Пиар по-старорусски Михаил Фёдоров
        Владелец крупного питерского пиар-агентства Василий Зубов решил поохотиться на волков. Откуда пиарщику было знать, что приглянувшийся ему серый хищник и не зверь вовсе, а коварный волхв Простомир? И не его ли чарами Василий перенесся в альтернативную Древнюю Русь аккурат к началу предвыборной кампании в Новограде? Неизвестно, чем бы закончилось для Зубова это приключение, если бы не взял его под покровительство боярин Михайло Докука - один из претендентов на должность новоградского Посадника. Пришлось питерскому пиарщику, получившему прозвище Вася Зуб, засучить рукава и приниматься за привычную работу. Уж больно плата высока…
        Михаил Фёдоров
        Пиар по-старорусски
        
        Ай-яй-яй! Как же это случилось - Василий Николаевич Зубов заблудился! Выехал с друзьями на волчью охоту километров за двести от Питера, во время которой и заблудился - как ребёнок!
        Волков в тот год в округе развелось - немерено. Охота на них запрещена, вот и расплодились. Сначала они съели всех местных зайцев, потом лис и даже выгнали из чащи почтенное медвежье семейство. Медведи, понятно, присутствовать на волчьем пиру в качестве закуски не пожелали, но и соседство серых разбойников показалось им слишком обременительным. Озираясь на волчью стаю, медведи отступили. Напасть волки не решились. Только один молодой, глупый, а потому очень смелый волчонок кинулся на младшего Топтыгина и вцепился ему в лохматый бок. За что тут же и поплатился: младший Мишка, не говоря худого слова, так цапнул его когтистой лапой, что тот откатился в кусты с разодранным брюхом, приобретя, таким образом, немного жизненного опыта. А он, увы-увы, очень часто бывает слишком болезненным. Больше желающих атаковать не нашлось. Медведи ушли, и волки остались полными хозяевами в местных лесах. А так как всю живность в округе они уже съели, только и оставалось, что нападать на деревенских овец да собак.
        Деревенским мужикам тоже, естественно, не понравилось, что серые режут скотину, и они стали требовать от властей разрешить отстрел обнаглевших бандитов. Власти разрешили, и даже объявили, что в большой охоте могут принять участие все желающие - добывать разрешалось по одному зверю на ружьё. Ружей понаехало - едва ли не больше, чем волков! Даже издалека, из Питера, прикатили. Ну, деревенские обрадовались, всех разместили без обиды, а ночью егеря обнесли лес флажками и утром началось…
        Василий Николаевич Зубов был создателем, хозяином и генератором идей рекламного агентства «Дебри пиара». Начав ещё в далёкие 90-е, он сначала писал рекламные материалы для производителей печенья и творожных сырков, но быстро пошёл в гору, так как обладал огромной работоспособностью и креативным мышлением. От рекламных статей, прославляющих достоинство лапши быстрого приготовления или молочных продуктов местного производства, он быстро перешёл к предвыборному пиару, который оказался куда более доходным занятием. Именно он придумал ставший впоследствии популярным приём, когда рекламные предвыборные листовки печатаются от имени оппонента своего заказчика огромным тиражом, после чего разбрасываются по городу и валяются в подъездах, магазинах, на рынках и улицах, превращаясь под дождём в бумажную кашу и вызывая у дворников приступы вдохновения на почве матерного словотворчества. И у остальной «электоральной массы» - тоже. Ну и текст такой листовки (с крупным портретом, разумеется) был соответствующим ситуации - «выбери меня, я знаю, как накормить страну!». Или что-то в этом роде. Или другой пример его
изобретательности - на региональных выборах в богатом сибирском мегаполисе Василий Николаевич нанял за смешную в общем-то плату местного скандального лидера движения «Голубая Сибирь». И тот в интервью телевидению заявил, что действующий губернатор (противник Васиного заказчика) - прекрасный человек, по-европейски образован, мил и по-европейски же толерантен, в том числе и по отношению к секс-меньшинствам. Кондовые сибиряки сначала не поняли, что означает нездешнее слово «толерантен». После осознания же, что толерантность значит всего-навсего - терпимость, разразились потоками нецензурного негодования, а за резиденцией губернатора прочно закрепилось наименование «дом терпимости», или просто «голубой дом». После этого рейтинг губернатора упал, как выразился один из местных журналистов, «ниже плинтуса», а Васин заказчик выиграл выборы. Много чего придумал Василий Николаевич Зубов, завоевав славу и расположение богатых клиентов. Большинство его выдумок даже вошло в сборник «Шедевры чёрного пиара», который выпустило одно никому не ведомое издательство. К созданию коего, кстати говоря, приложил руку и
кошелёк именно Василий Николаевич, дабы от якобы чужого имени рекламировать свои успехи. Вот такой он был хитрец. Как сказал один доктор медицины после прохождения Василием Николаевичем одного модного психологического теста (пряча в карман приятно шелестящий гонорар):
        - Коэффициент адаптации у вас, батенька, зашкаливает за девяносто процентов. Это очень много. Вы легко воспринимаете всё новое, усваиваете его и пытаетесь извлечь из этого пользу. Проще говоря, вы с одинаковой лёгкостью cможете носить как смокинг дипломата, так и арестантскую робу. Не в смысле - сия чаша вас не минует, а в смысле, что и в том и в том обществе вы с большой степенью вероятности будете пользоваться авторитетом, а то и достигнете командных высот. Ну, или бездны падения - это уж как посмотреть, вопрос терминологии. Надо лишь работать над собой.
        Болтливый доктор медицины долго объяснял Василию Николаевичу премудрости науки психологии, но тот не слушал, уяснив для себя главное - у него большие шансы выпутаться из разных неприятностей, какими бы страшными они ни казались. Включай мозги, напрягай волю - и вперёд, нет таких крепостей, каких бы он не смог взять!!!
        Охота проходила по плану. Подкопаться под флажки волки не догадались. Егеря расставили стрелков по местам, загонщики вышли на другую сторону леса вовремя. И - вперёд. Деваться серым некуда. Вот и Василий Николаевич Зубов тоже стоял на своём месте с заграничной винтовочкой в руках, подарком американского своего знакомого. Хорошая винтовочка, настоящий «винчестер» самого что ни на есть нездешнего производства. Американец, чрезвычайно гордясь продукцией отечественной оружейной промышленности, заявил, что винтовка настолько мощная, что с ней можно охотиться хоть на динозавров, а точность боя такова, что можно на лету отстрелить «боллз» даже комару… Как показала практика, американец натурально заблуждался относительно непогрешимости своих инженеров и рабочих. «Винчестер» - оружие, конечно, хорошее, но Вася скоро убедился, что в жизни не всё так просто, а косорукие рабочие и кривоглазые работники ОТК (или как там за океаном они называются?) есть везде…
        Загонщики сработали хорошо, выгнали волков прямо на охотников. Василий Николаевич слышал их крики (загонщиков, конечно, а не волков) вот уже совсем рядом. Опаньки! Вон и серый бок мелькнул в кустах. Волк ещё не заметил охотника и находился на удобной для стрелка позиции. Охотник привычно вскинул ружьё. Волк рядом, промахнуться невозможно. Выстрел! Что такое? Волк только оглянулся, клацнул зубами и ринулся куда-то в сторону. Вот позорище!!! Лишь бы не увидел никто - промахнуться из такого выгодного положения… Надо бы этого серого всё же подстрелить, он должен ответить за то, что Василий Николаевич промахнулся!!! Незадачливый стрелок ринулся за зверем, бежать хищнику было трудно - густой подлесок мешал ему показать всю свою прыть.
        Василий Николаевич всеми своими девяносто пятью килограммами вломился в молодую поросль осины и шиповника, словно слон в мангровый лес в погоне за слонихой в сезон случки. Как бы то ни было, но серому нельзя дать уйти! Взыграло и уязвлённое самолюбие, да и, чего греха таить, представлял уже себе Василий Николаевич, ой представлял, как роскошно будет смотреться мохнатая волчья шкура на стене или, нет, лучше - перед камином! И с какой великолепной небрежностью можно отвечать на восхищённые вопросы (да что там вопросы - просто на восхищённые взгляды) знакомых барышень:
        - А, этот волк? Это ещё не очень большой экземпляр. Пусть полежит пока. Думаю вот съездить к моему другу на Аляску - поохотиться на тамошних белых волков. Они раза в полтора крупнее наших… Добуду такого - и шкуру поменяю…
        Но пока белые волки из американского штата Аляска могли спать спокойно: Василий Николаевич Зубов не мог подстрелить даже самого обычного серого европейского волка, близкого родственника того, кто скушал в своё время Красную Шапочку с бабушкой, семерых козлят и пытался сожрать трёх поросят.
        Василию Николаевичу сейчас было не до этого, сейчас он пробирался сквозь бурелом, пытаясь догнать мелькавшего где-то совсем недалеко хищника. Уже и крики загонщиков не слышны, уже и соседи-охотники неизвестно где остались, а он всё шёл через густую поросль. Волк трещал ветками где-то неподалёку, пару раз показавшись Васе на глаза, но, как назло, в неудобном для стрельбы положении. Всё, что он успел заметить, - обгорелый бок. Наверное, серый подпалил его на лесном пожаре, где же ещё?
        Внезапно что-то заухало, засвистело, захохотало, и - ух - земли нет под ногами, и вот он уже, выпустив из рук ружьё, пытается выбраться из бочага - маленького лесного болотца, внезапно выступившего из лесной чащи. Минут десять он барахтался, пока не выбрался на берег. Ружьё, конечно же, утопил, жаль. И сам изгваздался, словно пьянчужка на городской свалке. И, самое нехорошее, непонятно, куда идти. Лес во все стороны одинаковый, откуда пришёл - непонятно, даже сломанных кустов не видно, чтобы определить, как шёл… А тут ещё смеркаться стало, и есть нечего, и даже спичек нет - в общем, целый букет ништяков.
        И тут оказалось, что не напрасно, ой как не напрасно присваивает учёные степени Высшая аттестационная комиссия!!! И к Василию Николаевичу это имело самое непосредственное отношение. Проще говоря, тот пожилой и любящий гонорары доктор каких-то там медицинских наук, который определил, что величина Васиного коэффициента адаптации зашкаливает за девяносто процентов, был прав, ой как прав! Посему терпящий бедствие горе-охотник не стал метаться в сумерках в поиске обратного пути, что, собственно говоря, в данной ситуации было бесполезно. И тем более впадать в панику и биться в рыданиях (что было бесполезно в абсолютной степени), а совершенно в духе героев русских народных сказок рассудил, что утро вечера мудренее. Отжал, насколько это было возможно, мокрую одежду, нарвал елового лапника на подстилку, им же укрылся и заснул, благо ночь была не очень холодной - хоть в этом ему повезло…
        Наутро Василий Николаевич, порывшись в памяти, нарыл там полузабытые сведения из читанных в детстве книжек «про индейцев». Сведения сии гласили, что для того, чтобы выбраться из лесных дебрей, нужно найти ручеёк и пойти вниз по его течению. Маленький ручеёк впадает в большой, большой ручей - в маленькую речку, маленькая речка - в большую реку, а на большой реке всегда есть люди… Применив теоретические знания на практике, Василий Николаевич нашёл ручеёк и пошёл вниз по течению. Вскоре его знания о лесных ручейках расширились, так как он узнал, что они могут впадать не только в большие ручьи или маленькие речки, но и в болота…
        Василий Николаевич побрёл наугад. Насколько он помнил, за волком он вчера побежал навстречу солнцу. Значит, возвращаться сейчас надо было на запад. Авось да выведут его чутьё да удача если и не к человеческому жилью, то, худо-бедно, хотя бы на какую-нибудь дорогу. Ведь должны же быть здесь дороги, чёрт побери! Чай, не Такла-Макан какая-нибудь и не Занзибар, где, как известно, водятся одни лишь злые крокодилы.
        Но дорога всё не попадалась и не попадалась. Василий Николаевич старался строго придерживаться западного направления, не смотря - лес, овраг или поляна на пути. В конце концов забрёл он в совсем уж непролазную чащу. Вокруг - столетние ели, густой шиповник. Вон - даже куртку изорвал.
        В ближайших кустах послышался шорох. Василий Николаевич насторожился. Из кустов вышел волк. Василий Николаевич готов был поклясться - тот самый! Вон - обгорелым боком повернулся! Как будто для того, чтобы Вася его узнал. Потом глянул и даже - честное слово - улыбнулся! Ну, или оскалился так добродушно, что это было похоже на улыбку. А потом… подмигнул! И прыг - обратно в кусты! Как будто пришёл, проверил - на месте ли подопечный - и пошёл по своим делам. Чудеса! За ним, что ли, пойти? Да нет, волка уже не видно, даже треска веток или шелеста травы не слышно… Как испарился, сердешный! Что ж, мы будем искать другую дорогу. И Василий Николаевич пошёл в прежнем направлении.
        Впереди замаячило что-то высокое и массивное, по своему виду явно не вписывающееся в лесной пейзаж. Василий Николаевич с трудом пробрался через густой кустарник и вышел на небольшую полянку. И раскрыл от удивления рот. Посреди поляны стоял огромный - метра четыре в высоту и почти метр в обхвате - столб, вкопанный в землю. На столбе чьи-то не шибко умелые ручки грубо выстрогали лицо с окладистой бородой и сурово сдвинутыми бровями. На верхушке - колпак, а по бокам - высечено что-то вроде рук, причём в правой было заметно какое-то оружие: то ли меч, то ли палица. А может, просто дубина. И хотя обработка бревна была грубой, неведомый ваятель несомненно обладал даром скульптора. Идол получился грозным и величественным. И, судя по плотности древесины, это была не сосна, а что-то более тяжёлое и прочное. Скорее всего - дуб. Но чёрт возьми! Дубы нигде в округе не растут! Этого идола откуда-то и неизвестно для чего сюда притащили! Кто они - эти неведомые идолопоклонники? Неужели такие ещё остались? Или это мода такая пошла?
        Обуреваемый сумбурными мыслями, Василий Николаевич обошёл вокруг истукана. У его основания валялись куски ткани, несколько обгрызенных костей неизвестного животного и стоял настоящий берестяной туесок с какой-то жидкостью. В ней плавали три клюквинки. Стало быть, недавно стоит… В растерянности почесав затылок (от такой находки растеряешься!), Василий Николаевич решил сделать окончательный вывод по поводу своего нечаянного путешествия по лесам попозже, когда выберется в город. А пока что надо искать дорогу. И он пошёл дальше.
        Внезапно он почуял какой-то неземной аромат. Наверное, именно так должна пахнуть пища богов - мелькнуло в голове. Как там её - амброзия, нектар, прасад? Впрочем, скоро он понял, что так пахнет свежесваренная уха. И впрямь - к запаху ухи добавился запах дыма, а где-то недалеко зазвучали голоса.
        С трудом проломившись сквозь густой кустарник, Василий Николаевич вышел к речке (знать, не так уж и врут старые книжки!). На противоположном берегу и чуток ниже по течению сидели четверо мужиков и варили на костре уху. Справедливо рассудив, что сюда ему никто ухи не принесёт, Вася скинул одежду и переплыл речку, держа вещи над головой, чтобы не замочить. На том берегу оделся и направился к мужикам - не оставят же они его в беде!
        Компания, как сразу разглядел Василий Николаевич, ему попалась престранная: мужики все как на подбор - рослые, крепкие. Как сборная штангистов-тяжеловесов. И одеты как-то очень уж по-деревенски, подчёркнуто по-деревенски: простые холщовые штаны, рубахи навыпуск. Что это под кустом валяется? Ни хрена себе - настоящий лук со стрелами!!! Кино, что ли, снимают?
        Мужики заметили Васю, когда он подошёл поближе. Один встал (здоровенный, как танк, и, наверное, такой же сильный), уставился на гостя:
        - Ну что, побегал? Пора и честь знать. Божью обитель строить надо.
        И тут же быстрым и сильным ударом в ухо свалил ошарашенного Василия Николаевича на траву. Пока тот, оглушённый, валялся, словно мешок, подошёл второй из мужиков, чуть меньше первого, но тоже очень большой. Вдвоём они сноровисто связали Васе руки (сразу видно, делали это много и часто), пинками подняли и пинками же заставили идти. Привязали его к дереву - наподобие коровы на выпасе - и уселись доедать уху. Пленнику поесть, конечно же, не предложили. Поев, быстренько залили костёр, а Васю, ни капли не церемонясь, взяли за руки и ноги и, раскачав, закинули в лодку, которая стояла тут же у берега.
        В голове избитого, униженного и оскорблённого Василия Николаевича Зубова, гения пиара, человека, вхожего к сильным мира сего, клубились нехорошие мысли. Он обдумывал, как накажет обнаглевшую деревенщину, когда доберётся до Питера. Надо будет позвонить одному своему доброму знакомому, хорошо известному в определённых кругах. На хлеб себе этот знакомый зарабатывал, как он сам любил говорить, с помощью «ликвидации дебиторской задолженности». А бойцы его - виртуозы утюга и паяльника (не в том смысле, чтобы что-то погладить или запаять, а совсем в другом), а также в самых разнообразных видах различных единоборств, готовы были выполнить приказ своего шефа быстро и чётко, причём в любое время суток…
        Но не прав, ох как не прав был Василий Николаевич! Ничем ему сейчас не смогли бы помочь ни знакомый бандит, ни высокопоставленные чиновники или офицеры спецслужб. Никто. Отныне полагаться ему надо было только на свои девяносто процентов коэффициента адаптации. Только на них, и ни на что больше!!!
        Лодка между тем шла вниз по течению. Двое гребли, течение было быстрым, и примерно через час причалили к берегу. Васю выгрузили из лодки тем же неприятным способом, что и загрузили в неё.
        Метрах в ста от берега стоял деревянный двухэтажный терем. Именно - терем. Слово «дом» к нему не подходило ну никак. «Декорация, фильм снимают», - снова мелькнула у Васи в голове мысль. Сознание никак не хотело принимать новую реальность и цеплялось за привычное. А в нём, в привычном-то, таких вот теремов не бывало. Разве что в Кижах. Но здесь же не Кижи. Да и мужички ведут себя совсем не как нынешние деревенские обыватели. «Да, - мелькнула вторая мысль, - не бывает сейчас таких теремов, не строят их. Не нужны просто. А что не декорация это - видно сразу. Декорации все, как правило, свеженькие, красивые, брёвна желтеют свежеободранными боками. А ведь два-три года - и от желтизны не останется и следа. Темнеет древесина под открытым небом, ой как быстро темнеет. Вот и этот терем - сразу видно, что не вчера построен. И не позавчера. И не позапозавчера. Давно построен. Лет тридцать назад - самое малое. А кому бы в то время надо было строить здесь терем и все эти годы за ним смотреть? Вот и думай, Вася, думай. Привыкай, что в действительности всё совсем не так, как на самом деле. Такой вот воплощённый
афоризм. Включай, Вася, свои девяносто процентов».
        Пока Василий Николаевич предавался этим размышлением, его провели в терем, где, как и следовало ожидать, всё было сделано в духе седой старины - и лавки, и столы, и стены, и посуда. Абсолютно всё. Не было здесь электричества и алюминия, синтетики и двигателей внутреннего сгорания, генетически модифицированных продуктов и корнеплода по имени картошка. Здесь много чего не было, в этом мире. Но зато здесь был высокий и могучий старик в непривычной глазу одежде - малиновой, расшитой золотыми петухами рубахе, бархатных штанах и сапогах с загнутыми носками - ну прям как с картинки из старой русской жизни. И с внимательным взглядом из-под косматых бровей. Сидел он на красивом резном стуле, выточенном из цельного массива дуба. Впрочем, сказать «старик» было бы не совсем верно. Ничего старческого, немощного в его облике не было. Мощный, умный и властный - эти эпитеты подошли бы к нему больше всего. «Главный здесь» - подумал Вася, не кланяясь, но и не задирая нос.
        Хозяин дома некоторое время сидел, пристально разглядывая Васю, словно изучал. Заговорил он первым.
        - Вижу, не здешний ты. Одежда на тебе чужая, да и чину не знаешь, ведёшь себя не по-нашему. Опять же меня не знаешь, сразу в ноги не бухнулся. А меня здесь все знают.
        Помолчал ещё немного. Потом усмехнулся.
        - Ну что, мил-человек, рассказывай, кто ты и откуда. Чем дышишь и чего ищешь.
        Не просто, ох как не просто было Васе рассказывать этому человеку свою историю. В самом деле, как и что мог он объяснить средневековому (в чём уже не осталось сомнений) русичу из того, каким образом он здесь очутился? Начнёшь говорить о перемещении во времени - не поймёт просто. Хозяин дома подстегнул его:
        - Да ты не молчи, рассказывай. А то ведь ребят моих кликну, не то что заговоришь, запоёшь, как соловей в мае. А, может, и вправду тебя на Соловки отправить - божью обитель строить? А то работа там аховая, мрут людишки-то, словно мухи осенние.
        При слове «Соловки» Васю аж передёрнуло, и он решился:
        - Видишь ли, хозяин (ах как естественно вырвалось это слово!), я из другого времени, не ваш я.
        Хозяин дома перебил его, не выказав никакого удивления:
        - Я уже догадался. Это сразу видно. Встарь один аглицкий немец, Рожа Быков кличут, может, слыхал? - писал о таком. Его ещё за это тамошние попы в острог сажали. Да здоровый мужичок оказался, выдюжил. Потом ещё много пользы принёс. Знающий человек был, учёный. Уважаю.
        Вася слегка обомлел от столь вольной адаптации имени знаменитого английского философа и учёного Роджера Бэкона к старорусской жизни, но виду не показал. Вызывала удивление и общая эрудиция хозяина дома. Никакого «культурного шока» при известии о пришельце из дней грядущих, ни-че-го… Вася рассказал о себе всё - и о том, каким трудом приходилось зарабатывать на хлеб с маслом (да что там стесняться - на хлеб с маслом и с чёрной икрой), и о том, как он здесь очутился. Хотя, собственно говоря, как он здесь очутился, Вася и сам не понял: погнался за волком, провалился в болото, заблудился в лесу, а потом - бац - получил в ухо и теперь вот стоит здесь, пред ваши светлые очи, хозяин…
        Хозяин внимательно всё выслушал и сказал:
        - Так, говоришь, мастер ты народные бунты вызывать или усмирять? Это хорошо. Такие люди мне нужны. К делу тебя пристрою, сыт будешь и нос в сметане… Только служи верно, смотри. А то знаешь… Кличут меня Михайло Докука. А Докука - это потому что докучаю людям своими вопросами да делами. И видишь ли, никто мне не отказывает и хворью не отговаривается. А теперь ступай, скажи дворне, пусть тебя пристроят в лучшую светёлку, одежонку дадут чистую - твоя-то совсем оборвалась, а завтра говорить будем, скажу, что мне от тебя надо… а звать тебя теперь будут не Василий Николаевич Зубов - чести много, а Вася Зуб. Ступай.
        Наутро дюжий детина, один из тех, кого Вася повстречал на берегу реки, бесцеремонно растолкал его и заявил, что Михайло Докука требует его к себе…
        Василий Николаевич, новоиспечённый Вася Зуб, благоразумно решил не тянуть с появлением пред своим грозным хозяином. Одет тот на этот раз был попроще, в простую холщовую одежду, только сапоги оставил прежние - вычурные.
        - Думал я тут, Вася, как лучше тебя использовать, и вот что решил, - не здороваясь, начал Докука, - главный город в нашей земле - Новоград, есть ещё несколько поменьше, но они пойдут за Новоградом, о них речи не будет. И Новоград - город вольный, князей мы приглашаем, когда в них нужда есть - ну, там от врагов отбиться или самим кого пограбить. Как приглашаем, так и выгоняем, это у нас просто. А правит Господином Великим Новоградом в простое время посадник, и кому быть посадником, решает Вече Новоградское. Кого народ на Вече крикнет - тому и быть посадником. Но кричать там могут не все. Только свободные и никогда в кабале не бывшие. Ещё голь всякую мы на Вече не пускаем, только крепких хозяев, а крепких хозяев в Новограде почитай все, кроме ушкуйников-горлопанов да бездельников-лодырей. Ушкуйники живут в Ушкуйной слободе, за городом, как их к делу приспособить - решим потом. Народец они смутный, беспокойный, живут разбоем, но в лихое время от них большая польза, потому что в битве лучше них никого нету. Если б захотели - в один день Новоград разграбили бы, но понимают, что без Новограда защиты у
них не будет - разбредутся кто куда да сгинут совсем. А тут - где они городу подсобят, где город им - беспокойно, а живём, и всем хорошо… Скоро на Вече посадника кричать будут. Старый-то посадник умер давеча, болел очень, сейчас без власти живём, смута может быть, а смута - это и нам, боярам, и посадским - одна беда. В посадники метят трое. Один - думный боярин Аскольд Белозёрский. Богатый очень и алчет многого. Торговля у него большая с Ганзой, в Любеке и Гамбурге много лавок держит, думает под немцев уйти. И Новоград хочет немцам отдать. Не понимает, что русскому человеку под латинян-еретиков - нельзя. Онемечат, сожрут, и не станет русского человека. Но много есть у него сторонников в Новограде - такие же, как он, кто на заход смотрит и мнит большую выгоду с немецкой земли поиметь, а за это готов даже веру свою продать. Поддерживают его ганзейцы, готовы даже деньгами его ссудить, лишь бы он всё по их делал. И не только ганзейцы…
        Докука остановился, чтобы хлебнуть квасу из жбана в углу, и продолжил:
        - Второй - Филипп Соловей. Богатый купчина. Этот - злейший враг Аскольда. Хочет он от всего мира отгородиться и жить старым укладом. Мол, мы - самостийники, сами с усами и всех победим. Человек, как я думаю, недалёкий, но хитрый и ушлый. На будущее думать не может или не хочет, а вот что касаемо сиюминутной выгоды - за то у него тыковка неплохо работает, и многие бояре по его думают. Да и люд новоградский за ним идёт. Не все, но многие. Боятся людишки перемен, хотят как встарь жить, а по-старому нельзя, время не то. Перемены нужны, без них - смерть. Растащат, разорвут землю Новоградскую. Ляхи, литовцы, ливонцы, шведы - волков вокруг много. Биться с ними можно только сообща. Но немногие пока это понимают. Вот я и хочу, когда стану посадником, объединить все русские земли. Если надо - даже под московского царя пойти…
        Вася сидел, как на армейской политинформации, позёвывая. Работа на поприще связей с общественностью выработала у него ироничное отношение к напыщенно-пафосным построениям, коими так богата предвыборная политическая риторика. Вместе с тем он прекрасно понимал, что «пипл хавает» эту мишуру в основном вполне серьёзно, и научился ни словом, ни жестом, ни движением бровей не показывать своего к ней отношения. А Докука между тем продолжал витийствовать:
        - Суров он, но веры православной, своих купцов да мастеровых не обижает, да и врагов бьёт изрядно. И стать посадником поможешь мне ты. Сумеешь - ни в чём тебе отказа не будет. Не сумеешь - ну что ж, не повезло тебе…
        Тут Михайло Докука замолчал, а Вася Зуб подумал - насколько же сильно ему не повезёт в случае поражения Докуки на выборах посадника. Что тут сейчас в моде - сажание на кол, заливание в горло расплавленного свинца или зашивание в медвежью шкуру с последующим затравливанием собаками? А может, что-то ещё более «прелестное» из того, о чём историки умолчали или что им попросту неведомо? Всё это было для Василия Николаевича Зубова одинаково неприемлемо. Да-а-а-а, надо срочно включать на полную мощность свои девяносто процентов…
        - Ты, Вася, осваивайся пока. Если куда надо съездить - говори, сделаем. В помощь тебе будут двое из моей дворни. Люди они надёжные, каждый в своём ремесле - дока. Будут тебе помогать, объяснять. Защищать. Ну и присмотрят, чтобы ты не сбежал. Хотя не сбежишь, некуда тебе бежать. Если всё же сбежишь, дальше Аскольда или Филиппа никуда не денешься. А они не такие добрые да радушные, как я, ох не такие. Ладно, ступай пока…
        Первым из помощников оказался дворовый человек Федя по прозвищу Пасть Порву. Росту он был - как самый высокий баскетболист, а в ширину - как три баскетболиста, поставленные рядом. Весу в нём было, пожалуй, под два центнера, как на глаз определил Вася Зуб. При этом - ни грамма жира. Два центнера стальных мышц и безграничная преданность Михайле Докуке - вот что такое был Федя Пасть Порву. Воспитывался при дворе с младенческих лет, когда отец его, дровосек, погиб в лесу, придавленный лесиной, а мать умерла ещё при родах. Докуку почитал не то что как родного отца, молиться на него готов был как на бога. Выгоды своей ни в чём не искал, а учитывая общую лёгкую тупость Феди, можно было с уверенностью сказать, что на предательство такой человек не способен и, если надо, выполнит любое приказание хозяина. Прозвище своё получил он за постоянную приговорку - «пасть порву», хотя, в сущности, человек он был добродушный, как многие сильные люди. На медведя он ходил даже без рогатины. Встретив в лесу Топтыгина, просто дружески обнимал его, ломая кости. Когда он в базарный день выходил биться на кулаках, желающих
находилось мало. Победить его никто и не тщился, предметом спора было - кто дольше против Феди выстоит. Что, впрочем, тоже было лишь досужим спором. Стоило Феде попасть кулаком хотя бы один раз - выстоять не мог никто. А если какой-нибудь очень искусный боец задевал Федю всерьёз, тот, разъярясь, начинал бить, нет, не в полную силу и даже не вполсилы, а так… в треть или даже в четверть силы. И легко мог зашибить до смерти. Не со злобы, а по недоразумению… Даже ушкуйники - на что уж отчаянные оторвы - предпочитали с Федей не спорить.
        Как-то раз один цыган, в летнее время водивший учёного медведя по ярмаркам и заставлявший его плясать под балалайку, решил по осени своего лохматого артиста, чтобы не нести убытки (мишка собирался ложиться в спячку), забить и шкуру продать. Умирать медведь активно не желал и невзначай сломал цыгану руку. Тот обратился к судье, дабы казнить животное по приговору суда (с выдачей шкуры пострадавшему). Федя, узнав о таком чудном суде, собрался уже было цыгана прибить, но тот, несмотря на сломанную руку, показал завидную прыть, благодаря в душе своего цыганского бога, что мишка сломал ему всего лишь руку, а не ногу. Медведя, пережившего такой стресс и едва не ставшего жертвой судебного произвола, Федя откормил и отправил в лес ложиться в спячку, объяснив ему при этом, чтобы летом ему не попадался… Вот такой был Федя человек.
        Второго из дворовых людей, кого приставили к Васе, звали Кирилл, а откуда у него такое чудное прозвище - Упал Отжался - Вася Зуб узнал во время поездки в ушкуйную слободу, в которой его сопровождали и Кирилл (попросту Киря), и Федя. В сущности, никакой особой нужды ехать к ушкуйникам не было, но Вася, имея по истории России твёрдую и честно заработанную школьную «пятёрку», решил лично взглянуть на этот буйный народ, державший в напряжении весь Север, а в довесок ещё Поволжье и запад Сибири - авось пригодится в деле. Да не наверное, а точно пригодится. Сила никогда лишней не бывает. Сборы в поездку были недолги, но от внимания дворни не ускользнули. Ехать решили с утра, чтобы к вечеру вернуться обратно - ночёвку ценного специалиста на чужой территории Докука запретил. Ехали на лошадях: Федя с Кирей на резвых скакунах, а Васе, как несведущему в конном деле, подобрали старенькую смирную лошадку.
        Дорога была широкой и шла в основном через лес, не очень густой. Только в одном месте она сужалась так, что ехать можно было только по одному, в затылок друг другу. По краям рос густой кустарник, пробраться через который было довольно сложно. Вот на этой узкой тропинке и подкараулили троицу злые вороги. Ехавший впереди здоровяк Федя получил по лбу здоровенной дубиной и, не успев даже ойкнуть, мешком свалился с коня. Тут же из кустов спереди и сзади всадников вышло десятка полтора крепких мужичков. Вооружены были - у кого ножики, у кого - кистени, у кого - ещё какое-то разбойничье непотребство. Оглушив Федю, нападавшие посчитали дело сделанным, и старший из них - среднего роста жилистый мужичонка средних же лет, без оружия и с цепким взглядом - спокойно заявил:
        - Ну что, человечки, слезай с лошадок. Дальше мы вас поведём.
        «Кранты, - подумал Василий Николаевич Зубов, - у меня, кажется, смена хозяина сейчас будет…»
        Но второй его спутник, Киря Упал Отжался, так не считал. Он насмешливо глянул на разбойничков, три раза плюнул налево, потом махнул в воздухе собранными в пучок пальцами правой руки, нарисовав что-то вроде «знака Зорро», и пробормотал при этом себе под нос нечто хотя и непонятное, но очень грозное. Где-то вверху громыхнуло, сверкнуло, потом запахло озоном, как после грозы. А Киря из тщедушного человека превратился, казалось, в великана.
        - Ну вы, душары, - громовым голосом заревел он, - а ну, упали, отжались!!!
        Мужики сначала оцепенели, потом глаза их стали стеклянными, а оружие вывалилось из рук. Сначала один, а потом и остальные действительно упали и стали отжиматься, словно неопытные солдаты на курсе молодого бойца. Последним плюхнулся на усыпанную рыжими иголками землю главарь и тоже стал отжиматься.
        - Салабоны, на кого хлеборезку раскрыли, - продолжал бесноваться Киря, - да вы ещё мамиными пирожками какаете! Делай - раз!!!
        Лес наполнился пыхтением и жалобными стонами:
        - Не могу больше…
        - Командир, мы же не железные…
        - Делай - два! - Не унимался Киря.
        - Мы больше не будем…
        Так продолжалось минут пять. Потом пыхтение и стоны постепенно затихли и неудавшиеся разбойнички, казалось, потеряли сознание. Киря удовлетворённо усмехнулся, потом помог подняться почти пришедшему в себя Феде, и троица продолжила путь. Забраться на коня Федя пока не мог и шёл рядом, держась за узду. Киря и Вася ехали следом.
        - Слышь, Васёк, - сказал Киря, - напали-то на нас не простые разбойнички. Главным-то у них - Андрюшка Хрен - ушлый чёрт. В бою с ним обычному человеку тяжело. Кистенём работает - как жид на скрипочке пиликает. Мастер! Ну, мне-то не страшно, я ведь не простой, а ты берегись, если что… Он старший тиун у боярина Аскольда.
        И замолчал. Про то, как справился с нападавшими, говорить он, похоже, не собирался.
        Вася недоумённо и заинтересованно посматривал на Кирю, не решаясь задавать вопросы человеку с такими невероятными способностями. Киря же, видя Васино любопытство, нарочно ехал с важным видом, не говоря ни слова, только мурлыча под нос песенку:
        Ой-ё, мама, не могу, да,
        Ой-ё, мама, не могу, да,
        Ступил комар на ногу, да,
        Ступил комар на ногу, да,
        Больно ножку вёрёдил, да,
        Больно ножку вёрёдил, да…
        - Слышь, Кирюха, - перебил его Вася, - как это ты их?
        Киря напыжился ещё больше и продолжал мурлыкать:
        Сердецюшко востряхнул, да,
        Сердецюшко востряхнул, да…
        Потом всё же замолчал и надменно сказал:
        - А зря я, что ли, столько лет в учениках у самого Простомира проходил?
        И снова затянул:
        Сходи, мама, в кузницю, да,
        Сходи, мама, в кузницю, да,
        Скуй-ка, мама, топорок, да,
        Скуй-ка, мама, топорок, да…
        Вася не выдержал:
        - Слышь, Кирюха, тебе обязательно надо, чтобы Докука приказал мне всё рассказать? Смотри, как бы он не осерчал…
        При упоминании имени всемогущего Михайло Докуки Киря никакого страха не выказал, а только кивнул и почтительно привстал в стременах.
        - Ладно, Вася, расскажу тебе всё и про Простомира и про своё учение - как я научился разным забавным и нужным штукам. В общем, дело было так… Был я когда-то молод, зелен и глуп. А слава Простомира уже тогда по всей Новоградской земле гремела. И не только по Новоградской. И не только по земле. Ну ладно, об этом пока не буду… Поступил я к нему в обучение. Думал я, он сразу меня разным заговорам да заклятиям учить станет. Так нет, он меня семь лет гонял на всякой чёрной работе - котлы и горшки скрести, кашу ему варить да нужник чистить. Ну и учил меня всякой нерусской грамоте, русскую-то я с детства знаю, в Новоградской земле все с детства читать-писать умеют…
        Киря опять задрал нос, чрезвычайно гордясь родной Новоградчиной. Погордясь немного, продолжил:
        - Так вот, учил он меня, значит, грамоте латинской и греческой, потом какой-то чудной басурманской грамоте, буквы чьи, если не знаешь, можно принять за детские каракули - алиф, ба, та, са. Ещё была грамота из картинок. Ею писали в стране, где люди строили горы. И совсем странная заморская грамота того народа, что не знал колеса. Много чему он меня учил первые семь лет. Когда я начал понимать все эти премудрости, стал он меня учить языку зверей, птиц, рыб, всяких гадов и растений. Ещё семь лет я учил эти языки. Правда, теперь он на меня ругался и часто бил дубиной - говорил, что я бестолочь. А дубина у него знатная - дубовая, суковатая…
        Киря поёжился, видно, вновь ощутив на своей спине прелести Простомировой дубины.
        - Когда я изучил языки всех живых тварей, взялся он меня учить языкам Земли и Воздуха, Огня и Воды. Это было самое трудное. Они ведь не живые. Вернее живые, но не по-нашему. И говорят совсем не так. Когда я выучил и это, прошло ещё семь лет…
        - Постой, - воскликнул поражённый Вася, - а сколько же тебе лет?
        Киря опять напыжился:
        - Сколько надо, столько и лет.
        Потом, видно, желание похвалиться постигнутыми в учении премудростями оказалось сильнее важности, и он пояснил:
        - Много мне лет. Только у Простомира время ведь не как здесь бежит. Оно у него то вперёд, то назад. Для этого у него особая избушка есть. Намаешься за день, потом в той избушке выспишься - время там обратно течёт - и как будто бы и не постарел ты на день. Всё такой же остался… Простомир часто и сам там сидит. Он ведь, если по-настоящему, а не по-волшебному, наверно, уже тыщу лет прожил, а то и две… Я точно не знаю, да и никто в Новограде не знает. Думаю, даже сам Простомир забыл, сколько он годочков уже живёт на белом свете. Так вот, и я всегда ночевал в той избушке, поэтому и остался таким. А по-настоящему я, пожалуй, постарше Докуки буду… Ну ладно, слушай дальше. Отправил он как-то меня за трын-травой. Есть такая, да. У нас она не очень сильная, а вот в индейской земле - куда как сильнее. Короче, отправил он меня за этой самой травой, и сроку дал три дня - добраться, нарвать полную котомку, а котомку-то дал - полкопны влезет, и обратно… Ну пошёл я. А идти было - за три реки, за три горы, три поля перейти, три оврага обойти. Словом, куда идти - знать тебе без надобности, всё равно не найдёшь,
даже если знать будешь. Волшебное это место. Решил я не три дня ходить, а меньше - мол, смотри, Простомир, какой я резвый да послушный. И припустил чуть не бегом. Добежал в один день, нарвал трын-травы, решил переночевать тут же, а с утра пораньше - обратно, чтобы к вечеру быть на месте. Положил котомку с травой под голову, и - как в речку нырнул, заснул сразу. А запах какой от травы душистый! Я весь такой, словно в реке и плыву. Вижу самого себя как будто со стороны, а то и сверху. Заснул, словом. Выспался - слаще не бывает. Спозаранку котомку за плечи - и обратно. На закате дошёл. Простомир меня, конечно, не ждал. Я, не стукнув в окошко, захожу в избу - и чуть на пол не сел.
        Тут Киря перекрестился и, перейдя на шёпот, сказал:
        - Захожу я в избу, а там за столом Простомир сидит, а напротив - я сижу… Натуральный я, только смурной какой-то. Ну то есть второй я - точно такой же, что и первый, настоящий. Я, вон, пока за трын-травой ходил, рукав на рубахе о шиповник разодрал, так тот, второй, тоже сидит с драным рукавом. Короче, одурел я немного от такого дела. Простомир глянул на меня так недовольно, тот, который за столом с ним - тоже глянул, мне аж страшно стало, не дай бог никому такое испытать. Потом что-то громыхнуло и я исчез. То есть не я исчез, а тот второй я, который с Простомиром сидел. А Простомир встал из-за стола, схватил свою проклятущую дубину и ну меня охаживать! Бьёт и приговаривает: «Дурилка ты картонная позорная бесталанная! Сказано тебе, дураку, было - три дня, значит, три дня. Не бывать тебе волшебником, не постигнуть тайн причины и следствия, пшёл вон, скотина, ночью родившаяся!» Побил он меня так, потом успокоился вроде. Ни слова больше мне не сказал, а наутро заявил, что неспособен я к учению и сам закрутил свою нить. Мойры, говорит, недовольны остались. Потом ещё добавил, чтобы уходил я от него в
мир, но память мне оставляет, чтобы помнил все премудрости, которые постиг, авось ещё пригожусь. На прощание треснул меня по хребту своей проклятущей дубиной, и я ушёл. Спасибо вот Докуке, приютил сироту… Такие вот дела, да.
        Вася с растерянным интересом слушал Кирин рассказ. Мало того, что надо опасаться виртуоза кистеня Андрюшку Хрена, так ещё, оказывается, попал он не в простой средневековый Новоград, а в сказочный! Тут, оказывается, настоящие волхвы есть, колдуны. А значит, скорее всего, и прочая сказочная живность - русалки, лешие, а может, и вампиры. Короче говоря, как в песне - с каждым днём всё радостнее жить!
        - А что, Киря, - спросил он, - сам-то ты что по этому случаю думаешь? Что это там, у Простомира, было?
        - Известно что. Морок это. Простомир, оказывается, такие штуки тоже умеет делать. Я до этого и не знал. Многое у него раньше видел, а морока - впервые.
        - Морок - это когда он по облику живого человека делает его как бы подобие? И он, морок этот, потом все приказания Простомировы выполняет беспрекословно?
        - Верно, Вася. Сразу ты уловил суть этого непростого колдовства. Ой какого непростого и опасного! Мало того, что морока делать - особое мастерство нужно. Не всякий волхв с этим делом справится. А если попы об этом узнают - не миновать костра. Простомир, конечно, от костра убережётся, а вот его помощникам надо опасаться, схватят для начала и закуют в железо, а потом поповский суд - суд скорый и безжалостный. И тут уж ничего иного, кроме костра, они не присуждают. Хотя, конечно, наши попы по сравнению с Явропой - агнцы. Жгут нечасто. Вот если б за такое дело во французской или испанской земле поймали - ещё до костра так бы изувечили, что огня ждал бы, как божьего избавления от земных мук. А вместе с виноватыми ещё бы и семью пожгли - мол, почему не донесли о колдовстве? Или из дома бы выгнали и по миру пустили.
        - Говоришь, много лет в учении у Простомира провёл. Что он ещё может, кроме того, что мороков делать?
        - Это, Вася, долгий рассказ, на много зимних вечеров. Расскажу только пару случаев. К Простомиру часто приходят не только заговоры делать, но и просто хворобу вывести. А порой и не решишь сразу, что это - обычная болезнь или наведённая порча или сглаз. Или просто духово наказание за дерзость или неведение. Вот, приводят к нему как-то два парня свою сестру-молодицу, сама-то она еле ноги передвигала. Вернее, одну ногу, вторая у неё здоровая была. Рассказала, что случилось. Забрела она, собирая ягоды, на кладбище и засмотрелась на могилки, стала читать на крестах - кто где похоронен. А потом ушла домой, а наутро у неё нога так распухла, что ни сесть ни встать. Болит - страсть, а возле коленки - чёрное пятнышко и кровь там как будто гниёт, даже запах пошёл. Говорит, как раз в это место укусил её на кладбище муравей, очень сильно укус чесался. Простомир на это укоризненно головой покачал, увёл её к себе в избушку, меня позвал помочь. Начертил на полу круг, положил девку, юбку выше колен задрал, а мне велел вбить три гвоздя: два в ногах, а один в изголовье. Потом что-то шептать начал, я и не понял
ничего, хотя в учении много языков выучил. Потом перестал шептать и вроде как начал с кем-то ругаться, а с кем - не видно! Потом крикнул - мол, ты почто же, гад, невинную бестолковую девку до смерти уморить хочешь! - и двинул посохом перед собой, в пустоту. Кто-то закричал, заблеял по-козлиному. А девка вскрикнула и глаза открыла, а до этого без сознания лежала. И вижу я - чернота у коленки сразу спала и кожа стала обычного цвета, ну, может, красноватая немного. Да и краснота сразу сходить начала. Девка встала как ни в чём не бывало и вышла из избы. Мы за нею, а там братья её поджидают, дрожат от страха. Простомир им и говорит - вы, ребятушки, за своей сестрой присматривайте, чтобы не шлёндала где попала. Вот, вчера, мол, забрела, собирая ягоды, на кладбище, а не надо было. Если никто из родственников на кладбище не похоронен - лучше не ходи туда, беда может быть. Вот Хранитель Кладбища и осерчал - если у девки никого там нет, пусть, мол, сама тут ляжет. И наслал хворобу. Вздорный он, хранитель-то, мелочный и гадкий. Ещё денёчек повременили бы - точно, легла бы на кладбище. А девку - хрясь по спине
посохом - он у него для всех приспособлен, и для людей, и для духов - и, говорит, ты давай замуж выходи да детей рожай, а не по кладбищам бездумно бегай. Чтоб до Покрова, говорит, свадьбу сыграли! И ни гроша с неё не взял, потому как безвинная она, глупая только. Вот такое дело у Простомира как-то было, а ещё…
        - А что, девка потом свадьбу сыграла? - заинтересовался Вася.
        - А как же? Она так напугалась, что и Покрова дожидаться не стала. Через месячишко и замуж вышла. Братья ей хорошего жениха нашли, богатого. Да. С перепугу и детей нарожала - два раза тройни были и три раза по двое приносила.
        Он замолчал, а Вася принялся пихать его локтём:
        - Ну а что ещё хотел рассказать?
        Любил он такие истории, ой любил!
        Киря встрепенулся и продолжил:
        - Да, был ещё такой случай. Повадился кто-то резать в Новограде и окрестных деревнях скот. Да ладно бы, зарезал и сожрал, это понятно. Волк или медведь. А то придут утром в хлев или на пастбище - одна-две овцы мёртвые, и крови ни капли. Как будто из-за крови их и режут. Ну, в Новограде и запоговаривали - оборотень появился, кровь сосёт. Стали владыку беспокоить - давай молебен об убиении оборотня! Тот отбрыкивался как мог - мол, неизвестно ещё, отчего овцы дохнут, а молебен такой, какой вы требуете, - это не молебен, а колдовство называется. И отказался наотрез. Мужички уже собирались его дубьём проучить да силой заставить молебен отслужить, да, на счастье, вспомнили о Простомире. Отправили к нему лучших людей о помощи просить. Владыка на это и глаза закрыл, потому как сам ничего сделать с напастью не может. Может, думает, у Простомира получится, вот людишки и угомонятся. Пришли люди к нему, стал он ворожить, а я рядом стою, смотрю. Помогать он тогда не велел. Костёр жёг, траву туда бросал и в дым глядел. Сначала вижу - удивился сильно, потом усмехнулся и говорит посланникам от общества - вы,
ребятушки, ступайте назад. Сами всё сделаете, без моей помощи. Все и удивились - как так? А он им ничего не ответил, только спросил - в Новограде сарацинским товаром сейчас торгуют или как? Ушли они. Я потом узнавал, сразу по приходу взяли за шкирку сарацинских купцов - в Новограде тогда и вправду десять галер стояло. Те сначала в недоумении - за что? Испугались уже, что их жизни лишат. И могли бы! Уж больно люди злые были. Потом толмач им растолковал, что почём и какие к ним вопросы у общества. Успокоились они. Задумались. Потом говорят, что есть в их краях, в полуденных горах, такой зверь - мумён называется. Повадка у него такая: режет мелкий скот и кровь пьёт, тем и жив. Но для человека не опасен и крупный скот не трогает. Никто из сарацин этого зверя не видел, потому как редкий он, знают только понаслышке от своих единоверцев-земляков. Взяться ему в Новограде неоткуда, кроме как с одной из сарацинских галер. Старшина их так и сказал, что это, скорее всего, мы по недосмотру в трюме привезли. Спрятался зверь среди товара, а в Новограде выскочил на берег - и был таков! Потом ещё добавил, что зверь
сей тепло любит и зиму новоградскую не переживёт. Мужики зимы ждать не захотели, ещё чего! До зимы этот мумён половину скота перережет! Сарацинам велели - поскольку по их недосмотру зверь здесь оказался и поскольку они его повадки знают, пусть сами его и убивают. А пока зверя на общее обозрение не предоставят, торговать не сметь! Сарацины посовещались, покурлыкали что-то по-своему, потом нашим и говорят - через толмача опять же: согласны мы. Толь зверь сей днём спит, а на разбой по ночам ходит. Посему просили охотиться ночью, и чтобы ночная стража их не имала. На том и порешили. Две ночи сарацины охотились - да без толку, а на третье утро притащили зверя. Не знаю уж, как они его выследили, их ведь мало было, а зверь безобразничал не только в городе, но и по деревням. Наверное, очень торговать хотели. Видел я потом этого мумёна. Страшный и неведомый. Не волк, не рысь и не росомаха. Да и вообще на зверя не похоже. А похоже на огромного паука, ростом с доброго пса. Да и пса-то такого рослого не часто встретишь. Повисел он с неделю на воротах, потом завонял и его закопали в лесу.
        Вася внимательно слушал Кирин рассказ. Что-то подобное он слышал от ферганских таджиков, когда бывал там по делам агентства. Интересно, есть ли в этом доля правды или это лишь байки?..
        Умолкнувший было Киря встрепенулся и резко сменил тему разговора:
        - Кажется, добрались.
        Вскоре лес закончился, и Вася Зуб со товарищи выехали на берег реки, где располагалась ушкуйная слобода.
        - Оскуй, - сказал Киря, - по его имени и ушкуи назвали.
        Ушкуйная слобода разместилась на обширнейшей поляне, застроенной деревянными домами. В каждом доме жило по тридцать-сорок человек. Тут же стояли лавки купцов, как русских, так и иноземных. Ловкие купчины скупали по дешёвке товар, награбленный ушкуйниками на Волге или Балтике. Нраву ушкуйники были самого крутого, и не раз купцам приходилось спасаться бегством от разъярённых разбойников, возмущённых бессовестностью барышников. Их так и называли презрительно - барыги. Кое-кто через этот гнев и жизни лишился, но больно уж выгодной была торговля с ушкуйниками. Награбленное они отдавали задёшево, а за оружие, вино и роскошную одежду платили не скупясь. Держать буйную вольницу в узде невероятно трудно, и такая задача была по плечу далеко не каждому. Лишь умные и сильные ветераны, славные не одним десятком дерзких походов и разбоев и к тому же обладавшие чем-то неуловимым, что византийские греки называли словом «харизма», могли заставить этих профессиональных воинов подчиняться.
        Единая в бою, в слободе ушкуйная вольница разделялась по заслугам и воровскому стажу на несколько сословий. Первая называлась «порчаки». Порчак, говорили, это «порченый мужик», ещё не боец, но уже и не крестьянин (слово «мужик» считалось у ушкуйников ругательным). Это были те новоградцы, кто только что пришёл в слободу и, будучи уже принят в общество, не совершил ещё ни одного похода и не отличился ничем замечательным. К порчакам принадлежала в основном крестьянская молодёжь, которой сельская обыденность казалась хуже ножа под лопатку и которую манили дальние походы, жаркие схватки, богатая добыча. За такими присматривали старшие товарищи, наставляли в науке владения саблей и кистенём, учили стрелять из пищали, боевому строю. Чем больше хорошо обученных воинов в походе - тем скорее все вернутся живыми и здоровыми и с добычей. Одевались порчаки обычно как простые крестьяне. Да и не было у них ни дорогих сапог, ни ярких рубах. Не награбили ещё…
        Совершивших 2-3 похода (пусть даже и не шибко удачных - на войне ведь всякое бывает) называли пацанами. Пацаны были резкими, крикливыми, гордыми и заносчивыми. Ещё бы: они теперь настоящие ушкуйники, и с ними не спорь! Одевались пацаны ярко, дорого и вычурно. По молодости и неопытности считая, что яркая одежда добавляет человеку чести. Спорили, у кого на кафтане больше золота, а на сабельных ножнах - самоцветов. В бою первыми бросались в самое пекло (даже когда без этого вполне можно было обойтись), завоёвывая себе славу и боевой опыт. В споре много кричали, опять же в силу молодости и глупости считая, что кто громче, тот и прав. Но тут же замолкали, когда к ним обращались или вмешивались в спор старшие товарищи, кои звались реальными пацанами или просто - реальными.
        Эти уже много лет провели в дальних походах и жарких битвах. Говорили мало и по делу, не повышая голос. Но порчаки и пацаны их слушались беспрекословно и с почтением. Оружие и одежду ценили не за красоту и богатство, а за удобство и безотказность в бою. В сражении действовали смело, умело, но без излишнего бахвальства, каждый из них стоил трёх, а то и пяти пацанов. До статуса реальных доживало не так много ушкуйников. Большинство гибло в многочисленных схватках, коими так богата беспокойная ушкуйная жизнь. И, наконец, последнее, самое малочисленное и самое опытное и уважаемое сословие - «паханы».
        Паханами становились самые умные, самые сильные, самые ловкие, жёсткие и удачливые из ушкуйников. Те, кто занимался этим промыслом не один десяток лет. Кто поседел в битвах, кто мог с закрытыми глазами провести ватагу по волоку из Волхова на волжские притоки или договориться с булгарским князем (дабы не тратить время и силы на прорыв), чтобы тот беспрепятственно пропустил их вниз по течению - грабить Казханское ханство. Казанцы досаждали булгарам не меньше, чем новоградцам или москвичам. Паханы знали чужие наречия и были, как правило, хорошими дипломатами. Словом, много всего должен был ушкуйник знать, уметь и пережить, чтобы стать паханом. Конечно, при таком раскладе паханами становились единицы. Одновременно их в слободе жило не больше десяти-пятнадцати. Таково было устройство ушкуйной вольницы, этого удивительного образования в пределах Новоградской земли.
        Сейчас всей слободой правил старый пахан по имени Гриша и по прозвищу Рваное Ухо. Гриша, Григорий - это имя было у него по крещению. По крайней мере, сам он так говорил. А правда это или нет - никто точно не знал, а проверять или просто интересоваться, так ли это, желающих почему-то не находилось. Ибо крут был Гриша и на расправу скор. А левое ухо у него действительно было рваным. Повредил он его в одной из бесчисленных схваток или сражений, коими так богата была его жизнь. Человеком Гриша был весьма примечательным, много повидавшим и во многих странах побывавшим. В молодости попал он в плен к булгарам, те продали его казанцам, а те, в свою очередь, свезли (пока буйный пленник не сбежал) в приморский город Геленджик, известный своим невольничьим базаром, где и продали от греха подальше за море константинопольским туркам. Турки вскоре поняли, что их приобретение - совсем не сахар. Работать не желает, а норовит всё время сбежать; сломал челюсть не в меру ретивому надсмотрщику, выбившемуся на своё место из невольников и стремящемуся доказать, что турецкий господин не зря поставил его присматривать за
пленными урусами. За столь непочтительное обращение с начальством был Гриша (тогда ещё с целым ухом) нещадно бит кнутом и неделю отлёживался, приходя в себя. За время вынужденного безделья сдружился Гриша с другим непокорным пленником - бывшим стрельцом из Москвы Алексеем. Был Алексей ростику небольшого, совсем маленького ростику. И силы тоже не так уж чтобы сильно большой. Из-за маленького роста никто его полным именем - Алексей - не звал, а величали просто - Алька. После бегства из стрелецкого полка довелось ему несколько лет разбойничать на реке Дон, где он с товарищами изрядно порезвился, поочерёдно грабя крымчаков, ногайцев, турок и московских купцов. Он очень ловко управлялся с ножиком и кистенём, метко палил из пистолета, пищали и даже пушки. Правда, насколько велики эти Алькины таланты, проверить пока было невозможно. Впрочем, когда пленники немного оклемались от побоев, показал Алька, что умеет не только стрелять и резать. Освободившись совершенно непостижимым образом от верёвки, коей был связан, он ею же ловко задушил того самого надсмотрщика со сломанной челюстью. После чего они с Гришей
без лишнего шума покинули трюм корабля, где их держали, и тайно пробрались на другой корабль, хозяином которого был православный грек. Там беглецы открылись единоверцу, полагая, что тот не даст им пропасть и вывезет из басурманской страны - пусть хоть в виде рабов или матросов. Но оказалось, что грек не желает принимать на себя даже тени подозрения турецких властей, и просто взял да выдал русичей туркам. В результате Гриша и Алька вновь получили свою порцию кнута и вновь отправились в трюм зализывать раны. Правда, хозяин-турок, восхищённый неукротимостью и ловкостью, проявленной ими при побеге, предложил поменять горькую участь раба на место янычара при своей особе - он был знатным и богатым вельможей и мог позволить себе содержать собственную гвардию. Естественно, он получил отказ, но предпочёл не наказывать непокорных, а подождать - авось передумают ребята; добрые воины ведь всегда нужны. Но ребята не передумали и, улучив ночку потемнее, вновь бежали, по пути зарезав охранника. Тут-то Гриша и подставил неосторожно своё ухо под удар размахавшегося ятаганом сторожа. Наученные горьким опытом, на
греческие корабли пробираться не стали, а, высмотрев в порту флаг Мальтийского ордена, предстали пред ясны очи капитана корабля, на котором возвращалось из Стамбула посольство Ордена. Суровые рыцари, столетиями воевавшие за веру Христову, не боялись ни чертей, ни турецких властей. Ни даже бесчестья в случае, если турки обнаружат, что послы помогают укрыться беглым рабам. На этом корабле и уплыли из басурманской неволи Гриша и Алька… В пути они честно отработали гостеприимным хозяевам проезд, поочерёдно садясь за тяжёлые вёсла галеры. Корабль направлялся в Рим с докладом Папе. Но туда беглецам ехать было без надобности, и они попросили высадить их, не доезжая до Вечного города. В результате рыцари, как настоящие воины, уважающие мужество других, высадили их на Сицилии и даже дали немного денег, пожелав успешно и побыстрее добраться до дому. Вследствие всего пережитого Гриша и Алька относились к католикам терпимо. Ну то есть без особой необходимости старались их не грабить, а если и грабили, то с превеликими извинениями. И обирали они католиков не «до последней нитки», а оставляли толику имущества -
«для восстановления нажитого». А вот единоверных православных греков оба невзлюбили пуще язычников-магометан и грабили с особым удовольствием, отбирая у тех буквально всё. А часто для смеха отбирали и одежду, даже исподнюю.
        На Сицилии Гриша Рваное Ухо и Алька справедливо решили, что денег слишком мало, чтобы добраться до Руси. Посему приняли решение - заработать себе на дорогу. Но, так как оба испытывали стойкое отвращение к крестьянскому труду и учитывая сумбурное состояние местной жизни, часто нарушаемой набегами турецких и алжирских пиратов, они быстро сколотили в шайку несколько десятков здешних сорвиголов. Гриша стал атаманом, Алька - его первым помощником. Они обложили данью местных торговцев-барышников-барыг, в случае отказа платить разграбляя всё их имущество. Впрочем, налог этот разбойничий был небольшим и честных негоциантов не особо обременял. Гришина шайка даже могла при необходимости защитить, когда окрестные князья и бароны пытались взять с купцов сверх меры. Словом, разбойничали Гриша с Алькой справедливо.
        Помимо грабежей, Гриша помнил и о том, что не надо ссориться с местным бедным населением, и никогда бедняков не грабил. Шайка разбойничала в болотистой местности - сырость, утренние туманы, бррррр. Дабы позаботиться о здоровье своих соратников, Гриша распорядился приобрести у крестьян (расчет был скрупулёзно точным и честным!) два десятка молочных коз. И теперь разбойники регулярно пили целебное козье молоко, дабы не заболеть злой болезнью чахоткой. Гришино стадо паслось вперемешку с крестьянским скотом, и частенько случалось, что селянин, перепутав животных, уводил разбойничьих коз к себе в хлев. В этом случае к нему не позднее следующего утра являлся кто-нибудь из шайки, указывал на животное и заявлял, что эта коза, мол, наша. На местном наречии это звучало как «коза ностра». Очевидная правота визитёра, а ещё более - его зверский вид вкупе с мушкетом и большой саблей убеждали крестьян лучше, чем убеждает священник, уговаривая мирян пожертвовать на строительство храма. Разбойник, получивший от Гриши строгое внушение не чинить никому зла, забирал имущество шайки и спокойно удалялся. А крестьянин
благодарил Бога, что их разбойники такие добрые. Другие могли бы и убить. Благо - в окрестных областях примеров было изрядно… А название «Коза ностра» с тех пор так и закрепилось за благородными разбойниками, которые и грабят справедливо, а при случае и от беззаконных мародёров защитят…
        В конце концов Гриша посчитал, что накоплено достаточно денег для возвращения на Русь. Но Алька ехать отказался, очень уж ему понравилось здесь, на Сицилии. Тогда Гриша сердечно попрощался со старым товарищем, с которым пережито столько бед и радостей. Попрощался и с новыми своими товарищами - сицилийцами. Взял, сколько нужно, денег из общей кассы и отправился на северо-восток. Там, в Новоградской земле, ему в силу знания многих языков и обычаев разных народов и высокого боевого мастерства вскоре предстояло стать одним из предводителей ушкуйников.
        А Алька ещё долго и славно разбойничал на Сицилии. И сейчас ещё передаются из уст в уста в нынешних поколениях здешних разбойничков рассказы о легендарном Альке, о его подвигах здесь, на Сицилии, в турецком плену, а также на далёкой, загадочной и невыносимо прекрасной реке Дон. Его даже так и стали называть почтительно - Дон. Из-за невысокого своего роста ездить на высоком статном коне он не мог, поэтому прикупил по случаю маленькую лошадку - пони. Да и в здешней гористой местности она больше подходила для передвижения. Из-за своей невеликой лошадки он и прозвище получил, его теперь называли - наш Дон Алька Пони. Однажды некто, впервые видевший маленького Алькиного коня, начал насмехаться над животным. На что Алька спокойно заявил: «Над конём смеётся тот, кто боится смеяться над его хозяином». После чего насмешник умолк, а один бывший при этом разговоре шустрый француз восторженно закричал: «О-ля-ля! Великолепно сказано, мсье!» После чего быстренько обглодал лягушачью лапку и заскрипел гусиным пером в своей тетради… Да, всё именно так и было. И никак иначе…
        - Оскуй, - сказал Киря, - по его имени и ушкуи назвали…
        Река Оскуй, приток Волхова. Здесь строили свои ушкуи лихие новоградские ребята, отсюда и название пошло. Здесь же и стояла знаменитая, буйная и вольная ушкуйная слобода. Гостей сразу заметили: по виду - явно не местные и не купцы. Свои-то купцы - все наперечёт, их все знают. Подошли несколько разодетых в пух и прах ушкуйников. Судя по виду - явные пацаны из молодых. Хотели позадирать приезжих, потом узнали Федю и решили, что лучше не надо.
        - Ну что, сынок, - ласково обратился Киря к самому пёстрому и яркому, - покажи, где нам найти Гришу Рваное Ухо.
        Молодец об особых Кириных талантах и не догадывался, но перечить человеку, который пришёл в одной компании с Федей Пасть Порву, посчитал неверным.
        - Там, - махнул рукой в центр слободы, - вон высокий дом с хоругвем.
        Когда подъехали к хоругвеносному дому, Гриша Рваное Ухо встретил гостей на крыльце:
        - Здравствуйте, люди добрые, - сказал хозяин, потом персонально Феде, - здравствуй, Фёдор, рад тебя видеть в полном здравии. Сейчас сядем обедать, а потом расскажете, зачем приехали.
        Сели есть. Кушанья были не боярские, простые. Щи да каша. В углу комнаты какой-то рослый ушкуйник, накрошив в миску чёрного хлеба, заливал его водкой. Васю аж передёрнуло от отвращения… Был, чего уж там скрывать, был у Васи такой опыт в самой что ни на есть сопливо-прыщавой юности. Когда самому хочется всё попробовать, всё испытать. Одного раза хватило, чтобы на всю жизнь выработать у себя отвращение к подобной похлёбке.
        О том, что Гриша - старик тёртый, матёрый, Вася догадался сразу. Этакая непринуждённость, простота манер, радушие на лице, а глаза острые. Внимательные глаза. Оценивающие. Глаза народных вождей, старых милицейских следователей и вахтёров рабочих общежитий. Всё замечающие, всё быстро и верно оценивающие глаза. Не упускающие ни малейшей неопрятности в одежде, ни фальшивого жеста, ни одной оплошности.
