Сохранить .
Флибустьер Александр Васильевич Чернобровкин
        Вечный капитан #14
        Конец семнадцатого века. Волею случая наш герой оказывается на Тортуге - неофициальной столице пиратства. "Золотой век" пиратства подходит к концу, но отважным парням еще есть, где проявить свою удаль и стать богаче.
        Александр Чернобровкин
        Флибустьер
        1
        Мне кажется, что главная отличительная черта акулы - настырность. Другое существо давно бы поняло, что ничего не обломится, и отправилось искать более легкую добычу, а эта уже часа три плавает вокруг меня. У нее узкое тело серо-голубого окраса. Длину определить не могу. Кажется, помещусь в ней весь, хотя нет желания проверить это. Не уверен, что, пройдя порванным на куски через ее желудок, возникну в другой эпохе целым и здоровым. Акула неторопливо скользит в воде, в ее движениях нет ни капли агрессии, но каждый следующий круг меньше предыдущего. Я все время слежу за ней, стараясь поворачиваться медленно, чтобы не спровоцировать. Есть и положительный момент - сразу позабыл о том, что замерз. Вода теплая, градусов двадцать пять, но бухлтыхаюсь я в ней уже много часов, не считая лет, на которые, как надеюсь, я переместился после падения в море. Когда диаметр круга становится метров десять, акула, перевернувшись белым брюхом вверх, бросается в атаку. И нарывается узкой мордой на острие сабли. Укол в глаз был бы более эффективным, но попасть в него труднее, а рисковать у меня нет желания, потому что в
случае промаха второй попытки не будет. Акула сразу изгибается, словно бы делая сальто, но не вверх, а вниз и немного вбок, и, оттолкнув меня потоком воды, стремительно отплывает настолько далеко, что становится невидима. Я медленно разгибаю ноги, которые во время атаки как бы сами собой и мгновенно поджимаются, упираются коленями в выпирающий на груди спасательный жилет, карманы которого набиты разными предметами. Пару минут стараюсь не шевелить ногами, словно именно они и являются главной приманкой для акулы. После первой ее атаки я решил, что хищница сделала правильные выводы и передумала нападать. Через несколько минут вновь увидел ее, нарезающую сужающиеся круги. Что ж, зато будет не скучно.
        Увлеченный уроками ихтиологии, я не сразу заметил эскадру кораблей. Судя по неизменным, большим, красным крестам на парусах, это испанцы. Зато корабли, а большую часть их составляли галеоны, изменились к лучшему: надстройки стали ниже, мачты выше, а паруса у же, благодаря чему с ними легче работать. Почти у всех кораблей на грот-мачте брамсель, а у некоторых на бизани вместо латинского паруса гафельный. С трудом развязав мокрый шнур черной фетровой шляпы, купленной в Триесте за день до отплытия, я принялся размахивать ею над головой, привлекая внимание. Даже покричал немного. Кроме акулы, пока никто не обращал на меня внимание. Испанские корабли с надутыми северным ветром парусами медленно, узлов пять, и тихо, как во сне, проходили мимо меня на дистанции от пары кабельтовых до пары миль. Я видел нарядных людей, которые стояли на палубах кормовой надстройки, видел матросов на марсах и в «вороньих гнездах», но никто из них не замечал меня. Может быть, потому, что я был южнее, и солнце мешало смотреть в мою сторону. Когда замыкающий галеон прошел совсем рядом, как показалось, я даже услышал
полоскание его парусов и приглушенные мужские голоса, решил, что придется еще побултыхаться в компании акулы. Зачерпнув шляпой воду, водрузил ее на высохшую голову. С холодной головой мыслишь рациональнее. Тем более, что акула кружит совсем рядом, собирается в очередной раз получить в рыло.
        Отбив очередную атаку хищницы, я с удивлением заметил у борта замыкающего галеона четырехвесельную шлюпку, в которую спускались матросы. Сперва подумал, что собираются кого-нибудь перевезти на другое судно, но шлюпка направилась в мою сторону. Я опять снял шляпу и замахал ею отчаянно, совершенно позабыв об акуле.
        - Как ты здесь оказался, приятель? - выхлопывая смесь перегара и чеснока и щуря подслеповатые глаза, насмешливо задал вопрос чернобородый матрос с медной серьгой в правом ухе, который помог мне забраться в шлюпку.
        Кстати, по морскому поверью, медная серьга в правом ухе помогает уберечь зрение. Видимо, этот матрос узнал о чудесной способности серьги слишком поздно.
        - Решил в Вест-Индию сплавать, но силенки не подрассчитал, - в тон ему ответил я.
        - Мы как раз в ту сторону направляемся, довезем тебя! - показав в улыбке коричневые зубы, пообещал матрос.
        Я сел на носовую банку. С меня струями стекала вода, добавляясь к той, что плескалась на дне лодки. Вместе с этой водой как бы стекала с меня прошлая эпоха.
        Галеон был старым. Думаю, ему лет тридцать-сорок, если не больше. Корма украшена позолоченным гербом, частью обломанным, из-за чего я так и не понял, каким именно. Сидело судно не глубоко. Ниже ватерлинии борт был оббит свинцовыми листами, а выше, до пушечных портов, выпачкан чем-то темно-серым, все еще испускающем вонь гниющего мяса. Крышки пушечных портов покрашены в черный цвет, а борт выше них имел странный раскрас, словно на гранатовую акварельную краску плеснули грязную воду, из-за чего образовались более светлые разводы и более темные пятна. Трап был все еще стационарным - приколоченные к борту скобы деревянные. Нагревшись на солнце, они обжигали руки. Два матроса помогли мне спуститься с высокого фальшборта на палубу.
        Возле трапа собрались, наверное, все рядовые члены экипажа, матросы и солдаты, босые и одетые только в короткие, выше колена, штаны и просторные рубахи из парусины. На головах вязаные шапочки самой разной формы или повязаны косынки из куска парусины. В этих широтах солнечный удар схлопотать не трудно, а шляпу с полями сдует мигом. Рядовые испанцы смотрели на меня так, словно выловили морское чудище и пока не решили, что с ним делать. Поскольку решение этого вопроса не в их компетенции, я молча направился к квартердеку. Подобное пренебрежительное отношение к низкородным, даже спасшим тебе жизнь - отличительная черта высокородного.
        На юте, называемом еще крепостью (на галеонах это надстройка, начинающаяся за грот-мачтой и состоящая ранее из трех, а теперь из двух как бы ступеней, в нижней из которых находились каюты офицеров и пассажиров, а в верхней, называемой палаточка, которая сдвинута к корме и примерно наполовину короче - капитанская), на палубе перед капитанской каютой, рядом с ближним ко мне трапом левого борта, в тени от паруса-грота, стояли двое. Один - лет двадцати четырех, среднего роста стройный брюнет с голубыми глазами и тонкими черными усиками на надменном лице, не красавец, но явно не обделенный женским вниманием - был одет понаряднее: поверх просторной полотняной рубахи темно-красный камзол, застегнутый только на одну пуговицу в районе талии; черные бархатные панталоны, потертые на бедрах и перехваченные выше коленей кожаными ремешками; когда-то черные, а после стирок посеревшие чулки. На голове черная шляпа с низкой тульей и широкими круглыми полями, без украшений, похожая на те, которые в двадцатом веке будут носить тореадоры. Как догадываюсь, на мачты брюнету лазить не надо, а если ветром сдует шляпу в
воду, пошлет за ней шлюпку. На шее повязан ярко-красный платок с бахромой золотого цвета. На ногах разношенные, черные туфли с красными каблуками и большими овальными пряжками из металла, похожего на золото, на подъемах. Издали одежда брюнета казалась очень дорогой, но я подошел близко. Второму было малость за сорок. Невысок, полноват, круглое лицо с короткой и густой черной бородкой, в которой уже появились седые волоски, и прищуренными спокойными карими глазами, которые, казалось, уже ничем не удивишь. Разве что странным типом, извлеченным из воды на большом удалении от берега. На голове шапка, похожая на тюбетейку, сшитая из двух красных и двух черных клиньев полотняной материи. Поверх рубахи на нем поношенный, плотно облегающий торс, темно-зеленый дублет с рукавами до локтей и длиной до середины бедер, с расстегнутыми костяными коричневыми пуговицами. Штаны черные, из полотна, и на бедрах заеложенные до блеска. Такое впечатление, что о штаны постоянно вытирают жирные руки. Чулок нет, обут в сандалии. Не знаю нынешней моды, но от одежды бородача разило историческим нафталином.
        Раньше на больших испанских кораблях было по два капитана - капитан-командир и капитан-судоводитель, которого принято называть мастером. Обычно первый был благородным, а второй не очень. Видимо, пока эта традиция сохранилась. Впрочем, она доживет до двадцать первого века на круизных лайнерах, которыми будут управлять капитан-директор и капитан-судоводитель. Первого будут считать капитаном пассажиры, а второго - экипаж. А вот название мастер станет общим для капитанов всех стран.
        Позади этих двух, на удалении метра три и более, стояли небольшими группками еще с дюжину мужчин разного возраста и социального положения, как догадываюсь, офицеры, а на самой верхней палубе кучковалось человек десять мужчин, женщин и детей, судя по одежде, людей не благородных. Скорее всего, это пассажиры.
        - Добрый день, синьоры! - поднявшись по трапу, поздоровался я на испанском языке с капитанами и, приподняв мокрую шляпу, представился: - Дон Александр де Путивль.
        Решил опять стать русским, потому что не знаю, с кем сейчас воюет Испания. При ее размерах, Испанская империя не могла ни с кем не воевать. С Россией, насколько знаю, она никогда не воевала, поэтому в плен меня не должны взять.
        Молодой капитан-командир легонько кивнул и произнес:
        - Дон Диего Рамирес де Маркес.
        - Педро Пинильос, - буркнул второй еле слышно, чтобы при желании я смог не услышать простолюдина.
        Я услышал, что подтвердил, еще раз приподняв шляпу.
        - Вы не поверите, но чертовски рад нашей встрече! - искренне признался я.
        - Да, в это трудно поверить, - улыбнувшись, отчего лицо потеряло половину надменности, сказал дон Диего де Маркес. - Чей ты подданный и как здесь оказался?
        - Я из Московии - есть такая страна на северо-востоке, на границе с татарами. Слышали о такой? - произнес я.
        - Что-то слышал, - ответил капитан-командир. - Там очень холодно, вроде бы, да?
        Примерно такие же сведения о России будут и у большинства испанцев в двадцать первом веке.
        - Да, там холоднее, чем здесь, - согласился я и продолжил рассказ, придуманный на скорую руку: - Я был капитаном корабля, который вез с Балтики в Рим епископа, дядю нашего короля, на переговоры с Папой. Во время шторма корабль затонул. Вроде бы только я спасся.
        - Ты католик? - первым делом поинтересовался дон Диего де Маркес.
        - Нет, ортодокс, - ответил я и выдвинул приятную для испанцев версию: - Но, как я понял из разговоров с епископом, мой король хотел бы объединить наши церкви.
        - Давно пора, - уверенно произнес капитан-командир и перекрестился.
        Следом перекрестился и капитан-судоводитель.
        Пришлось и мне, но в другую сторону, по православному обряду, что не осталось незамеченным испанцами, но оба ничего не сказали.
        - Мы плывем в Вест-Индию. Дня через два-три будем возле Мадейры, где и высадим тебя. Оттуда вернешься на родину, - сказал капитан-командир.
        - На родину мне теперь возвращаться нельзя. За то, что не уберег дядю короля, мне отрубят голову, а у близких родственников отберут имущество и отправят в ссылку. Если же я погиб вместе с епископом, значит, на то божья воля, родственников моих не тронут, - сходу сочинил я оправдание нежеланию возвращаться в Московию, потому что решил отправиться в Америку, где наверняка будет больше шансов разбогатеть, обзавестись собственным судном.
        Мы легко верим в дикие нравы и обычаи иностранцев. Капитаны не стали исключением.
        - Дело твое. Высадим на Тенерифе - и плыви, куда хочешь, - сказал дон Диего де Маркес.
        - А нельзя ли доплыть с вами до Вест-Индии? - поинтересовался я. - Давно хотел там побывать. Если, кончено, запросите разумную цену,
        - Никогда не понимал людей, которые рвутся туда, - хмыкнув, произнес капитан-командир. - Но если так хочется, отвезем. Поскольку ты не обычный пассажир, оплатишь только питание. - Посмотрев с презрительной ухмылкой на капитана-судоводителя, он молвил насмешливо: - Да, Педро Пинильос?
        - Мне всё равно, - буркнул тот, хотя по обиженно выпяченной нижней губе было понятно, что очень даже не всё равно.
        Наверное, часть платы за проезд шла ему.
        - Проводи синьора в каюту для пассажиров, - приказал дон Диего де Маркес юнге - худому вихрастому мальчишке лет двенадцати, затравленный взгляд которого и синяк под правым глазом сообщали, что с дисциплиной на корабле полный порядок.
        На переборке перед входом в каюту были приколочены в несколько ярусов ящики с землей, в которых росла всякая зелень: редиска, салат, укроп и еще какая-то трава. Ящики охранял часовой, вооруженный полупикой. Низкая дверь заставила меня согнуться чуть ли не пополам. Внутри были полумрак и духота, несмотря на четыре открытых пушечных порта, возле которых стояли прочно принайтованные четыре полусакры - так испанцы называют фальконеты калибром три-пять фунтов (сакра - шесть-восемь фунтов). Для названия «фальконет» они оставили калибры один-два фунта. Лафеты полусакр были на четырех колесах, а не на двух, как раньше. Между пушками висели гамаки с тюфяками. К переборке, расположенной напротив пушек, были приделаны в три яруса деревянные койки, широкие, двухместные, разделенные тонкими переборочками на пять отсеков. Каждая койка имела черные мятые занавесками, которые при желании могли создать иллюзию уединенности. На одной из коек нижнего яруса спали сразу трое детей в возрасте от года до двух.
        Юнга скинул с ближнего гамака на палубу чей-то старый коричневый дублет и предложил:
        - Занимайте его, синьор. Это самое лучшее место в этой каюте.
        - А кто его раньше занимал? - поинтересовался я.
        - Какая разница?! Они все простолюдины, - сообщил юнга. - Давайте ваши вещи, повешу сушиться.
        - Смотрю, ты парень смышленый, - сделал я вывод. - А читать-писать умеешь?
        - Немного, - ответил он.
        - А какой сейчас год от рождества Христова знаешь? - задал я вопрос.
        - Тысяча шестьсот восьмидесятый, - бойко ответил он.
        - Молодец! - похвалили его и заодно себя, что так ловко выведал, куда по времени переместился. - Как тебя зовут?
        - Кике, - ответил он.
        Кике - это уменьшительное от Энрике. Не уверен, что мальчишка это знает.
        - Поговорю с капитаном, чтобы ты стал моим слугой, - пообещал я.
        - Буду вам век благодарен, синьор! - искренне воскликнул юнга.
        Я разделся до рубахи и отдал ему мокрую одежду. Спасательный жилет, заряженный золотыми монетами, повесил сушиться на полусакру, чтобы иметь свою казну под наблюдением, а оружие разложил под гамаком. После чего лег на тюфяк, который еще хранил запах чужого тела. Потянувшись до хруста в костях, порадовался своему опять помолодевшему телу. На нем уже нет ни послеоперационного шрама, ни татуировки, но правая нога после перелома. Значит, мне меньше двадцати одного, но больше девятнадцати. Прекрасный возраст, чтобы начать жизнь.
        2
        Галеон «Святая Тереза», на котором я оказался, был длиной тридцать четыре метра по килю, шириной около десяти, осадка метр двадцать и водоизмещение около пятисот пятидесяти тонн. На фок- и грот-мачтах по три прямых паруса, на бизани - гафельный. Блиндов нет, вместо них два кливера и фор-стеньги-стаксель. Одна орудийная палуба, на которой четыре двадцатичетырехфунтовые пушки и двенадцать шестнадцатифунтовых кульверин, а также восемь полусакр в кормовой надстройке и четырнадцать тяжелых мушкетов с вертлюгами, которые испанцы называют берсо и устанавливают перед боем на планширь. Экипаж состоит из пятнадцати офицеров, включая хирурга и капеллана, двадцати шести опытных матросов, восемнадцати малоопытных, одиннадцати слуг и юнг, двадцати четырех канониров и девяноста двух солдат. Кстати, хирург пока что является ремесленником, членом цеха, университетского образования, как врач, не имеет, постигает профессию на практике и частенько совмещает ее с цирюльничеством, а еще чаще цирюльник подрабатывает отрезанием поврежденных конечностей членам экипажа. Пассажиров на галеоне тринадцать, включая меня. Кроме
того, с нами путешествовали четыре козы, семь баранов, десяток подсвинков и пара дюжин кур с петухом, который, даже сидя в клетке в темном трюме, своевременно сообщал об окончании ночи, из-за чего мне снилось, что нахожусь в деревне. Оба капитана жили в верхнем ярусе кормовой надстройки, разделенном на две каюты. Каюты капитана-командира была чуть больше и располагалась по правому борту. Ему подчиняются солдаты и канониры, и во время боя он командует кораблем. Капитан-судоводитель управляет кораблем в мирной обстановке. Во время боя большая часть опытных матросов работает с парусами, а остальные и малоопытные поступают под командование канониров. На нижнем ярусе по правому борту, под капитан-командирской, находилась пассажирская каюта. По левому была каюта поменьше для офицеров. Самую ближнюю к выходу койку в ней занимал капеллан, а самую дальнюю, возле рулевой рубки, - штурман. Под кормовой настройкой жили канониры и находились операционная, где обитал хирург. Под главной палубой по правому борту было место солдат, а по левому - матросов, причем опытные ближе к корме, а на баке - юнги. Впрочем,
большая часть экипажа и пассажиров спала на главной палубе, потому что в помещениях очень душно, особенно в первую половину ночи.
        Солдат и матросов кормило государство. На день каждому выдавали порцию менестры - густой похлебки или жидкой каши из нута (бараньего гороха), чечевицы, бобов, риса, оливкового масла, лука, чеснока и разной другой зелени, которая есть под рукой, а также солонины или сыра по понедельникам, вторникам, четвергам и воскресеньям и селедки по остальным, постным дням. В будущем я ел менестру в лучших ресторанах Испании. Заметил, что со временем блюда нищеты - черная икра у русских, луковый суп, лягушки и устрицы у французов, менестра у испанцев - становятся деликатесами для богачей. Наверное, потому, что нынешние богачи - вчерашняя нищета. К похлебке выдавали полтора фунта (примерно семьсот грамм) пшеничных сухарей и около литра красного вина. Благодаря менестре и вину, испанцы редко болели цингой, называя ее «голландской болезнью». Такое же название у них имели и венерические заболевания, хотя сами голландцы, а вместе с ними англичане и другие североевропейцы приписывали триппер и сифилис французам. Так проявлялась зависть к любвеобильным французам. Офицеры и пассажиры, если и на сколько позволял
кошелек, ели свое, и готовили им слуги, а не судовой кок.
        Я питался вместе с капитаном доном Диего де Маркесом. Сперва он пригласил меня за свой стол, как единственного благородного пассажира. По прибытию на Канарские острова, а мы встали на якорь возле Тенерифе, я закупил большое количество провизии и принялся угощать в ответ. В том числе купил и бочонок мальвазии. В предыдущие сотни полторы лет это сладкое, ликерное белое вино с Канарских островов (есть еще и греческая мальвазия) пользовалось большим спросом на северо-западе Европы, особенно у дам и священников. Как мне сказали, лет тридцать назад англичане запретили ввоз испанских вин, и сейчас на Канарских островах б о льшую часть виноградников вырубили, заменив плантациями сахарного тростника. В будущем, когда сахара начнут производить по всему миру слишком много, начнется обратный процесс. Тогда-то я узнаю, что мальвазия может быть и полусухой, и даже сухой.
        Сейчас мы вместе с доном Диего де Маркесом пили сладкую. Мой слуга Кике принес нам в чугунном котелке тушеного кролика и медное блюдо с гарниром из артишоков, салата и картошки, сваренной в мундирах в морской воде, за что ее называют «сморщенной». Испанская кухня так и не поддастся влиянию французской и останется простецкой. Главный ее принцип - смешать как можно больше несовместимых ингредиентов. Слуга капитана Пепе - тормозной мужлан лет сорока пяти, глядя на сонное лицо которого начинаешь зевать - медленно, словно преодолевал упругое сопротивление воздуха, разложил мясо и гарнир в две оловянные тарелки, причем своему хозяину больше, несмотря на неоднократные требования последнего делить поровну. Такое поведение Пепе было хоть как-то оправдано, когда капитан угощал меня, но после Канар угощал я. Как догадываюсь, у дона Диего де Маркеса проблемы с деньгами, но испанская щепетильность не позволяет ему признаться в этом, даже малейший намек сочтет оскорблением, а слуга во время каждой трапезы ставит его в неловкое положение. Попытка заменить Пепе на Кике дала похожий результат - больше доставалось
его временному хозяину, то есть мне. Тогда я нашел соломоново решение - слуги накладывают нам пищу по очереди, меняясь через день. Я купил полтора десятка кроликов, потому что почти всех кур, уток, гусей, ягнят и козлят разобрали офицеры и пассажиры с других кораблей эскадры. До нас торговцы добрались в последнюю очередь. Взял еще и пару баранов, чтобы устроить два обеда для всех офицеров. За что буду приглашен ими, когда зарежут своих коз или бычков. Свежее мясо хранить не принято, съедается в тот же день. На десерт у нас козий сыр с мягким солоноватым запахом. В будущем я такой на Канарских островах не встречал. У сыра сероватый оттенок, из-за чего мне кажется, что запах и цвет такие оттого, что местные козы втихаря жуют на пляжах намоченный океаном, черный, вулканический песок.
        После обеда у каждого уважающего себя испанца сиеста. Но не сразу. К сиесте надо подготовиться, расслабиться, лениво пообщавшись с приятным человеком. Если сразу из-за стола в койку, будут сниться гастрономические кошмары. Наши слуги отправляются доедать кролика и мыть посуду в морской воде, а мы с доном Диего де Маркесом заводим разговор.
        - В последнее время развелось много пиратов. Особенно часто нападают на обратном пути, когда галеоны нагружены, - ковыряясь в зубах бронзовой иголкой, жалуется капитан.
        - Один из моих предков был голландским пиратом, - признаюсь я. - Читал его воспоминания, как он захватывал испанские галеоны. Потом он перешел на службу к моему царю, отличился, захватив несколько датских кораблей, получил большое имение и, поскольку к тому времени овдовел, богатую и знатную невесту, мою прабабку.
        - Теперь голландцы не те пошли, - пренебрежительно произносит он.
        - И еще я прочитал, что однажды он захватил в плен знатную испанскую синьору Терезу Риарио де Маркес. Вроде бы у них был роман, - как бы между прочим сообщаю я.
        Давно уже хотел рассказать дону Диего де Маркесу, что мы с ним родственники, но всё откладывал, потому что для благородных испанцев вопросы чести уступают только религиозному рвению, причем не всегда. Говорят, они не выходят из дома без нательного крестика и жалованной грамоты, украшенной фамильным гербом, чтобы никто не усомнился, что они не обязаны платить прямые налоги, сидеть в долговой тюрьму и быть позорно повешенными. Не дай бог вам плюнуть ближе четырех шагов от идальго. Его четырех шагов, которые могут быть раза в два длиннее ваших. Или намекнуть, что у него рога выросли, что нищ, как церковная крыса, что не так знатен, как старается показать. Впрочем, идальго не нужен повод для дуэли, идальго нужен достойный противник. Слабину можно давать только в коллективном бою. А мой потомок еще и вырос в Кастилии, благодаря чему как бы испанец в квадрате - одни только гордость, важность и высокомерный взгляд чего стоят! У арагонцев, их главных соперников по «испанистости», гордыни и высокомерия не меньше, но во взгляде многовато упрямства. Из-за этого и не только кастильцы говорят, намекая на
другое упрямое существо, что у арагонцев длинные уши. Каталонцы чересчур предприимчивы, чтобы быть гордыми и высокомерными, а валенсийцы и андалузцы слишком изнежены и легкомысленны, чтобы быть хорошими солдатами и иметь право на гордость. Надо добавить, что кастильцы платили самые высокие налоги в стране, поэтому большая часть ее жителей разбегалась к соседям. На родине оставались только дворяне, которые платили налоги кровью - воюя за короля и отечество. По всему поэтому жители остальных частей Испании, недолюбливая друг друга, остервенело дружат против кастильцев, которым, по их мнению, незаслуженно достаются почести и награды.
        В будущем это исчезнет. Наверное, потому, что идальго перебьют друг друга на дуэлях. Останутся только низкородные валенсийцы и андалузцы, для которых смыслом жизни станет удовольствие. Они лишатся честолюбия, зависти, впечатлительности и угрызений совести, но приобретут нетерпимость к критике, страсть к беспардонным нравоучениям и, самое главное, маньяну, обязательно сопровождаемую пожиманием плечами. Слово «маньяна» я бы перевел, как «когда-нибудь потом». Оно обозначает непунктуальность, возведенную в религию. У испанцев считается дурным тоном прерывать собеседника, а потрепаться они любят, как с друзьями, так и с незнакомцами, поэтому успеть куда-то вовремя им просто невозможно. Если лоцман опоздал всего на пару часов, вам здорово повезло. Для меня было большим секретом, как испанцы успевают на свои похороны. Горюют по умершим не долго. Траур - это скучно. Единственное скучное занятие, которое приживется у испанцев - подметание всего и всегда. При этом мусор выбрасывают, где попало. Обочины дорог будут завалены старой бытовой техникой, а парки и скверы - обрывками презервативов, которые по
большей части оставили детишки, надувая эти шарики. Детям здесь можно всё, даже после полуночи шляться между столиками кафе, где оттягиваются родители. Целоваться они выучиваются раньше, чем говорить, а вот заниматься сексом позже, чем французы. Наверное, потому, что постоянно опаздывают на свидания. Стёб над сексом в любом возрасте занимает больше времени, чем сам секс. И побольше шума во время любого процесса. Говорят так громко, что первое время думаешь, что на тебя орут. Тишина наступает только во время сиесты. Если не считать надсадный храп.
        - Есть в нашей семье такая легенда, - медленно произнося слова и продолжая ковыряться в зубах бронзовой иглой, подтверждает дон Диего де Маркес. - Раньше я в нее не верил.
        - Было бы неплохо, если бы мы оказались родственниками, - шутливо говорю я.
        - Пожалуй, да, - вполне серьезно произносит мой собеседник. - Такой хороший фехтовальщик среди родственников лишним никогда не будет.
        Мы с ним каждый день сражаемся на шпагах. За время моего перемещения она пришла на смену рапире. Шпага немного короче и намного легче из-за того, что клинок у нее трехгранный. При меньшем весе он жестче, прочнее, чем клинок с лезвиями. Грани заточены, чтобы нельзя было безнаказанно схватить рукой. Самыми ценными сейчас считаются клинки толедские и золингеновские. Испанцы, как истинные патриоты, предпочитают первые, причем вороненые. Только у одного офицера на корабле не вороненый клинок, но этот офицер был валенсийцем, что уже само по себе позволяло ему иметь много недостатков. Появилась чаша, защищающая руку фехтовальщика, а на конце рукоятки - большая головка, чтобы труднее было выбить из руки. Эти нововведения позволяли без риска для пальцев использовать при защите короткие движения. Ритм боя заметно убыстрился. Мне, орудовавшему в последнее время тяжелой саблей, пришлось попыхтеть, восстанавливая навыки, приобретенные при фехтовании рапирой, и выполняя всё намного быстрее. Дон Диего де Маркес прошел хорошую выучку у хорошего испанского мастера. Такая система обучения перестала страдать
однобокостью, как раньше, потому что появилось много учебных пособий, написанных первоклассными мастерами, но главный порок испанской и немецкой школ - шаблонность - сохранился.
        Тренировки полезны нам обоим. Кроме восстановления навыков, подзабытых за время пребывания у казаков, я еще и обучаю своего потомка искусству импровизации. Учится он с непривычной для испанцев дотошностью. Хороший фехтовальщик - это очень доходная профессия в Испании, поэтому даже маньяна не срабатывает. После того, как мы заканчиваем тренировку, наше место занимают разбившиеся на пары офицеры, чтобы отработать подсмотренное. Из защиты используют только насадку на острие рапиры, которая называется башмачком, так что наш хирург почти каждый день что-нибудь кому-нибудь зашивает или перевязывает. Впрочем, раны не глубокие. Все офицеры владеют шпагой, как минимум, на удовлетворительном уровне, смертельных ошибок не совершают.
        3
        Первую остановку для пополнения запасов пресной воды, после пересечения Атлантического океана, мы сделали у острова Мартиника, на рейде порта Форт-Рояль, расположенного в южной, низменной части, в месте впадения в Карибское море реки Мадам. Точнее, это пока не порт, а небольшое поселение с маленьким деревянным фортом на мысу. Раньше остров принадлежал частной французской компании, но полтора десятка лет назад его выкупило французское правительство и перенесло столицу из поселения Сен-Пьер, расположенного в северной гористой части, сюда. Губернатор то ли не соизволил посетить нашу эскадру, то ли не получил приглашение сделать это. Я заметил, что испанцы относились с презрением как к острову, лишенному каких бы то ни было полезных ископаемых, так и к немногочисленным его обитателям-голодранцам. И это при том, что два года назад испанцы проиграли войну с французами, отдав им значительные территории в Европе. Аборигенов на Мартинике уже не осталось. Вместо них втихаря завозят негров из Африки, которые трудятся на немногочисленных пока полях, отвоеванных у джунглей, выращивая хлопок и табак, и гребцами
на лодках, которые привезли к эскадре белых продавцов всяческой еды, начиная от зеленых бананов и заканчивая копченым мясом. Покупали у них без особого энтузиазма, потому что до пунктов назначения оставалось уже несколько дней. В основном матросы и солдаты обменивали свои порции вина на мясо и фрукты. Вино в Вест-Индии большая редкость, стоит в несколько раз дороже, чем в Европе. Здесь наша эскадра разделится. Б о льшая часть пойдет к Большим Антильским островам и Мексике, а меньшая - к портам в южной части Карибского моря.
        Когда я бывал в этих краях в будущем, остров Мартиника лишился джунглей, сохранились только небольшие островки зелени на склонах гор в северной части, зато поселения разрослись до размера поселок городского типа, и столица поменяла название на Фор-де-Франс. Выход из порта напоминал толпой наглых таксистов выход из московских аэропортов. И расценки на проезд такие же фантастические. Основными жертвами таксистов были богатые буратины с пассажирских лайнеров. В других частях острова найти такси проблематично. Видимо, местным такая роскошь не по карману. Я вышел в город часа за три до прибытия очередного лайнера, поэтому нашел такси в городе, нанял на час всего за каких-то сто евро - убитого «мерина» с таким же старым водителем-негром, обладателем лохматой седой бороды - и прокатился до Сен-Пьера, местной Помпеи, уничтоженной вулканом в начале двадцатого века и вновь отстроенной. Таксист всю дорогу что-нибудь рассказывал, отчаянно жестикулируя обеими руками. От моих предложений не забывать о руле, водила пренебрежительно отмахивался. Оставалось понадеяться на детище немецкого автопрома, которое,
дребезжа и постукивая разными своими частями, в очередной раз не подвело. Ничего интересного в Сен-Пьере я не увидел, а больше на острове смотреть было нечего. Разве что парочку старых французских военных кораблей, которые таксист очень категорично запрещал фотографировать, разве что если дам ему пять евро. Купаться на пляже с черным вулканическим песком я не любитель, поэтому в следующие заходы на берег сходил, чтобы пробежаться до магазина и затариться свежими фруктами и ромом, которого здесь гонят с сотню названий. Не скажу за все, но тот десяток, что я перепробовал, был из одной бочки.
        Наш галеон вместе с предпоследним отделился от эскадры возле Эспаньолы, которую советские русские, в пику капиталистам, начнут называть Гаити, а аборигены, в пику всему миру, Кискейей, а себя - кискейанцами. Мы встали на якорь напротив устья реки Осама, на берегу которой находится город-порт Санто-Доминго. Это первое поселение европейцев и первая столица всех испанских колоний в Вест-Индии. Сейчас столица только самого острова, а в будущем - большей его половины, называемой Доминиканской республикой. На меньшей, при одинаковом количестве населения, разместится республика Гаити.
        В будущем я заходил в Санто-Доминго несколько раз, грузился сахаром. Город сильно разрастется, вместит в себя пару миллионов жителей. В нем даже метро будет из двух веток - по одной на миллион. Тогда я был уверен, что исторический центр, так называемый Колониальный город, с брусчатыми мостовыми и домами из розовато-серого камня сохранится неизменным. Я любил бродить по его тихим улочкам. Сейчас мне показалось, что попал в совершенно другой город. Узнал только сложенный из золотистого кораллового известняка, кафедральный собор Пресвятой Девы Марии, в котором, как сейчас утверждают, хранятся останки Христофора Колумба. Правда, памятника поработителю острова на площади перед собором пока нет. Как нет и «Маяка Колумба» - огромного сооружения, собранного, как мне казалось, из бетонных лего. Внутри сооружения будет мраморный мавзолей, в котором якобы покоятся, охраняемые гвардейцами в белой форме, останки Колумба, перевезенные по версии испанцев в начале двадцатого века в Севилью, а по версии некоторых ученых - потерянные неизвестно где во время переездов из Испании на Эспаньолу, потом на Кубу, потом
опять в Испанию. Ночью установленные на крыше прожектора будут проецировать в небе крест, видимый за десятки километров. Углядев его в первый раз с моря, я решил, что это мираж. Тогда Доминикана запомнилась мне петушиными боями, причем у птиц железные шпоры, бьются насмерть (это есть и в семнадцатом веке, точь в точь), поделками из янтаря, который добывают здесь (есть и почти такие же), вездесущим жасминовым запахом цветущих, кофейных деревьев (пока их не видел) и мамахуаной - настойкой из рома, вина, меда, разных трав и кореньев, которой лечат все болезни, как телесные, так и душевные (пока не изобрели). На выходе из порта ко мне сразу приклеилась молодая, старшего школьного возраста, «кончита», а на местном жаргоне «авионета» (самолетик), обладательница черной мини-юбки, больше похожей на макси-пояс, и роскошного бюста, который вот-вот должен был вырваться на свободу, порвав в клочья розовую футболку. В остальных частях Латинской Америки женщины отращивают задницы, за что их там и ценят, а в Доминикане счастье в сиськах. Направив на меня сразу оба свои счастья, она выстрелила столько комплиментов,
сколько баксов хотела получить за вечер. Я сказал, что воспользуюсь ее услугами, если проведет туда, где можно позаниматься сексом с настоящим гаитянским зомби. Девица мигом отвалила. Видимо, она рассказала о маньяке другим самолетикам, потому что, когда я вышел в город на следующий день, сразу три дернулись было ко мне, а потом истово перекрестились и всей эскадрильей полетели, тряся огромными сиськами, в обратную сторону.
        В семнадцатом веке «авионета» оказалась так же молода, но с более светлой кожей, меньшим бюстом и в длинной, почти до земли, красной юбке. Она стояла в тени одноэтажного дома, сложенного из кораллового известняка, перед лотком торговца янтарными украшениями, который был похож на нее, но на пару лет старше, может быть, брат.
        Стрельнув в меня черными глазами из-под белой широкополой шляпы, она томно произнесла:
        - Красавчик, купи мне янтарные сережки!
        Если женщина называет меня красавчиком, значит, у нее есть чувство юмора, и предполагает, что у меня его нет. Был бы на моем месте испанец, он бы тут же выполнил желание дамы и, возможно, был бы вознагражден. Так у них сейчас заведено. Зато нет проституции.
        - Ты и без сережек красива! - не менее томно произнес я.
        Первым заржал торговец. Его сестрица фыркнула, сморщив довольно таки длинный нос, но потом тоже хихикнула.
        - Сейчас на берег сойдут испанцы и обязательно что-нибудь тебе купят, - предсказал я.
        - Я сразу поняла, что ты - не идальго! - воткнула она ответную шпильку.
        - Не поверишь, но я этому чертовски рад, - на полном серьезе произнес я.
        На меня посмотрели удивленно не только авионета и ее братец, но и мой слуга Кике, который нес мои вещи. Для плебса предел мечтаний стать идальго, хотя бы фальшивым. Тогда можно будет не работать, даже подыхая от голода.
        Шли мы с Кике в дальний конец города, к трактиру «Севилья», который посоветовал Педро Пинильос. Дон Диего де Маркес предлагал остановиться вместе с ним в «Золотом якоре», расположенном на набережной. Там дорого, потому что грязно и шумно, или наоборот. В «Севилье», по утверждению мастера, было чисто, тихо и не очень дорого по местным меркам. В Испании все дорого, кроме денег. Я последовал совету Педро Пинильоса еще и потому, что Севилья считается самым чистым городом империи, а севильцы - самыми чистоплотными подданными императора, что частенько уберегало их от эпидемий. По пути купил в лавках продуктов для приготовления обеда, ужина и завтрака. Если трактирщик будет готовить из собственных продуктов, то будет обязан заплатить высокие налоги, которые, само собой, переложит на постояльца.
        Трактирщик Хуан Пенья был толст, малоподвижен и улыбчив. При этом раздвинутые щеки выпирали так, что напоминал хомяка с полными закромами. Но руки и одежда - желтовато-белая полотняная рубаха, расстегнутая, коричневая, кожаная жилетка и черные широкие штаны, похожие на шорты-бананы - были чистыми. Чистые ноги с розовыми, как у младенца, пятками обуты в сабо, стершиеся наружу, что естественно при косолапой походке трактирщика.
        - Синьор, специально для вас есть самая лучшая комната с окном на улицу. Она - о, какое счастье! - пока не занята, - предложил Хуан Пенья.
        - Лучше с окном во двор, - возразил я.
        - Синьор, специально для вас есть самая лучшая комната с окном во двор, - нимало не смутившись, произнес он.
        - И она - о, какое счастье! - тоже пока не занята? - поинтересовался я.
        - Синьор, вы - счастливчик! - заверил меня трактирщик.
        Теперь понятно, у кого учились будущие кискейанцы.
        4
        В трактире «Севилья» сразу при входе на стене висела табличка с тарифами, утвержденными королевским указом. Складывалось впечатление, что король не знал других денег, кроме реала: один реал за постель, один реал за приготовление пищи, один реал за свечу и ночной горшок… Реал равен двум с половиной су. Восемь реалов или двадцать су - один песо, который был аналогом французского экю, голландского гульдена, немецкого талера, английской кроны. Трактирщик Хуан Пенья, уроженец Каталонии, прослужил несколько лет на галеоне. Начинал матросом, а потом, как человек грамотный и упрямый, дорос до писаря. Эта должность позволила ему перевозить на галеоне в придачу к разрешенным десяти фунтам товаров еще пару раз по столько и ускоренными темпами набирать нужную сумму на покупку трактира. Сюда возил ткани, а в Европу - табак, который стал самым выгодным товаром. Все это трактирщик рассказал мне в первый же день. Поговорить он любил, причем отдувался за троих - себя, молчаливую жену Микаэлу и словно бы немого - я не слышал от него ни слова - затюканного индейца, который откликался на «Эй, ты!». Детей у него не
было, поэтому постоянно отгонял от трактира соседских мальчишек. А может быть, потому, что они все вместе производили иногда больше шума, чем он один.
        На следующее утро, во время завтрака, состоявшего яичницы, коровьего сыра и молока, Хуан Пенья, узнав, что собираюсь навестить губернатора, поделился информацией о нем.
        - Дон Франциско Дукве де Эстрада - очень отважный и влиятельный синьор. Говорят, в тринадцать лет он убил на дуэли другого идальго, который был старше вдвое. Нашего будущего губернатора посадили в тюрьму Толедо, но его никакие стены не удержат. Дон Франциско сумел добраться до Кадиса и с помощью родственников устроиться офицером на галеон. Когда на галеон напали пираты, он один убил полтора десятка или даже больше. Наш премудрейший король, - трактирщик перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца правой руки, - простил его, а потом за доблестную службу назначил губернатором. Теперь пираты обходят наш город стороной, а французы бояться высунуться из джунглей.
        - А что французы делают в джунглях? - поинтересовался я.
        - Охотятся на быков, коптят их мясо, обрабатывают шкуры и продают, - ответил Хуан Пенья. - Дикие люди! Они едят мясо сырым, потому что копченое идет только на продажу! - Он презрительно сплюнул. - Губернатор несколько раз посылал солдат, чтобы выгнать их, но эти подлецы-буканьеры не вступают в открытый бой, прячутся в джунглях и стреляют нашим солдатам в спину.
        Партизаны - самые эффективные, а потому и наиболее ругаемые войска.
        - А в какой части острова промышляют буканьеры? - задал я вопрос.
        - На западе, за горами. Не советую синьору появляться там, - сказал трактирщик.
        - А что мне там делать?! - произнес я, хотя были кое-какие сомнения.
        Идти в пираты мне не хотелось. Сказалось продолжительное общение с казаками. Надоели мне бандюганы разных национальностей с их вольницей и непредсказуемостью. Тем более, что золотая эра пиратов подходит к концу. Сейчас все страны Европы, имеющие колонии в Америке, начали истреблять морских разбойников, как явление. По крайней мере, на словах. Насколько я помню, в восемнадцатый век переберутся лишь самые отъявленные, и их быстро изведут. Можно было бы заняться морской торговлей, но на большое судно, способное пересекать Атлантический океан и приносить солидную прибыль, у меня не хватает, потому что основа моего капитала - драгоценные камни - здесь стоят дешево, а на маленьком придется слишком долго ковыряться, пока заработаю приличную сумму. Дон Диего де Маркес подкинул мне идею устроиться на службу к испанцам, заняться борьбой с пиратами. С моим-то пиратским опытом могу стать великолепным антипиратом. Говорят, такая работа очень хорошо оплачивается: кроме доли от захваченного приза, еще и вознаграждение за каждого пирата, а за известных - так очень приличное.
        К губернатору дону Франциско де Эстрада я пошел вместе со своим потомком. Дон Диего де Маркес уже представился губернатору вчера, но накоротке. Заодно рассказал обо мне, благодаря чему я оказался в числе приглашенных на обед. Я был уверен, что губернатор живет в замке Алькасар де Колон, построенным братом Колумба, вице-королем Вест-Индии. В будущем замок станет одной из главных достопримечательностей города, а сейчас он раза в два больше и основательно запущен. Как мне сказали, пятьдесят две комнаты - это было нормально для вице-короля Вест-Индии, резиденция которого перебазировалась в Мехико, но слишком много для губернатора Эспаньолы. Он живет в относительно новом двухэтажном здании на берегу реки и вдали от собора, хотя обычно в испанских городах эти два здания на одной площади, символизируя единство власти земной и небесной. Вход в резиденцию охраняли четыре аркебузира, использовавшие свое оружие, скорее, как костыли. Ничего не спросили, только проводили нас ленивыми взглядами.
        Не понимаю, как можно жить в анфиладах. Ладно бы, только служебные помещения, но ведь и личные покои тоже в них. Если твоя спальня в самом начале, то все, кто живет в следующих комнатах, будут ходить через твою днем и ночью. Впрочем, пока что люди не превратились в отъявленных индивидуалистов, предпочитают постоянно находиться в стаде. Столовая находилась в анфиладе, что справа от входа. Перед ней были две большие комнаты, наверное, гостиные, стены которых украшали шпалеры с церковными сюжетами, а мебель оббита темно-красным бархатом. В этих комнатах нам и пришлось подождать с полчаса, пока подтянутся запаздывавшие гости. Это при том, что и мы сами опоздали минут на пятнадцать. Были приглашены старшие офицеры с кораблей и гарнизона, а также несколько высокопоставленных чиновников. Местные пришли с женами и дочерями на выданье. Среди последних не было ни одной, достойной моего внимания, иначе бы не сидели в девках. Впрочем, дам в колониях катастрофически не хватает, поэтому все они здесь красивые и желанные, из-за чего родители долго кочевряжатся, выбирая зятя породовитее и побогаче.
        Столовая посуда и приборы были серебряными, из разряда большие и тяжелые. Как ни странно, прислуга, в отличие от голландской, особо не присматривала, чтобы кто-нибудь по забывчивости не сунул в карман ложку или вилку, пока еще двузубую. Серебро здесь было металлом полудрагоценным, а то и вовсе бросовым. Вилками пользовались все, но всё ещё держали в правой руке. Впрочем, в Америке от этой привычки так и не избавятся: в будущем латиноамериканцы обычно смотрели на мою в левой руке, как на что-то забавное, а менее культурные янки постоянно спрашивали, не левша ли я? Что забавно, во Франции церковь не поощряла вилки, над чем истинные католики испанцы посмеивались. День был постный, поэтому после салата - смеси фруктов и овощей - и гаспачо - холодного супа из помидор, лука, огурцов, хлеба, оливкового масла, перца и чеснока, тоже, кстати, недавно перебравшегося от бедняков к богатым - подали вареную игуану, которая по квалификации священников относится к земноводным. Если бы меня не предупредили, то решил бы, что ем курицу, причем очень хорошо приготовленную, нежную и сочную. Дальше была рыба разных
сортов, жаренная, варенная, копченая и соленая, почти без гарниров, но с разными соусами, очень острыми, а на десерт - засахаренные фрукты, вафельные трубочки, севильские оливки, привезенных нами, и зубочистки из какого-то ломкого дерева. Запивали красным вином, тоже привезенным нами. Желающим предлагали местный ром, но пить его отважилась лишь пара гарнизонных офицеров, что, как я понял, говорило об их долгой службе здесь.
        После обеда возле каждой девицы образовалось по табуну поклонников, а люди постарше и посерьезнее, готовясь к сиесте, начали играть в карты или, ковыряясь в зубах зубочистками и постоянно сплевывая отломившиеся кусочки, разговоры разговаривать. Зубочистки стали предметом первой необходимости. Наверное, благодаря сахару - главному слуге стоматологов. Кое-кто курил трубку или жевал табак, сплевывая в специальные высокие вазы, стоявшие в каждом углу. Судя по вони, эти сосуды частенько использовались мужчинами и в других целях. Трубки выбивали, где попало, не боясь пожара. Время от времени слуга, наряженный до пояса в золотое, а ниже - в зеленое, приглашал кого-нибудь из гостей на беседу с губернатором. Мой номер был последним.
        Дону Франциско Дукве де Эстрада сорока четыре года. Его узкое лицо, благодаря большому напудренному парику, как бы поглядывало из норы на окружающий мир маленькими холодными черными глазами. Не имея косоглазия, губернатор умудрялись смотреть мимо человека, как бы огибая его с двух сторон. Большую часть его одежды составляли белые, накрахмаленные кружева, придавленные на груди толстой золотой цепью с овальным медальоном, на котором был изображен какой-то святой, а на пальцах было столько перстней, что казались золотыми кастетами, украшенными драгоценными камнями. У меня сразу возникла ассоциация с новым русским, который попутал берега и эпохи.
        - Так ты, значит, решил отречься от своего короля? - медленно произнося слова, спросил Франциско де Эстрада, глядя как бы в обход меня.
        - Я решил еще пожить. Раз уж бог спас меня, хочу выяснить, зачем ему это надо? - сказал я.
        - Наверное, чтобы перешел в истинную веру, - предположил Франциско де Эстрада.
        - Как знать, - произнес я и добавил: - Если это так, он даст мне знак. Может быть, поспособствует с получением достойного места на службе у испанского императора.
        - А какое место ты считаешь достойным? - поинтересовался губернатор.
        - Капитаном корабля, пусть даже небольшого на первое время. Я бы мог на нем бороться с пиратами, - сообщил я свои планы на жизнь. - Надеюсь, у вас найдется такой.
        - Корабль найти не трудно. Вот только глупо было бы доверить его малознакомому человеку, - поделился он своими сомнениями.
        - Чего вам боятся, если остальной экипаж будет из верных вам людей?! - возразил я.
        - В том-то и дело, что такой экипаж очень трудно набрать, - ответил Франциско де Эстрада. - Верные мне обленились, не хотят рисковать жизнью, а у остальных только один бог - золотой телец. Они сразу перебегут к пиратам.
        - Под моим командованием не перебегут, - заверил я.
        - Мне бы твою уверенность… - выплюнув обломок зубочистки, молвил губернатор.
        Поняв, что дело все-таки в надежности не всего экипажа, а именно меня, предложил:
        - Дайте мне небольшой отряд - и я покажу, на что способен: зачищу от буканьеров западную часть острова. Тогда дороги к пиратам у меня уж точно не будет.
        - Интересная идея, - без особого энтузиазма произнес он. - Когда нагрузим корабли, и освободится охрана складов, поговорим об этом еще раз.
        Есть такая категория бизнесменов - говоруны. После окончания института я подыскивал работу на берегу. Раз уж получил образование, надо испить все его прелести до дна. И нарвался на говоруна, бывшего сержанта милиции, поднявшегося на торговле водкой и решившего облагородиться издательским бизнесом. Он болтал со мной часа полтора, выпив с десяток чашек кофе и выкурив в два раза больше сигарет, а потом забил стрелку на следующий день.
        Когда он в конце третьего этапа собеседования предложил встретиться еще раз, я спросил:
        - А зачем?
        - Надо поговорить, узнать тебя получше, - ответил бизнесмен.
        - Поговорите с секретаршей, - предложил я. - Женщинам не важно, о чем говорить, лишь бы им внимание оказывали, а мне надо деньги зарабатывать, семью кормить, иначе жена начнет говорить даже больше, чем вы.
        Закрыв за собой дверь в кабинет, услышал за ней возмущенное:
        - С высшим образованием, а такие хамы все!
        У дона Диего де Маркеса высшего образования не было. Всего два года промучился под чутким руководством иезуитов, постигая Библию. Наверное, поэтому больше делал, чем говорил.
        - Отвезешь меня в Гавану? - спросил я.
        В Гаване формировалась эскадра, отправлявшаяся в Европу. «Эспаньольские» галеоны тоже пойдут туда. Попробую на Кубе поискать удачу. Все-таки там самая крупная в Вест-Индии кораблестроительная верфь. Наверняка какому-нибудь испанскому негоцианту нужен толковый капитан. Или с тамошним капитан-губернатором сумею договориться. Если не получится, вернусь на галеоне в Европу.
        - Буду рад! - искренне ответил мой потомок.
        5
        Порадоваться у него не получилось. Не знаю, чем он не угодил губернатору. Наверное, слушал говоруна недостаточно внимательно. Или попал под раздачу, как наиболее молодой из капитанов галеонов.
        - Меня оставляют в здешнем гарнизоне! - трагичным голосом сообщил дон Диего де Маркес, придя ко мне в гости через день.
        Я как раз собирался пойти на пляж, искупаться в теплом море, поваляться на мелком горячем песочке. Высшее общество еще не дозрело до такого развлечения, только дети бедняков радуются жизни вместе со мной, но на приличном расстоянии, чтобы не нарваться на неприятности. Знатные жители Санто-Доминго смотрят на меня, как на чудака, мягко выражаясь. По их мнению, что еще можно ожидать от человека, который исповедует даже не богопротивное протестантство, а что-то вовсе дьявольское, сродни исламу и иудаизму?!
        - За какие заслуги? - поинтересовался я.
        - Мое место капитана галеона займет племянник губернатора дон Луис де Эстрада, которому надоело здесь, - ответил мой потомок.
        - Помогать родственникам - святая обязанность каждого идальго, - подначил я.
        - Тебе смешно, а мне придется провести здесь свои лучшие годы! - чуть не плача, воскликнул он.
        - Можно подумать, на галеоне ты проводил время интереснее, - сказал я.
        - На галеоне еще хуже, но после следующего рейса я бы получил назначение на берегу, в Кадисе или даже Малаге. Мой отец договорился, - сообщил дон Диего де Маркес. - А теперь все рухнет. Пока мое письмо доберется до отца, пока он задействует свои связи, пока приказ доплывет сюда, пройдет два или даже три года, место будет занято, и придется снова командовать старым галеоном.
        - Не расстраивайся. Я, конечно, не испанец, но и у моего народа принято помогать родственникам. Раз так хочешь, останешься капитаном на галеоне, - пообещал я.
        - А как ты сможешь помочь?! Губернатор тебя не послушает, - возразил он.
        - А что ему останется делать, если племянника ранят на дуэли?! - произнес я.
        - Ты хочешь… - начал Диего де Маркес и запнулся.
        - Если легко раню его, меня ведь не казнят? - спросил я.
        - Если поединок был честным, то нет, - ответил он. - Хотя от губернатора можно всего ожидать…
        - Понадеемся на лучшее, - молвил я.
        В любом случае сразу меня не казнят, а опыт побега из тюрьмы у меня уже есть. И есть время подготовиться к такому варианту. Надо будет проинструктировать Кике. Он не должен подвести. Слуга все еще является как бы младшим родственником, делит судьбу старшего в горе и радости.
        В будущем мне поводилось гостить в испанской тюрьме. Из-за какой-то сволочи (догадываюсь, из-за какой именно, больше он на моем судне не работал), которая оторвала пломбу с кладовой, где хранились сигареты и алкоголь, и настучал таможне. В европейских портах, где цены на алкоголь и сигареты раздуты непомерно из-за грабительских налогов, каждому члену экипажа разрешается иметь на время стоянки в порту пару блоков сигарет и литр алкоголя. Остальное надо сложить в надежное помещение и закрыть на замок, который пломбирует таможенник, чтобы не случился факт контрабанды. Относятся к этому, за исключением Германии, довольно наплевательски. А тут на тебе - таможня привалила сразу с полицией. Обычно испанцы не проявляют служебное рвение. Русская поговорка «от работы кони дохнут» придумана и про них. Прибывший же таможенник явно хотел кому-то что-то доказать. Мои объяснения слушать не стал, сразу составил протокол о контрабанде в особо крупных размерах - пол-ящика сигарет. В Испании, как и в любой другой стране, чиновник всегда прав, а если не прав, то тебе же будет хуже. Меня закрыли на разрешенные законом
семьдесят два часа. Чему я не сильно огорчился, потому что испанская тюрьма - это вам не турецкая. Камера на двоих, с туалетом, умывальником и телевизором. Закрывают в ней только во время сиесты и ночью. Все остальное время можешь разгуливать по отведенной зоне, заниматься своими делами. В том числе рубиться в компьютерные игры в специальном салоне. Говорят, позже вай-фай оборудовали, но при мне еще не было. Можно играть в любые настольные игры, в том числе с охраной. Был среди охранников любитель шахмат, с которым мы приятно коротали его рабочее время. Когда хочешь и сколько хочешь, можешь звонить родне и адвокату. Раз в неделю каждому разрешено провести с женой два часа в специальной комнате. Бесплатное и качественное медицинское обслуживание. Душ принимай, когда хочешь и сколько хочешь. Прачечная тоже все время открыта. Стиральный порошок и мыло бесплатно. Кормили, как на убой, причем можешь повыпендриваться и потребовать особую диету, что и делали мусульмане. Если не устраивает кормежка, можешь покупать еду, кроме алкоголя, в тюремной лавке, где цены не отличаются от вольных. На неделю разрешено
получать семьдесят евро. В общем, рай для нищих и шутов. Я переданные адвокатом семьдесят евро не успел потратить, потому что вышел на пятый день, что, по мнению моего пожилого русского сокамерника, который сравнивал испанскую тюрьму с советским домом отдыха для партактива и коротал в ней время до наступления российской пенсии, было чудом. Обычно семьдесят два часа из-за маньяны растягиваются до семидесяти двух дней или даже недель. Постарался судовладелец, который знал, что лучший в Испании адвокат - это не тот, кто умнее и опытнее, а тот, кто в родстве с судьей.
        - Где можно будет завтра утром встретиться с доном Луисом де Эстрада? - спросил я своего потомка.
        - Скорее всего, будет играть в мяч в саду рядом с домом губернатора, - ответил он.
        - Завтра утром буду искать там тебя, и будет хорошо, если тебя там не окажется, - посоветовал я.
        - Я поплыву на галеон за своими вещами и вернусь только к обеду, - сказал он.
        - Правильное решение, - похвалил я.
        Дон Луис де Эстрада имел такое же узкое лицо и черные глаза, как у дяди, но смотрел в упор, словно пытался пробуравить человека, заглянуть, что там у него внутри. Обычно так смотрят те, кто плохо разбирается в людях. В моде он тоже плохо разбирался, потому что имел густые усы и бороденку, какие я больше ни у кого не видел. Наверное, подражает какому-нибудь знаменитому предку. Кто-то мне говорил, что в роду у губернатора было аж два генерала. На голове парик, обсыпанный мукой. Дон Луис де Эстрада, раздевшись до рубахи из тонкого белого плотна, играл во что-то среднее между лаун-теннисом и бадминтоном. Рубаха была не первой свежести, с большими пятнами пота подмышками. Мука обсыпалась с парика и, смешиваясь с потом, оказывалась на вороте, отчего последний был грязен, засален. Испанцы все еще главные грязнули Европы. И если французы сейчас борются с этим недостатком хотя бы с помощью духов, испанцы продолжают стойко чтить традиции предков. Их поддерживают англичане с голландцами, но по другой причине: духи они считают колдовским зельем, отвратным для истинного христианина. Битами были палки, похожие
на маленькие весла. Играл племянник губернатора хорошо, точнее сказать, лучше своего соперника. Судя по хитроватому лицу последнего, тот поддавался.
        - Резче надо бить, - посоветовал я дону Луису де Эстрада под руку, когда он промазал.
        - Я сам знаю, как надо бить! - огрызнулся идальго.
        Когда он промазал еще раз, я порекомендовал ему держать биту выше.
        - А почему бы тебе не заткнуться?! - грубо бросил он.
        Наблюдавшие за игрой три молодых офицера напряглись, словно услышали звук взводимого курка. Мне, как иностранцу, позволили бы проглотить оскорбление, если бы я сделал вид, что не понял его. Но я не сделал.
        - Надеюсь, вы погорячились и извинитесь? - довольно милым голосом задал я вопрос.
        Я был уверен, что он не извинится в присутствии своих друзей-приятелей. Понты - это святое.
        - Я не погорячился, и извиняться перед каким-то еретиком не собираюсь! - надменно выпалил дон Луис де Эстрада.
        Теперь все свидетели подтвердят, что я всячески пытался избежать поединка, но мой противник пер буром.
        - Надеюсь, шпагой вы владеете лучше, чем битой? - язвительно бросил я. - Не подскажите, где мы сможем это проверить?
        - Да прямо здесь, - кипя от злости, предложил он.
        - Кто-нибудь из вас окажет мне честь, став моим секундантом? - обратился я к трем офицерам-зрителям.
        Секунданты, если хотят, тоже сражаются между собой. Если же они приятели, как в данном случае, то будут просто наблюдать, чтобы бой был честным. Поэтому я и посоветовал дону Диего не Маркесу не появляться здесь. Не дай бог, погибнет - и получится, что я зря старался.
        Все трое посмотрели на дона Луиса де Эстрада, давая ему еще один шанс избежать дуэли. Если он даст им знак не становиться секундантом, мне придется поискать кого-нибудь другого, что займет время, позволит успокоиться и дать уговорить себя отказаться от дуэли.
        - Мигель, будь добр, окажи честь этому… - демонстрируя презрение ко мне, обратился племянник губернатора к ближнему ко мне офицеру, обладателю тонких и вытянутых в линию усов.
        Шпагу мне одолжил дон Диего де Маркес. Вороненый клинок изготовлен в Толедо. Он примерно на сантиметр короче, чем у противника, но меня это не пугает. Чаша позолочена, сияет на солнце. То, чем люди убивают друг друга, должно быть красивым, иначе смерть покажется заурядной.
        Испанцы предпочитают почти прямую стойку и маленький выпад. Выходя на дистанцию, сгибают правое колено и выпрямляют левое. Любят ударить по голове, а потом уколоть между глаз или в шею. Тренируясь с родственником, я наработал несколько вариантов ответных уколов. При этом не стал показывать все, на что способен, чтобы не догадались, что дуэль не случайна. Я даже позволил сопернику почти уколоть меня и, когда он переставлял правую ногу за левую, чтобы отступить, сделал ответный укол, попав немного ниже правой ключицы. Такая рана не смертельна, если только очень не повезет (или повезет?), но заживать будет долго. Я еще не выдернул вороненый клинок, а белая рубаха вокруг него уже пропиталась алой кровью. Еще больше ее полилось, когда сталь легко выскользнула из плоти. Я сделал два шага назад и поднял шпагу в салюте, знаменуя победу и предлагая прекратить поединок. Раненый вправе принять предложение или продолжить бой.
        Дон Луис де Эстрада не сразу отреагировал на мой салют. Он все еще не верил, что ранен. То есть, он видел кровь и, наверное, чувствовал боль, но не врубался, что оказался слабее противника. Как догадываюсь, это его первая настоящая дуэль и серьезная рана, после которой расстаются с наивной уверенностью, что тебя никогда не победят и не убьют. Племянник губернатора попробовал поднять шпагу выше, чтобы продолжить бой, но вдруг внутри него как бы повернули выключатель, смуглое лицо мигом побелело, словно вся мука с парика свалилась на него, шпага выпала из руки, а сама рука безжизненно обвисла.
        - Ты ранен, Луис! - то ли удивленно, то ли огорченно воскликнул его секундант, бывший соперник по игре в мяч. - Надо срочно идти к врачу!
        - Пожалуй, ты прав, - тихо и без эмоций молвил дон Луис де Эстрада, прижав левую ладонь к ране.
        Что ж, держался он хорошо, не отнимешь.
        6
        В тюрьму меня не посадили. Губернатор Франциско де Эстрада сделал вид, что ничего особенного не случилось. По нынешним испанским меркам, действительно, это было рядовое событие. Два идальго поспорили и выяснили на шпагах, кто из них прав. К тому же, проспоривший и был инициатором поединка. Я подождал два дня, а потом возобновил походы на пляж, прогулки по городу и окрестностям, визиты к знакомым, в основном к офицерам галеона, жившим в припортовых трактирах. У них я теперь в особом почете. Как ни странно, большинство из них ни разу не дрались на дуэли. Когда ставка - жизнь, играют редко.
        Все хорошее кончилось на восьмой день, всего за сутки до отплытия галеона. Я завтракал в трактире яичницей с копченым мясом, запивая местным пальмовым вином - мутной сладковатой бражкой с крепостью пива. Воду здесь пить опасно, чай пока не прижился, кофе, какао и козье молоко я не употребляю, коровье молоко не достанешь, пиво не делают, для рома рановато, а виноградное вино стоит раз в десять дороже пальмового, что, по мере уменьшения моего золотого запаса, становится все более весомым аргументом в выборе еды и питья. Впервые пробовал пальмовое вино в будущем в Индонезии. Там оно называлось туак и не воспрещалось к употреблению мусульманами, потому что изготовлялось не из винограда.
        У вошедшего в трактир дона Диего де Маркеса на лице была вся мировая скорбь. Я решил, что племянник губернатора выздоровел слишком быстро и таки стал капитаном галеона. Видимо, придется нам вместе воевать на суше.
        - К Луису де Эстрада вызвали священника, - не поздоровавшись, выпалил мой потомок.
        Священника вызывают, чтобы исповедал перед смертью.
        - А что с ним случилось? - удивился я.
        - Как что?! - не меньше удивился дон Диего де Маркес. - Ты же ранил его!
        - Ранение легкое, с таким выздоравливают недели через две-три, - сказал я. - Разве что врач помог. Хороший здесь врач?
        - Говорят, очень опытный, кровь хорошо пускает, - ответил он.
        - Да, заметил его опыт - на кладбище много свежих могил, - пошутил я.
        - Если племянник умрет, тебя казнят, как убийцу, или сожгут, как еретика, - прокаркал мой потомок.
        - А инквизиция все еще в силе? - поинтересовался я, потому что слышал, что этих ребят начали задвигать.
        - В исключительных случаях. Думаю, твой окажется именно таким. Франциско де Эстрада очень дружен с ними, - рассказал он.
        - Что ж, придется убираться отсюда, как можно быстрее, - решил я и приказал слуге: - Кике, быстро собери мои вещи, уезжаем.
        - Будем надеяться, что до отплытия Луис де Эстрада не умрет, иначе я не смогу тебя защитить на галеоне, - признался дон Диего де Маркес.
        - Я знаю. Придется убираться отсюда по суше, - сказал я и спросил у трактирщика, который в кои-то веки молчал, делая вид, что не подслушивает наш разговор: - Хуан, где здесь можно купить пару лошадей?
        - Боюсь, что быстро не получится, даже если предложить хорошую цену. Запасных лошадей обычно держат на пастбищах за городом. Можно купить коня в деревне, причем намного дешевле, чем здесь, - рассказал он.
        - Значит, придется добираться до деревни на мулах святого Франциска (так испанцы в шутку называют путешествия пешком). Тем более, что не святой Франциск подталкивает к этому, - стараясь казаться беззаботным, произнес я.
        На самом деле забот могло оказаться больше, чем я смогу осилить. Первая - выйти из города.
        - Ты не проводишь меня до городских ворот? - спросил я дона Диего де Маркеса.
        - Конечно, провожу. И не только до ворот, - искренне и с готовностью заверил он, отлично поняв, что может возникнуть конфликт с городской стражей, после чего на его карьере, а возможно, и жизни, можно ставить крест. - Ты ведь это всё ради меня делал.
        Сколько уже живу, но благодарность людей до сих пор приятно удивляет и радует.
        Стража у самых дальних от дома губернатора, западных ворот - два сопревших от жары аркебузира - посмотрела на нас с праздным любопытством. Обычно мимо них проходят или проезжают только крестьяне из деревни Санто-Карлос, начинавшейся почти сразу за воротами, а сегодня вот два идальго в сопровождении навьюченного слуги решили прогуляться в деревню - и флаг им в руки! Аркебузиры с усмешкой обменялись короткими фразами и уставились на девушку, которая шла в сторону моря вдоль внутренней стороны крепостной стены, сложенной из кораллового известняка. Дон Диего де Маркес прогулялся со мной еще метров сто до первых домов деревни, сильно вспотев из-за все усиливающейся жары и непривычки ходить пешком. Там мы распрощались. Мой потомок сообщил на прощанье, как его можно найти в Испании. К сожалению, его дед продал фамильный замок, и теперь представители славного рода в свободное от службы время обитали в Мадриде, Я пообещал навестить его, если судьба вдруг закинет меня туда.
        Первый же попавшийся крестьянин объяснил, что лошадей на продажу у них в деревне нет, а вот мула можно купить, и я моментально решил, что для путешествия по джунглям мул подойдет больше, чем лошадь. Крестьянин проводил меня к другому, который разводил мулов на продажу. Из-за вытянутой головы продавец был и сам похож на мула. К тому же, обладал ослиным упрямством, не желая сбавлять ни реала. В конце концов, я купил у него старого мула за двадцать песо, хотя собирался взять пару молодых, ведь, как меня просветил мой потомок, в Европе молодого мула можно купить всего за пятнадцать, а рабочую лошадь - в два раза дороже. По эту сторону Атлантического океана цены менялись кратно, как в сторону увеличения на одни товары, так и уменьшения на другие.
        - Синьор не желает купить у меня каких-нибудь продуктов? - спросил продавец мулов. - Могу предложить копченый окорок, сыр, фрукты, пальмовое вино.
        Я подумал, что в деревнях подальше от города цены должны быть ниже, и ответил:
        - Пока ничего не надо. Может быть, на обратном пути куплю.
        - Я буду ждать вас, синьор! - заверил продавец.
        Кто бы сомневался! Второго такого лоха он здесь не скоро дождется.
        Дом этого пройдохи стоял возле Т-образного перекрестка. В дорогу, ведущую на запад, вдоль которой располагалась большая часть деревни, втыкалась дорога на север. Я пошел на запад, потому что в этом направлении быстрее удалишься от города. Следом за мной шагал Кике, вел на поводу мула, нагруженного моими вещами. Сверху лежало оружие: винтовка, два пистолета, сабля и сагайдак с луком и стрелами. При себе я имел только кинжал.
        Преодолев метров триста, мы встретили крестьянина с мулом, нагруженным изрядной охапкой валежника. Поравнявшись, животные остановились и продемонстрировали друг другу свое возбужденное достояние довольно таки приличных размеров для такого тела. Как бы ненароком, скошенным взглядом, оценив чужое и выяснив, кто круче, мулы продолжили движение. Я подумал, что мужчинам есть, у кого поучиться, как определять свое место в обществе.
        Солнце припекало всё сильнее. В этих краях два сезона дождей: с апреля по июнь, который уже прошел, и с сентября по ноябрь, который еще не наступил. Ближайший месяц будет сухо и жарко. Температура будет выше, зато потеешь меньше, чем во время дождей, при высокой влажности. Сперва по обе стороны дороги шли поля, на которых росли кукуруза, арбузы, дыни, ананасы, батат, маниок. Потом красноватая грунтовая дорога свернула в джунгли. Высокие деревья с широкими кронами, растущие по обе стороны ее, надежно укрывали дорогу от солнца. Сразу стало заметно легче переносить жару. Свист и пение многочисленных птиц поднимали настроение, наводили на мысль, что бродить по земле молодым и здоровом - уже само по себе счастье.
        Увлеченный этими мыслями, я не сразу отреагировал на слова слуги:
        - За нами едут.
        Сделав еще несколько шагов, спросил, не оборачиваясь:
        - Кто? Крестьяне?
        - Нет, солдаты, - испуганным голосом ответил Кике.
        Ехал на лошади только офицер. Три аркебузира, подобно мне, путешествовали на мулах святого Франциска. Между нами было километра полтора, но передвигалась погоня намного быстрее. Хорошо, что я не стал покупать продукты в деревне, а то бы пришлось давать бой в ней или на открытой местности. В джунглях у меня было больше шансов победить.
        Миновав следующий поворот, я приказал слуге спрятаться между деревьями. Там я снял с мула оружие. Пояс с заряженными пистолетами и саблей надел на себя, винтовку прислонил к стволу дерева. Это на всякий случай, потому что устраивать пальбу и привлекать внимание не собирался. В землю у ног воткнул пять стрел, а в руки взял лук. Давно из него не стрелял. С непривычки тетива казалась слишком тугой и как бы «резала» большой палец даже через нефритовый зекерон.
        В джунглях, в тени, солдаты ускорили шаг. Чем скорее поймают меня, тем быстрее вернуться в город к тихой размеренной жизни. Возможно, кому-то из них это мероприятие кажется приятным приключением, разбавившим скуку однообразных дней. Молодой офицер, обладатель глуповато-счастливого лица, и вовсе улыбался каким-то своим мыслям или воспоминаниям. Он проехал мимо меня метрах в пяти. Я даже почуял ядреный запах его саврасого жеребца, тоже довольного прогулкой. Следом прошагали три аркебузира: два почти плечом к плечу, а третий отставал на пару метров. Он был старше своих сослуживцев, лет под сорок. К такому возрасту обычно сколачивают какие-никакие деньги и уходят со службы. Этот подзадержался. Алкаши среди испанцев встречаются редко, а вот азартных игроков пруд пруди. Говорят, если не везет в карты, повезет в любви, а если везет в любви, не повезет в смерти. То ли этому аркебузиру везло в карты и не везло в любви, то ли он был исключением, но, отпустив его метров на десять, я всадил ему стрелу в спину, в район сердца. Она проткнула тело насквозь. Старый солдат сделал еще шаг и, даже не пискнув, рухнул
плашмя в красноватую дорожную пыль. До того, как он упал, стрелы догнали его сослуживцев и офицера. Один аркебузир сразу упал на бок, второй сперва присел и только потом медленно и плавно как бы прилег, а офицер склонился к шее коня, который проехал метров двадцать пять прежде, чем остановился, после чего с него свалился мертвый наездник.
        Кике, который стоял метрах в трех позади меня и держал мула за морду, чтобы эта скотина сдуру не заорала, смотрел на меня испуганными глазами, будто пятая, воткнутая в землю стрела предназначалась ему.
        Я выдернул стрелу, стряхнул с нее комочки красновато-коричневой земли, положил в колчан, после чего приказал слуге:
        - Выводи мула на дорогу.
        Кроме оружия и подсумков с патронами и малоценными предметами, у шагавших впереди аркебузиров в карманах была лишь билонная мелочь на сумму около реала на двоих. У офицера - песо и мелочью пару реалов, золотой перстенек-печатка с гербом, похожим на цветок розы, и золотая цепочка с раскрывающимся, золотым сердечком, внутри которого лежал туго свернутый локон черных волнистых волос, а также шпага с позолоченной чашей и вороненым толедским клинком, два седельных кремниевых пистолета и кинжал-дага с позолоченными ножнами, гардой и рукояткой с широкой дужкой. Когда я высунул дагу из ножен, оказалось, что она трезубчатая, мэнгош - от основного лезвия пружины отжали еще два, более короткие и тонкие, отклоняющиеся градусов на пятнадцать и предназначенные для захвата и переламывания клинка противника. От рукоятки основное лезвие было прямоугольным, а выше боковых лезвий принимало форму лепестка. В свое время я легко научился пользоваться дагой, поскольку умел фехтовать двумя руками. С офицера я снял также белый кружевной воротник, скорее всего, французской или голландской работы, который может стоить
примерно столько же, сколько и его посредственный саврасый конь, широкополую фетровую шляпу с тремя разноцветными перьями неизвестной мне птицы и сапоги-ботфорты для верховой езды, поскольку в таковых у меня теперь появилась потребность. Зато у старого аркебузира в кожаном кошеле было аж шесть песо и на почти семь реалов более мелких монет. Видимо, в карты ему все-таки везло, или это был случайный и роковой выигрыш. Размер ноги у старого аркебузира был маленький, поэтому снял с него темно-коричневые кожаные башмаки и полотняные чулки с дырками на пятках и больших пальцах и кинул Кике.
        - Будем проходить мимо ручья или реки, постираешь чулки, а когда высохнут, наденешь их и обуешься, - приказал я. - По джунглям ходить босиком опасно.
        Слуга схватил их торопливо, словно боялся, что я передумаю и отберу. Пока мы освобождали мула от моих вещей, а потом нагружали двумя трупами, высоко в небе над нами уже парил королевский гриф, у которого голова в красных и оранжевых пятнах, отчего напоминает возмужавшего индюка. Грифы здесь везде, как вороны в Европе, и такие же наглые. Они у меня вызывают чувство омерзения, хотя выглядят, за исключением лысой головы, вполне прилично. Голова у них лысая из эстетских соображений - засовывают ее внутрь трупа, чтобы быстрее собратьев выклевать лакомые куски, но не желают пачкать роскошные перья. Мы отвезли трупы в джунгли, на небольшую лужайку, залитую солнечным светом. Кстати, в юности, когда читал про джунгли, думал, что они густые и непроходимые, как сибирская тайга. Оказалось, что в них больше свободного пространства. Впрочем, и сибирская тайга не такая уж и непроходимая. Мачете в основном нужен, чтобы перерубать лианы, а не отводить, отталкивать их. Я вместо мачете использовал саблю. Когда мы привезли на лужайку вторую пару трупов, там уже готовился к трапезе гриф, а еще с полдюжины шли на
посадку. Грифы следят друг за другом и, как только увидят, что кто-то пикирует к земле, устремляются туда же. Первый гриф, завидев нас, издал препоганейший, по моему мнению, звук и, подпрыгивая боком, отскочил от мертвого офицера. Вроде и глупая птица, а сразу определила высокородное мясо. Если никто сюда не припрется, что маловероятно, потому что крестьяне уже вернулись из города, а если и пойдут куда по жаре, вряд ли полезут в джунгли, чтобы посмотреть, кого потрошат грифы, то через час-два на лужайке останутся окровавленные лоскуты и крупные кости. Так что велика вероятность, что губернатор не скоро узнает о гибели погони.
        7
        Остров Эспаньола (Гаити) будет единственный в мире, на котором будут расположены столицы двух государств. Вроде бы обе части развивались в одинаковых условиях, но Доминиканская республика, к моменту моего посещения в будущем, превратится в довольно приличную, по меркам данного региона, страну. Аборигены будут, не шибко напрягаясь, доить туристов и наслаждаться жизнью. Кому захочется жить еще лучше, тот переберется в США. Я как-то разговорился с доминиканским грузчиком, отцом пятерых детей. Трое его старших стали янки, а младшие готовились присоединиться к ним после окончания школы. Трудно было первому собрать денег на дорогу, а потом перебравшиеся помогали младшим. И родителям подкинули на новый домик из камня, с черепичной крышей. Раньше жили в слепленном из досок, кусков картона и листов жести или, как здесь говорят, обшитом банановой кожурой.
        Место сбежавших доминиканцев занимают мигранты из республики Гаити, которые пересекают границу нелегально. Самое интересное, что, несмотря на общие корни, гаитяне внешне отличаются от доминиканцев, у них более негроидная внешность. Всё из-за французов, которым раньше принадлежало Гаити. Если испанцы на своей части острова плодили потомство от всех женщин подряд, то французы - вы не поверите! - брезговали негритянками. Само собой, «понаехавшие» гаитяне - любимые персонажи криминальной хроники. Они пытаются любым способом закрепиться в этом преддверии рая или сколотить на дорогу в настоящий, северо-американский рай, но большинство, после отсидки в тюрьме, которая, как мне рассказывали, даже хуже турецкой, депортировалось на родину с такими же пустыми карманами, с какими прибывало.
