Виктор Точинов
Мы играли вам на свирели... или Апокриф его сиятельства
Всякий раз, как в наших книгах встречается история, реальность коей кажется невозможной, повествование, которое противоречит и рассудку, и здравому смыслу, можно быть уверенным, что сия история содержит иносказание, скрывающее глубоко потаенную истину; и чем больше нелепость буквы, тем глубже мудрость духа.
Моше бен Маймон, талмудист ХIII века
Вступление
Странная история произошла в восточном Средиземноморье две тысячи лет назад, во времена правления кесаря Тиберия... Казалось бы, разобрана и истолкована она неоднократно и самым подробнейшим образом: ни один шаг, ни одно слово главного героя, его друзей и спутников, его врагов не остались без пристального внимания...
Но, удивительное дело, многие писатели рано или поздно приходят к внутренней необходимости сочинить свой апокриф, показать свою трактовку изложенной в Евангелиях истории. Особенно усердны на ниве этой писатели-фантасты, да и вообще все писатели, хотя бы ненадолго выходившие в своем творчестве за рамки сурового реализма и бытовой обыденности...
Каких только апокрифов мы не видели... Новые истолкования лишь отдельных евангельских эпизодов ("Пойдем на Голгофу!" Г. Кулуорта), - и развернутые "Евангелия от Имярек"; классическое изложение событий с новыми мотивами действий персонажей ("Отягощенные злом" братьев Стругацких), - и перенос истории в иные места и времена ("Чужой среди чужих" Хайнлайна); весьма оригинальная версия ("Пелагия и красный петух" Б. Акунина), - и скучноватые переделки по принципу "не так все было!" (примерам нет числа).
Процесс развивается, свежий роман Андрея Лазарчука "Мой старший брат Иешуа" тому свидетельство (не первый, кстати, апокриф Лазарчука). Да и автор этих строк - что уж скрывать - не удержался, оскоромился... Традиция-с.
Имен, которые можно подставить в стандартное название "Евангелие от такого-то", не хватает катастрофически, все упомянутые в Новом Завете персонажи использованы, - иные литераторы беззастенчиво берут производную от производной: в ход пошли выдуманные герои популярных апокрифов нового времени, например "Мастера и Маргариты"... Как сказал другой писатель по другому поводу: кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично.
По-моему, не было апокрифа лишь от Банги, любимой собаки прокуратора... Или я ошибаюсь, и свое видение событий она уже изложила?
В истории отечественной фантастики есть длительный период, когда сочинение апокрифов, мягко говоря, не приветствовалось... Евангелия дозволялось лишь критиковать и осмеивать - чем воспользовался, например, Илья Варшавский, написавший остроумную и едкую повесть "Петля гистерезиса", один из немногих апокрифов советской поры; авторы, подходившие к теме серьезно, писали "в стол", как Булгаков.
Оговорюсь: те времена, когда появились "Плаха" Айтматова и "Отягощенные злом" Стругацких, советскими я уже не считаю, и неважно, что СССР еще оставался на плаву и единственная его партия упорно цеплялась за штурвал, - в литературе власть коммунистов рухнула раньше, чем в государстве.
Но одному писателю в Советском Союзе, даже в самое нелегкое для литераторов время, было дозволено почти все... В бытовом плане уж точно: два имения с особняками и полным штатом прислуги; три шикарных авто - в том числе восьмиместный "роллс-ройс" из числа двадцати машин, заказанных для кремлевского гаража... И камердинер, с достоинством отвечавший по телефону: "Их сиятельство уехали в горком..."
Да, речь именно о нем, о "красном графе". Апокриф времен построения социализма сочинил Алексей Николаевич Толстой, любимец Сталина, академик АН СССР, лауреат трех Сталинских премий и прочая, и прочая... И - среди прочего и прочего - писатель-фантаст: к моменту создания апокрифа уже были написаны и "Аэлита", и "Гиперболоид инженера Гарина", и "Союз пяти"...
"Красный граф" не маскировал свой апокриф под фантастику, избрал другой жанр... Маскировка и вседозволенность - нет ли тут противоречия? Нет, конечно же: что дозволялось любимцу Сталина, находилось под запретом для миллионов читателей, а писать в стол его сиятельство не привык.
Вышел из типографии апокриф в 1936 году вполне достойным тиражом.
Назывался он "Золотой ключик, или Приключения Буратино".
Странно? Удивительно? Но если евангельские роли могут исполнять роботы ("Поиски св. Аквина" Э. Бучера), то чем хуже деревянный человечек?
Глава 1. О столяре и плотнике и об отце и отчиме
Нелегко начать логическую цепочку, доказывающую тождество Буратино с главным евангельским персонажем... Вроде основные параллели лежат на поверхности, и не заметить их невозможно, - не замечают! Аберрация, проще выражаясь, ложный взгляд, - начинают читать "Золотой ключик" в нежном детском возрасте, самом восприимчивом, - и на всю жизнь закладывается убеждение: странная притча Толстого - всего лишь детская сказка... К тому же многим поколениям юных читателей "Ключика" проще было раздобыть "Забавную библию" Таксиля, чем Библию настоящую, - не зная первоисточника, как понять аллюзии и заимствования?
Однако с чего-то начинать все-таки надо - начнем с начала. С самого начала повести-сказки Толстого: "Давным-давно в городке на берегу Средиземного моря жил старый столяр Джузеппе..."
Джузеппе - итальянизированная форма имени Иосиф. Но почему столяр? Почему не плотник, как евангельский Иосиф, муж Марии?
Вариантов ответа два. Первый прост: чтобы не начинать как бы детскую сказку с чересчур навязчивых аллюзий: Джузеппе-Иосиф, из Средиземноморья, да еще и плотник, - перебор для 1936 года.
Второй вариант ответа сложнее: возможно, все дело в погрешностях перевода. Не будем углубляться в тонкости арамейского языка, чтобы доказать, что плотник и столяр могли в первом веке нашей эры в Галилее называться одним словом. Но вот любопытный момент: в православном иконописном каноне строго предписано, как можно изображать те или иные евангельские сюжеты (Богородицу с младенцем-Иисусом, например, лишь в трех определенных позах, и никак иначе). Так вот, в православном каноне сюжет "Иисус и Иосиф-плотник" изображается следующим образом: мужчина с нимбом слева, подросток с нимбом справа, а у их ног разложены инструменты: тесло, стамески и долота, несколько буравов, рубанки двух или трех видов... Пардон, но инструменты-то столярные! Пилы и топора - главных орудий плотника - нет и в помине!
Но вернемся к сказке Толстого. Джузеппе-Иосиф начинает обрабатывать сосновый чурбак в рассуждении сделать ножку для стола (обрабатывать, заметим в скобках, топором - инструментом плотницким, не столярным), - и слышит Голос.
