Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Фомин Алексей / Время Московское : " №02 Возвращение Великого Воеводы " - читать онлайн

Сохранить .
Возвращение великого воеводы Алексей Фомин
        Время московское #2 Могущественный враг предпочитает действовать исподтишка? Ответь ему тем же! Только будь еще хитрее. Найди его и бей наверняка! Бывший студент Саша Ракитин вынужден вновь отправиться в непредсказуемый мир русского Средневековья, ведь у него там осталось множество незаконченных дел. И важно не просто выжить и обустроиться в этом мире придворных интриг, постоянных стычек, больших и малых войн, но и разыскать своего главного врага.
        Алексей Фомин
        Возвращение великого воеводы
        Пролог
        Шурик Пудовалов и сам не понял, чего их понесло в эту Сходненскую пойму. Это Димыч всех взбаламутил. Вчера вроде договаривались поехать в Серебряный Бор - отпраздновать окончание сессии. Экзамен, главное, прошел на ура. Препод нормальный попался. Поставил всем и без всяких денег. Собрал зачетки и всем нарисовал. Блаженный, наверное. А может, торопился просто куда-то. Для Шурика это было настоящим подарком судьбы. Он из-за своей долбаной работы и названия предмета выучить не успел. Теоретические основы чего-то там. Цепей каких-то. Подарок - и подарок. Ладно.
        Вышли все вместе на улицу, и тут Димыч вдруг говорит:
        - Фигли нам этот Серебряный Бор сдался? Не посидишь нормально, не развлечешься. Плавать, что ли? Так плавать и в бассейне можно. Отстой полный. Поехали лучше в Сходненскую пойму. Там кустов много, а людей нет вовсе. Шашлычок забацаем. И главное, никто мозги проедать не будет ни за костер, ни за что другое.
        Шурик знал, Димыч там живет рядом, вот и тянет всех, чтоб потом издалека домой не тащиться.
        - Какой шашлычок?! Ничего ведь нет с собой - ни мангала, ни шампуров, ни угля, - попробовал возразить он.
        - Фигня вопрос. Счас ведерко замаринованного мяса возьмем, а остальное - все на месте. Там же дикая природа, Шурик. Тут тебе и дрова, и шампуры, а вместо мангала пару кирпичей приспособим.
        - А купаться?
        - Да купайся там сколько влезет. Чего тебе, целой реки мало?
        А то не видел Шурик эту Сходню. С берега до берега - переплюнуть можно. А самая большая глубина - по грудь в лучшем случае. Но дело даже не в этом. Просто Димыч своей идиотской безапелляционностью всегда раздражал Шурика. Он бы ни за что не согласился с ним, и вовсе даже не потому, что Сходня - речка-вонючка и таких речек по Москве больше сотни. И даже не потому, что ради такого сомнительного удовольствия надо было тащиться черт знает куда. Он бы не согласился просто потому, что это предложил Димыч. Даже несмотря на то, что все в принципе поддержали Димыча.
        Но тут к Шурику подошла Алка Фельц и, взяв его под руку, сказала:
        - Да будет тебе ломаться, Шурик. Поехали.
        В принципе он на Алку глаз давно положил. Но опять же работа. В универе Шурик бывал нечасто. Короче говоря, с Алкой они существовали в противофазе. И тут - такой аванс…
        Сходненская пойма действительно оказалась симпатичным местечком: дикая природа, петляющая там и здесь речка и полное отсутствие посторонних глаз. По крайней мере, сегодня - в будний день. К тому же если учесть, что вся эта прелесть находится в глубоком овраге, из которого ни вы не видите город, ни город не видит вас, то создается полная иллюзия уединения и погружения в мир природного естества. Короче говоря, неплохое место и для шашлыков, и для прочих радостей жизни.
        Когда с шашлыком и купанием-окунанием в основном было закончено, часть народа как-то незаметно рассосалась по окрестностям, оставив остальных баловаться пивасиком у потухшего костерка.
        - А где это народ? - поинтересовался Шурик, ненадолго отходивший по естественной надобности.
        - Гуляют… - как-то неопределенно ответила Алка.
        Димыч запустил руку в коробку и, пошарив там, вытащил оттуда банку.
        - Будешь? - предложил он Алке.
        - Спасибо, Димыч, но мы лучше с Шуриком тоже прогуляемся - поищем место для купания получше. Здесь мелковато.
        Шурик понятливый, ему не надо повторять дважды. Он подал Алке руку, и они вместе отправились гулять.
        - Подходящее местечко, - сказала Алка, когда они, порядком отойдя от своих, вышли на большую поляну, круто сбегающую к самой реке.
        Они спустились вниз, и Шурик даже шагнул уже в воду, когда Алка отняла у него свою руку.
        - Ты чего? - не понял Шурик. - Глубину не будем смотреть?
        - Что-то мне расхотелось купаться. Давай лучше здесь посидим. - Алка постелила на траву покрывало, неведомо откуда взявшееся у нее, и, опустившись на него, шаловливо поманила Шурика пальчиком.
        Шурик не дурак, он сообразительный. Он сразу же плюхнулся рядом с Алкой, решительно обняв одной рукой ее за плечи, а вторую пристроив на ее загорелом, гладком бедре. Он еще не успел подумать о том, как ему действовать дальше, как Алка, обхватив его руками за шею, впилась в его губы страстным поцелуем и, мягко заваливаясь на спину, потянула его за собой. Тут уж Шурик сообразил, что пора ему взбираться на Алку, что он с успехом и проделал.
        В этот самый момент, который смело можно назвать ключевым, она наконец оторвалась от его губ и мечтательно вздохнула:
        - Ах, Шурик…
        Слушайся Шурик Алки и своих инстинктов, и все бы у него было замечательно. Но он, вместо того чтобы неотрывно смотреть ей в глаза и шептать всякие милые глупости, зачем-то поднял голову вверх и глянул на поляну. Наверное, черт его попутал.
        Над поляной, на фоне буйной зелени окружавших ее кустов и деревьев вдруг возник прямоугольник… Экрана? Нет, скорее это была голограмма. Желто-серая каменистая пустыня. И тут из этого прямоугольника-голограммы на поляну выпрыгнул абсолютно голый мужик. Вроде тоже голограмма. Ну практически как живой. Шурик так увлекся созерцанием этой необычной картинки, что, совершенно позабыв об Алке, придавил ее к земле всем весом своего немалого тела.
        - Эй, Шурик, ты очумел? - барахталась Алка, пытаясь выбраться из-под столь неадекватно ведущего себя молодого человека.
        Но Шурик не обращал никакого внимания на ее попытки спихнуть его, полностью сосредоточившись на необычной голограмме. Прямоугольник с пустыней вдруг свернулся, а голый мужик, оказавшись на поляне, интенсивно осматривался, словно оценивая обстановку. «А с чего бы тут голограмме взяться? Точно не голограмма, - наконец-то сообразил Шурик. - Живой мужик!»
        Меж тем мужик, быстренько оглядевшись и словно обнаружив то, что искал, сорвался с места и побежал.
        Взяв старт из положения лежа и едва не угробив при этом несчастную Алку, Шурик пустился за ним вдогонку. Преодолев в два прыжка наклонную часть поляны, он вновь увидел бегущего трусцой голыша и двух полицейских, бредущих ему навстречу. «Ну, счас они его…» - радостно подумал Шурик. Но голый мужик спокойно протрусил между ними и скрылся в кустах. Шурику даже показалось, что один из них отдал ему какой-то пакет. «Что за фигня», - возмутился он и решительным шагом направился к полицейским.
        Он уже был в двух метрах от них, когда у одного сработала рация:
        - Третий, третий, как у вас?
        - Объект прошел, встречайте, - ответил полицейский.
        - Вот голый мужик… - Шурик указал пальцем на кусты, в которых тот исчез. - Вы его видели? Он в воздухе материализовался. Возник из ничего. Надо с ним разобраться.
        - Ты видел что-нибудь? - спросил один полицейский у другого.
        Тот лишь недоуменно пожал плечами.
        - Мало ли здесь голых бегает, - сказал он, обращаясь к Шурику. - Да вы и сами, уважаемый, не очень-то одеты. - Это была чистая правда, ибо из одежды на Шурике были одни лишь плавки.
        - Но как же… - принялся кипятиться Шурик. - Мужик… Голый… Из воздуха прямо… Проверить бы…
        - Предъявите ваши документы, - жестко потребовал полицейский.
        - Но… - смешался Шурик. - У меня там… - Он махнул рукой. - Мы компанией отдыхаем…
        - Компанией?.. А вы знаете, что Сходненская пойма - это памятник природы? Что это - заповедная зона? Что здесь нельзя разводить костров, мусорить, и… много чего другого тоже нельзя? - еще грознее спросил полицейский. - Может быть, вы штраф заплатить хотите?
        - Извините, но… - промямлил Шурик.
        - Ладно, на первый раз мы вас прощаем. Идите и не попадайтесь больше на глаза, не то в следующий раз и штрафом не отделаетесь.

«Что мне, больше всех надо?» - подумал Шурик и, развернувшись, поплелся к Алке. Та встретила его пристально-испытующим взглядом.
        - Понимаешь, Ал, мужик из воздуха материализовался, - принялся оправдываться он, торопясь и потому глотая окончания слов. - Тут менты… Я им - мужик из воздуха… А они мне…
        Алка свернула покрывало и, сунув его под мышку, решительно направилась вверх по склону. Наверху остановилась и, обернувшись к Шурику, сказала как отрезала:
        - Я, Шурик, думала, что ты просто со странностями. Теперь вижу: ты - ну полный придурок.
        I
        Свободного пространства уже практически не оставалось. Душная шершавая темнота заплела ноги и руки, сдавила грудь и мягкой варежкой легла на нос и губы. Дышать стало нечем, перед глазами поплыли яркие разноцветные круги. «Так сдуру и умереть можно во цвете лет!» - вспыхнула паническая мыслишка, будя заторможенный мозг.
        Сашка резко рванулся, всплеснул руками, стараясь оттолкнуть душившую темноту, и… открыл глаза. Лицо его утопало в пухлой перине, а сверху голову прикрывала большая, тяжелая подушка. Сашка отпихнул ее в сторону и, повернувшись на спину, сел в кровати. Первое, на чем сфокусировался его взгляд, - это счастливая, улыбающаяся физиономия Фленушки-Гертруды.
        - Добро ли почивали, государь мой? - певуче произнесла она и совершенно по-хозяйски присела на край Сашкиной кровати.
        Рассеянным взором Сашка обвел комнату, в которой он только что проснулся. «Ага, Фленушка. Значит, это все-таки четырнадцатый век, хотя комната… Нет, это точно не Ольгина спальня. Да и на любую другую комнату в ее доме эта комната не походит. Откуда б Ольге взять столько денег, чтобы затянуть все стены тисненной золотом кожей да завесить их фламандскими гобеленами?»
        После похорон Мамая и Микулы Сашка вместе с Ольгой отправился в ее имение, в Тушино, и зажил там спокойной, вольной жизнью штатского человека, свободного от каких-либо обязательств перед государством и лицами, его представляющими. Князь Дмитрий, сразу же после одержанной его войском победы прозванный придворными лизоблюдами Донским, удалился в свою столицу Кострому праздновать, торжествовать и одаривать великокняжескими милостями приближенных. Его милости (по вполне понятной причине) Сашку нисколечко не интересовали, так что следовать за великим князем он посчитал для себя необязательным. Дмитрий же, по своему обыкновению, вспоминал о своем великом воеводе лишь тогда, когда в нем возникала крайняя нужда.
        Задание Лобова Сашка с треском (как он сам считал) провалил - ищи теперь Некомата по всему миру, как иголку в стоге сена. Ни одной ниточки, ведущей к нему, у Сашки не осталось. Так что и с этой стороны никаких срочных дел у него не было. Можно (и нужно) было возвращаться домой, в двадцать первый век. Там его ждали Лобов и новое задание. Новые путешествия во времени и новые схватки с теми, кого Вещая Гота назвала «слугами дьявола». Ничто его больше не задерживало в четырнадцатом веке.
        Но это как посмотреть. Конечно, если считать любовь причиной мелкой и несерьезной для того, чтобы начать манкировать интересами дела, тогда, конечно… А если принять во внимание, что настоящему мужчине его любимая дорога не меньше, чем Родина, то… совсем даже наоборот. Целых три дня Сашка колебался, раздираясь душой между чувством и долгом. Решение пришло неожиданно и как-то само собой. «Ну, побуду я с Ольгой месяц, а в двадцать первом веке это - примерно одни сутки. Парадоксы времени. Да за одни сутки ничего, считай, там и не изменится, - пришла в исстрадавшуюся от сомнений Тимофееву голову спасительная мысль. - Вон уже сколько веков эти гады у нас, на Земле… И ничего, держимся. А тут - один день. Зато я с Ольгой хоть по-человечески попрощаюсь».
        Счастливый месяц, полный любви и неги, который вполне справедливо можно было бы назвать медовым, пролетел как один день. Печальная необходимость расставания с возлюбленной вновь возникла перед Сашкой. «Какого черта! - разозлился он сам на себя. - С чего это я решил, что Лобов зашлет меня в другое время? Да у нас и привязки материальной нет нигде больше, кроме как здесь. Да и… Даже если Лобов придумает что-нибудь новенькое, все равно буду настаивать, чтобы вернуться именно сюда. С тем же успехом я этого Рыбаса-Некомата могу и здесь искать…» Решение было принято, и оставалось только подготовить Ольгу к предстоящему расставанию. Сашка надеялся, что оно будет недолгим, но все же…
        - Оленька… - начал он в одно прекрасное осеннее утро, когда они, проснувшись, едва успели поприветствовать друг друга легким утренним поцелуем.
        - Да, милый…
        - Оленька, мне нужно на некоторое время тебя покинуть.
        - Ты хочешь вернуться на службу? Поехать к матери? Отправиться на охоту? Иль еще куда-нибудь? - забросала она его вопросами. - Не беспокойся, милый, я готова следовать за тобой всюду. Быть рядом с тобой иль в отдалении, как скажешь, но лишь бы видеть тебя каждый день, каждый час, каждую минуту.
        - Нет, Оль, это не совсем то… - Сашка наморщил нос и почесал пятерней затылок, мучительно соображая, как преподнести женщине, живущей в четырнадцатом веке, информацию о путешествиях во времени и трансформациях в духовно-нематериальном мире. Скажешь правду - получишь, вполне возможно, весьма неожиданную реакцию. Что-нибудь наврешь… Нет, врать любимой женщине Сашке совсем не хотелось. Поэтому, слегка поразмыслив, он выбрал единственно верный (как ему показалось) путь - путь недомолвок и полуправды. - Ты, наверное, знаешь, еще пять лет назад я был… дурачком. Слышала?
        Ольге говорить на эту тему, похоже, было не очень приятно, поэтому она всего лишь утвердительно кивнула, не сказав ни слова.
        - Ну я так и думал, что найдутся доброжелатели - просветят, - непонятно чему обрадовался Сашка. - Так вот… И не дурачок я вовсе. Это болезнь у меня такая. Просто я начинаю плохо говорить, слюни иногда пускаю и… соображаю туговато. Но я все понимаю! Надо мне только тщательно все растолковывать. Понимаешь?
        Ольга вновь утвердительно кивнула, внимательно глядя на Сашку.
        - Ну вот… - Он сделал небольшую паузу и судорожно сглотнул слюну, от волнения скопившуюся во рту. - Я чувствую, что болезнь ко мне возвращается. Нет, нет, ты не подумай, - испугался он, - это не навсегда, я знаю. Может быть, несколько дней, месяц, ну, год, в конце концов… Но я обязательно вновь стану тем человеком, которого ты любишь. - Ольга молчала, словно завороженная, сосредоточенно глядя Сашке прямо в глаза. - Нет, конечно… Если ты против, я сегодня же уеду к матери…
        Все так же молча Ольга стремительно кинулась на Сашку и, обхватив его руками за шею, стиснула в своих объятиях.
        - Тимоша, любимый, - зашептала она ему на ухо, - никуда не уезжай, оставайся со мной. Я от тебя не откажусь, несмотря ни на какие болезни. Дурачок ты иль разумный - ты мой. Я останусь с тобой, даже если придется ждать сто лет, пока к тебе вернется разум.
        - Ну ладно, ладно, Оль… - уже несколько успокоившись, принялся отпихивать ее от себя Сашка. - Совсем задушила… - Ольга отпустила Сашкину шею, но с него так и не слезла. - Так вот, - продолжил он, - завтра болезнь у меня опять начнется. Сегодня я весь день еще буду обычным, лягу спать, а проснусь завтра… больным. Понимаешь?
        Не произнеся ни словечка, Ольга вновь заключила его в объятия и впилась в губы долгим, хищным поцелуем.
        Уже ближе к вечеру Сашка в конце концов взмолился:
        - Слушай, Оль, может, перекусим чего-нибудь, а? Жрать хочется невыносимо.
        - А любовь? Разве ты не сыт ею? - довольно промурлыкала Ольга, потягиваясь в кровати всем телом, как большая сильная кошка.
        - Сыт, конечно… - смущенно промямлил он. - Но щец мясных с мозговой косточкой я сейчас, наверное, целый котел навернул бы. И вообще… С чего это ты сегодня завелась? Я ж тебе сказал, что у меня завтра с головой плохо будет. А с этим делом… Очень даже и ничего. Может, даже лучше, чем обычно.
        Ольга рассмеялась, чмокнула его (на этот раз по-матерински - в лоб) и наконец-то выбралась из постели.
        Распрощался Сашка со своей любимой в принципе так, как и хотел, - спокойно, не торопясь, разъяснив ей (по возможности) суть происходящего. Заснул глубокой ночью, приобняв свою любушку, Тимофеем Воронцовым-Вельяминовым, а проснулся поутру в лобовской лаборатории Александром Ремизовым-Ракитиным.
        - С возвращением вас, Александр Вячеславович, - улыбаясь, приветствовал его Лобов. - Поздравляю с завершением сорокадвухсуточного слиперского полета и установлением абсолютного рекорда в этой области человеческой деятельности. Если не считать возвращения на пару часов на девятые сутки, то полет можно считать непрерывным. Что я и приказываю делать!
        - Служу Отечеству, - ухмыляясь, ответствовал Сашка.
        - Да будет вам ерничать… Как дети, ей-богу, - одернула их Вера, просматривая показания приборов. - Потрясающе! - воскликнула она. - Впечатление такое, как будто молодой здоровый человек проснулся после обычного восьмичасового сна! А как самоощущение, Саша?
        Сашка поднялся и сел на кушетке, опустив на пол ноги.
        - Кушать вообще-то хочется, - тоном капризного ребенка пожаловался он.
        Все трое рассмеялись. То, что начиналось как эксперимент и продолжилось как боевое задание, наконец-то завершилось. И завершилось, судя по всему, успешно. По крайней мере, без ущерба для здоровья главного действующего лица.
        - Ну-ну, полегче, - оборвав смех, предупредила его Вера. - Тебе, герой, сейчас даже ходить придется заново учиться. - И добавила, обращаясь уже к Лобову: - Роман Михайлович, я все-таки считаю, что реабилитацию лучше проводить на загородной базе. Тем более что там и бассейн небольшой есть. Да и… Сами говорили, что продолжать работу на «Микродвигателе» становится опасным.
        Сашка с удивлением поглядел сначала на Веру, потом на Лобова.
        - Да… был тут у нас… Один не очень приятный момент, - объяснил Сашке Лобов, поймав его взгляд. - Поподробнее я тебе потом об этом расскажу.
        - Теперь, когда Саша вернулся, нам незачем держаться за эту церковь, - продолжала Вера, видимо, имея в виду храм, в котором находилась могила Осляби и Пересвета.
        - А я уже ее и не использую, - поддержал Веру Сашка. - Я теперь как выхожу из портала, так уже и сам чувствую, куда мне двигаться.
        - Что ж, - согласился Лобов, - тем лучше. Будем перебираться на загородную базу, а с Ниной Федоровной решим вопрос потом. А пока и она пусть отдохнет.
        В конце девяностых один из благодарных клиентов рассчитался с Лобовым бартером. Сделка была выгодна для обеих сторон. Счастливый директор одного из калужских заводов, которому Роман Михайлович помог сохранить завод в собственности, рад был избавиться от надоевшей ему «социалки», а Лобов приобрел, таким образом, отдельно стоящий корпус санатория-профилактория одного из калужских заводов. Земельный участок вокруг здания был не очень велик, но для прогулок под сенью кленов и лип его вполне хватало. Оставшуюся территорию санатория владелец впоследствии распродал под строительство коттеджей, впрочем, как продал он и сам завод, перебравшись на ПМЖ то ли в Лондон, то ли в Ниццу, а то ли и еще куда-нибудь подальше.
        Лобов же за прошедшие годы обнес участок высоким забором (как же в России без забора-то?), подремонтировал здание и завез туда кое-какое оборудование, превратив, таким образом, бывший заводской профилакторий в весьма приличный реабилитационный центр, пригодный и для работы со слиперами, и для их реабилитации, и для проживания полутора десятков человек. Одна беда - находилась вся эта прелесть далековато от Москвы. Каждый день туда не наездишься, вот и приходилось использовать для работы лабораторию на «Микродвигателе». Но случай с Ракитиным был исключительным: сорок два дня - это вам не шутки. Здесь восстановлением работоспособности организма необходимо заниматься со всей серьезностью. Собственно, именно для таких случаев Лобов и готовил свою загородную базу.
        К восстановительным процедурам Сашка приступил охотно, не отлынивая и не сачкуя. В бассейн бултыхнулся сразу же после переезда, на второй день начал передвигаться без посторонней помощи, на третий - стал работать с утяжелениями, на четвертый - уже ходил как ни в чем не бывало на пятый - пробежал первый кросс, а ровно через неделю доложил Лобову, что готов к новому заданию.
        Вера, страхуясь, требовала продолжить восстановление еще хотя бы недельку, но в глубине души была согласна с Сашкой - он уже был в форме, которая позволит ему выдержать еще не один десяток суток в слиперском полете. Каждый человек, говорят, обязательно талантлив, но только каждый по-своему. Надо лишь обнаружить этот талант и дать ему раскрыться. Талант же Саши Ракитина заключался в его здоровье. Он был талантливо здоров. Был ли этот талант врожденным либо благоприобретенным, Вера не знала, но в том, что более здоровых людей ей еще встречать не приходилось, она была уверена. Да и с интеллектом после задания у него все было в полном порядке. Контрольные тесты он выполнил даже лучше, чем до погружения в слиперский полет. Создавалось такое впечатление, что за прошедшие сорок два дня полета он получил такой опыт, благодаря которому мыслить стал быстрее, четче и, если можно так выразиться, эффективнее. Так что на работе мозга полет сказался самым положительным образом.
        И конечно же прошедшая неделя была заполнена не только физическими упражнениями и восстановительными процедурами, но и регулярными беседами с Лобовым. Сашка самым подробнейшим образом рассказал ему о своем пребывании в четырнадцатом веке и контактах с Некоматом-Рыбасом и его людьми. Особенно тщательно они разбирали Сашкину беседу с Кихтенко, а также сведения, полученные в ходе этой беседы. Учитывая, что закончилась эта беседа бегством Кихтенко, Лобов взвешивал и многократно оценивал каждую крупицу информации, полученную от него. Что здесь правда, а что наглая и бессовестная ложь?
        - В конце концов, - заключил Лобов, - мы теперь знаем главное: они смертны. Ты это убедительно доказал. Биджамов, который умер у вас под пытками…
        - Гм, - смущенно хмыкнул Сашка.
        - Давай без сантиментов, - спокойно предложил Лобов. - И без ложной стыдливости. Они с нами не цацкаются. Еще десять - двадцать лет, и мы навсегда потеряем свою страну. Так вот… Биджамов умер и здесь, в двадцать первом веке. Больше ни в какой новой роли, ни с какой новой легендой он не появлялся. Я это дело специально отслеживал. К сожалению, тех двоих, загримированных под Некомата, которых ты не сумел идентифицировать, и я не отследил. Кстати, возвращаясь к показаниям Кихтенко… Он тебе сообщил, что выбросило их к нам в количестве одиннадцати душ, вернее, «рыбасоидов».
        - «Рыбасоидов»? - удивился Сашка.
        - Да, мы их так теперь называем. Ну не называть же их людьми! Да… Здесь он однозначно соврал. Одиннадцать, включая Рыбаса-Некомата - это руководство. Теперь, исключая Биджамова, их десять. Рядовых же «рыбасоидов» на сегодняшний день - четыреста двадцать восемь. Кстати, за последний месяц их количество увеличилось на семьдесят восемь… единиц. Похоже, на нашу активность в прошлом они решили ответить интенсификацией своей подрывной деятельности в настоящем. Во всяком случае, в последнее время их количество катастрофически быстро стало расти. Информация на них собрана у меня в отдельном файле. С их фотографиями, кстати. Потом ознакомишься, чтобы запомнить их физиономии. Тогда у нас уже не будет проколов с
«неопознанными».
        - Столько лиц мне не запомнить, - испугался Сашка.
        - Ерунда, запомнишь, - успокоил его Лобов. - Мы тут с Верой разработали методику расширения памяти… Как раз на тебе и опробуем. Так вот…По поводу единовременного попадания к нам «рыбасоидов», а также их количества Кихтенко, конечно, соврал. Более того, они его наращивают.
        - Блин! - вскричал Сашка. - Ясен пень… Извините, Роман Михайлович. Понятно, что соврал. Да у них портал в Сходненском ковше, вот они через него и шныряют. А все эти темные материи, темные энергии, взрыв экспериментальной установки и прочее… Ерунда это все, Роман Михайлович. Лапшу он мне на уши развесил, как лоху последнему.
        - Ну не скажи, - не согласился с ним Лобов. - В том, что они существуют одновременно в нескольких временных измерениях, мы с тобой убедились. Не уверен, что в шести, но в двух точно. А портал? - Лобов улыбнулся. - Ты говоришь об этом так легко, как будто это калитка на задний двор. Эх, - вздохнул он. - Нам бы со всей этой тарабарщиной к физикам серьезным обратиться…
        - А что, - поддержал Сашка, - это идея.
        Лобов вновь тяжело вздохнул.
        - К сожалению, должен констатировать, что среди наших врагов не только
«рыбасоиды», но и наши с тобой, Саша, сограждане и соотечественники. И я совсем не уверен, что они, узнав, кому на самом деле служат, тут же встанут на нашу сторону. Уж больно сладко им при «рыбасоидах».
        - Предатели, сволочи, - злобно прошипел Сашка. - Вот кого мочить надо без всякого сожаления!
        - Боюсь, что таких не один десяток тысяч наберется. Так что идея обратиться к физикам хороша, но неосуществима по соображениям безопасности. Тут и так не знаешь, из-за какого угла пулю схлопочешь, а любое расширение круга доверенных лиц чревато самыми печальными последствиями. Я уже упоминал, что они вышли на нашу лабораторию на «Микродвигателе». Как потом выяснила Нина Федоровна, конкретной информации о нас у них не было. Так… Прочесывали густым гребнем. Но мы не стали дожидаться, пока за нас возьмутся основательно и решили вопрос с этими прихвостнями «рыбасоидов».
        - Вот это правильно! - поддержал Сашка.
        - Сейчас прямой угрозы лаборатории на «Микродвигателе» вроде бы нет, но… Если они пришли туда один раз, то обязательно придут еще. Мы лишь дожидались твоего возвращения из прошлого, чтобы ликвидировать там свою лабораторию.
        - Так с этими Нина Федоровна… постаралась? - поинтересовался Сашка.
        Лобов утвердительно кивнул.
        - Здорово! Послушайте, Роман Михайлович, а что, если их всех вот таким вот макаром… А?
        - Не получится, Саша. Их руководство защищено самым надежным образом. Их сознание для нас заблокировано. Проникнуть туда не удается никаким образом. А Рыбас помимо этого еще обладает способностью видеть духовно-нематериальную сущность нашего слипера. Более того. Он командует некими сущностями, стерегущими его, как цепные псы. Он их извлекает из воздуха, как из собственного кармана. - Лобов покачал головой. - Думаешь, не пробовали? Пробовали. Валентин едва жив остался. А рядовых
«рыбасоидов» устранять… Они лишь всполошатся и примут меры. Ну, уберем десяток
«рыбасоидов», пожертвовав нашими слиперами. Нет, Саша, это не выход. В настоящем мы можем им лишь вредить по мелочи, стараясь затормозить их ползучую экспансию. Вся надежда на прошлое. Ведь ты там не обнаружил у Рыбаса тех качеств, о которых я говорил. Если бы он ими тогда обладал, ты бы обязательно это почувствовал.
        Сашка пожал плечами.
        - Вроде бы нет. Хотя… Вещая Гота говорила, что он способен повелевать духами, но увидеть что-то подобное мне не довелось.
        - Вещая Гота - это та самая ведьма, что помогла тебе вернуться в прошлый раз? - уточнил Лобов.
        - Ну да… Хотя она не то что ведьма… Типа экстрасенс-целитель. Короче говоря, в той части Норвегии, где она живет, она в большом авторитете.
        - А в Норвегию-то тебя как занесло, Саша?
        - Так за чертовым Рыбасом-Некоматом гнался, вот и оказался там. Понимаете, Роман Михайлович, так сложилось, что либо я сижу под следствием по делу о государственной измене, либо ловлю Некомата. Я конечно же выбрал второе. Некомат мотанул в Англию. Я, естественно, за ним. Ну а в море наш корабль потерпел крушение. Как раз у берегов Норвегии, недалеко от Тронхейма. Подобрал нас местный барон. Тот еще разбойник, я вам скажу. Но это к делу не относится… хотя… Месяц пришлось там у него потерять.
        - А что Рыбас?
        - Так Вещая же Гота и помогла. Она подсказала, где найти мужичка, имеющего серьезную компру на Рыбаса. Звать его Осип Жидовин.
        - Нашел?
        - Нашел. Пришлось пол-Европы объездить. Но показания мы серьезные на Рыбаса нарыли. Так что фигурантом в деле о государственной измене вместо меня стал Некомат в тот самый момент, когда я в столицу вернулся и с Дмитрием встретился. Некомата тут же в международный розыск, говоря по-современному, объявили, имущество все его было велено конфисковать в казну, а всех сотрудников арестовать и доставить в столицу для следствия.
        - Крутенько…
        - Да, - согласился с Лобовым Сашка. - Толку только не было. Вот сейчас бы так…
        - Хм… - усмехнулся Роман Михайлович. - А что тот мужичок, обладатель компры? Нельзя ли было его еще использовать?
        - Осипа? Так думаете, кто мне Кихтенку с Биджамовым сдал? Он. Считайте, мой человек.
        - Неплохо. Но… - Лобов сделал небольшую паузу. - Скажи, Саша, а ты уверен, что тот же Дмитрий и его соперник Иван Вельяминов не ведут с тобой двойную игру? Ведь и тот и другой активно сотрудничали с Рыбасом.
        - Уверен. Однозначно, Роман Михайлович. Он и того и другого использовал втемную. Цель - устроить междоусобную войну. Чем грандиознее, тем лучше. Вот, правда, зачем ему это нужно, каков его выигрыш в этом случае, я, честно говоря, так и не понял.
        - Что ж… Вот тебе и первое задание для нового полета.
        - Кстати, о задании, Роман Михайлович. Вы уже придумали, куда именно будете меня засылать? - не давая Лобову ответить, Сашка взял инициативу на себя. - Предлагаю вернуться в ту же эпоху. Там у меня вроде как все схвачено. Правда, пока неизвестно, где их искать, этих «рыбасоидов». Ну а в любом другом времени? Все то же самое. Только… Неизвестно, кем удастся устроиться. Окажусь вдруг каким-нибудь… смердом. А здесь я все-таки великий воевода как-никак. Вам, конечно, решать, но я уверен, что это самый перспективный вариант.
        Лобов слегка задумался, перед тем как ответить. Похоже, он так и не заметил Сашкиной личной заинтересованности, выразившейся в излишней настойчивости и горячности в отстаивании своей позиции.
        - Меня смущает лишь одно, - начал он. - То, что ты мне рассказал о князе Дмитрии, о Мамае, Куликовской битве, как-то не очень вяжется с тем, чему нас учили. Вроде бы события все те же, но повернуты они под таким углом, что превращаются в свою противоположность. Может быть, это параллельная ветвь истории? Знаешь, есть такая теория, что в точках бифуркации, в момент принятия ответственного исторического решения, история раздваивается, растраивается и т. д. То есть сколько вариантов принятия решений, столько и вариантов последующего развития ситуации. И все эти варианты потом сосуществуют параллельно и одновременно.
        - Слышал, - утвердительно кивнул Сашка.
        - Так, может быть, мы находимся сейчас на одной ветви развития, а ты, вернувшись в прошлое, попал на параллельную?
        - Нет, Роман Михайлович, - уверенно возразил ему Сашка. - «Рыбасоиды» и здесь, и там. А они ребята практичные. На всякие там параллельные ветви разбрасываться не будут. Даже если эта ваша теория и верна, то «рыбасоиды» выбрали именно нашу ветвь. Так что то, о чем я вам рассказал, - это наше с вами прошлое.
        - Но тогда… Не было никакого двухсотпятидесятилетнего ига, русские не были ничьими рабами, а, наоборот, были хозяевами мира! - чуть ли не вскричал Лобов. - Ведь это все меняет! Это меняет в первую очередь нашу самооценку! Но… как вкралась эта ошибка в историю? И вообще - ошибка ли это? А может…
        Сашка почувствовал, что Лобов сейчас углубится в философствования на тему смысла истории и совершенно позабудет о том, что уже почти согласился с Сашкой в выборе объекта для нового задания. А вот этого он никак не мог допустить. О том, что Ольга ждет не дождется своего возлюбленного, он не забывал ни на минуту.
        - Роман Михайлович, - оборвал он его, - так вы согласны со мной, что в том самом времени, в котором я уже побывал, у меня наивысшие шансы добиться успеха?
        - А?.. Да, в принципе согласен. Нам надо только с тобой подумать и наметить конкретные мероприятия по розыску «рыбасоидов». Начинать, я думаю, надо с портала. Так или иначе, все вертится вокруг него. В настоящем я тоже попробую организовать за ним наблюдение, но у тебя в прошлом возможности-то гораздо шире. Давай-ка посидим, подумаем и набросаем тебе план первоочередных мероприятий.
        - У меня, Роман Михайлович, по графику через пять минут бассейн.
        - Ну и ладно. Иди в свой бассейн, а я пока подготовлю свои предложения, - согласился Лобов. - Вернешься, обсудим.
        Восстановление и подготовка к новому полету заняли девять дней. Еще два дня ушли у Сашки на поездку в Питер, к матери. Ей пришлось соврать, что в Москве он случайно нашел очень перспективную, но совершенно секретную работу и что, благодаря этой работе, ему, очень даже может быть, удастся восстановиться в институте без потери курса, несмотря на другую фамилию. Условия его новой работы таковы, что звонить ему не следует, а связываться он с ней будет сам, когда обстоятельства позволят. Мать, конечно, была расстроена столь краткой встречей с сыном, но ничего не поделаешь. Как говорится, птенцы вырастают и покидают родное гнездо.
        Сашке, безусловно, было жаль ее, но выбор между матерью и любимой женщиной, он, как и большинство мужчин, сделал в пользу любимой. У него сердце кровью обливалось, когда он представлял, как страдает Ольга, видя каждый день, в какое убожество превратился ее возлюбленный Тимоша. А каждый день в этом времени - это почти месяц в прошлом. По крайней мере, так было за первые восемь суток. Сашку еще больше пугал окончательный расклад времени там и тут, полученный в результате его первого полета. В прошлом он провел шестьдесят три месяца, потратив на это сорок два дня в настоящем. А это уже почти полтора месяца за сутки. Но он себя пытался утешить доводом типа: «Время штука сложная, никем не познанная. Даже физики, как говорит Лобов, слабо представляют, что такое время. Похоже, что штука эта очень даже нелинейная, и как и каким боком она к тебе обернется, абсолютно неизвестно. Может быть, в этот раз на одни сутки здесь придется всего лишь неделя там, а то и того меньше. Тогда Ольге не так уж и долго ждать придется».
        Как бы то ни было, но в новый полет старший сержант запаса Ремизов-Ракитин рвался с такой энергией, что удержать его не было никакой возможности. Да и зачем, собственно, удерживать, если человек здоров и готов во всех смыслах к выполнению задания?
        Сразу же после возвращения Сашки из Питера Лобов погрузил его в новый сон. Эмоции, которые при этом испытывал нетерпеливый влюбленный, наверное, можно было сравнить с ощущениями первого человека, отправившегося в космос. Переполняемый радостными предощущениями Саша Ремизов-Ракитин заснул в лобовской лаборатории, а Тимофей Воронцов-Вельяминов проснулся… непонятно где. Нет, это явно было то самое, нужное ему время, но комнаты, в которой он проснулся, он не узнавал. А рядом с ним, присев на край его кровати, была не Ольга Тютчева, а Фленушка-Гертруда.
        Сашка не виделся с ней что-то около пяти лет, с того самого момента, когда он, покинув вельяминовское гнездо, отправился в Кострому. С тех пор жизнь его несла как бурлящий горный поток, швыряя от одного опасного препятствия к другому. И Фленушка не то чтобы забылась, нет, скорее провалилась куда-то на периферию сознания. Теперь же она сидела на его кровати, как будто и не было пяти лет разлуки и забвения. За эти пять лет она заматерела и слегка располнела, превратившись из смазливой девчонки в настоящую красавицу.
        - С добрым утром, Тимоша, мил-дружок! - Ее мягкая белая ручка нырнула под одеяло и легла Сашке на голую грудь, осторожно заскользила вниз по животу и, наконец наткнувшись на то, что, видимо, и искала, остановилась. - Ах, какой ты неугомонный, Тимоша! Ты опять хочешь меня? - Она лукаво рассмеялась и прилегла на кровать, пристроив голову на Сашкин живот. - Нет, уже утро, малыш, нельзя. Пора вставать, завтрак скоро.
        Теперь, когда она прилегла, Сашка рассмотрел, что ее полнота - это не просто полнота, а самая что ни на есть беременность. От дикости и неожиданности происходящего он, казалось, потерял дар речи. Попробовал было возмутиться бесцеремонностью бесстыжей бабы и сказать ей, что их отношения пятилетней давности никак не дают ей повода для подобного поведения в настоящем, но у него изо рта вырвалось лишь нечленораздельное:
        - Э-э-э…
        Сашка заерзал на простыне, пытаясь вырваться из ее цепких пальчиков, что вызвало новый смешок этой прекрасной хищницы. Наконец-то ему удалось откашляться и, напрягая занемевшие голосовые связки, хрипло выдавить:
        - Фленушка, что ты здесь делаешь? Оставь меня в покое и убирайся отсюда поскорее, пока сюда не зашла Ольга!
        - Заговорил! Заговорил! - Она наконец-то вытащила руку из-под одеяла, вскочила с кровати и громко захлопала в ладоши, едва не подпрыгивая от радости.
        - Тс! - зашипел Сашка. - Не ори! Ольга услышит! Быстрей уходи отсюда!
        - Ну что ты, Тимоша. - Она перестала улыбаться и хлопать в ладоши. - Какая еще Ольга? Нет никакой Ольги. Теперь ты со мной.
        II
        Во всем немалом хозяйстве Вельяминовых с самого утра царила суета, обычно присущая приготовлениям к большому празднику. Хотя, если судить по календарю, время для этого выбрано не самое обычное. Пасху уже отгуляли, до Троицы еще далеко, но Манефа-ключница, всем своим видом утверждая истину, что порой врут и календари, появляется тут и там, гремит ключами, грозным голосом раздает указания и рассылает посыльных. На скотном дворе в смертельном ужасе визжат отобранные для забоя поросята, птичницы среди гогота, кряканья и хлопанья крыльев отлавливают обреченных на заклание курочек, уток и гусочек. Ватага дворовых мужиков с двумя бреднями отправлена Манефой на пруды за свежими карпами, а дед Брунок распечатывает уже третий кувшин с многолетним медом и снимает с него пробу. Дворня носится туда и сюда по делу и не по делу, и по всему обширному поместью Воронцовых-Вельяминовых ползет шепоток: «Великий воевода вернулся».
        Всем конечно же известно, что великий воевода никуда не уезжал, а жил все это время в родительском доме, на женской половине, чтобы не попасться ненароком на глаза случайным людям да болтливой дворне. Порой он даже выезжал покататься на бричке в сопровождении Манефиной помощницы Фленушки. Покататься, посмотреть на растущий, как грибы после дождя, град Москву, себя показать. На козлах обычно восседал дед Брунок - правил лошадьми, а сопровождали бричку шестеро конных казаков. Ох и люты казаченьки! И на десять шагов не давали никому к бричке приблизиться - попросить чего-нибудь у великого воеводы либо поглазеть на него за просто так.
        Но все-то свои все равно знают, что великий воевода не в себе - слова разумного толком сказать не может. Только зря боярыня Марья развела такую опаску и осторожность. На Москву возить - показывать люду живого и здорового великого воеводу - это понятно, это правильно. Но из своих, из дворовых нешто кто когда кому чужому скажет, что великий воевода умом ослабел? Да ни в жисть!
        И вот настал неурочный день, и боярыня Марья объявила великий праздник, и пошла Манефа-ключница по всему хозяйству, раздавая указания, и захлопотала то тут, то там Манефина помощница Фленушка. И пополз по двору шепоток: «Великий воевода вернулся». А великий воевода в это самое время сидел в комнате своей матушки и безуспешно пытался с ней поссориться.
        Сашка, раздраженный и злой, добрался до комнаты боярыни Марьи Ивановны первым, но она каким-то непостижимым образом уже знала главную новость сегодняшнего утра.
        - Матушка, зачем же вы… - начал было Сашка, но боярыня Воронцова, не давая ему договорить, подошла, расцеловала, притянула к себе, прижала голову сына к своему плечу, заставив того согнуться в полупоклоне.
        - Здравствуй, сыночек. А я ведь знала, я чувствовала, что скоро… Ну спасибо Пресвятой Деве да Николе Угоднику. - Одной рукой она прижимала Тимофееву голову к себе, а второй размашисто крестилась на образа.
        - Матушка… - издал полузадушенный всхлип Сашка.
        - Фу-ты, чуть не задушила на радостях сыночка своего ненаглядного, - спохватилась Марья Ивановна. - Садись, Тимоша, садись, побеседуем.
        - Матушка, - вновь начал он, усевшись на стул, - зачем вы меня…
        - Ах, Тимоша, - прервала она его, - ты, наверное, расстроен тем, что я тебя домой забрала? А как мне было не забрать? Ты же знаешь, я сынов без своего пригляда стараюсь не оставлять. А тут из Тушина известие получаю, что Тимоша мой опять… заболел. Ну, понятное дело, отправилась я в гости к боярыне Тютчевой - сыночка своего проведать. А ты и в самом деле плох. Очень плох. А Ольга твоя и не знает, что с тобой делать. А я знаю! - Здесь Марья Ивановна возвысила голос и пристукнула кулаком по столу: - Вот я тебя домой и забрала!
        - Но, матушка…
        - Кто лучше матери знает, что сыну ее нужно? - Этот вопрос даже не успел повиснуть в воздухе. Сашка едва лишь открыл рот, как Марья Ивановна уже ответила сама себе: - Никто. Ты прошлый раз как с Фленушкой закрутил, так сразу и в разум вошел. Вот я и сообразила, что тебе нужно, каким лекарством болезнь твою лечить. Поэтому домой тебя и забрала. А уж Фленушка расстаралась. Пузо видел?
        Сашка растерянно кивнул.
        - А…
        - Надеюсь, еще одного сыночка тебе родит.
        - К-как еще одного? - Наконец-то Сашке удалось вымолвить законченную фразу.
        Марья Ивановна поднялась, прошла к двери в другую комнату, приоткрыла ее и что-то кому-то там сказала. Из-за двери появился мальчишечка лет четырех и, испуганно уставившись на Сашку, ухватился за бабкину юбку.
        - Поди, поздоровайся с тятенькой, - сказала Марья Ивановна, склонившись к нему.
        Мальчишка, отпустив бабкин подол, подошел к Сашке и смело забрался к нему на колени:
        - Тятя, тятя, а на лошади научишь?
        Глядя на это белобрысое, васильковоглазое, хлопающее пушистыми ресницами существо, Сашка буквально потерял дар речи, совершенно не зная, что ему ответить на столь простой вопрос.
        - Научит, конечно, научит, Василек, - ответила за растерявшегося Сашку Марья Ивановна. Она подошла к сыну, ловко подхватила на руки внука и отнесла его к двери. Опустив на пол, ласково хлопнула по попе, напутствовав словами: - Поиграйся пока с няньками, пусть они тебя на деревянной лошадке покатают, а тятенька после с тобой поиграет.
        - Не хочу с няньками, не хочу на деревянной, - захныкал малыш, но Марья Ивановна уже прикрыла дверь и, вернувшись к Сашке, вновь расположилась в своем кресле.
        Встреча с маленьким незнакомцем, назвавшим его тятей, буквально потрясла Сашку. Нет, естественно, он представлял, что шутки шутками, но могут быть и дети. Однако представлял, можно сказать, чисто теоретически. Вдруг ни с того ни с сего оказаться отцом некоего чудесного создания, которое надо кормить, растить, заботиться, воспитывать - нет, к такому повороту он был не готов. Мало ему сегодня Фленушкиной беременности, которой она обязана, как говорят, именно ему, так оказывается, что у него уже имеется сын Василек четырех лет от роду. «Нет, это не я, - воспротивился происходящему Сашка. - Я ни при чем. Это все дурачок Тимофей. А я… А мне… Мне не нужны никакие дети! Я не планировал никаких детей! Я ни за что не отвечаю! Я и не контролировал этого безумного Тимошу, когда он тут направо и налево…» Но тут вдруг у него прорезался внутренний голос и этак гаденько проскрипел: «Сейчас не контролировал, согласен. А пять лет назад кто Фленушку соблазнил? А она ведь еще совсем девчонкой была, несовершеннолетней еще. По законам твоего времени знаешь, что за это полагается? Здесь же законы не так строги, нравы
зато гораздо строже, чем у нас». «Да ты что, статью мне шьешь? - возмутился Сашка. - Да она сама, если хочешь знать…»
        Он настолько увлекся этим диалогом с собственным внутренним голосом, что принялся даже жестикулировать. Марья Ивановна, с испугом глядя на сына, воскликнула:
        - Тимоша! Что с тобой? Уж не вернулась ли опять болезнь?
        - А?.. Нет, нет, матушка, это я так…
        Она внимательно взглянула на сына и, заметив, что его взгляд вновь стал осмысленным, продолжила:
        - А Микулин сыночек помер этой зимой. А ведь большенький уже был, десятый годок ему шел. Простыл, видимо, с мальчишками играючи. Недосмотрела я. - Боярыня Вельяминова, похоже, чувствовала ответственность за все, что происходит в этом доме. То, что у мальчика была еще и мать, дела нисколько не меняло. - Две недели в жару ребенок метался. Уж чего только наш лекарь не делал! Все без толку. И по окрестным селам всех лекарей да бабок-знахарок собрали. Ничего не помогло. Сгорел мальчишечка. Фленушка твоя…
        - Она не моя, матушка! - с истеричной ноткой в голосе перебил ее Сашка.
        - Фленушка твоя даже умудрилась в Москве немчина-лекаря отыскать. Все одно - не помогло. - Она тяжело вздохнула. - Один ты остался, Тимофей, мужчина в нашем роду. Мамай да Микула ушли - сыновей после себя не оставили. Ты - все никак жениться не хочешь. А ведь все под Богом ходим. Ты же, Тимофей, - человек военный. Сколько раз на волосок от смерти был, сам знаешь. А как в следующий раз будет? То нам знать не дано. Смотри, пресечется наш великий род, засохнет старшая ветвь воронцовского дерева. - Она перевела дух, сурово взглянув на Сашку. - И в том не моя вина и не отца твоего. Мы трех сынов родили и выпестовали, а вы… - От огорчения она даже махнула рукой. - Нет, ты как хочешь, Тимофей, а я признаю Василька своим внуком и наследником. Пусть он и незаконнорожденный и от крестьянки рожден. И второго, если Фленушка сына родит, тоже признаю. (Сашка на эти слова лишь пожал плечами. Да пусть делает, что хочет, ему-то что?) Она, Фленушка, вообще-то неплохая бабенка. Была б она благородных кровей, пусть хоть из самого захудалого рода - женила б тебя на ней. - Сашка лишь протестующее всплеснул руками, но
Марья Ивановна ничего не дала ему сказать. - Ты уехал тогда в Кострому, к князю Димитрию, а она тяжела от тебя осталась. Ну, мы с Манефой и выдали ее замуж. Муж неплохой, работящий. Крестьянин из нашего Воронцова. Я же ей вольную дала. А как родила она, так я опять ее к себе забрала, помощницей к Манефе определила. А мужика ее ты в прошлом году в ополчение забрал. Так он и остался там, на Кулишках.
        - Значит, и Фленушка, и ребенок все эти годы жили здесь, в доме? Почему же я раньше их не видел? - удивился Сашка.
        - А ты дома-то бывал толком? Ведь все в делах, все в делах, а потом, как времени свободного стало больше, так ты его все с Ольгой Тютчевой проводил.
        - Матушка, я насчет Ольги хотел…
        - А что Ольга? - вновь перебила его суровым тоном Марья Ивановна. - Я ей отдала здорового сына, умника, великого воеводу, окольничего, а кого получила? Тимошу-убогого!
        - Матушка! Да при чем тут Ольга?! - взорвался Сашка.
        - Не знаю я, кто здесь при чем. Знаю лишь, что Фленушка, благодаря любви своей беззаветной, уже второй раз твой разум из темноты беспросветной на свет Божий выводит. И ведь простая дворовая девка, из смердов самых что ни на есть, а такое большое, высокое чувство ей Пречистая Дева подарила… Если б эта Ольга тебя так любила, ничего плохого с тобой бы не приключилось.
        Не выдержав, Сашка вскочил на ноги.
        - Я…
        - Сядь! - рявкнула боярыня так устрашающе, что Сашка на мгновение вновь почувствовал себя зеленым новобранцем, стоящим в строю перед грозным комбатом подполковником Кубасовым. - Я все понимаю, Тимоша, - сменила она гнев на милость. - Поедешь к ней завтра. А сегодня у меня праздник. Да и… Ты уж не серчай на меня, сынок, но дела-то, с которыми только тебе и разбираться, поднакопились. Ох поднакопились… Восьмой месяц уже идет, как я тебя от Ольги забрала да от людей прячу. Так что нет у тебя особо времени-то в Тушине прохлаждаться. Князь Димитрий в Орду собирался - за тобой прислал. Я сказала, что ты сильно болен, уже одной ногой на том свете, считай, стоишь. Посланный боярин Федор Кошка уж как добивался на тебя посмотреть, но я его к тебе не допустила. Одно дело, когда человек выздоровел после тяжкой телесной болезни, а другое - когда он впал в убожество, а потом вдруг вновь в разум вошел. Нет такому человеку полного доверия. Но я-то знала, была уверена, что Фленушка тебе разум вернет. Зачем же буду я тебя позорить перед каким-то боярином Кошкой? А он все великому князю доложит да присным его. Да
приврет еще, да приукрасит… Кто ж после этого великого воеводу всерьез воспринимать будет? Так и не показала ему тебя. Князь Димитрий небось зол и обижен. Боюсь, видит он с нашей стороны большую каверзу. А тут еще Москва растет как на дрожжах. Улица за улицей, слобода за слободой. Сбегаются отовсюду людишки, строятся, ремесло свое заводят, торговлишку какую-нибудь. И ведь это все беглецы от податей государственных. А среди них, не дай бог, и смерды беглые небось есть. И все у нас в захребетниках[Захребетник - крестьянин или ремесленник, имеющий особый договор с владельцем земли, на которой он поселился. По этому договору налоги и подати государству платит за него землевладелец.] числят себя. Землица-то наша. А как с нас князь Димитрий спросит? А он точно спросит, как увидит, какой город здесь вырос? - Она сделала небольшую паузу, размышляя. На этот раз Сашка даже и не подумал воспользоваться возникшей паузой, чтобы попробовать в очередной раз выкрикнуть о своей любви к Ольге Тютчевой. - Самое простое, конечно, было - запретить вновь селиться, и тех, кто уже поселился, гнать поганой метлой. Но так
поступить я не могла. Ведь сын мой основал сей город не с бухты-барахты. О чем-то он думал в тот час, о чем-то мечтал, чего-то хотел… - «Слишком хорошего мнения вы обо мне, Марья Ивановна», - отметил про себя Сашка. - Да и город этот, Москва, растет сам собою не просто так. Ведь никто в него людей не зазывал, никто никого пряником не заманивал. А люди все селятся и селятся. Значит, на то есть причины особые и Божья воля. Как же я против Божьей воли-то пойду? - «Большого государственного ума женщина. Не нам, сопливым обормотам, чета. Вот бы кому быть великим князем Владимирским», - подумалось Сашке. - Надо с Москвой что-то делать, сынок. Как-то в законное русло направить. Я уж не говорю про то, чтоб в наших владениях суд рядить, да хозяйство вести, да оброк да подати собирать - с этим сама справлюсь. - Она хитро улыбнулась. - Ну что? Нагрузила я тебя? Ничего. Глаза боятся, а руки делают. Вот отгуляем сегодня, а завтра начнем дела делать. - И без всякого перехода вдруг сообщила: - А у нас Остей гостит.
        - Какой еще Остей? - удивился Сашка.
        - Ну как же, ты ж с ним знаком. Сын дядьки Федора Воронца.
        - Иван?
        - Ну да. Крестное имя у него Иван, а я все по старой привычке семейным именем его зову Остей да Остей, чтоб со своим Иваном не путать. Он из своего черниговского имения ехал в Кострому, ко двору великого князя. Заехал к нам погостить, а я его чуток подзадержала.
        - Здорово! Надо будет с ним потолковать. - У Сашки моментально родилась идея. Ему самому с Москвой возиться неохота да и недосуг. А что, если попробовать, говоря современным языком, повесить этот вопрос на ближайшего родственника, на Ивана Воронца? Идея Сашке понравилась, и он тут же поспешил поделиться ею с Марьей Ивановной. - Матушка, а может быть, предложить ему стать московским головой? Все ж таки свой человек.
        - Что ж, поговори с ним, сынок, - соглашаясь, кивнула она и вновь улыбнулась. - Но Остей не единственный, кто тебя дожидается.
        - Кто ж еще?
        - Адаш. Неделя уже как приехал. - Вот это новость так новость! Уж никак Сашка не ожидал встретить старого друга и наставника, покинувшего московские места вроде бы навсегда. Обрадовавшись, он уже вскочил на ноги, готовый бежать, но Марья Ивановна остановила его жестом. - Погоди, сынок. Адаш с женой приехал.
        - Ну?! Все-таки разыскал свою Куницу старый черт!
        - И дочь-невеста с ними. Хороша девка, но… Одно плохо.
        - Что?
        - То, что замуж-то ее никто не возьмет.
        - Почему?
        - Потому что, похоже, у ее отца и гроша ломаного за душой нет. - Марья Ивановна неодобрительно покачала головой. Оставалось только догадываться, что именно она не одобряет: то ли то, что Адаш нищ, то ли то, что, будучи нищим, он посмел приехать к своим бывшим сюзеренам. - Адаш мне поклонился, тебя спросил. Но я к тебе никого не допускала, вот и Адаша не допустила. Он расстроился, уезжать хотел. Но я чувствовала, что ты вот-вот выздоровеешь, материнское-то сердце - вещун, и говорю ему: «Ты подожди, Адаш, несколько дней, я чую, знаю, что сынок мой со дня на день поправиться должен». Вот он и гостит пока у нас. - Она заметила, что сын вновь собрался сорваться с места, и остановила его. - Погоди, погоди… Не знаю я, о чем он хотел говорить с тобой, но я тебе свое мнение скажу. Нехорошо это, когда наш старый слуга, не один десяток лет за наш род пот свой и кровь проливавший, на пороге старости нищим остается. Еще тогда, когда он в Орду возвращаться надумал, я тебе говорила, что не дело это. Нехорошо.
        - Так и я то же самое ему говорил, - поддержал ее Сашка.
        - Поэтому хочу с тобой сейчас это дело решить. А то потом закрутимся в праздничных хлопотах, а завтра ты к Ольге своей улепетнешь… Я тут приготовила список деревень… Деревни все недалеко. Я так полагаю, что ты не хотел бы его далеко от себя отпускать. - Она открыла ящик своего рабочего стола, вытащила из него бумагу и протянула ее Сашке. - Выбирай. Вот и будет жалованье нашему Адашу.
        На листе значились четыре названия. Под каждым из них находилась информация о количестве пахотной земли, количестве дворов и наличии тягла и прочей скотины в каждом дворе. Хозяева дворов были записаны поименно, а рядом - приписка о количестве детей и их возрасте. После этой информации данные об урожаях за последние три года смотрелись совсем уж обыденно. Сашке оставалось только в очередной раз удивиться организационным способностям этой женщины и восхититься ею. Он выбрал деревню, где сумма всех трех урожаев была наивысшей, и спросил:
        - Путилки… Где это?
        - Самую дальнюю выбрал, верст двадцать от нас, - прокомментировала Марья Ивановна. - Есть и поближе.
        - Зато урожаи самые богатые, - объяснил свой выбор Сашка. - Так как туда ехать?
        - Сейчас, чертеж достану. - Марья Ивановна вновь полезла в свой стол, покопалась там и извлекла сложенную в несколько раз карту. Развернула, расстелила ее на столе. Отстранясь назад и подслеповато щурясь, принялась водить пальцем по карте. - Подойди погляди сам, я что-то не разберу - мелковато написано. - (Сашка подошел и стал сбоку от стола, следя за ее пальцем.) - Надо ехать по Волоколамскому тракту. Тушино проезжаешь и… - Тут она оторвала взгляд от карты и, поворотившись к сыну, подняла голову вверх: - Так ты знал, негодник, да? Потому и выбрал? Опять, значит, собираешься у Тютчевых в имении пропадать?
        - Как Бог свят! - Сашка перекрестился. - Ничего я не знал, матушка. Так где эти самые Путилки?
        - Вот! - Она ткнула пальцем в карту. - А я, дура, все-таки надеялась, что ты в родном доме жить будешь.
        Деревня Путилки находилась на берегу Сходни, примерно на том же расстоянии от Сходненского ковша, где река делала сотни петель и зигзагов, что и Ольгино Тушино, но выше по течению. То есть эти места находились довольно-таки недалеко друг от друга. То, что Адаш будет с ним теперь, когда самым наиплотнейшим образом надо браться за портал, через который шныряют «рыбасоиды», обрадовало Сашку до чрезвычайности. Адаш и плечо подставит, и прикроет, когда нужно, да и совет толковый дать может.
        В связи с пресловутым порталом пожалеть оставалось лишь об одном - о том, что рядом нет дьяка Безуглого с его сыскарями. Больше его о Сходненском ковше и портале, в нем открывающемся, не знал, пожалуй, никто. Но где теперь искать старого мастера интриг и тайных дел? Наверняка великий князь не обошел своим вниманием столь полезного человека. Такими кадрами не бросаются. Руководит, наверное, у Дмитрия разведкой или иностранными делами. А может, и еще чем-нибудь.
        Сашка склонился к Марье Ивановне, обнял за плечи и поцеловал в висок.
        - Матушка, я и дома буду бывать. Понимаете, дело не только в Ольге, хотя и в Ольге, конечно, тоже… - Он несколько замялся, соображая, как ей сказать о портале и своем интересе к нему. - Вот здесь… - Сашка показал пальцем на карте, - находится такая штука…
        - «Чертово окно», - уверенно сказала Марья Ивановна, разрешив тем самым Сашкины сомнения. - Через него и Некомат от вас сбежал.
        - О-откуда вы знаете? - Сашкиному изумлению не было предела.
        - Гаврила Иванович мне по секрету рассказал.
        - Какой еще Гаврила Иваныч? Безуглый, что ли?
        - Он самый. Прошедшей зимой князь Димитрий своим указом воинский приказ в Кострому перевел, а приказ Гаврилы Ивановича ликвидировал. Вот он и остался без службы. Похоже, не смог великий князь ему простить, что слишком близок он был с тобой. А я подумала, что негоже такого человека, как Гаврила Иванович, на произвол судьбы бросать. Вот и пристроила его у себя.
        - Матушка…
        - Я ему говорю: «Отдыхай, Гаврила Иванович, жди, пока сынок мой выздоровеет». А он, такой неугомонный, отвечает: «Не могу без работы сидеть». Вот… - Она указала на карту. - Чертеж, думаешь, кто делал? Он. Учет по всем хозяйственным делам в порядок привел. А эта вот бумага? - Она придвинула к Сашке список. - Его рук дело. Не узнаешь почерк?