        Попав в первый раз в Доминиканскую республику, я подумал, что народ здесь живет не ахти. Потом судно перешло под погрузку в Порт-о-Пренс - столицу и главный порт республики Гаити, расположенный на берегу прекраснейшего залива Гоав. Там я и понял, что такое ад на земле. И это при том, что впервые посетил до землетрясения, которое разрушило почти весь город. Правда, старый район возле порта, не говоря уже об элитном пригороде Петионвиль, расположенном на юго-западе среди холмов, выглядят более-менее прилично, а вот выше - город, благодаря холмам, получился в форме амфитеатра - начинаются трущобы, в сравнение с которыми фавелы Рио-де-Жанейро кажутся жильем для среднего класса. Несмотря на многочисленные миротворческие ооновские патрули в голубых касках и с автоматами, заходить в такие районы - подписать себе смертный приговор. Поговаривают, что там могут не только убить и ограбить, но и сожрать в прямом смысле слова. Порт-о-Пренс мне запомнился горами вонючего мусора на улицах, облаками мух над ними и толпами людей и вереницами машин между ними. Люди, взгромоздив на голову несколько десятков
килограмм разного груза или налегке и справляя нужду, где приспичит, торопливо и целеустремленно шагали куда-то. К тому времени я уже сделал вывод, что самый целеустремленный вид - у бездомной собаки. Глаза вроде бы у всех веселые, но если заглянуть в душу, то не увидишь там ничего, даже примитивненькой мечты: живут одним днем. Автомобили, в основном пикапы с тентом, переделанные для перевозки пассажиров, и ветхие автобусы без стекол и с остатками яркой разрисовки на кузове, тоже целеустремленно пытались куда-то спешить, но, несмотря на то, что в городе их не так уж и много, больше стояли в пробках, визгливо сигналя. Во всем городе нет ни одного светофора и полицейского. Во время любой заварушки, а они тут случаются регулярно, первыми убивают полицейских. Подозреваю, что их вешали на светофорах. Теперь кончились и те, и другие.
        Я особо не рисковал, далеко от порта не отходил, поэтому основные прелести гаитянской столицы не видел. Однажды во время прогулки обратил внимание на школьницу лет пятнадцати. Одета в форму - рубашку в сине-белую маленькую клетку и с коротким рукавом и темно-синюю юбку. На голове две короткие косички из мелко вьющихся черных волос, завязанные у основания двумя ленточками из той же ткани, что и рубашка, и сплетенные в одну над теменем, из-за чего казались рогами. На шее цепочка из желтого металла. То есть, не из совсем уж нищей семьи. Школьница сосредоточенно рылась в своем черном рюкзачке, выложив на скамейку тонкий учебник по географии, который меня заинтересовал.
        - Можно посмотреть? - попросил я.
        - Смотри, - разрешила школьница, продолжая поиски.
        В учебнике было чуть больше шестидесяти страниц, причем половина содержания - картинки, еще четверть - тексты о Гаити и последняя четверть - об остальном мире. Я заподозрил, что у аборигенов должен быть и глобус Гаити или, как минимум, половина его.
        - Двадцать баксов - и я поду с тобой, - предложила школьница, решив, наверное, что интерес к учебнику - неумелое приставание.
        Чтобы не совсем уж разочаровать ее, предложил:
        - Заплачу бакс за учебник. Больше ничего мне от тебя не надо.
        Собирался показать учебник своим знакомым. Пусть в сравнении проникнутся размером и качеством российского образования.
        - Пятнадцать… Десять… Пять… Ну, хотя бы за три, и учебник получишь! - в сердцах воскликнула школьница.
        У меня не хватило дерзости унизить ее женское самолюбие. Пусть лучше считает меня жлобом, умело сбивающим цену, чем себя настолько непривлекательной, что даже немолодой мужчина не заинтересовался ею всего за три бакса.
        - Пойдем, - согласился я.
        Мы в тот раз грузились хлопком и сушеной кожурой горьких апельсинов, которую производят только в республике Гаити. Кожуру обдирают вручную, сушат, а потом, как мне рассказали, продают производителям дорогих французских ликеров «Гран Марнье» и «Контро». Говорят, она придает ликерам неповторимый вкус и аромат. Не пробовал эти напитки, поэтому ничего сказать не могу на счет их вкуса, но аромат от кожуры шел ядреный. К нему добавлялся непривычный запах тела гаитянки, постоянно сбивая меня с волны наслаждения, что затянуло процесс к удовольствию девицы. А получать кайф от секса она умела, несмотря на юный возраст. А чем еще заниматься в аду?!
        Я заплатил ей три бакса, которые школьница, завернув в кусочек полиэтилена и нимало не стесняясь меня, засунула в мохнатый сейф, и, отказавшись от учебника, проводил до трапа. Вместе со школьницей исчезли и двадцать баксов, которые я положил в верхний ящик стола до начала сеанса, когда она была в душе.
        В моей деревне жила непутевая бабенка с сыном. Она постоянно где-то пропадала, а пацан выживал, как умел. Все деревенские знали, что он подворовывает, но пускали в дом. Этот способ милосердия сначала казался мне, мягко выражаясь, непедагогичным. С годами по капле выдавливаешь из себя педагога.
        Ложась вечером спать, я взбил подушку. Из наволочки выпала стилизованная фигурка человека, свернутая из куска бумаги и перевязанная пучком черных, мелко вьющихся волос. Вуду - государственная религия на Гаити. Я на всякий случай сжег фигурку, а пепел сдул в иллюминатор.
        В семнадцатом веке залив Гонав кажется еще красивее. Порт-о-Пренса пока нет. Как следствие, нет и куч вонючего мусора. Но, как мне сказал трактирщик, люди на холмах уже живут. В основном это буканьеры - французские охотники. Мы двигались вдоль берега, что удлиняло путь, но делало его легче. Впрочем, поскольку я не знал точно, куда именно иду, вполне возможно, что выбранный путь был самым коротким.
        В джунглях на холме, метрах в трестах от нас, прозвучал выстрел, судя по громкости, из мушкета. Я сразу свернул к кромке джунглей, где слез с лошади.
        - Сиди здесь тихо, чтобы тебя не заметили, - приказал я Кике, а сам взял лук, стрелы и саблю и пошел в ту сторону, где стреляли.
        Незаметно подкрасться у меня не получилось, потому что был облаян двумя гончими черно-белого окраса. Они походили на тех собак, которых я когда-то имел во Франции, но были чуть ниже ростом и с более длинными мордами и ушами. Я издал чмокающий звук, призывая их, после чего собаки сразу стали лаять реже и сбавили наполовину грозную тональность. Там, откуда они прибежали, лежал на лужайке кабан, которого уже начали разделывать, а вот охотника не было видно.
        - Я не враг, не стреляй! - крикнул я на французском языке, не выходя из-за деревьев.
        - Ты кто? - задал вопрос грубый мужской голос из кустов с противоположной стороны лужайки.
        - Меня преследуют испанцы, я убил племянника губернатора! - крикнул я, рассчитывая, что буканьер будет исходить из принципа «враг моего врага - мой друг».
        И не ошибся. Из кустов вышел широкоплечий мужчина невысокого роста с буйной шевелюрой каштановых волос, которые как бы выползали из-под придавившей их, кожаной шляпы с понурыми полями, и густой бородой, которая была неумело подстрижена. Не удивлюсь, если ее подрезали обычным ножом. Одет в кожаную рубаху с длинными рукавами и штаны. И то, и другое заеложено в некоторых местах до блеска. На ногах кожаная обувь, которую я определил, как полусапожки. Если бы они были из войлока, то решил бы, что это обрезанные, растоптанные валенки. На широком кожаном ремне висели длинный нож в ножнах слева и подсумок справа. В руках буканьер держал кремневый мушкет с взведенным курком. Увидев, что у меня нет огнестрельного оружия, медленно спустил курок, чтобы не пальнуть ненароком.
        - Жак, выходи! - позвал он.
        Из кустов вышел юноша лет шестнадцати, худой, длинный и чернокожий, но нос имел горбатый и черные волосы, скорее, волнистые, чем кучерявые. Наверное, в предках были индейцы. Таких здесь называют алькатрасами. Одет так же, как и мужчина. Из оружия у него было только мачете. Значит, не компаньон. Наверное, слуга. На поводу он вел неоседланного, малорослого, толстобедрого конька с большой головой и длинными ушами. Такой неказистой лошади я давно не видел. Если бы не «коровья» масть, принял бы его за тарпана.
        - Займись тушей, - приказал ему мужчина и представился: - Я Жильбер Полен.
        Я назвал свое имя и коротко рассказал, как очутился на Эспаньоле.
        - Удивительны дела твои, господи! - подытожил мой рассказ буканьер. - Ну, пойдем в наш букан. Если захочешь, останешься с нами. Если нет, в воскресенье придет судно за мясом и шкурами, сможешь уплыть на нем на Тортугу.
        - Я на берегу слугу оставил с лошадью и мулом, схожу за ними, - сказал я.
        - Давай, а мы пока свинью разделаем и погрузим, - произнес буканьер.
        8
        Лагерь буканьеров находился на берегу речушки и состоял из большого жилого дома, подготовительного «цеха», где бычьи туши разрезали на куски с фунт весом, коптильни, из щелей которой сейчас валил густой дым и исходил такой вкусный аромат, что мой рот сразу заполнился слюной, и склада готовой продукции, расположенном ниже всех по течению. Все постройки были из жердей и пальмовых листьев. Проживало здесь еще четыре буканьера и два слуги-мулата. Между домом и «цехом» неглубокая прямоугольная (метр на полтора) яма с золой. По углам ямы воткнуты стойки с развилками в руку толщиной и высотой около метра, на которые положены продольные жерди, а на них - решеткой поперечные, более тонкие, и все связаны лианами. Это и есть букан, от которого получили название лагеря буканьеров и пошло их название. На решетку положили на спину и распластали кабанью тушу с выпотрошенным брюхом, привязав лианами лапы, чтобы не сжалась во время приготовления. В брюхо залили лимонный сок и засыпали соль и давленный стручковый перец. Под решетку перенесли в совках из коры красные угли из горевшего рядом костра. То есть, тушу
запекали, как шашлык, только длился процесс намного дольше.
        Пока готовилась кабанятина, мы все перекусили мозгом из свежих бычьих костей. Толстые кости разбивали камнями на плахе из твердого дерева. Я люблю вареный костный мозг, а свежий пробовал впервые. С непривычки блюдо показалось мне слишком слизким и приторным, но пальмовое вино и голод примирили желудок с неприятными ассоциациями и оригинальным вкусом.
        Кабана ели все вместе, слуги сидели рядом с хозяевами на низких чурках. Каждый отрезал ножом от туши кусок, который ему нравился или который был ближе, и ел, держа в руке. Мясо было жирное, сочное и очень вкусное. Ни хлеба, ни гарнира к нему не полагалось. Что-то подобное я ел в Таиланде, но там свиньи были поменьше. Время от времени отмахивался небольшой веткой от комаров. Их здесь три разновидности. Первые крупные, похожие на российских. Именно их называют москитами. Вторые малюсенькие и беззвучные, но легко прокусывающие тонкую одежду. Эти две разновидности беспредельничают от захода до восхода солнца. Третьи среднего размера, красного цвета и летающие днем. Они не прокалывают кожу, а откусывают кусочек, после чего там появляется струпик, как при оспе. Именно от них я сейчас отмахивался. Еще в Санто-Доминго я приобрел желтоватую мазь на основе какого-то жира, липкую и с не очень приятным запахом, которая должна отгонять комаров, но не все они об этом знали.
        До трапезы буканьеры расспрашивали меня, а после нее - я их. Жизнь у них однообразная и очень скучная. Одна радость - в воскресенье приплывет судно за товаром и привезет заказанное на прошлой неделе и последние новости. Поэтому меня слушали с интересом и отвечали с готовностью. Люди они были простодушные, совсем не похожие на французов. Впрочем, четверо из них были бретонцами, гугенотами, сбежавшими с родины из-за гонений на религиозной почве. Я приврал, что французский язык выучил, когда был с дипломатической миссией к их королю Людовику Четырнадцатому, после чего ко мне стали относится с еще большим уважением, хотя и так сразу поняли, что я - шевалье. Субординация - это то, что умирает во французе только вместе с ним.
        - Долго вы собираетесь здесь охотиться? - поинтересовался я.
        - Кто знает?! Может еще полгода или год, - ответил Жильбер Полен. - Как много табака заработаем, таки поедем на Тортугу.
        - Табака?! - удивился я.
        - Мы меняем фунт мяса на два фунта табака, а шкуры - на припасы. Как наберем по три-четыре тысячи фунтов табака на брата, так и поедем тратить их. Ох, и гульнем! - рассказал буканьер.
        Затем они все вместе начали вспоминать, как гульнули в предыдущий раз, с полгода назад: вино покупали бочками и прямо из бочек пили, угощая всех подряд, имели самых красивых и самых дорогих женщин, покупали себе роскошные наряды, которые потом пропивали. Романтика, а не жизнь!
        - А во флибустьеры не пытались податься? - спросил я.
        - Сейчас с этим борются серьезно, не только испанцы, но и англичане. Добычи мало захватывают, а шансов, что твоя шея узнает, сколько весит твой зад, много, - сообщил самый старый буканьер, у которого остались только передние зубы, черные от жевания табака. Он выбирал самые мягкие куски мяса, резал на маленькие кусочки и глотал, почти не жуя. - А вот, когда я был молодым!..
        И он рассказал несколько историй из лихой своей молодости. Кроме меня, все уже слышали их, как догадываюсь, не один раз, поэтому разошлись по делам. А я послушал с удовольствием, узнав много чего о жизни и обычаях современных пиратов. Понимал, что выбора у меня нет. Застревать здесь надолго, сколачивая мелочь перевозками на каноэ или занимаясь фермерством, желания не было. Значит, придется присоединиться к Береговому братству, как называли себя местные пираты. Тем более, как мне поведал бывший пират, у них острая нехватка опытных капитанов-навигаторов (мастеров).
        После захода солнца все сразу легли спать в жилом доме. Кровати были из жердей, на которые наложили пучки сена и накрыли бычьими шкурами. Спали, не раздеваясь. Примерно посередине помещения стоял на земляном полу глиняный горшок, в котором дымили какие-то листья и ветки, чтобы отгонять комаров. Дым был горький. Я не мог понять, что мне больше мешает заснуть - этот дым или гудение и укусы множества комаров, которым было глубоко плевать и на мазь, и на дым.
        9
        Затрудняюсь определить тип судна, пришедшего в воскресенье. Я бы назвал его парусно-гребным ботом. Оно было палубным, длиной метров десять, шириной около трех и осадкой около метра в полном грузу, которого могло взять тонн десять. Три пары весел. На мачте при попутном ветре поднимался брифок. С задней стороны к мачте была приделана грузовая стрела. Для доставки груза с судна на берег и обратно использовалась плашкоут - плоскодонную лодку, которую тащили на буксире. Команда семь человек, включая шкипера. Судно встало на якорь в речушке напротив лагеря буканьеров. На берег подали трос, привязанный к носу плашкоута, а к корме его принайтовали второй. Буканьеры одним тросом подтаскивали лодку к берегу, а экипаж вторым - к судну. Первой ходкой плоскодонка доставила на берег бочки с солью, порохом, свинцом, фасолью, картофелем, маниоком и ромом. Следующими - пустые бочки. Обратно возила бочки с вяленым мясом и шкуры и напоследок моих коня и мула, а потом и меня с Кике и подросшим щенком, подарком буканьеров, которого я по привычке назвал Гариком. На судне были специальные ремни для погрузки лошадей.
Буканьерам иногда удавалось поймать и объездить одичавших неказистых лошадей, а потом продать их, как рабочих, потому что верхом на них ездить - засмеют. Животных и пассажиров перевозили на палубе. Я договорился со шкипером, что за перевозку заплачу трофейной аркебузой. Здесь предпочитали натуральный обмен. Подсумок ее бывшего владельца вместе с пулями и бумажными патронами оставил буканьерам в подарок за гостеприимство и щенка.
        Судно принадлежало плантатору-купцу с Тортуги. Каждую неделю оно с наемным экипажем обходили несколько лагерей буканьеров, расположенных на берегу залива Гонав. Наш лагерь был последним. Трюм был забит доверху, часть шкур оставили в плоскодонке. На веслах мы вышли из реки в залив, где поставили брифок, и с почти попутным юго-западным ветром пошли мимо острова Гонав, а потом по Наветренному проливу к острову Тортуга. Это пролив отделяет Эспаньолу от Кубы и соединяет Атлантический океан с Карибским морем. Обычно по нему идут суда из портов Восточного побережья будущих США и Канады к портам будущих Венесуэлы, Эквадора, Панамы…. На севере пролива находится порт Сантьяго, в котором я когда-то взял знатную добычу, а западнее него в будущем янки построят военно-морскую базу Гуантанамо - самый известный в мире рассадник демократии. Видимо, эта земля благоприятствует созданию военных баз, потому что, по словам капитана бота, в проливе постоянно курсируют два-три военных галеона и несколько кораблей поменьше, уничтожая всех пиратов. Базируются они в Сантьяго. Им помогают англичане с Ямайки, где сейчас
губернатором самый известный из флибустьеров Генри Морган. Самыми рьяными и результативными борцами с преступностью становятся перековавшиеся преступники. Мы проскочили вдоль берега Эспаньолы, поэтому никого не встретили.
        Остров Тортуга оправдывает свое название - похож издали на черепаху, прикорнувшую на морских волнах. Местами он скалистый, что придает ему больше сходства с коричневым панцирем. На острове пока что много лесов. Позже их почти все сведут, из-за чего остров еще больше станет похож на черепаху. Гавань располагалась в одноименном проливе шириной мили четыре-пять, отделявшем Тортугу от Эспаньолы, что делало ее защищенной практически от всех ветров. На берегу возле нее находится большая часть домов. Остальные раскиданы по всему острову, рядом с плантациями, занимавшими любой более-менее пригодный клочок земли. Выше гавани на скале построен форт с двумя бастионами на ближних углах. К нему по склону шла дорога, делавшая два изгиба. В форте во время визитов на остров проживает губернатор. Все остальное время он проводит в городке Пор-де-Пе, расположенном на противоположном берегу пролива Тортуга, куда четыре года назад была перенесена столица губернаторства Тортуга и Сан-Доминго, как французы называют захваченную у испанцев часть Эспаньолы. На сегодняшний день губернатором являлся барон Жан Непве де
Пуансе, правящий уже четвертый год. Шкипер видел его только издали, но охарактеризовал барона, как не мешающего флибустьерам (судя по восхищенному тону, это лучшая похвала на Тортуге), в отличие от предыдущего губернатора маркиза Пьер-Поля Тарена де Кюсси, который, на счастье аборигенов, правил всего около года.
        Рейд был пуст. У короткого пирса ошвартовано всего одно судно - небольшой флейт водоизмещением тонн двести пятьдесят, вооруженный десятью полупушками. Сейчас к нему подвезли на запряженной волами арбе с высокими бортами очередную партию табака. Запах от табака шел убойный. Даже мой мул фыркнул и отвернул морду. Наш бот ошвартовался с другой стороны пирса, который был всего чуть выше нашего фальшборта, поэтому животных просто вывели по сходне. Конь упирался, не хотел идти. Продолжительное близкое общение с мулом дурно повлияло на него.
        Как мне рассказал шкипер, на Тортуге есть несколько трактиров, на любой вкус и кошелек. Благородный человек обязан остановиться в «Золотом галеоне». Благородный, но не глупый, может поселиться у Старого Этьена, где дешевле и кормят лучше. Поскольку благородный человек не может быть бедным, все остальные варианты не для него. Я выбрал Старого Этьена, тем более, что он промышлял еще и барышничеством. Мул и лошадь мне здесь ни к чему, а вот деньги нужны будут позарез.
        Старый Этьен оказался не очень-то и старым, лет сорока двух. Так его называли потому, что был еще один трактирщик по имени Этьен, у которого было прозвище Бочка, полученное не из-за фигуры, как приходило на ум первым, а из-за непомерного для других употребления спиртных напитков. Старый Этьен был вдовцом. По хозяйству ему помогала фигуристая мулатка лет двадцати со звонким детским голосом. По словам шкипера, трактирщик ценил ее не только за трудолюбие и даже выселял постояльцев, которые обращали на нее слишком много внимания. Увидев мулатку спереди, я понял, что меня не выселят.
        На Тортуге было затишье. Большая часть мужского населения ушла на промысел: кто пиратствовать, кто нырять за жемчугом, кто рыбачить, кто ловить черепах или заготавливать мясо ламантинов. Из-за этого казалось, что на острове женщин намного больше, чем мужчин. На самом деле это не так. Дамы здесь в большой цене, и даже старые проститутки, при желании, выходят замуж.
        Моего мула Старый Этьен продал быстро какому-то плантатору всего за сорок пять ливров (пятнадцать песо), получив свою долю в десять процентов. Будем считать, что шесть с половиной песо я заплатил за аренду этого мула. На лошадь покупателя пока не было, но трактирщик обещал, что обязательно найдется по прибытии флибустьеров с добычей. Шальные деньги требуют шальных поступков. Чтобы скоротать время и оплатить проживание и питание, я через день ездил на этом коне на охоту. В местных джунглях еще водятся свиньи. Говорят, лет двадцать назад их здесь было сотни, но одичавшие и расплодившиеся собаки быстро сократили поголовье свиней. По приказу губернатора Бертрана д’Ожерона де ла Буэра диких собак потравили и перестреляли и запретили охотиться на свиней с собаками. Мне приходилось оставлять Гарика во дворе трактира, что для пса, выросшего на воле, в джунглях, было страшным наказанием. Главным во время охоты было не сорваться со скалы. У подножия многих скал валялись человеческие черепа и кости. Стоило переплывать океан, чтобы так умереть.
        10
        На тринадцатый день проживания на острове я со скалы увидел два парусника, направлявшийся с востока к гавани Тортуги. Впереди шла двухмачтовая марсельная шхуна водоизмещением тонн восемьдесят, вооруженная четырьмя шестифунтовыми фальконетами и погонной двенадцатифунтовой кульвериной. За ней следовал небольшой галеон, тонн на двести водоизмещением, вооруженный дюжиной полупушек. Такие галеоны испанцы строят для местных перевозок. Они быстроходнее больших, поэтому частенько ходят в одиночку. Этому не хватило скорости, чтобы удрать от шхуны, и полупушек, чтобы отбиться от флибустьеров. Впрочем, к пушкам нужна еще и смелость.
        Я сразу поскакал к пирсу. Прибыл как раз в тот момент, когда шхуна подходила к рейду. С нее доносилась бравурная музыка, исполняемая оркестриком из пяти музыкантов. Затем музыка смолкла, шхуна отсалютовала четырьмя фальконетами и встала на якорь. Галеон без шума и очень медленно, буксируемый баркасом, подошел к пирсу и ошвартовался. Судя по осадке, трюм или не полный, или груз очень легкий. К тому времени на пирсе и на берегу возле него собралось все население Тортуги. Я не ожидал, что рядом со мной живет так много людей. Наверное, сбежались сюда со всех плантаций острова. Лица у людей были радостные, как будто именно они захватили добычу. Подозреваю, что именно им и достанется большая часть этой добычи.
        Среди зевак был и мой трактирщик Старый Этьен. Заметив меня, подошел.
        - Сегодня без добычи? - спросил он.
        Трактирщик имел навар от моей добычи. Часть туши съедали мы с Кике, часть шла на уплату проживания и прочие расходы, а остальное Старый Этьен получал на реализацию. Зарабатывал на этом гроши, но поговаривал, что неплохо бы мне ездить на охоту каждый день.
        - Не успел, парусники увидел - ответил я и спросил сам: - Кто этот музыкальный павлин?
        От шхуны отошел двенадцативесельный катер, на носу которого стоял высокий и плечистый мужчина в возрасте под сорок, с густой и длиной шевелюрой золотистого цвета и чисто выбритым лицом. Как мне объяснили, согласно последней моде, разрешаются тонкие усы. Густые и длинные, а уж, тем более, борода - теперь привилегия низшего сословия. Несмотря на высокий рост, мужчина не сутулился. На нем был расстегнутый камзол из материала черного цвета с золотыми позументами и пуговицами, белая рубашка, черные штаны, подвязанные под коленями широкими красными бантами, чулки в бело-красную косую полоску и темно-коричневые башмаки с пряжками из желтого металла. На вышитой золотом кожаной перевязи висела шпага с позолоченной чашей и дужкой. Черную фетровую шляпу с плюмажем из трех страусовых перьев, белого, желтого и красного, он держал в поднятой левой руке и помахивал ею кому-то на берегу. Позади него сидел оркестр из двух скрипачей и трех трубачей и исполнял ту же мелодию, что и при заходе в гавань. Где-то я уже видел подобное. В каком-то дешевом голливудском фильме. Впрочем, голливудские фильмы дорогими бывают
только для их продюсеров и прыщавых подростков.
        - Это Лоренс де Графф, очень известный капитан флибустьеров, - ответил Старый Этьен.
        - И чем он известен? - поинтересовался я.
        - Сначала он, командуя кораблем у испанцев, перебил много флибустьеров, а потом попал к ним в плен, перешел на их сторону и захватил несколько богатых призов, перебив много испанцев, - рассказал трактирщик.
        - Биография настоящего шевалье, - вынес я вердикт.
        - Во-первых, он не благородный человек, самозванец. Во-вторых, не де Графф, а какая-то голландская фамилия, которую я не только запомнить, но и выговорить не смогу. В-третьих, он не француз, а голландец, - сообщил Старый Этьен и добавил с хитрой усмешкой: - Но лучше об этом не напоминать ему: самозванцы, как и бастарды, очень ранимые и вспыльчивые.
        - А как он получил флибустьерский патент? - задал я вопрос. - Сейчас вроде бы мир с испанцами.
        - Нет у него никакого патента, действует на свой страх и риск. Поэтому и приплыл сюда, а не в Пор-де-Пе. Так сеньору барону Жаку де Пуансе легче говорить испанцам, что он ничего не знает о проделках флибустьеров, а доля от добычи помогает ему не замечать флибустьеров на Тортуге, - поведал трактирщик.
        - И сколько отдают губернатору? - спросил я.
        - Обычно десятую часть, но это зависит от капитана, - ответил он. - У этого капитана очень хорошие отношения с бароном. Лоренс де Графф сделал его намного богаче. И не только его.
        Я заметил, что Старый Этьен как-то не по-французски умудряется завидовать всем. У других его соотечественников это чувство не выходит за рамки своего сословия.
        Катер подошел к берегу. Капитан подождал, когда матросы вытянут нос катера на сушу, после чего торжественно перешагнул через борт. В его объятиях сразу оказалась дама примерно его возраста или чуть старше, одетая в розовое шелковое платье. Желтый чепец полностью скрывал ее волосы, но, судя по черным усикам, она брюнетка.
        - Это его жена, испанка Мари-Анна по прозвищу Божья Воля, вдова капитана Длинного Пьера, - опережая мой вопрос, сообщил Старый Этьен. - Пора мне возвращаться в трактир. Сейчас начнется. Советую вечером не выходить из комнаты. Эти пьяные скоты позабыли, как надо вести себя с благородным человеком, могут напасть группой даже на безоружного.
        О нравах отморозков разных стран я знал не хуже трактирщика, поэтому после ужина ушел в свою комнату, где попытался читать «Дон Кихота», подаренного мне доном Диего де Маркесом. Роман сейчас в моде. Я несколько раз в будущем пытался прочитать «Дон Кихота», но быстро ломался. Есть книги только для избранных. Для избранных придурков.
        11
        Захваченный галеон вез из Веракруса в Гавану хлопок для догрузки судов, отправляющихся в Европу. Груз был продан всего за четверть его цены. Покупателями выступила компания тортугских негоциантов, в числе которых был и Старый Этьен. Не удивлюсь, если он окажется самым богатым человеком на Тортуге. Судно тоже продали за четверть его цены. Покупателям выступил какой-то плантатор с Эспаньолы, у которого, как уверяют, отродясь таких денег не было. Злые языки утверждали, что истинный покупатель - барон Жак де Пуансе. Я подумал, что губернатор решил подзаработать оптовой торговлей. Скупая по дешевке пиратскую добычу и отвозя ее в Старый Свет, можно очень быстро разбогатеть. До недавнего времени французским дворянам запрещалось заниматься каким бы то ни было бизнесом, кроме владения имениями и службы королю со шпагой или в мантии чиновника. За нарушение могли вышвырнуть из привилегированного сословия на несколько лет или навсегда. Французский король, издавший указ, разрешающий дворянам торговать оптом, не подозревает, что отправил на плаху своего потомка, а вместе с ним и монархическую форму правления.
Как выяснилось позже, я был о губернаторе слишком плохого мнения: он, как и положено благородному человеку, предпочитал добывать деньги разбоем.
        Выяснилось это во время визита к Лоренсу де Граффу. Капитан флибустьеров проживал в трактире «Золотой галеон». Не могу понять людей, которые, имея возможность купить дом, живут в гостиницах. Лучше только на вокзале. Лоренс де Графф сидел за столом в компании трех подчиненных и четырех женщин, включая его жену Мари-Анну. На этот раз он был в черном камзоле и темно-синей рубахе с белым кружевным воротником в виде солнечной короны с длинными узкими лучами. На толстой и длинной цепи из желтого металла висела бляха, похожая на те, какими в двадцатом веке будут награждать собак за победу в конкурсе на лучший экстерьер. Золотистые волосы завиты. Жена заботится о своем пуделе. Сегодня она была в чепце с кружевами, на фоне которых черные усики выглядели контрастнее. Ее трудно назвать даже симпатичной, но насмешливо-лукавый взгляд, которым она одаряла мужчин, говорил, что она знает о них больше, чем им хотелось бы, и умеет этим пользоваться. Меня Божья Воля наградила таким же взглядом, нарвалась на более насмешливый и сморщила нос, довольно длинный для ее маленькой головы, который сразу покраснел, потому
что интуитивно или телепатически уловила мою оценку ее внешности.
        - Добрый день, капитан! - поздоровался я на голландском языке. - Тебе не нужен опытный мастер?
        - А кто ты такой? - задал встречный вопрос Лоренс де Графф.
        Я коротко рассказал легенду. Она понравилась сидевшим за столом, особенно эпизод с племянником губернатора Санто-Доминго.
        - Слишком ты молод для опытного мастера, - подлила ложку дегтя Мари-Анна.
        - Я исправляю этот недостаток каждый день, - улыбнувшись, сказал я.
        Улыбнулись все, кроме жены капитана. Из чего я сделал вывод, что место на корабле Лоренса де Граффа мне не светит, придется ждать другой корабль. Оказалось, что дело даже не в ней.
        - Мне не нужен мастер, я сам достаточно опытный мореплаватель, - произнес Лоренс де Графф. - Но моему другу Мишелю де Граммону нужен позарез. Предыдущий погиб в бою, и без него они налетели на рифы и потеряли шестнадцатипушечный корабль. Ему доверили другой, мой последний приз, тот галеон, что у пирса. Справишься с таким?
        - Конечно, - подтвердил я. - Но галеон слишком тихоходен, чтобы захватывать призы.
        - Для следующей экспедиции нам нужна не скорость, а вместительность, чтобы взять как можно больше буканьеров, - поделился он. - Завтра утром Мишель де Граммон должен приплыть сюда. Зайди в это же время, познакомлю вас. Ты по-французски понимаешь?
        - Достаточно хорошо, чтобы исполнять свои обязанности, - ответил я на французском языке.
        - Тогда никаких проблем не будет, - уверенно заявил капитан флибустьеров и дал понять, что аудиенция закончена, за стол приглашать меня не собирается: - Жду тебя завтра.
        Я не заметил, когда жена дала ему знать, что мое присутствие за столом нежелательно. Наверное, Божья Воля владеет высшим уровнем супружеских отношений - умением управлять супругом телепатически. Впрочем, не удивлюсь, если решение принял он сам. Представляю, сколько раз Лоренсу де Граффу самому приходилось просить кого-то, унижаться перед дворянами. И вот он миг отмщенья! Не понимает, что человек становится должником того, кого унизил.
        Мишель де Граммон, действительно, приплыл на следующее утро на пяти пирогах вместе с полутора сотней головорезов. Старый Этьен рассказал мне, что этот шевалье - настоящий, как сказали бы янки, стопроцентный. Он парижанин, сын сержанта роты мушкетеров, элитного подразделения, что в обычных войсках приравнивалось к званию капитана, а то и майора. В четырнадцать лет убил на дуэли мушкетера из роты отца за сальную шутку в адрес старшей сестры, после чего был пристроен юнгой на военный корабль и отправлен в колонии, подальше от королевского гнева. Мишель де Граммон быстро дослужился до командира корабля, но был изгнан с флота за пристрастие к азартным играм. Злые языки утверждают, что за невыплату карточного долга. От карт пострадал - карты и помогли: после отставки он умудрился выиграть столько, что хватило на покупку и снаряжение пятидесятипушечного корабля, с помощью которого ограбил несколько испанских прибрежных городов, а потом потерял его во время шторма. После чего стал командовать только чужими кораблями, потому что с захватом призов ему тоже не везло.
        Я встретился с Мишелем де Граммоном на квартердеке галеона. Капитан был крепышом невысокого роста. Черные прямые волосы до плеч прикрывали плешь на макушке. Карие глаза живые, с искорками - глаза сластолюбца. Короткие, тонкие, обгрызенные усы. Смуглая кожа. Видимо, потомок гасконцев - слишком похож на испанца. На распахнутом, черном, помятом и потертом на локтях камзоле не хватало второй сверху пуговицы, причем сохранившиеся были из красного дерева, то есть, по местным меркам, дешевыми. Белая полотняная рубаха позабыла, когда ее стирали, зато имела рюши возле выреза. Кружевной черно-белый воротник когда-то стоил, наверное, кучу денег, а сейчас был настолько грязен, что стал почти одноцветным. Зато камзол и рубаху поливали духами, как подозреваю, из ведра. Светло-желтые лосины, потертые на бедрах и в жирных пятнах, заправлены в низкие черные сапоги с отворотами. Сапоги находились в состоянии раздумья: запросить каши или помучиться еще чуток? Черная, мятая, фетровая шляпа размером с тележное колесо и без перьев возлежала на кнехте. Там же покоилась и заеложенная кожаная перевязь со шпагой в ножнах
из черного дерева. Чаша шпаги были из обычной стали, а рукоятка обмотана кожаным ремешком.
        - Лоренс сказал, что ты шевалье. Это так? - первым делом спросил Мишель де Граммон, внимательно глядя мне в глаза.
        - Даже более, чем он, - усмехнувшись, ответил я.
        - Сукин сын все еще воняет селедкой, которую ловили его предки! - с веселым пренебрежением воскликнул французский шевалье и выругался на зависть боцману с французского фрегата, разместив все корабельные якоря в теле своего коллеги и компаньона, причем в самом неожиданном месте.
        Я захохотал от души. Не потому, что ругательство было смешным, а из-за разницы между моим внутренним образом настоящего парижского шевалье и тем, с кем сейчас общался. Видимо, воспитание Мишеля де Граммона застряло на уровне четырнадцатилетнего юнги.
        Мой смех очень понравился капитану флибустьеров. Больше всего верят в обладание чувством юмора те, кто его не имеет.
        - Ты принят, - огласил он свое решение. - Будешь получать две доли, как и квартирмейстер, на долю меньше, чем я, но на полдоли больше, чем хирург, канонир и боцман. Устраивает?
        Квартирмейстер был типа завхоза, арбитра при дележе добычи и судьи в одном лице. Его избирали общим голосованием. Как я понял, квартирмейстер был ограничителем своеволия капитана и вторым человеком на корабле. Следовательно, я буду вторым «вторым» и получать соответственно.
        - Конечно, - сразу согласился я, потому что, как рассказал Старый Этьен, полторы-две доли для мастера было стандартным условием «охотничьего договора» - договора о разделе добычи.
        Сперва десятую часть отдают губернатору, из оставшегося треть - судовладельцу, еще треть - тому, кто снарядил корабль в поход, и только последняя треть делится между членами экипажа. То есть, всего тридцать процентов. Если разделить примерно на полторы сотни долей, то мне достанутся три десятые процента - в сто раз меньше, чем судовладельцу.
        - Боцман, принеси топор! - крикнул капитан.
        Боцмана звали Пьер Лагард. По словам капитана, он был бретонцем и гугенотом. Первое, по мнению капитана, было плюсом, а второе не было минусом, несмотря на то, что гонения на гугенотов во Франции возобновились. Почему - узнал чуть позже. Боцман был высокого роста, плотного сложения, с суровым и невозмутимым лицом, на котором бледно-голубые глаза казались полинявшими. Одет чисто и дорого. Если судить по лицу и одежде, то истинный шевалье - Пьер Лагард, а не Мишель де Граммон.
        Капитан взял у него топор и протянул в мою сторону.
        - Я безбожник. Не верю ни в бога, ни в черта, потому что, сколько живу, ни разу не видел ни того, ни другого. Так что клянемся мы не на Библии, а на топоре. Положи руку на обух и поклянись, что будешь чтить наш закон, за нарушение которого тебя и зарубят этим топором, - приказал Мишель де Граммон. - Знаешь наши порядки?
        - Мне рассказали, - ответил я.
        Пиратские законы везде одинаковы. Меняются только детали. У тортугских пиратов за гибель в бою полагалось напарнику или семье восемьсот экю или восемь рабов, а за ранение - от ста (за потерю глаза или пальца) до пятисот (за потерю правой руки) экю или от одного до пяти рабов. Кара за утаивание чего-либо из добычи присуждалась при стоимости от одного экю. За любую серьезную провинность могли, кроме типичных порки или казни, высадить на необитаемый остров с одной бутылкой пороха, одной бутылкой воды и одним пистолетом или мушкетом. Совсем новым было только запрещение курить после захода солнца и ходить с зажжённой свечой без фонаря, чтобы не устроил пожар.
        - Поскольку ты офицер, из оружия хватит и шпаги, но лучше будет, если еще и пару пистолетов приобретешь, - предупредил капитан флибустьеров.
        Рядовым пиратам полагалось иметь огнестрельное оружие и рубящее холодное. Большинство было вооружено испанскими мушкетами с гранеными стволами длиной под метр, или французскими с круглыми и более длинными стволами калибром чуть менее дюйма или аркебузами, чаще английскими. Кое у кого были пистолеты, но обычно один. Из холодного оружия предпочитали кутласс - абордажную саблю с однолезвийным изогнутым клинком длиной около семидесяти и шириной около пять сантиметров, гардой в виде чаши, из-за чего кутласс презрительно называли половником, и эфесом «кастетного» типа для нанесения им ударов на короткой дистанции, или шотландским палашом с широким обоюдоострым клинком и гардой в виде чаши или корзинки, или обычным топором.
        - У меня есть и пара пистолетов, и сабля, и аркебуза, - сообщил я.
        - Очень хорошо! - похвалил Мишель де Граммон. - Завтра сюда прибудут на своих кораблях еще три капитана - Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль и Николас ван Хорн - и на следующее утро отправимся захватывать Каракас. Так что постарайся завтра уладить все свои дела.
        - Мне нечего улаживать, только расплатиться с трактирщиком, - ответил я.
        - Для меня частенько самое сложное дело - как раз рассчитаться с трактирщиком! - ухмыльнувшись, произнес Мишель де Граммон.
        Улыбнулся и я, подыгрывая его самолюбию, но запомнил, что платить по долгам - слабая опция капитана.
        На самом деле мне даже с трактирщиком не надо было расплачиваться. Он был должен мне, а не наоборот. Несмотря на то, что добыча у флибустьеров Лоренса де Граффа была не супер, нашелся пьяный придурок, который купил моего коня за сто экю - раза в три дороже, чем стоит такой конь во Франции. Старый Этьен взял свои комиссионные и предложил оставить деньги у него под полпроцента в месяц. Я согласился и оставил только те, что получил за коня и осла. Трактирщик может кинуть меня, но с таким же успехом я могу попасть в плен и потерять все, что будет при мне. Лучше не класть оба яйца в одну корзину.
        12
        На следующий день в гавань прибыли гукер водоизмещением тонн сто двадцать под командованием Николаса ван Хорна, шхуна водоизмещением тонн сто под командованием Шарля де Мениля и двухмачтовый пинк - разновидность шхуны с более плоским дном, выпуклыми бортами и узкой кормой, который чаще встречается на Средиземном море и имеет там три мачты - водоизмещением тонн пятьдесят под командованием Жана де Бернаноса. Первый - голландец, начинавший матросом, хороший мореход и при этом узкогрудый коротышка с бусами на шее, снизанных из крупных жемчужин и большого рубина. Последние два - шевалье, оба высокого роста и с хорошими, по нынешним меркам, манерами, которым не помешала даже служба Жана де Бернаноса капитаном в кавалерийском полку.
        В экипаже бывшего кавалериста я увидел знакомых - буканьера Жильбера Полена и его слугу Жака, который был вооружен подаренной мною аркебузой. Хозяин будет иметь две доли, за себя и слугу, хотя последний вряд ли стреляет так же метко. Кстати, я тоже буду получать полпая за Кике, как за юнгу. То, что мой слуга - испанец, никого не интересует. Во-первых, у слуги та же национальность, что у его господина, а во-вторых, среди пиратов я видел несколько испанцев. Так что у нас у всех одна национальность - флибустьер.
        - Какими судьбами вы здесь оказались? - шутливо поинтересовался я.
        - Разбередили вы мне душу рассказами о флибустьерских походах. Прослышал, что Жан де Бернанос набирает людей, решил присоединиться. Может, повезет, наберу денег на плантацию, - ответил буканьер.
        Стать плантатором на Эспаньоле очень просто - выкорчевывай участок джунглей, засевай, чем хочешь, и владей. Налоги начнешь платить, когда будешь продавать урожай. Самое главное - не загнуться во время раскорчевки и продержаться до первого урожая. Для этого желательно иметь деньги, чтобы купить продукты и рабов или нанять работников.
        Мишель де Граммон устроил праздничный обед для своего экипажа. Было приготовлено салмагунди: солонину в равных долях смешивали со свежей свининой и варили со специями до готовности. Гарниром служили самые разные овощи и фрукты, перемешанные с соленой рыбой, вареными яйцами, уксусом, маслом, вином, медом… Подозреваю, что рецепт позаимствовали у испанской ленивой хозяйки. Есть это месиво можно, только изрядно хлебнув рома, которого в этих краях появилось уже несколько сортов. Французы делают ром исключительно из тростникового сока, поэтому у него привкус карамели. Испанцы - из очищенного сахара, поэтому он светлый и с мягким вкусом. Англичане делают темный из патоки, причем на Барбадосе получали самый крепкий. Не знаю, сколько в нем было оборотов, но мне показалось, что где-то посередине между водкой и чистым спиртом. Качество напитка проверяли, бросив в него несколько крупинок пороха и подогрев с помощью увеличительного стекла. В первосортном роме порох взрывался мгновенно. Сегодня мы пили именно барбадосский. Большинство флибустьеров пило его не в чистом виде, а коктейль под названием «Удар
дьявола»: ром разбодяжили с пальмовым вином и лимонным соком и сдобрили специями, какими-то сушеными грибами и листьями табака. Одна кружка этого пойла, полностью оправдывая название, срывала башню к чертовой матери.
        У флибустьеров обычно принято, чтобы капитан сидел за одним столом с экипажем, но Мишель де Граммон вместе с другими шевалье - Жаном де Бернаносом, Шарлем де Менилем и мной - расположился за отдельным столом на юте. Нас обслуживали наши слуги. Пили мы белое виноградное вино, как заверил хозяин застолья, с берегов Луары. Мишель де Граммон ел торопливо, жадно, неряшливо, но это не вызывало отвращения, потому что лицо его излучало такое наслаждения едой, что самому хотелось так же напихиваться жирными и сочными кусками свинины. Шарль де Маниль прямо таки любовался своим коллегой, но сам ел мало и аккуратно. Жан де Бернанос ел медленно, зато намного дольше нас всех.
        Во время трапезы, во второй ее половине, когда подали засахаренные фрукты, капитаны обсудили детали будущего похода и поругали Жана Фурнье де Варенна, который и снабдил их припасами на этот поход, за что получит тридцать процентов добычи. Он приплыл на Эспаньолу пять лет назад и уже стал самым богатым человеком на острове. Жану де Варенну принадлежали несколько плантаций, расположенные вокруг трех поселений, построенных им. Выращенное отвозили в Европу на кораблях его компаньона и друга семьи Пьера-Жака Меле де Гранкло, самого богатого судовладельца Франции. Поэтому главной целью нашей экспедиции будет захват рабов, которых по дешевке скупит плантатор. Нам разрешалось попутно прихватить и разные-всякие другие ценности, но сильно не увлекаться, не забывать, что рискуем жизнью ради процветания Жана де Варенна, а не собственного обогащения. Как ни странно, но эта простенькая мысль упорно не проникала в головы большинства флибустьеров. Они были уверены, что в первую очередь обогатятся сами, а кое-что по мелочи достанется тем, кто их отправил в поход.
        13
        Наша флотилия стоит на якорях примерно в полумиле от песчаного берега. Галеон - мористее остальных. Идет проливной дождь. Вода не успевает стекать за борт, плещется по палубе из-за покачивания судна на невысоких волнах. Десяток матросов и юнг, оставшихся на борту, прячутся под навесами. В каютах сейчас жарко и парко. Остальные флибустьеры ушли вместе с капитаном захватывать Каракас - будущую столицу Венесуэлы, расположенный милях в семи-восьми от берега, в горной долине на высоте примерно тысяча метров над уровнем моря. Я как представил, что придется переться пешком с полной боевой выкладкой вверх по склону, так сразу согласился остаться на галеоне. Мишелю де Граммону такие мелкие неприятности нипочем. Он, как сумел, с помощью Жана де Бернаноса построил своих подчиненных и с развевающимися знаменами и под звуки оркестра Лоренса де Граффа смело повел в бой около четырех сотен отморозков. По имеющимся у нас сведениям, гарнизон Каракаса раза в три больше. Это не считая горожан.
        Знамена у флибустьеров не черные с черепом и скрещенными костями, а самых разных других цветов. Мишель де Граммон и Жан де Бернанос ведут своих людей под французским королевским флагом - белым с золотыми лилиями. Шарль де Маниль - под синим с белым крестом, на концах которого золотые лилии. Николас ван Хорн - под голландским красно-бело-синим, а второй голландец Лоренс де Графф - под зеленым, который сейчас обозначает бунт, неподчинение. Черный флаг обычно поднимают военные корабли, приказывая остановится. Если их приказ не выполняется, поднимают желтый - «догоним - убьем!».
        Сейчас флибустьеры, наверное, на полпути к цели. Скорее всего, прячутся под деревьями, пережидая ливень. Но все равно промокнут, а в этом климате одежда может сохнуть несколько дней и так и не высохнуть. Правильно я сделал, что не пошел с капитаном. В последние дни наши отношения начали портиться. Сказывалось продолжительное тесное общение и привычка Мишеля де Граммона отдавать, мягко выражаясь, непрофессиональные приказы по управлению кораблем. Экипаж и так делал все через палку, а переделывать и вовсе трудно заставить. С дисциплиной у флибустьеров туговато. Чем дольше длилось плавание, тем меньше было желающих лезть на мачты и работать с парусами. Поскольку азартные игры на борту запрещены, места для подвижных игр нет, потому что в каютах ад, все на верхних палубах, впритык друг к другу, поэтому флибустьеры целыми днями сидят или лежат под самодельными навесами из старых парусов, болтают, пьют воду, благо дожди шли почти каждый день, снабжая нас свежей, и делают перерыв только на прием пищи утром и вечером. Питались всухомятку. На баке была печь, но никто не соглашался готовить ни для себя, ни,
тем более, для других. Даже капитану не готовили. Слугой у него был рослый детина с туповатым улыбчивым лицом, такой же неряшливый и болтливый. Звали его Николя. Если поговорить было не с кем, слуга разговаривал сам с собой. Обычно отвечал на оскорбления своего господина, причем никогда не употреблял ругательства.
        Мой слуга сейчас отмачивал солонину, чтобы отварить ее на всех оставшихся на судне - пятерых матросов и двух юнг. Оба пацана помогают Кике. Швыряют куски мяса со злостью. Юнги обижены, что их не взяли в поход. Им так хотелось побыстрее освоить самое важное ремесло на земле - убийство себе подобных. Наверное, уверены, что, убив человека, станут взрослыми. Еще не понимают, что взрослым становишься, спасая других.
        Тихие звуки орудийных выстрелов мы услышали, когда обедали. Флибустьеры не брали с собой даже гаковниц, ленились тащить их, значит, стреляли испанцы. Выстрелы из ручного оружия до нас не долетали, а наверняка были, потому что флибустьеры вряд ли будут отсиживаться в джунглях.
        К вечеру на берег приехали арбы, запряженные волами и нагруженные мешками с какао. Возницами были рабы, которых сопровождал конвой из десятка флибустьеров - по два от каждого корабля. Они и рассказали, как прошел штурм.
        Первым делом флибустьеры атаковали городскую крепость. Пошли на штурм строем, как делает нынешняя регулярная армия. Испанцы успели выстрелить из пушек по два раза, убив всего двух человек и еще несколько ранив. С помощью «кошек» флибустьеры взобрались на куртину и заорали: «Да здравствует король!», после чего гарнизон крепости сдался. Горожане и вовсе не собирались сопротивляться. Поняв, что напали флибустьеры, большая часть обывателей, позабыв закрыть городские ворота со стороны атаки, рванула в джунгли через противоположные. Основная масса флибустьеров кинулась грабить, а этих десять бедолаг заставили сопровождать к морю обоз, так не вовремя прибывший в город.
        Матросы на рабочей шлюпке за несколько ходок перевезли мешки с какао на галеон, сложив в трюме в носовой части. В кормовой будут складывать более тяжелые и ценные вещи. Все уже потирали руки, ожидая баснословную добычу. Флибустьеры из конвоя рассказали, что город большой и богатый.
        На следующий день до обеда к берегу пришел еще один обоз, в котором было раза в три больше арб, а также навьюченные мулы, лошаки и ослы. Когда уже заканчивали перевозку этой добычи на корабли, из города опять донеслись выстрели из орудий.
        - Чего они палят? - спросил один из флибустьеров, опускавший на тросе в трюм мешок с серебряной посудой.
        - Наверное, салютуют, - выдвинул я предположение. - Только вот кому или чему? На всякий случай пошлите в город пару человек, а остальные пусть здесь ждут.
        Ответ мы узнали под вечер, когда на берег прибыли первые группы флибустьеров. Они гнали рабов и пленных горожан, нагруженных трофеями. Одной из групп, состоявшей из флибустьеров с галеона, командовал наш квартирмейстер Шарль Робишон - унылый тип с кустистыми бровями и длинными носом и усами.
        - Испанцам подмога пришла, большой отряд, тысячи две, а то и три. Командир у них смелый и толковый, неожиданно напали сразу с трех сторон, много наших убили, и капитана ранили в голову, - рассказал он. - Мы решили отступить.
        Примерно половина флибустьеров сдерживала испанцев, а остальные быстро перевозили на корабли добычу. Одни из первых на галеон доставили Мишеля де Граммона. Пуля из мушкета попала ему в лоб. Видимо, была на излете, потому что кость пробила, но застряла в ней. Корабельный хирург сразу удалил пулю и осколки кости и зашил рану. Вставлять металлические пластинки он не умел, хотя эту операцию уже освоили. Обычно делали пластину из золота, если позволяли средства, а если нет, то из более мягкого серебра.
        Помню, в начале моей флотской карьеры встретил я возле Старого порта в Одессе парня, который закончил мореходку на два года раньше. Забыл его фамилию. Мы в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году вместе были на практике в Ялтинском портофлоте. У коллеги на голове была марлевая повязка, закрывающая почти весь лоб. Под глазами серо-синие полукружья.
        - Асфальт на дыбы встал? - пошутил я.
        Так мы называли падения по пьяне.
        - Хуже, - криво улыбнувшись, произнес он. - Грузились трубами в Йокогаме. Я на палубе работал (в Черноморском пароходстве выпускники со средним специальным образованием, за редчайшим исключением, первые год-два работали матросами) и меня трубой долбануло. Очнулся в японском госпитале. Японцы предлагали поставить пластину титановую, но наша гнида из посольства уговорила отказаться, чтоб валюту не платить, мол, в Союзе лучше сделаем. Я сдуру поверил ему, и уже год хожу так, - он надавил на повязку в одном месте, и она вмялась довольно глубоко, я еще подумал, что до мозгов. - Операцию не делают. Говорят, в нашей больнице никто не умеет, а в другие не направляют. Я кому только не жаловался, ничего не помогает. Перевели меня работать в навигационную камеру. Жди, сказали. Уже почти год жду…
        Дождался ли он и долго ли прожил, не знаю, больше не встречал его и от общих знакомых ничего не слышал. Вот такой вот был социализм с человеческим лицом, где всё для людей, включая валюту.
        Капитана уложили на койку в его каюте. Мишель де Граммон был без сознания. Ранения в голову опасны тем, что умнее точно не станешь, а вот «овощем» - вполне. И будешь жить счастливо и, если будет надлежащий присмотр, долго. Как я убедился за годы скитаний по эпохам, странам и морям, наличие головы многим сильно сокращает жизнь. Вот у медуз нет ни мозгов, ни, как следствие, головы, а пережили динозавров и, скорее всего, людей переживут.
        С наступлением темноты испанцы приостановили преследование. Сдерживавшие их отряды флибустьеров отступили к побережью и начали грузиться на корабли. В темноте, при свете факелов и фонарей. Ругались мало. Поход явно не удался, хотя кое-какую добычу все-таки взяли.
        С восходом солнца снялись с якорей и пошли на север. Нас провожал взглядами отряд облаченных в шлемы-морионы и кирасы, испанских кавалеристов, которые выехали на берег моря. Они убедились, что мы не собираемся возвращаться, и поскакали в город. Их поход можно считать удачным, хотя вряд ли взяли хоть какую-нибудь ценную добычу.
        Мы свою делили на острове Орчила. Это небольшой кусок суши с невысокими скалистыми холмами. В будущем он будет принадлежать Венесуэле. На острове разместят военно-морскую базу и аэродром. На этой база в две тысячи втором году будут держать свергнутого на время президента Уго Чавеса - болтливого популиста, которому чужой опыт был нипочем, поэтому решил попрыгать на граблях - построить социализм. Я как раз проходил на своем костере неподалеку от острова, и венесуэльские вояки приказали изменить курс, пройти на большем расстоянии от Орчилы. Почему они так потребовали, я узнал по приходу в колумбийский порт Барранкилья, когда путч уже был подавлен. Сейчас остров не заселен. На нем несколько пустых хижин, построенных, как догадываюсь, рыбаками, или охотниками за морским зверем, или ловцами жемчуга. Возле этих хижин и произвели раздел добычи. Каждый корабль получал заранее оговоренное количество долей, почти соразмерное количеству экипажа. С галеона на берег вывезли ценную часть добычи, включая рабов и пленников. Мешки с сахаром и какао только пересчитали в присутствии представителей других кораблей. От
нашего галеона в разделе участвовали квартирмейстер, боцман и три рядовых флибустьера, самые горластые. Обычно, чем меньше добычи, тем больше крика при разделе. Я самоустранился, хотя, как исполняющий обязанности капитана, должен был принимать участие. К вечеру закончили и развезли свои доли по кораблям.
        Я сразу приказал поднимать якорь и ставить паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром, задувшим после обеда. Теперь каждый сам за себя. Остальные корабли решили сняться утром. Видимо, их штурмана не доверяют картам и правильно делают. Карты пока не ахти, хотя широту научились измерять более-менее правильно. В отличие от них, я этот район знаю хорошо и без карт.
        14
        Пор-де-Пе активно застраивается. Сюда, вслед за губернатором, перебрались многие жители Тортуги. Главная улица, ведущая от пирса к резиденции губернатора, вымощена. По обе ее стороны каменные дома, по большей части одноэтажные, крытые черепицей. Как и в большинстве городов в этом регионе, ближе к порту находились склады, куда плантаторы свозили товары на продажу заезжим купцам, затем шли многочисленные кабаки, обслуживающие плавсостав и прочих искателей приключений, потом дома розничных торговцев и немногочисленных ремесленников, а вокруг центральной площади - многочисленных чиновников. Резиденция губернатора двухэтажная. Во Франции в таких домах живут купцы средней руки. Ее охраняют человек двадцать аркебузиров. В прошлом году здесь было восстание рабов, которые сожгли часть города, но следов не осталось, если не считать усиленную охрану. Видимо, рабы сильно напугали губернатора барона Жана де Пуансе. Бунт жестоко подавили, перевешав большую часть восставших, не успевших сбежать в джунгли. Поэтому так нужны рабы.
        Предок барона, командор Мальтийского ордена, был много лет губернатором первой французской колонии в этом регионе, Сент-Кристофера. Долго считалось, что на Сент-Кристофере живут дворяне, на Мартинике - солдаты, на Гваделупе - буржуа, на Гренаде - крестьяне, а на Сен-Доминго - корсары. В последнее время французы начали разбегаться с Сент-Кристофера из-за стычек с англичанами, которые владели половиной острова. Видимо, Жан де Пуансе - один из беглецов. Он оказался полным мужчиной сорока шести лет. Лицо одутловатое и красное, покрытое потом, стекающим из-под рыжего парика, который был «двурогим», что, как догадываюсь, должно было делать комплимент губернаторше, скрипучий голос которой доносился из сада. Барон не выпускал из правой руки большой красный платок из плотной ткани, больше похожий на маленькое полотенце, которым постоянно вытирал пот, но парик не снимал. В городе парики носят все чиновники. Наверное, чтобы их случайно не приняли за простых смертных. Губернатор одет в ярко-красный камзол с отворотами на рукавах и накладными карманами, украшенными золотым шитьем, и золотыми пуговицами, из
которых, по нынешней моде, застегнуты только две нижние, чтобы хорошо видна была рубаха. Она из тонкой белой ткани, без рюшей, брыжей и даже без кружев. На шее повязан галстук-кроат из красной материи и с золотыми кисточками. Панталоны из черного бархата. Подвязки спрятаны под отворотами белых чулок, украшенных ромбиками, вышитыми золотыми нитками. Черные кожаные башмаки были с тупыми носами, красными высокими каблуками и большими прямоугольными золотыми узорными пряжками у подъемов. Так понимаю, одет он если не по последней, то по предпоследней парижской моде. В левой руке Жан де Пуансе держал тонкую трость из черного дерева и с круглым позолоченным набалдашником. Через короткие промежутки времени он клал ее на стол, чтобы взять с подставки из черного дерева дымящуюся трубку с чубуком из янтаря и чашей из розоватого коралла и сделать пару затяжек, шумно выпуская дым, потом особенно тщательно вытереть красное лицо красным платком, из-за чего мне казалось, что пот такой ядовитый, что платок линяет и пачкает кожу, и опять взять трость в руку, словно боялся, что украду ее.
        - Мишель де Граммон хорошо отозвался о тебе, - начал разговор губернатор.
        Интересно, как это капитан смог отозваться обо мне, если лежит раненый, не вставая, в трактире «Золотой галеон» на Тортуге и пока плохо соображает и говорит?! Но я готов был поверить в такой лестный отзыв.
        - Он сказал, что тебе можно доверить корабль, несмотря на то, что ты молод, - продолжил барон. - В этих краях так трудно найти благородного человека, которому можно доверять!
        А вот это утверждение не вызвало у меня вопросов.
        - Я хочу, чтобы ты стал капитаном моего галеона, - предложил он. - Будешь, как и Мишель де Граммон, получать три доли. Ты согласен?
        - Конечно! Это большая честь для меня! - изображая радость, выпалил я.
        На самом деле предложение было не ахти. Из похода мы вернулись, не слишком обогатившись. Добыча и так была маленькая, а тут еще из нашего экипажа погибло восемь человек и раза в два больше раненых. Им выделили материальную компенсацию в первую очередь, причем рабами, потому что всех рабов (полторы сотни) купил барон Жан де Пуансе, заплатив по сорок экю за голову - в два раза меньше, чем оценивали пираты, и в три раза меньше, чем стоили на Ямайке или Кубе. Сахар, какао и другие трофеи продали на аукционе за четверть цены из-за сговора покупателей. В итоге мой кошелек пополнился всего лишь семьюдесятью девятью экю и двумя ливрами. Это за себя и слугу. Нам еще повезло, что пришли первыми. Экипажи остальных кораблей выручили и того меньше.
        - Само собой, корсарский патент я тебе не дам. Сейчас у нас мир со всеми, так что, если попадешься испанцам, голландцам или англичанам, помощи от меня не жди. Я отрекусь от тебя, - посмоктав трубку и шумно выпустив два клуба синеватого дыма, порадовал губернатор чистосердечным признанием.
        - Знаю, - произнес я.
        - Хочешь, захватывай корабли, лучше испанские, но можно и голландские или английские, но только без экипажей, хочешь, нападай на поселения, - разрешил он.
        - Галеон слишком медленный, чтобы захватывать корабли, - сообщил я.
        - Я потому и купил его, что мне в первую очередь нужны рабы, а галеон их влезает много. Говорят, в трюм можно аж тысячу натрамбовать! - восхищенно воскликнул барон.
        - Натрамбовать можно сколько угодно, а вот довезти такое количество живыми - вряд ли, - предупредил я.
        - Вези, сколько сумеешь, но чем больше, тем лучше, - разрешил Жан де Пуансе.
        После Каракаса остальные капитаны перехотели нападать на испанские города. Инициатором похода был Мишель де Граммон, которому не везло с захватом кораблей, а у них это получалось. Прогуляв награбленное, Лоренс де Графф, Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль и Николас ван Хорн ушли в море поодиночке и в разные стороны.
        Я ушел на галеоне последним. Экипаж сократил почти вдвое, чтобы паев было всего семьдесят пять, и на каждый приходилось больше добычи. Для захвата торгового судна и прочих малых операций, которые я задумал, этого хватит, а нападать на города не собираюсь. Сразу отсеял самых недисциплинированных, а с остальными провел разъяснительную работу: кто будет сачковать или бузить, того в следующий поход не возьму. Флибустьеры побурчали, но выбора у них нет, решили посмотреть, как будут обстоять дела с добычей.
        Среди флибустьеров есть индеец по имени Жак Буше (Мясник). Он сам попросил, чтобы ему придумали французское имя. Индеец низкого роста, ниже полутора метров, и худой, но жилистый. Характер невозмутимый. Его постоянно подкалывают, но он не ведется. То ли не понимает издевки, то ли не хочет понимать. На нем только короткие штаны-шорты из парусины, старые, потертые на ягодицах до дыр. Получая такую же долю, как все, тратит деньги только на алкоголь. У него отличное зрение. Замечает корабль намного раньше любого европейца, поэтому целыми днями торчит в «вороньем гнезде», где абсолютно не скучает. Еще он мастер охотиться на черепах и ламантинов. У первых отличное зрение и плохой слух, а у вторых - наоборот, но и тех, и других Мясник бьет умело. За что и получил свою фамилию. Кстати, с одного ламантина можно добыть до двух тонн чистого мяса, что мы намерены сделать, если выпадет возможность. Так вот, этот Жак Буше после долгого и тяжкого допроса (хотя на французском и испанском говорит довольно сносно, просто не понимал, зачем спрашиваю) поведал, что знает несколько крупных испанских плантаций,
расположенных на значительном расстоянии от Маракайбо, где большой испанский гарнизон, и недалеко от берега моря. Индеец пробыл там рабом пару лет, пока не сбежал и не прибился к флибустьерам. Туда я и повел галеон.
        15
        В ночном тропическом лесу, как в кинотеатре во время сеанса, когда звук есть, а изображение пропало. Десятки, если не сотни, птиц, зверей, земноводных, насекомых издают самые разнообразные звуки. Поскольку не видишь источники звуков, они кажутся таинственнее. Подозреваю, что все религии родились в тропических лесах. Или умрут в них. Накрывшись с головой простыней, прихваченной с галеона, я лежу на охапке листьев и пытаюсь заснуть. Противомоскитные сетки еще не научились делать, приходится использовать подручные средства. Под простыней душно, а без нее достают комары. Я все еще не привык к ним. Время от времени проваливаюсь в неглубокий сон, наполненный фантастическими звуками, издаваемыми почему-то знакомыми мне зверями и птицами. Зато Гарик спит спокойно. Он вырос в джунглях, знает все их звуки. Изредка он поскуливает во сне и сучит лапами, прерывая мои сны.
        - Капитан, - на чистом французском произносит Жак Буше, толкнув меня в плечо.
        Всю ночь он просидел рядом со мной и Гариком, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, обвитого лианами, и монотонно жевал табак, сплевывая тягучую слюну, которая падала с таким шлепком, будто медуза. Комары его почему-то не кусали.
        Я выпадаю из липкого полусна, вытираю вспотевшее лицо простыней и сажусь. Под деревьями еще темно, но это уже другая темнота. Рядом просыпаются другие флибустьеры, будят соседей. Здесь весь экипаж, кроме трех взрослых и двух юнг, оставленных на галеоне.
        Как-то вдруг становится светло. Квартирмейстер раздает всем по сухарю. По кругу идут три больших бурдюка с пальмовым вином. Каждый делает по два глотка и передает дальше. После этого легкого перекуса, флибустьеры заряжают оружие, точнее, засыпают свежий порох на полки. Заряды в стволах со вчерашнего вечера, когда мы отправились в поход.
        - Вперед, - тихо приказываю я.
        Первым идет Жак Буше, бесшумно огибая свисающие к земле лианы и ветки. За ним шагают два флибустьера с мачете, расчищают дорогу для остальных. Джунгли заметно притихают, словно его обитатели прислушиваются, кто это так нагло прется? Мы проходим примерно с километр и оказываемся перед огромным табачным полем, разделенным узкими грунтовыми дорогами. Ровные ряды зеленых растений высотой чуть больше метра с обрезанными верхушками, чтобы сок шел в длинные и широкие листья. В этих краях собирают четыре урожая с одной посадки. Точнее, сбор идет почти постоянно. Обрываются начавшие желтеть листья. Они делятся на нижние, средние и верхние. Последние самые лучшие, а потому и самые дорогие. Раньше я был уверен, что качество табака определяется только местом произрастания. Мы проходим по края поля к постройкам, окруженным изгородью из жердей. Это несколько сушилен - навесов на высоких столбах, под которыми в несколько рядов и ярусов натянуты веревки, на которые нанизаны табачные листья; большой и высокий деревянный склад готовой продукции; длинный и низкий барак для рабов, дверь в который сейчас открывал
белый охранник, вытягивая жердь, лежавшую поперек ее на крюках, вбитых в стену по обе стороны. Полусонный охранник, так и не заметив нас, пошел к другому комплексу построек. Там большое одноэтажное каменное здание с широким деревянным крыльцом с навесом, слева от него - каменное чуть поменьше для надсмотрщиков и их семей и рядом с ним печь под навесом из пальмовых листьев, труба которой казалась непропорционально высокой, а слева - деревянные подсобные помещения, рядом с которыми, упершись оглоблями в землю, стоят две арбы с очень высокими бортами из жердей. На кухне уже возятся две негритянки, из трубы вьется легкий, сизый дымок.
        Вышедшие из барака рабы, зевая и почесываясь, смотрят на нас удивленно, но молча. Их с полсотни. Мужчины, женщины и дети разных возрастов и рас, но преобладают негры. Двое белых. Увидев нас, один из них, худой верзила, обладатель длинных седых волос и бороды, начинает беззвучно плакать. У него и еще у нескольких мужчин на ногах кандалы, как награда за тягу к побегам.
        Я машу рукой - и половина отряда под командованием квартирмейстера молча бежит к каменным зданиям, а пятеро - на дорогу, ведущую от поместья в сторону Маракайбо. Для нас важно, чтобы никто не сбежал, не позвал помощь из города. Вскоре раздается выстрел - один из надсмотрщиков захотел погеройствовать и получил пистолетную пулю в живот. Затем ему отрубили голову, чтобы не мучился. Остальные поступают мудрее - без сопротивления идут к бараку.
        Два флибустьера подводят ко мне мужчину лет пятидесяти в длинной ночной рубахе и босого. Черные короткие волосы на голове влажны, слиплись. То ли от страха вспотел, то ли спал в такую жару в ночном колпаке. Он смотрит на меня так, как, наверное, смотрят на черта, внезапно выскочившего из-под земли.
        - Хозяин? - спрашиваю я.
        - Управляющий, - дрожащим голосом отвечает он.
        - А где хозяин? - интересуюсь на всякий случай я.
        - В городе, - отвечает управляющий и кивает в сторону дороги. Затем более смело заявляет: - Он губернатор, вы жестоко поплатитесь за нападение.
        - Если догонит, тогда поплатимся, - соглашаюсь я, показываю, чтобы его отвели в барак к надсмотрщикам и подзываю белого раба с длинными седыми волосами и бородой. - Ты кто?
        - Флибустьер я, как и вы! - торопливо, точно боится, что я не дослушаю и отправлю его в барак. - Плавал под командованием Мигеля Баско. Попал в плен к испанцам, когда мы вместе с Олоне захватили Маракайбо. Это было… - бородач зашевелил губами, подсчитывая в уме.
        - Тринадцать лет назад, Лёнг (Длинный), - подсказал один из моих флибустьеров и, поняв, что его не узнают, добавил: - Меня тогда звали Малыш Шарль. Я был юнгой.
        - Малыш Шарль? Да, помню тебя! - радостно воскликнул старый раб, хотя понятно было, что забыл и юнгу, и много еще чего.
        Второй белый был матросом с голландского торгового судна, которое захватил испанский пират… Лоренс де Графф и продал в рабство весь экипаж, за исключением капитана, заплатившего выкуп.
        - Этих двоих расковать, и начинаем перевозку трофеев! - приказываю я флибустьерам. - Пошевеливайтесь, лодыри! - прикрикиваю на них шутливо.
        Флибустьеры весело ржут и направляются кто к хлеву, чтобы вывести и запрячь волов в арбы, кто к рабам, чтобы набрать грузчиков, кто к складу, чтобы отобрать и первым вывезти лучший товар. Настроение у них заметно улучшилось. Еще с час назад флибустьеры готовы были убить меня, если не найдем добычу. Теперь уже ясно, что, если сумеем увезти захваченное, то поимеем больше, чем при нападении на Каракас. И это они пока не знают, что по соседству есть еще одно имение, такое же большое, куда я тоже собираюсь заглянуть.
        16
        Мы, конечно, взяли больше, чем при нападении на Каракас, а поскольку делить надо было на меньшее количество долей, то и вроде бы хорошую добычу. По крайней мере, моя репутация, как капитана, значительно упрочилась, причем не только в глазах флибустьеров, но и у губернатора Сен-Доминго… Мы ведь привезли ему, включая пленных испанцев, почти столько же рабов, сколько Мишель де Граммон из Каракаса. Табак барона Жана де Пуансе не заинтересовал. Торговлю людьми он считал достойной благородного человека, а вот товарами - нет.
        - За каждого раба я буду доплачивать лично тебе по десять экю, - предложил барон Жан де Пуансе.
        Щедрое предложение, если учесть, что на каждом рабе он наваривал в десять раз больше. То есть, я буду получать комиссионные в размере восьми с половиной процентов. Я не смог устоять перед таким искушением.
        С набором экипажа на второй поход проблем не было. Остались почти все. Я убрал всего двух самых недисциплинированных и склонных к бузотерству и вместо них взял новичков. Никто не возмутился, хотя это было не совсем по правилам местных флибустьеров. Правила существуют для неудачников, а победитель пишет их сам.
        На этот раз мы пошли к острову Тринидад. Он мало заселен, зато там есть сравнительно узкий пролив Бокас-дель-Драгон (Пасть Дракона), отделяющий остров от материка и соединяющий залив Пария с Карибским морем. В этом проливе время от времени проходят торговые суда, догнать которые на тихоходном галеоне можно только, напав внезапно. Для этого я и поставил галеон на якорь между островом Чакачакаре и малюсеньким островком Кабрисс возле его северной части. Во-первых, нас здесь было трудно заметить, пока не выйдешь на траверз пролива между островами, поскольку Чакачакаре холмистый. Во-вторых, в проливе Бокас-дель-Драгон очень сильное приливное течение, которое встречается с течениями нескольких рек, включая многоводную Онтарио, впадающих в залив Пария, из-за чего там постоянная толчея волн, водовороты и прочие прелести, делающие стоянку на якоре нескучной. Кстати, вода в заливе, особенно во время отлива, пресная, можно черпать из-за борта и пить. Поэтому здесь много рыбы и морского зверя, включая черепах и ламантинов.
        Я приказал соорудить на самой высокой точек острова наблюдательную вышку, где целый день дежурили по два флибустьера. Один смотрел на юг, а второй - на север. Когда уставали, менялись местами. Небольшой отряд прошелся по острову и обнаружил на нем, не видимую с моря, хлопковую плантацию, на которой одиннадцать рабов-индейцев под присмотром двух надсмотрщиков как раз заканчивали собирать урожай. Флибустьеры помогли им, а потом, прихватив еще и хозяина плантации, его семью и двух рабынь, выполнявших работы по дому, все съестные припасы, ценные вещи, трех мулов и весь урожай, вернулись на галеон. Еще один отряд занимался ловлей рыбы, добычей черепах и засолкой и копчением ламантинов. Наготовили столько, что хватит на пять походов. Я сделал вывод, что будь этот район безопаснее, можно было бы сколотить состояние на заготовке и продаже рыбы, черепах, мяса и шкур ламантинов. Шкуры очень толстые, как китовые. Из них, разрезая на полосы и сплетая, делают корабельные канаты, более крепкие, чем пеньковые, и их не надо смолить, чтобы не загнивали. Смола уменьшает прочность пенькового троса примерно на
четверть.
        К концу второй недели примерно в полдень на вышке замахали белым флагом, подавая сигнал, что видят судно. Оно шло с юга. Двухмачтовик длиной метров двадцать пять, шириной около шести и водоизмещением тонн сто двадцать. Длинный бушприт со стакселем, кливером и блиндом, поднятым высоко над водой, не захлестывался волнами. На мачтах паруса прямые, в лва яруса на фоке и в три на гроте. На грот-мачте нижний парус - грота-трисель (косой грот). Если он поднимается по трисель-мачте - тонкой мачте, установленной позади грот-мачты, то это шнява, а если передняя шкаторина крепится к сегарсам, одетым на грот-мачту, тогда это бриг. Судя по орудийным портам в фальшборте, несет по пять пушек на главной палубе на каждом борту. Большие пушки там остойчивость сильно изменят в худшую сторону, значит, вооружена фальконетами шестифунтовыми или меньшими. Паруса выкрашены в желтовато-красный цвет. Такие обычно у голландцев и англичан. Климат у них дождливый, сырой, ткань гниет, вот они и пропитывают паруса, чтобы служили дольше, смесью лошадиного сала, масляного тира и красной или желтой охры или замачивали в морской
воде, а потом втирали в ткань пасту из охры и покрывали с обеих сторон льняным маслом. Лишь бы судно было не французское, иначе придется отпустить. Ветер был попутный, юго-западный. Плюс сейчас прилив, течение несет судно к проливу Бокас-дель-Драгон. Будет возле нас часа через два. Наверное, собираются по-светлому проскочить пролив.
        Охотники и рыбаки следили за вышкой, поэтому сразу, бросив все дела, начали грести к галеону. Через час они уже сидели в тридцатишестивесельном баркасе, который по моей просьбе позаимствовал у кого-то из купцов и предоставил нам губернатор Жан де Пуансе. Возглавлял абордажную команду квартирмейстер. Как ни странно, у флибустьеров капитан не обязан вести команду на абордаж. Это обязанность квартирмейстера, а капитан управляет кораблем. На баркас завели буксирный трос длиной метров под сто. Закрепив его на корме, баркас медленно потащил галеон. Из-за острова мы вышли в тот момент, когда торговое судно приблизилась к нему. Нас разделяла пара миль. Галеон двигался медленно против ветра и течения, а приз, подгоняемый ими, быстро летел в нашу сторону.
        Заметив нас, на судне подняли флаг. Он был красно-бело-синий, голландский. Видимо, приняли нас за испанцев и решили, что разойдутся, как в море корабли. Я приказал поднять черный флаг, требуя остановиться и сдаться. Французский король специальным эдиктом запретил своим корсарам нести черный флаг, но я ведь не имею корсарского патента, я всего лишь пират. На голландце поняли свою ошибку и засуетились. Нос судна начал уходить влево. Часть экипажа полезла на мачты убирать паруса, чтобы лечь на другой галс, а часть принялась открывать пушечные порты и готовить фальконеты. К тому времени течение уже приблизило их к нам настолько, что между судами было всего с полмили. Причем мы были левым бортом к добыче.