Принадлежит ли голос Буратино, существующему пока ин потенцио - в виде полена? Если рассматривать первый слой сказки, предназначенный для детей, - да, с Джузеппе-Иосифом говорит именно будущий Буратино. Но пару глав спустя выявляется странное противоречие: когда папа Карло уже по-настоящему вырезает из полена деревянную куклу - она, кукла, молчит до тех пор, пока у нее не вырезан рот!
У чурбака под топором Джузеппе рта ни в каком виде не было - будущей кукле говорить нечем - так чей же голос услышал столяр-плотник Джузеппе-Иосиф?
Надо полагать, тот же самый, что предупредил Деву Марию, кем она беременна. И Иосифа предупредил тоже - дабы не страдал от беспочвенной ревности.
Затем от отчима-Иосифа будущий Буратино попадает к тому, кого на протяжении всей сказки называет отцом, папой... К старому шарманщику Карло. И вновь налицо противоречие: Джузеппе столяр, специалист по работе с деревом, - не логичнее ли ему самому вырезать деревянную куклу и подарить своему другу? Ведь Карло занимался всю жизнь тем, что пел песни, вращая ручку шарманки, - откуда у него столярные навыки?
Но если рассматривать сказку не просто как сказку, а как апокриф, нестыковка исчезает сама собой: Джузеппе-Иосиф лишь отчим, а настоящий отец у Буратино не так прост - ему сына что из глины вылепить, что из дерева вырезать проблем не составит.
Кто же в таком случае исполняет роль Богородицы, Девы Марии? Ни одного подходящего женского персонажа в первых главах "Золотого ключика" нет - Карло и Джузеппе не то вдовцы, не то убежденные холостяки...
Ответ возможен лишь один: сосна. Итальянская сосна - в дальнейшем Толстой покажет, что сосны в Италии ох какие не простые, весьма отличаются от одноименных российских деревьев... И Буратино на протяжении всей сказки сохраняет свою дуалистичную, двойственную деревянно-человеческую природу: как человек, он страдает от холода и голода, но в то же время не тонет в воде и способен послужить топливом для очага. Аналогия с двойственной, бого-человеческой природой Иисуса очевидна...
Кощунство, говорите? Не мог Толстой вкладывать такой смысл в свою сказку, изображая Богородицу в виде сосны?
Мог. Доказательства последуют ниже, а покамест замечу одно: кто скажет, что Буратино был зачат порочно, пусть первым кинет в меня сосновое полено.
Можно березовое. Или ольховое.
Глава 2. О личности автора
Но прежде чем мы продолжим дальнейший разбор "Золотого ключика", - перейдем, как говорится, на личности.
Необходимо ответить на вопрос, относящийся к области этики. Способен ли был Алексей Николаевич Толстой на этакое литературное хулиганство: переложить Новый Завет в шутовской, балаганной интерпретации, отдав роль Иисуса деревянной проказливой кукле с длинным носом?
Для правильного ответа стоит вспомнить кое-что из предшествующей литературной биографии Толстого. Отличался ли Толстой-литератор твердыми принципами? Едва ли... Активно сотрудничал с белогвардейскими изданиями, затем с эмигрантскими, затем с советскими, - и везде попадал в лад и в такт, везде его творения печатали. Чувства верующих и боязнь их оскорбить? Окружающая обстановка скорее располагала к такому оскорблению: попы на Соловках, в храмах - картофельные склады, в каждом киоске "Союзпечати" - свежие номера журнала "Безбожник" со свежими хлесткими поэмами Иванов Бездомных...
Но, может быть, все происходящее в стране с религией не нравилось Толстому? Все-таки граф, дворянин, человек из прошлой эпохи...
Не знаю, не знаю... Графское достоинство не помешало Алексею Николаевичу принять в свое время участие в довольно-таки грубой литературной фальсификации: его сиятельство на пару с историком Щеголевым сочинил подложные "Дневники" Анны Вырубовой, бывшей фрейлины императорского двора. Вырубова, женщина глубоко, до фанатизма верующая, в то время была жива, но на ее религиозные чувства "красный граф"... как бы помягче сказать... в общем, хорошенько перемешал те чувства с грязью, сочиняя заказанную антимонархическую агитку.
После такого сделать буффонаду из Нового Завета не составит труда. Даже на подлог идти не надо... Зато пришлось пойти на плагиат.
Обойти молчанием литературный первоисточник - сказку Карло Коллоди "Приключения Пиноккио" в нашем разборе, конечно же, нельзя. Потому что возникает другой вопрос: а сам ли Алексей Николаевич сочинил свой кукольный апокриф? Не позаимствовал ли у итальянского коллеги заодно уж и евангельскую линию, вместе с завязкой и многими эпизодами "Золотого ключика"? В конце концов, вольнодумцев и в Италии хватало...
Нет, в сказке Коллоди вольнодумством и не пахнет, скорее она грешит обратным: дидактичностью, навязчивым морализаторством. Да, некоторые эпизоды, которым предстоит стать предметом нашего рассмотрения, Толстой почти в точности списал из "Приключений Пиноккио". Более того, отдельные библейские мотивы в исходной сказке проскальзывают, - но ничего удивительного в том нет, все здание западноевропейской литературы стоит на двух фундаментах, на библейском и античном. Но "библейские" эпизоды у Коллоди разрознены и не складываются в единую евангельскую историю.
У Толстого же общий контекст "Золотого ключика" придает сочиненным Коллоди поворотам сюжета совершенно иной смысл, явно не задуманный итальянским автором. И в ряде случаев мы разберем это на примерах.
Отдельные "итальянские" эпизоды и даже персонажи (Говорящий Сверчок, например) никаких двусмысленных трактовок не допускают... Сейчас их использование назвали бы заурядным плагиатом для увеличения объема текста. Но не стоит судить писателя Толстого с позиций дня сегодняшнего: в те же годы писатель Волков еще более беззастенчиво использовал сказку американца Баума "Волшебник страны Оз", а затем много лет, эксплуатируя основанный на плагиате успех, писал собственные слабенькие продолжения... Не говоря уж о русских переводчиках девятнадцатого века, публиковавших французские авантюрные романы под своими фамилиями, без указания автора, да еще порой заменявших имена персонажей на русские, для лучшей доходчивости...
Однако пора от личности автора вернуться к тексту. Итак...
"Давным-давно, в городке на берегу Средиземного моря..."
Глава 3. О морях и озерах
Вот ведь что удивительно: в первой же строчке "Золотого ключика" говорится о Средиземном море - и затем море почти напрочь пропадает из сюжета... Герои сказочной повести не сидят на месте буквально ни минуты, непрерывная вереница приключений заносит их куда угодно, только не на морской берег. Лишь иногда море мелькает где-то вдали - например при пешем путешествии Буратино с котом и лисой в Страну Дураков оно видно с холма - и вновь исчезает.