        Разговор состоялся сразу после обеда.
        - Михайле Докуке - наше почтение, - начал Гриша, - уважаю. Человек он правильный, без нужды никому гадости не сделает…
        И замолчал. Вася сидел, не зная, как реагировать на эти слова. А ведь прав Гриша, очень даже прав. Ладно, сейчас надо о деле думать.
        - Вижу я вас, ребята, насквозь, - продолжил Гриша. - Федя - он человек светлый, безобидный человек. Честный, добрый и верный. Такого товарищем иметь - лучше не бывает. Ты, - он ткнул пальцем в Кирю, - человек, многими знаниями отягощённый. Вижу тебя впервые, но сразу понял, - не прост ты, ой как не прост. Ты тоже верный, но по-другому. Не от сердца твоя верность, а от ума. И от благодарности. Не знаю уж, чем Докука её заслужил, но здорово ты стараешься для него, здорово.
        Опять помолчали. Все ждали, что ещё скажет гостеприимный хозяин.
        - А вот ты, - Гриша указал на Васю, - для меня загадка. Всех людей я вижу, кого больше, кого меньше. А тебя не вижу. Муть одна. Туман. Да ты не обижайся. Это не оттого, что ты плох. Просто ты какой-то нездешний. Не наш ты, не от мира сего… Не знаю уж, плохо это или хорошо. Хотя ладно, давайте о деле. Что Михайле Докуке от меня надо?
        Теперь заговорил Киря. Так и было решено заранее - говорить с главарём ушкуйников будет он, как человек ушлый и знающий. А Вася будет лишь слушать, поддакивать и высказываться только по необходимости.
        - Докука прислал узнать, - сказал Киря, - как у вас дела. Помня вашу давнишнюю службу на благо земли Новоградской, готов помочь при необходимости харчами или боевыми припасами. Не испытываете ли каких затруднений?
        - Понимаю, - ответил Гриша Рваное Ухо, - Докука хочет знать, чего от нас ждать. Собираемся ли мы в поход или будем здесь колобродить. Понимаю его, понимаю. Ребятушки мои - люди суматошные. Здесь останутся - много беспокойства выйдет для новоградских обывателей. Ну что же ты, Кирюха, - обратился Гриша к послу, - мог бы и по-простому, без обиняков спросить. Я завсегда Докуку поддерживал. И дальше поддержу, если он на наши вольности посягать не будет. Так и передай ему. А про его непонятки с Аскольдом и Филькой-дурачком я знаю. Если что серьёзное будет - подсоблю. Эх, - это к Феде уже, - жаль, Фёдор, не идёшь ты к нам. Славный бы из тебя ушкуйник вышел! Давно зову тебя, да знаю ведь, что ты Докуке сильно обязан. Но если надумаешь - всегда примем.
        Киря сидел с каменным лицом, не выдавая своих чувств. А между тем Вася видел, что он сильно озадачен умом и проницательностью старого разбойника Гриши Рваное Ухо… Считая главную задачу - заручиться поддержкой ушкуйников на случай непредвиденной ситуации - выполненной, маленькое посольство засобиралось в обратный путь. Гриша задерживать не стал. Если собираются - значит, надо людям. Не женщины же - уговаривать их!
        Обратно добрались быстро. На месте былой встречи с вражескими силами никого уже не было, только трава примята. Перед ужином рассказали о поездке Докуке. Михайло доклад выслушал внимательно. При известии о договоре с ушкуйниками обрадованно покряхтел, а вот когда рассказали о нападении, он грозно нахмурился:
        - Думаю я, кто-то из дворни моей к Аскольду бегает, докладывает, что тут деется. Это я разберу сам. Быстро разберу. Надо остановить гадёныша, пока он всех нас не продал…
        Купчина Филипп, старшина первой купеческой гильдии Новограда, кушал пельмени со сметаной. Вместе с ним кушали несколько бояр - из тех, что разделяли его взгляды, и начальник городской стражи Иван по прозвищу Вострая Сабля - старый и опытный воин. Такие вот совместные посиделки с поеданием пельменей, осетров или печёных кроликов с недавнего времени стали традицией. С тех пор, как клятый Михайло Докука стал посматривать в сторону Москвы, спать спокойно Филипп и его близкие и друзья больше не могли. Казалось бы, ну чего ему надо, этому старому хрычу Докуке? Денег - что грязи, пол-Новограда под собой держит, так всё ему мало, хочет всех своих соперников раздавить, один богатство загребать, и для этого готов даже под руку московского царя уйти. А ведь москали, они - ууууууууу, проклятущие! Наглые, жадные и с татарами водятся. С дикими кочевниками… Не то что светлая Новоградчина - вся в сиянии древней святости и с просвещённой Европой по соседству!!! Вот, кстати, дворня к пельменям буряковую наливочку тащит. Ляпота! Ну, вздрогнули!
        Туго набитое брюхо, орошённое крепкой буряковкой, требовало приятственной беседы. Начал её хозяин дома.
        - Ну что, друзья, давайте думать да гадать, как нам от замыслов Докукиных избавиться. А не то он силу возьмёт - все вместе и пойдём под клятых москалей. Тогда навоемся.
        Изрядно выпивший боярин Василь Нетудышапка смачно икнул и привычно начал:
        - Нет, ну вы только подумайте, честная братия, до чего клятые москали озверели: на наш, на мой новоградский сбытень как говорят - сбитень! Мол, его при готовке сбивают, отсюда и сбитень. А мне ли не знать, вся торговля им в Новограде - моя, ещё и ливонцам сбываем, и шведам. Вот и сбытень поэтому. Маслицем постненьким его покропишь - дабы не скис, и сбываешь.
        - А ещё они на наше пыво говорят - пиво, - нетрезво буркнул кто-то из угла, - вот где поруха новоградской вольности! У, поубивал бы!
        Собрание согласно зашумело, посыпались привычные претензии клятым москалям:
        - Они у нас язык украли! Это мы, новоградцы - истинные русичи, а они - невесть что!
        - Ещё они работать не хотят, только пьянствуют да обижают всех!
        - Если б не эти варвары-москали, мы бы сейчас жили, как в просвещённой Европе…
        Филипп резко оборвал поток нелепых претензий:
        - Это всё так, честной народ. Но не пора ли от слов переходить к делу? Докука силён, и многие в Новограде за него. Если будет сидеть без дела, станет он-таки посадником, и тогда всё. Придёт Москва и не будет у нас ни одежды парчовой да атласной, ни пельменей медвежьих, ни буряковки вкусной. Словом, есть у меня одна мысль, как от него избавиться.
        Всё собрание заинтересованно замолчало. К тому времени слуги вынесли из обеденной грязную посуду и никто посторонний не мог слышать, о чём беседуют заговорщики.
        - Ходили прошлый год мои людишки к самоедам на Югорский шар за ясаком, и вот что там было… Мишка, рассказывай.
        Мишка, старший из филипповских служилых людей, встал со стоящего в сторонке стула, и вышел на середину комнаты:
        - Так было, бояре: ходили мы в прошлый год к самоедам на Югорский шар. Ну, всё как обычно: набрали шкур песцовых и лисьих, рыбий зуб, да много чего ещё набрали. Как водится, пару-тройку самояди прибили - а что они отдавать нам песцов не хотели, жадные какие! Идём обратно. Все довольные такие - ещё бы, добыча богатая. Да только стали вдруг замечать, что идти-то мы идём, да всё куда надо не выйдем. Я сам в пятый раз в этих краях, места знаю. Братва у меня - многие по десять раз и больше бывали, всё знаем назубок, а вот ведь заблудились же! Давно пора к переправе через Печору выйти, а реки всё нету и нету! Мы уж и не знали что делать. Случись бы такое под Новоградом, сразу ясно - леший водит. А тут - какой леший, лесу-то нету совсем. Тундра. На третий день под вечер идём - глядь, стоит посреди тундры самоедская изба - чум называется… Жерди шалашиком составлены, шкур сверху накидано - вот и изба. Русскому человеку - глянуть противно, а самоеды привыкли, им в самый раз. Ну, думаем, сейчас ещё поживимся - чум богатый, сразу видно. Шкуры все новенькие, молью не побитые, не облезлые. Видно, что добрый,
зажиточный хозяин живёт. Подходим все - два десятка нас было, и выходит из чума самоед. Росту среднего, хлипкий. Возрасту не понять какого. Да у них, у басурман, бывает так: лицо сморщенное, как печёное яблоко, и не поймёшь сразу, то ли тридцать лет, то ли шестой десяток. Мы толмача нашего вперёд вытолкнули - говори, мол, чтобы сам шкуры сдал. А самоед сам и говорит по-нашему: «Вы, мол, песцы позорные, бакланы голодные, крикливые, какого хрена наших людей обираете, последнее у мужиков затырили». И по матушке нас обложил. Да заковыристо так, мастерски. Даже я так не умею. Мы сначала ошалели от такой наглости, потом посмеялись и решили полоумного не обижать, а просто надавать по шее для порядку. Подхожу я к нему, а он насмешливо так на меня глянул и дунул в небо. И снег сразу пошёл. Только что ясное солнышко светило, теплынь, и враз - хлопья падают, пуржит. У меня руки сразу и опустились. Тут Митька - молодой он, впервые в тундре - кинулся с ножом на самоеда, да и не добежал даже. Сомлел, упал. Понял я, что не простой это самоед, а волхв ихний, шаманом звать. А того и гляди, выдутана - так самые сильные
шаманы зовутся, вроде как шаман шаманов. А он хитро так глянул и говорит, «мол, правильно думаешь». Такой вот непростой самоед нам попался. «Отдавайте, говорит, всё, что награбили, а то будете по тундре кружить, пока моржиха оленёнка не принесёт, не отпущу я вас». Это у них поговорка такая, по-нашему значит - пока рак на горе не свистнет или после дождичка в четверг. Ну, мы - делать нечего - отдали ему всё, что взяли у басурман. В печали стоим, решили тут же и заночевать, а самоед и не против. Разместились, костёрчик развели, ушицы сварганили. Водочки польской достали - у нас было немного. Я решил пошутить, запалил водку в кружке да и выпил её, горящую. У самоеда глаза на лоб полезли. Забормотал что-то по-своему, челюсть отвисла. Потом оклемался немного, говорит - я, говорит, выдутана - шаман над шаманами, самый сильный в тундре, а такого не умею. Могу зверями разными обращаться, птицами, рыбами, гадами, мухами. Могу ветром летать или сделать так, что в чуме снег идёт. А вот воду огненную ни разу не видел, поджигать и пить её не умею. Покажи, научи - ничего не пожалею. Я тут же смекнул, что неведение
самоедово можно нам на пользу обратить. Говорю ему - показать да научить могу, конечно, только наука эта дорогая, многого стоит. А он на всё согласен. Взял я ещё немного водки, поджёг. Выпил он - с непривычки одурел немного. Потом, как похорошело, ещё захотел. Я ему ещё налил. Короче говоря, скоро мы с ним были лучшими друзьями. Я ему полведра водки подарил, а он мне за неё всё, что отобрал - вернул и ещё от себя семь чёрнобурок добавил.
        Собрание развеселилось. Филипп, довольный расторопностью да сообразительностью Мишки, громко заявил:
        - Вот, ребята, как надо дела вести: полведра водки - и два воза мягкой рухляди в кармане… но это ещё не всё. Мишка, продолжай.
        Мишка откашлялся, хлебнул воды и продолжил:
        - Утром мы распрощались. Самоед, а имя у него, кстати, чудное было и длинное, по-ихнему я не выговорю даже, а если по-нашему сказать, то - Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно. Так вот, самоед остался опохмеляться, голова-то у него с непривычки сильно болела. А я думаю: добычу мы вернули, с волхвом басурманским подружились. Казалось бы, куда ещё лучше? Потом смекнул, что такими знакомствами не разбрасываются. Шаман - человек знающий, волшебный. Но не шибко хитрый - вон как на мою водочку-то попался! Такими управлять легко, и много пользы они могут принести. Только хотел к нему подойти, узнать, где его найти, коль нужда будет, а он сам ко мне идёт. Говорит, что, мол, нравится ему огненная вода, а делать её самоеды не умеют. А её выпьешь - и паришь, словно гагара в поднебесье. Возьми, говорит, от меня вещь, с её помощью всегда можешь меня вызвать, чем могу - помогу, да только за дело моё огненной водой брать буду. И протягивает рыбий скелет. Тухлятиной воняет! А он говорит - бери, не брезгуй. Если нужен буду, ты кость в огонь кидай, тут я и приду… А как, что -
не говорит. Повернулся и ушёл. Я его расспрашивать больше ни о чём не стал, собираться мы стали. А Песец, Который Подкрадывается Незаметно, исчез. Он и исчезает, оказывается, тоже незаметно. По крайней мере, никто из наших не видел, куда он подевался. Вот и весь мой рассказ.
        Собрание минуту помолчало. Потом Филипп сказал:
        - Думаю я, надо этого самоедского волхва вызывать. У Докуки в друзьях Простомир ходит. Трудно будет с ними тягаться. И откладывать ничего не будем, сейчас же и позовём. Мишка, давай кость рыбью!
        Все молчали, выражая тем согласие. Мишка, покопавшись за пазухой, вытащил чистую тряпицу - в ней была завёрнута заветная кость. Печь по летнему времени не топилась, но дрова для такого случая были припасены заранее. Мишка развёл огонь и через несколько минут, когда пламя разгорелось, бросил туда кость.
        Ничего не произошло, но потом горницу наполнила из печки такая вонь, что пришлось приоткрыть окно.
        - Закройте створку, - сказал кто-то, - никто не должен видеть.
        Никто не понял, кто это сказал, но Мишка заулыбался. Он-то сразу узнал, чей это голос…
        В углу стоял он, тот, кто подкрался незаметно. Во всём своём шаманском великолепии - меховой одежде, меховых сапогах, меховой шапке, с посохом, бубном из оленьей кожи и котомкой.
        - Здравствуй, Мишка. Что, понадобился я тебе или просто соскучился по старому другу?
        Мишка молчал, за него сказал Филипп:
        - Мишка - мой слуга. Теперь ты со мной говорить будешь.
        - Я тебе не слуга, а Мишка - мой друг, - проворчал сварливый и строптивый самоед, - ему помогу, чем могу, а ты никто и звать тебя никак!
        Все, и особенно Филипп аж обалдели от такой наглости и дерзости, но вовремя сообразили, что ссориться с шаманом сейчас не с руки. Он ещё пригодится. Шаман, казалось, прочёл сомнения и борьбу в мыслях бояр, так как его рот растянулся в довольной улыбке:
        - Во-во. С выдутана ругаться нельзя. Людишки-то твои, ну, может, не твои, а чьи-то ещё, вон, поругались с учеником одного вашего русского выдутана. Им было велено человека одного неизвестного, что Докукины люди в лесу подобрали, пленить да привезти, а они не смогли. Тот ученик их без сил оставил. Так ведь это всего ученик был, а если тебе с самим вашим русским шаманом встретиться придётся, а? Будешь плакать и мамку звать.
        Хитрый Песец на минутку задумался, а потом сказал:
        - Мамка тебе, конечно, не поможет, а вот я помогу. Для этого ведь меня и позвали, да? Не за бесплатно, конечно. Дашь мне огненной воды, сколько я захочу, и вдобавок ещё огненный лук с огненными стрелами, тоже сколько захочу. Ну что - по рукам?
        Филипп, хоть и, по мнению Докуки, невеликого ума человек, деловую хватку имел. Он быстро сообразил, что получить в полное распоряжение такого могучего волшебника за очень смешную, в общем-то, плату - пищаль с пулями и порохом да пару вёдер водки (вряд ли этот пьянчужка сможет выпить больше) - большая удача.
        - По рукам!
        Боярин и самоедский колдун пожали друг другу руки.
        - Ты пока отдыхай, Хитрый Песец, а завтра утречком мы обмозгуем, как твоё колдовство к делу приспособить. Иди, тебя покормят и келью укажут, где жить будешь. Эй, уведите самоеда на кухню да накормите от пуза!
        Вбежали слуги и отвели странного гостя ужинать. А Филипп подозвал ключницу:
        - Положи этого чумазика в каморке, что у нужного чулана. Ну, где раньше старые дерюги держали. А то он весь терем завоняет и запоганит своими блохами.
        Один из дворовых людей Михайлы Докуки исчез. Его никто не искал и не интересовался, что с ним стало. По тому, как его хозяин был спокоен, Вася Зуб понял, что предатель найден и больше никого и ничто не предаст. Между тем надо было готовиться к предстоящим схваткам на том поприще, на котором Вася был силён как никто другой - на поприще пиар, паблик рилейшнз, связей с общественностью, всё это разные термины, означающие одно - искусство манипулирования общественным мнением. И пусть политкорректно-демократически-либеральные авторы утверждают, что паблик рилейшнз - это управленческая деятельность, направленная на установление взаимовыгодных, гармоничных отношений. Ой, как же они, эти авторы, не правы или лицемерны! Всё не так, совсем не так! Дедушка Сэм Блэк, ты тоже кругом не прав! Народная мудрость говорит, что кто платит - тот и заказывает музыку. А по мнению одного умного немчина, кто любит хорошую колбасу и хорошую политику, не должен знать, как делается ни то, ни другое. И со времён Рима и до дней нонешних, пиар (какими бы словами его не называли) - средство убедить людей, что к определённому
мнению они пришли самостоятельно… Только так и никак иначе… Так или примерно так думал Вася Зуб, переваривая своё нынешнее положение.
        …Поездка к таинственному волхву-волшебнику Простомиру была задумана после посещения ушкуйной слободы. Докука и сам подумывал о том, что неплохо было бы приспособить знаменитого и могучего колдуна к своему делу. Но не так-то это было просто. Волшебник, во-первых, жил, как и подобает кудеснику его ранга, за семью холмами, семью лесами и семью реками. Добираться до него пешему - два дня, конному - день. «Километров сорок примерно» - оценил Вася. Причём дойти до него мог не всякий. Кто сразу, легко и просто доберётся, а кто проплутает в лесах неделю и едва живой ни с чем вернётся. Это те, кто вздумал тревожить чародея по пустяшному, вздорному делу, а то и просто из чистого любопытства. Кому никогда не отказывал Простомир - так это больным. Бывало, принесут ему человека - медведь на охоте помял, чуть живой. А обратно уходит своими ногами, а то и на коне. Особо горячие да смелые девки тоже приходили - приворожить им, видите ли, любимого. Таким Простомир отвечал - мол, любовь, это дело божеское, человек или даже волхв тут управлять не может. А если продолжали упрашивать - давал им такого шлепка по
мягкому месту, что летели они до дому как на крыльях, в полдня проходя двухдневный путь. А по другим просьбам - ну там, падёж от скотины отвести, дать удачу в делах или ещё что - Простомир смотрел по человеку и по делу его. Кому поможет без платы, с кого маленькую денежку возьмёт, а с кого и большую. А кому и откажет. «Уходи, скажет, - зря я тебя сюда допустил». И всё… Если кого Простомир невзлюбит (а надо отдать должное - без причины он ни на кого зла не держал), то берегись! Нет, никого он в лягушку или змею не превратил. Насылал просто на негодяя медвежью болезнь - и всё. Идёт такой человек, скажем, среди бела дня по главному новоградскому торжищу, и вдруг - так приспичит, что до нужного чулана добежать - не успеть. Так и опорожнялся на глазах у всех. И никто не знал, когда следующий приступ стыдной болезни и в каком месте случится. А все ему в спину пальцами тычут - «а, этот тот, который…» - и взрыв жизнерадостного смеха. Тут, может, и участь лягушки или змеи покажется пряником. Главный новоградский поп владыка Пафнутий уже неоднократно проклинал Простомира как поганого язычника, а на тех, кто к
нему ходит, угрожал наложить анафему. Обещать-то обещал, да не наложил. Злые и ехидные языки поговаривали, что владыка Пафнутий сам как-то бывал у Простомира, и тот вылечил его от какой-то очень уж заковыристой болезни. Вот и не зарастала народная тропа к страшному, сильному, умелому, а вообще-то очень неплохому и доброму волхву Простомиру. А что касается проклятий и обещания анафемы - что ж, у Пафнутия просто работа такая…
        К Простомиру выехали - Вася Зуб, Федя Пасть Порву, десять человек из дворни - в том числе те четверо, кто пленил Васю в лесу, а дорогу показывал Киря Упал Отжался. Вася уже догадался, что Докукина дворня - не простая дворня. Мужики все как на подбор - крепкие, жилистые, каждый владел каким-то оружием - пищалью, саблей, луком или бердышем. И все - владели кистенём. Словом, личная гвардия, телохранители, боевики, спецназ. Как нравится, так и назовите. Михайло Докука тоже не захотел сидеть дома. Даром, что в возрасте - был он силён, ловок и на подъём лёгок. Простомира он знал много-много лет, говорил, что тот ещё его прадеду помогал в разных там делах и делишках.
        Выехали ещё рано утром, затемно, чтобы добраться до Простомира пораньше. Дорога шла лесом, Киря уверенно вёл группу. Где-то ближе к обеду Киря вдруг заволновался, стал останавливать всех и сам отлучался - говорил, разведывать дорогу. Часто останавливался в нерешительности, не зная, какое направление выбрать на лесной развилке. Тогда глаза его делались страшными. Становилось жутковато.
        - Ничего не пойму, - бормотал он, - кто-то водит нас, что ли. Неужто Зелёный Дядька шутить вздумал?
        Когда в очередной раз встали на лесном перекрёстке, Киря внимательно осмотрел ближние кусты и коряги, и лицо его просияло, будто осенила его какая-то, видимо, очень правильная и радостная мысль. «Я тебе сейчас устрою», - взревел он и ринулся куда-то вбок, в самую гущу. Докука поехал за ним - неуместно боярину казаться робким! Хотя робким, собственно, Докуку никто никогда и не считал. Вслед за ними отправился Вася - из любопытства, а за ним уж и Докукина охрана - доказывать, что не зря боярин платит им звонкую монету.
        Ехать пришлось недалеко. Когда Вася продрался сквозь чащобу на поляну, там он увидел презабавную картину: у сосны стоит детина - вот те крест, не вру - ростом чуть не в половину этой сосны, весь зелёный, как огурец, и рожа совершенно невозможная. Ну не бывает у людей таких рож - шишковатая какая-то, кривобокая и поросла зелёной порослью, причём не повсеместно, а клочками - словно борода у новоградского дьячка Авенира. И этот великан робко жмётся к дереву, а вокруг него прыгает разъярённый Киря и лупит его суковатой дубиной по коленкам - выше-то тщедушный волхв-недоучка просто не доставал.
        - Ах ты, сопля зелёная, - ревел Киря, - да я тебя сейчас… легче закрасить будет, чем отскрести… да я тебя… моргалы выколю!!!
        - Ай-ай, - басом гудел великан, - не надо, Кирюха, не надо моргалы!
        Но Киря совсем разошёлся.
        - Я те щас… самое страшное заклятье… ЧТОБ ТЫ ВСЮ ДОРОГУ ПАРЕНЫМИ ЛУКОВИЦАМИ ПИТАЛСЯ И ТЁПЛОЙ ВОДКОЙ ЗАПИВАЛ!!!
        - Нет, Киря, только не это, - громовым шёпотом пролепетал из последних сил Зелёный Дядька и исчез.
        Вернее, как сразу же понял Вася, не исчез, а уменьшился. Теперь перед ними стоял не великан, а совсем маленький зелёный человечек - ну как большой кузнечик примерно или как саранча. Киря, сразу успокоившись, заговорил с очень даже доброжелательными интонациями:
        - Ты что, зелёный, шутить так вздумал? Не видел, что ли, кто идёт?
        - А чего бы и не пошутить, Кирюха, - теперь пищал коротышка, - сам ведь знаешь, для чего я здесь приставлен. А тебя давненько не видел, не признал. Извини.
        - Ну ладно, больше так не делай. - Киря легко щёлкнул по носу зелёному малышу. От этого щелчка колпак слетел с головы лешего и затерялся где-то в траве. Тот не обратил на это ни малейшего внимания. - Ладно, чеши отсель.
        Приказ был исполнен лешим моментально. Ну то есть он просто исчез. Не отпрыгнул в сторону, на затерялся среди травы, а исчез. Моментально, как будто свет выключили.
        Вася и Докука смотрели на эту комичную сценку, разинув рот и округлив от удивления глаза. Остальные - подобострастно и даже с некоторым испугом поглядывая на Кирю. Ещё бы: их товарищ, оказывается, с нечистыми знаком, и не только знаком, а они его даже побаиваются. Такого зауважаешь…
        Киря надменно взглянул на охрану и на Васю и с подобострастным выжиданием (мол, видишь, насколько я крут, не зря мне деньги платишь) - на Докуку. Потом сказал:
        - Всё, теперь нам никто не помешает. Скоро будем у Простомира.
        По дороге Вася упрашивал Кирю рассказать, что случилось, но тот высокомерно молчал, пока боярин на него не прикрикнул:
        - Ты давай говори, когда он тебя спрашивает. Нос задираешь не по чину.
        После этого Киря немного сник и всё рассказал:
        - Этот зелёный - нечисть лесная. Кто его кличет Лешим, кто - Боровиком, а немцы ганзейские - Генрихом. Приставлен за лесом присматривать. Все леса в округе Новограда - его. Я его узнал, когда у Простомира в учении был. Волхв ему поручил ненужных людей к нему не допускать, кружить по лесу. За это ему делает так, чтобы в лесу засухи или шелкопряда не было, чтобы орехи родились, грибы да всякие ягоды. Для Лешего это - первое дело, он и лес - это ведь одно и то же. Вот он и рад стараться, свои обязки строго всегда выполнял, да вот сейчас что-то распоясался. Не думаю я, что Простомир велел ему нас кружить. Спутал, наверное, что-то или просто пошалить захотел, посвоевольничать. Справиться с ним легко, но только не всем, а кто знает заветное слово. Видел, как я его лупил, а он даже с места не сошёл? Это я у Простомира такое слово волшебное выучил и теперь власть над ним имею. Он ведь сначала меня не узнал, вырос вон, с полсосны, напугать захотел. ХА!
        Тут Киря умолк, полагая, что сказал достаточно и, видно, поправив своим рассказом пошатнувшееся было самолюбие, дальше ехал молча.
        Больше никаких преград в дороге не было, за исключением, конечно, семи рек с семью же холмами. Лесов, правда, было не семь, а всего один, но очень большой. К вечеру добрались до места. Знаменитый волшебник жил на небольшой поляне у ручья. Избушек у него было три. Одна - обычная, как у всех - срубная. Другая - чудная какая-то, как будто из веток плетённая с крышей из соснового лапника. Третья - скорее даже не избушка, а склад, трубы там над крышей не торчало, значит, для зимнего жития она не предназначалась. «Вон та, что с крышей из сосны - в ней время обратно идёт, а без трубы - там Простомир всякие свои волшебные штучки держит, которые в избе не поместились», - шепнул Киря с видом опытного гида. Волшебник их встретил на пороге:
        - Ну, здравствуй, Михайло Докука, - сказал он, потом нахмурился в сторону Кири:
        - И тебе привет.
        Обернулся к Васе, улыбнулся:
        - Здравствуй, Василий Николаевич, не устал ли с дороги?
        И, не дожидаясь ответа, опять обернулся к Кире:
        - Давай-ка ты, балбес, людишек размещай. Пусть шалаш соорудят, в избы их не пущу. Да кашу себе сами пусть варят, не могу же я своими харчами такую ораву кормить. Как справишься, зайдёшь ко мне.
        Докукины бойцы и сами не рвались посетить жилище грозного волшебника. Они быстрёхонько расседлали, накормили коней и принялись готовить себе ужин. А Киря пошёл в избу, знакомую ему по многолетнему учению у Простомира. Хозяин избы, Докука и Вася уже сидели за столом и уминали перловку с тушёным мясом. Кирю тоже пригласили присесть. Разговор шёл об участии Простомира в предвыборной кампании Докуки. Слово держал волхв:
        - Знаю я, зачем приехали, какое дело у вас до меня. Сразу говорю: помогу всем, чем смогу. Ну, тебе, Михайло, придётся раскошелиться, конечно. Дело у меня будет хлопотное и непростое, придётся сильно постараться.
        - За этим дело не станет, - пробасил Докука, - сколько надо, столько и отсыплю. А что делать-то?
        - Это тебе, Мишаня, знать без надобности, это дело волшебное. Знать до поры и до времени об этом буду только я да ещё он, - Простомир указал на Васю.
        Михайло Докука внимательно посмотрел на своего нового работника:
        - Да, Васятка, чуял я, что ты не простой человек, ох как чуял. Да ведь так и оказалось - если сам Простомир тебя из всех выделил и дело у вас общее и тайное, для других пока неведомое.
        - Ты, Мишаня, не суетись, - сказал Простомир, - колдовать я буду. Колдовство моё будет опасным. Если что не так, если хоть одна живая душа разнюхает - не сносить тебе головы. Не то что про посадничье кресло забудешь. Рвать когти будешь из Новограда, чтобы даже не имущество - голову сберечь. Помнишь, как у тебя недавно Васятку-то отбить хотели? То-то же. Меньше знаешь - быстрее доедешь, - переврал волхв народную мудрость.
        - Колданёшь? - с надеждой спросил Докука.
        - Колдану, - с улыбкой заверил его волхв.
        Простомир достал из чулана бутыль тёмного стекла, всю в паутине да пыли, разлил по серебряным рюмкам:
        - Выпьем за наш успех. Пейте смело, это настойка полезная, на бруснике с клюквой. Для крепости ещё трын-трава положена. Это питьё силы укрепляет и сон целебный за собой ведёт. По одной рюмке - в самый раз, больше не дам.
        Выпили по рюмке, и Простомир утащил бутыль обратно в чулан - словно хозяйственный хомячок орешек в норку. Потом снова уселся за стол.
        - Рассказывайте, гости дорогие, как вам ко мне ехалось, не было ли чего примечательного в дороге?
        - Было, - ответил за всех Докука, - Зелёный Дядька нас кружил, да твой ученик его вразумил, так что добрались мы хорошо.
        - Вот как? - удивился Простомир. - Сейчас узнаем, что это он самовольничает.
        Он щёлкнул пальцами и прокричал какое-то непонятное волшебное слово. Тут же на улице загомонили Докукины бойцы. Вася и Докука бросились к окошку: мужики, достав из ножен сабли и подняв заряженные пищали, уставились куда-то в сторону, готовые в любую минуту начать сражение. Впереди всех стоял Федя с обнажённой саблей. Даже издали было видно, что они напуганы, хотя напугать таких отчаянных - дело нелёгкое. Вскоре стало ясно, что напугало бойцов. От леса к Простомировой избушке шло кошмарное существо - ростом ещё поболе, чем давишний лешак, с утиными лапами, всё в коричневой шерсти, как медведь, изо рта торчали, не помещаясь там, четыре клыка, по два сверху и снизу. Глаза размером с суповые миски горели красным, в довершение картины за спиной существа хлопали два огромных кожистых крыла. По виду - как у летучей мыши, а размерами - как парус на морском ушкуе. Существо громогласно порыкивало, воняя, как нужный чулан, и, похоже, собиралось дохнуть огнём. По крайней мере, искры из его пасти сыпались, правда, пламени не было. То ли горючего не хватало, то ли ещё чего… На мужиков чудовище обращало внимания
немного, совсем чуток. Лишь зыркало в их сторону глазами да, клацая клыками, пару раз сделало движение, как будто собиралось на них броситься с целью кем-нибудь закусить.
        Бойцы, не выдержав, всё же разок-другой-третий пальнули из пищалей, но чудовище в ответ лишь ревело, а может, так оно смеялось - кто ж его разберёт, бессловесное-то! Вася и Докука смотрели на эту картину, разинув рты и не зная, что делать. А Киря, глянув в окно, выскочил на улицу и побежал к чудовищу:
        - Ах ты, мерзавец этакий! А ну быстро обратно превратился, а то опять тиранить начну!
        Он уже поднял над головой руку, собираясь сделать какой-то магический жест, как существо тряхнуло головой, мелко-мелко задрожало и съёжилось до размеров обычного человека. И вот - нет уже ужасного монстра, а стоит на Простомировом подворье тот самый Зелёный Дядька, который кружил по лесу отряд Докуки, а потом терпел от Кири побои. Он испуганно заморгал и проблеял дрожащим голоском:
        - Киря, я же опять пошутил. Не надо про моргалы!
        - Нет уж. Сам виноват, будешь знать в следующий раз. Чтоб ты…
        - Остынь, Киря, - вступился за нечисть Простомир, - пошутил он. Я вижу. Мне понравилось. Смешно ведь.
        Бойцы во дворе не разделяли мнения Простомира. Они переминались с ноги на ногу и с опаской поглядывали на Лешего. Оружие пока не прятали. На всякий случай - мало ли что…
        Киря сердито глядел на Зелёного Дядьку, а тот стоял скромненько, даже взор потупил - ни дать ни взять, красна девица. Знал ведь, знал лесной хулиган, что не надо Кирю сердить. А то ведь он и сам, своей волей, без Простомирова одобрения накажет. Поймает как-нибудь в лесу и припомнит все его безобразия. А память у него - не приведи господь. Долгая.
        - Ты почто так проказишь? - добродушно спросил Простомир Лешего. - Тогда, в лесу, да и сейчас?
        А тот и воспрял духом. Видит - волхв не серчает, можно и подерзить. В меру, конечно.
        - На то и щука в речке, чтобы карась не дремал.
        - Верно говоришь. А знаешь про то, что на чужой каравай рта не разевай? - бодро начал Простомир.
        - Ешь пироги, а хлеб вперед береги! А ещё - бойкий скачет, а смирный плачет.
        - Так ведь не забывай: жизнь висит на нитке, а думает о прибытке. Хотя ты - нечисть бессмертная, конечно…
        - Ищи себе прибыли, а другому не желай гибели!
        - Маленькая рыбка лучше большого таракана, - уже неуверенно ответил Простомир. - Или ещё: а дело бывало - и коза волка съедала.
        Леший засмеялся:
        - Не в лад, не в лад, поцелуй собачий зад!
        - Но-но! - построжал Простомир. - Забыл, с кем разговариваешь?
        Но Леший уже разошёлся:
        - Молодец для овец, для коров не здоров. На других умен, на себя глуп. На час ума не стало, а навек в дураки попал. Осла знать по ушам, медведя по когтям, а дурака по речам. А ещё - кто спит с кошкой, у того лягушки в голове заводятся.
        - Если уж про кошек разговор зашёл, - спокойно сказал Простомир, - то помни и о том, что - знай, кошка, свое лукошко! Всё. Приём закончен. Киря, проводи гостя, а то, чаю, он сам дорогу до порога не найдёт.
        Обрадованный Киря схватил дубину и кинулся провожать Зелёного Дядьку до порога - ну то есть до края поляны. Но тот, видя такое дело, показал завидную прыть. Не успел Киря сделать и трёх шагов, как Зелёный Дядька уже был у самого леса и пропал в лесу, как карась в пруду - не найти и следа, только ветки дрожат. Простомир, а следом Докука и Вася засмеялись.
        - С Лешим поговорками лучше не спорить, - сказал волхв, - знает их уйму. Ничего не забывает, а наоборот, новые ищет. Бывает, знающего человека нарочно закружит в лесу и отпускает только после того, как он новую, неизвестную поговорку расскажет. Или сам придумает. Некоторые этой лешаковой страстью пользуются. Обещают новые поговорки рассказать, а он им помогает в охотничьем или лесорубном деле.
        - А если обманут?
        - Не обманут. Леший злопамятен. Раз его обдуришь, потом никакой удачи не будет. В трёх соснах заблудишься. Или поедешь в Тверь, а попадёшь за дверь. Да мало ли что он придумать может. Говорю же - злопамятен.
        Простомир задумчиво и внимательно посмотрел на Кирю:
        - Думалось мне, не ученик ты, а так, балбес балбесом. Но, видно, коль бывает, что порой ухваты да оглобли хороводы водят, так и случилось, что такой бесталанный кое-что усвоил. Редко, да бывает… А Зелёный Дядька кружил вас по недомыслию и самовольству. Правильно ты, Кирилл, его проучил, молодец. Теперь долго помнить будет. Ты теперь над ним власть имеешь.
        Киря от похвалы расцвёл, словно тюльпан майским днём. Ещё бы: столько лет - одни побои да ругань, а тут оказывается, что кое-чему научился всё же.
        - Ладно, с этим разобрались, - продолжил Простомир, - теперь я хочу, ой как сильно хочу поговорить с тобой, Вася Зуб. Расскажи-ка мне подробно о своих делах там, откуда пришёл. Про предков своих расскажи, про кого знаешь. Надо мне.
        Вася и начал - про своё агентство «Дебри пиара», про стремительный карьерный рост и про неудачную волчью охоту. Про предков своих до четвёртого колена (больше он не знал). Простомир слушал внимательно, не перебивая, даже когда Вася повторялся. Наконец он закончил.
        - Это хорошо, - сказал Простомир, - что ты хоть до четвёртого колена своих предков знаешь, многим и того не известно. А знаешь ли ты, кем был твой пращур по отцовской линии в пятом колене?
        Вася, конечно же, этого не знал:
        - Знаю, что прапрапрадед мой родом откуда-то из Белоруссии. Больше ничего - ни кем был, ни чем занимался, ничего не знаю. Даже имя не знаю.
        - Так вот, слушай меня, Вася, внимательно, и не говори, что не слышал. Пращура твоего белорусского я хорошо знал, друзья мы с ним были. Потому я тебя и выбрал. Звали его, как и тебя - Вася, по-белорусски - Василь. Васёк, стало быть, Полищук. Из Полесья то есть. Знакомы были мы с ним много-много лет. Как бы не соврать, ещё с Илионского сидения. Да не вылупляй ты глаза, Вася. Волхвом был твой пращур. Таким же, как и я. И годов ему было, как и мне. Эх, помню как сейчас: ахеец этот, Ахилка, мечом своим размахивает, всех, кричит, порешу! А Васёк Полищук бац из лука - и перебил ему жилу на ноге. Тот и шлёпнулся со скалы, разбился. Он ведь на скалу залез, Ахилка-то. Гордый очень был потому что. Потом говорили, что это Аполлон Ахилку подстрелил, бог такой у ахейцев, но это брехня. Правда, мы потом всё равно не победили. Очень уж сильны были ахейцы тогда.
        Простомир мечтательно уставился в потолок, заново переживая дела давно минувших дней.
        - Я тебе, Вася, мог бы ещё про деяния твоего пращура много рассказать, да времени нету. Мы с ним потом ещё при острове Саламине очень так бодро выступили. И на Тразименском озере латинян в капусту крошили… А позже Царьград от персияков защищали. И в учении вместе с ним были. Пифагор, Виридовикс-друид, Герберт Орильякский. Да ладно, чего там вспоминать… Чего смотришь так пытливо? Узнать хочешь - жив ли? Умер он. Через бабу сгорел. Нам ведь, волхвам, нельзя семью заводить. Как женишься, всё, пропал. Нет тебе ни долголетия, ни дара волхвовского. А он как увидел в своём Полесье эту, как её… кудесницу леса. Так сразу и закричал - женюсь, мол. И женился. Потом детишки пошли, прапрадед твой народился. Эх, какой кудесник был!!! Такие вот дела, Вася Зуб.
        Вася слушал Простомира, разинув рот. Было, конечно, лестно слышать такое о своём прапрапрадеде. Но какая-то мысль глодала его, не давала покоя. Что-то в повествовании Простомира было не до конца понятным, хотелось задать ему для уточнения вопрос, а какой именно - Вася понять не мог. Он прокручивал в мозгу весь Простомиров рассказ, пытаясь понять - чего в нём не хватает. Наконец в голове всплыло: «…потому я тебя и выбрал…» то есть как это - выбрал? Получается, Простомир, который называет себя другом Васиного прадеда, причастен к его, Васи, появлению в этом мире? К тому, что он чуть не утонул в бочажке, продрог как собака, а потом очутился в этом чужом мире, получил в ухо и теперь занимается делом с неясными перспективами и последствиями???
        - Знаешь ли ты, старый хрен, что я в молодости боксом занимался? - спокойно спросил Вася. - Даже первенство Питера выигрывал. Левый крюк у меня особенный, даже в профессионалы предлагали перейти.
        Нервный импульс уже вышел из Васиного мозга и начал путешествие к мышцам левой руки, сжимая её в кулак и немного отводя назад для более верного удара. Но удара не случилось. Васе вдруг стало так хорошо, так спокойно, что и бить никого не хотелось. Даже в сон стало клонить. А Простомир насмешливо смотрел на несостоявшегося боксёра.
        - Знаю я твои руки-крюки. Сиди уж. Знаю, что тяжело тебе, а здешним - легко, что ли? Помоги, Докука тебя наградит щедро. Наградишь ведь? - обратился он к боярину.
        Михайло Докука послушно затряс головой.
        - Вот видишь, он согласен. А тебя я выбрал потому, что ты - лучший в своём деле, потому, что ты - правнук моего друга. А яблоко от яблони всё же недалеко падает, что бы там ни говорили. Правда, испаскудился ты там, у себя. За злато на неправое дело шёл, ворюгам да душегубцам помогал. Так?
        Вася молчал. Чего уж тут говорить - так. Было дело. А как ему, делу этому, не быть, коль работа такая? Ему платят деньги, и неплохие, а он делает своё дело. Он простой наёмный работник. Как токарь на заводе, официант в ресторане или учитель в школе. А то, что в клиентах у него в основном жулики ходят - так где ж других набрать-то, честных, но богатых? Так уж повелось, что богатыми как раз жулики и бывают. Исключения крайне редки. Как говорят американцы - только бизнес, ничего личного!
        - Да это ничего, - продолжал между тем Простомир, - корни в тебе здоровые. Дело поправимо. Думаешь, легко было тебя к нам направить? Сначала волков наплодить да заставить их сожрать всё вокруг. Да тебе неисправную винтовку подсунуть. Думаешь, много за океаном оружейники неисправного оружия выпускают? Может, этот «винчестер» - единственный такой. Легко ли в нужный момент тебя в темпорально-топологический контур запихать, а потом по лесу тебя кружить да в нужное время на Докукиных молодцев вывести? Они ведь там ненадолго остановились. Ещё бы полчасика - и ушли бы, а ты слонялся бы по лесу и неизвестно на кого бы попал. Вышел бы на кого другого - тебя бы в самом деле куда-нибудь на Соловки закатали - обитель строить, и не поглядели бы, какой ты умный.
        Увидев, что Вася совсем скис, он замолчал и отправил всех спать, заявив, что все дела будет делать завтра… Наутро он имел долгий разговор с Васей. Но уже не о причинах и способе появления его в этом мире, а о деталях предстоящей спецоперации для устранения врагов Докуки с политической арены Новограда. Разговора никто не слышал: Простомир выстроил вокруг них глухую магическую стену - ни один звук оттуда не доносился. По окончании разговора волхв тут же отправил гостей обратно, заявив, что в этом деле Васю должны слушаться все, даже Докука. И вопросов лишних не задавать… С тем и уехали.
        Обратная дорога прошла без приключений, и до Новограда добрались задолго до вечера. То ли кони так резво бежали, то ли Зелёный Дядька помогал, искупая безобразное своё поведение. Известно ведь: Леший может человека неделю вокруг родной деревни кружить, а может и помочь, дорогу спрямить. Это уж кому как.
        В Новограде Вася не стал откладывать дела в долгий ящик и сразу же стал пытать Докуку - есть ли среди Аскольдова окружения свой человек. Вася справедливо рассудил: если враги заслали к Докуке своих осведомителей, то и Докука вполне мог отправить своих в терема врагов. Как Вася и ожидал, такие люди имелись и среди Аскольдовой дворни, и у Филиппа. Засланец в лагерь самостийников Васю пока не интересовал, а вот тот, кто тёрся возле Аскольда, заинтересовал даже очень. И действительно, личность шпиона и способ его внедрения были очень даже интересны.
        Михайло Докука давно подумывал, что надо бы иметь осведомителей о делах своих врагов. А кого отправить? Перекупать слуг - дорого и ненадёжно. Предавший один раз предаст всегда. Подкинуть ему полезного человека из своих, новоградцев? Так ведь тут все на виду, и сразу ясно, кто чем дышит, кто за кого стоит. Стало быть - надо чужака, кого никто не знает. А где ж его взять? Вот и отправил Докука своего самого верного, самого хитрого своего слугу Кирю Упал Отжался в Москву - шпиона искать. Москали ведь - известные прощелыги. Нашёлся в Москве некий дьячок, тяжко переживавший своё бедственное положение звонаря небольшой церквушки. Ни тебе денег, ни почёта. С ним-то и сговорился Докукин гонец. За денежку немалую и обещания ещё больше. Был тот дьячок умён, хитёр и словоблуден до умопомрачения. Знал он несколько языков, и хвалился, что как-то раз даже приезжих купцов-жидов обсчитал на базаре. После заявление, конечно, было сомнительным, ведь обсчитать жидов - это примерно то же самое, что и утопить водяного. То есть вроде бы и можно, но никто этого не делал.
        Должен был явиться этот дьячок в Новоград под чужим именем да под чужим званием и втереться в доверие к боярину Аскольду. А как втереться - о том Докука с Кирей уже договорились. Побрил Киря ушлого дьячка налысо, даже бороду сбрил, не пожалел. Объяснил, как себя вести, как докладывать Докуке о настроении Аскольдовом. И укатил в Новоград - готовиться к встрече… Вскоре разнеслась по Господину Великому Новограду весть, что едет сюда великий целитель - ученик ещё более великих Асклепия, Галена, Авиценны, Гиппократа и даже самих (вот это да!) Святослава Фёдорова с Доктором Илизаровым! Лечит этот целитель всё - хоть запор, хоть понос, хоть энурез, хоть педикулёз, хоть бесплодие, хоть рукоблудие.
        А молва сия не зря была Докукой (им конечно, кем же ещё?) пущена по Новограду. Знал ведь, знал старый лис, что одолевают Аскольда хвори многочисленные. И его самого, и супругу его тоже. Пытался тот нанять ганзейского лекаря, да только у немцев - вот беда! - каждый лекарь только по своей части мастер. Ну то есть, если научили его лечить левое ухо, к правому он даже не притронется: «Ихь шмале шпецалист! Рехьт ухо - дас ист нихьт майн компетенц. Ихь знать всё про ничто!» Надо сказать, что левые уши тот лекарь пользовал очень даже хорошо. А вот правые или, скажем, животы - вообще никак. Помучился-помучился Аскольд: к Простомиру за помощью обращаться - не с руки - ещё владыка проклянёт! Да и чего говорить - просто страшно, тот ведь в друзьях у Докуки ходит. Подсыплет какую-нибудь травку - будешь всю жизнь в нужном чулане сидеть. Нет, мы пойдём другим путём! Поэтому и известие о скором прибытии в Новоград такого именитого лекаря мимо ушей Аскольдовых не прошло….
        …И ещё говорила молва, помимо всяких-разных порошков-микстур-бальзамов есть у лекаря волшебные иголки из самого что ни на есть червонного золота. Говорили, что выкованы они заморскими горными лешаками из зуба сатаны в ночь перед Рождеством дубинами из бес-дерева вместо молотов и на чёртовом камне вместо наковальни. Никто, правда, не знал, что это за дерево и камень такие и, вообще, - существуют ли они на белом свете? Но звучало сие очень грозно, а потому и доверие внушало. И хоть никто не верил, что иголками этими лечить можно (эва, нашли дураков!), золотые иголки очень сильно заинтересовали кое-кого из ушкуйной слободы. А так как никто не знал, когда появится лекарь (а откуда, известно было - из Москвы конечно же; все беды и все пряники оттуда), то выслала ушкуйная братия свою делегацию по встрече вёрст за пятьдесят по Московскому тракту - перехватить знахаря да отнять еретические иголки, дабы не смущал честных християн. Ушкуйникам они больше пригодятся, чем московскому лекарю. Но опоздала вольница: навстречу попался, пыля копытами, большой конный отряд вооружённой дворни боярина Аскольда. Помимо
прочих, тут же скакал (впрочем, скакал - слишком сильно сказано) на самой смирной лошадке и знаменитый лекарь. Его с почётом встретили в придорожном шинке и пригласили (настоятельно пригласили) к боярину Аскольду, поелику тот спиной хвор - порой так прихватит, что ни согнуться, ни разогнуться. И не только спиной он хвор. Да и боярыня его животом вельми скорбна - дёрнуло же дуру поругаться с самим Простомиром! А ежели ведун пожелает и чёрных людей пользовать - тому Аскольд противиться не будет. Был бы толк!
        Вступать в схватку с Аскольдовыми головорезами ушкуйники не стали - слишком неравны силы, да и все знали - неумелых бойцов боярин не держит. Так и прибыл дьячок в самое логово Аскольда под именем Пунима-Тинджол. Мол, в Беловодье, в заоблачных горах, где он в учении был, так нарекли. Его, конечно, ни боярин, ни дворня так не звали (ещё чего - язык сломаешь), а нарекли просто, по-новоградски, Пашкой. Он был не против, на новое имя откликался исправно. Тем более что при крещении именно это имя и получил. Жил Пуним-Пашка в боярском тереме в отдельной каморке, кушал почти что с боярского стола и жалованье получал изрядно. Как и было уговорено с посланцем Докуки, прогулявшись в первые дни после прибытия по Новограду, приволок с собой безродную дворнягу, стал прикармливать. Собачонка бегала туда-сюда, внимания на неё никто не обращал. С ней и передавал Пашка доклады Докуке. Пришпилит записку под мохнатое брюхо и выкинет из каморки. А пёсик своё дело знает: бегом в знакомый терем! Там отчёт снимут, если надо - новое задание пришпилят, так и сносились. Ему (шпиону, конечно, а не пёсику) и у Докуки
жалованье капало. Чем не жисть? Ласковый теля, как говорится…
        Но Пашка-то - мастер! Мало того, что шустрый и ловкий, ещё и по-взаправдашнему наловчился людей лечить. Аскольда живо поставил на ноги, супружницу его напоил таким крепким отваром коры дуба, что медвежьей болезнью та больше не страдала. Скорее наоборот. Да и дворня к нему потянулась: кому зуб заговорить, кому лишай свести. И все были Пашкой довольны: глянет, сверкнёт очами, потом руками над хворым помашет, пошепчет что-то, ещё и бальзамом болячку намажет или микстуру даст выпить - у кого что болит. И всё - хвори как не бывало!.. Эх, не в то время и не в том месте родился Пашка! А не то писали бы о нём на бумажных листах ровными буквами, какими ни один писарь не напишет, или говорили бы по волшебному ящику с одной стеклянной стенкой: «Волхв в семнадцатом поколении, Великий Адепт девятого посвящения, с лазерными лучами вместо глаз, владеет чёрной, белой и серой магиями, а для тех, кто любит погорячее - магия голубая. Вылечу, заговорю, сниму, исправлю. Вход бесплатный, выход - сто баксов. Налетай, подешевело!»
        И вот, вернулся как-то пёсик от Докуки - а там задание - нужна срочно шапка Аскольдова, или какая другая одежда, или след от сапога. Поскучнел Пашка разом: смекнул, что речь о колдовстве идёт. А за такое дело не то что кнута попробовать, это ещё полбеды. За колдовство в кипятке варят да живьём в землю закапывают. Но делать нечего: не в том ты, Паша, положении, чтобы привередничать. Знал, на что подписывался. И денежки тебе платят немалые, да и исправно. Так что не ерепенься, мил человек!
        Подобрал Пашка брошенную Аскольдову шапку (боярин был очень неаккуратен), спрятал за пазуху. Дворовому холопу, что стоял у ворот на страже, небрежно бросил - мол, если боярин спросит, я на торжище, там ладья недавно пришла басурманская. Гляну, нет ли каких снадобий по моей лекарской части из стран полуденных. И ушёл.
        Новоградский торжище - всем торжищам торжище. Кого там только нет! Вон голландские немцы торгуют солёной селёдкой и бархатом. Немцы ганзейские - оружием и всякими механическими премудростями, поляки - дорогим платьем. Булгары волжские - сёдлами, конской упряжью да кожаными сапогами. Помалу здесь не торгуют. Соль - мешками, мёд, вино - бочками. Здесь есть всё. Иной мещанин зайдёт сюда просто - поглазеть, да приглянется какая-то вещь, даже названия которой не знает. И всё - без покупки не уйдёт. Была на торжище и такая лавка, где торговали разной мелочью. Тут и старые шкатулки, и ношеные сапоги. Рядом - отрезы дорогой ткани или самоцветы сарацинские. Народу здесь всегда много, за всем и не уследишь. Держал лавку какой-то небогатый купчишка без роду без племени, никому не известный. Если б могли покупатели узнать самое недавнее прошлое этого купца, они сильно удивились бы, увидев его нищим на паперти заштатной церквушки в литовском захолустье. Вытащил его оттуда Докука, пригрел и велел торговать в Новограде под своим именем. Казалось бы - зачем ему это? А затем, что через купчишку этого наловчился
Докука лихо уходить от ушлых новоградских мытарей, готовых, по его мнению, за пошлины и налоги последнюю копейку вытрясти. Нет, в казну новоградскую Докука давал много. Да только мытари хотели ещё больше. Хотя ладно - не об этом сейчас речь.
        Вот через этого купчишку и велено было Пашке передать какую-нибудь Аскольдову вещь. Эх, знал бы он, по какой острой кромке сейчас пройдёт, ни за что бы не пошёл в лавку!.. Как и велено было, под видом привередливого покупателя отозвал хозяина в дальний конец лавки, там и передал ему шапку. Кто же знал, кто ведал, что тут же, рядом, ковырялся в товаре Аскольдов портной - искал дорогие и красивые ткани. Глянул он - интересно, лекарь боярский что-то купцу суёт, вроде шапку. Да ладно, это его дело. Мало ли, кто чем торгует. Может, ему боярской платы не хватает!.. Это бы ничего, да случилось так, что через недельку глазастый портной, снова посетив приглянувшуюся ему лавку, углядел, что имеет нищий купчишка обстоятельную и дружескую беседу с самим Михайло Докукой. И Докука вроде как даёт купчишке какие-то указания или советы. Тут репу почешешь!
        А Пашка между тем, уверенный, что никто его не заметил, зашёл в лавку, где торговали сарацинским товаром, купил нездешней травки кус-кус, коя, как известно, от зубной боли - первое дело, и вернулся в боярский терем.
        А шапка Аскольдова в тот же вечер оказалась у Докуки и утром была отправлена Простомиру. Повёз её, как и велел волшебник, Вася Зуб, а сопровождали его, как и положено, верные Федя Пасть Порву и Киря Упал Отжался… Дорога на этот раз была без приключений, только Киря порой, усмехаясь, что-то с хамской улыбочкой на лице кричал в лес на нечеловечьем языке, а в лесу оскорблённо посвистывали и поухивали неизвестные голоса. Но никто не выходил и никаких гадостей не делал. Слава о Кире - победителе Зелёного Дядьки разнеслась по самым захолустным чащобам, и связываться с ним лесные жители не торопились.
        Простомир шапке обрадовался, довольно заурчал и уволок её сразу к себе в избушку, велев гостям ждать на улице. Он так торопился, что даже не огрел привычно Кирю дубиной… Отсутствовал он недолго, а вернувшись, велел Кире и Феде ночевать во дворе, а Васю пригласил в дом.
        - Слушай меня, сынок. Всё будет, как я сказал. Я уж постараюсь. Но и вы постарайтесь. Как узнаете, что я всё сделал, как уговорились, сразу народ подымайте. Ну, не мне тебя учить, ты ведь в этом деле дока. Смотри, не подкачай. Если Аскольдушка оправдаться успеет, не сносить вам головы, ой не сносить. Сразу всё откроется, а на расправу люд новоградский ох как скор! До меня им, конечно, не дотянуться, а вы будьте в опаске. Если что - тикайте сразу. Ну, шучу, шучу. Никуда тикать не надо будет. Спроворим мы с тобой всё ладно. Значит, через семь дней перед обедом?
        - Да, мы с Докукой так рассчитали. Через семь дней на обедне сам владыка Пафнутий молебен будет служить по поводу давнишней победы над ливонцами. Там все именитые бояре соберутся и многие из простых.
        - Вот и славненько. Делайте своё дело, а я сделаю своё.
        На том и порешили. Переночевали у Простомира, а утречком тронулись в обратный путь. Семь дней до назначенного времени пролетели незаметно. В условленный день на обедню по случаю давней победы над ливонцами Софийский собор был набит битком. На почётных местах стояли самые именитые бояре, были там и Михайло Докука, и Филипп Соловей, и боярин Аскольд. Заклятые враги, едва кивнув при встрече, в дальнейшем как будто не замечали друг друга. Владыка Пафнутий начал службу. Всё шло своим чередом, ничто не нарушало старинный, прадедами заведённый порядок. Служка размахивал кадилом, трещали свечи, голосили певчие, паства привычно ковырялась в носу, дожидаясь окончания службы… Внезапно в церковь, словно пьяный в трактир, вломился здоровенный мужичина с вымазанным сажей лицом и завыл:
        - Ратуйте, православные! Боярин Аскольд… Что вытворяет… только что в кузнечной слободе!
        Все с удивлением обернулись на крикуна, а тот продолжал скулить:
        - Налетел, как вихрь, говорит, мол, меня кричите на посадника, я вас в обиду не дам! А у самого конь как сатана - чёрный, глаза горят. Да и сам боярин не лучше. Да ладно бы глаза только горят, стал он ещё по дворам скакать, заборы сшибать. Углежога Алёшку в колодец кинул, тот еле выбрался. Спасите, православные, не дайте пропасть от дури боярской!
        - Что ты мелешь, - взревел Аскольд, - тут я стою, давно уже, не было меня в кузнечной слободе!
        Детина изумлённо вылупил на боярина глаза, закричал:
        - Да как же так, православные! И тут - Аскольд, и там - Аскольд!
        И тут побелел, как свежая холстина, и стал часто креститься, приговаривая «чур меня, чур». И выбежал из церкви.
        - То есть как это - и там он, и здесь? - послышались громкие голоса из толпы, где стояли простые новоградцы, - надо бы разобраться, что за дела творятся в Новограде!
        А образованный дьячок Авенир сказал:
        - Фантом. Без колдовства не обошлось, это точно.
        По церкви прошёл ропот, владыку уже никто не слушал. Аскольд, почуяв, что пахнет жареным, стал пробиваться к выходу, расталкивая толпу локтями. Его близкие и дворня помогали протиснуться между людьми. Наконец выбрались на улицу. Аскольд прыг в повозку и - домой. Авось, побуянит люд новоградский да успокоится. А там - браги полные бочки выкатить, да выпить с людишками по-немецки - на брудершафт. То есть на братство. А потом уж разберёмся, кто там по слободам под его видом народ баламутит…
        Но нет, не для того Докука с таким трудом подсунул ему Пашку-лекаря, не для того с великой опаской привлёк к делу Простомира, чтобы вот так всё - пшиком, словно сырой порох - и закончилось. И вот пошли по улицам, церквам да торговым рядам Докукины молодцы, крича: «Колдовство! Аскольд с нечистым знается!». Забурлил утихнувший было люд, закричал: «Пошли к боярину, спросим, что за дела!» И подоспела ушкуйная братия, почуяв разбой безнаказанный, подошли молодцы подзаборные с засапожными ножами, кои в иное тёмное время на улицах воровством промышляли. Собралась толпа немалая у терема боярского…
        А что у Аскольда? А у Аскольда дело было так. Вспомнил-таки портной боярский, как видел в той лавке лекаря боярского - иноземца Пашку и как в ту же лавку хаживал и с тем же купчинкой беседовал Докука. Рассказал всё боярину. Побледнел Аскольд, всё сразу понял, и куда шапка его подевалась - тоже понял: скорый ум был у него, ой какой скорый. Пожалел горько, что недооценил коварство Докуки. Ай-яй-яй! Надо же так опростоволоситься! Но… не всё ещё потеряно. Велел привести лекаря. Эх, не понял Пашка вовремя, когда настанет час бежать из боярского терема, не понял. И вот - стоит перед грозным хозяином своим:
        - Знаю всё, - сказал Аскольд, - сейчас под окнами много чёрных людишек, меня резать пришли. А я этого не хочу, ой как не хочу! Посему сейчас - откроем ставни, и ты всё расскажешь - как шапку у меня покрал, как передал её Докуке, и вообще - кто ты такой есть и для чего вообще сюда приставлен. А не сделаешь - умрёшь вперёд меня.
        Побледнел и Пашка. Не ждал, что так быстро и внезапно раскрыт будет. Вместе с тем - быстро смекнул бывший московский дьячок, ушлый и рисковый человечек - коль расскажет он, как дело было, его вместе с Докукой и порешат. Не скажет - порешит его Аскольд, ему терять и взаправду нечего. Отсюда что? А отсюда то, что надо и не так, и не этак. Надо держать сторону Докуки и вместе с тем постараться, чтобы его не зарезали люди Аскольда, пока новоградцы будут ломать ворота-двери. Рисково? Да, рисково, но если выйдет по его, Докука ему за смелость да за верность благодарен будет. А когда такой знатный да богатый тебе благодарен - это очень хорошо. Хорошо и денежно. Всё это быстро смекнул Пашка-лекарь, но виду не подал, лишь сделал испуганные глаза да кивнул головой согласно. Открыл Аскольд ставни, подошёл Пашка к окну. Но не стал он обличать Докуку и оправдывать Аскольда. А вместо этого закричал в толпу:
        - Спаси, люд новоградский! Колдун меня порешить хочет!..
        Больше ничего крикнуть Пашка не успел, ибо оттащил его Аскольд от окна. Но и этого хватило за глаза. Всколыхнулась толпа, хорошо всем был знаком Пашка-лекарь, ох как хорошо! Многих он вылечил от разных болячек: кому руку сломанную срастил, кому жар лихорадочный сбил, кого на удачу на охоте заговорил. Не зря, не зря Пашка пользовал простых людей, много друзей приобрёл, вот и пригодились. А друзья - они, как ни крути, дороже денег. Особенно сейчас.
        Ринулась толпа - ломать ворота боярские. А Пашка тем временем с трудом отбивался от боярина ножиком, который из опаски постоянно носил с собой. Вот и пригодился. Очень, очень хотелось Аскольду прибить змеюку, которую пригрел на груди, но не вышло. Выдержал ловкий москаль Пашка-лекарь натиск и боярина, и той дворни, коя не разбежалась и осталась верна господину до последнего, жив остался. Дважды ошибся боярин в человеке, а Судьба такого не прощает. Ладно бы ещё - простым ремесленником был или рядовым купчиной. А то ведь - именитым боярином, да ещё в посадники метил! Проиграл Аскольд всё - и место посадничье, и богатство немереное, да и саму жизнь… К утру только вороны каркали над разорённым боярским теремом, да команда стрельцов увозила тела погибших на погост… Разграбили и все лавки Аскольда, ничего не осталось. Богато поживились в ту ночь ушкуйники и иные разбойнички, да и простой люд новоградский тоже внакладе не остался.
        Одним соперником у Докуки стало меньше. Именно так предвыборная борьба порой и ведётся. И никак иначе… А вы не знали?
        В тереме Михайлы Докуки пировали и ликовали. Вернее, ликовали только те, кто знал, что случилось, а именно: сам боярин, Василий Николаевич Зубов, в миру Вася Зуб и Киря Упал Отжался. Верный Федя Пасть Порву знал то же, что и его более умные товарищи, но в силу лёгкой природной тупости собрать всё в кучу и сделать вывод не мог. Поэтому полностью осознать, что произошло, он не мог и радовался уже тому, что радуется Михайло Докука и что он, Федя, к этой радости причастен.
        Докука поднимал тосты за хитроумного Васю Зуба, который, узнав от Кири, что Простомир умеет делать двойников, или, как верно сказал дьячок Авенир, фантомов, и придумал весь этот изощрённый план. Вася - за умелого волшебника Простомира, который своим колдовским мастерством сделал возможным осуществление сложной и хитрой задумки. Киря - за мудрого Михайло Докуку, дальновидность которого позволила ввести в круг ближних людей боярина Аскольда никому не известного лекаря Пашку, который и украл у Аскольда шапку, необходимую для создания колдовского двойника. Федя никаких тостов не говорил, он просто пил один больше, чем трое его собутыльников, вместе взятые, и тихо радовался, что у него такой добрый хозяин и такие хорошие и верные друзья.
        А что же с Пашкой-лекарем? А ему в суматохе кровавой ночи специально для него присланный человек Докуки нашептал один на один, чтобы шёл он в ушкуйную слободу да притих там на время. Ушкуйники - люди буйные, но серьёзные. И лекарей, так им в походах нужных, ценят. Если уж сумел Пашка уберечь от них свои знаменитые иголки по прибытии в Новоград, то теперь его с такой лекарской славой не тронут, не обидят. Будет там для него всегда миска каши да кружка браги. А насчёт жалованья у Докуки пусть не беспокоится. Уговор остаётся прежним.
