Сохранить .
Огни у пирамид
Дмитрий Чайка


Меня зовут Заратуштра #4
        Четвертая книга цикла «Меня зовут Заратуштра». Приключения нашего современника в мире Древнего Востока продолжаются. Египетское царство будет повержено, несмотря на козни жрецов Амона-Ра. Великий шелковый путь пробит в Китай с другой стороны, и история той страны пошла совсем другим путем. А бывший наследник ассирийского престола готовится отбыть за океан, чтобы завоевать себе царство, воюя с племенами майя и ольмеков.




        Дмитрий Чайка
        Меня зовут Заратуштра 4
        Огни у пирамид




        Глава 1,
        где становится ясно, как изменилась жизнь


Ниневия. Год 5 от основания Империи. Месяц Нисан

        Великий царь, царь всех царей, и правитель обитаемого мира от земель филистимлянских и почти до царства Синдху, что на среднем течении великой реки Инд, принимал посла Египетского фараона Тахарки, который четыре года назад крайне удачно зарезал своего старшего брата Шабатаку. Фараоны XXV династии были нубийцами, и посол тоже был нубийцем, разительно отличаясь черным цветом кожи от своей свиты, что была укомплектована обычными египтянами. В Империи, которую с легкой руки Пророка стали называть одним словом, без перечисления многочисленных земель, в нее входящих, нубийцы в основном служили статусными элементами интерьера, а этот еще и разговаривал. Зрелище было крайне непривычным, а потому вызвало живейший интерес персидских князей и сардаров, собравшихся в зале. Вопрос обсуждался серьезный. Три года назад имперский Наварх, он же командующий флотом, отыскал морской путь в Египет и обнаружил занесенный песками великий Канал Фараонов. Царь царей Ахемен страшно не хотел тратить гигантские деньги на его восстановление, и уже который раз пытался различными уловками возложить эту честь на Египет. Тот
успешно сопротивлялся. Египет был абсолютно самодостаточен, и все еще довольно богат, хоть и стал бледной тенью самого себя. Караванного пути через Синай ему хватало с избытком, и этот путь был надежно перекрыт цепочкой крепостей. Никакой канал Тахарке был даром не нужен, и копать он его не собирался. По его приказу жрецы Амона-Ра нашли папирусы, из которых стало известно, что эта стройка обошлась Египту в две тысячи талантов золота и сто тысяч человеческих жизней. Тахарка ужаснулся и ушел на юг, воевать с племенами полудиких эфиопов, потому что воевать было уже практически не с кем. На севере было море, на западе — Ливийская пустыня, а на востоке — могучая Империя, которая объединила в себе жутких ассирийцев и не менее страшных персов. Туда же органично влились торгаши из Вавилона и финикийские мореплаватели. И эта смесь народов, скрепленная единой системой законов, мер, весов и денежных расчетов, начала плавиться, имея далекой целью превратиться в единый этнос. Ахемен, по совету Пророка, приказал всем оседлым персам взять в жены девушек из Вавилонии и Шумера, а ассирийские воины взяли в жены дам из
Аншана и Суз. Приказ вызвал было волну возмущения у родителей невест, но налоговое послабление на следующий год успокоило любящие отцовские сердца, и девчонки поехали в неведомую даль, навстречу судьбе. Знать переженилась вообще вся, благо жен можно было иметь много. Учитывая, что дети от этих браков уже были трех-четырех лет от роду, то малышам приходилось понимать и ассиро-вавилонский диалект (он же аккадский), персидский, эламский и арамейский языки. Ведь папа-ассириец мог жить с мамой персиянкой в гарнизоне какого-нибудь Алеппо и служить под командой эламита из Айяпура. Рождался какой-то суржик… Перемешанная кровь разных народов давала на редкость хороший результат, детишки получались крепкие и красивые. Программа, которую разработали Пророк и Первосвященник Нибиру-Унташ, предусматривала полное перемешивание населения и исчезновение местных языков. А для этого нужна была поголовная грамотность и почти сотня лет целенаправленной работы. Иначе ничего не выйдет. Ведь до сих пор иранские луры, прямые потомки эламитов, говорят на крайне своеобразном диалекте. И это через три тысячи лет! Единая страна
должна была общаться без переводчиков. А пока всё государственное делопроизводство приходилось вести аж на четырех основных языках, и это было безумно сложно и дорого. Впрочем, появившаяся бумага постепенно делала ненужной клинопись, и свет в конце туннеля уже был виден.
        Единая денежная система и тотальное ограбление храмов вызвали взрыв торговли и потребления. Караваны ходили во все стороны, не встречая преград, а редкие разбойники из арабских и арамейских племен регулярно вырезались карательными отрядами кавалерии. Империя ударными темпами развивала сеть дорог и мостов, соединяя север и юг, запад и восток торговыми путями. Каждые пять фарсангов стоял караван-сарай, где был колодец с хорошей водой. Право держать таковые давали отставным десятникам и сотникам, а потому порядок на государевых дорогах был железный. Да и побуянить у такого хозяина не получалось. Глянет какой забияка в глаза душегуба на покое, и увидит в них вечность. Потому что не все выживали, держа копейный строй двадцать лет подряд, а из тех, что выживали, можно было гвозди делать, которыми таких забияк к крестам приколачивали. И становился тот забияка тихим и вежливым. Потому что держатель постоялого двора был обязан на своей территории порядок поддерживать всеми доступными средствами. А проткнуть распоясавшегося хулигана копьецом для отставника было куда как доступным средством убеждения, и
вполне привычным. Да и не было ему за это ничего, если честно. Надзирающие за порядком таким отставникам на слово верили, ведь те именем светлого бога присягу давали.
        Немыслимые доселе расстояния заставили задуматься Пророка, который выдал очередную многозначительную фразу, и ученые чудаки из Дур-Унташа создали ему аналог азбуки Морзе, которая тут стала азбукой Эгиби. Надо ли говорить, что и этот мудрец свою личную статую получил. Линия башен, оснащенных системой бронзовых зеркал, протянулась от Кермана до Ашдода, поражая население скоростью передачи новостей. Тут, откровенно говоря, вообще раньше не знали, что такое новости, а теперь сын, служивший в неведомой дали, раз в год мог родителям бесплатно короткую весть послать. Купцы вцепились в новинку зубами и, дорогостоящее поначалу предприятие, постепенно стало даже приносить прибыль. Огоньки на башнях моргали день и ночь, превращая информацию в кровь гигантского организма, каковым становилась Империя.
        Ахемену безумно понравилась Ниневия, и он переехал туда, любуясь с высоты царского дворца на прекрасный город, не тронутый войной. Ниневия была в центре его земель, контролируя и беспокойный Вавилон, и вечно недовольную Финикию. Впрочем, торгашеские нации очень быстро смирились и поняли все выгоды единого пространства. Дело дошло до того, что царь Тира Элулай, что, по старой привычке, захотел отложиться после смерти Синаххериба, был просто отравлен своими же подданными, которые не желали терять гигантский рынок сбыта. Им, подданным, люди с невыразительными лицами как бы между прочим намекнули, что Тир какое-то время может пожить на своем острове, радуясь независимости, но товары с материка он не получит, и торговать с ним никому не позволят. Ближайшее место, где им продадут зерно, будет находиться в Египте. И торговый люд очень быстро разочаровался в своем правителе, чего тот пережить так и не смог, удивив окружающих внезапно посиневшим лицом.
        В стране были введены денежные векселя, скрепленные отпечатком пальцев и личной печатью, база которых хранилась у царских писцов. Ушлые аферисты, что пытались их украсть и обналичить, быстро получали палицей по голове, не разгадав секрета могущественного колдовства. Теперь значительная часть капиталов передвигалась по стране в виде пергаментных свитков, которые перевозила государственная почта. Грабители пришли в уныние. Минимальной суммой векселя было десять дариков, меньшие деньги по-прежнему возились в виде монет. Вводить купюры Макс не рисковал, помня, как разорилась дотла Франция в восемнадцатом веке из-за гениального шотландского проходимца Джона Лоу. Страна так и не смогла оправиться от той катастрофы, и Людовик шестнадцатый закономерно взашёл на эшафот. Макс на эшафот не хотел, и исторический процесс скорее осторожно направлял, чем торопил. Но в Вавилоне уже формировалось подобие первой биржи, что определяла цены на зерно, и Макс с любопытством наблюдал, что из этого получится. Молодые и резвые купеческие сыновья, освоившие в элитных школах тайну сложного процента, начали как-то
раскачивать рынок, пытаясь за один день построить себе маленький дворец. Их вызвал к себе сам сиятельный Хутран, который пока жил в Вавилоне, и уведомил, что яма за стеной еще не заполнена, и что не стоит искушать судьбу. Молодые еще, жить бы и жить. Купцы вняли. Пока вняли.
        Религиозная жизнь в Империи кипела ключом. Молились кому угодно и как угодно. Веротерпимость была полная. Да и не могло быть иначе. Древние традиции уходят столетиями. Христианство в русской деревне окончательно укоренилось лет через пятьсот после Крещения Руси, а отголоски язычества в виде всяких Масленниц и Иван Купал живы и по сей день. И это Пророк понимал тоже, стимулируя налоговыми льготами поклонение единому богу в храмах Священного огня, а не где-нибудь еще. Чтобы народ не баловал, по примеру православных иерархов, на новообращенных нацепили медальоны, которые язык не поворачивался называть крестиками. И если такого гражданина ловили в каком-нибудь храме Иштар, то этот была форменная катастрофа. Все налоги нужно было вернуть с пеней, и, вдобавок, выплатить крупный штраф, из которого доносчик получал половину. Денег было жалко, и паства потихоньку перетекала к огнепоклонникам, которые как бы тем же богам и молились, но гораздо дешевле. А если нет разницы?.. И храмы Баала постепенно начали пустеть. Со службой Богине было тоже пока непросто. Незаметно появилось мнение, что муж женщины, у
которого жена спит с другим — рогоносец, богине она там служила или не богине. В харчевнях и кабаках сидели мутные личности, которые со смаком обсуждали интимные подробности соития с уважаемыми и благочестивыми дамами. И мужики, видя ухмылки знакомых с медальонами на шее, начинали испытывать дискомфорт, который закономерно переходил в семейные скандалы. Поток женщин в храмы Иштар тоже понемногу начал пересыхать. Но до полной победы единобожия было еще очень и очень далеко. Безработные жрецы, впрочем, массово становились учителями, сами проходя короткие курсы по новым учебникам грамматики и арифметики.
        Армия тоже претерпела кое-какие изменения. Царский отряд превратился в личную гвардию великого царя, с легкой руки, опять же, Пророка, получив название «Бессмертные». Ни у кого даже вопросов не возникло. Строй парней, не дрогнувших под огнеметами и баллистами, лично обошел сам Ахемен, и толкнул прочувствованную речь, купив их с потрохами. Денег, впрочем, тоже отсыпал.
        Резко усилившаяся армия получила отдых. Видя определенное недовольство тех, кто не навоевался (недозаработал), Ахемен мудро сформировал два небольших экспедиционных корпуса под командованием Камбиса и Хумбан-Ундаша, и сплавил их на северо-восток и юго-восток соответственно. В результате войска сделали огромный круг и вернулись через земли Персиды, увеличив Империю на несколько сатрапий. Сопротивляться военной силе нового царства на территории Арии, Гедрозии, Дрангианы и Сагатрии было просто некому. Мелкие княжества и царства даже выставить никого не могли против профессионального войска, и местное ополчение с корявыми копьями взирало с ужасом на закованных в бронзу кавалеристов и огнеметы, делавшие профилактические залпы. Впрочем, герои находились, но тем печальней была их судьба. Конец был примерно одинаков. Удар кавалерией и рубка отступающей пехоты. Как вариант — обстрел крепости из требушета, подведение осадных башен и таранов, грабеж и резня. В новые сатрапии поехала администрация, жрецы, казначеи, писцы и Надзирающие за порядком. Вся переписка на новых территориях изначально велась на
персидском языке арамейскими буквами, благо у новых граждан Империи своих букв не имелось вовсе. В планах было покорение плодороднейших Бактрии и Согдианы, лежавшей между Амударьей и Сырдарьей, и на этом движение на северо-восток прекращалось. Лезть в скифские степи у Ахемена интереса не было. Переварить бы то, что захапали.
        На севере были намертво заперты «Каспийские ворота», где на свое законное место встал город Дербент. Он надежно закрыл путь в Империю для массагетов, кочующих в степях Прикаспия. Впрочем, стройка еще продолжалась, уж больно затратным был тот проект. Урарту, воевавшая за Ассирию, была включена в Империю сразу, не успев даже опомниться. Царя Аргишти второго, который находился в ассирийском лагере, просто приволокли к ложу раненого Ахемена и привели к присяге. Кто же позволит существовать хищному государству, расположенному в двадцати фарсангах от столицы?
        На западе были образованы сатрапии Сирия и Финикия, прижавшиеся границами к Египту, Иудее и царству Табалу в Малой Азии. Фригия и Лидия, омываемая Эгейским морем, с ужасом взирали на грозовую тучу, растущую на востоке, и понимали, что их поглощение уже становится просто вопросом времени.
        Великий Царь воевать в данный момент не хотел, потому что проблем с присоединенными территориями было более, чем достаточно. Как обычно, не хватало писцов, учителей и просто свободного времени. Благодаря этим моргающим башням, которые Пророк назвал странным словом «телеграф», поток информации принял просто чудовищные масштабы, а секретариат повелителя был утроен. У его руководителя, от занудства которого сводило зубы у всех окружающих, появилось три заместителя, не уступающих своему шефу. К счастью прирожденных бюрократов, бумагу выдавали без ограничений, и донесения сатрапов тщательно фиксировались и подшивались в папки, а потом сравнивались с донесениями Надзирающих за порядком на предмет расхождений. Государю на стол попадало только самое важное, и даже этого было столько, что он забыл, когда был на охоте.
        С усиливающимся ужасом на эту ситуацию смотрел и Египет, особенно его настоящие повелители — жрецы. Уж они-то, будучи людьми чрезвычайно умными, прекрасно понимали, что простое, как топор, единобожие вкупе с налоговыми льготами уничтожит их власть в считанные десятилетия. А уж канал Фараонов, который откроет Египет для внешнего мира, только ускорит их конец, потому что страна была сознательно законсервирована на целые тысячелетия. Любое внешнее влияние поменяло бы все и сразу, и это не устраивало элиту древнейшего царства. Они уже оценили успехи Империи, получив в подарок новые научные работы, переплетенные в тисненную кожу, и впечатлились. Приглашение на ученый диспут жрецы вежливо отклонили. Античный Египет имел население около пяти миллионов человек, половина из которых жила в плодороднейшей Дельте. По крайней мере, таковы были данные римской переписи. Но, помимо плодородия, Дельта отличалась крайне запутанной системой рукавов Нила, наличием обширнейших зарослей и болот, и была своеобразной природной крепостью, воевать в которой можно было бесконечно. А потому, посол божественного фараона
Тахарки стоял насмерть, и на строительство канала не соглашался ни в какую.
        — Великий Царь Царей, мой повелитель не расположен делать такую дорогостоящую работу. Глупая женщина, что обманом занимала место настоящего царя, просто тешила свое самолюбие. Никакой пользы для страны от этого канала не было, а потому великие цари Египта забросили его и не восстанавливали более, — с достоинством говорил посол.
        Вместо царя беседу вел хазарапат Хидалу. Для повелителя немыслимо было говорить лично.
        — Мы предлагаем великому фараону Тахарке оценить ожидаемые выгоды, — соловьем разливался Хидалу. — К вам пойдут корабли из Синда и Шумера, ведь морской путь проще и дешевле, чем везти товары караванами. Вы же, в свою очередь, тоже можете свои товары везти к нам, и казна обогатится пошлинами.
        — Хвала Богам, Египет достаточно богат, о Великий Царь. Но почему вы перестали закупать наш папирус? Сотни семей потеряли источник существования, и они бедствуют.
        — Папирус нам более не нужен, — отрезал Хидалу, — у нас есть другой материал для письма. Ты получишь его образец. Давай все-таки вернемся к каналу. Сотни купцов из финикийских и шумерских городов придут к вам торговать. Поплывут купцы из Синда и более дальних земель, и затраты на его строительство казна вернет примерно за десять лет. Согласитесь, выгоды огромны. И еще! В случае неурожая в Египте через этот канал поплывут корабли с зерном из Вавилонии, и ваш народ не будет умирать от голода, — выложил козырь Хидалу. — Ведь все ваше царство зависит от того, насколько большим или малым будет разлив Нила.
        — Великие боги берегут людей Египта, — высокомерно сказал посол, раздувая широкие ноздри. — Тысячи лет стоит страна, и простоит еще тысячи.
        — Ну что же, мы закончим на сегодня, — устало сказал Хидалу. — Мы встретимся завтра наедине. Великий царь услышал то, что ему было необходимо.
        Посол удалился, оставив дары, а Ахемен задумчиво сказал:
        — Что думаешь, брат? Тяжело будет. Расстояния огромные, народу много, жрецы могущественные. Увязнем мы там надолго. А купцы уже приступом скоро дворец возьмут, канал этот проклятый хотят. Может, зря ты его отыскал?
        — Не зря, нужен он. А Египет все равно придется забирать, — упрямо сказал Пророк. — Не сейчас, так позже. Тахарка на глазах крепнет. Мы не можем такую опасность у своих границ иметь. Да и богатая земля, сам знаешь. В Нубии золото добывают, а оно нам ой как нужно.
        — Да, прав ты. Ни к чему нам такие соседи. Да еще и упрямые, как ослы. Начнем понемногу поход готовить. Харраш, посылай своих людей в Египет. Чтобы через полгода все, как на ладони, было.
        — Слушаюсь, повелитель, — склонился в поклоне Умножающий Доходы Империи.
        А посол богоподобного фараона Тахарки сидел в это время в своих покоях и листал книгу сказок, подаренную ему хазарапатом. Читать нубиец не умел, но картинки рассматривал жадно. И понял тогда посол, почему проклятые персы папирус перестали закупать. Потому что не нужен он им более. На папирусе такую красоту сделать никак не получится.



        Глава 2,
        где Пророк чуть не вернулся назад


Пять лет назад. Недалеко от Ниневии, Империя. 1 год от основания. Год 691 до Р.Х., которое уже никогда не наступит. Месяц Нисан

        После оглушительной ничьей, которая закончилась смертью Великого царя Синаххериба, задушенного Ахеменом, последнего утащили в шатер. Там его уже ждала врачебная бригада, приготовившая инструмент и нити из прокипяченного шелка. Ранение было серьезным, но не проникало в брюшную полость. Кровотечение остановили, мышцы и кожу зашили послойно, а царю запретили вставать. Тот попробовал было возмутиться, но главный лекарь уверил его, что лучше пусть его постигнет немилость царя, чем придется разбираться с великим Пророком, за которым уже послали. Лежать неделю! Иначе он, главный лекарь, прикажет Великого Царя к ложу привязать. Камбис стоял рядом и согласно мотал головой. Царь смирился. Опытный воин и сам понимал, что, если рана разойдется, он может запросто истечь кровью или подцепить нагноение, а тут уже прогнозы были бы куда хуже. В лагере справлялись и без него, в шатер постоянно бегали военачальники и докладывали обстановку. А через три дня уже был первый военный совет, на котором полноправно присутствовали рабсаки царя Ассирии и его сыновья.
        — Арда-Мулиссу и Арад-бел-ит! — сказал Ахемен, не вставая с ложа. — Ваш отец был великим воином и правителем. У нас с вами состоится отдельный разговор, но я жду Заратуштру из Вавилона, за ним уже послали. Не считайте, что мои слова были сказаны впустую. Нужно подождать.
        — Спасибо, повелитель, — сказал Арда-Мулиссу. — Мы не держим зла. От нашего великого отца в какой-то момент отвернулись боги, но он погиб, как лучший из воинов. Мы просим похоронить его с царскими почестями, он их заслужил.
        — Да будет так! — сказал Ахемен. — Ваш отец будет похоронен так, как и положено великому царю. Ваши достойнейшие матери тоже будут окружены почестями, как и подобает царицам.
        Сыновья Синаххериба молча поклонились.
        — За вашим братом Ассархаддоном уже послали? — поинтересовался царь.
        — Да, повелитель, — ответил Арад-бел-ит. — Сразу же.
        — Хорошо. Хумбан, докладывай.
        — Повелитель, в обеих армиях погибло около десяти тысяч человек. Еще столько же ранено. Многие не выживут. Расход стрел и дротиков огромный, погибло и искалечено около тысячи коней. Сколько посечено доспехов, шлемов и щитов, я даже и сказать не берусь. Много, государь, очень много. Мастерским в Сузах не один год работать надо, чтобы тот запас восстановить.
        — У нас теперь ассирийские мастерские есть, — усмехнулся царь, — и у нас теперь есть железо. Царь Урарту где?
        — Он ожидает, повелитель, — сказал хазарапат.
        — Зови!
        В шатер вошел Аргишти второй. Он с пугливым любопытством оглядел шатер, где за одним столом сидели ассирийские и персидские военачальники, уже перемешавшись между собой. Они вчера все вместе знатно надрались, и уже были почти друзьями. Почти…Для настоящей дружбы нужно было не пить, а воевать вместе, и это все понимали. Тем не менее, и Туртан, и Великий Глашатай, оказались нормальными мужиками, без закидонов, которые, как и все тут, воевали лет с пятнадцати и бойцами были отменными. И сейчас элита Империи благоухала могучим выхлопом, приводя в смятение самого царя, которому лекари пить пока не разрешали. Оставалось просто завидовать, что он сейчас и делал.
        Урарту давно пережила свои лучшие годы, и в нашей реальности ей оставалось существовать от силы пару десятков лет. Горная страна, зажатая между Ассирией и киммерийцами, была обречена. Всего шестнадцать лет назад жуткие всадники с длинными мечами и дальнобойными луками наголову разгромили войско Урарту, превратив цветущую землю в пепелище. А десятилетиями до этого отважные горцы резались с Саргоном вторым, а до него — с царем Тиглатпаласаром. Царь Аргишти был весьма неглуп, потому и сумел спасти свой народ от истребления, и даже смог воспользоваться плодами наступившего затишья. Ничего хорошего от этой беседы он не ждал, и был готов умереть. Он не видел ни одной причины, по которой победителю нужно было сохранять ему жизнь. Царь гордо поднял голову и смело посмотрел в глаза новому повелителю вселенной.
        — Царь! — он сделал короткий поклон, который скорее означал уважение, чем подчинение.
        — Послушай, царь Аргишти, — заявил раненый громила, лежащий на широком ложе. — У меня для тебя есть два предложения. Выбор за тобой. Первое, ты можешь вернуться в свое царство и править там дальше. Мне пока будет не до тебя, если честно. Чего я твоих горах не видел? Но тогда у тебя возникнет одна проблема. Князю киммерийцев Теушпе могут приглянуться твои земли, и я не стану ему мешать, он же мой родственник. — Царь Урарту медленно бледнел. Киммерийцы вызывали у него животный ужас.
        — Второе, — продолжил Ахемен. — Ты приносишь клятву «земли и воды» и становишься полноправным персидским князем. Наши дети, или внуки, кто там у тебя, поженятся, и войдут в царскую семью. Но твоя страна становится сатрапией Персидского Царства.
        — Могу я остаться государем в своей земле и служить тебе, Великий Царь? — спросил Аргишти. — Я принесу клятву верности, и мои сыновья тоже.
        — Не можешь, — отрезал Ахемен. — У меня для тебя всего два предложения. Выбирай.
        — Я выбираю второе, — поник Аргишти.
        — Вот и славно, — ответил Царь. — Дождемся Заратуштру, он точно знает, кто из моих дочерей еще не просватан. Я, честно говоря, уже и по именам их не помню. И да, подать с твоей земли будет платиться железом и конями. Все, что свыше, будем покупать за серебро и золото.
        Аргишти молча поклонился. Надо было очень быстро попасть домой, пока он еще царь, и пока коней и железо он может скупить задешево, продав потом за золото простодушному персу.



1 год от основания. День летнего солнцестояния. Ниневия

        Великий царь, Пророк и Первосвященник стояли на гигантской платформе, господствовавшей над столицей. Пятьсот на пятьсот шагов были ее размеры в ширину, а высота — около тридцати метров. Длина стен Ниневии превышала двенадцать километров, в них было пятнадцать ворот, которыми заканчивались идеально прямые улицы, что шли как лучи от центра. Вода подавалась по гигантскому водопроводу длиной в пятьдесят километров, проложенному в скальных туннелях и на акведуках. Город был истинным чудом света, куда красивее Вавилона, который достиг пика великолепия гораздо позже, почти через сто лет. На гигантской искусственной горе, помимо царского дворца и храма Ашшура, был разбит парк, выкопаны пруды и стояли павильоны в тени деревьев, дающих благословенную тень. Именно туда и направлялись сейчас трое величайших людей в Империи.
        — Брат, ты видишь это? — дрогнувшим голосом спросил Пророк.
        — Ты это о чем? — удивился царь.
        — Там, впереди, туман видишь? — снова спросил Макс.
        — Великий, тут не бывает туманов, — почтительно вмешался Первосвященник. — Тут слишком сухо для этого.
        — Вы не понимаете, — обреченно сказал Макс, — там впереди туман. Я ведь так и попал сюда. Помнишь, брат, как ты нашел меня посреди пустыни?
        — Ну еще бы! — хмыкнул Ахемен. — Помню, дурак дураком был, да еще и ссык….
        — Я не об этом, — оборвал его Макс. — Впереди туман, а значит, я должен вернуться.
        — Тебя зовет бог? — встревожился Ахемен.
        — Не знаю, кто меня зовет, но взглянуть надо. Веревка нужна, — сказал Пророк.
        — Может не ходить туда? — поинтересовался Первосвященник.
        — Да я и в прошлый раз мог не ходить, — грустно сказал Макс. — Думаю, это судьба.
        Нибиру-Унташ смотрел во все глаза. Он знал, что Великий Пророк прорвал спираль времени, чтобы попасть сюда и принести волю богов, но относился к этому, как к какой-то сказке. Ну то ли было, то ли не было.
        А впереди колыхалось марево тумана, что был виден только Максу. Молочно-белая тьма клубилась в саду, выпуская липкие щупальца. Слуга принес веревку и Макс обвязал себя ей вокруг пояса.
        — Ну с богом! — сказал он. — Брат, если закричу, тащите меня назад изо всех сил.
        Пророк осторожно пошел вперед, постепенно теряя ориентир. Веревка в руках Ахемена натянулась, а потом резко упала на землю. Макс исчез. Ахемен потянул ее на себя и вскоре удивленно любовался на конец, который был словно обрезан немыслимо острым ножом.
        — Бог забрал его! — изумленно сказал Ахемен. Стоявший рядом Нибиру-Унташ был озадачен не меньше. Вот шел себе человек, а потом взял и исчез ни с того, ни с сего. Вдобавок ко всему, Первосвященник был агностиком, и религиозным человеком в полном понимании этого слова, никогда себя не считал. Но узрев истинное чудо, начал сомневаться в своих воззрениях. Может, и вправду, Бог существует?
        Вдруг колыхнулся горячий воздух, и откуда-то вывалился Пророк, который смотрел на всех дурными глазами.
        — Зар, ты вернулся! — заорал Ахемен, и кинулся обниматься.
        — Сколько времени прошло? Год какой? — спросил Макс.
        — Да нисколько не прошло. Ты шел, шел и пропал, — орал восторженный царь. — А теперь появился из ниоткуда.
        — Великий! — обратился к Пророку Нибиру-Унташ. — Где вы были? Когда вы успели переодеться в эти странные одежды? И почему у вас седые виски?
        — Я потом как-нибудь расскажу, может быть. Если решу, что вам надо это знать, — задумчиво ответил Пророк. — Но сейчас скажу только одно: Ох, и дел мы с вами наворотили.
        Слуга, который принес веревку, стоял за спиной царя и по цвету напоминал полотно. Он судорожно пытался понять, убьют его за то, что он сейчас увидел, или не убьют.
        Нибиру-Унташ повернулся к слуге, как будто прочитав его мысли, и произнес:
        — Чтобы никому ни слова, понял?
        Тот судорожно закивал, всем своим видом являясь воплощением ужаса.
        — Чего стал, иди, — махнул рукой Первосвященник.
        Тот припустил со скоростью молодой антилопы, и исчез в колоннах дворца.
        — Он же всем разболтает, — укоризненно сказал Пророк.
        — Именно на это я и рассчитываю, Великий, — усмехнулся жрец. — За нами из кустов еще пара евнухов подглядывает. Пусть болтают, это нам на пользу.
        — А, ну да, — Макс задумался. — После того, что я узнал, действительно, не помешает.
        — А что вы узнали, Великий? — спросил снедаемый любопытством Нибиру-Унташ.
        — Не могу рассказать, иначе это изменит ход событий. Да и, не поверите, все равно.



На следующий день. Ниневия

        — Сыночек! Мой любимый! — (высокомерная стерва) Великая царица Накия рыдала, размазывая макияж по стареющему, но все еще красивому породистому лицу. Она смотрела на своего ненаглядного мальчика и не узнавала. На нее смотрел широкоплечий молодой мужчина с короткой бородкой и суровым взглядом пожившего человека. — Как ты возмужал! Я сейчас велю накрыть стол! Подадут твои любимые сладости! Ах да…. — осеклась она. — Ты же у меня совсем взрослый теперь. Тогда мясо.
        — Мама, как ты? — просто спросил Ассархадон.
        — Да все неплохо, сыночек. Когда погиб твой отец, мы такого страху натерпелись! Я уж думала яд принимать, чтобы позор не пережить. Да нас тут и пальцем никто не тронул. Живем, словно и не случилось ничего. Один раз новый царь заглянул, посмотрел тут все и ушел. Честно говоря, он больше крылатых быков разглядывал и барельефы на стенах, чем нас. Некоторые обиделись даже. Надеялись к нему в койку прыгнуть, курицы, — она хрипло засмеялась. Ей, по причине возраста, прыгнуть в койку царю не светило.
        — С вами обращаются с подобающим уважением? — спросил Ассархаддон с легким оттенком удивления.
        — Да, сын. Я не могу сейчас приказывать писцам и военачальникам, мое слово ничего не весит теперь. Но в остальном все, как было. Только скучно очень. Я целый день с этими дурами заперта в четырех стенах. Недавно поймала себя на том, что перемываю кости матери Арда-Мулиссу, представляешь? Чтобы твоя мать опустилась до сплетен! — печально сказала она.
        — Мама, все могло быть намного, намного хуже. Это же война, мама. Я очень удивлен, если честно. Либо этот перс немыслимый добряк, либо просто глуп. Но то, что он делает, говорит о том, что он вовсе не дурак. И людьми себя окружает очень толковыми и полезными. Он, воистину, великий правитель. То, как он управляет страной, совсем не похоже на то, чему учил меня отец. И ведь в том бою боги выбрали его. Значит, он прав.
        — Он просто сильнее и лучше дерется, — фыркнула Накия, — при чём тут боги?
        — Мама, не гневи Ашшура, он высказал свою волю, — мягко поправил ее сын, — и мы должны покориться ей.
        — Ты, наследник царей, покоришься вчерашнему пастуху? — изумилась Накия.
        — Что же ты предлагаешь? — удивился Ассархаддон.
        — Ждать! — фанатично прошептала Накия. — И тебе боги пошлют знак. Вельмож и воинов царя не стали убивать, они поддержат тебя!
        — Мама, вы говорите опасные вещи, ведь царь Ахемен пощадил вас.
        — Он еще пожалеет об этом, — зло засмеялась Накия. — Ты думаешь, я до конца жизни буду играть в «ур» с этими коровами? Да я лучше вены себе вскрою.
        Молоденькая служанка, что тайком хотела поглазеть на подросшего наследника и, чего греха таить, как-нибудь при случае задеть его налитой грудью, стояла за колонной ни жива, ни мертва. Она понимала, что лучше бы ей этого не слышать, но она уже услышала. Если узнают, что слышала и молчала, казнят за измену. А умирать молоденькой девчонке не хотелось совершенно, и она побежала в покои к главному евнуху, который выслушал ее, не мигая, и посеменил к хазарапату Хидалу, которому теперь подчинялся. Утаить такие вести означало смерть даже для него, а он не собирался рисковать жизнью из-за этой ненавистной высокомерной бабы. Хазарапат, выслушав евнуха, схватился за голову и побежал в покои царя. Ведь Ассархаддон прибыл по его вызову, и встреча должна была случиться через час.
        — Какой достойный юноша, — восхитился Ахемен.
        — Казнить бы его, великий царь, — задумчиво сказал Нибиру-Унташ.
        — Да ты с ума сошел! За что? За то, что у него мать дура? — возмутился царь.
        — За то, что мы не казнили вельмож, а царский отряд теперь охраняет вас, повелитель, — поддержал Первосвященника Хидалу.
        — Ты тоже спятил? — заорал царь. — Да что вы несете? Вам же пересказали разговор. Он же достойнейший из воинов. Брат, чего молчишь?
        Пророк с грустной улыбкой смотрел на алебастровые барельефы, на которых царь Синаххериб торжественно ехал на колеснице, и произнес:
        — Точно убить его не позволишь?
        — Да ни за что! — воскликнул царь. — У меня войско взбунтуется. Западные сатрапии на него молиться готовы.
        — Тогда отошлем его так далеко, чтобы о нем забыли тут все. Здесь ему оставаться нельзя.
        — Великий, вы что-то знаете? — осторожно спросил Нибир-Унташ. Пророк не ответил, с той же улыбкой рассматривая барельефы.
        — Пусть его ведут сюда. Брат, прошу тебя, поговори с ним, но дай мне закончить разговор, — попросил Пророк.
        Ассархаддон вошел, коротко поклонившись. Ахемен завел разговор, который шел как бы ни о чем, начиная от погоды, и заканчивая героической обороной Ашдода. Парень был хорош собой, умен и обаятелен, и это даже немного растопило лед, что чувствовался в начале разговора. Может, и не стоит его казнить, мелькнула мыслишка у Первосвященника, как тут в разговор вступил сам Пророк.
        — Послушай, Ассархаддон. Ты достойнейший из юношей, и каждый из нас был бы счастлив иметь такого сына и зятя.
        — Но… — продолжил Ассархаддон, глядя исподлобья. — Ведь есть НО, Великий. Я правильно понял?
        — Правильно, — согласился Пророк. — Ты слишком опасен для всех нас.
        — Опасен? Чем? Я принимаю волю богов и стану верным слугой царя. — Ассархаддон был изумлен и обижен. — Тем более, после тех почестей, что вы оказали моему великому отцу.
        — Есть нити событий, которые приведут к большой беде. Я не стану лукавить перед тобой, была бы моя воля, ты был бы уже мертв. Но ты, действительно, достойнейший из воинов и истинный сын своего великого отца. Поэтому я предлагаю сделку.
        — Сделку? Я не торговец! — глаза Ассархаддона метали молнии.
        — Пусть будет договоренность, — покладисто сказал Пророк. — Договор между царственными особами, скрепленный клятвой.
        — Чего вы хотите, Великий? Я наслышан о вас и о ваших сделках. Насколько я знаю, их условия пока еще никто не нарушил.
        — Потому что невыгодно никому, вот и не нарушают, — пожал плечами Пророк. — Итак, вот мои условия. Ты должен покинуть империю и до конца жизни не приближаться к ее границам ближе, чем на полгода пути.
        — А что взамен? — грустно усмехнулся Ассархаддон.
        — Взамен мы сделаем все, чтобы ты доехал к месту назначения в целости и сохранности, и занял там достойное положение. Можешь даже стать царем, мы не станем препятствовать. И твоя уважаемая мать поедет с тобой.
        — И куда же я должен уехать? — спросил озадаченный Ассархаддон.
        — Выбирай, — Пророк махнул рукой, приглашая наследника к карте, искусно вылепленной на большом столе.
        — Где же тут Ниневия, Великий? — спросил юноша.
        — Вот Ниневия, вот Вавилон, вот Дамаск, а вот Египет. А вот Оловянные острова, местонахождение которых финикийцы считают страшной тайной.
        — Боги, мир так огромен! — изумленно шептал Ассархаддон. — А что это за гигантская земля на Западе, за океаном? Я хочу туда. Она будет моей.
        — Уверен? — спросил Пророк. — Туда только плыть по морю три месяца. Но это возможно.
        — Уверен! — решительно сказал Ассархаддон.
        Сделка состоялась, клятвы были принесены, и Ассархаддон удалился.
        — «Она будет моей», — задумчиво повторил Нибиру-Унташ. — Резвый мальчик. Может, все-таки казним?
        — Сам теперь вижу, что резвый, — хмуро сказал Ахемен. — Но казнить я его не могу. Во-первых: я дал слово. Во-вторых, у меня и вправду войско взбунтуется, уж очень его уважают. А в-третьих: он еще ничего не сделал.
        — Когда сделает, будет поздно, Величайший, — сказал хазарапат. — Я вызову нашего Наварха. Он просто бредит этой землей. Да и провести разведку не помешает, вдруг там что-то полезное есть.
        — Брат, — сказал Пророк, — царский отряд надо сиротами пополнять, не старше семи лет. Можно рабами. Природных ассирийцев там остаться не должно.



        Глава 3,
        где Малх осуществляет давнюю мечту


Ашдод. Девятая сатрапия Империи. Год 5 от основания. Месяц Нисан

        Улицы Ашдода кишели толпами людей. После окончания войны в город хлынул поток купеческих караванов из Иерусалима и Самарии. Иудейское царство, где после смерти отца правил двадцатилетний Манассия, давно уже жило в мире с Империей и, по сути, являлось ее вассалом. Даже хазарапат Иудеи был назначен из самой Ниневии. Первосвященник Натан, который возмутился было, сам претендуя на главенство, внезапно умер, съев что-то несвежее. Климат такой, еда быстро портится. Следующий жрец был более покладист, и в дела государства не лез. Видно, подозревал, что климат лучше не станет, и еда будет портиться и дальше. К нему зачастили эмиссары от самого великого Нибиру-Унташа, который недвусмысленно потребовал приведения религиозных обрядов к общеимперским. Жрецы в Иерусалиме попытались сопротивляться, после чего хазарапат намекнул, что Царский отряд жив, здоров и по-прежнему жаждет личной встречи. Жрецы задумались и со скрипом начали постепенно переходить на книги, присланные из столицы. Тем более, что устойчивых религиозных традиций тогда еще не сложилось, а единобожие было очень слабо. В нашей реальности
Манассия стал ревностным поклонником Баала и Иштар, а собственного дедушку, пророка Исайю, за приверженность единому богу велел перепилить пополам. Согласия достигли быстро, тем более, что торговый люд хотел согласия всеми фибрами души.
        Финикийские и филистимлянские города были собраны в девятую сатрапию, которую посетили сам хазарапат Хидалу и сиятельный Хутран. Они лично побеседовали с каждым местным князем, царем и бывшим ассирийским наместником. Евнух Тайта тоже удостоился беседы, на которой безмерно удивился тому объему информации, которым владели высшие лица государства. После того разговора Тайта был удостоен звания Азата и получил третий класс в имперской иерархии. Повесив заветную цепь на шею, он был приведен к присяге новому царю. Хотя, лично для него, Тайты, ничего не поменялось. Как была империя, так и осталась. Ну царь новый, так это случается, все мы смертны. Но вот фраза самого сиятельного Хутрана, что вызывал ужас у знавших его людей, удивила его до глубины души.
        — Я тебе советую, Азат, почаще беседовать со святыми людьми, служащими единому богу и священному огню. Тогда ты поймешь, что и как должно требовать от своих людей. Не нужны запутанные законы там, где люди искренне верят в бога и следуют его заветам. Делай добро, поступай по совести и никогда не лги. И тогда ты будешь чист перед законом.
        Сказать, что Тайта был удивлен, это не сказать ничего. Все боги того времени были подобны людям, и лишь Ахурамазда выделялся из их ряда. Он не пил, не скандалил, не предавал родственников и не насиловал малолеток. Он вообще был скорее символом, недоступным для понимания, чем привычным божеством. И жертвы ему были не нужны, потому что он был беспредельно могущественной и мудрой сущностью. Ну какие там могут быть зарезанные бараны или быки, это же просто смешно. Жертвой ему была праведная жизнь и ежедневные правильные поступки. Ложь в его глазах была грехом, и никакие приношения в храм не могли этого исправить. Ведь бог не лавочник, чтобы торговать прощением. И Тайта это принял, причем принял искренне. Имя ум холодный и рациональный, он попробовал поступать по совести и увидел, что получается как-то даже более эффективно. Пороть провинившихся он стал реже, а порядка стало куда больше. Особенно, когда бритоголовый сотрудник сиятельного Хутрана начал работать, очистив город от криминальных элементов. Население притихло в испуге, а потом даже обрадовалось. Грабежи практически прекратились, и горожане
уверенно связывали это с появлением свежих могил за городской стеной.
        Новая серебряная и золотая монета оживила торговлю, а расчеты медью вызвали просто взрыв на рынке. Великий царь законодательно запретил платежи зерном, и теперь каждый работяга имел выбор, поесть ему сегодня, выпить лишний стаканчик или купить себе новую одежду. И зачастую получалось так, что вместо того, чтобы съесть свою пайку ячменя, какой-нибудь землекоп откладывал фулус за фулулсом, а потом покупал себе новую цветную тунику, удивляя соседей непривычной роскошью. Или жена его новую одежду себе покупала, что, откровенно говоря, случалось куда чаще. В городе мелькали какие-то непривычные лица и слышалось множество наречий. Вместо ассирийцев в гарнизон посадили эламских лучников и полусотню конных персов, чтобы разбойников по пустыне гонять. Солдаты взяли за себя местных вдовушек пофигуристей, благо после иудейских налетов вдов много было, а те нарожали ребятишек, что лопотали на всех языках сразу. Местные дамы за солдат охотно шли. Парни справные, пятый класс, на минуточку, и серебром каждый месяц плата за службу идет. И ходила такая вдова по улице, нос задрав, потому как не всем такое счастье
выпадает. Люди, пытаясь договариваться, учили новые слова и незаметно для себя применяли их к месту и не к месту. Жизнь потихоньку менялась.
        А еще азат Тайта совершенно точно уяснил для себя одну важную вещь. Единый бог, что был воплощением всего самого лучшего, доброго и светлого, размазней не был. И если справедливость и закон требовали проломить кому-то голову или приколотить к кресту, то никаких возражений от высшей сущности и его служителей не поступало. Напротив, справедливое возмездие тоже считалось крайне благочестивым поступком. И это заложило основы новой морали, которая впоследствии сделала мир сильно отличающимся от привычного нам. А на бытовом уровне не поменялось ничего. Человеческая жизнь по-прежнему ничего не стоила, и это полностью согласовывалось с новыми религиозными постулатами.



Год пятый от основания. Месяц Симану. Дамаск. Десятая сатрапия

        Пополнение пришло на редкость неудачное. В неровной шеренге стояли парни от пятнадцати до восемнадцати лет, младшие сыновья из воинских семей. Десятник Хадиану брезгливо морщился, в первом же бою половина будет насажена на копья, а вторая сдохнет на марше, таща припасы. И где же такую шваль откопали? И почему всех к нему засунули? В его десятке из тех, кто вместе с ним пришел, всего трое осталось. А когда старый десятник двадцатилетний срок выслужил и на покой ушел, то он самого Ясмах-Адада за Хадиану просил, чтобы, значит, его десятником назначили. Сам ветеран караван-сарай решил построить, благо таким, как он, ссуду давали на двадцать лет, да еще и без процентов. Нестарый еще воин, которому всего-то тридцать пять было, взял себе в жены женщину из местных, и уехал навсегда.
        — Держись, парень, я в тебя всегда верил, — сказал он Хадиану, у которого даже слеза навернулась. Десятник тот ему настоящим отцом стал, и жизнь в бою спасал не один раз. Больше он его и не видел никогда. А теперь он сам десятник, вот как.
        — Чего скалимся, тупое мясо? — рыкнул десятник Хадиану. — Спины выпрямили, брюхо втянули, отрыжка козлиная! Тебе отдельный приказ нужен?
        На десятника вызывающе смотрел крепкий парень богатырского роста. Ага, этот заводила, его первым ломать надо.
        — Умный, да? Пять шагов вперед, шест взял! — орал Хадиану. Он сильно изменился за последние годы. Хорошее питание и сумасшедшие нагрузки сделали из тонкошеего мальчишки поджарого, перевитого сухими жилами воина. И сейчас он будет учить очередного умника, который должен своего десятника бояться больше, чем врага. Это и была страшная тайна ассирийского войска, что открыл ему старый ветеран на прощание, да только Хадиану и сам о том давно догадался.
        Громила с ухмылкой взял шест. Он готов был проучить горластого жилистого парня, что был ненамного старшего его. А он на своей улице самый сильный был. Он взял шест в руки и встал в позицию.
        Десятник, глядя на него, как на кусок дерьма, бросил:
        — Вот ведь чучело! Тебя бабушка научила так копье держать?
        Кровь бросилась в лицо здоровяку, и он с ревом бросился на ненавистного десятника, который с кривой ухмылкой отступил в сторону и сунул ему шест между ног. Парень грохнулся в пыль, вызвав гогот товарищей.
        — Чего разлегся, падаль, я еще не начал. Ты и на ногах не держишься. Пьяный, что ли? В позицию!
        Громила встал, медленно зверея. Он снова бросился на Хадиану, а тот, словно издеваясь, отошел в сторону и врезал ему шестом по голове. Получилось не только больно, но и обидно. Гогот нарастал. А Хадиану перестал шутить и начал жестоко избивать парня. Через пару минут тот, скуля и размазывая кровь по лицу сидел в пыли и не помышлял о сопротивлении.
        — Чего уставились, шакальи выкидыши? Подняли это мясо и поставили в строй. Вам сегодня весело было? Тогда три круга вокруг лагеря. Кто придет последним, еще круг побежит. Я не понял? Чего стоим? Бегом!
        Хадиану не видел, что сам полутысячник Асмах-Адад стоял в тридцати шагах и довольно скалился, вспоминая себя в этом мускулистом и злом, как волк, парне. Ох, будет толк из нового десятника, и из парней этих будет толк, если не сдохнут в первом же бою. Он из них людей сделает, если в них воинский дух живет. А если воинского духа нет, то сколько ни учи, толку не будет. Так, до первого боя. А первый бой — он уже вот он. Слухи ходят, великий царь на Египет войска двинет.
        Наследник Ассархаддон в какие-то неведомые земли собрался, и триста человек охотников зовет. Говорит, кто с ним новое царство завоюет, знатными людьми там станут. Вот чудно! С тремя сотнями, и царство. Да только серьезно все. В Сидон сам Наварх приехал и какой-то необычный корабль строит. Широкий, пузатый, и огромный на диво. Весь город на него ходит смотреть. Слухи ходят, что за пролив Кальфу поплывут, а это дело неслыханное. Тот пролив выходом из Верхнего моря в Великий океан служит. Туда только за оловом плавают на туманный остров, а больше ничего полезного в тех диких местах и нет.
        Чудно как все в последние годы повернулось! Великие цари, как простые воины, в бою сошлись. И великие боги рассудили, что царю Ахемену правителем быть. А царь тот никого пальцем не тронул, даже тех, кто против него бился. Царский отряд, говорят, за него в огонь и в воду готов. Уж больно им такой отважный боец в роли царя нравится. А еще их теперь Бессмертными называют, четвертый класс присвоили и серебряные гривны на шеи надели. Всем, кто в том бою уцелел. А у кого такая гривна на шее, тому любой простолюдин кланяться должен. Потому что самим царем тот воин отмечен за доблесть воинскую. И жизнь какая-то странная началась. Вместе эламиты с ассирийцами служат, что столетиями друг друга резали беспощадно. Да только святые люди говорят, что все они теперь люди Ашшура, который Ахурамаздой зовется. Это ему, Ясмах-Ададу, вполне привычно. Великий царь Саргон второй, когда филистимлян в Аррапху выселил, тоже повелел их ассирийцами называть. Тут как раз не поменялось ничего. А ему-то, солдату, какая разница, какому царю служить? Он Империи служит, и гордится тем.