Между тем в сказочном первоисточнике, у Коллоди, морские приключения соседствуют с сухопутными, и Пиноккио даже оказывается в брюхе у акулы... Но Толстому этот эпизод не интересен, его можно напрямую связать с библейской историей Ионы, но никак не с Евангелиями. Иисус проповедовал в Галилее, в родственной и знакомой ему среде, - разноплеменное и разноязыкое население приморских городков едва ли было способно воспринять его проповедь... Первые ученики Иисуса - рыбаки, но не средиземноморские, а те, что забрасывали свои сети в воды Тивериадского озера. Правда, жителям крохотной страны достаточно скромная акватория казалось морем - библейским морем Галилейским - но мы не будем впадать в географическую ошибку: вода пресная - значит, озеро, и везде в Евангелиях, где деяния Иисуса связаны с "морем", имеется в виду озеро.
Появляется озеро и у Толстого: Буратино перелетает его, ухватившись за лапы лебедя, но появляется мельком. Затем, как и Средиземное море, озеро еще несколько раз упоминается как деталь ландшафта и никакой смысловой нагрузки не несет. Роль "Галилейского моря" - важную и значимую для сюжета - исполняет совсем другой водоем... Да-да, именно он - грязный пруд в Стране Дураков. Зловонный сточный прудишко, рыбы в котором не осталось, лишь лягушки, пиявки и последняя уцелевшая черепаха - Тортила...
Однако именно в этот пруд псы-сыщики швыряют Буратино, но он не тонет (параллель между непотопляемостью Буратино и водохождением Иисуса, думаю, не нуждается в дополнительных пояснениях).
Однако именно на дне этой зловонной лужи лежит ключ от потайной дверцы...
Есть там и свой аналог рыболова - Дуремар, продавец лечебных пиявок. Вроде бы насквозь отрицательный персонаж, никак не способный сыграть роль апостола, но... Но в финале "Золотого ключика" Дуремар бросает Карабаса и примыкает к Буратино и компании, по крайней мере собирается примкнуть: "Вот хочу пойти к ним, - Дуремар указал на новую палатку, - хочу попроситься свечи зажигать..."
Очень характерно, что собрался отставной гирудотерапевт в новый театр под названием "Молния" не костюмером, и не гардеробщиком, и не билетером, и не подсобным рабочим сцены, - свечи зажигать... Почему именно на такую должность? Случайность?
Надо заметить, что евангельские персонажи свечами практически не пользуются, основной источник искусственного света в их домах - масляные светильники. Но вот что звучит у евангелиста Матфея - Иисус сравнивает учеников своих именно со свечами: "И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела..." (Матфей, 4:15,16)
Не такое уж простое дело - зажигать свечи в театре с любопытным названием "Молния"...
"Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого..." (Матфей, 24:27)
Вернемся к зловонному пруду Страны Дураков. Лягушки, пиявки... А еще - головастики, водяные жуки, личинки, инфузории... Толстой в перечислении обитателей водоема скрупулезно точен. А рыбы где? Почему нет рыб?
Ведь как учит нас православная "Библейская энциклопедия":
"Изображение рыбы долгое время служило выразительною эмблемою для христиан первенствующей Церкви. Греческое название ихтис составлено из первых букв следующих слов: Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель".
Энциклопедии вторит современный православный теолог:
"...Помимо прочего рыбы суть самые высокоорганизованные создания, не совокупляющиеся для продолжения рода. Последнее наблюдение может быть развито во многих направлениях, но нам, в особенности на несколько более позднем этапе наших исследований, будет особо важен тот факт, что в отношении рыбы абсолютно бессмысленна символика блуда".
Глава 4. О театрах, храмах и чудесных исцелениях
По-настоящему приключения Буратино начинаются с того, что он отправляется в школу, но вместо нее попадает в кукольный театр Карабаса Барабаса. Остальные происшествия, имевшие место между появлением на свет Буратино и его походом за знаниями, напрямую позаимствованы у Коллоди, излишней смысловой нагрузки не несут и на дальнейший сюжет не слишком влияют. Можно спокойно вычеркнуть из "Золотого ключика" эпизоды с Говорящим Сверчком или с яйцом и цыпленком, - текст станет короче, и только.
Справедливости ради отметим, что и доктор кукольных наук позаимствован у Коллоди (в оригинале он носит имя Манджафоко) - но насколько же изменились у Толстого и характер, и значение персонажа! Манджафоко - всего лишь проходной персонаж второго плана, и, вопреки грозному облику, человек не злой, - он отпускает Пиноккио и дарит ему золото просто так, расчувствовавшись от жалостливого рассказа деревянного мальчишки. И на этом роль прототипа Карабаса исчерпана.
А вот Карабас Барабас под пером Толстого превращается в законченного злодея, в главного антагониста повести, чьи действия во многом определяют сюжет. Доброта его показная и лицемерная, служит лишь прикрытием для тайных планов.
Но если в шутовской версии Нового Завета роль Иисуса исполняет деревянный человечек Буратино, то какому персонажу соответствует его бородатый противник? Можно предположить, что Карабас собирательный образ гонителей Иисуса: не фарисеев и книжников (далее мы увидим, кто исполняет их роль), но иудейских священников. А его театр - Храм Иерусалимский, построенный еще Соломоном, разрушенный Навуходоносором, восстановленный после вавилонского пленения и кардинально перестроенный царем Иродом незадолго до евангельских событий.
Не слишком ли смелое допущение?
В дальнейшем мы найдем в тексте еще немало прямых и косвенных доказательств этого предположения, но пока что сравним два эпизода: в первом самочинное появление Буратино на сцене срывает спектакль, а во втором:
"И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех покупающих и продающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, и говорил им: написано: "дом Мой домом молитвы наречется", а вы сделали его вертепом разбойников" (Матфей, 21:12,13)
Здесь уместно отметить два обстоятельства: во-первых, заведение Карабаса по сути балаган, большая палатка, но Толстой отчего-то упорно именует его театром, заставляя вспомнить расхожее выражение "театр - храм муз"; во-вторых, старинное значение упомянутого в цитате слова "вертеп" (пещера) давно позабыто, но "красному графу" наверняка доводилось видеть в юные годы совсем иные вертепы - ярмарочные кукольные театры.
Первоначально куклы разыгрывали в вертепах представления исключительно на библейские сюжеты, чаще всего евангельские (лишь впоследствии, да и то не везде, стали возникать светские темы, в основном отклики на последние политические события в простонародном их понимании...) - то есть логическая цепочка: кукольный театр - храм - вертеп - кукольный театр замыкается в круг, и уподобление деревянных и тряпочных кукол евангельским персонажам уже кажется менее кощунственным... Балаган, шутовство - да, но все же некая форма веры, некое осознание на доступном уровне сложных материй. Впрочем, официальная церковь всегда имела о вертепах свое, весьма негативное мнение.
