Зверь 44 Евгений Рудашевский
        В антиутопии Евгения Рудашевского «Зверь 44» речь идет о безымянной стране, где мирная жизнь превратилась в полузабытое воспоминание, а надежды на событие, которое способно всё перевернуть, практически нет. Разрушенные войной города и смерть стали чем-то обыденным. Одни наступают - другие отступают, а потом они меняются местами. Бивень, Фара, Сивый, Леший, Кирпич, Черпак и другие выполняют свою работу на «Звере». Не самую приятную (да, что уж, тошнотворную), но необходимую.
        Как пишет сам автор, его герои словно «вырваны из реальности, кем-то придуманы и вынуждены жить в мире его искажённой болью фантазии». Дождутся ли они перемен? Вернутся ли в тот мир, где можно просто жить, любить, чувствовать себя в безопасности?
        Евгений Рудашевский - автор почти двух десятков книги лауреат многих премий. Его роман «Истукан» стал победителем премии «Книга года-2022», а его подростковые произведения отмечены премиями им. В. П. Крапивина и «Книгуру», входят в каталог выдающихся детских книг мира «Белые вороны» Мюнхенской международной детской библиотеки и переводятся на иностранные языки. Книги писателя отличают не только увлекательные сюжеты и самобытные герои, но и глубокие рассуждения о взрослении, восприятии мира и выборе.
        Евгений Рудашевский
        Зверь 44
        

* * *
        Поляна была плоская, как глаз мертвеца. Не приметив ни кустов, ни оврагов, я ускорился. Хотел быстрее пройти участок дороги, рассекавший поляну, и добраться до леса. Вдали от «Зверя» открытое пространство меня пугало.
        - Долго ещё? - громко спросил Фара.
        Сивый шикнул на него, и Фара спросил потише:
        - Долго?
        Мы привыкли к непрестанному грохоту «Зверя» и в вылазках иногда на автомате кричали друг другу. Сивый злился и шикал, будто не понимал, что нужно заранее предупреждать всех о нашем появлении. Сивый единственный в отряде ходил без шумихи - консервной банки с болтами. Остальные крепили её на пояс, и она гремела, когда мы шли. У Фары было сразу две банки, а ещё он весь ватник обшил велосипедными катафотами и по ночам в свете фонарей сиял, как подожжённый. Катафоты болтались даже на банной шапке, которую Фара в холод натягивал прямиком на шапку шерстяную, отчего выглядел немного придурочно.
        Раньше я ругался с Сивым из-за шумихи. Не то чтобы переживал за него. Хочет нарваться на неприятности - пожалуйста, плевать. Но я возглавлял поисковый отряд и не мог молчать. Ничего не добился. Зато сегодня навесил несколько банок на телегу. Она и без того скрипела так, что нас слышали за сотню метров. Леший одобрил, а Сивый бросал на меня недовольные взгляды.
        Пустая телега хорошо шла по грунтовой дороге. Когда-то в телегу запрягали лошадь, но лошадь сдохла, и теперь мы сами запрягались - вставали за перекладину, соединявшую передние концы оглоблей. Мы с Сивым сменялись у левой оглобли, а возле правой бессменно пыхтел Кирпич. Он в любую погоду пёр как танк, а когда остальные выдыхались, смещался к середине, упирался в перекладину грудью и тянул телегу один. Его не смущали ни кочки, ни выбоины. Сейчас на грунтовке Кирпич особо не жилился и явно скучал.
        - Долго? - не прекращал ныть Фара.
        - Да долго, долго! - не сдержался Сивый. - Подохнуть успеешь!
        - А это сколько в километрах?
        Леший рассмеялся и подмигнул мне. Я понадеялся, что Сивый психанёт и полезет в драку, но Фара притих и дальше плёлся молча. Он бы не отказался лечь в телегу. Ему бы хватило ума нарочно расшибить себе ногу и взять меня жалостью, но я его предупредил, что в телегу он ляжет только мёртвый.
        Поляна осталась позади, и дорога устремилась через непроглядную чащобу. Лишь редкие просеки вскрывали её коряжистые внутренности. Тут укрытий было предостаточно, но дорога петляла в обход болотистых озёр, и я разблокировал на колёсах трещотки - не хватало нарваться на кого-нибудь за слепым поворотом. Разблокированные, трещотки цокали громче любой шумихи. Язычок, цеплявшийся за спицы колеса, быстро изнашивался, и я приберегал трещотки для затаённых мест вроде этого леса.
        Дорога вывела на мост, перекинутый через русло убогой речушки - слишком убогой для такого моста и такого русла, прежде, наверное, принимавшего куда более внушительный поток. Там что-то мудрили с дамбами, и вот результат. А может, тут другое, с дамбами не связанное, трудно сказать. В сводках недавно объясняли, но чересчур путано, да и сигнал тогда был слабый. Я только понял, что удалось затопить пару сёл и радиоведущие остались довольны. Они там всегда чем-то довольны, иногда аж захлёбываются, как им хорошо. Жутко бесит, но радио мы всё равно слушаем, потому что больше слушать нечего.
        За мостом мы свернули к берегу, чтобы пополнить фляги и умыться. Вода была студёная, но я достал из вещмешка ковш, разделся по пояс и окатил себе голову, потом окатил Лешего - он не побоялся раздеться целиком. Фара и Сивый лишь ополоснули лицо. Кирпич вообще не захотел спускаться к речушке и задержался у телеги. Кирпича пепел и сажа не смущали. И ладно сажа - она жирными пятнами оседала на одежде, а вот пепел проникал повсюду. Мелкий, как пыль, он намертво забивался под ногти, собирался за ушами и в ушах, копился в складке верхних век, за щеками и под нижней губой. Пепел изнутри тонкой плёнкой выстилал ноздри, и я сморкался до гула в голове, пока не вычистил нос. Продрогнув, наскоро освежил подмышки и заторопился к телеге. Вытираясь запасными портянками, смотрел, как неспешно, будто в бане, моется Леший. Тот ещё недовесок, и рёбра выпирают, хоть цепляйся за них мясницким крюком, а холод переносил стойко, по нему и не скажешь, что речушка ледяная. Даже смотреть на него было зябко.
        Стоя по щиколотку в воде, Леший раздёргивал патлы самодельным металлическим гребнем. Ждать его я не собирался. Мы с Фарой, Кирпичом и Сивым побросали вещмешки в сетку, протянутую между оглоблями, и, чтобы согреться, быстрее покатили телегу по дороге. Под усилившийся шум трещоток и шумих миновали старый указатель.
        - Два километра, - прочитал Фара.
        - Уже близко, - кивнул я.
        Леший нагнал нас на выкате из леса. Волосы у него были по-прежнему грязные. Подул студёный ветер, и он нехотя натянул шапку, а я в очередной раз подумал, какие же у нас на «Звере» говённые фильтры. Пусть Кардан и дальше твердит про очищающие скрубберы с подщелочённой водой и дополнительную очистку активированным углём, а фильтры всё равно говённые. Может, они действительно охлаждали дым, чтобы дымососные вентиляторы не поплавились, но с пеплом не справлялись. Про запах я вообще молчу. По запаху нас вычисляли и те, кто знал о нас лишь понаслышке. Оно и к лучшему. И никаких трещоток не надо.
        - Там! - Фара заметил покошенную изгородь и створки распахнутых ворот.
        На всякий случай я заглянул в навигатор и сверился с проржавевшей вывеской. Не дожидаясь команды, Сивый пробрался под опрокинутым на съезд деревом. Даже Леший не приближался к воротам без моего разрешения, хотя не входил в наш отряд и мне, по сути, не подчинялся, а Сивый повсюду лез без спроса, будто работал сам по себе.
        Телегу мы бросили на грунтовке. Я показал Кирпичу, какие ветки срубить под упавшим деревом. Не хотел возиться с ними на обратном пути. Пока Кирпич размахивал топором, мы с Лешим и Фарой пошли вперёд.
        Нас встретил обычный посёлок с рядами одинаковых улиц и разномастных домов - то кирпичных и добротных, то деревянных и хибаристых. Бояться здесь было нечего, и я свернул направо. Меня интересовал третий дом на пятой улице. Мы его быстро нашли. И сразу приметили у калитки пузырь.
        Двухэтажный бревенчатый дом с металлочерепицей и трубками снегозадержателей на скатах крыши отчасти напомнил дом, в котором я родился и куда надеялся вскоре вернуться. У нас снегозадержателей не было, а вот оцинкованная труба дымохода торчала такая же, и стены мы тоже красили в зелёный.
        Леший говорил, что ждать осталось недолго. Месяца два, не больше, - и всё перевернётся. Но Леший вообще много чего говорил. Вчера сказал, что раньше попадались старики с электронным стимулятором в сердце. Стимулятор якобы работал на литиевых батарейках, а они взрывались не хуже противопехотной мины. Леший красочно описал, как старикам выворачивало грудину и какой они устраивали переполох. Кирпич пришёл в восторг, а Фара возразил, что ничего подобного быть не могло. Они с Лешим заспорили. Я отмалчивался, в спор не лез. Только посмеивался и гадал, правда ли, что всё перевернётся через какие-то жалкие два месяца.
        Когда в калитку вошёл Кирпич, я отмахнулся от мыслей о скором возвращении домой и сбросил с себя плащ-палатку - отстегнул загнутый угол, развязал тесёмки и превратил её в квадратное полотнище. Кирпич расстелил свой плащ, и мы взялись за первый пузырь. Ещё четыре пузыря лежали на ступеньках крыльца. Другие два я обнаружил под скелетом выгоревшей теплицы.
        Мы так и работали вдвоём. Лешего пузыри не интересовали. Он отправился обыскивать богатые дома, и я слышал, как Леший выламывает замк? и разбивает окна. Фара сидел на крыльце и вносил записи в букварь, то есть в книгу учёта. Он единственный справлялся с этой задачей. Открыв букварь, делался серьёзным, почти суровым, и не верилось, что полчаса назад он доставал всех нытьём. А Сивый пропал. Заблудился, пока искал пятую улицу. Ну конечно! Чтобы Сивый - и не заблудился? Хотел бы я знать, чем он занимается, когда вот так пропадает.
        Мы с Кирпичом управились с пятью пузырями, а теплицу оставили Сивому. Когда он заявился, мы курили на крыльце. Помогать Сивому никто не вызвался. Он и не попросил. Сам нашёл теплицу, расстелил перед ней плащ-палатку, вытащил первый пузырь, а со вторым застрял - не протиснулся с ним в крохотную дверь.
        Вздохнув, я кивнул Кирпичу. Он выломал дверь, заодно раскурочил половину теплицы, и мы вернулись на улицу. Тащили за собой три плащ-палатки. У меня и Сивого лежало по два пузыря, у Кирпича - три. Мы с Сивым тащили рывками, огибали ямы, а Кирпич пёр напролом без остановок и вскоре скрылся за поворотом. Фара вился возле меня, словно надеялся подыскать себе местечко на плащ-палатке и наконец прокатиться лёжа.
        Лешего мы не ждали. Он мог застрять на всю ночь, а нам предстояло с гружёной телегой нагнать «Зверь». Я планировал пересечься с ним километрах в восьми отсюда. «Зверь» заложил громадный крюк в обход леса, что упростило нам задачу, однако сон ему не требовался и темнота его не пугала, а мы должны были к закату найти место для стоянки. Разгуливать ночью с телегой, набитой пузырями, я не собирался.
        Мы ещё помучались, протаскивая плащ-палатки под стволом опрокинутого дерева, потом выдвинулись по грунтовке. К счастью, воронки не встретились, и маневрировать с телегой не пришлось.

* * *
        Дождь сёк ледяной дробью. Небо в корчах взрывалось световыми вспышками, и гром глушил нас даже под покровом леса. Когда же дорога вывела на луговину, слева ударил ветер. Телега с пузырями накренилась, осела на правое колесо, и Кирпич зарычал от натуги, стараясь выровнять её ход.
        - Назад! - прокричал я между громовыми раскатами.
        Мы вчетвером насилу развернули телегу и покатили её обратно в лес. Опасаясь прятаться в глухой чащобе, я приказал разбить стоянку у дороги и отправил Кирпича за дровами. Пока Кирпич валил хлипкий сухостой, мы с Сивым и Фарой занялись плащ-палатками. Сцепили их парами, изнутри подпёрли тут же наструганными шестами, закрепили растяжки деревянными колышками и получили две тесные палатки. Побросали вещмешки внутрь и наскоро выдолбили вокруг палаток желоба для отвода дождевой воды. Телегу оставили открытой. Пузырям ливень не мешал.
        Кирпич натаскал дров, и мы развели на обочине костёр - так, чтобы подсветить и палатки, и телегу. Я нарочно выбрал сквозной участок грунтовки, подальше от изгибов и поворотов. Теперь нас было хорошо видно метров на пятьдесят в обе стороны дороги. Кирпич хотел соорудить над костром навес, но я ему запретил - опасался прятать стоянку от тех, кому взбредёт в голову шастать по ночному лесу. Огонь неплохо защищала и разлапистая ель.
        Сивый первый сел в дозоре, а мы с Кирпичом и Фарой закинулись тушёнкой и галетами, затем разбрелись по палаткам. Поначалу я лежал один, потом ко мне завалился Леший. Он, конечно, больной на всю голову. Если задержался в посёлке, так лучше бы там и ждал рассвета. Плохо, что ли, под крышей? Но я ничего не сказал, только высветил Лешего фонарём и убедился, что с ним всё в порядке. По его лицу не понял, нашёл он в домах что-нибудь стоящее или нет, да мне и не хотелось лезть в дела снабженцев. Отряд снабжения отчитывался напрямую перед Сухим - ну, когда тот появлялся на «Звере», а появлялся он редко, и проще сказать, что Леший вообще ни перед кем не отчитывался.
        От палатки ощутимо разило пузырями. Нам в поисковом отряде доводилось нюхать кое-что похуже, а Леший мог бы и пожаловаться на запах. Не пожаловался. И не посоветовал чаще стирать плащ-палатки.
        - Хорошо, телега дырявая, - промолвил Леший.
        Я хмыкнул в ответ. Прислушался к дождю и представил, как бы телега наполнилась водой. Вот всплывают пузыри. Они валятся наружу, скользят вниз по дороге. Мы бежим за ними, ловим их сетками, как в городе ловят крыс, а пузыри вдруг взлетают и, поднявшись над деревьями, бабахают, каку Лешего бабахали старики с литиевыми батарейками в сердце. Нас окатывает волной гнили, и Фара блюёт. Кирпич смеётся. Я тоже смеюсь, пока не замечаю, что Фару раздуло. Ватник и штаны на нём разошлись по швам, катафоты осыпались. Он превратился в пузырь. Значит, нужно грузить его в телегу. Но грузить некому. Нас с Кирпичом и самих раздуло.
        Я проснулся отболи в кишках. Говорил же Черпаку, что тушёнка палёная! Меня вспучило, как ханурика, пролежавшего денёк на открытом воздухе. Ну вы знаете, как это бывает с хануриками. Другие команды называли их мертвяками, жмуриками, гнилушками, колодами или брёвнами. Хотя про колоды и брёвна точно не скажу. Так вот гниль начиналась в животе, и кишки у них распирало от газов, совсем как у меня сейчас. Неудивительно, что во сне мы с Фарой и Кирпичом превратились в пузыри. Только мне до пузырей было далеко. Ханурику нужно недельки две поваляться, чтобы у него раздуло шею, руки, ноги - того и гляди лопнет. Вот вам и пузырь. У нас их - семь штук в телеге.
        Леший дрых какубитый, а я не могуснуть. Мне бы отдохнуть, но кишки ворочались и хотелось выть от боли. Я слушал, как дождь лупит по скатам палатки, и время от времени попёрдывал. Мы с Лешим лежали бок о бок, однако его никакой пердёж не будил, и меня взяла такая досада, что захотелось нарочно двинуть Лешего локтем в бок, ведь это Черпак из его отряда подсунул мне палёную тушёнку, но я, конечно, ничего подобного не сделал, а вскоре вышел сменить Сивого у костра.
        Посидел в дозоре, и меня попустило. И погода присмирела. Уступив место Кирпичу, я вернулся в палатку и быстро уснул. На рассвете почувствовал себя сносно. Дождь ещё накрапывал, но мы свернули стоянку и впятером двинулись прочь из леса.
        Телега шла туго. В неё будто подкинули парочку хануриков. После ливня ватники на пузырях потяжелели. Нам бы вчера перед погрузкой раздеть их, но времени возиться с одеждой на раздутых телах не нашлось.
        Лес остался сзади, и дорога повела мимо открытых полей. Я опасался застрять в грязи, но грунтовка попалась на удивление крепкая, а после обозначенной проржавевшими указателями росстани мы миновали старое пожарище и выбрались на асфальт. Несмотря на мелкие трещины и выбоины, идти стало легче. Телега бодро катила к месту, где нам предстояло нагнать «Зверь», и пузыри в ней, покачиваясь, хлюпали в такт каждой пойманной рытвине.
        Путь изредка преграждали поваленные электрические столбы, баррикады из сплющенных машин, один раз встретилась брошенная застава с бетонными блоками и мотками колючей проволоки. Мы вынужденно сходили на обочину или вовсе закладывали крюк через кочкарные поляны, однако не бухтели. По крайней мере, не тащили хануриков волоком, и на том спасибо.
        За выгоревшей бензозаправкой я разглядел новенькое кладбище. Ну как - кладбище… Возле продырявленных автоцистерн стояли сколоченные из брёвен и до нелепого чистые кресты. Я отправил Кирпича и Сивого тянуть телегу дальше, а сам снял с борта лопату и свернул на кладбище. Фара и Леший из любопытства пошли со мной.
        Мы насчитали тридцать пять безымянных крестов. Ни табличек, ни опознавательных знаков. Я сделал парочку раскопов и убедился, что земля плотная, слежавшаяся - тут явно никого не хоронили, просто вбили кресты.
        - Зачем? - спросил Фара, поправляя на плече брезентовую сумку.
        - Не знаю, - я пожал плечами.
        Леший провёл ладонью по гладко вытесанному основанию креста и улыбнулся с таким видом, будто, в отличие от нас с Фарой, всё понял. Может, и понял. А может, и сделал вид.
        Я выдернул из земли лопату и пошёл назад к дороге. Нагоняя телегу, размышлял о кладбище, потом плюнул. Впереди уже виднелся перелесок, за которым я надеялся выйти к «Зверю», и рядом не было ничего, кроме торговой палатки с треплющимся полотнищем козырька, а Фара наткнулся на причиндал поинтереснее безымянных крестов - обнаружил в канаве руку. Нет, рука обычная, ничего особенного, вот только, когда Фара за ней полез, в грязи нашлась ещё одна. Потом ещё две. Фара добрался до кустов, и там этих рук валялось не меньше тридцати.
        Разорванных хануриков мы называли членистоногими. Я их повидал немало. Невпопад найти какую-нибудь ногу или голову было привычным делом, но целая свалка оттяпанных по самое плечо рук мне встретилась впервые. Обшарив кусты, мы с Кирпичом убедились, что тел поблизости нет.
        Кирпич поднял руку посвежее, с глупой улыбкой помахал ею Фаре и выжидательно посмотрел на меня. Я и сам не знал, как поступить. Сивый, конечно, предложил бы пройти мимо и не душить себя лишними проблемами, однако Сивый пропал.
        Я подбежал к телеге. Запрыгнул на неё и огляделся. Сивого не увидел.
        - Где он? - спросил я Лешего, беззаботно отдыхавшего на обочине.
        - Ушёл.
        - Ясно…
        - Я думал, он хочет отлить.
        - Ничего ты не думал. Как будто не знаешь Сивого.
        Я ещё постоял в телеге. Надеялся, что Сивый объявится. Может, он в самом деле пошёл отлить? Ну да… С невозмутимой рожей срёт у всех на виду, а тут вдруг застеснялся.
        - Паскуда ты, Сивый, - прошептал я и спустился на асфальт.
        Кирпич предложил забрать бесхозные руки с собой. Сказал, что Кардан им обрадуется.
        - Ему ведь там не хватает рук? Вот! Целая куча, пусть выбирает! Длинные, короткие. Толстые, тонкие. С набитыми партаками. Без пальцев. - Кирпич, как торгаш на развале, поднимал то одну руку, то другую.
        В отряде обеспечения движения, как и в отряде снабжения, работали только два человека, и Кардан в самом деле часто жаловался на нехватку рук, но пошутил Кирпич тошнотно. Захотелось долбануть его по бритой голове. А Фара рассмеялся. Леший подхватил. И я не сдержал смеха, потому что шутка всё же получилась неплохая, да и Кирпич стоял с такой довольной миной, что нельзя было не рассмеяться.
        Руки мы в итоге побросали в ближайшую воронку. Накрыли их полотнищем козырька с торговой палатки, присыпали землёй и вернулись к телеге. Из-за мороси и низких туч я не понимал, далеко ли от нас «Зверь», однако не сомневался, что нам следует поторопиться. Ещё минутку подождал Сивого, затем в раздражении сплюнул и взялся за перекладину.
        - Идём, - скомандовал я, и Кирпич поспешил к правой оглобле.
        Перелесок приблизился, оставалось пройти совсем немного. Я на ходу судорожно придумывал, как оправдать отсутствие Сивого. Сдать бы его с потрохами, но мне же и достанется, а Сивый опять выкрутится. Он всегда выкручивался. Лучше вообще ничего не говорить. Докапываться никто не будет. Разве что Кардан. Но я с ним справлюсь. Мой отряд - моё дело. А вот Сухой, если нагрянет на «Зверь» с проверкой, точно сдерёт с меня шкуру.
        Сказать ему, что Сивый приболел? Или подвернул ногу. Отлежится пару дней в посёлке и нагонит «Зверь». В телеге места не нашлось, а в сетке ехать неудобно. Логично? Ну… да. А вдруг Сухой отправит к Сивому крестов? Тогда всё вскроется и нас распнут. И Лешему достанется, и ещё кому-нибудь, кто попадёт под горячую руку. Уж лучше набрехать, что мы в вылазке услышали о большом и старом захоронении. Очень большом и очень старом! И я отправил Сивого разнюхать, что к чему. Потом скажем Сухому, что наводка оказалась ложной. Мало ли трепачей. Главное, чтобы Сивый вообще вернулся.
        Вот куда его понесло? Я бы не удивился, узнав, что Сивый просто сбежал. Я бы даже вздохнул с облегчением. Но бежать-то некуда. Было бы куда, я и сам, наверное, давно сбежал бы.

* * *
        - Куда дальше? - спросил Кирпич разложившимся голосом.
        Он умудрился простыть после вчерашней ночёвки в лесу.
        - Туда, - я махнул рукой в сторону пригорка.
        - Уверен? - уточнил Кардан.
        Кардан с Калибром, Сифоном и Малым отправились с нашим отрядом в вылазку. Работы предстояло много, и мы вышли от «Зверя» с тремя телегами. Кардан выполнял мои команды - зря, что ли, весь мозг вынес разговорами про дисциплину? - но ловил любую возможность усомниться в правильности каждого принятого мною решения и этим подбешивал. Сказалось и отсутствие Сивого. Кардан не поверил словам про наводку на старое захоронение.
        - Уверен, - спокойно ответил я.
        - Отлично! - Кардан кивнул Малому.
        Загремев шумихами, они потащили телегу на подъём.
        За пригорком начался спуск, но идти стало тяжелее. Прогонистые сосны целились в небо штыками горелых макушек, а под ними пластался песчаный зыбун. Колёса вязли. Берцы погружались по щиколотку, и шаги давались с натугой. Кардан с осуждением посмотрел на меня, будто я нарочно выбрал путь посложнее. Он бы сперва разобрался с клапанами на регенераторах, а потом бы строил из себя умного. Тоже мне механик… Хотя чего тут, у нас в команде все были такие: Черпак - тоже мне повар, Сыч - тоже мне механик-водитель, Фара - тоже мне грамотей. Не мы решали, чем заняться на «Звере».
        - Опять пропал? - поравнявшись со мной, спросил Калибр. Он стоял за своей перекладиной справа, а я за своей - слева.
        В команде каждый успел расспросить меня о Сивом. Даже Малой, обычно молчаливый и замкнутый, ночью приходил поболтать о том о сём, а на прощание как бы невзначай бросил: «Сивый-то где?» Всем было любопытно. Они бы и Фару растерзали вопросами, да только я после вчерашнего не отпускал Фару ни на шаг. И Кирпичу запретил болтать лишнее. К нему особо и не приставали.
        - Мародёрит, наверное? - не успокаивался Калибр.
        Я пожал плечами. Калибру нас малость отбитый и с приступами, но, если не показывает отбитость и не валится в судорогах на землю, в целом неплохой. В любом случае откровенничать с ним я не собирался. А Сивый, да, мог и мародёрить. За ним подобное водилось. Ну, многие подозревали, что он мародёрит, хотя с поличным не ловили. У Сивого и щелкунчик имелся. Приблуда вроде навороченных пассатижей, чтобы перекусывать колючую проволоку. Это по словам Сивого. Черпак болтал, что щелкунчиком ханурикам разжимают челюсти, выдёргивают золотые зубы и оттяпывают распухший палец, когда надо снять золотое кольцо. Челюсти, разжимаясь, щёлкали, вот приблуду и назвали щелкунчиком. Черпак за болтовню словил от Сивого синяк. У него глаз не открывался дня три. Леший тогда заступился за Черпака, и второй глаз уцелел.
        Пробравшись через сосняк, мы вытолкали телеги на бетонку и остановились очистить колёса от грязи. Разблокировали трещотки и покатили дальше. Добрели до лопастного зада ракеты, воткнутой в обочину. Вокруг сохранилось ограждение с обрывками красно-белых лент, однако ракета проржавела и опасений не вызывала. Отмеченная в навигаторе, она была нашим ориентиром, и мы с грохотом съехали на ближайшую гравийку.
        «Зверь» вчера затормозил у реки. Первый паром утонул - по нему ночью прилетело, - а мост, хоть и железобетонный, не выдержал бы «Зверя», вот мы и застряли в ожидании второго парома. Оно и к лучшему. Иначе я бы не выдернул в вылазку почти половину команды и пришлось бы мне, Кирпичу и Фаре делать ходки три-четыре. По такому случаю к нам присоединился даже Калибр, а реже его со «Зверя» спускался только Сыч. Тот вообще безвылазно сидел в кабине - и спал там, и ел, разве что отлить выбирался наружу.
        Гравийка тянулась битая. Чем дальше мы заходили, тем чаще встречались воронки. Под колёсами лязгали обломки снарядов, хрустело битое стекло. Попадались чёрные кузова выгоревших машин и сгруженные баррикадой шины. В одной легковушке с расстрелянным лобовым стеклом сидел ханурик. Ну как - сидел… Он почти истлел и отчасти смешался с барахлом, которое пытался увезти.
        В навигатор я не заглядывал. Гравийка вела прямиком к нужному месту. Да и вонь стояла такая, что тут с закрытыми глазами не заблудишься, если, конечно, не придурнеет. Вот Фаре придурнело. Он первый натянул маску. Нежный. Неумел бы писать, никогда бы не попал в поисковый отряд. Сидел бы с Кротом на топливных резервуарах и радовался жизни.
        На ветках показались вороны. Какие-то драные, контуженые. Они не обратили на нас внимания и не шелохнулись, когда Сифон махнул им рукой. Сифон был суеверный. Не любил ни воронов, ни голубей. Кирпич, в отличие от брата, подобными закидонами не страдал, иначе с ним в вылазках было бы хуже, чем с Сивым.
        Вонь усилилась. Фара теперь и защитные очки нацепил, чтобы глаза не слезились. Малой, Калибр и Сифон надели маски. Кирпич пока терпел. И я терпел. От вони щекотало в горле и выворачивало грудь, но я заставлял себя дышать носом. Не хотел уступать Кардану, а Кардан держался долго. Я упрямился даже после того, как он сдался. Надел маску лишь вслед за Кирпичом.
        Заметив, что в подлеске справа вьются мухи, я крикнул:
        - Стоямба!
        - Здесь? - недоверчиво спросил Кардан.
        - Можешь переть дальше, - огрызнулся я и выдернул из провисшей сетки между оглоблями свой вещмешок.
        Мы пришли с полной выкладкой. Подготовили плащ-палатки, облачились в фартуки, нарукавники и верхонки, достали короткие мясницкие крюки и металлические грабли - так мы называли шест с зубьями на конце, которым вообще-то чаще пользовался печной отряд. Спустились в подлесок и поначалу ничего не заметили, но я знал, что мухи не обманут. С каждым шагом их становилось больше. Зелёных, крупных, с глухим шлепком стукающихся о фартук. Фара их ненавидел. Однажды муха залетела ему в рот, а он с испугу её проглотил. Вспомнив тот день, я усмехнулся, а потом увидел стреляные гильзы.
        - Где-то тут, - сказал я.
        Кардан что-то пробурчал через маску. Я не разобрал слов. И хорошо, а то мог бы вспыхнуть и ответить. На зловонных мясорубках лучше молчать. Без того тошно.
        Я приметил подпалённые ветки и коричневые, почти чёрные пятна крови на листьях. Следом разглядел и первого ханурика. Он распластался в кустах, вывернув руки и ноги. Головы у него не было. Рядом лежал второй. Я протиснулся в кусты, и надо мной взвилось полчище недовольных мух. Леший говорил, что мухи придирчивые и лепятся к ханурикам не раньше третьей недели, когда их раны разжижаются и становятся сочными. А ещё Леший говорил, что по размеру личинок можно с точностью посчитать, когда ханурик обнулился. Мне точных подсчётов не требовалось. Я знал главное: если бы мы пришли сюда недельки на две раньше, возни было бы меньше.
        По кустам нашлось с три десятка тел. В коричневых ватниках и камуфляжных штанах, они казались вросшими в землю. Почти все - жабы, то есть почерневшие, липкие и вонючие. Малого вырвало прямо в маску. Он вернулся к дороге отдышаться и заменил маску портянкой, а мы с Кирпичом взялись за ближайшего ханурика. Подняли не сразу. У него слезла кожа с кистей рук, будто перчатки сползли. Мятые перчатки с ногтями. Когда я отряхнул верхонки и попробовал покрепче ухватиться за запястья, легко отделились и сами кисти. Браться за оголившиеся кости предплечий я не стал. Так, глядишь, разберём ханурика по частям. Ухватился за рукава, и мы с Кирпичом кое-как донесли расползавшуюся жабу до телеги. Других таскали на плащ-палатке. В кустах с ней неудобно, но деваться было некуда.
        - Ну? Чего зависли? - крикнул я остальным.
        Кардан выругался. Отгоняя мух и позвякивая шумихой, подцепил своего ханурика крюком за пояс. Сам того не сдвинул. На помощь Кардану поторопился Малой. Работа пошла привычным ходом.
        Сифон намотал поверх маски портянку, и Кирпич посмеивался над братом. Калибр додумался подсунуть под маску каких-то листьев, но задохнулся, полез выгребать листья и верхонкой перепачкал лицо. Закашлялся от отвращения и окончательно развеселил Кирпича. Простуженный, тот скорее рычал, чем смеялся. Кардан продолжал невпопад орудовать крюком. Сразу было видно, что в вылазки с поисковым отрядом они с Калибром ходили нечасто.
        Ханурики в оврагах попадались совсем раскисшие, а те, что лежали повыше, встречались с расклёванными глазами. Мы поднимали усиженного мухами ханурика, бросали его на плащ-палатку, тащили через подлесок, потом затягивали в телегу, а мухи, одуревшие, слипшиеся в тёмно-зелёное месиво, отказывались улетать. Когда же их придавливало сверху, наполняли телегу надрывным мушиным гулом.
        Малой и Кардан выбрали ханурика поцелее, однако он ватником и штанами зацепился за ветки и отказывался выползать из кустов. Малой, намучавшись, решил раздеть ханурика. Начал с ватника и обнаружил, что тот надет на голое тело. Отстегнул и отвернул борт, а с ним отвернулась и кожа. Малой поспешно запахнул ватник и ещё долго застёгивал его, сражаясь с непокорными пуговицами. Потом взялся срезать цеплючие ветки ножом. Малой, конечно, был странный, но ничего, работал наравне с другими и нос не воротил. Я иногда забывал, что Малому шестнадцать лет.
        В такие минуты не верилось, что через два месяца я действительно поеду домой. Да хоть бы и через три. Полгода! Я бы согласился ждать полгода, только бы уж точно знать, что увижу родных.
        Вернувшись на гравийку с очередным хануриком, мы с Кирпичом отошли отдохнуть. Не сказать, что в стороне от телег воняло ощутимо меньше, но дышалось полегче. К нам присоединились Кардан и Малой. За ними увязался и Фара. Кардан, дурак, достал самокрутку. Решил закурить, чтобы отогнать запах разложения и перебить привкус тухлятины. Я думал промолчать, но всё же предупредил, что от папиросы станет хуже. Кардан не послушал. Чиркнул спичкой и сделал первую затяжку. Его повело. Кардан упрямился. Затянулся сильнее, и его моментально вырвало, он даже не успел отвести папиросу от губ - она так и вылетела вместе с блевотиной.
        Кардан повалился на колени. Между приступами рвоты косился на меня с испугом. Думал, я буду над ним насмехаться, а мне бы это и в голову не пришло. Малой хотел помочь Кардану. Тот отмахнулся и от резкого движения опять скорчился. Не дожидаясь, пока он очухается, я заменил маску портянкой, и мы с Кирпичом вернулись в подлесок.
        Сифон и Калибр без присмотра застопорились. Ошалелые, стояли над хануриком и соображали, как его подцепить и выволочить на плащ-палатку. Я сказал им, чтобы они не тупили, а уж если тупят, то пусть лучше идут подышать на гравийку.
        Пока мы возились с жабами, Фара мешался у нас под ногами. Роняя банную шапку с катафотами и вновь нахлобучивая её на шапку шерстяную, он шарахался в кустах, забирался в овраги, что-то бубнил, выдёргивал застрявшую в ветках сумку и осматривал её, переживая, как бы не порвать износившийся брезент. Ненароком наступил одному ханурику на грудь, и у того из горла вышел газ - с таким звуком, будто ханурик жалобно вздохнул. Фара дёрнулся, хотел отпрыгнуть, но поскользнулся и, загремев шумихами, ухнул жабе на живот, отчего газ теперь вышел из зада.
        Фара побледнел, но сам же первый рассмеялся, а его смех подхватили остальные. Подлесок взорвался хохотом. Нас, наверное, было слышно на километр в округе - один Сифон ржал в три глотки, - но воронов и это не отпугнуло. Они даже клювом не повели. Сидели на ветках и безучастно наблюдали, как мы забираем их добычу.
        Смех оборвался так же резко, как и начался. Все вернулись к работе.
        Фара отряхнулся, подобрал упавшую шапку и вновь подлез к потревоженному ханурику. Задачей Фары было собирать жетоны, которые сам Фара называл мундштуками. Он прятал их к себе в сумку. Кольца, крестики и тому подобное не трогал, но, если находил ценность вроде дорогого портсигара, сваливал в отдельную кучку на дороге. Туда же стаскивал пистолеты, автоматы, гранаты, магазины, ну и вообще всё огнестрельное и взрывное. Карандашом заносил каждую находку на листок описи, а листок передавал мне, чтобы я в свою очередь передал его нашему командиру, то есть Сухому, или непосредственно командиру какой-нибудь трофейной команды.
        Покончив с хануриками, я погрузил в сетку небогатую добычу Фары и уставился в листок, будто мог прочитать составленный список. Знал, что Фара не Сивый и скорее удавится, чем что-нибудь зажмёт, но в присутствии Кардана хотел показать, что в целом контролирую происходящее. Только вот Кардану сейчас было не до меня. Его хорошенько прополоскало после той папиросы. Я всё равно пробежался по убористой описи, кивнул и лишь затем скомандовал:
        - Двинули.
        Гружёные телеги загромыхали по гравийке. Хотелось скорее убраться подальше от мясорубки. Мы забрали её вонь с собой, и я понимал, что она будет сопровождать нас до самого «Зверя», однако лес поредел, задул лобовой ветер и стало как-то посвежее. Мы сняли с лиц портянки. Чуть позже остановились отдохнуть. Сели с наветренной стороны от телег. Кирпич и Сифон на двоих закурили одну самокрутку и с усмешкой наблюдали, как Кардан раздражённо уворачивается от табачного дыма.
        Никто не порывался достать из вещмешков свой сухпаёк, а Фара достал, вскрыл и вытащил фруктовую палочку. Яблоко с корицей. Фара за такую убьёт. Он на «Звере» был главным любителем фруктовых палочек. Однажды согласился за две штуки подменитьу печи приболевшего Черепа, правда, знатно там накосячил и словил смачный пинок от Сифона, но палочки сожрал за милую душу.
        Отдохнув, мы двинулись дальше. Чтобы вновь не переть через зыбучий сосняк, пошли в обход по бетонке. «Зверь» стоял на месте - догонять его не требовалось, и небольшой крюк нас не испугал.
        Впереди показался танк. Весь ржавый, с сорванной башней и покорёженной бронёй - сразу и не поймёшь, что танк, но Калибр сказал, что это «Медведь». В технике Калибр разбирался, как никто другой. Мог ночью по одному лишь звуку определить, какой приближается беспилотник. Хотя ночью поди разбери, правду он говорит или брешет, летит там ударный «Молот» или разведывательная «Ласточка». Я и днём-то их не слишком различал.
        Оружие и ценности я спрятал под «Медведь». Отметил схрон в навигаторе и скомандовал браться за перекладину, а впереди вдруг нарисовалась фигура. Не то горбатая, не то ещё какая. Фигура уверенно приближалась к нам, и минутой позже я понял, что это не горб, а перекошенный заплечный вещмешок. Разглядел седые полосы на башке и убедился, что к нам идёт Сивый. И другие его узнали - не сказали ни слова, но выжидательно посмотрели на меня.
        Кирпич сипло хохотнул, ожидая веселья. Его хохоток вывел меня из оцепенения. Я сжал кулаки. Думал разбить Сивому нос, и пусть он, зашибленный, плетётся в хвосте - я не позволю ему даже притронуться к перекладине. Наказание, конечно, получится глупое… Уж лучше запрячь его в телегу одного. Пусть надрывается. Торопиться некуда. Паром приплывёт нескоро.
        Пока я думал, как поступить, Сивый приблизился на безопасное расстояние - так, чтобы с ходу никто не двинул ему в его рябую морду. Остановился измочаленный, потный, но до тошноты довольный, будто, явившись к нам, совершил подвиг. С придурочной улыбкой сбросил мешок, развязал его горловину и вывалил на бетонку чёрный свёрток.
