Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Рыбаков Вячеслав : " Зеркало В Ожидании " - читать онлайн

Сохранить .
Зеркало в ожидании Вячеслав Рыбаков
        Рыбаков Вячеслав Зеркало в ожидании
        В. М. Рыбаков
        ЗЕРКАЛО В ОЖИДАНИИ
        Отправной точкой для сих размышлений послужила чрезвычайно, на мой взгляд, интересная статья И.Кавелина "Имя несвободы", опубликованная в первом номере "Вестника новой литературы". Помимо прочего, в ней доказывается следующее. Во- первых, русская советская литература, даже с момента частичного раскрепощения в
50-х годах обречена оставаться атавистическим и бессмысленным отростком мировой, поскольку любые, пусть даже самые честные произведения пережевывают тупиковую, атавистическую социальную ситуацию, суд истории над которой уже совершен, но которая продолжает длиться в этой стране. Во-вторых, практически во всех честных произведениях, начиная с 50-х годов и далее (нечестные вообще не берутся в рас чет, и справедливо, ибо они есть объект не литературоведческого, а медицинского или судебного анализа), описывается, в сущности, один и тот же герой в типологи чески одной и той же жизненной ситуации, постепенно раскрывающей ему тем или иным образом глаза на окружающий мир; от вещи к вещи варьируется процесс осознания того, что социум вокруг не таков, каким порядочный человек с детства его себе представлял. Конкретный сюжет роли не играет; поначалу влитый в общество, как животное в биоценоз, герой, зачастую именно в силу своих положительных качеств и веры в идеалы начинает непредвзято разбираться в происходящем, и к концу насту пает некое осознание - но после осознания ни в одной вещи никогда ничего уже не
происходит, происходит только конец, и это закономерно; осознавшему общество герою в этом обществе места нет, и писать не о чем. Дальше должна быть или ломка души и познательное приспособленчество - но тогда произведение получится антисо ветским; или открытый, так или иначе явленный свету бунт - но тогда произведение получится еще более антисоветским; ил и отчаянная и смехотворная борьба со всем обществом за провозглашенные этим же обществом и формально в нем безраздельно царящие идеалы, что выродится либо в благоглупость, дибо опять-таки в антисове тизм.
        Эта концепция буквально завораживает своей стройностью и доказательностью. Меня, во всяком случае, заворожила.
        Но в четырехмерном континууме истории не бывает одногранных процессов. Поп роюуем взглянуть на те же яйца, только сбоку.
        Грандиозный исторический разлом, не вполне осознанно превращенный большеви ками в грандиозный вивисекторский эксперимент, истребил массу деятелей культуры, спору нет. Но столь же бесспорно, что общечеловеческую культуру он парадоксаль нейшим образом обогатил в том смысле, что чрезвычайно расширил знания челове чества об обществе и о людях в обществе, о социальной инерции и социальной подат ливости, о конструктивных возможностях и деструктивных последствиях массового насилия, и т.д. Одна только возможность на практике исследовать попытки сращи вания рабовладения с индустрией чего стоит! А синхронное сопоставление эффектив ности восточной деспотии и часнособственнического фашизма! Для историков, соци ологов и психологов Октябрьская революция - все равно что для физиков взрыв первой атомной бомбы в Аламогордо. Несомненно, что если человечество уцелеет, последствия большевицкого удара ломом по критической массе урана будут исследо ваться в течение еще многих десятилетий - как вне, так и внутри зоны поражения. И точно так же, как потомки жителей Хиросимы-45 до сих пор интересны, и еще долго будут
интересны, для биологов, потомки жителей России-17 для мирового человеко ведения отнюдь не пустое место и не бросовый материал.
        Но это значит, что любое письменное свидетельство, оставленное советским социохибакуся, по крайней мере для науки раньше или позже окажется бесценным.
        С другой стороны, общемировой литературный процесс, даже если абстрагиро ваться от советского аппендикса, отнюдь не представляет собою единого державного течения. Латиноамериканский регион - там свои игрушки. Восточноазиатский регион - опять же особая статья. Я уж не говорю о Черной Африке, где тоже есть буквы, а следовательно, есть и люди, которые этими буквами что-то пишут. Один и тот же человек в зависимости от перепадов настроения - если он, конечно, вообще читает книги - может предпочесть вчера Абэ Кобо, сегодня Борхеса, завтра Лао Шэ, после завтра Рекса Стаута, а на склоне третьего дня потянуться за Рыбаковым Анатолием. И с момента предпочтения уже не столь важно, что вызывает у читающего интерес: психология или этнография. Конечно, среднеевропейский читатель чаще будет читать европейских и американских писателей, ибо они ему культурно ближе, у них он в большей степени читает о себе. Но тогда получается,что о мировом литературном процессе можно говорить лишь статистически. Хорошо, но ведь по тем же самым при чинам японец или китаец значительно чаще будет читать восточноазиатских авторов; а
если вспомнить, что китайцев на свете несколько больше, чем французов, то соответственно числу человекостраниц мировым литературным процессом может ока заться такое...
        Всякая национальная литература является полноправным, хотя и действительно воздействующим на остальные не в одной и той же степени, элементом мирового про цесса. Требуется лишь одно.
        Свой, специфический объект описания.
        Конечно, Уэллс может для разнообразия нашмалять "Россию во мгле", Фейхт вангер - "Москву. 1937", Эренбург - "Падение Парижа", а Аркадий Стругацкий - "Пепел Бикини". Но, во-первых, подобные выбросы достаточно редки и несущественны, а, во-вторых, при их создании авторы все равно остаются в рамках той культурной ситуации, той системы ценностей, того спектра эмоций, которые определяют их как выразителей и отражателей их основного, кровного, с рождения формировавшего их души мира.
        В течение многих мучительных десятилетий советская литература имела свой объект отражения. Действительно, объектэтот был вначале исключительно катастро фичен, а затем чрезвычайно извращен. Но: существовал своеобразный мир, и в этом мире постепенно начал существовать своеобразный человек. Бессмысленно сейчас углубляться в вопрос, что в этом человеке русского, а что советского, или нас колько и чем этот мир и этот человек хуже или, пардон, лучше иных региональных миров и людей. Некоторые ответы сейчас написаны на каждом углу и становятся общими местами, вернее, местами общего пользования; некоторые - думаю, их больше - еще только предстоит дать. Но факт остается фактом - описание данного мира, как научное, так и художественное, коль скоро мир этот является регионом челове чества, обогащало знания и представления человечества о себе. Беллетристическое отображение советского поведения в советских условиях, конечно, весьма необычный факт культуры, но подчас оно может оказываться интеллектуально и эмоционально захватывающим для жителей любого культурного региона, поскольку размышляют об окружающей их
системе и испытывают чувства по ее поводу все-таки не вирусы, а люди.
        Да, раскрытие тайны окружающего мира, инвалидное внедрение в многослойно замаскированный и тщательно охраняемый зазор между образом действительности, вколачиваемым в советские (главным образом - русские) головы с детства и самой действительностью на протяжении десятков лет составляло основу духовной жизни всякого порядочного и несломленного человека в этой стране. Но, видимо, было бы ошибкой думать, что подобный процесс начисто лишен общечеловеческого содержания. Процесс познания всегда индивидуален, и другие индивидуумы всегда могут что-то почерпнуть в нем для себя. Какой-нибудь мумбу-юмбу, в сотый раз в истории чело вечества открывший велосипед, может оставить такое описание этого действа, что зачитываться будут миллионы велосипедистов.
        Ну, например. Однимиз атрибутов советского общества является почти полная непредсказуемость срабатывания обратных связей. Неверно, что обратных связей в тоталитарном обществе вовсе нет- они просто тщательно закамуфлированы; нет тех связей, которые нас сызмальства натаскивали считать существующими, ценить и вос певать - но есть масса альтернативных, негласных, подспудных, исковерканных. Как правило, только экспериментальным путем, на собственной шкуре человек в состо янии выяснить, какой его поступок к какой реакции общества приведет. Процесс этого выяснения полон загадок, сюрпризов, переживаний, удач и неудач, зачастую связанных со смертельным риском, с угрозой для себя и для ближних своих. Опи сание этого процесса какими-то элементами всегда может оказаться близким любому человеку на Земле, ибо непредсказуемое срабатываниесоциальных обратных связей в той или иной степени присуще всем типам современных человеческих обществ уже в силу одной лишь их нынешней сложности. Правда, европейскому читателю такое опи сание обязательно покажется гротесковым, утрированным, доведенным до абсурда - тут все дело
в различном соотношении предсказуемых и непредсказуемых срабатываний.
        В свое время именно непредсказуемость реакций бога (или богов) на тот или иной поступок человека послужила едва ли не основным мотором развития духовности человечества. Первобытная вера в то, что с духами и демонами можно общаться по- свойски, по принципу "ты мне - я тебе" (я тебе жертву - ты мне урожай, я тебе другую жертву - ты мне победу в битве) под давлением практики постепенно усту пила место нескончаемой генке за познанием непознаваемого бога, которая, покуда длилась, неизбежно обогащала душу. Заимообразность в отношениях с высшими силами - это и есть модификация животной влитости в процесс. Думать не о чем и пережи вать нечего - надо лишь дать вовремя тому, кому надо. Более общо: сделать то, что, как всем известно, надлежит делать в данной ситуации. Спиральное вползание к пониманию - это прежде всего саморазвитие, опасный и трудоемкий духовный про цесс, не имеющий финиша и чреватый одновременно (и, в общем-то, в равной степени) и катарсисом, и крахом.
        Но это же можно отнести к любому процессу познания тех сил, от которых непосредственно зависишь, в том числе - своего мира и людей, которые в нем живут.
        В течение шести лет перестройки неизвестно чего неизвестно во что (впрочем, есыто шепчущее общество в общество голодно орущее мы, кажется, перестроили всерьез и надолго) специфический объект отражения, обеспечивавший нашей литера туре ее своеобразное существование, оказался в значительной степени разрушенным. Большинство из нас, во всяком случае, из тех, кто на это в принципе был спосо бен, без предварительной подготовки, форсированным маршем, в полной выкладке и не снимая противогазов, тяжко прогалопировало всю зону поражения от точки ноль до оврага, где радиометры едва стучат; всю спираль познания, возможную в рамках традиционной советской системы. Нас вытряхнули из материнской утробы, и теперь однояйцевые близняшки вопят и хнычут, пихаются в своей просторной, но все еще относительно единой люльке и писают друг на друга.
        А мамаша, кстати сказать, офонарев от благородных усилий, с тупым недоуме нием таращится на возникший кавардак и никак не может уразуметь, что - все, уже родила.
        Если воспользоваться вновь словами Кавелина, теперь нам всем в этом обществе места нет.
        А где есть?
        Я далек от мысли задаваться вопросом "что будет после перестройки?" Не с моим умишком соваться в эту адову бездну.
        Я ставлю вопрос гораздо уже: о ком писать?
        Эпоха сломалась. Эпоха сменилась. Старого мира уже нет. Нового, в сущности, еще нет. Новый характеризуется в сфере гуманитарной пока лишь тем, что можно более тщательно и более честно анализировать старый.
        Поэтому исторические произведения заполнили литературу. Не только оттого, что вскрылись запасники и к массовому читателю доходят наконец более или менее замечательные произведения, написанные пять, десять, пытнадцать лет назад. В том же форсированном темпе, что мы бежали, создаются произведения, более или менее замечательно описывающие то, что было пять, десять, пятнадцать лет назад.
        Конечно, это нужно! Палеонтология нужна, археология нужна, антропология нужна, кто спорит! Но представим на секундочку, что, например, с 77-ого по 83-ий годы все серьезные журналы и все серьезные книги были бы посвящены исключительно Пугачевскому бунту или Крымской войне!
        Упоенное безопасностью возможности стать из кривого прямым зеркало (другое дело, что прямота тут тоже индивидуальна, как отпечатки пальцев) неутомимо отра жает то, чего перед ним уже нет.
        А что есть?
        Никто не знает.
        Станем мы буржуазным государством - значит, не избежать нашей литературе перепевать зады европейской литературы xix века, времени капитализма без челове ческого лица - всяких там "Гобсеков", Домби с сыновьями, у которых, правда, руки так и тянутся к АКМам. Ну, Брет Гарт, ладно. "Счастье Ревущего стана". Вот радость-то!
        Стартует ли у нас долгий и тягостный процесс замены тоталитаризма авторита ризмом - так латиноамериканцы уж сколько лет этим занимаются, и дай еще бог Астафьеву или Бондареву дописаться до чего-нибудь хотя бы равноценного "Осени патриарха".
        Что еще?
        Ну, возможен, конечно, облом. Соскучившись по питательным тяжелым элементам и успокоительной чечетке дозиметрической аппаратуры, за которой не слыхать ни слов человеческих, ни стука собственных сердец, застенчиво потянемся обратно в эпицентр. Тогда литературы вообще не будет. Но об этом говорить не хочется пока - не потому, что очень страшно (хотя очень страшно), но потому, что говорить тут просто не о чем. На нет - и суда нет.
        Реальным, хотя и куцым, отражением занимается лишь литература быстрого реагирования - более или менее художественная публицистика, фельетоны, памф леты... Утром в газете - вечером в куплете.
        Но это же не может продолжаться вечно.
        Потому что героями такой литературы являются не люди, а ситуации. Трактуется в ней о сиюминутном, а не о вечном, преломленном в сиюминутности, зафиксиро ванном стоп-кадром сей минуты. Есть разница.
        Кажется парадоксальным, что частенько наивный поиск сущности семидесятилет него (секунда на часах человечества!) исторического спазма и духовности затро нутых им малых сил временами поднимался до уровня великой литературы. А поиск способов возвращения к общечеловеческим ценностям, к мировой норме (хотя кто еще знает, что такое норма? Мы знаем теперь доподлинно, что - не норма) не идет пока дальше визгливой ругани. Но это закономерно - познание сколь угодно отвратитель ного феномена есть акт благородный; уничтожение чего угодно, хоть помойки, есть гром пушек, когда музы молчат. Еще красивше: познание это всегда эн плюс что-то, уничтожение это всегда то же самое эн минус что-то. Пусть минус чума. Хорошо без чумы, что и говорить. Но все-таки минус. Обусловленные этим минусом плюсы придут потом. Если придут. Никогда больше не отслужит в Авиньоне папа Пий Цатый торжес твенную и прекрасную мессу об избавлении от кары господней. Разве что, в кровь подравшись на рынке из-за головки чесноку, один смерд рыкнет другому: "Чума на тебя!"
        Что же касается столь милой моему сердцу фантастики, то нужно сначала разг раничить фантастику как жанр и фантастику как прием большой литературы.
        Фантастика как жанр - феномен относительно недавний, ей от силы полтораста лет. Она сродни детективу - со своей системой условностей, со своими правилами игры, которая дает вполне культурное развлечение подросткам и вполне мирный отдых взрослым. И хотя лучшие образцы такой фантастики вполне способны будить мысль, давать информацию и т.д. - перешагнуть определенную грань жанр не может, иначе он перестанет быть собой.
        Современная система условностей советской фантастики сложилась в 60-е, бла гословенные для НФ, годы. Оттуда в наши дни тянутся караваны фотонных и надпрост ранственных ракет, штабеля переносных, мобильных и стационарных машие времени, тьмы загадочных открытий, пупырчатые гроздья инопланетян. Оттуда маршируют суровые и сентиментальные звездопроходцы, гениальные ученые, днем и ночью несущие на своих плечах бремя ответственности никак не меньше, чем за все чело вечество, а подчас - за всю Галактику чохом, бронированные работники гуманных международных спецслужб, интеллектуальные красавицы, в развевающихся полупроз рачных одеждах резво собирающие букетики полевых цветов за три минуты до старта в Неизвестность.