...Разобравшись с торговцами, Иисус там же, в храме, занялся исцелениями. На страницах евангельских историй он исцеляет неоднократно: и бесноватых, и расслабленных, и сухоруких, и парализованных, и прокаженных, и больных водянкой...
"И прошел о нем слух по всей Сирии; и приводили к нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и он исцелял их". (Матфей, 4:24)
Но (внимание!) кого же он исцелил именно здесь, в храме, превращенном в вертеп?
"И приступили к нему в храме слепые и хромые, и он исцелил их". (Матфей, 21:14)
Запомним, это важно: на сей раз нет ни расслабленных, ни паралитиков... Слепые и хромые.
Буратино же никого в храме муз исцелить не успел по уважительным причинам. Карабаса привела в бешенство неожиданная помеха спектаклю, равно как книжников и первосвященников возмутило сорванное богослужение, - но в отличие от последних директор театра смог "наложить руку" на возмутителя спокойствия.
Кого же встречает Буратино, едва покинув театр на следующее утро?
Слепого кота.
Хромую лису.
Увечья мнимые, кот и лиса - гнусные обманщики, но ведь притворяются они не паралитиками, не припадочными и даже не лунатиками...
Исцеление следует немедленно, в самом фарсовом исполнении. Кот тут же прозревает: "Увидев деньги (...) кот вдруг широко раскрыл слепые глаза, и они сверкнули у него, как два фонаря". Лиса обладала большей выдержкой и костыли не отбросила, - однако, навязавшись Буратино в попутчики, враз позабыла про свой недуг: бодро, не жалуясь на хромоту, отшагала целый день до самого вечера.
До харчевни "Трех пескарей".
Глава 5. О хлебах и рыбах
Вот рыбы и появились в повествовании, пусть пока лишь на вывеске харчевни. И хлебА не задержались:
- Не мешало бы нам перекусить хоть сухой корочкой, - сказала лиса.
- Хоть коркой хлеба угостили бы, - повторил кот.
Рыбы, хлеб и голодные... Такое сочетание мгновенно вызывают ассоциацию с известной евангельской историей, настолько известной, что даже цитаты приводить не хочется...
Кстати, а что мы видим у Коллоди? В первоисточнике ведь Пиноккио тоже путешествует в обществе кота и лисы, тоже попадает в харчевню...
А у Коллоди мы видим совсем другую вывеску над заведением: "Красный рак". И никаких аллюзий не возникает.
Отметим еще раз: даже напрямую заимствуя эпизоды из итальянской сказки, Толстой наполняет их новым смыслом - за счет мелочей, нюансов... За счет смены вывески на харчевне, к примеру. А чтобы не возникали сомнения, можно ли нарисованных на вывеске трех рыбок сравнивать с двумя вполне реальными, накормившими пятитысячную толпу, оценим заказ, сделанный котом Базилио:
- Шесть штук самых жирных карасей, - приказал кот, - и мелкой рыбы сырой на закуску.
Толстой не просто пародирует евангельский сюжет - инвертирует его, выворачивает наизнанку (и впоследствии, как мы увидим, еще проделает это неоднократно).
У евангелистов: две рыбы и пять хлебов накормили множество голодных.
У Толстого: двое прохиндеев умудрились умять множество еды: и жареного барана, и гуся, и пару голубей на вертеле...
"Короче говоря, они взяли все, что было на очаге: для Буратино осталась одна корочка хлеба. Лиса Алиса и кот Базилио съели все вместе с костями. Животы у них раздулись, морды залоснились".
А пока наевшиеся до упаду жулики отсыпаются, попробуем разобраться с этими двумя персонажами: они не так просты, как представляется с первого взгляда.
Даже если рассматривать самый первый, на поверхности лежащий слой "Золотого ключика" - то есть незамысловатую детскую сказку - поведение кота и лисы вызывает по меньшей мере недоумение.
Судите сами: они мошенники, мнимые больные, выманивающие деньги обманом. Проверенный модус операнди применяют и к Буратино: обмануть, обхитрить, поманить призраком ложной выгоды и прикарманить денежки.
И все срабатывает, не дает осечки: глупый деревянный человечек доверчиво идет к Полю Чудес, выращивать золотое деревце...
Но внезапно с котом и лисой происходит совершенно непонятная метаморфоза.
Они бросают Буратино в харчевне.
Зачем? Он верит им, и считает друзьями, и покорно шагает, куда ведут...
Они переодеваются разбойниками и вооружаются.
Зачем?? Ведь их оружие - лесть и ложь - и без того сработало. К чему нож с пистолетом?
Наконец, они крайне агрессивно нападают на Буратино.
Зачем???
Отчего персонажи настолько выпали из образов? Что вдруг стряслось с Алисой и Базилио? Несварение желудков от съеденного с костями барашка?
В первом смысловом слое повести-сказки ответ не найти. Но если вернуться к нашему шутовскому апокрифу, то он достаточно очевиден.
В Евангелиях множество действующих лиц - появляются, исчезают, носят разные имена... В апокрифе, имеющем вид детской сказки, такой подход невозможен: дети не способны удержать в голове столько персонажей... И поневоле некоторым героям и антигероям "Золотого ключика" приходится менять маски, исполняя поочередно несколько ролей.
"Чудесно исцеленные" и "чудесно накормленные" - роли для Алисы и Базилио второстепенные, эпизодические. А роль основная - спутники главного героя, предавшие его ради денег. Продублированный Иуда... Проанализировать основную роль кота и лисы нам еще предстоит, а сейчас разберемся с разбойниками.
Очевидно, что к двум главным разбойникам в евангельской истории - распятым вместе с Иисусом - хвостатые прохиндеи отношения не имеют. Гораздо вернее сопоставить их с другими разбойниками, упомянутыми в притче Иисуса:
"На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым". (Лука, 10:30)
Почему именно с этими, мельком упомянутыми разбойниками? Ответ - в следующей главе, но сначала вернемся к нашему главному персонажу, как раз выходящему из харчевни...
Глава 6. О стучащих и отворяющих, а также о званых и избранных
В одиннадцатой главе "Золотого ключика" с Буратино, покинувшим харчевню, происходит каскад приключений: он схвачен разбойниками, вырывается, бежит, перебирается через озеро, ухватившись за лапы лебедя, - и оказывается перед домиком Мальвины.
А дальше действие развивается в полном соответствии с другой одиннадцатой главой - Евангелия от Луки. Доказательства излишни, достаточно лишь процитировать два фрагмента.