        - Это… - задохнувшись, промолвил Фара.
        - Спальники! - крикнул Сивый и не успокоился, пока не выпростал весь мешок.
        Пухлые свёртки легли у него в ногах, как защитные кули с песком под памятником какому-нибудь генералу. Где бы Сивый ни пропадал, он действительно умудрился организовать самые настоящие спальники. И не дырявое барахло, которое нам перепадало обычно, а новенькие, сшитые вручную. Такие, наверное, выдают командирам роты, батальона или ещё кому повыше.
        В итоге нос Сивому никто не разбил. Я как-то растерялся, а потом размахивать кулаками было поздно, потому что все кинулись выбирать себе спальник - слетелись, как мясные мухи на разжиженную рану трёхнедельного ханурика. Толкались, вырывали свёртки другу друга, разве что не дрались, хотя Сивый сказал, что спальники одинаковые. Его никто не послушал, и Сивый, отойдя в сторону, рассмеялся над устроенной им свалкой. Первыми из неё выбрались Кирпич и Сифон. Они осмотрели добычу. Помедлив, бросили её и вернулись за добычей получше.
        И я взял спальник. Точнее, спальник мне притащил Фара - один из тех, что бросили Кирпич с Сифоном. Запихнув его к себе в вещмешок, я уже никак не мог ударить Сивого. Иначе поступил бы как последняя гнида.
        Когда все успокоились, начались расспросы. Калибр и Фара выпытывали у Сивого, где он организовал спальники, а Сивый отшучивался. Потом до него довязался Кардан, и Сивый рассказал волшебную историю своего везения. Он вчера заблудился. Мотался по лесам и полям, искал нас, а нашёл какого-то старика. Старик лежал раненый, и Сивый помог ему добраться до заимки, где их встретили куры, овцы и старуха. В благодарность старик отдал Сивому четырнадцать спальников - на всю нашу команду, не считая Сухого, ну да Сухому и так жилось неплохо. Старик со старухой якобы шили спальники на продажу, но покупатели сейчас заходили редко, потому что… да бог знает почему, но не пропадать же добру - вот берите, дело у вас важное, мёрзнуть нельзя. В общем, Сивый набрехал, а Кардан проглотил и не утёрся.
        Мы бы пошли дальше и я бы не сказал ни слова, но Сивый улыбнулся с нескрываемым торжеством - вот паскуда! - и у меня немного бомбануло. Я так покрыл Сивого, что самому стало кисло. Сивый продолжал улыбаться, только улыбка сделалась растерянной - очередное притворство! - а я строчил как из пулемёта, аж задохнулся под конец. Когда задохнулся, заговорили остальные, даже Малой попробовал вмешаться. Мгновением позже наши голоса оборвались. Из-за леса донёсся свист ракеты.
        Она летела упрямо, неотвратимо. Мне бы давно привыкнуть, а внутри всё похолодело. Вдали от «Зверя» никто из нас не чувствовал себя в безопасности. Малой тряхнул шумихой, будто это могло отогнать ракету. Фара крепче обнял спальник. Свист приблизился, достиг своего пика и кольнул уши остриём. На долю секунды воздух наполнился вибрацией, запахло гарью. Мы ввосьмером разом мотнули головой - взглядом проводили мелькнувшую над нами чёрную стрелу ракеты. Свист истончился и пропал. За ракетой протянулась серая дымная полоса - она тут же распушилась и растаяла.
        Мы ещё подождали, но взрыва не услышали.
        - «Жало», - расчёсывая шею, сказал Калибр. - Такую и на сотню километров пускают. Только пролетела низковато.
        - «Жало»… - зачарованный, отозвался Фара.
        Споры и ругань возобновились, но без прежнего напора. Я выпалил парочку-другую ругательств и почувствовал, что вымотан. Сплюнув, встал за перекладину слева. Кирпич побросал спальники в сетку и встал справа. Я лишь задержался, чтобы закрыть лицо портянкой - ветер, переменившись, опрокинул на нас зловонье из телеги, - и мы стронулись.
        Сивый подменил Кардана. Теперь Кардан шагал между телегами и донимал Фару какими-то расспросами. Остальные шли молча. Я выговорился на неделю вперёд и тоже молчал. Как бы там ни было, порадовался новым спальникам. Обогрев теплушек отключили, и Фара мёрз - спал под ворохом старой одежды и всё равно жаловался на холод. Сегодня уснёт спокойно.
        Где Сивый раздобыл спальники? Уж конечно не у старика со старухой, тоже мне придумал… И почему у него всегда так? Вроде бы гнилой насквозь, до самого хребта, а потом сделает что-то полезное, но сделает так, что и похвалить нельзя.
        Пока я размышлял о Сивом, впереди показался размазанный по небу столб серого дыма. Мы приближались к «Зверю».
        Я стрельнул у Калибра папиросу и поудобнее устроился в телеге. Мы с Кирпичом выполоскали её после вчерашних жаб, и она почти не воняла. Всё равно, конечно, пованивала, но настроение у меня было хорошее и на запах я внимания не обращал. Телегу вкатил на пригорок, чтобы всё видеть, а колёса подпёр камнями. Подложив под голову новенький спальник, следил за печным отрядом.
        В их работе было что-то умиротворяющее. Они действовали слаженно - и юркий Череп, и сосредоточенный Малой, и раскрасневшийся от натуги Сифон, которому поручали носить все тяжести. Сифон орудовал граблями с грацией танка, однако на моей памяти ни разу не ошибся и ничего не запорол, в отличие от Черепа, однажды спалившего себе шевелюру под самые корни.
        Оборудованные в «Звере» три печи открывались прямиком елевого борта, а под ними на цепях держалась широкая платформа - она позволяла печникам работать даже на ходу. В движении «Зверя» потряхивало, но печники наловчились держать равновесие, а сейчас, когда «Зверь» стоял, управлялись со всем судвоенной ловкостью и быстротой.
        Две печи тужились, переваривая содержимое. Печь посередине недавно остудили, вычистили, а теперь опять раскочегарили и подготовили к очередной кормёжке. У каждой печи был свой щиток с ручными и автоматическими приблудами: рычагами, кнопками, тягомерами, индикаторами дыма и особыми приблудами, чтобы регулировать давление в газо-воздуховодах.
        Малой дёрнул один из рычагов. Сегодня моторное отделение «Зверя» молчало, и я с пригорка отчётливо различил, как пыхнул гидравлический привод. Круглая дверь приподнялась, выпуская наружу накопившийся за ней жар. Печники работали в верхонках, в колпаках и в прочей защите, однако от жара привычно отшатнулись. Когда дверь лениво, будто нехотя поднялась до упора и зафиксировалась, печь раззявила раскалённую пасть - стала видна краснокирпичная обмуровка её внутренностей. Вообще печи собирались из толстенных керамических панелей, а изнутри, да, выкладывались огнеупорным кирпичом.
        Малой осторожно заглянул внутрь. Проверил газоотводную трубу и форсунки, регулировавшие подачу первичного воздуха. Череп на днях жаловался, что форсунки барахлят, ну то есть не сами форсунки, а отвечавшая за них автоматика. Малой кивнул, показывая, что всё в порядке, и Сифон занялся противнем.
        Место на пригорке я выбрал удачное. Сюда с реки задувал прохладный ветер, зато я отлично видел и противень, и чёрные мешки, которые сам же вчера зашнуровал. В мешках лежали привезённые на «Зверь» жабы. Скоро от раздобытых нами хануриков останутся прокалённые кости, а пока тела будут гореть, мельчайший пепел их сожжённой плоти пройдёт через прохудившиеся фильтры и серой взвесью вырвется из дымохода, покроет коричневые борта и белую палубу «Зверя», набьётся нам в уши, ноздри, волосы, и мы опять пойдём к реке отмываться, да только по-настоящему не отмоемся, потому что днём печи работали без отдыха и пеплом нас осыпало непрестанно.
        Сифон бросил на противень первого ханурика, затем навалил ещё двух. Больше трёх хануриков в одной печи сжигали редко, лишь в запарочные дни, когда печной отряд работал на износ. Ну да в такие дни мы все убивались по полной. Малой дёрнул следующий рычаг - из платформы, заскрежетав, поднялся складной стол, столешница которого напоминала плоский трезубец, а с ним поднялся и нагруженный мешками противень. Хорошо, на днях Сухой привёз новые мешки. Печники, или шашлычники, как их называл Калибр, недели две экономили и вываливали подгулявшие тела прямиком на противень, а потом драили ухайдоканную платформу и вымачивали мешки в подщелочённой воде. Та ещё радость.
        Столешница на перекрещённых ногах поравнялась с зевом печи, и Малой принялся поочерёдно нажимать кнопки. Столешница, дёрнувшись, устремилась внутрь, тремя зубцами протискиваясь между стальными упорами на кирпичном поде печи. Зашла целиком, затем опустилась и оставила противень с хануриками на упорах, а сама, высвободившись, выползла обратно. Когда дверь закрылась, Малой проверил выставленную температуру. Тем временем стол сложился и утонул в платформе. Печь, довольная подачкой, запыхтела.
        Пока внутрь ничего не положишь, огня не будет, если только на кирпичах не догорает какая-нибудь не вычищенная Черепом дрянь. В печи всё воспламенялось под струями раскалённого воздуха, а вот сам воздух раскалялся от горелок, работавших на газе. Ну или на солярке, если с газом случались перебои.
        Я скурил папиросу до обжигающей губы затяжки. Чинарик сберёг, чтобы распотрошить его с другими чинариками и скрутить в новую папиросу. Между тем Малой дёрнул рычаг, опускавший платформу до земли, чтобы загрузить очередную партию хануриков. Затаскивать их по верёвочной лесенке печники, ясное дело, не собирались.
        Череп заметил меня и приветственно махнул рукой. Сифон что-то шепнул ему и заржал во всю мощь своей Сифоновой глотки. Я проследил, как они с Малым волочат мешки на опустившуюся платформу. Заскучав, зевнул и приготовился вздремнуть, когда меня со спины окрикнули.
        - Бивень!
        Повернув голову, я увидел, что ко мне ковыляет Шпала из топливного отряда.
        - Бивень! - тише повторил Шпала. - Тебя Кардан искал.
        - А чего искать? Я не прячусь.
        - В общем, он на палубе.
        - Ладно, разберёмся.
        Кардан мог и подождать. Разговоры с ним иногда выходили неприятные, а портить себе настроение я не хотел. Ещё пару минут понаблюдал за печным отрядом, но весь извертелся: а вдруг что-то важное? В конце концов выбрался из телеги и потопал к носовой части «Зверя».
        Носом мы назвали забранный стальным намордником перёд «Зверя». Палубой - его крышу. Его зад, где располагались трансмиссионное и моторное отделения, называли кормой. Морскими словечками наш арсенал пополнил Бухта - предшественник Сухого. Бухта пропал, а словечки сохранились. Ну, некоторые из них. Так или иначе, на крышу мы карабкались по вертикальной лестнице, прикреплённой к борту носовой части «Зверя». К ней я и направился.
        Вскарабкавшись на палубу, огляделся. Кардана не заметил. Решил, что тот сидит где-нибудь на корме, за торчащими вверх выхлопными трубами, и даже шагнул в их сторону, но передумал. Поразмыслив, пошёл к люку в отделение управления, то есть в кабину механика-водителя, чтобы проведать Сыча и рассказать ему про вчерашнего сержанта.
        Сыч не любил остановок. «Зверь» вообще редко останавливался. Обычно не замечал ни овраги, ни топкие луговины, клиновидным намордником подминал остовы горелых машин, таранил скелеты разбомблённых домов, а вот реки преодолевать не научился, поэтому второй день стоял на берегу в ожидании парома. Сыч подскис от безделья и не знал, как убить время. В итоге взялся за уборку, хотя отделение управления и без того было самым чистым на «Звере». Печной пепел наметало через люк, но Сыч умудрялся полностью вымывать кабину. Когда я к нему спустился, он елозил тряпкой по круглым окошкам контрольных приборов.
        - Бивень, - осклабился Сыч, и не подумав отвлечься от уборки.
        Пока мы с ним болтали, он успел перебрать торчащие из коммутатора провода, продуть всё, что только продувалось в громоздком ящике радиостанции, за которую вообще-то отвечал Кардан, проверить рычаги управления и зачем-то протереть баллоны огнетушителей. Он бы и деревянный каркас кабины перебрал, если бы смог. Смешно, конечно, что внутренняя обшивка крепилась к деревяшкам, - я бы не поверил, но однажды Сыч с Карданом чинили приборную панель и под ней хорошо просматривались державшие панель брусья.
        - Маешься? - спросил я.
        - Маюсь, - ответил Сыч.
        Я хотел сказать про сержанта, но испугался, что Сыч расстроится, ведь они с сержантом дружили. Потом Сыч заговорил про больничку, и я его не перебивал. Он недавно валялся там с какой-то лихорадкой - я уж думал, не вернётся, - а сейчас говорил так, будто загремел туда ну лет пять назад, не меньше. Мы тогда с Лешим на пару вытаскивали Сыча из кабины. Он выл дикой псиной, упирался, хватал Лешего за патлы и, как одержимый, повторял, что без него Кардан всё запорет. Кардан, кстати, ничего не запорол. Оказавшись на палубе, Сыч весь потух и больше не сопротивлялся. Его увезли на командирском «Секаче». Дней через десять вернули. Про больничку Сыч не рассказывал - вылечили, и ладно, - а тут вдруг признался, что его там преследовал гул в трубах. То есть это Сыч подозревал, что гудят именно трубы. Он ночами бродил и прижимался ухом к стене, к полу, слушал стояки, батареи. Под конец понял, что гудит его собственная голова.
        - От тишины, - вздохнул Сыч.
        - От тишины? - удивился я.
        - Ага. У меня, может, и раньше гудело, просто на «Звере» незаметно.
        - А сейчас?
        - Стараюсь отвлечься, ну и чуток шуметь, пока двигатели не заработали.
        - Тебе надо какой-нибудь вентилятор с трещоткой, как на телегах.
        - Ага, - улыбнулся Сыч. - Скоро там переправа?
        - Скоро.
        Мы помолчали с минуту, и я сказал Сычу про сержанта. Вчера среди жаб попался странный ханурик. Я поначалу решил, что он просто лежит без руки, а потом увидел, что у него от локтя вместо предплечья и кисти - деревянный протез со стальным крючком.
        - Протез? - Сыч насторожился. - Думаешь…
        - Он самый.
        Как правило, увечных комиссовали в тыл. Некоторые не хотели уезжать. Не знаю почему, но путь у них был один - попасть в команду вроде нашей, поработать на подхвате, подождать и, если командир одобрит, отправиться на повторный медосмотр в надежде, что тебя, безногого или безрукого, опять возьмут на фронт. Сержант с деревянным протезом попал к нам. Я уже забыл его имя. Да и Сыч забыл. До того как потерять руку, он служил мехводом, а на «Звере» показывал Сычу всякое по технике, рычагам и… Вспомнил! Мы его звали Колчаном! Или Колчой… А может, так звали увечного, который лишился ноги и отрабатывал у нас в хозблоке. Неважно. Суть в том, что Сыч с ним подружился. Недели через две сержанта увезли, и мы о нём ничего не слышали.
        - Значит, всё-таки вернулся на фронт! - повеселел Сыч. - Хорошо. А то он переживал. Гадал: повезёт, не повезёт.
        - Повезло, - кивнул я.
        - Ага.
        - Судя по жетону, опять взяли в танковый.
        - В роту?
        - Не, во взвод обеспечения. Тоже неплохо.
        - Его уже сожгли?
        - Трудно сказать. Не помню, какой у него мешок.
        - Ну да…
        Сыч вроде бы не расстроился. Мы ещё поговорили о том, какой сержант молодец. Другие иногда нарочно коцались, чтобы уехать в тыл.
        Попадались и те, кто не коцался, но умудрялся оформить на себя чужое ранение, - уезжал с фронта целёхонький и в тылу получал выплаты как настоящий увечный. Даже не знаю, как такое возможно. Наверное, опять выдумки Черпака. Вряд ли о подобном рассказывали по радио. Когда Кардан его собрал, мы все спускались в хозблок слушать фронтовые передачи, а потом надоело слушать одно и то же. Черпак отчасти заменил нам радио, вот и брехал как умел.
        - Ладно, пошёл я. Меня там Кардан искал.
        - Ага.
        Выбравшись на крышу, я напоследок бросил взгляд в кабину и увидел, что Сыч взялся смазывать петли люка, спрятанного за его сиденьем. Люк вёл в ходовые внутренности «Зверя». Черпак болтал, что от него разбегается сеть технических шахт и по ним Сыч, когда надо, пробирается к любому отделению, хоть к трансмиссионному, - тайком ползает по шахтам, куда кроме него только Крот и протиснется, но Крота туда и палкой не загонишь, тесноты ему хватает и в топливном отделении. Ещё Черпак говорил, что внутри «Зверя» скрыта особая комната с особым оборудованием, предназначенным бог знает для чего, а вход туда открывается из особой технической шахты, где так тесно, что и Сыч едва протискивается.
        - Как же это оборудование туда затащили? - с улыбкой спрашивал Леший.
        - А его не затаскивали! - отвечал Черпак. - Его туда сразу погрузили, когда от «Зверя» один каркас стоял, ясно?
        - Ясно, чего уж тут, - усмехался Леший.
        Кардана я в самом деле нашёл за торчащими из крыши «Зверя» выхлопными трубами. Он возился с решётками вентиляторов, затягивавших в «Зверь» свежий воздух и выбрасывавших воздух отработанный. Такие решётки виднелись по всей палубе, и они вечно забивались пеплом. Сейчас Кардан чистил одну из них. Завидев меня, выпрямился и закурил. Поморщился после первой затяжки. Он ещё дней пять в каждой самокрутке будет чувствовать трупный привкус. Я знал это по собственному опыту.
        Выяснилось, что Кардан звал меня обсудить телеги поискового отряда. Вчера намучился с ними и теперь подумывал их усовершенствовать. Хотел на пробу поставить самой старой телеге сдвоенные колёса, чтобы она меньше вязла в грязи, а к ступице приделать приблуду, облегчающую подъём в горку. Я не понял, о какой приблуде речь и чем она хороша. Испугался, что Кардан чего-нибудь намудрит и мы застрянем в пробной вылазке, однако знал, что до телеги он доберётся нескоро, если вообще доберётся. Ему хватало других забот вроде возни с решётками вентиляторов.
        Разговоры о технических улучшениях всего подряд были отдушиной Кардана. Отдушиной, утомительной для любого, кто согласится его выслушать. К счастью, на поясе у Кардана защёлкала рация и он умолк прежде, чем я заскучал. Сквозь фоновое шипение Сыч сообщил, что к «Зверю» едет Сухой.
        На всю команду сохранились две рабочие рации. Ими пользовался отряд обеспечения движения, то есть Сыч с Карданом, и Сыч лишний раз не выбирался из кабины - переговаривался с Карданом на расстоянии. Рации пригодились бы и в поисковом отряде. Я просил Кардана починить хотя бы две штуки, но где уж тут! Вот болтать про неведомую приблуду для колёс и без того неплохой телеги - это пожалуйста.
        Услышав про Сухого, Кардан засуетился. Наскоро вытер руки ветошкой и помчался к носовой части «Зверя», а я остался на корме. Мне-то что? Телеги чистые, Сивый на месте, Фара живой, Кирпич оклемался от простуды и почти не хрипит. Я не боялся проверки, а другие забегали. К приезду командира приводили себя в порядок, прибирались в отделениях. И ныкали алкашку. Командир её не любил. Если находил, мог разделать под орех, однако находил редко: прятали хорошо, да и прятать особо было нечего. У нас в команде алкашкой не увлекались, только Калибр иногда посасывал какую-то дрянь. По словам Черпака, её приносил Сивый. Может, и приносил, но видеть никто не видел, а значит, и говорить не о чем.
        Я прогулялся до баков резервного топлива, обшитых стальными щитами и закреплённых аккурат на краю кормы. Лёг так, чтобы в прозоры между баками следить за дорогой и наслаждаться первым солнцем. Оно вышло ослизлое, красновато-жёлтое, каким бывает ханурик на пятый день разложения, и совсем не грело. Я всё равно им наслаждался, предвкушая скорое тепло. Хотелось уже снять и подальше убрать осточертевший ватник.
        Ветер в прибрежных деревьях завывал, как воет крылатая ракета. Я лежал на крыше «Зверя», чуточку подрагивал на измене, но знал, что никакие ракеты мне не страшны. Почти задремал, когда меня разбудил Фара. Он пришёл на корму заново перебрать собранные вчера жетоны.
        Каждый ханурик в специальном кармане у ширинки держал жетон. Ну почти каждый. И раньше они действительно были именно жетонами - металлическими пластинками, легко разламывавшимися пополам. На половинках повторялись личный номер и группа крови. Одну половинку совали ханурику в мешок, а другую сдавали командиру. Настоящие жетоны встречались и сейчас, но вообще от них сохранилось лишь название. Их зачем-то заменили шестигранными капсулами, похожими на патрон, ну или, как говорил Фара, на мундштук.
        В капсулу засовывалась скрученная бумажка с годом рождения ханурика, адресом проживания и кучей дополнительных цифр. Наверное, всё это было важно, вот только ханурики часто лежали в грязи, мокли по оврагам, сваливались в реку, и в капсулы проникала вода - бумажка расползалась, и поди пойми, что на ней написано. Бывало и так, что капсула не протекла и вроде бы всё хорошо, но внутри вместо стандартной бумажки с цифрами - какой-нибудь швейный набор, папиросная бумага или накарябанное карандашом письмо от ханурика его родным. Да, случалось и такое.
        За жетоны в поисковом отряде отвечал Фара. Он собирал мундштуки, потом извлекал бумажки и кропотливо заносил их содержимое в соответствующие столбики букваря, то есть «Книги учёта безвозвратных потерь». Вчера Фара оприходовал почти всех жаб, но ещё остались четыре жетона с размокшими бумажками. Он не торопился их выбрасывать. Надеялся разобрать хоть парочку цифр, чтобы ханурики, сожжённые в печи, не затерялись совсем уж без следа.
        Фара ничего не добился, и мы пошли смотреть на печников. К нашему приходу они остудили и вычистили третью печь. Сифон граблями выскреб на поднос уцелевшие кости, а Череп забрался внутрь, чтобы веником из металлических прутьев вымести пепел. Пока Сифон и Малой поднимали в третью печь новую партию хануриков, Череп занялся подносом. Костей от трёх сожжённых хануриков осталось килограммов шесть, и Череп водил над ними магнитом - вылавливал всякую упущенную мелочовку вроде пуговиц, штифтов, спиц, болтов и металлических зубных протезов.
        Я вспомнил про электронные стимуляторы на литиевых батарейках, которые, по словам Лешего, взрывались в груди ханурика - калечили печь и стоящих рядом печников.
        - Да враньё это, - заявил Фара.
        Мы с ним, устроившись в телеге, немного поспорили и сошлись на том, что, может, и не враньё. Леший не Черпак, на пустом месте брехать не станет. Он, конечно, иногда рассказывал такое, во что не очень верилось, однако Леший в вылазках от отряда снабжения повидал побольше нашего, да и с другими командами общался чаще. От них и услышал про стариковские стимуляторы. Где-нибудь на другом «Звере» они, может, и взрывались.
        Череп убрал магнит. Из телеги я не разглядел его улов, но знал, что в лучшем случае ему попалась половинка настоящего жетона - единственного на всех вчерашних жаб. Я по правилам сунул её в мешок, хотя дело это бессмысленное. Хануриков сжигали по трое, а выуженную из костей половинку выбрасывали с прочим мусором. Между тем Череп пошёл к съёмному ковшу дробилки, расположенной слева от первой печи, и засыпал в него кости. Захлопнул ковш и нажал кнопку.
        Шаровая мельница дробилки загудела. Её гул прерывался скрежещущим кашлем. Она уже ломалась, и тогда Черепу приходилось давить кости вручную. Прокалённые, они давились легко, но их было много - вымотавшись за день, Череп едва доползал до своей шконки. Сейчас дробилка, несмотря на кашель, работала исправно и за короткую минуту перемолола кости хануриков в сухую пыль.
        Череп снял ковш и опрокинул его в горловину бака. Бак казался бездонным, однако недели за три-четыре наполнялся, и командир приезжал за ним на своём внедорожнике. Куда и зачем Сухой забирал безымянный прах, мы не знали. Черпак болтал, что из него в тылу делают кирпичи, а из кирпичей строят гигантский Дом советов - такой, чтобы виднелся издалека и чтобы самолёты летели ему в обход.
        - Из праха не получится кирпич, - заметил Леший.
        - Получится! - уверенно возразил Черпак. - Если добавить всякое. Песок, глину и… всякое!
        - Тогда это не кирпич из праха, а обычный кирпич с добавлением праха.
        - Нет!
        Черпак заявил, что на другом «Звере» печники однажды неделю сидели без хануриков и к ним стали привозить подранков из больнички, потому что праха нужно много - на такой-то Дом советов! - и простой печей был недопустим. Черпаку никто не поверил. Чего-чего, а недостатка в хануриках не случалось, и сжигать подранков никому бы не потребовалось. Разве что в морозные дни, когда мясорубки завалены сугробами.
        Фара, лёжа в телеге, уснул. Сумка съехала у него с плеча и, звякнув, упала на днище. Фара хранил в ней и пустые мундштуки - самые красивые из найденных поисковым отрядом. Да, капсулы попадались самодельные: покрытые резьбой, обвитые латунной проволокой или украшенные серебристыми вставками. Фара от них тащился.
        Глядя на его сумку, я подумал о Сивом. Мы иногда попадали на такую мясорубку, где перемешаны разные ханурики и надо для начала отличить своих от чужих, а по форме и снаряжению они почти одинаковые. Ну, есть, конечно, различия: и ворот на ватнике чуть другой, и ботинки не совсем такие. У своих в аптечке, кроме бинтов и жгута, обычно ничего нет, а у чужих там и таблетки, и ножницы, и медицинские перчатки, и восковой карандаш. Но отличить всё равно трудно. Хорошие вещи одни часто снимали с других взамен собственных, плохих или потерянных. И жетоны, если они вообще были, не всегда помогали. Та ещё контузия мозга! Выручали метки «свой-чужой». Полоски скотча на левой руке и правой ноге. У своих - синие, у чужих - жёлтые. Мы и сами такие наматывали. Ханурика с синим скотчем забирали. С жёлтым оставляли. И ханурика без меток оставляли. А Сивый тайком срезал синие метки! Представляете? Ну не паскуда, скажете?
        Мы как-то на смешанной мясорубке с ходу насчитали двенадцать синих хануриков, а по меткам в итоге вывезли десятерых и дружно промолчали, потому что никто ничего не видел. Или вот мы иногда не спешим с хануриком, порванным на части. Рука с синей меткой лежит на виду, а где ноги со штанами и кармашком под жетон - ищи-свищи. Такого ханурика заприметишь и обойдёшь, чтобы заняться им напоследок, а потом смотришь: нет метки. И уже сомневаешься, а была ли она, мало ли в одном месте валяется членистоногих. И не докажешь, что Сивый хитрит. Он на всё пойдёт, лишь бы не жилиться в вылазке и не делать вторую ходку. Точно, что паскуда.
        Это с одной стороны, а с другой… Вот Череп собирает пластмассовые танки. Ну, знаете, с моторчиком. Тоже верит Лешему - думает, что ждать осталось недолго, и не хочет возвращаться домой без подарков. Сивый вчера организовал Черепу новый танчик, причём с батарейками. Мы всей командой топтались на палубе - смотрели, как Череп гоняет его между вентиляционными решётками, - пока нас не прогнал Кардан. Тут Сивый молодец, ничего не скажешь. И поди разбери, какой он человек.
        От мыслей о Сивом меня отвлекли голоса. Я подумал, что приехал Сухой, а это припёрлись трофейники. Мы вчера встретились на бетонке, я отметил в их навигаторе схрон, устроенный под «Медведем», и передал им опись Фары. Они утром заглянули к танку, ничего не нашли и теперь притащились бодаться. Я немного сдрейфил, но подтянулась тяжёлая артиллерия - Кирпич с Сифоном - и стало поспокойнее. Да и долго бодаться не получилось. На дороге появился «Секач» командира. Трофейники могли воспользоваться моментом и пожаловаться Сухому, будто я нарочно их запутал и заставил зазря копаться в другом танке, - хоть убей, не понимаю, как они не заметили отмеченный мной «Медведь»! Не воспользовались. Не пожаловались. Решили не нарываться и умотали к мосту.
        Я бы из принципа сгонял до «Медведя» проверить схрон, но командир приказал готовиться к переправе. Мы с Кирпичом поторопились закрепить на носу «Зверя» все пять телег поискового отряда - три ходовые и две запасные. Тут было не до схрона.
        Час спустя в моторном отделении «Зверя» загрохотали два судовых дизеля мощностью в несколько тысяч лошадиных сил. Корпус дрогнул, на подъёмных цепях хлопнула задранная печная платформа, из четырёх выхлопных труб вырвалось чёрное облако выхлопа, и могучие гусеницы, заскрежетав, стронулись. Я под подошвами берцев ощутил приятную вибрацию земли. «Зверь» медленно покатил вниз к берегу, куда уже причаливал паром.

* * *
        Пепельно-серые облака заслонили солнце. Ветер и качка усилились. Мы всей командой собрались на мосту и с тревогой следили за переправой. Нам редко доводилось так явно чувствовать уязвимость «Зверя». Страх за его судьбу сделал нас маленькими, ничтожными. Обычные оборвыши, которым и деваться-то некуда. Даже Сухой стоял поникнув, без обычной для него важности. Задерживаться на мосту было опасно, но мы ждали, когда паром приблизится к противоположному берегу, и с места не сходили.
        Я вдруг понял, какие мы на самом деле чужие друг другу. Горстка людей, наугад собранная в механизированную похоронную команду взвода материального обеспечения тридцать пятого мотострелкового батальона. Логичнее было включить нас в состав танкового батальона - всё равно при больших поломках к нам приезжали механики из танкового ремонтного взвода, - но как-то так изначально повелось, что «Звери» чаще включали именно в мотострелковый. Ну и ладно. Это головная боль Сухого.
        Сухой постоянно пропадал в разъездах. Катался на своём «Секаче» в штаб батальона и обратно. Следил за нашим снабжением, привозил на «Зверь» координаты маршрута и попутных мясорубок. Мы с Кирпичом, Фарой и Сивым уже готовились после переправы тянуть телегу по очередной наводке. Командир сказал, что нас ждёт «неопределённое число» хануриков.
        - Дело говно, - вздохнул Сивый.
        Тут я с ним согласился. «Неопределённое число» могло означать и десяток, и полсотню хануриков, а то и сотню. Как говорил Сивый: подохнуть успеешь, пока всех перетаскаешь. Но богатые мясорубки сейчас попадались редко. Не то что раньше. В одном котловане как-то положили бригаду со всеми штурмовыми, парашютно-десантными и разведывательными батальонами. Бог знает почему они подставились, но к ним съехалась дюжина «Зверей» - цепочкой окружила котлован и дымила целую неделю. Считайте, получился настоящий городок. Округу на несколько километров усыпало пеплом. Леший утверждает, что так всё и было. Может, и было. Я бы посмотрел. А сейчас мясорубки попадались мелкие и разрозненные. Наберётся, как вчера, хануриков под тридцать - и мы давай ворчать и жаловаться, что нам трудно.
        Ветер предательски ударил в спину, и мы разом отступили от края моста. Кирпич с Сифоном замешкались, но потом тоже отступили. Не хватало свалиться в ледяную реку и подставить кого-нибудь из другой похоронной команды. Русалок, то есть выловленных из воды хануриков, никто не любил. Мерзкие они. Мерзкие и скользкие.
        Ограждение моста давно обвалилось. По краю его словно обкусали - из надкусов торчали рёбра почерневшей арматуры. Тут спрятаться негде. Если только за стоявшим неподалёку «Секачом» командира. Под «Зверем» мост бы рухнул. Всё-таки сто восемьдесят семь тонн живой стали! Ну, не одной стали. В «Звере» было больше другого металла, и пластика, и дерева, и стекла, а ещё газа и солярки в резервуарах и всякого барахла вроде аккумуляторных батарей, но Сухой часто говорил «сто восемьдесят семь тонн живой стали», и мне нравилось за ним повторять.
        Паром едва держался на плаву. Казалось, ещё мгновение - и он затонет, до того громадным представлялся водружённый на него «Зверь», по виду тонн на пятьсот, не меньше.
        На «Звере» не было брони, он же не танк. Щиты на резервных баках не в счёт, они лишь оберегали от случайной пули и до сих пор висели целёхонькие. В прочем - ни полноценной брони, ни пушек, ни боеприпасов. Это объясняло скромный при таких габаритах вес. Иначе «Зверю» не покорилась бы ни одна река. Ну или пришлось бы его расчленять и расчленённым грузить в вагоны, чтобы заново собирать на противоположном берегу. Не хочу и представлять подобную канитель.
        В высоту прифронтовой механизированный сжигатель гусеничного типа «Зверь 44» достигал семи метров! И это без учёта двух кормовых подъёмников. В ширину - девяти метров, а в длину - двадцати пяти. Настоящий двухэтажный дом на двух гусеницах шириной по три с половиной метра! В каждой гусенице - сто сорок цельных и сто сорок составных траков, а траки массивные, отлитые из марганцовистой стали и закалены так, что могут без критических повреждений подорваться на противотанковой мине. Шёл «Зверь» неторопливо. По бездорожью делал три километра в час, а по сносной дороге разгонялся бы до семи с половиной, да только сносных дорог почти не осталось. Не самая шустрая машина, согласен. Зато на горной передаче Сыч пускал её на тридцатиградусный уклон и не боялся, что трансмиссионное отделение накроется.
        Останавливался «Зверь» редко. Иначе не поспевал бы за фронтом. Его и ремонтировали на ходу, если не полетело что-нибудь в ходовой части. А печи гасли по ночам, и то не всегда. Сейчас, во время переправы, они продолжали работать. Малой сказал, что к выгрузке на берег как раз прогорят последние ханурики из вчерашней партии.
        Ветер разрывал серый дым печного дымохода, хлопал цепями кормовых подъёмников, кренил штанги бортовых прожекторов и разболтанное ограждение над кабиной Сыча, трепал растянутые над палубой бельевые верёвки. Хорошо, мы догадались снять одежду. И телеги надо было снять - перевезти их по мосту. Если ветер сорвёт хотя бы одну телегу, Сухой меня заживо выпотрошит.
        Паром кренился на волнах, однако шёл уверенно, и никакие телеги в реку не сорвались. Вблизи от берега паром замедлился, начал разворачиваться, и мы увидели правый борт «Зверя» с нанесёнными белой краской четырёхметровыми буквами и цифрами. «ЗВЕРЬ 44». Краска облупилась и потемнела. Хорошо читались лишь первые две буквы, но к борту Сухой не докапывался. Зато приказал заново побелить палубу, то есть крышу «Зверя», хотя с прошлой побелки не прошло и месяца.
        - Идём, - скомандовал Сухой. И мы пошли.
        Ну, Сухой, Кардан и Леший забрались в «Секач» и поехали, а остальные - да, пошли. Неторопливо спустились к месту, расчищенному для высадки. Паром закрепил на нём громадную рампу. «Зверь», грохоча и омываясь чёрным выхлопом, сполз на берег. Высадка считалась ещё более опасной, чем сама переправа, однако Сыч знал своё дело, и вскоре «Зверь» вскарабкался по твёрдой земле на прибрежный косогор. Паром отбыл, следом уехал Сухой, а мы заглянули в отделения проверить, всё ли уцелело после переправы.
        Отделений у «Зверя» было девять. Печное открывалось сбоку, а в другие восемь мы проникали с палубы. На носу «Зверя» располагалось отделение управления, дальше парами шли холодильное и жилое, топливное и мусорное, хозяйственное и печное. На корме последней парой располагались трансмиссионное и моторное, проверять которые Кардан отправился в одиночку. Не любил помощников, да к нему никто и не напрашивался.
        Несмотря на болтанку, ничто не разбилось, не протекло, и мы вздохнули с облегчением. Только Кардан продолжал озабоченно проверять воду в системах охлаждения. Мы его не трогали. Знали, что он до поздней ночи будет ковырять кишки «Зверя», пока не убедится, что в трубопроводах нет утечки, пока не прощупает крыльчатки и лично не проверит натяжение ремней.
        До новой мясорубки осталось километров десять. Мы могли бы отправиться в вылазку уже сейчас, но зазря бегать с телегой я не хотел. К тому же мы с Фарой продрогли на мосту. Отложив вылазку, побросали ватники на откинутой платформе и забрались погреться во вторую, только что вычищенную печь.
        Малой включил поддув, чтобы мы не задохнулись, и закрыл дверь. Следом включил горелку - не на полную мощность, конечно, - и воздух к нам поступал горячий. Поелозив, мы кое-как устроились между продольными упорами, обычно удерживавшими противень, и расслабились. Наслаждались теплом кирпичного пода и, наверное, со стороны напоминали хануриков. Ну, знаете, на третью неделю они сдуваются, лицо у них оплывает и делается ослизлым. Вот и мы с Фарой лежали такие. Размягчённые от жара, дряблые, а по нашим лицам струился пот.
        Засыпая, я подумал, как бы там печники случайно не задали нам настоящего жару. Сифон мог и нарочно подкрутить чего не надо, надеясь, что мы заверещим от ужаса, поржать себе в радость, а потом запутаться в датчиках и спалить нас с Фарой дотла. Мы превратимся в дым и пепел. Нас затянут сразу десять вертикальных дымоходов, мы вылетим в общий горизонтальный дымоход и, миновав старенькие фильтры, вырвемся наружу - серым облаком нависнем над землёй, пока нас не развеет ветер.
        Улыбнувшись, я уснул. И мне приснилось, что на «Зверь» приехал генерал. Суровый, с начищенными сапогами и блестящими звёздами на погонах - я такие крупные звёзды только в газетах и видел. Там частенько печатали портреты генералов. И речи печатали. Кроме Фары, у нас грамотных не было. Когда он ленился зачитывать речи, я просто разглядывал портреты.
        Иногда смешно, если по радио услышишь, что такого-то генерала сняли и он угодил в исправительную колонию или в штрафбат, а газету привезли трёхнедельной давности, и этот генерал ещё красуется на передовице, чеканит обычное: «Наше оружие и наши бойцы - последний рубеж, отделяющий мир от катастрофы», - и ему к груди крепят очередной орден, в действительности уже с позором снятый. Вот такой генерал, как с передовицы, в моём сне приехал любоваться «Зверем», а водить его и всё ему показывать почему-то выбрали меня.
