Золотарь Лев Рыжков
        Проклятые Миры #001 Вы - студент, внезапно унаследовавший от богатого дядюшки СТАРИННЫЙ ЗАМОК? Погодите радоваться! Замок-то вам достался - С ПРИВИДЕНИЯМИ! С ВЕДЬМАМИ! С ОБОРОТНЯМИ! И вообще - с таким количеством прислужников Зла, что всех и описать-то невозможно! Ах, наплевать вам и на армию Тьмы? Тогда вы просто еще не представляете, КАКИЕ испытания выпали на долю героя иронической фэнтези
«Золотарь»! Не представляете? Прочтите - и ПРЕДСТАВИТЕ!
        Лев Рыжков
        Золотарь
        (Проклятые Миры - 001)
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1. Кристоф - Леопольду
        Приветствую тебя, старина Леопольд!
        Пишу тебе первое за эти дни письмо. Будем точны: три дня. Именно столько времени, если не ошибаюсь, миновало с поры моего исчезновения. Вообще-то я и не исчезал никуда. Меня просто… гм! скажем так: похитили. Представляю себе, какой переполох поднялся на кафедре нашего почтеннейшего профессора Дритцера (дай Боже никогда более не видеть этой физиономии!), какое недоумение, должно быть, овладело нашими с тобой соучениками. Силюсь вообразить, дружище, как старая поганка Дритцер выгибает вопросительными знаками кусты седых бровей и воздымает наставительно указательный перст, топорщащийся желтыми огрызками заусенцев, как легкие дуновения сквозняков проникают старцу под парик, как пудра с фальшивых буклей мешается с ветхой стариковской перхотью, как эта смесь подобием снегопада осыпается на лоснящиеся плечи его кафтана, как профессор, дребезжа немощью голоса, изрекает примерно следующее: «Лично я никогда не сомневался в том, что господин студент Клотцель окончит свои дни на виселице. Во всяком случае, очевидно было, что помрет он не своей смертью». Далее старая калоша предполагает, что так оно все и
вышло. Предположения эти плавно переходят в тираду о пользе многочасовой зубрежки и вообще прилежности в учении. Особо отмечает дорогой наш профессор важность аккуратного внешнего вида, коим студиозус несомненно должен обладать, дабы не постигла его судьба злосчастного студента Клотцеля.
        А как, должно быть, ярится и мечет громы с молниями наша квартирная хозяйка фрау Хисс! Какой она, полагаю, подняла визг и верезг! Как же так?! Исчезнуть бесследно, не оплатив жилья за четыре месяца! Не исключаю, что эта особа ворвалась и внутрь моего обиталища. И вот там-то она увидела… Сам, впрочем, знаешь: сказать, что там не прибрано, значит ничего не сказать. Как лютовала и окаянствовала наша фрау бывшая кастелянша, несложно себе вообразить. Да если всем зевесовым фуриям и гарпиям повыдергать из хвостов перья, то и тогда, думаю, не поднимется столь ужасных воплей, каковые, нисколько не затрудняясь, изрыгает наша фрау. Хе-хе-хе…
        Прошу прощения, дружище, за кляксу. Сейчас я так смеялся, что даже разлил чернила.
        Напиши мне, Леопольдушка, обязательно напиши. Оч-ч-чень интересно, правильно ли я предполагаю. Напиши, не поленись. А письмо свое отдай тому посыльному, что принесет тебе мое послание. Да! Он должен передать тебе также денег: это моя квартплата за четыре месяца - передай кастелянше, и тебе, дружище, там. я переслал на карманные расходы пятьсот талеров. Успокойся, Леопольд, все в порядке. Я никого не убивал и не грабил и уж подавно не записался в казначеи его величества. Совесть твоего друга чиста, как оставленная им комната. Шутка. Кстати, денежки счет любят, так что пересчитай, чтоб каналья посыльный не утаил себе ничего. Если не жалко будет, талер или два дай ему на чай. Не знаю, как на чай, а на кабак ему точно хватит.
        Ба! Дружище Леопольд! Ты, мне кажется, удивлен сверх меры, чешешь в затылке пятернею, и глаза твои круглы и огромны, подобно юбилейным монетам. Сейчас я изложу все по порядку и ты прекратишь удивляться.
        Впрочем, у меня и самого-то в голове не очень укладывается, что я - забытый Господом и всеми архангелами студент-медик - оказался вдруг наследником огромнейшего состояния, баронского титула фон Гевиннер-Люхс и самого настоящего старинного замка. И кто бы мог подумать, что богатый старый хрен Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс, чье богатство заставляет зеленеть и морщиться от зависти, является, оказывается, моим черт-знает-сколько-юродным дедушкой, а я вроде как единственный его наследник. С ума сойти!
        До сих пор я как-то даже не мог прийти в себя. Как же так? Откуда ни возьмись - такое вот богатство. Порою мне кажется, что я сплю. У меня даже завелась привычка: коль случится мне чему-нибудь здесь удивиться - щиплю себя. Больно, с вывертом. Как мнительный человек, ежечасно проверяющий, не подхватил ли он какую такую заразу, так и я сомневаюсь порой: не сплю ли я, - и страшусь проснуться.
        Вот и сейчас, дружище, пишу тебе, находясь в Зале Для Ведения Текущих Дел. Зал мне чем-то симпатичен. Может быть, тем, что он не столь огромен, как остальные залы этого более чем странного замка, в которых чувствуешь незримое присутствие какой-то странной, прячущейся по углам, паутинной тайны. И, как бы ты ни был храбр и… не могу подобрать слова, пусть будет «отважен», хотя я и имею в виду что-то немного другое… в общем, будь ты хоть самим Гераклом, при виде всей этой необъятной, приходящей в упадок роскоши, никому не нужной, затхлой, пылящейся, - ты неминуемо почувствуешь себя чем-то мелким, ничтожным, вроде таракана или крысы. И вот зта-то агорафобия и вынуждает меня искать места потеснее, поменьше, поуже. Только сейчас я, например, осознал, как уютна была моя конура у фрау Хисс. Уютна, несмотря на грязь, неприбранность, беспорядок. Но это была моя нора, обжитое и вполне уютное место. Здесь же нора чужая, стылая, холодная, огромная, - норища.
        Сейчас я сижу за огромным столом в не очень огромной зале, в огромном ящике стола - огромная масса гусиных перьев. По левую мою руку на столе лежит огромная пачка писчей бумаги - каждый лист пропечатан фамильным (моим!) гербом. По правую руку - огромная же бутыль рейнвейну 1695 года. (Очень вкусная, замечу, вещь. Приезжай, Леопольд, угощу.) Когда нужная фраза нейдет в голову, я двигаю бутыль по столу. На вековой пыли, которая, кажется, въелась в красную древесину стола, остаются мокрые круги. Я, наверное, уже очень пьян. По углам чудятся скользящие черные тени. Огонь пяти свечей тускл и освещает едва половину стола. Я смотрю в темноту и (должно быть, спьяну) мне чудится, что темнота эта перемещается какими-то комьями. Комья разделяются, склеиваются вновь, двигаются, как кольца жира в наваристом мясном бульоне. Я закуриваю трубку, и голубой табачный дым замысловато вплетается в темноту, растворяется в ней, на мгновение испещряя ее черный мрамор светлыми прожилками.
        О! Тысяча чертей! Такое уже никуда не годится - пять клякс на одной странице. Должно быть, я уж напился. Ладно, Леопольдище, не скучай, и спокойной тебе ночи. Завтра продолжу писать.
        Твой друг Кристоф Клотцель, барон фон Гев… к черту титул - просто Кристоф.

2. Снова Кристоф
        Извини, дружище, два дня не писал. Некогда было. Да и ты, надеюсь, без денег там еще не загнулся. Наберись, дружок, терпения: пока я не опишу все свои тутошние приключения, денег тебе не видать как собственного аппендицита.
        Теперь, Леопольд, поведаю тебе, почему два дня не писал, и пусть голодный твой желудок от зависти липнет к позвонкам хребта.
        Надо сказать, что я тут порядочно извелся от скуки: в новом моем замке не с кем даже поговорить. (Ужас! Ведь дедушкино завещание гласит, чтобы я жил здесь целый год, безвылазно. Максимум, что разрешено, - выехать на полдня в ближайший городок.
        И вот позавчера мы с матерью и сестрицей наконец-то в этот городок собрались. Выехали затемно, потому что городок хоть и ближайший, но от нашего, то есть моего, замка отстоит на сорок с чем-то верст. Приехали мы вовремя, как раз на ярмарку. Мать с сестрою сразу же в тряпочные ряды отправились, я их сопровождал попервоначалу, потом надоело: примеряют что-то, туда идут, сюда идут, возвращаются, торгуются. В общем, плюнул я на них и пошел самостоятельно бродить по ярмарке. А денежек у меня в карманах было ой-ой-ой сколько - мы, Леопольд, с тобой столько и за год не тратили…
        И побрел я в ближайшую пивнушку.
        Городок, между нами, неважный. Несколько дюжин домишек, в центре - ратуша, по окраинам - огороды, по бокам - лесистые горы, все - как на открытках рисуют. А по главной улице - важные - шляются в дурацких шляпах с перьями лесорубы из окрестных деревень. О, думаю, Боже, Боже, Боже! - целый год нельзя из этой дыры выбираться. Но что делать?
        Заказал в пивнушке три кружки портера. К несчастью, пивнушка эта кишмя кишела чертовыми дровосеками, которые, как оказалось, только и искали повода с кем-нибудь подраться. Сначала все было мирно: я сидел, потягивал темное горькое пиво, угостил пару лесорубов. Но кто ж знал, что они такие сволочи. Стали они меня расспрашивать: кто, мол, такой? Я им без утайки: барон, говорю, фон Гевиннер-Люхс собственной персоной. А эти канальи подняли меня на смех, а один даже, дурачась, петушиным голосом стал визжать: «Ваше баронское высочество! Ваше баронское высочество!» Я, естественно, возмутился и, как всякий порядочный дворянин, заехал мерзавцу пивной кружкой в харю.
        Наглец упал, пачкая кафтан соплями из окровавленного носа. Я, было, восторжествовал, но тут же и сам получил от другого лесоруба. А потом они все набросились на меня и стали мутузить. Я, правда, отделался легко: всего лишь нос оказался расквашен и под глазом чуть-чуть напухло. Могло быть и хуже. Ведь драка завязалась нешуточная. Представь, Леопольд, два лесоруба выворачивают мне руки, а еще двое шарят в карманах. Но я исхитрился двинуть одного из них носком сапога по роже.
        И черт его знает, чем бы это все закончилось. В глазах моих уже помутилось, и горло как будто забилось острыми камнями. Все, что я мог, это лишь брыкаться и неловко, промахиваясь, бить руками, то и дело ощущая неслабые удары под ребра и по лицу. В общем, дружище, не сносить бы мне головы, если бы, перекрывая шум драки, не раздались голоса:
        - Стойте! Оставьте парня.
        - Эй, браток, охолони!
        - Отойди, Михаэль, - пыхтя, сказал один из лесорубов. - Мы сами разберемся. Этот щенок нарывается.
        - Оставь его, Руди, - произнес кто-то тихим, спокойным, но в то же время властным голосом. - С пацаном связался. Лучше противника не мог, что ли, найти?
        - Этот сопленыш, - отвечал тот, кого назвали Руди, - сам напросился на тумаки.
        - Оставьте его, - продолжал тихий голос. - Руди, а тебе, если хочешь помахать кулаками, предлагаю один на один… Уж я-то тебе точно бока намну. Оставьте пацана.
        - Михаэль, - сказал лесоруб, - неужели ты думаешь, мы его серьезно мутузим? Так, учим слегка.
        - Ну я тогда за него, - сказал Михаэль. - Давай, что ли, сшибись со мной. Или слабо?
        - Ну хорошо, - сказал Руди, самый, как я заметил,здоровый из лесорубов, потирая ладони, покрытые жесткими желтыми мозолями. - Давай сшибемся. Если я тебя сшибу, то мы сопляка делаем.
        Я вздрогнул. Меня больше не держали, но обступили кольцом, и убежать было невозможно. Если они так и дальше будут меня «делать», то на мне и места живого не останется.
        - Идет, - сказал Михаэль, тоже мужик здоровый,
        поправляя на голове егерскую шапку. - А если я тебя сшибу?…
        - Тогда сопляка отдаем тебе.
        - Ну что ж, - сказал Михаэль, - по рукам.
        Их здоровенные ручищи сошлись в рукопожатии. Толпа лесорубов расступилась, увлекая в угол и меня. Молодые лесорубы отодвигали столы в центре зала вбок, освобождая место. Все посетители отходили к стенкам помещения, оставляя пустой середину пивнушки.
        Михаэль стал у стены чуть согнувшись, вены на его шее вздулись причудливым узором. Руди стал у противоположной стены.
        - Поехали! - рявкнул кто-то из лесорубов.
        Михаэль и Рудольф бегом рванулись навстречу друг
        другу. Руди, багровея от напряжения, издавал на бегу дикий, сотрясающий перепонки рев. Два мощных тела сшиблись в самом центре прокуренной пивнушки. Раздался сильный звук удара. У Михаэля по лбу потекла струйка крови.
        - Еще раз, а, Михаэль? - тяжело дыша, спросил Руди.
        - Ты же знаешь,- отвечал Михаэль,- я всегда все делаю до конца.
        Они снова разошлись каждый к своей стене, а через несколько мгновений уже бежали друг на друга. Половицы пивного заведения сотрясались. Снова их тела столкнулись, и снова оба остались на ногах. Правда, Михаэль чуть шатался.
        - Михаэль, - сказал, осклабясь, Руди, - по-моему, малец будет мой.
        В ответ Михаэль, стоя у своей стены, лишь выдвинулся корпусом вперед и крепко сжал кулаки.
        На сей раз соперники столкнулись грудь в грудь. Раздался тяжелый треск. Наверняка у кого-то из них сломалось ребро. А затем я заметил, как тяжело вздохнул лесоруб Руди, как схватился он за левый бок, а через мгновение тяжело осел на пол.
        - Твоя взяла, Михаэль, - процедил он сквозь зубы, сплевывая на пол вязкой слюною.
        Лесорубы, мешавшие мне уйти, разошлись, уселись где-то за дальними угловыми столиками и больше не обращали на меня ровно никакого внимания.
        Михаэль и с ним еще трое, судя по виду, егерей позвали меня за свой столик.
        - Ну, парень, - сказал один из них, с перебитым носом и необычайно глубоко посаженными глазами, - мне кажется, ты должен угостить нас пивом.
        - Никому я ничего не должен, - огрызнулся я. - И вообще, пошел я отсюда.
        - Эй, постой, ~ сказал другой егерь, небольшого роста, кряжистый, - присядь, поговори с нами. Расскажи, кто ты такой…
        - И откедова к нам пожаловал, - сказал третий, худощавый, смуглый, с вьющимися, как у арапа, иссиня-черными волосами.

«Не стоит, пожалуй, еще и с этими цапаться»,- рассудил я и присел за столик.
        - Я - Кристоф, - произнес я. - Приехал из Нюрнберга.
        - Не ближний свет, - сказал худощавый. - А что тебя в нашу глухомань занесло?
        - Я, - сказал я, как мне показалось, сдержанно и важно, - новый барон фон Гевиннер-Люхс, владелец замка Дахау и окружающих угодий.
        Тут я почувствовал, что из моего расквашенного носа сочится струйка крови, и поспешил утереть ее рукавом кафтана.
        - Баро-о-о-он? - переспросил кучерявый. Егеря захохотали.
        - А как ты докажешь, что ты барон? - спросил кряжистый.
        Грянул новый взрыв хохота.

«Да они издеваются!» - понял я. Кулаки мои сжались, жилы на руках и на шее набухли. «Негодяи!» Последнюю фразу я произнес вслух.
        - Ого! - сказал кто-то за соседним столиком. - Этот парень явно смутьян.
        Назревала новая драка. В кабаке стихли все звуки. Присутствующие смолкли в предвкушении. Даже старые ходики, из которых каждую четверть часа выставлялась наружу голова какой-то птицы, похожей на общипанного павлина, и сипела сорванным голосом нечто хрипло-неразборчивое, - даже эти часы, наверняка помнящие времена Карла Великого, утишили свое тиканье, а птица-инвалид спряталась обратно, едва показав проржавевший клюв из дверец, покрытых засаленной, стершейся инкрустацией. Наступившую тишину нарушал лишь мерный похрап крестьянина, уснувшего над кружкой ячменного эля, но и его кто-то хлопнул по макушке, и труженик полей, обиженно засопев и причмокнув губами, перестал храпеть.
        Стало совсем тихо. Лесорубы злорадно щерились.
        И эту густую, ватную тишину в мгновение ока разрушил, поверг в ничто скрип входной двери, резкий, пронзительный, долгий, подобный навязчивой зубной боли. Все посмотрели на вошедшего.
        Это был мой дворецкий. Приземист, осанист, важен, несмотря даже на скрывающую пол-лица повязку, оглядывал он интерьер прокуренной пивнушки, недовольно морща нос, щуря слезящиеся глаза. Его фигура, безусловно, гипнотизировала всех своей важностью.
        - Я ищу, - степенно произнес дворецкий, - его милость барона фон Гевиннер-Люхса.
        Занесенная для зуботычины рука горбоносого егеря опустилась на дубовую столешницу, произведя грохот. Дворецкий, услышав шум, устремил свой взор в нашу сторону.
        - Господин барон! - молвил дворецкий, ничуть не меняя интонации. - Рад обнаружить вас в этом… этом, - он наморщился, подбирая слова. Заметно было, что обстановка пивнушки ему пришлась явно не по нраву, - этом месте. Госпожи баронессы не на шутку озабочены вашим отсутствием. Мы отъезжаем в пятнадцать минут шестого. Осталось чуть меньше трех четвертей часа. Хорошо, что я вообще вас нашел, ибо люди вашего положения редко, - дворецкий цедил слова размеренно и четко, - забредают в подобные места. Скорее, господин барон, экипаж ждет! Прощайтесь с вашими, - он поморщился, - друзьями (он произнес - «друз-з-зями»), и мы отправляемся.
        Все оторопело смотрели на него. «Эх и важный же господин!» - доносилось из-за столиков. Мне сделалось досадно. Почему эти негодяи считают важной персоной моего дворецкого, а не меня?! И тогда со всей возможной надменностью я произнес (до сих пор за это стыдно):
        - Пошел прочь, хам! Не видишь - я беседую. Поди и доложи госпожам баронессам, что я прибуду к отъезду. Все ясно?
        По столикам прокатился ожидаемый шепот: «А юнец еще важнее! Кто бы мог подумать?!» Дворецкий побагровел от унижения. Я побагровел также - от смущения, ведь до сей поры я разговаривал с ним почтительно и обращался исключительно на вы. К тому же дворецкий был как минимум втрое старше меня.
        - Будет исполнено, господин барон! - прошипел дворецкий, исчезая. Если бы он мог, он растерзал бы меня на части.
        Из-за стола поднялся Михаэль.
        - Господин барон, - сказал он, - простите нам нашу оплошность. Видите ли, - он прокашлялся, -
        высокопоставленные персоны вроде вас редко захаживают сюда - в этом ваш слуга прав.
        - Зато придурков всяких здесь больше, чем надо, - сказал смуглый егерь, хотел добавить что-то еще, но умолк, придавленный тяжелым взглядом Михаэля.
        - В общем, - сказал Михаэль, - примите наши
        извинения и, если это не составит вам труда, соблаговолите выпить с нами глинтвейну.
        Егеря с недоумением уставились на своего вожака, но тот, нимало не смутясь, развязал свой поясной кошель, достал оттуда два золотых, щелчком пальцев подозвал целовальника и заказал:
        - Глинтвейну! Самого лучшего! Да пошевеливайся! Господин барон спешит.
        - Позвольте, - сказал я, - я расплачусь. Мне кажется, вы отдали последние…
        - Не стоит, господин барон, - сказал он. - На этой территории позвольте мне считать вас своим гостем.
        Вскорости принесли глинтвейн, и, сделав несколько глотков этой терпкой, чуть сладкой жидкости, я почувствовал себя тепло, благостно и уютно. «Какие, - думалось мне, - все же благородные и замечательные люди эти егеря!» Захотелось сделать им что-нибудь хорошее. И неожиданно для себя я выпалил:
        - А что, ребята, идите ко мне на службу! В который уже раз над нашим столом повисло молчание.
        - Вы не шутите, господин барон? - помолчав, спросил Михаэль.
        - Нисколько.
        - Вы, если я правильно понял, предлагаете нам пойти к вам на службу?
        - Конечно. Не шутки же я с вами тут шучу…
        - Гм, - сказал Михаэль, - предложение ваше интересное. Но, - продолжил он после некоторой паузы, - что вы, господин барон…
        - Можно просто - Кристоф.
        - …но что вы, господин барон, - развивал Михаэль свою мысль, казалось, пропустив мою реплику мимо ушей, - имеете в виду под словом «служба»? Надеюсь, вы не заставите нас надеть ливреи и прислуживать вам за едой? Или одевать-раздевать вас? Или, скажем, мыть полы?
        - Ни того, ни другого, ни третьего, - сказал я. - Ни в коем случае. Слуг у меня, поверьте, хватает. Я даже поувольнял половину из них. Служба же ваша будет состоять в том, чтобы вы выезжали со мной на охоту.
        - А где мы будем жить? - вмешался приземистый. - Чтоб я в этом вашем замке Дахау поселился!… Тьфу! Там нежить одна!
        По-моему, он имел в виду моих слуг.
        - Хорошо, - сказал я. - Около замка есть, насколько я помню, большой пустующий флигель. Приведите его в порядок и можете жить там.
        - Лично я, - сказал кудрявый, - едва ваш замок
        увижу, так меня аж мороз по коже продирает…
        - Истинная правда, - сказал крепыш. - Вы уж, милостивый государь, простите, но замочек ваш противный какой-то.
        А горбоносый, подмигнув, громким театральным шепотом сказал:
        - Сударь, мой вам совет: не берите на службу этих двух трусишек!
        Егеря расхохотались. Улыбнулся и я.
        - Теперь, - сказал Михаэль, - что касается оплаты…

«Сколько же им надо платить?» - размышлял я и наугад выпалил:
        - Пятнадцать золотых вас устроят?
        - В месяц, - сказал Михаэль.
        - В месяц.
        - Каждому, - сказал Михаэль.
        - Каждому, - подтвердил я.
        - По рукам! - радостно заорали все четверо.

«А не очень ли огромные это для них деньги? - подумал я. - Шестьдесят в месяц, семьсот двадцать в год? Да плевать на деньги! У меня - миллионы! Что ж мне, торговаться из-за грошей?!»
        - По рукам! - сказал я.
        Мы познакомились. Егеря со сломанным носом звали Клаус, приземистого - Шульц, а кучерявого - Гейнц.
        - А теперь, ребята, - сказал я, - давайте выпьем еще.
        - За удачную службу! - провозгласил Михаэль.
        - За хорошую охоту! - добавил Клаус.
        - За крепкую дружбу! - Приземистый Шульц поднялся с бокалом.
        - И за новую работу! - закончил Гейнц.
        Стекло наших бокалов зазвенело.
        В скором времени я и четверо моих новых слуг были у ворот городской ярмарки, где уже нервничали обе госпожи баронессы, возмущенно сопел дворецкий, скучат на облучках кучер.
        - Ну наконец-то, господин барон, наконец-то! - Дворецкий бросился мне навстречу. - Мы уж так волновались, так волновались!

«Как же, - подумал я, - волновался ты, особенно после пивнушки».
        - А позвольте спросить, - продолжал дворецкий, - что делают здесь эти господа? - Он указал на егерей. - Я полагаю, господин барон, вы пригласили ваших новых друзей в замок? - В голосе его звучал сарказм. Он оказался ядовит, мой дворецкий.
        - Ошибаетесь, - невозмутимо отвечал я. - Эти господа наняты мною на работу в качестве егерей.
        - А-а, - протянул дворецкий. - Господин барон собираются поохотиться. Ну, ну.
        - Кристоф! - Из экипажа выглянула мать. Ее голову, как я заметил, украшала обновка: какой-то чудовищный не то чепец, не то шляпка. - Кристоф! Сынуля! Садись в экипаж! Едем!
        Я оглянулся на егерей. Те уж восседали на гордых жеребцах-красавцах, насмешливо поглядывая в мою сторону.
        К черту! Внезапно понял я: к черту экипаж! К черту «сынулю»! Я больше не «сынуля»!
        - Одну минуту! - воскликнул я, бегом устремясь на ярмарку. - Я мигом!
        Довольный и не очень разбредался с ярмарки народ. Мой лихорадочно бегающий по толпе взгляд вдруг выхватил из скопища людей торговца лошадьми. Тот угрюмо отвязывал от столба непроданную кобылу.
        - Эй! - крикнул я. - Постой!
        Торговец оглянулся.
        - Ты, что ли, меня? - спросил он щурясь.
        - Почем отдашь кобылку?
        - А сколько дашь? - спросил он.
        - Десять тебе хватит? - спросил я.
        Лошадник оторопел.
        - Десять?! - выдавил он. - Золотых?! А может, поторгуемся?
        - Некогда мне с тобой, - сказал я. - Вот тебе десять, давай лошадь.
        Я положил в его ладонь горсть монет.
        - Упряжь к кобыле дашь?
        Мужик кивнул.
        Я уже вскочил, опустился в седло, когда лошадник воскликнул:
        - Постой, парень, может, ты фальшивыми мне дал?
        - Поди проспись! - отвечал я, ударяя кобылу пятками в бока. - Барон фон Гевиннер-Люхс никогда не расплачивается фальшивыми!… Как звать кобылку?
        - Молния, - ответствовал торговец, пробуя мою монету на зуб.
        Обратный путь я проделал уже не в экипаже, с женщинами, но в седле, как то и подобает настоящему рыцарю. Правда, Молния оказалась довольно никудышной клячонкой. Она была явно немолода, худо подкована, одышлива. Весь остаток дороги я размышлял, какой же насмешник дал ей нынешнее имя.
        При выезде из городка произошел еще вот какой случай. У самых городских ворот нам наперерез бросился какой-то человек и с криком: «Стойте! Стойте!» - остановил экипаж, меня и моих спутников. Из окон экипажа выглянули обе недоумевающие госпожи баронессы.
        - Миллион извинений! - рявкнул странный незнакомец, уже по одному голосу я определил в нем бывшего военного. - Миллиард извинений и пардонов, сударыни и судари. Поправьте меня, если ошибаюсь, но вы носите титул фон Гевиннер-Люхс и проживаете в замке Дахау.
        - Совершенно верно, - улыбаясь, ответила мать. -
        Именно так.
        - Очень рад, очень рад! - осклабился сей инкогнито и, довольно неловко выхватив руку матери из окошка экипажа, поцеловал ее. Слышно было, как стукнулись его зубы о костяшки ее пальцев. - Позвольте отрекомендоваться: граф Иоахим-Иероним фон Блямменберг, полковник кавалерии в отставке. Волею всемогущей Планиды мы соседи. У нас, знаете, глушь: любому обществу радуешься, а кроме вас, почитай, никого и нет. Так что давайте знакомиться.
        Егеря рядом со мной засмеялись. Я и сам не смог удержаться от улыбки.
        - Вы, я полагаю, баронесса-мать? - продолжал граф. - А это, эрго, баронесса-дочь. - Он посмотрел на Клару. - А где же, собственно, барон? - Он обернулся в нашу сторону. - Я предположу и не ошибусь, что барон - вот этот статный господин. - Он указал на Михаэля.
        - Нет, - отвечала баронесса-мать. - Вы ошиблись, господин граф. Барон вот…
        - Подождите! - решительно прервал ее полковник в отставке. - Я сам определю. Ведь на голубую кровь у меня чутье необычайное. Барон, - он помедлил, затем указал на Клауса, - несомненно он.
        Тут уж и я не смог удержаться от хохота.
        - Неужели я ошибся? - продолжал граф. - Неужели барон вот этот господин? - На сей раз он указал на Шульца. Новый взрыв смеха разубедил его и в этой мысли. - Что ж, дорогой господин барон, - обратился он к Гейнцу, - будем знакомы! По правде сказать, вы не очень похожи на мать! Что? Я снова ошибся? - воскликнул граф, услышав новый раскат хохота. - Не может быть!
        Он заглянул внутрь нашего экипажа, с сомнением оглядел дворецкого, смерил взглядом кучера.
        - Очень досадно, - проговорил граф, завершив осмотр, - что господин барон остался в замке. Я был бы поистине счастлив познакомиться с ним. Досадно! Чертовски досадно!
        Шульц и Гейнц уже рыдали от смеха.
        - Но, - сказала мать, - господин барон находится
        здесь. Кристоф! Представьтесь господину графу.
        Я спешился, протянул графу руку.
        - Так это вы - новый барон? - недоверчиво говорил граф, пожимая мою руку. - Никогда бы не подумал, вы уж извините. А почему бы не подумал? Вовсе не потому, что вы на барона не похожи. Отнюдь! Но очень уж, сударь, лошаденка ваша худа. У этих, - он кивнул на егерей, - красавцы, а не кони. А у вас? Послушайтесь старого кавалериста: не скупитесь, купите новую. А на этой клячонке даже дрова возить нельзя. Это я вам как кавалерист говорю. Сколько лет назад вы ее купили?
        - Сегодня, - отвечал я.
        - Зачем? - изумился граф. - Зачем вы купили эту падаль? Впрочем, не мое это дело. А сколько заплатили?
        - Золотой, - мрачно соврал я.
        - Зо-ло-той?! - Глаза графа сделались круглы. - Почему так дорого? Нет! Все-таки поразительно, до чего обнаглели эти торговцы! Ни стыда ни совести! По-ра-зи-тель-но! Если хотите, посмотрите, каких лошадок я наторговал для своей кареты. За каждую отдал пополталера. Зато какие лошади! Стройны, как лани, резвы, как леопарды. Кстати, о лошадях, там дочь моя сидит. Невеста на выданье. Хотите познакомлю? Эй, Верхен, иди сюда! Не хочет. Стесняется.
        Я взглянул в сторону его экипажа. Женская головка в его окошке показалась мне хороша.
        - Хорошие вы люди, - продолжал тем временем отставной полковник. - Пригласил бы вас в гости, да особняк наш, хе-хе, в ремонте. Так что сначала уж к вам, к вам. Как насчет четверга?
        - Очень будем рады, - сказала мать. - Приезжайте к обеду.
        - С превеликим удовольствием, сударыни и судари! - сказал граф. - С превеликим удовольствием! Ну-с, в гости напросился, теперь можно и откланяться. О'ревуар, господа, до четверга!
        С этими словами почтенный граф удалился восвояси.
        Обратная дорога прошла без приключений. В замок мы прибыли затемно и, отужинав, завалились спать. Егеря - во флигеле, я же - один в своей необъятной опочивальне. Долго не мог заснуть, ворочался с одного бока на другой. Различные мысли проносились в голове, подобно стылым сквознякам, хозяйничающим по полам и углам циклопической моей спальни. Вспоминались события прошедшего дня. «Почему это, - размышлялось, - никто не верит, что я барон? Может, я сошел с ума и меня сдадут в дурдом? Или я сплю? Как раз нет, напротив - не могу уснуть. Неужели я настолько не похож на дворянина? Даже этот солдафон граф и тот не распознал во мне „голубую“ кровь, хотя у него на нее и „чутье“. Еще мне было чертовски неудобно перед дворецким. Так обхамить бедного, добросовестного служаку! Как школяр, при товарищах не признающий придурковатого братца. Завтра же извинюсь перед ним и прибавлю жалованья. В общем, Леопольд, меня угрызала обычная с похмелья совесть.
        Я постарался подумать о приятном. Например, о той прелестной женской головке в окне графской кареты. Обуреваемый сей приятной мыслью, я уснул. Мне снилось, что я портной. Только вместо одежды примеряю туловища, приставляю их к голове миловидной Верхен. Туловища различные: изящные, не очень изящные, полные, худые. Тела, которые я примерял, были обнажены, горячи, волнующи. Неожиданно у меня в руках оказалось мужское тело: одноногое, горбатое, покрытое шерстью. Проснулся я в холодном поту.
        Уже рассвело. Проснулся я очень кстати, потому что егеря вознамерились провезти меня по окрестностям, показать ущелья и водопады. Наспех позавтракав, мы выехали. От греха подальше я оставил Молнию в конюшне, оттуда же взял вполне добротного мериноса, точнее, меринос - это овца, а я взял коня какой-то восточной породы, название сложное, не запомнить, так что пусть будет меринос.
        Часа четыре мы куда-то поднимались, затем опускались, проезжали вьющимися вокруг пологих гор тропками. Потом подобрались к какой-то дикой лесистой расселине, где спешились. Невозможно, Леопольд, описать красоту здешних мест. Я и не стану этого делать. Хочешь представить, как тут красиво, - купи открытку и полюбуйся. А еще лучше - приезжай в гости.
        Войдя в ущелье, я попервоначалу любовался окружающими видами, машинально забираясь на водопады вслед за егерями. Когда я вскарабкался на четвертый или пятый водопад, то понял: что-то неладно. Я абсолютно не представлял себе, как буду слезать обратно. А глядя на то, куда нам еще предстояло залезть, я не мог вообразить, как мы пойдем вперед.
        Когда я вспоминаю то, что ждало нас дальше, мне все еще становится немного не по себе. Представь, Леопольд, каково это повиснуть на веревке над ревущим водопадом, ногой выискивать в скале опору, а из-под ноги сыплются камешки. Однако настоящего ужаса я натерпелся, когда нам нужно было пробраться самым краем пропасти, по уступу не шире полутора пальцев, причем мизинцев. При этом ты сильно отклоняешь тело назад, ногой нашариваешь выступ, пальцами же цепляешься за какие-то еле видимые щели в камнях. Вот тогда-то я впервые пожалел, что у меня ноги, а не копыта, а на руках нет длинных когтей. Насколько сподручней было бы карабкаться в таком обличье по скалам!
        Вскорости стало темнеть. Надо было выбираться из ущелья, и мы полезли вверх по лесистому склону. Это, Леопольдушка, доложу, было немного посложнее, чем карабкаться по водосточной трубе к кухаркам на второй этаж. Влезали мы нескончаемо долго, до самой темноты. Было уже совсем темно, когда мы добрались наконец к нашим коням, а я к своему мериносу. В замок мы прибыли уже глубокой ночью, уставшие и голодные. Встречать нас выбежала вся многочисленная замковая прислуга, суетясь и лопоча, накрыли нам на стол. В эту ночь я спал без сновидений, как актер анатомического театра.
        На этом, дружище, пока откланиваюсь. Остальное отпишу тебе в самое ближайшее время.
        Твой друг Кристоф фон Верхолаз.
        P.S. А я сейчас баклана в манговом соусе ел. Очень вкусно. Хе-хе…
        P.P.S. Не обижайся и не завидуй. Приедешь - еще и не такой вкуснятинкой угощу: пальчики оближешь, и не только рук, но и ног.

3. Наследство
        Кристоф - Леопольду
        А теперь, дружище, придется тебе потерпеть еще немного, ибо я решил, не откладывая дела в долгий ящик, в этом же письме изложить, с чего же все началось, как я стал наследником замка, владельцем несусветных миллионов, самодуром и супостатом. А поскольку письмо мое сделалось уже чересчур объемно и его можно назвать не письмом даже, но целой бандеролью, у меня возникают справедливые сомнения в том, что ты, дружище, дочитаешь его до конца. Поэтому я распорядился: мой слуга не выдаст тебе пятьсот обещанных талеров, пока ты не дочитаешь письмо до конца в его присутствии. Не обижайся, Леопольд, но я тебя знаю как облупленного - чтение чего-либо, превышающего размером одну страницу, составляет для тебя непосильный труд. Так что потрудись, дружок, потрудись.
        А началось все вот как. Ты, наверное, помнишь, когда мы с тобою виделись последний раз, как я отправился подкрасить у бакалейщика вывеску, получил там четверть талера и как ты, не дождавшись меня, умотал куда-то с двумя цыганками. (Жирный ты кабан! Хотел тебе послать тысячу монет, но, вспомнив твою бессовестность, решил ограничиться пятьюстами.) И по твоей, Леопольдушка, милости весь вечер для меня безнадежно пропал. Оставалось либо скучать в четырех стенах, либо отправляться самому искать приключений на одно место. Я избрал последнее. Четверть талера довольно ощутимо отягощали карман. Я решил поступить по-свински в ответ на свинство с твоей стороны: четверть талера, замыслил я, должны быть потрачены. С таковой мыслью и отправился на улицу.
        Сумеречный вид нашей улицы, узкой, с выщербленной мостовой, к увеселениям никак не располагал. Какая-то тетка волочила котомки, по-видимому, с рынка. Какой-то человек, насвистывая, прилаживал к телеге новое колесо. Беззубые пацаны-оборвыши фехтовали ящичными досками. У входа в лавку восседала жена бакалейщика с тремя похожими на ручки от швабры дочерьми. И все такое прочее, много раз виденное и в описании не нуждающееся.
        Спустившись по лестнице, я остановился на пороге, хотя, как известно, этого делать не следует, дабы не попасться фрау Хисс. Наоборот, следует проскакивать это злополучное, ибо оно находится аккурат напротив окон нашей домохозяйки, место как можно быстрей. Однако четверть талера в кармане придали мне храбрость неслыханную: я не только остановился на этом олицетворяющем опасность пороге, но еще и извлек заветную монету из кармана, вполне отдавая себе отчет в том, что стоит лишь фрау Хисс увидеть деньги, как их у меня уже не будет - цепкие лапы нашей домовладелицы ухватят денежки своими когтями, а я останусь ей еще и должен. И все же об этом я даже и не думал. Мысли мои были заняты тем, куда направиться в поисках развлечений: направо или налево? Я решил определить это жребием, подбросив монету. Орел, положил я, будет означать направо, профиль же курфюрста - несомненно, налево. Подброшенная вверх щелчком пальца монета заплясала в воздухе замысловатыми синусоидами, и мне пришлось преизрядно изловчиться, чтобы поймать ее ладонью, на каковую четверть талера легли профилем курфюрста вверх. Значит,
рассудил я, налево… Туда я и направился, в душе жаждая пойти направо, где располагались самые разнообразные увеселительные заведения. Налево же меня не ожидало ничего лучше, чем трущобные кабаки, хотя и там можно было изыскать щекочущих нервы развлечений. Здраво рассудив, что ежели держаться поосторожней, то, пожалуй, можно повеселиться и в самом грязном притоне, не опасаясь грабежа (ибо четверть талера - сумма довольно незначительная), притом скромность моих денежных запасов по зрелом размышлении не позволяла отправиться никуда, кроме разве что какой-нибудь затрапезной забегаловки. И все же, говорят, даже аристократы почитают за развлечение провести свой досуг в обществе живописных подонков, калек и нищих.

«Итак, - порешил я, - в трущобы!…»
        В той стороне, куда я направлялся, улица сужалась, двух-, трехэтажные ряды жилых строений, построенных во времена незапамятные, где каждый этаж заметно выдавался вперед относительно предыдущего, сменились рядом хозяйственных построек весьма ветхого вида, чередой полуразрушенных зданий, кошмарных, безнадежных лачуг. Быстро темнело. Петляющая улица вывела меня в окончательно заброшенные кварталы, при взгляде на которые мнилось, что здесь прокатилось гуннское нашествие. Постоянно приходилось обходить подчас зловонные кучи отбросов й мусора. Здания становились реже. Ветер завывал в щербатых промежутках. Казалось, это шепчутся во мраке злоумышленники. Ощущение опасности словно бы когтистой лапой продирало тонкие струны нервов. Было весело и прохладно. Радовало безлюдье. За все время пути мне встретились лишь двое попрошаек в отвратительных лохмотьях, полицейский пристав да женщина, волочащая из кабака безобразно пьяного муженька. Слышался далекий хохот какой-то нетрезвой компании.
        И тем более странно зазвучал в этом убогом месте многокопытный топот конской упряжки, стук подпрыгивавших на ухабах колес экипажа, энергичное понукание кучера. Я с любопытством обернулся. В наступившем сумраке почти неразличимая (если бы не фонарик, освещавший кучеру путь) ко мне приближалась карета. Можно сказать, что я почувствовал что-то недоброе, однако простейшее логическое соображение: какого черта, кому может понадобиться моя скромная персона, чтобы тем паче гоняться за ней в экипаже? - усыпило мои опасения. Посему как ни в чем не бывало, пиная камешки, я продолжал идти по темному, извилистому междуулочью.
        Когда экипаж поравнялся со мной, я повернулся. Меня ослепил свет фонаря, направленный мне прямо в глаза. И, прежде чем я успел что-либо предпринять, распахнулась дверца, и наземь спрыгнула невысокая, вся в черном фигура.
        - Господин Клотцель, если не ошибаюсь? - осведомилась она голосом неопределенным, не то женским, не то мужским.
        - Положим, - отвечал я.
        - Вы-то нам и нужны, - произнесла фигура, цепко ухватывая меня за рукав. - Попрошу сесть в экипаж.
        - И не подумаю, - отвечал я, силясь освободить рукав от руки незнакомца.
        Из кареты выскочил второй незнакомец, во всем напоминавший первого.
        - Ах, ах, ах! Почтеннейший господин Клотцель! - произнес он тем же, что и у первого, андрогинным голосом. - Не следовало бы вам сопротивляться!
        - Да кто вы в конце концов такие?! - воскликнул я. - И по какому пр…
        И тут рот мой оказался зажат тряпицей, как по волшебству возникшей в руках второго незнакомца, а едкие пары хлороформа, ударив мне в ноздри, усыпили разум.
        Проспал я, наверное, часов сорок. Мне снилось, что моя голова сорвалась с плеч и, подобно некоему колобку, покатилась по земле. Я бегу, силюсь ее догнать, но тщетно. Голова укатывается от меня, злорадно скалится, ехидно подмигивает. Это все длится черт знает сколько времени, пока случайная лошадь не наступает на мою голову, копытом попадая прямо в одну из глазниц.
        Проснулся я с криком и довольно долго не мог прийти в себя. К тому же спросонок я был не в силах опознать место, где спал. Мне (да и тебе, впрочем) приходилось неоднократно ночевать в самых различных местах. Я, например, однажды заночевал в склепе. Ощущение при пробуждении было примерно таким же: темнота, неясность очертаний. Только теперь помещение сотрясалось. Пол его был подвижен. Несколько мгновений мне пришлось восстанавливать в памяти прошедшие события, и наконец я осознал, что все так же нахожусь в экипаже, везомый моими похитителями неизвестно куда.
        Это, разумеется, не прибавило мне спокойствия и умиротворенности. Я попробовал открыть дверцу. Тщетно. Она была заперта снаружи. Тогда я предпринял попытку высадить дверцу ногой, но был слишком слаб после продолжительного сна, и ноги, которые я к тому же отлежал, плохо слушались меня. Малейшее движение ими сопровождалось покалыванием сотен невидимых иголочек.
        Кто и зачем похитил меня? Как назло, не возникало ни одного сколько-нибудь правдоподобного предположения. Это какая-то ошибка, заключил я и сам не заметил, как заснул вновь.
        На сей раз мне не снилось ничего. Пробудившись и вновь обнаружив, что нахожусь все в том же экипаже, я нисколько не удивился. Однако удивиться пришлось другому: рядом со мной сидели моя мать и сестра Клара. Я не видел их уже два года и даже не сразу признал. Мать была все в том же простом платье, в каком я ее видел последний раз. Да и Клара все такая же - старая дева, похожая на высохшую воблу. Она старше меня на одиннадцать лет. Отец никакого наследства (и приданого) не оставил, а кому нужна такая дурища, притом задаром?
        Я, не скрою, встрече обрадовался. «Мамхен! Клар-хен! - изливались из меня приторно медоточивые возгласы. - Какими, Боже мой, судьбами?!» И все это сопровождалось неимоверным количеством влажнейших поцелуев. Сам я не сентиментален, отнюдь. Бываю подчас и циничен. Однако, черт его знает от чего, расчувствовался и даже слегка прослезился. Впрочем, прослезился-то я не слегка. Стоило лишь первой слезе, той самой, скупой, мужской, суровой, покинуть пределы глазного века, как за ней, первой ласточкой, последовал целый слезный водопад, сменившийся неожиданно самым идиотическим хихиканьем сквозь те же слезы. Я понимал, что выгляжу смешно, но ничего не мог с собой поделать: на меня все еще действовал проклятый хлороформ.
        Так же, сквозь смех и слезы, я спросил мать и сестру:
        - Вы-то, вы-то как здесь оказались? Нас что, всех арестовали?
        - Нет, - отвечала мать. - Нет, сынуля (терпеть не могу обращение «сынуля»), нет! Мы едем получать наследство.
        Услышав сие, я почему-то не очень удивился, лишь еще более расхохотался.
        - Неужели, - спросил я, - престарелая бабуля Эльза скончалась? Какая жалость!
        Мать смотрела на меня весьма подозрительно, она так и не могла понять, смеюсь я или плачу. В голове ее, несомненно, бродили мысли вроде: «Да, испортился мой сынок на университетских хлебах. Наверное, не стоило посылать его учиться. Сидел бы ты, сынуля, лучше в нашем задрипанном Задницбурге, пошел бы в ученики к сапожнику, а годам к пятидесяти, глядишь, и мастером стал бы. Эх, молодежь, молодежь!»
        Я и сам чувствовал, что поневоле, идиотизированный наркотическими парами, спровоцировал извечный конфликт отцов и детей. Мне сделалось неловко. Я закрыл руками лицо, ладонями сдавил себе уста, дабы не прорвался наружу идиотский смешок. И тут же особо сильным спазмом смех мой вырвался неудержимо наружу.
        Мать вкупе с сестрою смотрели на меня настороженно. Наконец мать молвила, произнося слова осторожно, как на допросе в полиции:
        - Нет. Дорогой. Сынуля. Тетушка. Эльза. В. Полном. Здравии.
        Слова проистекали из ее уст четкие, размеренные, как капель.
        - А. Ты. Не. Хвораешь. Ли. Сынуля.
        О Боже! Они думают, что я рехнулся!
        - Нет, мама, - борясь со смехом и слезами, ответствовал я. - Я не болен. Просто эти негодяи напичкали меня хло…
        - Ну и слава всевышнему! - сказала мать. - А то
        мне показалось, что ты не в себе.
        - А куда мы все-таки едем? - спросил я. - Расскажите, пожалуйста. Я в полном неве…
        - Видишь ли, сынуля, - сказала мать, - твой семиюродный прадедушка Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс барон Дахау готовится отойти в мир иной, а ты его единственный наследник мужеского полу, и согласно многовековой традиции ты унаследуешь его капиталы и титул вкупе с родовым замком Дахау.
        Смех и слезы внезапно прекратились.
        - Неужели это правда?! - воскликнул я. - Клара, скажи хоть слово!
        - Ну! - сказала Клара.
        - Клара! - Я взревел. - Это все - правда?
        - Истинная правда, - не изменясь в лице, сказала Клара.
        Леопольдушка! Тебя никогда не били по голове каменной плитой? Если били, то ты можешь представить себе мое тогдашнее состояние.
        Я вытаращил глаза. Дыхание перехватило. И, как это обычно и бывает от удара каменной плитой, сознание оставило меня.
        Из беспамятства меня вывел отвратительный запах нюхательной соли и резкий, царапающий голос одного из моих похитителей:
        - Вставайте, господин наследник, приехали!
        Дверцы экипажа распахнулись. Мать и Клара поспешили покинуть сумеречную внутренность сего транспортного средства, я же помедлил, прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель снаружи. Больше всего на свете тогда мне хотелось, Леопольд, опять очутиться в нашей захламленной комнатушке, а вовсе не бросаться навстречу неизвестности.
        - Кристоф, сынуля, ну что ты там копаешься?!
        Я вышел. И, второй раз за день, оказался потрясен.
        Я увидел замок, владельцем которого мне предстояло вскорости стать. О, Леопольд, это оказался даже не замок, но целый город, раскинувшийся, как мне показалось, на многие мили, занявший своей громадой весь доступный глазу горизонт. Старые, обветшалые стены сложены из огромных каменьев, подобных блокам, из которых построены великие египетские пирамиды. В зазорах между камнями проросли какие-то, я до сих пор не знаю какие, растения, может, это мох, но мох гигантский, даже кустистый. По всей доступной моему взору стене расположились окна, а может, бойницы, - расположились в хаотичном, подчиняющемся невесть какой закономерности порядке. В зеленом, затхлом рву пузырились дождевые капли. Опустился подъемный мост, дерево которого оказалось сильно источено временем. То тут, то там зияли огромные, занозистые дыры. Металлические опоры моста проржавели и приобрели пачкающий бурый оттенок.
        Ко мне подошел андрогинный прислужник и вежливо и церемонно проквакал:
        - Примите наши извинения, но карета не может проехать по мосту. Сами видите, в каком он состоянии. Придется следовать пешком.
        - Пустое! - отмахнулся я и после некоторой паузы добавил: - А скажите-ка, любезнейший, здесь можно помыться и что-нибудь поесть? Я грязен и голоден, как свинья.
        Мать и Клархен зашипели на меня.
        - Нет, - отвечал прислужник. - Сейчас это невозможно. Вы должны немедленно предстать перед умирающим бароном. Потом, не сомневайтесь, баня и обед будут вам предоставлены. А сейчас попрошу вас немедленно последовать за мной!
        Было довольно прохладно, да еще и капли дождя увесисто шлепались мне за шиворот, и к концу переправы через мост у меня уже зуб на зуб не попадал. Хотелось обсохнуть, обогреться.
        Андрогин подвел нас к воротам, способным пропустить пятидесятифутового великана, если такие бывают. К воротам, я заметил, оказалось приделано кольцо, от коего тянулась цепь, державшая на себе внушительную кувалду. Андрогин взялся за ее рукоять и с немалой силой обрушил на ворота удар. На мгновение я почувствовал себя внутри звонящего колокола. Клара ахнула.
        Через минуту, а может, прошло больше времени, слева от нас распахнулась маленькая калитка, неразличимая в общей громаде ворот. Из калитки показалась голова маленького безволосого человечка.
        - Господа наследники! - церемонно провозгласил наш сопроводитель.
        - Прошу! - угодливо сказал человечек.
        Мы вошли в помещение (как я позже узнал, оно называется «караульная»), до крайности скупо освещенное. Потолка не угадывалось, казалось, его нет вовсе, ибо свет освещал пространство только на уровне наших голов.
        Путь наш лежал в глубь караульного помещения. Мы прошли уже около сотни шагов, однако помещение все не кончалось.
        - Налево! - скомандовал наш провожатый.
        Налево располагался коридор. Коридором бы я поостерегся его назвать. Скорее всего это напоминало проделанный в стене караульного помещения глаз. Низкий потолок навис прямо над нашими головами. Кое-где по пути следования я замечал в потолке открытые люки, к которым вели узкие каменные лестницы. Труба коридора несколько раз повернула, я же утерял всякое представление о расположении сторон света, находясь в этой каменной без окон ловушке.
        - Любезнейший! - окликнул я нашего поводыря в этом лабиринте. - Не будете ли вы добры сказать, зачем строителям замка понадобилось так запутывать его переходы?
        - Охотно отвечу на ваш вопрос, господин наследник, - молвил дребезжащим голосом слуга. - Вся эта запутанная сеть переходов, туннелей и лазов была задумана исключительно в целях оборонительных. Даже если бы вражеское войско смогло преодолеть стены замка, оно бы неминуемо заблудилось внутри, где врагов подстерегали бы притаившиеся защитники. Правда, да позволено мне будет заметить, замок наш - неприступен, и ни разу ни одному врагу не удалось даже взять его мощных стен, не говоря уж о том…
        - А скажите, - перебил его я, - привидения здесь водятся?
        По правде сказать, Леопольд, я бы нисколько не удивился, если бы подобное место не обошлось бы без какого-нибудь бледного призрака. Еще добавлю, что, я и до сих пор придерживаюсь такого мнения, призракам здесь должно быть гораздо уютней и милей, чем людям.
        Слуга не слышал или не хотел слышать моего вопроса. Когда мы стали подниматься вверх по каменной винтовой лестнице, я его повторил. На сей раз слуга меня расслышал (или ему ничего больше не оставалось, как расслышать).
        - Привидения, господин наследник? - ответствовал он. - Не знаю. Может быть. Замок, как вы сами убедитесь, огромен. Немного сыщется тех, кто был во всех его комнатах и закоулках. Поэтому не исключено, что в какой-нибудь отдаленной части замка обитает привидение.
        Сейчас мы шли через длинную анфиладу заброшенных, пыльных комнат. Неожиданно Клара завизжала. Сказать по правде, этот визг меня напугал.
        - Что такое? - Я обернулся.
        Клара была близка к обмороку. Ее бледные щеки фосфоресцировали в полумраке.
        - Летучая мышь… О Господи… Огромная… Как кошка.
        - Ну, сударыня, - слуга улыбнулся, - этого добра у нас хватает. Скоро вы перестанете их бояться и даже внимания на них обращать не будете.
        - О Боже! - шептала Клара. - Мне дурно!
        - Сударыня! - сказал слуга внушительно. - Советую вам поторопиться, иначе вы не успеете услышать последнюю волю умирающего. А для вас, - он подчеркнул это «для вас», - для вас очень многое от этого зависит.
        - А далеко еще идти? - спросила мать.
        - Уже нет, - отвечал слуга.
        Далее мы шли в полной тишине. Спустились по какой-то заброшенной лестнице вниз, некоторое время пропетляли по узкому извилистому коридору, чтобы выйти в поистине огромное помещение, длиною не меньше полумили, сплошь уставленное подпирающими массивный потолок внушительными колоннами. Отсюда открывался выход на террасу, которая, в свою очередь, выходила во внутренний двор.
        - Сюда, пожалуйста. - Слуга указал на неприметную дверцу, укрывавшуюся в стене напротив террасы, пропустил нас с поклоном, следом вошел и сам.
        За дверью находился очередной коридор, имевший, правда, уже более обжитой вид. Стены были обиты желтого оттенка материалом, а в коридоре тут и там стояли стулья.
        - Вам вот сюда! - Слуга указывал на дверь в конце коридора. - На этом разрешите откланяться!
        Неспешно и важно побрел он прочь.
        - Спасибо вам большое! - крикнула мать ему вдогонку.
        Дверь скрывала исполинских размеров помещение, почти полностью темное. Лишь вдалеке, на противоположной от двери стене, было окно. Других источников света не наблюдалось. В скупом заоконном свете я различил собравшуюся в глубине помещения группу людей. Несомненно, нам надо было идти к ним.
        -Нам туда, мама! - сказал я, беря мать, совсем уж растерявшуюся, под локоток.
        Мы прошли все расстояние до людей, составлявшее не менее восьми десятков шагов. Что меня довольно неприятно поразило, так это то, что все они смотрели на нас, как мы приближаемся, однако не говорили ни слова. Мне показалось, что они похожи на мраморные изваяния. И я не понимал, отчего вдруг в горле у меня пересохло.
        - Здравствуйте! - хрипло произнес я. - Нас ожидали? Мы наследники.
        - Тсс! - сказал кто-то, а люди безмолвно расступились, освобождая мне, матери и Кларе проход. Мы вышли непосредственно к смертному одру.
        Смертный одр представлял собою невообразимой величины кровать, на которой совершенно свободно мог бы разместиться на ночлег целый эскадрон гусар. Растерянно блуждал я взором по всей необъятной поверхности сего ложа, и лишь где-то в самом изголовье взгляд мой обнаружил умирающего. Тот, казалось, состоял из одних лишь костей, создавалось впечатление, что какой-то неведомый вурдалак или червь высосал из него все жизненные соки. Несомненно, этот высохший, замученный старикашка без единого волоса на гладкой, как лабораторная колба, голове и был могущественным Карлом-Людвигом фон Гевиннер-Люхс, бароном Дахау, моим дальним прадедушкой. Что еще бросилось мне в глаза? Неестественный цвет его кожи. Старик был желт. Желт, как… как не знаю что, как груша, как одуванчик, сравнения эти неуместны, но ничем иным нельзя описать этот ярко-канареечный цвет его кожи.
        Тяжело дыша, старик метался по своему ложу наверняка в бреду. Около барона хлопотали двое. Первый из них - мрачного вида священник, чья персона заслуживает упоминания лишь в связи с его лицом, рыхлым, изрытым какими-то ямами - то ли оспинами, то ли следами давних прыщей. Да, упомяну также о выражении его лица. Оно было кислым, недовольным сверх меры. Можно было подумать, что его три часа подряд потчевали редькой вместо изысканного божоле.
        Другой человек, по всей видимости доктор, суетившийся рядом с пастором, гораздо более привлекал внимание, и его невозможно не описать подробно. В противоположность долговязому священнику доктор был мал ростом. Описание сего престранного человека начну с самой, пожалуй, запоминающейся детали его внешности - носа. Нос его длинен, крючковат. На самом его кончике помещались очки с толстыми выпуклыми стеклами. Выпуклые линзы позволяли во всех подробностях рассмотреть глаза доктора. Лучики расходящихся от глаз морщинок почему-то сразу расположили меня к этому эскулапу. Немыслимый зигзаг рта, казалось, раскалывал его лицо надвое. Голову венчал парик зеленой бумаги. Одет был сей страннейший из докторов в лиловый кафтан в оранжевых горошинах, ярко-канареечные панталоны, кружевные брыжи (хотя я до сих пор не уверен, что это были именно брыжи), картонные чулки и горохового цвета туфли. На носках туфель, дополню, позвякивали серебряные бубенчики.
        Священник соблюдал приличествующее мрачное молчание, лишь иногда губы его шевелились, выговаривая едва слышную молитвенную латынь. Доктор же, напротив, напоминал провинциального комедианта, запамятовавшего роль и теперь маскирующего свою забывчивость нелепейшими экспромтами. Время от времени он совершал странные прыжки, совершенно невероятным образом выворачивал нога, не забывая, однако, время от времени потчевать умирающего лекарством из склянки, на горлышко которой была насажена обыкновенная тряпичная детская соска. Едва лишь соске этой случалось коснуться губ умирающего, тот мигом отвлекался от бредовых видений и жадно, как младенец, чавкал и заглатывал содержимое склянки.
        Клара, глядя на это, прыснула. Я толкнул ее локтем в бок.
        - Дура! - сказал я едва слышно, но достаточно выразительно. - Прекрати немедленно! В твои-то годы!
        На что моя перезрелая сестрица ответствовала так:
        - Сам ты дурак!