У Толстого:
- Девочка, откройте дверь, за мной гонятся разбойники!
- Ах, какая чушь! - сказала девочка, зевая хорошеньким ртом. - Я хочу спать, я не могу открыть глаза...
У Луки:
"Не беспокой меня, двери уже заперты и дети со мной на постели, не могу встать..." (Лука, 11:7)
Случайное совпадение? Или прямая полемика со словами Иисуса: "Стучите, и отворят вам"? (Лука, 11:9)
Если учесть, что в предыдущей главе евангелист излагает уже упомянутую притчу Иисусову о человеке, ставшем жертвой разбойников (и о равнодушных, проходивших мимо) - очевидно, что о совпадении говорить нельзя. Не бывает столько совпадений подряд...
Далее действие у Толстого уходит в сторону от соответствующей евангельской главы: разбойники настигают Буратино и вешают его на дереве. Сам этот эпизод весьма важен, как и последовавшее возвращение Буратино к жизни, - мы еще рассмотрим его отдельно, а пока перелистаем несколько страниц: неприятности позади, Буратино в гостях у Мальвины, она его кормит, затем начинает обучать и воспитывать...
И вновь мы видим возвращение к сюжету одиннадцатой главы евангелиста Луки: Иисус в гостях у пригласившего его фарисея... "Фарисей же удивился, увидев, что он не умыл рук перед обедом" (Лука, 11:38). Мальвину, помнится, такое поведение тоже сильно удивляло...
После трапезы (в "Золотом ключике") следует урок арифметики. И опять, как со стучавшими и отворяющими, Толстой устами Буратино ведет полемику со словами Христа, сказанными фарисею, принимавшему его в гостях. Доказательства и здесь не нужны, все на поверхности, достаточно простого сравнения цитат.
"Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть..." и "Я же не отдам же Некту яблоко, хоть он дерись!" Кто-нибудь еще настаивает на версии о случайных совпадениях?
А затем Мальвина наказывает своего нерадивого ученика и воспитанника:
- Вы гадкий шалун, вы должны быть наказаны! (...) Артемон, отведи Буратино в темный чулан!
И сразу же вспоминается другая притча, о званых и избранных (в изложении Матфея, у Луки этот эпизод званого пира опущен), - на пиру один из гостей тоже вел себя неподобающим образом и поплатился: "Возьмите его и бросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов" (Матфей, 22:13).
Нет ли тут натяжки? - спросит недоверчивый читатель. Можно ли признать темный чулан девочки Мальвины за библейскую "тьму внешнюю" с ее зубовным скрежетом? В чулане ведь тьма внутри? Легко усомниться, но Толстой не позволяет: "В чулане послышался тоненький писк, будто кто-то скрежетал мелкими зубами..." Писк и скрежет - звуки разной природы, и зубовный скрежет в писк не превратится, какими бы мелкими зубы не были... Писатель, даже не калибра Толстого, но хотя бы сносно владеющий русским языком, случайно такой ошибки не допустит. Никакой случайности нет и в помине - зубовный скрежет должен был появиться, и появился. Ну и плач заодно - но плачет сама добрая Мальвина, Буратино лишь ругается.
Дальнейшую судьбу бедолаги, ввергнутого во "тьму внешнюю", Новый Завет нам не раскрывает, но едва ли она оказалась завидна. Буратино же, как все помнят, из чулана сбежал без особых затруднений, и даже сберег свое богатство - полученные от Карабаса золотые монеты. О них мы поговорим в следующей главе.
Глава 7. О числах и суммах
Арифмология Библии вообще и Нового Завета в частности - наука дотошная и скрупулезная, все числа и цифры, упомянутые и в авторском тексте евангелистов, и в притчах Иисусовых, разобраны подробнейшим образом, и каждому числу найдено свое толкование, а то и несколько, взаимно исключающих друг друга.
Арифмология же "Золотого ключика" - терра инкогнита. Ну что же, поработаем немного Колумбами...
Первая цифра, которая приходит на память любому, даже читавшему сказку Толстого лишь в раннем детстве, - пять. Знаменитые пять золотых монет, подаренные Карабасом... Зарыв их на Поле Чудес, Буратино увеличил бы свои капиталы в десять раз, - лишь по уверениям кота и лисы, естественно.
"Умненький, благоразумненький Буратино, хотел бы ты, чтобы у тебя денег стало в десять раз больше?"
Выдумка Алисы и Базилио - перевранная с точностью до наоборот евангельская притча о рабах и талантах: именно в десять раз увеличил (по версии евангелиста Луки) полученный от хозяина капитал оборотистый раб; нерадивый же, закопавший деньги в землю, остался при своих... Буратино ждала еще более незавидная судьба. Он, по расчетам мошенников, должен был лишиться всего.
(У Коллоди кот и лиса врут гораздо круче, сам Мавроди позавидует: обещают Пиноккио сразу две тысячи золотых! Прибыль более внушительная, но никаких новозаветных аллюзий не появляется...)
Причем у разных евангелистов при изложении притчи о рабах и талантах варьируются как первоначальные суммы, так и размер прибыли. Но в одном из вариантов (у Матфея) стартовый капитал составляет именно пять талантов. Однако у Буратино по дороге в Страну Дураков он уменьшается в результате визита в харчевню. Было пять золотых монет - стало четыре.
А вот это уже интересно... Четыре золотых монеты - очень любопытная сумма.
Дело вот в чем: безымянных золотых монет не бывает, любая как-нибудь называется: либо это дукат, либо луидор, либо империал... Первые читатели "Приключений Буратино" - советские школьники 1936 года - едва ли задумывались о таких тонкостях, и монеты золотые едва ли держали в руках, разве что в музейных витринах видели...
Но у графа Алексея Николаевича Толстого, нет сомнений, золотые монеты в руках бывали неоднократно. Какие именно? Надо полагать, чаще всего империалы и полуимпериалы - те, что чеканились в царской России.
Маленький золотой империал (с пятиалтынный советской чеканки размером) разменивали на пятнадцать больших серебряных рублей. Полуимпериал, соответственно, оценивался в семь пятьдесят серебром.
Учитывая, что Карабас не имел причин для излишней щедрости к папе Карло и Буратино, можно предположить, что под его золотыми монетами надо понимать именно полуимпериалы.
И вот ситуация: лиса Алиса доносит на Буратино полицейскому начальнику Страны Дураков. Награда за предательство - четыре золотых полуимпериала. Тридцать серебряных рублей... Тридцать иудиных сребреников...
(В итальянском оригинале вся эта арифметика не работает: Пиноккио зарывает в землю четыре цехина, и, как их на серебро не разменивай, тридцать монет не получится).