«Точно, его рука, - наконец-то сообразил Сашка. - Ай да матушка, ай да Марья Ивановна! Клад, а не женщина!» Сашка снова нагнулся и чмокнул ее.
        - Вы, оказывается, и без моих объяснений все знаете. Мне, кровь из носу, Некомата найти надо и вместе со всей его компанией изничтожить.
        - А может, ну его, этого Некомата… А, сынок?
        - Нет, матушка, не получится. У нас с ним так: либо он меня, либо я его.
        - Так ведь опасно же, Тимоша, - взмолилась Марья Ивановна. - С нечистой силой-то связываться! - Она с испугом перекрестилась.
        - Не опаснее, чем на войне. Да и заговоренный я. Меня молитва ваша хранит и от булата, и от нечистой силы. - Он вновь поцеловал ее. - Так я побежал к Адашу? - Уже в дверях он спохватился: - Где ж его искать?
        - В гостевом доме он…
        Тимофей убежал, а Марья Ивановна вслед ему еще долго крестила воздух мелкими быстрыми крестиками.
        Взлетев на крыльцо гостевого дома, Сашка вознамерился возвестить о своем приходе солидным стуком в дверь, но она открылась от первого же легкого касания. Пригнувшись, он прошел в сени. Дверь в горницу была распахнута, открывая вошедшему довольно-таки грустную картинку. У окна за пустым обеденным столом сидел Адаш, низко понурив голову, а перед ним стояла на столе его знаменитая походная фляга. Даже случайному человеку, незнакомому с бывшим ордынским мурзой, командовавшим личной царской сотней, и бывшим главным воинским проверщиком в великокняжеском войске, и тому хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что пьет этот усатый здоровяк из бывших явно не от радости.
        - Смир-рна-а! - что есть мочи рявкнул Сашка, заставив зазвенеть тоненьким, уходящим в ультразвук звоном, все стекла в доме.
        Армейский инстинкт повиновения, вбиваемый в каждого солдата буквально с первого дня службы, взметнул старого вояку на ноги, заставив подтянуть живот и выпятить вперед грудь. Пару мгновений он, ошарашенный грозной командой, внезапно пробудившей в нем дремавшие инстинкты, выпучив глаза, таращился на Сашку, после чего, расслабившись, протянул к нему руки, улыбнувшись во всю ширь своей богатырской улыбки.
        - Тимофе-е-ей Васильевич… Г-гы, ну ты и шутник!
        Оценить подобную шутку мог только настоящий воин. Порой всяким штатским штафиркам кажется, что армейский юмор, мягко говоря, несколько своеобразен, и что проистекает это от того, что люди военные, некоторым образом, гм-м, гм-м… недостаточно интеллектуально развиты. Заверяю вас, что это полная чушь! Просто жизнь у них такая… своеобразная. Ведь недаром гласит армейская народная мудрость:
«Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».
        Сашка подошел к Адашу, и они крепко, по-мужски, обнялись так, как могут обниматься только однополчане, съевшие вместе не один пуд соли и не единожды вместе ходившие по узенькой полоске, отделяющей жизнь от смерти.
        Со стороны это было похоже на схватку двух крупных медведей, то наваливающихся один на другого в надежде переломить хребет, то отвешивающих друг другу тумаки и оплеухи такой силы, что обычный человек от них давно бы уже лежал в нокауте.
        - Уф, уморил, старый черт, - запыхавшись, наконец вымолвил Сашка, отпихиваясь от своего наставника. - Сразу видно, что на перинах не вылеживался, форму поддерживал. Не то что я.
        - Ах дьявол, я и забыл о твоей болезни на радостях-то, - забеспокоился Адаш. - Не повредил ли тебе чего?
        - Да нет, все нормально, - успокоил его Сашка. - Болезнь моя была не телесная, а…
        - Все понял, - остановил его Адаш, - можешь не продолжать. Но сейчас-то как себя чувствуешь?
        - Я-то сейчас в полном порядке, а вот ты, гляжу, не очень… - Сашка кивнул на флягу, стоявшую на столе.
        Адаш сразу помрачнел и потупил голову.
        - Да уж, - только и сказал он, махнув рукой.
        Не единожды Сашке доводилось бывать рядом с Адашем в минуты самых тяжелых испытаний, и никогда раньше старый воин не терял духа, а уж тем более не пытался утешиться горячительной влагой.
        - Что, непросто с бабами? - предположил Сашка.
        - Ох непросто… - Адаш покрутил головой. - Да мне тысячу самых отъявленных лодырей, пьяниц, слабаков, неумех давай, я из них за месяц лучшую тысячу во всем войске сделаю. А тут… Непросто.
        Несмотря на свою молодость и относительно небогатый жизненный опыт, Сашка примерно представлял себе тот ворох житейских проблем и неурядиц, с которыми столкнулись Адаш и его семья, сменив воинское поприще на обычную жизнь гражданского человека. В отличие от многих сверстников Сашка никогда не замыкался только на интересах своего поколения, глядя на бурлившую вокруг него жизнь широко открытыми глазами. Как говорится, кто-то учится на своих ошибках, ну а умный - на чужих. Таких мрачных мужиков, пытающихся утопить свои житейские проблемы в вине, он видел и в двадцать первом веке. Все очень просто. Сегодня он бравый офицер, защитник Родины, а завтра - никому не нужный отставник без жилья и работы.
        - А где они, твои женщины? - скромно поинтересовался Сашка.
        - Поехали по окрестностям покататься.
        - Понятно… Слушай, Адаш, я тут уже восьмой месяц в невменяемом состоянии пребываю. И, скажу тебе честно, в этом было мое спасение. Сразу после твоего отъезда и до моего… моей болезни мать мне плешь проедала: «Как ты посмел отпустить Адаша без жалованья?!» Да он сам, говорю.
        - Я сам. Точно, - подтвердил Адаш.
        - А тут я в беспамятство впал. Не прошло и восьми месяцев, как и ты пред светлые очи матушки моей предстал, и я только сегодня очухался. Так что давай сейчас завершим то, что надо было сделать девять месяцев назад, не то, если я этого не сделаю сейчас, она меня со свету сживет. Короче говоря, жалует тебя боярыня Воронцова-Вельяминова деревней Путилки, что в двадцати верстах отсюда. А службой ты ей за ту деревню боле не обязан. Все, хватит, отслужил уже. Вольный казак.
        - Эк… - У Адаша перехватило дыхание от избытка эмоций. Он даже потер кулаком глаза, видимо, для того, чтобы таким образом вытащить из них попавшие туда соринки. - Пойду поклонюсь ей в ножки.
        - Постой, - остановил его Сашка, - недосуг ей. Пир большой на сегодня готовит. Вот на пиру и поклонишься.
        - Какой еще пир? - удивился Адаш. - По какому такому поводу?
        - Великий воевода домой вернулся! - расхохотался Сашка и хлопнул Адаша по плечу. - Чем тебе не повод?!
        - Вот я дурень. Не догадался. А ведь верно! - вскричал Адаш и тоже хлопнул по плечу Сашку. - Великий воевода вернулся! - Он взял со стола флягу, заткнул ее пробкой и повесил на пояс. - Поедем-ка и мы, государь, по окрестностям покатаемся. Посмотришь на Москву. Она за эти месяцы расстроилась во как! - Адаш раскинул свои лапищи, демонстрируя, как выросла Москва. - Небось не видел еще?
        - Видеть-то видел, только ничего не помню. - Сашка улыбнулся. - Поехали взглянем.
        Поехали шагом, не торопясь. Погода благоприятствовала, уже чувствовалось дыхание близкого лета. Бушующая разноцветьем сирень пьянила своим колдовским ароматом, а свежая зелень, прущая в рост со всех сторон, радовала взгляд.
        По берегу Яузы доехали почти до самой Москвы-реки. На Гусином броде, где переправлялось в свое время войско Мамая, был устроен наплавной мост. Недалеко отсюда такой же наплавной мост был перекинут и через Москву.
        - Бабий городок, - указывая на избы на том берегу, сказал Адаш. - Выше по реке на Девичьем поле монастырь теперь женский. Это там, где мы последний смотр войску устраивали. Помнишь? - Сашка кивнул. - Там и тогда уже что-то такое было, а теперь они развернулись ого-го как. Монастырище! Вот к ним бабы и девки поперли со всей Руси. И амазонки отслужившие, которые уже в летах, тоже к ним направились. Не знаю, много ли их было, да это и неважно. Важно другое. Не приняли их в монастыре. То ли стары уж слишком - работать будут плохо, то ли воинственны чересчур… Не знаю. Не приняли, одним словом. А они никуда больше и не пошли. Осели здесь, на берегу Москвы, да огородничеством занялись. Стали к ним и другие бабы-одиночки прибиваться. Так и образовался Бабий городок. - Тут лицо Адаша вновь исказила гримаса печали и отчаяния. - Моя-то Куница… Мы как приехали сюда, прознала она про этот городок и говорит мне: «Ну, если не удастся на службу устроиться, пойду к своим амазонкам капусту сажать. Дочь обратно в Орду вернется. Ей там место. А ты уж как-нибудь устроишься…»
        - Что-то я не пойму, - искренне признался Сашка, - что у вас не сладилось? Землю, что ль, не удалось в Орде получить?
        - Ох, - тяжело вздохнул Адаш. - Сначала все шло как по писаному. Приехал в Орду, нашел Куницу, дочь. Обвенчались мы. И землю за службу свою мы получили. Клин огроменный! Правда, весь лесом покрыт. На Брянщине нам его отвели. Только мужиков там, желающих землю в найм взять, днем с огнем не сыщешь. Всю зиму мы валили лес и жгли его. Куница меня все пилила: «Говорили тебе, что надо было рабов еще в Орде купить…» И верно, говорила. Мы даже там пару ромейских семей приглядели на невольничьем рынке. И деньги тогда еще были. Но ты же знаешь, государь, как я к этому делу отношусь. Чтоб у меня рабы были! Да меня с души воротит от одной этой мысли! Да… Весной принялись пеньки корчевать, под пашню готовить. Начал я пахать, а тут, понимаешь, и деньги как-то незаметно закончились. Сосед предлагал зерно взаймы дать под будущий урожай, но… Понимаешь, государь, если хорошо уродит и даст четыре к одному, то ладно. Хватит и с соседом расплатиться, и на семена оставить, и самим с хлебушком до следующего урожая быть. А если не уродит? Если даст два к одному? Только соседу долг отдать да на семена оставить. В общем,
решил я пару коней из наших трех продать. Вот тут Куница и взвилась: «Да чтоб я без своей кобылы осталась?!» И дочь за ней вслед. Э-эх! - Адаш махнул рукой. - Нахозяйствовали, одним словом. Надумали мои амазонки в Кострому ехать и к кому-нибудь из бояр в службу вступить. А я уж за ними как нитка за иголкой. По дороге уговорил к вам заехать. Надеялся, что тебе, Тимофей Васильевич, пригожусь я на новой войне. Ведь того и гляди великий князь сбор объявит. А как приехал, узнал, что ты болен, так меня тоска и охватила. Куда теперь податься? К кому проситься?
        - Гляжу, самый подходящий момент я выбрал для выздоровления. - Сашка рассмеялся. - Слушай, Адаш, а теперь, когда стал ты владельцем собственной деревни, от службы откажешься, если я предложу?
        - Господь с тобой, государь, конечно, не откажусь. Куница с дочерью пусть хозяйствуют, а я за тобой в огонь и в воду.
        - А что там за новая война? И что вообще на белом свете делается? Как там князь Дмитрий?
        - Князь Дмитрий прошлой осенью спустился по Волге в Орду. Уже морозы ударили, шуга по реке шла. Я тогда в Сарае был и все своими глазами видел. Явился, надо признать, как муж доблестный, как хозяин земли своей, с малой свитой, а не с большим войском, как завоеватель. А после московской битвы и смерти Мамая нашего в Орде - разброд и шатание. Вся старши?на[Старши?на - генералитет.] с перепугу по становищам разбежалась и затаилась. Ждут - что будет? Явился Дмитрий в Сарай и две недели старшину собирал. Наконец объявили большой круг, а на нем Дмитрия царем провозгласили. Зовется он теперь царь Тохтамыш.
        После этого велел он старшине готовить войско к лету, Еросалим воевать, чтоб наказать Михаила Тверского за помощь его Мамаю и желание стать великим князем Владимирским. А сам Дмитрий по Волге же, но уже на санях двинулся обратно, в Кострому.
        Они ехали вдоль берега Москвы-реки, по краю Куликова поля, где менее девяти месяцев назад состоялось кровопролитнейшее сражение, в результате которого князь Дмитрий смог стать царем Тохтамышем. Обширнейшее поле теперь было плотно застроено, и лишь Ивановская горка вздымалась зеленым куполом посреди этой
«нахаловки». Для интереса Сашка сунулся в один из переулков, выходящих к реке, но по нему не поехал, вернулся обратно на берег.
        - Плохо строят, - констатировал он. - Тесно, криво, грязно… Один пожар, и сгорит тут все к чертям собачьим.
        - Да уж, - согласился Адаш. - Некому ни порядок задать, ни кварталы разбить. Ставят избы как бог на душу положит, вот и получаются улицы кривые, а вместо переулков - тупики.
        Они доехали до кремля и вдоль его стены начали подниматься вверх. Въехали на широкую площадь, уставленную торговыми рядами.
        - Красная площадь, - улыбаясь, провозгласил Сашка.
        Адаш лишь пожал плечами.
        - Может, и красная[Здесь Адаш слово «красная» воспринял как «красивая».] . Это кому как. Мне - так не очень.
        - А ты не знаешь, что сейчас в кремле? - поинтересовался Сашка. - Смотрю, ворота все закрыты, нигде ни души.
        - Кметы сказывали, что князь Дмитрий там все приказы позакрывал, имущество и снаряжение все вывез. Матушка твоя пяток кметов туда отправляет, чтоб присматривали за порядком. А то народ такой кругом, что и ворота на дрова разобьет, и стены с башнями на строительство разберет. Народец в сем новом граде, скажу я тебе, ухари. На ходу подметки норовят с сапог срезать.
        - В том, что оттуда все вывезли… сомневаюсь, - возразил Сашка. - Мы когда строительство в кремле начали, так там пещеры природные вскрылись. Мы с Гаврилой Ивановичем решили их использовать - секретные склады сделать. Люди Гаврилы Ивановича еще ходы подземные там нарыли, пещеры эти соединили, выходы наружу сделали. Никто, кроме Гаврилы Ивановича, этих подземных ходов и сооружений толком не знает.
        - Может быть. - Адаш не стал возражать. - За что купил, за то и продаю.
        Адаш и Сашка проехали вдоль кремля, переправились через Неглинку по неказистому деревянному мостку и свернули направо. Миновали несколько кварталов, еще пару раз повернули налево и направо, проехались каким-то узким и грязным переулком, пока не оказались на какой-то более-менее прямой и просторной улице. Куда дальше держать путь ни Адаш, ни Сашка не имели ни малейшего представления. Почти в самом начале улицы лежал громадный валун, вросший наполовину в землю. Около него стоял кудлатый, зверского вида мужик в длинном кожаном фартуке и точил о валун здоровенный тесак. Рядом на камне лежали рядком ножи различной величины и огромный топор.
        - Ну и вонь здесь! - Сашка закрутил носом.
        - Эй, мужик, - крикнул Адаш, - почему здесь вонища такая стоит? Это что за улица такая пахучая?
        Мужик закончил точить тесак, сложил ножи в карман фартука, взял в руку топор и смачно плюнул на валун, после чего, прищурившись, взглянул на Адаша и громко, отчетливо произнес:
        - Да пошел ты…
        Адаш аж задохнулся от возмущения. Мужик спокойно развернулся и скрылся в ближайшем дворе. Адаш было схватился за меч, но Сашка, смеясь, подхватил его лошадь под уздцы и потянул за собой:
        - Успокойся, дружище. Поехали отсюда быстрей, не то задохнемся.
        Заняв едва ли не всю ширину улицы, они, сопровождаемые проклятиями испуганных жителей, понеслись вскачь, стараясь как можно быстрее выбраться на природу из этого вонючего, грязного, тесного города.
        - Я знаю, что это была за улица, - сказал Сашка, когда они, покинув город, остановились в чистенькой, прозрачной, как будто только что выстиранной, березовой роще. - Это была улица мясников. Мясницкая, значит.
        - Ну и народец тут собрался, - неодобрительно покачал головой Адаш. - Никакого тебе уважения.
        Сашка расхохотался:
        - Москвичи.
        III
        Пир затянулся за полночь, а утром, едва только оранжевый шар солнца всплыл над горизонтом, Сашка, проснувшись, быстренько оделся и попытался тихонечко улизнуть из дома, ни с кем не прощаясь и никого не уведомляя. Осторожно, стараясь не шуметь, спустился на задний двор, прошел в конюшню, сам оседлал коня. Шагом пересек двор и тут услышал за спиной знакомый голос:
        - Тимоша…
        На крыльце стояла Марья Ивановна, за ней, на несколько ступенек выше - Микулина вдова Елена, еще выше - Фленушка. Сашка подъехал к крыльцу, спрыгнул с коня и, оправдываясь, произнес виноватым голосом:
        - Вы извините, не хотел будить вас. Легли-то поздно…
        - Мы уже давно встали, тебя ждем, - ответила за всех Марья Ивановна.
        Они стояли друг за дружкой с такими печальными лицами, как будто его отъезд делал их самыми несчастными людьми на свете.
        - Я вернусь… завтра… дня через два-три, - сбивчиво пообещал Сашка, чувствуя себя последним мерзавцем.
        Они молчали и смотрели на него. Он вдруг подумал, что на этом вдовьем параде не хватает только его родной матери, которой он тоже вынужден был наврать. А ведь ей-то и надо было, чтобы сынок после долгой разлуки побыл с ней всего лишь недельку. Но не мог он! Не мог! Ведь его любимая ждет! Ну почему так получается, что он может сделать счастливой лишь одну женщину, делая при этом сразу нескольких несчастными?
        Он поднялся на крыльцо и, припав на колено перед Марьей Ивановной, взял в ладони ее руку. Он коснулся руки губами и прошептал:
        - Простите меня, матушка, простите меня все, но я люблю ее. Я должен к ней ехать.
        Она положила руку ему на голову, погладила, перебирая пальцами пряди его длинных, отросших за время болезни волос, и так же тихо, но внятно ответила:
        - Ты женись на ней, Тимоша. Сделай хоть ее счастливой.
        Если бы все было так просто! Ну женится он на Ольге, а через год, два, три ему все равно придется возвращаться в свое время. И с кем останется Ольга? С умалишенным Тимофеем? Разве это сделает ее счастливой? Может быть, вообще не ездить к ней, не дразнить обещанием вечной любви и семейного счастья? Может, остаться здесь, с Марьей Ивановной и Фленушкой? Ведь им нужно так немного. Всего лишь чуточку внимания. О черт! Как же больно. Он всех делает только несчастными. «Не раскисай, солдат! - забил в литавры внутренний голос. - Ты здесь не для этого, опомнись. Для того, чтобы сделать всех счастливыми, тебе надо выполнить боевое задание!»
        - Но она же вдова, матушка, - мягко возразил Сашка.
        - Это пустяк, Тимоша.
        - Но она старше меня на десять лет.
        - Ерунда. Если любишь, женись. Я тебя на то благословляю. - Она перекрестила его. - Роду нужен наследник.
        - Хорошо, матушка.
        - А теперь иди. Скорей. Долгие проводы - лишние слезы.
        Сашка сбежал с крыльца, вскочил в седло и рванул с места в галоп. У гостевого дома остановился, постучал, как договаривались ранее, несколько раз нагайкой в окно. Когда в окне появилась усатая физиономия Адаша, махнул рукой - поехал, мол. Адаш открыл окошко и высунулся наружу.
        - Выезжайте часа через три. Нет… Четыре. И Гаврилу Ивановича прихвати, не забудь.
        Адаш сально ухмыльнулся.
        - К вечеру приедем. Ты не торопись, государь. Что я, не понимаю, что ли?
        Объехав Москву стороной (на вчерашнем пиру Сашка предложил Ивану Воронцу стать московским головой, на что тот с величайшей радостью согласился. Тут же, за столом, Сашка и грамоту соответствующую подписал), он выехал на Волоколамский тракт и пустил лошадь резвой рысью. Через час с небольшим впереди замаячило Тушино. От ожидания скорой встречи с возлюбленной сердце его забилось так, как будто он расстался с ней действительно семь месяцев, а не одиннадцать дней назад. Всю дорогу он думал над предложением Марьи Ивановны и так и не смог принять окончательного решения. С одной стороны, ему страстно хотелось жениться на Ольге, а с другой, он прекрасно понимал, что это ненадолго. Рано или поздно он должен будет вернуться в свое время, а Ольге придется мучиться до конца жизни с умственно неполноценным человеком.
        Всадника в усадьбе, судя по всему, заметили еще издали, и то ли опознали, то ли Ольга выбегала встречать каждого всадника в надежде встретить своего Тимошу, но, когда Сашка въехал во двор усадьбы, Ольга уже со всех ног бежала ему навстречу. Он спрыгнул с коня, успел сделать пару шагов ей навстречу и протянуть вперед руки, но лишь только для того, чтобы успеть подхватить лишившуюся чувств возлюбленную. Он поднял ее на руки и бегом бросился в дом, крича что есть сил: «Лекаря! Пошлите за лекарем!» Он осыпал ее лицо быстрыми поцелуями, но глаза ее так и остались закрытыми, а лицо - неподвижным и бесчувственным. Сашка взбежал на второй этаж, прошел в спальню и положил Ольгу на кровать. В дверях комнаты столпилась прислуга.
        - За лекарем послали? - спросил он, не оборачиваясь.
        - Так точно, ваше сия… ваше высо… За знахаркой. Лекаря нет тут в округе, - ответил ему мужской голос.
        Сашка удивленно обернулся. В доме у Ольги раньше мужчин не было.
        - Епифаний? Ты?
        - Я, ваше высочество. Боярыня меня сюда перевела. Ту-то костромскую деревню она монастырю отписала.
        - Монастырю? - удивился Сашка. - Зачем?
        - Старшенькую-то она замуж выдала, а четырех младших девочек в монастырь отдала в ученичество.
        - А-а… Ну что там знахарка, Епифаний?
        - Идет уже.
        За дверью послышался шум шагов, и в комнату, подвинув плечом Епифания, вошла, нет, вкатилась невысокая, толстая, разряженная, как на праздник, баба средних лет.
        - Ты знахарка? - осведомился Сашка.
        - Я, - с вызовом ответила баба. - Она подошла к постели больной, и Сашка, поднявшись, уступил ей место. Она склонилась к Ольгиному лицу, прислушиваясь, видимо, к дыханию больной, прикоснулась губами к ее лбу, а потом приложилась ухом к груди. - Что с ней случилось?
        - Она ждала меня семь месяцев, - начал объяснять Сашка, - сегодня я приехал. Она бежала мне навстречу и… Вот.
        - Та-ак. - Знахарка достала откуда-то из складок юбки какой-то сухой корешок, отломила от него небольшой кусочек и потерла обломки друг о друга. Комната сразу стала наполняться резким, противным запахом. Она быстро провела несколько раз кусочком корешка под самым носом больной. На Ольгином лице не дрогнул ни один мускул. - Жаловалась ли сегодня боярыня на что-нибудь? Недомогание какое было?
        Сашка пожал плечами, вопросительно глянув на Епифания. Тот, тоже пожав плечами, ответил:
        - Вроде нет… Барыня жаловалась сегодня, нет ли?! - крикнул он девкам, толпившимся у входа.
        - Жалилась, что Осьмушка больно ленива, птицу поздно кормит.
        - А-а, дура… - махнул рукой Епифаний в сторону входа.
        - Ясно, - коротко сказала знахарка. - Пойду я. Снадобье надо приготовить. А ты не боись, соколик, - попыталась успокоить она Сашку, выходя из спальни. - Поднимется твоя боярыня.
        Ольга так и лежала ни жива ни мертва, без кровиночки в лице. Просто сидеть рядом с ней и ждать, казалось Сашке преступлением.
        - Епифаний, запряги лошадей, отвези знахарку.
        - Да она туточки живет, в селе, - постарался успокоить испуганного и встревоженного влюбленного дворецкий. - Дольше запрягать будем, а она уж успеет туда и обратно обернуться. Да вы не сомневайтесь, ваше высочество, знахарка она дельная…
        Сашке так не показалось. Знахарка ему решительно не понравилась. Более того, она напомнила ему врачиху из районной поликлиники. Та же весовая категория, так же надеты кольца чуть ли не на все пальцы, в ушах увесистые серьги, качающиеся при каждом движении… «Кольца в нос ей только не хватает», - зло подумал Сашка. Но это там, в районной поликлинике, он никто, а здесь он - великий воевода. Не дай бог, что не так… Он эту бабу самолично на вертеле изжарит.
        Вновь явилась знахарка, прервав Сашкины садистские видения. В руках у нее была небольшая корчажка с темной жидкостью.
        - Открой боярыне рот, - скомандовала она Сашке.
        Он слегка приподнял одной рукой Ольгину голову, второй же попытался легонечко надавить ей на подбородок. Безрезультатно.
        - Неумеха, - буркнула знахарка. - Вон кинжал у тебя на поясе. Разожми ей зубы.
        - Да что ж она тебе, лошадь, что ли? - взвился Сашка. - Епифаний, ложку пусть принесут!
        - Ложку несите барыне, - эхом откликнулся Епифаний.
        Но толстуха-знахарка и не думала дожидаться никакой ложки. Она ловко выдернула из ножен Сашкин кинжал и столь же ловко раздвинула им сахарные зубки Сашкиной возлюбленной. Не успел он прошипеть «Осторожнее…», как она уже закончила процедуру, влив больной в рот свое снадобье.
        - Держи. - Она протянула кинжал хозяину. - Скоро очнется твоя боярыня. Вставать ей сегодня не дозволяй, а завтра она уже будет здоровей здорового.
        - Так что за болезнь у боярыни, знахарка? - грозно спросил Сашка.
        - Лихорадка любовная, - спокойно ответила она. - От нее у человека жар начинается и в голове воспаление делается.
        - Любовная лихорадка?! Что-то я не знаю такой болезни.
        - Ф-ф, - совсем уж непочтительно фыркнула знахарка. - Ты еще многого не знаешь, великий воевода.
        - Ты знаешь, кто я? - Сашкин голос от вопроса к вопросу делался все грознее.
        - На то я и знахарка, боярин.
        Сашка достал кошель и бросил его Епифанию.
        - Расплатись с ней, Епифаний. Но смотри, знахарка, если что…
        Она вновь фыркнула и пошла к выходу. Уже у дверей обернулась и громко сказала:
        - Не нужно мне твоих денег, у меня с боярыней Ольгой свои счеты. А ты, окольничий Тимофей Вельяминов, ежели захочешь что спросить у меня, приходи сам. Будешь посылать кого, не пойду.
        Знахарка ушла. Следом за ней, погнав вон прислугу, бочком двинулся Епифаний.
        - Я пойду, ваше высочество? Зовите, коли будет нужда…
        Сашка остался с Ольгой один. Он присел на край кровати и взял ее за руку. Нащупал пульс. Теперь он явно стал полнее и ровнее. На щеках у нее появился легкий румянец. Наконец она глубоко, но судорожно вздохнула и открыла глаза.
        - Тимоша… - еле слышно прошептали ее губы.
        - Здравствуй, любовь моя. - Он поднес ее ладонь к своим губам и покрыл ее поцелуями.
        - Я так ждала тебя… Что со мной случилось? Помню, бежала тебе навстречу и… Все, темнота!
        - Знахарка говорит, что у тебя приступ любовной лихорадки.
        Ольга еле слышно рассмеялась.
        - Она такая смешная. Сейчас встану… - Она сделала было попытку приподняться, но Сашка удержал ее.
        - Лежи, лежи… Она велела тебе лежать до завтрашнего утра.
        Им так много надо было рассказать друг другу. Он сидел на краю кровати и держал, не отпуская, ее руку, и они говорили друг с другом, говорили, говорили… Тени, следуя за солнышком, медленно переползали от одной стены к другой, пока наконец все предметы в комнате не слились воедино с воздухом в одно серо-голубое сумеречное нечто. Первой спохватилась Ольга.
        - Ой, вечер уже, а я все болтаю. Ведь ты же голодный, Тимоша. - Она попыталась подняться, но Сашка удержал ее, запечатлев на ее устах легкий, как крылья бабочки, но долгий поцелуй. Ольга уже начала отвечать ему, руки их сплелись в тесных объятиях, когда по всему дому разнесся громкий стук, сопровождаемый ревом молодецкой глотки:
        - Эй, хозяева! Гостей не ждете?!
        - Ах, черт… - Сашку как пружиной подбросило на ноги. - Это же Адаш! Я совсем забыл о нем!
        - Он один?
        - Нет, с женой и дочерью. И Безуглый с ними. Прости, что я по-хозяйски, без спросу пригласил их к тебе домой…
        - И как тебе не совестно говорить такое? Мой дом - это твой дом. - Хозяйка, сначала слегка осторожничая, села на кровати, потом, уже смелее, встала на ноги. Робкие попытки великого воеводы заставить Ольгу соблюдать постельный режим потерпели полный провал. Ведь недаром же говорится, что приезд дорогих гостей действует на хозяйку лучше любого лекарства. - Пойдем, Тимофей, - позвала она. - Ты встретишь гостей, а я пойду похлопочу насчет ужина.
        Через непродолжительное время вся честная компания оказалась за накрытым столом, воздавая должное стараниям и талантам тютчевской кухарки. В четырнадцатом веке люди были более основательны, менее суетливы, чем ныне, поэтому ели спокойно, не торопясь и по возможности помногу. Трапеза могла затянуться на несколько часов, и никого это обычно не тяготило.
        Куница в женском одеянии выглядела поистине благородной матроной, хотя Сашке порой казалось, что необходимость носить женское платье ее слегка раздражает. Ее же дочь в свои семнадцать лет казалась абсолютно невинным, чистым, воздушным созданием. Даже в самый извращенный ум не могла прийти мысль о том, что это непорочное дитя еще совсем недавно ходило в мужских штанах, носило серебристые доспехи и недрогнувшей рукой рубило мечом и пускало в цель стрелу. Причем цель могла запросто оказаться живым человеком.
        Разговоров о предстоящем им деле мужчины меж собой не вели, чтоб не пугать почем зря женщин. (Хотя Куницу трудно было чем-либо испугать. Ей за свою военную жизнь в разных переплетах довелось побывать.) Говорили о погоде, о видах на урожай и тому подобных вещах. Гаврила Иванович балагурил, рассказывая забавные истории из жизни чернильного люда, Адаш вновь поведал о приезде великого князя Дмитрия в Сарай и избрании его там царем Тохтамышем. Женщины же находили темы для разговора буквально из ничего, обсуждая, с мужской точки зрения, сущую ерунду.
        И тут Сашка вспомнил, что не сообщил еще Ольге главную новость.
        - Оль, ты деревню такую, Путилки, знаешь? - спросил он у боярыни Тютчевой.
        - Слышала. Версты три от меня. Кажется, это ваша, вельяминовская деревня.
        - Так вот, уже не вельяминовская. Вот новый хозяин. - Сашка указал на Адаша. - Сей благородный рыцарь теперь твой сосед. Завтра с утра поедем деревню смотреть.
        - Здорово, - обрадовалась Ольга. - Это хорошо, что у меня будут такие соседи. Оставайтесь, живите у меня, пока дом не построите.
        Адаш был тронут таким предложением и искренне поблагодарил хозяйку, его же супруге подобная перспектива, похоже, пришлась не по сердцу, поскольку, недовольно поджав губы, она строго взглянула на своего супруга.
        - Спасибо за столь щедрое предложение, - поблагодарила Куница, - но мы люди военные, ко всяким условиям привычные. Мы и в походном шатре, и в землянке с удовольствием поживем. Тем более лето на пороге. А уж за лето мы точно построимся. Правда, милый? - И она вновь строго взглянула на Адаша.
        - Да-а, конечно… - поспешно заверил он.

«Да, непросто с бабами, - мысленно согласился с Адашем Сашка. - И что ей в Ольгином предложении не понравилось? Не хочет чувствовать себя бедной родственницей? Так ведь должна понимать, что это предложение не только от Ольги, но и от меня. А у меня с Адашем свои счеты. Или ей сама Ольга не нравится? Так вроде улыбаются друг другу, мило щебечут… Черт их разберет, этих баб, с их лицемерием и двоедушием! Вот и женись после этого! До свадьбы - сущий ангел, но каким лицом она обернется к тебе потом?»
        После окончания трапезы хозяева разместили гостей на ночлег и сами отправились в спальню. Утро следующего дня началось с легкого завтрака, хотя Куница и порывалась ехать смотреть свою деревню, не позавтракав. Безуглого Сашка оставил у Ольги, а сам с Адашем и его семьей отправился в Путилки.
        Путилки оказались большой деревней из пяти жилых изб с сараями и амбарами, стоящей на высоком холме над Сходней. Найти старосту и познакомить его с новыми хозяевами оказалось делом недолгим. Так же быстро решился и вопрос с временным жильем для новых хозяев. На отшибе, в полуверсте от деревни, стояла брошенная изба. Три года назад новый поселенец, взяв внаймы землю у Вельяминовых, поставил избу - починок[Починок - первый дом в новой деревне.] , да что-то, видимо, у него не сложилось - ушел. Сам ушел, а изба осталась. За три года солома на крыше серьезно подгнила (а может, и соседи постарались). Как бы то ни было, но и зимой и летом избу изрядно заливало.
        Однако Куница безмерно радовалась и такому дому. Какой ни есть, а свой. Все недостатки и погрешности исправимы, были бы только деньги. А деньги у Адаша имелись (Сашка выдал авансом в счет будущей службы), плотников обещала дать Ольга Тютчева, а леса кругом - хоть завались. Увидев такие «хоромы», Куница тут же принялась распаковывать свой немудреный багаж, вознамерившись начать вить родовое гнездо прямо сию же минуту. Адаш оставил ей туго набитый кошель, а Сашка пообещал направить плотников сразу же по возвращении в Тушино. То, что она остается наедине с целой кучей бытовых и хозяйственных проблем, а супруг отправляется за своим государем - службу править, нисколько ее не смущало. Хотя, наверное, предпочла бы иметь мужа под боком, будь у нее свободный выбор. Но тут уж так - либо деньги и муж на службе, либо муж под боком, но без денег. Как бы то ни было, Куница совершенно не комплексовала, отпуская Адаша с Тимофеем. Дочь, правда, попробовала улизнуть вместе с отцом, предчувствуя, что с ним будет интереснее, чем с матерью, но Куница жесткой командирской рукой тут же пресекла эту попытку.
        После возвращения в Тушино Сашке, Адашу и Безуглому удалось наконец-то собраться вместе и спокойно, без посторонних ушей обсудить план дальнейших действий. Сашке предстоящая операция виделась в весьма общих чертах - устроить патрулирование в Сходненском ковше и ждать момента открытия портала. А дальше - уж как получится. Примерно такую версию плана он и изложил собравшимся, ожидая от них предложений и поправок.
        - Что ж, - согласился с ним Адаш, - расклад вполне годный. Только овраг-то огроменный, а нас всего трое. Можем блуждать до посинения и до скончания времен, а чертова окна так и не увидеть. Это будет чудо, если окно откроется, а один из нас окажется рядом. Надо бы послать в Воронцово да пяток десятков казаков вызвать сюда. Все одно делать им там нечего, только задницы отращивают. И потом… Ну, открылось окно, кто-то его заметил. Что дальше?
        - Случай первый, - начал великий воевода. - Из окна кто-то лезет. Этого чело… Черт знает, как их называть. Короче, того, кто пролез, надо схватить, связать и не забывать при этом, что они очень чувствительны к боли. Случай второй - из окна никто не лезет. Тогда наблюдающий скликает ближних, и мы лезем в окно. Берем
«языка» и выбираемся обратно.
        - А будет он там, «язык»-то? - засомневался Адаш.
        - Будет, - заверил его Сашка.
        - Окно обязательно кто-нибудь стережет, - поддержал великого воеводу Безуглый. - Тимофей Васильевич прошлый раз ринулся за этим Кихтенкой, а там его кто-то и встретил. Чудом жив остался.
        - Что ж, отлично, если стережет, - согласился с ними Адаш. - Не придется долго бегать в поисках «языка» по этому… Слушай, государь. А как называть то, куда мы лезем? Если там обитают слуги дьявола, то место, где они живут, называется… ад? Так, что ли?
        - Не знаю, - ответил Сашка. - Мне, как ни назови, все равно, лишь бы дело сделать.
        - Нет, не говори, - продолжал упорствовать Адаш, - совсем не все равно. Ты представь, если это ад, то какая же славная смерть получится! - Он мечтательно улыбнулся. - В довершение ко всей моей воинской службе, как венец - пробраться к чертям в ад, задать им жару и там погибнуть в неравной битве, порешив перед этим сотни две чертенят.
        - Отставить смерть, - вполне серьезно скомандовал Сашка. - Ты мне живой нужен.
        - О-хо-хо… - тяжело вздохнул Безуглый. - Ты уж позволь, Тимофей Васильевич, я вам про Сходненский овраг и «чертово окно» расскажу все, что мне удалось узнать, а уж потом будем планы строить. - Сашка согласно кивнул, Адаш, вроде, тоже не возражал. - Так вот, - начал Безуглый, - Сходненский овраг местные жители считают, как вы знаете, местом, где обитает нечистая сила. И, будь их воля, они бы и носа своего туда не совали. Но… Видели, какая там трава? Вот и приходится в том овраге и скотину пасти, и сено мужикам заготавливать. Так что народ кое-что видел. Кое-что видели и сыскари мои, и кметы, что в оцеплении стояли. Летают там разные шары. Есть такие… - Он показал руками объем размером с большое яблоко. - А есть с локоть величиной и поболе. А в прошлом году, уже после битвы на Кулишках… Ты, Тимофей Васильевич, как раз болеть начал, а то, может быть, и своими глазами увидел бы. Над оврагом повис преогромный, с пол-оврага величиной, красно-желтый шар. Как солнце блестел и переливался, а из него молнии били в овраг. Повисел какое-то время, а потом упал в овраг и исчез, как не было его. Ну вот… Летают
эти шары по оврагу, а потом в воде обычно скрываются. Местные их чертенышами называют. Если встретился тебе такой чертеныш, замри и не шевелись. Побежишь либо прыгнешь, чертеныш за тобой ринется. А догонит - сожжет, лишь горстка пепла от человека остается. Бывают эти чертеныши разного цвета. Бывают красные либо ярко-белые, блестящие. А бывают еще черные, мохнатые такие, и серые. Красные и белые людей сжигают. Только дым да пепел остаются. А от черных и пепла не остается. Забирает человека, как проглатывает, и все тут. А еще бывает, ветер поднимется. Снаружи, за оврагом - тихо, спокойно, а внутри ветер шумит, деревья гнет. Вот в такие дни чаще всего «чертово окно» и открывается. Иногда открывается в воде, как воронка-водоворот, и тогда туда чертеныши так и прыгают. И откуда только берутся… До десятка чертенышей за раз бывает. А иногда открывается в воздухе среди бела дня, чаще всего на закате. Вот то самое «чертово окно», которое мы с тобой, Тимофей Васильевич, однажды имели возможность зреть.
        Никто опять же, кроме нас, не видел, чтобы в то окно кто-нибудь лез или наоборот. Да и окном его назвал я. Местные жители, увидев такое дрожание воздуха, бегут от него со всех ног, опасаясь его пуще смерти. Никто из них так и не смог мне объяснить, чего же он боится, но… Раз боятся, значит, что-то когда-то было. Но больше всего они боятся, когда в овраге вдруг опускается туман. Он берется из ниоткуда. Раз - и накрыл тебя. А в тумане пропа?сть - как нечего делать. Разговаривал я с семьями таких вот пропавших. Да, говорят, пошел и не вернулся. Ни следов, ни тела мертвого. Как не было человека. А еще…
        - Слушай, Гаврила Иваныч, - перебил его Адаш, видимо, уже слегка утомленный длинным рассказом Безуглого. - И зачем ты нам байки местных старух пересказываешь? Что это нам дает? «Языка» надо брать! И лучше не одного. Вот тогда всю правду и про этот ад, и про «чертово окно», и про Некомата вызнаем.
        Безуглый в ответ на эти слова Адаша мгновенно надулся, как обиженный ребенок. Открытую сшибку лицом к лицу, сила на силу, Адаш всегда предпочитал неспешному наблюдению, сбору информации и аналитической работе. Но Сашка слишком ценил способности и особый, сыскной, нюх Безуглого, чтобы дать его кому-нибудь обидеть. Даже Адашу. Он дружески похлопал Адаша по плечу и сказал:
        - Не торопись, дружище. Продолжай, Гаврила Иванович.
        Безуглый откашлялся, покачал головой, демонстрируя, что он не одобряет поведения одного из собеседников, но, ничего не сказав по этому поводу, продолжил:
        - А еще в Сходненском овраге появляются голые люди.
        - Что за люди? - быстро переспросил Сашка, живо заинтересовавшись этой информацией.
        - Никто их не знает. Незнакомые люди; мужики и бабы.
        - И бабы тоже? - удивился Сашка. До сих пор ни сам он не встречался с
«рыбасоидами» женского пола, ни Лобов ему не говорил ни о чем подобном. - Интере-е-сно.
        - Вернее, с виду люди. Местные-то уверены, что это нечисть какая-то. Типа русалок, навок, леших и тому подобных. Говорят, что те, в смысле голые, зазывают их, чтобы вступить с ними, гм-гм… в близкие отношения.
        - И что, были такие случаи? - поинтересовался Сашка.
        - Говорят, что был такой кузнец Железяко, так вот с ним якобы такое приключилось. Так пропал бесследно, бедняга. Но я сильно подозреваю, что эту сплетню пустил его младший брат, унаследовавший после Железяки кузню. Думаю, он Железяку порешил, а труп закопал в том же овраге.
        - Ох, - Адаш махнул рукой. - Да все они брешут…
        На этот выпад Безуглый не обратил никакого внимания.
        - А кроме голых людей видели, говорят, голых чертей.
        Адаш хохотнул:
        - А что, черти бывают и одетые?
        - Чертей? - удивленно переспросил Сашка. - Ты-то сам как к этому относишься? Может, это им с пьяных глаз померещилось?
        Безуглый пожал плечами.
        - Не один человек говорит. Точно черти, прямо как на картине Страшного суда. Только великоваты. Больше человека раза в полтора.
        - И тоже мужики и бабы? - уже откровенно издевательским тоном поинтересовался Адаш.
        - Вот не знаю, - совершенно серьезно ответил ему Безуглый. - То, что я вам рассказал, - это, собственно, все, что мы знаем о Сходненском овраге. А уж куда это пригодится, будет зависеть от того, чего мы хотим.
        - Мы хотим поймать Некомата, - уверенно заявил Сашка.
        - Ну, за шарами гоняться точно смысла нет, раз они людей сжигают, - резюмировал услышанное Адаш. - На голяков охотиться? А ты вот нам скажи, Гаврила Иваныч, твои люди видели голяков и чертей этих самых?
        - Нет, не видели.
        - О! - Адаш поднял кверху указательный палец. - А они в этом овраге не одну неделю провели. Может, кто-то когда-то увидел баб купающихся и вообразил, что его русалки завлекали. На таких знаниях мы планов своих строить не можем. А окно вы своими глазами видели. Вот его и надо искать!
        - Д-да, - почесывая в раздумьях лоб, произнес великий воевода. - Пожалуй, я с Адашем соглашусь.
        - Но и окно можно искать бесконечно долго, - осторожно заметил Безуглый, - даже если подключить к поискам полсотни казаков, как предлагает Адаш Арцыбашевич. У нас и поболе людей его искали. И все без толку.
        - Что же делать?
        - Помнишь, Тимофей Васильевич, ты в свое время приказывал колдунов к поискам подключить? - спросил Безуглый. Сашка кивнул. - Я их тогда собрал душ тридцать. Проверил, не без того, кто из них что может. И осталось их у меня после проверки всего двое. Остальные - больше по лекарской части, а кто-то - вообще пустышки. Так вот… Эти двое, они чувствовали, где окно находится в каждое заданное время. Перемещается оно по оврагу. Понимаете? - Адаш и Сашка согласно кивнули. - И попробовали эти двое окно это самое открыть. Но… Сил у них не хватило. Тогда я подыскал им третьего. Вернее, третью. Знахарка это местная, тушинская. Попробовали втроем, и почти это у них получилось. Не хватило самой малости, каких-то там колдовских причиндалов. Я уж в эти колдовские тонкости не вникал, извини. Решили подготовиться и попробовать вновь. Но тогда дела с войной вдруг так закрутились, что до этого дела у меня руки не дошли. - Гаврила Иванович сделал небольшую паузу. - Может, попробуем, а?
        Адаш с досады стукнул себя кулаком по колену.
        - Ну, что я говорил, государь?! Он нам тут, чернильная душа, полдня сказки сказывал, а у самого, оказывается, уже давно решение имеется!
        - Пока вы в Путилки ездили, зашел я к здешней знахарке, - спокойно сообщил собеседникам Безуглый, никак не реагируя на выпад Адаша. - Так она, Тимофей Васильевич, со мной и говорить не хочет. Ждет, пока ты сам к ней придешь, попросишь. А за теми двумя колдунами я съезжу. Хоть сейчас готов выехать.
        На том и порешили. Безуглый уехал за колдунами, Адаш отправился в Воронцово за казаками, а Сашка - к местной знахарке. В знак примирения решил сделать ей подарок - нэцке - миниатюрную фигурку японской девушки в кимоно, смущенной, видимо, нескромным взглядом и потому отвернувшейся в сторону и спрятавшейся за веером. Фигурку эту Сашка позаимствовал в доме Вельяминовых, где нэцке этих самых было что-то около сотни - отец Тимофея Василий Васильевич Вельяминов привез эти симпатичные вещицы наряду с другими трофеями из японского похода. Вообще-то подарок этот предназначался Ольге, но вчера Сашка, испуганный Ольгиным недомоганием, совсем забыл о нем, сегодня же случай не подвернулся подарить его любимой. А тут и приспела необходимость мириться со знахаркой.
        Застал ее Сашка на огороде, копающуюся на грядках.
        - Здравствуй… - он мучительно перебирал в уме варианты обращения и не нашел ничего лучше, как ляпнуть: - добрая женщина.
        Толстуха оторвалась от грядки и, упершись руками в поясницу, с легким стоном разогнулась, а увидев, кто к ней пришел, громко расхохоталась. Одета она была теперь в простую крестьянскую одежду, и на пальцах ее уже не было колец, но выглядела она все равно нагло и вызывающе.
        - А я, оказывается, уже успела стать доброй женщиной. - Она громко презрительно фыркнула: - С чем пожаловал, окольничий Тимофей Вельяминов?
        - Ты уж прости меня, - начал он, - не знаю имени твоего…
        - Веда, - подсказала знахарка.
        - Ты уж прости меня, Веда. Обидеть тебя вчера не хотел. Просто я очень люблю боярыню Ольгу и здорово за нее вчера испугался. А в знак примирения прошу тебя принять этот подарок.
        Сашка извлек из кармана нэцке и на открытой ладони протянул его знахарке. Та тщательно вытерла руки о передник и осторожно, двумя пальцами, взяла фигурку с Сашкиной ладони.
        - Лепота! - восхищенно промолвила она, глядя на миниатюрную костяную девушку. Она спрятала ее меж своих ладоней и некоторое время молчала, закрыв глаза. - Ух, а силища в ней какая, аж ладони жжет! - воскликнула Веда. - Мастер, что резал ее, много страдал, - пояснила она. - Он резал, и плакал, и мочил ее своими горючими слезами. Это была его жена. Чужеземный рыцарь по имени Самараи отобрал у него жену.
        - Самурай, наверное, - поправил знахарку Сашка.
        - Нет. - Она покачала головой. - Он говорит Самараи. И когда этот Самараи забрал у него красавицу-жену и увел ее в свой дом, мастер стал резать по памяти фигурку жены. А когда закончил ее, он тайком прокрался в дом Самараи, увиделся со своей женой и подарил ей эту фигурку. Но Самараи подстерег мастера и зарубил его своим мечом. Вот что он мне рассказывает. - Она внимательно посмотрела на Сашку. - Подарок этот ты вез не мне. Возьми. - Знахарка вернула фигурку Сашке. - Отдай той, кому вез. А мне потом привезешь что-нибудь. Знаю я, зачем пришел. Помогу. Пришлешь за мной потом, как будете готовы. Найду я это «чертово окно». И открою его. Уверена. Только…
        - Что только? - поспешно переспросил великий воевода, испугавшись, что знахарка сейчас примется отказываться.
        - Только ты, окольничий Тимофей Вельяминов, в то окно сам не лезь. Чувствую, плохо это для тебя закончится.
        От такого предсказания Сашку аж прошибло холодным потом.
        - Ты это чувствуешь… Как колдунья?
        Знахарка вновь расхохоталась.
        - Я это тебе говорю просто как баба. Один раз полез - чудом жив остался. Во второй раз незачем судьбу испытывать. А если ты погибнешь, то и боярыня Ольга долго не протянет. Исчахнет от горя, а мне ее жаль.
        - Мне тоже, - улыбнулся Сашка в ответ на ее объяснение.
        - Вот и постарайся не делать ее несчастной.
        - Я бы рад… А думаешь, людей посылать на верную смерть легко?
        - Так не посылай.
        - А если самому не лезть и людей не посылать, то как же дело сделать?
        - Думай. На то ты и великий воевода.
        IV
        От знахарки Сашка ушел погруженным в глубокие раздумья, пытаясь решить неразрешимую задачу - как добыть «языка», не пересекая «линию фронта». Но стоило ему вновь увидеть Ольгу, и все его колебания, раздумья и сомнения улетучились как легкая дымка, сдуваемая свежим весенним ветерком.
        - А я все ищу, кого бы мне покормить. Недавно еще был гостей полный дом, а уже никого и нет, - лукаво улыбаясь, заявила Ольга. - Говорят, что ты всех разогнал да сам пропал.
        Склонившись к ней, Сашка поцеловал ее в румяную щечку и, взяв под руку, повел к дому.
        - У знахарки твоей был. Сумасшедшая баба. Хотел ей подарок сделать, но она не взяла. Слава богу, смилостивилась, обещала помощь оказать. Но подарок не взяла. Отдай, говорит, той, которой вез.
        Сашка полез в карман и, вытащив нэцке, вложил фигурку Ольге в руку.
        - Что это? Ах какая прелесть! - воскликнула она и тут же, притворно насупившись, заявила: - Но нет, забери обратно. Ты же вез ее не мне.
        Поняв, что она начинает какую-то игру, он решил поддержать ее и сделал это по-мужски прямолинейно.
        - Хорошо, - сказал он, взял фигурку и положил ее вновь в свой карман.
        Тут уж боярыня Тютчева разобиделась самым натуральным образом, насупившись подобно грозовой туче. Она отвернулась в сторону, хотя руки своей не отдернула и продолжала идти рядом. Сообразив, что в предложенной ему игре он сделал явно неверный ход, Сашка взмолился:
        - Оля, прости меня, дурака. Я вез ее тебе, но знахарка твоя почему-то окрысилась на меня, а мне она скоро будет нужна для дела. Вот я и решил ее задобрить. А она говорит: отдай, мол, кому вез, а я вез ее тебе. Возьми ее, пожалуйста.
        Ольга молчала, по-прежнему отвернувшись. «Ох, и непросто с бабами», - уже который раз за последние двое суток подумал Сашка. Они шли по цветущему саду, обходя сзади дом, и стоило им завернуть за угол перед фасадом, как Сашка сразу заметил спешившегося всадника. Был он, как и его лошадь, запылен, грязен, что свидетельствовало о том, что ехал он не из ближней деревни, а откуда-то издалека. Лошадь держал под уздцы сам Епифаний, в то время как всадник жадно пил из ковша, поданного ему дворовой девкой. У Сашки от увиденного сразу екнуло сердце, почувствовавшее скорую разлуку.
        Он взял Ольгину руку, сжатую в кулак, насильно разжал ее пальцы, вложил ей в ладонь нэцке и, шепнув на ухо:
        - Кажется, это ко мне, - поспешил к всаднику.
        Тот, завидев подходившего боярина, вернул девке ковш, отер кулаком усы и склонил голову в поклоне.
        - Доброго здоровья тебе, окольничий Тимофей Васильевич.
        - Здравствуй и ты, - ответил Сашка. То, что посыльный назвал его окольничим, а не великим воеводой, почему-то резануло ему ухо. - Кто таков и с чем пожаловал?
        - Гонец я от великого князя и царя Золотой Орды Тохтамыша. Письмо тебе от него привез. - Он достал из-за пазухи свиток и протянул его великому воеводе.
        - Ответа будешь дожидаться? - спросил Сашка.
        Гонец покачал головой.
        - Ответа ждать не велено.
        - Хорошо. Епифаний, покорми гонца да в дорогу с собой дай.
        - Благодарствую, - поклонился гонец.
        - Пойдем, служивый. - Епифаний потянул гонца за рукав.
        Сашка так и стоял у крыльца, держа в руках нераспечатанный свиток и глядя в спину удаляющемуся гонцу, ведущему в поводу свою лошадь, когда к нему подошла Ольга и, обняв за плечи, со страхом в глазах спросила:
        - Что это, Тимоша?
        - Письмо от Дмитрия.
        Сашка сломал печать, с одной стороны которой было выдавлено «Вел. кн. Дмитрий», а с другой - «Царь Тохтамыш», распустил шнур, опутывавший свиток, развернул его и принялся за чтение. Читать-то там было всего ничего - несколько строк. Но вот подумать о том, что значили эти строки, надо было крепко.

«Моему окольничему Тимофею Вельяминову. Надлежит тебе прибыть в город Кафу со своим отрядом к 20 июня. Готовым быть к дальнему походу и войне. Царь Тохтамыш», - значилось в этом письме. Письмо короткое, деловое, а тон его попросту вызывающ и груб. Похоже, забыты те времена, когда Дмитрий именовал Тимофея братом. Но это не самое неприятное. Куда подевался сан великого воеводы? Что это значит? Что царю Тохтамышу великий воевода теперь без надобности? У него теперь этих военачальников в Орде под рукой как собак нерезаных… А что значит «со своим отрядом»? Он что, равняет Тимофея Вельяминова с каким-нибудь мелким феодалишкой, который должен выступать в поход с толпой своих вассалов? А как же тогда главнокомандование над всеми вооруженными силами Руси? Ох, нехорошее письмо. И сроки… Сроки такие, что надо бросать все дела и галопом мчаться в Крым, в Кафу. И на Сходненский ковш, на
«чертово окно» времени совсем не остается. Не говоря уже о личной жизни… Сашке даже пришла в голову шальная мыслишка: «А может, ну его, этого Дмитрия?.. Проигнорирую его. Месяца три у меня будет как минимум, пока он там воюет. За это время я решу вопрос с порталом и «рыбасоидами», и поминай меня как звали».
        А если не удастся решить за три месяца? И даже за шесть… И Ольга… Как же Ольга? Ведь Сашка так рвался к ней. И вовсе не для того, чтобы расстаться через три месяца. Вопросов письмо вызывало много, и ответов на них у Сашки пока не было. Надо было подумать, может быть, посоветоваться с Марьей Ивановной и Адашем.
        - Тимоша, Тимоша, что с тобой? - Это Ольга тормошит его за рукав, безуспешно пытаясь заглянуть в пустые глаза.
        - На, прочитай. - Сашка протянул ей письмо.
        Ей хватило одного взгляда, чтобы объять столь короткий текст.
        - Он зовет тебя на войну? - В ее глазах уже появились слезы.
        Ну как ей объяснить, что дело здесь совсем не в войне? Да и надо ли объяснять? Сашка поцеловал ее в глаза, собирая губами соленую влагу.
        - Не плачь, милая, это ненадолго. К концу лета я снова буду с тобой. Сейчас я уеду в Воронцово - нужно отдать необходимые распоряжения, завтра вернусь. Утром, наверное, приедет Безуглый с колдунами. Ты уж устрой их, пожалуйста. Народ они капризный. Не дай бог, обидятся на что-то, как твоя знахарка. Хорошо?
        - Хорошо, Тимоша. Все сделаю. И ждать тебя буду, как не ждет даже самая преданная и верная жена.
        Сашка уехал. Уже на подъезде к Воронцову встретил Адаша с пятьюдесятью воинами.
        - Ты, государь? - удивился он. - Наши планы поменялись?
        - Ты разве не встретился с гонцом по дороге?
        - Как-то мы с ним разминулись… Но здесь, в Воронцове, мне сказали, что к тебе был гонец из Орды. Его и направили к тебе, в Тушино. От Дмитрия небось письмо? - поинтересовался Адаш.
        - Читай, - протянул ему свиток Сашка.
        - Нехорошее письмо, - прочитав, покачал головой Адаш. - Ой нехорошее. Как бы не было у нас неприятностей при встрече с новым ордынским царем.
        - Поэтому и еду в Воронцово, - пояснил Сашка. - С матушкой посоветоваться да предпринять кое-что. А как тебе слова «со своим отрядом»?
        К этому времени вся колонна всадников уже развернулась и двигалась в сторону Воронцова. Адаш лишь покрутил головой из стороны в сторону:
        - Как какому-нибудь княжонку[Княжонок - так называли князей, имеющих чрезвычайно малые уделы.] шекснинскому пишет…
        Марья Ивановна, ознакомившись с письмом, тоже покачала головой, констатировав:
        - Недоброе письмо.
        - Матушка, а как бы повел себя мой отец, получи он такое письмо? - спросил Сашка.
        - Он был бы обижен и… взбешен. Так ведь и Мамай наш был обижен на князя Дмитрия. Сам знаешь, чем это закончилось.
        - А может, ну его, этого Дмитрия, а, матушка? - забросил удочку Сашка.
        - Это как? - не поняла она.
        - Ну… Напишете ему, что я опять болен, что болезнь у меня душевная. Дурак я, одним словом. Пусть поймет наконец, что я ему не соперник и оставит наш род в покое.
        Это был позор, и Сашка отдавал себе в этом отчет. Но ему дело надо делать, а тут этот Дмитрий со своими феодальными разборками. Черт бы его побрал! А вдруг ему опять шлея под хвост попадет и захочется устранить последнего отпрыска Василия Васильевича Вельяминова, чтобы никто и помыслить не мог оспаривать его царское достоинство?
        Еще год назад, предложи ей кто-нибудь нечто подобное, Марья Ивановна возмутилась бы. Но теперь, потеряв двух сыновей, она уже была почти согласна с Сашкиным предложением.
        - Ох, сынок… Я бы согласилась с тобой, но… Ведь донесут. Найдется кто-нибудь, сообщит, что ты в здравом уме. И еще хуже получится. Вообразит себе Димитрий такое, что в нашем уме и родиться не может. Ты уж лучше смири гордыню, Тимоша, покорись ему. - В ее голосе зазвучали слезы. - А я буду молиться, чтобы Господь отвел от тебя опалу и нелюбовь Димитрия.
        - Ладно, - согласился Сашка. - Тогда мне нужно два-три дня, чтобы кое-какие дела в Тушине закончить, а после этого - забираю домашнюю сотню и отправляюсь к Дмитрию.
        - Ох, - тяжело вздохнула Марья Ивановна, - боюсь, мало сотни-то. Он же пишет -
«отряд».
        - С отрядом пусть приходят те, кто на жалованной земле сидит. Мы же - на своей собственной, - не сдержался Сашка.
        - Смирись, Тимоша, смирись. Бог, он все видит и разберет, в конце концов, за кем правда. А сейчас, пока ты в Тушине будешь свои дела делать, жалованников[Жалованники - вассалы, получающие земельный участок под условием несения определенной службы.] наших соберем, кого успеем. Глядишь, и образуется у тебя отряд сотен в пять.
        В конце концов, Сашка уже неоднократно имел возможность убедиться в мудрости и действенности советов боярыни Вельяминовой. Раз говорит «смирись и подчинись», значит, надо смириться и подчиниться. Всех воинов домашней сотни разослали собирать вельяминовских вассалов-жалованников. Собирать решили не всех, а лишь тех, кого успевали известить. Исходили из соображения: день - дорога туда, день - на сборы, день - обратно.
        В Тушино Сашка с Адашем вынуждены были отправиться вдвоем, без ожидаемой подмоги. По дороге заехали в кремль, к Ивану Воронцу. Тот после пары дней общения с московским народонаселением и ознакомления с проблемами молодого, растущего города пребывал в состоянии восторга и эйфории.
        - Ты бы знал, брат, какие толковые, хваткие, деловые люди здесь поселились! - воскликнул он. Адаш же лишь головой покрутил, тихо бормоча что-то себе под нос. По поводу деловитости новых московских жителей у него было свое собственное, особое мнение. - Город растет каждый день! А препоны… Будем преодолевать. Сейчас вот договорились со старостами кварталов и концов общегородской чертеж сделать. И дальше застраивать город только в соответствии с этим чертежом. Чудо что за люди! И налогов они не отказываются платить. Раньше не платили, потому как никто не спрашивал. И беглых смердов обещали всех сыскать и выдать. А сколько задумок по строительству церквей каменных… На Кулишках, на месте битвы, ставить церковь надумали во имя Всех Святых! Ты что, брат, через три года Москва больше Ярославля будет! Торжище Ярославское к себе перетащим!
        - Так уж и будет, - с недоверием вновь пробурчал Адаш.
        - Будет, будет, вот увидите, - заверил Иван Остей. - У этого города - великая судьба.
        Его оптимизм, казалось, был безграничен, но после того, как Сашка рассказал ему о письме Дмитрия, настроение у него заметно испортилось.
        - Вот тебе благодарность Дмитрия, брат, - сказал он. - Когда была необходимость защититься от Орды, он сделал тебя и окольничим, и великим воеводой. Теперь же, когда ты сделал его ордынским царем, он и отчество твое позабыл. Боюсь, что замыслил Дмитрий весь наш род под корень извести, - резюмировал он.
        Оставив новоиспеченного московского голову размышлять над превратностями жизни вообще и политической жизни в частности, Сашка и Адаш продолжили свое путешествие в Тушино. А перед этим они наскоро пробежались по опустевшим кремлевским складам и службам. Как Сашка и ожидал, до подземелья и тайных камер люди Дмитрия не добрались. Большая часть пороховых запасов так и осталась нетронутой.
        Обрадованный этим обстоятельством, Сашка вытащил затычку из ближнего ко входу бочонка и насыпал из него полную сумку пороха. Адаш даже и не спрашивал, зачем он это делает. Порох - вещь нужная, в хозяйстве всегда сгодится.
        Поиски «чертова окна» начали вшестером. Вернее, искали два колдуна, привезенных Безуглым, и знахарка Веда, а Сашка, Адаш и Безуглый сопровождали их. Разбились на три пары и, стараясь не расходиться далеко друг от друга, начали прочесывать овраг. Стоило лишь начать эту работу, как Сашка отчетливо представил себе всю грандиозность поставленной им задачи - в течение трех дней разыскать портал. После часа поисков стало ясно, что за три дня им, дай бог, просто обойти весь овраг со всеми его уголками и закоулками. О том, чтобы рейдировать по оврагу, как представлялось, повторяя по нескольку раз одни и те же маршруты изо дня в день, и речи не могло быть. Кому-то из колдунов вдруг показалось, что идти нужно совсем в другую сторону, что именно в той стороне он что-то чувствует. И все меняли маршрут и шли в ту сторону, но минут через пятнадцать-двадцать колдун заявлял, что перестал чувствовать, и все возвращались к исходной точке. Через три часа после начала поисков самый старший из них, дед Ириной, сел, запросив передыху. Сашке окончательно стало ясно, что никакой системы в поисках быть не может. Если им и
удастся обнаружить портал за эти трое суток, то это будет чистой воды случайность.
        Первые два дня так и прошли в бесплодных блужданиях по оврагу. На третий день Сашка отправлялся на поиски без всякой надежды, руководимый лишь чувством долга: если какая-то работа запланирована для пользы дела, она обязательно должна быть сделана. Примерно такие же чувства, видимо, владели всеми участниками предприятия. Всеми, но не Ведой.
        - Знаю я, что нужно делать, - твердо заявила она, когда все шестеро собрались вместе.
        - И что? - лишь для проформы поинтересовался Сашка, уже не веря в успех.
        - Нам нужны три челна! - торжествуя, объявила она.
        Сашка хлопнул себя по лбу. Река Сходня входит в Сходненский ковш, петляет по нему и выходит из него рядом со входом. Расстояние между руслами в этом месте - несколько десятков метров. Можно же, плывя по течению, пройти через весь овраг, а выйдя из него, вновь перетащить лодки посуху ко входу. Долго искать лодки не пришлось. Сама же Веда и организовала и челны-плоскодонки, и гребцов к ним с длинными веслами-шестами.
        С этого момента поиски стали, по крайней мере, не такими утомительными, но остались столь же безрезультатными. Пару раз Веде что-то чудилось, лодки приставали к берегу, и колдуны вместе с Ведой удалялись от реки в поисках «чертова окна». Но, в конце концов, эти попытки так и не дали результата. Закончили поиски, когда уже начало темнеть. Сказать, что Сашка был разочарован, значит, ничего не сказать. За три дня блужданий по Сходненскому ковшу им не только не удалось найти портал, но и не довелось столкнуться ни с одним из тех загадочных явлений, о которых рассказывал Безуглый. Ни тебе летающих шаров, ни чертей, ни загадочного тумана с ветром в придачу, ни русалок с навками. Ни-че-го.
        Последняя ночь с Ольгой перед расставанием прошла без сна. Но не потому, что влюбленные беззаботно и страстно миловались всю ночь напролет. Нет, вовсе не потому. Ольга куксилась, кисла, то принимаясь что-то шептать о своих дурных предчувствиях, то прося у Сашки прощения неизвестно за что, а уже перед рассветом разрыдалась в голос, припав к его широкой груди. Сашка пытался утешить ее, гладя могучей рукой по головке как маленькую девочку, старался развлечь смешными историями из армейской жизни, но, в конце концов, бросил это бессмысленное дело и затосковал вместе с Ольгой. Ему тоже стало казаться, что это - их последняя ночь.
        Провожать Сашку она не вышла - не было сил. Уже занеся ногу в стремя, Сашка давал последние распоряжения Епифанию, держащему его коня под уздцы.
        - Колдунам заплатишь из тех денег, что я тебе оставил. Да не жмись. И отправляй их сегодня по домам. За боярыней приглядывай. Вызови к ней Веду, пусть побудет сегодня с боярыней. Плохо ей сегодня, Епифаний. Боюсь, как бы опять горячка не сделалась.
        На каждое Сашкино пожелание Епифаний кивал головой, приговаривая:
        - Сделаю, ваше высочество, как не сделать…
        Рядом уже сидел в седле Безуглый, ожидая Сашку. А тут показался и Адаш, едущий из своих Путилок. Еще издали он почувствовал траурную тоску, затопившую этот дом.
        - Э-гей! - гаркнул он. - Здорово ночевали! Что носы повесили?! На войну едем! А на войну надо ехать с радостью! С музыкой… Не то… Примета дурная. Эй, Епифаний, организуй-ка нам музыку!
        - Дак… - Епифаний пожал плечами, беспомощно разведя руки в стороны.
        Адаш махнул рукой, что, наверное, должно было означать: «Ну что с тебя взять…»
        - Хоть рожок пастуший да пару ложечников, - уже спокойно пояснил он Епифанию.
        - Счас… - Епифания как ветром сдуло.
        - А ты, Гаврила Иваныч, старая ты чернильница, что ж не подсказал молодому человеку, как надо… - Безуглый ничего не ответил, а лишь неодобрительно покачал головой и ласково потрепал по шее лошадь, нервно бьющую землю копытом. - Хотя, откуда тебе знать старинные казачьи обычаи… - Постепенно радостное возбуждение Адаша проходило, а замещала его та самая тоска, что проникла уже в сердце его спутников.
        - Ладно, поехали, - распорядился Сашка, вскочив в седло.
        А тут и дворня, согнанная Епифанием, повалила на двор, и запели рожки, и раскатисто ударили, затрещали ложки. На втором этаже распахнулось окошко, и выглянула из него боярыня Ольга. Лицо ее было бледно, под глазами залегли черные круги, но она улыбалась и вовсю махала платочком отъезжающим.
        - Вот это другое дело, - констатировал Адаш. - Вот теперь можно ехать.
        Но выехать со двора они не успели. Откуда-то скатилась толстуха Веда, мокрая чуть ли не по самую шею, и преградила путь всадникам.
        - Знаю я, где это самое окно! - заявила она, торжествующе улыбаясь. - Нашла! Зовите ваших колдунов, сейчас же и откроем его.
        Всадники переглянулись. Мокрая одежда Веды свидетельствовала о том, что она переходила реку вброд. Похоже, она действительно уже успела с утра побывать в Сходненском овраге.
        - Епифаний! - скомандовал Сашка. - Давай сюда колдунов!
        В результате Сашка, Адаш и Безуглый выехали из Тушина не в Воронцово, как планировали, а в обратную сторону - к Сходненскому ковшу.
        - Здесь, - почти шепотом промолвила Веда, подняв вверх руку и останавливая своих спутников.
        Всадники спешились и, отведя коней в сторону, привязали их.
        - Ну-ка, ну-ка… - Дед Ириной встал как вкопанный и закрыл глаза. - Хм-м, может, и есть что-то.
        - Может… - с презрением фыркнула Веда. - Смотри лучше!
        Тут подключился и второй колдун, по имени Бормотун. Он принялся ходить кругами, выставив перед собой руки. Наконец он остановился и сказал:
        - Точно, здесь.
        - Ладно. - Видя, что колдуны пришли к единому мнению, Сашка почувствовал легкое волнение. Чем черт не шутит - может быть, именно сейчас и получится добыть информацию о Некомате-Рыбасе. - Давай, Веда, начинайте. И мы пока подготовимся.
        У колдунов, похоже, все уж было обговорено заранее, потому что действовать они начали быстро и слаженно. Пока дед Ириной доставал треногу, складывал под нее хворост и разводил огонь, Бормотун одну за другой обезглавил семь черных куриц и сцедил из них кровь в приготовленную Ведой чашу. Адаш снял притороченные к седлу арканы, а Сашка принялся доставать из переметной сумы небольшие глиняные кувшинчики, передавая их Безуглому.
        Костер под треногой уже разгорелся, и куриная кровь в чаше уже закипела, паря едким вонючим дымком в небеса. Колдуны взялись за руки, встав вокруг чаши и как бы создав вокруг нее круг. Следующий круг, очерченный на земле, был задан пятью человеческими черепами, каждый из которых являлся вершиной вписанной в круг пентаграммы. Заклинания, бубнимые колдунами, сначала звучали невпопад, но со временем становились все более ритмичными и согласованными, постепенно сливаясь в единый низкий гудящий звук.
        Адаш, Сашка и Безуглый смотрели на это со стороны, стоя рядом с разложенными рядком на траве кувшинчиками. Все старания колдунов к результату не приводили. Сашка уже было подумал, что все впустую и, наверное, пора сворачиваться и отправляться в Воронцово, как вдруг услышал выкрик Веды:
        - Крови, крови человеческой не хватает! На куриную оно не открывается.
        Недолго думая Сашка выхватил кинжал и, подскочив к колдунам, полоснул себя по ладони. Из глубокого пореза струйкой побежала кровь, стекая в чашу. Тут уж и Адаш, глядя на происходящее, тоже решил внести свою лепту в колдовской ритуал. Струйка его крови также побежала в чашу. Бормотун подбросил в чашу какого-то зелья, и колдовское варево, замешенное на человеческой крови, забулькало еще яростнее.
        - Появляется, появляется, - зашептала Веда так громко, что ее услышали все присутствующие.
        Сашка повернул голову туда, куда были устремлены взгляды Веды и обоих колдунов. За спиной у Безуглого воздух сгустился и медленно поплыл, тягуче переливаясь в форму прямоугольника.
        - Гаврила Иванович! - крикнул Сашка. - За спиной!
        Тот обернулся и, увидев за своей спиной образующееся «чертово окно», метнулся к треноге, выхватил из костра горящую головешку и тут же занял позицию рядом с лежащими на траве кувшинчиками. Сашка же и Адаш, схватив арканы, встали по обе стороны от открывающегося «окна». Роли всех участников захвата «языка» были расписаны и отрепетированы еще перед началом поисков портала, так что действовали все четко, без суеты и спешки.
        Дрожащий воздух внутри «окна» начал оплывать, растекаясь от центра к периферии, и сквозь окно стала проступать какая-то картинка. Выглядело это так, как будто кто-то дышит на покрытое изморозью окно. Сначала на стекле появляется маленькая проталинка, потом она становится все больше и больше. Теперь уже совершенно отчетливо в окно была видна голая, иссушенная красновато-коричневая земля, щедро усыпанная камнями. На фоне буйно зеленеющей растительности этот кусок каменистой пустыни смотрелся, как пятно на выгоревших обоях, оставшееся от снятой картины.
        - Точно преддверие ада, - пробормотал Адаш, глядя на «чертово окно». - Каким же ему быть, если не таким?
        - Все готовы? - спросил Сашка и, услышав утвердительный ответ, скомандовал: - Давай, Гаврила Иванович!
        Безуглый подпалил от тлеющей головешки запал одного из кувшинчиков, подождал, пока тот разгорится, и метнул кувшинчик в окно. Окно кувшинчик проглотило, и - никакой реакции. Ни хлопка от взорвавшегося пороха, ни какого-либо иного звука.
        - Давай еще пару! - махнул рукой Сашка.
        Безуглый зажег запал, на этот раз дождался, пока он не догорел почти до самого конца, и забросил кувшинчик в окно. И тут же повторил эту операцию еще раз. И снова - гробовая тишина. Сашка и Адаш даже отошли чуть назад, чтобы сменить угол обзора.
        - Давай еще один - и полезем!
        Безуглый вновь подпалил фитиль и тут, глянув в окно, закричал:
        - Есть, смотрите!
        Теперь уже все увидели сквозь проем «окна» стоящего на каменистой земле человека. Человека ли? Он или оно, явно торопясь, зачем-то яростно сдирало с себя одежду.
«Раз есть одежда, значит, человек», - отметил про себя Сашка.
        - Гаврила Иваныч! Запал! - это кричал Адаш. Сашка повернул голову к Безуглому. Тот так и держал в руках кувшинчик, фитиль которого догорел почти до конца. Засмотревшись в окно, он, видимо, позабыл, что так и не бросил приведенную в действие бомбу. Предупреждение Адаша пришлось как раз вовремя. Не раздумывая, Безуглый швырнул бомбу в окно. Звуков никаких они опять не услышали, но действие разорвавшегося кувшинчика смогли наблюдать воочию. Несколько осколков керамики, судя по всему, попали в раздевавшегося человека, от чего тот буквально подскочил на месте. Он сорвал с себя остатки одежды и голышом бросился к окну. Его намерения не оставляли никаких сомнений. Он явно собирался поквитаться с теми, кто обстреливал его с этой стороны. Бежать ему, видимо, пришлось не близко, потому что прошло несколько секунд, прежде чем по эту сторону «чертова окна» показалась крупная голова и могучие плечи.
        Почти одновременно в воздух взмыли два аркана, брошенных умелой рукой. Аркан Адаша охватил руки (или лапы?) этого человека (или существа?), плотной петлей притянув их к торсу пониже локтевых суставов, а Сашкин стянул его плечи.
        - Тяни! - весело заорал Адаш, и они с Сашкой дружно дернули за веревки.
        Поначалу, когда направление их действия совпало с направлением движения этого человека или существа, стремящегося пролезть на эту сторону «окна», удача им сопутствовала, и они уже вытащили пленника на свою сторону больше чем по пояс. Но почти сразу же намертво схваченный арканами пленник сообразил, что попал в ловушку. И теперь он уже не стремился вылезти из «окна», а, наоборот, старался скрыться на своей стороне. Сила его была такова, что Адаш с Сашкой не могли пересилить его. Но и он не мог сдвинуть с места Адаша и Сашку. На какое-то время установилось зыбкое равновесие. Адаш и Сашка, налившись кровью, пыхтели от натуги, но и заарканенный ими «язык», утробно рыча, явно сопротивлялся из последних сил.
        Безуглый, до того как зачарованный, наблюдавший за этим противостоянием, наконец-то опомнился и кинулся помогать Адашу. И хоть сила у отставного дьяка была далеко не богатырской, но и эта малая добавка помогла нарушить сложившееся равновесие.
        - Пошел, пошел, - тяжело отдуваясь, констатировал Адаш, обливающийся потом и покрасневший как вареный рак.
        Но в этот самый момент, когда, казалось, ситуация уже пошла на лад, сзади, от костра, вокруг которого стояли, взявшись за руки, колдуны, раздался истошный вопль:
        - Ой, не могу, горячо! Ой, ладони горят!
        Сашка обернулся. Это орал, извиваясь, как в корчах, Бормотун. Он пытался выдернуть свои руки, но дед Ириной и Веда держали его крепко.
        - Терпи! - в ответ ему проорал дед Ириной. - Еще немного!
        Но тут Сашка увидел, что меж ладоней колдунов вспыхнуло пламя и голосящему от боли, упавшему на колени Бормотуну удалось вырвать свои ладони из рук Веды и Ириноя. И тут же он услышал жесткий металлический шелест, как будто опускается защитная шторка, со стороны портала. Сашка вновь повернул голову и только и успел заметить, как схлопывается в точку «чертово окно». Верхнюю половину тела их пленника отрезало как гильотиной.
        Дед Ириной отвесил стоящему на коленях Бормотуну увесистую затрещину:
        - Ишь горячо ему…
        - Дык… - Бормотун продемонстрировал поджарившиеся ладони. - До углей ведь… Гляди…
        - А сколько раз тебе говорено: не водись с нечистым? Знать, опять нарушил? - И Ириной вновь огрел его по загривку.
        Теперь только и оставалось, что осмотреть останки поверженного врага, которого так и не удалось сделать «языком». Судя по его торсу, он поистине был настоящим гигантом. Сашка со своими «метр девяносто» вряд ли дотягивал до его плеча. Кожа его имела землисто-серый оттенок и была покрыта черными волосками, росшими особенно густо на могучей груди. Карикатурно курносый широкий крупный нос и узкая, подтянутая к основанию носа верхняя губа создавали впечатление самого настоящего свиного рыла. Подбородка же у него не было совсем, и голова как-то сразу переходила в толстую короткую шею, а та, в свою очередь, столь же незаметно - в плечи. Но, несмотря на всю свою несимпатичность, это, несомненно, был человек. Хотя, точнее сказать, - существо, обладающее интеллектом.
        Веда присела на корточки рядом с большущей башкой и, как бы лаская, принялась гладить по пышной, кучерявой шевелюре. Она отвела в стороны прядки на макушке, и все увидели маленькие, острые рожки.
        - Ч-черт… - одновременно, разом выдохнули люди, собравшиеся вокруг трупа.
        Но это было еще не все. Труп вдруг начал усыхать, прямо на глазах превращаясь в мумию. Мумия же осыпалась серым песком, тут же растекшимся черной жидкостью. Но и жидкость не была последней стадией этого молниеносного распада. Над черной лужей появился дымок, устремившийся ввысь, и она стала быстро уменьшаться в размерах.
        - Ч-чур меня, ч-чур, н-нечистая… - заикаясь, произнес Бормотун и принялся быстро креститься обгоревшей рукой.
        - Вот видишь, что ты наделал, пог-га-нец! - Дед Ириной смачно плюнул в черную лужу и от всей души закатил своему младшему коллеге еще одну оплеуху.
        V
        Вельяминовский отряд пришел в Кафу на день раньше назначенного срока. К Сашкиному удивлению, ни ордынских войск, ни дружин подвластных Дмитрию князей ни в городе, ни за городом не было. Не было даже встречающих, высылаемых обычно заранее к назначенному месту сбора войск. Сашка даже подумал - уж не стал ли он жертвой чьего-то то ли злоумышления, то ли неумного розыгрыша. Тем более что в пути им не попалось ни одной дружины, идущей к месту сбора, в Кафу. Ни они никого не нагнали, ни их никто не опередил.
        Хотя вся городская гавань была забита грузовыми кораблями, ожидающими погрузки ордынского войска, отправляющегося на штурм Еросалима[Еросалим - согласно Новой Хронологии, древняя столица Ромейской империи. В разных источниках разные народы в разные времена именовали ее по-разному: Троя, Иерусалим, Ром, Византий, Царьград, Тверь. В настоящее время на этом месте можно увидеть развалины города Ерос. Они находятся на азиатском берегу Босфора у самого впадения его в Черное море.] . О грядущем походе царя Тохтамыша в городе знали, кажется, все, даже бродячие псы, во множестве отирающиеся у мясных лавок. Этим событием, можно сказать, жил весь город, только о нем и судачили в каждой таверне и на каждом углу. Крупные воротилы уже получили аванс за фрахт своих судов и рассчитывали также нажиться и на посредничестве при найме генуэзских галеасов и коггов, пригнанных сюда, в Кафу, в надежде заработать на перевозке войска. А на воротил завязаны сотни и тысячи семей, кормящихся от их большого дела. И они, естественно, тоже надеялись разжиться на грядущей войне. Дельцы помельче наполнили город товарами со всего
света, так что Кафа стала напоминать какой-нибудь World Expo из двадцатого века. Особенно постарались торговцы оружием. Их лавки и магазины так были набиты всевозможным вооружением, что оно, не вмещаясь, уже выпирало наружу, на улицу, загромождая собою узкие тротуары. Теперь и перед лавками оружейников, как перед лавками зеленщиков и торговцев фруктами, стояли на тротуарах выносные прилавки, заваленные всевозможными видами наступательного и оборонительного вооружения. Расчет делался на то, что ни один мужчина, а тем более профессиональный воин, не способен равнодушно пройти мимо таких роскошных развалов. А уж среди ста тысяч военных наверняка найдется немалое количество состоятельных людей, возжелающих, глядя на такое богатство выбора, приобрести себе что-нибудь нужное (или ненужное, но милое глазу и сердцу). С нетерпением ждали войско и владельцы всевозможных таверн, тратторий, кабаков и прочих забегаловок и питейных заведений. Даже простые рыбаки солили и вялили рыбу впрок в надежде на сто тысяч прожорливых глоток. А уж о профессиональных жрицах любви и говорить нечего. Сашке с Адашем во время
недолгой прогулки по городу пришлось отбиваться от назойливых представительниц всех человеческих рас, пожалуй, даже чаще, чем от оружейников, сразу же опознавших в двух вооруженных всадниках своих потенциальных клиентов.
        Как бы то ни было, но Сашка убедился лично, что царское войско должно прибыть в Кафу со дня на день, о чем столь ярко свидетельствовала ситуация в городе. Отсутствие же квартирьеров[Квартирьеры - высылаемые вперед находящимися на марше войсковыми соединениями люди, в задачу которых входит определение места предстоящей стоянки.] он смог объяснить себе только одним - всеобщим бардаком и неразберихой, царившими, по-видимому, в ордынском войске. Об этом же свидетельствовало и отсутствие элементарной осторожности и предусмотрительности. Войско не выступило еще в поход, а о предстоящей войне знают уже все, даже самые ленивые. Что уж там говорить о противнике… Когда Сашка рассказал Безуглому о ситуации в городе, тот лишь неодобрительно головой покачал. При такой постановке дела противнику и разведка не понадобится. Всю необходимую информацию сороки-сплетницы на хвосте принесут.
        После короткого обмена мнениями в город было решено не входить, а встать лагерем верстах в двух от него, у ближайшего колодца. Первые два дня ожидания прошли впустую - никаких признаков приближающегося войска. Безуглый каждый день надолго уезжал в город, чтобы, как он выразился, понюхать, чем дышит Кафа. Сашка же дисциплинированно ждал прибытия великого князя, безуспешно пытаясь спрятаться от жары под пологом походного шатра. На третьи сутки его терпение лопнуло.
        - Да пошел он!.. - ни с того ни с сего злобно выпалил Сашка, глядя вверх.
        Он лежал в шатре, на циновке, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу.
        - Кто, государь? - сонно пробормотал Адаш, дремавший у противоположной стены шатра.
        - Да Дмитрий этот самый, - раздраженно пояснил Сашка.
        - А-а…
        - Нет, ты понимаешь… Матушка сказала: «Смири гордыню и покорись». Хорошо. Я согласился. Даже с тем, что мне как задрипанному княжонку пришлось отряд свой собирать… Будто я не великий воевода…
        - Ну отряд-то неплохой получился, - лениво откликнулся Адаш. - Пятьсот душ насобирали-таки.
        - Ага. Только в Воронцове теперь ни одного вооруженного мужчины не осталось. А еще надо было бы с десяток казаков в Тушино для охраны отправить. «Чертово окно»-то мы потревожили. А Ольга там совсем рядышком живет. Боюсь я за нее, Адаш, - заключил Сашка.
        Адаш окончательно проснулся и теперь, повернув голову, внимательно глядел на своего господина.
        - Да, с «окном» этим самым промашка у нас вышла, - согласился он. - И узнать ничего не узнали, и чертей почем зря всполошили. Не надо было нам перед самым походом это дело затевать.
        - Это точно, - поддержал его Сашка. - И теперь она там одна, беззащитная…
        - Ну… Посмотри на это дело с другой стороны, государь. Всем тушинским известно, что в Сходненском овраге нечистая сила водится. Но ведь никто никогда не говорил, что нечистая сила его за пределами оврага потревожила. Испокон веков они там живут - и ничего. Было б то место нехорошим, не выросло б там такое огромное село. Так что, государь, не беспокойся. Уверен, что все у боярыни Ольги хорошо будет. Так же, впрочем, как и в Воронцове, - попытался успокоить Сашку Адаш. - Мои тоже там рядом. И одни… А я не беспокоюсь.
        - Ну да… - Сашка усмехнулся. - Хотел бы я поглядеть на того несчастного, кто рискнет с Куницей связаться. Да и дочурка у тебя не промах. - Недолго они помолчали, и за это время Сашкина мысль сделала полный оборот, вернувшись к исходной точке. - Нет, все-таки это ни в какие ворота не лезет!
        - Что, государь?
        - Да я опять о Дмитрии.
        - А-а…
        - Все, в конце концов, можно понять и объяснить. Но то, что к месту сбора не высланы встречающие, это ни в какие ворота не лезет. Ведь это…
        - Стой, государь! - перебил его Адаш, хлопнув себя ладонью по лбу. - Как я не сообразил раньше! - Он приподнялся и сел на своей циновке. - То, что нет встречающих, означает, что у нас есть не менее двух свободных дней. Чувствую, закис ты здесь от скуки. Поехали проветримся.
        - Куда? - Сашка тоже сел. - На охоту? Ребята говорят, что видели на окрестных горушках то ли козлов, то ли баранов.
        - Да что там охота… - Адаш пренебрежительно махнул рукой. - У меня предложение получше. Здесь, в Крыму есть одно святое место…
        - О-о! - разочарованно протянул Сашка. - Да мало ли святых мест на белом свете… - Лень опять придавила своего хозяина к походной циновке. - Все святые места обходить - ног не хватит.
        - Ну, как хочешь, государь. - Адаш, хитро улыбаясь, постарался сделать вид, что согласился с Сашкиными доводами. - Не хочешь ехать - не поедем. Тогда я тебе просто свою историю расскажу.
        - Валяй.
        - Было мне тогда столько лет, как тебе сейчас, государь. Может, чуть поболе или помене. Отправили меня в составе отборного отряда в очередной раз с амазонками встречаться.
        - В очередной раз? - Сашка хохотнул. - Ты, гляжу, был спецом по амазонкам. И частенько тебя так… направляли?
        Вздохнув, Адаш ответил с легкой грустью в голосе:
        - Было дело. Сейчас уж и не вспомню - сколько раз… Я ведь был на хорошем счету. Добрый воин, чего уж там таиться.
        - Тоже мне… - Сашка усмехнулся. - Казак-производитель.
        - Ну вот. А встреча та в Крыму была, недалече отсюда. Досталась мне амазоночка… Ничего себе деваха, симпатичная. И чувствую, что-то со мной не так… Я ведь не первый раз уже с ними встречался, но так, чтоб меня зацепило… Такое было впервые. Только с амазонками все это бессмысленно. Чувства эти самые. У них ведь своя жизнь, и проживают они ее без мужчин. Ну… На все про все было нам отведено четверо суток. Просыпаюсь я на третье утро - нет моей амазонки. Смоталась. И такая тоска меня взяла… Что делать? Одному возвращаться нельзя. Надо ребят дожидаться. Да за эти два дня, думаю, они меня обсмеют с ног до головы. А я как раз про это место святое недавно услышал. Дай, думаю, смотаюсь туда, пока у меня есть два свободных дня. Ну и отправился.
        А то место - самое святое среди всех святых мест, ибо там Богородица, Пречистая Дева Мария похоронена была. - «Что он несет? - подумал Сашка. - Как она может быть похоронена в Крыму? Она же ведь с Иисусом в Израиле… Хотя… У них и Иерусалим не в Израиле. Все у них так перепуталось! Вернее, это у нас все перепуталось». - Есть такой город здесь, Кале называется. Но, сказать честно, отправился я туда не для того, чтобы Богородице поклониться. В молодости, знаешь ли, государь, о таких вещах думаешь в последнюю очередь. Дело в том, что один знающий человек незадолго до этого мне поведал, что если у могилы Пречистой Девы желание загадать, то оно обязательно сбудется. Только не все желания сбываются. Если возжелаешь себе золота, имения богатого или власти, то… Только зря ждать будешь. Но если желание твое любви касается, то сбудется оно обязательно. - С этого момента Сашка стал слушать внимательнее. Он даже приподнялся со своей циновки, опершись о локоть. - Приехал я в Кале. Город этот на скале находится, а рядом с ним ущелье. Так и называется - ущелье Марии. И кладбище в нем, а рядом с кладбищем -
селение Мариамполь. Помолился я у могилы, желание загадал, монастырь Успенский (он там рядышком) посетил. Еще и там помолился.
        - Ну? - перебил его Сашка. - Желание-то какое загадал?
        Адаш улыбнулся.
        - Желание? Встретиться вновь со строптивой амазоночкой, сбежавшей от меня.
        - И что? Сбылось желание?
        - Сбылось. Только… Понимаешь, государь… Молодой я был, глупый. Загадал, чтобы вновь встретиться с ней, только забыл загадать когда. Понимаешь? Ведь звали ту амазонку - Куница. Вот так вот.
        - Хм-м… - Сашка покрутил головой. - Хм-м… Ну, это запросто может быть простым совпадением.
        - Может быть, - охотно согласился Адаш. - Вот я и хотел предложить съездить туда и проверить старое поверье.
        Сашка вскочил на ноги.
        - Так чего же мы сидим тут? Поехали скорей. Все веселей будет, чем просто циновку давить и размышлять о кознях Дмитрия против нашего рода.
        Адаш продолжал улыбаться.
        - Так ведь путь неблизкий, государь. Около ста верст в один конец.
        - Ерунда. Поднимайся на ноги, старый черт, и поедем поклонимся святому месту.
        Сборы были недолги. Назначили в лагере старшего, взяли с собой заводных лошадей и одного казака - присматривать за ними. Конечно, Сашка отдавал себе отчет в том, что ведет себя не как умудренный опытом военачальник, а как зеленый салага, норовящий смыться в самоволку при первом же удобном случае. Но в нынешнем походе с самого начала все складывалось как-то не совсем правильно. Да и появившаяся возможность загадать желание о скорейшей встрече с Ольгой не давала покоя.
        От Кафы на Кале вела неширокая, но добротная дорога, петляющая меж невысоких гор и возвышенностей. На закате встали на ночевку, чтобы с рассветом продолжить путь. По словам Адаша до Кале уже было недалеко.
        Едва небесное светило явило миру свой румяный лик и бросило первый луч на грешную землю, как путники уже были на ногах. Еще через полтора часа дороги, пройденной неспешной рысью, перед ними во всей красе предстал Кале, вознесший свои стены на двухсотметровую скалу. А окрест этой скалы простирался на многие сотни метров чудесный фруктовый сад.
        - Вот он, Кале, - указал рукой Адаш. - Вон там ущелье Марии, а там - Успенский монастырь. В город будем заезжать?
        - А на кой он нам сдался? - отмахнулся Сашка. - Поехали сразу к могиле. Кладбище в ущелье? - Адаш утвердительно кивнул. - Вот туда и поедем.
        Кладбище, начинавшееся прямо у узкой дороги, тянущейся параллельно ручью, струящемуся по дну ущелья, карабкалось наверх, упираясь в отвесную стену. Адаш с Сашкой, оставили лошадей под присмотром казака, тут же принявшегося лакомиться черешней и абрикосами, и направились вверх по склону по тропинке, протоптанной множеством ног меж каменных надгробий, стел и небольших мавзолеев. Тропинка привела их к уходящей вертикально вверх стене. Прямо перед ними в стене было вырублено прямоугольное отверстие высотой в две трети человеческого роста, заслоненное большим плоским камнем более чем наполовину.
        - Вот, - сказал Адаш. - Могила Богородицы.