«Замуж, замуж у меня пойдешь! - подумал я, лелея мстительное предвкушение. - Уж я-то позабочусь приискать тебе женишка под стать!»
        Раздумья мои прервал подошедший ко мне нотариус - немыслимо долговязый, весь в веснушках, с ниточкой тонких усов над верхней губою. Мне предстояло ознакомиться с завещанием, написанным на изящном свитке драгоценного пергамента и скрепленным фантастически красивой фамильной печатью. В нескольких словах суть этого документа такова. Я, как единственный наследник умирающего (наследниками считаются только лица мужского пола), получаю после его кончины в свое безраздельное владение весь замок со всеми прилегающими угодьями и миллионное состояние. Дальше в завещании следуют различные маловажные подробности и в конце содержится весьма существенная оговорка: полноправным наследником я делаюсь только спустя год после кончины барона Карла-Людвига. Весь этот год я обязан прожить в родовом замке баронов фон Гевиннер-Люхсов. Если хотя бы одну ночь я проведу за пределами замка, то автоматически лишаюсь всего состояния и замка с угодьями. Ничего себе оговорочка! Хотя ради миллионного состояния стоит годик потерпеть.
        - А в чем, - спросил я нотариуса, - смысл этого пункта завещания? Зачем нужно мое постоянное присутствие в замке?
        - Это, - отвечал нотариус, - освященная веками традиция. За год, проведенный в замке безвыездно, высможете полностью вникнуть во все хозяйственные и прочие дела. Слуги привыкнут видеть в вас хозяина. Кроме того, бароны фон Гевиннер-Люхсы никогда не отличались общительностью и презирали пустые светские развлечения.
        - Боюсь, - сказал я, - я не из их породы. А как же, - продолжал я, - быть с моей учебой в университете? Не могу же я ее бросить, почти уже одолев курс наук?
        - Вы, - отвечал нотариус, - сможете продолжить ее, ко только после годичного пребывания в замке. К тому же, - добавил он, - между нами, скажите, господин наследник, на кой черт владельцу миллионного состояния может понадобиться жалкая профессия врача? Живите, наслаждайтесь жизнью, плюньте на нудную схоластику!
        - Легко сказать «плюньте», - возразил я. - Но ведь, состояние можно и промотать, а профессия никогда не помешает.
        - Решайте сами, господин наследник, - усмехаясь, отвечал нотариус. Похоже, у него не оставалось сомнений в судьбе состояния после моих неосторожных слов.
        Умирающий тем временем вновь беспокойно заметался по своему необъятному ложу, что-то выкрикивая в бреду. Голос его походил на скрип несмазанного механизма. Звуки, как ржавая стружка, резко и визгливо выхаркивались, рождались и погибали, никем не понятые.
        Мне было очень тяжело и неприятно смотреть на конвульсии прадедушки, и я хотел было отвернуться, когда взгляд мой столкнулся с ужасающим, помраченным бредом взглядом старика. Мне стало нехорошо, по коже забегали отвратительные мурашки.
        Карл-Людвиг, казалось, нашел опору в моем взгляде, он привстал на своем ложе, хотя, судя по всему, это отнимало у него немало сил. Священник и доктор бросились к нему. С неожиданной силой барон оттолкнул обоих. Его крючковатый трясущийся перст указал на меня.
        - Ты!… - хрипел старик. - Ты!…
        На губах его выступила пена. Старик рухнул на подушки, но, неожиданно обретя новые силы, сумел опереться на локоть и приподняться. Мне мнилось, что я смотрю в глаза самой смерти, ибо взгляд старика исходил уже не из нашего мира.
        - Слушай, - заклекотал старик, - слушай и обещай…
        - Подойдите поближе, -молодой человек. -• Возле меня оказался маленький доктор. - Выслушайте последнюю волю барона.
        Подойдя к умирающему, я склонился над его иссохшим телом. Поросшая седым волосом рука костляво вцепилась в мой кафтан.
        - Моя… последняя, - старика затряс сильнейший приступ хриплого кашля, - последняя воля…
        И нестерпимо, как бритва по барабанной перепонке, все мое существо располосовал крик:
        - Найди золотаря!!! Най… ди…
        По телу умирающего прокатилась резкая и страшная волна агонии. Рука его отпустила меня. Из горла хлынула алая артериальная кровь. Все было кончено. Барон умер - да здравствует барон!
        Но буду краток. Оставшийся день прошел за самыми низменными хлопотами, из которых отмечу ужин - роскошнейшее пиршество из десяти блюд, названий многих из них я даже не знаю. После ужина я, мама и Клара отправились в баню, расположенную почему-то на четвертом этаже, после чего разбрелись спать. Спальня, которую мне отвели, Леопольд, ты не поверишь, по Размеру как весь наш дом, нет, даже более! Засыпая, я ощутил сильнейший приступ агорафобии. Как и следует ожидать, ночью мне приснился кошмар. Мне снилось, что я какое-то насекомое, то ли муха, то ли таракан. Во сне я метался по огромной своей опочивальне и чья-то огромная ладонь то и дело норовила меня прихлопнуть.
        Проснулся я в дурнейшем расположении духа как раз к завтраку, за коим вкушал - завидуй, Леопольд! - устриц в белом вине. Сразу же после трапезы ко мне подошел дворецкий, личность во всех отношениях почтенная. После выражения соболезнований и поздравлений со вступлением в наследство он перешел прямо к делу. Он протянул мне пергамент, такой же, как и завещание, и даже с такой же печатью.
        - Извольте ознакомиться.
        - Что это? - спросил я.
        - Реестр замковой прислуги, составлен мною на основании последней переписи, проведенной три месяца назад.
        Реестр гласил, что в замке Дахау имеются в наличие следующие живые души:
        горничные - 4 шт.,
        конюх- 1 шт.,
        псарь (он же душитель псов и котов) - 1 шт.,
        дворецкий - 1 шт.,
        подметальщик- 1 шт.,
        сторож - 0,5 шт.,
        кастелян и кастелянша - 2 шт.
        Присутствовали в реестре также водовоз, прачка, две мойщицы окон и прочая, и прочая, и прочая. Довольно бегло проглядывал я сей перечень, но неожиданно волосы мои поднялись дыбом, а брови недоуменно поползли вверх в гримасе самого крайнего недоумения. Причиной сего послужили следующие упомянутые в реестре персоны. Цитирую:
        объявлялыцик «Кушать подано» и «Барин проснулись» - 1 шт.,
        чистильщик сапог и ботфортов - 4 шт.,
        колупалыцики, по совместительству хлебатели бульона- 8 шт.,
        чистильщики носа, или ковырятели - 6 шт.,
        чесальщицы пяток - 3 шт.,
        переворачиватель страниц - 1 шт.,
        зажигатель свечей - 1 шт.,
        задуватель их же - 1 шт.
        Далее следовали лица довольно странных профессий: подтиралыцики, вымывальщицы; завершали реестр некий нудолыцик - 1 шт., кухарка- 1 шт., любитель пива - 1 шт.
        Ниже, под жирной чертою, было написано «итого». В этой графе методом обычного плюсования выяснялось, что в замке пребывает 48,5 шт. взрослой прислуги. Текст реестра сопровождался примечанием, где оговаривалось, что у прислуги имеется множество детей, около 89 шт., а у любителя пива их 16 шт. Итого, считая и детей, - около 137,5 шт.
        - Однако прислуги здесь явно многовато, - заметил я и задал дворецкому несколько вопросов. Вкратце их суть сводилась к следующему:
        Во-первых, меня крайне заинтересовало, что такое «сторож - 0,5 шт». Во-вторых, разве не очевидна нелепость и ненужность таких разновидностей прислуги, как колупалыцики, чесальщицы, хлебатели и т. д.? И в-третьих, где же они все обитают?
        Дворецкий по порядку отвечал, что, во-первых, сторож считается за 0,5 шт. от человека по причине своего полуживотного происхождения. Лет двадцать-двадцать пять назад замок Дахау проездом посетил великий абиссинский негус и остался чрезвычайно доволен радушным приемом, который оказал ему покойный Карл-Людвиг. Повелитель Абиссинии оказался сверх всякой меры растроган и в знак признательности презентовал барону человекообразного орангутанга. Животное это, как оказалось, питало немалую склонность к прекрасной половине рода человеческого, что выражалось в ночном подстерегании в темных коридорах замка горничных и чесальщиц. Одна из чесальщиц вследствие такого подстерегания оказалась в интересном положении. О случившемся прознал барон и распорядился посадить похотливое животное в клетку, где оно вскорости и умерло от меланхолии. У чесальщицы родился ребенок, с малых лет проявивший дикость характера. Он не понимал человеческой речи, спать предпочитал на деревьях. Однако с обязанностями сторожа он справляется весьма неплохо, правда, по ночам иногда будит всех обитателей замка дикими воплями.
        Во-вторых, колупалыцики, чесальщицы, хлебатели и любитель пива не приносят абсолютно никакой пользы, некоторые даже не знают своих обязанностей и предаются на дармовых баронских хлебах гнуснейшему безделью. Чем же объяснить присутствие в замке этих людей, этого заведомого балласта? Исключительно традицией. Это не что иное, как отзвук далекого средневековья, когда бароны погрязали в разврате и роскоши, непременнейшим атрибутом каковой считалось наличие в родовом замке чесальщиц пяток и ковырятелей в ноздрях. С другой стороны, трудно отрицать целесообразность и полезность объявлялыцика «Кушать подано» и «Барин проснулись». Как же без него замкочадцы будут знать: спит барин или уже нет и подано ли кушать? К тому же бедняга объявляльщик и не знает никаких других человеческих слов, кроме этих четырех. Теперь касательно того, где все они обитают, продолжал дворецкий. Обитают они где придется. Большая часть замка пустует. Никто не в состоянии назвать точное количество комнат и зал. Многие из этих помещений прислуга и облюбовала себе под жилище. Очень часто можно встретить развешанное поперек
какого-нибудь коридора или галереи выстиранное белье. Добавлю также, закончил дворецкий, что количество прислуги, отмеченное в реестре, может оказаться и неточным, поскольку многие слуги с чадами попросту попрятались во время переписи, а некоторых, поселившихся в отдаленных замковых закоулках, найти вообще не удалось. Поэтому следует иметь в виду, что фактическое количество прислуги колеблется от 200,5 шт. до 250,5 шт.
        Засим дворецкий попросил разрешения откланяться, дабы тщательно проследить за качеством готовящегося обеда. Я же закурил трубку и принялся задумчиво бродить по галерее с колоннами. Не буду описывать своих размышлений: они путаны и пустяшны. Оставшееся до обеда время я провел в беседах с мамой и Кларой, суть которых за пустячностью опустим также.
        После обеда состоялась печальная церемония -перенесение тела барона в родовую усыпальницу под замковой часовней. Присутствовало около ста с половиной человек самой разнообразной прислуги. Почти все безутешно рыдали. Среди особо безутешных плакальщиков я отметил здоровенного детину с огромными челюстями, чье поросшее рыжим волосом тело лишь местами прикрывали ветхий кафтан и все в прорехах кожаные штаны. Это был, несомненно, сторож - 0,5 шт.
        Долговязый священник отслужил панихиду, после которой немедленнейшим образом покинул замок в сопровождении нотариуса. Поспешность святого отца граничила с неприличием. Казалось, что он торопится покинуть не аристократический родовой замок, а логово нечистой силы.
        Когда долгая и тягостная траурная церемония наконец закончилась, меня подхватил под локоть давешний лекарь.
        - Позвольте представиться, - сказал он, замысловато раскланявшись, - вашего покорного слугу зовут Иван Франсуа Альбрехт фон Корпускулус де Суррогатис, но я никогда не возражал против того, чтобы меня называли просто - маэстро Корпускулус. По специальности я - врач, аптекарь, фармацевт, гомеопат, хиромант, астролог, хиролог, графолог, френолог и прочая, и прочая, и прочая. Полный доктор филологии, казуистики, медицины и красноречия, магистр математики… Но хватит, хватит бахвальства! Не пристало ученому мужу неумеренно кичиться своей образованностью. Добавлю лишь, каким образом я очутился в замке. Полгода назад покойный барон сильнейшим образом захворал. Я же путешествовал в этих краях и невзначай в дождливую ночь попросил ночлега в Дахау. Я пришелся более чем кстати. В течение полугода облегчал я страдания страждущего баронского тела, о чем сейчас докладываю новому владельцу замка… простите, не знаю вашего имени.
        Я представился.
        Маэстро с чувством пожал мою руку, затем, не выпуская ее из своей маленькой, но крепкой кисти, перевернул ладонью вверх и принялся пристально рассматривать переплетения судьбоносных линий и, видимо, усмотрел там нечто значительное, если судить по тому, как неожиданно он воскликнул:
        - О Боже! Боже! Боже! Дайте же скорей вашу левую ладонь!
        Мне даже показалось, что от нетерпения его бумажный парик встал дыбом. Маэстро буквально водил носом по обеим моим ладоням, удовлетворивши же любопытство, внушительно произнес:
        - На левой вашей ладони, выше венерина бугра, отчетливо просматривается латинская литера S, перечеркнутая двумя вертикальными линиями, каковой знак, вне сомнения, предвещал то, что вы получите значительное наследство. Как видите, это уже произошло. Теперь о том, что вас ожидает. Линию вашей судьбы на правой ладони пересекает совершенно отчетливая арабская литера.
        - И что же она означает? - спросил я, памятуя, что эта «литера» - не что иное, как след от детского ожога кипятком.
        - Это может означать только одно. - Маэстро строго взглянул мне в глаза. - Хотя наука хиромантия туманна и допускает двоякое, троякое, а подчас и четверо- и пятиякое толкование знамений, но знак на вашей ладони свидетельствует о том, что в самое ближайшее время, господин барон, вам суждено встретиться с жестоким и коварным врагом…
        - А кто это будет?
        - Сие мне неведомо, - отвечал маэстро. - Вы вступите с этим врагом в схватку, которая может оказаться смертельной.
        - Гм! - сказал я. - И кто же победит? Я? Или враг?
        - Линия вашей судьбы не дает на это четкого ответа. Как вы можете видеть, после пересечения с арабской литерой она разветвляется на несколько более тонких линий, стремящихся в разные стороны.
        - И что же это значит?
        - Это значит, что даже Господу Богу неизвестно, чем закончится ваш поединок. Вам остается надеяться только на самого себя.
        Хотя я и не верю в хиромантию, предсказание меня заинтриговало.
        - Маэстро! - сказал я. - Может быть, вы все-таки ошибаетесь? Ибо, насколько мне известно, никаких врагов у меня нет…
        - Это вам только кажется, - резко перебил меня маэстро, - и вообще, молодой человек, я занимаюсь хиромантией уже более пятидесяти лет и никогда не ошибаюсь, за исключением разгадки знамений с пятияким значением, и даже тогда я остаюсь близок к истине!
        - Извините ради Бога! - сказал я. - Я не хотел вас обижать.
        - Извиняться, - резко отвечал маэстро, - будете потом, когда мое предсказание сбудется! А сбудется оно неминуемо!
        - А нельзя ли, - спросил я, - как-нибудь этого избежать? Знаете ли, перспектива смертельной схватки меня как-то не очень прельщает…
        - Избежать? А зачем?
        Такой ответ изумил меня до крайности.
        - Как зачем?
        - Зачем, юноша, зачем? Своим уклонением от предначертанного вы лишь отсрочите смертельный поединок, но никоим образом его не избежите!
        Согласись, Леопольд, тут есть отчего загрустить. Все-таки мрачное предсказание остается мрачным предсказанием, и, даже изреченное совершеннейшим безумцем, оно способно надолго испортить настроение. Впрочем, я немного сгоряча опорочил любезного маэстро. Чудаком его назвать можно, но уж никак не безумцем.
        - Но не стоит отчаиваться, юноша, - продолжал он. - В моем лице вы видите надежного своего союзника. Также добавлю, что то, что вы встретили меня, - предзнаменование как нельзя более благоприятное!
        - Хотелось бы в это верить, - сказал я.
        - Разговор с вами, - сказал маэстро, - мы продолжим немного позже, а сейчас я хочу, чтобы вы представили меня вот этим дамам.
        Увидев выходящих из-под сводов усыпальницы мать и сестру, маэстро раскланялся столь учтиво, что даже несколько раз подпрыгнул и дважды, подобно волчку, обернулся вокруг своей оси.
        И мать, и Клара испуганно отшатнулись. Клара в возмущении покрутила пальцем у виска.
        - Не получилось знакомство! - Маэстро был заметно удручен. - А жаль! Во время оно я слыл среди дам приятным собеседником. Дамы, молодой человек, не хвастаясь скажу, сходили с ума от одного моего вида. Лучшие красавицы Баден-Бадена, Ниццы, Бата и даже холодные снежные королевы завьюженного Санкт-Петербурга бросались к моим ногам, желая растаять в моих пылких объятиях. А однажды, скажу вам по секрету, если уж мы вспомнили Санкт-Петербург, меня пыталась увлечь на свое ложе сама императрица Екатерина. Она, помнится, прислала мне записку настолько откровенного содержания, что мне даже немного неловко вам ее пересказывать. Но, впрочем, я улавливаю флюиды вашего немого любопытства. А принцип движения науки, чтоб вы, юноша, имели в виду: «Любопытствующий да удовлетворит свое любопытство!»
        В продолжение своей речи маэстро неустанно совершал поистине неистовые прыжки, причудливо раскланивался, залезал на некоторое время под столы, если таковые встречались на нашем пути. Несколько раз маэстро терял парик, и нам приходилось возвращаться в уже пройденные галереи. В конце концов парик неизменно находился, и маэстро торжественно, как короной, венчал им свою пушистую макушку (я не зря употребляю слово «пушистую», поскольку волосы на голове моего ученого собеседника произрастали лишь в некоторых, немногих, местах, были седы и напоминали птичий пух).
        - Посему - пересказываю. Невзирая на множество прошедших лет, память моя по-прежнему остра. Итак, записка! Гм-гм-гм, как же она начиналась? А, да! «Дорогой маэстро!» Заметьте, юноша, уже тогда я носил гордое звание - маэстро. Это, я вам скажу, не такая чепуха, как все эти ваши графские, баронские и герцогские титулы. Звание маэстро надо заслужить! О да! Так вот, продолжаю. «Дорогой маэстро! - писала сия северная Афродита вашему покорному слуге. - Дорогой, дражайший и любимейший маэстро! Третьего дня заметила вас в свой монокль гуляющим в парке. Вы, как я поняла, перемежали занятия ботаникой с деятельным исследованием так называемых прелестей княгини N. О, шалунишка! Да на кой, извиняюсь, ляд сдалась вам эта дура, корова и б…». - Маэстро запнулся. - Тысяча извинений, мой юный друг, эту часть письма я вынужден буду пропустить, поскольку она все-таки не предназначена для ваших юных ушей. Приведу лишь заключительные строки:
        «Если же моя эпистола воспламенила вас, мой друг, должным образом, не медлите - сей же ночью я жду вас. Из окна третьего этажа моего дворца, со стороны черного хода спущена будет веревочная лестница, поднявшись по которой пройдете коридором, повернете направо, налево, спуститесь по лестнице. У дверей будет стоять здоровенный олух. Смело бейте ему по морде, о мой храбрый Селадон, можете ударить несколько раз, он не обидится. Приходите же, не медлите! Мы воспоем хвалебную песнь Эроту, подобной которой не пелось еще никогда!
        Всегда ваша - Кики.
        P.S. А то тут у нас тоска такая, хоть вой. Уже и на коней начинаешь заглядываться».
        Письмо пахло такими божественнейшими духами, что я и по сей день не могу забыть их аромат! И вот настала ночь…
        - И вы пошли? - спросил я.
        - Увы, кет! Напротив, я бежал из Санкт-Петербурга.
        - Почему же?
        - По очень простой причине. В ту пору я очень жестоко страдал от французской свинки и вполне справедливо опасался заразить Ее Императорское Величество сей малоприятной хворью. Да-с! Но, собственно, к чему стал я все это вам рассказывать?
        Я пожал плечами, набил трубку отборным турецким табаком и закурил. Некоторое время мы шли по коридорам замка в полнейшем молчании. Слабые, замученные лучики света едва пробивались сквозь вековую пыль, осевшую на стеклах. На оконных рамах располагались целые кладбища мух, пауков и сороконожек. Под потолочными балками повисло несколько летучих мышей.
        Неожиданно мы вошли в залу, все стены, пол и потолок которой состояли из одних только зеркал. Впечатление было необыкновенное. Вверху, внизу, сбоку, сзади - везде были только я и маэстро, не замедливший почему-то высунуть наружу кончик языка. У меня закружилась голова. Казалось, всякая опора под ногами исчезла. Еще немного - и я окончательно потерял бы равновесие. Весь мир, весь замок внезапно куда-то исчезли. Я же, испуганный и закруженный, пребывал в ничем не ограниченном свободном эфире. Меня затошнило.
        В следующей зале тошнота моя только усилилась. От извержения наружу недавнего обеда спасло меня лишь потрясение. Стены, пол и потолок в этой зале также были зеркальны. Но было что-то странное в этих зеркалах. Спустя мгновение я догадался, что же. Все зеркала здесь были кривы. Вмиг я оказался окружен несметным количеством отвратительных, немыслимых, наслаивающихся друг на друга уродцев с тонкими паучьими лапками, деформированными лицами, расплывчатых, ужасающих. Они наплывали, давили, проникали в меня. По потолку и стенам металась размытая маленькая обезьянка, и в следующее мгновение ее когтистая лапка вцепилась мне в ладонь. Я готов был закричать от ужаса. Но, к моему облегчению, обезьянкой оказался маэстро. Наверняка он видел мое состояние. Посему резко и энергично он повлек мое обмякшее тело куда-то вперед.
        Через несколько мгновений все окружающее встало на свои места. Из небытия появились пол, стены, потолок. К счастью, следующая зала оказалась обыкновенной. В ней находились лишь два кресла и резной старинный столик. Опустившись в кресло, я тяжело переводил дух после увиденного.
        - Покойный барон был философ, - сказал маэстро, смешно болтая в воздухе не достающими с высоты кресел до пола ногами, отчего колокольчики на его башмаках смешно позвякивали. - Он распорядился оборудовать эти две зеркальные залы. В первой, обычной, он любил обдумывать хозяйственные дела, проводил бракосочетания прислуги, играл с детьми. Во второй же зале предавался раздумьям на метафизические темы. Особенно мне запомнилось одно из последних его высказываний. «А не кажется ли вам, дражайший маэстро, - говаривал покойный, - что все то, что мы видим в сих кривых зеркалах, есть наши истинные лица, а видимость, создаваемая обычным, невооруженным глазом, - обманчива? Разве не из страха перед своей истинной личиной распорядился человек выпрямить все зеркала?»
        - Гм! - сказал я. - Вряд ли это истинно, но, во всяком случае, весьма глубокомысленно.
        Посидев некоторое время в молчании, мы продолжили свое путешествие по замку. Путь наш лежал через широкую галерею, на стенах которой, как в музее, были развешаны различные портреты: поясные, в полный рост, поколенные. Время от времени тут и там попадались статуи, бюсты и рельефы.
        - Здесь, господин барон, - сказал маэстро, - вы видите изображения ваших предков, носителей гордого титула баронов фон Гевиннер-Люхсов. Кстати, ведомо ли вам старинное предание о проклятии, испокон веков преследующем ваш род?

«Этого еще не хватало! - подумал я. - Теперь я совсем как герой готического романа… Удивительно, до чего порой написанное в книгах совпадает с действительностью! Я, пожалуй, даже не удивлюсь, если среди ночи, гремя цепями, по замку начнет расхаживать привидение!»
        Размышляя подобным образом, я упустил значительную часть рассказа маэстро.
        - …В результате чего почти все владельцы замка умерли не своей смертью. Посмотрите на этот портрет. Это Эрих, прозванный Прыщавым, родился с ослиными ушами. Из-за своего уродства вынужден был вести уединенный образ жизни. Но это не исключение для рода Гевиннер-Люхсов. Все они так или иначе предпочитали уединение шумным забавам большого света. Но продолжим об Эрихе Прыщавом. В один прекрасный день одиночество ему наскучило. Барон решил жениться. Из Парижа был выписан хирург-специалист, чьей специальностью было удаление ушей. К несчастью, после операции произошло заражение крови, и барон вскорости скончался. На следующем портрете изображен Рудольф фон Дахау, прозванный Задохликом. Он ни на дух не переносил горох. Зная об этом, наследники, желая поскорее получить причитающееся им наследство, напоили барона допьяна и накормили гороховым супом. Несчастный барон, как и следовало ожидать, скончался в страшных мучениях. А вот и его незадачливый наследник - Густав Жирный. Он имел неодолимую склонность к пьянству и распутству, посещал кабаки, притоны и прочие места с дурной репутацией. Умер же от того, что
некая дама легкого поведения откусила ему… кхе-кхе…
        - Страшная смерть, - сказал я. - Неужели все они умерли так жестоко?
        - Почти что все, - отвечал маэстро, - кроме разве что Карла-Людвига, вопреки всем проклятиям скончавшегося в своей постели.
        - А это кто? - спросил я, указав на портрет-миниатюру, в полный рост изображавшую довольно неприятного вида карлика. Рот сего альрауна был перекошен мизантропической гримасою. И, что самое странное, персона, выписанная портретистом, весьма напоминала кого-то из замковой челяди. По-моему, какого-то ковырятеля или, может быть, хлебателя.
        - Это Дитрих Дебильный. Был невероятно глуп и уродлив. Имел множество прихотей и капризов. Так, например, этот барон любил стучаться своим лбом о лоб другого человека. Он заставлял гостей и прислугу бодаться с ним. Отправил таким образом на тот свет множество людей, менее твердолобых, чем он. В результате гости прекратили посещение замка, а прислуга вся попряталась в лесу. Кончил барон Дитрих очень неважно.
        - Как же?
        - От скуки он принялся бодаться с баранами и козлами. Прикончил многих из них, но в итоге и сам сделался жертвою одного круторогого козла. Козлу, впрочем, тоже участь выпала не из завидных: как ни верти, а он был преступником. Козла судил городской трибунал, после чего его прилюдно обезглавили, о чем сохранилась запись в городской хронике. Сейчас обезглавливание животного выглядит, конечно, дикостью, но в средние века это было в порядке вещей.
        Пронзая пыльную вечность, глаза славных баронов и баронесс смотрели на меня - потомка. Все они - высокие и низкие, толстые и тонкие, развратные и добродетельные, в латах и камзолах, злые и добрые, глупцы и мудрецы - будоражили во мне голубую дворянскую кровь. Я ощущал, как она, эта кровь, просыпается во мне, играя мириадами пузырьков, пенится, как откупоренное шампанское, отправляясь в замысловатый круговорот артерий и вен. Я начинал чувствовать величие и власть. Я становился самодуром.
        Маэстро же продолжал:
        - Буду краток. Ежели не возражаете, ограничусь перечислением того, кто какой смертью умер. Итак, Мария фон Дахау - отравительница колодцев, сожжена на костре. Барон Герхард - съеден на Цейлоне термитами. Барон Эдвард - убит на поле сражения. В отличие от прочих прекрасная смерть! Баронесса Клотильда - холодная, жестокая женщина, запорола до смерти полторы тысячи крестьян. Замученная укорами совести постриглась в монахини, но однажды во время всенощной ей свалился на голову колокол, придавив ее до смерти. Не исключено, что его обрушили на голову баронессы отнюдь не случайно, а из мстительных соображений. Это могла проделать какая-нибудь родственница запоротого до смерти крестьянина. Проводилось следствие, но оно не дало никаких результатов. Всех монашек, кроме настоятельницы, выпороли шпицрутенами и дело на том кончили.
        - А скажите, маэстро, - перебил я, - не напоминает ли вам баронесса Клотильда нашу кухарку?
        - Хм! - сказал маэстро. - Как-то не задумывался над этим. - Он пристально вгляделся в портрет, едва не водя по нему носом. - Да-с! Определенное сходство налицо! Вы и не подозреваете, мой юный друг, какую обильную пищу для размышлений вы мне дали! Но продолжим.
        Маэстро, как заправский экскурсовод, сыпал датами, фамилиями, историческими фактами. Я же не без интереса внимал. Бароны фон Гевиннер-Люхсы умирали поистине фантастическими смертями, представить подобное невозможно даже в пьяном угаре. Барон.Рихард, например, поскользнулся на арбузной корке, выпал в окно, чудом зацепился ноздрей за балясину, его с трудом оттуда сняли, он снова поскользнулся на той же арбузной корке, но упал на сей раз не в окно, а на пол, угодил головою в ведро с водой, голова застряла и несчастный барон умер от удушья. Другой барон перестал мыться и его загрызли клопы. Третий умер от обжорства, четвертый же нечаянно проглотил за обедом три Фунта толченого стекла. Я до сих пор не представляю, как можно проглотить за обедом толченое стекло, да еще в таком количестве! Следующий мой славный предок любил купаться во рву, притом в полной боевой амуниции. И все бы хорошо, но однажды в горло ему попала лягушка, и барон умер, но не от нехватки воздуха, а от отвращения.
        Перечень продолжался: тот повешен, тот застрелен, этот растерзан хищниками, а вот тот, что на барельефе, подавился жареным мясом и умер от икоты. Более всего мне запомнилось то, каким образом умер барон Вильгельм, который попросту лопнул. Бедняга был необыкновенно впечатлителен и одновременно с этим крайне скуп. Однажды на ярмарке некая цыганка попросила у него серебряную монету. Барон Вильгельм, разумеется, отказал. «Чтоб ты лопнул!» - воскликнула тогда цыганка и недобро на барона посмотрела. И действительно, несчастный барон лопнул прямо за обеденным столом. Говорят, что, когда он лопнул, из его утробы, а он был невероятно тучен, сыпались золотые монеты и куриные окорочка. Барон Рауль сделал себе харакири, барон Фридрих был убит в драке палкой, барону же Роберту не повезло больше всех: у него вырос большой пушистый хвост, и мальчишки задразнили его до смерти.
        Пройдя до конца портретную галерею, мы кружным путем отправились в столовую, где нас уже поджидал великолепнейший ужин.
        После трапезы меня опять увлек за собой маэстро. На сей раз он повел меня в библиотеку, которая, к моей немалой радости, оказалась обширна и содержала книги не только на немецком и на латыни, то есть на языках, на которых я могу читать, но и на французском, английском, испанском, греческом, русском, древнееврейском, арамейском, финикийском, арабском, санскрите, китайском. В замковой библиотеке оказалось даже несколько глиняных табличек, исчерканных клинышками. Маэстро, если ему верить, читает на всех этих языках. По его словам, книги, манускрипты, пергамента и папирусы из этого книгохранилища хранят множество прелюбопытнейших тайн. Я, не скрою, очень заинтересовался книгами из своей библиотеки. И даже попросил маэстро снабдить меня каким-нибудь чтением на сон грядущий.
        - Предпочтительно, - сказал я, - почитать что-нибудь из последних изданий: нет ли у вас, дражайший маэстро, чего-нибудь из сочинений господ Клопштока, Руссо, Гофмана или, может быть, Детсада?
        Как мне показалось, сей вопрос возмутил маэстро. Он завертелся на каблучках своих смешных туфель, замахал руками:
        - Что вы! Что вы! Замковая библиотека содержит только старинные книги! Самая новая из них - XIV века! Не знаю, как вам, юноша, но мне это по душе. Ибо что хорошего можно почерпнуть в сочинениях новомодных писак? Пошлость, глупость и гадость! Зато старинные манускрипты буквально нашпигованы самой кристальной, самой чистой мудростью. Приятно, молодой человек, прикасаться к знанию, но не с новомодным пустословием!
        Я заскучал. Куковать в замке целый год безвылазно, не имея под рукой никакой даже беллетристики! Замечательная перспектива! Разбираться же в старинных маэстровых хитромудростях не было никакой охоты. И попробуй поспорь с ним! Он ведь - доктор красноречия.
        - А почему, - спросил я, - столь долго не было никаких поступлений в замковую библиотеку? Неужели, маэстро, все предыдущие бароны придерживались ваших взглядов на литературу?
        - Они, о юноша, - отвечал маэстро, - не придерживались на литературу вообще никаких взглядов. Ни одного барона книги не интересовали. Более трехсот лет библиотека находилась в ужасном беспорядке. Здесь вовсю похозяйничали крысы, черви, жуки. Много рукописей погибло. Барон Дитрих Дебильный, когда его покинули ближние и прислуга, одичал и топил камин редчайшими рукописями! Варварство! В штате замка предусмотрены чесатели и ковырятели, но абсолютно нет места библиотекарю, хотя один всевышний ведает, какие здесь хранятся сокровища! Полюбуйтесь, юноша, какой здесь порядок! Все книга на своих местах. А если б вы видели, в состоянии какого дичайшего разгрома находилась библиотека изначально! Она, простите за грубость, напоминала авгиевы конюшни. К тому же здесь свил гнездо дикий сторож-полчеловека. Когда ему было скучно, он засовывал в свою пасть целые тома и жевал, грыз, мял их челюстями, как корова свою жвачку. Больших трудов стоило мне изгнать отсюда этого дикаря. Физически, очевидно, он меня превосходит. Но зато у меня есть прекрасная голова на плечах, чего нет у сторожа.
        После месяца безуспешных попыток его выдворения я отчаялся. На него ничто не действовало. Человеческой речи он не понимал совершенно, запугать его невозможно - он сам кого хотите запугает. Хитрость также мне не помогла. Как-то раз рыжий вандал пошел жрать, а это он очень любит. Я же тем временем проник сюда, в библиотеку, со связкой ключей. Подобрав нужный, я замкнул дверь библиотеки на три оборота. Затем я помчался в свои покои за лупой и перчатками, ибо книги требуют нежнейшего с собой обращения. И что же я застал, когда вернулся? Рыжеволосая скотина преспокойно выломала крепчайшую дубовую дверь и в момент, когда я пришел, занималась тем, что обгрызала золотые переплеты редчайших изданий. Отчаяние охватило меня. Столь бесценное собрание рукописей уничтожает дикарь, не умеющий даже разговаривать! «Я убью его!» - помышлял ваш покорный слуга. «Ибо, - помышлял я далее, - что значит жизнь грубой скотины, полуживотного в сравнении с сокровищами библиотеки! Даже если я совершу убийство, меня оправдают!» Однако до этой крайности я не дошел.
        Однажды я грустно сидел перед дверями библиотеки и сносил нападки грубого животного (в этот раз оно вздумало плеваться в меня бумажной жвачкой из китайского свитка, написанного самим Конфуцием). Сердце мое обливалось кровью, и это еще мягко сказано, юноша! «Я убью! Убью, убью его!» - размышлял я. Сделать это не представлялось сложным. Достаточно было лишь взять из арсенала аркебузу, зарядить ее и пристрелить наконец мерзавца. Размышления мои прервал резкий, мерзкий свист. Это дети любителя пива игрались глиняной свистулькой. На морде полузверя внезапно появился интерес. Он выскочил из библиотеки и на четырех конечностях помчался за детьми. Дети, визжа, скрылись за поворотом коридора. Туда же ускакало и полуживотное. Вскоре из-за поворота появились зареванные дети - сторож отобрал у них свистульку. Сам же он ходил целый день по замку и дудел в мерзкую дуделку. Этого времени хватило мне, чтобы спасти из библиотеки добрую сотню манускриптов. Под вечер животное разбило свистульку и вернулось в библиотеку. Меня же посетила гениальная мысль. Я поехал в ближайший городок, где как раз в самом разгаре была
ярмарка, и скупил у всех торговцев все-все свистульки. Я привез в замок три воза омерзительных игрушек и сразу же поспешил в библиотеку, где застал гнусное животное за тем, что оно обматывалось с ног до головы ценнейшим египетским папирусом, довольно хрюкая. Я посвистел в свистульку. «Гыыыы!» - Сторож отбросил в сторону разорванный на части папирус и требовательно протянул руку. «Э нет!» - сказал я, знаками показывая ему убираться из библиотеки. Животное охотно подчинилось. Я отдал ему свистульку.
        С тех пор между ним и мной заключен негласный договор: я даю ему свистульки, он же не заходит в библиотеку. И с Божьей помощью мне удалось привести книгохранилище в порядок и спасти то, что осталось от изгаженных рукописей. Боюсь я только одного: как бы этому грязному животному не наскучили свиристелки. Я наложу на себя руки, если оно еще хоть раз ворвется сюда!
        Маэстро нервничал. Его зигзагообразный рот кривился, очки на кончике носа вибрировали. Я как мог авторитетно заверил его, что я, как новый владелец замка, лично прослежу за тем, чтобы «сторож - 0,5 шт.» никогда более не появился на пороге книгохранилища, если же дикарь осмелится нарушить мое распоряжение - немедленно будет отправлен в зверинец или на ярмарку - пусть там развлекает праздный народ своими свистульками.
        Маэстро был тронут. Он горячо жал мою руку и учтивейше, с дичайшими па, антраша и вовсе не ведомыми мне балетными фигурами, раскланивался. В заключение же он с величайшей бережностью извлек откуда-то из глубин книгохранилища несколько побуревших от времени листочков.
        - Вот! - преподнес он мне эти листочки. С подобным пиететом, должно быть, преподносили ключи от покоренных городов Александру Македонскому. - Вы, господин барон, просили что-нибудь почитать. Это, - в воздух взмыл крючковатый палец доктора красноречия, - редчайший в своем роде фрагмент. Это все, что сохранилось от последней книги величайшего прорицателя Нострадамуса, когда он на закате жизни обратился не в будущее, которое он читал уверенно, как опытный хиромант заурядную ладонь, но в прошлое. Величайший провидец ставил себе задачу не из легких. Он хотел дознаться до всех тайн прошлого, хотел увидеть, как все-таки зародилось на Земле величайшее чудо, именуемое жизнью, мысленным взором жаждая узреть быт и нравы вымерших народов.
        Мысль Нострадамуса уверенно устремилась к началу времен. Он, не давая пропасть вотще ни одной явленной ему картине, записывал свои видения. К сожалению, труд его остался неоконченным. Преждевременная кончина унесла в царство смерти этого великана мысли. Очеврщцы вспоминают, что, уже будучи больным и лежа на смертном одре, Нострадамус что-то записывал. Неожиданно лицо больного исказила ужасная судорога, вопль, страшней не слышали и в аду, исторгся из его груди. «Они возвращаются! Они возвращаются!»- кричал он. Вместе с этим криком из уст Нострадамуса отлетела и его душа. Случившийся у постели один из баронов фон Гевиннер-Люхсов купил единственный экземпляр рукописи за басно-словнейшие деньги. Несколько веков драгоценная рукопись пылилась под сводами вот этой библиотеки. И лишь совсем недавно заключительные листы ее изгрыз своими нечистыми зубами «сторож - 0,5 шт». Каким-то чудом я все-таки собрал клочки изгрызенной бумаги, сложил их воедино, более того - прочитал. Читал я, естественно, не в стенах библиотеки, занятой в то время рыжим вандалом, а в колонной галерее, разложив обрывки прямо на полу. Я
прочитал все и уже принялся было собирать клочки, дабы склеить их в связный текст, как налетевший порыв сильного ветра выдул их из замка прочь. Таким образом, я единственный человек, которому известно последнее послание Нострадамуса человечеству. Вот вкратце история рукописи, которую вы держите в руках, молодой человек. Если она вас заинтересует, я всенепременно поведаю вам ее окончание. Написаны эти листы на хорошей, не требующей пояснения латыни, прочесть которую такому образованному юноше, как вы, не составит никакого труда.
        Я с благодарностью принял драгоценные листы, ответно раскланялся и удалился в свои покои. Войдя в свою астрономических размеров спальню, я возжег массивную сальную свечу и предался чтению. И, Леопольд, не скрою, рукопись меня действительно заинтересовала. В ней рассказывается история старинного государства под названием Лемурия. Населяли ее странные существа - лемуры, из которых ни один не походил на другого.
        К сожалению и большому стыду, я, кажется, потерял эту рукопись. Может статься, она валяется где-нибудь под моим необъятным ложем, а может, завалилась в мое перевалившее уже за сотню страниц послание.
        Ну да я попробую пересказать ее своими словами.
        Давным-давно, когда рука Господня еще только начала создавать наш мир, когда Адам и Ева еще не разгуливали нагишом в райских садах, когда Земля еще не знала ни потопа, ни войн, ни ураганов, Творец толком даже и не знал, как будет выглядеть Его творение, какую форму примут материки и горы, какие растения посадить в землю и кто, собственно, будет ее населять.
        Надо сказать, что в те незапамятные времена Господь наш был еще Творцом начинающим, во всем сомневающимся, и естественно, что всей душою Он, как, впрочем, и всякий вступающий в искусство, тяготел к формам красивым и пышным. И фантазия Его была поистине беспредельной. «Почему бы, - думал Он порою, - не создать мне, скажем, великана о шести ногах, восемнадцати руках и девяноста головах?» Подумано - сделано. Помяв немного фигурку в несказанно прекрасных руках Своих, устранив все мелкие ошибки и недостатки, Господь подносил сделанное к Устам Животворящим Своим, вдыхал жизнь в сотворенное Им существо и отправлял на Землю жить.
        Фантазия Божья не то, что наша с тобой, Леопольдушка. Она безгранична. Дни напролет Господь творил. Ежесекундно из рук Его выходила очередная фигурка, вовсе не похожая на предыдущие. Выходила и стояла в ожидании, когда же Господь украсит ее необходимыми для жизни деталями: головой, глазами, ушами, хвостом, наконец. И Господь старался, украшал, без устали прилеплял руки, ноги, щупальца, хоботы. Порою же вообще выдумывал что-то такое несусветное, что и пересказать-то невозможно.
        Но вот день уходил, наступал вечер, и Господь ощущал усталость. Всемогущие веки смежал благостный заслуженный сон. Усталым взором окидывал Он все оставшиеся к вечеру неиспользованными детали, слеплял их уже беспорядочно, да и отправлял гулять на Землю.
        Так появились на Земле существа лемуры. Позже они смешались с расой более удачных Божьих творений - атлантами. И родилась раса лемуро-атлантов, из коей позже и произросло человечество. Но часть лемуров - самые страшные и ужасные - жили обособленно и злокозненно по отношению ко всем остальным Божьим детям, со временем только дичая и еще более озлобляясь. Да и еще появился у них вожак. Бывший ангел, которого когда-то звали Сатанаил. Потом Господь лишил его святости, низверг на Землю, и имя ему стало Макабр.
        Макабр был самым жестоким среди лемуров. И самым опасным. А все потому, что Творец, изваяв его в конце дня, слишком много вдохнул в него божественной силы, но вдохнул, как ты уже наверняка догадался, Леопольд, не с той стороны.
        Читал я до глубокой ночи. Когда я дочитывал последнюю страницу, до слуха моего донесся жуткий, нечеловеческий вой. Ужасающие модуляции этого вопля сопровождались поистине демоническим звоном цепей. «Ну, знаете, это уже слишком!» - разгневанно подумал я, отбрасывая рукопись в сторону (больше я ее так и не видел), взял в руки выгоревшую почти до подсвечника свечу и направился вон из своей спальни. Я довольно четко определил место, откуда вопли исходили: этажом выше, неподалеку от главной лестницы. Определившись с координатами, я направился туда в твердой решимости надавать «привидению» хороших тумаков.
        И все же мне пришлось достаточно сильно испугаться, когда прямо из глубины темного коридора ко мне метнулось какое-то тело. Я поневоле отпрянул, занеся для удара подсвечник. Однако тело оказалось всего-навсего объявляльщиком. В темноте фосфоресцировали его преданные глаза. И сей остолоп, вооружившись всей своей идиотской преданностью, что было мочи заорал в кромешной тьме: «Барин проснулись! Баа-а-арин просну-у-у-улись!» Я довольно грубо отпихнул этого ненормального и ринулся туда, откуда все еще слышались вопли.
        Источником воплей оказался рыжешерстный сторож 0,5 шт. Мне думается, что человек, которого режут ножами на большой дороге, и то не смог бы вопить более истошно, чем этот болван. Зияла его разверстая пасть, в ней колыхался и вибрировал розовый язык. При этом сторож громыхал обрывком собачьей цепи и колотил себя в грудь кулаками. Завидя меня, он приветливо осклабился, замолчал и полез целоваться. От поцелуев с ним я воздержался, задав вопрос в лоб: «Чего орешь?»
        В ответ на мой вопрос сторож 0,5 шт., широко разинув пасть, проговорил: «Гы-ы-ы-ы! , указывая волосатым пальцем прямо внутрь своей глотки. Он был голоден. Что оставалось делать? Я понимал, что если не покормить этого придурка, он, конечно, останется без пищи, зато весь замок останется без сна. Я взял его За лапу и повел на кухню. Где находится кухня, я уже примерно знал. За нами увязался объявлялыцик, вопия: «Барин проснулись!» Везде и повсюду зажигался свет. Откуда ни возьмись набежали хлебатели, ковырятели и прочая сволочь. Прибавь к этому, дружище Леопольд, полсотни истошно визжащих детей, и ты получишь самое приблизительное представление об этом, мать его, цирке. На кухню я пришел в твердой решимости завтра же разогнать к чертовой бабушке весь этот сброд, которым окружил себя покойный Карл-Людвиг.
        Но ты и представить себе не сможешь того, что началось на кухне! Богатырского сложения кухарка, чьи мускулы перекатывались под ночной сорочкой, как шары кегельбана, выволокла на середину кухни огромный котел с мясным варевом. Что тут началось! О Боже, что тут началось!!!
        Все хлебатели и прихлебатели тут же набросились на еду. Дети расквашивали друг другу носы и швырялись пищей. Чесальщицы вцепились одна другой в паклепо-добные волосья. Два ковырятеля нешуточно подрались: пальцы каждого с профессионально отточенными ногтями вонзились в ноздри противника, ноздри их, казалось, вот-вот порвутся. Объявлялыцик вприпрыжку носился вокруг котла и зычным оперным басом орал: «Кушать подано! Кушать подано!» От вновь прибывших нахлебников образовалась давка. Сторож 0,5 шт., растолкав всех, прыгнул прямо в котел, с диким гоготом стал там бултыхаться, чудовищными лопатообразными ладонями зачерпывал варево и кидался им в кого ни попадя. Этого, однако, показалось скотине мало. Он запрыгнул прямо на потолок и, вцепившись в его балки, принялся с улюлюканьем мочиться на всех собравшихся.
        Подобного свинства я перенести уже не мог.
        - Вон!!!- закричал я что было сил. - Во-о-о-о-о-о-о-о-о-о-он!!! Все!!! Немедленно! ! Во-о-о-о-о-он!!!
        Все притихли, даже сторож 0,5 шт. упал с потолка.
        - Барин сердиться изволят… Уходим… Да-да! Ай-ай-ай! - зашептались испуганно хлебатели и прочая сволочь.
        Ярость моя была беспредельна. Движимый исключительной степени негодованием, я уже не вполне отдавал себе отчет в своих действиях. А действия мои были таковы: я сорвал с доски, где была развешана разнообразная кухонная утварь, здоровенный половник и метнул его в толпу челяди.
        - Аи! - послышалось из толпы. - Больно ведь!
        С яростным удовольствием я отметил, что попал в кого-то. Жертвой моего броска оказался рыхлый белесый увалень со свисающими на шею щеками. По-моему, это был задуватель свечей.
        - Пошли все вон! - кричал я. В челядь полетело огромное железное сито, упавшее, к величайшему моему удовольствию, на головы троим или четверым челядинцам.
        И разумеется, все они поняли, что я крутого нрава и вовсе не собираюсь цацкаться с ними, как предыдущий барон. Ибо в гневе я ужасен.
        В долю мгновения прихлебатели и их дети разбежались кто куда. В кухне остался лишь сторож 0,5 шт. Горячее мясное варево обожгло ему задницу, и сейчас этот жалкий недоумок жалобно скулил, держась за пострадавшую часть тела обеими лапами.
        - А с тобой, - зловеще процедил я, - с тобой разговор будет особый. - Рука моя шарила по полке в поисках предмета поувесистее. О да! Я намеревался как следует избить проклятого болвана, да так, чтобы поганое животное запомнило этот урок на всю жизнь. - Я тебе покажу! - Я нащупал металлический трезубец, отбросил. - Я тебе покажу, как мочиться в котел! Я тебе покажу, как орать по ночам! Я тебе покажу, как гадить на манускрипты! - С долей сомнения я взвесил в ладони большую деревянную скалку, но, взглянув на массивный череп идиота, счел, что скалка очень уж легка. Нужным предметом оказался массивный топор на длинной рукояти.
        Сторож 0,5 шт. испуганно и жалко повизгивал и, пятясь, преданно смотрел мне в глаза, каковые в тот миг несомненно излучали громы и молнии. И я бы, может, отпустил кретина с миром, но он сделал то, что окончательно вывело меня из себя. Он засунул указательный палец себе в зад, сковырнул там что-то, облизал и протянул палец мне. Вероятно, предлагал облизать его вслед за ним.
        - Гыыыыы, - извиняющимся голосом мямлило животное.
        Предлагать мне грязный палец! Из мерзкой задницы! За кого он меня принимает?
        - Убью!!! - заревел я поистине жутко. - Сволочь!
        Топор мой оказался занесен для удара.
        Сторож 0,5 шт. взвизгнул и кинулся наутек. Я - с топором - за ним. Убивать его я, конечно, не хотел, однако, не знаю, может быть, в те минуты предельной ярости кровожадное желание во мне все же пробудилось. Со страшным криком помчался я в коридор, куда скрылось мерзкое животное. Я гнал его по извилистым коридорам, видел его рыжую, всю в шерсти с грязным подшерстком спину и с вожделением представлял, как в нее вонзится мой топор. Сторож скакал лихой иноходью на четырех лапах, когда же уставал, подпрыгивал к потолку и на руках перескакивал с балки на балку. Губами он издавал непристойные звуки, слыша которые, мне еще больше хотелось рвать и кромсать.
        Мы мчались по каким-то коридорам, я протискивался в какие-то тесные проходы и лазы, мчался, сшибая ногами встречавшиеся тут и там предметы мебели.
        - Стой! - орал я, взбегая по темной лестнице.
        - Стой! - Это я кричал уже на другой лестнице, на сей раз спускаясь.
        - Стой! - Коридор раздваивался, скотина повернула налево, я, естественно, следом.
        - Стой! - пробегая необитаемой галереей.
        - Стой! - в длинной, без окон комнате.
        Погоня продолжалась уже в старой, необитаемой части замка.
        Тут и там я видел обвалившиеся потолочные балки, осыпавшаяся штукатурка ровным слоем покрывала полы, стены кое-где покосились. В одной из комнат у меня из-под ног выбежало целое полчище крыс. Выломанные двери, кучи мусора под ногами, лестницы с обвалившимися ступенями.
        Я выдохся. Бежать я уже не мог: не хватало дыхания, да и в правом боку что-то кололо. Я нагонял скотину быстрым шагом. Сторож заметил, что я стал двигаться медленнее, и также сбавил скорость. Вне всякого сомнения, он меня дразнил. Что ж, думал я, тем хуже для него!
        Вид пустующих помещений сделался окончательно дик и гадок. Жить в них было уже невозможно, мне казалось, что я бреду по руинам. То и дело приходилось перебираться через самые настоящие баррикады из обломков мебели, обвалившихся стен и прочего совсем уже нелицеприятного мусора. Сторож легко, с обезьяньей ловкостью перескакивал через эти нагромождения, мне же, с непривычки, преодолевать эти препятствия было тяжело.
        Погоня продолжалась почти в полной темноте. В некоторых помещениях были окна, сквозь которые просачивался бледный (как поганка? как немочь?) свет. То и дело я спотыкался, а порою даже и падал. Любой другой на моем месте уже давно бы махнул на все рукой и прекратил бы погоню - любой, но только не я!
        Погоня продолжалась и в огромнейшей, почти даже не разрушенной зале. Конечно, и здесь кое-где валялся и пованивал мусор, да преизрядно пробила пол слетевшая с потолка многотонная люстра, но в целом помещение имело вид почти ухоженный. Я почувствовал новый прилив сил и бегом метнулся к сторожу. Несколько секунд понадобилось ему, чтобы обернуться, еще несколько, чтобы сообразить, что надо бежать. Однако вопреки моим ожиданиям сторож вовсе не побежал, а прыгнул вперед и… неожиданно исчез.
        Это был удар ниже пояса. Я подбежал к месту, где исчез сторож, изумленно огляделся по сторонам и почувствовал, что одна моя нога, не найдя опоры на полу, летит вниз. Слава всевышнему, я вовремя успел ухватиться за торчащий прямо из пола железный прут. Как я обнаружил, стоя уже на двух ногах, я едва не разбился насмерть. Зала заканчивалась огромной ширины проломом. Одной ногой я уже угодил в него. Да, что и говорить, поторопился я назвать это место ухоженным!
        А собственно, где же проклятая обезьяна, из-за которой я чуть не убился? Ответ пришел незамедлительно. Откуда-то из глубины пролома донесся знакомый омерзительный звук. Я склонил в пролом голову и присмотрелся.
        Пролом, подобно колодцу, уходил далеко вниз (а находились мы то ли на шестом, то ли на седьмом этаже замка). Стены этого своеобразного колодца щетинились остатками балок, железяками, скелетами решеток. Сторож 0,5 шт. висел, ухватившись передними лапами (воздержимся от того, чтобы называть эти мерзкие конечности руками) за остаток какого-то перекрытия, раскачивался на нем, размахивая задними лапами. Эхом разносилось по пролому зычное «Гыыыы!»
        - Вылезай! - внушительно скомандовал я. - Немедленно!
        - Гыыы! - с хитрецой ответствовал сторож, а затем одной из передних лап совершил оскорбительный жест, описанием какового пренебрегу.
        Я рассвирепел. В глазах моих замелькали багровые пятна. Резко и уверенно полетел в негодяя пущенный мною топор.
        К несчастью, я промахнулся. Глумливо улюлюкая, отвратительное животное упрыгало куда-то вниз. Оно понимало, что без оружия я его не достану, посему некоторое время совершало перед моими глазами прыжки, которые, вынужден признать, сделали бы честь любому гимнасту. Затем скрылось, что-то восторженно завывая.
        Завтра же, порешил я, с самого раннего утра, как можно раньше я продам мерзкое животное в самый гнусный и грязный зверинец. Даже не продам, а подарю. Могу даже приплатить за то, чтобы его содержали в самых отвратительных условиях и как можно реже кормили. А к чему, собственно, тянуть до утра? Прямо сейчас и составлю дарственную. Немедленно.
        Я развернулся и направился в свои покои, весь кипя от ярости и гнева. Почти бегом я преодолел залу и примыкавший к ней коридор, быстро низошел по лестнице и отправился по ветвившемуся от нее коридору. «А куда ты, собственно, идешь?» - саркастически спросил меня внутренний голос. «Я, - отвечал внутреннему голосу твой покорный слуга, - иду в свои покои, дабы немедленнейшим образом состряпать дарственную». «Ну-ну», - саркастически молвил голос. «Что „ну-ну“?» - огрызнулся в ответ я, спускаясь по узкой винтовой лестнице. «Охолони, господин наследник! - посоветовал внутренний голос. - А я тебе скажу нечто такое, от чего весь твой пыл пропадет». «И что же?» - осторожно спросил я. Все мои внутренности холодным комком сжались, ибо я догадывался, какой ужасный ответ выдаст мне мое альтер эго.

«А то, что ты не сможешь прийти в свои покои, ибо не знаешь, куда идти!» - четко и размеренно возвестил внутренний голос.
        - Гм! - произнес я вслух, прислонился к темной обветшалой стене коридора, рукою нашаривая в карманах трубку и табак. К вящему прискорбию, у меня не оказалось с собой даже спичек. - Вот так!
        Значит, меня угораздило забраться в дикую, необитаемую часть замка, где сам черт со всей преисподней ногу сломит и растеряет все свои копыта. Стоп! А почему это меня «угораздило»? Меня вовсе не «угораздило», а «угораздили», можно даже сказать, намеренно заманили сюда! Рыжий сторож 0,5 шт.! Эта-то бестия, несомненно, знает в замке все ходы и выходы! И он намеренно - намеренно! - завел меня в эти каменные джунгли, чтобы я без следа сгинул тут, среди мусора и обломков. Каков негодяй! Да ему место, пожалуй, и не в зверинце даже, но на живодерне!
        Я огляделся вокруг. Я находился в узком коридоре, пыльном и грязном, чей вид, уверен, не порадовал бы глаз ни одного ценителя изысканных интерьеров. Сквозь узкое окно-бойницу в коридор вливался бледный свет луны. То, что я видел в этом свете, не сулило мне ничего хорошего: ободранные стены, кучи мусора тут и там, кишка коридора, струящаяся куда-то в непроглядную темень. В считанные секунды лоб мой покрылся капельками знобящего пота.
        Встав на цыпочки, я с трудом протиснул голову в узкую бойницу и, надо сказать, ничего утешительного не обнаружил. Во-первых, земля находилась где-то непостижимо далеко, во-вторых, все видимые мне окна замка были темны, из чего следовало, что либо в обозримой части моей цитадели вообще никто не обитал, либо все спали, в-третьих же, в глаза мне светила яркая луна. Я постарался припомнить, где располагается луна? На западе? На востоке? На юге? И что вообще мне это дает? Можно подумать, я знаю географию замка!
        Я со злостью плюнул вниз и лишь через много-много секунд услышал, как приземлился мой плевок на каменные плиты двора.
        Затем я, набрав в легкие как можно больше воздуха, гаркнул:
        - Эге-ге-ге-ге-ге-гей! Есть тут кто-нибудь? - Не будь! Не будь! Не будь! - откликнулось эхо.
        Я подождал, затем повторил свой клич. Так же безрезультатно.

«Ну и ну! - тоскливо помыслилось мне. - Влипли вы господин барон, в историю!» Расшатавшееся в темноте воображение уже живописало мне картины одна другой ужасней. Вот живописец - мерзкая лохматая личность с рыхлым носом пропойцы - халтурно трет о холст редковолосой кистью, выводя на грунтованной холстине мои черты в безобразно окарикатуренном виде: длинный нос, соломенные, как на самодельной кукле, волосы, любопытные свинячьи глазки. Дворецкий вывешивает эту картину в портретной галерее, поправляет ее, чтобы она висела ровно, прикрепляет снизу табличку. На табличке выгравировано «Барон Кристоф фон Гевинкер-Люхс. Правил лишь один день. Пропал без вести в собственном замке». А вот в фамильную усыпальницу относят мое наконец-то найденное тело. Идет похоронная процессия: мама, Клара, маэстро, дворецкий, кухарка, чесатели, ковырятели, хлебатели, любитель пива. И едва ли не впереди всех - сторож 0,5 шт. Животное покаянно стучит кулаками в мохнатую грудь, жалобно воет: «Гы-ы-ы!» Отвратительно!
        - Ну уж нет! - воскликнул я, открывая глаза. - Не бывать этому! Я все-таки выберусь отсюда!
        В голове моей моментально сложился план, и я сам поразился гениальной простоте задуманного мною. Для того чтобы выбраться, достаточно спуститься на первый этаж, найти любое окно, выпрыгнуть наружу, а уж на открытом воздухе я как-нибудь сориентируюсь.
        По первой же оказавшейся на моем пути лестнице я устремился вниз, миновал быстрым шагом три или четыре этажа, и там, где, по моим расчетам, должен был находиться вожделенный первый этаж, я вдруг столкнулся с препятствием: лестницу буквально перерубала пополам мощная каменная стена. Я тяжело вздохнул: какому сумасшедшему могло прийти в голову построить такое? Да черт с ним - найду другую лестницу! Я отправился обратно. На второй этаж я заходить не стал: уж очень темен и мрачен показался он мне. Немного поколебавшись, я отправился по коридорам третьего этажа, узким, с высокими сводчатыми потолками; коридоры эти после нескольких поворотов вывели меня в анфиладу заброшенных комнат, освещенных лишь лунным светом из стрельчатых окон. В целом ничего интересного в них не было: кучи мусора да обломки мебельной рухляди. На трехногом столике в одной из комнат я неожиданно заметил какой-то блестящий предмет прямоугольной формы. Присмотревшись, я определил, что это табличка чистого серебра с искусно выгравированной надписью: «Тебе нужны спички, дружок? Возьми их». Пошарив рукою, я действительно обнаружил на
столике коробку. В ней находилось десять (я пересчитал) спичек. Я зажег одну. Она горела.