        За ужином у Филиппа Хитрый Песец потребовал водки. По распоряжению хозяина ему выдали чекушку. Когда же он, выпив, захотел ещё, категорически отказали. Мол, завтра дело делать, а с пьяного или похмельного - какой работник? Самоед не возражал, покорно отправился спать. Слуги указали, где ему спать, и ушли. А Хитрому Песцу не спалось. Выпитая чекушка водки требовала продолжения банкета. Хитрый Песец включил все свои колдовские силы, дабы выведать - где в тереме хранится огненная вода? Он повёл своим носом - вроде где-то недалеко, да только, сидя в комнате, и не сообразишь. Надо бы выбраться и посмотреть, но как? В тереме Филиппа по ночному времени стояла стража - два дворовых мужика с бердышами. Справиться с ними, конечно, можно, да ведь завтра у боярина вопросы разные возникнут. Надо бы как-то поосторожнее, незаметно.
        Хитрый Песец был мастер по превращению в разных животных, птиц, гадов и козявок. Для того, чтобы превратиться, ему надо было съесть того, в кого надо превратиться. Давно, ещё в детстве, он научился превращаться в оленей, моржей и гагар, попробовав их мясо. Потом, пока был в учении у шамана, пришлось отведать лягушек и змей. Самой неприятной была учёба по превращению в насекомых. Сначала он научился превращаться в тех, кто жил на шкурах его чума и на меховых одеждах, потом стал ловить в тундре многочисленных мошек. Не просто это было, зато сейчас, пожалуй, ни один шаман в тундре не мог превращаться в такое количество живых существ, как Хитрый Песец!
        Как незаметно пробраться к заветной каморке с огненной водой, шаман сообразил быстро. В его жилище в изобилии водились небольшие рыжие усатые насекомые, которых русские назвали почему-то по-татарски - кара-хан, то есть чёрный правитель. Песец быстро поймал шустрое насекомое и тут же разжевал его и проглотил. Пока его астральное тело усваивало магическую сущность нового существа, в которое Песец теперь мог превращаться, он сидел спокойно, когда же процесс завершился, чпок - и нет больше Хитрого И Осторожного Песца, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно. Вместо него на полу сидело насекомое. Но то ли усвоение сущности прошло неудачно, то ли ещё по какой-то магической причине, но обычного прусака из него не получилось, на полу сидел зелёный тропический таракан величиной с палец. Пошевелив усиками, он выполз из кельи. В коридоре этой ночью службу несли два стражника - Ефим и Наум. Хитрый Песец на скорую руку навёл на них дрёму, а то, не ровен час, растопчут великого шамана до самой что ни на есть смерти!
        Стражники задремали, а Хитрый Песец в виде зелёного таракана пополз, куда вёл его волшебный нюх. Нюх привёл его к запертой на огромный замок двери. Известно: любое веселящее пойло от вороватой дворни надо запирать на крепкие засовы и большие замки - дабы внушали уважение и не возбуждали в страждущих даже мысли их взломать. Но что такое любой запор для кудесника, пусть даже и нездешнего? Песец принял свой обычный облик и внутренним взглядом изучил конструкцию замка. После чего дунул на него, и замок, чудо технической мысли лучших мастеров-механиков Ганзейского союза, открылся безо всякого сопротивления и совершенно бесшумно. Вот дверь открыта, и самоед добрался, наконец, до вожделенного хранилища огненной воды. В каморке стояла бочка водки и пару бочек вина - только для домашнего употребления, а остальные запасы пития Филипп хранил в другом месте.
        Не откладывая дела (тем более - такого приятного) в долгий ящик, Хитрый Песец в рекордно короткий срок упился до беспамятства, и тут же заснул, обнимая бочку и тоненько похрапывая. Как только он заснул, чары, коими он отправил в сон Ефима и Наума, исчезли и оба стража проснулись.
        - Ох, Ефим, - сказал Наум, - что-то мы с тобой заснули, как бы чего не случилось. Давай-ка пройдёмся по дому, глянем - всё ли в порядке.
        Ефим промолчал. Он вообще, пока трезвый, говорил мало. Стражники стали проверять все кладовые и конечно же сразу же наткнулись на раскрытые настежь двери водочной каморки. Посреди неё в обнимку с бочкой храпел давешний гость боярина. Некоторое время они молча смотрели на него, потом Наум сказал:
        - Всё. Боярин нас запорет.
        - Запорет, - подтвердил Ефим. Увиденная картина ввергла его в шок и вызвала необычайное для него красноречие. - Что делать будем?
        - Замок сломан, скрыть не удастся. Если б басурман просто напился, мы бы его так же просто обратно и оттащили бы, а так…
        - Что - так?
        - Если сделать ничего нельзя, и кнута не миновать, то надо пользоваться тем, что имеем. А то боярин ведь скуп, от него вина не дождёшься.
        - Не дождёшься.
        - Тогда стой здесь, а я слетаю на кухню, принесу стопки да капустки квашеной на закуску.
        - Давай.
        Наум быстро сбегал на кухню за капустой и стопками, и пиршество началось.
        - Ну что, Ефим, - сказал Наум, - вздрогнули?
        - Вздрогнули, - сказал Ефим.
        Они выпили. На душе стало немножко спокойнее. Но только совсем чуть-чуть.
        - Ну что, Ефим, - сказал Наум, - между первой и второй перерывчик небольшой?
        - Небольшой, - сказал Ефим.
        Выпили по второй. На этот раз похорошело значительно больше. Вроде бы и кнута завтра получишь… Да и хрен с ним!!!
        - Ну что, Ефим, - сказал Наум, - Бог троицу любит. По третьей?
        - По третьей, - сказал Ефим.
        Выпили и по третьей. Стало совсем весело. Эх, гуляй, русская душа!
        - Ну что, Ефим, - сказал Наум, - изба о четырёх углах, да и та… эта… спотыкается? По четвёртой, что ли?
        - По четвёртой, - сказал Ефим.
        После четвёртой стопки Наум попытался вспомнить, под какую бы прибаутку выпить по пятой, но ничего на ум не шло, поэтому они выпили молча. В самом деле, о чём говорить, и так всё ясно… Тут Ефим вспомнил вдруг о товарищах, которые сейчас спят и не могут по этой причине составить компанию.
        - Я сейчас, - крикнул он и сорвался с места. Скоро он вернулся, ведя с собой троих друзей. Чуть позже подошли и другие. Хоть и пьяный, Наум смутно догадывался, что не кончится добром эта пьянка, ой не кончится! Ладно бы - старый самоед открыл каморку да один напился. А вот привести сюда всю дворню и напоить - это уже совсем другое дело! Но уже было поздно. Шумная компания, обрадованная неожиданно свалившейся на неё дармовой выпивкой, тут же начала опорожнять бочки. Разбуженный шумом, поднял голову Хитрый Песец. Его приветствовали криком «Ура!», сказали, что для всех присутствующих он теперь лучший друг, а потом налили ему ковшик водки, он выпил и снова захрапел.
        - Да што мне Филипп? - орал пьяный Наум, - да я его если што - башкой об стенку!
        - Во-во, я тоже, - поддакнул холоп, которого недавно выдрали батогами на конюшне за кражу двух алтын.
        В самый разгар пира, когда дым стоял коромыслом, от дверей раздался знакомый голос:
        - Кого это ты там башкой об стенку собрался, Наумша?
        Все застыли и почему-то почувствовали себя неуютно. Самые трезвые и сообразительные прикинулись спящими: мол, знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю; напился пьян - каюсь, было, но слов никаких не говорил и не слышал, как другие говорят. Те же, кто совсем уж осоловел, изумлённо уставились на стоящего в дверях Филиппа, словно не понимая - чего этому человеку туточки надобно? Филипп сразу понял, что разговаривать с собравшейся толпой бесполезно, и громко сказал:
        - Всех - в холодную, в поруб. А говорить завтра будем. Елпидифор, работай.
        Елпидифор по прозвищу Красная Шапка - Филиппов заплечных дел мастер - мужик высокий, и хотя и худой, но жилистый и сильный. Лица самого ужасного, такие лица в кошмарных снах снятся. Ему даже почти не пришлось никого подгонять. Все покорно склонили головы и пошли в поруб. Знали: завтра будет правёж - расплата за нонешний пир, и Елпидифора сейчас лучше не злить. Когда все вышли, у бочки остался лежать лишь спящий Хитрый Песец, зачинщик всего этого непотребства.
        - Боярин, а с этим что делать? - спросил Елпидифор.
        - Окуни его башкой в жбан с водой, - ответил Филипп, - да кинь в каморку, что возле нужного чулана. Пусть проспится, а завтра разберёмся…
        Наутро Филипп велел вытаскивать из поруба пьянчуг по одному - на правёж. Дознание решил не вести, и так всё ясно: Хитрый Песец с помощью своей колдовской силы открыл каморку с водкой, напился сам и напоил дворню. Дворне - кнута, да изрядно, а что делать с самоедом - сейчас решим… Первым на свет белый вытянули Наума.
        - Слышал я, слышал речи твои, - сказал Филипп, - что ж, по речам и награда. Елпидифор, приступай!
        Елпидифор, всегда исполнительный без лишних слов, на этот раз не торопился выполнять распоряжение:
        - Барин, дозволь, со мной мальчонка пусть будет, в учении он у меня.
        Филипп удивился:
        - Что за мальчонка?
        - Да прибился тут один. Сиротка. Батька, говорит, умер, податься некуда. Ну не гнать же его. Я ведь и сам сирота, знаю, каково сызмальства по чужим людям ходить. Я его и приютил, пусть учится. Ремесло-то моё - он всегда в почёте будет, без работы не останется. Хочу вот сейчас, пусть руку набивает, кнутом работая. Дозволь, барин.
        - Пусть учится, - разрешил Филипп, - как звать-то мальчонку?
        - Вот спасибо, боярин. А имени своего он не помнит, сам малой такой, от горшка два вершка. Я его так и прозвал - Малюта. Сынок, иди сюда.
        Огненно-рыжий Малюта подошёл к боярину, степенно, с достоинством поклонился.
        - Ты уж не серчай, барин, - сказал Елпидифор, - что он в ножки не падает, с гонором он у меня, ничего не могу поделать. Но исполнительный, старательный малыш, честный.
        Филипп махнул рукой - мол, хватит болтать, начинайте правёж… Елпидифор сноровисто разложил Наума на козлах, сдёрнул портки. Вытащил из голенища кнут - толстый, бычьей кожи, у конца - тоненький с кисточкой.
        - Вот, сынок, - обратился он к Малюте, - это для тебя как для пахаря соха, а для стрельца - пищаль. Им ты себе на жизнь будешь зарабатывать. Для начала знай, что добрый кнут завсегда надо в молоке вымочить, а как стегать кого начинаешь - смотри, как надо.
        Елпидифор почти без замаху ударил Наума. Тот даже не вскрикнул, только обмяк бесчувственно.
        - Вот, сынок, видишь, я его вроде и не сильно стеганул, а он уже сомлел. Это потому что бить надо с оттяжкой. Тогда и сам не вспотеешь, и вора с первого стежка в беспамятство отправишь. А можно ещё так, что на вид - сильно бьёшь, а человек после этого встаёт - как будто в баньке веничком попарили, бодренький. Это уметь надо. Ну, возьми, пробуй.
        Рыжий Малюта взял кнут и стегнул пришедшего было в себя Наума. Тот опять потерял сознание.
        - Добре, сынку, добре, - сказал Елпидифор.
        Малюта принялся махать кнутом - как будто всю свою короткую жизнь только этим и занимался. Елпидифор с умилением поглядывал на приёмыша. И откуда столько силы у мальца!
        Филиппов палач отсчитал положенное число ударов, снял Наума с козел и оттащил в сторону - приходить в себя. На смену ему из поруба вышел Ефим. Он покорно улёгся на козлы и правёж продолжился. Малюта работал без устали, под его ударами все впадали в беспамятство. Когда все провинившиеся были наказаны, Малюта хмуро вернул кнут Елпидифору.
        - Батяня, а когда ты меня в Москву отпустишь?
        - Сынок, ну зачем тебе эта Москва? - ласково спросил палач. - Здесь же хорошо. Боярин ласковый, не обижает. Выучишься у меня, а когда я преставлюсь, - всплакнул Елпидифор, - будешь главным заплечных дел мастером. Чем не жизнь?
        - Тесно здесь, батя, размаху нету, хотя чую я - Москва скоро сама сюда придёт, - ответил Малюта и, недовольный, отошёл, оставив приёмного отца в печали…
        Филипп пожелал видеть Хитрого Песца, с которого и началось всё это безобразие. Выпоротые слуги тот час же привели к нему самоеда. Тот, хотя тяжело страдал с похмелья, держался бодро и не выказывал ни малейшей вины.
        - Так, - грозно сказал Филипп, - что с тобой делать теперь? Работу ты ещё не сделал, а плату уже взял. Водка-то тебе ведь назначена была, а ты её дворне споил.
        Не ожидавший такого поворота событий Песец аж с лица спал - так ему стало жалко, что его плата уже вся выпита, причём не им. И ничего ведь не попишешь - виноват! Правда, утешало то, что пищаль с порохом и пулями никуда не денется. Их не выпьешь. Только пропить можно.
        После разгрома Аскольдова терема в Новограде стало спокойно. Народ выплеснул всю свою копившуюся не один год злобу на богатеньких и затих. «И так всё время, - думал Докука, - копится, копится, потом враз - выплеснулось всё. Побуянил народ, побуянил и снова затих до поры до времени». Сегодня Михайле Докуке, как старшему приказному в Посольской палате, надо было принимать посланника от аглицкого короля. Немцы аглицкие давно подбивали Новоград на то, чтобы дал им проход в глубь земель русских. Очень уж им хотелось найти короткий путь в Индию. Вокруг Африки-то - долго, дорого и опасно. А тут - рядышком как будто, надо лишь русских убедить в очевидности выгоды - и всё. На приём Докука взял собой и Васю Зуба - под видом приказного дьячка. Авось его хитроумие и здесь свою службу сослужит… Посланника принимали по малому чину - без пышности. В таких делах пыль в глаза не пускают. Тут серьёзные люди серьёзно разговаривают и все выгоды да убытки подсчитывают.
        Аглицким посланником был сэр Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка. Назначение его посланником в Новоград с таким нелёгким и (чего греха таить) опасным поручением было наказанием за непотребное поведение в старой доброй Англии. Был Пендергаст из древнего валлийского рода, его предки ещё с самим королём Артуром за круглым столом сиживали. А это вам не хухры-мухры. Был лорд Пендергаст умён, образован и хорош собой. Всё бы ничего, да вот такая закавыка: не мог никак граф Голубая Шкурка жениться. Как отец ни грозился лишить наследства и титула, ничего не выходило. Да и отец его грозился чисто для острастки, не мог он единственного сына лишить наследства. Так ведь точно род пресекётся, а если не лишит - может, он ещё и образумится, возьмётся за голову, а за такого богатого и родовитого не то что подданная английского короля, любая пойдёт - хоть испанка, хоть австрийка, хоть француженка. Потом отец умер и Джон Пендергаст унаследовал титул и родовые богатства. Да вот беда: вместо женитьбы да продолжения рода думал младший Пендергаст больше о мальчиках пухлых, женитьбу на коих католическая церковь не то
что не приветствовала, а даже не рассматривала как возможную. Оставалось ему только почитывать античных авторов, воспевавших любовь мужчины к мужчине, да расхваливать знаменитого законодателя Солона, одного из семи мудрецов древности, в законах которого прямо было указано, что любить мальчиков разрешается только свободным афинянам, а всяким там рабам и разным-прочим бродящим вокруг периэкам - ни-ни. Под угрозой казни. Любил Пендергаст в свободное время почитать и великого древнего историка Плутарха. Особенно то место в его сочинениях, где повествовалось о том, чем же занялись (дабы воодушевить друг друга перед неизбежной гибелью) знаменитые триста спартанцев накануне Фермопильского сражения, когда требовалось ценой жизни задержать огромную персидскую армию. А также про не менее знаменитый фиванский «священный отряд», состоявший из ста пятидесяти пар… ну… сами понимаете, что за пары были. И ведь хорошо сражались фиванцы, в свой последний бой покрыв себя славой не меньшей, чем бойцы царя Леонида при Фермопилах, и погибнув в полном составе под мечами гоплитов Филиппа Македонского, но не отступив… Эх, вот
же времечко было!..
        Вдохновлённый древней мудростью, Джон Пендергаст начал активно склонять епископа соседнего городка к тайному венчанию его (Пендергаста, конечно, а не епископа) со своим грумом - юношей небесной красоты. Епископ поначалу отбивался от такого непристойного предложения, но потом сдался. Этому немало способствовали настойчивость графа, размер предложенного гонорара и обещание подключить все свои связи (коих, надо признать, у Пендергаста, аристократа с древней и обширнейшей родословной, было не то что много, а очень много; можно даже сказать - навалом), чтобы епископ покинул свой малодоходный пост, сменив его на место, более приличествующее такому достойному человеку.
        Конечно, обряд венчания проводить в божьем храме было невозможно - тут же об оном молва пошла бы, и тогда никому не поздоровится. Поэтому для совершения обряда Пендергаст пригласил епископа к себе в замок. И надо же было такому случиться (о Мойры, как причудливо вы переплетаете нити!), что как раз в это время в замок забрёл сэр Генри Морган - известный капер, суровый корсар, взявший на абордаж не одно французское и испанское судно. Даже страшные алжирские пираты трепетали при его имени. Так вот, забрёл этот Морган в замок к Пендергасту, дабы просить того финансировать очередную разбойничью экспедицию. На подобострастный вопрос с полупоклоном «Как о вас доложить?» он по старой пиратской привычке ответил дворецкому кулаком в зубы и пошёл докладывать о себе сам. И вот, в тот самый момент, когда епископ прочитал молитву и новобрачные обменивались поцелуями, в кабинет графа вошёл, по своему обыкновению, без доклада и даже без стука, старый пират Генри Морган, капер Его Величества, прошу любить и жаловать! Мгновенно сообразив, что здесь происходит, Морган столь же мгновенно пришёл в дикую ярость.
Честный, прямой и богобоязненный пират был до глубины души возмущён таким преступлением против веры Христовой. Не успевший увернуться епископ поплатился за такое непотребство сломанной челюстью, а «невеста» шарахнулась из-под венца, словно зайчик от своры волков. Хозяин дома сошёлся с гостем в честном поединке на шпагах, но тут набежали слуги с дубинами и стали пирата бить. Конечно, многие из них обзавелись чудными перламутровыми фингалами, а у других частокол зубов был сильно прорежен. А кое-кто поплатился дырками в одежде и порезами от шпажных ударов. Но всё-таки силы были слишком неравны, через десять минут противостояния сэр Генри Морган был выдворен из замка посредством пинка под зад. Шпагу ему, конечно, из соображений безопасности, сломали.
        Тут капер показал, что он не только мастер рукопашной схватки, но и имеет недюжинный дипломатический талант. В то время, как противная сторона посчитала инцидент исчерпанным и решила не давать делу хода, Морган вскочил на коня и через несколько часов был в Лондоне, где добился приёма у самого премьер-министра, благо сделать ему это, учитывая былые заслуги, было несложно. На аудиенции он представил дело в выгодном для себя свете, упирая, естественно, не на попытку заколоть одного из знатнейших дворян королевства (поединки были запрещены под страхом смертной казни), а на то противоестественное венчание, свидетелем которому он был. Премьер, взвесив все «за» и «против», принял решение встать на сторону Моргана и наказать участников инцидента. Пендергаста следовало приструнить, дабы указать старой знати на её истинное место как подданных короля, а епископ… Эти церковники совсем распоясались, да и в последнее время в окружении короля прямо поговаривают о желании Его Величества порвать с диктатом папы римского и создать собственную церковь - под прямым управлением короля. Посему священнослужителей тоже -
к ногтю. Благо повод для этого подвернулся подходящий. Доклад королю был составлен в нужном свете, и вердикт Его Величества был следующим: епископа отправить в африканскую страну Дагомею - нести свет веры Христовой чёрным язычникам-людоедам, Моргана - с глаз долой на очередной разбой во славу британской короны, а графа Голубую Шкурку - послом в новоградскую землю. Надлежало ему выторговать у русичей разрешение на провоз по их землям товаров в Персию и Индию. И обратно. Этот путь много короче и дешевле морского.
        Епископ с ближайшим попутным кораблём отплыл в Африку, где он начал читать проповеди туземцам. Аборигены его слушали недолго. В самом деле - чего его слушать, если даже его бог не смог себя защитить. То ли дело их сильные боги - с большими зубами и с дубинами! Взяли они (не боги, конечно, а туземцы) и съели тучного епископа. На первое, второе и на десерт. Епископ им очень понравился.
        Генри Морган после вынесения этого королевского вердикта отправился разбойничать, а так как человеком он был любознательным и неугомонным, то попутно совершил и кругосветное плавание. Первым из англичан.
        Что касается же лорда Джона Пендергаста, графа Голубая Шкурка, то после того, как вся эта грязная история стала достоянием черни, не мог он спокойно появляться на улицах Лондона: отовсюду слышны были насмешки и летели комки грязи. Собираясь в Новоградчину, взял он с собой не только грума, но ещё и молоденького смазливого поварёнка, чей умильный взор так будоражил его воображение (на всякий случай, вдруг грум надоест). Когда они, завернувшись в голубые плащи (голубой - родовой цвет Пендергастов), направлялись в порт, дабы отплыть по королевскому поручению, за ними бежали весёлые лондонцы и кричали вслед - «Смотрите, смотрите, вон голубые идут!»
        С тех пор не только в Англии, но и повсюду всех пендергастов стали называть голубыми. Да, всё именно так и было.
        Посланник аглицкого короля решил поразить русских варваров пышностью наряда. Помимо небесно-голубого плаща, который сам по себе - ценность великая, ибо голубая краска стоит немало и секретом её производства владеют только несколько голландских купцов; так вот помимо этого дорогого плаща напялил на себя посланник шляпу с тремя павлиньими перьями, ботфорты из крокодиловой кожи и увешался самоцветами, как чучело жестянками. Грума и поварёнка нарядил поплоше - дабы разницу в чине видно было. Впрочем, теперь они именовались не грумом и поварёнком, а секретарями посланника Его Величества английского короля.
        Докука встретил его в Посольской Палате важный. Чтобы не ударить лицом в грязь, оделся в соболью шубу, хотя и не сезон был, и медвежью шапку - это уже по чину боярскому. Вася Зуб скромненько примостился сбоку за столиком со свитком, пером и чернильницей - мол, я весь при делах, не мешайте мне. Хотя, конечно, не умея писать по-здешнему, просто по школьной да студенческой привычке рисовал на свитке пергамента рожицы и чёртиков.
        Посол, даром что Пендергаст, начал речь как положено - издалека. Сначала - о тех выгодах, которые имеют от торговли и славная Земля Новоградская, и Английская Корона. Потом посетовал, какие расходы несут купцы на море, на датских и норвежских пиратов. Михайло внимательно слушал, не перебивая и не делая замечаний, стараясь понять, к чему перейдёт посланник. Наконец, когда тот стал расписывать, какие огромные прибыли имеют те купцы, кто ведёт торговлю с Индией, Докука всё понял, речь об этом уже заходила в Новограде - ганзейские купцы тоже подбивали его искать короткий путь в Индию.
        - Английские купцы готовы взять на себя всё бремя расходов по прокладке пути, по созданию факторий и постоялых дворов. Мы даже готовы сами охранять эти дома от злых людей. Подумайте, мы готовы платить пошлину даже в четверть цены товаров. Это же огромные деньги! А вам лично (тут посол искоса глянул на Васю) - будет доставаться один настоящий английский фунт стерлингов с каждых двадцати фунтов прибыли.
        «Охо-хоюшки вы мои, - вздохнул про себя Вася. - Система откатов не нами придумана и не нами забыта будет. Это хлыщ Докуке пять процентов предлагает. Вот жмот, а питерские чинуши меньше чем за десять даже задницу от кресла не оторвут».
        А Пендергаст между тем продолжал заливаться соловьём о выгодах индийского транзита через новоградскую землю:
        - С реки Волхов - на Волгу, по ней в Каспийское море, а оттуда могут быть речные пути в Индию. Если даже и нет таких, Персия - это тоже хорошо…
        Докука сидел, подперев щеку рукой. Суть предложения была ему понятна. Как и положено, опытному дипломату, отказывать или соглашаться не торопился:
        - Такие вещи с кондачка не решаются. Мне надо с Думой посоветоваться.
        - Да-да, конечно, мы не торопим. Думаю, тут надо подумать получше. Надеюсь, недели будет более чем достаточно.
        «Вот паршивец, - думал Вася, - говорит, что не торопит, а сам жёсткий срок назначил. Ладно, видали мы и не таких шустриков».
        - Ты, посол, ступай отдыхай, а мы, как всё обмозгуем, тебе сообщим. Дело сурьёзное, не мешкотное. Ступай, мил человек, ступай.
        Вася помог боярину выпроводить посла. После чего Докука спросил:
        - Что думаешь, Васёк? Говори. У меня свои соображения уже есть по этому делу, хочу тебя послушать.
        - Да что тут думать. Хотят англичане прибрать к рукам всю торговлю из Персии да Индии, а тебе деньги сулят да барыш с торговли. Тебе и делать-то ничего не надо будет, только дай добро на провоз товара да на строительство иноземных факторий.
        - Я, Вася, мзду не беру. Мне за державу обидно! - важно сказал Докука. - И, видишь ли, дело не в том, что нужны мне деньги или не нужны. Конечно, нужны - что я, дурак, что ли, какой! А в том дело, что с этой торговли мы можем прибыль иметь и без всяких немцев - хоть аглицких, хоть голландских, хоть ганзейских. Дай только время. А барыш малый, что они мне сулят - тьфу, наплевать и растереть. Наша с тобой задача сейчас - поиметь побольше с посланника, да не сделать ничего, что он просит. И сделать это надо так, чтобы он посчитал, что мы на его стороне и всячески ему способствуем. А если что и сорвётся - то это не благодаря нам, а вопреки. Вот и думай, Вася, думай. На то тебе и голова дана. Зря я тебе, что ли, деньги плачу?
        - Ну, боярин, задал ты задачку. Тут кроме посла ещё Филипп за спиной маячит, неизвестно, что выкинет. Тяжело будет… Да, кстати, денег от тебя я ещё не видел.
        - Ты думай, Вася, - пропустил Докука Васины слова мимо ушей. - Как надумаешь - мне соображения свои скажешь. А я и решу, чему быть, а чему - нет.
        В своём тереме снова заседал Филипп с единомышленниками. В тот день, когда Филиппова дворня в полном составе валялась пьяная да похмельная, потирая бока после Малютиного кнута, как раз и случилось разграбление поместья боярина Аскольда. Догадался, сразу догадался Филипп, что без колдовства тут не обошлось. Слишком уж хорошо помнил он те изумление и негодование, какие были на лице Аскольда в церкви, когда пришёл первый вестник появления двойника. Нет, не может быть, чтобы он сам такое спроворил. Чтоб такое самому сделать и так поплатиться за это, как поплатился Аскольд, надо быть слишком уж бестолковым. А между тем бестолковым Аскольда, пожалуй, не назвали бы и злейшие враги.
        - Не иначе, как Докука к делу Простомира привлёк, другого объяснения этому нету, - вещал Филипп, - поэтому меня особенно радует, что мы вызвали этого пьяницу-самоеда. Ведь бороться с Докукой, пока за него Простомир - бесполезно. А Хитрый Песец, хоть и не здешний и многого у нас не знает, всё же колдун сильный. Его надо только направлять в нужную сторону, дабы не накуролесил похлеще, чем давеча у меня в тереме.
        Собрание с почтением внимало речам своего вожака. Все были согласны с Филиппом.
        - Теперь, друзья, хочу услышать ваши соображения - как нам использовать самоеда, чтобы и на нас никто плохого не подумал, и на Вече своего добиться?
        - Порчу на него навести, - тут же встрял начальник стражи Иван Вострая Сабля, - вон он и не сможет быть на Вече. А кого нету - за того и не кричат.
        - Хороший ты воин, - сказал Филипп, - и воевода тоже хороший. А вот политесу не знаешь. Тут тоненько надо. Да и не забывай - у него Простомир есть. Тот за сто вёрст любую порчу видит. Снимет сразу же, да ещё тому, кто её навёл, не поздоровится, и тому, кто думал навести или способствовал - тоже. Тут надо так, чтобы всё обычным казалось.
        Собрание задумалось. Ничего тонкого на ум не шло. И толстого тоже.
        - Может, просто - подкараулить в тёмном переулке и, не говоря худого слова, кистенём по кумполу? - с надеждой спросил Василь Нетудышапка.
        - А про Федю забыл? - возразил Филипп. - Он от Докуки если и отходит, то лишь для поручений, он его от кого угодно отобьёт. А просто так Михайлу из терема не выманишь.
        - Может, устроить, как он Аскольду? - не унимался Нетудышапка.
        - Дурак ты, - с сожалением сказал Филипп, - одно и то же два раза гладко не бывает. Если сейчас двое Докук будут по Новограду бегать, народец сразу заподозрит, что дело нечисто. Сразу начнут искать - а кому это выгодно? - убирать тех, кто в посадники метит. Угадай с одного раза, на кого подумают в первую очередь? Один раз это сработало, а кто придумал - голова. Наверное, тот иноземец, кого Докукины кметы в лесу подобрали.
        - Ты кого дураком назвал, купчина?! - взъерепенился Нетудышапка. - Меня, боярина из древнего рода! Я тебе сейчас чучу-то зачебучу!
        Он уже стал выбираться из-за стола, чтобы намять бока хозяину дома, вытаскивая из-за пазухи кинжал, который всегда носил с собой. В спор вмешался Иван Вострая Сабля. Он выхватил саблю (очень вострую, конечно) и с размаху хватил ею по столу, перерубив пополам лежавший на нём парчовый кафтан, который по жаркому времени тучный Нетудышапка скинул и не успел ещё приказать слуге убрать его на лавку. К таким спорам Иван был привычен - не единожды доводилось усмирять своих буйных стражников, когда они готовы были сойтись в рукопашной схватке.
        - Ша, малята, я сказал, - стальным голосом молвил он, - все сидят и молчат в тряпочку!
        Не привыкшие к такому обращению бояре замолкли и ошалело уставились на Вострую Саблю.
        - Что, успокоились? - спросил он. - Тогда можно продолжать.
        Собрание продолжилось как будто и не прерывалось.
        - Есть у меня одна мыслишка, - сказал Филипп, - да только вот не знаю, как на неё посмотрит честное собрание. Да и самоеда неплохо бы спросить - сможет ли?
        Все заинтересованно смотрели на Филиппа. Он продолжил:
        - Навести порчу на Докуку не удастся. Простомир враз раскусит что почём. А вот если бы хворь какую? Докука ведь стар, если заболеет чем - никто не удивится. За Простомиром сразу не побегут, а со стариком мало ли что может случиться? Иные вон - живут, крепкие как дубы, а там глядь - в три дня сгорают. В одном сомневаюсь - сможет ли наш самоед такую болячку навести - чтобы и выглядела не слишком страшно - ну, вроде простыл слегка - и Докуку скрутила бы похлеще, чем вериги каторжника.
        Воцарилась тишина, собрание обдумывало Филиппово предложение. Наконец слово взял Василь Нетудышапка:
        - Не бог весть какая придумка, но ничего лучшего на ум нейдёт. Давайте позовём самоеда и спросим - сможет ли?
        Тут же отправили слуг за колдуном, а когда он пришёл, рассказали, кто будет его соперником, и задали тот же вопрос. Хитрый Песец подумал, почесал затылок:
        - Второго человека сделал, говорите? Сильный шаман, однако, очень сильный. Жил бы в тундре, и правда, был бы выдутана. На простого человека хворь навести просто. Никто и не узнает, что хворь волшебная. Сильный шаман узнает, конечно. Но если его всё время рядом не будет, то можно и попробовать. Почему бы не попробовать?
        Все облегчённо вздохнули. Дело, кажется, сдвинулось с мёртвой точки.
        - Хотя, конечно, - продолжил Песец, как бы разговаривая сам с собой, - проще будет Докукиных помощников от него забрать. А без них он один ничего не сможет. Один в тундре - неволен. Да и не только в тундре. Один человек - ничего не может. Ни оленей сохранить, ни от чужаков отбиться. Забрать от него самых лучших людей, самых верных помощников - вот он уже и никто. Такие дела, однако…
        Собрание опять согласилось. Всем просто надоели долгая говорильня и долгое сидение в душной комнате. Ну сколько же можно болтать, давайте же дело делать, в конце концов!!!
        С тем и разошлись по домам, выполнение задуманного с общего молчаливого согласия, возложив на Филиппа: он колдуна нездешнего пригласил, по рукам с ним ударил - ему и руководить всем. В конце концов, в посадники ведь он метит, а не они!
        Пока в стане Филиппа думали, как расправиться с Докукой, Вася ломал голову над двумя проблемами. Обе они были непростыми. Первая задача - Филипп Соловей, вторая - английский посланник. И пока ничего дельного в голову не приходило. Поэтому Вася решил использовать правило, которым всегда руководствовался в сомнительных ситуациях. Правило сие гласило: главное - влезть в драку, а там видно будет. Невзирая на то, что очень уж неосмотрительно влазить в драку, не зная всех обстоятельств дела, Васе это правило всегда помогало. И в самых критических ситуациях его девяносто процентов коэффициента адаптации включались на полную мощность, помогая ему выбраться из заведомо проигрышной битвы с почётом и победой. Вот и сейчас он кое-что задумал.
        Отпустил Докука Васю Зуба в город. Надо было тому по торговым рядам потолкаться, послушать, что и кто о Докуке, Филиппе и о последних событиях в Новограде говорит. Охрану давать не стал - вся дворня была занята, даже Федя с Кирей. Вот и пошёл Вася в Новоград один. Впервые со дня своего прибытия в город. Для этого дела велел Докука выдать ему одежонку - неброскую, дабы глаза никому не намозолил, но и не совсем зряшную, чтобы всякая мелюзга вроде стражников или ярыжек Торговой палаты, что за всякую мелочь пошлину собирают, не цеплялась зазря. Нарядили Васю как купца средней руки, отсыпал ему Докука немного серебра - авось что дельное для себя на торжище углядит, и отпустили по городу побродить. Что Вася сбежит - Докука уже не опасался. Некуда ему бежать. сейчас ведь в городе всё - завертелось, как вода в водовороте, и человек - словно щепочка малая. Не пристанешь вовремя к берегу - закрутит и с размаху о камень шмякнет. Нет, уверен Докука, что Вася - не дурак (сие доказал недавно очень убедительно), а себя он почитал таким вот надёжным пристанищем, к которому малые всегда рады прибиться и покидать
его в трудную годину не спешат.
        Отпустили Васю с утреца, ждали после обеда, крайний срок - к ужину. Но к ужину Вася не явился. Докука заволновался. Когда Вася не явился и после ужина, Докука разъярился не на шутку. Правда, ярился на самого себя - ну как он, такой хитрый и ушлый, мог так просчитаться! Понятно же, что сбежать Вася не мог, а значит, украли его. Или убили. Ну как же можно было предположить, что Филипп (больше некому) после расправы с Аскольдом испугается и будет сидеть тихохонько, словно мышка в подполе? Нет, сейчас в Новограде такие дела заворачиваются, что рубка в конном строю в сравнении с ними - словно детская игра в бирюльки! На кону не только посадничье место, а - чего там греха таить - вся дальнейшая судьба Новограда, а то и всей земли Русской! Помочь в розыске мог только Простомир. К нему и направил Докука гонца - кудесника-недоучку Кирю Упал Отжался.
        Докука был прав. Никуда Вася не бегал - даже в мыслях у него ничего подобного не было. Хотел он потолкаться на базаре, а к ужину вернуться обратно. Побродил Вася не только по рынку, по городу тоже. Сделал для себя маленькое открытие: оказывается, писать на заборах всем известные буквы начали уже теперь. И с тех пор написание их не изменилось нисколечко. Кто сказал, что срамные слова - это у русичей от татар? Ничего подобного, они наши, свои, родные. Исконно русские, одним словом! Ещё умилило - водопровод в Новограде! В самых настоящих трубах, только не в металлических, а в выдолбленных из цельных берёзовых брёвен. На улицах чистенько. Если кого стражники заметят - кидает человек мусор на каменную мостовую или деревянные пешеходные дорожки - сразу хватают и тащат на правёж. А там: простолюдину - пять горячих кнутом, а гостям своим или иноземным - немалая вира. Тут хочешь не хочешь, будешь аккуратным… Походил Вася, подивился - интересно же! - и перед возвращением решил вновь зайти на торжище - авось что новенькое узнает. Здесь ведь всё меняется на день по нескольку раз.
        А новоградский торг - он ведь только на ночь замолкает, а так шумит до позднего вечера. Вот и сейчас - никто и не думал сворачиваться да собирать товары. Люди идут - значит, будем торговать до последнего!.. Шумно: купчины кричат, товар свой предлагают. Самые крикливые - сарацины. Эти как привыкли у себя на родном базаре горланить да покупателей хватать за полы кафтанов, так и здесь. Ганзейцы сначала посматривали на них брезгливо и высокомерно - мол, что с них взять, дикари… азия… Потом, правда, образумились и мнение своё поменяли. Это когда народ толпами повалил к сарацинам, а в ганзейские лавки стал заходить пореже. На рынке ведь как? Главное - продать, всё остальное вторично… Бегали тут же и продавцы сбитня и пирогов. Эту торговлю почти полностью держал в своих руках Филипп и его друзья. Выкупили у Новограда свидетельство на право такой торговли - и никому боле торговать не разрешали. Все мелкие торговцы под ним ходили. Вот и сейчас бегают по рынку, предлагают пироги - хоть с капустой, хоть с медвежатиной - да ещё чем их запить. Привязался и к Васе один. Мелкий такой, глаза у самого носа стоят.
Услужливый и настырный - спасу нет! На что уж Вася привычен к такому «навязчивому маркетингу» (задолбали эти коробейники, таскающиеся из офиса в офис и предлагающие всё - от ботинок до туалетной бумаги), а и он не удержался - купил пирог с зайчатиной в надежде, что здесь ещё не научились разбавлять настоящее мясо соевой массой. Пирог оказался на удивление вкусным и острым. Вслед ему захотелось попробовать знаменитый новоградский сбитень из воды с мёдом и разнообразнейшими пряностями. Там бывали: вонючая смола, китайский анис, ваниль, порошок гвоздики, имбирь, аптечный корень, кардамон, корица, зарчава, лавр, мускатный орех, розмарин, шафран, халапенья. Много пряностей использовали новоградские сбитенщики, благо торг большой, недостатку ни в чём нету.
        Выпил Вася сбитня - и поплыл. Голова закружилась, ноги стали ватными. Хорошо, нашлись добрые люди, поддержали, не дали упасть. И повели куда-то. Силы сопротивляться не было. Поздно, эх поздно вспомнил Вася народные сказки, в которых запрещалось есть чужую еду и пить чужое питьё. Не зря же их люди придумали, в самом деле! А тут - один, из рук неизвестного человека да неизвестные еду-питьё. Да ещё в городе его никто не знает, не вступится. Докука далеко, до него сейчас и не докричишься. Есть его лавки на торжище, есть, конечно, как не быть! Да только где они - откуда знать? А если и знать - к кому обратиться за помощью? Его ведь никто, кроме дворни и самого Докуки, не знает, а их здесь нету… Пока Вася всё это обдумывал, его завели в какую-то лавку, провели в дальнюю комнату. Последнее, что помнил Вася, пока не потерял сознание - лицо какого-то старика-азиата, всё в чёрно-седых космах, в обрамлении вонючих звериных шкур.
        Докука ждал известий от Простомира к следующему вечеру. Быстрее Кире просто не обернуться. Однако Киря обернулся быстрее. Причём вернулся не один, а в компании с самим Простомиром. Вернее сказать, это Простомир явился в Докукин терем, прихватив с собой Кирю.
        Когда Киря глубокой ночью добрался до жилища могущественного волшебника (лесная нечисть его не трогала, все помнили о случае с Зелёным Дядькой), была уже глубокая ночь. Простомир встретил гонца на ногах - волшебным чутьём узнал о грядущей дурной вести. Докука выделил Кире лучшего скакуна, а Киря был отменным наездником. Тот путь, который конный отряд обычно проходит за день, он одолел за треть времени. Волшебник стоял у входа в избу с обратным временем - видно, только что вышел оттуда. Хотя никакой ограды у его жилища не было, никто к нему не лез - всех отпугивала Простомирова слава. А если б и нашёлся какой-нибудь совсем оголтелый бродяга, не боящийся ни бога, ни чёрта, ни Простомира, на такого у волхва всегда были специальные сторожкие заклинания. Никто не мог к нему подойти незамеченным, а тем, кого он заметит, - не позавидуешь.
        - Беда, хозяин, - сказал запыхавшийся Киря, едва спрыгнув с коня, - Вася Зуб пропал!
        Простомир застыл, сгорбившись, переваривая известие. Потом начал бормотать. Киря сначала подумал - колдует. Ан нет: «…старый дурак, долбан тупорогий, куда смотрел, о чём думал, на пенсию пора…» и прочие не совсем понятные слова.
        Внезапно Простомир перестал бормотать, выпрямился во весь свой немалый рост и, не глядя на Кирю, сказал.
        - Коня оставь, о нём позаботятся. Идём в Новоград тотчас.
        Киря, хорошо зная волхва, и спрашивать ни о чём не стал. Сказано же - идём в Новоград сейчас, и конь не нужен. Тут уж, вне сомнения, ещё до рассвета будем на месте.
        Киря немного ошибся. В Новоград они попали не к рассвету, а буквально тотчас же. Ну или почти тотчас. Простомиру потребовалось лишь подготовить колдовство для мгновенного перехода. Он начертил на земле своим посохом круг, линия начертания сразу же загорелась сиреневым нежгучим пламенем. Потом тем же посохом внутри круга - замысловатую загогулину, напоминающую запряжённую колесницу, которая тоже загорелась, но уже почему-то зелёным пламенем, и тоже без жара. После чего приказал Кире встать в центр круга, сам встал рядом и начал читать заклинание. Киря разобрал слова: «Владыка Абсолюта, заклинаю тебя четой и нечетой, водой и землёй, навью и правью… гондурас тегусигальпа…катманду антананариву… килишь милишь, трёшь мнёшь… перенеси нас, слуг твоих… кранты!»
        Лесной полумрак, освещаемый полной луной (откуда полная луна - мелькнуло у Кири, - сейчас же первая четверть только), на мгновение исчез, пахнуло холодом и плесенью погреба, но только на мгновение. И сразу же вновь настала тёплая летняя ночь. Только вот ведь какое дело: не было теперь никакого леса вокруг, не было и Простомировой заимки. А была улица недалеко от Докукина дома, пыльная каменная мостовая, терема богатых бояр и купцов да ещё над головой - луна в первой четверти. А перед лицом - оскаленная лошадиная морда, рядом с которой качался жёлтый фонарь, который держал в руке спешившийся кмет ночной конной стражи. Ещё четверо гарцевали чуть поодаль. Стражник оскалился не хуже своей лошади:
        - Это кто тут ещё шлёндает по ночам? А ну пойдём в караулку, начальство разберётся, что к чему.
        Киря прекрасно знал, что начальник стражи Иван Вострая Сабля - единомышленник Филиппа и разбираться он будет по-серьёзному. А этого очень уж не хотелось. Иван был прям, честен, суров, а к нарушителям заведённого порядка жесток не меньше Филиппова ката Елпидифора. Киря оглянулся по сторонам: где же Простомир, пусть выручает. Простомир стоял рядом, но стражники внимания на него обращали не больше чем на шмыгнувшую только что в подворотню кошку. Простомир глянул на Кирю и пошёл по направлению к терему Докуки (а ведь ни разу там не был, стало быть, не должен знать, где он - мелькнуло у Кири). Потом остановился и буркнул:
        - Ну, чего стоишь, пошли.
        Киря взглянул на стражников: они вместе с лошадьми застыли в неестественных позах. Самый ближний - с протянутой вперёд рукой, которой, по всей видимости, готовился схватить Кирю за шиворот. Его лошадь - с поднятой ногой и вздёрнутой верхней губой. Другие стражники - кто с полувытащенной из ножен саблей, кто с рукой в кармане. Никто из них не шевелился.
        Киря отпрыгнул от стражников, словно от зачумлённых, и подбежал к Простомиру.
        - Пошли, - повторил волшебник.
        Когда они сворачивали за угол, он дунул назад через плечо, и через пару мгновений из-за угла Киря с Простомиром слышали замысловатые многоэтажные ругательства и недоумённые возгласы, но это их уже не волновало.
        Ворота и калитка Докукина терема были заперты. Волхв подошёл и толкнул дверь. Она открылась, словно и не запиралась на толстый дубовый засов и увесистый замок, изготовленный лучшими механиками Ганзы. Стоящий на страже недремлющий кмет (с этим у Докуки было строго!) изумлённо вытаращил глаза и схватился было за саблю, но потом, узнав Кирю и Простомира (он был из тех, кто участвовал в путешествии к жилищу волшебника), подался в сторону. Волхв закрыл за Кирей калитку, причём замок оказался закрытым, а засов - на своём месте. После этого двое волшебников - один старый и опытный, а второй недоучка - вошли в терем.
        Простомир крикнул слуга:
        - Иди боярина подними, скажи - я пришёл.
        Тот моментально исчез. Через пять минут появился заспанный Докука.
        - Быстро ты. Прямоступом, наверно?
        Простомир молча кивнул:
        - Говори, что случилось и как.
        - Я тут с вечера заслал своих людей, потолкались под шапочный разбор на торжище, поспрашивали кого надо. Выяснили вот что. Видели его перед ужином на торгу, вроде как смурной какой-то был. Увели его неведомые люди неведомо куда. Кто такие - никто не знает, раньше их у нас не видели. Да, вот ещё что. Видели, как он сбитень покупал у сбитенщика, пил. После этого, говорят, и засмурнел. Сбитенщика тоже никто не знает. Вот и всё, что пока удалось узнать.
        Простомир слушал, закрыв глаза. После того, как Докука закончил говорить, сказал:
        - Это Филипп, больше некому. Думаю, что и без колдовства не обошлось. Такой сбитень приготовить - это не шутка. Сдаётся мне, что Филька догадался, какую игру ты ведёшь, и привёл сюда своего волхва. Только вот ума не приложу - кого? Вёрст на пятьсот вокруг я всех знаю, никто бы против меня не пошёл. Похоже, немчина какого-то пригласил или кого-то из стран полуденных. А может, ещё кого-то, мне неведомого. Ну, это я к утру выясню.
        - Как же ты можешь знать, что это не из местных? - удивился Докука. - Может, кто и нанялся к нему, никто же не знает, что ты со мной.
        - Это простые люди не ведают, - спокойно ответил Простомир, - а у нас, у волхвов, все знают, кто чем занимается. Знают, и друг другу не мешают без крайней нужды. У нас свои дела, вам не понятные, да и незачем вам это знать. Ладно, слишком мы разговорились что-то. Надо Васю из беды выручать. Сейчас я ворожить буду. Ты, Михайло, выйди из горницы, ворожба - дело сложное и для вас, людей, опасное. А Киря мне помогать будет. Даром что балбес балбесом, а кое-что усвоил. Может, и не совсем пропащий ещё.
        Докука покорно вышел из комнаты, Простомир и Киря остались вдвоём. Волхв ножом начертил в центре горницы на полу круг, затем велел Кире встать в центр, поднял свою знаменитую дубину и, треснув Кире по спине, произнёс:
        - Нарекаю тебя ягнёнком.
        Потом добавил:
        - Ставь среднюю защиту от младшей нечисти, сейчас волховать буду. Если не выставишь - пропадёшь. Они хоть и младшие, но утащить могут.
        - Какую защиту, - взмолился Киря, - я уж и подзабыл, как это делается!
        - Дубина ты стоеросовая! - рассердился Простомир. - Неуком жил, неуком и помрёшь. Защита сейчас - это значит очень сильно не хотеть, чтобы тебя утащили. И заклинание какое-нибудь вспомни, что я тебя учил. Всё, читай заклинание, балбес, я начинаю!
        Он принялся ходить вокруг Кири, взмахивая руками и произнося страшные слова для вызова нездешних сил:
        Шумливые люди утихли,
        раскрытые замкнуты двери,
        Боги мира, богини мира,
        Шамаш, Син, Адад и Иштар,
        Ушли они почивать в небесах;
        И не судят больше суда,
        не решают больше раздоров,
        Созидается ночь, дворец опустел,
        затихли чертоги,
        Город улёгся, Нергал кричит,
        И просящий суда исполняется сном;
        Защитник правых, отец бездомных,
        Шамаш вошёл в свой спальный покой.
        Великие боги ночные,
        Пламенный Гибиль, могучий Орра,
        Лук и Ярмо, Крестовина, Дракон,
        Колесница, Коза, Овен и Змея,
        Ныне восходят.
        В учреждённом гаданье,
        в приносимом ягнёнке
        Правду мне объявите!
        Пока он читал, внутри круга разгоралось зелёно-голубое сияние, в воздухе запахло свежими арбузами. Киря стоял, усиленно вспоминая слова заклинаний, произнося вслух то немногое, что всплывало в памяти. Он с ужасом думал о том, какие демоны могут сейчас здесь появиться и хватит ли у него сил и умения уберечься от них. Простомиру легко говорить - ставь среднюю защиту! Как её ставить, если он никакой защиты почти и не помнит, ни средней, ни даже малой. Только и хватает умения, что на расправу с Зелёным Дядькой. Так ведь он свой, тутошний. Можно сказать, почти родной. А тут… Повылазят какие-нибудь козлища, коих он и названия-то не знает, не то что защиту от них строить! Это ведь любому магу известно, даже самому завалящему, даже самому несмышлёному и неопытному: чтобы справиться с нечистью, надо знать её имя. Если не знаешь, то лучше не связывайся, потому что в таком случае ты для неё, для нечисти-то, не волхв совсем, а простой человек, и схарчит она тебя как цапля лягушку - быстро и без разговоров. Конечно, амулеты да обереги могут и помочь, но не всегда и не во всём. Так что лучше не рисковать без
большой надобности.
        Пока Киря так размышлял, сияние превратилось в светящийся столб, ограниченный контуром круга. Когда Простомир закончил читать заклинание, откуда-то сверху раздался кашель и сиплый голос спросил:
        - Что тебе надо, чужой маг?
        - Есть у меня к тебе дело, Мушруш. Надо мне знать, приходил ли к нам некий волшебник из вашей страны, а если приходил - то каково его имя, какой он степени посвящения и какими делами - плохими или хорошими - он известней у вас? Сможешь ли ты дать мне ответ на эти вопросы или ты несведущ?
        - Я знаю всё. Но знающий всё не должен говорить всё. Что мне за дело до дел твоих?
        - Это верно, тебе нет дела до моих дел. Мне это известно. Поэтому я пришёл к тебе не с пустыми руками.
        - Вот как, - равнодушно сказал голос, - что ты дашь мне за это, если я отвечу на твои вопросы?
        - То, что внутри круга, наречённое ягнёнком.
        На мгновение воцарилась тишина, словно обладатель голоса рассматривал - что же там такое в круге интересного? Потом раздалось:
        - Это хорошая плата. Я забираю…
        - Стой! - криком оборвал его колдун. - Ты ещё мне ничего не сказал. Разве ты забыл Главное Правило, Основополагающий Императив, Основу Основ? Если забыл, я напомню: Вначале Было Слово!
        - Нет, я не забыл, - с сожалением сказал голос, словно сокрушаясь, что его собеседник оказался таким памятливым, - ладно, так уж и быть, скажу…
        - Стой! - опять крикнул Простомир. - Как я могу знать, что ты скажешь мне правду?
        - Как ты суетлив и недоверчив, чужой маг. Если второе достойно уважения, то первое недостойно мага. Я тебе уже сказал, но, если ты забыл, повторю: мне нет дела до дел твоих. Поэтому я не буду тебе лгать.
        - Хорошо. Ты меня убедил. Можешь отвечать.
        - Из нашей страны никто - ни человек, ни маг, ни дух в ваши края не забредал и никакого волшебства у вас не творил. Ещё вопросы есть?
        - Очень хорошо. Но плата, которую я тебе предложил, очень велика, поэтому я хочу тебя спросить ещё кое о чём.
        - Это уже не по Правилам и противоречит Основополагающему Императиву, поскольку уговор уже состоялся и о втором вопросе в нём нет ни слова. Но плата, которую ты предложил, действительно очень велика, поэтому я готов ответить ещё на один твой вопрос. Спрашивай.
        - Твоя страна не очень велика и ограничена лишь землёй между и около двух рек, пусть и великих. Поэтому я хотел бы знать: из тех стран, с которыми граничит ваша, был ли кто у нас с теми же намерениями?
        - Это правда, наша страна не очень велика, но она древнее всех, какие только были. И связаны мы были со многими государствами и многими магами, появившимися на свет из небытия позже нас. И нам известно всё обо всём, что бы они ни делали, и не только. Нам известно, что они намеревались сделать, но не сделали. Пусть даже не по своей воле.
        Простомира уже стало утомлять многословие духа и он оборвал его:
        - Итак, отвечай: из стран, сопредельных с вашей, был ли человек или волхв, который пробрался к нам в Новоград и стал здесь с помощью недоброго колдовства творить зло?
        - Из сопредельных стран ни человек, ни маг к вам не приходил и ничего у вас не творил. Теперь ты доволен ответом? Ты получил от меня всё, что хотел?
        - Да, - ответил Простомир.
        - Теперь я хочу получить то, что мне надо и что ты обещал.
        - Да.
        - Я могу забрать то, что внутри круга, наречённое ягнёнком?
        - Прыгай! - крикнул Простомир.
        Киря, стоя в кругу, с трепетом ждал окончания беседы. Отправляться в качестве платы к обладателю сиплого голоса он не желал, поэтому выкрик Простомира подействовал на него словно удар кнута. Из круга он вылетел, как вылетает пробка из бутылки шипучего французского вина. Приземлившись за пределами круга, он тут же оглянулся, как бы боясь, что оттуда высунется когтистая лапа и утащит его в неведомую тьму.
        Не ожидавший такого коварства, голос взревел, как раненый слон, и стал сыпать проклятиями и, кажется, какими-то заклинаниями. Простомир в ответ на это только смеялся и делал пальцами «козу».
        - Ах ты, негодяй! - ревел голос. - Я к тебе со всей душой, всё тебе открыл, всё поведал, а ты так низко, так подло, так…
        Он даже захлебнулся от негодования, не находя слов, чтобы охарактеризовать степень подлости Простомира. Когда голос начал грозить Простомиру страшными карами, тот ткнул в светящийся зелёно-голубой столб дубиной и произнёс:
        - Исчезни, ты мне больше не интересен!
        И всё сразу же пропало. Запах свежих арбузов держался в воздухе ещё некоторое время, постепенно слабея. Киря облегчённо вздохнул.
        - Что, натерпелся страху? - с улыбкой спросил Простомир. - Хорошо, что заклинания защиты вспомнил, а то бы отправился сейчас до конца жизни в каменоломню, а жизнь тебе эти маги дали бы бесконечную…
        Киря молчал, осознавая, от какой беды он только что избавился. А Простомир между тем продолжал забавляться:
        - А ещё тебя молодые маги могли для опытов использовать. Учились бы на тебе, как, например, человека в жабу или в мокрицу превращать, они это любят - людей превращать-то. А то, чего доброго, просто съели бы. Есть там у них нечисть, которая любит человечиной полакомиться… Хотя она и у нас есть… Ладно, не пугайся, всё уже прошло.
        Киря от Простомировых шуток побледнел едва ли не больше, чем от пережитого.
        - Впредь тебе наука: что выучил - крепко помни. Если что-то забудешь - до смерти умереть можешь. Э-э-э, я вижу, ты совсем загрустил. Не кручинься, Киря, это только начало. Сейчас мы ещё волхвов из закатных стран спросим то же, о чём этого спросили. Так что ты не расслабляйся.
        От такого известия Киря совсем скис, а Простомир, не тратя времени попусту, начертил по старому контуру ножом второй круг.
        - Не бойся, Киря, - сказал он, - теперь тебе ягнёнком не бывать. С закатными магами по-другому буду говорить. Они мне поближе, да к тому же знакомые есть. Их обманывать нельзя. С ними иначе надо. Они там, на закате, все высокомерные да напыщенные, считают, что лучше их никого и ничего нетути. Вот на этом и сыграем. Сначала я усомнюсь в их всеведеньи, а потом они сами мне всё и расскажут. Причём, Кирюха, совершенно бесплатно! Эти-то, полдневные - сами привыкли других обманывать, а тут нашла коса на камень. А если вздумают меня на Великий Суд тащить - у меня есть, чем оправдаться. Но не потащат, знают, что морда у них в пуху.
        Он велел Кире стоять в сторонке и не мешать. А сам между тем начал нараспев:
        Солнце встало рано, людям жарко-жарко,
        Беленус, солнечный бог богов, ответь мне,
        Цернун, хозяин леса, да будут твои стада обильны,
        Слышишь ли меня?
        Дагда, учёный муж бессмертный,
        и к тебе я обращаюсь,
        Диан Кехт целитель, мир твоим пиявкам
        Гоибниу, хозяин железа,
        да не утомится твоя рука,
        И не расплющится твой молот,
        Знаете ли вы нечто в вашей стране
        или
        Скрыто многое от вас?
        Опять, пока он говорил, внутри круга снова разгорался столб зелёно-голубого нежаркого огня. Когда же он закончил, в центре столба уплотнилось лицо прекрасного солнцеликого юноши. Лицо спокойно и выжидательно смотрело на Простомира. Тот начал первым:
        - Странные дела у нас творятся, Огма, - сказал он, - приходит к нам некто из вашей страны и начинает волховать, без спросу на чужой территории. Вот и хочу я узнать: как вы собираетесь наказать нечестивца?
        По лицу юноши пробежала тень замешательства, как будто он был озадачен вопросом Простомира, но потом всё же ответил:
        - Приветствую тебя, о Простомир достойный.
        Нет от тебя ну ни малейшей тайны.
        А только размышлял я о причинах
        И следствиях, рекомых просто - кармой.
        Сия концепция божественно логична.
        И я, возможно, упустил из виду,
        Как наши стражники уже поймали лихо
        То мерзкое созданье, что посмело
        В твоей отчизне колдовать без разрешенья!
        - Ты, уж коли был весь в размышлениях, всё же поинтересуйся у своих, - сказал Простомир, - что там за поганец шляется туда-сюда и пакости всякие безобразничает.
        Лицо из живого внезапно превратилось в безжизненную маску, как будто одухотворяющее его существо покинуло круг. Через некоторое время маска ожила:
        Я уверяю вас, о Простомир достойный,
        Что никакое существо живое
        Иль мёртвое, или наполовину,
        Не оскорбляло действием преступным
        Твоей отчизны славные пределы!
        - Огма, ты можешь не выпендриваться! - вскипел Простомир. - Говори по-простому, без виршей. Тем более что получается у тебя плохо!
        Даже сквозь зелёно-голубое свечение было видно, что лицо внутри круга покраснело. Видно, слова старого волшебника здорово задели за живое.
        - Ну я же стараюсь, дяденька Простомир, - плаксиво заканючило лицо, - я же не виноват, что этот размер у меня ещё плохо получается. Вот если бы ямбом или хореем…
        Простомир смягчился:
        - Ну ладно, не пищи. Лучше упражняйся. Да, кстати, батюшке привет передавай. И всем вашим - тоже привет.
        Лицо, увидев, что Простомир больше не сердится, расцвело в улыбке и произнесло вопросительно:
        - Дяденька, я пойду?
        - Ступай, ступай, - добродушно пробурчал волхв.
        Когда свечение угасло, Простомир помрачнел.
        - Плохо дело, Кирюха. Не узнал я, кто и как нашего Васю украл. Ума не приложу, кто же это мог быть. В наших краях если какие волхвы и встречаются, так это или из полдневных стран, или из закатных. Другие мне не попадались. Наверное, придётся к Олбанскому царю на поклон идти. Он сведущ поболе иных. Думаю, поможет.
        В это время в дверь без стука вошёл хозяин дома. По мрачному виду волхва понял, что тому ничего узнать не удалось, и тоже помрачнел.
        Простомир и Киря собирались к Олбанскому царю. Докука командовал дворней, помогая собрать всё необходимое в дорогу:
        - Покушать несите побольше, дорога долгая будет.
        Обернулся к Простомиру:
        - Оружие какое надо?
        - Нож добрый только. Да и то не для боя. А против вражеского железа и огня у меня своё оружие есть. Не человеческое.
        - Понимаю. Эй, тащите из оружейки дамасский кинжал. Тот, за который я фунт золота отдал.
        Докука покосился на волхва - оценит ли тот его рвение и стоимость кинжала. Что и говорить, за фунт золота многое можно купить. Целое стадо коров, например. Или штук двадцать прекрасных ганзейских пищалей. А уж если такую прорву добра отдали за один лишь кинжал - о многом говорит. Такое оружие в бою не подведёт… И не только в бою. Но Простомир сидел бесстрастный, словно идол Перуна на языческом капище… А Докука продолжал командовать:
        - Обувку добрую, одежонку.
        И опять Простомиру:
        - Кожушок меховой нужен, или по летнему делу…
        - Не надо, - ответил Простомир, - там всегда лето.
        Докука недоверчиво взглянул на Простомира, но ничего не сказал, свято веря в его знания и опыт.
        - Ну понятно. Так, одежонку-обувку на двоих принесли, запасные сапоги каждому - дорога-то дальняя, чаю. Так, котомка с крупами и сушёным мясом. Людишки мои такое берут, когда за ясаком к самоедам ходят. Ну, думаю, вино вам без надобности - не на гулянку собираетесь. Ничего не забыли?
        Простомир на мгновение задумался:
        - Котелок давай - кашу варить будем. Да укрыться чем от росы. Да, пожалуй, вьючную лошадку. Одну.
        - А верховых?
        - Верховых не надо. К Олбанскому царю пешком ходят. Иначе дороги не будет. А если и будет, то не туда. А если и туда, то неудачная. А если и удачная, то назад не выберешься…
        - Хорошо, - оборвал волшебника Докука, - возьмёте Савраску гнедого. Он в ходу не быстр и под седло идти не хочет. Но поклажу везёт поболе любого першерона.
        - Савраску так Савраску, - согласился Простомир, - вели дворне его навьючить. Сейчас выступаем.
        - Как сейчас? - опешил Докука. - Так сразу и выступаете?
        - Время не ждёт. Васятка наш там, может, в неволе томится да всякие неприятности терпит, а мы тянуть будем?
        - Тебе виднее. Ну что, присядем на дорожку?
        Пока слуги навьючивали Савраску, Докука и Простомир с учеником сидели на лавке во дворе. Потом по очереди сердечно обнялись с боярином, Киря взял Савраску за узду, а волхв не оглядываясь направился к воротам. Киря последовал за ним, ведя коня.
        Вася открыл глаза. Голова дико болела, как после жесточайшей попойки. Над головой нависал деревянный потолок из неструганых досок. Маленькое окошко было забрано толстой решёткой. Вася подошёл к двери, толкнул. Заперто. Он стукнул раз, другой, потом повернулся спиной и принялся колотить ногой. В конце концов за дверью послышались голоса, шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошли двое. Звероподобные молодые мужики. «Ну типичные быки из бригады», - мелькнуло у Васи. Тот, чьё лицо было слегка испорчено тенью интеллекта, сказал:
        - Сиди и не рыпайся. А то в лоб получишь.
        Второй молчал, почёсывая кулак. Вася сидел и не возмущался. Больно уж вид у ребят серьёзный. Вошедшие мордовороты между тем не выходили и, казалось, чего-то ждали. Вася понял, что должен подойти ещё кто-то. По всей видимости, тот, кто заказал, организовал и совершил его похищение. Придёт и объяснит, что ему от Васи надобно. И в самом деле, долго ждать не пришлось. Скоро в каморке появились двое: один высокий, крепкий, в богатой одежде. «Наверное, главный здесь, заказчик», - подумал Вася, и не ошибся. Это был сам Филипп, купчина первой руки, кандидат на посадничье кресло. Второй - старый азиат, тот самый, кого Вася видел перед тем, как потерял сознание. Он, судя по тому, что держался чуть сзади, был на вторых ролях. Это, конечно же, был Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно… Филиппу подвинули стул, он сел. Васе присесть не предложили. Разговор начал Филипп.
        - Я не спрашиваю, кто ты такой и откуда. Мне это всё равно. И зла тебе я не желаю и не сделаю. Желал бы - сделал бы ещё тогда, когда ты на надписи заборные таращился. Но я человек мирный. Посидишь здесь до тех пор, пока меня посадником не крикнут, потом отпущу. Вопросы?