«Матерь Божья, - взмолился Сашка, - Владычица, Заступница, сделай так, чтобы я поскорей встретился со своей возлюбленной Ольгой. Пусть эта война продлится месяц, ну два… Нет, два много. Да и при чем здесь война? Плевать мне на эту войну! Сделай так, чтобы освободился я как можно раньше. Ведь еще месяц уйдет на дорогу. Короче говоря, Владычица, чтобы максимум через два месяца встретился я вновь со своей Ольгой и уж не расставался с ней до самой смерти!» Основная просьба была им сформулирована, а дальше от усердия последовали многочисленные повторы, становящиеся раз от разу все менее внятными и вразумительными, но тем не менее прекрасно передающими главный порыв Сашкиной души - любить и быть любимым.
        Только уже отмолившись и многократно повторив заветную просьбу, Сашка обратил внимание на то, что камень, долженствующий закрывать вход в погребальную пещеру, сдвинут в сторону так, что туда может протиснуться не очень крупный человек.
        - Эй, Адаш, - с легким испугом в голосе спросил он, - а почему пещера не закрыта? А?
        - Ох… - с деланым возмущением громко вздохнул старый вояка. - Как звали твоего учителя-монаха? Лодырь он и неуч.
        - Да будет тебе, - уже улыбаясь, ответил Сашка. По реакции Адаша он понял, что опять совершил какую-то промашку. - Это не он, а я - лодырь и неуч.
        - Богородица-то после смерти вознеслась на небо. К сыну своему.
        - А-а… Точно. Как это я не сообразил. - Сашка в легком смущении почесал затылок. - Ладно. А ты загадал желание?
        - Нет. У меня уже вроде все есть. Разве что… Чтоб Куница сыночка родила, да дочь чтоб удачно замуж выдать…
        - Ну вот. А говоришь: нечего желать. Загадывай быстрей, да двинем в обратный путь. Дорога все-таки не близкая.
        - В обратный путь ты, Тимофей Васильевич, погоди. Нам в монастырь заехать надо - там еще помолиться и желание загадать. Видишь ли, случилось это лет двести назад, а память людская - штука не очень надежная. Если ты спросишь у жителя Мариамполя:
«Где могила Богородицы?» - он тебе укажет на эту пещеру, а если спросишь у местного монаха, то он тебе ответит, что их монастырь на месте той самой пещеры и находится.
        - За чем дело стало? Повторим и в монастыре, - легкомысленно согласился Сашка.
        Успенский монастырь представлял собой анфиладу залов и келий, вырубленных в скале. К входу в него вели вырезанные в камне лестницы. Сначала довольно-таки широкие ступени привели на обширную горизонтальную площадку. А с площадки наверх, непосредственно к входу, поднималась лестница, такая узкая, что на одной ступени с трудом помещались два взрослых человека.
        Сашка и Адаш чинно преодолели первую лестницу, немного постояли на площадке, обозревая с нее окрестности, а потом гуськом, друг за дружкой двинулись вверх по второй, карабкающейся на десятиметровую высоту. Они уже миновали половину пути, когда легкая осыпь мелких, почти невесомых камешков заставила Сашку насторожиться. Мгновенно, даже не успев еще осознать, зачем он это делает, великий воевода вжался в стену и, выбросив руку в сторону Адаша, успел сдвинуть к стене и его. Увесистый обломок скалы рухнул рядом с ними, едва не чиркнув по выдающемуся вперед животу Адаша. От удара о ступени камень раскололся на несколько кусков, полетевших вниз, на первый пролет лестницы.
        - Матерь Божья! Спаси и сохрани! - воскликнул Адаш.
        Сашка проводил глазами обломки камня, смерти от которого они только что чудом избежали, потом, осторожно оторвавшись от стены, глянул вверх. Ничего внушающего опасения он там не увидел; только чистое голубое небо и рваный, ребристый край скалы в вышине. Как бы то ни было, но остаток лестницы они преодолели бегом, в несколько прыжков, и юркнули внутрь пещерного храма.
        В храме шла служба. Церковный хор из монахов вдохновенно басил: «Аллилуйя, аллилуйя…» Основную массу прихожан составляли также монахи, чернорясной плотиной перегородившие храм-пещеру; миряне - то ли паломники, то ли местные жители - тоже присутствовали на службе. Адаш и Сашка, зажегши свечи и приложившись к образу Богородицы, помолились, повторив свои просьбы и заветные желания, после чего, стараясь никому не мешать и не привлекать к себе особого внимания, неспешно ретировались ко входу в пещеру. В узком проходе они столкнулись с входящим в храм пожилым седобородым монахом. Склонив перед ним голову, Адаш попросил:
        - Благослови, святой отец, многогрешных воинов.
        Тот остановился, осенив крестом Сашку и Адаша.
        - Благослови вас Господь…
        - А что, святой отец, - с самым невинным видом поинтересовался Адаш, - у вас тут камни сверху часто падают? Нас сейчас едва насмерть не зашибло.
        - Бывает, - равнодушно ответил монах. - Горы…
        Спустились вниз уже без приключений. Без приключений проехали и большую часть пути назад, в Кафу. Но Сашка, так и не поверивший в случайность утреннего происшествия, постоянно был начеку, ожидая какой-нибудь пакости. Пару раз им встретились небольшие обозы, идущие из Кафы в Кале, а все остальное время дорога была пустынна. Ярко светило солнце, беззаботно пели птицы, и если кто-то и попадал в поле зрения путников, так это горные бараны, равнодушно взирающие со скал на проезжающих. Казак по имени Рахман, едущий в голове их маленькой колонны, то и дело норовил пустить стрелу каждый раз, когда на их пути встречался очередной потенциальный охотничий трофей. Но Адаш каждый раз удерживал его. Попасть в барана не проблема, но где гарантия, что он после этого свалится вниз? А карабкаться за ним на верхотуру - себе дороже. Да и везти его до лагеря - еще бог знает сколько. Порешили: по пути не задерживаться, а уж перед самым лагерем отвести душу - поохотиться на непуганых баранов.
        Но, несмотря на окружающую их идиллию, напряжение Сашку не отпускало, поэтому, когда справа из «зеленки» вылетел целый рой стрел, он даже вздохнул с облегчением. Стреляли явно непрофессионалы, поскольку из десятка выпущенных по движущимся мишеням стрел лишь одна достигла цели. Короткая арбалетная стрела, пронзив шею лошади Рахмана, так и застряла в ней. Лошадь тут же полетела кубарем вперед, а еще дальше на дорогу полетел Рахман. Адаш с Сашкой, не дожидаясь второго залпа, послали коней вперед и, проскакав полсотни метров, одновременно спешились у большого камня, лежащего слева от дороги. Не сговариваясь, оба выбрали наиболее подходящее место для обороны. Один шлепок по крупу, и обученные кони унеслись из опасной зоны.
        Второй залп был уж совсем из рук вон. На таком расстоянии нападавшие сумели положить свои стрелы в лучшем случае за десяток метров от цели. Из «зеленки» раздался вопль разочарования и ярости, и тут же из кустов выскочили вооруженные, одетые в латы и шлемы люди.
        - Лезь на камень! - скомандовал Адаш, взводя свой арбалет. - Смотри за Рахманом… Чтоб не добили.

«Ишь раскомандовался», - хотел было возмутиться Сашка, но тут же сообразил, что Адаш, безусловно, прав. Адаш со своим пузом на этот камень будет полчаса карабкаться, а он, Сашка, взлетел на него одним прыжком. Теперь он видел нападающих более чем с двухметровой высоты. Их было четырнадцать, и теперь они во всю прыть бежали к камню, на котором он стоял. Один из них уже упал на землю, неудачно повстречавшись со стрелой Адаша. Сашка сорвал с плеча свой арбалет, зарядил его, и как раз вовремя, чтобы успеть всадить стрелу в противника, уже занесшего меч над распростертым на земле Рахманом. Прижавшийся спиной к камню Адаш успел поразить еще одного противника, прежде чем нападающие окружили его полукольцом. Теперь они были у Сашки как на ладони. Пока Адаш, очерчивая мечом полукруг, отражал их яростные, но не очень умелые удары, Сашка успел всадить во врагов три стрелы. Тут же и Адаш сделал удачный выпад, полоснув концом клинка одного из нападавших по шее. Только теперь, сообразив наконец, что, если бой будет продолжаться в том же духе, их перещелкают, как куропаток, за полминуты, нападавшие сменили тактику.
Двое отделились от окружавшей Адаша толпы и решили напасть на Сашку. Один обошел камень слева и попробовал взобраться на него. Но, на его беду, камень с этой стороны был почти гладким и взобраться на него, тем более держа в одной руке меч, оказалось непросто. Другой же, высокий, мощный молодой человек с фатоватыми усиками и маленькой бородкой, орлиным когтем торчащей на самом конце подбородка, зашел справа. В руках у него была секира с длинной рукоятью. Высокий рост и длина его смертоносного оружия, которое он вращал над головою, давали ему неплохие шансы достать Сашку, как раз укладывавшего в этот момент стрелу в ложе арбалета. Ему пришлось подпрыгнуть, поджав под себя ноги и пропуская под собой секиру. На спуск арбалета он нажал, еще находясь в воздухе, зная наверняка, что попадет. Так и случилось. Второго оборота секиры не последовало, Сашкина стрела угодила молодому франту прямо в глаз. Выхватить меч из ножен Сашка успел как раз тогда, когда с другой стороны показалась голова карабкающегося на камень противника. Не раздумывая, Сашка вогнал клинок своего меча в разодранный предсмертным воплем рот.
        Расправившись со своими соперниками, он прыгнул вперед, оказавшись, таким образом, за спинами нападавших на Адаша. Пока Сашка расправлялся со своими соперниками, Адаш тоже времени зря не терял. Из пятерых он одного убил, и второго, видимо, легко ранил. Теперь тот, прихрамывая, улепетывал, стараясь скрыться в «зеленке».
        На гулкий звук, с которым приземлился Сашка, противники дернулись, невольно повернув головы, и для одного из них это стало самой последней ошибкой в его жизни. Адаш вонзил свой меч как раз под обрез его нагрудного панциря. Такого оборота событий двое оставшихся в живых не выдержали и попробовали спастись бегством, но один из них нарвался на Сашкин клинок, а второго, более шустрого, догнала стрела.
        - Фу, уморился, - сказал Адаш, воткнув меч в землю и отирая рукавом пот со лба. - Ты цел, государь?
        - Ни царапины.
        - Я вроде тоже. - Адаш поднял руки на уровень плеч. - Рубаху только в лохмотья порезали. - Широкие рукава его просторной шелковой рубахи действительно были разрезаны в нескольких местах. Адаш заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. В ответ раздался топот копыт возвращающихся коней. - Пойдем на Рахмана взглянем да и место засады надо осмотреть.
        Но не успели они и с места сдвинуться, как из «зеленки», из того места, где была засада, вылетел всадник и во весь опор устремился в сторону Кале. Сашка было схватился за арбалет, но Адаш остановил его - всадник уже скрылся за поворотом.
        Рахман оказался жив-здоров, только набил огромную шишку, при падении ударившись головой о камень. Стоило облить его водой и похлопать по щекам, чтобы он пришел в себя. Осмотр места засады не дал никакой информации, зато принес неплохие трофеи - тринадцать прекрасных коней под дорогими седлами. Да и доспехи на нападавших были явно не из дешевых. Сашка осмотрел каждого в надежде получить хотя бы тяжелораненого, но способного говорить пленника. Увы, все они были мертвы. Оставалось только гадать - кто и зачем организовал эту засаду, а также, похоже, и покушение в Кале. Пока Сашка осматривал одного за другим убитых, Адаш следовал за ним и только цокал языком от восхищения.
        - Ай-ай, доспех-то какой богатый. Небось денег хороших стоит.
        Когда Сашка услышал это в третий раз, он не выдержал.
        - Времени нет у нас - разоблачать их. И так можем засветло в лагерь не успеть. А ночевать… Ночевать опасно. Завтра с утра отправим людей, чтоб собрали доспехи.
        - До утра могут не долежать. А доспех хорош… Коников-то у нас полно, государь… Ты как хочешь, государь, а я тут присмотрел одного… Точно моей комплекции.
        - Давай, только быстро, - дал разрешение Сашка.
        Адашу не надо было повторять дважды. Рахман, завидев, чем занимается начальство, тоже принялся снимать доспехи с мертвеца. Закончив осмотр поверженных врагов, Сашка подошел к Адашу.
        - Все, все, государь, уже закончил, - поспешил заверить его тот, - сейчас только увязать осталось и на лошадь погрузить.
        Перед Сашкой лежал на спине рыжебородый верзила точно с таким же пузом, как у Адаша. Из его бороды торчало оперение стрелы, вошедшей точнехонько в горло. Не отдавая себе отчета, зачем он это делает, Сашка носком сапога подвинул могучую руку покойника, густо поросшую рыжим волосом. Рука повернулась, и на ее внутренней поверхности, чуть пониже локтевого сгиба, он увидел татуировку - крупную рыбину, вздетую на трезубец.
        - Эй, Рахман, - позвал великий воевода, - поди-ка сюда. - Когда тот подошел, Сашка указал на татуировку и спросил: - У твоего тоже такая есть?
        - Счас гляну, государь, - заверил казак и бегом бросился к раздетому им разбойнику. - Точно, есть! На левой руке!
        - Сдирай у всех левые наручи! - распорядился Сашка и сам же первым начал выполнять свою команду.
        Рыба, пронзенная трезубцем, была вытатуирована у всех тринадцати.
        В лагерь вернулись уже затемно.
        - Встречающие приехали, - радостно сообщил дозорный казак, опознавший своих в трех всадниках, ведущих с собой чуть ли не табун лошадей.
        - Когда?
        - Сегодня, под вечер.
        Едва они приблизились к первой линии шатров, как ту же новость и тоже радостно сообщил им старший по лагерю. Все, похоже, уже измаялись от безделья и с нетерпением ожидали команды хоть к какому-нибудь действию. А приезд встречающих однозначно свидетельствовал о том, что войско уже близко и скоро, возможно, уже завтра, надо будет грузиться на корабли. Той же новостью Сашку и Адаша встретил в шатре Безуглый, с той лишь разницей, что у него было информации поболе, чем у остальных.
        - У старшего встречающих письмо для тебя, Тимофей Васильевич, - сообщил он. - От великого князя.
        - Пошли за ним, Адаш, - попросил Сашка. - Гаврила Иванович, у тебя перо с бумагой далеко?
        Безуглый с легким удивлением глянул на великого воеводу, но с готовностью ответил:
        - Здесь, государь.
        Сашка присел на циновку, взял поданную ему Безуглым подставку с закрепленной на ней чернильницей и, обмакнув перо, принялся рисовать. Склонившись, бывший дьяк внимательно следил за возникающим на листе рисунком.
        - Видел такое где-нибудь? - поинтересовался у него Сашка, закончив рисовать.
        - Видел, - ответил Безуглый. - В Кафе…
        Больше ничего сказать он не успел, ибо ему пришлось прервать свою речь - в шатер вошел незнакомый воин, сопровождаемый Адашем.
        - Десятник Добрич, - громко представился он. - Старший отряда встречающих.
        - У тебя письмо ко мне? - грозно спросил Сашка.
        Тот почтительно склонил голову.
        - Да, великий воевода. - Он шагнул вперед и протянул ему письмо.
        Сашке понравилось, как обратился к нему десятник - это был добрый знак, и он не удержался от легкой улыбки.
        - Когда прибудет войско, десятник?
        - Завтра.
        - Хорошо. Иди и делай свое дело.
        Десятник вышел из шатра, а великий воевода, внимательно осмотрев печати, вскрыл письмо и начал читать вслух так, чтобы слышали его и Адаш, и Безуглый.
        - Любезный брат мой… - начал читать Сашка.
        - Вот это совсем другое дело! - воскликнул Адаш и тоже улыбнулся.
        - «Предстоит нам осада грозной твердыни - Еросалима, дабы наказать Михаила Тверского за его измену. Для осадных сражений конница нам будет мало надобна. Поэтому беру с собой лишь пять тысяч конников. Да и те, неизвестно, понадобятся ли. Тебе предстоит погрузить их в Кафе на корабли и отправить к Еросалиму. Также погрузишь и весь обоз с имуществом. Вот твоя задача и ответственность - руководить конницей и обозом». - Здесь Сашка от злости даже зубами заскрежетал.
        - Эк-ка, - крякнул Адаш. - Вот тебе и любезный брат! Обозом командовать…
        Великий воевода продолжил чтение:
        - «Основное войско в Кафу заходить не будет. Пойдем на стругах до Днепровского лимана. Там к войску присоединятся днепровские казаки, а оттуда - прямо на Еросалим. Ты же из Кафы тоже иди к Еросалиму. Там и встретимся. К письму прилагается верительная грамота. Предъявишь ее в банкирском доме Балдуччи. У них открыт на тебя займ. Возьмешь у них денег, сколько потребуется для оплаты кораблей. Великий князь Владимирский и царь Тохтамыш».
        Сашка развернул до конца письмо великого князя. Внутри первого рулончика обнаружился еще один - тоже опутанный золотистым шнурком и запечатанный двумя печатями.
        - По-оня-а-атно… - как бы подытожил услышанное Адаш. В его голосе не то чтобы слышалась горечь, нет, он был насквозь пропитан самой едучей желчью.
        - Тимофей Васильевич, - вдруг встрял в разговор Безуглый, дотоле молчавший и спокойно выслушавший текст письма, - когда принесли письмо, ты спрашивал, видел ли я этот знак. - Он указал на лист с Сашкиным рисунком. Сашка кивнул, подтверждая. - Так вот. Такое клеймо стоит на лодке каждого кафского рыбака. А у кого такого клейма нет, тот не смеет под страхом смерти ни ловить рыбу, ни продавать ее ни в Кафе, ни в ее окрестностях.
        - Это что еще за ерунда такая? - Адаш был удивлен несказанно столь невиданной несуразицей. - Это что? Закон такой в городе есть?
        - Нет. Закона такого нет, - пояснил Безуглый. - Но это установление или правило, называй его, как хочешь, действует здесь получше любого закона. Рыбак, у которого есть такое клеймо, обязан отдать из своего улова пятую часть.
        - Это что же за безобразие такое? - возмутился Адаш. - Сам Господь запретил брать больше десятины.
        На это эмоциональное замечание Безуглый лишь пожал плечами.
        - А поскольку те, кому рыбак платит, не хотят утруждать себя подсчетом ежедневного улова, они назначают рыбаку твердый оброк. Но улов - вещь непостоянная. Сегодня бывает густо, а завтра - пусто. Вот и получается, что отдает рыбак из своего улова почти что половину. - Здесь Адаш даже слов не нашел, лишь всплеснув руками. - А платят они людям по прозвищу Пескаторе. Я вот только еще не разобрался - родовое это прозвище иль просто кличка такая.
        - Ясно, - резюмировал Сашка. - Мафия.
        - Что? - не понял его Безуглый.
        - Это шайка такая, - пояснил великий воевода. - В основе ее - род, семья. Вполне возможно, что Пескаторе - их родовое прозвище. Но на деле, скорее всего, к этим Пескаторе еще всякие-разные подонки примыкают.
        - Постой, постой… - решил уточнить вконец опешивший Адаш. - Так эти самые Пескаторе… разбойники и тати, что ли?
        - Ну да.
        - Так почему же власти их в колодки не забивают и на плаху не волокут?
        - Хм, - горько усмехнулся Сашка. - Не все так просто… Частично потому, что против них никто не свидетельствует. Боятся. Получается, что рыбаки с этими Пескаторе делятся добровольно. Частично же потому, что Пескаторе наверняка подкармливают кое-кого в городской власти.
        Возмущению Адаша, казалось, не было предела. Подобная картина местной жизни просто не укладывалась в голове этого честнейшего и благороднейшего человека. Безуглый же, приученный всей своей предыдущей жизнью иметь дело с самыми отвратительными сторонами человеческой натуры, был спокоен. Дождавшись, когда в диалоге Адаша и великого воеводы возникнет пауза, он продолжил свой рассказ:
        - Так вот, это то, что мне известно доподлинно об этих Пескаторе. Но у меня есть подозрения, что платят им не только рыбаки, но и местные лавочники. Может, часть, а может, все. Да и в порту, я думаю, они свою мзду с каждого прибывающего и отбывающего корабля имеют. А что, государь, у тебя что за интерес? - поинтересовался отставной дьяк. - Ты-то где этот знак увидел?
        - Об этом мы тебе чуть позже расскажем. А пока поведай, что еще удалось вынюхать в Кафе, - попросил Сашка. - Ведь не за тем же ты, наверное, туда ездил, как на службу, чтобы о Пескаторе этих самых разузнать.
        - Это верно. - Безуглый довольно улыбнулся. - Кое-что удалось разнюхать. - Он сделал небольшую паузу, чтобы окружающие смогли проникнуться ощущением важности информации, которую им предстояло сейчас услышать. - За три дня до нашего прибытия в Кафу здесь побывал наш знакомец…
        - Кто? - в один голос воскликнули Сашка и Адаш.
        - Тогда он себя выдавал за ганзейского купца Кнопфеля, он же - Кихтенко Александр Васильевич.
        - Ах ты…
        - Ныне он предстал в образе иранского купца. Белобрысые от природы ресницы и брови начернены, бородища чуть не до пупа, крашена в красный цвет, как у истинного кызылбаша. Очень он, видно, не хотел быть узнанным, но нашлись люди, опознали. Заходил в дом банкиров Балдуччи и, судя по времени, там проведенному, имел там продолжительную беседу. Где был еще и чем занимался, я еще не узнал, но узнаю обязательно.
        - Я знаю, к кому он заходил после Балдуччи и о чем договаривался, - уверенно сказал великий воевода. Безуглый, обычно безукоризненно владеющий своими эмоциями, на этот раз с неподдельным изумлением воззрился на него. - Адаш, боевая тревога! Поднимай весь отряд, распорядись готовить факелы. Мы идем в Кафу. Сейчас же! А теперь, Гаврила Иванович, - уже спокойно продолжил Сашка после того, как Адаш отправился выполнять его приказ, - я расскажу тебе о том, где увидел рыбу, пронзенную трезубцем.
        VI
        Уже тридцать лет старый Бурнаш почти каждую ночь выходил в дозор на улицы родного города. Напарники у него менялись, а он так и продолжал беззаветно служить своему городу. И сейчас, когда ему уже немало лет, он, как то старое дерево, что скрипит, гнется, но не ломается, продолжает нести свою службу. Вот уже семь лет он ходит по одному и тому же маршруту - обходит свой участок и, делая небольшой крюк в сторону, выходит к старым городским воротам.
        На небольшой площади у ворот он любит постоять некоторое время; если кто-то из охраны городских ворот не спит в этот поздний час, то можно перекинуться с ним десятком-другим слов, угостить его тыквенными семечками и угоститься самому, если угостят чем-нибудь. Хвала Всевышнему и всем остальным богам, последние пятнадцать лет в городе по ночам тихо и мирно. А раньше, бывало, и дубину свою приходилось в ход пускать, а порой и кинжалом доводилось поорудовать. Кафа - город богатый, а где деньги, там и любители быстрого и незаконного обогащения. И ночь для таких людей - самое подходящее время. Но, с тех пор как утвердился в городе этот негодяй Пескаторе, неорганизованные и залетные грабители и убийцы как-то сами собой повывелись. Спасибо ему хоть за это. Правда, порой бывает, что натыкаешься на его ребят, этих пескаторчиков, как раз в тот самый момент, когда они делают свою грязную работу… Но в таких случаях старый Бурнаш внезапно слепнет и глохнет, разворачивается и идет в обратную сторону.
        Вот и нынешней ночью Бурнаш со своим молодым напарником Попадопуло вышел в очередной раз на площадь перед городскими воротами и бросил взгляд на караулку. Никто оттуда так и не вышел. Не было сегодня даже охранника, который обычно дрыхнет у ворот, опершись на свою алебарду. Можно было бы его разбудить как бы случайно и потрепаться с ним за жизнь. Ну не беседовать же с этим жизнерадостным до идиотизма жеребенком Попадопуло… У него одни бабы на уме…
        - Пойдем попьем водички, - предложил напарнику Бурнаш и, не дожидаясь его реакции, направился за будку охранников, к самой городской стене.
        Там был небольшой фонтанчик под старой развесистой ивой, а еще там лежал большой отесанный камень, на котором очень удобно сидеть. Камень нагревался за день, и теперь, ночью, чудной июньской ночью он постепенно отдавал свое тепло. Потому-то и любил на нем сиживать старый Бурнаш.
        - Присядь, отдохнем чуток, - позвал он пьющего из фонтана Попадопуло. - В ногах правды нет.
        Бурнаш поерзал задом вправо-влево по каменной скамье. В кроне старой ивы, в самом верху, зияла проплешина, через которую он обычно смотрел на звезды. Было у него поверье, что если увидит он в проплешину свою заветную звезду, то на следующий день с ним обязательно случится что-то хорошее. Один раз он даже нашел увесистый арабский золотой дирхем, завалившийся меж камнями мостовой. Что это за звезда, Бурнаш не знал и, глядя на небо из другого места, никогда бы ее не нашел. Но здесь, сидя на этой каменной скамье, он узнавал ее безошибочно.
        Рядом опустился на скамью Попадопуло.
        - Дядька Бурнаш, сколько еще сидеть? Может, пойдем уже?
        - Посиди, посиди, сынок, - буркнул Бурнаш, вглядываясь сквозь проплешину в звездное небо. Заветной звезды сегодня, как назло, не было. И тут на фоне черного неба что-то мелькнуло, как будто черта какая-то на мгновение перечеркнула проплешину. И тихо, едва слышно звякнуло железо. - Сынок, ты что-нибудь слышал?
        Попадопуло даже весь сморщился от старания услышать хоть что-нибудь, но, кроме треска цикад и спокойного журчания фонтана, так ничего и не услышал.
        - Пойдем, дядя Бурнаш. Послышалось тебе.
        - Нет-нет, постой.
        В проплешину был виден самый край крепостной стены, и на этом самом краю вдруг мелькнули одна за другой две тени. Бурнаш встал со скамьи и подошел вплотную к самым ветвям плакучей ивы. Слегка раздвинув листья, он увидел городские ворота. Откуда-то сверху свалились две веревки, и по ним стремительно соскользнули две черные тени. Старый Бурнаш достал свой свисток, но присущие ему рассудительность и благоразумие заставили его воздержаться от подачи тревожного сигнала. Пока воздержаться.
        А черные тени тем временем не дремали. Они уже сдвинули массивные запоры и потянули за створки городских ворот. Хорошо смазанные петли и не думали скрипеть, они лишь глухо постукивали, когда створки ползли в стороны, распахиваясь во всю ширь. Зацокали копыта по каменной мостовой и понеслись всадники. Бурнаш почувствовал, как ему в лысину, усердно сопя, дышит Попадопуло. И тут же услышал шепот, идущий от будки охранников:
        - Кляп в рот - и вязать. Бить в крайнем случае. Да осторожнее, чтоб не покалечить.
        - Дядька Бурнаш, свистеть надо, - зашептал ему в затылок Попадопуло.
        - Погоди, сынок, погоди. Я пока еще не все их планы вызнал.
        Послышался скрип двери караулки и негромкая короткая возня. Какой-то голос доложил:
        - Все повязаны.
        - Хорошо. Жмурко, Сабур - охранять караулку, остальные за мной.
        А всадники меж тем все ехали и ехали. Колонной по два, с горящими факелами, они вливались в город, не останавливаясь у ворот.
        - Дядька Бурнаш, свистеть надо, - вновь зашептал Попадопуло. - Враг в городе.
        - Какой же это враг, - зашептал в ответ Бурнаш. - Смотри, какие у них усы. Это же казаки… Это казаки царя Тохтамыша. Мы их ждали, ждали… И вот они наконец пришли.
        - А почему ночью, тайком?
        - Значит, им так надо. Они люди военные, у них свои секреты.
        Наконец от колонны отделились три всадника и остановились у самой караулки. Двое из них были здоровяками, самыми настоящими гигантами, а третий - маленький, сухонький, без оружия и доспехов.
        - Адаш, отправь пятьдесят человек к дому банкира Балдуччи, - сказал один гигант другому. - Пусть возьмут дом в кольцо так, чтоб ни одна мышь не проскользнула. Ни туда, ни обратно. С ним будем разбираться в последнюю очередь. - («О-ля-ля! - мысленно воскликнул старый Бурнаш. - Все-таки есть справедливость и на этом свете. Хвала всем богам и святым угодникам. Оказывается, находятся еще такие люди, которые и не собираются плясать под банкирскую дудку!») - Гаврила Иванович им дорогу покажет. Гаврила Иванович, после того как укажешь им дом, езжай в порт. - Сухонький человечек кивнул в знак согласия. - Да один не езди! Адаш, дашь ему десять человек личной охраны. Черт его знает, что еще можно ожидать от этих ублюдков Пескаторе. - («Ого! Этот парень уже и с Пескаторе успел поссориться!») - Действуй, Адаш, а я - в порт.
        Отдав распоряжения, гигант ускакал вдогонку за головой колонны. Второй здоровяк, тот, что чуть пониже и грузнее, подняв руку, скомандовал:
        - Строй, стой! Первые тридцать рядов налево! Пошел! - И принялся считать: один, два, три…
        Повернувшись к своему молодому напарнику, старый Бурнаш прошептал:
        - Пока они будут считаться, мы с тобой выйдем из-под ивы и по-над стеночкой тихонечко дойдем до следующего квартала. Там спустимся на свой маршрут и будем спокойно делать свою работу - охранять тишину и спокойствие в своем квартале. А у городских ворот мы с тобой в эту ночь не были и то, что в других частях города делается, нас с тобой не касается. Понятно?
        - Понятно, дядька Бурнаш.
        Что ж, похоже, этот Попадопуло, хоть и молод, но не так уж и глуп. Возможно, со временем из него получится настоящий стражник.
        Часть отряда, ушедшую вперед, Сашка нагнал за квартал от территории порта. Колонна уже остановилась, всадники спешились, коноводы развели коней по сторонам, использовав в качестве коновязей местные подручные средства. Операцию не начинали, поджидая великого воеводу.
        - Десятники ко мне, - скомандовал Сашка, подъехав к ожидавшим его воинам.
        Команду негромкими голосами, почти шепотом передали во все концы отряда, растекшегося по ближайшим улицам и переулкам. Особых мер маскировки отряд не предпринимал, но и намеренно не старался быть заметным. Через пару минут вокруг Сашки собрались двадцать десятников.
        - Все?
        - Все… Ага… Точно… - ответили вразнобой двадцать глоток.
        - Повторяю задачу. Ратмир и Алай со своими десятками перебираются через ограду и вступают в бой с охраной порта. По данным Гаврилы Ивановича охрана вооружена хорошо, но искушенными воинами их назвать нельзя. Это скорее разбойники. Их около пятидесяти человек. Постарайтесь хотя бы одного-двух взять живыми. Остальные десятки, не дожидаясь, пока откроются ворота, лезут через ограду и бегут к кораблям. На охране не задерживаются! Ваша цель - корабли. Скоро светает. Не успеем, команды кораблей, услышав шум, могут выйти в море. Итак, вы должны захватить корабли. Чем больше, тем лучше. Но помните: никого не убивать! Они не враги нам! Матросов загнать в кубрики и запереть, капитанов проводить ко мне. Ясно?
        - Чего уж тут… Конечно… - ответили десятники.
        - Приступаем!
        Десятники разбежались по своим местам, и уже через мгновение первые двадцать человек устремились к воротам порта. Тут же появились лестницы, и воины по ним устремились на ту сторону. И сразу же раздались первые тревожные крики и звон скрестившихся клинков. Другие десятки устремились вслед за первыми двумя. Первый очаг сопротивления охраны порта, видно, был уже подавлен, потому что ворота широко распахнулись, и остальным уже не пришлось заниматься эквилибристикой. Плотным потоком они хлынули на территорию порта.
        Решение войти в город и штурмовать порт созрело у Сашки мгновенно, как только он узнал от Безуглого, что в Кафе тайком побывал Кихтенко, встречавшийся там не с кем-нибудь, а с банкиром Балдуччи. С тем самым Балдуччи, который, как следовало из письма великого князя, и должен был оплатить фрахт. Сопоставив это с тем, что как раз после этого разговора местная мафия устроила на них с Адашем покушение, Сашка не мог не сделать заключение, что Балдуччи как минимум ведет двойную игру. С одной стороны - он доверенный банкир великого князя, а с другой - он пытается убить великого воеводу. В то, что местные бандиты могли действовать сами по себе, Сашка не верил.
        А отсюда последовал вывод - Балдуччи, узнав, что покушение провалилось, может попытаться воспрепятствовать отправке войска из Кафы, под любым предлогом отправив из кафской бухты стоящие там суда. Ночью суда не уйдут, а вот с рассветом - могли запросто поднять якоря. Следовало торопиться.
        Прибыл Адаш с отставшей частью отряда. Рядом с Сашкой он спешился, воины же так и проследовали колонной в сторону открытых ворот порта.
        - На корабли! - напутствовал их Адаш. - Да смотрите там у меня! Действовать аккуратно; уговорами, а не оружием! - Конники скрылись за оградой порта. - Ну как там, государь? - обратился он к Сашке.
        - Пока не знаю. Оставь коня коноводам. Пойдем туда, сами все увидим.
        У ворот, немного в стороне лежали шестеро убитых, еще в трех местах кипели схватки, самая жаркая, судя по количеству участников, у длинного строения, находящегося метрах в ста от ворот. Конники же разделились на две части и устремились к дальним оконечностям бухты, к стоящим там кораблям. Как идут дела на кораблях, пришвартованных ближе ко входу в порт, сказать было трудно - воинов около них видно не было, и это уже было неплохо - значит, все уже поднялись на корабли.
        Июньские ночи коротки. Солнце еще не показалось из-за гор, но восток уже вовсю заливался нежным румянцем.
        Сашка и Адаш проверили левые руки убитых. У всех была татуировка - рыба, пронзенная трезубцем. Безуглый оказался прав на сто процентов, охрану порта несли местные мафиози.
        - Пойдем ребятам поможем, - предложил Сашка. Адаш только фыркнул:
        - А то они без нас не справятся…
        - Пойдем, пойдем. Там дом, какой-никакой. Не разговаривать же с капитанами под открытым небом.
        Адаш оказался прав. Не успели они дойти до белокаменного дома с высокой черепичной крышей, как бой у его стен уже закончился. А тут и первый капитан подоспел, сопровождаемый одним из вельяминовских воинов. Его возмущению, казалось, не было предела. Как только он завидел Сашку и Адаша, в которых без труда опознал начальство, капитан, энергично жестикулируя и мешая русские слова с итальянскими, принялся ругаться на чем свет стоит. Насколько были крепки его итальянские выражения, Сашка оценить не мог, но русская часть его пылкой речи чуть ли не целиком состояла из упоминаний многочисленных матушек. Даже Адаш с восхищением покрутил головой.
        - Эк его разобрало. Умеет, однако…
        - Капитан, - улыбаясь, перебил его Сашка, - с какой целью вы прибыли в этот порт?
        Этот вопрос сразил капитана на самом взлете красноречия.
        - Я надеялся получить фрахт на перевозку царского войска, - уже почти спокойно ответил капитан.
        - Считайте, что вы его уже получили. Войско царя Тохтамыша частично прибыло в Кафу. Погрузка уже началась.
        - Вы называете это погрузкой? Да это бандитский налет! - Капитан, казалось, был готов вновь взорваться от негодования.
        - Я великий воевода, - представился Сашка. - Сегодня же банкир Балдуччи пришлет вам деньги на оплату фрахта. Может быть, мои люди были излишне торопливы, но у нас были основания опасаться, что с рассветом вы выйдете в море.
        - Черт возьми! Именно так я и собирался поступить! Ведь тот же самый Балдуччи прислал этой ночью гонца с известием, что царское войско не будет заходить в Кафу, и мы, получается, только зря теряем здесь время.
        - Банкир Булдуччи ошибся, - успокоил его Сашка. - Доказательством этого служат мои люди на борту вашего корабля. А в самое ближайшее время вам доставят и деньги. Погрузка будет продолжаться сегодня и завтра. Постарайтесь это передать своим товарищам-капитанам.
        Упоминание о деньгах не только успокоило капитана, но и практически мгновенно сделало его вежливым и подобострастным.
        - Да, ваша светлость! Конечно же я поговорю со своими товарищами, - принялся раскланиваться он. - Я приношу свои извинения за те неподобающие речи…
        Сашка лишь поднял руку, что должно было означать: «Хватит!»
        - Идите, капитан. Готовьтесь к погрузке.
        Не успели отправить восвояси одного капитана, как подошли еще трое. И с ними разговор повторился, как под копирку. Потом капитаны стали подваливать прямо-таки пачками. Все они, поначалу пышущие, как самовар, негодованием и недовольством, тут же меняли гнев на милость, едва только Сашка заводил речь о деньгах.
        Через час подобных разговоров у Сашки возникло такое ощущение, будто он в одиночку разгрузил целый корабль. Сказать по правде, он предпочел бы сразиться один со всей охраной порта, чем выслушивать еще раз такое количество говорливых итальянских моряков.
        Занятый этой бесконечной, повторяющейся раз от раза беседой, он и не заметил приезда Безуглого. Но стоило ему лишь перевести дух после окончания переговоров с моряками, окинуть бухту взглядом и убедиться, что ни один из стоящих у стенки кораблей не собирался отчаливать, как отставной дьяк тут же напомнил о своем существовании.
        - Тимофей Васильевич! - обратился он, подойдя к стоящим на пирсе Сашке и Адашу.
        - А-а, это ты, Гаврила Иванович… - Сашка поглядел на него слегка осоловевшими глазами. - Вроде со всеми поговорил, всех убедил остаться. Если не считать нескольких кораблей, ушедших вчера…
        - Тимофей Васильевич, - перебил его Безуглый, - там парочка бандитов недобитых осталась, так они мне охотно поведали, где искать этого Пескаторе. У него вилла за городом. Там же и разбойники его ночуют. Вряд ли они рано встают. Если поторопимся, то и накроем их там всех.
        - Сколько их? - поинтересовался Адаш.
        - Сотни полторы. Я уже двести наших бойцов собрал, готов выступить прямо сейчас, а вы уж тогда с Адашем Арцыбашевичем езжайте с Балдуччи разбираться.
        - Ну уж нет! - активно воспротивился Адаш. - Хватит с меня разговоров. Давайте так: каждый занимается своим делом. Я еду с разбойниками сражаться, а уж ты, Гаврила Иваныч, поезжай вместе с великим воеводой разговоры с банкиром разговаривать.
        Дом банкира Балдуччи правильнее было бы назвать дворцом. Он неожиданно возникал перед глазами гостя изящной белокаменной игрушкой среди буйства зелени парка, обрамленный цветущими олеандрами, магнолиями и орхидеями. Посетитель банкирского дома обычно испытывал двойной шок. Сначала - оттого, что в тесном каменном городе, надраенном солнечными лучами до идеальной белизны, он вдруг попадал на сказочный зеленый остров, манящий густой тенью деревьев, холодной водой фонтанов и родников и роскошным цветением неземных, просто-таки райских цветов. Второй же шок настигал посетителя, когда он, идя по этому чудесному парку, полному изящных мраморных богов и героев на высоких постаментах, вдруг выходил на цветущую поляну и видел перед собой палаццо невиданной красоты, на высоком, облицованном мрамором фундаменте, с многочисленными мраморными же балюстрадами и с высокими, во весь этаж окнами. Если где-либо на Земле еще и существовало подобное архитектурное чудо, то жителям Кафы, во всяком случае, об этом было неизвестно. Ибо все они были уверены, что нет ничего красивее, чем палаццо банкира Балдуччи.
        Посещение банкирского дома Сашка решил начать с инспекции своих воинов. Только теперь, увидев воочию размеры парка, в котором стоял дом, он понял, что пятидесяти человек для абсолютного контроля (так, чтобы мышь не прошмыгнула) явно маловато. Но воины все, как один, докладывали, что и в парке, и в доме и ночью, и сейчас, ранним утром, все было тихо и спокойно. Никто не пытался ни войти к банкиру Балдуччи, ни выйти от него. Вполне возможно, что в доме до сих пор не знают, что ночью парк был окружен, а банкирская охрана нейтрализована и скручена.
        В дом к банкиру Сашка направился, прихватив с собой еще парочку воинов (для соответствующего впечатления), отобрав из полусотни самых страшных зверского вида бородачей. К его удивлению, высокие стеклянные двери распахнулись перед ними во всю ширь, лишь только они ступили на мраморную лестницу, ведущую ко входу в палаццо. Из дверей на площадку балюстрады выскочил невысокий, худой, чрезвычайно подвижный, чернявый человечек. Раскинув руки в стороны, он склонился в фиглярском поклоне и заговорил столь сладким голосом, что Сашка явственно ощутил у себя во рту вкус сладко-сливочной помадки.
        - Добро пожаловать в мое скромное жилище, о великий воевода Тимофей Вельяминов, достойный сын несравненного царя Василия. Недостойный раб Джузеппе счастлив приветствовать столь дорогих его сердцу гостей в своем простом обиталище!
        Джузеппе Балдуччи был так похож на известного каждому жителю современной России Бориса Абрамовича Березовского, что Сашка с трудом сдержался, чтобы не воскликнуть
«Чур меня, чур!», предварительно перед этим поплевав через левое плечо и троекратно перекрестившись. «Ах ты, гад, - пришла в его голову совершенно иррациональная мысль, - и здесь, значит, сладко устроился. Ну погоди у меня! Я тебя сейчас приласкаю!»
        - Ты так счастлив видеть меня, мерзавец, что вчера от избытка чувств даже приказал убить меня своей марионетке Пескаторе.
        Выстроенная им словесная конструкция настолько понравилась самому Сашке, что он широко, от всей души улыбнулся. Реакция же Балдуччи на эту фразу окончательно привела его в самое прекрасное расположение духа. Банкир, услышав про Пескаторе, так и застыл в поклоне с раскинутыми в стороны руками. Сашка поднялся по лестнице и, слегка отпихнув хозяина в сторону, чтоб не мешался под ногами, прошел в дом.
        Солнечные лучи, проникая сквозь высокие окна в большой зал, в который попал великий воевода и его спутники, отражались в многочисленных зеркалах, хрустале и позолоте, наполняя пространство сиянием всех цветов радуги. У Сашкиных воинов, простых деревенских жалованников, при виде такого великолепия даже челюсти отвисли. Балдуччи, наверное, не был бы банкиром, если бы не умел держать удар. Пары десятков секунд было вполне достаточно для того, чтобы он пришел в себя и вновь, рассыпаясь мелким бесом, не предстал перед великим воеводой и его спутниками.
        - Ваше высочество, - вскричал он, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень почтения, - я не знаю, что за негодяй возвел на меня столь ужасный поклеп, но уверяю вас в том, что это чистой воды ложь! Я заверяю вас в своем личном расположении и преданности вам и вашему сюзерену - великому князю Владимирскому.
        - Что ж… - как бы между прочим промолвил Сашка. - Значит, гонцов в порт вчера тоже не ты посылал, и уговаривал капитанов покинуть кафскую бухту тоже не ты.
        - Конечно, не я! - вскричал Балдуччи. - Где доказательства? Разве есть письмо, писанное моей рукой или с моей печатью?
        Подобная беззастенчивая наглость привела Сашку в восхищение.
        - Хорошо. - Ему ничего не стоило сделать вид, что он поверил банкиру. - Тогда изволь сейчас же отправить в порт деньги за фрахт ста десяти судов.
        - Конечно, конечно… Я готов! Но вы, ваше высочество, взамен должны мне передать верительную грамоту великого князя.
        - Зачем? Нет у меня никакой грамоты! - Продолжая играть, Сашка изобразил крайнюю степень простодушия, граничащую с идиотизмом. - Разве ты не знаешь меня?
        - Но как же, ваше высочество, я не могу отдать деньги первому встречному. Без верительной грамоты… - Балдуччи скептически улыбался, презрительно глядя на своих, как оказалось, по-деревенски доверчивых и простоватых гостей. - Так что, извините, но фрахт я оплачивать не буду.
        И тут в разговор вступил Безуглый.
        - Уважаемый банкир Балдуччи, - спокойно, даже вкрадчиво начал он, - когда вы приветствовали нас, то, судя по вашим словам, были уверены в том, что перед вами не первый встречный, а великий воевода Тимофей Васильевич Вельяминов.
        - А-а… Но… Великий князь прислал мне портрет великого воеводы, - нашелся банкир.
        - Портрет, значит, прислал, а верительную грамоту забыл?
        Балдуччи понял, что он попал в ловушку.
        - Да, да… Именно так, - промлямлил он.
        - Кстати, - продолжал Безуглый, - сейчас наши люди штурмуют дом Пескаторе, и я вас уверяю, что они с этим справятся достаточно быстро. Самого Пескаторе, прежде чем повесить, доставят сюда. - Ни о чем подобном договоренности с Адашем не было, но Сашка даже вида не подал, что удивлен словами Безуглого. - Так что, уважаемый банкир, мы у него и спросим в вашем присутствии, отдавали ли вы ему приказ убить великого воеводу?
        Услышанное явно испортило Балдуччи настроение, но как истинный банкир он был уверен, что любую проблему можно решить с помощью денег.
        - О-о! Ваше высочество! Не надо Пескаторе, не надо верительной грамоты. Разве мы не можем договориться с вами? - Он подошел к шнуру, висящему у стены, и трижды дернул за него. - Я сейчас же отправлю деньги за фрахт необходимых вам судов.
        - Хорошо, - охотно согласился Сашка и кивнул одному из сопровождавших его воинов. - Поди к старшему, передай, что я велю охрану с парка снять и перенести ее к самому дому. - Бегом.
        Бородач, топая сапожищами по начищенному паркету и гремя доспехами, умчался выполнять поручение. В другом же конце зала появился человек, которому Балдуччи что-то сказал по-итальянски.
        - Это мой секретарь, - пояснил банкир. - Я велел ему приготовить деньги для оплаты фрахта.
        Балдуччи, уверенный, что ему уже удалось решить проблему, вновь сиял самой доброжелательной улыбкой.
        - Так зачем же ты все-таки хотел убить меня, банкир? - как бы невзначай поинтересовался Сашка.
        - О-о, стоит ли вновь говорить об этом маленьком недоразумении? - Балдуччи, улыбаясь, всплеснул руками. - Ведь мы же уже урегулировали ситуацию.
        - Ты думаешь? - Сашка покачал головой, состроив недоуменную гримасу. - Эй, скачи-ка в лагерь, - отдал он распоряжение второму бородачу, - передай, что я распорядился перенести его сюда, в парк синьора Балдуччи. Нечего им там за городом жариться да пыль глотать на самом солнцепеке.
        - Так все-таки, любезный банкир Балдуччи, - вновь вступил в разговор Безуглый, - каким же образом вы опознали сейчас Тимофея Васильевича?
        - Я догадался, - огрызнулся банкир. Маска любезного хозяина слетела с его лица, как прошлогодняя листва слетает под натиском северного ветра. - Ночью мне доложили, что мой парк окружили какие-то воины. Это могли быть только люди великого воеводы. Поэтому с утра я ждал его визита.
        - Прекрасно. - Безуглый так улыбнулся Балдуччи, словно хотел поддержать его этой улыбкой в непростой для того ситуации. - А как и когда, уважаемый банкир, вы договорились с великим князем о способе оплаты?
        Балдуччи презрительно скривил губы и передернул плечами.
        - Обычная банковская практика. Великий князь мой постоянный клиент. Когда я должен выдать деньги третьему лицу, великий князь передает с ним верительную грамоту со своими печатями.
        - Значит, вручить вам верительную грамоту мог любой человек?
        - В принципе да.
        - И великий князь не говорил вам, что это будет великий воевода?
        Здесь Балдуччи слегка замялся, но в конце концов выдавил из себя:
        - Н-нет…
        - И портрета великого воеводы он вам никакого не посылал?
        - Н-нет.
        - Замечательно. Итак, исходя из ваших слов, явиться к вам с верительной грамотой мог кто угодно. Так откуда…
        - Послушайте, - бросил с досадой Балдуччи, - бросьте вы ваши хитрые заходы. Весь город знает, что уже несколько дней под городом стоит военный лагерь. И возглавляет его великий воевода. - В этот момент в зал вошли четверо молодых людей, несущих небольшой сундучок. Поставив его у ног Балдуччи, один из них открыл крышку сундучка, продемонстрировав его содержимое. Сундучок доверху был заполнен золотыми монетами, а поверх них лежал лист бумаги с расчетами. Молодые люди, как вымуштрованные солдаты, отступив на шаг назад, встали за спиной Балдуччи. - Здесь достаточно золота для фрахта ста десяти кораблей. Забирайте его и убирайтесь из моего дома.
        - Ай-ай-ай, нестыковочка, однако, получается у вас, уважаемый банкир. - Безуглый уходить явно никуда не собирался, намереваясь все-таки расколоть скользкого, как линь, Балдуччи.
        Со стороны балюстрады раздался топот сапог - это вернулся посланный бородач.
        - Государь, дом уже оцеплен, - громогласно, сверкая дикими глазищами, доложил он.
        - А, Бантей, это ты… - Великий воевода лишь слегка повернул голову назад. - Позови-ка сюда еще пятерых ребят.
        Балдуччи что-то буркнул своим парням, и те шагнули вперед, оставив его за своими спинами.
        - О-ох, - тяжело вздохнул Сашка. - Не глупи, Балдуччи.
        Но Сашкины увещевания не произвели на банкира должного впечатления. Он снова что-то буркнул, и его парни синхронно обнажили длинные узкие клинки, вытянув их в сторону Сашки. Сашка вновь тяжело вздохнул: «Ну и идиот этот Балдуччи. А еще банкир…» Великий воевода снял с себя шлем, покрутил его в руках, вновь вздохнул и неуловимым движением метнул его в голову стоящего с краю парня. Тот, взбрыкнув ногами, повалился на спину. Тут же оставшиеся трое сделали выпад вперед. Сашка, повернувшись на девяносто градусов и чуть отклонившись назад, одетой в железную перчатку рукой влепил в ухо ближнему к нему сопернику. Все трое тут же оказались на паркете, причем двое невредимых весьма потешно пытались выбраться из-под тела своего попавшего в нокаут товарища. Попеременно ударами правой и левой ног Сашка успокоил и этих.
        Во время этой короткой схватки Балдуччи очень быстро понял, на чьей стороне сила и, не дожидаясь исхода, попытался ретироваться. Но тут Безуглый молниеносно достал из кармана некое странное приспособление, состоящее из четырех небольших шаров и соединяющих их шнуров. Раскрутив над головой, он запустил его вслед бегущему банкиру, и через мгновение тот уже барахтался на полу со спутанными ногами.
        - Двое - взять сундук, двое - взять этого, - Сашка указал на Балдуччи вошедшим в зал воинам, - двое - этих под замок. - Он показал на лежащих в отключке слуг банкира.
        Собравшиеся у дома воины с любопытством взирали на своих товарищей, несущих извивающегося всем телом банкира. Вслед за ними шли великий воевода и Безуглый.
        - Давайте его, ребята, вон к тому дереву, - показал рукой Безуглый. - Не захотел говорить по-хорошему, придется договариваться по-плохому.
        - Это незаконно! Это насилие! - вопил что есть силы Балдуччи. - Я буду жаловаться царю Тохтамышу!
        Под старым развесистым каштаном воины поставили банкира на ноги.
        - Давай веревку, Бантей, - распорядился Безуглый.
        В мгновение ока аркан был переброшен через толстую ветку, а его петля надета на шею Балдуччи.
        - Я требую доставить меня в городской суд! - как заклинание повторял банкир. - Я не хотел убивать великого воеводу! У вас нет доказательств! Где Пескаторе?! Доставьте сюда Пескаторе!
        - Во время войны суд великого воеводы главнее всех остальных судов, вместе взятых, - спокойно объяснил ему Безуглый. - Вы находитесь на территории, занимаемой войском, выступившим в поход. Следовательно, подпадаете под действие суда великого воеводы. Давай, Бантей, тяни полегоньку, - обратился он к воину, держащему в руках конец аркана. Тот потихоньку начал выбирать свободный конец, и петля слегка сдавила горло Балдуччи, схватившегося обеими руками за петлю. - Скажи правду, - приговаривал Безуглый. - Зачем ты хотел убить великого воеводу? Кто тебя сподвиг на это? Скажи, и великий воевода помилует тебя.
        - Не убивал я, - прохрипел Балдуччи. - Отпустите меня, я дам вам еще денег.
        Бантей тут же отпустил веревку, повинуясь знаку великого воеводы.
        - У меня шесть тысяч воинов. Каждому по десять золотых - шестьдесят тысяч. Согласен? - спросил Сашка.
        - Согласен.
        - И еще пять тысяч про запас, на всякий случай, - уточнил Безуглый.
        - Согласен.
        Сашка вновь подал знак Бантею и тот опять натянул веревку.
        - За что? - закричал Балдуччи.
        - Мы ждем от тебя рассказа о посещении твоего дома неким кызылбашским купцом.
        Веревка вновь была ослаблена, и Балдуччи машинально принялся потирать шею одной рукой.
        - Ах это… - Даже невнимательному наблюдателю стало бы заметно, как напрягся банкир при упоминании кызылбашского купца. Похоже, он даже позабыл о веревочной петле, по-прежнему обвивавшейся вокруг его шеи. - А при чем здесь это? Просто деловой контакт. Человек зашел поговорить о возможности предоставления ему кредита. Он открывает в Кафе свою торгов…
        Безуглый резко взмахнул рукой, и Бантей сильно дернул веревку, мгновенно сдавившую шею банкира.
        - Не надо лгать, уважаемый банкир. Мы знаем, что раньше этот кызылбаш был немцем, и звался он Кнопфелем. Мы также знаем, что это он подговорил вас на убийство великого воеводы. - Безуглый сделал мановение рукой, и веревка вновь была ослаблена.
        - Зачем спрашивать, если вы и сами все знаете?
        - Нам нужны подробности вашего сговора.
        - О уважаемый сеньор… - Балдуччи замялся, не зная как ему обратиться к Безуглому. - Не заставляйте меня говорить о них. - Он покачал головой. - Я их так боюсь… - Похоже, за весь разговор банкир был искренен.
        - Их - это кого? - решил уточнить Безуглый. - Некомата, Кнопфеля и их людей?
        - Да, да. Именно их.
        - Людей, находящихся за много верст отсюда боитесь сильнее, чем реальной веревки на своей шее?
        - Они обещали разорить весь наш род, сделать всех нищими. Мне лучше принять смерть, чем подвести семью. Они каким-то образом собрали все кредитные и долговые обязательства нашего банкирского дома. Даже давно погашенные… Они почему-то вновь появились в обороте. Я не понимаю… У них есть реальная возможность выполнить свое обещание.
        - Вы что, Балдуччи, не знаете, что еще три года назад великий князь Владимирский объявил Некомата Сурожанина и его присных государственными преступниками и приказал конфисковать все их имущество?
        - Знаю, но… Это не везде так. Кое-где на Западе они сохранили и свои деньги, и свое влияние.
        - Вы можете назвать, кто помогал Некомату и Кнопфелю провести операцию против вашего банкирского дома?
        - Да, да, конечно. Банкирские дома Альфини, Дориа и Росси в Венеции, Киналья в Генуе, личный банкир папы Лациалли, в Англии - Сеймур…
        - Ладно, Балдуччи, - перебил его Сашка. Информация, которой сейчас начал делиться банкир, несомненно, была очень важна. Начав распутывать эти банкирские клубочки, наверняка выйдешь на Некомата. Но нет у него возможности отправиться сейчас ни в Италию, ни в Англию. Его ближайшая перспектива - это война, затянувшаяся на несколько месяцев, а то и более. А за это время обязательно сработает задумка
«ловить на живца». Сегодня они попробовали убрать его с помощью Балдуччи, а завтра не выдержат и полезут сами. Ну а в крайнем случае, всегда можно будет вернуться в Кафу и допросить Балдуччи поподробнее насчет всех этих банкирских заморочек. Да и если начинать действовать в этом направлении, придется брать его с собой. Без опытного банкира-союзника ему в этом деле не разобраться. - А куда направился из Кафы Кнопфель?
        - Он говорил, что поедет в Сарай.
        - А где сейчас Некомат?
        - Может быть, в Англии, может быть, в Венеции, а может быть, и еще где-нибудь. Я слышал, что он является финансовым советником и веницианского дожа, и английского короля.
        - Так все-таки, Балдуччи, чего от вас хотел Кнопфель? - продолжал настаивать на своем Безуглый.
        - Ох… Вы же и сами знаете…
        - И все же.
        - Убить великого воеводу, а если не получится, то любыми способами отсрочить его отбытие из Кафы.
        - Ну вот, давно бы так. - Безуглый как истинный профессионал в своем деле не мог не получить удовольствия от самого факта признания преступником своей вины.
        В это самое время на поляне перед домом появился Адаш верхом на боевом коне.
        - Ого! Вы тоже кого-то вешать собрались? - весело спросил он.
        - Это банкир Балдуччи, - охотно пояснил Безуглый, - организовавший покушение на жизнь великого воеводы. К тому же он активно помогал государственным преступникам Некомату Сурожанину и Кнопфелю. Решать великому воеводе, но, по-моему, есть все основания для того, чтобы его повесить. Кстати, Адаш Арцыбашевич, ты Пескаторе привез? Уж очень банкир Балдуччи хотел с ним побеседовать.
        - Уже не получится. - Адаш расхохотался. - Разве что отправиться к городским воротам… Пескаторе сейчас там. Мои ребята повесили его на самом въезде в город.
        - Ах какая жалость, - притворно вздохнул Безуглый. - Ну что, Тимофей Васильевич, прикажете повесить преступника-банкира?
        Балдуччи, смирно стоящий с посеревшим лицом, по которому градом катился пот, похоже, сейчас испугался больше, чем тогда, когда петля реально сдавливала его шею.
        - Как видишь, банкир, ты совершил не одно преступление, заслуживающее смерти. Но я милую тебя, - величаво промолвил Сашка. - Бантей, проводи банкира в дом.
        - Государь, - обратился к великому воеводе Адаш, когда они остались втроем. - С разбойниками мы покончили, никто не ушел. Дом запалили, самого Пескаторе повесили у городских ворот, чтобы все горожане видели. - Сашка кивнул головой в знак одобрения. - Слушай, государь… Я по дороге в лагерь наш заезжал… Говорят, ты велел перенести его в город, в банкирский сад. Ты уж извини, я немного покомандовал от твоего имени. Встречальщикам велел оставаться на въезде в город…
        - Правильно.
        - Там пришел передовой отряд конников, так я их в порт сразу отправил - грузиться, и часть обоза… Им велел идти сюда.
        - Ты все верно покомандовал, старый черт! Ну что, снова начинается веселая жизнь? - Сашка хлопнул Адаша по закованному в железо плечу. - Поедем сейчас с тобой в порт - аванс корабельщикам выплачивать. Надеюсь, за сегодня-завтра погрузку закончим. А с утра третьего дня, бог даст, и в море выйдем. А ты, Гаврила Иванович, - обратился он к Безуглому, - присматривай за банкиром на всякий случай. Чтобы он чего не выкинул. Не должен, конечно, но мало ли…
        VII
        Повиснув на фальшборте и подставив солнцу голую спину, Сашка от нечего делать вглядывался в зеленоватую воду, надеясь разглядеть в ее толще веселую дельфинью стайку. Они только что показались пройдясь по борту корабля со скоростью хороших глиссеров, поднырнули под него и… в воду канули. Кроме солнечных зайчиков, бликующих на небольшой волне, ласково лижущей борт корабля, так ничего он и не увидел. Сашка смачно плюнул за борт. «Тьфу ты, и здесь невезуха!»
        - Ваше высочество, нельзя плевать за борт. Море может обидеться. - Это капитан. Тот самый, который первым говорил с Сашкой в Кафе.
        - Не буду, Иларио. Я не знал. Помолись за меня Нептуну, попроси у него прощения.
        Погрузка в Кафе заняла не два дня, как надеялся Сашка, а четыре. Слишком долго подходил обоз. Лошадей сначала завели в трюмы, потом частично пришлось выводить… И снова заводить, когда был погружен весь обоз… В тот же день, когда состоялось разбирательство с Балдуччи, на рейде Кафы показался царский флот. Тьма-тьмущая казацких стругов закрыла море почти до самого горизонта. Сашка сдуру принялся их считать, досчитал до двухсот, сбился со счета и наконец прекратил это бессмысленное занятие. А вечером того же дня в порт явилась делегация кафских горожан во главе с местным городским головой. Представители всех сословий и городских цехов горячо благодарили великого воеводу за избавление города от Пескаторе и его бандитов. Правда, у Сашки сложилось впечатление, что городской голова, вручивший ему висящий на золотой цепи ключ от городских ворот и сообщивший о присвоении ему звания почетного кафского гражданина, был не вполне искренен.
        Путь от Кафы до Еросалима занял четыре дня. Погода стояла прекрасная, и плавание напоминало скорее морскую прогулку, чем, выражаясь по-военному, переброску войск и средств материального обеспечения армии в зону военных действий. А теперь, вот уж второй день флот великого воеводы стоит на якоре недалеко от входа в Босфор, в двухстах метрах от европейского берега Черного моря.
        Сашка с наслаждением потянулся и вновь повис на фальшборте. Уж загорать так загорать. До черноты. Не война, а порнография какая-то получается. Когда грузились в Кафе, ни у кого даже мыслишка не промелькнула: а где будем разгружаться? Само собой разумелось, что к прибытию флота, состоящего из тяжелых грузовых кораблей, воины царя Тохтамыша уже захватят еросалимские пристани, и разгрузка конницы и обоза пройдет в нормальных условиях, в порту. Ага… Размечтались.
        Еросалим оказался грандиозной крепостью, стоящей на азиатском берегу Босфора, у самого выхода в Черное море. Струги царского войска Сашка ожидал увидеть где угодно, но только не на европейском черноморском берегу. В полном беспорядке они усеяли прибрежную полосу плотным ковром, как щепки и прочий мусор устилают пляж после сильного шторма. Когда корабли великого воеводы подошли к берегу настолько, что струги уже не казались щепками, а на берегу уже можно было различить копошащихся людишек, возводящих лагерь, Сашка приказал капитану подойти как можно ближе к берегу и встать на якорь. Следом за флагманским кораблем этот маневр повторили и все остальные. Великий воевода распорядился спустить шлюпку и, сопровождаемый Адашем, отправился на берег - докладываться великому князю.
        В строящемся лагере царила сущая неразбериха. Причалившую к берегу лодку великого воеводы, похоже, никто и не заметил. Глядя на творящийся здесь бардак, Сашка не удивился бы, если бы ему сказали, что и на прибытие флота из ста с лишним грузовых кораблей никто не обратил внимания.
        Царский шатер нашли без особого труда, наверное, еще и потому, что он был один из немногих окончательно установленных. Несмотря на многолюдство и суету, царящую вокруг шатра, охраны Сашка так и не обнаружил. Во всяком случае, к самому входу в шатер они прошли беспрепятственно, и лишь здесь остановились, увидев вышедшего из шатра человека. Был он мал ростом, худ до чрезвычайности, а усы носил такие длинные, что свисали они чуть ли не до пояса. В одной руке он держал шлем с огромным черно-белым кучерявым плюмажем, а второй - вытирал обильный пот, выступивший на абсолютно гладкой, как бильярдный шар, загорелой до черноты голове. На ней не было даже традиционного казачьего оселедца. Вдобавок этот забавный персонаж бормотал себе под нос, приговаривая:
        - Ох крут-крутенек наш царь-царюшка, ох крут-крутенек…
        Адаш тронул Сашку за руку:
        - Знакомца встретил. Ты иди один, государь. А я с ним поговорю, разузнаю, что здесь творится, - шепнул он великому воеводе.
        - Здорово, Мухач! - Адаш хлопнул коротышку по плечу.
        Тому, чтобы разглядеть, кто это с ним здоровается, пришлось задрать голову чуть ли не в небеса.
        - А-а, здорово, здорово, Адаш, - ответил он так, как будто расстался с Адашем всего лишь пару часов назад.
        Сашка откинул полог и шагнул в шатер. Дмитрий бушевал. В чем суть его недовольства и персональных претензий к отдельным военачальникам, великий воевода так и не уловил, потому что после упоминания конкретного имени следовал длинный поток ругательств, и - никакой конструктивной критики.
        Внезапно толпа вокруг царя почему-то расступилась, и Дмитрий увидел великого воеводу.
        - А-а, это ты… Как у тебя дела?
        - Конница и обоз доставлены в полном порядке. Как разгружаться будем?
        Дмитрий недовольно скривился:
        - Думай сам, у меня и так забот хватает.
        Толпа темников вновь заслонила Дмитрия от Сашки, и разбор персональных дел высшим руководством тут же возобновился.
        Сашка постоял несколько мгновений, ожидая продолжения разговора, но вскорости понял, что никакого продолжения не последует. Он покрутил головой по сторонам. В углу шатра, скрестив на груди руки, на большом барабане сидел Боброк.
        - Ну что, Дмитрий Михайлович, как тут? - поинтересовался великий воевода, подойдя к нему и пожимая руку.
        Насколько Сашкин вопрос был завуалированно расплывчат, настолько же ответ Боброка был прост и однозначен. Он громко хыкнул, набирая полный рот слюны, чтобы харкнуть посмачнее, покрутил головой, пытаясь выбрать место, куда это сделать, но, увидев кругом одни лишь персидские ковры, застилающие землю, вынужден был проглотить слюну. Только и молвил:
        - Дерьмо!
        Сашка потрепал его по плечу:
        - Крепись, старина. Все образуется, - и вышел из шатра.
        Адаша поблизости не было видно, и великий воевода направился на берег в одиночестве. Адаш нагнал его у самой лодки, шепнув на ухо:
        - На корабле расскажу.
        Сашка понял: то, что разузнал Адаш, лучше не слышать воинам-гребцам. Рассказ свой Адаш начал лишь тогда, когда они уединились на палубе. Флот Дмитрия, состоящий из более чем тысячи казачьих стругов, прибыл к Еросалиму на сутки раньше, чем грузовые корабли великого воеводы. Не останавливаясь и не снижая скорости, головной струг, на котором находился Дмитрий Тохтамыш, ничтоже сумняшеся, сунулся в Босфор. За ним и все остальные. Со стен крепости началась пушечная пальба. Эффективность ее была такова, что вызвала на стругах дружный издевательский гогот десятков тысяч глоток. Но тут пушки замолкли и вместо них начали работать старые испытанные орудия: баллисты и скорпионы. Огромные горящие стрелы из скорпионов сразу же зажгли два десятка стругов. А баллисты метали такие огромные камни, чуть ли не на всю ширину Босфора, что попадание такого снаряда в струг тут же отправляло его на дно. Огонь был очень плотным. Головной струг сразу же получил серьезные повреждения и утонул. Дмитрий спасся вплавь. Благо до европейского берега было недалеко. Весь головной отряд был уничтожен в считаные минуты. Спаслись
только те, кто сумел повернуть и выйти обратно в Черное море.
        Старши?на собралась на европейском берегу Черного моря. Послали команду - искать Дмитрия, но тут он и сам нашелся. Подошел к господам темникам и устроил им разнос за отсутствие разведки, за… Короче говоря, за все. Порешили вновь выйти в море, пройти подальше от Еросалима (чтобы опять не попасть под огонь его орудий) и высадиться на азиатском берегу в нескольких верстах от крепости. Устроить там лагерь, провести разведку, а уж потом решать, как вести осаду.
        Стали действовать в соответствии со вновь разработанным планом. Пристали к азиатскому берегу Черного моря, пониже Еросалима, стали высаживаться на берег, но в этот самый момент по ним нанесли удар ромейские катафрахты[Катафрахты - тяжелая конница.] , поддержанные лучниками и пращниками. Поднялась паника, бойцы, не слушая командиров, самовольно сволакивали струги в воду и спешно отплывали на безопасное расстояние. Потери оказались не очень существенными, но позору натерпелись предостаточно. После этого вернулись к европейскому берегу, туда, где уже раз приставали, и решили разбить здесь лагерь. Что делать дальше, никто не знает. Чтобы осадить крепость, надо как минимум перебраться на азиатский берег; со стороны Черного моря ли, со стороны Босфора ли - все равно. Но вот как это сделать - большой вопрос. К тому же в войске нет ни осадных туров, ни таранов, ни каких-либо еще осадных орудий. В составе обоза, погруженного Сашкой, было шесть полевых пушек, еще из тех, что принимали участие в Куликовской битве. Но для осады они бесполезны. Калибр не тот, да и изношены до предела. Даже лестниц и лопат с
кирками - и тех не хватало. К тому же поговаривали, что из Средиземного моря якобы спешит-торопится ромейский флот. Это было бы уж совсем скверно.
        Вообще-то изначально, когда только задумывался этот поход, старши?на предлагала Дмитрию идти посуху одвуконь, как это привычно для ордынского войска. Дмитрий же возражал - впереди несколько мощных водных преград, в том числе Днепр, Дунай и сам Босфорский пролив. Члены старши?ны чесали бритые затылки и отвечали, что реки форсировать они привычны. Что им Днепр, когда они и Волгу переплывали. К тому же на Днепре помогут местные проводники. Босфор же… А чего его переплывать? Тем более что там можно и на ромейский флот напороться. Пограбить европейские владения Михаила, вот и будет наказание за измену.
        Настоять на своем - идти на стругах морем - Дмитрий настоял, только старши?на как не собиралась готовиться к штурму твердыни, так и не подготовилась. Притащили почти сто тысяч пехотинцев с одними лестницами к самой мощной крепости в мире, а что делать дальше, никто и не знает. Более того, нет даже дельных предложений, как войско к крепости переправить и осадить ее для начала. Вот теперь и идет разбор полетов. И, как у нас обычно водится, ищут крайнего. Хотя, что из этого выйдет, представить сложно.
        После того как Адаш выложил великому воеводе всю информацию, тот поделился с Адашем увиденным в царском шатре.
        - Одно мне только ясно, Адаш, - подытожил Сашка. - Вопрос с разгрузкой нам придется решать самим. И делать это надо как можно быстрее. Не дай бог, действительно византийский флот подойдет…
        - Разгружаться в струги надо, государь. Не меньше двух стругов на корабль. А лучше - три. В струги все перегрузим, вплоть до арб. Что вот только с лошадьми делать? В струг ее не опустишь. Побьет там все и сама покалечится со страху.
        - А если вплавь?
        - Если б с берега на берег, и вопроса бы не было. А вот с корабля… Почти восемь тысяч лошадей… Это не шутка. Государь, дай мне день подготовиться. А завтра после полудня и начнем.
        После этого разговора Адаш вновь отправился на берег договариваться насчет стругов. Вернувшись оттуда, долго сновал на лодке меж кораблями, ведя переговоры с капитанами и раздавая указания воинам на кораблях. Сегодня с утра он вновь уплыл на берег.
        Солнце изрядно нажгло спину. «Пожалуй, надо набросить на себя что-нибудь, - решил Сашка, - иначе вместо загара заработаю ожог».
        - Ваше высочество, господин Адаш говорил, что после полудня начнем разгрузку… - Это вновь капитан. Беспокоится… Болтаться тут на якоре, да еще с перспективой попасть под удар ромейских боевых кораблей, ему совсем не в жилу. Ясный перец.
        - Да, Иларио. Готовь своих моряков.
        - Мои моряки давно готовы, ваше высочество.
        От берега отчалили несколько стругов и двинулись в сторону кораблей. Это можно было считать условным знаком.
        - Сапрык, Рахман! - гаркнул Сашка.
        - Да, государь…
        - Отправляйте людей на берег!
        Для разгрузки решено было чужих не привлекать даже в качестве гребцов, чтобы ненароком не быть втянутым в болото взаимных претензий и неразберихи, царящей в царском лагере. Адаш лишь по-свойски договорился об использовании двухсот стругов. А людей на весла было решено посадить своих. Подошли первые струги, и работа закипела. А следом за ними стали подваливать еще и еще. У Адаша без дела никто не остался. Кто-то вместе с корабельными командами выгружал с кораблей, другие принимали груз внизу и гребли, а третьи перетаскивали грузы с берега внутрь лагеря. Хотя слово «внутрь» будет здесь не совсем корректным. Адаш и Сашка, посовещавшись, решили разместить своих как бы и вместе со всеми, но в то же время как бы и отдельно, отгородившись от основного лагеря штабелями грузов и рядами повозок. За два дня работа по перевозке грузов была завершена. Оставалась самая непростая и ответственная часть разгрузки - транспортировка боевых и обозных лошадей на берег.
        Первый опыт проделал Адаш лично. Уговорами и лаской он заставил нервничающего коня ступить на шаткий, ненадежный трап и свел его вниз, к воде. Остальная часть пути, несмотря на немалую дистанцию, прошла проще. Отфыркиваясь, конь благополучно выбрался на берег, а вместе с ним, держась за уздечку, и Адаш. Следом за ним этот опыт повторили еще около сотни человек, а когда увидели, что все нормально, - плывут как ни в чем не бывало, стали сводить по трапам одну лошадь за другой и пускать их вплавь самостоятельно. В целом опыт этот завершился удачно. Ни одна из лошадей, испугавшись, не разнесла в щепки трап, ни одна не покалечилась. За три часа почти восемь тысяч лошадей были переправлены с кораблей на берег.
        Капитаны, с которыми Сашка рассчитался на берегу, тут же взапуски бросились к своим шлюпкам, и уже через полчаса весь грузовой флот снялся с якоря, отправившись в сторону Кафы.
        Великий воевода, осмотрев свой лагерь, который вроде был частью общего, но в то же время сам по себе, наособицу, остался доволен. В лагере идеальный порядок, котлы с кулешом уже кипят, а личный состав, умаявшийся на разгрузке, отдыхает.
        - Все путем, - похвалил он Адаша. - Одну задачку уже решили. Теперь можно и к Дмитрию идти - докладывать.
        - Не ходи сегодня, государь, - принялся его отговаривать Адаш. - На сегодня, в ночь, уговорились они вновь в море выйти. Часть стругов пойдет Босфором, а часть на азиатском берегу должна причалить.
        - И что? Почему мне сейчас к Дмитрию-то не идти?
        - Понимаешь, чувствую, что все у них опять провалом закончится. Уж не знаю, что им на этот раз помешает, но помешает точно. Сам знаешь, не по-людски как-то поход этот начался, и продолжаться все будет с бухты-барахты. А ты появишься там сегодня, еще в обсуждении поучаствуешь, а то и в дело полезешь… И получится, что и ты будешь вместе со всеми замаран этой неудачей. А ты, государь, пойди лучше к царю завтра утром, когда все его военачальники уже обделаются сегодняшней ночью. Придешь, и решение готовенькое принесешь. Ты вот послушай, что Гаврила Иваныч придумал.
        Сашка повернулся к отставному дьяку. Во время всей их морской эпопеи тот держался на третьих ролях, с советами не лез, днями пропадая среди простых воинов.
        - Адаш Арцыбашевич дело говорит, - заверил Сашку Безуглый. - В таком змеюшнике, как нынешняя царская свита, лучше особняком держаться и лезть туда, только когда есть полная уверенность в успехе. И то ненадолго.
        - Да не тяни ты, Гаврила Иванович, дело говори.
        - Дело и говорю. Слышал я одну древнюю песню. В ней говорится, как пришел один русский князь Царьград воевать, да, видно, попал в такое же положение, что и мы. Так вот, в песне поется, что он свои ладьи на колеса поставил и посуху под парусами поехал, аки по морю.
        - Какие еще колеса? Куда поехал? - не понял Сашка.
        - Государь, так то ж песня, - влез со своими объяснениями Адаш. - А на деле было, наверное, так: они пристали к берегу там же, где и мы сейчас. Струги свои поставили на катки, на бревна, и потащили. Струг-то казацкий, он испокон веков такой же. Ни больше не стал, ни меньше. Несколько десятков человек, тянучи за веревки, запросто перекатят его по бревнам. А мы бревна еще салом смажем. Я проверял, его у нас много бочонков. Даже не знаю, кто его и зачем брал… А тут, видишь, пригодилось…
        - Завтра чуть свет наши люди начнут рубить деревья, - продолжил Безуглый. - Сосна тут хорошая, стройная. Для нашего дела - самое оно. А как покатим первый струг - ты и пойдешь к великому князю. Наискосок по суше прокатим его и плюхнем в Босфор на таком расстоянии от крепости, чтоб не могли они нас не только достать, но и увидеть. Так весь флот и перетащим. А там уж спокойно можно и на ту сторону Босфора переправляться. И никто нам на переправе не помешает, потому что не ожидают нас там.