«Слава Богу! - подумал я, набивая трубку табаком из кисета. - Хотя бы покурю». Я чиркнул спичкой о занозистый бок коробки. Огня не последовало. Спичка оказалась сырой. Она лишь прочертила бурую борозду на черном боку. Сырой были и вторая, и третья, и четвертая спички. Последняя все-таки зажглась, однако горящая ее головка совершенно неожиданно отскочила от длинного древка и вылетела в окно, прочертив в воздухе огненную параболу.
        - Черт знает что такое! - воскликнул я, топча коробку ногами.
        На оборотной стороне таблички выгравировано было «Как тебе наша шутка, дружок?».
        В другой комнате я обнаружил отчетливо читающуюся в лунном свете надпись на стене:
«Под стол ни в коем случае не заглядывать!» Естественно, я сразу же, опустившись на четвереньки, полез под стол, массивный стол красного дерева на гнутых ножках. Места под столом было много, и для того чтобы исследовать его, понадобилось некоторое время. Проползая, я задел за какую-то натянутую от ножки к ножке веревку, и в следующее мгновение огромный стол обрушился мне на спину. Было ужасно больно. Яростно ругаясь, я вылез из-под обломков, выпрямился, руками ощупывая спину - не сломана ли? Нет, сломана она все же не была. Неожиданно на той же стене я заметил еще одну надпись, располагавшуюся гораздо ниже первой. Ранее ее скрывал стол. Надпись гласила: «Тебя же предупреждали: не заглядывать!»
        Боже! Тут надо мной издеваются, понял я. Надо срочно искать выход и ни в коем случае не обращать внимания на идиотские надписи. Я продолжил путь по анфиладе, стараясь не смотреть по сторонам, дабы не обнаружить еще какие-нибудь шуточки. Комнаты закончились. Я очутился в помещении неопределенных очертаний. Справа и слева с самого потолка свешивались темные пыльные портьеры. Между портьер пролегал узкий проход, ведущий к забранному частой решеткой окну.
        Я отодвинул правую занавесь. За ней скрывалась исполинского размера зала с выломанными половицами и в глубине, в нише - маленькая дверца, на которой было написано одно-единственное слово: «Выход».

«Ну уж нет! - решил я. - Дудки! Так я вам и поверил. Наверняка настоящий выход напротив, а эта дверь приведет меня в какую-нибудь волчью яму или, может, там я провалюсь в каменный мешок. Удовольствие не ахти какое!»
        За левой портьерой таилось помещение значительно меньшее. Посередине стены высилась дверь в три моих роста, естественно, также с надписью: «Здесь выхода нет».
        Меня не проведешь, усмехнулся я. Тоже мне - «выхода нет»! Сюда-то я и пойду! Дверь, скрипнув, отворилась. За ней находился узкий, освещенный светом из каких-то бойниц сверху коридор. По нему я почти побежал. Мое чутье, как я чувствовал, меня не подводило. Коридор сужался, потолок становился все ниже и ниже, и вскорости, метров через триста, коридор превратился в узкий и низкий лаз. Я опустился на четвереньки, затем мне пришлось поползти.
        Кончилось мое путешествие около глухой стены, в которую упиралась эта каменная нора. На стене белой фосфоресцирующей краской было написано: «Выход действительно с другой стороны».
        - О тысяча дьяволов! - возопил я, выбираясь из тесного лаза. - Меня опять провели! Надо же было так попасться! Ну ничего! Зато теперь я знаю, где выход!
        Несусветно долгий коридор наконец опять привел меня к двери. Я проскользнул за портьеру, за другую, увидел заветную дверцу с надписью «Выход». Однако, к величайшему моему огорчению, она оказалась наглухо перегороженной невесть откуда взявшейся железной решеткой с толстенными прутьями. На решетке висела табличка:
«Тебе же говорили: выход здесь!»
        Несомненно, понял я, рядом со мной кто-то есть. И этот кто-то бессовестно играет со мной, как разжиревший кот с худосочной мышью, играет в свою игру, по собственным правилам. Уже трижды я стал жертвой его гнусных шуточек! И этот кто-то прячется здесь, рядом, может быть, в двух шагах от меня. И хорошо, если он просто пугает меня. А вдруг он хочет меня погубить? Вдруг это какой-нибудь дальний, претендующий на наследство родственник покойного барона? Вдруг он вступил в сговор с челядью, они заманили меня сюда, в необитаемую часть замка, где, всласть надо мной поиздевавшись, меня убьют. Я по-настоящему испугался.
        - Эй вы! - воскликнул я. - Прекращайте прятаться! Я сдаюсь! Выведите меня отсюда! - и добавил: - Ведь мы родственники, в конце концов!
        - Концов! Концов! Концов! - покатилось по коридорам гулкое эхо.
        - Хватит с меня! Я хочу домой!
        - Ой! Ой! Ой!
        Ясно было одно: кто бы тут ни прятался, он не желал выходить. Мне оставалось искать выход самому, на свой страх и риск.
        Я вновь углубился в перепутанную каким-то безумным архитектором вязь коридоров, проходов и лестниц.
        Главным было спуститься на первый этаж, а уж там-то, я был уверен, я найду, как выбраться из этого проклятого лабиринта. Но даже это у меня пока не получалось. Восемь встретившихся мне лестниц вели наверх, куда мне было совсем не нужно.
        С девятой лестницей мне наконец повезло. Осклизлые ее ступени спускались вниз. Однако и это оказалось обманом. Лестница вела вниз всего лишь до первого поворота, за которым ее ступени устремлялись вверх.
        Я пошел прочь и продолжил свои безнадежные блуждания. Как вихрь, носился я по коридорам, пиная ногами двери, круша стоявшую на пути мебель. Кончилось все тем, что я окончательно потерял ориентацию в пространстве, был уже не в состоянии вспомнить, откуда я пришел, и даже приблизительно не представлял себе, куда мне надо идти.
        Итогом моих блужданий явилось то, что я пришел в одну из зал, которую проходил не так уж давно. Этот факт даже не обозлил меня, но поверг в состояние, близкое к панике или отчаянию. Теперь мне казалось, что я всю жизнь блуждаю по этим коридорам, что я никогда из них и не выходил, что бесполезны и тщетны всяческие усилия - выхода нет. Сколько я смогу продержаться без пищи? Неделю или десять дней. Без воды - дня три. Тысяча дьяволов! Главное - не сдаваться и не отчаиваться! А уж выход найдется! К тому же замок не бесконечен. Если методично, шаг за шагом исследовать, куда же ведет каждый коридор, каждая лестница, то не исключено, что я все-таки выйду в жилую часть этого чудовищного дома, хозяин которого так бесславно в нем заблудился. К тому же если отмечать пройденные места как-нибудь, то в итоге можно будет разобраться во всех хитростях замковой планировки.
        В таких размышлениях провел я примерно с половину часа. Уже и сладостный сон стал отягощать мои веки, когда я заметил, или это мне показалось, что стены и потолок замка пришли в движение. До сих пор не знаю, явь ли это была или всего лишь греза уставшего сознания, но я вполне определенно видел, что поверхность стен покрылась каким-то странным мерцающим туманом. Туман этот мягкими хлопьями коснулся пола, и пол принялся дрожать, следом за ним задрожали и мощные стены, закачался потолок.
        Испытывал ли ты, Леопольд, когда-нибудь клаустрофобию, боязнь закрытых помещений? Если нет, остается только позавидовать тебе, потому что это ощущение, поверь, не из приятных. Представь себе, что ты находишься внутри гигантского желудка, чьи скользкие стены приходят в движение, испуская пищеварительные соки, - вот что мне казалось, и не хотел бы я испытать это чувство заново. К горлу моему подкатила тошнотворная волна давящего изнутри ужаса. Я бросился бежать.
        Меня преследовали грохочущие звуки. В комнате, где я только что сидел, стены стали обваливаться. Я мчался, не разбирая пути, как мог быстро, в ушах шумела нагнетаемая сердечным клапаном кровь.
        Не знаю, сколько я бежал и как далеко сумел убежать от того зловещего места, ибо кишка коридора то и дело поворачивала из стороны в сторону. В очередном безымянном коридоре я остановился перевести дыхание, облокотись о липкую, влажную стену. С омерзением я ощутил, что пальцы мои раздавили двух мокриц поистине циклопической величины, как треснул их хрупкий панцирь, а мерзкие внутренности полезли наружу.
        Вскрикнув, я отшатнулся. Как не хотелось мне тогда встретить свою гибель в этих мерзких коридорах! И, Леопольд, как захотел я тогда умчаться прочь от всех этих переходов, лестниц, замков и наследств! Больше всего на свете хотел я оказаться вновь в нашей уютной комнатке. Будь проклят тот недавний день, когда я дал вовлечь себя в это проклятое дело и очутился в этом богомерзком замке!
        Я впадал в бессильную ярость, загорался бесполезным гневом. Ибо не было объекта, на котором можно было бы сосредоточить эти пламенные чувства. Не сам ли я виноват в своих нынешних злоключениях? Но зачем, опомнился я, искать виноватых, когда надо во что бы то ни стало спасать свою, пусть и никудышную, шкуру!
        Беготня по коридорам немало утомила меня. Я предчувствовал, что очень скоро эта усталость свалит меня с ног. Я устал. Но лучше было не думать об этом. Стоит лишь дать волю своим слабостям - и они обезоружат тебя. Думай, Кристоф, о чем-нибудь постороннем, приятном - о той, например, дочке почтальона, что влюблена в безмозглого стряпчего из дома напротив. Теперь ты богач, можешь послать ей сватов с цветами и роскошными подношениями - и юная почтальонша будет твоей. А мерзкий стряпчий с холеными усишками - пусть предается в темноте одиноким холостяцким радостям! (Главное - не останавливаться. Идти. Куда-нибудь да выйдешь…)
        Или вспомни о той булочнице, что невзначай положила глаз на смазливого студентика и угощала вечно безденежного беднягу пирожными, ароматнейшим кофеем и сладким игристым вином. А бедный студентик притворялся дурачком, невинным чистюлей, бессовестно пожирал он дармовые пирожные, а после с товарищами цинично шутил над стареющей матроной. Хотя, видит Бог, в доме у булочницы действительно было не так уж плохо: горячий чай, мягкие кресла, огонь в камине, зима за стеклами окон, мерный музыкальный бой часов…
        Стоп, Кристоф! Стоп! Бой часов - это не воспоминание. Ты действительно его слышишь. Это явь!
        Где-то недалеко бьют часы! Значит, там живут!…
        Я напряженно прислушался. Часы били в стороне, противоположной той, куда я направлялся. Где-то сзади и чуть левее…
        Быстрей, погонял я себя. Быстрей! Иначе бой закончится и ты опять потеряешься. Когда я выбежал из длинного затхлого коридора, часы почти уже стихли, но последний их удар указал мне направление - влево. Не сворачивая.
        Ближайший ведущий налево коридор оказался загроможден настоящим завалом из разного рода допотопного мусора. Прибавить то обстоятельство, что все свободное пространство над этой баррикадой было затянуто густой и толстой паутиной… Никогда в жизни не полез бы я туда, если бы часы не указали мне дорогу.
        Спотыкаясь, я перебрался через мусорную баррикаду. Лицо мое облепили паутинные нити. Я ощутил беготню паучьих лапок у себя на шее. С омерзением стряхнув насекомое, я пустился в путь по коридору. И путь этот был нелегок. Башмаки мои давили какую-то липкую массу, чавкали под ногами зловонные лужи. Неожиданно ушей моих достигли странные звуки, я шел по направлению к ним; долгий, монотонный стон, неописуемо долго, даже бесконечно тянущийся на одной ноте, стон, сопровождавшийся, как заметил я, прислушавшись, еле слышным лязгом железа. Я убыстрил шаги. Звуки приближались. Можно было подумать, что это музыка, но музыка очень странной, неземной гармонии. Я услышал, как к стону и лязгу примешался третий акустический компонент: кто-то играл на волынке или на подобном волынке инструменте. Чуть позже, по мере моего приближения к описанным трем звукам добавилось мелодичное, еле слышное насвистывание. Невидимая флейта плела чудный звуковой узор, звуки соединялись в необычную звуковязь - чуждую человеческому уху, колдовскую музыку, которая вдруг на полуноте стихла, дав прозвучать звукам столь же отвратительным,
сколь очаровательным и волшебным было музицирование.
        Сейчас я слышал мерзкое, жадное хрюканье, словно бы стадо грязных свиней жадно хлебало помои из нечистой бадьи. Стон, визг, чавк! Я замедлил шаги. Сердце в груди настороженно забилось.
        Впереди меня по коридору мерцал неверный, желтоватый блик тусклого света. Я замер. А в следующее мгновение кожа моя покрылась мурашками. Ибо я услышал пение, оглушительное, монотонное, то нарастающее, то затихающее, но, даже когда оно ослабевало, перепонки мои напряженно вибрировали. Пение это не мог издавать человек, скорее это был механизм, мне неведомый. Я чувствовал, что пение это имеет надо мной какую-то странную власть: я согнулся вдвое, меня тошнило. Звук, казалось, вынимал из моего тела хрупкую душу. Я закрыл уши ладонями, до боли стиснул зубы. Сейчас, мыслилось мне, кровь потечет из моих ушей, а глаза лопнут от невыносимого напряжения.
        Пение оборвалось так же внезапно, как и началось. Я же ползком, не заботясь более о чистоте своего кафтана, стал подбираться к источнику таинственного света, который, мерцая, манил к себе.
        Медленно, метр за метром преодолевал я отвратительный пол коридора. Когда источник света оказался совсем уж близко, буквально в нескольких шагах от меня, опять грянуло пение: многоголосое, торжественное. Ничего похожего мне никогда не доводилось слышать. Слова этой песни также остались мне неясны. Но могу ручаться, что язык, на котором она исполнялась, был никак не немецкий и не латынь. Лишь одно знакомое слово «макабр» уловил я во всем этом, но не мог вспомнить, где я это слово встречал и что оно означает. И неожиданно меня осенило - это же имя жреца из той рукописи, что давал мне маэстро, из рукописи, которую читал я перед тем, как отправиться в это немного подзатянувшееся путешествие по замку.
        Однако это все равно ничего не проясняло. Откуда, спрашивается, таинственным певцам знать имя жреца, которое было написано в манускрипте, отродясь никем не читанном, кроме меня и маэстро. Наверное, слово, узнанное мною, было не «макабр», но созвучное, что и ввело меня в кратковременное заблуждение.
        Столь же красивая, сколь и необычная музыка по-прежнему достигала моего слуха. Любопытство пересилило всяческие опасения, и я метр за метром, по-прежнему ползком, приближался к свету.
        Наверное, я полз по какой-то вентиляционной шахте, ибо поющих я увидел далеко внизу под собой - в глубине огромной залы с обветшалыми шелковыми обоями, которые почти повсеместно обвисли и сейчас напоминали причудливую бахрому. Залу освещал тусклый, неверный свет, проистекавший из неких плотно закупоренных сосудов престранной формы, - свет слабый, то ослабевающий, то внезапно усиливающийся. «Да это же светлячки! - понял вдруг я. - Кому же это не лень было собрать столько светлячков? Чтобы осветить такую большую залу, потребно не менее тысячи насекомых!
        Но еще чуднее выглядели сами собравшиеся: большинства из них не было видно. Неведомые певцы сбились в единый плотный комок. В изменчивом «насекомом» свете проглядывали выступающие над этим причудливым телосплетением крылья, заостренные клювы, витиеватые узорчатые хвосты, многопалые руки сжимали и разжимали чешуйчатые кулаки, отчетливо возвышались над плотным комком тел чьи-то ветвистые, наподобие оленьих, рога.
        Я потер кулаками глаза. Черт подери! Я, наверно, сплю. А весь этот бред мне только снится. Хотелось бы в это верить! С нарастающим испугом вглядывался я в это скопление непонятных существ. Одно-два весьма неприятных рыла мелькнули в хаотическом сплетении тел, одна рожа с тремя глазами и двумя ртами особо мне не приглянулась.

«Черт побери!- задумался я.- Кто бы это мог быть? На людей сии существа нисколько не похожи. Но также не сродни они и братьям нашим меньшим - животным, ибо поют, музицируют. Впрочем, я слыхивал, что обезьяны, если их выучить, также способны музицировать, но не настолько же складно!»
        Более всего существа эти походили на дьяволов из преисподних. При этой мысли кожа моя вспучилась холодящими мурашками. Неподдельный ужас пронизал все мое существо. В эту ночь мне положительно не фартило: пробирался в свои покои, а вместо этого попал на чертиный шабаш. Этого еще не хватало! Неизвестно даже, выберусь ли живым!
        Но тут внимание мое оказалось отвлечено от горестных дум начавшимся внизу действом. Из сплетения безобразных тел выделилось одно - одутловатое, с приплюснутой головой, на коротких ногах, соединенные перепонками пальцы завершались заостренными дугами когтей, по покрытой бородавками коже пролегали глубокие складки. Существо это, более всего напоминавшее гигантскую старую жабу, степенно прошлепало в середину залы, раскрыло широкую, делящую безобразную голову на две части щель, оказавшуюся ртом, и неожиданно мощным и зычным голосом провозгласило на чистом немецком языке:
        - Хвала вам, о перворожденные, за то, что собрались вы здесь в этот поздний священный час в лучах нерукотворного света и сплелись телами своими в одно - могучее, непобедимое! Хвала!
        - Хвала! - душераздирающе отозвались «перворожденные».
        - Близок тот день, тот час, та минута, когда к нам вернется господин наш! Скоро, о как скоро, перворожденные, обретете вы вновь своего владыку! Час грядет, великий час!
        - Великий час! - заревели чудовища.
        - Рухнут стены смрадного узилища, перестанет народ наш таиться и обретет каждый истинное лицо свое.
        Час настает, уж близок он - час нашего освобождения!
        Для чего заставил я вас сегодня собраться здесь? - вещала лягушка, когти ее выразительно взрезали спертый воздух. - Для чего приказал телам вашим переплестись?
        - Для чего?
        - Для того, чтобы ощутили вы, о бессмертные, близость. Близость пространственную. Но знайте, перворожденные, существует еще и близость временная. Сейчас вы тесно переплетены друг с другом, кожа одного соприкасается с кожей другого, пот одного тела перетекает на другое тело, жар исходит из ваших существ, жар ожидания. Теперь-то вы поняли, что такое близость?
        Так знайте же, что час освобождения вашего ближе, гораздо ближе, чем вы сейчас друг к другу- Понятно ли вам, перворожденные?
        - Понятно! Понятно, о Хранитель власти!
        Хранитель власти хрипло откашлялся. Мне показалось, что из его ротовой щели вылетают облачка пыли. Затем он воздел вверх когтистую лапу и продолжил:
        - Я приказываю вам, но не я ваш повелитель. Власть временно дана мне, и очень скоро я с ней расстанусь. Это тяжкое бремя, о перворожденные. И я рад, поистине рад расстаться с ним! Предчувствие великого часа переполняет меня, и руки мои не в состоянии больше эту власть держать. Власть, данную мне повелителем. Ликуйте, благородные, возвращается к вам ваш повелитель!
        - Возвращайся быстрей, о великий владыка!
        - Сбылись старинные предсказания! Уже появился тот чужак, коему суждено освободить повелителя нашего, смешать с прахом давнее проклятие, скоро выполнит он предназначение свое. И настанут, о бессмертные, ночи небывалой славы!
        - Небывалой, небывалой славы! - проревело сборище.
        Я, Леопольд, ни черта лысого не понял в этой галиматье. В душе моей страх мешался с гневом. Почему, негодовал я, почтенный дворецкий не обозначил сих существ в описи замковой челяди? Или ему неведомо о том, что в замке, хозяйством которого он заведует, завелись какие-то несуразные нелюди, отправляющие по ночам невразумительные шабаши? Наверняка и шуточки с дверями, столами и спичками их рук, то есть лап, дело. Наверняка мерзкие твари плетут сети коварного заговора! Ну ничего! Я быстренько наведу здесь порядок! Челядь разгоню, бардак прикажу разгрести, помимо всего прочего, составлю опись всем замковым комнатам, лестницам и коридорам. А в первую очередь, нет, во вторую (сначала избавлюсь от прислуги) очередь вызову из ближайшего гарнизона взвод солдат, дабы истребить огнестрельно всю нечисть. Я присмотрелся к сборищу: склеившиеся тела монстров извивались в телодвижениях странной, неведомой мне пляски. Их было не меньше пяти сотен. Взвода не хватит, порешил я. Даже гвардейцы лучшие из лучших с этой нечистью не совладают. Вот если бы полк!… А что мне мешает? Я же миллионер. Выпишу из столицы
гвардейский полк, отправлю солдат прочесывать замок. Каждому солдату- ружье со штыком и полную сумку патронов. А чтобы не заблудились, обвязать каждого поперек пояса веревкою. Денек или два, правда, придется подышать пороховой гарью.
        Далее. Далее - генеральная уборка! К ней привлекается вся оставшаяся в замке полезная прислуга. Также и гвардейский полк меняет боевую амуницию на швабры и тряпки. Начинается приведение моего дома в порядок. Это займет не менее месяца, а то и нескольких. Придется, конечно, оплатить гвардейцам их пребывание у меня. Впрочем, почему бы и нет? Денег хватит. А лучше перекуплю-ка я себе в распоряжение весь полк вместе с полковником и офицерами. Расчищенные территории отводим под казармы. Ба! Да тут места на целую армию! Что ж, покупаю армию. Зачем мелочиться?! В армии людей много - они и бардак быстрей разгребут, и с нечистью в один миг расправятся. Но тогда возникает вопрос: а что же им делать после всего этого? Нельзя же армии оставаться без дела? Конечно, нельзя. Посему объявляем войну. Кому? Не важно. Хотя бы соседям. Впрочем, соседям не надо. С соседями лучше дружить и союзничать. А войну мы объявим… Кому? Ну конечно! Королю прусскому Фридриху. С роскошным посольством высылаю ему объявление войны. Сначала-то он, конечно, отмахнется, скажет: «Эт-то кто еще такие? Не знаю я таких врагов!» После
спохватится. Да поздно! Ибо моя армия тем временем, стремглав, пересекает границы прусского королевства и, захватывая несколько приграничных крепостей, вывешивает на их башнях мои штандарты и хоругви. Перепуганный король высылает на нас свои войска. Они, конечно, превосходят мою армию численно. Зато я превосхожу противника денежно. Тут же, прямо на поле брани, я распоряжаюсь вынести несколько десятков (или сотню-другую) мешков с золотом и тысячу бочек вина. И, намерение мое понятно, переманиваю на свою сторону все воинство прусского короля. Происходит массовое братание.
        Объединенными силами идем на Берлин. Столица сдается без боя. Короля Фридриха я назначаю главнокомандующим. Э нет! Хотя он и человек хороший, но, при всем моем к нему уважении, подловат. Он может подговорить солдат свергнуть меня. Посему ставим его генералом всех кухонь. Тогда он меня отравит… Что же делать? Ага! А назначу-ка я его генералом всех ковырятелей, чесателей и задувателей с хлебателями! Славная мысль! Ха-ха-ха!
        Немного забывшись, я захохотал слишком громко. И этого оказалось достаточно, чтобы привлечь к себе внимание нечисти.
        - Чужой! - загалдела нечисть. - Среди нас чужой!
        В груди у меня похолодело, сердце сжалось в маленький мерзлый комок. Надо было бежать. Лаз, в котором я прятался, был узок. Однако я сумел как-то развернуться - неловко, шумно, грохотно. Из лаза вниз посыпался мелкий мусор.
        - Вот он! Вот он! - ревели монстры. - В погоню! Крылатые! Лови его!
        Ползком, ибо иначе двигаться не получалось, я бросился наутек. «Вот черт! - панически мыслил я. - Вот влип!» Это, Леопольд, доложу, было даже похуже того нашего бегства из дома близняшек Розенвельде, когда из трактира непредвиденно явились их мужья и застали нас в объятиях своих жен. Видит Бог, не знаю, как мы тогда спаслись, ибо оба пьяных мужичка гнались за нами с дубинами, одного удара такой дубины хватило бы, чтобы напрочь переломить хребет не то что мне, но мамонту средних размеров.
        Вот и сейчас, сжатый стенами узкого лаза, я ощущал, как по пятам за мной следует сама смерть, ее дыхание обжигало мне спину, от ее близости холодило пятки и вообще всю нижнюю часть тела. Сзади слышался шорох крыльев. Кто-то втискивался в узкий проход, часто и тяжело дыша.
        - О черт! - воскликнул я, убыстрив свои ползки.
        Лаз расширялся. Я наконец смог встать на ноги и побежал по коридору что было сил. Ветер свистел в моих ушах. Сзади кто-то дышал, нагоняя.
        Изменчивы, Леопольд, судьбы человеческие. Не так давно ты был преследователем, ныне же - преследуемый.
        - Стой! - блеяло мне в спину существо. - Стой! Именем повелителя - стой!
        На какой-то миг его лапы опустились мне на плечи. Я вывернулся. Слышно было, как треснула ткань кафтана. Боже мой, как я бежал! Я, быть может, мчался быстрее любого королевского скорохода. Коридор закончился. Ежели помнишь, коридор этот был несколько выше уровня этажа. Я прыгнул вниз.
        Прямо в толпу карауливших меня чудовищ.
        Уродливые лапы в когтях и присосках с невиданной силой обхватили мое тело.
        - Ха-ха-ха! - понесся визг. - Попался! Попался, гаденыш!
        Я брыкался, кусался, пытался вырваться - вотще!
        И опять представил я свой портрет в галерее. Под портретом значится: «Барон Кристоф фон Гевиннер-Люхс. Съеден непонятными чудовищами в первую же ночь своего правления».
        - Гаденыш брыкается! - провизжал кто-то.
        Меня несли по темным узким переходам, спускали куда-то по лестнице. Вскоре я очутился в той самой зале, которую уже наблюдал сверху. Меня бросили к перепончатым ногам пупырчатой жабы - Хранителя власти.
        - Встань, щенок! - проревела жаба неожиданно громким голосом. - Встань и отвечай: много ли ты подслушал?
        - Как смеешь ты командовать мной, жаба? - дерзко отвечал я, вставая и отряхиваясь. - Не такому слизняку, как ты, можно командовать самим ба…
        Неожиданно подлая подножка свалила меня с ног.
        В следующее мгновение когтистые лапы обхватили мою шею, потянули вверх, перепонки между пальцами неприятно холодили кожу.
        - Дерзкий, дерзкий щенок! - прорычала жаба. От ее зловонного дыхания меня мутило. - Ты хочешь, чтобы я приказал моим слугам растерзать тебя?
        - Растерзать! - заревели монстры. - Рас-тер-зать!!!
        Многочисленные омерзительные лапы потянулись ко мне, моему телу, лицу. Панталоны мои непроизвольно наполнились горячей жидкостью.
        - Описался! - издевательски заревели монстры.- Описался! Гаденыш описался!
        - Цыц! - рявкнула жаба. - Посмотри-ка на меня, гаденыш! А я тем временем посмотрю на тебя!
        Голова жабы представляла собой комок бурой бугристой кожи. Огромная щель рта рассекала голову надвое. Из верхней половины головы произрастали два склизких выпуклых нароста - глаза. Огромные белки испещрены были кровеносными сосудами, время от времени эти глаза закрывались ямистой кожицей век. Зрачки жабы впились в мое лицо.
        - Ба! - издевательски сказала жаба. - Да это же сам господин барон, собственной персоной. Извините, господин барон! Мы и не знали! Что ж вы сразу не сказали? Мы б тогда не дали вам описаться!
        - Га-га-га-га-га! - Ватага монстров зашлась в хохоте.
        - Откуда ты знаешь меня? - недоуменно спросил я.
        - Я знаю все! - самоуверенно заявила жаба. - И знаешь почему? Потому что я - Хранитель власти! Мне и только лишь мне доверена власть в этом замке! И я буду здесь хозяином вплоть до прихода великого повелителя! И не тебе, щенок, оспаривать мою власть! Кто ты? Вонючий баронишка, запачкавший новые штанишки. Я же волен сделать с тобой все, что мне заблагорассудится!
        - Растерзать его! - заголосили монстры. - Убить!
        Кто-то даже пискнул:
        - Сожрать!
        - Нет, о бессмертные! - возвысила голос жаба. - Дозвольте мне решить, что мы сделаем с этим гаденышем! Посмотрите на него, перворожденные: как он безобразен! Эта гладкая кожа, эти отвратительные белые волосы, это лицо, эти уши! Даже самый ничтожный из вас постесняется пачкать об эту мерзость свои благородные щупальца! К тому же кто из вас не помнит древнего пророчества? Согласно ему именно этот гаденыш вернет нам нашего повелителя.
        - Почтенный Хранитель власти! - К ногам жабы подползло какое-то горбатое существо с неестественно большой зубастой головой. Более всего урод этот напомнил мне заспиртованного младенца в банке. - А почему вы так уверены, что именно этот гаденыш вернет нам нашего господина? Может, это не тот гаденыш? Мало ли на свете подобной пакости? Вы уж не обессудьте, почтенный Хранитель, но очень уж нам хочется растерзать кого-нибудь в этот замечательный вечер!
        - Оставь свои желания при себе, Джимух! - загремел Хранитель власти. - Ты смеешь сомневаться в моей правдивости?! Позволь же мне усомниться в твоей пригодности нашему делу! Чем, чем, я спрашиваю, отличаешься ты от прочих перворожденных? Не знаешь? Зато знаю я: ничем, кроме глупости и кровожадности! Уйди с глаз моих, Джимух! Постарайся, чтобы я тебя не замечал.
        Смущенный Джимух смешался с прочими чудовищами, а Хранитель власти обратился ко всем так:
        - О перворожденные! Я ценю и лелею вашу кровожадность! Сейчас многие из вас, подобно Джимуху, голодно клацают зубами и точат когти. Вам не дает покоя аппетитный маленький поганец?
        - Да! - проревели чудовища. - Это мясо! Мясо!
        - Нет! - веско молвил Хранитель власти. - Это не простое мясо, но особое мясо. - Он резко схватил меня своими омерзительными пальцами, сжал ими мою левую руку, поднял ее: - Вот, смотрите, перворожденные. Видите ли вы этот знак на его левой ладони?
        Его крючковатый коготь указал на «арабскую литеру», пересекающую мою ладонь.
«Литера» эта, как ты помнишь, есть не более чем давний ожог кипятком.
        - Вот! Вы видите! Если кто-то после этого скажет мне, что это вовсе не знак, я сам растерзаю того на мелкие клочки! Пусть это мясо сделает свое дело, а уж потом-то мы его растерзаем!
        - Кого это ты собрался растерзать, о жаба? - раздался вдруг неподалеку сильный и глубокий голос. - Не ты ли не так давно всего лишь жалко квакал на поганых мерзлых болотах Эрсиманх? Не ты ли в конвульсиях выпрашивал у прохожих хоть маленький кусок дерьмеца, ибо кишки твои слипались от голода?
        Из темноты выступила рослая фигура, очертания ее скрывались под складками яркого, разноцветного, увешанного фигурными блестками плаща. Незнакомец повелительно простер перед собой руку.
        - И что же я вижу? - продолжал он свою гневную речь. - Жаба Лягв сделался теперь чуть ли не верховным главой всей нечисти! Быстро же ты сделал карьеру, болотное страшилище.
        - Уйди отсюда! - Голос Лягва изменился. Если раньше он грохотал, как большой гулкий барабан, то теперь звуковые модуляции, исходившие из его щелеобразного рта, можно было назвать тихими, но угрожающими, как шипение змеи. - Никто не звал тебя сюда, приспешник жалкого Мерлина! Достаточно того, что мы терпим твое присутствие в замке, так не вмешивайся хотя бы в наши дела! Уйди отсюда, не гневи повелителя!
        - Ты, вонючая лягушка, обнаглел уже настолько, что дерзновенно приказываешь уйти посланнику самого великого волшебника во всем мире!
        - Ой-ой-ой! - скривился рот жабы. - Твой великий Мерлин уже давно не велик. Он превратился в смердящую кучу мощей и немощей. Не пугай меня этим чучелом, а то как бы я не обделался со страху!
        Чудовища визгливо и пронзительно захохотали. Но смех их тут же иссяк, когда складки плаща распахнулись и из самой груди неведомого обладателя плаща вырвалась молния - ослепляющая, жалящая. Раздался грохот, потрясший самые стены замка. Я видел, как молния буквально сплелась кольцами, опутывая туловище жабы, которая уже не держала меня. От ужаса я рухнул на пол, не в силах оторвать взгляда от Хранителя власти, конвульсирующего в кольце молний.
        Лягв, опутанный атмосферным огнем, как веревкой, повалился на пол, брызжа слюной, горло его исторгало сиплые вопли, уродливое тело судорожно сокращалось.
        Незнакомец громко щелкнул пальцами. Молнии исчезли. Жаба Лягв беспомощно катался по полу, воя от боли.
        - Запомни этот урок, Лягв, - прогрохотал испускатель молний, - запомни и не повторяй своих ошибок! Никогда не дерзи мне!
        - От тебя скоро не останется и мокрого места! - с очевидной яростью проквакал Лягв, вставая на лапы. - Вернется повелитель, он уничтожит и Мерлина, и тебя, жалкий старикашка!
        - Я здесь затем, чтобы ваш господин никогда не вернулся, - спокойно отвечал незнакомец. - Пойдем, малыш, - сказал он, протягивая мне твердую морщинистую ладонь, и я, как годовалый ребенок, схватился, буквально вцепился в нее.
        - Пойдемте, - пробормотал я, чувствуя, как тяжелеют мои веки, а затем благословенное забытье охватило меня, и хрупкое мое тельце стали возносить и низвергать гигантские темные валы, меня тошнило, я кричал.
        Проснулся я весь в поту. «Где я? - заметалась испуганная мысль в моем еще не до конца прояснившемся сознании. - Что со мной?»
        Было светло. Яркий солнечный луч слепящей полосой вытекал из узкого, как щель, окна, вливался в гулкую громаду помещения, истаивая по краям, мешаясь с полумраком в углах, прорезая пляшущую в воздухе густую взвесь пыли. Было тихо и как-то странно.
        Я усиленно заморгал, пытаясь прогнать из слипающихся в дреме глаз остатки тяжелого сновидения, все еще не веря в реальность того, что вижу. Взгляд мой фокусировался на вещах, меня окружающих. Вот складки приподнятого полога над ложем, вон, вдали, красного дерева тяжелый стол - полированная поверхность отсвечивает яркими бликами, да проступают на этой глади контуры письменного прибора. Вот над столом тронутый молью гобелен: закутанную в покрывало нимфу обступили три сатира. На их заостренных лицах застыла хищность пополам с кровожадностью. У нимфы один глаз больше другого, складки рта опущены. Лицо ее выражает эмоцию, человеку непонятную: то ли скорбь, то ли лукавство, то ли крайнее недоумение.
        На полу раскинулся роскошный пушистый ковер с витиеватым, напоминающим лабиринт узором. Длинные ворсинки вяло шевелились, как колыхаемые водой морские водоросли.
        Несомненно, понял я, это - мои покои. Каким-то образом я оказался здесь и лежу на нерасстеленной кровати одетый, пачкаю нежнейшее, эфемернейшее покрывало нечистой одеждой и подошвами сапог. У изголовья - массивный витой подсвечник. В одной из его чашек - расплывшиеся останки полностью выгоревшей свечи. Над изголовьем бездвижно повис золотой на вид колоколец. От его язычка спускается вниз золотая же цепочка, на конце цепочки - колечко.
        Я вдел в кольцо мизинец, нетерпеливо пошевелил им. Раздался мелодичный звон, и тут же откуда-то из коридоров - зычный рев: «Барин проснулись!»
        Хлопнула дверь. Вошел неопределенных занятий слуга.
        - Дворецкого! - рявкнул я. - Ко мне! И немедленно!
        - Сиюминутнейше будет исполнено! - расшаркался слуга, удаляясь, чтобы через несколько минут вернуться с докладом:
        - К сожалению, господин дворецкий не сможет
        явиться к вашему превосходительству, ибо он внезапно
        заболел.
        - И что же с ним такое? - спросил я.
        - Вчера поздно вечером, - испуганно повествовал слуга, - в одном из коридоров на голову господина дворецкого рухнул факел. Причиною тому, быть может, расшатавшееся факельное гнездо. Посему господин дворецкий лежит в постели, жестоко страдая от ожогов.
        - Но ходить-то он может?
        - Н-н-наверное, может, - лепетал слуга.
        - Вот и зови его сюда!
        - Сиюминутнейше!
        Минут через пятнадцать вошел дворецкий, важно покачивая боками. Вся нижняя часть его лица была закрыта корпиевой повязкой. Под нею скрывались нос, шея и подбородок господина дворецкого. Концы повязки крепились за ушами, отчего последние несколько неестественно оттопыривались.
        - Доброе утро, господин барон!- произнес дворецкий.
        - Для кого-то оно не будет добрым, господин дворецкий! - заявил я, неспешно подымаясь с ложа и закуривая трубку.
        Брови дворецкого мохнато сошлись к переносице, образовав на лбу двойную складку. Складками сложился и бинт на лице.
        - Будьте добры, - продолжал я ядовитейшим голосом, - растолкуйте мне: что за дрянь творится в необитаемой части замка?
        - Там, господин барон,- сипло молвил дворецкий, - ничего твориться не может, ибо эта часть замка необитаема.
        - Позвольте вам не поверить! - Я склонился над его перевязанным лицом почти крича. - Позвольте вам не поверить! А скажите-ка: уж не там ли опалили вы ваше лицо?
        - Никоим образом не там, - недоуменно отвечал дворецкий. - А неподалеку отсюда, на втором этаже, в факельной галерее. Там, если угодно, расшаталось гнездо…
        - Довольно! - прокричал я. - Свидетелей нет, но я был вчера в необитаемой части замка, и знаете, что я там видел?
        - Вы не могли там быть, - перебил меня дворецкий.
        - Это почему же? - вскричал я.
        - По одной простейшей причине - вы никуда не выходили из своих покоев.
        - То есть как это? - оторопел я.
        - Обыкновенно. Весь вечер вы читали что-то. Потом же заснули. Произошло это в двенадцатом часу.
        - Но… Как же так? Вы меня обманываете? Взгляните на мою одежду! Она грязна!
        - Нисколько, господин барон. Впрочем, если вы желаете отдать ее в стирку, желание ваше будет исполнено незамедлительно.
        Я осмотрел себя: сапоги начищены до блеска, безукоризненно белые панталоны, аккуратный кафтан. Даже шейный платок пребывал в чистоте, без единого пятнышка.
        - Это более чем странно! - заявил я. - Вчера ночью я был грязен как свинья!
        - У вас очень богатая фантазия, господин барон! - усмехнулся дворецкий. - Я не исключаю, что вам могло присниться, будто вы, вывалявшись в грязи, блуждаете по безлюдной части замка. Но это всего лишь сон и не более того.
        - А как же, - возмутился я, - ночной переполох, а как же сторож 0,5 шт.? Разве не кричал он ночью?
        - Уверяю вас, - мягким голосом произнес дворецкий, - что этой ночью в замке было тихо как никогда! Вам все пригрезилось!
        - Не делайте из меня идиота! - Я заорал и затопал ногами. - Всю ночь мне угрожала смертельная опасность! И сейчас угрожает! А вы заявляете, что все это
        мне приснилось?! Вы знаете, какой реальный был этот якобы сон?
        - Сны бывают самые разные, - пожал плечами дворецкий. - Одной нашей чесальщице, например, каждую ночь снится огромная, в три человеческих роста, пятка, которую надо чесать. И, верите ли, каждое утро бедняжка встает в слезах. В этом замке очень многим снятся странные сны.
        - Кстати, о чесальщицах. Будьте добры, принесите-ка реестр прислуги.
        Дворецкий вышел. В задумчивости я сел на ложе. Он заставил меня сильно усомниться в подлинности произошедшего ночью. К тому же ночные события вставали передо мною уже не так ярко, подернулись легкой пеленой забытья, флером нереальности. Пусть это будет сон. Кошмарный, но сон. Действительно, другого объяснения не подберешь. Хотя внутренне я по-прежнему убежден, что все это произошло в действительности. Однако не буду настаивать, чтобы не выглядеть безумцем, этаким бледным Гамлетом в глазах многочисленной прислуги. Кстати, прислугой-то я сейчас и займусь.
        Скрипнула дверь. Дворецкий принес реестр.
        - Перо! Чернила! - потребовал я.
        В глазах дворецкого зажегся подозрительный огонек.
        - Что вы собираетесь делать?
        - Сейчас увидите!
        Я прошел к столу, развернул реестр и безжалостно вымарал из него всех хлебателей, ковырятелей, любителя пива, чесальщиц. Сторожа 0,5 шт. я похерил с особым, злорадным удовольствием, приписав сбоку на полях: «Пороть нещадно, затем продать в зверинец!» У дворецкого, наблюдавшего за экзекуцией, в глазах застыли слезы. Взгляд его умоляющих глаз был непереносим, и посему я позволил себе немного смягчиться и не стал вычеркивать из реестра объявлялыцика, хотя и он не менее прочих заслуживал выдворения.
        - Voila! - сказал я, отдавая дворецкому реестр. - Всех вычеркнутых немедленно вон!
        - С детьми? - спросил дворецкий, уже открыто давясь слезами.
        - Разумеется, - сказал я и отвернулся к окну, да
        вая понять, что разговор окончен.
        Из коридора доносились сдавленные рыдания дворецкого.
        Весь этот день в замке стоял плач и визг. К вечеру из города доставили полтора десятка повозок. В них погрузили всех прихлебателей и прочих бездельников. С несказанным деспотическим удовольствием я провожал взглядом повозки, по узкой лесной дороге отправлявшиеся в город.
        Выселили, слава Богу, всех. Вернее, почти всех. Сторож 0,5 шт. укрылся от выселения на вершине высокой ели. Он упорно отказывался спускаться. По моему приказанию ель срубили. Однако мохнатый мерзавец успел перепрыгнуть на другое дерево. В конце концов я махнул на него рукой, приказав прислуге нести под деревьями караул.
        - Если подлец спустится, - распорядился я, - заковать его в цепи, посадить в клетку и отправить в зверинец.
        С тех пор в замке моем все спокойно, разве что сторож 0,5 шт. частенько орет сидя на дереве. Это животное хочет кушать. Пищу же давать ему я запретил категорически. Завтра, наверное, я напущу на него егерей.
        Но, впрочем, на сем закончу свое послание, ибо рука устала держать перо, да и твои мозговые извилины, Леопольдушка, боюсь, перегружены уже сверх всякой меры. Пойду немного посплю. Писал тебе, друг ситный, всю ночь. Днем к нам в замок приедет граф фон Блямменберг со своей прелестной дочуркой. Гостей лучше встречать со свежей головой.
        На сем прощай.
        С дворянским приветом Кристоф, твой неожиданно высокородный друг.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Гости
        Веками замок Дахау жил своей жизнью. Жизнь эта была неспешной, медленной, чуждой всяческой суете. Размеренно шелестели на стенах зал и галерей редкие, едва работающие часы. Неслышно, под кваканье лягушек и стрекот болотных насекомых зарастал вязкой тиной окружающий замковые фортификации ров. Величественно, как морские дюны или пустынные барханы, перемещались по бесконечным коридорам напластования пыли. Неторопливо управляли всем этим фактически отрезанным от мира хозяйством загадочные бароны, проклятые еще в утробе матери, нелюдимые, создавшие вокруг себя причудливый замкнутый мирок.
        И практически в один миг вся эта идиллия оказалась безбожно и безжалостно разрушенной. Сегодня замок должны были посетить важные гости: граф фон Блямменберг, полковник кавалерии в отставке, в сопровождении красавицы дочери. Маэстро Корпускулус, переворошивший по такому случаю уцелевшие архивные документы, сообщил, что в последний раз гости посещали замок Дахау в 1567 году, в правление баронессы Клотильды. Баронесса, коварная, расчетливая женщина, вступила в земельную тяжбу с соседями, маркграфами Кишкенвольде. Тяжба тянулась несколько лет - злая, беспощадная. Начавшись с простого перемещения изгородей, она со временем переросла в кровавые стычки и обоюдные грабительские набеги. Так бы и тянуться ей еще бог знает сколько времени, но неожиданно баронесса Клотильда пошла на уступки: объявила маркграфам, что признает справедливость их земельных притязаний, предложила заключить мир, пригласила все семейство маркграфов отужинать в замке Дахау. Растроганные Кишкенвольде предложение мира приняли с удовольствием. В сопровождении вооруженной охраны они прибыли в Дахау. Здесь-то и подстерегала их коварная
западня. Во время пира, когда и маркграфы, и их охрана упились допьяна, люди баронессы взялись за оружие, за несколько минут перерезали охрану, самих маркграфов заковали в цепи и заточили в подземелье. Там они вскорости и умерли от голода и холода. Особо печальная участь постигла Густава фон Кишкенвольде - главу рода, храброго воина с густой гривой седых волос, иссеченным шрамами лицом и мощными руками, которые шутя переламывали шею здоровенному медведю. Его зашили в волчью шкуру и напустили на него свору голодных собак. После этого баронесса, ничтоже сумняшеся, отписала себе все владения маркграфов Кишкенвольде и стала самой богатой помещицей во всей окрестности.
        Случай этот стал широко известен во всей стране. По этому поводу появилась даже пословица «Лучше к дьяволам в геенну, чем в Дахау пообедать». Даже под страхом смертной казни никого нельзя было заставить нанести в Дахау визит: слишком памятна была судьба несчастных маркграфов Кишкенвольде. О родовом обиталище баронов фон Гевиннер-Люхс сложилось вполне справедливое мнение как о месте, где в пищу тебе запросто могут подбросить какой-нибудь отравы, задушить или зарезать. Все более или менее титулованные соседи предпочитали объезжать зловещий замок стороной, предоставив баронам одиноко существовать в их огромном логове.
        Сегодня впервые за две сотни лет замок Дахау принимал гостей.
        Уже с раннего утра закипела работа, забила ключом суетливая предпраздничная деятельность. Подметальщики вычищали порядком запылившиеся галереи и коридоры, настилали на древние половицы персидские, тонкой работы ковры, передвигали столы, стулья, кресла, диваны. Из небытия кладовок возникали различные столовые приборы. Вся в чаду и аппетитных ароматах работала кухня, ежеминутно выбрасывая из своего парного чрева груды деликатнейших лакомств. Во дворе егеря свежевали тушу пойманного вчера дикого кабана.
        Чем же занимался в это время господин барон? Спал. Всю ночь он что-то писал в зале для ведения дел, спалил дюжину свечей, выпил три бутылки вина. Наутро, отдав некоторые необходимые распоряжения и отослав гонца в Нюрнберг, отправился в опочивальню.
        - Ох и натерпимся же мы с ним! - шепотом возмущалась прислуга. - Где ж это видано: гостей принимать!
        Ближе к полудню окрестности замка потревожил резкий звук рожка графской кареты. Вскорости показалась и сама карета, влекомая тремя красавцами жеребцами, и остановилась перед руинами подъемного моста.
        - Гости! Гости! - загомонила прислуга.
        - Кристоф! Сынуля! - причитала баронесса-мать около дверей баронской опочивальни. - Вставай! Подымайся! Гости приехали!
        - Сейчас, мама, - зевая, ответствовал барон.
        - Ба-а-а-рин просну-у-улись! - разнеслось зычное по коридорам. - Кушать по-о-одано-о-о!
        Прислуга, непривычная к визитам, растерялась, тем более что указаний от господина барона не было получено никаких. Карета все так же стояла перед мостом, а вывалившая из замка поглазеть на гостей прислуга толпилась по другую сторону моста.
        - И чего стоит-то? - судачили. - Пора б уже и выйти.
        - Господа-то важные! Ишь ты! Даже из экипажу выйти не сподобятся.
        - Эй, Ганс! Сгоняй-ка ты к карете, узнай, чего господа стоят.
        - Вот еще! Чуть что - сразу Ганс!…
        - Беги, кому сказано!
        Мальчишка-подавальщик нехотя поплелся по шатким доскам моста, остановился около экипажа.
        - Чего господа изволят?
        - Руку подай, остолоп! - донесся из глубины экипажа резкий голос отставного полковника кавалерии. - Да не мне, а барышне сначала! Вот так! Теперь мне! Эх, дубина! Жалко, ты не у меня на службе. Прописал бы я тебе шпицрутенов.
        - Фу, папа! - сказала вышедшая из кареты миловидная Вероника фон Блямменберг. - Постеснялись бы хоть в гостях своих солдафонских штучек. О Боже! - ахнула графиня затем. - Посмотрите, папа, на этот замок! Никогда не думала, что он такой огромный!
        - Огромной была конюшня его величества, - проговорил граф. - А это так себе: сарайчик…
        - Все бы вам, папа, конюшни, - надула губки Вероника.
        - У меня-то ладно - конюшни на уме. А у тебя, дурехи, вообще непонятно что… Послушай старика, - продолжал граф, помогая дочери перейти подъемный мост,- хозяин замка - молодой обалдуй. Присмотрись-ка к нему. Может, замуж за него пойдешь…
        - Фу, папа!…
        - Ты мне не фукай! Кобыла фукала да на живодерню попала…
        Ворота замка распахнулись.
        - Следуйте за мной! - возгласил маленький привратник.
        Кристоф едва успел умыться. Около него бестолково суетились два одевателя. Один дрожащими руками застегивал пуговицы на кафтане, другой толстыми неуклюжими пальцами безуспешно пытался завязать в аккуратный узел подвязки от панталон.
        - Сынуля! - воззвала из-за дверей баронесса-мать. - Выходи быстрее. Гости уж в обеденной зале.
        - Сейчас, мам, выйду! Да побыстрей вы, бестолочи! - прикрикнул Кристоф на одевателей. - Можно подумать, вы меня в первый раз одеваете! Будете такими неуклюжими - отправлю к ковырятелям!
        - Кушать подано-о-о-о-о! - вопиял где-то вдалеке объявляльщик.
        В обеденной зале накрыли роскошный стол поистине циклопических размеров. Блестела обшитая золотом скатерть. Поверх нее теснились груды разносолов, возвышались бутылки с разнообразными винами, названия которых, равно как и вкус множества деликатесов, были Кристофу неведомы.

«Боже! - ахнул мысленно Кристоф. - Этого ж нам не съесть и за неделю!» Тем более что обедающих было всего пятеро: граф с дочерью, мать, Клара и он, Кристоф. Маэстро Корпускулус, как человек безусловно благородного происхождения, был зван к обеду, однако отговорился.
        - Негоже философу, - заявил вчера за ужином маэстро, - участвовать в шумных застольях. К тому же я не мастер легкой застольной беседы. Разговоры о пустяках раздражают меня. Праздное суесловие даже разговор о такой важной вещи, как погода, умудрилось превратить в разговор ни о чем. А между тем, что в мире этом есть важнее погоды? Только лишь свое собственное здоровье да - кое у кого - состояние кошелька. Так что увольте, увольте! Однако я буду чрезвычайно благодарен, ежели мне передадут гусиную ножку вместе с бутылочкой красного вина. И этого, поверьте, философу хватит вполне.
        Егеря также отказались отобедать с графом.
        - Спасибо, господин барон, - сказал Михаэль. - Мы очень рады, что вы нас цените так высоко. Мы, может быть, и пошли бы пообедать, но, знаете, не по-нашему как-то все эти обеды получаются. Вилку - так-то держать, ложку- еще как-то… Кушать маленькими кусочками, губы промакивать салфеткой, пить из маленькой рюмочки. Воротит, барон, от всего этого этикета! А вот если бы вы заглянули вечерком к нам…
        - С бутылочкой шнапса! - добавил Гейнц.
        - Посидели б, поговорили. Без всяких там церемоний, - закончил Михаэль.
        Вследствие всего этого обед получился очень скучным. Первое время, едва лишь сели за стол, сохранялось молчание. Граф наложил себе в тарелку различной пищи из нескольких блюд, то же самое положил Веронике, отпробовал одного, другого, третьего, сопровождая это замечаниями типа: «Уф! Как вкусно! Тысяча чертей! Давно такого не едал! Чтоб мне на этом месте провалиться, если где-нибудь готовят вкусней, чем здесь!…» - и тому подобными репликами.
        Кристоф степенно поедал омаров в белом вине. Однако взор его привлекало блюдо с креветками. «И как, черт побери, их нужно есть? - размышлял он. - И правда ли, что они там - живые? Ладно, пока не буду к ним притрагиваться. Попробую потом, когда гости уедут. Главное, чтобы слуги их не сожрали! Впрочем, распоряжусь…»
        Около стола вертелись несколько слуг. Один подливал в бокалы вино. Двое других накладывали дамам в тарелки яства, еще один, с большой, повязанной под подбородком салфеткой, ничем занят не был и, как заметил Кристоф, то и дело тайком подворовывал со стола какое-либо лакомство. Не раз уже Кристоф сурово показывал ему глазами: «Выйди вон!» Слуга, кажется, из подметальщиков, лишь глупо хлопал своими ничего не выражающими гляделками и слащаво улыбался. Кристофу не хотелось отчитывать слугу при посторонних, посему оставалось смотреть на проделки этого обжоры сквозь пальцы.
        Тем более что куда приятней было смотреть на молодую графиню фон Блямменберг. «О, видит Бог, - размышлял Кристоф, - она действительно очень недурна!» По этой причине он чувствовал даже некоторое смущение.
        Далеко в стороне от Вероники сидела Клара, прямая, как рукоять метлы. «И эта дурища тут, - кисло подумал Кристоф. - За кого бы ее замуж выдать?»
        Между тем разговором целиком и полностью завладел граф. Обложившись тарелками, вилками, ложками и салфетками, он принялся объяснять какую-то баталию.
        - Вот здесь, предположим, французы, - говорил он, размахивая бараньей косточкой, указывая ею на кофейный прибор, - это французы со всеми их фортификациями, а англичане, предположим, там, - угловатым взмахом руки он указал на разделанную тушу кабана, - дислокация англичан весьма отдалена от места сражения. Но!… Когда войска короля Фридриха совершают ретираду, - отставной полковник сгреб в кучу фарфоровые блюдца и многозначительно поднял палец, - вынужденную, оговорюсь, ретираду, то, обойдя с флангов французские редуты, - он рассеял блюдца по столу, два или три из них звучно упали на пол, разлетевшись на мелкие осколки, что, однако, графа нисколько не смутило, - под покровом ночи - да, именно так! - под покровом ночи наши колонны дефилируют к англичанам…
        Граф выжидательно замолчал, следя за реакцией слушателей.
        - Дефилируют не спеша… Англичане ни о чем не догадываются, караулы их ослаблены. И вот тут-то… Ага! Трах-бабах! Наша кавалерия разносит их позиции в клочья! В мелкие-мелкие клочья! В пух и прах!
        Граф разошелся настолько, что, привстав со стула и отбросив салфетку, принялся разить тушу кабана бараньей косточкой.
        - Англичане повержены! Они бегут! Ха-ха-ха!
        Вовремя подошедший к столу забинтованный дворецкий едва успел спасти слетающую со стола тушу.
        - И вот тут-то, - продолжал полковник, - вот тут-то мы и совершаем скрытый маневр. Хе-хе-хе! Враг спит, он ничего не подозревает! Тем временем мы уже у самой их фортификации… Ага! Спите-спите! А вот тут-то с криком «Смерть французам!» маршируют наши колонны!
        - Вы не находите, - сказала баронесса-мать, - что эти фрикадельки несколько пересолены?
        - Именно так, дражайшая баронесса, именно так. Ага! О чем бишь я? Ах да!- Так продолжу! Во всем, во всем, дражайшая баронесса, во всем виноваты жиды! Думаете, почему во Франции революция? Вы не знаете? Как так? Это же очевидно! Это же понятно и ежу! Букашке вот такой малой и то понятно! Робеспьер, говорите вы, Робеспьер! И что? - скажу я вам. Что?! Что Робеспьер?! Какой еще такой Робеспьер?! На самом деле, чтоб вы знали, - полковник понизил голос, - настоящая фамилия Робеспьера - Шпеерзон! Знавал я в Ганновере одного Шпеерзона, сапожника. Редкостный был прохвост… Рожей же походил вот на этого малого. - Двумя пальцами граф проворно ухватил за щеку подметальщика, который втихомолку лакомился креветками, и схватил с такой силой, что те посыпались у бедняги изо рта. - Точь-в-точь такой же, только тот поупитанней был… Ты чего, прохвост, раззявился? Рот закрой и пошел вон! Это я не вам, судари и сударыни!… Так вот! Заговор! Везде заговор! И еще раз заговор! Помяните мое слово: скоро и в Германии будет революция, и тогда…
        - Вы не находите, - сказала баронесса-мать, - что сегодня прекрасная погода?
        - Что вы? Что вы! И не смейте в этом сомневаться! Так что когда король Фридрих представил меня к ордену…
        Граф не сумел закончить предложения, ибо жестоко поперхнулся бланманже и закашлялся. Пока дворецкий услужливо колотил графа кулаком по спине, инициативой разговора завладела баронесса-мать.
        - Вы знаете, это просто как снег на голову! - говорила она, глядя полковнику прямо в монокль. - Откуда ни возьмись вдруг такое богатство. Мы - люди бедные и совсем не знаем, что нам с такими деньгами делать.

«О Господи, - подумал Кристоф, - что она такое несет! Да ведь такое состояние, как у нас, самому Ротшильду и не снилось! А она даже одеться со вкусом не может. Что это, скажите мне, за платье? Что это на нем за цветочки? Да и прическа тоже оставляет желать лучшего. Все-таки если человек вырос в бедности и не имеет никаких потребностей, то хоть ты его озолоти, хоть подари ему огромный дворец - он все равно найдет себе каморочку, желательно поменьше, и будет в ней ютиться, хотя в его распоряжении весь огромный, необъятный замок!»
        - Вы совершенно правы, - блестя моноклем и приглаживая маленькие усики над серединой губы, отвечал граф. - Ведь еще Цицерон, помнится, говаривал: «Не в свою колесницу не садись!» Не сочтите, сударыня, за обиду.
        - Просто папа очень долго служил в кавалерии, и его суждения всегда по-солдатски прямолинейны, - сказала Вероника.
        Граф уставился на дочь деревянным взглядом. Рука его совершила жест, который можно было бы назвать незавершенным подзатыльником, но тотчас же вернулась на прежнюю диспозицию, основное преимущество которой заключалось в прикрытии потертостей сюртука.
        - Прошу прощения, - сказал граф, - моя дочь - хотя и красива, но очень плохо воспитана.
        - Папа имеет, в виду - воспитана не в казарме, - сказала молодая графиня.
        - Господин граф! - поспешил Кристоф вмешаться в назревающее семейное словопрение. - Ваша дочь просто очаровательна.
        Щеки Вероники едва заметно порозовели. А юный барон фон Гевиннер-Люхс ощутил на себе безукоризненно деревянный взгляд графа.
        - Я согласен с вами, барон. Она действительно очаровательна. Но при этом совершенно невоздержанна на язык!
        Помолчав некоторое время, он добавил деловым тоном:
        - Приданого, к сожалению, за нею дать не могу. Все отдал со старшей дочерью.
        Это утверждение заставило Веронику еще гуще покраснеть.