В то же время. Сидон. Девятая сатрапия

        Малх-мореход ходил по знакомым улицам, жадно вдыхая родной воздух. Все-таки тут куда лучше, чем в Бандаре, с его одуряющей липкой жарой. На Малха, с толстой витой цепью на шее, означавшей принадлежность к третьему классу, пугливо поглядывали прохожие, почтительно кланяясь издалека. Только у самого азата такая цепь есть, больше никто в городе не удостоен. Ростовщиков в городе не осталось, о чем Малх безумно жалел. Очень он им хотел в глаза посмотреть и поинтересоваться, сколько там еще процентов за годы его отсутствия набежало. Не получилось. Казнили всех в первый же месяц, выковыривая из тех жалких лачуг, где они пытались спрятаться. Тот, кого хотел Малх увидеть, в Карфаген уплыл, вовремя понял, куда все идет. Сволочь хитрозадая!
        Малх до сих пор не верил, что его безумный проект государь утвердил. Вызвали его телеграфом в саму Ниневию, а он туда на биреме приплыл, весь город в оторопь введя. Никогда такого не было. За три недели всего добрался. Сам государь удостоил Малха похлопывания по плечу, чуть в землю его не вбив. А потом Пророк его к себе вызвал и немыслимую по сложности задачу поставил. Разрешил он ему в ту неведомую землю отплыть, да только корабль совсем другой оказался нужен. И начался у них разговор, который только к утру завершился. Малх с гудящей головой от Величайшего вышел, потому что выяснилось, что он в мореплавании и не понимает ничего. И в парусах не понимает, и в еде для команды, и как править кораблями, оказывается, тоже ничего не смыслит. Да разрази его боги, но даже не думал, что зерно надо в бочках хранить, что изнутри бронзовым листом обшиты. И что лимоны солить надо, и с собой брать, и в том походе есть, иначе перемрут от недостатка … Не понял он, чего, но что-то важное в тех лимонах было. И парусов нужно не один, а много, и все разные. И мачты одной не хватит. И от весел никакого толку. И что
мясо надо в соли обваливать и в бочки запрессовать. И что нужно хлеб в печи сушить до каменного состояния, иначе пропадет. Да столько Малх узнал, что сутки спал после того разговора, а когда проснулся, лист бумаги взял и уголек, и рисовать начал. Все, как Пророк сказал. Три мачты, три яруса парусов на них. Да только когда те мачты делать начали, не получилось у них ничего. Все мастера отказались, и ни за какие деньги такое делать не стали. Не понимаем, говорят, как это крепить все, чтобы буря не поломала. Пришлось три мачты с непривычными косыми парусами сделать, один другого меньше. Сам Пророк посмотрел, хмыкнул и сказал, что это судно каравеллой называется. Слово то какое странное. Но красиво, понравилось всем. Наследник покойного царя клич кинул. Триста человек охотников собирает, и всех обещает в новых землях знатными людьми сделать. Уже появились желающие, в основном из тех, кто с ним иудеев бил. Очень они наследнику преданы оказались. Да и награда немалая обещана. Через полгода выход назначен, а мясо Пророк велел уже сейчас засолить, иначе готово не будет. Честно предупредил, что дрянь
невозможная и тухлятиной вонять станет. Но деваться в открытом море некуда, сожрешь и не поморщишься.
        Но самое главное другое было. На корабле два жреца поплывут. У одного из них какой-то затейный прибор был, которым он высоту солнца над горизонтом измерять должен был. И с помощью этого прибора они должны будут назад дорогу найти. Он, Малх, после похода в Красное море и поисков канала Фараонов, с тем жрецом назад в Дур-Унташ поехал. Сам Пророк тогда прискакал и внеочередной симпозиум (слово то какое странное) объявил. Жрец тот, раздуваясь от важности, чертеж земель представил и прибор, что для этого собрал. Слушали его все, затаив дыхание. По лицу Пророка понятно было, что сейчас личной статуи удостоит, звания мудреца, и славу в веках обеспечит. Но Пророк сказал, что сделано всего половина дела. И для определения точного места нужно две линии совместить, и на большом чертеже земель показал как. Все быстро поняли, и даже он, Малх. Хоть и чудно это все было. Всю жизнь отцы и деды вдоль берега ходили, и не заблудился никто. Хотя нет, бывало, бурей в открытое море уносило, тогда беда. Хорошо хоть, Верхнее море со всех сторон сушей окружено. И сказал Пророк, что вторая линия через измерение времени
производится. Он, как ему жрецы сказали, всегда так делал. Как будто загадки загадывал, ну или сам не знал (это Малх такое подумал). Но о таком тут даже и помыслить не мог никто, ведь великий Пророк из всех мудрецов наипервейший был. А он, Малх, неуч сидонский и тупоголовый ишак, раз такое посмел вслух сказать. Он, Пророк, в милости своей, дает им самим великие открытия сделать, и личной статуи удостоиться. А то бы только его статуя одна и стояла. И вообще, шел бы он, пока посохом от настоящего мудреца, личной статуи пока не удостоенного, по дурной голове не получил.
        Так что тот жрец в дальний поход пойдет, и за это Пророк ему не то, что статую в аллее мудрецов обещал, но и в родном городе главную площадь его именем назвать. Жрец от чувств даже в обморок упал.
        Думал Малх, что уж и не удивить его ничем, да только Пророк велел крысоловок побольше наделать в тот поход. Сказал, что крыс много будет, а от них болезни. И еще сказал, что когда совсем худо будет, то тех крыс они за милую душу жрать будут. Только вот беда какая! Ни про какие лимоны Малх слыхом не слыхал. И крысы на финикийских кораблях тоже не водились. Чего им делать там? Они зерно по амбарам жрут. Или ради такого дела специально на борт полезут? Может, светлый бог во сне Пророку что-то не то говорит? Или он, всю мудрость Величайшего постичь не может? Великие боги, да куда же его, Малха, несет?



        Глава 4
        Дела египетские


Четыре года назад. Напата, Египетское царство. В настоящее время — Карима, Судан

        Фараон Тахарка заслушивал доклад бритого наголо жреца. Вести приходили неутешительные. Вроде бы и радоваться надо, злейший враг, Синаххериб, погиб в поединке, как простой воин. Да только особенных поводов для радости нет. Вместо того, чтобы силы обоих царств в жестокой битве истощить, Персидский царь после победы даже усилился, а ассирийских воинов и вельмож возвысил. Ассирию он разорять не стал, жителей с земли не согнал и рабами не сделал. Просто царем Ашшура стал, как будто ассириец природный. И дети покойного царя присягнули ему, потому что он их отца с почестями, как великого воина, похоронил, и их матерей все, как цариц, почитают. От веку не бывало такого. Тахарка, сам великий воин, даже головой в удивлении покрутил. Он бы уж точно всех под нож пустил, и детей, и вельмож, и тех цариц. Нечего поганое семя оставлять, все равно ненавидеть будут. Вот ведь чудной персидский царь, как ребенок, наивный.
        Но хоть он и чудной, а правитель толковый, и сосед ближний, получается. Сам Тахарка сколько раз с ассирийцами бился, бойцы отменные. Сколько трудов ему стоило тогда, чтобы и в Египет ассирийцы Синаххериба не вторглись. Сколько золота хитроумные жрецы в Сидоне раздали в свое время, в Иудее, и в Ашдоде, и не выговоришь. Помогло им, что смуту тогда смогли в тылу врага разжечь, и царь иудейский Езекия с помощью Египта смог Иерусалим удержать. Даже царя Ашдода, что убежища попросил, проклятому Саргону второму выдать пришлось. Тот записал даже:
        «Я разграбил город Ашдод, и Йаманни, его царь, испугался моего оружия и… Он бежал в земли страны Мелухха и жил там, как вор. Шабатаку, царь земли Мелухха, услышав о силе богов Ашшура, Набу и Мардука, которых я явил над всеми землями… Он привел Йаманни в кандалах, цепях и наручниках, плененного в моем присутствии».
        Вот на такой позор пришлось пойти, а то бы и неизвестно что было бы с великим царством.
        И двух десятков лет не прошло, как его божественный отец Пианхи объединил Египет, разбив коалицию князей и царьков, что правили в Дельте Нила. Впервые со времен Рамзеса второго, Египет стал сильным, без внутренних смут. Тот фараон правил шестьдесят шесть лет, и это стало золотым веком Египта. Но потом наступила страшнейшая засуха, которая сдвинула с места целые народы, что с отчаянием обреченных пошли искать себе новые земли. Они их находили, и те, кого они согнали с собственных пашен и пастбищ, точно так же повалили дальше, грабя и разрушая все на своем пути. Они двигались на кораблях, от чего и получили свое название. Весь Ближний Восток запылал…
        После того, как великий Рамзес III отстоял Египет в тяжелейшей войне с Народами моря, Египет склонился к упадку. Слишком много сил и золота было потрачено, слишком много людей погибло. Как всегда, выиграли проклятые жрецы. Дошло до смешного. Только десятая часть земель не принадлежала им, и именно с тех земель слабеющие цари должны были кормить армию. Каждый новый Рамзес (а они там, в XX династии, все потом были Рамзесами) был хуже и слабее предыдущего. Докатились до того, что великий жрец Аменхотеп в Фивах вообще не подчинялся фараонам, а священные могилы в Долине Царей стали грабить средь бела дня. По всей стране бегали шайки ливийцев и дезертиров, нещадно грабивших население. Хаос наступил полный. При Рамсесе XI вельможа Херихор вообще объявил себя фараоном, при живом-то повелителе, и тому пришлось это стерпеть. Дальше стало еще хуже, фараоном стал потомок ливийского наемника Шешонк I. Правнук голодного оборванца стал живым богом, что ранее казалось немыслимым. Но, на закате великих империй всегда происходит одно и то же. На место собственных воинов, погибших в победоносных сражениях, приходят
иноземные наемники, чьи дети становятся сотниками, внуки — вельможами, а правнуки — царями. И Египет не избежал той же участи. Потом древнее царство раскололось на множество княжеств, и только воинственные нубийские фараоны, пришедшие из далекого царства Куш, разбили последних ливийцев и объединили Египет, сделав его великим вновь. У природных египтян сил для этого уже не было.
        Сам Тахарка был последним великим правителем Египта. Он возродил монументальное строительство, подражая фараонам древности. И он был чуть ли не единственным за многие десятилетия, кто в прямом сражении наголову разбил ассирийскую армию под командованием великого царя Ассархаддона. Правда, не помогло, Ассархаддон вернулся, завоевал Египет, а Тахарка остался править в далекой Нубии, построив себе огромную пирамиду по примеру древних царей. После него Египет завоевывали все, кому не лень. Ассирийцы, персы, македоняне, римляне, арабы, турки, и даже Наполеон туда наведывался.
        Тахарка был не только отличным воином и администратором. Он был невероятно умен, хитер и абсолютно безжалостен. По крайней мере, своего старшего брата он убил, оставив на стеле высеченную в камне надпись: «Я получил Корону в Мемфисе после того, как Сокол улетел на небеса». Он, ко всему прочему, был еще и остроумным.
        И вот сейчас великий правитель думал, а что же ему делать с новой угрозой, что зрела у его границ. В то, что они будут жить в мире, он не верил ни секунды. Слишком силен был новый царь, и слишком много побед одержал. Он пойдет дальше. И у него, Тахарки, нет желания воевать с ним. Только-только успокоилась страна, перестали бегать банды и мучить крестьян, и великое царство наслаждалось миром. По-видимому, все-таки придется ждать вторжения, а мудрый правитель всегда может найти полезный пример в прошлом.
        — А найди-ка мне свитки про то, как Рамзес третий победил народы моря. Нашему величеству будет интересно узнать, что сделал он, когда весь мир вокруг горел, как факел.
        Жрец склонился в глубоком поклоне.



5 год от основания. Пер-Амон. Египет. Он же римский Пелузий. В настоящее время — деревня Баруза

        Пер-Амон находился на берегу самого восточного рукава Нила. Наносы песка всего через пятьсот лет отодвинут море на целый фарсанг от причалов, а эта часть великой реки через тысячу лет будет занесена илом и пересохнет. И тогда город умрет. Но сейчас — это восточные ворота Египетского царства, мощнейшая крепость, порт и таможенный пункт. Город славился своим льном, что расходился отсюда по всему обитаемому миру. Тут солили рыбу, делали великолепную керамику и красили ткани. Ниже Пер-Амона когда-то начинался канал Фараонов, что шел через Горькие озера прямо в Красное море. Но, постепенно канал затягивало песком, а беды, что обрушились на великое царство вместе с пришествием Народов Моря, уничтожили его окончательно, стерев даже из людской памяти. Те захватчики, что терзали Египет и весь обитаемый мир, никуда не делись. Часть из них попала в рабство после грандиозной битвы в устье Нила с флотом Рамсеса третьего. А часть все-таки поселилась в городах Дельты, договорившись со слабеющими царями. И это оказалось не так и плохо. Те связи, что установили ушлые пришельцы, начали оживлять торговлю. А совсем
недавно в Египет потянулись греческие гоплиты, которых, как стойких бойцов, охотно брали на службу в Лидийском царстве. Великий царь Тахарка правильно оценил ситуацию и сделал то же, что через полвека совершили цари XXVI династии. Основу армии тогда составили греческие наемники в количестве двадцати тысяч человек. Впрочем, не помогло, и командир наемников продался персам, которые завоевали Египет.
        Вот и сейчас Пер-Амон, который жил ожиданием войны, лихорадочно обновлял стены и башни, углублял рвы и обновлял обшивку ворот. В город было стянуто пять тысяч этолийцев и аргосцев, и еще столько же египетских лучников готовы были подойти на помощь из соседних Таниса и Авариса. В порты Дельты подходили корабли, груженые неприхотливыми парнями из ахейских полисов, которые могли воевать в вооружении весом в греческий талант. Оплату обещали отличную, а для перенаселенной страны возможность избавиться от лишних людей была благом. Кто-то уезжал в колонии, а кто-то уходил в наемники, вызывая презрение у честных землевладельцев. Но не всем такое счастье выпадает, собственную землю иметь. А потому младшие сыновья получали отцовское благословение и волшебный пинок в далекую даль, имея богатые возможности для выбора этой самой дали.
        Командир наемного войска, стратег Никомах, смотрел на приготовления с плохо скрываемым удовольствием. Великий фараон не поскупился, и город был укреплен на славу. Внутрь свозилось зерно, а мощные стены отрезали порт от суши, давая возможность осажденным сообщаться с остальным Египтом. Сам великий царь Синаххериб в свое время обломал тут зубы и ушел в свои земли.
        Из пяти тысяч греков две тысячи были гоплитами в тяжелом вооружении, в бронзовых кирасах — гипотораксах. Еще три тысячи имели полотняный доспех из проклеенного рыбьим клеем льна. У всех воинов был шлем, круглый щит-гоплон, поножи и наручи. Из оружия — копье-дори, дротик, и листовидный меч — ксифос. Впрочем, некоторые пользовались изогнутым мечом под названием махайра, что оставлял после себя страшные раны. И тот и другой были очень хороши в тесной схватке. Наемник гоплит получал две драхмы в день, что равнялось примерно персидскому сиклю. Таким образом, только оплата этого отряда обходилась фараону пятьсот пятьдесят вавилонских талантов, или более шестнадцати тонн серебра в год. Думаю, он с нетерпением ждал прихода персов, ведь тогда материальный ущерб будет куда меньше.
        И самое главное, в город подвезли баллисты и катапульты. Эти устройства были простейшими в изготовлении, а потому их секрет начал расползаться по обитаемому миру. Как только становился понятен принцип торсиона, который представлял собой просто скрученный в жгут канат, так сразу же пытливые умы на коленке смогли собрать игрушечный прототип. И уже через пару лет и в египетских Фивах, и в лидийских Сардах местные умельцы, обласканные царями, гордо демонстрировали свое детище. Так же были скопированы и седла. В материковой Греции хороших коней разводили только в Фессалии, а в Египте их и вовсе не было. Приходилось закупать. Но, повсеместно знать Ближнего Востока начала ездить на конях по-персидски, и мода эта стремительно уходила на запад, покоряя своей эффективностью.
        Баллисты собирали прямо на стенах города, закрывая их щитами от посторонних глаз, а катапульты ставили внутри на специальных площадках, пристреливая территорию. Разведка у египетских жрецов работала на уровне, и не один десяток солдат был напоен в кабаках империи, чтобы вызнать, как обороняли Адамдун и Тарьяну. Вот только секрет огненных драконов жрецы пока разгадать не сумели, но разгадают и его, дайте только отбить это нашествие. А нашествие будет. В Ниневии мастерские работают без отдыха, с мидянских гор гонят табуны коней, а в лагерях под Дамаском до кровавого пота гоняют парней со всех концов огромной страны. Сам великий царь, говорят, со своим отрядом в тот поход выйдет. А отряд тот, как и сам царь, не люди, а звери просто, что под струями пламени из огненных драконов стоят, и не кланяются.
        В общем, стратег Никомах ничуть не обольщался насчет высокой оплаты своих бойцов. Оплату эту до последней драхмы отработать придется, тут даже сомнений нет.



5 год от основания Империи. Город Мен-нефер, более известный как Мемфис

        Древняя столица Египта, которую фараон Тахарка выбрал своей резиденцией, много раз меняла свое название. Последнюю тысячу лет она назвалась Мен-нефер, что означало «Прочный и красивый». Город, и правда, был прекрасен. Его белые стены удивляли путников, глаз которых привык к ровной зелени вокруг. Местность у самого начала дельты была невероятно богатой. Разливы Нила позволяли выращивать зерно в огромных количествах. Воды были богаты рыбой, а сады — фруктами. Пальмы давали огромное количество отборнейших фиников. Город был огромен, и простирался на полдня пути пешего путника, о чем оставили записи арабы, что бродили тут в более поздние времена. А сейчас Мемфис процветал. Его порт Перу Нефер кипел жизнью, ежедневно принимая десятки кораблей, что сновали от Пер-Амона до самой Нубии. В городе были мастерские по изготовлению оружия и огромные арсеналы, под завязку этим самым оружием забитые. Город сотни лет не знал войны, его храмы ломились от приношений, а население уверенно превышало тридцать тысяч человек.
        Мемфис был центром почитания великого бога Птаха, творца всего сущего, и его жены Сехмет, богини войны. В городе жил священный бык Апис, который был живым воплощением бога. Его дыхание исцеляло, а нахождение рядом придавало мужества. Грандиозный храм, посвященный богам, был центром паломничества со всего Египта, а его служители по мощи и влиянию не уступали фиванским жрецам Амона-Ра.
        И прямо сейчас бритоголовый жрец стоял перед великим царем, почтительно уставив глаза в пол. Он докладывал повелителю то, что узнал от многочисленных шпионов и купцов, которые тоже собирали информацию и приносили ее повелителям своей земли. Жрец Птаххотеп, названный в честь великого мудреца древности, тоже был весьма и весьма неглуп. Только ум его был направлен не на то, чтобы делать наивные поучения для юношей, как его тезка, а на то, чтобы сохранить власть и влияние своего клана, намертво переплетенного родственными и денежными связями. Жрецы и писцы, вельможи двора и военачальники. Все они были родственниками в каком-то колене, все они помогали друг другу, а главой этой могущественнейшей группы всегда был верховный жрец храма Птаха. Такой же клан был у фиванских жрецов, и они люто ненавидели друг друга. Впрочем, оба они еще больше ненавидели жрецов из нубийской Напаты, находя на этой почве общий язык.
        — Государь, наши шпионы докладывают, что поход неизбежен. Персидский царь двинет до сорока тысяч человек. В поход выйдет царский отряд, персидская конница и воины из новых провинций. В Дамаск уже доставлены тараны и осадные башни. Ждут только самого царя и огненных драконов.
        — Когда они выйдут в поход?
        — Мы ждем их в месяц мехеру (ноябрь). Не так жарко, и будет трава для коней.
        — Хорошо, — задумчиво сказал фараон, сняв парик. Было очень жарко, и бритую голову овевал ветерок, что исходил от гигантского опахала, которым его обмахивал стоявший сзади вельможа. — Что слышно про этого их Пророка? Ты рассказывал как-то, что он исчез на глазах многих людей, а потом появился прямо из воздуха в какой-то странной одежде.
        — Да, божественный. Так мне сообщили двое шпионов. Один говорил со слугой, а другой с евнухом, и оба это видели своими глазами. Мы опасаемся этого человека, повелитель. Он ненавидит жрецов и всюду на копьях своих воинов приносит Ахурамазду.
        — Не опасаетесь, — усмехнулся полными губами фараон. — Вы его боитесь. Боитесь так, что спать не можете. Да, жрец?
        — Ваше величество, как всегда, сама мудрость, — признался Птаххотеп. — Глупо отрицать. Особенно после той истории с Аткаль-ан-Мардуком.
        — А что с ним? — удивился фараон. — Он же полубог, в столбе пламени ушел на небо.
        — Может и ушел, божественный, — сказал жрец. — Да только в тот же день из храма вынесли мертвеца, что был похож на Аткаль-ан-Мардука как две капли воды. А до того он жену Пророка украл и по кускам мужу хотел посылать. Больших денег та информация стоила.
        — Вот как? — Тахарка задумался. — Тогда понятно все. А я еще удивлялся. Надо же, чудо какое случилось. Ведь из того жреца полубог, как из моего пса жрец Амона. Он же негодяй распоследний был. А вон как просто все. И врага убил, и бога Мардука без боя в угол задвинул, и новую веру укрепил. Какой опасный человек. Убрать его надо.
        — Нам не подобраться к нему, божественный, склонил голову жрец. — Он в настоящей крепости живет, под охраной маленькой армии. И сам боец не из последних, говорят. Пробовали рабов подкупить, так они на каком-то своем языке лопочут. Не вышло ничего, не знаем мы того языка.
        — А охрану купить пробовали? — заинтересованно спросил царь.
        — Да, величайший. Не вышло. Нашего человека воин просто зарезал, — развел руками жрец.
        — А царь?
        — Его ассирийцы охраняют. Он для них почти бог, самого Синаххериба в поединке сразил. Не подобраться.
        — Бунт в Финикии сможем разжечь? В прошлый раз получилось.
        — Тоже не вышло, повелитель. Население новым царем довольно, купцы благоденствуют, а тех, кого мы могли на грязные дела нанять, уже убили давно.
        — Хорошо, Птаххотеп. Иди. Не порадовал ты меня.
        — Повелитель, — жрец, пятясь назад, удалился.
        — Фиванского жреца зови, — повернул голову к махавшему опахалом вельможе. — Дядя твой, да? Что же сразу не сказал? Все самому узнавать приходится.
        Побледневший вельможа побежал за великим жрецом Амона-Ра, что дожидался приема.
        — Божественный, — склонился он. — У меня есть хорошие новости.



        Глава 5,
        где Пер-Аммону грозит голод


Год пятый от основания. Месяц айяру. Окрестности Ниневии. Лагерь Царского отряда

        Пот заливал глаза, а грудная клетка разрывалась от боли, что приходила на каждом вдохе. Наследник Тейисп бежал в строю таких же мальчишек, как он сам, пытаясь не упасть лицом в пыль. Это у матери он был наследник, а тут он боец из молодых, а чей он сын, никому знать не положено. Сам отец отправил его сюда, сказав, что если проболтается, то до конца жизни будет в дедовом кочевье коней пасти. А с чувством юмора у великого царя совсем плохо было. Тейспу было четырнадцать, и он был старшим из детей государя. С тех пор, как в Царский отряд стали набирать мальчишек, вся персидская знать правдами и неправдами стала пристраивать сюда своих сыновей. Идея о том, чтобы комплектовать гвардию царя из рабов, как-то незаметно рассеялась, как дым. За места началась самая настоящая драка. Тейисп тут видел полтора десятка своих братьев, но сбиваться в кучки и кичиться статусом было строжайше запрещено. За этим следили десятники из ассирийцев, которые, казалось, получали извращенное удовольствие от унижения юных аристократов. На самом деле, все было совсем не так. Когда набрали первую сотню, то командира их отряда и
десятников выстроили, и сам Ахемен, назвав каждого по имени, попросил спуску не давать никому. Потому что нет худшей услуги для отца, чем получить избалованного никчемного наследника. Ассирийские солдаты, услышав свое имя от повелителя вселенной, ощутили дрожь в коленях и прилив энтузиазма. И вскоре жизнь юных персидских князей превратилась в ад. Царских детей тут никто не выделял, потому что не знал никто. Военный лагерь был закрытым, посторонних сюда не пускали, а потому очень быстро сыновья правителей огромной страны узнали, что они не будущие аристократы, а тупое мясо и никчемная падаль. Первых, кто возмутился, избили перед строем, и сказали, что они могут пойти за ворота хоть сейчас. Там их ждет мамочка и сладости на меду. Но даже шести-семилетний мальчишка знал, что для его рода это будет катастрофой. Отец будет опозорен, а помолвка с княжной из знатного рода будет расторгнута. И пацаны, глотая слезы в темном углу, принимали новую жизнь. До восемнадцати лет им быть здесь, иначе весь род отвернется от них, как от трусов. Постепенно все втянулись.
        Подъем на рассвете, пробежка, завтрак. Учеба в классе, где преподавали чтение, математику и показывали разные земли на чертежах. Иногда им рассказывали про великих царей древности, их достижения и ошибки. Учеба считалась отдыхом. По крайней мере, так говорили десятники. Поэтому после обеда начиналась учеба настоящая, где учили бегать, драться, и стрелять из лука. На каждый вид оружия был свой наставник, и царский отряд не скупился на оплату, нанимая лучших мастеров борьбы, копья или меча. Говорят, сам Пророк занимался с ними же, будучи изрядным бойцом на коротких копьях. Знающие люди по секрету рассказывали, что против служителя доброго бога с его жреческим посохом далеко не каждый копьеносец выстоит. А раз такой человек не брезгует солдатскую науку постигать, то уж им, воинам потомственным, сам бог велел.
        Сегодня был праздник, учебы не было, а потому десятник к обычной пробежке в два фарсанга десятку Тейиспа добавил еще один и пояс со свинцовыми пластинами. Над малышами так не издевались пока. Но те, кто в лагере отбыл по три-четыре года, считались почти полноценными бойцами, и поблажек не получали. И вот прямо сейчас наследник великого отца упрямо переставлял ноги, которые, как ему казалось, в три таланта весом каждая были, и заканчивал последний круг. Потом можно упасть на землю, и даже десятник ничего не скажет. Вот он, рядом бежит, с тем же поясом, последним пинки отвешивает. Не человек, мул какой-то. Бежавший рядом парнишка по имени Ардашир побледнел и начал хватать воздух. Глаза его закатились, и он грохнулся в пыль.
        — Десяток, стоять! Подняли эту падаль и побежали. Вы что, засранцы, товарища бросить решили?
        Парня кое-как привели в чувство, и остаток пути его практически протащили на руках. Только Тейисп и знал, что Ардашир сыном самого Пророка был, потому что брат его двоюродный и любимой тетки сын.
        Все, конец дистанции. Десяток упал в траву, глотая воздух рвущейся грудью. Теперь надо доползти до ведра с водой, а до него целых десять шагов. Десятник, сволочь, пинком опрокинул воду, и заорал:
        — Чего разлеглись? Встали, лентяи, и в казарму строем! Воду там пить будете. Да не напивайтесь сразу. Вы же коней сразу не поите после скачки!
        — Не слишком ты их? — спросил потом сотник, стоявший в отдалении, у командира десятка.
        — Эти выдержат, командир, парни крепкие. Да и понемногу же добавляем вес. Им в следующем году со щитом на руке бежать, они же тогда просто дохнуть начнут.
        — Смотри, не загони мне пацанов, с нас потом спросят. Ты, вообще, сам понимаешь, чьих сыновей мы тут мордуем и падалью величаем?
        — Слушаюсь, командир. Сегодня отдых дам. Заслужили.



Год шестой от основания. Месяц Нисан. Пер-Амон

        Персидское войско окружило Пер-Амон, привычно блокируя подступы к городу. Город был крепкий и оборонял его неведомый до сих пор враг — греческие гоплиты. Ахейцев в Персии знали плохо, это было глухое гористое захолустье, откуда люди разбредались по всему миру, потому что малое количество земли не могло прокормить всех. Вот и поплыли те греки по всему миру, основывая города от Испании до устья Дона. Но сейчас, в шестой год от основания Империи, этот процесс еще не был столь лавинообразным, как через сто лет. Он только-только начинался. Пара городов на Сицилии, еще пара — в Южной Италии, что позже будет называться Великой Грецией. В Афинах, которым еще предстояло стать знаменитым городом, правили девять архонтов, угнетая неправедным судом граждан и метеков (неполноправные свободные люди). И это было еще одним поводом уплыть оттуда куда подальше. И уж, конечно, никакой философии, скульптуры и театра там еще не было. Дыра дырой.
        Персидский лагерь обустраивался надежно. Копали рвы, землю из которых насыпали в виде валов. Ставили шатры и кузни, печи для хлеба и коновязи. Не было лишней суеты, никто никуда не спешил, методично делая свою работу.
        Стратег Никомах наблюдал со стен за всем этим, а его беспокойство все усиливалось. Опытный воин чувствовал шкурой, что он для этих людей — словно дичь для искусного охотника. Сопротивление лишь приведет к задержке, но не изменит результат. Размеренная деловитая жизнь лагеря, что шла перед ним, точно давала понять, что это не ополчение из пастухов, а профессиональное войско, что воевать не только любит, но и умеет.
        — Главк, ты видишь это? — спросил он стоявшего рядом военачальника, носившего звание таксиарха. Он командовал первой тысячей тяжелых гоплитов и был правой рукой Никомаха.
        — Вижу, — хмуро ответил он. — Тяжело нам придется. Воины умелые. Ты посмотри, башни какие. Из досок сбиты. Да у меня дома стол и то хуже был сделан.
        — Ну что ж, война есть война. Надо жертвы богам принести побогаче. Воинов много, еды много, удержим город.
        — Гляди-ка, глашатай едет, — сказал таксиарх.
        К воротам города подскакал перс на дорогущем жеребце, размахивая пучком веток.
        — Переговоры! Главного зовите!
        — Тут я. Говори! — крикнул Никомах.
        — Великий царь предлагает сдать город. В этом случае воины получат по мине серебра, десятники — по две, сотники — пять. Тысячники — десять. Ты, стратег, получишь талант. В городе никого не тронут, и мы позволим вам отплыть из Египта.
        — А если не сдадим? — издевательски спросил Никомах.
        — Тогда мы придем, и возьмем город, — сказал глашатай.
        — Приходи и бери, — сказал стратег. И ушел со стены. Он богами в верности клялся, а его купить, как девку портовую, хотят. Смешно.


        — Нет, ну попробовать стоило, государь, — пожал плечами Хумбан-Ундаш.
        — Что за люди? Как воюют? — спросил Ахемен.
        — Воины отличные, государь. Бронзовый панцирь несут, щит тяжелый, и в них биться долго могут. Получают по сиклю в день, поэтому готовы тут сидеть до пришествия бога Энлиля. Тьфу ты, светлого Ахурамазды. Кстати, Великий, а мы его пришествия ждем? — это уже был вопрос в сторону Пророка.
        — Не паясничай, Хумбан, — оборвал его Макс. — Там на стенах баллисты и катапульты. Когда на штурм пойдем, нас камнями и копьями встретят. Кровью умоемся. Не иначе, все про нас вызнали.
        — Завтра обстрел начнем. Требушеты собрали почти, Великий. Никто воинов зазря класть не будет, — уверил Хумбан-Ундаш.
        — Что с едой у них? — просил царь.
        — Еды полные амбары, запасы воды есть. Подвоз зерна будут через порт вести, — уже не так бодро сказал Хумбан-Ундаш.
        — Не угадал, Хумбан, — хохотнул царь, — скоро сюда корабль подойдет, который наш Наварх построил, и Ассархаддон с ним. Мы им один огнемет дали. Вот и посмотрим, как они сюда зерно привезут.



Через неделю. Сидон

        Под крики сидонской толпы Малх, помянув всех богов, каких знал, велел ставить малый парус. Корабль нужно было испытать в море. Соваться в такой поход, не узнав его, как собственную жену, было безумием. Это понимали все, и потому, поймав ветер, корабль медленно пошел от берега, подгоняемый восторженными криками толпы. Рулевого весла тут не было, и управлялся корабль вертикальным рычагом, который передавал усилие на широкий и высокий руль совершенно непривычного вида. Тот крепился на бронзовые штифты, вокруг которых и вращался. Управлять кораблем нужно было, постоянно маневрируя в море и ловя ветер. К удивлению Малха, ветер не обязательно должен был быть попутным. Пророк называл это идти галсами. И сейчас опытнейший мореход наслаждался неведомым ранее ощущением огромного судна, которое, как живое существо, чутко отзывалось на движение руля, поскрипывая деревом бортов. Бирема порезвее будет, подумал Малх. Но, на биреме великий океан не переплыть, это ребенку понятно. И он поставил все три паруса, подхватив ветер. Каравелл рванула вперед, а команда заорала от восторга, устроив на палубе дикую пляску.
        — Жертву! — крикнул Малх. Ахурамазда не обидится, ведь он тот самый морской бог Йам и есть. Истошно мемекающему барану перерезали горло и кровь полилась в море. Туда же полетела и туша. Море было спокойным, жертва была принята.
        Им теперь к Пер-Амону править, не давать зерно в город завозить. На носу сифонофор стоит. И сам Ассархаддон, сын повелителя мира, вокруг него, как голодный пес вокруг куска мяса ходит.



Через неделю. Пер-Амон

        Странное судно не давало покою Никомаху. Никогда ни он, ни люди его такого не видели. Три мачты и три паруса, и весел нет, чудно! Но судно то на диво резво туда-сюда ходило, иногда спуская паруса и бросая якорь. Для чего нужно было такой корабль строить, греки не знали. Прибрежный народ, который чувствовал шкурой морскую науку, не мог разгадать эту загадку. Весь в Средиземном море биремы с небольшим парусом куда как удобней были. А если бой, то гребцы бросали весла и брались за оружие. Город, в котором оставалось тысяч пять жителей и почти десять тысяч войска, пытался жить обычной жизнью. Зерно было в достатке, а на приступ персы не спешили, видно не хотели впустую людей терять. Греки поначалу даже довольны были. Сидишь себе, а две драхмы в день идут. Но довольство это закончилось, когда в город камни полетели. Валуны весом почти в талант крошили стены, разносили постройки и убивали жителей. Те вскоре нашли слепые места и пытались прятаться там, молясь всем своим египетским богам. Даже воины были неспокойны. Камни не щадили и их. И уже то тут, то там, на стенах были сбиты зубцы, и стены дали
трещину. Значит, скоро приступ.
        — Командир, скорее, на северную стену! — прибежавший воин смотрел на стратега дурными глазами.
        — Что там? — удивился Никомах. Штурма оттуда он не ждал. Местность на редкость неудобная была, да еще и укрепления порта мешали бы.
        — Там!!! — воин связно говорить не мог и просто тыкал пальцем.
        Никомах бегом добежал на другой конец города и по лестнице забежал на стену. Зрелище, что он увидел, поразило его до глубины души. В тысяче шагов от берега пылала пузатая баржа. Этот корабль греки знали, он возил им зерно, и это было очень и очень скверно. Потому что через две недели они начнут урезать пайки, еще через две начнут жрать собак и ремни, а еще через месяц — умерших от голода товарищей. Слишком много людей было в городе.
        — Мужичье надо из города гнать, — озвучил витавшую в воздухе мысль стоявший тут же Главк.
        — Да что случилось то? — не выдержал Никомах.
        — Огненный дракон на том корабле. Подошел на тридцать шагов и пламя выдохнул. Корабль, как сухая трава вспыхнул. Беда, командир.
        — Ночью выгоним всех отсюда, — подумав, сказал Никомах. — И гонца к фараону слать надо, чтобы осаду снимал, иначе передохнем тут от голода.
        Ночью ворота заскрипели, и рыдающие жители, подгоняемые пинками и древками копий, повалили из города. Гоплиты, стоявшие на стенах, зорко вглядывались в темноту, чтобы затворить крепость при малейшей опасности.
        Несчастные горожане робко столпились у стен, не зная, что им делать дальше. Ведь там, в темноте, в полутысяче шагов, был лагерь ассирийцев, которых многие помнили по прошлой осаде. Ох, и страху тогда натерпелись. Деваться было некуда, и толпа людей со скудными пожитками потянулась на запад. А в лагере персов раздал гомон, и в их сторону покакало несколько всадников. Женщины зарыдали еще сильнее, прижимая к себе детей. Персы подскакали к толпе испуганных горожан, и один из них спросил:
        — Кто главный? И кто понимает по-арамейски?
        Вышел старый купец, глава местных торговцев, и почтительно склонился перед воинами.
        — Мы просим не губить нас и дать уйти. Мы мирные жители, и нас выгнали из наших домов эти негодяи, отважный господин. Смилуйтесь!
        — Вас не тронут! — уверил перс. — Ваше имущество и жизни в безопасности. Куда вы пойдете?
        — Мы пойдем в Пер-Рамзес или Танис, добрый господин, — склонился старик. — Но не все туда дойдут.
        — Вы можете остаться в окрестных селениях, если есть возможность, их мы жечь не будем. Остальным мы выделим сопровождение, чтобы лихие люди не обидели по дороге. Пока оставайтесь тут, выйдете с рассветом.
        — Господин, но почему?… — старый купец был ошарашен. Слова перса передавались по цепочке теми, кто знал язык. Жители зашумели в изумлении. Они были готовы к чему угодно, к рабству, к смерти, к позору. Но только не к тому, что осаждающие выделят им охрану до Таниса. Это было неслыханно.
        — Великий государь не воюет со своими подданными, — просто сказал безымянный всадник, сам не понимая, что этой фразой он только что сокрушил тысячелетний Египет.


        — Командир, они уходят! — орал часовой на стене.
        — Как уходят? — удивился Никомах. — Их что, не тронули?
        — Да точно, уходят. И их всадники охраняют, — сказал тот воин.
        — Глазам своим не верю, — сказал Главк. — Великие боги, да они же могли их продать. Зачем отпустили, да еще и охрану дали? Командир, я не пойму ничего.
        — Плохо, Главк, лучше бы они их купцам продали. Или на колья рассадили, как ассирийцы раньше делали.
        — Почему это? — заинтересовался таксиарх.
        — Да потому что они сейчас до Таниса дойдут, а персы с этим мужичьем еще и расцелуются на прощание перед городскими воротами.
        — И что? — не понял Главк.
        — Да ты не понимаешь, что ли? — разозлился Никомах. — Они же нас здесь перебьют, а Танис им ворота откроет, потому что эта шваль на каждом углу рассказывать будет, какой персидский царь добрый.
        — Вон оно что, — почесал Главк курчавую голову. — Хитро. Я бы на их месте тоже город сдал.



        Глава 6,
        где Иудея опять кипит


Две недели назад. Иерусалим. Иудейское царство

        Первосвященник Иосия истово молился великому богу, и заранее просил у него прощения за то, что собирался сделать.
        — Великий Яхве, я молю тебя! Прости мне мой грех, потому что я совершаю его во славу твою!
        Он стоял в Святая Святых совершенно один. О том, что он хотел совершить, знали лишь двое самых доверенных людей, и им потом придется умереть. И этот грех Иосия тоже брал на себя. Египетские жрецы, с которыми, как ни странно, у иудеев всегда были прекрасные отношения, предложили выход из той ситуации, в которой оказалось Иудейское царство. Новоявленная империя без всякой войны держала страну в кулаке. Деньги были персидские, торговали с ними же, главный вельможа был перс, а теперь еще и священные книги из Ниневии прислали. Этого жрецы стерпеть никак не могли. Во все времена иудейские коэны отличались не только полетом мысли, создавая шедевры религиозной мысли, но и были беспредельно упрямы, следуя своим традициям. Многие цари разрушали Иерусалим и выселяли его жителей, но с невероятным упорством иудейский народ вновь собирался к Храму, или к его руинам. Даже, если для этого требовались многие сотни лет. Великий жрец Амона-Ра предложил немыслимое, но Иосия, подумав, согласился. Он шел на великое злодеяние, но шел на это во имя своего народа. Ведь царь Манассия обручен с персиянкой, которая вот-вот
должна была прибыть сюда для свадьбы. Будущая царица вошла в брачный возраст, и в Иерусалиме шли приготовления. А если так, то в самое скорое время она родит наследника, который не будет иудеем, согласно Закону. И это для очень многих истово верующих жителей царства было почти кощунством. Египтяне предлагали помощь, как и раньше, когда великий Яхве спас свой народ от нечестивого Синаххериба. И денег дали, и оружия. Сам великий фараон Тахарка под свою могучую руку возьмет царство Иудейское, и свои порядки навязывать не станет. В том он поклялся. Великий господь вновь явит милость свою, и они сокрушат проклятых язычников. В этом Иосия не сомневался ни капли.
        Утром, перед началом воскресного богослужения, Первосвященник помолился вновь. Пора! Надо действовать!
        Толпа, что стояла во внешнем дворе Храма, внимала происходящему. За последние годы многобожие в Иудее умерло почти совсем, не в пример Империи, где оно все еще процветало. И именно поэтому для многих иудеев соседнее государство было рассадником греха. Все ждали, когда произойдет принесение в жертву положенных агнцев. Но тут случилось немыслимое, и толпа замерла в ужасе. Двое нечестивцев тащили визжавшего поросенка, быстро опрокинули его, зарезали и бросили на священный жертвенник Мизбах-ха-ола, окропив его нечистой кровью.
        — С сегодняшнего дня так, и только так, будут приноситься жертвы всесожжения. На то приказ самого царя Ахемена. Плачьте, люди! Гибнет народ иудейский, великий Храм осквернен по приказу нечестивого правителя!
        Толпа возопила, кое-кто зарыдал в голос. В нечестивцев полетели камни, но в священный двор толпа зайти не посмела.
        — К царю идти надо! Кощунство великое!
        — Бей персов!
        И толпа покатилась по улицам Иерусалима, обрастая людьми по пути, как снежный ком. Горожане, слыша безумные вести, брали в руки камни и колья, и тоже присоединялись к разгневанному потоку горожан. Встретившихся купцов из Финикии, Вавилона или Сирии рвали в клочья, топча окровавленные трупы в безумном исступлении.
        За квартал от царского дворца ушлые люди скинули рогожу со стоявшей телеги и стали выдавать разъяренным людям копья. Толпа, получившая оружие, покатилась к главной площади, смяв жидкую охрану, не ожидавшую такого буйства.
        — Царя!
        — Пусть скажет царь!
        — Царя сюда!
        — Пусть к нам выйдет!
        Рев толпы, бесновавшейся у дворца, перепугал Манассию до дрожи в коленях. Он не мог понять, почему в субботний день, когда должно молиться богу, происходит такое непотребство. Бледный, как мел, Манассия вышел к горожанам, подняв руки в знак примирения.
        — Люди, что случилось? Почему вы оскверняете священный день? И как вы посмели прийти сюда с оружием.
        Набежавшие воины пока держали толпу, подняв щиты. Лучники были готовы стрелять по команде.
        — Свинья в храме!
        — Приказ царя!
        — Кощунство!
        Вопли, которые раздавались вокруг, ничего Манассии не прояснили. Какая свинья? При чем тут Храм? Какое вообще отношение имеет нечистое животное к Храму? Толпа, не получая ответа, разъярилась еще больше. В воинов полетели камни. Сотник вкинул руку и в толпу полетели стрелы. Самые смелые и горластые получили копьем в брюхо. После этого перед дворцом закипел настоящий бой. Два десятка человек с короткими мечами, что орали громче всех, подбивали людей идти на приступ. Через четверть часа воины были смяты. Во дворец вломились горожане и вытащили хазарапата, избивая его по пути.
        — Вот он, перс проклятый! — завизжала толпа, протянув жадные руки к несчастному, который, вдобавок ко всему, был вавилонянином. Его растерзали в считанные мгновения.
        Манассию, что попытался спрятаться, догнали и закололи все теми же короткими мечами, нанеся два десятка ран. Беснующаяся толпа рассыпалась по городу, убивая всех иноземцев, или тех, кто был на них похож. Должники расправились с кредиторами, а богатые купцы лишились товаров, потому что уже никто не разбирал, кто поклонник Баала, а кто такой же правоверный иудей.
        Первосвященник Иосия шел по городу, смиряя толпу. Его слушались, и постепенно город утих. Первосвященник вошел в разгромленный царский дворец и осмотрел тело царя, велев прикрыть его саваном. Теперь нужно действовать дальше. Он свою часть договора выполнил, дело за египтянами.



Через неделю. Город Нуквета, Иудейское царство. В настоящее время — Бейт-Некофа, Израиль

        Роскошная крытая повозка катилась по пыльным дорогам Иудеи. До Иерусалима оставалось каких-то пару фарсангов, и к вечеру должны были оказаться на месте. Пятнадцатилетняя Статира, дочь великого царя, ехала к будущему мужу с замиранием сердца. Какой он будет? Понравится ли она ему? Как он будет к ней относиться? Нет ли у него наложниц? И если есть, то сколько?
        С ней был десяток служанок, что ехали сзади, а весь поезд состоял из двух десятков повозок. Везли одежду, утварь, подарки, и даже деньги. Царица не должна нуждаться ни в чем. Караван охраняла первая учебная сотня Царского отряда, в которой служили мальчишки, которым уже исполнилось пятнадцать. Статира видела тут нескольких братьев, но разговаривать им не разрешали, за этим строго следили злые, как волки, десятники. Ей даже жалко стало братиков, вот ведь мучения терпят. Парни шагали по сторонам, таща за спиной круглый щит и свои припасы. На поясе висели узкие мечи, а в руках были копья. Обычный, а не сдвоенный, переход особых трудностей не вызывал, кожа была сухой, а грудь дышала ровно.
        Парням оставался последний год, потом выпуск. Сам Пророк, говорят составлял для них программу обучения. Иначе откуда взялись зачеты, экзамены и оценки? Никто тут про такое и слыхом не слыхивал раньше. Юные, но гордые дети князей, сатрапов и высшей знати провинций расшибались в лепешку, чтобы получать пятерки, иначе как потом смотреть в глаза своим отцам. И те пятерки надо было заслужить. Первую сотню, как старших, погнали сопровождать дочь царя в Иудею, чтобы отработать длинный переход. Их все эти годы ограничивали во всем, кроме еды. Кормили, как раз, на убой. И пятнадцатилетние пацаны, живя в мире, где мало кто ел досыта, нарастили приличную мускулатуру, испытывая непомерные нагрузки на протяжении многих лет. Тейисп, что шел справа, старательно смотрел вперед, чтобы не засмеяться, видя, какие рожи строит ему сестра. Девчушка же еще совсем. А он воин. Ну почти…
        Резкий крик сотника остановил поезд.
        — Сотня, в три шеренги, щиты на руку! — орал он.
        Парни механически выполнили распоряжение, как и тысячи раз до этого. Только, непонятно зачем. Ответ пришел быстро. Впереди шла толпа, размахивающая кольями, дубинами, копьями и даже иногда мечами. На торжественную встречу это походило мало.
        — Разворачивай колесницы! Повозки отогнать на сто шагов. Поставить в круг! Защищать великую госпожу!
        Статира побледнела. Она выросла во дворце и жизнь видела из окна кареты с мягкими подушками. Она слышала про всякие ужасы, что происходят где-то там, очень далеко. Но она же дочь великого царя, ее не должно было это коснуться.
        — С первого по пятый десяток — взять луки! — поступила новая команда. Видно, ожидалось что-то совсем скверное.
        Толпа, человек в полтысячи, остановилась напротив, выкрикивая оскорбления.
        — Вы что, бараны, совсем страх потеряли? — заорал сотник. — Тут дочь великого царя и ваша царица. А ну, палки на землю и мордой вниз. Иначе кровь вам пущу, выпердыши шакальи!
        — Нечестивцы проклятые!
        — Забирай назад свою царицу!
        — Язычники! Святотатцы!
        — На ножи их, братья!
        Но соваться на полную сотню царского отряда было страшно, и толпа только орала, раззадоривая себя криками. Наконец, самый отчаянный заголосил:
        — Да это же ассирийцы проклятые. У меня отца на кол посадили. Бей их!
        — Нас больше! Бей!
        Полетели камни, которые, впрочем, почти все были отбиты щитами.
        — Первые шеренги, на колено. Лучники, залп!
        Воины со щитами стали на одно колено, давая пространство лучникам. Полсотни стрел нашли свои жертвы, влетев в плотную толпу.
        — Лучникам — бить! — орали десятники.
        Стрелы засвистели без остановок. Опытный лучник в минуту мог выстрелить пять-шесть раз, а уж стрелять парней научили хорошо. В считанные минуты поле было усеяно трупами, и поступила новая команда.
        — Лучники! Щиты на руку! В копья бунтовщиков!
        Разъяренные иудеи с воплями бросились на строй и откатились, оставив десяток тел. А монолитный строй, ощетинившийся тремя рядами копий, быстро опрокинул рыхлую людскую массу, состоявшую из горшечников, лавочников и кузнецов. Уцелевшие побежали в сторону Иерусалима, бросая свои колья по дороге.
        На поле то и дело слышалось:
        — Этого добить! Куда в грудь бьешь, бестолочь? Копье в ребрах застрянет! На пересдачу пойдешь!
        — Воин Тейисп, ко мне, — заорал сотник.
        — Слушаюсь, — Тейисп застыл перед командиром.
        — Как проводится полевой допрос? — спросил сотник.
        — Ежели пленник будет отпущен, то не калечить. Использовать прижигание пяток и легкие побои. Если пленник будет потом убит, то побуждение испытуемого к признанию ведется посредством отрезания пальцев, — бодро отбарабанил Тейисп учебную программу.
        — Выполняй! — скомандовал сотник.
        Тейисп застыл. Одно дело рассказывать, а другое — живому человеку пальцы резать. Он до сегодняшнего дня из лука только по мишеням стрелял, а копьем тем более не разил никого. До сих пор потряхивает.
        — Чего стоим? — спросил сотник. — Чтобы через две минуты он нам все рассказал, что в этом проклятом городе делается. Ненавижу Иерусалим еще с прошлого похода.
        — Я и так все расскажу, пожалейте, — завыл пленник. Язык он не знал, но смысл происходящего понял прекрасно.
        — Заткнись, падаль, — пнул его сотник. — Палец!
        Мизинец упал на землю, и пленник завизжал.
        — Теперь говори! — спросил его на арамейском Тейисп, едва удерживая рвотные позывы.
        — По приказу вашего царя нечестивого в Храме свинью в жертву принесли, город возмутился, а царя Манассию убили. — рыдал пленник, баюкая руку.
        — Ты кого это нечестивым назвал? — кровь бросилась в лицо Тейиспа, и следующий палец пошел гораздо легче.
        — Боец, на допросе эмоции проявлять нельзя, — поучительно сказал сотник. — Ты не удовольствие получаешь, а информацию добыть должон. Ты вот зачем сейчас палец отрезал?
        — Да как же… — растерялся Тейисп.
        — Ты вопрос задал сначала? Не задал! А чего пальцы режешь? Так пальцы закончатся, а ты еще не все спросил. Думать надо!
        Пленник рассказал все, быстро и в подробностях. Картинка вырисовывалась прескверная.
        — Допрос окончил? — спросил сотник.
        Тейстп утвердительно кивнул.
        — Так чего ждем? Потерялся, боец? — почти ласково спросил командир. И от того стало еще неприятнее. Тейисп судорожно сглотнул и перерезал пленнику горло.
        — Сотня, назад в Ашдод идем. Сдвоенный переход, — заорал сотник.
        — Так мы же весь день шли, — сдавленно сказал кто-то из парней.
        — Так это вы сюда шли, — успокоил сотник. — А теперь обратно пойдем.