Надо отметить, что предательство повторяется еще раз, и вновь ради денег, - на этот раз кот и лиса в харчевне выдают Буратино его главному преследователю, - Карабасу. Казалось бы, эпизод второго предательства излишен, кот и лиса свою роль отыграли, а Карабас с Дуремаром самостоятельно близки к тому, чтобы обнаружить спрятавшегося в кувшине Буратино. Для чего повтор? Думается, для того лишь, чтобы усилить сходство с евангелистами, пересказывавшими одни и те же эпизоды разными словами.
И это еще не конец истории... Вновь, уже перед самым финалом, появляются кот и лиса, показывают Карабасу и Дуремару: вот же он, Буратино! И вновь эпизод кажется излишним и нелогичным: все четверо отрицательных героев стоят рядом на холме, и Карабас может увидеть своих противников ничуть не хуже, чем кот и лиса... Но логика отсутствует только в первом слое сказки, а в евангельской ее трактовке немедленно возвращается: достаточно вспомнить, что Иуда тоже указал Иисуса людям, пришедшим взять его, - они видят Учителя, но не знают в лицо и сами не могут опознать.
Однако мы несколько отклонились от темы настоящей главы, поэтому запомним, что предательств в повести Толстого случилось три, и вернемся к числам и суммам.
Встречаются в "Золотом ключике" и другие суммы, хоть и не играют столь важной роли в сюжете. Четыре сольди, что заплатил Буратино за вход в театр Карабаса (соответствующий Храму Иерусалимскому в нашей интерпретации) - явная аналогия с четырьмя драхмами, полученными от Иисуса мытарями пресловутого храма (Матфей, 17:24,25). Разнится лишь способ получения денег: Иисус послал за ними Петра на берег озера, Буратино же, не мудрствуя, продал свою азбуку, - но и этот поступок деревянного человечка, и вся его нелюбовь к учению (эпизод с уроком у Мальвины, например) очень хорошо перекликаются с евангельским рефреном: "Горе вам, книжники...".
Мальвина вообще, как и кот с лисой, кроме основной своей роли (о ней чуть ниже) играет в "Золотом ключике" несколько эпизодических: и Марфы, и Марии Вифанийской, и даже книжников с фарисеями: достаточно сравнить ее требование мыть руки перед едой, адресованное Пьеро и Буратино, с евангельским: "Собрались к Нему фарисеи и некоторые книжники, пришедшие из Иерусалима; и увидевши учеников Его, евших хлеб нечистыми, то есть, неумытыми руками, укоряли". (Марк, 7:1,2)
Сумма в четыре сольдо еще раз появится в тексте сказки Толстого - именно столько платил в день Дуремар несчастному бедняку, залезавшему в пруд и ловившему для нанимателя пиявок, приманивая их своим обнаженным телом. Евангельскому Петру, чтобы получить упомянутые выше четыре драхмы, не пришлось лезть в воду: "Пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми; и, открыв у ней рот, найдешь статир..." (Марк, 17:27). Статир - монета номиналом в четыре драхмы, и способ заработать ее мало отличается от описанного в "Золотом ключике": пойти на берег "моря" (Тивериадского озера, пруда страны Дураков) и заняться ловлей его подводных обитателей.
Цифра "четыре" вообще очень часто повторяется в "Золотом ключике": активно действующие положительные и отрицательные персонажи сгруппированы по четверкам: Буратино-Пьеро-Мальвина-Артемон и Карабас-Дуремар-Алиса-Базилио; четыре музыканта зазывают публику в театр Карабаса; четверо стражников ломают дверь в каморку папы Карло...
Об этих стражниках, кстати, стоит сказать чуть подробнее. Ведь по версии евангелиста Иоанна, римские воины распинали Христа тоже вчетвером! "Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части.." (Иоанн, 19:23)
Но тогда пославший четверку стражников безымянный "начальник города" выступает в роли Пилата... Сравним: до визита доктора кукольных наук начальник ничего против Буратино и его друзей не замышляет: сидит в саду у фонтана, лимонад попивает... Но тут является Карабас - и в чем же он обвиняет своих недругов? В намерении "сжечь мой знаменитый театр"! Для сравнения: "...Пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил: "могу разрушить храм Божий и в три дня создать его"" (Матфей, 26:61)
Интересно, что Карабас, убеждая начальника города, ссылается на некоего Тарабарского короля. Но сам упоминаемый монарх всю повесть остается за кадром, даже опосредованно не принимает участие в событиях: нигде не возникает, например, королевский дворец и т. д. Весьма вероятно, что живет Тарабарский король вдалеке от места действия... Аналогия с римским кесарем очевидна, а ведь именно на него ссылаются иудейские священники, убеждая колеблющегося Пилата: "Иудеи же кричали: если отпустишь его, ты не друг кесарю..." (Иоанн, 19:12)
Пилат поддался и уступил. Начальник города - тоже.
Глава 8. Об именах традиционных и не очень
А никто, случаем, не задумывался, отчего Мальвина носит именно такое имя?
С Буратино все понятно - автор сам разъясняет в небольшом предисловии к "Золотому ключику": деревянная кукла по-итальянски - буратино.
Не совсем верно: название "бураттини" в Италии носили не деревянные, а матерчатые куклы, надеваемые на руку как перчатка. Однако простим его сиятельству эту маленькую неточность.
Имя другого персонажа-куклы - Пьеро - тоже никаких сомнений не вызывает. Хотя пришло оно не из кукольного театра, а из итальянской комедии дель арте. Даже из ее французской разновидности (со времен Карла Девятого и Екатерины Медичи при дворе французских королей постоянно жили и давали представления труппы итальянских комедиантов; в угоду публике они зачастую офранцуживали традиционные имена масок-персонажей, и Петручелла превратился в Пьеро). Арлекин - одна из немногих названных по имени кукол Карабаса - оттуда же, из комедии дель арте.
А имя Мальвина звучит на русский слух вполне по-итальянски, но... Нет такого имени среди традиционных персонажей кукольных театров. И в комедии дель арте нет - ни в венецианской ее разновидности, ни в неаполитанской, ни в упоминавшейся французской...
И вообще такого итальянского имени нет. Ну, или по крайней мере до 1936 года ни одну итальянку наверняка так не звали, нет в католических святцах такого имени...
Едва ли заслуживает внимания вариант, предложенный некоторыми исследователями: Мальвина есть форма древнегерманского имени Маина, использованного поэтом Макферсоном (тоже известным литературным мистификатором). Сходство у двух имен более чем относительное...
Имя выдумал писатель Толстой. Зачем? Чем плоха была бы, например, Коломбина, - традиционная подружка Арлекина и Пьеро?
Не подходит Коломбина... По нашей версии - исключительно из-за имени.