        С этой фантастикой, как ни странно, все более или менее в порядке. Она окон чательно осознала себя, перестала тужиться в попытках шагать шире собственных штанов и равномерно и прямолинейно занимается своим делом, ничего особенного не отражая. Она поняла, что для нее главное таинственность, лихо закрученный сюжет, динамика, асфальтовая мужественность и всегда готовая женственность в правиль ных, обеспечивающих максимум событий сочетаниях. Здесь один шаг до полной халтуры - опять-таки как в детективе: но если автор не окончательно потерял совесть, а талант какой-никакой имеется, его герои исправно, увлекательно и зримо бабахают из позитронных пушек или якшаются с оборотнями и ведьмами в подтверждение какой-нибудь элементарной этической двухходовки, в серьезных подтверждениях давно не нуждающейся, например: охотиться на животных не хорошо. Или: все разумное действительно. Или: здрасьте, а вот и будущее, и здесь не без проблем.
        Правда, и в этих случаях возникают забавные аберрации, вызванные сложностью текущего момента. Когда система условностей складывалась, партия как раз обязала нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме, поэтому, коль скоро дей ствие происходило в ракетоносном грядущем, а случалось это очень часто, значи тельная часть текста, заранее - в ущерб динамике, отводилась изображению простого житья-бытья. Какое, дескать, оно будет замечательное. Теперь этого нет, динамика повысилась - хорошо. Но стоит только повнимательнее присмотреться к тому, как тщательно избегают фантасты самых элементарных, самых коротких штрихов, каса ющихся быта - так смех берет. Целые страницы уходят на описание управления сверх световым крейсером или некоего иногалактического феномена - и ни слова о том, как персонажи, например, едят. И вот члены Мирового Совета Иванов и Джонсон, кореша еще аж по Эпсилону Эридана, в перерыве между двумя судьбоносными заседаниями идут в буфет подкрепиться, а дальнейшее - молчание, потому что, черт их возьми, окаянных, платят они в буфете или не платят? Если да, значит, всепланетный капи
тализм протащил автор; боязно, еще неизвестно, как дела-то повернутся может, десять лет потом не отмажешься. А если нет, свои же коллеги засмеют, защекотят: ну, старик, окстись, глянь, чего на дворе делается; какого ж рожна американцы Кремлю в кильватер-то пристроились?
        Игра.
        Что же касается фантастики, как приема, то она существует с тех самых пор, с каких существует литература как таковая. Начиная с Гомера. Начиная с евангелий. И терпит сейчас в нашей стране те же трудности, что и реалистическая литература.
        Перед зеркалом - ни одного лица. То мелькнет волосатая ноздря неизвестного папаши, то дрыгающаяся младенческая пяточка, то мятый клочок пеленки, мокрый насквозь, то уцененный пятак звякнет в стекло, а то - поберегись! - вот-вот рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...
        Зеркало в ожидании.
        Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий... ну, хотя бы по Стругацким пройтись...
        От сакраментального жилинского "Главное остается на Земле" через Румату, с мечами ждущего, когда упадет дверь, чтобы вмазать наконец подонкам, которых он познавал-познавал, да и допознавался; через Кандида, на последней странице пони мающего диалектику морали и прогресса, и Переца, опрокидывающего Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта; через осознание Маляновым личной неизбывности кри вых, глухих и окольных троп; через крик Майи Тойвовны, навсегда оставляющей Эксе ленца, при всех его благих побуждениях, не более чем убийцей... просветления, осознания в каждом финале... куда?
        Они просветляли нас, честное слово, кто бы мы были без них; сюда, конечно, вот сюда, где мы теперь толпимся, но - дальше куда?
        Эпоха сменилась.
        "Итак, Андрей, первый круг вами пройден", - просветляет Наставник. Снова всего лишь - первый. Историческое произведение.
        "Не забыть бы мне вернуться", - мысленно осознает Банев. Историческое произ ведение.
        "Хватит с меня псины!" - громогласно осознает Сорокин. Историческое произве дение.
        "Жиды города Питера". Литература быстрого реагирования, памфлет.
        Об остальном и говорить не приходится. В лучших случаях - более или менее приличные исторические произведения (например: война - это отвратительно). Либо публицистика. От кабаковского "Невозвращенца" (беллетризированная статья- страшилка) до "Сладких песен сирен" Кривича и Ольгина (чрезвычайно длинный фель етон). Ситуации. Безлюдье.
        Фантастика как прием - это метафора. Гильгамеш. Христос. Лилипутия. Пища Богов. Воланд. Солярианский Океан. Хармонтская Зона. Не просто зеркало микрос коп. Или телескоп. Стократное увеличение, тысячекратное увеличение... чего?
        Показать мучающегося человека? Нет ничего проще сейчас. Но, пользуясь сло вами Стругацких, это значит увеличивать и без того неодолимую силу. Твердить "плохо-плохо-плохо-будет-хуже-хуже-хуже" - запятнать себя дальнейшим накручива нием общей паранойи, которая и без того захлестнула наш новорожденный мир. Помимо прочего, подобное только на руку тем, кто спит и видит загнать нас обратно в точку ноль.
        Показать благоденствующего человека? Но это будет издевательством - вроде голого конкурса на звание "Мисс Пайка" в блокадном Ленинграде.
        Показать человека, борющегося за правое дело? Но с кем именно? Все и так друг с другом борются, а толку - только похоронки...
        Показать доброго человека? А что он делает? Как что? Раз добрый, то защищает страждущих, следовательно, борется за правое дело. Ну, значит, если еще жив, то уже кого-нибудь убил...
        Показать светлое общество послезавтрашнего дня? Без особых там звездолетов, убедительно, психологически достоверно; просто дать желанную перспективу: люди любят друг друга и всласть работают...
        А сколько получают?!
        Да нет, не так уж страшно, ведь все, что происходит, это подчас даже смешно, смешно до икоты!.. Фельетон.
        Да нет, но было же хуже, вспомните, ведь прокисали, плесневели, гнили на корню!.. Историческое произведение.
        Да-а.
        Впрочем, возможно, в тот самый миг, когда пишутся эти строки, какой-нибудь особо прозорливый, особо чувствительный рефлектор-рефрактор уже поймал контур живого лица. Не ноздрю, не выбитый глаз, не прыщ на скуле лицо. Уж не от статьи же ожидать новых очертаний, статья может лишь подвести итоги уже сделанного; двигать процесс может только сам процесс, а отнюдь не его анализ. Теория суха, а древо жизни вечно зеленеет... кхе-кхе... особенно при уровне заражения местности в 1991 кюри.
        И.В.Знаменская
        ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ
        ... Забавно будет лет через триста припомнить эти разборки по поводу судеб национальных литератур в общемировой культуре. Да и через сто лет подобное удо вольствие покажется, полагаю, исключительно изысканным и узко специальным - нечто такое для гурманов духа и памяти...
        А сегодня едва ли хватит у нас прозорливости возблагодарить "текущий момент" - со всей его растерянностью, с отдиранием от тела и души того немногого, что, казалось, навечно (как вечным казался строй) присосалось к нам в качестве тоненького такого пожизненного бессмертия: Надежды на твердое пенсионное обеспе чение, Веры в собственную неподкупность (поскольку никто и не пробует покупать), Любви к непреходящему шпротному паштету, встречающему нас в любой торговой точке родной страны, будь то Коряжма, Наманган или Анадырь. Да, не благодарим, а стоило бы...
        Конечно, если спуститься с небес еще не произнесенных обобщений в нашу родную кошару, то есть оборотиться к стукнутому ныне пыльным мешком литератур ному процессу и увидеть на прилавках "Приключения космической проститутки", изданные многосоттысячными тиражами, или, перелистав "Книжное обозрение", не найти там (за исключением братьев-эмигрантов) на полсотни наименований и трех заветных фамилий, вызывающих желание немедленно бежать в магазин - только и мыс лей, что в смертной рубахе вскарабкаться на заплеванный Парнас и дожидаться там труб Страшного Суда.
        Конец света. Литературе, которой мы жили, места нет.
        Однако всем, успевшим соскучиться за считанные годы перестройки по тому тяжелому равномерному гнету, который и заставлял наиболее крепких, в соответс твии с физическим законом о противодействии, выпрямлять спину, можно порадо ваться: нарастает давление. Пусть несверху, а как бы изо всей окружающей среды, но - нарастает.
        Хаос створаживается в систему.
        Какой она будет - это еще вопрос, но конъюктура изменилась; способы давления и изгнания за границы освещенного круга меняются, меняется и длительность при сутствия в этом круге. О пожизненной ренте, обусловленной послушанием и (или) бездарностью, либо, что реже, талантом, говоритьб уж не приходится. Прежде, чем у нас привьется и развернется в своем цивилизованном виде институт литагентов, прежде, чем обретут реальные очертания цены на бумагу, истинная литература ока жется в состоянии жесточайшего прессинга по всему полю, получая мобилизующие толчки от дешевеющего (во всех выражениях, кроме денежного) детектива, дебилизо ванной (не путать с демобилизованной!) до комиксов фантастики, социалистической эротики, стремительно вырабатывающей рвотный рефлекс на близость...
        Берег родной обвалился, и все мы, умеющие и не умеющие плавать, сыплемся в холодную воду "нового мира", где неизменным и знакомым для всех остается одно - человеческая природа.
        Но посему - и будем жить, так как количество "творцов" и "ремесленников" в стабильных (да и стабилизирующихся) социально-исторических структурах в процен тном отношении неизменно. Так же, как количество гениев и злодеев в любой популя ции. Ибо генофонд со временем восстанавливается, а давление внешнее снова прово цирует контрдавление внутреннее, именуемое подчас вдохновением.
        Не научились подзаряжаться от приятного - будем подзаряжаться от противного. Этакое преображение энергии, если хотите; бесшабашный праздник селения, из кото рого сборщики податей уволакивают последний грош.
        Трагедия, а как ни странно (и как всегда!) - оптимистическая.
        ... Кстати, резервы иностранного чтива, изданного до 1973 года и дающие воз можность получать советскую "сверхприбыль" - вполне обозримы и исчерпаемы. Далее заказывающих музыку дельцов ждет коммерческий вакуум, который, хочешь-не хочешь, а придется восполнять отечественной беллетристикой, необъяснимо воздымающейся время от времени горообразованиями высокой литературы.
        Откуда возьмутся воздымания? От верблюда. От тех горбов, той ноши, которая всегда с тобой. Если ты и есть запланированный популяцией урод, то есть впереди идущий в какой бы то ни было области. Пролагающий тропу по минному полю собст венного разума, собственной души. Тебя ведь хлебом не корми, а дай забраться (или хотя бы попробовать забраться) в такие дебри прозрения, где и переаукнуться пока не с кем, так что и физическое бытие иной раз прерывается аккуратной рукой, обе регающей свои закрома до лучшего времени.
        А те, кто не очень-то и кормили тебя хлебом, будут с удовольствием потреб лять первый, а то и второй пласт узренного тобой, не углубляясь в особо пощелки вающую темноту и не удивляясь твоему безвременному уходу, а по-массолитовски, по-ресторанному - "...но мы-то - живы!"
        Так что - есть определенная вера и в читателя-земляка, насквозь пропотевшего от суеты, и в ежедневно без особых усилий меняющего бельишко читателя "общемиро вого". Захочет он загадочной русской души, ибо на уровне души национальность ее постепенно теряет смысл, а загадочность, наоборот, приобретает его, наращивает цену, неизмеряемую и в самой твердой валюте.
        Я уж не говорю о читателе "двоякодышащем", о читателе, иной раз готовом покинуть стройные ряды потребителей виски "скотч" или колбасы "столовой" и выло миться из социума на какое-то время, а то и на всю жизнь - в хиппи, в ашрам, в арендаторы или просто в лес зеленый, в тайгу, но с заветной книжицей в заплечном мешке. Дискеты компьютерные ведь не заберешь с собой (компьютер на заимку не затащишь), так что с книгопечатанием, надеюсь, не прощаемся.
        ... О чем человек захочет узнавать всегда, так это - о себе и о том, что может его ждать. Недаром притча, фантастика, астрология - "то поврозь, а то попеременно" во все времена пользовались спросом.
        Отдельно, как рыцарь Грюнвальдус на камне - все в той же позиции сидит (а вернее, зависает, стрекоча крылышками) поэзия. Ибо пользуется качественно иным способом передачи, да и аккумулирования, информации; "внешний вид" его напоми нает туго закрученную спираль, а искра проскакивает иногда и по прямой - кратчай шему расстоянию, прокалывая витки связного течения. Этот способ напоминает подк лючение к прямому информационному каналу, имеющему выход на общий банк данных Мироздания, и поэтому странноватые озарения, привносимые в читательские умы таким образом, хоть и вызывают иногда боязливое уважение, но бывают востребованы не во все времена и не всеми. Даже выражаясь в чисто звуковой и изобразительной гармонии, поэзия настораживает неготового к душевному труду человека, заставляя его сомневаться в том, имеет ли смысл вообще кормить за счет общества поэтов - отчего количество последних в цивилизованных государствах саморегулируется, не требуя довольно все ж таки хлопотного отстрела.
        ... Итак, фантастика, психологическая фантастика, притча, перерастающая в роман, романтическая сказка... Толкин, Булгаков... Дорога, подзаглохшая в оте чественной словесности. Один из путей, упирающихся в горизонт.
        Фантастика же - шашлычного сюжета, где куски жареного мяса перемежаются с луком, перчиком, помидорчиком, проблагоденствует в качестве фаворитки жанра, как мне кажется, ровно столько, сколько просуществует дефицит на эти самые мясо, перчик, помидорчик. Далее займет то самое место на задворках словесности, что и во всех безлимитных странах.
        Так о ком писать?
        О себе - любимом, единственном, тиражированном. Человеке - уроженце планеты Земля (?), двуногом прямо (?) ходящем, микромодели Вселенной. И читать не надоело и писать не надоест.
        Не думаю, что, распрощавшись, наконец, с соцреализмом, мы долгое время будеи перепевать "зады" европейской литературы xix века - "Интердевочка" это не "Пышка" и даже не "Нана", а тот же литературный шашлык, но не сочный живой, а нарисованный на холсте, как очаг в каморке незабвенного папы Карло. Чтиво на час - который уже прошел.
        Время сжимается, подобно пружине поэзии; события проскакивают, минуя плавные витка спирали, принося волнующие, малопонятные сигналы из будущего.
        Мир стоит на пороге кардинальных перемен в области науки и культуры, обнару жения и освоения принципиально новых способов познания, на пороге длинного пути преображения человека в новое, качественно иное, космическое существо. Это путь индивидуальностей, число которых будет расти до тех пор, пока не станет всечело веческим. Процесс неравномерный и труднопредставимый. Во что преобразится в этом случае наука - сказать проще; во что превратится искусство - вот вопрос! Чем оно сможет служить человечеству, какие сны золотые навевать трансформированному Хомо, способному в одно мгновение получить нужную информацию из любой точки пространства-времени?
        Чего может не хватать гипотетическому совершенству?
        Ностальгия по хвосту и когтям? Маловероятно. Культуртрегерство во Вселенной? Возможно, хотя, скорее всего - на качественно ином уровне, чем тот, на котором эта идея брезжит в современной фантастической литературе. Впрочем, были Стран ники, загадочные рамиры... Однако воображение пробуксовывает.