        Я засмотрелся на его сапоги, и Фаре пришлось ткнуть меня в бок. Опомнившись, я вытянулся во весь рост, даже чуть привстал на мысках и всё равно был генералу лишь по грудь с цветастыми орденскими планками и отдельно висящей золотой звездой героя. Я безошибочно отметил ордена почёта, за заслуги, за личное мужество и всякие медали в память, за укрепление и опять же за заслуги, хотя в планках совершенно не разбирался.
        «Ну!» - взмолился Фара.
        «Это особого рода аппарат», - наконец сказал я, не без любования оглядывая «Зверь».
        «Хм», - безучастно ответил генерал.
        Я повёл его по палубе, нахваливая работу команды и выдавая какие-то подсчёты, которых наяву и знать не знал.
        «Хм», - одобрительно промолвил генерал.
        Потом мы оказались в моторном отделении, и второй двигатель почему-то молчал. Кардан, перепачканный до черноты, возился с рубашками цилиндров, весь истекал потом. Увидев нас, он начал сбивчиво оправдываться. Так разнервничался, что выронил разводной ключ и тот канул в бездонном колодце вскрытого двигателя.
        «Хм», - довольно грозно сказал генерал.
        Меня задело за живое, и я горячечно ответил: «Машина очень сложная! Всегда что-нибудь может порваться или сломаться, но это не должно сбивать столку при общей оценке!»
        «Хм», - чуть более снисходительно отозвался генерал.
        Мы ещё долго гуляли по «Зверю», и генерал с особенным вниманием осматривал его верхние части, затем Фара застонал во сне, и я проснулся.
        Фара продолжал спать, но я его растолкал, и мы с ним поговорили о Сивом. Вспомнили, как месяца два назад у нас в холод не осталось хануриков - просто не получалось выдолбить их из мёрзлой земли. Правила запрещали включать печи вхолостую, если хотя бы в одной из них что-нибудь не сжигалось, и тогда Сивый самостоятельно раздобыл нам свежего ханурика. Пока тот горел, мы всей командой по очереди грелись в соседних печах. Черпак болтал, что Сивый нарочно кого-то обнулил. Брехня, конечно. У нас и оружия-то нет. Оно, как и знаки различия, похоронной команде не полагалось. И чем Сивый кого-то обнулил? Не граблями же! В общем, брехня она и есть.
        Мы с Фарой пошутили о Сивом, синхронно зевнули и приготовились вновь задремать, но тут круглая дверь печи приподнялась, запустив внутрь прохладу. Мы услышали шум гидравлического привода и грохот «Зверя», прежде скрытый от нас, и увидели улыбающуюся морду Сифона.
        - Дверь зачини, зараза! - в голос закричали мы с Фарой. - Дует!
        - Проваливайте уже, - хмыкнул Сифон.
        - Чего там?
        - Газ приехал.
        «Зверь» в самом деле нагнали три заправщика. Они подкрались к нему с правого борта, где Шпала и Калибр изготовились принять и закрепить заправочные рукава. Крот в такие минуты сидел на уровнемерах - смотрел, чтобы резервуары не наполнялись больше чем на девяносто процентов. Одного резервуара хватало на плюс-минус восемьдесят восемь хануриков. Если заканчивался сжиженный газ, печи переключались на солярку, однако расход у неё был выше и горелки от неё чаще ломались, поэтому Сухой следил, чтобы нас заправляли вовремя.
        Заправлялся «Зверь» на ходу. Учитывая его скорость, особых сложностей тут не возникало, но пустовавшие печи надлежало полностью отключить. Мы с Фарой нехотя выбрались наружу, быстро озябли и поторопились натянуть ватники. По откидной лестнице поднялись с платформы на палубу, побрели к правому борту посмотреть на заправщиков и перекинулись парой слов с Лешим, затем пришло время вылазки, и я отправил Фару в жилое отделение за Сивым и Кирпичом.
        Подождав, пока «Зверь» выберется на ровный участок дороги, мы краном малого носового подъёмника спустили телегу, а следом спустились сами. Миновали затор из покорёженных и проржавевших легковушек. Провозились, перетаскивая телегу через рваные полосы отбойников, потом ненадолго застряли в лабиринте из опрокинутых на обочину грузовиков. Среди них попалась и с виду целёхонькая боевая машина пехоты. Мы зашли поглубже в открытое поле и добрались до обозначенной в навигаторе мясорубки. Сразу стало понятно, почему число здешних хануриков Сухой назвал «неопределённым».
        Поле, насколько хватало глаз, тянулось вспаханное сотнями воронок. Знаете, как бывает на открытом болоте, когда оно просматривается вдаль и всюду видны тёмные глаза крохотных озёр? Так и здесь, но вместо озёр - воронки с ореолами чёрных подпалин. Будто поле нарочно изрешетили в отместку за… даже не знаю, за что мстить полю. Самое странное: никакой подбитой техники. Одни воронки.
        - Кто-то убегал из-под обстрела, - предположил я вслух. - Кто-то очень важный. А по нему долбили из всех орудий и никак не могли попасть.
        - Ну да, конечно, - отозвался Сивый.
        - А что?
        - Артиллеристы тут тренировались, вот что.
        - Ну да, конечно, - передразнил я Сивого. - Скажи ещё: авиация. Артиллеристы удавились бы столько снарядов пускать на пристрелку.
        Воронки встречались и помельче, и поглубже. В одну из глубоких ещё в холод побросали хануриков. Удобно. И не надо долбить мёрзлую землю. Без воронок и оврагов приходилось разогревать её кострами, иногда вовсе вскрывать взрывчаткой. В общем, хануриков побросали, но почему-то в навигаторе изначально не отметили. Их укрыло и спрятало снегом. Последний снег стаял недели две назад, мясорубка обнажилась, и к ней отправили поисковый отряд ближайшей похоронной команды, то есть нас с Сивым, Кирпичом и Фарой.
        Ханурики здесь были чем-то средним между жабами и пузырями. Отчасти заплесневели, раздулись, покрылись желтоватой слизью и слиплись.
        Поди посчитай, сколько их тут. И дна воронки не видать. Вот и «неопределённое число». К счастью, дно вскоре наметилось, и я прикинул, что мы управимся в две ходки.
        Плесень меня не удивила - она изредка прорастала на промёрзших мясорубках, - а вот отсутствие меток «свой-чужой» показалось странным. Ни одной метки! И жетона ни одного! Фара аж вспотел от негодования, пока обшаривал хануриков. У них даже кармашков под жетоны не обнаружилось. Подобные мясорубки мы обычно обходили стороной, но Сухой сказал, что тут все ханурики наши, значит, забрать предстояло всех.
        Мы с Кирпичом растерянно переглядывались, Сивый, поправляя маску, хмурился, а Фара не отползал от разложенных у телеги хануриков. Выворачивал карманы, прощупывал брючины, перочинным ножиком вспарывал вороты и наконец издал радостный крик:
        - Нашёл!
        Фара повозился, расстёгивая ватники и лёгкие куртки, неаккуратно подбитые чем-то вроде тонкого войлока, и убедился, что у хануриков из воронки взамен жетона был обыкновенный партак: на груди у каждого нашлись наколотые личный номер и группа крови. Мелкие цифры и так едва читались, а тут ещё кожа расползалась от малейшего прикосновения. Фара в любом случае не собирался заносить их в букварь.
        - Зэки, - сказал Сивый.
        - Ого, - выдохнул Кирпич.
        Я слышал, что раньше зэков записывали в штурмовые отряды, но сам таких не видел. Им на фронте один день срока засчитывали за семь или девять, и многие шли добровольно. Из колонии - прямиком на фронт. Хорошо ведь: загремел на пятнадцать лет, а тут годика два побегай, постреляй - и на свободу. Или в воронку. Да, скорее, в воронку. Думаю, их особо не жалели. И семьям зэков не светило пособие, полагавшееся за смерть обычного бойца. Тогда заодно ужесточили законы, чтобы всяких недовольных сплавить в колонию, а следом со всем их недовольством привести к присяге. Уж не знаю, правда это или нет, но звучит хитроумно.
        Мы вчетвером замерли и уставились на собранных нами зэков, словно увидели нечто невероятное.
        - Ну хануры и хануры, - сказал я. - Чего встали?
        Кирпич и Сивый взялись за грабли и подцепили из воронки следующего зэка. Фара нашёл у него в кармане ложку с нацарапанными именем и личным номером. Ханурик будто предчувствовал, что сгниёт в общей куче, и подстраховался. Не догадывался, что в «Книгу учёта безвозвратных потерь» попадают лишь по жетонам. Фара надумал сохранить ложку и сунуть в мешок, чтобы посмотреть на реакцию Черепа, когда тот магнитом выудит её из прогоревших костей.
        - Не выудит, - заметил я. - Она алюминиевая.
        - И что?
        - А то.
        Ложку Фара в итоге выбросил.
        Мы выгребли из воронки всех зэков. На рваном дне осталась бурая хлюпкая масса, в которой утонули миски, пряжки, дешёвые портсигары и прочая дребедень. Загрузили в телегу побольше хануриков, чтобы во второй ходке шлось полегче, и потащили телегу назад, к лабиринту из грузовиков. Сивый быстренько слазал в боевую машину пехоты. Наверное, прикарманил себе какую-нибудь мелочь, да только не подал виду, а я до него не докапывался.
        - Я вот думаю. - Кирпич толкал перекладину вытянутыми руками. - А ведь в тылу сейчас живут.
        - Живут. - Я толкал перекладину грудью. - И мы живём.
        - Не-е. Я о другом. Там живут! Понимаешь? Ну, там, в парк ходят, на гитаре играют, мороженое едят и… ну, собак выгуливают. И не прячутся. Просто идут и не прислушиваются, ветер это или «Жало» летит. И в пруду купаются со всякими надувными матрасами.
        - Холодно сейчасв пруду, - заметил Фара. - И мороженое холодно.
        - Ну да… - потупился Кирпич. - Холодно. А они едят!
        - И я бы не отказался. Но мне и фруктовых палочек хватает.
        - Вот… - протянул Кирпич. - И им там хорошо.
        - А тебе плохо? - спросил я с неожиданной для самого себя злобой.
        - Да нет, почему. - Кирпич качнул головой. - Я не жалуюсь, просто удивляюсь.
        - Осторожнее, - я показал на преградившую нам путь гусеничную ленту.
        Мы протащили телегу через ленту и дальше пошли молча. Даже Фара притих. В словах Кирпича не было ничего особенного - мы с Лешим о таком часто говорили, - но лично меня подкосил сам факт, что их произнёс Кирпич. Подобные мысли по определению не должны приходить в его голову, а тут пришли, и мне стало грустно.
        Нагнав «Зверь», мы пристроились за кормой. Сыч, ясное дело, не собирался тормозить для нашего удобства, но мы и так справились. Нацепили на телегу крюки, завели под днище цепь и махнули Кардану. Он краном кормового подъёмника перекинул телегу на палубу, а мы вскарабкались по бортовой лестнице. Сгрузили хануриков в мусорное отделение и сразу отправились во вторую ходку.
        Вообще хануриков предписывалось сгружать в отделение холодильное, однако оно располагалось неудобно - с правого, то есть с противоположного от печей борта, - и печники просили нас пользоваться именно мусорным, если только ханурикам не предстояло денёк-другой тухнуть в очереди. Сегодня очередей в печи не было.
        Пока мы дважды носились к воронке и обратно, топливный отряд покончил с заправкой «Зверя», а Кардан взялся за покраску палубы. Белая крыша - наш опознавательный знак. Ночью мы её подсвечивали прожекторами. «Зверь» не трогали ни свои, ни чужие. Ни с земли, ни с воздуха. Пожалуй, «Зверь» считался самым безопасным местом на десятки километров вокруг. Безопаснее любого бункера с его защитными приблудами. От нас лишь требовалось всегда быть на виду.
        Перекинув телегу с последними зэками на палубу, мы добежали до морды «Зверя» и полезли наверх. Слева от лестницы на страховочных верёвках висел Леший. Он резиновым скребком чистил двухметровый иконостас, вделанный в корпус «Зверя» и спрятанный под стекло. Один Леший за ним и ухаживал. Раз в неделю свешивался к иконостасу на верёвках, иногда брал и ведро стряпкой, но стекло всё равно оставалось каким-то мутным, намертво закопчённым, и образа за ним угадывались смутно.
        К вечеру Леший вернулся на крышу. Сифон и Малой задержались жечь зэков в ночную вахту. Шпала подменил Черепа у дробилки. Кардан подменил Сыча за рычагами управления. Остальные отправились спать.
        В жилом отделении у каждого отряда была своя теплушка, но сегодня я бы с радостью перебрался к снабженцам, то есть к Лешему с Черпаком. На ужин Черпак сварил гороховую кашу, и у нас в теплушке кто-то так напердел, что не помогла бы никакая маска. Я почувствовал себя как в душегубке. Ну, знаете, раньше по фронту такие разъезжали. Вроде грузовиков с герметичным фургоном, куда сгоняли ненужных пленных и пускали угарный газ. Вот и теплушки у нас почти герметичные: ни окна, ни продуха, только дряхлая вентиляция под потолком, возле единственного плафона. Мы вчетвером обвинили друг друга в газовой атаке. Я на всякий случай обматерил Кирпича, слишком уж радостно он посмеивался, и повыше застегнул молнию спальника, заодно по самую макушку накрылся одеялом.
        Спали мы на двухъярусных шконках с панцирными сетками. Сколько ни подкручивай натяжные болты, сетка провисала и скрипела от любого движения. Утробный гул «Зверя» съедал редкие поскрипывания, и они не мешали, а вот если Фара начинал как одурелый ворочаться во сне, я просыпался. И сейчас проснулся, не зная, который час и долго ли ещё до рассвета. Подумал, что Фара опять вертится. Да и бог с ним. Меня затягивало обратно в сон, когда я уловил быстро оборвавшийся скрип. Он донёсся от шконок, где лежали Кирпич и Сивый. Затем послышался едва различимый шелест одежды. Это Сивый спустился со второго яруса и явно намылился наружу.
        Я бы решил, что Сивому приспичило, однако он чересчур осторожно сдвинул задвижку и чересчур аккуратно прикрыл за собой дверь. Значит, что-то задумал.
        Сон пропал, и я поторопился расстегнуть спальник. Спрыгнул на пол и услышал, как на первом ярусе умиротворённо посапывает Фара. Наскоро одевшись, обогнул завал в теплушке, мысленно обругал Кирпича, вечно разбрасывавшего свои вещи, и вышел в тёмный коридор.
        Дверь у снабженцев была приоткрыта. Плафон они пока не выключился предположил, что Сивый зачем-то отправился к Лешему, но тут увидел, как в коридоре мельком осветилась лестница. Сивый выбрался на палубу - поднял люк и на несколько секунд пустил в коридор белый свет прожекторов.
        Я кинулся следом.
        Вылез на крышу. Заслонил глаза козырьком ладони и зажмурился. Прожекторы били на всю мощь.
        Огляделся. Сивого не увидел.
        «Зверь» монотонно гудел в ночи. Палуба чуть подрагивала, но казалось, что мы стоим на месте, а двигатели работают вхолостую. Даже не стоим, а висим в коконе света - вырванные из реальности, кем-то придуманные и вынужденные жить в мире его искажённой болью фантазии.
        Я тряхнул головой, отгоняя мимолётное наваждение, и подбежал к развешенному на верёвках белью. Затаился.
        Из дымохода слабой струёй вытекал серый дым. Работала лишь одна печь. Значит, Сифон, Малой и Шпала почти разобрались с зэками. Но где же Сивый? Может, действительно пошёл отлить?
        Никого не заметив, я отправился на корму. Там по центру, зажатая баками резервного топлива, таилась сральная кабинка. Собранная из профнастила, она прятала раструб обычной стальной трубы. Труба шла вертикально вниз через стену, отделявшую моторное и трансмиссионное отделения, и по ней всё наше дерьмо вываливалось прямиком между гусеницами. Мы пробовали накрыть отверстие самодельным стульчаком, однако он быстро ломался и раструб в итоге торчал голый. В тёплые дни мы без проблем прикладывались к нему задом, а в холод балансировали над ним на корточках - приходилось сбрасывать мины со снайперской точностью. Та ещё радость.
        Кабинка оказалась заперта на крючок снаружи. Я от досады долбанул по ней кулаком. С минуту постоял возле баков, не зная, как поступить дальше. Гадал, где искать Сивого. Он мог пойти в другое отделение. Мало ли зачем… Стащить пару галет из холодильного, повозиться с какой-нибудь приблудой в хозяйственном, заскочить к Кардану или, наконец, пополнить тайник, ведь должен был Сивый где-то прятать своё намародёренное добро.
        Я протиснулся между кабинкой и баком, сел на кормовой бортик и достал из портсигара папиросу. Покурил пару минут, пока чинариком не обожгло губы, потом ещё просто посидел. С раздражением посмотрел на наручные часы с рогатой мордой лося на циферблате - когда-то у всех в команде были такие. Сплюнул на бугристую землю, медленно выползавшую из-под гусениц «Зверя», и вскоре заметил, что мы проезжаем посёлок.
        Палубные прожекторы висели на коротких штангах и светили в обе стороны: на крышу «Зверя» и за борт. В их свете я увидел остовы горелых бревенчатых домов. Иногда из ночи выплывали дома с виду целые и будто бы жилые. Они вновь тонули во мраке, а я провожал их взглядом и всматривался в окна, надеясь кого-нибудь приметить. И действительно приметил! Только не в окне, а снаружи. Сивого. Это был он! Сивый шёл вдоль покосившейся, местами обваленной изгороди.
        Я вскочил как подорванный и от собственной порывистости чуть не вывалился со «Зверя». Ограждения на корме не было - лишь низенький бортик отделял меня от семиметрового обрыва. Я упёрся рукой в топливный бак и весь подался вперёд.
        Сивый шёл слева от меня. Значит, прокрался с правого борта. Нарочно выбрал такой путь, чтобы его не заметили с печной платформы. Прошмыгнул под клиновидным намордником «Зверя» и Кардану на глаза тоже не попался. Не рассчитывал, что кто-то подкараулит его с кормы.
        Прожекторы секунд пять-шесть высвечивали Сивого. Затем он пропал в темноте. Я ещё видел краешек изгороди, но следом пропала и она. Я выругался. Подумал быстренько сбегать на нос, спуститься со «Зверя» и отправиться искать Сивого, однако на краткое мгновение где-то на самой границе прожекторного света и ночной темноты уловил едва различимую вспышку и дал бы голову на отсечение, что там промелькнул фонарь. Кто-то вышел к Сивому. Кто-то его встретил. Сивый соскочил со «Зверя» неслучайно. Ясен пень, неслучайно, о чём речь?! В нужном месте, в нужную минуту.
        Сбывал намародёренное? Вряд ли. Он шёл без вещмешка.
        Встречался с кем-то из жёлтых? Зачем?! Мы ехали не в командно-штабной машине, чтобы жёлтые нами интересовались. Мы из похоронной команды! С нас и взять-то нечего.
        Может, Сивый раньше жил поблизости? Решил украдкой проведать родных или друзей… Нет, брехня. Он здесь никогда не жил. И проведывать ему было некого.
        Я устал гадать. Плюнул на Сивого и заторопился обратно в жилое отделение. Надеялся поспать пару часов до побудки. Выбравшись из-за кормовых баков, столкнулся с Лешим и так перепаратился, что чуть на месте и не кончился. Его патлы кого угодно напугают! Леший тоже струхнул. Замер с рукой, протянутой к двери кабинки, и уставился на меня.
        - Занято? - спросил Леший.
        Я мотнул головой и побрёл дальше. Наверное, со стороны выглядел каким-то контуженым. А Сивый пусть хоть подохнет, я переживать не стану. Надоело с ним морочиться.
        «Завтра не вернётся, сдам Сухому», - сказал я себе и на этом успокоился.

* * *
        На рассвете поля покрылись инеем, как пролежавший в холоде мертвец покрывается белым бархатом плесени. Потом ветер исполосовал набрякшее за ночь небо и в резаные раны туч засочился алый свет утреннего солнца. Иней сошёл, оставив после себя влажные пятна. Постепенно распогодилось, и новый день обещал нам тепло.
        Я последним из отряда выбрался на палубу. Даже Фара, обычно валявшийся на шконке дольше всех и сонно отбрыкивавшийся от побудки, опередил меня и теперь болтал с Кротом у спуска в хозяйственное отделение. Увидев меня, махнул рукой, а я, потянувшись, захрустел суставами и зевнул так, что в ушах зашумело.
        Вчера не смог уснуть. Лежал с закрытыми глазами и прислушивался к звукам в коридоре. Ждал Сивого и боялся, что тот, укрывшись темнотой и гулом «Зверя», проскользнёт в теплушку незамеченный. Подумывал перебраться на шконку Сивого, чтобы уж точно узнать о его возращении, но представил, как на меня поутру вылупятся Кирпич с Фарой, и решил не пороть горячку.
        Сивый не вернулся.
        За полчаса до рассвета всех разбудил Шпала. Я отказался вылезать из спальника, а Фара и Кирпич сходили к раковине в конце коридора, умылись, поговорили там с Черпаком, ещё повалялись на шконках, обсуждая услышанную от Черпака историю, и отправились на палубу. Я по-прежнему лежал. Готовился донести Сухому об увиденном ночью и подбирал слова, когда в теплушку опять ворвался Шпала.
        - Тебя Сивый ищет!
        - Что…
        Я швырнул в дверь свёрток со старыми штанами, заменявший мне подушку. Шпала шарахнулся, будто в него полетел артиллерийский снаряд.
        - Вот гад… - вздохнул я.
        Оделся и поднялся на крышу «Зверя». Сивый в самом деле меня искал. Ну то есть делал вид, что ищет. Стоял себе у левого борта. Облокотившись на поручни откидной лестницы, покуривал и поглядывал вниз, на печную платформу. Я сжал кулаки и двинулся к нему.
        - Завтракал? - как ни в чём не бывало спросил Сивый.
        - Нет, - процедил я со злобой.
        - Ты чего?
        Я приоткрыл рот, готовясь обматерить его, однако не произнёс ни слова. Чего бы я добился? Сивый стоял тут, на палубе «Зверя». У меня не было доказательств его ночной отлучки. Обратись я к Сухому, сам же получил бы по шапке. Сухой не любил трепачей. Даже Черпак в его присутствии боялся проронить лишнее слово.
        - Не выспался? - Сивый изобразил сочувствие. - Если что, вчера напердел Кирпич. Все вопросы к нему.
        Интересно, Сивый и вправду не догадывался, что я видел его встречу с незнакомцем в заброшенном посёлке?
        - А я пораньше встал, - добавил Сивый.
        - Да ну?
        Я отвернулся и зашагал к люку хозяйственного отделения. В хозблоке была оборудована крохотная столовая с газовыми конфорками, раковиной, посудой и единственным обеденным столом на четыре человека. Там кашеварил Черпак, и там мы по очереди ели.
        - Поздняк метаться, Бивень, - бросил мне в спину Сивый. - Ты же завтракать? Поздняк. В обед позавтракаешь. Мы почти на месте. Пора спускаться.
        Места пошли хлебные. «Зверь» выгреб на четырёхполосную дорогу, хотя обычно по дорогам старался не ходить, и таранил бетонные заграждения, баррикады из сплющенных машин и убогие противотанковые ежи, сколоченные из досок и рекламных щитов, - они, пожалуй, не задержали бы и бронетранспортёр. На такой случай рыло «Зверя» было снизу забрано широким клиновидным намордником, защищавшим гусеницы и позволявшим «Зверю» протискиваться через любые завалы. Почти через любые. Ну, на моей памяти мы нигде не застревали. Только вот шли осторожно, чтобы какой-нибудь автобус, отметённый в сторону, не задел печную платформу, и Сыч с Карданом сейчас для большей надёжности управляли «Зверем» вдвоём, ни на секунду не отлучаясь из кабины.
        Мы с Кирпичом, Сивым и вызвавшимся помочь Калибром подгадывали местечко посвободнее и спускались на асфальт. Обходились без телег. Разбегались парами, наскоро осматривали метки «свой-чужой», хватали разбросанных по обочине хануриков с синей меткой, закидывали на плащ-палатки и нагоняли «Зверь» с кормы - там грузили хануриков в опущенные люльки подъёмников. Из-под гусениц или из прозора между ними то и дело выползал подмятый «Зверем» металлолом. Приближаясь к люльке, мы прислушивались к тому, как идут гусеничные ленты, - научились по звуку определять опасность. Проблема в том, что мелкие железяки проскакивали беззвучно, да и сбоку нас могло зашибить без предупреждения. Череп с печной платформы иногда кричал нам, если приближались опасные завалы, однако обзору него был плохой, и мы больше надеялись на свои чуйку и опыт.
        Ханурики шли удобные. Чаще попадались манекены - свежие, едва одеревеневшие и не вонючие. Чуть реже попадались шашлыки - целиком чёрные, сгоревшие и намертво сросшиеся с одеждой. Руки у них были растопырены и будто бы протянуты к нам в надежде, что мы довершим начатое - сожжём их до горстки рассыпающихся костей, - но шашлыки мы почти не брали. Они лежали без меток, а содержимое их жетонов, как правило, истлевало прямо в капсулах. Так или иначе, у нас не хватало времени выковыривать жетоны из запёкшихся штанов, и мы пробегали мимо, если только не попадался шашлык с меткой, повязанной ему своими уже после того, как он зажарился.
        Фара на дороге не появлялся. Обшаривал хануриков на палубе, у баков резервного топлива, под которые Леший и Шпала вываливали наш улов из люльки. К нему изредка подбегали Сифон и Малой, чтобы оттащить обшаренных хануриков к малому бортовому подъёмнику и опустить прямиком на печную платформу. Хануриков набиралось на несколько дней вперёд, и нельзя было терять ни минуты. Глядишь, пойдут другие мясорубки, и очередь на сжигание выстроится такая, что хоть сжигай по пять хануриков за раз.
        К обеду мы с Кирпичом, Сивым и Калибром набегались страшно. Контуженые, не чувствовали ни ног, ни рук. Казалось, будем вечность носиться в ржавом кильватере «Зверя», а мясорубка никогда не иссякнет, обогнёт земной шар и замкнётся в обугленную конвейерную ленту. Вернувшись на место, где мы стартовали, я увижу, что дорогу вновь завалило манекенами и шашлыками и нет конца нашей беготне.
        Мы уже плохо соображали, и нас с Кирпичом чуть не зашибло. И ведь Череп кричал, а мы не услышали. Вовремя подоспел Сивый. Он дёрнул нас в сторону, и мы уцелели. Ханурика с плащ-палаткой погребло под перемятым внедорожником. Сивый с Калибром побежали дальше, а мы с Кирпичом, ошалелые, ещё пару секунд постояли над завалом. Поняли, что нет сил выуживать придавленного манекена, какой бы синей ни была его метка. И на мой вусмерть провонявший плащ плюнули. Встрепенувшись, кинулись за «Зверем». Докричались до крыши, и Шпала сбросил нам запасную плащ-палатку.
        Хануриков, к счастью, стало ощутимо меньше. Мы вчетвером перевели дыхание. Даже на ходу перекусили галетами. Потом дорога оборвалась гигантской воронкой, «Зверь» свернул в поле, и мы поторопились на палубу. Мясорубка закончилась.
        Одна радость: разблюдовка сегодня выдалась отличная. Никакой перловки! Черпак намутил макароны с паровыми куриными котлетами, бутерброды с консервированной рыбой и зарядил целый чан цикория. Мы с Кирпичом, Сивым и Калибром первые завалились в столовую. Вытолкали ждавшего раздачи Крота - он сегодня не впахивал, мог и подождать, - но пустили к себе Фару. Сесть ему было негде, но Фара и стоя отлично поел.
        После обеда вернулись к наваленным на корму ханурикам. Распихали их по мешкам и растащили: часть отправили на печную платформу, часть - в мусорное, а остальных - в холодильное отделение. Металлические стены холодильника покрывала белая эмаль, коридоров и перегородок в нём не было, и повсюду стояли открытые стеллажи, на которых хранилось всё требующее холода: ждавшие своей очереди ханурики, запасы продуктов, сухпайки, кое-какая техника и бидоны, наполненные бог знает чем. Бидонами пользовался только Кардан, а выспрашивать у него об их содержимом не хотелось.
        Разобравшись с хануриками, мы думали отдохнуть - нам ещё предстояло красить палубу, - но к «Зверю» приблизилась медицинская бронемашина, и мы побежали к левому борту, гадая, зачем вдруг пожаловали кресты. В последний раз они приезжали забрать Сыча. В больничку вроде бы никто не просился, но мы на всякий случай устроили перекличку. Недосчитались Лешего с Черпаком и, собственно, Сыча, однако знали, что у них всё в порядке.
        Из бронемашины, обогнавшей «Зверь» и вставшей чуть поодаль, вышел незнакомый нам мужик в пухлой гражданской куртке. Мы понаблюдали, как он идёт к бортовой лестнице, а потом заметили у него чёрный чемоданчик и разочарованно выдохнули.
        С чемоданчиками к нам приезжали учителя. В своё время в дивизии или где-то повыше решили, что похоронщикам нужно учиться. Ну, не только похоронщикам - много кому. По радио даже крутили речь какого-то генерала. Он на разные лады призывал всех необразованных научиться считать до пятисот и разборчиво писать личный номер. «Это сделает вас честными и трудолюбивыми». Дичь страшная, хоть бросайся под гусеницы «Зверя»!
        Нам пообещали разных учителей. Пару раз приехали географ с перелатанным глобусом и словесник, попытавшийся вдолбить в нас отрицательную частицу и существительное в дательном падеже. Я подумал, что порой будет интересно, но в итоге на «Зверь» чаще других приезжали историки, а их уроки оказались бессмысленной пыткой. Один Малой слушал увлечённо и задавал вопросы. Для шестнадцатилетнего это, наверное, нормально, а вот Крот, Череп, Фара и Черпак уж точно в гробу видали подобную канитель. Фара вон и так умел читать, а другим хватало и того, что они ориентировались по навигатору и распознавали надписи под кнопками и рычагами «Зверя».
        Малой даже обзавёлся своим учебником. Подарок от учителя истории. Пробовал его читать, осаждал Фару вопросами, а читать там столько, что и за год не управиться, - учебник попался толстый, хоть и весь порезанный. Не знаю, кто и зачем его порезал, но абзац-другой был выкроен из каждой третьей или пятой страницы. Попадались и просто замаранные строки - Фара пытался на свет разобрать, что в них такого особенного. Не разобрал ни слова.
        Почему новый учитель заявился на машине крестов, мы не поняли, однако дядькой он оказался боевым. И никакой историей нас не насиловал и драными книжками не одаривал, потому что был не историком, а трудовиком. Воту трудовиков уроки иногда получались хорошими. Сегодняшний не стал сгонять команду. Обошёлся теми, кто сам подтянулся в хозяйственное отделение, а подтянулись Кардан, Малой, Леший, Шпала и я с ними. Ещё Черпак крутился рядом - подметал нанесённый ботинками печной пепел, и Крот забежал поглядеть на учителя - не вытерпел и пяти минут, хотя кому, как не Кроту с его очками, изображать школьника?
        Трудовик много чего говорил, чертил всякое на раскладной доске. Я не всё понимал, но было любопытно. Он рассказывал об устройстве «Зверя», на схемах показывал, как катки с ребордами крепятся к тракам гусениц. Объяснял, почему трансмиссия у «Зверя» состоит из двух независимых частей, отвечавших за свою отдельную гусеницу, и перечислял возможные сбои в их работе, с большинством которых, как выяснилось, Кардан уже сталкивался раньше. Потом трудовик занудил про радиаторы охлаждения и промывку топливных фильтров перед возвращением жарких дней. Тут я запутался и заскучал. Когда речь зашла о балках коробчатого сечения, удерживавших оба двигателя, меня окончательно сморило.
        Я проснулся, когда урок завершился и все засобирались на палубу. Трудовик вернулся бы в машину крестов, тащившуюся неподалёку от «Зверя», но Кардан напоследок замучил его вопросами и пожаловался на износ аккумуляторных батарей. Они лежали за высоченной, в потолок, поленницей, и трудовик согласился их осмотреть. Посоветовал Кардану вазелином смазывать зажимы, покрепче закручивать пробки у отложенных на хранение аккумуляторов и ни в коем случае не вынимать уплотнительные диски, а если те испортились - немедленно заменить. Кардан пообещал трудовику, что возьмёт его советы на вооружение.
        Они ещё поболтали о том о сём, потом Кардан наконец проводил трудовика до бортовой лестницы. Мы вернулись к банкам с краской и довели побелку до сварных швов между мусорным и жилым отделениями. Непрокрашенные участки палубы оставили на завтра. Обычно управлялись с крышей за один неполный день, но сегодня нам хватило и других забот.
        Спал я как убитый. Если бы поблизости разом взвыли ракеты целого расчёта зээркашки, я бы всё равно не проснулся. Сивый мог мародёрить налево и направо, бегать к жёлтым и перетирать с ними за жизнь - плевал я на него с самой верхней горы, с такой верхней, что макушкой уходит в небо и с неё даже земли толком не видать, не то что Сивого с его закидонами.
        Когда ханурики горели круглые сутки, мы все по очереди подменяли печников, и этой ночью была моя вахта. Криком и тычками Сифон меня не разбудил. Он бы вовсе стащил меня со шконки на пол, и тут разговор получился бы короткий, однако Кирпич ему помешал - сам вызвался жечь хануриков вне очереди. Наутро я сказал, что в ответ возьму его следующую вахту. Кирпич отмахнулся, а я не слишком настаивал.
        Позавтракав, я сел на крышку затянутого в корпус бортового подъёмника. Вынул из кармана портсигар и свесил ноги над печной платформой, где привычно суетились Малой, Сифон и Череп. Прежде чем браться за покраску палубы, закурил и дал себе несколько минут поглазеть по сторонам, хотя глазеть особо было не на что.
        «Зверь», уподобившись подводной лодке, шёл через толщу водянистого тумана. В нём тёмными кручами проступали трёхэтажные панельки с выжженными глазами окон, чуть реже показывались валуны битой техники, горелых каруселей, опрокинутых автоцистерн, перевёрнутых гаражей-ракушек. Затем возвращалась белёсая пустота, и я не понимал, заехали мы в город или уже выезжаем из него.
        Метрах в десяти проплыл кирпичный коттедж. Я разглядел его обглоданный фасад и крышу с полосками снегозадержателей. Конька я не видел, да и скат крыши был едва различим, а перед коттеджем тянулись сдвоенные электрические провода, и снегозадержатели с проводами казались ступенями громадной лестницы, устремлённой в небо и теряющейся в облаках. Призрачная картина пленяла, но я заметил, что за моей спиной Шпала ворочает банки, и пошёл ему помогать.
        Шпала принёс из хозблока радио, и мы, раскатывая валиками краску, слушали, как сквозь шипение пробивается рассказ об огненных погребениях древности. Узнали, что когда-то очень давно одного героя сожгли с четырьмя его любимыми лошадьми, а другого сожгли на стодвадцатиметровом костре. Ведущий много наплёл такого, во что сразу и не поверишь. Ну вот зачем кому-то жечь лошадей, даже если они любимые?
        - Старые и больные, - предположил Шпала, - и от них никакой пользы.
        - Тогда ладно, - согласился я. - Но всё равно странно.
        Когда мы закончили покраску, туман развеяло, и я увидел, что неподалёку ползёт настоящий боевой «Медведь». Редкая птица! Нам чаще попадались «Медведи» гражданские. Их невооружённым глазом от настоящих не отличишь, а приглядись хорошенько - и поймёшь, что это не танки, а переделанные тракторы. Да, в сухопутке водилось немало посаженной под броню и вооружённой пушками сельскохозяйственной техники. Говорят, та же ерунда в авиации. Мол, и дальний бомбардировщик «Шмель», и ночной «Бражник» в прошлом - самолёты гражданские, а бомбы у них сидят на креслах вместо пассажиров и пристёгнуты ремнями безопасности. Брехня, конечно. Но про «Медведей» я знал наверняка и сейчас мог дать голову на отсечение, что вижу настоящий танк, а не какой-нибудь трактор с пушкой.
        «Медведь» шёл сиротливо, без сопровождения и почему-то двигался к реке, которую на днях переплыл наш «Зверь», то есть в противоположную сторону от фронта. Я неуверенно махнул рукой. Мне, ясное дело, никто не ответил. А потом Калибр не поверил, что танк был настоящий. Сказал, что они теперь слишком ценные, чтобы ходить без сопровождения. Мы заспорили, однако приближались новые мясорубки, и я оставил Калибра в покое.
        Мясорубки сегодня попадались бедненькие, на пять хануриков от силы, да и маршрут «Зверю» проложили удобный - далеко бегать не пришлось. За день мы с Фарой, Кирпичом и Сивым обошли три штуки. Устали, но хотя бы не надорвались, как вчера. Напоследок отправились в заброшенный лагерь стервятников, и к нам присоединился Леший. Трофейная команда подчистила лагерь, но Леший всё равно надеялся поживиться запчастями, одеждой, табаком или другой мелочью, которую время от времени собирал для «Зверя».
        Вы, конечно, слышали про стервятников. Раньше повсюду висела их реклама. Они даже в телевизоре светились и печатались в газетах. Своя стайка стервятников была у каждого батальона. Ну, по крайней мере у каждого полка. Они слетались на мясорубку раньше любой похоронной команды. По жетону находили ханурика из своего списка, тащили его к себе в палатку, а там бальзамировали - натирали и пичкали всяким дерьмом, чтобы ханурик не портился. Заколачивали в деревянный бушлат и посылкой отправляли в тыл, где его встречали и хоронили родные.
        Когда фронт замедлялся, стервятники сбивались в одну стаю, разбивали палаточный городок и перед палатками выставляли рекламных хануриков - забальзамированных, однако не выкупленных родными и теперь призванных соблазнять ещё живых заранее оплачивать собственную бальзамировку. Леший рассказывал, что иногда целый взвод сбрасывался на подарок кому-то из своих ко дню рождения и оплачивал будущую отправку домой его законсервированного тела. Они вместе шли в городок, бродили по улочкам между палатками и смотрели, какая из рекламных работ понравится имениннику больше.
        Если у родных и друзей не хватало денег на полноценную бальзамировку, а она выходила такой дорогой, что хоть дом продавай, то стервятники предлагали вариант подешевле - просто выскрести из ханурика внутренности и набить его опилками. В любом случае стервятники быстро разбогатели. Урвали столько денег, что нанимали инженерно-сапёрные взводы для обслуживания своих городков. В конце концов генералы от них избавились. Буквально за пару дней разогнали всех до единого.