Через две недели. Пер-Амон

        Великий царь был мрачнее тучи. Город еще не взят, в двадцати фарсангах — армия фараона Тахарки, а в тылу заполыхала покорная до сих пор Иудея. Да еще и царя своего убили, негодяи. Слава светлому богу, дочь успели в Ашдод увезти. И сотня мальчишек, что ее сопровождала, тоже там. Сотник донес, что бой приняли и выше всяких похвал бились. Не потеряли никого, а иудеев без малого две сотни положили. Надо будет потом лично наградить десятников. Азат телеграфом запросил подкрепления, но пока оно подойдет, не одна неделя пролетит. А то и пара месяцев. Войско в поход собрать — это вам не на прогулку выйти.
        — Вырежу всю Иудею, до последнего человека, — с налитыми кровью глазами шипел Пророк, сын которого был ранен в том бою. — Что ж им еще нужно, сволочам?
        Дикая история со свиньей живо напомнила Максу то, что творил он сам. Видимо, кто-то умный потрудился, не глупее самого Пророка. Кроме Египта, и некому больше.
        — Что брат, понял теперь, как твои придумки работают? — усмехнулся царь. — Тут и помимо тебя хитрецы есть. Жрецы египетские — опасные противники. Всех до одного под нож пустить придется. Иначе с этим Египтом вовек не закончим.
        — Делать то, что будем? — хмуро спросил Камбис. — Осаду снимем, так фараон пять тысяч отличных бойцов получит и крепость в придачу. Не снимем — иудеи Ашдод возьмут. А там мои племянники.
        Ахемен зарычал, и начал ходить по шатру, пиная резную мебель, которая ломалась с жалобным хрустом. Сила у царя была бычья. Хотя нет. Быка он на спор валял, за рога взявши. Слоновья, наверное, сила была.
        Пророк сидел с отсутствующим видом, смотря куда-то в пространство. Губы его шевелились.
        — Видал? — Хумбан-Ундаш пихнул Камбиса локтем и показал кивком на Макса.
        — Ага! — удовлетворенно сказал тот. — Сейчас что-нибудь удумает. Голова!
        — Надо пару тысяч из царского отряда в Ашдод перебросить, тогда удержим город, — наконец сказал Макс.
        — Да как же ты их перебросишь? — удивился царь. — Туда идти две недели, и иудеи дорогу перекрыли. Их же перебьют.
        — А корабль на что? — возразил Пророк. — Пять сотен грузим и отправляем. Два дня туда, два — оттуда. Потом еще пять сотен. Огнемет тоже дадим.
        — Ну, что я говорил! — торжествующе сказал Камбис.
        — Да я и не спорил, — пожал плечами Хумбан-Ундаш.
        — Город брать надо, — сказал Ахемен. — Стены срыть до основания. Нам посреди страны такая крепость без надобности. А Тахарке — тем более. Значит так, Пер-Амон берем, потом Иудею успокаиваем, потом в Египет возвращаемся. Остальные города тут куда слабее.
        — Осталось только Пер-Амон взять, — неудачно пошутил Камбис. — Нет, ну ты глянь, — теперь он пихнул локтем друга. — Да он опять с богом беседует!
        — Не, с богом он во сне, — укоризненно сказал Хумбан-ундаш. — Это же все знают.
        — Ну да, во сне, — согласился Камбис. — Но и наяву тоже иногда бывает. Ты смотри, какие вещи толковые выдает. Сам что ли, думаешь, такое придумывает?
        А Макс снова сидел с отсутствующим видом, пытаясь решить непростую проблему. Город был еще крепок, стены пока стояли, и класть воинов в кровавых штурмах не хотелось совершенно. Размен один к пяти пойдет. Так можно без армии остаться.
        — Кошки! Мне нужна сотня живых и здоровых кошек! По золотому дарику за каждую блохастую тварь!



        Глава 7,
        где Пер-Амон пал, а великий царь находит нового зятя


Через две недели. Ашдод, девятая сатрапия

        — Слушай, почтенный Арса-Кутир, ты где таких парней взял? Вроде мальчишки совсем, а один к одному. Здоровые, как быки, — спрашивал евнух Тайта у сотника царского отряда, что привел караван с царской дочерью в Ашдод.
        — Поверь, азат, тебе лучше этого не знать, — убедительно ответил сотник.
        — Да и не пойму я. Ты что, до Иерусалима дошел и назад повернул? И это за один переход?
        — Ага, — довольно ответил сотник, — и еще они перед этим пять сотен иудеев опрокинули. Ни один не дрогнул, и ни один щит не опустил. А потом десять фарсангов прошли до Ашдода.
        Тайта в изумлении закрутил головой. Он, отбивший не один приступ, оценил услышанное по достоинству.
        — Я снова иудеев жду. На город, может, и не полезут, но провинцию грабить точно будут. Поможешь?
        — Само собой. Патрули по два десятка пустим. Они и всадники отменные. На полном скаку из луков бьют.
        — Да ты смотри! — изумился Тайта. — От веку царский отряд в пешем строю бился.
        — Эти всю науку воинскую постигают, — раздулся от гордости сотник. — Сам великий государь…. — сотник осекся.
        — Так тут вельмож сыновья! — догадался евнух. — То-то я смотрю здоровые, как будто по барану в день съедают. Ну тогда понятно все.
        — Поменьше болтай! — сурово сказал сотник. — Иначе сюда половина Иудеи заявится. Тут царская дочь, и так напасть могут.


        — Слушай, брат, — тихо спросил Ардашира Тейсп, когда они стояли в карауле на стене, вглядываясь в даль. — А чего это нас перестали тупым мясом называть, не знаешь? То бойцом, то воином десятник зовет. Я уже как-то привык себя куском дерьма считать. Непривычно даже.
        Тот задумался, глядя вдаль, и поглаживая свежий шрам на плече. Иудейское копье вскользь ударило. Ответ пришел довольно быстро.
        — Знаю. Потому что мы не мясо больше. Вот и не называют. Кровь пролили, значит воины.
        Вчера они ходили в первый рейд. Десяток персидских лучников, и десяток учебного отряда. Коней им дали из заводных, что были при полусотне. Персы исподлобья смотрели на пацанов, но те не разочаровали. Почти все до десяти лет в кочевьях жили, а потому коней знали и любили. Провинция была маленькой, до иудейских земель рукой подать. На банду напоролись часа через два после выхода. Небольшую деревушку грабили полсотни человек. Небольшая долина с десятком пальм кормила пять семей. Хохочущие захватчики тащили коз и баранов, сгоняя истошно блеющую скотину в кучу. Жители, которые не могли оказать сопротивление, были избиты и убежали в степь. Убийств не было, их просто пришли ограбить такие же крестьяне, как они сами.
        Отряд с гиканьем припустил к бандитам, расчехляя на ходу короткие луки. Боя не получилось. Да и сложно назвать боем избиение бездоспешных селян с той стороны границы. Половину перестреляли, другую половину согнали в кучу и посадили на землю. Тела убитых, по обычаю, что ввели ассирийцы, развесили на кольях вдоль дороги, чтобы горячие головы остыли. Персидский десятник, глядя в глаза перепуганного до ужаса паренька из пленных, проникновенно говорил.
        — Вот скажи, ты чего сюда пришел? Ты не знал, что это великого государя земли?
        Тот плакал, размазывая слезы и сопли по чумазому лицу. Он знал.
        — Ты скажи, убогий, что мне делать то с тобой?
        Паренек мычал что-то невнятное, но рвущийся ответ был из разряда «понять и простить».
        — Вы же все из разных деревень?
        Тот утвердительно кивнул головой.
        — Тогда тебе их придется домой отвести. И не вздумай бросить, накажу! Понял?
        Пленник ничего не понял. Зачем ему нужно этих людей домой вести? Они что, сами не могут дойти. Но убивать не будут, и то хорошо.
        — Воин! Ты, посветлее который! — ткнул десятник в Ардашира. — Этим всем глаза выколоть. А этому, который плачет, только один. И смотри, не перепутай!


        Огромный парусный корабль подошел к причалу Ашдода. Воины царского отряда спускались на берег, разгружая оружие и припасы. Команда огнеметчиков с кряхтением и матом несла свою драгоценную поклажу, сопровождаемая завистливыми взглядами. Элита воинская, не абы как!
        Сам наследник бывшего царя Ассархаддон спустился с корабля, сопровождаемый приветственными криками. Его тут любили безмерно. Участь Самарии была известна всем, и этой участи Ашдод избежал. Наместник Тайта тоже склонился в уважительном поклоне.
        — Великий, это честь для меня! Как долго вы почтите город своим присутствием?
        — Недолго, Тайта, — ответил Ассархаддон. — Мы испытываем корабль, и после войны с Египтом я уйду отсюда навсегда, на новые земли.
        — Я слышал об этом, Великий! Мне очень жаль! — ответил евнух. — Тут дочь царя Статира. Вы посетите ее?
        — Да, конечно. Я должен поприветствовать дочь нашего повелителя. В провинции спокойно?
        — Иудеи шалят, конечно. Но пока справляемся. Тут учебная сотня Царского отряда, воины справные. И караул несут, и в патруль ходят.
        — Сюда перебросят морем две полных тысячи. Мальчишек и дочь повелителя нужно будет домой отправить. Ей тут делать нечего, мужа то будущего убили.
        Ассархаддон, как царственная особа, поселился в доме наместника, где жила также и Статира. Она не была мужней женой, и под присмотром старшей родственницы общаться с молодым мужчиной могла.
        Наследник, встретившись с ней в покоях, учтиво поздоровался, и что-то говорил. Да только девчонка и не слышала ничего. Она, кажется, влюбилась с первого взгляда, и по уши. У молоденьких девчонок так бывает. Парень был хорош собой, учтив и умен. А что еще нужно девушке, к которой никого не подпускали, а замуж сговорили еще в детстве. Но сейчас-то она была свободна, а он стоял рядом и говорил речи, любезные каждой женщине.
        Дежурная встреча закончилась, и Ассархаддон вышел от Статиры в задумчивости. Девчонка была мила, не глупа и хорошо воспитана. И он ей явно понравился, это было заметно невооруженным взглядом. Так почему бы?… Это стоило обдумать…



В то же время. Пер-Амон. Египетское царство

        Стратег Никомах стоял на стене и не мог поверить своим глазам. Из персидского лагеря выдвинулась странная конструкция на восьми колесах с плоской крышей, вкруг обитая медными листами. Вокруг шли мечники, которые что-то держали в руках.
        — На стены все! — заорал стратег. — Разорви меня Аид! Да что происходит? Зови тысячников, и наших, и египтян. Может, они чего умного скажут.
        Египетские лучники несли стражу на стенах наравне с гоплитами, у которых из оружия дальнего боя были только тяжелые дротики. Лучников тогда греки предпочитали нанимать на Крите, сами не сподобились как-то научиться. Но тут были не критяне, а местные. И это все решило.
        — Господин, это таран.
        — Да сам теперь вижу, что таран. А на крыше у него что?
        — А что у воинов в руках? — спросил кто-то из таксиархов.
        К изумлению греков, вместо двухскатной крыши, таран сверху был закрыт плоским навесом и большой клеткой, в которой истошно мяукали два десятка котов. Мечники, что шли по сторонам, в руках тоже несли клетки, в каждой из которых сидела кошка, немало озадаченная таким поворотом судьбы. Сотню кошек персы найти не смогли, но четыре десятка воины, ослепленные наградой, в соседних селениях наловили. Местных жителей, возмутившихся было, успокоили зуботычинами.
        — Чего смотрим? — заорали греки на египтян. — Стреляйте!
        — Мы стрелять не будем, — сказал командир египтян, упрямо глядя в глаза. — Там священные животные, мы можем их ранить или убить.
        — Ты спятил? — заорал Никомах. — Да они же ворота сломают.
        — Сломают, будем биться, а в кошек стрелять не станем.
        — Главк, баллисты наводите, — скомандовал Никомах. — Я из-за этих умалишенных погибать не собираюсь.
        — Не делай этого, чужеземец, — с угрозой сказал командир египтян.
        — Стреляй, — заорал Никомах.
        Гоплиты в льняных панцирях навели баллисты и выпустили по стреле. Впрочем, в движущуюся вдалекемишень они попасть не смогли, и начали перезаряжать орудия. А таран ускорил движение, видно воины внутри поняли, что попали в зону поражения.
        — Я тебе сказал, грек, никто не может убивать священных животных. Ты наемник, и не тебе рушить наши обычаи. Если великий фараон узнает, ты погибнешь лютой смертью.
        Египтяне смотрели угрожающе. За убийство кошки в Египте полагалась смертная казнь. На луки была натянута тетива, и наложены стрелы. И смотрели стрелы отнюдь не в сторону персов.
        Никомах сплюнул и скомандовал:
        — К воротам все. Заваливайте проходы. Мы тут передохнем из-за этих недоумков. Я дома ваших священных животных в ведре топил, когда кошка рожала.
        — Боги накажут тебя, чужеземец, — сказал египтянин.
        — Персы нас быстрее накажут, — ответил Главк и пошел к воротам. — На стены все!
        Египтяне стояли на стенах, но стрелять отказывались наотрез. Греки издали бросали дротики, и даже изредка попадали, но разве это сравнится с работой лучников? Да и запас легких копий был небольшим. Обычно по одному на каждого воина. Греки приготовили камни, чтобы разбить таран, когда он подойдет к стене. Но это был не таран. Эта конструкция самую малость от тарана отличалась. И эти отличия проявились в полной мере, когда она остановилась в тридцати шагах, и из ее передней части выдвинулось сопло, и выдало струю пламени, превратившую в жаркий костер отряд греков, что пытался выйти из города и перебить обнаглевших персов. Сухое дерево ворот полыхало, как свеча, грозя прогореть без остатка за четверть часа. Следующий залп прошелся по стенам, попутно превратив в визжащие факелы несколько воинов на них. Пылающий кирпич привел в ужас и греков, и египтян. Персы уже выдвинулись из лагеря, и штурм должен был вот-вот начаться. Макс не тешил себя надеждой, что греков устрашат какие-то кошки, но в то, что лучники не станут стрелять, он верил. Ворота пылали, прогорая в пепел, как пылали участки стен, куда
добивали струи огня. Покатились осадные башни, за которыми спрятались команды с лестницами. А сифонофор подошел ближе и выдал огненную струю прямо в прогорающие городские ворота, после чего загорелась баррикада за ними. Греки пытались разбить огнемет камнями и обстрелять из баллист, но камни не долетали, а баллисты не могли пробить толстые бронзовые листы на крыше, и стрелы просто рвали в клочья истошно орущих котов. Кое-где возмущенные египтяне пытались остановить греков, и начались драки. Легковооруженных лучников перекололи и сбросили со стены, а в ответ их товарищи перебили гоплитов из луков. Оборона этого участка стены была провалена. Единичные выстрелы из баллист и летящие дротики уже ничего не решали. То, что город потерян, уже было ясно. Интрига была в том, как быстро он будет потерян, и сколько из защитников при этом погибнет.
        Невероятная для современного человека ситуация происходила с этим же городом и в нашей реальности, и была описана македонянином Полиэном:
        «Камбиз осаждал Пелузий (525 г. до н. э). Египтяне мужественно сопротивлялись, закрыв проходы в Египет, и, собрав много орудий, пускали катапультами стрелы, камни и горящие головни. Камбиз всех животных, которым египтяне поклонялись: собак, овец, кошек, ибисов поставил впереди своего войска. Египтяне же перестали стрелять из-за страха поранить какое-либо из священных животных. Таким образом, Камбиз, взяв Пелузий, вошел в Египет». — Strategemata, книга 7.
        И теперь город тоже погибал, потому что на стены по сотням лестниц забирались воины, а осадные башни уже уронили свои мосты, по которым пошли отряды копьеносцев. Воины в полном доспехе вошли в затухающие ворота и встретились с плотной фалангой гоплитов. Закипела жаркая схватка. Ассирийцам и вавилонянам была незнакома манера гоплитов бить не в своего противника, а в стоящего рядом, и многие погибли, получив неожиданный удар. Строй греков был несокрушим, и Камбис не захотел терять бойцов, отступив. В бой пошла аншанская фаланга, которая своими длиннейшими копьями проломила боевые порядки, и ахейцы начали медленно пятиться назад. К закату все было кончено. Половина защитников погибла, а вторая половина приготовилась умереть, держа оборону в порту.
        — Переговоры! — К баррикадам греков и египтян приблизился бывший Глашатай великого царя Ассирии, зажав ветки в одной руке, а окровавленный меч — в другой.
        — Чего хочешь? — хмуро спросил Никомах.
        — Сдавайтесь! — без особых церемоний сказал ассириец.
        — Чтобы ты, морда бородатая, с нас шкуру содрал? — захохотал грек. — Я знаю, как вы с пленными поступаете.
        — Вы останетесь живы, великий царь дает слово! — высокомерно сказал Глашатай.
        — Мы клятву давали! Сдаваться не будем!
        — Ты сказал, и ты услышан, — ответил Глашатай. К зданиям порта катили огнеметы, ведь Великий царь не давал команду щадить город. Последний грек был убит через два часа. Египтяне проявили большее благоразумие, и семилетняя каторга стала для них хорошим выходом. Работа началась в тот же день, а еще через две недели на месте Пер-Амона, города славного и древнего, лежала только груда кирпичей.


        Великий царь впервые в жизни плыл на корабле. И теперь он вглядывался в синюю даль, сжимая поручни побелевшими пальцами. Там, на горизонте, виднелся Ашдод, который государь решил посетить лично. Армия от Пер-Амона потянулась в сторону Иудеи, имея самые жесткие приказы. Царство было велено опустошить, жителей выселить, а Иерусалим разрушить до основания. Эта местность будет заселена безземельными крестьянами из Аншана и Шумера, где излишек населения уже ощущался довольно сильно. Рядом стоял Пророк, который общался с немеющим от такого общества Малхом.
        — Как корабль себя показал, Наварх?
        — Непривычно, Великий, но мы приспособимся. Есть проблемы в кое-каких соединениях, я разберусь с этим в Сидоне. Средний парус лучше поменять на прямой. И надо улучшить рулевой рычаг, он слишком свободно ходит.
        — Я тебе рекомендую сделать маленький косой парус на носу, это поможет при маневрах.
        — Сделаем, Великий.
        К Ахемену подошел Ассархаддон.
        — Государь, я прошу удостоить меня беседы.
        — Говори, — сказал царь, жестом отпуская Малха.
        — Я имел честь приветствовать вашу дочь в Ашдоде. Мы поговорили, я нашел ее в высшей степени достойной девушкой, и хочу просить ее руки. Она же теперь не просватана, после гибели жениха.
        — Вот как? — задумался царь. — Но ты же уходишь в неведомые земли. Меня, как отца, это беспокоит.
        — Если я добуду себе царство в новых землях, вы отдадите за меня дочь?
        — Возможно, — задумчиво сказал царь. — Я не буду говорить нет, но давай отложим этот разговор на год-другой. Этот корабль будет ходить туда постоянно, и я приму решение, когда будет понятно, что в твоих землях происходит. А пока Статира не будет обещана никому.
        — На большее я и не рассчитывал, государь, — сказал Ассархаддон.
        Корабль подошел к причалу, и Великий царь спустился по сброшенным мосткам. Воины учебной сотни, охранявшие порт, приветствовали повелителя, прижав руку к сердцу. Тайта же, который царя и Пророка никогда не видел, понял, кого к нему занесло, и подошел на подгибающихся коленях.
        — Тайта? — начал разговор великий царь. — Наслышан. Веди к дочери, — и потом гораздо тише: — И сыновей наших пришли. Но чтобы без шума.
        — Сыновей? — азат ощутил нехватку воздуха. У него что, будущий великий царь городские ворота охраняет?
        — Не знал? — усмехнулся царь. — Ну теперь знаешь. И не вздумай им послабления давать. Рассержусь.
        — Слушаюсь, повелитель, — сказал побелевшими губами наместник. Чтобы наследники империи службу несли, как простые воины. Немыслимо.
        — Отец, — Статира склонилась в неглубоком поклоне.
        — Девочка моя! — царь заключил дочь в медвежьи объятия. — Испугалась тогда?
        — Немного, отец. Но мальчики такие храбрые! Они эту толпу просто перебили.
        — Да, я уже слышал, их хорошо учили. Награжу всех. Но я хотел тебя вот о чем спросить. Ассархаддон твоей руки просит. Он в далекие земли уплывает, и я хотел с тобой поговорить. Если бы местный какой правитель был, я бы и сам все решил. Но тут непросто все. Я и сам не знаю, что это за земли. Там может быть очень опасно.
        — Я пойду за него, отец. Я, чтобы его женой стать, без воды Сирийскую пустыню пройду. А тут все-то три месяца по морю плыть.
        — Вот как? — удивился Ахемен. — Быстро это у вас получилось. И когда успели?
        Впрочем, вопрос повис в воздухе, а глаза дочери сияли, как два фонаря в ночи. Ну какой отец устоит в такой ситуации?
        Чуть позже великий царь спросил Пророка:
        — Что думаешь, брат?
        — Я думаю, что этот прыткий юноша несколько вопросов сразу решает, — ответил Пророк.
        — Вот как? Несколько? — удивился царь.
        — Да, несколько. Во-первых, если бы ты ему отказал, то он понял бы, что ты его на верную погибель послал. Он тебя проверил, и ты проверку прошел. Во-вторых, он рассчитывает на помощь от нас, поставку оружия и людей. И коней в тех землях тоже нет. Ты же не бросишь отца своих внуков? Ну, а в-третьих, Статира — замечательная девочка и станет хорошей женой. Так почему бы и нет?



        Глава 8,
        где священный город пал, а Сукайя познает новое


Иерусалим, год шестой от основания Империи. Месяц Айяру

        Первосвященник Иосия вновь истово молился в Храме. Священный город был окружен огромной армией, и вновь всё те же ассирийцы знаками показывали горожанам, стоявшим на стенах, что они им перережут горло. Все подходы были перекрыты, и последние беженцы рассказывали страшные вещи. Вторгшиеся захватчики разоряли страну, как ненасытная саранча. По слухам, армия великого царя, если получала команду, не трогала даже плоды на деревьях. Но тут команда была иная. Деревья и дома щадили, а жителей — нет. Мужчин, что пытались сопротивляться, убивали на месте. Стариков — тоже. Молодых женщин уводили в лагеря, вдоволь над ними тешились, а потом продавали финикийцам на месте, чуть дороже хорошего барана. Так много было этих женщин. Их мужья шли рядом, понимая, что на первом же рабском рынке их разлучат. Мальчишек четырех-шести лет отнимали от матерей и увозили на телегах прямо в Ниневию. Насмешка судьбы — дети иудеев воинами царя станут, без роду и племени. Коэнов, купцов, или просто людей состоятельных, даже в рабство не брали, убивая на месте. Тех, кто в пустыню бежал, подкупленные персами арабы пленили, и по
приказу царя, тем же купцам продавали. Видимо, отвернулся великий бог от своего народа, раз позволяет истребить его до последнего человека руками нечестивого правителя Ниневии.
        Иерусалим, в котором при царе Соломоне жило пять тысяч человек, после походов Саргона второго и Синаххериба вырос в четыре раза. Толпы людей шли сюда из Самарии и Галаада, испуганные жестокостью ассирийцев. Но тогда город устоял, молитвами старца Исайи. Вот он молится рядом, вернувшись из пустоши, куда удалился после смерти внука. Сейчас в город набилось огромное количество народу, и еда уже вздорожала втрое, а ведь всего неделя осады прошла. На Иерусалим непрерывно летели огромные камни, которые рушили дома и убивали жителей десятками каждый день. Иногда проклятые нечестивцы, словно глумясь, вместо камней бросали отрезанные головы и разрубленные тела. Великий бог! Как же страшно! Тысячи людей стояли в Храме и вокруг него, прося у господа сил для войны и легкой смерти для своих детей. Сдавать город никто не хотел. Народ, упрямый и отважный до безумия, решил умереть рядом со своей святыней.
        Так думал Иосия, молясь в Святая святых. Страшные крики заставили его выйти наружу, и он оторопел. Всюду, где видел его глаз, поднимались столбы дыма. Никто ничего не понимал, но ответ пришел быстро. Вместо камней в город полетели какие-то горшки, которые, разбиваясь, выплескивали на землю и дома вонючую жижу. Вслед за ними полетели тысячи стрел с привязанными тлеющими фитилями, и город запылал сразу во многих местах. А проклятые горшки все летели и летели…


        — Великий государь, все идет согласно вашего повеления. Жителей почти не осталось. Через две-три недели провинция будет безлюдна. Самарию, Меггидо и Галаад не трогали, там одни сирийцы живут, а иудеев нет почти, их великий царь Синаххериб выселил. Арабы гонят к нам беглецов, мы платим вдвое от того, что дают купцы. Скажите, Великий, для чего казна несет такие расходы? — последний вопрос был обращен к Пророку.
        — Тут не должно остаться ни одного иудея, — сказал Пророк, — и когда будет разрушен Иерусалим, то даже камни, из которых сложен Храм, нужно разбить на мелкие кусочки и увезти подальше отсюда. Вы просто не представляете, что это за народ. Спорю на мину золота, город они не сдадут, и в плен не сдадутся тоже.
        — Вот как? — задумался великий царь. — Ну, значит хорошие воины будут из тех мальчишек, что ты велел в Ниневию отвезти.
        — И земле этой надо старое название вернуть — Ханаан. Чтобы даже памяти от них не осталось, — продолжил Пророк.
        — Слушай, брат, я не узнаю тебя. То добряк добряком, а то зверь лютый, похуже Синаххериба. Тебя эти иудеи обидели, что ли? — изумился великий царь.
        — Нет, не обидели. Напротив, люди очень умные и полезные. Но с ними есть проблема одна. Они всегда по своим законам живут, где бы они ни были, а мы такого себе позволить не можем. По всей стране должен быть один закон, и один бог. Тогда порядок будет. Если ты этих людей вывезешь в тот же Вавилон, к примеру, и позволишь им иудеями остаться, то они и через полтысячи лет обратно вернутся, снова Иерусалим построят, каждый камешек от Храма найдут и тот Храм восстановят. И все начнется сначала.
        Присутствующие в изумлении молчали. На полтысячи лет вперед они не загадывали, но Пророку верили безоговорочно. Слишком часто он прав оказывался.
        А в соседней Самарии уже башню телеграфа построили. И через Ашдод в далекий Аншан сообщение полетело, чтобы новые горшки с зажигательной жидкостью везли, да побольше. Потому что все, что для египетского похода готовилось, на Иерусалим израсходовано будет.
        — Надо с арабами поговорить. В их землях нефти полно. Будем на месте зажигательную жидкость делать. Уж больно далеко из Аншана ее возить, — сказал Пророк.



Через две недели. Иерусалим

        Священный город погибал. Тысячи людей были убиты летящими камнями и задохнулись в дыму пожарищ. Жители, оставшиеся в живых, голодали. Всех животных уже съели, даже крысы стали редкостью, и выглядывали из своих нор редко и с опаской. От многочисленных трупов в городе начались болезни, от которых погибло еще немало народу. В стенах появились проломы, которые горожане пытались латать, чем придется, но тщетно. По этим проломам страшные машины, мечущие камни, начинали бить еще сильнее.
        И вот день штурма наступил. К местам, где стены обрушились уже наполовину, выдвинулись странные телеги на восьми колесах и выдохнули струи пламени, которые сожгли заживо защитников. Редкие стрелы ничего не могли сделать этому порождению подземного мира, и вскоре в проломы полезли воины, разбирая стены маленькими кирками, что были в инвентаре у каждого. Так еще великий царь Тиглатпаласар заповедал.
        Бои перекинулись в город. Иудеи дрались с яростью обреченных, отведя женщин и детей к Храму, где те возносили молитвы к богу. Дом за домом, улица за улицей покорялись свирепым захватчикам, будучи усеянными телами защитников. Воины в полном доспехе, со щитами и в правильном строю гибли редко, больше от камней, которые летели с крыш. Бесстрашных мальчишек, что швыряли булыжники на головы воинам, перестреляли из луков, а их отцы, в отчаянии, убивали своих жен и младших детей, чтобы они не достались врагу. А потом шли умирать сами. К ночи город был взят. Ни один житель Иерусалима не стал рабом, и ни одну женщину не обесчестили. Финикийские купцы, которые жадно ждали, когда по дешевке будут продавать невольников, кусали себе локти. Добычи не было.
        Отряд пленных египтян начал разбор стен, когда в городе еще дрались. Ведь уже все было ясно. Кирпич аккуратно очищали и складывали в штабели. Пригодится.



Коронные земли. Окрестности Аншана

        Набишту, староста сельского округа в аншанских землях, решал непростую задачу. На прошлой неделе их вызвал азат, который приказал каждому старосте выделить по десять семей для переселения в Иудею. Где эта Иудея, и не знал никто, но на землях Аншана, по правде говоря, становилось тесновато. Уже и водяные колеса, которыми воду на пригорки качали, не помогают. Всю свободную землю распахали, и куда-то нужно парней и девок деть, что скоро в возраст войдут и переженятся. А тут Иудея эта. Великий государь велел молодых слать, чтобы не старше двадцати лет были. На месте зерно обещают выделить, быков, плуги и даже дома с садами. А кому готовый дом не достанется, то кирпич бесплатный дадут. Сколько хочешь там того кирпича, хоть дворец строй. Говорят, добираться долго, но в пути кормить обещали. И без податей пять лет. Вот как! Тут на такие условия многие согласны. И не догадывается никто, что земли те пусты стали от того, что иудеи те великого царя прогневали. Помоги им светлый Ахурамазда, неразумным!



Мен-Нефер, он же Мемфис, Египетское царство

        В таком виде Сукайю не узнала бы даже родная мать. Он был лыс, как коленка, без бороды, в парике и с подведенными краской глазами. Ну, чистый египтянин. К этому заданию он готовился два года. Господин покупал рабов египтян, которые обучали Сукайю языку и обычаям. Как только узнать у раба было уже нечего, того увозили дальше на восток, в поместье в Аншане, или продавали. Так, постепенно, Сукайя узнал многое об этой древней земле. Предпоследнему рабу он пытался представиться жителем их страны, но был поднят на смех. И глаза не такие, и лицо широкое, и щетина, которая у настоящего египтянина такой густой быть не может. Да и говор все равно немного отличается. Того раба быстро продали и купили следующего. Сукайя притворился полукровкой из Пер-Амона, сыном сирийской наложницы, и раб из Фив в это поверил. Город был далекий, портовый, там кого только не было. На этой легенде они с господином и остановились. За год до начала войны Сукайя, под видом финикийца, отплыл с Кипра, везя груз меди на продажу. Он высадился в старой столице Пер-Рамзес, что была в глубине Дельты, распродал товар, и тот купец просто
исчез. Вместо него появился небогатый торговец Пакер, что сновал между столицами на небольшой парусной лодчонке. Имя было выбрано со смыслом, и означало примерно то же самое, что и «сукайя», то есть «бродяга», «уличный парень». Так пошутил господин на прощание.
        Но господин шутил не всегда. Более того, все, что он обещал, было сделано. Сукайя стал сотником, получив четвертый класс, и теперь жена смотрела на него с немым обожанием, хотя раньше считала его пропащей душой и никчемным оборванцем. Она, кажется, до сих пор не верила, что перебралась из нищих трущоб в собственный дом и является довольно состоятельной дамой. Женщина, у которой вместо языка было ядовитое жало, изменилась до неузнаваемости. Она даже стала проявлять уважение к своему мужу, о чем тот раньше даже мечтать не мог. Оба сына Сукайи служили помощниками писцов в царском дворце, куда их взяли по щелчку пальцев господина, отказав куда более родовитым претендентам. Единственная дочь вышла замуж за сына азата Арбелы, впечатленного тем приданным, что за нее дали. Впрочем, жили они хорошо, и не в последнюю очередь из-за того, что приданное было собственностью жены, которым она вольна была распоряжаться на свое усмотрение. Уже и внук был, с ним теперь бабка хлопочет, жена Сукайи.
        Месяцы потратил вавилонянин, чтобы наладить здесь свою жизнь. Купцам в Египте приходилось нелегко. Денег, как таковых, тут не было, а были единицы веса — дебен и кедет (91 и 9,1 грамма). Они могли быть золотыми, медными или серебряными. Цены на всё выражались именно в этих злосчастных дебенах, но получить их даже в слитках драгоценного металла было решительно невозможно, и Сукайя буквально выл от бессилия. Кедеты выглядели как серебряные кольца и медные спирали, а дебены и вовсе были единицей веса. Реальная сделка могла выглядеть так: рабыня, оценённая в четыре дебена и один серебряный кедет, была куплена за аналогичные по ценности товары — 6 бронзовых сосудов, 10 медных дебенов, 15 льняных одеяний, покрывало, одеяло и горшок мёда. И это еще не самая сложная торговая операция. Но египтяне как-то существовали в этом сумасшедшем мире. Привыкли, видимо. Причина этого была знакома. Тысячелетиями драгоценные металлы собирались в царских гробницах и храмах, уничтожая денежный оборот страны. Парадоксально, но оживление в торговле случилось после хаоса XX династии, когда массово были ограблены могилы
царей, и серебро с золотом поступили в оборот.
        Сукайя сновал между дворцами знати, жрецов и царским дворцом, пытаясь что-то продать слугам, и иногда получалось. Хотя, откровенно говоря, на взятки им же он тратил больше. Так, постепенно, у него появились знакомые в Фивах, что были и не Фивами вовсе. Название старой столицы было Уасет. Также он смог познакомился кое с кем в Мемфисе, отираясь у царского дворца, и изображая из себя торговца благовониями. Перебить его цены никто не мог, потому что зарабатывать с этого Сукайя даже не пытался, но делал цену чуть ниже других, чтобы не вызвать подозрения. Он не скупился на подарки, делая вид, что благодарит за сделку. Ведь благородная традиция отката родилась совсем не на исторической родине Пророка. Иногда с новыми друзьями приходилось пить, ведь пьяные люди так разговорчивы, а Сукайя был великолепным слушателем. Он никогда не перебивал, и заказывал новый кувшин пива, как только заканчивался предыдущий.
        Инструкции у него были самые общие. Он должен был сделать что-то, но там и тогда, когда сам сочтет это нужным. Предугадать заранее было ничего невозможно. Египет был крайне закрытым обществом, и встретить чужеземца вне портовых городов было так же просто, как белого медведя. Узнаваемость была примерно одинаковой. Все чужестранцы были, как на ладони, и попытки получать информацию привычным путем, через купцов, провалились. Египтяне презирали иноземцев, и на контакт с ними не шли. Именно поэтому он поселился в Египте за год до начала войны и впитывал любые сплетни, как губка. Он уже примерно представлял, кто во дворце чей человек, и какой вельможа не любит другого, и почему. Так, великий жрец Птаха — Птаххотеп люто ненавидел великого жреца Амона-Ра Аменемхета, и тот отвечал ему полной взаимностью. Это было уже что-то. Также были очень непростые отношения между Главой Серебряного Дома (казначеем) и Носителем опахала, стоявшим по правую руку от царя (непонятно, чем он занимался, не исключено, что просто царя обмахивал). Не любили друг друга Начальник Дома Оружия, который ведал содержанием крепостей и
всем военным снаряжением, и Носитель сандалий Великого Царя, который отвечал за подготовку указов повелителя. Чиновников в Египте было, как собак нерезаных. Жрецов различных богов было еще больше. Немало было и самих богов. Тут почти все живое было священным. От кошек до крокодилов. Сукайя регулярно встречал этих тварей, и каждый раз пугался до дрожи. Как можно было считать это богом, он понять не мог. Приходилось быть очень аккуратным. Толпа могла линчевать того, кто случайно наступит на кошку, и это вовсе не было фигурой речи.
        Сукайя ждал, он умел ждать. Ему понравилась эта земля, ее трудолюбивый народ, наивный до предела. Ведь люди страны, тысячелетиями существующей между двумя пустынями, разделенные великой рекой, не знали, что происходит вокруг. Все остальные народы они искренне считали отсталыми дикарями, даже хлебопашцы, которые в жизни своей не видели ни одного чужеземца, и не уходили от своей лачуги дальше, чем на фарсанг. Тут не было тяги к новостям, как не было и самих новостей. Их заменяли сплетни. Тут вообще ничего не происходило столетиями, и это было чудовищно для человека, привыкшего к ритму жизни Вавилона и Суз. Люди жили от урожая до урожая, сменяя поколение за поколением копошащихся в нильской грязи крестьян. Но зато египтяне построили немыслимые по сложности и красоте памятники, потому что были трудолюбивы и дисциплинированны, как муравьи. И это было связано с их верованиями. Сукайя понял, что тут не получится просто взять и сделать единственным богом светлого Ахурамазду. Не выйдет, и все. Жизнь страны была основана на ритме разливов великой реки, и все крутилось вокруг этого. Именно поэтому реформа
чудака Эхнатона провалилась с треском. Египтяне существовали в гармонии с богами, и за это отвечала дочь Ра — богиня Маат. Позже этим словом стали просто называть то состояние гармонии, в котором жил Египет, как единый гигантский организм. И было написано:
        «Маат победил ложь, грешники повержены, и жадные отторгнуты. Вода стоит и не падает, Нил даёт высокий урожай. Дни долги, и для ночи есть часы, и месяцы сменяются вовремя. Боги снисходительны, и в сердцах свет, а жизнь проходит в удивлении и смехе».
        То есть, для простого крестьянина было гораздо важнее соблюдать законы, подчиняться жрецам и приносить жертвы в храмы, чем получить послабление по налогу. Ведь, если нарушить установленный порядок, Нил перестанет разливаться, и жизнь просто остановится. При чем тут какие-то налоги? Также, если наступал голод, или засуха, или саранча пожирала посевы, значит фараон недостаточно благочестив, или люди плохо почитают богов, и их жертвы малы.
        Вдобавок ко всему, грехи, которые совершал человек, напрямую отражались на его КА и БА, что было жизненной сущностью и душой каждого человека. Добавим к этому культ посмертной жизни и почитание высушенных покойников, и картина становилась предельно ясной. Единобожие в том виде, как это внедрялось в Империи, тут не имело никаких шансов. Зато были все шансы получить грандиозное восстание под руководством жрецов. И если армию победить можно, то победить целый народ нельзя.
        Понимание этого было настолько важно, что одно это делало нахождение Сукайи в Египте необыкновенно верным решением. А ведь впереди была еще и та работа, для которой его прислали. Он должен был нанести внезапный и точный удар изнутри.



        Глава 9,
        где найден путь в Китай


Год первый от основания. Ниневия

        Мужчина лет сорока пяти расширившимися глазами вглядывался в вылепленную искусными мастерами карту земель, что занимала большой стол в покоях Пророка. Реки были голубыми, и впадали в голубые же моря и океаны. Какие-то земли были желтыми. Это пустыни! Он догадался. Кое-где поднимались вылепленные из коричневой глины горы. А вот что было обозначено белым цветом на севере и далеком юге, тот человек догадаться не смог. Он никогда не видел снега. Он слышал, что с этим странным беловолосым жрецом разговаривает во сне сам Ахурамазда, или Мардук, или Ашшур… Все уже путаться начали, вроде бы это один и тот же бог. Пусть Мардук будет, так привычнее. Но чтобы сам Мардук во сне кому-то чертеж земель явил, о таком он не слышал. Господин, а это был он, выбрал себе новое имя, и скромничать не стал. Его княжество называлось Дайаэ, и самого князя стали звать так же. А что? Князь Дайаэ, звучит! Он, голодранец с вавилонских окраин, теперь князь, и сын его будет князем. Даже голова кружится. Ох, держаться зубами нужно за этих людей. С ними много чего можно сделать.
        — Рассказывай, князь, — сказал Пророк.
        — Великий, княжество понемногу обустраивается. Я покупаю семьи рабов, или приглашаю безземельных крестьян. Даю им скот и инвентарь в рассрочку, зерно для посевов. Как вы понимаете, мне их подати не нужны. Пусть земли занимают, детей растят.
        Пророк понимающе улыбнулся. Новый князь был довольно богат, а при погроме ростовщиков в Вавилоне стал богат просто неприлично. Уж он то знал, кого надо резать первым, и не стеснялся.
        — Я высадил тутовые деревья, как вы сказали. Надеюсь, к моему возвращению они войдут в полную силу, — продолжил князь.
        — Кого оставишь на хозяйстве?
        — Есть надежные люди, из пожилых, они поход не вынесут, а тут пригодятся.
        — Баловать не будут, по старой памяти? — усмехнулся Пророк.
        — Не будут, Великий, — ответил князь. Прозвучало убедительно.
        — Сатрап Мидии присматривать станет, я его предупредил. И ты своих все-таки предупреди. Ты у нас пока правитель независимый, но не переходи границы.
        — Великий, я все понял сразу, не стоит повторять. Лучше расскажите мне про этот дивный чертеж. Я понимаю, что это земли, но что и где находится?
        — Все просто, Дайаэ, смотри. Вот Тигр и Евфрат, вот Вавилон, вот Ниневия, вот Сузы и Аншан. А вот Египет и Карфаген. Вот Кипр, а вот пролив Кальху, что служит выходом в Океан из Верхнего моря.
        — А где мое княжество? — спросил изумленный князь.
        — Тут его не увидишь, слишком мало, — засмеялся Пророк.
        — Великий Мардук! Разрази меня! — потрясенно сказал князь. — Как много земель, и везде живут люди?
        — Везде, но не везде есть города. Могут жить как дикие саки, и пасти скот в степях. Это вот тут. И Пророк сделал мах рукой от Дуная до Монголии. А вот тут непроходимые леса, и там тоже живут люди, но они не знают ремесел. Ходят в шкурах, живут в землянках и наконечники имеют из камня и кости. Их даже завоевывать не нужно, у них брать нечего.
        — Хм, — князь был озадачен. В самых своих смелых мечтах он не мыслил такими пространствами и не обдумывал завоевание столь далеких земель. А этот странный человек отказывается от бескрайних просторов, потому что воевать невыгодно. Как торговец прямо. Хотя такую точку зрения князь разделял полностью. Действительно, если бы Ассирийские цари не клали тысячами своих парней в бессмысленных войнах, то до сих пор бы Синаххериб правил.
        — Великий, но куда мне идти в походе за шелком?
        — Смотри, князь. Вот Ария, ее уже завоевал Камбис. Севернее ее Бактрия и Согдиана, те земли наши купцы хорошо знают. Тебе нужно дойти до Мараканды, что на реке Намик (Зеравшан). Это богатый торговый город. Жители его — родственники сакам, массагетам, ариям и персам. Язык их нам понятен. А вот за ними начинаются степи, населенные массагетами и кочевниками-юэчжи. Есть ли там города, я не знаю. Думаю, что нет. Ищи воду, ищи места для стоянок и городов. От Мараканды до нужных тебе земель около тысячи фарсангов, может чуть меньше. В любом случае, весь путь займет примерно полгода в одну сторону.
        — А можно ли обойти эти степи с юга, Великий? — спросил Дайаэ, который не имел ни малейшего желания идти через земли свирепых массагетов.
        — Можно, но северный путь проще, поверь. На юге огромная пустыня. Ее можно пройти, но как это сделать, мне неизвестно. Я советую северный путь. Там, конечно, опасно, но хотя бы понятно, чего ждать.
        — Нужны будут воины, — задумчиво сказал князь. — Это не торговый караван, это настоящий военный поход. Тяжелая броня, огромный запас стрел, хорошие кони, верблюды. И еда на всю эту ораву. Хотя бы на половину пути, на одну охоту надежда мала. Да….
        — Не меньше трех сотен воинов, — подтвердил Пророк. — Придется потратиться.
        — Казна поможет? — быстро отреагировал князь. — Тут ожидаются просто безумные расходы.
        — Казна немножечко умерит пыл дознавателей сиятельного Хутрана. Мне докладывали, что они почти нашли тех негодяев, что ограбили самых богатых ростовщиков Вавилона, пока наши войска брали город, — с людоедской улыбкой сказал Пророк.
        — Триста наемников в броне на хороших конях, верблюды, оружие, еда… — задумчиво говорил князь Дайаэ. — Весь путь — не менее года. Великий, всего час назад я считал себя очень богатым человеком, но теперь я в этом сильно сомневаюсь.



Три месяца спустя. Мараканда, Согдиана. В настоящее время — Самарканд, Узбекистан

        Князь Дайаэ понял, почему Согдиану называли Земля садов. Он шел по этим землям уже почти две недели, перевалив через горы Бактрии. Позади остался Кеш (современный Шахрисабз), позади осталась переправа через бурную реку Окс. Как и Вавилония, Согдиана располагалась между двух рек, текущих с Памира и Тян-Шанских гор. Окс и Яксарт давали жизнь этим землям, вливаясь далеко на севере в огромное озеро, богатое рыбой.
        Каждый шаг записывали двое жрецов из Дур-Унташа, которые ежедневно, ровно в полдень, останавливали караван и смотрели на солнце в какую-то металлическую штуковину. Они же записывали названия мест, описывали народы, что там обитают, и их обычаи. Величайшего интересовали места, где можно построить города, удобные для караванной торговли, но, откровенно говоря, лучше, чем Мараканда, места просто не было. Долина реки Намик просто утопала в садах, что для персидских всадников, сопровождавших караван, было чудом. Они обжирались фруктами, недоступными им раньше, благо стоило это все … Да почти ничего это не стоило.
        Бактрия и Согдиана, как и остальные земли, что завоевал южнее великий царь, не были едиными. Каждый более менее значительный город контролировал свою область, и управлялся собственным князем. В Согдиане формально главным был правитель Мараканды, но на самом деле он был первым среди равных, как это часто и бывает. Согдийцы были дальними родственниками персов, парфян и ариев, обитавших южнее. Они пришли на эти земли с севера, где массагеты, тоже близкие по языку, остались кочевниками, и осели на этих землях. Часть согдийцев так и занималась скотоводством, но часть большая села на благодатную землю и стала кормиться ее плодами. Могучие реки пустили во все стороны лучи арыков, что не сильно отличалось от привычных Дайаэ каналов в Вавилоне, и люди заселили каждый клочок, пригодный для земледелия. Ведь там, где кормится один скотовод, может жить десять землепашцев. Земля, дающая по два-три урожая в год, сильно изменила бывших кочевников. Теперь это был трудолюбивый народ, терпеливо работающий на своем клочке земли, и этим похожий на черноголовых или египтян. Тут поклонялись Сиявушу и Нанайе. Первый был
очень похож на египетского Осириса, и являлся символом смены времен года, умирания и возрождения природы. А вот Нанайя, или Нана, была той же самой мидянской Анахитой, которая Великая Мать, которая, свою очередь Иштар, ну и так далее. Не случайно, и сейчас в узбекском языке «нана» означает «бабушка». Вот только в служении Богине по обычаю, принятому в храмах Иштар, согдийские женщины замечены не были. Мужья не пускали, наверное. Обожествляли жители Мараканды и реку Намик, что давала им жизнь, также они молились Солнцу, огню и ветру. Когда умирала природа, жители плакали и горевали, не зная в том меры. Они рвали на себе волосы и одежду, и даже резали себе лица и мочки ушей. А потом, когда зелень снова приходила на поля и деревья, они так же неумеренно радовались, потому что круговорот жизни начинался снова.
        Согдийцы расписывали свои жилища и храмы, делая фрески неописуемой красоты, и были отважными воинами, разбившими непобедимых доселе македонцев Александра, и остановившими движение арабов на север. А пока это было целое ожерелье княжеств, таких же, как в Бактрии и Мидии, только земли тут были плодороднее, а купцы богаче.
        Триста всадников вызывали почтение у местных правителей, отбивая на корню глупые мысли. А князь Дайаэ, пользуясь своим титулом, делал подарки, получал подарки, пил вино и заводил знакомства с нужными людьми. Тут что-то слышали о могучей ассирийской Империи за горами, и царь Ахемен был в глазах местных правителей сыном Синаххериба. Так причудливо менялись новости, переваливая через высокие горы.
        Местные купцы про Китай знали, но никогда там не были, опасаясь свирепых кочевников. Но вот изделия оттуда и шелковые ткани иногда получали, потому что теми товарами китайцы платили наемникам-жунам, обитавшим на севере той земли. Жуны иногда сталкивались с юэчжи, и с множеством племен, родственных сакам, массагетам, исседонам и савроматам, кочующим по Великой степи. Вот такими извилистыми путями пробивался сюда товар из далекой страны на востоке. Дайаэ смог нанять человека сакского племени, что знал дорогу на месяц пути на восток через землю Шаш. Он запросил панцирь за службу, ведь деньги в их землях не могли спасти жизнь, а панцирь очень даже. Дайаэ в который раз возблагодарил бога за то, что он столкнул его с Пророком. Ведь тот настойчиво рекомендовал ему взять с собой товары для торговли, а не серебро. Верблюды везли финикийское стекло и пурпурные ткани, оружие и украшения. А вот именно для таких случаев Пророк предложил взять всякую ерунду, вроде ножей, котлов и бус. И именно эта мелочь оказалась драгоценной в глазах кочевников, когда он расстался с проводником-саком и углубился в бескрайние
просторы Великой Степи. Племя за племенем с восторгом гнало к нему своих низкорослых лошадок, натягивая луки и размахивая кривыми копьями, но увидев сверкающий бронзой строй, теряло всякий интерес к дальнейшей беседе. Вожди, с вымученной улыбкой, делали вид, что именно так в их землях принято приветствовать уважаемых гостей. Они, конечно, могли собрать тысячи всадников, но на это требовались многие недели, и десятки гонцов, рыскающих по далеким кочевьям. А неведомые воины вот они, дарят блестящий котел, поят вином, от которого заплетаются ноги с непривычки. И даже нападать на них уже не так хочется, хотя во вьюках их верблюдов еще много таких хороших котлов и красивых бус. За небольшую мзду вожди давали проводника, который вел караван к следующему оазису в землях, что позже назвали Восточным Туркестаном. Так, еще через два месяца пути, князь Дайаэ смог нанять проводника, что знал дорогу в земли жунов, и говорил на их языке. И язык тот уже был совсем не похож на язык саков, который кое-как был понятен. Этот народ был неведом в античном мире. Его позже прославил Атилла, который этот самый мир превратил
в тлеющие угли.
        Вот так, проходя через неведомые степи, князь Дайаэ пришел к Желтой реке, по левому берегу которой он добрался до царства Цзинь.