        Ученые, занимающиеся ритмикой истории, прогнозируют на 2001 - 2002 годы завершение "имперского цикла" в России, чреватое не только социальными, но и природными катаклизмами, пики которых падают на последнее десятилетие уходящего века. Правда, Россия здесь не одинока, несмотря на ее всегдашнюю особую роль - процесс всепланетный: к 2002 году Весенняя точка переходит не только из одного зодиака в другой, но и пересекает границу квартелей Телец-Овен-Рыба и Водолей- Козерог-Стрелец, что по астрологической традиции означает изменения, равноз начные тем, которые произошли с человечеством при переходе из мезолита в неолит - началу формирования ноосферы, по Вернадскому. Куда более вредно, чем забегать вперед - не заглядывать туда вовсе, ограничившись проблемами переходного периода локального бесколбасья и латентного состояния подкожной деятельности КГБ.
        С тайной полицией разберется история.
        С литературой бы разобраться - сиречь, с Душой.
        Требования времени меняют точку зрения, меняют и его, зрения, фокусировку. Не "дальше, дальше, дальше", а - глубже, глубже, глубже; туда, откуда, собст венно, и можно ожидать самых невероятных сюрпризов. Какие вопросы могут волновать душу, готовую, наконец, сделаться живой? Что такое, например, человек, который не может убить (только не надо о бетризации!)? Который может - это мы догадыва емся, навидались, а который - не может? Какова мера самопожертвования, если человек знает, что смерть есть не финал, но краткий переход в новое качество бытия? Какова цена содеянного Христом?
        Недаром наука и искусство, как никогда, тяготеют нынче к религии. Ибо что есть вера, как неаприорное базовое знание, предложенное в виде аксиомы для уско рения духовного прогресса?
        Если только она, вера, не замкнута догматически, не неподвижна, но способна к взаимопроникновению с любым способом ощущения и познания мира.
        В этих условиях проблема возвращения русской литературы в общемировой лите ратурный процесс, превращение ее в литературу "конвертируемого духа" проблема сиюминутная. Хотя на наш век ее безусловно, хватит - ибо медленно приходим мы в себя от растерянности. Видимо, и недостаток витаминов в пище себя сказывает.
        ... Тут, казалось бы, голубушке-фантастике с ее легкой поступью - и карты в руки оттого, что она на законных основаниях может позволить себе все, не вызывая недоверия читателя... а поди ж ты! В подавляющем большинстве случаев пока поверху: все те же бластеры, гравилеты, а из "новенького" - страшилки безыс ходных катастроф, из которых авторы, никак не родственные силой сострадания Коми тасу (как известно, сошедшему с ума от зрелища избиения своих соотечественников), выходят бестрепетно невредимыми, да еще и главного героя выволакивают, чтобы читатель понял, как сладко и перспективно остаться в живых одному (или с под ругой) на всеобщем пепелище и гноище.
        А то немногое, что глубже и человечнее - путается в ошметках отжившего фан тастического антуража, как акселерат в распашонках и чепчиках. Бутафорский этот антураж захлестнул нашу фантастику, хотя он вот-вот (может быть, еще при нашей жизни) утратит свою экзотическую притягательность даже для наивного потребителя, рассыпавшись пылью на фоне разнообразно прорывающейся в реальность информации о подлинных возможностях человеческого духа.
        Ей-богу, нелепо и смешно представлять себе литературного героя, некоего, скажем, первопроходца, спускающегося сквозь три ментальных, три витальных и три физических уровня сознания с бластером наизготовку.
        ...Зеркало в ожидании...
        Пожалуй, что так.
        Но ритм литературного существования, заданный блаженной динамикой застоя, сейчас так же достоин укоризны, как и блошиный скок рыночно-межвременного хаоса. Потому, что бессмертная душа, как никогда, мается от безъязычья, беспомощности, от ощущения (по излюбленному выражению господина нашего Президента) "судьбонос ности" происходящего, от желания еще в прижизненном существовании осознать себя и изнутри начать строительство, которое в своем завершенном виде с трудом подда ется воображению...
        Зеркало начинает вести себя.
        Поверхность подергивается рябью, затуманивается, мелькают малопонятные кар тины, то ли из будущего, то ли из прошлого, определившего это будущее. Оно и предсказывает, и предостерегает.
        Зеркало Галадриэли.
        И вот некто пишущий - уже словно бы и не выдумывает, но дает названия сущему; не фантазирует, но развертывает бесчисленные варианты бытия.
        И нет им конца.
        КЕЙТ ЛАУМЕР
        ЖИЛ-БЫЛ ВЕЛИКАН...
        Научно-фантастическая повесть
        Перевод с английского
        На расстоянии в полмиллиона миль Вэнгард был похож на шар из серого чугуна, полуосвещенный, желтовато-белый на освещенной половине, угольно-черный на проти воположной. Вдоль терминатора тянулась ржаво-красная полоса. Горные хребты, как непричесанные космы черных волос, свисали с белых мглистых полюсов, веером расхо дясь все дальше и дальше в стороны, в то время как между ними вырастали новые мелкие хребты, образуя неровную сетку, покрывающую почти всю поверхность пла неты, напоминающей из-за этого тыльную сторону кисти пожилого человека. Я следил за тем, как изображение на экране становится все более и более подробным, до тех пор, пока не появилась возможность сравнить его с тем, что было у меня на нави гационной карте. Только после этого я сорвал пломбу Y-излучателя и послал в эфир "Мэйдей" сигнал бедствия.
        - Дядюшка-король 629! Всем, всем, всем! Я в опасности! По аварийной траек тории приближаюсь к Р-7985-23-Д, но шансов очень мало. Координаты: 093 плюс 15, при 19-0-8 стандартного! Жду указаний, и, если можно, побыстрее! Все станции, прием!
        Я включил автоматический маяк, который тут же принялся выплевывать в прост ранство мой призыв по тысяче раз в миллисекунду, а сам тем временем переключился на прием и выждал сорок пять секунд. Это как раз столько, сколько нужно гипер сигналу, чтобы достигнуть мониторной станции возле Кольца-8 и привести ее в дейс твие.
        Все произошло точно, как по расписанию. Прошло еще с полминуты, и моей спины как будто коснулся чей-то холодный палец. Затем голос, который, казалось, был недоволен тем, что его разбудили, произнес:
        - Дядюшка-король 629, с вами говорит Мониторная Станция Зет-448, качество приема три на три. Вам запрещается, повторяю - запрещается! - посадка на пла нету. Доложите подробно о том, что произошло...
        - Перестаньте городить чепуху! - довольно-таки резко отозвался я. - Я скоро поцелуюсь с этим булыжником, и от вас зависит только, насколько крепок будет этот поцелуй! Сначала посадите меня, а уж бумажными делами мы займемся потом!
        - Вы находитесь в территориальной зоне карантинированного мира пятого класса. Существует официальный навигационный запрет приближаться...
        - Довольно умничать, 448! - отрезал я. - Семьсот часов назад я вылетел с Доби со спецгрузом на борту! Может, вы демаете, я нарочно выбрал эту дыру для посадки? Мне нужны технические указания по посадке, и нужны немедленно!
        Снова небольшая пауза. Мой собеседник, казалось, говорил уже сквозь зубы:
        - Дядюшка-король, передайте данные бортовых систем.
        - Непременно, непременно. Но только шевелитесь там побыстрее, - я придал голосу побольше взволнованности и нажал несколько кнопок, в результате чего он получил в свое распоряжение данные приборов, которые будут неопровержимо свиде тельствовать, что положение мое еще хуже, чем я его себе представляю. И тут под делки не было ни на грош. Я постарался на совесть, чтобы эта посудина поднялась в космос последний раз.
        - Все в порядке, Дядюшка-король. Вы слишком поздно послали сигнал бедствия. Теперь вам придется катапультировать груз и действовать в следующей невигаци онной последовательности...
        - Я же, кажется, ясно сказал: у меня на борту специальный груз! - заорал я в ответ. - Категория десять! По контракту с медицинской службой Доби! Я везу десять анабиозных камер!
        - Послушайте, Дядюшка-король, - отозвалась станция. Теперь голос стал вроде бы менее уверенным. - Я так понимаю, что у вас на борту десять живых людей, видимо, пострадавших, и они находятся в анабиозе. Подождите. - Снова пауза. - Да, нелегкую задачу вы мне подкинули, 629, - добавил голос, став окончательно похожим на человеческий.
        - Да, - ответил я. - Но нужно поспешать. Булыжник-то все ближе и ближе.
        Я устроился поудобнее и принялся слушать, как перешептываются звезды. А в полутора световых годах от меня привели в действие станционный компьютер, который тут же принялся пережевывать посланные мною данные. Вот-вот он выплюнет ответ, а между тем сообразительный парнишка-дежурный заодно проверит мою версию происшедшего. Это хорошо. Мне того только и надо. Моя легенда непробиваема. Пас сажиры, лежащие в грузовом отсеке, были шахтерами, получившими тяжелейшие ожоги при взрыве на Доби три месяца назад. Доби был суровым небольшим мирком, вылечить людей на нем было почти невозможно. Если я доставлю их в сносном состоянии в медицинский центр на Республике, то получу сорок тысяч. Предстартовые инспекци онные данные, равно как и маршрут полета, были представлены на рассмотрение стан ции, а из них следовало, что самой экономичной траекторией была та, что проходила мимо Вэнгарда, и любой мало-мальски смыслящий оператор проложил бы курс именно так. Я был абсолютно чист - просто жертва стечения обстоятельств. Теперь их оче редь ходить. И если мои расчеты хоть чего-то стоили, то пойти они могли только так, как
нужно было мне.
        - Дядюшка-король, ваше положение более чем серьезно, - наконец, возвестил мой невидимый консультант. - Но я могу предложить вам приемлемый вариант спасе ния. Можно ли отделить ваш грузовой отсек? - он сделал паузу, словно ожидая ответа, затем продолжил: - Вам нужно снизиться, затем ввести грузовой отсек в атмосферу на крыльях. После этого у вас останется всего несколько секунд для того, чтобы оторваться и уйти. Понятно? А сейчас я передам вам необходимые дан ные. - И в память моего клрабля полился поток чисел, которые тут же автоматически записывались в систему управления.
        - 448, вас понял, - ответил я, когда поток информации иссяк. - Но - посудите сами - ведь внизу совершенно дикая местность. А если рефрижератор при падении повредится? Может, мне все-таки лучше остаться и попробовать сесть вместе с гру зом?
        - Это невозможно, Дядюшка-король! - голос потеплел на несколько градусов. Как-никак, я все же был отважным, хотя и мелким торговцем, твердо решившим исполнить свой долг до конца, даже если это может для него плохо кончиться. - Честно говоря, даже то, что вам предложено, - крайность. И ваш единственный шанс - и вашего груза тоже, кстати, - неукоснительно соблюдать мои инструкции! - Добавлять, что неподчинение навигационным распоряжениям мониторной станции явля ется настоящим криминалом, он уже не стал. Да это было и ни к чему. Я знал это и на это же рассчитывал.
        - Что ж, полагаюсь на вас. На грузовом контейнере имеется пеленгационное устройство, - я позволил себе небольшую паузу, без которой бедный, но честный космический торговец со своим неповоротливым умом никак не может постичь даже элементарную мысль, затем выпалил: - Но послушайте! Сколько времени понадобится вашим парням, чтобы добраться сюда на спасательном судне?
        - Оно уже отправлено. Полет займет... около трехсот часов.
        - Но ведь это больше двенадцати стандартных дней! А если морозильная уста новка разобьется, изолятор не удержит концентрацию кислорода на нужном уровне!? А... - еще одна пауза, необходимая, чтобы сформулировать следующее самоочевидное соображение: - А что же будет со мной? Как же я сам продержусь там, внизу?
        - Давайте сначала окажемся там, внизу, капитан. - Из голоса улетучилась часть симпатии, правда, небольшая. Даже герою позволительно проявить о себе нем ного заботы, после того, как он позаботился о благополучном отходе своих войск.
        Разговор продолжался еще некоторое время, но, в принципе, все главное было уже сказано. Я следовал указаниям, делал то, что мне было сказано, не более и не менее. Примерно через час все, кто смотрит трехмерные программы в Секторе, будут знать, что беспомощный госпитальный корабль находится на поверхности Вэнгарда и жизнь десяти - или одиннадцати, если считать меня, человек висит на волоске. После этого я окончательно проникну сквозь оборонительные линии своего подопеч ного, готовый приступить к фазе номер два.
        * * *
        На высоте десяти тысяч миль появился звук: печальный вой одиноких молекул воздуха, раздвигаемых тысячетонной тушей престарелого бродячего торговца, входя щего в атмосферу на слишком большой скорости, под неправильным углом и без тор мозных двигателей. Я принялся наигрывать мелодию на том, что осталось от рулей высоты, разворачивая корабль хвостом вперед, приберегая остатки топлива до момента, когда оно мне больше всего пригодится. И когда мы с кораблем достигли нужной точки, нам оставалось осилить всего-навсего восемь тысяч миль гравитации. Я еще раз сверился с пультом управления, прикидывая район предстоящей посадки, а тем временем корабль дрыгался и бился подо мной, издавая стоны и рычание, словно дикий зверь, которого ранили в брюхо.
        На высоте двести миль включились главные двигатели, и мне покзалось, что вся кабина пропиталась мерцающим красным светом. Я почувствовал себя как жаба, уго дившая под сапог. Это продолжалось довольно долго, так что я успел отключиться и вновь прийти в себя раз шесть, не меньше. Затем корабль внезапно перешел в сво бодное падение, и у меня в запасе оставались уже считанные секунды. Положить руку на рычаг катапультирования грузового отсека оказалось ничуть не труднее, чем, скажем, поднять наковальню по веревочной лестнице. Я почувствовал толчок, воз вестивший, что грузовой отсек отделился от корабля. После этого я занял соответс твующее положение, опустил противоударное устройство и набрал полную грудь затх лого корабельного воздуха. Палец мой коснулся кнопки катапультирования пилота. Тотчас же прямо по голове меня ударил десятитонный пыльный мешок, и я провалился в мир иной.
        * * *
        Медленно-медленно всплывал я на поверхность бескрайнего черного океана. Дурные сны начали медленно отступать, и им на смену пришли чуть приукрашенные светом, размытые картины подсознания, и я успел заметить горы, похожие на акульи зубы, окружившие меня со всех сторон. Вершины их были укутаны вечными снегами, гряды исчезали за далеким горизонтом. Потом я, должно быть, снова отключился, потому что в следующий момент увидел перед собой только один пик, который несся мне навстречу, как взбесившаяся волна. Когда я очнулся в третий раз, я уже стре мительно спускался на парашютном двигателе к широченному полю застывшей лавы. Потом я разобрал, что это листва, темно-зеленая, густая, стремительно надвига ющаяся. Времени у меня на этот раз хватило лишь на то, чтобы заметить, как засве тился зеленым светом сигнал пеленгатора грузового отсека, возвещая, что груз при землился целым и невредимым. И тут в глазах у меня снова померкло.
        Когда я очнулся, мне было холодно. Это было первое мое сознательное ощуще ние. Вторым была головная боль. А вообще-то болело все тело, и некоторое время я составлял в уме завещание, по которому единственным моим наследником становилось Общество Эвтаназии.* (* Эвтаназия - безболезненное умервщление.) Потом мне это надоело, я выпутался из креплений, раскрыл капсулу и выполз в то, что любитель прогулок назвал бы живительным горным воздухом. Прислушавшись по очереди ко всем болям и ощущениям, я решил, что кости и суставы целы, и включил термостат ска фандра на обогрев. Мало-помалу тепло начало просачиваться в тело.