        - Можно, я уйду? - не сдержался, чтобы не съязвить, Вася.
        - Нельзя, - не принял шутку Филипп, - хотя… если поможешь мне, я подумаю… Говорят, это ты придумал тот фокус с двойником Аскольда? Если так, то - моё тебе уважение. Хитёр, не спорю. Сейчас, думаю, тебе выгоднее мою сторону принять. Докука далеко, выручить тебя не сможет. Да что там выручить! Он и не доищется, кто и как тебя умыкнул. Вот такие дела, Вася. А за Аскольда, кстати, я тебе только благодарен. Он ведь не только Докуке поперёк горла стоял… А насчёт моего предложения ты подумай, хуже тебе от этого не будет.
        На том разговор и закончился. Все встали и убрались из Васиной каморки, а дверь опять закрыли снаружи, пообещав вскоре принести еду. Вася же остался в раздумье. С одной стороны, что тут необычного? Сменить работодателя - ничего больше. Как говорится, это только бизнес, ничего личного. Кто ему Докука? Да никто. Сложись всё по-другому, он вполне мог выйти на людей Филиппа, и с самого начала был бы на его стороне. Так говорил его разум… С другой стороны, после беседы с волхвом кое-что в Васе изменилось. Эти рассказы про героического дедушку, высказывания Простомира про собственную мутность… Это «кое-что» говорило Васе, что нельзя принимать предложение Филиппа. И разум здесь был ни при чём. «Это сердце, наверное, - думал Вася, - оно же без мозгов, вот и толкает меня к этому». И всё-таки, несмотря на сомнения, чувствовал он, что откажется. И не просто откажется, а попытается сбежать отсюда и добраться до Докуки, дабы помочь ему одержать окончательную победу. Осталось только решить - как это сделать…
        Киря и Простомир второй день шли через лес. Сколько ещё идти - Киря не знал, а волхв не считал нужным извещать о том своего ученика. Киря маялся, не зная, как разговорить молчаливого волшебника. Наконец решил, как обычно он это делал, прикинуться наивным несмышленым дурачком. Подметил ведь, хитрец, у старого волшебника тягу к поучениям.
        - А это… Олбанский царь - он кто?
        Простомир строго взглянул на Кирю, но тот лишь часто хлопал широко раскрытыми честными и глупыми глазами. Не разглядев на его лице насмешки, волхв процедил:
        - Он всё знает…
        И опять замолчал.
        - Он человек или нет? - не унимался Киря.
        - Конечно, человек, - ответил Простомир, - просто не такой, как все.
        - А какой он?
        - Говорю же - он всё знает.
        - Даже больше тебя?
        - Если бы я знал больше его, то, наверное, не я бы к нему ходил, а наоборот. Как считаешь?
        - Действительно, - сконфузился Киря, жалея, что задал такой дурацкий вопрос и выставил себя в глазах наставника глупцом. - А он волхв?
        - Нет, он не волхв. Он Олбанский царь.
        - То есть колдовать не умеет?
        - Не только колдовать не умеет, он и руками ничего делать не умеет. Да Олбанскому царю этого и не надо. Он всё знает.
        - А может, он не захочет нам говорить, где Вася?
        Простомир остановился. Такая простая мысль ему и в голову не приходила. Почесал затылок, соображая.
        - Это вряд ли. Олбанскому царю нет интересу до людских дел. Он всем всё рассказывает. Он, кажется, даже рад показать всем своё всеведение. Олбанский царь - он такой.
        Некоторое время они шли молча, потом Киря спросил:
        - А Олбанское царство большое?
        - Как тебе сказать? Оно и большое и маленькое.
        - Как это?
        - А это как смотреть. С одной стороны, оно вроде бы маленькое - в одной светёлке уместится. А с другой - оно бесконечное, как мир.
        Киря заморгал глазами, пытаясь представить - какое же оно, это чудное Олбанское царство? Ничего не представив, опять спросил.
        - А с чего царство сие живёт? Ну, Новоград, например, ремёслами и торговлей, кто-то пшеницей или ещё чем. А Олбанцы чем занимаются?
        - Чем-чем! - рассердился почему-то Простомир. - Чем надо, тем и занимаются. Болтаешь много. Привяжи лучше Савраску да костерок разведи. Дошли до Прорвы. После обеда спускаться будем.
        Киря остановился и уставился туда, куда тыкал своим посохом Простомир. Дорога кончилась. Местность обрывалась отвесно вниз.
        Прорва была, как ей и положено - бездонной. Ну, то есть дно у неё, конечно же, было. Где-то там, внизу. Но разглядеть его не представлялось ну никакой возможности. При взгляде с обрыва вниз открывалась лишь безграничная пелена серых облаков и ничего более. Киря пугливо поёжился. Как спускаться в Прорву - он и представить не мог. Беспомощно оглянулся на волхва - может, он знает?
        Простомир не выказывал никакого волнения или озабоченности. Деловито стащил с Савраски котомку с крупой и, прикрикнув на Кирю, снова велел разводить костёр… Через час, когда гречка была съедена и Киря, подгоняемый простомировым посохом, тщательно выскоблил миски, настало время спускаться в Прорву. Простомир деловито достал из котомки шкатулку со своими волшебными штуковинами, порылся в ней, бормоча что-то себе под нос. На мгновение озадаченно замер, как будто не находя того, что искал, потом, победно блеснув глазами, вытащил из магического хлама затёртое, потрёпанное перо размером с ладошку. Довольно урча, бросил перо на догорающие угли костра.
        Перо сразу же вспыхнуло, полыхнуло и погасло, оставив после себя неприятный запах палёной шерсти. Ничего не случилось. Простомир продолжал сидеть у костра, а вместе с ним и Киря. В конце концов деятельному волхву-недоучке надоело это бессмысленное занятие и он решил прогуляться по окрестностям. Авось найдёт что-нибудь интересное. Любопытен был Киря, ой как любопытен!
        Он встал, развернулся в сторону от Прорвы и тут же снова сел. Прямо перед ним - рукой дотронуться - стояло кошмарное животное. Огромная курица, ростом и статью никак не меньше заморского зверя по имени слон, изображение которого Киря видел в одной из Простомировых книжек. Курица, склонив голову набок, с насмешливым любопытством смотрела на поражённого ужасом Кирю. Вдоволь натешившись потешным видом едва не обмочившего портки волхва-недоучки, курица раскрыла свой огромный и ужасный клюв и… нет, не заквохтала и не закукарекала, а сказала вполне по-русски, причём почему-то с вологодским акцентом, упирая на О:
        - Ну, чего звал? Вот она я.
        При этом смотрела она поверх Кириной головы, в спину Простомиру. Кудесник медленно встал, обернулся.
        - Что так долго не появлялась, птица Рух? - спросил Простомир. - Мы уж заждались.
        - Вижу, вижу. Особенно вот он заждался, - махнула птица Рух коротким крылом на Кирю, - чуть не обделался, сердешный.
        Киря пристыженно опустил глаза. Курица, оказывается, была совсем безобидной и пожирать его не собиралась.
        - Дело есть к тебе, - не дожидаясь ответа на вопрос, сказал Простомир.
        - Знаю я твои дела. В Прорву опять?
        - В неё, родимую.
        - И что ты всё туда шастаешь, позвольте узнать?
        - А это уж, птичка, не твоё дело. Ты давай обет исполняй. Иного от тебя не требую.
        - Да ясно, ясно. Исполню. Я же очень честная. Что мне для этого надо - сам знаешь. Всё по-прежнему. Лишнего не запрошу. Я ведь честная птица.
        - Кто всё время твердит о своей честности, навряд ли таковой обладает, - наставительно произнёс Простомир.
        - Ну, заладил, старый моралист! Поучи меня пшено клевать!
        - Значит, так, птица Рух, надо будет меня, да ученика моего, да лошадку Савраску отнести в Прорву, а потом в нужное время вынести обратно. Сможешь?
        - Тебя с учеником - легко. А вот Савраску - едва ли. Это ведь Синдбад тогда всего лишь ловко наплёл, что питаюсь я быками и за раз могу унести из стада сразу двоих. Брехня это, не верь. Я птица честная!
        Простомир поскучнел лицом.
        - Плохо. Лошадки нам в Прорве очень не будет хватать. Дорога до Олбанского царства долгая.
        - А-а-а-а! - торжествующе заклекотала птица Рух. - Вот, значит, куда ты собрался! Но клянусь, я никому не скажу. Я ведь птица честная!
        Простомир лишь грустно махнул рукой. Рух - птица, конечно, честная. Но очень глупая и болтливая. А болтливость хуже честности… Савраску Киря стреножил и оставил пастись у Прорвы - на обратном пути пригодится. Простомир взял котомку с припасами, шкатулку с волшебными штуковинами и помог Кире правильно усесться на птице. А то мало ли - звезданётся на вираже в Прорву - и поминай как звали!.. Потом взобрался сам и изо всей силы вцепился в птичью шкуру.
        - Щекотно, - сказала птица Рух.
        - Потерпишь, - невежливо ответил ей Простомир.
        - Куда деваться, - согласилась птица.
        Разбежавшись, она хотела красиво спланировать в Прорву, но у самого края запнулась о корень сосны и кувыркнулась туда вверх тормашками. Простомир и Киря едва не свалились со спины птицы. Спасло их только то, что со страху они судорожно вцепились в птичий загривок и никакая сила не смогла бы разжать их кулаки. Рух закудахтала от боли - уж очень сильно седоки сдавили ей шею. Но вскоре полёт выровнялся, и захват ослабел. Началось плавное снижение. Когда прошли облака, внизу показалась земля Прорвы. Надо сказать, ничего необычного в ней не было. Земля как земля. Лесочек, речка, лужок. Птички летают.
        - А я Простомира к Олбанскому царю везу! - гордо закричала птица Рух, издали заметив пролетающего орла.
        Орёл ничего не ответил, лишь плавно шевельнул крыльями и отвернул в сторону. Птицу Рух он, похоже, хорошо знал и к болтовне её относился брезгливо. А Простомир, рассердившись, звонко щёлкнул её по макушке. Птица ойкнула, на время умолкла и болтовнёй не докучала.
        Вскоре путешественники приземлились на дне Прорвы. Невдалеке бежала речка. Наверное, та самая, которую они видели сверху. Сбоку шумел ельник, а под ногами бежала дорога. Не так, чтобы очень наезженная, но и не заросшая. Видно, что повозки по ней ездили, хотя и не очень часто.
        - Будешь нас ждать здесь три дня и три ночи, - сказал Простомир птице, - может, раньше управимся. Если же в назначенный срок не вернёмся, улетай куда сама захочешь.
        - А как же обещанная плата? - заканючила меркантильная птица.
        - Экая ты! - скривился Простомир. - Нас, может, уже и в живых не будет, а ты о плате беспокоишься!
        Птица пристыженно умолкла, а Киря насторожился: Простомир раньше ничего не говорил об опасностях, которые могут подстерегать их в Олбанском царстве. Но волхв незаметно для птицы подмигнул Кире, и тот успокоился. Ясно, что Простомир всего лишь заставил таким образом птицу замолчать. А то разболтается глупая - объясняй ей, что и как!
        Оставив птицу, Простомир и Киря пошли по дороге. Киря тащил котомку с едой, а Простомир - свою драгоценную шкатулку. Дорога была весёленькой. Если и попадался ельник - то не густой и не тёмный, если березняк - то непременно светлый и радостный, а если сосны - то прямые, величественные и торжественные.
        - А долго идти до Олбанского царя? - спросил Киря. - До вечера успеем?
        - Успеем, - ответил Простомир, - я ведь птичке срок в три дня и три ночи назначил - чтобы с запасом. На самом деле если всё будет как положено, то мы обратно до завтрашнего вечера обернёмся. Лишь бы траянских жуликов проскочить незаметно.
        - А это ещё кто такие?
        - Это такие паразиты. Залезут под кожу и сидят тихохонько. Ты и не знаешь, что они к тебе прицепились. А потом бац - и начинают тебя грызть, словно волки злобные. И нетути от них никакого спасения. Говорят, что одолеть их может только заморский волхв Гаспар. Но кто он такой и где живёт - я не знаю. По Олбанскому царству он - главный кудесник. А вот у нас в Новоградчине он даже с лешаком не справился бы.
        Впереди послышался стук топора и показался редкий дымок. Простомир остановился, оглядывая окрестности. Потом решительным шагом пошёл на стук. Киря зашагал следом. На поляне, куда они вышли, стоял хилый шалашик, перед которым горел костёр, на котором висел котелок, где булькало какое-то варево. Невзрачный мужичонка размахивал невдалеке топором, пытаясь свалить высокую сосну. Увидев Простомира с Кирей, бросил своё занятие и сказал:
        - Добро пожаловать, гости дорогие! Садитесь, сейчас обедать будем.
        Путешественники сложили вещи и уселись возле костра. Простомир внимательно оглядывал окрестности, а Киря, наоборот, всматривался в лицо мужичка, пытаясь решить, чего больше оно вызывает - симпатии или неприязни. В конце концов решил, что, наверное, больше всё же симпатии. Лицо было хоть и некрасивым, но открытым и как-то сразу располагало к себе. И, поскольку особого ума Киря в его глазах не рассмотрел, то решил для себя, что мужичок - хоть и добродушен, но явно недалёк. Простомир вытащил из котомки хлеб и стал нарезать куски. Мужичок почему-то забеспокоился.
        - Не утруждайте себя. Вы же мои гости, я угощаю!
        Он приоткрыл крышку котелка, и на изрядно проголодавшихся путешественников пахнуло таким неземным ароматом, что Киря сглотнул густую слюну и подумал, что никогда в жизни ещё он не едал столь вкусной пищи. Даже, пожалуй, в тереме Докуки на праздники кормят поплоше. Интересно, из чего мужичок сварил такую похлёбку? А, впрочем, какая разница, раз угощает. Дарёному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Он уже радостно потирал руки, предвкушая роскошный обед. А Простомир, как будто не слыша слов мужичка, продолжал спокойно нарезать хлеб.
        Хозяин кушанья между тем сбегал в свой шалаш и притащил оттуда свой каравай и кисет с солью. Аккуратно порезал хлеб, взял щепотку соли и бросил в котелок.
        - Щепотку, только одну щепотку, - сказал он, доброжелательно улыбаясь.
        Простомир внимательно смотрел на него, ничего не говоря. Когда гостеприимный хозяин стал помешивать варево, он встал и направился куда-то в сторону, небрежно бросив:
        - Пойду травку для приправы поищу.
        И скрылся. А мужичок уже разливал похлёбку по мискам. Дожидаться возвращения Простомира он, похоже, и не собирался.
        - Давай начнём без него, а он потом наверстает.
        Радушие его было таким обезоруживающим, что удержаться было невозможно. Киря уже поднёс ложку ко рту, но что-то заставило его опустить её обратно в миску.
        - Нет, так негоже. Вместе пришли, а есть - по отдельности? Нет, давай дождёмся.
        Мужичок, видя, что гость не собирается отведывать угощение, словно взбесился. Глаза его побелели, волосы встали дыбом, рот оскалился, словно у бешеной собаки, и он вихрем налетел на Кирю, опрокинув его.
        - Ешь, гад, пока кормят! - ревел он. - Ешь лучше сам, а то хуже будет, умрёшь ведь с голодухи, для тебя стараюсь!
        Киря не ожидал такого напора. Мужик лежал на нём, ловко сдавив ему руки и ноги - и не шевельнуть. Одной рукой нажал на основание челюстей так, что рот открылся сам собой. Другая рука с ложкой, полной мерзкой (в чём Киря теперь не сомневался) похлёбки, приближалась к лицу.
        - Я тебя сейчас накормлю, - орал мужик, - век мою доброту помнить будешь.
        Киря чувствовал, что сил для сопротивления осталось немного. Ещё чуть-чуть, и ему придётся съесть ужасное кушанье, и тогда произойдёт что-то непоправимое… Внезапно послышался звук, как будто деревянным молотком ударили по войлоку. Напор нападавшего сразу ослабел, и он повалился набок без сознания. Киря оглянулся и увидел возвышающегося над собой Простомира. В руке он держал свой посох, которым и успокоил негостеприимного хозяина. Киря с облегчением перевёл дух. Опасность миновала.
        Простомир перевернул лежащего на спину и разрезал Докукиным ножом рубаху от ворота до пояса. На груди синела надпись: «Нету в жизни щастья». Чуть ниже - «Конь троянский». Простомир поднял его левую руку. Под мышкой был наколот целый столбец нерусских букв:
        Back Orifice
        NetBus
        Pinch
        TDL-4
        Trojan.Winlock
        - Что это? - испуганно прошептал Киря. - Кто это?
        - Это, Киря, - наставительно сказал Простомир, - как раз один из этих троянских жуликов, про которых я тебе говорил. Вот съел бы ты его кушанье, и всё - залез бы в тебя троян. Всё бы о тебе вызнал, и делал бы ты всё, чего бы он ни пожелал. А как не нужен ты стал бы ему - сжёг бы твой мозг. Они это легко… Если уж заразился трояном, помочь только Гаспар может. Ну, ты помнишь, я говорил уже. Но где ж его искать-то?
        Киря перевёл дух, только теперь поняв, какой ужасной участи он избежал.
        - А что же нам с этим делать? Мы-то с ним справились, а вдруг те, кто после нас здесь пойдёт, не справятся?
        Киря лишь пожал плечами. Что делать, он не знал.
        - Я, конечно, не Гаспар, но всё же волхв. Пусть и не для здешних мест мои умения. Думаю, не зря у него под мышкой эти басурманские буковки накарябаны. Только вот сводить их - дело долгое и хлопотное. Мы пойдём другим путём.
        Он вытащил из котомку клубок ниток, в который была воткнута толстая игла. Потом набрал золы из почти потухшего костра и, выплеснув из миски гнусное варево, набрал в неё воды из пробегавшего мимо ручья и развёл в ней золу. Намотал на иголку ниток таким образом, чтобы из мотка торчал самый кончик, и велел Кире держать троянского жулика, да покрепче. Сорвав с него рубаху, макнул иголку в воду с золой и принялся тыкать ею в буковки. Жулик задёргался, застонал, но Киря держал его крепко… Через некоторое время буквы исчезли, закрашенные въевшейся в кожу сажей. На их месте теперь располагалось чёрное пятно.
        - Вот так, - удовлетворённо сказал Простомир, - думаю, этого будет достаточно. Теперь он надолго, а может, и навсегда потеряет способность пакостить людям.
        Киря отпустил пленника. Тот уже пришёл в себя и сидел, скуля и размазывая сопли по лицу.
        - Вот так-то, милок, - сказал ему Простомир, - это чтобы ты не безобразничал. А вашим передай, что расправился с тобой волхв Простомир. Пусть знают и боятся. Пошли, Киря, нам пора. Олбанское царство рядом уже. Видел, как у коня троянского слово «счастье» было наколото? То-то же. По-олбански наколото - «щастье». Это значит - недолго нам идти осталось, где-то рядом оно уже… Вон, гляди, что там такое, что написано?
        На обочине дороги стоял полосатый столб, на котором была прибита доска с надписью нерусскими буквами: «Albany kingdom».
        - Ну вот и дошли, - сказал Простомир. - Сейчас будем царя искать.
        - Неправильное какое-то царство, - ответил Киря, - в доброй-то державе обязательно на границе - застава со шлагбаумом. Отряд стрельцов проверяет - кто и для чего в царство едет. А то мало ли… Ходят тут всякие…
        - Олбанское царство - не такое, как остальные. Здесь не пашут, не сеют и не строят. Нет здесь ни ремесленников ни воинов, ни крестьян, ни бояр, ни купцов, ни каторжников…
        - А чем тогда живёт эта держава? Если ни крестьян, ни ремесленников, ни воинов в ней нету? Кушать-то все хотят…
        - Сдаётся мне, - неуверенно сказал Простомир, - что в Олбанском царстве только царь и есть. А больше никого. Вот на него никто и не нападает. Чего нападать-то, если ничего не награбишь? Да и царь Олбанский многим нужен. Он всё знает, за тем к нему и идут. А о том, чтобы завоевать - ни у кого и в мыслях нет. Наоборот, даже подсобят, защитят, если какой-нибудь неумный разбойничек здесь побезобразничать пожелает.
        - Так откуда же Олбанский царь такой сведущий?
        - Тайна сия велика есть. Но только не было ещё человека, кому он не дал бы ответа. Да ты и сам увидишь. Скоро уже у него будем.
        - А почему он нам помогать будет? Может, выгонит просто, и всё тут.
        - Не выгонит. На него такой обет наложен - искать ответы на вопросы и всем помогать.
        - А разве на царей обеты накладывают? Я думал, это всё больше на монахов. Ну или на простолюдинов..
        - На царей как раз самые большие, самые тяжёлые и самые длинные и страшные обеты и накладывают. На царей не только обеты, на них много чего накладывают. И не унесёшь порой.
        Они зашагали дальше и в скором времени дошли до маленькой невзрачной избушки, сколоченной из потемневшего от времени горбыля. Крыша была крыта тёсом, окна затянуты бычьим пузырём, а дверь болталась на одной петле. Зато над входом была приколочена серебряными гвоздями большая квадратная пластина, на которой золотыми буквами была выгравирована нерусская надпись: «Residence of the Albany king». Киря уставился на это чудо, разинув рот. Такого он ну никак не ожидал.
        - А может, Олбанский царь того… по-нашему ни бум-бум? Как он нам говорить-то будет?
        Простомир снисходительно посмотрел на Кирю:
        - Забыл, что ли, как семь лет у меня в учении нерусскую грамоту постигал? Вот и поработаешь толмачом.
        - А ведь верно, - смутился Киря, - я и забыл.
        - Да только без надобности это, - продолжил Простомир, - говорит он по-нашему, хотя и не всё порой понятно бывает. Но - из наших он, только одурел немного в своём царстве… Ну ладно, чего стоишь? Пошли.
        И первым вошёл в невероятное логово Олбанского царя. Киря шагнул следом.
        Дверь за ними захлопнулась сама, мягко, но сильно подтолкнув в спину. Простомир, хотя не раз уже здесь бывал, заворожённо замер. А про Кирю и говорить нечего: он стоял, широко раскрыв всё, что только можно. Маленькая и невзрачная снаружи, резиденция Олбанского царя внутри оказалась светлой и просторной палатой. Мягкий белый свет струился из многочисленных светильников, расположенных как на потолке, так и на стенах. Окон не было, но воздух не казался затхлым. Напротив, он был насыщенным свежим запахом моря, и даже, казалось, откуда-то издалека доносился шум прибоя. Киря тут же понял - откуда. У противоположной стены стояли большие ящики в половину человеческого роста, одна из стенок ящиков была забрана тонкой железной решёткой. Вот оттуда и доносились вздохи и шорох прибоя. Посреди комнаты стоял чудной столик со множеством полочек и непонятных штуковин, названия которых Киря не знал. На столе маячило нечто большое, квадратное и плоское, со светящимся боком. С этого светлого бока на Кирю и Простомира смотрел совсем чёрный человек, чернее самого смуглого сарацина, и что-то кричал под музыку на языке,
немного напоминающем язык аглицких немцев, но только сильно исковерканный. На голове он имел коротенький чёрный же колпачок, а на теле - белую рубашку без ворота и без рукавов, на которой было написано нерусскими буквами: «40 Glocc».
        Под столом послышалась какая-то возня, потом показался тощий зад, обтянутый грубой синей дерюгой, выгоревшей и почти обесцвеченной от долгой носки. Обладатель зада вылез из-под стола, встал и выпрямился. По виду молодой, не больше двадцати лет от роду, росту высокого, но тощ до невероятности. Помимо штанов из старой синей дерюги был он одет в такую же, как у чёрного человека, рубашонку, правда, надпись на ней имелась другая - «Eminem». А вот чёрный колпачок на голове у него отсутствовал. Вместо этого на ушах красовались какие-то непонятные приспособления, соединённые сверху гибким стальным ободком. «Корона, наверное, олбанская», - подумал Киря. Нос у молодого человека был в пыли.
        Тощий юнец вытаращил на гостей глаза, похожие на две тусклые серые блямбы, и чихнул.
        - Аццкий сотона, - сказал он, - вам чиво нада?
        - Олбанский царь, - шепнул Простомир Кире, - не в духе он что-то нынче.
        Олбанский царь смотрел на гостей, ничего не говоря. Первым высказался Простомир:
        - Исполать тебе, Олбанский царь!
        - Превед, - ответил царь.
        - Мы, это… по делу пришли…
        - Данунах, - сказал Олбанский царь.
        - Серьёзно. Человека одного ищем.
        - И чо?
        - Да вот, надеемся на твою помощь.
        - И чо?
        - Чо-чо! Человека надо спасать! Баран ты тупоголовый!
        - Нифакт.
        - Что не факт? Что ты - баран или что спасать не надо?
        - Ужоснах.
        Простомир поднял свой посох и опустил на голову Олбанскому царю. Раздался звук, какой бывает, когда искатели кладов простукивают стену в поиске тайника и находят нужное место. Голова Олбанского царя дёрнулась и глаза приняли осмысленное выражение.
        - Драться-то зачем? Словами нельзя, что ли?
        - Так тебе, балбесу, словами же было говорено, что человека спасать надо, а ты заладил - превед, ужоснах…
        - А-а-а-а, - протянул Олбанский царь, - у меня это бывает. Двое суток в Сети сижу. Ни капли не спал. Ну, присаживайтесь, излагайте свою проблему, так сказать.
        Он пододвинул гостям чёрные ящики, из которых доносилось нерусское бормотание. За ящиками тянулись какие-то тонкие верёвочки. Сам же уселся на стоящий возле чудного стола олбанский трон - мягкий, на колёсиках и вертящийся. Достал из ящика большой блестящий и хрустящий пакет, ловким движением вскрыл его и предложил гостям:
        - Со вкусом грибов. Угощайтесь.
        Киря осторожно вытащил из пакета тонкие жёлтые пластинки, смазанные постным маслом, и откусил. Вкус был непривычным, но вот - ей-богу - вкуса грибов Киря так и не ощутил. Так, непонятно что… Простомир на предложение Олбанского царя и внимания не обратил. Привык, видно, к его гостеприимству, или, скорее, не по вкусу ему была олбанская еда.
        - Так вот, значит, какое дело, - сказал волхв, - человек у нас пропал. Зовут Василий Николаевич Зубов, тридцати девяти лет. Ведаем, что умыкнули его враги наши, а вот куда его поместили да как его вызволить - о том не знаем. Не подсобишь ли?
        Олбанский царь надулся, словно хряк перед случкой, важно запыхтел и процедил высокомерно:
        - Ну само собой. Лехко.
        - Ну так давай, помогай.
        Олбанский царь крутанулся на своём троне и повернулся лицом к столу. Подвинул к себе чёрную дощечку со множеством кнопок и забарабанил по ним. Светящийся четырёхугольник повернул плоской стороной к себе. Чёрный человек пропал (хотя продолжал бормотать), и на его месте появились и замелькали разноцветные буквы и цифры.
        - Щас погуглю для начала, - начал Олбанский царь читать заклинание, - в других поисковиках пороюсь, а потом по социальным сетям.
        Он продолжал лупить по кнопкам и орал, как будто не в себе. Глаза его снова стали заволакиваться плёнкой, наподобие стынущего свинцового расплава:
        - Так! Гугл! Яндекс! Рамблер! Нигма! Апорт! Странно. Голяк.
        - Собачку, что ли, зовёт? - шёпотом спросил Киря Простомира.
        - Не. Колдует, - так же шёпотом ответил тот. - По своему, по-олбански колдует. Колдовство сие неведомое.
        - Фигассе! - продолжал царь. - Низачот!
        - Чего это он?
        - Ругается. Васю нашего найти не может.
        - Бинг! Гого!
        - Чего это он по-лошадиному-то?
        - Да ляд его знает. В этом Олбанском царстве всё не по-людски!
        - Яху! - выдал в изнеможении царь. У него явно ничего не получалось.
        - Кто ты? - не понял Киря.
        Простомир пихнул его локтём - не мешай, мол, человеку делом заниматься.
        - Абзац, - сказал царь, - ниасилил, моск кончилсо.
        - Что он сказал? - спросил Киря.
        - Не нашёл Васю - вот что.
        - Ладно, - сказал Олбанский царь, - попробую в соцсетях теперь. Может, пролезет…
        - Ну так пробуй, пробуй.
        - Щас. Дайте передохнуть.
        Царь встал из-за стола, подошёл к стоящему в углу большому белому шкафу и открыл. В нём сразу же зажёгся свет. Он достал две жестяные банки и закатанную в прозрачную плёнку половину рыбины. Ножиком аккуратно разрезал плёнку, и по комнате распространился ароматный запах копчёности. Царь ловко откупорил банку, потянув за расположенное сверху колечко, отчего банка издала чпокающий звук. Он с наслаждением приложился и сделал несколько глотков.
        Киря уже стал привыкать, что во дворце Олбанского царя много всяких непонятных и красивых вещей, поэтому не стал выказывать удивления. Царь, заметив, что гость с интересом смотрит на его действия, протянул ему вторую банку и показал, как её открыть.
        - Зачотный бер. Натуральный будвайзер.
        Киря осторожно отпил из банки. Пойло было премерзким. Он протянул будвайзер Простомиру, тот отказался:
        - Нельзя мне. Волхвы не пьют хмельного.
        Так и пришлось Кире самому допивать проклятый будвайзер. И ведь не откажешься. Как же - сам Олбанский царь угостил. От себя, так сказать, оторвал. Ещё обидится! Пришлось ещё и похвалить невкусное пиво:
        - Прекольный зачот!
        Олбанский царь посмотрел на него снисходительно. Как взрослые смотрят на любознательных, но пока неумелых детей.
        - Э! Харош бухать! - встрял в беседу Простомир. - Мы здесь, вообще-то, по делу.
        Царь кивнул головой и опять присел к столу. Его пальцы снова забегали по клавиатуре.
        - Так, начнём с «Одноклассников». Как там, говоришь, его зовут? Сколько ему годиков?
        - Василий Николаевич Зубов, - услужливо подсказал Простомир, - тридцати девяти лет.
        Олбанский царь нажал на кнопку и откинулся на спинку своего трона. На мониторе вылез длинный список Василиев Николаевичей Зубовых самого различного обличья - лысые и волосатые, толстые и худые, симпатичные и с такими мордами, что впору хоть разбойников пугать.
        - Гля! - сказал Олбанский царь. - Вашего тут нету?
        Простомир с Кирей внимательно всматривались в лица. Нужного им не было. Царь нажал кнопку и череда картинок Василиев Николаевичей сменилась. Но и там его не было. Это действие царь проделывал несколько раз, но всё без толку. Васи Зуба среди них не было. На последней страничке вместе с полуторами десятками Вась Зубовых оказались почему-то Инесса Варфаламеевна Неприходько, тридцати восьми лет от роду и пятнадцатилетний Акакий Мафусаилович Анджапаридзе.
        - Низачот! - презрительно скривился Олбанский царь. - Сисадминам за такой поисковик - руки бы вырвать!
        «Суров, суров Олбанский царь!» - подумал Киря. - «Не завидую я этим сисадминам!»
        Простомир горестно молчал. Васю ведь так и не нашли.
        - Ничо, - сказал царь, - щас ищо кой-куда залезим.
        Простомир оживился, а вслед за ним и Киря. Царь плюхнулся на трон, от избытка энергии крутанулся пару раз на нём и опять застучал пальцами по клавиатуре.
        - Так, что там у нас самое ходовое? «ВКонтакте» наверное. Ну-ка-ну ка! Что там интересного? Так…Нет, ничего нету. Давай «Фэйсбук» попробуем.
        В «Фэйсбуке» Василия Николаевича тоже не оказалось. Но царь не унывал. Он поочерёдно перебрал все социальные серверы, но нигде нужного Василия Николаевича не нашлось. Ну то есть, Василиев Николаевичей было навалом, благо - имя не редкое. Чай, не Богумил Альбигоевич и не Катар Вальденсович какой-нибудь. Но всё не те Васи ему попадались. Простомир устроился рядом с царём и вперился взглядом в экран, однообразно повторяя: «Нет. Не тот. Нет. Нет».
        Покончив с серверами, так сказать, «общечеловеческими», царь взялся за профессиональные и за те, что по интересам. Сообщество ай-ти профессионалов, клуб водителей-дальнобойщиков, даже некая «сторожка любителей подлёдного лова»! Но всё не то. Когда же Василия Николаевича не оказалось и в «Дневнике для молодой мамы», Простомир понял, что дальше искать бесполезно. Царь угрюмо сидел на троне, опустив руки. Это был первый случай в его практике, когда он ничем не смог помочь обратившимся к нему людям.
        - Ы-ы-ы-ы! Пайду выпйу йаду!
        Царь вытащил из холодильника… нет, не яд, а ещё одну банку пива и, чпокнув кольцом-открывашкой, выпил её в один присест. Кире так и не предложил. Очевидно, с горя… В это время компьютер загудел и на экране забушевали разноцветные пятна и полосы. Царь уставился на монитор:
        - Абзац. Видюху пора на дембель. А то и маму.
        Цветной ураган постепенно успокоился, упорядочился и сложился в буквы, а буквы - в слова.
        «Требую Руя, - прочитал царь, - ты тупайа абизьяна. В Бабруйск, мерзкайе жывотнайе!!!»
        У царя отвалилась челюсть. Такого раньше никогда не бывало: железо взбунтовалось!!!
        Надпись между тем исчезла, опять замелькали цветные пятно и сложились в другой текст:
        «Не там ты ищешь, волхв! Тот человек, что нужен тебе и твоим близким, есть рядом с вами, но сокрыт он. Ступай обратно. Там отыщешь. Лишь приложи своё умение да силу. Везение ж тебе ниспослано».
        Строки стали медленно гаснуть на экране. Простомир понял, что делать здесь больше нечего. Всё, что мог здесь узнать, он узнал. Пора и в обратную дорогу… Послышалось рыдание. Олбанский царь стоял на коленях перед своим троном и старательно бился головой о сиденье, тщательно следя, чтобы не попасть лбом по металлическим частям.
        - Ну что ты, царёныш, - ласково сказал Простомир, - не надо. Лучше успокойся. Пиво больше не пей, да говорить начинай по-человечески. Русский же ты.
        - Нет, не утешайте меня, - бился в истерике царь, - убьюсь апстену. Так облажацца! А тут ещё железяка эта меня прилюдно чехвостит! Нет, жисть кончена!
        - Дурачок, это не железяка тебя чехвостит. И видеокарта с материнской платой здесь ни при чём. Это кто-то повыше нас с тобой знать даёт, что иначе надо делать. Иначе. А чего ты так чудно говоришь-то? Порой и непонятно вовсе.
        Ласковая речь подействовала. Царь начал успокаиваться:
        - Да вы не подумайте, я не какой-нибудь юзер беспонтовый. - Простомир поморщился. - У меня, между прочим, за плечами две «вышки». Филфак МГУ и факультет приборостроения Южно-Уральского госуниверситета. А это вам не хухры - мухры. А албанский я выучил только за то, что им разговаривал Зогу.
        - Кто?
        - Зогу. Это и есть настоящий албанский царь. Последний из албанских царей. Вот же человечище был! Между прочим, в современной истории единственный глава государства, который во время покушения на него открыл ответный огонь из пистолета. И нападавшие на него негодяи разбежались!.. Куда мне до него!
        - Ну не расстраивайся. У тебя ещё всё впереди…
        - Да? - спросил Олбанский царь. Правда, он так и не понял, что именно Простомир имел в виду, говоря, что всё впереди.
        - Ладно, мы пойдём, наверное. Ты как - не сильно расстроился?
        - Спасибо. Мне уже лучше, - улыбнулся царь. - Только вы не рассказывайте никому, что я не настоящий царь. А то ко мне люди ходить перестанут. А надежду у людей отнимать нельзя. Придёт какой-нибудь горемыка, думает - вот великий Олбанский царь, он-то мне и поможет, раз никто больше не помог. Я по Сети порыщу, авось что и найду. А если и не найду, словами подскажу. Многим ведь и этого достаточно. Тут ведь как? Порой достаточно только поверить в себя - и всё получится.
        Простомир посмотрел на него с уважением:
        - Хоть и молод ты, но соображаешь. И добр ты к людям. Причём ко всем. А это не многим дано. Только вот язык-то зачем коверкать?
        - Так это ж атрибутика всего лишь. Мишура. Ну, типа как в театре декорации строят, так и я свои декорации из слов полупонятных возвожу. Да ничего, лишь бы людям польза была.
        - Хорошо. Оставайся. А мы пойдём.
        - Может, в дорогу что надо? У меня есть.
        Простомир задумался. Предстоял подъём на спине птицы Рух со дна Прорвы на поверхность. Не мешало бы запастись едой. А то вдруг своей не хватит.
        - Ну, коли так, то давай. Не откажемся.
        Царь метнулся к стене и открыл незаметную дверку. За ней оказалась просторная кладовая, битком набитая коробками с едой. Киря присвистнул от изумления:
        - Да ты никак собирался тут в осаде сидеть? Эвона сколько харчей запас.
        - Да нет. Это я одной фирме заказ делал - мониторинг рынка сбыта. Вот они со мной своей продукцией и рассчитались - пригнали целую фуру чипсов. Берите сколько унесёте. Вы на чём сюда прибыли?
        - Птицу Рух знаешь?
        Царь аж с лица спал:
        - Эту балаболку? Надеюсь, её здесь нет?
        - Нет. Она нас у подъёма на поверхность дожидается.
        - Слава те господи. Была бы здесь, сегодня вся Прорва о моём позоре узнала бы, а завтра - и на поверхности.
        - Не кручинься, царь. Никто ничего не узнает.
        Пока Киря беседовал с царём, Простомир копался в коробках. Чипсы со вкусом грибов были им забракованы сразу. Как и со вкусом лука и сметаны. Над коробками, где были чипсы со вкусом креветок и красной икры, Простомир некоторое время постоял в раздумье, но потом забраковал и их. Заинтересовали его лишь те, на которых была нарисована аппетитная свиная вырезка. Он выбрал из кучи две коробки - больше им всё равно не унести.
        Попробовал прикинуть - как удобнее? На загривки - руки быстро устанут, под мышкой - так ведь не охватишь короб, велик больно. Олбанский царь метнулся к своему столу и вытащил оттуда маленький рулон липкой прозрачной ленты. Сноровисто соорудил на коробках корявые рукоятки, несколько раз обернув ленту вокруг. Получилось хоть и неуклюже, но довольно удобно. По крайней мере, недалёкий путь до места, где они оставили птицу Рух, проделать будет можно без усталости.
        - У меня ещё консервы есть! - поторопился сообщить царь. - И свиные, и говяжьи!
        Он открыл другую дверь в стене. Там оказалась зима. По стенам шли какие-то трубы, и всё - и стены, и потолок были покрыты толстым слоем изморози. Прямо хоть в снежки играй. На стеллажах лежали цельные бараньи туши, стояли какие-то коробки. Царь схватил одну и вытащил в тепло. Там оказались железные банки, на которых были нарисованы свиные и коровьи головы. Царь тащил тяжело, ящик явно был очень увесистым.
        - Во! Берите! - радостно сверкнул глазами царь. - Ничего не жалко!
        - И что нам с этими железяками делать? - недоумённо спросил Киря. А умудрённый опытом Простомир вытащил Докукин дорогой кинжал и ловко открыл консерву. В банке лежали сочные куски великолепной тушёнки. Без хрящей, сухожилий и жира. Простомир зацепил ножом, дал попробовать Кире (тому неведомое кушанье очень понравилось), потом попробовал сам и удовлетворённо крякнул.
        - Это мы, пожалуй, тоже возьмём.
        Он взял свой посох, поддел ногтём большого пальца едва заметный выступ в верхней части и - чпок - маленькая круглая крышечка отлетела в сторону. Посох оказался полым… Киря уже устал удивляться. Да и в самом деле - чего там удивляться? Волхв - он и есть волхв.
        Простомир взял банку и засунул внутрь посоха. Его не смутило, что ширина банки была раз в пять больше толщины посоха. Она как-то естественно вошла внутрь, как будто всегда там была. Простомир взял вторую банку и отправил туда же. В посохе уместился весь ящик без одной банки. Киря специально считал - двадцать шесть банок, да двадцать седьмая - открытая - осталась у царя.
        - Сам съешь, - сказал Простомир, - хватит тебе чипсами хрустеть. Нездоровые они. Много нельзя.
        Царь послушно затряс головой и утащил банку, засунув её в давешний белый ящик с фонариком внутри. Потом вызвался проводить дорогих гостей, сколько они пожелают. Хоть до самой птицы Рух, чтоб ей ни дна ни покрышки. Простомир, однако, по унылому лицу царя догадался, что он вовсе не горит желанием топать с ними невесть куда и, тем более, общество птицы будет ему явно неприятно. Поэтому от сопровождения отказался. Царь вышел проводить их лишь на крыльцо своего дворца. Помахал на прощание ручкой и скрылся за дверью. Вернулся к милым своему сердцу железкам. А Простомир и Киря отправились в обратный путь. Внезапно Киря остановился, как будто его осенила какая-то очень умная мысль.
        - Послушай, учитель, а почто это мы с тобой ноги били-то? Да на птице этой болтливой летали? Надо было как в Новограде - прямоступом. А так - столько времени даром потеряли!
        Простомир посмотрел на него насмешливо, но насмехаться не стал, а объяснил вполне серьёзно.
        - Не ходят сюда прямоступом. Олбанское царство - не наше место. Чужое. И законы здесь работают другие. Пойдёшь прямоступом к Олбанскому царю, а окажешься невесть где. Потому как здесь ничего никому не известно. Видишь, оказалось, что даже Олбанскому царю не всё известно.
        - Но время…
        - А время, Киря, никогда и нигде даром не теряется. Только не все это понимают. Порой за год столько не сделаешь, сколько за один удачный да правильный вечер. Ну и наоборот, конечно. Да и вернёмся мы в Докукин терем ровно в ту минуту, как вышли из ворот.
        - Как это?
        - А я такое особое заклинание перед началом похода прочитал. Так что всё будет хорошо…
        Обратно они шли быстро, нигде больше не задерживаясь. Лишь когда проходили мимо места встречи с троянским жуликом, Киря робко спросил:
        - Может, глянем, как он там?
        Простомир подумал и кивнул. Они свернули с дороги. На том месте, где жулик хотел угостить их своим варевом, по-прежнему горел костёр, над которым висел котелок с булькающей похлёбкой. А вот хозяина места нигде не было видно.
        - Эй, конь троянский! - закричал Киря. - Ты где?
        - Сами вы кони, - донеслось откуда-то сбоку.
        Они повернулись на голос. Там из земли торчала высокая скала, на вершине которой сидел жулик. Он показал им язык и радостно засмеялся:
        - А не достанете, не достанете! Тра-ля-ля!
        - Как здоровье? - спросил его Простомир, не обращая внимания на кривляние.
        - Отлично. Лучше, чем было. И лучше, чем у вас.
        - А ты почём знаешь, как у нас?
        - Знаю, знаю. Не узнали вы того, за чем пришли. Не помог вам Олбанский царь.
        - Откуда известно?
        - Откуда, откуда! Это вы здесь новенькие, ничего и никого не знаете. А я здесь, почитай, с того самого дня, как Олбанское царство и появилось. Я здесь всё знаю. Я, если хочешь, знаю всё, что было, есть и даже будет. Гаспар говорит, что я здесь, в Олбанском царстве, даже могу создавать то, что будет. А Гаспар - он знаете, какой умный!
        - Так ты и Гаспара знаешь? - поинтересовался Простомир.
        - Ещё бы мне его не знать. Это было бы смешно - не знать. Ты думаешь, волшебство моё закрасил - и всё тут? А вот хренушки в глазушки! Откуда, думаешь, вот это берётся?
        Жулик снял рубаху и поднял левую руку. Там на чёрном пятне краснели буквы. Жулик решил задачу просто и эффективно. Он справедливо рассудил, что если чёрное пятно нельзя стереть, то надо нанести на него буквы какой-то яркой краской. А тут как раз охра в шалаше завалялась.
        Как заметил Киря, теперь букв стало больше. К прежним надписям добавились новые. Киря вгляделся, различая буквы. Столбец стал раза в полтора длиннее:
        Back Orifice
        NetBus
        Pinch
        TDL-4
        Trojan.Winlock
        Trojan.Genome.BUY
        SpyTrooper
        SpyAxe
        - Всё не просто, а очень просто, - ухмыльнулся жулик, - достаточно лишь голову на плечах иметь, а в ней мозги. Тогда никакие Простомиры и Гаспары не страшны.
        - Красное на чёрном, - задумчиво сказал Простомир, - что ж, действительно, неплохо придумано и неплохо сделано. Будь, что будет. Что было - есть. Эй, конь троянский, уж больно ты хитроумен, как я погляжу. Тебя, случайно, не Одиссеем зовут?
        - Именно так, - сказал жулик.
        - А по батюшке, наверное, Лаэртович?
        - Тоже верно.
        - И фамилия твоя - Итаков.
        - Нет. Итакович.
        - Ну, я и не сомневался.
        Одиссей Лаэртович сидел на скале, весело болтая ногами. Он явно был в хорошем настроении.
        - И ничего вы со мной не сделаете. Это моё царство.
        - Пойдём, Киря, - грустно сказал Простомир, - не смогли мы с конём троянским справиться. Вывернулся он и ещё больше силы набрал. Учись.
        Они зашагали дальше.
        Птица Рух никуда не улетела. Она честно дожидалась своих седоков. Увидев, что Простомир и Киря тащут с собой большие коробки, радостно закудахтала:
        - Ой, добытчики! Никак харчами разжились! Я так рада, я так рада!
        Простомир устало поставил ношу на траву, Киря опустился рядом.
        - Ну, птичка божья. С полчасика отдохнём и в дорогу!
        - А я чего? Я завсегда готова! Не забывайте только меня кормить, а то ведь не вынесу.
        - Не беспокойся. Не обидим.
        Птица Рух успокоилась и отошла в сторонку - червячков поклевать. А Простомир велел Кире быстро развести костёр и на скорую руку сварить каши - проголодались они в Олбанском царстве.
        - Кинжал держи наготове, - сказал волхв, - будем в дороге банки открывать да мясо птичке в рот кидать.
        - А я думал - мы это сами съедим, - приуныл Киря, - уж больно вкусная еда.
        - Нельзя, - вздохнул Простомир, - это птичке. Ей ведь работа тяжёлая - нас наверх тащить. Мы же с тобой и перловкой обойдёмся. Как там каша?
        - А, может, ей эти, как их… чипсы дать? Каша готова. Накладываю.
        - Тоже нельзя. Нету в них настоящей сытости, - сказал Простомир, ковыряясь ложкой в миске с дымящейся перловой кашей. - Их мы в конце пути дадим. Авось обманется птичка. А сразу нельзя - силы у неё кончатся и упадёт вниз. Хотя, может, ей и консервов хватит. Может, и нам ещё останется.
        На том и порешили. Простомир подозвал птицу Рух, и они привычно взгромоздились ей на спину. Птица взмыла вверх сразу, без разбега.
        - Поехали! - сказал Простомир.
        Первое время полёта всё шло хорошо.
        - Первая минута. Полёт нормальный, - сказала птица.
        Лес остался далеко внизу. Мелкие пернатые чирикали где-то под ногами.
        - Вторая минута. Полёт нормальный.
        В это время они как раз на крутом вираже обгоняли ворону. Хорошо отдохнувшая птица Рух от избытка сил решила показать, на что она способна в воздухе, и начала выделывать разные замысловатые штуки, приговаривая:
        - Сейчас, ребятушки, вы увидите то, чего никогда раньше не видели и вряд ли увидите в будущем. Итак, я начинаю. Номер первый - горизонтальная восьмёрка.
        Птица Рух стала кружить, выписывая в воздухе гигантскую восьмёрку. Простомир и Киря ещё крепче вцепились в перья, чтобы не свалиться на вираже со спины.
        - Теперь кое-что посложнее, - гордо заявила птица, - восходящая спираль.
        Она стала резко набирать высоту, двигаясь по кругу.
        - Можно ещё нисходящую спираль сделать, но это мы опять вниз уйдём. А время и пища у нас ограничены. Поэтому пропустим. Номер третий - петля Нестерова. Держитесь покрепче, а то полетите вверх тормашками.
        Простомир уже начал поругивать глупую птицу, которая так опрометчиво тратит силы и подвергает жизнь седоков опасности. Но птица, вся во вдохновении полёта, его не слышала… Петля Нестерова прошла благополучно, только Кирю едва не стошнило. Когда птица вышла из виража, он сказал:
        - Дура, предупреждать надо, хоть ремнями бы пристегнулись или верёвками привязались.
        - Номер четвёртый - переворот Иммельмана, - радостно объявила она, - это попроще, но всё равно держитесь.
        После переворота Иммельмана птица Рух перешла к фигурам высшего пилотажа.
        - Номер пять - чакра Фролова.
        Она, почти зависнув в воздухе, стала переворачиваться вниз головой, медленно возвращаясь в нормальное положение. Киря с Простомиром уже не ругались - просто сил не было. Не до ругани тут! Не свалиться сил хватит - и на том спасибо!
        - Шестой номер - кобра!
        Птица вошла в раж и после кобры поочерёдно показала уже оцепеневшим от ужаса седокам фигуры высшего пилотажа: кульбит, хук, колокол, а также самые сложные - разворот на кобре и переворот на колоколе.
        - А в завершение, - орала Рух, - так сказать, на сладкое, фигура моего собственного изобретения. Называется «Пляска палого листа на осеннем ветре». Сокращённо - ПЛОВ. Первое П - сдвоенное.
        Простомир и Киря ничего не успели ответить ненормальной птице. Она действительно закувыркалась в воздухе, словно оторванный от дерева сухой лист, кидаемый в разные стороны неласковым осенним ветром. Седоки буквально окостенели от обуявшей их жути. Они не свалились со спины птицы только потому, что их руки и ноги были сведены жесточайшей судорогой и никакая сила не смогла бы их сейчас разжать. А птица Рух, казалось, не замечала состояния седоков и весело металась в воздухе - и вперёд головой, и вперёд хвостом, и даже, кажется, вперёд боком. И вниз головой, и по диагонали, и наискосок, и вообще непонятно как. Киря не выдержал такого испытания - его всё же стошнило съеденной перед путешествием перловой кашей, а Простомир подумывал - не дать ли обет в случае удачного окончания полёта отказаться от волховства и креститься по православному обряду. Так продолжалось довольно долго, но наконец птице это надоело, и она снова полетела в нормальном положении, то есть - головой вперёд.
        Простомир и Киря с трудом перевели дух. Неужели действительно всё? И они ещё живы? Киря украдкой выгребал с птичьего загривка остатки каши и скидывал вниз, а Простомир тихо радовался, что выдержал эту пытку и не дал обет отказа от чародейства. А морской болезнью он не страдал - то ли от природы был крепок, то ли, скорее, применил волшебство, укрепляющее желудок.
        - Курица ты безмозглая, - дрожащим голосом сказал Киря, - ладно, тебе на наши юные жизни наплевать. А о своей еде ты подумала? А если бы мы короба с мясом уронили - как бы ты наверх вылетела? Силушки-то не хватило бы.
        Птица на мгновение задумалась.
        - Действительно, что-то я сплоховала, - и тут же забеспокоилась, - надеюсь, всё на месте?
        - Только о еде и думаешь, - упрекнул её Простомир, - а о нас даже не побеспокоилась.
        - А чего о вас беспокоиться? - резонно заметила птица. - Если вы меня сейчас ругаете, значит, на месте.
        Простомир не нашёлся, что ответить. Да и не до этого сейчас. После сеанса высшего пилотажа он еле пришёл в себя и не хотел, чтобы птица заметила, как он был напуган. Ещё чего не хватало - терять лицо перед курицей-переростком!
        Теперь они летели обычно, без выкрутасов. Встречный беркут, который издали видел их кульбиты, как показалось Кире, посмотрел на них недоумённо и даже вроде бы покрутил правым крылом у виска. Мол, сдурели совсем, высший пилотаж здесь устраивать…
        Вскоре начались сбои. Подъём замедлился. Усталость птицы дала о себе знать.
        - Не хватает тяги, - сказала Рух. - Включить дополнительное питание.
        Одна из банок уже была вытащена из посоха и лежала у Простомира на коленях. Он быстро открыл её и опрокинул содержимое не в птичий клюв, а прямо на перья.
        - Тьфу ты, вон незадача! - огорчился Простомир.
        - Питание давай, говорю! - закричала птица. - Тяга катастрофически падает!
        Киря моментально сгрёб мясо с птичьей спины и крикнул:
        - Башку свою вбок поверни, дура! Куда питание-то бросать?!
        Птица послушно повернула голову направо и раскрыла пасть. Киря ловко закинул туда тушёную говядину. Птица благодарно зачавкала и подъём возобновился. Через некоторое время кормёжку повторили. Седоки приноровились: Простомир открывал банки и вываливал их содержимое в подставленные Кирины ладони. А тот здорово наловчился закидывать тушёнку в пасть птицы Рух. А та, похоже, уже чувствовала, когда ей будет предложена очередная порция питания и без надобности головой не вертела. Киря с грустью подумал, что похоже, эта проклятая Рух сожрёт всю тушёнку ещё до подъёма на поверхность. «Может, начать её чипсами кормить»? - подумал Киря, но тут же поймал на себе грозный взгляд Простомира, который, казалось, прочитал его мысли. А может, и действительно прочитал, кто его знает!
        Наконец прошли облака и где-то далеко вверху показался край Прорвы. Киря было обрадовался, но оказалось, что тушёнка кончилась. На загривке птицы Рух возвышалась целая горка пустых консервных банок. Почти все - из-под говяжьей тушёнки и две почему из-под свиной. Простомир перевернул посох и постучал по затылку птицы - авось застряла там ещё одна банка (в посохе, конечно, а не в голове). Но посох был пуст.
        - Открывай чипсы, Киря, - устало сказал Простомир.
        Он, похоже, тоже хотел принести с собой в Новоград если не тушёнку, то хотя бы это хрустящее олбанское лакомство. Но, видно, не судьба. Киря открыл картонные коробки и принялся зубами рвать блестящие пачки. Содержимое нескольких упаковок собирал в одну большую кучу, и пахнущую беконом еду скармливали птице Рух. А та, казалось, совсем не замечала, что её кормят не мясом, а непонятно чем. Подъём продолжался. Когда до края оставалось совсем рукой подать, птица съела последнюю пачку чипсов. Путешествие в Прорву завершилось.
        Птица высадила седоков рядом с терпеливо дожидавшейся их Савраской и без сил повалилась на траву. Простомир велел Кире достать из поклажи овса и сварить для уставшей птички кашу. Варево обильно приправили постным маслом. Рух съела всё, что сварил Киря, и стала понемногу приходить в себя. Посмотрела на людей строго:
        - А ведь не той пищей вы меня кормили, не той!
        - То есть как…
        - То есть так, что сначала мясом кормили. Ничего плохого не скажу, нормальное мясо было. А под конец пути какой-то дрянью. Бумагой, что ли, в которую когда-то жаркое заворачивали? Теперь точно изжога пару дней будет мучить.
        Простомир и Киря пристыженно молчали.
        - Но за что я вас хвалю, так за то, что легенде следовали верно. Сильно хвалю. Что, обратно мясо приставить надо?
        - О чём ты? - удивился Простомир.
        - Как о чём? В легенде чётко сказано: как поднимаю я путешественников из Прорвы на белый свет, кормят они меня мясом, а как мяса не хватает, отрезают от себя куски и мне дают, чтобы долетела я до поверхности. Эту легенду все наши хорошо знают. А я вот учуяла, что последние две порции мяса были не такие, как начальные. Сначала ведь вы меня коровьим мясом кормили, а потом - другим. Значит, человечиной. Я этот вкус хорошо знаю.
        Простомир подошёл к груде пустых банок и выбрал из неё две последние:
        - Вот, смотри. Свинина это была. А вот насчёт того, что ты вкус человечины знаешь, я с тебя спрошу. Чем ты во время, свободное от выполнения обета, занимаешься!
        Он вдруг как-то сразу изменился, пострашнел. Глаза загорелись фанатичным блеском, голос зазвенел сталью:
        - А ну! Смотреть в глаза! Отвечать быстро, кратко и честно! И по существу! А не то! В лагерную пыль! Сотру!
        - Опаньки, - испугалась птица, - как это я оплошала! Простомир, клянусь, я ни при чём. Это было всего лишь предположение!
        Простомир, взяв себя в руки, решил не раздувать ссору. Птичка ещё может пригодиться. Мало ли, кто кого ест. Вон, Баба-яга, тоже, говорят… Однако очень даже нужная дама… порой бывает. Поэтому он лишь сказал как ни в чём не бывало:
        - Да? Хорошо. Ты это… смотри у меня.
        - Ну ладно, я, может, пойду? - робко спросила птица.
        - Иди, иди…
        Но птица не уходила, переминаясь с ноги на ногу.
        - Ну, что тебе ещё?
        - Да это… Я вроде как насчёт обета узнать.
        - Что узнать?
        - Да насчёт обета, - мямлила птица Рух.
        - Ах да. Ты же последнее задание выполнила. Хорошо!
        Простомир поднялся и с размаху треснул посохом птицу по голове:
        - Отныне ты свободна. Лети отсель, глаза б мои тебя не видели.
        «У него чуть что - сразу посохом по голове, - подумал Киря, - хорошо, меня лишь по спине дубасит, а то б я давно уже с ума спрыгнул».
        Простомир на такие мысли лишь зыркнул на него глазами, но ничего не сказал.
        Птица Рух с места взмыла вверх и улетела куда-то по своим птичьим делам, а Простомир и Киря стали собираться в дорогу. Навьючили Савраску, закопали банки из-под тушёнки и пакеты от чипсов и двинулись в путь.
        Обратное путешествие было недолгим. Сработал то ли третий закон путешественников, согласно которому возвращаться всегда быстрее, чем уходить, то ли заклинание Простомира. Но вскоре они уже входили в новоградские ворота. Когда подошли к терему Докуки, кто-то как раз закрывал ворота. Киря подбежал и стал колотить. За воротами замешкались и из-за створки показалась недоумённая физиономия Феди Пасть Порву:
        - А вы чего это всё никак не уходите?
        Простомир победно взглянул на Кирю: мол, я же тебе говорил, что особое заклинание читал! А Феде ответил:
        - Да всё уже. Вернулись мы. Три дня нас не было.
        Федя удивлённо выпучил глаза, но ничего не сказал - привык уже к волховским странностям… Простомир и Киря загнали Савраску во двор и прошли в терем, оставив животное на попечение Феди.
        Докука принял их тотчас. Он сам провёл путешественников в светёлку и усадил на лавку. Сам же уселся на своё обычное место - красивое кресло заморской работы. Первым слово держал Простомир.
        - Ошибся я, - сказал он, - не было здесь волхвов ни с заката, ни с полудня. Это кто-то другой. У Олбанского царя узнали только, что надо искать Васю здесь, в Новограде. Надо бы нечисть лесную, городскую, воздушную, водную да огненную спросить - авось кто и знает.
        - Только не у меня в тереме, - ответил Докука, - а то как припрутся сюда кикиморы с лешаками - то-то в городе радости будет, новоградцы потом мой терем разметут не хуже Аскольдова.
        - К себе я вернусь, - сказал Простомир, - быстро всё спроворю и обратно. Киря, ты со мной!
        - Слушаюсь, - ответил верный Киря.
        - Тогда чего тянуть, пошли, - сказал Простомир и стал привычно чертить на полу круг…
        Обратный переход прошёл так же быстро, как и первый. В лесу уже совсем рассвело, вовсю чирикали птицы. Нечисть уже укладывалась спать - не вся, конечно, но большая её часть.
        - Эх, тяжело будет всех сейчас собрать, - пробормотал Простомир, - не все придут.
        Он отправился в свою избушку и долго там рылся, собирая разные травки, которые любит нечистая сила. Достал из заветного сундука старые свитки с заклинаниями. Потом велел Кире развести костёр. Когда тот запалил огонь, подошёл и велел ему держаться позади:
        - Я сейчас по-сильному колдовать начну. Ты такого и не видел ещё. Стой и ничего не делай, не мешай… Что с Зелёным Дядькой справился - молодец, но здесь такие идолища могут объявиться, с какими Зелёный Дядька и рядом не валялся. Схарчат тебя без злого умысла - просто по привычке.
        Этого можно было и не говорить: после случая с полуденными магами Киря и не рвался вперёд… А Простомир между тем начал колдовать. Сначала высыпал в пламя красный порошок, от чего воздух наполнился запахом горелого мяса, потом, сразу же, кинул пучок сухой травы - завоняло тухлой редькой. В довершение всего плеснул в костёр из кувшина какой-то пенящейся жидкости. От резкой вони Киря чуть было не потерял сознание.
        - Терпи, Кирюха, терпи, - говорил Простомир, - нечисть - она тяжкий дух любит, за то её нечистью и кличут. Для них это - как для человека розовое масло или голодному - горячая каша. Да и чистые вслед подтянутся. Они хоть тяжкий дух не очень любят, но из любопытства придут. Нечасто я их собираю всех вместе. Сейчас повылазят, друзья сердешные…
        Первым из лесу вышел, как и следовало ожидать, Зелёный Дядька с двумя племянниками. Им по малолетству (по пятьсот лет всего - совсем несмышлёныши) доверили пока что лишь небольшие рощицы, одному - берёзовую, второму - дубраву, поэтому звания лешего они ещё не носили, а именовались лишь рощевскими или рощиными. Из всей нечисти Зелёный Дядька жил ближе всех, к тому же состоял у Простомира на службе. Да и был он из тех, кто днём в спячку не впадает. Вернее, может и днём прикорнуть, но так… ненадолго, а вообще-то от него в любое время пакостей ждать приходится. Он с опаской поглядывал на Кирю, словно опасаясь, что тот, даже несмотря на присутствие волхва, опять начнёт его тиранить.
        Потом появилась заспанная кикимора, распространяя вокруг себя ароматы болота и таща за собой целый выводок своих детёнышей-игошей.
        - Детей-то зачем притащила, дура? - громким шёпотом спросил Зелёный Дядька. - Пожалела бы, пусть спят.
        - Тебя забыла спросить, - сварливо огрызнулась кикимора, - своих нету, так чужому счастью завидуешь, импотент проклятый.
        И понесла далее такой вздор в лучших традициях базарной склоки, что у Кири дух захватило от обилия незнакомых вычурных оборотов, а Простомиру, дабы её утихомирить, пришлось даже прикрикнуть на разошедшуюся бабу.
        Пришли несколько мавок, штук пятнадцать русалок во главе с двумя водяными, явилась кострома с румяной улыбкой, прилетел змиулан, попыхивая огоньком, словно печка; глянул на Кирю, облизнулся почему-то, но Простомир погрозил ему пальцем, и тот успокоился. За ними потянулись остальные - индрик-зверь, симаргл, искоса поглядывающий на индрика (не ладили нечистые, ох не ладили), пришли шуликуны, дый, переплут. Приковылял даже Велес. Потом потянулись городские жители: домовые с помощниками своими - коргорушами, за ними банники, овинники, базарники. Позже всех появились, шумя крыльями, Сирин, Алконост и Гамаюн… Простомир терпеливо ждал, пока все соберутся. Увидев, что поток прибывающей нечисти иссяк, поднял руку. Все собравшиеся затихли, выжидая, что же скажет могущественный колдун. Простомир начал речь:
        - Приветствую вас, жители лесов и рек, жители городов и сёл, воздуха и земли.
        - Здравствуй, - нестройно зашумело собрание.
        - Собрал я вас вот для чего: кто-то пробрался в наш лес. Чужой кто-то, и вздумал этот чужой здесь колдовать. И нужна мне ваша помощь, надо этого человека или нечеловека найти и выгнать из нашего края. Если кто-то чего-то слышал, видел, унюхивал или иначе как-то узнал об этом существе, дайте знать.
        Собрание зашумело.
        - Может, это, в пятницу у родника…
        - Да нет, это пьяный боровик со старшим рощиным в дурака играли…
        - А кричал кто?
        - Он и кричал. Проиграл, вот старший рощин ему щелбанов и наставил, а пальцы-то у него дубовые.
        - Нет, это русалки водяного тухлыми мухоморами накормили, вот он животом и мучился, а потом им устроил такое - мама не горюй!
        - Да шо вы говорите! Бывает же такое. Ай-яй-яй!
        - А я вот полагаю, это всё флуктуации темпорально-пространственных процессов…
        - Это кто там такой умный нашёлся?
        - Это библиотечный. Очки надел и думает - лучше всех. Совести у него нет, а ещё в шляпе!
        - Развелось тут интеллигентов! Скоро плюнуть некуда будет.
        - А что нам этот чужак? Или твой каравай сожрал?
        - Сожрал не сожрал, а в наш огород не суйся.
        - Мы же к ним не лезем, и они пусть не лезут.
        - Поймать бы его, да по сопатке.