Город И, царство Цзинь. В настоящее время — провинция Шаньси

        Князь Цзи Минь был в трудной ситуации, да и все земли народа Хуася переживали не лучшие времена. С тех пор, как варвары жуны сто лет назад разграбили столицу царства Чжоу — город Хаоцзин, резиденция правителей была перенесена на восток, подальше от свирепых кочевников. Власть Ванов, повелителей Китая, слабела с каждым поколением, и покорные некогда княжества становились все смелее, начиная грызть своих соседей. Соседние варварские племена жунов и ди радовались, и совершали разорительные набеги, присоединяясь то к одному князю, то к другому. Впрочем, иногда они не утруждали себя выбором союзников, и грабили всех подряд.
        А ведь когда-то все было неплохо, пока на престол не сел этот недоумок Ю-Ван. Последний государь Западной Чжоу влюбился в простолюдинку немыслимой красоты, Бао Сы. Из-за нее он удалил от себя царственную супругу, дочь вассального князя, и своего законного наследника, и знать начала роптать. Юный дуралей совсем потерял голову от собственной наложницы, и забросил дела государства, назначая на высшие посты проходимцев. Дни и ночи он проводил с Бао Сы, и его печалило лишь одно — эта стерва никогда не улыбалась, а ее прекрасное лицо было похоже на маску. Однажды Ван приказал зажечь сигнальные огни, которые говорили о том, что на царство наступают кочевники. Видимо, он исчерпал попытки развеселить любовь всей своей жизни. Но тут случилось чудо. Наложница увидела бестолковую суету, тысячи перепуганных людей, и начала хохотать. Ю-Ван пришел в полный восторг, и как-то раз повторил свою шутку. Бао Сы снова засмеялась. Но в то же самое время его отвергнутая жена позвала на помощь княжество Суй и родного отца из княжества Шен, которые подняли восстание. Из степей пришли хищные племена жунов, который
опустошили весь запад страны. Сигнальные огни вновь загорелись, но никто больше не пришел на помощь шутнику-вану, и столица осталась беззащитной. Ю-Ван был убит, а его любимую наложницу подарили вождю кочевников, и она закончила свою жизнь в какой-то кибитке. Вот такая грустная история.
        И теперь, спустя сто лет, страна раскололась на два десятка частей, которые рвали друг друга, не обращая внимания на Ванов в далеком Лояне. С юга наползало воинственное царство Чу, которое одно за другим поглощало более мелкие княжества. На западе усилилось царство Цинь, земли которого с огромным трудом были отбиты у кочевников, убивших Ю-Вана. Это царство и теперь было населено потомками жунов, и разводило коней, чем, как известно, настоящие Хуася не занимаются.
        А прямо в центре страны крупнейший город Цюйво был отдан прадедом князя Цзи Миня родному дяде, и был источником постоянной головной боли. Более того, через пять лет князь Цюйво победит в междоусобной войне и объединит Цзинь. Цзи Минь, конечно же, знать этого не мог, но прекрасно понимал, что к этому все идет. Князь чувствовал себя крайне ненадежно, и терялся в догадках, как ему одновременно отбиться от жунов на севере и собственного родственника в центре страны. Он ложился спать с этой мыслью, и с ней же вставал, но выхода из тупика не видел.
        — Повелитель, — евнух распростерся на полу, не смея поднять лицо. — В пригороде столицы странные люди. Мне доложили, что это торговцы, но их сопровождает князь с сильным отрядом.
        — Вот как? — удивился князь. — Откуда они?
        — Я боюсь прогневать повелителя, но они утверждают, что пришли из далеких западных земель, и прошли через земли жунов. Я склонен им верить, величайший. Они совсем не похожи на людей ди. У них другие лица, растут длинные густые бороды и незнакомое оружие. И оружие великолепное, государь, особенно броня и шлемы. Наши стрелы не возьмут их. И они производят впечатление опытных воинов.
        — Опытных воинов? — встрепенулся князь. — Приведи ко мне их главного. Я дозволю ему поцеловать землю у моих ног.
        — Повелитель, я взял на себя смелость поговорить с их вождем. Тот утверждает, что он самовластный князь в своей земле. Мне кажется, он не станет целовать землю перед повелителем, и тогда нам придется его казнить и убить всех его воинов. Но они сильны, а собрать войска мы не успеем. Такая победа обойдется нам очень дорого.
        — Что ты предлагаешь? — Мин Цзин обдумывал варианты. Если князь, то нет урона для чести, чтобы встретиться на пиру. Впрочем, евнух угадал его мысли.
        — Князь этих иноземцев хотел бы вручить подарки повелителю. Думаю, было бы уместно дать пир в его честь.
        — Пир будет через неделю. Пусть подождут.



        Глава 10,
        где в Египте стало жарко

        Армия ассирийцев, разрушив Пер-Амон, ушла из священных земель Египта в Иудею, и жрецы бога Солнца могли праздновать победу. Иерусалим — сильная крепость, набитая оружием. Жители его, иудеи, упорны и отважны. Сам Синаххериб ушел оттуда несолоно хлебавши. Авторитет Верховного жреца Аменемхета в глазах повелителя вырос неимоверно, а служители Птаха были посрамлены. Их сторонники лишались должностей, а новые земельные пожалования их храмам теперь не грозили очень и очень долго. Тахарка спешно укреплял стены Мемфиса, понимая, что многочисленные города Дельты он удержать не сможет, но проклятые захватчики увязнут в болотах и зарослях тростника, что были там в изобилии. Из местных жителей готовились отряды для партизанской войны, которая в этих местах могла идти бесконечно. Любому войску нужно есть, нужно оружие и снаряжение. И именно на отряды снабжения в первую очередь будут нападать египтяне, а потом, по измотанным голодным частям нанесет удар армия, которую собирал фараон у Мемфиса. Тахарка кинул клич в далекой Нубии, откуда за плату потянулись целые племена эфиопов, с которыми еще совсем недавно
беспощадно резались воины фараона. Жители далекого юга были отважны и невероятно выносливы. Они были вооружены копьями и легкими щитами, впрочем, как и египтяне. Тяжелого доспеха пехотинцы тут никогда не носили. К Мемфису тянулись отряды лучников и колесничих. Армию вторжения ждала самая горячая встреча.
        А в это самое время небогатый торговец Пакер в пригороде Фив наблюдал за домом верховного жрец Аменемхета, который недавно удостоился милости государя, к вящей злобе жрецов Птаха. Загородный дворец, выстроенный из сырцового кирпича, был окружен пальмами и, по древнему обычаю Египта, представлял собой вытянутое здание с плоской крышей и двором внутри. По периметру двора располагалась крытая галерея, в которую выходили все без исключения помещения дома. Толстые колонны и стены были расписаны и облицованы каменными плитами, украшенными барельефами. Окна были крошечными и служили скорее для вентиляции, чем для освещения. Так, и только так, тысячелетия подряд строили дома богачи в Египте, потому что это наилучшим образом соответствовало климату, в котором жили тут люди. Отличия были лишь в размерах, или, как в этом случае, в наличии двух копьеносцев, умирающих от жары и скуки у входа. Служба у воинов заканчивалась с закатом, когда двухстворчатые ворота закрывались на толстый брус изнутри. Ворота из дерева или бронзы были роскошью в Египте, и люди попроще обходились тряпкой, закрывающей входной проем.
Но тут безопасность была на уровне, и очередной стражник без зазрения совести дрыхнул во внутреннем дворе до утра, охраняя хозяина даже во сне. Задача Сукайи была непростой, здание представляло собой закрытый со всех сторон прямоугольник с окошками, куда не пролезет даже голова. Спальный покой был довольно большим, примерно десять на десять шагов, и у стены стояло ложе, устеленное расшитыми одеялами. Стены были обтянуты тканью, а вдоль них стояли сундуки, которые, впрочем, были закрыты. Спал великий жрец всегда один, это Сукайя знал точно. Служанки, которым предлагают сережки вполцены, бывают так болтливы. А еще им бывает скучно, и не с кем почесать язык. Служанки за украшения платили ворованной едой, стражники получали пиво за то, что позволяли продавать сережки служанкам, а Сукайя досконально изучил расположение помещений в доме. В общем, все были довольны. С его опытом не представляло труда влезть на плоскую кровлю кирпичного здания. Там, на крыше, он закрепил веревку с узлами, по которой можно было спуститься во внутренний двор. К удивлению Сукайи, спальный покой тоже имел дверь, открывающуюся
наружу, и оснащенную изнутри засовом. Великий жрец Аменемхет заботился о своей безопасности. Ну что ж, он мог умереть легко, но его осторожность сыграла с ним злую шутку. Ведь тот самый день уже наступил.
        Сукайя забрался на крышу, подполз на животе к краю и осторожно выглянул вниз. Всего час до рассвета, самый крепкий сон именно в это время. Стражник храпел вовсю, выписывая носом невообразимые рулады. Сукайя ловко спустился по веревке вниз, бесшумно проскользнул к спальне и засунул под дверь небольшие клинья. После этого он покинул двор тем же путем и очутился около окошка покоев, где беззаботно спал Аменемхет. В комнату полилось масло для светильников. Сукайя лил его не жалея, и на полу расплывалась большая вязкая лужа. В окно полетели старые тряпки и горящий пучок тростника, от которого масло весело вспыхнуло, растекаясь по комнате жидким огнем.
        Великий жрец проснулся от непривычного жара и запаха гари. Он рывком поднялся на постели, в ужасе увидев окружающее его пламя, от которого занялась ткань, что обтягивала стены. Пожар! Аменемхет побежал к двери, выбрав участок, где не было горящего масла, отодвинул засов и толкнул дверь, пытаясь выбраться из огненной ловушки. Но дверь не поддавалась. Аменемхет заверещал от страха, ведь он уже задыхался и кашлял от едкого дыма. Очнувшийся от сладостного сна стражник, подбежал к двери и начал дергать за бронзовые кольца, но безуспешно. Вопли за дверью усилились, и в доме проснулись все слуги и наложницы жреца. Началась паника. Обезумевшие люди метались по двору, размахивая факелами. Ночь на улице, не видно же ничего. Пока выломали дверь, что уже полыхала вовсю, великий жрец Амона-Ра был мертв. Пожар кое-как затушили, забросав песком и заливая водой, и больше никто не пострадал. Но почерневшее тело великого жреца и раскрытый в безмолвном вопле рот не оставляли сомнений в том, что уход его в лучший мир был нелегким.


        — Отвечай, негодяй, кто заплатил тебе? — спрашивал государственный писец у обезумевшего от ужаса стражника. Тот был подвешен под потолком, а у его ног палач разводил костер.
        — Господин! Господин! Я не виноват! Я ничего не брал! Пощадите, господин! — рыдал в голос стражник.
        Впрочем, тут это мало кого трогало. Жизнь человека в обществе, подобному муравейнику, стоила не больше жизни муравья. Тем более, жизнь какого-то стражника.
        — Великий жрец лег спать и закрыл дверь, как обычно? — спросил писец. — Тиски для пальцев и бронзовые прутья! Это не тебе! — резко ответил писец, увидев ошарашенное лицо стражника.
        — Да, господин! — ревел белугой стражник. — Он сам запер дверь на засов, как обычно!
        — Ты спал?
        — Что вы господин! Я не сомкнул глаз, охраняя величайшего! — врал напропалую бедняга.
        — Тогда, значит, это ты поджег комнату изнутри? — ласково спросил дознаватель.
        — Господин! Я ничего не поджигал! Там просто лампа упала, это же все знают! — верещал стражник. — Господин во сне наглотался дыма и задохнулся.
        — Тогда объясни мне, порождение шакала, почему под дверь оказались подложены клинья, а пол обгорел, как будто опрокинувшаяся лампа была размером с ведро? И почему все лампы в покоях оказались на своих местах? И почем на крыше нашли веревку с узлами? Ты не знаешь? — вопросил писец.
        — Я не знаю, господин! Я ничего не видел! Пощадите! — орал стражник, видя приготовления палача.
        — Пожалуй, сначала будут все-таки тиски для пальцев. Начинай!



Четырьмя неделями позже. Мен-Нефер, он же Мемфис

        Великий фараон Тахарка слушал неутешительные новости. Погиб великий жрец Аменемхет, которого самым чудовищным образом сожгли в его собственном доме. Для народа это было представлено, как несчастный случай, но, как обычно это и бывает, все всё сразу узнали. Слухи покатились по Фивам, один другого причудливей. Ну не умирают люди такого уровня от нелепых случайностей, да еще так вовремя, насолив врагам. Потом погиб Начальник Дома оружия, который был по совместительству зятем Птаххотепа. Его зарезали в собственной постели, издевательски оставив в ране богато украшенный нож фиванской работы.
        Вслед за этим был зверски убит старший жрец Амона-Ра, который должен бы занять место покойного Аменемхета. Ему отрезали голову и положили на алтарь, что был в его доме. Неслыханное кощунство! После этого был задушен Начальник колесничего войска, который тоже был родственником Верховного жреца Птаха. Поражало то зверство, с каким проводились расправы. Ведь даже смертная казнь в Египте не носила столь изощренного характера. Вельможе давали возможность совершить самоубийство, а человека попроще просто бросали крокодилам. И преступник наказан, и священное животное было сытым.
        Знать притихла. Новости со скоростью пожара распространялись по обеим столицам, и многочисленные родственники и протеже жрецов отсиживались в своих домах, окруженные охраной. Хуже того, дома сидели высшие чиновники и военные, от которых зависел исход войны со страшным северным соседом. Великий царь был в замешательстве. Эти негодяи решили у него под носом междоусобную войну развязать, что ли? Совсем распоясались? Обрушить свой гнев на жрецов Птаха он не мог. Во-первых, нет доказательств. Во-вторых, еще божественный фараон Нефериркара Какаи две тысячи лет назад сделал жрецов неприкосновенными. О, боги, как же ему поступить?
        В покои зашел бледный, как полотно, первый министр, чья должность называлась Чати. Он упал на брюхо, а фараон, в знак особой милости, позволил облобызать свои ноги. Пусть радуется. Нечасто царь так балует своих рабов. Обычно они целовали землю, по которой он ходил.
        — Повелитель, беда!
        — Что еще случилось? — недовольно спросил фараон.
        — Бог Апис умер! — прорыдал Чати.
        — Как умер? — изумился Тахарка. Богу и десяти лет не было. Молодой еще бык. Апис был живым воплощением Осириса и Птаха. Он был посредником с миром мертвых и имел самое прямое отношение к разливам Нила. Он являлся одним из столпов жизни Древнего Египта, и был окружен самой трепетной любовью и почитанием. Ни одному египтянину даже в голову не могла прийти мысль нанести ему какой-то вред. Это было абсолютно невозможно. Обычно Аписы доживали до двадцати пяти лет, после чего их торжественно топили в Ниле. Мумию священного быка с царскими почестями хоронили в специальной гробнице. Когда находили новое воплощение Аписа, это становилось праздником для всей страны. Двадцать девять признаков должно было сойтись в одном животном, и тогда он и его священная мать переезжали на жительство в специальный храм, расположенный к западу от святилища Птаха в Мемфисе. Досрочная смерть Аписа была страшным несчастьем и считалась зловещим предзнаменованием. Солнечное затмение, низкий разлив Нила, саранча, эпидемия — все беды сразу могли обрушиться на Египет. В любом случае, действующему фараону это не обещало ничего
хорошего. Ведь в глазах подданных он терял милость небес.
        — Его убили, повелитель! — пискнул сановник, лежавший у его ног.
        Тахарка рухнул в резное кресло, почувствовав, как сжалось что-то в груди. Это была катастрофа.



Через две недели. Окрестности Пер-Аммона

        Скромный купец Пакер вылез из своей папирусной лодчонки, безжалостно отпихнув ее ногой. Больше она ему не понадобится, как и личность купца Пакера. Он был на восточном берегу нильского рукава, где раньше стоял Пер-Амон. Персидская армия была здесь, он уже видел конные патрули.
        Сукайя забросил на спину мешок с пожитками и едой, и побрел на восток. Воинов он встретил уже через час. Те, увидев беззащитного путника, не на шутку воспылали тягой к его имуществу, и пустиликоней рысью. Сукайя спокойно ждал, когда конники окружат его, весело обсуждая такой приятный сюрприз. К их удивлению, египтянин на отличном персидском языке произнес:
        — Старший кто?
        — Ты умом тронулся? — спросили у него воины. — Мешок давай сюда и вали, пока цел.
        — Старший кто? — повторил вопрос Сукайя и достал из-за пазухи золотую пайцзу со знаком священного огня.
        Конники на всякий случай соскочили с коней и склонили головы.
        — Мне нужен конь. Вы проводите меня в лагерь. Потом свободны.
        — Да, господин, — сказал старший из персов. — Но если эта штука не настоящая, я даже не представляю, что с вами сделают.
        — А ты представь на секунду, что она настоящая, и что сделают с тобой, если ты сейчас меня не послушаешь. Ты все еще хочешь покопаться в моем мешке или уже передумал? — ответил ему Сукайя. — Веди в лагерь, и быстро.


        После смерти бога Аписа армия великого царя шла по Дельте от города к городу, почти не встречая сопротивления. Кое-где правители септ (номов в греческом варианте) пытались вступить в бой, но это было скорее из-за неадекватного восприятия действительности. Слабоумие и отвага местных чиновников пресекались быстро и жестко, а рассыпавшиеся веером по стране беженцы только усиливали панику. Города в подавляющем большинстве своем открывали ворота, как это было и в нашей действительности. Ведь, если царь не угоден богам, зачем подданным умирать за него? Отсюда следовал логический вывод, что если новый царь побеждает, то он как раз богам угоден, и с ним надо договариваться. Этот фокус египетские жрецы проделывали много раз, и каждый раз получалось. И гиксосы, и ливийцы, и нубийские фараоны принимали правила игры, встраиваясь в сложную систему местной жизни. Но в этот раз система дала сбой. Со жрецами не договаривались, их ставили перед фактом. Настоятелей храмов тащили к самому Нибиру-Унташу, который следовал с армией, и тот пояснял жрецам, как будет строиться их дальнейшая жизнь. После возвращения
Сукайи, который подробно доложил свое видение проблемы, все планы Первосвященника были пересмотрены. Ведь он чуть было не совершил чудовищную ошибку, повторив то, что уже делал раньше. Местные верования трогать было нельзя. По крайней мере сейчас. Но вот остальное трогали, и очень сильно. У храмов отбирали земли, и это не обсуждалось. Храмовые хранилища обчищались методично и качественно, и Казначей великого государя, получив очередную сводку по телеграфу, судорожно изыскивал новые помещения, где будут сложены груды серебра и золота. В обмен на лояльность сходящим с ума от страха жрецам предлагалась самая высокая цена — жизнь. Ну и неплохое денежное содержание. В Мемфис поплыли гонцы, к самому Птаххотепу. И тот, будучи в немилости у государя нынешнего, подумывал о том, чтобы войти в милость у государя будущего. Ведь в армии был разброд и шатание. Смерть живого бога привела народ в уныние, и Тахарка в глазах подданных легитимность уже потерял. А новый царь, захвативший старую столицу Пер-Рамзес, наоборот, эту самую легитимность приобретал. Так была устроена жизнь в этой странной земле. Ведь Александру
Великому жрецы сдали страну вообще без боя, и после этого мирно уживались почти триста лет с династией Птолемеев. Впрочем, с римлянами они уживались тоже, очень договороспособные люди были, на удивление просто.
        От тягот войны крестьяне страдали меньше всех. Бывало, заглянет такой звероподобный всадник в убогую лачугу, сморщит нос, и поедет дальше. Ну нечего там было брать, горшок если, или мотыгу какую. Только с баб подать натурой получить. Ну так то законное дело на войне. А жечь деревни приказа не было, государь велел беречь налогоплательщиков.
        Великий фараон Тахарка отводил войска на юг, к Мемфису, стягивая туда все наличные силы, и готовился дать генеральное сражение. Оборона Дельты рассыпалась, потому что население не убивали и не уводили в плен. А потому ползать по болотам и камышам, изображая из себя героев, желающих было немного. Просто очередная смена династии, сколько раз такое уже было. Ведь сами жители великого царства уже и забыли, когда ими правили природные египтяне. Какая разница, что за фараон на троне, да лишь бы Нил разливался так, как положено ему великими богами.
        И вот пока фараон Тахарка готовился к решающей битве, высшие иерархи Египта и Персии встретились на корабле в том самом месте, где Нил распадается на рукава. Разговор был длинным, переводил его Сукайя, но интересны из него всего две заключительные фразы.
        — Если бог Апис признает вашего царя и примет еду из его рук, то и народ Египта тоже покорится вам, — эта фраза принадлежала Верховному жрец Птаха.
        Автор следующего изречения угадывается легко, потому что ответ был таков:
        — Тогда проследи жрец, чтобы эта скотина как следует проголодалась.



        Глава 11,
        где персы удивят китайцев


Год второй от основания. Город И, царство Цзинь. В настоящее время — провинция Шаньси

        Князь Дайаэ жил в этой неведомой стране уже почти неделю. Они пока ничего продавали, а только собирали информацию обо всем, что видели вокруг. Последний месяц он и его люди учили язык жунов, и несложный бытовой разговор вести могли. По дороге проводник — кочевник рассказывал им про эту землю, и рассказы эти вызывали немалое удивление у самого князя. Тут все было как-то чудно и непривычно. Низкорослые люди с раскосыми глазами в конических шляпах из соломы ковырялись на своих клочках земли, как и крестьяне в Вавилонии. Но вместо ячменя и полбы в основном выращивали просо. Племя Чжоу, пришедшее с запада, разгромило царство Шан и стало править на великих реках Хуанхэ и Янцзы. Воинственные Ваны крепко держали власть в своих руках, и князья были им покорны. Кочевники боялись правителей, которые могли выставить шесть цзюней войска по двенадцать тысяч человек. Одних колесниц на поле боя выходило до трех тысяч. Сейчас власть правителя ослабла, и он перенес столицу на восток. Два десятка самых сильных царств еще признавали старшинство Ванов, но с каждым годом далекий Сын Неба превращался в парадную куклу,
на которую переставали обращать внимание. То тут, то там, как пузыри после дождя, возникали новые княжества, которые пожирали менее удачливых соседей. Или наоборот, новые княжества пожирались старыми. Царство Цзинь могло выставить не больше цзюня войска, и соседние княжества — примерно столько же. Воевала в основном пехота, а конницы не было вовсе. Как и на землях Двуречья раньше, их заменяли колесницы, которыми правила знать. И поэтому всё внимание местных, и купцов, и воинов, было приковано именно к коням, на которых прибыли пришельцы. Ни в Китае, ни у жунов, таких коней не было. И это было первое, что отметил для себя князь Дайаэ. Второй странностью было то, как велась тут война. Командир персов, шурин царя, каких у него было человек пятьдесят, хохотал до слез, хлопая себя по ляжкам, и требовал повторить рассказ. Поверить не мог. Тут война была священнодействием, сопровождаемым множеством ритуалов, которые назвались ЛИ. Любой молодой воин знал, что:
        «Война — это жертвоприношение, кто не воюет — утрачивает добродетель-дэ. Кто воюет — поддерживает культ предков: питает их честь, добывает им славу.»
        Или вот:
        «… я совершил три выдающихся подвига: проявил смелость, соблюдал при этом правила поведения, не забывал и о человеколюбии. Я три раза отгонял чуских воинов, что указывает на смелость; сталкиваясь с их правителем, непременно спрыгивал с колесницы и спешил к нему навстречу, что указывает на соблюдение правил поведения; мог захватить в плен правителя владения Чжэн, но отпустил его, что указывает на человеколюбие.»
        Полководцы, пропитанные такими глупейшими понятиями, устраивали не войны, а священные поединки, которые велись по незыблемым правилам. Апогея этот эпический идиотизм достиг в тот момент, когда один из князей позволил противнику переправиться через реку и построить войска к битве. Естественно, после этого он был разбит наголову и погиб. Постепенно дурь из голов выветривалась вместе с массовой гибелью в бесконечных войнах ее носителей — колесничих, а страна погрузилась в непрекращающийся кошмар, который потом назовут Периодом Сражающихся царств. Именно тогда военный гений Сунь-Цзы обобщит накопленный опыт, и война примет привычный характер, с бесконечными хитростями и подлостями. Но это случится еще нескоро, а пока на поле боя выходили колесничие с тремя воинами, и подчиненные им пехотные части, вооруженные клевцами-гэ на длинных рукоятях. Острый клюв пробивал доспех на раз, но колоть им было нельзя, а потому стали появляться различные алебарды, являющиеся гибридом копья, клевца и топора. Войска выстраивали на поле красивые фигуры из лянов по 25 воинов, и устраивали благородную и возвышенную резню,
повышая свою ДЭ, и бесконечно радуя покойных предков.
        Куруш, командир всадников, охраняющих караван, прошел множество битв, и разумным такой способ ведения войны не находил. При всем этом, воинами китайцы были достойными и дисциплинированными, особенно «сверкающие», личная гвардия правителя. Но их было всего четыреста человек.
        Город И, столица царства, был построен по строгим правилам, как и все крупные города. Он имел форму квадрата, и состоял из девяти улиц, идущих с севера на юг, и девяти идущих с запада на восток. Город окружали стены из уплотненной земли и глины, в которых было четверо деревянных башен с воротами. В центре располагался дворец, рядом с которым был построен храм духов предков князя. Строения в городе по большей части были из обожженного кирпича, а крыши — из черепицы.
        Сегодня князь Дайаэ был приглашен на пир к местному правителю, и он прикидывал, чтобы такого ему подарить. Сделать дешевый подарок — оскорбление, сделать дорогой — неразумно и будет служить поводом к увеличению запросов. Князь был в раздумьях. Подарок должен был быть символичным и давать отчетливый намек, и даже не один. Ближе к вечеру, в сопровождении десятников и сотников он прибыл к дворцу правителя, который носил титул Гун.
        В зале были расстелены разноцветные циновки, на которых стояли низкие столики, уставленные незнакомыми кушаньями. У столиков лежали тонкие подушки, на которых полагалось сидеть. На почетном месте было возвышение, где был отдельный стол, предназначенный для Гуна. Стол, предназначенный для князя, стоял по правую руку и был немного ниже. Как писали хронисты, обычно правитель кушал так:
        — при приготовлении еды использовать шесть видов злаков;
        — при приготовлении жертвенного мяса использовать шесть видов животных;
        — при приготовлении напитков использовать шесть очищенных жидкостей;
        — при приготовлении изысканных яств использовать сто двадцать продуктов;
        — при приготовлении деликатесных кушаний использовать восемь изделий;
        — при приготовлении соевой подливки использовать сто двадцать бутылей.
        Но тут же гости, а потому блюд сегодня было куда больше. Князь Дайаэ нахмурился, не попасть бы впросак. И он сказал командиру персов:
        — Слушай, Куруш, и передай своим парням. Не напиваться, не набрасываться на еду. Пусть следят за местными и повторяют их действия. Если будем спешить, то будем выглядеть деревенщиной, и нам тут будет сложнее вести дела.
        — Сделаю, — сказал перс. Его и самого привело в растерянность несметное количество тарелочек и плошечек, заполненных незнакомой снедью.
        Как выяснилось, жизнь китайцев в период Весен и Осени, как его назвали позже, была предельно регламентирована. Не только война велась по правилам. Каждый шаг сопровождала какая-то церемония. Так, свадьба состояла из шести обязательных шагов, и для каждого из сословий они имели отличия. Да что там, даже количество деревьев на могилах различалось в зависимости от общественного статуса. И нарушить эти правила было позором.
        Гости расселись, не прикасаясь к еде, и князь Дайаэ мысленно порадовался, что предупредил своих воинов. Китайцы разговаривали, без стеснения разглядывая чужеземцев. Непривычная музыка заиграла в зале, куда вышел сам Гун, приветствуемый низкими поклонами. Дайаэ, прочем, ограничился тем, что наклонил голову и прижал руку к сердцу, чем вызвал недовольную гримасу у хозяина. Гун взял палочки в руки, и это послужило сигналом к приему пищи. Дайаэ подозвал евнуха и попросил дать ему слово. Тот кивнул головой и через минуту музыка смолкла. Гости притихли в ожидании. Дайаэ поднялся.
        — Великий и отважный князь. Я буду говорить на языке жунов, потому что вашу благородную речь я еще не знаю.
        Речь кочевников знали не все, и евнух, стоявший за спиной правителя царства Цзинь, переводил.
        — Мы прошли тысячи ли, чтобы попасть в вашу страну. Мы пересекли высокие горы, переплывали бурные реки, терпели холод и зной. Мы бились с множеством племен и народов. Наша цель — торговля. Мы привезли лучшие товары, что делают в нашей земле, и я хочу вручить их в подарок.
        По знаку Дайаэ в зал внесли подносы.
        — Я дарю вам эту чашу из синего стекла, сделанную в далеком городе Тир, до которого год пути. Я дарю пурпурный плащ из города Сидон.
        В зале начался шум. Стекло в Китае сдали делать через полтысячи лет, а пурпур тут был вообще незнаком. Сам Гун скрывал любопытство с огромным трудом, сохраняя каменное выражение лица.
        — Я дарю вот эти шитые золотом платки для ваших жен и золотые серьги для старшей жены.
        Тут так было принято, Дайаэ специально узнавал. У жен тоже была своя иерархия.
        — Прими в подарок вот этот меч из железа, досточтимый и отважный Гун.
        Тут зал зашумел сильно. С железом в то время в Китае было так плохо, что полоски из метеоритного металла вставляли в бронзовые мечи, делая режущую кромку. Гун выпучил глаза. Ох, ему бы всё оружие сделать из железа. Тогда родственничек Чэн, что сидел в городе Цюйво, у него поплакал бы.
        — И еще прими от меня вот этого жеребца, достойного твоего величия, — добил местного повелителя Дайаэ.
        Гун не выдержал и вскочил на ноги, позабыв о торжественной неподвижности. О конях пришельцев он был наслышан. Кони тут были скверные, а коневоды из китайцев были еще хуже.
        Дайаэ сел на место, довольный произведенным эффектом. Подарки были со смыслом. Да, мы богаты, но у нас есть железное оружие и хорошие кони, так что лучше дружить.
        Цзи Минь сделал ответные подарки, которые в основном состояли из рулонов шелка, одежды из него же и золотых украшений.
        Пир продолжался, а евнух склонился к уху Дайаэ, и прошептал:
        — Повелитель будет ждать вас после пира. Он хочет поговорить.
        Дайаэ кивнул. На то и был расчет.
        Гун в своих покоях с детским любопытством разглядывал подарки, меч в особенности. Смысл этого дара он понял прекрасно, и разговор должен состояться совсем не тот, который он готовил со своим командующим Да-сы-ма.
        — Князь, — уважительно склонился Дайаэ. Уважительно, не раболепно, как равный.
        — Мне сказали, что ты князь в своих землях.
        — Это так.
        — Разве князья торгуют, как презренные купцы? — вопрос был с подвохом. Купцы в Китае были простолюдинами и стояли куда ниже даже колесничих, невзирая на богатство.
        — Я не торгую, торгуют мои люди, — с каменным лицом сказал Дайаэ. — Разве купец сможет совершить деяние, достойное богов? Разве кто-то из твоих земель дошел до нашего царства? Никто не дошел, я первый, и это увеличит мою ДЭ, и порадует предков.
        Цзи Минь задумался. Да, получается, собеседник был не презренный торговец-простолюдин, а воин, совершивший неслыханное доселе. А то, что он позволил торговцам сопровождать себя, было уже неважным. Но и нелишним. Гун был весьма прагматичен, и стоимость такого похода оценивал вполне трезво.
        — Я готов покупать коней и железное оружие. Тряпки и стекло пусть продают купцам, мне это неинтересно.
        — Пригнать большой табун будет сложно, мой Ван почти всех забирает для своего войска.
        — Назови цену, — Гун начал терять терпение.
        — Десять семей людей, который умеют делать шелк. И коконы с гусеницами.
        — Не может быть и речи! — отрезал Гун. — Шелк тут делают уже две тысячи лет. Только князья и вельможи достойны его носить.
        — А если цена будет очень высока? — сощурился Дайаэ.
        — Такой цены просто нет, — высокомерно ответил Цзи Минь. — Тебе нечего мне предложить.
        — Я предлагаю тебе княжество Цюйво. Как тебе такая цена?
        Молчание было ему ответом. Он попал в точку.



Месяцем позже. Окрестности Цюйво

        Войска обоих повелителей царства Цинь выстраивались в красивый боевой порядок, вызывая презрительную усмешку у персов. Им эти церемонии были непонятны. Но тут шло священнодействие. Приносились жертвы, давались обеты, и битва должна была начаться не ранее, чем все подготовительные действия закончатся. Иначе будет большой урон для ДЭ. Войска были разбиты на ШИ, по полторы тысячи человек. Пехота традиционно строилась в пять рядов, и минимальное подразделение под названием У, тоже состояло из пяти человек. Пятерка колесниц называлась ДУЙ, и считалась отрядом. Вообще все в китайском войске было кратно пяти, и этот порядок сохранялся столетиями.
        Впереди стояли колесницы, запряженные четверкой коней. Ими управляли самые знатные воины. За каждой колесницей стоял отряд пехоты из двух лянов по двадцать пять человек. Двадцать из них носили доспех и были вооружены клевцами-ГЭ. Они назывались цзяши. Экипажи колесниц состояли из лучников и алебардистов. Если кого-то убивали, то один из пехотинцев занимал его место.
        По сигналу барабанов колесницы сорвались с места. Лучники открыли огонь по пехоте и другим колесницам, а алебардисты хватали поудобнее свою жуткую снасть. Оказывается, круговой удар алебарды, полученный с несущейся на полной скорости двухколесной телеги, мог развалить человека напополам. Отряды пехоты на флангах начали сближение, и лучники открыли огонь.
        Куруш меланхолично жевал сухое мясо, пока благородные воины повышали свою добродетель и радовали предков отрубленными конечностями. Хорошо, если чужими. Отряд персов был в резерве, и ждал сигнала, будучи секретным оружием в этой битве. Погибать никто не собирался, даже за очень неплохое вознаграждение шелком, которое им было выплачено. Воинам объяснили, сколько это стоит на родине, и они воспылали любовью к Цзи Миню не на шутку. Ну, а как не помочь такому хорошему человеку, если эту ткань в Вавилоне на вес золота продают.
        Подскакал взъерошенный гонец, и персы сели на коней, расчехляя луки и натягивая тетиву. Эта тактика придет сюда лет через триста-четыреста, когда сложится держава Хунну, а пока несчастного Цзи Чэна ждал неприятный сюрприз. Три сотни конных лучников ударили в тыл войску княжества Цюйво, засыпав его стрелами. Триста всадников, у каждого из которых был колчан на тридцать стрел. Девять тысяч стрел было выпущено персами за четверть часа, и произвели в рядах врага чудовищные опустошения. Согласно благородным законам войны, солдаты становились на колени, поднимая клевцы и алебарды древком вверх. Их не убивали, а сгоняли в кучи. Зачем Гун будет губить собственных воинов? А вот князь Цзи Чэн погиб, как и его советники, а чуть позже — жены и дети. Эти поступки на размеры ДЭ не влияли совершенно. Предки были довольны. Персы потеряли одного. Он сломал шею, когда копыто его коня провалилось в сусличью нору.



Неделю спустя. Город И, царство Цзинь

        Князь Дайаэ вновь беседовал с Цзи Минем, который уже был полновластным властителем в своих землях, возгордившись неимоверно. Он строил далеко идущие планы и уже мысленно примерял на себя венец соседнего царства Цинь.
        — Оставайся тут, Дай-А-Э. Станешь князем, твои люди получат титулы и земли. Ты станешь очень богат.
        — Я и так князь, — усмехнулся Дайаэ. — И я весьма богат, поверь. А теперь буду еще богаче. Я помогу тебе, и ты получишь коней. Если в наших землях будут воины, что захотят служить тебе, я, с позволения повелителя, пришлю их к тебе. Но сейчас, и я, и мои люди, пойдем домой. Всех ждут жены и дети.
        — Хорошо, — сказал Цзи Минь. — Когда ждать коней и оружие?
        — Через год, — сказал Дайаэ. — Готовь шелк. Мои люди посмотрели, что у вас продают. Больше нам тут ничего не нужно. Я пригоню сотню коней, они дадут жеребят, и скоро у тебя будет лучшее войско.
        — А железное оружие? — спросил Гунн, аппетиты которого росли не по дням, а по часам.
        — Не могу обещать, это только с разрешения повелителя.
        — Давай я пошлю ему в подарок прекрасных наложниц, — пришла в голову Гуну прекрасная мысль. — Они родят ему много детей.
        — Я боюсь, он меня казнит за такой подарок, — честно признался князь Дайаэ. — Мы выйдем завтра.
        Князь Дайаэ не знал, что в нашей реальности Цзи Минь должен был проиграть ту битву, и единовластным князем стал бы Чэн. Вскоре государство разделили бы три семьи, сделав втрое слабее. А в будущем, соседнее царство Цинь постепенно захватило бы их по одному, а потом и весь Китай, где воцарился бы Цинь Ши Хуанди, великий Желтый Император. Но вот теперь всего этого не будет, и мировая история потечет совсем в другую сторону. И в этой новой реальности Великий Шелковый Путь стал жалким ручейком, по которому шелк как раз и не везли. Торговые города Средней Азии остались жалкими деревушками, а Китай не заработает на экспорте огромное количество денег, и распадется на куски уже окончательно. Но это будет в другой реальности. В той, откуда Макс вернулся с седыми висками.



        Глава 12,
        где жрец Птаха расстраивается, а моряки, наоборот, радуются


Год шестой от основания, месяц Кислиму. Окрестности Мемфиса

        — А ведь мы с этой хитрой сволочью не расплатимся, брат, — тоскливо сказал Пророк Ахемену. — Ну какой проныра, ты погляди.
        — Да, хитер жрец, — согласился великий царь, — но и услугу немалую оказывает. Считай, весь Египет к нашим ногам кладет. Отвяжись от него, Зар, пусть молятся, как хотят. Наши внуки тут с этими священными котами и крокодилами разберутся. Лишь бы подати платили, и не бунтовали.
        — Да, придется теперь. После того, что мне Сукайя рассказал, и выхода особого нет. Они так тысячи лет жили. На два мешка ячменя они своих богов менять не будут, — хмуро сказал Пророк. — Но зацепка есть. Будем понемногу местного бога солнца в Ахурамазду превращать. Лет за сто управимся.
        — Зар, ты ближайшие десять лет вообще ничего тут не делай! — заявил царь. — Пусть привыкнут к новым порядкам. У них тут даже денег нет, и пишут картинками какими-то.
        — Да есть у них другое письмо, брат. Скорописью писцы пользуются. Но с этим их письмом надо что-то делать. Еще один язык наша канцелярия не вынесет.
        — Кстати о канцелярии. Мне тут Хутран донесения пишет, что начинают наши азаты и сатрапы баловать. Забыли, как баранов в горах пасли. В шелк одеваются, богатеют не по чину. У многих купчишки карманные завелись, которым они покровительство оказывают. Впрямую взятки еще не берут, но это не за горами, поверь. Большая страна стала, брат, и разная очень. То, что ты хочешь ее одинаковой сделать, на сказку похоже. Это даже боги не смогли сделать, а ты все же не бог. Остынь немного.
        — Войны тоже остановим? — саркастически ухмыльнулся Пророк.
        — Войны останавливать нельзя! — назидательно сказал царь. — Надо все время воевать, иначе армия в ослиный помет превратится.
        — И где остановимся? — спросил царя Макс.
        — Думаю, нужно Каппадокию, Фригию и Лидию на западе забирать. И приморские города греческие тоже.
        — Ну вот тут-то все и начнется, поверь, — заявил Пророк. — Греки — соседи очень беспокойные.
        — На востоке думаю до Инда дойти. На севере — Мараканду взять. Мне Куруш рассказывал, там земли богатые.
        — А вот там массагеты кочуют. Сейчас они не лезут к нам, пока нужно через горы лезть, а там место ровное, как стол. — успокоил Пророк царя. — Воевать будешь без остановки. Что на востоке, что на западе.
        — Ну, значит, будем воевать, — равнодушно пожал плечами царь. — Нам еще Тахарку добить надо, не забывай. А то чего-то размечтались мы.


        Сражения не получилось. Точнее, не получилось у фараона Тахарки. Великий жрец Птаххотеп отработал свою жизнь, власть и богатство с лихвой. Фараон стал неугоден богам, и весть об этом стремительно катилась по огромной стране, обрастая слухами и сплетнями. Жрецы Птаха громко горевали о том, что трагическая смерть бога Аписа — кара богов, и только новый царь сможет вернуть их милость. В сознание египтян это укладывалось очень органично, и таких примеров они знали предостаточно. Жрецы намекали, что следующего разлива Нила может не быть совсем, и жители впали в состояние панического ужаса. Зато новый Апис был найден очень быстро, и все священные пятна были на своих местах. Живого бога со всеми почестями доставили в Мемфис вместе с его досточтимой матерью, где они заняли положенное место в своем храме. Жизнь стала налаживаться. Дело оставалось за малым, и окончательно ситуация изменилась, когда из лагеря Тахарки ушли все египтяне и заперлись в Мемфисе, заняв там оборону.
        Тахарка решил не искушать судьбу, и с двадцатью тысячами нубийцев ушел на юг, в далекую Напату, поразив скоростью хода даже персидских всадников. Одна легкая пехота, без колесниц и египетских лучников будет растоптана конницей, это было ясно, как день. Он не был глупцом, и понимал, что Египет он уже потерял, а сохранив преданное ему войско, удержать родное царство Куш сможет вполне. В противном случае, он терял все, включая жизнь. А это царя Тахарку не устраивало совершенно. В конце концов, только его отец, божественный Пианхи, захватил Египет полностью, и внезапная смена царей в последнее столетие была тут обычным делом. Лезть же в безумную даль за четвертый порог Нила, новый царь решится едва ли. Ну а если решится, то Тахарка уйдет южнее, в далекий Мероэ, и будет наносить удары оттуда.
        Его мысли подтвердились, когда через два дня марша его догнали всадники на хороших конях и донесли волю нового царя. Суть требований была проста и очевидна. Пусть Тахарка уходит мирно домой, и тогда новый фараон Египта будет готов дать клятву в том, что на Куш нападать не станет. Напротив, будет с Кушем активно торговать. Но было одно условие. Двадцатитысячное войско должно было уйти из Египта так, чтобы даже трава не помялась.


        Ворота Мемфиса со скрипом открылись, и великий царь с большой свитой въехал в столицу Нижнего Египта. Квадратные низкие коробки домов с плоскими крышами не сильно отличались от таких же строений в Иудее и Сирии, а потому особого интереса не вызвали. Жители падали лицом вниз, не смея смотреть на фигуру живого бога, а Ахемен с каменным лицом шествовал на колеснице прямо к храму Аписа. Пророк с ним не поехал, они впервые в жизни разругались вдрызг. Дело чуть до кидания кубками не дошло. Но не дошло, только резная мебель в очередной раз пострадала, ведь царь был все еще могуч, несмотря на то, что уже шагнул хорошо за сорок лет. Причина размолвки была проста. Ахемен решил договориться со жрецами, а Пророк хотел их в бараний рог скрутить. Победил царь. И теперь около храма Аписа стоял, согнувшись в раболепном поклоне, новый сатрап Нижнего Египта по имени Птаххотеп. Круглое лицо сияло улыбкой, которую он старательно прятал, разглядывая собственные сандалии. Все служители храма Птаха участвовали в церемонии. Жители робко толкались где-то вдалеке, спрашивая друг у друга, не слышно ли чего. Улица, ведущая к
храму, была с двух сторон окружена жрецами, уткнувшимися бритыми головами в пыль дороги. Для них вопрос был уже решен, и Ахемену воздавали царские почести.
        Царь сошел с колесницы и прошел в Храм Аписа, где священное животное мычало в недоумении, не получив сегодня положенную порцию корма. Животное хотело есть, и всем своим божественным видом выражало озабоченность и угрозу последующему разливу Нила.
        Ахемен поклонился живой ипостаси Осириса, взял золотое блюдо, на котором были уложены свежие фрукты и сочная зелень, и с серьезным лицом поднес его к морде молодого бычка. Тот с огромным удовольствием смел предложенную еду, божественным мычанием потребовав добавки. Жрецы, зашедшие в загон с низкими поклонами, накормили наконец Посредника между миром живых и умерших, и угроза грядущему урожаю исчезла. Бог был доволен. Верховный жрец вышел к толпе, воздел руки к небу и напевно заголосил:
        — Возрадуйтесь люди! Бог Апис благословил нового царя и принял еду из его рук. Славьте этот день! Славьте нашего повелителя!
        Население Мемфиса начало орать от восторга. Совершенно незнакомые люди обнимались на улицах, жители рыдали, вытирая слезы париками и подолами туник. Радость то какая! Ведь теперь снова появился тот самый парень, который отвечает за течение их жизни. Можно снова ни о чем не думать, относя положенные жертвы в храм и уплатив подати в казну. Так жили предки тысячи лет, и не было никаких оснований менять этот порядок.


        — Повелитель! — в знак особого расположения Птаххотепу было позволено облобызать сандалии фараона. — Египет будет вам покорен, я даю слово.
        — Нижний Египет! — поправил царь.
        — Нижний? — переспросил в растерянности жрец.
        — Нижний, — подтвердил царь. — Ведь Египет состоит из двух царств, и даже корона имеет два цвета — белый и красный. Так было издревле, так будет и впредь. Поэтому Нижнее царство будет управляться отдельно от Верхнего. Ты будешь наместником одиннадцатой сатрапии со столицей в Мемфисе.
        — А кто будет пра…. Служить наместником в Верхнем Египте? — осмелился спросить Птаххотеп.
        — Его зовут Амоннахт. Он верховный жрец Амона-Ра и сын покойного Аменемхета. Я наслышан о его кончине, он был достойнейшим человеком, — не меняясь в лице сказал царь. — Да и ты должен был его знать.
        — Да, повелитель, конечно же, я его знал, — побелевшими губами прошептал Птаххотеп. — А Амоннахт — жрец, украшенный всяческими добродетелями и милостью богов. Мы сработаемся, божественный.
        И жрец попятился задом, покидая покои повелителя.
        — Брат, прости, я был не прав, — сказал Заратуштра, находившийся тут же. — Не ожидал, что ты так красиво все сделаешь.
        — Вот! А я из-за тебя столик сломал. Мне его Куруш из самого Цзиня привез. А он мне очень нравился, между прочим.
        — Ведь Амоннахт считает, что этот любитель молодых бычков его отца убил. Ох, завалят они тебя доносами.
        — Так на это был весь расчет, — признался царь.
        — А если мы со жрецами Амона-Ра плотно работать будем, то этот Амоннахт стараться изо всех сил станет, чтобы свой храм выше Мемфиса сделать, — развил дальше мысль Пророк.
        — Да, — подтвердил Ахемен.
        — Брат, ты воистину мудр! — с уважением сказал Пророк.
        — Да, я такой, — скромно подтвердил Ахемен. — А то обидно стало, что меня тупым воякой считаешь.
        — Но я же не виноват, что ты им столько лет удачно притворялся, — развел руками Макс.