«Боже, сударыня, какой же солдафон ваш папаша!» - подумал Кристоф, а в следующее мгновение он понял, как надо поступить. Вероника давно уже ничего не ела, а лишь отирала изящные губы салфеткою. Кристоф и сам давно чувствовал в желудке своем сытую тяжесть.
        - Господин граф не будет, надеюсь, возражать, если я покажу вашей дочери наш замок?
        - Не буду! - буркнул граф. - Только много там не целуйтесь, а то знаю я вас…
        - А вы, мадемуазель?…
        - С удовольствием! - В ее взгляде, направленном на отца, читался вызов.
        Последнее, что видел Кристоф, выходя из трапезной, было кислое выражение на лице Клары. Прямая, как жердь, если, конечно, бывают жерди с вытаращенными глазами, Клара держала в левой руке вилку, а в правой, как полагается, нож. Неожиданно Кристоф осознал, на кого похожа его сестра. «Рыба! - воскликнул он мысленно. - Как есть рыба! А как ей, наверное, скучно!… Ну ничего, ничего! Вот скоро выдадим тебя замуж…»
        Вероника вышла, шелестя подолом голубого платья по навощенному паркету. Кристоф понял, что надо бы о чем-нибудь заговорить, но, как назло, в голову лезли одни глупости.
        В молчании пересекли зеркальную залу. Ходить по ней Кристоф опасался, памятуя давний приступ тошноты, настигший его именно здесь. «Пожалуй, зря я ее сюда повел! - подумал он. - Как бы плохо барышне не стало!» Однако на милом лице юной графини не читалось ни следа дурноты. «Во дает!» - с завистью подумал Кристоф. Уже на выходе Вероника задержалась, чтобы осмотреть свою прическу.
        Кристоф догадался, что нужно сказать.
        - У вас очень красивая прическа, - сказал он.
        - Спасибо! - холодно поблагодарила Вероника.
        - Вы не находите, - продолжил разговор юный барон, - что ваш отец несколько прямолинеен?
        - Что вы хотите сказать этим, господин барон? - Сотня зеркал заискрилась озорным взглядом Вероники.
        - Что я имею в виду? Ну хотя бы вот эту фразу: «Много там не целуйтесь!» И, прошу вас, не надо называть меня «господин барон». Я еще не совсем привык к своему титулу, и он мне немного режет слух. Все равно как если бы вы называли меня
«господин архиепископ». Зовите меня просто - Кристоф.
        - Хорошо, Кристоф, - сказала Вероника. - А целоваться с вами я все равно не буду!

«Тысяча чертей! Да она еще прямолинейней папаши!»
        - О Боже! Что это? - воскликнула Вероника на пороге залы кривых зеркал. Каблучки ее застучали по полу, переливающемуся вследствие оптического искажения подобно морской волне. Она захлопала в ладоши. - Какая прелесть!

«Ну и ну! - подумал Кристоф. - Я помню, какой я был, когда зашел туда в первый раз! Мне и сейчас-то не по себе!»
        - Какая прелесть! - повторила Вероника.
        - Видите ли, Вероника, покойный барон был философ. В этой зале он любил предаваться размышлениям о тщете всего земного. И частенько говаривал: «И почему это у меня не такая вот рожа?»
        Смех Вероники хрустальным эхом переливался в кривизне зеркал.
        - Господи! Кристоф! Вы дурачитесь, как ребенок! Сколько вам лет?
        - Девятнадцать, - ответил Кристоф. - А насчет дурачеств, Вероника, я скажу вам следующее: я и должен дурачиться. Я ведь самодур. К тому же вчера я разогнал к чертям половину замковой прислуги.
        Вероника уверенно расхаживала по зале, громко хохоча.
        - Какая прелесть! - восклицала она. - Никогда не думала, что на свете бывает такое! Смотрите, смотрите, Кристоф, - это зеркало самое смешное. Вот… Посмотрите, это же в точности моя сестра…
        Как из-за стекла аквариума выглядывает лупоглазая амфибия, так и из зеркала выглядывало толстое глупое лицо с мутными глазами.
        - Она на вас совсем не похожа, - сказал Кристоф и, в свою очередь, втянул щеки и вытаращил глаза - в одном из зеркал появилась Клара. - А вот вам моя сестра…
        - Очень похоже! - рассмеялась Вероника.
        Кристоф взял ее руку. Та мягко легла в его ладонь.
        Против рукопожатий Вероника не возражала. Они обошли всю залу, строя самые уморительные рожи и хохоча, как дети.
        В портретной галерее Кристоф спросил:
        - Давно ли ваша сестра замужем?
        - Уже два года. Муженек у нее, - на мгновение она высунула кончик языка, - противный. Он негоциант из Венеции. Проездом в наших краях был… Мне он всегда почему-то напоминал хорька. И женился-то он исключительно из-за денег. Отец тогда богатый был. Это уж потом пожары случились, может, слышали?… И даже просто, по-человечески, жалко бедную Лизхен… Каково ей там, в Венеции?
        - Венеция - хороший город, - сказал Кристоф и после непродолжительного молчания попросил:
        - Расскажите мне о себе.
        - А что вас интересует? - Глаза Вероники блеснули.
        - Ну хотя бы как вы живете там, у себя, в поместье?
        - А что рассказывать? Живем мы однообразно, хотя и не скучаем. Я люблю читать книги, вышивать, прогуляться верхом.
        - Мне кататься верхом тоже нравится, - сказал Кристоф. - Тут наши интересы совпадают.
        - А еще, - продолжала Вероника, - мне очень нравится ездить в город. Тогда для меня наступает настоящий праздник.
        - А… в общем… как бы это сказать?… Есть ли у вас кто-нибудь?
        - В смысле? - Вероника с любопытством посмотрела на Кристофа.
        - Любите ли вы кого-нибудь или любит ли кто-нибудь вас?
        - Да что вы!… Живем мы в глухомани. Медведь, и тот в радость. Если какой-нибудь молодой человек и окажется у нас проездом, так отец с порога ему заявляет, что приданого за мной не дает. - Вероника рассмеялась. - Вы правы, Кристоф, он все-таки ужасный солдафон.
        Некоторое время они пересекали галерею в молчании, держась за руки.
        - Никогда не знаешь, - нарушил молчание Кристоф, - где найдешь, где потеряешь. Вероника, я никак не ожидал, что в этой Богом и людьми забытой глуши вдруг встречу вас.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Вы мне очень нравитесь.
        - Вот как… Молодой барон, оказывается, галантен.
        Что ж, вы мне тоже нравитесь, Кристоф.
        - Перейдем на ты?
        - Хорошо, - сказала Вероника. Они остановились около поясного бюста какого-то толстяка с отвисшей нижней губой. - Только не думай, что раз я так быстро перешла на ты, то, значит, со мной все можно…
        - Разумеется, - сказал Кристоф, после чего торопливо поцеловал ее в губы. Сначала сжатые, они медленно-медленно раскрывались, как будто распускался цветок, бледный ночной цветок - лилия-нимфея. Внутренность этого цветка обжигала и опьяняла. Руки Кристофа сомкнулись на тонкой талии юной графини.
        Кристофу казалось, что он летит, улетает куда-то далеко-далеко. Нежно подмигивают звезды, ласково кружит Млечный Путь. Руки его чувствовали, как напряжено тело Вероники.
        - Молодой барон замечательно целуется! - вздохнула Вероника после продолжительного поцелуя, глаза ее озорно блестели.
        - Ты тоже! - воскликнул Кристоф, гладя ладонями ее руки. - Это было… божественно!
        - Пойдем, наверное, - прошептала Вероника. - Как бы папаша мой чего не подумал!…
        - А думает он правильно, - сказал Кристоф,
        - Расскажи мне, кто эти люди на портретах. Эти люди - твои предки? Кристоф!
        - А! Да… Я тут недавно, еще не помню, кто есть кто. Но, по-моему, вот этого колесовали, этого четвертовали, вон тот объелся, а вон того, в доспехах конкистадора, насмерть заклевали страусы.
        Вернувшись, Вероника и Кристоф застали ту же обстановку, что и по уходе. Клара, прямая и неподвижная, как грот-мачта, погружала ложку в суфле. Беседой все так же распоряжался граф.
        - И вот, - рассказывал он, - когда я увидел, что ко мне приближаются два бородатых русских казака, что, по-вашему, мне оставалось делать?
        - Убить их! - воскликнула баронесса-мать.
        - Я предпочел другое…
        - Неужели вы их зарубили?
        - Сударыня! У нас кавалеристов убить означает зарубить. Я же предпочел совершить ретираду!…
        - Ах! - воскликнула баронесса-мать. - Господин граф! А как вы находите это суфле?
        - О, сударыня, оно прелестно! И все-таки согласитесь: Германия должна владеть морями! А, кстати, вот и наши голубки.
        - Папа! Мы не голубки! - сказала Вероника.
        - А за ручки-то как держитесь! Право, голубки и голубки! Нацеловались?
        - Папа, вы нетактичны!
        - Да ладно! Господин барон, как вы относитесь к мысли взять мою дочь себе в жены?
        - Папа!!! - Вероника снова покраснела.
        - Я, - сказал Кристоф. - Я… А, черт меня дери, господин граф, я согласен!
        - А вот это по-нашему! - захохотал граф. - Вот это дело! За это можно и выпить! Эй, ты, барбос! - обратился он к подметальщику. - Налей-ка нам с господином бароном того вон вина!
        Неожиданно дверь трапезной распахнулась, вошел дворецкий, весь в золотых украшениях, даже обожженное лицо он перемотал узорными тряпицами. Трижды низко поклонившись, он объявил:
        - Уважаемые господа! Сегодня у нас событие необычайное! Испокон веков замок Дахау считался местом негостеприимным. Двести лет в нашем замке не было гостей. Вы, граф, и вы, графиня, -л первые наши визитеры за много-много лет. И вот в честь такого случая прислуга, втайне от господина барона подготовила… карнавал!
        - Ура! - закричала Вероника и захлопала в ладоши. - Кристоф! Какие у вас чудесные слуги!
        - Да уж! - Кристоф утирал ладонью лоб, который даже взмок от удивления.- Посмотрим, что это за карнавал!

2. Карнавал
        Дворецкий не уставал раскланиваться. Глаза его блестели: в них, кажется, таилось какое-то выражение, но трудно сказать какое - то ли радость, то ли гордость, то ли даже ехидство. Уже несколько дней Кристоф дворецкому не доверял: мало того, что в поведении и речах тот допускал неуместную, граничащую с дерзостью иронию, откровенно не одобрял изгнания хлебателей, затаил обиду за случай на ярмарке. Помимо прочего, подозрение внушало и его неведомо как и где обожженное лицо. И сейчас Кристоф вполне рассчитывал на ответные пакости с его стороны.
        Посему затея с карнавалом возбудила в душе юного барона крайнее недоумение.
        - Извольте следовать в залу кривых зеркал! - молвил замотанным парчою ртом дворецкий и со степенной неспешностью отправился, указывая направление.
        - Ой! Как здорово! - Вероника захлопала в ладоши и даже подпрыгнула. - Я там уже была сегодня, папа! Мне так понравилось!
        - Возьми, дура, жениха под локоть! - буркнул полковник. Дочь не без удовольствия поспешила последовать его совету.

«Подумать только! - Мысли Кристофа пели все ту же эйфорическую песню. - Живая графиня!… Красивая притом!… И я рядом с ней!… Этаким гусем вышагиваю!… Невероятно! Жалко дружище Леопольд меня сейчас не видит! Вот бы рухнул от зависти!»
        - О чем это вы так глубоко задумались, господин барон? - шепотом спросила его Вероника и шепотом же добавила: - И перестань надуваться как гусак, иначе откажусь идти с тобой под руку. Ты надулся и не развлекаешь меня беседой!
        - Я, - отвечал Кристоф, - прошу прощения. Немедленно приложу все усилия, чтобы тебя развлечь.
        Хорошая сегодня, не так ли, погода?
        - Тьфу! - сказала Вероника. - Какая нужда говорить между нами о таких пустяках?
        - Почему же о пустяках? Наш любезный маэстро Корпускулус утверждает обратное. Погода, говорит он, одна из наиболее важных тем для разговора. Ибо что может быть существеннее погоды. Только, по-моему, здоровье… В общем, я не помню, что он говорил.
        - А кто такой маэстро Корпускулус?
        - Это старикан такой интересный. Одевается забавно, кривляется, парик все время теряет.
        - Боже мой, Кристоф, у тебя есть шут?
        - Нет, маэстро не шут. Он ученый. Ну да, он доктор, потом философ, потом этот, который по руке гадает…
        - Хиромант.
        - Вот-вот… И прочая, и прочая, и прочая.
        - Кристоф!
        - Да, Вероника!
        - У тебя в замке живет такой интересный человек и ты ничего мне о нем не рассказывал?
        - Так ты же не спрашивала.
        - Кристоф! Пожалуйста! Пусть он погадает мне по руке!
        - Пусть он потом погадает… Карнавал вот-вот начнется.
        - Потом не получится… Папа сразу увезет меня домой!
        - Так ты же еще, наверное, приедешь?
        - Когда это будет? Я к тому времени умру от любопытства.
        - Так что ж теперь - карнавал не посмотрим?
        - Карнавал я уже однажды видела - в Венеции, когда к сестре в гости приезжала. А вот по руке мне ни разу еще не гадали…
        - И не советую. Наш маэстро мастер предсказывать всякие ужасы. И попробуй потом усомнись, что это не так, - начинает кричать и топать ногами.
        - Ой, Кристоф, как интересно! Пойдем быстрее к маэстро!
        - Слушай, не можем же мы бросить все и уйти! Это неприлично, в конце концов!
        - Неприлично? А кто тут понимает в приличиях? Твоя мать или сестра? Или мой отец?
        - Дворецкий понимает.
        - А вот дворецкий-то нам как раз не указ! Скажи ему, что мы ненадолго удалимся! Ну, давай же, говори!
        - Черт! Да постой же ты! Дай подумаю. Я уже ничего не понимаю! Ладно, я скажу дворецкому, чтоб отложил карнавал.
        - Не надо. Пусть начинает без нас. А мы только погадаем по руке и сразу вернемся.
        - Сразу не получится, - сказал Кристоф. - Маэстро, помимо всего прочего, также великий охотник побеседовать. Мы уйдем от него, когда карнавал уже закончится.
        Кристоф темнил. Он и сам был не против перекинуться словцом-другим с маэстро, но, к сожалению, совсем не знал, где расположены покои маэстро, помнил лишь, что надо идти по главной лестнице и где-то недалеко от нее на пятом этаже и живет одинокий чудаковатый философ.
        - Может, не надо? - сказал Кристоф. - Между нами, так ну его, этого маэстро, к лешему… Я бы с большей охотой карнавал посмотрел…
        - Кристоф! - Вероника одарила его очаровательным проникновенным взглядом, за который, наверное, сам Дон Жуан продал бы душу дьяволу. - Пожалуйста, покажи мне маэстро!
        - Ну, ладно! Хорошо! Сейчас! - Кристоф освободился от руки графини и догнал шествовавшего во главе колонны дворецкого. - Господин дворецкий! Распорядитесь послать кого-нибудь в покои маэстро Корпускулуса с распоряжением…
        - Распоряжение ваше передано быть не может, - перебил дворецкий. - Вся имеющаяся в замке прислуга в данный момент задействована либо на карнавале, либо убирает праздничный стол. И к тому же- его замотанный парчовой повязкой рот с явной брезгливостью перекосился, - зачем вам столь неожиданно мог понадобиться маэстро?

«Не много ли он себе позволяет?» - подумал Кристоф. Вслух же заметил:
        - Для прислуги вы излишне любопытны! - и почти физически ощутил, как между ними возникает, материализуется из воздуха плотная, нерушимая стена ненависти.
        - Извините, - процедил дворецкий ядовито. - Ничем вам в нужде вашей помочь не могу. В конце концов, господин барон смогут навестить старого шарлатана сами. Или, - замотанный глаз иронически сощурился, - господин барон не знают, где сей шарлатан обитает? Я могу подсказать…
        - Не надо! - отрезал Кристоф. - Я найду маэстро сам. - И, не удержавшись от язвительности, бросил: - Заодно по пути подумаю, кто вместо вас сможет занять должность дворецкого.
        - Не советую, господин барон, много думать - голова может заболеть!

«Каков подлец! - гневно размышлял Кристоф. - Завтра же, немедленно его к ковырятелям! Разбаловал, ох как разбаловал прислугу покойный Карл-Людвиг!»
        - Пойдем! - сказал он Веронике. - Подымемся ненадолго к маэстро! Мама, мы к маэстро!
        - Не задерживайтесь там долго! Можете пропустить карнавал, - сказала баронесса-мать.
        - Обжиматься пошли! - проронил граф. - Верхен! Смотри, юбку не помни!
        Вероника покраснела.

«А что, если, - подумал Кристоф, - ей надобен вовсе не маэстро?… Например, мне очень хочется побыть с Вероникой наедине. Отчего бы ей не хотеть того же самого?»
        - Кристоф! - сказала Вероника, сжимая его руку. - Ты чертовски скучный человек. Ты опять надулся!… И притом молчишь!
        Отблески пламени витых толстых свечей плясали в оконных стеклах узкого коридора. Ступени парадной лестницы, устеленные персидским ковром длины почти бесконечной, пребывали в полумраке, столь располагающем к уединенным размышлениям.
        - Кристоф! У тебя чудесный замок!
        - Не сказал бы, - отвечал Кристоф, - что он так уж чудесен. Например, в этих коридорах сам черт ногу сломит. Настоящий лабиринт! А местами так даже помойка. Он необитаем на девять десятых. Я знаю здесь лишь несколько проходов, по которым можно двигаться, не боясь заблудиться. А недавно мне снился сон, очень похожий на явь. Кошмарный сон. Я заблудился в необитаемой части замка. Стены стали дрожать и испускать странное свечение. Мне стало страшно, я побежал и попал на сборище каких-то ужасных, бесформенных чудовищ, которые чуть не растерзали меня. Меня спас лишь какой-то одетый в яркий плащ великан… Порою мне кажется, что это произошло наяву. Я боюсь своего замка.
        - Почему же ты никуда отсюда не уедешь?
        - Я сразу лишусь наследства. Покойному барону было угодно, чтобы целый год безвыездно я провел в этом замке. И уже за эту неделю он мне порядком осточертел. Если бы не охота и ты, Вероника, я бы свихнулся здесь от скуки. Обещай приезжать ко мне почаще!
        - С удовольствием! - сказала Вероника.
        Ладони Кристофа смяли нежную ткань платья графини, а губы впились в уста жадным поцелуем.
        - Кхе-кхе-кхе! - раздался неподалеку знакомый скрипучий кашель. - Я извиняюсь, господин барон, что отвлекаю вас от сего, безусловно, приятного времяпрепровождения.
        - Маэстро! - обрадованно воскликнул Кристоф. - Собственно, вас-то мы и разыскиваем!
        - Странно слышать, - молвил маэстро, раскланиваясь во все стороны, - что вы изволили прервать шумное увеселение поистине лукуллова пиршества и соизволили обратить внимание на скромного философа.
        Итак, чем могу служить? Хотя постойте!… Я наблюдаю здесь персону, мне незнакомую, имя которой, однако же, для меня не загадка. Если не ошибаюсь, а не ошибаюсь я почти никогда, вас, сударыня, зовут Вероника, графиня фон Блямменберг.
        - Вы действительно не ошибаетесь! - ответила, рассмеявшись, Вероника. - Позвольте теперь и мне предположить, что вас зовут маэстро Корпускулус. Очень о вас наслышана!…
        - С хорошей, надеюсь, стороны! - сказал маэстро, подпрыгивая едва не до потолка.
        - Вероника - моя невеста, - сказал Кристоф.
        - Хорошо, что вы предупредили об этом бывалого ловеласа. Ибо красота ваша, сударыня, неописуема. И я нисколько не сомневаюсь в том, что вы способны разжечь любовный пламень не только в юном бароне, но даже в старце, убеленном сединами. Искренне сожалею, что не встретил вас лет эдак пятьдесят назад. Однако чем могу быть полезен? Ваше желание, сударыня, для меня закон. Ради его исполнения я, пожалуй, согласен отложить намеченный поход в библиотеку. Что есть чтение книг по сравнению с созерцанием столь небывалой красоты?!
        Из уст маэстро изливался такой поток красноречия, что Кристоф поневоле почувствовал себя неловким и косноязычным.
        - Мы, собственно, вот по какому поводу, - сказал Кристоф.
        - Я весь внимание! - встрепенулся маэстро, изобразив ногами небывалое антраша. - Я обратился сейчас в одно большое ухо, готовое расслышать все ваши желания!
        - Погадайте мне по руке, пожалуйста! - сказала Вероника.
        - О, сударыня! Вы не могли ничем другим более порадовать старого хироманта, чем этой просьбой! Преподнесите мне мешок золота! - воскликнул маэстро, подкидывая парик в воздух.
        - О Боже! - воскликнула Вероника. - Неужели так дорого!
        - Преподнесите мне мешок золота, и то я не обрадуюсь этому более, чем вашей просьбе! Однако пройдемте же в мой кабинет. Там я исполню ваше желание с несказаннейшим удовольствием.
        Откуда-то снизу грянули резкие и пронзительные звуки музыки.
        - Что это? - спросил маэстро, внезапно посерьезнев.
        - Карнавал, - сказал Кристоф.
        - Кто его затеял? - спросил маэстро. Его глубокий взгляд, казалось, проникал Кристофу в самые тайники Души.
        - Господин дворецкий.
        - Господин дворецкий… - повторил маэстро. - Гм! Что ж… Однако пойдемте!
        Когда они вступили в коридоры пятого этажа, маэстро вполголоса обратился к Кристофу:
        - Господин барон! Настоятельно рекомендую вам не посещать безлюдные места замка. Это пойдет к вашей же пользе. Во-первых, ничего интересного там нет. Во-вторых, ваши предки были шутники: нежелательный гость шел по коридору, неожиданно каменные половицы под ним разверзались, и гость попадал - навечно - в каменный мешок. Следует знать, что такие ловушки кое-где еще остались неиспользованными. И в-третьих, помните о том, что я прочитал на вашей ладони о грозящей вам опасности, коей вы рискуете подвергнуться, расхаживая по необитаемым коридорам. И, прошу вас, не сочтите сие предупреждение за занудство многоученого старца, но за совет, направленный к вашей же пользе.
        - Странно, - сказал Кристоф. - Я - хозяин замка - не могу даже прогуляться по своему жилищу. Напоминает домашний арест.
        - Нисколько! - раскланялся маэстро. - Если в вас возникает любопытство, если вы хотите осмотреть необитаемые внутренности замка - обращайтесь ко мне. У меня есть старинные планы замковых коридоров, кроме того, за полгода, которые я здесь пробыл, я многие из этих коридоров исследовал. В моем лице вы обрящете ценного проводника. Отправившись же в путь самостоятельно, вы рискуете окончательно и бесповоротно заблудиться. Добавлю, что внутренности замка не так уж необитаемы, как это кажется. Запомните, юноша, в каждом лабиринте есть свой Минотавр.
        Стена глухого коридора таила в себе нишу, ниша скрывала дверцу. «Никогда бы не догадался, что маэстро живет здесь»,- подумал Кристоф и мысленно поблагодарил провидение, пославшее ему встречу со старым философом.
        Маэстро церемонно, размахивая париком, раскланялся.
        - Почтенная сударыня! Философ-отшельник сердечнейше рад приветствовать вас на пороге своей берлоги, в кою всенижайше упрашивает вас прошествовать.
        Вслед за сей тирадой маэстро громко и троекратно щелкнул пальцами правой руки. Маленькая дверца распахнулась.
        Внутри обиталище маэстро не представало такой уж берлогой. Напротив, покои одинокого философа вид имели ухоженный, порядок, во всяком случае, видимость порядка, присутствовала. Стрельчатое окно открывало вид на большую часть замка с высоты, близкой к высоте птичьего полета. Огромный стол, ножки которого были сделаны в виде человеческих ног со ступнями, пальцами, коленями, вмещал множество разнообразных бумаг, испещренных неведомыми знаками и пометами. Стены «берлоги» были украшены картинами, гравюрами и литографиями. Одна из гравюр изображала человека в остроконечном колпаке, квадрат, заполненный цифрами, астролябию. Была у маэстро в кабинете и настоящая астролябия - огромная, на инкрустированной серебром подставке. Стояла она на специальной полке по соседству с чем-то загадочным, напоминающим перегонный куб.
        - Располагайтесь, пожалуйста, в креслах! - сказал маэстро. - А вы, любезная графиня, садитесь около меня. Так-с! - Маэстро весьма ловко зажег толстую витую свечу и склонился в витиеватом поклоне около Вероники. - Так-с, сударыня! Гм!… Угу!… Так-так-так!
        - Что же вы видите, маэстро? - спросила Вероника нетерпеливо.
        - Сударыня! Вы когда-нибудь слыхали о Дельфийском оракуле? О! Вы морщите лобик! Учитывая вашу красоту, знать о Дельфийском оракуле вам необязательно. Располагался он в городке Дельфы, в Древней Греции. Находился в пещере, из глубины которой постоянно валил густой, одуряющий дым. Древние греки, сударыня, верили, что этот дым идет из самого Аида - царства мертвых, расположенного глубоко под землей. В пещере сидела пифия - дева-прорицательница. Вдыхая дым, она изрекала туманные пророчества, смысла которых зачастую не понимал пришедший за предсказанием человек. Он пожимал плечами и уходил. И лишь затем, когда начинало сбываться предсказанное, а причудливые обстоятельства сплетались таким образом, что смысл пророчества уже переставал быть невнятным, к человеку приходило понимание. Человек понимал, что иначе (и большего) сказать было невозможно. Ибо (прошу, сударыня, прощения за затянувшееся вступление, будьте снисходительны к старому болтуну) миром управляет Его Величество Случай. Игра и сплетение всякого рода случайностей, ежесекундно меняющихся, тончайшей сетью оплетают мир, где мы с вами живем.
Помимо этого, есть еще и закономерности… Впрочем - гм! - не будем углубляться в эти материи. Скажу лишь, что человек волен менять некоторые случайности, дабы не подвергаться опасностям разного рода. Например, случай из моей практики. Некий служащий, жена коего находилась в весьма интересном положении, выразил желание узнать у меня, кого она ему родит.
        - Неужели вы можете предсказать даже это? - изумленно воскликнула Вероника.
        - Сударыня! Это такие пустяки, доступные даже средней руки шарлатану, что я считаю излишним хвалиться этой своей способностью. Так вот, я безошибочно определил, что жена принесет ему двойняшек мужеского пола. Однако помимо этого (а вот здесь уже хвалюсь), внимание мое привлек довольно редкий узор кожных линий. Рядовой хиромант не придал бы сему обстоятельству ровно никакого значения - но только не я! Линии указывали, что человек этот фантастически привержен своим устоявшимся за долгие годы привычкам и что таковая приверженность грозит ему в самое ближайшее время неслыханными бедами. Большего я выведать не смог. Чиновник внимательнейше выслушал меня, однако, как мне показалось, был весьма недоволен туманностью моего предсказания. Через две недели я получил известие, что недавний мой клиент оказался убит. Причиною смерти явился наиобычнейший цветочный горшок, вывалившийся из окна по недосмотру протиравшей оконные стекла горничной прямо на улицу, по которой наш чиновник ежедневно ходил на службу, ходил с такой регулярностью, что по нему, извините за избитое выражение, можно было проверять часы.
Горшок упал чиновнику на голову, пробив черепную коробку… Впрочем, опустим детали. Естественно, он так и не увидел двойняшек мужеского пола, которых жена принесла ему точно в срок. А ведь, пройди он по улице секундой раньше или секундой позже, трагедии не случилось бы. Ее также не случилось бы, если б он прислушался к моему совету и изменил свои привычки. Хотя скорее всего я требовал от него невозможного. Теперь, дитя мое (вы не будете возражать, если я вас так назову?), вы, надеюсь, понимаете, что такое обстоятельства, могущие измениться?
        - О да, - сказала Вероника, - кажется, понимаю.
        - Задача всякого прорицателя - указать именно на такие обстоятельства, изменение которых способствует избавлению от бед и всякого рода напастей.
        - А что же вы все-таки углядели на моей ладони? - спросила Вероника.
        - Это не тайна, сударыня, от вас, - сказал, раскланявшись, маэстро. - Однако господину барону лучше было бы не слышать этого.
        - Мне что же - уйти? - сказал Кристоф.
        - Нет, - сказал маэстро. - Просто отойдите к окну. Там вы не будете слышать того, что для ваших ушей не предназначено.
        - Что ж, - сказал Кристоф, пожимая плечами, - будь по-вашему!
        За окном моросил мелкий дождик, в сером небе летали далекие, похожие на мух птицы, по заросшему ряской рву расходились круги дождевых капель.
        - Сударыня! - Маэстро заговорил шепотом. - Не ошибусь, если скажу, что вы влюблены.
        Вероника покраснела.
        - Не краснейте, дитя мое! Ничего стыдного в этом нет…
        - Маэстро, я поражена! Неужели все это написано на моей ладони?…
        - Оставьте свой сарказм, графиня. Это написано на вашем лице, это безошибочно читается у вас во взгляде. Ладонь же ваша повествует, помимо этого, еще кое о чем…
        - О чем же?
        - А о том, что вы сами еще не знаете, до какой степени можете любить. Любовь ваша может подвигнуть вас на безумства, которых я советую остерегаться.
        - Я не понимаю, о чем вы говорите! - разгневанно перебила Вероника.
        - Подождите гневаться! Я ни в коем случае не делаю вам оскорбительных намеков. Я всего лишь предостерегаю вас от необдуманных поступков, совсем не связанных с тем, что вы подумали.
        - Откуда вам знать, что я подумала?
        - Тысяча извинений, сударыня! Хоть я и доктор красноречия, однако не в моих силах объяснить вам, что я имею в виду…
        Взгляд Кристофа, устав скучающе блуждать по заоконному пространству, обратился к подоконнику. Сделанный из красного дерева, он содержал на себе несколько предметов: резную фигурку, изображавшую толстого монгола с бритой наголо головой, сидящего на корточках и блаженно чему-то улыбающегося; пожелтевший кусок пергамента, испещренный неведомыми значками; хрустальный флакончик, до половины наполненный какой-то белой, напоминающей воду жидкостью. Машинально флакончик этот очутился у Кристофа в руке. Аккуратно, двумя пальцами, Кристоф Убрал с его горлышка миниатюрную хрустальную пробку и, поднеся флакончик к самым ноздрям, понюхал жидкость. Она обладала резким, но не лишенным приятности запахом, как будто нашатырь смешали с изысканным благовонием. Кристоф еще раз глубоко вздохнул, и, странное дело, ему показалось, что жидкость выделяет радужный пар. Гладко, как дым из трубки, извиваясь в воздухе, разноцветный этот пар стремился в ноздри Кристофа. В этом было что-то пугающее. Кристоф быстро закрыл флакончик и поставил его на прежнее место. Кажется, маэстро ничего не заметил.
        - Сударыня! - продолжал маэстро. - Вы начинаете обижаться, так и не соизволив меня понять…
        - Кто вам сказал, что я обижаюсь? - пожала плечами Вероника. - Хотя, сказать честно, я была лучшего мнения о вас.
        - Я всего лишь предупреждаю вас, что принятие вами необдуманных решений может привести к нежелательным последствиям…
        - Что ж, я поняла вас. - Шурша юбками, Вероника поднялась из кресла. - Господин барон, пойдемте на карнавал…
        Жидкость с подоконника обладала несомненно опьяняющим действием. Кристоф вдруг почувствовал, как все расплывается перед его глазами. Маэстро превратился в нечто огромное, бесформенное и расплывчатое. Вероника, казалось, растеклась в воздухе белым ажурным пятном. Стены кабинета раскачивались перед глазами. «Еще мгновение, - подумал Кристоф, - и они пустятся в какой-то нелепый, фантастический танец, увлекут за собою меня, я не выдержу, упаду в обморок, как кисейная барышня, и…»
        - Сударыня! - продолжал маэстро шепотом. - Хорошо же. Приоткрою чуть-чуть завесу тайны. Посещая замок, вы рискуете попасть в довольно неприятную историю. Воздержитесь, - маэстро умоляюще сложил руки, - от частых посещений замка!
        - Знаете ли! - Вероника в гневе закусила губу.
        - По крайней мере старайтесь не посещать замок незапланированно!…
        - С меня довольно! - воскликнула Вероника. - Господин барон, вы идете? Или я пойду сама!
        Кристоф нагнал ее уже на лестнице. В дверях своего кабинета беспомощно раскланивался маэстро.
        - Что случилось? - спросил Кристоф.
        - Ничего не случилось! - резко отвечала Вероника, каблучки ее туфель разгневанно щелкали по ступеням. - Ничего не случилось! Он обычный шарлатан - твой маэстро! - Она почти кричала.
        Кристоф мог клясться и божиться, что видел, как из ее рта вылетают белые пушистые хлопья, похожие на маленькие облака, вылетают и с хлопком лопаются. «Это слова», - понял Кристоф.
        - Как ты сказала? - проговорил он. - Повтори, пожалуйста.
        - Твой маэстро - обычный шарлатан! - В гневе Вероника даже топнула ножкой.
        Кристоф же удивленно наблюдал за вновь возникшими пушистыми хлопьями-облаками. Облачко, образовавшееся от слова «маэстро», неожиданно приняло облик самого маэстро и грозно грозило Кристофу эфемерным кулаком.
        - Кристоф! Что случилось? Что с тобой?
        Эти слова приняли вид множества вопросительных знаков. Они мягко облепили тело Кристофа, щекотались изогнутыми верхними концами, присасывались к камзолу и панталонам нижними своими точками.
        - Все в порядке! - сказал Кристоф, с изумлением наблюдая, как с его губ слетают восклицательные знаки. Прямые и стройные, уверенные в себе, они врезались в изогнуто-неуверенное месиво знаков вопросительных. Те вяло отступали.

«Битва восклицательных и вопросительных знаков! - подумал Кристоф. - Никогда подобного не видел!»
        - Кристоф! - Вероника обвила его шею тонкими своими руками. - Ты сейчас какой-то ненормальный. Ты устал? Может, проводить тебя в спальню?
        И опять целая лавина заботливых вопросительных знаков.
        - Что с тобой?
        Еще больше знаков вопроса.
        - Вероника! - тяжело проговорил Кристоф. - По-моему, я сошел с ума. - Слова тяжелыми металлическими кубами вылетали из уст.- Но… Нет, этого не объяснить.
        - Расскажи мне, пожалуйста! - Вероника еще тесней прижалась к нему.
        - В общем… Я, как бы это сказать, вижу все слова.
        О черт! - Слова, тяжелые и громоздкие, едва выходилииз горла, то и дело норовили застрять во рту, и Кристофу приходилось тяжело и натужно выплевывать их наружу, и они с грохотом осыпались к его ногам. - Прости меня!
        - Ты бредишь, Кристоф! У тебя лихорадка?
        - Нет-нет! Я действительно вижу слова! Понимаешь, пока ты разговаривала с маэстро, я стоял у подоконника. - Слово «подоконник» было таким длинным и громоздким, что Кристоф чуть им не поперхнулся, затем с облегчением отметил, что оно, как и прочие, все же обрушилось вниз, к его ногам, и продолжал: - Там стоял какой-то флакончик с прозрачной жидкостью. Я понюхал ее. У меня все поплыло перед глазами. И вот теперь… я вижу слова…
        - О Боже! - воскликнула Вероника. Кристоф почувствовал и увидел, как его обволокла, заботливо и нежно, мягкая прозрачная пелена. - О Боже! Какой ты странный! Пойдем, я провожу тебя в спальню…
        - Пойдем! - сказал Кристоф, перешагивая через груды омертвевших слов около его ног. Вероника взяла его под руку. «Черт побери! Приятно все-таки иногда почувствовать себя смертельно больным!»
        Когда они спустились этажом ниже, слышны стали звуки музыки, доносящиеся снизу.
        - Карнавал уже начался! - вздохнула Вероника.
        Чем ниже они спускались, тем громче становилась музыка. Наконец она стала громкой настолько, что Кристоф смог увидеть звуки. Они имели формы обычных музыкальных нот и, как рой насекомых, клубились в воздухе. Каким-то образом почувствовав человеческое присутствие, звуки устремились прямиком к Кристофу с Вероникой. Закругленные их окончания вздрагивали, как тельца насекомых. Жужжа, кружились они около голов и после секундного промедления, еще раз тряхнув своими «тельцами», вонзились заостренными хвостиками в уши.
        - Аи! - закричал Кристоф, почувствовав резкую боль. Он закрыл уши ладонями. Звуки бились в его руки, нещадно кололи их своими жалами. Однако жжение в перепонках не проходило, ибо несколько звуков таки сумели протиснуться под закрывающие ушные раковины ладони. - Аи! Вероника! Быстрей! Зажми уши! Зажми!
        Звуки, он это видел, хищным потоком влетали в уши молодой графини, вгрызались в барабанные перепонки и вылетали раздувшиеся, как комары, после того как напьются крови.
        - Да закрой же ты уши!!!
        - Господи! Кристоф! Ты совсем сумасшедший! Где тут твоя спальня?
        - Там! - указал Кристоф в глубь широкого коридора, весьма скудно освещенного.
        Кристоф шел по нему все так же, зажав уши ладонями. Подойдя к двери в опочивальню, он пнул ее ногой. Дверь распахнулась скрипя. Кристоф увидел, как из несмазанных ее петель выползают звуки - ленивые, жирные, напоминающие хорошо откормленных сверчков.
        - Все! Ложись на кровать, накройся одеялом и спи! - сказала Вероника. - А я пойду смотреть карнавал.
        - Постой! - сказал Кристоф, отнимая руки от ушей, ибо звуки музыки сюда почти не доносились, лишь несколько незначительных ноток кружились в сумеречном воздухе. - Постой! А как же я?
        Огромный вопросительный знак повис у Вероники на шее.
        - А ты спи! - отвечала Вероника. - Не хочу с тобой общаться. Ты сегодня сумасшедший и противный.
        - Ты знаешь меня всего один день! Откуда ты взяла, что я именно сегодня - сумасшедший и противный. Может, я всегда такой?
        - Тогда я жестоко в тебе ошиблась и нам не нужно больше встречаться!
        Слова эти тяжелыми кирпичами рушились Кристофу на грудь.
        - Спасибо за угощение, господин барон! - Она сделала реверанс. - И за компанию тоже спасибо, и за такого же чокнутого, как вы, маэстро - также низкий
        поклон. И еще, господин барон, не вздумайте приходить на карнавал и пугать публику своим видом. Прощайте!
        - Постой! - воскликнул Кристоф. - Неужели ты всерьез веришь, что я действительно сумасшедший?
        Вопросительный знак, как крюк, вонзился в платье графини. Она остановилась, обернулась.
        - Нет, - сказала она. Что-то похожее на слезу блестело в ее глазах. - Но ты так странно ведешь себя…
        - Извини меня… Поверишь ли, это действительно виновата жидкость из флакончика маэстро. Со мной творится что-то странное. Не бросай меня, пожалуйста! А я постараюсь больше не чудить…
        - Ты вел себя так странно. - Слова Вероники снова приобрели вид легких белых облачков, до этого они были темные и напоминали скорее предгрозовые тучи. Кристоф определил, что она больше не гневается. - Я не могла понять: разыгрываешь ли ты меня, издеваешься ли надо мной или ты в самом деле сумасшедший.
        - Я не разыгрывал тебя и не издевался. Это надо мной кто-то поиздевался, подсунув под самый нос эту гадкую жидкость. И я, кажется, знаю кто…
        - Кристоф, милый! Зачем ты держишь около себя этого гадкого старика? Знаешь, что он мне наговорил?
        - Не-а… Поцелуй меня.
        Горячий, жадный поцелуй обжег Кристофа.
        - Он сказал, что я не должна с тобою встречаться!
        - Это почему же? - возмутился Кристоф.
        - Не знаю… Он говорил, что я могу попасть в какую-то неприятную историю, если буду часто приезжать сюда.
        - Вот так так! - Кристоф вскочил. - Немедленно! Сей же час ноги этого старикашки!… Черт знает что!…
        Разгневанные его уста фигурально и буквально извергали молнии. Это еще больше распалило Кристофа.
        - Как это понимать! Я не потерплю грязного интриганства в моем доме! Вероника! Если хочешь знать, он и меня пугал какими-то опасностями! Он либо хитрый интриган…
        - Он просто сумасшедший! - сказала Вероника. - Кристоф! Мне надоело разговаривать о нем. Давай оставим эту тему.
        - Хорошо, - сказал Кристоф. - Но завтра я всенепременнейше его выгоню! Отправлю к чертовой матери к ковырятелям, хлебателям и прочей сволочи!
        Кристоф даже залюбовался повисшим в темноте огромным ярким восклицательным знаком.
«Наверное, я действительно сумасшедший! - подумал он. - Этого же не существует в действительности!»
        - Кто такие ковырятели, хлебатели и прочая сволочь? - спросила Вероника.
        - Была у меня, - отвечал Кристоф, - такая прислуга… Всех к чертовой матери разогнал!…
        - Поцелуй теперь ты меня! - сказала Вероника. - А то ты все сердишься и сердишься…
        - Хорошо, больше не буду! - сказал Кристоф и с готовностью исполнил желание Вероники.
        Раскаленная волна желания обожгла внутренности. Не понимая своих действий, Кристоф стал расстегивать многочисленные застежки Вероникиного платья.
        - О Боже! Кристоф! Что ты делаешь?! - воскликнула Вероника. - Прекрати сейчас же!
        - Молчи! Молчи, пожалуйста! Не надо слов! - И левой рукой Кристоф зажал графине рот, в то время как правая его рука отправилась в восхитительное путешествие по телу графини, по всем его мягкостям и округлостям.
        - Боже! Боже! Боже! - стонала Вероника, когда Кристоф целовал ее нежную обнаженную грудь. - Боже! Остановись, пожалуйста, Кристоф, милый! Со мной никогда еще такого не было!
        - Со мной тоже, - соврал Кристоф и продолжил поцелуй.
        Кристоф закрыл глаза. Руки его высвобождали тело юной графини из тесного плена одежд, разрывали тончайшее белье, обрывки которого, как осенние листья, неспешно планировали на пол.
        - Ох! - воскликнула Вероника и острыми ногтями прочертила на спине Кристофа кровавые борозды.
        - Милый! - сказала Вероника, обнимая лежащего на спине Кристофа, глаза которого были закрыты. - Милый! Пойдем, посмотрим хотя бы окончание карнавала, мы и так уже все пропустили!… Нам пора идти. А то наши родители невесть что подумают…
        - Уже подумали! - сказал Кристоф. - Ладно, одеваемся.
        На лестнице по-прежнему раздавались звуки музыки, однако, к своему облегчению, Кристоф заметил, что он их уже больше не видит.
        - Теперь-то с тобой все в порядке? - смеясь, спросила Вероника.
        - Кажется, да…
        - Чудненький ты мой! - Она не удержалась и поцеловала его в щеку. - Ты был бесподобен!
        - Откуда ты научилась таким словам? - поморщился Кристоф.
        Вероника снова рассмеялась чудесным звонким смехом.
        - Просто я много читала французских книжек про любовь…
        - Все равно, не говори больше такими словами. Мне они не нравятся.
        - Хорошо, не буду. Ты только не поучай меня больше.
        Зала кривых зеркал была переполнена. Обе госпожи баронессы и граф восседали в креслах. Два кресла пустовали. Звучала резкая, отрывистая музыка, которую производили пятеро слуг: конюх терзал бесформенную волынку, подметальщик залихватски чиркал смычком о струны старинной скрипки, кухарка колотила в огромный барабан, задуватель свечей, по ошибке оставшийся в замке и не отправившийся вслед за любителем пива, раздувал свои несусветно большие щеки, дуя в свирель. Пятым в этом оркестре оказался неведомо кем впущенный в стены замка сторож 0,5 шт. Он дудел в безобразно визгливую свистульку, совсем не в ноту и не в такт. При всем при этом он приплясывал, неуклюже перепрыгивая с одной задней лапы на другую, то и дело отрывал свою свистульку от необъятной зубастой пасти, кланялся и восклицал свое обычное: «Гы-ы-ы-ы!»
        - А этот прохвост каким образом здесь оказался? - воскликнул Кристоф.
        Тут же перед ним возник неожиданно угодливый дворецкий.
        - Прошу извинения, господин барон! Это я распорядился на один вечер впустить беднягу в замок. Он промок, продрог, к тому же ему безумно хотелось выступить перед почтенными господами…
        - Не слишком ли вы своевольничаете! - вспыхнул Кристоф. - Этой скотине место в зверинце!
        - Туда он и будет завтра же отправлен, - сказал дворецкий. - Но сейчас, будьте любезны, не прогоняйте его. Посмотрите хотя бы, как аплодирует ему господин граф.
        Действительно, отставной полковник, отставив чашу с хересом, жизнерадостно бил одной ладонью о другую.
        - Браво! Браво, тысяча чертей! - проревел он зычным голосом. - Ай да орлы! Аи да молодцы! Таких бы ко мне в кавалерию, в полковой оркестр!… Браво! Верхен, доченька, ты уже здесь? Полюбуйся-ка на этих красавцев!

«Оркестр» почтительно раскланивался.
        - Хорошо, - сказал Кристоф. - Пусть остается. Но завтра - немедленнейшим образом - сторожа - в зверинец! Со всеми свистульками!
        - Будет исполнено, ваша милость! - сказал дворецкий, удаляясь.
        Ровно через мгновение его фигура возникла уже в Центре залы.
        - А сейчас, - объявил он, - в заключение нашего танцевального вечера - белый танец! Дамы приглашают кавалеров! Музыку!

«Оркестр» грянул что-то среднее между менуэтом, Мазуркой и галопом - резкое, отрывистое, но вместе с тем вполне мелодичное.
        Вероника подошла к Кристофу, скромно поклонилась. Кристоф вскочил с кресла, церемонно раскланялся. Взявшись за руки, они стали плести куртуазную фигуру медленного танца. Госпожа баронесса-старшая пригласила полковника, с радостью откликнувшегося на предложение потанцевать. Клара пригласила дворецкого. («Уж не любовь ли у них?» - промелькнула в голове Кристофа шальная мысль.) Прислуга, разбившись на пары, также танцевала, отбрасывая причудливые отражения на пол, стены и потолок. Объявляльщик «Кушать подано» грациозно выплясывал с тихоней-горничной, то и дело весьма фривольно нашептывая ей на ухо обе известные ему фразы; грузный водовоз галопировал с тощей прачкой; престарелый кастелян, приглашенный своей женой-кастеляншей, сучил тонкими ножками по зеркальному полу, выбиваясь из ритма.
        Наконец, музыка кончилась. Лишь один увлекшийся сторож 0,5 шт еще с полминуты что-то насвистывал в свою дуделку. Но замолк и он. В середине залы снова возник дворецкий.
        - Почтеннейшие дамы и господа! - объявил он. - На этом музыкальная программа нашего вечера закончена. Но это еще не значит, что подошел к концу наш вечер. Сейчас вас ждет обещанное карнавальное представление. Наши актеры, обрядившись в соответствующие случаю маски, разыграют перед вами аллегорическую комедию «Тезей в лабиринте, или Обманутый хитрец». Прошу любить и жаловать!
        Дворецкий удалился. За ним вышел, отложив флейту, задуватель свечей, аккуратно загасил все свечи, кроме нескольких, которые должны были освещать сценическую площадку, и на цыпочках удалился.
        Мерцали свечи. Все сидели тихо.
        Появился хор, по существу, тот же оркестр: конюх с волынкой, подметальщик со скрипкой, задувалыцик со свирелью, кухарка с барабаном, сторож со свистулькой.
        - Комедия! - зычным басом провозгласила кухарка, ударив в барабан. - Из античных времен.
        Опять бубухнул барабан.
        - О том, как хитрец побирушка взял да попался в ловушку, - тенором пропел конюх.
        - Он хотел обмануть провидение, но сам потерпел поражение! - добавил подметальщик.
        - Сия пиеса - о наказанье гордеца. Досмотрите, пожалуйста, до конца! - хриплым баритоном исполнил задувалыцик.
        - Гы-ы-ы-ы!!! - завершил сторож 0,5 шт.
        - Началась сия пиеса во времена царя Герпеса! - возгласил задувальщик. - Жил он сладко, не тужил, царские дела вершил.
        На освещенном свечами пространстве совершенно непонятным и неожиданным образом появилось высокое тронное кресло, должно быть, его незаметно внесли во время выступления хора. На троне восседал маленький пухлый человечек, его похожие на сардельки пальцы были украшены кольцами, похожими на золотые, не исключено, что они и были золотыми. Лицо человечка скрывалось под маскою, изображавшею карикатурную, безобразно искаженную физиономию толстяка. Что-то недоброе, даже жутковатое, было в этой маске. Хотя скорей всего причинами такого ощущения могли служить слабое освещение и обилие искривленных зеркал.
        - Стукнуло ему сто лет - пора стало на тот свет, - объявил хор.
        При этих словах царь, сняв с головы ярко блещущую (может быть, золотую) корону, привстал с трона, галантно поклонился зрителям, надел корону, сел на трон. Неожиданно он повернул голову в направлении выхода из залы так, что стало видно, что маска его искажена специально: выражения лица, написанного на ней, просто не могло существовать в природе. Если рот маски идиотски улыбался, то брови были хмуро сведены вместе, образовывая двойную грозную складку над переносицей.
        Там, куда был направлен взгляд маски, из мрака выступала какая-то фигура. Через несколько мгновений очертания ее обрисовались вполне четко. Это была Смерть с косой. Вероника вздрогнула. Кристоф поморщился. Все прочие зрители остались невозмутимы.
        Подойдя к царю, Смерть обратилась к нему:
        - Здравствуй, царь, или не ждал? Ты, скажи, меня узнал? А пришла к тебе я, чтоб уложить тебя во гроб.
        Вступил хор:
        - Царь побледнел, с лица опал и мелко-мелко задрожал.
        Действительно, толстяк на троне поджал под себя ноги и вполне натурально изобразил мелкую дрожь. Он проговорил, вернее, проблеял:
        - Неужели уж пора на земле сдавать дела? Я еще пожить хочу, Смерть, тебе я заплачу!
        Смерть отвечала:
        - Не торгуйся, как еврей, полезай-ка в гроб скорей.
        - Нет! - Царь упал на колени. - Прошу тебя, молю! Все, что хочешь, я даю!
        После продлившегося несколько минут препирательства Смерть согласилась дать царю отсрочку на месяц. Но не задаром. В уплату за отдаление своей кончины царь отдал Смерти и ее страшной сестрице Чуме десять провинций своего царства.
        Когда Смерть ушла, царь облегченно вздохнул и громко хлопнул в ладоши:
        - Эй! Сыночек мой Тезей! Приходи-ка поскорей!
        Под маской Смерти Кристоф безошибочно распознал замковую кастеляншу, мысленно отметив про себя ее незаурядное актерское мастерство.
        Со словами «Кушать подано!» вбежал долговязый Тезей. «Тьфу! - возмутился Кристоф. - Тоже мне нашли актера на главную роль!…»
        - Спеши, сынок, на остров Крит, - обратился к Тезею царь. - Лабиринт на нем стоит.
        Со слов царя выходило, что в стенах этого лабиринта спрятан эликсир вечной юности. Незамедлительнейшим образом Тезей должен был выкрасть его оттуда и доставить отцу. И послушный сын Тезей отправился выполнять поручение отца.
        Оркестр грянул что-то жизнерадостное.
        - Прибыл наш Тезей на Крит, видит - лабиринт стоит, - объявил хор, отыграв музыку.
        Четверо слуг внесли и установили большую ширму на высоких металлических опорах, между которыми была протянута ткань с рисунком, изображающим каменную стену.
        У самых ворот лабиринта Тезей встретил миловидную девушку в гладкой улыбающейся маске. Это была Ариадна, дочь местного царя. Ей понравился учтивый и немногословный Тезей, и она подарила ему клубок ниток, взяла конец нити в руку и любезно согласилась подождать Тезея у выхода. На всякий случай она предупредила кипящего решимостью Тезея:
        - Минотавр там живет, он ужаснейший урод.
        - Кушать подано! - флегматично ответил Тезей и бесстрашно пустился в путь по лабиринту.
        Кристоф заскучал. Он знал этот сюжет. Сейчас «Кушать подано» убьет Минотавра, возьмет эликсир, и отец его обретет вечную молодость. Хотя, задумался Кристоф, в мифе все было, кажется, немножко иначе. По крайней мере ни о какой вечной молодости речи там не заходило. Сейчас Кристоф гадал только о том, кто же исполняет роль Ариадны. Наверняка какая-нибудь горничная. Царем же несомненно был псарь (он же душитель псов и котов).
        Объявлялыцик очень убедительно тем временем изображал лабиринтные скитания. Он бегал перед и за ширмой, подныривал под ткань, картинно метался на ее фоне. Во время очередных его метаний ткань с другой стороны зашевелилась, заколыхалась, а затем из-под нее вынырнул рыжешерстный сторож 0,5 шт., незаметно исчезнувший из оркестра-хора, в большой бычьей маске на голове. Некоторое время они тяжело дышали и молча друг на друга смотрели.
        - Барин проснулись! - цедил объявлялыцик.
        - Гы-ы-ы-ы!!! - ревел под маской 0,5 шт.
        Затем началась схватка. К чести обоих следовало отметить, что дрались они не то чтобы неплохо, но даже красиво, почти всерьез. Во все стороны летели клочья рыжей шерсти, задавленно стонал «Кушать подано».
        Против ожидания Кристофа победил Минотавр. Убитый Тезей, весьма натурально и незаметно облитый клюквенным соком, лежал без движения на кривом зеркальном полу.
        - Гы-ы-ы-ы!!! - вскричал Минотавр, бия себя в грудь огромными кулаками. Оркестр-хор аплодировал.
        Полковник в отставке аплодировал также.
        - Молодчина! - восклицал он. - Хорошо уделал!… Орел!
        Далее началось непредсказуемое.
        Минотавр взялся за нить, выбрался из лабиринта, удушил горничную-Ариадну и отправился свирепствовать на острове.
        Царь Герпес не дождался заветного эликсира и скончался в страшных судорогах.
        Пьеса Кристофу вовсе не понравилась, и, как он заметил, Вероника была сходного с ним мнения. Зато полковник пришел от представления в полный восторг, бурно рукоплескал и даже притопывал ногою.
        - Ну что же, доченька! - громоподобно провозгласил он, вставая из кресел. - Час уж поздний, пора нам и домой.
        - Может, останетесь на ночь? - спросила баронесса-мать.
        - Не может быть и речи! - отрубил полковник. - Чтоб я свое имение на прохвостов-слуг оставил?… Собирайся, дочка, поедем. Попрощайся вот с бароном, да и поедем…
        Сам он любезно пощечкался с баронессой-матерью, и начались сборы в дорогу.
        Уже когда экипаж был подан, выяснилось, что бесследно исчез графский лакей. Последний раз его видели направляющимся ко входу в замок, после чего бедняга словно в воду канул. Наспех организованные, лихорадочные поиски ни к чему не привели.
        - Должно быть, в замке заблудился, - сказал Кристоф. - Тут новому человеку заблудиться - раз плюнуть.
        - Что же делать? - негодовал граф. - Куда же я поеду без своего Ганса? Вот так дела!
        Дворецкий созвал всю прислугу, и вскорости челядь с факелами и свечами разбрелась по коридорам, крича: «Ганс! Ганс! Ау! Ганс!»
        Но Ганс не отзывался. Видимо, успел забрести достаточно далеко.
        - Не стоит, господин граф, поднимать панику, - сказал Кристоф. - Завтра с раннего утра я снаряжу несколько поисковых отрядов, и ваш Ганс непременно отыщется.
        - Ладно! - сказал полковник. - Черт с ним, с Гансом! А вы, любезнейший барон, как найдете моего слугу, пропишите ему десятка два шпицрутенов за глупость, накормите и не обижайте! Верхен, поехали!
        - Надеюсь снова увидеть вас, сударыня, - учтиво сказал Веронике Кристоф, - и как можно скорее.
        В направленном на него взгляде Вероники читалась горячая, ничем не скрытая любовь.
        - Н-н-нооо! - вскрикнул кучер. Экипаж тронулся.
        Некоторое время Кристоф смотрел ему вслед, а затем направился к маэстро - выяснить изрядно замутившиеся отношения.

3. Выяснение отношений
        Однако к маэстро Кристоф пошел вовсе не сразу. Первым делом он отправился в свою опочивальню, присел на край ложа, закурил трубку с крепчайшим египетским табаком и предался размышлениям. День выдался длинным и богатым на события. Сейчас в сознании Кристофа все эти впечатления перемешались, слились в один-единственный бурный поток.
        Приятнее всего было размышлять о молодой графине. «Все-таки она меня любит! - Эйфорические, приятные мысли ласкали и умасливали душу. От этих мыслей становилось приятно и блаженно. Кристоф зажмурился, хотя с таким же 'успехом мог этого и не делать - в опочивальне было и без того темно. Где-то под потолком витала гулкая мелодия сквозняка. Перед глазами, на внутренностях век вычерчивались приятные взору геометрические фигуры, какие обычно бывают, если сильно надавить на зрачки пальцами. - Все-таки она меня любит! И подумать только: графиня! Гра-фи-ня! Видел бы ты, Леопольдушка, мою невесту! Ты б от зависти окосел. Хотя не надо, чтоб ты ее видел. Хорошо, что я с ней первым познакомился!»
        По иронии судьбы все самые лучшие девушки всегда доставались Леопольду. Чем он их привлекал, Кристоф затруднялся ответить. Вроде бы он, Кристоф, красивее лицом и телом, без сомнения умнее и куда как красноречивее. А что еще надо для успеха у женщин? Однако же они каким-то таинственным и непостижимым образом попадали в уверенные пухлые объятия Леопольда. Тот дышал на них шнапсовым перегаром и пережеванным луком, жарко пыхтел им в уши, грубовато тискал в углу - и девушкам это нравилось! Кристоф же в основном довольствовался либо дурнушками, либо вообще никем не довольствовался. В этом была какая-то чудовищная ирония судьбы, даже не ирония скорее, а едкий сарказм. И все же сейчас, понял Кристоф, ему удалось избегнуть иронизирующей фортуны. Ему удалось познакомиться, да что там познакомиться! - заняться любовью с самой настоящей графиней, и притом юной, прекрасной, очаровательной. Уж не сон ли это? Нет, решил Кристоф, пожалуй, все-таки не сон! Бывают краткие мгновения, когда судьба к тебе благоволит и одаривает поистине царскими презентами: наследством, графинями, необъятными замками. У Кристофа уже
случались такие моменты везения: как-то раз он, абсолютно не учив, сдал подряд три сложнейших экзамена. Периоды везения редки, как выигрыши в лотерею. В них надо впиваться и выпивать до дна чашу удовольствия, до самой мелкой капельки.