        - А по мне - лишь бы мужчина был хороший, я бы и такого взяла. Одной бабе тяжело семерых поднимать…
        Последнее высказывание, конечно, принадлежало кикиморе. Многодетная мать мечтала заполучить хоть какого мужа, пусть даже самого завалящего. Простомир слушал гомон нечисти, уже понимая, что ничего для себя интересного не узнает. Внезапно его осенило. Он опять поднял руку. Гомон стих.
        - Все ли здесь, никого не забыли?
        - Все, все, - ответило собрание.
        - Нет, не все, - раздался чей-то голос.
        - Кто это сказал? - спросил Простомир.
        С ветки спорхнула Гамаюн, села на плечо волхва.
        - Не все, говорю. Жар-птицы нету. Её тут конёк-горбунок один в полон брал, еле вырвалась, сейчас раны зализывает. - Гамаюн хихикнул. - Говорила я ей, не надо, не надо есть что попало, тем более - из ненадёжного источника. Так нет ведь, наклевалась хмельного винограда и заснула. А этот дурачок - ну, хозяин горбунка - её цап-царап - и утащил.
        - Когда сможет явиться передо мной? - перебил болтливую птицу Простомир.
        - Да хоть сейчас, только вряд ли она что-то знает, в плену же была, как-никак.
        - Зови её скорее, - уже начал сердиться волхв, - болтаешь много.
        - Да пожалуйста, - обиделся Гамаюн, - легко.
        И заклектал как-то по-особенному, с присвистом и придыханием. От этого клёкота шум пошёл по лесу, зашумели деревья, поднялся ветер. У Кири заболела голова и заломило кости. Но продолжалось это недолго. Послышался шум крыльев, вспыхнуло что-то в лесной чаще и не погасло. Свет стал ближе и, наконец, из лесу, из-под самых верхушек деревьев выпорхнуло чудо - светящаяся жёлтым светом птица размером с доброго беркута. Когда птица подлетела поближе, то оказалось, что это обычный петух, просто светящийся и очень большой, да ещё летающий, тогда как простые петухи не летают. Подлетев к собравшимся, птица уселась на крышу Простомировой обратно-времянной избушки, разбрасывая вокруг себя искры.
        - Ты смотри, мне хату не спали, - забеспокоился волхв, - мне для полного счастья только этого не хватает.
        - Спрашивай, - сказала Жар-птица, - ведь вызвали меня для чего-то.
        Простомир собрался с духом, как будто хватаясь за последнюю соломинку:
        - Появился у нас тут чужой. То ли человек, то ли волхв, то ли нежить - не ведаю. Только творит он здесь дела нехорошие, а вот найти его мы никак не можем.
        - Ну конечно, - забрюзжала птица, - превратили Новоград в проходной двор, из каких только краёв здесь не толкутся. Сами и виноваты.
        - Не из полуденных стран он, и не из закатных, - не слушая её, продолжал Простомир, - а откуда - я пока не знаю. Не слышала ли ты что об этом?
        - Конечно, не с полудня и не с заката, - ехидно сказала Жар-птица, - Песец Подкрался Незаметно. Шаманишку этого самоедского так кличут. Что мне, его прикрывать, что ли? Сожрать меня хотел, мерзавец. Я, говорит, в такую прекрасную птицу превращаться ещё не умею, надо учиться…
        - Так-так, продолжай, - поддакнул птице Простомир.
        - Ну, короче, едва вырвалась. Недели две как всё было. Да и то случайно. Он меня держал, когда к нему гагара прилетела, говорит ему - а я по еённому понимаю, у меня двоюродный дедушка на гагаре был женат - говорит ему, что, мол, вызывают тебя, вроде как один русич, который прошлым летом сюда за ясаком приходил и потом Песца научил огненную воду пить. А что да как, каким способом вызывает - не знаю. Наверное, по-волшебному как-то. Пока этот Песец от известия чухался, я и вырвалась, он ещё на меня так с сожалением посмотрел и говорит - потом научусь в тебя превращаться. И пропал тут же. Вот и всё что я знаю. Думаю, в Новоград он и пошёл, больше некуда.
        - Хорошо, Жар-птица, - сказал Простомир, а потом, обернувшись к своему ученику, - Киря, дай ей ведро пшена, пусть порадуется.
        Жар-птица довольно зачирикала, а волхв обратился к собранию:
        - Всем спасибо, все свободны.
        И хлопнул в ладоши. Нечисть сразу засобиралась и в считаные мгновения убралась восвояси.
        - Ну, Киря, - сказал Простомир, - кажется, дело ясное. Филипп нанял самоедского волхва - они шаманами зовутся. Умён, умён, зря его Докука за дурачка считает. Догадался ведь, что Докука ко мне за помощью обратится. Догадался и сам волхва пригласил, только из наших никто за него да против меня не пошёл бы, вот он и взял этого Песца-самоеда. Ну что ж, теперь нашим легче, знаем теперь, кто наш враг.
        - А почему ты их всех нечистью называешь, - задал Киря мучающий его вопрос, - Жар-птица или кострома - разве это нечисть?
        - Да кто их там разбирает? - ответил Простомир. - Не люди они и не волхвы. Существа непонятные, нездешние. Не людские. И интересы у них не людские. Так что не всё в жизни так просто и однозначно! Вот такие дела, Киря!
        Простомир и Киря вернулись в Новоград так же, как и добрались до заимки - прямоступом. Киря уже начал привыкать к этому способу перемещения и даже стал подумывать упросить Простомира научить его пользоваться им. Надо сказать, Киря был немного лентяем и всячески старался увильнуть от любой работы, а если это не получалось - сильно её облегчить. Некоторые считают, что такие лентяи - суть развития, потому что стремятся выполнить работу с наименьшими усилиями, придумывая для этого разные приспособления.
        До терема Докуки на этот раз добрались без приключений, при дневном свете их появление осталось незамеченным, к тому же и стражники по улицам днём не ходили. Простомир сообщил Докуке о том, что узнал от нечистых. Сели решать - что же теперь делать.
        - Что думаешь, Простомир, - сказал Докука, - что нам теперь делать? Как Васю искать и выручать будем?
        - Думаю, что он сейчас хотя бы жив. Похищать человека для того, чтобы тут же отправить на тот свет - глупо, а Филипп, как ты уже наверное, понял, не глуп. Васю украли или для того, чтобы выпытать что-то о тебе, или чтобы устранить до того времени, когда посадника кричать будут. Похоже, очень он их напугал своей изворотливостью да умом недюжинным. Это ведь никакими запретами не скроешь, сколько ты своей дворне не запрещай болтать. А вот одного его ты зря тогда отпустил. Расслабился, посчитал, что Филипп напуган и сидит как мышка. Ан не так это оказалось.
        Докука тяжело вздохнул. А Простомир между тем продолжал:
        - Васю нашего скорее всего держат за городом. Так от людских глаз подальше, да и Васе труднее сбежать будет. Не знаешь ли, Михайло, есть у Филиппа места вне Новограда, где человека тайно держать можно?
        - Домов у Филиппа много, и человека, почитай, в любом можно спрятать. Для того и строились. Везде есть порубы или клети с крепкими стенами да железными решётками. Можно, конечно, послать людей, они всё выведают, да только долго это будет, Филипп ведь сейчас настороже. Ты бы глянул своим волшебным оком, авось разглядишь что. Мы тогда всеми силами налёт и сделаем, освободим Васю.
        - Глянуть-то можно, конечно, да только чаю я, толку от этого будет мало. Филипп себе колдуна самоедского взял. Он и поставит защиту, чтобы я чего не надо не высмотрел. Хорошо ещё, хоть имя его знаем - Хитрый Песец, можно теперь с его колдовством тягаться.
        - Как же так, ведь твоё имя тоже все знают, ему тогда, получается, тоже будет легче бороться?
        Простомир самодовольно улыбнулся:
        - Все, да не все. Моё имя в Новограде никто не знает. У нас ведь, у волхвов, как? Знаешь имя противника - на него можно всякие нехорошие заклинания читать, и будем мы от этих заклинаний чахнуть и силу свою волшебную терять. Вот этот самоед - он имя своё не скрыл, потому что не думал, что в Новограде окажется и что я у него на пути встану. А о таком всегда надо думать. Я вот, например, думаю. И имя моё волшебное - совсем не Простомир.
        - А какое?
        - Незачем тебе это знать. Ни тебе, ни кому другому. Вы ведь как? Можете сдуру или по неосторожности проболтаться, и тогда со мной справится волхв, который слабее меня стократ. Самый завалящий волхвёнок справится. Нам, когда принимаем первое посвящение, когда становимся на путь волшбы, наш наставник говорит имя - на ухо, чтобы никто больше не слышал. А потом уже мы придумываем себе то имя, которое вслух говорим. Волшебное имя - длинное и непростое, оно многое о волхве сказать может, а громкое имя - короткое, чтобы с людьми было удобнее разговаривать. Я об этом всегда помню, потому и назвался Простомиром. Люди слышат, что я простой, вот и не стараются нутро своё как-то от меня скрыть - мол, простой он, дурачок, хоть и волхв. Мне тогда проще понять, что за человек ко мне пришёл и с какими мыслями и желаниями. А то мало ли - явятся такие ухари, что не успеешь и волшбой отмахнуться, тюкнут кистенём в темя, и избушка с обратным временем не поможет. Но пока оберегаюсь, не ошибался пока. А этот, самоедский волхв - Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно, что он там в
своей тундре видел? Ему бы только оленей пасти, да моржей на охотников выгонять, да весну на раннее тепло заговаривать, а это колдовство хоть и важное и свою ухватку требует, но совсем не то, что страстями людскими управлять. Вот где самое сложное-то! А он расслабился там, в самоедщине, да и выболтал настоящее своё имя. И вот теперь я его знаю, а он меня - нет. Поэтому, хотя они нанесли удар первыми, победим всё равно мы, дай только время.
        - Хорошо, что так, - сказал Докука, - так как же нам узнать, где Васю держат?
        - Это уж моя забота, - ответил Простомир. - Попробую глянуть волшебным оком, авось разгляжу, где он. Да вы оставайтесь, это колдовство маленькое, не помешаете. Заодно и со мной приглядите, пока я там бродить буду. Киря, - обратился он к своему ученику, - сейчас я пойду по Нави поброжу, а ты следи. Если я вдруг метаться начну, кричать что-то или задыхаться - тотчас возвращай меня обратно в Явь.
        Киря кивнул головой. Во время учения у Простомира ему не раз и не два доводилось стеречь тело волхва, когда тот бродил по Нави по своим волшебным делам. Пару раз приходилось возвращать его в Явь в срочном порядке, когда ему по каким-то причинам самому вернуться бывало затруднительно или просто невозможно.
        Волхв постелил на середину комнаты дерюгу, улёгся на неё и закрыл глаза. Киря и Докука стояли рядом и смотрели на него. Лицо Простомира постепенно разгладилось, обмякло, как это бывает у засыпающего человека, он задышал ровно, глазные яблоки под тёмными веками стали вращаться в разные стороны. Он ушёл в Навь.
        Простомир поднялся над своим лежащим на полу телом, взглянул на стоящих рядом Кирю с Докукой и вылетел в окно. Сначала он сделал пару кругов вокруг терема, чтобы привыкнуть к новому своему положению, и поднялся выше - почти до облака. Новоград сверху казался совсем небольшим. Цветными пятнами выделялись на нём скопища людских страстей. Вон торжище новоградское - лилово-коричневое. Там плохие страсти - нажива, обман, воровство. Как там купцы говорят? Не обманешь - не продашь? Простомир медленно проплыл над рынком. Никаких следов Васи Зуба. А вон, кажется, место, где его пленили - грязно-коричневое пятно. Нашлёпка злобы и ненависти. Надо бы проследить, куда след ведёт… Но след терялся среди мутных пятен торжища, не видно, куда его повели или понесли.
        Простомир отправился к терему Филиппа. Но взглянуть на то, что происходит под его крышей, волхву не удалось. Терем был плотно укутан серым облаком защиты. Проникнуть сквозь него было ну никак нельзя. Когда Простомир попытался всё же взглянуть, что же там происходит, то получил такой удар, что чуть было не спланировал на новоградскую мостовую. «Да-а-а-а, защита здесь знатная, - подумал Простомир, не здесь ли всё-таки Васятку держат? Кто же там оборону держит? Надо бы выяснить…»
        Простомир стал осторожно летать вокруг дома, стараясь не попасть под удар защитного колдовства, и, вместе с тем, пытаясь понять - кто же эту защиту поставил? Наверняка тот самый самоед. Его колдовство хоть и незнакомое, но одолеть его можно. Потому как чужой он здесь, всё ему здесь враждебно, а Простомиру дома и стены помогают… Пару раз волхв всё же получил удар, но потом нашёл слабое место. Самоедский колдун, привыкший к простой защите у себя в тундре, выстроил мощную магическую стену, какую в лоб преодолеть очень трудно, а скорее, и просто невозможно. Но Простомир быстро нашёл способ, как её пройти. Для этого надо было использовать Колдовство Времени. Об этом Хитрый Песец не подумал. Иными словами, применив это колдовство, он переместился на несколько дней назад, когда эта стена ещё не была построена, и пробрался на подворье, после чего вернулся в своё время. Всё! Магическая защита осталась за спиной, а Простомир оказался внутри Филипповой усадьбы, беззащитной перед ним, как беззащитен курятник перед забравшимся в него хорьком. Он обыскал весь терем, все надворные постройки и обширный поруб, в
котором и впрямь были клети для содержания узников. Но там почти никого не было, кроме стражника Наума, который, не удержавшись, снова напился и, получив свою порцию кнута, был посажен туда Елпидифором - «пока не протрезвится, скотина». Но Васи не было в Филипповом тереме.
        Простомир покружил ещё над Новоградом, быстренько слетал за город - взглянуть на родовое имение Филиппа. Защита там тоже стояла, но какая-то хлипкая, волхв без труда преодолел её и обшарил почти весь терем, тоже не найдя в нём ничего интересного. Он уже возвращался в усадьбу Докуки, когда получил такой жестокий магический удар, что сверзился с небес на грешную землю. Пока он приходил в себя, откуда ни возьмись выскочили двое дюжих мужиков с дубинами и, не говоря худого слова, принялись его дубасить. Простомир даже растерялся от такого невежливого обращения со своей персоной. За долгую жизнь волшебника он давно уже отвык от прямых схваток, имея дело в основном с такими же, как он, волхвами. А волхвы ведь дубинами бьют только своих учеников, а между собой выясняют отношения по-другому - с помощью громов и молний, волшебного ветра и тому подобных магических штуковин…
        …А в тереме Докуки верный Киря с хозяином дома внимательно следили за телом Простомира. Пока он бродил в небе над Новоградом и рыскал за городом, всё было хорошо. Правда, один раз он дёрнулся - это когда преодолевал магическую защиту загородного дома. Но тут же успокоился, и дальше всё опять было спокойно. До того момента, когда Простомир был сбит на землю. Тут его тело начало махать руками, пинаться, дважды попав: Докуке - кулаком по коленке, а Кире - каблуком в челюсть. Докука принялся тормошить волшебника, а Киря стал суетливо читать заклинание выхода. Но Простомир всё не возвращался. Его как раз в это время те двое молодцев собирались вязать, чтобы отнести куда надо. Этого допускать было нельзя ни в коем случае, и волхв лихорадочно вспоминал приёмы кулачного боя, опробованные им в Илионское сидение и при Саламине. И вот, когда его обидчики уже готовы были торжествовать по случаю пленения такого важного лица, Киря прочитал нужное заклинание, а Простомир вспомнил нужный приём. Одному - локтём в пах, второму - в прыжке «маваша» в челюсть. И всё: два «мяса», постанывая, корчатся на земле.
Простомир мысленно поблагодарил великого Накатика-сенсея, обучившего его астральному карате. Тут как раз Киря закончил заклинание, и астральная сущность Простомира вернулась в тело, и он пришёл в себя. Последнее, что он помнил перед пробуждением - побитых им мужиков. Были они явно самоедского обличья, причём похожи, как близнецы. «Хитрый Песец по своему образу этих стражей создал, - догадался Простомир, - хорошо, хоть теперь я знаю, как он выглядит».
        Киря и Докука едва дождались, пока Простомир отдышится после схватки.
        - Ну что - нашёл?
        - Нет его ни в Новограде, ни в загородном имении Филиппа, - ответил Простомир.
        - Так где же они тогда Васятку нашего держат?
        - Не знаю. Теперь, думаю, нам остаётся только одно - пленить кого-нибудь из Филипповых людей и у него силой выпытать, куда они его спрятали.
        - Да кабы знать, кого хватать! А то схватишь несведущего, что с ним потом делать? А Филипп, коль узнает, что его людей хватают, такой шум поднимет!
        - А может, самого Филиппа схватить? - встрял в разговор Киря.
        - Да в своём ли ты уме, Киря? Двое ведь осталось, кто в посадники метит. Если Филипп пропадёт, все сразу поймут, чьих рук дело. Тогда Филипповы сторонники Докуку просто разорвут, а новоградцы и не вмешаются с помощью. Кому захочется за убивца вступаться?
        - А если… - сказал Киря и умолк. Больше на ум ничего не шло.
        Простомир горестно опустил голову.
        - Есть у меня человечек при Филиппе, - сказал Докука, - да только не знаю, верить ли ему. Давал я деньги его повару - жаден он и глуп. Взял. Надо бы посулить ещё, пусть разнюхает, где Вася. Повара ведь, они такие - молчат да слушают. А во время обеда можно многое услышать…
        - Зря ты Филиппа дураком считаешь. Он доказал, что не такой. И мы за это здорово поплатились… Не станет он за обедом болтать.
        - Может, и не станет. Но попытаться надо. Другого ничего не придумали.
        - Хорошо. Обещай повару что угодно - хоть мешок золота сули, лишь бы ухо востро держал. Надо торопиться - через две недели на вече посадника кричать будут.
        Васю в заточении не обижали. Кормили от пуза, даже вино предлагали. Но охраняли строго, всегда за дверьми стоял недремлющий страж. Два раза в день обыск, как в самой строгой тюрьме. Как личный, так и обыск его каморки. Мало ли, что там узник придумает для своего освобождения! Как известно, он о побеге думает больше, чем страж о его охране.
        А Вася маялся от безделья. Книжек ему по понятной причине не дали, журналы и газеты тогда ещё не научились издавать, а до изобретения компьютера и Интернета оставалось несколько сотен лет. Да и кто знает, будут ли они придуманы в этой реальности, где наряду с людьми существуют лешие, русалки и кикиморы? Может, и нет. Может, через пятьсот лет придумают какое-то иное средство общения и обмена информацией, учитывая склонность и возможности местного населения пользоваться услугами магии, а не развивать научно-техническую мысль.
        В тот самый момент, когда Вася пришёл к такой мысли, под печкой что-то зашуршало. Вася насторожился. Может, мышка? Прикормить - всё не так скучно будет. Пусть бегает, живёт божье создание. А если крыса - ну что ж, существо неприятное, конечно, но, говорят, узники старинных тюрем их тоже приручали. Хоть какое-то развлечение…
        Но это была не мышь и не крыса. Шуршание усилилось, и из-под печки показалась лохматая мордочка. На лукавом почти мартышечьем лице светились зелёным огнём два огромных круглых немигающих глаза. «Нечисть какая-нибудь», - подумал Вася, после случая с Зелёным Дядькой готовый спокойно, без дрожи, страха и волнения к беседе с любым, самым экзотическим и неведомым существом. Существо полностью вылезло из-под печки. Ростика оно было - не выше колена, но держалось очень важно.
        - Привет, - сказало существо, - ты кто такой?
        - Я Вася, - сказал Вася, - а ты кто?
        - А я Пантелеймон Авессаломович Пыхтяркин, - сказало существо и напыжилось, - и попрошу по отчеству!
        Вася прикинулся, как будто не слышал последних слов:
        - Стало быть, Понтик.
        - Сам ты понтик, - чуть не заплакало от обиды существо, - а я Авессаломыч. Родителя моего Авессалом звали, понял?
        Васе внезапно стало его жалко. Существо было такое беззлобное, так неуловимо чем-то располагающее к себе, что сердить его не хотелось.
        - Ну ладно, Авессаломыч так Авессаломыч. Ты кем тут будешь-то, Авессаломыч?
        Существо, услышав доброжелательный голос Васи, моментально успокоилось:
        - Да я домовой тутошний. Живу, стало быть, здесь, за домом присматриваю. Чтобы не пакостили тут, опять же обычаи дедовские блюли. А то мало ли что. И меня чтоб не забывали - молочко чтоб каждый день в блюдечке. Ну, хотя бы пару раз в неделю. Вот так и живём.
        - Да, интересная у тебя жизнь, - с иронией сказал Вася, - куда там другим!
        Авессаломыч оказался домовым сообразительным и иронию Васину уловил:
        - А ты не смейся. Не хуже других живём. В свободное от работы время, бывает, соберёмся с ребятами, в картишки перекинемся, в домино, шашки. Один наш умник всё хочет себе напарника для шахмат найти. Не составишь ему компанию?
        Васе показалось забавным: сыграть в шахматы с домовым!
        - Могу и сыграть. Шахматы есть?
        - Есть, только умника нету. Старшой наших всех собирал, вот он и ушёл, ещё не вернулся. А я проспал. Как придёт - скажу. А шахматы у него знатные - из слоновой кости. А доска из самшита. Хвастался, что какой-то Равана ему их подарил. И где его только носило, умника нашего?
        При воспоминании о красивых шахматах Авессаломыч даже зажмурился от удовольствия.
        - А сейчас-то что делать, - спросил Вася, - пока вашего умника нету? Может, в картишки перекинемся?
        - Верно, - обрадовался домовой, - сейчас за колодой сбегаю!
        Он исчез под печкой, но вскоре вернулся, против Васиного ожидания, с новенькой запечатанной колодой карт, распространяющей вокруг себя запах свежей типографской краски.
        - Вы что - сами их печатаете, - удивился Вася, - совсем ведь новая колода.
        - Вроде того, - туманно и с неохотой отозвался Авессаломыч, - во что играть будем, Вася?
        - Давай для начала в дурачка, - сказал Вася, - условия: первый отбой пять карт, карте место, за мухлёж - пять щелбанов!
        - Да без проблем, Василентий, - весело сказал Авессаломыч, быстро и сноровисто тасуя и раздавая карты.
        Карта Васе пришла так себе: две семёрки, две девятки, валет и туз. Он глянул на Авессаломыча: домовой, шевеля ушами, полностью погрузился в рассматривание карт и обдумывание хода. Разглядеть что-то на его лице было невозможно. Да и то: какая мимика домового соответствует хорошей карте, а какая плохой? Не знаете? Вот и Вася не знал.
        Первая партия закончилась Васиной победой. домовой выглядел огорчённым, но бодрился.
        - Слышь, Авессаломыч, - сказал Вася, - без интереса играть скучно. Давай на интерес!
        - А что ты можешь предложить? - резонно возразил домовой. - Ты же пленник на чужой территории и у тебя ничего нет.
        - Ничего, - согласился Вася. - ну так давай хоть на щелбаны играть.
        Авессаломыч замолчал, с сомнением поглядывая на Васины внушительные габариты. Такой по лбу щёлкнет - и голова долой! Потом решительно махнул рукой - была не была! Нечисть - она ведь почти как люди, поиграть или выпить ого-го как любит!
        - Давай!
        Вася раздал карты. Игра пошла. На этот раз ему не повезло - проиграл. Авессалом оживился, обрадовался, стал требовать Васину голову. Вася наклонился. Домовой как-то по-особенному, по-хитрому сложил пальцы и влепил Васе такой мощный, такой великолепно-звонкий щелбан, что несчастному гению пиара показалась, что голова его треснула и его уникально-гениально-креативные мозги выплеснулись из трещины наружу… Пока Вася приходил в себя после щелчка, Авессалом ехидно хихикал. «Ладно, - подумал Вася, - я из тебя спесь-то повыбью ещё».
        С этого момента удача покинула Авессаломыча. Ну не шла к нему карта - и всё тут! Вася выигрывал раз за разом, не оставляя сопернику ни малейшего шанса. Эх, не знал домовой о существовании науки психологии, не знал и о том, что один корифей этой науки определил Васин коэффициент адаптации аж в девяносто процентов! А дело в том, что несколько лет назад довелось Василию Николаевичу Зубову общаться с одним своим заказчиком, одетым в малиновый пиджак и увешанным золотыми цепями, глядя на которые пушкинский кот сдох бы от зависти. И усвоил он у того не только пресловутые «понятия», но и, чему сейчас был несказанно рад, умение хорошо владеть игральными картами. Заказчик тот во времена оны был известным питерским каталой. Вот и не мог сейчас понять Авессалом, почему же ему так не везёт? А щёлкать по лбу победитель проигравшего не торопился, утешая того - «а вдруг отыграешься?» В конце концов счёт Васиных побед достиг числа тринадцать. Вася остановился.
        - Ну что, милейший, - сказал он домовому, - пора бы и расплатиться.
        Авессаломыч теперь напоминал собаку, побитую боготворимым хозяином. Как же так - он со всей душой, а его так бесцеремонно мордой да в собственную лужу! Маленького домового даже стало трясти. Но делать нечего, карточный долг - долг чести. Это правило все чтут свято, и люди, и нечистые. Он покорно склонил голову… И Вася ему влепил!!!
        Не зря, эх не зря Василий Николаевич Зубов занимался в юности боксом и тяжёлой атлетикой. И, став старше, поддерживал физическую форму занятиями в тренажёрном зале. Жим лёжа двести двадцать кило - это вам не хухры-мухры! От Васиного щелчка домового отбросило, словно от удара пули крупного калибра. Он отлетел в сторону, ударившись при этом головой о бревенчатую опору. С потолка посыпалась какая-то труха, а дубовое бревно загудело, как набат. За дверью послышались шаги. Это задремавший было страж решил взглянуть - что мешает ему спать. Надо сказать, что спать он готов был всегда, даже сейчас, средь бела дня. Дверь была оборудована по всем тюремным правилам: окошко с «кормушкой», запиравшееся снаружи. Послышался скрежет ключа - надзиратель открывал окошко… К тому времени оглушённого домового Вася засунул под печку, велев сидеть тихо и не забывать, что он обязан получить ещё дюжину щелчков, а поэтому чтоб не смел сбегать. Авессаломыч и не думал об этом. Он с ужасом представлял, чего ему будет стоить выплатить весь карточный долг.
        Стражник открыл окошко, осмотрел камеру. Потом открыл дверь и обошёл все углы.
        - Что у тебя тут было - упал, что ли?
        - Не знаю делов, начальник - куражился Вася, подражая своему краснопиджачному знакомому, - я спал, никого не трогал, ничего не видел…
        Потоптавшись немного, стражник ушёл, не забыв прикрыть за собой дверь и окошко. Вася вытащил из-под печки оклемавшегося домового.
        - Ну что - продолжим, - сказал он нечисти, делая зверское лицо, - готовь лоб!
        Авессаломыч встал на колени:
        - Вася, Христом Богом, то есть тьфу, честное домовое, сделаю всё, что захочешь, помогу чем смогу, только прости долг!
        - Нет, мелочь пузатая, - ерепенился Вася, - ты меня не пощадил, и я тебя не пощажу. Однако ж я не зверь - по одному месту бить. Показывай, где у тебя ещё не болит - туда и щёлкну!
        - Везде, Вася, болит, - заплакал Авессаломыч, - ты ведь сильный очень. Не бей, Вася, я тебе золота принесу!
        - Купить хочешь? - гордо сдвинул брови Вася. - Не получится. Не продажный я!
        - Ну Васенька, назначь свою цену. Всё сделаю, всё выполню. Только не бей!
        - Хорошо, - сказал после некоторого раздумья Вася, роняя в душу (или что там у нечисти вместо души?) зёрна надежды, - я, возможно, прощу тебе половину (Авессаломыч затрепетал), или даже весь (бурная радость) долг, но ты должен (напряжённое ожидание), ты должен… ты должен помочь мне сбежать отсюда.
        Авессаломыч сник. Такого ещё не бывало, чтобы домовой помогал чужаку против хозяина своего дома. Но получать по лбу Васиными железными пальцами тоже ой как не хотелось! Домовой лихорадочно искал выход.
        - Вася, это такое дело… небывалое. Я не могу сам принять такое решение, мне надо посоветоваться с товарищами.
        - Что? - сразу посуровел и поднялся с места Вася.
        - Но я буду на твоей стороне - сразу заторопился домовой, - и сумею убедить наших, чтобы они тоже приняли твою сторону.
        - Ну смотри, Авессаломыч, - сказал Вася, - не сумеешь убедить ваших, бойся. Должок!
        - Всё будет в ажуре, Вася, - уже совсем успокоился домовой, понимая, что по меньшей мере отсрочки выплаты долга он добился. А там видно будет! Ночью наших соберу!
        Наступила ночь. Авессаломыч выбрался из-под печки, подошёл к двери и дунул в замочную скважину. Извне послышался длинный стон, потом как будто упало что-то тяжёлое.
        - Всё, - самодовольно сказал домовой, - теперь он до утра не проснётся.
        Обычная наглость сразу вернулась к нему. На нём даже шерсть теперь топорщилась как-то особенно дерзко. Казалось, он уже поверил, что удастся избежать Васиных щелчков. Правда, когда его взгляд падал на Васю, он немного съёживался.
        Авессаломыч подошёл к печке, наклонился и свистнул в поддувало. Оттуда поднялось облачко золы.
        - Сейчас придут, - сказал он.
        Некоторое время стояла тишина, потом послышался шорох. Из-под печки показалась мохнатая ручонка, пошарила по полу. И вот на свет вылез ещё один домовой - почти точная копия Авессаломыча, только ростиком чуток повыше, да шерсть седая.
        - Здрасти, - сказал вновь прибывший и протянул ладошку, - я - Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский. Это фамилия такая. Из шляхтичей я.
        Наличием в своей родословной шляхетских корней он явно очень гордился.
        - Очень приятно. Вася Зуб, - едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться в полный голос, сказал Вася и тоже протянул руку.
        Из-под печки вылез ещё один представитель маленького народца, за ним - ещё и ещё. Все по очереди подходили к Васе, вежливо раскланивались (куда там японцам с их церемониями!) и протягивали ручонки для рукопожатия. Имена были самыми вычурными и разнообразными: Акакий Модестович, Далмат Исаакиевич, Варсанофий Евфимиевич… Наконец появился последний - Библиофил Евелпистович. Был он в шляпе, а на волосатом носу поблёскивали очки.
        Авессаломыч на ухо изложил Аполлинарию Гермогеновичу суть проблемы, потом они немного пошептались в углу, и Пшепшепшетский, как старейшина, вызвался начать собрание.
        - Итак, собратья мои, - заявил он, - собрались мы по просьбе всеми нами уважаемого Пантелеймона Авессаломовича Пыхтяркина. На собрании также присутствует в качестве гостя с правом совещательного голоса человек, его зовут Вася Зуб. Для ведения собрания необходимо выбрать председателя и секретаря. Какие будут предложения?
        - Да какие там предложения, - зашумели домовые, - давай как обычно!
        - Тебя - в председатели, ты ведь самый старый, а секретарём - Библиофила. Он ведь в очках.
        - Не, а может ещё кто-то хочет секретарём. Чего это очкастому такая честь? Давай голосовать!
        - Ишь ты, умный какой - голосовать! Сам за шестьсот лет читать-писать не научился, а в начальство лезет! Балдуин несчастный!
        - Кто лезет? Сам ты лезешь! А за балдуина - по сопатке получишь!
        - Сейчас сам получишь!..
        - А я сейчас встану и обоих успокою, коль такие резвые!
        - Ты у себя в деревне будешь командовать, а тут демократия… Или тоже по сопатке захотел?
        Пшепшепшетский решил навести порядок, иначе собрание, ещё не начавшись, грозило перерасти в общую драку.
        - Всем молчать! Заклинаю Гринписом и Вертухаем, Кимирсеном и Хошимином, Хунвэйбином и Цзаофанем! Заткнитесь все, пожалуйста, а не то я папе пожалуюсь!
        В каморке моментально воцарилась гробовая тишина. Пшепшепшетский триумфально заулыбался. Из дальнего угла раздался голос:
        - Ты это… не упоминай всуе. Знаешь, какое сильное заклятие. А вдруг они здесь появятся?
        - А ты не ори, не ругайся, не грозись и слушай старших, - назидательно произнёс Пшепшепшетский, - и никто нигде не появится. Ну что - все пришли в себя?
        Собрание промычало что-то неразборчиво. Увидев, что никто не собирается возобновлять склоку, он продолжил:
        - Итак, я тут проверил всех по списку - кворум есть. Какие будут предложения по кандидатурам председателя и секретаря собрания? Попрошу всех отнестись к делу серьёзно…
        - Развели бюрократию, - буркнул кто-то, - давай без протокола.
        - Без протокола решение собрания будет недействительным. Увы, - вздохнул Пшепшепшетский.
        - Ну давай за твою кандидатуру голосовать, чего тянуть-то?
        - Положено не менее двух претендентов. На это указано в скрижалях Священного Принципа Демократического Централизма.
        - Ну давай меня вторым, - не унимался голос.
        - Хорошо, кандидатура принимается. На должность председателя собрания претендуют двое: Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский и - как там тебя?
        - Феофил Кондратьевич Рыжиков, - сказал бывший обезличенный голос, а теперь Феофил Кондратьевич.
        - Итак, Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский и Феофил Кондратьевич Рыжиков. Ещё кто-то желает?
        Больше никто не желал.
        - Голосование производится в порядке поступления кандидатур. Кто за то, чтобы председателем собрания был избран Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский, прошу голосовать.
        Поднялся лес рук.
        - Ну, практически единогласно. Значит, председателем собрания избран…
        - А ты не части, - строптиво перебил его Феофил Кондратьевич, - за тебя не все проголосовали. Дай народу высказать своё волеизъявление. Вот.
        Вася Зуб едва не хохотал со всего этого шоу. Где бы он ещё мог увидеть такое представление: общее собрание домовых выбирает себе председателя и секретаря на принципах демократического централизма?
        Пшепшепшетский в ответ на предложение конкурента лишь тяжело вздохнул - ничего не возразишь, буква закона соблюдена.
        - Хорошо. Ставлю на голосование: кто за то, чтобы председателем собрания был избран Феофил Кондратьевич Рыжиков, прошу голосовать.
        Рыжиков и три его ближайших приятеля дружно вскинули руки, нагло и насмешливо поблёскивая глазёнками.
        - Большинством голосов председателем собрания избран Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский, - объявил ведущий, - попрошу теперь без шуток, ибо я беспорядка не потерплю!
        - Секретаря ещё не выбрали, - ехидно вставил Рыжиков, - а без секретаря собрание не считово.
        Пшепшепшетский только зубами заскрежетал. И ничего ведь не сделать с этим склочником. Развели тут, понимаешь, демократию!
        - Хорошо. Теперь приступим к выборам секретаря собрания. Какие будут предложения?
        - Меня предлагаю, - торопливо выкрикнул Рыжиков, - я достоин!
        Пшепшепшетский, посчитавший было, что зловредность Рыжикова иссякла на процедуре выборов председателя, только устало вздохнул.
        - Ещё будут предложения по кандидатурам? Напоминаю, надо ещё хотя бы одну.
        Собрание молчало. Кто дремал, кто ковырялся в носу, кто смотрел в окно или ловил блох в шерсти впереди сидящего. Словом, всё было как обычно.
        - Библиофил, ты что молчишь? - рассердился председатель. - Выдвигаешь свою кандидатуру или нет?
        - А я что? Я не знаю…
        Библиофил был слишком интеллигентен, он жил в библиотеке. И, с трудом перенося хамский напор Рыжикова, соперничать с ним не хотел.
        - Если ты не знаешь, то я знаю. Предлагаю кандидатом на должность секретаря собрания Библиофила Евелпистовича. Как там у тебя фамилия?
        - Ариал-Двенадцатый.
        - Итак, вторым на должность секретаря собрания претендует Библиофил Евелпистович Ариал-Двенадцатый. Голосуем в порядке поступления кандидатур. Кто за то…
        - Подожди, - оборвал его Рыжиков, - а мы ещё кандидатуры не обсудили.
        Вася уже видел, что Рыжиков - ещё тот юморист, и забавляется сейчас от души, требуя от Пшепшепшетского буквального соблюдения процедуры ведения собрания. «Такого бы работника мне на предвыборные собрания и диспуты, - думал он, - что угодно заболтают, засмеют и доведут до абсурда.»
        - Кто желает обсудить кандидатуры? - послушно спросил председатель.
        - Я желаю обсудить Библиофила, - сказал Рыжиков, - мне вот интересно, а почему это он в шляпе? Да ещё и в очках в придачу?
        Тут уж не только Вася, всё собрание откровенно ухахатывалось, наблюдая за поединком Пшепшепшетского и Рыжикова.
        - Рыжиков! - закричал председатель. - Я тя в бараний рог… ну, то есть сниму тебя с голосования… согласно скрижалям…
        - А нетути такого в скрижалях, - сказал Рыжиков, - ты их сам прочитай для начала, а потом и козыряйся образованностью, если сможешь!
        Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, томился от безделья. Решения по тому вопросу, с которым Его Величество отправил его к этим варварам, он пока не дождался. Проклятые варвары тянули с ответом. То у них, видите ли, престольный праздник, то лорд Докука уехал в свою вотчину по делам, а если он и на месте, то местные придворные писцы, или как там они на здешнем тарабарском языке называются - дьяк энд под-ячи, тянут время, похоже, выжидают подарков. Отговариваются то занятостью Докуки, то собственной, то начинают смеяться и рассуждать что-то насчёт осадков в ближайший четверг или «когда канцер свистнет на маунтин». Так ведь и говорят, мерзавцы.
        А он, между тем, поиздержался. Хозяин постоялого двора плату берёт совсем уж несуразную, да ещё вперёд требует. И эти… грум с поварёнком… что ни день - требуют новых подарков. Подавай им изумрудные подвески да золотые с рубином и карбункулом перстни. Зря он, наверное, взял с собой двоих, хватило бы и одного грума. А то обнаглели совсем…
        Пендергаст вздохнул. Сколько ему ещё торчать здесь, на краю света. Как далеко прекрасный Лондон! Если эти варвары будут тянуть с ответом, неизвестно, хватит ли золотых на кров и еду. Придётся занимать, а это так не хочется. А может, написать письмо королю? Три недели туда, три недели - обратно. Неужели Его Величество не ссудит своего посланника деньгами? Особенно, если намекнуть, что вопрос близок к разрешению? Пендергаст достал чернильницу с пером, песок, лист бумаги и уселся за стол.
        Рыжиков, наконец, угомонился. Секретарём собрания, как и следовало ожидать, был выбран Библиофил. За него проголосовал и сам Рыжиков, мотивировав свой выбор следующим непробиваемым аргументом: «Да по хрену!»
        - На повестке дня один вопрос, - сказал Пшепшепшетский, - заявление Пантелеймона Авессаломовича Пыхтяркина. Суть его он сейчас изложит сам.
        Авессаломыч взобрался на печку, чтобы его было видно из последних рядов. Откашлялся, словно провинциальный конферансье на сцене дома культуры, и начал.
        - Братья! Все вы знаете меня как честного домового. Я всегда честно нёс свою службу, честно присматривал за домом и честно требовал от хозяина дома соблюдать отеческие обычаи.
        «Плохо, плохо начал - подумал Вася, - в одном предложении три раза слово «честно» - какой же олух этому поверит?». Но, очевидно, тонкости домовничьего менталитета были Васе неизвестны, так как собрание внимало речи вполне серьёзно. Авессаломыч между тем продолжал разливаться:
        - Все вы знаете меня, братья. Вместе мы провели немало времени, совершенствуя своё умение в игре в дурака. Как все помнят, я больше выигрывал, чем наоборот. И за шестьсот лет знакомства немало щелбанов я понаставил многим уважаемым братьям моим…
        «А вот это он зря - могут озлобиться и отказать». Но домовые слушали Авессаломыча доброжелательно и даже с ностальгическими улыбками.
        - …Но, представляете ли: появился этот человек…
        Тут домовой широким театральным жестом указал на Васю.
        - …и доказал мне, что играть я по-настоящему не умею. Поверьте, братья, осознать это было мучительно больно.
        Собрание с уважением поглядывало на Васю.
        - …В конце концов из четырнадцати сыгранных нами партий тринадцать я вчистую проиграл…
        Закончить ему не дали. Кто-то проорал:
        - А слабо у меня выиграть?
        - И у меня!
        - И у меня!
        Собрание загалдело, в воздухе замелькали свежие и распечатанные колоды карт. Нечисть - она ведь азартная. В общем гвалте Авессаломыч втихаря шепнул Васе:
        - Василентий, придётся играть. Братву сейчас ничем не успокоишь. А когда выиграешь - в лепёшку расшибутся, но всё для тебя сделают.
        Вася так глянул на бестолкового домового, что, казалось, готов убить. Даром что домовые бессмертны. Но делать нечего, кашу уже заварили, теперь настало время расхлёбывать. Он поднял руку. Домовые зашикали друг на друга, призывая к порядку, и скоро в келье воцарилась тишина.
        - Что же, я готов показать вам, как надо уметь играть в дурака. Но…
        Договорить ему не дали. Собрание взревело от восторга, забыв о том, что шуметь не надо, а также о причине, по которой они здесь собрались. Лишь Библиофил сновал меж своими соплеменниками и вяло попискивал:
        - Братья, братья, но у нас же повестка осталась нерассмотренной.
        На что ему резонно отвечали:
        - Какая ещё на хрен повестка? Нет сейчас повесток. Уймись, а то по сопатке получишь!
        Одним словом, глас интеллигенции, как не раз это бывало в мире, остался неуслышанным.
        Пшепшепшетский был самым старым из домовых. Поговаривали, что он - тот самый легендарный перводомовой, от которого и пошло всё их племя. Но - чего не знаем, того не знаем. Так вот, Пшепшепшетский, как домовой-патриарх, насмотрелся за свой долгий век всякого, и потому прекрасно понимал, что идти против народной стихии (пусть это даже не люди, а домовые) - дело безнадёжное. Сомнут, растопчут, по мостовой размажут, а потом ведь, дураки, сами жалеть будут. Отсюда что? А отсюда то, что если против стихии нельзя идти, то стихию нужно возглавить. Поэтому председатель прерванного собрания заорал громче всех:
        - Даёшь дурака! Чур, я первый!
        - Чур, я второй!
        - Чур, я третий!
        - Нет, я второй! А то по сопатке!
        - Цыц, - осадил всех председатель, - вторым будет Рыжиков, а за ним…
        Он на мгновенье задумался.
        - Ты, ты, и ты, - ткнул пальцем в самых горластых, - а дальше посмотрим.
        Про Библиофила он даже не вспомнил.
        «Правильно делает, старый шельмец, - подумал Вася, - классический вариант работы с лидерами мнений. Кинь крикунам подачку, они - за тебя, а за ними и остальные потянутся».
        И началось великое карточное сражение. Вася играл как опытный гроссмейстер с начинающими - сразу на тринадцати досках. Или, вернее, на тринадцати столах. Точнее, там и столов-то не было. Просто домовые расселись в одну линию - все тринадцать. Тут хватило места и Пшепшепшетскому, и Рыжикову, и ещё одиннадцати самым влиятельным из маленького народца. Игру было решено вести до тринадцати побед. Вася напомнил, что это слишком долго, и кое-кто может и не успеть поиграть. На это председатель, хитро улыбаясь, ответил, что иную ночь неплохо бы и остановить, не так ли? На это Вася не нашёлся, что ответить, и послушно принялся тасовать карты. Все тринадцать колод по очереди. Так уж у нечисти принято - когда домовой садится играть с человеком, первым должен раздать карты человек. А потом - какая уж кому планида выпадет.
        Васе везло. Да и опыт общения с малиновыми пиджаками тоже давал о себе знать. Партии выигрывались влёгкую, махинаций никто не замечал. Чтобы сильно не сердить азартных, но неумелых игроков, Вася проигрывал одну партию из тринадцати. Обычно к финалу серии. После выигрыша огорчённые было домовые немного приободрялись и передавали игровое место уже не полностью обескураженными от поражения, а слегка даже приободрёнными - ещё бы! Им удалось один раз выиграть у такого сильного соперника!
        Игра продолжалась долго, очень долго: домовых было много. Если б Пшепшепшетский не остановил ночь, до утра бы не управились. У Васи даже пальцы устали месить колоды. Наконец последняя группа. Семь домовых. «Наконец-то, - мелькнула мысль, - с семью побыстрее управлюсь.» И вот - о триумф! Выигран последний «дурак». Вася так устал, что решил больше не поддаваться и выиграл у последних домовых всухую. Да и правда - чего перед ними политес разводить? Последние - они и есть последние, от них ничего не зависит.
        И вот - дело сделано. Всё домовое население новоградчины обыграно в дурака с разгромным счётом. Теперь Вася на всех них имеет! Эх, порезвимся! Цветики-приветики-козявочки-букашки!
        - А можно, я тоже сыграю?
        Как кувалдой по голове… Это что ещё за чучело? Перед Васей стоял смущённый Библиофил. Он аж трепетал от того, что посмел обратиться к такому великому игроку. Вася растерянно уставился на него. Чего ему ещё надо? Садился бы как все и играл! Так ведь нет - он особенного отношения к себе требует!
        - Можно, я тоже сыграю? - повторил Библиофил. - Только я в карты не умею. Может, вы не откажете мне в партии в шахматы?
        У Васи заныло сердце. Вот ведь достал его этот интеллигент. В самый момент триумфа - так подгадить! Не признаваться же этим мохнатикам, что в шахматы он играл только один раз в жизни!.. Но делать нечего, если уж назвался груздем - корзинки не путай.
        - Ну что ж, можно и в шахматы. Давай доску.
        Сели играть. Вася ходил первым. Недолго думая, он сделал ход - е два - е четыре. Библиофил схватился за голову и уставился на доску. Потом ответил пешкой дэ семь - дэ пять. К четвёртому ходу стало ясно, что Вася играет скандинавскую защиту. Если бы кто-то Васе сказал, что он играет такую мудрёную защиту, он бы очень удивился. Это был старинный дебют, который, как заверяют специалисты, вошёл в повседневную практику только в начале двадцатого века, хотя был известен очень давно.
        Библиофил играл, честно говоря, довольно слабенько. Нечисть вообще, в любые настольные игры, будь то карты, шашки или «чапаева», играет не ахти. Хотя и, конечно, очень азартна. Вот и сейчас Библиофил, несмотря на то что в соперниках у него был совсем неопытный игрок, никак не мог переломить ход поединка в свою пользу. Вася же, считая, что видит перед собой опытного мастера, осторожничал. Наконец он, помня знаменитый шахматный турнир в Васюках, решил применить тот же приём, что и Остап. Благо записи игры домовые не вели.
        Но Вася (ах, эти пресловутые девяносто процентов коэффициента адаптации - с таким багажом нигде не пропадёшь!) превзошёл своего предшественника. Если Остап сумел незаметно на глазах нескольких десятков человек слямзить с доски ладью, то Василий Николаевич Зубов на глазах нескольких сотен домовых (а это, согласитесь, значительно сложнее) незаметно стянул с доски вражеского ферзя. Памятуя при этом, что играть всё равно никто, кроме Библиофила, не умеет и ничего не поймёт, а тому заткнуть рот, если начнёт выступать, легче простого.
        Одураченный соперник сначала долго сидел, не в силах понять - что же на доске не так. Когда до него дошло, то он стал вспоминать - когда же он допустил такую промашку, что проиграл ферзя. По старинной интеллигентской традиции сомневаясь - то ли это так и должно быть, то ли его надули. Сомнения свои он по той же традиции вслух не высказывал, боясь оскорбить подозрением такого высокого гостя. Как раз в тот момент, когда чаша сомнений склонилась в сторону «обманули» и он уже собирался высказать свои сомнения вслух, Вася и поставил ему мат и положил короля соперника на доску. Его победу домовые приветствовали дружными криками. Как оказалось, все были на стороне Васи. Теперь его авторитет был непререкаем, а популярность среди маленького народца не имела границ. Толпа кричала:
        - Вася! Вася!.. - совсем не опасаясь, что охранник мог проснуться и услышать - за окном уже светало. «Так, ёлки-палки, - подумал Вася, - уже утро, а я им ещё своих условий не сказал». Он поднял руку. Все сразу замолчали.
        - Как вы и просили, я показал, что значит - настоящая игра. Никто из вас не смог меня обыграть больше одного раза. Так?
        - Так! - сказали домовые.
        - А кто помнит - на что мы играли?
        Все молчали, вспоминая. Потом Пшепшепшетский тихо сказал:
        - Ни на что не играли. Мы не договаривались.
        Он был старше всех и лучше всех знал, что это значит.
        - Верно, - сказал Вася. - А если мы перед игрой не договаривались, на что играем, то сейчас предмет и размер выигрыша устанавливает выигравший. Это общее правило. Для всех миров и для всех народов. Так?
        - Так! - грустно сказал Пшепшепшетский, гадая, какую же неимоверную плату потребует Вася за проигрыш. Эх, если б он проиграл хотя бы Библиофилу, можно было бы сказать, что это ничья. Мол, в карты выиграл ты, а в шахматы - мы. В результате - один-один, ничья. Слабенькое оправдание, но ведь в трудной дороге и жук - мясо. Можно было за него зацепиться и не выполнять Васиных требований, какими бы они ни были. А сейчас - и крыть нечем.
        - А если так, то давайте, платите должок…
        Нечисть напряжённо застыла: что же сейчас потребует боготворимый Вася?
        - А должок ваш вот каков: должны вы мне пуд золота…
        Собрание облегчённо вздохнуло.
        - …и помочь мне выбраться из этого дома и доставить в Новоград. Всё.
        Воцарилось молчание. Условие было неслыханным.
        - Вася, - сказал за всех Пшепшепшетский, - это не в наших правилах. Нам нельзя идти против хозяина дома, где живёт кто-то из нас. Проси чего хочешь, но не этого. Хочешь, мы тебе не один, а два пуда золота принесём?
        - Не хотите мне помочь, тогда я вам за каждую проигранную партию буду щёлкать по лбу. спросите у Авессаломыча, он в курсе.
        Пшепшепшетский взглянул в его расширившиеся от ужаса глаза и на Васину внушительную фигуру и решил, что этого лучше не делать.
        - Вася, нам надо посовещаться. Такого ещё не бывало в нашей истории.
        - Так совещайтесь, какие проблемы? Надеюсь, десяти минут вам хватит?
        - Хватит.
        Председатель несостоявшегося собрания повернулся к своим соплеменникам и сказал:
        - Братья! Небывалое дело случилось в нашей общине. Все мы в долгах перед этим человеком. И расплатиться не можем. Он требует такое, чего ещё ни разу у нас не бывало. Он требует, чтобы мы пошли против хозяина дома, где живёт наш уважаемый Пантелеймон Авессаломович Пыхтяркин. Но по закону это запрещено. Стало такое возможно потому, что мы перед началом игры не договорились, на что же мы играем. А посему он вправе требовать что угодно. И это тоже закон.
        Собрание молчало. Лишь из угла доносилось похрапывание: какой-то домовой, утомлённый долгой и насыщенной событиями ночью, не выдержал и заснул.
        - Оксюморон, - сказал кто-то.
        - Не, когнитивный диссонанс, - поправили его.
        - Отнюдь, коллеги, - влез в разговор умный Библиофил, - это всего лишь конфликт интересов или конфликт законов.
        - Правда, есть ещё выход, - продолжил Пшепшепшетский, - каждому по щелбану за проигрыш - и дело в шляпе. Что скажете на это, братья?
        Тут вперёд выскочил Авессаломыч:
        - Братья, вы все меня знаете. Я никогда не отличался мягкостью головы. Я даже, если кто помнит, могу головой гвозди забивать. Да-да, и не надо улыбаться так недоверчиво. Но Васины щелбаны - это хуже, намного хуже, чем забивать лбом гвозди. Вы уж мне поверьте, я знаю…
        - А пусть вон председатель свою тупую башку за всех и подставляет, - сказал Рыжиков, - мы-то чего из-за этого недоумка страдать должны?
        Пшепшепшетский недовольно запыхтел.
        - Братья, есть ещё один способ, на котором настаивает Вася: помочь ему выбраться отсюда. Я, как здешний домовой, не возражаю. Дело за вами. Дадите «добро» на это - первыми сделаете дело, которого ещё у нас не бывало. Небывалое сделаете, вот.
        - А почему он здесь оказался, - спросил Рыжиков, - и как его сюда притащили? Общество интересуется. Может, какие нарушения нашего закона были?
        - Это верно, - обрадовался Авессаломыч, - если были нарушения, то тогда наш священный долг - эти нарушения исправить. То есть вернуть Васю туда, откуда его взяли. Вася, расскажи, что от тебя надо Филиппу?
        - Надо ему, - медленно сказал Вася, выбирая слова, - чтобы я на его стороне был, на Вече посадника кричать станут.
        - Ну, это дела человеческие, мы в них не лезем. Нас они не касаются. Нарушений здесь нет. Поведай теперь, как тебя сюда заманили?
        - Да никак не заманили, в беспамятстве привезли. Опоили на торжище какой-то дрянью, я и заснул. Потом ещё в полусне помню - человек нездешней наружности. Северный кочевник, наверное, самоедами их у вас зовут. И одет он так… весь в шкурах, с бубном шаманским. Наверное, шаман самоедский и есть. Думаю, он мне то сонное снадобье и приготовил, больше некому.
        - Шаман - это волхва самоедского так называют, - пояснил начитанный Библиофил. Он жил в Новоградской общественной библиотеке, чем очень гордился, и знал разные умные и редкие слова.
        - Волхв иноземный? - заорали домовые. - Это не тот ли, про кого Простомир сегодня на общем сходняке спрашивал?!!
        - Шаман, - задумчиво сказал Пшепшепшетский, - чужой волхв. Да, это про него речь была. Теперь мы не то что имеем право. Мы просто обязаны тебе помочь, Вася. Если Филипп привёл в наши края чужого волхва, он нарушил второй принцип мирного сосуществования систем с различным магическим строем. Теперь мы можем на законном основании встать против него на твою сторону.
        - Ну так что - выводите, что ли, меня отсюда, - с нетерпением сказал Вася. - А то вон - уже утро скоро.
        - Да ты не спеши, Вася, - ответил Пшепшепшетский, - вывести мы тебя отсюда, конечно, выведем. А дальше что? Терем этот далеко от Новограда. Пока доберёшься - тебя по дороге десять раз перехватят. Угадай с трёх раз - что с тобой тогда будет? А своими тропами мы тебя тоже вывести не можем, ими только мы сами ходим. Ну, ещё Простомир может. Да ведь он - не совсем человек. Он волхв.
        Вася молчал.
        - Вот то-то же. Ты лучше посиди здесь ещё немного, а мы сейчас обо всём Простомиру и Докуке сообщим. Это быстро.
        Он повернулся к толпе и крикнул:
        - Эй, есть тут кто от Докуки?
        Вперёд вышли несколько домовых.
        - Ступайте к боярину, скажите, что Вася Зуб сидит здесь, в тайном тереме возле деревни Новые Портянки. Пусть высылает своих людей сюда. Сами его выпускать мы опасаемся - как бы по дороге не перехватили. Всё. Ступайте.
        Посланники исчезли под печкой.
        - У вас там что - тайная тропа начинается? - кивнул на печь Вася.
        - Ага. Прямоступ - так её люди зовут. Кто знает, конечно.
        Пшепшепшетский обернулся к своим. Кто спал, кто просто скучал, прислонясь к стенке, кто выжидательно смотрел на него. Председатель засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Задребезжали стёкла, все встрепенулись.
        - Ша, братва! Объявляю собрание закрытым. Все по домам.
        Домовые послушно, одним за другим стали нырять в подпечье. Последним нырнул председатель, на прощание пожав Васе руку. В комнате из нечисти остался один Авессаломыч. Он, как местный житель, решил не лезть под печь, а просто подошёл к стене и растворился в ней… За дверью послышалось сонное бормотание, нетвёрдые шаги, зазвенели ключи. В открытых дверях стоял только что проснувшийся страж и недоверчиво смотрел на Васю, как бы удивляясь - а почему это он ещё здесь, почему не сбежал? Потом обшарил все углы, успокоился, на прощание буркнул снисходительно: «Ты это… не того…» и удалился. Вася наконец-то остался один. Прошедшая ночь здорово утомила его. Он растянулся на топчане и заснул. Уже засыпая, он подумал - если домовые ему были обязаны помочь по своему закону, то зачем надо было с ними играть? Тем более что должок ему так и не отдали. Это надо запомнить, пригодится, мало ли что…
        Докука с Простомиром были в растерянности. Они не знали, что делать, как вызволить Васю из неволи. Да и где он - тот Вася? От повара не было никаких известий. Значит, либо ничего не знает, либо Филипп так пристрожил своих людей, что нет возможности передать весточку. Они сидели в тереме у Докуки и ждали неизвестно чего. Верного Кирю отослали со двора - и без него тошно.
        - Ну что - вот этот, что ли, Докука, - послышался громкий шёпот, - а рядом кто?
        - Ты что - совсем не того? Это же Простомир.
        - А-а-а-а! Ну тогда пошли докладывать.
        От стены отделились две тени. Потеряли прозрачность, уплотнились, и вот они - два домовых. Вернее, один был Докукиным домовым, а второй - овинником, вон - и соломинка в шерсти запуталась.
        - Вам чего, - грозно нахмурил брови Простомир, - по какому делу и почему без вызова?
        Но домовые не испугались грозного голоса. Один выступил вперёд и церемонно, с достоинством, поклонился:
        - Здравствуй, батька Простомир! Извини, что без вызову, но дело неотлагательное и важное.
        - Ну, чего там у вас?
        - Старший наш, Аполлинарий Гермогенович Пшепшепшетский, тебе челом бьёт…
        - И это всё ваше дело?
        - Нет, - ни капли не смутился домовой, - дело у нас вот такое. Нашли мы нарушения одного из наших законов…
        - Ну так что с того? Я сам закон по десять раз на дню нарушаю…
        - Тебе можно, ты волхв и ничего во вред обществу не сделаешь. А нашли мы не простое нарушение, а нарушение второго принципа мирного сосуществования систем с разным магическим строем. То есть, проще говоря, знаем мы, что того, чужого волхва, о котором Жар-птица говорила, привёл на Новоградчину купчина Филипп. И даже человек есть - свидетель этому.
        - Ну так что? Я сам об этом знаю.
        - Человека того Филипп взаперти держит, говорит, что пока посадника не закричат на Вече, его не выпустит. И ещё сказал тот человек, что очень хочет уйти от Филиппа обратно к Докуке.
        - Так что ж ты, бесово отродье, сразу не сказал, что нам тут песни поёшь? - закричал Докука, до этого внимательно слушавший домового.
        - Прошу прощения, - смутился тот, - но я не бесово отродье, я домовой, а это, знаете ли, две большие разницы.
        - Что за человек, как зовут, где его Филька держит?
        - Сильный очень человек. Пантелеймону Авессаломовичу Пыхтяркину, тамошнему домовому, чуть голову щелбаном не пробил. А у нас у всех в дурака столько раз выиграл, что мы теперь, получается, кругом ему должны. Он даже у Библиофила в шахматы выиграл, а он уже лет пятьдесят не может найти себе достойного соперника. А зовут его Вася.
        - Наш! - сказал Простомир и даже прослезился от избытка чувств.
        - Наш, - повторил Докука, - можно даже имени не спрашивать. Раз уж весь маленький народец в карты и шахматы обыграл - значит, он. Очень уж ушлый.
        - А чего вы его сразу сюда не привели? По закону, если хозяин дома чужого волхва привёл, вы от его обязанностей освобождаетесь.
        - Думали мы об этом, для нас ведь выпустить его из дома - дело простое, ты ведь знаешь. А потом что? За домом наша власть кончается, а до Новограда далеко. Мало ли что в дороге случится, вдруг перехватят его Филипповы люди? Что тогда? Вот мы и решили сообща, что надо тебе, Михайло Докука, и батяне Простомиру всё рассказать, вы и решите, что и как лучше сделать.
        - Где, где его держат?!!
        - Да верстах в двадцати от Новограда. Там лет десять как деревушку построили. Новые Портянки назвали. Там у Филиппа тайный терем и построен. Ну, то есть был тайный.
        Простомир встал.
        - Благодарю за службу, братцы!
        Домовые вытянулись перед ним, как молодые воины перед суровым ветераном:
        - Рады стараться!
        - А теперь ступайте, куда сами пожелаете, дальше без вас справимся.
        Домовые, не говоря лишних слов, подошли к стене и исчезли в ней.
        - Михайло, поднимай своих бойцов, дело предстоит нешуточное. Хорошо, если Филька на тайность своего терема понадеялся да охрану добрую не выставил. Я сам с ними поеду, мало ли что, вдруг Хитрый Песец попадётся.
        - Федя! - загремел по терему голос Докуки. - Собирай всех. Пять человек оставляй в тереме, остальные со всем оружием по коням. Где Киря? Где этот недоучка?
        Прибежал Федя Пасть Порву.
        - Так ведь, боярин, эта… Ты же его сам со двора отослал, чтобы глаза не мозолил. В сердцах ты был очень.
        - А, ладно, не до него сейчас, сами управимся. Пойдёте с Простомиром, куда скажет. Я здесь остаюсь. Луки возьмите - бесшумное оружие пригодится. Выполняйте!
        Федя убежал, топая тяжёлыми сапожищами.
        Через пять минут из ворот Докукина терема выехал отряд в тридцать вооружённых людей. Все с саблями, ножами для рукопашной схватки, десять - с луками. У каждого - кистень - очень удобное и надёжное оружие ближнего боя - для тех, кто понимает, конечно. Все в плотных рубахах, под которыми позвякивали тонкие, но прочные кольчуги. На головах - суконные шапки, на первый взгляд - ничего особенного, самые обычные. Но между слоями ткани в них были вшиты железные пластины, предохраняющие голову от удара. В центре отряда скакал на резвом сером жеребце старик в плаще с капюшоном. Несмотря на возраст, в седле он держался очень уверенно. Видно было, что опыт в части верховой езды он имеет большой, да и силёнкой не обижен. Всадники выехали из города через южные ворота и пропали в лесу, ведя в поводу одного пустого коня… Куда они направились - никто не видел.
        Через некоторое время они появились около деревни Новые Портянки, которую построили выходцы из деревни Портянки. Жили в ней скорняки и портные, но деревня разрасталась, места на всех не хватало, и вот несколько семей решили отделиться и перейти на новое место. Получив разрешение и благословение общины, построили на давно присмотренном месте деревушку из двенадцати изб. Новое селение было решено назвать Новые Портянки - в память об отчизне. После этого прежнюю деревню стали называть Старые Портянки. Чтобы не путаться в названиях.
        Место было глухое, лесной тупик, дороги дальше не было, посторонних людей - тоже. И вот ещё через пару лет на окраине Новых Портянок построен был терем-теремок. Он, как и положено, был не низок не высок. А так, средненький. Кто там жил - селяне не знали. Видели только, что человек не бедный. Так и решили - какой-то богатей новоградский. Мало, что ли, там богатеев! Забор высокий, крепкий, ворота тяжёлые. Терем в два этажа, крыша крыта не тёсом, а железом. Во дворе никто из деревенских и не бывал. Посудачили-посудачили портные и скорняки, да и забыли. Нам жить не мешают - и то ладно!
        Появившиеся у Новых Портянок всадники шуму не поднимали и внимание к себе старались не привлекать. Спешились за полверсты от деревни, одного человека оставили с лошадьми и всей гурьбой пошли к новому терему. Вернее, «всей гурьбой» - не совсем так. Шли они в затылок один одному, старик - в середине. Шли чутко, неслышно, сторожко. Ни веточки нигде не обломили, ни птицу не вспугнули. Сразу видно - люди привычны к лесному хождению. Так незамеченными и дошли до терема. Остановились недалеко, двое обошли вокруг, ища слабые места. Таких не оказалось.
        - Что делать будем? - спросил Федя Простомира. - Не зная броду сунемся - как бы в омут не затянуло. Может, мальца какого поспрашать - кто здесь живёт да чем дышит. Всё не наобум.
        - Времени нельзя терять, - ответил Простомир, - Филька со своим шаманом не дураки, могут что-то заподозрить. Понаедет сюда Филькиной дворни - втихую не управимся. Нет, надо сейчас всё спроворить. Да и - чувствую я - волхва самоедского здесь нету, да и охраны немного. Даже без моей помощи управитесь.
        - Ну коли так, то я пошёл, - сказал Федя и направился к воротам. - Ребята, хату берём на арапа.
        Простомир не успел ничего сказать, как Федя подошёл к воротам и, крякнув, просто навалился на них плечом. Толстые дубовые створки ввалились внутрь двора. Массивные кованые петли на четвертных гвоздях были вырваны с мясом. Федя прошёл во двор, легонько пнув здоровенного кобеля, так некстати для себя выскочившего из конуры. Оглушённый пёс отлетел под крыльцо и в дальнейших событиях участия не принимал. Другого кобеля пристрелил из лука второй из вбежавших в усадьбу. Больше живности там не оказалось.