        - Огонь! - крикнул я своим комендорам.
        На борту вместе со мной осталось шесть флибустьеров и слуга Кике. Последний стоял у грот-мачты, готовый поднять по моему приказу красный флаг. Флибустьеры же были каждый у своей полупушки с дымящим фитилем в руке. Второго залпа не будет, потому что заряжать некому.
        Полупушки прогрохотали вразнобой, выплюнув густое облако черного дыма. Целились по фальшборту и выше. Попали в грота-трисель, порвав его. Может, и еще куда, но я не увидел. С непривычки мне здорово шибануло по барабанным перепонкам. В ушах зазвенело так, будто я залез внутрь огромного церковного колокола. Догадавшись, что и слуга слышит не лучше, показал ему жестами, чтобы поднимал красный флаг. Это был сигнал баркасу отдать буксир и устремиться к призу. Что и было выполнено быстро.
        Торговое судно, а это была шнява, продолжало поворачивать влево, и баркас оказался в зоне поражения ее фальконетов. Я был уверен, что нас обстреляют, что будут потери, но, видимо, голландцев испугал наш залп, решили, что расстреляем их паруса из пушек, не дадим убежать, а потом жестоко накажем за сопротивление. Голландские матросы мигом слетели с мачт, так и не убрав паруса, и попрятались в судовых помещениях, чтобы ненароком не получить пулю. Капитан, стоявший на шканцах, тоже исчез. Скорее всего, наемный, не владелец судна, погибать за чужое добро не намерен. Баркас подошел к шняве, зацепился «кошками». Флибустьеры, не встречая сопротивления, поднялись на приз. Он продолжал сноситься течением в нашу сторону, должен было навалиться. Поскольку дистанция сократились кабельтовых до двух с половиной, я покричал и помахал руками, приказывая обойти нас. Меня поняли не сразу, поэтому шнява прошла у нас по носу метрах в пятидесяти, не больше. Она под командованием квартирмейстера продолжила путь на север, к Тортуге. Половина флибустьеров вернулась на баркасе на галеон, чтобы поставить паруса и дойти на
нем туда же.
        Шнява с экипажем тридцать четыре человека, включая капитана, везла рабов из Африки на остров Кюрасао, голландскую колонию. При отправке рабов было три сотни, в пути погибло несколько десятков. Сколько точно - капитан не знал. Считать выброшенных за борт - дурная примета, накличешь еще. По приходу узнают, сколько осталось в живых. Вонь из трюма была такая, что я сразу вспомнил испанские галеры. В каюте капитана обнаружили золотой песок весом около килограмма и рулоны хлопковой материи, которые называют «индийскими штуками». Индийскими потому, что изготовлены из хлопка, который, по мнению африканских работорговцев с берегов Гвинейского залива, растет только в Индии, а штука потому, что это была цена одного раба в возрасте от пятнадцати до сорока лет. То есть эти рулоны - африканские деньги, как и золотой песок, за четыре унции которого можно купить раба, и морские раковины зимбо, которых у голландца не оказалось, а название мне ничего не говорило. В подшкиперской лежали два слоновьих бивня. По словам капитана, бивни заказала жена мэра Виллемстада, столицы Кюрасао, а зачем - он понятия не имел.
Наверное, хотела порадовать мужа, но перепутала бивни с рогами.
        Экипаж мы высадили на остров Чакачакаре, дав им одну из их аркебуз, порох и пули, пару мачете, полбочки муки с червяками и объяснив, где находится разграбленная нами плантация. Уверен, они сумеют продержаться до появления следующего судна, которые здесь бывают сравнительно часто. И уж точно, моряк не из их экипажа послужат прототипом для Даниэля Дефо.
        17
        Больше всех обрадовался нашей добыче барон Жан де Пуансе. В живых осталось немногим больше двух с половиной сотен рабов. Плюс рабы с плантации и выкуп за владельца ее и его семью. По самым скромных подсчетам губернатор наварит на них тысяч девять с половиной экю. Для сравнения: зарплата работяги во Франции сейчас - в среднем пять экю в месяц.
        Мне тоже грех было жаловаться. За шняву, рабов, хлопок, черепах и мясо и шкуры ламантинов я получил без малого две тысячи экю. Еще тысячу с довеском подогнал мне барон, как комиссионные за рабов. На вырученные от перепродажи деньги он купил шняву и отдал под мое командование по моей просьбе. Жан де Пуансе был уверен, что я предпочту галеон, как более вместительный корабль, а шняву хотел доверить Мишелю де Граммону, который пошел на поправку и вроде бы ни умнее, ни счастливее, как положено овощу, не стал. Я объяснил губернатору, что шнява намного быстроходнее и, как следствие, позволит чаще привозить добычу. Тем более, что довольно сложно наловить такое количество рабов, чтобы заполнить трюм галеона, слишком много на это уйдет времени. Жан де Пуансе согласился с моими аргументами, понадеялся, что я буду возить ему рабов сотнями и помогу не только разбогатеть, но и восстановить экономическую мощь подвластной ему территории. Вот только мне выгоднее было захватывать суда с другими грузами.
        Я не отказывался от рабов. Попадутся - хорошо, а нет - тоже неплохо, если захватим торговый корабль с ценным грузом. Для этого отправился в Юкатанский пролив, отделяющий Кубу от материка. Сейчас большую часть товаров из этого региона свозят на Кубу и там грузят в галеоны, отправляющиеся в Испанию. На галеоне наведываться туда было опасно, а вот на сравнительно быстроходной шняве - вполне. Но на всякий случай я провел судно на приличном расстоянии от Ямайки, где бывшие флибустьеры, не перебравшиеся на Тортугу или другие французские острова, теперь подрабатывали нападением на своих бывших коллег. Делали это под чутким руководством самого известного флибустьера Генри Моргана, который, побывав под судом, мгновенно перековался в порядочного человека и сейчас стал исполняющим обязанности губернатора острова.
        Зато Каймановы острова мы посетили, чтобы наловить черепах. Они тоже подчиняются губернатору Ямайки, но сейчас на островах живут только отщепенцы, которым появляться в других местах опасно. Как мне рассказали, лет десять назад на Кайманах были небольшие английские поселения, но их так часто грабили флибустьеры всех национальностей, включая англичан, что колонизацию пришлось свернуть. Англичане ведь не подозревают, что в будущем эти маленькие острова превратятся в большие стиральные машины, в которых будут отмываться грязные деньги со всего мира, что будет приносить доход, о каком флибустьеры могли только помечтать. Делать это будут вежливые, культурные, образованные джентльмены. Здесь будет одно из самых дорогих мест для жизни. Наверное, потому, что богачи предпочитают селиться там, где катастрофически не хватает пресной водой. Особенно это заметно на берегах Персидского залива. Рек на Каймановых островах нет. В сезон дождей проблема уменьшается, но в сухой период будут опреснять морскую воду, поэтому богатые для питья будут использовать только привозную бутилированную. Везде станет чисто,
ухожено, подстрижено. Появятся отличные дороги с указателями «Уступайте дорогу игуанам». Кстати, игуаны там будут встречаться чаще, чем бедняки. Про бомжей на Кайманах никто ничего не будет знать. В отличие от семнадцатого века, когда тех, кто обитает на островах, другим словом назвать трудно, даже несмотря на то, что по моральным принципам они ничем не будут уступать будущим жителям островов. Разве что к игуанам относятся негуманно, пожирая их в трудные времена.
        Я тоже пробовал игуану. В Сальвадоре, где ее мясо будет считаться лекарством от всех болезней. Обычно список этих болезней начинается с импотенции и заканчиваться раком. Уверен, что большинство мужчин скажет, что первая намного опаснее последней, из-за нее умирают чаще. Мясо игуаны похоже на куриное, но жестче и вкус колоритнее. На потенцию никак не повлияло, но, может быть, надо было съесть целую игуану, а я удовлетворился лишь маленьким и очень дорогим куском.
        Юкатанский пролив соединяет Карибское море с Мексиканским заливом. Довольно широкий, в самом узком месте более ста миль. В нем течение с юга на север, со скоростью до пяти узлов. Потом это течение переходит во Флоридское и дальше в Гольфстрим. В будущем движение в Юкатанском проливе будет очень интенсивным, а сейчас слабенькое. Днем мы шли против течения, а ночью дрейфовали на север. За неделю захватили всего два баркаса с парусным вооружением яла, которые везли выделанные кожи в Гавану. Баркасы взяли на бакштов, а экипажи из четырех человек каждый поместили в трюм. Барон Жан де Пуансе заплатит нам за них, как за рабов, а потом сам решит, как с ними поступить - отпустить за выкуп или продать на плантации.
        Я уже было собирался рискнуть - поискать удачи на материке неподалеку от Кампече, когда индеец Жак Буше прокричал из «вороньего гнезда», что видит паруса. Судно шло с юга. Это был двухмачтовик с прямыми парусами на фок-мачте. Я сперва подумал, что это шнява, но потом догадался, что это билландер. Он отличался тем, что вместо триселя на грот-мачте нес латинский парус на рю, которое подвешивают под углом в сорок пять градусов, отчего нижняя шкаторина почти касается кормы. Такой парус лучше тянет, потому что площадь больше, но работать с ним тяжелее, чем с триселем. Билландер - типично голландское торговое судно для каботажных перевозок, а у этого были испанские паруса. Какими судьбами он оказался в этих водах и как стал собственностью испанского судовладельца? Если повезет, узнаем.
        Билландер шел крутым бакштагом левого галса, подгоняемый течением, а мы использовали преимущество попутного ветра. То ли испанский капитан был очень опытным, то ли, мягко выражаясь, осторожным, но, завидев нас, лег на обратный курс. Началась долгая и нудная погоня. Вот такие вот они - флибустьерские будни. Скорость у обоих судов примерно одинакова. Может быть, шнява шла чуть быстрее, потому что была в балласте и ее лучше подгонял ветер и меньше мешало встречное течение, чем груженому билландеру, даже несмотря на то, что на буксире у нас были два баркаса. Можно было бы отцепить баркасы и увеличить немного скорость, но синица в руке казалась важнее. Вдруг и без них не догоним? А так будет хоть какой-то навар. Тем более, что в последнее время среди флибустьеров пошли разговоры, что мы зря теряем время в Юкатанском проливе, захватывая мелочевку, что надо идти или опять к Тринидаду и ждать там приз, или к полуострову Юкатан и грабить плантации.
        До вечера мы так и не догнали добычу, а с заходом солнца стих и ветер. Оба судна замерли с обвисшими парусами. Парусники в безветренную погоду кажутся такими жалкими. Между судами было миль пять-шесть, может, больше. За ночь течение отнесет нас немного на север, в обратном направлении. Наверняка билландер больше, чем нас. Но ждать до утра я не собирался. Вспомнил свой казачий опыт.
        - Сегодня у нас будет бессонная ночь, - начал я свою речь, стоя на шканцах, перед флибустьерами, собравшимися на главной палубе. - Отправимся захватывать добычу.
        - А на чем? - с легким ехидством спросил кто-то из задних рядов.
        Те, кто стоят впереди, обычно вопросов не задают, но своими эмоциями выражают общее мнение. Сейчас они улыбались, поддерживая спросившего.
        На шняве есть катер десятивесельный, который может вместить самое большее человек двадцать, и рабочая шлюпка еще на пять-семь. Этого маловато.
        - Мы зря, что ли, тащим за собой баркасы? - задал я вопрос. - В баркас поместятся человек тридцать-сорок.
        - Так на них же весел мало, до утра будем грести, а там ветер задует… - произнес все тот же голос.
        На каждом баркасе по четыре весла, предназначенные только для маневров в порту, отхода от берега, а весла с катера для них коротковаты.
        - Соберем все весла на одном баркасе, и его на буксир возьмет катер. Так вместе и догребем до «испанца» часа за три-четыре, - сказал я. - Или у кого-то есть более интересный вариант?
        Сомневающихся всегда много, а вот способных предложить альтернативный вариант найти тем труднее, чем сложнее задача. Так было и на этот раз.
        - Или мы за ночь доберемся до добычи и станем намного богаче, или завтра «испанец» быстрее нас дойдет до порта, под защиту береговых батарей, - добавил я.
        Жадность лучше всего побеждает сомнения.
        - Доплывем! Захватим!.. - дружно загомонили флибустьеры.
        - Как стемнеет, отправимся в путь, - принял я решение.
        Я взял пеленг на судно, а когда стемнело и высыпали звезды, выбрал, на какую держать. К тому времени флибустьеры спустили на воду катер и выбрали более вместительный баркас, перенеся на него весла со второго. Всего отправились шестьдесят человек. Остальные будут на шняве, чтобы подвести ее утром к добыче или к тому месту, где будут болтаться катер и баркас. Абордажную партию собирался возглавить, как обычно, квартирмейстер, но я решил сам сплавать, потому что командовать должен опытный навигатор.
        Первая часть ночь была безлунной и темной, благодаря чему звезды казались ярче, ядренее и ближе. Иногда смотрю на них, и кажется, что они летят ко мне, а я - им навстречу, хотя и знаю, что мы все летаем по кривой окружности вокруг центра своей галактики, а вместе с ней - еще вокруг какого-нибудь центра и так далее. Мысли о бесконечности Вселенной и конечности жизни раньше вызывали у меня грусть, а теперь - тоску.
        Мы умудрились проскочили мимо билландера. Благо вышла луна, и кто-то из гребцов, сидевших лицом к корме на последней банке, заметил его.
        - А вон там что темнеет? - шепотом, точно боялся спугнуть добычу, произнес он.
        - Где? - спросил я.
        Гребец отвел к корме весло, чтобы не мешать остальным, и показал рукой за мою спину и влево.
        Если бы на билландере не поленились и убрали на ночь паруса, что требует хорошая морская практика, мы бы долго искали его. Скорее всего, так бы и не нашли, потому что я недооценил усердие гребцов, предположив, что у цели будем, самое раннее, через полчаса. За это время мы бы прошли еще мили полторы.
        Мы подошли к билландеру с двух сторон: баркас к ближнему борту, катер к дальнему. Я поднялся первым по бортовому скоб-трапу, еще не растерявшему дневное тепло. Испанский экипаж спал. Даже вахта соизволила почивать, хотя враг был рядом. Кто-то лежал прямо на главной палубе, кто-то - на полубаке или полуюте, кто-то крышках трюма. Со всех сторон доносились сопение и храп. Гулкий удар баркаса о корпус билландера разбудил кое-кого.
        - Что случилось? - спросил сонный голос на испанском языке.
        - Всё в порядке, спи, - ответил я на испанском.
        К тому времени на борт приза поднялись почти все, кто приплыл на катере. Они тихо расходились по судну. Прошли времена, когда испанцев уничтожали только потому, что испанцы. Теперь они нужны живыми. Каждый пленник - это примерно пол-ливра в карман флибустьера, а в мой - в несколько раз больше.
        В серебристом свете луны человеческие тела казались кучками тряпья. Я осторожно переступал через них, пробираясь к корме. Если кого-то все-таки задевал, человек бурчал что-нибудь невразумительное сквозь сон и продолжал дрыхнуть. Их каждую ночь так толкают коллеги, привыкли. Капитан спал на шканцах. Для него там расстелили перину. Рядом на тощих тюфячках храпели два офицера. В открытом море спится хорошо - комаров почти не бывает и не так жарко и душно. Я сел на палубу рядом с периной и толкнул капитана в теплое и мягкое плечо раз, второй, третий. Наконец-то он соизволил проснуться. Приподняв голову, тупо уставился на меня, пытаясь, наверное, понять, кошмарный сон это или еще более кошмарная явь?
        - Я - капитан флибустьерского корабля, - представился ему на испанском языке. - Надеюсь, у тебя есть хорошее вино, угостишь?
        - Есть, - промычал он и сел, оглядываясь по сторонам.
        На главной палубе раздался испуганный вопль «Корсары!». Так в Европе называют французских пиратов. После чего послышались удары кулаками и рукоятками кутлассов и ругань на французском и испанском языках.
        - Скажи своим людям, чтоб не дурили, нам ваша смерть ни к чему, - посоветовал я испанскому капитану.
        Он уже окончательно проснулся и понял, что кошмары бывают наяву.
        - Мы сдаемся! Прекратить сопротивление! - крикнул испанский капитан.
        Суматоха на главной палубе мигом прекратилась.
        - Скажи слуге, чтобы принес нам вина, - попросил я.
        - Пако (сокращенно от Франциско)! - позвал капитан.
        - Уже несу, синьор! - послушался голос с главной палубы, и хлопнула дверь каюты.
        - Что и откуда везли? - поинтересовался я.
        - Сандаловое дерево, табак, хинин и смилакс из Пуэрто-Кабаньяс в Гавану, - доложил испанский капитан.
        Смилакс - это растение, отвар корней которого лечит от ревматизма, подагры, сифилиса… Самое необходимое сейчас лекарство в Европе. Сифилис там шагает по постелям семимильными шагами, а смилакс, как говорят, останавливает его очень быстро. Соответственно, и цена на это лекарство зашкаливает. Хинин тоже пользуется спросом, но только в этих краях. В Европе малярия встречается редко. Сандаловое дерево и табак здесь товары, так сказать, рядовые, много за них не дадут, но все равно куш неплохой. Осталось только довести билландер до Тортуги.
        - А как этот «голландец» оказался у вас? - спросил я, чтобы удовлетворить любопытство.
        - Судно было пиратским, его захватил капитан Лоренс де Графф, когда служил на нашего императора. Его продали с аукциона, купил мой хозяин - мэр Пуэрто-Кабаньяса, - рассказал капитан.
        Надо бы не забыть поблагодарить Лоренца де Граффа. Его стараниями у многих людей жизнь стала интереснее.
        В целях безопасности я по пути на Тортугу старался держаться подальше от Ямайки. Есть суда-«летуны», которые не задерживаются надолго у своего владельца. Если он не успевает расстаться с судном по-хорошему, то теряет по-плохому. Подозреваю, что билландер именно из таких.
        Ямайку мы проскочили благополучно, а вот в Наветренном проливе нарвались на три испанских военных корабля. Скорее всего, они вышли из своей базы в Сантьяго-де-Куба. Испанцы, опознав по парусам, что захвачено их судно, рванули наперерез, но идти остро к ветру не могли, поэтому не успели, после чего догнать нас у них скорости не хватило.
        18
        Барон Жан де Пуансе не сильно огорчился, что мы захватили мало рабов. Билландер, два баркаса и груз со всех трех судов были проданы на аукционе. Губернатор получил десять процентов за молчание и еще шестьдесят, как владелец и снабженец флибустьерской шнявы. То есть, он платил себе за то, что не замечал собственные преступления. Один баркас, меньший, и весь смилакс купил я. Лекарство от сифилиса в этих краях ценится не так дорого, как в Европе. Женщин, больных сифилисом или любым другим венерическим заболеванием, здесь просто убивают. Так что проститутка, поняв, что больна, быстренько уматывает в метрополию, прихватив с собой лекарство, а ее незадачливые клиенты лечатся на месте. Груз оставил на хранение на складе, которым владел Старый Этьен, а баркас я снарядил для плавания. Решил поработать на себя. У барона, возможно, имел бы больше, но служить ему мешало русское, врожденное, болезненное чувство справедливости.
        - Быть капитаном моего судна намного выгоднее! Почему ты отказываешься?! - не понимал Жан де Пуансе.
        - Не люблю нарушать закон. В моей стране за такое занятие сразу вешают на рее. Причем не только экипаж, но и судовладельца, - соврал я. - Лучше займусь оптовой торговлей.
        - Как хочешь! - произнес губернатор, не скрывая презрения к благородному человеку, решившему заняться торговлей не людьми, а товарами. - Святое место пустым не бывает. Замену тебе я быстро найду. Если передумаешь, придется подождать, пока у меня появится еще один корабль или освободится место.
        Он собирался купить билландер, но передумал, когда узнал, что я отказываюсь от капитанства. Видимо, количество претендентов на святые места все-таки на Эспаньоле ограничено.
        На самом деле я не собирался заниматься торговлей. Приобретенный у губернатора патент на право торговли был отмазом при встрече с испанскими или английскими военными кораблями и давал возможность заходить в английские и голландские порты. Испанцы запрещали иностранцам торговать на своей территории. Впрочем, на мирных контрабандистов испанцы закрывали глаза, чем я и решил воспользоваться. Закупив необходимых буканьерам товаров и не новых пустых бочек, наведался к ним в залив Гонав в середине недели. Для этой цели захватил с собой Жильбера Полена и его слугу Жака. Буканьер так усердно пропивал добычу, что пинк ушел в море без него. Сперва Жильбер Полен согласился отправиться со мной, чтобы добраться до букана, но по пути передумал после того, как я объяснил ему, что собираюсь предпринять.
        - Я сразу подумал, что вы (после того, как я стал капитаном, буканьер обращался ко мне исключительно на «вы», как и большинство флибустьеров-французов) не тот человек, который будет торговать мясом! - произнес Жильбер Полен, выслушав мое предложение.
        - А я сразу подумал, что ты не захочешь возвращаться в свой букан, - сказал я.
        - Не то, чтобы не хочу, привык я там жить, но если есть возможность добыть немного деньжат и погулять от души, никогда не откажусь! - заявил он. - А как будем добычу делить?
        - Как обычно: десятую часть губернатору, из оставшегося две трети судовладельцу и поставщику, то есть мне, а последнюю треть разделим на десять долей, из которых три мне, и по одной вам, включая Кике, - ответил я. - Поскольку нас мало, каждому может обломиться солидный куш.
        Кроме Жильбера Полена и его слуги я взял еще четырех флибустьеров, чтобы было, кому грести шестью веслами на баркасе. По-хорошему на баркас надо в два-три раза больше весел и гребцов, но такое количество людей вызвало бы подозрение у борцов с флибустьерами. Для моей задумки высокая скорость была не нужна.
        С грузом мяса мы отправились на Кубу. Примерно в том месте западнее Сантьяго-де-Куба, где я в бытность голландским капером стоял на якоре перед нападением на этот порт, сейчас было несколько плантаций, владельцы которых с удовольствием обменивали вяленое мясо на табак или сахар. Испанские власти знали об этом, но дружили с плантаторами. В этом месте берег был песчаный. Наверное, в будущем здесь будет курортная зона. Не успели мы вытащить нос баркаса на берег, как к нам подошел сухощавый испанец, надсмотрщик, одетый просто, с мачете в деревянных ножнах, висевшем на кожаном ремне, и длинной жердью в руке. Этими жердями надсмотрщики подгоняют рабов, опасаясь приближаться к ним близко, особенно во время сбора сахарного тростника, который рубили мачете.
        - Что привезли? - спросил он.
        - Копченое мясо, - ответил я. - Хочу обменять на табак.
        Мне не нужен тяжелый сахар. Нагруженный мясом баркас даже при свежем ветре и под всеми парусами делал от силы три-четыре узла, а с сахаром будет идти еще медленнее.
        - Бочки на обмен? - поинтересовался испанец.
        - Если хорошо заплатите, то оставлю, - ответил я.
        У испанцев не хватает бочек. Не слишком-то и заумное дело - изготавливать бочки, и материала хватает, но почему-то бондари в испанских владениях были редкостью. Может быть, потому, что по каким-то причинам не доверяли эту работу рабам. Скорее всего, по причинам безопасности.
        - Это хорошо! - обрадовался надсмотрщик.
        Мы договорились обменивать фунт мяса на три фунта табака и плюс по пятнадцать фунтов табака за каждую бочку. В первый день с нами торговал только владелец ближней плантации, а на второй подключились два его соседа. Примерно половину бочек испанцы все же вернули. Мы заполнили их выменянным табаком, но большая часть его лежала на дне баркаса, на пайолах, выстеленных бычьими шкурами, чтобы груз не подмокал. На дне баркаса постоянно плескалось немного воды, несмотря на то, что Кике вычерпывал ее по несколько раз на день.
        Утром третьего дня мы отправились на Тортугу. Шли вдоль кубинского берега, подгоняемые попутным течением и южным ветром балла четыре. Мимо порта Сантьяго-де-Куба прошли на расстоянии мили три. Там на рейде стояли два двадцативосьмипушечных военных галеона и одномачтовое судно, тип которого я с такой дистанции не смог определить, а по обеим сторонам каменного мола грузились или разгружались два торговых галеона водоизмещением тонн двести пятьдесят. Наверное, работают на линии Сантьяго-де-Куба - Гавана. Миновав порт, мы взяли к берегу, к которому и пристали вечером, якобы чтобы переждать ночь. Это обычная морская практика в этих водах, по ночам мелкие посудины не ходят. Был шанс нарваться на испанский патруль, что могло влететь мне в несколько фунтов табака - сколько солдаты смогут или захотят унести, но, как мне сказали, в этом месте нет плантаций поблизости, поэтому и охранять нечего.
        С наступлением темноты мы двинулись в обратную сторону. Шли на веслах, потому что ветер убился. Шесть гребцов было маловато для баркаса, но потихоньку двигались к цели. На это раз у меня была возможность взять пеленга на береговые ориентиры, что помогло не проскочить цель - одномачтовое судно на рейде. Оно было не намного выше баркаса. Экипаж спал. Чтобы не разбудить его раньше времени, подошли спереди, к якорному канату, который был толщиной сантиметров семь-восемь, по такому я в школьном спортзале лазил. На галеонах толщина якорного каната бывает сантиметров двадцать и даже больше, иначе не удержишь десятитонный якорь.
        Под весом моего тела канат провис, и я обмакнулся почти по пояс. Вода показалась холодной. Зато планширь у форштевня был сухим и теплым. К левой ладони приклеилась капля смолы. Я потер ладонь о рубец панциря, но так и не сумел стереть всю смолу. Судя по выдвижному бушприту, сейчас втянутому на бак, я попал на тендер или, как их еще называют, куттер. Длина метров семнадцать, ширина около четырех с половиной, водоизмещение тонн тридцать пять-сорок. На баке сильно воняло фекалиями. Такое впечатление, что экипаж испражнялся не в море, а на палубу. Два члена этого экипажа спали на лючинах закрытого трюма. От них воняло перегаром и чесноком, которые с сравнение с ароматами на баке показались мне приятными. Первый долго не хотел просыпаться, а после удара ножом в шею глухо крякнул, будто махнул чем-то тяжелым. Второй и проснулся быстро, и умер тихо. Еще двое лежали на палубе полуюта. Эти тоже перед сном изрядно хлебнули пальмового вина и закусили чесноком. С ними я расправился так же быстро. За четырех рабов можно было бы получить немалую сумму, но я не хотел рисковать. Заорет кто-нибудь из них - и
влипнем по-полной.
        - Подгребайте, - тихо позвал я тех, кто на баркасе.
        Они отпустили якорный канат и погребли к правому борту захваченного судна, умудрившись стукнуться об него пару раз веслами, а потом довольно громко налетели бортом на борт. К счастью, никто не отреагировал на эти звуки.
        Флибустьеры поднялись на борт приза, перетащили баркас к корме, где взяли его на бакштов. Убитых испанцев тихо отправили за борт. После чего долго перерезали якорный канат. Выбирать якорь я не решился. Шпили сейчас скрипят так, что разбудят не только моряков на военных галеонах, но и горожан. Придется купить на замену ему пару новых, более легких, потому что крупные отливки из чугуна ни на Тортуге, ни на Эспаньоле никто делать не умеет.
        - Якорь всё, - доложил мне шепотом Жильбер Полен.
        Судно начало поворачиваться бортом к течению. Тут встречались два - отливное, уносящее нас от берега, на юг, и то, что из-за вращения земли и пассатов прижимало воду Карибского моря к материку, а потом выталкивало ее между Большими Антильскими островами назад, в Атлантический океан, на восток. Оба течения были нам попутными.
        Я осмотрел захваченное судно при свете фонаря, изготовленного из меди и стекла, с сальной свечой внутри. Оно явно принадлежало раньше англичанам, причем, судя по светлым парусам, было военным. На английских военных кораблях паруса не тировали, как на торговых, а вощили пряжу вручную, используя смесь из пчелиного воска, свиного сала и терпентина (живицы) - смолы хвойных деревьев. Запретив покупать паруса заграницей, парламент Великобритании жестко регламентировал их изготовление в стране. Они теперь подразделялись на десять классов по толщине парусины. Каждый кусок должен иметь ширину двадцать четыре дюйма (шестьдесят сантиметров) и длину тридцать восемь ярдов (тридцать четыре с половиной метра), быть изготовленным из хорошего льна (лучшим считался из Московии), и пряжа должна иметь три навощенные нити. За нарушение любого пункта изготовителя штрафовали на два фунта стерлингов. Мачта на тендере стояла в двух пятых от носа. Несла грот-трисель (косой четырехугольный трапециевидный, пришнуровываемый верхней шкаториной к гафелю, нижней - к гику, а передняя - к сегарсам, одетым на мачту), топсель
(треугольный, привязываемый нижней шкаториной к гафелю), стаксель и два кливера при выдвинутом бушприте. Из вооружения только двухфунтовый фальконет с десятком ядер и пятью мешочками с картечью, которые лежали в ящике у комингса трюма, хотя в фальшбортах имелись порты для восьми небольших орудий. Тендеры - быстроходные суда. Их часто используют контрабандисты и для ловли контрабандистов. Этот, скорее всего, захватили в Ла-Манше, где он боролся с нелегальной торговлей, и перегнали сюда. Трюм был пустой. Видимо, пришли в Сантьяго-де-Куба под погрузку. На баке воняли не фекалии, а черно-серый комок, который я сперва принял за дохлого, разлагающегося осьминога. Жильбер Полен объяснил мне, что это необработанная амбра. Она тут частенько плавает в море или выбрасывается волнами на берег. Полежав на солнце, амбра твердеет, светлеет и перестает вонять. После чего ее продают. Здесь она на вес серебра, а в Европе - на вес золота в прямом смысле слова. Парфюмеры используют ее для изготовления духов.
        К рассвету нас унесло мили на три-четыре от бухты. К тому времени отлив сменился приливом, который погнал нас к берегу, почти к тому месту, откуда стартовали вечером. Я приказал готовить кормовой якорь, трехлапый и очень легкий, но задул южный ветер, сперва слабенький, а затем посвежевший. Мы поставили все паруса и довольно резво побежали к Тортуге.
        19
        - Я знал, что ты не будешь заниматься торговлей! - самодовольно, будто разоблачил мой коварный замысел, воскликнул барон Жан де Пуансе, когда я привез причитающуюся ему десятину от добычи. - Я умею отличить подлинного шевалье от самозванца!
        Я сделал смущенный вид разоблаченного, неопытного мошенника и покаялся:
        - Не удержался, увидев это судно. Подумал, что на нем я буду зарабатывать больше, как купец.
        - Да-да, насмотрелся я здесь на таких купцов! - подмигнув, произнес губернатор. - Дело твое, занимайся, чем хочешь. Если будешь торговать, рассчитывай на мою поддержку, как плавающий под флагом моего короля. Если займешься чем-то противозаконным, я ничего не знаю, помощи не жди. Разве что помогу передать выкуп, который ты должен заранее оставить у меня.
        - А сколько это? - поинтересовался я.
        - От трех до десяти тысяч экю, - ответил он. - Зависит от популярности капитана у наших… - барон еще раз подмигнул, - соседей. Чем больше захватишь у них кораблей, тем дороже будет стоить твоя голова. Но если счет будет уж очень неприличным, как у Мишеля де Граммона или Лоренса де Граффа, то никакие деньги не спасут тебя.
        - Постараюсь не давать им повода требовать за меня выкуп, - искренне пообещал я.
        - В жизни всякое бывает. Я бы на твоем месте подстраховался, - не унимался Жан де Пуансе, все еще надеясь положить лапу на мои деньги.
        - После того, как снаряжу корабль, у меня не хватит денег на выкуп, - соврал я. - Разве что удача улыбнется еще раз.
        Поняв, что больше ничего не обломится, барон дал понять, что аудиенция закончена.
        На самом деле у меня были деньги на выкуп. Вот только не было желания оставлять их у губернатора. Чиновники такого уровня уверены, что любые деньги, попавшие в карманы, становятся их собственностью. Разве что с королем поделятся, и только для того, чтобы не лишиться поста. Я лучше оставлю их у Старого Этьена. Заодно и небольшой процент набежит. Он уже заработал, как посредник, на продаже баркаса, который после нашего удачного похода вдвое увеличился в цене. Компания отчаянных парней из бывшего экипажа галеона, не успевших просадить добычу или взявших в долг, купила в складчину баркас, чтобы повторить наш подвиг. Вырученные деньги пошли губернатору и вместе с выменянным табаком на выплату доли тем, кто участвовал в захвате тендера. Захваченное судно и амбру оценили независимые эксперты, среди которых был и Старый Этьен, поимевший на этом немного от меня за правильную точку зрения, после чего я оставил себе и то, и другое. Амбра перекочевала на крышу таверны, чтобы доходить там до нужной кондиции, а тендер я приготовил для следующего похода.
        Его пришлось отложить на пять дней из-за урагана. Тортугу стихийное бедствие захватило только краем, но этого хватило, чтобы разметать множество хибар, слепленных из того, что было под рукой, а таких на острове большинство, и крыши из тростника и листьев на домах покрепче. Потом еще пару дней море возле острова было покрыто плавающими ветками, как сухими, так и с зелеными листьями, и досками. Самое интересное, что за сутки до урагана на небе появилась яркая комета с длиннющим хвостом, видимая даже днем. Сразу заговорили, что это дурное предзнаменования, ко многим бедам, большим и малым. Ураган стал подтверждением их слов. Расходились только во мнении, большая это беда или будет еще интереснее?
        Тендер стоял у наветренной стороны мола, оснащенный кранцами, плетеными и изготовленными из длинных чурок, поэтому не пострадал. К тому времени для него сшили еще один парус - особый кливер очень большого размера, который в будущем будут называть «генуей» (генуэзским стакселем) или спинакером. Я заказал местному парусных дел мастеру и показал, как сшить, сферический спинакер, у которого верхняя часть имеет форму полусферы. Такой парус очень хорош при силе ветра до четырех баллов и курсовых углах от шестидесяти градусов, позволяет по максимум использовать слабый ветер.
        На тендер погрузились два десятка флибустьеров, согласных беспрекословно выполнять мои приказы, не качать права и выполнять судовые работы. Попытка выбрать квартирмейстера была пресечена мною на корню. Поскольку судно у меня торговое, такая должность на нем не предусмотрена. Слушая мои заверения, что собираюсь именно торговать, флибустьеры понимающе ухмылялись: не надо нас, маленьких, дурить! Тем более, что сперва мы направились к проливу Бокас-дель-Драгон, где занялись заготовкой черепах и мяса и шкур ламантинов. Флибустьеры помнили, чем закончилась заготовка в прошлый раз.
        А я, и правда, пришел в пролив, чтобы запастись провиантом. Не хотелось тратить деньги на закупку вяленого мяса у буканьеров, поэтому во время перехода рацион был скудным. Зато после постановки на новый якорь у острова Чакачакаре, экипаж мог объедаться, как щенок на помойке. Плантация на острове Тринидад оказалась заброшенной, хотя хозяин ее давно уже был отпущен за выкуп. Кто-то, подозреваю, что голландцы, сжег все постройки. Зато вышка уцелела. На ней и торчали каждый день по два матроса, но безрезультатно.
        Я не сильно огорчился. Как только заполнили вяленым мясом все бочки, а на главной палубе положили на спины черепах - живые консервы, повел судно к острову Коче. Это сравнительно небольшой остров, расположенный между материком и большим островом Маргарита, на котором было несколько поселений и испанский гарнизон, около сотни солдат. На обоих островах находились базы ловцов жемчуга, но на Коче, как заверил меня индеец Жак Буше, нет ни постоянных поселений, ни испанских солдат. Мы прошли между островом и материком, а вечером повернули к нему, подошли к южной, необитаемой части, где и высадились на берег. Остров невысокий. Центр его порос кактусами, а ближе к морю попадаются кусты и деревья. Мы дождались восхода луны и пошли вдоль берега на север, к базе ловцов жемчуга. Располагалась она на прекрасном пляже с белым мелким песком. Это пляж тянулся на несколько километров. Идти по нему было тяжко, зато загорать, наверное, самое то.
        Я ни разу не был ни на Коче, ни на Маргарите, но в аэропорту Каракаса познакомился с русским, который прожил на Маргарите несколько лет. Его только что обобрала местная полиция. Потребовали пройти с ними в отделение, потому что подозревают в провозе кокаина, где начали медленно и дотошно потрошить, протыкать все его вещи, выдавливать из тюбиков зубную пасту и крем для бритья, выливать одеколон, брать скребки с языка, из носа, требовать сдать мочу на анализ, занося свои действия в протокол и заставляя подписываться напротив каждого пункта и оставлять отпечатки двух пальцев, пока бедолага не сообразил и не откупился пятьюдесятью баксами, хотя торг начался с пятисот.
        - Не надо было никуда ходить, а сразу поднимать шум, привлекать внимание других пассажиров и требовать консула, - дал я запоздалый совет. - Мошенники любят тишину.
        - Я не сразу сообразил, что полиция может вести себя так не по-божески! - сказал он в оправдание. - Ладно, местные гопники, я привык к ним, никогда не носил с собой ничего дорогого, но полиция!
        - Полиция и бандиты - это одни и те же люди, которые, как в детстве, играют сегодня в одной команде, завтра - другой, - поделился я жизненным опытом, а потом еврейской мудростью: - Если неприятности удалось уладить за деньги, то это всего лишь расходы. Забудь и наплюй!
        - Я за них буду молиться, - заверил он.
        Этот лох приперся на Маргариту, чтобы вступить в секту какого-то японского проповедника. Это была какая-то дикая смесь из нескольких религий, которая, как я понял из рассказа, держалась в основном на немалых деньгах ее изобретателя и частично на его харизме. Русские готовы верить во что угодно, если это дает возможность далеко и надолго уехать из дома. При этом пытаются утянуть вслед за собой всех, кто попадется под руку. Меня он тоже попытался проштыбовать, но я коротко и ясно объяснил, как отношусь к религии в целом и к сектам в частности.
        На лагерь ловцов жемчуга - три шалаша из жердей, накрытых пальмовыми листьями, и пять каноэ, вытянутых на берег рядом - мы напали на рассвете с трех сторон, чтобы никто не сбежал. Сопротивления не было. Ловили жемчуг местные индейцы, абсолютно не воинственные. Испанцы не перебили их всех только потому, что иначе некому будет ловить жемчуг. Было их шестнадцать человек. Все худые, ростом ниже метра пятидесяти, смуглокожие, с черными прямыми волосами, завязанными сзади в конский хвост. Из одежды только набедренные повязки, а из оружия - короткие и кривые ножи для вскрытия раковин. На нас они смотрели без эмоций, как на форс-мажорное обстоятельство типа урагана. Жемчуга ни при них, ни в шалашах и пирогах не было. На этот случай у нас был Жак Буше. До прихода испанцев у его племени была хорошая привычка время от времени нагрянуть на эти острова и отобрать жемчуг у аборигенов. Сейчас это получалось реже, потому что мешали цивилизованные грабители, но навыки остались. Наш индеец за два часа нашел три схрона с жемчужинами. Их оказалось чуть больше сотни. Одна была черной и семь розовыми, а остальные
белыми. Преобладали маленькие, примерно треть составляли средние, а больших ни одной. Я рассчитывал на добычу пожирнее, поэтому не отпустил ловцов, забрал с собой. Не умеют ловить жемчуг - пусть поднимают сельское хозяйство.
        Кстати, жемчуг сейчас ценится дороже драгоценных камней, за исключением бриллиантов. Белый считается символом чистоты и обязательным атрибутом невесты, розовый притягивает любовь, а черный - оберегает от сглаза. В связи с этим появилось много искусственного жемчуга. Такой мне попадался еще в те времена, когда был бригантом. Брали стеклянный порошок, смешивали с яичным белком и слизью улитки и покрывали лаком с рыбьей чешуей, чтобы цвет «переливался». Сейчас главное место жемчужного промысла - это «малые арнаутские» Парижа.
        Отвезли индейцев и вяленое мясо на Ямайку. Само собой, не в столичный Порт-Рояль, а западнее, в уютную бухточку под названием Санди-Бэй, которую знали все ямайские плантаторы и флибустьеры и контрабандисты разных национальностей. Здесь прямо на пляже проходил бартерный обмен. Плантаторы брали промышленные товары, в основном голландские и французские, обложенные высокими пошлинами, рабов, на которых имел монополию губернатор, а заодно вяленое мясо, черепах, маис, отдавая взамен табак, сахар, хлопок, имбирь, ром. Бочку вяленого мяса здесь обменивали на триста фунтов очищенного сахара (сто фунтов стоили сорок ливров) или другой товар на такую же цену. Рабы в полтора раза дороже, чем на Эспаньоле, по тридцать фунтов стерлингов, или сто двадцать песо (экю), или триста шестьдесят ливров. Но это самая высокая цена, за мужчину-негра в возрасте восемнадцать-двадцать лет. Индеец стоил столько же, сколько женщина-негритянка такого же возраста, и процентов на двадцать дороже испанца. Я обменял рабов на корни имбиря. Ямайский имбирь сейчас считается самыми лучшими в мире. Здесь с корней полностью сдирают кору
(с индийского только с двух плоских сторон) и замачивают в известковой воде, благодаря чему они становятся белыми. Я не любитель имбиря, но знаю, что он до сих пор высоко ценится в Европе, особенно во Франции и Англии, где его добавляют почти во все кондитерские изделия, а англичане даже додумались варить имбирное пиво. Небольшое количество мяса оставил для экипажа, а остальное и черепах по просьбе флибустьеров обменял на ром. Все равно ведь пропьют свои доли, а так выпивки получится больше. Мы договорились, что это будут не доли, а зарплата моряков торгового корабля, чтобы не отстегивать губернатору. Слишком мала добыча, чтобы делиться с халявщиками.
        20
        Выменяв на Ямайке ром, я прогадал. Без него пьянка экипажа продолжалась бы от силы неделю, а так растянулось на три. Флибустьеры вывозили на берег (пьянствовать на тендере я запретил) бочку рома, садились вокруг нее и хлебали, пока не попадают. Бочки хватало максимум на сутки. Потом было Рождество, а после - трехдневный отходняк, когда почти все члены экипажа приходили ко мне одолжить денег на опохмелку. Я давал. А что оставалось делать?! Других найти было не так-то уж и просто. На Тортуге поверили, что я превратился в купца, несмотря на утечку информации от членов экипажа. Я подтверждал, что не только торгую, и сразу предлагал поступить ко мне на службу. Предложение никто не принимал. Рассуждали разумно: если людей не хватает, значит, действительно только торгую, а байками про пиратство пытаюсь заманить на службу. Иначе бы настучали губернатору, что я зажилил его долю.
        Кстати, те, кто купил второй баркас, отправились на нем к Кубе, надеясь на добычу. Только вот не учли, как взбесило испанцев похищение тендера. Военный галеон перехватил баркас в проливе. Хотя у флибустьеров был патент на лов рыбы и бой морского зверя, их взяли в плен. Троих повесили у Морских ворот Сантьяго-де-Куба, с видом на море и обратно, а остальных продали в рабство.
        Пока экипаж пьянствовал, я охотился на кабанов, просто гулял по острову, купался и загорал, хотя местные считали, что вода - где-то около двадцати градусов - слишком холодная для купания. Зима у них, понимаешь, холодно. А по мне, так самое лучшее время года в этих краях.
        Следующий поход начался, как и предыдущий. Сперва пошли к Бокас-дель-Драгон, встали на якорь между Тринидадом и Чакачакаре и занялись заготовкой мяса. На всякий случай выставлял дозорных на вышке, но не сильно наделся на приз. В это время года сюда не ходят суда из Европы. Разве что работорговец какой из Африки появится. Так и не появился к тому времени, как мы наполнили все бочки вяленым мясом. Поэтому отправились в район будущей Панамы. Мне сказали, что в тех краях теперь много плантаций по выращиванию какао. Как ни странно, значительную часть выращенного продавали «из Индии в Индию», то есть в районы Карибского бассейна, где какао не росло, но пользовалось большим спросом. Европейцы плотно подсели на жидкий шоколад, считая его любовным напитком. Уверен, что это был талантливый рекламный ход торговцев какао-бобами.
        Номбре-де-Диос расширился за то время, что я видел его в последний раз, когда был голландским капером. В его окрестностях стало больше плантаций. Мы прошли мимо него на приличном расстоянии, но не таясь, под испанским флагом. Судя по всему, тендер не раз бывал здесь, никто за нами не погнался, хотя на рейде стоял военный галеон тонн на четыреста водоизмещением и с тремя-четырьмя десятками пушек. Мандинга и Эль-Порвенир уже появились, правда, пока что были деревеньками рыбаков. Неподалеку от них мы под вечер и встали на якорь.
        Я отправил ял с десятью флибустьерами, чтобы захватили в деревне проводника. Они привезли индейца из племени майя. Он был невысок ростом, жилист. Голова подстрижена под горшок, а оставшиеся длинные волосы завязаны конским хвостом. Из одежды только набедренная повязка из ткани шириной в ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а затем пропустили между ног так, чтобы концы свисали спереди и сзади. Потомок когда-то великого и грозного народа был с перепугу раболепен до тошноты, говорил на паршивом испанском очень быстро, так что я ничего не мог понять. Мне переводил Жак Буше, который знал испанский на том же уровне.
        - Проведи нас к плантациям - и я отпущу тебя и даже награжу, - потребовал я.
        - К каким плантациям хочет попасть синьор? - немного успокоившись, спросил индеец.
        - К большой, и чтобы не далеко была, - ответил я.
        - К синьору Манрике де Лара? - задал вопрос он.
        - Да, именно к нему, - согласился я.
        Раз уж даже индеец знает этого плантатора, значит, не самый бедный.
        - Много у него надсмотрщиков? - на всякий случай поинтересовался я.
        - Больше, чем вас, - ответил индеец майя.
        - Намного больше? - уточнил я.
        - Нет, - сказал он.
        - Если много надсмотрщиков, значит, много рабов и всякой другой добычи, - громко сделал я вывод, чтобы услышали все флибустьеры. - Проведешь нас туда ночью?
        - Ночью? - удивленно переспросил индеец.
        - Именно так, - подтвердил я.
        Задерживаться здесь надолго у меня не было желания. Вдруг испанский военный галеон снимется с якоря и пойдет в нашу сторону?
        - Ночью нельзя ходить по джунглям, духи рассердятся, - сообщил индеец.
        - Не рассердятся, - заверил я и добавил на полном серьезе: - Мы принесли им богатую жертву. Духи пообещали нам удачу.
        - Если так, тогда провожу, - согласился он, искренне поверив мне.
        До темноты отряд из восемнадцати флибустьеров под моим командованием высадился на берег и дошел до грунтовой дороги, ведущей к плантации Манрике де Лара. По ней индейцы возили туда рыбу для уплаты оброка и на обмен. По утверждению проводника, оставалось пройти еще километра три-четыре, если я его правильно понял. Там мы и заночевали. Проводника привязали за ногу к дереву и оставили под охраной Гарика и Жака Буше. Индеец индейцу не даст сбежать. Воздух здесь был сырой, несмотря на окончание сезона дождей, с большим количеством всякой летающей, кровососущей гадости. Заразу здесь подцепить - раз плюнуть. Я еще подумал, берегут ли мое тело прививки, которые мне делали в будущем? Обидно будет загнуться от какой-нибудь заразы, только начав подниматься.
        Когда рассвело, двинулись дальше. Плантация деревьев какао началась внезапно. Я не сразу понял, что по обе стороны дороги окультуренные растения. Думал, что деревья какао растут ровными или почти ровными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, а оказалось, что между бананами, пальмами и еще какими-то деревьями. Когда я удивился этому, мне объяснили, что деревья какао не любят солнечные лучи, поэтому их сажают вперемешку с другими, не менее полезными. Они были похожи лишь одинаковой высотой - метров восемь, чтобы удобно было собирать урожай. Кстати, плоды крепятся не к веткам, а к стволу. Они крупные, сантиметров тридцать, зеленовато-желтого цвета. В каждом до полусотни бобов.
        Дом плантатора был каменным двухэтажным. Рядом без всякого порядка раскиданы еще с дюжину всяких строений из камня и дерева. Под тремя длинными и низкими навесами из пальмовых листьев стояли в несколько рядов бочки, заполненные разрубленными на несколько частей плодами какао. От них исходил сильный бражный дух. Как мне объяснили, так бобы доводят до нужной кондиции в течение десяти дней, а потом сушат. По обе стороны каждого навеса было по длинному широкому низкому столу, на которых сушились бобы. Им нужен солнечный свет, чтобы превратиться в мечту европейцев и не только. Во время сушки бобы теряют половину своего веса. Готовая продукция была сложена на складе - каменном здании без окон и с широкими, двустворчатыми дверьми, в которые могла проехать арба. Три такие арбы стояли возле деревянного строения, рядом с кучами навоза, коровьего и лошадиного. Видимо, там хлев, конюшня и, судя по тявканью нескольких собак, псарня. Надсмотрщики жили в каменном одноэтажном здании. По случаю воскресенья они все еще спали. Во дворе под навесами у двух больших печей и подвешенного над костром, закопченного,
огромного котла суетились четыре индианки в рубахах из дешевой, грубой ткани. Покрой мешковатый, длина ниже колен, без рукавов. Считается, что индианки готовят лучше негритянок. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Одна из рабынь зачерпнула варево в котле деревянной ложкой, поднесла ко рту, чтобы попробовать - и увидела нас. Несколько секунд тупо пялилась, а потом завизжала так, будто горячее содержимое из ложки выплеснулось ей на грудь.
        - Вперед! - приказал я флибустьерам.
        Четырнадцать человек побежала будить надсмотрщиков, а остальные четверо вместе со мной - к дому плантатора. Здание было с широким каменным крыльцом под деревянным навесом. На крыльцо вели четыре ступеньки. Справа от входной двери на крыльце стоял трехфунтовый фальконет, очень ржавый. Зачем он здесь? Разве что сигналы подавать своим работникам. Дверь была из красного дерева, толстая и тяжелая. Пол на первом этаже похож на мраморный, но что за камень, я так и не понял. Мое внимание сосредоточилось на Манрике де Лара, который с криком «Грязные грабители!» спускался по деревянной лестнице со второго этажа. Он был в белой рубахе и колпаке, конец которого раскачивался у правого плеча, и кожаных шлепанцах. С виду - типичный Дон Кихот, однако не тот, каким его обычно рисуют иллюстраторы романа, а возбужденный придурок средней упитанности и роста с выпученными глазами, красным носом и подрагивающими, бледными губами. В руках, покрытых черными густыми волосами, Манрике де Лара держал по пистолету, стволы которых были украшены позолоченными узорами в виде переплетающихся, волнистых линий.
        Я выстрелил первым. Пуля попала плантатору в грудь, продырявив рубаху, которая в том месте начала стремительно выкрашиваться в темно-красный цвет. Манрике де Лара замер, открыв рот от удивления. Наверное, был уверен, что в силу родовитости бессмертен. Из-за моей спины выстрелил из пистолета кто-то из флибустьеров. Вторая пуля попала плантатору в живот. Калибром она была раза в два больше моей, вмяла в тело и часть материи, которая стремительно пропиталась еще более темной кровью. Хозяин плантации качнулся назад, словно собирался рухнуть навзничь, а потом нагнулся вперед, выронил пистолеты и покатился по лестнице, остановившись на последних двух ступеньках, спиной кверху.
        На втором этаже в две стороны расходились анфилады из трех комнат. Слева обитали родители, справа - дети, два мальчика и три девочки в возрасте от года до лет двенадцати, и две няньки-негритянки. Синьора де Лара была в одной белой рубахе, вырез, рукава и подол которой украшен сине-красной канвой, без головного убора и босая с явной примесью индейской крови. Лицо не сказать, что красивое, но точеное, с тонкой смуглой кожей. Распущенные, иссиня-черные, густые, прямые волосы были длиной до поясницы. В ушах золотые сережки с изумрудами, на шее тонкая золотая цепочка с крестиком, на каждой руке по два золотых перстня: с изумрудами на средних пальцах и красными кораллами на безымянных. Местные уверены, что кораллы оберегают от змей. Я уверен, что змеи оберегают кораллы от людей. В чем уверены змеи и кораллы, никто не знает. Разве что плантаторша, черные глаза которой - холодные и немигающие - подсказывали, кем она была в прошлой жизни. Они смотрела на нас, как на недоразумение, не достойное внимания. Только когда заплакала младшая из девочек, у матери дрогнули ноздри тонкого красивого носа.
        - Не бойтесь, синьора, ни вам, ни детям, не причинят вреда, - заверил я. - Но с драгоценностями придется расстаться.
        Она молча вынула из ушей сережки, сняла с пальцев перстни и швырнула их на пол у своих ног, после чего спокойно, словно не замечая нас, прошла в дальнюю комнату, где за спины негритянок прятались ее дети.
        В первой комнате родительской анфилады находился кабинет плантатора. На столе стоял серебряные подсвечник на три свечи, кувшин и два бокала на большом блюде или маленьком подносе и золотая табакерка, украшенная двумя черными жемчужинами. Рядом со столом стоял сундук, разделенный на три отделения. В одном отделении лежали документы, включая дворянскую грамоту и родовое дерево, подтверждающие родовитость Манрике де Лара, начиная с четырнадцатого века. Кем были его предки в предыдущие века, документы умалчивали. В другом отделении хранились эскудо - старинные испанские золотые монеты, в том числе дублоны по два и четыре эскудо, всего на две сотни с четвертью, и мешочек с белыми жемчужинами среднего качества. В третьем отделении - серебряные монеты разного достоинства и разных стран на две тысячи песо без малого. У сундука были три бронзовые ручки: одна вверху и две по бокам. Я решил, что именно такого и не хватает мне, поэтому приказал доставить прямо в мою каюту. Из других комнат выгребли серебряных изделий разного назначения, включая сервиз на двенадцать персон, еще где-то на пуд и много всяких
тряпок, оружия, предметов быта, несмотря на мою просьбу не набирать малоценное барахло.
        Три арбы, все вьючные животные, дюжина надсмотрщиков и более сотни рабов были нагружены трофеями, в том числе какао, табаком, сахаром и маисом, которые здесь тоже выращивали. Я оставил пять флибустьеров охранять то, что заберем второй ходкой, а с остальными повел караван к берегу моря. Мои подчиненные успели нахлебаться вина, найденного в погребе, поэтому не скрывали радости. Добычи захватили так много, что всю не увезем. Большую часть рабов придется оставить здесь. В первую очередь надсмотрщиков, потому что испанцы считались самой ленивой и неблагодарной рабочей скотиной. Но и того, что увезем и обменяем на ямайский ром, хватит флибустьерам на месячный запой.
        21
        Поскольку добыча была в несколько раз больше предыдущей, пришлось отстегнуть губернатору на бедность. Кстати, он утверждает, что большая часть этих денег идет в казну или, как здесь говорят, королю. Не удивлюсь, если он говорит правду. Отстегивая королю и Церкви, нынешние французы как бы покупают индульгенцию, прощающую им способ добывания этих денег. Причем дело не в совести. Скорее, действуют по правилу: украл - поделись, иначе лягнет удача.
        У губернатора я застал Мишеля де Граммона. На лбу у него была небольшая вмятина, которую прикрывала кожа, изукрашенная свежим шрамом, напоминающем пупок. Такое впечатление, что кожу в том месте исполосовали, а потом связали в пучок и дали срастись. Капитан флибустьеров был все так же неряшливо одет и полон грандиозных планов. На этот раз он намечал нападение на Кампече (полное название Сан-Франциско-де-Кампече), предсказывая захват богатой добычи.
        В будущем я бывал в этом порту несколько раз. Как и большинство городов, построенных испанскими колонизаторами, Кампече состоял из двух частей - старой и новой. Последнюю можно было бы перенести на окраину любого другого латиноамериканского испаноязычного города - и везде она смотрелась бы гармонично. Первая тоже была похожа на другие старые колониальные города, особенно планировкой центра. Но были и отличия. Везде очень много скульптур, причем самых разных стилей, направлений. Такое впечатление, что когда-то давно в городе провели конкурс на самую экстравагантную скульптуру и затем все шедевры установили на улицах. Еще много было граффити, причем высокого качества. Такое впечатление, что бездарям в этом городе творить запрещено. Как принято в этих краях, стены домов выкрашены в яркие цвета, вольно чередующиеся. Настораживало почти полное отсутствие выходящих на улицу окон в жилых домах и самих таких домов, преобладали государственные и коммерческие. Ответ я нашел случайно. Проходя мимо железных решетчатых ворот, увидел, что калитка в них не закрыта на замок, а во дворе жилого дома много
растительности. Мне как раз придавило на клапан, вот я и решил полить растения, если не будет свидетелей моей благотворительности. Оказалось, что во дворе не только свидетелей нет, но и домов. То есть были только передние и боковые стены, а внутри кучи строительного и не только мусора, сквозь которые пробивались к свету настырные растения. Я был не первым, кто удобрил их. Видимо, владение жильем в центре города накладывало какие-то дополнительные обременения, слишком накладные, вот жители и сбежали на окраины. Еще запомнил в Кампече мощные бастионы на берегу и ржавые пушки большого калибра, стоявшие у амбразур и на длинной набережной, где рядом с ними любили фоткаться туристы.
        - Кампече хорошо укреплен, - предупредил я Мишеля де Граммона.
        - Каракас был укреплен не хуже, - отмахнулся он. - Крикнем дружно «Сдавайтесь!» - и гарнизон разбежится!
        На его счету захват нескольких городов, так что можно верить.
        - Ты пойдешь с нами? - спросил Мишель де Граммон.
        - С кем именно? - задал я вопрос.
        - Те же, что и на Каракас ходили, и хочу еще трех-четырех капитанов позвать, - ответил он.
        - Что ж, давай сходим в Кампече, - сказал я.
        - Сколько людей сможешь взять? - задал он вопрос.
        - Полсотни, - ответил я.
        По-хорошему, тендер мог вместить не больше трех десятков человек. Поскольку добыча делится пропорционально количеству флибустьеров на борту, мне выгоднее было взять, как можно больше. Тогда я получу шестьдесят процентов от доли пятидесяти человек, как судовладелец и снабженец, в сравнение с которыми уменьшение капитанской будет незначительным.
        - Когда выходим? - поинтересовался я.
        - Я дам знать, - пообещал Мишель де Граммон.
        Ожидание затянулось более, чем на месяц. Эскадра из девяти кораблей вышла в море восьмого марта. Если бы командовал я, то выбрал бы следующий день. Начинать важное дело в женский праздник, как минимум, несерьезно. Решение принимал генерал, как остальные капитаны называют Мишеля де Граммона, а он про международный женский день ничего не слышал. Первым шел флагманский галеон, как самый медленный. Мой тендер замыкал строй. Точнее, строя не было. Шли кучей, обгоняя друг друга, но не флагмана. Дул привычный в этих местах пассат - северо-восточный ветер - силой балла три, так что при курсе галфвинд скорость была слабенькая. Два военных галеона, стоявшие на рейде Сантьяго-де-Куба, заметив нас, перешли поближе к форту, где встали на якоря со шпрингом, чтобы вести огонь с одного борта, и приготовились к бою. Поняв, что идем не на них, снялись с якорей и последовали за нами на безопасном расстоянии, видны были только верхушки их мачт. На ночь и мы, и они ложились в дрейф. От Ямайки за нами увязался еще и британский линейный пятидесятишестипушечный корабль под королевским флагом. Он тоже держался на
безопасном расстоянии.
        Если сзади слабая погоня, жди сильную спереди. Испанская эскадра встретила нас в Юкатанском проливе. Четырнадцать военных кораблей, включая три линейных, судя по размерам, несущих пушек по семьдесят-восемьдесят, и с десяток вспомогательных судов. Они шли со стороны Гаваны. Видимо, из Сантьяго-де-Куба послали в Гавану гонца или голубя с весточкой о нашей флотилии. Военные корабли шли строем кильватер. Шли на нас. Наша флотилия, заметив их паруса, сперва сохраняла прежний курс, а потом, убедившись, что при крике «Сдавайтесь!», как бы громко мы ни орали, испанцы уж точно не разбегутся, флагманский галеон под командованием генерала Мишеля де Граммона начал резко делать поворот фордевинд, чтобы лечь на обратный курс. У нас была разработана система сигналов на случай боя, но только для нападения. Сигнала «Атас!» не было, что не помешало капитанам всех судов правильно понять маневр флагмана. Причем разворачивались так стремительно, что чуть не навалились на него. Я же приказал взять чуть правее, чтобы обойти их, и только после этого - сильно влево, но не на обратный курс, где виднелись мачты испанских
военных галеонов и английского линейного корабля. Курсом полный бакштаг, подняв спинакер, мы в одиночку и довольно резво для слабого ветра побежали в сторону материка. Никто из испанской эскадры не последовал за маленьким быстрым тендером. Они видели добычу поинтереснее.
        Примерно через час, когда почти вся испанская эскадра скрылась из виду, Жак Буше крикнул из «вороньего гнезда:
        - За нами идут три корабля!
        - Испанцы? - спросил я.
        - Нет, - ответил индеец, - Лоренс де Графф, Николас ван Хорн и Жан де Бернанос.
        Голландцы, видимо, как опытные судоводители, тоже сообразили, что лезут в ловушку, и, поскольку имели более быстроходные суда, чем у испанцев, последовали моему примеру, а Жан де Бернанос в море всегда следовал за ними. В скорости они уступали нам, поэтому еще через пару часов мы потеряли из виду и их, и испанцев. Я приказал поменять глас и пойти на юг. Оторвемся до ночи подальше от погони, а утром пойдем к Эспаньоле.
        Утром ко мне в каюту пришел квартирмейстер Пьер Бело, бывший католический священник, расстриженный за прелюбодеяние, а потому грамотный, что очень важно для данной должности. Я заметил, что необразованные люди редко становятся прелюбодеями. Образование делает человека озабоченным во всех проявлениях. Пьер Бело все еще выстригал тонзуру, носил черную одежду, похожую на рясу, служил мессы по просьбе экипажа, исповедал умирающих и провожал их в последний путь. Самое забавное, что к его услугам прибегали как католики, так и протестанты. Последние считали, что раз он расстриженный, то почти гугенот. Мне квартирмейстер был ни к чему, но против полусотни отморозков трудно качать права.
        - Мы тут подумали, капитан, и приняли решение поискать добычу у испанских берегов, - выдал Пьер Бело.
        - А возможность нарваться на испанскую эскадру вас не пугает? - поинтересовался я.
        - Чего нам ее бояться?! - искренне удивился он. - Удрали от них в этот раз - удерем и в следующий!
        - Мне бы твой оптимизм, - произнес я.
        - Так что, капитан, посмотри по карте, где чаще можно встретить добычу, и пойдем туда, - произнес квартирмейстер твердо, давая понять, что в случае отказа моим кораблем будет командовать другой человек.
        Я вынужден был согласиться, хотя первым желанием было разрубить бывшего священника на две части по вертикали:
        - Хорошо, пойдем поищем добычу.
        Мы поджались к материку, пошли вдоль берега на юго-запад. Я собирался спуститься до южного берега Карибского моря и, если не встретим торговое судно, напасть там на какую-нибудь плантацию, забить трюм любым, пусть даже дешевым, грузом, вернуться на Тортугу, где поделить добычу и распустить экипаж. Как назло на следующее утро Жак Буше заметил баркас, который следовал встречным курсом ближе к берегу. Заметив нас, баркас быстро развернулся, но убежать не смог.
        Шкипером был сутулый и угрюмый мулат с маслянистыми глазами, одетый в рубаху и короткие штаны из дешевого полотна и с большой соломенной шляпой на голове. Ему помогали три матроса, как ни странно, все белые и одетые богаче. Баркас вез балки и доски из плотного и тяжелого, красного дерева. Казалось, что груза мало, но баркас сидел глубоко.
        - Откуда дровишки? - задал я вопрос.
        - Это не дровишки, а материал для постройки корабля, - как несмышленыша, просветил меня шкипер.
        - Как это я сам не догадался?! - насмешливо воскликнул я. - Так откуда и куда их везешь?
        - С лесопилки в Кампече, - ответил мулат.
        Надо же! Видимо, этот поход по-любому будет связан с Кампече!
        - Если покажешь, где находится лесопилка, отпущу тебя и твоих матросов, - предложил я.
        - Точно отпустишь? - уставившись на меня маслянистыми глазами, спросил шкипер.
        - Благородному человеку такой вопрос не задают, - сказал я. - Или ты не обучен хорошим манерам?
        Судя по всему, отец у него дворянин, а мать подкачала. Обратный вариант здесь встречается редко. Благородные испанские отцы обычно дают бастардам хорошее воспитание и образование, а этому и на баркас подкинул. Англичане, как народ продвинутый, завозят на острова ирландских женщин и скрещивают их с рабами. Дети рождаются работящими, как мамы, и приспособленными к жаркому климату, как папы. Или наоборот. Брак селекционной работы обычно продают соседям. У французов по королевскому указу, изданному тринадцать лет назад (вот что аукнется в будущем на Гаити!), ребенок рабыни - раб. При этом отца штрафуют на две тысячи ливров, а рабыню с ребенком продают другому хозяину, запрещая их выкупать.
        - Обучен, - буркнул мулат.
        Лесопилка располагалась на неширокой речушке, впадающей в море милях в десяти от места нашей встречи. За время перехода мы перегрузили красное дерево в трюм, а в баркас пересела большая часть экипажа под командованием квартирмейстера и первой отправилась к цели. Я же подождал высокую воду при приливе. Они здесь слабенькие, около метра, но этого хватило, чтобы пройти по речушке пару миль до лесопилки.
        Это были две водяные мельницы. Первая приводила в действие одну большую пилу и через систему блоков подтягивала к ней ствол дерева, а вторая крутила сразу две пилы меньшего размера, на которой бревна распиливали на доски. Обе мельницы продолжали работать, хотя никто ничего не пилил. Рядом с большой пилой на земле сидели четырнадцать рабов-негров, две рабыни-негритянки, молодые женщины, и три надсмотрщика-мулата. Видимо, хозяин лесопилки - любвеобильный чувак. По словам шкипера здесь работало больше сотни рабов. Остальные успели убежать в джунгли. Хозяин живет в поселке, что километрах в десяти отсюда, поэтому, кроме рабов, пяти пар волов, двух ослов, рабочего инвентаря, запасов продовольствия и нескольких кубов заготовленных пиломатериалов, больше ничего ценного не нашли. Я приказал рабам грузить добычу на тендер, а потом - их самих на баркас. На судне для такого количества рабов места не было. Придется им попутешествовать с меньшими удобствами.
        - Синьор, вы обещали нас отпустить! - услышал я крик шкипера-мулата.
        Его, оказывается, вместе с матросами загоняли на баркас.
        - Отпустите их! - приказал я.
        - Капитан, добычи мало, а за этих англичане дадут тысячи полторы ливров, - сказал мне квартирмейстер, ухмыляясь нагловато.
        Видимо, решил, что я и дальше буду с ним соглашаться.
        - Я дал им слово, что отпущу, если покажут дорогу сюда, - напомнил я.
        - Так это ты дал, а мы не давали, - сообщил Пьер Бело.
        Флибустьеры, слышавшие его слова, заулыбались, поглядывая на меня так же нагловато.
        - Ты - простолюдин, и твоему слову денье цена, а я - шевалье, и мое слово крепко. И если кто-то с этим не согласен, я буду драться с ними на кутлассах, по очереди. Ты будешь первым, - заявил я и крикнул на тендер слуге: - Кике, принеси мою саблю!
        На суше поединки разрешены, и отказаться от вызова - признать себя трусом. Флибустьеры имели возможность наблюдать мои тренировки со шпагой и саблей, поэтому вряд ли у кого-то из них есть сомнения, чем закончится поединок. Так что им надо было или отпускать шкипера и матросов, или умереть по очереди, или убить меня толпой, с чем согласны пока не все флибустьеры.
        - Не горячись, капитан! - сменив тон на дружеский, произнес квартирмейстер. - Я решил помочь тебе. Ты ведь потеряешь больше всех, если отпустим их.
        - Не надо считать деньги в моем кармане, лучше поройся в своем дырявом, - посоветовал я.
        Одежда на попе-расстриге была вся в дырках и латках, поэтому мой совет вызвал дружный гогот флибустьеров. После чего шкипер-мулат и его экипаж были отпущены на все четыре стороны.
        Ночью во время начал отлива мы сплавились в море, где на рассвете обнаружили, что три надсмотрщика-мулата сбежали. И это, несмотря на то, что в реке и море рядом с устьем водились кайманы. Я мысленно пожелал удачи отважным парням.
        До Ямайки добирались галсами, двое с половиной суток. Утром подтягивали к тендеру баркас и передавали на него запас еды и воды на день. В бухточке Санди-Бэй высадили их, за исключением пятерых - доли губернатора барона Жана де Пуансе, и скот на берег. Выставили на продажу и баркас, который теперь нам был не нужен. Покупатели нашлись быстро. Я обменял добычу, взяв всего понемногу: больше всего индиго из расчета три с половиной ливра за фунт и почти равными долями по стоимости какао - ливр за фунт, хлопок - сорок пять ливров за сто фунтов и сахар-сырец - двенадцать ливров за сто фунтов. Менять на ром отказался, несмотря на пожелание квартирмейстера Пьера Бело. И никто из флибустьеров по этому поводу не возбухал, потому что услышали от англичан интересные новости.
        Флагманский галеон под командованием генерала Мишеля де Граммона был захвачен британским линейным кораблем. Его не стали брать на абордаж, а приблизились на дистанцию пистолетного выстрела и расстреляли из пушек, перебив примерно половину из четырех сотен флибустьеров, пока те не соизволили сдаться. Несколько пленных повесили за прежние грехи. Те, у кого было, чем выкупиться, включая Мишеля де Граммона, сидели в тюрьме, ожидая голландский корабль с Тортуги, который привезет деньги. Остальные были проданы в рабство. Испанцы захватили аж три флибустьерских судна. Чьи именно, на Ямайке не ведали, но точно знали, что всех пленных флибустьеров, как елочные игрушки, развесили на реях. Затем испанский флот отправился на Тортугу, чтобы раз и навсегда разгромить это разбойничье гнездо.
        Флибустьеры с тендера передумали идти на поиски следующей добычи, а очень захотели поскорее вернуться домой. У кого-то там семья, у кого-то хранится имущество или оставлена заначка, а кто-то испугался, что разделит судьбу пленных флибустьеров. Тендер уже не казался им достаточно быстроходным судном. Поскольку от меня зависело, насколько быстро и в целости доберемся мы на Тортугу, больше никто не качал права, и мои приказы выполнялись быстро и беспрекословно.
        22
        Испанцы не добрались до Тортуги. В Наветренном проливе и на рейде Сантьяго-де-Куба, чего я опасался, их тоже не было. Наверное, решили, что уже захваченных судов с флибустьерами хватит для победоносного донесения и получения призовых и наград, оставили немного на развод, чтобы было, за что получить поощрения в следующий раз. На Тортуге и Эспаньоле приписали отказ испанцев от нападения исчезновению с неба кометы, которая терроризировала их умы и сердца с осени. Поскольку французы не знали точно, кого из флибустьеров захватили испанцы, нас тоже похоронили.
        - Не дождешься! - шутливо сказал я Старому Этьену, который сильно огорчился, увидев меня живым и здоровым.
        Ему бы достались все мои сбережения и товары, оставленные на хранение. Это был еще одни повод, почему я решил совершить путешествие в Европу. Нельзя так сильно зависеть от одного человека, иначе умрешь от руки союзника быстрее, чем от вражеской.
        На аукционе я выкупил ту часть захваченного нами товара, что должна была отойти флибустьерам, погрузил на тендер хранившееся на складе Старого Этьена и прикупил немного табака у местных плантаторов, чтобы забить трюм под завязку. Затем побывал в Пор-де-Пе, где передал губернатору барону Жану де Пуансе его долю от добычи - всего лишь пять рабов, большего он не был достоин. Принимал меня губернатор не в своем кабинете, как раньше, а в спальне. У Жана де Пуансе случился, как я понял, гипертонический криз, доктор пустил ему кровь. Это, насколько я сведущ в медицине, был один из немногих случаев, когда кровопускание должно было помочь. Лицо барона побледнело, растеряло половину опухлости и перестало потеть, из-за чего казалось восковой маской, когда он молчал.
        - Как тебе удалось уцелеть? - первым делом поинтересовался барон Жан де Пуансе.
        Я рассказал о преимуществах моего судна перед испанскими кораблями.
        - Да, неудачный оказался поход! - расстроенно воскликнул губернатор. - Что-то в последнее время Мишелю де Граммону не везет. Позавчера отправил на голландском судне выкуп за него и еще двух членов его экипажа, которые хранили деньги у меня. Тебе тоже советую оставить деньги у меня на всякий случай.
        - Я решил закончить с флибустьерством. Сплаваю в Европу, посмотрю, что там делается. Может, найду занятие не менее прибыльное и более достойное благородного человека, - поделился я планами.
        - Для благородного человека есть только одно достойное занятие - война, и не важно, как она называется, - высказал мудрую мысль барон Жан де Пуансе и проявил неслыханную доброту, видимо, в благодарность за тех рабов, которых я навозил ему ранее: - Могу дать рекомендацию моему другу Батисту де Буажурдану, сеньору де Буэр, командиру драгунского полка в Нанте. Ему наверняка пригодится знакомство с отважным и удачливым капитаном.
        - Буду очень признателен! - искренне произнес я.
        Барон Жан де Пуансе позвонил в позолоченный колокольчик, позвав своего секретаря - тщедушного юношу со льстивым лицом заядлого адвоката - и продиктовал ему письмо своему нантскому другу. Очень лестное, кстати, я бы так хорошо о себе вряд ли бы написал. Умеют французы лизнуть даже подчиненных, что не помешает им так же легко предать, если это будет выгодно.
        Проблем с набором экипажа не было. Желающих вернуться во Францию бесплатно было, хоть отбавляй. Я отобрал трех человек. Четвертым стал Жак Буше. Индейцу очень хотелось побывать в Европе, а мне нужен был хотя бы один человек, кроме слуги, которому я бы доверял полностью.
        В рейс отправились второго апреля, отпраздновав День Дурака. Как мне рассказали, лет сто с небольшим назад по решению Папы Римского Григория Тринадцатого католики, а за ними и протестанты, перешли на новый календарь, получивший впоследствии название григорианского, и стали отмечать Новый год первого января. В России это произойдет при Петре Первом, через несколько лет. До этого Новый год отмечали первого апреля. Кто-то по привычке продолжал и дальше так делать. Сперва в этот день смеялись над упрямцами, а потом над всеми, кто давал повод. Если повода не хватает, зазевавшемуся сзади на одежду цепляют на крючке вырезанную из бумаги или материи рыбку, поскольку Солнце находилось в созвездии Рыбы. Заодно появилось и более приятное выражение «не остаться в рыбах».
        Воспользовавшись попутным южным ветром, я прошел между Багамскими островами, а потом с помощью встречного северо-восточного пассата, курсом бейдевинд, и попутного Антильского течения пошел на северо-северо-запад, где у берегов Флориды нас подхватил Гольфстрим, а потом и пассат уступил место сильным западным ветрам.
        23
        Иногда приедешь в незнакомый город, а такое впечатление, что ты бывал в нем раньше. Может быть, в прошлой жизни. А со мной теперь все чаще случается, что попадаю в город, в котором раньше бывал, причем неоднократно, но такое впечатление, что оказался впервые. Так случилось и с Нантом. Я несколько раз посещал его в двадцать первом веке. В первый раз попал на выходные, грузчики не работали, поэтому посвятил два дня экскурсиям по городу. Купил в туристическом центре за двадцать четыре евро карту гостя на сорок восемь часов. Цену запомнил потому, что получалось по пол евро за час. По этой карте можно бесплатно присоединяться к экскурсиям, посещать музеи, кататься на речных трамвайчиках и даже на городском общественном транспорте. Карту города и схему маршрутов транспорта дали бесплатно. Мне очень понравились нантские трамваи, скоростные и бесшумные, потому что колеса покрыты резиной. Посетив в первый день основные достопримечательности, на второй часа три катался по городу на трамваях, пересаживаясь с одного на другой.
        Посмотреть было что. Очень понравился замок бретонских герцогов. Правда, исследовать его толком не дали. Гид привел нас на площадку внутри замка, где рассказал его историю, самым главным эпизодом которой был Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов, подписанный здесь Генрихом Четвертым. Потом разрешили пройти по части сторожевого хода между двумя башнями, название которых я не запомнил. После чего нас сводили в два музея - местного искусства и торговой истории (в основном торговали колониальными товарами) - и на этом экскурсия закончилась. Мою попытку прошвырнуться по замку без экскурсовода мигом пресек очень улыбчивый секьюрити, появившийся неожиданно, как черт из табакерки.