«Что ж, старые, похоже, дело говорят», - подумал Сашка.
        - Добро, - дал он свое согласие, - так и поступим.
        - Тогда еще одно, государь, - сказал Безуглый. - Пока мы на корабле сидели, я кое-каких ребятишек подобрал, кое-чему их подучил… Хотя, чему можно научить за неделю, сидючи на корабле… Однако. Я вчера разведчиков по окрестностям разослал, сегодня они вернулись. Противника нигде не встретили, но с населением местным пообщались. Настроение спокойное. О царском войске и не слышали. Ничего плохого для себя от него не ожидают. Но…Пешком далеко ли уйдешь? А сейчас, когда лошадей перевезли, хочу дальнюю разведку отправить и сам с ними отправиться.
        - Согласен. Когда поедете?
        - А сейчас прямо и поедем, государь, если не возражаешь.
        - Не возражаю.
        - Тогда еще одно. Золотишко, которое мы из Балдуччи выбили, в целости и сохранности?
        - Сам знаешь, Гаврила Иванович. Куда ж ему деться? Шестьдесят пять тысяч золотых, что для воинов брали, никто и не трогал. Мы ж их так и не раздали, отложив на потом, когда война закончится.
        - Жирно им будет, по десять золотых на брата, Тимофей Васильевич, - недовольно проворчал Безуглый. - Хватит и по одному. А не то богачами себя еще возомнят и службу того гляди бросят. А у меня мыслишка имеется, как эти деньги правильно использовать. Говорить пока не буду, проверить надо.
        - Хорошо, не говори, - согласился Сашка. - И от той суммы, что Балдуччи на фрахт выделил, еще семь тысяч золотых осталось.
        - Вот и замечательно. Бог даст, все сладится. - Безуглый, хитро улыбаясь, потер друг о дружку свои сухие ладошки, словно растирая между ними в невидимую пыль все существующие сегодня проблемы.
        Сашка не стал допытываться, что же задумал старый лис, а со спокойной совестью завалился спать - нервное напряжение последних дней все-таки сказалось. Проснулся уже на закате. Поинтересовался у Адаша:
        - От Дмитрия посыльных не было?
        - Нет, государь. Забыл он о твоем существовании. Может, оно и к лучшему.
        - А в лагере что творится?
        - У нас - тишь да гладь. Безуглый с отрядом в сто человек на разведку уехал. А у них… Кутерьма. Грузятся сейчас в струги и в море выходят. - Похоже, это разделение на «мы» и «они», возникшее изначально, теперь только укрепилось и обещает, судя по всему, остаться таковым до самого конца этой войны.
        Считается, что на Черном море не бывает очень сильных штормов. Зато на Черном море бывают очень внезапные штормы. Еще пять минут назад ласковое море было нежным, как домашняя ванна, на ясном небе - ни облачка. И вдруг откуда ни возьмись как налетит шквал… И начинается такое…
        Царские струги и версты не отошли от берега, как недавно всплывшую над морем полную луну внезапно заслонило косматое черное облако. Не успели воины посетовать, что стало, дескать, без луны темновато, как все крепчающий ветер нагнал стада таких же косматых черных туч, закрывших собой и звезды. Наступила полная темнота, рулевые засомневались - куда править-то? И только тут опытные люди сообразили - сейчас на море начнется ад кромешный. Страшная ломаная стрела молнии, зигзагом вспоров тучи, ударила белым огненным столбом в самый берег, туда, откуда только что отплыли воины.
        - На берег, на берег, правь на берег, - разом заорали те, кто уже понял, что сейчас произойдет.
        Тут налетел страшный ветер и поднялась такая волна, что тот, кто не успел повернуть свой струг к ней носом, разом оказался в воде. А на берегу после удара молнии разгорелся большой костер, словно специально, чтобы подать воинам знак, куда им путь держать.
        Сашка проснулся на заре от стука топоров. Адаша уже не было в шатре. Наскоро умывшись и одевшись, он пошел на стук. Небо совсем не по-летнему затянуло низкими свинцово-серыми облаками, дул холодный северо-восточный ветер, присущий более ноябрю, чем июлю. Сашкины воины дружно рубили сосны, обрубали сучья, делили стволы на части. А кое-кто уже и тащил бревна к морю.
        - Здорово ночевал, государь, - приветствовал его Адаш.
        - Привет, Адаш. Спал как убитый, пока топоры не разбудили, - ответил ему Сашка.
        - Это хорошо. Знать, совесть твоя чиста. А тут такое творилось…
        - Ну?
        - Ночью буря поднялась, едва струги царь в море вывел. И недалеко от берега отошли, а еле обратно вернулись. Много народу потопло, ведь в доспехах были. Царь приказал надеть. А в лагерь молонья ударила. Прямиком в царский шатер. Сгорел дотла.
        - Вот это да! - ахнул Сашка.
        Адаш понизил голос и почти прошептал в самое ухо великому воеводе:
        - Казаки говорят, что слишком много невезения на этой войне. И воевать еще толком не начали, а десятую часть, считай, уже потеряли. Царь, говорят, невезучий. Не будет с ним победы. Небо само знак подает - молонья в царский шатер. Не угоден он богам.
        - Гм, гм, - хмыкнул Сашка, - надеюсь, ты понимаешь, каким боком это может нам вылезти.
        - Понимаю… Потому и выгнал людей чуть свет на работу. Скоро готовы будем. А как первый струг потянем, так можешь и к Дмитрию идти, он сегодня в Боброковом шатре ночует.
        Дорогу из сосновых бревен, щедро смазанных салом, выложили более чем на версту. Первый же струг, поставленный на бревна, пошел легко, даже легче, чем ожидалось. Подмазывай только, не забывай, да бревна подкладывай. Самое трудное оказалось - это втащить нос струга на первое бревно. Когда дотащили первый струг до конца выложенной из бревен дороги, взялись за второй, а там и за третий. Теперь можно было и Дмитрию демонстрировать достигнутое.
        Когда Сашка подошел к шатру, его остановили два воина.
        - Царь спит…
        - Будите! - разозлился Сашка. - Дело срочное!
        Тут на голоса из шатра вышел Боброк.
        - А-а… Это ты, Тимофей Васильевич… Спит великий князь. Уже знаешь, что сегодня ночью случилось?
        - Знаю. Потому и пришел. Буди его, Дмитрий Михайлович. Я выход придумал. И не только придумал, но и кое-что сделал.
        Боброк нырнул внутрь. Через несколько мгновений из шатра появился Дмитрий, полуодетый, в одной нательной рубахе. На измученном, усталом лице залегли темные тени, под покрасневшими от недосыпания глазами набрякли мешки, а пухлые, обычно пышущие румянцем щеки, сморщились и обвисли, подобно пустым мешкам.
        - Великий князь, я придумал, как нам крепость осадить. Пойдем со мной, покажу.
        Не говоря ни слова, тот лишь махнул рукой и последовал за Сашкой, за ними, не отставая ни на шаг, - Боброк. Они прошли вдоль ряда шатров, нырнули в узкий проход меж ними, и вот пред ними предстала сосновая дорога, по которой как раз полз струг, влекомый впрягшимися в веревочные постромки воинами.
        - Здорово! - Глаза Дмитрия вспыхнули огоньком радости и надежды. Он бросился вдоль дороги и бегом добежал до самого ее конца. Сашка даже не подозревал, что грузный, тяжелый Дмитрий может так быстро бегать.
        - А чего в пролив не вывели? - тяжело дыша, осведомился он.
        - Нельзя здесь в пролив, государь, - объяснил Сашка. - Надо дорогу дальше вести, верст за десять. А там струги в пролив спустим и пересечем его. А в крепости это никто и не увидит. Они нас будут все с моря ждать, а мы с тыла, с суши зайдем.
        Дмитрий схватил Боброка за рукав.
        - Давай, поднимай этих… - Тут он употребил не менее десятка ругательств вместо одного-единственного слова «темник». - Всех будить, и - за работу. Вот он, - Дмитрий ткнул пальцем в грудь великого воеводы, - главный. Делать, как Тимофей Васильевич прикажет! - Теперь Дмитрий уже не выглядел, как тяжелобольной человек, помеченный знаком близкой смерти. Это был просто бесконечно уставший, хронически невысыпающийся человек. - Прошу тебя, брат, сделай мне это дело, и я по гроб жизни буду тебе обязан. - Он сладко зевнул, выворачивая челюсти. - А я пойду вздремну все-таки.
        К наступлению темноты все струги были переброшены на берег Босфора за десять верст от Еросалима. По проливу ветер гнал высокую волну, но Дмитрия уже нельзя было остановить. Он почувствовал, что удача снова с ним. Переправа прошла без сучка без задоринки. От берега колонны бойцов, одна за другой, уходили к крепости. Завтрашним утром защитники Еросалима будут очень удивлены, увидев под стенами города свежеотрытые траншеи. И если им вдруг вздумается открыть ворота и вновь сделать вылазку, то - помогай им Бог!
        Перед тем как уйти с очередным отрядом в сторону Еросалима, великий князь и царь Тохтамыш дал великому воеводе свои последние на сегодня указания:
        - Струги береги. Перегони их на тот берег и оттащи подальше вглубь. Не дай бог, Михайлов флот подойдет да пожжет их. Да не забывай, что вся конница у тебя в распоряжении. По обеим сторонам Босфора разграбь и сожги все, что может гореть. Все! Ну, с Богом!
        Дмитрий подал знак, и отряд тронулся в путь вслед за ним. Последним шел Боброк.
        - Жаль, что тебя с нами не будет, Тимофей Васильевич, - сказал он, пожимая руку великому воеводе. - Я бы предпочел, чтобы осаду вел ты.
        Сашка вздохнул.
        - На все воля великого князя, - ответил он тоном преданнейшего слуги. - У каждого своя задача.
        В ту же ночь все струги были вновь переброшены на европейский берег Босфора. Но выполнять приказ Дмитрия и вытягивать их на берег великий воевода не стал. Воины доложили ему, что дальше по берегу есть подходящий залив. Сашка осмотрел его. И точно, залив был чрезвычайно удобен для размещения в нем кораблей. В Босфоре по-прежнему гуляла высокая волна, а в заливе в то же время лишь легкая рябь морщила поверхность воды. Лучше места было не сыскать. На следующий день сюда же перенесли и лагерь.
        Грабить и жечь всю округу, выполняя распоряжение Дмитрия, Сашка не торопился - ожидал возвращения Безуглого. В то же время несколько тысяч человек, находящихся под его началом, необходимо было чем-то занять, чтобы не дать червю безделья пожрать изнутри то, что обычно именуется дисциплиной. К тому же у него в обозе имелись оружейная и плотницко-столярная мастерские, которые тоже, мягко говоря, работой завалены не были.
        Начали с устройства позиций для имеющихся шести пушек. Пушки установили на входе в залив для противодействия возможному нападению вражеского флота. За работу все взялись с такой охотой, что обычные земляные позиции как-то сами собой переросли в две высокие деревянно-земляные башни, стоящие по обе стороны залива. А чтобы окончательно обезопасить себя, меж башнями натянули мощную цепь, перекрывающую вход в залив. И почти сразу же в заливе начали строить глубоководную пристань для больших кораблей. Великому воеводе пришла в голову мысль: «Неизвестно, что еще там будет с еросалимской пристанью, а грузить хозяйство все одно придется. И что? Опять через этот геморрой проходить? Нет уж. Я лучше пристань построю рядом со своим лагерем».
        А Адаш, когда ему Сашка рассказал об этой своей задумке, сразу же предложил:
        - Слушай, государь, а давай мы местных каменщиков привлечем да укрепления свои еще усилим. Валы с частоколом - это хорошо, но еще лучше было бы имеющиеся башни камнем обложить и еще хотя бы пару построить. Как там дальше дела у нашего царя пойдут, неизвестно. - (К этому времени Дмитрий, обложивший Еросалим, уже трижды предпринимал попытку штурма, и все безуспешно). - А мы тут сидим, как прыщ на заднице. Не дай бог, войско из Греции к Михаилу на помощь подойдет. Мы у них первыми на дороге и окажемся.
        День ото дня военный лагерь, постепенно обрастая укреплениями и постройками, все более походил на город. Через две недели вернулся Безуглый с отрядом.
        - Ого, как вы тут развернулись, - искренне удивился он, глядя на обросший укреплениями лагерь на берегу залива.
        - Так не бездельничать же людям, тебя ожидаючи, - огрызнулся Адаш. - Чуть мохом от безделья не покрылись. Великий князь требует: «Сожгите к чертям собачьим всю Тивериаду»[Тивериада - ныне европейская часть Турции.] . А мы ему отвечаем: «Не можем, государь. Нам дьяк Безуглый запретил. У него какой-то чрезвычайно хитрый план есть, как войну выиграть и Еросалим взять. Только он его никому не рассказывает».
        - Теперь можно и рассказать. - Безуглый довольно улыбнулся. - Хотя дело сделано всего лишь наполовину. А может быть, даже на четверть. Короче говоря, проехали мы всю Тивериаду и дальше до самого Лакедемона[Лакедемон - область на севере Греции.] . Гостил я у тивериадского деспота. Это управитель провинции.
        - Ишь гостил он… - Адаш хмыкнул. - А мы тут, как черви, в земле копались…
        - Ты рассказывай, Гаврила Иванович, - поддержал Безуглого Сашка. - В чем суть дела-то?
        - А суть в том, что вся тивериадская знать готова от Михаила[Согласно официальной истории, ромейским базилевсом в это время был Мануил.] отказаться, а Дмитрия ромейским базилевсом признать и присягнуть ему на верность.
        - Иди ты… - не поверил Адаш.
        - Да. Так точно, - вполне серьезно подтвердил Безуглый. - Готовы они тут собраться и присягу свою Дмитрию принести. А стоить это нам будет… - Безуглый извлек из-за пазухи бумагу. - Тридцать тысяч семьсот восемьдесят шесть золотых. Из них шесть тысяч деспоту Никифору. - Он протянул лист Сашке.
        Тот замахал на него руками:
        - Оставь у себя, Гаврила Иванович. Кто ж учтет лучше тебя? Но… Что это нам даст? Как войну остановит?
        - Ну как же… По эту сторону Босфора народ присягнет Дмитрию… А я еще и на ту сторону съезжу, к туркам. Да их еще сманю, чтоб они признали Дмитрия своим непосредственным повелителем. Над кем же будет властвовать Михаил? Над одной крепостью Еросалим? Так мы позаботимся, чтобы там народ правду узнал. Так что Михаилу некуда деваться будет. Придет и в ножки поклонится.
        - Но греки лживы, сребролюбивы и лицемерны, - засомневался Адаш. - Не обманут ли?
        - А кто не сребролюбив? Не давай обмануть себя, вот тебя и не обманут. Мы пошлем тивериадскую знать собирать отряд в две с половиной тысячи конников. А задатка у них собой будет только четверть суммы. Остальное отдадим после присяги. А я тем временем с отрядом в две с половиной тысячи отправлюсь на ту сторону Босфора - с турками договариваться.
        - А что… Мне этот план нравится! - Сашка даже расхохотался от избытка эмоций. - Интересная война у нас получится! Только…
        - Что только? - в один голос воскликнули Адаш с Безуглым.
        - Только ты, Гаврила Иванович, когда к туркам поедешь, бери деньги сразу с собой, чтобы время зря не терять.
        VIII
        За повседневными заботами и хлопотами главная Сашкина задача - найти Некомата-Рыбаса и его «рыбасоидов», не то чтобы уж совсем была им позабыта, но как-то была оттеснена на обочину сознания, дожидаясь очередного яркого напоминания о себе, вроде того покушения в Кафе, организованного Балдуччи. «Рыбасоиды» - ребята серьезные. И думать, что использование мафиози Пескаторе для достижения цели - это предел их умственных возможностей, было бы непростительной ошибкой. Они обязательно предпримут еще попытку и, скорее всего, не одну. «Раз уж решил выступать в роли «живца», никуда не денешься. Жди и не теряй бдительности, - думал Сашка. - Странно только, что прошло уже столько времени, а они не предпринимают никаких активных действий». Смутная тревога, несмотря на внешне спокойную, мирную жизнь, уже который день терзала его.
        Начала съезжаться тивериадская аристократия. Для шатра деспота Тивериады Сашка забронировал место внутри укрепленного лагеря. Остальные разбивали свои шатры за пределами укреплений. Народу съехалось неожиданно много. Приезжали семьями с чадами и домочадцами, с многочисленными слугами и прислугой, а один, то ли действительно тупой, то ли прикидывающийся таковым, землевладелец, притащил с собой чуть ли не сотню своих крестьян. Сам он поселился в красно-белом полосатом шатре, а его крестьяне понаставили вокруг него несколько десятков шалашей, скомбинированных из срубленных веток и какой-то дерюги. Наверное, парень рассчитывал получить денежку еще и за них, но здесь он явно просчитался. У Безуглого все было подсчитано, записано и согласовано с деспотом Тивериады Никифором, и платить ни на один золотой больше он не собирался.
        Сам Гаврила Иванович уже вернулся с азиатской стороны Босфора, достигнув результата еще более впечатляющего, чем в Тивериаде. Первый же из туркских племенных вождей, с которым познакомился отставной дьяк, узнав о его миссии, разослал гонцов и в течение нескольких дней собрал совет всех племенных старейшин. Предложение Безуглого пришлось им по нраву, и теперь, через два дня после принятия присяги у греков, Дмитрию предстояло принять присягу и от турок.
        Теперь, когда его предположения не только приобрели под собой реальную почву, но и почти уже стали реальностью, Гаврила Иванович смог рассказать о том, что его натолкнуло на столь смелую и неординарную мысль.
        - Понимаете, - вещал Безуглый, обращаясь к великому воеводе и Адашу, - я обратил внимание на одну странность в донесениях своих разведчиков. Все они начинались не с обычных слов воина о противнике и тому подобном, а примерно так: «Ох, Гаврила Иванович, ну и нищета здесь. Весь запас хлеба, что с собой брал, местным детишкам скормил. Такая земля благодатная, а народ живет хуже зверей лесных». Голодно здесь, одним словом. Да и тивериадская знать живет не намного лучше простолюдинов. Царский же двор в Царьграде всегда был пышен и богат необычайно. Тем, кому довелось увидеть воочию это великолепие, обычно слов не хватало, чтобы описать увиденное. На содержание свое и своего двора ромейские базилевсы денег никогда не жалели. Думаю, нынешний - не исключение. Вот мне в голову и пришла мыслишка; ежели в поле недород, и торговля захирела, и ремесла увяли - одним словом, тяжелые времена наступили, а повелитель твой не разделяет с тобой трудности, а лишь обдирает тебя, как липку, то как ты будешь относиться к своему повелителю? Будешь ли ты его защищать, рискуя своим имуществом, здоровьем, а то и самой
жизнью, когда враг стоит у ворот? Мы вот все стереглись тут флота ромейского да дополнительных войск из Греции, спешащих на помощь своему базилевсу. Так вот… Флот весь у Родоса и других островов на приколе стоит, а команды разбежались, потому как им за службу который год не плачено. А кое-кто из моряков, поговаривают, и вовсе пиратствовать отправился. Войско же… Одним словом, все, что есть у базилевса, все сейчас в крепости. И вся власть его за крепостной стеной фактически заканчивается.
        Сашка, Адаш и Безуглый прятались от жары в тени огромного, раскидистого тутовника, потягивая белое вино, разбавленное, по местному обычаю, более чем наполовину холодной родниковой водой. Два бурдюка; один с вином, а второй с водой, лежали тут же на траве, рядом с ними, и когда кто-то осушал свою чашу до дна, то передавал ее Адашу для того, чтобы тот вновь наполнил ее. Жара сегодня стояла небывалая. Даже в море, которое нагрелось, казалось, еще больше воздуха, не было спасения. Выпитая жидкость лишь ненадолго утоляла жажду, мгновенно проступая потом и тут же испаряясь. Ожидали приезда деспота Никифора, чтобы тут же послать за Дмитрием. Тот поначалу настаивал, чтобы греки принесли ему присягу прямо в осадном лагере, под стенами неприступного Еросалима, чтобы лишний раз досадить упрямому Михаилу, но Сашка вместе с Боброком убедили его, что лучше столь ответственное политическое действо проводить в более спокойной обстановке.
        Осада Еросалима меж тем продолжалась. После первых пяти безуспешных штурмов Дмитрий с подачи старшины распорядился вести сразу три подкопа под стены. Но казаки - не великие охотники рыть норы в земле, словно кроты слепые. Для такой работы надо было брать в войско тысяч десять валахов[Валахи - молдаване.] . Вот тогда бы был толк. А так - подкопы велись в час по чайной ложке.
        Безуглый сделал добрый глоток из своей чаши и продолжил рассказ:
        - Положение ромейских турок еще хуже. Самые плодородные земли на азиатской части страны, почти все побережье, заняты греческими землевладельцами. Турки же теснятся на нагорье, на каменистых землях. При нынешнем недороде голод, я думаю, там свирепствует. К тому же для царьградского базилевса они, похоже, не дети родные, как должно быть для доброго монарха, отца своих подданных, а скорее пасынки. Так и оказалось на самом деле. Все туркские племена за счастье почли встать под десницу великого князя и царя Тохтамыша.
        А нашему государю это вдвойне выгодно. Обстановка-то кругом непростая. Наши же братья-сербы короля своего провозгласили и собираются Царьград воевать. И не просто воевать, а столицей своей сделать и всю Ромею к себе присоединить. А зачем им это нужно? Уж не хотят ли они бросить вызов самому великому князю Владимирскому и выйти из-под его руки? Стать самостоятельными? А? Хорошо еще, что болгарский царь бросил носиться с этой дурной затеей и теперь служит как надежный подданный. Кстати, Тимофей Васильевич, а почему его великий князь к нынешней войне не привлек? Не знаешь?
        - Не-а, - лениво ответил Сашка и жадно высосал целую чашу разбавленного вина. - Жарко, страсть просто! Адаш, налей-ка мне еще, - попросил он.
        Вместо Сашки Безуглому ответил Адаш, наполняя чашу великого воеводы:
        - При нынешней старшине, как я погляжу, любая глупость может случиться. А умные и правильные вещи, наоборот, не случаются. Темников, что при твоем отце служили, Тимофей Васильевич, ни одного не осталось. Сказался, видно, год безвластия. Да и при Мамае, похоже, твердой руки не хватало. Знаешь, как это бывает… Людей, которые могут неприятную правду в глаза сказать, убирают, а подличающих возвышают. Вот теперь Дмитрий и расхлебывает. Да он и сам, сдается мне, предпочитает таких вот… лизоблюдов. Держи, государь.
        Тот, приняв чашу, лег на спину и, приложив ее холодным дном ко лбу, мечтательно вздохнул:
        - Ох, хорошо… Так бы по всему телу… Так что там, Гаврила Иванович, ты про турок говоришь?
        - Говорю, что это будут отличные подданные и надежные союзники. Если им отдать земли по побережью Средиземного моря, они по гроб жизни благодарны будут.
        - А греки в курсе этих твоих планов? - усмехнулся Сашка.
        - Незачем им пока об этом знать. Так вот турки… Они и против сербов помогут, и Михаил перестанет взбрыкивать время от времени. А самую главную пользу от них я вижу, знаете в чем…
        - В чем?
        - Использовать их против атамана Семиреченской и Сибирской орд Темира-Желязы.
        - А с чего ты взял, Гаврила Иваныч, - удивился Адаш, - что с ним воевать придется? Он же вроде признал Дмитрия царем и присягу принес. Правда, на Большой круг сам не приехал, но грамоту присяжную прислал.
        - В том-то и дело! - Безуглый поднял вверх указательный палец, как будто грозя далекому отсюда Темиру. - А разве сейчас в войске есть его воины?
        - Так собирались же спехом, - попробовал объяснить сей факт Адаш. - А им из своего далека - не ближний путь. И без них царь почти стотысячное войско собрал. По мне, так оно и не нужно здесь такое большое. Половины хватило бы за глаза.
        - Не-ет, помяните мое слово, - уверенно заявил отставной дьяк, - еще придется воевать царю с семиреченским атаманом. И здесь ромейские турки очень даже ему пригодятся.
        Из-за пределов лагеря послышался какой-то шум. Безуглый, хоть и самый старший по возрасту, но сухой, легкий и спорый на подъем, вскочил на ноги.
        - Деспот Никифор приехал, - сказал он. - Холопы его высыпали из своих шатров и криками, и вот так (Гаврила Иванович изобразил аплодисменты поднятыми над головой руками) приветствуют.
        Адаш кряхтя тоже поднялся на ноги.
        - Пойду, отошлю гонца к великому князю да встречу этого деспота. Государь, - обратился он к Сашке, - одеться бы надо. Он ведь будет проситься представленным быть тебе.
        - Да пошел он… - отмахнулся Сашка. - Не могу, жарко. - Он лежал на траве голый по пояс, порты же его были подвернуты, оголив ноги до самых колен. - Проводи его в шатер, пусть сидит - ждет великого князя. А со мной на пиру познакомится. Скажешь, нет меня. Уехал, мол. А я лучше вздремну здесь пока. Приедет Дмитрий, разбудите.
        Адаш с Безуглым ушли. Сценарий предстоящего действа был разработан отставным дьяком, после чего Сашка обкатал его в разговоре с Боброком. Вдвоем же они пошли и к Дмитрию - докладывать. Вопреки всем ожиданиям великий князь к желанию тивериадской аристократии принести ему личную вассальную присягу отнесся скептически.
        - Зачем это нужно? - скривив губы, поинтересовался он у Сашки. - Они и так все мои холопы через Михаила.
        - Так они отрекутся от Михаила, - попробовал ему объяснить Боброк. - А мы еще весть об этом подбросим в город. Пусть знают, что остались одни. Глядишь, и горожане отвернутся от него. Михаилу ничего не останется как сдаться. Вот и войне конец.
        Но вот этого-то, похоже, Дмитрий и не желал. Воевать он был готов, судя по всему, еще лет десять, лишь бы закончить дело эффектным штурмом, резней и прочими развлечениями, случающимися при взятии большого, богатого города. Битых два часа уламывал его Сашка вместе с Боброком, убедив, в конце концов, что хуже ему, по крайней мере, от этого не будет.
        За этими воспоминаниями Сашка не заметил, как действительно заснул. Разбудил его шепот Адаша.
        - Вставай, государь, великий князь уже приехал.
        Сашка, еще не успев открыть глаза, уже был на ногах. Ворох одежды, принесенной Адашем, уже лежал на траве рядом с ним. Сашка еще не закончил одеваться, как трубно взревели рога - в распахнутые ворота лагеря въезжал великий князь и царь Тохтамыш со своей свитой.
        Саму процедуру принятия присяги от местной аристократии проводили в лагере. Царь, одетый в пурпурную тогу, восседал на кресле, отдаленно напоминающем трон (поисками подходящего кресла разведчики занимались достаточно долго, без устали рыская по всей округе). В нескольких метрах перед ним, преклонив одно колено, стоял деспот, а за ним плотными рядами и шеренгами коленопреклоненно же - его вассалы. Деспот сначала прочел текст присяги по-гречески, дружно повторяемый вассалами, затем по-русски. Здесь с повтором было заметно хуже. После этого великий князь и царь поблагодарил новых холопов за службу и жаловал их же нынешними поместьями. Деспот поставил свое имя под текстом присяги и благоговейно припал к руке своего нового повелителя, вслед за ним выстроилась длинная очередь его вассалов. Акт принятия присяги состоялся.
        После же лобызания царской ручки следовало продолжение, так сказать, неофициального свойства, о чем, естественно, ни Дмитрию, ни членам его свиты знать не следовало. Греки, по одному, вслед за своим деспотом заходили в шатер к Безуглому, где и получали свои золотые согласно заранее согласованной ведомости.
        А венчал сие важнейшее событие конечно же пир. Тут уж великий воевода превзошел самого себя, постаравшись максимально возможно разнообразить сытное, но примитивное ежедневное войсковое меню. Несколько сотен воинов заранее было отправлено на охоту, а местные рыбаки со всей округи поставили свой сегодняшний улов исключительно к столу великого воеводы. Не бог весть что, конечно, но для походных условий очень даже неплохо.
        Пировали по-ромейски - лежа. Хотя правильнее было бы сказать, что это обычная полевая воинская трапеза, дополненная некими элементами ромейского сибаритства. Обедать лежа ли, сидя ли на земле, пусть и покрытой персидскими коврами, совсем не то же самое, что возлежать в триклинии на мягких ложах, усыпанных для удобства еще и пуховыми подушечками разных размеров. Полог от солнечных лучей и возможного дождя был натянут лишь над царским импровизированным «столом», но солнце уже клонилось к закату, и его лучи уже не были столь жгучими, как еще пару часов назад.
        Первую здравицу - за царя Тохтамыша - провозгласил великий воевода на правах формального хозяина, устраивающего пиршество. Вторым поднялся Боброк и поздравил царя с новыми подданными, а новоявленных царских слуг с обретением справедливого и милостивого господина. Почти сразу же готовился выступить один из ордынских темников, но Сашка, опять же, на правах хозяина, оборвал его и предоставил слово деспоту Никифору. Тот, вынужденный следовать обычаям русских, кряхтя, поднял с земли свое тучное холеное тело и, подняв чашу с вином чуть ли не выше головы, начал речь следующими словами:
        - О великий государь! Я должен признаться, у меня уйма недостатков, но все они меркнут перед одним, самым главным. А главный мой недостаток заключается в том, что я не умею лгать. Поэтому, государь, я говорю тебе все, что думаю, прямо в глаза. Таков мой обычай. И что же я вижу? - Он сделал рукой величественный жест в сторону залива. - Этот прекрасный залив, носящий имя Золотой Рог, существует здесь со дня Сотворения мира. Считается, что имена всему сущему дают люди. Но кто мог догадаться дать заливу, к пустынным берегам которого лишь изредка причаливают утлые челны местных рыбаков, столь величественное имя? Разве мог кто-то из людей иметь столько ума и прозорливости? А может быть, сама Деметра, Мать-земля, дала название одному из своих уголков, зная, какая судьба его ожидает? Ведь недаром наш господин носит имя Деметреос, что означает сын Матери-земли. Он пришел, наш господин, и устроил военный лагерь на берегу этого залива. И этот военный лагерь чудесным образом начал превращаться в город. У него уже появляются стены и башни, у него уже выросли портовые причалы. Что это, как не божественное
провидение, соединенное с волей нашего господина? Он пришел сюда, чтобы наказать ничтожнейшего из когда-либо носивших звание базилевса. Он пришел и основал Новый город! - Никифор обвел вокруг себя рукой. - Новый Ром! Он пришел, чтобы объединить славу и мощь Руси с традициями и наследством Рома! И заложил новую столицу! Он! Наш господин! Константинос Мегалион Деметреос! Неизменно Великий Сын Матери-земли! Восславим же владыку мира и нашего базилевса Константина Великого и его новую столицу, город Константина - Константинополис! - Речь деспота была заряжена такой энергией, что все участники пиршества уже давно повскакивали на ноги, внимательно слушая его слова, а последние фразы этой речи сопровождали все усиливающимся ревом. - Солнце скатывается с небосклона, грозясь вот-вот утонуть в море. - Деспот театральным жестом воздел руку вверх, указывая на оранжевый шар дневного светила. - Оно уползает, как пес, от стыда поджавший хвост, потому что базилевс Константинос Мегалион, Константин Великий своим сиянием затмил его! И это самая великая правда!
        Никифор осушил чашу и опустился на свое место, а пирующие еще долго не могли успокоиться, вопя на все лады:
        - Константинос Мегалион Деметреос! Константинос Мегалион!
        Боброк ткнул в бок великого воеводу.
        - Ах, лицемерный, двоедушный грек! - забубнил он ему в ухо. - Ты смотри, в какую сторону он вывез! Великий князь явился сюда, чтобы наказать своего холопа Мишку Тверского, вздумавшего претендовать на первенство, и вернуть все на круги своя. А этот хитрован представил дело так, якобы великому князю и царю еще титула ромейского базилевса не хватает, и он явился сюда именно за этим. Чтобы основать новый Ром и вновь возвысить Ромею!

«Ах черт, - думал в этот самый момент Сашка, почти не слушая, что ему говорит Боброк, - а ведь и вправду Стамбул-Константинополь стоит на берегах залива Золотой Рог. Это что же получается? Опять я нарушил этот самый континуум? Не было никакого ни Константинополя, ни Константина. Стоило мне влезть - и вот тебе новый Рим - Константинополь, и вот тебе и Константин образовался! Черт! А ведь еще Вещая Гота мне предсказала, что стану я основателем двух Римов. Один, положим, Москва. А второй, получается, Константинополь?! Жесть!» Делая вид, что слушает Боброка, он кивал головой, а, уловив последнюю фразу, возмущенно среагировал на нее:
        - Ну это уж дудки! Много было таких охотников - возвышаться на русской крови.
        - А ты посмотри, - продолжал шептать ему в ухо Боброк, - Дмитрию-то слова эти по душе пришлись. Теперь как бы этот Никифор его главным любимчиком и советчиком не заделался.
        - Сегодня же, не успеет пир закончиться, я отправлю его с глаз долой, - успокоил его Сашка. - Завтра туркские племенные вожди начнут съезжаться. А им с Никифором лучше не пересекаться.
        Стемнело. По всему лагерю зажглись факелы, освещая пиршественные столы. Уже вовсю наяривали музыканты, развлекая пирующих, а кое-кто, основательно нагрузившись местным кислым вином, уже отплясывал, выкидывая заковыристые коленца. Расстроенный Боброк пил мало, постоянно кидая ревнивые взгляды на деспота, с которым много и с великой охотой беседовал Дмитрий. Время от времени Боброк принимался шептать Сашке на ухо, изливая потоки словесной желчи на льстивого Никифора. Сашке до того это надоело, что стоило ему только заметить Безуглого, как он тотчас же поманил его пальцем.
        - Гаврила Иванович, делай что хочешь, но убери Никифора. Пусть отправляется домой, - шепнул он ему.
        Поднявшись в очередной раз по нужде, деспот уже за стол не вернулся. Боброк заметно повеселел, зато Дмитрий как-то потерял интерес к происходящему. И после отъезда деспота задержался за пиршественным столом на час, не более.
        - Ну, молодец, Тимофей Васильевич, - с благодарностью сказал Сашке Боброк при расставании. - Сказал - сделал. Ловко ты этого Никифора…
        - Да что уж там… - Сашка махнул рукой. - Вот с турками еще решим вопрос, а там, думаю, и войне конец. Можно будет домой отправляться.
        - С завтрашнего утра лучники начнут к стрелам письма крепить и в город забрасывать, - заверил Сашку Боброк. - Лично позабочусь. Пусть и в Еросалиме узнают, что от Михаила все отреклись.
        Стоило великому князю вместе со своей свитой покинуть лагерь, как Сашка отдал распоряжение Адашу закруглять пиршество, а чтобы подвыпившие гости не особенно сопротивлялись, велел загрузить им с собой несъеденный провиант.
        Важный и длинный день подошел к концу, и великому воеводе сейчас хотелось только одного - побыстрее оказаться в своей походной постели. Но на сегодня, видимо, еще не вся программа была выполнена до конца. Сашка уже улегся, когда в шатер к нему заглянул Безуглый.
        - Извини, Тимофей Васильевич, но дело срочное…
        - До завтра не ждет?
        Безуглый пожал плечами.
        - Лучше сегодня…
        - Давай, что там? - У Сашки кольнуло в сердце. «Может, это и есть то самое, что заставляло меня тревожиться?»
        - Пришел один грек, говорит, что знает, как в Еросалим скрытно проникнуть.
        - Задержи его, завтра будем разбираться. - Великий воевода махнул рукой - пошел, мол, - повернулся на бок и, натянув на себя прохладную шелковую пелену, тут же заснул.
        Грек этот, говоря по-современному, оказался дворцовым сантехником. То ли его действительно обидели во дворце, прогнав со столь «престижной» работы, то ли он, прослышав о том, что русские готовы платить даже за такую чепуху, как формальный акт принесения присяги, решил подзаработать, то ли его специально подослали, чтобы заманить великого воеводу в заранее подстроенную ловушку, но факт остается фактом - бывший дворцовый «сантехник» заявил, что знает, в каком месте на берег моря выходит канализационный коллектор, и за сто золотых берется провести русских прямо во дворец базилевса.
        Посмотрев поутру на этого чернявого мужичка с плутоватыми, постоянно бегающими глазами и выслушав его предложение, Сашка спросил у Безуглого:
        - Что сам думаешь по этому поводу, Гаврила Иванович? Ловушка?
        Вид у Безуглого был помятый, глаза красные. Не знай великий воевода своего советчика столь хорошо, подумал бы, что тот всю ночь пьянствовал. Но не пристрастие к вину лишило отставного дьяка сна прошедшей ночью, а то самое предложение дворцового «сантехника».
        - Больше всего, конечно, похоже на ловушку. Причем ловушку не ромейскую, а этих… дьявольских слуг или, как ты их называешь, рыбасоидов. Базилевс Михаил, даже если и наслышан о тебе… Зачем ты ему? Ничто вас не связывает. Схватить тебя и построить на этом какую-то игру с Дмитрием? Я уж ночью прикидывал и так и эдак… Нет. Если это ловушка, то не Михаил ее устраивает. А кто? Остаются «рыбасоиды». Очень даже на них похоже. И самое главное, на чем строится весь расчет… Они тебя, государь, уже изучили. Они знают, что людей туда одних ты не пошлешь, а обязательно сам полезешь. Ведь полезешь?
        - Полезу. - Сашка кивнул, подтверждая предположение Безуглого.
        - Ну вот. Можно, конечно, туда сотню-другую отправить… Но, если там ловушка… Сам понимаешь, государь.
        - Нет. - Даже предложив себя рыбасоидам в качестве «живца», Сашка вовсе не собирался становиться жертвенным бараном. Позволить подозрительному проводнику затащить себя в осажденную крепость, битком набитую вражескими солдатами… - Знаешь что, Гаврила Иванович… Гони ты этого грека. Войну мы и так вскорости закончим. Вон, сегодня-завтра все туркские вожди у нас соберутся. А с «рыбасоидами» мы лучше дома разбираться будем. Тем более что их «окно» у нас там под боком.
        На этом вроде бы и закончилась история с дворцовым «сантехником». Весь этот день и первая половина следующего ушли у Сашки на подготовку встречи великого князя с туркскими племенными вождями. И вновь, как и в случае с греками, рядом с укрепленным лагерем великого воеводы вырос еще один, на этот раз - туркский.
        Каждый из туркских вождей и сам был вооружен до зубов, и охрану из своих обвешанных саблями и кинжалами соплеменников имел немалую. Глядя на эту воинственную толпу, Адаш даже распорядился удвоить караулы в лагере, и всем свободным от хозяйственных работ воинам не снимать с себя оружия. Сашка же, наоборот, как-то сразу проникся доверием к этим на первый взгляд диковатым, но, как оказалось, бесхитростным людям.
        Первый же турок, с которым встретился Сашка, оказался одним из самых уважаемых и влиятельных вождей. С виду - чистый ваххабит. Но стоило Сашке увидеть его улыбку и светящиеся благорасположенностью карие глаза, как он почувствовал симпатию к этому человеку. Показалось, что такой, если уж он даст присягу, то до самой смерти ей не изменит.
        Турок поклонился в ноги великому воеводе и что-то сказал.
        - Приветствует тебя, великий воевода, - перевел Безуглый. - Имя его - Волкан. - Из следующей реплики турка Сашка разобрал только одно знакомое слово - «Голгофа». Улыбчивый турок обернулся к Босфору и махнул рукой в сторону невысокой горы на азиатском берегу. - Говорит, что перед тем, как переправиться, ездил он на Голгофу поклониться святому месту, где был распят Исус[Голгофа - согласно Новой Хронологии, евангельская Голгофа - это гора Бейкос, находящаяся на азиатском берегу Босфора. Там и поныне находится могила Святого Исы, которой поклоняются турки.] . Молился там за успех царя нашего.
        Упоминание Голгофы, оказывается, находящейся у него под самым носом, хоть и удивило Сашку, но он и виду не подал. В этой реальности он уже сделал для себя столько открытий, что еще одно погоду не меняло. Ну правильно, если здесь Иерусалим, то здесь же и Голгофа. Где ж ей еще быть?
        Принятие присяги у турок было организовано так же, как и в предыдущем случае, с той лишь разницей, что не было среди турок такого человека, который мог бы встать впереди всех. Сначала все шло по утвержденному сценарию, но после произнесения слов присяги, Волкан встал с колен и, вместо того чтобы припасть к руке нового господина, обратился к нему с речью.
        - Что он говорит? - обернувшись, спросил Сашка у Безуглого.
        Тот, выслушав Волкана, вкратце перевел:
        - Турки, вступая в прямое холопство к нашему государю, просят его стать не просто их господином, но и верховным туркским вождем над всеми племенами. А в ознаменование этого принять и носить имя султана Мурада.
        Дмитрий, сидевший на кресле-«троне» на расстоянии вытянутой руки от Сашки, в этот момент, склонив голову вбок, тоже выслушивал своего переводчика. Дослушав до конца, кивнул головой, видимо, давая согласие. Потом, подняв правую руку в приветственном жесте, кивнул еще раз.
        - Соизволяю, - громко произнес он.
        Толпа турок тут же разразилась радостными воплями.
        - Яшасын султан Мурад! Султан Мурад чок Яша![Да здравствует султан Мурад! Многая лета нашему султану! (турк.)]
        Повернувшись к своим соплеменникам, Волкан поднял руки, призывая их успокоиться. Когда эмоциональный шквал несколько поутих, он вновь обернулся к великому князю и, почтительно поклонившись, произнес целую речь.
        - Народ наш беден, ибо сидит на неплодородных землях, - вновь принялся переводить для Сашки Безуглый, - но к воинскому делу охоту и усердие имеет. А потому турки просят великого государя призвать их на те войны, какие будет угодно вести великому государю. И еще они всемилостивейше просят принять их всем народом в казаки[Казаки находились на полном государственном обеспечении, то есть были профессиональными воинами, получавшими за свою работу оговоренную плату. Заняться сельским хозяйством казачество было вынуждено лишь во второй половине XVII века, уже при Романовых. Этого не смеет отрицать даже официальная историческая наука.] , дабы они могли наилучшим образом нести свою ратную службу во славу великого государя.
        Сашка поглядел на Дмитрия. У него на лице, после того как он выслушал перевод, появилась гримаса, свидетельствующая о некоем замешательстве, испытываемом им в эту минуту. На лицах же большей части ордынских темников, понимавших по-туркски без всякого переводчика, отразилась целая гамма эмоций: от недоумения до возмущения.
        - Орды наши и без того велики и бесчисленны, - начал свой ответ туркам Дмитрий. - А казна государственная не бездонна… - Великий князь взял паузу, подыскивая подходящие слова.
        Сашка перевел взгляд на туркских вождей. Те, услышав перевод слов великого князя, заметно напряглись. Похоже, надо было спасать ситуацию, иначе турки, разочарованные в своих ожиданиях, просто развернутся и уедут восвояси, а о принесенной ими присяге можно будет просто забыть. Сашка шагнул к креслу великого князя, деликатно оттеснив в сторону Боброка.
        - Государь, - зашептал он на ухо Дмитрию. - Скажи им, что отдаешь им всю Азию, включая и греческие земли на Средиземноморском побережье. Пусть воюют их твоим именем и кормятся с них. А когда тебе понадобится их помощь, ты позовешь их под свои знамена.
        Идея, видимо, Дмитрию сразу же понравилась, потому что он, едва заметно кивнув Сашке, продолжил свое обращение к туркам:
        - Я не могу вас просто зачислить в казаки и платить вам за службу жалкие гроши. Такие храбрецы, как вы, заслуживают большего. Я отдаю вам всю Азию. Идите на юг до самой Африки и на запад до Средиземного моря. Воюйте там земли именем султана Мурада. А из завоеванного берите себе, сколько надо, чтобы прокормиться. В Персию только не лезьте, там и так мои воины стоят. - Услышав эти слова, турки вновь возликовали, и Волкану опять пришлось унимать их, чтобы великий князь мог закончить свою речь. - А когда настанет время идти дальше, я призову вас под свои знамена и укажу вам нового врага. - Дмитрий сделал повелительный жест, и откуда-то сзади, из-за толпы ордынских темников, какой-то воин вынес стяг и вручил его Волкану. Среди турок сразу пополз шепоток восхищения: «Санджак… санджак…» На лазоревом полотнище стяга золотом был вышит полумесяц, а над ним восьмиконечная золотая звезда[Сегодня считается, что полумесяц со звездой - исключительно мусульманский символ, сохранившийся только в странах, где население исповедует ислам. На самом деле это один из древнейших символов средневековой империи, центр
которой находился на Руси. На гербах многих русских, украинских, польских аристократических фамилий имеется этот символ. На гербах многих городов, в том числе испанских, французских, немецких, австрийских, до сих пор можно найти полумесяц со звездой. Полумесяц носили на своих шлемах японские самураи почти до начала двадцатого века. И наконец, этот символ сохранила Русская православная церковь. Приглядитесь к крестам, стоящим над ее храмами. В основании креста - полумесяц, а на перекрестье - многолучевая звезда.] . - Теперь это будет ваше знамя, - сказал Дмитрий. - Оно будет свидетельствовать, что действуете вы от моего имени и по моему повелению.
        Последовал новый взрыв эмоций, улегшийся довольно-таки нескоро. Когда наконец-то установилась относительная тишина, Волкан спросил:
        - Великий государь, как же нам теперь называть себя, чтобы все окружающие народы знали, что мы не просто турки, а твои воины? Если мы не казаки, то кто мы теперь? Как нам именоваться?
        - Будете зваться… Атаманские турки! - почти мгновенно нашелся Дмитрий. В переводе на туркский это прозвучало как «тюрки оттомани».
        И вновь возрадовались подданные свежеиспеченного султана Мурада. «Радуются, как дети, ей-богу», - по-доброму подумал Сашка, глядя на туркских племенных вождей и их вооруженных до зубов воинов.
        Пир по случаю принятия присяги туркскими племенами получился столь же эмоциональным и демократичным, как и сама церемония присяги, больше уподобясь дружеской пирушке, чем официальному мероприятию с участием царя и его свиты. Турки, едва выпив по второй чаше, затеяли соревнования в борьбе на поясах. Вскоре к ним присоединились и русские. Развеселившийся Дмитрий самолично вылавливал из кипящих котлов куски мяса и награждал ими победителей. Шум и гвалт поднялись до самых небес, как во время ожесточенной битвы.
        - Государь! - Сашка обернулся на зов. Адаш. Протягивает ему какую-то бумагу. Лицо у него почему-то очень серьезное, можно даже сказать - напряженное. - Тебе письмо.
        Сашке стоило бросить взгляд на эту бумагу, как сердце его тревожно екнуло: «Вот оно, то самое». Письмо было не свернуто в трубочку, как это здесь обычно принято, а сложено вчетверо. На одной стороне полууставом было написано: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову».
        Он осторожно, как ядовитую змею, взял листок из рук Адаша и медленно развернул его. Русским языком двадцать первого века там было написано всего несколько слов:
«Хочешь увидеть Ольгу живой, приезжай в Несебр не позднее 1 августа. Остановишься в корчме у Трайчо. Будь один. Жди».
        IX
        Колодец был глубокий, локтей в пятнадцать. Облицованный кирпичом, с вбитыми в него скобами, уходящими вверх, к решетке из толстых прутьев, закрывающей колодец сверху. Сквозь крупную клетку решетки виднелось высокое звездное небо, подсвеченное понизу тусклым желтым светом уличного фонаря. У Адаша не было с собой клепсидры, но он отлично чувствовал время и без часов. Государь его в сопровождении пяти казаков и грека-проводника ушел почти час назад. Ушел, а его, как старого сторожевого пса, оставил охранять пути отхода. Все бы ничего, но уж больно смердело в этом колодце.
        Адаш по скобам поднялся наверх, через решетку постарался, насколько возможно, обозреть окрестности. Нигде никого. Все окна в окружающих зданиях черны, горят только два уличных фонаря. Тишина и спокойствие. Это хорошо, что ребята уже час во дворце, а шума никто так и не поднял. Но все равно тревожно. Уж больно долго их нет.
        На войне всегда так. Даже если тебе удалось пристроиться на тихую тыловую должность, и все сражения гремят где-то в стороне, далеко от тебя, не обольщайся. Значит, положенную тебе порцию смертельной опасности ты получишь неожиданно и всю разом. А если уж тебе написано на роду пасть смертью храбрых на этой войне, то, как ты ни старайся спрятаться в глухом тылу, судьба тебя все равно найдет. Только вместо смерти героя подавишься хлебной корочкой или рыбной костью, например. Так что, по разумению Адаша, получилось куда как справедливо. Уж слишком спокойно и вольготно жили они последние несколько недель. Да и войну с подачи старой чернильницы Безуглого пытались завершить при помощи золота (виданное ли дело?), а не за счет доблести и воинского искусства.
        Расплата за тихую, безопасную жизнь последовала незамедлительно. И появилась она в лице старого знакомца Епифания. Пока Тимофей Васильевич с великим князем пировали, празднуя принятие в подданство ромейских турок, Адаш продолжал нести службу. Даже на всеобщем празднике должен же кто-то сохранять ясную голову. Война все ж таки. Обходя в очередной раз караулы, он подошел к главным воротам лагеря. Не успел он задать свой обычный вопрос караульным: «Все ли спокойно, сынки?» - как раздался истошный вопль:
        - Адаш Арцыбашевич! Адаш Арцыбашевич! Выручай, а то твои убивцы не хотят меня внутрь пускать!
        - Епифаний? Ты! - изумился Адаш. - Каким ветром тебя сюда занесло?
        И тут старый дворецкий, до того, видимо, крепившийся, разрыдался в голос как баба.
        - Боярыню-то нашу, лебедь белую, укра-а-а-ли…
        - Кто украл? Зачем украл? Что ты несешь, Епифаний? Пропустите его, - приказал бойцам Адаш.
        Епифаний вытащил из-за пазухи и протянул ему бумагу.
        - Ты же грамотный… Сам читай, Адаш Арцыбашевич.
        Письмо, переданное ему дворецким, было сложено каким-то странным образом - вчетверо. На одной стороне его значилось: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову». Адаш развернул листок, но прочитать то, что было там написано, не смог. Вроде и по-русски писано и в то же время не по-русски. Да и почерк такой, что черт ногу сломит.
        - Епифаний, - Адаш ухватил его за плечо и легонечко встряхнул, - хватит реветь. Рассказывай толком, что произошло.
        И дворецкий принялся рассказывать. Жила себе тушинская усадьба боярыни Ольги привычной размеренной жизнью. Вот только боярыня часто грустила. Как, видать, сокола своего ясного вспомнит, так и загрустит. Пару раз в Путилки ездила, Адашевых жену с дочерью навещала. Да и те заезжали в Тушино не раз. И все бы хорошо, но однажды ночью проснулся Епифаний. Крик женский ему вроде почудился. Прислушался - тишина. Встал воды напиться, и вот тут кто-то удавку ему на шею и накинул. В рот кляп воткнули, руки-ноги завязали, на голову мешок надели и понесли. А там в ящик какой-то кинули и повезли. Куда везли, зачем - неизвестно. Сколько везли - неизвестно, ибо сбился Епифаний со счету дней. Иногда выпускали его из ящика - попить да нужду справить. Иногда днем, иногда ночью. Из похитителей видел он всегда только одного, да и тот был в маске, когда выпускал Епифания из ящика. А ящик тот или сундук был приторочен к повозке, которую тянула четверка лошадей. Больше ничего он и не видел. А три дня назад увидел он свою госпожу, боярыню Ольгу. Она, оказывается, в той повозке ехала. Была она живая, но странная какая-то.
Как в полусне. То ли пьяная, то ли больная. Боярыню ему показали, а потом опять его в ящик засунули. Еще везли куда-то. А сегодня выпустили из ящика, развязали глаза, руки и говорят: «Вот дорога. Через десять верст будет деревня. Там спросишь, где находится русский лагерь. Вот тебе письмо. Отдашь его великому воеводе». А через несколько часов Епифаний уже стоял перед воротами лагеря.
        Сашка, вкратце выслушав рассказ Адаша, быстро окинул взглядом гуляющую толпу, отыскивая Дмитрия. Тот, на равных со всеми, искренне выражая свое боление громкими возгласами, переживал за борющихся на одной из полян, образованных вставшими в круг зрителями-болельщиками.
        - Встань у моего шатра и не пускай никого, - попросил он Адаша, направившись к Дмитрию.
        Разговор великого воеводы с великим князем и царем протекал поначалу спокойно, во всяком случае, до Адаша, вставшего на часы у входа в шатер, не долетало ни звука. Но чем дальше, тем больше разговор, видимо, начал приобретать все более резкий оборот, и вскоре до Адаша стали долетать не только отдельные звуки и реплики, но весь спор разгорячившихся родственников.
        - Послушай, брат, - кричал великий воевода, - не надо никакого штурма! Михаил не сегодня-завтра сдастся сам. Девять из десяти его холопов напрямую присягнули тебе. Война уже почти окончена! Отпусти же меня!
        - В том-то и дело, что почти, - так же криком отвечал великий князь. - А как не сдастся?! Что тогда?!
        - Слушай, ну будь человеком, отпусти меня. Любимая моя в шаге от смерти. Если не поспешу, то… В ней вся моя жизнь. Без нее и мне жить незачем. Ну не жалко тебе меня, так хоть Ольгу Тютчеву пожалей! По-братски прошу тебя. Никогда ни о чем не просил. Мне ничего не надо. А тут вот прошу, ибо в этой любви весь смысл моей жизни.
        Но эти слова, которые наверняка разжалобили бы большинство мужчин и заставили бы прослезиться всех без исключения женщин, только взъярили Дмитрия.
        - Ага, - вскричал он, - в том-то и дело, что ничего тебе не надо! А о государстве, о Руси пусть один Дмитрий думает! Да?! Ты хоть подумал о том; кто и зачем моего великого воеводу в самый решающий момент из лагеря хочет выдернуть да к черту на кулички отправить?
        - Ты не веришь мне? На, прочитай сам…
        В ответ на эту реплику последовал новый взрыв ярости.
        - Издеваешься?! Будто не знаешь, что я неграмотный… Я, сирота, с младенчества вынужден был сесть на коня и отстаивать свое право на трон в лютой борьбе с алчными соседями! Не то что некоторые, которых холили и лелеяли до восемнадцати лет… И грамоте и другим наукам обучали…
        Тут уж взорвался и великий воевода:
        - Это ты надо мной издеваешься! Знаешь же, что до восемнадцати лет я полным дураком был! И грамоте обучался спехом, в добавку к воинским наукам. И о государстве не меньше твоего думал! Так упорно думал, что против брата своего родного пошел и твою сторону принял! А то, что в младенчестве один ты остался, то врешь бессовестно! Отец мой тебя опекал и холил, и лелеял не меньше, чем своих родных детей. И великим князем Владимирским ты стал не потому, что в младенчестве на коня сел, а потому, что отец мой[Василий Васильевич Вельяминов, тысяцкий и ордынский царь, был родным дядей Дмитрия со стороны матери.] о том позаботился.
        К шатру великого воеводы подошел Боброк, как бы невзначай поинтересовавшись у Адаша:
        - Ну что они там?
        - Не ходи туда, князь, - остановил его Адаш, сурово глядя прямо в глаза. - Не надо.
        - Так ведь кричат… Как бы чего не вышло…
        - Ничего не случится, не бойся. То - братская беседа. Договорятся.
        А Сашка меж тем продолжал разговор на повышенных тонах, не давая Дмитрию вставить ни слова.
        - Говоришь, что нужен я тебе? С самого начала этой войны был я тебе так нужен, что более подходящего места, чем обозом командовать, ты мне не нашел.
        Дмитрий, оправдываясь, ответил уже чуть потише:
        - Не мог я тебя поставить над теми, кто еще помнит брата и отца твоего. Двусмысленно это. Потому и держал тебя на удалении от всех темников. - Потом последовала некоторая пауза, во время которой за пределы шатра не доносилось никаких членораздельных звуков, а только низкое «бу-бу-бу…». - Ну почему так? Почему? Почему все, что дается мне через пот, слезы и кровь, тебе достается играючи? - Эти слова, полные горечи, были сказаны уже не столь громко, и Адашу с Боброком, чтобы расслышать их, пришлось напрягать слух. - И царем ты быть не хотел, а мог бы им стать, но сделал царем меня, и Михаила, шутя, в сторону отодвинул, сделав меня базилевсом и султаном турок. И даже та же Ольга Тютчева, лишь завидев тебя, прыгнула к тебе в объятия. А ведь я ее больше года обхаживал; и мужа ее возвысил и всю его родню подле себя пригрел… А она - ничего…
        - Отпусти меня, Дмитрий, - вновь попросил Сашка.
        - Да не могу я тебя отпустить, пока Михаил своего поражения не признает, пока силой я крепость не возьму. А ты у меня вроде оберега; пока ты со мной, и меня везение не оставляет.
        - Отпусти, брат, Христом Богом молю.
        - Как только война закончится, и мгновения не задержу. Бросай войско, забирай своих холопов и ступай на все четыре стороны.
        - Ладно. - В Сашкином голосе зазвенел металл. - Приезжай тогда завтра, как солнце взойдет. В этом шатре тебя будет ждать Михаил Тверской.
        Послышался короткий смешок Дмитрия:
        - Что ж… Коли так будет, то завтра утром и поедешь куда душе твоей угодно.
        Великий воевода выскочил из шатра красный как рак и, метнув быстрый взгляд на Боброка, приказал Адашу:
        - Найди Безуглого и вместе с ним возвращайся.
        Не желая, видимо, вновь сталкиваться с Дмитрием, великий воевода сделал несколько шагов в сторону, заходя за шатер. Боброк последовал за ним.
        - Что, Тимофей Васильевич? Может, помощь моя нужна?
        - Нет, - ответил великий воевода. - Об одном прошу: если слышал что, забудь. Это личное. А сейчас, Дмитрий Михайлович, будь с великим князем. Пейте, развлекайтесь, гуляйте, а на меня не обращайте внимания. Мне необходимо кое-какие свои делишки в порядок привести.
        Боброк ушел догонять великого князя, а вскорости и Адаш с Безуглым появились.
        - Гаврила Иванович, ты сможешь найти того грека-золотаря, что в крепость обещался провести? - спросил Сашка, лишь только они уединились в шатре.
        - И искать не надо, - ответил Безуглый. - Я его из лагеря и не выпускал никуда. Он у меня под охраной сидит.
        - Что б я делал без тебя! - вздохнул великий воевода. - Давай его сюда. А ты, Адаш, выстави у шатра караул надежный. На таком расстоянии, чтобы ни одна сволочь ничего подслушать не могла. Да… И чтоб особо не светились. Не надо доспехов, оружия напоказ… Наверняка за нами наблюдают…
        - Понял, государь. Можешь не продолжать.
        Адаш с Безуглым ушли, а Сашка остался в шатре - дожидаться их возвращения. Через двадцать минут совещание продолжилось, но уже с участием грека-проводника. Началось оно с возмущенных восклицаний грека, но всего лишь несколько слов по-гречески, сказанных Безуглым, сразу же его успокоили.
        - Что это он? - спросил Сашка.
        - Жалуется на меня вашему высочеству, что я его свободы лишил, - пояснил Безуглый.
        - А-а… Спроси у него, каким образом он собирался провести нас во дворец базилевса?
        Безуглый перевел. Грек, энергично жестикулируя, принялся долго и, видимо, подробно что-то объяснять. Безуглый задал несколько уточняющих вопросов, грек ответил.
        - Он работал золотарем во дворце. Но там у них нет выгребных ям, а стоят специальные посудины и к ним трубы глиняные подведены. В эти посудины нужду и справляют, после чего водой все смывают. Идут эти трубы по всему дворцу - сверху вниз. И вода та с нечистотами по трубам вниз уходит и попадает в сточную канаву. Канава та находится под землей, и куда она ведет и где наружу выходит, никто из горожан уже и не помнит. И он бы не знал, если б не случай. В его обязанности, - Безуглый кивнул на грека, - входило, чтобы посудины с трубами работали безукоризненно. А тут случилась непогода великая, буря страшная на море почти неделю бушевала. Волны по нему гуляли… О-го-го… И тут вода с нечистотами перестала из дворца уходить. Она стала накапливаться в колодце, что в хозяйственном дворе находится, а потом и наружу полезла, весь двор залила.
        - Вот уж хитромудрые греки… - презрительно хмыкнул Адаш. - Весь дворец в дерьме плавает… Это им в наказание за хитрость.
        Безуглый, не обращая внимания на Адашеву сентенцию, лишь перевел дух и продолжил рассказывать:
        - Погода наладилась, море успокоилось, и вода стала уходить со двора. Со двора ушла, а в колодце стоит под самый верх. Дворецкий ругается, грозится золотаря на восемьдесят восемь кусков рассечь, если тот сток не наладит. Ну, ему делать нечего. - Безуглый кивнул на грека. - Полез в колодец. Плавает он, как сам говорит, очень хорошо. Нырнул. Смотрит, а у самого дна - лаз в сторону. Лаз такой величины, что только человеку пролезть. И весь тот лаз забит песком, тряпьем каким-то, ну и… Сами понимаете. Вынырнул он, взял лопату подходящую и снова нырнул.
        - Тьфу, гадость какая… - в сердцах прокомментировал Адаш.
        - Нырнул, значит, поковырял лопатой, очистил этот лаз, и стала вода из колодца уходить. Быстро так. Грек же наш - работник добросовестный.
        - Что-то уж больно подозрительно глазки у него бегают, у этого добросовестного, - вновь влез со своим комментарием Адаш.
        - …добросовестный. Подумал он, что засор может быть и дальше, и полез в лаз.
        - Велик ли лаз? Он пролезет? - поинтересовался великий воевода, указывая на Адаша.
        Грек, выслушав Безуглого и оценив взглядом, богатырские размеры Адаша, утвердительно кивнул.
        - Там самое узкое место длиной не более локтя, - пояснил Безуглый. - Дальше лаз расширяется. Сначала можно на четвереньках идти, а потом уж согнувшись, а еще дале - в полный рост. И так - шагов двести-триста. И приводит этот ход в большой зал. В этот же зал еще много других ходов выходит. Это, он так понимает, ходы от других колодцев, из других частей города. Все отверстия большие, одно только - опять маленькое. И оно оказалось тоже забитым. Хорошо еще, что вода не успела набраться и затопить зал. Тогда бы потоп был во всем городе. Отметил он ход, из которого пришел, очистил лаз от засора и полез в него. Узкая часть примерно такая же, как и у того, что в колодце. Дальше - шире. Шел он по этому ходу примерно еще тысячу шагов, пока не пришел к воде. Весь подземный ход уходил в воду. Он поставил фонарь… Да забыл сказать. В этом ходе воздух от смрада такой, что открытым огнем пользоваться нельзя. Воздух может загореться. Значит, поставил фонарь и нырнул. Проплыл немного и вынырнул в пещере. В пещере достаточно светло. В дальнем конце над водой проем виднеется.
        - Большой проем? - уточнил Сашка.
        - Проем велик, но над водой лишь небольшая часть. Едва-едва лодка пройдет. А если ветер воды нагонит, то и вовсе проем закроется. Нырять придется.
        - Размер пещеры?
        - Шагов сто. Ну вот. Переплыл наш грек пещеру и выплыл из нее в море, а место то заметил. Обратно вернулся во дворец тем же путем. Про найденный ход никому не успел рассказать, потому что вместо чаемой награды получил он во дворце за свою работу добрую порцию розог.
        - Понятно. Пещеру ту ночью, с моря, найти сможет?
        Безуглый перевел греку. Тот закивал головой как китайский болванчик.
        - Сможет, сможет…
        - Где находится тот самый колодец?
        - В хозяйственном дворе. Вокруг кладовые, мастерские, конюшня, каретный двор, жилье для прислуги и дворцовая кухня. Дворцовая стража в этот двор никогда не заходит. А через кухню можно пройти во внутренние дворцовые покои.
        - Далеко ли от кухни до спальни базилевса?
        Безуглый перевел греку вопрос, на что тот достал из-за пазухи бумажный рулончик.
        - Здесь чертеж, - пояснил Безуглый.
        Сашка развернул бумагу. Схема, в принципе, вопросов не вызывала. Крестики, обведенные кружочками, стоящие у каждого прохода, это, судя по всему, охрана. Не бог весть что. Всего лишь восемь постов по два человека.
        Безуглый указал на один из крестиков.
        - Это - стражник в полном вооружении. Он, - Безуглый кивнул на грека, - проводит нас в колодец. Дальше придется действовать самим. Там же в колодце он хочет получить свои сто золотых.
        - Хорошо, - сказал Сашка. - Переведи ему, Гаврила Иванович. Я дам ему сто золотых, но он будет идти рядом со мной. Я привяжу его веревкой, и даже под водой он будет со мной связан. Если мы где-то натыкаемся на засаду, он умирает первым. Ну и, конечно, деньги он получит не раньше, чем мы вернемся из дворца.
        Безуглый принялся переводить, грек стал говорить ему что-то в ответ.
        - Государь. - Адаш постучал указательным пальцем по развернутой схеме. - Кухня - это такое место, где наткнуться на что-то и устроить целый тарарам ничего не стоит. Особенно если ты там никогда раньше не бывал. Нельзя без проводника идти через кухню. Да и я чего-то не понял. Ты действительно хочешь оставить его в колодце? - Сашка лишь пожал плечами. - Да кто его спрашивает, государь… Кинжал под ребро и пойдет как миленький.
        Сашка на это лишь усмехнулся.
        - Гаврила Иванович, скажи ему, что я дам еще пятьдесят золотых, чтобы он пошел с нами до спальни базилевса. Но у него есть выбор. - Он вновь усмехнулся. - Адаш Арцыбашевич ему кинжал под ребро предлагает.
        - Он просит сто, - перевел через несколько мгновений Безуглый ответ грека.
        - Черт с ним, я согласен. Но он их получит, когда мы будем уже на европейской стороне Босфора.
        На этом торг был закончен, а грек выпровожен из шатра.
        В лагере еще продолжалась гулянка, но гости потихоньку уже начали разъезжаться. Уплыл на своем струге на азиатскую сторону Босфора великий князь, турки выходили из главных ворот, разбредаясь по своим шатрам, стоящим за лагерными стенами. Они собирались переправляться через Босфор завтра, посветлу. Среди всей этой кутерьмы из ворот выехали десять всадников и направились в сторону Черного моря. Берега моря они достигли, когда совсем уже стемнело. С полчаса двигались вдоль берега, пока не добрались до рыбацкой деревушки. Еще через полчаса восемь человек вышли в море на рыбацкой лодке.
        Вход в нужную пещеру на азиатском берегу Черного моря обнаружили не сразу. Даже когда проводник окончательно определился и твердо заявил, что это то самое место, все равно вход обнаружили лишь с третьего захода. Вода стояла высоко и лодка в пещеру не проходила. Пришлось ее притопить, начерпав в нее воды, и только после этого удалось протиснуть ее в пещеру. В пещере царил кромешный мрак, но в том, что это именно та самая, нужная им пещера, сомнений не оставалось - запашок в ней был тот еще.
        Перед погружением все привязались к единой веревке, вытравив конец подлиннее. Первым нырнул проводник, за ним - великий воевода. Адаш был последним. Нырнув, он почувствовал, что его тянут вперед, и ему лишь оставалось покрепче ухватиться за веревку. Уже через несколько мгновений он оказался на поверхности и смог свободно вздохнуть. Хотя слово «свободно» здесь вряд ли подходит. Этим зараженным миазмами воздухом нельзя было дышать свободно. Едва лишь вдыхая его, хотелось тут же выдохнуть обратно.
        Проводник подал сигнал, и семь человек, растянувшись цепочкой вдоль связывающей их веревки, последовали за ним. Весь дальнейший путь до колодца оказался именно таким, как и описывал его грек-проводник. В колодце они разделились. Шесть человек ушли вместе с проводником, Адаша же великий воевода оставил в колодце.
        Слегка приподняв решетку, закрывающую вход в колодец, Адаш посмотрел в сторону кухни. Никого. В конюшне коротко, но громко заржала лошадь. И вновь тишина. Здесь у поверхности дышалось полегче. «Подожду их так», - решил Адаш, но тут сзади раздался звук, который он отличил бы от любого другого даже во сне. Такой характерный лязгающий, жестяной звук издают трущиеся друг о друга части воинского доспеха.
        Удерживая над головой тяжелую решетку, он развернулся на 180 градусов. Так и есть, караул. Впереди разводящий, за ним - еще четверо. Они пока еще в самом дальнем углу двора. «Какого черта их сюда занесло? Проводник же говорил, что в этом дворе никогда не бывало постов!» - удивился Адаш. И все с луками, даже разводящий. Разве в караул ходят с луками? Идут медленно, ступают осторожно. Лязгающий звук, донесшийся до него, - это случайная оплошность. «Нет, не караул это. Это засада!» - наконец-то сообразил Адаш, глядя, как осторожно, растянувшись цепочкой, движутся по-над стеночкой ромейские воины.
        Похоже, во дворце о похищении базилевса уже знают, но шума не поднимают. Боятся, что похитители прикончат базилевса в случае тревоги. Толковый все-таки парень - начальник дворцовой стражи. В принципе Адаш на его месте действовал бы так же - скрытно послал бы лучников к каждому, обычно не охраняемому выходу из дворца. Ведь он не знает, кто украл базилевса, зачем украл и где его в настоящий момент держит.

«Разводящий» жестами указал каждому лучнику его позицию. Один из них спрятался за толстым стволом старого ореха, всего лишь в десяти шагах от Адаша. Еще один в конюшне, двое - на каретном дворе, сам же «разводящий» вошел в дом для прислуги.
        Одна стена, образующая двор, глухая, три другие образованы одно- и двухэтажными флигелями. Арка входа - на дальней стороне. У входа во двор висит фонарь. Второй фонарь - у входа в дворцовую кухню. Лучники заняли прекрасную позицию. Самый дальний из них, тот, что за орехом, от кухонной двери находится не далее пятидесяти шагов. Похитители под фонарем будут прекрасной мишенью. Лучники в таких условиях перещелкают их как тетеревов. А базилевс, если он до сих пор жив, останется цел и невредим. Да. Пожалуй, Адаш поступил бы так же. Плюс к этому устроил бы секреты из лучников на стене, окружающей дворец. Либо те, либо эти обязательно подстрелят похитителей.
        Ближний к Адашу лучник встал на одно колено, прислонившись плечом к дереву. Лук с наложенной на него стрелой он так и не выпустил из левой руки, уперев его одним концом в землю. Держа над головой решетку, Адаш выбрался из колодца по пояс. Слава богу, он находится у лучников за спиной, и остается только надеяться, что они не разгильдяи какие-нибудь, постоянно крутящие головами из стороны в сторону, а добросовестные воины, честно выполняющие поставленную перед ними задачу - держать под прицелом выход из кухни. Во дворе, конечно, темновато, но не настолько, чтобы не разглядеть столь крупную фигуру. Нежненько, как спящего младенца, Адаш положил решетку на землю и вылез наружу.
        Давно, конечно, миновали те времена, когда он был лучшим пластуном в своей сотне и на спор мог даже подползти вплотную, на бросок аркана, к пасущемуся стаду сайгаков. Ползти теперь пришлось как-то полубоком (пузо мешало), но ничего, бедняга-лучник даже не шелохнулся. Одним броском Адаш вскочил на ноги и, зажав ладонью рот своей жертвы, потянул ее на себя. Валясь на спину, чикнул кинжалом по открытому горлу лучника, ловя в то же время ногой его лук, чтоб не стукнул об землю. Какое-то время полежал, прикрываясь телом врага. Ни одной стрелы, хвала всевышнему, к нему не прилетело, а это значило, что проделанный им трюк не привлек внимания потенциальных зрителей.
        Усадив зарезанного лучника спиной к дереву, Адаш пополз к стене конюшни. Спрятавшегося там лучника он не видел, лишь чернел перед ним проем распахнутой настежь калитки. В это время вновь заржал конь, встревоженный, видимо, присутствием постороннего. Адаш подполз ближе и услышал негромкий голос. Лучник пытался успокоить коня, но тот испугался еще больше, принявшись бить копытом в стенку денника. Лучшего момента и желать было нельзя. Адаш ящерицей юркнул в уютную, пахнущую родным домом темноту и, наткнувшись на чужака, молниеносным движением снизу вверх всадил ему кинжал в низ живота, под панцирь. Тот хрипло потянул в себя воздух, но Адаш уже был на ногах и, зажав ему рот, перерезал горло. Конь, почуяв запах крови, взбесился пуще прежнего, вовсю молотя по стенке копытами задних ног. Беспокойному животному стали отвечать и другие лошади, и такая поднялась какофония, что Адаш только и успел, что подумать: «Сейчас сюда кто-нибудь явится», - а подумав, прижаться спиной к воротам. И точно. В проеме калитки возникла голова и что-то сказала. Рассмотреть говорящий ничего не успел, ибо был тут же схвачен
могучей рукой за загривок, втащен внутрь и угощен метким ударом кинжала.
        Адаш сорвал со спины арбалет и выглянул наружу. Четвертый лучник стоял от него шагах в пятнадцати, прячась за приоткрытой створкой ворот каретного двора. Но прятался он от тех, кто должен был появиться из кухни, у Адаша же он был как на ладони. Впрочем и Адаш был у него как на ладони. С одной только поправкой. Он обладал преимуществом внезапности. Лучник не успел ни крикнуть, ни поднять свое оружие, как арбалетный болт пригвоздил его к створке ворот, войдя прямо в горло.
        Оставался еще «разводящий», спрятавшийся во флигеле прислуги. Уже не особо стараясь прятаться, Адаш в два прыжка преодолел расстояние от ворот каретного двора до входа во флигель и влетел внутрь, держа перед собой кинжал. Несмотря на темноту, почувствовал - никого. Прямо перед ним угадывалась лестница, в два марша уходящая на второй этаж.
        - Исидор? - послышался голос сверху.