«Подумать только: это происходило здесь!- Кристоф провел пальцами по до сих пор смятому покрывалу. - А что, если у нас родится ребенок? В кого он пойдет: в меня, а может, в Веронику? Скоро сыграем свадьбу. Я обязательно приглашу на нее Леопольда: вот обзавидуется! Интересно: получил ли он пятьсот талеров? Может, догадается приехать в гости?»
        И тут Кристоф ощутил, что его мысли потихоньку перетекают из приятного, эйфорического русла в тревожно-будничные, скучные протоки и канавки сознания. Вспомнился хам-дворецкий, сторож 0,5 шт., старый гадостник-маэстро. Тревожно пульсировала мысль о заблудшем Гансе. «Ну, положим, Ганса мы найдем! - подумал Кристоф. - Хотя черт знает, как его искать, и главное - где? А найдется - пропишу ему порку, чтоб знал». Сознание рисовало несчастного, задрипанного Ганса, мечущегося в темноте кромешной в петляющем кишечнике лабиринта. Перепачканное его остроносое лицо, всклокоченные соломенные волосы. Стены лабиринта мерцают, шевелятся, бедняга слышит за спиной свистящий шепот: «Мясо! Мяс-с-с-со!!!»
        По коже Кристофа пробежала целая россыпь кусачих мурашек. Он еще помнил СВОИ блуждания по лабиринту. Во сне. «А ведь они были очень похожи на правду! - подумал Кристоф. - Вдруг я вовсе и не спал? Вдруг это все действительно было? И чудовища неопределенных очертаний? И эта фигура в ярком плаще? Бр-р-р! Потом с дворецким разобраться надо будет. Хамство терпеть ни в каком виде нельзя. Хорошо, а кого я назначу на его место? Гм! Ладно, утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь придумаю. К тому же, сознаемся в этом, нынешний дворецкий совершенно никудышен. Слуги распущенны, в замке - бардак, сторож 0,5 шт. до сих пор на свободе, чужая прислуга пропадает. Черт знает что! Но все же - кого назначить на место дворецкого? А что, если?… Если… если вызвать из Нюрнберга Леопольда и назначить дворецким его? Тогда бардак превратится в настоящий хаос, по замку будут шляться непотребные девки, и кончится все банкротством и продажей имущества с молотка. Гм-да! Проблем у меня явно больше, чем нужно! Ладно! Пойду выясню отношения с маэстро, - почему-то Кристофу нравилось выражение „выяснить отношения“, - а потом -
спать, спать, спать!»
        Кристоф зевнул, затушил трубку и направился по лестнице наверх, туда, где обитал старый хиромант, астролог и прочая, прочая, прочая.
        Дверь в покои маэстро была полуоткрыта, а сами покои освещены тускловатым желтым огоньком сальной свечки. Свечка находилась в подсвечнике, который был сам по себе достаточно любопытен, ибо являл собой фигуру обнаженной нимфы с протянутой на уровне груди Рукой. В руке-то и помещалась свеча, вернее, ее огарок.
        Маэстро бодрствовал. Он, казалось, не заметил прихода Кристофа, занятый расшифровкой какой-то мудреной тайнописи. Слабые отблески огня падали на его испещренное морщинами и думами чело, придавая ему некий ореол загадочности.
        Кристоф громко и весьма неблагозвучно прочистил горло.
        Маэстро оглянулся.
        - А! Господин барон! Очень-очень рад вас видеть!
        Присаживайтесь, пожалуйста.
        Кристоф развязно плюхнулся в кресло. Весь его вид выражал крайнее неудовольствие. Маэстро не мог этого не заметить. Кристоф сцепил ладони на груди, шевеля пальцами, стараясь придать этому жесту как можно больше значения.
        - Чем обязан? - Маэстро буквально взвился из-за стола. Его крохотная фигурка начала корчиться в каких-то невероятнейших танцевальных фигурах.
        - Вы не догадываетесь? - спросил Кристоф и неожиданно для самого себя закричал: - И прекратите же наконец кривляться!
        - Воля вашей милости для меня закон! - Маэстро отвечал с несокрушимым спокойствием. Перестав совершать поклоны, он сел в другое кресло, напротив, положил ногу на ногу. Колокольчики на носках его туфель смешно позвякивали. - Чем же вы, сударь, так разгневаны? Не ошибусь', если замечу, что основанием для гнева явилась моя скромнейшая персона.
        - Не ошибетесь! - буркнул Кристоф. Вспышка гнева утихла столь же быстро, как и началась. - Что вы наговорили графине, старый вы шарлатан?
        Слово, как известно, не воробей, а скорее пуля, разящая иногда наповал. Маэстро был, натурально, сражен. Он побледнел, затем побагровел, видно было, что он старается удержать себя в руках.
        - Старый шарлатан! - повторил Кристоф. Ему, как оказалось, нравилось чувствовать свою власть.
        - Не к лицу вам, - маэстро тяжело дышал, - вам, недоучившемуся студиозусу, оскорблять ученого старика…
        - Старый шарлатан, и притом клоун. - Кристоф говорил медленно, всаживая в старика слова, как гвозди в мягкое, податливое дерево. - Чтобы вы, маэстро, знали, я явился сюда не затем, чтобы оскорблять вас или подвергать поношению…
        - По-моему, именно за этим, - проговорил маэстро.
        - Но за тем, чтобы выяснить мотивы вашего поведения. Чем, интересно мне, чем вы руководствовались, когда делали моей невесте пошлые намеки? Будь вы хоть десятикратный академик всех на свете академий, это отнюдь не будет означать, что вам позволено вмешиваться в дела, которые вовсе вас не касаются!
        - Вы, господин барон, - отвечал маэстро, - делаете довольно быстрые успехи. С годами, я думаю, из вас получится настоящий самодур и деспот не хуже Нерона. Читали ль вы «Жизнь двенадцати цезарей»?
        - Нет, - сказал Кристоф. - И оставьте, пожалуйста, свои намеки при себе. А сейчас потрудитесь объясниться. Я весь внимание.
        - Хорошо, - сказал маэстро. - Я объяснюсь. Но и вы не сочтите за труд поведать мне, зачем вы без спроса трогали жидкость на подоконнике. Она довольно резко пахнет, не так ли, ваша милость? Уж не поэтому ли вы так не в духе? Если бы вы только знали, какой опасности подвергали свой разум, вдыхая ее ядовитые испарения!
        - Что это было? - спросил Кристоф.
        - Это был, - отвечал старик, - экстракт сока мексиканских кактусов. Очень опасная вещь. Не каждый в состоянии перенести действие этих паров и остаться, что называется, в своем уме. Ваша психика, юноша, оказалась, по-видимому, на редкость устойчивой, раз вы можете сейчас складно и внятно разговаривать. Что вы испытали?
        - Я видел слова. И, вы правы, я действительно чуть не сошел с ума.
        - Гм! Очень любопытно, - молвил маэстро. - То, что вы видели слова, говорит о незаурядности вашей натуры, не сочтите за лесть, ибо конфликт между нами еще не исчерпан. Мне самому посчастливилось видеть слова лишь единожды, и скажу вам без утайки, юноша, для меня это явилось настоящим потрясением. Целую неделю после этого я почти не разговаривал. Вы, впрочем, и сами видели, какой материальностью, какой вещественностью обладает все, нами изрекаемое. И все же, не сочтите за обиду, урока вы не усвоили, ежели считаете себя вправе разбрасываться оскорблениями, больно ранящими сердце старика-ученого. Стоило ли, скажите, посвящать всю жизнь служению науке, чтобы уже на закате таковой, то есть жизни, услышать в свой адрес подобное?
        - Я сказал это, - произнес Кристоф, - не из желания оскорбить вас, но единственно из-за возмущения…
        - Понимаю, - сказал маэстро. - Гадания вообще вещь весьма деликатная. В единый миг человек становится виден и понятен, извините за каламбур, как на ладони. Видны его тайные мотивы, помыслы, а также то, куда эти мотивы и помыслы могут привести. У очаровательной Вероники в мыслях и чувствах преобладает любовь. Любовь к вам, господин барон. И ясно читается также и то, что она способна на безумства…
        - Что вы имеете в виду? - вспыхнул Кристоф.
        - Совсем не то, что вы подумали. А также не то, что подумала графиня. Увы, деликатность моя не позволила мне ей это разъяснить, впрочем, она в порыве гнева и не пожелала меня выслушать.
        - Так объясните это мне!
        - Что я и делаю. Любовь, видите ли, чувство сложное. Она побуждает юношей целыми ночами простаивать под окнами возлюбленных, при всей бесполезности этого занятия. Она вынуждает молоденьких девушек убегать из дома, вступать в тайные браки, в порыве ревности буквально шпионить за юношами. Это прекрасно, но юной Веронике подобные проявления чувств угрожают опасностью. И немалой опасностью. Вот и все, что я сказал, вернее, хотел сказать, - поправился маэстро, - графине. Мне пришлось из-за этого затронуть материи деликатные, что неминуемо привело к обидам и недоразумениям. И в вашей власти, господин барон, обижаться на меня. Можете даже удалить меня из замка. Я приму свою участь, какою бы она ни была.
        - Честно сказать, - произнес Кристоф после продолжительного молчания, - мне также не совсем ясно, что вы имеете в виду. Но будем думать, что сказали вы это не злонамеренно…
        - Нисколько, - подтвердил маэстро. - И никоим образом не злонамеренно. Более того, я нижайше умоляю вас и, заочно, прекрасную графиню простить меня за дерзость, непростительную для доктора красноречия. И тем более огорчительным является это хотя бы потому, что предупреждение мое осталось невыслушанным, подобно прорицаниям Кассандры. Непростительно также то, что я не учел одно элементарнейшее свойство женской натуры, а именно упрямство. Бесполезно заставлять женщину внять голосу разума. Все равно женщина все сделает по-своему.
        - Итак, - сказал Кристоф, - недоразумение можно считать выясненным.
        - С великим удовольствием, - сказал маэстро, - я бы принес свои извинения графине, но, боюсь, она не станет меня слушать.
        - Маэстро, - перебил Кристоф, - замнем это дело. Сейчас я с гораздо большим удовольствием послушал бы, что вы скажете о той самой жидкости на подоконнике. Ее действие было таким странным и таким… необыкновенным. Действительно, некоторое время я воспринимал окружающее иначе, чем обычно, и это еще слабо сказано.
        - Ах! - воскликнул маэстро. - В свое время, когда мне случилось побывать в американских колониях (да, я был и там!), мне вручил этот пузырек один индейский маг, чье имя я не вправе разглашать никому. Он вручил мне его с наказом - пользоваться крайне редко, только в целях получения магического зрения, когда видишь все без прикрас и мнимостей, каждый предмет окутывающих.
        - А что, - спросил Кристоф, - кроме слов, можно видеть с помощью этой жидкости?
        - Великое множество реальностей. Однажды мне довелось видеть человека в ореоле его мыслей. Мысли, подобно туману, окутывали его тело. Иногда можно видеть сквозь кожу - непосредственно внутренние органы человека. Если вдохнуть испарения флакончика дважды или трижды, можно увидеть тени умерших.
        - О Боже!
        - Предупреждаю ваше любопытство: ничего интересного в этом нет. С ними невозможно вступить в общение. Одинокие, скитаются они по тем местам, где прошла их жизнь, они бесплотны, абсолютно изолированы от мира и друг от друга. Если бы вы обладали способностью видеть их здесь, в этом замке, вашему изумлению и страху не было бы предела. Душ (или, если угодно, духов) здесь больше, чем пылинок в воздухе. Белесые, бесплотные, витают они в воздухе, сливаются, наслаиваются друг на друга. Души убиенных влачат за собою кто внутренности, выпадающие из вспоротых животов, кто отрубленные свои головы, воют в стенах души заживо погребенных в каменных мешках. Ведь, скажу это без всякого преувеличения, замок Дахау пропитан кровью, как выгребная яма нечистотами. И дай вам, юноша, Бог, чтобы вы закончили свои дни не здесь, дабы не присоединяться к тоскливой компании замковых покойников.
        - Боюсь, - сказал Кристоф, - их может прибавиться.
        - Что такое? - Маэстро подпрыгнул. - Что произошло?
        Колючий взгляд его впился в Кристофа.
        - Сегодня пропал Ганс, слуга господина графа.
        Должно быть, заблудился.
        - Будем думать, что он еще жив, - сказал маэстро. - Ибо никому, даже мне, не улыбается бродить по этим трущобам среди ночи.
        Кристофу почудилось, что маэстро взглянул на него как-то лукаво, почудилось лишь на мгновение, ибо в следующую секунду взор маэстро принял обычное свое рассеянное выражение.
        - Не переживайте, господин барон, утром я приложу все усилия, чтобы отыскать беднягу. Если, конечно, он еще жив.
        - О Господи! А что же может с ним случиться?
        - Вы запоминаете свои сны? - с усмешкою спросил маэстро.
        - Откуда вы знаете, что мне снится?
        - Пузырек, господин барон, все он. Иногда с его помощью можно проникать в чужие сновидения, каковые суть тоже материальны.
        - Так это значит… это значит, что вы видели тот мой сон?
        - Конечно, видел, - пожал плечами маэстро. - Даже более того, вмешался в него.
        Это признание ввергло Кристофа в состояние ступора. Его пальцы вцепились в бархатную обивку кресла, челюсть отвисла, сердце в груди бешено заколотилось.
        - Ну знаете ли! - выдавил он после усилия. - Так… подождите… значит, это был не сон?
        Маэстро пожал плечами. Кристоф почувствовал, что он снова близок к безумию.
        - Или все-таки сон? - Он почти что кричал.
        - Любой сон какой-то частью правдив, - отвечал маэстро. - Вспомните хотя бы так называемые вещие сны. С другой стороны, Вселенная, как вы знаете, бесконечна, и никто не может поручиться, что то, что вы видите во сне, не происходит в какой-либо ее части.
        - Я ничего не понимаю! - воскликнул Кристоф, вскакивая.
        - Чем меньше вы понимаете, - заявил маэстро, - тем лучше для вас. Никто не может понимать всего. А тот, кто понимает многое, как правило, имеет на лице печать меланхолии.
        - Маэстро! - воскликнул Кристоф, опускаясь в кресло. - Вы запутали меня! Скажите одно: это был сон?
        - Если вам так угодно, то сон. Плохой сон, кошмарный. Кошмарные сны имеют свойство повторяться и прямиком ведут к сплину и меланхолии. Я оказал вам в общем-то пустяшную услугу, всего лишь избавив от утомительного кошмара. Человеку знания, поверьте, это не стоит ничего. Это даже проще, чем поднять с пола оброненный платок.
        Кристоф понял, что маэстро преувеличивает.
        - Маэстро! Я всегда знал, что вы уникальны, - сказал Кристоф, - но не знал, что до такой степени!
        Возьмите меня к себе в ученики!
        - Вы просите об этом не подумав, - усмехнулся маэстро. - Путь истинного мага всегда тернист, изобилует преградами, препятствиями. Вам придется прочитать много книг, претерпеть множество лишений, отказаться от множества соблазнов. Вы готовы к этому? Сомневаюсь.
        - Я, - заявил Кристоф, - готов.
        - От вас потребуется послушание, - продолжал маэстро. - Я не имею в виду, что буду претендовать на управление замком, но некоторые мои повеления вы должны будете выполнять безоговорочно.
        - Я согласен.
        - Хорошо. Что ж! Первое, чего я от вас потребую, - не ходить по неизвестным вам частям замка. Это, поверьте, для вашего же блага. Если вам так хочется взглянуть на них, я могу вас провести по ним. Согласны ли вы на первое из этих условий?
        - Да! - отвечал Кристоф.
        - Хорошо же, - молвил маэстро. - Обучение начнем прямо сегодня. Располагайтесь в кресле поудобнее, а я расскажу вам одну старую-старую историю, начало которой вам, должно быть, уже известно. Можете даже закурить вот эту трубку. - Маэстро протянул Кристофу стеклянную трубку с длинным мундштуком в виде змейки. - Я заправил ее смесью восточных трав, проясняющих разум и убыстряющих течение мысли. Кроме того, эти травы источают приятный запах в отличие от столь любимого вами табака.
        Непривычный ароматный дым туманил, кружил голову. В глазах замелькали необычные цветные узоры и пятна. Голос маэстро разросся, казалось, что он исходит отовсюду:
        - Закройте глаза и постарайтесь представить себе все то, о чем я буду рассказывать.
        Послушный Кристоф закрыл глаза. И с первых же фраз он поймал себя на ощущении, что с голосом маэстро происходят новые метаморфозы. Правильней будет сказать, что это был уже даже не голос. Маэстро, казалось, ничего вообще не говорил, его мысли словно бы перетекали в мозг Кристофа, отражаясь там яркими картинками.
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. «Непосвященный войдет»
        Проснувшись, Кристоф долго не мог понять, где он находится. Рука его сжимала мундштук стеклянной трубки, давно уже потухшей. Воспоминания постепенно возвращались. Он поискал глазами маэстро, но того в кабинете не было. Громоздкие настенные часы в форме человекоподобного улыбающегося солнца показывали три часа. И, очевидно, дня, а не ночи, ибо из заоконного пространства исходил сероватый слабый свет угасающего дня. «Ох и разоспался же я!» - подумал Кристоф. Он окинул взглядом обиталище маэстро: не спрятался, не притаился ли где старый чудак. Но того нигде все же не было. «А жаль!» - рассудил Кристоф. Лишь на астролябию был натянут парик зеленой бумаги, очевидно, запасной. На столе (и это Кристоф разглядел только сейчас) лежал свиток бумаги, исчерканный торопливыми каракулями маэстро.

«Мой юный друг! - гласила надпись на свитке. - Приношу вам тысячу и одно извинение, но вынужден вас покинуть по весьма неотложному делу, связанному с поисками пропавшего вчерашнего дня слуги господина графа. Не счел нужным тревожить ваш сон.
        Ваш маэстро.
        P.S. И ради всего святого - не ходите по замку!»
        Как пусто и бессмысленно бывает порой пробуждение от долгого, изобилующего грезами сна, в котором ты вовсе не Кристоф, барон фон Гевиннер-Люхс, в котором забываешь обо всем, плескаясь в цветных водоворотах сновидения. Но неумолимая проза жизни требует возвращения в глупую реальность и ты продираешь глаза единственно для того, чтобы бездумно смотреть за окно, где лишь накрапывает дождь да, унылые, сгущаются ранние сумерки.
        - Барин проснулись! - донеслось откуда-то снизу.

«Он что, - подумал Кристоф, - следит за мной? Откуда он знает, что я проснулся? Ни черта себе!»
        После насыщенного событиями вчерашнего дня сегодня было решительно нечего делать.
        На охоту не поедешь, ибо дождь… Почитать какую-нибудь книжку? Залезть за вином в винный погреб? Поваляться на кровати? Скучно, черт подери! Насколько это все уже надоело! И так еще одиннадцать с лишним месяцев!… С ума сойти! Хоть бы Вероника побыстрее приезжала.
        Так размышлял Кристоф, выходя из кабинета маэстро и закрывая за собой дверь.

«Не с кем даже поговорить, елки-палки! - думал Кристоф. - Разве только с маэстро. Но тот ушел искать пропавшего Ганса. А с Кларой или с мамой так и говорить не хочется, да и не о чем. Слуги же вообще производят впечатление каких-то недоумков. Притом враждебных недоумков. В их глазах читается немой вопрос. Вопрос? Какой вопрос? А вот какой… В их по-детски откровенных и бессмысленных глазах читается:
„А кто ты, собственно, такой? Откуда ты вообще взялся на нашу голову? Вообще ты здесь без году неделя! И как ты посмел, как не отсохли у тебя руки выгнать любезных нашему сердцу чесателей, колупателей, ковырятелей, любителя пива?!“ Как они, должно быть, меня ненавидят! - подумал Кристоф. - И они даже намекали на это в своем вчерашнем представлении! А ведь здесь, в замке, столетиями, а может, и тысячелетиями, существовала на отшибе от мира своя, особая жизнедеятельность, в которой наверняка уместны и даже необходимы и любитель пива, и чесальщицы пяток, и даже рыжий 0,5 шт. Кстати, сдали ли его в зверинец? А барон Карл-Людвиг был на деле не кто иной, как важная составная часть этого коллектива, этого нелепого, как страус, симбиоза. Во всяком случае, у него даже хватило ума или, если угодно, мудрости во все это не вмешиваться. Здесь, в этом замке, реальность коверкается и уродуется, как в кривом зеркале. Может, поэтому-то и оборудовал покойный барон залу кривых зеркал? Хотел оставить своим наследникам указание, нет, даже не указание - намек… Понял - молодец, а не понял - грош тебе цена!…»
        - Кушать подано! - возник неожиданно из пыльного воздуха объявлялыцик. - Кушать подано! - повторил он. Ни единый проблеск мысли не нарушал каменную гармонию этого лица.
        - Уйди! - сказал Кристоф. - Уйди! Не хочу я кушать.

«Если я еще хотя бы раз увижу хоть одну из этих рож, не могу поручиться, что останусь спокоен и не разукрашу ее хорошенько синяками!» - с ненавистью подумал он.

«Кушать подано» исчез так же неожиданно, как и появился. Казалось он просто растворился в облаке пыли.
        Сознание горького, мерзкого одиночества ошеломило Кристофа. «Быстрей, быстрей приезжай, Вероника! Видит Бог, как здесь без тебя тошно! Приезжай! Я тогда разгоню всю эту дворню к чертям собачьим! Приглашу сюда Леопольда и всю компанию! Кстати, может быть, Леопольд уже едет сюда. Вот бы было хорошо! Уж мы-то тогда оживим этот замок, сотрем с лица земли всю ветхость и мерзопакость! Старинная цитадель еще сбросит с себя все эти проклятия, всю эту стародавнюю гадость, в стрельчатых окнах зажгутся еще веселые, радужные огни! Тлетворный дух покинет это место под напором молодого, веселого смеха!»
        А можно, женившись на Веронике, уехать отсюда куда-нибудь. Главное, вытерпеть этот год, и тогда откроются все пути: в Америку, в Россию, в Париж, даже в Китай! Денег хватит на всю жизнь. Быстрей бы только кончился этот дурацкий год!
        Кристоф не разбирал, куда шел. Он то поднимался, то опускался по лестницам, открывал какие-то двери, пересекал какие-то залы, комнаты, галереи, нагибал голову, проходя старинными коридорами, потолки которых были низки.
        Везде было одно и то же: копоть, грязь и пыль, пыль, пыль!… Пыль, бесконечная, как многоточие, сугробами залегала в заброшенных помещениях. Эх, господа, какая же здесь тоска!…

«Маэстро…- размышлял Кристоф.- Общаться здесь положительно можно только с ним… Его, конечно, никак нельзя причислить к разряду этой бессмысленной однофункциональной дворни. Вообще, он мужик что надо… Но такое впечатление, да так оно, наверно, и есть, будто он знает что-то такое, что мне неведомо, постоянно стращает какими-то опасностями, твердит о якобы неминуемой схватке, предостерегает от хождений по замку. Впрочем я его это предостережение уже нарушил. Все-таки, сдается мне, он просто чудачит…
        Егеря?… Отличные ребята, только все они старше меня - им по 25-30 лет. С ними хорошо ходить на охоту, но не более. К тому же ко мне они относятся снисходительно, иногда даже беззлобно подшучивают. Думают, наверно, как о бог весть каком прохвосте, которому вдруг ни с того ни с сего привалило несусветное богатство. А на самом деле я для них чужой. Им все здесь чужие. Они и поселились-то не в замке, а в отдельном флигеле.
        Вероника, Вероника, где же ты, когда мне так хреново?
        Надо, пожалуй, будет сегодня съездить к ней. Тем более что такое десяток-другой верст для доброго скакуна? Какой бы повод придумать? Элементарный! Должен в конце концов найтись этот дурацкий Ганс. Должен найтись. Обязательно найдется, раз за поиски взялся маэстро…»
        Внезапно Кристоф поскользнулся и чуть было не упал. От падения его спасло лишь вделанное в стену медное кольцо, за которое, падая, Кристоф успел схватиться. Кристоф взглянул на лужу, из-за которой едва не расквасил себе нос. На полу было разлито что-то вязкое, притом разлито было лет двадцать назад и за это время успело порасти пылью, плесенью и каким-то зеленым, отдаленно напоминающим мох, растением.
        Кристоф направился далее, но уже на самом выходе из комнаты задержался. Что-то во всем этом было не так. Что-то необычное, не то что во всех остальных помещениях. Но что?… Кристоф внимательно оглядел комнату. На первый взгляд все как обычно… В углу статуя - некий обрубок без рук и головы, но со стройными ногами, - отдаленно напоминающая Венеру Милосскую. «И также женского пола», - отметил Кристоф. Статуя - вещь, конечно, не совсем обычная, но все-таки не она привлекла его внимание. Посередине помещения - двух- (или трех-) спальное ложе, ветхий трехногий стул с резьбой на спинке, массивная люстра с огарками черных толстых свечей… Ничего особенного. Кроме… Кроме?…
        Кроме позеленевшего медного кольца в стене. «Ах я балда! - подумал Кристоф. - Минуту назад хватался за него, чтоб не упасть, и тут же забыл о нем! Так людям свойственно забывать оказанное им благодеяние, - неожиданно заключил он. - Тьфу ты! Я уже стал как старый дед морализировать».
        Проведя по кольцу ладонью, Кристоф смахнул на пол густой ковер пыли, наслюнил палец и влажной его подушечкой отслоил податливые комочки вековой черной пыли. Да, так и есть: с виду ровная поверхность кольца на самом деле была слегка выщерблена.
«Вероятно, - подумал Кристоф, - здесь какая-нибудь надпись». Он всмотрелся. Во внутреннюю окружность кольца оказались вдавлены маленькие, еле различимые буковки. Они складывались в какую-то надпись. «Латынь», - безошибочно определил Кристоф.
        Слова, составлявшие надпись, также казались знакомыми. Спасибо латинисту Пфюльфелю, более известному среди студентов под прозвищем Гнида, спасибо ему, что вдолбил-таки в головы учащихся тошнотворнейший свой предмет, познание премудростей которого стоило Кристофу не одной проведенной над учебником бессонной ночи и сопутствующих изучению этого многотрудного языка приступов тоски, скуки и черной, порою, меланхолии. И, помянув профессора Пфюльфеля хорошим словом, Кристоф перевел надпись. Она гласила: «Непосвященный войдет». «Все-таки тяжелая это вещь - латинская грамматика», - подумал Кристоф. Что это за убожество глагола? И вообще, кто так строит предложение? Надпись производила впечатление незаконченной и даже бессмысленной. Непосвященный - во что?… Войдет - куда?…
        Досадуя, юный барон еще раз провел по кольцу кончиками пальцев в надежде обнаружить еще какую-нибудь надпись, которая прояснила бы значение только что прочитанной. Однако никаких надписей на кольце, увы, больше не было. «А может, там, за кольцом, - вделанный в стену тайник?» - подумал Кристоф и несильно потянул кольцо на себя. Разумеется, никаких тайников в стене не было.
        Кристоф огорченно взмахнул рукою и направился к выходу из помещения. • И услышал скрип.
        Пронзительный звук, немного походивший на трение друг о друга заржавленных дверных петель, немного - на диссонансное соприкосновение шила и фарфорового блюдца, но более всего этот скрип походил на звук, издаваемый новым, надраенным паркетом, когда по нему волочат старый, рассохшийся рояль.
        Кристоф обернулся. Вроде бы все было спокойно. Все оставалось на своих местах, и наверняка ничто не могло издавать этот неприятный, режущий звук.
        Лишь с кольцом происходило что-то непонятное. Приглядевшись, Кристоф понял, что оно- дрожало. Как еще живая бабочка, пришпиленная беспощадной булавкой энтомолога, кольцо едва уловимо для зрения вибрировало.
        Секунду спустя Кристоф понял, что происходит. Стена, в которую было вделано кольцо, медленно-медленно сдвигалась с места.
        Кристоф присвистнул от удивления. Похоже на то, что здесь действительно тайник, а может, даже и потайной ход. Конечно же, барон предполагал существование в замке потайных ходов, но сейчас, когда медленно проворачивающаяся дверь открывала его взору темное пространство, из глубин которого пахло погребом, почти могильной затхлостью, он почему-то отказывался верить в реальность происходящего. Это было все равно как нос к носу столкнуться с привидением. «Снова какой-то розыгрыш!» - мелькнуло в голове.
        Тем не менее потайной ход существовал, и его нужно было исследовать.
        Бесцеремонно убрав с постамента статую-инвалида, наш герой получил теперь возможность с высоты постамента достать до люстры и распихать по карманам толстые свечные огарки.
        Кристоф чиркнул спичкой, запалил фитиль самого большого, дюймов пяти в длину, огарка и в неверном его свете ступил на осклизлые выщербленные ступени, ведущие вниз, туда, где все тонуло во мраке. Но все же неверно было бы сказать «тонуло во мраке», ибо темнота была подобна какой-то вязкой маслянистой жидкости, типа той, что была разлита перед входом. Барону казалось, что темнота обтекает и даже облизывает его, что она холодными черными пальцами пытается пригасить тусклый огонек огарка, ледяной слюной каплет за шиворот.

«Стоп! - подумал внезапно Кристоф и замер. - А вдруг… а вдруг здесь… чудовище?!» Но, подумав так, он лишь рассмеялся. «Если посмотреть на меня со стороны, хорош же я окажусь!… Испугался неизвестно чего… Это же обычный старый, заброшенный погреб, и самое страшное, что я могу здесь обнаружить, - это… ну, скелет какой-нибудь… Противно, конечно, но ничего ведь страшного!…»
        Ступени окончились. Тусклый огонек высветил длинный коридор, стены, пол и потолок которого были выложены крупными каменными плитами. «Все-таки, - подумал Кристоф, - неплохо было бы позвать егерей… Хотя, наверное, не надо, могут засмеять… Мол, барон боится спуститься даже в собственный погреб…»
        Под ногами что-то прошуршало. Это была белая крыса: замерев около самой стены, она смотрела на Кристофа красными неприятными бусинами глаз. «Клархен испугалась бы до визгу! - несколько самодовольно отметил он и отпихнул крысу носком башмака. - К тому же крысы здесь совсем непуганые». Где-то за спиной на пол упала капля. На секунду Кристоф представил, что очутился в глубокой пещере со сталактитами, сталагмитами и безглазыми подземными жителями. «Надо бы распорядиться развешать здесь люстры, - подумал он. - А когда приедет Вероника, покажу ей это место. Она, наверное, ни разу не видела настоящего подземного хода».
        Ход делал поворот направо. «Куда же он все-таки ведет?» - подумал барон. А в следующее мгновение он услышал… Звук.
        Звук был похож на плюханье упавшей с потолка капли, но куда более сильный и резкий. Скорее это был удар.
        Вернее, удары. Глухие и размеренные, словно замурованное в глубине каменной кладки чудовище (дракон?) искало выход на свободу.
        Кристоф похолодел и, отшатнувшись, наступил на крысу. «Кой черт тебя принес!» - подумал он, теряя равновесие. Падая, он пребольно- ударился плечом о стену. Свеча упала в лужу на полу, зашипела и погасла. Жуть полнейшей темноты обволокла Кристофа. Он был недалек от того, чтобы закричать. Один, впотьмах, и в стену кто-то стучится…
        Рука Кристофа дрожала. Он уронил еще одну свечу, прежде чем ход осветился вновь. И тут новый звук заставил барона задрожать.
        Это был стон. Стон глухой, едва слышный, но одновременно и невероятно пронзительный, словно ржавыми вилами со всей силы терли лист железа. Полная тишина. Затем опять стон. Более громкий и уверенный, словно кто-то чувствовал приближение Кристофа и призывал его к себе.
        Еще один поворот. И вот уже все подземелье заполнено стоном - протяжным, страшным, оглушающим.
        Кристоф пожалел, что у него нет с собой оружия.
        Что-то, какое-то существо стонало, каталось и колотило в стену где-то здесь, совсем рядом.
        Кристоф едва удерживался от того, чтобы не закричать, не упасть на пол, закрыв уши руками, не броситься в бегство.
        - Кто здесь? - спросил он. Голос его дрожал.
        Стон оборвался. И тишина оказалась еще страшней.
        - Кто здесь?- повторил Кристоф.- Отвечайте!… Ну же!…
        - Помогите! - раздалось скрипучее, почти невнятное бормотание. - Помогите несчастному узнику…
        Кристофу показалось, что у его невидимого собеседника во рту вместо языка- промасленная истлевшая тряпица, настолько тяжелы и неразборчивы были звуки этого голоса.
        - Кто вы?
        - Я всего лишь несчастный золотарь.

«Золотарь! Найди золотаря!» - вспомнилось Кристофу.
        - Что вы тут делаете?
        - Помо… - Голос захлебнулся, горло невидимого собеседника, казалось, отхаркивало какую-то пузырящуюся жидкость, затем голос захрипел вновь:- Помогите… Я не ел уже много дней. Я слизывал лишь влагу со стен, я так хотел есть… есть… Много дней я питаюсь только червями, горькими червями. - Вслед за этим раздался хриплый, напоминающий карканье, звук. - Помогите же, дайте что-нибудь поесть несчастному узнику!
        Подняв свечу над головой, Кристоф увидел в противоположной стене подземелья нишу высотой в половину человеческого роста. В глубине ниши обозначались контуры двери, и не двери даже, а скорее какого-то лаза. «Неужели, - подумал Кристоф, - покойный Карл-Людвиг был деспотом? За что он заточил этого беднягу? А потом, умирая, велел мне его найти. Видать, совесть старичка заела».
        - Помогите же! - скрежетало из лаза. - Я много десятков лет не видел солнечного света! Я умираю от голода!
        - Как вы здесь оказались? За что?
        - Я не помню! - Отвратительный каркающий голос, как нож, врезался в барабанные перепонки. - Я не помню! Меня столько лет окружает тьма, я забыл как выглядит свет солнца! Я не видел его столько лет!
        Раздались хриплые рыдания.
        Кристоф присел на корточки. Совсем рядом с дверью прямо в нише висело железное кольцо, к нему был прикреплен единственный ключ. На ощупь определив местонахождение огромного висячего замка, Кристоф проник в него ключом. Свеча, догорев, обожгла пальцы. Он поспешил зажечь новую, последнюю, свечу, понукаемый хриплым, лающим рыданием.
        Ключ провернулся в замке. Кристоф выдернул его толстую проржавевшую дугу и рывком распахнул дверь. Его оглушила волна нестерпимейшего, копившегося десятилетиями, сладкого, насекомого зловония, смешанного с сыростью.
        Кристоф отпрянул в сторону.
        Рыдание перешло в хриплый скулеж.
        В отверстии лаза показалась голова узника. Еще через несколько мгновений узник вылез полностью. Он напоминал огромную скользкую мокрицу. Кожа его, покрытая струпьями и чудовищными, гноящимися язвами, от долгого пребывания под землей приобрела землистый оттенок. Длинные волосы и борода от грязи слиплись в колтун. Изъязвленный, поганый рот целовал Кристофу башмаки.
        Кристоф отпрянул. Конвульсии омерзения перешли в рвоту. Он побежал прочь, к выходу. Чудовищное, никогда доселе не испытанное отвращение выворачивало его внутренности наизнанку, выжимало их как губку.
        Сзади буквально в двух шагах слышался хохот мерзкой мокрицы.
        - Ха-ха-ха! Солнце! Я увижу солнце!
        Золотарь полз на четвереньках, не отставая от Кристофа, судорожно цепляющегося пальцами за выщербленные каменные стены. Выход из подземелья был еще так далек. Казалось, погоня никогда не закончится. От неосторожного движения последняя свеча упала и погасла. И в ту же секунду золотарь опять схватил барона за ногу.
        - Нет! Нет! - ахнул Кристоф. Его вырвало прямо на голову человеку-мокрице. - Нет!!
        Почти нечеловеческим усилием ему удалось выдернуть ногу из цепких объятий омерзительного существа. Кристоф побежал, ударился головой о стену, упал, из раны на голове потекла кровь. Кристоф слышал и обонял зловонное дыхание буквально в половине шага от себя, и что самое ужасное, Кристоф потерял ориентацию в пространстве, не знал, в какую сторону бежать. Избранное им направление вполне могло завести в тупик, и там Кристоф запросто мог бы помереть от омерзения в тлетворных объятиях человека-мокрицы. Цепляясь за стену, он поднялся на ноги и, держась за осклизлые камни, пошел как можно быстрей. И все равно он двигался очень и очень медленно, ему мерещилось, что он идет не туда, он падал, кричал…
        Когда же наконец впереди блеснул свет, освещавший затхлые ступеньки, Кристоф понял, что все-таки спасся. В беспамятстве он преодолел лестницу. Глоток пыльного, спертого, но все же свободного воздуха опьянил его. Оглянувшись, он увидел, что золотарь отстал от него всего на несколько шагов, что он уже взбирается по лестнице.
        Кристоф обессиленно рухнул на ковер. В проеме двери тем временем показалась покрытая язвами рожа.
        Кристоф закричал. Его руки в поисках опоры судорожно ухватились за статую. Статуя повалилась набок и разлетелась на куски. С большим трудом Кристоф поднялся и за миг до того, как чудовище опять чуть не ухватило его за ногу, побежал прочь, не разбирая дороги.
        Оглушенный ужасом и отвращением, Кристоф мчался коридорами и галереями и даже нисколько не удивился, когда выбежал в уже знакомую ему часть замка.
        В ванной он скинул изгаженную одежду, надел охотничье платье, натянул высокие, выше колен, сапоги. Там же его в последний раз вырвало.
        Вскоре он стучался в дверь флигеля, в котором жили егеря.
        Открыл старший - Михаэль. Он был небрит. - О! Ваша милость! Здравствуйте. Прошу, - сказал он, пропуская Кристофа во флигель.
        - Нет, - сказал Кристоф, мутным взглядом обводя помещение. - Нет, я не буду заходить!
        В маленькой комнатке егеря играли в карты.
        - Собирайтесь! - сказал Кристоф. - Выезжаем.
        - Куда? - Егерь по имени Клаус вопросительно вскинул бровь. Обнаженный до пояса, он поиграл чугунными шарами атлетических мускулов. - В такую-то погоду?
        - Да. Не важно, собирайтесь.
        Он не видел, как егеря переглянулись и пожали плечами.
        - Едем, - сказал Кристоф. - Так надо. Мы едем не на охоту. Мне надо, чтобы вы были со мною рядом. - И шепотом добавил: - Я не приказываю, я прошу.
        - Ну, раз так, - Михаэль ободряюще улыбнулся, - тогда мы тоже едем.
        Лишь когда все пятеро выехали за ворота замка, Кристоф почувствовал облегчение.

2. Буря
        Копыта скакунов глубоко вонзались в дорожную грязь. Комья жирной глины летели на сапоги, облепляли лицо, волосы, шею. Пятеро всадников неслись сквозь темную влажную неразбериху, ветер задувал послушные капли под широкополые охотничьи шляпы.
        Впереди всех, прижавшись к загривку своего арабского скакуна, мчался Кристоф. Замок Дахау славился лучшей в этих краях конюшней. И действительно, глядя на то, с какой небрежностью и в то же время аккуратностью эти скакуны несут своих всадников через непролазную грязь и завалы деревьев, сокрушенных бурей, трудно было усомниться, что выносливостью эти длинногривые красавцы не уступят ломовым лошадям, а грацией и изяществом - своей далекой африканской родне зебре.
        Всадники остановились перед огромным завалом, преградившим дорогу. Жестокий, немыслимой силы ураган вырвал из земли многолетние ели как мелкие, пустяковые травинки, обломал стройные сосны у самого корневища. Крона одного из вывороченных деревьев еще дымилась, пораженная молнией.
        Михаэль спешился. Ноги его по щиколотку увязали в грязи.
        - Дальше хода нет! - прокричал он.
        Рев урагана заглушил его слова.
        - Что?! - крикнул в ответ Кристоф.
        - Дальше хода нет!…
        - Не может быть, тысяча дьяволов! - Кристоф выпрыгнул из седла. - Тогда мы пойдем пешком!
        - Но, барон…
        - Никаких «но»! - взревел Кристоф, шагая по скользким стволам поваленных деревьев. - Хоть пешком, хоть ползком, но мы должны добраться до поместья Блямменберг во что бы то ни стало!
        -Но…
        - Что?!! - Помутневший взгляд барона был безумен.
        - Как же мы поступим с лошадьми?…
        - Ко всем чертям лошадей!… Мы должны, должны, непременно обязаны там быть!
        - Истинное безумие! - сказал Клаус. - Двадцать пять верст под дождем!…
        Дорога превратилась в бурнокипящую реку. Вода была всюду: вверху, внизу, по бокам. Потоки грязи валили путников с ног. Со всех сторон грохотали и искрились молнии.
«Как в преисподней!» - подумал Кристоф. Они шли безнадежно медленно, по колени утопая в жидкой грязи. И остановились, лишь когда молния буквально в паре шагов от них ударила в огромный, старый, неохватный, двухсотлетний бук. Древнее могучее дерево, чья кора была тверда, как панцирь черепахи, надломилось и рухнуло, подобно тонкому саженцу, упало, загоревшись, поперек дороги. Вспышкой пламени ослепило глаза, обожгло лица.
        - Дальше идти нельзя, - сказал Михаэль.
        - Обойдем! - Кристоф вцепился в промокший кафтан егеря. - Обойдем!
        Михаэль в ответ лишь усмехнулся, указав на непролазные заросли можжевельника по обеим сторонам от дороги.
        - Все равно мы пройдем! - закричал Кристоф, перекрикивая удары грома. - Пролезем! Вперед!
        И тут Кристоф ослеп, внезапный мрак застил глаза, густой, непроглядный мрак, расколотый напополам зигзагами ветвистой, как рога лося, молнии. Тотчас же последовал сильнейший, рвущий перепонки, грохот. На Мгновение Кристофу показалось, что он превратился в распластанную на жарком камне медузу - тающую, растекающуюся, ослепшую.
        Когда зрение возвратилось к нему, он различил сквозь изломы впечатавшейся в сетчатку глаз молнии горящий можжевельник. Словно разгневанный древний громовержец задался целью преградить им путь… Кристоф рухнул прямо в грязь. Путь был закрыт.
        Осталась одна дорога. Дорога в, замок. В замке же очень быстро стемнело. За весь день, долгий, скучный день, Клара не заметила ни единого проблеска солнечного света. Весь день горела свеча.
        Огромная богатая комната, стены покрыты изысканной резьбой, а потолки грязны и затянуты ссохшейся паутиной. Огромное, как все в этом замке, распятие над необъятным ложем. Лик Иисуса искажался в неверном, дрожащем отблеске свечи. Казалось, он улыбается, но улыбка его недобра. Какой-то хищный, звериный оскал исказил лик Спасителя.
        В огромной темной комнате было страшно. Гроза - это вообще всегда страшно, а здесь, в этих хоромах, особенно… Мама уже спит… Что поделать? Старая деревенская привычка - ложиться спать, едва лишь стемнеет. А сегодня темно весь день…
        Клара сидела у окна, руки, сжимавшие вязанье, опустились на колени. Клара смотрела в окно на косой пунктир дождя и изломы молний. Непогода странно действовала на Клару. Вязанье то и дело выпадало из рук. Она могла часами напролет смотреть в окно, но внезапно вспоминала про вязанье, ощутив некое чувство долга, вновь принималась за свою работу. Работа не шла: петли путались, клубки шерсти падали на пол и укатывались куда-то, и Клара снова припечатывалась взглядом к окну. Она видела, как выбежал из замка Кристоф. Никогда не поймешь, что он делает и, главное, зачем. «Не вмешивайся, дочь, - часто говорила мать. - Кристоф - образованный, учился в университете, не чета нам с тобою».
        Клара проводила Кристофа взглядом и снова вернулась к вязанью.
        Если читатель подумает, что Клара скучала, он глубоко заблуждается. За последний месяц в их с матерью устоявшейся, размеренной жизни произошло столько перемен, вокруг появилось столько людей! И всем от нее и от матери что-то нужно! Как все они суетятся и мешают! Но уж Клара-то с матерью, конечно, постарались, чтобы новое их бытие как можно больше походило на прежнее, спокойное. Как раньше жили они в одной комнате вдвоем, так и теперь… Правда, эту громадину, в которой они живут сейчас, и комнатой-то назвать нельзя!… В их городке площадь около ратуши была всего лишь вдвое больше этой комнаты…
        Жалко, конечно, что все подруги остались там, в городке. Как, интересно, поживает Анна? Не мешало бы ей написать. Не бьет ли ее опять муж-мясник? Обычно на следующее после побоев утро Анна приходила к Кларе пожаловаться. Ее муж Конрад, человек на первый взгляд скромный и доброжелательный, неизменно вежливый со всеми, дома становился настоящим исчадием ада, регулярно избивал свою несчастную Анну. Подумать только! Грубое животное! Клара прикусила губу. Как можно вообще выходить замуж? Никогда, ни-ког-да, никогда!… Можно ли представить, как грубая пьяная скотина бьет ее в лицо, в грудь, а от ударов остаются лиловые синяки и кровоподтеки? «Дура Анна, - думала Клара. - Дура, дура, дура! Нужно быть умнее. Уж меня-то никто не заставит выйти замуж. Благодарю покорно! Терпеть такое!… Невозможно даже вообразить: грязный, потный, воняющий пивом самец наваливается на меня, тяжело дышит, пыхтит, овладевает мною, проникает в мое чрево…» Однажды Клара видела, как на крестьянском дворе спариваются свиньи. «Неужели и люди такие же? - возмущенно думала она. - Неужели такое возможно? Какая пошлость! Ни одна женщина
не должна себе такого позволять! Неужели и я так же буду стоять, покорно оттопырив зад, так же безропотно буду отдаваться гнусной похоти вонючего самца?» Видя любого мужчину (даже брата), Клара недоумевала: может ли существо, имеющее отросток, называться человеком? Как может человек, имеющий отросток, не умереть от гадливости? Фу! Даже представить невозможно! А как же Анна, как же она позволяет делать с собой такое?! Это мучение! Пытка! Как она терпит своего мужа, который…
        Свеча догорала. Уже какой-то дюйм черного воска оставался до того, как она догорит до самого подсвечника. Комната быстро затягивалась серым полумраком. Мать тревожно вздыхала во сне. Серые сумерки - ни день, ни ночь. Так же, серо и сумеречно, должна пройти ее жизнь. Жизнь в ничем не нарушаемом однообразии. Да ведь она и не сможет вынести хотя бы малейшего нарушения своего распорядка: подъем, завтрак, обед, сон, ужин, вязание, сон. Она уже немолода, для того чтобы что-то менять. Уже немолода.
        Она взяла подсвечник и направилась к кастеляну - запастись свечами.
        В коридорах было тихо. Шаги Клары отдавались многократным эхом, слышно было, как трещит, догорая, свеча. Где-то далеко грохотал гром, и казалось, что он подрубал под корень, под самый фундамент, громаду старого замка. Анна, едва раздавался звук грома, прижималась спиной к стене и закрывала глаза. Клара тоже боится грома, но прижиматься к стене ни за что не станет. Она умнее Айны.
        Дорогу к кастеляну она знала безошибочно. Быть может, это был единственный в замке путь, который она знала. Значит, так: коридор направо, потом вверх по лестнице, потом свернуть налево, потом обойти галерею, а уж там…
        Сначала Клара ощутила запах. Отвратительнейшее зловоние. «Именно так должны пахнуть самцы», - в единый миг пронеслось в ее голове.
        И лишь затем она увидела. И увиденное повергло ее в ужас.
        Навстречу ей полушло, полуползло чудовище, неимоверно грязное, покрытое струпьями, изъязвленное.
        Клара отшатнулась к стене, подавила вырвавшийся было крик. Но было поздно. Тварь уже заметила Клару.
        - Женщина, - шептали изъязвленные губы твари. - Сотни лет я не видел женщину…
        Клара выронила подсвечник и пронзительно закричала.
        И тут в ее тело впились цепкие пальцы. Мерзкая, грязная, заскорузлая пасть задышала прямо в лицо, и из самых глубин этой зловонной бездны зазмеился язык, который похотливо облизал ее щеки и губы.
        Мерзкий, заскорузлый, шершавый язык пробирался в ее горло. От запаха трупного разложения, исходившего изо рта твари, Клара задыхалась.
        Клара отчаянно пыталась кричать, полосуя ногтями свое лицо. Кровь стекала из глубоких борозд на коже. Не может быть, чтобы ее никто не услышал, не спас…
        Неужели никто?…
        - Иди сюда! - Сквозь худые изъязвленные щеки твари Клара видела ворочающийся во рту язык. - Иди сюда, мразь, сука, иди! Иди сюда!
        - Нет, нет, нет!!! - Клара захлебывалась слезами, перемешанными с кровью. - Нет! О нет! Прошу вас!… Не подходите! Я закричу!
        Мерзкая лапа зажала ей рот.
        Теряя сознание, Клара ощущала неспешное, плавное скольжение своего тела вдоль стены. Последнее, что она видела, - губы твари, перекошенные в мерзкой ухмылке.
        Затем раздался ликующий хохот, но его Клара уже не слышала.
        Это было как полет на невесомых, прозрачных крыльях. Или как падение в колодец, глубокий, бездонный, в котором нет даже стен. Кругом ни души. Как хорошо!… Но откуда, скажите, откуда взялась эта боль? Откуда? Откуда эта боль?

«Я умерла, - подумала Клара. - Я умерла. Но почему же мне тогда так больно? Наверное, я в аду…»
        Она открыла глаза. И пожалела о том, что она не в аду.
        В ее чреве, в самой недоступной и драгоценной части ее тела, ковырялся отросток. А зеленые отвратительные пальцы лазали у нее во рту. Другая рука чудовища терзала ее грудь, рвала ее на части непомерно длинными, острыми, завитыми в спираль когтями.
        Клара захотела вновь потерять сознание. Но уже не могла. Как не могла и закричать, пока у нее во рту ковырялись эти мерзкие пальцы. Единственное, что она еще могла сделать, - это биться головой о каменный пол и сожалеть, что она еще не раскололась на части.
        Золотарь вынул свои пальцы у нее изо рта. Ну, давай же! Другой возможности не будет. Клара закричала.
        Крик был страшный, нечеловеческий. И, когда пальцы снова полезли ей в рот, спасительное беспамятство уже обволокло ее.
        Ей казалось, что она кричала даже в беспамятстве.
        Сознание вернулось к ней внезапно, таким же внезапным бывает раннее пробуждение, резко возвращающее из волшебных глубин чудесного сна к обычным утренним неприятным будням, когда холодная вода в тазу для умывания обжигает, а легкий утренний завтрак вызывает тошноту.

«Господи! - молила Клара, чувствуя, что спасительное обморочное забытье отпускает ее, что вот-вот опять появятся кошмары омерзительной, как белесая крыса, действительности. - Господи! Боженька! Миленький! Сделай так, чтобы все это мне приснилось! Господи! Ну пожалуйста! Ну что это тебе стоит?!»
        Окончательно привел ее в сознание скрежещущий, хриплый голос:
        - Ведь тебе это понравилось? - Голос этот проникал в самые глубины души, как зазубренный гарпун вонзается и терзает тело морской рыбы. - Скажи же, тебе понравилось!
        - Нет! - шептала Клара, не открывая глаз. - Нет! Убирайся в преисподнюю! Скоро придет мой брат, он убьет тебя!
        - Ха-ха-ха! - прогрохотала тварь. - Твой братец - всего лишь трусливый щенок. А ты - шлюха, грязная шлюха! Скажи же, тебе это понравилось!
        Чувствуя, что лапы чудовища больше ее не держат, Клара нашла в себе немного силы, чтобы приподняться и начать отползать назад, по галерее, туда, где, может быть, кто-то есть. Боже! Ну и больно же бьются о камень локти! И откуда эта кровь на полу?
        - Я вижу, - шипело чудовище, оно ползло за Кларой, - я вижу, я знаю, чего ты хочешь, мерзкая шлюха. Скажи, а ты когда-нибудь видела вот это?
        Золотарь догнал Клару.
        - Открой глаза, сука! - ревел золотарь. - Смотри! Видела ли ты когда-нибудь вот это! Смотри на это, шлюха! Любуйся…
        - Нет! - воскликнула Клара, баронесса фон Гевиннер-Люхс. - Нет! Только не это!
        - Ты мне дерзишь, мерзавка, - сказал золотарь, и в следующий миг Клару мириадами острых игл пронзила чудовищная, невыносимая, насекомая боль. Так, именно так ощущает, наверное, себя блоха, некстати попавшая под хозяйский ноготь.
        Из правой ее глазницы хлестнул тугой фонтан алой крови.
        - Сожрешь сейчас свой собственный глаз, - сказало чудовище.
        Несмотря на то что зрение ее туманилось багровой вязкой пеленой, Клара увидела у него на сморщенной, покрытой язвами ладони мягкий окровавленный студенистый сгусток, покрытый черточками кровеносных сосудов.
        Все ее лицо было залито кровью. Словно в бреду, прерываясь, наползая одно на другое, слоились видения: чудовище хохочет, бьет ее, длинные, перекрученные когти пробуравливают на ее щеках и теле кровавые полосы. Сквозь дикий хохот различимы слова: «Шлюха! Шлюха! Грязная, мерзкая, шлюха!» Липкое, неистребимое, как разлившееся в пыльном воздухе зловоние, оскорбление…

«Шлюха! Я шлюха! Он прав. Теперь я шлюха. Никогда не освободиться мне от этого клейма. Теперь и на всю жизнь я шлюха! Любой мужчина может подойти ко мне, ударить, вытворять со мною любые гнусности». Кларе казалось, что она находится в каком-то сером безнадежном туннеле или, может быть, колодце, из которого есть лишь один выход - запыленное оконце, чье стекло дрожит от звуков грома. Маленькое оконце было единственным источником света в коридоре, оно дарило клаустрофобическому замковому пространству частичку сумерек.
        Клара не ощущала боли в опустевшей глазнице, ее преследовали назойливые страшные видения, подобные тем, что одолевают горьких, беспробудных пьяниц. Пальцы, миллионы, мириады протянутых, указующих, безжалостных пальцев, перекошенные жестокие лица. Шлюха! Они кричат, они терзают, они щиплют, кусают ее. Шлюха! В лицо летят камни, тело содрогается от Ударов палками. Нет! - восклицает Клара, но никто ее не слушает. Безжалостные уродливые лица смеются над ней, плюют в нее вязкой, сопливой слюной. Она истекает кровью, но и это никого не волнует. Кривая шлюха! Ее подхватывают под руки, поднимают с пола, подталкивают куда-то. «Чего вы от меня хотите?» Она поняла это, когда ее лицо с невероятной силой ударилось о стекло оконца. Затем еще и еще раз, обращая в пыль стеклянные осколки.
        - Отпусти меня! Я сама!
        Даже на лету она все еще повторяла: «Я сама…»
        - Все равно! - кричал Кристоф, подымаясь из грязи. - Все равно! Все равно!!! Мы идем!!!
        Даже сквозь грязь, сухой коркой покрывшей лицо, видно было, как побагровел барон.
        - Мы должны пройти!!!
        - Господин барон, - говорил Михаэль, поднимая Кристофа из грязи. Говорил он ласково и внушительно, как доктор, увещевающий непослушного больного. - Сегодня мы никак не сможем пройти. По крайней мере, стоит попытаться завтра…
        - Завтра?! Ты говоришь- завтра?! Сейчас же, немедленно!!! Сейчас, сейчас же!…
        Барон вырвался из рук егеря, прошел по грязи несколько шагов, упал. Его тело сотрясал невероятной силы припадок, губы извергали пену.
        - Я не могу!… Не могу!… Слышите, вы!… Я не могу там больше оставаться!…
        Лес вокруг них пылал, сырая удушливая гарь заволакивала единственный оставшийся путь: назад, в замок.
        - Идемте же, идемте, господин барон! - повторял Михаэль. - Вставайте же, ну!…
        Кристоф уже не понимал, где он и что с ним происходит, он бил егерей кулаками, разбивал в кровь их лица, кричал, вырывался, бежал, падал. Его ловили, подымали, усадили наконец на перепуганного жеребца.
        Они возвращались в замок. Истерика прошла так же внезапно, как и началась. Едва миновав ворота замка, Кристоф ощутил спокойствие, уверенность. Мысли его упорядочились. «Ну, подумаешь, - думал он, - выпустил какого-то бедолагу из каменного мешка! Чего тут бояться-то? Здоровенный парень, а страху, что в малой девчонке!…» Кристофу стало стыдно. «Странно, раньше у меня никогда не было такого, - думал он, - таких истерик, припадков… Что теперь обо мне подумают егеря, я же ничего им не объяснил… Да и что вы, благороднейший господин барон, скажете насчет такого: покинуть мать, сестру, самому втихомолку спасаться бегством, и к тому же из-за такой ерунды! Да если бы об этом узнали в дворянском собрании, к чертям отобрали бы титул!»
        Так думал он, поднимаясь по широкой замковой лестнице, оставляя на большом персидском ковре, постланном на ступенях, жирные пятна коричневой грязи. Раздумья Кристофа прервал крик. Крик доносился откуда-то сверху. Дикий вопль, в котором не было ничего человеческого. Так могло кричать лишь насмерть перепуганное, загнанное в угол животное или подстреленная птица. Но не человек…
        Перепрыгивая через две ступени, Кристоф ринулся по лестнице наверх.
        Крики то прерывались, то возобновлялись, то переходили в сдавленные рыдания. Кристоф пытался определить, откуда они доносятся. Несомненно было одно: кричали на третьем этаже замка. Но где именно?
        Замок Дахау имел самую, может быть, запутанную систему ходов, выходов и переходов. Так, третий этаж имел четыре крыла, абсолютно никак друг с другом не связанных. Эти отделения одного этажа имели свои собственные переходы, коридоры, галереи. За недели жизни в замке Кристоф уже весьма приблизительно знал путь на третий этаж. Взбежав по главной лестнице на второй этаж, после ряда поворотов нашел узенький, заросший пылью и паутиной проход, ведущий прямо на боковую лестницу. Но, едва достигнув третьего этажа, Кристоф понял, что крики доносились вовсе не из этой его части. Здесь было тихо, пыльно, душно и абсолютно спокойно.
        Изрытая проклятия, Кристоф побежал далее по еще более замысловатому маршруту. По двум грязным, предназначенным для прислуги лесенкам он спустился вниз, на первый этаж, пробрался в подвал, откуда винтовая лестница вела вверх, на четвертый этаж, затем после многих поворотов по коридорам Кристоф толкнул дверь одной, совершенно ничем не примечательной комнатушки. Открыв дверь, он увидел полуобрушившуюся лестницу, ведущую напрямик к искомому крылу третьего этажа.
        Кристоф оказался на третьем этаже своего странного дома. Он бежал по длинному прямому коридору, сбивая на ходу с постаментов различные статуи и полые заржавленные доспехи, стулья, кресла и диваны, тревожа обитающих в них насекомых.
        Хитроумная акустическая система замка могла бы сбить с толку даже слепую, летящую по звуку летучую мышь. Порой Кристофу казалось, что крики раздаются совсем рядом, но, ворвавшись в ту комнату, где, как он был уверен, ему наконец-то удастся обнаружить источник крика, он находил всего лишь вековой пыльный покой.
        Когда Кристоф ворвался в коридор, тяжело дыша от усталости, было уже поздно. На полу он увидел следы крови и грязи, ведущие к разбитому вдребезги окошку. А на замковом дворе, куда выходило окошко, лежала Клара. Из ее неестественно вывернутой головы, из многочисленных ран сочилась густая черная кровь.
        Кристоф понял все.
        Он закричал, дико и страшно. Побежал на двор.
        Лил бесконечный дождь.