Пьеро - подходит идеально, в самый раз. Петр, самый верный спутник, самый преданный ученик Учителя... Выше упоминались причины, не позволившие Толстому перегружать деревянного человечка спутниками, и из двенадцати (вернее, из одиннадцати верных) он выбрал одного: Пьеро, Петра Симона. И из спутниц одну - Мальвину, Марию Магдалину.
Вполне возможно, что писатель следовал католической традиции (в ущерб православной и протестантской). Католики, в отличие от православных, отождествляют Магдалину с несколькими другими Мариями, мельком упомянутыми в Евангелиях, а также с безымянной блудницей, - раскаявшейся, омывшей ноги Иисуса драгоценными благовониями и отершей затем своей роскошной шевелюрой...
У Мальвины волосы тоже роскошные, к тому же весьма нетрадиционного цвета - голубые. И живет она уединенно, в стоящем на отшибе домике...
Блудницы в евангельские времена - там, где их занятие официально дозволялось - красили волосы в нетрадиционный для восточного Средиземноморья цвет - в ярко-рыжий. И селились зачастую в отдельных кварталах...
Но нет! Отринем католические заблуждения, вернемся к православной традиции и не будем опошлять любимый с детства образ девочки с фарфоровой головой. В конце концов, ее голубые волосы придумал не Толстой, а Карло Коллоди. И в канонических Евангелиях Магдалина никак с блудом не связана: женщина, исцеленная Иисусом и ставшая его спутницей. Прочее - от лукавого.
Но тождество Мальвины и Магдалины сомнений не вызывает. Вот пара цитат для примера.
Магдалина и воскресший Иисус:
"Иисус говорит ей: Мария! Она обратившись говорит Ему: Раввуни! - что значит: "Учитель!" Иисус говорит ей: не прикасайся ко мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему..." (Иоанн, 20:15,16)
Мальвина и чудом спасшийся Буратино:
"Мальвина, не говоря ни слова, обхватила Буратино за шею, но поцеловать не могла - помешал его длинный нос. (...)
- Довольно, довольно лизаться, - проворчал Буратино".
Наше исследование не будет полным, если мы не вспомним сторонников еретических апокрифов: гностиков, катаров, альбигойцев и примкнувшего к ним Дэна Брауна, уверявших: отношения Иисуса и Магдалины были не только дружескими. Нет оснований утверждать, что Толстой разделял взгляды упомянутых еретиков. Но, согласитесь, - дружескому поцелую в щечку длинный нос не помеха...
Глава 9. О ключиках и дверцах
Символику золотого ключика долго объяснять нет смысла.
Общеизвестно, что ключ - даже более важный, чем рыба, символ раннего христианства. Ключ от новой жизни, от Царства Христова. В более поздней трактовке - ключ от рая; трансформация произошла, когда стало ясно, что со сроком прихода земного Царства Божия - еще при жизни поколения его современников - Учитель немного ошибся, либо его не так поняли:
"Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем". (Матфей, 16:28)
В любом случае символ ключа - от земного ли Царства Божия, от небесного рая ли - неразрывно связан с апостолом Петром. Он его хранитель, и он решает - кому отопрутся двери, кому нет...
Нет ли тут противоречия с нашей трактовкой сказки Толстого? Ведь Пьеро даже не касается золотого ключика, Буратино буквально не выпускает его из рук...
Противоречия нет. Иисус (в версии евангелиста Иоанна) троекратно назначает Петра своим земным наместником уже после трагической развязки, после казни и воскрешения, перед самым вознесением к Отцу: "Паси агнцев Моих" (Иоанн, 21:15). Чуть раньше, предрекая свою трагическую кончину, Учитель завещает ключ Петру: "И дам тебе ключи Царства Небесного, что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах". (Матфей, 16:19).
До казни ключ - символический, невидимый - в руках Иисуса, именно он отвечает всем вопрошающим: кто из них спасется, кто нет, ибо недостоин Царства Божьего...
Но детским сказкам трагические развязки противопоказаны. Когда читателям кажется, что дело поворачивается совсем плохо и спасения ждать неоткуда, - появляется Бог из машины. Папа Карло. Отче мой, для чего ж ты меня оставил? Здесь - не оставил. Появился из кустов с большой суковатой дубиной - и воздал, не откладывая. Сказки должны хорошо заканчиваться...
И ключик до конца остается в руках у Буратино. Однако и Пьеро сыграл немаловажную роль: до его пересказа подслушанной беседы Дуремара и Карабаса ключик - "вещь в себе", ценная лишь за счет того, что изготовлена из благородного металла. Зачем он, для чего, - неизвестно.
Пьеро (да и Карабас), конечно же, не мог - в 1936 году, для советских детей - хоть как-то упомянуть небесный рай или Царство Христово. Точно так же не мог Пьеро (Карабас тем более) - проживающий в условно-сказочной Италии - хоть как-то упомянуть рай земной: новую жизнь, общество победившего коммунизма...
В общем, до самого финала сказки информация у героев крайне скудная: откроем ключиком секретную дверцу - будет нам счастье.
Так что же обнаруживается, когда вожделенная дверца наконец распахнулась?
Крутая темная лестница, ведущая вниз. В подвал.
Любопытная аллегория... Трактовать можно как угодно. Как намек на катакомбный период в истории христианства, например. Или так: без расстрельных подвалов в новую счастливую жизнь не попадешь... От циничного графа Толстого ожидать можно всего.
Герои спускаются вниз - и обнаруживают наконец свое счастье... Новенький, сверкающий кукольный театр.
И вновь двойная трактовка...
Новый храм новой веры, взамен храму-вертепу Карабаса? Да. В финале храм (театр) доктора кукольных наук теряет всех прихожан (зрителей) и явно доживает последние дни...
Новая жизнь, счастливая советская действительность? Да. Среди декораций нового театра - трамваи с кондукторами и вагоновожатыми, милиционер, газетчик, велосипедист... В старой жизни - наверху, за лестницей и дверцей, - милиционеров и трамваев нет, там повозки, полицейские и стражники.
Глава 10. О казнях и воскрешениях
Хеппи-энд для детской сказки - условие непременное, но все же... Кульминационный момент евангельской истории - казнь и воскрешение Иисуса. Мог ли Алексей Толстой пропустить этот момент в своей шутовской, кукольной версии Нового Завета? Не мог и не пропустил.
Конечно же, о буквальном повторении - о распятии Буратино - речь идти не могла. Иначе вместо намеков и аллюзий получилось бы откровенное кощунство...
Отметим еще раз: к откровенному кощунству, в стиле журнала "Безбожник", Толстой не стремился. Цель другая: привнести в литературу простонародную традицию понимания евангельских чудес - пусть шутовскую, пусть балаганную, но все же веру. Привнести и дать ей - умирающей, почти исчезнувшей - вторую жизнь, второе дыхание.