«Черт, он поднялся на второй этаж, - сообразил Адаш. - Отличная позиция. Как он меня, старого дурака, сверху не снял…»
        - Кхе-кхе… - ответил он.

«Разводящий» что-то опять спросил по-гречески.
        - Кхе-кхе… - вновь откашлялся Адаш, втискиваясь под лестницу.

«Разводящий», что-то злобно бурча, устремился вниз. На площадке остановился, судя по всему присматриваясь. Никого не обнаружив, спустился к самому входу. Теперь между ступеней лестницы Адашу прекрасно был виден его темный силуэт на фоне дверного проема.
        И вот тут-то, кого-то, видимо, заметив, «разводящий» вскинул свой лук. «Государь», - еще успел подумать Адаш, прежде чем нажать на спуск. Арбалетный болт, пущенный с трех шагов, вошел ромейскому воину как раз между лопатками, заставив упасть вниз лицом. Адаш кряхтя выбрался из-под лестницы, оттащил в сторону убитого противника и выглянул наружу. Рахман и Каверга, взвалив на плечо длинный сверток, как бревно, бегут по двору, направляясь к колодцу. За ними замыкают процессию Сапрык и великий воевода. Остальные, следовательно, уже в колодце. Адаш забросил арбалет за спину и припустил догонять своих.
        - Адаш? - удивился великий воевода, уже собравшийся задвигать за собой решетку колодца. - Ты где был?
        - Свежим воздухом дышал, - буркнул запыхавшийся Адаш. - Быстрее, государь, базилевса уже давно хватились.
        Обратная дорога прошла без особых приключений, если не считать того, что во время нырка базилевс нахлебался воды, и в пещере, перед выходом в море, пришлось его откачивать. Но, к счастью, все обошлось, и едва край неба на востоке окрасился розовым цветом, как отряд из десяти человек уже въезжал в свой укрепленный лагерь, названный деспотом Никифором Константинополисом. Одиннадцатым, лежа поперек седла, в лагерь въехал плененный базилевс.
        До приезда Дмитрия Сашка даже успел не один раз помыться, тщательно выскребая кожу. И хотя Безуглый заверял его и Адаша, что ничем от них уже не пахнет, все равно через несколько минут после купания отвратительная вонь сточной канавы вновь возвращалась то ли на самом деле, то ли в воображении.
        Во всяком случае, встречая Дмитрия, Сашка старался держаться от него на расстоянии.
        - Ну что, Тимофей Васильевич, солнце взошло, и я приехал, - хитро улыбаясь, заявил великий князь, выходя из струга на берег. - Выполнил ли ты свое обещание?
        Сашка лишь поклонился в пояс и указал обеими руками дорогу к своему шатру.
        Перед самым входом в шатер Дмитрий внезапно остановился и обернулся к Сашке. Тот от неожиданности не удержал дистанцию и почти уткнулся в великого князя.
        - Будет тебе, брат, - продолжая улыбаться, по-доброму сказал тот. - Ну что мы дурочку валяем… Я совсем не хочу позорить тебя перед всеми.
        Многочисленная свита застыла шагах в пяти от них, пристально следя за тем, что же будет. Великий воевода лишь вновь сделал приглашающий жест рукой. Дмитрий откинул полог, сделал шаг внутрь шатра и тут же вышел обратно, опустив полог. Глаза у него округлились, став каждое величиной с добрую плошку.
        - Так это правда? - только и смог произнести он.
        - Я сдержал свое слово, брат, - шепнул ему Сашка. - Так сдержи же и ты свое.
        X
        Струг, подчиняясь человеческой воле, неохотно сполз с отмели и лениво закачался на мелкой волне прибоя. Казаки, спихнувшие его в воду, переваливались через борта и рассаживались по скамьям, разбирая весла.
        - Счастливой обратной дороги, братцы! - напутствовал их великий воевода, подняв левую руку в прощальном приветствии.
        - Храни тебя Бог, государь, - вразнобой ответили казаки, уже приналегшие на весла.
        Сашка и Безуглый немного постояли на берегу, глядя как стремительно удаляется от берега доставивший их сюда струг, после чего, повернувшись к морю спиной, двинулись в горку, к идущей вдоль берега дороге.
        Дмитрий сдержал свое слово и не стал задерживать великого воеводу ни одной лишней минуты. Более того, Сашке даже показалось, что, изъяви он желание остаться, Дмитрий стал бы настаивать, чтобы он покинул войско как можно скорее. Уж больно красноречивы были взгляды всех членов царской свиты. В глазах каждого горело восхищение новоявленным героем, умеющим, как оказалось, словно по мановению волшебной палочки приводить к присяге целые народы и доставать вождей противника даже из-за могучих крепостных стен.
        Уехать, просто оставив своих людей, Сашка конечно же не мог. Но отряду на сборы необходимо было время. Как минимум несколько часов. Поэтому, посовещавшись с Адашем и Безуглым, Сашка решил выехать вместе с отставным дьяком, а Адаш оставался руководить вельяминовским отрядом в его марше на Несебр. Разумеется, Сашке было бы и привычнее, и приятнее совершить эту вылазку со старым боевым другом. Но уж больно высока цена была у этой вылазки - жизнь его любимой Оленьки. Адаш хорош в тех случаях, когда надо мечом рубить направо и налево. А где надо вынюхивать, вызнавать и наблюдать, то есть находить и собирать информацию, которую тебе не только не собираются предоставлять, а, наоборот, стараются всячески скрыть и спрятать, там Адаш беспомощен и скорее даже вреден. Зато Безуглый Гаврила Иванович, бывший глава приказа тайных дел, в такой обстановке - как рыба в воде. Он и организовать подобное дело умеет, да и сам лично, если что, не оплошает.
        Путь от лагеря на Босфоре до Несебра был не близок - почти триста верст. А до назначенного Сашке срока, до первого августа, оставалось три дня.
        - Хорошая скачка получится, - почесывая бритый затылок прокомментировал ситуацию Адаш. - Пожалуй, для Гаврилы Иваныча сложновато будет. - Он все никак не мог примириться с Сашкиным выбором и втайне надеялся, что тот в последний момент все-таки заменит Безуглого на него.
        - Ох… - вздохнул отставной дьяк. - Вот как надо! - Он подвинул к себе карту и прочертил ногтем прямую линию от устья Босфора до Несебра. - Морем - всего двести верст. На струге мы туда за полдня доберемся. И запас времени у нас остается. Глядишь, я что-нибудь успею там про этих чертовых слуг разузнать.
        - Ты прав, Гаврила Иванович, - согласился с ним великий воевода. - Причалим за городом, а струг обратно отправим. Сначала ты пойдешь в город, а через несколько часов и я следом за тобой. Только тебе, Гаврила Иванович, надо будет внешность сменить и легенду соответствующую придумать.
        - О том не беспокойся, государь, - заверил его Безуглый. - У меня уже все готово.
        Поистине странную представляли они собой парочку. Хотя дорога - это то самое место, которое объединяет всех - конных и пеших, молодых и старых, бедных и богатых; людей разных сословий, профессий, национальностей и вероисповеданий, - но увидеть молодого знатного воина и нищего бродячего монаха, бредущих вместе пешком по пыльной дороге, вряд ли кому доводилось. Преображение дьяка в греческого монаха произошло на струге, уже далеко в море. Глядя на него, даже Сашке показалось, что Безуглый не просто сменил одежду, наклеил бороду и надел парик, а стал совершенно другим человеком. Он как будто даже стал выше ростом и шире в плечах. Одним словом, вместо типичного работника пера и бумаги с небольшой рыжеватой бородкой клинышком и такими же аккуратно подстриженными усами перед Сашкой предстал заросший черной бородищей аж до самых глаз греческий монах в заношенной, пыльной, заштопанной и заплатанной рясе. На груди у него висел здоровенный деревянный крест на шнурке, а из-под рясы выглядывали повидавшие виды сандалии на деревянной же подошве.
        - Подайте Христа ради бедному монаху, - изобразил Безуглый. У него изменился не только тембр голоса, но и появился типичный пришепетывающий греческий акцент. - Монастырь наш, Святого Лазаря, что в Адрианополисе, совсем… совсем обеднел. Кушать нечего. И нового урожая тоже не будет. Братия разбежалась. И я разбежался. А я могу детишек грамоте учить. И греческому языку могу, и счету, и много чему еще. Вы не знаете, может, кому нужен учитель для детишек?
        - Хорошо, - похвалил Сашка. - Даже мне не признать. Ты, Гаврила Иванович, постарайся на ночлег у этого Трайчо устроиться. Так нам будет проще связь держать.
        - Ты, Тимофей Васильевич, не беспокойся. Я в любом случае найду возможность с тобой встретиться и рассказать обо всем, что мне удастся узнать.
        Великий воевода и Безуглый поднялись до дороги и разошлись в противоположные стороны. Безуглый побрел в Несебр, а великий воевода направился в большое село, лежащее верстах в трех. Село это он приметил еще с моря и надеялся купить там коня. Все ж таки не пристало окольничему и великому воеводе входить в город пешком. Да и у «рыбасоидов» это может вызвать лишние вопросы. А в том, что они держат городские ворота под наблюдением, Сашка ни секунды не сомневался.
        Вообще-то до назначенного срока у него было еще двое с половиной суток, и хорошо было бы дать Безуглому время на то, чтобы осмотреться и попробовать вычислить этих чертовых слуг. Сашка остановился и задумался: а стоит ли ему вообще заявляться в Несебр именно сегодня?
        Сказать, что в последнее время он был спокоен, уравновешен и способен к спокойному, трезвому анализу ситуации, значило бы покривить душой против истины. С момента получения известия о похищении Ольги он был не то что взволнован, а взведен и взвинчен. Не было ни одной минуты, чтобы он не вспоминал о ее бедственном положении и не винил себя в случившемся. В таком состоянии принимать взвешенные решения очень сложно, да и информации для этого у него не было никакой.
«Рыбасоиды» попробовали его устранить - с этим у них не получилось. И тогда они сообразили, где его слабое место. Ведь используя Ольгу как приманку, они могут не просто уничтожить его, но взять, что называется, живьем. А это - прекрасная возможность наконец-то узнать - кто же все-таки им на самом деле противостоит? Кто им вредит и путает карты в двадцать первом веке? Кто дошел даже до того, что засылает своих эмиссаров в прошлое?
        Итак, никакого плана действий у Сашки не было. Но он знал, что в своем стремлении получить от него информацию они рано или поздно покажут ему Ольгу. И тогда он будет торговаться с ними, как старая базарная торговка. За каждую копеечку. А когда он убедится, что Ольга находится в безопасности, то есть не в их руках, то уж дальше, как Бог даст. Драться он был готов хоть с сотней «рыбасоидов». Драться он умел, а если ему еще чуть-чуть подфартит, то можно надеяться и на благополучный исход для себя.
        Примерно вот так вот Сашка представлял себе схватку с «рыбасоидами» и освобождение любимой. Какую хитрость придумать, что противопоставить их подлому плану, он не знал. И здесь он абсолютно доверял Безуглому. Но тому, чтобы ознакомиться с обстановкой, и, более того, что-нибудь разнюхать о враге, необходимо время. Ему нужно покрутиться в городе одному, без великого воеводы. Ведь как только тот явится в Несебр, механизм интриги рыбасоидов будет приведен в действие. И тогда Безуглый ему не помощник.
        Дорога - не самое удачное место для раздумий, особенно когда тебя сверху щедро поливает своими лучами хотя и клонящееся к закату, но все еще жаркое июльское солнце. Сашка сошел с дороги на обочину, снял с пояса флягу и сделал из нее пару добрых глотков. Справа от него, меньше чем в полусотне шагов, тянулся вдоль дороги лес, так и манящий своей прохладой усталого путника. Сказывалось все-таки нервное напряжение последних суток, бессонная ночь и двенадцатичасовое морское путешествие. Это на современном суперлайнере «Queen Mary» морское путешествие - отдых, а на казачьем струге (который и в длину-то всего семнадцать метров) любой переход всю душу вымотает непривычному человеку, даже если ему и не приходится сидеть на веслах.
        Сашка зевнул и направился к лесу. «Никто меня здесь не найдет, да и не будет искать. «Рыбасоиды» меня в городе ждут. Приманка у них отличная, они спокойно сидят и ждут, пока я сам к ним в лапы притопаю. Так что… Ну, посплю в лесу пару-тройку часиков… Первый раз, что ли… Вон, в Дагестане, в горах во время рейдов… И ничего, Бог миловал. Никому не удавалось меня спящим застать…»
        Мысли в голове у Сашки путались, сладкая дрема, как после внушительной дозы снотворного, внезапно обрушилась на него, сковывая тело. Он добрел до леса, выбрал более-менее подходящую полянку среди зарослей орешника и, пристроив под голову дорожную сумку, завалился спать. Но, как ни одолевала его сонливость, обнажить меч и, взявшись за рукоять, спрятать его под правой рукой он не забыл.
        Проснулся Сашка от призывного пенья рожков. Открыл глаза - еще светло. Сколько он спал? Разглядеть, где находится солнце на небосклоне, сквозь густую зелень деревьев невозможно. Вновь вдалеке зазвучал рог. И тут ему ответил второй, прозвучавший где-то совсем рядом с Сашкой. «Рожок охотничий, не боевой», - отметил он.
        Сашка вложил меч в ножны и, распустив шнуры и застежки на своей дорожной сумке, достал из нее арбалет. Что бы ни сулила встреча с невидимыми охотниками, но лучше все-таки быть готовым ко всему. Едва только он выбрался из зарослей орешника, как мимо него, едва не задев огромными ветвистыми рогами, пронесся роскошный красавец-олень. А мгновением позже в ствол ближайшей сосны, находящейся всего в шаге от Сашки, с раскатистым звоном впился наконечник длинной стрелы.
        Олень уже выскочил из леса и несся по дороге, когда на великого воеводу вслед за стрелой налетела целая толпа всадников.
        - Эй! Ты что здесь делаешь?! - заносчиво спросил один из них.
        В левой руке он держал большой, мощный лук, пустить стрелу из которого под силу далеко не каждому.
        - Государь, осторожнее! У него заряженный арбалет в руках! Он охотился на твоего оленя!
        Всадник, произнесший эту полную тревоги речь, послал своего коня вперед, явно намереваясь встать между Сашкой и тем, кого он назвал государем. Но тому было достаточно лишь мановения руки, чтобы заботливый всадник остановился. Олень тем временем вновь свернул с дороги и углубился в лес. Сашка, в этой непонятной ситуации следивший за всеми, в том числе краем глаза и за оленем, вдруг неожиданно даже для самого себя констатировал:
        - Он вновь заскочил в лес… Там… - И показал рукой направление.
        Охотничий азарт штука заразная. Может, именно он, передавшись Сашке от группы возбужденных охотой всадников, заставил его невольно следить за убегающим оленем. Но именно он же, тот самый охотничий азарт, заставил всадников всех разом поворотиться в ту сторону, куда указывал Сашка, а человека, возглавлявшего их, крикнуть:
        - Вперед! За ним! Наперерез ему! Мы его достанем наконец! Собаки! Где мои собаки?!
        И все всадники мигом сорвались с места, бросившись наперерез оленю. Все, кроме одного. Тот, кто послал охотников вперед, сам не сдвинулся с места, лишь лошадь его нервно переступила, поддавшись общему порыву, но была остановлена всадником. Он поднял охотничий рожок и затрубил, видимо, призывая отставших охотников с собаками.
        - Кто ты, славный рыцарь? Что делаешь один в моем лесу? И… где же твой конь? - наконец спросил он у Сашки, демонстративно разрядившего арбалет и забросившего его на ремень, за спину.
        То, что вопрошавший был не последним человеком в здешних местах, Сашка понял сразу. Его породистый конь, сбруя, а также костюм самого незнакомца стоили целую кучу денег, а властные черты его лица красноречиво говорили о привычке повелевать другими людьми. Незнакомцу было далеко за сорок, о чем наглядно свидетельствовала густая проседь в аккуратно подстриженной, холеной бороде. И самое главное - Сашка не чувствовал, что от этого человека для него исходит опасность. Более того, совсем его не зная, он почувствовал к нему некое благорасположение. Поэтому он и не подумал врать либо запираться, а честно сказал и о себе, и о деле, приведшем его сюда, в этот лес. Вернее, почти честно.
        - Я русский воин, боярин Тимофей. А здесь я потому, что некие люди похитили мою возлюбленную и, угрожая мне ее смертью, потребовали, чтобы я явился в Несебр. А без коня я, ибо приплыл сюда на струге.
        - Где же струг?
        - Струг вернулся обратно. Война с ромейским базилевсом еще не окончена. Лишь меня отпустил царь Тохтамыш, зная о моем горе. Я с моря заметил село на берегу и направлялся туда, чтобы купить там коня. А по дороге решил вздремнуть чуть-чуть. Зашел в лес и заснул. Твой охотничий рожок разбудил меня.
        Раздался приближающийся собачий лай и перекличка сразу нескольких рожков. Наконец появилась и группа скачущих всадников.
        - Государь, мы достали его, - радостно сообщил один из них, подскакав ближе.
        И, будто в подтверждение его слов, раздался долгий протяжный звук рожка, трубившего отбой, - охота окончена, общий сбор.
        - Что ж, боярин Тимофей, - сказал человек, которого назвали государем, - дело у тебя важное. Но, если ты шел в село, чтобы купить коня и даже позволил себе поспать, значит, у тебя есть запас времени. - Сашка кивнул головой, соглашаясь. - Приглашаю тогда тебя разделить с нами охотничью трапезу. - Он обернулся к своим людям и, указав на Сашку, велел: - Приведите ему коня. - И вновь обратился к Сашке: - Может, за трапезой ты нам поведаешь о войне?
        Сашка вскочил на подведенного ему коня.
        - С превеликим удовольствием. Только… Скажи, кто ты?
        - Я… Я - царь болгарский Шишман. - Он тронул коня с места и, сделав широкий приглашающий жест, сказал: - Добро пожаловать в Болгарию.
        Царская охотничья трапеза похожа в принципе на любой другой пикник, отличаясь лишь размахом и количеством участников. Царь Иван Шишман выехал из своей столицы Тырнова десять дней назад и, проводя дни в охотничьих забавах и пирах, потихоньку двигался в направлении Несебра. Сегодняшняя охота должна была стать последней, заканчивающейся грандиозным пиром, после чего было запланировано посещение Несебра и возвращение в столицу. Так что Сашка стал свидетелем, если можно так сказать, последнего аккорда сегодняшней охоты, во время которого и был убит тот самый красавец-олень. Но сегодня, кроме него, было убито еще целое стадо всяческой дичины, ибо за царский пиршественный стол садилась почти тысяча человек.
        Столы накрыты были на большой поляне, рядом с кострами, на которых томилось, варилось и жарилось мясо всевозможных сортов и видов. Человека, приехавшего с войны, интересовавшей всех без исключения, слушали с превеликим вниманием. Тишина за столом стояла такая, что слышно было, как потрескивают горящие дрова. Сашка не мог разочаровать столь внимательных слушателей. Поэтому его рассказ изобиловал несуществовавшими в действительности подробностями о героических подвигах и кровавых сечах. Да и действительно произошедшие события, как то: принесение присяги тивериадской аристократией и туркскими племенными вождями были расписаны им в духе неких эпических событий.
        - Скажи-ка, боярин Тимофей, - спросил у Сашки царь Шишман, после того как он закончил свой рассказ, - есть ли у тебя родовое прозвище?
        - Есть. И даже два. Воронцов-Вельяминов.
        Шишман, прихлопнув рукой по коленке, с восторгом воскликнул:
        - Я так и знал, что ты не простой боярин! Я это сразу почувствовал! Я ведь знал твоего батюшку. С его войском на мадьяр в поход ходил. Великим царем был твой батюшка, Тимофей Васильевич! И брат твой старший царем был… Знаком с ним я не был, но наслышан о нем, о его борьбе с Дмитрием. А ты, Тимофей Васильевич, стало быть, за Дмитрия…
        - Я не за Дмитрия, - поправил царя Сашка, - я за Русь.
        - Да, да… Я понимаю. Все непросто сейчас… И у нас тоже. Добруджанский князь самостоятельным стал, моей власти не признает. А в Видине самозванец уселся и болгарским царем себя величает. Ох… - Шишман понизил голос так, что слышал теперь его только сидящий рядом с ним Сашка. - Послушай, Тимофей Васильевич… Так что приключилось с дамой твоего сердца? Кто ее похитил? И зачем? Чего они хотят? Денег? Может, я могу помочь чем-нибудь? Ведь Несебр как-никак моя вотчина. Я там государь. И как смеют какие-то проходимцы обделывать там свои грязные делишки, обижая хороших людей?
        Сашка раздумывал недолго, прежде чем ответить. В конце концов, его внутренний голос, его внутренний индикатор опасности, обычно срабатывающий безошибочно, сейчас молчит. Почему бы ему и не довериться болгарскому царю? Может быть, это как раз и есть тот самый счастливый случай, который поможет ему и нарушит все расчеты и планы «рыбасоидов»? Да, теоретически возможно, что «рыбасоиды» ожидали его на берегу близ Несебра и специально для него поставили спектакль под названием
«Царская охота» с участием массовки в тысячу человек. Возможно. Но… Во-первых, Некомат ранее не был замечен в пристрастии к массовым постановкам. Он всегда предпочитал действовать точечно. И во-вторых… Внутренний голос-то молчит! Если тысяча «рыбасоидов» за ним наблюдала, как он идет по дороге, как он спит в лесу, в конце концов, то почему они до сих пор не схватили и не повязали его по рукам и ногам?
        - Слышал ли ты, царь Шишман, о таком купце - Некомате Сурожанине? - спросил Сашка.
        - А как же… Лет пять назад я на его счет указ от великого князя Владимирского получил. Арестовать, буде обнаружу его в моих владениях, заковать в железа и под надежной охраной препроводить его в Кострому. Но в моих владениях не было ни самого Некомата, ни людей его, ни имущества.
        - Было это только не пять лет назад, а чуть поболе трех, - поправил царя Сашка.
        - Может быть, - охотно согласился тот. - За мою немалую жизнь произошло столько событий, что они, меняясь местами друг с другом, порой путаются в моей памяти.
        - Так вот… Этот Некомат - очень богатый человек. Он настолько богат, что может, наверное, скупить целые страны на корню. Но, как каждому очень богатому человеку, ему не хватает власти. Ему хочется не только управлять деньгами, но и целыми странами. А у нас, на Руси, после смерти моего батюшки какая-то непонятица образовалась. Дмитрий чего-то ждал и царский трон не занимал. И брат мой Мамай ждал, поскольку считал, что, по справедливости, царский трон должен был Дмитрию достаться. И так продолжалось целый год. Вдруг Дмитрий лишил наш род наследственного сана, а брат мой в ответ поехал в Орду и провозгласил себя царем. Как я потом выяснил, Некомат подбивал на противоборство и одного, и другого. И даже базилевса ромейского сподвиг выйти из подчинения Дмитрию и провозгласить себя великим князем Владимирским. Из-за чего и война нынешняя произошла. Чего же хотел Некомат Сурожании? Ни много ни мало, как Орду извести под корень.
        - Эк хватил… - удивленно крякнул царь Шишман.
        - Да, - продолжал Сашка. - Уж больно кому-то не нравится, что Русь правит миром. А я им все планы поломал. Великому князю Некоматово предательство доказал и хитрость всю его раскрыл. Вот тогда-то Дмитрий тот указ и разослал, о котором ты поминал. Жаль только, не сумел я Мамая с Дмитрием помирить. Но Некомат жив остался, прячется где-то. Не смогли мы его поймать. Вот он и злобится, и старается отомстить мне. Убить они меня пытались - не получилось. Вот и решили действовать наверняка. Выкрали мою возлюбленную из ее поместья, а мне прислали письмо с требованием явиться в Несебр не позже 1 августа. Знают они, что мне она дороже жизни. Вот я и иду к ним.
        - Вот негодяи, вот мерзавцы! - возмутился царь. - Я-то думал, что здесь дела любовные, а оказывается… Все гораздо подлее! - Он ненадолго задумался. - Я готов тебе помочь. Располагай мною и моими людьми.
        - Но как? - воскликнул Сашка. - Как действовать, чтобы они ничего не заподозрили? Ведь они велели мне приехать одному и поселиться на постоялом дворе у некоего Трайчо. Я уверен, что они будут за мной следить, за каждым моим шагом, как только я подойду к городским воротам. При малейшей опасности для них они просто убьют мою Ольгу. А этого я не могу допустить.
        - Хм… - Задумавшись, царь Шишман принялся оглаживать свою холеную бороду. - Ты когда-нибудь бывал в Несебре?
        - Нет, - ответил Сашка.
        - Несебр - город не самый большой, хотя и богатый, и очень важный. Обычно, посещая его, я оставляю большую часть своей свиты за его пределами. Город тесноват, надо признать. А все дело в том, что расположен он на узком мысу. Место для порта очень удобное. А город при порте. Вот так и получилось, что расти городу-то и некуда. Это я тебе рассказываю, чтобы ты лучше представил себе место действия. Так вот… В городе ждут меня, знают, что к ним царь едет. Но если я явлюсь туда со всей своей свитой, то моим людям просто негде будет переночевать, ибо во всем городе ты не найдешь свободного места даже для десятка шатров. А куда девать лошадей? А обоз? Он у нас, хоть и невелик, но все же… Можно, конечно, определить моих людей на постой к горожанам. И тогда в каждом доме придется селить не менее двух человек, с учетом того, что и все общественные и портовые здания и службы тоже будут заняты моими людьми.
        Раньше я так никогда не поступал, жалея горожан. Но почему бы мне не поступить так теперь? Мои люди заполонят весь город. Не будет ни одного дома, ни одного угла в доме, куда бы они ни заглянули. Все будет под моим присмотром. А потом явишься ты и поселишься, где тебе велели. Хотя… Нет, не поселишься. Места и там будут все заняты. Но для тебя это и лучше. Это уже ломает план похитителей. А? Как тебе мое предложение?
        Предложение Сашке понравилось. Приезд в Несебр царя с огромной свитой кардинальным образом меняет обстановку в городе. Уже одно это заставит «рыбасоидов» нервничать и спешно вносить коррективы в свой тщательно продуманный план. А где спешка, там и ошибки. А если люди царя будут действовать согласованно с ним, с Сашкой, то, возможно… это шанс. У него даже под ложечкой засосало от ощущения, что искомое решение где-то здесь, рядом.
        - Но… - Тут Сашка подумал о самом, наверное, неблагополучном для себя исходе. - Если они увидят, что в городе начинается столпотворение, и поймут, что это им невыгодно, они сядут на первый же отплывающий из города корабль и увезут мою Ольгу.
        - Исключено! - торжествуя, провозгласил царь. - Ибо люди мои первым делом проследуют в порт и мытню. И без моей проверки не уйдет ни один корабль. Имеет же царь право проверить, как работает его мытня? Имеет. И корабли мы все задержим до тех пор, пока не найдем даму твоего сердца.
        - Но как мы будем ее искать? Ведь похитители, лишь заподозрив что-либо, могут ее убить!
        - Д-да… - Царь Шишман вновь задумался.
        Задумался и Сашка.

«Соглядатаи в каждом доме - это хорошо. Кстати, надо будет их проинструктировать, чтобы они первым делом, но эдак ненавязчиво, узнали - нет ли в доме приезжих. Стоп! Почему бы царю не проверить своих налогоплательщиков? Царю показалось, что Несебр мало платит налогов, и он решает сосчитать всех налогоплательщиков. Таким образом, это даст возможность взять под контроль всех мужчин и сразу выявить всех неместных, находящихся в городе. Для такого дела можно и городские ворота закрыть. Но ненадолго. Подозрений у «рыбасоидов» это вызвать не должно, но нервничать их заставит. О результатах пересчета мужчин тут же доложить царю. И сразу можно будет посылать штурмовые команды в те места, где проживают неместные. Ч-черт, а как они будут действовать, эти команды? Как, как… Сам прекрасно знаешь как. Нет, так рисковать я не могу. Надо придумать что-то другое. - Задумавшись, Сашка машинально взял с блюда, стоящего перед ним, кусок оленины и нехотя надкусил его. Почему-то перед его мысленным взором предстала картинка - Дмитрий, вручающий куски вареного мяса борцам-победителям. - Вот оно! Царь Шишман компенсирует
всем обитателям Несебра те неприятные минуты, что им доставил своей переписью. Каждому - по грошу. Всех мужиков; что местных, что приезжих - вон из домов за городские стены, в чисто поле. Все в очередь. Царский шатер за городом. Чиновник вручает деньги, царь милостиво кивает, а я подсматриваю из шатра. Да! Я не вхожу в город. Ведь у меня будет еще день в запасе. Я сижу в царском шатре. А если кто-то будет отказываться получать этот грош? Пусть попробует! Царской милостью брезгуешь, сволочь?! В очередь! Что дальше? Послать по адресам группы захвата? А если «рыбасоиды» и баб на это дело отрядили? До сих пор они мне не попадались, но это ни о чем не говорит. Помнится, Безуглый рассказывал, что тушинские жители встречались с нечистью женского пола. Эх, Гаврила Иванович, как же мне с тобой связь установить, не входя в город? - Последний вопрос был чисто риторическим, потому что в качестве ответа на него не подходили даже такие экзотические способы, как голубиная почта. - Нет, нельзя никакие команды посылать. Надо и баб всех из города вытаскивать. А чего проще? Мы им объявим конкурс красоты! Царь, мол,
хочет самую красивую женщину выбрать. И наградить ее! Сто золотых, к примеру. И в четырех возрастных категориях: отрочица, молодица, жена и лучшая бабушка. Всех, всех долой из города! И либо они ее выведут за ворота и поставят в общий бабский строй, тогда я ее увижу из своего укрытия, либо они выйдут за ворота сами, а ее спрячут в том доме, где они и жили. А вот тогда уж можно будет и команды по конкретным адресам отправлять!
        - Сашке так понравилась эта идея, что он, держа в руке недоеденный кусок мяса и глядя куда-то вдаль, невольно улыбнулся.
        - Ну, гляжу, придумал что-то. А, Тимофей Васильевич? - Царь легонько тронул Сашку за плечо.
        - Точно, придумал, - согласился Сашка, тряхнув кудрями. - Значит… Действовать будем так, твое царское величество… - И он принялся описывать царю Шишману в мельчайших подробностях план действий, только что созревший в его голове.
        XI
        Ночью, после пира с царем Иваном Шишманом Сашка спал спокойно и безмятежно, проснувшись поутру лишь от громкого баса болгарского царя, пришедшего будить разоспавшегося гостя.
        Программа развлечений царского двора была завершена вчерашним пиром, а сегодня, выражаясь по-современному, у царя Шишмана был запланирован рабочий визит в один из его городов - Несебр. Как сказывал царь, Несебр - город не самый великий по размерам, но не по своему значению. Огромная часть доходов текла в царскую казну именно отсюда. И, похоже, Сашкино предложение, опять же выражаясь языком бюрократии двадцать первого века, проверить налогооблагаемую базу пришлось Шишману по сердцу. Ранее, видимо, такая простая мысль, что город может недоплачивать, царю в голову как-то не приходила. Поэтому за реализацию Сашкиного плана он взялся с удвоенной энергией. Ведь это же замечательно, когда помощь хорошему человеку может в то же время поспособствовать улучшению твоего платежного баланса. Надо ли говорить, что царь провел вчера со своими людьми подробнейшую разъяснительную работу, обсасывая план предстоящей спецоперации в Несебре до мельчайших косточек. Сашка, активно участвовавший в обсуждении и проработке конкретных деталей плана действий на завтра, постепенно обретал уверенность - завтра он точно
встретится с Ольгой, и никакие «рыбасоиды» не смогут этому помешать.
        Утро для царского лагеря началось с отправки гонца в Несебр - необходимо было предупредить городские власти, что именно сегодня царь пожалует в город. После этого лагерь довольно-таки быстро свернулся. Сказалась, видимо, привычка, выработанная за время почти двухнедельной охоты, когда лагерь приходилось разбивать и сворачивать ежедневно. Вот тогда-то царь и разбудил заспавшегося Сашку.
        - Вставай, Тимофей Васильевич! Один твой шатер остался несвернутым. Пора выручать твою любимую Ольгу!
        Царь был уже выряжен в парадный костюм и даже голову его венчал сегодня не простецкий охотничий колпак с небольшими полями, в котором видел его вчера Сашка, а узорчатый золотой венец, украшенный вкруг разноцветными каменьями.
        - Доброе утро, царь, - ответил Сашка, вскакивая и одеваясь в отведенные армейским тревожным нормативом секунды.
        - А ты быстр, однако, - с легкой завистью в голосе похвалил царь. - Хотел бы я посмотреть, как ты орудуешь своим мечом.
        - Ох… - Сашка вздохнул. - Лучше бы сегодня обойтись без этого.
        Царь рассмеялся.
        - Ну, удачи тебе, Тимофей Васильевич. Мы выступаем.
        - И тебе удачи, царь Шишман.
        Царский кортеж, растянувшись чуть ли не на полверсты, выехал на дорогу и двинулся в Несебр. А параллельно ему, лесом двинулся в ту же сторону Сашка. Через час голова колонны остановилась на берегу моря, прямо напротив длинного узкого мыса, на котором и располагался портовый город Несебр. Городская делегация, выстроившись плотной группой, уже поджидала своего царя с хлебом-солью. Колонна, растянувшаяся змеей по дороге, постепенно подтягивала свой хвост к голове, уже уткнувшейся в делегацию знатных граждан славного города Несебра. А вот и царь наконец.
        Сашка залег на опушке леса и, несмотря на приличное расстояние, видел всю картину встречи, как у себя на ладони. Царь принял хлеб-соль, сказал, видимо, благодарственные слова и, сопровождаемый своими ближними боярами и городской делегацией, направился в город. Когда он въезжал в городские ворота, разом ударили колокола всех городских храмов. Змея-колонна вслед за царем начала втягиваться в город. Операция «Несебр» началась.

«Ну что, чертовы дети, сюрприз для вас? - позлорадствовал Сашка. - Представляю, какая сейчас у вас поднялась паника. Как в условиях такой сутолоки контролировать въезд в город?! А может быть, и надо было рискнуть и, затерявшись среди царской свиты, въехать в город? Нет, - оборвал он себя. - Рисковать ты можешь только своей жизнью, но не Ольгиной. Так что действовать будем в соответствии с планом». Царевы слуги меж тем, отделившись от колонны, принялись устанавливать три шатра прямо напротив перешейка, ведущего к городским воротам. Это поле, на котором сейчас устанавливались шатры, по задумке царя Шишмана и должно было стать сценой для задуманного им с Сашкой спектакля. «Занавес открылся, первое действие началось», - подумал Сашка и, извиваясь ужом среди высокой травы, пополз к ближнему шатру.
        Задняя стенка шатра еще не была закреплена, и, слегка приподняв ее край, Сашка прополз в шатер. Первым делом, оказавшись в шатре, он навертел во всех его стенах дырок, обеспечив себе, таким образом, круговой обзор.
        Хвост колонны втянулся в город, и городские ворота захлопнулись. Лишь немногие из царской свиты остались ждать вне города, у установленных ими шатров. Закрытие ворот днем - случай чрезвычайный. Такое обычно происходит только в одном случае - когда к городу приближается враг. У похитителей Ольги сейчас, наверное, самый настоящий шок. Они никак не могут понять, что происходит. Кто-то почему-то вдруг отрезает им все пути отхода. Но здесь главное, не перегнуть палку.
        Наконец городские ворота открылись, и из них выехал царь в сопровождении нескольких десятков всадников. А следом за ними на поле жидкой цепочкой потянулись горожане. Они были раздражены и явно напуганы необычностью происходящего. Их только что зачем-то сосчитали и переписали, а теперь вот и выгнали вон из города. Царевы люди, выстроившись шеренгой, сгоняли народ в толпу, не давая разбредаться по всему полю. А человеческий ручеек, текущий из городских ворот, становился меж тем все полноводнее.
        Царь Шишман соскочил с коня и вошел в шатер, в котором прятался Сашка.
        - Ну, ты как, Тимофей Васильевич?
        - У меня-то все нормально. Сейчас главное, чтобы люди твои не затянули ситуацию. Народ напуган, не понимает, в чем дело, как бы страх этот в злость не перерос.
        - Не беспокойся, сейчас начну их одаривать, тогда и всем остальным все ясно станет.
        Царь уселся на возвышение, покрытое коврами, с боков его окружили придворные. Горожане, побуждаемые царевыми слугами, потянулись к царю. Невысокий молодой мужичок, судя по стружке, запутавшейся в волосах, столяр или плотник, оказавшийся волею случая впереди всех, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Переминаясь с ноги на ногу, он осторожно приближался к царю, не ожидая, похоже, от этой встречи для себя ничего хорошего. Но вот он поравнялся с придворными и тут же получил от них монету, царь ему протянул руку для целования, а следом ошалевшему от такой милости плотнику протянули чашу с ракией. Плотник опрокинул ее в себя и заметно повеселел, победоносно глядя на робко приближавшихся к царю сограждан. А его уже взяли под локоток и указали, куда идти - на дальнюю часть поля, где уже горели костры и варился в котлах кулеш, а царские виночерпии приготовились разливать вино из бурдюков.
        Дело пошло веселее. Очередь теперь двигалась чуть ли не бегом, царь уже не давал целовать свою руку, ограничиваясь лишь милостивым кивком горожанам и гостям города, но медную монету и чашу с ракией исправно получал каждый. А справа у костров веселье уже шло полным ходом. Играли царевы музыканты, и подвыпивший народ, встав в хороводы, уже лихо отплясывал, празднуя день небывалого прежде царского благоволения к обитателям славного города Несебра. А когда объявили, что царь еще хочет выбрать самых красивых женщин Несебра и наградить победительниц сотней золотых флоринов, толпа просто взорвалась благодарственными криками и здравицами в адрес царя Шишмана. Ведь каждый мужчина за редким исключением считает, что его женщина самая красивая.
        Вся эта живая очередь тянулась мимо Сашки, разглядывавшего лица этих людей с расстояния трех-четырех шагов. Поначалу он тщательно вглядывался в них, в надежде распознать похитителей. Но потом бросил это занятие, поняв, что если он этого не сделает, то так устанет, что, когда мимо него пойдут женщины, он запросто может не разглядеть среди них Ольгу.
        А тем временем из городских ворот показались и первые женщины. Они уже не были так испуганы, как мужчины, видимо, им заранее объявили, что царь хочет выбрать и щедро одарить достойнейших из них. Более того, большинство женщин уже успело принарядиться и навести марафет, стараясь выглядеть как можно лучше. Шествие претенденток на звание королевы красоты еще не началось, а мужская часть населения города уже столпилась за спинами царевых слуг в ожидании прохода красавиц. И вот по волнующемуся человеческому коридору словно павы поплыли первые претендентки. И сразу же разгорелись громкие споры среди судей-придворных и зрителей-горожан. Поистине о вкусах стоит поспорить. Последнее слово было за царем. Те, кого отобрали, оставались рядом с ним, а уж тем, кому не повезло, приходилось продефилировать до конца коридора под одобрительные крики болельщиков и влиться в толпу зрителей. Процесс отбора оказался долгим, но азарт у судей и зрителей все никак не убывал. Трудно сказать, что было тому причиной. То ли извечное мужское преклонение пред женской красотой, то ли напряженное ожидание каждого - принесет ли
мне моя дочь, жена, мать чаемый выигрыш?
        Наконец первый этап отбора был завершен - возле царя толпились сотни две красавиц всех возрастов, отобранных для второго тура.
        - Пойди к царю, передай ему, что Ольги среди всех этих женщин не было, - скомандовал Сашка молодому придворному, направленному царем для связи. - Пусть дает команду своим воинам искать в городе.
        Молодой человек выскочил из шатра, почтительно приблизился к царю и зашептал ему на ухо. Тот внимательно его выслушал и в ответ тоже что-то сказал ему на ухо. Молодой человек тут же бросился выполнять полученный приказ. Дальше за происходящим Сашка следил уже вполглаза, ожидая известий от царя Шишмана.
        Конкурс красоты и сопутствующее ему всеобщее народное гулянье продолжались до тех пор, пока на большое поле перед городом не начали опускаться сумерки. Царь Шишман, уставший как после долгой тяжелой битвы, вошел в шатер, в котором прятался Сашка, и, растянувшись на мягких подушках, произнес:
        - Ее нет в городе. Мои люди перерыли там все. Если ее не было здесь…
        - Ее не было здесь.
        - Извини, Тимофей Васильевич. Я сделал все что мог.
        - Спасибо тебе, царь Шишман. Ты сделал даже больше, чем может человек. Но… Видно, такова моя судьба. Значит, моей Ольги и не было в Несебре. Теперь мне только остается молиться, чтобы Господь послал мне поскорее встречу с Некоматом и его прислужниками. Чтобы, перед тем как покинуть этот мир, отправить в ад как можно больше этих ублюдков.
        Утром 31-го июля 6889 года[6889 г. по юлианскому календарю - 1381 г. н. э.] великий воевода Тимофей Воронцов-Вельяминов, незадолго перед тем распрощавшийся с царем Шишманом, въезжал в ворота портового города Несебра. Надо ли говорить, что в прошедшую ночь он и глаз не сомкнул, мучимый самыми тяжелыми предчувствиями и предположениями относительно Ольгиной судьбы. Найти ее живой он уже почти не надеялся, так что его слова болгарскому царю о собственной дальнейшей участи не были рисовкой, отнюдь. Оптимальным для него было бы сейчас прямо у городских ворот встретить сотню «рыбасоидов» и потолковать с ними по-свойски. Душа его горела жаждой мести, требуя потоков вражеской крови. Но вместо ненавистных «рыбасоидов» у ворот ему встретились лишь два городских стражника. Делали свою работу они уже не первый год и людей на этой работе повидали всяких-разных, что и сделало их большими дипломатами.
        - За какой надобностью в город приехал, сударь? - задал один из них дежурный вопрос.
        - Что?! Да как ты смеешь… - Всадник в мгновение ока выхватил из ножен меч.
        Раздраженному и злому Сашке даже предлога не нужно было, чтобы ввязаться в драку, а тут городская стража каверзы ему строит. Небось работают не столько на город, сколько на Некомата. Первый стражник уже успел благоразумно сделать шаг назад, чтобы при неблагоприятном развитии событий успеть укрыться в башне, за толстенной дубовой дверью, но тут в незадавшуюся беседу успел вклиниться второй стражник.
        - Простите, сударь, моего напарника. У него с утра часто болит голова, и тогда он делается ну совершеннейшим дураком. Вот и мелет чего не попадя.
        - Ну то-то… - Сашка с сожалением вложил меч в ножны.
        - Он лишь хотел помочь вам, сударь. Дорогу объяснить, если вам это нужно. Ну а если не нужно, то мы не будем больше докучать столь занятому путешественнику.
        - Гм… Как мне проехать к корчме Трайчо?
        - Вам нужно именно к корчме или к постоялому двору Трайчо?
        - Черт… Какая разница - к корчме, к постоялому двору… - раздраженно бросил Сашка.
        - А такая, сударь, - терпеливо принялся разъяснять стражник. - Город наш тесноват, и если вы подъедете к корчме, то вам будет негде оставить коня, ибо вход в конюшню у Трайчо находится на параллельной улице. Сами вы через корчму на постоялый двор пройти сможете, а вот коня провести - никак. Я потому и спрашиваю…
        - Короче! - окончательно разозлился великий воевода. - Куда ближе?
        - Ближе к корчме, - ответил стражник. - Но…
        - Вот и объясни, как доехать до корчмы.
        И стражник принялся подробно разъяснять маршрут нетерпеливому путнику. С трудом дождавшись, пока стражник закончит свое объяснение, подкрепляемое для наглядности еще и неторопливыми жестами, Сашка заставил встать коня на дыбы и с ходу бросил его в галоп.
        - Сумасшедший какой-то, - только и смог сказать первый стражник второму.
        - Поверь мне, - ответил второй, - и дня не пройдет, как мы увидим его в городском суде.
        Несмотря на раздражение и злость, владевшие им, маршрут, описанный стражником, Сашка запомнил хорошо. Поэтому, нигде не плутая и не уклоняясь в сторону от заданного направления, он повторил на местности то, что широкими размашистыми жестами нарисовал ему стражник в воздухе.
        Несомненно, это была корчма, ибо над открытой наружу дверью висела вывеска, на которой были намалеваны свиной окорок и кубок. И хотя кубок размером был не меньше окорока, информативность картинки от этого не страдала. Сашка поискал глазами, куда бы ему привязать коня и, не найдя ничего лучшего, привязал его к ручке входной двери. В большом зале, куда шагнул Сашка с улицы, царил полумрак, и ему даже пришлось на мгновение зажмуриться, чтобы освоиться здесь после яркого света, царившего снаружи.
        - Что желает господин? - услышал он голос.
        Сашка открыл глаза и осмотрелся. Слева от него, во всю длину зала тянулись два стола с лавками. Вернее, это были не столы в привычном понимании этого слова, а сколоченные щиты из плохо обработанных досок, уложенные на козлы. В дальнем левом углу за столом сидела компания из пяти человек, перед которыми стояли высокие глиняные кружки. Пол в зале был устлан несвежим, уже подсохшим сеном. Прямо перед ним был свободный проход, упирающийся в закрытую дверь. Справа был еще один стол с лавками, только вдвое короче тех, что слева. Как бы продолжением этого стола была стойка, тянущаяся до самой наружной стены. Именно из-за стойки и прозвучал вопрос.
        Великий воевода повернулся в ту сторону, откуда прозвучал голос. За стойкой, облокотясь на нее, стоял щекастый малый лет пятидесяти. Его упитанных щек, из-за которых голова походила на грушу, не могла скрыть даже большая, тщательно расчесанная надвое борода.
        - Это и есть постоялый двор Трайчо? - уточнил у него Сашка.
        - Да, господин. А Трайчо - это я.
        - Мне нужна комната.
        - Конечно, господин. У меня есть для вас отличная комната. С окном. А это ваша лошадь, господин, все пытается заглянуть в зал?
        - Моя. Я не нашел, где можно привязать ее.
        - Су-услик! - заревел Трайчо так, что у Сашки аж уши заложило. Откуда ни возьмись перед стойкой возник парнишка лет четырнадцати. - Суслик, отведи коня в конюшню. У нас новый гость.
        - А куда ж мы его селить будем? - Парнишка сморщился. - У нас ни одного свободного места нет.
        - Не место, Суслик, - поправил его Трайчо. - У нас есть целая свободная комната. И ее займет вот этот господин.
        - Это какая же? - удивление Суслика было неподдельным.
        - Та, в которой греки жили. У них уже за три дня не плачено.
        - Хм… - Суслик скептически хмыкнул. - Я пойду коня в конюшню отведу. - И парнишка вышел на улицу.
        - Пойдемте, господин, - приветливо улыбаясь, сказал Сашке Трайчо. - Я вам вашу комнату покажу.
        Он вышел из-за стойки и, быстро перебирая своими коротенькими кривыми ножками, покатился по проходу. Сашка, стараясь не отстать, последовал за ним. За дверью, которую открыл Трайчо, оказалась скрипучая деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Из конца в конец по всему второму этажу тянулся коридор, такой узкий, что одновременно открыть двери в противоположных стенах было невозможно.
        - Вот, господин, смотрите - окно! - торжественно провозгласил Трайчо, распахнув дверь в одну из комнат.
        Надо полагать, что в остальных комнатах и окон не было, раз хозяин постоялого двора так козырял этим фактом. Окно действительно наличествовало. Сашка выглянул наружу. Прямо под окном находился соседский виноградник, тянувшийся крытой беседкой вдоль всего дома Трайчо. Что ж, окно - это хорошо, ведь только благодаря ему вонь в комнате не достигла тех невыносимых пределов, когда от нее у непривычного человека начинают слезиться глаза. Сашка оглядел предлагаемую ему комнатушку. По размерам она была чуть больше кухоньки в их с матерью питерской квартире. На дощатом полу лежало пять охапок несвежего сена, а на крючках, вбитых в стены, висели пять заплечных мешков. Хозяин поймал Сашкин взгляд, скользнувший по стенам и, тут же сорвав с крючка ближний к нему мешок, выбросил его в коридор.
        - Не обращайте внимания, господин. Они здесь больше не живут. Это - греческие матросы. С утра они ушли в порт в поисках корабля, на который могли бы наняться. - С этими словами он выбросил в коридор еще два мешка. - Но… Хватит. Они уже не платят третий день. Они здесь больше не живут. Теперь здесь живете вы.
        - Но… - брезгливо скривив губы, Сашка указал на охапки сена, валяющиеся на полу. Мебели в этой гостинице, похоже, отродясь не водилось. А вот всевозможные насекомые, скорее всего, очень даже водились. Если бы не требование «рыбасоидов» остановиться именно на этом постоялом дворе, великий воевода не задержался бы здесь и пяти минут.
        - Не извольте беспокоиться, - засуетился хозяин. - Счас все приберем. - Он выбросил за дверь оставшиеся мешки. - Пожалуйте вашу сумочку вот на этот крючочек, а ваш меч - вот на этот… (Пока Сашка еще соображал, как ему поступить, напористый Трайчо уже развесил по крючкам вещи нового постояльца.) - Счас я Суслика пришлю. Он тут все… - Трайчо сделал круговое движение рукой. - А по поводу постели не сомневайтесь, сударь. Что ж я… Не знаю разницы между благородным господином и вонючими греческими матросами? У меня есть отличнейший холщовый мешок. Мы набьем его свежей травой, и вы, господин, будете нежиться на нем, как в раю на облаках! - Говоря это, Трайчо спиной двигался к выходу из комнаты. - Счас… Суслика… - И ретировался, оставив Сашку одного в комнате.

«Черт знает что! Вонючая дыра! - Сашкина злость вспыхнула с новой силой. - За это они мне тоже заплатят! - Тут он почувствовал, что просто-таки сгорает от жажды. - Надо будет принести сюда кувшин с водой и присмотреть за Сусликом, чтобы все тщательно убрал и вымыл». Сашка вышел из комнаты и спустился вниз, в зал. Трайчо стоял за стойкой и энергично переругивался с пятью бородачами. Мешки, которые Трайчо незадолго перед этим выбрасывал из комнаты, теперь грудой были сложены у ног этих бородачей. Когда Сашка появился в зале, все разом обернулись и уставились на него. Подойдя к стойке, он попросил:
        - Эй, Трайчо, налей-ка мне воды.
        - Вот этот господин поселился в вашей комнате, - обращаясь к бородачам, указал Трайчо на своего нового постояльца.
        - А-а… Это ты… - заревел один из бородачей и, знатно размахнувшись, выбросил кулак в Сашкину сторону.
        Сашка слегка отклонился назад и одновременно ударил ногой в пах другого матроса. Первый, крутанувшись юлой под действием собственного замаха, свалился на бок, валя одну из лавок. Второй же рухнул замертво прямо у стойки. Трое других тотчас же потянули из-за поясов ножи, но простейшая двоечка «левой-правой» - и двое из них попали в нокаут, даже не успев достать свое оружие. Тот, что пытался ударить первым, поднялся на ноги, держась одной рукой за левый бок. Видимо, при падении сильно стукнулся о лавку. Но Сашка не дал ему на раздумья ни секунды, достав ногой и по другому боку. Тот только охнул и, свалившись на четвереньки, устремился к выходу из корчмы. Оставался пятый, благоразумно отступивший на три шага назад, к двери. Нож, который он держал перед собой в трясущейся руке, ходил вверх-вниз с амплитудой сантиметров в двадцать.
        - Не падхади, зарэжу! - завопил он с заметным акцентом. И тут же перешел на ломаный английский: - Sailors! Help! Help me![Матросы! Помогите! Помогите мне! (англ.)]
        Он так выразительно смотрел куда-то Сашке за спину, что тому ничего не оставалось делать, как тоже глянуть туда же. В дальнем углу корчмы, там, где раньше сидели пятеро, теперь наливались пивом и ракией человек двенадцать, никак не меньше. Некоторые из них встали на ноги, наблюдая за схваткой благородного господина с греческими матросами, а один, самый любопытный, даже забрался на стол.

«Ну, этих долго упрашивать не придется», - подумал Сашка, хватая наперевес скамью.
        Англичане словно только и дожидались этой просьбы о помощи своего коллеги. Кто-то схватил за горлышко тяжелую глиняную бутыль, кто-то достал из-за голенища нож, но безоружным никто не остался. Оставлять угрозу в тылу было неразумно, поэтому первым делом Сашка торцом скамьи вышиб последнего оставшегося на ногах грека на улицу. Перед ним мелькнули бегающие глаза и трясущиеся щеки Трайчо, выглядывающего из-за стойки и причитающего: «Разгромят, вчистую все разгромят чертовы англичане…»
        Не выпуская скамьи из рук, Сашка запрыгнул на стол, а толпа английских матросов бросилась на него, как стая сорвавшихся с цепи питбулей. Самый любопытный так и не слез со стола. Размахивая огромным тесаком, он бежал прямо по столу. Его Сашка встретил ударом ноги в живот, одновременно угостив тех, что внизу, ударом скамьи. Удар был хорош, и парни бежали энергично, весело. В результате явственно затрещали чьи-то кости и раздались первые крики страдания и боли. Сашка перепрыгнул на соседний стол и осмотрелся. Восемь человек упорно продолжали лезть на стол. Еще один взмах лавкой, удар ногой и пробежка в противоположный конец стола. В это время Сашка заметил, что в корчму вваливается еще не меньше десятка матросов. Разглядывать их и определять их национальную принадлежность времени уже не было. Следующие десять минут Сашка крутился как волчок, перепрыгивая со стола на стол и отмахиваясь лавкой. Заключительным аккордом он метнул лавку, как снаряд, в двух парней, сбив их с ног, и, не зная, есть ли кто-нибудь у него за спиной, Сашка прыгнул вверх и вперед, ухватившись за потолочную балку. Качнувшись на
балке вперед, он спрыгнул с нее на стойку и тут же с разворотом на сто восемьдесят градусов приземлился на пол. Теперь он стоял спиной ко входу в корчму, и весь зал был перед ним как на ладони. Ни один из его противников уже не стоял на ногах.
        - Трайчо, вылезай! - позвал Сашка, думая, что тот все это время так и просидел под стойкой. - Все спокойно! Я их всех уложил!
        И тут же почувствовал, как в его спину, слегка проколов кожу, уперлись три острия.
        - Стоять смирно! Не шевелиться! Городская стража! - проорали с улицы несколько голосов.
        Сашка медленно поднял руки, демонстрируя, что у него нет оружия. Осторожно повернув голову назад, он увидел трех городских стражников, уперших свои копья ему в спину.
        - Я не преступник, - попробовал объяснить им Сашка. - Я защищал хозяина корчмы от нападения пьяных матросов.
        - В суде разберутся, кто кого защищал, - рявкнул один из стражников. - Хозяин корчмы сделал заявление, что какие-то разбойники громят его заведение. Мы видим только одного разбойника. Это ты. Я тебя помню. Ты еще утром на меня мечом замахивался. Давай, поворачивайся и выходи.
        Сашка развернулся и три копья тут же уперлись ему в живот. Так они и пошли по городу - двое уткнули в него свои копья сзади, а третий, пятящийся как рак - спереди. Хорошо еще, что до суда идти пришлось недалеко. Впрочем, в Несебре все недалеко.
        Хотя Сашка и не думал сопротивляться, стражники, видимо, чувствовали себя втроем против его одного не очень комфортно, поэтому сделали все, чтобы их задержанный попал к судье вне всякой очереди.
        - Ваша честь, - начал один из них, обращаясь к судье, - мы получили обращение от честного несебрского горожанина Трайчо о том, что какие-то разбойники громят его корчму. Этот, - он указал на Сашку, - единственный, кто остался цел. Все остальные лежали замертво. Поэтому городская стража предъявляет ему обвинение в нарушении общественного порядка.
        - Эй, эй, эй! - запротестовал Сашка. - Пригласите сюда Трайчо! Все наоборот! Ничего я не нарушал. Я лишь защищал Трайчо и его имущество от пьяных матросов.
        - Вот. - Стражник шагнул к судейскому столу и положил на него бумажный свиток. - Это обращение Трайчо. Он доверяет городской страже представлять его интересы в уголовном деле о разгроме его корчмы.
        - А возмещение убытков? - поинтересовался судья.
        - Он не предъявляет претензий. Если он не сумеет договориться с виновным, то потом предъявит имущественный иск.
        - Понятно. Так в чем суть дела?
        - Этот… - Стражник вновь мотнул головой в Сашкину сторону. - Уложил двадцать восемь безработных матросов и разнес в дым корчму.
        - Убитые, покалеченные?
        - Они молчат, ваша честь. - Стражник пожал плечами. - Матросы… Вы же знаете, что это за публика.
        - Итак… - Судья указал пальцем на Сашку. - Обвиняется в нарушении общественного порядка и приговаривается к штрафу в пользу города Несебра в один золотой флорин! - Он хлопнул ладонью по толстой книге, лежащей перед ним. - До внесения штрафа в городскую казну содержать виновного в городской тюрьме.
        - Ого! - в один голос воскликнули стражники. Столь сурового наказания не ожидали даже они.
        - Я готов заплатить! - закричал Сашка. - Но все мои деньги остались в корчме! Как же я заплачу, если не вернусь сейчас туда?!
        Судья лишь равнодушно пожал плечами и сказал, обращаясь к стражникам:
        - Уводите…

«Теперь мне все ясно, - подумал Сашка. - Вот в чем была задумка «рыбасоидов»! Они заставляют меня поселиться на постоялом дворе, где живет лишь одна пьяная матросня. Организация драки - вообще не вопрос. Вовремя появляется городская стража, и судья - свой человек. В результате - я в камере. И, как им кажется, они могут делать со мной, что угодно. А вот хренушки вам. Эти трое клоунов с копьями - не препятствие. Главное - что с Ольгой? Жива ли? И где она?» Все эти мысли пронеслись в его голове буквально за одно мгновение, ибо даже стражники не успели еще среагировать на команду судьи, как приоткрылась дверь и в комнату шагнул монах.
        - Чего тебе, святой отец? - раздраженно спросил судья.
        - Я заплачу за него штраф. - Монах подошел к столу и положил перед судьей золотую монету.
        Судья вновь пожал плечами:
        - Можешь забирать его.
        Монах взял онемевшего от удивления Сашку за руку и повел из здания суда.
        - Ну ты даешь, Гаврила Иванович… - вполголоса сказал великий воевода монаху. - Ты же «рыбасоидам» весь план поломал.
        - План им поломал не я, а… Вчера в город явился царь болгарский со своей свитой и такое тут устроил представление…
        - Знаю.
        - Ну, я так и подумал, Тимофей Васильевич, что ты к этому руку свою приложил.
        Безуглый, переодетый монахом, и великий воевода спорым шагом, нигде не задерживаясь и не притормаживая, шли по совершенно незнакомым Сашке улицам и переулкам.
        - Куда мы идем, Гаврила Иванович? - оглядываясь по сторонам и не узнавая местности, поинтересовался Сашка.
        - А мы уже пришли. К Трайчо, на постоялый двор, - ответил Безуглый. - Только ты заходил через корчму, а это конюшня. Здесь вход с другой улицы.
        Он отпер калитку, прорезанную в больших высоких воротах, и нырнул внутрь. Сашка последовал за ним, оказавшись в помещении метров шести высотой, освещавшемся через длинное узкое окно, расположенное почти под самой крышей. Света окно пропускало мало, поэтому в конюшне царил полумрак, особенно приятный в такую жаркую погоду, как сегодня. Справа от себя Сашка разглядел лошадь, подаренную ему царем Шишманом, склонившуюся над полными яслями, а слева - большущий, под крышу, стог сена, к которому была приставлена корявенькая, довольно-таки хлипкого вида лестница.
        - Полезай наверх, государь, - распорядился Безуглый тоном, не допускающим никаких возражений.
        Сашка с сомнением поставил ногу на первую перекладину, перенес на нее вес всего тела. Перекладина скрипнула, изогнулась, но выдержала. Тогда он, стараясь нигде не задерживаться, стремительно вскарабкался на самый верх и перекатился на сено. Лежа на животе, глянул вниз - лестница цела, и теперь по ней карабкался наверх Безуглый. Наверху, под самым окном было гораздо светлее, чем там, внизу, но внезапно на спину Сашке кто-то навалился, закрыл его глаза своими ладонями и прошептал на ухо:
        - Тимоша… Любимый…
        Сашка резко перевернулся, подминая под себя закрывшего ему глаза человека. Исхудавшее, почему-то измазанное сажей лицо, коротко, по-мальчишески остриженные волосы, потрескавшиеся, обметанные болячками губы. И только глаза - ее, бездонные глаза-озера.
        - Ох… - от избытка чувств, переполнявших его, Сашка только и смог, что облегченно вздохнуть, прежде чем припасть к ее губам.
        - Кхе-кхе, - деликатно прокашлялся Безуглый, взобравшийся на самую верхнюю перекладину. Но, видя, что на его деликатности эти двое не обращают никакого внимания, попросил: - Государь, ты бы подвинулся чуть-чуть… Лестница, сам видел, какая. Я хоть и мало вешу, но перекладины тут на ладан дышат. Не ровен час, обломится…
        Сашка откатился от края, сел, прижал к себе Ольгу, сграбастав ее в охапку. Она тоже обняла его, прижавшись головой к его широкой груди. Так и сидели они молча - обнявшись и глядя глаза в глаза. Гаврила Иванович перебрался с лестницы на стог и тоже сел. Тоже помолчал чуть-чуть, повздыхал, глядя на нашедших друг друга влюбленных, и даже смахнул что-то со своих редких стариковских ресниц тыльной стороной ладони. Соринку, наверное.
        - Полагаю, государь, тебе интересно узнать… - начал он. Сашка утвердительно кивнул. - Ну вот… Пришел я в город и для начала решил все постоялые дворы обойти. Конечно, похитители могли и в частных домах поселиться, но тогда уж мне их за день-два было бы не вычислить. Поэтому оставалось надеяться на удачу и начинать поиски с самого очевидного.
        Сразу у городских ворот я выяснил, что в городе имеется три постоялых двора. И первым делом отправился я к Трайчо. Разузнал, что здесь одни моряки квартируют, и понял, что тут «рыбасоидов» быть не может. Они ведь все, как правило, люди состоятельные. Да и неправильно было бы похитителям селиться там же, где они и тебе, государь, место ожидания определили. Посетил я следующий постоялый двор. Публика там, не в пример здешней, вся приличная - купечество вперемешку со служилыми людьми. Но ни одной женщины ни среди постояльцев, ни среди прислуги. А уж на третьем постоялом дворе я сразу же узрел повозку крытую, похожую на ту, про которую Епифаний рассказывал. Навел справки. Выяснил, что весь постоялый двор, все комнаты сурожский купец по имени Геркулес занимает. Поселился он здесь месяц назад. И с тех пор, как какая комната освободится, он ее нанимает. И в комнате селятся его люди. Итого заселилось девяносто шесть душ. Тьфу, прости Господи… Какие могут быть души у дьявольских слуг? - Тяжело вздохнув, Безуглый перекрестился. - А несколько дней назад супруга этого Геркулеса приехала вот на той самой
повозке. Вся из себя больная, ходит - еле ноги передвигает. А едут они в город Афины к тамошнему знаменитому врачу. Я еще, помнится, подумал: зачем из Сурожа неведомо сколько тащиться в Афины в тряской повозке, когда на корабле это можно сделать в несколько дней? Одним словом, появились у меня сильные подозрения, что мне удалось установить местообиталище боярыни Ольги. А по поводу Геркулеса я грешным делом подумал, что это лично Некомат явился, ну на крайний случай Кнопфель-Кихтенко.
        Меж тем ночь совсем уж наступила.
        - Так это ты все за один вечер разузнал? - воскликнул Сашка. - Знал бы я, не втравливал бы в это дело царя Шишмана.
        Безуглый пожевал губами, одновременно изобразив руками некую фигуру неопределенности и вопроса.
        - Как знать, как знать… Однако, все, что ни делается, все к лучшему. Действия царевых людей все-таки сильно облегчили мою задачу. Но… Вернемся к той ночи. Трайчо (все же он неплохой мужичонка) разрешил мне ночевать в его конюшне. Стоит она по большей части пустая. Конь в ней появился, только когда ты приехал, государь.
        Переночевал я, значит, на конюшне, а ранним утром опять отправился на тот постоялый двор. Сижу, милостыню прошу, а сам по сторонам зыркаю. Ну, заранее тебе скажу, Тимофей Васильевич, что ни Некомата, ни Кихтенки там не было.
        А тут сумятица в городе поднимается. Толпы людей идут и едут. Слышу, царь болгарский собственной персоной в Несебр приехал.
        - А я его встретил во время охоты почти сразу, как с тобой расстался, - пояснил Сашка. - Вот мы с ним и придумали такой план, чтобы весь народ из города в поле вытащить.
        - Смотрю, - продолжил Безуглый, - царские слуги на постоялый двор идут. Один ко мне подошел, спросил, кто я и что в городе делаю. Ну, я ему в ответ - свою сказочку. Он мне и говорит: «Иди, святой отец, за городские ворота, там царь всех угощает и деньгами одаривает». Что ж, думаю, это мне на руку. Я и пошел. Только не за ворота, а к Трайчо на конюшню. Пересидел здесь немного и решил на улицу выглянуть - обстановку разведать. Гляжу, бабы идут наряженные как на праздник. И все к городским воротам. Вот тут-то я и подумал, что ты, Тимофей Васильевич, каким-то боком причастен к происходящему.
        Я еще подождал недолгое время и направился к тому постоялому двору, за которым наблюдал с самого утра. Отмычки у меня всегда с собой. - Безуглый продемонстрировал связку отмычек различной формы и размера. - Проник внутрь. Стал осматривать все комнаты подряд. Но дверь в одну из комнат оказалась заперта. Слава богу, замок был простой и возиться долго не пришлось. А там… Вот… - Безуглый сделал жест рукой в сторону Ольги. - Чуть жива. Они ее дрянью какой-то, видимо, опаивали. Соображает, смотрю, плохо, но меня все-таки узнала. Давай, говорю я ей, матушка, ноги в руки, и бегом. Ну и поковыляли к Трайчо на конюшню. И вовремя, я тебе скажу. Потому что, только мы добрались сюда, на улице какие-то люди появились. Я уж и не стал разбираться, кто такие. А на следующее утро смотрю, голубка наша оживать начала. Я ее остриг да под мальчишку замаскировал. - Только тут Сашка заметил, что Ольга одета в порты и широкую рубаху из дерюги, подпоясанную веревкой. - Но, пока с ней возился, приезд твой пропустил государь. Ну а дальше уж ты все сам знаешь.
        - Так, где сейчас «рыбасоиды»? - спохватился Сашка. - На постоялом дворе?
        - Нет, государь. Из них несколько человек вчера вечером на постоялом дворе появились, обнаружили, видимо, пропажу и исчезли. А остальные и не появились даже. Поняли, что проиграли.
        - Думаешь, ретировались и никаких каверз больше не строят?
        - С ними ни в чем нельзя быть уверенным, государь. Необходимо поосторожничать. Адаш Арцыбашевич с отрядом будет здесь дня через три-четыре. А до его прибытия предлагаю вам обоим спрятаться здесь.
        Сашка еще теснее прижал к себе Ольгу, поцеловал ее и сказал:
        - Вдвоем я готов жить на конюшне не четыре дня, а четыре года.
        XII
        Еще один морской переход под парусом заставил Сашку почувствовать себя если уж и не старым морским волком, то опытным путешественником как минимум. Несколько дней они шли при неблагоприятном северо-восточном ветре и не столько продвигались вперед, сколько боролись с силами неумолимой матушки-природы. На пятый день небо прояснилось, яркое солнце засверкало в лазурных водах Черного моря, а холодный шквалистый ветер с северо-востока сменился ласковым бризом с запада. Их пузатый купец, подняв все паруса, теперь весело бежал к скалистым крымским берегам, наверстывая упущенное.
        Ольга не то чтобы мучилась морской болезнью, но как человек сугубо сухопутный, чувствовала себя на зыбкой, все время старающейся уйти из-под ног палубе, мягко говоря, некомфортно. Даже теперь, когда погода наладилась, попытки уговорить ее покинуть каюту и совершить прогулку по палубе заканчивались неудачей.
        Сашка же, имевший во время путешествия достаточно времени для раздумий, мучился сомнениями и, можно даже сказать, угрызениями совести. Или же, выражаясь иначе, находился в постоянном диалоге со своим внутренним голосом.
        - Тебя зачем прислали сюда? Найти Некомата-Рыбаса и убрать его и его людей! - пенял ему внутренний голос ли, совесть ли, Бог знает. - Так?
        - Так, - вяло соглашался Сашка.
        - Некомата найти сложно, поэтому ты решил ловить его «на живца», выставляя в роли живца самого себя. Так?
        - Так…
        - Тогда почему в тот самый момент, когда задумка твоя сработала, когда щука заглотила «живца», ты сделал все, чтобы избежать встречи с людьми Некомата? А может быть, и с самим Некоматом… Значит, ты никого и не собирался ловить… Так кого ты хочешь обмануть? Лобова? Себя?
        - Никого я не обманываю! Я сам согласен быть «живцом». Но не позволю делать
«живца» из Ольги!
        - Опомнись! Этой женщины давно нет. Она умерла шестьсот с лишним лет назад!
        - Как же нет? Вот она, в двух шагах отсюда, достаточно лишь спуститься с палубы. Живая и любящая меня, между прочим.
        - Не обманывай себя. Она любит Тимофея Вельяминова! И, в конце концов, какое имеет значение, кто кого любит?! Ты прислан сюда с боевым заданием, а то, как ты к нему относишься, называется одним словом.
        - Каким?
        - Предательство!
        - Да как ты смеешь… Я… Я…
        И Сашка начинал длинно и путано объясняться, оправдываясь и приводя какие-то доказательства в свою защиту. Внутренний голос ненадолго умолкал, но через какое-то время все повторялось вновь.
        Вельяминовскому отряду пришлось отправляться из Несебра в несколько очередей - найти сразу нужное количество кораблей, способных вместить всех людей и лошадей, было невозможно, поэтому процесс отправки растянулся больше чем на две недели. Во главе каждой, возвращавшейся домой партии Сашка ставил опытного, доверенного человека, а воинам выдавал в награду за службу поистине царское жалованье - по четыре золотых на брата. С одним из кораблей ушел старшим Гаврила Иванович Безуглый. Последней на большой торговый корабль загрузилась вельяминовская домашняя сотня. А вместе с ними отправлялись домой великий воевода, Адаш и Ольга со своим дворецким Епифанием.
        Капитаном корабля был старый грек - худой, скрюченный годами и, видимо, болезнями, с лицом, кожа которого походила на дубовую кору, и голосом надтреснутым и сиплым из-за постоянных попыток перекричать стихию. Не один десяток лет бороздил он моря, водя корабли из порта в порт, и если уж кого и называть старым морским волком, то именно его. По крайней мере, так показалось Сашке после знакомства с этим человеком. Одного взгляда на старого капитана ему было достаточно, чтобы почувствовать - должно произойти нечто невозможное, чтобы помешать им благополучно добраться до Кафы.
        Сашка в очередной раз спустился в каюту к Ольге, стараясь развлечь ее, но ей не хотелось, чтобы он видел ее такую - испуганную, измученную, изжелта-зеленую, и она вновь прогнала его, заверив, что чувствует себя неплохо и просто хочет пока побыть в одиночестве. Сашка поднялся на палубу, где почти сразу же столкнулся с Адашем.
        - Государь, - сообщил тот, - капитан говорит, что уже виден крымский берег.
        - Отлично, - обрадовался Сашка. Значит, скоро конец Ольгиным страданиям. - Пойдем на нос, поглядим сами.
        Они прошли по палубе вперед, но, как ни вглядывались в горизонт из-под приставленных ко лбу ладоней, даже намека на берег не увидели.
        - Не вижу я никакого берега, - недовольно пробурчал Адаш.
        - Капитану видней, у него впередсмотрящий на мачте сидит, - философски заметил Сашка. - Я берега тоже не вижу, хотя две какие-то точки прямо по курсу разглядел.
        - Какие еще точки? Где? - вновь буркнул Адаш.
        - Ну вот же, гляди… Как две маленькие мошки прямо перед нами.
        - Ничего не вижу…
        - Пойдем к капитану. Ему сейчас впередсмотрящий доложит, что видит два корабля.
        Капитан стоял на баке, рядом с рулевым, держащим румпель.
        - Два корабля впереди, прямо перед нами, - сообщил капитану Сашка, когда они с Адашем поднялись на кормовую надстройку. Капитан, соглашаясь, покивал головой. - Что за корабли? Курс менять не придется? - засыпал он капитана вопросами.
        - Пока непонятно. Подойдем чуть ближе.
        И тут что-то проорал с мачты впередсмотрящий. Еще один матрос взбежал на бак и продублировал донесение впередсмотрящего. Капитан удивленно хмыкнул, округлив глаза и скривив губы.
        - Что такое? - поинтересовался Сашка. По реакции капитана он понял, что информация, полученная от впередсмотрящего, показалась капитану как минимум странной.
        - Пройдем на нос, посмотрим сами, - предложил он Сашке и Адашу.
        Теперь это были уже не точки, а два маленьких белых перышка. А за ними теперь уже была видна и черная линия берега. Признаться, Сашка смотрел не столько на горизонт, сколько на капитана. Уж больно ему не понравилась его реакция на сообщение впередсмотрящего. Несколько минут капитан пристально глядел вперед, пока не вымолвил:
        - Да. Это дромоны[Дромон - византийский военный корабль. Кроме парусного оснащения имел также и весла. Гребцы располагались в два яруса - один над другим, по двадцать пять весел на ярусе с каждого борта. Вместо сплошной палубы дромон имел так называемый настил, состоящий из кормовой, средней и носовой площадок. Соединялись они между собой центральным проходом, тянущимся на всю длину корабля. Боевой экипаж - сто пятьдесят человек, не считая гребцов нижнего яруса. Гребцы нижнего яруса - рабы, каторжники либо наемные работники - весел никогда не оставляли. Гребцами же верхнего яруса являлись члены экипажа - воины. Во время боя, по мере необходимости, они оставляли весла и участвовали в бою.] .
        - Что? - не понял Сашка.
        - Ромейские боевые корабли, - пояснил ему Адаш. - Мы их все в Золотом Роге ждали, а они вот где. У самых берегов Крыма.
        - Так война же закончилась… - как-то не очень уверенно произнес великий воевода. - Если они не вышли в море во время осады Царьграда, то что они делают здесь и сейчас?
        Старый грек вновь скривил губы и помотал головой:
        - Флот базилевса уже несколько лет не выходил в море по военной надобности. Они выходят в море, лишь только когда им заранее заплатят либо укажут на верную богатую и легкую добычу. А тут целых два дромона… Кто-то им, видимо, очень хорошо заплатил. Надеюсь, это не нас они ждут. - Теперь настала Сашкина очередь мотать головой и кривить губы. - Хотя… Нас не нас… Если уж они вышли в море, то вряд ли пропустят мимо себя богатого купца, не попробовав ощипать с него перья. Катапульты в ход они пускать не будут, чтобы ненароком не отправить нас на дно с нашим товаром. Эти глупцы не знают, что товар, который я везу, это воины царя Тохтамыша. - Капитан хрипло рассмеялся. - Надеюсь, государи мои, что вы и ваши люди готовы к встрече с этими разбойниками?
        - Я уже сорок семь лет и зим готов ко встрече со всякого рода разбойниками, будь это на земле, на воде, на небесах или в аду, - попробовал мрачно пошутить Адаш.
        Теперь уже были различимы и корпуса кораблей, обрамленные порхающими веслами, как ресничками. Паруса же исчезли с мачт. На дромонах явно заметили добычу и из режима рейдирования переключились в режим атаки.
        - Да, - хрипло констатировал капитан, - пытаться уйти от них бессмысленно. Их скорость гораздо больше нашей. Думаю, они будут брать нас на абордаж. Мне надо торопиться - необходимо отдать команде соответствующие распоряжения. - Он достал из нагрудного кармана свистульку и издал с ее помощью длинный, переливчатый, тревожный свист. Еще не закончив свистеть, он, увидев выбегающих на палубу матросов, старческой трусцой поспешил на корму.
        - Поспешу и я, государь, - сказал Сашке Адаш. - На каждом из этих кораблей по сто пятьдесят воинов. Не так уж чтобы и много для нас, но скоро они уже будут здесь. Надо успеть облачиться в доспехи.
        - Хорошо, - соглашаясь с ним, кивнул Сашка.
        - Государь, ты бы тоже спустился вниз да облачился в броню.
        - Хорошо, - вновь кивнул великий воевода, продолжая неотрывно следить за приближающимися дромонами.
        - Я понимаю, что триста человек против нашей сотни - это немного. Да еще матросы на нашей стороне. И у каждого из них - добрая дубина и тесак за поясом. Великая сила, - вновь попробовал пошутить Адаш. - Но… Спустись, государь, надень броню.
        - Ну и прилипчивый ты, как… - дальше продолжать Сашка не стал, сорвавшись с места и бегом направившись вниз, в свою каюту.
        Адаш, довольный тем, что наконец-то уговорил своевольного мальчишку хотя бы чуть-чуть поберечься, тяжелой рысцой направился вслед за ним.
        Когда Адаш орал громовым голосом: «Боевая тревога!» - Сашка уже облачался в доспехи. Он хотел было позвать на помощь кого-то из бойцов, но Ольга остановила его.
        - Не надо, я сама тебе помогу. - Затягивая ремни на спине, осторожно спросила: - Тимоша, это очень опасно?
        - Нет, милая, - постарался успокоить он ее. - Сущие пустяки. Оставайся в каюте, но… Если вдруг в каюте появится вода, беги вверх, на палубу.
        Она грустно улыбнулась:
        - А зачем? Я все равно плавать не умею.
        - Вот и ладно. Значит, сиди здесь и жди меня.
        Все нутро корабля наполнилось тяжелым топотом ног, громкими голосами и звяканьем оружия и доспехов. Даже кони в трюме заволновались, словно чуя приближающуюся опасность. Великий воевода в общем потоке бойцов, спешащих наверх, поднялся на палубу. Там Адаш уже расставлял людей и давал им указания, как действовать в предстоящем бою. Сашка прошел на нос. Дромоны были уже совсем близко, метров двести пятьдесят - триста.
        У него не было никаких сомнений, что не кто иной, как слуги дьявола оплатили и отправили в рейд эти два боевых корабля, простоявших всю войну на Родосе и даже не подумавших защитить своего базилевса. Теперь же они караулят именно его, великого воеводу. «Рыбасоиды», не сумев захватить его живьем в Несебре, решили больше не рисковать и действовать наверняка. А что может быть вернее, чем отправить человека на дно вместе с кораблем, на котором он находится? Но если это так, то капитан ошибается. Не будет никакого абордажа. Они не будут грабить купца. Им и без того достаточно хорошо заплатили. Дромоны постараются пустить их на дно быстро и надежно. Что называется, с гарантией. Наверное, будут обстреливать из катапульт с безопасной дистанции. Или… Придумают, что-нибудь еще из этой же оперы. Но… В таком случае, доспехи из средства защиты превращаются в камень на шее, гарантированно утягивающий на дно. Именно поэтому, а не из-за мальчишеской бравады Сашка столь долго раздумывал, когда Адаш настаивал, чтобы он надел доспехи.
        Внезапно дромоны уменьшили скорость сближения с их кораблем. Правый стал забирать вправо, а левый влево. Не понимая сути этого маневра, Сашка бросился на корму к капитану.
        - Капитан, вы видите, что они делают?! - прокричал он еще на лестнице, ведущей на кормовую надстройку.
        - Да, - коротко ответил тот. Судя по выражению его лица, этого маневра от дромонов он не ожидал, и положительных эмоций он у него не вызвал. Капитан громко прокричал своим хриплым каркающим голосом какую-то команду, и тут же матросы, до того стоявшие в ожидании на палубе, полезли на мачты. - Я приказал поставить больше парусов, - пояснил он Сашке. - Теперь наша единственная надежда - это скорость. Если Посейдон будет милостив к нам, мы достигнем какой-нибудь безопасной бухты раньше, чем дромоны нас достанут.
        - Но вы же говорили, что состязаться с ними в скорости бессмысленно? - удивленно воскликнул великий воевода. - Разве дромоны не собираются пойти на абордаж?
        - Посмотрите… - Капитан указал рукой сначала налево, а потом направо. - Они разошлись и пропустили нас между собой. А теперь они разворачиваются, чтобы идти вдогонку за нами. Если бы они хотели взять нас на абордаж, они бы давно уже это сделали. Зачем они пропустили нас вперед? Значит, они хотят идти вслед за нами и обстреливать нас из катапульт. Неужели они хотят отправить нас на дно, даже не ограбив? - в полном недоумении воскликнул капитан. - Странное поведение. Ничего не понимаю.
        В это время к ним поднялся и Адаш.
        - Ну, что у нас тут? - поинтересовался он.
        - Смотри сам…
        Оба дромона уже закончили разворот и легли на курс, которым шел купеческий корабль. Они неслись за ним, как две гончие, преследующие оленя. Расстояние между преследуемым и преследователями катастрофически быстро сокращалось. Летящий снаряд Сашка узрел в последний момент, как раз перед тем как он ухнул в воду метрах в тридцати от кормы их корабля, подняв целую стену брызг.
        - Началось… - мрачно констатировал капитан. - Сейчас они подойдут поближе, внесут поправку в прицел и… Тогда держись.
        Только теперь Сашка обратил внимание на людей, возящихся с чем-то на носу каждого из дромонов. Он еще не успел сообразить, что бы это значило, а Адаш уже громогласно отдавал команду:
        - Два десятка лучников ко мне! - (На капитанском мостике сразу же стало тесно от множества воинов, набившихся туда.) - Все видят людей на носу? - спросил он у воинов.
        - Да… Видим… - нестройно прозвучало в ответ.
        В этот момент еще одна глыба, просвистев рядом с ними, рухнула в море, обдав всех стоящих на мостике потоками соленой воды.
        - Десять налево, десять направо! - скомандовал Адаш. - Снимите этих мерзавцев!
        На мостике было так тесно, что воинам пришлось стрелять поочередно - пятерками. Над шлемами лучников Сашка смотрел на левый дромон. Там как раз загрузили камень в катапульту и собирались произвести выстрел. После первого же залпа лучников все моряки попадали, причем один из них, видимо, навалился на рычаг спуска, и катапульта сработала, выбросив свой заряд. Вместе с камнем вылетело и тело одного из моряков. Камень после такого неудачного пуска упал совсем недалеко от дромона, а тело несчастного матроса подбросило высоко вверх, на высоту мачт, откуда он и сверзился на свой корабль. Лучники довольными возгласами приветствовали успешные выстрелы, подбадривая друг друга.
        Адаш был удовлетворен и отправил обратно на палубу вторую десятку, воинам первой же приказал:
        - Держите их под прицелом. Не давайте никому приблизиться к катапультам.
        Капитан довольно потирал руки.
        - Ну, теперь они либо отстанут от нас, либо будут вынуждены пойти на абордаж! Храни нас Господь и владыка морей Посейдон!
        На обоих дромонах попробовали еще пару раз загрузить катапульты, и обе попытки закончились для ромейских моряков печально. Наконец на одном из дромонов сообразили и постарались прикрыться большим деревянным щитом, но лучникам из вельяминовской сотни даже команда не понадобилась. Поправку в свои действия они внесли сразу же, мгновенно среагировав на действия противника. Несколькими залпами они не только подожгли щит, но и умудрились уложить моряков, заряжавших катапульту.
        - Правильно, - одобрил Адаш. - А подожгите-ка, ребята, носы им обоим, да стрел побольше, чтобы костер разгорелся познатнее.
        И лучники исправно выполнили это пожелание. Нельзя сказать, что пламя, занявшееся на носу одного и другого дромона, грозило катастрофой, но его необходимо было тушить, а приблизиться к пламени лучники никому не давали.
        - Смотрите, смотрите! - торжествуя, прохрипел капитан. - Они подняли весла!
        И действительно, на обоих дромонах гребцы перестали грести, и купеческий корабль сразу же начал от них отрываться. Дромоны вышли из зоны поражения, и наверху у них сразу же появились люди, занявшиеся тушением пожара и уборкой убитых и раненых с носовой части кораблей. Дромоны продолжали двигаться по инерции, расстояние между ними уменьшалось до тех пор, пока они не сблизились борт к борту.
        - Они договариваются! - воскликнул капитан, хватая Сашку за руку. - Вот увидите, сейчас они пойдут на абордаж!
        Оттолкнувшись веслами друг от друга, дромоны начали набирать скорость, расходясь в разные стороны. Теперь расстояние между ними было значительно больше, чем раньше, когда они пытались пустить в ход катапульты. Без особого труда они догнали купеческий корабль, поравнявшись с ним, и шли теперь параллельными курсами, стараясь держаться вне зоны поражения стрелами противника.
        - Сейчас они начнут постепенно сокращать расстояние между нами, чтобы, в конце концов, притереться бортами, - пояснил капитан Сашке. - И уж тогда, государь, слово за вашими воинами.
        Но, несмотря на предсказания капитана, дромоны и не думали сближаться. Они так и шли параллельными курсами, уйдя даже чуть вперед.
        - Капитан, а попробуйте-ка взять чуть правее, в сторону правого дромона, будто вы собираетесь брать его на абордаж, а потом вернитесь на прежний курс.
        Капитан сам лично встал к румпелю и проделал тот маневр, о котором его попросил великий воевода. Как ни странно, но дромоны не позволили изменить дистанцию между ними и купеческим кораблем. Оба повторили маневр купца.
        - Странно, - вновь заявил капитан, удивленно округлив глаза. - Ведь если они хотят идти на абордаж, они должны были использовать этот момент и начать сближение.
        - Значит, - сделал вывод Сашка, - они не собираются брать нас на абордаж, а собираются делать нечто иное.
        - Что? - с самым серьезным видом спросил Адаш.
        Самое скверное на войне - когда ты не понимаешь намерений противника. Сквернее этого только одно - когда ты не понимаешь его действий. А именно это сейчас с ними и происходило.
        - Понятия не имею. - Великий воевода смог лишь пожать плечами.
        И в этот самый момент оба дромона сделали резкий поворот чуть ли не на девяносто градусов и быстро пошли на сближение с купцом.
        - Понял! - заорал капитан и от неожиданности даже забыл перейти на греческий, отдав команду своим матросам по-русски. - Убрать все паруса! - Тут же продублировав свою команду по-гречески, он резко переложил румпель вправо. - Я понял, чего они хотят, - быстро заговорил он. - У дромона на носу, под водой есть таран. Они не пойдут на абордаж. Они одновременно хотят таранить нас с правого и левого борта. В потом отойти и наблюдать, как мы тонем.
        - Мы что-нибудь можем им противопоставить? - быстро спросил Сашка.
        - Я пытаюсь, - ответил капитан, - сбросить скорость и повернуть направо, чтобы убрать борта из-под удара. В худшем случае мы получим удар в нос, в лучшем притремся бортом к правому дромону. А левый… Будем надеяться, что он пролетит мимо нас.
        Услышав это, Адаш махнул лучникам и сбежал вниз, на палубу. Какой бы из вариантов, предсказанных капитаном, ни сбылся, предстояло готовиться к ближнему бою. Причем если дромонам - одному или обоим - удастся проделать дыру в обшивке купца, то захват чужого корабля становится залогом выживания.
        - Снимай доспехи! - услышал Сашка команду Адаша и подумал: «Молодец, сообразил». - Как только первый вражеский корабль приблизится и матросы забросят кошки, всем прыгать на него. Задача - захватить корабль.