3. Бунт
        Около тела Клары уже суетился неведомо откуда появившийся маэстро. Сегодня он выглядел непривычно озабоченным, он, казалось, съежился, даже краски его разноцветного наряда выглядели немного поблекшими. Он оборотился к барону.
        - Увы! - сказал он, не отводя взгляда от перепачканного грязью лица Кристофа. - Увы! Помочь уже ничем нельзя.
        - О Боже! - воскликнул Кристоф, с ужасом всматриваясь в изувеченное тело сестры. Он заскрежетал зубами, ногти вонзились в мякоть ладоней, брызнула кровь. - Я, кажется, знаю, кто ее убил! - произнес он изменившимся от ярости голосом.
        - Я тоже, - сказал маэстро.
        В следующее мгновение Кристоф схватил его за отвороты малинового кафтана.
        - Так ты все знал! Поганый, дрянной старикашка! Ты все знал и не помог!
        Кристоф с силой швырнул испуганного маэстро наземь.
        - Ты все слышал, все видел - и не пришел на помощь моей сестре, когда ее убивали! Ты сидел и трусливо дрожал в своей башне! Подлый старый лгун!
        Маэстро с неожиданной для его возраста резвостью поднялся на ноги. Кристоф готов был его ударить, но неожиданно обоняние барона поразил резкий будоражащий запах, от которого по всему телу прошла нервическая дрожь. Кристоф ощутил, как волной исходит из него адское напряжение последних часов, как исчезают ярость и горе и остается лишь тупое равнодушное бессилие.
        - Извините, господин барон, - сказал маэстро, убирая от лица Кристофа маленькую шкатулочку, наполненную каким-то белым порошком. - Извините, так было надо. - И, покачав головой, добавил: - Позовите слуг, пусть уберут тело.
        Кристоф свистнул в два пальца. В предвечерней тишине, обычно наступающей перед новым яростным натиском бури, свист его прозвучал довольно громко. Кристоф давно приучил прислугу отзываться на такой зов господина. Кристоф свистнул повторно. И снова никто не отозвался, лишь из окна на втором этаже показался чей-то любопытный нос и сразу же поспешил исчезнуть за складками тяжелой портьеры,
        - Эй ты! - воскликнул Кристоф. - Иди сюда!
        - Бесполезно, - сказал маэстро. - Никто не выйдет.
        - Почему? - нахмурил Кристоф брови. - Я же им приказал!

«Похоже, - подумал он, - все они боятся заразиться от меня бедой и несчастьем…»
        - Пусть ваша милость меня извинит, но, как ни кощунственно это звучит, сейчас им не до вас.
        - Что все это значит? - Кристоф опять ощутил стиснувший горло приступ необузданной ярости. - И вообще, господин Корпускулус, почему вы всегда и везде изволите объясняться загадками? Вам что-нибудь известно? Вы что-то от меня скрываете? Почему же вы не хотите поделиться этим со мной? А, господин Корпускулус?…
        - О мой милый юный друг, я абсолютно ничего не знаю, я всего лишь предполагаю, и сейчас я вижу, что самые худшие мои предположения начинают сбываться. Я предполагал, что вы освободите золотаря, но никак не мог ожидать того, что это случится так скоро…
        - Ах, так вы даже это знаете! Что же вам еще известно? Ну же, выкладывайте! Я слушаю!
        - Рукопись, которую я вам дал прочесть, должна была послужить предупреждением…
        - Будьте вы прокляты! - Кристоф смял кулаками кафтан маэстро. - Будьте же все вы прокляты! Будь проклято все это состояние, весь этот замок! Послушайте, вы, старый шарлатан, объясните же мне наконец, что здесь происходит? Что это: бунт или, может, заговор? Или на замок напали призраки? А?… Почему вы не хотите ничего мне объяснять? Почему? Вы знаете, где прячется золотарь? Где же?… Вы не хотите мне этого говорить? Вы - его сообщник! - Кристоф ладонью хлопнул себя по лбу. - И как же я раньше не догадался?!
        - Успокойтесь, барон! - холодно произнес маэстро. - В свое время вы все узнаете. А сначала следует отнести… тело вашей сестры в замок.
        Кристоф взялся за ноги Клары и, глядя на плиты коридора, пошел следом за маэстро. На обезображенное тело сестры он смотреть не мог, хотя такое желание в нем и возникало. Кристоф знал, что увиденное будет страшным, однако какое-то детское, ненасытное любопытство побуждало его то и дело смотреть на изуродованную Клару. В душе его бушевали гнев и ярость, подавляя всякую разумную мысль.
        Голова Клары бессильно болталась, то и дело запрокидываясь назад, изо рта и пустой глазницы все еще сочилась, вытекала тонкими струйками, тут же сворачиваясь, кровь.
«Как все-таки жалко выглядят мертвецы! - подумал Кристоф. - Как будто в момент смерти все человеческие слабости выходят наружу, все, что таили они в своей душе долгие годы, все страстишки и пороки отображаются в их посмертных масках. Не хотел бы я когда-нибудь увидеть свой труп!»
        Клару положили на покрытое бархатом ложе в одной из небольших комнаток первого этажа. Маэстро скрестил ей на груди холодеющие руки, залепил пустую черную глазницу кусочком пластыря, уцелевший же глаз, полный выражения смертного ужаса, аккуратно прикрыл.
        - Упокой, Господи, ее душу, - сказал маэстро, затем взял Кристофа за руку и буквально выволок из комнаты, подобно тому как мать выводит непослушное дитя из лавки кукольника.
        Они помчались по коридору.
        - Скоро стемнеет, - шептал на бегу маэстро. - У нас очень мало времени… Вы знаете, где находится арсенал?
        - Да… В полуподвале.
        - Отлично. Чем вооружены егеря?
        - Мы что, будем воевать? Хм… Чем вооружены?… Ружья охотничьи, разумеется, потом ножи… Вроде бы все. Но зачем все это?
        - Не перебивайте, барон. Нельзя терять времени на разговоры, когда на счету каждая минута. Мы должны опередить врага, если не хотим, чтобы он опередил нас. Вы должны немедленно бежать во флигель, к егерям, пусть они вооружаются всем, что у них есть, после занимайте арсенал.
        - Так мы все-таки будем воевать?
        - Разумеется. Я же тем временем отправлюсь за госпожой баронессой. Необходимо обеспечить ей нашу защиту.
        - А с кем же мы будем воевать? А как же прислуга, разве она так же не нуждается в нашей защите? А почему…
        - Осторожно, Кристоф, сзади!…
        Барон обернулся. И замер в недоумении. Он ожидал увидеть что угодно, любого страшного противника, самого золотаря наконец, но никак не безобиднейшего «Кушать подано». Лицо объявлялыцика расплылось в самой невообразимой из всех виденных на свете идиотских ухмылок. Глядя на него, Кристоф почему-то преисполнился уверенности, что это именно объявлялыцик выглядывал во двор из-за прикрытой шторы, именно он осмелился не откликнуться на зов господина.
        - Ах ты, - процедил Кристоф, - сволочь! Иди-ка сюда!

«Кушать подано» улыбался все так же лучезарно, его малоосмысленное круглое лицо излучало ту беспредельную степень любви и доброжелательности, какую можно представить разве что у райских херувимов, завидевших во облацех святую душу старца-отшельника.
        - Иди сюда, ублюдок!
        - Барин проснулись! - сказал объявляльщик. Голос его, глухой и мрачный, никак не вязался с умильной сахарной физиономией. В его голосе слышалась ненависть, неутолимая, обжигающая ненависть. - Барин проснулись!
        - Где ты был, когда я тебя звал? Почему не подошел? Это ведь ты выглядывал из окна, а?… Отвечай, ты. Что молчишь, идиот? А где все остальные, куда они попрятались? Молчишь? Собирай манатки, ты уволен…
        - Барин… - Идиот поднял над головой руку, которую до того держал за спиной. Тусклый заоконный свет высветил нож в его руке, огромный кухонный нож с налипшими на металл ссохшимися мясными клочьями. -…проснулись!
        Уверенной сомнамбулической походкой он приближался к Кристофу.
        - Брось кож, придурок! - сказал Кристоф, пятясь. - Брось нож, идиот проклятый! Я же тебя на каторгу упеку! Брось, кому говорят!
        Инстинктивно Кристоф понимал, что нельзя поддаваться страху и тем более нельзя показать этому недоумку, что ты напуган. Только твердость и повелительность голоса могли еще спасти Кристофа. Кристоф пятился. «Неужели бунт? - думал он, лихорадочно ощупывая стены коридора в поисках какого-нибудь оружия. - Неужели все-таки бунт? Но почему? Почему?!»
        - Немедленно брось нож на пол! Немедленно!

«Главное - не молчать. Надо морально задавить этого кретина. Напугать, застращать, ослабить эту его решимость».
        - Слушай, ты, уродец! Брось нож - и будем считать, что ничего не было…
        Объявляльщик продолжал молча, да и что он мог сказать, наступать на барона тяжеловесной поступью. Сейчас он даже не был похож на человека, больше всего он напоминал огромную неуклюжую заводную куклу с застывшей на лице умильной маской клоуна.
        - Маэстро! Быстрей дайте мне какое-нибудь оружие!

«Кушать подано» издал резкий гортанный вопль. Тело его, спружинив, оторвалось от пола в мгновенном прыжке.
        Время для Кристофа замедлило свой бег. Он очутился словно бы во сне. Но это был не плавный, неспешный детский сон, когда летишь над землей, отталкиваясь то одной, то другой ногой, когда в эйфорическом полете проносишься над домами, улицами, людьми. Этот сон был скорее сродни кошмару, мутному, вязкому, засасывающему, как болото. И летал вовсе не Кристоф. Объявляльщик летел в неожиданно загустевшем воздухе. Кристоф различал малейшие его движения: вот выбрасывается вперед рука с зажатым в ней ножом, вот поджимаются к животу его ноги, вот левая рука чертит в воздухе дугу, как бы набирая силу для грядущего удара. Кристоф также двигался. Хотя он и старался делать это быстро, но поймал себя на том, что и его движения замедленны и происходят как бы во сне. Движения его были направлены на то, чтобы уклониться от неминуемого страшного, смертельного удара. И он почти успел.
        Нож пропорол его щеку насквозь. Боли Кристоф не ощутил, он чувствовал лишь, как липкая неприятная кровь каплет ему за шиворот кафтана, спекаясь на коже сухой коркой. Идиот с ножом - с его рожи все еще не сошла любезнейшая, елейная улыбка - приплясывал около Кристофа. Улыбка эта гипнотизировала, парализовывала, как взгляд змеи пригвождает к месту мелких грызунов, и Кристоф чуть было не опоздал перехватить руку с направленным на его сердце ножом. «Кушать подано» оказался гораздо сильнее Кристофа. Даже обеими руками барону с трудом удавалось сдерживать на расстоянии смертоносный кухонный нож. Свободной лапой «Кушать подано» бил барона в лицо, один за другим нанося сильнейшие удары. Кристоф уже едва держался на ногах, и, когда «Кушать подано» замахнулся, чтобы нанести решающую зуботычину, Кристоф изо всех сил лягнул мерзавца коленом промеж ног. Со стоном объявлялыцик переломился напополам, рука с ножом убралась к ушибленной промежности. Кристоф воспользовался этим и, скрестив пальцы в замок, нанес удар объявляльщику в затылок. Однако этот удар отнюдь не ошеломил объявлялыцика, как надеялся Кристоф,
ибо «Кушать подано» с силой рванул на себя ноги барона.
        Кристоф чувствовал, как земля ушла из-под ног, как бьется голова о каменные плиты пола.
        И уже лежа на полу, остатками угасающего сознания Кристоф ощутил у себя на горле ледяные пальцы убийцы.
        Проснувшись, она почувствовала, как сновидение неуловимо уплывает, уходит от нее. Как песок сквозь пальцы или как вода в отверстие для слива в ванной. Какие-то образы недавнего сна еще мерцали в сознании, но у этих образов не было уже даже контуров, а так, лишь какие-то отпечатки. «Странно, - подумала она, - что я не запомнила свой сон». Обычно в последнее время они четко впечатывались в ее память. Частенько ей даже снились сны, описания которых можно было встретить в различных сонниках. Например, в молодости она бы никогда не подумала, что может сниться, скажем, тарелка. Просто одна тарелка, и все. Оказывается, может. Иллюзорное пространство грез уже не наполнено, как в молодости, разнообразными фигурами - безымянными статистами сна, порождаемыми нашим дремлющим воображением, уже почти никогда не случается во сне попасть в какую-нибудь ситуацию. Вместо этого полночи видишь перед собой какую-нибудь там тарелку или коромысло. Сновидения уже не загадочны, нет в них прежней, манящей, отвлекающей от повседневности тайны. Смысл сна теперь ясен и доступен. Достаточно лишь раскрыть сонник на нужной
странице, и сон твой станет ясен, как небо над пустыней Сахара, и прост, как дегтярное мыло. Но, с другой стороны, отрадно сознавать, что ты не одна, что составительница сонника достопочтенная мадам Дулиттл видела во сне то же самое. А если кто-то видит твои сны, то ты не одинока.
        Однако сегодня ей снилось что-то не совсем обычное. Ей снилось что-то… что-то не совсем приятное, ускользнувшее из памяти и в то же время оставившее в ней какой-то след, неприятный осадок… Или царапину. Да! Она наконец вспомнила свой сон. Именно так, во сне присутствовала царапина, большая, кровоточащая царапина, царапина, которую бередил ноготь. Большой, заскорузлый ноготь, к тому же, по всей видимости, мужской, потому что у женщин ногти гладкие, а этот был какой-то, ну, словом, бородавчатый, поверхность его была очень неровная. К тому же он был очень длинный, этот ноготь, такой длинный, что аж закручивался. Очень неприятный ноготь.
        Давешний сон, словно увиденный заново, отчетливо встал перед глазами. Сначала в этом сне, как обычно, была пустота. Затем где-то далеко-далеко, в самых глубинах этой пустоты появилось что-то, какое-то пятнышко, оказавшееся щекой. Щека, судя по всему, была женской, потому что не имела никакой растительности. Где-то в тумане угадывалось лицо, но видно его не было. И неожиданно возник ноготь - длинный, перекрученный, - он взрезал гладкую розовую кожу. Можно было ожидать, что из раны хлынет кровь. Однако крови не полилось. Наоборот, кожа лопалась с каким-то еле слышным треском, лопалась и отслаивалась.

«Гм! Очень странный сон!» - подумала баронесса-мать, зажигая свечу. И теперь еще более странным ей показалось то, что Клары в комнате не было.
        - Однако вроде бы уже смеркается, - произнесла баронесса вслух. - Клара! Доченька!
        Огонек свечи едва тлел. Воска осталось едва на полдюйма.
        - Ну конечно же, - сказала мать, - она пошла за свечами к дворецкому…

«Пожалуй, не буду больше говорить вслух. Так странно звучит человеческий голос в такой огромной комнате, тем более когда разговариваешь сама с собой».
        Она раскрыла лежащую на столике книгу «Толкование всяческих сновидений, такожде кошмаров и амурных грез», написанную миссис Дулиттл. Как оказалось, достопочтеннейшая мисс никогда не видела во сне ни ногтей, ни царапин, ни даже щек. Хотя… Помедлив, баронесса перелистнула добрую сотню страниц. Вот оно… «. аниты- нежелательный ухажер».

«Вот так так! - подумала баронесса-мать. - Только этого еще не хватало! Откуда бы здесь взяться ухажеру, да еще и нежелательному?»
        Догорев, свеча погасла. В наступившей темноте баронесса-мать почувствовала себя совсем уж неуютно.
        - Клара! - снова позвала она. - Клара!
        Конечно, вряд ли доча сейчас ее услышит, но все-таки надо ведь что-то сказать. Чтобы не было так темно и страшно в этой огромной, чужой, недоброй комнате. Вечерами здесь так странно и одиноко. Но зато какой большой домище! Соседка Марта, например, даже не сможет вообразить себе такое! Все-таки, что ни говори, а им решительно повезло! Странно, и мухе никогда не говорил, что он в родстве со знаменитыми баронами фон Гевиннер-Люхс. И здесь так много всяких вещей…
        Сколько, например, зеркал, но развешаны они бестолково - почти все в одной зале. А в следующей зале зеркала вообще никуда не годятся. Выкинуть бы их надо. Да, впрочем, Кристоф сам разберется. Он умный, в университете учился. Еще хорошо, что много всяких картин. Особенно ей нравилась одна: там нарисованы такие милые холмы, мельницы, пасущиеся стада, церквушка вдалеке. Только зачем, спрашивается, художник на переднем плане изобразил какого-то толстощекого напыщенного карлика? Только испортил все… Да! И надо бы сказать Кларе, чтобы написала, во-первых, Риглерам, во-вторых, Куперманам, да! Куперманам обязательно - пусть знают, так, а в-третьих, в-третьих, кому же в-третьих?… Ну конечно, Эльзе Штульцхофф!… Хотя зачем?… И без того она нам завидовала. Ведь Кристоф у нас такой умный, а ее Шульц всего лишь подмастерье у колбасника. Так что ей писать не надо. Или надо?… Только представить, как позеленеет она от злости, как выпучит глаза, как набросится на своего сыночка!
        А все-таки где же Клара? Ее нет уже довольно долго. Конечно же, она скоро придет, но все же, все же где она могла так надолго задержаться? Подойдя к кровати дочери, мать нащупала вязанье. Обычно оно теплое, шерсть долго хранит тепло Клариных рук. Теперь же вязанье холодное… «Значит, Клара ушла уже давно? Но тогда где же она? Где можно пропадать так долго? Может, Клара заблудилась, как тот несчастный слуга господина графа? О Боже, тут ведь стоит только свернуть не туда, и считай, что сразу заблудишься! А интересно: нашли уже этого слугу или нет? Я не переживу, если заблудится Клара…»
        Мать подошла к двери. Открыла ее. Тугие дверные петли тихо скрипнули. В коридоре было так же тихо и темно, как и в комнате.
        Ей казалось, что никогда не кончится эта напряженная тишина, что умерли все звуки, задохнувшись в пыли и паутине. И сейчас, в этой тишине, она услышала, как сильно бьется сердце, как колотится оно в клетке ребер.
        Она не знала, действительно ли она слышала это или ей просто показалось - где-то неподалеку дряхлые паркетины визгливо поскрипывали под тяжестью чьей-то поступи.
        Ну наконец-то… Уж слава тебе Господи!… Больше она никогда и никуда не отпустит Клару от себя. Как можно гулять ночами, в темноте, по этому ужасному замку! Ведь недолго и заблудиться, или, того хуже, ветхая ступенька на лестнице может обрушиться прямо под ногами, или… Но хватит. Если навоображать себе всяких ужасов, то и ночью тогда не заснешь…

«А чего это я стала в дверях? Доча сейчас придет, удивится, с каких это пор я встречаю ее прямо на пороге. Ведь еще даже толком не стемнело. Эх-эх-эх… Своих-то детишек у нее нет, куда ей понять!… Ладно, пойду лягу, притворюсь, будто бы сплю. Клара придет, зажжет свечу, а я буду лежать тихо-тихо, зажмурясь, и тихонько подсматривать, как Клара вяжет. Как хорошо, когда все тихо и спокойно. Да, пойду, пожалуй, прилягу. Да и доча уже близко… Ну вот, и нечего было волноваться.
        Но это не Клара!
        Клара не может так ходить, не может так тяжело, натужно дышать, я никогда не слышала, чтобы она так хрипела. А что это волочится за нею по полу? о Боже! Доченька! Она упала, она вывихнула ногу, она в крови!»
        Неожиданно мать ощутила, как к запаху подвальной пыльной сырости, к которому она уже привыкла, так как повсюду в замке так пахло, к этому стылому чахоточному запаху примешалась теплая волна сладковатого зловония. Можно было даже увидеть, как парообразные смрадные клубы липким туманом расползаются по коридору и как мгновение спустя в них, в этих клубах, очерчиваются и вновь расплываются очертания странного приволакивающего ногу существа.
        О Боже, это действительно не Клара! Ей показалось, что она слишком громко хлопнула дверью. Сердце колотилось так сильно, что создавалось впечатление, что оно вот-вот проломит хрупкие ребра и выскочит наружу, прокатится по сырому полу багровым трепещущим комком. «Господи! Господи! Господи! Что это? Что это за чудовище, до пят заросшее волосами, роговиной перекрученных ногтей скребущее пол, почему оно волочит ногу? О Боже святый, спаси и помилуй нас! Нет, никогда еще я не видела такого ужаса! Завтра же, завтра же уезжаем! Ах, я же совсем забыла запереться на задвижку!…»
        Едва лишь маленькая, немногим толще булавки, условная задвижка вошла в предназначенный для нее полукругло изогнутый кусок бронзы, едва лишь была создана хоть какая-то видимость преграды от дышащего липким холодным зловонием, волочащего ногу ужаса, как на дверь обрушился удар - сильный, грубый, неожиданный.
        Мать вынуждена была закусить губу до крови, зажать рот обеими руками, лишь бы не закричать, лишь бы не выдать свое присутствие тому, кто за дверью.
        - Нет! - шептала она. - Нет! Господи Боже, что же это?!
        Дверь содрогнулась снова. По ее поверхности словно бы прошла волна, настолько силен был удар. Хрупкая задвижка шаталась, однако каким-то чудом все еще держалась.
        - Кто там? - проговорила мать обрывающимся от страха голосом. - Что вам от меня нужно?
        - Мама, открой, это я…

«Боже правый! Неужели все-таки Клара? И чего это я так боялась, спрашивается?»
        А из-за двери все так же доносилось монотонное бормотание Клары. Она бубнила, именно бубнила, одни и те же слова:
        - Мама, открой же! Здесь так холодно, сыро и страшно. Мама, открой, это я. Здесь так холодно, сыро и страшно. Мама, открой.
        - Не-е-е-е-ет! - Баронесса почти что кричала. - Уходите! Зачем вы обманываете меня?
        - Мама, открой! - настаивало за дверью оно. - Я принесла тебе хлеба…
        Мать руками зажала себе рот. Какой хлеб? Что оно говорит?
        - Мама, открой.
        Этот голос - сущая адская мука. Однообразный, настойчивый, глухой, как у чревовещателя.
        - Доча, но я же не просила хлеба…
        - Мама! - Дверь содрогнулась. - Неужели ты не помнишь? Ты просила. Открой! Здесь так холодно, сыро и страшно.
        И впервые сквозь этот голос пробился хищный, звериный рык.
        - Уходите! Верните мне Клару! Где настоящая Клара?
        - Да ты совсем рехнулась, старая дура! - Голос того, кто за дверью, стал грубым, издевательским. - Уже не признаешь родную дочь! Открывай немедленно, старая сволочь! Я принесла тебе хлебца!
        Мать стала кричать в надежде, что хоть кто-нибудь ее услышит, избавит ее от этого ломающего двери ужаса.
        - Убирайтесь немедленно! Где Клара? Где она? Что вы с ней сделали?
        Но из-за двери теперь слышался лишь визгливый хохот.
        После нового удара задвижка отлетела.
        Медленно, скрипя, дверь открывалась.
        Сначала в комнату проникло густое облако зловония, невыносимого, рвотного, трупного, и лишь затем вошло, волоча ногу, оно. Баронесса не могла уже даже кричать. Она лишь чувствовала, как холодеют ноги, как становятся они тяжелы и неподвижны.
        Вот бы никогда не подумала, что на старости лет может повториться такое: могут вдруг опять, как в детстве, отняться ноги. Тогда ей было всего четыре года, она разбила большую мейсенскую вазу, в которую отчим складывал недокуренные сигары, и фрау Клюмме, мерзкая фрау Клюмме (она видела, как они с отчимом целовались, а потом голые на постели боролись, а мать в это время больная лежала в другой комнате) заперла ее в темном страшном сарае. Там было очень страшно и совсем-совсем ничегошеньки не видно. А когда рядом кто-то начал ходить, она совсем испугалась и стала кричать, но никто ее не слышал. А потом тот, кто ходил за дверью, стал тихонечко в нее скрестись, стараясь пробраться в сарай. Она тогда забилась в самый угол и постаралась не дышать, и тогда то существо, за дверью, завыло. И она почувствовала то же, что и сейчас, спустя много лет, - ноги перестали ходить, сделавшись как бы чужими. Две недели после этого она болела, три дня не могла прийти в сознание. Оказалось - это стало известно уже потом, - что тогда за дверью скреблась всего лишь собака. Ей было стыдно, она почувствовала себя такой
трусихой.
        А эта рожа!… Она вся в язвах, в парше, губы и десны сгнили, грязные свисающие патлы вросли в тело, проваленный нос зияет омерзительной ямой.
        Мать почувствовала, что ей не хватает воздуха. И, когда золотарь схватил ее за грудь и стал бить головой об стену, когда из ран ее брызнула кровь, она думала о том, как ей не хватает воздуха.
        Она была еще жива, когда золотарь отшвырнул ее окровавленное тело и прислушался к звукам, слабо доносившимся откуда-то снизу.
        - Господь покарает тебя, мерзкое чудовище! - еле слышно прошептала она, еще успела прошептать, прежде чем золотарь с силой ударил ее о стену, и она уже больше никогда и ничего не чувствовала после этого.
        Отшвырнув мертвое тело к дверям, золотарь поспешил туда, откуда доносился звук, похожий на крик.
        Тяжелая дверь закрылась, и в комнате стало темно, тихо и по-кладбищенски спокойно.

* * *
        Невероятным, нечеловеческим усилием Кристоф увернулся, как уворачивается маленькая серая ящерка, теряя свой хвост. Заскорузлые пальцы убийцы мозолисто проехались по кафтану, срывая пуговицы, превращая одежду в рваные полосы лохмотьев.
        - Маэстро! - только и успел проговорить Кристоф. - Что же вы стоите? Помогите же!
        Медленно и неуклюже подбирался маэстро Корпус-кулус к дерущимся, подходил к ним, примеривался и, досадливо покачав головой, заходил с другой стороны.
        - Маэстро! Помогите же, помогите! - кричал Кристоф, чувствуя, как пальцы «Кушать подано» вновь нащупывают его горло, сжимают кадык.
        Нога болвана в резком движении врезалась маэстро под дых. Легонький, как листик, старичок отлетел к стене и студенисто растекся телом по каменной кладке.
        Убийца на секунду отвлекся от Кристофа. Всего лишь какое-то мгновение отделяло юного барона от смерти. Однако он уже не боялся быть убитым, он стал хладнокровен и расчетлив. Время снова замедлило свой бег. В эту секунду множество мыслей посетило Кристофа. И неожиданно, как свет факела в темном подземелье, пронзило понимание, что он еще сможет спастись, если только…
        Убийца медленно, невероятно медленно поворачивал свою рожу к Кристофу. Все ближе, ближе, ближе. Кристоф уже чувствовал его дыхание, смердящее водкой, луком и чем-то еще, невероятно противным.
        Жирный рот «Кушать подано» оказался уже на уровне глаз Кристофа. Пальцы терзали кадык, впивались в выемку между ключицами.
        Молниеносно и рассчитанно пальцы Кристофа сложились буквой «V». «Главное - не промахнуться!» - промелькнуло в мыслях. Убийца уловил его движение, но уже не успел ничего предпринять, и, прежде чем он что-либо понял, пальцы Кристофа вонзились в его глаза. Кристоф ощутил, как разорвалась какая-то тугая пленка, как плещется теплая влага в огранке глазниц.
        Все опять убыстрилось. Пасть чудовища исторгла дикий, болезненный рев. «Кушать подано» отпустил Кристофа, поднес руки к глазам. Выбираясь из-под его массивной туши, Кристоф крикнул:
        - Маэстро! Нож! Быстрее! Ну же!…
        Ослепший объявлялыцик огласил замок надрывным, невозможным, оглушительным ревом. Руки его, вытянутые перед собой, ощупывали воздух, каждую его частицу, в поисках ускользнувшего барона.
        Кристоф пятился по коридору, держа за руку маэстро, казавшегося насмерть перепуганным. Молодой барон вспомнил некогда читанного Гомера, его циклопа Полифема, которому хитроумный Одиссей выколол единственный глаз.
        Раздвинутые в стороны лапы «Кушать подано» перегородили весь коридор. Проскользнуть мимо них не представлялось возможным. Оставалось только пятясь отступать.
        На полу слабо поблескивало лезвие ножа, почерневшее в кухонном чаду. Подняв нож, Кристоф ощутил, что уверенности в нем чуть-чуть прибавилось.
        - Господин барон! - прошептал маэстро. - За поворотом коридор разветвляется. Мы можем убежать.
        Шепот маэстро был тих, однако объявляльщик его услышал. Он взревел, потрясая головой.
        Кристоф чувствовал, как безумно быстро колотится его сердце: вверх-вниз, вверх-вниз, подобно кузнечному молоту, оно, казалось, пробив кости, неминуемо должно выскочить из гортани. Уже не понимая, что делает, Кристоф размахнулся и, держась обеими руками за рукоять, с силой вонзил лезвие ножа в череп «Кушать подано». Он слышал, как хрустнули перерубленные кости, видел, как отломилась рукоять, ощутил, как брызнул из дыры в голове сероватый мозг. Кристоф стремглав отскочил от смертельно раненного врага, который метался от стены к стене, силясь извлечь из своей головы убийственное жало, и наконец рухнул на пол, заливая полы коридора потоками крови.
        Кристофа трясло. Согнувшись, брел он по коридору. Зубы его стучали, как испанские кастаньеты.
        - Успокойтесь, барон, - проговорил маэстро, подхватывая Кристофа под руку. - А что вы скажете, если узнаете, что это был вовсе не человек? Оглянитесь, пожалуйста, и вы убедитесь…
        - Я ни в чем не хочу убеждаться, - отвечал Кристоф, все еще дрожа. Он резко схватил маэстро за отвороты кафтана в нелепый оранжевый горошек. - Что это? Ответьте мне, маэстро, что это? Это бунт?
        - Хуже, господин барон, много хуже!…
        - Что уж может быть хуже! - воскликнул Кристоф, оседая на пол. - И я ни черта во всем этом не понимаю! Я не знаю, куда мне идти, что мне предпринять, чтобы никакой придурок не бросался больше на меня с ножом, я не понимаю, наконец, почему он хотел меня убить.
        - Вставайте, барон, вставайте! Ну! Вставайте же! Не время предаваться размышлениям. Мы должны бежать к егерям, должны спасти вашу мать. Скоро стемнеет и тогда станет поздно! Совсем поздно!
        Кристофа тяжело и безнадежно вырвало. Он прислонился лбом к старинным обоям, изображающим амуров и дриад.
        - Вы правы, маэстро, - сказал он. - Мы должны позаботиться о матери.
        Тяжелой пеленой ложилась на замок зловещая тишина.

4. Тайны раскрываются
        За стенами замка продолжала бушевать буря.
        В одно из окон, цедивших скупой свет в пространство длинного коридора, ударила молния. Грохот грома смешался с лязгом битых стекол.
        Около двери, ведущей на лестничный пролет, Кристоф остановился.
        - Маэстро, - обратился он к старику, - сколько еще времени у нас осталось?
        - По моим расчетам, - отвечал маэстро, - не более получаса. Когда солнце зайдет, нас не спасет уже ничто.
        - Не та ли это схватка, что вы некогда мне предсказали?
        - Да, но пойдемте, пойдемте же скорее!
        - Одну секунду, маэстро. - Кристоф обернулся. - По-моему, я слышу чьи-то шаги недалеко от нас.
        Обернувшись, Кристоф не мог не бросить взгляд на труп поверженного противника. И увиденное заставило его содрогнуться. До сих пор Кристоф полагал, что поднятие волос дыбом случается только лишь у сентиментальных барышень в глупейших дамских романах, но сейчас поневоле должен был признать, что подобное может происходить отнюдь не с одними склонными к обморокам героинями беллетристики, но и с ним самим, ибо кожа на его голове, скрытая волосами, резко похолодела, и Кристоф ощутил, как шевелится, приходит в движение его волосяной покров.
        На полу лежало тело, но принадлежало оно отнюдь не тому назойливому «Кушать подано», чье постоянное присутствие неподалеку можно было уподобить лишь зубной боли или нагоняющей невыносимую скуку воскресной проповеди, когда отчаянный приступ зевоты не дает сойтись нижней челюсти с соседствующей верхней. Нет, на полу лежал вовсе не «Кушать подано», вовсе не тот идиот с добродушной физиономией и кровавыми намерениями - на полу, истекая слизью, издыхал мерзкий, огромный, длиною почти в две сажени труп - белесый, прозрачный, больше похожий на сторожа 0,
        шт., две уродливые когтистые лапы дергались, агонизируя, руки были похожи на щупальца кальмароподобного существа, виденного Кристофом на страницах энциклио
«Уродцы, кошмарные их сущности и колоссы». Рот, утыканный тремя рядами зубов-иголок, был раскрыт. Из него, равно как из развороченной ножом головы, вытекала белесая лимфа.
        - Да, господин барон, да, - сказал маэстро, видя, как содрогнулся Кристоф. - Вы видите перед собою останки любезнейшего «Кушать подано», истинное его, так сказать, обличье.
        - И много тут таких, как он? - спросил Кристоф, пристально вглядываясь в увеличенные мощными линзами очков и без того большие глаза маэстро.
        - Все, - сказал маэстро. - Среди слуг нет ни одного человека.
        - Так, значит, я заблудился тогда вовсе не во сне?
        - Конечно, нет! - Кристоф не знал, показалось это ему или нет, но маэстро даже негромко усмехнулся.
        Гремели уже совсем близкие шаги. По каменным плитам пола стучали подкованные сапоги. Кристоф напряженно вжался в стену коридора. Убегать было поздно. К тому же сейчас он был безоружен. В эту минуту он жалел, что у него нет, как у хищника, когтей. «Если тому, кто сюда идет, - думал он, - тоже хочется меня убить, то он, пожалуй, достигнет своей цели!»
        В скупом полумраке коридора обрисовались фигуры четырех егерей. Они были в полном вооружении: с ружьями, патронташами, кинжалами в ножнах.
        - Господин барон! - воскликнул Михаэль. - Мы слышали какие-то крики и шум и решили, что вам может понадобиться наша помощь.
        - Никогда не нравился мне этот чертов замок! - сказал Клаус. - Батюшки! Да вы весь в крови, господин! Что с вами случилось?
        Кристоф молча кивнул на уже издохшего червя.
        - Ничего особенного, - сказал он егерям, в молчаливом изумлении разглядывавшим тварь. - Просто вот этому червячку вздумалось немного на меня поохотиться.
        - Клянусь своим патронташем, - воскликнул Михаэль, - не знал я, что в здешних местах водятся такие зверушки!
        - Водятся! - мрачно усмехнулся Кристоф. - И, как говорит наш дражайший маэстро, в большом количестве.
        Шульц и Гейнц присвистнули.
        - Поспешим же, господа! - воскликнул маэстро. - У нас слишком мало времени, а нам еще необходимо найти и предупредить об опасности госпожу баронессу!
        - По-моему, - сказал Клаус, - госпож баронесс было две.
        - Клары уже нет, - произнес Кристоф.
        - Упокой Господь ее душу! - сказал Михаэль. - Я не совсем понимаю, что здесь происходит, но сдается мне, наша помощь нужна вам как никогда!
        - И вы не ошибаетесь, - усмехнулся Кристоф.
        Маленький отряд устремился вверх по лестнице.
        - Тысяча чертей! - воскликнул Гейнц, поднимаясь по ступеням. - Ну и воняет же здесь!
        - Как будто здесь сдохло по меньшей мере десятка два свиней! - добавил Шульц.
        Никто из них и не догадывался, что сквозь щели рассохшейся деревянной лестницы на них смотрит сама смерть.
        Золотарь, скрючившись, вжался в стену. Над его головой лестница поскрипывала под тяжестью шагов людей. Их было шестеро. Это слишком много. Не повезло. Ничего страшного: он ждал тысячу лет, может подождать еще полчаса. Щенок и колдун были почти что у него в руках. Но как же не вовремя подошли другие четверо!
        Сквозь щели лестницы он видел людей прямо над собой. Они бежали наверх, боялись, наверное, за старую мать. Глупцы! Могли бы уже не торопиться, он давно освободил старую кикимору от излишних мозгов. Они капают сейчас с потолка на пол, эти мозги.
        Золотарь видел, что Кристоф уже схлопотал по роже. Хорошо. Что ж, это только начало. Но начало неплохое. Любопытно было бы взглянуть на него, когда он увидит то, что осталось от старого отродья.
        Коридорами и переходами, хорошо ему знакомыми и почти не изменившимися, золотарь направился туда, в ту часть замка, где дожидались его подданные, - большую залу с обветшавшими стенами, освещенную лишь сполохами неверного света насекомых-светлячков, в глубине которой слиплись в бесформенную кучу его подданные. Его верные подданные.
        Как это говорил тогда Старик: «…по образу и подобию своему…» О, у золотаря было сильно развито образное мышление. И множество, множество подобий. И да, он творил, переделывая и коверкая то, что до него сотворил Старик.
        - О повелитель! - Жаба Лягв пал перед ним ниц. - Не описать словами радость, с которой мы приветствуем, тебя. Мы, жалкие твои рабы, сделали все, чтобы приблизить час твоего к нам возвращения, о повелитель! Возьми же в свои руки власть над нами, покорным твоему величию народом!
        - Хорошо ли ты, жаба Лягв, исполнял обязанности Хранителя власти?
        - Надеюсь, что хорошо, повелитель. Кто, как не я, нашел мальчишку с отметиной на руке? Кто, как не я, обуздывал колдунишку?
        - Остановись, Лягв! - сказал золотарь. - Ты остался таким же хвастливым, как и тысячу лет назад.
        Лучше ответь: не колдунишка ли опалил твое прелестное личико?
        - Он! - прошипел Лягв. - И за это он будет растерзан! Но пройдем, повелитель, чуть дальше. Мы приготовили тебе подарок.
        Они прошли в наиболее освещенный угол залы. Бесформенные существа шевелили в восторге когтями, щупальцами и присосками, хрипели, кричали и дудели, многие целовали золотарю ноги. Золотарь брезгливо морщил изъязвленное лицо.
        В углу, распятый на каменной стене в форме буквы «X», корчился человек. Железные кольца крепко держали его щиколотки и запястья.
        - Это и есть твой подарок, Лягв? - усмехнувшись, спросил золотарь.
        - Да, о повелитель! - ответил жаба Лягв. Внимательному глазу стало бы заметно, что конечности его чуть подрагивают. Мало ли: вдруг грозному хозяину подарок придется не по вкусу? - Не обессудь, что он несколько худосочен.
        - Лягв, хитрец! Ты уже оправдываешься! За тысячу лет ты совсем не изменился!
        - О повелитель!
        - И мне по душе твой подарок.
        Человек, распятый на стене, вдруг открыл глаза, которые держал закрытыми. Тело его покрывала липкая испарина смертного страха. Его не покрытое одеждой тело сотрясалось волнами дрожи, вызванной холодом и ужасом.
        - Любезный господин, - проговорил распятый на стене человек, - отпустите меня, пожалуйста! Я не понимаю, в чем я виноват, за что меня распяли на этой стене. Прикажите отпустить меня, умоляю! Звать меня Гансом, я слуга господина графа…
        - Заткнись! - крикнул золотарь. Перекрученный коготь чудовища взрезал щеку бедняги Ганса. Голова несчастного дернулась, пытаясь уклониться от омерзительных пальцев. Он закричал.
        - Эй, вы! - крикнул золотарь бесформенным существам. - Разожмите ему рот!
        Добрый десяток лап и щупальцев услужливо раскрыли несчастному Гансу рот.
        - По милости таких, как ты, мерзких людишек, - сказал золотарь, - я тысячу лет провел в самом ужасном, самом затхлом, самом зловонном подземелье. Я кричал, я бился головой о каменные стены. Я умолял о кусочке пищи или хотя бы глотке воды. Никто из вас, людишек, не захотел мне помочь. Тело мое сгнило. И сейчас ты, мерзкая обезьяна, требуешь пощады? Ты хочешь, наверное, сказать, что страдаешь больше меня? Да тебе не суждено испытать и тысячной доли того, что испытал я.
        Отвратительная когтистая лапа проникла несчастному в рот. Пальцы едва заметно шевелились, словно бы нащупывали что-то. Ганс лишь еле слышно хрипел, глаза его вращались, словно у бесноватого. Наконец рука чудовища резко дернулась. В следующее мгновение золотарь вынул ее изо рта жертвы. Его пальцы сжимали маленький, сочащийся кровью кусок мяса. Это был язык Ганса.
        Золотарь неспешно положил его в свой сгнивший рот. Сквозь истлевшие щеки твари можно было рассмотреть, как черные, отвратительные зубы перемалывают сочащийся кровью язык. Несомненно, то же самое видел и бедный Ганс. Видел до тех самых пор, пока золотарь своей лапой не пробил ему грудную клетку и не вырвал оттуда сердце.
        А через несколько мгновений на уже мертвое тело, визжа и урча, накинулись бесформенные монстры.
        - Мама! Где ты, мама?
        Кристоф стоял на пороге комнаты, напряженно вглядываясь в сгущающуюся темноту помещения. Он спрашивал пустоту огромной комнаты, спрашивал, угасающая искорка надежды вынуждала его произносить эти слова снова и снова, в то время как сознание беспощадно осознавало то, что наверняка произошло.
        - Мама?…
        Кто-то из егерей зажег спичку, озарив лишь маленький клочок сумерек.
        Кристоф прошел внутрь. Жестокое предчувствие усиливалось, душило, сжимало горло. И, когда Кристоф споткнулся обо что-то, он понял все.
        И закричал:
        - Нет, нет, нет! О Боже! Нет!!!
        Он грузно осел на окровавленный пол. Из горла вырвалось рыдание, похожее на хриплый лай. Над ним склонился маэстро:
        - Успокойтесь, господин барон. Слезами горю не поможешь… А своими криками вы лишь привлекаете внимание врага.
        Грязное, страшное лицо барона перекосилось, приняло младенчески беспомощное выражение. Губы бессильно шевелились.
        - Господин барон, - увещевал маэстро, - пойдемте, пойдемте же отсюда. Нельзя терять ни секунды.
        - Иди на хер, ты, старый козел! - закричал Кристоф, превозмогая душивший его слезный лай. - Уходите все! Оставьте меня в покое! Оставьте же, оставьте меня одного! Не прикасайтесь ко мне! Уйдите все! Вон!
        Он упал на истерзанное тело матери.
        - Послушайте же, - голос маэстро сделался вдвое громче, - послушайте! Не время и не место предаваться истерикам! Вы уже не в силах ничего исправить! У нас мало, слишком мало времени!
        Но охваченный горем Кристоф его не слышал.
        - Кристоф! Будьте же наконец мужчиной! - Голос маэстро зазвенел суровыми нотками. - Вы должны готовиться к бою! Не пристало настоящему воину рыдать. Тем более что вам с лихвой представится возможность отомстить.
        Кристоф поднялся с пола.
        - Хорошо, маэстро. Вы правы, Слезами горю не поможешь. - Даже сквозь кровь и грязь, густой коркой облепившие лицо юноши, на нем можно было прочитать выражение отваги и решительности. - Мы должны победить врага, чем бы он ни был! Я отомщу за тебя, мама! - прошептал он. - Отомщу за тебя и за Клару! Клятва дворянина нерушима. - И, уже громко, добавил: - Пойдемте же вперед, к арсеналу!
        Старый замковый арсенал размещался в полуподвале и представлял собою довольно просторную залу с высокими округлыми сводами. Два больших, забранных мощной чугунной решеткой окна выходили во двор замка. Из них открывался вид на ворота и подъемный мост.
        Егеря сбили прикладами ружей старый заржавленный замок, и, отворив тяжелую, обитую листами железа дверь, маленький отряд вошел в арсенал.
        Более всего это хранилище оружия, сложенного здесь на случай непредвиденного нападения или длительной осады замка, напоминало простой склад старинной рухляди, никому уже не надобной, которую свалили сюда много-много лет назад. Теперь она благополучно покрывалась пылью, мхом и плесенью. Как сказал маэстро, последний раз арсеналом пользовались что-то около двухсот лет назад, во время большого, охватившего всю страну крестьянского бунта. Естественно, вооруженным до зубов защитникам замка практически без усилий удалось разогнать разрозненный и плохо вооруженный крестьянский сброд. С этих самых давно позабытых пор арсеналом так никто ни разу не воспользовался.
        Чего здесь только не было! Старые заржавленные латы, кирасы, обломки копий, мечей, алебард, старинные ружья, большая часть которых, как это оказалось при беглом осмотре, ни к черту не годилась, петарды, трезубцы и даже допотопные дубины - все это в ужасном беспорядке было разбросано под сводами старинного полуподвала и сейчас мирно пылилось в тиши и покое. Также видно было, что последнюю сотню лет арсенал использовали просто как мусорную свалку. Повсеместно разбросаны были дырявые ведра, прожженные кастрюли, утюги, крючья, хомуты, колеса от телеги, да и сама телега, обросшая сизым мхом, мирно покоилась в этой усыпальнице.
        К радости наших защитников, несколько старинных ружей оказались исправны. Кроме того, невредимой оказалась и большая пушка, задвинутая в угол арсенала. Возле пушки обнаружились и ядра, сложенные аккуратной горкой.
        - Прекрасное открытие! - воскликнул маэстро, разгребая хлам, густо засыпавший старинную мортиру. - С этим орудием мы, пожалуй, продержимся даже до утра!
        Немало порадовало защитников и то, что в арсенале нашлись три бочки с порохом.
        Однако радоваться было некогда. Надо было защищаться. Михаэль вызывался руководить обороной. По его распоряжению прямо перед дверью была воздвигнута из всего завалившего арсенал мусора баррикада. Она составила первую линию обороны. Основным же оборонительным элементом являлась пушка, нацеленная на вход.
        - Пусть только попробует кто-нибудь сюда сунуться, - усмехнулся Кристоф. - Наши ядра живо разнесут его на мясной фарш!
        Двое егерей с ружьями заняли оборонительную позицию около окон. Самый мускулистый из них, Клаус, вооружился огромным двуручным мечом и сейчас, хохоча, вертел им над головою.
        Все было готово к бою.
        В тревожном ожидании прошло несколько минут. Вернее будет сказать, проползло, медленно и вяло, как полураздавленная гусеница, оставляя в душе тревожный, бередящий след. Тревогу усугубляла также темнота, сгущавшаяся все больше и больше, безраздельное господство которой в арсенале ни в коем случае нельзя было нарушать, ибо наличие пороха не позволяло зажечь даже свечку. Угнетала и неизвестность. Никто не знал, что за сила вторгнется в арсенал, никто не знал, откуда ждать нападения - от двери или, может, от окон. Один лишь маэстро казался знающим, но своим знанием он делиться отнюдь не спешил. Егеря держались с поистине аристократическим достоинством. Преданные, дерзкие, бесстрашные, на грядущий бой они смотрели, как на легкую забаву. Ни тени страха ни разу не промелькнуло на их лицах. Маэстро было поручено запаливать пушечный фитиль, однако же он принялся вновь за свои прыжки и поклоны, казавшиеся в этой обстановке совершенно неуместными.
        - Поосторожней, пожалуйста, господин Корпускулус! - Михаэль не удержался от того, чтобы съязвить. - Нечаянно вы можете поджечь фитиль, и тогда прости-прощай вся наша баррикада.
        - И все-таки, любезнейший маэстро, - сказал Кристоф, доселе не проронивший почти ни одного слова, - я хочу, чтобы вы все мне разъяснили. Я, да и не только я, а все мы хотим знать, за каким дьяволом мы заперлись здесь. Почему, из-за чего погибли мои сестра и мать? Действительно ли угрожает нам такая большая опасность, как вы говорите? Почему, скажите мне, мы спрятались здесь, а не пытаемся поймать и обуздать мерзкое чудовище? Маэстро! Настал наконец момент, когда вы должны оставить все свои отговорки и все нам объяснить!
        На несколько тягостных минут в арсенале воцарилась тишина. Она казалась ненарушимою, пока в нее не вторгся тихий, с легкою хрипотцою голос маэстро.
        - Хорошо же, - проговорил он, - хорошо, господин барон. Я расскажу вам все то, что вы хотите знать, вернее, все то, что знаю сам. Заранее прошу прощения у господ егерей, наверное, им не все в моем рассказе покажется понятным.
        - Ничего, - сказал Клаус, поигрывая мечом, - валяйте! Лучше знать хоть что-то, чем не знать вообще ничего.
        - Вы, барон, наверняка помните ту рукопись, что дал я вам прочесть? - начал маэстро.
        - Отлично помню, - сказал Кристоф.
        - Так знайте же, что это вовсе не сказка, как то могло вам показаться. Знайте же, что все события, о которых вы узнали, действительно имели место много тысяч лет назад!
        - Увы!- воскликнул Кристоф. - Увы, господин Корпускулус! Я, конечно, готов допустить, что все это - факт столь же непреложный, как и то, что Луна вращается вокруг Земли, - при случае Кристоф любил блеснуть образованностью, - а не наоборот.- Но тем не менее я не усматриваю хоть какой-нибудь минимальной связи между рукописью и смертью моих родных!
        - Между тем связь эта очевидна! Лемуры, а точнее, лемуры-каннибалы вовсе не вымерли. Каким-то неизвестным никому образом часть из них все же сумела покинуть покрытую льдами Лемурию. Покинул Лемурию и их вожак страшный жрец Макабр. Однако им даже за пределами Лемурии пришлось несладко, ибо льды покрыли большую часть Земли. Конечно, мадагаскарским каннибалам никакой холод страшен не был, посему немудрено, что им удалось выжить. Кстати, останки многих из них, обглоданные до костей их же товарищами-лемурами, иногда находят в земле и почему-то называют их динозаврами, ошибочно относя к породе пресмыкающихся. Голод и холод заставили лемуров уйти в долгую, длившуюся много тысяч лет спячку. Когда же они пробудились, на Земле уже господствовала новая раса- человечество. Естественно, лемуры желали уничтожить и пожрать новых обитателей Земли. Однако после спячки тела их были ослаблены, мускулы, зубы и когти атрофировались. Многие каннибалы даже не смогли выйти из спячки. Каннибалам требовалось набраться новых сил, необходимых для войны с человечеством. А теперь, барон, представьте себе поле битвы. Сражение
еще не началось, но доподлинно известно, что войско одного из противников несравненно слабее, нежели противостоящее ему. Что же предпримет слабейший противник?
        - Ну, - сказал Кристоф, подумав, - вообще-то я полагаю, что ему следует броситься наутек.
        - Не только, барон, не только…
        - Значит, тогда, гм, спрятаться в лесу и вести партизанскую войну на манер испанских гверильеросов.
        - Именно! - обрадованно вскричал маэстро, закружившись в какой-то немыслимой балетной фигуре, размахивая фитилем. - Именно! То же самое предприняли и лемуры. Они стали вредить людям, вредить исподтишка, по-подлому, по мелочам. Да, впрочем, что я вам рассказываю! Вспомните сами: Сцилла, Харибда, Минотавр (чистейшей воды образец лемура-каннибала), далее - Змей Горыныч, разнообразные драконы и все прочее в этом роде. Однако порода крупных чудовищ была нежизнеспособной. Рано или поздно их убивали либо герои, либо жители окрестных поселений. Тем более следует учитывать, что лемуры-гиганты были на редкость тупоумны и обмануть их ничего не стоило даже какому-нибудь деревенскому дурачку. Гораздо большей приспособленностью обладали лемуры-гибриды, то есть помесь лемура с человеком, с каким-нибудь животным, насекомым, рептилией. К гибридам можно отнести такие разновидности лемуров, как домовые (помесь лемура и крысы), русалки и водяные (иначе говоря, лемурорыбы), лешие, фурии, гарпии, гномы (лемурокроты), демоны, привидения, а также разнообразную насекомую мелочь: болотные огни, например, завлекающие
путника в непроходимые трясины, суть не что иное, как лемуросветляки. Впрочем, не буду утомлять вас скучным перечнем существ, произошедших от скрещивания лемуров с представителями животного царства, тем более что подобные существа также очень глупы и для умного или хотя бы просто осторожного человека не могут представлять никакой опасности.
        - Наиболее же опасными, - продолжал маэстро, - являются лемуролюди. На первый взгляд они абсолютно неотличимы от человека. Так же, как человек, они двигаются, разговаривают, ходят на службу, женятся или выходят замуж, рожают детей и, в большинстве своем, даже не подозревают о своей истинной, кровожадной сущности. Но тем не менее они обладают особым чутьем, умеют среди тысяч людей распознать такого же, как они, лемура и стойко держатся друг за друга. Жениться лемуры предпочитают исключительно на лемурихах. Иногда, но крайне редко, лемурская порода одерживает верх над человеческой, и тогда рождаются уродливые дети, вылитые лемуры - с хвостами, покрытые волосами, с несколькими головами, даже с рогами (я как врач видел немало подобных случаев), но даже тогда родители-лемуры оказываются удивлены, как же могло такое случиться. Лемуролюди во всем стараются походить друг на дружку: в одежде, в поведении, в разговоре, в мыслях. Они инстинктивно чувствуют чужака - нелемура и с трудом скрывают свою к нему враждебность (а порой и не скрывают ее вовсе). Лемуролюдям свойственны примитивность и однобокость
мышления, крайний эгоизм, грубая хитрость. Когда много лемуролюдей собираются вместе, наружу вырывается их скрытая людоедская сущность и тогда они долго не могут успокоиться, пока не убьют кого-нибудь.
        Наиболее яркий, можно даже сказать, клинический пример лемурочеловека представляет собою ныне здравствующий император Франции Наполеон Бонапарт. Его психологии свойственны все черты мышления примитивного лемура-выскочки: глупость, самонадеянность, чванство и, разумеется, кровожадность.
        - Ну и ну! - удивленно воскликнул Михаэль.
        - Но перенесемся на тысячу лет назад, - продолжал маэстро. - Это было жестокое и страшное время. По всей Европе бушевали войны, изуверы-правители чинили неслыханные зверства. Но более всего жестокостью и изуверством славился барон Карл фон Гевиннер-Люхс, владелец замка Дахау. Его изображение вы могли видеть в портретной галерее. Достаточно взглянуть на это хищное лицо, на котором оставили свой след все мыслимые и немыслимые пороки, чтобы убедиться, что земля вряд ли когда-нибудь носила худшего злодея. Рассказывают, что под конец жизни у барона даже выросли клыки, как у хищника. В замке барон устраивал немыслимые кутежи и безобразия и в конце концов так загадил замок, что по его коридорам и шагу нельзя было ступить: повсюду в лужах помоев плавали нечистоты и мусор. Расплодилось множество омерзительных червей, мокриц и жаб. Сам барон, хотя и не отличался особой чистоплотностью, однажды, в момент протрезвления, ужаснулся царящему в замке беспорядку.
        - Сейчас, по-моему, не намного лучше, - усмехнулся Кристоф.
        - Так вот, - маэстро говорил быстро, не отвлекаясь, - он назначил огромную награду тому смельчаку, который сможет очистить замок. Многие отчаянные сорвиголовы пытались это сделать, и всех их подстерегала незавидная участь: кто-то попросту захлебывался в нечистотах, кого-то сожрали крысы и насекомые. Многих, не справившихся с заданием, барон приказывал казнить. И вот однажды, когда барон совсем уже было отчаялся, к нему явился довольно отвратительного вида человек и вызвался очистить старинное обиталище баронов. «Кто ты, смельчак?» - спросил барон. «Зови меня просто золотарь», - отвечал тот. «Но как же ты будешь очищать замок?» - «У меня много помощников», - усмехнулся золотарь, указывая на выходящую из лесу банду отвратительных лемуров…
        - Значит, - воскликнул Кристоф, - значит… выходит, что золотарь- это… это Макабр!
        - Да, - грустно отвечал маэстро.
        - О! Теперь я, кажется, многое понимаю, - сказал Кристоф. - Но, прошу вас, продолжайте!
        - И действительно, всего за какую-то неделю лемуры расчистили отвратительный замок, отмыли полы, стены, загнали крыс, жаб и насекомых в самые глубокие подвалы. И замок заблистал чистотой, стал совсем как новый. «Проси что хочешь!» - сказал золотарю изумленный барон. «Я не стану просить ни денег, ни земель, - сказал золотарь. - Я прошу только одного…» - «Чего же?» - «Чтобы ты разрешил нам поселиться у тебя в замке».
        И с этих пор замок Дахау стал настоящим гадюшником, хотя и был относительно чист. Макабр сделался его фактическим хозяином. Барону Карлу нравилась кровожадность лемуров, он даже женился на одной лемурихе. Вместе с каннибалами он стал совершать набеги на соседние селения, опустошал их и даже пристрастился к людоедству. На тысячу верст вокруг барон и лемуры пользовались недоброй славой, люди боялись даже упоминать его имя. Каннибалы же тем временем безжалостно пожирали детей, женщин, стариков, не брезговали даже грудными младенцами.
        Слух об этих бесчинствах пронесся по всей Европе и достиг даже отдаленных Британских островов, где в ту пору проживал великий маг, волшебник и чудодей по имени Мерлин. Прослышав о лемурском разбое, знаменитый белый маг со своей свитой отправился в Дахау. Много приключений и злых поворотов судьбы испытал Мерлин, прежде чем оказался в замке, где и произошла его знаменитая битва с лемурами. Много волшебных чар было применено с каждой из сторон, много магов и лемуров было испепелено, погиб и отвратительный барон. Я же был тогда лишь зеленым юнцом, но и мне это сражение запомнилось на всю жизнь. Я получил несколько ран, но и сам уничтожил четырех каннибалов. В конце концов Мерлин одержал победу: волшебным посохом он размозжил голову барона Карла, а золотарь, он же Макабр, он же Идолище Поганое, он же Злокозненный Дэв, он же Страшный Тэнгу, был навеки заточен в одно из самых глубоких замковых подземелий, на дверь которого Мерлин наложил страшное заклятие. Ни один лемур и ни один человек не сможет проникнуть в это подземелье, кроме юноши с особой отметиной на ладони. Этот юноша, гласило заклинание,
появится через тысячу лет. Необходимо не дать ему освободить жреца. Собственно, с этой целью я и оказался в замке. Сам старый Мерлин поручил мне, молодой человек, наблюдать за вами. Но увы мне, старику! Я не уследил!
        - Мамочки! - воскликнул Кристоф. - Если бы я только знал!
        - Стоило мне лишь на несколько часов отвлечься от наблюдения за вами, как случилось непоправимое.
        Золотарь оказался на свободе, которой, если бы не ваше любопытство, юноша, он бы не увидел никогда! Теперь по вашей милости, молодой человек, по замку разгуливает одно из самых кошмарных чудовищ на земле.
        Впрочем, я вас не виню. Так было предсказано. И я не знаю, смог ли бы сам Мерлин воспрепятствовать осуществлению предначертанного.
        - Тысяча дьяволов! - воскликнул Шульц. - Я всегда знал, что в этом поганом замке творится что-то нечистое!
        - А скажите, - спросил Кристоф, - хлебатели и ковырятели - лемуры?
        - Не совсем, - отвечал маэстро. - Это всего лишь помесь лемуров и людей. До самого недавнего времени они и не подозревали о своей омерзительной сущности, кроме некоторых из них, например, жабы Лягва, который более известен вам как дворецкий, Хранитель власти Макабра. Лишь когда стало близиться исполнение предсказания, лемуры почувствовали, что они могут изменяться. Они стали собираться в отдаленной части замка и приносить молитвы и клятвы верности своему томящемуся в неволе повелителю. Лишь тогда в них пробудилось то чудовищное, исподволь дремавшее в глубине их сознания предназначение. Золотарь источал из своего узилища колоссальную энергию. Именно он привел вас к своей темнице. Именно он, хотя, могу ручаться, вы и не чувствовали, что вас что-то ведет.
        Именно он принудил лемуров изменяться. Теперь в своем истинном обличье они сделались страшны, они готовы крушить и убивать. Сейчас же они страшнее в сотни раз, ибо рядом с ними Макабр, подлинное проклятие нашей планеты.
        - А куда же смотрели бароны? - спросил Кристоф. - Почему они не разогнали лемуров?
        - Если вы внимательно слушали мой рассказ, - сказал маэстро, - то вы должны помнить, что барон Карл женился на лемурихе, следовательно, все его потомки…
        - Лемуры, - закончил Кристоф. - Значит, и я, как их потомок…
        - Вы нет, - сказал маэстро. - Вы всего лишь незадачливая жертва искусно разыгранного спектакля. Вас просто нашли по особой отметине на руке… Вспомните, в последнее время никто не интересовался вашей ладонью?
        - Да, - сказал Кристоф. - В одном из трактиров в Нюрнберге уродливая цыганка внимательно рассматривала мою ладонь, а потом удалилась, не сказав ни слова.
        - Вот, - сказал маэстро. - А через несколько дней за вами явился таинственный экипаж.
        - Именно так, - подтвердил Кристоф. - Значит, я…
        - Да, - жестко сказал маэстро. - Вы никакой не барон. Вас обманули. Более того, перед вами разыграли спектакль, связанный с мнимой кончиной Карла-Людвига, который на самом деле и не умирал. В этом вы можете убедиться, заглянув в его гробницу, которая на самом деле пустует. Тот, кого вы считаете Карлом-Людвигом, на самом деле жив и здоров, он такой же лемур, как и все в этом замке. Более того, бароны Дахау вымерли еще тысячу лет назад. Их места поочередно занимала лемурская прислуга. Помните, на одном из портретов вы опознали кухарку?
        - О Господи! - Кристоф тяжело вздохнул. - Маэстро! Почему же вы ничего этого не говорили мне раньше? Может быть, я бы и вел себя осмотрительней!
        - Вы бы все равно мне не поверили, - усмехнулся маэстро. - Кроме того, великий Мерлин запретил мне что-либо вам рассказывать, мне было дозволено лишь намекать. Ибо, если бы те тайны, что я сейчас вам рассказал, вышли за пределы этого замка, последствия были бы самые огорчительные.
        - Значит, - сказал Михаэль, - нам предстоит битва с лемурами?
        - Хорошо хоть то, - сказал Кристоф, - что я разогнал половину.
        - Юноша, - маэстро возмущенно подпрыгнул, - вас опять надули! Лемуры и не думали выселяться. Они всего лишь укрылись в лесу, а под покровом ночи вернулись обратно в замок.
        - О Боже! - воскликнул Кристоф, хватаясь за голову и ероша волосы. - Значит, их более сотни! Разве сумеем мы устоять перед этой ордой?! О Боже! Боже! Боже! Нас ведь так мало!
        Маэстро по-отцовски обнял его за плечи.
        - Мы не только можем, но и должны устоять.
        Наша задача - уничтожить эту заразу во что бы то ни стало. Нельзя допустить, чтобы по всей Европе, да что там, по всему миру растекся мерзкий поток каннибалов. Учтите, что лемуролюдей великое множество, и, если мы позволим Макабру безнаказанно разгуливать на свободе, его армия будет расти и с каждым днем пополняться. Орда прожорливых монстров наводнит землю. Вы ведь не хотите, чтобы весь мир постигла судьба Лемурии?
        - Господи, конечно же, нет!
        - Не забывайте также, что сейчас в Европе свирепствует воинство, предводительствуемое злобным гибридом. Представляете, что будет, если он встретится с Макабром?
        - Даже не могу себе этого представить! - воскликнул Кристоф. - И все же мы попросту не сумеем продержаться! Нас всего-то шестеро!
        - Главное - продержаться до утра, - сказал маэстро. - При солнечном свете лемуры не столь активны.
        Речь маэстро оказалась прервана. Дубовую, массивную дверь арсенала сотрясли сильные, тяжеловесные, как кузнечный пресс, удары.
        - Будь что будет! - прошептал Кристоф, заряжая ружье.