        Я стоял на сосновых иглах, если только сосновые иглы бывают трех футов в длину и толщиной с палочку для помешивания коктейлей. Иглы образовывали сплошной упругий ковер, покрывающий землю у подножия деревьев, высоченных, как ионические колонны, и уходящих вершинами в темно-зеленые сумерки крон. В отдалении между стволами я заметил белые отсветы островков снега. Было тихо, совершенно тихо, и ни малейшего движения даже среди веток над моей головой. Приборы скафандра пока зывали, что давление воздуха - шестнадцать фунтов на квадратный дюйм, содержание кислорода - пятьдесят один процент, температура воздуха - десять градусов Цель сия, все, как мне и было обещано. Из данных пеленгатора следовало, что груз мой опустился примерно в ста милях к северо-востоку от того места, где я стоял сей час. Насколько я мог судить по показаниям разных штук, имеющихся в пряжке моих хитроумных доспехов, все приборы там работали нормально. И если информация, которую я получил, была так же хороша, как заплаченные за нее деньги, я нахо дился в десяти милях от того места, куда собирался попасть, примерно в полуд невном
переходе от пристанища Джонни Грома. Включив энергопривод скафандра и све рившись с компасом, я отправился в путь.
        * * *
        Слабое притяжение делало ходьбу неутомительной даже для человека, буквально измочаленного несколькими тысячами миль атмосферы. Скафандр тоже был хорошим подспорьем. Хотя по нему этого и не скажешь, но обошелся он мне примерно во столько же,
        * * *
        Джонни Гром шел вперед легкой походкой, покрывая расстояние с вполне при личной скоростью. Создавалось впечатление, что мешок за плечами ничуть его не тяготит. Одет он был в те же шкуры, которые были на нем, когда он шел от меня, а единственным его оружием был окованный сталью посох. Чудовищный четвероногий приятель трусил сбоку, уткнув в землю нос, а я просто шагал следом за Джонни. Моя поклажа была легка: гигант заметил, что чем меньше я буду нести за плечами, тем лучшее время мы покажем. Я ухитрялся не отставать, плетясь в то же время немного позади, чтобы все это выглядело натуральнее. Кости мои все еще немного ныли, но в общем-то я чувствовал себя почти как жеребенок при этой гравитации. Целый час мы шли молча, поднимаясь по длинному склону между огромными деревьями. Достигнув вершины, здоровяга остановился и подождал, пока я не подойду к нему, немного запыхавшийся, но в принципе выдержавший первое испытание.
        - Здесь мы отдохнем, - сказал он.
        - Черта с два, - ответил я. - Для тех бедняг, может быть, все минуты решают.
        - Человек должен отдыхать, - веско заметил он и уселся, положив обнаженные руки на колени. Сев, он оказался вровень со мной стоящим. Мне это пришлось не по душе, и я тоже сел.
        Чтобы перевести дух, ему понадобилось еще минут десять. Вообще, как я заме тил, Джонни Гром был человеком, который не любил заводиться. Он умел выбирать оптимальный темп. Видно придется мне попотеть, чтобы загнать его до смерти на его собственном поле.
        Мы пересекли широкую долину и опять оказались на возвышенности. Было холодно. Деревья росли здесь более редко, да и в высоту они были значительно меньше. Мороз и ветер искривили тонкие стволы, и они походили скорее на скрю ченные , вцепившиеся в утесы, руки. Во впадинах почвы кое-где лежал снег, а неко торые признаки в небе свидетельствовали о том, что он может выпасть еще, и весьма скоро. Сквозь скафандр я почти не чувствовал резких порывов ветра, свирепо бро савшегося с горных вершин, а ведь великан воспинимал холод и ветер обнаженными руками!
        - Разве у тебя нет куртки? - спросил я на следующем привале. Мы расположи лись на продуваемом со всех сторон выступе скалы, а скорость ветра, по моим подс четам, приближалась к сорокамильному галопу.
        - Здесь у меня плащ, - он похлопал по мешку. - Я надену его позже.
        - Ты сам шьешь себе одежду? - я смотрел на дубленую кожу, мехом внутрь, скрепленную крупными парусными стежками.
        - Эти одеяния мне изготовила женщина, - ответил он. - Это было очень давно.
        - Что верно, то верно, - отозвался я. Я попытался представить его с женщи ной, представить его подругу, как она движется, как выглядит. Женщина десяти футов ростом...
        - У тебя есть ее изображение?
        - Нет, ее образ хранится в моем сердце. - Он произнес эти слова словно некую ритуальную фразу. Интересно, подумал я, каково это - быть последним представи телем своего народа. Но вопрос я задал иначе:
        - Но зачем тебе это нужно? Жить здесь в одиночестве?
        Он уставился на ледяные скалы.
        - Здесь мой дом, - наконец сказал он. Еще один машинальный ответ, за которым не таилось ни единой мысли. До него никогда бы не дошло, и даже в голову, навер ное, никогда бы не пришло бы, как он мог бы заставить доиться слезами и наличными несколько миллиардов голодных до сенсаций обывателей. Самая настоящая невыду манная мыльная опора. Конец пути. Тупик. Бедняжка Джонни Гром, такой отважный и такой одинокий.
        - А теперь зачем это нужно... то, что ты делаешь? - вдруг спросил он, и я почувствовал, как внутренности мои словно сжала невидимая рука.
        - Что ты имеешь ввиду? - выдавил я сквозь зубы, и рука моя незаметно сжала кратерный излучатель, мгновенно выскочивший из рукава.
        - Ты ведь тоже живешь один, Карл Паттон. Ты правишь кораблями касмоса, зна чит, ты постоянно одинок и постоянно испытываешь трудности. Вот хотябы сейчас - ты готов жизнь отдать за своих товарищей.
        - Никакие они мне не товарищи, - огрызнулся я. - Они - просто оплаченный груз, и только. Не доставишь - ничего не получишь. И я вовсе не собираюсь жерт вовать жизнью. Я просто совершаю прогулку для моциона.
        Некоторое время великан испытующе глядел на меня.
        - Мало кто решился бы подняться на Куклэйн в это время года. Тем более, не имея на то веских причин.
        - У меня-то причина достаточно веская. Целых сорок тысяч причин.
        Он как-то легко улыбнулся.
        - Ты многолик, Карл Паттон, как мне кажется. Но ты отнюдь не глуп.
        - Давай-ка трогаться, - сказал я. - Прежде чем я получу свои законные, нам еще ходить и ходить.
        * * *
        Теперь Джонни Гром шел легким шагом, который он считал для меня подходящим. Собака, казалось, нервничала, она то и дело задирала нос к небу и принюхивалась, а затем снова уносилась вперед. Я тоже не отставал, старательно сопя и отдеваясь на подъемах и довольно естественно пытаясь отдышаться на привалах. Все это я делал очень осторожно, чтобы не показать, как мне на самом деле легко, и в то же время я не хотел наводить великана на мысль, что мне такой темп не под силу. Мало-помалу я стал прибавлять шагу, и скоро разогнались аж до четырех миль в час. Такой темп хорош для небольших прогулок при земном притяжении и по ровной дороге, но здесь выдержать такую скорость в течение даже недолгого времени, мог только настоящий атлет. Правда мне, с моими пьезоэлектрическими мускулами, при нимавшими на себя основную долю нагрузок, даже большая скорость была нипочем.
        Мы остановились перекусить. Здоровяк извлек из мешка хлеб, сыр и бурдюк с вином и отвалил мне порцию, которой вполне хватило бы на двоих. Я съел большую часть, а остальное, когда мой сотрапезник отвернулся, отправил в специальный карман для отходов, расположенный на плече скафандра, и как только Джонни расп равился со своей порцией - ненамного большей, чем моя, - и я поднялся на ноги, давая понять, что того же жду и от него. Он даже не пошевелился.
        - Теперь мы должны отдохнуть часок, - заявил он.
        , - О кей, - отозвался я. - Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело. - Я зашагал прочь по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и прегра дила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.
        - Отдохни, Карл Паттон, - произнес сзади Голиаф. Он улегся на спину и заложил руки под голову, закрыв глаза. Что ж, ладно, если я не могу заставить его продолжать путь, я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рыдом с ним.
        - Глухомань здесь, - сказал я. Он ничего не ответил.
        - Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, - добавил я. - Даже мятой жестянки из-под пива не видно. - Это тоже не возымело успеха. - Чем, инте ресно, ты кормишься здесь? - спросил я. - Из чего делаешь сыр и хлеб?
        Он открыл глаза.
        - Из сердцевины дерева-друга. Ее размалывают в муку или делают массу и сква шивают.
        - Неплохо, - заметил я. - Но уж вино-то наверняка привозное.
        - Вино нам дают плоды того же самого дерева. - Он так произнес это "нам", словно дома его ждали жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.
        - Сначала, наверное, было очень тяжело, - сказал я. - Если вся планета такова, то трудно даже представить себе, как твои предки ухитрились выжить.
        - Они боролись, - ответил великан так, будто это объясняло все.
        - Но ведь больше незачем бороться, - возразил я. - Ты можешь преспокойно покинуть эти скалы и беззаботно зажить под каким-нибудь не очень ярким солнцем.
        Великал задумчиво смотрел в небо.
        - У нас есть легенда о месте, где воздух мягок, и прямо из земли растут сочные фрукты. Я думаю, мне бы там не понравилось.
        - Почему же? Тебе кажется, что это особый шик - выжить, преодолевая трудности?
        Он повернул голову и взглянул на меня.
        - А ведь на самом деле это ты испытываешь трудности, Карл Паттон. Я-то у себя дома, а ты страдаешь от холода и усталости в мире, чужом для тебя.
        Я что-то проворчал себе под нос. Джонни Гром так выворачивал смысл, что мои собственные слова рикошетом попадали в меня же.
        - Я слышал, здесь существует весьма кровожадная разновидность животных, сказал я. - Что-то я до сих пор ни одного не стречал...
        - Скоро встретишь.
        - Тебе интуиция подсказывает, или...
        - Нас уже несколько часов преследует стая снежных скорпионов. Когда мы выйдем на открытое место, ты их увидишь.
        - Откуда ты знаешь?
        - Так говорит мне Вула.
        Я взглянул на огромную псину, которая развалилась на земле, положив голову на лапы. Псина выглядела усталой.
        - А откуда у вас взялись собаки?
        - У нас всегда были собаки.
        - Наверное, в первом корабле была пара, - предположил я. - Или, может быть, замороженные эмбрионы. Скорее всего, так оно и было. Переселенцы наверняка везли с собой зародышей разных животных.
        - Вула из породы военных псов. Ее предком был могучий Стэндфаст, который одолел псов Короля Руна на Поле Сломанного Клинка.
        - Вы что же - воевали?
        Он ничего не ответил. Я фыркнул.
        - Я-то думал, что тратя такие колоссальные усилия, только лишь, чтобы выжить, вы не слишком дешево ценили свои жизни.
        - Что стоит жизнь без правды? Король Рун сражался за свои убеждения. Принц Дал сражался за свои.
        - И кто же победил?
        - Они бились двадцать часов, и когда принц Дал упал, король Рун отступил назад и убедил его подняться. Но в конце концов Дал сломал королю спину.
        - Ну, так значит... разве это послужило доказательством его правоты?
        - Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, если он верит в это всем сердцем и дущой?
        - Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.
        Тут великан сел и указал рукой на мерцающие вдали белые вершины.
        - Правы горы, - произнес он. Затем взглянул в небо, где в вышине крепостными стенами громоздились темно-пурпурные облака. - Небо право. И эта правота значит гораздо больше, чем факты скал и газа.
        - Никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы. - сказал я. - Я знаю одно - вкусно есть, спать в мягкой постели и пользоваться всем самым лучшим, - это хорошо. А тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.
        - А что такое "самое лучшее", Карл Паттон? Разве может быть лучше ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?
        - Ты, видно, вычитал это в книге...
        - Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему же ты здесь?
        - О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.
        - И потом... если ты не погибнешь на этом пути - неужели ты вернешься туда, на свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, взращенные кем-то другим?
        - Конечно, - ответил я. - А почему бы и нет? - Тут я почувствовал, что слова мои - слова безумца, и не понял, почему. Это окончательно вывело меня из равно весия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.
        * * *
        Через четыре часа мы добрались до вершины длинного холма, и перед нами пред стала целая тысяча миль леса и ледника - пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.
        Мы уже девять часов были в пути, и, не смотря на все хитроумные приспособле ния, я начал уставать. Верзила же выглядел как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то странно маленьким и пронзи тельно ярким, как пред бурей, и указал на пик, отделенный от нас долиной. До него было примерно с милю или две.
        - Там мы будем ночевать, - сказал он.
        - Это же в стороне от нашего пути, - заметил я. - Почему бы нам не заноче вать прямо здесь?
        - Нам нужна крыша над головой и очаг. Холгримм ничего не будет иметь против.
        - Какой еще Холгримм?
        - Там находится его дом.
        Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешивается привидение. Не то, чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.
        Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и фыркала все чаще по мере того, как мы приближались к хижине, сложенной из бревен, когда-то обтесанных, а теперь потемневших. Крыша была высокой, черепичной, в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Перед домом великан некоторое время постоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом как будто хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг. Ничто иное не выдержало бы схватки с природой.
        - Знаешь, Карл Паттон, - сказал великан, - Мне кажется, будто вот-вот послы шится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет дверь, приглашая нас войти.
        - Да, если бы он был жив, - отозвался я и прошел мимо него ко входу. Такая дверь из темно-пурпурного дерева вполне могла бы служить воротами в Собор Париж ской Богоматери. Обеими руками я потянул на себя огромную железную ручку - дверь не шелохнулась. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.
        В большой комнате было холодно. Покрывшая пол изморозь хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил развешанные по стенам шкуры, отливающие зеленым, красным и золотым мехом словно хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с трехфутовым клювом и похожими на урыль из слоновой крсти вет вистыми рогами, кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, состоявшая из одних челюстей и зубов, и потемневший от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десять и затейливым лезвием. Пос реди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло от очага, огромного, как городская квартира. Стол был накрыт, я заметил отблеск дневного света на кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расстав лены кресла с высокими спинками, и в кресле во главе стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, и это вполне соответствовало охватившему меня чувству.
        - Холгримм ждет нас, - мягко произнес позади меня Джонни. Он двинулся впе ред, я за ним, переборов, наконец, оцепенение. Вблизи я различил мелкие кристал лики инея, сплошь покрывшие тело сидящего гиганта. Они отблескивали в бороде, на тыльных сторонах ладоней, на веках.
        Кристаллики льда покрывали и стол, и тарелки, и гладкое дерево кресел. Когти Вулы, следовавшей за хозяином, громко стучали по широченным доскам пола.
        - Разве вы не хороните своих мертвых? - выдавил я, слегка запинаясь.
        - Так его посадила женщина. По собственной воле. Он так пожелал, когда понял, что смерть уже рядом.
        - Но почему?
        - Это тайна, которую знает один лишь Холгримм.
        - Может, нам лучше выйти наружу? - предложил я. - А то это место напоминает мне морг.
        - Огонь исправит дело...
        - Но тогда растает и наш приятель. Лично я предпочел бы, чтобы он оставался так, как есть.
        - Мы разведем небольшой огонь, чтобы разогреть пищу, и чтобы были угли, возле которых можно провести ночь.