        В брошенные стервятниками городки сразу наведались похоронные команды - отправили забальзамированных и бесхозных хануриков в печи «Зверей». Это было давно, и в самих городках работы для похоронщиков не осталось, но отдельные нетронутые лагеря ещё попадались. В один из таких лагерей мы сегодня и наведались.
        Издалека могло почудиться, что мы идём к живым людям. Палатки, размётанные шквальным ветром, придавленные снегом и дождём, сровнялись с землёй, а притороченные к металлическим шестам рекламные ханурики стояли в полный рост, словно готовились отдать нам честь. Целёхонькие, нерасклёванные и непочерневшие. Стервятники знали своё дело. Череп тут крестился бы на каждом шагу. Боялся мертвецов, хотя и сжигал их пачками. Говорил, что они ему подмигивают, и порывался зашить им глаза. Это он от Сифона нахватался страхов и суеверий.
        Хануриков в лагере набралось с десяток. Фара пожалел, что висят они без жетонов. Вблизи некоторые оказались не такими уж целёхонькими, однако нам было всё равно. Мы быстренько отчекрыжили их от шестов, побросали в телегу и двинулись наперерез уползавшему «Зверю».
        Я рассказал Лешему про огненные погребения и стодвадцатиметровые костры, потом речь вновь зашла про стервятников, и я случайно назвал их погребятниками. Фара развеселился и остаток пути, похихикивая, передразнивал меня. Я не выдержал и, замахнувшись кулаком, припугнул его, но Фара всё равно похихикивал, только исподтишка.
        Утром следующего дня, пока остальные спросонья штурмовали сральную кабинку, мы с Кирпичом спустились в хозяйственное отделение подстричься. Шпала раз в пару месяцев доставал ножницы, бритвы и приговаривал всю нашу команду. Приговаривал не слишком аккуратно, и проще было, как Кирпич, обриться наголо, но я понадеялся, что сегодня Шпала покажет себя настоящим парикмахером. Не показал. Обкорнал, как шелудивую псину.
        Шпала взялся за Кирпича, а я пошёл подравнивать себя перед единственным в хозблоке зеркалом. Леший как-то притащил его и повесил тут возле ящиков с запчастями. Мы тогда смеялись, что Леший со своими патлами сам в зеркало никогда не заглянет, а он заглядывал, раздёргивал волосы гребнем и даже подрезал их, чтобы не выглядеть совсем уж придурочным.
        Шпала покончил с Кирпичом и усадил к себе Калибра. Следующим в очереди нарисовался Черпак. Заглянув в зеркало, Кирпич пощупал обритую макушку и остался доволен.
        Перед первой на сегодняшний день вылазкой нужно было подготовить малый носовой подъёмник, и мы с Кирпичом заторопились на палубу, на ходу нацепили себе на пояс карабин с шумихой, но вылазку всё равно отложили, потому что на «Зверь» поднялся Леший. Он на рассвете ушёл по делам отряда снабжения, а теперь примчался назад, растрёпанный больше обычного и с какими-то ошалелыми глазами.
        - Отступают! - выпалил Леший.
        Мы с Кирпичом застыли.
        - Отступают, - отдышавшись, спокойнее повторил Леший.
        - Кто? - спросил я.
        - Свои.
        - Свои?
        - Да.
        - Живые?
        - Да!
        Живыми свои отступали редко.
        Леший рассказал, как бегал в расположенный неподалёку город, давно разбомблённый и разграбленный. Судя по навигатору, там был магазин радиодеталей и электронных компонентов. Леший надеялся откопать в магазине полезную мелочовку, а на полпути увидел, как отступает сборный полк из двух десантно-штурмовых батальонов, трёх мотострелковых взводов и одной прорежённой разведроты. Отдельно проехали остатки миномётчиков и пара тягачей с изрешечёнными кузовами. Следом потянулась колонна из десантных гусеничных машин. По словам Лешего, они шли покоцанные, но не критично. Ещё пригодились бы на фронте, а тут отступали.
        Леший бросил нас с Кирпичом на носу, а сам поторопился рассказать новость другим.
        Значит, он все эти дни был прав! Ждать осталось недолго. Ну, по сути, увиденное Лешим не говорило ни о чём конкретном. Мало ли что бывает. Хотя нет… Очень даже говорило. Громко и отчётливо.
        За день мы сделали две вылазки, и я запретил себе думать о возвращении домой. Знал, что оно может затянуться, и не хотел мучиться ожиданием. Вечером набрал в раковину воды и пошоркал себя дохлой мочалкой, а перед сном намазал стопы уксусом. Это Леший мне притащил. Сказал, что уксус поможет от грибка, если мазать каждый день. Я забывал и мазал в лучшем случае раз в неделю.
        В команде каждый маялся чем-то своим. У Крота зубы валились. Ну да ему не страшно. У Сыча вон в ушах свистело, а на заднице от постоянного сидения в кабине шли нарывы. У Шпалы руки покрывались пунцовыми пятнами, а Калибр весь шелушился и до крови расчёсывал шею. В общем, у всех чесалось что-то своё. Только Сухой всегда приезжал чистый и с виду никаким дерьмом не тронутый.
        Мерзко, конечно, но это вы ноги Паштета не видели! Он до меня возглавлял поисковый отряд, и у него ноги заживо гнили. Вот буквально гнили и воняли, хоть спи с портянкой на лице. Кресты его три раза забирали и возвращали, а на четвёртый раз не возвратили. Я теперь с опаской поглядывал на грибок. Лишь бы не началось как у Паштета. Меня мысль о больничке не грела. Мне и на «Звере» было хорошо. В больничке, я знал, случалось всякое. Не зря Сыч о ней помалкивал. А вот домой я бы поехал. И никакой «Зверь» меня бы не удержал.
        Засыпая, я уже не сопротивлялся накатившим мыслям и образам. Видел вереницу отступающих бээмдэшек. Она была бесконечно длинной и замкнутой в кольцо. Хвост отступал, а голова наступала, и вереница жрала саму себя. Ну и пусть жрёт. Главное, что рано или поздно её круговорот вернёт меня домой.

* * *
        В темноте огонёк аварийной лампы краснел, как тлеющая кость сгоревшего мертвеца. Красный цвет костей означал, что пришло время вынимать их из печи, просеивать и закладывать в дробилку, - если вынуть раньше, когда кости ещё чёрные и твёрдые, дробилка полетит. А красный цвет лампы ничего не означал. Он просто горел и мешал спать.
        Аварийная лампа крепилась под трубой отопления, через которую в холод пускали печной дым. Предполагалось, что лампа поможет нам эвакуироваться, если «Зверь» загорится, рухнет в провал или, там, подорвётся на чём-то серьёзном. Основное освещение пропадёт, а красный огонёк не погаснет. С ним мы хотя бы сориентируемся и найдём дверь. Только он бесил жутко. Проснёшься ночью, упрёшься в него взглядом, и всё - нет сна. В прошлом годуя срезал провода аварийки, и Кирпич с Фарой сказали мне спасибо, а вчера сам же позвал Кардана, чтобы он провода починил, и благодарить меня уже никто не порывался. Особенно Сивый. Я из-за него согласился вновь терпеть аварийную лампу. С ней Сивому будет труднее выскальзывать из теплушки по ночам. Пусть попробует, а я не спущу с него глаз.
        Сегодня Сивый, как назло, никуда не выскальзывал. Даже отлить не выходил и безмятежно похрапывал, словно понимал, что своей безмятежностью бесит меня ничуть не меньше красного огонька. Позавчера Сивый умудрился смародёрить кольцо с рекламного ханурика. И держался на виду, и один с телегой не оставался, а золотое кольцо стащил. Я его сразу приметил - стервятники нарочно показывали, какие они честные, чтобы все торопились записаться к ним на будущую бальзамировку. Мол, вернётесь домой при параде и даже с обручальным кольцом, никто вас не обдурит и не обчистит. Никто, кроме Сивого.
        Я бы про кольцо не вспомнил. Оно, может, и золотым не было. Нацепили стервятники какую-нибудь липу, чтобы зазря не рисковать, и ладно. А на палубе «Зверя», когда мы зашнуровывали мешки, я обратил внимание, что у одного рекламного ханурика на безымянном пальце - след. Полоска вроде вмятины. Мы с Кирпичом переглянулись, однако ничего друг другу не сказали. Что тут говорить?
        Хорошо бы золото оказалось липовым! Я рисовал себе, как Сивый пытается впарить кольцо знающим людям и огребает от них по полной. Пока что он ничего не огрёб - спокойно спал, а я поглядывал на него, высвеченного красной лампой, и думал об отступлении.
        После слов Лешего мы чуть не подрались за радио. Передавали его из отряда в отряд, а по нему с привычным шипением говорили то же, что и обычно. Огненное погребение - древняя и важная традиция. Трупосжигание - это всегда опрятно, удобно и никаких болезней. Генералы-молодцы и получают ордена. Цели достигаются, позиции не сдаются, наступление продолжается. И поди разбери, что там творится на самом деле. На радио мы в итоге забили.
        Леший не Черпак, брехать не станет. Ему я верил больше, чем радиоведущим. Если наступление и продолжалось, то какое-то вялое. «Зверь» и так ехал медленно, а его в последнее время пускали извилистым, иногда вовсе круговым маршрутом. Значит, продвижение фронта действительно замедлилось. Или вообще прекратилось. Ну да я не жаловался. Нашему отряду хорошо - меньше бегать с телегой.
        В первые дни, когда всё только началось, наступление было молниеносное, напористое - и на танке не поспеешь за фронтом, не то что на «Звере». Через границу слаженно рванули десятки мотострелковых батальонов, устремились транспортные «Сипухи». В опережение транспортников полетели истребители «Сокол» и «Метеор», а в опережение истребителей - снаряды реактивных систем залпового огня. Генералы надеялись попасть снарядами куда надо и сразу всё закончить. Не попали. Не закончили. И батальоны увязли в распутицу. Некоторые до сих пор ржавели в лесах. Следом пошли резервные. Их сопровождали штурмовые вертолёты «Гончак» - красивые, как на картинках. Я таких вживую никогда и не видел. Ну, видел их корёженные и рассыпавшиеся остовы. Теперь вертолёты летали редко. Разве что низко в небе пробухтит транспортный «Кабан».
        Когда наступление забуксовало, главнокомандующий объявил первую волну мобилизации. Многие от неё сбежали за границу. Ждали, что всё само собой уляжется. Не улеглось. Пошла канитель с выжиганием каждого захваченного города и села. Эти города и сёла показывали по всему миру. Другие страны шумели, возмущались и даже порывались вмешаться, а потом сами передрались и про нас постепенно забыли. Пороховым дымом накрыло и тех, кто сбежал от мобилизации. Больше им бежать было некуда. Мясорубками покрылся весь мир. Ну или не весь, не знаю. По радио говорят, весь. Позже появились «Звери» с эмпэкашными, то есть с механизированными похоронными командами. И «Книга учёта безвозвратных потерь» появилась. Фара называл её букварём.
        Тогда с книгой было сложно. Похоронщики записывали не только данные с жетонов, но и точное место, где ханурика нашли, в какой позе он лежал, как выглядел, какие ранения перед смертью получил, какие части тела утратил. В общем, гемор страшный, хоть в петлю лезь. Да и хануриков сжигали строго по одному, с половинкой жетона, и прах отдельно запечатывали в подписанные банки. Потом сверху посыпались разнарядки на сокращение числа хануриков, и похоронные команды на месте проводили отбор: кого записать в букварь, а кого сжечь в безымянных мешках по три штуки за раз.
        От хануриков, не попавших в мемориальную сводку, оставались жетоны-похоронщики с ними намучились, не знали, куда их девать. В итоге сдавали на переплавку. Леший говорил, что из невостребованных жетонов отливали корпусы артиллерийских снарядов. Может, и отливали. С капсулами теперь полегче. Бумажку из мундштука вынь и сожги - какие проблемы? А пустые мундштуки мы сразу выбрасывали. Только разнарядки на хануриков сейчас не приходили. Всё как-то упростилось и опаскудилось. И хануриков стало меньше. Того и гляди пойдут разнарядки на увеличение их числа, и будем мы заместо хануриков отдавать на съедение изголодавшемуся «Зверю» туши коров и овец.
        В задумчивости я уставился на банную шапку Фары. Она валялась на полу, и в её катафотах глухо отражался красный свет аварийки. В сотый раз сказал себе плюнуть на Сивого. Не стоил он моих бессонных ночей. Решил утром опять вырубить лампу. Так срезать провода, чтобы никакой Кардан их не починил.
        Утром я про лампу не вспомнил. Нас вызвали в город. Мы с Кирпичом, Сивым и Фарой умылись, позавтракали и полезли по бортовой лестнице вниз. Посменно тащили телегу, а «Зверь» отклонился от прежнего курса и пошёл на дальнюю дугу. Когда он скрылся из виду, нас нагнал Леший, и дальше мы шли впятером.
        Город нам встретился большой. «Зверю» предстояло огибать его почти два дня. Печникам пока хватало хануриков, но я поторапливал отряд, хотел скорее покончить с вылазкой. Не любил большие города. Не любил вонь скипевшей крови и мочи, засранные подвалы с кучками ободранных людей, их зашуганные взгляды и опасливые перебежки между домами. Мне тут становилось паршиво и тесно. Так тесно, будто меня зажало со всех сторон и давит, давит. Ещё надави - и мозги брызнут из носа и ушей.
        К счастью, гражданские ханурики были заботой городских похоронных команд. Мы с гэпэкашными почти не пересекались, а если пересекались, то не слишком ладили. Среди них попадалось немало отбитых и до того придурочных, что Калибр со своими припадками и рядом не стоял. Вечно закидывали за губу зелёные комочки из табака и всякой примешанной к нему дряни и ходили с косыми мутными глазами. Да и работёнка у гэпэкашных была скверная. Они ведь не только хануриками занимались. Они после каждого прилёта неслись по улицам тушить пожар и деревянными балками подпирали надорванные стены. Помогали разгребать завалы, вытаскивали увечных и чудом уцелевших гражданских. Потом уж брались за хануриков. С пузырями и жабами сталкивались редко. Чаще собирали манекены и шашлыки. Ну, иногда вылавливали в городской реке русалок.
        Зато их снаряжали огнемётами. Гэпэкашные обвешивались баллонами с горючкой и жгли хануриков в подвале, если те лежали под завалом и не подавали признаков жизни. Предсмертные стоны признаком жизни не считались. Гэпэкашные только пробивали дырку, шукали, есть ли внизу живые, и пускали в дырку пламя. Какое-никакое, а тоже, получается, огненное погребение. Но вообще гражданских хануриков они закапывали на кладбищах.
        Переполненные кладбища разрослись, и у городских похоронных команд, по слухам, появились стационарные печи. Я не видел, врать не буду. Главное, что армейских хануриков гэпэкашные вывозили на пустырь - туда, где их подберёт проезжающий «Зверь». Сами «Звери» в большие города не заглядывали. Им там и развернуться негде. Мы в свою очередь не заморачивались с гражданскими хануриками. Оставляли их на каком-нибудь полустанке, в посёлке или где-нибудь на выселках. Сухой отчитывался о находке перед начальником штаба, и по нашим следам из ближайшего города отправлялись гэпэкашные. Им, конечно, было ссыкотно ехать по прифронтовым дорогам на обычных грузовиках. Тут и ракету недолго схватить. «Зверь» с белёной крышей их не защищал. Наверное, поэтому они нас недолюбливали. Мы отвечали им взаимностью. С высокой палубы «Зверя» смотрели на гэпэкашных с презрением. Неудивительно, что городская вылазка меня не особо радовала.
        Через пригородные завалы тянулись узкие просеки дорожек. Встретилось несколько пулемётных гнёзд, защищённых мешками с песком и бревенчатым накатником. Нас никто не окрикнул. Гнёзда пустовали. Только бурые следы крови на пропоротых мешках выдавали, что недавно и здесь было жарко.
        У просеки громоздились руины. На обломках кирпичного дома я увидел сплющенный фюзеляж гражданского самолёта. Рядом торчало и перебитое крыло истребителя. Кто-то нацепил на него цветные ленточки, и они вяло трепыхались на ветру.
        Просеки постепенно сошлись в широкую, перемолотую снарядами дорогу. Телега грохотала по ней, а потом успокоилась и покатилась ровно. Дорога вывела на городскую асфальтированную улицу. Её расчистили метра на четыре в ширину - наш «Зверь» почти в два раза шире! - и местами подляпали бетонными заплатками.
        На обочине громоздились холмы из кусков бетона и всякого городского мусора вроде колясок, каких-то комодов, телевизоров. Из-под холмов выглядывали кузова сплющенных машин. Гражданской техники попадалось много. Автобусы, легковые автомобили. До того скорченные или вывихнутые, что нарочно не придумаешь.
        Под колёсами телеги мялась кирпичная крошка, но мы шли тихо. И город стоял тихий, присмиревший. Лишь иногда его тревожили шлепок обвалившейся штукатурки, грохот сорвавшегося кирпича или протяжный скрип накренённой груды металлолома. А ещё хлопали шторы в окнах какой-нибудь панельки. Весь подъезд обвалился, его будто нарочно вырезали по линии лестничных пролётов, обнажив и сами пролёты, и лестничные площадки, а три-четыре панельных квадрата - всё, что осталось от подъезда, - держались, нелепо торчали над провалом и размахивали полотнищами уцелевших штор. Такие квадраты попадались с балконными дверями, окнами, распахнутыми форточками и гармошками батарей под подоконником.
        Дорога вела глубже в город, мы проходили один квартал за другим, и нам уже попадались ведущие к подъездам тропинки, залитые свежим бетоном тротуары и расчищенные от обломков перекрёстки. Встречались скверики, подпорченные сломками деревьев и загогулинами столбов, но в целом опрятные, почти приветливые. Сами дома стояли обкусанные сторцов или промятые посередине. В них тлела жизнь. На прокопчённых до черноты балконах кто-то вывешивал сушиться бельё, в приоткрытые подъездные двери тянулись связки проводов.
        Случалось, что в одной квартире окна занавешены, на фоне белых занавесок виднеются рассаженные по горшкам кактусы и разгуливает рыжий кот, а соседние квартиры выпотрошены - в них сохранились только сорванные стояки, застрявшие в сплетении труб унитазы и гладкие, даже не подпалённые обои в цветочек. Когда я замечал эти обои, мне сразу делалось не по себе. Сам не знаю почему. Я много чего видел. Такое видел, что вам и рассказывать не хочу, но обои в обрушенных комнатах почему-то били мне по мозгам. Взгляд упрямо к ним возвращался, и я начинал злиться. Хоть карабкайся наверх и срывай обои, лишь бы не мозолили глаза своим узором.
        Все прифронтовые города такие. Фронт отдалится - город подлатают. Фронт вернётся - и вроде бы зря латали. То миномётка жахнет, то ракета прилетит. То жёлтые придут, то синие. Когда уходят, на прощание разбрасывают «Кузнечики» и мины похитрее, которые иногда в упор не разглядишь. Леший, конечно, больной на всю голову, если шарится тут и лезет в старые магазины. Добровольно я бы в отряд снабжения не перевёлся, это точно!
        Мы прошли полгорода, а гражданских толком не увидели. Один раз заметили очередь к водокачке и очередь к грузовикам, раздававшим гуманитарку. В остальном улицы словно вымерли, а я знал, что людей в городе тысяч под сорок. И непонятно, чем они тут занимаются. Потом Леший сказал, что нам в навигатор нарочно забили маршрут в обход оживлённых мест, чтобы мы лишний раз не пугали гражданских своей телегой. Будто здесь ещё встречались непуганые.
        Вскоре мы добрались до вокзала. Железную дорогу с загнанными в тупик составами давно разбомбили, и по назначению вокзал, ясное дело, никто не использовал. Сам он был старинный, весь украшенный причиндалами вроде лепных снопов пшеницы и кружащихся в хороводе крестьянок. Над парадным входом возвышались огроменные часы, чуть левее висело чёрное табло. Часы и табло не работали. Парочку лепных крестьянок разнесло, стены местами порешетило и покрыло чёрными подпалинами, но вообще вокзал особо не задело. Разбитые арочные окна заложили мешками с песком, между которыми угадывались узкие проёмы дощатых бойниц. Парадный вход перегородили двумя огневыми точками и перетянули колючей проволокой. Вокруг было тихо и мертвенно, если не считать отдалённый гул генераторов.
        Мы бросили телегу у сваленных одна на другую чугунных скамеек, пару раз обошли вокзал и отыскали действующий вход. Кирпич, Сивый и Фара остались ждать снаружи, а мы с Лешим поднялись по ступеням и прошли через металлическую рамку. Нас встретили двое рядовых с полосками синего скотча на левой руке и правой ноге. Рамка не работала, и рядовые обшмонали нас, как мы шмонаем хануриков, прежде чем сунуть их в печь. Ведь всякое случается. Иногда одежда прилипает к ханурику и его никак не раздеть, а по карманам у него распиханы патроны, и в печи они, конечно, рванут.
        Однажды мы в запарке пропустили с одним пузырём книгу! Я так наорал на Кирпича с Сивым, что охрип и два дня не мог говорить нормально. Вообще-то я и сам тогда недосмотрел - вместе с ними зашнуровывал мешки с хануриками, - но понимал, что Кирпича с Сивым нужно взгреть, иначе в следующий раз они пропустят, например, гранату. Сухой не будет разбирать, чей косяк, всех выведет под расстрел. Книга, кстати, выжила. Ну, обгорела и почернела, а страницы огонь почти не тронул. Сифон выгреб её вместе с костями и отдал Фаре, только Фара книгу выбросил, потому что она была написана как-то не так. В ней даже текст шёл столбиками, и Фара сказал, что это ненормально.
        От рядовых мы с Лешим попали в зал ожидания. Вдоль стен высились укупорочные ящики, а по скамейкам вместо обычных пассажиров лежали чёрные мешки с хануриками. На целый поезд набралось! Будто ждали своего особенного загробного состава. Я увидел их, и мне приплохело. Нас сюда вызвали забрать армейских хануриков. Сказали, что их тут накопилось шесть штук. Полдюжины - маловато, чтобы рисковать гэпэкашными, отправляя их из города. Поблизости удачно нарисовалась наша механизированная команда. Раз уж мясорубок в ближайшие два дня не предвиделось, а «Зверь» всё равно пёр по дальнему объезду, нам приказали забрать хануриков самостоятельно. Но в зале ожидания их лежало не меньше сотни!
        Я подумал послать Фару за двумя дополнительными телегами и соображал, кого сдёрнуть со «Зверя». Точно не Сифона, сейчас впахивавшего на печной платформе. Однако Фару посылать никуда не пришлось. Какой-то сержант объяснил нам с Лешим, что в зале ожидания скопились гражданские ханурики. Армейские лежали где-то ещё. Сержант не знал, где именно, и взялся проводить нас к лейтенанту, который знал.
        Мы побрели мимо пустовавших оружейных пирамид, сломанных кофейных аппаратов, забранных решётками билетных касс и наваленных под стену сумок. Возможно, сумки валялись с тех пор, когда их владельцы сидели в ожидании так и не прибывшего поезда.
        Сержант привёл нас в тёмный коридор и свернул в открытое помещение. Мы с Лешим задержались на пороге. Увидели, что окна в помещении заклеены чёрной плёнкой. Раньше тут было бог знает что, а теперь допрашивали пленных. По углам стояли два стола, освещённые настольными лампами и заваленные кипами пухлой бумаги. Ещё больше бумаги торчало в папках, пронумерованных и распиханных по шкафам. За столами сидели двое дознавателей. Один со скучающим видом чинил карандаш, второй записывал показания, а пленный жёлтый перед ними сгорбился на стуле и что-то бубнил себе под нос.
        Выглядел он паршиво. И пасло от него как от бочки. Не путать с пузырём! Пузырь раздувается от гнили, а бочка ходит толстый до того, как умереть. Трудно сказать почему, но ханурики, отожранные при жизни, воняли хуже любой жабы, а главное, заванивались моментально - только помер, а уже смердит. У Черпака на этот счёт была своя теория. Ну да у него по любому поводу всегда находилась теория.
        Сержант переговорил с дознавателем, чинившим карандаш, и повёл нас дальше, через соседний зал ожидания. Второй зал был поменьше первого, однако и в нём хануриков набралось под сотню. Откуда на вокзале столько гражданских? Кажется, Леший задался тем же вопросом. Сержанта мы, конечно, ни о чём не спросили. Не наше дело. Набралось - значит, надо.
        - Вам туда, - сержант указал на лестницу, ведущую вниз, и сразу пошёл обратно.
        Судя по указателю, внизу располагалась камера хранения. Спустившись по лестнице, мы обнаружили очередной тёмный коридор, несколько запертых дверей и одну открытую решётчатую дверь. Подошли к открытой и поняли, что за ней жёлтых готовят к допросу. Я слышал о подобной схеме. Пленных вначале хорошенько обрабатывали, затем вели к дознавателям. Если пленные молчали, их возвращали на обработку. И так - по кругу вновь и вновь, пока не расколются. Ну или пока не обнулятся.
        Камеру хранения освещала слабая лампочка единственного торшера, возвышавшегося по центру и какого-то нелепого - с розовым абажуром и детскими наклейками на стойке. Под торшером на стуле сидел жёлтый со связанными за спиной руками. Перед ним расхаживал синий лейтенант. Собственно, лейтенант разделся до пояса, а пленный сидел голый - меток «свой-чужой» у них не было. Со стороны и не скажешь, кто из них кто, но тут ошибиться трудно. Кого пытают, тот и неправ.
        С расспросами про армейских хануриков пришлось подождать. Справа у стены уже кисли двое гэпэкашных - один постарше и повыше, а другой совсем шибздик. Мы с Лешим встали рядом с ними, прислонились к исполосованным какой-то грязью пластиковым панелям. К лейтенанту вообще выстроилась очередь. У противоположной стены я разглядел с десяток матрасов. Там лежали жёлтые, которых лейтенанту ещё предстояло обработать. Они наполняли камеру запахом затхлых тел. От пленных всегда за километр несло мочой, потом и блевотиной.
        Камера не продувалась, и мне стало тошно. Не затошнило, нет. Я к запахам привычный. Тут именно стало тошно. Ведь жёлтые жили на матрасах. Вряд ли их выпускали погулять. Вряд ли разрешали помыться. Кормили по часам. Точнее, по секундомеру. Отводили им ровно тридцать пять секунд и выдавали кусок закаменевшего хлеба. Затем совали кружку крутого кипятка. Не успел выпить и съесть - сиди голодный до следующего раза. В туалет их выводили тоже по секундомеру. Неудивительно, что они насквозь зассали свои матрасы. А на допрос жёлтые, получается, ходили как на работу. Поганая работёнка.
        Казалось бы, какое мне дело? Радуйся, что живёшь на «Звере» и питаешься перловыми разносолами Черпака. По секундомеру тебя не кормят, голым на стул не усаживают. Так нет… Смотрел я на них и гонял всякие левые мысли. Кирпич тут и глазом не повёл бы. Вот его и надо было сюда отправить! А я зачем-то подумал, что пройдёт время - и жёлтый с синим поменяются местами. Не конкретно эти двое, а вообще. И пойдёт та же канитель по новому кругу. Так уж заведено.
        Между тем лейтенант обхаживал пленного. Делал всё тускло, угрюмо, словно бумажки перебирал. Пот катился по обнажённой впалой груди, потухшие глаза выдавали глубокую усталость. Честно говоря, лейтенант попался какой-то дохлый, ничем не лучше пленного. Увижу, как он спит, - подойду проверить, не пора ли ему в нашу печь.
        К спинке стула сзади была присобачена чёрная коробка полевого телефона. Два провода соединяли его с коленом и локтем пленного. Когда лейтенант начинал крутить ручку телефонного индуктора, пленного било током. Лейтенант крутил быстрее, будто силился дозвониться до штаба, ручка тарахтела, а жёлтый дёргался и постанывал от боли. Потом лейтенант лупил его резиновой палкой. Если не пускал ток и не лупил палкой, натягивал ему на голову противогаз с перекрытым клапаном вдоха. Пока жёлтый задыхался, лейтенант отдыхал. Снимал противогаз прежде, чем пленный потеряет сознание, и молча возвращался к телефонному аппарату. За всё время, что мы с Лешим провели в камере, ни жёлтый, ни синий не проронили ни слова. Зато гэпэкашные у стены шептались без умолку.
        Я поначалу не обращал на них внимания, а потом понял, что они говорят про отступление, и прислушался. Гэпэкашные обсуждали, как неподалёку отсюда синих выбили из очередного города. Синие осаждали его целый месяц, взяли насилу, положив не меньше роты, но закрепиться не успели. Продержались пару дней и теперь вдруг отступили к реке. С техникой погрузились на баржи, чтобы на другом берегу перегруппироваться, а жёлтые ударили по баржам «Свистками», и всё - ни барж, ни техники, ни остатков штурмового батальона.
        «Слышишь?» - я пихнул Лешего в бок и задал ему вопрос одним взглядом.
        «Осталось недолго», - кивнул мне Леший.
        «Хорошо, если так», - кивнул я в ответ.
        Гэпэкашные ещё с минуту шептались про отступление, а следом заговорили про своих гражданских хануриков. Гэпэкашный постарше сказал, что ханурики попадаются беременные. Полежат недельки две, подтухнут, у них в животе газы накопятся - и газы выталкивают плод наружу. Вот и получается, что рожают. Так и живём. Мёртвые рожают мёртвых. Я и сам встречал подобное. На мясорубках армейские ханурики иногда валяются вперемешку с гражданскими. Пока разберёшься, у кого какая метка, всех пересмотришь, и беременных тоже. И я видел, как ханурики блюют посмертной рвотой. Видел, как они лежат, не шевелятся, а потом возьмут да и протянут к тебе руку. Не то чтобы протянут, просто приподнимут, а тебе кажется, что протянули и просятся скорее в печь, потому что утомились гнить и разлагаться.
        Что бы там гэпэкашные ни трепали, удивить меня было трудно, однако они говорили с ужимками, давились от смеха. Не мешая лейтенанту, тихонько обменивались историями о том, что они у себя в городе вытворяли с хануриками всех возрастов. Будто соревновались, кому из них выпало больше дерьма и кто из них, в этом дерьме искупавшись, сумел показать себя наибольшей гнидой. И мне опять сделалось тошно. Я даже подумал, что свалюсь в припадке, как Калибр, а потом и думать перестал - слушал гэпэкашных и медленно к ним приближался.
        Леший вовремя схватил меня за плечо и увёл. Почувствовал, что мне сейчас сорвёт башню и я полезу в драку, и плевать, что скажет лейтенант, - пусть хоть вместо жёлтого сажает под свой торшер с розовым абажуром. Леший тянул меня за руку, как придурочного. Я и не сопротивлялся. Покорно шёл за ним. Только в голове гудело. Если бы не Леший, я бы точно не сдержался.
        Выбравшись из вокзала, я пришёл в себя. Сел под крыльцо и уставился на городские завалы и торчащие огрызки зданий. Кирпич с Фарой ни о чём не спросили. Продолжили обсуждать что-то своё. Сивый вообще гулял в стороне и пинал камень по расчищенной полосе привокзальной площади.
        Леший со всем разобрался. Подождал, когда освободится лейтенант. Переговорил с ним и выяснил, что тот про армейских хануриков ничего не слышал. Побегал по коридорам, поколотил в запертые двери, даже сгонял на второй этаж. Разузнал, что хануриков действительно шестеро и они ждут нас в одном из вагонов неподалёку от питающих вокзал генераторов.
        Окрикнув Сивого, мы стронули телегу. Подкатили к вагонам у разбитого перрона и отыскали среди них нужный. В нём под старым заляпанным плакатом лежали обещанные нам мешки.
        - «Вы отправляетесь в зону транспортной безопасности, - Фара вслух прочитал ещё различимый текст на плакате, - Просьба убедиться, что в вашем багаже отсутствуют оружие, боеприпасы и другие запрещённые к провозу предметы. Мы гордимся вами и желаем успехов в нашем общем деле».
        - Наше общее дело смерти, - буркнул Сивый.
        Фара с удивлением покосился на него, но промолчал.
        Затащив хануриков в телегу, мы выдвинулись обратно. Отклониться от забитого в навигатор маршрута и пойти «Зверю» наперерез не рискнули - побоялись заблудиться в лабиринте городских улиц - и нагнали его с кормы, как и планировалось изначально.
        День выдался паршивый. Казалось бы, куда хуже? Так нет. После ужина я пошёл ополоснуться и, намылив подмышки, обнаружил, что бак жилого отделения пуст. Кран сплюнул мне на ладонь последнюю каплю воды. Раздосадованный, я стёр мыло тряпкой и побрёл собачиться со Шпалой - за водяные баки отвечал топливный отряд, - подготовил целую обойму ругательств, а в коридоре наткнулся на Сивого. Он преградил мне путь и неожиданно попросил, как стемнеет, идти в пригородную пятиэтажку. Мол, она тут поблизости одна. И дорога к ней ведёт тоже одна, размеченная флажками сапёров. Дорогу расчистили для гэпэкашных, когда они вывозили из пятиэтажки хануриков.
        - В общем, не заблудишься.
        Я растерялся и не знал, что сказать. Контуженый, переступал с ноги на ногу и наконец спросил:
        - Чего тебе надо?!
        Хотел спросить сугрозой, но получилось неубедительно.
        - Увидишь, - Сивый усмехнулся. - Подъезд крайний. Другие там всё равно завалило. Этаж третий, квартира пятая. Приходи, не пожалеешь.
        «Приходи, не пожалеешь…»
        Так и сказал! Как полковая девка, зазывающая к себе в ангар.
        Сивый секунду помялся, будто хотел что-то добавить. В итоге ничего не добавил и ушёл на палубу. Гадая, какая меня ждёт подстава, я свернул в теплушку. Разборки со Шпалой отложил до следующего дня. Сел на шконку Фары и сидел битый час. Всё думал. Потом посмотрел на аварийную лампу, которую забыл отключить, и рассудил, что тут два варианта. Сивый понял, что я за ним слежу. По лампе понял и по моему поведению. Решил меня обнулить, чтобы не мешал мародёрить. Пропадёшь в пригороде - искать не будут. Это первый вариант. Банальный и скучный.
        Второй вариант получился более интересным. Сивый действительно сошёлся с жёлтыми. Захотел и меня завербовать. Позвал в заброшенный дом, чтобы нас никто не подслушал. Рассчитывал спокойно перетереть за вербовку и подождать: поддамся - молодец, не поддамся - Сивый даст сигнал, из соседней квартиры завалятся жёлтые и порешат меня, чтобы не болтал лишнего. Ну или сам порешит, если припас оружие. Нет… Сивый - та ещё паскуда, да только он свой. Мы в одном отряде, в одной теплушке. Сколько раз я его выгораживал перед Сухим? Да и Сивый временами меня выручал. Взять хотя бы тот день, когда нас с Кирпичом чуть не придавило в кильватере «Зверя». Хотел бы грохнуть - не вмешался бы. Но тогда я ещё не зажёг аварийку. Может, Сивый думал, что я ничего не замечаю?
        В любом случае я решил пойти. Вдруг Сивый в самом деле попробует завербовать? Так пусть вербует! Уж лучше меня. Я его потом с потрохами сдам. Кто послабее пойдёт, глядишь, и поддастся. Нет, тут без вопросов. Нужно ночью сниматься со «Зверя», переть к пятиэтажке, искать там пятую квартиру на третьем этаже, и будь что будет. Хотя надо совсем стукнуться, чтобы вербовать кого-то из похоронной команды. Если только командира - в надежде получить доступ к штабу батальона или к штабу полка. Тоже бред! Нету нашего командира никакого доступа, разве что в полковую столовку. И начнёт он, завербованный, таскать оттуда куриные сосиски. Вот это диверсия!
        Я подумал захватить Лешего. Пусть бы шёл за мной по пятам. Встал бы на шухер у подъезда и по моему знаку побежал бы к «Зверю», поднял бы тревогу. Но Леший ещё не вернулся. Мы распрощались у вокзала, и он двинул отрабатывать свою наводку. Ему обещали выдать новые прокладки для моторного отделения, и он застрял на всю ночь.
        Идти без подстраховки не хотелось. Я промаялся, не зная, как поступить. Потом мне на глаза попался Фара, и я его сцапал. Отвёл за кормовой подъёмник и рассказал о Сивом.
        - К утру не вернусь - иди к Сычу и докладывай Сухому.
        Вроде бы как прикрыл тылы, и сразу полегчало. Пусть командир знает, кого расстреливать и отдавать на съедение «Зверю».
        Я ждал, что Фара начнёт отговаривать меня, ныть, а Фара молча кивнул и пошёл, куда шёл до того, как я его сцапал, будто не понял ни слова. Ну кивнул, и ладно. Наверное, почувствовал, что нет смысла понапрасну дёргать меня перед ответственным делом.
        До темноты оставалось с полчаса. Я, как придурочный, расхаживал по палубе, никуда не мог приткнуться. Наперёд гадал, как всё пройдёт.
        На закате тихой сапой спустился на землю. Никем не замеченный, спрятался в канаве и подождал, пока «Зверь» откатит подальше.
        В лучах закатного солнца хорошо видел единственную пригородную пятиэтажку. Шёл путаным лабиринтом через завалы и вскоре выбрел на дорогу с расчищенной полосой. Напоследок обернулся и заметил, как на крыше «Зверя» загорелись прожекторы.

* * *
        Я добил папиросу и пальнул окурком в ночь. Вспыхнув красным угольком, он затерялся в тёмных завалах на обочине. Мне оставалось пройти метров тридцать, но я не решался приблизиться к дому. Работающих фонарей рядом не нашлось, только «Зверь» вдалеке светился белыми огнями прожекторов, однако тропку через бетонное крошево сполна освещала луна, и я всматривался в неё, будто мог заранее просчитать каждый шаг.
        Понимал, что обстреливать пригород никто не захочет - тут и обстреливать-то нечего, - но мялся на измене. По привычке подёргивал правой ногой, чтобы болты в консервной банке гремели погромче. Шумиху я, конечно, не прихватил и ногой подёргивал напрасно. Отсчитывал последние минуты, прежде чем ринуться в неизвестность. Ведь я не десантник, чтобы бежать напролом с автоматом. Да и автомата у меня не было.