«Все правильно делает старый», - констатировал про себя великий воевода, но сам почему-то не торопился снимать с себя доспехи, несмотря на очевидность ситуации.
        Купеческий корабль шел по крутой дуге, поворачивая вправо. Капитану правого дромона надо было бы отказаться от атаки и тоже повернуть вправо, увернувшись таким образом от идущего на него купца, но вместо этого он все круче и круче забирал влево, стараясь осуществить первоначальный замысел - вонзить таран в борт противнику. Но нехватка времени и пространства не дали ему возможности осуществить этот маневр. Корабли соприкоснулись левыми скулами и, сопровождаемый душераздирающим скрипом дерева, купец пополз вдоль дромона, вышибая весла из уключин. Поскольку купец был выше дромона метра на четыре, он, навалившись на него сверху, слегка накренил его так, что мачты дромона сцепились с мачтами купца. Матросы на купце забросили кошки на дромон, наскоро крепя концы у себя на корабле, а воины вельяминовской сотни, повинуясь команде Адаша, посыпались как спелые сливы сверху на дромон. Кто-то оказывался на настиле, кто-то же - сразу на верхнем ярусе, свалившись прямо на головы врагов. Те, занятые греблей почти до самой последней секунды, не успели толком изготовиться к бою, поэтому столь молниеносная атака
соперника стала для них неприятным сюрпризом. Некоторые из них отправлялись на небеса, так толком и не поняв, что произошло. Но, опомнившись от первоначального шока, ромейские моряки начали оказывать сопротивление, чем еще больше раззадорили нападающих.
        С высоты капитанского мостика Сашка окинул взором палубу. Посередине, возле мачты сгрудились матросы, держа наготове свои дубины. Слева, перегнувшись вниз головой, висит на фальшборте Адаш и орет: «Эй, сынки, полегче… Гребцов нижнего яруса не трогать! Они нам еще понадобятся!» «Похоже, там все в порядке, - успел подумать великий воевода. - А где же второй дромон?»
        В этот момент весь корпус купца содрогнулся от мощного удара. Капитан устоял на ногах только благодаря тому, что цепко ухватился за румпель. Сашка же был сбит с ног, растянувшись во весь свой немалый рост на мостике.
        - Второй дромон! - вскрикнул капитан, и в голосе его Сашка не уловил радости, ну ни на гран.
        Второй дромон все-таки настиг купца и ударил его тараном в борт. Но угол атаки был слишком острым, и окованный медью таран так и не взломал обшивку, лишь надломив пару досок. Капитан прокричал что-то по-гречески, и двое матросов сразу же бросились вниз выполнять его указание.
        - Надо проверить, не пошла ли вода в трюм, - пояснил он Сашке, поднимающемуся на ноги.
        На дромоне, видимо, уже поняли, что их атака не принесла результата, и в пылу борьбы приняли решение не тянуть время, пускаясь на всякого рода хитрости, а закончить все здесь и сейчас. На купца полетели абордажные крюки и железные крючья-клювы деревянных лестниц. «Вот и твоя очередь настала», - услышал Сашка свой внутренний голос, сбегая с мостика на палубу. Он остановился у первой же лестницы, впившейся своим клювом в фальшборт их корабля, и потянул из ножен меч. Над фальшбортом показался шлем с пышным красным плюмажем, и Сашка махнул мечом. Одним врагом стало меньше, но рядышком, на расстоянии двух метров, на фальшборт легли еще две лестницы. Сашка глянул себе за спину. Матросы так и жмутся испуганной кучкой у мачты, Адаша же нет у левого борта. «Неужто сорвался и упал вниз?» - испугался за друга великий воевода.
        - Адаш! - закричал он во всю силу своих легких.
        - Я тут, государь. - Адаш оказался рядом, как всегда вовремя, чтобы обезглавить перелезающего через борт врага.
        - Надо бы отозвать часть наших людей с того дромона!
        - Не успеем. Надо сбросить им туда лестницы либо веревочные концы. Но матросы, кажется, ничего не соображают. Только жмутся друг к дружке, как овцы.
        Во время этого короткого диалога Сашка и Адаш исправно отражали атаки врагов, лезущих вверх по трем лестницам.
        - Я здесь сам справлюсь, иди на нос, - велел Адашу великий воевода. - Наверняка сейчас и там полезут.
        Пока Адаш добежал до носа, там уже не только прицепили две лестницы, но двое ромеев даже успели перемахнуть через борт. Адаш пронзил одного мечом и, прикрывшись его телом, выбросил второго за борт, сбив телом противника, как тараном, еще двоих, лезущих наверх. Ситуация на носу, как и на корме вроде бы стабилизировалась, но тут между Сашкой и Адашем на борт были заброшены еще восемь лестниц. С таким количеством лезущих наверх врагов им было не справиться. Но матросы, наконец разбуженные громким карканьем своего капитана, бросились к борту, размахивая дубинами. Теперь был прикрыт и центр. Однако враг полез здесь на борт купца так активно, что матросы не смогли сдержать их у борта. Бой уже шел на палубе. Жидкая цепь матросов выгибалась внутрь, но пока еще держалась. Сашка и Адаш бросались время от времени помогать им, но тогда на палубу начинали лезть и с носа, и с кормы.
        - Капитан! - Великий воевода наконец-то сообразил, как необходимо им поступить. - Надо сбросить концы на тот дромон и вызвать наших людей!
        Трудно было предположить, что в этом старом, согбенном человеке скрывается столько ловкости и молодой энергии. Обрезав какую-то веревку, тянувшуюся над мостиком, и ухватившись за этот конец, он с ловкостью обезьяны, скачущей с лианы на лиану, перенесся с мостика к левому борту, пролетев над головами врагов. Чем там занимался капитан, Сашке смотреть было недосуг - ему постоянно приходилось отражать атаки сразу четырех-пяти противников. Но уже через минуту великому воеводе стало полегче, справа и слева от него в бой вступили его казаки. А еще через пару минут несколько десятков казаков заменили собой матросов, и ромеи дрогнули. Плавное отступление к правому борту тут же превратилось в бегство, и противник даже не воспользовался собственными лестницами, просто спрыгивая с купца на дромон.
        Еще не все оставшиеся в живых ромеи вернулись на свой корабль, а на дромоне уже обрубили абордажные концы и отпихнулись веслами от купца. Тот, кто не успел, падал во все расширяющийся просвет между кораблями, хватаясь за весла. Кого-то подняли наверх, кто-то, менее везучий, был отброшен веслами в сторону. Казаки в горячке боя чуть было не сунулись за прыгающими в воду ромеями, но Сашке с Адашем вовремя удалось остановить их.
        Дромон, натужно набирая скорость (на втором ярусе работала лишь треть весел), уходил прочь от купеческого корабля, который он только что безуспешно пытался взять на абордаж.
        - Государь! Пересядем на другой дромон и догоним их! - дружно загалдели казаки, но великий воевода, подняв руку, остановил их.
        - Стой! Убитые у нас есть?
        - Не-е… Только матросы.
        - Раненые?
        - Да так, царапины…
        - Все, братцы! Наша война закончилась! Вон уже виден крымский берег. А с дромоном… Бог с ним. Нам он уже не страшен. Они свое получили и больше не полезут.
        На дромоне действительно и не помышляли больше ни о каких каверзах. Те, кому удалось унести ноги живым, считали, что еще счастливо отделались. На дромоне, уходящем на юго-запад, уже ставили паруса и, похоже, мечтали лишь об одном - избежать судьбы своих менее удачливых товарищей.
        Оставив Адаша и капитана одних разбираться с захваченным дромоном, Сашка спустился вниз.
        - Ты ранен, милый? - кинулась к нему Ольга.
        - Нет, это не моя кровь, - попытался успокоить он ее. - Все уже кончилось. Теперь мы пойдем вдоль крымского берега и завтра будем в Кафе.
        Ольга глубоко вздохнула. Платком она стерла чужую кровь с его лица и им же принялась стирать бурые подсыхающие пятна с его доспехов. Наткнувшись на глубокую зазубренную зарубку, принялась медленно водить вдоль нее пальцем, глядя на нее словно завороженная. Медленно, по слогам, произнесла:
        - Эта броня спасла тебе сегодня жизнь… Но… Они не оставят нас в покое. Нам необходимо что-то придумать, Тимоша.
        XIII
        Матери своей Веда не помнила, проведя все детство с бабкой. Это она ее так называла - бабушка, а на самом деле та была и не бабкой вовсе, а прабабкой или, может быть, и прапрабабкой. Веда никогда не играла с другими детьми, не бегала с ними пасти гусей, а, став постарше, не ходила в лес с крикливой, хохочущей, аукающей на все лады девчачьей стайкой по грибы и по ягоды. Все свое время проводила она с бабкой. И в лес они ходили вместе - собирать ведомые одной лишь бабке травы, и дома были все время вместе. Хозяйства у бабки никакого не было, но хлопот от этого ни у бабки, ни у маленькой Веды меньше не становилось. Собрать траву, разобрать, развесить ее сушиться. А потом ту траву надо было истолочь в порошок; какую-то - мешать с воском и делать свечи, другую же - настаивать или делать отвары. А еще собирать жаб, желуди и дубовую кору, ходить в лес за поганками и мухоморами… Да много всяких занятий находила бабка для маленькой Веды. А кроме всякого рода хлопот приходилось еще и учиться. Вернее, сами хлопоты тоже были учебой, когда Веде приходилось запоминать - что, для чего и с какой целью. Но помимо
этого лет с пяти ей пришлось учиться читать толстенную бабкину книгу. Да еще и не по-русски, а на особом колдовском языке. И не просто читать, а изучать то, что написано в этой книге. А еще молитвы… Бабка была светлой колдуньей и все делала с именем Божьим на устах. Исусу молилась и старых родовых богов не забывала.
        К своей семнадцатой весне Веда, можно сказать, овладела всеми бабкиными знаниями, как по знахарской, так и по колдовской части. Хотя разве отделишь одно от другого, когда переплелись они тесно, как в природе, так и в сущности человеческой? А вскорости бабка умерла. Отдала Богу душу тихо и спокойно, не мучаясь страшными предсмертными муками, как темные ведьмы. Лежа на смертном одре, взяла она Веду за руку и еле слышно молвила: «Прими дар мой, Ведушка. А я ухожу…» И - ушла.
        Община позаботилась о сиротке, решив выдать ее замуж за домовитого и хозяйственного крестьянина средних лет, недавно оставшегося вдовцом. А избушку, где жили Веда с бабкой, передать какой-то молодой семье. Такой расклад пришелся Веде не по душе, и она, собрав необходимое в узелок, покинула родное село, отправившись странствовать по белу свету. То наймется к кому-нибудь на работу, а то пристанет к компании богомолок и ходит с ними из монастыря в монастырь, от одной святыни к другой. Чаще же всего просто шла от города к городу, от села к селу, от деревни к деревне. На ее искусство и умение спрос был везде и всегда. Кому-то зуб больной заговорить, а кому-то и женишка приворожить. Так к двадцати своим годам добрела Веда до Тушина, а местный староста возьми да и предложи ей здесь поселиться. И даже новую избу поставили ей тушинские мужики. Так и стала Веда тушинской знахаркой.
        А когда в Тушине поселилась боярыня Тютчева, то у Веды появилась и подруга. Не сразу, конечно, но подружились они крепко и по-настоящему. Виделись ежедневно, за исключением того времени, когда в Тушине жил великий воевода. Тогда уж в боярскую усадьбу Веда по своей воле и носа не казала.
        Об исчезновении из усадьбы боярыни Ольги вместе с дворецким Епифанием Веда узнала лишь через несколько дней. Занята была своими делами - лисий коготок зацвел. Надо было его постараться собрать как можно больше - уж больно незаменимая травка, этот лисий коготок. А вечерами надо было еще разбирать да обрабатывать собранное, вот и не оставалось у Веды ни одной свободной минутки в эти дни.
        А как освободилась, так и решила в боярскую усадьбу забежать, справиться, что да как. Услышанное от дворовых девок: «А боярыня уж третий день как с Епифанием куда-то уехала», - повергло Веду в состояние искреннего изумления.
        - Что значит «куда-то»? - попробовала она уточнить. - И на сколько уехала боярыня? Когда ждать-то ее?
        - Кто ж их знает… Ихнее дело хозяйское, - был ответ. - Никому они ничего не говорили. А уехали просто, и все.
        Подобное объяснение, может быть, и могло кого-нибудь удовлетворить, но только не Веду.
        - Да вы, девки, вконец одурели, что ли? - возмутилась она. - Кто видел, как уезжала боярыня?
        Оказалось, что при отъезде боярыни Ольги и Епифания никто из дворни не присутствовал. Более того, и боярынин возок, и кони все на месте оказались.
        - Ах, дурищи вы бестолковые! - бушевала Веда, устроив разнос тютчевской дворне. - Это что ж получается? Боярыня пешком ушла вдвоем с Епифанием незнамо куда и никого об этом не предупредила? Быть того не может! Лахудры толстомясые! Боярыня уже несколько дней как из дому исчезла, а они и не чешутся!
        - Да что ты, Ведушка, бог с тобой, - пробовали оправдываться девицы. - Куда ж ей, боярыне-то деться? Ушла куда, уж найдется небось. А кому мы пожалиться можем? Нам и пожалиться некому.
        - А губной староста на что? Дуры! - обругала их напоследок Веда.
        В Ольгиной спальне она взяла гребень с остатками ее волос, а в комнате Епифания - тонкий сыромятный ремешок, которым он имел обыкновение подвязывать волосы на манер ремесленников. И к губному старосте, и к общинному Веда сходила сама. Те тотчас организовали поиски, разослав людей верхами в разные стороны. Губной староста осмотрел боярскую усадьбу. Хотя похитители и старались не оставить следов, но от внимательного глаза не могло укрыться, что боярыня Ольга и Епифаний были увезены против своей воли. Вечером вернулись те, кто уезжал на поиски. Проехав по 25-30 верст, они не обнаружили ни боярыни Ольги, ни ее следов.
        Впрочем, Веда не особенно на них и надеялась. Действовать она решила своими методами, в чем ей должны были помочь Ольгин гребень и ремешок Епифания. Сначала она увидела Ольгу. Та сидела в крытом возке рядом с каким-то незнакомым мужиком, купцом по виду, а в открытые окна возка сквозь тонкую завесу пыли, поднятую в воздух лошадиным копытами, виднелась бескрайняя степь. Ольга была какая-то странная. Вроде бы бодрствовала, а в то же время была как бы и не в себе.
«Опоили», - догадалась Веда. Епифаний тоже был жив-здоров и находился где-то рядом с Ольгой, но разглядеть его Веда не смогла, ибо лежал он в каком-то темном ящике, как в гробу.
        Увидев их живыми, Веда несколько успокоилась. Теперь она направила свои усилия на то, чтобы определить, в каком направлении следует искать похищенную боярыню. Получилось, что Ольга с Епифанием в той стороне, где солнце в полдень стоит. Чуть-чуть правее. С этой информацией Веда вновь пошла к губному старосте.
        - Степь, говоришь, кругом… Гм-м, - хмыкнул он. - Это они далеко отсюда уже. Три дня, почитай, уже прошло. Ежели лошадей на каждом яме меняли, да еще и ночью с факелами ехали, то они, знаешь, сколько уже проехали… - Он почесал лоб, видимо пытаясь подсчитать длину проделанного похитителями пути. - Много проехали. Степь - это далеко. Даже будь у нас настоящие кони, а не крестьянские клячи, и то не достали бы. Далеко.
        Веда и сама поняла уже, что далеко. Вернувшись домой, она вновь попыталась увидеть Ольгу, но в этот раз у нее ничего не получилось, как она ни билась. Как будто кто-то повесил перед ней толстый занавес, сквозь который ее взгляду ну никак не пробиться. Веда поняла, что ее предыдущий контакт с Ольгой не остался незамеченным, и теперь ей противодействуют самым серьезным образом. На такой случай у нее имелось свое секретное оружие - бабушка. К ее помощи Веда прибегала лишь в тех случаях, когда сама не могла добиться необходимого результата. Вот и сейчас.
        Она зажгла специальную «бабушкину» свечу с густым цветочным ароматом и, дав ей разгореться, негромко позвала:
        - Бабушка… Приди, мне нужна твоя помощь.
        И та пришла, Веда сразу ощутила легкий холодок у правого плеча.
        - Здесь я, Ведушка. Чего тебе надобно?
        - Бабушка, кто-то украл подругу мою - боярыню Ольгу. Хочу увидеть ее сейчас, а они не дают. Помоги мне, бабушка.
        Бабушка ответила не сразу, а спустя некоторое время:
        - Не могу, Веда. Большая сила. Темная сила. Не лезь к ним, Веда. А то можешь не только дара, но и жизни лишиться. Они у тебя под боком, в Сходненском овраге обитают. Очень уж вы их встревожили тем, что хотели к ним проникнуть. Потому и подругу твою похитили. Будешь им мешаться, и тебе несдобровать.
        Такое, чтобы бабушка отказала ей в просьбе, было у Веды впервые. Другая на ее месте на этом бы и успокоилась. И действительно, ну что она может сделать, чем помочь? Похитители уже далеко, достать их нет никакой возможности…
        Другая точно успокоилась бы, а то и позабыла бы о своей подруге. Но не Веда. Каждый божий день, как только выдавалась у нее свободная минутка, доставала она из своего сундука Ольгин гребень и ремешок ее дворецкого и пыталась увидеть горемычных пленников. И каждый раз пресловутое одеяло не давало ей к ним пробиться. Но однажды ее усилия были вознаграждены. Она увидела Епифания. Старик сидел у костра и что-то ел, черпая ложкой из котелка. А вокруг него тоже орудовали ложками бравые вояки-усачи. «Эге, - подумала Веда. - Далеко ж они забрались. Епифаний-то, похоже, уже находится среди воинов великого воеводы. Эдак, Бог даст, и Ольга скоро будет на свободе». А через несколько дней пала и плотная пелена, установленная чьей-то злой волей вокруг боярыни Ольги. Увидела Веда ее на сеновале, сидящей в обнимочку со своим миленочком Тимошей.
        Прошло какое-то время, и вновь Веде захотелось взглянуть, как там Ольга. А она опять с Тимофеем, счастливая, смеется… Конечно, хорошо, когда друг рядом, но знать, что у твоего друга все хорошо, что он счастлив, - это тоже неплохо.
        Хотя Ольга теперь была и свободна, мысль о тех, кто посмел ее похитить, не давала Веде покоя. Получается, что похитили боярыню Ольгу для того, чтобы таким образом повлиять на великого воеводу.
        Ведь бабушка, отказавшись помогать ей, одну важную вещь для Веды все-таки сказала: похищение вызвано попыткой открыть «чертово окно». Здорово, выходит, перепугались темные силы. Что же там такое важное находится за этим «окном»? Может, как в сказке, игла запрятана, на кончике которой Кощеево бессмертие подвешено? Веда вспомнила, как держались они за руки с Ириноем и Бормотуном, удерживая открытым
«чертово окно», и поняла, что ей сейчас надо делать.
        До Бормотуна было верст тридцать, Ириной жил поближе, но Веде нужен был именно Бормотун. Отправляться на ночь глядя в столь дальний путь было неразумно, поэтому она спокойно легла спать, а чуть свет поднялась и направила свои стопы к коллеге-колдуну.
        Бормотун был мельником и жил там же, при своей мельнице. Всем известно, что все мельники - колдуны. Правда, был он совсем непохож на настоящего мельника, ибо как известно, мельник должен быть стар, неразговорчив и зловеще-мрачен, носить бородищу по пояс и длинные седые волосы. Бормотун же был молод (чуть старше двадцати лет), румян, весел и общителен.
        Еще подходя к плотине, Веда заметила Бормотуна, помогающего разгрузить подъехавшую к мельнице подводу. «Вот принесла их нелегкая, - подумала Веда о приехавших крестьянах. - Скоро уж новый урожай подоспеет, а эти все старое зерно никак не смелют». Перейдя по плотине реку, Веда вышла к мельнице.
        - Здравствуйте, люди добрые. Где ж сам мельник-то? - поинтересовалась она.
        - Тама… - мотнул кудлатой башкой один из мужиков, и не думая отвечать на ее приветствие.
        Тут заскрипела поднимаемая задвижка, вода с шумом хлынула в лоток, и колесо, мерно постукивая, начало набирать свой ход, на что в мельнице шершавым скрежетом тут же отозвались жернова.
        - Эй, чего стоите-то? - раздалось изнутри мельницы. - А мешки вместо вас я подставлять буду?
        Мужики тут же заспешили внутрь. Ждать Веде пришлось недолго. Видимо, зерна на помол привезли они совсем немного. Вскорости оба мужика с мешками на горбу вышли из мельницы, сгрузили мешки на подводу и, усевшись на нее, отправились восвояси. Бормотун вышел вслед за ними и буквально наткнулся на Веду.
        - Веда? Кой черт тебя принес? - Судя по его реакции, он от этого визита не ожидал для себя ничего хорошего.
        - Здравствуй, Бормотуша, - елейным голосом поздоровалась она. - Здоров ли ты? Как твои ладони поживают?
        - Ничего поживают, - буркнул он, пряча руки за спину. - Зачем пожаловала?
        - Проведать тебя захотела. На руки твои поглядеть… Может, помощь моя требуется? Ты-то не силен в знахарстве да лекарстве. Некогда ведь мельнику этими делами заниматься. У мельника и своих дел хватает. Вот…
        - Ты тут мне голову не морочь, старая ведьма. Если пришла опять звать в Сходненский овраг, не пойду. Хватит мне и одного раза.
        - Какая ж я старая, Бормотуша? Да и не ведьма я вовсе… Скажи, Бормотуша, раз уж ты помянул Сходненский овраг… Чего это дед Ириной тогда на тебя взъелся? С нечистым, говорил, будто ты знаешься?
        - Дурак твой Ириной, - пробурчал Бормотун. - Темный я. И что с того?
        - Понятное дело, - охотно согласилась с ним Веда. - Без тьмы не было бы света. Разве ж мы выбираем, какими нам стать? А без нечистой силы, поговаривают, и плотины не возведешь.
        - Вот-вот, - радостно поддержал ее Бормотун. - Мельники все испокон века темные. А Ириной, старый дурак, не понимает…
        - Дурак, дурак, - поддержала его Веда.
        - Я ж тогда какие муки мученические принял через того Ириноя… У меня ладони горят, а он меня держит! - При воспоминании о столь неприятном для себя событии Бормотун аж зубами заскрежетал от злости. - И ради чего? Чтоб на пустыню ту лишний раз поглазеть да великана того несчастного обманом выманить?
        При последних словах Бормотуна Веда навострила уши. Собственно, чего-то подобного она и ожидала. Ради такой проговорки и был затеян весь этот разговор.
        - Лишний раз? Ты сказал «лишний раз», Бормотуша, да? Я не ослышалась?
        - Ну, сказал… Чего привязалась… - Бормотун, кажется, понял, что сболтнул лишнее.
        - Так ты бывал там, Бормотуша? Да? Расскажи… Страсть как интересно! Расскажи, будь душкой, - заныла Веда. - Нам-то, светлым, туда путь заказан.
        Пока Веда продолжала канючить, упрашивая его рассказать о том мире, что находится за «чертовым окном», Бормотун, отвернувшись от нее, усиленно размышлял над тем, как ему поступить. С одной стороны, не к лицу представителю темных сил делиться своими знаниями, умениями и прочим с представителем светлых. Не принято это. А с другой… Ну, погонит он ее сейчас от себя и останется на своей мельнице один-одинешенек. И для того, чтобы переброситься хоть с кем-то парой ничего не значащих фраз, придется неизвестно сколько дожидаться каких-нибудь залетных мужичков вроде сегодняшних. И те норовят смыться поскорее. И - тишина, лишь вода шумит в колесе.
        В конце концов, природная словоохотливость взяла верх над всеми остальными чувствами и резонами, и Бормотун, вновь обернувшись к Веде, изрек с самым наиважнецким видом, который только смог на себя напустить:
        - Ладно. Только не здесь, пойдем к колесу.
        Обойдя мельницу, они спустились к реке и остановились под самым мельничным колесом, на которое так и продолжала падать вода из лотка.
        - Присядем. - Бормотун указал на лавку, стоящую у стены. Шум здесь был такой, что, для того чтобы услышать друг друга, надо было либо кричать, либо говорить в самое ухо. Если это была мера предосторожности, то самая смешная из всех, что довелось Веде увидеть за всю свою жизнь. Однако Бормотун действительно принялся шептать ей на ухо:
        - Мне его еще в детстве дед показал. Смотри, говорит, Бормотуша, сюда душа твоя переселится.
        - Так это что? Ад? - резво отреагировала Веда.
        - Зачем ад? - обиженно надув губы, переспросил Бормотун. - Темные в ад не попадают. Перекресток это. На него ворота со всех миров открываются. А охраняют ворота великаны, навроде того, что тогда господа заарканили.
        - Говоришь, дед тебе показал? А ты сможешь мне показать?
        - А чего? Знамо дело, смогу.
        - Так души, значит, на Перекресток через эти самые ворота попадают?
        - Нет. Души туда идут своим чередом. Ворота не для них.
        - И моя душа тоже, значит, туда попадет?
        - Нет. Перекресток только для нас, для темных. Так мне дед говорил.
        - Слушай, Бормотуша, дружок, для чего ж тогда ворота, если души не через них идут?
        - Для чего ж обычно ворота делаются? Чтобы ходить через них туда-сюда. А души-то сами по себе летают.
        - И кто через них ходит?
        - Кому надо, тот и ходит.
        - А вот ты, к примеру, смог бы? Или я? Ну, ежели рядом с воротами оказаться, когда те откроются?
        - А охранник там для чего стоит, думаешь?
        - А-а… Понятно. Слушай… А вот, скажем, для чего тот великан, ну, когда мы с тобой да с Ириноем ворота те открывали… Зачем тот великан разголышился, прежде чем в окно лезть?
        - Так ворота те, Веда, непростые. Туда можешь идти, как хочешь и с чем хочешь. Хоть в одеже и на бревне верхом. А обратно, к нам, то есть ворота только живую плоть выпускают, а боле - ничего. Вернее, выпустить, может, они и выпустят, но от этого сила их сильно уменьшается, и в следующий раз они могут вообще не открыться.
        - Ни для кого?
        - Ни для кого.
        - Значит, от нас они, которые шастают туда-сюда, могут идти, с чем хочешь, а к нам ничего пронести не могут. Так?
        - Так. Потому великан и снимал с себя все неплотское, прежде чем к нам сунуться.
        - Ишь как хитро все устроено, - искренне восхитилась Веда. - А скажи-ка, Бормотуша… Мы вот старались ворота эти самые открыть и удержать открытыми, а они все закрыться хотели… Вон у тебя даже руки загорелись. Это кто же их закрыть пытался? Не в обиду тебе будет сказано, нечистый, что ли?
        - Бестолковая ты, Веда. Ворота те темной силой управляются. И открываются, и закрываются. А так как мы их силком открыли, темная сила старалась их закрыть. Для того ей круг наш надо было разорвать. Вы ей противостоите и отбрасываете ее, а я темный, я ее вбираю. Вот ладони у меня и загорелись. А этот старый дурень Ириной болтает, будто я нарочно…
        - Точно, - согласилась с ним Веда. - Дурень и есть. Но ты, Бормотуша, обещался мне показать Перекресток тот самый.
        - Нет ничего проще. - Бормотун поднялся со скамьи и прошел к водяному колесу. - Иди сюда, - позвал он Веду. - Смотри на воду, под колесо.
        Как ни всматривалась Веда, но поначалу, несмотря на повторяемые нараспев Бормотуном заклятия, ничего, кроме бурлящей под колесом воды, не видела. Но постепенно над поверхностью воды, в водяных брызгах начала появляться, все четче и четче проясняясь, картинка - безжизненная земля, словно опаленная солнцем, от края до края перерезана широкой белой дорогой. Несмотря на прохладу, идущую от воды, Веда почувствовала, что картинка эта буквально пышет жаром.
        - Уф-ф, ну и жара, - невольно вырвалось из ее уст.
        Она вытащила из рукава платочек и отерла пот, разом проступивший на лбу.
        - Точно, - подтвердил Бормотун, на мгновение прервавший чтение магических формул. - На Перекрестке всегда, как в печи. Я ж тебе говорил - ничего интересного.
        Но тут с самого краю картинки на дороге появилась черная… Конечно, это могло быть что угодно (кто их разберет, этих дьявольских отродий, что обитают на этом темном Перекрестке), но Веда почему-то это самое черное нечто про себя окрестила словом
«повозка». Да, в нее не были впряжены ни лошади, ни быки, ни иная какая тягловая скотина, но она двигалась по дороге. И у нее были колеса. И колеса эти быстро-быстро вращались. Рассматривая ее, Веда прицепилась взглядом к необычной повозке и через какое-то время вдруг сообразила, что если раньше картинка была неподвижна, а черная повозка двигалась по дороге, то теперь для нее неподвижна повозка, а ровная, непривычно гладкая, словно залитая затвердевшим сахарным сиропом, дорога движется вместе со всей картинкой ей навстречу. Веда подалась чуть вперед, и повозка сразу увеличилась в размерах, отклонилась назад, и повозка вновь уменьшилась. «Ого, - сообразила Веда, - так этой картинкой можно управлять!»
        Бормотун уже закончил читать заклинания и теперь, громко сопя, из-за Вединого плеча с интересом пялился на картинку.
        На дороге стали появляться встречные повозки, несущиеся с умопомрачительной скоростью, казалось бы, прямо в лоб «их» повозке, но в последний момент, слава богу, пролетавшие мимо. Вдали, справа от дороги показалась лежащая на земле кверху дном огромная миска. Чем ближе, тем больше она становилась, заслонив, в конце концов, собою весь горизонт, когда повозка свернула направо, на другую дорогу. Теперь она неслась прямо к этой опрокинутой миске. Хотя называть это миской было не совсем правильно. По форме похоже, но миска - глиняная, непрозрачная. А это… Сквозь стенки явно проглядывали очертания… домов? Похоже, что домов. Но таких громадных, что даже те строения, что довелось видеть Веде в Ярославле, выглядели перед этими, как мышь перед лосем.
        Повозка подъехала вплотную к этой громаднющей, полупрозрачной миске, и теперь перед ней выросла каменная стена, а в ней - ворота. Странные такие ворота… Вместо того чтобы раскрыться, они поползли вверх, и повозка въехала внутрь. Ворота следом за ней закрылись. Какое-то время повозка стояла на месте, и на картинке ничего не происходило. Сзади закрытые ворота и спереди тоже. Сначала Веда не сообразила, что же здесь происходит, пока не почувствовала, что жар, исходящий от картинки, сходит на нет. «Так это они туда холоду напускают, - смекнула Веда. - Ишь ты, как хитро!» Вторые ворота открылись перед повозкой, и та выехала на… улицу. Конечно, это была очень необычная улица очень необычного города. Но все же Веду не покидала уверенность, что это городская улица, а не что-то иное. Та же мостовая для проезда, по краям ее мостки подняты, по которым народ ходит, а прямо к мосткам дома примыкают. Огромные дома, каменные, а то и вообще не поймешь какие. Дома непривычные, народ одет непривычно, да и народ сам непривычный - здоровяки все, великаны. Ликом страшные, некрасивые, но на людей все ж таки похожие.
Теперь бы Веда не взялась утверждать, что пойманный великим воеводой и Адашем великан - черт.
        Повозка свернула в переулок и остановилась. С двух сторон ее открылись двери и наружу выбрались два великана, а точнее, великанши, ибо без всякого сомнения это были существа женского пола. Пока повозка ехала по улице, у Веды не было возможности рассмотреть одежду идущих по мосткам великанов. Теперь же такая возможность у нее появилась. Одна из них была одета в такие коротюсенькие портки, открывающие чужому взору все ноги, что у Веды от столь явного бесстыдства аж дыхание перехватило. Довершала сверхоткровенный костюм рубашечка с низким вырезом и коротенькими рукавчиками. Другая же, наоборот, была затянута блестящей серебристой тканью с головы до пят так, что открытыми оставались только кисти рук и лицо. Но по степени бесстыдства этот костюм, пожалуй, превосходил предыдущий, так как, туго обтягивая тело своей хозяйки, выставлял напоказ все его выпуклости и впадины. Даже маленькие рожки на голове взбугривали серебристую шапочку.
        - Эка… вона… - жарко дыша, пробормотал молодой мельник над самым плечом у Веды и громко сглотнул слюну.
        Великанши вышли из переулка на улицу и, явно никуда не торопясь, спокойно зашагали по ней. Теперь Веда могла рассмотреть одежду и других прохожих. У большинства она была поскромнее, но не намного. А в принципе не очень-то они и отличались от людей. Даже это хождение напоминало Веде прогулки ярославских горожан по главной улице после посещения знаменитого торжища.
        Неизвестно, сколько бы Веда продолжала следить за этими великаншами, если бы ее взгляд не зацепился за…
        - Человек! - воскликнула Веда.
        Он вышел из повозки, остановившейся у края мостовой, и теперь входил в какой-то дом. Веда успела зацепиться за него взглядом, и теперь картинка показывала какое-то просторное помещение. Там сидели, стояли или прохаживались великаны, то ли чего-то ожидая, то ли просто убивая время. Но их там было не много. Человек же и вовсе был один. Одет он был непривычно, но это был человек, вне всяких сомнений. Теперь он стоял перед рядом близко расположенных дверей и ждал. Одна из дверей вдруг открылась, расползшись половинками в разные стороны, и человек шагнул внутрь. Это была небольшая, ярко освещенная камора, с льющимся с потолка светом. Дверь затворилась, а человек продолжал спокойно стоять, скрестив руки на груди. Через короткое время дверь вновь разъехалась в разные стороны, и человек вышел наружу. Это был небольшой коридор, с каждой стороны которого было по три двери. Человек сделал несколько шагов по коридору и открыл одну из дверей.
        - Это я, Величайший. Разрешите? - сказал человек.
        Рыжий, гладковыбритый тип, сидевший за столом, к которому обращался вошедший, тоже был человеком.
        - Заходи, дружище Кнопфель.
        Только теперь, услышав это «дружище Кнопфель», сказанное по-русски, Веда сообразила, что все остальное было произнесено на языке, которым написана бабушкина магическая книга. Веда сразу же вспомнила бабушкины слова: «Это язык высших сил. На всем белом свете его знают не боле двух десятков человек».
        - Величайший, его люди возвращаются домой, но ни его, ни ее среди них нет.
        - Ищите! - Казалось, тот, кого назвали Величайшим, был раздражен.
        - Мы ищем, Величайший.
        - И помните, мне он нужен живым.
        - Это практически невозможно. С тамошним оружием…
        - Еще раз повторяю, мне он нужен живым. Любой ценой. Привлеките этих болванов с Перекрестка. В конце концов, можете даже перебросить их туда с оружием.
        - Но портал, Величайший… Мы потеряем портал в Москве.
        - Я готов на это пойти. Главное - взять его живым и выяснить все о тех, кто послал его в прошлое. Как продвигаются дела в Москве?
        - Городской голова, можно считать, наш. Кремль под полным моим контролем. Мы им такую войнушку устроим, что предыдущая покажется сущей забавой.
        - Это все неплохо, но главная задача на сегодня - он! - Хозяин комнаты вдруг прервал свою речь и, полуприкрыв глаза, повел головой из стороны в сторону. - Ты ничего не чувствуешь, Кнопфель?
        - Все… Хорош, - тут же обронил мельник и вполголоса пробормотал короткое заклинание.
        Картинка разом исчезла, как будто ее и не было над водой, кипящей брызгами.
        - Ой, и правда хорош, - согласилась с ним Веда. - Мне-то еще домой дотемна успеть надо.
        Попрощались они с Бормотуном вполне себе душевненько. Он даже проводил Веду через плотину, до самой дороги.
        - Ой, спасибо тебе, Бормотуша! - сердечно поблагодарила она его. - Вот развлек так уж развлек.
        - И сам не думал не гадал, - поддержал ее он. - Один раз дед мне ту пустыню показал, когда я еще сопливым был. Да пару раз сам смотрел. Все пустыня да пустыня. Ну, один раз охранника-великана видел. А у тебя вишь как получилось…
        - Ох, хорошо тут у тебя, Бормотуша. Красота! - Веда обвела вкруг себя рукой, показывая на действительно живописные окрестности. - Да и мельница доходец небось неплохой дает. Во жисть! А? Молодой, красивый… Девки небось со всех окрестных деревень к тебе ночью табунами бегают.
        Последняя фраза Бормотуна явно расстроила. Он лишь скривился и махнул с досады рукой.
        - А-а… Как бы не так. Дуры девки. Болтают, что мельник - колдун, мол, девок заговаривает и в русалок превращает. Дуры…
        - Эх, кабы знать, я б с собой прихватила…
        - Что, Ведушка?
        - Зелье у меня есть приворотное, особое.
        - Э-э… Так это им еще надо умудриться опоить кого-то.
        - Нет, Бормотуша. У меня не такое. Сам выпьешь, а после на бабу аль на девку глянешь - сразу твоя будет.
        - Да ну? Эх, нельзя мне добровольно мельницу оставить, я б с тобой пошел. - Бормотун, казалось, был готов расплакаться с досады.
        - Да ништо, касатик. Я завтра тебе с мальчонкой соседским посылочку пришлю. Но пей только по ложке, не больше.
        - Ой, спасибо, Ведушка. Век тебе благодарен буду.
        - Ништо. А… скажи-ка, Бормотуша, что за людей мы сегодня с тобой видели? На Перекрестке-то этом самом?
        От этого вопроса у Бормотуна аж спина зачесалась. И говорить вроде нельзя, и Веду отказом обидеть не хочется.
        - Не знаю, Веда, - соврал он.
        - Ну ладно. Бывай здоров, Бормотуша. Пошла я.
        - Посылочку не забудь! - крикнул Бормотун, когда она отошла уже на несколько шагов.
        Веда остановилась, вновь сделала несколько шагов ему навстречу.
        - Уж не знаю, согласится ли мальчонка в такую даль бежать?..
        - Веда, - чуть не плача сказал Бормотун. - То не люди были. То - Черные Ангелы.
        - А тебе-то откуда знать, если ты их на картинке, говоришь, ни разу не видел?
        - Я одного из них, что Кнопфелем зовется, вживую видел. У него мой отец двадцать лет в услужении был, пока не помер в позапрошлом годе.
        - Будет тебе посылочка, - обнадежила она его. - Жди завтра к полудню.
        XIV
        Дед Варган, кряхтя, протиснул свое иссохшее тело в узкую щель между прибрежными валунами и, наконец-таки оказавшись в своем убежище, уселся на чуть теплый песок, еще не успевший окончательно остыть с тех пор, когда солнце стояло высоко и проникало в эту каменную воронку. Теперь же солнце висело над самым морем, большое, оранжевое, готовое вот-вот начать погружение в теплые воды Черного моря. Варган нашел это убежище не так давно, всего несколько недель назад и с тех пор приходил сюда каждый вечер. Чем оно было замечательно? Ну, во-первых, здесь здорово прятаться от своей старухи. Несмотря на то что оно буквально в трех шагах от их хижины, старухе нипочем его не найти. А орать: «Варган! Варган, старый козел, куда же ты пропал?!» - она может хоть до посинения. Варган все равно не выйдет из своего убежища, пока…
        Ну, раз уж мы заговорили о «пока», то тут самое время вспомнить и о «во-вторых». Во-вторых, из этого убежища открывался прекрасный вид на море. Казалось бы, эка невидаль - вид на море, особенно для человека, который у этого самого моря живет в двух шагах и может лицезреть его из каждого мутного окошка своей хижины, не отрывая старой костлявой задницы от такого же старого колченого табурета. Но из убежища открывался вид не просто на море, а на маленькую бухточку, заботливо огороженную природой валунами со всех сторон так, что увидеть то, что в ней происходит, нельзя ни из их рыбацкого поселка, состоящего из шести домов, ни из какого-либо другого места на берегу. К тому же с моря совершенно не видно Варгана, сидящего в своем убежище. А вот это, пожалуй, было самым важным для старого рыбака, ибо в убежище своем он не столько прятался от надоедливой старухи, сколько подсматривал за соседями.
        Новые соседи появились у Варгана в конце прошлого лета. Его бывший сосед Артак продал им и свой дом, и свою лодку, и все имущество. За дом, самый лучший дом в поселке, он, видимо, получил хорошую цену, потому как тут же забрал жену, детей и ушел в Кафу. Теперь торгует на городском рынке рыбой, выловленной другими рыбаками. Богатым, уважаемым человеком сразу стал Артак. А у новых соседей денежки водились, по всему видать. Несколько раз они уходили в Кафу и возвращались оттуда на повозке, доверху груженной всякими вещами.
        Новые соседи были молоды и, видно, никогда раньше не жили у моря. Варгану пришлось учить соседа управляться с лодкой и ловить рыбу, как если бы тот был еще мальчишкой-несмышленышем. Хотя, ничего не скажешь, учился он быстро и уже через пару-тройку недель рыбачил так, как если бы вырос в рыбацкой семье. А прошедшая штормовая осень и зима закалили его, сделав настоящим рыбаком. Теперь Варган зависел от помощи соседа, пожалуй, поболе (и в этом он готов признаться кому угодно, кроме своей старухи, конечно), чем сосед от него.