        В ящике возле входной двери нашлись дрова, темно-красные, твердые, как камень, и уже наколотые до нужной толщины. Нужной, естественно, моему компань ону. Он орудовал восьмифутовыми поленьями толщиной не менее восемнадцати дюймов так, словно это были хлебные палочки. Наверное, дерево было пропитано эфирными маслами: дрова с ревом заполыхали от первой же спички, распространяя по дому запахи мяты и камфары. Большой Джонни сварганил какое-то пойло из горячего вина и тягучего сиропа, который обнаружил в кувшине на столе - из кувшина пришлось выламывать заледеневшие куски. Когда напиток поспел, он протянул мне с полгал лона. Штука оказалась крепкой, но приятной на вкус, сначала слегка отдающей ски пидаром, но затем оказавшейся сущей амброзией. Еще у нас был хлеб, сыр и суп, который он разогрел в большом котле над очагом. Я наелся до отвала и еще кое-что отправил в наплечный карман. Мой высокий друг ограничился совершенно спартанской порцией и перед тем, как выпить, обернулся к нашему хозяину и поднял кубок в его честь.
        - Сколько же времени он так сидит? - спросил я.
        - Десять местных лет, - он помолчал и добавил: - Это более ста стандартных лет Лиги.
        - Он был твоим другом?
        - Мы сражались, но потом снова вместе пили вино. Да, пожалуй, он был мне другом.
        - Девять лет. Дом Холгримма был, наверное, самым последним, куда проникла чума.
        - А почему же она не убила и тебя?
        Он покачал головой.
        - Вселенная тоже умеет шутить.
        - Каково же это было, когда все кругом начали умирать...
        Великан обхватил свою чашу руками и уставился мимо меня в огонь.
        - Сначала никто ничего не понимал. Ведь мы здесь вообще не знали болезней. Нашими единственными врагами были ледяные волки, лавины и смертельный холод. А это было что-то совершенно новое - враг, которого мы не видели. Некоторые так и умерли, удивляясь, другие очертя голову бросились в леса, но и там их, в конце концов, постиг тот же удел. Оксандра убил своих сыновей и дочерей прежде, чем их прикончила удушливая смерть. Иошал стоял на снегу, вращая над головой свой боевой топор и выкрикивая небу угрозы, пока не упал, и больше уже не поднялся.
        - А что стало с твоей семьей?
        - Сам видишь.
        - Что?
        - Холгримм был моим отцом.
        * * *
        Мы спали, закутавшись в шкуры, которые Джонни Гром снял со стен и размягчил над огнем. Насчет тепла он оказался прав. Огромное пламя растопило иней только внутри правильного десятифутового полукруга, но даже не коснулось остальной ком наты.
        За порогом все еще стоял ранний полдень, когда мы снова двинулись в путь. Я шел так быстро, как только мог. После восьми часов ходьбы по сильно пересеченной местности, непрерывно поднимающейся вверх, великан предложил передохнуть.
        - Я, конечно, поменьше тебя, но это вовсе не значит, что я раньше выбиваюсь из сил, - ответил я ему. - К тому же я привык к более сильному тяготению. А в чем дело, ты устал? - этот вопрос я задал как бы между прочим, но ответа ждал с волнением. До сих пор он выглядел свеженьким, как огурчик.
        - Нет, со мной все в порядке. Пока дорога еще не трудна.
        - Судя по карте, отсюда путь будет все тяжелее и тяжелее.
        - Да, на высоте я начну выдыхаться, - согласился он. - Но все же как-нибудь выдержу. Только вот Вула измоталась, бедняга.
        Собака растянулась на боку. Она была похожа на павшую лошадь, хотя ни у одной павшей лошади не дрогнул бы хвост при упоминании ее клички, да не ходили бы ходуном ребра от усилий вобрать побольше горного воздуха.
        Разреженного, конечно, по меркам Вэнгарда. По сравнению с земным воздухом содержание кислорода по-прежнему оставалось высоким.
        - Почему бы не послать ее обратно?
        - Не уйдет. И потом, мы еще будем рады Вуле, когда появятся снежные скорпионы.
        - Опять ты об этих скорпионах. Ты уверен, что они не плод твоего воображе ния? Эти места выглядят пустынными, как заброшенное кладбище.
        - Они выжидают, - сказал он. - Они знают меня и Вулу. Много раз они пытались проверить нашу бдительность - и каждый раз оставляли на снегу своих мертвых. Поэтому они просто преследуют нас и выжидают.
        - Моя пушка справится с ними, - я показал ему официально разрешенное огнест рельное оружие, которое было у меня на виду. Он вежливо осмотрел его.
        - Снежный скорпион умирает нелегко, - заметил он.
        - Эта штука в самом деле бьет как пушка, - уверил я и продемострировал эффективность пистолета, отстрелив верхушку скалы ярдах в двадцати от нас. Между деревьев заметалось мощное эхо: "Кар-ронг! Кар-ронг!" Он чуть улыбнулся.
        - Всякое бывает, Карл Паттон.
        Ночь мы провели в лесу.
        * * *
        На следующий день нам пришлось труднее с самого начала. На открытых местах намело снега, который замерз и покрылся коркой, выдерживавшей мой вес, но ломав шейся под ногами великана и его собаки. Теперь я уже не плелся позади. Я возг лавил процессию, а большому Джонни приходилось тяжеловато, когда он вынужден был поспевать за мной. Он не жаловался, и даже, казалось, не задыхался слишком сильно. Он шел вперед, то и дело останавливаясь подождать, пока его догонит милый песик, и каждый час устраивал привал.
        По мере подъема местность становилась все более и более открытой. Пока мы шли по лесу, среди деревьев, у меня сохранялось ощущение чего-то знакомого: все же вокруг была жизнь, и притом - почти земного типа. Можно было обманывать себя, представляя, что где-то вон за тем перевалом увидишь дом или дорогу.
        Но этому пришел конец. Теперь перед нами расстилалось совершенно голое снежное поле, чуждое, словно поверхность Юпитера, украшенное лишь тенями окружа ющих горных вершин. А впереди, над полем, на фоне темного неба, висел-громоздился ледник, сахарно-белый в лучах заходящего солнца, прорезанный зеленовато-голубыми прожилками.
        Часа через три великан вдруг указал мне на нечто далеко позади. Нечто было похоже на россыпь черного перца на белой скатерти.
        - Стая скорпионов.
        - Если мы будем вот так стоять и смотреть, нам никогда их не обогнать, про ворчал я.
        После этого мы непрерывно шли на протяжении девяти часов, поднялись и пере валили через один хребет, потом через второй, еще более высокий, и только тогда он попросил сделать привал. Уже надвигались сумерки, когда мы устроили лагерь в снедном сугробе, если только можно назвать лагерем пару нор, вырытых в снегу. Великан разжег небольшой костер и разогрел суп. Мне он, как всегда, налил очень солидную порцию, а себе и собаке оставил, на мой взгляд, меньше, чем следовало бы.
        - Как у нас с припасами? - спросил я.
        - Нормально, - только и ответил он.
        Температура понизилась до минус девяти по Цельсию. Джонни вытащил свой плащ - шкуру какого-то сверхбарана, расцвеченную черными и оранжевыми полосами и закутался в шерсть. Он и пес спали вместе, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Приглашение присоединиться я отклонил.
        - У меня с обогревом все в порядке. Обо мне можно не беспокоиться, - заверил я.
        Но, несмотря на свой костюм, проснулся я дрожа и был вынужден переключить термостат на усиленный обогрев. Верзиле же, казалось, холод был нипочем. Впро чем, благодаря своим габаритам он имел одно преимущество: на единицу веса у него приходилась меньшая площадь излучающей тепло поверхности. То есть, мороз его не проймет, если только не случится ничего непредвиденного.
        Когда он меня разбудил, стояли глубокие сумерки. Солнце уже почти скрылось за вершинами гор на западе. Нам предстояло подниматься по снежному склону под углом градусов тридцать.
        Хотя по пути нам попадалось немало скальных выступов и обледеневших участ ков, которые здорово облегчали движение, шли мы довольно медленно. Стая снежных скорпионов стала нас догонять. Пока мы спали, они, по моим подсчетам, сократили разрыв миль до десяти и теперь шли вверх, рассыпавшись широким полукругом. Мне это не нравилось. Подобные действия предполагали в противнике больше разума, чем хотелось бы от него ожидать, особенно если учесть те изображения снежных скорпи онов, которые мне довелось увидеть.
        Вула, оборачиваясь, таращила глаза, скалила зубы и рычала на наших преследо вателей, но великан продолжал идти, медленно и упорно.
        - Так как же насчет этих самых?.. - спросил я на следующем привале. - Будем ждать, пока они нас нагонят? Или засядем где-нибудь, чтобы хоть спина была прик рыта?
        - Они еще должны добраться до нас.
        Я посмотрел назад вдоль склона, по которому мы поднимались, кажется, уже целую вечность, и попытался прикинуть на глаз расстояние до стаи.
        - Никак не больше пяти миль, - заметил я. - И они давно уже могли быть гораздо ближе. Чего они выжидают?
        Он посмотрел вперед и вверх на высокий хребет, возвышающийся в двух милях от нас.
        - Там, вверху, воздух разрежен и холоден. Они чувствуют, что там мы ослабнем.
        - И они правы.
        - Но они там тоже сдадут, Карл Паттон, хотя, возможно, не так сильно, как мы. - Он произнес это совершенно равнодушно, как будто рассуждал о том, стоит ли завтра устраивать пикник.
        - Разве тебя это не волнует? - спросил я. - Разве ты предпочитаешь, чтобы стая голодных пожирателей падали прижала тебя на открытом месте?
        - Это у них в крови, - просто ответил он.
        - Не терять мужества хорошо, пока не рискуешь потерять все остальное. А как ты насчет того, чтобы организовать засаду? Вон там, - я указал на россыпь скал ярдах в ста впереди.
        - Они не полезут туда.
        - О"кей, - сказал я. - Будем считать, что ты опытный проводник-абориген, а я - просто турист. Сыграем по твоим правилам. Но скажи пожалуйста, что нам делать, когда настанет ночь?
        - Скоро взойдет луна.
        За следующие два часа мы покрыли всего около трех четвертей мили. Теперь подъем был уже градусов сорок пять. Сухой снег при каждом шаге струйками сыпался из-под ног. Если бы не мой скафандр, не знаю, как бы я вынес все это даже при сравнительно небольшом тяготении. Здоровяшка Джонни теперь все чаще прибегал к помощи рук, а пыхтенье собаки прямо-таки надрывало сердце.
        - Сколько лет псу? - спросил я, лежа на спине во время следующего привала. Мои попутчики с трудом пытались надышаться слишком для них разреженным высоко горным воздухом, а старался как можно правдоподобнее имитировать те же усилия, хотя на самом деле дышал обогащенной смесью, исправно поставляемой коллектором скафандра.
        - Три года.
        - Около тридцати пяти стандартных. А сколько... - я спохватился и тяжело задышал, - сколько же они обычно живут?
        - Никто... на знает.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Псы ее рода... погибают в бою.
        - Похоже, ей этого тоже не миновать.
        - Она будет... только благодарна.
        - Такое впечатление, что она до смерти перепугана, - сказал я. - И до смерти измотана.
        - Она устала, верно. Но страха... она просто не может знать.
        До того, как стая решила, что для нападения настало подходящее время, мы успели пройти еще с полмили.
        * * *
        Собака первой почувствовала опасность. Она завыла, как раненый в брюхо слон, бросилась футов на двадцать вниз по склону и встала между нами и ими. Трудно было представить себе более невыгодную для обороны позицию. Нашим единственным преимуществом было то, что мы располагались выше - на участке замершего снега, очень крутом, похожем на скат крыши.
        Великан своими гигантскими ножищами начал вытаптывать площадку, придавая ей форму круга.
        - Кретин чертов, лучше бы ты насыпал снег кучей! - заорал я. - А ты вмсето этого роешь нам ледяную могилу!
        - Делай, как я... Карл Паттон... - задызаясь, ответил он, - если тебе дорога жизнь...
        - Нет уж, спасибо, я лучше останусь наверху. - Я выбрал себе местечко слева от него и собрал несколько кусков льда, соорудив из них нечто вроде бруствера. Потом я долго и демонстративно проверял свой пистолет (разрешенный), но в то же время незаметно настроил незаконный кратерный излучатель на максимальную даль ность боя самым узким лучом. Сам не знаю, почему я скрывал его так тщательно. Верзила наверняка не имел ни малейшего представления о разнице между легальным и контрабандным оружием. Может быть, я руководствовался инстинктом, подсказывав шим, что туза лучше всего придержать в рукаве. К тому времени, когда я закончил приготовления, стая была уже в четверти мили от нас и быстро приближалась, причем звери не то чтобы бежали или передвигались скачками, нет, они почти летели на пучках лап, словно выкованных из стальных стержней, пожирая рассто яние, как огонь пожирает сухую траву.
        - Карл Паттон, лучше бы тебе встать за моей спиной, - окликнул меня великан.
        - Я не нуждаюсь в твоей защите! - рявкнул я в ответ.
        - Слушай меня! - сказал он тогда, и тут я впервые не заметил в его голосе обычной беззаботности и спокойствия. - Они не могут напасть на всем ходу, они должны остановиться, чтобы занести жало для удара. Только в этот момент они и уязвимы. Старайся попасть в глаз, но остерегайся клешней.
        - Я предпочитаю действовать на большей дистанции, - отозвался я и послал пулю в одного, который немного вырвался вперед, но все еще был ярдах в двухстах от нас. На льду полыхнула яркая вспышка - небольшой промах. Следующий заряд попал в яблочко - точно в грудь, в самый центр черной броневой пластины. Скор пион даже не покачнулся.
        - Бей в глаз, Карл Паттон!
        - Какой еще глаз! - возопил я. - Все, что я вижу - это листовая броня да ходули! - я выстрелил, стараясь попасть по ногам, промахнулся, снова промах нулся, потом увидел, как куски конечностей полетели в разные стороны. Их облада тель замешкался на какую-то пару микросекунд, а может быть, я просто моргнул. Я даже не смог бы теперь с уверенностью сказать, в которого из них я попал. Они продолжали приближаться, смыкая ряды, и теперь казались намного крупнее, гораздо смертоноснее, став похожими на вал торчащих шипов, совершенно неуязвимый, и этому валу не противостоял никто, если не считать человека с палкой, замученного старого пса и меня с моей дурацкой хлопушкой. Я почувствовал, что пистолет дер гается в руке, и понял, что стреляю, не переставая. Отступив на шаг, я отшвырнул пистолет с его законными, но бесполезными пулями, и сжал в ладони рукоять кра терного излучателя. К этому времени линия нападающих достигла как раз того места, где скрючилась без движения Вула.
        Но вместо того, чтобы сходу налететь на гигантского пса, пара, которая дви галась прямо на Вулу, вдруг затормозила и замерла на месте, очень быстро и совер шенно непонятным образом перегруппировала свои конечности, опустила передние части туловищ к земле, а зады задрала вверх, и тогда вперед простерлись два футовой длины жала, которые раскачивались, готовые вонзиться в ничем не защи щенное тело...
        Никогда бы я не поверил, если бы мне сказали, что такая огромная туша может настолько молниеносно двигаться. Она метнулась прямо с места, как крикетный шар, пролетела по воздуху разделявшее их расстояние, в прыжке изогнувшись, чтобы впиться челюстями, огромными, как медвежий капкан, в того, что был слева, при землилась, распростершись, извернулась и цапнула второго. После этого она замерла, пыча, на месте, в то время как оба ее противника безуспешно долбили жалами лед в том месте, где она находилась раньше. Все это произошло в какие-то доли секунды, пока я поднимал излучатель, чтобы выпустить мультимегаваттный разряд в чудовище, выросшее прямо передо мной. Выстрел проделал в панцире дыру диаметром не меньше фута и отбросил нападающего примерно на ярд - но совершенно не замедлил его удара. Жало взвилось вверх и вонзилось в лед у меня между ногами.