        Кутался в ватник и прислушивался к гробовой тишине, взглядом ловил беспилотников в развеянном от туч небе и гадал, какой из них заподозрит во мне диверсанта и даст на меня прямую наводку. Потом задумался о диверсионных группах. Представил, как среди завалов ползут жёлтые, и в сотый раз проклял себя за рискованную вылазку. Надо было позвать Кирпича. Я вообще редко покидал «Зверь» после заката, а уж один… и не вспомню, когда шарахался ночью в одиночестве.
        Честно говоря, я побаивался и синих. Леший у вокзала сказал, что штурмовой батальон на баржах, наверное, свои же и потопили. Случайно или в назидание остальным. Пока не объявят общее отступление, любая самодеятельность завершится на дне реки. Ну или оврага. Лучше - оврага. Русалок похоронщики не любят.
        Справа из-под бетонных плит проглядывал корпус бронетранспортёра. Его давно выпотрошили. Когда всё началось, сломавшуюся или увязшую в грязи технику бросали без раздумий. Запросто избавлялись от бэтээрок, бээмпэшек, бээрдээмок, тягачей, грузовиков с гаубицами. Поначалу и танки никто не берёг. Торопились победить. Пересаживались на другой танк и ехали дальше. Потом всё изменилось. Догадались вытаскивать и ремонтировать технику. Возились с ней, пока совсем уж не подохнет.
        Упади «Медведь» с обрыва, так генералы сейчас прикажут взводу собраться внизу и своими телами смягчить его падение, чтобы он пострадал поменьше. Ну это я, конечно, перегнул. Никакой генерал ничего подобного не прикажет, однако я с готовностью хватался за любую постороннюю мысль, лишь бы отвлечься от ждавшей меня пятиэтажки.
        Потянулся к карману. Вспомнил, что папироса была последняя. Пожалел о выброшенном чинарике. Вскарабкался на похоронившие бронетранспортёр бетонные плиты и, пригнувшись, огляделся.
        Тут хоть все глаза высмотри, а засаду не подметишь.
        В свете луны пригород лежал холмистый. Неровности сгладились, и можно было подумать, что кругом - обычные, покрытые травой земляные угоры. Но я-то знал, что пригород перепахан ракетами реактивных систем залпового огня, фугасными минами миномётов, игольчатыми бомбами авиации, удобрен телами гражданских хануриков и телами армейских безвозвратных потерь, а сверху придавлен руинами домов, из которых здесь сохранилась лишь пятиэтажка Сивого. К ней, спустившись с бетонных плит, я и направился.
        Сивый не обманул. Один из четырёх подъездов был расчищен от завалов. Площадку перед ним усыпало битым стеклом, стреляными гильзами, ошмётками горелой резины и прочим мусором, но в целом проход ничто не перегораживало. Здесь явно что-то располагалось. Штаб или перевалочный пункт. По краям площадки виднелись пустые ящики из-под мин и ящики из-под переносного противотанкового комплекса. Рядом лежала прежде укрывавшая их маскировочная сеть. Ближе к подъезду валялись потрёпанные бронежилеты с магазинами для автомата «Коса» и сама «Коса», ржавая, с погнутым дулом. Магазины пустовали, тут и проверять не требовалось. Трофейники подчищали всё до последнего патрона.
        Пока я разглядывал треснутую буссоль миномётчиков и размышлял, не сцапать ли её на «Зверь» - Сыч любил такие штуки, - сзади раздался голос:
        - Бивень!
        Кто-то нагнал меня со спины.
        Я шарахнулся, обернулся и разглядел фигуру, подсвеченную пепельной луной.
        Фигура приближалась, и вскоре я понял, что это Фара.
        - Фара!
        Я выругался.
        - Привет!
        - В зад себе засунь приветы! Какого… Зачем пошёл за мной?
        Под луной Фара сиял катафотами на ватнике и шапке, как взбесившийся речной бакен. Наверное, испугался, что Сивый со мной что-нибудь вытворит, и прибежал на выручку. А выручки от него как от говна солярки.
        - А я не за тобой. Я сам по себе.
        - На кой увязался?!
        - Да говорю же: не увязался. Я сам пришёл. Меня Сивый позвал.
        - Что?
        - Ну да. Ещё раньше, чем тебя. Я не собирался, но узнал, что ты идёшь, ну и… вот я здесь. Вдвоём веселее.
        - Почему мне не сказал?
        - Мы бы точно никуда не пошли. Ты же дёрганый.
        - Фара… Ты хоть понимаешь…
        - Я всё Сычу передал.
        - Что?
        - Про Сивого. И про то, что связаться с Сухим и всё ему доложить. Это ты хорошо придумал. Подстраховаться не помешает. А Сивый и Сыча звал.
        - Что?!
        - Звал. Только Сыч - он не пошёл. Ну ты его знаешь.
        Я не ожидал от Фары подобных закидонов. Был на взводе и хотел стукнуть Фару по его тупой башке - прибить на месте так, чтобы в следующий раз лучше думалось, - но сдержался. Что сделано, то сделано. Рожаем, исходя из полученных данных по боевой обстановке.
        - Слушай сюда, - я схватил Фару за ворот. - Я пойду в подъезд, а ты стой на шухере. Если через пятнадцать минут не спущусь…
        - Сам стой на шухере! - Фара забрыкался, но я держал крепко. - И вообще, на шухере стоит Сыч.
        - Сыч в своей тёплой кабине и плевал на тебя и меня с высокой горы!
        - Сейчас вахта Кардана.
        - Значит, Сыч спит у себя в теплушке, а ты…
        - И у меня нет часов.
        - Что?
        - Часову меня нет. Забыл? Сломались, а…
        - И что?!
        - Нуты сказал: ждать пятнадцать минут. Как я их буду ждать? По луне, что ли?
        Я не нашёл что ответить. Фара воспользовался моим замешательством, вырвался и мотнул прямиком в раззявленную пасть подъезда.
        Вот паскуда!
        Не знаю, что там Сивый ему наплёл, но Фара поверил и испоганил мой план. Знал бы - связал бы его и положил в люльку кормового подъёмника. Пусть бы болтался всю ночь и никому не мешал!
        Деваться было некуда. Я рванул за Фарой.
        Чуть ли не впервые пожалел, что нам в похоронной команде не выдают оружие. Мне бы стрелково-гранатомётный «Вихрь». А лучше крупнокалиберный пулемёт. И пару гранат в придачу! И положить всех, кто бы там ни засел на третьем этаже, если они хоть пальцем тронут Фару!
        Без Фары я бы полночи крался по подъезду, прислушивался бы к каждому шороху, а так прыжками преодолевал по две-три ступени. Поскользнувшись на каком-то говнище, чуть не навернулся. Сбавил обороты. Не хватало ногой провалиться в дыру и распороться на ржавых арматуринах.
        Фару я нагнал на площадке перед пятой квартирой. Шёпотом окрикнул его, но Фара распахнул незапертую дверь и юркнул внутрь. Я решил не подставляться задаром и распластался на последних ступенях.
        Сердце колотилось, оглушало. На вдохе я задерживал дыхание и слушал. Различил голоса. Кто-то встретил Фару. И Фара ответил приветствием. Голоса показались знакомыми, но я не понял, кому они принадлежат.
        Ползком забрался на лестничную площадку. Мельком глянул на верхний пролёт. Луна проливалась в узкие разбитые окна. Никого. Из распахнутой двери пятой квартиры едва приметно ложилась полоса жёлтого света. Когда я подкрался к порогу, голоса усилились. Никто не кричал, не стрелял, не дрался. Говорили мирно. Я бы сказал, весело. Пахло едой.
        В квартире послышались шаги. Я отпрянул и прижался к обшелушённой стене. Ждал, что сейчас дверь закроют. Подумают, что Фара явился один, и закроют.
        Я судорожно соображал, как поступить. Броситься на незнакомца… Ломануться вниз по лестнице и мчать на «Зверь» за подмогой… Выйти незнакомцу навстречу и притвориться уверенным…
        Пока я рожал, незнакомец выглянул из дверного проёма. На его голове в лунном свете засеребрились полосы седины, и поначалу я не признал Сивого - таким он показался старым, убитым своей старостью и худосочным, - но это был Сивый. Он повёл головой. Выискивал меня. Фара, конечно, проболтался, что я иду следом. Да, с ним в разведку не пойдёшь.
        Обнаружив, что вот он я, спиной прижимаюсь к волглой штукатурке, Сивый неулыбнулся, не засмеялся. Не стал надо мной издеваться. Вполне дружелюбно, будто и не Сивый вовсе, сказал:
        - Идём, а то остынет.
        «Точно. Будет вербовать», - подумал я.
        Сивый ушёл. Помедлив, я последовал за ним. Прикрыл за собой дверь. Не запер. Не хватало ещё возиться с защёлками, когда придётся рвать когти.
        Квартира была паршивая. Прихожая увязла в помоях, правда, особой вони я не почувствовал, а запах еды усилился. На полу вместо придверного коврика валялись растоптанные упаковки от перевязочных пакетов. Слева громоздились картонные коробки с изображёнными на них бананами, разбитые ящики гумпомощи, панцирные сетки кроватей, ворохи курток, штанов и какого-то неразличимого тряпья. Прямо открывалась тёмная кухня, в которой я разглядел баррикаду из сваленных друг на друга пузатых холодильников. А справа в комнату, откуда доносились голоса, вела филёнчатая дверь с матовым стеклом. Через стекло в прихожую просачивался свет.
        Я постарался разыграть беззаботность. Даже примерил улыбку. Пусть вербовщики видят, что я дурак. Нет, с улыбкой - перебор…
        Потоптался на месте, вдохнул поглубже и, приосанившись, толкнул межкомнатную дверь. Вошёл внутрь, и с меня разом слетела вся показная уверенность.
        Гостиная тонула в сытных испарениях. По стенам стояли книжные шкафы, диваны, кресла. В углу виднелись чёрный гроб пианино и пустые цветочные горшки. Окна были заколочены фанерными щитами, обклеены газетными вырезками. С потолка свисали сразу две люстры с каскадом пластиковых соплей - обе молчали, однако к одной из них был присобачен поисковый аккумуляторный фонарь, отчего люстра застыла перекошенная. Под фонарём простирался раздвинутый стол. За столом, высвеченные жёлтым светом, сидели четверо.
        Присутствие Фары меня, понятное дело, не удивило, а вот встретить Крота, Черпака и Черепа я не ожидал. Так и застыл в дверях, уставившись на их довольные морды. Выглядел, наверное, контуженным на всю голову.
        И морды у них были довольные не из-за моего появления. Плевали они на меня. На столе перед ними лежала скатерть! Мятая, в старых пятнах, но настоящая, да ещё и в горошек! Убиться и не встать! А на скатерть словно обвалились генеральские запасы. Мясное и овощное лоснилось во вскрытых консервах, жидкое и жирное исходило густым паром в картонных мисках. Толстенные ломти серого хлеба раскрывали свою рваную мякоть на деревянных досках, а что-то белое виднелось в початых стеклянных бутылках. И никакой тебе перловки, никаких морковных котлет.
        - Молоко, - улыбнувшись, сказал Сивый, будто содержимое бутылок единственное вызывало вопросы.
        Сивый, возвышаясь над табуреткой, рукой показал мне на один из трёх свободных стульев. Всего стульев было семь. На табуретке у Сивого стояла конфорка с почерневшим от копоти котелком, а в ногах у него лежали пустые газовые баллоны. В котелке что-то варилось.
        Я даже не пытался осознать увиденное. Тупо пялился на еду, на скатерть, на собравшихся похоронщиков и нюхал воздух. Наконец протяжно, с душой выругался и сел на предложенный мне стул.
        - Только тебя и ждали, - выпалил Череп и притянул к себе консервную банку.
        Как по команде, оживились и Фара, и Черпак с Кротом. Заскрипели стулья, залязгали ложки, зачавкали рты. Я тоже взял ложку. Вряд ли Сивый задумал нас отравить. Он бы с лёгкостью согласился на любую подлость, но переводить подобную роскошь на отраву - это надо быть совсем отбитым. Хватило бы банки цикория со сгущёнкой.
        Сивый продолжал кашеварить. Не глядя на него, я осторожно придвинул к себе рагу с наваристой подливой, крупными кусками картофеля и кругляшками куриных сосисок. С полгода назад Черпак намутил нам такое в честь уже не помню какого праздника - взятия последних укреплений на полуострове или открытия памятника герою, отдавшему за этот полуостров свою геройскую жизнь, - и рагу мне понравилось до жути, но сейчас я с ним не торопился. Осматривался. Искал подвох.
        - Аохь? - давясь тушёнкой, спросил Черпак.
        Сивый не понял. Черпак рассмеялся, и на скатерть брызнули кусочки мяса, отчего Черпак засмеялся сильнее. Придавил рот ладонью, с усилием прожевал и уже более разборчиво спросил:
        - Помочь?
        - Ешь, - отмахнулся Сивый. - Почти готово.
        Взглянув на меня, Сивый добавил:
        - Тут почти всё Черпак приготовил.
        - Я! - отозвался Черпак, вновь набивая рот тушёнкой.
        - И скатерть на кухне он откопал.
        - Я!
        - Там этих скатертей полно, - кивнул Череп.
        - А чего в горошек? - спросил Фара.
        Черпак ответил что-то неразборчивое и опять затрясся в смехе. Ему в ответ засмеялись остальные. Все, кроме меня и Сивого.
        Подумать только… Он выманил со «Зверя» всю мелочь! Будто вербовал лазутчиков и нарочно выбирал кого пожиже. Нет, ну правда! Одни шибздики.
        Крот круглые сутки лазал в топливном отделении - в тонюсеньких прозорах под днищем и над крышкой резервуаров. Проверял датчики, щупал шланги, их соединения, устранял протечки. Иногда в жару засыпал там, и не докричишься, так глубоко он забирался во внутренности «Зверя». Фара ходил в поисковом отряде, но таскать хануриков ему не поручали. Он лишь выколупывал жетоны и вёл букварь. Такой задохлик, что гружёную телегу ни в жизнь не сдвинет с места. Уйдёшь на километр-другой дальше обычного, и Фара сразу ноет, трясётся на щуплых ногах.
        Черпак, конечно, в хозяйственном отделении ворочал посудины, а тоже вырос хилый. Когда надо, за него тяжести тягал Леший, не зря же они работали в одном отряде. А если Леший учапал в город, на выручку Черпаку спускались Шпала или Калибр. Сам он не всегда справлялся. И Череп туда же. Дрищ, каких ещё поискать. Только и мог, что ковыряться в остывшей печи, выскребать кости и забрасывать их в дробилку. А ведь Сивый и Сыча пригласил! Очередной недовесок, хоть и покрепче. Зато с мозгами. Он бы и заправлял в жёлтом отряде завербованных дрищей! Вот я и говорю: готовые лазутчики! Или диверсанты. В зад генералу проберутся, он и не почувствует.
        Я в общую картину не вписывался. Из меня лазутчик как из танка дирижабль. Значит, на мой счёту Сивого были особые планы. Ну ничего. Я согласился подождать, пока он доберётся до сути, а пока принялся за рагу. Оно было погуще того, праздничного. И сосисок в нём лежало побольше. Я и не заметил, как умял первую порцию. Рука сама потянулась за второй.
        Череп прикончил тушёнку, обшкрябал стенки консервной банки, залил в неё кипяток из алюминиевого чайника, взболтнул, выпил без остатка и, срыгнув, швырнул банку себе за спину. Ударившись о фанерный щит, она упала на тёмные половые доски. Череп протянул руку к следующим консервам, но вдруг покосился на Сивого и после секундного замешательства метнулся со стула за выброшенной банкой. Встал с ней под окном и не знал, куда её приткнуть.
        Сивый, сообразив, в чём дело, рассмеялся.
        - Да брось как было, не дёргайся, - сказал он, помешивая содержимое котла. - Квартира ничейная. Кто зашёл, того и квартира. И мы сюда не вернёмся.
        Череп опять швырнул банку и поторопился обратно за стол.
        Сивый выключил конфорку, перетянул её с котелком на скатерть и сел рядом с Фарой. В жёлтом свете поискового фонаря, окутанные паром, все сосредоточились на еде. Жевали молча. Никто не хихикал, не трепался. Только успевал подтягивать к себе банку или картонную миску. От перетянутой миски на скатерти размазывалась жирная полоса.
        Каждый налегал на что-то своё. Пробовал всякое, однако неизменно возвращался к тому, что любил больше прочего. Крот уплетал овощные консервы, Черпак - рыбные. Я не отрывался от рагу. Рискнул взять сушёную воблу, но чуть не подавился. Мерзкая она. Не зря я всегда протестовал против воблы. Череп глушил тушёнку, а Фара поклевал тут и там из разных мисок, заглянул в котелок к Сивому и принялся за консервированные ананасы. Столько их проглотил, что целое ананасовое дерево в себя засунул. Ну или где они растут. На дереве, наверное. Хотя, судя по этикетке, они перистой ботвой пробиваются из грядок, чтобы их за эту ботву выдёргивали, когда созреют. Значит, проглотил целую грядку.
        Первым закончился хлеб. Его, собственно, было мало, но, сколько было, всё ушло в первую очередь. Потом закончились ананасы, и Фара переключился на мешок с сухофруктами. Они водились и на «Звере» - из сухофруктов Черпак варил компот, - однако, поковырявшись, Фара обнаружил непривычно много чернослива, откопал грецкие орехи и уже не отрывался от мешка, пока его силой не отобрал Череп. От Черепа мешок пошёл по рукам. Я подумал, что чернослив похож на ухо обгорелого мертвеца, и как-то не захотел его брать, а очищенный грецкий орех… Ну, вам точно не захочется узнать, на что он похож. В любом случае, от орехов я тоже отказался.
        Крот злился, когда консервированные баклажаны попадали ему на расшатанный зуб. Старался жевать левой стороной, но так жадно набивал рот, что баклажаны переползали и направо, заставляя Крота вздрагивать и шикать. Всё же Крот постепенно наелся. Ложку поднимал с натугой, будто она весила не меньше гусеничного трака. Сквозь захватанные линзы очков рассматривал её содержимое, тщательно пережёвывал и с героической самоотверженностью заправлял в рот новую порцию.
        Наелись и остальные. Чавкали с ленцой, рукавом тёрли жирные губы, ослабляли ремни на штанах и, утомлённые, растекались по стульям. Привередничая, уже не выскрёбывали банку - едва съев и половину, брались за следующую. Хлебали из чайника тёплую воду, полоскали рот и сидели с надутыми щеками, наполощенное сглатывали не сразу. Молоко никто не трогал, хотя Сивый раза три всем предложил. В итоге сам его и пил.
        Потом пошла беготня. Дрищи поодиночке или парами, посмеиваясь, выскакивали на лестничную площадку отлить, валились на пыльные диваны и шарахались по квартире, гадая, нет ли тут чего-нибудь такого, что можно забрать на «Зверь».
        Сивый вытащил из-под кресла ещё четыре банки. Вскрыл их замысловатым консервным ножом, должно быть, вместе со скатертью выуженным из завала на кухне, и пригласил всех продолжить застолье.
        В последней банке обнаружились консервированные макароны-ракушки. Мы такого чуда не видели, однако нам оно сейчас и даром не сдалось. Банка ходила по рукам, каждый норовил всучить её соседу. Фара выковырял одну ракушку и запульнул в Черпака. Черпак, перехватив банку, ответил тем же. И пошла стрельба из макаронных орудий, пока Сивый не прикрикнул на стрелявших и не заставил их объявить перемирие.
        Я потыкал остатки рагу и почувствовал, что вырубаюсь. Встал размяться, и мне поплохело. Знаете, как в одну не слишком глубокую воронку иногда пихают побольше свежих хануриков? Трамбуют хорошенько, сверху присыпают землёй. Отмечают мясорубку в навигаторе и, довольные, уходят. Ханурики там полежат недельки две и распухают. Шевелятся, как живые, толкаются, лезут на поверхность. Прорвав земляную насыпь, вываливаются из воронки на всеобщее обозрение. Вот так и у меня с животом. Напихал в себя за один присест столько, сколько обычно и за день не съедаю, и поначалу ничего так сидел, а как встал, у меня из живота всё потянулось к горлу.
        Сматывая горькую отрыжку, я кое-как вышел на лестничную площадку. Думал украдкой блевануть. Подышал ночной прохладой, и блевать расхотелось. Я отлил, посидел на студёной ступени и вернулся в квартиру.
        Сытные пары окончательно развеяло, а едоки теперь больше трепались, чем жевали. Точнее, первым трепался Черпак - пересказывал недавние радиовыпуски. Остальные посмеивались и комментировали. В последние дни мы редко слушали радио. Чего там слушать-то? Одно по одному твердят. Называют кладбища свалками для мертвецов, повторяют, что трупосжигание - это всегда опрятно, удобно и никаких болезней. И ни слова об отступлении. Судя по болтовне Черпака, ничего исключительного мы не пропустили.
        - А ещё… - Черпак, хлебнув воздуху, замер. Выдохнул беззвучную отрыжку и продолжил: - А ещё вчера сказали, что прах, когда гниёшь в земле, такой же, как из печи. Никакой разницы!
        - Бред, - качнул головой Фара.
        - Сказали-сказали! Когда гниёшь - это тоже горение, только холодное и медленное. В печи за два часа сгораешь, а в земле - за год. Вот и вся разница.
        - Бред!
        - Да что бред-то?
        - В земле никто не горит, - заявил Фара.
        - И нет никакого холодного горения! - согласился Череп.
        Они поспорили, и Черпак пояснил, что по радио это говорили для верующих. Мол, пусть они спокойно ложатся в печь и не переживают. Сгорать для них не вредно.
        - А что тут вредного? - уточнил Фара.
        - Они верят, что их тело однажды восстанет. Ну, воскреснет. Символ зерна и всё такое.
        - Символ зерна? - заинтересовался Череп.
        - Ну так сказали, да, - кивнул Черпак. - Если тело сожгут, оно уже не воскреснет.
        - А если сгниёт в земле - воскреснет?
        - Это ты у верующих спроси. Ещё сказали, что вообще неважно, закопают тебя или сожгут, - важно, каким ты был: шёл добровольцем или прятался в тылу, крысился или делился… Ну и там разберутся, восстанешь ты или нет.
        Черпак, Крот, Фара и Череп наперебой заговорили о символе зерна, но быстро запутались. Им бы для подобных тем Лешего, он нашёл бы что добавить, однако Лешего с нами не было, и они гадали, проще ли воскреснуть, когда тебя сжигают с крестиком, и что потом с ним делать, если он уцелеет: выбрасывать или относить на кладбище.
        Мы с Сивым молчали и в разговоре не участвовали. Оба понимали, к чему всё идёт, и не хотели распаляться.
        Мне опять стало жарковато, и я распахнул ватник пошире. Поковырял ногтем в зубах и взялся отыгрывать вербуемого по полной. Развалился на стуле. Ножки у него подозрительно хрустнули, и я решил слишком не разваливаться. В общем, с показной вялостью закинул локоть на спинку стула. Мол, вербуй не хочу. Зевнул и как мог развязно спросил:
        - Ну, Сивый, где алкашка?
        - Нет алкашки, - ответил Сивый.
        Вроде бы удивился вопросу. Или не удивился. Сивый сидел на противоположном конце стола, и я плохо видел его лицо. Глаза у меня от всего съеденного заволокло влажностью, да и фонарь светил уже не так ярко - аккумулятор подсел, а зарядить было негде.
        - Ладно тебе, не жмись. - Зажав ноздрю пальцем, я отклонился от стола и сморканулся на пол. - Ты не смотри, что мы в вылазке.
        - А мы не в вылазке. - Сивый отодвинул от себя консервную банку и уставился на меня, будто прицениваясь, за сколько я ему продамся.
        - Ну не-ет, Сивый, - я качнул головой. - Такая у нас с тобой жизнь. Мы или на «Звере», или в вылазке, или в печи. А другого не дано. Но ты забудь, что я в отряде главный. Сейчас вылазка особенная и мы с тобой равны. Доставай алкашку, и давай говорить по делу. Думаешь, я не просёк, зачем мы здесь?
        - Нет алкашки, - упрямо повторил Сивый. - Вон, пей молоко.
        - В зад тебе молока!
        Я хлопнул по столу кулаком и, взорвавшись, вскочил. Стул опрокинулся и грохнулся на пол. Я сам не ожидал от себя такой порывистости. И внутри стало мерзко, тухло. Мне не нравилась моя роль. Ой как не нравилась. Да только я думал, что от моего поведения зависят и моя жизнь, и жизнь этих дрищей. Сивый должен был почувствовать, что не ошибся в выборе, вот я и лез на рожон. Хотя что бы он почувствовал по моему норову? Ору как резаный, алкашку требую. Что дальше? Повалюсь на пол и буду, как Калибр, пускать изо рта пену?
        Между тем дрищи притихли. Скукожились в своих ватниках, головы в ворот повтягивали и таращились на меня. Не понимали, что происходит. Не догадывались, что их сюда вербовать привели, а не просто пичкать жратвой. И всё же под их взглядом я как-то подскис. Пробормотал что-то такое, что и сам не разобрал. Поднял стул, уселся на него и, пришибленный, сгорбился над столом.
        Сивый на мою выходку не отреагировал.
        Вновь залязгали ложки. Дрищам было тесно даже с ослабленным ремнём на штанах, хоть пуговицы расстёгивай на ширинке, и все елозили на шатких стульях, давились отрыжкой и утробно, до самых кишок, вздыхали, но упрямо добирали остатки из прежде начатых и второпях отставленных консервных банок. А меня и без алкашки развезло. От сытости, от спёртого воздуха и от собственной дурости.
        Комната закружилась. Стол, накрытый ветхим колпаком света, задрожал. Нет, я понимал, что на самом деле он не дрожит, если только на пригород не посыпались ракеты жёлтых, но локтями почувствовал глубинную вибрацию. Стены гостиной заволокло тёмной дымкой, в которой отдельными вспышками тут и там взрывались смутные образы новогодних ёлок, бумажных фонариков и растянутых на леске картонок с цветными буквами. Сползали и сменялись обои, вырисовывались и пропадали картины, календари. Мебель двигалась, а с ней двигались сидящие и лежащие на ней бесплотные фигуры людей. В горшках вырастали и опадали цветы, на полу стелились и скручивались ковры. По ним бегали кошки, собаки. Потом всё разом успокоилось. Включился телевизор: на фоне тельняшек и камуфляжных курток появился главнокомандующий. Покашливая, он признался, что минувший год потребовал от него трудных необходимых решений, и напомнил, сколько слаженного героизма потребуется, чтобы год следующий увенчался славными победами.
        Я с силой зажмурился. Обхватил голову руками.
        Открыв глаза, увидел, что в гостиной всё на местах. Дрищи жрут и болтают. Горшки пустуют, кошки по полу не бегают, а телевизор молчит. Слившись с темнотой, он лишь отражал слабый свет нашего фонаря.
        - Чем бы ты занимался, если бы не всё это? - через стол спросил меня Сивый.
        - Что это? - помедлив, уточнил я.
        - «Зверь», мешки, хануры.
        - Стрелял бы, наверное. Не в тылу же сидеть.
        - Нет… Ты не понял. Если бы всё это даже не случилось. Никакого тыла, никакого фронта.
        - Не знаю, Сивый, не думал.
        - А когда закончится? Чем займёшься?
        - А зачем заканчиваться? - встрял в наш разговор Крот. - Мы и так неплохо справляемся.
        - Точно, - хихикнул Фара.
        - Раньше, говорят, люди считали, что бессмертны, - промолвил Сивый. - Жили так, будто навсегда. Умирали, но смерти не видели.
        - В смысле? - поморщился Фара.
        Сивый не ответил.
        Я почувствовал, что сейчас начнётся настоящая вербовка. Постарался сосредоточиться. Сбегал на лестничную площадку подышать прохладой, взбодриться и привести себя в боевую готовность. Вернулся во всеоружии, а Крот, Череп, Черпак и Фара подъели всё, что ещё лежало на столе. Даже банку с консервированными ракушками кто-то умял, и только на ракушки, разбросанные по скатерти после макаронной перестрелки, никто не позарился.
        Черпак без прежнего задора выдал, что в тылу решают, как кормить пленных. Их набралось столько, что девать некуда. Они, конечно, работали на стройках и прокладках, но на их содержание уходило многовато припасов, и в тылу подумывали из умерших пленных, чтобы не пропадали, делать консервы для живых. Пусть едят друг друга, а высвободившиеся припасы лучше отправлять на фронт. Черпаку никто не поверил, но Череп и Крот рассудили, что, вообще, звучит логично. Мясо - оно и есть мясо. Вяло поспорили, какую тут лепить этикетку, чтобы сразу считывалось: в банке - пленный. Быстро затихли и поскучнели.
        Фара осмотрел изгвазданную скатерть, Череп поковырял в зубах. Крот включил налобный фонарь, с которым обычно ползал по топливным резервуарам, и рассеянно заглянул в пустую банку.
        «Вот сейчас и начнётся!» - сказал я себе.
        Словно в ответ на мои мысли, с лестничной площадки донеслись голоса.
        Мы все разом посмотрели на дверь из гостиной и замерли. Я не успел ни о чём подумать, но заметил, что Сивый почему-то выглядит напуганным.
        Голоса приблизились. Входная дверь распахнулась. В прихожей послышались шаги. Кто-то там теснился, толкался. Потом и дверь в гостиную распахнулась. Она стукнулась об угловой шкаф, и стекло в ней дрогнуло. На пороге стоял Кардан. Его я ждал в последнюю очередь. То есть вообще не ждал.
        Кардан сделал несколько решительных шагов и остановился возле меня. Следом к нам десантировались Кирпич, Сифон, Калибр и Малой.
        Из пятнадцати похоронщиков нашей механизированной похоронной команды взвода материального обеспечения тридцать пятого мотострелкового батальона в гостиную набились одиннадцать. Леший и Сухой были бог знает где. Значит, на «Звере» - двое. Сыч и Шпала. Я как-то невпопад прикинул, что никогда раньше «Зверь» на ходу не оставался таким пустым. И мне это совершенно не понравилось. Захотелось наорать на Кардана, спросить, о чём он думал, зачем рисковал, но я сидел, как застигнутый в кустах диверсант, и молчал. Нужно было что-то сообразить, сказать, а мысли все шли набекрень. Я только гадал, как Кардан узнал, где нас искать.
        «Сыч!» - осенило меня. Сыч, падла, побоялся, что у нас с Сивым дойдёт до поножовщины. Потом пронюхал, что со «Зверя» утекли не трое, а сразу шестеро, и поднял шухер. Не дотерпел до утра. Настучал Кардану, а тот не дурак, помчался нас разнимать. Но Сухому не сдал. Иначе нас навестили бы другие гости, покрепче и с автоматами.
        Кардан долго смотрел на засранную скатерть, на пустые консервные банки, на наши перемазанные морды и, конечно, понял, что к чему. Поди не пойми. Как есть крысы.
        Кардан не произнёс ни слова, но посмотрел на меня - почему-то именно на меня! - с таким презрением, что хоть в печь забирайся и сам себя сжигай. И как тут оправдаться? До настоящей вербовки мы не добрались. Ещё минут десять-пятнадцать, и я бы изобличил Сивого, а так ничего путного сказать не мог, вот и молчал, как контуженый.
        Не дождавшись оправданий, Кардан развернулся и ушёл. И Кирпич с Сифоном, Калибром и Малым ушли.
        Дрищи задержались, а я вскоре спустился из подъезда. Почувствовал, до чего вымотан. Словно всю ночь тащил телегу, доверху набитую хануриками. Руками сдавил себе живот. Понадеялся, что меня вывернет. Мне бы стало полегче. Не вывернуло. Рагу крепко засело и наружу не просилось. В итоге я поплёлся вслед за видневшимся впереди Малым. Обернувшись, увидел, что за мной плетутся остальные, такие же серые и пришибленные.
        Когда мы нагнали «Зверь», на горизонте вскрылся рассвет - будто лопнул гнилостный волдырь, обнажив красную плоть на груди у подгулявшего мертвеца. Я пропустил всех вперёд, на палубу полез последний. От долгой прогулки в голове посвежело, и я для себя окончательно решил, что Сивый водил нас на вербовку.
        Хотел бы просто накормить - приволок бы консервы на «Зверь» и без закидонов угостил бы команду. Еды хватило бы и на четырнадцать человек, и не беда, что порции получились бы поменьше. Судя по тому, как тяжело поднимались Крот и Череп, они спокойно обошлись бы половиной съеденного за ночь. О том и речь! Зачем устраивать тайные посиделки в пригороде? Для вербовки! Иначе и не объяснить, как Сивый вообще организовал нам стол. Едва ли сам намародёрил и наменял. Очевидно, что его снабдили жёлтые. Одна радость: снабдили напрасно, и Сивый ещё словит за растрату.
        Спускаясь в жилое отделение, я задержался под люком и увидел самолёты. Летели низко, шустро. Судя по всему, «Лесники». Только не синие. Жёлтые. «Лесники» когда-то использовались для тушения лесных пожаров, а потом превратились в бомбардировщики. Где-то там, в тех местах, откуда прикатил наш «Зверь», скоро поприбавится хануриков. Давненько я не видел, чтобы бомбардировщики жёлтых забирались так глубоко за линию фронта. Обычно «Метеоры» успевали их перехватить. Что-то явно назревало. Теперь это было понятно и без предсказаний Лешего.

* * *
        Первая трава покрыла землю, как трупная зелень покрывает живот мертвеца. Я поглядывал на пробуждавшиеся луговины и в паре с Кирпичом тащил по бетонке телегу. За нами вторую телегу тащили Сивый и Калибр. Фара, не оклемавшись после ночного застолья, плёлся в хвосте поискового отряда и что-то жалобно бубнил себе под нос.
        Фаре ещё повезло. Череп утром вообще оккупировал сральную кабинку. Шпала и Кирпич без надобности колотились к нему в дверь, призывали Черепа поднатужиться, а он отвечал им совсем не приветственными звуками. По трубе из кабинки всё вываливалось на дорогу, и Сифон бегал к кормовому бортику посмотреть на оставленный Черепом след. Ржал в три глотки, затем мчался в топливное отделение, чтобы с Калибром поиздеваться над Кротом. Тот стонал в глубине своих тёмных лазов, и Сифон заверял Калибра, что Крот, распухший от съеденного, намертво застрял и выберется не раньше, чем подохнет.
        Над ночными едоками посмеивались, никто не винил их в крысятничестве, и только я изредка замечал брошенный на меня взгляд осуждения. Не понимал, почему осуждение досталось мне, а не тому же Сивому. В любом случае вымотался от страхов, подозрений и не слишком заморачивался по этому поводу. Отправившись в очередную вылазку, уже не был уверен в сделанных на рассвете выводах. Рассуждения о вербовке взорвали мне мозг, и я от них отгородился. Просто шёл выполнять свою работу.
        Мясорубка нас ждала крупная, и мы отправились к ней с двумя телегами. Кирпич, к счастью, шагал молча, не порываясь заговорить о какой-нибудь заинтересовавшей его глупости, а Сивый и Калибр за нашими спинами болтали об одном из шести хануриков, которых мы забрали с городского вокзала. Он оказался героем со всеми полагавшимися регалиями.
        Правила предписывали ждать три дня, прежде чем запихивать любого найденного ханурика в печь. На случай, если выяснится, что он чем-то там отличился в боях. Приказ о его посмертном геройстве мог запоздать, а личности прижизненных героев были засекречены для их же безопасности. Вотумрут, тогда про совершённые ими подвиги расскажут по радио, а их портреты с цитатами из хвалебных генеральских речей повесят на громадном щите по соседству с таким же щитом, рекламирующим порошок от запора. Нет, я серьёзно! Сам видел в одном из прифронтовых городов. Щиты как-то уцелели, возвышались над взрытым бомбёжками шоссе и смотрелись, надо признать, немного странно. Ну да и бог с ними. И я понимал, что герои нужны. Они вдохновляли, настраивали и всё такое. Только вот на «Звере» с ними был постоянный геморрой.
        Нарочно ждать три дня у нас не получалось. Сегодня, глядишь, порожняк, и пусть ханурик хоть неделю зависает в холодильном отделении, ему слова никто не скажет, а завтра пошли хлебные места - и холодильное вместе с мусорным забиваются до отказа. Мы иногда раскладывали хануриков по палубе, затаскивали туда, куда и затаскивать нельзя, совали по всем доступным углам, разве что в кабину к Сычу вторым мехводом не подсаживали, и старались не забыть, куда сунули, иначе потом шарахайся по «Зверю» и нюхай, откуда пошла разящая наповал вонь. И ладно, если холод. А если жара? Ханурики раздуваются, швы на мешках расходятся, гниющая масса расползается, и мы носимся с совками, вёдрами, орём друг на друга, в особенности орём на печников, которые и без того круглые сутки впахивают на платформе. И не дай бог какая поломка!
        В общем, думаю, вы поняли. От некоторых правил мы себя избавили. Тут даже Сухой не придирался, и печники запихивали хануриков в печь при первой возможности. Выяснив, что среди сожжённых был герой, Череп набирал из общего бака чистенький прах, Малой запаивал его в именную банку, а Сухой увозил куда надо на своём «Секаче». Случалось и так, что герой сгнил себе в окопах или в плену у жёлтых, мы его в глаза не видели, а запрос на прах прилетел. Смешно, конечно, но Череп опять же лез в бак, а Фара заносил пропавшего без вести героя в букварь, чтобы никакая проверка не придралась.
        Если уж мы наверняка знали, что к нам попал именно герой, то сжигали его по всем правилам, хотя Сивый и подговаривал печников халтурить. Череп с двойным усердием вычищал остуженную печь, Сифон стелил на противень лист припасённого асбестового картона, поверх бережно укладывал ханурика в мешке с шамотной, то есть несгораемой, табличкой. Раньше, когда жетон был металлический, похоронщики обходились его половинкой, а современные бумажные вкладыши, ясное дело, сгорали, вот кто-то и придумал штамповать особые таблички, чтобы уж точно знать, чей прах лежит в банке.
        Поисковый отряд после обеда отправился в вылазку, а печники остались возиться с нашим вокзальным героем. Шамотная табличка, слава богу, сразу лежала в мешке, и не пришлось ждать, пока с ней подсуетится Сухой, но печники всё равно ворчали. Они сожгли едва ли половину недавнего урожая и не хотели отвлекаться. Ничего, поворчат да заглохнут. Раньше было хуже. С первыми героями, когда всё только началось, канитель выходила действительно страшная.
        Первых героев сжигали в цинковых гробах! Мы сейчас выуживали каждую железяку, а тогда в печь заталкивали громадный металлический гроб! Правда, цинк то ли испарялся и улетал в дымоход, то ли плавился и стекал в съёмный ковш пепельника - деталей я не помню. Самих героев на «Зверь» привозили ухоженных: с подшитыми конечностями и напудренными лицами. Ну с конечностями ладно, почему бы и нет, так им ещё под веки совали специальные наглазники, чтобы со стороны их плоские глаза казались выпуклыми! О причёске и подстриженных ногтях я вообще молчу.