        Дверь в терем оказалась запертой изнутри на засов, но после ворот это было для Феди мелочью. Внутри дома оказалось пятеро сторожей. Докукины молодцы, не говоря им худого слова, просто перестреляли их из луков и перерезали ножами. Те и сообразить-то ничего не успели - так стремительна была атака. Двое спали после бессонной ночи, ещё двое присматривали за пленником да лузгали семечки. Пятый - тот, кого минувшей ночью усыпил Авессаломыч - бродил по терему, мучаясь головной болью. Наведённый сон - он ведь хуже водки. Голова с него трещит - ой-ёй-ёй!
        Последним в терем вошёл Простомир. Как он и угадал, волшебной защиты в тереме не было, а с немногочисленным гарнизоном прекрасно подготовленные бойцы справились быстро и без шума. Федя, не озадачивая себя поиском ключа, без труда взломал дверь кельи, где томился Вася. Гигант так расчувствовался, что даже прослезился, увидев Васю живым и невредимым. Простодушный и прямой силач успел привязаться к этому странному чужаку, который был так не похож на жителей Новограда. И говорил не так, и умел многое, чего никто больше здесь не умел. Да и зря, что ли, его сам Простомир привечает!
        Вася был обрадован и удивлён, с какой быстротой и эффективностью действовал Докука и его люди. А Федя между тем не собирался задерживаться в тереме:
        - Всё, ребята, уходим.
        Бойцы, не задавая вопросов и спокойно, без суеты, быстро вышли из дома и скрылись в лесу. Через десять минут конный отряд, увеличившийся на одного человека, лесными дорогами уходил в сторону Новограда.
        Филипп был вне себя от ярости: как так - пленник исчез! Охрана перебита, ворота и двери взломаны и никто ничего не видел и не слышал! А тут ещё этот… Песец окаянный опять пьяный спит. Толку-то от него… Хитрый Песец одному ему известным способом находил где-то вино и каждый день ходил навеселе. Сильно не напивался, помня угрозу Филиппа лишить его платы за работу.
        Филипп велел привести Песца. Слуги едва растолкали обленившегося самоеда. Когда шаман явился, Филипп сказал:
        - В Новых Портянках терем разорили, охрану перебили, пленник исчез. Что думаешь по этому случаю?
        - А что тут думать, боярин, смотреть надо, однако. Говорил я тебе - шаманскую защиту ставить надо, ты не захотел.
        Филипп промолчал. Ничего ведь не возразишь этому блохастому и вонючему самоеду. Действительно, от волшебной охраны он отказался, помня слова Песца, что такую защиту трудно пройти, но легко обнаружить. Не человеку, конечно, а волхву. А Филипп очень боялся, что его тайный терем найдёт Простомир. Он - сила известная, а этот Песец, хоть и показал себя с хорошей стороны при пленении Докукина советника, Васи Зуба, да кто его знает, как он себя поведёт, когда в борьбу Простомир вступит? Тот ведь на своей земле, а Песец здесь - чужак.
        - Пошли в Новые Портянки сходим, я гляну. Потом и скажу, кто там был.
        - Не надо туда ходить, - ответил Филипп, - и так понятно, что Докукины люди налёт сделали и советники увели.
        - Э, начальник! А как он это место нашёл? Может, у тебя предатель, а ты и не знаешь. Нет, надо идти.
        Филипп согласился. Тут же велел седлать коней, взял с собой пятерых из дворни, посадили на коня Песца и выехали. Песец на коне ездить не умел. В тундре попривык на нартах с собачьей упряжкой да на оленях. Лошадь казалась ему слишком высокой, он всё время наклонял голову и прижимался к шее, чтобы было пониже. Вернее - чтобы казалось пониже. Ехать быстро он, конечно, не мог. Поэтому до Новых Портянок добрались только к вечеру. Разбитые ворота всё так же лежали посреди двора, дверь в терем тоже была выбита и висела на одной петле. Тела погибших уже увезли отпевать. Хитрого Песца за недолгое путешествие верхом, уже проклявшего всё на свете, вынули из седла едва живого. Филипп, видя, что от него сейчас толку немного, велел принести воды и окатить сомлевшего ведуна.
        После водной процедуры Песец пришёл в себя и даже что-то замурлыкал по-своему.
        - Не время сейчас песни петь, - сказал Филипп, - ступай в дом да глянь, может, узнаешь, как они это место нашли.
        Песец не сразу пошёл в терем. Сначала он постоял в центре двора, оглядываясь по сторонам, как будто что-то вынюхивая и выслушивая. Потом начал бродить по двору по спирали, расширяющимися кругами. Дойдя до терема он, не останавливаясь на пороге, вошёл внутрь и стал бродить внутри здания, обнюхивая, как ищейка, каждую стенку, каждую половицу. Филипп шёл следом, внимательно наблюдая за действиями шамана.
        Временами тот бормотал что-то на непонятном языке. То ли сам с собой разговаривал, то ли заклинания какие-то читал. В конце концов вошёл в келью, где держали Васю. Здесь Песца что-то заинтересовало, он стал обнюхивать стены, потолок, каждый вершок пола. Особенно заинтересовала его печь, около неё он задержался дольше, чем в других местах. Обнюхивая её, он внезапно и быстро запустил руку в поддувало и вытащил оттуда какое-то маленькое отчаянно вырывающееся, дерущееся, царапающееся, кусающееся и плюющееся существо.
        - Вот, начальник, - сказал шаман, - у него и надо бы спросить, как Докука узнал об этом месте.
        Существо (а это был, конечно же, Авессаломыч) перестало трепыхаться. Песец держал его крепко, не вырвешься.
        - Ты кто такой? - спросил Филипп. - Отвечай быстро и честно. А не то беда будет.
        - Напугал, - презрительно фыркнул Авессаломыч, - ничего ты мне не сделаешь.
        - Так кто же ты такой? - словно не слыша дерзости, повторил вопрос Филипп.
        - Да домовой я твой, бывший, - ответил Авессаломыч, - вот, за вещами пришёл, а этот басурман меня и сцапал.
        Под печкой послышалось слабое шуршание. Авессаломыч насторожился.
        - Почему же бывший?
        - Ухожу я отсюда, другое место мне предложили. Получше!
        - Чем же тебе здесь не глянется?
        - Нарушил ты второй принцип мирного сосуществования, вот чем.
        - Что-что я нарушил?
        - Ах да, ты же не в курсе. Пригласил ты сюда вот этого чумазика, что меня держит. Волхва басурманского, чужого. А это - запрет.
        - Вот, значит, что. Так это, стало быть, ты Докуке сообщил, что человек его здесь находится?
        - Нет, не я. Другие сообщили. Из наших. Ну ладно, бывший хозяин, пока, мне пора.
        - Куда ты торопишься? - спросил Филипп, не понимая, почему пленник держится так смело и дерзко. - Тебе теперь торопиться некуда и незачем. Ты сделал мне очень большую гадость, а я такое не прощаю.
        - Да плевать я на тебя хотел, - нагло сказал Авессаломыч, поглядывая на печку, под которой уже было заметно какое-то движение. Он очень сильно надеялся, что это кто-то из братьев-домовых пришёл его выручать.
        - Вот как? - фальшиво изумился Филипп. - Сейчас ты пожалеешь о своих словах. Песец, сделай так, чтобы он пожалел.
        Хитрый Песец кивнул, прикидывая, чем бы таким пострашнее огорчить наглого домового. Пока он раздумывал, из-под печки выбрался ещё один домовой. Вернее, не совсем домовой. Это был библиотечный, Библиофил. За собой он вытащил железный молоточек. Для человека он был невелик - вроде сапожного, но домовой тащил его с трудом. Быстро подскочив к Песцу, он с размаху ударил его молотком по коленке. Не ожидавший такого коварства шаман взвыл от боли, выпустил из рук Авессаломыча и повалился на пол, воя и корчась от боли.
        Получивший свободу Авессаломыч юркнул под печь, куда за мгновение до него скрылся и Библиофил, таща за собой молоток (неча добру пропадать). Ещё через миг оба домовых мчались тайным ходом, недоступным для человека, в библиотеку, где обитал Библиофил. По пути Авессаломыч изливался в благодарностях:
        - Ну ты молоток! Если б не ты, этот волхв басурманский меня бы… Ну ты молоток… Запомни, Библик! Если кто ещё будет тебя очкариком дразнить - ты мне говори. Я тому живо - по сопатке… Ну ты молоток!..
        В ответ Библиофил бурно восхищался геройским поведением Авессаломыча в плену и заверял, что как только кто-то обзовёт его очкариком, то он сразу же ему пожалуется. А по сопатке обидчику можно и вдвоём надавать. Так даже сподручнее будет.
        А в келье в то же время побитый Песец, тихо подвывая, тёр ушибленное место, сидя посреди кельи. Филипп же, плюнув с досады, вышел во двор - дать распоряжения насчёт ремонта ворот и дверей.
        Ушкуйники готовились в поход. Идти собирались на волжских булгар и дальше - вниз по Волге, на казанцев. Судовые мастера конопатили знаменитые ушкуи - большие лодки, вмещавшие по двадцать-тридцать бойцов. Для морского похода на ушкуй готовили косой парус, а спереди и сзади судна делались трюмы для лучшей устойчивости: морская волна - не речная. Сейчас же паруса ставили прямые - для речного похода. Кормовое весло делалось из крепкого морёного дуба, за его изготовлением следили специальные мастера - кормчие. Дело было важным, ведь крепость и надёжность руля в бою на воде или при проходе речных порогов может стоить жизни всех бойцов.
        Гриша Рваное Ухо был весь в делах. В слободу везли из Новограда оружие: стрелы для бесшумного боя, огненное зелье - порох и свинец для пуль, а отливать их ушкуйники и сами умели. Да в походе это и сподручнее. Привезли на подводах десять пушек, а лафеты для них сейчас делают слободские умельцы. Везут и съестное: крупы и вяленое мясо, бочки с вином (какой же бой без вина? нет, без вина никак нельзя). Но много припасов не надо: отяжелеют ушкуи, подвижность потеряют, а это - смерть. Нет, съестное нужно только на первое время, пока не будет разграблен первый встречный городок или купеческий караван, а дальше - война сама себя кормит! Вместо съестного лучше взять побольше боевых припасов, ведь голод хоть и не тётка, но перетерпеть его можно, а вот смерть от вражеской стрелы или пули не перетерпишь. Так что, мешок крупы - долой, на его место - порох и свинец!
        Но и это ещё не всё. В походе ведь не только оружие и еда нужны. В бою можно добыть многое, но не всё. То малое, без чего может сорваться любой, даже очень хорошо подготовленный набег, это лекарская помощь. В захваченном городе можно награбить одежду, еду, золото, оружие. А вот врача вы там найдёте вряд ли. Какой знахарь, даже самый лучший, согласится лечить людей, которые ограбили его дом и убили его близких? Он, скорее, затаится на время. А если принуждён будет силой лечить своих пленителей, то особого рвения в работе не покажет, при малейшей возможности будет стараться навредить или сбежать. С таким больше хлопот, чем пользы. А без хорошего лекаря порой бывает, что даже легко раненный боец не доживает до утра. В то время как при правильном уходе, глядь - через денёк оклемается, а через пару дней в строй встанет. Пусть на вёсла его сразу не посадишь, но стрельнуть из лука или пищали он сможет… Вот и приходится поэтому брать своих лекарей. Пусть бойцы они слабые, зато спасут после боя бойцов сильных, от которых пользы потом будет немало.
        И всё это - и боевые припасы, и крупа-мясо-вино, и лекаря подыскать, да желательно не одного - всё на плечах старшего среди ушкуйников Гриши Рваное Ухо. Без помощников, конечно, не обойтись, и помощники есть, но последний спрос с него будет. И спрос будет по самому большому счёту. А на счету - жизни его товарищей. Оплошает он, недосмотрит что-то по лени или доверчивости - в походе и бою может это обернуться гибелью бойцов. Гибелью, которой можно было избежать…
        Так, десять мешков перловки есть. До первой схватки хватит, а там видно будет. Пороха и свинца завезли даже более чем достаточно. А вон - мастера пушечные стволы на лафеты навешивают. Хорошо. Запас стрел уже десять дней как готов - тоже более чем… При случае можно одними стрелами даже от татар отбиться - известных мастеров лучного боя… Два лекаря есть - каждый уже не раз ходил с ушкуйниками в набеги, даже сами стали неплохими бойцами. Да ещё этот, как его там - Пашка, что ли? Бывший личный лекарь боярина Аскольда. После разграбления Аскольдова двора и гибели боярина прибился к ушкуйникам и показал себя неплохим лекарем. Посмотрим, как он себя поведёт в походе.
        - Гриша, мне под припасы врачебные сундук нужен и место в ушкуе, - заглянув в начальничью избу, сказал Пашка, у ног его крутилась мохнатая дворняга, - куда мне определиться?
        - Ступай на берег, - ответил ему патриарх разбойного дела Гриша, предводитель ушкуйников, мудрый атаман и просто бывалый человек, - найдёшь там Ваську Шестопёра, он за погрузкой следит. Скажешь - я велел тебя на мой ушкуй определить. Там возле кормового весла и разместишься. Ступай.
        Пашка ушёл. За ним семенила дворняга. Не доходя до берега, он скрылся в ближайших кустах и нацарапал на куске бересты несколько слов. Затем свернул послание в трубочку и спрятал в маленький пенал, который прикрепил на брюхо дворняге. Густая шерсть свисала с боков, скрывая тайную депешу от постороннего взора. Дав собаке пинка (так уж она была приучена), Пашка отправил её в Докукин терем. Далековато, конечно, но к завтреву вернётся с ответом. А как же? Иначе никак. У Докуки, поди, уже немалая денежка для него скопилась (заработанное у Аскольда Пашка предусмотрительно спрятал в лесу недалеко от ушкуйной слободы). Ну ладно, пора и на берег - искать Ваську Шестопёра да укладывать свои лекарские принадлежности. Да и с иголок нельзя глаз спускать. Мало ли, что ему сам Гриша защиту обещал. Ушкуйники - ребята дерзкие. Могут и ослушаться своего атамана. Ищи-свищи потом эти иголки. Они ведь золотые всё-таки.
        Предаваясь таким размышлениям, Пашка отправился грузить свои пожитки на ушкуй. А его ловкая и безымянная помощница-дворняга, ловко ускользая от лис, волков и росомах, уверенно пробиралась через лес к Новограду.
        Кудлатая беспородная собачка беспрепятственно прошла городские ворота и засеменила по улицам Новограда. На неё никто не обращал внимания. Собака обладала хорошим нюхом, что не часто встретишь у дворняг. Нос вёл её по отлично знакомому пути к терему Докуки. Если в лесу она чуть было не заблудилась, вспоминая длинную дорогу через лес, по которой она прошла лишь единожды, вслед за Пашкой в ушкуйную слободу, то в городе никаких сомнений, куда идти, не было. Она быстро нашла нужный терем, и стоящий на страже Докукин боец беспрепятственно пропустил знакомую псину на двор, дав знать об этом Феде Пасть Порву. Федя привычным движением ощупал бока и живот животного и, найдя пенал с донесением, взял его в руки. Собаку отправил на кухню - пусть откормится, путь проделала немалый, а вскоре ведь возвращаться с ответом. Пенал же, не открывая, отнёс Докуке. Тот сразу же послал за Васей, который уже пришёл в себя после освобождения из плена.
        - Так, значит, ушкуйники собираются на Волгу, - сказал Докука, - давай-ка обмозгуем, нам от этого выгода или совсем наоборот. И в любом случае - как мы этот их поход можем использовать для нашей пользы.
        Вася уже давно освоился в Новограде, и местные дела не казались ему чем-то чужим и неведомым. Ну подумаешь - Средневековье, ну подумаешь, здесь кистенями дерутся! Ну подумаешь - лешие здесь водятся, да ещё домовые в придачу! И неизвестно, какая ещё нечисть! Тьфу! По сравнению с моими девяноста процентами коэффициента адаптации это - ошмёток от высохшего плевка! Люди-то, они ведь везде и всегда одинаковые. Ну или почти одинаковые. Во всяком случае, понять их и просчитать линию их поведения можно легко. А там - понеслась душа по кочкам!
        - Нам от этого не было бы ни выгоды, ни пользы, - ответил Вася Докуке, - если бы не одно обстоятельство: предстоящие выборы посадника. Вот смотри, боярин. Ты становишься посадником. А ты станешь посадником, я уж постараюсь. Уходишь под руку московского царя. И это верно, ведь одному Новограду не выстоять, вокруг столько волков - и шведы, и поляки с литовцами, и ливонцы, да и про Булгарию волжскую забывать не надо.
        Докука внимательно слушал Васю, на деле доказавшего свой ум и изворотливость.
        - Сейчас ушкуйники помогают отбиваться от врагов, а потом чем они займутся? Когда придут сюда московские стрельцы? Не у дел они останутся, и придётся им или смириться, или заняться разбоем - но уже в пределах царства Московского. А это царю не понравится. Да никому не понравится, и самим новоградцам - в первую очередь. Вывод такой: после присоединения к Москве ушкуйники здесь не нужны. Но воины они добрые, такими воинами не разбрасываются. Поэтому считаю, что нужно их отправить туда, где они принесут больше пользы. А сейчас это - Волга и южные земли. Надо сделать так, чтобы в поход по Волге они ушли, да обратно не вернулись. Чтобы остались там - кто на Волге, кто на Дону. Места там много, а людей мало. Татары простым крестьянам селиться не дают, но ведь ушкуйники - не крестьяне. Они и от татар отобьются, да и сами ещё на них нападать станут. Те коней своих и попридержат, не станут так часто на русские города с грабежами ходить. Вот и польза.
        Докука внимательно и даже, казалось, подобострастно слушал Васины доводы.
        - Верно ты говоришь, Василий Николаевич, - впервые назвал он Васю по имени-отчеству, - я и сам об этом думал, да только никому не говорил до времени. Не нужны будут здесь ушкуйники при московской власти. И спровадить их отсюда нужно, да только сделать это так, чтобы врагов не нажить. Чтобы они сами, своей волей выбрали себе эту стезю. Только как это сделать - не знаю.
        - А на что у нас свой человек в ушкуйной слободе? Пашка-лекарь? Немалые деньги ты ему платишь ведь. Вот пусть он исподволь и готовит разбойничков к грядущим переменам. Пусть расскажет о своих странствиях по Дону и Волге. По Крыму и Турецкой земле. Какие там богатые города, богатые земли да прекрасные женщины. А мы с тобой ещё кое-что придумаем, чтобы ушкуйнички склонились к перемене мест. Как считаешь, боярин?
        - Считаю я, что истину ты говоришь, Василий Николаевич. Так всё и надо сделать. Пиши приказание Пашке - пусть отрабатывает плату немалую.
        - Да я ж не умею по-здешнему.
        - Забыл, ястри тя. Ну, сходи позови Кирю - он грамоту знает.
        Вася вышел из Докукиной горницы для секретных разговоров, которую он про себя называл «кабинетом», поймал за руку пробегавшего мимо дворового мальчишку, велел позвать Кирю - мол, боярин кличет. Тот убежал, быстрый, как ветер… Через пять минут Киря был у Докуки.
        - Такие дела, Кирюха, - сказал Докука, - надо послание нашему человечку в ушкуйную слободу написать. Бери чернила, бумагу, береста для такого дела не пойдет. Бери песок - написанное сушить. Сейчас мы с Василием Николаевичем письмо придумывать будем. А коль сам что дельное надумаешь - говори, тоже запишем.
        «Ого, - подумал Киря, - видать, сильно Вася Зуб Докуке угодил, коль тот его по батюшке величает, ой сильно!» Но вслух ничего не сказал, конечно, а взяв письменные принадлежности, уселся за стол.
        - Пиши, Киря. Имя не указывай, дабы человека нашего в случае, если грамота не в те руки попадёт, не спалить. Пиши: ступай со всеми в поход на Волгу или ещё куда ватага и атаман пожелают. Дело своё, с каким в Новоград явился, делай в ватаге ото всей души, без устатку и лени. Как будут разграблены первые городки, рассказывай братии о вольной жизни в южных землях - на Дону, Яике и нижней Волге. Если чего-то о той жизни и не знаешь, то сочини и соври. И чем красивше соврёшь - тем лучше. За плату не беспокойся. Уговор остаётся в силе. Всё.
        Потом, спохватившись, Кире:
        - Всё - это писать не надо. Это я тебе сказал.
        Киря кивнул, привыкший уже к боярским письмам, ведь все они были написаны им.
        - Пообещать ему надо ещё чего-то, - сказал Вася Зуб (нет, теперь снова - Василий Николаевич), - Пашка, мужичонка тёртый, ушлый. Вмиг сообразит, для чего ему поручено такие песни петь. Пожалеет о плате, которую ты ему обещал, да так пока и не выплатил. Может не слишком рьяно о южных землях рассказывать, чтобы ушкуйнички не соблазнились. Чтобы потом с ними вернуться обратно в Новоград и деньгами своими распорядиться.
        - Верно говоришь, - ответил Докука, искоса взглянув на Кирю: мол, не следует при слугах обсуждать, как их лучше обманывать, - пиши ещё, Киря: а как вернёшься в Новоград, плату получишь сполна, как уговорено. А сверх того, в случае, если ушкуйнички на Дону или Волге насовсем жить останутся - ещё награду немалую. Всё.
        И опять спохватившись:
        - Всё - тоже не пиши.
        Привычный Киря уже закончил писать и привычно присыпал бумагу мытым песком - дабы чернила высохли побыстрее. Докука потянулся к письму:
        - Дай-ка гляну - всё ли верно написано.
        Киря сдул с послания песок и протянул его боярину. Тот быстро пробежал глазами текст.
        - Всё правильно. Смотри, никому ни слова.
        Киря лишь кивнул. Он был не из болтливых. Докука свернул лист в трубочку и засунул в пенал.
        - Теперь передай это Феде, скажешь - я велел отправлять.
        Киря взял пенал и без слов вышел из «кабинета», притворив за собой дверь. Но не успел он ещё, наверное, дойти до Фединой каморки, как в горницу Докуки постучал слуга:
        - Боярин, тут у ворот дьячок из Посольской палаты стоит. Впускать или как?
        - Пусть заходит, - ответил Докука, развалясь в кресле.
        Привели дьячка. Тот отвесил Докуке приличествующий его положению поклон и начал:
        - Боярин, тут посланник от аглицкого короля бузит. Пеняет нам, мол, дело тянем, ни да ни нет не говорим. А он уж поиздержался весь, пора королю ответ давать. Короче говоря, требует у тебя этава… как его… еди… еби… тьфу ты, слово-то какое срамное… единенции. Вот! Причём немешкотно.
        - Аудиенции, наверно? - встрял с подсказкой Василий Николаевич.
        - А ты не умничай, - сдерзил дьячок, - видал я таких умных. Желает он говорить с боярином без свидетелей, один на один по делу секретному. Вот значит, и единенция, а не эта… как его… да ну тебя вообще со словесами заморскими, сам ими язык ломай, а я не желаю.
        - Передай посланнику, - перебил дерзкого болтуна Докука, - что через час я жду его в Посольской палате. Ступай, да не задерживайся.
        Дьячок церемонно поклонился и вышел.
        - Дерзок он не по чину, - сказал Вася, - почему не осадил наглеца?
        - Ни к чему это. Дело своё он добре знает. Даже очень добре. Да и богат он на родню, и вес среди неё имеет. Прислушиваются к нему. А родни у него - чуть не каждый десятый в Новограде. И все горластые такие! Вот и подумай, стоит ли перед тем, как на Вече будут посадника кричать, ссориться с таким человеком. Он хоть и небогат деньгами, и чин имеет небольшой, а считаться с ним надо. Такие-то дела, Вася.
        «Эх, Мишаня, - подумал Вася, - после того, как Новоград войдёт в Московское царство, как же ты разочаруешься, узнав, что там всё устроено совершенно иначе. Ой как ты разочаруешься!»
        Но промолчал и перевёл разговор на другое:
        - А зачем тебе этот английский посланник сейчас понадобился? Не до него сейчас.
        Докука хитро подмигнул Васе:
        - А-а-а-а! Это отдельная песня. Не ты один у нас хитромудрый. Посланника сего надо выпроводить из Новограда и в запросе ему отказать, но обстряпать дело надо так, чтобы и он, и его король считали, что мы с ними согласны и во всех их начинаниях идём навстречу. Вот для этого я сейчас посланнику и велел в Посольскую палату явиться. Потому как времени у нас мало осталось. Ладно, разговорился я что-то. Пошли, Вася, на двор, сейчас на встречу с посланником поедем.
        Во дворе их ждали два осёдланных коня. За время пребывания в Новограде Вася уже прилично освоил верховую езду. И если совершенства Докукиных бойцов в этом деле ему достичь пока не удалось, то, по крайней мере, небольшое путешествие верхом на коне он вполне мог выдержать. Без всяких болезненных ощущений впоследствии. Не то что в первое своё путешествие в Ушкуйную слободу, после которого он пару дней отлёживался в своей келье… По настоянию Васи взяли с собой пять бойцов сопровождения - на всякий случай. До выборов посадника ведь совсем ничего осталось, а противник делом доказал, что способен на решительные действия. Потерпев неудачу с похищением, как бы он не решился на что-то посерьёзнее. Поэтому надо бы поостеречься.
        Бойцов оставили у входа в палату, велев пропустить только английского посланника, которого все знали в лицо, а с ним - не больше двух человек. Сами же Докука и Вася поднялись наверх, в горницу, где проходил официальный приём посланников и торговых гостей. Вася опять изображал секретаря, только бумагу и чернила с перьями решили не готовить - посланник ведь настаивает на тайной беседе. Едва успели приготовиться, как внизу послышались шаги - прибыл англичанин. Один.
        Беспрепятственно пропущенный охраной, он поднялся в палату. Удивился, увидев там, кроме Докуки, Васю. Боярин успокоил его:
        - Ты, посланник, не бойсь. Что он, - указал на Васю, - что я - это одно и то же. Говори, какие заботы тебя гложут. Может, я чем смогу помочь…
        Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, мешая русские и английские слова, поведал, что совсем не имеет уже ни сил, ни денег, чтобы дожидаться боярского решения. Проклятый хозяин постоялого двора Иван Кубышка (олд девил!) дерёт с него втридорога, а прислуга необязательна и, похоже, воровата. По крайней мере, деньги, отложенные на проживание, как-то неожиданно быстро поистратились почти все, осталась самая малость. И, похоже, к тому приложили руку работники Кубышки, которые прибирались в комнатах постояльцев.
        Докука только усмехнулся. Кубышка раньше был его дворовым, за ум и проворство жалованный волей и деньгами на обзаведение постоялым двором. Теперь он часто выполнял различные поручения своего бывшего хозяина (впрочем - бывшего ли?), в том числе и поручение побыстрее «ощипать» англичанина, дабы тот на переговорах не ерепенился и был посговорчивее. С щекотливым заданием Иван Кубышка справился блестяще.
        Далее англичанин повторил свои предложения насчёт волжского торгового пути в Персию и Индию, добавив, что личную долю Докуки готов довести до одного фунта с каждых десяти фунтов прибыли. «Ого, видно, здорово припёрло англичан, - подумал Вася, - сначала предлагали пять, а теперь согласны на десять процентов отката».
        Докука сидел с важным видом - мол, предложение посланника не сильно интересно. Когда же тот выдохся и не мог придумать ни одного нового аргумента, боярин степенно откашлялся, давая понять, что сейчас будет говорить. «Правильно, молодец, Докука, - радовался Вася, - пусть англичашка думает, что мы едва-едва снизошли до него. Сговорчивее будет».
        - Мы тут посовещались с самыми сильными из людей новоградских и вот что решили.
        Он замолчал, придавая тем весу своим словам.
        - И вот что решили… Твоё предложение принять.
        Англичанин облегчённо вздохнул.
        - Насчёт одного фунта с каждых десяти - это правильно, без этого ничего бы и быть не могло. Теперь что касаемо самого пути от Новограда до моря Хвалынского, сиречь - Каспийского. Путь сей нам ведом, не раз и не два по нему хаживали. И в Персию тоже хаживали. Только вот ведь какая закавыка…
        Докука замолчал, сомневаясь, понял ли англичанин «закавыку». Но тот понял. Ещё бы, ведь дело касалось бизнеса, торговли. И выше того - поручения самого Его Величества английского короля. Как тут не понять? Захочешь - не только новоградскую речь поймёшь, но и эфиопа из Аддис-Абебы…
        - Вот ведь какая закавыка, - продолжил после паузы Докука, - дорога эта и длинна, и опасна. Ладно бы, если б только с булгарами и татарами казанскими о проезде договариваться приходилось. Так нет ведь. Развелось на речном пути разбойничков без числа. А какая может быть торговля, если торговые ладьи в пути пограбят? И вы вместо прибыли получите одни убытки. А стало быть, и я не получу своего одного фунта из каждых ваших десяти. А отсюда что? Отвечай, посланник.
        - Отсюда следует, - сказал Пендергаст, что надо отправить полк солдат, дабы они своей доблестью расчистили дорогу честным негоциантам.
        - Верно мыслишь, да только маленькая поправочка. Надо отправить не полк солдат, а много полков солдат. Так как дорога длинная, а разбойников много. К тому же надо присмотреть места - где ставить фактории и остроги. То есть по-вашему - форты. И не только присмотреть, но и начать стройку. А для этого нужны люди, ведь факторий нужно много. Ты как думаешь, посланник, какие вам фактории больше подойдут: в устье, где малые речки в Волгу впадают, или у городов и селений? Как мы сейчас договоримся, так и сделаем. У меня сейчас войско немалое в поход собирается. Будем разбойничков разгонять да остроги ставить.
        Пендергаста аж затрясло от радости. Ещё бы! Недаром он сидел здесь, в этой глуши. Дело за малым: объяснить бестолковым новоградцам, в каких местах ставить фактории. Эх, если б он смог совершить с войском этот поход! А что? За лето пройти всю Волгу до моря, а к холодам вернуться в Новоград. А там - и в Лондон доложить Его Величеству о блестяще выполненном поручении. А что этому дикарю обещан аж каждый десятый фунт с прибыли - то дело поправимое. Сегодня десятый - завтра двадцатый. А там, глядишь, совсем платить не придётся. Жизнь ведь - она такая. Переменчивая. Нет, надо напроситься в поход, надо.
        - Могу ли я просить господина лорда сопровождать войско в походе, дабы указать наилучшие места для постройки факторий и фортов?
        Докука опять замолчал с важным видом. Думаю я, мол, не мешай мне, дело нешуточное.
        - Сопровождать, конечно, можно. Только я вот что думаю: кто же уведомит твоего господина аглицкого короля, что мы его предложение приняли? Чтобы готовились ваши купчины к новому торговому пути?
        - О, Майкл, - от волнения Пендергаст даже перестал соблюдать посланичьи приличия и назвал Докуку по-простецки, да к тому же на аглицкий манер, - о, Майкл, пусть тебя это не беспокоит. Я отправлю к королю одного из своих секретарей, а сам вместе со вторым отправлюсь с войском в поход.
        - Ну что ж, - медленно, с расстановкой произнёс Докука, сделав вид, что не заметил фамильярности посланника, - хорошо, пусть будет так. Отправляй своего секретаря не мешкая, да и сам собираться торопись. Войско уже в сборе и не сегодня-завтра выступит.
        Пендергаст уже топтался на месте, словно боевой жеребец в стойле перед решающей битвой.
        - С вашего позволения, дорогой Майкл, я отправлюсь снаряжать своего секретаря и писать письмо моему королю.
        - Ступай, ступай, любезный, - произнёс Докука, - собирайся, а я пока письмо начальнику войска напишу, чтоб не гнал тебя восвояси. Передашь лично в руки!
        В его глазах застыл смех, а густая борода скрывала насмешливо изогнутые уста… Когда посланник Его Величества выбежал из Посольской палаты, Докука дал волю веселью. Вася, который во время беседы Докуки с англичанином понял замысел боярина (девяносто процентов работают, как ни крути), веселился вместе с ним. Дело - избавиться от настырных и наглых английских притязаний и одновременно сохранить добрые отношения с королевством (мало ли чего - а вдруг пригодится!) - было сделано неожиданно быстро и решительно. Впрочем, заметил про себя Василий Николаевич Зубов, очень, очень часто спонтанное решение и действие более эффективно, чем тщательно планируемая операция… Наитие - оно, знаете ли, штука мало изученная.
        Конечно же, Докука и не собирался давать «добро» на строительство английских факторий на волжских берегах. Что он - дурак, что ли? Это пусть англичанин так думает. Пусть отправляет своего «секретаря» (содомник проклятый!) с письмом к королю. Пусть сам идёт с ушкуйниками в поход. В поход-то он уйдёт, а вот вернётся ли назад - вопрос. Зачастую из набегов не возвращались и опытные бойцы, а у этого Пендергаста навыка к таким набегам и подавно нет. Уйдёт на Волгу, а там - ищи-свищи! Ау, Пендергаст, где ты??? Да и вернутся ли сами ушкуйники из этого похода? Может, жизнь на привольном юге им понравится больше, чем суровые северные леса?
        Собачка с пришпиленным под брюхом пеналом с посланием лекарю Пашке бежала через лес. Феноменальный нюх и чутьё местности безошибочно вели её к Ушкуйной слободе, где с нетерпением ждал её бывший московский дьячок, а ныне лекарь ушкуйной ватаги Пашка-Пуним. Страшный лес, где так легко стать едой для здешних обитателей, уже почти пройден. Осталось совсем немного. Дворняга уже почти чуяла запах вкусной похлёбки, которой её всегда кормили после успешно выполненного задания. Вот уже между деревьями виден просвет. Ещё немного… ещё… Внезапно - странный свист, удар позади передней лапы, короткая боль, и всё… Больше не было ничего, только тьма.
        К испустившей последний вздох собаке из кустов вышел человек с луком. Пинком перевернул ещё тёплое тело, осмотрел со всех сторон, ощупал. Сорвал с брюха пенал с письмом, положил в заплечную сумку и пошёл в сторону слободы. Тело собаки осталось на месте. Через час от него ничего не останется: хищников в окрестных лесах много…
        Через полчаса человек с луком взошёл на крыльцо избы, где жил предводитель ушкуйников Гриша Рваное Ухо. Без стука войдя в комнату, молча положил перед атаманом пенал… Гриша внимательно посмотрел на него:
        - Хорошо. Никому ни слова. Ступай.
        Также не говоря ни слова, таинственный стрелок из лука вышел из избы и растворился в шумной предпоходной толкотне ушкуйной слободы. Гриша открыл пенал и внимательно прочитал послание. И задумался.
        Кому послание предназначено, он знал прекрасно. Осторожный и подозрительный, Гриша давно догадался о двойной жизни нового лекаря. Но смотрел на это сквозь пальцы. Соглядатай Докуки? Ну и пусть. Докука, конечно, не товарищ ему, но и не враг же. Лучше уж знать шпиона в лицо, чем потом гадать - кого же ещё пришлёт для подсматривания да подслушивания заклятый друг - боярин Михайло Докука. А то, что лекарю велено соблазнять ушкуйничков разговорами о южных землях - это, может, и хорошо. Гриша и сам давно подумывал о том, чтобы поменять холодную сырость северных земель на тепло и раздолье вольного юга. Косточки, понимаешь, от сырости ломить стало. Ревматизм, понимаешь, разыгрался… Но это ещё бы полбеды. А настоящая, большая беда, в том, что скоро дотянется сюда крепкая рука Москвы. А Москва - сила новая, цепкая и жёсткая. И чуял Гриша, чуял носом, печёнкой и селезёнкой, и рваным ухом своим тоже чуял, что не будет тогда в Новограде места ни для него, ни для всей ушкуйной братии. Останется только: или в крестьяне податься, ковыряться в нищей, плохо рождающей земле - а кто из братвы на такое пойдёт?
Напротив, все бежали от скучного крестьянского быта в весёлое да разухабистое буйство шумных попоек, дальних походов, горячих схваток да богатой добычи. А то, что большинство заплатит за это увечьями, болезнями, жизнью, а то и того хуже - пленом да невольничьим базаром, - что ж, у кого какая планида. Зато сейчас гуляем! Лучше быть коршуном, чем вороном…
        Или идти в стрелецкое московское войско. А служба государева - это не фунт изюму. Не воля вольная ушкуйной ватаги, совсем нет! Велит тебе полковник - делай. А коль не желаешь - тут уж деваться некуда, добро пожаловать в колодки, царёв ослушник! И - вот тебе пятьдесят горячих! Не смирился, мало? Ещё сто. Живой остался? Ступай в полк да не своевольничай более. А коль бежать надумаешь, поймаем - и тогда точно голова с плеч… Не обессудь уж, царёва служба така…
        Нет, не для ушкуйной вольницы такой выбор. Не примут его люди. А посему - надо уходить. На восток - нельзя. Там сильные Булгарское и Казанское царства. Одно дело - лихой да быстрый набег. Другое - постоянное становище. Не потерпят ни булгары, ни казанцы у себя под боком многочисленное буйное воинство, ой не потерпят! Изведут всех поголовно. Не по причине звериной лютости, а лишь для собственного спокойствия.
        На запад - тоже нельзя. Там народы с нравами чужими, суровыми. Воевать горазды, да и многочисленны они, а земли там немного. Да и привычка у них нехорошая: чуть кто не по-ихнему в Бога верует, того сразу в охапку - и на костёр. Говорят, мол в огне душа грешника очистится от скверны еретичества и безбожия. Нет уж, такая участь не для нас. На север - просто идти некуда. Тундра да снег. А дальше - Ледовитый океан. Не оленей же, в самом деле, пасти вместе с самоедами.
        Остаётся одно - юг. Гриша сам бывал там и знал: земли в Подонье много, и земля там стоит пустая. Хоть и благодатные там места, да плохо приживаются на них люди. Потому как - часты там лихие гости. То татары крымские безобразничают, хватают кого ни попадя да волокут на волосяном аркане на невольничий базар в Геленджик или в Кафу. Да если бы только они! Тут все понемногу: и калмыки, и кочевые киргизы, с Кавказа заходят и отряды касогов и черкесов. Ну да ничего! Была бы земля, а уж как её к делу приспособить да от ворогов уберечь, мы разберёмся!
        Значит, решено. Уходим на юг. Братве пока говорить об этом без надобности, дабы не смущать предстоящими переменами. Как оторвёмся подальше от Новоградчины, так и скажу…
        Так, или примерно так, думал предводитель ушкуйников Гриша Рваное Ухо.
        Что же касаемо нового лекаря Пашки, то лучше ему обо всём пока не рассказывать. А то ещё сбежит от радости, что ни в какой поход идти не надо, что ушкуйники сами уходят. Хотя припугнуть стоит, а то забеспокоится, что послания долго нет, может что-то заподозрить… Гриша велел крикнуть Пашку.
        Пашка явился. Посыльный нашёл его на опушке леса. Лекарь бродил по кустам и насвистывал что-то. Когда посыльный его окликнул, он вздрогнул и подался вперёд, как бы собираясь бежать. Но не таких посыльных снаряжал Гриша для поручений, чтобы вот так просто от них сбегали люди. Нет! Пашка был остановлен (со страху он даже обмочил штаны) и препровождён к Грише. Первое, что увидел лекарь в Гришиной избе - это пенал, в котором он отправлял донесения Докуке и получал ответные распоряжения боярина. Пашка вторично обмочил штаны и даже чуть было не обделался, но вовремя спохватился. Решив, что убить его могли и в лесу, где он ждал верную дворнягу с посланием от Докуки, а раз не убили и привели к атаману, значит, есть до него дело. А посему не стоит унывать и надо попытаться набить себе цену в предстоящем торге. Гриша с усмешечкой наблюдал за переменой мыслей, чувств и эмоций на Пашкином лице. Лекарь был ему понятен как свои пять пальцев, как удар кистенём или как мысли подвенечной девицы. Выждав минутку для приличия и для весу, Гриша заговорил:
        - Соглядатаем, значит, ко мне ты Докукой подослан? Так?
        Не смутил Пашку ни грозный голос, ни сурово сдвинутые брови. Чего отпираться, и так он всё знает.
        - Так, да не так. Можно сказать - соглядатаем, а можно - советчиком да помощником. Я же во вред тебе ничего не делал и не сделаю, ты ведь знаешь, - с надеждой заглянул в атаманские очи лекарь.
        - Если бы я считал, что ты мне вредить подослан, не посмотрел бы я и на Докуку. У нас ведь просто: соглядатая в мешок с камнями - да в воду. Иль ты не ведал об этом? - пытливо прищурился Гриша.
        Пашка содрогнулся при мысли, по краю какой бездны ходил. Такую смерть - врагу не пожелаешь!
        - Почему же не ведал? Ведал. Да только не было у меня умысла на злое дело. А с Докукой списывался - это чтобы решить, как тебе лучше подсобить. Не знаю, что написал Докука, но верю - во вред ни тебе, ни ушкуйной братве там ничего нет.
        Промолчал Гриша. Хотел было спросить - зачем списываться с Докукой, чтобы решить, как лучше подсобить атаману ушкуйников. Не лучше ли решить то с самим атаманом? Но не спросил. Знал, что и как ответит ему лекарь. И Пашка понял, о чём хотел спросить, да не спросил атаман… Стоили они один другого - умные, хитрые, дальновидные и рисковые. Каждый - по-своему… Поняли они это и решили, что лучше не враждовать, а дружить.
        - Ступай к себе, готовься. Завтра утром выходим, - сказал Гриша, - да насчёт Докукина письма не беспокойся. Всё будет правильно. Да, из слободы не бегай, нам лекари ой как нужны. А вернёмся с добычей - богатым человеком станешь. Думаю, и у Докуки ты свои денежки тоже оставил. Так что выполнишь это его поручение - до смерти нужды знать не будешь… Понял?
        - Как не понять? - спокойно улыбнулся Пашка. - Я к походам привычный. Не сомневайся - служить буду не за страх, а за совесть. А что там всё-таки Докука мне в том письме написал?
        Гриша кинул письмо в очаг. Задумчиво глядел, как корёжится в пламени дорогая бумага.
        - Делай своё дело, а остальное тебе знать без надобности. Вернёмся с честью и добычей - не пожалеешь.
        Что ж, без надобности так без надобности. К делу лекарскому Пашка привычный. Благо в бытность свою новоградскую здорово он наловчился недуги исцелять. И хотя в походе больше будет у него не хворых, а рубленых, колотых, резаных и стреляных, такое ему тоже лечить доводилось. Охотников да дровосеков новоградских. Дело привычное! Да и заработанное у Аскольда золотишко надёжно зарыто в землю недалеко от ушкуйной слободы. Место навеки врезалось в Пашкину память - у разбитого молнией кедра, десять шагов к северу, а потом пятнадцать на восток. Там будет небольшая прогалина. Вот на ней, под слоем дёрна, и зарыл он шкатулку с Аскольдовым золотом. А чтобы звери лесные случайно не разрыли тайник, протёр он шкатулку тиной болотной, и тины же вокруг набросал - очень уж она хорошо запах человеческий отбивает. Теперь ни звери, ни собаки-ищейки тот схрон не найдут. Лес - он и есть лес. Тиной пахнет, благо кругом болота…
        Вышел Пашка от Гриши Рваное Ухо и отправился к своей ладье: там на бережку у костерка можно и переночевать, ночи уже тёплые. А завтра - в поход.
        Едва Пашка отошёл от Гришиной избы, послышался стук копыт. К дому подъехали двое конных. Стоявший на страже молодой ушкуйник из «порчаков» аж рот раскрыл от удивления: прибывшие были одеты вычурно, по-немецки, а поверх дорогой одежды - плащи небесно-голубого цвета.
        По обычаю, заведённому у ушкуйников, перед походом все иноземные купцы изгонялись из слободы, а доставкой съестных и боевых припасов ведали специально назначенные люди из своих. И если какой-то иноземец волей случая попадал в это время в слободу, то в Новоград он возвращался сильно побитым, раздетым и обчищенным буквально донага и вывалянным в нечистотах… Посему знающие люди из заморской братии не рисковали появляться в буйной слободе в это время. Если же кто-то и появлялся, то можно было с уверенностью сказать - это заморские купцы решили нехорошо подшутить над своим неопытным собратом. Правда, бывали случаи, когда иноземцы появлялись в слободе накануне выхода ватаги в набег и потом возвращались в Новоград целыми и невредимыми, а порой и с честью и с деньгами. Только случаев таких было чрезвычайно мало, и все они были связаны с предстоящим походом. Это бывало, когда иноземцы приходили, чтобы помочь ушкуйникам словом или делом. Так было, когда немчин Пауль Хамке предупредил атамана, что на озере Селигер ожидает их засада - несколько тысяч булгар, которые решили дать ушкуйникам бой вдалеке от своих
земель - там, где они не ждут нападения. Пауль возвращался из Москвы и собственными глазами видел, как булгары стоят лагерем в лесной чащобе. Благодаря этому новоградцы не только сумели избежать разгрома, но и, напротив, сами разбили булгарское войско… Или купец-жидовин Сруль Какман, который щедро снабдил ушкуйников пищалями и припасами для огневого боя, за что выторговал себе одну двенадцатую часть добычи. Опосля на эти деньги Какман открыл в Новограде несколько общественных уборных, за что городские власти были ему сильно благодарны. Гости города, коих в Новограде всегда было много, отныне справляли нужду не по углам да подворотням, а исключительно в отведённых для этого местах, за малую плату. Двойная польза: и в городе чище, и в казну денежка капает, пусть и небольшая. Да и страже новоградской заботой меньше - тех, кто справляет нужду в неположенном месте, хватать не надо.
        Но случаи, когда иноземцы появлялись в слободе перед походом, бывали редко, поэтому неопытный страж и раскрыл от удивления рот. К избе уже стали собираться ушкуйники в надежде увидеть увлекательное зрелище. Но иноземцы, нимало не смущаясь, спешились, и старший, которого сразу можно было узнать по богатой одежде, прикрикнув на растерявшегося стража, велел доложить о себе начальнику войска. Держались приехавшие уверенно, не выказывая ни малейшего смущения, и кое-кто из ушкуйников уже стал расходиться, смекнув, что разодетые как петухи иноземцы, несомненно, прибыли по важному делу и поэтому развлечения сегодня не будет.
        Стражник уже скрылся за дверью и через минуту вернулся, пропустив вперёд Гришу Рваное Ухо. Видавший виды атаман ушкуйников посмотрел на гостей озадаченно - не ожидал он от предстоящего похода никаких неожиданностей. По крайней мере, таких, которые потребовали бы присутствия в слободе иноземных гостей:
        - Ну, докладывайте, гости дорогие, с чем к нам пожаловали. Коли по делу - глянем, что за дело. Если стоящее - отпустим с почётом. А коли из любопытства пустого - уж вы не обессудьте, порядки у нас строгие, на всю жизнь вы эту поездку запомните.
        Собравшиеся ушкуйники одобрительно зашумели, размышляя, что, возможно, ещё не всё потеряно и им удастся повеселиться перед дальним походом.
        - Я имею честь передать письменную депешу для начальника войска, - сказал Пендергаст, - от лорда Майкл Докука. И имею добавить от себя лично.
        - Вот как? - изумился Гриша. - Что бы это Докуке передавать послание с иноземцем? Или у него дворни мало? Уж не врёшь ли ты, иноземец?
        - Айм нот врать, - мешая слова, ответил Пендергаст. - Читать депеш, потом говорить. Вери важный. Очень импортент…
        - Что ж, вери так вери. Заходи, разговор разговаривать будем.
        Гриша впустил в избу Пендергаста, велев его спутнику оставаться у дверей.
        - Гриша, - крикнул кто-то из толпы, - а ну как немчин что недоброе задумал? Может, я рядом постою? Так вернее будет.
        Гриша обернулся на голос, укоризненно улыбнулся молодому и горячему крикуну:
        - Сынок, не учи отца щи варить.
        Невесть откуда в руке атамана появился нож. Почти невидимый взмах, бросок - и самый краешек сапога молодого ушкуйника пригвождён к земле. Все лишь ахнули. Никто не то что сообразить, что случилось, не успел, не успел даже шевельнуться.
        - В бою, сынок, ты бы уже два раза умер, - спокойно продолжил Гриша, - иди лучше руку набивай на метание, живее будешь. Нож можешь не возвращать - дарю.
        И вошёл в избу вслед за иноземцем… А молодой ушкуйник с раскрытым от удивления ртом вытаскивал ногу из сапога, чтобы убедиться, что нигде нет ни царапины.
        Пока Гриша читал письмо Докуки, лорд Пендергаст, граф Голубая Шкурка, нетерпеливо барабанил длинными, тонкими аристократическими пальцами по грубому дубовому столу. Наконец атаман закончил чтение и поднял глаза на англичанина:
        - Будешь ты, значит, указывать нам, где ставить острожки да заимки?
        - Йес, йес. Острожки и заимки, - закивал головой Пендергаст.
        - Дело это хорошее и важное. Но мы ведь в походе. Порой будут и сражения нелёгкие. Доводилось ли тебе бывать в бою или к тебе охрану придётся приставить, дабы уберечь такого важного гостя от стрел ордынских да булгарских?
        - Конечно. Я был в бою. Война красной энд белой роуз. Я храбро дрался. Шпага, мушкет, пистолет - я всё умею. Мой э-э-э-э паж также стрелять мушкет и драться испанский стилет. Очень хорошо.
        - Добре, коли так. Нашим меньше головной боли. Ладно, располагайся в моей избе. Сейчас распоряжусь, чтобы тебе с пыжом твоим сенца в углу кинули. Укроетесь своими синими хламидами…
        Гриша из долгих своих странствий вынес знание нескольких языков и теперь к месту и не очень применял разные нездешние слова… Он встал, чтобы отдать распоряжение насчёт сена, оставив письмо на столе. Краем глаза Пендергаст выхватил освещённые свечкой строки: «…иноземца сего используй по своему разумению. Ставь его в сражении в первый ряд или с дозором высылай пути разведывать. Человек сей Новограду опасный и будет лучше, если он останется на Волге или ещё где…» Эх! Не успел Пендергаст выучить новоградское письмо. Речь на слух - да, понимал, а вот письмо так и не освоил. А стоило ему прочитать и понять эти малые строчки, чтобы решить: бежать надо отсюда без оглядки! Бежать даже голышом, ограбленным до нитки и вымазанным нечистотами! Коварен и двуличен проклятый Докука. Какие фактории, какие форты? Не нужны Новограду иноземные люди на великом волжском пути, совсем не нужны! На смерть неминучую ты отправлен сюда, Джон Пендергаст, валлийский вельможа, посланник Его Величества в дикой северной земле…
        Но не знал всего этого граф Голубая Шкурка, поэтому лишь скользнул взглядом по освещённому свечой листу и отвернулся равнодушно. Письмо доставлено, начальник войска прочитал, готов выполнять его распоряжения по строительству факторий, чего ещё надо? Всё идёт хорошо, а осенью, когда вернётся он с почётом в Лондон, король будет милостив к нему, забудется та история с Морганом и епископом. А может, Его Величество разрешит ему участвовать в большой торговле по новому торговому пути на льготных условиях. А что? Это было бы справедливо.
        Дверь отворилась. В избу вошёл Гриша, за ним - стражник с охапкой сена. Кинул его в угол возле печи. Гриша заметил забытое на столе письмо, взял и внимательно посмотрел на англичанина - разумеет ли по-нашему, читал ли? Но безмятежное лицо гостя убедило его - не разумеет. Вот и всё. Песец подкрался незаметно…
        Знаменитый самоедский выдутана, шаман шаманов, Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно, страдал от похмелья. Вчера он здорово перебрал, уверяя Филиппа, что огненная вода помогает ему справиться со страшной болезнью, которую навёл на него коварный и злобный домовой посредством удара молотком по колену. Филипп не то чтобы верил, но закрывал на проделки самоеда глаза. Он сейчас больше был занят тем, что собирал оружие и готовил свою челядь к решающей схватке за посадничье кресло. На колдуна нездешнего надежды, похоже, никакой. Отсюда что? Отсюда то, что в день, когда на Вече будут кричать посадника, нет лучшего крикуна, чем большой, хорошо вооружённый отряд.
        Филипп зашёл в каморку к Песцу. Тот со стоном отпаивал себя после вчерашнего клюквенным компотом. В каморке воняло плохо выделанными шкурами, позапрошлогодним потом и какой-то тухлятиной. Из всего нового, что Песец узнал в господине Великом Новограде, он пристрастился только к водке. Баня в круг его интересов не входила… Филипп, молча свирепея, смотрел на шамана, на которого поначалу возлагал большие надежды. Самоед глянул на купца, буркнул недоброжелательно:
        - Чего смотришь? Вишь - болею. Поднёс бы шкалик!
        Всё. Чаша терпения Филиппа переполнилась. Он подскочил к Песцу и, схватив того за грудки, крепко и с размаху приложил к бревенчатой кедровой стене. В детстве Филипп не болел, а напротив, питался очень сытно и вкусно. Став постарше, купался в проруби, гнул подковы, таскал на загривке по два мешка пшеницы, показывая пример своим нерадивым работникам. Песец же, наоборот, был тщедушен и невелик ростом, поэтому мотался в руках Филиппа, как кукла. Голова шамана с размаху ударилась о стену. Раздался звон, словно били в набат. Причём непонятно было - то ли это звенит кедр, из которого сложены стены, то ли голова колдуна. В соседнем доме всполошились и заквохтали куры, гулко залаяла сторожевая собака, заплакал разбуженный младенец.
        Филипп, выпустив пар, отпустил шамана. Тот сполз по стенке на пол, бесформенный, как кусок тины. Неужто совсем зашиб? Филипп уселся на лавку, переводя дух…
        Кто-то похлопал его по плечу. Он поднял глаза - Песец! Стоит, как будто и не шваркнули его изо всей мочи о стенку! Стоит прямой, глаза ясные, цепкие, твёрдые. Словом, как тогда, при первой встрече. Стоит и ехидненько так ухмыляется Филиппу в лицо:
        - Что, Филя, похоронил меня, поди? Не спеши. Не ты меня в жизнь выпускал, не тебе меня и ворачивать оттудова. Что о стенку меня ударил - не виню тебя. Вытащил ты меня из хмельной ямы, враз вытащил. Вот ведь как бывает: сколько я ни старался, никак от водки избавиться не мог, а ты меня - хлоп о стенку - и готово! Думаю я, во времена грядущие назовут такое лечение шоковой терапией. Время, думаешь, упущено? Да, но не всё. Осталась и надежда кой-какая. Всё, всё тебе отработаю, что обещал. Из кожи вон вылезу, и мышью, и орлом обернусь, но слово своё сдержу. Не грусти, Филя, сейчас колдовать буду. Воровать Докукиных помощников поздно, не поможет это, времени мало у нас осталось. А вот его самого украсть или погубить - это может и получиться. Что хочешь, Филя?
        Филя хотел всего. Побыстрее и побольше. Навёрстывая потерянное время, Песец решил не откладывать дела в долгий ящик:
        - Сейчас колдовать буду. Сначала в нижний мир схожу, гляну, что там и как. Может, про этого… Простомира чего узнаю. Без схватки с ним мне никак не обойтись. Филя, скажи слугам, пусть притащат мой бубен и котомку. Прям здесь камлать стану.
        Филя заинтересовался. Ещё никто из новоградцев не видел, как камлает настоящий самоедский шаман. А тут ещё повод такой… нужный.
        - Эй, кто-нибудь, тащите сюды самоедские причиндалы! - закричал он. - Да поживее!
        - Ещё мне надо, - продолжил Песец, - пятилетнего мха, который на дубе рос. Если нет пятилетнего, подойдёт и трёхлетний, только его побольше надо будет, в силу ещё не вошёл. Высушенного помёта молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили. Немного - кружки две. Печень мертвеца, умершего от запоя, немного бобрового мускуса, три волоса непорочной девы и толчёный изумруд - с напёрсток примерно… Ну что, Филя, скоро ли всё это достанешь?
        Филя, озадаченный, молчал. Мох с дуба принести несложно. Можно даже со стен терема наковырять, не зря он в своё время не позарился на дешёвое сосновое бревно, а разорился на дорогую дубовую древесину. Вообще-то, дуб специальным указом посадника ещё лет двести назад запретили использовать на иные цели, кроме строительства ладей. На том и стоял господин Великий Новоград: крепкие, надёжные суда, военные и торговые, не гниющие в воде и выдерживающие любой шторм, хоть в немецких морях, хоть в суровом Ледовитом океане, хоть на волжских просторах…
        Только вот поди ты разбери, какой мох пятилетний, а какой трёхлетний. Или двухлетний? Или столетний? Может, наковырять этому балбесу какого ни попадя, пусть сам там разбирается?
        - Эй, кто-нибудь ещё, а ну брысь мох со стен ковырять - целый короб надо!
        В шаманскую каморку вбежали пятеро слуг.
        - Два короба, - вставил шаман.
        - Два короба наковырять!
        - Каждый короб на два ведра.
        - Каждый короб… Ты что - охренел? Не наберётся на тереме столько мха.
        - Надо, Филя, надо.
        - Хорошо. Эй, коль на тереме мха не хватит, доковыривайте недостающее на конюшне и псарне. А ну быстро!
        Слуги ринулись было на выход.
        - Да не все, чёрт бы вас побрал. Один за мхом, другим тоже сейчас задание найдётся! Песец, что там ещё?
        - Две кружки сухого помёта молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили.
        - Ну ты совсем рехнулся - помёт кружками мерять! Кружками бражку меряют… Что? Оленёнка? Да ты точно с глузду съехал, самоед вонючий. Где я тебе оленёнка в Новограде найду, да ещё два месяца кормленного трын-травой? Её у нас только волхвы пользуют, а где берут - никто не ведает.
        - Надо, Филя, надо…
        - Давай, басурман, придумывай другое колдовство. Неоткуда здесь сухих оленьих какашек раздобыть. Думай быстро, зря, что ли, ты у меня полтора годовых запаса водки выжрал за три недели!!!
        - Остынь, Филя. Будет замена помёту оленёнка. Сейчас скажу, только со своими посоветуюсь.
        Песец замер в неподвижности, закрыв глаза. Изредка по лицу пробегала судорога, дёргались веки, шевелились губы. Он блуждал в одному ему известных далях, говорил то ли с шаманами, то ли с людьми, то ли с духами. Так продолжалось довольно долго, наконец он, не меняя выражения лица, улыбнулся, прищёлкнул от удовольствия языком и открыл глаза.
        - Поговорил я с нашими. Они говорят, что для этого колдовства есть замена помёту молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили. И называется это… сейчас вспомню…
        Он пошевелил немного губами, поморщил лоб.
        - Называется эта вещь - розовое масло. Вот! И надо немного - всего две кружки, как и помёта надо было бы. Филя, а розовое масло - это чьё? Роза - это такая корова, что ли? Или коза?
        За время жития в Новограде Песец выучил названия некоторых животных, дающих молоко, из которого потом сбивают вкусное масло… Филя смотрел на него ошалелыми глазами, обдумывая сказанное и прикидывая, во сколько ему обойдётся это колдовство и стоит ли оно такой цены. Может, проще и дешевле собрать все пожитки и отплыть на постоянное место жительства куда-нибудь в Ганновер или Бристоль? Наконец он собрался с духом. Нет, мы ещё поборемся!!!
        - Розовое масло, Песец, это такое масло, которое получают из такого цветочка, который называется роза, и растёт роза, дающая это масло, только в Персии. Делать масло очень долго, трудно и дорого. А спрос на него есть всегда, поэтому персияки ломят несусветные цены. Хорошо, сейчас в новоградском порту стоит персидская ладья. Только вот не знаю, найдётся ли на всей ладье две кружки масла. Возят его по причине редкости и дороговизны помалу. И стоит оно вдвое дороже золота. То есть, ты понимаешь, дубина самоедская, мне придётся отдать за него, если оно ещё осталось, четыре кружки золота?
        Песец озадаченно теребил редкую свою бородёнку. Он явно не ожидал такого поворота. А ведь это всего второе составляющее для сложного колдовства! Филя, увидев, что привёл в замешательство невозмутимого самоеда, смягчился. И в самом деле, чего взъелся на него? Колдовство - штука дорогая. Тут уж - назвался груздем - полезай в кузов. Ведь если про это новоградцы узнают, сделают, как с Аскольдом. Рисковать - так рисковать! Колдовства здесь не любят и боятся его, особенно колдовства нетутошнего. Одному Простомиру можно колдовать, и то не в Новограде, а за сорок вёрст. Да и что такое - четыре кружки золотого песка? Не ремесленник же он, в конце концов, а старшина богатейшей купеческой гильдии Господина Великого Новограда. Да для него плюс-минус пуд золота - тьфу, наплевать и растереть!
        - Эй, Васька, возьми у ключницы полпуда золотого песку и бегом на пристань. Найдёшь там персидскую ладью да выторгуешь у басурман четверть пуда розового масла. А ну, быстро убежал, а то разберут товар! Ладно, Песец, что там ещё тебе для колдовства надо?
        - Печень мертвеца, умершего от запоя.
        - Час от часу не легше. Мне что - мертвяка потрошить, что ли? Да его ещё найти надо, этого умершего от запоя. Вот умер пьяница - как узнать, от запоя он умер или не от запоя? Может, он от болезни какой окочурился? Может, у него желтуха была или несварение желудка? Или вообще - от старости человек умер. К старости же многие поддавать начинают.
        Песец задумался. Что тут решить, в самом деле?
        - Не знаю. У нас учат - надо непременно печень умершего от запоя. А как решить, от чего умер - не говорят. Может, если человек пьяным умер - это и считается, что от запоя?
        - Так что ж мне теперь, можно кого-нибудь из дворни или холопов вином напоить, а потом его придушить и печень у него вытащить? А духам ты скажешь, что печень именно у запойного пьяницы взята?
        - Не знаю, получится ли, - с сомнением сказал Песец, - духам ведь опасно врать. Можно и обмануть, конечно, но если они обман распознают - всё. Пакостить будут до самой своей смерти, по-злому пакостить. А они ведь бессмертные… Там, внизу, у себя бессмертные. А если здесь, наверху, появятся - может, и не бессмертные. Даже точно - не бессмертные. Хотя… если другого выхода нету, почему бы и не попробовать?
        Песец задумчиво глянул в сторону троих оставшихся в каморке слуг. Те зябко поёжились и стали, незаметно переминаясь с ноги на ногу, перемещаться к дверям.
        - Всем стоять! - прикрикнул на них Филя. - Чего боитесь, мне же один нужен, а не трое! Кто-нибудь в живых да останется!
        - Барин! - взмолился один из дворни. - Да на что мы тебе сдались, из нас и колдовство-то не получится. Мы ж непьющие. А вдруг духи догадаются, что будешь делать?
        - Что делать, что делать, - передразнил Филя, - не знаю, что делать. Придётся вам жребий бросать, кому вино пить.
        - Барин, да не спеши ты так. Вон, давеча на паперти у Софии бездомный умер. Похоронили его в лесу на старом кладбище. Так он пил - у-у-у! Бывалоча, идёшь на заутреню, а он сидит на паперти, и уже хлещет прямо из кувшина, проклятущий! Идёшь на обедню - тоже хлещет. На вечерю - тоже! Вот если кто и умер от запоя, так этот забулдыга… Я и место покажу, где его похоронили - сам могилку копал. И выкопаю сам.
        Мягкосердечный Филя аж перекривился от отвращения. Он до того боялся крови, что даже курицу не мог сам зарезать. А уж выкапывать да потрошить мертвяка… Б-р-р-р. Сам не буду и другому не разрешу…
        - Песец, едрёна вошь, посоветуйся с вашими - что они там взамен печени посоветуют?
        Песцу посоветовали взять вместо печени умершего от запоя два фунта копчёного сала. Обрадованный такой несложной заменой, он отослал слугу в погреб за салом… Следующим в составе волшебного снадобья был бобровый мускус. Это тоже не вызвало у Филиппа затруднений. Следующий слуга убежал к охотнику Ивану Векше, который приторговывал звериными шкурами и бобровой струёй. Вещь эта тоже дорогая, но, как говорит народ на новоградском рынке - коль пошла такая пьянка, режь последний огурец!