        - Глаз! - голос великана перекрыл рычание Вулы и сердитое жужжание атаку ющих. - Глаз, Карл Паттон!
        И тогда я увидел его: трехдюймовый кружочек, похожий на кусок сетчатого стекла, темно-красного цвета, выглядывающий из-под края брони над крючковатым носом. Я выстрелил туда, и глаз словно взорвался. Я метнулся влево, снова выст релил и заметил, что великан размахивает дубиной. Спрыгнув со своего возвышения, я принялся прокладывать дорогу к нему, стреляя в тех тварей, которые были ближе всего. Скорпионы просто-таки кишели вокруг, но одновременно у края вытоптанной великаном ямы могли оказаться только шестеро. Один скорпион соскользнул в яму, сорвавшись с края, попытался подняться на ноги, но издох, разможженный ударом опустившейся дубины. Я прикончил еще одного и спрыгнул к великану.
        - Спиной к спине, Карл Паттон! - крикнул он. Пара скорпионов одновременно вскарабкалась на баррикаду из тел мертвых чудовищ, но пока они изготавливались к нападению, я перестрелял их, а потом прикончил еще одного, который старался заб раться на еще корчащиеся трупы. Затем внезапно наступила передышка, и слышно стало только тяжелое дыхание великана, похожее на звуки парового котла, и сдав ленное рычание пса. Тут я почувствовал боль в бедре и ощутил, что дыхание обжи гает мне глотку. Футах в десяти один скорпион еще приплясывал на своих ногах, но ближе не подходил. Остальные откатывались назад, жужжа и щелкая. Я начал выле зать наверх, но рука, огромная, как корабельный утлегарь, остановила меня.
        - Пусть они сами подойдут... - голос великана прервался. Лицо его покрас нело, и он с трудом глотал воздух широко открытым ртом. Но на его лице была улыбка.
        - Тебе виднее, - сказал я.
        - Твое маленькое оружие бьет не хуже настоящего мужчины, - заметил он вместо того, чтобы пройтись насчет моей глупости.
        - Из чего они? У меня было такое впечатление, что я стреляю в легированную сталь двухдюймовой толщины.
        - С ними нелегко справиться, - он кивнул. - И все-таки мы убили девять штук. - Он взглянул на собаку, которая, тяжело дыша, стояла мордой к противникам. - Вула прикончила шестерых. Впредь они будут осторожнее... - он запнулся, пос мотрев на меня - на мою ногу. Потом он опустился на одно колено и дотронулся до прорехи в скафандре, которой я даже не заметил. Вид разорванного скафандра меня просто потряс. Этот материал невозможно пробить даже из игольного ружья - и, тем не менее, с ним справилось скорпионье жало.
        - До кожи не дошло, - сказал он. - Счастье сопутствовало тебе сегодня, Карл Паттон. Укол жала смертелен.
        Что-то шевельнулось позади него. Я вскрикнул, выстрелил, и в тот же миг на то место, где он только что стоял, прыгнул скорпион. Я упал, перекатился и выст релил ему в глаз, куда тотчас же угодила и дубина Джонни Грома. Я поднялся на ноги и увидел, что остальные уходят, спускаясь вниз по склону.
        - Дурень чертов! - заорал я на великана. От ярости голос мой прервался. - Ты что, сам за собой последить не можешь?!
        - Я в долгу перед тобой, Карл Паттон, - только и вымолвил он.
        - К черту долги! Никто мне ничего не должен... и, соответственно, наоборот!
        На это он ничего не ответил, только взглянул на меня с высоты своего роста и слегка улыбнулся, как улыбнулся бы взрослый расшалившемуся ребенку. Я сделал пару глотков подогретого и обогащенного воздуха из баллона и почувствовал небольшое облегчение... но очень небольшое.
        - Может быть, ты назовешь мне свое настоящее имя, маленький воин? - спросил великан.
        Я ощутил холодок в груди.
        - Что ты имеешь в виду? - растерянно спросил я.
        - Мы сражались бок о бок. И теперь мы должны обменяться тайными именами, которые при рождении дали нам матери.
        - Ах, магия,да? Джуджу? Таинственные могущественные заклинания? Брось, здо ровяк. С меня хватит и Джонни Грома.
        - Как хочешь... Карл Паттон. - И он отправился осматривать пса, а я стал осматривать поврежденный скафандр. Сервомоторы ног лишились части мощности и пострадал обогреватель. Это было плохо. Мне еще предстояло гнать великана довольно долго, прежде чем я выполню свою миссию.
        Когда через полчаса мы снова двинулись в путь, я все еще удивлялся - почему это я так поторопился спасти жизнь человеку, которого должен убить.
        * * *
        Три часа спустя мы расположились на ночлег. Когда мы устроились в вытоп танных в снегу ямах, было уже темно. Джонни Гром сказал, что скорпионы больше не вернутся, но я все никак не мог успокоиться в своих поврежденных доспехах. Ощу щение было такое, что я заживо похоронен в темной глубокой безвестной могиле. Потом я, должно быть, уснул, потому что, когда пришел в себя, в лицо мне лился бело-голубой свет. Над вершинами хребта взошла внутренняя луна - Кронус, изрытый кратерами диск, почти полный и висящий так низко, что, казалось, до него можно допрыгнуть и со звоном стукнуться головой.
        При лунном свете мы двигались достаточно живо, особенно если учесть, что подниматься приходилось по склону ледника. На высоте сорок пять тысяч футов мы достигли перевала и некоторое время смотрели на долину внизу и возвышающийся за ней следующий хребет. Он отстоял от нас миль на двадцать и при ночном освещении казался серебряно-белым.
        - Может быть, за ним мы обнаружим твоих друзей, - сказал великан. Голос его стал каким-то бесцветным, будто потерял тембр. Лицо у него, похоже, было обморо жено и онемело от ледяного ветра. Вула скорчилась за его спиной, выглядя подав ленной и старой.
        - Вполне, - сказал я. - А может, за тем, что позади него.
        - За этими хребтами лежат Башни Нанди. Если твои друзья оказались там, то их сон будет долог - да и наш тоже.
        До следующего хребта было два перехода. Когда мы достигли его, луна подня лась уже высоко и освещала окрестности призрачным светом. Но вокруг не видно было ничего, кроме бесконечного льда. Мы сделали на льду привал, затем тронулись дальше. Скафандр теперь причинял мне неудобства, разрегулировавшись, и у меня начали мерзнуть пальцы на правой ноге. И, несмотря на то, что по дороге я то и дело принимал горячие концентраты, а в вену мне через определенные промежутки времени впрыскивались стимулирующие средства, появилась усталость. Конечно, я уставал меньше, чем Большой Джон, у которого вид стал совсем измученный и голод ный, а ноги он передвигал так, словно к ним было приковано по наковальне. Он по- прежнему позволял себе и собаке съедать более чем скромные порции пищи, при этом выделяя мне даже больше, чем себе. И я по-прежнему запихивал то, что не мог съесть, в карман рукава и смотрел, как он мучается от голода. Но он был очень вынослив: он слабел от голода медленно, нехотя уступая пядь за пядью.
        В ту ночь, когда мы лежали за построенной им из снега загородкой, защищавшей нас от ветра, он задал мне вопрос:
        - Карл Паттон, интересно, каково это - путешествовать в пространстве между мирами?
        - Как в одиночном заключении, - ответил я.
        - Тебе не по душе одиночество?
        - Какая разница? Это моя работа.
        - А что тебе нравится, Карл Паттон?
        - Вино, женщины и песни, - ответил я. - В крайнем случае, без песен можно обойтись.
        - Тебя ждет женщина?
        - Женщины, - поправил я. - Но они не ждут меня.
        - Кажется, ты немногое любишь, Карл Паттон. Тогда что же ты ненавидишь?
        - Дураков, - сказал я.
        - Так, значит, это дураки послали тебя сюда?
        - Меня? Меня никто никуда не посылал. Я всегда отправляюсь туда, куда сам пожелаю.
        - Тогда, значит, тебя привлекает свобода. Нашел ли ты ее здесь, в моем мире, Карл Паттон? - Лицо его было похоже на скорбную маску или на выветренную скалу, но голос, казалось, насмехался надо мной.
        - Ты понимаешь, что погибнешь здесь, или нет? - я не собирался говорить этого. Но слова вырвались сами собой, и тон их показался мне безжалостным.
        Он взглянул на меня так, как делал это всегда, прежде чем заговорить - как будто старался прочесть что-то, написанное у меня на лице.
        - Человек должен когда-нибудь погибнуть, - сказал он.
        - Тебе нечего делать здесь. Брось меня, возвращайся и забудь обо всем.
        - Но ведь и ты мог бы сделать то же самое, Карл Паттон.
        - Я? Вернуться? - воскликнул я. - Ну нет, благодарю. Я еще не закончил своих дел.
        Он кивнул.
        - Человек должен всегда доводить свои дела до конца. Иначе он ничем не будет отличаться от снежинки, гонимой ветром.
        - Так ты, значит, думаешь, что это игра? - рявкнул я. - Состязание? Исполни или погибни, или, может быть, и то, и другое вместе, и пусть победит силбнейший?
        - А с кем мне состязаться, Карл Паттон? Разве мы с тобой не товарищи, идущие бок о бок?
        - Мы чужие друг другу, - ответил я. - Ты не знаешь меня, а я не знаю тебя. И прекрати доискиваться причин, по которым я делаю то, что делаю. Я делаю так, и точка.
        - Ты отправился в путь, чтобы спасти жизни беспомощных, потому что это твой долг.
        - Да, мой, но не твой! Ведь ты-то не обязан сворачивать себе шею в этих горах! Ты спокойно можешь покинуть эту фабрику льда и до конца своих дней жить героем человечества, имея в распоряжении все, чего душа пожелает...
        - То, чего бы я пожелал, никто не в силах мне дать.
        - Должно быть, ты ненавидишь нас, - заметил я. - Ведь мы - чужаки, которые явились сюда и погубили твой мир.
        - Разве можно ненавидеть силы природы?
        - Хорошо, тогда что же ты ненавидишь?
        На какое-то мгновение мне показалось, что он не станет отвечать на этот воп рос.
        - Я ненавижу труса в своей душе, - произнес он. - Голос, который нашептывает спасительные советы. Но если бы я бежал и тем самым спас свою плоть, каким бы духом потом жила она и освещалась?
        - Если хочешь бежать - беги! - почти закричал я. - Ты проиграешь эти гонки, великан! Отступи, пока не поздно!
        - Я пойду дальше - пока смогу. Если мне повезет, то плоть моя погибнет раньше духа.
        - Дух, дух, черт побери! У тебя просто мания самоубийства!
        - Что ж, тогда я в неплохой компании, Карл Паттон.
        Отвечать ему я не стал.
        * * *
        Во время следующего перехода мы, перевалив еще через один хребет, гораздо выше предыдущего, преодолели стомильный рубеж. Холод стоял по-настоящему аркти ческий, а ветер был подобен летающим стрелам. Луна зашла и начало светать. Локатор сообщил, что до грузового отсека оставалось десять миль, и все системы жизнеобеспечения работают нормально. Источников питания хватило бы еще на сотню лет. Если бы даже, в конце концов, я загнулся по дороге, шахтеры все равно прос нулись бы - пусть через сто лет, но проснулись.
        Джонни Гром являл собой теперь уже совсем печальную картину. Руки его пот рескались и кровоточили, впалые щеки и растрескавшиеся бескровные губы были обмо рожены, кожа плотно обтянула кости. Двигался он очень медленно, плотно закутав шись в мех. Но он все же двигался. Я шел впереди, поддерживая темп. Пес был в еще более прискорбном состоянии, чем хозяин. Он тащился позади, и наши привалы обычно уходили у него целиком на то, чтобы нагнать нас. Мало-помалу, несмотря на все мои усилия, привалы становились все длиннее и длиннее, а переходы - все короче и короче. И когда мы достигли высокогорного перевала, который, по словам верзилы, вел в пагубные места, называемые Башнями Нанди, снова был полдень. Я дошел до конца перевала, по обеим сторонам которого возвышались стены из шерохо ватого льда, и принялся разглядывать панораму ледяных вершин, острых, как битые бутылки, и, как акульи зубы, торчащих тесными рядами аж до самого горизонта.
        Я повернулся к великану, чтобы немного его подстегнуть и заставить сократить разрыв, но он опередил меня. Он показывал на что-то и кричал, но что именно, я никак не мог разобрать из-за низкого грохота, который послышался сверху.
        И когда я посмотрел, наконец, наверх. то увидел, что на меня рушится целая ледяная стена.
        * * *
        Пол был холодным. Это был кафельный пол школьной раздевалки, а мне тогда было десять лет от роду, и я лежал лицом вниз, прижатый к плиткам мальчишкой по кличке Суп, обладавшим физическими данными гориллы и соответствующим КИ.
        Когда он сначала толкнул меня к стене, сделал подсечку и опрокинул на пол, я заплакал и воззвал о помощи к кольцу зрителей с горящими глазами. Большинство из них сами не раз испытали на себе тяжесть огромных костлявых кулаков Супа. Никто даже не пошевелился. Потом он пригнул мою голову к полу и потребовал назвать его дядюшкой, и я уже раскрыл было рот, чтобы сказать то, что велено, но вместо этого плюнул прямо в его ненавистную рожу. После этого Суп окончательно вышел из себя. И теперь его рука обхватила мое горло, отжимая голову назад, а колено упи ралось мне в копчик, и я знал, без малейшей тени сомнения знал, что Суп был маль чишкой, который не в состоянии рассчитывать собственные силы; он напряжет свои растущие мышцы, и, охваченный и влекомый их удивительной, только что открывшейся ему силой, будет выгибать мне спину до тех пор, пока позвоночник не сломается, и тогда я умру, умру, умру, буду мертвым всегда, приняв смерть от рук идиота.
        Ести только я не ухитрюсь спастись. Ведь я гораздо умнее Супа... да и вснх остальных. Человек подчинил себе животных силой разума - а ведь Суп был самым настоящим животным. Он не сможет, не сможет убить меня. Не сможет, если я вос пользуюсь своей головой, вместо того, чтобы безуспешно сопротивляться нажиму тела, которое в два раза больше моего собственного.
        Как бы со стороны я взглянул на самого себя. Я увидел, как он стоит на коленях надо мной, сцепив руки замком, балансируя на одной отставленной ноге. Я увидел, как, перекатившись вправо, смогу выскользнуть из-под прижимающего мою спину колена, а затем внезапным движением...
        Я рванулся из-под него и вверх, сгибаясь пополам, изо всех сил, - и его колено соскользнуло с моей спины. Потеряв равновесие, но все еще не выпуская меня, он стал клониться вправо. Еще рывок, и моя голова оказалась у него под подбородком. Я протянул руки, вцепился в его жесткие рыжие волосы, и дернул изо всех сил.
        Он закричал, и захвата как не бывало. Я извернулся, как уж, когда он ухва тился за мои руки, все еще погруженные в его шевелюру, и вцепился зубами в его толстое ухо. Завывая, он попытался вырваться, и тут я почувствовал, как рвется хрящ, и ощутил на губах соленый вкус крови. Он, наконец, оторвал мои руки, потеряв при этом часть волос вместе с приличными кусками скальпа, и я увидел его лицо, искаженное, как маска какого-то демона. Он отшатнулся от меня, все еще держа за запястья, и тогда я двинул ему коленом в пах. Лицо его стало серым, как глина. Я вскочил на ноги. Он скорчился, согнувшись почти пополам, издавая горлом сдавленные звуки. Я прицелился и врезал ему ногой прямо в рот. И пока у ауди тории не проснулись зачаточные понятия о справедливости и меня не оттащили от него, я успел еще дважды, тщательно прицелившись, отвесить ему полновесные пинки в лицо.