5. Ночные гости
        Удары в дверь были отчетливы и ритмичны, словно бы они отмеряли время. Под натиском страшной, непререкаемой силы тяжелая дверь содрогалась. С вершины баррикады с грохотом обрушилось тележное колесо.
        - Господин барон! Господин барон! - послышались из-за двери восклицания дворецкого. - Почему вы заперлись в арсенале, господин барон? Выходите! Здесь вам ничего не угрожает! Выходите же! Неужели вы позволили безумному лекаришке увлечь вас своими бреднями?
        Кристоф, стиснув зубы, молчал.
        - Господин барон! - Дворецкий увещевал. Наверное, таким же тоном умудренный жизнью отец обращается к разгильдяю-сыну. - Зачем вы слушаетесь сумасшедшего? Почему вы заперлись от нас, ваших преданных слуг?
        - Убирайся к чертям, мерзкая жаба! - не выдержал Кристоф.
        - Господин барон! Зачем же вы так со мной, верным вашим слугой? Почему вы нас боитесь? Может, вы думаете, что мы будем вам мстить за объявлялыцика? Пустое! Не берите в голову, господин барон! Он нам и самим уже надоел! Правильно вы его проучили! И поделом ему!
        - О тысяча чертей! - простонал Кристоф. - Заткните же наконец эту мерзкую пасть! Иначе я за себя не ручаюсь!
        Дворецкий замолк, чувствовалось, что он обдумывает свою дальнейшую речь.
        Где-то вдалеке, за дверью, слышался издевательский визгливый хохоток.
        - Выходите же, господин барон! - Масленый голос дворецкого зазвучал вновь. - Вы, мне кажется, тяжело больны. Может быть, у вас жар. Мы пригласим специально для вас из Нюрнберга хорошего врача. У вас наверняка лихорадка. Зачем, зачем вы тревожите мать и сестру?
        - Они мертвы! - прорычал Кристоф.
        - Господин барон! Уж не бредите ли вы? Ваше состояние внушает нам серьезные опасения! Да вот же они! Обе госпожи баронессы идут сюда!
        - Кристоф! Сыночек!
        - Мама?! Ты?!
        - Сыночек! Зачем ты заперся в этом подвале? Сынок! Ведь ты же болен! Сильно болен! Тебе надо лечь в постельку! Я тебе ее уже приготовила! Выходи скорей! Не заставляй меня так волноваться!
        - Не может быть! Мама! Но ведь ты мертва!
        - Господь с тобой, сынуля! Ты бредишь! - Сквозь слезы она продолжала: - Господи, что делать? Мой сын совсем сошел с ума! Я всегда знала: не доведет до добра все это наследство! Вот теперь и Кристоф сошел с ума. Теперь мы с тобой, доченька, совсем сироты! Что же делать?! Что же делать?! О Господи! За что же это нам такое наказание?!
        - Клара! - хрипло сказал Кристоф. - Ты здесь, Клара? Ты меня слышишь?
        - Может, любезный братец соизволит выйти наконец из арсенала? - Да, это Клара! Это ее язвительный голос. - Выходи скорей, Кристоф, да смотри - не подожги там чего-нибудь ненароком, иначе все мы из-за тебя взлетим на воздух.
        В мгновение ока Кристоф оказался у самой двери. Опомнился он только тогда, когда ему на плечо легла рука маэстро.
        - Враг хитер, юноша! - сказал старик. - Неужели вы собрались поддаться на его уговоры?
        - Маэстро! - прошептал Кристоф. - Я перестал уже что-либо понимать! Мне уже кажется, что я действительно сильно, страшно, тяжело болен, что я потерялся в закоулках какого-то замысловатого, бесконечного кошмара. Маэстро, любезнейший маэстро! Может, и правда то, что эти люди за дверью желают мне добра?
        - Это не люди! - сказал маэстро. - Вы же видели.
        - Да, - сказал Кристоф. - Да, я видел. Я все видел, слышите, вы?! Эй, вы, за дверью! Вы мертвы! Я видел ваши трупы! Вы не можете со мною разговаривать! Сгиньте! Провалитесь в преисподнюю! Я вам не открою!
        - Господин барон! - Сквозь толщу дубовой двери в арсенал просачивался медоточивый голос дворецкого. - Господин барон! Да извинит меня ваша милость, но нам всем здесь сдается, что вы… кгхм… немножко не в себе. Хотя… хотя я, кажется, начинаю что-то понимать. Скажите, ваша милость, вы ведь имели продолжительную беседу с безумным лекаришкой? Я имею в виду господина Корпускулуса… Вы ведь довольно долго о чем-то с ним разговаривали, не так ли?
        - Положим, - сказал Кристоф.
        - Прекрасно! - загудел снаружи настойчивый голос. - А теперь, барон, скажите, он вас чем-нибудь угощал, когда вы с ним разговаривали?
        - Гм… Да. Трубкой с настоем восточных трав, просветляющих сознание.
        - Да, да, да! Именно! Теперь-то мне все понятно.Ха-ха-ха! - Дворецкий рассмеялся. - И как же это я сразу не догадался! Эти травы, что предлагал вам господин Корпускулус, вовсе не проясняют сознание, господин барон! Наоборот! Они его помрачают! Старый сумасшедший лекарь потчевал вас индийским гашишем, вызывающим кошмарные видения. Старикашка одурманил вас, а вы навоображали тут себе бог весть каких ужасов! К тому же господин Корпускулус вовсе не тот, за кого себя выдает! В бумагах покойного барона я обнаружил письмо, адресованное его покойной милости, которое его покойная милость не успел даже распечатать. Это письмо послано полицейским комиссариатом Магдебурга. Сейчас, господин барон, я вам немедля это письмо зачитаю. Эй! Огня сюда! Комиссар магдебургской полиции господин Шварцендреккер пишет буквально следующее: «Господин барон! Из достоверных источников нам стало известно, что в принадлежащем вам замке укрывается разыскиваемый полицией Магдебурга, Гамбурга, Оснабрюкка, Ганновера и прочая, и прочая, и прочая, - тут я пропускаю… ага, - а также святейшей инквизицией города Толедо опасный преступник
Фридрих Пуццли, скрывающийся от правосудия вышеозначенных городов. Сей мошенник Пуццли обвиняется в изготовлении фальшивых приворотных зелий, кои зелья привели к расстройству здоровья пятидесяти восьми особ женского и трех особ мужеского пола, из коих пострадавших шестеро являются дамами из знатных фамилий. Также означенный Пуццли обвиняется в колдовстве, чернокнижии, насылании порчи на домашний скот, ритуальном поедании грудных младенцев, вызывании наводнений и землетрясений, солнечных затмений и прочей непогоды. Убедительно просим вас, господин барон, незамедлительно выдать указанного Пуццли властям». Ну, тут идут приметы, тут все совпадает… Ага! Вот, слушайте! «Вышеописанный преступник и душегуб укрывается в замке Дахау, пользуясь вымышленным именем Хосе Леонсио Иван Франсуа Альбрехт фон Корпускулус де Суррогатис, выдает себя за доктора медицины и прочих наук, хотя образования никакого не имеет, даже более того - был изгнан из второго класса церковноприходской школы за леность и тупоумие».
        Кристоф, потрясенный, застыл.
        - Какая гнусность! - воскликнул он. - Какая чудовищная гнусность! Маэстро! Неужели это правда?!
        - Ложь! - вскричал маэстро, совершая невероятный по своей запутанности прыжок. - Отвратительная, омерзительная ложь! Барон! Неужели вы верите этому бесстыдному поклепу?!
        - А почему бы, собственно, и нет, - пожал плечами Кристоф.
        - Господин барон! Господин барон! - продолжал дворецкий. - И это еще не все! Этот отпетый мошенник, этот негодяй, этот пройдоха…
        - Не смейте! - взвизгнул маэстро.
        - …этот висельник одурманил вас, чтобы втянуть в какую-то свою темную авантюру. Господин барон, не будьте же простаком, не позволяйте этому мошеннику дурачить себя! Выходите! Чай с малиной и крепкий сон - вот все, что сейчас вам необходимо.
        - А мать, Клара - они действительно живы? - спросил Кристоф.
        - Разумеется. - Дворецкий рассмеялся. - Вы же сами с ними только что разговаривали!
        - Сынок, выходи! - Голос матери.
        Ей вторила Клара:
        - Кристоф, прекрати чудачить, шутка зашла уже слишком далеко!
        - А где же тогда золотарь? - воскликнул Кристоф. - Где жрец Макабр? Где лемуры?
        - Да что вы, господин барон! Как вы могли поверить россказням старого мошенника! - сказал дворецкий. - Никаких золотарей, жрецов и лемуров в замке нет и никогда не было!
        - Неправда! - воскликнул маэстро. - Кристоф! Не слушайте его! Он сам лемур! Весь замок кишит лемурами! Неужели вы не понимаете, что лемуры прибегают к хитрости, чтобы выманить вас отсюда?!
        За дверью расхохотался дворецкий.
        - Господин барон, я не могу поверить, чтобы этот старикашка, этот слабоумный мошенник мог оказывать на вас такое влияние! Воспользовавшись вашим одурманенным состоянием, он пересказал вам весь свой безумный бред. Ваше воображение распалилось, у вас возникли видения. Ну и натворили же вы дел, господин барон! Страшно сказать… Убили ни за что ни про что бедного «Кушать подано», заперлись в арсенале. Ваша сестра права, шутка чересчур затянулась. Опомнитесь, барон, стряхните с себя весь этот бред!
        Кристоф зажмурился так сильно, что перед глазами замелькали яркие круги. Как хорошо было бы вернуться в ту, прежнюю, обстановку, где так тепло и уютно, где никто никого не убивает, где кушать подано, где на днях приедет Вероника, где нет всех этих ужасов! Как хорошо было бы, если бы все это оказалось всего лишь бредом безумного старикашки!

«Но ведь я же видел! Я все видел с такой отчетливостью и ясностью, которой не возникнет ни в одном, пусть даже отчетливом, кошмаре, - истерзанные тела матери и сестры, сырой ужас подвала!» Кристоф не знал, что и думать, мысли сплелись в единый змеящийся клубок.
        - Еще немного, и я действительно сойду с ума, - прошептал он. - Если еще не сошел…
        Его ладонь цепко схватила костистая лапка маэстро.
        - Это не бред, - произнес он.
        - Знаете ли, маэстро, с большей охотой я поверил бы обратному!
        - Это совсем не бред! - убежденно сказал маэстро. - Враг дьявольски хитер, так не поддавайтесь же его козням! Если бы вы только могли увидеть то, что происходит сейчас за дверью! Сколько чудовищ и страшилищ предстало бы перед вашим изумленным взором! Сколько пастей, из которых вытекает тягучая длинная слюна от одного только предвкушения того, что мы выйдем из арсенала! Они только этого и ждут! Верьте мне!
        - Все мои злоключения, - сказал Кристоф, - начались с того, что вы, господин Корпускулус или господин Пуццли, побеседовали со мной, с того, что вы угостили меня своим зельем. Это и вправду был гашиш?
        - Да, - сказал маэстро. - Это был гашиш. Но прошу вас, не называйте меня господином Пуццли! Более отвратительной фамилии я не слышал никогда и, уж поверьте, не имею к этой гадости никакого отношения! Это ж надо было придумать такое! Господин Пуццли! Тьфу!…
        - Значит, вы признаете, что одурманили меня? - перебил его Кристоф.
        - Юноша! Если в трубке и был гашиш, то это вовсе не значит, что я вас одурманил. Гашиш, тем паче индийский, проясняет сознание, расцвечивает ваши мысли, даже самые пустяшные, на которые бы вы никогда не обратили внимания, роскошными узорами. Употребив гашиш, вы видите весь мир в ином свете, не так, как раньше. Восприятие ваше делается особо обостренным. Тем более не может, не должно возникнуть никаких галлюцинаций, уж вы мне поверьте, я на этом деле, что называется, собаку съел. Угостил же я вас этим снадобьем исключительно для того, чтобы вы полней и красочней восприняли мою историю.
        Маэстро отчаянно прыгал. Кристофу казалось, что старик оправдывается. Неужели он действительно обустроил и разыграл весь этот бредовый кровавый спектакль? Неужели все эти кошмары, произошедшие дождливым вечером, всего лишь порождения воспаленного сознания? Но зачем это нужно маэстро? Зачем надо было убивать «Кушать подано»?
        Затем, что тот напал первым.
        Кристоф провел ладонью по лицу. Утром это будет уже не лицо, а один большой кровоподтек. Саднило оцарапанное горло.
        - Кристоф! - заговорил Михаэль. - Это вовсе не бред. Мы отчетливо видели ту тварь на полу. И это был не человек.
        - Да-да! - воскликнул маэстро. - Уж им-то вы можете верить!
        - Клаус! - сказал Кристоф. - Ты тоже видел… то… в коридоре?…
        - Видит Бог! - сказал Клаус. - Более мерзопакостной твари не встречал за всю свою жизнь!
        - А вы ничего, случайно, не курили? - все еще с недоверием спросил Кристоф.
        Егеря лишь усмехнулись в ответ.
        - Маэстро, - Кристоф повернулся к старику,- скажите, вас действительно разыскивает полиция?
        - Бред и чушь! - воскликнул маэстро. - Архибред и архичушь! Неслыханный по своей наглости поклеп!
        В дверь снова постучали.
        - Господин барон! Так вы откроете или нет?

«В конце концов, ничего страшного не случится, если я просижу здесь до утра, - подумал Кристоф. - А там уж поглядим, сумасшедший я или нет!»
        - Откройте же, откройте!
        - Убирайтесь! - сказал Кристоф. - Как бы там ни было, мы останемся здесь до восхода солнца! Все!
        - Не вынуждайте нас прибегать к силе! - Голос дворецкого сделался угрожающим. - Ваше безумие, воспаленное к тому же наркотиком, крайне опасно. Разве можем мы спать спокойно, зная, что вы забрались в пороховой склад? Выходите подобру-поздорову, не заставляйте нас врываться силой!
        - Убирайтесь! - взревел Кристоф. - Убирайтесь к дьяволу! Я уже сказал: мы будем здесь до рассвета!
        - Хорошо же. - Дворецкий уже шептал. Казалось, что за дверью шипит разъяренная змея. - Вот и прекрасно. Но не обессудьте, нам придется выломать эту дверь!
        Егеря нацелили ружья на вход, который через долю секунды стали сотрясать страшной силы удары. Массивная дубовая дверь пока держалась, хотя ясно было, что ей не устоять под этим чудовищным напором.
        И над всей этой сумятицей грохотом и ревом загремел, поплыл, казалось, заполонил все вокруг уже знакомый Кристофу мерзкий голос, громкий настолько, что заглушил все происходящее, голос золотаря:
        - Щенок завалил дверь. Он не хочет выходить. Этот молокосос хочет, чтобы ему сделали больно.
        - Мразь! - воскликнул Кристоф. - Подонок! Ты убил мою сестру и мать! Я лично оттяпаю твою поганую башку, слышишь, ты, вонючка! Будь проклят тот час, когда я освободил тебя, Макабр!
        Золотарь расхохотался.
        - А теперь, щенок, послушай меня! Выходи отсюда по-хорошему. Мои слуги проголодались. Ты отдашь мне своих дружков и лекаришку. За это ты останешься жить. Ты будешь моим почетным пленником.
        - Убирайся в преисподнюю! Слышишь, ты, вонючка?
        Слова Кристофа покрыл громовой хохот.
        - Послушай, щенок, я не люблю, когда мне перечат. Если ты сам не впустишь меня, мои слуги ворвутся сюда силой. Но знай, сопляк, я умею помнить добро, поэтому ты не умрешь. Как-никак ты мой благодетель. Я всего лишь прикажу отрубить тебе руки и ноги, прикажу ослепить тебя, отрезать тебе язык. Я прикажу бросить тебя в то самое подземелье, где я томился тысячу лет, и ты будешь гнить там заживо, пока черви не сожрут тебя. А уж их-то там хватает, можешь мне поверить! Так что не зли меня, а открывай!
        - Нет! - воскликнул Кристоф. - Нет! Тебе меня не победить! Я сам уничтожу тебя!
        - Ты очень самоуверен, щенок! - скрипел мерзкий, леденящий голос. - Уничтожить меня не сумел даже сам Мерлин. А уж тебе, дристунишка, это явно не под силу. Впрочем, мы с тобой еще побеседуем лицом к лицу.
        Удары в дверь возобновились. В арсенал из-под двери, из окон сочился липкий, стылый, сырой ужас.
        Судя по звукам, дверь крушили топорами. Затем стали видны острия в облаке разлетающихся щепок. Слышалось разгоряченное, смрадное дыхание рвущихся вовнутрь неведомых существ.
        В одном из окон появилась совершенно немыслимая кошмарная рожа, безобразно раздутая, морщинистая, волосатая, с бородавчатым наростом на лбу. Острые клыки вгрызались в сталь решетки. Даже когда в переносицу урода вошла пуля Гейнца, огромные зубы еще несколько мгновений грызли прутья, и лишь затем мерзкое лицо лопнуло.
        Во множестве мест дверь уже была пробита. Лезвия топоров расширяли бреши. Дверь скрипела отчаянно, надрывно. Кристофу казалось, что она стонет, как живое существо.
        За время своего пребывания в замке он основательно научился стрельбе и сейчас вместе с егерями вел огонь по двери. То и дело лемуры за дверью кричали от боли, сквозь дыры брызгала их белая кровь.
        - Вперед, вперед, трусливые негодяи! - гортанно кричал золотарь. - Вперед! Сопляка взять живым!
        Арсенал все больше и больше заволакивало едкой, как свежие луковые очистки, пороховой гарью.
        Одно из окон штурмовала четырехрукая мохнатая гадина; глядя на ее пятисаженную фигуру, в ней, хоть и с великим трудом, можно было признать бывшего сторожа 0,5 шт. Огромными кулачищами он колотил в решетку. Несмотря на то что егерь Шульц не уставал стрелять в морду бывшему сторожу, тот каким-то образом исхитрился впиться в решетку зубами. Старинная оконная кладка трещала, змеилась трещинами, сталь решетки гнулась. Пули отскакивали от головы сторожа, как безвредные горошины, и, видимо, не особенно ему досаждали.
        - Гы! - коротко, на выдохе, хрипел он. - Гы! Гы! Гы!
        - Стреляй в глаз! - крикнул Шульцу Гейнц. - Попробуй выстрелить ему в глаз!
        Но было уже поздно. Тысячелетняя кладка не выдержала схватки с мощными челюстями сторожа. Теперь вырванная вместе с изрядным куском стены решетка свисала из его пасти. А в следующее мгновение одна из когтистых лап ухватила Шульца за шею, голова егеря впечаталась в оконный проем, а страшные желтые клыки впились ему в лицо. Отъедая бедняге лицо, чудовище довольно хрипело. Когда Клаус ударом меча прорубил сторожу голову, несчастный Шульц еще дышал. Оттуда, где когда-то было лицо, хлестал фонтан крови и, совершенно ненужный, болтался на ниточке глаз.
        - Клаус! Прикрывай окна! - сказал Михаэль, поправляя усы, делающие его похожим на тирольца.
        В пролом окна стремилась галдящая нечисть, переплетаясь когтями, щупальцами, змеевидными отростками, визжа, гогоча, улюлюкая. Меч Клауса крушил хитиновые оболочки, сносил многочисленные головы, обрубал отростки и лапы.
        Лемуры несли потери. Несколько десятков омерзительных существ колотились по полу подвала, сотрясаемые выворачивающей наизнанку агонией. Сочились кровью бесформенные обрубки. Чье-то щупальце, покрытое шипами, колотилось о стену. Отсеченная голова существа, некой дикой помеси свиньи и аллигатора, вцепилась, издыхая, в ногу Гейнца и конвульсировала, сжимая челюсти до тех пор, пока Гейнц не размозжил ее прикладом ружья.
        Дверь покрывалась все новыми и новыми пробоинами. Это были уже какие-то древесные лохмотья, но не дверь. Лишь исключительная прочность дубовых волокон позволяла ее остаткам не падать. Однако мощный удар топора, который сжимал в руках здоровила-лемур с фасеточными глазами и перепончатыми крыльями, сокрушил дверь окончательно. По арсеналу пронесся звук, напоминающий стон. Его издала рухнувшая дверь, превращаясь в древесную пыль.
        Внутрь арсенала ворвалось визжаще-мяучащее месиво, ощерившееся зубами, клыками, когтями, присосками. Баррикада была лишь временной преградой.
        Фельдмаршал Клаузевиц казался на редкость неопрятным. Вытянутое лицо его обросло клочковатой щетиной, на щеках и подбородке виднелся ряд порезов от неумелого бритья, парик свалялся и напоминал войлок, кафтан был запачкан чернилами и свечным воском, состояние же ботфортов позволяло судить о придорожной грязи на сотню верст вокруг. Фельдмаршал ковырял в зубах гусиным пером, слизывал с его кончика извлеченные из дыр в зубах остатки пищи и, морщась, проглатывал их. Перед глазами он держал свиток пергамента и делал вид, что внимательно изучает написанное, хотя, если посмотреть на бегающие глаза фельдмаршала, становилось ясно, что пергамент его нисколько не интересует. Время от времени Клаузевиц снимал парик и лениво почесывал розовеющую макушку.
        - Да-с! - совершенно неожиданно он обратил внимание на полковника.
        - Гм-гм, - сказал полковник, - видите ли, господин фельдмаршал, диспозиция…
        Полковник произносил первое, что приходило в голову. Вообще-то он пришел к фельдмаршалу с докладом, но впопыхах определил доклад в один из карманов мундира и совершенно запамятовал в какой. Пока Клаузевиц ковырял в зубах, полковник, стоя по стойке «смирно», сосредоточенно думал, куда мог подеваться доклад. То, что фельдмаршал потребует его, не вызывало сомнений. Если нет самого доклада, надо вспомнить хотя бы, о чем в нем говорится. Но, как назло, ни единой строчки оттуда полковник вспомнить не мог. Багровея от чрезвычайного умственного усилия, он тем не менее изучал кончик пера фельдмаршала, пытаясь определить, что же его милость ел на ужин. Когда же наконец его высокопревосходительство соизволил обратить на полковника внимание, тот почувствовал, как его кожа брызнула потом. Надо было как-нибудь выпутываться.
        - Диспозиция, - повторяет полковник.
        - Так, - задумчиво говорит фельдмаршал.
        Некоторое время полковник просто вращает глазами, морщит лоб, затем выдавливает:
        - Интендантство, а также обмундирование…
        - Так! Именно так! Превосходно! - восклицает Клаузевиц, встает и начинает расхаживать вокруг застывшего полковника. - Что еще имеете сообщить?
        - Э-э-э… Гм… Э-э-э-э-э…
        - Свои соображения оставьте при себе! - Клаузевиц грозно топает ногой. - Вы…
        Испуганный полковник внезапно прерывает начинающуюся гневную филиппику маршала.
        - Инфантерия! - восклицает он.
        - Ну и?…
        - Это… как его…
        - Вспоминайте, вспоминайте…
        - Ретирада? - делает предположение полковник.
        - Какая, к черту, ретирада? - гневно кричит фельдмаршал. - Вот этого не надо! Не надо! Слышите, вы?!
        Ни в коем случае! Что у вас еще? - сухо и гневно спрашивает он.
        - Гм-гм… кхе-кхе-кхе…
        С ужасом, наблюдает полковник за гневно прищуренными глазами Клаузевица.
        - Полковник, а где ваш доклад? - раздается наконец неминуемый вопрос.
        - Я сейчас, - говорит полковник. - Он при мне, он где-то здесь, докладец-то…
        - Вы с кем имеете дело? - Фельдмаршал орет. - Вы что, на базаре или, может, в борделе?
        - Никак нет! - чеканит полковник.
        - Тогда какого черта?! Что за разгильдяйство?! Что значит «докладец»? Извольте отвечать по форме! Где ваш доклад?
        - Сейчас, сейчас, один момент, - трепещет полковник, видя гневно вытянутую руку фельдмаршала. - Сунул его, понимаете, куда-то…
        - Ну, это бывает, - вдруг смягчается Клаузевиц. - А вы поищите, поищите.
        Полковник судорожно ощупывает карманы мундира и, неожиданно найдя в нагрудном кармане лист бумаги, протягивает находку фельдмаршалу.
        - Вот, извольте-с…
        - Ага! - говорит Клаузевиц. - Так-то оно лучше.
        Он углубляется в чтение. Внезапно выражение его лица меняется и из добродушного становится гневным, щеки пунцовеют, а затем и багровеют.
        - Это что еще такое? Что это за чертовщину вы мне подсовываете?!
        Он швыряет бумагу полковнику, и тот с ужасом читает написанные его же собственной рукой слова:
        - мыло- 17 пф.
        - керосин - 29 пф.
        - лампасы - 3 м. 84 пф.
        Итого: 4 м. 30 пф.
        Наш Клаузевиц - тупица.
        В безопасности граница.
        На него напал понос.
        Он трет в испуге длинный нос.
        Проба пера
        Хе-хе.
        - Что это такое, я вас спрашиваю? - кричит фельдмаршал, багровея все больше и больше. - Что все это значит? Извольте отвечать!
        - Да так-с, - отвечает изрядно смущенный полковник, - проба пера-с.
        - Я вам дам-с!!! - орет фельдмаршал. - Это и есть ваш доклад?
        Полковник, агонизируя от испуга, шарит по карманам, ничего в них не находит, скидывает мундир, обыскивает штаны. По-прежнему безрезультатно.
        - Отставить! - кипит негодованием фельдмаршал. - Немедленно прекратить! Вы что это?! Что все это значит?!
        - Пустяки-с! - бормочет полковник. - Ей-богу, пустяки-с! Докладец, докладец, да вот же он-с!
        Полковник находит доклад, лишь скинув сапоги. Доклад обмотан вокруг его ступни наподобие портянки.
        - Вот он. - Полковник протягивает маршалу доклад, машинально его разглаживая.
        Фельдмаршал брезгливо, двумя пальцами доклад принимает. Читает. На устах его появляется подобие улыбки. Внезапно выражение его лица становится жестким.
        - Папа, проснись! - кричит он неожиданно тонким голосом. - Папа! Проснись! Ну проснись же!
        Полковник фон Блямменберг проснулся. Проснувшись, он увидел дочь.
        - Папочка! Проснись! Ну же, миленький!
        Некоторое время полковник молча, с недоумением смотрел на дочь.
        - Папочка! Папочка! Нам надобно немедля выезжать!
        Полковник не знал, действительно ли в глазах его дочери блестели слезы или это ему только казалось.
        - Куда? - спросил он. - Куда ехать?
        - В замок Дахау, к Кристофу! - Вероника почти кричала.
        - Кхе-кхе, гм-гм-гм, - сказал граф, определяя монокль в окружность глазных дуг.
        - Папа, мы должны немедленно там быть!
        - И за каким же, интересно знать, лешим поедем мы туда на ночь глядя? - ворчал граф, нащупывая на полу пантуфли и вытаскивая из глаза монокль, дабы сковырнуть налипшую на стекло соринку. - Уж за полночь. Иди спать, Верхен!
        Несмотря на то что сказано это было тоном суровым и даже грозным, строптивая Верхен послушной быть не собиралась.
        - Папа! Папочка, миленький! Понимаешь, - в глазах ее действительно искрились слезинки, радужные в слабом свете свечи. Только сейчас граф обратил внимание на то, что дочь его одета в одну лишь ночную сорочку, - понимаешь, папочка, мне только что приснился страшный сон.
        - Ну и что? - проворчал полковник, снимая пантуфли, укладывая монокль на бархатку и укрываясь одеялом.
        - Папа! - Резким и внезапным движением Вероника сорвала с отца одеяло. - Папочка! Мне снилось… мне снился его замок, все в точности так, как на самом деле. Снилось, что я заблудилась, что я одна иду по темному коридору. Мне почему-то страшно, очень страшно. И тут совершенно неожиданно за окном блеснула молния и на мгновение осветила то место, где я шла. И, папа!… Я увидела кровь. Весь коридор в крови!… На полу, на стенах - везде кровь… Даже с потолка стекала кровь. И, что самое ужасное…
        - Ну и какого дьявола! - проворчал полковник, снова накрываясь одеялом. - Книжек дурацких начиталась, вот и все… Иди спи.
        - Папа! - Вероника стиснула его ладони. - Это не простой сон!
        - А что же? - Полковник зевнул.
        - Слушай дальше. Мне стало жутко, я побежала. Побежала быстро, прочь от этого места. И, пробежав буквально несколько шагов, я споткнулась, упала прямо на пол, в лужу крови, перепачкала платье (кстати, я была в том, белом). Мне стало жалко платья, я стала смотреть, не сильно ли я его выпачкала, и… тогда я увидела, обо что споткнулась.
        - И обо что же? - Полковник зажмурился.
        - О тело нашего Ганса. Ведь он вчера заблудился в замке…
        - Полная чушь! - сказал полковник. - Наверняка этот прохвост уже нашелся и отъедается сейчас на кухне. А не позже чем завтра его отправят домой.
        - Да послушай же! Тогда я поняла, откуда льется кровь, - из его ран. И тогда-то я по-настоящему испугалась. К тому же за спиной я услышала хохот, мерзкий такой хохот, пронзительный, неприятный. Я побежала снова, побежала очень быстро, но этот смех, этот дьявольский смех становился все ближе и ближе. Я поняла: тот, кто смеется, гонится за мною. Мне захотелось закричать. Вновь и вновь я падала, вставала, бежала дальше, все это тянулось неописуемо долго…
        - Хватит, Верхен, - сказал полковник. - Прошу тебя, избавь меня от своих глупостей. Я хочу спать.
        - Но послушай же! И тут стало совсем темно…
        - Надеюсь, это все? - Полковник зевнул, сладко и глубоко.
        - Нет, слушай дальше!
        - Увы мне! - вздохнул полковник. Делать нечего, придется дослушать до конца. Уж ему ли было не знать упрямства дочери.
        - Так вот. На этом месте этот эпизод моего сна прервался. Ну, знаешь, как это бывает: сначала снится одно, а потом вдруг прерывается то, что снилось раньше, и начинает сниться другое.
        - Не знаю, - сказал полковник. - Сны должны быть ясные и четкие. Вот как мне сейчас приснилось…
        Однако полковник подумал, что, пожалуй, ни к чему разглашать свой сон, и посему замолчал.
        - И тогда я оказалась в каком-то подвале. Вокруг - паутина, крысы, мокрицы. И, хотя это и было подземелье, оно освещалось, освещалось каким-то странным, безжизненным светом. Я почему-то знала, что все еще нахожусь в замке Кристофа. И тут я его увидела…
        - Кого? - спросил полковник, зевая.
        - Ну Кристофа же! Я поразилась - он оказался такой бледный. А потом я поняла почему.
        - Ну и почему же?
        - Потому что это был вовсе не он. То есть сначала я думала, что это он, бросилась к нему, но что-то, какое-то предчувствие меня остановило. Этот Кристоф был совсем не похож на Кристофа настоящего. Внешность, черты лица - все совпадало, но я знала, что это не он. Я подумала, что, может быть, это и есть то существо, что гналось за мной. Однако нельзя было даже делать вид, будто я его боюсь. Поэтому я сказала ему: «Здравствуй, Кристоф».
        - Послушай, Верхен, - сказал полковник, - дай же мне хоть немного поспать. Не желаю я слушать всю эту чушь!
        - Папа! Ну не перебивай, пожалуйста! Это существо, похожее на Кристофа, оно было такое бледное, такое… неприятное, что ли… Оно молча смотрело на меня. И тут я вновь испытала ужас. Мне хотелось убежать, но я не знала куда, мне казалось, что от этого существа, которое надело на себя личину Кристофа, не спрячешься, не убежишь. «Где же настоящий Кристоф?» - думала я. И тут это существо, оно словно бы прочитало мои мысли, сказало: «Если ты хочешь знать, что произошло с твоим женишком, немедленно приезжай». Мне сделалось так жутко, что я даже до крови прикусила губу…
        - И проснулась, - усмехнулся полковник.
        - В том-то и дело, что нет. Я не проснулась. Я продолжала разговаривать с этим бледным двойником. «Что с Кристофом? - спросила я. - Что вы с ним сделали?» «Я же сказал, - отвечало существо, - приедешь - узнаешь». После этих слов этот лже-Кристоф стал преображаться: он покрылся язвами, щеки ввалились. Откуда ни возьмись появились волосы и борода до пят. И там, в этой ужасной бороде, ползали черви.
        Перекрученные ногти страшилища скребли по полу. Оно, это отвратительное существо, протянуло свои когти ко мне и, пап! - Вероника распахнула ночную сорочку, - оцарапало меня вот здесь, на груди. Посмотри, папа! Неужели все это случилось наяву?!
        Нехотя полковник посмотрел на то, что показывала дочь, на длинную свежую царапину повыше груди.
        - Дура! - сказал он. - Иди спать. Сама себя во сне оцарапала, теперь спать мешаешь.
        - Па-поч-ка! Да пойми же ты - Кристоф в беде! С ним что-то случилось. Я чувствую это! И не могла я оцарапаться во сне!
        - Короче, Верхен, не мешай мне спать!
        - Нет. Поехали в Дахау.
        Полковник утратил доселе сохраняемое им бесстрастное выражение лица: брови его грозно сошлись над переносицей, нижняя челюсть машинально выдвинулась вперед. Он заговорил, и с губ полетели мелкие капельки слюны.
        - Да ты рехнулась, что ли, дура? Ночью, в такую бурю - ехать?! Иди спи- хорошо все будет с твоим женихом. Твою мамку перед свадьбой-то тоже кошмары донимали. Спокойной ночи, дочка.
        -Но!…
        - Да ни черта с твоим Кристофом случиться не может! Дрыхнет сейчас без задних ног и десятый сон видит!…
        - Отец! - Вероника напряженно прикусила губу. - Ты злой и бессердечный человек. Если ты не поедешь со мной, я поеду одна!
        - Давай! - Граф махнул рукой, перевернулся на другой бок и прикрыл глаза. - Езжай! Скатертью дорожка!
        Он услышал звук захлопнувшейся двери и торопливую поступь удаляющихся шагов дочери. Полковник сел.
        - Дура! - крикнул он дочери вдогонку. - В такую погоду ты и десяти шагов не проедешь!
        Высказавшись таким образом, полковник уже приготовился отойти ко сну. Однако сон пропал. Более того, граф ощущал энергичное шевеление пальцев ног, что всегда означало у него полное и окончательное пробуждение.
        Ворча, он встал с кровати, надел пантуфли, вставил в глаз монокль и, шаркая, направился на кухню выпить наливки. Сей вишневый напиток, изготовленный кухаркой Гретой, бесспорно, способен был усыпить даже самого пса Цербера, чьи очи, как известно, никогда не смежал сон.
        Уже в кухне, достав из шкапчика изрядно початый графин, полковник устало выдохнул, протер краем халата мерку и аккуратнейше отцедил вишневки до второго деления снизу мерки. Он запрокинул голову, обжигающий напиток приятно опалил горло, в ноздри ворвался аромат ранней весны. Полковник зажмурился. Удовольствие от наливки было хотя и привычным, однако же не надоедало. Однако на сей раз ему не суждено было насладиться в полной мере, ибо слух бывшего военного уловил некие странные звуки. Прислушавшись, полковник опознал в них голоса, голоса возбужденные. Казалось, что на улице, откуда они, собственно, и доносились, происходит горячий спор или даже выяснение отношений перед основательной потасовкой.
        - Какого дьявола? - Полковник блаженно зевнул.
        Глаза его слипались. И не слипались даже, а склеивались, словно намазанные вязкой патокой. - Какого это черта, интересно, шумят?
        Едва лишь он отворил дверь, ведущую в коридор и лишь затем во двор, как оказался буквально с ног до головы вымочен мощными струями дождя. Раздосадованный, он обнаружил, что за какую-то секунду ухитрился промокнуть до нитки.
        Тем не менее во дворе определенно кто-то был. Голоса доносились издалека, от самых конюшен.
        - Черти полосатые! - проворчал полковник. - И чего это им ночами не спится? Носит же кого-то в такой час по конюшням!
        Вернувшись к себе, он первым делом скинул мокрый халат, накинул старый мундир и, кряхтя, влез в длинные, помнящие еще семилетнюю войну ботфорты.
        Выйдя во двор, он не пожалел о выбранной обуви. Грязи намыло почти до самых колен.
        По мере его приближения к конюшням голоса звучали все громче и отчетливей. С немалым для себя удивлением полковник обнаружил, что один из этих голосов принадлежит Веронике.
        - Дура девка! - проворчал граф. - И ведь действительно собралась к жениху. Что с ней будешь делать?!
        - Верхен! - сказал он нарочито громко. - Прекращай немедленно и иди сейчас же спать!
        Произнося эти слова, он подошел совсем близко к дочери, но как же он удивился, когда сквозь залитое струями дождя стекло монокля рассмотрел, что же все-таки происходит. Никогда за всю свою некороткую жизнь граф не бывал удивлен столь сильно. Сонливость покинула его. Он побагровел от гнева.
        Происходило же вот что.
        Возле конюшен стоял экипаж, полностью готовый к отбытию. Дрожащий кучер по имени Йохан поправлял упряжь. Но не это столь рассердило полковника, а то, что кучер находился под прицелом пистолета, который Вероника сжимала в обеих руках.
        Полковник сразу же узнал свой старый пистолет с двумя длинными стволами, который он бережно хранил в ящике секретера и, почитая во всем прежде всего аккуратность, собственноручно каждую неделю протирал его и чистил.
        Удивление сменилось возмущением, возмущение - негодованием, негодование - раскаленной жалящей яростью.
        - Мерзавка! Отдай пистолет! Как ты посмела его взять!
        - Господин граф! - жалобно бормотал кучер Йохан. - Ваше высокопревосходительство! Мамзель Вероника заболели. Они уже четверть часа грозятся меня пристрелить, если я тотчас же не отвезу их в Дахау. Господин граф! Что же это за безобразие! Я как ваш старый и верный слуга…
        - Заткнись! - заревел граф. - Верхен! Говорю тебе по-хорошему, отдай немедленно пистолет! Ну же! Давай его сюда! А утром я разберусь, как тебя наказать…
        Полковник требовательно протянул руку вперед, но тут же, впрочем, оказался вынужден ее опустить. Ибо сейчас Вероника целилась прямо в его закапанный ливнем монокль.
        - Дура! - прохрипел граф. - Он же заряжен! Дай…
        Раздался выстрел.
        От дощатой стены конюшни отлетело несколько щепок. Граф бросился на дочь, но та оказалась проворней. Отпрыгнув назад, она молниеносно навела ствол на полковника, и тот замер перед вновь нацеленным на него пистолетом.
        - Верхен! - сказал он. - Неужели ты убьешь меня - родного отца, который носил тебя на руках, менял пеленки?… И у тебя подымется рука?… Ну что ж, стреляй… Стреляй! Вот она, плата за любовь…
        - Не тебе бы, папочка, это говорить! - Голос Вероники дрожал. - Не тебе! Ты всегда плевал на меня! Делал вид, что меня нет, что я пустое место. Ты заставил меня помирать от скуки здесь, в этом захолустье! Целые годы я не видела никого, кроме омерзительных подагрических и ревматичных стариков и старух, с которыми ты играл в карты. Стоило мне хоть что-нибудь тебе сказать, ты обзывал меня дурой! А теперь, когда человеку, которого я люблю, угрожает опасность, ты не даешь мне прийти к нему на помощь!
        Речь Вероники прервал бурный поток хлынувших из ее глаз слез.
        - Дура! Дура! Трижды стократно дура! - Граф подошел к дочери, обнял ее. - Вот за это ты и хотела меня убить? Да езжай ты к этому своему Кристофу хоть сейчас, оружие только отдай, да и езжай. Только спит твой любимый барон. Спит.
        Он гладил дочь по растрепанным, мокрым волосам.
        - Езжай, доченька, езжай. Только в такую непогодь ты и не уедешь-то никуда.
        - Папочка! - Вероника бросила оружие прямо в грязь. Полковник с сожалением наблюдал за его падением. - Папочка! Поедем со мной! А?… Понимаешь, Кристоф действительно в большой-большой беде.
        - Да что же с ним случится, глупая?
        - Папа! Я видела этот его кошмарный замок, эти ужасные пыльные коридоры. Поверь мне, пап, там может таиться все что угодно. Это очень плохое место, папочка! Я знаю - Кристоф в беде! Я уверена в этом даже больше, чем если бы видела это собственными глазами! Скажи Йохану, чтобы он отвез меня туда!
        Старый граф в раздумье склонил голову.
        - Ну хорошо же, - наконец молвил он, - хорошо. Поезжай, раз тебе так хочется. Только знаешь что?
        -Что?
        - Я поеду с тобой.
        Вероника радостно захлопала в ладоши. «Куда ей замуж! - подумал полковник. - Дитя еще».
        - Эй, Йохан, поехали! - распорядился он.
        - Да с ума вы, что ли, ваши высокоблагородия, посходили! Да в такую погоду даже псину шелудивую нельзя на улицу выгонять, не то что лошадок! Да ведь и не доедем-то!…
        - Йохан! - повторил полковник. - Я, кажется, сказал довольно ясно!
        - Но, ваше высоко…
        - Приказы не обсуждают! - сказал полковник, ловко забираясь в экипаж и помогая дочери влезть на подножку. - Эй, трогай!
        Когда экипаж пришел в движение, суровый полковник почувствовал, что дочь его целует, целует его глаза, волосы, щеки, руки:
        - Папочка, мой милый папочка!
        - Ну все, все, прекращай… Да прекрати же ты!
        Тут он понял, что она плачет.
        Дорога раскисла и большей частью превратилась в бурный глинистый поток, копыта лошадей увязали в грязи, экипаж двигался медленно. Мощный, ураганный ветер пригибал к земле вершины старых деревьев. Дождь лился настолько сильный, что, казалось, самый воздух превратился в воду, а когда порыв ветра подхватывал дождевые капли и на страшной скорости увлекал их за собой, могло создаться впечатление, что это и не ветер вовсе, а океанское течение. А как, должно быть, измучился сидящий на облучке бедняга Йохан! Фигура его, мужественно сжимавшая вожжи в продрогших ладонях, открытая всем ветрам и стихиям, невольно внушала почтение, и лишь теплый плащ, сию фигуру окутывавший, спасал бесстрашного возницу от полного промокновения.
        Примерно через полмили от поместья дорога делала поворот, и вот там-то графский экипаж неожиданно встал, врастая колесами в текучую жижу.

«Приехали, - подумал граф, весьма пессимистично настроенный по отношению ко всему этому ночному мероприятию. - Хорошо хоть недалеко уехали». Перспектива ночевать в лесу, в грязи, да еще и под дождем графа вовсе не прельщала. Видит Бог, сейчас он больше всего желал поскорее добраться до любого человеческого жилища, и желательно без всяких приключений.
        Спрыгнувший с облучка Йохан распахнул дверцу экипажа. Лицо его было странным образом перекошено и выражало что-то непонятное, крайнюю степень чего-то: то ли удивления, то ли испуга, то ли всего этого вместе взятого.
        - Что там, Йохан? - спросил полковник. - Завязли?
        - Какой там, ваше высоко, завязли! Вы лучше поглядите - молниями просеку в лесу выжгло! Чудо, барин, чудо! Сколько на свете живу, ни разу о таком не слышал!
        Размашисто крестясь, он рухнул на колени прямо в грязь, клал земные поклоны и что-то шептал, наверняка молитву.
        Темную чащу леса словно бы разрубили надвое. Над свежей просекой все еще кое-где вился дымок, вспыхивали тут и там оранжевые всполохи - остатки большого, залитого ливнем пожара.
        - Свят, свят! - шептал Йохан. - Через весь лес ведь дорога! До самого, почитай, до замка!… Го-о-о-осподи Иисусе! Вот ведь чудо так чудо!
        - Ладно, Йохан! - сказал полковник. - Поехали! Некогда нам тут рассиживаться!
        - Нешто по просеке?
        - Почему бы и нет? - Полковник пожал плечами, зашевелились промокшие эполеты.
        Крестясь, Йохан полез обратно, на облучок.
        - Н-н-н-н-нууууу!!! - рявкнул он. Лошади пустились в галоп.

* * *
        По полу арсенала уже катился, визжа, клубок сцепившихся лемурьих тел.
        - Маэстро! Огонь! - вскричал Кристоф.
        Однако маэстро, стоя при орудии, явно медлил.
        - О тысяча голозадых дьяволов! - Михаэль бросился к пушке. - Проклятие! Фитиль сырой!
        А лемуры уже крушили баррикаду.
        - Стой, Михаэль, дай я попробую! - Кристоф оттолкнул маэстро от мортиры, зажег спичку, поднес к фитилю. Но тот лишь дымился и вонял чем-то неприятно-кислым.
        Один из преодолевших баррикаду лемуров - ребенок с плоским, как у камбалы, лицом - бросился на Михаэля, царапая ему грудь и лицо длинными, изогнутыми, как турецкие ятаганы, когтями.
        Кристоф во второй раз попытался поджечь фитиль, и опять безрезультатно. В его сапог впилось какое-то существо, напоминающее длинный, многосуставчатый палец, передвигающийся на трех перепончатых ложноножках. Палец пролез за голенище сапога и царапал, царапал, царапал, бередя свежие царапины заскорузлым ногтем. Наверняка это был кто-то из бывших ковырятелей. От боли Кристоф стиснул зубы. Он поджигал третий, четвертый раз - безрезультатно, чувствуя, что проклятый ноготь все сильнее и сильнее ранит ногу.
        Гейнца облепили лемуры. Он отбивался от них прикладом. Михаэль душил двухголовую горбатую старуху в розовых пятнах стригущих лишаев. Маэстро в отчаянном прыжке достиг потолочной балки и повис на ней. Клаус, весь забрызганный кровью, сносил мечом головы лезущих в развороченное окно лемуров.
        Все это напоминало бредовый, кошмарный сон.
        В какой-то момент Кристоф понял, что дело безнадежно. Фитиль пропитался влагой до такой степени, что почти сгнил. Крылатый лемур со множеством зубов в пасти на вытянутой, неописуемо уродливой голове, атаковал Кристофа с воздуха, вгрызаясь в бок, как орел, некогда терзавший Прометея.
        От боли рука Кристофа, сжимавшая зажженную спичку, дрогнула, и - о чудо! - фитиль совершенно неожиданно загорелся. С середины. В следующее мгновение Кристоф поймал летучую зубастую гадину за крылья и растоптал ее голову сапогом.
        Когда полчища монстров, больших и маленьких, уже перевалили через хрупкую баррикаду и приблизились к защитникам арсенала, двухсотлетнее орудие наконец выстрелило. Залп разнес в пыль остатки баррикады. Ядро гулко взорвалось где-то в самом конце коридора, в самой гуще атакующих лемуров. Взрывная волна размазала по стенам искромсанные останки нелюдей.
        Осажденные все как один воскликнули: «Ура!» Михаэль бросился перезаряжать орудие. Тем временем Кристоф быстро ухватил уже почти полностью заползший в сапог палец, швырнул его на пол. Палец извивался. Кристоф швырнул на него тяжелое пушечное ядро. Послышался хруст и тонкий пронзительный писк.
        Однако пора было поджигать фитиль. Прозвучал новый выстрел. На сей раз ядро угодило в огромного лемура, в котором Кристоф опознал бывшего любителя пива. Сейчас тот представлял собою большой прозрачный пузырь, внутри которого ползали, извивались, кишели червеобразные личинки. Прямым попаданием пузырь разорвало. По полу арсенала рассыпались личинки.
        Старые стены замкового коридора рушились, осыпались, превращаясь в пыль. Битва продолжалась.
        Потери лемуров были огромны. Раненые чудовища истекали кровью. Ноги защитников то и дело скользили по ней.
        Когда новым залпом разорвало добрый десяток лемуров, визг издыхающих, агонизирующих чудовищ был заглушен истошным, страшным криком золотаря:
        - Паршивый щенок! Ты еще пожалеешь об этом! Здорово пожалеешь! Ты еще заплатишь мне за свое упрямство! Пока мы уходим, но скоро мы вернемся! А когда мы вернемся, ты, гаденыш, проклянешь ту минуту, когда родился на свет!
        Лемуры уходили. Они бежали прочь, повизгивая, как побитые щенки: Михаэль не удержался, чтобы не подстрелить последнего из них, шестирукого карлика. Кристоф устало опустился на пол. Клаус все еще стоял у окна, сжимая в руках меч. У ног его выросла приличных размеров гора из голов, лап, хоботов и прочих частей лемурских тел. С потолка спускался маэстро.
        - Победа! - воскликнул Кристоф. - Это победа! Настоящая победа! Мы их одолели!
        - Ваша радость преждевременна, - заметил маэстро, быстрыми движениями отряхивая грязь со своего горохового кафтана. - До восхода еще ждать и ждать. А лемуры еще могут вернуться.
        - Хватит ли у нас ядер? - спросил Михаэль.
        - Их еще около двух десятков, - сказал Кристоф.
        - Макабр коварен, - сказал маэстро. - Он способен на любую гадость. До утра нам еще может сильно не поздоровиться.
        - Во всяком случае, в арсенал они больше не сунутся, - заметил Михаэль. Он перезарядил ружье. - Сдается мне, что тут еще много живых тварей!
        - Только не расходуй на них патроны, - сказал Гейнц.
        Вдвоем они прошлись по арсеналу, добивая раненых лемуров ударами прикладов.
        - Больше чем уверен, - сказал Михаэль, - что под утро мы задохнемся от вони.
        Вдруг в наступившей тишине со стороны подъемного моста отчетливо прозвучал цокот конских копыт.
        - Что там, Клаус? - спросил Кристоф.
        - Экипаж какой-то.
        - Не может быть! - Кристоф метнулся к окну.
        В ворота замка, минуя неведомо кем опущенный подъемный мост, въезжал экипаж, запряженный тройкой лошадей. Дверцу экипажа украшал фамильный герб графов Блямменберг.
        - О тысяча дьяволов! - воскликнул Кристоф. - Как они смогли сюда добраться?!
        Во дворе, мощенном огромными каменными плитами, экипаж остановился.
        - Нет! - крикнул Кристоф. - Нет! Только не это!
        Вероника, уезжай!!! Уезжай скорее!!!
        Навстречу экипажу вышел дворецкий. Огонь фонаря в его руке пронзал яркими искрами сгущающуюся кромешную ночь, чья плотная черная ткань, казалось, трещала и рвалась в зигзагах молний. Дворецкий успел принять человеческий облик на удивление быстро. Повязка на его лице (на его маске) словно бы и не менялась со вчерашнего дня, левой рукой, в которой ничего уже не осталось от когтистой жабьей лапы, он потирал якобы заспанные глаза. Актерским способностям жабы можно было только позавидовать: увидев карету, он сначала делал вид, что его вернули к жизни из глубин сладкого сна, но, завидев гербы на дверцах, он оживился и принялся проявлять усердие, но усердие вялое, ленивое, за всем этим усердием читалось: «Оставьте меня в покое, я хочу спать». Эта игра ввела бы в заблуждение даже самого хитрого и искушенного человека.
        - Уезжай, Вероника! Быстрей! Быстрей же!
        Вероника не слышала. Опершись на лапу дворецкого, она выходила из экипажа. Учтивый лемур что-то нашептывал Веронике. Фигура его выражала самую изысканную учтивость, на мгновение хитрая иезуитская улыбка переломала напополам его забинтованную физиономию. Воспользовавшись тем, что Вероника, что-то говоря отцу, обернулась к дверце экипажа, лемур на секунду вновь принял свой естественный облик хищной, склизкой, холодной жабы, в его когтях, гладких как зеркала и острых как иглы, отражались сполохи молний, по бугристой, замотанной грязной тряпицей морде передвигались хищные желваки, трещина рта проросла жалящим многорядьем зубов.
        Истинная личина наползла на Лягва мгновенно, как судорога, и так же мгновенно исчезла. Когда Вероника вновь обернулась к нему, перед ней уже стоял дворецкий - вежливый, важный, учтивый…
        - Вероника! Беги! Беги отсюда! - кричал Кристоф в пролом окна. Голос его сорвался. Крик лопнул, как порванная струна.
        По-видимому, Вероника все же что-то услышала сквозь шум бури и раскаты грома, что-то все же достигло ее слуха, ибо она вдруг замерла и стала испуганно озираться по сторонам. Перед ней лебезил и юлил лжедворецкий, в галантном полупоклоне что-то нашептывая на ушко.
        Кристоф выхватил у Гейнца ружье, направил его ствол в окно, дрожащей рукой навел мушку на голову мерзкой гадины-дворецкого. Тот словно бы чувствовал, что в него целятся: якобы затем, чтобы помочь Веронике взойти на крыльцо, он обежал ее, прикрылся ею от выстрела.
        - Дай-ка мне попробовать, - сказал Михаэль. - Думаю, у меня получится подстрелить этого головастика.
        - Убей его! Убей его, Михаэль! - хрипло рычал Кристоф, пока егерь целился. - Я тебя озолочу! Отдам все сокровища замка. Только подстрели, прикончи эту тварь!
        Степенно и деревянно из экипажа выходил граф. Кучер, спускаясь с облучка, отряхивал с полей шляпы дождевую воду.
        Михаэль выстрелил. Голова лемура неестественно дернулась, тело его грузно обрушилось в пузырящуюся грязь. Вероника закричала, отбегая от убитого. Граф застыл, неподвижный, как резьба по дереву.
        - Вероника! Беги! - сипел Кристоф сорванной глоткой.
        - Беги, беги, Вероника! - кричали все защитники арсенала.
        Вероника уже что-то поняла. Она метнулась к экипажу. Но было поздно. Отовсюду - из всех щелей, дыр, потаенных мест, из всех ям, из заросшего ряскою рва, из канав, из-за деревьев - появлялись лемуры. Несколько десятков тварей бросились на лошадей, на кучера, опрокинули экипаж. В горло графа впились кривые, острые как бритвы зубы крылатой ящерицы. Голова отставного полковника неестественно запрокинулась. Из горла напористо, как фонтанная струя, хлестала кровь. Вероника исчезла.
        А когда кровавая драма за окном уже завершилась смертью всех ее участников-людей, когда свежие потоки красной крови успели обагрить воду всех луж замкового двора, все услышали голос, голос до омерзения знакомый, скрипучий, тяжелый, медленный голос. Голос, от которого хотелось умереть:
        - А теперь, гаденыш, послушай меня. Твоя потаскушка у меня. Она симпатичная. Она мне нравится. Ты ведь не будешь возражать, если мы с ней всего лишь немножко поцелуемся? А может, ты мне по старой дружбе уступишь право первой брачной ночи? А?…
        - Я убью его! - прорычал Кристоф. - Я убью, убью, убью эту мразь, убью, чего бы это мне ни стоило!
        - Послушай, щенок! - продолжал золотарь. - Ты ведь помнишь то место, где мы с тобою впервые повстречались. Если хочешь увидеть свою девку, приходи, приводи с собой своих дружков. Мы устроим знатную вечеринку. А потом сыграем вашу свадьбу. Помнишь, недавно я обещал сохранить тебе жизнь? Это обещание все еще в силе. А ей - ей мы тоже отрубим руки и ноги. А медовый месяц вы проведете вдвоем, в том самом подземелье, где ты меня нашел. Только знаешь, гаденыш, не следовало тебе меня сердить. Вы имели глупость убить многих моих слуг. Этого я не прощаю. За это мы отрежем тебе еще одну, очень важную для супружеской жизни, штучку. Ха-ха-ха! Клянусь небесами! Более занятной свадьбы свет не видывал!
        Со всей силой отчаяния Кристоф ударился головой о стену. Боли он совсем не почувствовал.
        Победа обернулась крахом.