        Метрах в двухстах от замка был собор Петра и Павла из белого известняка и серого гранита, который, по заверению гида, строился целых четыреста пятьдесят лет. Судя по строительным лесам у одной из боковых стен, процесс все еще не закончился. Внутри был саркофаг из белого и черного мрамора с телами одного из бретонских герцогов и его жены. Их охраняли собака и лев. У одной скульптуры, обозначавшей Благоразумие, было два лица, мужское и женское. Видимо, подразумевалось, что полный комплект благоразумия выдается только на семейную пару. Кстати, во время Французской революции в соборе был амбар. Так что российские революционеры были тупыми подражателями.
        Также запомнился фонтан на Королевской площади, изготовленный из голубого мрамора в виде толстой тетки в короне и с трезубцем в руке. Эта тетка символизировала город Нант, что в свою очередь символизировало путаницу с половой принадлежностью в головах большинства граждан Франции. Трезубец отсутствовал, потому что в прошлые выходные футбольная команда «Нант» выиграла на домашней арене, и фанаты по традиции свинтили его на удачу. Зная скупость французов, уверен, что трезубец был съемный, и к следующей домашней игре его по-тихому вернут на место.
        В конце семнадцатого века Нант не был похож на себя в будущем. Во-первых, порт теперь был в самом городе, милях в тридцати от устья реки Луары. Во-вторых, замок стоял на берегу реки, а не вдали от нее. В-третьих, рек и ручьев протекало по городу несчитано, из-за чего напоминала Венецию и так и называлась с добавлением прилагательного «Западная». Так понимаю, в будущем речки и ручьи закатают асфальтом. Я был уверен, что это чисто русское развлечение - закатывать асфальтом текущую воду, особенно во время дождя. В-четвертых, саркофага в соборе не оказалось; он находился в маленькой церкви неподалеку. В-пятых, тетки с трезубцем не было совсем. Наверное, потому, что французы пока не научились играть в футбол. Впрочем, и англичане тоже пока не знают о существовании своей национальной игры и почему-то живы. Что не изменилось - строительные леса, правда, у другой стены собора.
        Нант расположен на самом юге Бретани, поэтому быстрее остальных ее районов избавлялся от коренного населения. Как мне сказали, особенно много бретонцев уехало отсюда в последние годы, потому что были гугенотами. Они еще попадались среди жителей Нанта, было еще кому печь блины, сладкие из пшеничной муки и соленые из гречневой, но теперь здесь преобладали католики, выходцы из других районов Франции, которые привезли сюда свои любимые блюда, значительно потеснив бретонскую кухню. Разве что вино здесь осталось все таким же посредственным, кислым. Представляю, как бы опечалился мой бывший командир Бертран дю Геклен, узнав об этом.
        И мода сейчас другая. Многие ходят в очках, причем большинство имеет прекрасное зрение. Чем богаче человек, тем больше очки. Мне сразу вспомнилось, что в Москве, куда солнце заглядывает, извинившись, многие дамы носили очень дорогие солнцезащитные очки, причем используя их вместо заколки для волос. Зачем очки носили, сдвинув на лысину, московские мужчины - так и осталось для меня загадкой. Французское простонародье очков не знает и одевается примерно так же, как и пару веков назад, когда я жил во Франции: рубаха, короткие штаны, завязывающиеся веревками под коленями, колет или куртка, в холод сверху накидка или плащ и, в зависимости от зажиточности, сабо, или кожаные башмаки, или сапоги. Как и раньше, преобладают коричневый и серый цвета. Красный и синий - для праздничной одежды. Белый - цвет короля, черный - гугенотов, которых во Франции все меньше, потому что им запрещают занимать высокие посты, быть юристами и врачами. Зато богатые стали одеваться иначе. Утверждают, что французы создали моду, а мне кажется, что мода создала французов. Поражало обилие и разнообразие кружев. Куда их только не
приделывали! Даже к чулкам и на мебель. В большой цене тонкие кружева с орнаментом, образованным плотным переплетением нитей на узорной сетчатой основе. У каждого свое название. Я не осмелился запомнить их. И пуговицы превратились в произведения искусства: кроме отлитых из золота и серебра и украшенных драгоценными камнями, появились хрустальные в виде ларчика, в котором хранили благовония или локон возлюбленного(-ной), стеклянные с изображенными в глубине пейзажами, фигурками людей, животных, нимф, амуров… Женская мода, как ни странно, осталась более консервативной, а у мужчин появился жюстокор, надеваемый поверх камзола без рукавов и воротника, который был короче на десять-пятнадцать сантиметров и контрастировал с ним по цвету, или короткий жилет, украшенный вышивкой. В жюстокоре впервые появились прорезные, низко расположенные карманы с большими декоративными клапанами. Верх не застегивали, выпуская на него пышное жабо или, что предпочитала молодежь, шейный платок. Подпоясывали жюстокор поясом-шарфом из дорогой шелковой ткани на уровне талии, который завязывался бантом на спине или сбоку. Носили
его с кюлотами (штанами до колен) из бархата, шелка или шерсти, обычно черного цвета. Штанины внизу застегивались на пуговицу или пряжку. Шелковые чулки стали обязательны не только для благородного человека, но и для богатого. В холода их надевали по две-три пары. Туфли гармонировать по цвету с шелковыми чулками - чаще всего красными, голубыми или светло-зелеными. В распутицу поверх туфель теперь обували не сабо, а грубые кожаные башмаки на толстой подошве. Некоторые кавалеры не отличались от своих дам румянами и мушками. Гей-парадов еще нет, но это уже кажется удивительным. Кстати, гомосексуализм теперь все западноевропейцы называют итальянской наклонностью, лишь только итальянцы - османской.
        Как и все народы мира, французы считают свой богоизбранным, но к другим, в отличие от остальных, относятся не с презрением, а с сочувствием: родились, бедолаги, дальтоника или глухими - какая жалость! Для этого у французов есть веский довод - чувство стиля во всем, даже в мочеиспускании. Французы ссут везде, где приспичило, но как элегантно держат и как артистично поливают! Процесс приема пищи - и вообще спектакль. У меня на все случаи жизни нет столько эмоций, сколько француз изображает на своем лице после каждого кусочка мяса или глотка вина. Даже если я ем то же, что и он, у меня появляется подозрение, что мне подсунули другое и не такое вкусное. Такой же спектакль устраивают в магазине, особенно при покупке продуктов. Товар будут долго щупать, нюхать, лизать и обязательно ругать. Что ругают, то и купят, но только после горячего торга с продавцом. Если есть очередь, то она даже не заикнется, что спешит, наоборот, вмешается в торг, причем одна половина на стороне покупателя, а вторая - продавца. При этом обе половины постараются показать себя интеллектуалами, даже если речь идет о кочане
капусты. Уже через минуту разговор превратится в философский. Хорошо разбираясь только в материальном, французы обожают говорить о духовном. У русских обратная проблема. Наверное, поэтому русские так любят показывать, как они работают, нет, вкалывают, как проклятые, а французы делают больше и лучше, но при этом незаметно, словно не хотят, чтобы узнали, что им приходится зарабатывать на хлеб насущный. Видимо, мечтают быть бездельниками-дворянами.
        Знать сейчас делится на три группы: высшая - титулованная, которая всегда безупречно одета, но никогда не разговаривает с теми, кто ниже, а если говорит, то фразу «Никак не пойму, что он говорит»; средняя - владельцы сеньорий, которые тоже одеты безупречно, но разговаривают со всеми знатными; низшая - владельцы шпаги и только шпаги, одетые бедно, но все равно стильно, которые разговаривают только с теми, кто согласен слушать их жалобы на что угодно, кроме отсутствия денег, потому что об их бедности знают все, но не должен знать никто. Первое, что делает бедный дворянин, заимев деньги - покупает землю, чтобы стать сеньором и получить возможность разговаривать просто так. Свой клок земли и для незнатного француза - предел мечтаний. Большая часть убийств родственников именно из-за земли. По всем остальным поводам ссора обычно заканчивается руганью и/или мордобоем, о которых обе стороны забывают на следующий день. Из-за этого у меня подозрение, что, несмотря на стильность, все французы - крестьяне, только некоторые успели разбогатеть давно, и об их презренном прошлом забыли.
        24
        Я остановился в гостинице под названием «Зеленый дуб». Это уже был не трактир, а именно гостиница. Располагалась она на большом острове, которого в будущем не станет, среди домов богатых купцов. Матросы на рабочей шлюпке подвозили меня прямо к каменному крыльцу гостиницы. Это и рекомендация таможенного чиновника и повлияли на мой выбор. Комната на втором этаже была просторная, с видом на реку, широкой кроватью с балдахином, темно-синим с золотыми кистями, для шевалье и узкой кроватью для слуги. На Тортуге слуги спали на тюфяках, расстеленных на ночь на полу. Это роскошество стоило в три раза дороже, чем у Старого Этьена.
        Впрочем, деньги у меня теперь были. Во-первых, драгоценные камни здесь стоили намного дороже, чем в Америке; во-вторых, таможенник сразу сообщил купцам, что именно я привез - и не было отбоя от желающих приобрести весь груз оптом или по частям. Я продал все, кроме красного дерева. Оно пойдет на строительство брига, который я заказал на местной верфи. Нант сейчас считается главным кораблестроительным центром королевства, а французы - лучшими строителями военных кораблей. Они получаются элегантными, быстроходными и маневренными. Англичане в первую очередь делают акцент на непотопляемости, испанцы - на украшениях, а голландцы и португальцы - на вместимости.
        Я заказал бриг с острыми обводами, длинным бушпритом, отношением длины к ширине, как почти шесть к одному (двадцать восемь с половиной метров к пяти), что пока большая редкость, осадкой в полном грузу три с половиной метра, суммарной грузоподъемностью двух трюмов в сто восемьдесят тонн и высотой мачт от верхней кромки киля двадцать семь и тридцать метров. С каждого борта приказал сделать по четыре пушечных порта, но орудий заказал всего четыре, да и те карронады шестнадцатифунтовые. Такой вид пушек тоже пока не появился, хотя уже начали вести бой на дистанции пистолетного выстрела. Я не собирался ни с кем вести артиллерийские дуэли. Карронады мне нужны для уничтожения картечью экипажа вражеского судна. Поставлю все четыре на одном борту и влуплю от души. Само вражеское судно мне нужно целым и невредимым, потому что такое стоит дороже. Мастер-литейщик выслушал мои требования и пожал плечами: твои деньги, сделаем, что скажешь. Чтобы скорее догнать добычу, заказал и две бронзовые двухдюймовки с длинными нарезными стволами, намереваясь использовать их, как погонные орудия. Корпус ниже ватерлинии будет
обшит медными листами, иначе в тропиках его быстро превратит в труху всякая морская мелкая, но вредная живность. Это нововведение уже прижилось, почти у всех океанских кораблей корпуса защищены медью или изредка свинцом. Паруса купил английские. Французы пока не умеют делать такие хорошие. Канаты были рижские, изготовленные из российской пеньки. Обошелся корабль по сто девяносто ливров за тонну водоизмещения. Это без пушек, их оплачивал отдельно.
        Пока строилось судно, я завел взаимовыгодное дело с другом барона Жана де Пуансе, командиром драгунского полка, сеньором де Буэр, Батистом де Буажурданом. Драгуны - это пехота на лошадях. Пока что их используют чаще, как кавалерию, но по идее они должны на лошадях добираться до места боя, спешиваться и сражаться в пехотном строю. Насколько я знаю, в русской армии драгунов не жаловали. По крайней мере, утверждали, что драгуны используют своих лошадей в первую очередь, как женщин. И во вторую очередь то же. Во Франции драгуны были в моде. Говорят, их уже сорок три полка. По приказу короля драгунские полки на всякий случай разместили во всех провинциях, где живет много гугенотов, разрешив напрягать последних по делу и даже без. Командир драгунского полка был совершенно не похож на губернатора Сен-Доминго. Худой, длинный, с узким костистым бледным лицом, словно в кожу впитывается мука с парика, довольно скромного, отчего казалось, что это собственные, но зачем-то напудренные, волосы командира драгунского полка. Одет тоже скромно, в черное, хотя и не гугенот. Единственная дорогая деталь - золотые
часы-луковица на толстой золотой цепочке. Подозреваю, что это подарок от благодарных жителей города, чтобы Батист де Буажурдан поменьше их напрягал. Складывалось впечатление, что у сеньора де Буэр шило в заднице. Присядет на мгновение и тут же подскочит, будто укололся, а затем начинает метаться по своему кабинету, довольно просторному, расположенному в Испанской башне замка бретонских герцогов, которым он теперь не принадлежал. В будущем этой башни не будет. Что с ней случится, пока не знаю, поэтому старался не задерживаться в этой башне. Вдруг в ее подвале склад пороха, а я летать не умею. Проверить мне не дали, потому что там теперь квартировала часть драгунского полка. Даже пройти, как в будущем, по дозорному ходу не разрешили.
        - Барон рекомендует тебя, как очень надежного человека, на которого можно положиться в любом деле, - сделав ударение на слове «любом», известил меня Батист де Буажурдан. - Это очень лестная рекомендация, мой друг мало кому дает такую. И она очень важна для меня. Ты даже не догадываешься, как важна! - носясь по кабинету, продолжил он выстреливать фразы. - Что ты думаешь делать со своим старым судном?
        - Пока строится бриг, попробую на тендере добыть немного деньжат. Почти все накопления ушли на постройку, - ответил я. - Наверняка здесь есть грузы, которые надо отвезти в Англию или Голландию. Дальше не хочу удаляться, чтобы не застрять там надолго.
        - У меня есть для тебе интересное предложение, - на мгновение остановившись передо мной и заглянув в глаза своими темно-карими и тусклыми, сообщил командир драгунского полка. - Сейчас в Англии высокая цена на золото и низкая на серебро, а у нас наоборот. Ты грузишься здесь каким-нибудь товаром на Лондон, и мы, я и некоторые влиятельные горожане, дадим тебе золото на продажу. Там отдашь его в монетную мастерскую, из него наштампуют монет, на которые купишь серебро в слитках и привезешь нам. Мы в городской монетной мастерской наштампуем из серебра монет и купим немного больше золота. Как мне сказали, каждая такая операция приносит пятнадцать-двадцать процентов прибыли. Само собой, часть прибыли пойдет тебе. И еще, в Англии ты можешь купить овес и привезти сюда. Я заберу его весь и по очень выгодной цене для лошадей расквартированного в городе, драгунского полка. Часть навара ты вернешь мне. Что скажешь?
        - Скажу, что надо попробовать, - ответил я. - Если все будет именно так, то почему бы и нет?!
        - Не сомневайся, это уже отработанная операция, обогатимся все, если не случится ничего чрезвычайного, - сказал Батист де Буажурдан.
        - А что может случиться? - поинтересовался я, чтобы понять, почему передумал обогащаться мой предшественник, существование которого не вызывало у меня сомнений.
        - Судно может утонуть - и мы все потеряем, - ответил командир драгунского полка.
        Потеряют, конечно, все, но кто-то всего лишь жизнь, а кто-то заработанное чужим трудом. Впрочем, я тоже потеряю только деньги и другое имущество, а не жизнь, как члены моего экипажа.
        25
        Пятнадцать лет назад в Лондоне был Великий пожар. Пожары в столице Англии случаются постоянно. Этот, наверное, получил свое название за то, что выгорела большая часть города. Следов почти не осталось. В столицах пожарища обживаются быстро, потому что слишком многие не желают быть провинциалами. Не знаю, каким был город перед пожаром, но теперь почти все дома из камня и кирпича. В сравнение с тем, каким был Лондон много лет назад, он стал намного больше, но в сравнение с тем, каким он станет в будущем, намного меньше. То, что сейчас называется Лондоном, будет лишь его историческим центром. Мост, связывающий берега Темзы, всего один. Порт ниже него. Улицы такие же грязные, со сточными канавами, в которые прямо из окон выплескивают помои и содержимое ночным горшков. Поскольку теперь людей здесь живет намного больше, вонь стала, как бы помягче выразиться, очень трудно переносимая, может быть, с непривычки. Улицы стали шире, поэтому помои или содержание ночного горшка, выплеснутое из окна, может не долететь до тебя. В центре по королевскому указу все дома от четырех этажей. Ближе к окраинам встречаются
трех- и двухэтажки, но одноэтажные не попадались. Появились стеклянные витрины. На многих магазинах, кроме вывесок с названием, еще и рисунок, указывающий на специализацию: лимон у торговца фруктами, ананас у кондитера, два или три негритенка у торговца табаком и сигарами, три сахарные головы и корона у бакалейщика, три ключа у скобаря, чайник у медника… Многие здания доживут почти без изменений до двадцать первого века, так что за возможность постоянно соприкасаться с историей придется платить отсутствием современных удобств. В будущем в некоторых домах ванные комнаты будут размером с телефонную будку. Впрочем, главная перемена в будущем случится не в зданиях, а в головах. В семнадцатом и в предыдущие века бандитами и пьяницами были в основном мужчины, а затем пальма первенства постепенно перейдет к английским женщинам.
        Как-то вечером в двадцать первом веке прогуливался я по Лондону. Была у меня такая дурная привычка. Считал, что она помогает лучше почувствовать город. Вот и почувствовал. В том месте не горели два фонаря подряд. Две девицы, облаченные в черные короткие кожаные куртки и юбки и высокие ботинки с белыми шнурками, стояли у стены и курили. В тусклом красноватом свете от тлеющих сигарет их лица показались мне симпатичными.
        - Эй, придурок, дай пару монет! - облав меня многодневным перегаром, потребовала ближняя, когда я проходил мимо.
        На английском языке я весело сказал, что и с кем она должна сделать, чтобы получить пару монет, и пошел дальше. Точнее, сделал пару шагов и спиной почувствовал опасность. Детство и юность на Донбассе выработали у меня некоторые инстинкты, которые не раз спасали жизнь. Я резко наклонился и качнулся вперед, делая шаг. Целили в голову, но, благодаря моим действиям, попали в верхнюю часть спины и вскользь. Развернувшись, увидел, как вторая бейсбольная бита, словно бы рывками, приближается к моей голове. Я успел выкинуть левую руку, защитить голову. Удар был такой силы, что череп наверняка бы треснул, а боль такой, что меня перемкнуло. В мужские игры играют по мужским правилам. Бил в пятак, на полную силу. Впрочем, я не выцеливал и не отмерял, действовал на автомате, подчиняясь инстинкту самосохранения и бешенству. Два удара - и две обнаглевшие, пьяные телки, уронив биты, легли под стеной. Добивать этих тварей не стал, хотя желание было пропорциональное боли в руке. Только биты забрал и выбросил в реку. На следующее утро в новостях по всем телеканалам показывали две сине-красно-черные морды невинных
ангелочков, избитых свихнувшимся, пьяным поляком. Я потирал перебинтованную, опухшую, сине-красно-черную руку и думал, что эти два ангелочка уж точно в чертей больше никогда не будут играть, а поляки и так постоянно отгребают от англосаксов ни за что, однако с неистребимым мазохизмом продолжают набиваться в друзья.
        В конце семнадцатого века английские дамы, за редчайшим исключением, в мужские игры не играют. Предпочитают ругаться, давая в этом фору боцману с фрегата. В порту вертится много всяких женщин, зарабатывают, как умеют. Кто-то торгует, кто-то стирает, кто-то снимает напряг у сексуально озабоченных матросов, кто-то выпрашивает милостыню или выпивку, но все они такие черноротые, что только диву даешься. Причем я не сразу понимал их английский. Видимо, это были первые шаги кокни - лондонского, а впоследствии и общеанглийского арго. Зная будущее, я выучил несколько фраз. Если бы сказал их девицам, наверняка бы отвалили небитыми.
        В Лондон я привез кальвадос. Нормандия и Бретань - не самое лучшее место для выращивания винограда, зато там хорошо растут яблоки и груши, из сока которых делали сидр - фруктовую бражку. Не знаю, когда начали, но в шестом веке она уже была. Позже додумались перегонять сидр, а потом настаивать полученный спирт пару лет в дубовых бочках, благодаря чему он приобретал крепость, золотистый цвет и много других полезных качеств. Зная, какие пьяницы англичане, я не сомневался, что найду, кому продать продукцию бретонцев. К тому же, бочки было легко грузить и выгружать. В Англии при выгрузке надо было очень внимательно следить, чтобы грузчики не вскрыли какую-нибудь бочку и не выжрали ее содержимое до того, как она перейдет в руки покупателя. Французы из моего экипажа предпочитали вино, по литру которого я выдавал им каждый день, а индеец Жак Буше получал утром и вечером по стакану кальвадоса и не воровал его, несмотря на то, что по ночам вместе с Гариком охранял сон и покой остальных и имел возможность приложиться к бочке от души. По порту постоянно шлялись всякие мутные типы, поодиночке и группами.
Французов они не боялись, а вот обнаженный по пояс индеец с кутлассом или полупикой в руке почему-то наводил на них ужас.
        Покупатели на кальвадос нашлись быстро, но оказались слишком жадными. Они хотели заплатить на четверть меньше, чем, как меня предупредили в Нанте, обычно покупают оптом. Поскольку за место у пристани надо было платить, я поставил тендер на якорь и на тузике сплавал на берег, где нашел редакцию самой многотиражной (четыре тысячи с лишним экземпляров) местной газеты, названной немудрено «Лондонская газета». Выходят еще штук пять-шесть, но, как мне сказали, сильно отстают от лидера. Сплетник - это теперь и надолго хорошо оплачиваемая профессия. Раньше тоже платили, но больше тумаками, а теперь еще и деньги дают, иногда приличные. Газеты выходят три раза в неделю - вторник, четверг, суббота. Была пятница. Редакция, расположенная неподалеку от долговой тюрьмы (поближе к основному источнику информации или от судьбы не стоит убегать далеко?), состояла из анфилады комнат, но дальше первой меня не пустили. В дальних что-то грохотало. Наверное, печатный станок, может быть, не один. Сидевший в первой комнате ехидный тип с желтовато-сизым лицом хронического алкоголика и косым левым глазом, видимо, чтобы
подсматривать сразу за двумя объектами, записал мое объявление, содрал шиллинг и пообещал напечатать во вторник. Информационная часть объявления заканчивалась слоганом, который на русский можно перевести, как «Кто не пьет кальвадос, тот молокосос!». Аукнулась моя непродолжительная работа копирайтером в лихие девяностые.
        Во вторник утром я ошвартовался к пристани. С местами для выгрузки сейчас туго, потому что очень много судов стало приходить в Лондон, но моему небольшому тендеру нашлось, куда приткнуться. Я сразу послал Кике в ближайшую кофейню. Туда мальчишки-продавцы обязательно приносят газеты. Вскоре слуга вернулся со свежим номером. Объявление было опубликовано с двумя грамматическими ошибками, которые на смысл не повлияли, но до обеда покупателей не было. Я решил, что англичане еще не дозрели до рекламы и приказал накрывать на стол. И тут приехал на телеге, запряженной понурой гнедой клячей, хозяин пивной, расположенной неподалеку. После продолжительного и яростного торга, он купил две бочки, заплатив на треть больше, чем предлагали оптовики. Следующим я накинул еще пять процентов. К обеду четверга тендер был разгружен полностью. Мало того, почти все покупатели оставили мне адреса, чтобы сообщил им, когда привезу в следующий раз. Я прикинул, что можно неплохо зарабатывать, всего лишь покупая кальвадос в Бретани, где он дешевле, чем в Нормандии, расположенной ближе к Англии, и привозя его в Лондон.
        Но у меня было еще и золото достойных граждан города Нанта, около трех килограмм. В сопровождении Жака Буше и еще одного матроса, которые несли, держа за боковые латунные ручки, экспроприированный у испанского плантатора сундук с драгоценным металлом, я отправился на монетный двор. У обоих охранников было по кутлассу, а у индейца еще и пистолет, заткнутый за кожаный пояс, который поддерживал его почти истлевшие штаны. Стрелял Жак из пистолета очень метко, иногда даже лучше, чем я из своего с нарезным стволом. Само собой, и я был вооружен шпагой. В Нанте мне нарассказывали ужасов про английских бандитов. Точно такие же рассказы я слышал о французских бандитах от англичан и испанцев.
        Никто на нас не напал. Все уступали дорогу знатному человеку со слугами. Больше внимания уделяли не сундуку, а индейцу. Особенно потешались над его штанами. Во время перехода через Атлантику я приказал сшить Жаку Буше рубаху и штаны из старой парусины, чтобы в Европе ходил в обновках, но индеец в Нанте обменял их на вино. На одной из улиц почти в центре города нам повстречался довольно упитанный мужик с безволосой грудью, на котором из одежды было только чугунная сковорода на голове и полотенце, обмотанное вокруг пояса и прикрывающее стыд. Без набедренной повязки его бы сразу повязали и, выпоров, закрыли на пару месяцев за нарушение общественного порядка. А вот про сковороду никаких законов нет, так что можно в ней бегать. Мужик истошно орал: «Покайтесь! Покайтесь!». В чем именно следовало покаяться, не признавался. Страдающие нарциссизмом умеют придумать повод для удовлетворения своей потребности в повышенном внимании. В двадцать первом веке это бы называлось перфомансом, проявлением высочайшей культуры, а в семнадцатом веке народ темный, в искусстве не рубит, поэтому крутит палец у виска и
смеется. Каким-то образом углядев индейца, мужик остановился перед ним и радостно заулыбался, словно встретил близкого родственника, если не по крови, то по духу. Жак Буше продолжал движение, отказываясь признавать родство. Мужик не расстроился, побежал дальше, призывая покаяться.
        - А в чем надо покаяться? - спросил я сапожника, который стоял на пороге своего дома-мастерской и улыбался, глядя вслед нарциссу.
        - В грехах наших! - весело ответил сапожник. - Иначе попадем в ад, на сковороду, что у него на башке!
        Меня вот тоже интересует вопрос, хватает ли на всех грешников сковород, какого они размера и где их делают?!
        Располагался монетный двор в комплексе трехэтажных зданий, огражденных высоким каменным забором. Возможно, часть зданий служили для каких-то других целей, я видел только верхушки глухих стен домов с высокими крышами и трубами, из которых шел черный, угольный дым. Угольной крошкой, пылью и сажей здесь засыпаны все улицы, из-за чего мне казалось, что опять попал на Донбасс. В порту сразу несколько судов большого водоизмещения выгружали уголь, который на телегах и арбах развозили по всему городу. Лесов вокруг Лондона почти не осталось, только охраняемые королевские. Возле широких ворот во двор и двери в здание без окон на улицу стояло по паре солдат с аркебузами и палашами. За дверью было просторное приемное отделение с дубовыми лавками вдоль боковых стен. Сидел там всего один человек, мужчина средних лет, судя по одежде, когда-то принадлежавший к среднему классу, если не выше, а теперь, судя по красному с синими прожилками носу алкаша, стремительно катящийся вниз. В дальней стене была зарешеченное окно с широкой «кормушкой», сейчас запертой. По ту сторону окна стоял стол с двумя весами, большими и
маленькими, возле которого сидел лысый тщедушный мужчина лет пятидесяти и что-то записывал в толстый талмуд гусиным пером, макая его в зеленую стеклянную чернильницу, которая там, где были чернила, казалась черной.
        Я постучал пальцем по стеклу.
        Клерк сразу перестал писать, открыл кормушку и произнес:
        - Доброе утро, мистер! Что желаете?
        - У меня есть золото, хочу получить за него серебро, - согласно инструкции, тихо молвил я условную фразу.
        - Монетами? - задал клерк обычным голосом уточняющий вопрос.
        - Нет, можно слитками или ломом, - ответил я, уже не скрываясь.
        Он понимающе улыбнулся и протянул руку к мешочку с золотом. Видимо, клерк тоже поимеет немного с этой незаконной операции, как и тот, кто обязан следить, чтобы здесь не нарушался закон. Взвесив золото на маленьких весах, клерк сделал запись в талмуде, после чего ушел через дверь, ведущую в соседнюю комнату. Его долго не было. Я уж было подумал, что нарвался на кидалово. Вернулся клерк с мужчиной в кожаном фартуке и с закопченными, жилистыми руками, наверное, литейщиком. Они принесли корзину, в которой лежало серебро. Раньше это были тарелки, ложки, вилки, подсвечники… Их сплющили молотом, собираясь переплавить. Во Франции серебряные деньги называют «карманной посудой», а выражение «переплавить чью-либо посуду» - разорить этого человека. Подозреваю, что часть этого серебра раньше принадлежала пьянице, который сидел на лавке и ждал, когда вернут посуду в виде шиллингов. Клерк отвесил нужное количество серебра и передал мне, а я сложил в сундук. Золота в нем раньше было по объему всего-ничего, а серебро заполнило примерно на половину.
        Сундук заметно потяжелел. Если до монетного двора матросы несли его играючи, то теперь пришлось попыхтеть, и если раньше прохожие и зеваки думали, что в сундуке что-то легкое, скорее всего, моя одежда, то теперь догадывались, что именно несут. Взгляды англичан стали другими. Наверное, прикидывают, сколько всего можно купить на такую уйму денег. Вот тут я и начал верить в рассказы об английских бандитах. К счастью, никто не отважился напасть на нас. Добравшись до тендера, я сразу приказал отдавать швартовы, благо начался отлив.
        На обратном пути мы завернули в Саутгемптон, где я довольно дешево купил овес для драгунского полка, расквартированного в Нанте. Зерно было нового урожая, недавно собранного, предложение сильно превышало спрос. Я подумал, что и на овсе можно зарабатывать неплохо. Будь у меня желания поскромнее, мог бы заниматься перевозкой и продажей кальвадоса и овса и жить припеваючи. Только вот скучная жизнь торговца не по мне.
        26
        - Я был уверен, что ты не подведешь. Барон Жан де Пуансе рекомендацию не даст кому попало, не тот он человек. Мои друзья сомневались в тебе, но я настоял - и не ошибся, - такими словами встретил меня командир драгунского полка Батист де Буажурдан.
        Подозреваю, что другие кандидатуры были еще хуже, сбегали с кассой во время первого же рейса. Или никто не соглашался заниматься этим рискованным бизнесом.
        Мы обговорили с командиром драгунского полка цену на овес и сумму отката, которые удовлетворили нас обоих. Бизнес оказался даже прибыльнее, чем я ожидал. Батист де Буажурдан пообещал к концу выгрузки-погрузки доставить на судно новую партию золота, больше предыдущей.
        - Но не в два раза, иначе серебро не влезет в сундук, а мне не хотелось бы покупать еще один, у меня мало матросов таскать их, - предупредил я.
        - Нет-нет, будет всего на пару фунтов больше, - заверил он.
        После чего я решил прозондировать интересующий меня вопрос:
        - А нельзя ли мне стать полноправным подданным вашего короля?
        - Для человека со средствами нет ничего невозможного! - улыбнувшись, ответил Батист де Буажурдан. - Есть несколько вариантов.
        - А именно? - спросил я.
        - Можно купить офицерский чин в армии или сеньорию, даже с титулом. Поскольку ты - человек благородный, получишь и титул. Сейчас многие купцы покупают их, но становятся всего лишь господами сеньории или титула, - рассказал он.
        - Цена вопроса? - поинтересовался я.
        - Чин капитана в моем полку продается за сорок тысяч ливров, а сеньории бывают разные, но дешевле пятидесяти тысяч ливров в наших краях не найдешь, - ответил он.
        - А какие еще варианты? - задал я следующий вопрос.
        - Можно жениться, желательно на благородной или богатой, - сказал командир драгунского полка.
        - В городе и округе есть богатые невесты на выданье? - засомневался я.
        - Такие в девках не засиживаются. Их разбирают, едва только созреют для семейной жизни, некоторых в одиннадцать лет, хотя брачный возраст с двенадцати, - ответил он. - Есть еще один вариант - усыновление. Мой дальний родственник Матье де Кофлан, благородный, но отягощенный большой семьей человек - у него пять дочерей, служит в моем полку капитаном, командует ротой. Уверен, что задесять тысяч ливров он усыновит тебя. Если, конечно, не смущает смена фамилии.
        - Смена фамилии не смущает, а вот десять тысяч - это много. Хватит и трех, - произнес я.
        Десять тысяч - это зарплата командира драгунской роты лет за пять, включая побочные доходы. Я был готов расстаться с пятью тысячами, поэтому и начал торг с трех.
        - Это будешь с ним решать. Могу свести вас, - предложил командир драгунского полка.
        Матье де Кофлан оказался довольно таки приятным человеком. Может быть, мне так показалось потому, что он был без парика, хотя спереди в густых темно-каштановых волосах с редкой сединой уже были проплешины. Не красавец, но лицо мужественное и не глупое. Среднего роста и сложения, ноги кривоватые, как и положено кавалеристу. Впрочем, драгуны - это всего лишь наполовину кавалеристы. Войдя, Матье де Кофлан снял черную фетровую шляпу с золотыми позументами и металлической чашей внутри, чтобы держала форму и заодно защищала голову. Темно-зеленый жюстокор с серыми обшлагами не новый, но в хорошем состоянии. Как мне рассказали, длину мундира определяли следующим образом: полы должны отстоять на один дюйм от земли, когда его хозяин стоит на коленях. Из рукавов выглядывали чистые гофрированные манжеты батистовой рубашки. Черные шерстяные кюлоты заправлены в сапоги-ботфорты, надраенные до блеска, хотя время было к обеду, должен был бы запачкать. Торговался капитан не долго. Если бы не вмешивался Батист де Буажурдан, согласился бы и на четыре тысячи.
        - Вторая дочь уже взрослая, надо замуж выдавать, а приданого нет, - объяснил Матье де Кофлан причину своей сговорчивости и пригласил в гости: - Пойдем ко мне, пообедаем и обговорим детали.
        Жил он в трехэтажном доме на границе между богатыми и бедными районами Нанта, то есть вдали от реки. На первом этаже располагалась кухня, комната двух слуг и кладовые. На втором - столовая и гостиная. На третьем - две спальни, родительская и четырех младших дочерей. Старшая дочь была замужем за капитаном другой роты драгунского полка. Двое сыновей умерли во младенчестве. Жену звали Жанна-Мари. Невзрачная, располневшая женщина, посвятившая себя, как понимаю, детям. Единственное, что у нее осталось привлекательным - бирюзовые глаза, которые все реже встречаются во Франции. А вот дочки были одна краше другой. Все унаследовали мамины глаза и папины густые темно-каштановые волосы. Подозреваю, что так природа награждает хороших семьянинов. Отец предупредил, что придет с гостем, а любой холостой мужчина, попадающий в дом, где толпа незамужних девиц, автоматически оказывается в расстрельном списке. Расстреливать будут глазами, одевшись в лучшие наряды.
        Ту, что была на выданье, звали Мари-Луиза или коротко Малу. Ей было лет семнадцать. Длинные волосы разделены на пробор посередине, завиты в локоны, которые спадают на грудь, а на затылке собраны в пучок и завязаны алой лентой петлями. Лиф золотистого цвета с рукавами до локтя, зашнурованный на спине. Плечи обнажены, декольте глубокое, лишь слегка прикрытое белыми кружевами. Белая полотняная рубашка. Верхняя юбка темно-красная, длиной до пола, украшенная золотистыми лентами и разрезанная спереди, открывая белую нижнюю. При ходьбе девушка приподымала юбку, чтобы та не волоклась по полу, показывая черные матерчатые туфель с острыми носаками и высокими каблуками, вышитые золотыми нитками. Может быть, с голодухи, но встретившись с ней взглядом, я почувствовал мощный разряд той самой энергии, которая толкает нас на безрассудные поступки. И Малу почувствовала и заалела щечками. Отец, как положено, ничего не заметил, а мать с младшими дочками, которых тоже звали Мари, но с другими приставками, которые я сразу перепутал, постарались скрыть понимающие улыбки.
        Поскольку отец предупредил обо мне слишком поздно, а приготовили только на своих, начало обеда пришлось отсрочить на четверть часа. Младших дочек отправили дожидаться в их комнате, мать ушла на кухню давать распоряжения, а Мари-Луиза осталась прельщать меня и заодно наливать нам с отцом белое вино, довольно кислое, в толстостенные стаканы из стекла цвета морской волны. Лет триста назад на юге Франции предпочитали сладкое вино, а чем севернее, тем кислее. Сейчас кислое вино наступало по всем фронтам. К двадцать первому веку оно покорит всю Францию, за исключением некоторых небольших районов в Провансе.
        Женщины сели за стол вместе с мужчинами. Мне это все еще казалось неестественным. За последние жизни набрался дурных привычек. Меня посадили слева от отца семейства, который занял место во главе стола, и напротив матери, Мари-Луизу - слева от меня, а младших сестер - рядом с матерью. Матье де Кофлан, явно проголодавшийся, быстро пробормотал молитву, после чего все, включая меня, перекрестились. Я сделал это не на православный манер, догадываясь, что пришло время объявить себя католиком. Атеисту легко переходить из одной веры в другую.
        За годы моего отсутствия во Франции вкусы сильно изменились. Стали значительно меньше употреблять специи, не затронув только перец, гвоздику и мускатный орех. Наверное, потому, что специи стали доступнее и дешевле, а значит, потеряли статус «для избранных». Мясо и рыбу больше не подслащивали, а только солили и перчили. На господских столах появилось много овощей, в том числе новых - фасоль и картофель. Только в тесто для хлеба по-прежнему добавляли много дрожжей, из-за чего он получался кисловатым. День был скоромный, поэтому основным блюдом была тушеная говядина с жирным кисловатым соусом и шпинатом, но потом подали паштет из рыбы и слоеный пирог с рыбой. Слоеного теста тоже раньше не было. На этом основные блюда закончились, хотя положено было быть еще двум-трем. Видимо, капитанской зарплаты не хватало на наряды дочерей, поэтому экономили на еде. На десерт были сыр, дыня и гвоздичная вода. Девицы уплетали за обе щеки, но при этом лишним весом не страдали.
        Во время поглощения десерта начали расспрашивать, откуда я и как оказался во Франции. Рассказал им легенду о неудачном путешествии к Папе Римскому, а потом правду и только правду, но не всю. Впрочем, разбой всё еще считается благородным делом, которым принято гордиться, если помог тебе обогатиться. Неприлично, как и раньше, быть бедным. Мой случай, услышав, насколько богаче он меня сделал, сочли приличным.
        - Была и у меня мысль податься в Вест-Индию, - глянув на жену и тяжело вздохнув, произнес глава семейства. - Не сложилось…
        - А чем ты здесь собираешься заниматься? - быстро переменила тему Жанна-Мари.
        - Сейчас строю новый корабль, больше нынешнего раз в шесть, после чего начну возить на нем товары в Вест-Индию и обратно, пока денег не будет столько, чтобы купить большую и доходную сеньорию, не хуже, чем была на родине, и вести жизнь, приличествующую благородному человеку. Там у меня было четыре деревни с шестью сотнями крестьян, - приврал я.
        У людей неистребимая тяга к сказкам, особенно чужим. Моя тоже понравилась семейству де Кофлан. Поскольку они уже знали, что я претендую на роль приемного сына, что исключало дочерей из списка моих невест, но все же давало повод для гордости, то искренне порадовались. Богатый помогает бедным родственникам уже самим своим существованием. С родственниками богача предпочитают не ссориться, а оказывать им разные услуги, надеясь на ответ лидера рода. Иногда ведь протекция дороже любых денег.
        Впрочем, я уже передумал становиться приемным сыном.
        - Эти пять тысяч пойдут на приданое Мари-Луизе? - спросил я, когда мы с капитаном перешли в гостиную, уселись в глубокие кресла, набитые конским волосом и обтянутые прочной материей, и принялись потягивать из стеклянных стаканов кислое вино.
        До пружин пока не додумались, поэтому кресла, по моему мнению, были недостаточно мягкими.
        - Да, - признался Матье де Кофлан. - Служит у меня в роте молодой прапорщик из хорошей, но небогатой семьи. Уверен, что пять тысячь ливров помогут ему сделать правильный выбор.
        - Я вот подумал, что если женюсь на Мари-Луизе, то не потеряю пять тысяч ливров, они как бы станут ее приданым. Да и вам выгоднее получить зятя, у которого два корабля, - придал я предложению чисто коммерческий смысл, потому что за чувства приходится платить больше.
        У французов сейчас считается дурным тоном жить с женой, как с любовницей. Брак - это коммерческое предприятие, заодно направленное и на продолжение рода.
        - По-своему правильное решение, я бы так и поступил, - без особой радости произнес глава семейства, а потом врубился и немного удивленно спросил: - Ты хочешь жениться на Малу?!
        - А почему нет?! - молвил я. - Она из хорошей семьи, молода, в родстве с командиром полка, с которым у меня дела. И, самое главное, это решит мою проблему.
        - Но у нее нет больше никакого приданого, разве что постельное белье из голландского полотна, - сообщил Матье де Кофлан, который, как я понял, никак не мог прийти в себя от счастья.
        Голландское постельное белье сейчас считается лучшим, а потому является обязательным атрибутом приданого благородной девушки.
        - Не всё измеряется деньгами, - важным тоном произнес я. - Иногда связи важнее. Я пока чужой в этой стране, не на кого опереться. И я бы хотел все-таки взять вашу фамилию. Моя слишком труднопроизносима для французов.
        - Да бери, все равно наследника у меня нет, а так внуки продолжат род, - легко согласился он и радостно крикнул: - Жанна, иди сюда! Нам подвалила удача: он хочет взять в жены Малу!
        Жанна-Мари сумела скрыть радость. Наверное, потому, что подслушала наш разговор и успела справиться с эмоциями. Акустика в нынешних домах та еще. Подозреваю, что и Малу уже в курсе, что скоро выскочит замуж, держит большие пальцы в кулаках на удачу.
        - Надо серьезно обдумать его предложение и со временем дать ответ, - благоразумно изрекла жена и сразу спросила: - Ты не гугенот?
        - Католик, - соврал я. - Поэтому мне и поручили командовать кораблем, направляющимся в Рим.
        - А то наш полк здесь разместили, чтобы гугеноты не вздумали бунтовать. Но если ты католик, тогда… - что именно «тогда», она без одобрения мужа не могла огласить.
        - Тогда в субботу объявим в церкви о помолвке и через месяц - или когда тебе удобней? - поженим, - по-военному быстро принял решение капитан драгунской роты.
        Видимо, хотел как можно быстрее избавиться от лишнего рта и сократить расходы на покупку дорогих тряпок.
        - Не передумаешь до субботы? - на всякий случай спросил отец семейства.
        - Не должен, - ответил я. - Вот только в субботу собирался отправиться в рейс. Придется перенести отход на воскресенье.
        Выгрузка овса шла полным ходом, помогали солдаты драгунского полка, а оптовый торговец кальвадосом уже готов был подвозить свой товар, который грузить легче и быстрее, чем зерно. В трюм влезает сто пятьдесят бочек, выбирая весь объем, но не тоннаж. Еще дюжину бочек, на свой страх и риск, перевожу на палубе. Если попадем в хороший шторм, они могут оказаться за бортом.
        - На оглашении твое присутствие не обязательно, - отмахнулся Матье де Кофлан и добавил шутливо: - Главное, чтобы на свадьбе был! Успеешь за месяц обернуться?
        - Постараюсь, - сказал я.
        - Это будет конец ноября, а в ноябре справлять свадьбу - плохая примета, лучше в первых числах декабря, до Рождественского поста, во вторник, четверг или субботу, - подсказала Жанна-Мари.
        - Согласен и в декабре, - сказал я. - Лучше в субботу, но можно и во вторник или четверг.
        - Я сейчас посмотрю по календарю, - произнесла Жанна-Мари и пошла на третий этаж, чтобы, как догадываюсь, заодно и дочь порадовать.
        Поскольку я теперь был женихом, мне позволили приходить в гости и проводить время с Мари-Луизой в гостиной. Обычно в начале посиделок присутствовали сестры или мать, которые потом уходили, чтобы не мешать нам. Если бы я захотел, то мог бы обрюхатить невесту до свадьбы, и никто бы на меня не рассердился. Ее родители, по крайней мере отец, были уверены, что меня больше интересует деловая сторона брака, так что никуда не денусь.
        В пятницу я вместе со всей семьей де Кофлан пошел в театр. Билеты, точнее, целую ложу, выкупил я, поэтому у них не было шансов отказаться. Как мне сказали, премьеры в театре только по пятницам. В этот день должны были впервые в Нанте поставить «Мещанина во дворянстве» Мольера. В советские времена смотрел телеспектакль, а теперь решил сравнить. Представление должно было начаться в пять, но минут пятнадцать ждали, когда подтянутся опоздывающие зрители. Ложа - это было громко сказано. Часть балкона, отделенная двумя деревянными перегородками высотой около метра, с восемью стульями в два ряда. При желании, я мог бы перелезть к соседям. Кстати, слева от нас расположился с семьей торговец, у которого я купил кальвадос. Мы с ним успели перекинуться парой фраз. В зале было так шумно, что приходилось почти кричать. Особенно бурлил партер, где места были только стоячие, носивший название «бругага». Могу подтвердить, название дали по делу. Мало того, что там постоянно разговаривали, смеялись невпопад, свистели, топали ногами, но еще и пару раз подрались. На время драки актеры переставали играть и вместе со
зрителями наблюдали сражение, крича и свистя не хуже. Я сделал вывод, что театр сейчас начинается с «бругага» и там же заканчивается. Спектакль уж точно не походил на тот, что я видел по телевизору, хотя был по-своему забавен. Семейство де Кофлан смотрело с интересом, даже бравый драгунский капитан несколько раз громко ржал и топал ногами, обутыми в тяжелые сапоги.
        27
        В Лондоне я посмотрел другой спектакль. Текста пьесы не было, поэтому непрофессиональные актеры - потрепанная дама по имени Филипс Челбот и пропитый тип, которого назвали Джоном Смитом - импровизировали, как умели. Они пришли утром второго дня выгрузки в сопровождении судебного пристава - пожилого мужчины в черном, по-пуритански, с жезлом в правой руке и свернутым в трубочку листом бумаги в левой - и двух солдат, вооруженных полупиками и длинными ножами. Мои матросы как раз перегружали четыре бочки кальвадоса на арбу, на которой приехал хозяин большой таверны, расположенной почти в центре города. Состоятельные люди предпочитали отменный кальвадос дешевому и паршивому голландскому джину. Работал и индеец Жак Буше. Обычно он ночью охраняет наш сон и покой, а потом до обеда спит, но вчера он пошел в пивную и так набрался, что приполз только утром. Я заставил его работать, чтобы с п о том вышло и похмелье.
        Процессия подошла к тендеру, и дама показала пальцем на Жака Буше:
        - Вот этот мой муж.
        Индеец, стоя на главной палубе, перемещал с помощью каната грузовую стрелу от арбы к горловине трюма. Работать в трюме я ему не разрешил, чтобы совершенно случайно не открылась крышка на бочке с кальвадосом. Поскольку Жак Буше знал на английском языке лишь несколько фраз, в основном ругательства, сказанное дамой он не понял и никак не прореагировал.
        - Подведите его сюда, - приказал солдатам судебный пристав.
        - А в чем дело? - вмешался я.
        - Эта женщина утверждает, капитан, что твой матрос вчера женился на ней, поэтому отвечает за все ее долги. На сегодняшний день с нее требуют четырнадцать фунтов, девять шиллингов и два пенса, - проинформировал судебный пристав и показал мне лист бумаги, который оказался брачным контрактом Жака Буше и Филипс Челбот.
        - Как он мог на ней жениться, если не понимает ни бельмеса на английском языке?! - удивился я.
        - Для этого дела знания языка не обязательны, - поделился судебный пристав жизненным опытом.
        - Но не для регистрации брака, - возразил я. - Тем более, что он вчера до обеда спал после ночного дежурства, а потом до вечера выгружал бочки. Это могут подтвердить хозяева пивных и таверн, которые вчера забирали свой груз.
        - Я могу подтвердить, мистер Браун, - тут же произнес грузополучатель. - Я вчера приходил сразу после полудня, договаривался о цене. Этот малый, - кивнул он на индейца, - дрых на баке без задних ног.
        - Обед у вас в час? - спросил судебный пристав.
        - В два часа, - ответил я.
        Поскольку вахту матросы стояли шесть часов через шесть, завтрак у нас был в шесть утра, обед - в два пополудни, а ужин в восемь вечера. Английские работяги обедали в час, а знать - в два-три. Так что мои матросы почти знать.
        - Вы подтверждаете, что этот человек, - показал пристав на Жака Буше, - вчера до двух часов дня находился на судне?
        - Подтверждаю, - сказал я. - И не только до двух часов, но и до сумерек.
        - Хватит и до двух часов, - сказал судебный пристав и разорвал брачный контракт. - Браки можно регистрировать только с восьми утра и до двух пополудни. - Он повернулся к парочке и провозгласил суровым голосом: - Филипс Челбот, ты обвиняешься в невыплате долга на сумму четырнадцать фунтов, девять шиллингов и два пенса, подлоге и лжесвидетельстве. Джон Смит, ты обвиняешься в лжесвидетельстве и соучастии в подлоге.
        - Какой подлог?! - завопила дама визгливым голосом. - Я вчера утром заключила брак с этим паршивцем, он поимел меня, а теперь пытается увильнуть! А эти все врут, он подкупил их!
        На судебного пристава ее слова не подействовали.
        - Ведите их в долговую тюрьму, - приказал он солдатам.
        Мы еще долго слушали визгливый голос Филипс Челбот, даже когда процессия свернула за дальний угол пакгауза. Я основательно пополнил свои знания разговорного английского языка.
        Жак Буше не помнил, как его оженили и где он пропадал всю ночь. Проснулся утром у порога какого-то дома. Поскольку, кроме дырявых штанов, у него ничего не было, никто его и не тронул. Ночь была холодная, все-таки конец осени, но индейцу хоть бы хны, даже не простудился. Дорогу к судну ему показали шедшие на работу портовые грузчики, которые знали, где и кем работает такой колоритный тип. Матрос, который вчера был с ним в пивной, рассказал, что эта парочка подсели к ним и начали поить индейца, а потом увели его с собой, якобы намереваясь угостить домашним пивом. Напиток оказался с фальшивым брачным привкусом.
        Я заглядывал в эту пивную из любопытства. В ней было две комнаты. В ближней сквозь густой сизый табачный дым рассмотрел за тремя длинными дубовыми столами с десяток пьяниц, которые, елозя локтями по подтекам пива на столешнице, цедили напиток из оловянных кружек с подымающимися крышками. На стенах висели листы бумаги с рекламой живой воды (а куда без нее?!), жидкого нюхательного табака (садисты!), майской росы, собранной, скорее всего, осенью, и других универсальных снадобий, так необходимых пьяницам. Во вторую комнату проходить не стал, потому что от дыма и вони заслезились глаза.
        Я объяснил Жаку Буше, во что он вляпался, и посоветовал не пить с незнакомцами. Из сказанного мной индеец понял только, что я спас его от какой-то большой неприятности, и пообещал отслужить. Что и сделал на следующий день.
        Мы возвращались с монетного двора с сундуком, наполненным серебряным ломом. Я шел впереди, за мной два матроса тащили сундук, а Жак Буше замыкал шествие, плелся метрах в десяти, потому что я делал вид, что злюсь на него. Для индейца это было самым страшным наказанием. Я, как чувствовал, усилил конвой. Не понравились мне взгляды прохожих в прошлый раз. И в этот раз смотрели на сундук с блеском в глазах. До пристани оставалось метров пятьсот, когда из ворот двора трехэтажного кирпичного доходного дома, мимо которого мы проходили, выбежали пятеро. Один был вооружен копьем, двое - палашами и еще двое - обычными плотницкими топорами. Ближнего матроса срубили сразу палашом, а дальнего успели ранить копьем прежде, чем он, бросив сундук, рванул к реке. Если бы они не пожадничали, продолжили нападать, то наверняка захватили бы добычу, но двое разбойников, вооруженных топорами, сразу схватили сундук и потащили во двор, и только остальные трое бросились ко мне. Вот тут-то и прозвучал пистолетный выстрел. Жак Буше угодил копьеносцу прямо в голову, отчего верхняя ее часть разлетелась на куски. Тело с
окровавленной нижней частью головы, оскалившей окровавленные, нижние зубы, сделало еще два шага, а потом рухнуло передо мной. К тому времени я уже выхватил шпагу и, поймав на замахе одного разбойника с палашом, уколол его в район печени. Клинок вошел всего сантиметров на десять, но этого хватило. Второго, нападавшего на меня, индеец зарубил ударом сзади. Пока разбойник следил за тонким вороненым клинком моей шпаги, более широкий и тяжелый клинок кутласса вошел в его тело под углом у шеи. Два разбойника, тащившие сундук, оглянулись, увидели, что их подельники мертвы и что мы сейчас догоним, бросили добычу и побежали в дальний угол двора. Там был лаз в соседний двор. Индеец погнался было за ними, но я остановил. В одиночку охранять сундук стремно.
        Со всех концов улицы сбежались зеваки. Судя по тому, как они обменивались взглядами, три убитых разбойника были известные люди на этой улице. Видимо, жили здесь, может быть, в том доме, из двора которого напали. Так сказать, не утруждали себя долгими походами на работу. Все трое сравнительно хорошо одеты. Я бы принял их за успешных ремесленников или мелких чиновников. У убитого мной на левой щеке было клеймо в виде буквы «Т». С этой буквы на английском начинается слово «вор». Им метят попавшихся впервые. Во второй раз дело заканчивается виселицей, установленной на берегу Темзы - три столба, на которые положены перекладины. Каждая перекладина рассчитана на восемь персон. Итого: двадцать четыре. Именно по столько казнят каждый раз, когда набирается нужное количество. У всех троих разбойников в кармашках широких кожаных ремней были деньги, у одного аж восемь шиллингов. С двоих я снял золотые кольцо и перстень, а у третьего был серебряный браслет, судя по затейливому растительному узору, турецкий, наверное, трофейный.
        В Англии, в отличие от Франции, пока нет полиции в чистом виде. Ее обязанности выполняет городская стража и добровольцы. Ни с теми, ни с другими я не хотел иметь дело. Хоть ты и не виновен, но деньги обязательно сдерут, причем немалые. Не дожидаясь прихода любых представителей власти и разбора происшествия, я нанял двух мужчин, чтобы несли сундук, и еще четверых, чтобы перенесли тело убитого матроса на судно. Мертвецы кажутся тяжелее живых, четверо несли его с трудом. Хорошо, что путь был не долог. Похороним матроса по морскому обычаю. Раненому и сбежавшему я ничего не сказал. Если бы он не струсил, то был бы вознагражден, а так по прибытию в Нант получит лишь зарплату и будет уволен. Жаку Буше, после того, как вышли в море, дал целый кувшин вина и до Саутгемптона освободил от всех работ. Теперь индеец будет служить у меня столько, сколько пожелает, а при увольнении получит целую бочку спиртного. Если к тому времени не бросит пить, в чем я сильно сомневаюсь. Сильному мужчине никакая сила не помешает быть еще сильнее.
        28
        Я вернулся в Нант за полторы недели до свадьбы и успел продать тендер, доплатить за строящийся бриг и купить дом. Зимы сейчас холодные. Как мне сказали, в январе Темза замерзает. Так что не буду мерзнуть, лучше посижу на суше в теплом доме рядом с молодой и красивой женой. Покупатель на тендер нашелся сразу - бывший шкипер флейта, ходившего в Вест-Индию, накопил деньжат на небольшое собственное судно. Узнав, что тендер бывал там, шкипер купил его, почти не торгуясь, и сразу приказал вытащить на берег, ободрать «шубу», наросшую с тех пор, как перед отплытием с Тортуги креновали судно и чистили корпус. Я посоветовал ему обшить подводную часть медью, как сейчас делали на строящемся бриге, но у нового владельца тендера, видать, не хватало на это денег.
        - Здесь вода холодная, обрастает медленно. Может, в конце лета сделаю, - сказал шкипер.
        Судно теперь его - ему и решать.
        Дом я купил на второй линии от Луары, в престижном районе, трехэтажный, в высоту больше, чем в длину. Поскольку я - дворянин, на крыше установили флюгер с моим гербом - «розой ветров». Простолюдинам флюгер пока не полагается. На каждом этаже дома по три помещения. Есть небольшой дворик с конюшней и сеновалом над ней, дровней и курятником, где царствовал Гарик с новой подружкой, бесхозной полукровкой гончей, которая повстречалась нам на улице. Пришлось заполнить курятник, потому что в Нанте даже богатые люди предпочитали иметь собственных кур, а вот коров или свиней разрешалось иметь только бедноте. Молоко, коровье и козье, рано утром и вечером разносили молочницы, все, как одна, голосистые, спать не давали. Даже ослиное молоко предлагали, причем приводили ослицу и доили в тару покупателя. Родился миф, что ослиное молоко лечит от всей болезней, начиная с импотенции и заканчивая сифилисом, не учитывая, что наличие одной болезни избавляет от другой. Комнаты в доме обставили по желанию Мари-Луизы. Со стен содрали старую обивку и заменили новой, более ярких, веселых цветов. Мебель, ставшую изящнее и
легче, теперь делали в основном из каштана, который легче обрабатывать. Ее тоже выбрала невеста. В столовой появился стол овальной формы по последней моде, дюжина стульев с мягкими сиденьями, и буфет. В гостиной - диван, три кресла, две табуреточки, намекавшие, что я должен сидеть у ног жены или она у моих, настенные часы с маятником и, как и в спальне, высокое, около метра, зеркало. В родительской спальне на третьем этаже были два шкафа и широкая кровать без балдахина, но с пологом из синего - цвета моего герба - шелка. В двух других спальнях, пока пустующих, кровати и шкафы были скромнее, а зеркала и вовсе отсутствовали. Пол теперь был паркетный. Мне разрешили выбрать обивку и мебель лишь для кабинета, который располагался на втором этаже, слева от столовой, а справа была гостиная. Я поставил в кабинете бюро - недавно вошедший в моду большой письменный стол с двумя тумбами, украшенными резьбой, мягкий стул, сервант для книг (да-да, серванты сейчас служили и для хранения книг) и диван. Кстати, кабинетом сейчас называется всего лишь шкафчик, изготовленный из ценных пород дерева, с множеством ящичков
для хранения драгоценностей и прочих, так необходимых женщинам вещичек. На первом этаже была кухня и две комнаты для пяти слуг, отдельно для мужчин - повара, Кике и индейца Жака Буше - и женщин - горничной и уборщицы-прачки, Жак Буше до вечера выполнял любую работу, какую скажут, а потом сидел у горящего камина и пил вино или кальвадос. Он все еще отказывался носить какую-либо одежду, кроме штанов, но старался пореже выходить на свежий воздух, ставший довольно холодным, а если выходил, то закутывался в одеяло. По требованию Малу, старые его штаны были конфискованы и сожжены, а взамен получил новые, кожаные, чтобы не слишком быстро протерлись до дыр.
        Свадьбы теперь стали сложнее и дороже. Свидетельство о браке стоило пять ливров. Столько же пришлось заплатить священнику, чтобы обручил у меня дома. Появились и новые приметы, о которых мне рассказал словоохотливый командир драгунского полка Батист де Буажурдан. По его совету, во время церемонии я, чтобы главенствовать в семье, встал коленом на подол платья невесты, которое швея принесла перед самой свадьбой (еще одна новая примета). Оно было красного цвета. Белый свадебный наряд пока не в моде у французов, в отличие от англичан. Мари-Луиза попыталась нейтрализовать мои действия, согнув палец, на который я должен был надеть кольцо, но я подождал, когда она, смутившись, разогнет. Замуж ей пока хотелось больше, чем главенствовать.
        Стол для праздничной трапезы был застелен белоснежными, накрахмаленными, льняными скатертями. Льняные салфетки тоже были накрахмалены и первое время тихо похрустывали. Сперва горничная подала устриц. Главными блюдами были рагу из ягненка и кролика, приправленное миндальным молоком с зернышками граната, жареное говяжье филе с кровью и гарниром из фасоли и артишоков, фаршированные телячьи ножки и зажаренная полностью индюшка с жирным соусом из сливочного масла, яичных желтков, перца и молодого красного вина. Жареная индюшка теперь - обязательный атрибут свадебного застолья. Затем были паштеты из гусиной печени, из цапли и из угрей. На десерт подали торт, засахаренные фрукты и сыр. Все было очень вкусно. Мой повар не зря получал двадцать пять ливров в месяц - почти в два раза больше, чем горничная. Вино я купил разных сортов: белое и сладкое, сотернское из Бордо, бархатистый полусладкий гайяк с берегов Тарна, местную красную кислятину и, по российской привычке, шампанское (какая русская свадьба без шампанского и без драки?!), которое все еще имеет осадок и стоит довольно дорого - восемь ливров за
бутылку, заткнутую не деревянной кочерыжкой, как раньше, а португальской пробкой. Кстати, французы сейчас говорят: «Бургундское - для королей, бордо - для дворян, шампанское - для герцогинь». Бургундское я не стал покупать, потому что оно плохо переносит перевозку, до Нанта доезжает, потеряв всю свою прелесть. Как догадываюсь, не только младшее, но и старшее поколение семейства де Кофлан впервые попробовали сладкие вина. Дочери не скрывали восхищения, мать держала нейтралитет, потому что отец кривился, утверждая, что настоящее вино должно быть кислым и терпким. Кротам свет не в радость.
        Когда мы остались одни и перешли в спальню, Мари-Луиза, старательно показывая, что ничуть не смущается, разделась до рубахи из тонкого полотка и с кружевами по вороту и подолу. Потом долго и старательно взбивала две пуховые подушки. Легла на спину, закрыла глаза и улыбнулась счастливо. Наверное, только сейчас поверила, что мечта стать женой осуществилась. На мои ласки отозвалась сразу и очень темпераментно. Еще в период женихания я дал ей почувствовать, что сексуальные отношения со мной будут в радость. Вроде бы не разочаровал.
        Свернувшись у меня под боком калачиком, она произнесла тихо:
        - Ты ведь мог найти невесту с б о льшим приданым.
        - Не в деньгах счастье, - молвил я глубокомысленно, поскольку имел достаточно денег, чтобы не чувствовать себя несчастливым из-за их отсутствия.
        - А в чем? - немного удивленно и с искренним любопытством спросила она.
        - В том, чтобы рядом был близкий человек, любящий и надежный. Тогда и деньги появятся, - ответил я.
        - Я буду любящей и надежной женой, - вполне серьезно пообещала Малу.
        Выдержу ли я такое наказание?!
        29
        Зиму я провел скучно. Съездил один раз на охоту, подстрелил косулю. Для этого пришлось нанимать лошадей, скакать почти целый день, ночевать на постоялом дворе в компании блох и вшей, долго рыскать по лесу, подстрелить бедное животное, еще раз покормить своей кровью паразитов и на третий день вернуться домой с добычей, чтобы на четвертый скормить ее родственникам жены. Довольными остались, если не считать родственников жены, только Гарик и его подруга со звучной русской кличкой Жучка, выгнавшие зверя на выстрел. Им достались и все кости косули. Изредка я ходил в ближайший зал для игр. В таких залах в основном играют в мяч, прообраз большого тенниса. Сейчас существовало четыре варианты этой игра: по мячу ударяли голой рукой, рукой в перчатке, битой и ракеткой. У меня нет навыков ни в одном из четырех, а учиться было лень. Хозяин зала также купил разрешение на установку пяти столов для бильярда. Раньше в него играли на земле, забивая шары в ворота из палочек, а теперь перешли на столы, покрытые сукном разных расцветок, у каждого стола своя. Шары были деревянные, катились и отскакивали не так, как
костяные, но я быстро перестроился. Ставки делали небольшие, одно су. Столько стоила аренда стола на три часа. Платил победитель. В зале был буфет, где продавали спиртные напитки и легкие закуски. Заказ могли принести и к бильярдному столу. Для этого рядом с каждым был небольшой столик. Подозревая, что буфет приносил хозяину больше, чем сдача в аренду зала и столов.
        Забавно наблюдать за французами во время игры. Такое впечатление, что вопрос не на одно су, а жизни или смерти, как минимум. При каждом удачном ударе - победный крик, во всех остальных случаях - чертыхание сквозь зубы, недоуменный взгляд на кий или ракетку, а потом на зрителей: сглазили, гады! За противником следят зорко, прищурив глаза, словно смотрят в оптический прицел винтовки, который пока не придумали. Обыграть француза ведь может только отъявленный жулик, даже если оба игрока аборигены. После каждого удара кием от волнения смахивают пот со лба. И то правильно: труд непосильный!
        В начале весны я контролировал доводку брига, а потом занимался его снаряжением. Судно получилось ладное, радующее взгляд. За долгую морскую практику у меня выработалось правило: если судно нравится визуально, значит, работа на нем будет в радость. На полную загрузку трюма у меня не хватило денег, поэтому предложил поучаствовать желающим. Ими оказались командир драгунского полка Батист де Буажурдан и те самые влиятельные горожане, золото которых я возил в Лондон. Вложил и тесть тысячу ливров. У всех жителей Нанта, да и у остальных граждан Франции, имевших свободные деньги, навязчивая идея разбогатеть на торговле с Индиями, Восточной и Западной. И кое-кому, причем не малому количеству, это удается.
        В начале мая вышли в море. Все семейство де Кофлан, Батист де Буажурдан, несколько его приятелей, вложившихся в эту коммерческую операцию, и кое-кто из родственников членов экипажа провожали нас. Мари-Луиза даже всплакнула. Она уже на шестом месяце и, наверное, рада, что я не увижу ее совсем уж некрасивой.
        Ветер дул попутный, северо-восточный, силой пять баллов. Мы быстро добрались до устья Луары и вышли в океан. Здесь была невысокая зыбь. Пологие волны шли с запада. Бриг, играючи, рассекал волны, набирая ход. Я приказал поставить верхние паруса, стаксели и кливера. Вскоре мы разогнались до двенадцати узлов. На таком судне мне не страшны ни пираты, ни военные корабли любой страны. Как пели в двадцатом веке российские псевдолесбиянки, нас не догонишь…
        Остановку сделали только на Канарских островах. Набрали свежей воды, купили продукты, включая дюжину коз и десяток черепах, и вино. Экипаж был тридцать пять человек, и все с отменным аппетитом.
        Через океан прошли без происшествий и в два раза быстрее, чем испанский галеон, на котором я делал это в предыдущий раз. Остров Тринидад обогнули с севера. Я не стал там задерживаться, потому что недавно прошел ливень, восполнив наши запасы пресной воды, а еды пока хватало. Курс держал на Картахену. На атлантическом побережье Вест-Индии всего три испанских порта - Картахена, Порто Белло и Веракрус - имели право торговать и только с испанскими купцами. Еще на Тортуге мне рассказали, как лучше вести бизнес в этих краях. Я решил рискнуть, проверить, так ли все хорошо, как рассказывали.
        Картахена разрослась и усилилась с тех пор, как я ее видел в последний раз. Теперь ее ограждали более высокие и толстые стены. На холме Сан-Лазаро появилась крепость Сан-Фелипе-де-Барахас. Ее мощные пушки калибром от двадцати четырех до сорока восеми фунтов были направлены на гавань. На городских стенах стояли пушки поменьше, но тоже в изрядном количестве. Что не помешает французам захватить город. Только вот забыл, в каком именно году это случится.
        Бриг зашел на рейд с поднятым французским флагом и, встав на якорь, отсалютовал одной карронадой. Рядом с нами стояли на якорях шесть испанских кораблей, включая галеон «Святая Тереза». К нам сразу подошла шлюпка с испанским офицером и таможенником. Офицеру было от силы лет шестнадцать. Высокий и стройный, вот только лицо рябое. Наверное, переболел оспой. Одет дорого и изыскано. Ножны и рукоятка шпаги позолоченные. Таможенник был, судя по отсутствию шпаги, простолюдином. Тучный и неповоротливый, но с чистым смуглым лицом, он был полной противоположностью офицера. Наверное, им не скучно работать в паре.
        - Добрый день, синьоры! - поздоровался я. - Меня зовут дон Алехандро де Кофлан, - представился им на испанский манер.
        - Дон Франциско Родригес де Серда, - дотронувшись пальцами правой руки до края широкой черной шляпы с целым пучком разноцветных перьев, представился офицер.
        - Паскуаль Мартинес, - тихо буркнул таможенник и шумно, шлепая пухлыми губами, выдохнул воздух.
        - С какой целью вы прибыли сюда? - задал вопрос дон Франциско де Серда.
        - У меня появилась течь в трюме, нужен срочный ремонт, - ответил я, как мне посоветовали.
        Таможенник понимающе улыбнулся.
        - А откуда и куда следовали? - продолжил опрос юный офицер.
        Наверное, на испанским кораблях его никто всерьез не воспринимал, а на иностранном появилась возможность показать себя важной птицей.
        - Из Нанта в Пор-де-Пе, с торговыми целями. Возле Тобаго налетели на риф. Сперва я подумал, что ничего страшного, но позже обнаружилась течь. Ваш порт ближайший с хорошей верфью, где можно быстро заделать пробоину, - рассказал я и, чтобы не слушать больше дурацкие вопросы, спросил сам: - «Святой Терезой» по-прежнему командует дон Диего Рамирес де Маркес?
        - Командовал до недавнего времени, - ответил дон Франциско де Серда. - Вы с ним знакомы?
        - Более того, мы с ним дальние родственники, - сообщил я.
        - Тогда мне вдвойне приятно знакомство с вами, ведь дон Диего де Маркес вскоре станет и моим родственником, женившись на моей младшей сестре! - искренне улыбнувшись, выдал офицер.
        - Вот это да! - не менее искренне воскликнул я. - И скоро свадьба?
        - Через три недели, - ответил мой будущий родственник и с немного комичной, как на мой взгляд, торжественностью произнес: - Готов пригласить вас на свадьбу, но уверен, что эта честь в первую очередь принадлежит дону Диего де Маркесу.
        - Где я смогу его увидеть? - поинтересовался я.
        - Сейчас он остановился в трактире «Эльдорадо», - сообщил юный офицер.
        - Мне там найдется свободная комната? - спросил я.
        - Не знаю, как сейчас, но завтра уйдут эти корабли, и освободится много комнат, - рассказал дон Франциско де Серда.
        - Значит, дон Диего де Маркес не уплывет вместе с ними? - уточнил я.
        - Нет, он остается здесь. В чине подполковника будет заместителем коменданта крепости, моего отца, - ответил дон Франциско де Серда.
        - Странно, он же так не хотел жить в этих краях, - припомнил я.
        - Моя сестра изменила его планы, - гордо молвил юный офицер и кивнул таможеннику, давая ему слово.
        - Ремонт требуется сложный, придется разгружать корабль? - спросил Паскуаль Мартинес.
        - Конечно. И потребуется разместить груз на складе, - ответил я и уточнил, улыбнувшись: - На очень надежном складе.
        Таможенник улыбнулся в ответ и пообещал:
        - Я переговорю с нужными людьми. Уверен, что вы сможете стать под выгрузку уже завтра утром.
        - Я не забуду вашу помощь, - многозначительно произнес я.
        Таможенник получит свой процент и с меня, и с тех, кто купит груз с брига. Ворота надежного склада, в котором сложат груз, будут закрыты на замок и опечатаны. По странному стечению обстоятельств у склада окажутся вторые ворота, через которые мой груз вывезут, а вместо него положат то, что я захочу получить взамен. Потом я напишу прошение на имя губернатора, чтобы он разрешил продать часть груза, потому что мне нечем оплатить ремонт. Таким образом будут легализованы и остальные, привезенные мной товары. Нехитрая комбинация, все всё знают, каждый причастный прямо или косвенно имеет свою долю. Французские товары попадают сюда через испанских перекупщиков, а потому намного дороже моих, тоже не дешевых. Местные товары попадают во Францию тоже через испанских купцов, которые покупают здесь дешево, потому что цены регламентированы, и накручивают немало. Я же заплачу больше здесь и меньше накручу во Франции. Так что, если кто и пострадает, так это испанские купцы, которых местные дружно недолюбливают из зависти к их доходам, и немного королевская казна, но не узнает об этом.
        30
        Я привез испанцам ткани, готовую одежду, шелковые чулки, кружева, шляпы, модную обувь из разных материалов, женскую и мужскую, галантерею, писчую бумагу высокого качества, стеклянную посуду и оконные стекла, прозрачные и разноцветные, дорогие пистолеты, дешевые аркебузы и мушкеты, порох и, кончено же, французское вино из Бордо. Местные купцы забрали всё, дав взамен индиго, кошениль, сарсапарелью, хинин, какао, перец, красное дерево, серую амбру, ртуть, серебро в слитках, золотой песок, жемчуг, изумруды. Обе стороны остались довольны друг другом.
        Пока бриг разгружали, а потом загружали, я проводил время со своим потомком доном Диего де Маркесом. Он не забыл, кто помог ему остаться капитаном на «Святой Терезе». Вполне возможно, что тогда бы не встретил свою судьбу - четырнадцатилетнюю Лусию де Серда. Дон Диего де Маркес считал ее писаной красавицей, а на мой взгляд, самым важным ее достоинством была молодость и отец дон Игнасио Габриэль де Серда, полковник и комендант крепости. Впрочем, за то время, что мы не виделись, дон Диего де Маркес получил в наследство поместье дяди, погибшего на дуэли, и стал завидным женихом. Как рассказал мой потомок, поместье не очень доходное, но в нем можно жить, не думая о хлебе насущном. Как ни странно, менее доходное поместье в Испании считалось более престижным, чем более доходное в Вест-Индии. Думаю, именно поместье и помогло моему потомку заполучить в родственники влиятельного человека. Лусия де Серда была младшей из детей полковника. Старший его сын и одна из дочерей умерли от оспы три года назад, еще две дочери выскочили замуж за местных богатых синьоров.
        - Если бы я тогда остался в Санто-Доминго, дядя был бы жив, - признался дон Диего де Маркес. - Он приехал в Мадрид, чтобы похлопотать о моем переводе в столицу. Во время этой поездки и погиб на дуэли. Даже секунданты так толком и не поняли, из-за чего состоялась та дуэль. Получился удар «две вдовы»: дядя испустил дух на месте поединка, а его соперник умер от раны через неделю. Так что мне даже не пришлось мстить за родственника. Из-за этой дуэли я попал в немилость. Мне посоветовали пожить несколько лет в Вест-Индии и постараться проявить себя.
        - Долго здесь не задерживайся, - посоветовал я. - Индейский провидец предсказал, что французы во время следующей войны с Испанией захватят и ограбят Картахену. Вот только не сообщил, в каком именно году, у них свое летоисчисление, не похожее на наше.
        - Пусть попробуют! - высокомерно произнес мой наследник. - Сан-Фелипе-де-Барахас окажется не по зубам им. У крепости такие толстые стены и мощные пушки, что сможет дать отпор любому врагу.
        - Крепость защищают не стены и пушки, а боевой дух солдат, - напомнил я. - В последнее время боевой дух в испанской армии остался только у офицеров, а их одних не хватит для защиты и крепости, и города.
        Видимо, я был не первым, кто заметил отсутствие в последние годы боевого духа у испанских солдат, потому что дон Диего де Маркес не стал спорить.
        - Мне хотелось бы родиться на двести лет раньше, когда испанская армия была самой сильной в мире, - пожаловался он.
        Сколько живу, столько и слышу подобные вздохи. Прошлое всегда кажется романтичнее, а будущее - перспективнее. Вот только живем мы в настоящем. То есть, они живут, а у меня возможны варианты.
        Я не смог остаться в Картахене на свадьбу дона Диего де Маркеса, потому что закончилась погрузка брига, и мне настоятельно посоветовали как можно быстрее уйти из порта. Вняв совету, я попрощался со своим потомком, подарив на свадьбу бочонок вина из Бордо, и отправился в обратный путь мимо острова Эспаньола. В заливе Гоав сделали остановку. Был четверг, поэтому я добрался на лодке до лагеря буканьеров, где был с радостью встречен Жильбером Поленом, его слугой Жаком и остальными обитателями. Привезенное мною вино сделало буканьеров щедрыми. Они за небольшое количество пороха, свинца и вина отдали все имевшееся у них копченое мясо и тушу недавно убитого быка. С таким запасом мяса можно было смело пересекать Атлантический океан.
        31
        В Нанте меня ждал сын, которого, заранее согласовав со мной, назвали в честь деда Матье. Дочь получила бы имя бабушки по матери. Обычно первым детям дают имена родителей мужа, но имена моих родителей были бы слишком оригинальны для Франции. Да и, за редким исключением, нет в России такой традиции.
        Весь груз был моментально распродан на аукционе. Прибыль компании составила без малого триста пятьдесят процентов. Первым же рейсом я не только окупил бриг, но еще и получил немного сверху. Теперь мне не надо было брать компаньонов, чтобы заполнить трюм для следующего рейса. Исключение сделал только для тестя, который вложил все свободные деньги. Ему так хотелось разбогатеть!
        Выход в следующий рейс я отложит до середины марта. Острой нужды в деньгах не было, поэтому решил подольше побыть с женой. Мари-Луиза стремительно привыкала к богатству. Количество платьев увеличилось настолько, что пришлось заказывать еще один платяной шкаф, изготовленный по моему эскизу - с зеркалом на внешней стороне одной из дверец. Французы пока не додумались до такого. Я сказал, что шкаф с зеркалом моден на моей родине. Почти не соврал. Такие шкафы были в моде во время моего детства. Чтобы Малу не вертелась перед этим зеркалом и при этом могла рассматривать себя со всех сторон, заказал для нее еще и трельяж. Этот предмет мебели привел в восторг не только мою жену, но и всех баб Нанта. По крайней мере, большая часть знатных побывала в нашем доме, чтобы полюбоваться этой диковинкой и заказать себе такую же. Мастер-зеркальщик, который изготовил первый экземпляр, с тех пор завален заказами и здоровается со мной, как с благодетелем - через всю улицу.