        * * *
        Около меня возникло шевеление. Я услышал, как что-то твердое трется о твер дое. Затем пробился свет, я вздохнул и увидел белобородое лицо древнего человека, глядящего на меня издалека - словно лежу я на дне глубокого колодца...
        - Ты все еще живешь, Карл Паттон, - голос великана донесся, словно глухое эхо. Я молча смотрел, как его огромные руки тянутся ко мне, охватывают глыбу льда и очень медленно отваливают ее в сторону. Волосы его были покрыты снегом, в бороде сверкали льдинки, изо рта валил пар.
        - Уходи отсюда, - выдавил я, превозмогая в груди царапающую боль, как от битого стекла. - Пока не обрушилось остальное...
        Он ничего не ответил, откинул еще одну льдину, и руки мои освободились. Я попытался помочь ему, но от этого меня еще только сильнее засыпало снегом. Он обхватил меня за плечи своими невероятно большими руками, приподнял - и вытянул, в конце концов, из ледяной могилы. Я лежал на спине, а он нагнулся надо мной. Вула подползла к нему, издавая тревожное поскуливание. Сверху то и дело сыпались небольшие струйки снега, которые тут же подхватывал и уносил ветер. Масса льда размером с корму авианосца нависла над нами на высоте нескольких сотен футов.
        - Беги отсюда, идиот несчастный! - заорал я, но послышался лишь слабый шепот. Он медленно опустился на колени, поднял меня на руки и поднялся. Сверху сыпались кусочки льда. Он сделал шаг вперед, по направлению к Башням Нанди.
        - Назад, - с усилием выдавил я. - Там ты погибнешь...
        Он остановился, так как перед нами начал сыпаться лед.
        - А если бы ты был один, Карл Паттон... ты повернул бы назад?
        - Нет, - ответил я. - Но тебе... теперь... нет причин умирать...
        - Тогда мы пойдем вперед. - Он сделал еще шаг и покачнулся. Кусок льда вели чиной с баскетбольный мяч ударил его по плечу, скатился к ногам. Пес залаял. Льдины посыпались вокруг, как рис во время свадебной церемонии, но он продолжал идти вперед, покачиваясь, как пьяный, и уже начал перебираться через последний подъем, когда позади вдруг послышался грохот, словно там выстрелила пушка. Воздух со свистом вылетел из узкой расщелины, вырываясь на свободу. Великан сделал еще три шага и не удержался на ногах. Он выронил меня, потом встал рядом на колени, прикрыв меня своим телом, словно навесом. Я слышал, как он застонал, когда несколько кусков льда попало в него. Где-то позади нас раздался грохот и шум, как будто вода прорвала плотину, воздух наполнился снегом, ослепляющим, режущим горло... И свет померк...
        * * *
        Мертвые плакали. Это был звук, исполненный печали, очень одинокий и как будто выражающий искреннее удивление тому, что жизнь так коротка и полна ошибок. Я понял, какие чувства они испытывают. А почему бы и нет? Ведь я был одним из них.
        Но у мертвецов не может болеть голова, по крайней мере, насколько я знаю. У них не должны мерзнуть ноги, они не должны испытывать боли. Хотя, конечно, легенды о том, куда после смерти попадают нехорошие люди, могут и не врать... Я открыл глаза, чтобы получше рассмотреть преисподнюю, и увидел пса. Он снова завыл, и тогда я повернул голову и увидел рядом с собой руку, большую, чем моя нога. Тяжесть, которая давила на меня, была тем, что осталось от Джонни Грома, распростертого под завалом ледяных глыб.
        Чтобы выбраться из-под него, мне потребовалось около получаса. Спас меня скафандр, конечно, точнее - автоматическое защитное устройство, которое превра щает материал в броню. Я был покрыт синяками, возможно, у меня были сломаны одно-два ребра, но со мной не произошло ничего такого, что могло бы помешать мне живым и невредимым добраться до базы и своего миллиона кредитов.
        Потому что я выполнил миссию. Великан не пошевелился за все то время, которое я выбирался из-под него, и даже не дрогнул, когда я приподнял ему веко. Правда, слабенький пульс я у него нащупал, но это не могло продолжаться долго. Он истекал кровью - ранами от льдин были сплошь покрыты его лицо и руки, но кровь уже замерзла, и то, чего не довела до конца ледяная бомбежка, доделает холод. Но, даже если он оклемается, ледяная стена не даст ему выбраться из этой западни. И когда скорбящие родственники прибудут сюда, чтобы взглянуть на своего любимца-переростка, они найдут его здесь именно так, как я опишу: благородная жертва ненастья и невезения, которое заставило нас отклониться от цели на десяток миль, а это серьезно в таком долгом и утомительном путешествии. И тогда они закажут по своему Джонни замечательный плач насчет того, какой он был хороший и на все готовый благородный человек, а потом закроют еще одну страницу истории.
        Не то, чтобы я очень возгордился, лишний раз доказав недюжинность своего ума. Ничего из ряда вон выходящего тут не было - просто нужно как следует анали зировать имеющиеся данные, а затем правильно пользоваться результатами анализа.
        - Ну, прощай, Джонни Гром, - сказал я. - Ты был отличным парнем.
        Пес поднял голову и завыл. Я включил вспомогательные механизмы своего ска фандра на максимальную мощность и отправился к грузу, который находился в пятнад цати милях от меня.
        * * *
        Грузовой отсек длиной в двадцать футов покоился на участке плотно слежавше гося снега в небольшой ложбинке между оголенными скалами. На нем не было ни цара пинки. Это ничуть не удивило меня: автоматика, которой я его начинил, могла бы посадить целый магазин фарфора, не разбив ни единой чашечки. Я обязался доста вить груз в целости и сохранности, и выполнить условия договора в точности было делом моей профессиональной гордости. Я так увлекся самопоздравлениями, что, только приблизившись к отсеку на пятьдесят футов, заметил, что снег вокруг него истоптан, а потом сверху заровнен, дабы скрыть следы. Но к этому времени пря таться было поздно. Если там кто-то был, меня уже засекли. Остановившись в десяти футах от входного люка, я разыграл жалостливую сцену падения от усталости и превращения в жалкую маленькую кучку на снегу, одновременно внимательно оглядев пространство вокруг отсека и под ним. Но ничего не обнаружил.
        Пролежав довольно долго, чтобы тот, кто находился здесь, имел возможность проявиться, я не увидел никого. Желающих не нашлось. Значит, и дальше играть предстояло мне самому. Я старательно исполнил номер по вытягиванию ног, поднятию на них, и, пошатываясь, добрался до входа. Царапины на люке досказали мне все остальное. Запирающий механизм был нетронут. По моей команде он сработал, и я заполз в шлюз. Внутри все выглядело как всегда. Изоляция холодильной камеры была по-прежнему прочна, приборы показывали, что охлаждающие установки функционируют нормально. Я почти уверился в этом, но не совсем. Не знаю, почему, быть может, жизненный опыт, преподавший мне немало болезненных уроков, научил меня не прини мать ничего как должное. Мне потребовалось полчаса, чтобы снять кожух с риферного пульта, и когда я снял его, все встало на свои места: соленоид висел полуоткры тым. Это была сравнительно небольшая неисправность, которую вполне можно было бы отнести на счет сложного приземления - но только если бы я не знал того, что знал прекрасно. Это было сделано искусственно: кронштейн слегка изогнут на долю
миллиметра - и этого как раз достаточно, чтобы аппаратура разладилась и вклю чился цикл нагрева, который примерно через десять часов неминуемо убьет десяте рых, которые находились в холодильниках. Я поправил соленоид, услышал, как газ снова зашипел в трубках, и на сей раз более тщательно проверил показания прибо ров. Внутренний термометр показывал три градуса по абсолютной шкале. Температура еще просто не успела начать подниматься. Десять длинных контейнеров и их содер жимое пока были в целости. Это означало, что вмешательство произошло совсем недавно. Я все еще размышлял над возможными последствиями такого вывода, когда услышал шаги, приближающиеся к входному люку.
        * * *
        Иллини теперь выглядел совсем иначе, чем в последнюю нашу встречу в затя нутом плюшем кабинете в Централи Лиги. Его обезьянье лицо, прикрытое маской, выг лядело съежившимся и бескровным, длинный нос посинел от холода, а на скулах вид нелась синева от пробивающейся щетины. Казалось, он ничуть не удивился, увидев меня. Он вошел внутрь, и следом появился другой человек. Они огляделись, приняли к сведению отметины на покрытом инеем кожухе рифера, обратили внимание на отки нутую панель.
        - Все в порядке? - спросил коротышка. Он задал этот вопрос как бы невзначай, словно мы с ним случайно встретились на улице.
        - Почти, - ответил я. - Если не считать небольшого происшествия с солено идом. Впрочем, ничего серьезного.
        Иллини кивнул, словно именно такого ответа и ожидал. Его глаза быстро обе жали меня.
        - Снаружи ты, кажется, испытывал кое-какие затруднения, - заметил он. - Но я вижу, ты довольно бастро справился.
        - Наверное, это было что-то психосоматическое, - ответил я. - Забравшись сюда, я просто отвлекся.
        - Полагаю, наш объект мертв?
        - Конечно, нет, черт возьми. Он жив и здоров и пребывает сейчас в городе Феникс, штат Аризона. Как вы обнаружили отсек, Иллини?
        - Мне очень повезло: я уговорил торговца подпольным товаром, который снабдил тебя пеленгационным оборудованием, продать мне его точную копию, да еще настро енную на тот же самый код. - Видно было, что рассказывать это доставляет ему удо вольствие. - Но ты не расстраивайся, Улрик. При неограниченном бюджете почти не может быть секретов.
        - Ясно, - сказал я. - Все сделано правильно. Но пока вы мне так и не ска зали, зачем вы это сделали.
        - Твой план довольно умен, - сказал Иллини. - Может быть, немного переуслож нен... но тем не менее умен. До какой-то степени. Благодаря специальному оборудо ванию, которое ты вмонтировал в отсек, стало ясно, что ты вознамерился сохранить свой груз нетронутым, так?
        - Ну и что?
        - Ты хотел, чтобы публика восхищалась чистеньким символом, Улрик, да? Отлично, прекрасно. Но гибель этого переростка в дурацкой попытке спасти людей, которым никогда ничего не угрожало, может испортить картину. Ты об этом не поду мал? Люди могут разочароваться. Они могут начать расследовать обстоятельства, при которых их любимчик ухитрился так бездарно погубить себя. Но зато если окажется, Что он НА САМОМ ДЕЛЕ мог спасти людей - вот тогда публика примет его жертву.
        - И ради подобной теории вы собираетесь лишить жизни десять человек?
        - Нет ничего необычного в том, чтобы такой ценой оплачивались дополнительные гарантии.
        - И, значит, вы явились сюда, чтобы исправить мои ошибки. А как же вы пред полагаете уладить дело с Мониторной Службой? Они всегда косо смотрят на само вольные посадки туда, куда не следует.
        Выражение лица у Иллини стало таким, каким оно бывает у кошки, только что съевшей канарейку.
        - Я нахожусь здесь на совершенно законных основаниях. Благодаря счастливому стечению обстоятельств моя яхта находилась неподалеку от этой планеты и перехва тила сигнал твоего передатчика. Станция Кольцо приняла мое предложение оказать помощь.
        - Понятно. А что вы припасли для меня?
        - О, конечно же, только то, о чем мы договаривались. У меня нет никакого желания осложнять дело еще и в этом отношении. Мы будем и дальше в точности сле довать твоим предложениям - за одним исключением, о котором я уже говорил. По ясным нам обоим причинам я надеюсь, что могу положиться на твое благоразумие. Твоя плата уже переведена на депозит в Центральный Кредитный Банк.
        - Значит, вы уже все продумали, да? Так вот, вы забыли одно: я очень често любив. И я терпеть не могу, когда кто-то вносит изменения в мои планы.
        Иллини приподнял верхнюю губу.
        - Мне известно, что ты обычно стараешься искупить угрызения совести профес сионального убийцы крайним чистоплюйством во всех других отношениях. Но боюсь, что в этом случае решающее слово останется за мной. - Рука второго человека ненавязчиво потянулась к оружию на бедре. До сих пор он не проронил ни единого слова. Да ему это было и ни к чему. Он до конца будет играть роль молчаливого помощника. Иллини наверняка взял с собой самого лучшего. Или почти лучшего. Воз можно, вскоре мне придется проверить это.
        - Дела здесь отнимут у нас всего несколько часов, - заявил Иллини. - А потом... - он сделал руками широкий жест, - мы сможем заняться совершенно дру гими делами. - Он улыбнулся, словно это решало все проблемы сразу. Кстати, где же тело? Я бы хотел взглянуть на него. Просто так принято.
        Я сложил руки на груди и прислонился к переборке. Я сделал это очень осто рожно, на всякий случай, а то вдруг я что-нибудь неправильно рассчитал.
        - А что, если я не намерен сообщать вам, где оно?
        - В таком случае я вынужден настаивать. - В глазах Иллини появилась тревога. Оруженосец насторожился.
        - Ой-ой, - сказал я. - Какая деликатная ситуация. Обугленный труп вовсе не улучшит общей картины...
        - Подиаку дано указание обезвредить, а не убивать.
        - Для слуги общества, исполняющего свой долг, вы, Иллини, по-моему, слишком близко принимаете это дело к сердцу. Даже не верится, что вами движет только стремление устранить незначительную помеху, задерживающую приход прогресса на Вэнгард. А ведь Комиссионер объяснял все именно так. Нет ли у вас, случайно, какой-нибудь личной заинтересованности?
        Иллини пожал плечами.
        - Не стану скрывать - я действительно являюсь участником концессии по эксп луатации планетных ресурсов. Но ведь кто-то же должен иметь с нее прибыль. Так почему бы ее не иметь человеку, который организовал все это?
        - Опять я свалял дурака, - сказал я. - Мне следовало потребовать процент с дохода.
        - Ну, ладно, хватит болтовни, - вдруг резко сказал Иллини. - Не нужно водить меня за нос, Улрик. Или высказывайтесь прямо, или не обессудьте за последствия.
        Я покачал головой.
        - Плевал я на ваш блеф, Иллини. Все это дело висит на волоске. Малейший признак, не укладывающийся в рамки происшествия, например, жирное пятнышко на полу - и все лопнет, как мыльный пузырь.
        Подиак сделал быстрое движение, и оружие оказалось в его руке. Я усмехнулся.
        - Видимо, это должно настолько вспугнуть меня, что я позволю вывести себя наружу и там предоставить вам возможность обработать меня как следует, да?
        - Предупреждаю тебя, Улрик...
        - Бросьте. Никуда я не пойду. Зато вам придется уйти, Иллини. Ваша яхта наверняка спрятана где-то недалеко отсюда. Так вот - садитесь в нее и убирай тесь. А я отсюда прослежу за вами.
        - Да ты просто идиот! Ты подвергаешь риску всю операцию из-за каких-то слю нявых сантиментов!
        - Это моя операция, Иллини. И либо я доведу дело до конца так, как было задумано сначала, либо вообще ничего делать не буду. Вот такой уж я... Но, если помните, именно поэтому меня и наняли.
        Он набрал полную грудь воздуха, как человек, собирающийся глубоко нырнуть, и с шумом выпустил его.
        - У тебя нет ни единого шанса, Улрик! Ты лишаешь себя всего - ради чего?
        - Вовсе не всего. Вы все равно заплатите мне за проделанную работу. Это-то вы уж сделаете. Вы вернетесь и доложите, что обнаружили отсек в полном порядке. Только попробуйте заявить что-нибудь другое. Ваша затея тут же провалится.