Двумя месяцами позже. Сидон

        — Смотрите, — Пророк показывал Малху и Ассархаддону карту, сделанную на большом полотнище. — Я вам советую остановиться на юге земли И-Шпаним (край по-финикийски), там набрать воды и живых баранов, коз и кур. Сколько сможете увезти. Соленого мяса еще успеете поесть. Попробовали уже?
        — Великий, — почтительно ответил Малх, — мы в морском походе питались только им, чтобы привыкнуть. Невероятная дрянь. У меня четверо расчет взяли после этого. Сказали, что ни за какие деньги туда не поплывут. А ведь им полсикля в день было обещано, голодранцам.
        — И ты, Ассархаддон, солониной питался? — с любопытством спросил Пророк.
        Тот молча мотнул головой, поморщившись от кошмарных воспоминаний.
        — Так вот, — продолжил Пророк. — Вы должны пройти пролив Кальху и уйти на юг. Там найдете вот эти острова, — Пророк показал на Канары. — Я не знаю, что там есть, и есть ли там люди, но свежую воду вы набрать сможете. Потом идете на запад и через пару месяцев упретесь в ту землю. Промахнуться не получится.
        — Нам высаживаться в том месте, куда мы приплывем? — осторожно спросил Ассархаддон.
        — Я не знаю, куда вас занесет, — признался Пророк. — Там бывают очень опасные шторма. Следите за высотой солнца. Если оно будет точно над головой, значит вы уже идете неверным путем, и вам нужно брать к северу. Вы можете упереться в острова. Некоторые из них просто гигантские, их легко спутать с материком. Вы можете остановиться там и набрать воды.
        — Так куда же нам нужно плыть, Великий? — нетерпеливо спросил Ассархаддон.
        — Вот сюда, — ткнул Пророк пальцем. — Вам нужно обойти вот этот огромный полуостров и высадиться за ним. Как только вы найдете людей, которые делают огромные каменные головы, вы на месте.
        — А зачем они делают огромные каменные головы? — растерянно спросил Малх.
        — Понятия не имею, — развел руками Пророк. — Но это люди, у которых есть что-то вроде городов. Остальные там пока ковыряют землю острой палкой, сея маис и бобы. У нас это все не растет, но вполне съедобно.
        — А с мясом там как? — поинтересовался Малх.
        — С мясом там плохо, — честно признался Пророк, — там нет ни баранов, ни коз, ни коров, ни лошадей.
        — Что же там едят люди? — ужаснулся Ассархаддон.
        — Да зерно в основном и едят. Рыбу, наверное, ловят, охотятся. Выкручиваются как-то. Да там не только с мясом плохо, — успокоил его Пророк. — Там из металлов только золото и серебро. Ни меди, ни олова, ни железа. Хотя, возможно, они там есть, но их пока никто не нашел.
        Ассархаддон нахмурился. Он попадает в полную зависимость от метрополии, и это ему совсем не нравилось. Он видел себя равным царю Ахемену, а получается так, что без поставок оружия он будет там править дикарями. Его раздумья не укрылись от Пророка.
        — Ассархаддон, — мягко сказал он. — Ты сам выбрал эту землю, и поверь, это лучший вариант. Там много драгоценного дерева, много золота, а народ работящий и смелый. У тебя все получится.
        — А пока вы будете держать меня за горло поставками людей, оружия и животных? Да, Великий? — в лоб спросил бывший наследник.
        — Пока да, но это ненадолго. Те места богаты, там есть все, нужно просто найти. И у меня нет злого умысла. Напротив, я готов помогать, ведь моя племянница влюблена в тебя. Неужели ты думаешь, что я желаю зла нашей девочке?
        — Она влюблена? — посмотрел в глаза Пророку Ассархаддон. — Мне она тоже по нраву. Я могу передать ей подарок?
        — Конечно, можешь, — сказал Пророк, — я ей его отдам. И напиши ей письмо, девочка извелась уже. Ждет, когда отец отпустит ее к тебе.
        — Мы выйдем на следующей неделе. У нас почти все готово.



Три месяца спустя. Безымянный остров в Карибском море. В нашей реальности — Тринадад

        Малх вдыхал грудью соленый воздух и с улыбкой смотрел на приближающуюся землю. Три долгих месяца они плыли по неведомым водам, сопровождаемые демонами в виде огромных рыб. Первые недели команда питалась свежим мясом, забивая животных и птиц. Потроха и кровь, попавшие в воду, привлекли этот ужас морей, какого не видел ни один из моряков. Не водится такое в родном Верхнем море. Каждый раз, когда бросали в воду бараньи кишки, демоны набрасывались на них, и жадно пожирали, вызывая ужас у моряков. Эти страшные твари ждали жертву, следуя за кораблем, и потроха животных подходили им как нельзя лучше. Когда умер один из воинов-сирийцев, его тоже пришлось бросить в воду, и демоны устроили настоящее пиршество. Они рвали тело несчастного на куски, толкаясь и ссорясь во вспенившейся воде. Великий Дагон, помилуй нас!
        Отстали они только через десять дней после того, как забили последнего барана. Экипаж перешел на солонину, которая уже начала попахивать. Сухари каменной твердости приходилось размачивать в воде, и только тогда есть.
        В шторм они попали всего раз, но ничего подобного опытные моряки не испытывали. Двоих смыло в океан, пока не догадались привязывать себя веревками к мачтам. Ветром порвало один парус, и Малх благодарил всех богов, что по совету Пророка взял запасной комплект. Все мечтали о береге. И вот он уже виден на горизонте, а команда орала от восторга.
        Малх повернул корабль на юг, и начал искать бухту с ручьем для того, чтобы причалить. Вскоре она была найдена, и с корабля спустили две лодчонки, в которые прыгнули по пять воинов. Так, за несколько ходок, на остров высадилось два десятка человек во главе с Ассархаддоном. Земля здесь заросла густым лесом, что для сирийцев и финикийцев, прибывших на корабле, казалось невероятным. Такое изобилие деревьев было только в северной Финикии, но и там кедр вырубался с ужасающей быстротой. Лодки продолжили курсировать между судном и берегом, и все больше людей переправлялись на берег. Корабль надоел всем безмерно, и моряки хотели, наконец, почувствовать твердую землю под ногами после месяцев пути. Ассархаддон принес жертвы богам, и воины стали разбивать лагерь. Три сотни людей разместить — не шутка, но солдаты были опытными, а при таком обилии дерева проблем не возникло. В отдалении от берега поставили палатки, а вокруг были выставлены часовые. Ужин состоял все из той же солонины, зерна и сухарей, но тут была вода и огонь, а потому удалось соорудить какое-то варево. И одно это делало людей счастливыми. Ведь
открытого огня они не видели больше двух месяцев. Отдающие тухлятиной и уксусом запасы воды без сожаления вылили на землю, и экипаж предался блаженному отдыху, заново привыкая к тому, что под тобой ничего не качается.
        — Что Малх, думаешь, мы у цели? — спросил Ассархаддон.
        — Нет, господин, — ответил тот. — Мы шли в проливе и южнее нас какая-то земля. Пророк предупреждал, что сначала идет цепочка островов, а уже дальше — материк. И судя по всему, нам плыть до места не одну неделю.



        Глава 13,
        где в основном о торговле


Год четвертый от основания. Укка, княжество Дайаэ

        Почтенный купец Син-Или, как в давние времена, пробирался по узким дорогам в княжество Дайаэ. Нерадостные у него с этими землями воспоминания связаны, ох и страху он натерпелся здесь, но деваться некуда. В этом княжестве шелк делать стали, а такое дело купец даже младшему сыну, уж на что тот разумным вырос, не доверил бы. С собой сына взял, пусть ума набирается.
        Дом и поместье в Аншане Син-Или старшему сыну отдал, а сам в Вавилон вернулся, благо там дома даже дешевле стоить вначале стали. Многие купцы разорились, ростовщиков и вовсе народ разорвал в гневе, так что выбирать было из чего. Особенно для тех, кто вовремя сориентировался, и в Персидских землях от войны укрылся. А там, под крылом могучего повелителя, купцы те начали золотые дарики копить, а то и вовсе вклады в казну делать под проценты. А когда время пришло, то купцы эти рынок Империи захватили, потому что и деньги были, и связи кое-какие во дворце завелись. А что? Там тоже людям кушать хочется, и женам красивые побрякушки покупать. Или, скорее, в подарок получать. Государевым людям на свои покупать ой как не хочется. Те времена, когда сиятельный Хутран за взятую ячменную лепешку в рабский барак отправлял, прошли давно. То ли хватку потерял, то ли понял, что не переделать породу людскую, но работать стало полегче. Писцы, те, кто понаглее, по-прежнему голышом мулов, дерьмом груженых, под уздцы водили. А те, кто поизворотливей, начинали близких друзей заводить, да с купцами побогаче родниться. Тут
и не придерешься. Поди, докажи, что это взятка. Не будешь же уважаемого купца, что в Синд корабль снарядил, и за то от самого Государя почетный знак на шею получил, на пытку тащить по простому подозрению? Не будешь! А потому купцы силу набирать стали, и, как змеи, во все нужные места пролезали, пропихивая впереди себя тугие кошели и пышнотелых дочерей с царским приданным. Какой писец или азат откажется сыну своему безбедное будущее обеспечить? Откуда денежки, спросят? А вот, на богатой купеческой дочке сына женил? И налоги до последнего фулуса уплачены, можете проверить! И проверяли, и извинялись потом, вот как! Скрипят зубами бритоголовые фанатики хутрановские, а сделать не могут ничего. Не те сейчас времена, когда они воров толпами в пыточные подвалы загоняли, а потом за стеной казнили. Хотя с ворами да, хорошо получилось, тут купцы всецело поддерживают. На улицах очень спокойно стало. И пути караванные почти безопасны. Арамеев прижали хорошенько, те и вздохнуть не могут. Поговаривают, за разбой несколько племен под корень извели. Мужчин перебили, а женщин и детей в рабство продали. Окружает такое
племя конная полутысяча и требует добро на досмотр. Если сопротивляются — виновны. Если вещь краденую находят — тоже виновны. Морда не понравилась, смотрят дерзко — опять виновны. Но тут жестокость для торговли очень полезная оказалась. И те люди с рыбьими глазами, что за ежемесячной данью приходили, тоже делись куда-то. Купцы знакомые говорят, что ночной Господин Вавилона все вовремя понял, и из города ушел, людишек своих прихватив. Но Син-Или в нем и не сомневался, большого ума мужчина, да только страшный очень. От его голоса ласкового колени подгибались и кошель сам собой развязывался.
        А дорога в то княжество куда лучше стала. Новый князь потратился, говорят. Где-то расчищено, где-то расширено, а кое-где подсыпали камнем битым и землей утрамбовали. Одно удовольствие идти, не то, что в прошлый раз. И кости вдоль дороги убрали. Тут, говорят, сам царь Синаххериб воинов множество потерял.
        Впереди показалась стена, что в долину вход закрывает. Однако! Настоящая крепостная стена с двумя башнями, а между ними ворота, бронзой окованные. Воины на стене справные, в доспехе. И баллисты на стенах стоят. Ох, и бережет свои секреты новый князь, опасается врагов.
        — Кто таков? Зачем пришел? — спросил командир стражников на воротах.
        — Купец Син-Или, к князю. По торговым делам.
        — Проходи. Предупреждаю сразу. Назад без сопровождающего не выйдешь и груз досмотрим. Таков порядок.
        — Понял, — ответил купец. Серьезно у них тут. Да и то правда, за такой секрет любой купец душу отдаст.
        До Укки был час пути, и он пролетел быстро, благо посмотреть было на что. Син-Или эту землю не узнавал, хоть убей. Где пустоши были, стояли одинаковые аккуратные домики, окруженные садами. И народ сытый, морды гладкие, и голышом не ходит никто. Только из растительности тут в основном молодое тутовое дерево растет. Чудно! И люди здешние на мидян совсем не похожи. У купца на это глаз наметан. Тут половина из шумерских земель, из Аншана есть, из Сирии и даже семейство египтян увидел. Как будто гнали сюда всех подряд, не разбирая. А может, так и было, земля то пустая стояла, после похода великого царя. Ох, суров был Синаххериб, карал бунтовщиков без пощады. Хотя и наш царь не тряпка. Земли на востоке железной рукой усмирил и к единым законам привел. Он, Син-Или, туда третьего сына с караваном малым отправил, чтобы разведал, чего там и как. Слухи идут, скоро на Египет поход будет. Купцы уже руки потирают, больно та земля богатая.
        Расположились у города, караван-сарая тут не было. Купец себе в Укке жилье нашел, да дом княжеский стал искать. А чего его искать — вот он, в другом месте только. Не халупа грязная, как у прошлого князя была, а из тесаного камня немалый дом со службами, и за забором крепким, что не сильно от крепостной стены отличается. И ворота там со стражей.
        — Кто таков? Зачем пришёл к князю? — спросил стражник.
        — Купец Син-Или, по торговым делам, — терпеливо ответил купец.
        — Ожидай, — сказал стражник и ушел. Син-Или приготовился ждать. Князья, они такие, ради спеси своей могут часами в ожидании томить, и отказать потом. Но на удивление, стражник вернулся сразу.
        — Заходи, купец. Оружие есть?
        — Нож только, — растерянно сказал Син-Или.
        — Нож можешь оставить. Проходи.
        Син-Или с сыном зашли в просторный двор и с любопытством огляделись. Все было просто, но добротно. Не дом, крепость, сзади к скале отвесной примыкает. Син-Или не удивился бы, если бы узнал, что этот дом вплотную к пещере пристроен был, что в горы ведет. Окна узкие, для боя лучников очень подходящие. Двери низкие, из скального дуба толщиной в четыре пальца. Ох, и непрост здешний князь. Их провели в просторную горницу, где усадили на скамьи.
        — Князь скоро выйдет, ждите, — сказал слуга.
        Князь, на удивление, не заставил себя ждать, и Син-Или встал, чтобы поклониться.
        — Ну, здравствуй, Син-Или! Давно не виделись. Ты так быстро из Вавилона тогда уехал, что даже попрощаться не зашел. Решил свою ошибку исправить? — услышал купец знакомый до боли ласковый голос.
        — Господин? — Син-Или рухнул на лавку, держась за сердце.



Три дня спустя

        — Он будущий князь, второй женой возьмем! — горячился князь Дайаэ.
        — Да я за ней приданное дам всем на зависть, — парировал Син-Или. — Персик наливной, а не девка. Сиськи, что твой арбуз. Княжич до конца своих дней счастлив будет.
        — Да не нужно мне приданное твое, что я, нищий, что ли? И что ты сиськи эти мне тычешь? — возмутился князь. — Мы с тобой роднимся, чтобы общее дело вести, и друг другу доверять. Второй женой, и точка.
        — Хорошо, второй, но не ниже! — почтенный купец на большее и не рассчитывал, но попробовать то стоило. И так дочь княгиней станет, от одного этого голова кружится. Другие купцы от зависти удавятся.
        — Уф, один вопрос решили вроде. Давай к делам, — решительно сказал князь.
        — У меня, князь, сыновья и зятья по всей Империи работают. Бандар, Аншан, Сузы, Ниневия и Тир. А я, как глава торгового дома, в Вавилоне сижу. Я пайщиком в компании состою, которая свои телеграфные башни построила. Нам, купцам, недосуг ждать, когда государева почта вся пройдет, у нас деньги должны двигаться. От Бандара до Ашдода работаем, и я, как пайщик, вне очереди сообщения шлю. Я по телеграфу этому, ежели код специальный использовать, могу даже деньги перевести. От одного сына к другому. А потом зачет делаем, либо конник вексель везет. Сын младший придумал, вот этот, который рядом сидит. Ох, и выучили его на диво в той школе.
        Князь Дайаэ мазнул по сидящему юноше острым взглядом, приведя того в легкую дрожь.
        — Толково придумано. Ну, а по шелку что думаешь?
        — Думаю, нужно отдельный торговый дом делать, с отделениями в каждой сатрапии. Ниже не пойдем, в мелких городах на шелк куда ниже спрос будет. Платки только если, но на это местных купцов найдем, будем через них продавать. А вот когда великий государь на Египет пойдет, мне нужно будет там еще одного зятя приискать, — жрец был сама серьезность. — Страна огромная, людей богатых много, шелк хорошо пойдет.
        — Есть у меня на примете кое-кто, — признался князь. — Жреца Аменемхета сын. Семья весьма могущественная.
        — Так жрецов великий Пророк не жалует, — осторожно парировал купец.
        — Да разные слухи ходят, — загадочно сказал князь. — Давай подождем, как война пройдет, а там посмотрим. Но во дворце поговаривают, что великий государь договариваться с жрецами хочет. Не верит, что Пророк всех египтян быстро в нашу веру переведет.
        — Пророк велик и мудр, — испуганно сказал купец. — Смотри, сколько по его слову в царстве сделано. Не узнать, как жизнь повернулась.
        — Да, он мужчина с размахом, — согласился князь.
        — Ты что, его прямо как меня видел? — изумился купец.
        — А ты думаешь, я по чьему слову в такую даль поехал? Он сказал, и советы дал, как и что сотворить. С ним и правда, сам Ахурамазда говорит, я точно знаю.
        — Помоги нам боги, — испуганно прошептал купец. — И как он, сильно страшен? Молнии, говорят, из глаз может испускать.
        — Да нет, человек, как человек, только глаза и волосы чудные. И еще, размах у него такой, что я перед ним, как землекоп последний себя чувствовал. У него на столе чертеж земель лежит, и там такие дали нарисованы, о которых я даже в сказках не слыхал. Мы с тобой торговый дом обсуждаем, а он видит страну в тысяче фарсангов отсюда и решает, забрать ее себе, или пусть тот правитель еще немного поправит. Пока ему, Пророку, то угодно будет. Вон, мы Мараканду посетили, а я точно знаю, что через пять лет там наша сатрапия будет. Потому что со мной два жреца из Дур-Унташа ездили, и каждый шаг записывали. Почитал Пророк великому царю те записи, и все. А князь Мараканды и не знает, планы на жизнь строит, бедняга. Говорят, Ассархаддону, наследнику покойного царя, земли за океаном пожаловали. А туда только плыть полгода. Все наши дела по сравнению с тем, что он обдумывает, возня мышиная. Вот так вот!
        — За океаном? — задумался Син-Или. — А поплывут когда? Мне зять писал из Тира про какой-то корабль необыкновенный, да я как-то не стал дальше вникать.
        — Ну и зря! — сказал князь. — Через год-полтора и поплывут в те земли. Корабль построят, и тронутся. Он там огромный и сложный, мастера даже делать не хотели.
        — Я скажу зятю, пусть пару человек в экипаж пристроит, так, чтобы друг о друге не знали. Мы им мину серебра пообещаем, но зато все знать об этих землях будем. А то, может, и еще одну компанию создавать придется, на паях. Сами не потянем, уж больно тот корабль дорого казне обошелся.
        — Давай о главном. Как деньги делить будем от продажи шелка?
        — Как-как? — изумился купец. — По-родственному, пополам.
        — Да ты спятил, что ли? — взвился князь. — У меня люди работают, мне им платить надо, деревья везем издалека. И ты половину захотел?
        — Давай обсудим, благородный князь и мой будущий родственник, — покладисто сказал Син-Или.
        — Половину, но после того, как торговый дом у меня этот шелк купит.
        — Справедливо, — нехотя согласился купец. — Вес в серебре. При таком количестве цена сильно упадет. Две цены в золоте не возьмем, одну бы взять на большом объеме.
        — Три веса в серебре, — гнул свое князь. — Я согласен, что цену задирать не надо. Ты и так втрое зарабатываешь.
        — Мы зарабатываем, князь! Мы! И мне это еще отвезти надо, хранить, лавки держать. Свои расходы будут, князь. Две цены.
        — Две с половиной.
        — Согласен, но на год. Потом давай снова разговаривать. Как торговый дом назовем?
        — Как-как? Сила Золота, вот как!
        — Эмука Харассу! А что, звучит, — согласился купец.



Год шестой от основания. Месяц Кислиму. Вавилон

        Почтенный купец Син-Или читал сводку, принесенную с башни телеграфа. Его глаза расширились.
        — Ташпу ко мне, и побыстрее! — купец даже взвизгнул.
        Примчался запыхавшийся приказчик.
        — Бегом на телеграф, и на наш, и на государев. Новость зятю, который в Тире, перешли. Потом бери книгу сказок и начинай передавать.
        — Кому? — спросил ошарашенный приказчик.
        — Кому хочешь!
        — А деньги, господин? Это же стоить будет немеряно.
        — Ты не понял, дурак? Государь только что царем Египта стал.
        У приказчика округлились глаза. Новость была ожидаемая, но какая-то интрига с богом Аписом присутствовала, а потому купеческий мир жил в ожидании. А раз великий царь фараоном стал, то война закончена, и начинается обычная жизнь. Египетское зерно пойдет пузатыми баржами в Тир и Сидон, и обвалит цену, а потому свои запасы в Финикии нужно было быстро сбросить. Сбивая ноги, два приказчика понеслись на телеграф, чтобы парализовать его работу.
        — Уф, — почтенный купец был доволен. Дела шли неплохо, собственный торговый дом разрастался, теперь и в Египте нужно будет отделения открывать. Надо к сыну того жреца как-то подкатить с женитьбой, да сложно будет. Он главой двенадцатой сатрапии стал, большой человек. Сатрапия та — царство бывшее. Может и не получиться ничего. Может, свата попросить, чтобы он к Пророку подошел по старой памяти? Нет, не стоит, ошибкой это будет. Из дворца сплетня пришла, что из-за этих жрецов Пророк с самим царем разругался. Государь их возвысил, а Пророк, наоборот всех жрецов готов рыбам на корм пустить. Не любит он их почему-то. Ну, да это божьи дела, его, простого купца, и не касается это никак. Хотя ему как раз все понятно. Его многие купцы из того же Тира тоже хотели бы на встречу с богами отправить, потому как конкурент. У жрецов такие же порядки, наверное.
        Шелк тоже хорошо идет. А вдвойне хорошо, что до самой смерти князь Дайаэ его по всей Империи один продавать может. Жаль только, что люди по триста лет не живут, очень жаль.
        Дочка его умница. Княжича молодого так прикрутила, что он о другой жене и не думает. Дочь в отца вся. А зять уж точно не в старого князя. Мягок очень, со жрецами учеными беседы ведет, опыты какие-то у себя в княжестве проводит. Так, чудак какой-то у волчары битого вырос. Но зато внук уже есть, дочь не подвела. Он, Син-Или, старого князя подбивает, чтобы к семи годам в Первую учебную сотню Царского отряда его пристроил. Там наследники служат, и персидских князей внуки. А значит, это то самое место, где ему быть надо. Оттуда будущие сатрапы и военачальники выйдут, из сотни этой. Он, купец, сердцем чует. В других сотнях дети рабов, да мальчишки из Иудеи. Эти царя охранять станут, ну может десятниками и сотниками поставят в обычных войсках. А первая сотня — это соль земли. Он, купец, удостоился их выпускные бои видеть. Больших трудов стоило туда попасть. Здоровые парни, что твои молотобойцы. И с коня стреляют, и в правильном строю бьются. А еще говорят, читать и писать могут, и математику постигают. Вот странно, к чему это воинам нужно? И ведь не понять, где сын азата, а где принц. Все в одном строю
стоят и десять лет солдатскую лямку тянут, как каторжные. Не забалуешься у Великого Царя. Его старший сын Тейисп после той сотни поехал помощником к сатрапу в Мидию, а потом, говорят, и свою получит, их новых. Ох и могуч наследник, говорят, весь в отца. Как бы к нему под бок младшую дочь пристроить? Хоть восьмой женой! Вдруг царем станет?



        Глава 14,
        где Ассархаддон осваивается в Новом Свете


Год седьмой от основания. Месяц Нисан. Побережье Мексиканского залива. В настоящее время — штат Табаско

        Прошло больше месяца, как путешественники увидели первую землю. Пролив на юге привел их к огромной земле, вдоль которой они шли все это время. По большей части она была покрыта лесами с огромными зелеными листьями, особенно в устьях рек. И такое изобилие деревьев приводило моряков в изумление. Особенно, когда они потеряли одного из сирийцев, который, открыв рот, ушел вглубь зарослей и не вернулся. Заблудиться было немудрено. Дорогу приходилось прорубать мечами, иначе прорваться через эту зеленую стену было решительно невозможно. Выяснилось, что прорываться через эти заросли никакого смысла и не было, потому что за ними были точно такие же заросли, уходящие за горизонт. По крайней мере, с мачты и верхушек деревьев, куда залезали самые отчаянные воины, этому зеленому морю ни конца, ни края видно не было. Окончательно моряки потеряли интерес к путешествиям вглубь лесов, когда выяснили, что тут есть ядовитые змеи. Два воина умерли на руках друзей, которые не смогли им ничем помочь. Цель была на севере, и корабль пошел туда, прижимаясь к побережью. Как и было на чертеже Пророка, сначала они шли вдоль
берега на запад, потом на север, а потом — на юго-запад, где и была цель их похода. Огромный полуостров уже обошли, останавливаясь только, чтобы набрать воды, и через неделю пути на юго-запад от его крайней северной точки остановки стали делать чаще, вновь пробираясь вглубь суши. Следы людей они видели, но сами люди скрывались в зарослях, и на контакт не шли. Воины находили небольшие поля, убогие хижины и теплые кострища. Это было совсем не то, что они искали. Но все изменилось очень скоро, когда парнишка на носу истошно заорал, тыча рукой вперед.
        Малх встал на нос, растолкав воинов и замер в удивлении. Он увидел длинную лодку, на которой сидел десяток смуглых мужчин, гребущих одним веслом. Причем гребли они, явно желая отдалить встречу с неизвестным кораблем, и пытались скрыться в широком устье реки, уйдя вверх по течению.
        — Господин, кажется, мы на месте, — удовлетворенно сказал Малх.
        — Согласен, — кивнул Ассархаддон. — Мы сможем подняться по реке?
        — Опасно, — задумчиво сказал Малх. — Мы не знаем глубин. Я думаю, будет лучше, если мы поищем место для стоянки, оборудуем лагерь, и пройдем пешком. Судя по этим ребятам на лодке, они мчатся сообщить о гостях своему царю.
        — Тогда высаживаемся здесь.
        Корабль зашел в широкое устье реки и бросил якорь. Изобилие воды уже стало привычным жителям Финикии и Сирии, где речушка по колено могла давать жизнь огромному городу. А тут еще вода частенько лила на голову в виде мощных ливней, что было уже совсем из ряда вон. У себя на родине они дожди могли по полгода не видеть. Лагерь разбивали по всем правилам и надолго. Их тут не ждали, и встреча может быть не самой дружелюбной, это понимали все. Рыли валы, ставили сторожевые башни, валили деревья, делая засеку вокруг, оставляя лишь узкие проходы. Пророк сказал, что тут есть довольно большие города, а значит есть воины. А если есть воины, то они будут драться за свою землю. Таков закон жизни, и он един, что в Сирии, что Вавилоне, что в этих неведомых землях.
        Через три дня Ассархаддон послал на разведку полусотню воинов, которые вернулись уже к вечеру. Местность была густо заселена, и в трех фарсангах выше по течению был большой остров, на котором стоял город. Причем, по словам воинов, город был весьма немаленький и имел каменные здания. Между городом и побережьем, где были засеянные поля и деревушки, сновали длинные лодки и плоты. Несколько таких лодок воины притащили с собой, пустив их вниз по реке. Видимо, просто отобрали у местных. Выяснилось, что парочку обитателей этих земель они прихватили с собой, связав руки за спиной. Невысокие смуглые люди в набедренных повязках пугливо смотрели на воинов, и бежать не пытались. Видимо, понимали, что стрела догонит.



Годом ранее. Ниневия

        — Ассархаддон, не пытайся решать вопросы только силой. Тебе править этими людьми, и поверь, разумные законы и справедливость для правителя куда важнее, чем жестокость и страх. Твой великий отец и дед провели в походах всю жизнь, и в них же погибли. Поверь, и ты тоже, если бы стал царем, гасил бы пожары один за другим, годами воюя вдалеке от дома. Потому что жестокость порождает только ответную жестокость. А теперь представь, что было бы, если великий царь Ахемен непрерывно совершал бы походы, подавляя восстания. Да нам выгоднее простить налоги, если в местности был неурожай, да еще и отвезти туда зерно за казенный счет, выкупив его у купцов, чем сдирать последнюю шкуру с людей, умирающих от голода. Они заплатят, их дети будут потом платить, и с купцов мы тоже получим налоги. А если мы посадим их на колья, то податей с них уже не взять. И это главная причина того, почему сейчас правит великий царь Ахемен, а не менее великий Синнахериб. В новых землях будет непросто поначалу. Постарайся понять этих людей, изучи их язык и обычаи. Тебе что-то покажется глупым или странным, но не спеши делать выводы.
То, что будет тебе непонятно, может быть вызвано их климатом, количеством еды, или наличием того или иного материала. Я точно знаю, что они имеют каменные наконечники, а значит в бою твои воины их просто сметут. Не нужно проявлять излишнюю жестокость, только самую необходимую. Сумей проявить справедливость, а не только силу.
        — А как же разрушение Иерусалима? — поднял бровь Ассархаддон.
        — Это было непростое решение, поверь. И я думаю, что иудеи все равно вернутся туда и восстановят свой Храм. Уж такой это народ.
        — Так вы же истребили всех мужчин! — удивился принц.
        — Зато не тронули женщин, — улыбнулся Пророк. — И поверь, от иудейки родится только иудей. Иерусалим был разрушен, потому что ударил нам в спину, когда мы воевали. А такое прощать нельзя. Предателей нужно карать быстро и жестоко, чтобы остальные даже думать боялись о подобном.
        — Я даже не знаю, как вас благодарить за науку, Великий, — почтительно сказал Ассархаддон.
        — Очень просто благодарить, — усмехнулся Пророк, — казна должна получить назад вложенные средства, а они просто чудовищные, поверь.
        — Чем же я их верну? — нахмурился Ассархаддон.
        — Ну, во-первых, там довольно много золота. Я не знаю, найдено ли оно местными жителями. Если нет, найдите его сами. На это золото вы будете закупать у нас нужные товары. Во-вторых, там много ценных пород дерева. Найдите то, что может заинтересовать мебельщиков.
        — Я не ремесленник! — вскинулся Ассархаддон.
        — Ты хочешь быть правителем, а это большой труд, — терпеливо сказал Пророк. — Выбрось из головы эту глупую спесь, она не доведет тебя до добра. Правитель — это и воин, и судья, и купец, и даже крестьянин, если нужно. Во все необходимо вникать, чтобы не делать глупых ошибок. Просто купец, совершая ошибки, теряет деньги, а правитель — жизнь. И зачастую теряют жизнь дорогие ему люди. Понимаешь разницу?
        Ассархаддон хмуро кивнул. Его отец и дед были убиты, совершив роковые ошибки, он это понимал. А его мать осталась жива лишь благодаря прихоти этих странных людей. Жила в полном довольстве и ненавидела их, понимая, что не может навредить. Она умерла в прошлом году, и, слава богам, ей не придется ехать на край света.
        — Итак, если с этим мы разобрались, я продолжу. Там есть хороший камень, который пойдет на дорогие поделки. Наши купцы будут отрывать его с руками. И самое главное, найди и доставь съедобные клубни, которые растут в земле. Если мы сможем растить их здесь, то забудем про голод. Одно это окупит поход полностью.
        — Какие-то клубни? — удивился Ассархаддон. — Это так важно?
        — Да важнее золота, — развеселился Пророк, ввергнув принца в оторопь. — Ведь золото нельзя есть, а эти клубни можно. Кстати, они называются картофель. Ты накормишь воинов в походе дариками?
        — Нет, конечно, но какие-то клубни….. — Ассархаддон был обескуражен.
        — Пойми, — терпеливо продолжал Пророк, — зерно может не уродить, тогда картофель спасет тысячи жизней. Наоборот, может не уродить картофель, и тогда люди будут питаться зерном. Кстати, семена маиса тоже привезите, очень хорошая вещь.
        — Великий, я все понял, — почтительно сказал Ассархаддон. — Я очень хорошо обдумаю ваши слова.
        Хороший парень, подумал Пророк. Но что из него получится дальше? Не совершают ли они ошибку, оставив ему жизнь. Или может, имеет смысл отравить его медленным ядом, как его зловредную мать? Это надо хорошо обдумать.



Через два месяца после прибытия. Новая Ассирия. В нашей реальности — Ла Вента, штат Табаско, Мексика

        Ассархаддон сидел на возвышении, задумчиво разглядывая новых подданных, почтительно лежащих на животах. Последние два месяца пролетели, как стрела.
        Пленные, которых взяли в первые дни, научили местному языку. Несколько сотен слов, что записал жрец из Дур-Унташа, описывали несложный быт здешних жителей и отношения между ними. Ничего нового для себя Ассархаддон не открыл. Тут был царь, жрецы, куда более могущественные, чем царь, воины и простолюдины. В каком-то смысле это общество напоминало Египет. По крайней мере, местные жители безропотно обрабатывали свои делянки, где рос пресловутый маис, и делали титаническую работу, с сельским хозяйством не связанную. Так, остров, на котором стоял город, был практически искусственным. Он был частично подсыпан, частично выровнен. В центре его располагалась земляная пирамида высотой в шестьдесят локтей. Храмы, дома жрецов и знати строились из утрамбованной глины, а колонны, стоявшиеу входа, были высечены из базальта. Каменные головы, о которых говорил Пророк, он тоже увидел, и был поражен, насколько сложным было их изготовление. Ведь каменоломня была почти в двадцати фарсангах, откуда гигантские глыбы на плотах спускали к городу. Только в этой работе принимало участие до двух тысяч человек, а ведь потом
еще на этих камнях вырезали лица, зашлифовывая их почти до блеска. Как они это делали, не зная металла, Ассархаддон так и не понял, как не понял, для чего они это делали. Ответ был совершенно невнятным и означал, что это делали предки. Зачем делали? Так велели боги! Почему лица на камнях похожи на нубийцев? Так велели боги! Любопытство Ассархаддона не пошло дальше, ведь у него была масса других забот. И он выбросил дурацкие камни из головы. Ну есть, и есть. С местными богами он тоже разобрался быстро. Тут молились боку маиса, богу дождя, богу-ягуару, богу с акульей головой и Пернатому змею. Были еще какие-то боги, но их назначение для Ассархаддона пока было тайной. Пришельцы почитали солнце, и разногласий с местной религией не возникло. Кто же в здравом уме будет отрицать божественность дневного светила?
        Сражение случилось всего одно. Ассархаддон вызвал на поединок местного царя и его воинов и разгромил их минут за десять. Одоспешенных солдат пришельцев каменные наконечники поразить не могли, и это привело в ужас полуголых мужиков с перьями в волосах и обсидиановыми ножами. Строй пехоты с ростовыми щитами прошелся катком по кинувшимся в атаку воинам. Местную воинскую элиту перерезали, как баранов, после чего жрецы, тонко чувствовавшие конъюнктуру, объявили Ассархаддона воплощением Пернатого змея и законным царем. У черни данный поворот в их судьбе возражений не вызвал, тем более, что пока все стало даже лучше. В первую очередь, Ассархаддон выдал части своих крестьян бронзовые мотыги и топоры, чем привел их в состояние, близкое к обмороку. Топоры немедленно застучали, а Ассархаддон со своими людьми пытался понять, что из этой древесины будет востребовано в метрополии. Пророк оказался прав. Тут росли деревья, похожие на драгоценный палисандр, который привозили из Синда. Древесина была очень тяжелая, прочная и красивая. Подданных с топорами погнали на заготовку.
        Клубни, о которых говорил Пророк, тут тоже знали. И древесину, и картофель, и семена маиса, и бобы Тепари погрузили на корабль, который вскоре отплыл назад. А вот золото и серебро тут были незнакомы. Самым дорогим материалом был зеленый нефрит, из которого делали все украшения, статуэтки и маски. И доставляли его сюда из немыслимо далеких земель. Столица, которую Ассархаддон, недолго думая, назвал в свою честь, была единственным большим городом в его новом царстве. В ней жило около десяти тысяч человек, что было неплохо даже для Старого Света. Но в двух днях пути жили люди, которые Новой Ассирии не подчинялись, и подчиняться не хотели. И это упущение Ассархаддон решил немедленно исправить.



Новая Ассирия. В то же время

        Сотник Хадиану вел своих воинов на запад, вверх по реке Тонала, на которой стояла Ассархаддония. Когда Ясмах-Адад позвал его в этот поход, он не раздумывал ни секунды. Терять ему нечего. Отец погиб, мать умерла, армия ему и отец, и мать. Тем более, что при согласии почтенный полутысячник, что командующим к самому наследнику пошел, его сотником обещал поставить. Да тут и думать нечего! Хадиану согласился и не пожалел. Он забрал себе хороший дом недалеко от самого царя и взял в наложницы трех самых красивых баб, которых увидел. Просто поманил пальцем, и они безропотно пошли за ним. Власть! Вот, что самым сладким оказалось. И он, Хадиану, за эту власть будет местную голозадую чернь, как скот, резать и на кол сажать. Пусть только пикнут против. Он, нищий мальчишка, что сытым, почитай, и не был ни разу в жизни, теперь знатный воин. Даже голова кружится. Новые жены ему готовят, еду с поклонами подают и в глаза преданно заглядывают. Они пугались поначалу, а потом ничего, обвыклись. Даже нравиться им стала новая жизнь. Ведь тот страх, что их муж у подданных Пернатого змея вызывал, и на них легкий отблеск
давал. Они теперь знатные и богатые дамы стали. А те самки дикобраза, что раньше носы воротили, теперь в подруги набиваются, да в глаза умильно смотрят. Да только не нужны они им больше, не по чину с простолюдинками общаться. Они новому мужу сыновей родят, и тогда вообще ни с кем здороваться не будут.
        А Хадиану новая жизнь очень нравилась. Одно плохо — мяса мало. Били птицу, изредка добывали оленей, но из мяса местные ели в основном собак. Как ни противно было, а с брюхом не поспоришь. На одном маисе броню на себе не потаскаешь, тут пища посерьезней нужна. Поди пять фарсангов в полной выкладке по этим лесам пройди, да сдохнешь без мяса. Показалась деревня. Хадиану поднял руку, останавливая воинов.
        — Окружаем. Буйных на копья, потом на кол. Как всегда, в общем.
        Десятники мотнули головами. Мол, поняли все, не впервой. Деревню окружили, солдаты погнали жителей из хижин, и с полей, собрав в кучу. Младший воин из местных, металлическим оружием не удостоенный, вышел вперед и начал переводить. Речь в этих краях немного отличалась, и Хадиану не рисковал говорить сам.
        — Люди! — громко сказал воин. — С этого дня вы служите Пернатому Змею, что стал царем в Городе на Острове.
        — Мы никому не служим. Ты, сын опоссума! — заявил кто-то из толпы.
        — У нас есть храбрец, — усмехнулся Хадиану. — Взять его!
        Из толпы вытащили упирающегося мужичка и сноровисто посадили на кол. Толпа завыла от ужаса. Тут такого не было никогда.
        — Люди! Вы служите Пернатому Змею, вы платите ему дань и даете работников, когда он потребует. А если нет, то все вы будете наказаны. Как он! — и воин показал пальцем на казненного.
        Бедолага хрипел на колу. Хадиану требовал, чтобы умирали не менее трех дней, вгоняя население в состояние ужаса. Первых он казнил лично, поскольку опыт имел богатый. Потом и остальные научились. Больше в той деревне героев не было. Новая Ассирия стремительно прирастала подданными.



        Глава 15,
        где вновь о делах торговых


Год седьмой от основания. Месяц Нисан. Укка, Княжество Дайаэ

        Князь Дайаэ обедал с разросшейся семьей. Рядом бегал внук, которого принесла невестка Ина-Эсагили-Рамат, дочь купца Син-Или. Дома ее, конечно же, звали Ина. Вавилоняне никогда не пользовались в быту полными именами. Девка оказалась не только фигуристой, но и под вычурной прической кое-что имела, к изумлению старого князя. Прислуга дома пикнуть не смела, и даже готовить стали что-то эдакое, с выдумкой. Она как-то быстро прибрала к рукам огромное хозяйство, немало не пугаясь заслуженных князевых душегубов, что у него пытались вести дела. Ей, купеческой дочке, да еще и грамотной, было дико то, что она тут увидела. Как-то зашла вечером, и скромно так заявила, глаза в пол уставив.
        — Я, батюшка, посмела в ваши дела влезть. Уж не ругайте меня, бабу глупую. Прошу выслушать.
        — Ну, говори, — изумился старый князь. Он как-то привык, что на людей жуть нагоняет, а тут девка восемнадцати лет мало того, что не боится, так еще и его отпетых живорезов строит, как пацанов.
        — Я хотела поднять книги учетные, батюшка, да только нет их у вас. А непорядок это, так дела вести нельзя. Я месяц полный взяла и за работниками записала, кто, чего и сколько сделал. Так вот, батюшка, выводы мои. Десяток семей арамеев, что в прошлом году купили, к нашей работе не годен. Они от цзиньцев по выработке почти втрое отстают. А вот египтяне, наоборот, почти так же работают. А когда опыт приобретут, то и лучше, и больше сделают. А все потому, что арамеи — пастухи, им такой труд — как нож острый. А египтяне — те от роду на малом клочке земли привыкли копошиться день и ночь. Им такая работа не в тягость.
        — О, как, — крякнул старый князь. Удивила девка.
        — Я батюшка, предлагаю от арамеев избавиться, а египтян прикупить. Если египтян не будет, то черноголовых. Те тоже труженики добрые. И я, с позволения вашего, книги учетные вести буду. А то у меня подозрения кое на кого есть.
        — Ты что плетешь, девка? — вскинулся князь. — Ты хочешь сказать, что мои люди у меня же воруют?
        — Хочу, батюшка, — невестка смело смотрела в глаза.
        — Ты понимаешь, что за такие слова ответить придется? Если вдруг я человека на пытку возьму, а он невиновен будет, то тебя же саму убьют, а я и сделать ничего не смогу. Люди в своем праве будут.
        — Одноглазого берите, батюшка. Он в кости проигрался. Там такие деньги на кону были, что у него и быть таких денег не может. А раз так, значит ворует.
        Старый князь сел на лавку, потирая виски. С одноглазым он двадцать лет вместе. Неужто скурвился старый друг?
        — Я батюшка, предлагаю одноглазого не казнить. Дайте слово ему, что не тронете, пусть признанием душу облегчит. По старой дружбе.
        — Почему это, дочка? — старый князь ее уже родней признал. Чего уж таить, она куда умнее его сына была.
        — Да потому что ваша вина в том тоже немалая.
        — Моя вина в том, что мой человек у меня крадет? — изумился князь. — Да ты в уме, девка?
        — В уме, батюшка. Вы дела ведете, как варнак последний, уж простите меня, бабу глупую. Тут сам сиятельный Хутран соблазнится, ведь ни порядка, ни учета у вас. Вы же сами людей в искушение вводите. Это как на базарной площади развязанный кошель с золотыми дариками оставить. Кто виновен? Кто украл или кто оставил? Я слышала, батюшка, что вы в бандитском ремесле на всем свете первый были, и я к этому с полным уважением. Но надо заслуженных людей на покой отправить, а на их место новых брать, которые счет и грамоту знают. А люди старые пусть пасут их, как баранов, благо у них нюх, как у псов, что рабов беглых ищут. Потому как новые люди, если их без присмотра оставить, еще злее воровать станут.
        Князь Дайаэ сел на лавку, сжимая руками голову, которую разрывала острая боль. Ведь до единого слова права купеческая дочь, ни в чем не ошиблась. Плохой из него купец, чего уж там. Он разбойник по жизни, только отнимать и умеет. А те времена прошли, и тут права невестка. Смирит он норов, и будет ее советы слушать. Ведь незнамо в каком поколении купцы они, с молоком матери понятия впитывают. И ведь до чего умна! Понимает, что права, но с полным уважением говорит, хоть и обидно иногда.
        — А что про мужа своего думаешь? — закинул князь пробный шар. Ведь это боль его, чудак не от мира сего вырос.
        — Сын ваш и мой муж — большого ума человек. Только надо этот ум в дело направить, — не задумываясь, сказал невестка. Не иначе, тоже об этом думала.
        — Это в какое еще дело? — заинтересовался старый князь.
        — Ему бы по уму жрецом в Дур-Унташе быть, а он князь теперь. Нельзя ему в жрецы, значит. Время есть, деньги есть, голова светлая. Ну так пусть тут что-то такое придумает, чтобы сам Пророк его зауважал. Отец путь в неведомые земли открыл и оттуда шелк привез, а сын — какую-то мудрую штуковину придумал, за что ему в Дур-Унташе статую поставили. Тогда семье от людей почет, и от царя уважение будет. И тогда внука вашего в первую учебную сотню возьмут, с другими князьями служить. А когда в возраст войдет, глядишь, и сатрапом станет. А пока мы князья мидянские, которых в каждом ущелье по четыре штуки. На нас персы, как на грязь смотреть будут.
        — Далеко смотришь, дочка, — массировал подбородок князь Дайаэ. — Иди, пожалуй, к себе. И скажи, чтобы одноглазого ко мне позвали.
        Невестка поклонилась и вышла, а в покои вошел старый подельник, который без приглашения уселся на лавку.
        — Звал, князь?
        — Звал, друг мой. Что же ты подводишь меня? Или я плачу тебе мало?
        — Да ты что? Всеми богами клянусь!
        Поклясться то он поклялся, да только старый князь не дознаватель. Ему допросные листы не нужны. Он по легкой тени, промелькнувшей в глазах, все понял, виновен старый товарищ. Не станет он его трогать, если признается. Просто заставит все до фулуса вернуть, да с процентами. А ведь еще месяц назад он бы с него кожу содрал. И впрямь, меняются времена, и ему за ними меняться приходится.