        Застоявшийся за зиму бриг, выйдя в океан, рванул так резво, что порой скорость достигала четырнадцати узлов. Когда проходили мимо Пиренейского полуострова, встретили испанскую торговую флотилию, шедшую из Вест-Индии. Нагруженные галеоны, подобно навьюченным мулам, неторопливо приближались к берегу с запада. Наверняка впередсмотрящие уже доложили, что видят берег. У всех членов экипажа приподнятое настроение: скоро будут в порту, получат кучу денег, оттянутся по полной программе… В такой момент лучше всего брать их на абордаж. Жаль, время мирное и людей у меня маловато.
        В Картахене на борт брига таможенник Паскуаль Мартинес прибыл без сопровождения офицера. На этот раз всем было ясно, кто прибыл в порт и зачем. В прошлый раз мне сделали заказы, что именно привезти, и я оставил список, что хотел бы получить взамен. Оказалось, что такие же шустрые, как я, есть и среди голландцев. У мола стоял под выгрузкой голландский флейт водоизмещением около тысячи тонн. Этот паршивец привез, кроме селедки в бочках, еще и много ширпотреба, чем сильно сбил цену на некоторые мои товары. Самую большую прибыль мне принесли дорогие ткани и женские платья, поскольку Франция надолго утвердилась законодательницей мод, мушкеты, изготовленные лучшими французскими мастерами Браши из Дьеппа и Желеном из Наша, и порох, произведенный в нормандском Шербуре, который за отличное качество даже называют «буканьерским». Вообще-то запрещалось продавать предполагаемому противнику оружие и боеприпасы, но я ведь не чистокровный француз. Мне война - мать родна.
        Дону Диего де Маркесу я привез пару пистолетов с вороненными стволами, украшенными позолотой, а его жене - шляпку по последнему писку французской моды. Пусть умрут от зависти ее лучшие подружки. Кстати, во всех странах, за исключением, само собой, Франции, щеголей называют «французскими собаками». Мой потомок отдарил мне золотым колье с изумрудами для моей жены. Здесь оно стоит дешевле, чем пара пистолетов.
        Лусию де Маркес была на последних неделях беременности, поэтому ее муж проводил почти все свободное от службы время вне дома. Мы с ним пару раз поохотились на одичавших свиней. Это, конечно, не дикие кабаны, не тот азарт и адреналин в крови, но все равно сочетали приятное и полезное.
        Пригласил он меня и посмотреть крепость Сан-Фелипе-де-Барахас. Я чуть было не ляпнул, что уже был в ней. Договорились на следующее утро. Не сложилось. Когда я вышел из трактира, увидел жену убитого мною плантатора с Юкатана, ту самую полуиндеанку синьору де Лара. Она выходила из кареты, запряженной двумя парами мулов, собираясь зайти в двухэтажный каменный дом на противоположной стороне улицы. Всё еще в трауре. Наверное, потому, что черный цвет идет ей. На входной двери того дома была рукоятка в виде львиной головы с кольцом в пасти. Я, когда увидел эту рукоятку в первый раз, вспомнил, что в двадцать первом веке почти у всех домов в исторической части Картахены они будут или в виде львиной морды, или в виде игуаны. На чем основывались горожане, выбирая рукоятку, мне никто не смог объяснить. Я тогда подумал, что львов выбирают сильные, а игуан - хитрые. Или наоборот. Чтобы синьора де Лара не увидела меня, сразу развернулся и шагнул в трактир, чуть не сбив Кике, который тащился за мной.
        - Что-то мне плохо, - сказал я трактирщику, молодому мужчине, получившему это доходное дело по наследству от деда. - Наверное, съел что-то не то.
        - Все продукты были свежие, я сам слежу за этим! - испуганно затараторил трактирщик.
        - Это не после завтрака, а вчера на ужин съел что-то в гостях, - успокоил его и пошел в свою комнату.
        Там я приказал Кике бежать к моему потомку и сообщить ему, что я не смогу прийти, потому что траванулся чем-то, а потом зайти на рынок и купить апельсины. У меня на них аллергия, которая вызывает понос. Содержание моей ночной посудины должно будет подтвердить, что я приболел. Как мне сказали, апельсины завезли сюда из Китая много лет назад. По крайней мере, Игнасио де Сарда, проживший здесь два с половиной десятка лет, утверждал, что это случилось задолго до его приезда. Кожура у местного сорта зеленоватая и мякоть кислее. Катрахенцы предпочитают употреблять апельсины в виде подслащенного сока. Их потомки в двадцать первом веке откажутся от добавления сахара, предпочтут чистый сок, который будет продаваться на каждом углу. Прямо при тебе апельсин разрезают на две половинки, вкладывают в механическую соковыжималку и наполняют соком пластиковый стаканчик. Стоит это удовольствие будет чуть ли не дешевле питьевой воды в бутылках.
        Когда ко мне пришел дно Диего де Маркес, я лежал в постели с мокрым полотенцем на голове. Во-первых, с компрессом не так сильно чувствуешь жару; во-вторых, вид становится страдальческим. На табуретке рядом с кроватью стояло деревянное блюдо с апельсинами. Парочку я уже приговорил. Ждем-с…
        - Что случилось? - спросил мой потомок. - Я знаю хорошего врача, сейчас пошлю за ним слугу.
        - Не надо врача. Со мной такое не впервые, не хуже врачей знаю, что надо делать. Желудок у меня слабенький. Все едят - ничего, а я травлюсь. Придется попоститься несколько дней. Видишь - на фрукты перешел, - пожаловался ему.
        - Вот и я подумал, что если бы еда испорченная была, все бы отравились, а так - только ты один, - сказал дон Диего де Маркес.
        - В каждой избушке свои погремушки, - сделав смысловой перевод на испанский язык, поделился я с ним русской народной мудростью. - Обычно это у меня на несколько дней, вряд ли до отхода выздоровею. Так что посмотрим твою крепость в следующий раз.
        - Обязательно! - пообещал молодой подполковник. - Убедишься, что ее не так уж и просто захватить.
        Я не стал переубеждать его. Вчера дон Диего де Маркес похвастался, что другой родственник сейчас хлопочет о его переводе в Испанию, и вроде бы дело на мази. Тесть Игнасио де Сарда доложил по службе, что капитан дон Диего де Маркес назначен подполковником за смелость в боях с индейцами, а не потому, что стал зятем. Видимо, у испанского короля совсем мало смелых офицеров, раз поощряет за такую ерунду.
        Пролежав в трактире четыре дня и дождавшись, когда «ремонт» брига закончится к вящей радости картахенских купцов и чиновников, в сумерках, за несколько минут до закрытия городских ворот, по пустым улицам я перебрался в порт. Мое судно стояло у мола, нагруженное колониальными товарами. Зайдя в каюту, первым делом приказал слуге отдать оставшиеся апельсины матросам. Мне уже до чертиков надоело есть их и сидеть потом на горшке.
        32
        Обратный путь выдался беспокойным. Возле острова Нью-Провиденс из Багамского архипелага за нами увязался пират на гафельной шхуне, довольно ходкой. Я приказал поднять французский флаг, но это не изменило его планы. Скорее всего, англичанин. Если захватит бриг, в живых никого не оставят, чтобы не оказаться на виселице, даже рабство нам не светит. На всякий случай я приказал перетащить на корму погонные орудия, чтобы отогнать его. Стрелять не пришлось, потому что бриг шел быстрее. Через пару часов пират понял это и отвалил.
        Затем попали в тропический ураган. Зону его действия делят на четыре части: передние и тыловые левые и правые. В северном полушарии левая передняя считается безопасной, так как ветер помогает судну выйти из зоны, а правая передняя - опасной, потому что загоняет в центр урагана. В южном полушарии они меняются местами. Не всегда легко определить, в какой четверти оказался. Я, как мня учили, предположил худшее и лег на курс бейдевинд правого галса. В южном полушарии надо держать курс такой же, но галс левый. Оказалось, что мы в безопасной четверти, поэтому сравнительно быстро выскочили из зоны урагана. Правда, даже не очень продолжительной трепки хватило, чтобы бриг начал подтекать. Матросы с утра до вечера работали на помпах. Судно разделено на четыре отсека: короткий носовой, где бочки с водой, запасные паруса и доски, длинные первый и второй трюма и короткий кормовой, где каюты и кладовые со съестными припасами и ромом для команды. Подтекали оба трюма. Внизу в них красное дерево, которому морская вода не так вредна, как древесине помягче. После расхождения с ураганом течь уменьшилась до обычных
размеров - одной пятнадцатиминутной откачки в сутки.
        На подходе к Нанту встретили английскую эскадру из семнадцати линейных кораблей. Шли строем кильватер в сторону испанского мыса Финистерре. На переднем корабле подняли сигнальный красно-белый флаг, требуя убрать верхние паруса и поприветствовать их приспусканием французского флага. Англичане в последние годы начали борзеть. Они стряхнули пыль с эдикта, принятого в начале тринадцатого века королем Иоанном, согласно которому в английских водах все суда спускали свои флаги и марсели перед английским флагом. Даже целые эскадры обязаны были оказывать почести одному английскому военному кораблю. В случае отказа на них можно было нападать, ежели силенок хватало. При этом «английские воды» начинались у берегов Норвегии и заканчивались у берегов Испании. «Французские воды» для англичан не существовали от слова совсем. Бриг был намного быстрее неповоротливых и медлительных линейных кораблей, поэтому я проигнорировал их приказ в извращенной форме. Мы несли французский флаг на грот-мачте, но я приказал поднять еще один на фок-мачте. Англичане намек поняли и выстрелили из погонной пушки. Дистанция была мили
две, ядро не долетело. Тратить бестолку порох и ядра я не счел нужным. Приказал матросу забраться как можно выше на грот-мачту и помахать кончиком, что на морском языке жестов было предложением взять на буксир. Обычно показывают, когда обгоняют другое судно. Судя по второму выстрелу, такому же бесполезному, англичане оценили предложение. На этом надувание щек и закончили.
        Став на якорь на рейде Нанта, я спросил прибывшего на судно таможенника - парня лет восемнадцати, сына одного из тех, для кого обменивал золото на серебро:
        - Мы не воюем с Англией?
        - Бог миловал, пока ни с кем не воюем! - бодро ответил он. - Хотя ходят слухи, что испанцы ведут себя дерзко, и подданные просят короля наказать их.
        Подданные во все времена напоминают мне собаку Павлова: стоит тирану захотеть что-либо, как у них начинаются одобрительные слововыделения.
        Я пригласил таможенника в каюту, где показал ему накладные на груз и дал пару экю всего лишь за то, чтобы он читал их не слишком долго. Место таможенника в порту Нант стоит официально сто тысяч ливров, дороже, чем патент полковника. Так мне рассказал Батист де Буажурдан, которого жутко раздражало такое неуважение к благородной профессии военного. С другой стороны, патент полковника окупается лет за двадцать-двадцать пять, в зависимости от того, идут ли боевые действия и можно ли грабить местное население, а таможенника - всего за десять-пятнадцать, в зависимости от того, как много товаров, ввозимых и вывозимых, облагается высокими пошлинами. Да и таможенников убивают реже, чем полковников. У меня не было товаров, облагаемых пошлинами. Всё, что я привез, требовалось Франции в большом количестве. Убедившись в этом, юноша тяжело вздохнул: соблюдающие закон не достойны уважения.
        Мари-Луиза всплакнула от радости. Правда, я так толком и не понял, что ее больше обрадовало - я или доход от рейса. Надеюсь, и то, и другое. Она получила колье с изумрудами, подаренное доном Диего де Маркес, и от меня ожерелье с розовыми жемчужинами. Я приценивался к нему, хотел приобрести, если не найду лучше, но потом оказался в добровольном заключении. Мой потомок заплатил за ожерелье процентов на десять меньше. А я считал себя опытным торговцем.
        33
        Слухи о дерзости испанцев подтвердились в конце зимы. Эти наглецы возмутились постоянными нападениями французских флибустьеров на их корабли и решили защититься, для чего объявили войну. Зима, кстати, была очень холодная, особенно январь и февраль. Такое впечатление, что теплый Гольфстрим отвернулся от Европы, потек куда-то в другую сторону. Даже на Луаре появился ледяной припой. По свидетельству шкипера, купившего у меня тендер, на Темзе лед был такой толстый, что по нему, не боясь, ездили наполненные под завязку арбы, и во время ледохода несколько судов было раздавлено и затонуло.
        Войну объявили до того, как я начал закупать товары для следующего рейса. Ассортимент пришлось немного изменить. Я закупил две дюжины фальконетов одно- и трехдюймовых, так любимых флибустьерами за возможность стрелять из них с баркаса или катера, и большие партии мушкетов, пистолетов, кутлассов, палашей, свинца и пороха. Вообще-то, каждое судно, следующее во французские колонии в Вест-Индии, должно привезти туда не меньше шести стволов огнестрельного оружия, десять фунтов свинца и бочонок пороха, а во время войны это еще и самый ходовой товар. Сверху нагрузил всякую всячину для женщин, в основном ткани и наряды. У женщин своя война, в которой, как они считают, побеждает та, которая лучше одета, а мужчины считают, что та, которая лучше раздета.
        Я не стал получать в Нанте корсарский патент. В нем оговаривается порт, в который надо приводить захваченное судно. Каждый губернатор желает иметь свою долю с приза. Ладно, если захвачу в Бискайском заливе, а если по ту сторону Атлантического океана? Поэтому, встретив по пути к Эспаньоле нескольок испанских судов, не стал их трогать, хотя команда попыталась роптать. Я увеличил экипаж до полутора сотен человек, большую часть которых собирался оставить в колониях после того, как отслужат переезд. Огни были согласны. Сейчас за переправку в колонии придется отработать за еду пять лет у того, кто заплатит за твой проезд. Я предложил оплатить из добычи, если таковая будет, или продам их на аукционе в рабство на пять лет. Желающих было, хоть отбавляй. Особенно среди гугенотов. Среди них ходят слухи, что скоро королевским указом всех гугенотов заставят переходить в католичество или уматывать из страны. Во Франции, как и в любой цивилизованной стране, слухи всегда становятся былью, потому что цивилизация - это тоже слух.
        Губернатором Сент-Доминго был Франсуа Депардье де Франкене. Раньше он был лейтенантом короля - так называли заместителя губернатора, как выразились бы в двадцать первом веке, по «силовому» блоку, подменял барона Жана де Пуансе в позапрошлом году, когда тот плавал во Францию. Месяц назад барон приказал долго жить, и лейтенант короля опять стал временным губернатором западной части Эспаньолы. Ему было немного за тридцать. Высокого роста, худощавый. Лицо туповатого исполнителя. Я еще подумал, что Жерар Депардье мог бы сыграть Франсуа Депардье де Франкене, почти не гримируясь, если бы был в три раза худее. Одет скромнее своего предшественника, если не считать золотой перстень с большим алмазом, как ни странно, не фальшивым. Злые языки утверждают, что это подарок жены богатого плантатора, имя которого умалчивают, чтобы посмеиваться над всеми богатыми плантаторами, даже овдовевшими. Новый губернатор уже знал о начале войны с Испанией, хотя я был уверен, что на своем быстроходном судне первым привезу эту весть.
        - Теперь у нас развязаны руки! - радостно потирая большие руки, произнес он. - Сейчас Лорен де Графф собирает флот для нападения на Веракрус. Не желаешь присоединиться к нему?
        - С удовольствием! Особенно, если дадите комиссию, - ответил я.
        В колониях давали не корсарский патент, а так называемую комиссию - документ, гласивший, что, соблюдая правила войны, обладатель его может нападать на любое судно, торговое или военное, и поселение, принадлежащие стране, с которой Франция ведет войну, а добычу обязан сбывать в указанном порту, в данном случае в Пор-де-Пе. Видимо, делалось так для того, чтобы при возникновении какой-нибудь щекотливой ситуации можно было списать действия пирата на самоуправство колониального губернатора. Последних это не пугало, потому что имели свою долю, прямую и косвенную, с каждого приза.
        - За каждого раба доплата капитану восемь экю, - сообщил напоследок новый губернатор и объяснил причину своей жадности: - Рабов на острове стало слишком много, цены упали.
        У меня была противоположная информация, но спорить не стал. Скорее всего, Франсуа де Франкене понимал, что недолго задержится на этом посту, поэтому хотел хапануть, как можно больше.
        Лорен де Графф теперь имел три судна. Флагманским был пинас «Гаага». Наверное, флибустьерский капитан родом из этого города, в котором в будущем будет заседать самый конъюнктурный из самых честных и справедливых судов в мире. Раньше пинасами называли небольшие парусно-гребные суда, а теперь это вариация флейта, появившаяся в то время, когда я казаковал. Главными отличиями были менее вогнутые шпангоуты, транцевая корма и почти прямоугольная поперечная переборка в передней части судна, простирающаяся от палубы трюма до полубака. Судно было длиной двадцать пять метров, шириной шесть, осадкой полтора, водоизмещением двести пятьдесят тонн, вооруженным шестью двенадцатифунтовыми кульверинами и десятью трехфунтовыми фальконетами и имевшем на борту четыре с половиной сотни головорезов разных национальностей, включая испанцев. Пинас нес на бушприте блинд и бом-блинд, на фок- и грот-мачтах - по три прямых паруса, на бизань-мачте трисель и крюйсель. Корпус ниже ватерлинии был оббит цинком. Шхуной Лорена де Граффа теперь командовал Мишель Андерсен, а третьим судном был тендер, который я сперва принял за
бывший свой, под командованием Мартина Бруажа. К Лорену де Граффу сразу же присоединился Николас ван Хорн на своем гукере «Отважный», хотя раньше они не очень ладили, несмотря на то, что оба голландцы. Командиром абордажной партии у него был Мишель де Граммон. Как мне рассказали, после возвращения из плена отважный «генерал» с дырявой головой долго сидел на берегу, перебиваясь за счет былой популярности и влезая в долги. Никто больше не доверял ему судно, поскольку появилась версия, что через дырку вытекли мозги, а на покупку собственного Мишель де Граммон не имел денег. Николас ван Хорн сжалился над ним. Видимо, голландцу надоело рисковать собственной головой, решил использовать чужую бэушную. Еще два капитана, Жан де Бернанос и Шарль дю Мениль, крейсировали сейчас у мыса Каточе - самой северной точки полуострова Юкатан, поджидая нас.
        Как обычно, Лорен де Графф остановился на Тортуге в трактире «Золотой галеон». Я застал его сидящим за столом в компании двух своих капитанов, Мишеля Андерсена и Мартина Бруажа, и Николаса ван Хорна с Мишелем де Граммоном. Они уже знали о прибытии моего брига, поэтому не сильно удивились. Я сел за стол, не спросив разрешения, и показал трактирному слуге, чтобы подал мне оловянный кубок, тарелку, вилку и нож. Капитаны флибустьеров ели жареную говядину, запивая ее ромом. Только Мишель де Граммон пил пальмовое вино. От крепкого алкоголя у него болела дырявая голова.
        - Говорят, ты привез много оружия и боеприпасов? - первым делом спросил Лорен де Графф.
        - Правильно говорят, - ответил я. - А мне сказали, что экспедицию снаряжаете вы с Николасом.
        - И тебе не соврали! - весело произнес Николас ван Хорн.
        - У меня есть фальконеты, мушкеты, пистолеты, кутлассы, порох, свинец, - перечислил я. - Всё только за наличные, кредита не будет.
        - Нам кредит не нужен! - похвастался Лорен де Графф. - Пока тебя не было, мы захватили несколько судов с богатой добычей. В конце осени нам попался испанский галеон, который вез из Гаваны в Санто-Доминго и Сан-Хуан жалованье испанским гарнизонам, сто двадцать тысяч пиастров (еще одно название испанского песо). Каждый флибустьер получил по семь сотен. Вот так-то!
        - Рад за вас! - похвалил я и перечислил, чего и сколько привез и цены.
        - Мы забираем все! - хвастливо бросил Лорен де Графф.
        Невоенные грузы я оставил на реализацию Старому Этьену, в трактире которого жил до отправки в поход. По слухам, старый лис уже владеет чуть ли не всем островом. При этом живет скромно, не женится. Сожительница-мулатка родила ему двух мальчиков, но трактирщик, видимо, подыскивает более выгодную партию.
        За время разгрузки я пополнил экипаж полусотней местных флибустьеров. Они знают местные правила ведения боя, смелее и стреляют метче. По большей части это были буканьеры из поселений на берегу залива Гоав. Их привел ко мне Жильбер Полен, которого я без голосования экипажа назначил квартирмейстером. Впрочем, никто не возражал. Жильбер Полен пользовался среди буканьеров авторитетом. Как-никак поучаствовал в нескольких походах, промотал много богатой добычи и в обоих типах рискованных мероприятий остался жив.
        34
        Мой бриг шел во главе эскадры из пяти судов. Даже такой опытный судоводитель, как Николас ван Хорн, не решился оспаривать мое лидерство, как штурмана. Наверное, еще помнил, как, последовав за мной, избежал расправы испанцев и англичан. На этот раз в Сантьяго-де-Куба был всего один военный галеон. Уверен, что испанцы послали гонца или голубя в Гавану, предупреждая о нас, но дул довольно свежий и почти попутный норд-ост, который гнал даже самые медленные наши суда со скоростью не менее семи узлов. У испанцев не было шансов перехватить нас в Юкатанском проливе, если только их эскадра не крейсировала там.
        Такое подозрение у меня появилось, когда Жак Буше прокричал из «вороньего гнезда», что видит четыре судна.
        - Большие суда? - спросил я.
        - Два средние, галеоны, и два поменьше, вроде бы шхуны, - доложил индеец.
        Я послал на тузике гонца, чтобы оповестил капитанов эскадры, что возможен бой с испанцами. Оказалось, что напрасно. Жан де Бернанос и Шарль дю Мениль захватили два испанских галеона, которые везли какао из Маракайбо в Веракрус.
        Наша эскадра легла в дрейф. Капитаны и квартирмейстеры собрались в каюте Лорена де Граффа. Она была довольно просторная. Переборки оббиты тонкой желтоватой кожей, из-за чего у меня складывалось впечатление, что нахожусь в дурдоме, в комнате для особо буйных. Впочем, тихими и умными трудно было назвать собравшихся в каюте. В походе участвует около тысячи двухсот флибустьеров, а в Веракрусе гарнизон из трех тысяч профессиональных вояк плюс местные жители, которые явно не захотят быть убитыми и ограбленными, и в крепости шестьдесят орудий большого калибра, не считая тех, что на городских стенах. Двух-трех залпов всех испанских пушек, даже учитывая не слишком меткую их стрельбу, хватит, чтобы потопить нашу эскадру. К тому же, на помощь могут прийти эскадра из Гаваны и гарнизоны из соседних городов, в том числе из Мехико, где, как говорят. около пятнадцати тысяч солдат.
        - В лоб, безусловно, штурмовать глупо, - начал Лорен де Графф после того, как все выпили по кружке пальмового вина, потому что ром приберегали для боя. - Придется высадиться на берег неподалеку от города и зайти с тыла.
        - Я поведу передовой отряд, - сразу предложил Мишель де Граммон, которого тоже пригласили на совещание. - Надо будет захватить легкие пушки, чтобы выбить городские ворота.
        - Для вышибания ворот нужен, как минимум, трехфунтовый бронзовый фальконет, который, в зависимости от длины ствола, весит килограмм триста-четыреста. И тащить их неудобно. Разве что волочить, но это займет много времени. А наш успех во внезапности, - возразил Жан де Бернанос.
        - А что ты предлагаешь? - сразу насел на него Мишель де Граммон.
        - Я предлагаю подумать, - спокойно ответил бывший кавалерийский офицер.
        Спокойствие Жана де Бернаноса сразу сбило пыл Мишеля де Граммона.
        - В Веракрусе знают, что к ним идут эти два галеона с какао? - задал я вопрос.
        - Конечно, знают, они постоянно туда-сюда ходят, - ответил Шарль дю Мениль и тут же хлопнул себя по лбу: - Верно, они ведь ждут эти два судна! - и тут же, опережая других, изложил план: - Перегрузим какао в другие суда, посадим в трюма побольше флибустьеров, подойдем вечером, когда ворота закроют, ошвартуемся к молу и утром, когда их откроют, ворвемся в город!
        - Я поведу передовой отряд! - настойчиво повторил Мишель де Граммон.
        - Ты поведешь отряд с одного галеона, а я со второго, - сказал Жан де Бернанос и, посмотрев на остальных капитанов, добавил: - Только вы не сильно задерживайтесь.
        - Постараемся, - пообещал Лорен де Графф.
        35
        В двадцать первом веке в заливе Кампече ночью будет больше огней, чем в некоторых мексиканских городах. Гореть лампы и прожектора будут на нефтяных буровых платформах. Их тут будет несчитано, разве что чуть меньше, чем в Северном море. Сутками напролет они будут качать нефть и газ на благо мексиканских богачей. Кое-что будет перепадать и беднякам. В семнадцатом веке здесь темно и тихо. Ветер к ночи убился. Эскадра из семи кораблей лежит в дрейфе неподалеку от берега, с которого доносятся крики и вопли ночных птиц и зверей. Если судить по звукам, в джунглях творится что-то жуткое. На самом деле там сейчас безопаснее, чем в порту Веракруса. Два галеона не вернулись. Значит, стоят у мола, ждут утра. В трюмах восемь сотен вооруженных отморозков, большинство из которых за пару серебряных монет родную мать грохнет. Спят себе веракрусцы сладко и безмятежно и не подозревают, что через несколько часов их жизнь разделится на «до» и «после». Это у тех, кто не погибнет.
        - Не спится? - спросил тихо поднявшийся на шканцы квартирмейстер Жильбер Полен. - Мне тоже не спится. Вот думаю, что пора убираться с Эспаньолы. Если возьмем хорошую добычу, уплыву отсюда.
        - Ты гугенот? - спросил я.
        Мы с ним никогда не обсуждали, кто какой религии придерживается.
        - Да, - ответил он. - Хочу к англичанам податься.
        - На Ямайку? - поинтересовался я.
        - Нет, устал я от этой липкой жары. Хочу податься в Чарльстон. Мне сказали, городок есть такой на материке, недавно основали. Там не так жарко, как здесь, но и не холодно, и можно дешево землю купить. Займусь выращиванием хлопка. Говорят, он там хорошо растет и платят за него прилично, - рассказал Жильбер Полен.
        - А ты умеешь выращивать хлопок? - задал я вопрос.
        - Научусь, - уверенно ответил он. - Буканьером я тоже не с рождения стал.
        Я знал в Соединенных Штатах несколько городов с таким названием, не считая пригородов. Скорее всего, буканьер имел в виду город-порт в Южной Каролине.
        - Это тот Чарльстон, что на берегу океана, по пути в Нью-Йорк? - на всякий случай уточнил я.
        - Да, на берегу океана, на север надо плыть, - ответил он. - Ты ведь мимо будешь проплывать, когда во Францию отправишься? Довезешь туда нас с Жаком? Я заплачу за обоих.
        - Тебя и твоего алькатраса бесплатно туда отвезу, по старой дружбе, - пообещал я. - Только вот боюсь, что тебе не с чем будет туда ехать. Пропьешь всё, как обычно.
        - Вот я и хочу оставить у тебя наши доли. Отдашь, когда до Чарльстона доберемся, не раньше, как бы я не упрашивал, - попросил буканьер.
        - Без проблем, - сказал я.
        Ветер задул с первыми лучами солнца. Такое впечатление, что и он подпитывается солнечной энергией. Теперь уже каждое судно шло настолько быстро, насколько могло. Мой бриг через полтора часа оказался на рейде Веракруса. Там уже стреляли: внутри города из мушкетов и пистолетов, а из крепости Сан-Хуан-де-Улуа палили пушки по стоявшим у мола галеонам, на которых приплыли пираты. Кто там у них обучал наводчиков, не знаю, но на этих судах было самое безопасное место в гавани. Я не стал швартоваться, лег в дрейф на рейде, на приличном удалении от крепости, высадил десант на катере и шлюпке. Сам остался на судне. Судя по уменьшающемуся количеству выстрелов в Веракрусе, сопротивление испанцев уже сломлено. Сейчас флибустьеры первым делом изнасилуют местных баб, чтобы выходили замуж за смелых мужиков, способных защитить свою семью, а потом займутся грабежом. Впрочем, богатство этого города образовалось, благодаря грабежу аборигенов, так что мы будем возмездием. Я подумал, что всю историю человечества можно свести к двум словам: грабь награбленное.
        Вторым в гавань вошел гукер Лорена де Граффа. Этот направился к молу, пальнув из своих маломощных пушек по крепости. Никакого вреда ей не причинил, если не считать пары щербин на мощных, многометровой толщины, каменных стенах. Остальные подошли без понтов и встали на якоря неподалеку от мола. Из крепости к тому времени перестали стрелять из пушек, хотя испанский флаг все еще гордо реял на высоком флагштоке.
        Я тоже подвел бриг ближе к берегу и встал на якорь. Оставил на борту пять человек под командованием боцмана, старого бретонца, у которого глаза были настолько бледно-голубыми, что казался слепым. При этом зрение у него было получше, чем у молодых. Разве что с Жаком Буше не мог тягаться. С остальными на катере добрался до берега. Матросы вытащили нос катера на берег, чтобы я не замочил ноги. Ступая на песок, который вмялся под моими ногами, я почувствовал себя конкистадором.
        Улицы в Веракрусе вымощены каменными плитами. Канализация закрытая, даже вони не почувствовал. Дома не выше двух этажей. Только мэрия трехэтажная. Само собой, католический собор был выше всех домов раза в два-три. На площади рядом с ним толпились горожане, которых пираты сочли богатыми. Был среди них и губернатор, который, лишившись парика, блистал бледной лысой головой. Сейчас флибустьеры-католики помолятся в соборе, поблагодарят бога за успешный захват богатого города, после чего запрут там богачей, чтобы получить за них выкуп. Из помещения как раз доносилось пение гимна «Те Deum». Самое забавное, что по окончанию службы флибустьеры-гугеноты вынесут всю ценную церковную утварь, и коллеги-католики не будут им мешать.
        В тени от собора стояли все флибустьерские капитаны. Не было только Мишеля де Граммона, который вел переговоры с гарнизоном крепости. Испанцы готовы были сдаться, уточняли условия. Хотели уйти с оружием и семьями. Мишель де Граммон предлагал что-то одно, не сомневаясь, что тр у сы выберут семьи.
        - Да, сказал бы мне кто-нибудь, что захватим Веракрус, потеряв всего двух человек, не поверил бы! - восторженно воскликнул Николас ван Хорн.
        - Я говорил тебе, что так и будет, - высокомерно заявил Лорен де Графф.
        - Насколько я помню, ты предполагал, что можем потерять половину и уйти ни с чем, - возразил Николас ван Хорн.
        - Не было такого! - отрезал Лорен де Графф.
        Его соотечественник покраснел от возмущения, но промолчал, только демонстративно сплюнул.
        Добычу сносили на площадь, которую охраняли по три человека от каждого судна. Золото, серебро и драгоценные камни, в основном жемчуг, складывали в одном месте, ткани, одежду и обувь - в другом, оружие - в третьем, товары - в четвертом. К вечеру площадь превратилась в большой склад. К тому времени на нее перенесли оружие и порох из крепости. Бочки с порохом Мишель де Граммон поставил в соборе и на паперти, чтобы богатые горожане стали сговорчивее. Я даже не сомневался, что он взорвет не заплативших выкуп вместе с собором. Захваченных в городе рабов, более тысячи человек, закрыли в складах возле ворот, ведущих в порт. Покормить и напоить их забыли, поэтому с той стороны доносился протяжный рёв, напоминающий воловий.
        Ночевал я в городе, в объятиях молодой жены степенного торговца свечным деревом. Его колют на лучины и продают. Горит ярко, как свеча, и не воняет, как сальные. Муж сидел взаперти в соборе, а жена развлекалась, внушая мне и себе, что таким способом улучшает участь мужа. После занятий любовью она заикнулась, что неплохо бы снизить сумму выкупа с пяти тысяч песо до трех, но я объяснил, что не мне решать. После чего она решила, что супружеский долг выполнила, и больше не возвращалась к этой теме, чтобы не рассердить меня. А то уйду к другой - кто ее будет радовать?!
        36
        На третий день поделили добычу. По мнению флибустьеров, она была огромной. Только наличными нагребли почти миллион песо. Сюда вошли и выкупы за богатых горожан. Губернатор откупился за семьдесят тысяч. С остальных содрали меньше, но их было много. Золото и серебро в слитках и разных предметах тоже поделили быстро, оценивая на вес, без учета ювелирной ценности. И с драгоценными камнями проблем не было, потому что никто в них не разбирался. Как и с рабами и товарами, захваченными на складах: сахаром, табаком, ртутью, индиго, красным деревом… Причем товары никто брать не хотел, особенно тяжелые, как красное дерево или ртуть, отдавали их за десятую часть стоимости, потому что понимали, что судовые трюма не безразмерные, все не увезешь. Я с удовольствием забрал всю очень дешево оцененную ртуть, которая на островах не нужна. Ее в этих краях используют только на материке для извлечения серебра из руды, а в Европе в большой цене не только у рудокопов, но и у шляпников и врачей-венерологов. А вот из-за всякой ерунды флибустьеры чуть не передрались. Каждый точно знал, сколько стоит штука сукна или ситца,
или новые сапоги, или пистолет. Если бы они догадывались, как я нагрел их на каждом изумруде! Там речь шла о недооценке каждого ювелирного изделия примерно на стоимость десяти штук сукна или пар сапог. Какой-то придурок даже предлагал расколоть большой бриллиант, чтобы легче было его поделить. Я предложил за драгоценный камень на десять процентов больше, чем его оценили, и мне его с радостью уступили, не догадываясь, что этот бриллиант стоит раз в десять дороже.
        Я получил долю на свой бриг, исходя из двух сотен членов экипажа. Затем вычел десятую часть для губернатора, дальше - себе две трети, как судовладельцу и снабженцу, а остальное поделил, согласно долям. После чего отобрал за переезд у тех, кто прибыл со мной из Франции, и отпустил их на все четыре стороны, как и набранных на Тортуге. На бриге остались только Жильбер Полен и алькатрас Жак. Ведь наша флотилия пополнился двумя галеонами, которые везли какао, и шестью баркасами, захваченными в гавани, и на все суда нужны были экипажи, и на них можно было погрузить больше своей добычи, чем я позволял. На каждого флибустьера вышло где-то по тысяча сто песо или три тысячи триста ливров. Это зарплата матроса за девять-десять лет работы без отпусков. Плюс после раздела добычи каждый мог взять все, что понравится в городе, если на его судне есть свободное место. На моем уже не было. Рабы на палубе сидели впритык. Нескольких загнали на марсы. Поэтому я не стал дожидаться, когда приготовится к отплытию вся наша флотилия, снялся с якоря первым. Тем более, что прошел слух, что к городу идет большой отряд из
Мехико и эскадра из Гаваны. Следом подняли паруса на двух баркасах. Несколько часов они держались за мной, но к вечеру отстали.
        Скорее всего, мы разминулись с испанской эскадрой ночью. Дул пассат, поэтому я решил не ложиться в дрейф. Хотелось побыстрее добраться до Ямайки и продать рабов. Отдавать их за бесценок губернатору Франсуа де Франкене не собирался. Как капитану мне бы было выгодно получить за них доплату, а как судовладельцу пришлось бы потерять больше половины стоимости рабов.
        На Ямайке уже знали, что мы ограбили Веракрус. Я поражался скорости, с какой новости распространяются по островам. Такое впечатление, что соединены подводным телефонным кабелем. Поскольку мы были первыми, я получил за каждого раба от двадцати пяти до тридцать фунтов стерлингов, точнее, индиго на эту сумму, которое разместили на палубе, надежно укрыв брезентом. Что-либо более объемное негде было бы перевозить. По моему совету Жильбер Полен оставил себе пятерых рабов, двух мужчин и трех женщин.
        - Мужчины стоят дороже и на хлопковой плантации женщины полезнее. Да и какая-никакая баба у тебя будет. Уверен, что в Чарльстоне белых женщин намного меньше, чем мужиков, тебе вряд ли достанется даже рябая, - объяснил я. - Но пока не прибудем туда, рабы - моя собственность.
        - Как договаривались, - мрачно произнес буканьер.
        Он славно гульнул в Веракрусе, где спиртного было на каждого флибустьера немеряно, и передумал бы становиться хлопковым плантатором, если бы я позволил.
        Когда мы, завершив дела с англичанами, снялись с якоря, в бухту зашел первый баркас. Флибустьеры с него рассказали, что они успели проскочить в Юкатанский пролив перед самым носом испанской эскадры, а вот повезет ли тем, кто шел за ними, - большой вопрос.
        Губернатор Франсуа де Франкене сильно огорчился, получив свою долю наличными. Деньги - самый невыгодный груз, который можно увезти отсюда. Во Франции они стоят столько же, а вот любой местный товар можно перепродать в Европе в несколько раз дороже. Везти деньги есть смысл, когда некуда складывать товары.
        - Что, рабов не захватили?! - удивился Франсуа де Франкене.
        - Захватили, - ответил я. - Их привезут на других судах.
        Про испанскую эскадру я ничего не сказал. У меня была уверенность, что в следующий мой приход сюда губернатором будет другой человек. Слишком это хорошее место для такого посредственного управленца без связей.
        Старый Этьен продал все оставленные ему товары. Вычтя комиссионные, отдал мою часть драгоценными камнями, золотым песком и испанскими серебряными песо. В бриг, при всем желании, больше ничего не влезало. Разве что выкинуть бочки с водой и копченым мясом. Задерживаться на Тортуге не стал, сразу отправился домой, так и не дождавшись остальных судов нашей эскадры. Надеюсь, им повезет добраться до Эспаньолы целыми и невредимыми.
        Чарльстон оказался небольшой английской деревней с деревянными домами и невзрачной церковью, которая от жилого дома отличалась только более высокой крышей. Ни таверны, ни трактира пока не было. Может быть, обслуживают пьяниц на дому. На единственной пыльной улице валяются свиньи, бегают куры, ходят вразвалку гуси, вытягивая длинные шеи и шипя на прохожих, провожают надменными взглядами индюки, дружно лают собаки из каждого двора. А вот кошек не видел, хотя англичане на каждом судне имеют две-три, а то и больше.
        Я быстро купил свежих продуктов, после чего отдал Жильберу Полену деньги - доли его и алькатраса - и пятерых рабов, навьюченных узлами со всякими дешевыми предметами домашнего обихода, которые он набрал в Веракрусе после раздела добычи.
        - Теперь твой дом будет здесь. Удачи! - пожелал я на прощанье и обнял его
        - Да уж, удача не помешает, - молвил бывший буканьер сдавленным голосом.
        Мне показалось, что еще чуть-чуть - и он расплачется. Мне тоже стало грустно, будто расстаюсь с лучшим другом, хотя за время перехода мы с ним почти не разговаривали. Я резко развернулся и пошел к катеру, нагруженному свежим хлебом из кукурузной муки, лукошками с куриными яйцами и курами в клетке из ивовых прутьев. На флоте привыкаешь к неизбежным встречам и расставаниям.
        37
        До Нанта добрались без приключений. В океане, как обычно, потрепало немного. Сейчас вспоминаю, как это мне в двадцать первом веке частенько удавалось проскочить через Атлантику, не попав в шторм? А ведь бриг шел быстро, в среднем узлов по девять, что не сильно уступало некоторым судам, имевшим честь пересекать океан под моим чутким руководством. Самое забавное, что мои матросы по запаху определили, что мы приближаемся к Европе, когда были милях в ста от нее. Они утверждали, что Атлантический океан возле Бретани пахнет не так, как в других местах. Поскольку на следующий день их слова подтвердились, пришлось поверить, что носы у этих матросов более чуткие, чем мой. Экипаж у меня в основном из бретонцев, а они считаются лучшими моряками и рыбаками во Франции. Жаль, что на следующий рейс придется набирать новых матросов. Эти возвращаются богачами, как они сами считают. Весь рейс они прикидывали, как потратят такую кучу денег. Планы были грандиозные и целомудренные. Вот только мой опыт подсказывал, что кое-кто прогуляет деньги быстро и без особого смысла и толка. Именно эти и вернутся на бриг весной.
        В эстуарии Луары, напротив Сен-Назера, стояла французская эскадра: одиннадцать линейных кораблей, шесть фрегатов и полтора десятка мелких суденышек, в основном брандеров. Где-то в этом месте построят мост через реку. Судоходный пролет будет высоким, метров пятьдесят, но каждый раз, направляясь в Нант и проходя под мостом, я буду наклонять голову, словно боясь, что ударюсь лбом о его нижнюю кромку. В Сен-Назер тоже разок зайду на маленьком костере с контейнерами из Роттердама. Город посмотреть не успею, потому что выкидают нас за шесть часов, и еще час подождем прилив, потому что порт состоит из трех док-бассейнов, вход и выход в которые через шлюз во время высокой воды.
        Как мне рассказали, за последние два десятилетия Жан-Батист Кольбер, который являлся реальным главой кабинета министров, сильно улучшил военно-морской флот Франции. Он построил около трех сотен новых кораблей, переоборудовал многие порты, прорыл Южный канал, соединивший Бискайский залив со Средиземным морем, благодаря чему грузы, допустим, из Бордо в Марсель перемещались по территории Франции, создал мореходные училища, где готовили штурманов и кораблестроителей. Кстати, до мореходок больше никто пока не додумался, даже такие отъявленные моряки, как голландцы. Впрочем, в народе у премьер-министра была дурная слава. Жан-Батист Кольбер умел доставать деньги для короля, то есть, придумывать налоги. Несмотря на то, что основное налоговое бремя ложилось на бедняков, ругали его почем зря и многие богатые. В частности, разбогатевшие простолюдины, которые купили себе титулы. Премьер-министр добился аннулирования всех титулов, купленных за последние тридцать лет. За что я ему вскоре скажу спасибо!
        Весь привезенный мною груз пошел на ура. Я сразу превратился из просто богатого в очень богатого. Что позволило мне купить за шестьсот тысяч ливров виконство Донж. В свое время его купил разбогатевший торговец пряностями, сумев за солидную мзду получить и титул. Мзда быстро окупилась, благодаря освобождению от налогов. Но тут появился Кольбер - и все пошло прахом. Торговец-виконт все равно не пожелал расстаться с сеньорией, но летом протянул ноги, а его наследник решил (и на моем примере тоже), что деньги принесут больше прибыли, вложенными в торговлю с колониями, Наследника не остановило даже то, что Жан-Батист Кольбер всего на пару месяцев пережил обиженного им торговца пряностями, и вновь появился шанс за мзду стать благородным человеком. Виконство приносило шестьдесят тысяч ливров в год. Обычно цену сеньории определяли, исходя из дохода за десять-пятнадцать лет. Мне уступили по нижней планке, потому что не было покупателей. Все предпочитали вкладывать деньги в торговлю с колониями, потому что за два-три года можно было удвоить капитал. Или потерять. Поэтому у меня появилось желание разделить
риски, заимев еще и постоянный доход, не зависящий от моря. С тех пор я стал представляться виконтом Александром де Донжем.
        Виконство располагалось на правом, северном, берегу Луары между Нантом и Сен-Назером, ближе к последнему. От реки его отделяло большое болото, точнее, несколько болот, которые я воспринимал, как одно. Прилив здесь высокий, до пяти-шести метров, низкие берега реки затапливало, так что шансов пересохнуть у болота не было. Усадьба находилась на холме. Раньше это был замок, но постепенно крепостные стены разобрали, а донжон перестроили в трехэтажный дом с двумя двухэтажными крыльями, которые служили жильем для слуг и хозяйственными помещениями: конюшней, псарней, каретной, сеновалом, кладовыми. Часть рва превратилась в рыбный садок, а остальное засыпали. Бывший владелец вывез всю мебель, потому что я отказался ее покупать, но комнаты все равно не казались пустыми, потому что их украшало бесчисленное количество гербов. Они были разные: с мечами, доспехами, шляпами, ключами… Многие гербы то ли недавно нарисовали или высекли на камне, то ли отреставрировали. Скорее всего, первое, поскольку настоящему виконту не надо слишком назойливо напоминать всем, что он виконт. Мне тоже это было ни к чему, поэтому,
ремонтирую дом, приказал уничтожить все гербы, кроме тех, что были над каминами. Зимы здесь, благодаря Гольфстриму, теплые, но осень и весна затяжные, приходится обогревать помещения почти полгода. Делать это с помощью каминов нерационально, но я оставил по одному на этаж, потому что люблю сидеть вечером перед горящим огнем и пить мелкими глотками сладкое вино из Бордо, закусывая местным солоноватым коровьим сыром. В помощь каминам заказал водяное отопление и заодно водопровод и канализацию на кухню, в две ванные комнаты и в удобные, теплые сортиры на каждом этаже и отдельный для слуг, объяснив, как это все сделать. Кстати, унитазы уже появились. Правда, они еще далеки от тех, что будут у японцев - с музыкой, обмыванием, подтиранием и сушкой теплым воздухом, из-за чего появляется желание всю жизнь просидеть на унитазе.
        А вот свору гончих собак я купил у прежнего хозяина. Благодаря им, зимой было не скучно. Провел я зиму в Нанте, потому что в усадьбе шел ремонт, но время от времени приезжал туда, чтобы поохотиться. В принадлежащих теперь мне лесах и болотах еще встречаются косули и дикие кабаны. Уже не так много, как два-три века назад, но я ведь и не запасал мясо тоннами, как раньше. Гарик сразу стал вожаком своры. По зверю он работал лучше, чем остальные собаки. Наверное, сказывалось детство и юность в джунглях.
        Мари-Луиза де Кофлан, виконтесса де Донж, настояла на том, чтобы я купил новую карету с виконтским гербом на дверцах. Не могла же она ездить в наемной карете в свои новые владения! Ездить, правда, придется не скоро, не раньше, чем следующей осенью, потому что ремонт затягивался. Надо было построить новые печи, изготовить котлы, трубы, радиаторы, краны, унитазы, а потом все это установить и проверить. Я вырос в квартире с угольной печью, в топке которой была петля толстой трубы, идущей из большого металлического бака, прикрепленного к стене. В бак, открыв вентиль в совмещенном санузле, набирали холодную воду. Когда затапливали печь, вода нагревалась и текла из кранов на кухне и в ванной. До сих пор помню, как прикладывал ладонь к баку с плохо отшлифованными, сварнными швами, выкрашенному в бледно-голубой цвет, чтобы проверить, нагрелась ли вода, можно ли набирать ее в ванну и купаться? Эти знания теперь мне пригодились, когда объяснял мастерам, что надо изготовить, где и как установить и что с чем соединить. Поскольку заказ был нетиповой, выполняли его медленно и за большие деньги. Можно было бы
ускорить, заплатив еще больше и наняв дополнительных рабочих, но спешить мне уже было не на что. Ремонт и так оказался почти в два раза дороже, чем я предполагал. До весны все равно не успеют, а в середине марта я опять выйду в отрытое море.
        38
        Как ни странно, экипаж брига почти не изменился, несмотря на то, что многие разумно распорядились флибустьерской добычей. Они были уверены, что опять хапанут не меньше, хотя знали, что война с Испанией закончилась еще до того, как мы вернулись во Францию. В испанских портах мне теперь было стремно появляться, потому что запомнился многим гражданам славного города Веракруса. Да и денег на дорогие товары не хватало. Взял груз исключительно для неприхотливых покупателей с Эспаньолы и Тортуги.
        За два дня до нашего прихода на Сен-Эспаньоле сменился губернатор. Лейтенанта Франсуа де Франкене обвинили в пособничестве флибустьерам, спровоцировавшим войну с Испанией, и отправили во Францию. Незнатного, не имеющего связей дурачка сделали козлом отпущения. Если доплывет быстро, то может остаться без головы, а если не будет спешить, то, уверен, начнется следующий раунд войны с Испанией, и его наградят. Теперь в западной части Эспаньолы заправлял маркиз Пьер-Поль Тарен де Кюсси. Он уже был здесь губернатором восемь лет назад, но правил меньше года. Если в прошлый раз ему поручили способствовать нападениям флибустьеров на испанцев, то на этот раз - превратить флибустьеров из разбойников в солдат короля. Маркиз начал чистить рыбу с головы, предлагая офицерские посты флибустьерским капитанам. Из серьезных капитанов пока никто не согласился.
        Капитанов этих стало меньше. Почему - это рассказал мне Мишель де Граммон, с которым я встретился в трактире «Нормандский замок», построенном из дерева в Пор-де-Пе. На рейде стоял на якоре гукер «Отважный», поэтому я не удивился, увидев Мишеля де Граммона. Он как раз собирался обедать в гордом одиночестве, но, увидев меня, сразу пригласил составить компанию. Нам подали по огромному куску жареной говядины с жирным соусом, в который, как подозреваю, перец и другие местные пряности насыпали совковой лопатой. Запивать предполагалось пальмовым вином, что свидетельствовало о критическом финансовом положении угощавшего, но «у меня было» - мой слуга нес бурдюк с полюбившимся мне в последнее время красным вином из Бордо.
        - А где Николас ван Хорн? - поинтересовался я.
        - Погиб, - жадно жуя мясо, ответил Мишель де Граммон и сморщил лоб так, что шрам над вмятиной на голове стал почти незаметен.
        - Где и когда? - задал я вопрос, ножом соскребывая соус с мяса, чтобы оно стало съедобным.
        - Ах, да, ты ж раньше уплыл! - вспомнил он. - В обед того же дня Николас поссорился с Лореном из-за какой-то бабы, испанки. Ее изнасиловали матросы Николаса, а Лорен решил изобразить из себя благородного человека. Ты же знаешь, у него непреодолимая тяга к страшненьким испанкам. Они схватились за шпаги - и я стал капитаном «Отважного». После чего вызвал на дуэль этого мерзавца, но он воспользовался приближением испанского кавалерийского отряда и сбежал. И до сих пор бегает от меня, хотя я пообещал губернатору, что не буду убивать его.
        - Мне говорили, что в Веракрус шел из Гаваны большой испанский флот, семнадцать кораблей. Как тебе удалось ускользнуть от них? - спросил я.
        - У меня корабль быстрый, экипаж - почти все голландцы, отличные моряки, так что не испанцам за мной гоняться, - пренебрежительно произнес Мишель де Граммон. - А вот Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль, оба захваченные ими галеона и четыре баркаса, на которых капитанами были их люди, попали в плен. Они вышли самыми последними. Всё никак не могли утолить жадность. Испанцы, как обычно, пару десятков повесили, а остальных отравили на серебряные рудники. Жана де Бернаноса и Шарля дю Мениля предыдущий губернатор собирался выкупить, но не сошлись в цене. Новый губернатор, как понимаю, вызволять их не будет.
        - Не собираешься перейти к нему на службу? - осведомился я.
        - Да вот думаю. Он предлагает мне стать командиром милиции всех южных районов, - ответил Мишель де Граммон. - Что-то мне в последнее время не везет на море, весь в долгах. Хочу захватить Кампече, а потом подумаю. Если не повезет, пойду на службу к маркизу, а если повезет… Присоединишься ко мне?
        - Не могу, - отказался я. - Ты человек вольный, сегодня здесь, завтра там, а я в Нанте живу, меня найти легко. Так что мне ссориться с властью чревато.
        - Был я в Нанте. Скучный город, - сказал он.
        - С тобой трудно не согласиться, - произнес я. - Поэтому и плаваю сюда. Заодно богатею.
        - И сильно разбогател? - с нотками пренебрежения молвил Мишель де Граммон.
        - Не очень, но на виконство хватило, - небрежно ответил я.
        - Ты - виконт?! - промычал набитым ртом флибустьерский капитан, подавился недожеванным куском мяса и закашлялся.
        Его слуга - такой же низкорослый и крепкий, с тупым крестьянским лицом - привычно постучал хозяину по спине.
        - Виконт де Донж, - проинформировал я. - К моему возвращению должны закончить ремонт усадьбы, так что, будешь в Нанте, заходи в гости.
        - Обязательно, - прохрипел он и вытер пот с покрасневшего лица, а потом прочистил горло и выругался: - Якорь мне в глотку и сто чертей в задницу! Я столько лет граблю испанцев, а даже маленькой плантации не имею!
        - Зато никто не проиграл в карты так много, как ты, - утешил его.
        - Это да, - сразу успокоившись, согласился Мишель де Граммон. - В плохой день спускал столько, что на пару сеньорий хватило бы. Ничего, вот захвачу Кампече и куплю большую плантацию! - закончил он на оптимистичной ноте.
        Игрок - это неизлечимо, Кампече не поможет.
        На следующее утро гукер «Отважный» исчез с рейда. Никто не знал, куда отправилось это судно. Больше всех не знал губернатор, которого я навестил ближе к обеду.
        - И ты не знаешь, куда он делся? - первым делом спросил меня губернатор маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        Это был плотный высокий мужчина под пятьдесят с обрюзгшим лицом, которое украшали усы и бородка-эспаньолка, почему-то не казавшиеся старомодными. Может быть, потому, что без них лицо маркиза было бы совсем невнятным и незапоминающимся. Зато одет он был по последней парижской моде, как ее представляли себе в Нанте и других провинциальных городах. Красный жюстокор был вышит золотыми нитками в виде виноградной лозы с листьями, белая рубаха и жабо были шелковыми, а кюлоты - из черного бархата, застегнутые на золотые пуговицы под коленями сбоку. Красные чулки имели набитый рисунок в виде роз. Темно-коричневые туфли украшали большие квадратные пряжки у подъема, изготовленные из металла, похожего на золото, и украшенные пятью жемчужинами каждая. Губернатор не курил, а нюхал табак, который доставал из золотой табакерки, украшенной так обильно жемчужинами, что металл почти не было видно. Нюхнув и чихнув, он вытирал нос батистовым платком, который потом засовывал в правый прорезной карман жюстокора, закрытый большим клапаном, на котором был вышит виноградный лист.
        - Он звал меня в поход на Кампече, но я отказался. Один он туда вряд ли пойдет, слишком мало людей, - ответил я.
        - Правильно сделал, что отказался! - похвалил губернатор, зачерпнул из табакерки тремя пальцами табака, зарядил сперва в левую ноздрю, потом в правую, шмыгнул носом, потом сморщился так, что усы подпрыгнули чуть ли не на лоб, и чихнул громко и разбрасывая в разные стороны сопли и табак, после чего вытер носовым платком выпавшие из ноздрей капли. - Значит, Мишель де Граммон в Кампече собрался?
        - Да, и обещал добычу не хуже, чем мы взяли в Веракрусе, - сказал я.
        - Ты тоже был в Веракрусе?! - произнес маркиз Пьер-Поль де Кюсси таким тоном, словно это было для него новостью.
        - Повезло, - ответил я.
        - А в Кампече, действительно, добыча будет не хуже? - поинтересовался он.
        - Не думаю, - ответил я. - Кампече меньше и ближе к Гаване, ценные грузы в нем надолго не задерживаются, а горожане наверняка беднее. Хотя, кто его знает?!
        - Если добыча будет хуже, не стоит и нападать, обострять отношения с испанцами, - сделал вывод губернатор.
        После нашего налета на Веракрус испанцы напали на приграничные французские плантации, ограбили и сожгли их, угнав рабов. Как ни странно, бравые буканьеры и флибустьеры так и не оказали нападающим достойного отпора, пересидели в джунглях. Да и зачем им погибать за чужое добро?!
        - Где бы ты на его месте набрал людей для такого похода? - задал вопрос маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        - В заливе Гоав. Там много буканьерских поселений, а лучших солдат здесь не найти, - ответил я. - Только для такого похода одного корабля мало.
        - Четыре дня назад отсюда ушел неизвестно куда корабль Мишеля Андерсена, три дня назад - Мартина Бруажа, а позавчера - два баркаса без груза, - сообщил губернатор.
        - Андерсен и Бруаж из эскадры Лорена де Граффа, с которым Мишель де Граммон на ножах, точнее, на шпагах, - возразил я.
        - И я так подумал, - сказал он. - А теперь уверен, что не случайно они ушли по очереди, чтобы я ничего не заподозрил. Скорее всего, назначили где-то место встречи. Соберутся вместе и пойдут грабить этот Кампече, чтоб он провалился!
        Губернатор опять зарядил ноздри табаком, чихнул и опрыскал своими соплями и слюной и табачными крошками всё в радиусе пары метров.
        - Придется мне плыть в этот залив Гоав, - сделал вывод маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        Я заметил, что после чихания он делает логичные выводы и принимает разумные решения. Интересно, что способствовало этому - табак или чихание? Или пересечение этих двух факторов?
        Мне было без разницы, захватит Мишель де Граммон Кампече или нет, поэтому не стал отговаривать губернатора. Мы с ним пообедали обильно, запивая привезенным мною вином, бочонок которого маркиз получил в подарок. После чего я отправился в трактир «Нормандский замок», где свято соблюл сиесту, а вечером встретился со Старым Этьеном, который приплыл с Тортуги, чтобы купить у меня оптом часть привезенного товара и заработать на перепродаже в розницу.
        39
        Странно, в прошлом году я как-то не заметил, что лицо Старого Этьена стало высокомерным. То есть, наверное, все-таки замечал, но не придавал этому значения. Как и тому, что теперь все называли его Этьеном Брюно. Мне он до сегодняшнего дня позволял панибратство.
        - Называй меня Этьеном Брюно, а то мои люди возомнят себя такими же знатными и богатыми, как ты, и начнут подражать, - попросил он, вроде бы шутя, когда мы сели в подобие кабинета - части трактирного зала, отделенного двумя перегородками.
        Мой слуга налил нам моего вина, а трактирный слуга принес большое фаянсовое блюдо местных фруктов. С фаянса в трактире ел только я, остальным подавали в оловянной или деревянной посуде.
        - Так понимаю, теперь тебе принадлежит весь острова Тортуга? - с подковыркой произнес я.
        - Куда мне! - отмахнулся он, продолжая улыбаться, но глаза смотрели цепко, контролируя мою мимику, жесты.
        У меня появилось впечатление, что сижу на тренинге по невербальной сигнальной системе.
        - Хорошее вино, - уловив что-то в моей мимике, сказал Этьен Брюно, чтобы сменить тему разговора. - С твоих виноградников?
        Уверен, что, как почти все французы, он прекрасно разбирается в вине и знает, что это явно не из Бретани. Заводит разговор на приятную мне тему, чтобы я расслабился. Как только это случится, мне воткнут по самое не балуй.
        - Нет, на моих не успевает набрать столько сахара и аромата, - отвечаю я и перехожу к делу: - Чего и сколько ты хочешь взять и что дашь взамен?
        Старый Этьен долго перечисляет, что хотел бы взять, повторяя, что недавно здесь выгрузились три голландские судна, уронили цены на европейские товары и подняли на местные. Голландцы уже стали всемирными морскими извозчиками. Подозреваю, что их предками были финикийцы, которые две тысячи лет назад занимали эту нишу.
        - Так что по указанным тобой ценам взять не смогу, потому что тогда сам ничего не заработаю, скинь на пятнадцать процентов, а на наши товары придется накинуть столько же, - говорит он.
        Запросил пятнадцать, ждет десять. Только вот я понимаю, что если соглашусь, то в следующий раз с меня снимут еще по десять - и так, пока не разорят. Так что надо биться до последнего.
        - Придется мне поискать другого покупателя, - сказал я.
        - Другие потребует скидку в двадцать процентов, - сообщает Этьен Брюно.
        Значит, договорились, решили хапануть на картельном сговоре.
        - Эспаньола - не единственное место, где нужны мои товары. Тут рядом Ямайка. На худой конец можно и на Барбадос смотаться, - делюсь я своими мыслями.
        - Там с тебя сдерут пошлину, так что ничего не выгадаешь, - предупреждает он.
        - Пошлина всего десять процентов, а на некоторые товары даже пять. И там много индиго, который выгоднее всего возить отсюда, - информирую я и в уме прорабатываю переход туда и продажу товаров.
        - Как хочешь, плыви на Ямайку, - небрежно произнес Этьен Брюно, хотя смотрел все так же цепко.
        - Утром отправлюсь, - решаю я. - Давай, допиваем и расходимся. Мне надо послать человека на судно, чтобы предупредил экипаж.
        - Не спеши. Я поговорю с купцами, может, они согласятся сделать для тебя небольшую скидку, - предлагает он.
        - Дорогой Этьен! Не тебе меня обирать. Я не заносчивый французский шевалье, который умеет только тратить деньги. Торговать я умею, если не лучше тебя, то и не хуже. По крайней мере, знаю самые распространенные приемы. Так что пойди и расскажи, что номер не удался, будете покупать и продавать по тем ценам, что и в прошлом году. А если это кому-то не нравится, пусть торгует с голландцами, которые привозят дешевые голландские товары для бедняков, - высказался я.
        - Я знаю, что ты лучше меня разбираешься в торговле, хоть и благородный человек, просто в этом году обстоятельства сложились так… - начинает он нести пургу.
        - Меня не интересует, как они сложились. Жду завтра до обеда. Или проводим сделку по моим ценам, или я после обеда ухожу на Ямайку, - перебиваю я и командным голосом задаю вопрос: - Ты все понял?
        - Да, - потупив глаза, коротко отвечает Этьен Брюно.
        - Можешь идти, - приказываю я.
        Надменность буквально сдувает с его лица.
        - Простите, шевалье! - льстиво произносит он, не глядя мне в глаза. - Я уверен, что купцы осознают свою ошибку и заключат с вами взаимовыгодный договор!
        Последняя его фраза оказалась пророческой. Я по выгодной цене распродал весь привезенный товар, набрав взамен сахара и табака. Вот только осадок неприятный остался. Как будто это я пытался обжулить, но не получилось.
        40
        К моему возвращению из рейса усадьба Донж была полностью перестроена, отремонтирована и заполнена новой мебелью, изготовленной по моему заказу и расставленной по указанию виконтессы Мири-Луизы де Кофлан. Передвигание мебели по дому - это любимое занятие женщин. Потому что не сами этим занимаются. Так они вносят перемены в свою жизнь. Передвинула - и как в новом доме оказалась. А если хочется совсем уж коренных перемен, меняют обои. Еще возле дома разбили сад по весне. Саженцы свозили из разных районов страны. Небольшой участок вспахали и засадили картофелем, а осенью собрали урожай и засыпали в погреб. Пока что картофель у французов не в чести, завозят из Ирландии, где он стал вторым, если не первым, хлебом. Я так соскучился по картофельному пюре. Впрочем, и по жареной картошке тоже. Как мне ее не хватало в предыдущих жизнях! Теперь наверстываю упущенное.
        Вырученные за этот рейс деньги я, разделив на три части, закинул местным банкирам. На годовой доход от виконства, который выплачивался в конце ноября, после продажи урожая, я купил землю на берегу Луары рядом с центром Нанта, в пока не очень престижном районе, где решил построить большой и высокий двухэтажный дом с полуподвалом. Это лучше, чем стоить трехэтажный дом. Размещу в полуподвале кухню и жилье для слуг. Пусть они бегают по трем лестницам, а я буду всего по двум. Оставшиеся деньги держал дома, раздумывая, куда их пристроить. Меня стали напрягать продолжительные рейсы. Дострою дом в городе и осяду на берегу. Пусть мне привозят деньги другие. В деревне сидеть весь год скучно, особенно зимой. Буду жить то в Нанте, то в Донже. Переезды - это мужской заменитель жизненных перемен.
        Рождество отмечали в расширенном семейном кругу - к нам в Донж пожаловало все семейство де Кофлан. Благодаря мне, тесть малость поправил свое финансовое положение, приоделся сам и принарядил жену и дочек. Раньше готов был выдать их за кого попало, а теперь оттопыривает губу, подыскивает женихов побогаче. После трехчасового обеда из четырех перемен, мы удалились с ним в кабинет, где развалились в уютных, глубоких кожаных креслах возле камина, который слуга растопил с полчаса назад. Огонь уже набрал силу, с радостью пожирая белые с черными отметками березовые дрова, отчего-то ассоциировавшимися у меня с порубленными на куски собаками породы далматинец. Пили горячий сладкий шоколад - самый модный сейчас напиток, к которому моя жена пристрастилась сама и подсадила на него всех своих родственников. Кофе и чай только набирают обороты, причем последний сильно отстает, даже в Англии.
        - Батиста де Буажурдана назначают губернатором, и он хочет продать свой патент полковника, - как бы между прочим сообщает Матье де Кофлан.
        Губернатор сейчас во Франции, в отличие от колоний - фигура, скорее, представительская. Всю работу за него делают его заместители, интенданты. Их назначают из Парижа. Это несколько человек, обедневшие дворяне или образованные, толковые простолюдины. Каждый отвечает за свое направление и отчитывается перед своим парижским начальством. То есть губернатором может быть любой знатный дурак, а вот интендантом - нет.
        - За сколько? - интересуюсь я.
        - Просит восемьдесят тысяч ливров, но, думаю, согласится и на семьдесят пять, - отвечает тесть и объясняет: - Драгунских полков стало много, а имеющих деньги на покупку чина - мало. Те, у кого есть деньги, предпочитают чин в кавалерии, хотя он и дороже. Зато престижнее.
        - Ты хочешь стать командиром полка? - спрашиваю я напрямую.
        - У меня нет таких денег, - отвечает он, - Если патент полковника покупает человек с небольшим опытом, к нему назначают более опытного подполковника. Если купишь ты, я могу стать подполковником, продать патент капитана и дать дочерям хорошее приданое, - и добавляет приманку: - Четверть этих денег пошла бы твоей жене, чтобы и ей не обидно было.
        Да, моей жене не хватает по жизни только приданого вдогонку в сумме аж десять тысяч ливров!
        - Тебе не придется ничего делать, только иногда приезжать в полк. При этом будешь получать жалованье полковника. Все остальное буду делать я, - продолжает тесть.
        Сейчас продаются только два чина - капитана и полковника. Все остальные надо выслужить. В мирное время это трудно без протекции. Впрочем, и в военное не намного легче. Разве что повезет совершить подвиг на глазах у короля, но венценосец почему-то всегда смотрит не в ту сторону, где геройствуют бедные дворяне.
        - Можно купить, - соглашаюсь я. - Поговори с ним. Скажи, что у меня свободных денег только семьдесят пять тысяч. Если начнет упрямиться, пусть ищет другого покупателя.
        - Я могу добавить пять тысяч, - сказал тесть, которому очень хочется стать подполковником.
        - У меня хватит денег на два таких патента, - говорю я, - но зачем дарить лишние пять тысяч Батисту де Буажурдану?! Откажется - не упрямствуй, не настаивай. Пусть поищет покупателя. Скажи, что ближе к весне я начну закупать товары для нового рейса и тогда и семьдесят тысяч не смогу найти.
        - Обязательно скажу, - обещает он.
        Когда мы вернулись к женщинам, Матье де Кофлан еле заметно кивнул жене. Это не ускользнуло от моей жены.
        Ночью Малу устроила мне допрос, хотя, уверен, мать ей рассказала, о чем со мной собирается поговорить отец.
        - Что он хотел от тебя? - спросила она, прикидываясь несведущей.
        - А что еще хотят от богатого родственника?! - ответил я вопрос.
        - Это понятно, - произнесла она. - А зачем?
        - Хочет, чтобы я стал командиром полка, а он - подполковником, - рассказываю ей.
        Мари-Луиза выдает радостный вопль, не слишком громкий, и провозглашает:
        - Мы будем полковником!
        Говоря о своем муже или детях, женщина употребляет «мы». Не потому, что считает себя частью их, а потому, что их считает частью себя. На счет детей они, конечно, правы, а вот на счет мужа возможны варианты.
        Вновь испеченный губернатор не стал торговаться. Наверняка надеется вложить деньги в заморскую торговлю и разбогатеть. Я даже могу перечислить купцов, которые подскажут ему, куда выгоднее вложить деньги. Одним из пунктов договора с Батистом де Буажурданом, сеньором де Буэр, было условие, что подполковником станет мой тесть. Кандидатура была одобрена военным министром. Впрочем, я уверен, что военный министр Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа и с этого года еще и граф Тоннер, даже не догадывается о существовании Матье де Кофлана, поднявшегося из капитанов в подполковники.
        Я съездил с тестем в расположение полка, познакомился с моими подчиненными. Матье де Кофлан подробно мне рассказывал о полке. Я делал вид, что мне все в новинку. Итак, воинское подразделение, командиром которого я числился, состояло из пяти войск или эскадронов, в которые входило по три роты по пятьдесят-шестьдесят человек в каждой. Французские полки меньше, чем у англичан, немцев, голландцев, порой в разы, зато в них больше офицеров. Так понимаю, создавали рабочие места для обедневшего дворянства. Впрочем, многие дворяне служили рядовыми или унтер-офицерами. Цвета мундиров в полках, принадлежащих дворянам, разрешалось выбирать полковнику, кроме синего, «королевского», и красного - цвета полков старших офицеров. У моих были серые шапки с обязательным у драгун шлыком - высоким остроконечным верхом, как у колпака, только мягким, свисающим набок или назад - и камзолы с зелеными обшлагами. У сержантов и унтер-офицеров цвета были наоборот. Офицеры ходили, в чем хотели, но большинство придерживалось в одежде цветов полка, добавляя яркие галстуки и заменяя шапку со шлыком на фетровую шляпу с перьями, и
перед боем облачались в кирасу, если имели таковую. Основное оружие драгунов - облегченный мушкет, чтобы можно было стрелять без упора. Бандельеры (патронташи), которые раньше носили через плечо, остались в прошлом, сменившись патронными подсумками, которые носились через плечо справа, а рядом крепили к поясной портупее штык в ножнах. Он теперь не вставлялся в ствол, а насовывался на него, чтобы можно было и стрелять, хотя заряжать пока не очень удобно, штык мешал немного. Слева к портупее пристегивали палаш. На вооружении также был шанцевый инструмент - лопата или кирка с короткой рукояткой, которые крепили к седлу. Как говорили драгуны, пот экономит кровь, и десять метров траншеи лучше, чем один метр могилы. Лошади в полку почти все были одной масти, гнедой, что меня порадовало. Сейчас принято по масти лошади определять принадлежность к полку. По такому случаю я купил себе еще трех гнедых жеребцов, рослых и не пугливых, выучку и уход за которыми поручил своим адъютанту, лейтенанту Николя де Рибекуру - услужливому молодому человеку двадцати четырех лет от роду, который мог стать мужем моей жены, если
бы поменьше выпендривался. Ему все же не удастся избежать семейства де Кофлан, только удовлетвориться придется третьей дочерью. Зато в приданое ей дадут аж десять тысяч ливров, что в два раза больше, чем он мечтал получить за вторую дочь.
        Заодно я наконец-то осмотрел замок бретонских герцогов. Ничего интересного не увидел, если не считать огромные паутины в некоторых углах под высокими потолками. В свое время я таких замков перевидал множество. Приказал удалить паутины и сделать ремонт и поменять мебель в моем кабинете.
        Еще через пару недель Матье де Кофлан продал свой капитанский чин за сорок тысяч ливров. Скидку не делал потому, что было несколько желающих купить его. Выиграл тот, который выложил тридцать тысяч, а еще десять зачлись ему, как приданое за четвертую дочь подполковника. Это был прапорщик моего полка Анри де Баланьи, двадцати двух лет, у которого внезапно умер отец, оставив наследство в тридцать с небольшим тысяч ливров. Мой тесть и пятую дочь бы спихнул, желающих получить десять тысяч и породниться с полковником и подполковником было много, особенно среди офицеров полка, но она была еще слишком молода. Ее приданое было вложено в торговые операции, в те же, что и деньги губернатора. Последние десять тысяч стали приданым моей жены Мари-Луизы. Она этих денег не увидела. Это была слишком большая сумма для женщины, могла пошатнуть ее моральные устои, даже несмотря на беременность.
        В марте король издал декрет, сразу получивший название «Черный кодекс». Теперь использование рабов в колониях и только в колониях разрешалось официально. Они из просто тягловой скотины превращались в тягловую скотину с привилегиями. Отныне с рабами надо было хорошо обращаться, кормить-поить их, платить пенсию по старости. Рабам разрешалось иметь собственность. Так понимаю, с этого дня каждый из них становился собственником своих оков. Хотел бы я посмотреть на плантатора, который будет соблюдать этот кодекс.
        После Пасхи сыграли сразу две свадьбы. Из-за этого мне пришлось задержать выход в море. На этот раз я решил освоить новый маршрут. Как мне рассказали на Эспаньоле, несколько групп флибустьеров пересекли Панамский перешеек и оказались на берегу Тихого океана. По словам тех, кому удалось вернуться, испанцы там непуганые и добычи валом. Почему бы не смотаться туда и не проверить, как оно на самом деле? Давненько я не бывал в тех местах. Интересно будет посмотреть, что и как там сейчас.
        41
        В балласте бриг идет довольно резво, особенно если его подгоняет свежий попутный ветер. В Нанте я сказал, что собираюсь загрузиться в Бордо вином. Мол, денег мало, все ушло на покупку чина и постройку дома в городе, а работать на других не хочу. На вине заработаю меньше, зато все будут мои. Мы действительно зашли в Бордо, но всего на два дня. Встали на якорь в эстуарии Гаронны, куда нам на баркасе доставили два десятка больших бочек дешевого красного вина для рядовых и три небольших дорогого белого для офицеров. После чего пошли дальше на юг, до островов Зеленого мыса, а потом повернули в сторону Южной Америки. Экипаж был уверен, что идем в Карибское море, и пытался угадать, почему без груза. Версий было несколько. Самая оптимистичная - наберем на Эспаньоле полный трюм флибустьеров и отправимся захватывать какой-нибудь испанский город. Добычи возьмем так много, что прибылью от перевозки товаров можно будет пренебречь. По большому счету они были правы, только направлялся я на тихоокеанское побережье Америки и не собирался пополнять экипаж. Чем меньше людей, тем меньше расход еды, вина и воды.
        После того, как бриг по моему приказу начал забирать все дальше на юг, экипаж приумолк. Ладно бы ветер был попутный, а то ведь шли в полборта. Первым не выдержал шкипер, мой старший помощник по имени Гильом Буланже. Он совершает со мной уже третий рейс, лучше остальных понимает, что идем не в сторону Карибского моря.
        - Куда мы идем, виконт? - спрашивает он, когда я, пользуясь тем, что ветер сменился на восточный, приказываю взять еще левее.
        Гильом Буланже предпочитает подчиняться виконту. Наверное, так повышается его самооценка.
        - За богатой добычей, - отвечаю я.
        - В Бразилию? - предполагает он.
        - Дальше. Туда, куда без меня ты бы не добрался. Хотя и со мной есть шанс не доплыть, - говорю я.
        Мы вышли к мысу Сейшас - крайней восточной точке Южной Америки. Отсюда до Африки рукой подать. Может, не совсем рукой, но ближе, чем от любого другого мыса. Это скала высотой метров сто с песчаными пляжами. Но табличка с указанием самой восточной точки будет находиться на соседнем мысу Кабу-Бранку, на маяке - бело-черной прямоугольной башне в центре постамента в виде белой четырехлучевой розы ветров. В первый раз я принял этот маяк за мемориал погибшим воинам. Поджавшись к берегу южнее этих мысов, мы легли в дрейф часа на три и набрали пресной воды в речушке, наловили сетью свежей рыбы. Такие короткие остановки поднимают настроение экипажа. И пошли на юг, подгоняемые Бразильским течением и не сильно удаляясь от берега, который постепенно начал уходить на запад.
        Карты этого района у меня нет, но в будущем бывал здесь частенько. Два контракта проработал на бразильском лесовозе, перевозя пиломатериалы в Аргентину. Агент по заказу судовладельца делал мне разрешение на работу в Бразилии. Я еще подумал, не остаться ли там шутки ради на время отпуска и поработать кем-нибудь на берегу? Бразильцы - моряки никудышные, особенно штурмана. Они ведь или танцуют, или в футбол играют, или сексом занимаются, а на мостике не с кем. Был у меня второй помощник, молодой пацан. Как ни зайду на мостик, он обязательно играет с чем-нибудь в набивного - бьет предмет ногой, не давая упасть. Вместо мяча использовал всё, начиная от зажигалки или пустой пачки из-под сигарет и заканчивая свернутыми в комок сигнальными флагами. В Бразилии есть только одна достойная профессия - футболист, а всем остальным не повезло, пусть даже зарабатывают больше. Если шли близко к берегу и телик ловил сигнал и показывал футбол, вахтенный штурман, в лучшем случае, забегал в кают-компанию всего на пять минут, но через каждые две. Приходилось подыматься на мостик, потому что на встречных судах наверняка
такие же несостоявшиеся футболисты на вахте, а в случае столкновения отвечать придется мне.