        Напоследок ханурика, одетого в его геройскую форму, посыпали лепестками всяких благоухающих цветов и командир зачитывал присланное от генералов обращение. Крышку гроба запаивали, и гроб отправлялся в печь. Его провожали вспышками фотоаппаратов и троекратным залпом от доставленного к «Зверю» мемориального взвода. «Зверь» для подобных церемоний останавливали. Воттакая канитель. Затем не стало ни фотографов, ни мемориальных взводов. Наглазники героям не пихали, генеральские обращения не зачитывали. Цинковые гробы сменились деревянными, а потом - обычными мешками. Теперь героям, если повезёт, воздавались две почести: сгореть без тесноты и засыпаться в персональную банку.
        Сивый с Калибром на ходу спорили о том, как горит цинковый гроб, а мы с Кирпичом по-прежнему отмалчивались. Сегодня нас ждала одна-единственная мясорубка, и мы особо не спешили. Трещотки неторопливо цокали на колёсах, болты в шумихах монотонно отсчитывали наши шаги.
        Луга постепенно сменились жиденьким лесом. За обочиной попадались двухэтажные кирпичные дома с проломленными крышами. В уцелевших окнах на первом этаже виднелись балки перекрытий, а через оскаленные битым стеклом окна второго этажа просматривалось небо. Следом встречались выпотрошенные кафешки и магазинчики с самодельными рекламными плакатами. Фара плёлся в хвосте отряда, и зачитать рекламу было некому.
        Мы сходили с бетонки, чтобы обогнуть танк с пропоровшим его брюхо металлическим ежом или уткнувшиеся друг в друга бэтээрки. Видели старые и новые флажки, извещавшие об успешном разминировании дороги. Всё равно боялись наступить на какой-нибудь не замеченный сапёрами «Кузнечик». Страх не мешал. Мы в поисковом отряде к нему привыкли. Как однажды сказал Леший, страхом пропиталась сама кровь в наших венах. Отними у нас повод бояться, и мы задохнёмся, как задыхается выброшенная на берег рыба. Или просто уснём, потому что не останется повода бодрствовать. Калибру было сложнее. Он нечасто выбирался из топливного отделения и в дальних вылазках чувствовал себя неуютно.
        Лес сгустился, и справа показались распахнутые ворота санатория. Вы, конечно, знаете, как выглядят санатории. Наверняка бывали в них и тоже видели истлевшие беседки, изрешечённые стены корпусов и громоздящиеся на клумбах гильзы танковых снарядов. Обкусанная тропинка из красного булыжника тянулась между воронками, а на детской площадке угадывались покошенные деревянные кресты у разрытых могил. Здесь уже побывали гэпэкашные. Они забрали гражданских хануриков, а армейских, найденных чуть дальше, оставили нам. Бросив на санаторий рассеянный взгляд, я потянул телегу дальше. Кирпич и вовсе не повернул голову, упрямо смотрел себе под ноги.
        Наболтавшись про цинковые гробы, Сивый и Калибр заговорили про нашего вокзального героя. Гадали, чем и в каких боях он отличился. Рассуждали, можно ли получить звание героя при отступлении. Я прислушивался к их словам, затем вспомнил и вчерашний вокзал, и лейтенанта с пленным жёлтым. Они мне сегодня приснились. То есть приснился жёлтый, а роль лейтенанта исполнял я. Утром поспал-то часа два, но сон получился ярким и запомнился хорошо.
        Не в пример настоящему пленному из вокзальной камеры, мой жёлтый сидел широкоротый, с вихрами нечёсаных волос, и смотрел на меня с туповатой улыбкой. Руки у него были заведены за спинку стула и связаны, однако это казалось излишним. Взгляд выдавал полнейшую покорность. Отпусти жёлтого подышать свежим воздухом, а потом позови, и он сам прибежит обратно.
        Я подошёл к раздувшемуся, как пузырь, телефонному аппарату. Поднял вялую ослизлую трубку и увидел, как по проводам потекло светло-синее электричество. Оно добралось до колен и локтей жёлтого. Жёлтый вздрогнул, выкатил из орбит глаза, но продолжил туповато улыбаться. Я приложил к уху потеплевшую трубку и прислушался к её вибрации.
        - Я слышу твою боль.
        - Это хорошо, - не шевеля губами, сказал жёлтый.
        - Ты ведь знаешь, я не хочу тебя мучить.
        - Конечно.
        - Мы могли бы подружиться.
        - Да.
        - А может, мы уже дружили раньше?
        Жёлтый не ответил.
        Его суставы, наполняясь электричеством, разбухали. Сквозь истончившуюся кожу проступало светло-синее сияние.
        - Ничего личного, - вздохнул я, - Грубая фактура: сажа и мел.
        - Такие дела, - согласился жёлтый.
        Я ждал, что кожа на его локтях и коленях лопнет, однако ничего подобного не произошло. Напротив, они продолжали увеличиваться и как-то уж совсем раздулись. Вскоре раздулось всё тело пленного. В нём плескалось синее электричество, только улыбка почернела и пропала под выпяченными щеками. Наконец жёлтого выкатили на допрос.
        Матрасы вокруг пустовали, на стул сажать было некого. Я хотел выйти перекурить, но почувствовал, что вообще-то пришла моя очередь. Мне предстояло пытать самого себя. И я покорно сел на стул, ведь такова была структура данного момента. Нацепил себе провода и сам же поднял трубку телефона. Услышал, как в неё что-то говорит Фара. Едва электричество коснулось моих локтей, вздрогнул и проснулся. Осознал, что лежу на втором ярусе шконки, а Фара снизу дёргает меня и говорит, что пора отправляться в вылазку.
        Я снял с перекладины левую руку и оглянулся. Не увидел Фару, скрытого за Сивым и Калибром. С облегчением выдохнул, когда за их телегой показалась банная шапка с катафотами. Не хватало ещё, чтобы Фара потерялся. Он мог. Ему только дай повод, заблудится и на ровной дороге.
        Оглянувшись минут через десять, я сразу встретился с Фарой взглядом. Он медленно нагонял вторую телегу и всем своим видом спрашивал меня: «Долго?»
        «Почти», - сказал я одними губами.
        Фара меня понял.
        Впереди я заметил опрокинутую машину. Мы приближались к мясорубке.
        Четыре выгоревшие машины служили нам ориентиром. Приблизившись, я увидел, что это боевые «Полёвки». От них ещё пахло гарью.
        Телеги остановились, и щётки на колёсах замолкли.
        Я ждал, что ханурики найдутся тут же, на дороге, однако нам пришлось углубиться в лес и с полчаса бродить, прежде чем Кирпич обнаружил первого из них. Ханурики встретили нас на прогалине, укрытой за деревьями и взрытой после недавнего боя. Я бы подтащил телеги поближе, чтобы быстрее управиться с погрузкой, но мы бы больше провозились, продираясь с ними через колючие плети подлеска.
        Пока мы с Кирпичом и Сивым расстилали плащ-палатки, Фара собирал жетоны, а Калибр расхаживал из стороны в сторону, подмечал всякие для меня совершенно неприметные детали и рассказывал, что же именно здесь произошло. Я не любил, когда в вылазке болтают лишнее и уж тем более когда отлынивают от работы, но говорил Калибр интересно, и я его не трогал.
        По словам Калибра, штурмовой взвод ночью двигался на четырёх камуфляжных «Полёвках». Потом что-то случилось: они заметили беспилотника жёлтых или получили предупреждение отсиних. Поняли, что минута-другая - и по ним прилетит. Оставшись без прикрытия самоходных зениток и оторвавшись от своей роты, побросали «Полёвки» на обочине и заторопились в глубь леса. По машинам действительно прилетело. Опасаясь угодить в засаду или попасть под новый обстрел, командир взвода приказал окопаться на ближайшей прогалине.
        - Не проще было спрятаться за деревьями? - спросил Сивый.
        - Не проще, - ответил Калибр. - Там бы по одному перебили.
        - А так перебили всех вместе.
        - Ну, с прогалины хоть какой-то обзор. Где движется, туда и стреляй.
        - А если сверху - ракета?
        - Тут просвет маленький. Но жёлтые всё равно ударили. Ракеты зацепились за стволы, ветки и взорвались, а вниз посыпались осколки. Тут половина взвода перебита этими осколками.
        - Дело говно, - вздохнул Сивый.
        - Есть такое, - согласился Калибр.
        Взвод засел в одиночных окопах, рассредоточенных по неровному квадрату прогалины. Окопались не слишком глубоко, не слишком надёжно, но всё приятнее, чем сидеть под деревом и гадать, с какой стороны тебе пробьют котелок. Под земляной насыпью вокруг окопов каждый разложил полные магазины, запас гранат. Загнал патрон в патронник стрелково-гранатомётного «Вихря», дослал выстрел в подствольный гранатомёт, включил прибор ночного видения и затаился. Только в лесу через пээнвэшку ничего не разглядишь. В лучшем случае поймаешь движение на закрайках прогалины, а за деревьями будет по-прежнему густеть неразличимая темнота.
        Командир знал, что первыми ударят беспилотники или ракеты. Затем пойдёт пехота - добивать тех, кто ещё жив. Знал, а поделать ничего не мог. Надеялся на удачу и своевременное подкрепление. Странно, что не выставил хоть парочку человек в охранение. Забыл, поленился, не догадался. Или почувствовал, что охранение не спасёт.
        Взвод сидел в окопах три или четыре часа. Все одеревенели от ожидания. Расчёсывали зудевшие под бронежилетами тела и до боли в глазах всматривались в ночь. Всё чаще выключали приборы ночного видения, чтобы экономить аккумуляторы, - до утра их бы точно не хватило.
        Когда Калибр сказал про зуд под бронежилетами, Сивый рассмеялся:
        - Сам придумал?
        - Пару недель точно не снимали. Ходили в брониках, спали. Считай, гнили под ними заживо. У штурмовых так часто.
        - Откуда знаешь?
        - Слышал.
        - Слышал, - Сивый передразнил Калибра. - Да тут и без броника зачешешься столько ждать, пока тебя укокошат.
        Взвод вырубало от усталости. В окопах кто-то положил голову на прицеленный в пустоту автомат и задремал. В таком положении его и посекло осколками от ударивших по деревьям ракет. Вперемежку с горящими ветками на взвод обрушился металлический град.
        - Эти вон головы зачем-то подняли, - Калибр показал на хануриков со срезанными или проломленными лицами. - Ну, полюбовались, как полыхнуло. А этот, смотри, с подствольником и штык нацепил. Совсем дурак. Не жёлтые, так сам бы убился.
        - Хорош трепать! - крикнул я. - Хватай свою сторону.
        Мы с Кирпичом, прокладывая путь, понесли в плащ-палатке первого ханурика, а Сивый с Калибром следом понесли второго. Калибр пыхтел, но продолжал говорить. Сказал, что после ракет появилась пехота. Они прямо в окопах расстреляли остатки взвода и сразу ушли, не дожидаясь, пока нарисуется вызванная синими подмога. Только подмога в любом случае не нарисовалась, а синие легли по одиночным окопам, как по персональным могилам.
        Забросив первую партию в телегу, мы вернулись на прогалину, и я сказал Калибру, что пехота жёлтых понапрасну пули не тратила.
        - Видишь? - я указал на ханурика, которого Кирпич крюком вытащил из окопа. - Голова позеленела. И грудь, вон видно, тоже зеленоватая. Значит, задушили. На что хочешь спорим, что стреляных ран у него нет?
        - Спорить не буду, - Калибр развёл руками, однако не удержался и снял с ханурика одежду. Признал, что тут обошлось без пальбы. Я бы рассказал Калибру ещё много занимательного, чего он в своём топливном отряде не видел, но работа подвисла, и я прекратил все разговоры.
        Когда мы в очередной раз вернулись на прогалину, меня подозвал Фара. Он нашёл живого ханурика. Ну как - живого… Тот, конечно, постанывал, малость шевелился и пальцами так подгребал землю, будто тянулся к лежавшей неподалёку гранате, но был на последнем издыхании.
        Мы впятером собрались вокруг его окопа.
        - Что делать? - спросил Фара.
        - Надо помочь, - ответил Сивый.
        - Чем? - поморщился я, - У нас и бинтов нет.
        - Не, я о другом. Надо помочь.
        Я зло глянул на Сивого.
        - Добить хочешь?
        - Пусть лучше мучается?
        - Сам добивать собрался?
        - Если надо… - Сивый пожал плечами.
        - Надо доложить.
        - Пока будешь докладывать, он обнулится. Да он в любом случае не жилец, сам посмотри.
        - А я смотрю, не беспокойся. Добивать никто никого не будет. Погрузим в телегу, как и остальных. Довезём до «Зверя», вызовем крестов.
        На пару с Кирпичом мы вытянули подранка из окопа, и я прикрикнул на Фару, сунувшегося к нему искать жетон. Фара, недовольный, вернулся к описи собранного оружия. Напоследок мы под одной из «Полёвок» заделали схрон для трофейников, отметили его в навигаторе и пошли по бетонке.
        Подранок лежал у нас с Кирпичом поверх других хануриков. Стонал, когда телега подпрыгивала на колдобинах и стыках плит. Потом притих. Я остановил телегу проверить, жив он там или помер. Пока жив. Только мне какая разница? Доедет живой - сообщим Сухому. Доедет мёртвый - отправим в печь и, так сказать, окажем ему горячий приём. Больше я телегу не останавливал, о подранке не думал и по привычке зыркал по сторонам - подыскивал, где бы нашему поисковому отряду в случае чего заныкаться. Приметил пару надёжных укрытий, и на сердце полегчало.
        Бетонка изогнулась и повела чуть ли не в обратном направлении, затем заложила ещё одну петлю и вернулась на прежний курс. Слева начались изрытые старыми траншеями холмы, а справа лес продолжался, пока не оборвался крутым косогором. Дорога повела под уклон. Нам приходилось больше сдерживать телеги, чем тащить их за собой, и мы шагали даже медленнее, чем на подъём, потому что тут можно убиться, если оступишься и пустишь телегу на себя.
        Впереди открылись заброшенные с полвека назад кирпичные строения, от которых и сохранилось-то несколько стен, а перед ними - промятые ангары и разбомблённая взлётно-посадочная полоса. За ангарами нам предстояло дожидаться «Зверя». Я разглядел и придорожную канаву с хануриками. Другому почудилось бы что угодно, а я сразу распознал, что там лежат именно ханурики. Докатив до них телеги, мы остановились передохнуть. Подошли к канаве и увидели жёлтые метки «свой-чужой».
        Раньше похоронные команды занимались всеми армейскими хануриками без разбора. Своих сжигали, а чужих стягивали в яму или воронку, посыпали хлорной известью, поливали гудроном и поджигали. Как прогорят, заваливали землёй и называли это санитарным захоронением. Тоже ведь в каком-то смысле огненное погребение. То было раньше. Сейчас чужие мясорубки нас не интересовали, однако я решил осмотреть жёлтых в надежде отыскать что-нибудь ценное для трофейников. Хотел помириться с ними после недопонимания с подбитым «Медведем».
        Ничего ценного мы не нашли. Кто бы ни побросал здесь хануриков, он же и собрал оружие, заодно снял кольца и обшарил одежду.
        Пока мы с Кирпичом и Сивым лазали в канаве, Калибр дорисовал начатую картину. Сказал, что жёлтых тут накрыл наш штурмовой отряд с прогалины. Может, устроил засаду или выследил. Всех перебил и попробовал отступить в лес, но далеко не ушёл, а сейчас прикатил обратно в телегах. Дня три назад лупили друг по другу из автоматов и гранатомётов, а теперь встретились тихо, без выстрелов.
        - Воссоединились, - подытожил Калибр.
        Фара откопал в канаве пропитанную кровью и покоробившуюся «Книгу учёта безвозвратных потерь». Сел с ней на дорогу, раскрыл наугад и бережно провёл пальцем по знакомым строчкам. Буквари жёлтых и синих особо не отличались. Легко перепутать, если нет обложки и не знаешь, какими деталями разнятся записи. Сивый тоже заглянул в букварь, будто мог в нём что-то разобрать.
        Калибр пошёл отлить, а я вспомнил о подранке. Прежде чем стронуть телеги, прислушался. Стонов не различил. Забрался в телегу и застыл. В дороге хануриков немного растрясло, а я, вот хоть убейся, забыл, как выглядит подранок. Полез слушать каждого, и все попадались мёртвые. Значит, обнулился, пока мы разглядывали жёлтых. Или раньше.
        Я подозвал Фару. Он тоже не признал подранка. Проверил у хануриков кармашки. Они оказались пустые. Озадаченные, мы с Фарой переглянулись. Фара ещё раз обшарил кармашки. Не успокоившись, зачем-то перебрался во вторую телегу и поискал жетон подранка там.
        - Сбежал? - усмехнулся Сивый.
        Ему никто не ответил. Я почувствовал, что и Кирпичу, и Калибру, и Фаре, и даже Сивому, как бы он ни усмехался, стало не по себе. Нет, мы догадались, что подранок ещё в окопе лежал без жетона. Потерял. Или вообще не носил. Мало ли у кого какие суеверия. И никуда он не сбежал - просто слился с другими хануриками. Всех налицо не упомнишь. И всё же мы предпочли побыстрее взяться за телеги и вскоре добрались до ангаров.
        «Зверь» не показывался, и мы легли на расстеленные плащ-палатки. Подставились едва припекавшему солнцу. Фара мгновенно уснул, а я никак не мог выбросить из головы подранка. В итоге пошёл бродить по ангарам и взлётно-посадочной полосе. Ничего интересного не обнаружил. Полосу явно разбомбили несколько лет назад, и с тех пор ангарами никто не пользовался, даже гражданские не заглядывали сюда укрыться от обстрелов, только ближние луга были вспаханы буксируемыми гаубицами - от них остались рваные борозды и гильзы.
        Заметив вдалеке чёрный выхлоп, я вернулся к телегам. Фара и Кирпич спали, а Сивый и Калибр куда-то запропастились. Они объявились, когда до нас донеслись отголоски рокочущих двигателей. «Зверь» прикатил в сопровождении топливо- и водозаправщиков. Нам это не помешало. Мы их толком и не видели, когда цепляли к телегам крюки кормовых подъёмников. Завершив погрузку, поторопились к бортовой лестнице. Нам с печной платформы помахал Череп. Он явно оклемался после ночного приключения и работал в привычном режиме.
        Первым наверх полез Сивый, за ним - Фара, Калибр и Кирпич. Я полез последним. Подстроившись под скорость «Зверя» и поглядывая на махины его скрежещущих гусениц, я уже схватился за поручень и… Не знаю, что меня дёрнуло. Не скажу, что в голове зажглась какая-то сформулированная мысль, нет. Просто в глубине сознания промелькнуло подозрение, больше похожее на чувство, ну или на предчувствие, и я ему поддался. Отнял руку от поручня и, пока остальные карабкались на крышу, метнулся назад, к бетонке.
        Кажется, Череп окрикнул меня, но я не обернулся.
        Пробежал ангары, взлётно-посадочную полосу, выскочил на дорогу.
        Задыхаясь то ли от бега, то ли от волнения, домчался до канавы с жёлтыми. Бросил взгляд на неторопливо уползавший по полю «Зверь». Заметил, как Кирпич перебрался с бортовой лестницы на палубу, и принялся искать следы.
        Увидел пепел от папиросы Калибра. Точно! Вот тут Калибр покуривал и болтал про воссоединение хануриков. Вот тут стояла первая телега, куда я полез искать подранка, а здесь Фара сидел с книгой учёта жёлтых. Когда я крикнул Фару, он положил букварь на край бетонной плиты. Не бросил в канаву, не зашвырнул куда подальше. Нет, Фара не поступил бы так с букварём. Он аккуратно положил его и зашагал ко мне. Затем мы утащили телеги, а Фара нас опередил, потому что ему не терпелось добраться до ангаров и там поваляться на плащ-палатке. Букварь остался на дороге. Никто его не трогал. А теперь букварь пропал.
        У меня не нашлось ни доказательств, ни вменяемого объяснения, но я не сомневался, что книгу учёта забрал Сивый. Он нарочно вернулся за ней, пока я бродил по ангарам. Сунул себе под ватник и как ни в чём не бывало успел к погрузке на «Зверь».
        Я потоптался на месте, бегло осмотрел мясорубку - книгу нигде не приметил - и побежал к отдалившемуся от бетонки «Зверю».
        Забравшись на палубу, обругал себя. Мне бы с такими прозрениями сразу схватить Сивого и выбить из него букварь на виду у всей команды. Теперь, конечно, букварь лежит заныканный в каком-нибудь тайнике, но я всё равно отправился искать Сивого. Нахмурился, подумав, что мною движут и злость, и какое-то болезненное любопытство. Слишком уж безумным, необъяснимым был поступок Сивого. Ну на кой ему сдалась книга учёта жёлтых? Что он собрался с ней делать? Какую подставу приготовил для нашей похоронной команды?

* * *
        Упавшая звезда оцарапала ночное небо - промелькнула в темноте, как трассирующий снаряд, и тут же погасла. После корректировки огня тысячи других звёзд должны были разом обрушиться на землю и залить горизонт белоснежными всполохами взрывов, однако небо осталось безмятежным. Я смотрел на него с палубы притихшего «Зверя». Из-за поломки он остановился в открытом поле. Бортовые прожекторы включить не удалось, номы надеялись, что белоснежная крыша убережёт нас от случайной ракеты.
        Я улавливал призрачное эхо замолчавших двигателей. Вспоминал, как Сыча преследовал гул. Сыч шарахался по больничке, не понимая, откуда тот доносится, и не догадывался, что слышит собственные воспоминания. Интересно, гул будет преследовать нас до конца дней или однажды мы проснёмся посреди ночи и не различим ничего, кроме просторной тишины? Сычу мой вопрос не понравился бы. Он сейчас, наверное, сжался в кабине и всем сердцем ненавидел Кардана, что-то там напортачившего в моторном отделении.
        Кардан пообещал реанимировать «Зверь» к обеду завтрашнего дня, а вчера вечером, когда двигатели заглохли в первый раз, носился по палубе с выпученными глазами, отмахивался от назойливых вопросов и предложений помочь. На «Зверь» обрушились все несчастья разом. Ну хорошо, не все, а только два, но вполне ощутимые: забарахлили двигатели и вышла из строя автоматика в печном отделении.
        Со «Зверем» и раньше случались неполадки. Если Кардану не удавалось разобраться с ними, Сыч по радиостанции связывался с Сухим, и тот довольно быстро привозил механиков. В штабе батальона старались поддерживать «Зверь» на ходу. Сегодня механики не приехали. Сыч замучил командира, вызывая того каждые полчаса и повторяя, что Кардан не справляется, а Сухой отвечал, что механиков придётся подождать.
        - И сколько ждать? - расхаживая по палубе, ворчал Калибр.
        - Подохнуть успеешь, - отвечал ему Сивый.
        Значит, в батальоне дела шли плохо. И не только там. Весь синий фронт дрожал, грозя вот-вот опрокинуться и пропустить нам навстречу пламенеющие от заградительного огня дивизии жёлтых.
        Ждать осталось недолго.
        Мне бы во сне видеть родной бревенчатый дом с зелёным крыльцом и оцинкованной трубой дымохода. Он и ещё десяток деревянных домов чудом уцелели, превратились в самостоятельный посёлок - огрызок перемолотого наступлениями и отступлениями городка. Кругом громоздились холмы развалин, торчали хвосты неразорвавшихся ракет и кресты наспех обустроенных кладбищ. Между домами тянулись маскировочные сетки, словно это могло уберечь посёлок от фронтовых ненастий. В старых гаражах жили куры и мелкий скот, жалкий обрубок асфальтированной дороги прятался в тени яблонь, а в хоккейной коробке возвышались две ухоженные теплицы. Таким всё было, когда я видел дом в последний раз. Надеялся, что к моему приезду там ничто не изменится. В предвкушении торопил дни, а мне третью ночь подряд снилось устроенное Сивым застолье.
        Я возвращался за покрытый скатертью раздвижной стол. Консервы, дрищи, не допитые в ту ночь бутылки молока и скатерть в горошек не менялись, однако гостиная каждый раз преображалась. Позавчера мне снилось, что мы празднуем Новый год, вчера мы отмечали чей-то день рождения. Сегодня радовались свадьбе, хоть и не понимали, кто из нас женится, - а я проснулся задолго до побудки и увидел неморгающий глаз аварийки. Поворочавшись на матрасе, спрыгнул на пол и побрёл на палубу.
        В моём сне Сивый не появлялся, и на том спасибо. Хотя бы ночью удавалось от него отдохнуть. Он ведь отбрехался от вопросов про жёлтую мясорубку. Я тогда застал его в хозяйственном отделении. Гремя шумихой, набросился на Сивого. Нет, в драку не полез, но схватил его за грудки. Опомнившись, огляделся. Убедился, что мы одни, и спросил про книгу учёта. Не дожидаясь ответа, принялся прощупывать его ватник. Сивый не сопротивлялся и, к моему удивлению, прямо сказал, что действительно вернулся к придорожной канаве за букварём.
        - Зачем?! - сухо спросил я.
        Ждал признания, откровения, наконец озвученного предложения завербоваться к жёлтым, а Сивый, паскуда, лишь улыбнулся и промолвил:
        - Сжечь.
        - Кого?
        - Букварь, кого.
        - Зачем?..
        Я ослабил хватку, и Сивый аккуратно высвободился. Оправил на себе ватник и даже отряхнулся, будто только сейчас заметил, что перепачкан в пепле.
        - Зачем? - повторил я.
        - Ты, наверное, забыл. По правилам, армейские документы жёлтых нужно сдавать…
        - Букварь? Да в штабе им зад подотрут и выбросят!
        - …сдавать в штаб. А гражданские документы - сжигать.
        - Букварь не гражданский.
        - И всё-таки он документ. Там явно побывали трофейники. Всё важное они забрали. Букварь не тронули. Значит, решили, что он - мусор вроде гражданского документа, так? Вот я и подумал, почему бы не сжечь.
        Я растерялся. Не знал, с какой стороны подступиться к Сивому, как его подловить.
        - Хочешь, обыщи. - Сивый расстегнул и распахнул ватник, показав затасканную тельняшку.
        - Сам себя обыскивай…
        Поймав удачную мысль, я оживился:
        - Сжёг, говоришь?
        - Сжёг. Ну, сгорело не всё, ведь…
        - Что-то я не видел дыма.
        - А ты думал, будет полыхать до неба? Это, знаешь, когда на площадях жгли книги…
        - Где сжёг?
        - Там и сжёг.
        - Где?!
        - За ангарами.
        - Почему не на дороге? Чего таскаться?
        - Хотел тебе принести, но передумал. Представил, как ты разорёшься, начнёшь хватать меня, дёргать. Оно мне надо? Вот и сжёг сам. Не веришь? Сгоняй, посмотри. Дождей не было, огарки ещё лежат.
        Скользкий, как рука жабы! Выскальзывает из верхонки, улепётывает от тебя, будто живая, и не хочет вслед за жабой идти в печь. Ловишь её, бесишься, затем отпинываешь куда подальше и забываешь. И закидоны Сивого стоило забыть - плевать на него с верхней горы! - однако во мне созрело упрямство на грани одержимости. Отступать я не собирался. Словам Сивого не поверил. Он оправдывался логично, не придраться, но слишком уж вкрадчиво, спокойно, и улыбался так примирительно, будто припадочному объяснял что-то очевидное и боялся неосторожным словом спровоцировать новый припадок. Подстёгивало двинуть Сивому в его довольную морду, но я лишь сплюнул на пол и молча ушёл из хозблока.
        В общем, дело не выгорело. Предъявить Сивому было нечего. Хорошо, что я не устроил разборку на глазах у всей команды. Меня бы записали в ряды долбанутых, и, когда я действительно предъявил бы Сивому нечто весомое, никто не захотел бы меня слушать.
        Глядя в небо с палубы притихшего «Зверя», я смотрел на падающие звёзды, размышлял о букваре жёлтых и прислушивался к тому, как внизу, на платформе, суетятся печники. Они справлялись и без автоматики, жгли хануриков в ручном режиме. Поломка двигателей их не беспокоила. Печи у нас работали независимо.
        Когда рассвело, на палубу подтянулись Леший, Калибр, Фара и Кирпич. Мы поболтали о том о сём и полезли в моторное отделение проверить, жив ли там Кардан. Он не показывался с вечера и уже мог, запутавшись в кишках «Зверя», подохнуть. В отделении мы отыскали его по звукам. Не подох, значит.
        Кардан, весь измаравшись, копошился под какой-то приблудой. Встретил нас ошалелым взглядом. Фара принёс ему галеты и флягу с горячим цикорием. Кардан в свете налобного фонаря уставился на них. Мотнул головой - мол, нет времени, - а потом выжрал всё принесённое Фарой и опять полез под свою приблуду.
        Один из двух двигателей «Зверя» вчера заглох на ровном месте. Заведённый, вновь глох, и Кардан проковырялся в нём всю ночь, прежде чем понял, в чём проблема. Топливо проходило через многослойные войлочные фильтры, где застревали механические примеси, и Кардан упустил момент, когда фильтры загрязнились. Ещё и сальники растрескались. В итоге давление в полости очищенного топлива упало, и в топливную систему проник воздух. Вот двигатель и глох после первых оборотов.
        Кардан уже заменил сальники, поставил новенькие пакеты фильтров, заодно поменял и чехол, в котором оседали сорванные с фильтров войлочные волоски. Учитывая габариты двигателей, сделать это было непросто, но Кардан справился и без механиков Сухого. Оставалось выпустить воздух из топливной системы, для чего Кардан сейчас отворачивал пробки, подставлял баклажку под струю выливающейся солярки и ждал, пока солярка пойдёт без пузырьков.
        Мы с Калибром и Кирпичом взялись выносить баклажки и опрокидывать их в пустой бак, а Фара и Леший развлекали Кардана разговорами. Он провозился ещё минут сорок, прежде чем по рации связаться с Сычом. Получив команду, Сыч включил оба двигателя. Они, оглушив нас, жизнерадостно загрохотали. Кардан сидел довольный, без толку тёр руки грязной ветошкой и покачивался в такт вибрирующему моторному отделению. Над нами из четырёх труб вырвалось чёрное облако выхлопа, под нами заскрежетали гусеницы - «Зверь» пробудился и двинулся вперёд, навёрстывая упущенные километры.
        Кардан хотел сразу идти в печное отделение, но Леший силой увёл его в теплушку, заставил вздремнуть пару часов. Вскоре до теплушек добрели и печники. Малой, Сифон и Череп убились за ночь. Непрерывно жгли хануриков в ручном режиме и даже до сральной кабинки не бегали - ссали прямиком с платформы. Мы с Кирпичом и Фарой подменили их, заодно условились с топливным отрядом, что после обеда, когда приблизится очередная мясорубка, придёт их черёд стоять у печей. Между тем Сивый и Леший вызвались перетаскать хануриков из холодильного в опустевшее мусорное отделение.
        Автоматика полетела не впервые. Нам с Кирпичом уже доводилось вручную настраивать печи, однако в прошлый раз мы заранее распределили вахты так, чтобы в каждую из них вписался хотя бы один печник, и особых проблем не возникло. Сегодня пришлось действовать самостоятельно, напрягая мозги и вспоминая, какую ручку подкрутить, какой рычаг дёрнуть. К счастью, Фара выудил из-под дробилки заляпанную инструкцию и несколько часов подряд, перекрикивая «Зверя», зачитывал её вслух. Вновь и вновь повторял одни и те же пункты, вколачивал их в наши с Кирпичом головы. Нам бы так поработать недельку-другую, и мы бы справлялись не хуже печников.
        На палубе долговязый Шпала вытягивал свои длиннющие руки и, направляя кран малого бортового подъёмника, спускал к нам хануриков, а мы принимали их и сортировали по весу и типу. Забрасывали мешки на противень, поднимали складной стол и направляли трезубец его столешницы в печь, после чего вытягивали столешницу и опускали дверь. Тут всё просто. Гораздо сложнее было регулировать приблуды, за управление которыми обычно отвечала автоматика.
        От нас требовалось поддерживать нужную температуру на разных этапах горения и в целом не позволять ей выйти за рамки восьмисот семидесяти и тысячи ста градусов. При низкой температуре кости хануриков лишь обуглятся, а при высокой покроются стеклом и затвердеют так, что их не возьмёт никакая дробилка. Кроме того, я поглядывал на датчики дожигательной камеры. В ней сгорали выделившиеся из хануриков и не сгоревшие в самих печах газы. Слава богу, камера отлично работала и без дополнительной регулировки, иначе у меня бы точно мозг потёк изушей. Я только следил, чтобы в ней не гасла горелка и не залипали клапаны, отмеченные отдельными лампочками на щитке.
        Окошка на двери никто не предусмотрел. Минут через двадцать после запуска печи я включал гидравлический привод. Круглая дверь приподнималась. Заслонив лицо рукой, я прижимался к простенку между печами, а Кирпич, облачённый в верхонки и колпак с защитными очками, заглядывал в образовавшуюся щель. На него изливался поток испепеляющего жара, от которого морщился даже сидевший поодаль Фара. Кирпич мельком осматривал хануриков. Его приветствовали обнажённые до красноты тела. Они успевали вышелушиться из-под мешков и одежды, заодно скинуть волосы и почти всю кожу. Почерневшие головы вскипали. На занимающихся руках и ногах частично оголялись мускулы. Кирпич кричал мне, что всё в порядке, и я торопился опустить дверь.
        Задержавшись у щитка, я почти в два раза увеличивал приток воздуха и ощутимо снижал температуру в осмотренной печи, а Кирпич доставал металлические грабли и бросал мне какую-нибудь шутку. Из хануриков активно вырывался всякий газ, и Кирпича забавляло, что они подрагивают, словно пританцовывают в огне. Я на его шутки не отвечал. Молча торопился к следующей печи.
        Жаропрочная дверь приподнималась. Кирпич, вооружённый граблями, заглядывал внутрь. На сей раз его встречали ханурики, полностью охваченные пламенем, с отпавшими конечностями, со вскрывшимся и полыхающим изнутри животом. Кости, до которых добрался огонь, местами побелели, местами почернели. Грудина провалилась, и рёбра торчали короткими обрубками. Нужно было убедиться, что ханурики прогорят равномерно, и Кирпич протягивал к ним грабли. Впивался зубьями куда ни попадя, лишь бы ухватиться, и переворачивал на бок или на спину. Дольше всего, если не считать кости, прогорали сердце, лёгкие, почки и что-то там ещё, потому что в них было много воды. Ну, по крайней мере, так говорил Череп. Может, и много, не знаю. Главное, что без автоматики, направлявшей струю раскалённого воздуха, Кирпичу приходилось ворошить хануриков. Не зря Калибр называл печников шашлычниками.
        Опустив дверь, я почти перекрывал воздух и окончательно снижал температуру во второй печи, и мы с Кирпичом шли к третьей. Фара уже не морщился от выпущенной волны жара, а я не вжимался в простенок и только загораживал лицо ладонью. Заглянув внутрь, Кирпич видел размётанный пепел и отдельные красные или белые кости. Убедившись, что среди них нет чёрных, давал мне знак, и я выключал печь. Пока она остужалась, мы с Кирпичом принимали с палубы новых хануриков.
        Из остуженной печи Кирпич граблями выскребал сохранившиеся кости. Нажимая кнопки, я вытаскивал наружу противень, затем загонял внутрь Фару, чтобы он прошёлся там веником. Потом Фара возился с магнитом и засыпал кости в дробилку, а мы с Кирпичом заново прогревали высвободившуюся печь, загружали в неё новую партию хануриков и торопились к печи, где ханурики едва успели отбросить руки и раскрыть свои полыхающие внутренности. Фара, разобравшись с дробилкой, возвращался к чтению инструкции. Всё повторялось по кругу.
        К обеду Кирпич так раскраснелся, что стал точной копией брата, Сифона. Мы вымотались, но в целом чувствовали себя сносно. Главное, отработали, ничего не запоров. Нас сменил топливный отряд, только вместо Крота с ними спустился Черпак. Предложение отправиться на печную платформу Крот принял в штыки - заныкался где-то в глубине за топливными резервуарами и поблёскивал очками, когда Калибр высветил его фонарём.
        Мы с Кирпичом и Фарой сгоняли в хозблок за сухпайками - пусть Черпак сам доедает свою обеденную перловку, - помогли Сивому перетащить последних хануриков из холодильного отделения и вчетвером отправились в вылазку.
        На линии фронта хануриков сейчас поприбавилось, однако «Зверь» туда не подпускали. Там ни прожекторы, ни белёная крыша не уберегут от случайной ракеты. «Зверь» держался поодаль от фронта, подчищал лишь безопасные места, и сегодня мы довольствовались тремя мясорубками на двадцать три ханурика в общем. Вернулись разбитые - сказалась утренняя вахта на печной платформе. Опоздав на встречу со «Зверем», едва нагнали его с кормы.
        Кардан к нашему возвращению починил автоматику. Раньше всех поужинал и завалился спать перед ночной вахтой в кабине управления. Сухой так и не привёз механиков, под конец даже перестал отвечать на вызовы по радиостанции, хотя Сыч хотел сообщить ему, что надобность в механиках отпала. Леший сказал, что Сухой, наверное, и не собирался никого привозить.
        - Может, и не собирался, - кивнул я, - А заправщики?
        - Приезжали.
        - И то хорошо.
        - Хорошо, - согласился Леший. - Главное, припасов хватает.
        Перед сном похоронная команда почти в полном составе засела в хозяйственном отделении. Мы решили, что пора делать закладки. Давно предчувствовали, что этот день придёт, хоть и не говорили о нём вслух. Закладки поручили Лешему и Сифону. От обычной работы их освободили. Им предстояло каждый день спускаться со «Зверя», шастать по округе, выискивать укромные места и прятать наши припасы, затем отмечать положение припасов на самодельной бумажной карте.
        Выбирать места для закладок и чертить карту взялся Леший. Собственно, он отвечал за всё, что требовало хоть каких-то мозгов, а Сифону оставалось взваливать на спину вдвое больше груза, чем мог унести Леший, и в нужный момент работать лопатой.
        Фара согласился по ночам перерисовывать карту, заодно со слов Лешего расписывать выбранные им ориентиры, а то, пропади он, потом никто в его значках не разберётся. Под утро Крот будет прятать вторую карту в глубинах топливного отделения. Заменить Сифона в печном отряде пришлось Калибру. На том и порешили.