Месяцем позже. Ниневия

        Сиятельный Хутран делал доклад для узкого круга лиц. Проблема была сложная, и даже он, человек имеющий чудовищный авторитет и вес, пасовал.
        — Государь, моя служба и я сам сейчас находимся в тупике. С тем, что касается разбойников, воров и скупщиков краденого, вопросов нет. Города вполне безопасны и их жители благословляют вас. Но у нас появилась новая напасть. Азаты, писцы и даже сатрапы начинают зарабатывать просто сумасшедшие деньги помимо содержания от казны.
        — Они же клятву давали! — возмутился Ахемен.
        — Деньги, государь! Деньги рушат любые клятвы. И ведь многие даже взятки не берут. Они с купцами роднятся, и тем подряды отдают, или послабления по торговле делают. А тот потом по-родственному подарок какой принесет, от души. Какая же это взятка? Любой азат с чистой совестью клятву даст, что взяток не берет, и в том прав будет.
        — Вот демоны! — расстроился князь. — Что же мы с ними делать будем? Меня ведь Пророк предупреждал, что от больших денег мы в ослиное дерьмо превратимся.
        — Я, государь, предлагаю всех служащих от азата и выше, местами менять, — заявил Хутран.
        — Как это? — удивился царь. — Если сатрап хорошо справляется, что зачем его менять?
        — А затем, государь, что он в свою сатрапию корнями врастает, а как на покой соберется, то сыну ее передаст. А потом получится, уж простите, повелитель, что последующие цари их и снять с должности не смогут, потому что от роду так было. А так и до бунта недалеко, они же все себя царями считать будут в тех землях.
        — Что предлагаешь, Хутран?
        — Пять лет на одном месте, потом переводить не ближе месяца пути от старого места. Например, из Сирии — в Мидию. Из Вавилонии — в Дрангиану. Я поспорить готов, многие после такого сами в отставку попросятся.
        — Пять лет, говоришь? А что? Хидалу, готовь указ. Только мы это растянем на три-четыре года, иначе все управление в стране рухнет.
        — Да, повелитель! И я предлагаю законом закрепить норму, что сын не может служить в той же сатрапии, что и отец. Даже если отец на покой ушел.
        — Толково! Согласен! — кивнул царь.
        — Ох, и вой поднимется, брат! — заулыбался Пророк, который сидел рядом и читал какое-то письмо. — Ну да ничего, переживут! Хутран прав, внуки сатрапов сначала удельными князьями станут, а потом и царями. Ради такого дела предлагаю войска у сатрапов отнять.
        — Как это? — изумились все.
        — А так! — сказал Пророк. — Сатрап гражданскими делами будет ведать, а местный тысячник, к примеру, делами военными. А судей будем напрямую из Ниневии назначать, и они сатрапу подчиняться не будут. Тогда им куда сложнее договориться будет. И судей тоже менять через пять лет.
        Все задумались. Это было совершенно неожиданно, но призрак сепаратизма уже витал над страной, и Египет станет первым. Чуть ослабнет власть великих царей, он отколется тут же, как это было и в нашей реальности.
        — Государь, я соглашусь с Величайшим, это прекрасная мысль, — заговорил Хутран, лицо которого выражало … ну как бы….предвкушение, что ли. — Ассирийские цари не зря евнухов областеначальниками ставили. Вон, азат Тайта в Ашдоде тому примером. Ему не для кого богатства копить.
        — И он замазался? — заинтересовался Ахемен.
        — Не больше других, государь, — пожал плечами ужас воров и разбойников. — Не наглеет, и в городе порядок полный. Но шелковая туника в Ашдоде только у него есть, а это о многом говорит.
        — Кстати о шелке, — перебил Пророк, — тут мне князь Дайаэ младший письмо написал. Толковый малый, оказывается, не ожидал даже.
        — И что пишет?
        — А он законы и указы наши в одну кучу собрал и сравнил. И такое выяснилось, что у меня волосы шевелятся. У нас Вавилон до сих пор по законам Хаммурапи живет, и от них отказываться не собирается. Каркемиш и Арбела — указы Синаххериба использует там, где это полезно. Да что там, в куче наших собственных указов противоречия есть. В общем, парень предлагает все законы, какие есть, собрать и ненужные отменить.
        — Вообще все? По всем землям? — изумился хазарапат.
        — По всем, — подтвердил Пророк. — и готов для этого все земли сам объехать, те обычаи и законы записать и потом сюда привезти. Чтобы мы нужные оставили, а ненужные запретили. Он готов два десятка жрецов за свои деньги содержать столько лет, сколько понадобится. Потом, в конце, книгу хочет издать, в которой только действующие законы и указы останутся. А устаревшие — отменить полностью.
        — Да это же работа гигантская, — сказал обескураженный Хидалу. — Мне главный секретарь об этом уже давно талдычит, да только на ту работу жизнь положить надо. Это не один год трудиться упорно нужно.
        — Да если он такое сделает, я ему в Дур-Унташе памятник поставлю, — честно признался Пророк. — Мы же потом по этой книге судей и сатрапов учить будем.
        — Ну надо же, — усмехнулся царь, — у старого бандита сын законником вырос. Пусть делает, в долгу не останемся. Дозволяю!
        — Государь, раз уж про князей Дайаэ речь зашла, то не могу не доложить. — В разговор включился сиятельный Хутран. — Купец Син-Или, который нас когда-то с тем княжеством сильно выручил, с князем Дайаэ породнился. Старый князь, говоря откровенно, как купец никакой был, а с новыми родственниками совсем другой разговор получается. Их торговый дом «Эмука Харассу» — богатейшим по всей Империи стал, и только силу набирает. Их нужно либо совсем близко держать, либо прямо сейчас раздавить, пока богаче казны не стали.
        — Что предлагаешь? Раздавить? — заинтересовался царь.
        — Ни в коем случае, государь! — открестился сиятельный Хутран от столь радикальной меры. — Я предлагаю указ издать, чтобы купцы, которые каким-то товаром одни по всей стране торгуют, налог вдвое от обычного платили, а то и втрое.
        — Завоют купчишки! — задумался царь. — А люди то они полезные.
        — Я предлагаю с ними тоже торговый дом создать, на паях, — задумчиво сказал Пророк. — Половину — казна на себя возьмет, а другую половину — пять самых крупных купцов. И эти пусть там тоже будут.
        — А чем торговать-то? — скептически спросил царь. Он к торговым делам склонности не имел, как воину и пристало.
        — А мы для чего Ассархаддона за море отправили? — вопросил Пророк. — Вот товарами оттуда и будем торговать. И казна в прибытке будет, и купцы дела куда лучше нас вести станут.



Тремя месяцами позже. Ниневия

        Почтенный купец Син-Или мялся в приемной самого хазарапата вместе с четырьмя такими же уважаемыми торговцами. Все переглядывались, но молчали, причину вызова никто не знал. Новый указ царя уложил Син-Или в постель с сердечным приступом, но распоряжение явиться в Ниневию от этого приступа его быстро излечило. Деваться некуда, жизнь продолжается. Гонец с царского телеграфа прибыл, аж запыхался. Неужто еще пакость какую удумали? А ведь только налаживаться все стало. Дочь, умница, в поместье княжеском осмотрелась, наследника родила, и стала на купеческий лад жизнь переводить. Работников негодных продала, лучших — приобрела. Посмотрела, что у кого получается, и переменила порядок весь. Одних посадила с коконами возиться, других — нить сучить, а третьих — ткани ткать. И шелка после этого, почитай, что сразу на треть больше делать стали. Оказывается, люди сноровистее работают, если что-то одно постоянно делают. Сейчас еще большой дом строит, хочет в него портних сажать, чтобы сразу рубахи и плащи шили. Он, Син-Или, то письмо раз десять перечитывал, и слезами обливался от радости. Вот ведь умница
уродилась, вся в отца!
        Деньги просто рекой полились. В каждой сатрапии лавки на лучших местах открыли, мебель роскошную там поставили, и даже девок пригожих торговать наняли. Оказывается, ежели баба у бабы ткань покупает, то они куда лучше общий язык находят. А ежели мужчина приходит, то ему перед девкой срамиться неохота, и он все равно покупает что-то. Ну, а руководит старший приказчик, мужчина, тут он, Син-Или, как скала, стоял. Бабы, они ж без понятий. Хотя дочь…. Хоть в долю бери. И все хорошо было, пока налог этот не ввели. Теперь они почти как обычные купцы зарабатывают. Ну почти обычные… Ну грех светлого бога гневить, очень хорошо зарабатывают, но не безумные деньги, как раньше.
        — Проходите, почтенные!
        Купцы стайкой потянулись в рабочие покои главного вельможи Империи. Заходили робко, ведь такая персона к ним интерес имеет, как бы худо не вышло. Сам хазарапат за столом располагался, который полный бумаг был. Рядом — стол, за которым бритоголовый секретарь сидел с золотой цепью на шее. Купцы, как увидели, аж глаза выпучили. Персона второго ранга секретарем трудится. Да только то сам руководитель канцелярии государя был, а это личность всем известная. Все азаты Империи от четвертого порога Нила до дельты Инда трепетали, боясь отчет по телеграфу вовремя не отослать. Тут же государево неудовольствие влепят. А три неудовольствия — увольнение со службы и понижение на один ранг. В армию сотником снова идти, с четвертым то классом. И для сына такого чиновника третий класс закрыт навечно. Только если внуку повезет. Крокодил нильский, а не человек. И улыбка такая же, крокодилья.
        А рядом, на кресле, незнакомый человек сидит, и тоже с золотой цепью на шее. По — виду финикиец. Это кто же у нас из финикийцев в Анусии (сподвижники) царские пробился? Ба! Да это же командующий флотом собственной персоной. Зять из Тира сообщение присылал, что корабль наследника Синаххерибова из дальних земель назад вернулся. Он, Син-Или, про тот поход все вызнал. Человечку мину серебра отсыпал, пятьдесят полновесных сиклей, и не жаль ничуть. Он двоих посылал, но одного волной в море унесло. Спаси боги от такой смерти. Ну хоть догадались двоих подрядить на это дело. И Наварх шарик круглый задумчиво так об пол бьет, а тот обратно в руку прыгает. Вот чудная игрушка! Игрушка? Какая к демонам игрушка? Это же золото чистое! Он этих прыгающих шаров по всей Империи столько продаст, что сам корабль построить готов. Великие боги! Неужто позвали, чтобы с новыми землями торговлю наладить. Еще и не спрашивали ни о чем, но он уже согласен! Согласен! Согласен! СОГЛАСЕН!



        Глава 16,
        где Ассархаддону придется договариваться


Год седьмой от основания, месяц кислиму. Ассархаддония, Новая Ассирия

        — Супруг мой! — склонилась в поклоне жена Пернатого Змея Статира.
        — Жена моя! — кивнул Ассархаддон. — Как дела в Храме?
        — Неплохо, все получилось, — сказала Статира.
        Жрецы поначалу упирались, но Ассархаддон смог договориться. Жене Пернатого Змея теперь воздают почести, как богине. Взамен они потребовали освобождения земли Тамоанчан, откуда их народ изгнали полтора столетия назад. Ассархаддон согласился, но это оказалось непросто.



Три месяца назад. Земля Тамоанчан. В настоящее время — окрестности города Сан Лоренцо, штат Веракрус. Мексика

        Хадиану вновь вел свою сотню в рейд. По точке назначения они получили самые общие ориентиры, ведь никто из ныне живущих в Городе туда не совался, боялись. Помнили только, что это на западе. Торговали кое-как с тем народом на границе земель, но к ним — ни ногой. И вот сейчас сотня шла вдоль берега моря, а потом должна была повернуть вверх по течению первой же большой реки. До устья было пять дней пути. Это все, что им удалось узнать.
        Его сотня была усилена двумя сотнями индейцев. Этим чудным словом местных называли еще в Старом Свете. Говорят, от самого Пророка пошло, а он чего зря не скажет. Индейцам металлическое оружие и броню не давали. Из оружия у них были булавы, копья и дротики. Луки тоже были, но поганые, с персидскими никакого сравнения. Воины шли споро, дело было привычное. На севере было море, юг и восток они покорили на десять дней пути, не встретив особого сопротивления. На том же юге разведка Великий Западный Океан видела и те места нашла, где красивый зеленый камень добывают. Туда в следующем году большой поход намечен. А вот на западе уже пропали две группы воинов из местных, которые в джунглях себя, как дома чувствовали. И именно там оказалась страна Тамоанчан, откуда подданных Пернатого Змея в свое время пинками погнали. А пахотные земли, говорят, там отменные.
        Пернатый Змей, ну, принц Ассархаддон, который, велел подданным просеки рубить новыми топорами, чтобы дороги делать. И те с превеликим удовольствием работали, ведь каменный топор с бронзовым и сравнить нельзя. Новые участки расчищали под посевы, деревни расширяли и новые закладывали. Ведь еды теперь куда больше будет, и дерева много после просек тех. Ценные породы сразу в Ассархаддонию сплавляли, это в Старый свет пойдет. Корабль со дня на день ждали, а потому склады набивали под завязку. Драгоценный зеленый нефрит везут, а еще забавный камень, к которому железо прилипает. Индейцы из него любят бусы делать.
        К устью реки быстро вышли, а потом вверх по течению подниматься стали. Тропки еле заметные следопыты сразу нашли. Есть тут люди. Кое-где дорогу прорубать пришлось, до чего же сирийцам и вавилонянам эти леса непривычны. А особливо, когда вода на голову каждый день льется. На первую деревню через фарсанг наткнулись. Окружили, как водится, стрелы наложили, а то вдруг баловать начнут, и стали местных в кучу сгонять. А в деревне — почитай, одни бабы и дети. Из мужиков — только старики да калеки. Воины на промысел пошли, как выяснилось. Хадиану своего индейца послал всё с той же речью выступить. Его в шутку Великим Глашатаем называть стали, многие воины осаду Тарьяны помнят. Тот речь свою сказал, а как-то местные нехорошо на них посмотрели. Как на добычу, что ли. Даже мальчишки голозадые. Удивительно это Хадиану стало.
        И тут к Глашатаю калека колченогий подошел. Ну подошел и подошел, глухой может, не только хромой. Чего от калеки плохого ожидать? Калека тот на какую-то доску опирался, когда шел, ну никто внимания на это и не обратил. А тот этой деревяшкой махнул, да голову глашатаю и снес напрочь. Только кровь фонтаном и брызнула. Бабы и дети из деревни ажно завизжали от восторга.
        Калеку того копьями подранили и на кол вздели, остальным в назидание. Да только он на колу висел и мучителей своих отборным матом крыл. А потом язык себе прокусил и кровью истек. Вот это воин! Хадиану потом внимательно его рассмотрел и понял ошибку свою. Калека тот имел тело бойца могучего. Сам сухими жилами перевитый, лицо гордое, а все тело в шрамах. Только шрамы те не только от когтей звериных или копий, а в рисунки причудливые слились, как будто рисовал кто по живому телу острым ножом. А деревяшка та мечом оказалась, только вместо лезвия каменные лепестки вставлены острейшие. Хадиану тот меч с собой прихватил, чтобы государю показать.
        В следующей деревне все еще хуже было. Там мужчины на месте оказались. Они, вместо того, чтобы речи всякие слушать, оцепление прорвали, чтобы бабы и дети в лес ушли, а сами драться кинулись. Еле-еле перебили их, как звери дикие сражались. Некоторые как будто танцевали, от дротиков уклоняясь. А потом те дротики в ответ бросали. Голого человека насквозь пробить могли. Хадиану даже видел, как они те дротики руками ловили. Кто бы сказал, лгуном посчитал бы. А у них тут порядки на персидский лад заведены. Лгуна за человека никто считать не будет. Хороши были воины, да только копейный удар держать в правильном строю непривычные были. Перекололи их копьеносцы Хадиановы. Бойцы доспешные живы все остались, а вот индейцев десяток в той деревне оставили. Понял тогда Хадиану, что надо государю доложить, ведь тут грозными речами и кольями не напугать никого. Сотник в своей жизни столько людей на кол посадил, что уже и счет потерял. Но чтобы казненный его же на колу по матери крыл, такого с ним не бывало еще.
        Назад плохо шли. Еще десяток потеряли, и тоже индейцев. У кого доспехи были, те прямо в них шли. А вот местным худо пришлось. То тут, то там из зарослей дротик или стрела вылетит, и нет бойца. А кого ты в тех зарослях найдешь? Нет, тут другая война нужна, их в этих лесах перебьют, как детей малых. Так они к своей реке Тонала пришли, а тут радость неописуемая. Корабль пришел, а на нем Великая Госпожа, жена государя, значит, будущая. Ну и пополнение, целая сотня воинов пришла, ассирийцы по большей части. Услышали, что земля та Новой Ассирией зовется, и там природный царь от рода Синаххерибова, и желание изъявили. Ну, с такими бойцами дела куда лучше пойдут.



Ассархаддония. Новая Ассирия. В то же время

        Статира смотрела на берег, вцепившись в борт побелевшими пальцами. Трехмесячный ужас подходил к концу, ох и страху она натерпелась за это время. Каюта маленькая, тесная, корабль полон воинов и скота. В Новый Свет коров и лошадей везли. Ей поначалу все время плохо от качки было, а несчастным животным и того хуже. Потом ничего, все привыкли вроде. Воинов прямо с борта тошнило, а ей невместно было. Служанки из каюты не успевали таз выносить. Воины тоже перестали у борта ошиваться, когда увидели, как рыбы-демоны бараньи кишки пожирают. Солдаты, что под стрелами стояли, не дрогнув, тут бледнели, как мел, и на воду смотреть боялись. Уж больно страшные те демоны были.
        Корабль снова сам Наварх вел, да теперь помощника учил. Сам хочет дальше идти, ему сюда плавать неинтересно стало. А земля та огромная, то Статира увидела по дороге. А уж леса какие! Она и не думала, что столько деревьев бывает. Дни и ночи идет корабль, а они не кончаются. Вокруг Ниневии лес все больше в горах, а в Вавилонии его так и вовсе нет. Ну, хоть и тяжко ей пришлось, да только знала она, зачем муки терпит. Муж ее будущий там, отрада сердца девичьего. Как он там? Помнит ли еще ее? Ждет ли? Вдруг у него там уже жена есть? А вдруг он ту жену еще и любит, а ее, Статиру, только из-за отца за себя берет? Вдруг ошиблась она? Ох, как же тяжело ей от мыслей этих. Да и похудела в походе этом, пышность ушла, а это главная краса женская. Хотя тетка Ясмин вон худенькая какая, а дядя Зар ее на руках носит. Вот ведь счастливая, любовь у них!
        Пророк с ней длинные беседы вел, про землю ту рассказывал, а потом сам хазарапат ее страной управлять учил. Чтобы не дурой набитой была, что только детей рожает, а верный друг и помощник мужу в делах его. Это, как Пророк ей объяснил, куда крепче любви людей вместе держит. Потому как краса женская с годами проходит, и ее нужно чем-то другим заменять. И ей, Статире, нужно себе такое дело найти, чтобы в деле том муж без нее, как без рук был. Тогда и брак крепкий будет.
        Корабль в широкое устье реки зашел, от морских волн подальше, а там из камней настоящий причал сделан, что далеко в воду выдавался. Как в порту прямо. Корабль разгрузили, и по широкой просеке все в город пошли. Пошли воины, конечно. Статиру на носилках понесли. Через три часа на месте были. Муж будущий ее на полпути встретил. Его, как статую какую-то на большом помосте два десятка человек несли. Она к нему перешла и так до города ехала. А он чудно одет так, в перьях весь, смешно даже. Но никто не смеялся. Напротив, встречные индейцы на землю падали и лица вниз опускали. Муж ее будущий сыном бога тут считался, а значит и сам бог немного. Ну, да это обычное дело. Батюшка родимый в Египте тоже живым богом считается, а она его в детстве за бороду дергала. И ничего, молния не убила.
        В столицу они тоже на большом плоту попали, она на острове оказалась. Город тот понравился ей, улицы камнем выложены, даже в Вавилоне такого нет. И узоры причудливые из камня того сделаны. Дома знати большие, с колоннами. А крестьяне живут в хижинах из плетеной соломы, глиной обмазанной, как и в Империи, впрочем. Там простолюдины личными хоромами пока тоже не удостоены. Так что тут для нее ничего удивительного нет. Чернь, она везде одинаково живет.
        А вечером будущий муж к ней в покои зашел, чтобы узнать, как она расположилась. До свадебной церемонии неделя еще, так он ее отдельно устроил. Да только плевать ей на все. Она к нему через полсвета ехала, больше года ждала, все глаза выплакала. Притянула она его к себе и поцеловала неумело. А он ответил. В общем, до утра они из ее покоев не выходили. И теперь и она, Статира, знает, почему, когда батюшка у мамы ночует, у той с утра такое настроение хорошее и глаза блестят.



Ассархаддония. Новая Ассирия. Через десять дней

        Статира сидела в стороне на резном стуле, пока ее будущий муж со своими вельможами совет держал. Зал был окружен толстыми базальтовыми колоннами, украшенными затейливой резьбой. Пол в их дворце был выстлан тесаным камнем, что давало приятную прохладу. Размерами этот дворец сильно уступал даже дому зажиточного купца в Империи, но Статира была счастлива. Она с любимым человеком, а сейчас, несмотря на удивление воинов, присутствует на Совете, чтобы стать ему полезной в делах государственных. Всё, как отец и дядя Зар говорили. А еще они советовали без острой нужды на таких Советах рот не раскрывать, иначе первый Совет может последним оказаться. Воины должны признать ее право говорить, а до этого времени — она баба глупая, хоть и родовитая безмерно, которая тут сидит по капризу повелителя.
        Докладывал молодой худощавый сотник с опаленным жестоким солнцем лицом и плавными движениями хорошего бойца. Доклад уже подходил к концу. Много тот парень удивительного рассказал.
        — Государь, я считаю, нам по-старому действовать нельзя. Эти люди — не крестьяне, они воины. Их казнями не запугать. Ну одну деревню разорим, ну десять. А назад пойдем — нас из засад перебьют. А потом малые отряды в нашу землю приходить будут и мстить. Их воины против наших крестьян — как лев против барана. Опустошать станут наши земли, а мы и помощь послать не успеем.
        Ассархаддон задумался. Неожиданно все. Ежели те соседи тысячи воинов собрать смогут, то им туго придется. Ведь жрецы хитрозадые подставили его, оказывается. Ему один из них по секрету шепнул, потому что сам на высший пост метит. У них с тем племенем стародавний священный мир был, богами скрепленный. А он нарушил его по незнанию. Ослабить всех хотят, хитрецы продуманные. Понимают, что если он победит, то потом с их руки есть будет, обессиленный. А если те победят, то тоже множество воинов потеряют, а власть от Пернатого Змея к жрецам перейдет. Только они и в выигрыше. И еще женушка на Совет навязалась, хоть и не бабье это дело. А ну как решить этот вопрос раз и навсегда, чтобы тряпками и детьми и занималась, как то бабе и пристало.
        — А что думает о этом моя царственная супруга? — неожиданно спросил Ассархаддон, удивив безмерно Совет. Все застыли даже, рты раскрыв. Потом поняли, и в бороды заулыбались. Поняли, что муж ее на место ставит.
        А Статира и сама такого ждала, ее дядя Зар предупреждал, что проверять будут. Если глупость скажет, то не быть ей при Совете. Право голоса — его заслужить надо.
        — Я вот что думаю, царственный супруг мой, — начала она. — Те люди воины, и тела их шрамами, как рисунками расписаны. Значит за честь они будут биться, а не в кустах отсиживаться, ведь всей вашей силы они и не знают пока. А потому их нужно на бой вызвать, и в том бою раздавить, как лягушек. Потом нужно с их вождем мир заключить и подарками одарить за его мужество. Сказать, что таких воинов свет не видывал, и что вместе мы земли до Великого Западного Океана покорим.
        — А если они нам в спину потом ударят? — спросил заинтересованный Ясмах-Адад.
        — А чтобы они в спину не ударили, ты, почтенный Ясмах-Адад, в жены себе женщину из того племени возьмешь, и сто твоих воинов тоже. И за каждую мы по бронзовому топору дадим, я их много привезла.
        — А если повелителю жену предложат из того племени? Тут уж отказаться не выйдет, обида кровная, — с усмешкой спросил Ясмах-Адад. И в глазах было написано: а на это что скажешь, девочка? Ведь все же видят, какими глазами ты на мужа смотришь.
        — А Пернатый Змей дочь их князя за себя взять должен, — с каменным лицом произнесла Статира.
        Совет застыл в изумлении. Даже Ассархаддон к ней повернулся, и большими такими глазами посмотрел. Но никто не засмеялся, и не улыбнулся даже. Наоборот, в глазах воинов уважение появилось.
        — Верно говорит Великая Госпожа, только один изъян есть во всем этом. Воинов все равно много положим, — с досадой сказал командующий.
        — А на это у вас я есть и мое приданное, — не меняясь в лице, сказала Статира.
        — Ты о чем это, жена моя? — не выдержал Ассархаддон. — При чем тут твое приданное? Мы их бусами передушим? Или заколками переколем?
        Воины засмеялись в голос. Ох, и насмешила царица. Она им, бойцам испытанным, на войне помогать будет. Если воинам расскажут, не поверят ведь.
        — Приданное, супруг мой, это малый армейский огнемет, и двадцать кувшинов к нему. В деревянные ящики заколочено все и в дальних покоях стоит.
        — Так у нас, царица, не обучен никто с огненной снастью работать, — в растерянности сказал Ясмах-Адад. — Тайна то есть великая.
        — Я обучена, — скромно, потупив взор, сказала Статира. — Дозволите, премудрые мужи, женщине удалиться и пойти ее женскими делами заняться?
        Ошарашенный Ассархаддон кивнул, и Статира, поклонившись мужу, удалилась в свои покои, не обращая внимания на воинов, сидевших с раскрытыми ртами. Там, она, наконец, дала волю чувствам и начала рыдать в подушку, чтобы не слышал никто. Как же она вовремя ушла, еще минута, и прямо на Совете разревелась бы. Девочка шестнадцати лет безутешно плакала, не чувствуя, что ее любимый мужчина сидит рядом и задумчиво так на нее смотрит. А потом гладить начал по голове, как маленькую. Она в грудь ему уткнулась и рев свой продолжила.
        — Ну что ты, любовь моя, не плачь, — утешал он ее. — Может, и не случится этого.
        — Случится, муж мой, должно случиться. Не сейчас, так потом. Мы — цари, нам обычное счастье не дозволено. На нас богами за свою землю ответственность возложена. Ты, думаешь, почему у моего отца семь жен? Да по числу персидских племен. Если бы не те князья, отец мой правил был бы в уделе, размером меньше, чем этот платок. Ты думаешь, мне легко это? Ты думаешь, я не видела, как моя мать плачет, когда отец ее день пропускал? Ты знаешь, как все царицы моей тетке Ясмин завидовали? Все, как одна свои короны и драгоценности на такого мужа, как дядя Зар, променяли бы.
        — Я что-то слышал такое, — сказал Ассархаддон. — Вроде бы у Пророка одна жена и наложниц нет. Говорят, ему так богом заповедано. Необычно как-то.
        — Да он, когда сражаться еще не умел, за нее в одиночку десять халдейских наемников убил, а она в потайном ходе сидела и яд в кулаке держала.
        — Да врут? — несмело возразил Ассархаддон.
        — Отец мой врет? При нем трупы из покоев выносили. А последний налетчик так с посохом в животе и лежал, — посмотрела мужу в глаза Статира. Вопрос отпал сам собой. Царь и вранье были несовместимы.
        — Так и про Вавилон правда? — заинтересовался Ассархаддон. — Я слухи о том самые нелепые слышал. Думал, что тоже врут.
        — До единого слова правда, — кивнула головой Статира. — Тетю украли, а дядя Зар за ней в Вавилон поскакал с перекрашенной бородой. И оттуда они вместе вернулись. Вот она, любовь настоящая. И у меня к тебе любовь настоящая, муж мой, потому и дозволяю тебе других жен брать. Потому что для дела это нужно. Думаешь не горько мне? Вдруг она пригожей окажется? Вдруг по нраву будет больше, чем я?
        — Больше, чем ты, мне никто по нраву никогда не будет, — уверенно сказал Ассархаддон. — Проси у меня, чего хочешь.
        — Я просить ничего у тебя не буду, муж мой. Я царица все же. Но кое-чего потребую взамен. Во-первых, ты меня превыше всех будущих жен поставишь. Да так, чтобы они служили мне. И все твои жены девственными должны в этот дом войти. Во-вторых, три ночи в неделю — мои. Остальные — как хочешь дели. Ну, а в-третьих, только наш сын наследовать будет, и все цари в Новом Свете вовеки от принцесс из Империи рождаться станут.
        — Есть еще четвертое, жена моя, — с улыбкой сказал Ассархаддон. — Я не стану тебя царицей делать.
        — Как это? — растерялась Статира. — А кем же?
        — Богиней!



        Глава 17
        Огонь и пирамиды


Год седьмой от основания, месяц кислиму. Ниневия

        Пророк слушал доклад Главного лекаря, схватившись за голову. Как же он мог забыть? Какой же он осел! Троечник проклятый, ну ведь это же общеизвестный факт. А он совсем упустил его. Да что же делать теперь?
        — Великий! — бубнил Главный лекарь. — В городах Тир и Сидон свирепствует страшная болезнь. Началось все у моряков, который из Нового Света вернулись. Сначала сыпь была, потом язвы по телу, а вскоре кости разрушаться начинают и носы проваливаются. Город в ужасе, говорят, что это гнев богов. На грани бунта все. Но детей и стариков болезнь та не трогает, только молодые мужчины и женщины умирают.
        — Те моряки в храме Иштар были?
        — Как водится, Великий! Первым делом туда! И Богине поклониться, и давление в чреслах унять, — удивился главный лекарь.
        Пророк позвонил в колокольчик и сказал вошедшему слуге.
        — Нибиру-Унташа ко мне пригласите! Немедленно!
        — Слушаюсь, Величайший! — склонился в поклоне слуга.
        — Да побыстрее! — не выдержал Пророк. — Бегом!
        Он обратился к Главному лекарю:
        — Города закрыли?
        — Да, Великий! Мы по Уложению действуем. Азат по телеграфу весть передал. Все дороги перекрыли. Ни в эти города, ни оттуда ходу никому нет. Конникам приказ дан всех назад гнать, а если не слушают, то на поражение бить.
        — Ну хоть тут порадовал, — выдохнул Пророк. — Хвалю.
        Главный лекарь коротко поклонился, не изменившись в лице. В покои вошел Первосвященник, который был у себя, принимая делегацию мобедов из Бактрии. Войска туда еще не шли, но купцы и проповедники уже работали вовсю.
        — Расскажи еще раз, — сказал он Главному лекарю, оробевшему от такого визита. Первосвященника боялись и почитали чуть ли не как самого Пророка. Личностью он был совершенно выдающейся, хоть и в годах уже. Главный лекарь повторил рассказ.
        — А… — начал Нибиру-Унташ.
        — Потом, — остановил его Пророк. — Тебе дворец не покидать, ждать распоряжений, — это уже Пророк сказал Главному лекарю. — Пока все верно было. Можешь идти. Вызову.
        — Великий! — почтительно склонил голову Нибиру-Унташ. — У нас болезнь заразная в Империи. Насколько это опасно?
        — Болезнь действительно очень опасная, Мудрейший. И лекарства у нас от нее нет. Никакие жабьи лапы не помогут, это я точно говорю. Эту болячку моряки из Нового Света привезли, а потом по приморским городам разнесли. У нас что-то похожее и раньше встречалось, но редко и протекало не так страшно.
        — Ну, так если это просто болезнь, то я чем смогу помочь? — удивился Нибиру-Унташ. — У нас Уложение есть. Местность оцепляем и на полет стрелы к здоровым людям не подпускать никого. Кто сопротивляется — бить из лука. Если воин ослушался, и к больному приблизился на удар копья, то его в охраняемую зону отправить в наказание. Все так?
        — Мудрейший, у вас исключительная память, это все знают. Но тут есть одна деталь, о которой пока никто не ведает, даже наш Главный лекарь.
        — Какая же, Великий? — Нибиру-Унташ превратился в слух.
        — Болезнь эта при контакте между мужчиной и женщиной передается. Ну, или от мужчины к мужчине, если тот больше волосатые задницы любит. Изредка заражение бывает, если из одного кубка пьют, или пиво через одну трубку тянут. Иным путем она не передается, но последствия страшные, конечно. Ну, а главный рассадник этой заразы…
        — Храмы Иштар! — ахнул Первосвященник. — Великий, тут появляется много возможностей…
        — И я о том же, — подтвердил Пророк. Готовьте разъяснения для мобедов. А я государю доложить должен, он тогда по провинциям распоряжение даст.


        Двух месяцев не прошло, как успокоилась Финикия, хоть это непросто было. Сам Нибиру-Унташ перед отчаявшимися людьми проповеди читал, и глаза всем открыл. Он и святые люди с ним к больным подходили, и за руку безбоязненно брали. И люди узнали странное. Все до единого, кто этой страшной болезнью болел, либо сами в Храме Иштар были, либо с тем человеком спали. Евнухи в храмах тех все до одного больными оказались. Они же там тоже, как женщины служили. А почитатели Священного огня здоровы были, потому как чистоту семейную хранить обязаны. Хотя пара огнепоклонников тоже умерла, но перед смертью в супружеской измене покаялась, и это на людей еще сильнее подействовало.
        Запылали Храмы Иштар по всей девятой сатрапии, а там и до Сирии докатилось, потому что женщины, что в храмах служат, голову веревкой повязав, все больше путешественникам отдавались. Не удержали ту хворобу в Финикии. И потащилась болезнь страшная по всей Империи с торговыми караванами, а там ее уже лекари, мобеды и азаты ждали. О каждом таком случае жителям доводили, тех блудниц и их мужей камнями побивали, а следом храм Иштар огнем палили. Евнухов всех сожгли заживо прямо в храмах их Богини. По всей Империи мужья женам в те храмы строго настрого запретили ходить, даже там, где они остались еще. Не знали они, что до конца года ни одного храма Иштар, как рассадника скверны, по всей Империи не останется. Храмы Старых богов, что тысячелетиями людьми почитаемы были, совсем пустеть начали. Кое-где на сходах жители решали тех жрецов изгнать вообще, потому что огнепоклонников большинство стало. Те, кто старым богам верность сохранил, искал пути, как в Новый Свет уехать. Там, говорят, богато жить можно, ежели ремесленник умелый, или воин. Да Богам старым молиться не мешает никто. Ну, говорят так.



Год седьмой от основания. Месяц Тебету. Земля Тамоанчан. В настоящее время — Штат Веракрус. Мексика

        Хадиану окинул взором сотню. Вроде готовы воины, ждут сигнала, хоть и нервничают, не без этого. Войска выстроились для битвы, как ассирийские цари заповедали. В три шеренги, в три яруса копий. Первый ряд с ростовыми щитами, второй и третий — с круглыми. И в доспехе все, спаси боги Великого царя Ахемена. Всем, кто в новые земли отбыл, он полный доспех даровал. Не было бы его, уже треть воинов в лучшем мире пировала бы к этому дню. Великая Госпожа во всем права оказалась. Эти индейцы, шрамами разрисованные, на своей воинской чести повернуты оказались. К ним из местных посол пошел со священным знаком, так его и не тронул никто, даже к вождю проводили с почетом. Он их князя на бой вызвал, сказав, что если не явятся к новой луне, то трусы они распоследние. Те зашумели, погневались и вызов приняли. И вот теперь на поле целое море из голов в перьях колышется. Он, Хадиану и не видел такого никогда, а ассирийцы из последнего рейса, и подавно. Они как-то легко к этому бою отнеслись, с насмешкой. Для них индейцы — дикари полуголые. Но его-то сотня знает, что этих парней всерьез принимать нужно. Хоть и без
доспехов, и правильного строя не знают, но бойцы свирепые.
        Его сотня в центре стояла, еще две — по флангам. Четвертая сотня — в резерве у повелителя. По бокам деревьев натащили срубленных, чтобы обойти нельзя было. Индейские сотни позади засек выставили, камни и дротики метать. Они на руку какую-то палку надевали, и дротики на диво ловко бросать умели. А вот в прямом бою от них толку немного. Их тутошние бойцы по траве размажут. А бойцов тех более трех тысяч было, и это весьма скверно. У его первой сотни особая задача была, поскольку самая слаженная она. И если Хадиану ту задачу выполнит, то сам Пернатый Змей наградить его обещал. Он сотню до кровавого пота гонял, за что его воины чуть на копья не вздели. Но остыли, понимали все, что от того маневра вся их жизнь дальнейшая зависеть будет.
        Заревели трубы, индейцы завыли, как волки, и на строй кинулись. Дротики и стрелы тучей полетели с обеих сторон, враги десятками падали, да только их все равно в разы больше было. Накатились они на строй и на копьях повисли. Одна волна отбита, вторая отбита, и после каждой волны множество тел на земле остается. А фаланга нерушимая стоит. Уже и растерянность в глазах индейцев чувствуется. Не привычные они так воевать. Но тут три воина на щитоносца кинулись. Один в копье вцепился, второй на щите повис, а третий палицей, которая усажена лепестками каменными была, тому воину лицо в кровавую кашу превратил. Их тут же копьями из второго ряда проткнули, но размен три на одного для войска Пернатого Змея — гибель верная. А вслед за этими тремя и остальные индейцы кинулись. Поняли, что в обычном бою им не светит ничего, и стали чуть ли не сами на копья насаживаться, чтобы следом идущий до воина в строю дотянуться мог.
        Понял, Хадиану, пора, начали бойцы на глазах гибнуть, которых он не один год знал. И сигнал к маневру дал. Сотня стала назад пятиться, как тогда, когда он ее до мушек в глазах гонял, чтобы во сне повторить могли. Шагов на двадцать назад отошли, держа строй. Потом разломился строй напополам, и позволил индейцам прорваться вперед. Воины царя за рогатки из бревен ушли, под прикрытие лучников, а врагам проход оставили, на воронку похожий. А там, сзади, в сотне шагов, знак Пернатого Змея стоял и резервная сотня. А за ней сама Великая Госпожа в плетеном из тонких колец доспехе и шлеме расчетом сифонофора командует. Ринулись свирепые бойцы туда, скорую победу предвкушая, а по ним залп из огнемета дали. Ох, и заорали они. Перья и волосы на голове вспыхнули. Полсотни живых факелов по полю метались, своих друзей в ужас приводя. Впереди строй свежей фаланги, а с боков их ливнем стрел засыпали и дротиками забросали. Дрогнули тогда индейцы и побежали. Только в полутысяче шагов останавливаться начали, когда поняли, что за ними не гонится никто. Остановились, а больше в бой не шли. Потому как с людьми они
привычные драться, а с богом огня — нет. Тогда сам Пернатый Змей священный знак взял и в одиночку к ним пошел. А дальше опять по слову Великой Госпожи все вышло. Они с вождем друг другу клятвы дали, потом повелитель ему меч подарил, а вечером надрались все до нестояния полного. Хорошо, что те индейцы слово держат, и на вино куда слабее пришлых воинов оказались. А то бы перерезали всех. В общем, хорошо посидели. А потом Хадиану себе четвертую жену привел. Первые три ее сначала принимать не хотели, пришлось слегка проучить. Зато, когда синяки сошли, они даже подругами стали, деваться то все равно некуда. Да и двое на двое собачиться куда сподручнее. Тем более, что сотня женщин из того племени пришла, к воинам в жены. Сам Пернатый Змей индейского князя дочь взял за себя. Девчушка совсем, лет четырнадцать, худенькая, как ребенок. Она в дом к государю вошла и первым делом супруге его ноги поцеловала. Вот ведь, что значит царица природная, сразу в кулаке весь дом держать стала. И до чего же умна! Ведь не будь ее, бойцов, почитай, что всех на том поле оставили бы. Ее воины потом до самого дворца на щите
несли, чуть не передрались, выясняя, кто понесет. А для индейцев царица живой богиней стала. А она первым делом на пирамиде их сверху укрытие от дождя велела построить и негасимый огонь зажгла. Чтобы все, как дома, было. А в Ассархаддонии после возвращения войска наиглавнейший жрец умер внезапно, а на его место уже сам государь человечка назначил, из тех, кто ему покорность изъявил. Удивились все, тот жрец совсем не стар был. Ну да, значит, такова воля богов, все там будем, когда срок придет.



В то же время. Уасет (Фивы). Двенадцатая сатрапия

        Великий жрец Амона-Ра и, по совместительству, начальник двенадцатой сатрапии Амоннахт, смотрел с террасы дворца царей на земли, что теперь подчинялись ему. Знакомая до боли картина не менялась всю его жизнь, а до этого не менялась сотни жизней его предшественников. Сейчас идет сезон Перет, когда весь Египет цветет и покрыт яркой зеленью, и это самое благословенное время. Особенно по вечерам, когда ветер несет от реки приятную прохладу. Потом наступит сезон Шему, засуха, и еще четыре месяца после уборки урожая оставшаяся зелень будет превращаться в пепел под лютым солнцем. А потом случится самое главное в жизни той земли — сезон Ахет, когда разливается Нил, и многие деревни превращаются в острова. И тогда крестьян погонят на работы, ибо безделье черни опасно для правителей. И это поняли еще правители из далекой древности, когда в каждом септе сидел свой князь, и был сам себе государем. В каждом септе строили храмы, а в столицах — дворцы царей и великие пирамиды, ведь половину времени крестьянам делать было попросту нечего. Ах да, сейчас не септы. Старая должность с величественным названием
Хери-теп-аа-сепат (великий начальник области) превратилась в персидское «Азат». Как кличка у собаки, тьфу. Ему на сезон Шему приказ пришел, чтобы башни телеграфа до самой Нубии дотянул. Вот ведь напасть, он то думал в своем далеком углу отсидеться, а тут покоя нет. Любой приказ из столицы в считанные дни прилетает, немыслимая доселе скорость. И вот снова Аммоннахт читал сообщение из самой Ниневии. Ему предписывалось ввести в ритуалы почитания бога Солнца священный огонь, как его символ. Якобы для того, чтобы верующие могли и ночью великому богу поклониться, если нужда будет. Великий государь его уверил, что в ближайшие тридцать лет иных изменений не произойдет. Говорят, сам Пророк против был, и Фивы посещением не удостоил из-за этого, но повелитель все же повыше будет. Весь обитаемый мир знал, что слово царя нерушимо, а потому Амоннахт был доволен. Его власти ничего не угрожало, более того, он с этим огнем Мемфисских жрецов обскакать надеялся. Там еще старые порядки цвели, но он-то, Амоннахт, понимает, что жизнь дала поворот, хоть и со скрипом.
        А поворот был немалый. В страну персидские деньги и товары хлынули, а с ними и купцы, что стали по священной земле Кемит, как у себя дома, ездить. Местные купцы, что раньше в своих лавчонках спали, как-то очень быстро изменения почувствовали. С одной стороны, твердые деньги — это благо немыслимое, и для торговли полезное, а с другой, пришлые купцы местных давить начали. В крупных городах стали торговые дома открывать, и такие товары повезли сюда, что все рты пооткрывали. Одна лавка «Эмука Харассу» чего стоила. Да какая лавка? Не в каждом дворце обстановка такая богатая. Ну, так и товар не абы какой, шелк и одежда из него же. Не для черни голозадой лавка. Им поначалу пробовали по старой памяти зерном и медом заплатить, да только их на смех, как деревенщину подняли. Тут только серебряную и золотую монету принимали. Серебряная — с персидским всадником, а золотая — с профилем самого государя. А сзади на каждой — знак священного огня выбит.
        Персы серебро и золото из храмов изъяли, а потом оно же обратно в виде денег хлынуло. Даже в виде подношений богам понесли его, что куда удобней, чем зерно и пиво. Серебро, оно не портится ведь. Он, Амоннахт, себя поначалу царем почувствовал. Надо же, все Верхнее царство в управлении у него, а потом ему то тут, то там крылья подрезать начали. То доклады день в день пришли, то за деньги потраченные отчитайся, то за подати. А потом и вовсе власть над войском отняли, тысячник ассирийский теперь сам себе хозяин. А что же он за царь, если у него войска нет? А хуже всех — это надзирающие за порядком. Вроде не зверствуют, как в своих землях, но весьма внимательно смотрят за всем, и доклады самому сиятельному Хутрану шлют, а то не человек, говорят, а зверь лютый. И чем те доклады обернутся, и не знает никто. Поэтому приходится аккуратно действовать, не наглея. А то он поначалу половину податей к себе в закрома велел отвезти, и купцам продать. А эти отродья пришли к нему, не убоявшись, и заявили, чтобы подати куда положено поступили, иначе о том повелитель незамедлительно извещен будет. Аммоннахта аж пот
пробил, потому как в договоренности с государем это отдельно было оговорено. Ежели он украдет чего, то его государь лично на суд призовет, потому как нарушение клятвы — это измена. Выкрутился он тогда, сказал, что просто на хранение туда зерно отвезли, и в мыслях не было подати сокрыть. Но задумался, ведь поначалу это все несерьезным казалось, как игра детская. Ведь от роду в этой земле жрецы правили, а не цари. Только видимость была, что эта кукла решает чего-то. Последний великий царь лет четыреста назад умер, да Тахарка вот попытался, но не вышло.
        А теперь он в храмах Амона-Ра негасимый огонь зажжет, особенно в тех, что у пирамид в долинах царей стоят. На то особое указание было. Великие боги, да неужто его внуки родных богов забудут, да простому костру молиться начнут, как в Империи? Ведь он сам жрец, и всю эту кухню, как никто понимает.



        Глава 18,
        где выяснилось, что дети неожиданно выросли


Год восьмой от основания. Месяц айяру. Ниневия

        Великий царь в сотый, наверное, раз перечитывал письмо от Статиры, которую он в неведомую даль послал к новому мужу. Ох, и умницей у него дочь выросла, царь прослезился даже. Не впервые, впрочем. А рядом Заратуштра сидел, и задумчиво так вдаль смотрел. А если он вот так вдаль смотрит, значит сейчас что-то эдакое выдаст, это царь за долгие годы железно усвоил.
        — А что, брат, неплохо получилось, — сказал наконец Пророк. — Мы девочке вроде как от души помогли, потому что послали ее к демонам на рога, а она нашу науку на пользу пустила. Да и мы не в убытке, кстати. Торговля, как на дрожжах, растет.
        — Ладно, говори, чего удумал, — нетерпеливо сказал Ахемен.
        — Думаю я, надо дочерей твоих с детства учить, — сказал Пророк.
        — Чему еще учить? — удивился царь. — Грамотные все и так.
        — На цариц учить, брат, — терпеливо сказал Пророк. — Вот посмотри, мы же помним, как наша девочка в куклы играла и за бороды нас дергала, а какие теперь дела проворачивает! В первый же месяц, как приехала, договорилась, что все царицы в Новом Свете только от нашего дома будут, полсотни воинов из огнемета сожгла и жреца зловредного отравила. Ну, просто прелесть, а не ребенок. А ведь Хидалу с ней не один десяток вечеров просидел, между прочим. Да и я руку приложил, и Камбис, и жрец мой, что яды варит, ей тоже кое-что рассказал.
        — Да ты что? — выпучил глаза царь. — Ты так со всеми моими дочерьми хочешь? Да Хидалу себе вены вскроет. У меня же их больше двадцать душ!
        — Я думаю, брат, надо что-то вроде первой учебной сотни сделать, только для девиц из хороших родов. И там мы уже точно знать будем, кто есть кто. Кто курица недалекая, ту за верного сатрапа отдашь, пусть радуется. А если умница, как Статира, ту можно и в далекие края выдать за царя какого. И мы с тобой уверены будем, что она наши интересы там блюдет, а не только мужу постель греет.
        — Толково! — царь затеребил в задумчивости густейшую бороду, уложенную в прихотливые завитки и косы. — Только, надо сразу готовиться к тому, что в ту сотню пару тысяч девок сразу впихнуть попытаются. Ведь с первой сотней именно так сейчас. Говорят, уже пять талантов золота за место для сына купец какой-то предлагал.
        — Да ну! — удивился Пророк. — А ты что?
        — Выпороть приказал, — пожал плечами царь. — Чтобы урожденные князья с купцами служили, да не бывать этому!
        — А дети сотников? — в глазах Пророка плескался смех. Царь то уже и сам забыл, как наемником служил.
        — Детей сотников можем во вторую сотню брать, — насупился царь. — Если заслуженный человек, то почему же…Да делай что хочешь, хоть свою бабскую сотню, не против я…
        — Не бабскую сотню, а Школу Благородных Девиц, — мечтательно произнес Пророк. — Ох и драка за места будет, так и представляю. Это же самые завидные невесты Империи оттуда выходить будут!
        — Да уж, — поморщился царь. — У нас Первая учебная сотня уже до пяти сотен скоро распухнет. Дети персон первого класса зачисляются, да еще и князья из сатрапий в очередь стоят, измучили просьбами. Я даже и не знал, что у нас князей столько.
        — Слушай, брат, а ведь это мысль. Надо урожденных персидских князей как-то отличать. А то получается, что тесть твой князь и бывший разбойник Дайаэ тоже князь. Непорядок! — заявил Пророк.
        — Непорядок, точно! — загорелся царь. — Тогда пусть семь семей моих жен, семьи моих братьев и твоего сына великими князьями называются. И чтобы вовеки только из этих семей цари могли на трон Империи взойти.
        — Десять Великих Семей! — погонял мысль Пророк. — Отлично придумал, брат! Ты воистину мудр!
        — Вот! — довольный повелитель вселенной откинулся на спинку жалобно скрипнувшего кресла. Нечасто родственник его хвалит.
        — Кстати, у меня Сукайя давно без дела сидит. Может, и его тогда к старшим барышням в учителя назначить. А то и работать разучится, — выдал мысль Пророк.
        — Ну, ты точно нездоров, брат, — изумился царь. — Душегуба отпетого до принцесс допустить. Хотя….. — царь задумался, — ведь сестра только из-за него цела осталась, значит полезная у него наука. Дозволяю. А кто у нас этим заниматься будет? Девки то все балованные, им абы кто не указ.
        — С Ясмин поговорю, — подумав, сказал Пророк. — Дашка все равно не сегодня-завтра замуж выйдет, а Роксане уже четырнадцать, тоже замужество не за горами. Пусть Ясмин занимается, думаю, ей интересно будет.
        — Да, у моей сестры не забалуешь, — усмехнулся в бороду царь. — Всегда отчаянная была. Вот, помню, в отцовском кишлаке…
        — Брат, — поморщился от несвоевременных воспоминаний Пророк, — давай про дела поговорим. Мы из Нового Света очень полезные вещи получили. Они мне просто позарез нужны были.
        — Это какие же? — заинтересовался царь.
        — Помнишь, прыгающий шар и бусы, к которым железо прилипает?
        — Ну, помню! — выпучил в удивлении глаза царь. — У твоей жены бус мало? Надо, чтобы теперь к ним ножи липли?
        — Ты не понимаешь, брат, — терпеливо сказал Макс. — Мне этот камень нужен потому, что из него можно прибор сделать, который всегда точно на север показывает. Он компас называется. И с тем прибором по морям гораздо удобнее ходить, и для войск в незнакомых землях это очень полезно.
        — А прыгающий шар? — спросил царь. — Его же как игрушку покупают почти по весу в золоте. У купцов даже мода завелась, меряются, чей шар больше.
        — Материал тот как уплотнитель работает. Если умники мои кое-что придумают, то мы, брат, на конях ездить скоро перестанем. Ну, внуки наши точно.
        — А на чем же? — скептически спросил царь.
        — Сила разогретого пара или сгоревшей нефти повозку сможет двигать, — ответил ему Пророк.
        — Спаси меня светлый бог, — царь даже перепугался. — И что, повозка без осла или быка ехать будет?
        — Будет, брат! И не только повозка, но и огромные вереницы из таких повозок, на которых целая армия сможет за неделю в Египет попасть, на заднице посиживая.
        — Да быть не может! Я тебе всегда верил, Зар, но тут тебя куда-то не туда несет!
        — Все это будет, брат, но не при нашей жизни. Железа надо много, а у нас его и нет особенно. Из Урарту все подчистую выгребаем. И качество очень низкое. Только-только сваривать заготовки научились, чтобы приличные мечи получались. Нам до этого всего не одна сотня лет, поверь. Так что ты точно только на коне ездить будешь. И еще. Картошку Ассархаддон какую-то не ту прислал, не растет она здесь. Искать надо. У меня Малх просится Новый Свет исследовать. Может, дадим корабль малый, да пусть плывет?
        — Ну, если нужна тебе та картошка, то пусть плывет. Пусть компания наша, на паях с купцами которая, этот путь и оплатит. А я ведь знаю, брат, где железа много.
        — Где? — жадно спросил Пророк.
        — В этрусских землях, — усмехнулся царь. — Мне Харраш рассказал. Там у них остров есть один, где они его и добывают.
        — Далеко! — разочарованно сказал Пророк.
        — Да неужто дальше, чем Новый Свет? — удивился царь. — По моему, куда ближе.
        — И то правда! Кого пошлем? — деловито спросил Пророк. — У нас же Фригия и Лидия в планах стоит, забыл?
        — Не забыл. Давай так: в этрусские земли Хумбан пойдет, а в Лидию и Фригию — Камбис. Он все равно по морю плавать боится. И парней старших пошлем с ними — Тейиспа и Ардашира, пусть учатся. Ну и выпускной класс первой учебной сотни тоже.
        — Кого куда? — спросил Пророк.
        — А давай, как всегда! — сказал царь. — Пусть боги решат. Если я выпаду, то мой сын в этрусские земли поплывет, а если ты выпадешь, то твой. — И он подкинул дарик, поймав его на лету, и раскрыл ладонь. На ней лежала монета царским профилем вверх. В этрусские земли придется плыть Тейиспу.