Итак, Толстой трижды отправляет Буратино на казнь (три предательства - три казни, все логично) и каждый раз чувствуется влияние библейских мотивов. От огненной печи - от очага Карабаса - деревянному герою удается спастись (хоть и не тем способом, что описан в книге пророка Даниила), утопление тоже не достигает цели (как и с пророком Ионой).
Третья казнь (хронологически вторая) - повешение на дереве. В Новом Завете так закончил свой путь предатель Иуда, но в талмудической традиции Иисуса не распяли - именно повесили.
После этой казни следует символическая смерть Буратино: "Пациент скорее мертв, чем жив", - и воскрешение. Не совсем, правда, чудесное, - при помощи касторки.
А что же сам Буратино? Если следовать традиции, ему тоже надлежит кого-нибудь воскресить. И он воскрешает:
"...Пьеро не шевелился. Тогда Буратино отыскал завалявшуюся в кармане пиявку и приставил ее к носу бездыханного человечка..." И чудо свершилось, бездыханный задышал и ожил.
Эпизод с пещерой, ставшей местом погребения казненного Иисуса, играет у евангелистов большую роль в истории его воскрешения. Именно там, в пещере, Мария Магдалина и "другая Мария" обнаруживают отсутствие тела, а сошедший с небес ангел возвещает им: Иисус воскрес!
Толстой вновь выворачивает эпизод буквально наизнанку: у него сам Буратино приходит в пещеру, где прячутся его друзья, - а их там нет! Нет Мальвины (Магдалины и другой Марии в едином лице), нет Пьеро-Петра... Но долго в неведении герой не остается. Рассказывает ему о произошедшем не ангел, спустившийся с небес, - вылезший из-под земли крот. Причем крот (прежде упомянутый в списке друзей Мальвины) лично появляется в повествовании первый и последний раз: до того героям помогали жабы, птицы, насекомые... кто угодно, только не кроты. По логике вещей крот - наименее удачный из возможных информаторов: много ли он разглядит из-под земли? Так почему же именно он, а не какая-нибудь пролетавшая мимо птица освещает загадочное исчезновение? Наш ответ: только ради того, чтобы стать полной антитезой спустившемуся с небес ангелу.
На этом мы остановимся в анализе текста "Золотого ключика". Хотя на самом деле тема неисчерпаемая: и налево, и направо, и сзади, и спереди, - непаханая целина.
Можно продолжить анализ полемики Алексея Толстого с евангельскими притчами - многое из нее осталось за пределами нашего рассмотрения (например, то, как Толстой разбирается с известным евангельским утверждением: каждое дерево узнается по плодам его, - описывая "итальянскую сосну" с колючими плодами размером с дыню; и, заодно уж, - наш привет генетикам-мичуринцам?).
Можно на основе этой полемики попытаться выстроить цельную систему моральных принципов "красного графа" - циничную, весьма отличную от евангельской, зато приводящую не на Голгофу, а к несомненному жизненному успеху...
Можно углубленно поработать с символьным рядом "Золотого ключика": символика Страстной Седьмицы - действие "Золотого ключика" развивается в течение семи дней, не больше и не меньше; символика одежд, символика птиц и животных, символика музыкальных инструментов; из многих небольших эпизодов повести-сказки (например, "Палингенез соснового полена", или "Пьеро - символический жених Мальвины", или "Карп (ихтис) как живое зеркало") можно выжать пару глав добротного, но скучноватого анализа...
Можно многое... Но зачем?
В нашем исследовании намеренно использованы самые очевидные параллели между "Золотым ключиком" и Новым Заветом, не нуждающиеся в долгой цепочке доказательств, - дабы не раздувать статью до увесистого тома.
А если поискать прямые заимствования из Ветхого Завета и прямую с ним полемику (того и другого в "Золотом ключике" хватает), если подключить к рассмотрению апокрифы до Свитков Мертвого моря включительно и конспирологические толкования образов Магдалины и Иуды... О-хо-хо, тут одним томом не отделаешься.
Но зачем?
Пусть "Евангелие от деревянного человечка" остается странным апокрифом - порождением странного человека, талантливейшего циника, жившего в странной стране в странную эпоху...
Заключение
Апокриф потому и не становился каноном, что появлялся он всегда не ко времени... Настоящие его читатели (целевая, как зовут их ныне, аудитория) давно умерли, или еще не родились. Набегают лишь комментаторы-истолкователи, где свежий труп - там и шакалы.
Набежали: ну как же, если такая глыбища пишет детскую сказку, это ж не просто сказка, любому понятно... Истолковали: Пьеро, конечно же, Блок, кто же еще... На худой конец - обобщенный портрет поэтов-символистов... Карабас - Мейерхольд, без сомнения он, с его биомеханическим театром...
Мэтр молчал - пусть их... Много пил; говорили: так боролся с подкрадывавшимся тяжким недугом. Не только с ним, думаю.
Мэтр молчал, лишь наотрез отказывался от настойчивых детгизовских просьб написать продолжение: что написано, то написано, точка поставлена, кто понял - тот понял.
Свято место не бывает пусто, кормное - тоже: сиквел под названием "Побежденный Карабас" вскоре сваяла Евгения Данько. Читается он... ну, примерно как нынешние сиквел-эпопеи фантастов и фэнтезистов: взгляд по строчкам бегает, мозг отдыхает...
Комментаторы не унимались, вокруг хватало осколков и осколочков серебряного века - одни сиротливо поблескивали среди мусора, дожидаясь метлы; другие - строили новую жизнь на переделкинских дачах, но и о старой вздыхали порой - аккуратно, дозволенно... Вспоминали, лепили новые версии: да нет, Пьеро не Блок - вылитый Вертинский, а Мальвина - Любовь Менделеева, не о чем спорить...
Мэтр молчал. Всякий апокриф - не ко времени, и пришло время теплых людей...
...А Мадонна шла по Иудее, и грустили еврейские мальчики: да что же вы за народ такой?! - мы играли вам на свирели, но вы не плясали; мы пели вам печальные песни, но вы не плакали...
Санкт-Петербург
февраль 2010
Примечания
1
Е. С. Поляков, "Кому уподоблю род сей?", СПб, 1993
Оглавление
- Вступление
- Глава 1. О столяре и плотнике и об отце и отчиме
- Глава 2. О личности автора
- Глава 3. О морях и озерах
- Глава 4. О театрах, храмах и чудесных исцелениях
- Глава 5. О хлебах и рыбах
- Глава 6. О стучащих и отворяющих, а также о званых и избранных
- Глава 7. О числах и суммах
- Глава 8. Об именах традиционных и не очень
- Глава 9. О ключиках и дверцах
- Глава 10. О казнях и воскрешениях
- Заключение . .
|