        Разошлись из хозблока, шепнули о закладках Сычу, Кроту, Черепу и Малому, которые не участвовали в обсуждении, и больше о закладках вслух не заговаривали. Сухого мы бы ни во что не посвятили, даже если бы он вдруг заявился к нам на своём «Секаче». Только вот что-то мне подсказывало, что Сухого мы уже не увидим.

* * *
        На рассвете облака были сизые, как выхлоп «Зверя». По выхлопу Кардан определял, что в камеру сгорания попало масло и пора менять поршневые кольца, а по облакам Кардан определить ничего не мог. Они были просто облаками. Безучастные и молчаливые, скользили по небу, а я следил за ними и на минуту-другую забывался.
        В вылазки мы теперь ходили в ветровках. Фара не поддевал шерстяную шапку, ограничивался шапкой банной. К вечеру мы мёрзли, но таскать с собой ватники ленились. Малой, Калибр и Череп на печной платформе вовсе работали в тельняшках. Нам бы наслаждаться долгожданным теплом, однако дни пошли какие-то контуженые. Мы предвкушали скорые перемены.
        Череп чаще доставал из-под шконки игрушечные танки. Донимал Кардана, чтобы тот чинил их моторчики, и таскал из хозблока краску, чтобы замазывать мелкие прожоги и царапины на пластмассовых корпусах. Малой запирался с Фарой и вроде бы как диктовал ему письма. Многие вне очереди заглядывали к Шпале подстричься. В столовой все молчали. Разговор не клеился. Даже Черпак почти не трепался. А я думал о родных. Гадал, как они меня встретят, что скажут и что я скажу им в ответ. О чём спросят. Уж точно не о «Звере».
        Родных у меня осталось мало, и я ловил себя на мысли, что забываю их имена. Нет, я бы сходу перечислил, как зовут мать, отца, двоюродную сестру и других, кого видел в последний раз, однако их имена стали какими-то пустыми. Вот произнесёшь имя матери, а оно - лишь звук.
        Не ошибёшься, но почему-то запереживаешь, что ошибся. Может, и не так зовут… А если так, то почему имя ничем не отзывается? Из него будто выпали и облик матери, и связанные с ней воспоминания. Я по отдельности вспоминал её лицо, голос, улыбку, видел разрозненные образы матери из тех дней, когда мы были вместе, а собрать их воедино не мог. Имя превратилось в затёртую оболочку. Испугавшись, я повторял его вновь и вновь, но становилось только хуже. Повторённое сотни раз, имя окончательно чужело и пропадало.
        Между тем «Зверь» продолжал ползти через поля, посёлки и окраины городов. Преодолевал овраги, воронки и завалы горевшей техники, перебирался через мелкие речки, а к большим рекам не выходил. Иногда днём мы вдали различали чёрный выхлоп других «Зверей», по вечерам мимолётно улавливали в небе отражение их прожекторов. Сухой к нам не приезжал, но пока связывался с Сычом, передавал координаты нового маршрута, проложенного кругами, в лучшем случае - тесными петлями.
        Крупные мясорубки не попадались, но мелкие мы окучивали постоянно, и печи не простаивали. Наворачивая круги, мы возвращались к местам недавних вылазок и на уже очищенных нами луговинах собирали свежих хануриков, по большей части членистоногих и шашлыков. Изредка попадались изрешечённые манекены. Фара старательно переписывал в букварь данные с их жетонов, но оружие и ценности мы не трогали, их опись не составляли. Трофейники всё равно не заглядывали. Хорошо хоть, топливо- и водозаправщики приезжали исправно.
        Кажется, Сивый вчера за моей спиной воспользовался щелкунчиком - снял пару колец, выдернул пару золотых зубов, заодно прихватил наградной пистолет, - однако поймать его с поличным опять не удалось. А на днях «Зверь» оказался неподалёку от той взлётно-посадочной полосы с помятыми ангарами. Я навострился туда поискать сожжённую книгу учёта, но передумал. Кому бы и что я доказал? Ветер давно раскидал бы огарки букваря. Да и мало ли где там Сивый его сжигал - я же не попрошу его отметить точку в навигаторе.
        По радио генералы не выступали, выпуски с фронтовыми сводками не подрубались. Мы только слушали и без того сотни раз повторённые передачи. Учёные задорно объясняли, что огненное погребение приводит к образованию углисто-золистой массы, будто «углисто-золистая масса» была лучшим рекламным словосочетанием, способным переубедить наиболее упрямых почитателей захоронения обычного, земляного.
        Певцы, исполнив весёлую фронтовую песню, желали слушателям скорейшей победы и напоминали им, что трупосжигание - это всегда опрятно, удобно и никаких болезней. Историки живенько пересказывали традиции других стран, в которых сжигание родственников на прощальном костре превратилось в обыденное занятие вроде чистки зубов. И так - по бесконечному кругу.
        Особенно часто по радио повторяли историю самого первого «Зверя», названного так по фамилии инженера-конструктора. Двое радиоведущих наперебой восхищались грандиозностью его замысла, признавали прифронтовой механизированный сжигатель гусеничного типа «Зверь 1» чудом инженерной мысли и в деталях, чуть ли не по минутам пересказывали день его торжественного запуска.
        Усыпанный цветами, он стоял на площади, а первая механизированная команда, вся разодетая и гордая, принимала парад. Батальоны маршировали, ехали на танках, боевых машинах десанта, бронетранспортёрах, самоходных противотанковых ракетных комплексах, везли с собой тысячи выставленных на обозрение ракет, отдавали честь громадине пробудившегося «Зверя 1» и отправлялись прямиком на фронт - он к тому времени растянулся на сотни километров и утонул в месиве неразобранных мясорубок. «Зверь 1» провожал батальоны голодным взглядом. Ну, про месиво и голодный взгляд по радио, конечно, не говорили. Это я от себя добавил.
        Масса того гиганта, оснащённого бортовыми пулемётами и носовыми пушками стодвадцатипятимиллиметрового калибра, достигала двух тысяч тонн. Он был в десять раз мощнее и тяжелее нашего «Зверя 44», который рядом с прародителем смотрелся бы как телега перед танком. Корпус «Зверя 1» собрали из тридцатимиллиметровых катаных бронелистов, а гусеницы дополнительно защитили броневыми козырьками толщиной в сто миллиметров. Силовая установка состояла из четырёх двигателей, перенесённых в его моторное отделение с разобранных для такого случая подводных лодок. В топливном отделении размещались сразу тридцать пять печей. В жилом отделении были оборудованы теплушки на восемьдесят восемь человек. Величественный гигант! Слыша, как он ползёт следом, батальоны могли не переживать за своё будущее и смело идти в бой. Так говорили по радио. Леший про первый «Зверь» рассказывал иначе.
        Сам я не видел ни одной фотографии. Слушая перечень технических характеристик, не мог и представить подобную махину. По словам Лешего, «Зверь 1» действительно существовал. Его построили к третьей волне мобилизации, когда события на фронте не слишком затронули тыловую жизнь. Нет, в тылу тогда многие считали, что не просто затронули, а полностью перевернули, - ещё не догадывались, как всё сложится в последующие годы. В общем, «Зверь 1» построили, торжественно запустили, и после парада он пополз за уходящими на передок батальонами, однако через сотню километров намертво увяз в бездорожье. Потом выяснилось, что особо укреплённые мосты, возведённые на пути «Зверя 1», не такие уж укреплённые и под его массой наверняка обрушатся, а значит, он в любом случае не преодолеет даже первую реку, и «Зверь 1» с тех пор не сдвинулся ни на метр. Вытащить его из грязи никто не попытался.
        Гигант стоял покинутый, окружённый колючей проволокой и всеми позабытый. С него сняли двигатели, броню, пулемёты, пушки, свинтили всё, что только приглянулось танкостроительным заводам, а вокруг обглоданной туши «Зверя 1» обустроили лагерь для пленных. С пленными тогда была сплошная головная боль. Как-то так получилось, что никто не хотел признавать их существование. Одни скрывали масштаб наступления, другие стыдились масштабов потерь. Несуществующих людей не удалось бы отправить на принудительные работы, их нельзя было обменять на других несуществующих людей, угодивших в плен по ту сторону фронта. Канитель с ними вышла страшная. На выручку пришёл «Зверь 1». Заново собранная похоронная команда, уже не механизированная, а лагерная, запустила его печи.
        Пробудившись, «Зверь 1» поглотил всех пленных без остатка. Они, наверное, и сами, измученные голодом и прочими неудобствами, обрадовались подобному исходу. Когда же существование новых пленных признали официально, их со спокойной душой обменяли, продали или увезли на тыловые работы, а «Зверь 1» начали кормить исключительно гражданскими хануриками из разбомблённых городов. Одни скрывали сам факт того, что сбросили бомбы на жилые дома, а другие не хотели признавать слабость собственной противовоздушной обороны. В итоге все порадовались прожорливости изувеченного гиганта.
        Заодно «Зверю 1» скармливали несуществующих диверсантов, предателей и просто внутренних врагов, призывавших к закрытию фронта и аресту главнокомандующего. «Зверь 1» превращал в пепел всех, кто не имел права на существование, а потом к нему с фронта открыто повезли армейских хануриков и по радио впервые заговорили о преимуществах организованного трупосжигания. «Всегда опрятно, удобно и никаких болезней». Наконец кто-то предложил возродить программу прифронтовых механизированных сжигателей, только выпускать их не такими грозными и массивными.
        Программу утвердили, о ней даже сообщили по телевизору, однако «Зверь 2» появился не сразу. Тогда многое застопорилось. Главнокомандующий как-то потерялся за спинами генералов и больше не зачитывал многочасовые лекции по истории. Диверсионные группы подорвали несколько заводов. Появились первые и не самые удачные гражданские танки, переделанные из трелёвочных тракторов. Пошла четвёртая волна мобилизации, которую чаще называли не четвёртой, а продуктовой, потому что семьям тех, кто в опережение очереди добровольно отправился на фронт, отгружали три мешка картошки и пять коробок всяких консервов. Вместо картошки иногда давали капусту с мукой, вместо консервов - живого барана. В некоторых городах дополнительно одаривали углём или дровами. Продвижение фронта замедлилось, а в газетах написали, что крупные столкновения начались и в других странах чуть ли не по всему миру. В общем, в тот год творилось всякое, и чудо, что «Зверь 2» появился.
        Он был полной копией нашего «Зверя 44» и едва напоминал прародителя-гиганта. Между прочим, прародителем самого «Зверя 1» считался заурядный сельскохозяйственный сжигатель, уничтожавший туши заражённых животных, - обычная печь, закреплённая на шасси тяжеловоза. Не знаю, правда это или нет. Леший говорит, что правда. Да и бог с ним. Главное, что генералам новый «Зверь» понравился и они одобрили его серийное производство. Прифронтовые механизированные сжигатели гусеничного типа с тех пор неотступно следовали за фронтом, успешно переплавлялись через реки и ни в какой грязи не застревали. Как сказали по радио: «Они доказали свою высокую проходимость, невероятную эффективность и полюбились всем, кто готовился пасть в боях».
        Прошли годы - и вот мы здесь, на палубе «Зверя 44». Слушаем радио, хоть и понимаем, что едва ли кто-то из генералов признает неизбежное отступление раньше, чем оно начнётся. Леший заверял нас, что по радио о прорыве фронта вообще не упомянут, чтобы лишний раз не беспокоить тех, кто живёт в тылу.
        Мы с Фарой и Кирпичом каждый вечер собирались у бортовой лестницы на морде «Зверя» - стерегли возвращение Лешего и Сифона. Другие изредка приходили к нам перекурить и поглядывали по сторонам в надежде, что именно сейчас объявится Леший и они первые услышат от него новости. Собственно, все ждали одного-единственного слова: «Началось». Пока Леший его ни разу не произнёс и только качал головой в ответ на обращённые к нему взгляды.
        Сегодня Леший и Сифон вернулись поздно. Уже стемнело, и «Зверь» готовился включить прожекторы. Вернулись недовольные, с полной поклажей. Закладку сделать не удалось. Леший молча прошёл мимо, а Сифон, запыхавшись на лестнице, сбросил вещмешок и задержался поболтать с Кирпичом и Карданом. Леший ещё брёл через палубу к хозяйственному отделению, а Сифон толком не отдышался и не успел рассказать ничего связного, когда вдали от нас, за частично выжженным лесом и руинами прифронтового города, под сумеречным небом полыхнула белая зарница.
        - Ого! - воскликнул Фара.
        Кардан замер с поднесённой ко рту папиросой.
        Сифон и Кирпич растерянно переглянулись.
        На мгновение я подумал, что вижу свет прожекторов другого «Зверя». Прежде чем я осознал, насколько это глупо - никакие прожекторы не светили так ярко, - до нас докатилось эхо взрыва. Оно пробилось сквозь гул двигателей и оглушило. Мы почувствовали, как завибрировал воздух. Небо высветилось вновь, и я мог пересчитать застывшие в нём разрозненные фрагменты облаков. Эхо и вибрация усилились.
        - Близко, - очухавшись, сказал Кардан.
        - Близко, - согласился я.
        Всполохи иссякли, и мы подумали, что всё закончилось, но следом пошли вспышки поменьше. Заработали дальнобойные орудия. С разных сторон в небо потянулись белые извитые полосы от ракет, пущенных самоходными зенитками. Полосы истончались и пропадали. Настигнув цель, венчались серебристым кулаком. Чуть поодаль показались разноцветные нити от сигнальных звёзд, отправленных наперекор друг другу сигнальными пистолетами. Значения звёзд не знал даже подошедший к нам Калибр, а я вообще не представлял, как можно разобраться в этой мешанине. С холмов, возвышавшихся над городом и лесом, молниеносными стежками легли совсем уж тонкие нити от трассирующих пуль. Всё небо и весь видимый нами горизонт неравномерно покрылись световой сетью.
        Темп боя нарастал. Поначалу сквозь гул «Зверя» к нам пробивались отдельные и различимые звуки. Мы слышали хлопки от пущенных из подствольника выстрелов, разрывы гранат из противотанкового гранатомёта и грохот палящих танковых орудий. Угадывали нарастающий шелест гусеничной техники и свист пролетающей в небе авиации. Потом застрочили пулемёты, автоматы, и звуки смешались в непрекращающийся шум. Он перекидывался через стену леса и накатывал на «Зверь» единой пробивной волной. Изредка над нашими головами прорывался рёв истребителя, но мгновением позже и он тонул в общем громыхании боя.
        На палубе собрались все, кроме Сыча, Крота и печников. Печники и с платформы хорошо видели происходящее. На их счастье, «Зверь» шёл левым бортом к фронту.
        Мы молча наблюдали, как в облаках появляются огненные оползни подбитых самолётов. Под холмами что-то рвануло, накрылось красно-жёлтым куполом и продолжило мерно взрываться. Купол наполнялся дымом, пульсировал в такт каждому взрыву и выкрашивал небо грязным багрянцем, словно под холмами вызревал и никак не мог вызреть преждевременный рассвет. Я удивился, не понимая, что там так прицельно и настойчиво бомбят, а Калибр сказал:
        - Наверное, попали в склад. В какие-нибудь снаряды для гаубиц или вроде того. Метров на двести всё изрешетит.
        До нас с запозданием донесло запах пороха. Ветер отбрасывал его, однако он возвращался, густел и вскоре проник повсюду. Фара надел маску, хотя не сказать, что порох пах неприятно. Получше, чем кожа пузыря или жабы.
        Мы ещё разглядели пару транспортных «Кабанов» и одну штурмовую «Овчарку», затем Сыч включил прожекторы, и мы уже ничего не видели, только слышали стрекот и повизгивание пролетающих вертолётов.
        Постепенно звуки отдалились. «Зверь» уходил в сторону от леса. Отголоски боя растворились в умиротворяющем монотонном рокоте двигателей. Порохом больше не пахло, самолёты и вертолёты над нами не проносились, и палуба опустела. Калибр ещё выкурил папиросу с таким видом, будто хотел что-то сказать. Не промолвив ни слова, вернулся на печную платформу, где подменял Сифона. На крыше остались мы с Фарой. Фара зевал, томился, а я сам не понимал, почему не иду в теплушку.
        - Думаешь, нас туда отправят? - спросил Фара.
        - За лес? - уточнил я.
        - Там будет урожайно.
        - Если фронт так опустился, не отправят. Да и там всех перемолотило. Чего собирать-то?
        - Ну да…
        - Ладно, идём.
        Мы с Фарой добрели до теплушки, завалились спать, а утром поднялись незадолго до рассвета. Позавтракали и уже подготовились к первой вылазке, когда узнали, что Сухой передал Сычу координаты изменённого маршрута. От намеченных на сегодня мясорубок пришлось отказаться. Неподалёку от них шли бои.
        «Зверь», обогнув наполовину засыпанный котлован, начал закладывать крутые петли и медленно откатывать от дрогнувшего фронта. Чуть позже мы получили и координаты новых мясорубок. С таким зигзагообразным маршрутом до ближайшей из них нам предстояло добраться лишь после обеда. Мы с Фарой, Кирпичом и Сивым могли бы пойти туда напрямик, однако предпочли поваляться на шконках. Напрасно. Едва мы закрылись у себя в теплушке, примчался Шпала, весь перепачканный в каком-то говнище, и с выпученными глазами позвал нас к печам.
        Поднявшись на палубу, мы увидели, что Черпак носится под бельевыми верёвками и себе на плечо сдёргивает недавно постиранные портянки и тельняшки. Из печного дымохода валил густой чёрный дым. Он был гуще и чернее выхлопа из выхлопных труб.
        - Дело говно, - вздохнул Сивый.
        Я с ним согласился. Чёрный дым означал одно. Нет, Кардан перечислил бы с десяток возможных причин его появления, заодно посоветовал бы, как легко и быстро их устранить, но перепачканная одежда Шпалы определённо говорила лишь об одном.
        - Протечка, - сказал я.
        Шпала пришибленно кивнул в ответ.
        Услышав о протечке, Фара испарился. Только что пыхтел мне в спину, а теперь исчез. Вот гад! Не хотел мараться. В любом случае толку от него на платформе было бы мало. Мы вчетвером спустились туда по откидной лестнице и сразу увидели масштаб катастрофы.
        Выяснилось, что утром Шпала подменил Калибра. Устав после ночной вахты, Череп доверил ему простейшее дело - вычистить вторую печь. Шпала постарался на славу. Выскреб пепел, выковырял из-за упоров мелкие кусочки прогоревших костей, разве что тряпочкой всё не протёр. Напоследок догадался заглянуть в съёмный ковш под печью. Обнаружил, что тот намертво забит старым пеплом - ну разумеется! - и вытряс его содержимое с платформы на землю. Затем вернул ковш на место, правда, задвинул неплотно. Нет, Шпала попытался впихнуть его как следует, однако ковшом давно не пользовались и он малость деформировался. Шпала не сказал об этом печникам. Побоялся словить пару крепких пинков. В итоге словил не пару, а столько, что хватило бы на целый взвод.
        В ковш попадал пепел от сожжённых хануриков, но с ним выходило много возни, и печники предпочитали выметать пепел веником, а ковш не трогали. Он наполнился, закупорился, и о нём никто не вспоминал, пока Шпала не придумал его почистить. Такуж совпало - вот как нарочно! - что во вторую печь утром отправились три бочки, то есть три разжиревших ещё при жизни ханурика. Не представляю, как они умудрились под фронтом отрастить брюхо, ну да это и не важно.
        Важно, что жирдяи горят хорошо, и никто не ждал от них подставы, а подстава случилась, когда из хануриков потёк растопленный жир. Он стекал с пода в пустой ковш, где потом сгорел бы, если бы не нашёл мгновенный путь наружу. Жир хлынул на платформу из щелей приоткрытого ковша. Сам же Шпала на нём и поскользнулся первый. Перепачкавшись, кинулся в хозблок за металлическими совками. Побросав совки на платформу, метнулся за подмогой в жилое отделение.
        Печники продолжали работать. Без нас они бы с протечкой не справились. Малой только поднял температуру во второй печи до максимально допустимой, чтобы жир внутри прогорел как можно быстрее - отсюда и клубы чёрного дыма, - а мы с Кирпичом, Сивым и примчавшимся на наши крики Калибром принялись собирать жир совками и выпрастывать их с платформы.
        Самостоятельно стекать на землю жир не торопился. Предпочитал проникать в щели нижней вентиляции, просачиваться под складные столы, да и вообще в любую щель и в любое отверстие. Попав внутрь платформы, он бы остыл, загустел, и дальним лётом полетела бы гидравлика, поднимавшая противни с хануриками, а с ней полетело бы и что-нибудь такое, в чём не разбирался даже Кардан. На механиков Сухого надеяться не приходилось, и мы вчетвером, как придурочные, носились возле печей. И Шпала носился. С двумя совками наперевес. Делал всё невпопад, мешался под ногами. От волнения покрылся пунцовыми пятнами. Кирпич дважды снёс его - неудивлюсь, если нарочно, - заставив вновь искупаться в тёплом жире, и я предпочёл отправить Шпалу в хозблок за вёдрами.
        Как бы мы ни вытанцовывали, жиром покрылось всё: противни, столешницы, грабли, веники, мешки с подготовленными к сжиганию хануриками, - а он продолжал хлестать из щелей, словно там в печи лежала сразу дюжина бочек.
        Кирпич попробовал ногой вколотить ковш на место и погнул его стенку - щели по бокам расширились, вырывающийся поток усилился.
        Шпала с вёдрами куда-то запропал. Наверное, подрался за них с Черпаком. Не надо было говорить, зачем они вдруг понадобились печникам.
        Когда Шпала вернулся, поток уже ослаб. Мы подставили ведро и смогли выдохнуть. Малой снизил во второй печи температуру и приподнял её дверь, чтобы Калибр граблями поворошил неравномерно прогоравших хануриков.
        Шпала остался тряпками драить платформу, а мы с Фарой, Кирпичом и Сивым отправились в вылазку. Нам бы ополоснуться под краном, переодеться, однако мы и без того запоздали с выходом и вышли с ног до головы перепачканные жиром. Один Фара вышагивал чистенький, если не считать привычного налёта пепла. Не удержавшись, я обнял его, малость подгрязнил, и Фара потом ныл, а мы отвечали ему смехом. Даже Сивый развеселился, глядя, как Фара брезгливо оттирает рукава ветровки.
        К нашему возвращению всё успокоилось. Шпала, пинками и подзатыльниками награждённый за свой подвиг, прятался в топливном отделении. Черпак готовил ужин, а Леший и Сифон курили и отдыхали на палубе после удачной закладки.
        Кардан от греха подальше намертво приварил печные ковши, хоть и подозревал, что это из-за переполненных ковшей в трубу вырывается столько измельчённого в пыль пепла. Прочистил и проверил гидравлику, заодно продул вентиляционные щели под печами. Нижнюю вентиляцию включали в жару или при задранной, то есть притянутой к борту платформе. Кардан боялся, что она помрёт в самый ответственный момент, и провозился с ней дольше всего.
        Следующий день прошёл спокойно. Ни перестрелок, ни взрывов. Лишь время от времени над палубой пролетали беспилотники синих вроде ударного «Молота» и средневысотного тактического «Призрака». Калибр учил меня различать их по внешнему виду, а я тщетно высматривал в небе авиацию жёлтых. Гадал, почему они медлят. Если жёлтые не поторопятся, Сивый со своими закидонами успеет напоследок подвести нас под расстрельную стену.
        Бродя по палубе, я прикидывал, как бы ему помешать. Угрозами Сивого не взять, в слежке за ним не поспеть. Хитрый, паскуда, и манёвренный. Ведь я до сих пор не понимал, чего он вообще добивается и с кем конкретно связался.
        Рассчитывать я мог только на себя. Лешему хватало забот с закладками, а никому другому я бы не доверился. Никто бы не разделил моих опасений. Даже Фара. Да и мало ли кого Сивый умудрился завербовать! Может, за моей спиной половина команды уже приняли его сторону. Придурочные, не чуяли, чем это грозит…
        В итоге я решил втереться к Сивому в доверие. Начал всячески к нему подмазываться. Из ботинок не выпрыгивал и зад подтереть не вызывался - бухтел, когда Сивый отлынивал от работы, и спуску ему особо не давал, - но аварийную лампу погасил, ходить по пятам перестал. Отправляясь в столовку, ждал Сивого и садился рядом. Угощал самокрутками и смеялся над шутками, из-за которых раньше полез бы в драку. В общем, всем видом показывал: вот он я, покладистый и добрый, ты только завербуй.
        Иногда мне становилось тошно от собственной роли, но я терпел. Сивый, конечно, заметил перемену в моём поведении. Наверное, подумал, что я от страха прогнулся. Пусть думает что хочет. Лишь бы клюнул, а потом посмотрим, чья возьмёт.

* * *
        Ветки на деревьях растопырились, как пальцы на руке обгоревшего мертвеца. Они не закрывали обзор, и, прогулявшись по упокоенной после недавнего пожара роще, мы с Кирпичом, Сифоном и Калибром быстро приметили парочку подходящих сосен. Разошлись по сторонам и устроили перекличку гулкими ударами топоров. С веток осыпалась крупная шелуха пепла. Она кружила в воздухе, медленно опускалась нам на головы и плечи, тонула в покрывавшем землю угольном налёте черноты.
        Мы обливались потом, тёрли зудящие лоб и шею. Перемазались сажей и потеряли друг друга на фоне закоптелых стволов, но продолжали размахивать топорами. Затвердевшая кора проламывалась под их ударами, затем наружу летели светлые брызги не тронутой огнём древесины. Мы выбирали стволы потоньше, но всё равно возились с ними долго. Повалив их, брались за пилу и наполняли рощу стонами скользящего металла.
        Нагрузив телегу полешками, прилегли отдохнуть. Со стороны выглядели обычными шашлыками, покорно ждущими, когда их отнесут в печь.
        Уснув, мы бы и не заметили, как поисковый отряд другой похоронной команды наваливает нас на плащ-палатку и волочит из рощи к своему «Зверю». Я представил, как меня укладывают в мешок, поднимают на чужую печную платформу и бросают на противень. Представил, как просыпаюсь от скрипа гидравлики, начинаю вертеться в мешке и требовать, чтобы меня отпустили. Только меня никто не слушает, потому что я ханурик, а у ханурика одна судьба - воспламениться под струями раскалённого воздуха. Противень опустился на упоры, круглая дверь печи закрылась, где-то надо мной загудели воздухоподогреватели - и я проснулся.
        Растолкал других, и мы, гремя шумихами и поцокивая трещотками, выдвинулись обратно по тропинке. Утром хорошенько протоптали её, а теперь едва различали под свежим наносом пепла.
        Телегу тащили посменно: то мы с Кирпичом, то Калибр с Сифоном. Когда колесо попадало на вылупившийся из земли корень, полешки громыхали за нашими спинами, норовили вывалиться, а в сетке между оглоблями побрякивали топоры и пилы.
        Нам предстояло сделать ещё одну ходку.
        Вчера приехали топливозаправщики. Калибр пристал к ним с вопросами, хотел разведать, что к чему. Ничего не добился. Ни привета, ни ответа. Водители молча смотрели на Калибра ввалившимися от усталости глазами. Мы заподозрили, что заправка окажется последней. Решили перестраховаться, вот и взялись пополнить запас дров.
        Поленница в хозблоке и так ломилась, но мы знали прожорливость топки. За сутки непрерывной работы она запросто сжирала половину поленницы, а то и больше. Каждая привезённая телега с дровами продлевала работу печей на пару часов. Мелочь, конечно, но всё лучше, чем ничего. Печникам предстояло разобраться с хануриками из холодильного отделения. Не сожжём их сейчас, потом сжечь не получится. Если потребуется, будем таскать из ближайших посёлков мебель, книги, половицы, только бы печи не затихали. Сивый подговаривал нас плюнуть и лишний раз не жилиться, однако мы его не слушали.
        Сухой на связь не выходил. Маршрут «Зверю» не продлевал, наводок на мясорубки не давал. Мы предлагали Сычу заглушиться, чтобы зазря не тратить солярку, а Сыч упёрся. Боялся тишины и гула в ушах. Мы не настаивали. Знали, что скоро маршрут закончится и деваться Сычу будет некуда. Правда, он схитрил: перевёл двигатели на малые обороты. Кардан сказал, что для двигателей это вредно, но Сыч его не послушал. Теперь «Зверь» едва полз. Нагнать его даже с гружёной телегой было нетрудно.
        Мы не спеша брели через рощу. Калибр и Сифон пробовали заговорить о Сухом, но быстро задохнулись от запаха гари. Дальше шли молча, а я вспоминал других командиров нашей команды.
        Когда я впервые поднялся на палубу - тогда ещё не палубу, а просто крышу, - на «Звере» хозяйничал Лось. У него главным закидоном была дисциплина. Вот хоть убейся, а живи по распорядку и как штык спускайся завтракать ровно в шесть тридцать восемь. Он каждому всучил наручные часы и заставил Шкуру, тогда сидевшего на месте Сыча, ежедневно по радиостанции сверять их ход. Лось частенько устраивал проверки - без предупреждения приезжал на «Зверь» и обламывал рога всем, кто нарушил установленный им распорядок. Шкура нашёптывал, кого наказать построже. Затем они оба пропали, и мы не слишком расстроились, но какую-никакую дисциплину Лось в нас вбил. Особенно в Кардана. Он один из немногих на «Звере» по-прежнему носил подаренные Лосем часы.
        Следующим назначили Бухту. От него сохранились словечки вроде «палубы» и «кормы». Он приказывал травить, задраивать, майнать, вирать - поди разбери, что ему нужно. Та ещё контузия. Нас он называл матросами и по такому поводу организовал нам настоящие тельняшки. Не поскупился - организовал с запасом. Два тюка до сих пор лежали в хозблоке нетронутые. Когда Бухта пропал, мы поначалу в шутку повторяли его словечки, а потом они прижились. Иногда всплывал какой-нибудь камбуз, и становилось грустно, потому что Бухта был неплохим командиром, уж получше Сухого.
        Хотя Сухого мы и видели нечасто. Думаю, он запомнится придирками к алкашке. Тоже неплохо. Отбил охоту, кому требовалось отбить. Раньше Калибр не отлипал от фляги - как покажется посёлок, нёсся туда и шукал, где бы её наполнить, - а теперь попустило. Посасывает иногда, но без одержимости. У него и приступы прекратились. За это Сухому спасибо, а вообще нам сейчас было не до него.
        У нас хватило бы припасов ещё на две-три закладки, но «Зверь» лишь отдалялся от фронта, и делать закладки больше не было смысла. Сифон вернулся в печной отряд. Леший в свою очередь мог бы вернуться в отряд снабжения и лазать по заброшенным домам в надежде найти что-нибудь полезное, но мы поручили ему следить за округой. Хотели вовремя узнать о прорыве фронта и приближении жёлтых. Тут, если замешкаешься, потом костей не соберёшь.
        В итоге Леший опять убегал на рассвете и возвращался ктемноте. Пока не выяснил ничего важного, но обнаружил несколько новых мясорубок. Одна из них располагалась неподалёку, и я наметил туда сгонять. Вылазку назначил на утро следующего дня, а сегодняшний день посвятил заготовке дров. Продолжал подмазываться к Сивому и в рощу его не потащил, разрешил ему отдохнуть.
        Роща загорелась после недавнего обстрела. К нашему приходу огонь иссяк. Ещё попадались тлевшие деревья, местами виднелись расщеплённые сосны с красными углями в глубине стволов, однако мы не обращали на них внимания. Только выбравшись из рощи, осознали, до чего в ней было жарко и каким ядовитым воздухом мы дышали. Подождали, пока ветер разгонит клубы пепельного марева, и наконец сняли почерневшие маски. От свежего воздуха нас немного повело, но вскоре мы вернулись к «Зверю». Сифон отправился работать на печную платформу, а мы с Кирпичом и Калибром разложили собранные полешки в хозблоке. Перепачкали всё сажей, но результатом остались довольны.
        Прежде чем пойти к раковине, я заглянул в теплушку. Встретил Фару и узнал, что Сивый куда-то свалил. Понятное дело, никого не предупредив. Фара видел, как он идёт в противоположную от рощи сторону. Я пообещал себе не психовать и, когда Сивый вернётся, лишь мимоходом спросить, где его носило. Пусть набрешет что захочет. Я проглочу и не утрусь.
        Помывшись и отряхнув одежду, я полез проверить топку. Она располагалась в самой глубине печного отделения, однако вход в неё открывался из отделения хозяйственного. Пришлось откапывать дверь из-под коробок и тюков. Зайдя внутрь, я убедился, что всё в порядке. Собственно, в топке ничто не изменилось с тех пор, как мы ею пользовались в последний раз - в день, когда пропал Бухта.
        Вторую вылазку за дровами мы с Кирпичом, Сифоном и Калибром наметили на три часа. Спать не хотелось, и я спустился в столовую. Получив порцию перлового супа с куриными ёжиками, устроился за пустовавшим столом. Черпак сразу присел мне на уши.
        Позавчера заполнился бак с прахом, и Черпак вновь пожертвовал печникам вёдра. Сивый предложил отсыпать с четверть бака в канаву, но печники его не послушали. Сегодня мы ждём, что жёлтые прорвут фронт, а завтра получаем от синих координаты нового маршрута и к нам на «Секаче» приезжает Сухой. Всё может быть! И объясняй ему, почему праха меньше, чем обычно. Так что Череп правильно сделал, что заглянул в хозблок за вёдрами, но зря ляпнул, что следом придёт за кастрюлями. Черпак теперь бесился и бухтел про свои кастрюли как заведённый.
        Я доедал суп, когда в столовку забрёл Фара.
        - Думаешь, ещё долго? - спросил он.
        Второй нытик на меня свалился.
        Черпак и Фара обсудили, как в итоге поступить с прахом. Кардан, спустившись обедать, присоединился к обсуждению, а потом мы вчетвером переключились на радио. Не ждали прощальной речи синих генералов, не надеялись, что они признают неудачу и объявят полномасштабное отступление, нет. Однако предвкушали, что в эфир прорвутся жёлтые. Зацикленная передача приглохнет, и на её фоне раздастся голос, который расскажет, что сейчас творится на фронте. Между тем радио действительно заело. Словно от бесконечного повторения в труху истёрлись все передачи, кроме одной - часового выпуска про самые грандиозные огненные погребения из всех, какие видело человечество.
        Мы уже распухли от их грандиозности. В сотый раз слушали историю какого-то там умершего семнадцать лет назад короля. Подданные целый год приходили поглазеть на его мёртвое тело, даже водили к нему на поклон животных, а строители возвели для будущих похорон громадный погребальный комплекс, проще говоря, костёр. Украшенный деревянными башнями, резными сценами из жизни короля и двумя статуями его любимых собачек, костёр достигал пятидесяти метров в высоту, то есть был в семь раз выше нашего «Зверя»! Статуям предстояло сгореть вместе с королём. Наверное, и самих собачек бросили в огонь. Не знаю, об этом ведущий не упомянул.
        Вокруг костра строители разбили цветочные клумбы, рисовое поле и четыре пруда - они символизировали любовь короля к природе и сельскому хозяйству. Да у них каждый завиток что-нибудь да символизировал! В общем, наворотили всего побольше и сожгли. Те, кто не попал на главную площадь, довольствовались почти сотней уменьшенных копий погребального комплекса, возведённых в разных городах и подожжённых минута в минуту с оригиналом. Можно сказать, король горел сразу по всей стране.
        Ведущий напоследок озвучил, сколько стоили те похороны, и перешёл к другим не менее грандиозным похоронам. Услышав выпуск впервые, мы с Кирпичом поспорили, дорого это или не очень. Нас рассудил Калибр - заявил, что денег хватило бы на пятнадцать новеньких танков, например «Дровосеков».
        - Дорого, - кивнул я.
        - Вот лучше бы танки и купили, - заметил Кирпич.
        Мы тогда долго обсуждали, захочет ли главнокомандующий, чтобы его похоронили так же пышно. Ну, без рисовых полей с цветочными клумбами, но на платформе огроменного костра, который коптил бы небо и отражался в кострах поменьше, зажжённых плакальщиками по всему тылу. Леший сказал, что главнокомандующий, может, давно помер и сгорел тайком, без почестей, а погребальный комплекс если и построят, то лишь для кого-нибудь из генералов. Как у нас бомбануло от слов Лешего! Хорошо, до драки не дошло.
        Сейчас, собравшись в столовке, мы слушали спокойно. Не спорили, не подсчитывали в танках озвученные траты и ничего друг другу не доказывали. Мы бы не хуже ведущего поведали о любви сожжённого короля к собакам и цветам. Столько раз прослушали выпуск, что выучили наизусть, но продолжали слушать вновь и вновь. Ждали сообщения от жёлтых, а дождались Лешего.
        Он ворвался в хозяйственное отделение раньше обычного. Обычно он и не врывался никуда, а тут махнул с палубы в люк, слетел по лестнице и, весь как никогда растрёпанный, подбежал к столовке.
        Леший мог бы ничего не говорить - мы бы всё поняли по его взгляду, по его взмыленной морде и всклокоченным волосам, - но Леший всё равно сказал:
        - Началось.
        - Началось… - отозвались мы с Карданом.
        Леший изредка выбирался на латаную-перелатаную, десятки раз подорванную и восстановленную магистраль, которую генералы называли главной артерией, питавшей сердце синего наступления. Ну, одной из главных. Медлительного «Зверя» на магистраль не пускали, чтобы не мешать другому транспорту. Мы лишь изредка пересекали её широкое бетонное полотно и пару раз пользовались её укреплёнными мостами, а сейчас оказались неподалёку, вот Леший и подгребал к магистрали во время своих вылазок. Раньше ничего особенного не замечал, а сегодня увидел, что на ней появились дополнительные посты наблюдения, и спрятался в кабине подбитого тягача метрах в пятидесяти от обочины.
        Ждал долго. Подумал, что всё самое интересное случится после заката, а заночевать в своём укрытии побаивался. Если заметят, разговор будет короткий. Точнее, короткой будет автоматная очередь, а разговаривать никто не захочет. Никому и в голову не придёт, что Леший работает в отряде снабжения похоронной команды, его посчитают диверсантом или кем-то вроде того. Леший извёлся и уже намылился куда подальше, в кусты на каком-нибудь угоре, а на магистрали вдруг появились бронированные разведывательно-дозорные машины.