В этот же вечер. Поместье Пророка. Ниневия

        Новый дом Макса был укреплен куда хуже, чем в Сузах. Уже и врагов таких не осталось, чтобы их опасаться, а потому охрана была небольшой — всего два десятка воинов. Ну и в конных разъездах столько же. Арда-Мулиссу, средний сын покойного Синаххериба, что царским отрядом командовал, настаивал на соблюдении правил безопасности. Воин он был отличный, к дисциплине с детства приученный, а потому слов на ветер не бросал. Его сын сватался к старшей дочери Макса и Ясмин, а потому у тех не было оснований сомневаться в его преданности. Свадьба на эту зиму назначена. Дом был построен в типичном местном стиле, с квадратными колоннами и алебастровыми барельефами в виде бесконечных крылатых быков, грифонов, толп пленных и царей на колесницах, гордо на этих пленных взирающих. Собственно говоря, это один из загородных царских дворцов и был. Только в спальне Ясмин решительно велела те барельефы убрать, стены поштукатурить и обоями из тканей затянуть. Ну невозможно и самые приятные моменты супружеской жизни на глазах покойных царей проводить. Особенно, если на барельефе Саргон второй, любующийся на иудеев, посаженных
на кол. Вроде родственник, прадедушка будущих внуков, а все равно не по себе как-то, и желание пропадает напрочь.
        Слуги подали ужин и безмолвно стояли у стен, ожидая указаний. Ну, или когда тарелки переменить можно будет.
        — Любовь моя, — начал Макс, — Камбис скоро в поход пойдет, и наш сын с ним.
        У Ясмин чуть дрогнула рука. Война, она любую мать страшит. И сын ведь единственный. Стрела не смотрит, чей ты сын, землепашца, или самого Пророка.
        — Ну значит пойдет, раз решили, — ровно сказала она. — Он воин, его жизнь — война.
        Ну вот кого она обманывает, ведь слезы в глазах. А показать стыдно. Ведь братья из походов не вылезали. Только старший, Куруш, так и остался увальнем деревенским. Его сыновей великий царь забрал и сам их воспитанием занялся. В смысле, в войска определил, в первую сотню они уже по возрасту не подходили. Там из них людей делали самые злобные сотники, которых великий царь нашел. А то перед людьми стыдно. У таких воинов племянники только и могут, что баранов пасти. Старшая дочь поехала в гости к теткам во дворец, а дома оставалась только младшая.
        — Роксана, солнышко, что тебе сегодня учитель рассказывал? — перевел Пророк разговор в другое русло, видя состояние жены.
        — Мы сегодня Песнь о Гильгамеше наизусть рассказывали, потом земли на карте показывать должны были. Ну и письмо, конечно. Отец, а зачем мы эту клинопись дурацкую проходим? Ведь никто уже на этой глине не пишет. Ну глупо ведь!
        Девочка была вылитая мать, только чуть посветлее. Такая же шустрая, тоненькая и с задорными ямочками на щеках. Ну и шалунья, конечно. Глаз да глаз нужен.
        — Доченька, этим письмом еще множество людей в Вавилоне пользуется, и текстов на ней огромное количество. Им люди тысячи лет писали. А новым письмом, наоборот, только недавно пользоваться начали. На нем и книг-то всего ничего, и все они у нас в библиотеке есть.
        — Дашка вот скоро замуж выйдет. А я когда? — ни к селу, ни к городу спросила Роксана.
        — Дочь, ну ты же маленькая еще! — очнулась от гнетущих мыслей Ясмин. — Как в возраст войдешь, так и выдадим.
        — А вот Аместриду, дочку дяди Хумбана, в четырнадцать выдали. А мне почему нельзя? Я же тоже кровь женскую роняю!
        — Да ты что такое говоришь за столом! — нахмурился Пророк. — Ты мать слушай. Раньше семнадцати замуж не пойдешь, и не думай.
        — Я уже старая буду! — заревела Роксана. — Меня же не возьмет никто! У Дашки вон какой жених красивый, и самого царя внук. Вы меня не любите!
        Девочка была безутешна. Загубленная на корню юная жизнь привела ее в печаль и тоску.
        — Да ты что, доченька! — Макс совсем растерялся. — Да у тебя вообще жених будет самый лучший на свете!
        — Да? — слезы моментально высохли и на мордашке появилось заинтересованное выражение. — А он красивый будет?
        — Красивый, — обреченно сказал Пророк. — И знатный по самое не могу.
        — А кто он? — дочь вцепилась в отца не на шутку, а о ее горькой жизни напоминал лишь изредка хлюпающий нос.
        — Ну хочешь, за сына покойного эламского царя тебя сосватаем, — ляпнул, не подумав, Пророк. — Он очень знатный.
        — Отец, фу-у-у. Он же жирный, и в прыщах весь. И как воин, говорят, никакой. Мне только из Первой сотни жених нужен. А то всем настоящие мужчины достанутся, а у меня не муж будет, а толстозадая торговка с рынка. Надо мной же все смеяться будут, — ее глаза снова начали превращаться в две огромные влажные сливы.
        — Ну тогда я что-то и не знаю, — задумался Пророк.
        — Я знаю! — торжественно сказала Роксана. — У дяди Арад-бел-ита сын есть симпатичный. Я его на выпускных боях видела. Я тоже хочу от внука царя Синаххериба детей родить. Не Дашке же одной все доставаться должно. Вот!
        — Ах ты, бесенок, — растерянно сказал несчастный отец, — ты же давно сама все решила.
        А та уже отвернулась с самым невинным видом к матери и стала ей рассказывать про посещение лавки Эмука Харассу и тех тряпках, которые она там видела. Скорость описания оттенков ткани могла поспорить с неизвестным в этом времени пулеметом, что, впрочем, на связность изложения не влияло. Девочка была весьма неглупа. Пророк глубоко задумался. Ведь веревки из отца вьет, а он и сделать ничего не может. Был бы Ахемен на его месте, он бы только бровью двинул, и дочь пошла бы, за кого отец скажет. Хоть за младшего сына эламского царя. Хотя тот, и правда, прыщавый весь, и олух редкостный. И закладывает уже, весь в папу. Нет, ему такой зять не нужен. Что же он, жизнь своей кровиночке загубит? Надо будет про того парня узнать всю подноготную. Кто же позволит юной дурочке такие решения принимать?
        — Завтра же разведку подключу, — подумал Макс. — А то вдруг извращенец какой, или доченьку обижать будет. Убью ведь!



Месяцем позже. Ниневия

        Наследник Тейисп докладывал план предстоящей операции. Для него это была первая и последняя возможность произвести нужное впечатление на Совет Десяти Семей, который эту самую войну должен был одобрить. Таков стал порядок, к которому пришли Ахемен и Пророк. Оба задумались о будущем, и какой-то противовес немыслимой власти одного человека нужно было создавать. Великие семьи, естественно, против не были. Скорее, наоборот. Решение принималось голосованием, причем царь голосовал одиннадцатым, а потому ничьей быть не могло. Наследник готовил выступление, в котором максимально подробно и доступно должен был изложить необходимость расходов для казны и ожидаемые выгоды.
        — Высокий Совет, — начал Тейисп, избавляясь от робости. — Эта война нужна нам по множеству причин. Первая, и важнейшая — Империи необходимо железо. Наши запасы невелики, а потребности растут. Вторая причина заключается в том, что нам нужно установить контроль над северной частью Верхнего моря, пока этого не сделали ахейцы. Небольшой презренный народ расползается по миру со своих скудных земель и строит города на Сицилии и в Южной Италии. Эти земли богаты зерном и оливками, и они должны стать нашими. Третья причина — нам необходим лес. В Финикии скоро вырубят весь кедр, а если бы великий Пророк (наследник поклонился в сторону дяди) не запретил бы это делать всем подряд, и не заставил бы сатрапов его высаживать, то мы бы уже остались без хорошего дерева. Четвертая причина — нам нужны базы для флота, чтобы Верхнее море стало нашим, и только нашим. Усиливаются ахейцы, усиливается Карфаген, и уже были нападения на наших купцов. Мы извели разбойников на караванных путях, теперь это нужно сделать на море.
        Совет загудел. Причины были крайне уважительные. Но тут поднялся Пророк.
        — Наследник Тейисп, это было замечательно. Твои учителя будут гордиться тобой. Есть пятая причина, и она очень важна.
        — Какая же, Великий? — спросил расстроенный Тейисп. Неужели он чего-то не учел? Как же обидно!
        — Вы должны уничтожить небольшой городок на Тибре, под названием Рома, или Рим. На месте узнаете, как он там точно называется.
        — Но чем он так важен, Великий? — изумился Тейисп.
        — Там родится царство, которое нас уничтожит, — ответил Пророк.
        — Когда это случится? — зашумел Совет.
        — Через полтысячи лет войдут в силу, — успокоил родственников Пророк. — Но если войска в тех краях будут, то зачем тянуть?
        Тейисп незаметно выдохнул. Не знать такое было незазорно. Вот дядя напугал.
        — Простите, Великий, а есть ли еще племена, которые угрожают нам в будущем? — почтительно спросил наследник.
        — Есть, — кивнул Пророк. — Ахейцы, македонцы и Карфаген. Все эти народы нужно сокрушить, пока они не стали по-настоящему опасны.
        — Да греки — нищие козопасы, — изумился князь Тиссаферн. — Почему мы их бояться должны?
        — Не скажи, князь, — вмешался Хумбан-Ундаш, присутствовавший на Совете. — Мы с ними в Пер-Амоне бились, бойцы отважные. Да тысяч сорок-пятьдесят таких воинов, и нам тут жарко будет, поверь. Хорошо еще, что у них единого царя нет, и они вечно грызутся между собой.
        — Их колонии должны быть разрушены, а флот — сожжен, — припечатал Пророк. — Они должны ютиться на своем клочке земли и резать друг друга за отару овец. Золотые месторождения Фракии, в южной Иберии и на острове Сифнос должны быть захвачены. Последний — особенно быстро. На нем ахейцы уже золото добывают. Как войну вести думаешь, Тейисп?
        — Нам, Великий, базы на Верхнем море нужны. Я предлагаю Сиракузы взять и уже оттуда наступление на Италию вести. Потом, когда окрепнем, нужно забрать Кипр, Крит и Мальту. После них — острова Нураг и Кирн (Сардиния и Корсика), а потом уже острова помельче. Но, я думаю, это отдельным походом нужно идти.
        — Голосуем, — произнес царь. — Единогласно! Войне — быть. Хумбан, наследник готовит поход, а ты следишь и исправляешь ошибки. Ардашир, твой черед!
        Сын Пророка вышел, и его задача не отличалась от задачи брата. Только его путь лежал куда ближе — в Малую Азию, где на глазах укрепляли свое могущество Лидия и Фригия.
        — Высокий Совет, поход в Лидийские земли нам совершенно необходим. Во-первых, Лидия и Фригия богатеют с каждым днем, и скоро станут опасны. У них великолепные кони, и они вооружили свою кавалерию по нашему образцу. Собственно, у них уже отличное войско, а разведка доносит, что дети правителей вступят в брак, а потому их внук унаследует оба царства. И тогда это будет гораздо тяжелее, чем сейчас. Причина вторая, ионийцы. Города Милет и Эфес тоже набирают могущество. Они сколотили союз с десятью ионийскими городами, и их ближайший союзник — это Афины, самый дерзкий и опасный из полисов Греции. Третья причина — сами Афины. Мы должны разрушить этот город как источник постоянного беспокойства в будущем, а потом захватить ахейские колонии, которые растут по всему обитаемому миру, как пузыри после дождя. Серебряные копи в Аттике под Афинами тоже должны стать нашими. Четвертая причина — та, о которой сказал Великий — остров Сифнос и его золотые рудники. Это конечная цель войны.
        — Благодарю, Ардашир! Можешь сесть, — сказал царь, удовлетворенно кивнув головой. — Голосуем! Единогласно. Ардашир, ты готовишь поход, дядя Камбис тебе помогает.
        После того, как все разошлись, царь задумчиво сказал:
        — А дети то растут, брат! Старые мы с тобой становимся.
        — Ну не знаю, я так еще вполне ничего, жена не жалуется, — усмехнулся Пророк. — Ты мне вот что скажи, а когда все вокруг завоюем, мы-то с тобой что делать будем?
        — А вот эти два парня пускай об этом и думают, — заявил царь. — Я надеюсь помереть раньше.



        Глава 19,
        где над греческим миром сгущаются тучи


Год восьмой от основания. Месяц Тебету. Недалеко от побережья Киликии. В настоящее время — Анталия, Турция

        Море было спокойным, и только небольшой ветерок теребил прямой парус на единственной мачте. Дромон отличался от других кораблей лишь приподнятой кормой, на которой стоял зачехленный сифонофор. Палуба и борта вокруг были обиты бронзовым листом, во избежание пожара. Им перед выходом особые кувшины привезли, которые, говорят, поджигать не нужно. Само загорается после выстрела, поэтому рядом стояли мешки с песком, иначе эту дрянь ничем не затушить.
        Командовал кораблем Малх-младший, самого Наварха сын. Отец его опять куда-то за моря поплыл, а семья снова в Сидон перебралась. Ну, а кому же новый корабль, да с секретным оружием под командование отдать? Да тут и вопросов не было, уж очень Малха-старшего уважали. В Сидоне и Тире его сыном самого Дагона считают, больно удачлив в плаваниях был. Порт Бандар построил, Великий Канал фараонов прочистил, а потом и Новый Свет открыл. Теперь моряки из Тира в шумерский Ур плавают, чего никогда не бывало. А самые отчаянные уже и до Синда добрались. Воистину, великий мореплаватель Малх, никто из финикийцев с ним и рядом не стоял. В последнее время, как Империя на себя всю торговлю перетянула, купчишки из захолустных земель разоряться начали. Греки, критяне, киликийцы начали на разбойный промысел выходить, а потом в своих скалах прятаться. А в последний год просто житья от них не стало. Торговли нет, а корабль есть, так только разбой и остается. Невдомек бедолагам, что недолго им радоваться осталось, ведь до самого Великого Царя те вести дошли.
        И теперь дромон по самым опасным водам шел, торговой лоханкой притворяясь. Корабль был узким и быстроходным, в ущерб грузоподъемности, но отличия только вблизи видны были, а коли увидел, то уже и поздно. На веслах, помимо гребцов, два десятка персидских князей сидело из Первой сотни царского отряда.
        — Где же таких бугаев набрали? — с завистью думал Малх-младший. — Ну чисто быки.
        У него задача была месяц море чистить от разбойников, а потом с этими парнями на Сицилию идти, к Сиракузам. Два звероподобных десятника из ассирийцев парней крыли, почем зря, их княжеское достоинство в грязь втаптывая. А парни и ухом не вели. Их, говорят, десять лет так мордуют, привычные. Тот десятник им с семи лет как отец и мать был и, говорят, после выпускных боев юные князья простому воину в пояс кланялись и подарки дарили. Он после такого выпуска мог собственный дом купить и до самой смерти жить безбедно. Да только еще не ушел никто, их же поименно сам повелитель знает, и личного разговора удостаивает. А этим не всякий тысячник похвастаться может. Каждый год по пятьдесят бойцов из этой сотни выпускают, и кто хорошие оценки имеет, теми родители гордятся, и невесты самые знатные в очередь стоят и коленки себе шпарят, на таких орлов глядючи. Ведь те оценки за отцовские дарики не купишь, на выпускных боях сам государь присутствует. Вон, гребут, и не ноют. Даже не скажешь, что у каждого дворец из чистого золота есть. Ох, и суров повелитель, не дает людям немыслимым богатством насладиться. Уж он
бы, Малх… Эх…
        Из корзины на мачте наблюдатель свистнул, увидел кого-то. А потом и правда, какая-то лохань киликийская, местной рванью набитая, к ним радостно устремилась. Да шагов в тысяче капитан увидел, что не тирский это купец, а бирема военная, и попытался вид сделать, что обознался и вообще мимо плыл. Ну конечно!
        На дромоне забили барабаны, ускоряя ритм, и корабль стрелой понесся к неудачливым разбойникам. Малх бронзовый рупор (ох, и хорошая вещь!) ко рту поднес и проорал:
        — Парус спустить, корабль в дрейф, оружие на палубу, руки над головой поднять!
        Киликийцы скалятся, копья корявые вперед выставили. Некоторые луки ладить стали. Вот смешные!
        — Первый десяток, луки взять. Второй — щиты! Воины — на палубу!
        Князья с весел вскочили, и, как солдаты умелые, быстро исполнили все. Один десяток со щитами вышел, второй с луками. В общем, мальчишки безусые такую бойню устроили, что через две минуты половина киликийцев на коленях стояла с поднятыми руками, а вторая лежала, стрелами утыканная. Страх то какой! Малх никогда не видел, как персидские лучники работают. Да он же теперь месяц в поту просыпаться будет. На борт абордажная команда зашла, и десяток израненных оборванцев на дромон притащила. После на три десятка шагов от той лохани отошли и залп из огнемета дали. Ох, и вспыхнул кораблик, на диво просто. Малх потом за каждый кувшин отчитаться должен. И сам Великий Инженер Лахму ему велел написать подробно, как и что у него получилось. Потому как десять лет он на эту смесь проклятую потратил.
        — Воин Митрабазан, с малым допросным набором, ко мне! — крикнул десятник.
        Великие боги, имя то какое! Митрабазан! Да это же из Десяти Великих Семей мальчишка!
        — Слушаю, командир, — сказал боец, и устремился.
        — Вот тебе пленный, выяснишь, где их бухта, и кто еще разбоем занимается.
        — Пальцы резать, как на полевом допросе? — деловито поинтересовался немыслимо родовитый воин.
        — Нет, ты же «Допрос вражеского лазутчика» завалил. Пересдача у тебя, забыл, что ли? Время пошло! — скомандовал десятник.
        Малх отвернулся, потому что затошнило его. А бедолага выл и, захлебываясь, рассказывал все, что спрашивали. А потом воина по матери крыть начал от боли.
        — Все узнал, боец? — спросил десятник.
        — Так точно, — ответил тот.
        — Ну, так чего смотришь? Или он меня только что овечьей мандой назвал?
        Воин, не особо напрягаясь, грабителя над головой поднял, и в море выбросил. Ну и зверей они в этой Первой сотне растят, великие боги! Малх даже вспотел.
        А потом они вдоль берега прошли и городишко их задрипанный обнаружили. Все, что плавать могло, сожгли, а пленным глаза выкололи, и домой отпустили. Как сказал ассирийский десятник, им теперь морским разбоем гораздо сложнее заниматься будет. Это у них, ассирийцев, шутки такие смешные. Великий царь Синаххериб отменно шутил, обхохочешься просто. Девятая сатрапия до сих пор его шутки вспоминает. Ну, кто жив остался, конечно…



Шестью месяцами раньше. Сиракузы, колония Коринфа. В настоящее время — Сиракузы. Италия

        Город Сиракузы находился в эти времена на небольшом островке Ортигия. Сейчас там малая часть города расположена, его исторический центр, соединенный с основным городом двумя мостами. Островок был крошечным, всего то полфарсанга в длину, а в ширину и того меньше. Ортигия была отделена узким проливом от Сицилии, меньше ста шагов в ширину, и обладала немыслимым сокровищем — источником под названием Аретуза. Вода в нем была чистейшая и необыкновенно вкусная. Этот-то островок и облюбовал коринфский педофил Архий, который влюбился в прекрасного мальчика Актеона и попытался похитить его, чтобы подарить всю свою суровую мужскую любовь без остатка. Парнишка в результате похищения погиб, а неудачливый любитель мальчиков бежал от народного гнева на Сицилию и нашел лучшее место в Средиземноморье, где можно было построить город. Он и его спутники основали сословие Гаморов, которое сосредоточило в своих руках не только власть, но и все пахотные земли, приведя остальной люд в состояние бесправного плебса. Город еще не вышел на сицилийский берег, но упорно, год за годом захватывал территории местных племен —
сикулов, выдавливая их в горы или превращая в крепостных арендаторов, подобных спартанским илотам. Сиракузы еще не достигли своего расцвета, который наступит лет через двести-триста, но уже сейчас это был весьма значимый порт и место перевалки зерна, что уходило пузатыми кораблями в вечно голодную метрополию. Город был окружен стенами, которые кое-где стояли прямо на отвесных скалах, и имел единственные ворота, которые смотрели на пролив. В бухте, между двумя островами, находился порт, который располагался на обоих берегах. На сицилийском берегу грузили зерно для вывоза, а со стороны Ортигии— товары и продовольствие для горожан. И не было в этой части Верхнего моря более удобной бухты и лучшего порта, чем Сиракузы. С каждым годом жадные гаморы зарабатывали все больше денег, на которые нанимали гоплитов, которые порабощали очередное племя, имевшее несчастье поселиться на плодородной земле. Закабаленные крестьяне, которых стали называть килирийцами, давали своим господам еще больше зерна, которое продавалось в материковую Грецию, а на вырученные деньги нанимались новые гоплиты, которые захватывали новые
земли. Пока Сиракузы были только в начале славного пути, а потому на Сицилии еще жили свободные и гордые люди, обрабатывавшие наделы, что достались им от предков. Но это гаморы считали страшной несправедливостью, и дни таких племен были сочтены. Ведь эти земли давали много зерна, которое продавалось за серебро, на которое можно было нанять гоплитов…. У Сиракуз был только один очень серьезный недостаток. Этот город был крайне неудобен для штурма.
        Молодой, но многообещающий купец Набу-аххе-буллит, или Наби в обычной жизни, младший сын почтенного Син-Или, сидел в лавке Эмука Харассу, первой за пределами Империи. Город был пока не слишком богат, но вполне платежеспособен. Ведь гаморы, повелители этого города, были чрезвычайно богаты. А чернь, как покупатель, торговый дом никогда не интересовала. Прибыль тут была небольшой, но младший сын хотел провернуть небольшую авантюру из разряда того, что когда-то сделал его отец. Из-за того немыслимого риска в семье и появились первые серьезные деньги. И он, Наби, тоже захотел создать свой собственный капиталец. А то сестрица Ина, княжна которая, от денег лопнет скоро, из своей дыры в горах не вылезая. До того заелась, что собственную башню телеграфа велела построить. А он, как караванный верблюд, к двадцати годам уже полмира исколесил. Завидно ему. И денег хочется. Много и сразу. Вот! А как денег заработать? Да только что-то немыслимое сотворить. А что можно такого сотворить, если сам Наследник в поход на запад собрался? Правильно! Город Сикакузы ему на блюдечке приподнести. Брат сестрицы самому
Пророку сообщение по телеграфу послал с просьбой, чтобы сиятельный Камбис купца Наби соизволил принять. Тот принять соизволил и по плечу похлопал, мол, дерзай, пацан. Коли жив останешься, озолочу. А если не получится ничего, на глаза мне больше не попадайся, тут пустобрехов не сильно жалуют. А Наследник рядом сидел, молчал и внимательно так слушал. Такие возможности раз в жизни бывают, это Наби шкурой чуял. Да и не в каждой жизни, откровенно говоря. Часто ли такое придумывается, чтобы это самых могущественных людей мира могло заинтересовать? В общем, вот такую простую задачку купец Наби сам себе поставил, а потом у отца отпросился, чтобы новые рынки разведать. И не пожалел.
        Он, обладая острым умом, сразу же увидел, что взорвать этот город — раз плюнуть. Гаморы жили в городе и получали аренду от покоренных сикулов. А от тех сикулов, на минуточку, Сицилия свое название получила. Землевладельцы жили в свое удовольствие, не делая, в общем-то, совсем ничего. А демос влачил самое жалкое существование, и при этом никаких гражданских прав не имел. Купец, если у него не было собственной земли, в этой системе тоже был бесправен, как последний батрак. Именно это через двести лет приведет к изгнанию гаморов, но пока они были сильны и могущественны. Пять тысяч горожан, из которых двести семей гаморов, жили на острове. На самой Сицилии — тысячи семей батраков, которые спят и видят, как любимым хозяевам кровь пустить. Купцов с полсотни, и тоже безземельные все. Нет, с этим совершенно точно можно было работать. И Наби начал…
        Он открыл лучшую лавку, где принимал всех гаморов лично, включая стратега Архелая. Всем купцам в городе он, из солидарности, делал скидки на всякие платки и заморские бусы. Ведь лавки Эмука Харассу давно уже не только шелком торговали, но и сопутствующим товаром — украшениями, мебелью из заморского палисандра и писком сезона — прыгающими шарами. Князь Дайаэ был не вечен, и это понимали все, включая самого князя Дайаэ. А посему семья Или начинала расширять ассортимент, понимая, что монополии на шелк может не стать в любой момент. Греки, обожающие спортивные упражнения, вместо того, чтобы хвастаться шарами друг перед другом, придумали несколько игр, и самозабвенно эти мячи бросали, пинали и стукали чем попало. Восторг бы полный. Гаморы, сходящие с ума от безделья, наконец нашли, чем себя занять, и шары закончились с пугающей быстротой. Купец Наби, который был единоличным продавцом дефицита, чувствовал себя, как завсекцией магазина ГУМ во времена предпоследнего генсека. Ему было незнакомо ощущение человека, владеющего дефицитом, и молодого парня начало слегка штормить. Не он бегал за покупателями,
они бегали за ним. Ему предлагали взятки, дружбу, вино, женщин, мужчин, да вообще все, что угодно. А он держал из последних сил последние два шара и ждал поставки из Тира, куда послал с оказией слезное письмо. Он отказал всем, но самому стратегу Архелаю отказать не смог, как не смог отказать самому богатому купцу Сиракуз Меандру. Оба вышли из его лавки, презрительно взирая на люто завидующий демос, и оба вскоре стали его лучшими друзьями, благо Наби не скупился на подарки и вино.
        И теперь, целуясь и обнимаясь со своими лучшими друзьями в этом городе, он решал задачу, как сделать так, чтобы один из них убил другого, и желательно вместе с семьей. С одной стороны, непросто, а с другой, просто, и очень даже. Меандр ненавидел всех гаморов. Ненавидел за то, что их предки ухватили лучшую землю и рабов, а он вынужден крутиться, торгуя всем подряд, от зерна до сандалий. И Наби, вздыхая, сочувствовал другу, рассказывая, как справедливы и благородны персидские цари. Как легка там жизнь, как низки налоги, и как безопасно на караванных путях. И как будет плохо простым жителям, если армия великого государя решит обратить свой взор на эти земли. Как жителям Иерусалима, например. Ведь проклятые гаморы бросят все население воевать за свои богатства. Хотя он, Наби, не понимает, к чему бы уважаемому Меандру за их богатства жизнью рисковать. Ведь почтенный купец мудр, и понимает, что простой люд своих же угнетателей будет защищать от воинов света, что несут благо и справедливость. Если великому царю покориться вовремя, то это не предательство вовсе, а предусмотрительность. А ежели не
покориться, то придут к стенам воины Царского отряда, и тут даже камни кровью заплачут. Меандр слушал и скрипел зубами. И ненависть, которая дремала в нем, грозила вот-вот выплеснуться наружу.
        А вот Архелай заслушивался рассказами купца о том, какая власть у Великих Семей, как ничтожны купцы и ремесленники по сравнению со знатью. И что у них тут, в Сиракузах, просто рай земной, ведь он, простой купец, запросто общается с таким великим человеком, как архонт. А вот местная ленивая чернь счастья своего не знает, им бы вот куда-нибудь в Египет, где полгода в грязи копошатся, а другие полгода камень рубят или каналы роют. А совсем Архонт поплыл, когда Наби рассказал, что для простолюдина в том Египте милость необыкновенная, когда знатный жрец ему позволяет свои сандалии облобызать. Обычно землю целуют, по который такой великий человек прошел. Архонт выразил вежливое сомнение словами «Да брехня собачья», на что Наби всеми богами поклялся и сказал, что сам так делал, когда в Мемфисе в их лавку сиятельный Птаххотеп лично заглянул. А тот сатрап всего лишь, не из Великих Семей даже. Архонт призадумался. Не истомленный умственной работой мозг начал выдавать тревожные сигналы о несправедливости бытия в принципе, и Наби, видя душевные терзания подопечного, понемногу подливал масла в огонь.
        Ведь молодой купец, удостоившийся поучиться у самого князя Дайаэ старшего, закончил отрабатывать на друзьях из Сиракуз малое умение под названием «Свинцовые уши». Следующим шагом был «Медный лоб» с переходом в «Два дурака». И лбы должны были оказаться достаточно крепкими, потому что купцу Набу-аххе-буллиту было, в общем то, все равно, кто из его друзей убьет другого. Его устраивали оба варианта.



        Глава 20,
        где в дело пошла наука старого князя


Год восьмой от основания. Месяц Шаббату. Сиракузы

        — Друг мой, — с грустью сказал купец Наби своему товарищу Меандру, — моя осторожность просто кричит мне, что нужно уходить из Сиракуз. Мой брат с последним кораблем передал весть, что видел на пирсе в Сидоне и Тире корабли, на которых воины Великого царя приплывут сюда. Ты мне просто поверь, если сюда идет сам великий Хумбан-Ундаш и наследник повелителя, то шансов у вас нет. Сиятельный проиграл только те битвы, где против него был сам великий царь, а в остальных победил. Поэтому я буду молить за вас всех богов, ведь вы погибнете за чужое богатство, оставаясь никем в своем собственном городе.
        Меандр скрипел зубами от ненависти и бессилия, а потом выдохнул:
        — А что будет, если мы сдадим город?
        — Даже не знаю, — пожал плечами Наби, — обычно казнят ростовщиков и тех, кто превращал свободных людей в рабов. Государь этого не переносит. А остальные живут, как жили. У нас в Вавилоне было так. В Сирии, Финикии и Египте — тоже.
        — Так у нас ростовщики и людоловы — это гаморы, — выпучил глаза Меандр. — Это что же, сам великий царь их казнит?
        — Казнит, конечно, — уверенно сказал Наби. — Скажу тебе по секрету, — снизил он голос, — у нас деньги в рост казна дает под малый процент. Ну, сам понимаешь, денежные дела, они соперничества не терпят. Вот и казнят ростовщиков.
        — И сколько же берут в год? — заинтересовался Меандр.
        — Десятую долю, — ответил Наби.
        — Десятую долю? В год? — грек чуть не задохнулся от удивления. — Так мало?
        — Так обороты какие! — усмехнулся Наби. — Они же одни этим занимаются. Мой отец посчитал как-то, что казна на этом больше, чем на войнах, зарабатывает.
        — И я могу под такой рост деньги взять? — жадно спросил Меандр.
        — Конечно, можешь! — успокоил его Наби. — В гильдию вступай, а потом либо подробное письмо дай, как возвращать будешь, либо поручителей представь, либо залог какой. Но если платеж просрочил, то все, денег больше не дадут.
        — А если вообще не заплатить? — в голове Меандра выстраивалась интересная и крайне выгодная финансовая схема.
        — Не советую, — разочаровал его Наби. — Украсть то ты эти деньги украдешь, да только насладиться ими не сможешь. Розыск без срока давности по таким делам. Ежели казна деньги в долг дала, а они потеряны, то поручители платят, или залог изымают. А вот, если залога не было, то все куда хуже. Ежели в потере денег злого умысла не было, то на отработку вся семья пойдет, хоть до пятого колена, пока долг не погасится. И поверь, уже купцы, от которых боги отвернулись, в царских мастерских работают. И дети их, и жены. А если долг не погасят до конца жизни, то и внуки их там же работать будут. Самых толковых мой отец выкупает и в приказчики берет. Они ему отработку выплачивают, и куда быстрее, чем великому государю. А вот если украсть кто решил государевы деньги, то я этому бедняге только посочувствовать могу. Я про подобного дурака только один раз слышал. За него такую награду дали, что его через месяц связанным к дознавателям сиятельного Хутрана приволокли. Говорят, больше недели на кресте умирал, весь переломанный. Сдох бы раньше, да поили его насильно… Так что попрощаемся, друг мой, надо спасаться, пока
вы тут за негодяев этих умирать будете. Тут же сам наследник будет, а он суров, я его знаю…
        — Ты с наследником знаком? — выпучил глаза Меандр.
        — Знаком, мы же на паях в товарах из Нового Света, забыл? Главный пайщик — казна. Я даже самого сиятельного Камбиса знаю, брата великого царя. Один раз, правда, с ним говорил.
        — Постой, не уходи, нужен ты нам, — вдруг остановил его Меандр.
        — Зачем это? — непритворно удивился Наби.
        — Да мы тут бунт затеваем, — признался купец, — нужен человек, чтобы с персами договорился. Не верю я, что сдавшийся город не тронут, и никто не верит. Нам гарантии нужны. Ты же можешь с наследником договориться? Ведь говорят, что персы свое слово никогда не нарушают.
        — Да, для них лгун — это не человек, а что-то вроде собаки паршивой. А для князя солгать и вовсе немыслимо. Позор на всю жизнь. Вам, грекам, тяжело придется, врете, как дышите, — усмехнулся Наби. — А с наследником я договорюсь. Перед сдачей города ты его обещание лично услышишь.
        — Да благослови тебя Гермес, добрый человек, — чуть не прослезился Меандр.
        — Ну, не такой уж я и добрый, — заявил Наби. — Я бесплатно в осажденном городе сидеть не собираюсь.
        — Чего же ты хочешь? — удивился Меандр.
        — Три таланта серебра меня устроят, — добил того добрый вавилонский купец.
        — Но у нас нет таких денег, — сказал ошарашенный Меандр.
        — Ну, а я за меньшее шкурой рисковать не собираюсь, она у меня одна, — отрезал Наби. — Прощай, друг.
        — Постой, я знаю, где взять эти деньги, — лицо Меандра прорезала злая улыбка. — Им же все равно подыхать, так какая разница…



В то же время. Ассархаддония. Земля Ягуара. В настоящее время — юг Мексики, Белиз, северная Гватемала

        Кровавым вихрем покатились войска Пернатого Змея по окружающим землям. Мужчины племени, что были разбиты в земле Тамоанчан, верными солдатами его стали. Каждый воин взял жену из Ассархаддонии, а все четыре сотни, что из-за моря пришли, взяли по жене из того племени. Решили на сотне жен не останавливаться, и породниться крепко-накрепко, чтобы единым народом стать. Племя то называться стало Люди Ягуара, и не было в тех краях силы, что могла удержать их. Индейцы были свирепы, отважны до безумия и выносливы, как мулы. Они могли бежать легкой рысью, десяток фарсангов за день покрывая. А воины из-за моря в строю стояли, как скала, и никакой отвагой проломить их ряд щитов нельзя было. Так и зауважали друг друга.
        Пернатый Змей повелел просеки в джунглях рубить, и во все стороны от Города-на-воде, как лучи, дороги пошли, чтобы войска могли за считанные дни в восставшие земли прийти. Или чтобы подданным было удобно в Ассархаддонию дань отвезти. Пернатый Змей был мудр. Только непокорные на кольях и крестах умирали, а тем, кто его власть признал, бронзовые мотыги давали и топоры, которыми под посевы новые участки расчищали. Так что никто ничего и не потерял. Напротив, зажили мирно, потому что врагов вокруг не осталось.
        На севере вышли к соленому озеру Тескоко, недалеко от которого индейцы находили мягкий желтый камень, который был ни на что не годен. Но Пернатый Змей сказал, что будет этот камень или песок из него на бронзовый топор или мотыгу по весу менять, и местные понесли этот никчемный товар в таких количествах, что пришлось цену вдвое опускать. А то новый корабль еще не скоро ждали, а топоры уже заканчивались.
        На Западе дошли до Великого Океана и остановились, на юге уперлись в непролазные джунгли и остановились тоже. Тесть Ассархаддона, что стал называть себя Левым Крылом Пернатого Змея, повел войска на север, а Ясмах-Адад, что был Правым Крылом той же рептилии, покорял огромный полуостров, который мы, по дурацкому недоразумению, знаем под названием Юкатан. Дурацкому, потому что на языке майя «Юкатан» означает «я не понимаю».
        А божественная Статира повелела вместо земляной пирамиды заложить каменную, высотой в сто локтей, чтобы ее саму и супруга в веках прославить. Ну, и чтобы негасимый священный огонь как портовый маяк работал, чего добру понапрасну пропадать. Когда ее несли по городу, народ ниц падал и детей протягивал, чтобы благословила. Почитали божественную до того, что служить ей только две младшие жены Пернатого Змея могли. Впрочем, это правило планировали отменить, потому что все трое были беременны. Заразу, что в Старый Свет привезли, тут тоже знали, и царица супружескую измену особым указом запретила, карами ослушникам погрозив. Народ внял, ведь сама Богиня велела. Шалили, конечно, по-тихому, не без этого, но в целом как-то полегче стало.
        Из Старого Света повезли животных, и лучше всего этот путь перенесли верблюды, которых поили до отвала на Канарах. Засушливые равнины на севере Земли Ягуара подошли им как нельзя лучше, и в государстве появилась тягловая сила. Тут когда-то водился местный верблюд, но был истреблен индейцами несколько тысяч лет назад. Кони, козы, коровы и бараны тоже попали сюда, но перевозка их была весьма сложной, и много животных погибало. Но, тем не менее, процесс шел, и вскорости должен был появиться первый приплод.
        В Новый Свет прибыл десяток умников из Дур-Унташа, которым личная статуя за научные заслуги не светила, но в остальном люди они были вполне грамотные. До того грамотные, что грамотнее их в этих землях никого и не было. А потому жрецы тут же себе личные статуи поставили, как мудрецам великим. В Ассархаддонии построили школу, где преподавали письмо и чтение на родном языке, но имперским алфавитом. Писали пока на вощеных табличках, но производство бумаги должно было начаться со дня на день. Уж с чем-чем, а с целлюлозой тут был полный порядок.
        А сам Пернатый Змей задумывался о том, чтобы сменить место жительства. Постоянные ливни безумно надоели и ему, и его божественной супруге. Ведь оба они раньше жили в местах, где дождь видели так же часто, как люди Ягуара видели снег. И такое место они нашли. Соленое озеро Тескоко, рядом с которым обнаружили золото, было окружено плодородными землями и кишело рыбой. Местные индейцы удобряли свои поля илом и водорослями, и умудрялись получать до семи урожаев в год. Недалеко от берега располагался довольно большой остров, который был естественной крепостью. Божественная пара не раздумывала, ведь место было идеальным. В Ниневию послали письмо с просьбой прислать искусного строителя и инструмент. Платить обещали золотом. Ученых жрецов из Дур-Унташа посадили чертить план новой столицы, которая должна была затмить все города на земле.



За год до этих событий. Укка, княжество Дайаэ

        — Вот смотри, пацан, — неспешно говорил старый князь, — отец сказал, что ты толков на редкость. Да это я и сам вижу, далеко пойдешь. Сыну бы моему хватку такую… ну да ладно. Хоть жена разумная досталась, повезло дураку. Я умения свои всего одному человеку передал, да только он сейчас не на меня работает, а на людей повыше. Они его с потрохами купили, тут моя промашка вышла.
        Наби внимал, поедая князя глазами. Старик был легендой Вавилона. Посидеть и послушать такого, как он, это все равно, что денег заработать на ровном месте.
        — Вчера мы с тобой про малые умения «Раненая куропатка» и «Свинцовые уши» говорили. Тут просто все. «Раненая куропатка» — это для баб, когда нужно слезу из кого-то выдавить. Но и мужчина может перед вышестоящим пресмыкаться, чтобы жалость вызвать или жизнь свою спасти. Тот, кто считает, что это урон для его чести, обычно с честью и умирает. Для простого человека честь — роскошь, ему бы шкуру спасти, да жену и дочерей своих от поругания уберечь. А вот Свинцовые уши — это, пацан, посерьезней навык. Тут надо такие слова подобрать, которые тот человек слышать боится, или наоборот, хочет слышать больше всего на свете. Чтобы нужное сказать, ты человечка того знать и чувствовать должен, как свою руку, иначе не получится у тебя ничего. И придавить его твои слова должны до земли, или наоборот, в небо, как птицу, вознести. Важно то, чтобы его до такого состояния довести, чтобы он разум потерял, и глупости делать начал. Тогда он твой, мальчик. Хоть в печку его суй, слова не скажет. Ну, да это мы вчера с тобой разобрали.
        Теперь давай еще о малых умениях поговорим. Самые простые и нужные — это «медный лоб» и «хлопок в ладоши». Медный лоб — это и по названию понятно, что значит. Ты человеку сначала свинец на уши льешь, а потом легонечко так толкаешь туда, куда тебе нужно, чтобы он своим лбом для тебя стену проломил. Но тут тонкость есть одна. Человечек тот, которым ты, как куклой, играешь, должен искренне думать, что это его собственное решение. Если ты ему впрямую скажешь, что делать надо, или хотя бы намек дашь, то нечистая это работа, настоящего мастера недостойная.
        Я тебе из твоей купеческой жизни пример приведу. Вот, у тебя два приказчика работают, а платишь ты им немного. Один другому на жизнь жалуется, и расписывает, как бы они зажили, если бы ты им денег давал побольше. Второй, попроще который, не выдерживает, и к тебе идет прибавки просить. А первый смотрит на тебя преданно и взглядом говорит: Это не я, хозяин, это все он. И вот ты видишь, что требования справедливы, и денег им добавляешь. В результате при деньгах оба, а того, кто просит, ты подспудно ненавидеть начинаешь, потому как убыток терпишь. Или наоборот, ты такого просителя гонишь со службы, а первый и не теряет ничего. Понял?
        — Да, князь, понял. Спасибо за науку. Я ведь только сейчас понял, что у нас в прошлом году так и было в вавилонском отделении. Вот шельмы!
        — Так это умение известное, до него неглупый человек сам дойти может. А вот Хлопок в ладоши чуть посложнее. Он в том заключается, что ты нечто такое делаешь, что других людей отвлекает от тебя и твоих дел. Самое простое, это когда вор дом поджигает, а пока его тушат, он на другом конце улицы другой дом обчищает. Но в купеческих делах, или у писцов дворцовых это гораздо тоньше работает. Например, сильно ты на службе наследил, и погнать тебя должны взашей. А ты берешь, и через людей слух запускаешь, что твой товарищ вор, а еще у него жена блудливая, и в Храм Иштар ходит. И что с ним страшно в одних покоях государеву переписку вести, потому как заразу подцепить можно смертельную. И пока суд да дело, да пока выяснится, что та семья Священный огонь почитает, и чистоту семейную все блюдут, то о тебе и забыли уже все.
        — Понял, почтенный князь, — сказал Наби и жадно спросил: — А великие умения, это что?
        — А великие умения, пацан, тебе не надобны. На то они и великие, что после них кто-то умирает обязательно. Ты готов такое на свою душу принять?
        — Ежели от того моя жизнь зависеть будет, то готов, князь! — решительно ответил купец.
        — Хм… А, ведь и правда… Ты знаешь, как супруга самого Пророка из темницы сбежала? — спросил Дайаэ.
        — Что-то слышал такое, — признался Наби. — Вроде бы сам Пророк с кучей демонов в Вавилон прибыл и из темницы ее забрал. А потом сотни стражников убил одним плевком, и домой преспокойно ушел. Я на такое вранье не сильно падок, сиятельный.
        — Не так все было, — поморщился старый князь, — жену Пророка мои люди выкрали. Я не хотел в это ввязываться, но у меня и выхода не было.
        — Вы это сделали? — ахнул Наби. — Да как посмели то на такую персону руку поднять?
        — Ты не забывай, парень, что Пророком он тогда только в своих землях был, а мы в Вавилоне под ассирийцами жили, и о другом помыслить не могли. Даже в голову не могло прийти, что кто-то самого царя Синаххериба победит. Да и отказать этому человеку было никак невозможно. Его именем теперь Сиппарские ворота названы.
        — Да это же… — Наби заткнул себе руками рот.
        — Забздел, мальчик? — с дробным сухим смешком спросил старый князь. — Это я тебе затем рассказал, чтобы ты про остальное не ляпнул где. Потому как быстро на пытку попадешь, и из пыточного подвала уже не выйдешь. Самому великому Нибиру-Унташу о тебе мигом доложат, а он приказ даст удавить тебя по-тихому, за знания твои. Ну что, все еще хочешь про великие умения послушать?
        — Хочу, князь, — упрямо сжал губы юный купец.
        — Ну так слушай. Супруга Пророка из темницы сама ушла. Ее стражник вывел, а перед тем своего лучшего друга зарезал.
        — Да как такое возможно? — выпучил глаза Наби.
        — Да так и возможно. Учил ее настоящий мастер, ученик мой единственный. Потому она из темницы ушла, и честь свою женскую сохранила. А Пророк потом отомстил, он и сам мастер великий в смертельных умениях. Только он еще и богат безмерно, и никаких препятствий перед собой не видит. Пророк не то, что человека, он целый народ сметет, как крошки со стола, если ему это разумным покажется. Он за две недели иудеев с лица земли стер, и даже аппетит не потерял. Мы все тут душегубы, и крови на нас много. Но по сравнению с ним, я — жрица Доброй Богини. Страшный он человек, пацан, бойся его. И не вздумай обдурить, он тебя на дне моря найдет. А если не найдет, то сыну своему завещает. Только такие люди, пацан, из бывших рабов повелителями мира становятся. Отвлекся я… Так вот, лютой смертью мои люди умирали, я и сам по грани прошел, да смог с ним договориться. Вавилон великому царю в руки передал, да тем княжеский титул себе купил и жизнь безбедную. И все это великими умениями мне досталось. Многие люди за мой титул погибли. Хотя, если бы осада была, то куда больше народу с жизнью попрощалось бы.
        — Великий Мардук! — прошептал Наби. — Научите, сиятельный! Всех богов за вас молить буду! Ведь грех таким мастерством не делиться! Умоляю!
        — Эх, сына бы мне такого, ну да ладно. Слушай, пацан….