        - Нас здесь двое. Мы можем взять тебя голыми руками.
        - Только после того, как у меня в руке не станет пистолета.
        Коротышка, казалось, готов был съесть меня взглядом. Он явно хотел бы ска зать мне кое-что еще, но вместо этого состроил гримасу человека, жующего стекло, и кивнул своему помощнику. Они боком добрались до люка и спрыгнули на землю. Я смотрел, как они удаляются.
        - Ну, ты у меня еще схлопочешь за это! - крикнул Иллини. - Обещаю тебе.
        - Ничего вы мне не сделаете, - ответил я. - Вы будете сидеть, считать свои миллионы и держать язык за зубами. Комиссионеру это наверняка понравится.
        Они обернулись, я насторожился и опустил руки. И в этот момент Подиак мет нулся в сторону и выстрелил. Разряд отшвырнул меня к противоположной стене кабины.
        Все вокруг наполнилось светом и грохотом, причем свет грохотал, а грохот слепил. Я с трудом уцепился за тоненькую ниточку сознания, сплел из нее канат и выбрался по нему. Я сделал это лишь потому, что должен был это сделать. И как раз вовремя: Подиак уже лез обратно в кабину. Снаружи слышался голос Иллини, приказывающий что-то. Я прицелился в Подиака, нажал на спуск, и его как будто ветром сдуло.
        * * *
        Тело мое онемело, как палец, по которому стукнули молотком. Под скафандром текло что-то теплое, и, кажется, я чувствовал сломанные кости. Я попытался поше велиться и снова почти потерял сознание. И тогда я понял: на сей раз мне уже не выкарабкаться. Я получил свое. Иллини победил.
        Его голос вывел меня из полузабытья:
        - Он стрелял вопреки моему приказанию, Улрик. Ты же сам слышал, как я сказал ему! Я не виноват!
        Я несколько раз моргнул и тогда смог рассмотреть коротышку через распахнутый люк. Он, съежившись, стоял на том же самом месте, на котором я последний раз его видел, и с ужасом ждал вспышки из темного отверстия люка, вспышки, которая при кончит его. Все козыри были у него на руках, но он, бедняга, не знал об этом. Он понятия не имел о том, как тяжело я ранен - настолько тяжело, что он мог спо койно войти в отсек и завершить задуманное, не встретив никакого сопротивления. А он-то думал, что сильный, умный Вэйрд Улрик остался цел и невредим и сейчас держит его на мушке, хладнокровный и смертоносный, как всегда, полностью владе ющий ситуацией.
        О"кей. Постараюсь и дальше держать его в неведении. Пусть со мной покончено - но и с ним тоже, если бы только мне удалось заставить его улететь. Когда ребята с Мониторной Станции прибудут сюда, обнаружат мой труп и записку, которую я постараюсь написать до того, как окончательно стемнеет, с Иллини и Ко будет покончено. Им никогда больше не доведется участвовать в бизнесе с похищением планет, и остаток дней своих они проведут на каторге. Причем все это произойдет так быстро, что никто и глазом моргнуть не успеет. Я поискал собственный голос, немного подул на него и крикнул:
        - Ладно, Иллини, этот выстрел не в счет. Забирай своего парня и убирайся с планеты. Я буду следить за тобой. И локаторы Мониторной Станции тоже. Если ты еще раз попробуешь приземлиться, тебе придется им кое-что объяснить.
        - Я все сделаю, как ты сказал, Улрик. Ты в своем праве. Мне... мне придется привязать что-нибудь к Подиаку, чтобы дотащить его до яхты.
        На это я ничего не ответил. Не мог. Это обеспокоило Иллини.
        - Улрик! Я доложу, что обнаружил все в полном порядке. Только, пожалуйста, не делай глупостей. Помни о миллионе кредитов, который тебя ждет!..
        - Топай, топай, - выдавил я. Я смотрел, как он отошел на несколько шагов, повернулся и стал карабкаться по склону. Перед глазами у меня то вспыхивали, то гасли разноцветные огни.
        Иллини вдруг снова оказался почти рядом с отсеком. Впрягшись в какую-то упряжь, он тащил безжизненное тело Подиака. В снегу за ними оставалась борозда. Когда я снова поднял глаза, их уже не было видно. И только тогда я отпустил то, на чем висел, и провалился навсегда в бездонную пропасть.
        Когда я очнулся вновь, возле меня сидел Джонни Гром.
        * * *
        Он дал мне воды. Я выпил ее и сказал:
        - Ты, здоровенный идиот! Что ты здесь делаешь? - мне показалось, что я про изнес эти слова вслух, но изо рта у меня вырвалось только легкое шипение, как из проколотого мяча. Я лежал, прислоненный головой к стене - так, как он положил меня, - и смотрел в широкое изможденное лицо, на потрескавшиеся и кровоточащие губы, спутанные волосы, в которых застрял снег. Взгляд его ярких голубых глаз встретился с моим.
        - Я пришел в себя и увидел, что тебя нет, Карл Паттон. - Голос его совер шенно потерял звучность. Он говорил, как древний старик. - Вула привела меня сюда.
        Я вдруг сообразил, что из всего этого вытекает, и чуть было не заулыбался. Конечно, записка, написанная кровью, может пробить дыру в планах Иллини, но ведь живой великан утопит их окончательно.
        Я сделал еще одну попытку и ухитрился на сей раз издать довольно разборчивый шепот:
        - Слушай меня, Джонни. Слушай внимательно, потому что второй раз объяснить все это у меня не хватит сил. Вся эта история - подделка, уловка, которая должна была погубить тебя. Потому что, пока ты жив, они не могут заграбастать твой мир. Люди, которые находятся здесь, в полной безопасности. По крайней мере, так должно было быть. Но в первоначальный план внесли изменение. Конечно, только после того, как позаботились бы о тебе. А раз ты жив... - я почувствовал, что мои объяснения становятся слишком сложными.
        - В общем, все это чепуха, - продолжал я. - Ты перехитрил их. Перехитрил всех нас. Ведь, несмотря ни на что, ты остался жив. Теперь твоя задача и дальше оставаться в живых. Поэтому ты должен затаиться. Здесь есть отопление и ава рийный запасы пищи - тебе вполне хватит до прибытия спасательного отряда. И тогда твое дело в шляпе. Ты заметил, что поврежден соленоид, понимаешь? Ты ведь зна ешь, как выглядит соленоид, да? И ты поправил его. Ты спас людей. Ты будешь героем. После этого они не осмелятся и пальцем тронуть тебя.
        - Ты тяжело ранен, Карл Паттон.
        - Меня зовут вовсе не Карл Паттон, черт тебя подери! Меня зовут Улрик! Я наемный убийца, понимаешь? И явился я сюда, чтобы прикончить тебя...
        - Ты потерял очень много крови, Улрик. Здесь есть какие-нибудь медикаменты?
        - Ничего из того, что могло бы меня спасти. Мне прямо в бедро угодили из энергетического разрядника. Левая нога - просто месиво из осколков кости и око рока. Скафандр, конечно, немного помог... Можешь забыть об этом. Важно, что они не знают о том, что ты жив! Вот если они попытаются сесть сюда еще раз, на всякий случай, и обнаружат тебя раньше, чем прибудет спасательный отряд, тогда они выиграли. А они ни в коем случае не должны выиграть, понимаешь? Я им не поз волю!
        - В моем доме есть медицинская машина. Ее туда привезли доктора. После Болезни. Они сможет вылечить тебя.
        - Конечно! Я в Медицинском Центре я бы начал танцевать "сомали" уже через тридцать шесть часов. А если бы я не сунулся в это дело, то не попал бы в такую переделку... Забудь обо мне и постарайся сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых...
        Тут я, должно быть, отключился, потому что следующим моим ощущением были удары в бок тупыми ножами. Я приподнял веки и увидел, что скафандр мой расстег нут, а там, под ним - много-много крови. Большой Джонни что-то делал с моей ногой. Я велел ему оставить меня в покое, но он продолжал пилить меня раска ленной добела пилой и лить на раны кипящую кислоту. А потом, через некоторое время, я словно вновь поднялся откуда-то из глубин - и снова увидел свою ногу, уже забинтованную до бедра лентой из аптечки первой помощи.
        - В тебе еще много сил, Улрик, - сказал Джонни. - Ты боролся со мной, как морозный демон.
        Я хотел сказать ему, чтобы он бросил это бесполезное дело и дал мне возмож ность спокойно умереть, но не смог издать ни звука. Великан поднялся на ноги, завернутый в зелено-пурпурный мех. Он нагнулся, поднял меня и направился к люку. Я снова попытался закричать, объяснить, вдолбить ему, что спасать он должен только себя самого, ради того, чтобы взять реванш, что он уже сыграл роль сен бернара, спасающего терпящих бедствие в горах, и что еще одна бессмысленная про гулка в снегах будет означать победу Домбека и Иллини, что все мои труды тогда пойдут насмарку. Но это было бесполезно. Я почувствовал, как он покачнулся, ока завшись во власти ветра, услышал, как щелкнул включившийся термостат скафандра, и затем меня с головой накрыло огромное одеяло.
        * * *
        На обратном пути у меня почти не осталось воспоминаний. Прибор, контролиро вавший процессы в организме, постоянно держал меня под наркозом - видимо, того требовали ощущения, возникавшие при путешествии на плече великана через ледяную пустыню, да вдобавок осколки костей старались выйти наружу через разможженные ткани бедра. Помнится, один раз я занлянул в огромное обмороженное лицо и натк нулся на взгляд замутненных страданием глаз.
        - Оставь меня здесь, - произнес я. - Не нужно мне помощи. Ни от тебя, ни от кого другого. Я выигрываю или проигрываю только самостоятельно.
        Он покачал головой.
        - Но почему? - спросил я. - Зачем тебе это?
        - Человек, - сказал он. - Человек... всегда должен... доводить свои дела до конца.
        И он продолжал идти вперед. Он был трупом, но никак не хотел лечь и умереть.
        Я инстинктивно ел и пил из подведенных ко рту трубок. Если бы я находился в сознании, то, наверное, постарался бы уморить себя голодом, чтобы не продлевать агонию. Иногда я приходил в себя, но не больше, чем на полчаса. И тогда я пони мал, каково приходится куску мяса на крюке мясника. Остальное время я спал, и мне снилось, что я уже сдал вступительные экзамены в Ад. Несколько раз я чувствовал, что падаю и лежу на снегу, потом огромные руки с ворчанием поднимали меня, и я вновь сквозь боль ощущал себя рядом с измученным телом, продолжающим куда-то бесконечно брести...
        А потом было еще одно падение, но только какое-то более окончательное, что ли, чем предыдущие. Долго я лежал на месте, дожидаясь смерти, пока, наконец, не сообразил, что скафандр не позволит мне так легко умереть. Питание и лекарства, которые позволили бы здоровому человеку благополучно продержаться с год, зас тавят помучиться умирающего ненамного меньше. Так что я остаюсь по эту сторону подземной реки, нравится мне это или нет. Я открыл глаза, чтобы сказать об этом великану, и увидел его дом, возвышающийся в сотне ярдов от меня под сенью огромных деревьев. Чтобы добраться до него, мне понадобился всего один день. Я проползал по тысяче миль зараз, преодолевая бескрайние пространства, усыпанные битыми бутылками. Дверь некоторое время сопротивлялась, но в конце концов я навалился на нее всем телом, и она отворилась, позволив мне рухнуть на дощатый пол. Мне потребовалась еще одна вечность, чтобы добраться до огромного медицинс кого кабинета, открыть его и вползти внутрь. Я успел услышать, как включился диагностический прибор, и ощутить, как сенсоры задвигались по телу, а потом я долго, очень долго не
чувствовал ничего.
        * * *
        На этот раз я очнулся с ясной головой, испытывая вместо боли голод, и с шиной на ноге, которая почти не мешала мне ходить. Я огляделся в поисках хозя ина, но оказалось, что в доме я один. В очаге не было огня, но, несмотря на это, в доме было тепло. Видимо, когда-то какие-то доброхоты установили здесь автома тическое отопление на тот случай, если очаг потухнет и великану станет холодно. На полках я нашел кое-какую снедь и впервые за много дней опробовал свои челюсти. Жевать было еще больновато, но вполне терпимо. Я включил коммуникатор и уже собирался было поведать Вселенной свою историю, но вспомнил, что нужно выяс нить еще кое-какие подробности. Я подошел к двери, смутно надеясь увидеть как Джонни разминается колкой дров, но увидел лишь приглаженный снег, раскачива ющиеся под ветром деревья и серое небо, низко нависшее над землей, подобно мок рому холсту. И скоро заметил кое-что еще: продолговатый сугроб на полпути между домом и опушкой леса.
        Хруст снега у меня под ногами почти оглушал в окружающей тишине. Я шел к продолговатому сугробу. Да, он был там - лежал на спине, глаза его были открыты и смотрели в небо сквозь припорошивший их снег. Руки его были согнуты в локтях, а ладони открыты, как будто он держал на руках ребенка. Снег одеялом покрыл его, словно стараясь согреть во сне. Собака лежала подле него, замерзнув на своем последнем посту.
        Я долго, очень долго смотрел на великана, и слова так и кипели во мне. Я очень многое хотел бы сказать ему, но для этого требовался другой голос, голос, который перенес бы слова через пропасть куда более широкую, чем пространство, - туда, куда он ушел. Поэтому я сказал только:
        - Ты победил, Джонни. Мы считали себя умниками, но именно ты оказался чело веком, который довел свое дело до конца.
        * * *
        Я нажал кнопку "Передача", готовый дать залп, который потопит Домбека и его команду, как консервную банку, но потом тихий мудрый голосок благоразумия при нялся нашептывать мне в ухо. Прищучить их для меня будет равносильно самоубийс тву. Причем и после смерти на моем замерзшем лице останется торжествующая улыбка, а нос будет воинственно выглядывать из могилы. Быть может, еще имело смысл вывести их на чистую воду ради того, чтобы сохранить для Джонни Грома его замер зший рай, особенно если учесть, что они собирались провести меня тоже.
        Но я-то был жив, а Джонни был мертв. А тот миллион по-прежнему дожидался меня. Там, в грузовом отсеке, не осталось ничего такого, чего нельзя было бы объяснить огромным нехорошим скорпионом, который слегка пожевал мою ногу.
        Джонни будет героем, ему поставят памятник - замечательный памятник, где- нибудь в таком месте, куда не дотянутся ковши землеройных машин. Я сам прослежу за этим.
        И в конце концов я поступил умно и очень-очень хитро. Я сообщил им то, что они хотели от меня услышать: люди живы, а великан погиб геройски, как и подобает великану. После этого я стал ждать прибытия спасательной шлюпки.
        * * *
        Я получил свои деньги и как бы ушел в отставку. Я хочу сказать, что твердо для себя решил больше никогда не браться ни за какие поручения. До самого пос леднего времени я проводил жизнь, путешествуя, любуясь видами, отдыхая на рос кошных курортах, тратя часть дохода, причитающегося мне с той кучи денег, которые мне достались. Я ел и пил, путался с девками и испробовал, кажется, все на свете - начиная с воздушных лыж и кончая пешими прогулками по дну морскому, но меня не оставляет ощущение, что то, что я тщетно пытаюсь найти, я никогда не найду, и ни один бездельник и любитель острых ощущений не найдет тоже.
        Вселенная бесконечна и равнодушна, а маленький человечек никак не хочет оставить попыток совершить подвиг, который позволит ему сравняться со звездами.
        Но в мире, где когда-то жил-был великан, все мы навсегда останемся пигмеями.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к