…Варган приник к щели между валунами, вглядываясь в морскую гладь, чуть-чуть сморщенную мелкой рябью. Ага, вот и эти двое. Она плыла спокойно, медленно, высоко держа голову над водой, чтобы не намочить закрученные и сколотые костяным гребнем волосы, а он, резко выбрасывая руки, скользил в воде быстро и умело, как те самые рыбы, которых он ловил на пару с дедом Варганом. Пока она бултыхалась недалеко от берега, он успевал сплавать далеко, к самому горизонту, и вернуться обратно, чтобы потом вместе выйти из воды. Когда дед Варган нашел свое убежище, она еще совсем не умела плавать, и он учил ее, барахтаясь с ней на мелководье.
        Он уже настиг ее, какое-то время они плыли вместе, видимо болтая о чем-то, потом он ускорился и, достигнув мелководья, поднялся во весь свой немалый рост. Он был красив, словно златокудрый Феб, по какой-то своей прихоти сошедший с Олимпа к смертным. А вот и она, эта самая прихоть, похитившая сердце юного Феба. Как Афродита Пеннорожденная, поднялась из воды, затмевая своим блеском само солнце. Он подхватил ее на руки и понес на берег…
        - Ах, вот ты где, старый бездельник! - В ужасе Варган обернулся, услышав голос своей старухи. Так и есть! Она не просто обнаружила его убежище, но и пытается пролезть в него! - Куда это ты вперился? А ну-ка подвинься… - Старуха легко отодвинула деда от щели, через которую он смотрел на море. - Ах ты, старый греховодник! Вот ты чем здесь занимаешься! Глазеешь на голых молодых баб…
        - Тише, тише… - попытался успокоить ее дед Варган. - Они могут услышать.
        - И пусть слышат! И пусть знают! Я не позволю!
        Нет, этого дед Варган не мог допустить. Сейчас соседи, одевшись, пойдут домой и, перебираясь через каменную гряду, услышат орущую старуху. А раз услышат, то и увидят. А если увидят, то обидятся на деда, и тогда прощай их дружба…
        Бросив старуху одну, он выбрался из своего укрытия и поднялся к хижине. Сел на обрубок акации, служивший ему колодой для рубки дров, и принялся ждать старуху. Он знал, что, как только его не будет рядом с ней, старуха перестанет орать, потому и сбежал так быстро. А кроме того, для того, чтобы выбраться из убежища, нужно знать секрет. Дед Варган первый раз тоже намучился. Вот и старуха пусть попыхтит.
        Показались соседи, взобравшиеся на каменную гряду. Они ловко спустились с нее на песок, а потом, держась за руки, как дети, взбежали к дедовой хижине.
        - Здорово, дед, - сказал сосед. - Небось не ужинал еще? Что-то бабки твоей не видно.
        - Доброго вечера, дед Варган, - поздоровалась соседка. - Приходи ужинать к нам. Я сегодня сварила уху такую, как ты меня учил, - из четырех сортов рыбы.
        - Ох-хо-хо, - притворно завздыхал дед. - Да куда-то старуха моя запропастилась, ребятушки. Не могу от дома далеко отойти. Может, и искать еще придется на ночь глядя. Голова у нее дырявая, ветер гуляет… - Дед показал рукой, как гуляет ветер в голове у старухи. - Могла и заблудиться где-нибудь.
        - Ну жди, жди… - Сосед хохотнул, и они пошли дальше, к своему дому.
        Старуха наконец выбралась из каменного мешка красная, потная и… спокойная. Злобиться, похоже, сил уже не осталось. Проходя мимо Варгана, мрачно бросила:
        - Иди ужинать.
        Дед послушно пересел за обеденный стол, стоящий у самой хижины под разросшимся, тенистым черешневым деревом. Старуха вынесла из хижины деревянные ложки, солонку и, положив их на стол, хлопнула ладонью себя по лбу.
        - Козы… - И убежала.
        И так каждый вечер последние лет… Варган уже и забыл, сколько лет это продолжалось. Только садятся ужинать - и бабка обязательно о чем-то вспомнит и убежит доделывать то дело, о котором только что вспомнила. Спустя какое-то время появляется и садится ужинать как ни в чем не бывало.
        Дед Варган покрутил в руках ложки и отбросил их в сторону. Взял солонку - ага, пуста! Отличный повод! Он побежал на огород, надергал там редиски, лука и еще какой-то зелени, захватил со стола пустую солонку и рванул к соседям.
        - Эгей, Елена! - браво начал Варган. - Смотри, сколько зелени я тебе принес! - Соседка как раз ставила горшок с дымящейся ухой на стол (ели, естественно, тоже перед домом).
        - Спасибо, дед Варган, - поблагодарила соседка. - Не знаю, что бы я без тебя делала. Точно, пришлось бы самой огород разбивать.
        - Это ты не меня благодари, а мужа своего. Другой бы давно поколотил тебя и заставил в земле ковыряться. А твой Александр вишь жалеет тебя шибко…
        Соседка ласково улыбнулась:
        - Садись с нами ужинать, дед Варган.
        - Не… Благодарствую. - Он поставил на стол пустую солонку. - Я за солью. Соль закончилась, а чертова старуха не отследила.
        - Садись, садись, дед, - сказал сосед и чуть ли не силой усадил Варгана рядом с собой на лавку. Пустую солонку передал жене. - Насыпь… - Потом поднялся, сходил в дом и вернулся с бурдюком и тремя глиняными чашами.
        - Сегодня праздник? - хитро прищурившись, поинтересовался Варган.
        - Да, - ответил Александр тоном, не допускающим никаких двоетолкований. - Сегодня я узнал, что у меня будет сын.
        - Хмм, - хмыкнул дед, окинув придирчивым взором точеную фигуру Елены. - А не скажешь… Впрочем, у меня это было так давно, что я и забыл, как это бывает. У нас со старухой было пять… Нет, шесть мальчиков и четыре девочки. А выжило… - загибая пальцы и шевеля губами, дед принялся подсчитывать в уме.
        Александр налил до краев две чаши, протянул одну из них деду, плеснул чуть-чуть и в чашу жены.
        - За нашего сына! - торжественно провозгласил он.
        - А с чего ты взял, что будет сын? - принялся придираться враз захмелевший Варган. - У-у… Вино у тебя доброе. Ты явно покупал его не у нашего Бубелы.
        Бубела был единственным хозяином в поселке, возделывавшим виноград.
        - Да, - подтвердил Александр. - Я привез его из Кафы.
        Дед почмокал губами и с сожалением поставил чашу на стол.
        - Так почему ты решил, что у тебя обязательно будет сын?
        Улыбаясь, Елена поддержала деда Варгана:
        - Да, почему ты так думаешь?
        Александр пожал плечами:
        - Н-ну, не знаю… Уверен, и все.
        - А если будет девочка? - вновь спросила Елена. - У меня только девочки получаются.
        - Ничего, Александр, - успокоил его дед. - Девка - это тоже неплохо. Ты наливай, наливай… Вот у нас со старухой было шесть мальчиков и четыре девочки. А выросло только трое парней да девка. Все разлетелись. Где они сейчас? Не знаю. Только самый младший с нами оставался. Так и того убил этот мерзавец Пескаторе. Тогда он только появился в Кафе. Да… - Дед вновь осушил чашу. - Давно это было. Но… Хвала Всевышнему, есть справедливость на этом свете. Прошлым летом явился в Кафу один вельможа царя Тохтамыша и взгрел всех банкиров и ростовщиков в Кафе, и велел им не брать с простого человека больших процентов, а негодяя Пескаторе так просто повесил на городских воротах. И всю банду его разогнал. Да, настоящий богатырь был, вечная ему память.
        - Почему вечная память? Он что, погиб? - поинтересовалась Елена.
        - Да, так говорят люди. Он же из Кафы на войну отправлялся. Вроде там и погиб. А богатырь был… - Варган поискал глазами, ища подходящую мерку.
        - С меня ростом? - спросил Александр.
        - Да что ты, - пренебрежительно махнул рукой Антиной. - Поболе… Во-о! - И он устремил руку в небеса. - Доспех у него был весь из чистого золота, а меч - как мачта на моей шаланде. И еще - во-от такая бородища знатная! Красная-красная. Одно слово, богатырь…
        Дед Варган, вдохновленный соседским вином, еще долго мог бы рассказывать о подвигах легендарного богатыря, если бы его не перебила Елена.
        - Ешь, дед Варган, а то совсем захмелел уже.
        Варган ел соседскую уху и думал о том, что уж очень долго зажился он на этом свете. Пережили они со старухой и всех своих детей и внуков, и слава Всевышнему, что послал ему таких соседей, у очага которых может погреться и он.
        Солнце уже утонуло в море, дед Варган ушел домой, и Елена с Александром принялись укладываться спать. Он уже лежал на широкой кровати и, подложив руку под голову, любовался Еленой. Она сидела на краю кровати и тщательно расчесывала густым гребнем свои длинные волосы, разговаривая то ли с ним, то ли сама с собой.
        - А вот эту историю про чудесного богатыря, избавляющего город от разбойников и кровопийц-банкиров, я уже слышала однажды в Кафе на базаре. Там еще фигурировала несчастная девица красоты неописуемой, спасенная богатырем. Я тогда подумала, что этой истории не менее сотни лет. А оказывается - все случилось прошлым летом. Но богатырь-то каков, а? - Она негромко рассмеялась. - Ростом до небес, с красной бородищей… Это где ж у тебя бородища, милый? И что за девицу ты освобождал?
        - Фф, чушь какая, - фыркнул он. - Доспехи из чистого золота… Это ж надо такое придумать… Меч величиной с мачту…
        - Если б мне Адаш не рассказывал о ваших прошлогодних приключениях в Кафе, я бы и не поняла, что речь о тебе, милый.
        - Да будет тебе на всякую ерунду обращать внимание. - Он легонечко постучал по кровати рядом с собой. - Иди быстрей ко мне, милая.
        - Нет, не говори, Тимоша. - Она продолжала тщательно расчесывать волосы, сидя спиной к нему. - Далеко не про всякого слагают былины и сказки. Дело в том, что ты действительно большой человек, Тимоша. И за что ты ни берешься, все получается… Как в сказке. А народ это чувствует.
        - Да брось ты ерунду… - Отмахнулся он. - Не придешь сейчас, засну - не добудишься.
        - Погоди, я с тобой о серьезном. Вот мне Адаш еще рассказывал, как вы под Еросалимом при обозе сидели. Дмитрий уже и не знал, куда б тебя заткнуть, чтоб ты не отличился. А ты и там сумел. И турок, и греков к присяге привел, и Михаила из крепости выкрал…
        - Все! Я засыпаю. - Он лег на бок, демонстративно отвернувшись от нее.
        Но она, никак не отреагировав на его слова, продолжала:
        - Это я к тому, Тимоша, что талант тебе большой от Бога дан. Знаешь притчу про талант? - Она сделала небольшую паузу, дожидаясь ответа.
        - Знаю, - буркнул он.
        - Тебе суждена великая судьба, Тимофей Васильевич, а ты свой талант на меня - старую, никчемную бабу транжиришь.
        Подскочив на месте, он тоже сел на кровати.
        - Оля, я что-то не пойму, куда ты клонишь. При чем тут эти греки, турки и все такое прочее? А? Да если хочешь знать, это все не я, а Гаврила Иванович придумал.
        Но ее не так-то просто было сбить с занятых позиций.
        - А кто Гаврилу Ивановича пригрел подле себя? Разве не ты? Дмитрий-то его на помойку вышвырнул. А ты разглядел нужного человека, согрел его своим доверием и заботой.
        - Хорошо, хорошо, - уже вконец раздражаясь, проговорил он. - Все понимаю, не понимаю только одного, к чему весь этот разговор?
        - Неправильно мы поступаем, Тимоша. - Она несколько раз тяжело вздохнула. - Не дело это - тебе, богатырю и сиятельному вельможе, прятаться под чужим именем здесь, в этом захолустье.
        Ну все! Приехали! И вот пойми после такого этих баб! Ну кто, как не она, твердил, что «рыбасоиды» не оставят их в покое, пока не убьют? Кто просил, нет, требовал, чтобы он что-нибудь придумал? И ведь года не прошло, а все уже забылось.
        В августе прошлого, 6889 года, когда последняя сотня вельяминовского отряда добралась наконец до Кафы, великий воевода Тимофей Вельяминов и его возлюбленная боярыня Ольга Тютчева исчезли, растворились на тесных улицах Кафы. Зато в семи верстах от Кафы, в небольшом рыбацком поселке, объявились простолюдины Елена и Александр. Они купили дом и зажили в нем мирно и счастливо. И был единственный человек на Земле, знавший, где искать Тимофея и Ольгу. Звали этого человека Епифаний. Он пришел вместе с ними в поселок, он видел дом, в котором они поселились. Он оставался единственной ниточкой, связывающей Елену и Александра с Тимофеем и Ольгой.
        Это был счастливый год. Время от времени Сашка, правда, вспоминал, кто он такой, откуда и зачем сюда явился, но тут же гнал от себя эти мысли, обещая себе подумать об этих неприятных вещах завтра. Но Сашка помнил не только об этом - о своем долге, которым он пренебрег (сам он предпочитал слово «отсрочил»), он помнил также о том, что его любовной идиллии могут угрожать не только «рыбасоиды», но и Лобов. Озабоченный тем, что слипер давно не выходит на связь, Лобов мог прервать слиперский полет насильственным образом. Поговорить же с ним, хотя бы через портал, Сашка не мог себя заставить. Ведь пришлось бы что-то врать… Кому угодно, но только не Лобову. Через это Сашка переступить не мог.
        Порой он принимался задавать себе вопросы, на которые сам же и отвечал:
        - Ты что, боишься «рыбасоидов»?
        - Нет. Мне плевать на них, но я боюсь потерять Ольгу.
        - Неужели ты не понимаешь, что рано или поздно ее потеряешь? Ты не можешь находиться в этом времени бесконечно долго.
        - Понимаю. Но чем позже это произойдет, тем лучше.
        - Но… Как думаешь, долго ли сможет любить женщина мужика, прячущегося от опасности?
        И, черт возьми, наконец-то этот момент настал. Дед Варган влез со своей дурацкой сказкой. И у нее в голове сразу как лампочка зажглась. Он же такой, он сякой, мой Тимошенька. За это я его и полюбила. А в кого превратился? В простого рыбака? В труса?
        Сашка улегся, отвернувшись от Ольги. Все, хватит самокопаний. Завтра вставать чуть свет. У нее, может быть, гормональный взрыв. Сегодня с ума сходит, а завтра проснется, и все будет по-прежнему. Надо меньше обращать внимания на подобного рода истерики. Она дурит просто, а у него из-за этого на душе кошки скребут. Он положил на голову подушку и придавил ее рукой, чтобы не слышать Ольгиной болтовни, и теперь до него еле доносились ее жалобные причитания:
        - Я скверная, скверная, скверная… Тебе жизнь загубила. А дети… О ужас! Запрятала девочек в монастырь, и теперь они - сироты при живой матери! Бедные девочки… - Ольга начала всхлипывать. - А этот… Этот ребенок… Он родится в этой дыре… Пресвятая Дева, помоги мне… Что же я такая?.. Я всех делаю несчастными…
        Под монотонный звук ее голоса Сашка заснул, как под колыбельную. Проснулся он, лишь только забрезжил рассвет, и день, набирая разбег, начал привычный свой бег. Когда он спустился к лодке, дед Варган уже ждал его, приветствуя привычными словами:
        - Слишком спать любишь, Александр. Эдак из тебя рыбака не получится.
        Сашка рассмеялся. День начался как обычно. Вчерашний дурацкий разговор канул в Лету. Счастливая, беззаботная жизнь продолжается. Он помог столкнуть в воду лодку Варгана, а следом столкнул и свою.
        Домой вернулся он уже за полдень, лишь после того, как они с дедом смотались в Кафу и продали там свой улов. Сашка развесил на шестах сеть - сохнуть на ветру, а уже высохшую свернул и взвалил на плечо. Надо было отнести ее домой, чтобы на досуге заняться ее починкой. Подойдя к дому, он сбросил с плеча сеть и пристроил ее на скамье, повесил в тень низку бычков из сегодняшнего улова и, не желая входить в жаркую духоту дома, позвал:
        - Елена!
        Обычно она выпархивала к нему навстречу, лишь только он успевал произнести первые звуки ее имени, но сегодня его зов, стукнувшись о закрытую дверь, вернулся к нему обратно. Встревожившись (не случилось ли что-нибудь с ней), Сашка толкнул дверь и негромко позвал:
        - Елена…
        Ответом ему было абсолютное молчание, лишь где-то сердито жужжала невидимая муха. Сашка вошел в дом, озираясь по сторонам. И тут из-за открытой двери послышалось:
        - Доброго вам здоровья, ваше высочество.
        Он закрыл дверь.
        - Епифаний… Ты что здесь делаешь? Что-нибудь случилось?
        - Ничего не случилось, не извольте беспокоиться, - поспешил успокоить его Епифаний. - Просто я приехал сообщить боярыне Ольге, что к нам посыльные приезжали. Ветлужский княжонок хочет посватать нашу девочку. Сваты обещались приехать к Рождеству Пресвятой Богородицы. Вот я и приехал вам сообщить эту радостную весть. А то какое ж сватовство получится? Девушка сама в монастыре, в послушании, а мать ее незнамо где…
        - Да, да, правильно… А где сама боярыня Ольга?
        - В Кафу побежала, ваше высочество, вас искать. Уж больно торопилась вам эту радостную весть сообщить. Побегу, говорит, упрежу моего великого воеводу. То-то он обрадуется, как узнает, значит.
        - Чему обрадуется, Епифаний? Объясни толком. Тому, что дочь боярыни Ольги кто-то посватать собрался?
        - Это само собой. Нет… Вы вроде как все собирались, но как-то повода не было. А тут все одно к одному. Завтра и поедете. И я с вами.
        - Куда поедем, Епифаний?
        - На Москву, ваше высочество. - Епифаний, похоже, едва сдерживался, чтобы не продемонстрировать свое удивление от непонятливости великого воеводы. - В Тушино, в имение боярыни Ольги.
        У Сашки сразу как будто ледяной ком в животе образовался от нехорошего предчувствия. «Значит, никуда он не канул, ни в какую Лету, этот вчерашний разговор. А воплотился - вот… В Епифания. Итак, прощай беззаботная жизнь. - Сашка чуть мысленно не произнес «прощай, Ольга», но вовремя себя одернул. - Ты что, совсем одурел здесь от безделья и расслабленности? В конце концов, ты знал, что это дезертирство в рай рано или поздно закончится. Впереди обычная, нормальная… Нормальная жизнь! А всякие предчувствия ни при чем!»
        XV
        Через Москву-реку переправились у Крымского брода. Сашка поглядел направо, на видневшийся отсюда Кремль. В той же стороне и родное для Тимофея Вельяминова Воронцово. Но, нисколько не раздумывая, он повернул в другую сторону, в Тушино. В имении их приезда, видимо, давно ждали, потому что не успели они еще подъехать к дому, как из его дверей выбежали навстречу матери четыре девочки. Глядя на это бурное проявление чувств, Сашка даже почувствовал укол ревности. «Пожалуй, под таким напором все мои надежды и планы могут рухнуть», - подумал он. Уезжая из Крыма, они с Ольгой, естественно, пытались планировать свою дальнейшую жизнь, но так и не договорились ни до какого конкретного варианта. Жить спокойно и открыто вряд ли получится. «Рыбасоиды» не дадут. Даже при наличии постоянной охраны. Они ребята упорные и терпеливые и, в конце концов, найдут-таки свой шанс. Значит, надо опять где-то прятаться, куда-то уезжать… Но где? Куда? Все непросто. А тут еще и эти девочки, облепившие Ольгу со всех сторон…
        Через некоторое время, когда стихли ахи да охи, когда улеглись эмоции, и Ольга прошлась по всему своему немалому хозяйству, как бы вновь вступая в права полноправной хозяйки, Сашка шепнул ей:
        - Оль, мне надо съездить к Адашу - разузнать, как здесь дела обстоят.
        - Поезжай конечно же.
        - Я не оставлю тебя одну. Так что, пока дома нет охраны, тебе придется ездить со мной. - Ольга состроила недовольную гримаску. - Уверяю тебя, это будет продолжаться недолго. Как только из Воронцова прибудут мои казаки, я перестану тебя всюду таскать за собой.
        Хоть Ольга и была недовольна, но пришлось ей примириться с этим правилом. Нового похищения ей тоже совсем не хотелось.
        Путилки их поразили произошедшими здесь за год переменами. Во-первых, к бывшим здесь пяти крестьянским домам добавилось еще три, а во-вторых, рядом с той развалюхой, в которую пришлось вселяться Кунице с дочерью, красовался большой рубленый господский дом в два этажа. Да и развалюха уже была не развалюхой, а вполне приличным домиком, куда не грешно было и гостей поселить. За домом же, в отдалении, высились два немалых амбара.
        - Да, Куница женщина домовитая, - констатировала Ольга, объясняя увиденное.
        - С такой не пропадешь и на гражданке, - вполголоса сострил Сашка, имея в виду своего старого друга.
        Не успели они свернуть с дороги к хозяйскому дому, как сзади послышался крик:
        - Тимофей Васильевич!
        Сашка обернулся - какой-то всадник спешит-поспешает. Но, даже когда он подъехал достаточно близко, великий воевода узнал Адаша, лишь услышав от него:
        - Ну здорово, государь!
        Они спешились, и Сашка сразу же попал в медвежьи объятия друга.
        - Адаш, чертяка, задушишь! Отпусти! - Сашка с трудом отпихнул от себя старого вояку. - Что ты с собой сделал?
        Адаша было не признать. Где его вислые казачьи усищи, где оселедец? Теперь его лицо украшала окладистая борода и длинная прическа едва ли не до плеч. В ответ на Сашкино изумленное восклицание он лишь улыбнулся.
        - Так сколько можно людей своим воинственным казацким обликом пугать? Пора уже и мирным землевладельцем становиться. - Он подошел к Ольге, так и не слезшей с лошади, и поцеловал ей руку. - И Куница моя с дочерью свои доспехи и кожаные штаны на чердак отнесли да среди хлама всякого зарыли.
        При упоминании об Адашевой дочери Сашка почувствовал себя неловко, вспомнив, что обещал Адашу подыскать ей знатного жениха.
        - Как дочь-то, замуж не отдал? - спросил он, слегка смутившись.
        - Пока нет. Ездит тут один… сосед. - Адаш погладил пятерней свою роскошную бороду. - Из-за него вот отрастил. Дочь настояла. А то, говорит, боится он тебя. - Он рассмеялся. - Так что, думаю, недолго ей в перестарках ходить осталось. Глядишь, со дня на день сватов пришлет. - Взявшись левой рукой за уздечку Ольгиного, а в правую сграбастав поводья своего коня, Адаш повел их вперед. - Пойдемте в дом, - пригласил он.
        Сашка, тоже ведя коня в поводу, пошел рядом с ним.
        - А мы тоже вскорости сватов ждем. Потому и домой вернулись, - объяснил он Адашу. - Да мы и сами недавно обвенчались. Вот… По дороге домой. Я как представил себя стоящим перед матушкой и блеющим нечто невразумительное на ее вопрос: «Ты почему до сих пор не женился, Тимофей?» - тут же принялся умолять свою прелестную госпожу поскорее выйти за меня замуж.
        - И чего врать-то? Умолял он… Не очень-то я и отказывалась, - отреагировала Ольга на реплику великого воеводы.
        Сказано это было как бы никому, в пространство, эдакая ремарка по ходу пьесы, но Адаш все же коротко рассмеялся, заключив эту пикировку словами:
        - Да, крута Марья Ивановна. У такой не забалуешь. И так уж столько лет умудрился в холостяках проходить. Пора и честь знать.
        Они подошли к дому, остановившись у самого крыльца.
        - Огонек! - взревел Адаш командным басом, привычным пересиливать шум любой битвы. - Прислуги еще не завел, - объяснил он гостям. - К рабам, сами знаете, как отношусь, а наемных держать - пока карман не позволяет. Вот и приходится самому младшему в семье роль прислуги иногда исполнять. - Тут он наклонился к самому Сашкиному уху и шепнул: - Золото то, что ты мне на сохранение дал, государь, в целости и сохранности. Ни одной монетки не потратил.
        Дверь дома приоткрылась, но вместо Адашевой дочери из-за нее выглянула Куница.
        - И чего разорался?! Дитя разбудил! Коня сам… - Только тут она заметила, что Адаш не один.
        - Ой, Ольга… Тимофей Васильевич… - Раскрыв дверь настежь, она вышла на крыльцо и, поклонившись, сделала широкий жест рукой, приглашая гостей в дом. - Прошу вас, гости дорогие, будьте как у себя дома! - И тут же, полуобернувшись назад, рявкнула ничуть не тише, чем ее супруг: - Огонек! Прими лошадей у гостей!
        Из глубины дома до них донесся детский плач.
        - А у меня сын родился, - гордо сказал Адаш. - Помнишь, государь, когда мы на могилу Богородицы ездили? О том и просил. Вот…
        - И у меня тоже скоро будет сын, - похвастался Сашка. - К весне…
        - Поздравляю, государь.
        Неизвестно, сколько продолжалось бы это неловкое положение, когда хозяйка стоит на крыльце, а гости у крыльца, так как Адашева дочь, несмотря на все призывы родителей, из дома так и не показалась. Но Куница с ловкостью опытного администратора мигом преодолела эту неловкую заминку.
        - Оля, слезай с коня, пошли в дом, а мужчины сами коней отведут в конюшню.
        Ольга поднялась на крыльцо, и Куница увела ее в дом. Сама она, так же как и ее супруг, здорово изменилась внешне, лишь отдаленно напоминая себя прежнюю, жесткую мать-командиршу амазонок. Располнела, раздобрела и стала теперь похожа на… Здесь Сашка, мысленно описывая себе изменения, произошедшие с Куницей, хотел употребить слово «боярыня» и тут же задал себе вопрос: «Стоп, а почему Адаш до сих пор не боярин? Ведь был командиром личной царской сотни, а в наши времена это как минимум был бы генерал-майор. Потом был главным армейским инспектором, а это уже не меньше генерал-лейтенанта. Уж Василий Васильевич Воронцов-Вельяминов, наверное, будь он жив, не отпустил бы своего преданнейшего слугу на заслуженный отдых без боярского сана. Не знаю толком, как это здесь делается, могу ли я сделать это сам или обязательно нужен указ Дмитрия, но клянусь не возвращаться домой, не сделав Адаша боярином».
        - Иди, государь, в дом, - сказал Адаш, забирая поводья у Сашки. - Я отведу коней в конюшню, а то пока дождешься…
        Но тут из дома выпорхнула Адашева дочь и как ни в чем не бывало, предварительно поздоровавшись с великим воеводой, поинтересовалась:
        - Доброго здоровья, государь! Звали, батюшка? - Поводья обоих коней были уже у нее в руках и, несмотря на заданный скорее для проформы вопрос, Огонек, не дожидаясь ответа, уже направилась в сторону конюшни.
        - Погоди, - остановил ее отец.
        Дочь Куницы и Адаша и в семнадцать была хороша собой, но в восемнадцать окончательно расцвела, превратившись в настоящую красавицу.
        - Да, батюшка. - Она остановилась, в притворном покорстве склонив голову.
        - Прямо сейчас не медля скачи в Воронцово. Найдешь Сапрыка, скажешь ему: государь вернулся. Пусть он срочно шлет пятьдесят воинов в Тушино - боярыню Ольгу охранять. Боярыне Марье Ивановне пусть передаст, что Тимофей Васильевич сегодня-завтра будет в Воронцове. Как дела позволят. Поняла?
        - Поняла, батюшка.
        - Действуй. Да… Оружие не забудь взять.
        - Знаю, - не удержавшись в рамках образа послушной девочки, огрызнулась Огонек.
        - И доспехи надень обязательно.
        - Да ну… Мне так сподручней, батюшка.
        - Не смей пререкаться. Надень обязательно.
        - Да малы они мне! Давят…
        - А ты ремни отпусти.
        - Некуда уже отпускать… - Огонек недовольно фыркнула, как дикая кошка.
        - Ничего, потерпишь. Нет, так возьми материны.
        Своевольная дщерь старого воина, недовольно сверкая глазами, ушла, уводя коней, в направлении конюшни, а великий воевода, на глазах которого и произошел этот диалог, от удивления чуть собственную челюсть на землю не выронил.
        - Адаш, я чего-то не знаю? - только и смог вымолвить он.
        - Да, государь, - тяжело вздохнув, подтвердил он Сашкину догадку. - Пойдем в дом.
        Все то недолгое время, пока они шли по дому, общались с женами, глядя, как те тетешкаются с Адашевым наследником, Сашку терзала одна мысль: «Что же должно было произойти, если для обычной поездки в Воронцово необходимо надевать доспехи и вооружаться?» Наконец они уединились в небольшой комнатенке, и Адаш сполна удовлетворил непраздное любопытство великого воеводы, сразу же сообщив ему главное:
        - Третьего дня царь Тохтамыш осадил Московский Кремль.
        - Зачем? - только и смог вымолвить пораженный этим известием Сашка.
        - Думаю, он и сам толком не знает зачем. Я попросил его об этом.
        - ?!
        Видя немой вопрос в глазах великого воеводы, Адаш лишь тяжело вздохнул.
        - Ох, не с того конца я начал рассказывать. Давай-ка, государь, я попробую с начала. - Сашка согласно кивнул. - Град Москва под управлением твоего двоюродного брата Ивана Остея Воронца начал расти еще пуще прежнего. Порядок в нем появился, чего прежде не наблюдалось. И в городском устройстве, и в жизни самих жителей. Теперь уже не обводят улицами и переулками абы где поставленные избы, а намечают сначала улицы, делят кварталы, а потом уже строят. И против возможных пожаров меры приняты. Дома ставят далеко друг от друга, между кварталами оставляют свободные участки. Да много чего разумного сделано. И стража городовая заведена (кстати, возглавляет ее мой старый знакомец Самко. Его Иван Воронец из своего имения вызвал), и охрана пожарная устроена и много чего еще полезного. Купцы богатые в городе начали селиться, хоромы себе ставить. Церквей несколько каменных возводится попечением брата твоего и горожан знатных. И торг в Москве знатный получился. Не сравнить пока с ярославским, конечно… но тоже ничего. И с податями Остей разобрался. Во всяком случае, боярыня Марья Ивановна была довольна. А как казна
великого князя? Не знаю. Самого-то великого князя не было в Костроме все это время. Он ведь как выступил в поход, направляясь на войну с Михаилом Тверским, так только теперь возвращается домой.
        Так вот… Остей. Он первое время частенько в Воронцово, к тетке в гости заезжал. И каждый раз заводил речь о продаже земли, на которой Москва теперь стоит. Ну а Марья Ивановна каждый раз ему отвечала, что она, мол, всего лишь глупая женщина и без тебя, государь, решить этого вопроса не может. Со временем Остей стал ездить реже, а потом и вовсе пропал. Вот матушка твоя и говорит Безуглому (а и он, и я к тому времени уже вернулись из похода): «Что-то мне, Гаврила Иванович, не нравится молчание Остея. Давно он глаз здесь не кажет». А ты же знаешь, государь, что Безуглый и сам не любит, когда у него под боком что-то делается, а он о том ничего не ведает. Вот он и постарался. То ли своего человека заслал, то ли в окружении Остея кого перекупил, но мы после этого стали следить за тем, что в Кремле делается, как будто своими глазами.
        А делались там не совсем обычные вещи. Во-первых, Остей наглухо закрыл Кремль. Сам он жил в Кремле, и многие люди жили там же. Лишь раз в день выезжал он из Кремля, объезжал город да встречался со старостами городских концов и кварталов. В Кремль же пускают теперь только тех, кто работает там и кого кремлевская стража знает в лицо. С чего бы такая скрытность, спрашивается? А вот здесь и начинается во-вторых. Устроил Остей в Кремле огромную оружейную мастерскую. Да что там мастерскую… Целый оружейный двор. Не одна тысяча человек там работает. Пушки делают и тюфяки.
        - Что такое тюфяк? - уточнил Сашка. Такое слово ему еще не встречалось.
        - Это вроде малой пушки, только ручной. Чтоб один человек с рук стрелять мог. Вроде самострела, только огневой. Но пока тюфяк перезарядишь, из самострела пять стрел выпустить можно. Зато тюфяк бьет картечью. С точностью и дальностью, правда, не очень важно.
        Ну вот… еще мечи куют, наконечники, бердыши, самострелы те же самые делают… Опять же зачем? К какой войне готовятся и чью армию вооружать собрались?
        А в-третьих, выяснилось, что Остей в Кремле большой запас зерна делает. Вроде как к длительной осаде, на несколько лет, готовится. Ну, после этого мы решили, что пора на это дело вблизи взглянуть. Вот Безуглый и стал готовиться. - Адаш неожиданно расхохотался. - Ты бы видел, государь, какую он себе кривую рожу соорудил. Без смеха взглянуть невозможно. Однако чего не сделаешь для пользы дела. Не знаю, уж как ему это удалось, но устроился он в Кремль писцом работать.
        И недели он в Кремле не проработал, как объявляет мне, что самым ближним человеком у Остея, первейшим его советником является… Как думаешь, государь, кто?..
        - Некомат, - хриплым от волнения голосом ответил Сашка.
        - Немножко промахнулся, государь. Некомата Безуглый в Кремле не видел. Но и руку на отсечение не даст, что там его вовсе нет. Так что в лучших друзьях у нашего Остея ходит небезызвестный тебе Кнопфель, он же Кихтенко. Сколько там их, дьявольских прислужников, сказать трудно. Как его, гада, от обычного человека отличить? Но, по мнению Безуглого, немало.
        - Он и сейчас там, в Кремле?
        - Безуглый-то? Там… То ли, когда Кремль запирали, выскочить не успел, то ли посчитал, что там он будет полезней. Мы, государь, когда все это вызнали, здорово пожалели, что тебя нет рядом. Но своими умишками помараковали и решили, что нельзя им дать довести задуманное до конца. Бог его знает, что у них на уме и какую пакость они готовят. У них сейчас в Кремле, не считая мастеровых, две тысячи хорошо вооруженных воинов, а пушек столько, что нам с тобой и не снилось, государь. А у нас только сотня твоих казаков.
        Вот и предложил Безуглый проникнуть ночью в Кремль по одному из подземных ходов, что вы с ним при строительстве нарыли, и похитить Кихтенку, вроде того, как мы Михаила из Еросалима выкрали. Хотели тебя, государь, дождаться. Ведь мы знали, что Епифаний к вам уехал. Но тут до меня дошел слух, что Дмитрий из Орды в Кострому возвращается и со дня на день в Москве будет.
        Слух такой и в Москве появился. И что тут началось! Народ весь как с ума посходил. Собираются на площадях толпами, кричат, спорят… В итоге доспорились до того, что решили - царь идет на Москву, чтобы город сжечь, а жителей московских всех попленить да в рабство в Орду продать. Уж не знаю, сами они до этого додумались или чертовы слуги-«рыбасоиды» им это подсказали, но часть московских жителей после этого, побросав дома, по окрестным лесам разбежалась, а часть в Кремле с Остеем заперлась - осаду царя Тохтамыша отбивать.
        Ну а я решил это нам на пользу обратить. Выехал навстречу царю и встретил его с малой дружиной верстах в сорока отсюда. Дмитрий, когда услышал, что я предлагаю, расстроился. Хотел, наверное, после ратных трудов и царских забот доехать поскорей к своей княгине, а тут - на тебе. Он про эту Москву и забыл, что такой город существует. А тут я ему рассказываю, что Некоматовы люди наготовили горы оружия и народ бунтуют против своего законного господина. Уж больно Дмитрию не хотелось вновь в осаду садиться. Да и народу у него с собой всего лишь две тысячи воинов. Если б не Боброк Дмитрий Михайлович, здорово меня поддержавший, думаю, плюнул бы царь на эту Москву с ее бунтующим народом, обошел бы ее стороной и направился в милую его сердцу Кострому. Но Боброк ему говорит: «Государь, нельзя это дело так оставлять. Некомат - известный хитрец и вредитель. Раз его люди собрали множество оружия, значит, готовят какую-то каверзу тебе. А войска у тебя с собой нету. Если не задавишь их сейчас, пока они до конца не подготовились, то они потом запросто могут ударить по тебе». Одним словом, уговорили мы его. Дмитрий
повздыхал, но с нами согласился.
        Подошла его дружина к Кремлю и, если можно так выразиться, осадила его. Поскольку сил у Дмитрия мало, Боброк разделил отряд на части по количеству ворот, и каждую из них напротив ворот же и определил. Город не жгли. Лишь разобрали крайние избы да на укрепления их пустили, поскольку из Кремля палят из пушек беспрестанно. Стреляют из рук вон плохо, но сам знаешь, государь, - сегодня плохо, а завтра руку набьют и… Одним словом, царские воины земляных укреплений нарыли, бревнами их укрепили и… Ждут. Стерегутся и со стороны Кремля, и со стороны города. Город стоит пустой, а по избам какие-то темные личности шныряют, на прохожих-проезжих нападают. То ли разбойники, то ли союзники осажденных. А может, и то и другое вместе. Круговой осады хоть и не получилось, но можно быть спокойным, Кихтенко теперь не уйдет.
        Когда дружина подошла к Кремлю, Дмитрий послал Боброка - говорить с осажденными. Тот принялся их уговаривать. Говорил, что царь хочет лишь познакомиться со своими подданными и жаловать их своими милостями, обещался никого не трогать, в том числе и Остея, просил лишь выдать Остеева советника купца Кнопфеля. Но осажденные на все его уговоры ответили отказом и сказали, что лучше все погибнут, но никого царю не выдадут.
        Ну я посмотрел на это дело, убедился, что «рыбасоиды» сидят в Кремле, как в ловушке, и решил дожидаться тебя. Я, правда, через день туда езжу - присмотреть, чтобы дело наше не пошло вкривь и вкось.
        - Одного только не понял, - воскликнул Сашка. - Ты решил дождаться меня, чтобы вместе сделать вылазку в Кремль, а Дмитрий-то чего ждет? С таким количеством воинов Кремля ему не взять…
        - Не будет никаких вылазок, государь, - перебил его Адаш. - Один раз Господь нам благоволил; и дело сделали, и ушли без единой царапины. Но нельзя милость Божью испытывать постоянно. То, что получилось один раз, запросто может не получиться во второй. К тому же… Ну, выкрадем мы Кихтенку. А может, там и Некомат сидит! А остальные чертовы слуги? Нет, государь, Кремль надо брать, а всех, оставшихся там в живых, проверять, допрашивать и вычислять среди них чертовых слуг. К тому же… Дмитрий сразу, как согласился осадить Кремль, послал гонца в Орду. Меньше чем через месяц под стенами Кремля будет стоять двадцатитысячное войско.
        - Но… Это ж сколько жертв будет среди простых москвичей!
        - Знаешь, государь, - возразил великому воеводе Адаш, - никто их не неволил в Кремле запираться. Могли бы и разбежаться, как сделали их сограждане. Да и в домах своих остались бы, ничего б им не было. И… в конце концов, откуда мы знаем… Может, они все дьяволу служат?
        Из Путилок выехали уже втроем. Куница, прощаясь с ними, перекрестила каждого, причем лицо у нее при этом было строгое-престрогое, а в глазах плескалась такая печаль, будто прозревали они будущее и видели там нечто ужасное.
        Адаш даже прикрикнул на нее, не выдержав этого тоскливого взгляда:
        - Да будет тебе! Не на битву едем, а так… На задах постоять да в царском шатре пооколачиваться.
        И хоть Куница отвела в сторону глаза, виновато обронив:
        - А я что… Я ничего… - У Сашки на душе от этой сцены прощания почему-то заскребли кошки.
        Вернулись к себе в Тушино вместе с Адашем, а через час туда же подъехали пятьдесят воинов вельяминовской сотни под командой Рахмана. Теперь можно было без опаски оставлять Ольгу одну. Сашка обошел с Адашем и Рахманом всю усадьбу, собственноручно расставляя посты, после чего выехал с Адашем в Москву.
        Оставленный людьми город встретил их плотной тишиной, лишь изредка нарушаемой воем голодных псов, брошенных своими хозяевами. Москва действительно расстроилась с тех пор, как Сашка был здесь последний раз, и, если бы не Адаш, уверенно ориентировавшийся на ее улицах, он бы изрядно поплутал, прежде чем найти верную дорогу.
        Дмитрий разбил свой лагерь на Ивановской горке, прямо посреди сада, откуда отлично был виден осажденный Кремль. К этому времени осажденные перестали беспрерывно палить из пушек, убедившись в неэффективности своей стрельбы, и постороннему наблюдателю, не посвященному в суть дела, могло бы показаться, взгляни он на город со стороны, что здесь не происходит ничего необычного, экстраординарного. Обычный мирный город. Только жителей почему-то не видно на улицах.
        Сашка с Адашем проехали через деревню Сады (жители которой, не в пример москвичам, не побросали свои избы на произвол судьбы, а остались дома), и на границе сада были остановлены окликом:
        - Стой! Кто такие?
        В междурядье появились фигуры трех конных воинов. Не успел Сашка ничего ответить, как один из них воскликнул:
        - Так то ж Адаш Арцыбашевич! А с ним… Постой, постой… Уж не сам ли великий воевода?
        Нечаянная радость сладко лизнула прямо в сердце. «Помнят, не забыли… - но тут Сашка, устыдясь этой понятной человеческой слабости, одернул себя: - Ты что, совсем уж тут прижился? Тебя уже трогает народная любовь? Так вжился в роль, что, может, и домой возвращаться не хочешь?»
        - Верно, - ответил Адаш. - Великий воевода окольничий Вельяминов едет к царю Тохтамышу.
        - Семак, проводи их к царю, - распорядился старший разъезда.
        Царский шатер, окруженный еще восемью шатрами, стоял на поляне, вырубленной среди фруктовых деревьев. Дмитрий почивал после обеда, и царская охрана даже ухом не повела на известие о том, что великий воевода приехал к царю. Не велено будить до назначенного часа, значит, и не будем будить, хоть весь мир перевернись вверх тормашками. На негромкий шум голосов из крайнего шатра выглянула заспанная физиономия боярина Федора Кобылы, бывшего у Сашки начальником воинского приказа.
        - Тимофей Васильевич! Ты ли?!
        - Здорово, Федор. А скажи-ка мне, где Боброк? Здесь?
        - Не… Он не любит спать после обеда. Небось на укреплениях. Поищи-ка его, Тимофей Васильевич, на ближнем к нам укреплении.
        Боброка Сашка застал точно там, где и предполагал боярин. Укрепление ордынцев располагалось на линии ближних к Кремлю домов, закупоривая собой одну из улиц, уходящих в глубь города.
        - А-а, Тимофей Васильевич, давненько тебя не видел! - Боброк то ли действительно был рад встрече, то ли очень искусно притворялся.
        - Здравствуй, Дмитрий Михайлович. Опять война свела нас вместе. - Сашка криво ухмыльнулся. - Хотелось бы и по какому-нибудь более веселому поводу встретиться.
        Он поглядел налево и направо от укрепления, на котором они сейчас находились. Соседние укрепления были шагах в ста - ста пятидесяти. Между ни сплошного соединяющего вала, ни сплошной траншеи. Боброк, перехватив его взгляд, пояснил:
        - В переулках секреты, а в темное время посты выставляем через каждые десять шагов. Да там, чуть поглубже, - он махнул рукой вдоль улицы, - вкруг кремлевской стены - разъезды. Не беспокойся, ни одна живая душа из Кремля не выскользнет. А как войско из Орды подойдет, сразу же штурм начнем. - Он кивнул головой в сторону Адаша. - Мне как Адаш твой сказал, что в Кремле Некоматовы люди прячутся, я все свое влияние на Дмитрия употребил, чтобы заставить его взять Кремль в осаду. Я же знаю, как это для тебя важно - наказать Некомата.
        Сказаны эти слова были явно из благорасположения к великому воеводе, но Сашка все же не удержался, чтобы не восстановить справедливость.
        - Почему только мне? А для государства неважно? Для самого великого князя разве неважно? Ведь именно из-за Некоматовых интриг Дмитрий стал ордынским царем на шесть лет позже, чем мог бы. Из-за Некоматовых интриг погибли многие тысячи русских людей… Так разве только я заинтересован в наказании Некомата?
        - Все верно говоришь, Тимофей Васильевич. - Боброк вздохнул. - Но… Слаб человек. Подвержен порой страстям и желаниям греховным. Не все умеют, как ты, думать все время о государственном. Вот и Дмитрий хотел побыстрей княгиню свою да детишек увидеть. А тут этот Некомат, разрази его гром, понимаешь… Еще пару месяцев придется вне дома провести. Ведь я с великим князем, считай, семнадцатый месяц в походе. А ты, кстати, Тимофей Васильевич, тоже откуда-то домой вернулся?
        - Путешествовал я. - Сашка почувствовал, что щеки его самым предательским образом покрываются румянцем. - Великий князь как отпустил меня боярыню Тютчеву спасать… Так мы после этого… путешествовали…
        - Спас, главное?
        - Спас…
        - Ну да, Адаш мне рассказывал. А путешествие - дело хорошее… Я вот тоже попутешествовал… С царским войском.
        Сказано это было тоном вполне нейтральным, можно даже сказать, доброжелательным, но у Сашки не оставалось ни малейших сомнений, что его только что отчитали как сопливого мальчишку. В прежние времена он бы возмутился. Да что там возмутился, схватился бы за оружие. Но то - в прежние времена.
        - Хочу попробовать поговорить с двоюродным братцем своим Остеем, - буркнул Сашка, чтобы заполнить неловкую паузу. - Может, удастся образумить его.
        - Попробуй. Но… - Боброк с досадой махнул рукой. - Говорил я с ним. Он из ворот выехал, и под самой башней мы встретились. Глаза горят, как у блаженного, и ересь несет какую-то. То ли пьяный, то ли совсем Всевышний разума его лишил. Но… Попробуй. Эй! - крикнул он, обращаясь к своим воинам. - Найдите-ка флаг, с которым я на переговоры ездил.
        Через пару минут, вооруженные куском серо-белого холста, вздетого на копье, Сашка с Адашем, обогнув укрепление осаждающих, подскакали к ближней башне.
        - Эй, кметы, - задрав вверх голову, заорал Адаш выглядывавшим из-за зубцов стены воинам, - здесь великий воевода Тимофей Воронцов-Вельяминов желает поговорить со своим братом Иваном Воронцом!
        За зубцами началась какая-то суета, хотя ответа никакого не последовало. Прошло минут десять-пятнадцать, прежде чем на башне показался человек. Он выглянул меж зубцов и, улыбаясь, приветственно помахал переговорщикам рукой.
        - Здравствуй, брат! Наконец-то ты вернулся! Сейчас распоряжусь открыть ворота.
        - Постой, Иван! - остановил его Сашка. - Так поговорим. Зачем ты заперся в Кремле?
        - Как же иначе?! К городу подходил враг наш - князь Дмитрий, незаконно присвоивший себе царский титул.
        - Иван! - вновь обратился к нему Сашка. - Мы, Воронцовы, признаем его старшинство и его право на царский титул.
        Эти слова брата явно разозлили Остея.
        - Ты можешь говорить только за себя! - в негодовании вскричал он. - Если ты как представитель старшей ветви Воронцовых отказываешься от права на царский титул, то оно переходит ко мне!
        - Послушай, Иван, - попробовал его уговорить Сашка, - я знаю, кто тебя подбивает на это. Не верь этим людям! Они лишь используют и выбросят тебя. Я знаю их людоедские планы!
        - Ничего ты не знаешь! Они сделают меня великим! Москва станет столицей мира! Недолго уж ждать осталось!
        - Через две недели сюда подойдет ордынское войско и возьмет Кремль! Опомнись, Иван!
        - Через две недели я раздавлю его войско, а самого Дмитрия повешу вот на этой башне!
        Сашка обернулся к Адашу. Тот лишь покачал головой и развел руки в стороны:
        - Бесполезно.
        Сашка вновь задрал голову вверх:
        - Иван, последний раз тебя прошу, открой ворота и вели москвичам разойтись по своим домам. Обещаю тебе, что Дмитрий никакой вины на тебя не возведет.
        В ответ на эту просьбу Остей взмахнул рукой, оборотившись назад:
        - Эй, воины! Взять на прицел этих двоих! Пал?!
        Переговоры закончились. Сашка с Адашем, не дожидаясь, пока по ним откроют огонь, взяли с места в карьер. Вслед им прозвучало несколько выстрелов, не причинивших никакого вреда.
        Боброк встретил их улыбкой.
        - Ну что? Поговорили?
        - Да у него крышу напрочь снесло!
        - Что снесло?
        - Голова, говорю, у него больная, - пояснил Сашка. - А жаль. Нормальный человек вроде был. А попал под влияние этих некоматовских ублюдков, и все. Пропал человек.
        - Другое жалко. - Боброк вздохнул. - Из-за этого сумасброда такой город погибнет. Жалко. Дмитрий так озлился, что поклялся город сжечь дотла, а Кремль срыть до основания. Скажу тебе по секрету: «Пока земля эта вельяминовская, ничего доброго для меня на ней вырасти не может». Это слова великого князя. А жаль… Городишко неплохой вроде бы начал складываться.
        То, что между ним и Боброком сложились доброжелательные и в какой-то степени доверительные отношения, Сашка почувствовал еще во время еросалимского похода, но чтобы ближний Дмитриев человек передал его слова тому, против кого они и были направлены… да еще при свидетеле! Это уже высшая степень доверия.
        - Послушай, Дмитрий Михайлович. - Великий воевода постарался сделать вид, что последних слов Боброка он не только не услышал, но и сказаны они не были. - Я же вот по какому поводу приехал… Матушка моя печалится, что племянник ее, великий князь и царь Тохтамыш, в чистом поле живет, в то время как теткин дом под боком. Просила спросить, уж не опалу ли на нее положил великий князь? А также нижайше просила пожаловать к ней сегодня на ужин. Я в лагерь заехал, а там - сонное царство. Как думаешь, стоит мне заезжать…
        - Езжай спокойно домой, Тимофей Васильевич. Мог бы мне здесь и не разводить турусы на колесах. Передай матушке, пусть ждет. Будет у нее сегодня на ужине князь Дмитрий.
        XVI
        Рахман закончил обход постов и направился к дому, где для его воинов под гридню[Гридня - покой для телохранителей.] хозяйка отвела на первом этаже большую комнату. Уже совсем стемнело. Ночь была безоблачная, лунная. И это было хорошо, ибо, в отличие от великого воеводы, считавшего, что полсотни его воинов горазды отбиться чуть ли не от целого войска, Рахман успел перемолвиться парой фраз с Ведой, местной тушинской колдуньей, пришедшей к вечеру в хозяйский дом - проведать боярыню Ольгу.
        - Ты, что ль, за старшего будешь? - спросила она у Рахмана.
        - Ну я… - небрежно бросил он, еще не зная, с кем говорит.
        - А великий воевода уехал?
        - Уехал.
        - И Адаш с ним?
        - Ну… А ты кто такая? Что ходишь тут, вынюхиваешь? - спохватился Рахман.
        - Веда я. Знахарка тутошняя. Боярыня Ольга за мной посылала.
        Это была чистая правда. Боярыня Ольга действительно четверть часа назад посылала дворовую девку за знахаркой Ведой. По мнению Рахмана, не очень-то она и походила на знахарку. Была слишком молода (одних лет с боярыней Ольгой), толста, как бочка, наряжена, как богатая купчиха, и нарумянена да раскрашена, как срамная девка в Кафе. Разговор этот состоялся у крыльца, где рядом с часовым, охранявшим вход в дом, остановился Рахман.
        - Ладно, - сказал он. - Сейчас проверим, та ли ты, за кого себя выдаешь.
        Он поднялся в дом, нашел хозяйку и вместе с ней вышел на крыльцо.
        - Да, это она, - заверила боярыня Ольга. - Заходи, Веда.
        Проходя мимо Рахмана, знахарка остановилась и тихо ему сказала:
        - Смотри в оба сегодняшней ночью, казак. Ох, нехорошая сегодня ночь. Самое раздолье для нечистой силы. - И пошла с хозяйкой наверх.
        А у Рахмана от этих слов колдуньи аж пот меж лопаток проступил. То, что Некомат и его братия как бы не совсем люди, хлопцы и раньше болтали. Но одно дело байки бывалых вояк, рассказываемые у камелька под чарку доброго вина, и совсем другое, когда тебя колдунья предупреждает. Не стращает, нет. А именно предупреждает.
        Ведь одно дело охранять жену хозяина от разбойников, татей и прочих лихих людей и совсем другое - от нечистой силы. А ведь боярыню Ольгу уже раз похищали. И именно отсюда, из тушинской усадьбы.
        Рахман вытянул из-под рубахи висевший там на шнуре оберег, поцеловал его и, помолившись, спрятал обратно. После этого он трижды перекрестился, сплюнул на все четыре стороны и, трижды произнеся «Чур меня, чур», отправился делать дело. Храбрец ведь не тот, кто не боится, а тот, кто умеет перешагивать через свой страх.
        Первым делом он нашел Епифания и попросил того привести попа - оружие святой водой окропить.
        Великий воевода, уезжая, велел расставить четыре поста вкруг дома плюс пост у входа. Еще один пост выдвигался в глубь сада, к речке Сходне, а другой - к Волоколамскому тракту. Да в темное время распорядился конные разъезды отправить попарно вокруг всего имения. Остальные же воины сидели в гридне, дожидаясь своей очереди. Сидели, разоблачась, сняв доспехи и сложив вдоль стен оружие. Большинство - у стола, разбившись на несколько компаний. Играли в кости. Остальные дремали, завалившись на охапки сена, брошенные прямо на пол.
        - Повечеряли уже? - поинтересовался Рахман у подчиненных, входя в гридню.
        Один из них поднял чубатую голову, оторвавшись от игры, кивнул.
        - Угу.
        - Хорошо. А теперь - отставить игру, слушать меня. - Теперь уже головы подняли все, воззрившись на Рахмана. - Всем надеть доспехи и разобрать оружие.
        В ответ на это тесные кучки игроков в кости и болельщиков распались, началось всеобщее неторопливое шевеление.
        - А что такого-то? - раздался чей-то вопрос. Рахман не разглядел, кто спрашивал, но, судя по голосу, это был Басарга, считавший себя если уж и не самым умным, то что-то вроде того. - Никак тридевятьзаморский царь Кощей грозился прилететь на ковре-самолете, а с ним - тьма войска.
        Сжав зубы, Рахман никак не прореагировал на эту подначку. Что с дурака возьмешь? А случись что с боярыней, великий воевода с него спросит, а не с этого балабола Басарги.
        - Самострелы всем разобрать, здесь не оставлять, - распорядился он. - В доме остается десятка Алая. Да не в гридне сидеть, а встать всем у окон и за двором следить неотрывно.
        - Так ведь вечер уже. Скоро темнеть начнет, так вообще ни зги не увидишь на дворе-то, - попробовал возразить десятник Алай.
        - Ночь будет лунная, - заверил его Рахман. - Служба на всю ночь, без замен.
        - Да скажи ты толком, чего ждать-то? - возмутился Алай.
        Бывалые вояки, прошедшие не одну войну, сгрудились вокруг Рахмана, ожидая объяснений - с чего бы это такие предосторожности? Сказать таким, что он, Рахман, поверил в бредни местной ведьмы - засмеют. И потом будут насмехаться до самой смерти. Команду выполнят, конечно, но потом засмеют. Поэтому Рахман вполне разумно ответил:
        - Так великий воевода велел. Особый ночной порядок. Сами знаете, что боярыню Ольгу уже раз похищали отсюда.
        - Так ведь нас во-он сколько… - Это опять вредный Басарга. Но всем остальным хватило одного упоминания о великом воеводе. На Басаргу же можно было внимания и не обращать.
        - Десятка Алая в доме, десятке Ермака занять конюшню, десятке Тюмченя - амбар. Темир, твоих людей - всех в секреты. Северная часть сада твоя. Проследи, чтобы у каждого с собой рожок был. Себя не выдавать. Спрятаться и ждать. При появлении противника подать тревожный сигнал и отходить к дому. Моя десятка прикроет секретами сад с востока и ягодник. Как стемнеет, на конюшне и амбаре пробраться на крышу и залечь там. Часть на крыше, часть внизу. Так у нас под обстрелом весь задний двор будет. Да… Передвигаться по двору быстро, нечего лишний раз светиться.
        Дверь в гридню приоткрылась, и внутрь заглянул Епифаний.
        - Рахман, привел…
        В гридню вошел невысокий старенький попик.
        - Освяти наше оружие, святой отец, - попросил Рахман. - Окропи его святой водой. Только быстро, времени у нас немного. Темнеет уже на дворе.
        То, что Рахман пригласил попа, да не просто для того, чтобы молебен сотворить и причаститься Святых Тайн, но и оружие окропить, произвело на воинов впечатление. Рахман явно что-то знал. Знал, но им не говорил.
        Попик быстро сделал свое дело, щедро полив смертоносную сталь святой водой. Воины потянулись на выход - исполнять порученное. Рахман вслед за всеми тоже вышел во двор, обошел воинов своей десятки, стоявших в этот момент на часах, и выдал им новые задания. После чего отправился проверять, как выполняется его приказ воинами других десяток. Когда Рахман вернулся к хозяйскому дому, ночь уже полностью вступила в свои права. Колдунья не наврала. Огромная кроваво-красная луна светила так, что никаких фонарей не нужно было. По крыльцу Рахман поднялся в дом. У раскрытых окон с самострелами на изготовку, как он и велел, застыли воины Алая.
        - Все спокойно? - поинтересовался Алай.
        - Пока да, - обронил в ответ Рахман и поднялся на второй этаж.
        Постучался в закрытую дверь:
        - Государыня…
        - Входи, Рахман!
        Толкнув дверь, он шагнул внутрь. В большой горнице, освещенной светом нескольких масляных светильников, боярыня Ольга, четверо ее дочерей и трое дворовых девушек рукодельничали, готовя, видимо, приданое старшей дочери.
        - Государыня, мы там внизу все окна пооткрывали, чтобы видно было лучше. Так вы не удивляйтесь, коли вниз спуститесь. Но лучше и не спускаться, и на двор до света не выходить.
        - Хорошо, Рахман. Мы вниз не пойдем. И девушки сегодня наверху лягут, - сказала она, имея в виду дворовых. - Внизу с вами только один Епифаний останется.
        - Ночи уже прохладные. Так что, может, и холодновато вам будет, но…
        - Я понимаю, Рахман. Делай так, как считаешь нужным.
        - Покойной ночи, государыня.
        Неуклюже поклонившись, Рахман вышел из горницы, аккуратно притворив за собой дверь. Он прошел к лестнице, наступил на первую ступень, ответившую ему смачным скрипом, и тут же замер, прислушиваясь. Звук рожка то ли почудился ему, то ли… Вроде как начал свою тревожную песню рожок и тут же оборвал. Рахман постоял некоторое время в этой неудобной позе, дожидаясь повторения сигнала, после чего споро сбежал вниз.
        - Слышал? - спросил он у Алая.
        - Не разобрал, - честно признался тот. - То ли рожок, то ли птица ночная крикнула.
        Опершись о подоконник, Рахман встал рядом с Алаем, вглядываясь через раскрытое окно в крайние деревья сада. Непонятный звук был оттуда, с северной стороны. Рахман глянул вправо и влево от дома. Бойцы уже выполнили его приказ - разобрали часть соломенной крыши и выбрались наружу. И на конюшне, и на большом хлебном амбаре.
        - Почудилось небось, - попробовал успокоить Рахмана и себя Алай.
        Но стоило ему только произнести эти слова, как с севера вновь зазвучал рожок. На этот раз фразу «боевая тревога» он вывел от начала до конца. И тут же, следом за первым, но немного правее зазвучал еще один рожок.
        - Всем - внимание, - скомандовал Рахман. - Враг на подходе.
        Предупрежденный Ведой, он ожидал увидеть всякого врага, в том числе и легендарного Кощея, про которого трепался балаболка Басарга. Но то, что он увидел, поразило его больше, чем если бы на поляну перед домом приземлился трехголовый, огнедышащий Змей Горыныч. Сначала из сада выбежали Темир и двое его бойцов. Увидев друг друга, они встали плечом к плечу, образовав треугольник.
        - Далеко, далеко! - вскричал Алай, имея в виду, что Темир и его парни собрались встречать врага там, куда надежно не доставали арбалеты ни с конюшни, ни с амбара, ни тем более из дома.
        Словно услышав его слова, они бросились врассыпную, Темир побежал к амбару, второй боец к конюшне, а третий бросился к дому. И тут из сада на освещенную луной поляну выступил враг. Первые из них, размахивая оружием пустились вдогонку за Темиром и его людьми, но, оказавшись между амбаром и конюшней, попали под перекрестный огонь. Пятеро из них упали, остальные повернули обратно.
        - Помоги нам Господь! - воскликнул Рахман, глядя на них.
        - Ничего, ничего, не дрейфь, Рахман! - расхохотался Алай. - Наши стрелы их нутро, гляжу, не переваривает. Со всякими народами я воевал, а вот с великанами до сих пор не доводилось. Думал, что только в сказках они водятся. Что ж, померимся силами и с великанами.
        Их враги действительно были велики ростом, раза в полтора выше обычного человека. Они были почти голые, как дикари. Редко на ком можно было увидеть штаны, в основном всю их одежду составляла набедренная повязка. Но главную опасность, с точки зрения Рахмана, представляли даже не размеры каждого из врагов, а их количество. Не желая рисковать зря, враг теперь накапливался на краю сада, готовясь к атаке.
        - Дурак ты, Алай, - ответил ему Рахман. - Наша с тобой задача не силами мериться, а государыню охранить, чтоб ни волоска с ее головы не упало. А семи человек из Темировой десятки уже как не бывало.
        Тут в дом вбежал один из Темировых кметов.
        - Видали великанов? - выпалил он. - Это откуда ж такие взялись?
        - Откуда б ни были, - небрежно бросил Алай. - Бить их надо, а не бегать от них.
        - У нас команда была - отступить, - с обидой в голосе сказал боец и вопросительно глянул на Рахмана.
        - Сколько их? - спросил Рахман, игнорируя немой вопрос.
        - Я насчитал три сотни, пока не сбился, - ответил боец. - Идут двумя колоннами. Одна сюда. - Он указал пальцем на задний двор. А вторая охватом вдоль реки, чтобы выйти с другой стороны дома. Скоро небось на твоих ребят наткнутся.
        Рахман достал сигнальный рожок, прошел к противоположному окну и подал сигнал отхода своим бойцам. Когда он вернулся к окну, у которого стоял Алай, великаны уже начали свою атаку. Тесной толпой, без всякого строя они хлынули на задний двор.
        - Вообще-то они не горазды сражаться, - прокомментировал это действо сидевший в секрете кмет. - Хоть и здоровы они и силушкой Бог их не обидел, но оружием владеют хуже ребенка. Вот когда у него секира либо бердыш на длинной рукояти, тогда да. Надо осторожность с ними иметь. Да и чекан на длинной цепи…
        - Хватит языком чесать! - прорычал Алай. - Берись за самострел!
        У ворот конюшни и амбара уже кипели схватки, а с крыш атакующих щедро поливали стрелами.
        - Стреляй! - скомандовал Рахман, когда атакующие приблизились к дому на убойную дальность.
        Первого ряда нападавших как не бывало. Из второго и третьего ряда лишь единицы достигли окон, но были тут же поражены точными ударами мечей. Такой встречи противник не выдержал, попятился и бросился бежать обратно в сад. На отходе еще пару десятков великанов настигли казачьи стрелы. Отступая, основная масса бегущих увлекла за собой и тех, кто зацепился за сарай и амбар.
        Победа была пусть пока еще и не полной, но впечатляющей и, самое главное, досталась неожиданно легко. В дом вернулись из секретов воины Рахмановой десятки, а с ними еще четверо из десятки Темира.
        - А ты говоришь: великаны! - пихнув Рахмана в бок локтем, Алай расхохотался.
        - Ну и мерзкие же у них рожи! Такая может только в пьяном бреду привидеться! - услышал Рахман голос Басарги.
        Трупы поверженных врагов устилали задний двор. Высунувшись из окна и для надежности, чтоб не сбиться со счета, водя указательным пальцем от одного убитого великана к другому, Рахман насчитал шестьдесят семь убитых. «Сколько он там говорил? Триста? Пусть будет четыреста. Даже пятьсот. Шестьдесят семь убитых врагов в первой же атаке… - прикинул он. - А наших потерь - трое из Темировой десятки. Не знаю, правда, как у Ермака и Тюмченя… Не думаю, что там есть убитые. Что ж… Это неплохо. Если это все, на что способна нечистая сила, которой стращала меня колдунья, то я бы хотел до конца своей жизни драться только с нечистой силой».
        В этот момент раздался крик от противоположной стены:
        - Враг наступает!
        Рахман бросился к противоположному окну. И точно. Между рядами крыжовника и малины появился враг. Эти уже не бежали, а продвигались медленно, с явной неохотой, словно повинуясь чужой воле.
        - Всем на южную сторону! - скомандовал Рахман. - Алай, останься с той стороны для пригляду!
        Врага встретили дружным залпом из арбалетов. А те как будто только этого и ждали. Когда первые упали, скошенные стрелами, остальные не мешкая развернулись и во все лопатки дунули назад, к Волоколамскому тракту. Упавших среди кустов было не сосчитать, но Рахман уверенно дополнил счет вражеских потерь: «Еще две десятки долой».
        Рахман вернулся к Алаю:
        - Ну, что здесь?
        - А-а… - Алай вытянул вперед руку, показывая на что-то на заднем дворе.
        - Да что ты мычишь-то?
        - И-ис-счезли…
        Только теперь Рахман заметил, что на земле между домом, конюшней и амбаром, где совсем недавно лежали шестьдесят семь убитых великанов, ничего нет. Только грязные куски холста, бывшие когда-то набедренными повязками.
        - Куда они делись?
        - Растаяли…
        - Что?
        - Растаяли как снег…

«Вот и начинаются дьявольские козни! - стукнуло в голове у Рахмана. - Рано я, видать, обрадовался…»
        - Смотри, Рахман, смотри… - Рахман так крепко задумался, что Алаю пришлось пихать его в бок кулаком, одетым в стальную перчатку. - Амбар загорелся!
        Соломенная крыша амбара пылала еще не полностью, огонь еще не разгорелся, но дым над амбаром уже стоял столбом. Стрелки, засевшие на крыше и так удачно контролировавшие задний двор, были вынуждены спуститься вниз. А еще через несколько мгновений ворота амбара распахнулись настежь и оттуда показались десять воинов. Одиннадцатого, видимо раненого, за руки и за ноги несли четверо. До сада, куда укрылся противник, было далековато, поэтому, покинув амбар, воины спокойно, шагом, направились к дому.
        - Жалко, - констатировал Рахман, - удачное место для обороны было.
        - Ничего, - легкомысленно ответил Алай. - И так справимся.
        И тут один из бойцов, словно споткнувшись, полетел наземь. Сначала ничего не поняли не только Рахман с Алаем, наблюдавшие со стороны, но и товарищи упавшего. Они сгрудились над ним, и тут упал еще один боец, а следом еще один.
        - Бегом! К дому! - донеслось до тех, кто находился в доме.
        До дома оставалось с полсотни шагов. Воины бросились бежать, включая и тех, кто нес раненого. Рахман перевел взгляд на опушку сада. Сначала он заметил короткую, яркую вспышку и возникший из нее тонкий зеленый лучик, и тут же еще один его боец полетел кубарем. Еще вспышка - и еще одна потеря. «Они убивают светом, - сообразил он. - Вот тебе и дьявольские козни!..»
        Раненого тащили уже не четверо, а двое. Они были всего лишь в двух шагах от дома. Все остальные бойцы из десятки Тюмченя уже неподвижно лежали на земле.
        - Брось, брось его! - не выдержал Алай. Но поздно. Зеленый луч ударил в спину одному из них, и все трое завалились на землю.
        - Не вставай! Ползком! - прокричал Рахман единственному уцелевшему воину, но тот то ли не расслышал, то ли близость к намеченной цели затуманила ему мозг, но, вместо того чтобы по-пластунски двигаться вокруг дома ко входу, он вскочил на ноги, подпрыгнул вверх, ухватился за обрез окна, собираясь, видимо, подтянуться на руках и забраться внутрь. Но вновь из сада протянулся зеленый лучик, боец обмяк, руки его разжались, и он, бездыханный, рухнул на землю.
        Рахман прянул в сторону, укрывшись в простенке.
        - Не светись в окне! - бросил он Алаю. - Они светом убивают. Видел?
        - Видел, - ответил Алай, тоже прижавшись к стене.
        - Всем! - громко крикнул Рахман так, чтобы его слышали все бойцы, находящиеся в доме. - В окна не высовываться! Враг палит с большого расстояния!
        - Как палит? - послышался голос ему в ответ. - Мы тут ничего не слышали…
        - Они убивают светом!
        - Чем?
        - Светом! Лучом!
        - Иди ты… - послышался недоверчивый возглас.
        К Рахману и Алаю метнулся кто-то от противоположной стены. Басарга. Рахман указал пальцем на задний двор.
        - Там вся десятка Тюмченя и Темир. Мертвые. Никто ни разу не шевельнулся.
        Осторожничая, Басарга глянул во двор. Цепочка убитых воинов, протянувшаяся от пылающего амбара до самого дома, как бы обозначала путь, проделанный отступавшей десяткой.
        - Ничего себе! - воскликнул он. - Сразу всю десятку положили… Ох, глядите - конюшня занялась!
        Рахман и Алай глянули в окно. На крыше конюшни уже плясали языки пламени. «Только бы сообразили не бежать в полный рост, - подумал он. - Ползком надо, ползком… Ведь они ж тоже видели, что произошло с десяткой Тюмченя». Как бы в ответ на его мысли створки ворот конюшни поползли в стороны, но вместо ползущих, прижимающихся к земле людей Рахман увидел шестерых всадников, вынесшихся галопом из конюшни. Следом за ними бежали что есть мочи еще пять воинов. И… Бросились они не к дому, а наоборот - к саду, с опушки которого и бил смертоносный луч. Вспышка… Но все живы и продолжают атаку. Еще одна, и один из всадников полетел через голову рухнувшего коня. Еще вспышка - и опять промах. Всадники были уже у самого сада. Две вспышки одна за другой, и два всадника, застряв в стременах, волочатся за метнувшимися в сторону конями. Навстречу всадникам из-под прикрытия деревьев выступили великаны. Но всадники не приняли боя с ними. Свернув налево и уклонившись от атаки великанов, они скрылись в саду.
        - Правильно! - вскричал Алай. - Надо сначала достать того, кто палит этим чертовым лучом! - Вместо всадников в толпу великанов врезались пятеро подбежавших воинов. Следом за ними, прихрамывая, торопился еще один, тот, под которым смертоносный луч сразил коня. - Рахман, помочь бы им надо! Пошли меня с десяткой. Чувствую, надо бы чуть-чуть надавить, и побегут они!
        - Нет, - ответил Рахман не раздумывая. - Там еще около сотни великанов, да за спиной у нас полторы сотни. А какое у них оружие - сам видел. А нас, почитай, половина осталась.
        Шестеро храбрецов продолжали рубиться у самой опушки сада. Толпа великанов, наседая на них, обтекала их справа и слева, пока не сомкнулась, скрыв происходящий бой от глаз сторонних наблюдателей. Но и в окружении казаки продолжали сражаться, не давая противнику перейти в наступление. Троих конников же, исчезнувших в глубине сада, видно больше не было.
        - Эх, - вздохнул Алай. - Зря ребята сгинут…
        - Не зря, - отреагировал Рахман. - Если они не дадут больше этому лучу палить да еще по два-три великана на брата заберут с собой, то не зря. Славная смерть, достойная настоящих воинов.
        - Враг атакует! - раздался возглас от противоположной стены.
        Рахман метнулся туда. На этот раз великаны бросились в атаку бегом, стараясь побыстрее преодолеть расстояние до дома и вступить в рукопашную. Защищающиеся же, не дожидаясь команды, уже вовсю обстреливали их из арбалетов. Рахман только успел подумать, что все, увлекшись боем, позабыли о смертоносном луче и перестали благоразумно жаться к простенкам, как со стороны Волоколамского тракта мигнула зеленая вспышка, и стоявший рядом с ним боец рухнул на пол, не успев издать ни звука. Присев на корточки, Рахман склонился над ним. Света от горящих на дворе амбара и конюшни хватило, чтобы разглядеть страшную рану. На левой стороне груди, там, где должно было быть сердце, зияла глубокая рана величиной с кулак. Края же дыры пробитой в латах, тускло светились красным светом, как светится обычно железо, только что вытащенное из кузнечного горна.
        - Басарга! - позвал Рахман. Тот подошел, тоже присел рядом на корточки. - С той стороны еще нет атаки?
        - Нет, ребята пока держат их.
        - Басарга, выбирайся наружу и ползи в сторону села, туда, где стоят наши кони. Скачи в Воронцово, к великому воеводе. Скажи, будем биться до последнего, но врагов очень много. И про луч этот зеленый расскажи. По Волоколамскому тракту не езди. Спустись вниз, к самой Москве-реке, да сделай крюк побольше, чтоб на вражеские засады не нарваться.
        - Что я, сам не понимаю, что ли… - Басарга снял с себя шлем и поставил его на пол. Положив рядом с ним перчатки, принялся отстегивать наручи.
        - Зачем это? - Не понял его действий Рахман.
        - От зеленого луча доспехи не спасут, - сказал тот, указывая на убитого товарища, - а ползти да бежать без них будет сподручнее.
        - Давай, Басарга, поторопись.
        Рахман поднялся на ноги. Враг был уже здесь. Входная дверь трещала под ударами тяжелой секиры, но еще держалась, а в окнах то и дело мелькали мерзкие великаньи хари. Шум от их отвратительных воплей стоял такой, что хоть уши затыкай. Из окон их успешно отражали. «Конечно, если навалятся еще и со стороны двора, да еще и дверь входную наконец вышибут, станет немного потяжелее. Но все одно… Пока есть хоть какое-то укрытие, за которое можно уцепиться, мы их еще не одну сотню перемолотить сможем, - подумал Рахман. - Главное, под этот чертов луч не подставляться».
        Юркнув ужом, исчез за окном Басарга. Проводив его взглядом, Рахман осматривал теперь задний двор. Бой десятки Ермака с толпой великанов уже закончился. Тела еще шести погибших товарищей лежат теперь у самой кромки сада. Сколько чертовых отродий успели отправить они в ад, пока руки их еще могли держать мечи и разить врага?
        Из сада на освещенную пожаром поляну вновь выступили ненавистные великаны. Делали они это робко, как-то нехотя, будто не по своей воле, будто кто-то невидимый понукал их, заставляя идти на смерть.
        - Здесь враг! - предупреждая, крикнул Алай.
        - Вижу, - отозвался Рахман. - Я здесь, на этой стороне, только в соседней горнице. - Он глянул через плечо на то, что происходит на южной стороне. Горячка там уже несколько спала, входная дверь все еще держалась. - Моя десятка! - гаркнул он. - Ко мне! Встать у окон! Самострелы на изготовку!
        Приглашая великого князя в Воронцово, Сашка ни в малейшей степени не сомневался, что этим своим шагом не поставит хозяйку дома и себя в неловкое положение. Боярыня Вельяминова уже давно предупреждена, что вернулся ее любимый сыночек, следовательно, в доме сейчас делается все, чтобы встретить его достойно. А по собственному опыту Сашка уже знал, что стол Марья Ивановна накроет такой, что и великого князя с его боярами за такой не грех пригласить.
        Зачем он передал через Боброка приглашение Дмитрию, Сашка и сам не знал. Можно сказать, что сделал он это по наитию, поддавшись внезапно возникшему побуждению. С одной стороны, Марье Ивановне, несомненно, будет приятно, что ее дом почтил своим присутствием сам царь Тохтамыш, а с другой - совсем не лишним было бы продемонстрировать Дмитрию, что Вельяминовы остаются его преданными слугами. Особенно это важно теперь, когда Иван Воронец затеял очередную смуту в государстве. Этим предложением Вельяминовы как бы демонстративно показывают всем, на чьей они стороне. Но отнюдь не этими, вполне разумными и рациональными соображениями руководствовался Сашка в тот момент. Весть о том, что Дмитрий намерен уничтожить Москву, переданная ему Боброком, кольнула его в самое сердце. И, скорее всего, безотчетное, неосознанное еще на тот момент желание спасти родной город (мало того, что родной, но и город, отцом-основателем которого, благодаря временным парадоксам, он умудрился стать) подтолкнуло Сашку сделать это предложение. Уж где-где, как не в Воронцове, у него будет шанс уединиться с Дмитрием и поговорить с ним
по душам.
        Марья Ивановна Сашку не подвела. Как он и думал, подготовка к пиру по случаю возвращения Тимофея домой шла полным ходом. Поэтому известие о том, что у нее сегодня будет в гостях еще и великий князь со своей свитой, боярыней Вельяминовой было воспринято как дополнительный повод еще раз порадоваться тому, что сын ее наконец-то к ней вернулся.
        Встретили Дмитрия по высшему разряду. Вельяминовские люди стояли по обе стороны всей дороги, выстроившись едва ли не от самых Садов, и славословили царя и великого князя, не только когда он проезжал мимо них, но и весь его путь до самого воронцовского дома. У дома великого князя встречал военный караул во главе с великим воеводой. Караул, правда, получился жидковат - сказывалось отсутствие полусотни, посланной в Тушино. Но этот недостаток находчивая хозяйка компенсировала обилием празднично наряженных юниц, встретивших гостей не только хлебом-солью, но и чаркой зелена вина.
        Праздничный стол был накрыт в большой зале. И чего только, каких только разносолов не было на этом столе… И зажаренные целиком лебеди в белоснежных перьях, и поросята, нафаршированные кашей и кровяными колбасками, и двухметровые осетры, коих хитромудрые повара умудрились сварить, не разрезая на части, и много чего другого…
        Великий князь, не видевший тетушку с самых похорон своего дяди, тоже постарался выказать свое благое отношение к этому визиту. И сам Дмитрий, и вся свита его, несмотря на жару, явились в гости в нарядных ферязях[Ферязь - старинная русская одежда (мужская и женская) с длинными рукавами, без воротника и перехвата.] , хотя по условиям нынешнего своего походного положения могли бы одеться и попроще.
        Застолье, как водится, началось со здравицы в честь великого князя и царя Тохтамыша, произнесенной хозяином дома. И покатилось застолье по наезженной колее. Уж слегка захмелевшие гости затребовали музыкантов, но тут поднялась и взяла слово хозяйка дома.
        - Знаю, что не пристало глупой женщине говорить пространные речи в собрании благородных и многомудрых мужей, но ты уж прости старуху, мудрый и милостивый великий князь Владимирский и царь Тохтамыш. Хочу, чтоб вы, гости дорогие, выпили за многия лета того города, что Божиим Промыслом и соизволением, не иначе, возник и растет на реке Москве. Здесь уже произошла одна ужасная битва, и косточки многих русских людей, в том числе моих сыновей, лежат в этой земле. И вновь вам приходится стоять под стенами этого города, дабы очистить его от лихих людей. Город этот вырос на нашей, вельяминовской земле. Но, как я ни старалась, принес он нашему царю не сердечную радость, а лишь крамолу и угрозу. И теперь царь, и вы все, государи мои, озабочены тем, как ту крамолу вывести. Ну, а раз мы, Вельяминовы, не смогли управить той землей так, чтобы на ней что-то путное выросло, то считаю справедливым, чтобы досталась она тому, кто ее от скверны и крамолы очищает! Манефа, подай сюда бумагу! - В зал вошла Манефа и, подойдя к Марье Ивановне, передала ей свиток. Рядом с ней положила на стол перо и чернильницу. Боярыня
Вельяминова развернула бумагу. - Дорогой племянник! Это дарственная на землю, на которой стоит Москва. Решай сам, что с ней делать. Как бы ты ни поступил, решение твое будет правильным и справедливым. А я подписываю эту бумагу. - Она подписалась и отдала бумагу Манефе. - Отнеси и великому воеводе подписать, чтоб потом никто из его детей и не вздумал претендовать на эту землю.
        Подписался и Сашка, после чего пододвинул бумагу сидевшему рядом Боброку:
        - Подпиши и ты, Дмитрий Михайлович, как свидетель. И боярину Федору дай подписать.
        Этот трюк с дарственной боярыня Марья Ивановна предложила сразу же, как только Сашка рассказал ей о планах Дмитрия относительно Москвы.
        - Все одно нам эта земля толком ничего не приносила, кроме хлопот. А будет город под боком, и прибыток у нас будет. Пусть он станет великокняжеским, тогда уж Дмитрий точно не будет уничтожать его. Да и за Остея мы в этом случае не в ответе.
        Оставалось только подготовить соответствующий документ да вручить его Дмитрию, что Марья Ивановна мастерски и проделала.
        Сашка протянул Дмитрию подписанный и опечатанный печатью великого воеводы свиток.
        - Прими этот дар, великий князь, - сказал он, - как свидетельство преданности рода Воронцовых-Вельяминовых тебе, государь, и государству Русскому.
        - Гм, гм, - прочистил горло Дмитрий, принимая свиток из рук великого воеводы. Он поднялся на ноги и воздел вверх кубок. Вслед за ним поднялись и все остальные. - Пусть расцветет и славен будет в веках град сей! - провозгласил великий князь и опрокинул в себя кубок.
        Не успели еще все гости допить свои кубки, как ошарашенный, с круглыми глазами, влетел в зал один из вельяминовских воинов:
        - Великий князь, дозволь слово молвить великому воеводе!
        Дмитрий милостиво махнул рукой:
        - Государь, Басарга вернулся!
        - Что?.. Что он говорит? - уже предчувствуя нехорошее, спросил Сашка.
        - Ничего не говорит. Мертвый он… Стрелами весь истыканный. Лошадь его на себе домой принесла…
        XVII
        Выползшее из-за лесов солнце еще не успело прогреть остывший за ночь воздух и просушить обильную росу, выпавшую всюду, даже на тропинки и дороги. Поэтому отряд, мчавшийся галопом по Волоколамскому тракту, не поднял в прозрачный, уже дышащий близкой осенью воздух ни одной пылинки. Ничто не мешало мчащимся по дороге всадникам зреть на многие версты окрест. И то, что они видели впереди, там, где должно было находиться большое село Тушино, не могло их радовать. Впереди высоко в небо поднимался черный столб дыма.
        Двое, возглавлявшие эту бешеную гонку, оторвались от остальной кавалькады шагов на сто. В этом же порядке отряд подъехал и к имению боярыни Ольги. Еще с Волоколамского тракта всадники разглядели, что горит не только большой хозяйский дом, но и стоящие за ним хозяйственные постройки. Причем амбар и конюшня уже практически сгорели, представляя собой дымящиеся груды рухнувших бревен. Но хозяйский дом еще стоял. У него провалилась крыша, второй этаж весь пылал, но бревна первого пока не занялись. Целым оставалось и крыльцо, лишь тесовая крыша его дымилась вовсю, подожженная, видимо, искрами, летящими со второго этажа.
        Не доезжая до крыльца, всадники соскочили с коней и бросились к дому.
        - Стой! Там нет никого! - раздался голос откуда-то сбоку.
        Один из приехавших, прикрыв лицо рукавом, уже исчез в густом дыму, валившем из дверного проема, но второй еще был на крыльце.
        - Стой, государь! Там нет никого! - Адаш в последний момент успел ухватить за полу кафтана великого воеводу, почти скрывшегося в дыму. - Здесь люди стоят…
        Вынырнув из дыма и очутившись вновь на крыльце, Сашка, моргая слезящимися от дыма глазами, постарался лучше оценить обстановку, обозрев окрестности с высоты крыльца. Вот к дому подъезжают его люди, справа, поодаль, ближе к сельским избам действительно стоит толпа мужиков и баб, а от толпы отделился какой-то мужичок и идет к ним.
        Адаш тяжелой рысцой уже устремился ему навстречу. Недолго думая последовал за ним и великий воевода.