        Глава 21,
        где выясняется, что наглость — второе счастье


Год восьмой от основания. Месяц Шаббату. Сиракузы

        — Персы! — заорал воин на стене, тыча пальцем в горизонт.
        Тут уже ждали армию наследника, ведь все новости в то время распространялись со скоростью торгового корабля. Город был набит зерном, вода была отличная, а две тысячи наемников из Этолии уже разместились в его стенах. Вооружились и гаморы, которые как-никак были полноправными гражданами и имели тяжелый пехотный доспех. Чернь готовилась бросать камни и лить кипяток на вражеские головы. Как уже и было сказано, город для штурма был крайне неудобен. С восточной, северной и южной стороны стены омывались морем. С запада же, где был порт и единственные ворота, располагалась рыночная площадь, которая защищалась прекрасно пристрелянными баллистами. Никаким секретом это вооружение уже не было, и по всему обитаемому миру делали его бесчисленные вариации, которые метали и стрелы, и камни. Город был неприступен, именно поэтому римляне в свое время кровью умылись, когда брали Сиракузы. И только беспечность защитников, которые перепились на празднике Артемиды, позволила римлянам захватить город после двухлетней осады. По этому же сценарию вандалы захватили римский Карфаген, его жители были пьяны в стельку. Так же
точно расслабились вечерком галлы, захватившие Рим, и были перерезаны легионерами. В войсках Александра Македонского два пьяных гоплита полезли на стены неприступного Галикарнаса, перебили там кучу народу, а потом им на помощь подтянулось основное войско и город был взят. Совершенно случайно. Продолжать можно долго, очевидно, пьянство при осаде города было давней и уважаемой традицией в античном обществе.
        Шанс отбиться у Сиракуз был, и немалый, это горожане понимали. Особенно хорошо это понимали те, кто замыслил бунт против повелителей этой земли. И это прекрасно понимал купец Наби, который, с одной стороны, про лихого римского военачальника Марцелла не знал, так как тот еще не родился, но с другой, был явно не глупее его. Ведь всего через три недели, в конце марта по нашему стилю, по всей греческой Ойкумене будут праздновать Дионисии, праздник бога-покровителя виноделия. И догадайтесь, чем занимались греки в этот праздник! Вот и Наби тоже догадался, а потому торговый дом Эмука Харассу скупил все вино в округе, до которого дошли руки. Весь оборотный капитал был вложен в амфоры с вином, и Наби даже немного переживал. Ведь еще сам почтенный отец учил его никогда не класть все яйца в одну корзину. Тем не менее, помимо вознаграждения от наследника Тейиспа и взятки от горожан, купец Наби очень сильно рассчитывал на то, что он неплохо заработает на продаже вина. Ну, не совсем так, он рассчитывал очень серьезно заработать на продаже вина, ведь Наби начал скупать все вино в округе еще до того, как к
Сиракузам подошли вражеские корабли. В завершение своей товарной интервенции он уже платил полуторную цену, и, в конце концов скупил весь свободный объем вина у ухмыляющихся торговцев. А потом пришли корабли, и город сел в осаду. Торговый дом Эмука Харассу временно ушел в отпуск, и город стало лихорадить. Вина практически не было. Те счастливчики, кто случайно не продал вино Наби, озолотились. Но потом вино кончилось, совсем кончилось. А до Дионисий две недели. Не пить в этот день вино было практически святотатством и плевком в душу веселого бога. Город застыл в угрюмом ожидании.
        Вечером того же дня купец Меандр пришел поговорить с Наби.
        — Ну что думаешь? — спросил он.
        — Я думаю, вам нужно принести мне три таланта серебра и выпустить из города.
        — Но где мы тебе прямо сейчас возьмем эту сумму? — понуро спросил Меандр. — Мы хотели напасть на ростовщиков, но они наняли этолийцев. Нас перебьют, как котят.
        — Друг мой, если у ростовщиков нельзя отнять деньги, то их надо что?…. — вопросил Наби.
        — Занять! — восторженно прошептал Меандр. — Если город возьмут, отдавать ничего не придется.
        — Точно! Тащи деньги!
        Надо сказать, что жизнь города пока протекала, почти как обычно. Персы разбили лагерь на сицилийском берегу, и рыбацкие лодки причаливали к Ортигии без каких-либо проблем.
        Вечером повозка, запряженная мулами, вышла из города, и ее поклажа была перевезена на сицилийский берег. Стражники на воротах пересчитывали серебро, полученное от торговца и радовались. Трое крепких слуг тащили заплечные мешки, со страхом поглядывая на вражеский лагерь.
        — Не тряситесь, парни, — подбодрил их Наби, — с меня по десять драхм за риск. Персы тоже люди, и с ними можно торговать.
        У лагеря всколыхнулось облачко пыли, которое быстро превратилось в трех всадников, направивших копья на купца и его спутников.
        — Куда идем, бедолаги? Жить надоело?
        — К наследнику Тейиспу! — серьезно сказал купец.
        — Слушай, убогий, наследника нет, но специально для тебя мы вызовем кораблем самого Пророка. Ты совсем дурак?
        — Не совсем, — признался купец и вытащил из-за пазухи серебряную пайцзу. — Наследник сказал, что с этой штукой я могу попасть к нему в любое время.



В то же время

        — Крепкий город, Тейисп, что делать думаешь?
        — Думаю, дядя Хумбан, пролив засыпать и позиции для требушетов ладить, ответил наследник.
        — Толково, — одобрил Хумбан-Ундаш. — Иначе мы не добьем до стен, а у города нас баллистами разнесут. Наша промашка, мотай на ус. Расслабились мы, надо было не шпионов сюда слать, а самим приплыть и разведать все на месте. Сейчас я бы особые корабли сделал с мостами перекидными, или с небольшими камнеметами на них. А пока мы на полгода сядем тут в осаду, не меньше. И это плохо, потому что из Коринфа может подкрепление подойти с наемными спартанцами, и нам тут худо придется.
        — Ты знаешь, — признался Тейисп, — к дяде Камбису полгода назад купец приходил из фамилии Или…
        — Знаю таких, — мотнул головой Хумбан-Ундаш. — Вместе с семьей Эгиби — самые богатые торговцы в Империи. Но те из стародавних еще купцов, а эти как-то на глазах разбогатели. А чего приходил-то?
        — Город обещал сдать, — сказал Тейисп. — Ты знаешь, я ему поверил. Молодой парень, но что-то есть в нем такое…
        — Силен! — уважительно присвистнул Хумбан-Ундаш. — Нам его папаша в свое время сильно помог, да ты знаешь эту историю. Я вам ее на занятиях рассказывал. Не семейка, а рыбы-демоны, про которых Малх рассказывал. Сожрут все, до чего смогут дотянуться. Я не удивлюсь, если он прямо в лагерь заявится. Эти могут.
        — Я ему серебряную пайцзу дал, — сказал Тейисп, — он точно заявится.
        — Правильно сделал, — одобрил Хумбан.
        — Господин, — в шатер зашел адъютант, — к вам человек с серебряной пайцзой.


        Вавилонский купец Набу-аххе-буллит стоял перед шатром наследника и в сотый раз гонял в голове план разговора, который у него должен был сейчас случиться. Ни одного лишнего слова, ни одного неуверенного взгляда. Только вперед, только победа! Воины чувствуют слабых и презирают их. Он — силен!
        — Заходи, купец!
        Наби выдохнул и сделал шаг. Полутьма шатра рассеивалась светильниками. Наследник и сиятельный Хумбан-Ундаш сидели на стульях и с любопытством рассматривали его. И если любопытство наследника было благожелательным, то знаменитый полководец смотрел на парня с усмешкой, как на забавную зверюшку.
        — Великие! — склонился купец в поясном поклоне.
        — Мы в походе, заканчивай церемонии и говори по делу, — резко сказал наследник.
        — Великие, я готов передать вам город, как и договаривались.
        Хумбан-Ундаш, не скрываясь, фыркнул в бороду, а наследник смотрел на Наби, не поменявшись в лице.
        — Подробности, — коротко обронил он.
        — Через две недели в Сиракузах праздник Дионисии. Так уж получилось, что я являюсь единственным владельцем всех запасов вина в городе, — скромно сказал Наби.
        Хумбан с всё большим трудом сдерживал смех. Его безумно забавлял самоуверенный и нахальный парень.
        — Когда все напьются, вам откроют ворота.
        — И воины напьются? — удивился наследник.
        — Это я беру на себя, Великий, — уверенно сказал Наби. — Они не видели ничего крепче воды уже дней десять, а не почтить бога вина для них — святотатство. Они будут пьяны. Готовьте людей, чтобы захватили и удержали ворота.
        — Если все получится, я награжу тебя, купец.
        — Я могу обратиться с просьбой, Великий?
        — Что тебе нужно, — удивился наследник.
        — Вексель с вашей подписью на три таланта, — ответил Наби.
        Тейисп в гневе начал подниматься со стула, а Хумбан-Ундаш начал хохотать.
        — Три таланта у меня с собой, Величайший, в мешках перед палаткой, — исправил ситуацию Наби. — Просто я как-то волнуюсь, сидя в осажденном городе с такой кучей серебра.
        Хумбан-Ундаш согнулся от смеха, переходящего в неприличное повизгивание.
        — Тейисп, если он город нам сдаст, я ему от себя денег добавлю, — захлебывался от смеха командующий. — Этот ненормальный с тремя талантами серебра из осажденного города вышел, и с ними во вражеский лагерь приперся. Я в последний раз так смеялся, когда мы с твоим дядей киммерийца заставили золотыми дариками срать. Ой, я не могу! — командующий вытирал слезы, выступившие из глаз. — Ну и семейка! Этот живолот еще и на вине заработает! Слышь, купец, а ты цену на вино вдвое поднимешь или втрое?
        — Впятеро, — скромно опустил глаза Наби. — Втрое — это только для самых близких друзей.


        — Присмотришь к парню, Тейисп, — без тени улыбки сказал Хумбан-Ундаш, после того как купец ушел. — Если у него получится, то награди, и из виду не выпускай. Такие люди либо много пользы принести могут, либо много вреда. Потому как умны, хитры и бесчестны. А ты вот воин, тебе честь блюсти нужно. Такой человек, который за деньги по раскаленным углям пройдет и в отхожую яму нырнет, не поморщившись, дороже золота.
        — Я уже присматриваюсь, дядя Хумбан, — признался наследник. — Наглец необыкновенный. Буду помнить про него, может и приспособим его для поручений каких. Харрашу скажу, пусть поработает с ним.
        Умножающий Доходы Империи Харраш отвечал за внешнюю разведку, и множество купцов работало на эту службу, поставляя со всех уголков земли сведения, слухи и сплетни. И отвертеться от службы родному государству вавилонский купец Набу-аххе-буллит уже не смог бы при всем желании. Сиятельный Харраш находил для каждого особые слова, проникающие в самое сердце.



Год восьмой от основания. Месяц Шаббату. Окрестности Гордиона, Фригия. В настоящее время, ил Анкара. Турция

        Вторжение во Фригию вовсе не было легкой прогулкой. Страна, состоявшая из заросших лесом гор и плодородных равнин, орошаемых быстрыми холодными речушками, была населена гордым и смелым народом. Фригийцы пришли сюда с Балкан, увлекаемые общим приступом безумия, которое было известно, как вторжение Народов моря. Их предки успели на раздел Хеттского царства и поучаствовали в осаде Трои, война за которую и была одним из незначительных эпизодов того страшного времени. Позже греки понапридумывали, конечно… Многие потом покушались на эти земли, и фригийцы вырубали в скалах целые города, штурмовать которые было очень и очень сложно. Их одежда представляла собой нечто среднее между одеяниями людей цивилизованных и кочевников. Отличить их было проще простого. Приличные люди в то время штаны не носили, в основном гордыми обладателями этого предмета туалета были конные варвары и ассирийцы. Но кто же, простите на милость, считал ассирийцев приличными людьми? Вот и фригийцы носили широкие шаровары и туники, а в холодное время года — еще и длинные теплые плащи из местной шерсти. Фригия подходила для скотоводства
как нельзя лучше, и ее ткани славились на весь обитаемый мир еще много столетий. Не случайно, именно Фригию разгромила в нашей реальности киммерийская орда, польстившись на ее земли. А от киммерийцев местные жители переняли высокие войлочные колпаки, ставшие настолько узнаваемым символом свободы, что его позаимствовали якобинцы во времена Великой Французской революции. Так звероподобные варвары подарили нам один из символов цивилизованного мира, сами о том не подозревая. Правил в той земле престарелый царь Мидас, имя которого стало нарицательным в греческой мифологии. Он стал тем, кто был проклят богами, потому что все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Но действительность была куда прозаичнее. Тут добывали то самое золото, а Мидаса люто ненавидели, потому что он перебил сограждан, чтобы стать тираном, то есть единоличным правителем. Позже, в нашей реальности, он принял яд, чтобы не быть убитым киммерийцами. В общем, царь был здесь фигурой крайне непопулярной.
        Тут почитали богиню Кибелу, которая была списана с шумерской Кубабы, которая уже давно слилась с Великой Матерью. Собственно, под этим именем ее знали в Риме, где изображали женщиной в башенной короне, управляющей колесницей, что была запряжена львами. Ну и ненаглядная Иштар под именем Астарты тут тоже была, но поклонники ее культа массово вымирали от сифилиса, как и в Империи. Кое-где ее храмы уже начали жечь, что пошло общественной морали только на пользу. В отличие от Астраты, жрецы Великой Матери не практиковали беспорядочные половые связи в промышленных масштабах, но пошли еще дальше. Почитатели Кибелы впадали в священное безумие и наносили себе раны, не чувствуя боли. Особенно преданные прихожане добровольно расставались с тем, что отличало их от местных дам и служили при храмах евнухами. Вот такие своеобразные обычаи были в той земле, но вторгшуюся армию это интересовало мало. В Первой сотне не преподавали этнографию, а обычаи покоренных народов начинали интересовать только тогда, когда это мешало наступлению войск.
        Армия Ардашира, которому помогал дядя Камбис, прошла с боями до самой столицы. Поначалу их беспокоила тяжелая конница фригийцев, но ее останавливала фаланга с длинными пиками, а потом поливали стрелами эламские лучники. Затем расстроенные ряды кавалерии добивали бронированные катафракты, которые к тому времени уже заканчивали затаптывать в грунт вражескую пехоту. Возглавлял атакующую конницу сам юный командующий в позолоченных доспехах, вызывая у воинов восторг и обожание. Его личный отряд был составлен из трех десятков старшекурсников Первой сотни, и половина из них были его родственниками из Десяти Семей. Собственно, иначе в античное время войны не велись. Если ты претендуешь на то, чтобы за тебя умирали, будь добр рисковать своей шкурой. Одуревшие от ужаса фригийские ополченцы, сметенные тяжелой кавалерией, бежали, а сзади их, весело гикая, рубила изогнутыми мечами легконогая персидская конница. Тактику в Первой сотне преподавали дядя Камбис и дядя Хумбан, и у Ардашира по этому предмету была честно заработанная пятерка. Но бои с регулярной армией быстро закончились, потому что закончилась сама
регулярная армия, и наступило самое неприятное в любой войне. Остатки вражеского войска собрались в хорошо укрепленной столице, которая сдаваться не собиралась, а тылы персов атаковали набегами местные горцы, которые потом прятались в своих норах и пещерах. Царь Мидас ушел в старую столицу, которая представляла собой орлиное гнездо в горах и была практически неприступна, и там собирал новое войско.
        Камбис успокаивал Ардашира тем, что это обычная война, и года за три-четыре они ее закончат. Но сына Пророка, как это и бывает у юношей, услышанное не устраивало совершенно. Три-четыре года! Да это же вечность! И класть воинов в штурмах он тоже не хотел. Ардашир допросил десяток знатных пленников, узнав историю этой земли и ее легенды, и в голове его созрел неожиданный и крайне дерзкий план.



        Глава 22,
        где говорится о вреде пьянства и старых легенд


Год восьмой от основания. Месяц Нисану. Сиракузы

        Праздник Дионисий был уже через три дня, и торговый дом Эмука Харассу гостеприимно открыл свои двери. Поначалу покупатели радостно бросались к лавке, но потом выходили оттуда с пустыми руками, злобно матеря вавилонского живоглота. Это ж надо! Драхма за кувшин обычного кислого вина! А за хорошие сорта еще дороже! Да где это видано! Слухи один другого хуже покатились по городу, и только охрана, стоявшая у лавки, уберегла предприимчивого купца от самосуда со стороны горожан. Но гнев имеет свойство утихать, а желание выпить — нет. И уже на следующий день те же самые люди со злобными лицами выходили из лавки, вынося из нее заветные кувшины. Запасы таяли на глазах, а купец Наби с нарастающим беспокойством ждал двух покупателей. И вот, наконец, к его облегчению, старший раб из дома стратега Архелая пришел к нему в лавку и заявил.
        — Стратег шлет тебе привет, купец, и надеется, что твое желание заработать не превысит желания и дальше жить в этом городе. У него на празднование Дионисий собираются знатнейшие люди этого города, и мой хозяин хочет достойно встретить их, не разорившись от своей щедрости.
        — Мое благоразумие не превышает моего желания заработать, — уверил его купец, — а потому почтенный стратег получит скидку в половину от сегодняшней цены. А много ли будет у него гостей?
        — Много, купец. Даже не знаю, хватит ли твоих запасов.
        Через час, погрузив на телегу почти все, что оставалось в лавке, раб поехал домой, а купец Наби встречал последнего гостя, которого он ждал сегодня.
        — О, друг мой, — открыл объятия вавилонский пройдоха. — Ты успел. У меня почти ничего не осталось. У нашего стратега будут гости, и они взяли столько вина, что, мне кажется, на ногах там стоять никто не будет.
        — Правда? — зло сверкнул глазами Меандр. — Когда я увижу наследника?
        — Сегодня, друг мой, и увидишь, — пожал плечами Наби. — Но мы должны вернуться до начала праздника.



Три дня спустя

        Липкая черная темнота опустилась на Сиракузы, и решительно настроенная толпа с факелами двинулась к дому стратега Архелая. Купцы, кузнецы и горшечники шли рядом, и их объединяло одно. В родном городе они были людьми второго сорта, и их права не были защищены от произвола гаморов. Любой землевладелец мог ударить простолюдина, публично унизить его. Даже изнасилованные женщины не могли добиться справедливости, ведь суд тоже состоял из гаморов. И эта ненависть копилась десятилетиями, от поколения к поколению. Дом стратега был все ближе, а решительность горожан падала. Все же они не были убийцами, а сегодня был священный праздник. Купец Меандр посмотрел на соседей и друзей, и произнес:
        — Идем, братья. Если мы не сделаем этого сегодня, то навсегда останемся грязью под ногами этих людей.
        И обычные труженики, сжав кинжалы под туниками, вошли в дом самого богатого человека Сиракуз. Крытый портик окружал двор, а в центре его стоял длинный стол, уставленный кушаньями, недоступными простым горожанам и в обычное время, не то что во время осады, когда цены на хлеб взлетели вдвое, а на вино — впятеро.
        — А, чернь заявилась! — заорал изрядно пьяный стратег. — Чего приперлись? Денег на вино нет? Почтить бога не можете?
        Три десятка самых знатных жителей Сиракуз, возлежавших у стола, начали ухмыляться. Они тоже были пьяны.
        — Я сейчас пошлю рабов, они промоют водой пустые кувшины и дадут вам, голодранцам, выпить! Сегодня же Дионисии!
        Гаморы начали хохотать, восхищаясь остроумием стратега. Толпа нерешительно мялась у входа, никто не решался сделать первый шаг.
        — А ты знаешь, купец, что в Египте такие, как ты, целуют землю, по которой прошел правитель. Но тебе, в виде особой милости, я дозволяю облобызать мои сандалии. Иди, целуй, и я налью тебе вина.
        Горожане застыли. Это было немыслимое оскорбление. Начал нарастать недовольный гул. Если у кого и оставались сомнения, то они стремительно улетучивались.
        — Иди, целуй! — выставил вперед ногу пьяный стратег Архелай. — Он не понял, что этой фразой только что подписал себе приговор.
        — Бей их, братья! Даже в священный праздник они унижают нас!
        — В ножи их! — заорал мускулистый кузнец, и схватив стратега за горло могучей рукой, начал неумело бить его в живот ножом.
        Толпа, заведясь от вида крови, накинулась на ненавистных гаморов, и начала резать их, вымещая накопленную за несколько поколений злость. Тех, кто не умер сразу, забили кольями, светильниками и вообще всем, что попалось под руку. Захватчики рассыпались по дому, жадно хватая все, до чего смогли дотянуться. До жены и дочерей стратега они дотянулись тоже, и крики насилуемых женщин вплелись в шум городского праздника.



Часом ранее. У городских ворот Сиракуз

        — Отпразднуйте священные Дионисии, доблестные воины, — с поклоном передал страже ворот кувшин пожилой невысокий пекарь. — Ведь сам бог рассердится на вас, если вы не почтите его.
        — Алкаст, если немного выпить, то ничего страшного? — воровато оглянулся гоплит.
        — Да ваш сотник и десятник уже спят, они стоять на ногах не могли еще час назад, — доверительно сказал им горожанин.
        — Давай кувшин. И да благословит тебя Дионис, добрый человек. Я две недели вина не пил, от воды скоро в козла превращусь! Кстати о воде. Есть чем разбавить?
        — Нет, доблестные воины. Но, думаю, что сегодня это простительно.
        — Да давай сюда, не томи! — вырвал Алкаст кувшин у своего друга, вскрыл его и приложился от души. — Хорошо!
        — Эй! А я? — товарищ забрал кувшин себе и тоже выпил.
        Греки пили вино разбавленным. Те сорта винограда, что росли в Греции в то время, давали вино очень густое, сладкое и терпкое. Есть мнение, что его еще и выпаривали для экономии места при транспортировке. Поэтому разбавляли его не от высоких моральных качеств потребителей, а потому что оно было довольно тяжелым на вкус. Но крепким! Питие вина в натуральном виде считалось крайне предосудительным, и быстро приводило к тяжелым формам алкоголизма. «Пить по-скифски» — так это называли. Ведь только варвары пили вино, не разбавляя его водой.
        Непривычное питье ударило воинам в голову, но старик уже ушел. Как всегда это бывает, после первой дозы крайне необходимой стала вторая. И тут они увидели пожилую женщину, что шла по улице, прижав к себе пузатую амфору.
        — Эй, бабуля, дай винца защитникам.
        — Да вы пьяны уже, парни. Вас начальник не заругает? — участливо поинтересовалась горожанка.
        — Да он спит уже. Дай вина, тетка, почтить хотим Диониса! — заявил пьяный гоплит.
        — Только по глотку, — решительно сказала женщина. — Меня же муж убьет. Оно сейчас стоит дорого.
        — По глотку, по глотку! — уверили ее солдаты, забрав кувшин.
        Глоток получился богатырский. Потом еще один. Потом еще.
        — Эй, воин, ты что это творишь? — закудахтала женщина.
        — Иди отсюда, тетка, и славь Диониса, — заявил ей этолиец. — И мы восславим. Нам тут подыхать за тебя, а ты кувшин вина жалеешь. Проваливай!
        — Бог накажет тебя, — сказала женщина, и ушла, поджав губы.
        Через четверть часа гоплиты храпели, а из-за угла вышел все тот же неприметный пекарь, и открыл створку, выставив туда светильник. Что-то зашуршало, и в ворота тенями проскользнули на диво здоровые безусые парни, ведомые бородатым воином с глазами матерого убийцы.
        Гоплитам перехватили горло, а бородатый произнес совершенно безумную фразу, которую дуреющий от страха пекарь не понял, так как этот язык он не знал.
        — Горло одним движением режут, двоечник. Повторишь сегодня еще два раза.
        — Есть, командир.
        Пекарь молился всем богам сразу и думал, не совершил ли он страшную ошибку, впустив в празднующий город этих людей. Бородатый воин подошел к старику, парализуя его взглядом жутких глаз, и произнес на ломаном греческом:
        — Идти домой, старик. Сказать своим, чтобы тоже идти домой. Кто оружие взять, мы убивать. Горло резать, на кол сажать, кожу сдирать. Сказать баранам этолийским этим, что Царский отряд прийти, сдаваться пусть. Кто дома сидеть, целым быть. Бабы тоже целый быть. Воины даже битый горшок не брать. Наследник так сказать, слово дороже золото есть. Если воины войдут, то не успеть. Дурак глупый пьяный драться, мы убивать. Если понять, то идти быстро. Бегом надо.
        Старик понятливо кивнул, ведь именно это ему и сказал Меандр. Он устремился по улице со скоростью, удивительной для его почтенных лет, а в распахнутые ворота, глухо бряцая амуницией, заходила тяжелая пехота и эламские лучники.


        Все закончилось к полудню, когда единичные отряды несдавшихся этолийцев еще добивали. К остальным бесстрашно подошел Меандр с отрезанной головой Архелая, и сказал, что власть в городе переменилась. Их контракт будет оплачен, но они должны уйти из города. Под личное слово наследника хмурые гоплиты вышли из Сиракуз, ожидая переправки на остров. Там они вольны были делать все, что заблагорассудится. Впрочем, на севере Сицилии процветал Наксос, основанный выходцами с одноименного острова в Эгейском море, поэтому добраться домой или перебраться в соседнюю Италию они могли без особенных проблем.
        Наследник Тейисп принял крайне необычное решение. Собравшимся горожанам он объявил, что великий царь Ахемен берет город под свою руку навечно. Жители будут подчиняться законам Империи, и этими же законами будут защищены. Управлять городом и прилегающими окрестностями он назначил Меандра, лично надев ему на шею цепь азата. Но тут он сделал то, чего не было ни разу.
        — Добрые жители. Я назначил этого человека, потому что он возглавил вас в вашей борьбе. Если у вас есть возражения, то я готов услышать ваш голос. И если большая часть горожан выступит против, то вы вольны избрать себе того человека, который будет вам любезен.
        Горожане одобрительно зашумели, а Хумбан-Ундаш выпучил глаза в изумлении, а потом зажмурился, представив реакцию повелителя. Стоявший рядом Наби прошипел:
        — Великий, я в восхищении. С этим народом надо поступать именно так. Наследник дал им выбор, не давая его. Он, воистину, мудр.
        Далее наследник удивил еще больше. Он наделил полными правами сикулов, и пожаловал им те земли, что они обрабатывали. Собственно, те уже об этом знали, потому что персы стояли лагерем около их земель.
        Тут довольны были не все. Многие из горожан, убивших гаморов, хотели стать гаморами сами. Ведь убивший дракона сам становится драконом, эту старую истину никто не отменял. Следующим указом Тейисп освободил всех, кто попал в рабство за долги, и это тоже понравилось далеко не всем. Но деваться уже было некуда, гоплиты были убиты или изгнаны, а в городе стоял персидский гарнизон. Наследник Тейисп благоразумно не стал рассказывать про наказания, которые были в Империи за неуплату налогов. Эту честь он предоставит потом азату Сиракуз. Свежепринятым жуликоватым подданным придется узнавать суровость порядков своей новой Родины самостоятельно. Здравствуй, новая жизнь!



В то же время. Гордион. Фригия

        — Переговоры! — всадник, державший ветки в руках, подскакал к столице.
        На стене возник бородатый воин, который спросил:
        — А кого тебе? Царя в городе нет.
        — А кто есть? — спросил перс.
        — Командующий есть и верховный жрец Кибелы, — почесав бороду, сказал воин.
        — Обоих зови.
        Через две четверти часа на стену залез фригийский тысячник, командующий гарнизоном, и пожилой жрец. От лагеря персов прискакал Ардашир со свитой, которого сопровождал хмурый Камбис. Ему идея племянника решительно не нравилась.
        — Чего ты хочешь, перс? — высокомерно спросил жрец Кибелы.
        — Я требую сдать город, — сказал Ардашир.
        — Юноша, ты еще не победил, а во Фригии есть законный царь, — назидательно ответил ему жрец.
        — Я требую испытания по древнему обычаю! — крикнул Ардашир.
        — Ты готов умереть, если не сможешь его пройти? — удивился жрец.
        — Готов! И мои люди не будут мстить за мою смерть. Войско уйдет от города, и будет воевать с вашим царем, который спрятался в старой столице. Я даю слово персидского князя, — гордо заявил сын Пророка.
        — Мы верим тебе, слово князей твоей земли дороже золота, — задумчиво сказал жрец. — А рядом с тобой не брат ли царя? Пусть он поклянется тоже.
        — Клянусь! — мрачно сказал Камбис. — Я исполню слова племянника, если он погибнет.
        — Тогда испытание пройдет завтра, но ты зайдешь в город один, князь. Я клянусь Великой богиней, что тебе ничего не угрожает.


        Следующим утром весь город от мала до велика высыпал на улицы. Счастливчики, попавшие на площадь, пришли туда еще затемно, ведь их ожидало необычайное зрелище. В центре площади был построен крытый портик, под которым располагалась главная святыня столицы Фригии. Под крышей стояла простая телега, к которой было прикреплено ярмо для волов. Именно на этой телеге на это место прибыл когда-то легендарный основатель — Гордий. Узел, которым ярмо было привязано к телеге, развязать еще никто не смог, хотя пытались многие. Ведь по преданию, тот, кто справится с ним, станет править всей Азией. Александр Македонский в нашей реальности справился легко, породив идиому «разрубить гордиев узел». Понятно, что молодой и нетерпеливый царь не собирался ковыряться, распутывая мудреные петли. Он этот узел просто рассек мечом.
        Хитрость была в том, что узел был сплетен из кизилового лыка, а оно было мягким только до тех пор, пока не засохнет. За пару столетий древесные волокна практически окаменели, и распутать это все было попросту невозможно. Эти подробности Ардашир и вызнал у пленников-фригийцев.
        Воины на стенах увидели, как из персидского лагеря тронулась повозка, которой правил сам персидский князь. Его беспрепятственно пропустили, а горожане тыкали пальцами в невиданное зрелище и пытались пробиться на переполненную площадь. Жрец Кибелы, плотоядно улыбаясь, ждал наивного и безрассудно глупого персидского мальчишку, который, как игрок в кости, поставил на кон свою жизнь. Ардашир на повозке проследовал к портику, где стояла городская реликвия, и остановился шагах в десяти.
        — Ты отважен князь, — сказал жрец Кибелы. — Ты хотел развязать узел, и он перед тобой.
        — Я советую отойти в сторону, жрец, — спокойно сказал Ардашир. — И эти люди должны отойти тоже. Двадцать шагов назад.
        Жрец сделал движение руками, и толпа попятилась, расчистив пространство.
        — Ты тоже отойди, жрец, — напомнил тому Ардашир.
        — Ну нет, я буду стоять рядом, и засвидетельствую волю богов, — отказался тот.
        — Дело твое, — пожал Ардашир плечами, — я тебя просил отойти, и эти люди меня слышали.
        Он вернулся к повозке и снял с нее холстину. Горожане увидели какую-то непонятную трубу с толстыми стенками, которую чудной перс направил на портик со стоящей телегой.
        Чужак взялся за рукоять, что-то покрутил, и тут из трубы вырвалась струя пламени, которая превратила в пылающий факел и портик, и старую телегу вместе с ее узлом, а заодно и жреца, который так и не ушел в сторону. Тот бегал по площади и орал, видимо свидетельствуя таким образом волю богов, а горожане с воплями повалили назад, топча друг друга в начавшейся давке.
        — Хитро, князь, — спокойно сказал командующий гарнизоном, стоявший рядом. — Обманул ты старого пройдоху. Я ему говорил про ваши огнеметы, а он не верил, дурак упрямый. Присягу у воинов сейчас принимать будешь?
        — А дадут? — испытующе посмотрел на тысячника Ардашир.
        — Так воля богов же была явлена, — заулыбался в усы старый воин. — Про Иерусалим тут все наслышаны, дураков нет за эту старую сволочь Мидаса умирать. Так что мы воле богов покорны.
        — Ну тогда воинов строй, — сказал Ардашир, — а после присяги горожан на площадь выводи, говорить буду. В азаты этого города пойдешь?


        Новый азат Гордиона послал гонцов во все провинции Фригии, которые несли свиток из Храма Кибелы с приказом покориться новому властителю. Новый верховный жрец выторговал себе тридцать лет спокойной жизни и десять талантов серебра взамен на капитуляцию остальной части страны. Ведь жрецы любых богов в любые времена умели договориться с захватчиками, не оставшись внакладе. Вся знать Фригии, запуганная служителями богов, покинула Мидаса и вернулась в свои земли. Мидас же, оставшись лишь с горсткой наемников, принял-таки свой яд.



        Глава 23,
        где Пророк сначала читает письма, а потом пишет завещание


Год восьмой от основания, месяц Улулу. Ниневия

        — Читай скорее, брат, — нетерпеливо сказал Ахемен, что там Тейисп пишет?
        — Великий государь, повелитель мира и мой досточтимый отец! Я припадаю к Вашим ногам, и спешу доложить, как продвигаются наши дела в Западном походе. Сиракузы мы взяли не столько мужеством наших войск, хотя в этом нет сомнений, сколько хитростью купца вавилонского из фамилии Или. Он жителей города перессорил, друг на друга натравил, а потом подпоил воинов, и ворота открыл нам. Я, по совету сиятельного Хумбан-Ундаша, купца того вознаградил пятью талантами серебра, посчитав это ценой малой за город неприступный, что нам без боя покорился…
        — Пять талантов за Сиракузы, — захохотал царь, — да мой сын жадина! Хотя нет, достаточно. Эта семейка и так скоро богаче меня будет. Но каковы люди, ведь в преисподнюю сойдут и оттуда с мешком денег выйдут!
        — Купец тот, — продолжил Пророк, — мне весьма полезным показался, бесстрашным и наглым без предела. Я почтительнейше прошу поручение дать сиятельному Харрашу, чтобы использовал его. Человек полезный весьма.
        — Дадим, дадим, сынок, клянусь сиськами Иштар, — сказал сам себе царь. — Запиши, — кинул он бритоголовому секретарю, что сидел рядом и поедал государя взглядом преданной собаки. — Да, про сиськи писать не вздумай! И про Иштар тоже! А то знаю я тебя…
        — Азатом Сиракуз и прилегающих земель я местного купца назначил, который правителя убил и город под руку великого царя передал. Тысячу воинов я направил на покорение всей Сицилии, потому что остров огромный и хорошей землей богат безмерно. Кто овладеет им, могуществом будет прирастать. Живут тут племена слабые и разрозненные. Греки зловредные тут пашни захватывают и племена те в рабов превращают. Думаю я, что земли эти надо под руку Великого царя немедля брать, потому как несложно это. Греков-владельцев той земли я казнить повелел, а богатства их забрать. Все они в ростовщичестве виновны оказались и в закабалении свободных людей, что по законам Империи смертью карается.
        — Это правильно! — одобрил царь. — Казне лишняя прибыль не помешает.
        — Далее мы на север пошли и город Наксос штурмом взяли. Город тот куда слабее Сиракуз укреплен, поэтому приступ несложным был. Более на Сицилии греческих городов нет. Я нижайше прошу, о мой великий отец, на тот остров конницу прислать, сотен до трех. Земля та в длину шестьдесят фарсангов, и держать ее в повиновении только пешими воинами будет весьма затруднительно.
        — Запиши, — повелительно ткнул великий царь секретарю. — Тот понятливо мотал головой и записывал, высунув от усердия кончик языка.
        — В Наксосе я азата из местных назначать не стал, а поставил сотника из самых заслуженных, по тому обычаю, что вы, великий государь, ввели. Ту тысячу пехотинцев я ему подчинил, чтобы соседние земли он привел под руку великого царя. Потом воинов ваших я на корабли погрузил, и отплыли мы на остров Кирн (Корсика). Ниже его еще есть остров огромный, Нураг называемый (Сардиния), но его мы позже возьмем, потому что цель похода иная. Жители тех островов тоже племенами живут, и единого царя не имеют. Поэтому взять их будет не столько тяжело, сколь долго, ведь каждое племя в тех горах покорять отдельно придется. А вот остров Кирн нам нужен, чтобы базу надежную для дальнейших походов иметь. Остров Ильва (Эльба), цель похода нашего, этрусками заселен, которые сами себя тусками называют. Напротив его на италийском берегу город могучий и богатый Популония, им тот остров и принадлежит. Нападать на него, не имея надежного тыла, неразумным мне показалось. Земли те многолюдны и богаты. Только больших городов у тусков двенадцать, да еще мелких без счета. Воины их в тяжелом бронзовом вооружении бьются, как греки, и
отважны весьма. Также, государь, шлю я вам изделия мастеров этих тусков, чтобы удивить вас и порадовать. Мастера те весьма искусны. Думаю я, что земли италийские покорить нужно вскорости, но тот поход будет весьма тяжелый. Помимо тусков, живут там племена сабинов, марсов, самнитов, латинов и иных, поменьше. На юге, опять же, греки города строят, и земли пахотные там необыкновенно плодородны, особенно вокруг Сибариса. (Этот город был так богат, что название «сибарит» стало означать изнеженного горожанина, проводящего жизнь в наслаждениях). Воины они все умелые, города укрепленные имеют в горах, к боям и лишениям привычны, потому что воюют между собой почти что непрерывно.
        — Разошелся, — заворчал царь. — Туда по суше пойдем, через Фракию. Лет через пять-десять. Не хватало еще в такие земли по морю воинов везти. Дороги проложить, башни телеграфные построить, население к покорности привезти. Дел много, не станем спешить.
        — Согласен, брат, — сказал Пророк, — но я продолжу. — На остров Кирн мы высадились и к покорности его за месяц привели. Жители там полудикие, скот пасут, да землю обрабатывают. Ремесел сложных они не знают. Башни из камней огромных по всему острову стоят в великом множестве, но кто их строил, жители Кирна и не ведают. Просто живут в них, и от врагов прячутся. Я им также азата назначил из воинов испытанных и город заложил на побережье, в удобной бухте. Думаю, там порт малый построить. И почтительнейше прошу великого государя мастеров прислать для тех дел.
        — Запиши, и исполнить немедля, — бросил царь секретарю.
        — Остров Ильва после таких приготовлений забрали мы легко, гарнизон там стоял слабый. Я повелел на нем крепость малую построить, но так, чтобы взять ее затруднительно было. Туски из Популонии на нас нападать вздумали, но мы их натиск отбили, а потом дромонами вдоль побережья прошли и все корабли более рыбацкой лодки огнем спалили. Туски — морские разбойники известные, нам их корабли опасны. Мастеров и рабов, что руду на Ильве добывали, я трогать не велел, а мастерам еще и награду выдал, и содержание их удвоил. Они теперь великому государю со всем удовольствием служить будут. А еще мы поручение Пророка исполнили. Вдоль реки Тибр я пятитысячный отряд повел с требушетами и огнеметами. В пяти фарсангах от устья городишко малый обнаружили, что его жители Рома называли. Это и не город оказался, а несколько деревень на высоких холмах, что власть общую имеют. Укреплений каменных тут и вовсе не было. В городке этом всякий сброд собирается, разбойники бывшие, беглые рабы, и даже этрусский воинский отряд пришел и поселился лет пятьдесят назад. Жителей этих мест соседи до того презирали, что даже дочерей
своих отказались за них отдавать, ибо бродяги нищие и безродные. Так они себе жен украли, обманом на священный праздник соседнее племя сабинян пригласив. Сначала они с сабинянами теми воевали, а потом замирились, и стало два царя у них — Ромул от латинов, и Тит Таций от сабинян. Тит Таций умер вскорости, и Ромул один правил. Человек он был отважный, воевал все время, но потом взял и пропал. Думается мне, что его свои же прибили, и в Тибр бросили, не любила его местная знать. Но народу он угоден был, а потому им сказали, что царь их живым к богам на небо отправился. Эта деревенщина и поверила, и по сей день верит, и жертвы тому Ромулу, как богу, приносит. Мы тут с дядей Хумбаном чуть животы не надорвали, пока слушали. Этот Ромул брата родного убил, чтобы в одиночку править, и со смертью Тита Тация тоже не все чисто. Так что бог из него никудышный, потому что разбойник он был отъявленный с ранней юности. А потом править стал зять того Тита Тация, по имени Нума Помпилий. Человек он мирный и неглупый, но воевать не любит и не умеет, и Рома при нем под властью тусков находится. Тут большой город Вейи
недалеко, и Тарквинии, так Нума этот им покорен во всём. У него нет сил тускам сопротивляться, слаб очень. В общем, великий государь, мы деревни те пожгли, а жителей всех по слову Пророка, убили. Нуму этого и близких его казнили тоже. Я к соседнему племени эквов послал и повелел им земли эти заселить, а ежели из прежних жителей увидят кого, то убить на месте. Правители их, устрашенные, мне клятву в том принесли. Только мы тут все в сомнениях. Неужто, голодранцы, которые в домах, плетеных из веток, и глиной обмазанных, живут, для нас угрозу представляли? Очень нас это с дядей Хумбаном удивило. За сим кланяюсь покорно, ваш преданный сын, Тейисп.



Тремя неделями позже. Ниневия

        — Брат, от Ардашира гонец, — зашел в покои царя Пророк.
        — Читай, — нетерпеливо сказал царь.
        — Великому государю и повелителю мира, его племянник Ардашир шлет поклон и уверения в преданности. Войско ваше отважное повел я в бывшие земли царства Хеттов, что потом фригийцы захватили и царство там свое устроили. Армию вражескую мы разбили в двух сражениях, рассеяв воинов их. Часть из них в столицу Гордион ушла и там в осаду села, а другая часть пошла на зов царя Мидаса, который новое войско собирать начал. Гордион тот весьма крепок был, и богат людьми и ремеслами. Рушить его камнями и огнем посчитал я неразумным, а потому потребовал испытания по древнему обычаю.
        — Что за обычай такой? — заинтересовался царь.
        — Основатель столицы Гордий в ту местность на телеге приехал, — продолжил Пророк, — и ярмо к ней кизиловым лыком привязал. Телегу потом храму посвятили. Так вот, у фригийцев поверье есть, что кто этот узел развяжет, тот всей Азией править будет (их Азия — это наша Малая Азия). Но лыко то за долгие годы задубело и развязать его не было никакой возможности. Жрецы, чтобы бродяги всякие священный предмет не портили, объявили, что если кто развязать Гордиев узел попытается и не сможет, того смертью казнить. — Пророк ненадолго замолчал, а потом заявил: — Ну, засранец, высеку, как приедет. Так рисковать!
        — Да ладно, он же воин у тебя! — успокоил царь.
        — Слушай, у тебя двенадцать сыновей, а у меня один! Продолжаю:
        — Я в одиночку в город вошел и ту телегу спалил из малого армейского огнемета, узел развязав. Жреца Кибелы я спалил тоже, потому что это мне разумным показалось. С новым жрецом мы довольно быстро договорились, и гарнизон мне присягу принес. Жреца того я пожаловал тридцатью годами невмешательства в его дела, как в Египте великий государь сделал, и десятью талантами..
        — Золотом? — нахмурился царь.
        — Серебром, — продолжил Пророк.
        — А, ну тогда ладно! — успокоился Ахемен.
        — За деньги те он воинов и знать карами богов устрашил, и от царя Мидаса отвратил. Мидас тот яд принял, после чего Фригийское царство под руку великого царя перешло.
        — Слушай, брат, мы с тобой купцов каких-то вырастили, — со смешком сказал царь. — Больше подкупают, чем воюют. — Он повернулся к секретарю. — Указ пиши, на землях Азии сатрапию основать и князя Ардашира начальником назначить.
        — Брат, ты не спешишь? — удивился Пророк. — Он же мальчишка совсем.
        — Так боги свою волю народу явили, — удивился царь. — Там другого кого и не примут правителем, бунт будет.
        — После этого — продолжил Пророк, — мы в Лидийское царство направили коней своих. Дали большое сражение и разбили наголову армию их. Гигес, их царь, в столицу Сардис удалился. Тут, государь, надо несколько слов сказать про этого Гигеса. Он ближним человеком у прежнего царя Кандавла был. Тот имел жену красоты необыкновенной, и будучи пьян, красой жены похвалялся. Он того Гигеса заставил на свою жену обнаженной смотреть, а та позора не вынесла и подговорила того царя убить. Убил Гигес царя, а вдову его за себя взял. Чтобы благословение богов получить, он к Дельфийскому оракулу отправился и тридцать талантов золота в виде даров отвез. Тут мы и не удивились, когда оракул ему благоприятные знамения дал, за такие-то деньги. Думаюя, великий государь, к оракулу этому наведаться. Предсказания его мне и даром не нужны, но Гигес не один туда золото даровал, много его там без дела лежит.
        — Вот молодец! — стукнул царь ладонью по подлокотнику кресла. — Война, она же денег стоит.
        — Сардис тот — город неприступный, крепость его на высокой скале стоит. Да только мы его камнями и горшками с горючей смесью забросали, а потом тридцать бойцов из Первой сотни по тропке малой на скалу поднялись, и стену удержали, пока войско подтянулось. Взяли мы тот город, повелитель, а Гигес и жена его тоже яд приняли. После Лидии мы на юг пошли и забрали княжества мелкие в Ликии, Писидии, Карии и Киликии. Правители их великому царю клятву «земли и воды» принесли. Очень просят, государь, сыновей своих в Первую сотню на воспитание взять. Весьма им наши парни понравились, от невест отбиваемся. Я сказал, что без благословения государя брак никак невозможен.
        — Да чтоб мне провалиться, — Ахемен схватился за голову, — да когда же это кончится? Да за что мне это? Разогнать, что ли эту Первую сотню… Жеребцы…
        — После этого, великий государь, мы вдоль побережья моря Эгейского прошли и города Милет, Эфес, Смирна, Колофон, Троя и иные взяли, или мирным путем под руку великого царя привели. Города на побережье греками и ионийцами заселены. Люди они лживые, но отважные и упорные. Я только теперь понял, почему мой отец смирить их велел. Беспокойный народ, много от них в царстве неустройства может быть. Мы вскорости на Афины переход готовим. Как великий государь повелел, золотые и серебряные копи под нашу руку забирать будем. А потом я флот пущу по портам их, и корабли торговые и военные огнем все сожгу. Народ тот в своих землях навечно заперт будет.
        С тем, кланяюсь низко великому царю, племянник его любящий и покорный, Ардашир.



Год пятнадцатый от основания. Ниневия

        Многое произошло за прошедшие годы. Империя заглатывала земли вокруг, как уж лягушку, медленно и неотвратимо. Тейсп завоевал все острова к западу от Италии, а потом двинулся на соединение с братом Ардаширом, который к тому времени перешел Босфор и громил Фракию. Встретились они где-то в районе современного Белграда, оставив Италию и Грецию на потом. В Греции Ардашир лишь разграбил храм Аполлона в Дельфах, полностью окупив эту войну и еще пару-тройку войн последующих. Потом, как и обещал, запер проливы и уничтожил весь флот. Ахейцы, отрезанные от внешней торговли и драгоценных металлов, стремительно нищали, и резня за пастбища и пашни там шла нешуточная. В результате отсутствия прибавочного продукта науки и высокая культура там так и не развились, не на что было философов кормить. Та земля была поглощена много позже, город за городом, почти без сопротивления. Повозиться пришлось лишь на крайнем юге, где жили парни, которые по качеству подготовки не уступали бойцам Первой сотни, только на конях воевать не умели. Но их было всего восемь тысяч, а потому с ними разобрались довольно быстро. Остатки
гордых спартанцев забили мотыгами люто ненавидящие их государственные рабы-илоты. Тейисп стал завоевывать Италию с юга, попросту предложив хорошие контракты на пшеницу для армии Сибарису и Кумам. Те, захлебываясь от зерна, которое некому было продать, сами попросились под руку великого царя. Ведь самниты, которых оттеснили с этих земель греческие гоплиты, которых наняли за серебро, что было получено от продажи того самого зерна, уже вовсю восстанавливали историческую справедливость. Греков попросту резали. С самнитами, как с племенем отважным и честным, Тейисп заключил сделку, дав им некоторую автономию, и взяв в жены дочь одного из вождей. После этого армия самнитов и персов подошла к землям Этрурии, которая в ужасе взирала на то, что происходит вокруг. Двенадцатиградье этрусков, и в этот раз, не стало договариваться, и каждый город планировал отбиваться сам по себе. Вейи, как самый южный форпост этой древней земли, попробовал сопротивляться, и был показательно стерт с лица земли, как и в нашей реальности. Не повезло этому городу, то римляне его разрушают, то персы. Остальные города сдались, либо
были взяты после недолгой осады. В прекрасной бухте у подножия вулкана Везувий на месте греческой колонии Партенопа, где позже возник Неаполь, Тейсп основал столицу четырнадцатой сатрапии, которую тоже назвал Новый Город.
        Младший брат Тейспа Мавсол позже завоевал Карфаген и пошел дальше на запад, раздвинув границы своей сатрапии от Египта до Атлантики. Еще один брат — Дариуш, завоевал землю И-Шпаним и Лигурию, что на запад от Италии. Он вышел к Великому океану с севера, превратив Средиземное море в Персидское озеро. На востоке сын царя Тирибаз захватил Бактрию и Согдиану, дойдя до Аральского моря, а Куруш завоевал царство Синдху, где, как и в нашей реальности образовалась сатрапия Синд. Нужно было срочно останавливаться, и это понимали все. И вот однажды, у царя и Пророка случился важный разговор.
        — Ну что, брат, навоевался? — спросил у царя Пророк.
        — Да пожалуй, — ответил ему тот. — Надо бы эти земли в порядок привести. Эти и займусь. А ты, брат, чем сейчас заниматься будешь? Годы ведь наши не детские. Тебе сколько? Пятьдесят один? А я и того старше!
        — Нет, брат, это мне тут пятьдесят один. Ты помнишь, как я у дворца в воздухе исчез, а потом с седыми висками вернулся?
        — Да разве такое забудешь? — вскинулся царь. — Страх то какой, идет человек, а потом нет его. И только веревки обрывок в руках.
        — Ну если помнишь, — криво усмехнулся Пророк, — то еще пять лет мне добавь.
        — Ты там пять лет был? — изумился царь.
        — Был, брат, и многое понял. Я, оказывается, завещание написал, да только многого не учел. Вот теперь самое время эту работу начать. Пусть подсказки будут для внуков и правнуков наших, может и убережет их это лишний раз.
        — А может, не стоит? — спросил Ахемен. — Может, пусть сами свою судьбу примут, как это богами им суждено?
        — Я им подсказки дам, чтобы не расслаблялись и головой думали. Уж больно страшные времена их ждут, брат, жалко ведь, не чужие они нам. А судьбу свою они сами вершить будут, тут мы с тобой ничего сделать не сможем.


        КОНЕЦ

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к