        Из двух оставшихся составных частей снадобья толчёный изумруд не вызвал у Фили никакого огорчения. Сам принёс из потайной комнаты изумруд покрупнее и велел слуге растолочь его в порошок. А вот три волоса непорочной девки - это, конечно, задача! То есть три волоса - не проблема, Филя готов был заплатить за каждый волос по золотому. Да только где взять у него в тереме девку, да чтобы непорочную? Охальником Филя был известнейшим на весь Новоград. Из дворовых девок ни одна не была обделена барским вниманием. А если кто из свободных новоградцев за долги отдавал своё чадо ему в услужение, пусть даже ненадолго, то таких девок потом никто замуж брать не хотел, ибо слава о Филькиных проказах гремела громче самого громкого грома. Иные родители и рады бы чадо при себе оставить, да Филькины стражники придут с судейскими, объявят всех должниками, опишут имущество, продадут с торгов за бесценок (а сам Филя или кто из его приспешников и купят дом или скотину несостоятельного должника). А там - хоть по миру иди! Вот и терпели люди Филькины художества. Правда, порой несостоявшиеся женихи его дворовых девок
поколачивали купчину, иногда даже сильно, но всё без толку. После того, как ему перебили руку, нанял Филя себе стражу и без неё в присутственных местах, как то: рынок, Вече, даже заседание купеческой гильдии, не показывался. И то верно. С годами напроказил он столько, что теперь очень спокойно и до смерти прибили бы. Да, очень просто.
        Так вот, поэтому найти три волоса непорочной девки в Филином тереме было попросту невозможно за отсутствием оной (девки то есть). А что делать, размышлял Филя, к соседям же не пойдёшь с такой просьбой, чтобы у доченьки своей ненаглядной три волосиночки выдернули и ему отдали. Да за такую просьбу и по мордасам получить проще простого! И даже более чем по мордасам.
        - Что делать-то? - спросил Филя Песца. - Где девку непорочную взять? Ты спроси там у своих ещё раз - может, взамен волос непорочных что другое можно?
        - Спроси, спроси, - заворчал Песец, набивая себе цену, - думаешь, так легко в колдовском снадобье одни части другими заменять? Это такой расход волшебной силы, что у тебя никакой водки не хватит за это мне заплатить!
        - А ты всё же спроси, - не унимался Филя, - вдруг там разрешат. А за водкой дело не станет. Купаться в водке будешь.
        - Купаться? - с сомнением спросил Песец.
        Как и все самоеды, он не купался ни разу в жизни, но слышал, что некоторые народы это делают.
        - Да, купаться, - подтвердил Филя, - и ещё с собой возьмёшь столько, сколько унести сможешь. И ещё я тебе дам чаю, соли, настоящую новоградскую пищаль и запас свинца и огневого зелья. Моё слово твёрдое. Мы, купцы, никогда никого не обманываем! Особенно друзей.
        Песец, всё ещё не веря, что Филя забыл о его непотребствах во время проживания в Новограде и готов заплатить за колдовство сполна, лишь кивнул головой.
        - Хорошо, Филя. Сейчас спрошу у наших, чем можно девкины волосы заменить.
        Он снова погрузился в транс, но теперь пробыл в нём значительно дольше. Он хмурился, улыбался, даже ругался с кем-то на неизвестном языке. Потом по-русски пообещал надавать кому-то по шее и вернулся. Вид у него был виноватый.
        - Плохо дело, Филя. Поспрошал я и у наших, и у ненаших. Не знают они такой замены. Я даже к своему наставнику заходил, Мудрому Оленю. Ты его не знаешь, он сто пятьдесят солнц назад умер. Он тоже не знает. А если он не знает, значит, такой замены нету. Девка, которая непорочная - сильная очень. Из них шаманки хорошие получаются. А в волосах вся сила. Волосы если состричь - сила пропадёт, пока новые не вырастут. Придётся, Филя, девку искать.
        - Да где ж её взять, непорочную-то? Разве что у басурман купить? У тех же персюков? Хотя эти жлобы всех непорочных себе оставляют, а торгуют только порчеными. Тьфу ты, прости господи, непруха какая! Что делать-то будем, Песец? Думай, басурманское отродье, думай, а не то я велю тебя высечь, все твои лохмы сбрить и голым в тундру запущу!
        Филя, порывшись в своих бездонных карманах, вытащил оттуда невесть как там оказавшиеся ножницы, которыми стригут баранов, и стал угрожающе щёлкать ими перед носом Песца. Бедный шаман, в мыслях нещадно ругая себя за то, что сдуру выболтал такую важную тайну про волосы, лихорадочно искал пути выхода из тупика, в который он сам себя загнал. Вот ведь проклятый Филя! То всякие блага сулит, то волшебной силы лишить грозится! Сбежать бы обратно в родную тундру, но ведь не выпустят слуги из терема! И колдануть не успеешь, враз по шеям накладут и сделают всё, чем купец грозился.
        Ножницы, щёлкая, приближались к Песцову носу. Ничего не оставалось делать, как прыгать в окно, выбив раму, и попытаться выбраться со двора. Благо дворовые псы давно прикормлены и не тронут. Песец решительно ринулся к окну, пригнув голову и выставив вперёд правое плечо. Но не тут-то было. Филя оказался быстрее. И сильнее. Мощной оплеухой он опрокинул Песца наземь. Оглушённый шаман распластался на полу, не в силах пошевелить рукой или ногой. Филя схватил его за жидкую шевелюру и приподнял над полом:
        - Всё, Песец, ты подкрался незаметно. Сейчас я тебе припомню и всю водку, которую ты выпил, и пятилетний мох, и печень пьянчуги, и особенно - волосы непорочной девки!
        Щёлк! - клацнули ножницы, и пучок чёрных с проседью волос упал на пол. Песец дёрнулся, как будто отсекли часть его тела. А Филя между тем снова заносил над повинной шаманской головой карающие ножницы.
        Но внезапно… То ли духи самоедские были к нему не в меру милостивы и не давали в обиду даже в далёком от родной тундры Новограде. То ли его наставник Мудрый Олень, сидя в горних своих высях в новой яранге, укрытой свежими шкурами и попивая крепкий чай, обильно разбавленный оленьим молоком, не оставлял без защиты непутёвого ученика. Одним словом, сдвинулись с места известные только шаманам, волхвам, колдунам и прочей волшебной братии камни причин и следствий и - свершилось то, что нужно было Хитрому Песцу. Как бы то ни было, когда карающие ножницы уже были готовы во второй раз сомкнуться на редкой шевелюре шамана, лишая его остатков волшебной силы не меньше чем на полгода, в тереме Филиппа раздался истошный вопль:
        - Девка! Девка!
        Филя удивлённо обернулся на крик, недоумевая, кому бы это понадобилось так сильно вопить.
        - Девка! Девка! Господи, радость-то какая! Доча заневестилась, теперь жди сватов!
        Заинтересованный Филя оставил бедного Песца лежать без чувств и вышел из каморки - узнать, что там за повод для радости?.. Кричала ключница Дарья. Причина для радости была следующая: у её тринадцатилетней дочки Лушеньки впервые началось это… как бы сказать… ну, словом, ежемесячное женское безобразие. Вот Дарья и возликовала: доча теперь невеста, скоро замуж выдавать. Вот радость-то!
        - Однако! - сказал озадаченный Филя. - Как кстати!
        Он вернулся в каморку и пинком привёл в чувство Песца.
        - Повезло тебе, басурман. Девка у нас новая появилась. Непорочная покудова. Пошли волосы дёргать, пока не поздно.
        Бедный Песец, чья волшебная сила уменьшилась вместе с количеством волос на голове, едва сдерживая слёзы, поплёлся за хозяином дома.
        - Дашка! - орал Филипп. - Тащи дочку сюды. Дело есть!
        - Охти мне, - запричитала Дарья, - барин, доча ведь только-только заневестилась. Не обижай её, дай замуж выдать!
        - Молчи, дура. Отродье твоё мне без надобности. Для дела она нужна, а не для потехи. Где она, время не ждёт! Тащи быстро, не трону, а на приданое пятьдесят золотых дам!
        - Донечка, донечка! - закричала обрадованная Дарья. - Иди сюда скорее. Барин не обидит!
        Молодая… нет, уже не Лушка-чумазое рыльце, как звала её дворня, а Лукерья-невеста, чистенькая, опрятная, в цветастом платке… Филя, не говоря ни слова и даже не обращая внимания на свежее смазливое личико девушки, сорвал с её головы платок и одним быстрым движением вырвал пучок волос:
        - Всё, обе свободны. Золото вечером отсыплю!
        Дарья схватила заплакавшего ребёнка и утащила куда-то - от греха подальше. Пёс его знает, этого Филиппа. Как появился в тереме этот вонючий и блохастый самоед, он совсем с глузду съехал. Как бы беды не было!
        Гордо вышагивающий Филя и отрешённо бредущий за ним Хитрый Песец вернулись в каморку.
        - Воняет у тебя здесь, - потянув носом, сказал Филя, - пошли в думную палату, там колдовать будешь.
        Песец покорно кивнул головой.
        - А бежать - даже не думай! Приставлю к тебе Елпидифора с Малютой. Они непьющие - один по малолетству, другой по набожности. И преданы мне до последнего. Так что с пути их сбивать - даже не думай. Они тебе шкуру обдерут и без моего разрешения.
        Песец опять кивнул. Он и без этого видел, что Елпидифор с Малютой - далеко не просты, особенно этот рыжий малец Малюта, которого, похоже, ждёт громкое будущее - так подсказывало волшебное чутьё. Околдовать их, как людей обычных, трудно даже тогда, когда у тебя на голове все волосы в наличии. А сейчас действительно об этом лучше и не думать. Колдовство ведь как? Сильнее всего бьёт по сомневающимся, малодушным да одержимым страстями. А если человек твёрд, честен и бескорыстен - на него колдовать тяжело, с таким больше возни, чем толку.
        Взвалив на удручённого шамана его бубен, колдовские штучки и всё, принесённое слугами для грядущего колдовства, Филипп повёл его в думную палату. Сам он тащил только пучок волос бедной Лушки, крепко сжав их в руке.
        В палате Песец велел Филиппу сесть на лавку и не мешать:
        - Хоть ты мне волосы и обрезал, но сила ещё осталась. Не такая, как была. Меньше. Но хворь на Докуку напустить могу. Сильную хворь. Не успеет даже Простомира крикнуть. Верь мне, Филя. Мы, шаманы, никогда никого не обманываем. Особенно друзей. Сильно наколдую сейчас - завтра помрёт твой враг.
        Филипп хмуро слушал разболтавшегося самоеда, ковыряя в зубах очищенной от коры веточкой акации. Этот новый обычай завезли в Новоград нехристи-персияки. Ему понравилось.
        Песец развёл в очаге огонь, подождал, пока пламя разгорелось. Достал бубен из хорошо выделанной оленьей шкуры, туго натянутой на костяной остов. Достал било - деревяшку с набалдашником из какого-то твёрдого дерева. Стал бродить кругами по комнате, слегка ударяя деревяшкой по бубну.
        - Ты чего вытворяешь? - изумился Филипп.
        - Молчи, Филя, я камлать начинаю. Мешать будешь - умрёшь.
        Испуганный Филя замолчал и больше Песца не тревожил. А тот между тем продолжал бродить по кругу, всё убыстряя темп.
        - Плохо у тебя камлать, Филя, - бормотал Песец, - вход в нижний мир нужен. Лучше всего - яма большая. В тереме плохо, ямы нету. Но я сильно постараюсь.
        - Яма-то тебе зачем, нехристь?
        - Как зачем? В нижний мир дорогу делать. Чем глубже яма - тем легче в нижний мир попасть. Только всё равно не каждый может. А я могу, - погордился Хитрый Песец, - даже у вас, в Новограде. Хотя у вас не тундра. В тундре легче.
        - Где же ты в тундре ямы видел? - удивился Филипп. - Там у вас одни болота. Если и появится яма - сразу водой зальётся. И опять будет болото. Или озеро.
        Хитрый Песец прищурил на Филиппа и без того узкие глазки:
        - Э-э-э-э! Совсем тундру не знаешь. Сам-то был там?
        - Бывал, - сказал Филипп, - по молодости раз десять ходил - ясак с вас, басурман, брал. Мерзкое место. Слякоть, мох, болота. И гнус - не приведи господь! Мелкий, аж под кожу влезет. А чуть из тундры в лес войдёшь - наоборот, здоровенные комары. Как воробьи. Так эти мало того, что кусаются - волдыри от них как пятиалтынные монеты. Они, если замешкаешься, толпой навалятся, с ног собьют и до смерти запинают. Ха-ха-ха!!!
        Филипп захохотал, довольный своей шуткой. Песец подобострастно захихикал, давая понять, что оценил Филин юмор.
        На столе лежали все снадобья для колдовства. Песец взял одну из двух кружек с розовым маслом, которое приготовили взамен помёта молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили, и выплеснул на угли. Раздалось шипение, вспыхнуло красноватое пламя, и комнату наполнило благоухание. «Хорошо, что масло взяли вместо какашек, - подумал Филипп, - представляю, какая бы сейчас здесь вонь стояла».
        Песец вдохнул пары масла и что-то закричал. Что-то непонятное, но, без сомнения, очень страшное и волшебное. После этого он стал бегать по кругу, пританцовывая и произнося какие-то заклятия на волшебном языке. Глаза его постепенно потеряли осмысленное выражение, зрачки расширились и заняли то место, где раньше была радужная оболочка. От этого взгляд шамана стал каким-то неестественным. Как будто он надел страшную маску сказочного чудовища - не человека и не животного. Внезапно он повернул к Филиппу своё раскрасневшееся лицо и, тряся остатками волос, громко сказал, вперив в него страшный и притягательный взгляд:
        - Пошли со мной, Филя. Одному мне не пройти, силы ты у меня отнял. Теперь сам помогать будешь.
        Филипп поднялся как будто против своей воли и встал в круг к шаману. Он был словно цыплёнок перед удавом, совсем безволен и беспомощен. Теперь они ходили по кругу вдвоём, одинаково пританцовывая и даже вроде произнося одинаковые слова. Песец бросил в огонь пучок мха, тот вспыхнул, как сарацинский лён, и тут же угас. Дров в очаг больше не подкидывали, но он каким-то непостижимым образом продолжал гореть. Песец поочерёдно бросил в волшебный огонь кусок копчёного сала, бобровую струю - маленький тёмный комочек, похожий на воск, одну из трёх волосинок Лушки-замарашки и в завершение - щепотку толчёного изумруда, который при измельчении утратил свой красивый зелёный цвет и стал похож на невзрачный серо-бурый порошок. Пламя плясало, пело и, казалось, радовалось каждому подношению.
        - Вижу, вижу вход, - кричал Песец, - Филя, иди за мной.
        В центре комнаты воздух сгустился, потемнел, появился небольшой смерч.
        - Пошли, Филя, пошли, - забормотал Песец, - пока вход не закрылся.
        Филипп зябко поёжился, оцепенение немного отпустило его:
        - Да-а-а. А обратно как? Вдруг он не откроется - так там навечно и оставаться?
        - Вернёмся обратно, не бойся. Людям в нижнем мире делать нечего, чужой он для них. Да пошли, пока не поздно, едрить твою через коромысло!!!
        Песец тщательно запоминал самые замысловатые новоградские ругательства и применял их где ни попадя.
        Взбешённый от того, что Филипп медлит, Песец схватил его за рубаху и силой втащил в центр смерча. Филипп не сопротивлялся. От необычности увиденного он снова растерялся и оцепенел, поэтому тщедушному шаману удалось сделать это легко… Что-то щёлкнуло, свет на мгновение померк, а когда снова стало светло, Филипп увидел, что они уже не в тереме, а в какой-то незнакомой местности. Редколесье, небольшое болотце, кустарник. Речка небольшая бежит. На земле - цветочки беленькие и жёлтенькие. Незнакомые птички чирикают, в лесу - кукушка начала было кому-то года отсчитывать, да, споткнувшись, замолкла на половинке «ку». «Не по мне ли счёт, - испуганно подумал Филипп, - чур меня, Господи Исусе, не дай пропасть рабу твоему». Он сначала перекрестился, а потом на всякий случай сложил за спиной кукиш.
        Песец между тем, наскоро осмотревшись, нашёл тропинку, которая вела куда-то в глубь редкого леса.
        - Пошли, Филя. Потом кукушку считать будешь. Не про тебя она.
        «Вот же чёртов шаман, - подумал Филипп, - мысли читает, что ли?»
        Песец только громко рассмеялся.
        - Пошли, Филя, времени у нас с тобой мало. Надо нужных духов найти да уговорить их болезнь на Докуку наслать.
        - А как уговаривать будем?
        - А для чего ты волшебный состав покупал? Одну треть его мы потратили, чтобы в нижний мир попасть. Вот это всё вокруг - и есть нижний мир. Ещё одна треть - чтобы выйти отсюда. Остальное - заплатить духам за болезни для Докуки.
        - Это что, мы им волосами да розовым маслом платить будем? Тьфу ты, а если бы всё было, как задумывали - мы бы им олений навоз предложили, что ли?
        - В нижнем мире всё кажется не таким, какое оно есть на самом деле. И плата, которую мы будем предлагать, - это только в твоём мире это масло или сало. Здесь это - совсем другие вещи. Очень ценные. Тебе этого не понять, ты не шаман. Пошли, не будем болтать, время для нас сейчас дороже всего.
        Они зашагали по тропинке. Впереди Песец, за ним - Филипп. Тропинка вилась между чахлых елей и берёз, наконец вышла на поляну, посреди которой стоял большой камень.
        - Бел-горюч камень Алатырь, - прошептал Песец, - это по-вашему, а у нас его оленным камнем кличут. Волшебный очень.
        С поляны в разные стороны уходили ещё три тропинки. У камня лежали кости каких-то животных, стояло несколько кожаных туесков с тёмной жидкостью. Ветки ближайших деревьев и кустов были увешаны матерчатыми и кожаными ленточками. А на камне сидел небольшого росточка человечек и болтал ногами. Глаза у него были бледно-голубые. Светлые-светлые, почти белые.
        - Сиртя, он духов пасёт, - сказал Песец, - поклонись с почтением, но без униженности.
        И изо всей силы так пихнул Филиппа в бок, что тот ойкнул и сложился чуть не пополам.
        - Молодец, - одобрил Песец и сам склонил свою недостриженную голову перед невеличкой.
        - Привет, сиртя, - сказал он, - а я к тебе по делу.
        Малыш посмотрел на него насмешливо и продолжал сидеть, молча качая ногой. Слегка уязвлённый, Песец продолжил:
        - Знаю я, что ты всеми духами запросто командуешь.
        Сиртя продолжал молчать. Песец решил продолжить без околичностей, времени мало же.
        - Надо мне на одного человека болезнь навести. Сильную болезнь, страшную.
        Сиртя посмотрел на него заинтересованно.
        - Я порядок знаю, - продолжил Песец, - плату принёс хорошую.
        - Показывай, - наконец снизошёл сиртя.
        - Вот, - разложил перед ним шаман, - пятилетний дубовый мох, копчёное сало, бобровая струя, толчёный изумруд, розовое масло. Это из среднего мира. Ну как - оценил?
        - Ничего не забыл? - насмешливо спросил сиртя.
        Песец сокрушённо вздохнул и вытащил чистенькую тряпицу, в которую он по-хозяйски бережливо завернул Лушкин волос.
        - Это другое дело, - сказал обрадованный малыш, - а то заталдычил - «бобровая струя, бобровая струя»! Ещё бы свою собственную струю предложил. Давай сюда. Кого болеть будем?
        - Человека зовут Михайло Докука. Боярин он в Господине Великом Новограде.
        - Знаю, бывал. Славный городишко. А как его болезнью огорчить - совсем или чтобы потом порадовался?
        - Совсем, совсем, - сказал Песец, - а то бы к тебе не обращались. Ты смотри, чтобы без ошибки было.
        - Ты что - меня первый день знаешь? Если я сказал - будет болеть, значит, будет болеть. Если всё как надо собрал - не сомневайся. Ну ладно, засиделся я с вами, пойду уж.
        - Иди, иди, да про дело забывать не сметь.
        После того как сиртя взял плату, Песец немного осмелел и даже стал тому дерзить. Таковы законы колдовской сделки: когда плата получена, а дело ещё не сделано, то хочешь не хочешь, а терпи дерзости заказчика.
        Сиртя соскочил с камня и принялся укладывать полученную от Хитрого Песца плату в мешок. А шаман стал поторапливать Филиппа:
        - Возвращаемся. Времени почти не осталось. Если хоть минутку просрочим, останемся здесь навсегда, а это нельзя. Не людской это мир.
        - Ты же говорил - нам здесь никак нельзя остаться. Что всё равно вернёмся! Врал, что ли?
        - Э-э-э! Врал - не врал, какая сейчас разница. Сейчас бежать надо быстро-быстро, пока смерч держится.
        И первым засеменил по тропинке обратно. Филипп кинулся за ним. На бегу он оглянулся: сиртя стоял возле оленного камня, где они оставили подношение, и копался в большом мешке, который взялся неизвестно откуда. Мешок был открыт и в нём что-то позванивало и поблёскивало жёлтыми зайчиками. Опытный купец, Филипп без труда определил, что же там, в мешке: «Так вот, значит, какую бобровую струю с салом мы сирте принесли; в мешке, почитай, пудов пять золота, а то и больше».
        Но эти мысли существовали как бы отдельно от Филиппа. Сейчас он был больше занят тем, чтобы не отстать от Хитрого Песца на обратном пути до Ворот. А самоед, несмотря на возраст и коротенькие ножки, оказался страсть каким резвым. Филипп еле за ним поспевал, правда, не забыв спросить (любознателен был - спасу нет!):
        - А кто такие эти сиртя?
        - Потом скажу. Бежим скорее, если хочешь дома оказаться.
        И припустился ещё быстрее, делая такие длиннющие прыжки, какие по-настоящему-то никто и не может. Такие только во сне и получаются. Филипп тоже оказался страсть каким прытким: очень уж не хотелось ему остаться навеки в этом мрачноватом мирке.
        Вскоре они добрались до болотца, возле которого ещё продолжал крутиться смерч. Правда, он уже почти стих, а когда умрёт совсем, дверь в средний мир закроется, и открыть её будет очень трудно, если вообще возможно. Песец на бегу шарил за пазухой, доставая все оставшиеся волшебные предметы. Подбежав, метнул в центр вихря последний пучок мха, потом, облизывая пальцы - кусочек сала, комок бобровой струи, щепотку толчёного изумруда, бросил кружку с остатками розового масла. Каждый раз вихрь становился чуть выше, шире, быстрее, но тут же уменьшался до прежнего размера. Песец недоумённо застыл - чего же ему ещё надо, прожорливому? Потом его осенило, и он достал тряпицу с последним волосом и так, не разворачивая, и бросил в середину смерча… Ветер зашумел, столб вихря вырос почти до неба. С деревьев полетели листья, испуганно закричали птицы.
        - Быстрее, Филя, быстрее, пока сила не кончилась, не то ворота закроются! - орал Песец, хватая купца за руку и таща его в центр смерча.
        Филипп не заставил его повторять дважды и одним прыжком очутился в центре перехода. Песец прыгнул за ним…
        …И тут же оба вывалились на середину Филипповой думной палаты. Сели на пол, отдышались. Здесь всё было тихо и обычно. В очаге тлели угольки. Казалось, и не отлучались они никуда. За дверью послышалось шумное дыхание и шорох. Кто-то постучал.
        - Что ещё? - недовольно спросил Филипп.
        - Барин, что там за шум у вас? - спросил слуга. - Чаю, как бы не изобидел тебя проклятый басурманин.
        - Пшёл вон, без тебя разберусь, - рявкнул Филипп, - совсем распоясались, лезут без спроса, пороть пора.
        - Басурманин этот самоедский тебя не обижает? А то я его живо…
        Филипп уже успокоился и ответил почти миролюбиво:
        - Кто меня обидит, тот дня не проживёт. Я сам кого хочешь обижу - мало не покажется. Пшёл вон тебе сказано!
        За дверью послышался сокрушённый вздох и затопали удаляющиеся шаги. Филипп взглянул на Песца:
        - Когда Докука болеть начнёт?
        - Сиртя свои слова крепко держат. Если сказал - сделает. Может, уже сегодня и начнёт. А завтра с утра - это крайний срок.
        - Это хорошо, - улыбнулся Филипп, - а ты мне не ответил тогда, сиртя - это кто такие?
        - Были такие люди в тундре, когда там ещё ненцев не было. А потом мы пришли, стали с ними воевать. Они и ушли в нижний мир. Стали выдутана - шаманами шаманов. А может, и духами. Не знаю, этого никто не знает. Знаю только, что сильные они очень в волшебном ремесле, сильнее их никого нету. Все духи их слушаются. Ну, может, не все. Но всё равно, если они пообещали, то сделают. Если обманут, силу потеряют. Заклятие такое на них положено.
        - А кто положил-то?
        - Точно никто не знает. Но кто-то на них положил. Вот и живут в нижнем мире. А там ведь не шибко сладко, пусть ты даже выдутана из выдутан.
        - А-а-а! - сказал Филипп.
        Хотя ничего, конечно, не понял.
        - Ладно, Филька, спать надо, однако. Завтра будем смотреть, как Докука болеть станет.
        Филипп уже было собирался крикнуть слуг, чтобы отвели Хитрого Песца в его вонючую каморку, но вдруг хлопнул себя по лбу и спросил:
        - Слушай, ты сказал, что вы, самоеды, воевали с сиртя и они от вас сбежали в нижний мир?
        - Да, было такое дело. Ненцы - великие воины, победили сиртя.
        Филипп не стал говорить, какого он придерживается мнения относительно боевых качеств самоедов, его волновало другое:
        - Меня вот что интересует, Песец. Если вы их так сильно обидели, то они на вас должны теперь быть сильно злыми. А при случае - навредить как можно больше? Так?
        Шаман задумчиво почесал затылок. Такая мысль его ещё не посещала. Он задумался.
        - Давно сиртя знаю. Не водилось такого за ними.
        - Ну, раньше не водилось, так сейчас, может, водится. Всё в мире однажды случается впервые.
        - Правильно говоришь, Филька. Бывает и так. Да только зачем сиртя это? Обманут нас - не будет им больше веры ни у кого. Я ведь об обмане на всю тундру кричать буду. И никто с ними дела иметь не будет. Кому они нужны - обманщики-то? Они ростиком, конечно, маленькие, но умом шибко большие. Нет, не будут они обманывать. Да и времени сколько прошло с тех пор, как ненцы сиртя обидели. Может, они и забыли уже об этом. А если не забыли, так простили. А не простили, так сделать ничего не могут - сил мало. Такие дела, Филька…
        Филипп отправил Песца в его каморку, не забыв поставить у дверей Елпидифора. Старый палач от бердыша и пищали отказался. Оружием в охранном деле он признавал только кнут, который и взял с собой. И то сказать: не посчастливилось бы этой ночью и самому вооружённому человеку, попытайся он освободить Песца из заточения. А в полуночь сменил его на посту малолетний его выученик - рыжий Малюта. Приняв от наставника кнут, встал у дверей. Сейчас не поздоровилось бы и самому Хитрому Песцу, вздумай он бежать этой ночью. Пусть даже и с помощью колдовства… Но на то он и хитрый, чтобы знать, что, когда и как надо делать.
        С Оскуя - на Волхов, с Волхова - на Ильмень мимо Новограда, с Ильменя - на Мсту, по Мсте до Вышнего Волочка, оттуда волоком - до валдайских озёр и болот, в которых берёт начало Волга. А там - простор-просторище! Гуляй, душа молодецкая!
        Ушкуйники шли в поход. Вместе с ними шёл и английский посланник сэр Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, со своим «секретарём». Шёл и лекарь Пашка, бывший дьячок, променявший спокойную, но скучную жизнь при московской церкви на беспокойную и опасную, но развесёлую и богатую приключениями судьбину ушкуйника. Шёл, ещё не зная, что замыслы его известны предводителю братии Грише Рваное Ухо, который лучше всех понимал, что это - последний поход ушкуйной вольницы и что обратной дороги нет. Теперь им надо искать новое пристанище, Новоград для них потерян навсегда. Был он немного колдуном и немного пророком - каким становится к старости каждый умный человек. Доверяя ему, буйная ватага даже и не помыслила возвращаться обратно, а решила отправиться завоёвывать для себя новые земли.
        Прошли Осташков, Ржев, Тверь. Под Угличем была первая короткая, но яростная схватка с передовым отрядом булгар. Враги не выдержали натиска, бежали. Дальше до самого Нижнего Новгорода дорога была свободной.
        Выходили из чащи лесные жители - те молодые и неспокойные, кому надоело молиться своим лесным богам, кому скучно в лесу. Брали их ушкуйники с собой, в походе сильные люди всегда нужны. А силы лесовики были неимоверной, привыкли ходить на лесного хозяина - овто, или медведя по-новоградски - с одной рогатиной.
        Ниже по Волге, когда начались степи, подъезжали к новоградским ушкуям лихие степные воины, смелые рубаки и лучники. Те, кому тесно стало в широкой степи со своими ханами и мурзами. И их тоже брали с собой ушкуйники. Шла конница по берегу, зорко наблюдая - нет ли поблизости врага или добычи? Иные ушкуйники сами садились в седло, обучаясь незнакомому им искусству верховой езды.
        В одной из стычек погиб английский посланник сэр Джон Пендергаст, до последней секунды своего бытия свято уверенный, что нашёл для Его Величества короткий путь в Персию и Индию и вот-вот на реке начнут строить фактории. Выслал Гриша Рваное Ухо дозор по левому берегу Волги - охранять ушкуйный речной караван от набегов кочевников, которые пасли свои обильные стада меж Волгой и Яиком, да разведать заодно - далеко ли от берега кочуют киргизы да калмыки? Народы сии, схожие меж собой по образу жизни и по обличью, были в жестокой вражде по причине расхождения языка и веры. Если киргизы говорили на языке, похожем на татарский, и верили в Магомета, то калмыки говорили по-монгольски и верили в странного бога, которого изображали толстым, голопузым, сидящим скрестив ноги и любующимся на собственные пятки. Но, несмотря на то что народы эти враждовали меж собой, пограбить русские деревни и те и те были большие любители. При удобном случае нападали и на ушкуйников. Правда, поживиться при этом им мало чем довелось: новоградцы, сами опытные воины, неохотно отдавали свое добро и свои жизни, немало кочевников
полегло в стычках. Видели это кочевники и понимали: появился у них на Нижней Волге новый соперник, умелый, сильный и безжалостный. Вот и продолжали нападения, дабы новички имели почтение к старожилам и не беспокоили их понапрасну. Ошибались они, конечно. Не имели ушкуйники почтения ни к кому: ни к кочевникам, ни к московским стрельцам, ни к турецким или крымским пашам и бекам. Имели почтение только к самим себе и немного позже, взяв себе новое название КАЗАКИ, они убедили в этом всех своих новых соседей.
        Но это немного позже, а пока плывут себе ушкуи вниз по Волге, беспокоят караван киргизы да калмыки, вот и приходится Грише отправлять ушкуйников в дозор - дабы не застали враги врасплох. Вот и сейчас: сотня татар, которые и раньше воевали - и с киргизами, и с калмыками. В степи всегда так - все воюют со всеми. С ними два десятка конных ушкуйников. Да увязался в дозор посланник аглицкого короля - Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, со своим секретарём».
        Далеко от реки решили не отъезжать. Верст пять до ближайших холмов, а с их вершин оглядеть окрестности - авось что и разглядят. Татары, великолепные наездники, оставили непривычных к верховой езде ушкуйников позади. А вот Пендергаст, как настоящий английский дворянин, с малых лет освоивший конные скачки, старался не отставать от степняков, секретарь тоже держался невдалеке… Пять вёрст до гребня гряды одолели быстро: первыми на вершину взлетели татары, вслед - граф Голубая Шкурка с секретарём. Конные ушкуйники остались у подножия: навыков подъёма на коне в гору у них пока не было.
        Татары стояли на вершине, зорко осматривая горизонт, что-то бормотали по-своему. Всё было спокойно. Очень спокойно. Чирикали воробьи, стрекотали кузнечики; гадюка, недовольная появлением людей, забилась под камень и смотрела оттуда круглыми глазками, поигрывая раздвоенным язычком. Посвистывая, столбиком стоит суслик, чуть в сторонке - ещё один. И тоже посвистывает. И ещё. И ещё…
        «Что-то много сусликов, - подумал Пендергаст, - со всех сторон свистят». Опять раздался свист. Рядом с ним упал татарин. Из спины торчала стрела, её оперенье ещё дрожало. Вокруг стали падать и другие. Пока дозорные поняли, что это не суслики свистят, треть отряда была перебита. А противника меж тем даже не было видно. Оставшиеся в живых закричали «киргиз шайтан!» и ринулись вниз с холма, им вслед летели стрелы. Едва они достигли подножия гряды, на её вершине появились всадники. Их было много. Очень много. «Пятьсот, не меньше, - прикинул Пендергаст, - для многих из нас сегодняшний день станет последним».
        Киргизы - не менее искусные наездники, чем татары, поэтому уйти от погони - дело безнадёжное, если только… Если только большая часть отряда не останется сдерживать врага, давая возможность нескольким самым быстрым всадникам доскакать до реки и предупредить караван о нападении… Всё это быстро понял Джон Пендергаст, а татары это знали испокон веков - обычная степная тактика, без этого степнякам просто не выжить.
        Трое молодых татар без лишних слов резво поскакали к реке. «Это верно, что молодых отправили, - подумал английский посланник, - им ещё свой род продолжать надо, зелёные совсем. Да и в ближнем бою от зрелых воинов больше проку будет».
        Нападавшие в момент слетели с холма вниз, кое-кто попытался ринуться в погоню за гонцами, но им не дали этого сделать. Татары успели сделать по два выстрела из луков, а Джон Пендергаст и его секретарь - разрядили свои пистолеты в киргизов, после чего завязалась жаркая конная схватка. Кочевники рубились саблями, а ушкуйники, кто остался жив после первых выстрелов из луков, крушили головы врагов кистенями - по старой новоградской привычке. Кое-кто наловчился орудовать одновременно и саблей и кистенём. С такими не было никакого сладу, в рукопашном бою их не мог одолеть никто. Уже немало голов разбито сноровистыми новоградцами, да и татары не спешили умирать: гурии подождут, нам пока и здесь неплохо! Джон Пендергаст ловко крутился в сече, размахивая длинной шпагой, которую не захотел заменить на лучше приспособленную для конной схватки саблю. Но не предназначена шпага для такого боя, не предназначена. Понял наконец-то английский аристократ сию простую истину. На своём горьком опыте понял. И горько пожалел, что не сменял шпагу - символ дворянской чести на кривую татарскую саблю. Ой как пожалел! Но было
поздно. Очень поздно. Совсем поздно. Хоть и прикрывал секретарь своего господина, хоть и смотрел, чтобы не зашли язычники со спины, но ловки, очень ловки кочевники. Какой-то вечно прищуренный низкорослый всадник ужом юркнул меж Пендергастом и пажом и одним почти незаметным движением засунул саблю меж пластинами кирасы - точно под сердце. И поскакал дальше, точно зная, что от такой раны никто жив не остаётся. Оглянулся недоумённо Пендергаст: что это его кольнуло и почему он уже сползает с коня на пыльную степную траву? Вот уже лежит он на земле, взгляд тускнеет, а перед носом по травинке ползёт какая-то букашка, да топчутся вокруг в яростной схватке всадники. Одно радовало Пендергаста - Англия теперь получит речной торговый путь в Персию и Индию. Его Величество будет доволен…
        Подоспевшие ушкуйники отогнали киргизов, но в живых из обороняющихся остались немногие. Погибших похоронили тут же, на берегу Волги, насыпав над общей могилой курган - не по-христиански и не по-магометански, а по-степному. Лежали там и татары, и ушкуйники, и английский посланник сэр Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка, вместе со своим секретарём, погибшим от стрелы, когда помощь уже подходила к месту сечи…
        Так и не вернулся Джон Пендергаст в Лондон из трудной и опасной поездки в Новоград, так и остался английский король без ответа - будет ли открыт для него короткий путь в Персию и Индию? А Война Алой и Белой розы тем временем развернулась во всю ширь, и стало ему не до этого.
        В том месте, где Волга сближается с Доном, ушкуйное войско разделилось. Часть ушла на Дон, положив начало славному казачеству донскому, немало сделавшему для народа русского на поле брани. Другая часть спустилась по Волге до Астрахани, а потом, перейдя по Хвалынскому морю в реку Яик и поднявшись выше по течению, основала Яицкий городок, столицу казачества яицкого, славного азиатскими походами и великими бунтами. Третья часть пожелала остаться на Волге, разбойничая, а зачастую помогая и тем и другим.
        Бывший московский дьячок, а впоследствии ушкуйный лекарь Пашка-Пуним остался на Дону и уже никогда не вернулся в Новоград. Участвовал во многих походах донцев, сильно не разбогател, но прожил долгую жизнь, с годами всё реже вспоминая оставшиеся у боярина Докуки деньги, а также зарытый им в пределах ушкуйной слободы ларчик с золотом, которое он заработал в бытность свою лекарем у боярина Аскольда. А клад этот так и пролежал в земле долго, очень долго, много сотен лет, пока поменявший русло Оскуй не вымыл его из земли талой водой. Разнесло монеты на многие вёрсты. Кое-что, доля малая, было найдено и отправлено в музей, а большая часть так и осталось на дне речном, занесённая песком да илом… Не все клады дожидаются своих кладоискателей.
        Гриша Рваное Ухо прожил недолго. Он тоже пошёл вместе с теми, кто выбрал Дон. И там, на берегу тихого Дона, умер. Не в бою и не на плахе, а от старости. Что для ушкуйных паханов - большая редкость. Похоронили его на высоком берегу, а на могиле поставили крест из белого камня и посадили тополь и дуб. Крепок духом и телом был Гриша, как дуб, и высок умом да дерзостью, как тополь. Хорошую после себя память оставил Гриша. Много спустя рассказывали донцы о нём молодым казакам невероятные истории. И зачастую сложно было отделить правду от вымысла. Да и не надо…
        Наутро Филипп проснулся с больной головой и жутким ознобом - путешествие в нижний мир даром не проходит! Даже не вышел к завтраку, велев принести еду в спальню. Да и аппетита никакого не было. Отослав слуг, велел привести Хитрого Песца - пусть у своих узнает, что там у Докуки творится. А то городских новостей не дождёшься. Даже если боярин и захворал, не станут же его люди тут же кричать об этом на весь Новоград!
        Привёл Песца этот малец, Елпидифоров ученик. От его рыжины, казалось, даже светлее стало в тёмной спаленке - словно факел зашёл. Как его зовут - Малюта вроде? Отправил Малюту отсыпаться после бессонной ночи, а сам стал расспрашивать Песца:
        - Что там про Докуку слышно - не окочурился ещё? Поспрошай своих.
        Песец внимательно и как-то странно посмотрел на Филиппа. Очень ему не понравилось это его недомогание. Что-то здесь не так.
        - Ну давай, чего медлишь? - настаивал Филипп.
        И вдруг, ойкнув, соскочил с кровати и бегом ринулся к нужному чулану, моля всех богов, каких только знал - лишь бы успеть и не опозориться. Особенно перед дворней!
        Песец нахмурился ещё сильнее. Это уж совсем ни в какие ворота не лезло. Не должно быть так, ну не должно! Сиртя плату взял, сделать всё обещал как надо. А тут вместо Докуки почему-то Филя недомогает… Ждать Филиппа пришлось долго. Наконец он явился, измученный, с лицом такого цвета, который бывает у молодых листьев капусты. Он тяжело дышал.
        - Песец, спрашивай быстрее у своих, что деется? - с трудом выдавил из себя он. - А не то я умру, пожалуй…
        Песец удобно уселся в кресле, закрыл глаза и привычно отправился к своим знакомым шаманам и духам - поинтересоваться, что там насчёт обещания сиртя?.. На этот раз отсутствовал самоед недолго. Видно было, как сидящее в кресле тело вдруг начало ёрзать по сиденью, потом бормотать слова на нездешнем языке и по тону было понятно, что слова эти оправдательные. В завершение всего голова Песца как-то резко и неестественно откинулась назад, словно кто-то или что-то сильно её толкнуло. Шаман издал короткий стон и почти сразу вернулся в тело. Во взгляде его светились недоумение и обида, а под глазом дивным перламутровым цветом наливался великолепный синяк. Видно, досталось ему от души… Увидев это, Филипп, несмотря на недуг, чуть не захлебнулся со смеху. Картина действительно была развесёлой: тщедушный всклокоченный шаман в облезлых одеждах из звериных шкур, с головы выстрижен клок волос, в глазах - обида, по-детски оттопыренные губы, а под глазом - большой свежий синяк, ещё не поменявший первоначальную перламутровость на тёмно-синий колер. Таким он станет только назавтра.
        Тут Филиппа опять скрутила брюшная хвороба, и он во всю прыть убежал в нужник. Когда он вернулся, уже успокоившийся Песец, поглаживая синяк, сидел за столом и выкладывал из верёвочек какие-то узоры. Одни напоминали собак, другие рыб или птиц, третьи - оленей.
        - Ну, выкладывай, что у тебя случилось? - спросил Филипп.
        - Не у меня, а у нас, - ответил Песец, продолжая своё занятие.
        - Хорошо, у нас, - покладисто ответил Филипп, - но всё равно рассказывай.
        - Поспрашал я наших. Все недовольны. Говорят, приходили сиртя и сильно-сильно сердились. Говорят, что я их со снадобьем обманул, поэтому ничего с болезнью не получится. А потом мой наставник Мудрый Олень… Ну, эта…
        Песец совсем сник и мямлил, словно нерадивый ученик, не выучивший урока.
        - …эта… Ну, словом, посох у моего наставника был очень твёрдый, и он сначала сломал им мой посох, потом вот, - Песец указал на глаз, - а потом хотел мне голову пробить - говорит, я глупый и ничему не научился у него, если делаю такие глупые ошибки.
        Песец чуть не плакал от обиды, и Филиппу даже стало немного жалко его: вызвали его, понимаешь, в чужую землю, потом научили пить водку, треснули головой об стену, выстригли клок волос, а в довершение он ещё получил посохом в глаз от своего же наставника. Вот непруха-то!
        - Да почему, можешь объяснить? При чём тут снадобье?
        - Говорил я тебе, Филя, надо мох с дуба брать. Пусть трёхлетний, пусть пятилетний, но обязательно с дуба! А твои слуги что притащили? Сиртя сказали, только половина была с дуба, а остальное: третья часть - с сосны, три шестых части - с кедра карельского, а одна шестая - вообще с осины! Вот позорище-то!
        - Ты ври, да не завирайся. Может, баньку или овчарню мне и сложили из кедра или сосны - не знаю, я в породах дерева не разбираюсь. Но чтобы осина - этого просто быть не может. Не строят из осины домов, это даже я знаю.
        - А вот это откуда? - показал Песец на синяк. - Сиртя никогда не врут. Они очень честные. Им врать невыгодно потому что. Вот от неправильного моха и колдовство получилось неправильное. Вместо того, чтобы на Докуку хворь навести, навели на тебя.
        - Ну ладно, ладно. Что-то ты страдаешь не в меру. Ну подумаешь, синяк поставили. Делов-то. Что дальше делать-то будем? Как Докуку побеждать? Ты пока думай, а я в нужник сбегаю…
        Филипп снова собрался бежать, но Песец жестом остановил его. Покопавшись за пазухой, достал бурый комочек размером с ноготь, пахнущий преомерзительнейше. Велел съесть. Филипп одной рукой зажал нос, а другой засунул глубоко в горло, чтобы не ощущать вкус, и тут же запил целой кружкой воды. Ему и впрямь полегчало. Теперь можно было разговаривать, не боясь, что вдруг приспичит бежать в нужник.
        - Ещё я разговаривал с самим сиртя. С тем, которого мы с тобой видели. Он, конечно, очень зол. Я успокоил его, как мог, и вот что мы решили.
        Филипп заинтересованно насторожился.
        - Коли нельзя справиться с твоим врагом волшебной силой, то можно справиться с ним силой военной. Вот такие дела.
        Филипп посмотрел на него, как смотрят на маленьких детей и блаженных дурачков:
        - Да в своём ли ты уме, басурман? Какой ещё силой можно справиться с Господином Великим Новоградом? Он же сам - сила великая. Тут и стража городская, и дружина, и ушкуйная вольница. А если надо, поднимется и чёрное, низовое ополчение - ремесленники, мелочь торговая, посадские. Даже дворня пойдёт биться. Да и где взять такую силу да незаметно в Новоград привести? Нет, Песец, тебя, наверно, слишком сильно твой наставник посохом приложил. Да и я тоже немного раньше. А тут ещё водка…
        - А ты не торопись, Филипп, а подумай. На Вече тебя не закричат в посадники - Докука силу набрал большую. Это всё проклятый Васька Зуб, его советник! Эх, жаль, что мы его упустили! Он один десяти шаманов стоит. Поэтому у тебя сейчас одна надежда - взять посадничье кресло силой, а потом объяснить людям, что ты всё делал для их же блага. Кто-то поверит, а кто-то нет. Но будет уже поздно. Главное - власть захватить, тогда те, кто не поверит, поневоле за тобой пойдут.
        - Ну хорошо, а как её, власть эту, захватить-то? Не с дворней же своей за неё биться? Бойцы у меня, конечно, хорошие, но против всего Новограда не выстоят. А у Докуки, вон, один Федя Пасть Порву чего стоит!
        - А вот насчёт этого я с сиртя и говорил. Дадут они тысячу своих воинов на такое дело. Не смотри, что маленькие, они страсть какие ловкие да настырные. Конечно, надо будет рассчитаться с ними за помощь. Но плата будет для тебя лёгкая. Помнишь, в нижнем мире разные вещи ценят, которые здесь, в мире среднем, порой вообще за ценность не считаются?
        - Да-а-а-а, - протянул Филипп, - задал ты мне задачу. Так с ходу и не ответишь. Надо бы всех моих соратников собрать да посоветоваться.
        - Так собирай, - только и сказал Песец.
        Филипп разослал своих дворовых с посланиями и требованием собраться немедленно. Что и было исполнено точно и в срок, то есть немедленно. Ещё бы: тут такие дела решаются, посему медлить или обижаться на то, что послания к ним, боярам с древней, ещё от Рюрика и Гостомысла, родословной, написаны без должного почтения, было ни к чему. Если надо будет - потом, мол, обидимся, когда к месту будет… Явились все - и начальник стражи Иван Вострая Сабля, и боярин Василь Нетудышапка, и остальные. Филипп в двух словах обрисовал честной компании, что предложили Хитрому Песцу подземные жители сиртя… Собрание молчало, обдумывая предложение. Наконец Василь Нетудышапка спросил:
        - И как же мы всё это спроворим? Хотя дело это мне нравится, но очень уж опасно.
        - Дело я мыслю так, - сказал Филипп, - начнём мы сами, своими силами. У меня тридцать вооружённой да обученной военному делу дворни. У тебя, знаю, не меньше двадцати будет.
        Нетудышапка еле заметно самодовольно усмехнулся. У него была полусотня отменных бойцов, но об этом никто не знал, даже единомышленники. Мало ли что - пусть считают его слабым, так надёжнее.
        - У остальных по десять-пятнадцать человек. Так мы наберём сотни полторы бойцов. А это уже сила. Да ещё городская стража. Иван, стража за кого пойдёт?
        Вострая Сабля на мгновение задумался.
        - В страже всего две сотни человек, из них, думаю, не наберётся и десяти, кто пойдёт против Господина Великого Новограда. Остальные не пойдут. Совсем не пойдут. Даже наоборот - при любой опасности за Новоград костьми лягут. Думаю, стражу лучше сюда не привлекать. Хорошо будет хотя бы то, если она ничью сторону не возьмёт. Это я беру на себя.
        «Вот же хитрый, чёрт, - подумал Филипп, - кто бы мог подумать, что старый воин ещё и такой хитрый интриган. Он, видите ли, на себя возьмёт, чтобы стража не вмешалась в распрю! Скажем лучше - будет со своей стражей сидеть в казарме, чтобы в случае победы любой стороны сказать - я, мол, за ваших противников не воевал!»
        Но вслух этого, конечно, не сказал. Кто его, этого Саблю, знает? Обидится ещё, пойдёт и всё Докуке расскажет. Вот тогда узнаешь ты, Филька, что такое - «колесовать» и «четвертовать». И самое нехорошее, что узнаешь ты это на своей шкуре. А этого, знаете ли, не шибко хочется… А вслух сказал совсем другое:
        - Отлично, Иван. Пусть стража сидит в казарме и никуда не вмешивается. Эта задача будет на тебе. Значит, так я мыслю: сегодня вечером выступаем. Один отряд - самый сильный - идёт к дому Докуки и любыми путями пленяет этого старого медведя. Если не получится взять живым - что ж, значит, так ему на роду написано. Двадцать бойцов отправим в головной терем, он сейчас пустой стоит, пусть держат там оборону, дабы никто посадничью булаву не стащил да посадником себя единолично не объявил. А то - мало ли, людишки за таким пойдут, а пока разберутся, что к чему, и дело наше - тьфу, пропало. Чтобы все семь городских ворот под свою охрану взять - у нас сил не хватит, тут уж пусть эти сиртя-маломерки постараются. По сотне сиртя на каждые ворота. Меньше не надо, больно уж дело важное. Нельзя, чтобы в самый неподходящий момент в Новоград кто-нибудь подмогу Докуке привёл, а сторонников у него вне городских стен изрядно. Потом уж, когда власть себе возьмём да меня посадником крикнем, можно этого не бояться. Сотню отправим на пристань - чтобы по Волхову никто не ушёл и не пришёл. Оставшиеся две сотни сиртя разобьём
на десять отрядов и пусть они под началом наших бойцов по городу дозором ходят.
        Все молча кивали в знак согласия, а Филипп тем временем продолжал:
        - Надо, чтобы особые глашатаи ходили по улицам и призывали горожан оставаться в своих домах. Чем меньше будет жертв и шума - тем проще нам будет на следующий день объяснять народу на Вече, что всё это было сделано в его интересах. А Докука, скажем, хотел без выборов власть взять да править, как царь. А мы, дескать, спасли люд новоградский от тирана. С рассветом, когда с Докукой вопрос решим и всё в Новограде будет по-нашему, срочно собираем Вече. Будем кричать меня посадником. А там - всё наше, и морда в крови!
        Василь Нетудышапка раскрыл было рот, чтобы спросить, а какую же плату потребуют сиртя за помощь? Но тут все загомонили, стали решать, кто каким отрядом будет командовать в грядущую ночь, и его вопрос всё равно никто не расслышал бы. Поэтому он плюнул, предпочитая считать, что у Филиппа с сиртя уже всё решено и плата будет не такой уж и большой. Эх, знали бы они!
        «Давным-давно жили в тундре маленькие люди-сиртя. Пасли они оленей, охотились на морского зверя, ловили рыбу и были счастливы. Но потом пришли в тундру ненцы. Были ненцы выше ростом и сильнее. Стали они обижать сиртя: угонять их оленей, отбирать шкуры зверей и рыбий зуб, а самих сиртя убивать. И тогда обратились сиртя к своему богу, который был у них один и звали его Мушта-Хуу: помоги ты нам избавиться от злых ненцев. Мы ли не давали тебе лучших оленей и лучшие куски мяса морского зверя и самых больших рыб? Мы ли не варили тебе вкусное пиво из спелого ягеля и не отдавали твоим истуканам? Мы ли не приносили тебе в жертву каждый год самую красивую девушку из нашего народа? Мы ли не слагали для тебя песни и не сочиняли танцы? Всё мы это делали для тебя, поэтому и ты помоги нам сейчас, спаси от злых ненцев.
        И ответил сиртя Мушта-Хуу: да, всё это вы делали для меня, и я ценю вашу заботу и вашу преданность. И я помогу вам, чем только могу. Но вот какая закавыка, я конечно, бог, но переть против исторической предопределённости и естественного отбора даже я не в силах. Я ведь тоже подчиняюсь законам этого отбора. Но помочь вам я смогу, но только не так, как вы думаете. Я укажу вам, где вы сможете укрыться от злых людей и постепенно набрать такую большую силу, что будут вас бояться. А когда-нибудь вы вернётесь, и тогда начнётся такое - мама не горюй!
        Заплакали сиртя, что придётся уйти им из такой родной и привычной тундры в земли неведомые да страшные, да делать нечего. Если уж сам Мушта-Хуу ничего не может сделать, куда уж им - маленьким и слабым? И послушались они своего бога и ушли из среднего мира в мир нижний, где всё совсем не так, как здесь. И стали они пасти духов, и сами от духов набирались силы нездешней и знания неведомого, чтобы однажды вернуться в средней мир и отомстить этим злым людям за все свои беды. А будут то ненцы или другие народы - дело десятое. Будем считать, что им просто не повезло».
        Так говорила древняя легенда, которую передавали из рода в род самоеды. Новоградцы её, конечно, не знали. Зачем им слушать самоедские легенды? Самоеды ведь предназначены для того, чтобы брать с них ясак. И всё. Хитрый Песец легенду знал, но забыл. Ещё бы - столько лет прошло, как мама, давая ему в чашке вкусную оленью кровь, только что сцеженную из горла важенки, которую вечером приготовят на костре, рассказывала ему нараспев интересные и страшные сказки. Забыл это Песец, забыл. Забыл и о том, что в легенде так и говорилось, что приведёт сиртя в средний мир песец - хитрый зверь из тундры. Зверь хитрый, но глупый. После чего начнётся конец света… Только так и никак иначе…
        Хитрый Песец сидел в кресле. Вернее, сидело только тело Песца, а душа его витала где-то в иных местах - то ли в нижнем, то ли в верхнем мире. А может, вообще чёрт знает где! Говорил он там с предводителем сиртя, договариваясь, чтобы тот дал ему тысячу воинов уже этой ночью. Как и договорились, приходить в этот, средний, мир они будут на Филипповом подворье. Песец, как человек знающий, должен был открыть переход из нижнего мира и поддерживать его всё время, пока все сиртя не переберутся в средний мир. На том и порешили…
        Все Филипповы единомышленники разъехались по своим теремам - готовить бойцов к предстоящей ночи. А Филипп носился по дому и двору - разгоняя домочадцев да распихивая лишние вещи по чуланам - дабы освободить место для сиртя. Тысяча воинов - это много? Хорошо ещё, что они такие мелкие, как дети, всё места поменьше надо. И потом - не сразу же их в бой бросать. Подождать, пока все прибудут, подержать до темна на дворе, а потом уж и действовать. Спрятать, чтобы, не дай бог, кто-то их не увидел. Пусть даже и из своей дворни. А то начнутся расспросы - что, как да почему? Кто такие, откуда да по какому случаю здесь? И почему все с оружием и кого они убивать собираются? А где расспросы - там и слушок. А ну как - перелетит слушок через высокий забор, коим окружено Филиппово подворье? И дойдёт тот слушок до Докуки? Тогда - ой! Не спастись от гнева новоградского! А что такое - гнев новоградский, хорошо знает боярин Аскольд, да кое-кто из его дворни, кто до последнего остался верен своему хозяину. Нет, не нужно Филиппу такое знание. Не нужно! А посему - дворню под замок, бойцов своих со двора не выпускать. А
сиртя, которые первыми прибывать будут - прятать до времени по подвалам да чуланам.
        Песец тоже носился по подворью, разыскивая состав для колдовствского перехода, благо на этот раз ничего этакого заковыристого да чудного не требовалось. Помёт не олений, а самый обычный, коровий, ведро крепкой водки (фу, какая гадость, не будет Хитрый Песец больше её пить!), полфунта золотого песку, перо заморской птицы (индейский павлин из Филиппова собрания редкой живности лишь возмущённо дёрнулся), а каплю крови в круг перехода он капнет из собственного пальца, уколов его шилом.
        Наконец настал ответственный момент. В центре двора очистили место, где будет круг. Дворня давно сидит по каморкам - вон они, в окошки пялятся испуганно. Уже приготовлено, где размещать прибывающих сиртя. Две сотни - в курятник (ничего, что тесно, не бояре же), три сотни - в хлев, три сотни загнать в поруб, где раньше сидели пьяницы, оставшихся растолкать по чуланам, каморкам да кельям. Пару часов перебьются, ничего с ними не случится!
        Песец начертил круг с поперечиной в два аршина - для маленьких сиртя хватит. А если и не хватит, то ничего страшного, если они свои бока о края переходного круга пообдерут! В центре развели небольшой костерок, Песец покидал туда всё, что собрал, плеснул водки, от чего костерок вспыхнул ярче. В завершение уколол палец и капнул в пламя крови - совсем чуть-чуть, много ведь не надо. Кровь потом будет.
        Как только капля, упав на горящее полешко, зашипела, испаряясь, из центра, из пламени, выскочил малорослый человечек с большой секирой. Он подлетел над землёй на сажень, приземлился и откатился в сторону. Когда человечек поднялся, оказалось, что кроме секиры он вооружён луком со стрелами, на поясе висел нож, а спину прикрывал небольшой круглый щит. Одет он был в одежду из звериных шкур, голову покрывал колпак, тоже сшитый из шкуры какого-то зверя. Филиппова дворня с изумлением смотрела из окошек на чудного пришельца. «Чудь! Чудь белоглазая, - тут же зашептались люди, - ой, быть беде! Неужели, правда - конец света приходит?» Ладно бы - одежда из шкур! Глаза - вот что ни с чем не спутаешь. Светло-пресветло-голубые, почти белые. Таких у людей не бывает! Его тут же отвели в сторону и велели ждать. Долго ждать не пришлось. Через несколько мгновений из-под земли в центре круга (костёр к тому времени уже погас) вылетел, как под действием упругой пружины, второй сиртя. Потом они стали выскакивать по двое, трое, а то и целыми пачками. Сталкивались в воздухе, ругались неведомыми, но страшными словами,
награждая друг друга пинками и тумаками. Филипповы стражники не давали перерастать ссорам в вооружённые стычки и разводили прибывших по разным местам, как и было уговорено.
        Филипп радостно потирал руки. Его сомнения в успехе замысла исчезали по мере прибытия новых и новых бойцов. Наконец приток маленьких воинов прекратился. Подвалы и чуланы были переполнены сиртя. Теперь оставалось только ждать заката.
        Солнце уже село, только светлая полоса у горизонта освещала небо. У богатых домов зажгли фонари, у бедных лачуг - дешёвые масляные плошки. Городские власти требовали, чтобы каждый домовладелец позаботился об освещении улицы возле своего дома, с непослушных брали штраф. Пора, решил Филипп и вывел низкорослое воинство в город. А его лучшие бойцы вместе с двумя десятками воинов Нетудышапки чуть раньше отправились к терему Докуки.
        Сиртя выходили из ворот на улицу, удивлённо осматриваясь по сторонам, перемигиваясь и непонятно ухмыляясь. Идти к городским воротам и на пристань никто из них не торопился и на окрики не отвечал. Филипп почувствовал неладное и решил от греха подальше укрыться в тереме да запереть ворота покрепче. Ну их козе под хвост, этих сиртя, больно уж они чудные, и все с секирами к тому же. Как бы чего не вышло. Он уже успел зайти к себе во двор, как в толпе сиртя послышался громкий свист и раздался истошный крик:
        - Аййййй-йя! Кроши верхних козлов!
        Боже мой, что тут началось! Филипповы бойцы, кто не ушёл к Докукину терему, были в считаные секунды растерзаны, задушены, порублены на куски и повешены вверх ногами - секиры оказались очень острыми! Филипп, суетливо крестясь, едва успел притворить тяжёлую, окованную железом створку ворот и дрожащими руками запер её на пятивершковый брус. В ворота несколько раз ткнули секирой, убедились, что просто так их не открыть, и пообещали, что убьют его чуть позже - пусть не уходит, всё равно никуда не денется. Филипп трясся от страху, поняв, какую страшную ошибку он совершил. Проблемы людей сиртя не волнуют, им нет дела до людских распрей. У них свой интерес.
        А маленькие воины страшной лавой растекались по засыпающему городу, круша и убивая всё и всех на своём пути.
        - Чудь белоглазая появилась! - в ужасе кричали новоградцы, разглядев необычные лица нападавших. - Конец света наступает! Спасайся, кто может!
        К Докукину терему соединённый отряд бойцов Филиппа и Нетудышапки подошёл сразу после заката. Потоптались немного в нерешительности - всё-таки нрав у боярина был крутой, а Федя Пасть Порву заслуженно внушал нападавшим робость. Наконец Андрюшка Хрен, ранее служивший Аскольду, но после гибели того переметнувшийся к Филиппу (не всё ли равно, с кого плату получать?), подошёл к воротам и постучал саблей в створку. Открылось смотровое окошко, в проёме показалось лицо стража. Тут же один из нападавших выстрелил в него из лука. Стрела попала в глаз, и страж умер мгновенно, даже не вскрикнув. Бойцы, закинув «кошки» на бревенчатый забор, бесшумно спрыгивали внутрь двора. Ещё мгновение - и калитка открыта. Казалось, терем лежал перед нападавшими беззащитным. Но это только казалось. Второй сторож, которого не заметили Филипповы бойцы, успел ударить в гонг, прежде чем упасть со стрелой в горле - Докука подбирал себе верных слуг! Не зря, эх не зря он по совету Васи поставил на ворота не одного, как было принято у других бояр и богатых купцов, а двух стражей. И повесил на сыромятном ремне стальной брусок с билом
- железным прутом. Это и спасло им всем жизнь.
        На звуки гонга распахнулось верхнее окно и тут же затворилось. Разбуженный Докука спешно одевался, застёгивая под рубахой кольчугу - гонг ещё ни разу не тревожил его, поэтому сейчас можно было ожидать чего угодно. Дверь открылась: на пороге стоял грозный Федя, сна - ни в одном глазу, рубаха расстёгнута. В левой руке нож, в правой - дубина. На глаз оценив всего лишь четырёхкратное численное превосходство нападавших, по его мнению - не такое уж и большое, он закричал:
        - Ша, братва! В плен не брать!
        И первым ринулся в битву, размахивая дубиной. Верхние окна терема распахнулись, в них показались бойцы с натянутыми уже луками. В их числе был и вездесущий Киря. Раздался свист стрел - несколько нападавших упало. В считаные секунды обороняющиеся перебили всех вражеских лучников, хорошо ещё, Филипп в надежде застать спящий терем врасплох не посчитал нужным брать бесшумное оружие в большом количестве.
        Федя бился яростно, безжалостно и бесстрашно, круша врагов дубовой дубиной и дамасским кинжалом. Во двор выбежали и другие защитники терема, вступая в сражение, едва протерев глаза. Кое-кто даже не успел надеть рубаху. Появился на крыльце и Докука, доказывая, что он не робкого десятка, и тоже попытался влезть в драку, но, повинуясь движению Фединых бровей, два бойца тут же затащили его в терем и закрыли от греха подальше в чулане. За непочтение к чину рассчитаемся после сражения, если в живых останемся! Во двор выбежал даже Вася Зуб, вспомнив срочную службу в разведроте десантно-штурмового батальона. И показал такой класс владения ножом (это всё, что он успел впопыхах найти в доме), что опытные Докукины головорезы запоглядывали на него с уважением. «Ёлки-палки, - думал Вася, всаживая нож в бок очередной жертвы, - чем только не приходится заниматься специалисту по связям с общественностью в рамках предвыборной кампании!»
        Но, несмотря на яростное сопротивление, нападавшие теснили Федин отряд к терему. Их было слишком много и в мастерстве они ничем не уступали обороняющимся. Лишь одному Феде Пасть Порву не было достойного соперника. Но сейчас был именно тот случай, когда один в поле не воин.
        Федя, понимая, что сейчас главное - выждать время, велел своим бойцам отступать в терем. Сам он стоял на месте до последнего, прикрывая отход своих людей. Наконец, увидев, что последний скрылся в дверном проёме, он разбил дубиной голову одному из самых настырных Филипповых бойцов и одним прыжком взлетел на крыльцо. Дверь захлопнулась за его спиной, толстый брус лёг в пазы и теперь можно было перевести дух. Взять терем приступом непросто. Нападавшие хотели выполнить задуманное быстро, на одном вздохе, но мастерство их соперников не позволило им сделать это. А сейчас: терем сложен из дубовых брёвен, двери и запоры на них надёжны, на окнах кованые решётки - крепость! Есть, конечно, один способ взять её - поджечь. Но пожар в деревянном городе - неуправляемая стихия. Стоит загореться одному дому, как пламя охватит и соседние постройки, а там - пиши пропало. Огонь съест всё, и потом, на пепелище, обе борющиеся стороны будут сидеть и думать - а зачем нам это надо было? И - а кто же победил в битве? Поэтому поджога можно не бояться. Главное - досидеть в укрытии до утра, а там видно будет!
        Осаждённые отдыхали, перевязывая раны. Докуку выпустили из чулана. Он вышел хмурый. Пенять за грубость и непочтение никому не стал. Знал - так надо было. Здоровых бойцов Федя выставил у окон, велев при первой возможности стрелять в осаждавших из луков. Но те, тоже опытные бойцы, сидели в укрытиях, не высовываясь и решая - что же делать? Застать Докуку врасплох не получилось, а что делать, когда он сядет в осаду - Филипп им не сказал.
        Андрюшка Хрен отрядил одного бойца к Филиппу за советом - что делать дальше? Тот убежал, но это был как раз тот момент, когда сотни маленьких безжалостных воинов сиртя растекались по Новограду, убивая всё, что шевелится. Не избежал такой участи и посланник. Сиртя зарубили его секирой походя и понеслись дальше, ища себе новые жертвы.