        К Магелланову проливу подошли в начале июня. Здесь была зима. Температура чуть выше нуля днем и чуть ниже ночью. Если бы оказались здесь летом, я бы повел бриг в обход мыса Горн, по проливу Дрейка, но сейчас туда лучше не соваться. Зимой там штормит почти каждый день, а высота волн метров пятнадцать-двадцать. В такой шторм даже на рефрижераторе-пятитысячнике начинаешь чувствовать себя, как в лодочке. Владелец рефрижератора имел проблемы с чилийскими властями, проход с рыбой по Магелланову проливу был для судна закрыт, вот я и узнавал, почем фунт морского лиха в проливе Горна. По моему мнению, с которым соглашались многие капитаны, это самое поганое место Мирового океана. Поэтому я решил рискнуть пройти через Магелланов пролив.
        В будущем в Магеллановом проливе будет обязательная лоцманская проводка на входном из Атлантики участке, а дальше - по желанию. Проход будет занимать около полутора суток, в зависимости от скорости судна и погоды. Есть там один открытый участок. Если в Тихом океане штормит, то приходится становиться на якорь в заливе Пьедрас и ждать. Иногда долго. Еще в проливе сильные приливно-отливные течения и обычное западное, которое может поменять направление в зависимости от ветра, прилива или отлива. Одна радость - глубины хорошие, можно поджиматься почти вплотную к береговым скалам. Но не увлекаться, иначе встрянешь в берег. В проливе несколько крутых поворотов, и у каждого свой список загубленных кораблей.
        Сейчас в Магеллановом проливе нет ни лоцманов, ни маяков. Есть сильный юго-восточный ветер, редкий в этих местах, и снег с дождем. Помогая ветру, отлив несет нас на запад, из залива Ломас в узкий пролив, название которого я не помню. У нас подняты только штормовой стаксель и зарифленный по-штормовому фок, но скорость приличная, узлов шесть. Когда в первый раз проходишь этот участок, кажется, что впереди нет прохода, сейчас на всем ходу впилишься в скалы. Они мокрые, темные, из-за чего кажутся еще опаснее. Матросы смотрят испуганно на скалы, а потом на меня. Даже Гильом Буланже что-то тихо бормочет, наверное, молится и, стараясь, чтобы я не заметил, крестится. Я спокоен и не похож на сумасшедшего. Это немного успокаивает и экипаж. Наверняка говорят себе, что не такой у них придурочный капитан, чтобы припереться в такую даль и так глупо погибнуть. В скалах появляется узкий просвет, становясь все шире и шире. Экипаж перестает паниковать. Кто-то смеется, но с нотками истерики. Дальше пролив становится все шире, а ветер слабее. Мы оказываемся в заливе Святого Филиппа.
        Я приказываю разрифить фок и поднять кливер и грота-трисель. Нам надо до того, как начнется и наберет силу прилив, и до наступления темноты проскочить второй пролив, который чуть шире, добраться до полуострова Брунсвик. Там удобная бухточка, можно встать на якорь, переночевать и переждать прилив. В восточной части прилив высотой до двенадцати метров и в некоторых местах набирает скорость до восьми узлов. Несмотря на то, что судно в балласте, прилив может запросто выкинуть нас назад, в Атлантический океан, если не разобьет о скалы. Парусность великовата для ветра такой силы, тем более, для судна в балласте. Бриг кренится на правый борт и медленно сносится к правому, материковому берегу пролива. Левый берег - архипелаг Огненная Земля. Я не вижу там ни одного огонька.
        Мы успели встать на два якоря до того, как прилив набрал силу. Берег здесь низкий, песчаный. Дальше идут высокие, заснеженные горы. Пока здесь пусто, но в будущем будет город Пунта-Аренас. Город рыбаков, нефтяникови шахтеров. С домами с разноцветными крышами, в том числе многоэтажными, которые издали на сером природном фоне казались инородными предметами, выкинутыми на берег штормом. Лоцман, живущий в этом городе, рассказывал, что у них есть памятник Магеллану. Вы даже не представляете, как я удивился, услышав это!
        На рассвете, в конце отлива, мы снялись с якорей и пошли дальше, пользуясь юго-восточным ветром. Шли вдоль берега полуострова Брунсвик за юго-юго-запад. Бриг быстро набрал скорость. Пролив здесь сильно расширяется. Теперь мы могли побороться с приливным течением, которое чем дальше на запад, тем слабее.
        На следующий день миновали мыс Фроуард. На его вершине будет стоять железный крест. Это самая южная точка материка Южная Америка. Дальше идут острова. Здесь Магелланов пролив резко поворачивает на северо-запад, опять сужается и начинает напоминать норвежские фьорды. Справа материк, слева острова. Но течение здесь слабее. Больше неприятностей доставляет сильный западный ветер, от которого есть, где спрятаться. На теплоходе не обращаешь внимания на этот ветер, а вот когда стоишь в укрытие на паруснике и слышишь его завывание, начинаешь верить в нечистую силу. Чем дальше идем на север, тем больше растительности на берегу. Сперва появляются голые кусты, потом низенькие, чахлые деревца, потом высокие и стройные. И хотя справа и слева виднеются заснеженные вершины, воздух заметно теплеет.
        На девятый день мы вышли из пролива в Тихий океан. Здесь с запада шла волна высотой метров пять, от которой отвыкаешь в проливе, но мои матросы радостно крестились и грозились по возвращению домой поставить в церкви свечку и не одну. У меня тоже появилась мысль, что зря я сюда поперся. А с другой стороны - провел время нескучно, и будет, что рассказывать, сидя зимой у камина и отхлебывая теплое винцо.
        42
        Я встречал много людей, который утверждали, что западный берег Южной Америки, особенно ближе к экватору - лучшее место на планете Земля. При условии, что живешь недалеко от океана и на высоте пятьсот-тысяча метров над его уровнем. Здесь вдоль берега проходит холодное Перуанское течение, поэтому не жарко даже в тропиках. Почти отсутствуют перепады температур. Чистый морской воздух. Круглый год все зеленое. Даже в районах, которые должны быть засушливыми, влага из воздуха оседает на склонах гор и дает воду растениям, животным и людям. Поэтому получить гражданство в Чили труднее, чем в США. В Перу, Эквадоре и Колумбии с видом на жительство полегче, зато народ ленивее, из-за чего более склонен к революционным переделам собственности и наркобизнесу. Я недостаточно темпераментен, чтобы быть латиноамериканцем и, как следствие, никогда не мечтал жить здесь. Побывал во многих местных портах. Порадовался за чилийцев, которые вопреки или благодаря Пиночету живут хорошо. Запомнил молы Перу, на которых проститутки стояли сотнями. Между ними трудно было протиснуться. Низкорослые кряжистые женщины с темными
некрасивыми лицами и широкими задами хватают тебя за любые части тела и с различной степенью громкости и интимности предлагают себя. Как стремительно под руководством так называемых социалистов относительно благополучный Эквадор скатился в нищету. Блеск и нищету кокаиновой республики Колумбия, где в любом припортовом баре за пару баксов можно было нанюхаться до чертиков. И кое-кто из членов экипажа нанюхивался, и с выпотрошенными карманами и без других ценных вещей, но все-таки живой, находил дорогу на судно только утром, несмотря на фонари под глазами. Впрочем, преступность есть везде, только не во всех странах мы знаем, куда не надо соваться.
        В конце семнадцатого века здесь нет никаких проблем с видом на жительство и наркотиками. Как я слышал, сюда отправляют нищету из перенаселенных районов Испании, а листья коки жуют все: и взрослые, и дети, и богатые, и рабы. Последних даже заставляют есть коку, чтобы повышалась производительность труда. Населенных пунктов пока мало, и те небольшие. Впрочем, я старался не приближаться к берегу. Запасов воды и еды у нас хватало, чтобы идти напрямую к мысу Париньяс - самой западной точке Южной Америки. Там я собирался поохотиться, поскольку имел сведения, что все ценные грузы из этих краев везут в Панаму мимо этого мыса.
        Буквально с каждым днем воздух становилось теплее, а океан спокойнее. Бриг довольно резво рассекал волны. Перуанское течение добавляло ему лишние пол-узла. Экипаж расстался со страхами, подхваченными в Магеллановом проливе. Матросы повеселели и обленились, как это бывает, начиная со второго месяца рейса и по нарастающей до предпоследнего. Если последний месяц рейса известен точно, то расстаются и с ленью, и с ее производной - хорошим настроением. Обычно последний месяц контракта все ходят наэлектризованные мыслью, что замена не приедет. Кто нетерпеливее ждет, тому обязательно не приедет.
        У мыса Париньяс мы легли в дрейф на таком расстоянии, чтобы бриг было не так заметно с берега, но видны все проходящие вдоль него суда. В первый день отправил баркас, с которого возле берега, на малых глубинах, поставили сети, намереваясь обеспечить экипаж свежей рыбой. Сети были порваны тюленями. Их здесь много. Не такие большие, как на дальнем востоке. Самцы всего метров до двух и весом килограмм до двухсот. Гривастые. Наверное, морские львы. Самки меньше раза в три. Некоторые тюлени выбирались на берег, но лежбищ мы не обнаружили, хотя прошли вдоль берега в обе стороны миль по десять. Может быть, не сезон. У нас были гарпуны, поэтому вместо заготовки рыбы занялись заготовкой тюленьего мяса, жира, шкур и клыков. Кстати, возраст тюленя определяют по количеству кругов у основания клыка. В желудке у каждого камни, иногда несколько килограмм. Наверное, как и уткам, эти камни помогают усваивать пищу. Тюленье мясо с сильным рыбьим вкусом, на любителя, но зато свежее, а свежее мясо - лучшее лекарство от цинги. Впрочем, благодаря запасам вина, эта болезнь пока обходит нас стороной.
        Мне приходилось пробовать тюленье мясо и в будущем, и когда жил у датчан. Последние его просто варили или жарили, а вот в будущем мне предлагали в одном из дальневосточных ресторанов попробовать деликатесы: свежие мозги тюленя и гренландский кивиак. Для приготовления кивиака берется туша молодого тюленя, у которой отрезается голова (и вынимаются и съедаются свежие мозги) и удаляется часть внутренностей, а затем в живот напихивают общипанные, непотрошеные тушки чаек и закладывают в лед на семь месяцев. После чего, без дальнейшей обработки, подают к столу. Мозги я попробовал, несмотря на то, что были дороже. Не вставило. Наверное, я недостаточно изысканный гурман. Есть более дешевый кивиак не решился. У меня настороженное отношения ко всем блюдам, в приготовлении которых участвует процесс гниения. В том числе и к омулю или лосося с душком.
        Добыча тюленей шла так успешно, что я подумал, что будь это место поближе к большим городам, можно было бы неплохо зарабатывать этим промыслом. Топленый жир заберут изготовители свечей и мыла, шкуры - кожевенники, клыки - резцы по кости, а мясо с удовольствием купят монахи и прочие, строго соблюдающие пост. Впрочем, мясо можно было бы и выбрасывать. Так, видимо, и будут делать лет через сто-двести, когда эту часть Южной Америки обживут получше, потому что к двадцать первому веку тюлени станут большой редкостью, попадут в Красную книгу. Весь экипаж будет сбегаться, чтобы посмотреть и снять на мобильный телефон, если тюлень проплывет неподалеку.
        43
        Это судно мы чуть не пропустили. Наблюдатели так привыкли, что океан пуст, что заметили испанское судно, когда оно приблизилось к нам мили на две. Это была двухмачтовая каравелла-латинас (с латинскими парусами) длиной метров семнадцать и шириной около пяти с половиной. В Европе сейчас такие не встречаются. Я еще подумал, не вернулся ли в пятнадцатый-шестнадцатый века? Вроде бы нет. Хотя бы потому, что на парусах не было красных крестов. Здесь некому сообщать, что это поданные короля Испании. Другие здесь не ходят. За редким исключением, на которое и нарвалась каравелла.
        - Пленных не брать, - приказал я.
        Продавать рабов здесь некому, тащить их в Европу нет смысла, а отпустить глупо. Я не хочу, чтобы в Испанию пришло сообщение, что такой-то корабль, довольно приметный, грабил подданных короля. У меня нет корсарского свидетельства, а обвинений в пиратстве не должно быть. Нет свидетелей - нет преступления.
        Мы быстро догнали каравеллу. Она была нагружена основательно, поэтому шла медленно. Экипаж состоял из шкипера, четырех матросов и семи солдат. Их всех перебили, несмотря на искреннее и довольно быстрое желание сдаться. Трупы раздели и выкинули за борт. Зачем нужны были солдаты, я понял, когда посмотрел документы на груз. Каравелла везла тридцать тонн металлов: медь, олово и семьсот килограмм серебра в слитках и бочонок золотого песка, килограмм двести. Серебро было точно в таких же чушках, какие я захватывал по другую сторону Панамского перешейка у испанцев в шестнадцатом веке. В Новом Свете старое живет дольше. Мы перегрузили металлы в наш трюм, положив серебро на самый низ, чтобы к нему никто не добрался, не было искушения. С каравеллы забрали все мало-мальски ценное, мачты срубили, а в днище наделали дырок. Она тонула долго. Течение относило каравеллу все дальше и дальше от нас, а ее высокая корма, задранная кверху, все еще выглядывала из воды.
        Через пять дней попалось второе судно. Это был малый галеоном тонн на двести пятьдесят. Судя по всему, раньше был военным кораблем, но, поскольку охранять здесь не от кого, стали использовать для торговых целей. Экипаж на нем был человек сорок. Они вроде бы что-то слышали о пиратах, но мало, потому что долго не понимали, кто мы и зачем идем под всеми парусами им навстречу. Когда поняли, начали поворачивать к берегу, который был милях в трех. Добраться до него не успели. Погонные пушки книппелями сбили у них почти все паруса, а потом бортовой залп картечью сократил экипаж до минимума. Защищаться они даже не собирались. Как мы потом узнали, на судне было всего с десяток аркебуз и два трехфунтовых фальконета, наверное, для салютов. Оставшихся в живых испанцев перебила абордажная команда.
        Мы подтянули и ошвартовали призовое судно к борту брига, после чего подняли паруса и, медленно двигаясь на юг, начали перегружать лучшие товары в наш трюм. галеон вез перец, индиго, кошениль, какао, сахар. Последнего было больше всего. Брали мы сахар в последнюю очередь, забивали им пустоты в трюме и в других помещениях. Один мешок я приказал оставить на палубе, чтобы каждый, кто хотел, мог есть, сколько хотел. Матросы жадно накинулись на сахар. Съели от силы по килограмму, после чего их до конца рейса воротило от одного только взгляда на мешок из-под сахара.
        В капитанской каюте я нашел под периной кожаный кошель с семнадцатью ограненным изумрудами. Нашел случайно. Раньше я в постелях не рылся, западло было, а на этот раз решил, что две перьевые подушки и перина не помешает моим матросам при плавании в холодных широтах, швырнул их к двери, чтобы мои подчиненные забрали. Уже поворачиваясь к дешевому старому сундуку, широкому внизу и сужающемуся кверху, чтобы не падал при сильном крене, который стоял у переборки, краем глаза выхватил этот мешочек, сместившийся к ближнему ко мне, высокому бортику кровати и ставший почти незаметным. Огранил камни искусный мастер. Изумруд очень хрупкий, поэтому при обработке его применяют специальную огранку, «изумрудную» - ступенчатую, при которой камню придается форма восьмиугольника с усеченными углами. За редчайшим исключением, когда камень очень качественный, а мастер очень умелый, делают более сложную «бриллиантовую» огранку - камню придают круглую форму и на тыльную сторону (павильон) наносят двадцать четыре грани, а на лицевую (корону), на которой расположена самая большая грань (площадка) - тридцать три грани тремя
поясами. Все найденные камни имели «бриллиантовую» огранку, выполненную идеально. Ювелиры такого высокого класса сейчас только в Сирии, которая ныне часть Османской империи, или в Голландии. Сомневаюсь, что эти драгоценные камни привезли оттуда. Скорее всего, какого-нибудь голландского или сирийского ювелира судьба закинула сюда, или местный умелец научился делать не хуже. Эти камни стоили немного меньше, чем груз в трюме. Мои матросы не смогут по достоинству оценить изумруды, поэтому не стал им рассказывать о находке. Изумруды пригодятся в следующей моей жизни, если успею захватить с собой.
        Галеон тоже обезмачтили и затопили вместе с оставшимся в трюме сахаром. Благодаря грузу, это судно затонуло быстро. Не удивлюсь, если через несколько часов, когда сахар растворится в воде, галеон всплывет, а потом повстречается какому-нибудь судну. Так рождаются легенды о Летучем Голландце. Мы это не увидим, потому что под всеми парусами, пользуясь почти попутным северо-восточным ветром, понеслись на юг. Трюм полон, больше здесь делать нечего.
        В обратную сторону шли в обход архипелага Огненная Земля, по проливу Дрейка. Так путь длиннее, но проходишь его быстрее и, как я теперь считал, на паруснике безопаснее, чем по Магелланову проливу. Что-то мне перехотелось еще раз соваться в пролив, хотя, как мне говорили яхтсмены в будущем, с запада на восток его проходить на паруснике легче. К тому времени в южном полушарии уже наступила весна. Шли мы быстро, подгоняемые господствующим здесь сильным западным ветром и Антарктическим течением, которое еще называют Течением Западных Ветров, поэтому прихватил нас всего один шторм. Не самый лютый. Случилось этот как раз тогда, когда миновали мыс Горн и легли на курс ост-норд-ост. Мыс приметный, достаточно высокий и голый, с какой-то мрачной харизмой, что ли. В конце семнадцатого века человек, обогнувший этот мыс, а таких пока очень мало, имел право носить в левом ухе золотую серьгу, которая в некоторых портовых кабаках давала право на бесплатную кружку пива или стопку рома. Поскольку штормовой ветер гнал нас в нужном направлении, впереди не было никаких препятствий, мы вытравили с кормы пару длинных и
толстых канатов и на трое суток попрятались по каютам и кубрикам, питаясь всухомятку. Когда не видишь огромные волны, а здесь бывают метров по пятнадцать высотой, они не кажутся страшными. Потом заменили порванный стоячий такелаж, выкачали воду из трюма, подняли паруса и направились в сторону Африки. Идти на север вдоль берега Южной Америки трудно, потому что здесь преобладают северные ветры и течения, а вот вдоль африканского, примерно до северной границы Гвинейского залива - южные ветры и течения.
        На подходе к архипелагу Острова Зеленого Мыса нам повстречался караван из трех судов под английским флагом. Они шли на запад. Наверное, везут рабов на плантации. Поскольку и они, и мы были в полном грузу, никто не изъявил желания познакомиться поближе и узнать, что везут. Остановились у португальского острова Сантьягу, на рейде порта Сидади-Велья (Старый город). Поселение это действительно самое старое на архипелаге. Говорят, здесь останавливался Колумб. В то время город был богаче и многолюдней. В последнее время он захирел, из-за чего мощный форт, охранявший Сидади-Велью, казался недоразумением. Мы запаслись свежими фруктами, овощами, крепленым вином, козами, курами и зелеными черепахами. Матросы сразу повеселели. Места знакомые, мы почти дома.
        44
        Пока я шлялся по морям, Мари-Луиза родила дочь. Назвали ее просто Луиза, как я попросил перед отплытием. Двойные имена и фамилии наводят меня на мысль о мании величия у родителей. Я решил в этой жизни остановиться на двух детях. Мало ли, родится в следующий раз двойня, а мне здесь еще нравится. Малу не стала возражать. Мода на много детей уже прошла, особенно у богатых. Дети - это, конечно, хорошо, но надо пожить в свое удовольствие. По такому случаю я принял решение, что следующий рейс будет последним. Чтобы не обзавестись рогами, уходя в рейс, надо оставлять жену или беременной, или с грудным ребенком. Рожать Мари-Луиза больше не будет, так что пришло время и мне пожить в свое удовольствие. Если не умру от скуки.
        Кстати, уже появились презервативы. Они из обработанных, овечьих кишок и завязываются ленточкой. Длина около двадцати пяти сантиметров и ширина около семи. Французы умеют льстить себе. Стоят презервативы дорого, но пока многоразовые, так что пользуется большой популярность из-за сильно распространившихся венерических заболеваний. Впрочем, бедняки презервативы не покупают, предпочитают рисковать, а они как раз и являются основными клиентами проституток, потому что те, кто побогаче, заводят содержанок. Проститутка, переболевшая сифилисом два раза, больше не допускается к работе. Три триппера приравниваются к одному сифилису. За соблюдением этого закона особо не следят, но если поймают, повесят сразу.
        За пару недель до нашего возвращения в Нант, король Людовик Четырнадцатый отменил Нантский эдикт. Теперь все гугеноты были вне закона. Кто-то из них переметнулся в католики, а остальные начали разбегаться в соседние страны, где правителями были протестанты. Сейчас в Западной Европе действует принцип «Чья власть, того и религия». Этот указ коснулся и многих моих матросов. Гугеноты, как моряки, лучше католиков. Может быть, потому, что первые в большинстве своем жили на побережье, а вторые - в глубине страны. Моим матросам было, на что перебраться в Англию или Голландию, купить там дом и прожить несколько лет, бездельничая. Каждый получил свою долю от добычи, довольно богатой. Впрочем, для всех остальных привезенный товар был куплен у испанцев, в том числе и на задержанные зарплаты членам экипажа, и это была их доля в прибыли.
        Все серебро, золото и часть меди и олова я оставил себе. Сперва думал отвезти золото в Англию и обменять на серебро, а потом решил не рисковать. Во-первых, в монетном дворе вряд ли быстро смогут набрать столько серебра на обмен; а во вторых, не хотел привлекать лишнее внимание к этому рейсу. Все золото и примерно столько же серебра было разделено на две части. Одну перевезли в подвал моего нового городского дома, а вторую - в подвал моего нового деревенского. Остальное серебро перечеканили на Нантском монетном дворе в экю, половину экю и четверть экю. Были еще монеты в двенадцатую часть экю, то есть в четверть ливра, но мне такая мелочь была не нужна.
        Медь и олово пошли на отливку новых пушек и карронад и на обшивку подводной части второго брига, который будет длиннее на три метра и шире на полметра, благодаря чему его водоизмещение должно увеличиться тонн на тридцать-сорок. Нантские кораблестроители заверили меня, что к середине весны судно будет готово. Сделаю на нем первый и последний рейс на Эспаньолу, после чего передам под командование Гильома Буланже, который в этом рейсе будет командовать старым бригом. Пусть другие возят мне деньги, а я буду тратить.
        В том числе вкладывать в дело. Я купил участок земли на берегу реки Луары, в том месте, где в будущем будет порт, и начал там строить пристань с пакгаузами. Буду экономить на хранении своих грузов и зарабатывать на чужих. Нант превратился в перевалочный порт для грузов из обеих Индий. На речных судах их доставляют во многие города, расположенные на берегу Луары, или в Орлеане перегружают на гужевой транспорт и везут в Париж, который теперь самый большой город в Европе.
        За зиму несколько раз появился в своем драгунском полку, который был в повышенной боевой готовности. Власть боялась восстаний гугенотов. Командиру полка, то есть заменяющему меня Матье де Кофлану, было приказано гасить волнения в самом зародыше, безжалостно уничтожая всех недовольных. Таких почти не было. Те, кто хотел оставаться гугенотом, предпочитали уехать из страны, которая отреклась от них.
        - Приказано в списках личного состава делать пометку «католик», «новообращенный» или «реформат». От последних избавляться под любым предлогом, а за вторыми постоянно следить, потому что могут быть неискренними католиками, и если это подтвердиться, гнать в шею, - рассказал мне тесть.
        - Не будь в этом вопросе слишком дотошным, - посоветовал я. - Если гугенот поймет, что ты знаешь о нем, но не принимаешь мер, он будет служить лично тебе верой и правдой. В бою это может спасти тебе жизнь.
        - Смотря, с кем воевать будем, - возразил тесть. - Если с гугенотами, то может ударить в спину.
        - Для солдата ближе нет родни и религии, чем его сослуживцы, его рота, полк, - поделился я жизненным опытом. - Кому, как тебе, не знать этого.
        - Знаю, - произнес Матье де Кофлан. - А вдруг интенданту донесут? Будут неприятности.
        - Свалишь на меня, - разрешил я. - Мне к неприятностям не привыкать.
        - Как скажешь, - не стал спорить он.
        Постройка нового брига затягивалась, поэтому я сразу после Пасхи смотался в Лондон. Продал там кальвадос и заодно обменял пять килограмм золота на серебро. На этот раз меня сопровождала охрана из десяти человек, вооруженных до зубов, чтобы не вводить во искушение местных отчаянных парней. Никто и не рискнул нападать. На обратном пути нагрузился в Саутгемптоне овсом для своего полка, благодаря чему сэкономил значительную сумму. Новое судно было спущено на воду в конце мая. Три недели ушли на ходовые испытания и погрузку, послу чего отправилось в рейс вместе со старым бригом, которым командовал Гильом Буланже.
        45
        Маркиз Пьер-Поль Тарен де Кюсси все еще губернатор Сент-Доминго. Он таки сумел усмирить флибустьеров. Кто-то сбежал на другой остров, а остальные сменили профессию. Лорен де Графф, потеряв во время урагана все свои суда и чудом спасшись, стал майором, командиром местных подразделений, статус которых я бы определил, как полицейские с возможностью участия в боевых действиях. Для этого бывшему капитану флибустьеров простили все прошлые подвиги и убийство на дуэли Николаса ван Хорна. Он развелся с женой-испанкой и женился на дочери богатого плантатора. Как ни странно, сам плантатором не стал, хотя поговаривали, что денег у него хватит на несколько больших плантаций. Пост этот раньше предлагали Мишелю де Граммону, который от него отказался, счел унизительным для себя. Он все-таки ограбил Кампече, здорово там поживившись. Добычи было так много, что сандаловое дерево стоимостью около двухсот тысяч ливров, которое не влезало в трюма, Мишель де Граммон сжег. Это был самый дорогой костер в этих краях. В Западной Европе более дорогой костер получился, когда двадцать лет назад сожгли почти весь Лондон. После
такого подвига флибустьерский «генерал» не захотел становиться всего лишь майором.
        - Я потом предложил этому сукиному сыну пост лейтенанта короля, моего заместителя в южных районах, а он куда-то пропал! - пожаловался мне губернатор, когда я нанес ему визит вежливости и, зарядив ноздри нюхательным табаком, чихнул, словно бы подтверждая, что не врет. - Если где-нибудь повстречаешь его, передай эту новость. Пусть возвращается и приступает к исполнению своих обязанностей, пока я не передумал.
        - Обязательно передам, - пообещал я, хотя был уверен, что больше никогда не встречусь с Мишелем де Граммоном.
        Денег у меня теперь достаточно не безбедную и беззаботную жизнь. Есть забавная игрушка - драгунский полк, которая будет развлекать меня в минуты скуки. Если уж совсем тоскливо станет, прометнусь вдоль берегов Европы, которые ближе к дому и где погода лучше.
        Я свел Гильома Буланже с местными купцами, объяснил, как вести с ними дела. В следующем году он будет командовать новым бригом и, как следствие, всем моим флотом, а капитаном старого назначу его старшего помощника или кого-нибудь другого. Купцы передали нам список того, что хотели бы получить в следующем году, а взамен получили список того, что хотелось бы получить нам. Основным экспортным товаром все больше становился сахар-сырец. В Нанте уже есть две фабрики по его рафинированию. По возвращению я собирался построить третью. Спрос на сахар растет стремительно. Его развозят из Нанта по всей Франции и даже в Римскую империю и Швейцарию. Я вот все жду известие, что швейцарцы научились делать плиточный шоколад. Пока не умеют. Наверное, ждут, чтобы я приехал и показал.
        Продав привезенное и наполнив трюма местными товарами, я сразу повел караван в Нант. Наступил сезон ураганов, так что лучше этом регионе не задерживаться. В Наветренном проливе крейсировала эскадра из пяти испанских военных галеонов, но за нами не погналась, хотя, уверен, мой бриг числится у них в должниках. Наверное, боялись спровоцировать французского короля на ответные действия.
        Зато, когда проходили мимо Эльютеры, одного из островов Багамского архипелага, навстречу нам выскочила гафельная шхуна водоизмещением тонн семьдесят. Мне показалось, что видел ее раньше. Если это та, то не должна была нападать на нас. В то же время курс шхуны недвусмысленно говорил о ее намерениях. Она шла по ветру, довольно резво. Если бы у меня было желание уклониться от боя, сделать это было бы трудно. Такого желания у меня не было. Не знаю, на что рассчитывал капитан шхуны, нападая на два более крупные корабля. Разве что на удачу и нашу трусость. На счет первого пока ничего сказать не могу, а вот на счет второго ему явно не повезло.
        - Экипаж к бою! - скомандовал я.
        Матросы вооружились и бодренько заняли места по боевому расписанию.
        - Погонные пушки зарядить ядрами и целиться по парусам, а карронады - картечью. Второму бригу просигнальте, чтобы сбавил ход и без команды не нападал, - отдал я второе распоряжение.
        Первым же выстрелом с дистанции кабельтова три наши погонные пушки сбили у шхуны стаксель и парус-фок. На этом ее стремительный бросок и закончился. Грот-мачта располагалась позади мидель-шпангоута, поэтому в продвижении вперед участия не принимала. На шхуне засуетились, доставая запасные паруса. В это время мы приблизились к ней менее, чем на кабельтов, убрали паруса и, замедляя ход, развернулись правым бортом.
        - Нечетные карронады, огонь! - приказал я.
        Флибустьеры были так увлечены парусами, что многие не успели спрятаться. Те, кто спрятался, оказались не намного умнее погибших ранее. Они были уверены, что у них есть несколько минут, пока мы будем перезаряжать пушки, собирались по-быстрому поднять запасной парус. Для этого к делу подключились почти все, кто был на шхуне. Подозреваю, что желание нападать у них уже пропало.
        - Четные карронады, огонь! - скомандовал я.
        Второй залп оказался неожиданностью для флибустьеров. Картечь выкосила большую их часть. Остальные зашхерились настолько хорошо, что судно казалось вымершим.
        Я подождал минут десять. За это время второй бриг подошел к нам и лег в дрейф с наветренной стороны в паре кабельтовых. На нем все орудия были готовы к бою, хотя, уверен, догадались, что воевать уже не с кем.
        - На шхуне, будете сдаваться или продолжить расстрел? - крикнул я в медный рупор.
        Несколько минут было тихо, потом на баке появился безоружный флибустьер. Я узнал его по выбритой тонзуре. Это был Пьер Бело, бывший католический священник, расстриженный за прелюбодеяние, и бывший квартирмейстер на корабле под моим командованием.
        - Мы сдадимся, если вы высадите нас на остров, - выдвинул он условие.
        - Вы сдадитесь без всяких условий или умрете прямо сейчас, - сказал я. - У вас три минуты на размышления.
        Хватило двух. Бывший священник спустился в кубрик и оттуда сразу же вышел другой флибустьер, моложе и с густой черной шевелюрой, которого я раньше вроде бы не встречал.
        - Мы сдаемся, виконт! - крикнул он.
        Значит, они точно знали, что нападают на своих. Впрочем, для них уже не было своих.
        - Салитесь в шлюпку без оружия и гребите сюда, - приказал я.
        На катере приплыли четырнадцать флибустьеров. Половина из них была легко ранена. Тяжелораненых оставили на шхуне. Наверное, чтобы убитым было не скучно. Пьер Бело первым поднялся на борт брига.
        - Кто командовал судном? - первым делом спросил я.
        - Мишель де Граммон, - ответил прелюбодей. - Его разорвало картечью, сдох, лежит возле фок-мачты.
        Видимо, губернатор Сент-Доминго предчувствовал мою встречу с флибустьерским «генералом».
        - Он знал, на кого нападает? - задал я следующий вопрос.
        - Конечно, знал! - подтвердил расстриженный священник и попытался польстить: - Корабль у тебя приметный, больше ни у кого нет таких высоких мачт.
        - Тогда почему напал на своих товарищей?! Неужели думал, что крикнет «Сдавайтесь!» - и мы сразу сложим оружие?! - спросил я, чтобы понять, что сподвигло их на такой безрассудный поступок.
        - А что ему оставалось делать?! Мы уже месяц болтаемся в море. Добычи нет, еда кончилась. Не сегодня-завтра его бы сняли с капитанов и высадили на остров с одним пистолетом. Он сказал, что если захватим твой корабль, все станем богачами, поплывем во Францию, - поведал Пьер Бело.
        Мишель де Граммом всегда был слабоват в охоте за судами. Не было в нем морской жилки. Его дело - грабить города и села. Наверное, поэтому его и называли «генералом».
        - Ты ведь квартирмейстер? - поинтересовался я.
        - Да, - нехотя признался он и только потому, что рядом стояли другие пленники, которые неправильно бы оценили его вранье.
        - И тоже знал, на кого нападаешь, но поддержал капитана, - сделал я вывод.
        Бывший священник и прелюбодей промолчал.
        - Повесить его высоко и коротко, - приказал я.
        - Виконт, вы же пообещали пощадить нас! Мы поверили вам! - сразу запричитал он.
        - Врешь, ничего я не обещал, - оборвал я и сказал своим матросам: - Заткните ему пасть его рубахой.
        Мои матросы еще и от себя добавили Пьеру Бело по несколько тумаков, после которых у него подкосились ноги. А может, от страха ослабел. Его вздернули на фока-рее. Дергался долго. Когда затих, вынули из петли, раздели, разули и голове тело выкинули за борт. Согласно обычаю, его одежда и обувь пошли палачам, чтобы душа повешенного не преследовала их. Остальных пленников закрыли в кладовой, где места было маловато, могли только сидеть.
        На шхуну отправился новый экипаж, набранный из матросов обоих бригов. Они обшарили приз от киля до клотика и нашли там только оружие, боеприпасы, полбочки солонины и полторы бочки червивых сухарей. Убитых и тяжелораненых выкинули за борт. Среди убитых был и Мишель де Граммон. Его опознали по черной повязке на голове, которая прикрывала вмятину. На этот раз картечины попали в туловище, почти разорвав его напополам. Его карманы, как и каюта, были пусты. Пленные флибустьеры рассказали, что всю богатейшую добычу, взятую в Кампече, Мишель де Граммон продул в карты. Поэтому и подался опять в море, поэтому и захотел разжиться за мной счет. А может, зависть им двигала. Ведь он так хотел стать владельцем имения или хотя бы плантации. Кстати, зависть часто недооценивают, выискивая причины безрассудных поступков. Так закончилась жизнь известного флибустьерского «генерала», который, как большинство флибустьеров, прожил яркую и бестолковую жизнь, сделав богачами многих умных трусов. Все небогатые трофеи, кроме судна, конечно, я отдал экипажу. Шхуну оснастили запасными парусами. Она была в балласте, бежала
резво, поэтому место заняла в хвосте конвоя.
        46
        Чарльстон сильно разросся. Улиц теперь было четыре. Появились новая церковь, деревянная, но высокая, и, чтобы уравновесить духовную жизнь, трактир и пара таверн. В море уходил деревянный пирс, по одну сторону которого разгружались два баркаса. Выгружали они зерно, привезенное из Нью-Йорка, который, говорят, уже многолюдный город - раз в пять больше Чарльстона.
        На берегу нас встретил Жильбер Полен в сопровождении алькатраса Жака. Оба были одеты, как пожилые нантские купцы средней руки - старомодно и добротно. Если бы я не знал, то принял бы Жака за компаньона, а не слугу. Впрочем, как позже выяснилось, алькатрас был слугой-компаньоном: владел земельным участком, которые здесь давали бесплатно по одному каждому желающему, и как бы сдавал в аренду своему хозяину, за что его кормили, поили и одевали, как родного брата. Из-за такой неслыханной щедрости алькатрас Жак ходил сам не свой от радости.
        - Я как увидел паруса, сразу понял, кто плывет! - радостно произнес Жильбер Полен, поздоровавшись со мной. - Какими судьбами к нам? Привезли одумавшихся флибустьеров, чтобы начали новую жизнь?
        - Не совсем одумавшихся, - ответил я и рассказал о нападении флибустьеров.
        - Надо же! Раньше такого не могло случиться! - удивленно воскликнул он.
        Допустим, случалось и не раз, но возражать я не стал.
        - Хочу продать здесь пленных. Они согласны подписать контракт на пять лет, как за оплату перевозки сюда. Может, кто-то из них за это время поумнеет, - сказал я. - Не знаешь, кому предложить?
        - Да я и заберу! - обрадовался Жильбер Полен. - Я ведь выжил здесь только благодаря рабам, которых привез по вашей подсказке. В первый год сдавал их в аренду за продукты, чтобы самим было, что есть. А теперь у меня три участка, сам нанимаю людей.
        - Хлопок выращиваешь? - поинтересовался я.
        - На двух участках холопок, а на одном огород, сад и пастбище. У меня теперь пара лошадей и три коровы, - рассказал он. - Собираюсь еще один участок прикупить. Хлопок нынче в цене. Готов заплатить им за пленников.
        Цену он предложил выгодную, поэтому я с удовольствием продал ему пленников. Еще подумал, что и им приятно будет, когда за лень отстегает бичом свой брат флибустьер. Полученного за них хлопка хватило, чтобы набить трюм на две трети. Последнюю треть Жильбер Полен дал мне в кредит.
        - В следующем году привези за этот хлопок штук пять баб молодых. Можно не красавиц, - предложил он. - Они здесь ценятся дороже мужиков, потому что очень мало. Я вот решил, что жалко будет, если такое хорошее хозяйство уйдет непонятно кому, решил жениться, а не на ком. У нас даже проституток нет, потому что их сразу замуж забирают. На негритянке не хочу жениться, а то детей отберут.
        - Англичане вроде не отбирают, - сказал я.
        - Сегодня нет, а завтра все может случиться, - произнес бывший флибустьер. - Лучше на белой женюсь, чтобы ничего не бояться.
        - Тебе блондинку или брюнетку подобрать? - шутливо спросил я.
        - Посисястей, - вполне серьезно ответил Жильбер Полен.
        Шхуна была забита под завязку, но осадка изменилась на самую малость. Хлопок - не самый тяжелый груз и не самый выгодный, но достался, считай, задаром, поэтому я рад был и ему. Все лучше, чем в балласте перегонять судно через океан. Догрузили ее купленными в Чарльстоне, живыми свиньями, которые свободно разгуливали по палубе. Правда, всего неделю. За это время мы съели всех, чтобы не подвергать бедных животных мукам щтормования в открытом океане.
        Океан пересекли благополучно. Трижды попадали в шторма, но не очень лютые. Все-таки Атлантику лучше пересекать летом, а не поздней осенью.
        В Нант мы прибыли в конце ноября. К тому времени уже были построены на Луаре пристань и пакгауз, так что свои грузы я хранил у себя и продавал без спешки. К моему удивлению хлопок оказался очень выгодным товаром, примерно таким же, как сахар. Я прикинул, что если грузить треть трюма сахаром, а две трети хлопком, то будет самое то. Мешок хлопка отдал полковым врачам, чтобы было чем делать перевязки моим драгунам. В воздухе витали разговоры о новой войне. С кем именно - король Людовик Четырнадцатый пока не решил. Если у тебя большая и сильная армия, трудно выбрать, с кем из соседей повоевать. Не хочется никого обидеть своим невниманием.
        Шхуну я решил оставить себе, выплатив команде брига треть ее цены, как призовые. Пусть поработает здесь на меня. Будет возить в Лондон кальвадос и овес из Саутгемптона. Заодно потихоньку обменяю золотишко на серебро. Если уж быть французом, то быть мелочным до конца.
        47
        Всю зиму я переезжал из одного своего дома в другой. У Мари-Луизы нет российской привычки жить на два дома, зимой в городе, а летом в деревне, поэтому никак не могла выбрать, где ей больше не нравится. С одной стороны в сельской местности она как бы больше виконтесса, а с другой - в городе зимой веселее, все время происходит что-то важное, типа ссоры двух подруг, которых у нее теперь немеряно. К подругам надо еще добавить родственников. Вы даже не подозреваете, как много родни у богатого человека. И всем ничего не надо от него. Разве что самую малость и пореже. В этом мне здорово помогала Малу. Она умела элегантно отправить далеко и надолго родственника, который только сейчас вспомнил о родстве. Исключение делала для родителей и сестер, одаривая их чуть ли не каждый день. Сестры и родители восхищались ей, что делало мою жену самым счастливым человеком на свете.
        Весной я нагрузил оба брига товарами для Эспаньолы и гугенотами для Чарльстона. Неправильно верующих, желающих отправиться в Америку, тем более, в английскую колонию, хватало. Я отобрал два десятка молодых и здоровых девушек. Двух самых красивых и спереди щедро одаренных природой приказал блюсти для Жильбера Полена. Надеюсь, хотя бы одна из них понравится ему. Остальным разрешил скрашивать рейс моим матросам и заодно зарабатывать, если не на выкуп, то хотя бы на первое время. Бриги должны были сперва зайти в Пор-де-Пе, разгрузиться там, взять взамен какао, имбирь и по остаточному принципу сахар, но последнего столько, чтобы осталось место для хлопка, который догрузят в Чарльстоне в обмен на девушек. Старшим назначил капитана нового брига Гильома Буланже, неоднократно бывавшего там, как в должности моего старпома, так и капитаном старого брига. Теперь старым командовал его младший брат Пьер. Так была гарантия, что в случае нападения одно судно не бросит другое. Но возможен был и вариант, что второе сдастся за компанию. Впрочем, я приказал им в бой вступать только в том случае, если не смогут
удрать. Я потому и построил бриги, что существующим сейчас судам трудно догнать их.
        На шхуне сам сходил в Лондон с грузом кальвадоса и обменял пять килограмм золота на серебро. Старпомом у меня был шкипер Жан Мересс - сорокалетний угрюмый тип, абсолютно не похожий на француза. С такой угрюмостью надо было родиться русским. В отличие от русских, он был еще и молчуном. Даже команды отдавал жестами, причем матросы понимали его, а я не сразу. Открывал рот только, чтобы ответить на мой вопрос или выругаться, когда кто-то из подчиненных тупил. То ли я не тупил, то ли Жан Мересс был воспитанным человеком. В следующий рейс он повел шхуну в должности капитана. Заодно повез на обмен три килограмма золота. Б о льшее количество могло сделать его слишком разговорчивым.
        Лето я провел в своем драгунском полку. Заметил некоторые улучшения. Строились теперь в четыре шеренги, чтобы было меньше потерь при артиллерийском обстреле. Я помню времена, когда одно ядро выкашивало по двадцать-тридцать солдат в испанской терции. От пикинеров отказались. Мушкет со штыком не хуже пики. Хотел я сделать полк еще лучше, ввести некоторые обычаи непобедимой советской армии, но догадался, что меня не поймут. Хотя гоняли солдат так же рьяно, как в советской армии. Шагистика уже стала важнее умения пользоваться оружием. Если раньше строевые занятия проводили так-сяк капралы или, в лучшем случае, сержанты, то теперь - офицеры, обычно лейтенанты.
        У меня до сих пор сидят в печенке строевые занятия в мореходке, которые были каждую пятницу после обеда. Все училище поротно топало в парк Шевченко, где, разбившись на взводы (группы), отрабатывали на аллеях шагистику. Рядом гуляют нормальные люди, смотрят на нас, как на придурков. Впрочем, этой ерундой занимались только на первом курсе. Потом просто стояли положенное время, болтали за жизнь и возвращались в экипаж. Я на первом же курсе придумал, как избегать эту лабуду. Просил старшину группы поставить меня в наряд на камбуз с пятницы на субботу. Наряд начинался в шесть вечера и заканчивался через сутки. Благодаря чему, я убивал сразу несколько зайцев: заступающие в наряд готовились к нему, на строевые занятия не ходили; на камбузе в выходные работы было меньше, чем в будни, не надо было разгружать машины с продуктами; в субботу я не участвовал в большой приборке, которая начиналась после обеда и заканчивалась вместе с моим нарядом; попасть в самый неприятный наряд с субботы на воскресенье я уже не мог аж никак, потому что обязан был отдыхать сутки; во второй по гадости наряд с воскресенья на
понедельник я мог вляпаться, но шансы были близки к нулю. Такое случилось всего раза два или три, когда я на четвертом курсе полтора месяца ходил в наряды через сутки. Командир роты капитан-лейтенант Васильев (знать бы, кто его предки, удавил бы сейчас!) решил таким образом понизить мою успеваемость. Он не понимал, что на четвертом курсе на занятия ходят отсыпаться после ночной самоволки, а в наряд заступают помощником дежурного офицера по училищу и ходят, растопырив пальцы веером или отпуская щелбаны салагам.
        Французская армия устроена по другому принципу. Она еще больше любит победы, но не согласна напрягаться слишком долго даже ради самой запоминающейся. От любого процесса надо получать удовольствие и/или деньги, а от войны - в первую очередь. Я бы сказал, что война стала хобби, если бы на ней не убивали время от времени.
        Грабить теперь можно только по приказу, который отдавали редко. Война перестала кормить сама себя. Поэтому за армией двигался длинный обоз с провиантом и боеприпасами. Каждый солдат тащил в своем ранце хлеба на три дня, в полковом обозе находился шестидневный запас, а в армейском обозе везли муку на девять дней. Поэтому на пятый день армия останавливалась и ждала три-четыре дня, когда испекут свежий хлеб. Как следствие, удаляться от складов дальше, чем на пять переходов (километров сто двадцать пять), армия не могла. Поэтому добирались до крепкой крепости или большого города, осаждали его, а после захвата перевозили туда армейские склад и двигались дальше. К счастью, осады продолжались не месяца и годы, как раньше, а недели. Особенно ловко осаждал крепости любимец короля и всей французской армии маркиз Себастьян де Вобан, с которым мне пока не довелось повстречаться. Он сперва уничтожал крепостную артиллерию, а затем продвигал вперёд пехоту при помощи прикрывавших её, длинных окопов или траншей, названных им «параллелями», и закладывал мины под стены. Генеральных сражений все еще избегали. Бились
только в крайнем случае, останавливая идущих на выручку осажденной крепости или городу, хотя сейчас от одного, даже очень важного, сражения не зависела судьба страны, как это было лет двести назад. В принципе, это была всё та же, так любимая западноевропейцами, осадная война, только б о льшими силами и в более быстром темпе.
        Солдаты моего полка о большой войне не мечтали и, как подозреваю, надеялись, что и она не будет мечтать о них. Они все еще ждали, что восстанут гугеноты. Иноверцев можно будет, не сильно рискуя, убивать, грабить и насиловать, не придерживаясь никаких законов войны, которые уже появились. К сожалению, гугеноты убедились, что победы им не видать, и предпочли уехать из Франции. Говорят, из Нормандии и Бретани только в прошлом году перебралось на другую сторону Ла-Манша около четверти миллиона человек. Многие были моряками и рыбаками. Видимо, они вместе с голландцами и станут основой будущего морского могущества Англии. Вот так одним идиотским законом страна лишила себя морского могущества.
        Осенью вернулись оба брига и сделали меня еще богаче. Поскольку холода еще не наступили, заставил их сделать рейс на Лондон, а на обратном пути загрузиться овсом в Саутгемптоне. В этом году овес сильно подорожал. Его закупали интенданты, ведавшие снабжением армии. В сентябре была образована Аугсбургская лига - военный союз Испании, Священной Римской империи, Голландии и Швеции против Франции, поэтому фураж везли на баржах вверх по Луаре до Орлеана, а потом на гужевом транспорте дальше на запад. Скорее всего, делали запасы на складах на границах с членами лиги.
        48
        Война началась на следующий год. Сначала Людовику Четырнадцатому не понравилось, кого избрали архиепископом Кельна, а в сентябре он ввел войска, около восьмидесяти тысяч солдат, в курфюршество Пфальц, на которое претендовала жена его младшего брата, сестра умершего курфюрста. У правителя Священной Римской империи Леопольда Первого был свой кандидат на этот пост, но отреагировал не сразу. Французская армия без особого напряга заняла города курфюршества. Так понимаю, населению курфюршества было без разницы, кто будет стричь его. Вот только французы совершили стратегическую ошибку: военный министр маркиз де Лувуа решил, что лучшей защитой от нападения врагов будет разорение приграничной полосы. Армия с удовольствием выполнила этот приказ, чем обозлила местное население. Близлежащие немецкие княжества тоже сделали правильные выводы. Четырнадцатого февраля Аугсбургская лига объявила войну Франции. Не вся сразу. Испания сделал это только в апреле. В нантской газете появилась карикатура, на которой великан Людовик Четырнадцатый в мундире мушкетера сражается на шпагах с восемью противниками-карликами.
Любому дураку было понятно, кто победит, а французы дураками себя не считали.
        В июне к лиге присоединилась Англия, что оказалось для меня неприятной неожиданностью. В предыдущей войне с Голландией Англия была союзницей Франции, и до прошлого года ей правил католик Яков Второй. Он попытался вернуть в страну католичество, разогнал парламент, который противился этому, за что и поплатился. По призыву «народных масс» на острове высадился с большой армией правитель Голландии Вильгельм Оранский, племянник и зять английского короля. Погибать за Якова Второго по большому счету никто не захотел. Мои суда в то время стояли в Лондоне, поэтому знаю это из их рассказов. В январе в нантской газете прочитал новость, что Вильгельм Оранский под именем Вильгельма Третьего и его жена Марию Вторую стали равноправными монархами Англии. Через месяц они короновались.
        Меня это не насторожило. В Англии решение о войне принимает не монарх, что должен был понять и нынешний на примере предыдущего, а англичанам, как я думал, незачем лезть в драку с Францией. Время от времени удивляюсь сам себе. Вроде бы считаю себя умным, и опыта жизненного на несколько жизней, а иногда простейшую двухходовку просчитать не могу и влипаю по-полной. Тешу себя мыслью, что подобное случается из-за того, что слишком умный. Я отправил бриги в Америку, а шхуна продолжила работать на линии Нант-Лондон-Саутгемптон. Она приносила не намного меньше прибыли, чем бриги, потому что цены на овес росли стремительно. Во время объявления войны Англией, шхуна как раз грузилась овсом в Саутгемптоне. Ее арестовали, а потом продали с аукциона. Достались англичанам и судовая касса, включая серебро, полученное в обмен на три килограмма золота. Экипаж англичане отпустили. Капитан Жан Мересс оставался в Англии до момента продажи шхуны, после чего отправился ко мне с подробным докладом, который будет состоять из предельно коротких ответов на мои вопросы.
        Нашел меня капитан во фландрском городе Динан, где я находился вместе со своим драгунским полком. Отправился на войну от скуки. Думал повоевать два-три месяца, посмотреть, как сейчас разумные существа истребляют друг друга, и оставить полк на тестя. Не скажу, чтобы я очень сильно расстроился, узнав о потере шхуны, груза и денег. Пришло грабежом и ушло так же. На красивую жизнь мне хватит и того, что осталось. Но появилось желание отомстить англичанам и голландцам за действия их правителя.
        Мой полк входил в состав армии под командованием маршала Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург, более известного, как маршал Люксембург. Это был горбатый карлик в возрасте шестидесяти одного года. Словно в компенсацию за малый рост, нос у него был очень длинный. Глаза карие, умные. Широкое, уже поплывшее лицо выбрито, а на тонких губах постоянно, будто приклеенная, снисходительная улыбка. Носил парик с черными вьющимися волосами, которые казались его собственными. Одевался неброско, но дорого. В день первой нашей встречи он был в черном жюстокоре из шелка и с алыми обшлагами, но без узоров, и с золотыми пуговицами. На шее повязан алый платок. Чулки шелковые белые, без узоров, а на ногах туфли на очень высоких каблуках и с золотыми прямоугольными пряжками на подъемах. На пряжках были изображены скачущие лошади. Как мне сказали, маршал обожал лошадей. Лошади отказывались в это верить, поэтому маршал предпочитал ездить в карете. Оружие он не носил, даже шпагу. Наверное, потому, что шпага нормальной длины подчеркивала бы его малый рост. Ходил с тростью из черного дерева с
позолоченным набалдашником, в вершине которого был рубин. Как мне рассказали, Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург вырос и провоевал почти всю свою жизнь вместе с недавно умершим принцем Людовиком де Бурбон-Конде или, как его называли побежденные враги, Великим Конде. Злые языки утверждали, что Великий Конде добился побед, выполняя указания маленького горбуна. Такое мнение появилось после блистательных побед последнего во время предыдущей войны с голландцами. За это после войны его оклеветали, продержали несколько месяцев в Бастилии и потом отправили в ссылку в родовое имение. С началом новой войны, после проигранной предыдущим командующим маршалом де Юмьером сражения при Валькуре, его быстро амнистировали и назначили командиром армии, носившей название Фландрской по территории нахождения.
        Мой полк к проигранному сражению опоздал, прибыл в расположение армии на день позже маршала Люксембурга, и по той же причине - чтобы усилить ее. Видимо, страх перед внешним врагом пересилил страх перед гугенотами. Маршал Люксембург познакомился со мной и отдал приказ разместиться в Динане. Мы должны были присматривать за противником, чтобы втихаря не переправился через реку Маас, и самим по возможности беспокоить его. Располагался город на левом берегу реки, протекающей между высокими скалистыми холмами, на узкой долине. Был Динан небольшим и старинным. Как утверждали местные, построен еще римлянами. В подтверждение чего показывали участки крепостной стены, сложенной из римских кирпичей. Подтверждаю, кладка была римская, с широкими швами. От крепостных стен остались только два фрагмента, которые использовали, как общие стены для нескольких жилых домов и складов. Все постройки из камня, который резали в склонах холма, наделав в нем пещер. По берегу почти вдоль всего города шла каменно-деревянная пристань. Сюда на речных судах везли грузы из Голландии, а потом по суше отправляли вглубь Франции.
Сейчас торговля замерла. На пристани грузились и выгружались только мелкие местные перевозчики.
        Я вместе с тестем и нашими адъютантами жил в доме мэра города Симона Майяра - очень вежливого и пухлого мужчины сорока восьми лет, который носил короткий рыжий парик, чтобы прикрыть облысевшую голову. Кормили в его доме отменно. У меня появилось подозрение, что вежливость Симона Майяра равна его пухлости, поэтому уменьшение одного приведет к уменьшению другого. Его жена Элен была такой же пухлой и некрасивой, но с вежливостью зависимость была обратная. Впрочем, в отношении меня это никак не проявлялось. Доставалось в основном адъютантам. Четверо их детей жили отдельно, поэтому у меня сложилось мнение, что хозяева даже были рады непрошенным гостям. Наверное, устали пилить друг друга.
        Кстати, французы делают исключение для фламандцев - презирают их, считая туповатыми и лишенными стиля и хороших манер. При этом не понимают, как фламандцы умудряются жить лучше их. Это непонимание островатые французы пронесут через века, как минимум, до двадцать первого.
        49
        Теплый солнечный день, какие здесь во второй половине осени бывают не часто. Отряд из двух рот драгун движется по вражеской территории. Едем по дороге, которая спускается вниз по склону пологого холма и парит после вчерашнего дождя. Справа и слева от дороги пастбища с короткой травой, словно подстриженной газонокосилкой. Если бы кто-то из местных заметил нас, то тревогу не поднял бы. Мы не прячемся, едем спокойно, как по «своей» территории. Знамен у нас нет, форма у обеих сторон конфликта похожая, особенно для штатских, на стороне врага много бывших французов-гугенотов.
        Я скачу во главе отряда, если не считать разведку, пять человек, которые опережают нас на километр или больше. Мне надоело сидеть в городе, решил размяться. Подполковник Матье Кофлан долго и очень тактично объяснял мне, как надо вести себя в разных ситуациях, которые могут случиться при движении по вражеской территории, как уклониться, то есть сбежать, от превосходящих сил противника, как пожертвовать малым ради спасения большого, то есть себя. Гибель пары рот драгун не стоят смерти одного полковника. Я делал вид, что эта информация мне нова и интересна. Видимо, подобные инструкции прослушали и оба командира рот. Они сейчас держатся поближе ко мне, сразу за моим слугой индейцем Жаком Буше, который согласился напялить мундир, иначе бы остался дома. Как догадываюсь, офицеры должны в случае необходимости дать совет или удержать от опрометчивого поступка. Я ведь не француз, поэтому не способен принять правильное решение в таком важном деле, как война. Хотел я им рассказать, как поплатится Наполеон за подобную самоуверенность, но ведь не поверят, что француз мог податься в такую даль - за пределы
нынешней Европы, которая закачивается на восточной границе Речи Посполитой. Французы и в двадцать первом веке будут думать, что в России живет больше медведей, чем людей, что у каждого русского есть ручной медвежонок, а то и два, которого съедают, когда подрастет, чтобы не съел хозяина.
        Впереди дорога заходит в лес и поворачивает. Оттуда выскакивает наша разведка. Драгуны спешат. Так понимаю, сейчас жизнь станет интереснее.
        - Сеньор виконт (солдаты упорно называют меня виконтом, а моего тестя - командиром), в полу-лье отсюда навстречу нам движется обоз, арб двадцать, под охраной роты мушкетеров. Полроты идет впереди, вторая половина - сзади, - докладывает капрал - мужчина лет сорока с темно-русыми густыми усами, такими аккуратными, будто их минуту назад причесали.
        Пехотная рота - это двести-триста человек. Или больше. То есть, соотношение примерно один к двум не в нашу пользу.
        - Мы можем вернуться к развилке и поехать в другую сторону, - подсказывает командир роты капитан Генрих дю Брейем - тридцатидвухлетний мужчина, бретонец и вновь обращенный католик, обладатель сурового лица и печальных глаз, точно никак не выплачет скорбь по предательству истинной религии.
        Он хотел продать чин и эмигрировать, но его предупредили, что гугенот не имеет права торговать патентами французской армии. Капитан Генрих дю Брейем, подобно своему венценосному тезке, решил, что сорок тысяч ливров стоят мессы.
        - Мы вернемся не все и не к развилке, - говорю я тоном, не предполагающим не только возражения, но и обсуждения. - Ты, капитан, со своей ротой спрячешься в лесу, что наверху холма и будешь тихо ждать, не слезая с лошадей, пока не услышишь выстрел. Это я со второй ротой ударю в тыл обозу. После чего сразу же поведешь свою роту в атаку, - и добавляю с милой улыбкой: - Постарайся продержаться, пока я не приду на помощь.
        - Постараюсь, - произносит командир роты и плотно сживает губы, из-за чего лицо становятся еще суровее.
        Я скачу дальше со второй ротой, которой командует мой родственник капитан Анри де Баланьи - очень степенный для своих двадцати двух лет молодой человек с крупной головой на широких плечах. Миновав поворот, спешиваемся и ведем лошадей вглубь леса. Удаляемся метров на двести, чтобы даже случайно нас не обнаружили.
        Там я объясняю свой замысел подчиненным:
        - После того, как мимо нас проедем обоз, мы поедем следом колонной по два, начнем обгонять слева, пока я не доеду до первой шеренги задней полуроты. Всем вести себя спокойно, не разговаривать и на вопросы не отвечать. Как только я выстрелю, все вдруг поворачивают направо и начинают рубить врага палашами. Пленные нам ни к чему, разве что офицер попадется. Когда перебьем их, ты, капитан, останешься с двадцатью человеками - отбери их сейчас - собирать трофеи, в первую очередь оружие и подсумки, и следить, чтобы возничие не разбежались, а все остальные скачут за мной на помощь роте дю Брейема. Вопросы есть?
        Вопросов не было. Наверное, от удивительного превращения молодого неопытного виконта, который почти не вмешивался в дела полка, в настоящего полковника.
        Вместе с капитаном Анри де Баланьи, капралом с аккуратными усами и Жаком Буше я переместился ближе к лесной дороге, чтобы посмотреть, на кого придется нападать. На пехотинцах были черные мундиры с желтыми обшлагами и черные шляпы с короткими ровными полями. Скорее всего, немецкие наемники. Мушкеты у всех кремневые. Надеюсь, незаряженные. Несут их на правом плече, придерживая правой рукой. Строй не держат. Судя по отсутствию разговоров, давно идут. В передней полуроте было около ста пятидесяти человек. Командовал ими длинный мужчина в широкополой черной шляпе с белым страусовым пером и мундире желтого цвета с черными обшлагами. Капитан ехал на саврасом жеребце, довольно высоком, но все равно казалось, что вот-вот зацепиться за кочку обутыми в ботфорты ногами. В задней полуроте было чуть больше сотни мушкетеров. Командовал ими юноша лет семнадцати, у которого черный кафтан с желтыми обшлагами был в завитушках, вышитых желтыми нитками. Под ним тоже был саврасый жеребец, пониже, чем у капитана, но ногам юноши было далеко до земли. Двадцать две арбы, заряженные каждая двумя волами, везли мешки и бочки,
накрытые брезентом. Лошади тянут немного быстрее, но в два раза меньше, поэтому до сих пор отдают предпочтение волам. Наверное, большая часть возниц является хозяевами тех арб, на которых едут. Их мобилизовали, пообещав заплатить. В то, что заплатят, не верят ни те, кто нанимал и обещал, ни возницы. Впрочем, через несколько минут это уже станет не важно.
        Когда последняя шеренга проходит мимо нас, я быстро возвращаюсь к роте драгун, беру повод своего коня у адъютанта и родственника, несостоявшегося мужа моей жены, лейтенанта Николя де Рибекура, который, благодаря курчавым каштановым волосам на голове, выглядит моложе лет на пять, но, говорят, свой чин получил за дело. Сейчас узнаем, правду ли говорят.
        - За мной! - командую я и иду первым.
        На лесной дороге мы выстраиваемся в колонну по два. Командир роты и мой адъютант скачут за Жаком Буше. Индеец вгоняет их в культурный шок, потому что понятия не имеет, что такое стильно одеться. При первой же возможности он раздевается до штанов, разувается и разгуливает в таком виде среди солдат, которые обожают Жака за искренность и честность, даже прощают, что мой слуга. Кике такой чести не заслужил.
        Мы хлынцой выезжаем из леса, нагоняем обоз. Он растянулся метров на триста-четыреста. Я не спешу. Начать надо, когда голова обоза будет метрах в пятидесяти от леса, что на вершине холма, чтобы роте Генриха дю Брейема было меньше скакать до врага, а у того меньше времени подготовиться к отражению атаки. Я проезжаю замыкающую шеренгу мушкетеров. Они с интересом, но молча смотрят на меня. Почти все белобрысые. Немчура, однако. От них несет потом и еще каким-то казенным запахом, который является обязательным атрибутом всех пеших армий. У конных все перешибают лошадиные ароматы. С интересом смотрит на меня и молоденький лейтенант. У него жиденькие светлые усики, которые почти не заметны на белой коже. Наверное, только начал служить. Ему все интересно. Он собирается что-то спросить у меня, но замечает, что я достаю из седельной кобуры пистолет. Лейтенант все еще не понимает, что происходит, на его лице интерес сменяется удивлением. Он ведь предполагал, что война - это когда под свист пуль и ядер скачешь на врага, рубишь направо-налево, а генерал или даже сам император наблюдает за тобой в подзорную
трубу, которые пока далеки от совершенства, и приказывает узнать имя героя и присвоить ему следующий чин и вручить кошель с золотыми монетами. Я нажимаю курок, скрежещет колесцовый замок - и немецкий лейтенантик вдруг понимает, как жестоко обманула его жизнь. Романтичным дуракам надо сидеть дома. Пуля попадает ему в район сердца. Лейтенантик успевает вскрикнуть, а потом валится на бок. Что там было с ним дальше - я уже не вижу, потому что поворачиваю коня вправо, выхватываю саблю из ножен и начинаю рубить черные шляпы с прямыми полями и все, что под ними. Только один мушкетер успевает отбить мой удар стволом мушкета, но Жак Буше сносит ему полчерепа палашом.
        Мне показалось, что эту полуроту мы посекли за пару минут. Может быть, так оно и было. Среди моих драгун ни одного убитого или раненого.
        - Капитан, быстро собирай трофеи и грузи на арбы! - кричу я Анри де Баланьи. - Остальные, за мной! - и скачу вдоль обоза к передней полуроте немецких мушкетеров.
        Кое-кто из них успел приготовиться к отражению атаки, воткнуть в ствол штык. В отличие от французов, мало у кого из немцев есть надульный штык, разве что трофейный. У них это новшество еще не прижилось. Мушкетеры пытаются построиться в каре с капитаном в середине, но налетевшие на них драгуны Генриха дю Брейема не дают это сделать.
        Тут еще с тыла ударяю я с большей частью роты Анри де Баланьи. Сеча продолжается не долго. Немецкий капитан на саврасом жеребце, отжатый своими отступающими мушкетерами к волам, запряженным в переднюю арбу, замечает меня. Это мужчина в возрасте под тридцать с загнутыми кверху усами и трехдневной щетиной. На квадратном, тяжелом подбородке сквозь щетину проглядывает старый, белый шрам.
        - Я сдаюсь, капитан! - кричит на ломаном французском немецкий офицер, приняв меня за командира роты, прячет палаш в ножны, после чего расстегивает ремень, к которому они прикреплены, и протягивает мне вместе с ним.
        Каждый уважающий себя, доблестный воин всегда знает эту фразу на языке противника.
        Я беру палаш, поворачиваю своего коня, чтобы стоял рядом и вровень с жеребцом пленника, иначе кто-нибудь сдуру рубанет его. Вместе с немецким капитаном мы наблюдаем, как мои драгуны добивают мушкетеров. С десяток попытались убежать, но их догнали на пастбище и зарубили.
        - Великолепная атака, капитан, - спокойно, даже как-то рассудительно произносит немецкий офицер.
        Догадываюсь, что он хотел сказать другое прилагательное, но плохо знает французский я зык. Льстить мне ни к чему. Убивать пленных офицеров не принято. Выкуп уже не берут. В ближайшие дни его обменяют на какого-нибудь французского капитана. Их несколько попало в плен к голландцам в сражении при Валькуре.
        - Полковник, - поправляю я на немецком.
        - Извините, полковник, не знал! - говорит он на родном языке, после чего представляется: - Барон Юрген фон Криденер.
        - Виконт Александр де Донж, - представляюсь и я.
        - Давно воюете? - интересуется он.
        - С пятнадцати лет, - отвечаю я.
        - Заметно. Засаду устроили правильно, - нахваливает барон, после чего спрашивает: - Разрешите мне не слезать с лошади? Даю слово дворянина, что не сбегу.
        - Конечно, барон, - разрешаю я. - Мне будет приятно поговорить с вами, пока будет возвращаться в наш лагерь. Вы же знаете, с подчиненными не пообщаешься. Они стараются говорить только то, что ты, по их мнению, хочешь услышать.
        - Как мне это знакомо! - улыбнувшись, как старому другу, произносит барон Юрген фон Криденер.
        Мои драгуны заканчивают сбор трофеев, забрав у убитых не только оружие и подсумки, но и сапоги, шляпы и кое у кого даже мундиры. Раздевают и двоих наших погибших, но, в отличие от врагов, кладут их тела на арбу, чтобы похоронить на городском кладбище. Погрузив добычу на арбы, занимают место в походном строю. Первый эскадрон, выслав пять человек на разведку, движется перед обозом, а второй - позади него. Мы с бароном едем рядом со второй арбой обоза. Здесь никто не мешает общению двух членов нижней части высшего общества. Разве что хруст костей. Волы стараются не наступать на трупы, но колесам все равно. Впрочем, и мертвым все равно.
        50
        Принимать трофеи прибыл интендант Жан Вержюс - лет сорока четырех, полноватый, что при его высоком росте не бросалось в глаза, с обвисшими, как у бульдога щеками и двойным подбородком. Дышал тяжело, с сипением, будто поднимался в гору. Одежда - темно-коричневый жюстокор поверх бледно-красной шелковой рубахи и черные кюлоты - сидела на нем мешковато. Такое впечатление, что купил ее на вырост. Зато белые чулки были без складок все время, пока мы общались с ним - большая редкость по нынешним временам. Обычно те, кто хочет казаться элегантным (а какой француз не хочет этого?!), постоянно подтягивают чулки. Судя по отсутствию шпаги, человек неблагородный. Ему помогали два писца. Втроем они сначала изучили накладные, которые вез полковник Юрген фон Криденер, а потом проверили выборочно, приказав снять брезент с трех арб. Я хотел им сказать, что в немецком обозе, в отличие от французского, недостачи не может быть по определению, но вспомнил, что мне не положено разговаривать с простолюдинами. Они убедились в этом сами, после чего интендант пришел ко мне.
        Я сидел в рабочем кабинете, расположенном на первом этаже дома мэра. Прямоугольный стол был небольшой, от силы на четверых. Застелен черной плотной скатертью. Как бы напоминая, что фламандцы наполовину голландцы и наполовину французы, справа на столе стояли чистая позолоченная чернильница на чистой позолоченной подставке, а рядом дешевый деревянный стаканчик с десятком обрезанных для письма, гусиных перьев, скорее всего, голландских, которые считаются лучше французских.
        - Вы захватили сто бочек пива, десять бочек топленого сливочного масла, сто мешков муки, пятьдесят ящиков сыра и двести тридцать восемь мушкетов. Плюс двадцать две арбы и сорок четыре вола. Всего на сумму четыре с половиной тысячи ливров, - сообщает мне Жан Вержюс.
        Он знает, что я виконт, а благородный человек в ценах на дешевую еду не должен разбираться. Мне, в общем-то, плевать на свою долю призовых, для меня они сущая мелочь, но тогда и мои солдаты получат намного меньше, а у них каждый ливр на счету.
        - Столько стоят волы с арбами, - говорю я.
        - Они столько не стоят, - уверенно возражает интендант.
        - Тебе лучше знать. В отличие от тебя, я им хвосты никогда не крутил, - язвлю я. - Наверное, потянут всего тысячи на три. По-твоему, все остальное стоит всего полторы тысячи? В том числе и мушкеты, которые по тридцать ливров за штуку?
        - Большая партия продается с большой скидкой, - как нерадивому ученику, доводит он до моего сведения.
        - Знаю. На такую партию скидывают не больше четверти цены, но не три четверти, - произнес я и добавил: - Слишком много ты хочешь украсть у короля.
        - Я честно служу моему королю! - почти искренне восклицает Жан Вержюс.
        - Значит, мне несказанно повезло: впервые в жизни вижу интенданта, который не ворует! - насмешливо бросаю я.
        У интенданта сперва краснеют нос и щеки возле него, потом кровь как бы стекает в обвисшие щеки и вторую складку подбородка. Дыхание становится чаще, а сипение протяжней.
        - Запомни на будущее: у меня два торговых корабля, которые ходят в Вест-Индию, и я знаю все купеческие уловки, - начинаю я, а потом провожу подсчеты: - Трофеев мы захватили, самое меньшее, на двенадцать с половиной тысяч ливров. Пятьсот ливров я готов уступить. Из оставшихся двенадцати тысяч десятая часть полагается королю. Значит, мне и моим солдатам причитаются десять тысяч восемьсот ливров, - и добавляю напоследок: - Если ты не согласен с этой цифрой, я попрошу маршала, чтобы он прислал менее вороватого интенданта.
        - Десять тысяч будут более справедливой цифрой, - уже не требовательно, а торгуясь, произносит интендант.
        - Десять пятьсот - последнее слово! - улыбнувшись, говорю я.
        - Хорошо, - пытаясь улыбнуться, произносит Жан Вержюс.
        - Когда привезешь деньги? - спрашиваю я.
        - Завтра, - обещает он.
        Интендант уходит, пряча от меня глаза, чтобы я не увидел, что нажил врага. Я не прячу глаза, но Жан Вержюс так и не увидит, что тоже нажил врага и более опасного.
        Деньги он не привез ни завтра, ни послезавтра…
        На пятый день я приехал по вызову к маршалу Люксембургу. На этот раз на нем был темно-синий жюстокор с желтыми обшлагами с овальными золотыми пуговицами, на каждой из которых барельеф в виде скачущего коня. Герцог приказал мне провести разведку на противоположном берегу реки Маас. Появились сведения, что туда должен прибыть большой экспедиционный корпус англичан.
        - Вильгельм Оранский сейчас усмиряет ирландцев, которые поддержали короля Якова. Не думаю, что его сейчас интересует война на материке, - рассказал он. - Подозреваю, что слух этот распустили, чтобы предупредить мое наступление. Они не знают, что наш король по совету этого (герцог старался не называть военного министра Лувуа ни по имени, ни по должности) запретил мне наступать, - и передразнил: - «Активная оборона - залог нашей победы!»
        - А если удирать от врага, то еще быстрее победим, - шутливо поддержал я.
        - Ты угадал слова, которые я хотел бросить ему в рожу, но удержался при короле! - злорадно ухмыльнувшись, воскликнул маршал Люксембург и, как бы благодаря за поддержку, поинтересовался: - Когда захватишь следующий обоз?
        - Когда со мной рассчитаются за предыдущий, - ответил я.
        - Еще не рассчитались?! - удивился он. - Сукин сын! Сегодня же устрою взбучку интенданту. Давно бы уже выгнал, но не в моей власти, он человек этого .
        На следующее утро Жан Вержюс привез десять с половиной тысяч ливров золотыми монетами. Наверное, чтобы трудней было делить.
        - Задержка вышла из-за того, что ждали деньги из Парижа. Я бы их все равно привез сегодня, - сказал интендант в свое оправдание. - Будьте добры, в следующий раз не отвлекайте маршала от важных дел из-за такой ерунды.
        - В следующий раз, если не можешь выполнить в указанный срок, проинформируй меня, но помни, что причина должна быть правдоподобной, - строго сказал я.
        - Уверяю вас, больше между нами не будет недоразумений, - заверил на прощанье интендант Жан Вержюс, опять пряча глаза.
        Интересно, куда и как он ударит в следующий раз?
        51
        На эту колонну мы наткнулись случайно. Я собирался сделать налет на окрестности Намюра. Говорят, там большие склады провизии и боеприпасов. Гарнизон тоже большой, моему полку не по зубам. Поэтому я хотел налететь двумя ротами, поджечь склады, схватить всё легкое, что попадется под руку и, не вступая в бой, смело удрать. Высланный вперед разъезд доложил, что навстречу движется смешанная колонна - кавалерия, пехота, артиллерия и обоз. Всего около трех тысяч человек. Видимо, это часть гарнизона Намюра, которую перебрасывали южнее, где наша армия теснила противника. Впереди скакала тяжелая конница, скорее всего, немцы. Всадники облачены в шлемы и кирасы, из-за которых получили название кирасиры. За ними скакала легкая конница, венгерские гусары, поданные Священной Римской империи. На голове у них колпаки с перьями, вместо кафтана доломан - короткая куртка, украшенная шнурами из золотой или серебряной нити, которая вскоре будет формой и русских гусар, поверх которой волчья, а у офицеров медвежья шкура вместо плаща. Штаны облегающие, заправленные в сапоги, которые спереди закрывали колени, а сзади были
обрезаны. Вооружены гусары облегченными и короткостволыми мушкетами, которые я бы назвал мушкетонами, если бы имели раструб, пистолетами, кривыми саблями и кончарами - любимым оружием польских гусар - длинными и узкими мечами с трех- или четырехгранным клинком длиной метра полтора, которые легко пробивают любую броню. Кончаром не били, а держали его в руке, как копье. Большая сила удара получалась за счет скорости и массы коня. Лошади под гусарами среднего роста, сухощавые, не рассчитанные на тяжелую ношу. За ними топала пара рот пехоты, как мне показалось, голландцы, ехал обоз из пяти десятков арб и подвод, потом еще четыре роты пехоты с двумя полковыми пушками калибра три фунта на двухколесных лафетах, которые тащили по паре лошадей. Как мне рассказали, моду на полковые пушки калибром от одного до шести, но чаще трех фунтов ввели шведы лет пятьдесят-шестьдесят назад. Враги - армии Священной Римской империи, датчане, голландцы - переняли эту моду, а вот французы, для которых шведы были в то время естественными союзниками, пока не удосужились. Замыкала шествие батарея из шести девятифунтовых пушек,
так называемая полевая артиллерия. Стандартным орудием полевой артиллерии была полупушка, двенадцатифунтовка, но допускались варианты от шести до шестнадцати фунтов. Орудия калибром от двадцати четырех фунтов считались осадной артиллерией. У полевой артиллерии лафеты были обычно двухколесными, а у осадной - четырехколесными. Лафеты первых на переходе прикрепляли к телеге с боеприпасами, которую тащили одна-две пары лошадей, а осадные пушки перемещали с помощью волов. Девятифунтовки тащили по паре лошадей. На телегах ехали по три человека обслуги в черных низких шапках с узкими прямыми полями и синих кафтанах с красными обшлагами. Впереди батареи скакали на лошадях капитан и лейтенант, одетые нарядно и не в цвет солдатам, а сзади, судя по мундирам «вывернутых» цветов - два унтер-офицера. Мне показалось, что артиллеристы - англичане. Может быть, поэтому их и поставили в хвосте колонны, хотя обычно артиллерия едет или перед, или позади обоза.