6. Битва в круге огня
        Кристоф обернулся к своим товарищам. Он был бледен, настолько бледен, что лицо его даже светилось в темноте. Бледность проглядывала сквозь всю налипшую за день кровь и грязь. И, как розовая прожилка в цельной плите мрамора, струйка свежей крови из прокушенной от безнадежности и отчаяния губы.
        - Друзья мои, верные мои товарищи! - тихо обратился Кристоф к притихшим защитникам арсенала. - Все вы были храбры и бесстрашны, и мы хорошо проучили врага. Вы храбрые воины и прекрасные люди. Видит Бог: мне не хочется расставаться с вами, но еще больше не хочется мне звать вас с собою туда, куда я собираюсь- на верную смерть. Я ухожу, друзья мои. Ухожу и хочу попрощаться с вами. Прощайте, Михаэль, Гейнц, Клаус. Помните, был такой Кристоф Клотцель - посредственный охотник и совсем никудышный феодал. Прощай и ты, Шульц. Ты не должен был умирать. И вы, маэстро, прощайте. Все, что вы предсказывали, сбылось. Но кто же мог знать, что все так плохо кончится? Я благодарен вам, дорогой маэстро, за то, что вы открыли глаза мне, всем нам на то, что здесь, в этом трижды проклятом замке, на самом деле происходит. И еще одно. Если кто-нибудь из вас все же останется в живых, пусть отыщет в Нюрнберге студента Леопольда Лириха и расскажет ему о том, как погиб его друг Кристоф. Пусть как-нибудь в разгаре пьяного кутежа дружище Леопольд вспомнит обо мне, и пусть на минутку, всего лишь на минутку, пусть ему
взгрустнется. - Произнеся это, Кристоф, не оглядываясь, направился к выходу.
        - Постой, Кристоф, постой! - крикнул ему вдогонку Михаэль.
        - Чего еще? - Кристоф не оборачивался и не останавливался.
        - Я иду с тобой!
        - Зачем?- спросил Кристоф.- Зачем это тебе? Оставайся здесь. Пусть погибну я, но, как знать, может быть, вы уничтожите эту заразу. Оставайтесь. Все-таки четверо живых лучше пятерых мертвецов.
        Рука Михаэля легла на его плечо.
        - Стой, Кристоф, стой. Остановись и послушай-ка меня. Я ведь на добрый десяток лет тебя старше. Да что там! Все мы здесь старше тебя. И прости, конечно, но то, что ты собрался предпринять, - всего лишь глупое мальчишество.
        Кристоф резко убрал свое плечо из-под ладони Михаэля.
        - Да послушай же, дурашка! - продолжал Михаэль. - В конце концов, если ты решил погибать, то необязательно погибать так глупо. Ведь мы можем еще победить. Хотя бы один шанс из сотни у нас остался. И мы не можем упустить его!
        - И что же ты предлагаешь? Отсиживаться в подвале? Или, может, дать бой лемурам на их территории? И то и другое -~ глупость. Оставьте меня в покое. Дайте мне уйти.
        - Тогда и мы идем с тобой.
        - Со мной? Туда? Господи! Да зачем это вам?
        - Кристоф, можно сказать тебе такую вещь? - Михаэль снова положил руку ему на плечо. - Мы, все четверо, покойный Шульц тоже, служили самым разным господам. Среди них встречались и хорошие люди, и не очень, а иногда попадались и такие, прости Господи, свиньи, каких свет не видывал. Некоторые из них и в седле-то сидеть толком не умели. Ты нам сперва тоже не очень понравился. Охотником ты был, прямо скажем, неважным, да и молод был очень… Но сейчас, когда мы вместе с тобой прошли через эту схватку, позволь мне назвать тебя нашим другом. На прежних господ нам было наплевать, но ты значишь для нас очень много. Уже значишь. Ты наш друг. А друзей в беде не бросают. И нам плевать, кто ты там - барон или нет. В общем, мы идем с тобой.
        - Спасибо вам, Михаэль, Клаус, Гейнц, спасибо вам, дорогие друзья, спасибо вам за то, что вы хотите мне помочь. Но я не вправе требовать от вас столь многого - ваших жизней. Оставайтесь.
        Около Кристофа возник маэстро.
        - Позвольте и мне пойти с вами.
        - Уж вам-то, господин Корпускулус, идти туда с нами совершенно незачем, - отрезал Кристоф.
        - Как знать. - Маэстро хитро прищурился. - Может быть, я вам еще пригожусь.
        - Ну что ж, - сказал Михаэль. - Теперь, Кристоф, послушай. У меня созрел кое-какой план действий.
        Темны и страшны были в этот час коридоры, которыми пробирались пятеро людей. Маэстро, державший в руках факел, освещал извилистый путь. Все остальные несли на плечах бочонки с порохом. Кроме того, у каждого были меч и кинжал.
        - Маэстро, - сказал Кристоф, - не страшно вам идти впереди всех? Может, где-нибудь, за следующим, например, поворотом, притаились лемуры?
        - Нет, юноша, вовсе не страшно, - отвечал маэстро. - В мои годы страх уже неведом. Кроме того, у меня на эту нечисть особое чутье… Я предупрежу вас, когда лемуры будут поблизости.
        Коридор резко сворачивал вправо. Маэстро, не переставая говорить, повернул и в следующее же мгновение оказался сбит с ног сильнейшим ударом, который нанесла огромная чешуйчатая лапа. Вслед за ударом из-за поворота стало появляться покрытое блестящей чешуей чудовище. Маэстро высоко подлетел в воздух, зацепился кафтаном и брыжами за люстру, имевшую форму хищной, распластавшей в полете крылья птицы. Из карманов маэстро посыпались на пол припасенные свечи.
        Шаги чудовища заставляли трястись отнюдь не хрупкие плиты, вымостившие пол. Не было времени присматриваться, однако Кристоф успел заметить, что состояло страшилище из нескольких необычайно мерзких лемуров, соединившихся вместе, в одно тело. Чудовище ощеренными головами подпирало высокий сводчатый потолок. За ним толпилось десятка два лемуров, время от времени они прилеплялись к этому коллективному чудищу, покрываясь сами чешуей лезвий, либо отскакивали от него. Фантастическая, ни в каком сне не могущая присниться картина. Однако это был не сон.
        Словно бы шутя, чудовище сорвало с потолка массивную люстру вместе с повисшим на ней маэстро, с силой швырнуло ее о стену. Грохоча чешуей, надвигалось оно на людей, которым ничего не оставалось, кроме как отступать.
        И никто не ожидал, что вперед вырвется Клаус. Двуручный меч грозно блестел в его мощных руках. Он нанес страшной силы удар по ноге чудовища. Меч отскочил от чешуйчатой брони, не нанеся монстру ни малейшего вреда. Клаус отступил. Он нанес еще один удар, потом еще и еще. Он побагровел. Видно было, как вздулись его мускулы, как напряглись жилы, артерии и вены.
        - Уходи, Клаус, уходи! - крикнули одновременно Михаэль и Кристоф. Но было уже поздно. На горле Клауса сомкнулись страшные пальцы, а острая блестящая чешуя в одно мгновение срезала с плеч голову юного богатыря с легкостью, с какой садовник срезает ветки на кустарнике. Окровавленная голова покатилась к ногам ошеломленного Кристофа. Он не знал, показалось ему это или нет, но коченеющие губы прошептали:
«Борись!»
        В следующую секунду голова Клауса уже была раздавлена циклопическими лапами наступающего чудовища. Оно почти уже схватило Кристофа своими лапами, когда Михаэль метнул в чешуйчатую гадину бочонок пороха. Кристоф успел отпрянуть. Доли мгновения хватило Михаэлю, чтобы поднять с пола чадящий смоляной факел, оброненный маэстро, швырнуть огонь вслед за бочонком и рухнуть на пол.
        Чудовище тупо сжимало бочонок в многочисленных лапах, пока тлели доски, из которых тот был сколочен. Когда же оно наконец что-то сообразило и занесло бочонок над головами, чтобы отшвырнуть в сторону, порох шумно взорвался. Взрыв оглушил и ослепил Кристофа. Когда же зрение и слух к нему вернулись, он увидел тлеющие портьеры на окнах, услышал шипение исчезающих в пламени гобеленов. Монстр был охвачен огнем. Горящие лемуры с воплем отделялись от общего отвратительного тела, разбегались в разные стороны. По полу катились горящие головы. Еще живые, шевелились похожие на отвратительных червей тлеющие внутренности. Объятые пламенем лемуры метались по коридору, предавая огню все вокруг. Пламя гудело, пожирая стены. Лемуры с визгом убегали.
        С пола поднимался маэстро.
        - Вы заметили, - спросил он, - куда побежали лемуры? Как раз туда, куда собирались идти и мы. Стало быть, нам туда дороги нет.
        - Что же делать? - спросил Кристоф.
        Маэстро витиевато подпрыгнул.
        - Кажется, - сказал он, - я знаю более краткий путь к нашей цели.
        - Ведите же, - сказал Кристоф.
        Последнее, что они увидели, уходя с места побоища, был клубок объятых пламенем тел, агонизирующих, содрогающихся словно бы в ужасном припадке.
        Чувствуя приближение смерти, лемуры сплелись своими телами, образовав какую-то немыслимую, не поддающуюся описанию фигуру, которая металась по узкому коридору, затем, с силой проломив полыхающий камень стен, вывалилась во двор.
        Пожар за спинами наших героев разгорался все больше и больше. Замок занимался пламенем легко и быстро, словно куча опилок или плюшевая детская игрушка.
        - Факелы! Кристоф! Гейнц! Маэстро! Снимайте со стен факелы! - крикнул Михаэль.
        Маэстро вел их какими-то невообразимо узкими, немыслимо пыльными коридорами. Перескакивая во время подъемов по лестнице три ступеньки кряду, умело поворачивая в коридорах, напоминающих катакомбы клоаки, маэстро шел такими путями, о которых Кристоф даже и не догадывался, хотя и считал, что изучил по крайней мере коридоры, соседствующие с жилыми помещениями. Когда они миновали уже добрый десяток лестниц и десятка четыре поворотов, маэстро остановился прямо посередине очередного, больше похожего на кротовий лаз, прохода и, направив горящий факел в сторону одной из стен, произнес замысловатое заклинание. Ничего не произошло, как, впрочем, и следовало ожидать. Однако, оборотившись к другой стене, маэстро повторил свои манипуляции. И вновь Кристофу, Гейнцу и Михаэлю пришлось удивиться, когда стена, скрипя, раздвинулась, и в лица наших героев ударила липкая сырость потайного коридора.
        Они побежали по тайному ходу, на бегу разрывая заросли оплетающей все толстой паутины. Наверняка существа, некогда связавшие ее, рассчитывали, что в их тенета попадется что-нибудь побольше и посущественней обычного насекомого, скажем, крыса, собака или… маленький заблудившийся ребенок. Свет факела неожиданно высветил груду человеческих костей на полу, заржавленную пудовую цепь, мощный браслет на ее конце до сих пор удерживал истлевший позвоночник. Из дырки в глазнице черепа показалась морда слепой подземной твари, чье внимание привлек шум человеческих шагов. Тварь, что-то среднее между крысой и червем, хищно обнажила клыки, длинные и острые, в предупреждающем оскале. Содрогнувшись от омерзения, Кристоф припалил ее факелом. Тварь завизжала, метнулась и уже совсем было вгрызлась в сапог Кристофа, как выстрел Михаэля разнес голову полугрызуна-получервя в мелкие брызги.
        - Наверняка, - сказал Михаэль, - укус ее был бы ядовит. О дьявольщина! Кристоф! Маэстро! Что это? Смотрите!
        Со всех сторон людей окружали невесть откуда взявшиеся слепые белесые твари. Они плотоядно скалились гнилыми желто-бурыми клыками, их смрадное дыхание отравляло и без того затхлый воздух подземелья, глухой хищный рык наводил на мысль о том, что эти зверьки были бы не прочь полакомиться человечинкой. Твари все сжимали и сжимали свое кольцо вокруг оцепеневших от неожиданности людей. Гейнц попытался было раздавить нескольких из них сапогом, но тут же об этом пожалел, ибо добрая сотня острых зубов вонзилась ему в подошву.
        - О тысяча чертей! - закричал егерь. - Они меня укусили!
        Маэстро провел факелом по осклизлой коже вгрызшихся в сапог существ. Кристоф видел: тела их вспухали отвратительными пузырями ожогов, одно существо даже лопнуло. Сгусток белой слизи заляпал маэстро кафтан.
        - Похоже, - сказал Михаэль, - эти зверушки хотят нами полакомиться.
        Слегка наклонившись, он тыкал в слепые морды тварей раскаленным цветком огня. Вместо морд набухали бурые пузыри, твари, шипя, пятились. Кристоф сзади также размахивал факелом, не давая уродцам приблизиться.
        Гейнц швырнул вперед бочонок с порохом. Следом за ней полетел и факел. Слепящая вспышка огня опалила ресницы. Послышался визг горящих обитателей подземелья.
        - Бежим! - закричал Михаэль. - Быстрей!
        Люди ринулись прямо в огонь.
        - Если и дальше будут эти зверушки, - проговорил на бегу Гейнц, - то нам не выбраться!
        - Эй, Михаэль! - сказал Кристоф. - У нас остался еще один бочонок пороха.
        - Давай его сюда! - Михаэль выхватил у Кристофа бочонок и устремился вперед, в гулкую стену огня.
        - О Боже! - Кристоф почувствовал, что покрылся липкой испариной. А может, это был холодный пот.
        Михаэль, с порохом в руках бегущий сквозь огонь, непременно должен был взорваться. Однако взрыва слышно не было.
        Твари уже оправились от испуга. Их шипение слышалось всего в двух шагах.
        - Прыгай, Кристоф, - сказал Гейнц, взмахом руки, держащей факел, распугав наседающих уродцев. - Прыгай! Я задержу их. Потом вы, маэстро.
        Страх сковал все члены Кристофа. Огонь, хищное, огромное, ненасытное чудовище, ревел, гудел, ослеплял. И туда - о Боже! - надо прыгать!
        - Прыгай, ну же, Кристоф! Давай!
        И Кристоф прыгнул - обреченно, ни о чем не думая. И чувство скорости и полета захватило его. Время замедлило свой бег. Кристофу казалось, что он уже не в своем, а в каком-то ином, неведомом мире - ярком, чудесном, невероятном. Лишь потрескивали опаленные волосы, как бы возвращая в реальность.
        Вынырнувшего из огня Кристофа подхватил Михаэль. Огонь сменился холодом, и обожженная кожа благодатно впитывала сырость.
        - О Боже! - сказал Кристоф. - Михаэль! Ты перепрыгнул с порохом в руках?!
        - Ну да! - бодро сказал егерь. - Что тут такого? За одно мгновение ничего не должно случиться. Доски бочонка не успеют как следует прогореть.
        Из огня, дико двигая руками и ногами, выскочил маэстро. Его гороховый кафтан местами тлел. Затем с залихватским воплем появился Гейнц.
        - Но поспешим же! - сказал маэстро и, обращаясь к Кристофу, добавил: - Вот видите, юноша, сколь чревато опасностями хождение в неизвестных коридорах замка. Помнится, я вас от этого предостерегал.
        Подошвы скользили по останкам сгоревших тварей. К счастью для наших друзей, остальное путешествие по подземному ходу прошло без приключений.
        Потайной ход вел прямиком в зеркальную залу. Дверь располагалась за одним из облицовывающих стены зеркал. «Вот бы не подумал, - помыслилось Кристофу, - что за стенами безобиднейшей зеркальной залы скрывается логово ужасных слепых тварей!»
        Люди выбрались из лаза, и зеркало, повинуясь заклинанию маэстро, навсегда закрыло выход.
        Зеркальная зала была погружена во мрак. Лишь отблески факельных огней тысячекратно умножались на стенах, полу, потолке.
        - Будьте внимательны! - сказал маэстро. - Здесь может таиться любая чертовщина. Кристоф! Поднимите факел повыше!
        Темнота, огни, далекие молнии - наверняка таким предстает небосвод жителям далекой планеты Венера. Сотни, тысячи, тысячи тысяч факельных огней плясали, кружились, образовывали неведомые созвездия. И внутри, в глубине этой стеклянной бесконечности - четыре человека, бледных, истерзанных, окровавленных. Четыре человека, противостоящие всем силам преисподней.
        Мириады лиц, рук, ног, огней в обезумевшем калейдоскопе зеркал. Отражения отражений.
        Неожиданно нахлынуло зловоние, страшное зловоние. От него хотелось потерять сознание.
        Кристофу не нужно было сопоставлять, анализировать, размышлять. В тысячную долю мгновения он понял все.
        - Золотарь! Золотарь здесь! - закричал он. - Держите его! Не дайте ему уйти!
        В следующее мгновение все смешалось. Маэстро выронил факел. Невдалеке слышался звон разбиваемых зеркал. По стекам и потолку проплыло отражение мерзкой, сгнившей морды. Он там! В углу. Он должен быть там! Обнажив меч, Кристоф метнулся туда, где, по его расчетам, должен был находиться золотарь.
        - О Боже! Он рвет Гейнцу лицо! - оглушительно закричал Михаэль. - Кристоф! Скорее! Он не должен ускользнуть!
        Кристоф уже видел это. Почти во всех зеркалах отразилась мерзкая, зловонная гадина, вонзающая гнутые когти в глаза егеря.
        - Где он? - метался Кристоф. - Тысяча дьяволов!
        Не будь здесь так темно!…
        Он ощущал полнейшую беспомощность. Он видел, как чудовище вынуло окровавленные когти, видел, как с них стекают вязкие сгустки («Глаза», - понял Кристоф), как золотарь легко, как какую-то безделушку, отшвыривает в сторону тело Гейнца, как он хохочет, обнажив черные, сгнившие пеньки зубов.
        - Смерть тебе! - воскликнул Кристоф, бросаясь, на сей раз, казалось ему, безошибочно, на золотаря, но натолкнулся лишь на зеркало, разбрызгавшееся от удара меча. Сломя голову он помчался в другую сторону, откуда также скалился черными клыками жрец, но и там было лишь зеркало. Кристофу казалось, что он зажат зеркалами со всех сторон, что они, эти стекла, наступают на него, давят, душат.
        Тягучий, как пригоревшая патока, кошмар усугубляла заполонившая помещение неестественная, мертвая тишина, тишина рыхлая, как вата. Тишина, чья плотная ткань иногда разрывалась хриплыми стонами Гейнца, который все еще пытался сложить свое разорванное лицо, сжимая его в ладонях.
        - Больно, - стонал он. - О Господи! Как мне больно! О Боже, как трудно это терпеть!
        Миллиарды близких и далеких, больших и маленьких золотарей хохотали в забрызганных кровью коварных стеклах.
        - Где он?! Михаэль, маэстро, где он?! - Кристоф крушил резкими ударами меча одно зеркало за другим.
        - Он не уйдет от нас! - крикнул Михаэль.
        Нет ничего хуже, чем видеть врага и тем не менее не иметь возможности достать его сильным разящим ударом. Ударом возмездия.
        Умирающий Гейнц осыпал разорванное лицо порохом.
        - Я ослеп! - стонал он. - Я ничего не вижу! О проклятие! Как мне больно!
        И никто не ожидал от него того, что он сделал в следующий момент. Вспыхнуло огниво. Лицо егеря загорелось едким багровым пламенем. Черный дым, клубясь, разносил по зале удушливый запах горелого мяса.
        Михаэль, Кристоф и маэстро с криками бросились на помощь. Но было уже слишком поздно. Пламя пожрало кожу, голова егеря превратилась в обугленную головешку, тлела одежда.
        - Друзья! - Виден был шевелящийся язык там, где когда-то был рот. - Простите меня! Я больше не могу сражаться… Я совсем ослеп… Я не хочу быть вам обузой… Оставьте меня… Догоните… Убейте золотаря… Отомстите за меня… За меня, Клауса, Шульца, за всех… Отомстите…
        Михаэль то ли закричал, то ли застонал:
        - О нет! Не время! Тысяча дьяволов, не время плакать! Гейнц, клянусь тебе, мы расправимся с этой мразью! Мы отомстим…
        - Смерть золотарю! - воскликнул Кристоф.
        - Вот он! - Маэстро совершил резкий, неожиданный прыжок. - Он направляется в залу кривых зеркал! Быстрей за ним!
        Как эфемерный призрак, сутулая страшная фигура плавно скользила к выходу.
        Ворвавшись в залу кривых зеркал, они почувствовали головокружение. Стеклянный пол под ногами странно выгибался, словно это был не ровный пол, а вздыбленная поверхность неспокойного моря. Пол то шел под уклон, то резко взмывал вверх в каком-то абсурдном, противоестественном полете. Зыбкое пламя факелов причудливыми огненными струями растекалось в уродливых отражениях.
        В глазах Кристофа все кружилось, вертелось, переворачивалось. Он понял, что ему никогда не сориентироваться здесь, в отражениях этих кривых стен. По одной из стен, наползая на потолок, двигалось бесформенное грязное пятно.
        - Вот он! - воскликнул Кристоф, бросаясь вслед за пятном. Как некая тысячекратно увеличенная амеба, оно ползло, слоилось, распадалось на несколько пятен сразу. Словно отвратительный слизняк размножался почкованием.
        - Он здесь! Он здесь, Кристоф! - воскликнул Михаэль. - Быстрей! О черт! - Послышался удар мечом по зеркалу. - И это всего лишь отражение!
        - Вы в ловушке, люди!- Резкий сиплый голос заполнил помещение, заметался в кривых зеркалах. - Как бы вы ни старались, вам не найти меня!
        - Михаэль! Он здесь! - Кристоф помчался в том направлении, откуда, как ему казалось, доносился голос, и в тот же миг золотарь расхохотался совсем в другом углу залы. Смех его сменился чем-то вроде шипения ядовитой змеи.
        - Колдунишка! Мерзкий колдунишка! - шипело чудовище. - Подойди ко мне! Ведь это ты, колдунишка, хотел помешать моему освобождению? Подойди ко мне! Ведь ты меня искал, не так ли? Что ж, выходи, давай сразимся, давай померяемся силами!
        - Где ты, гнусный Макабр? - Маэстро поднял над головой факел. - Где ты? Я готов, слышишь, я готов сразиться с тобой!
        - Ты глуп, колдунишка! Глуп и упрям. Что ж, тем хуже для тебя. Я ввергну тебя в ад, а потом расправлюсь с этими людьми!
        - Макабр, я не вижу тебя! - воскликнул маэстро. - Выходи, не прячься! Или ты меня боишься?
        В следующее мгновение шею маэстро железным захватом обвили когтистые лапы. Захрипев, маэстро упал на зеркальный пол и выронил факел. Золотарь душил его.
        Стреляя искрами, катился смолистый факел по бесформенному полу. Багровеющий маэстро все еще пытался разжать смертельную хватку. От напряжения на кистях старика выступили отчетливые, рельефные жилы.
        Золотарь хохотал. Скопились отвратительные сгнившие клыки, летела во все стороны ядовитая слюна.
        - Ты проиграл, колдунишка! - хохотал золотарь. - Ты про…
        Он не успел закончить фразу. Кристоф, подобрав с пола факел, каким-то чудом определил верное направление, двумя прыжками преодолел отделявшее его от золотаря расстояние и, не раздумывая, опалил огнем гнусную рожу чудовища.
        Золотарь исторг страшный хриплый вопль. Огонь охватил спутанные, всклокоченные волосы жреца.
        - Щенок! - ревел жрец. - Ты дорого заплатишь мне за это!
        На его уродливой роже надувались лиловые пузыри ожогов. Он визжал и скулил, совсем как недавние белесые твари в потайном ходе.
        - Ты сделал мне больно! - рыдал золотарь. Он отпустил маэстро и руками гасил охватившее его голову пламя. - Гаденыш! Теперь будет в сотню, в тысячу раз больнее!
        Держа факел в вытянутой руке, Кристоф снова и снова бил золотаря огнем по изъязвленной роже.
        - Получи, мразь! Получи сполна! - Удар следовал за ударом. Жрец выл, катаясь по зеркалу пола.

«Только бы не потерять его, - думал Кристоф. - Только бы не потерять!»
        - Это тебе за Клару!
        Обожженная кожа жреца сползала бурыми клочьями.
        - А это тебе за мать! А это за Гейнца! А это за Клауса! И за Шульца!
        - А это тебе от меня! - сказал возникший рядом Михаэль, занося над головой чудовища меч для окончательного удара.
        - Стой, Михаэль! - сказал Кристоф. - Пусть лучше эта тварь сначала скажет, где Вероника. Ну же! Где она? Отвечай!
        Кристоф ожидал чего угодно, но только не того, что неожиданно произошло. Избитый, обожженный золотарь резко, с неожиданной для его дряхлого, истлевшего тела скоростью, метнулся в сторону одной из зеркальных стен. И теперь уже невозможно было распознать, где же настоящий золотарь, а где его многочисленные отражения.
        - О Боже! Не допусти, чтобы он скрылся! - воскликнул Кристоф.
        - Скорей, надо перекрыть выходы! - сказал Михаэль.
        В это мгновение перед глазами у них обоих появился маэстро, и оба молодых человека оказались поражены произошедшими со стариком изменениями. Маэстро неожиданно вырос - не менее чем втрое против прежних размеров. Вместо хрупкого старичка возник мускулистый исполин, с ног до головы закутанный в яркий, блестящий плащ. Именно таким видел Кристоф старика в давнем своем сне.
        Маэстро тряхнул львиной гривой светлых густых волос, вознес над головою руки. От его ладоней исходило ярко-голубое свечение. Свечение это поднялось к потолку, разлилось по всей зале. Затем маэстро топнул ногой и быстро, как детский волчок, как заводная балерина, закружился. Очертания его тела стерлись и превратились в одно многокрасочное, яркое пятно, настолько велика была скорость вращения. На полу же тем временем образовался четкий круг голубого цвета. Постепенно круг рос, становясь объемным, ярко вспыхивая, и вдруг метнулся к потолку. Кристоф и Михаэль прищурились - настолько ярок и слепящ был этот свет. Единственное, что могли они различить сквозь полуприщуренные веки, был высокий - от пола до потолка - огненный столп. Затем (то ли яркость померкла, то ли глаза привыкли к свечению) Кристоф различил внутри столпа маэстро-гиганта, закутанного в яркий плащ, и золотаря, обожженной лапой закрывающего глаза от яркого света.
        - Наконец-то, Макабр, наконец-то мы встретились с тобою в честном поединке, - громово прогрохотал маэстро. - Насколько я знаю, ты никогда не любил сражаться по-честному, а всегда норовил напасть исподтишка.
        - Не ожидал, черт побери, от нашего маэстро такого, - проговорил Михаэль, двумя пальцами оглаживая свои пышные усы.
        - Слушай же меня, поганое чудище! - продолжал маэстро тем временем. - Сейчас мы с тобою сойдемся в честной и равной схватке внутри этого огненного круга. Я наложил на него неведомое тебе заклятие. Круг разомкнется лишь со смертью одного из нас…
        - Это будешь ты, колдун!- расхохотался золотарь.
        Внутри огненного круга начался поединок. Золотарь двигался по самому краю непреодолимой черты, выставив вперед для защиты когтистые лапы. Перекрученная узлами роговина когтей распрямилась, а затем сплелась в петли, в одно мгновение опутавшие маэстро. Из ладоней маэстро ударили небольшие голубые молнии, и заскорузлое хитросплетение ногтей треснуло, осыпавшись на пол. Не теряя времени, маэстро направил удары молний золотарю в глаза. Голова жреца вдруг неестественно быстро стала вращаться вокруг шеи, из пораженных глазниц заструился дым… Глаза его вывалились из глазниц, лишь тоненькие ниточки удерживали их на уровне подбородка. Внезапно золотарь вырвал свои глаза, и из опустевших глазниц в лицо маэстро хлынули тугие потоки изжелта-красного света. Маэстро выставил перед собою руки, переплетя пальцы в виде некоей причудливой фигуры. Пространство внутри круга преобразилось.
        Теперь оно оказалось заполнено водой. Маэстро предстал взору наших изумленных до крайности друзей в виде морского царя, каким его обычно изображают на книжных гравюрах, в короне и с трезубцем. Сзади маэстро украшал внушительных размеров рыбий хвост. «Я всегда замечал, что старик не прочь щегольнуть какой-нибудь обновкой!» - подумал Кристоф. Золотарь, оборотясь гигантской зубастой рыбиной, плюнул в маэстро залпом острых зубов-игл. Ловко увернувшись, маэстро вознес над головой трезубец и обрушил страшной силы удар на голову зубастой твари. Голова рыбины раскололась надвое. Внезапно друзья увидели, как расколотые напополам половинки черепа начинают обрастать острыми, кривыми, как клыки хищника, зубами. Зубы смыкались и размыкались, и вскоре уже две собачьи головы нападали на маэстро с разных сторон. Затем они с невиданной ловкостью ухватили трезубец и мгновенно измолотили его в металлическую стружку. Вода замутнилась, стала делаться все чернее и чернее, затем внутренность круга заволокла сплошная чернота.
        Некоторое время спустя тьму прорезали белые точки. Словно по мановению руки возник Млечный Путь. Где-то под потолком вспыхнула малиновая звезда, взрывающаяся малиновыми протуберанцами. Протуберанцы, вспыхивая все сильней и ярче, высветили двух насмерть схватившихся между собой существ: большого белого орла, увенчанного короной, и омерзительного остроносого птеродактиля. Птеродактиль зубами рвал орлу горло, а орел пытался выклевать птеродактилю глаза.
        Спустя мгновение декорации сменились вновь. Теперь магический столп оказался снизу доверху заполнен землей. Кристофу и Михаэлю теперь не было видно ровным счетом ничего, только беспорядочное шевеление и сотрясение комьев земли, приводимых в движение какими-то необыкновенно мощными телами. Впрочем, терпение наших друзей оказалось вознаграждено. Сквозь плотные комья земли, разметывая их, словно горсть песка, проползала гигантская красавица гусеница, переливаясь живописным разноцветьем узора. Однако, присмотревшись, можно было увидеть, что ее обвил плотными кольцами отвратительный жирный червь-опарыш. Тела борющихся сплетались, расплетались, влажно хлопали друг о друга.
        Декорации поменялись в очередной раз. Весь круг заполнил огонь. Казалось, что теперь битва происходит в самом ядре раскаленного солнца. Маэстро-саламандра терзал когтями василиска. Но нет огня без дыма. Внезапно внутренность круга заволокло дымом, таким плотным, что наверняка его можно было пощупать пальцами. Друзья не ведали, сколько прошло времени, но наконец дым начал рассеиваться. Когда же он рассеялся, унесенный то ли внезапным сквозняком, то ли порывом неожиданно налетевшего, неведомо откуда взявшегося ветра, круг разомкнулся.

7. Круг разомкнулся
        Из внезапно возникшего темного фрагмента в ослепительном круге света вышел маэстро. Он выглядел изможденным. Кафтан его был растерзан в клочья. Хрустальный колокольчик на одном из башмаков разбился вдребезги. Из ран на груди и голове струилась кровь. Покалеченная оправа разбитых очков все еще удерживалась на лице старика, зацепившись дужкой за правое ухо. Глаза заплыли багровыми кровоподтеками.
        Маэстро! Живой, непобежденный маэстро! Ему удалось справиться с ужасным чудовищем! Кристоф и Михаэль дружно, не сговариваясь, крикнули:
        -Ура!
        - Маэстро! - Кристоф опустился на одно колено и поцеловал сморщенную ладонь старого хироманта. - Я преклоняюсь перед вами.
        - Вы настоящий герой! - сказал Михаэль. - Мне кажется, что без вас мы бы никогда не победили это чудовище. Но где же труп врага?
        Место, где таяли, исчезая, остатки огненного круга, было пусто.
        - Я его испепелил, - глухо сказал маэстро. - Даже труп такого опасного врага может представлять угрозу.
        - Значит, бояться больше нечего? - спросил Михаэль.
        - Абсолютно нечего, - сказал маэстро. - Мы победили. Жрец Макабр никогда больше не возродится.
        - А как же лемуры?- спросил Кристоф.- Ведь они же живы! И могут представлять опасность…
        - Пустяки! - отвечал маэстро. - Лемуры без своего предводителя не опасней суслика… Кстати, поспешим, ведь ваша невеста все еще в их лапах.
        Кристоф подумал о том, как же изменился маэстро после нелегкого поединка с золотарем: куда подевалась эта его обычная неуклюжесть, куда исчезли эти прыжки, ужимки, откуда взялась эта тяжелая, монументальная поступь? Да и вообще, с лица престарелого победителя чудовищ, как со свойственной ему ироничностью успел про себя прозвать маэстро Кристоф, не сходило выражение, глядя на которое можно было подумать, что несчастного маэстро весь год донимали трагические заботы или что весь год несчастного старика кормили прокисшей капустой, запивать же давали касторку. «Впрочем, что это я? - подумал Кристоф. - Вот я уже и издеваюсь над бедным маэстро! Хорош был бы я сам после такой битвы!»
        - Кристоф! - прошептал ему на ухо Михаэль. - Тебе не кажется, что наш триумфатор немного зазнался?
        - Не думаю, - ответил Кристоф. - По-моему, он просто очень-очень устал.
        Сердце Кристофа радостно колотилось. «Наконец-то, наконец-то, - думал он, - я увижу Веронику, обниму ее. Наконец-то закончился этот тяжелый, осточертевший кошмар. Уничтожен коварный враг. Испепелен его труп».
        Маэстро подвел их ко входу в подвал. Когда Кристоф увидел надпись «Непосвященный войдет» - сердце заколотилось быстро и недобро. Отсюда изошел этот ужас. Здесь ему и закончиться!
        Подземелье кишмя кишело скользкими, отвратительными лемурами, пищащими, визжащими, громоздящимися друг на дружку в потугах нелепого, тошнотворного соития. Кристоф пожалел, что не взял с собою оставшуюся бочку пороха, чтобы взорвать, уничтожить всю эту кишащую, визжащую, спаривающуюся сволочь. Маэстро первым ступил на лестницу. Он шел уверенно, бесстрашно. Лемуры расступались перед ним, все как один исторгая вопль, как казалось Кристофу, ужаса. Никогда еще маэстро не был так величествен и горд.
        - Прочь!!! - гаркнул маэстро. От звуков этого голоса лемуры шарахались в стороны, размазывались по осклизлым стенам сырого подземелья, трепетали.
        Маэстро поднял над головой руку. И от этой вознесенной ввысь руки исходило яркое, светлое, пронзающее тьму затхлого подвала сияние.
        Не опасные уже лемуры скулили, вжавшись в пол и стены, как провинившиеся, побитые шавки.
        - Вот ваша невеста! - Перст маэстро указывал в самую темную часть зловонного подвала. Там действительно находилась Вероника, с ног до головы опутанная - о Боже! - жирным, живым, извивающимся, слепым червем. Червь вился, струился из чрева лемура, имевшего форму зубастого яйца на тонких птичьих ножках.
        Маэстро властно взмахнул рукой, и червь беспрекословно юркнул в яйцо.
        Кристоф подхватил обессиленную, потерявшую сознание Веронику, заключил ее в объятия.
        - Вероника, любимая, не пугайся! Все прошло, ничего больше не случится. Мы победили.
        - О, Кристоф! - всхлипнула она. Ее душили слезы, которым она тут же дала волю. - Кристоф, милый, не оставляй меня больше. Мне было так страшно…
        - Не плачь, милая. Никаких ужасов больше не произойдет. Ну прекрати же, слышишь?
        - А эти, эти чудища, они больше не опасны?
        - О нет, теперь они не опасней суслика. Вот посмотри на это…
        Кристоф повелительно окликнул ближайшего лемура, имевшего пасть гиппопотама и туловище пресмыкающегося:
        - Иди сюда!
        Омерзительный лемур, боязливо ковыляя на перепончатых лапках, приблизился к Кристофу.
        - А теперь пошел вон! - рявкнул Кристоф. На некоторое время он вновь почувствовал себя бароном. Он толкнул лемура носком сапога в спину. Взвизгнув, униженная тварь смешалась с кишащими у стен чудовищами. - Вот видишь! Они меня боятся!
        - Все равно, Кристоф, все равно! - Вероника чуть дрожала. - Давай скорее уйдем отсюда! Здесь так страшно!
        - Конечно, - сказал Кристоф, - конечно, мы сейчас же уйдем. Не бойся, милая, ничего не бойся. Все прошло. Мы теперь всегда будем вместе… Никогда не расстанемся.
        - Ни на миг?
        - Ни на миг.
        - Никогда-никогда?
        - Никогда-никогда. Слышишь, никогда!
        За его спиной раздался хохот - резкий, визгливый, знакомый хохот.
        Кристоф ожидал чего угодно, но никак не того, что он услышит этот мерзкий, хриплый, страшный хохот, услышать который он не пожелал бы даже врагу.
        Это хохотал золотарь.
        Кристоф резко обернулся. Вероника пронзительно закричала.
        Прямо перед Кристофом стоял мерзкий, зловонный золотарь. Сгнивший рот передергивался в пароксизмах жуткого, нереального хохота. От этого хохота хотелось умереть.
        Надрывно вереща, покатывались со смеху окружавшие их лемуры.
        Червяк вновь выскользнул из яйца и обвился вокруг насмерть перепуганной, бьющейся в истерике Вероники.
        - Все кончено, гаденыш! - гнусавил золотарь. - Сейчас ты и твоя подружка имеете превосходный шанс убедиться в том, что я никогда не обманываю и всегда выполняю то, что обещаю. А ведь ты помнишь, что я обещал тебе…
        - Ты! - простонал Кристоф внезапно пересохшим горлом. - Ты?!! Но ведь ты же мертв! Тебя же убил маэстро!
        - Глупец! Это я, я уничтожил колдунишку, вошел в его тело, а вы, глупые люди, так ничего и не заметили!
        Это вызвало новый взрыв смеха среди лемуров. Они прямо-таки надрывали животы, у кого, разумеется, они были.
        - А теперь посмотри-ка, гаденыш, - прошипел золотарь, - вон там стоит твой дружок. Посмотри, как он будет умирать.
        Кристоф увидел, как в одно мгновение мерзкие твари схватили, обвили, облепили стоящего неподалеку Михаэля. Кристоф видел, как они терзают его тело, как кричит верный егерь. Выхватив из ножен меч и кинжал, Кристоф кинулся на помощь, ворвался в мерзкое месиво липких тел, почувствовал, как хватают его отвратительные конечности.
        Необычайно сильные лапы швырнули Кристофа наземь. Чья-то трехпалая рука когтями прочертила на его лице три кровавые борозды. Сквозь заливающую лицо и глаза кровь Кристоф увидел, как мерзкие пасти отъедали, отгрызали куски плоти от тела его друга. Михаэль был еще жив. Каким-то чудом, каким-то нечеловеческим усилием ему удалось разжать железные объятия душащего его змееподобного лемура. Но тут же он оказался схвачен снова. Лемуры, большие и малые, облепили его тело., Какой-то лемур высасывал егерю глаза, клюв еще одного чудища долбил егерю ухо, выклевывая мозг.
        - Гаденыша не троньте! - прохрипел золотарь. - Он мой… Отдайте его мне! Мне!!! Я его искалечу! Послушай, щенок, чего ты предпочитаешь лишиться сначала: ног, рук или, может, языка?
        Гнусные узловатые когти прошлись по телу Кристофа.
        - Ах да! Я же совсем забыл, - продолжал золотарь, - забыл одну маленькую деталь. Маленькую такую детальку. А то вдруг вы невзначай станете заниматься там, куда я вас заточу, любовью. Ха-ха-ха-ха-ха! А ослеплю я тебя, наверное, уже потом. Я хочу, я желаю, чтобы последним, что ты сможешь увидеть, было то, как я трахаю твою невесту, как я отрываю от ее тела, такого нежного, такого хрупкого, руки и ноги, неспеша, медленно, постепенно. Я хочу, чтобы ты увидел, как я вырываю ей глаза. А уж потом, щенок, я ослеплю и тебя.
        Лемуры гоготали. Один лемур смеялся так сильно, что даже лопнул от смеха. Через все подземелье пролетело жидкое дерьмо.
        - Так гаденышу и надо! - визжали лемуры. - Поделом ему! Он прогнал чесателей, ковырятелей и любителя пива! Он убил многих из нас! Так ему и надо!

«Бей первым! - В голове Кристофа вертелась лишь одна-единственная мысль. - Бей первым!»
        - А потом, - хрипел золотарь, - мы посадим наших голубчиков вот в эту клеточку. И пусть себе воркуют там, сколько им нравится. Ох! И как же я мог забыть! Что же наши голубки будут клевать на ужин?
        Бей первым!
        Вот золотарь уже совсем рядом. Вот рядом и его рожа- одна сплошная, гноящаяся, обугленная язва. Вот он совсем близко. Настолько близко, что уже невозможно дышать.
        Бей первым!!!
        Кулак Кристофа врезался в смрадный провал рта. И тут же на спину Кристофу бросились лемуры.
        - Прочь! - рявкнул золотарь, выплевывая кровь из разбитого рта. - Я сам, сам разберусь с гаденышем!
        - Мразь! Живым ты меня не возьмешь! Слышишь, ты, говноед?! - кричал Кристоф, когда золотарь, схватив его за ворот, бил головой о каменную стену.
        Только не расслабляйся!
        Золотарь швырнул Кристофа на пол. Кристоф, хотя и был изрядно ослаблен, ударил золотаря обеими ногами в живот. Удар вышел слабый. Золотарь захохотал.
        - Смотри-ка, наш птенец еще клюется!
        Лемуры восторженно вопили. Когда же Кристоф от нового, сильнейшего, удара жреца пролетел через весь коридор и ударился лицом о стену, лемуры разразились возгласами неподдельного восторга. Кристоф едва нашел в себе силы подняться. Ощупав лицо, он ощутил, что кости носа двигаются под его пальцами. Нос наверняка сломан. Адская, невероятная боль пульсировала в голове.
        Новый удар чудовища опрокинул его на пол. Золотарь под аплодисменты лемуров топтал и пинал ногами распростертое на полу тело Кристофа. Кристоф чувствовал, что сознание вот-вот ускользнет от него, ощущал, как рвутся тоненькие нити, удерживающие разум в связи с реальностью. Если они порвутся, наступит конец…
        Конец.
        И все-таки он сумел перекатиться по полу, избежав очередного страшного удара ногой.
        - Побегай, поганец, побегай! Поползай напоследок! - шипел золотарь.
        Нечеловеческим усилием удалось Кристофу подняться на ноги, но тут же он рухнул снова от страшного, пришедшегося по голени, удара.
        Господи! Я же не раз дрался, в детстве, в школе, в университете. Надо вспомнить. Что вспомнить? Вспомнить, вспомнить, вспом…
        Кристоф едва успел увернуться от удара, который, попади он в цель, неминуемо переломил бы позвоночник. Он откатился к лемурам, обступившим тесным кольцом место драки. Он чувствовал, как лемуры грубыми грязными лапами выталкивают его обратно, к хохочущему золотарю. На какую-то секунду Кристоф потерял сознание от сильнейшего удара в лицо.
        Только не теряй сознание! Вспомни!
        И опять он отлетел к кольцу лемуров. Какой-то здоровенный шестилапый уродец схватил его за пояс и за шиворот и, словно бы шутя, с размаху швырнул в круг.
        Вспомни!!!
        В полете тело Кристофа описало дугу. Он упал прямо на золотаря.
        Вспомни!!!
        И Кристоф вспомнил. Еще в полете он размахнулся и с наслаждением ощутил, как его кулак разбивает омерзительную корку, запекшуюся у золотаря на месте лица. Когда же он понял, что сломал твари челюсть, то чуть не закричал от радости.
        Чудище простерло к Кристофу свои когти. Кристоф упал на пол, перекатился, с новыми силами вскочил на ноги. И тут же ощутил, как его схватили прямо за ухо. Дикая боль колючей проволокой проскрежетала по нервам. Золотарь заливался хохотом, сжимая в руках его ухо. Лемуры рукоплескали.
        Подняться на ноги стоило Кристофу неимоверных, адских усилий. Золотарь показывал ему его ухо. Как древний гладиатор, жрец расхаживал по кругу, демонстрируя восхищенным зрителям свой трофей.
        Жди!
        Сжав кулаки, Кристоф застыл, как побитый волчонок в клетке зверинца. В Нюрнберге он бывал в зверинце, видел даже, как дерутся волки, как прыгают друт дружке на спину, вгрызаются в загривок. Кто сумел подмять противника под себя - тот и победил. Главное - подмять…
        Как прыгают друг другу на спину…
        Он вспомнил.
        Золотарь как раз повернулся к Кристофу спиной, завершая свой триумфальный круг. Кристоф моментально стряхнул с себя подступивший бред и, спружинив ногами, прыгнул. На спину.
        Отчаянный прыжок вышел удачным. Золотарь рухнул на пол, а Кристоф вцепился зубами в изъязвленный загривок и, преодолевая тошноту и рвоту, кулаками ударил своего врага в виски. Он услышал: чудовище заревело, почувствовал, как пытается золотарь стряхнуть его со спины. Кромсая зубами ненавистный загривок, Кристоф не переставал наносить удары.
        Он ощущал, как десятки, сотни лемурьих конечностей пытаются оторвать его от мерзкого загривка.
        Кто подмял - тот победил!…
        Тысячи пальцев и щупальцев ковырялись в его ранах. Зубы Кристофа уперлись в твердый позвонок.
        Грызи!!!
        Зубы трещали и ломались. Чьи-то лапы скребли по затылку, сдирая с него кожу.
«Кость, позвоночник, костный мозг, волки любят кости, им нравится высасывать мозг, хотя в том, что я грызу, вряд ли есть костный мозг, скорее - костный гной».
        - Задушите его! - орал золотарь. - Задушите его и девку! Убейте их обоих! Убейте!!
        Уб…
        Хрустнул позвонок. Зубы Кристофа сомкнулись. Неистовым усилием одну руку - на волосы на затылке, другую - к подбородку…
        Вцепиться и тянуть, тянуть, тянуть.
        Шея, как будто резиновая, тянулась и тянулась. Кристоф уперся коленями в плечи золотаря.
        Голова оторвалась со звуком, который издает погруженный в бочку дегтя котелок, когда его вытягивают назад. Чпок!
        Кристоф отлетел к самой стене, сжимая в руках мертвую голову врага. На него моргая смотрели глаза золотаря. Кристоф скорее почувствовал, чем увидел, как из полуопущенных безволосых век начинает сочиться красный свет.
        Собрав последние силы, Кристоф пальцами выдавил золотарю глаза. Сначала один, а затем и другой.
        Он слышал крики перепуганных лемуров. Он встал, держа голову за остатки сожженных волос. И только тогда увидел - из головы что-то сыплется…
        Это была труха. Просто труха и глина.
        - Так вот ты кто! - сказал Кристоф. - Ты просто набитое мусором чучело.
        Отшвырнув голову, он захохотал. Он хохотал, когда выносил потерявшую сознание Веронику из подвала, топча ногами издыхающих, агонизирующих лемуров. Хохотал, упав в свежую лужу на замковом дворе. И, когда Вероника пришла в себя, он хохотал.
        За его спиной полыхал замок. Языки оранжевого пламени прорывались сквозь лопающиеся стекла.
        Гроза перестала. Светало.

8. Планы на будущее
        Замок горел. Клубы едкого черного дыма делали его похожим на рыжеволосую танцовщицу в черной прозрачной пелерине. Дым стлался по лужам, камням, вымостившим двор, по тухлой зелени рва, забиваясь в уши, рот, нос, глаза.
        Кристоф чихнул. И проснулся.
        - Черт побери! - добродушно выругался он. - Не иначе как я в кабачке «Старого хрыча»! Славно, очень славно, тысяча чертей! И откуда, скажите на милость, тянет дымом? Не иначе каналья-кабатчик жарит борова! Хо-хо! Однако что за дурацкий сон мне снился?! Тысяча чертей! Я был уверен, что все это происходит на самом деле!
        - И с кем это разговаривает наш старина Кристоф? - В кабачок входили краснощекие хохочущие студенты. - Уж не одолела ли его со вчерашнего белая горячка? Немудрено, ведь после такого количества шнапса даже сам папа римский начинает причащать зеленых чертиков!…
        - Нет, друзья мои, нет, - ответил Кристоф. - Я спал… гм… и мне снилось, что я унаследовал богатое состояние…
        - Ха-ха-ха! А губа у тебя не дура!- Коренастый крепыш Леопольд хлопнул друга по плечу. - А потом тебе, наверное, пригрезилось, что ты женился на баронессе Ротшильд?
        - Нет, вернее, да… Что вы так гогочете? Мне снилось, что я чуть не женился на графской дочке.
        - Ну и? - Крепыша Леопольда прямо-таки распирало от смеха. - Ну и как она тебе?
        - Хороша, - сказал Кристоф. - Ничего бы не пожалел, чтобы познакомиться с ней наяву.
        Кристоф достал из кисета табак, набил трубку, закурил и, ощутив, как закружилась голова от первой утренней затяжки, промолвил:
        - И странно, все было так отчетливо, словно бы даже и не во сне.
        - А больше тебе ничего не снилось? - Леопольд, едва сдерживаясь от смеха, болтал в воздухе короткими, не достающими до пола ногами.
        - Снилось, - сказал Кристоф, выпустив в закопченный потолок двенадцать дымных колечек. - Еще мне снилось, будто мне оторвали ухо.
        На сей раз от дурацкого смеха дрогнули стены кабачка. Леопольд свалился со стула и катался по полу, он хохотал так, что даже прослезился. Тяжело дыша, он залез обратно на стул.
        - Ну Кристоф, ну уморил. Ты хоть знаешь, сколько ты тут проспал? А? Не знаешь? А посчитай - пили с вечера до утра, потом все пошли домой, а ты отказался, сказал, что будешь спать здесь. Потом уж, когда тебя весь день не было в университете, мы заволновались. А знал бы ты, как вспоминал тебя, каналью, профессор Дритцер, земля ему пухом! Где, говорит, сейчас мой юный друг по имени Кристоф?
        - Ну а ты что?
        - Болеет, говорю, черной ипохондрией. Ему, говорю, денег из дому не прислали, так он теперь ходит насупившись и выпрашивает у всех веревку и мыло. Ну а Дритцер, конечно, не поверил, как посмотрел на наши опухшие рожи, сказал: все, мол, с вами понятно. А я еще, как назло, со вчерашнего левый глаз открыть почему-то не мог. В общем, дружище, обещал он на нас декану накапать.
        - И откуда только такие люди гадкие берутся? - сказал Кристоф, выпустив еще двенадцать дымных колечек. - Что еще новенького?
        - Сестрица ко мне приехала… Красавица, пальчики оближешь!
        - Такая же, как ты, красивая?
        - Ха-ха-ха! Лучше, много лучше! Да впрочем, хочешь познакомлю?
        - Отчего же, познакомь…
        - Ну так и пошли, чего здесь-то засиживаться.
        Друзья долго петляли по извилистым улочкам старого города и, миновав улицу Пятидесяти Трех Великомучеников, Третий Кошачий переулок и мощенную досками улицу Фомы Святителя, свернули на узенькую улочку Двух Лошадей, названную так потому, что однажды, в незапамятные времена, встретившись на этой улочке, а еще точнее в проезде между домов, две лошади не смогли разъехаться, так и застряли.
        Уже окончательно стемнело, когда друзья оказались в небольшом дворике, поросшем акациями. Леопольд швырнул в окошко второго этажа пригоршню мелких камешков и негромко свистнул в два пальца.
        - Хозяйка здесь строгая, - пояснил он.
        Окошко отворилось, в нем возник неясный женский силуэт. Леопольд призывно замахал рукой. Девушка в окне кивнула. Хлопнула рама.
        - Ну, как тебе моя сестрица? - спросил Леопольд,
        - Вроде бы ничего, - отвечал Кристоф, - хотя, сказать по правде, я ее не разглядел.
        - Красавица! - Леопольд закатил глаза и поцеловал два пальца. - Только не вздумай приставать. Она у меня оч-ч-чень порядочная.
        - Там видно будет, - философически отвечал Кристоф.
        Дверь, едва скрипя, отворилась, и из-за нее выскользнула миниатюрная девушка, закутанная в плащ.
        - Чего так долго, Эльза? - сказал, зевая, Леопольд. - Спала, что ли?
        - Вы б еще раньше пришли, - сказала девушка. - Все уж спать легли, а вы гуляете.
        - А чего б не погулять? - пожал плечами Леопольд. - Вот человек вообще только что, час назад, проснулся. Кстати, познакомься - Кристоф.
        - Очень приятно, - сказала девушка, - Эльза. Вы всегда так допоздна спите?
        - Нет, - сказал Кристоф. - Что вы, право, только лишь иногда, по самым большим праздникам…
        - А вчера неужели праздник был?
        - А как же! Святителя Вездекакия! - хором ответили друзья.
        Эльза расхохоталась.
        Лишь когда они вышли на скупо освещенную газовым фонарем улицу Пятидесяти Трех Великомучеников, Кристоф взглянул в лицо своей собеседницы и остолбенел, как святой Евграф, пораженный молнией. Эльза спросила:
        - Скажите, Кристоф, почему вы так странно на меня смотрите?
        - Я видел вас во сне, - сказал Кристоф.
        - Неужели? - спросила Эльза.
        - Наверное, ты была в его сне графиней, - сказал Леопольд, - за тебя нашему бедняге Кристофу потом оборвали уши.
        - Неужели то, что вы говорите, правда? - спросила удивленно и вместе с тем немного смущенно Эльза.
        - Истинная правда, - сказал Кристоф. - Только в моем сне вас звали Вероникой. Я объяснился вам в любви…
        - Можете объясниться и наяву, - сказала Эльза, - только учтите: целоваться я с вами не собираюсь.

«Тысяча дьяволов! - только и успел подумать безмерно удивленный Кристоф. - Что ж за сон такой мне снился?» Но толком додумать свою мысль он так и не успел.
        - Поберегитесь, люди!- раздался чей-то-чужой-хриплый-странно-узнаваемый-голос. Затем возникло зловоние, до ужаса, до жути знакомое. Россыпь кусачих мурашек промчалась по коже. «Что это?…» - подумал Кристоф, но в очередной раз не успел додумать мысль до конца.
        - Готов поклясться всеми пятьюдесятью великомучениками, - сказал Леопольд, - что не слышал, как он приблизился…
        Кристоф едва успел оттащить Леопольда и Эльзу с дороги. Прижавшись к стене старого двухэтажного дома, они смотрели, как по узенькой улочке прогромыхала шаткая телега, влекомая двумя исхудавшими клячами. Тяжело гремели ведра, мерзкое их содержимое время от времени выплескивалось на прогнившие доски тряской колесницы золотаря. Ну да! Конечно… Кто бы это еще мог быть? А вот и он сам - невообразимо худ, оборван и грязен, восседает на облучке в облаке почти осязаемого зловония.
        Кристоф как зачарованный смотрел на сутулую тощую фигуру, одетую в лохмотья, в надвинутой по самые глаза широкополой мятой шляпе. На какое-то мгновение золотарь повернулся к нему, и Кристоф сумел рассмотреть его лицо: ужасное, отвратительное, в язвах и ожогах. И Кристоф не знал, показалось это ему или нет, но бледные изъязвленные губы золотаря прошептали: «Мы еще встретимся, щенок!»
        Странная телега исчезла за поворотом узкой улочки, а Кристоф как завороженный смотрел ей вслед.
        - Эй, Кристоф! Кристоф! - Леопольд, оказывается, вот уже несколько минут теребил его за кафтан. - Ты что, дружище, золотарей никогда не видел?
        - Видел, - сказал Кристоф. - А этого так, по-моему, сегодня. Во сне.
        - Что ты все о снах да о снах, - рассмеялся Леопольд. - Подожди спать, дружище. Завтра на лекции выспишься. У нас еще вся ночь впереди.
        - Да, - сказал Кристоф. - Это точно. Вся ночь впереди.
        Они свернули в переулок Веселых Подмастерий. Откуда-то издалека доносился странный хриплый хохот. Словно бы хохотала большая ночная птица. Или человек. Или лемур.
        Декабрь 1994 г. - январь 1998 г.