«А-а… Это же сельский староста, - вспомнил Сашка. - Как его?.. Буревой?.. Бурый?.. Ага! Барыка». Со старостой они встретились на полдороге между толпой крестьян, глазеющих на пожар, и горящим домом.
        - Ольга… Боярыня Ольга где? - хриплым, прерывающимся голосом выкрикнул великий воевода.
        - Живы, живы все, - сразу успокоил его староста. - У Веды они. Там же и воины твои, государь. Двое. А остальные - вона где… - Он оборотился назад и ткнул рукой в сторону толпы. - Только теперь Сашка заметил, что недалеко от стоящих крестьян аккуратным рядком выложены на траве неподвижные тела. - Этих всех мы в доме собрали, когда там еще не так дымно было, - пояснил староста. - Епифаний и воины. Два десятка и еще два. - Остальные тама лежат. - Староста махнул рукой в сторону сада. - Я не велел собирать. Подумал, что государь сам пожелает взглянуть, что и как было.
        - Так что здесь произошло, Барыка? - Случившееся, конечно, было ужасно, но после того как Сашка услышал, что Ольга жива, у него с души словно камень свалился.
        - О-о! - староста всплеснул руками. - Такие страсти, такие страсти… Отродясь такого не видывали. Откуда ни возьмись, тьмы-тьмущие голых супостатов набежали и давай все жечь кругом и господскую усадьбу воевать. Да каких еще супостатов… Ростом - во! - Староста задрал руку вверх. - Каждый здоровше тебя вдвое, государь. По-первах, боялись мы сюда сунуться: вражины-то одолевали. Много твоих воинов на заднем дворе лежит. Да амбар с конюшней сгорели подчистую. А опосля стало их, вражин-то, меньше и меньше становиться… Меньше и меньше… А дом боярский горит уже… Ну, тут я пару мальцов и послал - посмотреть, что да как. Прибегают, говорят, что исчезла вражья сила, как не было ее. Ну, думаю, без нечистого здесь не обошлось. Тьфу, тьфу, тьфу… - Сплюнув трижды через левое плечо, он перекрестился. - Собрал я народ, а тут, гляжу, навстречу двое воинов твоих идут да боярыня Ольга с дочерьми. Ну, один из них мне и говорит: «Осмотри дом. Там среди убитых и раненые могут быть, и дыма просто наглотавшиеся. Всех на воздух выноси». А боярыня Ольга велела тебе передать, государь, что ждать тебя она будет у Веды. И пошли
они. А мы всем миром на пожар набросились…
        - И давно вы набросились? - с нескрываемой усмешкой в голосе поинтересовался Адаш.
        - Так еще светать не начинало.
        - Много ж вы наборолись. И амбар, и конюшня подчистую сгорели, да и от дома, почитай, ничего не осталось.
        - Так вона… Стены-то стоят. - Староста мотнул всклоченной головой в сторону дома. - И стены поливали, и вона… Другие-то боярские амбары отстояли… На самый верх, на крышу забирались да поливали. Да воду-то со Сходни таскать - не ближний путь, - принялся оправдываться он.
        Тут со стороны дома раздался громкий треск, и над обгоревшим срубом поднялась целая туча искр.
        - Перекрытие обвалилось, - констатировал Адаш.
        - Вот, - обрадовался староста. - Тушить сподручнее будет. Мы-то тут чего стояли-то. Ждали, покудова перекрытие обвалится… Теперича первый ярус точно отстоим.
        - Брось, Барыка. - Сашка вяло махнул рукой. - Лучше о своих избах позаботьтесь. - Теперь, когда омерзительный, леденящий страх за Ольгу выпустил его из своих цепких объятий, он почувствовал колоссальную усталость, огромным валуном рухнувшую ему на плечи. - Адаш, пойдем к Веде. Сапрык…
        - Здесь я, государь.
        - Разберись тут, что к чему. А мы к Веде. Там тебя ждать будем.
        - Добро, государь. Я уже послал следопытов в сад.
        Конечно, в глубине души Сашка осознавал, что поступает неправильно, что если уж и не участвовать самому в осмотре поля битвы, то хотя бы почтить павших боевых товарищей, он должен прямо сейчас. Но именно сейчас, когда все самое страшное осталось уже позади, он вдруг почувствовал, что должен идти - нет, бежать к Ольге, схватить ее в охапку, поднять на руки, как ребенка, прижать к себе… И больше никогда с ней не расставаться. Ни на минуту.
        Веда жила далеко, на другом конце села, и Адашу, чтобы не отстать от великого воеводы, то и дело приходилось переходить с шага на легкую трусцу. На подходе к знахаркиному участку Сашка и вовсе перешел на бег, оставив Адаша позади.
        Рванув на себя входную дверь, он влетел в сени и тут же остановился, пораженный увиденным. В сенях лежали двое его воинов - Рахман и Алай. Их позы не оставляли никаких сомнений - оба были мертвы. Сашка ринулся в избу. В просторной горнице он увидел лишь Веду и… Больше никого. Веда лежала на полу, недалеко от входа, раскинув руки крестом. Левая половина ее лица заплыла огромным иссиня-черным синяком.
        В сенях послышался звук шагов, и в горницу вошел Адаш.
        - Здесь боярыня?
        - Нету… - потерянно ответил Сашка.
        Адаш склонился над Ведой.
        - Эк ее… - Пощупал пульс. - Жива. Давай ее переложим. Они подняли Веду и положили ее на лавку. - Раз боярыни Ольги здесь нет, значит, жива она. А что это сундук посреди горницы стоит?
        Только теперь почти убитый своим горем Сашка обратил внимание на эту несуразность. Здоровенный сундук, имеющийся, как правило, в каждом доме, стоял явно не на своем месте. И тут же в Сашкином сердце вспыхнул лучик надежды - а вдруг Ольга спряталась в этом сундуке, и сейчас он отбросит в сторону тяжелую, окованную железом крышку, и увидит свою Оленьку, живую и здоровую? Но эта картинка лишь мелькнула в его сознании, тут же уступив место другой - в сундуке лежит хладное Ольгино тело, изувеченное и истерзанное. Эта картинка столь явственно предстала перед его глазами, что он зажмурился и потряс головой, пытаясь отогнать мерзкое видение.
        Адаш подошел к сундуку и откинул его крышку. Сундук как сундук. Почти доверху набит одеждой, холстами и тому подобными вещами, как и положено сундуку, принадлежащему не самой бедной хозяйке.
        - Никого в нем нет… - с облегчением выдохнул Сашка.
        - Никого нет, - подтвердил Адаш. Он запустил в сундук руку по самое плечо, разгребая в стороны лежавшие в нем вещи. - Точно. - Он захлопнул крышку и, поднатужившись, сдвинул сундук к стене. - Подпол, государь.
        Плашки половиц в том самом месте, где стоял сундук, были короче остальных, и положены они были с заметным зазором. К средней из них было прикреплено небольшое железное кольцо. Подцепив его пальцем, Адаш поднял половицу и, вглядываясь в темноту подвала, грозно спросил:
        - Есть там кто-нибудь? А ну вылазь наверх!
        Снизу из темноты ему ответил детский голосок:
        - Дядька Адаш, это ты?
        - Я, я, кроха. - Старый воин сразу же узнал голос самой младшей Ольгиной дочурки. - Выбирайся наверх! - Он снял одну за другой еще две половицы, закрывавшие вход в подвал. - Вы все там?
        Одна за другой, девочки поднимались из подвала и, рыдая в голос, повисали на шее у стоящего на коленях Адаша. Лишь старшая, поднявшись наверх, встала чуть в сторонке, сдерживая слезы и стараясь не разреветься.
        - Настена, где мать? Мама где? Ее нет в подвале? Да?! - В один прыжок Сашка преодолел расстояние до нее, схватил за плечи и заорал так, как если бы несчастная девушка и была истинной виновницей всего произошедшего сегодняшней ночью. Тут уж не выдержала и она, разревевшись и кинувшись Сашке на грудь. Он сразу почувствовал себя негодяем. - Ну, прости меня, дурака, Настена, за то, что наорал на тебя. Это я во всем виноват… Нельзя вас было оставлять здесь.
        - Забрали мамку… - давясь слезами и всхлипывая, пробормотала девушка.
        - Кто забрал?
        - Дядьки какие-то… Четверо.
        - Какие дядьки? Как они выглядели?
        - Обычные дядьки. Бородатые, с мечами… Как Алая с Рахманом убили, мы и не слышали. Они на дворе оставались… Те в дом ворвались, Веду ударили… Мамку схватили и на двор повели, а нас в подпол отправили. Тебе же велели передать, чтоб за мамкой в Кремль явился, к брату своему. Она у него в гостях будет до тех пор, пока ты сам за ней не придешь.
        - Ах, Остей!.. - воскликнул Сашка. - Вот уж от кого не ожидал такой подлости! Сволочь! - Сашка слегка отстранил от себя Настену. - Пойдемте, девочки. Сейчас мы с дядькой Адашем отвезем вас в Воронцово, а сами отправимся в Кремль за мамкой. Обещаю вам, сегодня же она будет с вами.
        - Погоди, государь. - Мягкими, осторожными движениями Адаш освободился от повисших на нем девчонок. - Девочки, поухаживайте за Ведой. Протрите ей лицо холодной водой. Государь, а мы давай-ка выйдем в сени.
        - Не удерживай меня, Адаш, - сказал Сашка, когда они вышли из горницы в сени. - Я еду в Кремль за Ольгой. Тебя не неволю ехать со мной. Да что там не неволю… Я тебе просто не позволю ехать со мной. Сам поеду и разберусь с Остеем. Тоже мне… двоюродный брат называется!
        Адаш лишь головой покачал.
        - Не горячись, государь. Я понимаю, что ты встревожен, что переживаешь за свою боярыню, но… Ты их видел? - Он указал на неподвижные тела Рахмана и Алая.
        - Видел, - недовольно буркнул Сашка.
        - Нет, ты внимательно их осматривал? Раны их видел?
        - А что такого необычного могу я там увидеть?
        - А ты посмотри, посмотри.
        Подойдя к убитым, Сашка склонился над ними. Ран, нанесенных холодным оружием и большого количества запекшейся на телах крови, он не обнаружил. Зато у обоих в области груди зияли страшные черные дыры размером с кулак. Адаш тоже подошел к мертвым телам, присел рядом с ними на корточки.
        - Это не ядро, - сказал он. - Ядро б либо пробило тело насквозь, либо засело в плоти. Да и… - Он провел пальцем по краю отверстия в прожженных латах. - Край оплавлен, словно в горне его калили. Ядро так не сможет. И плоть… Смотри, спеклась вся углем. Ни единой капельки крови нет. Ты когда-нибудь видел такие раны?
        - Нет, - честно признался Сашка.
        - И у большинства из тех казаков, что возле дома лежали, похожие раны. Я мельком, но глянул. Такого оружия я себе представить даже не могу. Это не Остей, государь. Это опять чертовы прислужники - Некоматово отродье. Только от них можно ждать чего-то подобного.
        - Что это меняет? - раздраженно проговорил великий воевода. - Все одно, в Кремль я поеду. Ольгу надо выручать.
        - Слов нет, выручать нужно. Но именно выручать, а не просто в руки врага отдаться. Прости, государь, но служить тебе я обязан не только мечом своим, но и советом. Поэтому и говорю сейчас. Враг стал сильнее и коварнее. Слишком легко нам удалось в Несебре боярыню Ольгу освободить. Расслабились мы… Вот скажи, государь… Оставляя вчера боярыню Ольгу под охраной пятидесяти воинов, предполагал ли ты, что отыщется в наших родных краях такая сила, что способна с ними справиться?
        - Нет, - откровенно сознался Сашка. - И помыслить такого не мог. Хотя «чертово окно» и недалеко отсюда, но… Никогда раньше «рыбасоиды» не действовали силой. Они предпочитали хитрость. А когда им было необходимо силу применить, они всегда людей натравливали. Вспомни, Адаш. Всегда так было.
        Старый воин лишь покачал головой.
        - Что-то, видимо, изменилось. Но это… - Он кивнул на Рахмана и Алая. - Не человеческих рук дело. У людей нет такого оружия.
        - И еще лет семьсот точно не будет, - согласился с ним Сашка.
        - Опять же… Вспомни, что староста сельский говорил. Огромные голые люди воевали господскую усадьбу.
        - У страха глаза велики. Ему и не такое еще могло причудиться.
        - А ты, государь, вспомни того чертеняку, которого мы из «чертова окна» выудили. Аккурат перед походом на Царьград. Помнишь? Тот тоже был гол и здоров чрезвычайно. Уж не его ли сотоварищи напали на усадьбу?
        - Но ты же слышал, что Настена рассказала. Сюда пришли обычные люди. Они и забрали Ольгу.
        - Некомат и Кнопфель тоже выглядят как обычные люди. Но четверых обычных людей маловато будет, чтобы уложить таких богатырей, как Рахман и Алай.
        - Не отговаривай меня, Адаш. Я все одно поеду выручать Ольгу.
        - Да разве ж я уговариваю тебя отказаться от Ольги? Вот чудак-человек! Я лишь пытаюсь доказать тебе, что нельзя бросаться за ней с бухты-барахты. Надо понять сначала, что за противник нам противостоит да каковы его возможности… Давай осмотрим внимательно поле боя, следопытов послушаем, что они нам расскажут… Может, к «чертову окну» съездим, если нужно. А уж после этого решать будем, как действовать - только лишь своими силами или у Дмитрия еще людишек попросить…
        - Я пойду в Кремль один, - вновь заявил Сашка, но уже не столь твердо, как раньше. - Это мое личное дело. Не хочу больше никем жертвовать…
        - Что я тебе плохого сделал, Тимофей Васильевич, что ты меня на старости лет так опозорить хочешь?
        Сашка еще даже не успел решить, как ему реагировать на столь эмоциональное заявление своего друга и наставника, как приоткрылась дверь, ведущая в горницу, и в сени выглянула Настена.
        - Там Веда очнулась, вас зовет, - сообщила она.
        Знахарка лежала все на той же лавке, на которую они ее положили, только правый глаз ее был теперь открыт и смотрел на вошедших острым, осмысленным взглядом. Она сделала попытку приподняться, но, вдруг охнув, повалилась обратно на лавку, и, если бы не подушка, подсунутая заранее заботливой рукой Настены, наверняка б расшиблась и вновь потеряла сознание, так ничего и не сказав.
        - Лежи, Веда, не вставай, - замахал на нее рукой великий воевода. - Ты хотела что-то сказать?
        Знахарка разомкнула сухие, растрескавшиеся губы, но из ее рта не раздалось ни звука.
        - Надо дать ей напиться, - сообразил Адаш.
        Настена поднесла к ее губам ковшик с водой, и Веда несколько раз жадно глотнула.
        - Здравствуй, окольничий Тимофей, - хрипло сказала она. - Не уберегла я Ольгу. - Она жестом показала, что хочет подняться, и великий воевода помог ей сесть. - Я… я виновата… Не упредила…
        Из глаз ее (даже из заплывшего синяком) полились слезы, говорить она принялась так быстро и невнятно, да еще перемежая слова всхлипами, что Сашка ничего не смог понять. Он взял ее за плечи и легонечко встряхнул.
        - Веда, успокойся. Говори по делу. Если нечего сказать, лучше помолчи. У меня и так мало времени.
        Усилием воли она взяла себя в руки, прервав бессвязный словесный поток, и на мгновение замолкла, после чего твердо и внятно попросила:
        - Воды дайте.
        Адаш протянул ей ковшик, и она до конца его осушила.
        - Теперь можешь говорить спокойно? - спросил он.
        Веда кивнула.
        - Боярыню Ольгу забрал Кнопфель. Но нужна ему не она, а ты, окольничий.
        - Ты знаешь Кнопфеля? - удивился Сашка.
        Но она не прореагировала на его вопрос.
        - Сегодня перед рассветом - стук в дверь. Я сразу проснулась, пошла открывать. Меня часто будят по ночам - роды принимать. Не только тушинские, но и окрест. Открываю, а там Ольга с дочерьми. Я их пустила, а двое воинов твоих на страже остались. «Что такое? - спрашиваю. - Что случилось?» Я ведь была у Ольги вечером. Погадала по ее просьбе. Воском воду отливали. Все у вас хорошо получается - любовь вечная до конца дней ваших. Так я ей и сказала. Да и чего бояться-то? Я гляжу, великий воевода воинов своих множество для охраны прислал. Я еще старшего их для острастки припугнула. Сказала, что ночь, мол, сегодня особая, для нечистой силы сподручная. Это я так, чтобы воины не расслаблялись и не вздумали, что их сюда прислали в малинник, девок щупать. А вишь, как оказалось… В самую точку я… - Из глаз Веды вновь потекли слезы.
        Сашка вновь аккуратно схватил ее за плечи:
        - Веда, Веда… Не плачь, говори спокойно.
        Она сглотнула ком в горле и продолжала:
        - Впустила я их, а Ольга говорит: «Всю ночь на нас великаны нападали, насилу от них отбились. Все воины полегли, нас защищая, только двое в живых остались. Дом наш горит, мы с девочками всю ночь не спали, тряслись от страха». Стала я их, гостей своих дорогих, устраивать, а тут - трах! Дверь распахивается, и в горницу четверо заскакивают. Последнее, что увидела, один из них - Кнопфель. Я к ним бросилась - детей прикрыть, а тут меня в голову - бум-с… Я сознание и потеряла.
        - Это все, что ты хотела рассказать?
        - Нет, не все. Ты, окольничий, про Кнопфеля спрашивал. Так вот… Видела я его раньше. И если б узнала вчера вовремя, что вы с Ольгой приехали, может, успела б тебя упредить. Глядишь, тогда б и с боярыней Ольгой ничего не приключилось бы.
        - Веда, не темни, - разозлился Сашка. - Хватит говорить загадками. Где и когда ты видела Кнопфеля и что ты о нем знаешь?
        - То ли в конце лета прошлого, то ли в начале осени (Рождество Богородицы еще не праздновали) пошла я к Бормотуну. Помнишь такого колдуна?
        - Помню, помню…
        - Он темный. И он может заглянуть туда… - Веда вяло махнула рукой. - За «чертово окно». Он и мне показал… Там - Перекресток. С него много ходов ведет… Живут там великаны и ходы те охраняют. И наш в том числе. Видела я их… На нас похожи, только большие больно. А еще увидела я человека и пошла за ним.
        - Так ты была там?
        - Нет, глазами. Этот человек пришел к другому человеку. Рыжий такой, глаза колючие, рожа наглая, бесстыжая…
        - Некомат! - в один голос воскликнули Адаш и Сашка.
        - Не знаю. А другой точно Кнопфель. Мне Бормотун подтвердил. Его отец много лет у Кнопфеля слугой был. И я слышала разговор этих людей. Только не люди это, а Черные Ангелы.
        - Ах, Бормотун, предатель, слизь непотребная, обманул, гад ползучий… - разразился тирадой Адаш. - Почему ж ты мне о том не поведала? Я-то ведь уже дома был!
        - Не могла. Это не мой секрет. - Она выразительно взглянула на великого воеводу.
        - Говори! - приказал он. - У меня от Адаша нет секретов.
        - Тот, второй, приказывал Кнопфелю найти тебя, окольничий. Найти и поймать живьем, чтобы вызнать у тебя тайну о том, кто послал тебя в прошлое. - Говоря о том, что у него от Адаша нет тайн, Сашка все же не имел в виду свой главный секрет, но слово не воробей - вылетело, не поймаешь. Да и не о том он сейчас думал. Как отнесется Адаш к услышанному - это дело второе. Сейчас главное - выручить Ольгу. - За боярыню свою не беспокойся, Тимофей Васильевич. Им не она нужна, а ты. Тот, второй, так и сказал. А еще разрешил великанов взять на твою поимку. Да с оружием ихним. Кнопфель жалился, что оружие у него плохое, а тот так и сказал: «Бери великанов с ихним оружием, но приведи мне его живого».
        - Что еще?
        - «Чертово окно»…
        - Что «чертово окно»?
        - «Чертово окно» от нас пропускает все, что хошь, а оттуда - только живую плоть. Если великаны пронесут с собой оружие, темная сила в этом месте ослабнет, и
«чертово окно» закроется. Навеки.
        - Откуда тебе об этом известно?
        - Из разговора Черных Ангелов поняла. Да и Бормотун об этом говорил.
        - Ладно, Веда. Это все, что ты хотела сказать?
        - Войну они новую готовят. Да такую, что прежняя детским игрищем покажется.
        - Это мы уже знаем.
        - Где Бормотун живет? - решил уточнить у нее Адаш.
        - Соседский мальчонка знает, он к нему бегал.
        - Добро. - Великий воевода встал с лавки. - Мы пойдем, Веда, дела делать, а ты лежи. Я скажу старосте, чтоб прислал к тебе кого-нибудь. Пойдемте, девочки.
        Сначала из горницы вышел Адаш, следом за ним Ольгины дочери, Сашка уже тоже пригнулся, чтоб пройти в дверь, но Веда остановила его.
        - Постой, окольничий.
        Сашка прикрыл дверь в сени и обернулся к ней.
        - Что?
        - Вот теперь-то я ясно вижу, - сказала ему Веда. - И как только раньше не заметила? Ведь сразу видно, что ты не обычный человек. На тебе печать избранничества лежит.
        Сашка скептически хмыкнул.
        - Видит она… Ты лучше поколдуй или не знаю там что… Чтобы все это хорошо закончилось. Чтобы Ольгу выручить и… Вообще.
        - Иди спокойно, окольничий. Я ваше будущее видела, - заверила она его. - Любовь ваша продлится долго. Очень долго. А я никогда не ошибаюсь.
        У горящей усадьбы народ уже не толпился: Сапрык всех разогнал. Наготове стояли подводы; часть из них уже ушла в Воронцово с телами погибших. Первым делом Сашка отправил в Воронцово Ольгиных дочерей в сопровождении четырех всадников. Еще двоих отправили за Бормотуном. Теперь можно было приступать и к осмотру места сражения.
        - Ну, показывай, что тут произошло, - велел великий воевода Сапрыку, остановившись у подвод.
        - Вот. - Сапрык указал рукой. - Оружия на четыре подводы собрали. В основном секиры на длинных рукоятях и мечи. - Он взял один меч в руки и продемонстрировал Адашу и Сашке. - Клеймо видите? Зубчатая башня. Я такое раньше видел. Это - кремлевский оружейный двор. И на всем оружии это клеймо.
        - Ясно, - сквозь зубы процедил великий воевода.
        - Главное - оружие на земле валяется, а убитых нету. А те, кто видел бой со стороны, говорят, что голых великанов этих самых много было. Ну, мы оружие пересчитали… Действительно, много их было. Пять сотен и два десятка. И ни одного трупа.
        - И не ищи, не найдешь, - сказал ему Адаш. - Тут не без нечистой силы. Великаны эти после смерти тают как снег.
        Сапрык лишь покачал головой на это замечание.
        - Зато в великом множестве нашли вот это. - Он продемонстрировал грязную тряпку.
        - Понятно. Это им вместе с оружием из Кремля привезли. Одежды на них, таких здоровых, не напасешься, вот каждому кусок холста и выдали - срам прикрыть, - объяснил Адаш.
        - Следопыты наши по следам прошлись, и вот что сказывают, - продолжил Сапрык. - Пять тяжелогруженых подвод свернули с Волоколамского тракта, объехали Тушино и остановились у схода в Сходненский овраг. А в Сходненском овраге целая поляна подчистую вытоптана, и огромадные следы от нее идут к тем подводам. Там, видать, великаны вооружились и пошли вдоль Сходни к боярской усадьбе. Подводы же вновь в объезд уехали к тракту и, судя по следам, долго там стояли. А великаны разделились. Половина через сад двинулась на задний двор усадьбы, а вторая - по Сходне, чтоб выйти с другой стороны дома.
        Те, что в сад пошли, на наши секреты напоролись. Тут часть наших отошла, а четверо на месте остались. То ли отход прикрывали, то ли не успели просто. Но жизнь свою они дорого продали. Вокруг них груды оружия великанского лежат. Наши же, похоже, не только в доме засели, но и за конюшню с амбаром зацепились. Когда великаны в атаку пошли, они их неплохо из самострелов пощелкали. Но амбар с конюшней подожгли, а когда наша десятка к дому отступать стала, всех и поубивали. Раны у них необычные…
        - Мы уже видели, - перебил его Адаш.
        - Сначала шли, потом побежали… Били по ним издалека. Не ожидали они такого, потому и шли вначале спокойно. Вторая же десятка, видя такое дело, не отступать стала, а вперед пошла - в сад. Там они все и полегли. Но великанов многих порубали. Оружие брошенное землю там прям как ковром устилает. А еще мы там нашли вот это…
        Сапрык откинул с края подводы холстину и достал оттуда… Без всякого сомнения, это была снайперская винтовка. Весьма необычная, но винтовка. Сашка взял ее в руки, вскинул к плечу, примерился. Оптика была разбита вдребезги. И не только оптика. На деформированном, непривычно коротком для винтовки стволе сияли две свежие зарубки. Владелец этой винтовки, похоже, прежде чем уйти в мир иной, успел дважды отразить ею удар булатного меча. В этот момент, скорее всего, и оптика посыпалась, и винтовка сама деформировалась. Странная винтовка. В ней не было ни магазина, ни затвора, а вместо спускового крючка - клавиша. Зато вполне узнаваемый предохранитель с тремя фиксированными положениями. Приклад интересный - регулируется по длине. Сашка слегка уменьшил его и снова вскинул винтовку, примерился. Чрезвычайно легкая, будто и не из металла сделана, а из какой-нибудь пластмассы. Рядом с разбитым прицелом - какая-то трубочка. Сашка нажал расположенную на ней кнопочку, и из трубочки сразу протянулся вдаль тонкий зеленый луч. Великий воевода навел его на ближайшую стену. Четко различимая зеленая точка указывала
цель. «Ага, - сообразил Сашка, - кроме оптики еще и лазерный целеуказатель. Значит, должна быть где-то и батарейка. Но где у нее затвор и куда вставляется магазин?» Батарейку он нашел с правой стороны приклада, сдвинув в сторону малозаметный лючок. Скорее это даже была не батарейка, а вполне серьезный аккумулятор. Но ни затвора, ни магазина, ни даже мест, где они могли бы быть, он не обнаружил. Проводить эксперимент и нажимать спусковую клавишу он не стал - а ну как разнесет? «Чем же она стреляет? И что это вообще такое? Электромагнитное оружие? Электронно-лучевое? Или еще какое-нибудь? Прямо «Звездные войны» какие-то… Это просто чудо, что мои ребята в этих условиях умудрились уложить пятьсот с лишним этих супертехнологичных обормотов. А сколько таких винтовок у «рыбасоидов» осталось на руках? Как минимум еще одна… - Сашка подтянул ремень и забросил винтовку за спину. - Поедем через мост, утоплю ее в реке. Нельзя такие артефакты оставлять в прошлом. Бог знает, как это может отразиться на техническом прогрессе и истории».
        - Что же это такое, государь? - поинтересовался Сапрык, когда Сашка взял винтовку на ремень.
        - Тюфяк, самопал… - пояснил он. - Только стреляет не картечью, а… Черт его знает, чем оно стреляет.
        - Мне продолжать? - аккуратно спросил Сапрык.
        - Не надо. Мне уже все ясно. Сапрык, отправляй в Воронцово подводы. Для сопровождения снаряди четверых. Всем остальным следовать за мной. Коня!
        Когда им подвели коней и они с Адашем, вскочив в седло, двинулись вперед неторопливым шагом, ожидая, что остатки полусотни подстроятся к ним, Адаш спросил:
        - Ну что, государь? Лезем в подземный ход?
        - Мне кажется, что они на это и рассчитывали, что мы сломя голову туда понесемся. Либо же я явлюсь к Остею и попрошу впустить меня в ворота. Нет, мы поступим иначе.
        - Как же, государь?
        - Ольгу они действительно не тронут, Веда права. А меня они готовы ждать сколь угодно долго. Ведь я им нужен только живым. - Великий воевода сделал небольшую паузу. - Среди сегодняшних ужасных новостей есть все-таки одна хорошая.
        - Это какая же?
        - «Чертово окно» закрылось, и больше ни один некоматовский ублюдок к нам не проскочит. А те, что есть, собрались в Кремле. Нам лишь осталось прихлопнуть их там.
        - Хорошо бы…
        - За сегодня соберем в Воронцове и по другим окрестным селам людей, участвовавших в битве на Кулишках, и вооружим их кремлевским оружием. Все-таки пятьсот с лишним дополнительных бойцов. Все равно они нам нужны лишь для количества. А ночью осаждающие начнут изображать, что вот-вот начнут штурм. Мы же с тобой, старина, возьмем две сотни воинов и полезем в подземный ход.
        - Ну вот! - довольно произнес Адаш. - Это уже речь великого воеводы.
        XVIII
        Стук вновь повторился. Затем еще и еще раз, пока не стал постоянным, привычным, превратившись просто в негромкий шумовой фон, к которому привыкаешь и перестаешь его замечать. Поначалу, услышав этот приглушенный стук, будто где-то в отдалении работали кайлом или пешней, Ольга обрадовалась. Может быть, это милый идет к ней на помощь? Но почти тут же отбросила эту абсурдную мысль. Милый, если и сможет прийти на помощь, то только после успешного штурма Кремля. И войдет он в дверь ее подземного узилища, а не будет копать в него лаз с поверхности.
        А если не войдет? Если сложит свою прекрасную головушку, освобождая ее, дурищу упрямую? Ведь сколько он ей разъяснял, упрашивал, говорил… Не надо туда ехать, Оля. Не будем мы там счастливы. Это опасно. Очень. Но разве послушала она его? Нет. Рассудила своим куриным умишком. Как же дочь моя будет без матери замуж выходить? Вышла… А теперь за ее скудоумие расплачиваться Тимофею. Да, да… Почитай, она своими собственными руками подставила его могучую, но такую беззащитную шею под удар топора. Таким счастьем, такой любовью наградила ее Пресвятая Дева, и так бездарно она все разбазарила. Ради Тимофея, ради его к ней любви простился ей и грех супружеской неверности и много, много других грехов. Но она - неблагодарная. Не умеет она ценить Божьего благоволения. Своими руками уничтожила она то, что ей было послано свыше…
        Такие и подобные им мысли теснились у Ольги в голове, повергая ее в уныние и отчаяние. Она чувствовала себя никчемной, глупой, неисправимо греховной, грязной…
        Погрузившись в свои мысли, Ольга перестала обращать внимание на негромкие стуки и шорохи, шедшие из дальнего от входа верхнего угла, перескочив теперь на воспоминания о прошедшей ночи. Ведь беда пришла уже после того, как, казалось бы, была одержана полная победа над проклятым супостатом. Ведь это она велела Рахману и Алаю отвести ее с детьми к Веде. Может быть, надо было ехать подальше от Тушина? К Кунице, например. Или в Воронцово. Хотя… Воронцово в качестве места своего постоянного пребывания она отвергла еще тогда, когда они были на пути домой. Не хватало ей еще сесть на шею свекрови со всеми своими отпрысками. Вряд ли той бы это понравилось. Да и к свадьбе надо было готовиться, приданое собирать. Где ж это делать, как не дома?
        Стук в верхнем дальнем углу ее узилища стал вроде бы более громким и отчетливым, как будто приблизился к ней. Ольга даже взяла в руку плошку с горящим маслом и прошла в тот угол. Ну да. Сверху что-то постукивает, царапается… Она вновь вернулась поближе к двери, уселась на крытую ковром лавку, подмостив под себя еще и подушку. Когда ее бросили сюда, большая каменная камора эта с четырьмя колоннами посередине и высоким сводчатым потолком была совершенно пуста. Но через некоторое время к ней явился самолично Иван Остей и, увидев, в каких она условиях, устроил разнос страже. В этой подземной каморе, которую правильнее было бы назвать залом, не было ни единого окошка, откуда в нее мог бы проникать дневной свет. Единственным источником света для Ольги был горящий фитилек, плавающий в плошке с маслом. Спасибо и за это. Могли бы вообще в кромешной тьме оставить.
        Остей называл Ольгу сестрицей, просил прощения за, как он выразился, доставленное неудобство и уверял, что это жуткое положение совсем ненадолго. Стоит только явиться в кремль братцу Тимофею и примириться с Остеем, как тот тут же предоставит в их распоряжение лучшие хоромы в Кремле. Даже сейчас, вспоминая об этом, Ольга не могла удержаться от презрительного хмыканья. Либо полный дурак, либо законченный лицемер. Но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Приказал своим холопам устроить дорогую гостью поудобнее, и на том спасибо. Те притащили лавку, стол, бросили на каменный пол несколько ковров, а на лавку с полдюжины пуховых подушек да одеяло. Зажгли еще несколько плошек, поставив их на стол.
        Одним ковром Ольга застелила лавку, уложив поверх него подушки, а в одеяло закуталась сама - в подземелье было совсем не жарко, и она уже успела основательно продрогнуть.
        Стук стал не просто громче, он изменился качественно. Если раньше он был глухим и вязким, как бы пробиваясь к ней сквозь толщу земли, то теперь он окреп и зазвенел, словно били железом по камню. Ольга выбралась из своей импровизированной постели, взяла горящую плошку и пошла на звук. Вне всяких сомнений, били в свод подземелья, в котором она находилась. Она подняла повыше плошку, стараясь лучше осветить свод. Из того места, куда приходились удары, сплошным ручейком уже сыпалась вниз известка, скреплявшая камни свода. В Ольгиной душе вновь затеплилась надежда на спасение, а следом за этим возник страх, что эти гулкие звуки обязательно будут услышаны охраной, и охранники, явившись сюда, схватят ее милого, проникшего в подземелье.
        Но тут стук внезапно прекратился, сменившись негромким хрустящим шорохом. Вокруг одного из камней свода образовался сплошной зазор, и теперь этот камень, ерзая в пределах этих зазоров, то поднимался вверх, то вновь опускался вниз. Кто-то, подцепив его, явно старался вытянуть из кладки. Наконец камень исчез, и на его месте зияла черная дыра.
        Вновь появился стук, но уже осторожный, негромкий. Кто-то, видимо, пытался вогнать кайло между камнями и расшатать кладку. Вновь посыпалась сверху известка, и черная дыра увеличилась еще на один удаленный из кладки камень. Ольга уже не возвращалась к лавке, а стоя в дальнем углу зала, с нетерпением наблюдала за ведущейся работой. Через некоторое время дыра в своде расширилась настолько, что в нее уже мог пролезть человек, не страдающий, скажем так, грехом чревоугодия.
        Сначала в черном проеме появилась горящая лампа, привязанная к толстой, прочной веревке. Она неторопливо спускалась вниз, пока аккуратно не встала на каменный пол, после чего веревка, свиваясь кольцами, описала вокруг нее несколько кругов. Следом в проеме показались ноги, а потом и человек целиком. Он съехал вниз по веревке, притормозив лишь в конце, чтобы не разбить лампу.
        Что за разбойничья рожа! Патлы торчат во все стороны, борода растопырена как огромная метла. Из закрытого рта высовывается наружу один зуб, придавливая нижнюю губу, а один глаз наискось перевязан черной повязкой.
        - Ты кто такой? - с замиранием сердца спросила Ольга, отступив от него на несколько шагов.
        - Боярыня Ольга, матушка, не узнаешь? - неожиданно знакомым голосом проговорил спустившийся сверху разбойник.
        Он снял закрывавшую глаз повязку и, сделав некоторое усилие, вытащил изо рта свой ужасный зуб.
        - Гаврила Иванович, ты?! - воскликнула Ольга, едва сдерживаясь, чтобы не броситься ему на шею.
        - Я, я, матушка, - подтвердил Безуглый ее догадку.
        Тут уж Ольга не стала себя сдерживать и бросилась к нему с объятиями.
        - Гаврила Иванович, родненький, вот спасибо!
        - Тише, тише… - постарался успокоить ее он. - Сейчас уходить отсюда будем. Сначала я взберусь наверх, а потом обвяжешься веревкой, я тебя наверх подниму.
        Говоря это, он прищурил один глаз, критически оглядывая ее и, видимо, прикидывая собственные силы - сможет ли он вытянуть ее наверх. Сомнения, испытываемые им, не укрылись от Ольгиных глаз.
        - Не беспокойся, Гаврила Иванович. Не надо меня тянуть, я сама вылезу. Погоди только…
        Она бросилась к своему ложу, скатала еще один ковер и уложила под одеяло, подоткнув его со всех сторон. После этого она погасила все плошки, кроме одной и, отскочив к двери, оценила результаты своего труда. Отсюда картинка была однозначной - узница спокойно спит, закутавшись с головой. Теперь можно было и наверх лезть. Она выпутала из волос ленту, подтянула сарафан и нижние юбки вверх, подвязав их лентой так, что теперь они едва прикрывали ей колени.
        - Ну, теперь я готова. Гаврила Иванович, отцепляй лампу.
        Безуглый отвязал лампу, Ольга смело ухватилась за веревку и полезла по ней так ловко и умело, как будто всю жизнь только этим и занималась. После этого была поднята лампа, а следом, кряхтя и чертыхаясь, полез вверх Безуглый.
        Нора, в которой оказалась Ольга, была так тесна, что, для того чтобы впустить в нее Гаврилу Ивановича, ей пришлось немного пролезть вперед на четвереньках. Здесь нора слегка расширялась, и можно было хотя бы развернуться, чтобы поглядеть, чем там занимается Безуглый. А он, тщательно подбирая камни, заделывал дыру в своде. Уложив же их на место, он присыпал их землей. «Чтобы швы не светились», - догадалась Ольга. А светиться было чему. Их нора через несколько шагов выходила в широкий вертикальный колодец, выходивший, видимо, прямо на кремлевский двор. Погода, судя по всему, была отличная, и солнечный свет щедро лился на грешную землю, проникая, в том числе, и в вышеупомянутый колодец.
        - Потеснись-ка, матушка, дай пролезу вперед, - услышала Ольга. (Она чуть продвинулась и прижалась к стенке норы, пропуская отставного дьяка). - Я тут писцом состоял, - пояснил Безуглый, поравнявшись с ней. - А как народ московский в Кремль набился, и осада началась, меня повысили. - Безуглый хихикнул. - Десятником назначили и поручили воду искать и колодцы рыть. Вот мои люди пять колодцев по всему Кремлю и роют. А сегодня утром гляжу, привезли в Кремль мою голубку. Через подземный ход в Кремль попали? - Неожиданно задал он Ольге вопрос.
        - Н-не знаю. У меня глаза завязаны были. Знаю только, что сначала на подводе долго везли, а потом с подводы сняли и несли на себе. Тоже не близко. С версту, может. А повязку сняли с глаз уже в кремлевском дворе.
        - Значит, через подземный ход внесли. Ай-ай-ай, я-то надеялся, что они мой подземный ход не нашли.
        - А может, они другой, свой ход вырыли?
        - Может. Но, как бы то ни было, мы их все равно перехитрим. Ход, который мы копали при строительстве Кремля, он не простой. Он с боковыми ответвлениями, с подземными хранилищами. А у каждого хранилища не менее двух входов. Одним словом, не получится пройти по улице, обойдем переулками. Просто дольше идти будет.
        - Постой, Гаврила Иванович, так тебя не великий воевода за мной послал?
        - Нет, матушка. Не видел я сокола нашего. Я же тут в Кремле давно взаперти сижу. Это чудо, что я увидел, как тебя привезли. И то чудо, что один из моих колодцев рядом с твоим узилищем оказался. А ведь могли бы и в другое место запереть. Раз чудо, значит, Господь на нашей стороне. Ладно уж… Хватит болтать, надо дело делать.
        С этими словами он потянул из-под себя нетолстое бревнышко, даже скорее слегу, и, передвигая вперед, придвинул ее к самому краю норы. То же самое он проделал еще с двумя слегами. После этого он сам добрался до края норы и, быстро глянув вверх и вниз, выдвинул слеги из норы. Только теперь Ольга сообразила, что в противоположной стене колодца прокопана такая же нора. Получалось, что Безуглый, перекинув три слеги через колодец из одной норы в другую, соорудил, таким образом, некое подобие моста.
        Он еще раз кинул взгляд вверх и не мешкая переполз из одной норы в другую. Он еще только разворачивался для того, видимо, чтобы подать Ольге знак следовать за собой, как она уже перебралась вслед за ним на другую сторону.
        - Ты уже здесь? - удивился Безуглый. Он втянул одну за другой все три слеги. - Сейчас ребята мои закроют норы срубом, вот и будет все шито-крыто. Давай за мной, здесь недолго ползти.
        Они действительно ползли недолго - шагов десять, может, чуть меньше или чуть больше. Ольга еще ползла по норе, когда увидела перед собой светящийся фонарь. Это Безуглый, уже выбравшись куда-то, подсвечивал ей путь своим фонарем. Проделав остаток пути по норе, она выбралась в какое-то помещение, показавшиеся ей после земляной тесноты просто-таки огромным. Безуглый помог ей подняться на ноги.
        - Сейчас мы, голубка моя, находимся в подклете бывшего воинского приказа. - С этими словами он поднял фонарь над головой, давая возможность увидеть несколько рядов невысоких, пузатых колонн, поддерживающих своды. - Отсюда ведут два выхода. Один - во двор. Народу сейчас в Кремле много всякого. Можно надеяться, что удастся тебе затеряться среди множества московских горожанок, обитающих ныне в Кремле. Но я бы лично не советовал этого делать. Через час-другой они обнаружат твое отсутствие. И начнут искать…
        - Хорошо, Гаврила Иванович, - перебила она отставного дьяка, - с этим выходом все понятно. Куда ведет второй?
        - Второй ведет в подземный ход. А подземный ход ведет за кремлевскую стену. Но, судя по твоему рассказу, они его нашли.
        - Ты же говорил, что основной ход можно обойти ответвлениями да казематами?
        - Да, но… Отдельные участки все равно придется пройти по основному ходу. А там может встретиться неприятель. С оружием управляться умеешь?
        - Немного умею. По крайней мере, просто так в руки не дамся.
        Безуглый расстегнул кафтан и вытащил из-за полы длинный кинжал в ножнах.
        - На, владей.
        Ольга вытянула его из ножен. Лезвие было длинное, узкое, обоюдоострое, слегка искривленное. Подумала: «Будь у меня такой, когда они на меня вчетвером навалились, я бы живой не далась».
        - Спасибо, Гаврила Иванович. Пойдем в подземный ход.
        Подняв вверх фонарь, Безуглый повел ее, лавируя между колоннами. Пару раз он останавливался и считал колонны, но в целом дошел до нужной двери достаточно уверенно. Достав из кармана связку отмычек, он быстро подобрал нужную и открыл замок. Он потянул на себя тяжелую дубовую дверь, окованную железом, и она удивительно легко, без всякого скрипа повернулась. Безуглый выглянул в образовавшуюся щель и, убедившись в безопасности дальнейшего пути, смело распахнул дверь и шагнул в подземный ход. Ольга последовала за ним, после чего Безуглый прикрыл дверь и замкнул замок.
        Шел по подземному ходу Безуглый уверенно и быстро, как будто проделывал это ежедневно и не по одному разу в день. Ход несколько раз поворачивал то вправо, то влево. Ольга заметила три запертых двери, навроде той, через которую они прошли, и два боковых хода. Ни на двери, ни на зияющие отверстия ходов Безуглый никак не среагировал, уверенно пройдя мимо них. Но возле третьего проема, встретившегося им, он остановился.
        - Хм, этот ход новый. Куда он может вести? - Гаврила Иванович ненадолго задержался около него. - Ладно… Вряд ли он может нам помочь. Идем дальше по основному ходу.
        Через десяток шагов вход круто повернул, и стоило им только выйти из-за угла, как они увидели перед собой пляшущий огонек фонаря.
        - Свет… - испуганно прошептала Ольга, но Безуглый уже успел спрятать свой фонарь под полу кафтана.
        Огонек явно двигался им навстречу.
        - Назад! - Безуглый схватил Ольгу за руку и потянул за собой. Они укрылись за углом и выглянули вместе, пытаясь оценить обстановку.
        Приближающийся огонек уже превратился в размытый круг тусклого света, прыгающий по полу. Теперь они явственно видели, что к ним приближаются двое стражей с бердышами на плечах. Безуглый, таща за собой Ольгу, вновь метнулся назад. Добежав до ближайшего бокового входа, они юркнули в него. Но стражники и не думали поворачивать обратно. Беглецам уже были слышны их тяжелые шаги - стражники приближались. Инстинктивно, стараясь остаться незамеченными, Ольга и Безуглый подались в глубь ведущего неизвестно куда хода. Через пару шагов ход сузился и взбугрился ступенями каменной лестницы. Но и лестница вскоре закончилась, приведя их в тупик.
        Ольга пошарила ладонями по стене в поисках прохода (фонарь Безуглый продолжал прятать под полой кафтана) и, наткнувшись на что-то, прошептала:
        - Посвети чуть-чуть, Гаврила Иванович, дверь вроде какая-то…
        - Тсс… - Бросая на пол и стены длинные мохнатые тени, качающиеся вслед за фонарем, стражники неспешно протопали мимо их убежища. - Подождем немного и двинемся опять вперед, - также шепотом ответил ей Безуглый. - Здесь выхода за стенку быть не может. Еще недалеко мы ушли.
        Но тут Ольге показалось, что из-за двери доносятся звуки человеческой речи, и она приникла к ней ухом. Разговаривали двое. Один все возмущался, а второй пытался его увещевать.
        - Сколько можно ждать? - почти кричал первый. - Только и слышу от тебя: подожди да подожди… Уже три месяца ты обещаешь мне это оружие! И теперь, когда оно здесь, у меня, ты опять говоришь: подожди! Сейчас самый удобный момент - люди Дмитрия все под стенами, все как на ладони. Никто не прячется. Что может быть удобнее для пробы нового оружия! Постреляем их как тетеревов, а когда оставшиеся попрячутся в свои укрепления, выкатим пушки из ворот и в - упор их, в упор!
        - Погоди, великий государь, - вкрадчиво отвечал бархатный голос. - Столько ждал, погоди еще чуть-чуть.
        Несмотря на искажение, которое получал звук, резонируя в двери, Ольге показалось, что она узнает одного из говоривших.
        - Гаврила Иванович. - Она потянула Безуглого за рукав. - Послушай-ка. По-моему, Остей говорит.
        Безуглый тоже приложился ухом к двери, а разговор невидимых собеседников меж тем продолжался.
        - Дмитрий никуда от нас не денется, великий государь, - проговорил второй голос. - Ты обязательно разобьешь его жалкий отряд. Ну если не сегодня, то завтра. И это только начало. Наш союзник, атаман Сибирской и Семиреченской орд хромец Темир, скоро восстанет на Дмитрия. И сам Дмитрий, и его военная сила обратятся в прах. И ты, великий государь, станешь владыкой мира.
        - А не вздумает ли Темир нас обмануть? - спросил первый голос.
        - Да это же Кнопфель беседует с Остеем, - шепнул Ольге Безуглый. - Ах, мерзавцы, что удумали!
        - Не посмеет, великий государь, - заверил Кнопфель Остея. - Можешь мне поверить, я держу его в руках.
        - Ты, как всегда, красивые картинки рисуешь, Кнопфель. Но все в будущем. А новое оружие ты когда дашь мне опробовать?
        - Великий государь, ведь уже не раз говорено: как твой братец Тимофей окажется у меня в руках, так я тебе передам новую игрушку вместе со стрелками. И забавляйся после этого, сколько хочешь.
        - Да, но ты говорил, что Тимофей сразу примчится, как только баба его у нас в руках окажется. А его все нет и нет.
        - Значит, не узнал еще о ее похищении.
        - Так уж и не узнал… Солнце уж за полдень перевалило. Может, он и не придет за ней вовсе. Подумаешь, баба… Из-за нее голову под топор подставлять… Проще новую завести.
        - Я его неплохо изучил, великий государь. Он обязательно придет за ней. Он не только отважен и силен, но и хитер. Поэтому новое оружие мне сейчас нужно самому. Как только я возьму Тимофея живьем, я передам тебе новое оружие.
        - Эй, послушай, Кнопфель! Тимофей - последний представитель старшей ветви Воронцовых-Вельяминовых. И мне вовсе не нужно, чтобы он оставался живым. Мне соперники без надобности.
        - Не беспокойся. Мне он нужен живым только лишь для того, чтобы допросить его. Он знает кое-что, что важно узнать моему господину. После того, как он скажет это, я убью его.
        - А кому ты служишь, Кнопфель? Разве купец не сам по себе?
        - Конечно, сам по себе. Но у нас товарищество с Некоматом Сурожанином. Знаешь такого?
        - Видел в свое время в Костроме, когда он еще в опалу не попал.
        - Ну вот. Некомат - старший товарищ, я - младший. Так что не волнуйся, Тимофея я в живых не оставлю. Но сейчас, повторяю, мне он нужен живым.
        - Сомневаюсь я, что это у тебя получится. Тимофей - боец знатный. Проще, навалившись скопом, убить его, чем обезоружить и обездвижить.
        - Не сомневайся, великий государь. Получится. В Кремль он обязательно полезет подземным ходом, что за кремлевскую стену выходит. Ведь он считает, что мы до сих пор ничего о нем не знаем. А мы тот ход нашли. Более того, мы его перестроили. Основной ход завалом перекрыли; да так, что он этого и не заметит. А от того места новый ход вырыли, который его прямо в ловушку и приведет. Вот здесь-то мне новое оружие и пригодится, чтобы от его спутников избавиться, да и самого Тимофея заставить оружие сложить.
        - Все это, Кнопфель, замечательно. Только быстрее, быстрее давай.
        - Засада давно готова, великий государь. Осталось только дождаться появления Тимофея.
        - Ох, скорей бы уж…
        Дальше Ольга не стала слушать. Словно позабыв о Безуглом, она сбежала вниз по ступенькам, глянула из своего убежища вправо и влево и, убедившись, что ход свободен, позвала:
        - Давай, Гаврила Иванович…
        Отставной дьяк теперь еле поспевал за ней. Если раньше она спокойно следовала за Безуглым, то сейчас, выпятив грудь, неслась вперед как боевой корабль на всех парусах. Безуглому с трудом удалось остановить ее, лишь поймав за руку и сильно потянув ее на себя.
        - Что это ты, матушка, понеслась как оглашенная?
        - Да ты что, Гаврила Иванович, не расслышал? Они же Тимофея хотят в ловушку заманить и убить потом. Надо торопиться, чтобы упредить его.
        - Все я слышал, - недовольно пыхтя, ответил ей дьяк. - Торопиться надо, но не нестись сломя голову. Иначе я нужный поворот могу пропустить. Ты слышала, что они основной ход обвалом перекрыли?
        - Слышала…
        - То-то же… Итак, идем по-прежнему, впереди я, а ты за мной. - Поставив на место свою подопечную, дьяк все-таки сжалился, постаравшись ее утешить. - Не так уж и прост наш Тимофей Васильевич, чтобы очертя голову бросаться прямо в лапы врагу. Да и Адаш его удержит, в случае чего… Так что, ты не беспокойся, матушка. Действовать они будут с холодной головой и поймать себя не дадут. Успокойся, успокойся… Ну, пойдем дальше.
        Но пройти дальше, чем на сотню шагов от этого места, им не удалось - уткнулись в обвал.
        - Ах ты господи, - запричитал Безуглый, - в каком же неудачном месте они этот обвал устроили, еще бы шагов двадцать-тридцать, и мы ушли бы в боковой ход, который тоже за кремлевскую стену выходит.
        - Давай, Гаврила Иванович, давай… - принялась тормошить его Ольга. - Вспоминай, как можно это место обойти.
        Они пошли обратно, и теперь Безуглый совался в каждый боковой проход.
        - Здесь! Нашел! - радостно воскликнул он.
        Свернув направо, они пошли просторным ходом, по ширине не уступающим главному ходу. Этот ход плавно свернул влево и наконец привел их к развилке, где он делился на три рукава. Безуглый, не сомневаясь, выбрал левый и через несколько минут уже отпирал своими отмычками широкую дверь, окованную железными полосами. За дверью оказался огромный каземат, заставленный в два ряда большими бочками.
        - Ого, сколько медов и вина здесь хранится! - удивленно воскликнула Ольга. - Хватит, чтобы споить целый город.
        - То не меды, - не останавливаясь, бросил на ходу Безуглый. - Это порох в бочках. Еще со времен прошлой войны остался.
        Они прошли вдоль одной из стен через весь зал и вновь оказались перед дверью. Безуглый снова взялся за отмычки. В отличие от прежних случаев, с этим замком ему пришлось повозиться. Замок поддавался, но очень туго, заставляя Безуглого громко сопеть и чертыхаться.
        - Будто кто-то песку в него насыпал… Эк, чтоб тебя…
        Наконец замок щелкнул, открывшись, и дьяк привычным движением пихнул вперед дверь, но она не сдвинулась с места ни на йоту. Он навалился на нее плечом, но она лишь дрогнула. Видя это, Ольга решила ему помочь и тоже с разбегу приналегла на дверь. От их двойного усилия дверь чуть-чуть подалась вперед, и в образовавшийся небольшой зазор с тихим шелестом посыпался песок.
        - Что это? - Безуглый поднял повыше фонарь. - Завал тянется до сих пор…
        - Что, Гаврила Иванович, - принялась тормошить его Ольга, - что случилось?
        - Не выйдем мы, голубка моя сизокрылая. Если этот ход завален, то бесполезно и пытаться. Есть еще один рукав, но он выходит сюда же.
        - Что же делать?! - со слезами в голосе воскликнула Ольга. - Нам же срочно надо предупредить Тимофея!
        Некоторое время Безуглый молчал, раздумывая и взвешивая варианты. Наконец, видимо, на что-то решившись, он сказал:
        - Раз не получилось уйти так, уйдем по-другому. Сейчас мы вернемся туда, откуда начинали свой путь. В бывший воинский приказ. Там поднимемся во двор. А как стемнеет, сбежим, спустившись со стены по веревке.
        - Гаврила Иванович, нельзя нам до темноты ждать. Ты же слышал… Тимоша ведь в засаду попадет из-за меня. Сейчас надо бежать… - От волнения Ольгу била крупная дрожь, как если бы она сейчас стояла босой и нагой на лютом морозе.
        Безуглый лишь покачал головой.
        - Пытаться сейчас спуститься со стены - верная смерть. Будем молиться, чтобы Господь надоумил Тимофея Васильевича не предпринимать ничего до самой ночи и нас дожидаться.
        - Может, весточку ему послать как-нибудь?
        - Как? - Безуглый в недоумении развел руки в стороны. - Все, что я могу придумать, - это бежать ночью через кремлевскую стену.
        - Но… - Ольга стояла, крепко обхватив себя руками за плечи. Ее перестала бить дрожь. Казалось, она уже успокоилась, справившись со своим волнением. - Это ведь непросто - сбросить веревку со стены и спуститься по ней так, чтобы стража тебя не заметила?
        - Где наша ни пропадала… - Безуглый залихватски махнул рукой, явно стараясь вселить толику оптимизма в сердце своей подопечной. - На то и ночь, чтоб людям спать хотелось. Ночью и разглядеть сложнее, а уж попасть в движущуюся цель - тем более. Не беспокойся, сударыня, у нас получится.
        - Хорошо, - спокойно сказала Ольга, соглашаясь с ним. - Сделаем, как ты говоришь, Гаврила Иванович. Только нельзя мне в женском обличье в Кремле появляться. Узнают, сам говорил. Давай-ка сделаем, как в Несебре. В мальчика-подростка я переоденусь. Ты иди, Гаврила Иванович, а к вечеру сюда вернешься с одеждой. Найдешь?
        - Да уж расстараюсь…
        - А я тебя здесь буду ждать. Здесь меня никто не найдет.
        - Здорово придумала, матушка, - обрадовался Безуглый. - Вот теперь я точно уверен, что нас никто задержать не сможет. Как стемнеет, так мы с тобой на воле окажемся.
        - Иди тогда, Гаврила Иванович. Поторопись, тебе еще надо успеть приготовить все необходимое.
        - Ну, пошел я. Не беспокойся, ни мгновения лишнего не задержусь.
        Безуглый уже повернулся, чтобы уйти из подземного зала, но Ольга вновь остановила его:
        - Да, Гаврила Иванович, оставь мне фонарь. Боюсь я без света-то. А ты и на ощупь дойдешь, тебе ж здесь каждый поворот известен.
        - Дойду, дойду, не беспокойся, голубка моя. - Он поставил фонарь на пол рядом с Ольгой. Только к бочкам с ним не приближайся и не открывай…
        - Знаю я, Гаврила Иванович, иди же…
        Безуглый ушел, осторожно прикрыв за собой тяжелую дверь, и на Ольгу огромной мягкой подушкой навалилась тишина, не нарушаемая даже писком крыс, обычных обитателей всех подземелий. Она опустилась на корточки, привалившись спиной к стене. Фонарь стоял у ее ног, а до ближайшей бочки было шага три. Ольга сидела неподвижно. Она беззвучно плакала и молилась Богородице, чтобы та удержала сейчас Тимофея, не позволила ему лезть в этот проклятущий подземный ход. Молилась она долго, по крайней мере, достаточно, как ей показалось, чтобы Безуглый успел проделать обратный путь и выйти из подземного хода наружу.
        Ольга уже видела однажды порох и даже наблюдала его действие. Тимофей перед отправкой на войну привез домой чуть ли не целый мешок этого пороха. Наверное, здесь же и набирал его. Тогда он вместе с Ольгой рассыпал его по подобранным ею кувшинам, вставляя в горлышко каждого кувшина промасленный трут. А потом они вместе опробовали один из этих кувшинов в действии, отойдя подальше от дома в сад. Кувшин тогда здорово бахнул. Тимоша объяснил ей, что это называется «бомба». Мало пороха - маленькая бомба, много пороха - большая бомба.
        Она резко поднялась на ноги и едва не упала - от долгого сидения на корточках ноги затекли. Дождавшись, когда они вновь станут ей послушны, она сделала вперед несколько шагов и попыталась вытянуть из бочки вбитый туда деревянный кляп. Но не тут-то было. Кляп не поддавался. Тогда она вынула из ножен подаренный ей Безуглым кинжал и принялась ковырять им мягкий липовый кляп. Из освободившегося отверстия на пол хлынул струей порох, скапливаясь горкой у основания бочки, а Ольга принялась ковырять следующую затычку.
        Когда образовавшиеся на полу горки слились друг с другом, она еле слышно шепнула, приложив нежно руку к животу: «Простите меня, деточки, прости, Тимоша», - и, переставив фонарь к образовавшейся куче, открыла его.
        XIX
        Дмитрий слушал невнимательно, в обсуждении не участвовал и, похоже, вообще взирал на эту возню вокруг кремлевского чертежа, устроенную Боброком и Тимофеем, с нескрываемым раздражением. В усталом взоре плохо выспавшегося после ночного пиршества великого князя легко читалось невысказанное: «Устал я от этих Вельяминовых. Столько дополнительных забот на мою голову… Вечно впутают в какую-нибудь дрянь! Из-за этого сумасшедшего Остея пришлось в осаду садиться, почитай, у самого порога родного дома. Теперь, видишь ли, у Тимофея жену выкрали. Вместо того чтобы войска дожидаться, придется нынче еще и штурм устраивать. А я, между прочим, со своей княгиней еще и не виделся! - С поляны перед шатром, на которой стоял стул великого князя, сквозь зелень окружавших ее деревьев была видна не только река Москва, но и стена Кремля, осажденного его дружиной. Но любоваться окрестностями у Дмитрия не было никакого настроения. Голова гудела, как пустой походный котел, кости ломило, а в животе - будто две кошки устроили потасовку друг с другом. - В баньку бы сейчас… Предлагала ведь тетка у нее остаться… И чего не
согласился?»
        Великий воевода, Боброк и Адаш расположились вокруг большого барабана, на котором был расстелен чертеж осажденной крепости. Говорил великий воевода:
        - Мои люди по окрестным селам подмогу собрали. Пятьсот человек я вооружил и сразу же направил вместе со своими парнями прочесывать город и прилегающие к городу рощи. Гонец, который ночью ко мне ехал, попал в засаду на окраине города. Пора с этими разбойниками кончать. После того, как селяне закончат зачистку, поступят в твое распоряжение. А еще пятьсот мужичков подойдут сейчас или подошли уже. Можно их на разборке изб использовать. Будем делать вид, что материал готовим - ров забрасывать. Да штурмовые лестницы пусть колотят у противника на виду. Половину своих воинов с других укреплений сюда переведи. Пусть идут не скрываясь, чтоб противник уверился, что мы здесь собираемся стену штурмовать. Пусть перебросит сюда сил побольше. Мы же с Адашем пройдем через подземный ход и ударим вот здесь. - Великий воевода ткнул пальцем в чертеж. - У бывшего военного приказа. И захватываем его. Если там будут Остей и Кнопфель, то на этом, думаю, и битве всей конец. Но на всякий случай часть людей я отправляю вот к этим воротам и захватываю их. Вам остается…
        - Понятно… - оборвал его Боброк. - Кони у нас будут наготове. Со всем согласен, кроме одного. Бери с собой не двести человек, а пятьсот.
        - Гм, гм, - прокашлялся Адаш. - Да там и двухсот многовато. Мы ж из двери, которой подземный ход заканчивается, считай, по одному будем выскакивать. Пока пятисотый из двери той наружу выйдет, первые двести должны уже всю работу выполнить. Рассусоливать там нельзя. Действовать надо быстро.
        - Эти триста человек и тебе, Дмитрий Михайлович, понадобятся, - дополнил Адаша великий воевода. - Нам и все остальные ворота без пригляда оставлять нельзя. Среди осажденных опытных воинов, считай, нет вовсе. Скорее всего, после первого сильного удара они все ворота раскроют и дунут в разные стороны. Нам же никого упустить нельзя. Всех придется ловить и вязать, чтоб потом среди пленных Некоматовых людей отыскать.
        - Добро, - сказал Боброк. - Я со всем согласен. - Он возвысил голос, чтобы его услышал и Дмитрий. - Великий князь, не желаешь ли…
        Дмитрий лишь равнодушно махнул рукой.
        - Смотри сам… - Великий князь поднялся с походного раскладного стула, на котором до сих пор сидел, забросив ногу на ногу и скрестив руки на груди. - Ванька!
        Тут же на его зов подскочил денщик - смазливый молодой человек лет семнадцати.
        - Чего изволите?
        - Обед готов?
        - Давно уже все готово. Ждут распоряжения, как подавать. На всех?
        Великий князь глянул в сторону Боброка с Тимофеем и ответил денщику:
        - Нет. Им некогда. Сегодня один обедать буду. - Приняв это непростое решение, великий князь направился в свой шатер, но перед самым шатром, когда услужливые рынды уже распахнули перед ним полог, вдруг остановился и сказал: - Нет. Не буду обедать. Ванька, коня! Едем к тетушке, в Воронцово!
        Не успел еще денщик даже пошевелиться, как раздался такой грохот, будто совсем рядом разразилась тысяча гроз одновременно. Вся Ивановская горка содрогнулась под ногами, как внезапно очнувшееся ото сна мифическое чудовище.
        Над Кремлем поднимался огромный черный гриб, подсвеченный снизу всполохами пламени.
        - Коня! - заорал Дмитрий.
        - Коня! - одновременно заорали Боброк и Сашка. Лишь Адашу было орать не по чину, да и среагировал он на этот страшный сигнал на долю секунды раньше остальных, ринувшись туда, где они с великим воеводой оставили своих коней.
        От Ивановской горки до кремлевской стены - рукой подать, и вскоре вся царская свита уже спешивалась с коней у укрепления, стоящего напротив ближних кремлевских ворот. Бойцы, оглохшие от взрыва, взирали на прибывшее начальство осоловевшими глазами.
        - Что? Что здесь случилось? - тормошил Боброк командующего здесь сотника.
        Черный гриб, выросший над Кремлем, уже поднялся высоко в небо, превратившись в грязное мохнатое облако. Кремль же теперь накрывала клубящаяся грязно-серая шапка пыли, смешавшаяся с дымом пожаров. Она лезла из-за стен во все стороны, как лезет из квашни перестоявшая опара.
        - Оставь его, Дмитрий Михайлович. Это пороховой погреб рванул. - Великий воевода с трудом отцепил Боброка от сотника. - Очумевший, он, видишь, ничего не соображает. - Сашка бросил взгляд на стену. Обычно маячивших меж зубцов часовых не было видно. - Подводу надо крепкую, Дмитрий Михайлович. Есть здесь?
        - Зачем?
        - Мы ее бревнами нагрузим, таран получится - ворота вышибать.
        Но Боброк даже не успел ничего ответить.
        - Государь! - Впрягшийся в телегу Адаш уже выкатил ее на ровное место. - Бревна сложим - таран будет!
        Старому вояке пришла в голову та же мысль, что и Сашке. Не дожидаясь, пока придут в себя очумевшие от взрыва кметы, великий воевода бросился помогать Адашу загружать телегу. А следом за ним и бояре из Дмитриевой свиты подключились. Так же гурьбой катили к воротам сооруженный из подручных средств таран. Тут уж стали и кметы приходить в себя и к боярам подключаться. Защитники Кремля никак не реагировали на столь откровенную попытку вломиться в ворота.
        Первый удар тарана даже не сотряс массивные железные ворота. Таран откатили, разогнали и вновь ударили им неподатливые ворота. Но те лишь отозвались гулким звоном на эту попытку. Неизвестно, сколько пришлось бы мучиться в подобных безуспешных попытках, если бы не несколько проявивших сметку воинов. Они набросили арканы на зубцы стены и уже карабкались по стене наверх. Через несколько минут они открыли ворота изнутри.
        Едва только створки ворот поползли в стороны, Сашка протиснулся в образовавшуюся щель и бросился вперед. Картина, представшая перед ним, ужаснула и заставила остановиться.
        В середине кремлевского двора зияла огромная воронка. Деревянные строения разметало до основания, будто сложены они были из соломы. Лежащие там и здесь беспорядочные нагромождения бревен уже вовсю лизали языки жадного пламени. Единственный каменный дом, сохранивший свой остов, стоял без крыши, зияя провалами окон. И везде, куда только доставал взгляд - неподвижно лежащие люди. Нет, не все неподвижны. Вот кто-то, пошатываясь, спускается со стены. Но вот он запнулся, зашатался и, свалившись с ног, покатился вниз по лестнице, гремя доспехами. А вот еще кто-то ползет по земле, оставляя за собой широкий кровавый след.

«Должны, должны оставаться живые. Раненые, контуженые, но живые. Надо искать… Искать Ольгу… Она не могла погибнуть. Нет… - Сзади что-то командовал Боброк, что-то кричали другие. Сашка ничего не слышал, сосредоточившись только на одной мысли: - Искать… Искать Ольгу».
        - Адаш - хриплым, внезапно севшим голосом промолвил он. - Надо искать… Искать Ольгу…
        Уже второй час метались они от одного распростертого на земле тела к другому. Ольги нигде не было. Внизу, у подножия кремлевского холма, осталось много выживших (взрывная волна прошла выше), но и среди них Ольги не оказалось. Наконец, стараясь быть последовательными и систематичными в своих поисках, они приблизились к чудовищной воронке. К самому ее краю примыкал подклет бывшего воинского приказа. Само здание приказа было сметено с каменного основания. Более того, когда Сашка с Адашем приблизились к подклету, они увидели, что от него остались лишь невысокие стены да колонны. Сводчатое перекрытие исчезло, разрушенное взрывом.
        Первым на груду битого известняка спрыгнул великий воевода, за ним Адаш.
        - Я пойду по той стене, а ты - по этой, и постепенно будем сходиться к центру, - предложил Сашка.
        Они разошлись в разные стороны, потеряв друг друга из виду, но уже вскоре раздался громкий призыв Адаша:
        - Сюда, государь!
        Стремглав Сашка бросился на зов, едва не ломая ноги в каменных обломках, устлавших пол толстым слоем. Адаш стоял у одной из колонн, пристально глядя на привалившегося спиной к колонне мужичка, густо обсыпанного известкой и пылью.
        - Безуглый… - указал Адаш на сидящего подошедшему Сашке. Встав на четвереньки, он приложился ухом к груди этого человека. - Бьется! - радостно констатировал он. - Тихо, но бьется! Живой он, государь! - Адаш откупорил баклажку с водой и, поливая сверху, омыл лицо отставного дьяка.
        - Он, государь… Живой…
        Теперь уже и Сашка, несмотря на уродливый клык, торчащий изо рта, видел, что это - Гаврила Иванович.
        - Пи… ить… - еле слышно, не открывая глаз, попросил он.
        Адаш поднес баклажку к его губам, вода хлынула струей, моча сомкнутые губы и сбегая струйками вниз по бороде.
        - Не напился он, - подытожил попытку Адаша напоить раненого великий воевода. - Все мимо. Вон опять просит - губами задвигал.
        Адаш склонил ухо к самым губам раненого.
        - Нет, не пить. Что-то другое говорит. Не разберу.
        - Дай-ка я… - Теперь великий воевода приблизил свое ухо к устам Безуглого.
        Сначала он ничего не мог разобрать - только какой-то свист и шипение, но вот ему показалось, что тот позвал его:
        - Тимо-фей… Василь-евич…
        - Да, да! - заорал Сашка. - Гаврила Иванович, это я…
        - Это… она…
        - Что она? Где она?
        - Она… тебя… спасла…
        Народ, в большом количестве собравшийся вокруг эшафота, установленного на большой поляне за северной окраиной города, волновался. Уж и палач поднялся на эшафот, и дьяк со свитком в руках, и два трубача с турьими рогами наготове, а самого преступника все не было и не было.
        - Ну что они там копаются? - раздраженно спросил Боброк у подскакавшего боярина.
        - Уже выехали, государь. Скоро будут, - ответил тот.
        Боброк и великий воевода в сопровождении десятка бояр взирали на происходящее, не слезая с седел. Затянувшееся ожидание, похоже, утомило и их тоже.
        После «взятия» Кремля великим князем и царем Тохтамышем прошло четыре дня. Все это время хоронили погибших и разбирались с выжившими. Среди раненых Некоматовых людей не могло быть по определению, а таких, что совсем не пострадали от взрыва, было немного. Всем им по подсказке Адаша прописали по десять плетей. С одной стороны, наказание за бунт и государственную измену, а с другой - отличное средство для определения чертовых слуг - «рыбасоидов». Но среди наказанных таковых не оказалось. Получается, что все Некоматовы прислужники, включая Кнопфеля, были уничтожены взрывом. Был ли среди них Некомат, так и осталось загадкой.
        Остей же был найден на кремлевской стене живым и здоровым, лишь слегка оглохшим после взрыва. Схвачен он был почти сразу же, как воины великого князя вошли в Кремль. Механизм правосудия действовал неумолимо и молниеносно - трех дней хватило и на следствие, и на суд. После вынесения приговора Дмитрий, и минуты лишней не задержавшись, уехал с дружиной в милую его сердцу Кострому. Довершение же начатого оставил на Боброка и великого воеводу.
        Все прошедшие дни Сашка продолжал искать Ольгу, несмотря на то что Безуглый (у него были сломаны обе ноги, не считая многочисленных ушибов по всему телу), доставленный в Воронцово, на второй день пришел в себя и поведал ему всю их с Ольгой эпопею. Поверить в ее смерть Сашка не хотел, не мог и продолжал искать свою жену. Но ни среди мертвых, ни среди живых ее не было.
        Народ московский, во множестве погибший в Кремле, не исчез, однако, совсем, как того, может быть, желали некоторые. Как только завершились боевые действия, откуда ни возьмись (а если быть точным, то из окрестных лесов, из ближних и дальних сел и деревень) потянулись москвичи в родной город. Кто-то возвращался в одной рубахе, а кто-то вез свое имущество на нескольких подводах. На пятый же день по «взятии» Кремля была назначена казнь государственного преступника, бывшего московского городского головы Ивана Остея Воронца-Вельяминова. Торжественное событие - первая прилюдная казнь в городе. Народу собралось - тьма-тьмущая. И кто только говорил, что все москвичи с Остеем в Кремле заперлись? А может, просто-напросто Москва такой город, что, назло всем невзгодам, только лишь растет и растет?
        Из улицы на поляну выехала повозка с государственным преступником, сопровождаемая конной охраной. Десять всадников ехали впереди нее, десять позади. Повозке были приделаны высокие ребристые борта, и Иван Остей, несмотря на связанные за спиной руки, ехал стоя, опершись плечами об эти борта.
        Народ радостно зашумел и заволновался, завидев главное действующее лицо сегодняшнего представления. Воины Боброка и великого воеводы, исполнявшие роль живого ограждения, с трудом сдерживали враз возбудившуюся толпу.
        - Государь, - шепнул на ухо великому воеводе новоиспеченный боярин Адаш Арцыбашевич, - может, поедем отсюда? Не большой любитель я подобных зрелищ.
        Великий воевода согласно кивнул и, в свою очередь склонившись к уху князя Боброка, шепнул:
        - Дмитрий Михайлович, избавь меня от этого зрелища. Поеду я…
        - Погоди чуток, Тимофей Васильевич. - Боброк был напряжен. Черт его знает, что означает это неожиданное возбуждение толпы. А ну как кинутся выручать своего любимца Остея? Дмитрий же, уехав в Кострому вместе с дружиной, оставил ему всего лишь две сотни воинов. Да еще полсотни великого воеводы. Негусто. А народу собралось - несколько тысяч. Повозка с Остеем в сопровождении охраны проехала через толпу, остановившись у помоста. Два воина, спешившись, помогли Остею взойти на помост да так и остались стоять по обе стороны от него. Трубачи три раза протрубили в свои огромные рога, и дьяк, развернув грамоту, принялся зачитывать решение великокняжеского суда. Боброк заметно расслабился, даже резкие черты его мужественного лица стали вроде бы мягче. - Что ж, поезжай, Тимофей Васильевич. До моего отъезда, полагаю, уже не увидимся? - Великий воевода согласно кивнул. - Ну, до встречи. Ждем тебя в столице. - Они обменялись рукопожатием.
        Не мешкая, великий воевода с верным своим слугой боярином Адашем развернули коней и пустились вскачь от этого места. Ехали, не задумываясь куда, лишь бы подальше. Проскакав полверсты, остановились.
        - В Воронцово? В Кремль - боярыню Ольгу искать? - спросил Адаш.
        - Нет, Адаш, - качая головой, ответил великий воевода. - Ты же все эти дни так и не был дома?
        - Не был.
        - Ну, поедем, я тебя до дому провожу.
        Они тронули коней, неспешно направившись в сторону Волоколамского тракта, а за их спинами вдруг возник, разносясь по окрестностям, многотысячеголосый радостный рев.
        - Ну что за люди собрались в этом городе? Не понимаю я их, - посетовал Адаш. - Еще несколько дней назад готовы были своего городского голову на руках носить, жизни за него свои жертвовать, а сегодня… Радуются его обезглавливанию. Не понимаю.
        - Москвичи, - ответил ему Сашка так же, как отвечал уже однажды, но в этот раз - без тени иронии.
        Так, не торопясь, то шагом, то переходя на легкую рысь, доехали они до Тушина.
        - Заедем? - спросил великий воевода.
        Адаш лишь кивнул в ответ. Сашка не стал сворачивать к сгоревшей усадьбе, а, съехав с тракта, повернул в село. Знахарку Веду они застали во дворе.
        - Здравствуйте, гости дорогие, - спокойно, без каких-либо эмоций приветствовала она их. - Пожалуйте в дом.
        Оказавшись в горнице, вызвавшей целый сонм тягостных воспоминаний, Сашка угрюмо молвил:
        - Нет больше моей Оли.
        Адаш удивленно глянул на него. До сих пор великий воевода даже мысли не допускал такой, считая, что еще не все закоулки в Кремле они облазили, что где-то, в чудом уцелевшей части кремлевского подземелья, продолжает ждать его любимая женушка.
        - Я знаю, - ответила Веда.
        - Что же ты… - не сдержавшись, укорил он ее. - Обещала вечную любовь, а тут…
        - Вечную не обещала, говорила, что любовь ваша продлится долгие-долгие годы, до конца дней ваших. Ольга погибла, но тебе, знать, на роду написан Мафусаилов век. Тебе и хранить вашу любовь.
        - Ну да, - вяло обронил Сашка. - Как минимум еще шестьсот тридцать лет.
        На какое-то время в горнице повисла тягостная тишина, которую Веда нарушила вопросом:
        - А Черные Ангелы? Всех истребили?
        - Не мы, - ответил Адаш. - То боярыня Ольга. А Бормотун… Знакомец-то твой. Мы ж тогда за ним людей посылали. Так не нашли они ни Бормотуна, ни мельницы его. Крестьян окрестных расспросили, так те говорят, что еще в прошлом году и мельница сгорела, и мельник сам исчез.
        Веда, словно вспомнив о чем-то, метнулась к сундуку и, покопавшись в нем, вернулась к гостям.
        - Возьми на память о ней. - Она протянула великому воеводе костяной гребень. - На нем еще сохранились ее волосы.
        Сашка, мельком глянув на гребень, на диковинных зверей, вырезанных на нем, обернул его в платок и спрятал за пазуху.
        - Спасибо.
        - Это очень древний гребень, - пояснила знахарка. - Ольге он достался от матери, а той - от ее матери, и так дальше.
        Великий воевода достал гребень, вновь осмотрел его, спросил у Веды:
        - Ларец есть? Короб какой-нибудь… Только не берестяной.
        - Есть, - обрадовавшись чему-то, объявила знахарка. - Тоже костяной.
        Она достала из сундука небольшой ларчик, высыпала из него свои побрякушки и протянула его великому воеводе. Тот положил гребень в ларчик и, закрыв его на костяную же задвижку, попросил:
        - А теперь давай свечей и нутряного сала.
        Получив требуемое, Сашка принялся заливать горячим воском швы, но делал это так медленно и неумело, что Веда остановила его:
        - Давай-ка я… У меня быстрей получится.
        Через пару минут ларчик был залит воском и густо обмазан салом, после чего Веда тщательно обернула его в несколько слоев полотном и протянула Сашке.
        - Спасибо, - поблагодарил он. - Мы у тебя заступ возьмем, Адаш завезет тебе его как-нибудь. Либо сама за ним сходишь…
        - Бери, конечно, - разрешила знахарка.
        Выехав из Тушина, они направились не напрямик в Путилки, а свернули в Сходненский овраг. Найдя, как ему показалось, подходящее место, Сашка спрыгнул с коня. Вынув из-за пазухи ларец, пояснил Адашу:
        - Похоронить хочу. Пусть от нее хоть что-то останется.
        - Понятное дело…
        Взяв заступ, Сашка принялся ковырять заболоченную низинку.
        - Зачем же в болоте-то? - удивился Адаш.
        - Говорят, в болоте дольше сохраняется.
        - Разве что так…
        Зарыв ларчик, великий воевода, омыв руки в речке, вновь вскочил в седло:
        - Поехали, Адаш.
        - Помянуть бы надо… Помянем у меня? - полувопросительно-полуутвердительно сказал старый воин.
        - У тебя, - согласился великий воевода.
        Уже в виду Адашевой усадьбы Сашка остановил своего коня.
        - Стой, Адаш. Не могу я к тебе… Не смогу на Куницу, на малыша вашего смотреть… Извини…
        Старому воину не надо было ничего объяснять. Он и так все понял. Адаш снял флягу с пояса, откупорил ее, протянул Сашке.
        - Помяни.
        Сашка сделал глоток и, ничего не сказав, вернул флягу Адашу.
        - Да будет земля ей пухом… - Адаш приложился к фляге, после чего закрыл и вновь пристроил ее на пояс.
        - Золото то, что хранишь, раздели с Гаврилой Ивановичем. Вельяминовым оно без надобности. И Ольгиным сироткам, когда время придет, выдели на приданое. Боярыня Марья Ивановна, уверен, в обиду их не даст, но и она не вечна. Присмотри за ними, Адаш.
        - А ты? - глядя прямо Сашке в глаза, спросил он.
        - Завтра Тимофей Вельяминов проснется… больным человеком. Того Тимофея, который сейчас с тобой говорит, с которым ты прошел не одно испытание, уже не будет. Никогда. - Сашка замолчал, но молчал и Адаш, продолжая строго глядеть на него. - Понимаешь… Тимофей, которого ты знаешь, и Тимофей, который проснется завтра в своей постели, в Воронцове, это не совсем один и тот же человек. Нет… Человек-то один и тот же… - Сашка тягостно вздохнул. - Ох, до чего тяжело это объяснить… - Несколько мгновений он держал паузу. - Я из будущего, Адаш. Ты, наверное, слышал, когда Веда сказала… Прости меня, если сможешь. Я не хотел тебя обманывать.
        - Не тебе у меня просить прощения, государь. Я горд, что служил тебе. И… что был твоим другом. А что Веда сказала… Я догадывался, государь. С тех самых пор, как мы были с тобой у Вещей Готы.
        - Спасибо, Адаш. Да какой я тебе государь… - Сашка протянул ему руку, и тот крепко пожал ее.
        - Это вот там, где я тогда побывал… Это оттуда ты? - осторожно поинтересовался он.
        - Да. Ты тогда увидел Москву, какой она будет через шестьсот с лишним лет.
        - Да-а… - Адаш неодобрительно покрутил головой. - Не зря я невзлюбил этот город с первого его дня. Мне-то показалось, что хреновато там у вас.
        - Ничего, жить можно. «Рыбасоиды» только достали. Русскому человеку уж и вздохнуть свободно нельзя. Но теперь, надеюсь, полегче станет. Я должен был здесь покончить с ними. Но я не смог. А она смогла…
        - Не вини себя, государь. Она любила тебя и сделала это ради тебя. Сознательно сделала.
        - Ладно. Прости, брат Адаш, если что… И… прощай!
        Перегнувшись с коней навстречу друг другу, они обнялись, после чего Сашка поднял своего коня на дыбы и ожег его плеткой, бросив галопом вниз по дороге. Адаш затуманенным взором смотрел ему в спину до тех пор, пока тот не пропал за поворотом. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, старый воин развернул коня и неспешно затрусил к своему дому.
        Эпилог
        После Троицка дорога стала посвободнее, и Лобов с удовольствием нажал посильнее на педаль газа. Пустынная дорога летит навстречу, обочь мелькают поля, леса и деревни… В голову, не напрягаемую более сложной дорожной обстановкой, начинают лезть всякие мысли. Сначала какие-то обрывки; вроде того, что пора бы уже заехать на сервис и поменять масло в двигателе, потом подлиннее и посерьезнее, и так по восходящей, пока мысли о нынешней работе не заполнили его голову целиком и без остатка.
        Больше всего Лобова беспокоило сегодня то, что Саша Ракитин не подает никаких сигналов. Не пытается проснуться и даже не сделал ни единой попытки пообщаться с ним через портал за весь последний слиперский полет. Лобов и сам пробовал через его портал установить с ним связь, но все попытки оказались тщетны. Если бы не объективные показатели приборов, можно было бы подумать, что парень впал в кому.

«Слипер талантливейший, - думал Лобов, - но уж больно самовольный и непредсказуемый. Чего только стоит его возвращение с помощью средневековой ведьмы! . И ведь результативно работает! Но уж больно хлопотно с ним…»
        Задумавшись, Лобов перестал краем глаза следить за спидометром, отслеживая лишь серую ленту дороги. Дорога, скорость, спокойствие… Идиллия… Отчаянный свист дорожного полицейского вернул Лобова в действительность. Тот, по их подлому обыкновению, прятался за каким-то кустом и лишь в последний момент выскочил на обочину с радаром. Лобов пролетел мимо него, но все-таки дисциплинированно остановился и аккуратно по обочине сдал назад.
        - Лейтенант бу-бу-бу-бу, - представился гаишник. - Почему нарушаем? - И сунул Лобову под нос индикатор радара. - Ваши документы.
        Лобов даже удивился. На индикаторе горели цифры 114. А, судя по бешеному свисту гаишника, он ожидал там увидеть никак не меньше 180.
        - Пройдемте, - предложил гаишник, куда-то уходя с его документами.
        Лобов выбрался из машины, глянул ему вслед. За разросшимся кустом стояла полицейская «Лада». Лейтенант сунул его документы кому-то, сидящему в ней, и сделал Лобову знак подойти. Обычные гаишные штучки. На открытом месте мы не берем, так что пожалте в машину. Лобов закрыл свою «тойоту» и, подойдя к «Ладе», сел на заднее сиденье.
        Впереди за рулем сидел целый майор. «Дорого, пожалуй, обойдется мне моя задумчивость», - решил Лобов.
        - Лобов Роман Михайлович? Почему нарушаем? - Майор обернулся к нему.
        Если бы Лобов сейчас увидел Крокодила Гену в полицейской форме, он бы удивился меньше. Прямо на него, улыбаясь голливудской улыбкой в тридцать два великолепных зуба, смотрел Шадикян. Хотя, какой он к черту Шадикян! Американский шпион Александр!
        - Александр?! Черт вас раздери на мелкие кусочки! Что вы себе позволяете?! Я же вас предупреждал, что ненавижу все эти шпионские штучки. Что вы себе вообразили? Что я, отставной русский разведчик, буду сотрудничать с вами? Более того, участвовать в тайных встречах здесь, в России? Верните мои документы!
        - Значит, я зря рискую своей свободой. Держите ваши документы! Я много чего хотел вам сказать…
        - Всего хорошего! - Лобов открыл дверь, вознамерившись выйти из машины.
        - Только одна вещь… Некто Виталий Голиков, майор ФСБ… - (Лобов замер, услышав это имя.) - Вышел вчера из комы. Он не погиб в автокатастрофе. Все это время он был почти что мертв. Но только почти. А вчера он ожил…
        Лобов вновь захлопнул дверь автомобиля.
        - Черт вас дери, Александр… Говорите, я слушаю вас самым внимательнейшим образом.
        notes
        Примечания

1
        Захребетник - крестьянин или ремесленник, имеющий особый договор с владельцем земли, на которой он поселился. По этому договору налоги и подати государству платит за него землевладелец.

2
        Старш?на - генералитет.

3
        Здесь Адаш слово «красная» воспринял как «красивая».

4
        Починок - первый дом в новой деревне.

5
        Княжонок - так называли князей, имеющих чрезвычайно малые уделы.

6
        Жалованники - вассалы, получающие земельный участок под условием несения определенной службы.

7
        Еросалим - согласно Новой Хронологии, древняя столица Ромейской империи. В разных источниках разные народы в разные времена именовали ее по-разному: Троя, Иерусалим, Ром, Византий, Царьград, Тверь. В настоящее время на этом месте можно увидеть развалины города Ерос. Они находятся на азиатском берегу Босфора у самого впадения его в Черное море.

8
        Квартирьеры - высылаемые вперед находящимися на марше войсковыми соединениями люди, в задачу которых входит определение места предстоящей стоянки.

9
        Катафрахты - тяжелая конница.

10
        Тивериада - ныне европейская часть Турции.

11
        Лакедемон - область на севере Греции.

12
        Согласно официальной истории, ромейским базилевсом в это время был Мануил.

13
        Валахи - молдаване.

14
        Голгофа - согласно Новой Хронологии, евангельская Голгофа - это гора Бейкос, находящаяся на азиатском берегу Босфора. Там и поныне находится могила Святого Исы, которой поклоняются турки.

15
        Да здравствует султан Мурад! Многая лета нашему султану! (турк.)

16
        Казаки находились на полном государственном обеспечении, то есть были профессиональными воинами, получавшими за свою работу оговоренную плату. Заняться сельским хозяйством казачество было вынуждено лишь во второй половине XVII века, уже при Романовых. Этого не смеет отрицать даже официальная историческая наука.

17
        Сегодня считается, что полумесяц со звездой - исключительно мусульманский символ, сохранившийся только в странах, где население исповедует ислам. На самом деле это один из древнейших символов средневековой империи, центр которой находился на Руси. На гербах многих русских, украинских, польских аристократических фамилий имеется этот символ. На гербах многих городов, в том числе испанских, французских, немецких, австрийских, до сих пор можно найти полумесяц со звездой. Полумесяц носили на своих шлемах японские самураи почти до начала двадцатого века. И наконец, этот символ сохранила Русская православная церковь. Приглядитесь к крестам, стоящим над ее храмами. В основании креста - полумесяц, а на перекрестье - многолучевая звезда.

18
        Василий Васильевич Вельяминов, тысяцкий и ордынский царь, был родным дядей Дмитрия со стороны матери.

19

6889 г. по юлианскому календарю - 1381 г. н. э.

20
        Матросы! Помогите! Помогите мне! (англ.)

21
        Дромон - византийский военный корабль. Кроме парусного оснащения имел также и весла. Гребцы располагались в два яруса - один над другим, по двадцать пять весел на ярусе с каждого борта. Вместо сплошной палубы дромон имел так называемый настил, состоящий из кормовой, средней и носовой площадок. Соединялись они между собой центральным проходом, тянущимся на всю длину корабля. Боевой экипаж - сто пятьдесят человек, не считая гребцов нижнего яруса. Гребцы нижнего яруса - рабы, каторжники либо наемные работники - весел никогда не оставляли. Гребцами же верхнего яруса являлись члены экипажа - воины. Во время боя, по мере необходимости, они оставляли весла и участвовали в бою.

22
        Гридня - покой для телохранителей.

23
        Ферязь - старинная русская одежда (мужская и женская) с длинными рукавами, без воротника и перехвата.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к