        Мы прятались в поросшем лесом, широком овраге, который подходил к дороге под прямым углом. Миновав овраг, дорога поворачивала влево и шла вдоль него, постепенно удаляясь, к вершине холма, а потом спускалась вниз и поворачивала право. Я не собирался нападать на колонну, потому что в ней была легкая конница. Если от тяжелой у нас еще был шанс удрать, то гусары догонят быстро и, имея богатый опыт конных стычек с турками, легко порубят моих драгун. Едущая в хвосте батарея подсказала мне интересную идею.
        - Останешься со своей ротой здесь, займешь позицию в лесу у дороги, прикроешь нас, если будет погоня, - приказал я капитану Генриху дю Брейему. - При этом будь готов быстро ускакать.
        Вновь обращенный католик решил, что я собираюсь напасть на всю колонну, поэтому посмотрел на меня, как на идиота. Он хотел что-то сказать, но потом решил, что бывшему гугеноту не к лицу возражать полковнику, молча кивнул головой.
        - Как только замыкающая батарея проедет поворот, выезжаешь со своей ротой за мной и едешь в колонну по два. Когда поравняемся с артиллеристами, жди мой сигнал. Если не сдадутся, будем их рубить и быстро отступать. Предупреди каждого: работать только палашами, кто выстрелит, убью! - отдал я приказ капитану Анри де Баланьи.
        - Хорошо, виконт! - произнес мой родственник по жене и пошел инструктировать своих солдат.
        При подъеме на холм батарея замедлила ход, поэтому догнали ее быстро. Утром был дождь, глинистая почва размокла, а идущие впереди превратили ее в кашу, в которой колеса прокручивались. Обслуга спрыгнула с подвод, начала подталкивать пушки. На обгонявших их справа драгун не обращали внимания, не до нас было. Только оба офицера, остановившиеся почти у вершины холма и повернувшиеся к своим подчиненным, посмотрели на нас с интересом. Наверное, пытались угадать, кто мы и куда едем? Оба сравнительно молоды, лет по двадцать два. При ближнем рассмотрении одежда на них оказалась бедненькая. Богатые считали унизительным служить в артиллерии. Тем более, что артиллерийский офицер должен был еще и уметь считать не только до ста. Поэтому чин капитана-артиллериста стоил раза в два дешевле пехотного.
        - Помощь нужна? - спросил я на голландском языке, остановившись рядом с офицерами, а вслед за мной остановились и драгуны.
        - Нет, - ответил капитан на голландском с сильным акцентом, который я принял за шотландский.
        - Шотландцы? - спросил я на шотландском.
        - Да, - подтвердил капитан.
        - И воюете против католиков?! - удивился я.
        Католики-шотландцы в предыдущие века были естественными союзниками католиков-французов. Наверное, шотландцы потому и не переходили массово в протестантство, что не хотели быть одной веры со своими заклятыми соседями-англичанами.
        - Кто нанял, за того и воюем, - ответил командир батареи. - Голландцы платят исправно. Это уважительная по нынешним временам причина, чтобы служить у них.
        В это время шедшие впереди пехотинцы начали спуск с холма и стали не видны нам, а мы, наверняка, им.
        - Я избавлю вас от разногласий с совестью, - сказал я, доставая из кобуры пистолет и направляя на шотландского капитана. - Я полковник французской армии. Предлагаю сдаться в плен, или все погибнете.
        Оба шотландских офицера смотрели на меня так, словно перед ними туповатый шутник.
        - Прикажи своим солдатам разворачиваться и ехать в обратную сторону, - продолжил я и поднял левую руку, готовясь дать отмашку.
        Мои драгуны достали палаши из ножен.
        Видимо, не столько мой пистолет, сколько поднятая рука и палаши драгун объяснили шотландскому капитану всю серьезность ситуации. Он быстро оценил соотношение сил, оглянувшись, убедился, что помощь опоздает. На круглом румянощеком лице со светло-русыми усиками появилась насмешливая улыбка, точно командир батареи потешался над собой или своей судьбой.
        - Разворачиваемся и едем вниз! - приказал он вознице передней телеги.
        Мои драгуны съехали на обочину, чтобы не мешать развороту. Телеги одна за другой начали разворачиваться и ехать вниз. Левое заднее колесо зацепляли крюком на толстой веревке, прикрепленной к борту, чтобы не вертелось, а скользило, тормозя, не давая телеге разогнаться, а лошадям понести. После спуска с холма крюки отстегнули.
        Проезжая мимо оврага, я приказал капитану Генриху дю Брейему:
        - Жди, когда доедем до следующего поворота, и рысью догоняй нас.
        - Будет сделано, командир! - впервые назвав меня так, произнес он повеселевшим голосом.
        Судя по всему, я оказался не таким уж идиотом, как ему казалось с полчаса назад.
        52
        Я предполагал, что исчезновение батареи пушек заметят примерно через полчаса и еще столько же времени будут ждать ее, а потом решать, куда подевалась? Западноевропейцы, конечно, не такие хорошие следопыты, как индейцы, но разберутся, кто и в каком количестве напал на батарею и куда ее повел. Тем более, что мы свернули с превращенной в месиво дороги, по которой прошла колонна, на ту, что вела в сторону нашей базы, и оставили на ней заметные следы. На марше нас легко одолеют, поэтому, когда примерно через час добрались до деревни, я решил остановиться в ней и устроить засаду.
        Последний километр до деревни или чуть меньше дорога шла между ровными и широкими полями, разделенными рядами деревянных столбиков на участки. От дороги поля отделяли изгороди из шестов, невысокие, только чтобы коровы не забрели. Овец и коз здесь разводят редко. На полях осталась низкая стерня, потому что теперь убирают урожай косами, а не серпами. Солома была сложена в большие стога, придавленные с разных сторон тремя-четырьмя толстыми жердями. Деревня была небольшая, домов на сорок. Все строения, за редким исключением, сложены из желтоватого камня-песчаника и покрыты красновато-коричневой черепицей. Не сказал бы, что здесь живут богачи, а в Речи Посполитой такие дома принадлежали только шляхтичам и жидам-откупщикам. Дворы открытые, а вот небольшие огородики защищены каменными кладками или жердями. Жители благоразумно попрятались, чтобы не попасть под раздачу. Куры и гуси оказались не настолько сметливыми. Многие со свернутыми головами очутились в безразмерных торбах моих драгун.
        Ров, когда-то защищавший деревню, давно засыпали, осталась неглубокая впадина, покрытая сухой травой. На валу рос кустарник, образовавший живую изгородь высотой метра полтора и шириной с метр, довольно густую. За этой изгородью мы и поставили пушки, по три с каждой стороны дороги. Точнее, девятифунтовки колесами заехали в изгородь, концы стволов торчали из нее по ту сторону, а лафеты были по эту, причем не имели надежного упора, нависали хвостами над склоном.
        - Из-за отдачи пушки скатятся с вала, потом их трудно будет затащить на вал, - предупредил командир батареи капитан Патрик Маккуин.
        - Надеюсь, затаскивать не придется, - сказал я.
        Орудия зарядили картечью и навели шотландцы под моим руководством, после чего артиллеристов отвели в амбар ближнего дома. Поджигать затравку будут драгуны. Возле одной из девятифунтовок стоял мой слуга Жак Буше, которому неоднократно доводилось стрелять из пушек разного калибра. Флибустьеры - специалисты широкого профиля. Спешенные драгуны заняли позиции за изгородью, готовые по команде встать и выстрелить из мушкетов по врагу, который появился на дальнем конце дороги. Густой кустарник и перекрывшие дорогу на въезде в деревню, поставленные в три ряда арбы и телеги были стрелкам надежной защитой от вражеской кавалерии. В том, что в погоню пошлют именно кавалерию, я не сомневался. Предполагал, что пошлют и немецких кирасир, и венгерских гусар, но ошибся, как и во времени, которое потребуется командиру колонны на решение задачи и принятие решения. Скакали одни гусары и с задержкой почти на три часа.
        Видимо, командир гусар представлял примерно, сколько нас, и был настолько уверен в победе, что не выслал разведку. Их было сотен пять. Строй не соблюдали. Единственное - никто не обгонял офицеров, скакавших хлынцой впереди. Когда до деревни оставалось метров двести, офицеры заметили заграждение на въезде и остановились. Командир в медвежьей шкуре подозвал кого-то, наверное, сержанта или опытного солдата и начал говорить ему что-то, наверное, инструктировал.
        В этот момент я и крикнул:
        - Батарея, огонь!
        Пушки выстрелили вразнобой, последняя - и вовсе с запозданием секунд на пять. Как и предупреждал капитан Маккуин, все девятифунтовки съехали с вала. Что ж, не будут мешать моим драгунам, которые стояли наготове, собираясь отразить атаку врага.
        Зря они готовились. Залп основательно выкосил венгерских гусар. Пятая часть или даже четверть попадала с лошадей убитыми или ранеными. Досталось и многим лошадям. Раненые животные понеслись с седоками и без в обратную сторону. За ними последовали и уцелевшие гусары на уцелевших лошадях. Минут через пять на дороге остались только убитые и раненые люди и животные.
        Я прождал еще минут пятнадцать, после чего послал десяток драгун добить раненых и собрать трофеи. Надо было торопиться. Часа через полтора зайдет солнце, а нам за это время надо добраться до реки, где можем рассчитывать на помощь своих.
        Драгуны привели около полусотни невредимых или легкораненых лошадей, нагруженных оружием, седлами, переметными сумами и узлами с окровавленной одеждой и обувью. Медвежьи и волчьи накидки были сложены отдельно. Это экзотические трофеи, которыми будут долго хвастаться. Добычу погрузили в конфискованные у крестьян десять телег, в которые запрягли трофейных лошадей. Верховые кони не приучены ходить в упряжке, но несколько часов потерпят. Уверен, некоторым больше понравиться тащить сравнительно легкую телегу, чем везти на хребте человека.
        - Для драгунского полковника залп очень хорош, - похвалил меня капитан Маккуин, когда мы скакали впереди бывшей его батареи.
        - Ты не поверишь, но опыта в стрельбе из пушек у меня больше, чем у тебя. У меня два корабля, на которых я успел повоевать против испанцев и голландцев, - сказал я.
        - Почему же, поверю. Я видел результат, - сказал шотландский офицер.
        - А вот твое командование, подозреваю, не поверит, что выстрелили так точно без твоей помощи, - предположил я. - В других мы сначала подозреваем худшее и дальше обычно не идем.
        - Я надеюсь, мне поверят, - сказал он.
        - Чтобы протестант поверил католику, надо чтобы католик перешел в его веру, - возразил я. - Но ты сильно не расстраивайся. Если не обменяют, через одиннадцать недель перейдешь на службу к французам. Наш король благоволит к шотландцам.
        Наемный солдат, попавший в плен и не вызволенный своими за одиннадцать недель, имеет право перейти на службу к кому угодно. Обычно нанимаются к тому, кто захватил в плен.
        - Что ж, послужу французам, - спокойно произнес капитан Маккуин и поинтересовался: - Выплаты сильно задерживают?
        - Летом на месяц задерживали, теперь на два, - ответил я.
        - Два месяца - это терпимо, - сказал он. - Жаль только, что у вас хорошего пива не делают.
        - Зато в этих краях делают прекрасный кальвадос, - сообщил я.
        - Кальвадос лучше голландского джина, - произнес шотландский капитан таким тоном, будто это и была главная причина, по которой стоит перейти от голландцев к французам.
        За каждую пушку, кроме ее цены, нам заплатили по сотне ливров премиальных. Призовые выдали без задержки, в отличие от зарплаты. Судя по тому, что драгуны не бухтели на задержку зарплаты, дело это во время войны обычное. На войне главное - выжить, и тогда все выплаты рано или поздно настигнут тебя.
        53
        Зимой все еще не воюют. В конце ноября, с наступлением холодов, обе армии разошлись на зимние квартиры. Мой полк остался в Динане охранять самих себя. Я вместе с тестем, обоими свояками и слугами сразу отправился домой. Командовать полком в наше отсутствие будут по очереди майоры, командиры эскадронов. Никому даже в голову не приходило, что зимой могут напасть и уничтожить ослабленные подразделения. Это был бы даже более подлый проступок, чем расстрелять сдавшихся в плен.
        Дома меня ждали вернувшиеся из Америки бриги. Они привезли грузы из Сент-Доминго: сахар, перец, какао, табак. Из-за войны французские корабли перестали ходить в Вест-Индию, опасаясь в первую очередь атак пиратов, а уже во вторую и как-то очень слабо - военных флотов Испании, Голландии и Англии. По словам капитана Гильома Буланже за ними несколько раз гнались пираты. Особенно много их сейчас на Багамских островах. Быстроходные бриги оказались не по зубам пиратам. Цены на привозимые в Сент-Доминго товары резко взлетели, на оружие и порох - троекратно, а колониальные товары ровно во столько же подешевели. Благодаря этому, прибыль с каждого судна была такова, что хватило бы на постройку нового и еще немало осталось. Ради таких денег стоило рисковать. Бриги разгрузились на моей пристани в мои пакгаузы. В ближайшие недели большую часть колониальных товаров перевезут на речных баржах в Орлеан. Там сахар, перец, какао и табак стоят в среднем на треть дороже. Что-то осядет в городе, а остальное отвезут на гужевом транспорте в Париж. В столице эти товары будут стоить уже в два раза дороже. Речники, в
отличие от военных, холодов не боятся, работают до тех пор, пока реку не скует льдом. Если, конечно, зима будет холодной. В прошлом году лед был только на мелководье у берегов и то всего пару недель.
        Рассказ о нападении пиратов навел меня на мысль, что можно смотаться на промысел к берегам Испании. Там не очень холодно и круглый год есть, чем поживиться. Губернатор Батист де Буажурдан, не задумываясь и не потребовав, как здесь принято, залог в пятнадцать тысяч ливров, выписал мне корсарский патент. Залог нужен, если суд признает захват приза неправильным. Тогда капитан считается материально ответственным за все убытки по судну, экипажу и грузу, а также за убытки, вызванные задержкой. Сеньор де Буэр не сомневался, что я найду, чем возместить убытки, если вдруг суд Нанта, к нашему общему удивлению, признает захват приза неправильным. Зато пришлось выслушать инструкцию. Это в колониях можно беспредельничать, а здесь надо грабить и убивать, соблюдая приличия. Во-первых, нельзя брать еще один патент у другого государства, иначе превращаешься в пирата. Если уж так сильно хочешь получить в другой стране, спроси разрешение у своего правителя. Во-вторых, все офицеры и две трети экипажа должны быть французами. В-третьих, при приближении можно показывать чужой флаг, перед боем - только страны, выдавшей
патент. В-четвертых, если захват правильный, груз и судно продаются с аукциона. Мне выкупать их не разрешалось. Из полученных денег вычитались все мои издержки (выгрузка, портовые сборы, склад, охрана, аукцион…). Оставшееся распределялось на четыре части: десять процентов генерал-адмиралу, то есть, в казну, треть - собственнику судна, треть - снабженцу и треть - капитану и экипажу в долях, согласно договору.
        В итоге патент обошелся мне всего в двести ливров и полчаса занудства. Написано в нем было следующее:
        «Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, губернатор Нанта, приветствует всех, кто узрит сию грамоту. Поелику король объявил войну католическому королю, пособникам узурпатора английской и шотландской короны и Соединенным провинциям, по причинам, изложенным в декларациях, кои Его Величество повелел огласить по всему своему королевству и в землях и вотчинах, находящихся под его властью, и поручил нам следить за исполнением оных деклараций в рамках тех полномочий, коими он нас наделил, мы, по приказу Его Величества, дозволяем Александру де Кофлану, виконту де Донж, проживающему в Нанте, оснастить для ведения военных действий два корабля в порту Нант с таким количеством людей, пушек, ядер, пороха, свинца и других боеприпасов и провианта, какое необходимо для выхода в море и для преследования подданных католического короля, Соединенных провинций, пособников узурпатора английской и шотландской короны и других врагов государства, где бы он их ни повстречал, у берегов их собственных стран, в их портах или на их реках, а также на суше, в тех местах, где оный Александр де Кофлан, виконт де Донж посчитает нужным
устроить высадку, дабы нанести ущерб врагу, осуществить все действия, дозволенные по законам военного времени, захватить их и взять в плен с их кораблями, оружием и всем прочим имуществом. Оному Александру де Кофлану, виконту де Донж вменяется в обязанность соблюдать самому и всему его экипажу распоряжения морского ведомства, ходить под флагом и прапором короля Франции; зарегистрировать сей пропуск в канцелярии Адмиралтейства, ближайшей к тому месту, где он будет оснащать свое судно; приложить к нему заверенный и подписанный им список экипажа с именами и прозвищами, указаниями происхождения и места проживания всех его людей; возвращаться в оное место или иной порт Франции, находящийся в нашей юрисдикции; предоставлять там отчет чиновникам Адмиралтейства и никому иному, в том, что произошло за время его путешествия; сообщать нам об этом и посылать генеральному секретарю морского ведомства оный отчет с необходимыми доказательствами.
        Просим всех королей, государей, владетельных князей, государства и республики, дружественные и союзные с французской короной и иже с ними оказывать оному Александру де Кофлану, виконту де Донж, всякую помощь и поддержку, давать убежище в их портах с его кораблем и тем, что ему удастся захватить за время своего плавания, не чинить ему препятствий, ущерба и зла, за что и мы обязуемся поступать так же. Предписываем и приказываем всем офицерам морского флота и прочим, подвластным Его Величества короля Франции, предоставлять ему возможность беспрепятственно следовать со своим кораблем, экипажем и захваченными призами, не чиня ему ущерба и препятствий, а напротив, оказывая всяческую помощь и поддержку, какая потребуется.
        Настоящая грамота становятся недействительной по истечении одного года со дня ее составления, в знак чего мы прикладываем к ней руку и прикладываем печать с нашим гербом.
        В Нанте, восьмого числа месяца декабря 1689 года.
        Батист де Буажурден, сеньор де Буэр, губренатор Нанта».
        54
        Я предложил своякам отправиться со мной в плавания. Глядишь, нам повезет, разживутся деньжатами. Чем богаче твои родственники, тем меньше у тебя проблем. Оба сразу согласились, хотя им нелегко было расставаться с женами.
        Попросился и тесть.
        - В море всякое может случиться. Если оба погибнем, и моей жене, и твоей будет тяжеловато, - аргументировал я свой отказ.
        Матье де Кофлан согласился со мной. После двух моих удачных рейдов по тылам противника, подполковник стал относиться ко мне почти, как к равному в военном деле, а значит, и во всех остальных делах тоже.
        В Бискайском заливе нас прихватил шторм. Вышли мы с попутным северо-восточным ветром, направились напрямую к мысу Финистерре. Только удалились от берега миль на тридцать, как ветер сменился на западный и за пару часов раздулся до штормового. С подветренного борта был берег, под такелажем не подрейфуешь. Пошли под штормовыми стакселями курсом крутой бейдевинд. Волны подросли метров до шести-семи. Время от времени с такой силой били в правую скулу, что казалось, будто отбрасывают судно назад метров на десять-двадцать. Я на всякий случай облачился в спасательный жилет, нацепил на себя оружие и приготовил торбу с продуктами и флягу с белым вином, разбавленным водой. Вот так вот, только награбишь денег, заживешь красиво - и на тебе, на выход! Впрочем, я всегда готов к такому развитию событий. Завещание написал сразу после того, как купил виконство. Чтобы мои дети не передрались между собой и с матерью из-за наследства. Когда дело касается земельной собственности, у француза нет родственников.
        Шторм стих только на шестой день. За это время мы ушли далеко в океан. Насколько далеко - определить не смог. Хронометров все еще нет, долготу не определишь. Я с грустью вспоминаю времена, когда в рубке стояли два приемника, основной и резервный, спутниковой системы, определяющей место судна с точностью до нескольких метров. Если бы не оказался в прошлом, может быть, дожил бы до тех времен, когда суда станут полностью автоматизированными, без экипажей или с одним программистом на борту, который в судовождении был бы полный ноль, но гордо бы назывался капитаном. Еще два дня волны были покрыты пеной, из-за чего казалось, что шторм состарил океан, сделал седым. Поскольку я не знал, как далеко мы от берега, на ночь опускали паруса и ложились в дрейф.
        К концу второго дня заметили судно. Это был испанский галеон водоизмещением тонн четыреста. Этот ли шторм или какой-нибудь предыдущий лишил галеон стеньг на фок-мачте и грот мачте, поэтому шел очень медленно, тем более, что дул «португальский норд», приходилось идти в полборта. Заметив нас, курс не изменил. Я подумал, что испанский капитан решил, что плен лучше, чем утонуть. Когда бриги приблизились примерно на милю, опустил все паруса, но не флаг. Это обозначало предложение переговоров. Я тоже приказал лечь в дрейф.
        Испанский капитан приплыл на шестнадцативесельном яле. Я издали узнал его. Мой потомок не изменился с тех пор, как мы не виделись. Поднявшись по шторм-трапу на борт брига, дон Диего Рамирес де Маркес попытался изобразить улыбку. С одной стороны мы как бы дальние родственники, а с другой - состоим во враждующих армиях. Он не знал, как вести себя со мной, предлагал мне выбрать вариант.
        - Рад тебя видеть! - обняв его тепло, по-родственному, поприветствовал я.
        - Знал бы ты, как рад я! - улыбнувшись на этот раз искренне, произнес дон Диего де Маркес.
        - Пойдем в каюту, - пригласил я.
        Кике, поставивший на стол серебряные кубки и наливший в них из серебряного кувшина красное вино из Бордо, тоже признал испанского идальго:
        - Добрый день, синьор капитан!
        А вот дон Диего де Маркес не сразу узнал в рослом и широкоплечем юноше юнгу со «Святой Терезы», спросил у меня удивленно:
        - Это тот самый твой слуга?!
        - Да, именно он, - подтвердил я. - Подрос немного, не правда ли?!
        - Как быстро летит время! - воскликнул мой потомок.
        Оно летит даже быстрее, чем ему кажется, особенно, когда ты в море. По суше время движется медленнее. Наверное, спотыкается о кочки выходных дней.
        Мы осушили по кубку вина за встречу, после чего я спросил:
        - Тебе дать запасные стеньги?
        - Запасные стеньги?! - не сразу понял он. - Ах, стеньги! Нет, я приплыл узнать, что ты возьмешь с меня. Сразу опознал твое судно и понял, что сопротивляться бесполезно, однако не хотел бы попасть в плен. Надеюсь, отнесешься ко мне, как к родственнику. Я с семьей возвращаюсь в Испанию. Мне выхлопотали место алькальда в Аликанте. Если я не приступлю к исполнению обязанностей в ближайшее время, это место отдадут другому, и мне потом долго ничего не будут предлагать. Наш король очень не любит неудачников.
        - Как ты мог предположить, что я что-то возьму со своего родственника, тем более, спасшего мне жизнь?! - как бы шутливо возмутился я, потому что догадывался, что на моем месте он бы позабыл о родственных чувствах, и добавил, теперь уже искренне шутя: - Твой король на этот раз сделал правильный выбор: более удачливого человека ему трудно было бы найти! - и предложил тост: - За удачу!
        Мы выпили еще по кубку вина, поговорили за жизнь. У моего потомка уже двое детей, мальчик и девочка, как и у меня, но, в отличие от меня, дон Диего де Маркес останавливаться на достигнутом не сбирался.
        - Я был единственным ребенком у родителей. Еще два брата и сестра умерли в младенчестве. Ты даже не представляешь, как мне хотелось иметь брата иди хотя бы сестру! - рассказал он.
        - Бог в помощь! Пусть у тебя будет полдюжины детей, чтобы ни тебе, ни жене, ни им не было скучно! - шутливо пожелал я.
        Дон Диего де Маркес отнесся к моим словам очень серьезно и трижды перекрестился.
        Я приказал погрузить в его ял бочонок вина и корзинку со сладостями для его детей и жены. Возле фальшборта мы обнялись на прощанье, после чего отправился на свой галеон.
        - Он спас мне жизнь девять лет назад - подобрал в море после кораблекрушения, - сообщил я своему экипажу, хотя уверен, что никто не возбухнул бы, что просто так отпускаю легкую и богатую добычу.
        55
        Как ни странно, это доброе дело осталась не просто безнаказанным, а даже вознагражденным. Уже на второй день, после того, как поджались к португальскому берегу, его южной оконечности, мысу Сан-Висенти, точно определили место судна и легли на курс зюйд-ост, чтобы выйти к Гибралтару, а потом в Средиземное море, где навигация еще вы полном разгаре, увидели на юго-западе три голландских флейта. Видимо, во время шторма отбились от своего конвоя. Как меня предупредили, после начала войны пять-семь голландских военных кораблей встречают в этом районе или немного южнее, торговые караваны и сопровождают до родных берегов. Я потому и собирался поохотиться в Средиземном море, что там нападения не ждут. Флейты тоже шли к мысу, чтобы после шторма «зацепиться за берег», определиться и дальше идти сутки напролет, борясь со встречным северным ветром: ночью курсом острый бейдевинд правого галса, от берега, а днем - левого галса, к берегу. Первые два были водоизмещением тонн на восемьсот, а третий - на шестьсот. Шторм перенесли хорошо. Если и были какие-то повреждения, их уже устранили. Заметив два брига, идущие с
попутным ветром на пересечение их курса по носу, все три флейта легли на обратный курс, надеясь, что до темноты мы не догоним, а ночью поменяют курс и улизнут.
        Первый флейт, один из больших, мы догнали часа за полтора до захода солнца. Кстати, оно здесь припекало совсем не по-зимнему, хотя и не скажешь, что было жарко. Мы заходили с двух бортов. Второй бриг чуть отставал, чтобы случайно не зацепить во время залпа нас и не поймать нашу картечь. Мне кажется, дружественный огонь - это как бы случайная реализация наших неслучайных желаний. Капитан голландского судна понял, что его ждет в ближайшие несколько минут и поспешил опустить флаг, а потом и убрать паруса, оставив только два стакселя, чтобы не развернуло бортом к ветру.
        Его привезли на мой бриг, когда мы были в паре кабельтовых от второго голландского судна. Это был рослый сутулый мужчина с красным, обветренным лицом и густыми и длинными бакенбардами, которые срослись с усами. Такой вариант растительности на лице пока не в моде, но кто-то же должен быть первым. На нем был длинный, почти до палубы, брезентовый плащ с длинными и широкими рукавами, в которые, уверен, капитан прячет кисти рук, когда замерзнут. Сейчас он держал в правой руке накладные на груз, а в левой - внушительных размеров кожаную сумку с судовой кассой.
        - Из Ост-Индии идете? - спросил я, забирая накладные.
        - Да, - буркнул капитан и поставил на палубу передо мной сумку.
        В сумке приятно звякнули монеты. Там было восемнадцать кожаных мешочков с золотыми английскими и серебряными голландскими монетами - всего на сумму около семи тысяч ливров. В трюме были перец, мускатный орех, гвоздика, ладан, мускус, индиго, кофе, чай, китайский фарфор, индийский ситец и - новые хиты продаж - опий-сырец и гашиш. Наркотики считаются сейчас лекарствами. От депрессии они уж точно помогают. Если опий-сырец лет через двести пятьдесят запретят во всей Европе, то гашиш в Голландии даже в двадцать первом веке будет продаваться легально. Груз на первый взгляд тянул тысяч на пятьсот-семьсот ливров. Я отдал накладные и сумку с монетами слуге Кике, чтобы отнес в мою каюту, а капитана приказал запереть в карцере до окончания боя.
        Впрочем, боя не было. Голландец пошел не тот. Они и раньше трезвыми были далеко не воинами, а сейчас и вовсе превратились в пугливых торгашей. Второе большое судно, как только мы приблизились на полкабельтова, сразу последовало примеру первого. Третье, меньшее, продержалось на полчаса дольше, надеясь убежать, но после того, как погонная пушка с моего брига продырявила его паруса, бизань и грот, быстро спустил флаг. Судя по накладным, груз у них был такой же. Только на меньшем флейте везли еще и гуммиарабик - твердую прозрачную смолу из акаций, которую используют для изготовления клея, красок и кондитерских изделий. Зачем его добавляют в кондитерские изделия - не знаю. Они и так хорошо прилипают, особенно к детям.
        С оценкой груза я почти не ошибся. Что-то оказалось чуть дороже, что-то - дешевле, но общая сумма с трех судов, включая их самих, немного не добралась до двух миллионов ливров. Суда пришлось отдать за полцены, потому что покупателей нашли не сразу. Французы перевозили грузы сейчас только между своими портами на побережье Атлантики, в пролив Ла-Манш совались редко и большими караванами, а в Ост- и Вест-Индии ходили только самые отчаянные. Десять процентов ушло королю, шестьдесят - мне, а остальные тридцать поделил между членами экипажа. На матросский пай вышло чуть меньше четырех тысяч ливров - зарплата матроса за тринадцать лет. Мои свояки получили, как офицеры, по три пая, хотя даже ни разу не выстрелили. Впрочем, остальные, за исключением комендоров погонной пушки, тоже не стреляли.
        Больше в море не выходил. Похолодало. Океан часто штормил. Поэтому я решил лишний раз не рисковать. Занялся вложением денег. Прикупил две сеньории за четыреста двадцать тысяч ливров, хотя стоили они не меньше полумиллиона, у разорившегося судовладельца. Больше никому такая сумма была не по карману. У местных купцов времена начались не лучшие. Судовладельцу нужно было срочно гасить долги, потому что на них капали сумасшедшие проценты. Он взял большой кредит и вложился в груз на Ост-Индию. Известие о том, что началась война, дошло туда быстрее, чем его суда. Там их перехватили голландцы и конфисковали. Возможно, я потратил на покупку этих сеньорий деньги, которые голландцы поимели, благодаря конфискации, а потом отдали мне в виде своих судов с грузом. Круговорот награбленного в природе. Еще купил лес, который начинался километрах в тридцати северо-восточнее города, за двести десять тысяч ливров и одиннадцать доходных домов в Нанте на сумму триста семьдесят тысяч ливров. Остальное раскидал по банкам под вшивые три процента годовых.
        56
        Весной отправился служить королю на суше. Мой полк продолжал стоять в Динане. Король Людовик Четырнадцатый ожидал нападение на французскую армию с нескольких сторон, поэтому приказал держать оборону, опираясь на цепь крепких крепостей, одной из которых был Дилан. Надеюсь, остальные крепости были покрепче нашего города. Я прошвырнулся разок по тылам противника, но без особого успеха, если не считать два порубленных немецких разъезда, которые приняли нас за своих. После чего отпустил на свободную охоту роту капитана Генриха дю Брейема, которая вернулась потрепанной. Противнику надоели наши налеты, предпринял меры. Рота Генриха дю Брейема уцелела только потому, что скакала быстрее эскадрона немецких кирасир. После чего я запретил рейды.
        Движуха началась в конце июня. До нас дошли известия, что Генрих фон Вальдек, князь Вальдекский, граф Пирмонтский, Вальдек-Айзенбергиский и Кулемборгский, фельдмаршал Священной Римской империи и голландский генерал-капитан (командующий войсками республики), который в прошлом году разбил армию маршала д’Юмьера, начал движение в сторону Дилана, чтобы захватить город. У него было около сорока тысяч солдат. Князь остановился в Шарлеруа, дожидаясь подкрепление - одиннадцатитысячный отряд бранденбургцев. Герцог Люксембург переправился через реку Самбру между Шарлеруа и Намюром и пятью колоннами двинулся навстречу. В обязанности моего полка входила разведка. Я выслал три роты, которые обнаружили противника на равнине между селениями Ванжени и Ваньеле. Нас явно не ждали, охранение не выставили и разъезды не выслали. Судя по отсутствию бранденбургских знамен, подкрепление пока не прибыло. О чем я и доложил герцогу Люксембургу.
        - Это хорошо! - потирая ладони, произнес горбун. - Завтра мы его порадуем!
        На следующий день наша армия прошла деревни Ламбюзар и Флёрюс, в которых даже разъездов вражеских не было, и заняла позиции на холмах перед глубоким оврагом, по дну которого протекал узкий ручей с довольно вкусной водой. Ее набрал для меня слуга Кике за несколько минут до того, как моему полку приказала занять место на правом фланге, вместе с остальной нашей конницей. На то место, где раньше стояли мы, приехали артиллеристы с полевыми пушками, начали обустраиваться.
        Как мне сказали, сил у обеих сторон примерно поровну - по тысяч сорок. Уверен, что точное количество своего войска не знает даже главнокомандующий, а уж про чужое и говорить нечего. Противник расположил своих солдат в три линии, немного выгнутые в нашу сторону, а впереди стояла артиллерия. Странно, что до сих пор не научились разумно использовать пушки, прикрывать пехотой. Если есть время, обычно делают какие-то укрепления, роют ров и насыпают вал, на котором и ставят пушки, но чаще не успевают. Поэтому артиллерия стреляет не долго, до первой конной атаки, но порой очень результативно. В первой и второй линиях вражеская пехота стояла вперемешку с кавалерией. Это, наверное, было новое слово в военном деле, о котором я пока ничего не слышал. В третьей линии пехота стояла слева, а конница - справа.
        Наши войска еще подходили к выбранным маршалом Люксембургом позициям, а противник уже начал обстреливать из пушек, которых у него было около полусотни. Артиллеристами были испанцы. Как ни странно, стреляли отменно. Впрочем, цель была крупная - наша конница. Впереди стояли кирасиры, им и досталось больше всего. Наша артиллерия отвечала, причем била не по коллегам, а по коннице и пехоте. Наш левый фланг пошел в наступление. Я еще подумал, что если попремся напрямую, через овраг, то нас посекут картечью. Маршал Люксембург оказался не глупее меня.
        Ко мне подскакал посыльный офицер и передал приказ маршала отступить вместе с остальной конницей к деревне Линьи. В ней было десятка два домов, но ни одного человека, животного или птицы я не увидел. В то же время нутром чувствовал колючие взгляды попрятавшихся доброжелателей. Там конные полки опять выстроились в линию, фронтом к противнику. Стояли так не меньше часа. Поскольку я не знал замысел главнокомандующего, понятия не имел, чего мы ждем? На левом фланге сражение шло полным ходом. Там стреляли не только из пушек, но и из мушкетов. Да, война сильно изменилась. Я воевал в прошлом и знал, как будут воевать в будущем, но нынешние боевые действия пока что непонятны мне.
        К нам подошли два полка пехоты с девятью полевыми полупушками, а затем приехал сам маршал Люксембург в карете, запряженной цугом двумя парами вороных жеребцов. Нам передали приказ перестроиться в походную колонну и разбили на три части. Мой полк оказался в авангарде, которым командовал Луи-Огюст де Бурбон, герцог Менский - внебрачный сын короля, двадцатилетний сопляк с женственным лицом. Впрочем, при нем состояли сразу три генерала, советы которых он и выдавал за свои приказы. Основными силами командовал сам маршал Люксембург, а арьергардом - герцог де Шуазель, которого я до сих пор не смог идентифицировать. Говорят, тот еще фат, но смел.
        Сперва двигались по пшеничным полям. Кони на ходу срывали почти созревшие колосья. Недели через две-три начнется уборочная. Арендаторы этих полей, может быть, что-нибудь соберут. Затем мы оказались на старой римской дороге. Умели люди прокладывать дороги! У меня сразу поднялось настроение.
        В половину двенадцатого мы добрались до деревни Ванелье. К моему большому удивлению, в ней не оказалось даже вражеского поста. Видимо, обходные маневры только начинают входить в моду. Не могу же я сказать, что вражеский главнокомандующий просто самоуверенный тупица. Нет, он просто отстающий от моды человек. По приказу маршала Люксембурга, наш арьергард начал разворачиваться на поле за этой деревней. Основные силы заняли позиции левее, поставив в первой линии пехотный полк и пять полупушек. Авангард со вторым пехотным полком и четырьмя полупушками дошел до деревни Шессо, в которой тоже не нашлось ни одного вражеского солдата, даже дозорных, где мы и приготовился к бою. Хотя противник был левее нас, пехоту и пушки поставили на правом фланге.
        Наш авангард, превратившийся в левый фланг, пошел в атаку на противника. Удар оказался неожиданным, но противник быстро перестроился и отогнал нашу кавалерию. Потом в его рядах началась сумятица. Если бы мы ударили в этот момент всеми силами, наверняка сражение бы и закончилось. Но маршал Люксембург думал иначе. По его приказу переместившиеся ближе к врагу пять полупушек начали обстреливать противника, который все никак не мог выстроить линию фронтом к нам. Через полчаса и наш правый фланг подошел ближе, и еще четыре полупушки вступили в дело. Как-то все происходило медленно, почти, как в морском бою. Мой полк сидел на лошадях и ждал приказ. Так понимаю, нынешняя война - это умение дождаться приказа, не сходя с места, иначе посыльный не найдет.
        К двум часам дня в тыл стоявшим против нас отрядам ударили французские пехотинцы, обошедшие противника слева. Я не слышал крики «Нас предали!», но, судя по тому, как дрогнули враги, как рассыпался их строй, как сперва поодиночке, а потом группами побежали солдаты, крикунов было много. Вот тут-то мне и передали приказ маршала Люксембурга атаковать противника с правого фланга. Мой конь, обожравшийся недозревшей пшеницей, сдвинулся с места только после второго удара шпорами.
        - В атаку! - прокричал я и поскакал первым.
        Справа от меня скакал тесть, слева - адъютант Николя де Рибекур. Командира все еще не принято обгонять. Впрочем, и конь у меня самый резвый в полку. Я догнал и срубил рослого детину в светло серой шапке с вертикальным синим налобником и небольшим шлыком и светло-сером мундире с синими обшлагами. Судя по большой сумке на ремне, надетом через плечо, и латунному пеналу с фитилями в левой руке, это гренадер. Гранаты сейчас весят два-три килограмма, поэтому в гренадеры набирали рослых и сильных. Взрывались гранаты, когда хотели, иногда до того, как ее метнули, а иногда их успевали получить обратно раз или даже два и вернуть или нет. Так понимаю, гренадер - это не воинская специальность, а игра в русскую рулетку. Я зарубил еще одного гренадера и мушкетера и выскочил к холму, на котором солдаты противника выстроились в большое каре. В шеренгах, образуя неправильный квадрат, больше похожий на кривую трапецию, стояли пикинеры и мушкетеры со вставленными в стволы штыками. Внутри каре разместилась конница. Ближе к шеренгам заняли места кирасиры с пистолетами в руках.
        - Остановиться! - прокричал я.
        Уверен, что меня не услышали, а если и услышали, то не поняли даже те, кто скакал рядом, но всех хватило ума не губить лошадей на пиках и штыках. Драгуны остановились метрах в пятидесяти от ближней шеренги, чтобы их не смогли достать кирасиры из пистолетов.
        - Спешиться и построиться! - приказал я, собираясь обстрелять каре из мушкетов.
        Мои драгуны уже заканчивали построение поротно, когда прискакал посыльный от маршала Люксембурга с приказом сесть на коней и удалиться от каре метров на двести и даже больше. Весь кайф мне обломал! Я так хотел посмотреть, как будут стрелять мои подчиненные по живым мишеням.
        Вместо нас стреляли девять полупушек, подтянутых к каре на дистанцию метров сто пятьдесят. Били картечью. Первый же залп сделал каре почти разомкнутым. Бреши быстро заняли солдаты из соседних шеренг. Они понимали, что следующий залп убьет и их, но стояли и ждали. Не знаю, на что они надеялись. С другой стороны, если начнут отступать, разомкнут каре, их порубит наша конница. Черт, я бы на их месте бросился бы в атаку на пушки! Погибать, так с музыкой!
        После второго залпа каре превратилось в толпу обезумевших баранов, которые ломанулись, куда глаза глядят. Впереди, быстро увеличивая отрыв, поскакала конница, которая должна была бы защищать свою пехоту. Вот тут-то мы и вступили опять в бой. Доспехов сейчас на пехотинцах нет, если не считать металлический каркас в шапке у некоторых, руби, куда попадешь. И мы рубили, и брали в плен целыми ротами. К шести часам вечера, когда побоище закончилось, количество пленных, взятых моим полком, превышало количество драгун.
        На следующий день сдались еще три тысячи солдат, спрятавшихся в замке Сент-Аман. Без боя и каких-либо условий. Остальные удрали в Брюссель. Всего перебили около шести тысяч. Мы потеряли тоже немало, около пяти тысяч, зато еще взяли в плен почти восемь тысяч, в том числе семьсот офицеров, включая принца Саксонского, графа Берло, графа фон Штирума и графа Нассау, сорок девять пушек и более двухсот знамен и штандартов, которые король приказал вывесить в нефе собора Парижской Богоматери. Вот такая вот появилась мода на разноцветные тряпки, которые стали ценить дороже человеческой жизни. Помню, как меня в советской армии убеждали, что я должен сдохнуть за знамя. Мой вопрос «Вы считаете, что сшить новое труднее, чем вырастить солдата?» сочли проявлением морального разложения, несовместимого с образом советского человека. Осталось выяснить, можно ли считать человеком того, кто убежден, что человеческая жизнь дешевле разрисованной тряпки?
        57
        Мой полк, построившись в колонну, возвращается в Динан. Шесть дней мы простояли в поле неподалеку от места сражения. Таков был приказ маршала Люксембурга. Чего-то мы ждали. Наверное, когда противник добежит до Брюсселя, придет в себя и организует оборону города. У меня появилось подозрение, что французам не нужна быстрая победа, иначе потом нечем будет заняться. Жизнь и на войне бывает скучновата, а уж без войны - хоть волком вой. Я - не француз, меня больше интересует результат, чем процесс, поэтому я чертовски зол. Словно бы иллюстрируя мое настроение, небо затянуто черными брюхатыми тучами. Вот-вот грянет гром и начнется гроза. Воздух будто замер настороженно, ни дуновения ветерка, из-за чего было душно, парко. Даже пыль ленится взлетать, поднятая конскими копытами, сразу и почти незаметно оседает на раздолбанную, грунтовую дорогу. Низко над землей летают и печально попискивают ласточки. Ни разу не видел в этих краях их гнезда, а летает птиц много. Местные жители вроде бы не едят ласточкины гнезда, но у меня с двадцать первого века твердая уверенность, что китайцы есть везде. Просто не все
догадываются, что они - китайцы.
        С хвоста колонны передают приказ принять вправо, уступить дорогу. Такую команду могли отдать только ради того, кто старше меня по званию. Я оборачиваюсь и вижу, что мой полк обгоняет карета маршала, сопровождаемая двумя ротами кирасир. Карета золотистого цвета, на высоких колесах, обода и спицы которых выкрашены в черный цвет, причем краска свежая, будто покрасили всего пару часов назад. Рабочая поверхность колес защищена железными полосами, словно бы специально надраенными. На дверце герб - красный лев, шагающий куда-то в прошлое, раскрыв пасть, высунув язык и неестественно изогнув хвост, на поле из желтой полосы вверху и нескольких синих и белых и более узких ниже. Окно в дверце открыто. Видимо, маршалу Люксембургу так же душно, как и мне. Он сидит по ходу справа, смотрит на всадников, но, судя по отрешенному взгляду, не видит никого. Из разреза темно-красного жюстокора выпирает, напоминая пену на бокале с пивом, белое жабо из очень тонкой, почти прозрачной ткани. Слева от горбуна сидит какая-то дама, не жена и не любовница. Первую он с собой в походы не берет, а второй у него вроде бы нет. Не
красавица, но на лице выражение такого хронического недодолба, что каждый мужчина считает своим долгом избавить даму от такой тяжкой участи. В итоге такие женщины имеют больше мужчин, чем заслуживает их внешность, но выражение лица все равно остается неизменным.
        Когда карета равняется со мной, я подгоняю коня, чтобы не отставать, приветствую и спрашиваю:
        - Неужели мы не будем преследовать врага, дадим ему уйти и зализать раны?!
        - Увы, именно так мы и сделаем, - отвечает горбун, изображая улыбку, хотя понятно, что вопрос ему не понравился.
        - Если не добить, враг вернется и добьет нас, - предупреждаю я.
        - Пусть попробует! - браво произносит маршал Люксембург, а затем, словно оправдываясь, добавляет: - Приказ короля. Я не сумел убедить его.
        Я придерживаю коня, чтобы отстать и не продолжать неприятный для командующего разговор. Не потому, что боюсь попасть в опалу. Я уже решил, что больше не буду воевать на суше за Францию ни под его командованием, ни под чьим бы то ни было. Война ради войны мне не интересна. Не хочу огорчать маршала Люксембурга потому, что, судя по результату, командующий он толковый.
        В тот самый день, когда мы разгромили врагов у Флёрюса, в далекой Ирландии на берегу реки Бойн произошло другое сражение. Там встретились французская армия, которую поддерживали ирландские якобиты (сторонники короля Якова), с английской армией, в рядах которой в большом количестве служили французские гугеноты, под командованием их нового короля Вильгельма Третьего. Результат был прямо противоположный. Главный вклад в победу английской армии над французской вложили бывшие французские гугеноты, а ныне почти полноправные подданные английского короля. Беженцам из Франции пока запрещалось покупать в Англии землю, но разрешалось поливать ее кровью. Гугеноты предпочли полить ее кровью бывших своих соотечественников.
        Известие об этом сражении дошло до нас через две недели, вместе с другим - о победе французского флота, который под командованием адмирала Анна Иллариона де Турвиля разгромил в Ла-Манше англо-голландский флот. Не потеряв ни одного корабля, французы сожгли шестнадцать и повредили двадцать восемь вражеских. Признаюсь честно, я не сразу поверил в эту новость, решил, что французы присочинили. Насколько я знал, они никогда крупно не побеждали англичан. Оказалось, что я знал недостаточно. Это было как раз то исключение, которое подтверждало правило. После чего меня резко потянуло на море.
        В начале августа, поняв, что во Фландрии, как сейчас называют испанскую часть Нидерландов, и дальше будет возня с осадой крепостей и ползучим продвижением вперед, я передал командование полком тестю и поехал домой. В Нанте будет не так скучно. Там хотя бы есть, с кем пофехтовать - имеется пара толковых преподавателей, француз и испанец. Офицеры моего полка в этом отношении с трудом дотягивают до среднего уровня. Да и жена не даст скучать. Женщины уверены, что любовь - это любое проявление эмоций. Главное - не перелюбить.
        В Нанте я первым делом заказал на верфи новый корабль. Решил построить фрегат, чтобы, в случае чего, смог отбиться от пары военных кораблей. Да и добычи на таком захватишь больше. По королевскому приказу корсарское судно не могло быть водоизмещением более трехсот тонн. Чем было вызвано такое требование - не знаю. Большинство местных корсаров не выходило за пределы сотни тонн.
        Губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, охотно сделал мне одолжение:
        - Строй, какое хочешь, мне без разницы! Только с чиновниками из Адмиралтейства договорись.
        Всего сто ливров помогли чиновнику - молодому человеку, улыбчивому и липко льстивому - понять, что во время строительства корабля водоизмещением триста тонн могут быть небольшие отклонения в обе стороны. Сплошь и рядом случается - строили трехсоттонник и получился на шестьсот.
        Я заказал фрегат с острым корпусом, какие пока что не делают. Изготовят его из четырех слоев досок из мореного дуба и обошьют подводную часть медью. Длиной фрегат будет тридцать шесть метров, шириной - девять и осадкой - три с половиной. Такой корпус не позволит ходить очень остро к ветру и развивать большую скорость, но зато комендорам будет удобнее работать с пушками, которые не маленькие, плюс откатываться должны. Кстати, французы до сих пор крепят пушки во время выстрела намертво, а потом отвязывают, откатывают вручную, чтобы была возможность зарядить, возвращают на место и опять крепят. Несколько дополнительных операций удлиняют время зарядки на несколько минут, в зависимости от веса орудия. Англичане же переняли мой опыт: дают пушкам откатиться во время выстрела, но на длину толстых канатов, которыми привязаны к борту. Английским комендорам остается только зарядить орудие и подкатить к пушечному порту. Общая высота грот-мачты, самой высокой, будет сорок восемь метров. Мачтой называется, грубо говоря, только нижняя часть. Дальше к ней крепятся стеньги: грот-стеньга, грот-брам-стеньга,
грот-бом-брам-стеньга. Так же и на фок-мачте и бизань-мачте, которые ниже - первая примерно на одну десятую длины грот-мачты, вторая - примерно на треть. Благодаря этому на каждой мачте паруса будут в четыре яруса: главный, марсель (на бизань-мачте - крюйсель), брамсель (крюйс-брамсель) и бом-брамсель (крюйс-бом-брамсель). Плюс стакселя между мачтами и перед фок-мачтой - фока-стаксель, фор-стень-стаксель, кливер, бом-кливер и летучий кливер. Стакселя от кливеров отличаются тем, что у первых нижняя шкаторина расположена над палубой, а у вторых - над бушпритом. Корабль будет иметь два трюма и делиться прочными переборками на четыре водонепроницаемых отсека. На гондеке поставлю на каждый борт по дюжине двадцатичетырехфунтовых пушек, на опердеке - по десять двадцатичетырехфунтовых карронад, на баке - две погонные шестнадцатифунтовые кулеврины, а на корме - две такие же ретирадные. Все пушки заказал из бронзы. Такие легче и надежнее, чем чугунные, но стоят дороже. В отличие от французского короля, я денег на более качественные пушки не жалел.
        В конце октября вернулись из Америки мои бриги. Оба удачно поторговали. На Эспаньоле цены на привозные товары взлетели еще выше, а на местные упали еще ниже. Во Франции тоже подросли цены на колониальные товары. Так что каждый бриг за один рейс окупил не только себя, но и своего напарника. Вырученные деньги пошли на постройку фрегата.
        Обеспечив работой на зиму значительную часть жителей славного города Нанта, я отправился в свое загородное поместье, чтобы отдохнуть после трудов ратных и перед трудами корсарскими до конца мая или начала июня. К тому времени, как заверил меня хозяин верфи, фрегат будет готов.
        58
        Слово корсар мне нравится больше, чем флибустьер, которое звучит слишком натужно и как-то по-деревенски. Наверное, потому, что родилось на задворках, как сейчас считают, цивилизации, в Вест-Индии. Англичане и голландцы в Европе тоже называют своих морских разбойников по-другому. Первые - приватирами, вторые - каперами, а в последнее время - печелингами или флиселингами (в честь их базы - порта Флиссинген, к созданию которой и я приложил руку). Вульгарным древним названием пират сейчас обзывают только тех, кто не имеет корсарского патента, грабит исключительно для себя. Те, у кого есть бумажка с подписью и печатью суверенного правителя, считаются военнослужащими его флота и заслуживают обращения, как с военнопленными. Пиратов за нежелание делиться считают вне закона и казнят частенько без суда и следствия. Вывод на все времена: заплати налоги - и грабь спокойно!
        У меня есть нужная бумажка. В ней написано, что корабль «Альбатрос» имеет полное право отбирать любое имущество у тех, кто является подданными восьми суверенных правителей, рискнувших связаться с королем Франции Людовиком Четырнадцатым. Ежели не захотят расстаться со своим добром по-хорошему, я имею полное право убить их по-плохому. Это право обходится мне всего лишь в десятую часть добычи.
        В ближайшие часы именно этим я и собираюсь заняться. Мой фрегат рассекает серые воды Кельтского моря, нагоняя два английских судна. Это большие трехмачтовики, один тонн на девятьсот, второй - на семьсот. Я бы назвал их флейтами, но слишком малое соотношение длины к ширине, от силы три с половиной к одному. Поэтому берут груза больше, но идут медленнее и не так круто к ветру, как голландские флейты. Оба судна, как догадываюсь, из так называемого «ямайского» конвоя. Английские купцы предпочитают отправляться в Вест-Индию большим конвоем в конце осени или начале зимы и возвращаться в первой половине лета. Как мне сказали французские рыбаки, которых повстречали примерно на траверзе Бреста, о подходе этого конвоя стало известно адмиралу де Турвилю, который и вывел свой флот в пролив Ла-Манш, чтобы подорвать экономику Англии и заодно нехило обогатиться. Этим двоим пародиям на флейт удалось, видимо, ускользнуть от военно-морского флота Франции. Решили обогнуть остров Британия и подойти к Лондону с востока или разгрузиться в каком-нибудь порту западного побережья. Встреча с французским корсаром не входила
в их планы, поэтому уже часа два пытаются избежать ее.
        Фрегат идет быстрее на пару узлов, как минимум. Он обошелся мне в полтора миллиона ливров. Богатый человек отличается от бедного тем, что может покупать себе дорогие игрушки. Впрочем, фрегат не только игрушка. Он еще и норовит окупить себя, несмотря на то, что юго-западный ветер хоть и попутный, но слабый. И еще очень сухой и горячий. Наверное, ветер и сам не понимает, что делает в этом обычно забытом солнцем, сыром и холодном крае. Я до сих пор искренне удивляюсь, когда в Англии сухая и жаркая погода. Больше меня удивляется этому только сама сухая и жаркая погода. В такие дни, а точнее, часы, со многими англичанами случается помешательство. Они и без внешних причин склонны к сумасбродству, но в солнечные дни чувствуют себя Икарами и сталкиваются с такими же последствиями. Вот и эти английские капитаны отказываются обращать внимание на поднятый на флагштоке грот-мачты фрегата грозный желтый флаг - символ моего безумного гнева и неминуемого наказания экипажа непокорного судна. Не знаю, на что они надеются. Разве что на чудо. Но, как мне сказали рыбаки, которые знают всё, что творится в проливе,
военно-морской флот Англии сейчас в восточной части Ла-Манша. Зализывает раны после прошлогоднего поражения и жаждет реванша.
        - На баке! - кричу я. - Пальните-ка ядром по парусам ближнего приза!
        Дистанция больше мили. Попадут вряд ли. Но ядер и пороха много, так что развеем скуку.
        Грохочет одна кулеврина, потом другая. Паруса на английском судне остаются целы, хотя, как мне показалось, второе ядро прошло над самой кормовой надстройкой.
        Минут через десять я приказываю повторить попытку. На этом раз ядро дырявит парус-бизань, но не обрывает его.
        На английском судне взвивается красный флаг. Надеюсь, это он не нам приказывает немедленно остановиться и сдаться в плен. Действительно, не нам. На шедшем впереди английском судне начали работать с парусами. То ли в дрейф ложатся, что вряд ли, то ли собираются изменить курс и померяться со мной силами.
        Оба английские судна сделали поворот фордевинд и убрали главные паруса, которые самые нижние и потому больше страдают во время сражения. Я тоже приказал убрать главные паруса и взять левее, чтобы потом не догонять англичан.
        Меньшее судно теперь двигалось первым. Оно и первым открыло огонь, обстреляв из десяти своих пушек калибром девять фунтов. Мы находились носом к ним, поэтому только одно ядро сорвало кливер. Наши погонные пушки на этот раз отстрелялись лучше, всадив оба ядра в борт английского судна. Французы и голландцы стараются стрелять по парусам, чтобы обездвижить противника, а англичане - и я разделяю их точку зрения - предпочитают бить в борт, по пушечным портам. Если цель бортом к тебе, в корпус попасть легче, чем в паруса, ведь они повернуты к тебе под углом; перебив комендоров и повредив пушки, сможешь дальше обстреливать безнаказанно; да и заменить паруса можно на запасные, а вот запасных пушек и опытных комендоров не найдешь, и борт заделать не так просто, как зашить парусину.
        Со вторым купцом мы обмениваемся бортовыми залпами на дистанции около кабельтова. У него на каждом борту, на главной палубе, по четырнадцать двенадцатифунтовок и комендоры опытнее. Четыре или пять ядер попадают нам в корпус, я слышу их гулкие удары, несмотря на то, что в ушах стоит звон. Наши ядра из двадцатичетырехфунтовых пушек с гондека пробивают борт в нескольких местах выше ватерлинии и выламывают кусок фальшборта, убив и ранив несколько матросов, стоявших на главной палубе. Между ними, среди деревянных обломков, переползает боком, как краб, человек, у которого оторвало правую ногу выше колена. К нему бросаются двое матросов, волокут в сторону полубака.
        - Карронады, огонь! - командую я.
        Второй наш залп всего через полминуты оказался неприятным сюрпризом для англичан. Они решили, что имеют несколько минут, повылезали из укрытий, кто прятался - и получили по полной программе. Картечь посекла всех, кто был на верхних палубах. Досталось в том числе и рулевым, и капитану. Оставленное без управления судно начало заваливаться под ветер, выходя из боя.
        Пока догоняли меньшее английское судно, я подошел к борту, посмотрел, куда попали вражеские ядра. Три торчали в корпусе, напоминая родинки цвета ржавчины. Может, были и еще, но я не увидел из-за кривизны корпуса.
        Англичане оказались покрепче голландцев и англичан. Понимая, что не могут тягаться с нами по всем боевым показателям, экипаж меньшего судна все-таки продолжил сражаться. На этот раз мы обменивались залпами на дистанции метров семьдесят. Вражеские девятифунтовые ядра оказались слишком легкими для того, чтобы продырявить четырехслойный корпус из мореного дуба, а вот наши двадцатичетырехфунтовки выломали большой кусок корпуса и фальшборта, из-за чего из трюма выпали несколько тюков с табаком, и отшвырнули одну из пушек к противоположному борту. Никто не кинулся возвращать пушку на прежнее место. Учтя опыт второго судна, экипаж попрятался, ожидая еще один залп.
        Я же держал паузу, ожидая, когда перезарядят пушки. Кстати, этот процесс теперь занимает меньше времени, благодаря рациональному предложению, придуманному неизвестным умельцем - не засыпать порох в запальное отверстие и проталкивать его бронзовой изгой, а вставлять полую часть гусиного пера, заранее начиненную порохом. Убрав еще два паруса, мы шли с одинаковой скоростью с жертвой. Разрушать приз и дальше у меня не было желания. Сильно поврежденное судно можно не довести до порта, и получится, что зря тратили порох, картечь и ядра.
        Тревожное ожидание оказалось непосильным для англичан. Над фальшбортом у кормовой надстройки появилась рука с белой тряпкой. Ею помахали из стороны в сторону, после чего махавший встал. Судя по одежде, это капитан или офицер. Молодой, немного за двадцать.
        - Мы сдаемся! - прокричал он.
        Я отправил на это судно призовую команду, приказав перевезти на фрегат капитана и офицеров. После чего совершил поворот оверштаг и пошел к большему судну, на котором поставили все паруса. Наверное, решили, что смогут удрать, пока мы будет заниматься с другим судном. Не успели. Выстрела из нашей погонной пушки с дистанции кабельтовых пять хватило, чтобы на английском судне опустили паруса и флаг, сообщая, что прекращают бой, сдаются на милость победителя.
        Капитан большего судна был тяжело ранен, поэтому был оставлен там, только перенесен в матросский кубрик, чтобы умер в гамаке. Не знаю почему, но нынешним морякам, в том числе и моему экипажу, кажется, что умирать в гамаке легче. Наверное, покачивание в гамаке напоминает о первых днях жизни - конец возвращается в начало. Остальных офицеров, вместе с их коллегами со второго судна, закрыли в карцере на фрегате. Молодого капитана привели ко мне. Рослый, крепкий, длиннорукий. Волосы рыжеватые и морда конопатая. Обычно рыжие или очень добрые, или очень злые люди. На счет рыжеватых статистики нет. Одет в черное, по-пуритански. Значит, злой - напрягает себя и других. Я уже просмотрел грузовые документы с его судна. Сахар, табак, какао, перец, индиго, сарсапарель, имбирь и даже большой ком серой амбры. А еще в капитанском сундуке лежали мешочек с полусотней жемчужин среднего ценового диапазона и второй, побольше, в котором было около десяти фунтов золотого песка.
        - Откуда золотишко? Неужели на Ямайке нашли месторождение? - поинтересовался я.
        - Это ямайские купцы выменяли на материке у испанцев, - ответил капитан. - Где именно - не рассказывают.
        - Я бы сильно удивился, если бы рассказали, - соглашаюсь с ним, после чего задаю еще один вопрос: - Судно твое?
        - Пятая часть принадлежала нашей семье, а остальное - еще семи владельцам, - рассказал он.
        - Они тоже пуритане, как и ты? - спросил я.
        - Конечно. С другими мы общие дела не ведем, - ответил молодой капитан таким тоном, будто объяснял дурачку прописную истину.
        - Значит, бог помог вам избавиться от искушений, порождаемых богатством, - сделал я вывод. - Теперь будете жить еще скромнее.
        - Бог дал, бог взял, бог вернет, если заслужим, - важно изрек пуританин.
        Как и все его собраться, этот тоже норовит говорить прописными истинами. В двадцать первом веке работал бы, наверное, в рекламном агентстве, придумывал слоганы и жег ими пустые души потребителей, а сейчас приходится метать бисер в калашном ряду.
        По пути в Нант мы пересекли курс по носу, на удалении мили полторы, французской эскадре, которая шла строем линия или, как будут называть позже, строем кильватер. Всего около полусотни больших кораблей и еще штук тридцать маленьких, которые шли без строя с подветренной стороны. В нашу сторону никто не дернулся, ни большие, ни маленькие, хотя обычно не верят поднятому флагу, проверяют документы и экипаж. Причина такого вежливого поведения стала понятна примерно через час. Следом за французским флотом шел английский. Тоже строем линия, но больших кораблей было под семьдесят и штук сорок маленьких. Эти тоже не дернулись в нашу сторону. Расстояние между нами было приличное, миль шесть, и уже начинало темнеть. Наверное, военная эскадра врага была для них важнее, чем непонятной национальности купчишки в сопровождении фрегата.
        59
        Стоим в порту Нант уже третью неделю. Вчера на аукционе были проданы последние товары с обоих захваченных судов и они сами. После вычета доли генерал-адмирала и всех издержек, осталось два миллиона девятьсот тысяч ливров. Две трети этой суммы плюс пять капитанских долей принадлежат мне. Остальное поделил между членами экипажа. На одну долю вышло четыре тысячи восемьсот тридцать три ливра и шесть су. Даже вшивый юнга с фрегата, получивший всего полдоли, стал сказочно богат. Он мог купить небольшой домик на окраине Нанта, или большой - в Сен-Назере, или речное судно грузоподъемностью тонн двадцать-двадцать пять, или виноградник, приносящий в год сто пятьдесят-двести ливров. Я свою долю распихал по банкам под три процента годовых. Пусть полежат, пока накоплю нужную сумму. Захотелось мне купить графство вместе с титулом. Давно не был графом. Захотелось вспомнить, каково это? Как мне сказали, за три миллиона ливров можно купить захудалое графство где-нибудь в Провансе. По мнению французов, живущих севернее Луары, южнее этой реки ничего стоящего, кроме вина, не может быть в принципе, а чем ближе к
Средиземному морю, тем еще хуже. Цены на графство севернее Луары начинаются от пяти миллионов ливров и, как меня заверили, до сотни, хотя никто не смог показать, кому, кроме короля, по карману последняя цифра. Я заметил, что лучше всех в ценах на графства разбираются парикмахеры, уличные торговцы, поденщики и другие очень состоятельные люди. Зато губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, имел смутное представление, но пообещал дать знать, если какое-нибудь выставят на продажу.
        До Нанта добралось известие, что адмирал де Турвиль увел за собой английский флот в океан, чтобы не мешал французским корсарам нападать на английские торговые суда. Судя по отсутствию плохих новостей, пока у адмирала получалось водить англичан по океану и за нос. Грех было не воспользоваться этой возможностью.
        В рейс вышли во вторник. Ветер дул западный, встречный, шли курсом крутой бейдевинд левого галса со скоростью узла три-четыре. Каждые день моросил дождик. Лето давало понять, что скоро закончится. Миновав Брест, взяли полнее к ветру и пошли со скоростью узлов пять в сторону Кельтского моря. Если бы повернули в Ла-Манш, ветер стал бы попутным, но обратно было бы труднее возвращаться.
        Миновав остров Силли, увидели встречное судно, длиной метров тридцать пять и при этом двухмачтовое, причем под бушпритом свисал блинд, на фок-мачте были прямые паруса, фок и марсель, а на гроте - большой латинский парус. Классифицировать этот гибрид я не сумел. Наверняка какое-то название у такого типа есть, но до меня оно не дошло. Судя по ветхости, это Ноев ковчег. Поразил цвет парусов - серый с темными пятнами. Такое впечатление, что это судно недавно стреляло из пушек против ветра, и на паруса неровно осела пороховая гарь. Пушки на нем были. Аж два фальконета трехфунтовых. И девять человек команды. Само собой, сражаться с нами они не отважились. Стоило нам поднять французский флаг, как на гибриде опустили латинский парус, а потом убрали прямые, оставив только блинд, чтобы держаться на курсе.
        Капитан не стал дожидаться, приплыл на своей рабочей четырехвесельной шлюпке. Это был пожилой коренастый альбинос с бледно-голубыми глазами и красными белками и бледной тонкой кожей не только на лице, но и на руках. Кисти были слишком узкими для его плотной фигуры и с тонкими длинными пальцами, искривленными странным образом, будто каждый поломали в двух местах, а потом не дали срастись правильно. Рука, которой он протянул мне судовые документы, слегка подрагивала. Перехватив мой взгляд, английский капитан стремительно покраснел. У меня появилось подозрение, что краснота глазных белков - это следствие перетекшей в них крови из заалевших щек. Давно не встречал такого впечатлительного англичанина и, тем более, капитана. В данную эпоху его соотечественники отличаются завидной толстокожестью. Впрочем, на такую лоханку нормальный капитан не пойдет.
        - Ты наемный капитан? - поинтересовался я на валлийском языке.
        - Да, - после паузы подтвердил альбинос и опять заалел щеками.
        Есть люди, которые краснеют, когда врут, а этот, видимо, краснел, когда его ловили на правде.
        Из грузовых документов следовало, что судно перевозит сто восемьдесят тонн кокса из уэльского Кардиффа в английский Плимут. Насколько я знал, в Плимуте не выплавляют чугун, а местным кузнецам в таком количестве кокс не нужен.
        - Кому в Плимуте понадобилось столько кокса? - спросил я.
        - Пивоварам, - ответил валлийский капитан.
        - А зачем он им? Фильтровать пиво? - удивился я.
        - На коксе сушат и разогревают солод. Он делает пиво прозрачным и мягким и не придает неприятный запах, как обычный уголь, - рассказал альбинос.
        - Раньше сушили и разогревали на соломе, - припомнил я.
        - А где ее столько взять?! Все хотят пить пиво каждый день, а поля отдали под пастбища для овец. Английские шерстяные ткани в большой цене, - объяснил он.
        Я представил, как какой-нибудь историк в двадцать первом веке строчит диссертацию о влиянии цен на шерстяные ткани на добычу угля и выработку кокса и при этом потягивает прозрачное и мягкое пиво. К тому времени все шахты в Англии будут уже закрыты, а сушить и разогревать солод будут, наверное, на газе. Если к тому времени для изготовления пива будут еще использовать солод.
        У меня сохранились теплые чувства к валлийцам, поэтому приказал отвезти капитана и остальных членов экипажа на берег, который был милях в трех от нас. Даже разрешил им забрать личные вещи. Вряд ли у работающих на такой лоханке, даже у тонкокожего капитана, есть хоть что-то ценное. На коксовоз назначил призовую команду и отправил его в Нант. Там пиво не делают, но на кокс покупателей будет много, начиная от кузнецов и заканчивая металлургами. Приз нельзя отпускать - примета плохая.
        60
        Этот караван мы повстречали на входе в пролив Святого Георга. Восемь судов шли плотной группой. Два трехмачтовика водоизмещением тонн под пятьсот, которые можно было бы назвать флейтами, если бы борта были завалены вовнутрь, а остальные - двухмачтовые шхуны и бригантины. У всех были новые паруса, что сразу наводило на мысль, что добыча будет не бедной. Они заметили идущий навстречу фрегат, но не испугались. Уверены, что в этих водах вражеский корабль не может находиться.
        Когда до идущего первым трехмачтовика оставалось пара кабельтовых, я приказал поднять французский флаг и открыть пушечные порты. Пушки на гондеке уже были заряжены картечью, а карронады на опердеке - книппелями. На английских судах не сразу сообразили, что происходит. Уверен, что многие решили, что так туповато шутит английский капитан фрегата. Им ведь, наверняка, сообщили, что мощный английский военный флот выдавил из Ла-Манша и его окрестностей хилый французский. Впрочем, на трехмачтовике вряд ли бы успели отреагировать, даже если бы сразу поняли, как влипли.
        - Батареи левого борта, огонь! - скомандовал я.
        Грозно и немного вразнобой рявкнули орудия. Меня как бы шлепнули ладонями по ушам, наполнив голову звонким гулом, который с годами становится мне все приятней. Черный пороховой дым плотной тучей завис перед левым бортом фрегата, а потом полетел к правому, обдав меня запахом пороховой гари - запахом современной войны. На борту английского трехмачтовика, мимо которого мы проходили на удалении менее кабельтова, не было ни души. Главные паруса и марселя превратились в лохмотья. Таким будут изображать Летучий Голландец.
        Второй трехмачтовик был справа от нас. На нем уже переложили руль лево на борт, чтобы повернуться к нам и западному ветру кормой и дернуть на максимальной скорости в сторону берега.
        - Батареи левого борта, огонь! - кричу я, а из-за звона в ушах кажется, что говорю очень тихо.
        Второй наш залп делает второй трехмачтовик очень похожим на первый. Разве что еще и посшибали с вант и марсов матросов, которые собирались работать с верхними парусами. Следовавшие за ними двухмачтовые суда успевают лечь на курс фордевинд. Они меньше, маневреннее, с парусами легче работать. Гоняться за ними не собираюсь.
        Фрегат делает поворот оверштаг, на ходу опуская за борт баркас. К тому времени, когда мы ложимся на обратный курс, на обоих трехмачтовиках начинается шевеление. Оба судна повернули на восток, к английскому берегу, надеясь воспользоваться попутным ветром. Матросы убирают порванные нижние паруса, намереваясь, видимо, заменить их. Как ни странно, пушечные порта все еще закрыты. То ли некому больше стрелять, то ли поняли, что бестолку это делать. Увидев приближающийся фрегат, матросы буквально сыплются с мачт и ныкаются в шхеры. Картечь - не косточки от вишен, много не проглотишь. Впрочем, я не собираюсь переводить на них порох и свинец. У меня на борту полторы сотни отважных парней, которые обязаны отработать призовые деньги.
        - Убрать верхние паруса! - приказываю я, чтобы уменьшить скорость хода. - Абордажная партия, в баркас!
        Обычно перед боем убирают нижние паруса и оставляют верхние, которые меньше страдают от вражеской артиллерии. Я уверен, что ответного огня не будет, поэтому делаю наоборот. С нижними парусами легче работать.
        Тридцатишестивесельный баркас подведен к левому борту фрегата. На него быстро, по двум штормтрапам, грузятся полсотни человек, вооруженных пистолетами, полупиками, палашами, топорами - у кого что есть, тот с тем и воюет. Я обеспечил мушкетами только тридцать человек. Они сейчас стоят на баке, марсах и корме, готовые подстрелить любого, кто посмеет сопротивляться или по глупости высунется из укрытия. Впрочем, никто и не думает сопротивляться. Англичане тоже стали цивилизованной нацией - погибать за чужое барахло не собираются.
        Убедившись в этом, я веду фрегат ко второму трехмачтовику, приказав опустить на воду четырнадцативесельный рабочий катер и двенадцативесельный капитанский. В них на ходу грузится вторая абордажная партия. Заметив наши действия, на торговом судне опускают английский флаг и уцелевшие паруса.
        Обоим пленным капитанам под сорок. Оба выше среднего роста и крепкого сложения. Хорошие физические данные, позволяющие без посторонней помощи набить морду непокорному члену экипажа - все еще обязательный признак профессии капитан. Впрочем, обычно грязную работу за капитана выполняет боцман. Оба одеты в шерстяные камзолы серого цвета и темно-серые штаны. На ногах черные тупоносые сапоги высотой до коленей и без деления на левый и правый. Капитаны с интересом разглядывают фрегат. Такое впечатление, что вражеский корабль интересует их больше, чем собственная судьба. Да и чего им напрягаться?! Прошли лихие времена, когда члены экипаж приза были ненужными свидетелями.
        Оба судна везли из Ливерпуля дешевые ткани, бижутерию, зеркала, ножи, топоры, мотыги, наконечники копий и стрел. Порт назначения не был указан, что навело меня на гнусные подозрения.
        - Никак в Африку везли, чтоб рабов купить? - спросил я.
        - Да, - подтвердили капитаны в один голос.
        - А потом их на Ямайку, а оттуда с сахаром и табаком в Ливерпуль? - продолжил я допрос.
        - Не только. Еще на Барбадос заходим, - ответил капитан первого трехмачтовика.
        - Испанцам тоже продаем, - добавил капитан второго трехмачтовика.
        - Типа заходите на ремонт? - предположил я.
        - По-разному, - ответил он.
        Груз дешевый, но и отпускать жалко. Худо-бедно за оба судна тысяч триста-четыреста можно получить. Не будем привередничать.
        Я отправил обоих капитанов в карцер. К тому времени на обоих призах заменили порванные, новые паруса на запасные старые. Я вел фрегат так, чтобы призы были с подветренной стороны. В случае нападения на них у меня будет преимущество в ветре.
        На подходе к материку нас два дня потрепало, но не сильно. Видели всего пару судов водоизмещением тонн пятьдесят-семьдесят. Оба подходили на дистанцию визуального обзора и уходили. Скорее всего, французские коллеги. Сейчас все судовладельцы Нормандии и Бретани забросили перевозку грузов и занялись корсарством. Во-первых, навара больше, можно за несколько дней хапануть целое состояние. Во-вторых, грузы перевозить опасно, и страховка выросла в разы. Уже есть страховые компании, даже в Нанте парочка. В-третьих, ограбить англичанина - праздник души и именины сердца для каждого уважающего себя жителя Франции, даже если он нормандец или бретонец и исповедует протестантизм.
        Я ошибся в оценке трофеев. За оба трехмачтовика дали четыреста семьдесят тысяч ливров. Оба судна купили датские купцы, каким-то чудом оказавшиеся в Нанте. При этом на французском языке говорили с бретонским акцентом. Дания пока что не воюет ни с Францией, ни с ее соперниками, так что ее флаг - лучшее прикрытие для судовладельцев. Оба судна, подняв датский флаг, продолжили следовать в Африку. Только рабов продадут, скорее всего, в Вест-Индии на французских островах, где купят местные грузы и повезут их… Тут возможны варианты от Франции до Дании, Швеции, Речи Посполитой или какого-нибудь прибалтийского немецкого княжества. «Удобный» флаг начал входить в моду.
        61
        Я приказал догнать этот баркас только потому, что экипаж третью неделю изнывал от скуки. Английские воды словно вымерли. Мы прошлись по Ла-Маншу до Па-де-Кале, вернулись мысу Лизард, пересекли Кельтское море, подежурили два дня у южной части пролива Святого Георга и не встретили ни одного торгового судна. Попадались только рыбаки, которые, завидев фрегат, стремительно удирали к берегу, на мелководье, хотя никто за ними не гнался. Баркас длиной метров девять и шириной около трех, имел мачту с триселем и две пары весел. Везли картошку в мешках, которых нагрузили так много, что для четырех гребцов почти не оставалось места. Пятым был шкипер, он же ворочал румпельный руль. Это был красномордый детина с короткими рыжеватыми усами и бородой. Волосы на голове, наверное, тоже рыжеватые, но они были спрятаны под вязаную, шерстяную, серую шапку, напоминающую драгунский шлык. Я слышал, что в последнее время в Ирландии картошка сильно потеснила зерновые. Видимо, на скудных ирландских почвах картофель дает больший выход продукции с единицы площади.
        - Куда везешь? - спросил я шкипера, когда баркас ошвартовали к левому борту фрегата.
        Шкипер все еще держался за румпель и смотрел на меня снизу вверх, задрав голову, отчего рыжеватая борода казалась намного длиннее.
        - В Бристоль, - ответил он хриплым голосом.
        - Там за него хорошо платят? - полюбопытствовал я.
        - Больше, чем у нас, - уклончиво произнес шкипер. - Покупают в основном бедняки, а у них денег мало.
        - Когда был последний раз в Бристоле? - задал я следующий вопрос.
        - На прошлой неделе, - ответил он.
        - Много там торговых судов? - продолжил я допрос.
        - В Бристоле никого нет. Все стоят на якорях ниже города, где прилив несильный, ждут, когда вернется их флот и прогонит вас, - рассказал ирландец, не считающий английский флот своим.
        - И много там ожидает судов? - спросил я.
        - Много. Десятка два или три, - сообщил шкипер.
        Эта новость мне понравилась. За что решил не грабить ирландского торговца по-крупному. Тем более, что большинство моих матросов не считало картошку съедобным продуктом. Во Франции она пока что - блюдо для богатых выпендрежников.
        - Давай пару мешков картошки и плыви, куда хочешь, но не в Бристоль, - решил я.
        - В Глостер можно? - задал ирландец уточняющий вопрос.
        - Конечно, - разрешил я. - Если приливного течения не боишься.
        Глостер расположен на берегу реки Северн. Во время прилива морская вода идет по ее руслу вверх с такой скоростью и силой, что размывает берега, обрушивает целые участки с деревьями, а грохот слышен за несколько километров. Защитных сооружений пока нет, поэтому населенные пункты на берегу реки появляются только там, где приливное течение теряет силу. На реке Эйвон, на которой стоит Бристоль, прилив тоже неистовствует, но не так злобно.