        Отряд, осаждавший терем Докуки, пребывал в растерянности: гонец задерживался, а из города доносились непонятные крики, звон металла, кое-где, кажется, даже что-то загорелось, хотя это же невозможно! Это же никому не надо! Андрюшка Хрен хмурился. Он не понимал, что происходит, а когда он чего-то не понимал, то начинал сердиться и ему хотелось кого-нибудь зарезать.
        В раскрытых воротах показался сиртя с огромной секирой. Андрюшка уже подумывал - не зарезать ли ему этого недомерка, не со зла, а для собственного успокоения. Кто их там считать-то будет, этих сиртя? Но на подворье уже влетела целая сотня маленьких воинов. Не говоря лишних слов, прибывшие набросились на поредевший и израненный отряд. Андрюшка погиб одним из первых. Секира раскроила ему голову, он даже саблю поднять не успел. Другие пробовали отбиваться, но силы были слишком неравны. Сиртя быстро перебили уставших бойцов, лишь те, кто из боя с Федей вышел без ран, сумели бежать со двора, саблями и ножами проложив себе путь в боевых порядках подземных жителей. Но таких было немного.
        Сиртя не стали задерживаться во дворе. Оглядев мощные стены и оценив решительность осажденных, они не стали штурмовать терем. Добив раненых, они убежали - искать лёгких жертв. Сюда решили вернуться позже - когда все, кого можно застать врасплох, будут перебиты…
        Троицкие ворота охраняла дюжина стражников. Не ожидая нападения изнутри города, бойцы всё же были смущены шумом битвы и держались настороже. Поэтому врасплох сиртя их не застали. Правда, двоих они всё-таки сумели подстрелить из луков, но этим их успех и ограничился. Раненых втащили наверх, где размещалась комната стражи и механизм подъёма ворот, и, пока нападавшие штурмовали ворота, их отгоняли лучным боем. А когда они подошли совсем близко, стали кидать им на головы камни, припасённые для нападения извне. А старший смены ударил в колокол - с недавних пор каждые ворота были снабжены колоколами, чтобы в случае опасности известить горожан о нападении. У каждых ворот был колокол своего, особого звону, так что можно было сразу определить - в каком месте враг пытается атаковать город.
        Нападавшие потоптались-потоптались у ворот и, видя, что уже ничего сделать нельзя, поплелись обратно в город. А звон колокола ворот разбудил тех горожан, кто ещё не проснулся от шума битвы. Этот звон спас многих новоградцев, успевших взять в руки оружие и дать отпор незваным пришельцам.
        Неожиданное сопротивление сиртя встретили на пристани. Там как раз накануне подошло пять кораблей из Амстердама, экипажи которых состояли из отпетых сорвиголов, с саблей и пистолетом в руках защищавших по всему миру интересы Объединённых Провинций Нидерландов. Они подавляли восстание яванских мусульман и сражались с воинственными зулусами в Южной Африке. Ходили в Малайю и Мадагаскар, Китай и Японию, попутно грабя суда всех стран, которые попадались на пути. Они были такими искусными мореходами, что ходили под парусом в любую погоду, положив начало легенде о «Летучем Голландце». На Руси они были впервые и, верные своей традиции - прибытие на новую для себя землю отмечать обильным распитием вина этой страны, отправились на поиски. Но, поскольку вина в Новограде не делали, они купили несколько бочек первоклассной браги. Когда передовой отряд сиртя ворвался на пристань, веселье было в самом разгаре. Голландцы, истые моряки, пили, не сходя на берег. Тосты звучали один за другим, все выражали бурное восхищение «rusland brazhka», утверждая, что хвалёный английский эль - слабое подобие русского пенного
напитка. А самые буйные головы требовали сейчас же, не откладывая на завтра, идти в город и с кем-нибудь подраться. В самом деле, зря пили, что ли?
        Но никуда идти им не пришлось. «Подраться» пришло к ним само. Сиртя достали из-за спины луки. Один короткий миг, свист стрел - и вот несколько голландцев упали. Но людей, привычных к бою, смутить несколькими точными выстрелами было нельзя. Пирующие моментально рассыпались по палубе, скрываясь за мачтами и фальшбортами. Пистолеты всегда за поясом, выдернуть их - дело недолгое. Голландцы открыли беспорядочную стрельбу, поражая нападавших громами и молниями. Незнакомые с этим оружием, сиртя растерялись и даже подались назад. Они не понимали, от чего падают мёртвыми их товарищи - не видно ни стрел, ни камней, ни топоров. Было отчего прийти в ужас!
        Голландцы, увидев, что противник в смятении, похватали тяжёлые абордажные сабли и стали выпрыгивать с кораблей на берег. И тут сиртя пришлось нелегко! Три десятка разъярённых и пьяных морских волков - страшная сила! Не успевшие убежать с пристани были покрошены в капусту. Остальные убежали так быстро и так далеко, что голландцы угнаться за ними не смогли. Побродив в окрестностях пристани и не найдя противника, они вернулись на корабли. Там перевязали раненых товарищей и продолжили попойку. Ну подумаешь - схватка! Мало, что ли, их было и ещё будет?
        Сиртя врывались в дома, убивая всех, кто не успел спрятаться или убежать. Порой встречали отпор, кое-где - сильный. Их ряды редели. В бой с захватчиками вступала даже нечисть. Домовые, банники и овинники со всеми своими родичами, до глубины души (или что там у них вместо неё?) были оскорблены вмешательством чужаков в их жизнь. Нет, конечно, городские распри или вторжение иноземцев - это понятно и привычно. Это людские дела и в них нечисть не вмешивалась. Но тут! Выскочили из-под земли какие-то карлики-отморозки - и ну топорами махать да стрелами пулять! И не люди, и не свой брат-нечисть. Непонятно кто. Короче говоря - бей гадов!
        Домовые бились отчаянно. Бросались на сиртя, вцепляясь зубами в уши, шеи, руки - словом, куда могли дотянуться! Пользовались тем, что бессмертные, и шли на противника кто с чем, а часто и просто с голыми руками (ну или лапами - называйте, как хотите!).
        Авессаломыч после побега из Старых Портянок временно обосновался в доме, где жил старейшина домовых - Пшепшепшетский. Дом этот принадлежал одному гончару, мужику хоть и не сказать, что богатому, но и не бедному. Так, среднего достатка. Было бы неверно думать, что домовой патриарх выберет себе дом какого-нибудь новоградского богатея, нет. Он выбрал жилище простого гончара, мужика работящего и обременённого большой семьёй. Семь сыновей было у него, и он часто говаривал с гордостью: «Моя семья - семь Я». Домового своего он очень привечал, дважды в неделю оставляя ему на ночь в миске тёплого молока, порой даже не коровьего, а козьего. И остатки еды на столе до утра никогда не стояли, нечисть этого очень уж не любит… Пшепшепшетский, уважая своего хозяина за трудолюбие да аккуратность, всячески помогал ему в работе. Ну там, смотрел, чтобы оставленная на ночь глина не высохла, если вдруг нерадивый подмастерье поленился укрыть её мокрой холстиной, или укачивал самых маленьких детей, когда они не могли уснуть. Он даже полюбил эту семью и этот дом. И вот, когда во двор ворвались полтора десятка сиртя и,
размахивая секирами, принялись рубить дверь, он без колебаний встал на защиту. Сам хозяин дома с двумя старшими сыновьями, взяв мечи, которые были у каждого новоградца, приняли бой. Ещё трое по малолетству меча держать не могли, они отстреливались из луков, а самых маленьких с матерью закрыли в чулане, где хранили запасы глины, навесили тяжёлый замок, а ключ спрятали. После победы откроем! А если не повезёт - то, может, сиртя не смогут взломать прочную дверь. Всё защита!
        Едва заслышав шум битвы, Пшепшепшетский растолкал заснувшего Авессаломыча, и они вдвоём ринулись в атаку. Патриарх схватил с печи ухват и рабочий инструмент гончара - стальную стеку для изготовления фигурных горшков, а Авессаломыч - большую деревянную весёлку, которая была почему-то сделана из твёрдого дуба. Сейчас это очень пригодилось. Они носились среди сиртя, словно два маленьких смерча, сбивая низкорослых воинов одного за другим на землю, а тут уж поспевал хозяин дома с сыновьями и довершали дело. Никому из нападавших уйти не удалось. Сначала гончар не понял, кто это ему помогает, разглядев же, очень удивился. Не бывало ещё такого случая, чтобы нечисть вступалась за людей с оружием в руках. Он даже приветливо кивнул домовым, хотя до этого ни разу не видел ни своего домового, ни его гостя.
        - Не стоит благодарности, хозяин! - проорал в ответ Пшепшепшетский, сбивая ещё одного сиртя. - Ты ко мне по-людски всегда относился, я к тебе тоже… по-домовому.
        А Авессаломыч лишь кивнул головой и погнался за другим сиртя, который уже понял, что творится что-то непонятное, их предводителями не предусмотренное, и вообще - а не напрасно ли мы сюда пришли??? Убежать маленький белоглазый боец не успел: один из младших сыновей гончара ловко всадил ему стрелу в спину.
        Убедившись, что все нападавшие перебиты, гончар с сыновьями принялись закрывать и заколачивать ворота. А то - мало ли какие чудища ещё бродят нынешней ночью в городе!
        Вредный Рыжиков, который жил в доме купца второй гильдии, резал нападавших украденным с кухни ножом. Здесь сиртя тоже не смогли застать жильцов врасплох и встретили отчаянный отпор. Дворни у небогатого купца было немного - всего пятеро, а детей не было вовсе - они уехали по торговым делам в Москву. Рыжиков по причине вредности характера и от любви к справедливости не стал ограничиваться размахиванием ухватом или весёлкой, подобно Пшепшепшетскому и Авессаломычу. Украденный нож оказался здоровенным острым тесаком, которым разделывают свиные и говяжьи туши. Так что шлемы не могли спасти нападавших от страшных ударов маленького и не шибко сильного домового. Скоро и здесь с вторжением было покончено.
        Даже интеллигентный Библиофил вытащил из тайника тот самый молоток, с помощью которого он освободил Авессаломыча из плена, и нещадно лупил им по кожаным шлемам сиртя. Те, непонятно почему, посчитали нужным взять штурмом Новоградскую общественную библиотеку. Вряд ли они желали что-нибудь почитать. Они и читать-то, скорее всего, не умели. Просто увидели большой красивый дом (на библиотеку новоградцы денег не жалели) и решили, что здесь-то уж точно будет богатая добыча. Ага, сейчас! Когда сиртя начали ломать дверь, Библиофил как раз читал «Жизнеописания двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла (в оригинале, конечно). Биографию божественного Клавдия. И как раз на том месте, где римский историк описывает, как преторианцы вытащили из загашника старика Клавдия и в обмен на обещание выплатить каждому по пятнадцать тысяч сестерциев объявили его императором, Библиофил и услышал у входа возню и крики осаждавших. Как! Эти невежды посмели своим дерзким поведением оскорбить Храм Знания?!! Этого интеллигентный и впечатлительный Библиофил вынести не мог. Надо сказать, что, несмотря на интеллигентность, домовым
он был очень строгим. Все посетители библиотеки знали, что вырывать листы из книг или воровать свитки нельзя! Библиофил без труда находил хулигана и устраивал ему такую весёлую жизнь, что тот с радостью соглашался выплатить библиотеке двойную, а то и тройную стоимость украденного или испорченного.
        Библиофил ведь, помимо исторических трактатов, любил почитать египетскую «Книгу мёртвых» и «Книгу перемен» из той далёкой страны, где делают шёлк и растят чай. Ну и прочие домашние пособия по практической магии. Вот и наловчился Библиофил насылать на библиотечных похитителей такие жуткие сны, что недобросовестные читатели просыпались среди ночи в холодном поту. А для тех, кто совсем уж упорствовал в своих заблуждениях, была у Библиофила припасена особая, самая жуткая жуть. Среди ночи раздавался стук в дверь, а когда открывали - стояла на пороге Смерть. Как и положено - в белом покрывале, с косой и с черепом вместо лица. Пока открывший при виде посетителя тихо делал лужу, Смерть говорила ему страшным-страшным голосом: «До прощения должников осталось три дня!» После чего грозила костяным пальцем, пару раз взмахивала у него над головой своим сельхозорудием, после чего поворачивалась и уходила. Надо ли говорить, что после такого визита наутро должник, не выжидая три дня, бежал в библиотеку с книгой. Если же книга или свиток были испорчены, то несли серебро - вдвое или втрое больше стоимости книги. А
книги стоили недёшево. Так постепенно Библиофил искоренил среди новоградцев желание портить библиотечное имущество. Смотритель библиотеки знал об увлечениях Библиофила и о том, каким способом он борется с читательским вандализмом, и всецело одобрял и поддерживал его. Часто он даже помогал найти нужную книгу и имел с ним долгие разговоры, когда оставался на работе на ночь. Человек и нечисть, несмотря на различия в происхождении и образе жизни, прекрасно находили общий язык, доказывая тем самым, что перед Знанием все равны.
        Так вот, когда строгий Библиофил услышал, как эти грубые и невежественные мужланы-сиртя ломают дверь в библиотеку, он просто взбесился. Покушения на святая святых он перенести не мог. С одним молотком налетел он на дюжину вооружённых до зубов сиртя и в рекордно короткий срок уложил на месте пятерых, а остальных выгнал на улицу. После чего обругал их всеми известными ему срамными человечьими и домовыми словами (а слов таких знал он много - начитанный потому что) и отправился восвояси - дочитывать Светония. А оставшиеся в живых сиртя позорно бежали от библиотеки, на собственном опыте узнав, что самый страшный в мире зверь - это разъярённый интеллигент.
        Другие домовые тоже дрались самозабвенно, защищая своих хозяев и свои дома.
        Начальник городской стражи Иван Вострая Сабля сидел в караулке и прислушивался - что же там творится, в Новограде-то? Он с трудом представлял себе, как будет останавливать своих бойцов, из которых больше половины - сторонники Докуки, когда дело дойдёт до рукопашных схваток. Но придумать что-то надо было непременно. Он же обещал Филиппу, что стража в городскую распрю не вмешается. Иван видел, что Филипп и остальные после этого заявления посмотрели на него с раздражением - мол, помогать надо, а не в стороне сидеть, а кое-кто - даже презрительно, как на труса.
        - Знали бы, сколько сил мне будет стоить, чтобы удержать людей от распри, - ворчал он, - сами-то часто ли пищаль или саблю в руках держали? А в карауле едва ли кто из них стоял. Хотя бы один раз. Всё норовят чужими руками добро загребать. Торгаши, барыги!
        За окном послышался гомон. Иван выглянул: по мостовой пробегал отряд сиртя численностью бойцов в пятьдесят. «Похоже, на пристань торопятся, - подумал он, - началось». И задёрнул занавески, чтобы никто из бодрствующих бойцов не полюбопытствовал - что там за окном за топот, кто эти маленькие вооружённые люди, куда и зачем они бегут?
        Отряд скрылся за углом, почти сразу показался второй. На этот раз не меньше восьмидесяти бойцов. Теперь сиртя почему-то никуда не торопились, а медленно шли по улице. Вот трое подошли к первому попавшемуся дому и, не говоря ни слова, начали секирами рубить дверь. Ещё несколько подошли к другим домам и тоже стали рубить двери. Иван в недоумении смотрел на происходящее. Не может быть, чтобы у них был приказ врываться в дома простых новоградцев. А в том, что сиртя рубят двери именно рядовых горожан, а не сторонников Докуки, Иван был убеждён. Он знал, что в первом доме живёт ремесленник-оружейник, а во втором - небогатый купец, который не лез ни в какие городские дрязги, ни в какие междоусобицы и был занят только своей лавкой. Кто жил в остальных домах, он не знал, да это сейчас и неважно. Увиденного хватило старому воину, чтобы понять, что всё пошло не по тому плану, что задумал Филипп со товарищи, а по какому-то другому. Который задумали те, кому наплевать и на Докуку, и на Филиппа, и на весь Господин Великий Новоград. И Иван Вострая Сабля принял решение…
        В это время сиртя разрубили дверь в дом оружейника. Послышался крик злобной радости, и бойцы ворвались во двор. Иван видел, как на пути у них встала какая-то фигура, размахивающая мечом, но один взмах секирой - и послышался звук, который поседевший в битвах Иван знал очень хорошо. Именно с таким звуком сталь входит в живое тело.
        - Братва, наших бьют! - закричал Иван. - Всем вниз с оружием!
        Привычные к ратному делу стражники похватали бердыши и сабли и ринулись на улицу. Не зря, ох не зря гонял своих людей Иван, отрабатывая действия при получении команды «всем вниз с оружием»! Иван со здоровенным корабельным хронометром в руках (выторговал у заезжего португальского шкипера за немалые деньги) засекал, сколько времени надобно его бойцам, чтобы выполнить команду. И неизменно оставался недоволен, требуя всё более быстрых и отлаженных действий. И как же это пригодилось сейчас! По крайней мере, оружейник и его домочадцы жизнью своей обязаны стражникам Ивана Вострая Сабля - за быстроту и натиск.
        Они вихрем вылетали из караулки и тут же вступали в бой, оттягивая силы нападавших. Кое-кто, избегая неизбежного столпотворения у выхода, выпрыгивал на мостовую прямо из окон, благо - всего второй этаж, не убьёшься… На улице перед караулкой закипела жаркая сеча. Обитатели домов, увидев, что пришла помощь, сделали вылазку и ударили по сиртя с тыла. Схватка была недолгой: жителей и стражников было куда больше, чем нападавших. В считаные минуты сиртя полегли под саблями и стрелами новоградцев. Даже оружие огневого боя применять не пришлось.
        Иван велел всем, кто умеет владеть оружием, присоединиться к его отряду. На охрану улицы оставили лишь небольшой отряд, велев запереться в домах и, если нападение повторится, отбиваться из окон стрелами и огнём пищалей, а в личное противоборство не вступать. После чего собрал воедино свой разношёрстный отряд и отправился в город - искать противника. И стражники, и обыватели были в решимости уничтожить наглых захватчиков. Никто ничего не боялся.
        Полусотня сиртя сумела всё же пробраться на Филиппово подворье. По своему обыкновению, они просто разрубили ворота, правда, сломав при этом несколько секир. Хозяин дома, не дожидаясь расправы, выскочил через окно в огород и перебрался на соседнюю улицу. Откуда и бежал в свой укреплённый терем в деревне Новые Портянки. Моля бога, чтобы помог избежать встреч с этими проклятыми сиртя, и обещая, что покинет эту ужасную страну и больше никогда в неё ни ногой. Правда, при этом старался не вспоминать, каким же образом «проклятые сиртя» оказались в Новограде. Ещё его грела мысль, что в Новых Портянках закопан бочонок с золотом - «на всякий случай», как он говорил. И вот сейчас всякий случай, похоже, настал. Ещё там в конюшне под присмотром опытного конюха стояла всегда готовая к путешествию пара гнедых. А в устье Невы - маленькая ладья с вышколенными и верными моряками, которые за верность получают от его щедрот немалые деньги. Хоть и жалко ему было платить им повышенное жалованье, ан вышло так, что оправдала себя такая предусмотрительность! Ой как оправдала! Через час - в Новых Портянках (и нечего тут
смеяться!), к утру - в устье Невы, а там - здравствуй, море Балтийское, и прощай, Новоград, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Впереди просвещённая Англия с её Лондоном, где чтут законы и не позволят всяким голодранцам угрожать жизни и имуществу достойных людей! И где нет ни Докуки с его мерзким Простомиром, ни чумазого самоеда с сальными волосами, ни буйных и непредсказуемых ушкуйников, ни этих подземных сиртя с их страшными секирами. Всё. Пока!
        Не знал Филипп, что стал он зачинателем новой традиции. С тех пор все, кто набедокурит на Руси, сбегали именно в Лондон, и никуда больше. А по прибытии туда начинали среди местной знати разговор о том, какие беззаконные дикари живут на Руси и как они еле-еле сбежали от ужасных варваров, размахивающих топорами по делу и без дела. И как им нравится в Лондоне, какие здесь прекрасные порядки и милые люди. А знать аглицкая согласно поддакивала - каждому ведь приятно о себе лестное слово слышать!
        А вот Хитрому Песцу уйти не удалось. Разъярённый поражением, в которое превратилась уже, казалось, близкая победа, Филипп так приложил его головой о стенку, что тот лежал в беспамятстве, пока сиртя ломали ворота и дверь в терем. Так, в беспамятстве, он им и достался. Разглядев, что перед ними не русич, а самоед, сиртя весело загалдели:
        - Помнишь, как твои деды наших обижали?
        - Ну ты, ненецкая морда, сейчас за всё ответишь!
        - А давайте ему космы подпалим?
        - Жесток ты, брат. Лучше просто попинаем. Каждый - раз по десять.
        - Нет, ребята, он нам ещё пригодится. Пусть переход для наших открывает. Там ещё несколько тысяч наготове стоят.
        - Верно! Эй, ну ты! А ну - быстро переход открыл, пока уши не отрезали!
        Песец крутился в толпе сиртя, не зная, откуда ждать удара. Наконец его пинками выгнали на двор и заставили строить переход… Из под земли выпрыгивали всё новые и новые сотни низкорослых воинов, не оставляя шансов ни отважным голландцам, ни умелым бойцам Докуки, ни стражникам Ивана Вострая Сабля, ни всему Господину Великому Новограду.
        Отряд Ивана Вострая Сабля шёл по городу. В этой части Новограда сиртя не было. Кое-где виднелись разграбленные дома. Но много было и таких, где жители дали отпор захватчикам. Эти дома стояли целыми, хотя и с порубленными воротами. При прохождении отряда из-за занавесок вторых этажей выглядывали встревоженные лица. Один раз наткнулись на небольшой отряд сиртя, который уничтожили в считаные минуты. Уйти никто из них не сумел.
        Отряд свернул с центральной улицы на боковую. На этой улице, в тупике, стояли терема богатых людей Новограда, в том числе и терем Докуки. Иван взглянул: ворота были не порублены, а раскрыты настежь. «Значит, люди Филиппа первыми сюда добрались», - подумал он. Во дворе лежало несколько тел, среди которых Иван узнал Андрюшку Хрена и его бойцов. У большинства были рубленые раны, какие бывают от поражения секирой. «Выходит, сюда они тоже добрались, - подумал он про сиртя. - А как же Докука - уцелел ли»?
        Скрипнула дверь. Иван быстро обернулся, доставая из ножен саблю. На пороге Докукина терема стоял Федя Пасть Порву. На щеке - царапина, левая рука перевязана белой тряпицей, набухшей красным. В правой он держал саблю. Убедившись, что перед ним именно начальник стражи, а не кто-то другой, он коротко мотнул головой в сторону двери, приглашая войти:
        - Дело есть. Докука с тобой говорить хочет. Люди пусть во дворе подождут.
        Иван не боялся никого и ничего, а тут оробел. Нет, не расправы за участие в заговоре, ведь как каждый настоящий солдат он не боялся смерти. Испугался позора, если сейчас будет открыто и станет общим достоянием, что он, поседевший в боях воин, причастен к появлению в Новограде маленьких убийц. Всё бы ничего, но ведь его, как и Филиппа, обвели вокруг пальца, использовав его жажду власти. Обманули и пытались убить, когда он стал не нужен! Обвели вокруг пальца, как юнца-несмышлёныша. Вот где настоящий позор!
        Он вошёл в терем. На пороге Федя отобрал у него саблю:
        - Извини, Иван. Доверия к тебе нет.
        Иван не перечил, Федя поступил верно. Действительно - нет доверия. Но это пока. Надо сделать всё, чтобы оно снова появилось. Чтобы была забыта его дружба с Филиппом и глупая ошибка в деле с этими сиртя…
        В тереме Иван заметил вооружённых бойцов Докуки, многие были ранены. Докука сидел в горнице, в кресле, на столе стоял канделябр с пятью свечами. Боярин смотрел на вошедших угрюмо. Рядом на стуле пристроился советник - пришлый человек Васька Зуб.
        - Присаживайся, Иван, - сказал Докука.
        Васька Зуб подвинул ему табурет. Иван сел.
        - Рассказывай о ваших с Филькой шашнях. Ничего не утаивай. Сам видишь, что творится. Как бы хуже не было.
        Иван понял, что имел в виду Докука, и темнить не стал. Да что там темнить! Понятно, что дело Филиппа проиграно. Надо спасать Новоград от нашествия. Теперь, конечно, Докука станет посадником и отдаст Новоград Москве. Ну что ж, Москве хорошие воины тоже нужны. Послужит он и Москве.
        - Было дело, Михайло. Был я в сговоре с Филиппом. Его хотел посадником видеть.
        - Бойцов ко мне кто направил? Ещё до прихода этих… чуди белоглазой?
        - Филипп направил. С одобрения и поддержки остальных?
        - А ты?
        - Знал я об этом.
        - Значит, достоин ты смерти за такое.
        - Достоин, Михайло. Согласен. Но…
        Он замолчал, выжидая, пока Докука сам предложит ему говорить.
        - Говори уж, коли начал, - спокойно сказал Докука, - всё хочу знать.
        - Так ведь грызня у нас шла не на жизнь, а на смерть, - сказал Иван, - ты ведь тоже со своими врагами не церемонился. Думаешь, мы не догадывались, кто и как с Аскольдом расправился? Всё мы поняли, посему и пригласили того волхва самоедского. А он сам с тобой справиться не смог, вот и насоветовал Филиппу привести в Новоград чудь белоглазую. Но только что-то у него не получилось. Договорённость у них была: чудь помогает Филиппу Новоград захватить, а он с ними после победы расплачивается. Но просчитался самоед. А у чуди, похоже, свои задумки на этот счёт были. Вот так и получилось, что проиграл Филипп.
        - Хорошо, - сказал Докука, - теперь мне всё понятно. Правильно сделал, что ничего не утаил. Умрёшь легко.
        Он встал, но Васька Зуб его остановил:
        - Не торопись, Михайло. Есть другие соображения.
        Докука хмуро взглянул на него, но сел на место.
        - Думаю я, - сказал Васька Зуб, - что много ещё пользы Иван принести может. Сам посуди: воин он старый, заслуженный, уважаемый. Стража Новоградская его любит и почитает. Зачем его казнить? Филька исчез, думаю, если эту ночь переживёт - большущую свечу в церкви поставит. А если хоть толику богатства своего спасёт - то и вторую. Филька больше ничего сделать не сможет, а без него Иван нам не опасен. Пусть тебя не волнуют его прошлые дела, а только настоящие и будущие. Он теперь тебе верой и правдой служить будет. И вдвойне - потому что вину свою подспудно постарается загладить. Казнив его, ты всего лишь убьёшь прошлого врага, а оставив в живых - приобретёшь верного слугу на настоящее и будущее. Выбирай, что тебе нужнее?
        Докука помолчал, обдумывая Васино предложение. Иван застыл в напряжённом ожидании: решается его судьба. Наконец боярин сказал:
        - Верно говоришь, Василий Николаевич. Хоть и моложе ты меня годами, но ума и рассудительности на десятерых хватит. Это я погорячился, насчёт казни-то. Живи, Иван. Живи и помни, кому ты жизнью своей обязан. Да что там жизнью, честью обязан незапятнанной! Про твои с Филькой дела никто не узнает. Все будут думать, что это ты встал нынешней ночью на пути у чуди белоглазой. А по какому случаю она здесь оказалась - это мы на Фильку спишем. А с единомышленниками его мы после победы разберёмся. Каждый получит всё, что заслужил. А теперь бери свой отряд и иди биться с чудью.
        Иван встал, поклонился и молча вышел. Докука и Вася смотрели ему вслед.
        - Силён Иван духом, - сказал Докука, - и что это он с Филькой в одной компании оказался? Наверное, Москву очень сильно не любит.
        - Теперь полюбит. Деваться ему некуда. Хорошо, что ты его не казнил.
        - Ты, Вася, меня вовремя остановил. Хвалю. А ещё вспомнил я про сочинения одного фрязина, Макиавелли кличут. Никола. Может, слыхал? Он так же, как и ты, считал. И при его правлении город его процветал. Вот я и подумал: не может быть, чтобы два таких умных человека - ты и тот фрязин - ошибались.
        Вася затряс головой, подтверждая, что слыхал про Макиавелли, одновременно поражаясь осведомлённости Докуки и в то же время вспоминая, что же он сам читал из книг флорентийского секретаря, этого прагматичного и циничного (а потому эффективного) политика.
        Пока новоградцы и гости города переживали страшную ночь, волхв Простомир мирно почивал в той избушке, где время течёт вспять. Он слишком много времени провёл в обычном мире, пора бы и омолодиться немного. И вообще - впасть бы в спячку лет на пятьдесят. Заслужил. Докука теперь точно станет посадником, дело Филиппа безнадёжно. Обнести свою заимку магическими кругами для отвода посторонних глаз да выспаться как следует! Пятьдесят лет - самый срок. Его имя обрастёт легендами, после пробуждения не надо будет даже доказывать колдовством свою силу. Сами придут и сами попросят о помощи… Он погружался в глубокий сон на пятьдесят лет, радуясь хорошо сделанной работе.
        Внезапно он поморщился во сне. Что-то не давало ему заснуть окончательно. В углу послышался шорох. Простомир встрепенулся, сел на печке, свесив ноги. Из полумрака затянутого паутиной угла вышел Пшепшепшетский.
        - Спишь? - злобным шёпотом спросил он.
        Простомир смотрел на него, ничего не понимая. Пшепшепшетский был измазан кровью, а в руке сжимал гончарную стеку - тоже в крови.
        - Спишь, а наших там бьют. Тоже мне, волхв называется!
        - Что? - сна как не бывало, Простомир вскочил, ища ногой свои ботинки тонкой голландской работы (старик был привередлив по части обувки).
        - Чудь белоглазая. Появились незнамо откуда. Очень много, и всё больше становится. Режут всех. Пока держимся, вон даже наши в драку встряли. Но, чаю, самим не справиться. Что делать-то?
        Простомир сел на лавку:
        - Давай выкладывай подробно, с чем пришёл.
        - А чего выкладывать-то? Всё уже выложил. Появилась непонятно откуда чудь белоглазая и, как в легенде и предсказывали, убивают всех подряд. Народ говорит - конец света приходит. Давай думай скорее, а то всех перережут, окаянные!
        - Так, - задумчиво сказал Простомир, - без колдовства здесь не обошлось. Говоришь, прорва их? Незаметно в город прорву не проведёшь. Стало быть, появились они там прямоступом, а это колдовство, кроме меня, в Новограде никто не знает и не умеет.
        - Ну да, не знает! Чучело то склеротичное! - взбесился Пшепшепшетский. - А про нездешнего волхва забыл? Которого Филипп сюда привёл и который Васю пленял?
        - Верно, - спокойно ответил Простомир, - упустил я его из виду, - стало быть, шаман самоедский здесь напроказил.
        - Ничего себе «напроказил»! - совсем взбеленился домовой. - Там людей убивают, а он тут воспоминаниями занимается. Беги спасай. Нам-то ничего, мы ж неубиваемые. Людей спасай!
        Простомир схватил свой посох и очертил им вокруг себя. Где прошёл посох, загорелось холодное пламя. Стоя внутри горящего круга, он концом посоха подцепил за шиворот домового и затащил внутрь. Затем сделал рукой в воздухе замысловатый жест, и горящий круг захлопнулся, словной мышеловка. Простомир и Пшепшепшетский исчезли… Через мгновение они очутились на улицах ночного Новограда. На первый взгляд всё было как всегда - тихо, спокойно. Над воротами зажиточного дома горел масляный фонарь. Но спокойно было только на первый взгляд. Где-то неподалёку звенела сталь, слышались крики - по-видимому, отряд сиртя наткнулся на упорную оборону. Послышался топот, и из-за угла вылетела толпа размахивающих секирами низкорослых воинов. Увидев Простомира, несколько человек побежали к нему, занося оружие для удара.
        Волхв вытянул посох вперёд, направил его окончание на нападавших:
        - Вот едрёна вошь, - засуетился Простомир, - как же там колдовство Большого Оцепенения? Запамятовал маленечко. Фряжское колдовство было. Вроде. Так. Ленто? Адажио? Нет, не подходит. Ларгаменте? Ларго? Получше, но тоже не совсем то, что надо.
        Движения нападавших замедлились, они двигались, словно в воде.
        - Для начала неплохо, но всё же недостаточно. Граве?
        Сиртя почти остановились, движение можно было разглядеть, только наблюдая за ними несколько минут.
        - Точно - граве! А ещё лучше - грависсима!!!
        Простомир принялся вертеть над собой посохом, с конца которого срывались потоки бело-голубого пламени:
        - Грависсима! Грависсима! Грависсима!
        В небе громыхнуло, повеял ветер. Новоградский петух, по предутренней привычке начавший было кричать, захлебнулся на полувздохе: Кука…
        Всё живое в мире замерло. Застыли на месте смертоносные сиртя, порой даже в таких позах, в каких обычный человек стоять не сможет ну никак - на бегу, в наклоне, один, которого заклинание застало в момент прыжка, так и завис над землёй. Мечущаяся летучая мышь, оцепеневшая в верхней точке своего зигзагообразного полёта, висела, растопырив крылья, словно жуткая эмблема смерти. Простомир удовлетворённо хмыкнул и побрёл по городу - смотреть, все ли подчинились его колдовству. Пшепшепшетский, которого заклинание почему-то не коснулось, побрёл следом.
        Картина была безрадостной. Всюду сиртя со своими секирами и луками, всюду застывшие схватки, как коллективные скульптуры ваятеля-баталиста. А кое-где - тела погибших, как людей, так и сиртя. Терем Докуки был заперт изнутри, во дворе лежало несколько погибших. Простомир, осмотрев тела, убедился, что это не бойцы Докуки. Это его озадачило. На пристани сиртя всё-таки одолели сопротивление пьяных голландцев и заставили их отступить на корабли. Заморские гости, благоразумие которым не отказало даже под действием бражного куража, отвели судна от берега на середину реки - лодок у нападавших не было, а лук на таком расстоянии не представляет большой опасности. Оттуда голландцы постреливали из пистолетов и аркебуз, отгоняя особо настырных сиртя, пока колдовство Большого Оцепенения не остановило их. Домовой, поспешая за Простомиром, внезапно наткнулся на что-то невидимое, больно ударившись боком. Присмотревшись, он увидел, что это застывшая в воздухе пуля. До воина-сиртя, которому она явно была предназначена, оставалось не больше аршина, пуля летела точно в цель. Голландцы стреляли метко. И, если б не
оцепенение, сиртя уже несколько минут был бы мёртв.
        - Что дальше-то, Простомир? - спросил Пшепшепшетский, удручённый увиденным. Твоё колдовство не вечное же. Действие рано или поздно кончится, и эти, - он мотнул головой в сторону ближайших сиртя, - опять за своё возьмутся.
        - Верно, - ответил Простомир, - если просто сидеть и ничего не делать, так и будет. Бесконечно я город держать в оцепенении не могу, да и не надо это. Люди жить должны, а не стоять, как статуи бездушные. А делать будем вот что. Поскольку без колдовства, и сильного колдовства, тут не обошлось, то решать, что делать, будем мы - волхвы, кудесники, шаманы, чародеи, друиды. Кто-то из нас своей волей и силой вызвал из Нави чудь белоглазую, или, как этот народ называют самоеды - сиртя. Это бывшие люди, но очень долго они живут в Нави, совсем нелюдями стали. Нельзя так. Люди на то и люди, чтобы жить в людском мире. И вызвал их, думаю, тот самый Хитрый Песец, которого Филипп в Новоград притащил и который нашего Васю в полон брал.
        Домовой аж захлебнулся негодованием:
        - Да я ему за Васю!..
        Но Простомир осадил его:
        - Остынь. И без тебя найдутся, кто ему задаст. И похлеще тебя. Сейчас общее собрание созывать буду. Дело-то неслыханное.
        Пшепшепшетский лишь вздохнул в знак согласия.
        Общее собрание магов было решено провести на площади перед Софийским собором. До него сиртя ещё не добрались, и площадь была свободна. Простомир немного поколдовал, чтобы известить всех волшебников о предстоящем собрании. Такая уж у них работа - не терпит мешкоты, поэтому и собираются они, когда это надо, очень быстро. Прибыли маги со всех краёв земли. Прибывали прямоступами, конечно, чтобы не тратить время на всякие там ковры-самолёты, сапоги-скороходы и прочий не шибко быстрый транспорт. Здесь были и волхвы со всех областей Земли Русской, и поклоняющиеся деревьям друиды, и маги с полосатыми платками на головах и с полосатой же тряпкой вокруг чресел - другой одежды на них не было. Видно, из жарких краёв пришли. Прибыли несколько шаманов в звериных шкурах и с бубнами. Их попросили сесть в сторонке - воняют! Три чрезвычайно гордых мага с курчавыми бородами, одетых в какие-то хламиды, сами уселись отдельно, заявив всем, что, поскольку они предсказали приход ЕГО (при этих словах один из них ткнул пальцем вверх), то им сидеть в общей куче невместно. Появились зверского вида волхвы - чёрные, как сажа
(Простомир присматривался - не одного ли из них он видел во дворце Олбанского царя?) с вплетёнными в волосы костями - то ли звериными, то ли птичьими, то ли ещё какими. Полуголые волхвы из земель полуденных, в шапках из намотанного вокруг головы куска ткани, уселись, скрестив ноги и любуясь на собственные пятки. Бронзоволикие колдуны в головных уборах из орлиных перьев невозмутимо курили длинные трубки. Немецкие волхвы были одеты в чудные чёрные балахоны и квадратные шапки с кисточками. Один из них держал в руках дивную прозрачную плошку с причудливо изогнутым горлышком. Он недовольно морщился, видно, его оторвали от какого-то важного чародейства. Последним явился странный старичок - невысокий, смуглый, щуплый. На ногах - роскошные сафьяновые туфли с загнутыми носками, в странных белых штанцах со складкой спереди и белом же кургузом кафтанчике. На голове - плоская соломенная шляпа с полями. Под мышкой держал он книгу, на которой Простомир успел заметить надпись: «География. 7 класс». Старичок скромно поздоровался с собранием и, достав из воздуха складной стульчик, уселся на него. Простомир, как
зачинщик собрания, взял слово:
        - Друзья! Собрал я вас по неслыханному делу: один из наших собратьев совершил ужасное злодеяние. Не буду отнимать у вас время, ведь это самая большая ценность в нашем мире. Скажу сразу: он спустился в Навь, некоторые из вас называют её нижним миром, другие - астралом, и призвал оттуда племя бывших людей, известных в его народе под именем сиртя, в моём народе - чудь белоглазая. Другие называют их - народ гог и магог. Словом, что-то в этом роде. Приходит этот народ перед концом света, а, по сути, его приход и есть конец света. Засиделись они в Нави, забыли, что это такое - быть людьми, озлобились. Выйдя из-под земли, стали они убивать всех людей, кого встречали на пути своём. И становилось их всё больше и больше. И если б не узнал я о их пришествии и не успел остановить бойню, сейчас с этим городом было бы уже покончено. А гог и магог, как ужасная зараза, растекалась бы по миру, уничтожая всё живое.
        Собрание возмущённо загудело, осуждая страшный народ и того нечестивца из своей братии, кто посмел из злого умысла или от недомыслия призвать его в наш мир. «Кто это, кто?» - послышались крики. Простомир дождался, пока шум уляжется и продолжил:
        - Думаю я, что виной тому - волхв из народа самоедов по имени Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно. Он здесь, в этом городе, его уже ищут и, как только найдут, доставят сюда - ответ держать. А, вот и его ведут.
        Собрание обернулось на выход с площади. Двое молодых волхвов-русичей, коим заседать в Собрании пока не по чину, тащили за шиворот маленького самоеда - в драных шкурах, с полуостриженной головой, бегающими от страха глазками. Его вытащили на середину площади и поставили перед Собранием.
        - Нам всё известно, - сказал Простомир, - вина твоя безмерна и подлежишь ты суровому наказанию. Имеешь ли что сказать в своё оправдание?
        Песец испуганно озирался, соображая, что бы придумать, дабы смягчить вину:
        - Не по умыслу я. Лишь под действием огненной воды наворотил я делов, братья! Кажный день три недели подряд водку хлестать - тут и не такого натворишь! Смилуйтесь, братья. Я больше не буду!
        - Так ты ещё и злоупотребляешь спиртными напитками! - презрительно сказал Простомир. - Это лишь отягощает твою вину. Брал бы с меня пример. Я уже сто шестьдесят семь лет, три месяца и двенадцать дней - ни-ни! И до этого если и выпивал - то по чарочке, по две, но не более. А уж запойным пьяницей, как ты, я никогда не был.
        Песец, понимая, что сам подписал себе обвинительный приговор, завыл от злости и обиды. А собрание, благосклонно выслушав заявление Простомира, доброжелательно зашумело. Никто не мог похвастать таким длительным воздержанием от вина, кроме волхвов из стран, где почитают Магомеда. Да и то, если разобраться, хе-хе…
        - Песец, участь твоя решена! - сказал Простомир. - За подобные преступления полагается разжаловать из волховского звания. Ты больше не можешь волховать и тебе не подчиняется ни вода, ни воздух, ни огонь, ни земля. Ни звери рыскающие, ни птицы летучие, ни гады ползучие, ни козявки кусучие. Отныне ты простой смертный и, как все смертные, подвержен болезням, старости и поражению деревянным, костяным и железным оружием, а также верёвочной петлёй, утоплению в озёрах, реках, морях, окиянах…
        Простомир ещё долго перечислял, чего лишился и что приобрёл Песец, изгнанный из славного волшебного братства. Наконец он закончил. Из толпы магов раздался голос:
        - А как его величать-то теперь будем? Хитрый Песец - имя волховское, простому человеку неуместное.
        Простомир задумался.
        - Истину говоришь, брат. Надо ему и имя менять. Так, какие будут предложения?
        - Вонючий Скунс! - сказал бронзоволикий шаман из заморской страны, которую позже назовут Новым Светом.
        - Ишак паршивый! - предложил кто-то из волхвов стран полуденных.
        - Грязная Свинья! - крикнул пожилой друид.
        Предложения посыпались одно за другим, но все они Простомира не устраивали.
        - Братья! - сказал он. - В его стране не знают таких зверей. Поэтому ничтожность прозвища не будет понятна его соплеменникам. Надо что-то тутошнее, известное.
        - Может, сам что-то предложишь? - спросил кто-то. - А то как критиковать - так каждый герой, а как до дела…
        Простомир поморщился:
        - Ну, например, Олень Комолый.
        Шаман дико взвыл. Очевидно, по представлениям самоедов, такое прозвище было очень обидным.
        - Да, пусть будет Олень Комолый, то есть безрогий. Ведь безрогий олень - всё равно что мужик без этого самого… евнух, словом, из тех, что в басурманщине султановых жён стерегут.
        Самоедские колдуны, признавая, что их соплеменник наказан справедливо, согласно закивали головами. Один из них сказал:
        - Плохим Олень Комолый шаманом был. Наставник виноват тоже. Надо бы и его наказать, однако.
        Простомир задумался.
        - Пожалуй, да. Учитель всегда в ответе за своего ученика. А если научил волховать, то в ответе вдвойне, ибо дело это для простых людей опасным может быть. Только как же его наказать, он же давно в Правь ушёл?
        - Ничего, достанем и из Прави. Не впервой, - улыбнулся самоед.
        Он дунул, плюнул, крикнул что-то по-своему и вот - перед ними предстал высокий седой старик-самоед с длинными волосами, одетый в богатые лисьи шкуры.
        - Здравствуй, Мудрый Олень, - сказал ему Простомир, - знаешь, для чего тебя сюда доставили?
        - Знаю, - ответил тот, - нерадивость и злой умысел моего ученика тому причиной. Вину свою признаю и готов понести наказание.
        - Это хорошо, что признаёшь, - сказал Простомир, - поэтому наказание тебе будет не очень сильное. Отныне лишаешься ты ежедневного чая с молоком и солью. Будешь пить пустой чай, без ничего. Носить будешь шкуры не самые лучшие, а поплоше, потёртые. Чум твой будут укрывать тоже не лучшие шкуры, а старые, которые другие шаманы не возьмут. Но вместе с тем, поскольку ты признал свою вину, места в верхнем мире мы тебя не лишаем. Пребывай там в спокойствии и проси Великого Духа, чтобы другие твои ученики делами своими заслужили тебе прощение и вернули всё то, что у тебя сейчас отобрали… Ступай.
        Простомир махнул рукой, и наставник нерадивого шамана растворился в воздухе.
        - С шаманом-то мы разобрались, а что с сиртя делать будем? - спросил молодой немецкий волхв.
        - Да ничего не будем, - устало ответил Простомир, - теперь, когда бывший Хитрый Песец, а нынешний Олень Комолый лишён шаманской силы, они просто вернутся обратно в Навь. Даже и не поймут, куда всё подевалось. Ну, помашут там, у себя, в нижнем мире, секирами да успокоятся. Будут и дальше своих духов пасти. Лишь бы не появлялся кто-нибудь вроде Песца, кто захочет и сможет их из Нави в Явь вызвать. Да что там говорить, пройдёмся по городу - сам увидишь. Сиртя уже все отправились обратно, откуда пришли… Слушай, а зовут-то тебя как?
        - Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм. Так меня батюшка при рождении назвал. Но это длинно слишком. Я всем говорю, чтобы меня звали просто Парацельсом.
        - Парацельсом? Да ты, я вижу, Авла Корнелия почитаешь?
        - Считаю его своим учителем, хоть и погиб сей маг задолго до моего рождения. Он ведь тоже был из наших.
        Во время их беседы волхвы разбрелись по новоградским улицам и как-то незаметно исчезли. Те, кто был из полуденных стран, подоставали из дорожных сумок ковры-самолёты и улетели домой: любят почему-то на их родине путешествовать на коврах. Известный московский колдун Кудеяр Арбатский натянул на ноги сапоги-скороходы, смазал каблуки салом и задал такого стрекача, что в несколько секунд исчез за горизонтом, обогнав все ковры-самолёты. Последними его словами, которые слышали оставшиеся, были: «И вольно ж этим басурманам на половичках летать! Никаких понятиев!» Правда, сами полуденные маги утверждали, что в скороходах они бегать не могут - там надо пятки поросячьим салом мазать, а это у них не принято: сало принимают за скверну. Немецкие колдуны укатили на машине, которую приводили в движение сами, крутя педали. Чёрные волхвы с костями в волосах не стали изгаляться и просто хлопнули копьём о землю и исчезли. Наверное, тут же оказались в своих краях. В общем, исчезли все.
        Исчез даже верный Пшепшепшетский - пошёл приводить в порядок подопечный дом, который пришёл в изрядный упадок во время нашествия сиртя. Простомир шёл по улице вдвоём с немецким волхвом. Колдовство оцепенения ещё действовало, и жители города стояли в тех же причудливых позах, что и два часа назад, когда Простомир, разбуженный домовым, появился на улицах Новограда и тайным словом «грависсима» остановил бойню.
        Усталый Простомир шёл куда глаза глядят и сам не заметил, как оказался у дома Докуки. «Значит, пора Васю домой отправлять, - подумал он, - не зря же меня сюда привели». Парацельс молча кивнул, как будто думая о чём-то своём, и достал из широкого рукава чудную прозрачную плошку с длинным гнутым горлом, с которой прибыл на собрание:
        - Прежде чем переступать порог усадьбы, почтенный Простомир, взгляните на это чудо.
        Простомир посмотрел на реторту, не видя в ней ничего необычного.
        - Здесь находится спиритус вини - дух вина. Я получил его только что. В сущности, приглашением на собрание вы отвлекли меня от опыта. Но я уверен, что он удался. Не кажется ли вам, что пора прервать стошестидесятисемилетнее воздержание в употреблении горячительного? Вы порядком устали за последнее время, а алкоголь, как я назвал новый напиток, в небольших количествах прекрасно снимает усталость и способствует восстановлению душевных и физических сил. Здесь главное - не переборщить с дозой.
        Простомир задумался. В самом деле - почему бы и нет? Всё завершено, мы победили, хотя и страшной ценой. Осталось только отправить Васю домой. Но это просто, любой начинающий волхв справится, не говоря уж о нём - стародавнем и сильномогучем волшебнике! Он протянул немцу руку:
        - Давай!
        Тот протянул ему реторту, суетливо выхватив из рукава солёный огурец.
        - Соображаешь! - похвалил Простомир и взял закуску.
        Одним лихим взмахом он опрокинул содержимое вместительной реторты в рот и тут же захрустел огурцом… Немец, разинув рот, уставился на произошедшее действо.
        - Мастер, мастер, что вы сделали! Четверть, только четверть надо было. Ах, зачем я так неосмотрительно предложил вам полную чашу!
        - Да нормально всё, - сказал слегка порозовевший Простомир. - А что, уже кончилось?
        Парацельс горестно кивнул головой.
        - Ну, нет так нет. Ладно, пошли Васятку домой отправлять.
        Они зашли в Докукину усадьбу, прошли через двор, усеянный телами новоградцев. Тела сиртя исчезли, их сейчас готовили к погребению в нижнем мире.
        Подходя к двери, ведущей внутрь терема, Простомир дунул - и все запоры попадали. Они беспрепятственно прошли в помещение. Отыскав Васю и Кирю, волхв щёлкнул каждого по носу, и те пришли в себя. Время для них снова текло как обычно. А Парацельс незаметно, так же, как раньше другие волхвы, исчез. Наверное, пошёл снова спиритус вини добывать. Или философский камень. Или искать тайну китайского фарфора - что там у них в Европе сейчас самое насущное?
        Очнувшиеся недоумённо оглядывались по сторонам, не понимая, что случилось и куда подевались жестокие сиртя.
        - Всё хорошо, мы победили, - сказал Простомир, - Филипп бежал за море, прихватив с собой только один бочонок золота. Остальное его богатство пусть отойдёт Господину Великому Новограду.
        - Значит, это он тех маломерок сюда привёл? - спросил Вася.
        - Не он, но по его воле и по его приказу. Тот, кто привёл, наказан по заслугам.
        - Тот шаман, что меня в плен брал?
        - Да. Он теперь не шаман, а простой смертный. И имя у него теперь другое, позорное. Но вам его знать без надобности, вы с ним уже никогда не встретитесь.
        - А что теперь мы делать будем? - спросил верный Киря.
        - Ты, Киря, продолжишь обучение у меня. Твоя служба у Докуки - это было что-то вроде испытания. Испытание ты прошёл хорошо и достоин того, чтобы перейти на следующую ступень на бесконечной лестнице познания. Готовься, скоро мы попрощаемся с Докукой и Федей. Когда мы в следующий раз появимся в Новограде, их уже здесь не будет. Что поделать, жизнь волхва много длиннее жизни обычного человека.
        Он повернулся к Васе:
        - Ну а ты. Ты сейчас отправишься обратно в свой мир. Как я и обещал, ты волен требовать любую плату. Тем более что довелось тебе испытать здесь такое, чего я даже представить не мог.
        Вася замотал головой.
        - Спасибо, конечно. Но не возьму я ничего. Разве что безделицу какую-нибудь на память. Вот, например, посох твой.
        Простомир засмеялся:
        - Не прост ты, Вася, ой не прост! Знаешь или догадываешься, что не обычный это посох, а волшебный. Не могу я тебе его дать. А то ещё набедокуришь чего-нибудь - похлеще всякого Песца. Проси что-нибудь другое.
        Вася задумался.
        - У Докуки в гостиной видел я золотую висюльку на кожаной тесьме. Понравилось очень. Вот её бы!
        - Бери, - просто сказал волхв, - Докука возражать не будет. Я знаю.
        Подождали, пока Вася сходит за золотой штуковиной.
        - Теперь пошли на двор, домой тебя отправлю. Ты куда хочешь - на охоту или в дом? И в какое время?
        - А можно на охоту, когда я в волка стрелял? Чтобы никто ничего не заметил?
        - Можно, - сказал Простомир.
        - А ещё такой вопрос, - замялся Вася, - даже не знаю, стоит ли?
        - Спрашивай, - разрешил Простомир.
        - Я вот всё время думаю - я вот здесь уже почти месяц, да? Здесь всё реально, но в то же время здесь - сказка. Всякие существа живут, которые у нас только в сказках найти можно. И мой, привычный мир - тоже реальность. Как же они могут существовать вместе? Где находится этот мир и где - мой? И как можно попасть из одного в другой?
        - Да я и сам точно не знаю, - вздохнул Простомир, - хотя путешествовать могу в обе стороны.
        Вася изумлённо вытаращил глаза.
        - Не удивляйся, Вася. Думаешь, кто был тем волком, из-за которого ты в лесу на охоте заблудился?
        - Неужели…
        - Да-да. Именно так. А что поделаешь? Работа такая. Как перемещаться туда и сюда - хоть убей, не скажу. Просто не знаю. Есть особые волховские приёмы, с помощью которых мы и путешествуем. А на понятном тебе уровне попытаюсь объяснить. Вот у тебя в школе по физике какая оценка была?
        - Четвёрка. Но честная, заслуженная, - гордо ответил Вася.
        - Молодец, хвалю, - насмешливо прищурился Простомир, - а раз так, то должен знать, что вещество состоит из атомов. Так?
        - Так. Об этом любой школьник знает.
        - А ещё ты должен помнить, коль четвёрка у тебя действительно честная, что размер ядра атома и размер электронов, которые вокруг него вертятся, ничтожно малы в сравнении с расстояниями между этим самым ядром и орбитами электронов. Иными словами, атом - не монолит, а достаточно разреженное вещество. Так?
        - Так, - уже не очень уверенно сказал Вася. Честно говоря, он и представления не имел, какие расстояния существуют между ядром атома и электронами.
        - А коли так, то должен понимать, что, скажем, дубовое бревно из этого мира и дубовое бревно из твоего мира, хотя они и тяжёлые, и плотные, пройдут друг сквозь друга и даже не заметят этого. Поскольку ядра и электроны вашего атома пройдут через здешний атом, не встретив препятствия. И наоборот. Ясно?
        - Ясно.
        - Так же и человек из твоего мира не увидит, не услышит и никаким другим способом не ощутит наш мир, поскольку все его органы чувств настроены на то, чтобы ощущать свой, привычный мир. Исключением из этого правила являются, пожалуй, лишь дети лет до трёх - трёх с половиной. Они просто ещё не знают о том, что не могут видеть наш мир, вот и видят его. Своим воспитанием вы убиваете у них эту способность. Ясно тебе?
        - Да ясно, ясно, - начал раздражаться Вася. Он терпеть не мог нравоучительного тона собеседника.
        - Да, пожалуй, ещё душевнобольные могут видеть наш мир. И некоторые гении. Но им, конечно, никто не верит. Так вот, колдовство переноса тебя из твоего мира в наш - это всего лишь настройка твоих органов чувств на восприятие нашего мира. А вообще-то, если ты не конченый дурак, то должен уже понять, что мы существуем вместе, рядом. Я бы даже сказал, мы - внутри друг друга. И поэтому должны друг друга беречь.
        - Если я правильно тебя понял, - встрепенулся Вася, - то существует вероятность, что таких миров не два, а больше?
        - Верно, быстро соображаешь. Молодец. Да, таких миров - много. И в каждом - свой, прости уж за тавтологию, мир, свои обитатели, свои проблемы. Хотя миры эти и похожи, но есть и некоторые отличия - прежде всего в истории. Думаю, ты обратил внимание, что мир Новограда отличается от мира Господина Великого Новгорода из вашей реальности не только наличием нечисти и существованием фактора волшбы, но и некоторыми историческими фактами?
        Вася промолчал. Историю он знал недостаточно хорошо, чтобы отмечать анахронизмы. Да и не до этого было, в конце концов!
        - Ну ничего, ничего, - понимающе закивал Простомир, - ты же истфак не заканчивал. Ты другим силён.
        - Ты… А ты - откуда это всё знаешь? - не удержался от вопроса Вася. И опять замялся, не зная, как поделикатнее озвучить свой вопрос.
        - Ты хочешь сказать, что удивительно, откуда старый волхв из Новограда знает столько интересных вещей, о которых ты раньше не задумывался?
        - Ну, что-то вроде того, - признался Вася.
        - Я довольно часто путешествую между мирами. И занимаю в каждом них довольно высокое положение. Нет, не правителя. Волхвы очень редко становятся правителями, только в самом крайнем случае, когда без этого - катастрофа. Скорее - советниками, наставниками, юродивыми, святыми. В вашем мире я, например, преподаю философию в Сорбонне и подрабатываю богом в одном маленьком племени южноамериканских индейцев. Через некоторое время человеку, родившемуся в этом племени, предстоит сыграть значительную роль в жизни вашего мира.
        Простомир остановился и взглянул на небо. Уже почти полностью рассвело.
        - Ну, тебе пора, Вася. Думаю, путь твой будет нетрудным.
        От выпитого впервые за сто шестьдесят семь лет хмельного у него сильно кружилась голова, и он торопился отправить гостя домой, пока не завалился спать… а тут ещё эти расспросы, этот Вася с его неуёмной любознательностью. Простомир привычными движениями начертил на земле двора пентаграмму остриём вверх и велел Васе встать посередине. Потом начал ходить вокруг него, что-то бормоча себе под нос, временами спотыкаясь, как будто забывая и снова вспоминая слова заклинания. Пентаграмма начала светиться сине-белым светом, едва заметным в лучах восходящего солнца. Простомир остановился у Васи за спиной и стал громко произносить заклинания на незнакомом ни Васе, ни Кире языке. Свечение стало сильнее, границы пентаграммы, казалось, выросли вверх и стали светящимися стенами пятиконечного клочка земли, где стоял готовый к перемещению Вася.
        Простомир торопился. Спиритус вини овладевал его сознанием, и надо было спешить, пока он не овладел разумом окончательно. «Эх, зря я, наверное, послушался немца, - подумал Простомир, - как бы этот спиритус мне не помешал».
        Голос его стал громче, он уже почти кричал. Слов уже было не разобрать. Казалось, это просто шум ветра, уханье филина, далёкие раскаты грома. Внезапно громкий вскрик - всё озарилось сиянием света ярче самой яркой молнии. Пятиугольник, где стоял Вася, весь засветился синим пламенем и тут же погас. Вася исчез… Простомир издал протяжный вздох и рухнул на месте, как сломленный косой колос.
        Тут же всё зашумело, зашевелилось, задвигалось. Замычали коровы, закричали петухи, зажужжали мухи. Воины, натягивая луки или замахиваясь топорами, недоумённо оглядывались - куда же подевался противник? Голландцы на своих дощаниках продолжали попойку, пихая друг друга локтями - мол, забавная ночка выдалась, не правда ли?
        Киря направился к Докуке - объяснить, что произошло. И распорядиться, чтобы сражённого спиритусом вини Простомира перенесли в горницу… Наступал новый день…
        Вася открыл глаза. Вокруг не было ничего. Тьма. Он вспомнил стену бело-синего пламени, очерченную волшебным посохом пентаграмму, непонятные слова заклинания, которые произносил Простомир. Потом - падение (или полёт?) непонятно куда. И вот - тьма. Только он, кажется, теперь не стоит, а сидит на чём-то. Чёрт-те что. На лес, откуда он отправился в мир Новограда, явно не похоже.
        Постепенно глаза стали привыкать к полумраку, и он обнаружил, что сидит на какой-то коробке в маленьком помещении вроде чулана, который он видел в тереме Докуки. Но интерьер помещения был явно не из средневекового города. Похоже, Простомир забросил его обратно, в свой, привычный мир, в Россию двадцать первого века, но только не в лес, как обещал, а в город. Надо лишь разобраться, где он оказался.
        Вася встал и обнаружил, что сидел на каком-то пластиковом контейнере. Пластик был странным - то ли белым, то ли перламутровым и, казалось, мерцал в полумраке. Вася пошарил по стенам в поисках выключателя, но ничего не нашёл. Отыскав на ощупь дверь, толкнул. Не заперто. Вася вышел из комнаты. Перед ним лежал коридор с дверьми, такими же, как и та, из которой он вышел. Окон не было, светильников тоже. Свет лился непонятно откуда, кажется, светился потолок, а может, и стены. Вася прошёл вперёд и толкнул первую попавшуюся дверь. За ней оказался ещё один коридор, брат-близнец первого, отличие было лишь в том, что в нём слышались какие-то звуки, в то время как первый был безмолвен, словно могила. Прислушавшись, Вася разобрал, что эти звуки - чей-то голос. Слов было не разобрать, и он решил подойти поближе, чтобы услышать, о чём идёт разговор. Может, это поможет ему понять, где он очутился.
        Он оглядел себя. Боже, во что он одет! Наряд, естественный для мира Новограда, здесь выглядел диким анахронизмом. Хорошо ещё, что он не увлёкся тамошней модой и не напялил на себя какой-нибудь вычурный наряд, в которых любила щеголять новоградская молодёжь… Прислушавшись, Вася понял, что разговор идёт по-русски. Вернее, не разговор, а монолог, как бывает, когда человек говорит по-телефону.
        - Что? На Гринвуд? Груз сандала? - орал голос. - А в гробу я их видал. Там такие отморозки, за невинно срубленное дерево расстрелять готовы, гады. Нет, не пойду я туда, ну их в задницу. Ну не знаю, ищи что-то поинтереснее. Ты диспетчер или почему? Тебе деньги за что платят? И я в том числе! Что? Есть предложение на пятьсот тонн мент… метнер… тьфу ты, язык сломаешь, мейтнериевой руды с Корка до Дубны? Я правильно понял? А сколько там переходов? Пять? И сколько обещают? Что? Ты не ошибся? Ну это совсем другое дело! Молодец, так бы сразу. А то затеял - сандал, Гринвуд. С этими травоядными никаких дел иметь нельзя. Совсем с катушек съехали там со своим экологическим равновесием. Всё, пока. Завтра буду на Корке. Приготовь там всё. Да, и груз и документы. Бывай.
        Настала тишина. Похоже, этот говорун занимается перевозками, а это место - его жилище или место стоянки его транспорта. Док, гараж или ангар. А скорее, всё вместе. Только что значит странная реплика - «сколько там переходов»? Если это тот Корк, что в Ирландии и подмосковная Дубна, то это пару часов на самолёте. Ну, может, три. Ладно, сейчас узнаю… Вася толкнул дверь. Дверь открываться не желала. Немного повозившись, он понял, что та отодвигается в сторону. Задвинув дверь, Вася вошёл в помещение. Там за пультом перед большим экраном сидел человек в тёмном комбинезоне. Он повернул голову и изумлённо уставился на вошедшего.
        - Это что ещё за сикось-накось? Эй, чушила, ты откуда тут нарисовался?
        - Да так, проходил мимо… - неопределённо промямлил Вася. Не стоит объяснять этому человеку, кто он и откуда. А то ещё психушку вызовет.
        Человек хмыкнул:
        - Так-таки и проходил? А, может, пролетал?.. Да-а-а-а, говорили мне, что бывают такие случаи, да не верил, признаться. Садись, мил человек, говорить будем.
        - Вы знаете, я, наверное, лучше пойду.
        Васе начало разговора до жути напоминало его первую беседу с Докукой. Посему лучше отсюда уйти, и как можно скорее.
        - Так уж и пойдёшь? А куда, можно поинтересоваться?
        - Домой, конечно, куда же ещё?
        - Да что вы говорите! - с издевательскими интонациями воскликнул незнакомец. - А где же твой дом?
        - Точный адрес вам знать без надобности. Здесь, в Питере, конечно.
        Незнакомец жизнерадостно рассмеялся:
        - В Питере, значит?
        - Ну да, - сказал Вася, начиная понимать, что опять вляпался во что-то эдакое, - а в чём, собственно, дело?
        - А дело в том, что мы сейчас не в Питере и в ближайшую пару лет там вряд ли будем.
        - А где мы?
        - Ну если тебе это о чём-то скажет, то мы сейчас, - человек мельком взглянул на экран, - находимся в секторе дельта-эпсилон, по трёхмерной улитке девятнадцать, темпо сто двадцать четыре. Нет, уже по улитке восемнадцать. Скорость приличная.
        - Да объясни ты толком, что происходит! - закричал Вася, чувствуя, что самые мерзкие, самые отвратительные, самые бредовые его предположения оправдываются.
        - Мы в космосе, дружок. И до Земли - парсеков двести, я полагаю, не меньше. И находимся мы на моём сухогрузе «Белка и Стрелка».
        Если Вася не упал после этих слов без чувств, то заслуга в том - его девяноста процентов коэффициента адаптации.
        - А теперь, коль ты такой крепкий и в обморок не шлёпнулся, - продолжил владелец космического сухогруза, - то ступай к боцману, будешь ему по хозяйству помогать. Уж извини, пассажиров мы не возим. По коридору прямо и налево, дальше сам увидишь.
        Вася понял, что сейчас спрашивать о чём-то бесполезно, и покорно побрёл, куда сказали…