        - А чего его бояться?! Не впервой! - весело ответил шкипер, наблюдая, как его матросы привязывают кончик, брошенный с фрегата, к мешку с картошкой.
        Как догадываюсь, радуется ирландец тому, что отделался легким испугом.
        В реку Эйвон мы вошли утром в первой половине прилива, когда течение еще было сильным, быстро влекло фрегат вверх. Первыми нам повстречались маленькие одномачтовики, тонн на двадцать-тридцать водоизмещением. Они сидят неглубоко, течение им не так опасно, как большим судам. Впрочем, действительно больших здесь не было. Самое крупное - галеон тонн на двести пятьдесят, явно испанской постройки, наверное, трофейный. С него мы и начали. Метров за сто до него я приказал поднять французский флаг и дал команду абордажной партии на баркасе, который мы вели на буксире, захватить этот приз. Еще одну абордажную партию на двух катерах я разбил на две, потому что цели были маленькие, и направил на две гафельные шхуны, одна из которых стояла ниже галеона, а другая выше. Вторая показалась мне знакомой.
        Фрегат, подгоняемый приливным течением, продолжает движение вверх по реке. Наши пушки и карронады молчат, но мушкетеры постреливают по всем, кто появится на палубах судов, стоявших на якорях. Экипажи там маленькие. Наверное, оставили на судах по несколько человек на всякий случай, а остальных отпустили по домам, чтобы не платить им.
        Наш баркас закончил зачистку галеона, пошел вверх по реке к бригантине тонн на сто водоизмещением. Захваченных в плен англичан на рабочей шлюпке, которая доставила на судно призовую команду, переправили на фрегат. Это были матросы под командованием боцмана - крепыша с седой головой на короткой шее и длинными, обезьяньими руками.
        - А где шкипер? - спросил я на английском языке.
        - В городе. Это его судно - чего ему сидеть здесь бестолку?! - ответил боцман и уточнил: - Было его…
        - Отправьте их на берег и остальных пленных тоже и везите призовые команды на другие захваченные суда, - приказал я.
        - Спасибо, сэр! - поблагодарил за всех боцман и первым, очень шустро - вылитая обезьяна! - спустился по штормтрапу в шлюпку.
        Оба катера справились со своими призами и пошли вниз по реке, чтобы захватить другие.
        К тому времени, когда прилив начал слабеть, река переборола его, и суда развернулись на якорных канатах носами вверх, мы захватили все суда, имеющие более одной мачты. Всего одиннадцать. Мелочевку решил не брать, потому что и на захваченные не хватало людей. Все-таки надо было оставить и на фрегате достаточное количество матросов, потому что был шанс вступить в бой с английскими кораблями. Вполне возможно, что они уже вернулись в Ла-Манш. Наверняка в Плимут и не только пошлют гонцов с сообщением о нашем нападении. До Плимута гонец по суше доберется намного раньше, чем мы обогнем полуостров Корнуолл по морю. На захваченных судах выбрали якоря и пошли вниз, сперва медленно, преодолевая последние потуги прилива, потом все быстрее, а в устье нас подхватил отлив и вынес в Бристольский залив. Ветер был западный, поэтому пошли курсом крутой бейдевинд правого галса. Захваченные суда шли со скоростью не больше двух узлов, поэтому и фрегат убрал все верхние паруса и взял рифы на нижних, чтобы сильно не отрываться.
        К вечеру ветер начал заходить по часовой стрелке, сменился на северо-западный, но мы к тому времени вышли из узкой части залива в широкую, в которой южный берег поворачивал на запад, так что опять шли крутым бейдевиндом. Ночью я приказал каравану встать на якоря. Экипажи на некоторых призах плохо обученные. Потеряться им в темноте - раз плюнуть, а до Нанта в одиночку могут и не дойти.
        К рассвету ветер стал северным и покрепчал баллов до шести. Я приказал сниматься с якорей и следовать на запад. Теперь шли в полборта, делали узла по четыре. Призы держались кучкой. Наверное, чувствовали себя в стае увереннее. Как ни странно, никто не навалился на другого, не перецепились реями.
        Я опасался нападения у мыса Лизард - крайней западной точки полуострова Корнуолл, даже собирался пойти западнее, обогнуть остров Силли, но то ли английский флот еще не вернулся в Ла-Манш, то ли гонец из Бристоля не доскакал пока до Плимута, то ли стоявшие там корабли не успели прийти сюда. На ночь не останавливались. К тому времени ветер сменился на западный и подутих, поэтому я решил, что до утра войдем в, так сказать, французскую зону влияния, где даже потерявшиеся суда уже не заблудятся. Им надо будет всего лишь поджаться к французскому берегу и вдоль него спуститься на юг до устья реки Луары, а потом подняться по ней до Нанта.
        62
        Продаже призов затянулась почти на месяц. И сами захваченные суда, и груз в трюмах стоили мало. Галеон и четыре шхуны собирались в Африку за рабами, а остальные были нагружены шерстью и овчинами. Галеон купили те же самые «датские» купцы, а шхуны и бригантины разобрали французские судовладельцы, часть которых приехала из Сен-Мало, который сейчас стал столицей корсаров. Шхуна, показавшаяся мне знакомой, была бывшей моей, а то того - Мишеля де Граммона. Поскольку мы оба и еще англичанин, который купил шхуну на аукционе, потеряли ее, я решил не выкупать. Пусть принесет несчастье и следующему хозяину, но уже не мне. Всего мы захватили на восемьсот тридцать тысяч ливров с хвостиком. На пай вышло по тысяче сто тридцать одному ливру и шестнадцать су.
        Во всех припортовых забегаловках начался праздник длиной в несколько недель, потому что я решил в этом году больше не выходить в море. Пока продавали трофеи, пришло известие, что английский флот вернулся в Ла-Манш и захватил нескольких французских корсаров. Следом за ним вернулся из океана и французский флот, но в пролив сунуться побоялся, встал в Бресте на зиму, хотя до нее еще полтора месяца. Я решил последовать их примеру.
        Оба брига благополучно сходили в Вест-Индию и вернулись с полными трюмами колониальных товарах, подорожавшими за год еще процентов на десять. Заморская торговля практически встала. Флибустьеры всех воюющих стран поспособствовали этому. Впрочем, и я приложил руку, причем неслабо.
        В ноябре приехал из армии тесть Матье де Кофлан и рассказал, как воевал. В общем, почти никак. Сидели в осаде и сопровождали обозы. В апреле захватили город Монс, а в сентябре маршал Люксембург во второй раз надрал задницу князю Вальдекскому, причем противника было почти в четыре раза больше. Мой полк в этой стремительной и дерзкой атаке не участвовал, но тесть рассказал о ней с такими подробностями, словно был главным участником. Умеют французы гордиться победами, особенно чужими.
        Зиму я провел в своем имении в компании стремительно полнеющей жены. Нет, она не была беременна. По ее словам, в мои долгие отлучки Малу становится скучно и тоскливо. Чтобы справиться с этими неприятными чувствами, она ест что-нибудь сладенькое, несмотря на предупреждения, что толстые женщины мне не нравятся. Подозреваю, что кто-то уверил мою жену, что богатая и, что важнее, знатная женщина не может быть худой.
        Весной, во время подготовки фрегата к выходу в море, ко мне пришел капитан Жан Мересс. Выглядел он неважно. Одет, конечно, не в лохмотья, но, как мне показалось, в то, в чем ходил три года назад. Капитаны сейчас нужны только на корсарские суда, а Жан Мересс не производил впечатления отчаянного человека.
        - Вы вернули свою шхуну, а меня до сих пор никто не хочет брать, потому что считают виноватым в потере ее, - пожаловался капитан. - Но вы ведь знаете, что я не виноват!
        - Я же написал об этом в рекомендательном письме, - подтвердил я.
        - Его никто не читал, - сообщил Жан Мересс. - Я знаю, что вам сейчас не нужны капитаны, но если бы вы взяли меня в поход своим помощником или шкипером на призовое судно, тогда бы все поняли, что вы меня простили. Глядишь, и доверили бы мне какое-нибудь судно.
        - Ладно, возьму в следующий поход, - решил я.
        Снялись в конце марта. По сведениям, которые я получил от губернатора Батиста де Буажурдана, английский военный флот сейчас стоит возле острова Уайт. Следовательно, в Ла-Манш соваться рискованно. Фрегат, конечно, убежит от любого крупного английского военного корабля, но при условии, что будет ветер, дующий в нужную сторону и с нужной силой. Поэтому я повел свой корабль к южному побережью Ирландии. Вспомнил, как сам возвращался из Вест-Индии, и решил подождать там английские или голландские суда. Они будут большими и трюмы полны дорогими колониальными товарами. Захватывать лоханки с овечьей шерстью мне надоело.
        Ирландию еще называют Зеленым островом. Зима здесь теплая, лето не жаркое, и круглый год высокая влажность, поэтому все двенадцать месяцев, за редким исключением, остров покрыт зеленой травой. Издалека Ирландия смотрится в некоторых местах, как огромное поле для тенниса. Мы смотрели с дистанции миль пять-семь, и именно такой она нам и казалась.
        Добыча появилась на девятый день крейсирования. Это были три трехмачтовых корабля с широкими корпусами и водоизмещением тонн на шестьсот-семьсот. Явно рассчитаны на неспешное и продолжительное плавание в северных широтах. Под бушпритом свисал блинд, на фок- и грот-мачте паруса в три яруса, на бизань-мачте - латинский парус. Я бы отнес эти суда к галеонам, если бы не низкие кормовые надстройки. Вооружение у них было хиленькое - от восьми до двенадцати орудий калибром три, шесть, девять фунтов. Этого хватит, чтобы отбиться от пары десятков флибустьеров на катере или отсалютовать о своем прибытие в порт. На палубах стояло на рострах по несколько баркасов и катеров, из-за чего я подумал, что это китобои, и удивился, почему от них не воняет тухлой рыбой за несколько миль?
        Они заметили нас издалека и сразу развернулись носами на нечастый в этих местах, северо-восточный ветер. Паруса легли на мачты, гася инерцию переднего хода. В таком положении и оставались, пытаясь определить, кто и с какой целью несется к ним под всеми парусами?
        Когда дистанция сократилась до одной мили, я приказал поднять французский флаг. У них было время подготовиться к встрече, так что то, что мы - враг, не будет сюрпризом. Наверняка пушки уже заряжены, а команда вооружена и расположена по боевым постам. Я видел суету на палубах. Может быть, нервы не выдержат и пальнут по нам с дальней дистанции. Корабли дрейфовали правыми бортами к нам, и я решил, что хотят встретить дружным залпом. Приказал взять левее, чтобы зайти к корме корабля, самого дальнего от берега.
        Как ни странно, залпа не последовало.
        - Они спускают на воду баркасы! - доложил Жан Мересс, который, несмотря на бедность, был обладателем прекрасной подзорной трубы.
        Может быть, взял ее в долг, под будущую добычу. У всех членов экипажа фрегата кредит в банках и магазинах Нанта. Процент, конечно, грабительский, но при той добыче, что мы захватывали в прошлом году, довольны оставались обе стороны. А я вот имел возможность заказать великолепную подзорную трубу настроенную именно под мое зрение, но не делаю это. Я и биноклем пользовался редко в будущем. Даже после пятидесяти зрение было хорошее, с небольшим уклоном в профессиональную дальнозоркость. Появившиеся в конце двадцатого века компьютеры вырабатывали близорукость, благодаря чему компенсировалась дальнозоркость.
        Когда фрегат приблизился к корме корабля, самого дальнего от берега, там уже не было ни одного члена экипажа. И не только на нем. На баркасах и катерах команды всех трех кораблей сноровисто и быстро гребли к ирландскому берегу. Видимо, здраво рассудили, что погибать рановато, в плену сидеть скучно, а так хоть личное имущество сберегут. За ними уж точно никто гоняться не будет, тем более, против ветра.
        Суда оказались рыболовецкими базами. Трюма были забиты бочками с засоленной треской. Поскольку никаких документов в капитанских каютах не нашли, я предположил, что ловили рыбу на Ньюфаундлендской банке. Она находится возле острова Ньюфаундленд. Там встречаются теплый Гольфстрим и холодное Лабрадорское течение, из-за чего постоянно туманы. Глубины от пяти до ста метров - самое то для трески и не только. Я еще застал времена, когда там собирались целые рыболовецкие флота со всего мира. Затем Канада, а это ее двухсотмильная зона, ввела ограничения, потому что запасы рыбы оказались не безразмерными, как думают в семнадцатом веке. В мирное время рыбаки из Нанта тоже промышляли там. Я даже подумывал, не припомнить ли датский опыт и не заняться ли рыболовством?
        - Рыбу и корабли можно выгодно продать в Бресте, - подсказал Жан Мересс. Искупая былую вину, он постоянно лез с советами, доказывал свою профессиональную пригодность. - До войны там было несколько таких флотилий и покупатели на улов.
        Я тоже подумал, что до Нанта эти тихоходы будут тащиться на неделю дольше, чем до Бреста. Проведаю знакомые места, посмотрю, что там и как сейчас. Заодно продадим добычу.
        63
        Жан Мересс был прав. Покупатели на наши призы и на их улов нашлись сразу. Захваченными кораблями заинтересовались местные хозяева рыболовецких флотилий, а почти всю солёную треску купил интендант Антуан Герье, снабжавший французскую военно-морскую эскадру, которая в количестве тридцати девяти линейных кораблей, двух десятков вспомогательных судов и семи брандеров стояла на рейде.
        Интендант был полным мужчиной высокого роста. С такими данными ему бы в гренадеры, но, наверное, отстегнул не тому, кому надо, за что был сослан в снабженцы. На грушевидной голове объемный парик из завитых, черных, длинных волос, ниспадающих на широкие покатые плечи. Жюстокор черного цвета украшен желтыми шнурами, вшитыми в самые неподходящие места. Вокруг толстой шеи намотан белый платок, верхний край которого посерел от пота. Кюлоты темно-красные с маленькими пуговками из желтого металла, судя по маленькому размеру, золотыми. Чулки шелковые, белые, с золотистыми вертикальными стрелками, а башмаки черные, остроносые, на высоком красном каблуке и с большой прямоугольной пряжкой у подъема, изготовленной из желтого металла, судя по большому размеру, не из золота. При ходьбе опирался на трость из черного дерева с овальным набалдашником из красного. Тростью ударял по палубе так сильно, точно лакей перед тем, как объявить о входе в зал нового гостя.
        Антуан Герье первым делом обошел фрегат, задавая вполне профессиональные вопросы. Разве что количество их выдавало набушмаченного салагу. Оглядев мою каюту, удовлетворенно гмыкнул, после чего соизволил испить красного вина из Бордо, которое Кике налил нам из пятилитрового серебряного кувшина, украшенного на боках барельефами в виде галеонов, в четвертьлитровые серебряные кубки с барельефами в виде каравелл.
        - Как будем вести дела: по-честному или поровну? - первым делом спросил я.
        Интендант Антуан Герье предупредил меня, что соленая рыба на аукцион выставляться не будет. Разве что остатки, которые не заинтересуют бравых французских военных моряков. Поэтому цена на треску будет произвольной, как договоримся.
        Антуан Герье оценил улыбкой мой вопрос и ответил:
        - Пожалуй, поровну будет интересней.
        Мы обговорили количество бочек, необходимых для снабжения эскадры, накрутили двадцать процентов на среднюю цену по местному рынку, которые поделили поровну. Экипажу фрегата тонко намекнут, что двадцать процентов пошли интенданту за то, что не потребовал скидку на столько же процентов при покупке большим оптом. Впрочем, даже если бы матросы узнали, что я закрысил десять процентов, никто бы не возбухал. Французы убеждают себя, что не считают деньги в чужом кармане и что на моем месте каждый бы поступил так же. Они предпочитают тратить силы на то, чтобы оказаться на моем месте.
        - Где выгрузить рыбу? - спросил я.
        - Корабли сами будут забирать, я пришлю разнарядку, - пообещал интендант.
        - Это займет много времени, - предупредил я.
        - Нам некуда спешить. Ждем прихода эскадры из Тулона, а она будет не скоро, - сообщил он.
        На следующий день мне привезли два чека на брестский банк - плата за рыбу и мои премиальные, - и накладную, какому кораблю сколько бочек выдать (к борту призов подходили баркасы и катера и забирали то, что им положено), а также приглашение к адмиралу Анн-Иллариону де Костентину, графу де Турвиль, на стодвенадцатипушечный флагманский линейный корабль «Королевское солнце». Так понимаю, корабль получил название от Людовика Четырнадцатого, который скромно величал себя Королем-Солнцем.
        С моего капитанского катера флагманский линейный корабль «Королевское солнце», особенно кормовая его часть, напоминал небольшой лайнер, построенный в середине двадцатого века, с зачем-то покрашенной, подобно корпусу, в черный (при ближнем рассмотрении оказался темно-синим) цвет надстройкой. Впрочем, корпус был не только темно-синим. Верхние и нижние кромки пушечных портов всех трех палуб и пространство между ними пересекали по две полосы, выкрашенные, как догадываюсь, в золотой цвет, но то ли малевали по синей краске, то ли сверху натекло, в итоге получилось что-то фекально-взрослое. Носовая фигура была в виде солнца и покрашена в золотой цвет. Здесь стекать синей краске было неоткуда, поэтому первоначальный цвет сохранился. Над кормой поработали особенно старательно. С каждого борта к ней прилепили по трехъярусному балкону в форме морской раковины, соединив их в районе ахтерштевня. Иллюминаторы были прямоугольными, из толстого стекла. В среднем ярусе - самые большие. Обе «ракушки» в замысловатых завитушках резьбы, выкрашенной в золотой цвет. Украшены резьбой были и борта надстройки рядом с
балконами. Самое интересное, что здесь первоначальный золотой цвет сохранился немного лучше, напоминая детскую неожиданность. Говорят, это самый большой корабль из существующих ныне. Длина флагмана по главной палубе пятьдесят три с половиной метра, ширина - четырнадцать с половиной, осадка - почти семь, а водоизмещение около двух с половиной тысяч тонн. Вооружение: на гондеке - двадцать восемь тридцатишестифунтовых пушек, на мидельдеке - тридцать восемнадцатифунтовых, на опердеке - двадцать восемь двенадцатифунтовых и на верхних палубах и в каютах надстройки - двадцать шесть фальконетов, четырех- и шестифунтовых. Построено судно двадцать три года назад, но снаружи выглядит свежо. Под бушпритом несет парус-блинд, на фок- и грот-мачтах прямые главные паруса, марсели и брамсели, а на бизань-мачте главным был латинский парус, а над ним небольшой крюйсель. Как мне сказали, экипаж по штату тысяча двести человек, но сейчас около девятисот.
        Линейным кораблем (линкором) «Королевское солнце» называют потому, что сражается, построенным в линию с другими кораблями своего флота. За три англо-голландские войны, произошедшие в этом веке, в которых поучаствовала и Франция на стороне англичан, адмиралы пришли к выводу, что сражаться надо, построив оба флота в линию, с небольшим - около кабельтова - расстоянием межу кораблями или, как еще говорят, мателотами. Мателот - это первый корабль за своим передовым в кильватере. Такой строй получил название кильватерной колонны или линии баталии. Каждый корабль стреляет в находящийся напротив него. Чтобы не получилось биться со слишком слабым или слишком сильным, в линию включали только корабли первых трех рангов. К первому рангу относились имевшие более ста пушек у французов и девяноста у англичан и голландцев, ко второму - более восьмидесяти, к третьему - более пятидесяти. То есть, «Королевское солнце» - линкор первого ранга. Мой фрегат с его сорока четырьмя пушками (погонные и ретирадные не считаются, потому что не делают взнос в бортовой залп) относился к четвертому рангу, который начинается с
обладателей тридцати восьми, линейным не являлся, но, как мне говорили, иногда бывает включен в линию, в хвост ее. К пятому рангу относятся те, у кого от восемнадцати пушек, а к шестому - от шести. В свою очередь каждый флот делят на три эскадры - авангард, которым командует вице-адмирал, центр под командованием адмирала и арьергард под командованием контр-адмирала. Впрочем, у каждой эскадры мог быть свой адмирал, которому помогали вице- и контр-адмиралы, а командующий центром считался старшим. Эскадры несут разные флаги и называются по этим флагам. У французов авангард - это эскадра синего флага, центр - белого, арьергард - бело-синего, а у англичан - синего флага, красного и белого.
        У борта покачивался на маленьких волнах прямоугольный деревянный понтон метра четыре на двенадцать для швартовки малых плавсредств. С понтона на борт корабля вел трап не трап, а замысловатая деревянная лестница с перилами. На матросах линкора что-то типа формы - синяя короткая куртка поверх рубахи, заправленной в короткие широкие штаны, а на головах головные уборы самые разные, но чаще клеенчатые цилиндры или вязаные колпаки. Цилиндры с завязками, иначе денег на них не напасешься. Все матросы босые. Только у караульных были белые чулки и тупоносые кожаные черные башмаки. У офицеров преобладали темно-синие жюстокоры с желтыми обшлагами, подпоясанные желтыми широкими шарфами, завязанными бантом на правом боку. Скорее всего, это цвета данного корабля. Слева на кожаном ремне, спрятанном под шарфом, висела шпага. Кюлоты из тонкой светло-коричневой кожи. Решил бы, что это лосины, но лося в Западной Европе редко найдешь, на всех морских офицеров не хватит. Обуты в низкие сапоги с отворотами. Мне непонятна мода морских офицеров на сапоги. Такое впечатление, что они холят по палубам по колено в воде. Такое
случается во время сильного шторма, но офицеры обычно пережидают шторма в каютах или на шканцах, которые редко заливает сильно. На головах офицеров шляпы самых разных фасонов, но преобладают шириной с тележное колесо. Наверное, чтобы ветром легче сдувало.
        У того офицера, что встретил меня у трапа - лет шестнадцати, тонкого и гибкого, не ходил, а вальсировал - шляпа из черного фетра с загнутыми сбоку вверх полями и кокардой из желтого металла в виде солнца. Из-под шляпы на плечи ниспадали черные, завитые локоны, изрядно напудренные, отчего казались с проседью. Их давно не мыли, чтобы легче было укладывать. Безволосое лицо напудрено шафраном, благодаря чему создавалось впечатление, что юноша болеет желтухой. На левой щеке две черные мушки, на правой - три, которые, уверен, прикрывают юношеские угри. Одет в жюстокор из золотой парчи с цветочным узором и алой атласной подкладкой. На каждом рукаве по три золотые пуговицы, на накладных карманах - по пять и по одной на кюлотах, и все калибром миллиметров тридцать. Черные бархатные кюлоты были заправлены в черные сапоги без отворотов, но с красными каблуками. Я даже не засмеялся, увидев это напудренное чучело. И только потому, что от него так воняло немытым телом и жасминовыми духами, что мне пришлось плотно сжать челюсти, чтобы не стошнило на надраенную, белую палубу флагманского линейного корабля.
        - Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж, командир фрегата «Альбатрос», - представился я в промежутке между двумя позывами тошноты.
        - Симон де Костентин, лейтенант, - назвался юный вахтенный офицер и показал жестом, чтобы я следовал за ним: - Адмирал ждет вас.
        - Родственник адмирала? - задал я вопрос, когда мы шли к кормовой надстройке и шлейф вони сносило не на меня.
        - Племянник, - ответил юноша тоном, который должен был сказать мне: «Как вы все задолбали меня этим вопросом! Блестящий, во всех отношениях, молодой человек и без протекции сделает карьеру!».
        Возле каждой из трех дверей надстройки стояло по паре мушкетеров с мушкетами, поставленными на палубу у правой ноги и придерживаемыми за ствол правой рукой. В капитанскую каюту вела крайняя левая дверь. На ней был нарисован герб - вверху на белом горизонтальном поле два перекрещенных, черных якоря, посередине на горизонтальном синем - стилизованная золотая лилия, а внизу на белом - красный то ли побритый лев, то ли непричесанный леопард, шагающий в прошлое, высунув длинный язык, загнув хвост до шеи и выпустив длиннющие когти. Как догадываюсь, это герб графа де Турвиля.
        Приоткрыв дверь и заглянув вовнутрь, юноша доложил:
        - Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж!
        После чего кивнул мне головой, разрешая войти. К счастью, сам он закрыл за мной дверь, оставшись снаружи. В закрытом помещении я бы не выдержал ароматовую атаку и заблевал всю капитанскую каюту, довольно просторную, заполненную светом, попадавшим через четыре больших прямоугольных иллюминатора, два бортовых и два кормовых. Слева от двери, рядом с иллюминаторами, стоял прямоугольный стол, судя по количеству стульев, на пятнадцать персон, во главе которого сидел на единственном стуле с высокой спинкой мужчина лет пятидесяти в парике из волнистых волос каштанового цвета и длиной до плеч, не припудренных. Выбритое лицо с печальными карими глазами, длинным ровным носом, небольшим ртом с выпирающей, нижней губой, раздвоенным подбородком. На шее повязан красный шарф. Жюстокор светло-коричневый и с золотым цветочным узором, напоминающим тот, что у племянника, но пуговицы черные, вроде бы агатовые. Из рукавов выглядывают кружевные манжеты белой рубахи из тонкого полотна. На безымянном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка с барельефом в виде двух перекрещенных якорей. Я представлял себе
адмирала Анн-Иллариона де Костентина, графа де Турвиль, немного другим, но у меня редко совпадет портрет, составленный по рассказам о человеке, с тем, какой он на самом деле. Перед адмиралом стоял золотой бокал с широкой подставкой и барельефами в виде солнца с искривленными лучами. У противоположного конца стола справа сидел и скрипел гусиным пером, макая его в серебряную чернильницу, пухлый монах с загорелой лысиной, обрамленной коротко подстриженными, черными волосами с проседью, и холеными, белыми руками, одетый в черную шелковую рясу. По левую руку от него лежала стопка белой дорогой бумаги, по правую - стоял серебряный узкий и высокий стаканчик с гусиными перьями, а по центру - оловянная кружка, из которой монах отхлебнул, дописав предложение. Мода сейчас такая - держать секретарем монаха. Наверное, так дешевле. Третьим в каюте был седой слуга, который, спиной ко мне, возился в широком буфете у кормовой переборки между иллюминаторами. На нем были синяя короткая курточка, черные короткие и широкие штаны, белые чулки и покрашенные в красный цвет сабо.
        Ответив на мое приветствие, граф показал рукой на стул с низкой спинкой слева от себя. Взгляд у него был вроде бы рассеянный, но я почувствовал, что меня раскладывают по полочкам или разбирают на составные части, оценивая рыночную стоимость каждой. У французов поразительное умение любое свое чувство или мнение переводить в ливры или другие денежные единицы. Просите у любого француза, и он, не задумываясь, ответит, на сколько ливров (франков, фунтов стерлингов, долларов…) потянула его ссора с соседом или прошедшая мимо девушка, а уж про свой последний оргазм сообщат с точностью до денье.
        - Я слышал, вы захватили много призов, - вяло произнес Анн-Илларион де Костентин.
        - Я слышал, вы в позапрошлом году неплохо всыпали англичанам, - так же вяло промямлил я.
        Адмирал посмотрел на меня так, будто решал, являются ли мои слова комплиментом или пора наорать на меня? А потом засмеялся искренне, показав желтоватые зубы с изрядным просветом справа в верхней челюсти.
        Слуга словно ждал реакцию господина, чтобы сделать правильный выбор. Услышав смех, он принес и поставил передо мной золотой бокал со скривившимися солнцами и налил белого вина из золотого кувшина емкостью литра два. Вино было кислое, но не местное, с интересным послевкусием.
        - Меня предупреждали, что у вас своеобразная манера шутить, - улыбаясь, сообщил адмирал де Турвиль.
        - Каждый замечает в нас то, что не досталось ему, - поделился я жизненным наблюдением.
        - А что вы заметили во мне? - с нескрываемым любопытством спросил он и посмотрел настороженно.
        - Умение быстро вызывать симпатию у незнакомого человека, - не покривив душой, ответил я.
        Судя по смягчившемуся лицу адмирала, лизнул я ловко.
        - Что ж, тогда не буду начинать издалека, - начал серьезным тоном Анн-Илларион де Турвиль. - У меня есть приказ короля включать в свой флот любой корабль, какой сочту нужным. Ваш по боевой мощи почти не уступает линейному кораблю. Мне надо удлинить линию баталии, чтобы англичане и голландцы не смогли охватить наш арьергард. По нашим сведениям, у противника вдвое больше кораблей. Само собой, с вами будет составлен контракт, вы и ваш экипаж будете получать жалованье, как военные моряки, в случае повреждения или утери корабля во время службы получите полное возмещение ущерба.
        - Вы собираетесь напасть на вдвое больший флот? - задал я уточняющий вопрос.
        - Наш король собираемся высадить двадцатитысячный десант в Англии, а я обязан не позволить флоту противника помешать этому, - сказал адмирал. - Кораблей у них больше, но, как заверил английский король Яков, моряки на его стороне, не поддерживают самозванца Вильгельма. Англичане сразу же выйдут из сражения, дав нам возможность разделаться с голландцами.
        Это было так похоже на англичан, что я поверил.
        - Думаю, высадка десанта займет самое большее месяц, после чего я отпущу вас, - пообещал граф де Турвиль.
        - Как понимаю, выбора у меня нет? - на всякий случай поинтересовался я.
        - Вы можете передать командование кораблем другому капитану. У меня есть достойные кандидаты на эту должность, - ответил он.
        - Нет уж, слишком много я вложил в постройку этого корабля, чтобы доверить его другому, - решил я.
        - Я бы тоже никому не доверил такой красивый корабль, - согласился со мной граф де Турвиль и спросил: - Приходилось сражаться в линии баталии?
        - Нет, но не думаю, что это сильно отличается от сражения с одним или двумя кораблями, - сказал я.
        - Так оно и есть, - подтвердил адмирал. - Надо будет не отставать от впередиидущего корабля, держать дистанцию не больше полкабельтова, стрелять по тому вражескому кораблю, который окажется напротив, и выполнять приказы старшего командира, если таковые будут. Вы знаете нашу сигнальную систему?
        - Только некоторые сигналы, - сообщил я.
        - Дай мою книгу, - приказал он слуге.
        Тот достал из большого сундука, стоявшего в дальнем углу каюты, тонкую книженцию карманного формата в розовой мягкой обложке, из-за чего напомнила мне женский любовный роман из будущего. Так понимаю, у адмирала их, как у дурачка фантиков, раздает всем.
        - Это сборник инструкций и свод сигналов, - сообщил адмирал, взяв у слуги и передав мне книженцию с грозным названием «Боевые сигналы». - Внимательно изучите. Я понимаю, что трудно сразу запомнить все, откомандирую на ваш корабль опытного офицера, но в бою всякое может случиться.
        - Мне попадались сборники потолще и посложнее, - признался я, быстро пролистав книженцию.
        В ней были инструкции на все случаи действий корабля в составе флота, начиная от снятия с якоря и заканчивая преследованием отступающего противника. Почти каждому действию соответствовал свой сигнал. Кроме однофлажных, были восемьдесят пять двуфлажных сигналов. Важно было и место, где размещен флаг. Таких мест было одиннадцать: топы и ванты мачт, ноки реев, грот- и бизань-бакштаги, кормовой флагшток.
        Я сразу вспомнил, каким толстенным талмудом станет в будущем Международный свод сигналов, включавший в себя, в том числе, и трехфлажные. Я даже, будучи курсантом, выучил некоторые забавные типа «У пациента капает с конца», но со временем в ходу были только три однофлажных: А (Альфа) - «У меня спущен водолаз», В (Браво) - «На борту опасный груз» и G (Гольф) - «Мне нужен лоцман». Для предупреждения обо всем остальном хватало УКВ-радиостанции.
        - Тогда вам будет легко служить под моим командованием, - сделал вывод адмирал.
        А я по жизни сделал другой вывод: служба под чьим угодно командованием легкой не может быть в принципе, но лучше подчиняться дуракам, чем ими командовать. Впрочем, граф де Турвиль не производил впечатления глупого человека. Даже книжку написал или, что скорее, надиктовал монаху.
        64
        Тулонскую эскадру мы так и не дождались, хотя простояли в Бресте дольше на две недели из-за сильного западного ветра, который не давал флоту выйти из бухты. Для моего фрегата такой ветер не был непреодолимой помехой, но высокобортные линкоры сносило к берегу, стоило им сняться с якорей. Вышли второго мая. Моему фрегату предписано было идти в арьергарде, которым командовал контр-адмирал и лейтенант-генерал де Габаре, мателотом замыкающего линкора «Властелин морей», двухдечного, пятидесятипушечного. Как по мне, для властелина морей он выглядел слишком старым и слабо вооруженным. Остальные фрегаты занимали места за мной. Добравшись до начала Ла-Манша, опять встали на якоря из-за противного восточно-северо-восточного ветра. Пойти галсами адмирал не счел нужным. Видимо, боялся поджиматься к английскому берегу. Там пятнадцатого мая к нам присоединились эскадра еще шесть линейных кораблей. Всего стало сорок четыре линкора, пять фрегатов, троим из которых я бы постеснялся дать такое гордое имя, тринадцать брандеров и с десяток совсем малых судов для разведывательной и посыльной службы, которые называли
авизо. Семнадцатого мая ветер начал заходить по часовой стрелке, и наш флот продолжил движение на восток, к полуострову Котантен, где по приказу короля нас ожидали двадцать тысяч солдат и пять сотен транспортных судов для их перевозки через пролив. Вечером следующего дня ветер стих и опустился такой туман, что со шканцев фрегата я не видел полубак его. Флот лег в дрейф. Предупредив вахтенного офицера Жана Мересса, чтобы разбудил меня, когда поднимется ветер и раздует туман, я отправился спать.
        Разбудили меня на рассвете. Мне снилось что-то удивительно эротичное, что не предвещало ничего хорошего днем. Испуганный голос Жана Мересса ворвался в этот сон так негармонично, что я решил, что он мне снится.
        - Виконт, проснитесь! Виконт! - настаивал голос Жана Мересса.
        Иллюминаторы на ночь были закрыты плотными шторами, свет и вместе с ним свежий сырой воздух попадали в каюту через приоткрытую дверь. Шкипер показался мне темным силуэтом со светлым пятном там, где должно находиться его угрюмое, нефранцузское лицо.
        - Что случилось? - зевнув так широко, что чуть не вывихнул нижнюю челюсть, спросил я.
        - Английский флот! - выпалил Жан Мересс.
        - Далеко? - поинтересовался я, не имея желания выбираться из теплой постели.
        - Миль семь-восемь, - ответил он и добавил испуганно: - Их много, очень много! Раза в три больше, чем нас!
        Легкий бриз от юго-запада разгонял остатки тумана. Вражеский флот, а в нем были не только англичане, но и, судя по флагам, голландцы, был северо-восточнее нас. Попутный ветер и прилив несли нас в его сторону со скоростью узла три и точно с такой же скоростью относили англо-голландский флот от нас. Если ветер не изменится, отступить мы не сможем, но и сражение не начнется, пока мы не изъявим желание. У меня такого желания не было. Надеюсь, у адмирала де Турвиля тоже, потому что, если я правильно посчитал, у противника было всего лишь ровно в два раза больше линейных кораблей и шесть десятков фрегатов, брандеров и авизо. Мне стало зябко. Может быть, из-за сырого воздуха.
        - Кике, сделай глинтвейн, - приказал я слуге.
        - На флагмане подняли сигнал - требуют капитанов на совет к адмиралу, - доложил стоявший у фальшборта, чтобы ни в коем случае не оказаться у меня на пути, закутанный в темно-синий плащ, подбитый заячьим мехом, прикомандированный на фрегат лейтенант королевского флота Гильом де Сарсель - двадцатисемилетний мужчина чмошной конституции, как говорили в российских интеллигентных кругах, в которые я иногда заскакивал по ошибке в двадцать первом веке.
        Благородный человек, а Гильом де Сарсель числился в дворянах, в таком возрасте уже командовал, как минимум, фрегатом, а этот все еще служил вторым лейтенантом, правда, на флагманском корабле.
        - Мой катер на воду! - крикнул я боцману, а Жану Мерессу приказал: - Покормить людей, выдать по двойной порции вина, а потом приготовиться к бою.
        Даже в большой адмиральской каюте столько капитанов не поместилось бы, поэтому совет проходил на свежем воздухе. Перед этим всех нижних чинов загнали в кубрики. Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль, вместе с командирами синей и бело-синей эскадр стоял на шканцах у украшенных резьбой и выкрашенных в золотой цвет перил, а все остальные - ниже, на главной палубе. На адмирале была вороненая кираса с золотой насечкой по кромкам, хотя до боя еще несколько часов. Разве что он собирается один отправиться сражаться на шлюпке.
        - Вы уже, наверное, заметили, что противника в два раза больше нас. Добавьте к этому качественное превосходство: двадцать семь трехдечных кораблей против наших пятнадцати. Какие будут предложение? - произнес адмирал де Турвиль таким тоном, будто не сомневался, какой услышит ответ.
        Я тоже знал ответ.
        Озвучил его кто-то из капитанов трехдечных кораблей, стоявших в первом ряду:
        - Надо возвращаться в Брест.
        Это был ближайший надежно защищенный порт юго-западнее нас.
        - Другие предложения есть? - задал второй вопрос адмирал де Турвиль.
        Его настойчивость меня насторожила. И, как догадываюсь, не только меня. Все начали перебирать варианты, куда еще можно отступить. Еще можно на восток, к устью Сены, но тогда придется прорываться мимо врага. Подобную глупую мысль никто не решился высказать.
        Командующий флотом достал из кармана жюстокора сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и сообщил:
        - Это приказ короля. Я зачитаю отрывок. - Прищурив близоруко глаза, он огласил: - «При встрече с любым вражеским флотом дать ему сражение. Ни в коем случае не допустить прошлогодние маневры».
        Это было небрежно завуалированное обвинение в трусости. В прошлом году я не состоял на службе во французском военно-морском флоте, поэтому отнесся к обвинению легкомысленно, однако других капитанов, судя по гмыканью, покашливанию и громкому сопению, оно явно задело.
        - Кто-нибудь против королевского приказа? - задал третий вопрос адмирал де Турвиль.
        Никто не решился перечить богоизбранному венценосцу. А я подумал, что легче, конечно, подчиняться дуракам, но безопаснее все же командовать ими. Под дураком я подразумевал не только адмирала.
        - Когда ветер усилится, дадим бой, - принял решение командующий флотом. - Центр будет сражаться на минимальной дистанции, чтобы нашим сторонникам из английского флота было легко перейти к нам. Авангард, - повернулся он к командиру синей эскадры, - будет вести бой на максимальной дальности стрельбы пушек, чтобы нас не охватили спереди и не поставили в два огня. Там голландская эскадра, они рисковать не привычны. А арьергард, - обратился он к командующему бело-синей эскадрой, - еще и увеличит дистанцию между кораблями до одного кабельтова и выстроится уступом от врага. Фрегатам участвовать в сражении только, если враг попытается охватить нас сзади.
        Что ж, для моего корабля не самый худший расклад. Может, поучаствуем в сражении, а может, и нет. С этой приятной мыслью я и отбыл на свой фрегат.
        65
        Словно бы дожидался окончания совещания, бриз вдруг стих. На пролив опять наполз туман, спрятав английский флот от нас, а нас от него. У меня появилась радостная, подленькая мыслишка, что судьба сбережет меня от выполнения мудрого королевского приказа. Все-таки нам предстоит не с трусливыми купчишками сражаться, двукратное превосходство которых меня бы нимало не смутило, а с военно-морским флотом, в котором людям платят именно за готовность вступить в бой и победить. Разве что якобитов среди них окажется много, и они перейдут на нашу сторону. Ничто так не подрывает боевой дух войска, как предательство сослуживцев.
        В половине десятого задул западный ветер, разогнал туман. Английский флот выстраивался курсом бейдевинд (шесть румбов (шестьдесят семь с половиной градусов) от ветра) правого галса в линию по направлению к французскому берегу, юго-юго-запад - северо-северо-восток.
        - Флагман приказывает строиться в линию, - доложил мне Гильом де Сорель.
        - Раз приказывает, так и сделаем, - согласился я. - Свистать всех наверх!
        Сейчас существуют две школы ведения морского боя - формальная и неформальная. Апологеты первой считают, что капитаны всех кораблей эскадры обязаны точно выполнять приказы адмирала и не покидать линию. Слабой стороной этой школы было то, что адмирал не всегда видел все корабли своей эскадры и в горячке боя не успевал отдавать приказы, а на этих кораблях не всегда видели или успевали своевременно получить приказы через посыльные суда или катера. Апологеты второй уверены, что каждый капитан и сам знает, что надо делать, и если видит, что для победы лучше выйти из линии и напасть на какой-то вражеский корабль, то должен так и поступить. Вот только не каждый капитан и не всегда знал, что надо делать. Адмирал де Турвиль предупредил меня, что является сторонником формальной школы и не терпит самовольство.
        Загудели боцманские дудки, призывая всех занять места по боевому расписанию. Почти все члены экипажа были на палубе, любовались вражеским флотом. Судя по лицам, мысли у всех были далеко не радостными.
        - Поставить марсели и брамсели! - приказал я.
        Нижние, главные паруса на время боя не ставят. Они пригодятся в случае отступления.
        Маневрируют французские корабли почти идеально. Такой слаженности можно добиться только путем долгих тренировок. Из чего следует, что последние десятилетия развитием французского флота занимались серьезно. Мне даже интересно стало поучаствовать в морском сражении нового для меня типа. Мой фрегат курсом фордевинд правого галса занимает место за последним линейным кораблем бело-синей эскадры, в кабельтове от него и не в строю кильватер, а в строю уступ вправо, чтобы после поворота на боевой курс оказаться дальше от противника. У нас более выгодная позиция, наветренная. То есть, ветер нам попутный, а врагу - противный. В наветренной позиции легче маневрировать, есть возможность заслонять ветер врагу и выбор: дать сражение и на какой дистанции или уклониться. В подветренной - удрать или остаться. В наветренной пороховой дым сносит на врага, а тому не только чужой, но и свой дым мешает прицеливаться. Зато при сильном ветре эскадра, идущая с подветренной стороны могла вести огонь пушками с нижней палубы, а идущая с наветренной вынуждена была закрывать нижние пушечные порты, чтобы не принимать воду. К
счастью, ветер сейчас умеренный и волна низкая.
        Тем, кто любит играть в шутеры на компьютере, на нынешнем военно-морском флоте делать нечего. Он просто лопнет от нетерпения, пока дождется начала боя. Сперва мы долго сближались с вражеским флотом. Потом легли на боевой курс - бейдевинд правого галса. Бой начал наш флагман «Королевское солнце» и случилось это через два часа после начала наших маневров и через пять часов после обнаружения противника. После первого же залпа нашу белую эскадру заволокло пороховым дымом. Ветер был не настолько силен, чтобы быстро развеивать его. Я видел только некоторые паруса и отдельные фрагменты корпусов, которые словно бы выпадали из черных клубов дыма.
        С моего фрегата можно было бы вести огонь по двум английским линкорам третьего ранга, имевшим более пятидесяти пушек максимальным калибром, скорее всего, тридцать шесть фунтов, но они находились слишком далеко. Я убедился в этом, когда по нам произвел бортовой залп один из вражеских линкоров. Всего одно его ядро пропрыгало по волнам у нас по корме еще с кабельтов и затонуло. Остальные занырнули намного раньше. Мои двадцатичетырехфунтовки с гондека вряд ли покажут даже такой сомнительный результат. Про карронады и вовсе молчу. Разве что забить в них усиленный заряд пороха. Но какой смысл? Даже если ядро и долетит и попадет во вражеский корабль, вреда ему особого не причинит. Сократить дистанцию английские корабли не могли, поэтому мы превратились в зрителей, а точнее, слушателей, потому что слышно было лучше, чем видно. И чего я точно не увидел - это ни одного вражеского корабля, пытавшегося перейти на нашу сторону. Бывший английский король Яков переоценил любовь подданных к себе.
        К часу дня ветер сменился на северо-западный. У англо-голландского флота появилась возможность сблизиться с нашим, что он и начал претворять в жизнь. Судя по увеличению клубов дыма возле нашего авангарда, голландцы пытались охватить его и поставить в два огня - обстреливать сразу оба борта. Если корабль ведет огонь одним бортом, то комендоры второго приходят на помощь, благодаря чему пушки заряжаются быстрее, а если в работе оба борта, тогда скорострельность падает. Да и ты наносишь ущерб одному борту каждого из двух обстреливающих тебя кораблей, а сам получаешь в оба. Три английских корабля прорезали нашу линию между центром и арьергардом и стали обстреливать правые борта кораблей нашей белой эскадры, но пять кораблей из бело-синей эскадры вступили с ними в бой, так же поставив их в два огня.
        В третьем часу дня вступил в бой и мой фрегат. На нас, пользуясь изменившимся ветром, шли два английских корабля третьего ранга, пятидесятишестипушечный и пятидесятичетырехпушечный. Первый решил подойти, как можно ближе, а потом повернуться к нам бортом и открыть огонь, а второй пытался обойти за кормой и напасть с другого борта.
        Я не стал дожидаться, когда фрегат окажется меж двух огней:
        - На гондеке заряжаем ядрами и целимся в корпус, на опердеке - книппелями в паруса!
        Когда дистанция до первого вражеского корабля сократилась кабельтовых до трех, начали обстрел. Первый залп, как положено, показался самым громким. Облако густого черного дыма зависло между кораблями, поэтому результат стрельбы я увидел через пару минут: на пятидесятишестипушечнике исчезли блинд и марсели на фок- и грот-мачтах, а брамсели заимели по несколько прорех. Скорость вражеского корабля, невысокая и до нашего залпа, упала вдвое, если не втрое. Он, видимо, решил развернуться бортом к нам или корабль сам начал поворачиваться бортом к ветру. Второй наш залп завалил фок-мачту и оставил только лохмотья от парусов на грот-мачте и бизани. На главной палубе засуетились матросы вокруг упавшей мачты.
        - Карронады зарядить картечью! - приказал я.
        К тому времени, когда их зарядили, вражеский корабль повернуло еще больше к ветру, так что били мы теперь не продольно, а немного под углом. Дым помешал увидеть результат, но, судя по исчезновению матросов с главной палубы вражеского корабля, третий наш залп оказался удачным. Впрочем, вполне возможно, что они перебрались в тридцатидвухвесельный баркас, который после нашего залпа выглянул из-за корпуса английского корабля. На баркас заводили буксирный трос. Четвертый залп мы влепили в борт пятидесятишестипушечника, уже развернувшегося с помощью баркаса. Он ответил с запозданием секунд на пять. Я услышал грохот его пушек и гулкие удары ядер по корпусу фрегата. Поскольку доклада о потерях или пробитии борта не последовало, залп англичан можно считать неудачным. Мы успели всадить в корпус удалявшегося на буксире пятидесятишестипушечника, в кормовую его часть, безответный залп.
        Оценив ситуацию, пятидесятичетырехпушечный английский корабль передумал обходить нас по корме, пошел на сближение, но под более острым углом, чем предыдущий, благодаря чему оказался вне зоны наших бортовых орудий. По нему стреляли только две ретирадные кулеврины. Целили по парусам, но пока безрезультатно, потому что дистанция была кабельтовых шесть. Вражеский корабль успел приблизиться к нам еще на пару кабельтовых, потерять марсель на фок-мачте, после чего ветер убился. Наверное, устал разгонять черные, тяжелые тучи дыма от сгоревшего пороха.
        Вместо дыма на корабли пополз со стороны берега густой белый туман. Не знаю, как туман двигался без помощи ветра, но у него получалось. Может быть, это было как-то связано с приливным течением, которое сейчас началось, очень сильным, узла три-четыре. Оно понесло оба флота на северо-восток, в сторону Англии. До того, как нас накрыл туман, я увидел «Королевское солнце», которое пытались буксировать с помощью баркаса на северо-запад. Казалось, что корабль замер на месте. Наверное, не выгребали против приливного течения. Поняв это, на флагмане нашего флота отдали два носовых якоря и подняли на топе грот-мачты сигнальный флаг.
        - Приказ флагмана: «Всем встать на якоря!» - расшифровал мне Гильом де Сарсель.
        Что мы и сделали. Поскольку якоря на фрегате были лучше, чем на «Королевском солнце», нам хватило одного. Корабль развернулся носом навстречу приливному течению, которое омывало корпус с тихим журчанием. В тумане складывалось впечатление, что стоим на реке.
        В результате перестрелки мой фрегат обзавелся двумя тридцатишестифунтовыми ядрами, застрявшими в корпусе. Ни одно не пробило его. Не было потерь и среди личного состава, если не считать молодого матроса, которому сильно ушибла ногу откатившаяся при выстреле пушка. Сам виноват. По моему приказу на пушечных палубах нанесены белые линии, за которые нельзя заходить во время выстрела. Они хорошо видны на красном фоне. Сейчас принято красить пушечные палубы в красный цвет, чтобы не так заметна была кровь на них.
        66
        Я лежал на кровати одетый, только разувшись. Так по уставу разрешалось на советском торговом флоте отдыхать ночью вахтенному помощнику. Как приучили меня в начале морской карьеры, так и осталось на всю жизнь. На все жизни. До вечера еще далеко, туман может рассеяться в любой момент, и придется выходить на шканцы и командовать. Не скажу, чтобы я сильно разочаровался в службе в военно-морском флоте Франции, но по своему желанию, без крайней необходимости, больше не буду. Что такое бой двух флотов, построенных в линию, я посмотрел и даже поучаствовал немного. Углублять этот опыт желания нет. Как я заметил, больше одного большого сражения в год не бывает, так что надо дождаться до осени, а потом поставить фрегат на ремонт до тех пор, пока о его существовании не забудет адмирал де Турвиль - славных ему побед на благо родины!
        Шаги Жана Мересса я вычленяю из сотен других. Он немного подволакивает ноги. Не один такой косолапый на корабле, но с другими не путаю. Наверное, потому, что в последнее время приносит только плохие новости. Уже жалею, что взял его на фрегат. Если бы по его совету не зашли в Брест, сейчас бы не торчали здесь в ожидании, когда англо-голландский флот разделается с нами, а делили следующую добычу. Я встаю и обуваю черные туфли из мягкой кожи и с золотыми пряжками на подъемах. На пряжках изображена роза ветров, как на перстне. Изготовлены туфли по заказу моей жены. Мужчина не бывает нарядным сам по себе. Нарядным его делают женщины. Если остаются его деньги после того, как нарядят себя.
        Шкипер стучит в дверь, и я спрашиваю, открывая ее:
        - Что случилось?
        - К нам плывут англичане, - докладывает Жан Мересс.
        Я вижу, что туман не рассеялся, ветра нет, поэтому спрашиваю удивленно:
        - С чего ты взял?!
        - Вон там слышны их голоса. Кто-то задает ритм гребцам. То ли брандер весельный, то ли буксируют судно баркасом, - показав рукой за левый борт и немного в корму, сообщает он.
        Я подхожу к планширю, прислушиваюсь. В тумане звуки кажутся вялыми, словно разбухли от влаги. Действительно, кто-то задает ритм. Слова разобрать не могу, но звучат они через равные промежутки времени и произносит их явно англичанин.
        - Спускайся на пушечные палубы и передай мой приказ зарядить карронады картечью, а пушки ядрами, открыть порты и приготовиться к стрельбе. Целиться на звук, - приказываю я шкиперу и поворачиваюсь к боцману, который стоит у грот-мачты - на своем боевом посту: - Иди на бак, возьми топор и будь готов быстро перерубить якорный канат.
        Вооруженные мушкетами матросы без команды становятся на левом борту возле планширя и внимательно всматриваются в туман. Там не видно ни черта, но голос приближается. Весь экипаж фрегата ждет. Тягостное ожидание - вот основная составляющая морского боя.
        - Вон, - шепчет Гильом де Сарсель, стоящий справа на расстоянии метра два, и показывает рукой в туман.
        Я пытаюсь разглядеть в той стороне баркас или небольшое суденышко, но ничего не вижу. Только когда поднимаю взгляд выше, замечаю верхушку мачты с марсом, реем и стеньгой, как бы обрезанной сверху туманом. Кажется, что мачта парит в тумане сама по себе - фрагмент Летучего Голландца. Этот фрагмент перемещается почти параллельно нам. Английский корабль, наверное, соскучившись без дела, ищет цель.
        - На опердеке, первые пять карронад целятся на голос, остальные - левее мачты. На гондеке все целятся в корпус левее мачты, - тихо приказываю я.
        Мой приказ передают по цепочке комендорам. Через несколько секунд так же возвращается доклад, что все орудия готовы к бою.
        - Залпом пли! - командую я.
        Грохот двадцати двух орудий, ударивший по ушам, и запах сгоревшего пороха, ударивший в ноздри, наполняет мое тело смесью торжества и восторга, словно я уже победил, потопив вражеский корабль. На самом деле я не вижу, куда попали картечь и ядра и попали ли хоть куда-то, кроме морской воды. Черный дым смешиваются с туманом, образовав гигантское серое облако, которое, как мне чудится, замирает на месте, закрыв собой мачту вражеского корабля. Из-за звона в ушах не слышу, продолжают ли грести на баркасе. Проходит минута, вторая, третья… С обеих пушечных палуб докладывают, что готовы к стрельбе, но не видят цель.
        Я тоже не вижу, но на всякий случай командую:
        - Не меняя прицел, огонь!
        Второй залп добавляет черного дыма в серое облако, делая его темнее и как бы плотнее, тяжелее. Проходит минут пять, исчезает звон в ушах, но цель по-прежнему не видна и не слышна. Если баркас перестал буксировать, то за время, прошедшее после первого залпа, корабль должно снести приливом нам в корму, убрать из зоны обстрела.
        Я жду еще минут десять, после чего приказываю:
        - Порты закрыть, но пушки не разряжать!
        Так и не пострелявшие мушкетеры отходят от фальшборта, усаживаются на крышки трюма, возле ростров, на которых стоят баркас и катера, или просто на палубу. Обсуждают, попали или нет? Сторонников первой точки зрения намного больше. Французы считают себя победителями даже тогда, когда им всего раз указали, что они проиграли. Такая информация им доходит только со второго, а то и третьего раза. В двадцать первом веке они всегда будут выигрывать в футбол, но не всегда с красивым счетом.
        Благодаря туману, больше до наступления темноты никто не пытался атаковать нас. Там, где должен был быть наш флагман, слышалась стрельба из пушек, но не долго, и в той стороне, где был наш авангард, тоже прозвучали несколько залпов. С наступлением ночи прилив сменился отливом, фрегат, описав на якорном канате полукруг, развернулся носом в ту сторону, где днем был вражеский флот. Это постегивало к проявлению героизма. И задул восточно-северо-восточный ветер силой балла три. Туман он до конца не разогнал, но появилось много просветов.
        В той стороне, где должен был быть наш флагман, загорелись два белых фальшфейера. Их изготавливают из смеси пороха и муки в пропорции восемь к трем, которую заворачивают в плотную бумагу.
        - Флагман приказывает сниматься с якорей, - расшифровал для меня Гильом де Сарсель.
        - Сниматься с якоря и что дальше? - задал я вопрос.
        - Пока не вижу фонари, - виноватым тоном, будто причина в его зрении, а не в тумане, ответил лейтенант королевского флота.
        - Ладно, подойдем к флагману и узнаем, - решил я.
        Идти к «Королевскому солнцу не пришлось. К нам прибыл посыльный с приказом адмирала. Он был на четырнадцативесельном рабочем катере с «Королевского солнца». Сперва баркас приняли за брандер и приготовились достойно встретить. К счастью, раньше, чем мои мушкетеры начали стрелять, с катера прокричали, что свои. Да и для брандера он был маловат и не нагружен горючими веществами. На баке стоял племянник адмирала, напудренный и наряженный, словно явился на бал-маскарад.
        - Едва не проскочил мимо вас, случайно заметил. Ни черта не видно из-за этого тумана! - пожаловался он, отказавшись подниматься на борт фрегата.
        - Благодаря туману не видно нашего поражения, - сказал я.
        - Мы победили! «Королевское солнце» разнесло в пух и прах вражеского флагмана - стопушечную «Британию»! - гордо заявил Симон де Костентин.
        - Вы потопили «Британию»?! - искренне радуясь, воскликнул я.
        - Не совсем, она успела выйти из линии, - уже не так гордо проинформировал племянник адмирала.
        - Мы точно так же не совсем потопили пятидесятишестипушечный линейный корабль. Или он нас, - насмешливо произнес я.
        - От вас никто и не ждал героизма! - высокомерно бросил Симон де Костентин и деловым тоном сообщил: - Адмирал приказал всем кораблям двигаться самостоятельно на северо-запад. Рандеву на рейде Шербура.
        - Передайте адмиралу, что приказ будет выполнен, - произнес я.
        - Есть рядом с вами корабли? - спросил племянник адмирала.
        - Там, - я показал рукой направление, - должны быть еще четыре фрегата.
        - Чертов туман! - ругнулся он и рукой показал направление рулевому катера: - Держи туда.
        Я развернул фрегат на северо-северо-запад и полным бейдевиндом правого галса, подгоняемый отливом, направился на рандеву. Взял севернее, чтобы не прижиматься к берегу, который в тумане не был виден. Я имел только представление, где этот берег находится - на западе, но насколько близко мы от него - без понятия. Может быть, в нескольких милях, а может быть, в сотне метров от мелководья. Отойдем подальше в пролив Ла-Манш, а потом на рассвете вернемся к полуострову Котантен, на северной оконечности которого и находится Шербур. Шли только под главными парусами, малым ходом, чтобы в случае посадки на мель не застрять сильно и без посторонней помощи сняться во время прилива. К тому времени, когда он начался, мы были, по моим подсчетам, милях в десяти от полуострова. Я повернул фрегат на запад и подобрал количество парусов так, чтобы держаться почти на месте или иметь небольшое движение вперед. После чего ушел спать, приказав разбудить меня, когда рассветет.
        67
        На рейд Шербура мы прибыли первыми из кораблей, участвовавших в сражении. В порту было несколько десятков транспортников разного размера, на которых собирались перебросить через пролив десант. Те, что мористее, уже покачивались на волнах, поднятые приливом, а остальные еще лежали на грунте. Город разросся, выпер за городские стены, от которых остались лишь фрагменты. На берегу появился редут с батареей из шести полупушек. На сохранившихся, прибережных башнях было по три шестнадцатифунтовые кулеврины. Из одной выстрелили холостым. Из-за слабого ветра французский флаг на топе грот-мачты не был виден, поэтому я приказал закрепить еще один на топе фок-мачты, после чего нас оставили в покое. Я не приближался к гавани, дрейфовал милях в трех от нее.
        Часа через два на юго-востоке появились три линкора со скромными названиями «Королевское солнце», «Великолепный» и «Победоносный» и тридцатидвухпушечный фрегат «Решительный». На первом, как и на остальных, не было флага адмирала. В придачу «Королевское солнце» еле тащилось, сидя очень глубоко. Наверное, набрало воды через пробоины в бортах. Это наводило на грустные мысли. Я отправил на катере Гильома де Сарселя узнать на бывшем флагмане, что с адмиралом и что делать нам? Так понимаю, сражаться флот на флот больше не будем, поскольку один из флотов распался на части, которые трудно назвать эскадрами.
        Гильом де Сарсель вернулся примерно через час. К тому времени идущие первыми три корабля достигли бухты, а «Королевское солнце» отстало от них на пару миль. От бывшего флагмана миль на пять отставала, судя по флагам, английская эскадра из одиннадцати линейных кораблей и двух десятков брандеров и авизо.
        - Адмирал перенес флаг на «Честолюбивый». С двенадцатью линейными кораблями он возле селения Сент-Васт-ла-Хог. Собираются там лечь на грунт и отбиться от англичан. Нам приказано в бухте Шербура подойти в прилив как можно ближе к берегу и там лечь на грунт и закрепиться. При помощи береговых батарей будем защищать транспортные корабли, - доложил Гильом де Сарсель.
        Я подумал, что надо было сразу идти в Брест. Не думаю, что нас кто-либо обвинил бы в трусости. Мы не кадровые военные и даже поучаствовали в сражении. Теперь не убежишь. Это уже будет неисполнением приказа и дезертирством с поля боя. Чертыхнувшись про себя, приказал ставить паруса и следовать к берегу.
        Фрегат «Решительный» лег на грунт между «Королевским солнцем» и «Победоносным», а затем мой и дальше «Великолепный». В чем был смысл размещения фрегатов между линкорами, мне не сказали. Наверное, потому, что смысла не было. Во время отлива все корабли легли на мористый борт, наклонив мачты в сторону моря. Из-за этого стрелять из пушек гондека было невозможно, а с опердека - только высоко задрав стволы. При этом комендорам придется удерживать карронады, чтобы сразу после выстрела не скатывались сами по наклоненной палубе к борту. Баркас и катера вместе с мушкетерами и частью матросов забрали с фрегата, чтобы организовать защиту от вражеского десанта и брандеров. В итоге защищать корабль осталась менее половины личного состава. Хорошо, что рабочую шлюпку не забрали, иначе бы на берег можно было бы попасть только во время отлива.
        Английский флот дрейфовал милях в пяти от гавани. Корабли были третьего и четвертого рангов. Это не считая мелочь трюмастую, из которых не меньше трех были брандерами. Англичане явно ждали высокую воду, чтобы войти в гавань и побеспредельничать.
        - Кике, собери мои вещи и отвези на берег. Сними там лучший номер в лучшей таверне. Если ничего не случится до вечера, приеду туда ночевать, - приказал я слуге, потому что, лежа на грунте и с сильно уменьшенным экипажем, чувствовал приближение белого пушистого зверька по названию песец.
        До вечера ничего не случилось. Англичане выслали три авизо для промера глубин. Их обстреляли из кулеврин, расположенных на башне. Одно ядро угодило в цель. Этого хватило, чтобы суденышко, кренясь на продырявленный борт, убралось по защиту линкоров, а два других последовали за ним.
        После захода солнца я отправился на берег. В предыдущие жизни выработалась у меня привычка возвращаться в города по-светлому, иначе ворота закроют. Стен с воротами уже нет у многих городов, но привычка сидит у меня в подкорке, на изменение ситуации не реагирует, как раньше долго не хотела признавать, что ночью в город не попадешь ни за какие деньги. Таверна оказалась трехэтажной. Это уже была полноправная гостиница, хотя все еще нет стойки. Хозяин - мужчина под шестьдесят, с длинными седыми прямыми волосами, подрезанными на лбу скобкой, одетый в белую рубаху и темно-красную жилетку из шерстяной ткани - сидел за столом, застеленным темно-красной скатертью, свисающей почти до пола, в небольшом холле напротив входной двери и рядом с лестницей, ведущей и наверх, к номерам, и вниз, наверное, в подвал или погреб. В зубах у него была потухшая, глиняная трубка. Он сам принимал постояльцев, сам отводил их в комнату, но вещи уже нес мальчик-слуга - патлатый постреленок с красным сопливым носом. Мальчишка взял мою винтовку и спасательный жилет. Винтовку нес, как что-то супер ценное, а жилет - небрежно, не
подозревая, что в нем спрятано драгоценных камней и денег столько, что хватит вооружить целый драгунский полк, а то и два.
        - Что сеньор виконт хочет на ужин? - вынув трубку изо рта, спросил хозяин гостиницы, поднимаясь по лестнице впереди меня.
        - Поужинал на корабле, - ответил я.
        - А что изволите на завтрак? - как бы пытаясь услужить мне, но на самом деле - заработать еще несколько су, поинтересовался он.
        - Приготовь яичницу, - сказал я.
        - Завтра пост, - напомнил он. - Может, рыбу приготовить?
        - Самая лучшая рыба - это колбаса, - поделился я советским опытом. - Приготовь яичницу с кровяной колбасой.
        Хозяин гостиницы хмыкнул тихо, но ничего не сказал. Атеисты все еще удивляют, но уже не пугают и, тем более, не вызывают желание искоренить с помощью костра.
        Мой номер был на втором этаже. Двухкомнатный, с большим окном в каждой комнате. Вид из окон в сторону моря, только вот дома через дорогу закрывали его. В передней, проходной комнате стоял овальный стол и четыре табуретки вокруг него, у стены - узкая кровать для слуги, рукомойник и таз для умывания, а в узкой коморке рядом с входной дверью - ночной горшок под табуретом с дыркой. Во вторую комнату вел проем без двери и даже занавески. Там стояла большая и широкая кровать на помосте, но без балдахина, а рядом с ней - большой сундук с ровной крышкой, на которой располагался подсвечник с тремя новыми сальными свечами и два пустых оловянных стакана.
        Перехватив мой взгляд, хозяин гостиницы сказал:
        - Если ночью захотите пить, у меня есть хорошее вино.
        - Местное? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        - Тогда лучше принеси сидр, - распорядился я.
        Слуга принес яблочную бражку в кувшине из толстого зеленоватого стекла. Такие кувшины я в этих краях видел лет двести назад. Не удивлюсь, если этот сохранился с тех времен. Нормандцы - народ бережливый. Их даже прижимистые жители южных районов Франции называют скупердяями. В ответ нормандцы называют южан мотами. Те обижаются и заявляют, что моты - это парижане. Для них - да, а для нормандцев парижане находятся где-то за пределами человеческого, поэтому получили прозвище телячьи головы.
        68
        Разбудил меня звук горна. Трубили тревогу. Солнце еще не взошло, за окном было серо, пасмурно. Прилив только начался, так что можно не спешить. Англичане сейчас просто не доберутся на дистанцию прицельного выстрела. Разве что десант высадят, но на такую глупость они вряд ли способны.
        Слуга побрил меня. Раньше я не доверял свою шею другим людям с опасной бритвой в руке, но в этой эпохе привык. Тем более, что Кике брил виртуозно, хотя нигде не учился. Если бы не повстречал меня на своем жизненном пути, наверное, сейчас был бы известным брадобреем в каком-нибудь испанском портовом городе.
        И яичницу приготовили именно так, как мне нравится, не пожалев кровяной колбасы. Скорее всего, вбухали всю, что осталась со вчерашнего дня, а то ведь до завтрашнего пропадет. В общем, день начался хорошо.
        На берегу моря собралась изрядная часть шербурцев. Им интересно было посмотреть морское сражение. Такие представления здесь редко показывают, тем более, бесплатно. Зрителей не пугало даже то, что не только в партер, но и на галерку может залететь ядро. Матросы на рабочей шлюпке ждали меня. Когда я сел на носовую банку, два матроса, шагая по мелководью, потянули лодку к фрегату. Приливное течение журчало звонко, радостно, словно соскучилось по этой части морского дна. На глубине с полметра, оба матроса запрыгнули в лодку и сели на весла, помогая двум другим.
        Через пару минут я оказался у борта фрегата, рядом со свисающим до воды штормтрапом. От обшитого медью корпуса тянуло гнилью, как будто металл способен на такое. Экипаж, точнее, те, кого мне оставили, находился на местах по боевому расписанию. Жан Мересс и Гильом де Сарсель стояли на шканцах, наклоненных в сторону моря, на возвышенном, левом борту, хотя удобнее было бы на правом. То ли хотели видеть, как можно дальше, то ли чтобы не мешать мне.
        Английская эскадра медленно, поставив лишь марсели, как бы закрадывалась в бухту. Спешить им некуда - до полной воды еще не меньше часа. Впереди шли три авизо на дистанции метров сто друг от друга, на которых мерили глубину примитивными лотами - куском чугуна на веревке. Бросали его вперед по ходу судна и, когда подходили к этому месту, смотрели на метки и выбирали. Правило семи футов под килем пока не работает. Считается, что хватит двух-трех. Остальные корабли шли за ними толпой - не воевать, а надрать уши нашкодившим пацанятам.
        - Что там слышно от адмирала? - спросил я Гильома де Сарселя, чтобы убить время.
        - Пока ничего нового. Англичане не осмеливаются атаковать. Наши корабли стоят под защитой форта, и им помогают три двенадцатипушечные галеры, - доложил он.
        Судя по всему, адмирал де Турвиль выбрал более удачное место для укрытия.
        Бой начали кульверины, установленные на башнях. К тому времени вражеские корабли были на дистанции кабельтовых шесть от наших линкоров, сидевших вместе с фрегатами в линию на грунте на мелководье. Впрочем, мой фрегат, благодаря приливу, уже был на плаву. Теперь можно было открывать и пушечные порты на гондеке, что я и приказал сделать.
        Наши корабли подключились к стрельбе, когда дистанция сократилась до полумили. У англичан впереди шли два корабля третьего ранга. Как мне сказал Гильом де Сарсель, это семидесятипушечный «Графтон» и шестидесятипушечный «Монах». У остальных английских линейных кораблей менее шестидесяти пушек. Вполне возможно, среди них и те, которых мы обстреляли во время сражения. Видимо, мало получили, хотят еще. Поскольку английские корабли находились носом к нам, я разрешил комендорам стрелять, в который им удобнее и по готовности залпом побатарейно. После первого же залпа образовалась такая густая туча из черного дыма, что разобрать было невозможно, попали ли, куда и кто именно. Как догадываюсь, начиная со второго залпа, мои комендоры палили наугад. Я не возражал: порох и ядра оплачивает король. Пусть комендоры потренируются за его счет. Расчеты карронад пока отдыхали. Их время придет, когда враг приблизится хотя бы на три кабельтова.
        После пятого залпа приказал сделать перерыв, чтобы остыли орудия. Видимо, такая умная мысль пришли не мне одному. Замолкли пушки на стоявшем слева «Победоносном», а потом и на стоявшем справа «Великолепном». Последним умолкло «Королевское солнце». Слабый восточный ветер разогнал черную тучу, открыв английскую эскадру, которая ложилась на обратный курс, преодолевая сопротивление приливного течения. Паруса на ближних кораблях были изрядно продырявлены. Сколько наших ядер попало им в борта и какой нанесли урон - это осталось неизвестным.
        В отлив они вряд ли сунутся, а до вечернего прилива времени еще валом, поэтому я приказал:
        - Комендорам отбой! Закрыть порты и почистить пушки!
        69
        Чего не отнимешь у англичан - это умения учиться на своих ошибках. Француз наступает на одни и те же грабли по несколько раз, пока не станет скучно, а англичанин после первого, максимум, второго раза идет искать другие грабли. Вторую атаку они предприняли на следующее утро, опять в прилив. На этот раз построились в линию. Ветер был западный, довольно свежий, плюс прилив помогал им. Глубины промерили в предыдущие дни, поэтому сейчас впереди не было авизо. Малые суда держались позади линкоров. Кильватерная колонна вошла в бухту по западной части ее, а потом повернула на восток и, убрав паруса, кроме стакселей, которые помогали удерживаться по ветру, выстроилась перед нашими кораблями, под острым углом к ним, на дистанции около трех кабельтовых. Благодаря приливному течению, дистанция будет сокращаться.
        На одни наш корабль получилось по два вражеских. Правда, нам помогали береговые орудия. Они первыми и начали обстрел, а потом присоединились и корабли. Ветер сегодня был свежее, быстро развеивал и сносил черный дым от наших выстрелов, но поскольку большую его часть несло на мой фрегат, мои комендоры от этого ничего не выигрывали. Залпы раздавались почти без перерывов, поэтому казалось, что вражеские ядра появляются из дыма сами по себе. Я замечал их в самый последний момент, перед тем, как они попадали в борт или проносились выше. Впрочем, англичане по привычке брали низко и на такой малой дистанции мазали редко. Я все чаще слышал гулкие удары, после каждого из которых мне становилось неприятно, будто получил сам, и приговаривал про себя: «Терпи, бродяга, ты ведь у меня крепкий! Они получают не меньше!».
        Так продолжалось с полчаса, после чего я увидел, какие выводы сделали англичане после вчерашнего налета. Небольшое одномачтовое суденышко с парусом-триселем, посеревшим от пороховой копоти, вынырнуло из черной тучи прямо перед «Победоносным», возле его кормовой части. Я не сразу понял, что это английский брандер. Решил, что это французское суденышко попало в непонятное, заплыв не туда, куда собиралось. Брандер врезался носом в борт линкора, сломав короткий и толстый бушприт. Уцелевший его кусок вывернуло вверх, из-за чего напоминал свежим разломом треснувший зуб, потерявший несколько осколков. Английское судно откинуло от «Победоносного», а потом опять прижало приливом, но уже ближе к нам. Упал парус. И я увидел четырех английских моряков, которые перебирались в двухвесельную шлюпку. Пожалев, что оставил винтовку в гостинице, послал им напутствие в дорогу на чистом русском языке.
        Брандер полыхнул сразу весь. Такое впечатление, что был облит бензином. Оранжево-красные языки пламени сперва осторожно, словно пробовали на вкус, полизывали просмоленный борт «Победоносного», а затем поползли вверх, становясь все шире. К пороховой гари прибавилась запахи горящей смолы и дерева. Капитан «Победоносного» - грузный мужчина с короткими толстыми ногами - подошел к борту, посмотрел на брандер и языки пламени, которые уже добрались до фальшборта, после чего снял рыжий парик и вытер большим черным платком покрасневшую, выбритую наголо голову. Повернувшись в мою сторону, он пожал плечами, будто сообщал, что сделал всё, что мог, но видишь, как оно обернулось?! После чего быстро спустился со шканцев. Судя по всему, он приказал своим комендорам прекратить стрельбу и последовать за ним, потому что пушки на «Победоносном» замолкли. К тому времени кормовая часть линкора уже пылала.
        Черт бы с ним, с «Победоносным», но, подгоняемый приливным течением, брандер продолжал ползти вдоль его борта, смещаясь в сторону фрегата. И ведь не протиснется между нами, обязательно навалится на мое судно.
        Я повернулся к Жану Мерессу, который, судя по напряженному лицу, не хуже меня понимал, что произойдет в ближайшее время:
        - Возьми матросов с баграми, садись на шлюпку и попытайся оттолкнуть брандер.
        - А если он взорвется? - задал вопрос шкипер.
        - А сели я пристрелю тебя прямо сейчас? - задал я встречный вопрос, доставая из кобуры пистолет с колесцовым замком.
        Гильом де Сарсель, с не менее напряженным лицом наблюдавший за английским брандером, услышав мои слова, улыбнулся. Может быть, я просто не замечал раньше, но вроде бы впервые увидел лейтенанта улыбающимся. Наверняка его мамаша подгуляла со славянином.
        - Давайте я сделаю, - предложил Гильом де Сарсель.
        - Нет, пусть он плывет, - настоял я, потому что подумал, что выпроводив с борта судна Жана Мересса, избавлюсь и от неприятностей, которые он притягивает на фрегат.
        Я не видел, доплыл ли шкипер до английского брандера. По времени должен был. Оттолкнуть точно не успел, потому что горящее судно взорвалось с таким грохотом, точно бочки с порохом заполняли весь его трюм. Горящие обломки подлетели выше наших мачт и посыпались оттуда на фрегат. Их было много, а матросов на палубе - всего трое. Первыми занялись якорные канаты, сложенные в бухты на баке. Они просмолены от души, потому что по роду своей службы подвержены гниению больше, чем многие другие. Раздуваемые ветром языки пламени, создавалось впечатление, отплясывали веселый, зажигательный танец. Через несколько минут они дотанцуют до крюйт-камеры - и плясать полетят все, кто к тому времени останется на фрегате.
        - Прекратить стрельбу! Всем срочно на берег! - приказал я Гильому де Сарселю, а Кике сказал: - Захвати Гарика и жди меня в гостинице.
        Гарик превратился в крупного, сильного пса, вожака стаи. В последнее время я редко брал его с собой, оставлял в Донже, где в окружении сук ему было интересней. Заодно улучшал местную породу, которая из-за близкого скрещивания начинала увядать. Не знаю, почему, но в этом сезоне взял его с собой. Наверное, предчувствовал, что скоро расстанемся.
        - Кувшин и кубки взять? - спросил слуга о серебряной посуде, которая была в каюте.
        - Если доплывешь с ними, - сказал я.
        - Доплыву! - уверенно заявил слуга и метнулся в каюту.
        У нас не осталось ни одной шлюпки, а глубина моря возле борта была метра три-четыре. До мелководья надо проплыть метров тридцать-сорок. Кто умел плавать, спускались по штормтрапу или прыгали прямо с планширя и быстро гребли к берегу, а кто не умел, хватали любую доску и отправлялись в плаванье в обнимку с ней. Я стоял на шканцах и ждал, когда корабль покинут все члены экипажа. Не дождался, потому что языки пламени выхлопнулись из люка, ведущего к крюйт-камере. Повторить полет при ее взрыве у меня не было желания, поэтому полез на планширь, чтобы сигануть в море. И тут вспомнил, что со мной всего-то шпага и несколько монет. Всё остальное лежит в номере в гостинице. В следующей жизни мне придется начинать с нуля. С этой мысль и шагнул за борт. Полет был коротким, а вода показалась теплой, словно нагретой горящими кораблями.

* * *
        Опубликовано: Цокольный этаж, на котором есть книги??:
        Ищущий да обрящет!

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к