        Когда проскочили юркие бээрдэмки, нарисовалась техника потяжелее: гусеничная и колёсная. С каждой минутой её становилось больше. Вперемежку ехали издырявленные и помятые бронетранспортёры, за ними тянулись грязные танки с надорванной бронёй, тащились боевые машины пехоты с выломанными капотами и сорванными дверями. Пыхтели чёрным выхлопом, ковыляли на перекошенных колёсах, вовсе глохли. Их опять заводили или опрокидывали на обочину. Движение по одной из главных артерий обратилось вспять. Она теперь питала сердце отступления синих.
        «Началось», - сказал себе Леший. Хотел сразу мчаться к нам с радостной новостью, однако ещё часа полтора прятался в кабине тягача. Не мог оторваться от увиденного. Наблюдал, как по магистрали битым строем плетутся раненые. С руками на перевязи, с наспех наструганными костылями. Повязки на головах почернели и разболтались, но, присохнув к ранам, держались и не сползали. Если кто-то падал, его поднимали или оттаскивали поближе к брошенной технике.
        Первая волна отступающих шла контуженая, намешанная невпопад. Упиралась в заторы и хаотично обтекала их по бокам, затем поглощала их и неуверенно смыкала строй. Вторая волна накатила более организованная. Она лишь изредка замедлялась, чтобы растащить завалы на обочине, и в основном состояла из мотострелковых батальонов вроде нашего тридцать пятого. В ней попадались батальоны, по численности сведённые до роты - без миномётной батареи, без гранатомётного взвода и с жалкими остатками самих мотострелковых рот. Показался и один танковый батальон, если можно так назвать единственную роту из двух танковых взводов и тащившийся за ней взвод обеспечения.
        - Тридцать пятого точно не видел? - тихо спросил Фара.
        Леший пожал плечами. Помедлив, добавил, что обе волны прошли без вменяемого охранения, а потом появились зенитки и вдали наметилась третья волна, отделённая от второй ощутимым промежутком. Леший её не дождался. Рванул к нам. Отбежав подальше, услышал, как работает пэвэошка.
        Жёлтые попытались обстрелять колонну, однако не слишком удачно. Ни одна из посланных ими ракет не добралась до цели, разве что осыпала магистраль обломками. По крайней мере, Леший взрывов на магистрали не заметил, а Калибр сказал, что основной обстрел пойдёт ночью. Леший правильно сделал, что вовремя оттуда слинял.
        - Началось… - в бесчисленный раз прошептал Кардан.
        - Пора? - спросил Фара, схватив себя за предплечье левой руки.
        - Рано, - сказал я.
        Фара и сам знал, что рано, поэтому не расстроился.
        Ждать осталось от силы неделю. Если не случится чудо. А чудеса иногда случались. В прошлый раз мы уже напортачили. Бухта пропал, топливозаправщики о нас забыли, и мы пошли вразнос. Неожиданно нагрянула проверка, и нас скрутили в бараний рог. Хорошо, не расстреляли.
        Сжав кулаки, я запретил себе пороть горячку. Чтобы не расслабляться, наутро мы с Сивым, Кирпичом и Фарой отправились к мясорубке, о которой рассказывал Леший. Она располагалась в подвале кирпичного дома. Леший предупредил, что там вповалку лежат и свои и чужие.
        Мы быстро отыскали дом. Ориентиром служил наклеенный на забор плакат-инструкция с цветными картинками бегущих и прячущихся людей.
        - «Как вести себя при обстреле», - вслух прочитал Фара.
        Лица нарисованных женщин и мужчин выдавали тревогу и растерянность, однако на заключительной картинке женщина, одетая во всё праздничное, улыбалась и обнимала счастливую девочку с торчащими косичками.
        - «Не паникуйте, - продолжил Фара, - Услышав свист снаряда, падайте на землю и прикрывайте голову руками. Ищите укрытие: углубление в земле или под бетонными конструкциями. Лежите в укрытии, пока обстрел не прекратится. Покинув укрытие, смотрите под ноги и не поднимайте неразорвавшиеся боеприпасы».
        - Хорош, - я оборвал Фару.
        Толкнул его в спину, и мы втащились в ворота. Опасаясь мин, осторожно прошли по бетонной тропинке и выпряглись из телеги. Спустились в подвал и насчитали шесть хануриков с синими метками. Жёлтых было не меньше двадцати - они нас, ясное дело, не интересовали.
        Работа шла буднично, без запарок, и на первый звоночек я внимания не обратил. Он прозвенел, когда я увидел на лестнице свежие следы. Они отпечатались на запылённых ступенях. Я подумал, что их оставил Леший. Потом обнаружил такие же следы возле хануриков. Между тем Леший говорил, что к ханурикам не приближался - только глянул в подвал и сразу поднялся обратно. Значит, наследил не Леший. Ну да мало ли кого сюда занесло.
        Второй звоночек прозвенел, когда Сивый добровольно взялся за плащ-палатку. Почему бы и нет? За дровами он не ходил, пусть отрабатывает на мясорубке. Пока Сивый с Кирпичом таскали хануриков, я присмотрел парочку хороших укрытий, похлебал дождевой воды из старого бака. Постучал папиросой по якорю, выгравированному на крышке портсигара, закурил и подумал, что попытки сблизиться с Сивым не прошли даром. Того и гляди разоткровенничается.
        Уверенный, чтоу меня всё на мази, я умудрился проигнорировать третий звоночек.
        Фара пожаловался, что ханурики попались с пустыми кармашками. Ни одного жетона на шестерых! Ну пустые, и ладно. Я лишь пожал плечами и протянул Фаре недокуренную папиросу. Фара отмахнулся и принялся ныть, что зазря протаскался с букварём, а сегодня на обед Черпак пообещал выдать фруктовые палочки с яблоком и абрикосом, и лучше бы Фара остался на «Звере» - он бы выменял у Черепа лишнюю палочку, а так к нашему возвращению Череп свои палочки точно сожрёт и выменивать будет нечего. Фара не прекращал ныть и выбесил меня. Я бы отвесил ему подзатыльник, да только, выбесившись, наконец очухался и услышал звон всех звоночков разом.
        - Кармашки пустые? - спросил я Фару.
        - Я же сказал!
        - Ну что-то в них лежало?
        - Вообще ничего! Я же говорю, странно.
        Действительно странно. Обычно в кармашках, если ханурик не обзавёлся жетоном или нарочно от него избавился, лежала всякая мелочь. Зажигалка, спички, нитки с иголкой, да что угодно! А тут пусто. Сразу у шестерых…
        Я сорвался с места. Загромыхав шумихой, понёсся по лестнице в подвал. Чуть не сбил Кирпича и Сивого, выносивших последнего ханурика.
        - Ты чего? - спросил Сивый.
        Мне бы сочинить отмазку, но мозгов на ходу не хватило.
        - Да там… - только и сказал я.
        Убедившись, что Кирпич с Сивым вышли из дома, бросился к жёлтым. Стал обшаривать одного за другим.
        Кармашки у жёлтых тоже пустовали. Ни жетона, ни мелкой ерунды, ничего!
        - Вот паскуда…
        Окажись Сивый рядом, я бы не сдержался. Полез бы в драку. Но Сивый возился с телегой во дворе, а мне, знаете, просто выть захотелось от злости и обиды. Сивый меня обдурил! Услышал, как Леший говорит про эту мясорубку. Подождал, значит, пока я уйду в рощу за дровами, и помчался сюда, чтобы обокрасть хануриков, не разбирая, жёлтые они или синие. И вот опять же: хочешь помародёрить, надеешься забрать из мундштуков какие-нибудь ценности - ну так забери, а мундштуки оставь в кармашках, и никто ничего не заподозрит! Что он собрался с ними делать?! Зачем вообще рисковал сейчас, когда началось отступление?!
        Хитрый гнида. Вызвался таскать хануриков. Какой молодец! Болтал, шутил. Усыплял бдительность. И ведь усыпил! И что теперь? Обыскать Сивого? Поздно. Жетоны он уже заныкал в тайнике. И хорошо бы заныкал поглубже, чтобы ни одна проверка не нашла.
        Отдышавшись, я чуточку присмирел. Решил не выдавать себя. Пусть Сивый думает, что я ничего не понял, а если понял, то проглотил.
        Пока поднимался из подвала, соображал, как объяснить своё поведение. Выронил коробок со спичками и вернулся подобрать? Ну да, а самокрутку прикуривал пальцем…
        Сивый, Кирпич и Фара встретили меня озадаченными взглядами. Я лишь буркнул:
        - Обознался.
        С вопросами ко мне никто не докапывался, и мы потащили телегу обратно к «Зверю».
        В ближайшие дни новых мясорубок не ожидалось, и я чувствовал, что приглядывать за Сивым будет вдвойне сложно.

* * *
        Во сне Фара дёргался, как мертвец, которого полили соляркой и подожгли. Ну, знаете, как это бывает. Видели, наверное. Мертвец вспыхнет и поначалу лежит бревном, горит спокойно. Потом вдруг приподнимается. Распахивает глаза, сгибает руки и ноги. Смотрит на тебя вскипающими зрачками и даже чуть приоткрывает рот, будто силится что-то сказать. В итоге застывает и больше не шевелится. Вот так и Фара ночью выгибался у себя на шконке, бормотал, постанывал. Обмякнув, успокаивался. Полежит минутку - и давай дёргаться по новой, словно его во сне поливали соляркой и поджигали раз за разом.
        Судя по недовольным мордам, сейчас многие спали плохо. Нервничали и не находили себе места. Переживали из-за того, что «Зверь» вчера окончательно остановился. Маршрут завершился, и Сыч вынужденно заглушил двигатели - включил их только вечером, чтобы подзарядить аккумуляторы прожекторов. Следом притихли печи. Ханурики наполнили вёдра своим прахом - до кастрюль Черпака очередь не дошла, - и больше жечь было некого, хоть сам полезай в печь. Кирпич предложил опять сгонять до какой-нибудь из подмеченных Лешим мясорубок, однако они располагались далековато и соваться к ним без официальной наводки я не рискнул.
        Леший продолжал ходить к магистрали и каждый день рассказывал нам об отступающих батальонах, об их истрёпанной технике, а жёлтые почему-то отмалчивались. Синих особо не обстреливали и перевернуть фронт не торопились.
        Впервые за долгое время мы тухли от безделья. Гадали, каким будет новый командир и как долго он продержится, слонялись по отделениям «Зверя», зависали на палубе и обменивались сотни раз озвученными мыслями. Обрадовались бы и учителю с порезанным учебником истории, однако учителя не приезжали. На связь по радиостанции никто не выходил, проверками не угрожал, продукты не передавал. Мы не видели ни топливозаправщиков, ни водозаправщиков, ни механиков. О нас все позабыли.
        Хоть каким-то делом занимались только Сыч, Крот, Кардан и Черпак. Собственно, Черпак от остановки «Зверя» почти не пострадал. Он возился с кастрюлями и присаживался всем на уши, вёл себя как в самый обычный день. Когда мы с Кирпичом и Фарой спустились обедать, он в третий раз пересказал нам один из старых радиовыпусков. Речь там шла о прахе героев. Выпуск якобы давно пропал из эфира и никто из нас его не слышал, а Черпак слышал и теперь восстанавливал по памяти.
        В позапрошлый раз Черпак утверждал, что прах героев трамбуют в ракеты фейерверков. В тылу устраивают праздничный салют в честь взятия очередного города или какой-нибудь важной даты вроде дня рождения главнокомандующего, и гражданские, посыпанные прахом, приобщаются к мужеству героев. В прошлый раз Черпак заверял меня, что банки с прахом закладывают в спутники и отправляют в космос, а сегодня наплёл, что в тылу изобрели некую приблуду, в которой прах героев четыре месяца подряд держат разогретым до трёх тысяч градусов и так спрессовывают, что из приблуды вываливается настоящий алмаз. После огранки алмаз превращается в бриллиант, а бриллиант попадает на ордена особо отличившихся генералов.
        Покончив с обедом и послушав Черпака, мы с Кирпичом и Фарой отправились на палубу. Кирпич предложил нарубить ещё полешек, но дров в хозблоке и без того набралось больше всякой нормы. Да и не хотелось пропустить новости от Лешего. Он примчится к «Зверю», переполошит тут всех, а мы, значит, в лесу топорами машем и ничего не слышим? Ну нет, спасибо. За дровами мы не пошли и ничуть об этом не пожалели. Леший, к сожалению, не примчался, однако мы нашли развлечение и без него.
        Фара первый заметил, как неподалёку от «Зверя» затормозили два открытых грузовика с турелями и крупнокалиберными пулемётами на крышах кабин. Из кузовов наружу посыпали люди в маскхалатах и без знаков различия. Метки «свой-чужой» у них замызгались и закатались в жгут. С высоты «Зверя» не удавалось разобрать их цвет.
        - Синие? - неуверенно спросил Фара.
        - Миномётка, - я пожал плечами.
        - Это понятно…
        - По-моему, жёлтые, - промолвил подошедший к нам Череп.
        - Похоже на то, - согласился я.
        Жёлтые двигались устало, без особого рвения. Командир покрикивал на них, заставляя активнее ворочать ящики с минами, помятые диски опорных плит и чёрные, будто закоптелые, трубы миномётов.
        Сгрудив тяжести у грузовиков, жёлтые построились. Командир расхаживал перед ними и что-то говорил. До нас долетали лишь обрывки слов. Да мы бы и не определили принадлежность командира по его речи. Словами и языком жёлтые от синих не отличались. Без полосок скотча на левой руке и правой ноге они бы и сами не знали, в кого стрелять.
        - Чего там? - К нам подошёл Калибр. - О-о… миномётка.
        - Она самая, - подтвердил Фара.
        Постепенно к бортику подтянулась половина команды. Нас никто не замечал. Трудно не заметить двухэтажную громадину «Зверя», однако похоронную команду всегда игнорировали. Проезжали рядом или проходили строем и - что синие, что жёлтые - даже не поднимали на нас взгляда. Однажды к «Зверю» прибилось потрёпанное штурмовое отделение. Пять человек. Бог знает, из какой задницы они выбрались, но досталось им знатно. Они долго шли в нашей тени, чуть ли не прижимались к борту: на пару шагов поближе - и затянет под гусеницы. Фара тогда, как придурочный, примчался к печникам, лёг на краю печной платформы и рассматривал шагавших внизу бойцов. Пытался с ними заговорить, однако они делали вид, что ни Фары, ни «Зверя» не существует, будто укрылись за обычной скалой. Ну да, скалой, катящейся по полю со скоростью три километра в час.
        На палубе мы чувствовали себя в безопасности, хоть и понимали, что сейчас внизу назревает бой. Страх перед случайной пулей или осколком никто не отменял, но любопытство было сильнее, и мы наблюдали, как жёлтые по знаку своего командира бросились обратно к грузовикам. Схватили ящики, миномёты, лопаты, сошки, какие-то ещё приблуды и оттащили их к развалинам старого бетонного ограждения. Двое встали за пулемёты на грузовиках и навелись на ближайшую опушку.
        - Жёлтые, - уверенно сказал Калибр.
        - Думаешь, пальнут по магистрали? - спросил я.
        - Не-а. Ростом не вышли.
        - Это как? - уточнил Шпала.
        - У них восьмидесятидвухмиллиметровые. Из таких километра на три стреляют, не дальше. До магистрали сколько? - Калибр посмотрел на меня.
        - Да уж побольше, - ответил я.
        - Ну вот.
        - И зачем тогда? - спросил Шпала.
        - Не знаю. Но из таких поддерживают наступление пехоты.
        - Значит, жёлтые опрокинули фронт? - оживился Фара.
        - Вряд ли. Тут бы вся батарея стояла.
        Миномётчики изготовились к бою. Шесть расчётов по четыре миномётчика в каждом наскоро окопались за кусками бетонных блоков, заложили на дно окопов опорные плиты, расправили сошки и закрепили стволы миномётов.
        Бетонные блоки разметало когда-то очень давно, и уже непонятно, кто и что пытался тут огородить. Черпак вон трепал, что под ними схоронен бункер. Предлагал потыркать землю лопатой и отыскать секретный вход. Мы предпочли потыркать самого Черпака, чтобы меньше болтал, хотя идея с бункером мне понравилась.
        Тем временем командир возился с буссолью и выкрикивал какие-то цифры, наводя миномётчиков на неизвестную нам цель. Жёлтые зарядили миномёты, навелись и теперь ждали приказа открыть огонь. Мы притихли и смотрели во все глаза. Калибра аж подёргивало. Ему не терпелось услышать первые плевки вылетающих мин.
        Командир жёлтых был немного похож на моего отца. Самую малость. Такой же высокий, осанистый и с небритой мордой. Я пожалел, чтоу нас нет бинокля. Водился один, но Кирпич его похерил.
        - Точно жёлтые? - спросил я.
        - Думаю, да, - Калибр пожал плечами.
        Командир связался с кем-то по рации. Переговаривался, заглядывал в какие-то приблуды. Наконец убрал и рацию, и приблуды. Приказал своим сворачиваться.
        - Ну вот… - расстроился Фара.
        Свернулись миномётчики быстро. Запрыгнули обратно в грузовики и умчали куда-то дальше.
        - Хоть бы из пулемётов постреляли, - с обидой сказал Фара.
        Он сбегал на корму, чтобы проводить жёлтых взглядом. Потом спустился осмотреть свеженькие окопы. Забравшись в один, махнул мне рукой.
        Вечером Леший сказал, что миномётчиков накрыло в паре километров от нас. Они, наверное, так ни разу и не открыли огонь. Носились с ящиками, окапывались, наводились да сворачивались - и всё зазря. Командира так изрешетило, что он развалился на части. Это со слов Лешего. Я действительно слышал какую-то стрельбу, однако не обратил на неё внимания. Мало ли кто в кого стреляет. Может, там другие миномётчики легли. Леший к их меткам не присматривался, а грузовиков поблизости не заметил. Ну или грузовики достались синим. Или жёлтым, если миномётчики были синими… И никакие пулемёты не спасли. Да и боге ними.
        Появление новой мясорубки меня не слишком заинтересовало. Гораздо важнее было то, что с магистрали пропали посты наблюдения и зенитки. Магистраль почти опустела, и сегодня Леший увидел, как по ней плетутся лишь разрозненные остатки синей техники. Узнав об этом, Кардан собрал всех в хозяйственном отделении. Только Крот не пришёл. Собрания он не любил. К тому же у него разболелся зуб, и он предпочёл тихонько подвывать в недрах топливного отделения.
        Вообще, дичь страшная! Печи, двигатели и гусеницы молчали, и вой Крота просачивался ко мне в теплушку! Будто на «Звере» завелось привидение. Может, Крот и раньше выл, просто, заглушённый общим гулом, никому не мешал. Собственно, я теперь днём, лёжа на шконке, даже слышал, как Кардан гремит в трансмиссионном отделении, которое располагалось в противоположном углу от отделения жилого, - нас разделяло метров тридцать, не меньше! Слышал, как на ветру лязгают цепи кормовых подъёмников, а сам ветер завывает в бог знает каких отверстиях и щелях. Я надеялся, что рокот двигателей, сейчас включавшихся на три-четыре часа по вечерам, вскоре вновь станет круглосуточным. Команда разделяла мои надежды. Собравшись в хозблоке, мы без особых рассуждений решили в светлое время суток выставлять дозорных.
        Договорились ходить парами и не дальше чем на два километра от «Зверя». По большей части - в сторону фронта. Смотреть в противоположную сторону смысла не было.
        Набрав у Черпака всякой посуды, мы сгрудили на полу подобие карты и распределили основные дозорные места вроде оврага за пустырём, обрушенного моста через пересохшую речку, заброшенного дома на выселках и сгоревшего дома в посёлке.
        - Как что-то увидите, бегите назад, - сказал Кардан.
        - А что конкретно? - неуверенно спросил Шпала.
        - Поймёшь, когда увидишь.
        - Просто бежать? - не успокаивался Шпала.
        В ответ послышались смешки. Сифон не упустил момента подзатыльником наградить Шпалу за глупый вопрос. До сих пор не простил ему устроенной в печном отделении протечки.
        - Беги, кричи и размахивай руками, - спокойно пояснил Кардан. - Чтобы все тебя услышали. А если кто-то глухой, Сыч заведёт «Зверь». Аккумуляторы заряжаем только после заката, так что услышите двигатели, увидите выхлоп - мигом назад.
        - А вдруг в дозоре кто-то уснёт? - демонстративно зевнув, спросил Череп.
        - Твои проблемы. Сам будешь собирать свои кости.
        Череп нервно провёл ладонью по макушке, покрытой рубцами от старых ожогов. Сифон поспешил его утешить:
        - За кости не беспокойся. Я за ними схожу отдельно. Не пропадут.
        Фара попросился ко мне в первый дозор, но я предпочёл взять Сивого. Сивый, конечно, удивился, однако виду не подал, и мы ушли прежде, чем Фара сообразил, что я его кинул.
        Минут за пятнадцать добрели до железобетонного моста. Когда-то давно он обрушился, да так и лежал, продавленный посередине и погребённый под собственными обломками. Вывернутыми рёбрами торчали пики арматуры, на кусках асфальта угадывались следы дорожной разметки, а подбитых машин я не увидел. Неподалёку нашёлся деревянный мост, наведённый на замену железобетонному. По нему тоже прилетело, и под брёвнами его завала я уже различил проржавевшую и смятую до неузнаваемости технику. Наводить третий мост никто не стал. В любом случае речка пересохла. Судя по следам от колёс, теперь машины спокойно пересекали её напрямик.
        Я предложил затаиться в ближайшем овраге. Сивый возразил, что лучше оставаться на виду, иначе нас примут за диверсантов или разведчиков. Мы немного поспорили, и я капитулировал - согласился занять позицию на пригорке. Потом мы обсудили возню Кардана в трансмиссионном отделении, вой Крота в отделении топливном и притихли. Я порывался заговорить о какой-нибудь ерунде, но сам же быстро смолкал. Вдруг понял, что нам и говорить-то не о чем.
        В вылазках рядом всегда крутились Кирпич с Фарой или кто-нибудь ещё из команды. Мы вместе шутили, смеялись. Я находил повод придраться к Сивому, а Сивый находил повод огрызнуться. Сейчас же мы остались наедине, и разговор не клеился. Я не слишком из-за этого переживал. Дал Сивому время настроиться. Ждал, что он возьмётся прощупать меня перед вербовкой, ведь ситуация идеальная, но Сивый молчал. Даже не поворачивал ко мне голову. Упрямо смотрел в сторону фронта, как и полагалось дозорному.
        Солнце набрякло, потяжелело. До настоящей жары было далеко, но ветер выдохся, и меня разморило, как мертвеца. Ну, знаете, он полежит денёк-другой на солнцепёке, и кожа у него отслаивается, бока обвисают, в них собирается всякая трупная жидкость. Воттак и я, разморённый, растекался по пригорку.
        Чтобы стряхнуть сонливость, встал размяться и встретился взглядом с Сивым.
        - Ну как? - спросил я.
        - Пока тихо, - ответил Сивый, будто я сам не видел.
        - Ждём?
        - Ждём.
        Я понял, что никакой вербовки не дождусь.
        Не дозор, а сплошная пытка.
        Под конец я готов был с разбега броситься на арматуру, лишь бы прекратить свои мучения.
        Больше я с Сивым не ходил. Брал Фару или Кирпича. Один раз взял Шпалу. С ним и то было веселее, чем с Сивым. Мы сидели на пригорке у пересохшей речки, забирались на крышу заброшенного дома, нашли ещё одно место с хорошим обзором на развалинах водонапорной башни, однако пока сидели там без толку.
        Никто не кричал, не размахивал руками, а «Зверь» не ревел двигателями, не пускал в небо чёрные клубы выхлопа. Не знаю, что творилось на фронте, но ожидание затянулось.

* * *
        Зеленоватые мешки у меня под глазами напоминали свежую плесень на лице мертвеца. У хануриков так бывает. Плесень появляется на нижних веках, расползается на нос, губы, перекидывается на шею и плечи, наконец укутывает ханурика целиком, и с него постепенно сползает кожа. Главное, грузить его осторожно, без резких движений. Неудачно подхватишь - кожа лопнет и на тебя хлынет дерьмище, потом и за два часа не проблюёшься.
        Я не отходил от зеркала. Черпак и Фара жевали фруктовые палочки и посмеивались надо мной. Я их игнорировал. Щупал и рассматривал лоб. Наглаживал щёки и гадал, когда Шпала возьмётся меня побрить. Вот Малой вчера сам побрился. Не сказать, что он в свои шестнадцать весь зарос бородой, но отдельные волоски пробились - тоже неплохо.
        - Считаешь морщины? - спросил Черпак.
        Я не ответил. Молча крутил башкой перед зеркалом. Отдраился, а лучше не стало. Лицо у меня было какое-то серое, разложившееся, словно пепел в него так въелся, что уже и не вытравить. И опять же, мешки под глазами проступили, хотя Шпала, словив от Кирпича подзатыльник, отказался от ранних побудок и спал я хорошо. Ну, снилось иногда всякое и я вроде бы дёргался, бормотал во сне - от Фары заразился! - но дрых по десять часов. В прежних запарках приляжешь часов на пять от силы, и никакие мешки не проступают, а тут… «Старею, - подумал я и подмигнул отражению. - Скоро буду как отец». Зато грибок не беспокоил. Помогли мытьё и уксус Лешего.
        На «Звере» полкоманды уже помылось и постиралось. Бельевые верёвки провисли под тяжестью скученной одежды. Печи «Зверя» молчали, и впервые за долгое время она сохла не покрываясь пеплом. Воспользовавшись моментом, я даже простирнул ватник и шапку. Заняться всё равно было нечем. Мы лишь стояли в дозоре, валялись в теплушках, ну и барахтались в пруду.
        С прудом вышло случайно. Его пару дней назад обнаружил Леший. Сказал, что там плавают три русалки. Мы с Кирпичом сходили посмотреть. Ханурики оказались без меток, и мы их не тронули, а пруд нам понравился. Вода тёмная, тихая и чуть прохладная, по берегу растёт камыш. Мы нашли и старый причал, только он изгнил. Не причал, а сдвоенная батарея почерневших свай. Мы вернулись на «Зверь» и больше к пруду не ходили - далековато получалось, километра три в противоположную сторону от опустевшей магистрали, а потом у нас вышла засада со сральной кабинкой.
        «Зверь» стоял на месте, и мы за неделю под него столько навалили, что ещё немного - и гусеницы увязнут. По первой жаре и вонь пошла. Бог бы с ней, с вонью, но мы всё-таки решили малость отъехать. Договорились отливать в кабинке, а бомбы метать по оврагам. Мало радости каждый раз, как прихватит, сигать по бортовой лестнице вниз, но договорились, и ладно. Это Кардан придумал. Ему, наверное, в моторном отделении особенно воняло. В общем, Сыч завёл двигатели посреди дня, взялся за рычаги управления и весь засиял, как ему стало хорошо от их вибрации.
        Нам бы продвинуться к магистрали, но «Зверь» стоял к ней задом. Тратить солярку на петлю и разворот не хотелось, и мы двинулись вперёд. Я тогда сидел в кабине у Сыча. Вспомнил русалочий пруд и предложил подобраться к нему поближе. Сычу моя идея понравилась, однако он малость переусердствовал - так подобрался, что защитным намордником «Зверя» перепахал останки причала. Бухта сказал бы: пришвартовался.
        Русалок мы выловили и оттянули в камыши. Ну и полезли купаться. Сифон, придурочный, разогнался и сиганул в воду прямо с палубы. Нет, вначале он слазал посмотреть, глубоко там или нет, торчит коряга или не торчит - на это мозгов хватило, - а затем сиганул. Раза четыре прыгнул, пока не успокоился. И Кирпич вслед за братом разок прыгнул. Остальные не рискнули. Высоковато, да и плавать никто толком неумел.
        Мы барахтались у берега, брызгались, потом и сами не заметили, как помылись. Теперь ходили чистые. Не все, конечно, но многие. У Черепа вон до сих пор виднелся пепел за ушами, словно он втайне бегал к другому «Зверю», где ещё работали печи. Череп только ополоснул лицо и постоял по колено в воде - окунаться не захотел. А вот Крот согласился поплавать. Ну как - согласился… Его, собственно, никто не спрашивал. Мы с Кирпичом стащили Крота вниз, затолкали в пруд и простирнули с мылом. Он малость повизжал, подёргался, но в итоге, думаю, не обиделся. Позже я увидел, что Крот и сам украдкой выбрался полежать на мелководье. Правда, с опаской зыркал по сторонам - боялся, что мы с Кирпичом опять заявимся его надраивать.
        Леший вымачивал и расчёсывал свои патлы по вечерам, вернувшись из дозора. Расчесавшись, набирал ведро воды и шкрябал иконостас на морде «Зверя». Немного счистил застарелую копоть, но лики святых всё равно едва угадывались за мутным стеклом. Леший упрямился и продолжал елозить по нему резиновым скребком.
        К полуночи в пруд спускался Малой. Уж не знаю, почему именно к полуночи. Наверное, ему нравилось плавать в одиночестве под луной. Другие предпочитали купаться под солнцем. Сыч с Карданом купались наравне со всеми, но шарахались в трансмиссионном и моторном отделениях, откуда неизменно возвращались перемазанные до черноты.
        Сыч изнывал от простоя, и Кардан согласился натаскать его по механике. Показал ему, как щупать крепления топливного насоса, проверять хомутики на шлангах и пробки водяного радиатора. Под надзором Кардана Сыч даже самостоятельно вычистил накипь из блока цилиндров и промыл систему охлаждения.
        Неподалёку от обрушенного моста Кирпич вчера разглядел свежую насыпь с водружённым на неё унитазом. Обычно так отмечали временные захоронения. Хануриков стягивали в яму, засыпали землёй, а поверх втыкали наспех сколоченный крест. Не найдя досок для креста, ставили что-нибудь заметное, способное привлечь внимание похоронщиков, вроде тумбы, холодильника или вот унитаза. Однажды взгромоздили чугунную ванну, словно хотели уберечь хануриков от обстрела. Мы чуть не надорвались, пока оттаскивали её в сторону. Провозились с ней дольше, чем с самой могилой, хотя раскапывать могилу бывает муторно. Никогда не знаешь, кто в ней окажется: приличный манекен или подгулявшая жаба.
        Кирпич скучал по мясорубкам и предложил сгонять до унитаза, пошукать, что там да как. Я отказался - не хотел напоследок подорваться на мине. Пообещал, что мы ещё наверстаем упущенное, и Кирпич сдался. Больше мясорубками меня не донимал.
        Ожидание затянулось, и Калибр со скуки устроил нам засаду. Ему бы наслаждаться жизнью! С Сифоном прыгать в пруд. Со Шпалой ходить по берегу и лупить камыш палкой. С Кротом изображать подводную лодку и пускать грязевые торпеды в деревянную флотилию Черепа. Или с Черепом вырезать из деревяшек флот всяких крейсеров и авианосцев. Никто бы Калибру не сказал ни слова, а он откопал в недрах «Зверя» запасы своего ядовитого пойла, налакался, и у него случился припадок.
        Калибр вылез на палубу, обнял штангу прожектора и что-то проорал надорванным горлом. Каким-то чудом не убившись, спустился по бортовой лестнице. Отошёл от «Зверя» и, протаранив лбом камыши, повалился на влажную землю. Ну и забился в судорогах. Долго бился. Руки заламывал, пальцы крючил, в груди так прогибался, что кости трещали, и пускал изо рта пену. Мы уже отвыкли от подобных картин. Думали, после внушений Сухого они не повторятся. Повторились.
        Сыч попробовал вызвать крестов. Ему не ответили. Радиостанция привычно молчала. Я решил, что Калибру нас на глазах и обнулится. Сифон поднатужился и раскрыл ему пасть, а Череп сунул в зубы только что наструганный крейсер. Вот и вся помощь.
        Мы окружили Калибра и смотрели, как его крутит. Потом бросились выгребать у него из пасти осколки крейсера, который он умудрился раскусить. Пока выгребали, Калибр притих. Пену больше не цедил, но весь натужился, напыжился и пальцы так оттопырил, будто хотел ими выстрелить. Лицо позеленело, затем стало фиолетовым. Веки разбухли, губы надулись. Из носа потекла какая-то грязно-бордовая дрянь, а из приоткрытого рта показался распухший язык. Дышал Калибр хрипло, с натугой. И глаза, налитые кровью, таращил. Ещё не помер, а уже походил на двухнедельного ханурика.
        Когда он малость обмяк и перестал таращить глаза, мы с Сифоном окатили его водой, подхватили за ноги-руки и оттащили под корму «Зверя».
        Сыч ненадолго включил двигатели, чтобы заработал кормовой подъёмник, и мы подняли Калибра на палубу. Совсем забыли, что звук работающих двигателей и выхлоп вообще-то считались условным сигналом. Переполошили всех, кто стоял в дозоре. Они примчались, ожидая, что мы встретим их новостями. Вместо новостей получили мертвецки упитого Калибра.
        Мы забросили его на шконку и ушли купаться. Иногда заглядывали посмотреть, помер или нет. Не помер и к утру оклемался. Весь бледный, дохлый, потребовал отпустить его в дозор. Мы отпустили. Шпалу, с которым он ходил раньше, на всякий случай заменил Кирпич. В итоге Калибр насилу допёрся до заброшенного дома и там отрубился. Проспал весь дозор, а к вечеру вернулся в строй - поднялся на «Зверь» вполне бодрый, вёл себя так, словно и не было приступа. Ну да и бог с ним.
        На следующий день мы с Фарой задремали перед обедом. Проснувшись, я обнаружил, что лежу в теплушке один. Фара, конечно, постарался первым прибежать в столовку, чтобы поклянчить у Черпака лишнюю фруктовую палочку. Я уже подошёл к двери и хотел выключить плафон, когда мой взгляд упал на сваленные в углу вещи Сивого. Я понимал, что Сивый вряд ли додумается прятать намародёренное у меня под носом, однако раньше он, как и Кирпич, разбрасывал своё барахло по всей теплушке и не переживал по этому поводу, а сейчас его вещи лежали слишком уж кучно.
        Помедлив, я выглянул в коридор. Убедился, что поблизости никого нет. Запер дверь и метнулся в угол. Поначалу осторожно снимал портянки, трусы, тельняшки. Старался не нарушить их порядок. Его, собственно, и не было. Наконец стал действовать смелее. Просто выгребал и заодно прощупывал вещи Сивого, по большей части грязные, иногда подгулявшие от влаги и накрепко пропитанные пеплом.
        Под завалом лежал спальник - один из тех, которые Сивый организовал команде. В тёплое время мы ими почти не пользовались. Неудивительно, что Сивый сунул его вниз. Без особой надежды я потянул капюшон и услышал, как в спальнике что-то звякнуло.
        Замер на измене. Не сдержавшись, подбежал к двери, бережно сдвинул задвижку - опять выглянул в коридор и несколько секунд прислушивался к жилому отделению. Повторно запер дверь, подпёр её табуретом и вернулся в угол.
        Попробовал вытянуть спальник из общего завала. Звяканье усилилось.
        Сунул руку внутрь и наткнулся на что-то металлическое. Аж задохнулся от предвкушения.
        Моя тактика сработала! Я перестал ходить за Сивым, не дёргал его, не пытался подловить, и он расслабился. Вернувшись из мародёрской вылазки, поленился сразу лезть в тайник. На время притащил награбленное в теплушку, бросил в спальник и завалил грязными вещами. Со спальником придумал хорошо, а с вещами прокололся.
        Я вынул руку и при свете плафона уставился на свою находку. Ложка. Обычная алюминиевая ложка. Честно говоря, я ожидал увидеть что-нибудь поинтереснее. Такой себе улов.
        Следом я вытащил связку пряжек. Старых, потёртых и никому не нужных. За пряжками показались алюминиевая миска, ещё три ложки, ещё две миски, какая-то заточка…
        Разозлившись, я постарался пошире раздёрнуть горловину спальника и забрался в него чуть ли не с головой. Мне бы налобный фонарь Крота!
        Где снятые кольца, нательные крестики и выдранные щелкунчиком зубы?
        Вот! Я достал два портсигара. Обшарпанные и погнутые… Их нигде не толкнёшь.
        Значит, Сивый нарочно устроил замануху! Насобирал всякого дерьма, похоронил его под портянками и заставил меня в них копаться! Я даже оглянулся, будто Сивый мог заранее спрятаться в тени за шконкой и сейчас наслаждаться моим провалом. За шконкой, ясное дело, никого не было. Сивый и так поймёт, что подловил меня. Ни слова не скажет. Просто мимоходом посмотрит сусмешкой.
        Я похолодел от бессильной злобы, а затем вытащил из спальника блокнот. Полевой, с заложенным карандашом. Немного подранный, покоробившийся от влаги и перетянутый верёвкой. Сняв верёвку, я заглянул внутрь. Ничего, кроме накарябанных карандашом цифр, не обнаружил.
        Убедился, что спальник пуст, и откинулся на горку из наваленных к стене вещей Сивого.
        Нужно было сгрудить всё на место, пообедать и смириться с поражением, но я медлил. Какое-то слабое, едва ощутимое узнавание маячило на самом краю мозга.
        Я крутил в руках блокнот, всматривался в убогие строчки на разлинованных страницах. Ну, по сравнению со строчками в букваре Фары они смотрелись убогими. Вспомнил, как Сивый вернулся за книгой учёта жёлтых, как в опережение Фары забрал у хануриков жетоны. С сомнением присмотрелся к одной из алюминиевых ложек. И меня осенило!
        Дёрнувшись, я встал на колени и начал заново перебирать выуженное из спальника барахло. На мисках, ложках, портсигарах, пряжках, металлических зажигалках и даже на заточке были нацарапаны цифры! Барахло принадлежало зэкам из штурмового отряда - мы их месяца два назад выскребли из оттаявшей воронки! Фара хотел сунуть ложку в мешок с хануриком, чтобы посмеяться над Черепом, когда тот выудит её магнитом из прогоревших костей, а я сказал: «Не выудит. Она алюминиевая».
        Жетоны зэкам не выдавали. Личные номера они выцарапывали на всём подряд и накалывали себе на грудь. Фара не записал их в букварь, потому что не полагалось, а Сивый, значит, вернулся к мясорубке, пособирал брошенное нами и теперь вносил в самодельную книгу учёта.
        Повозившись минуту, я нашёл в блокноте номер, полностью совпавший с номером на ложке, - убедился в своей догадке. Порадовался тому, что обставил Сивого. Не было никакой заманухи, а бросать насмешливые взгляды предстояло мне.
        Восстановив схрон, я отправился в столовку. Поднимался на палубу довольный, улыбался и расхваливал себя за наблюдательность, но сообразил, что, в сущности, ничего не добился, и довольство как-то пропало. Я по-прежнему не понимал главного: на кой Сивому сдались жетоны, книги учёта жёлтых и личные номера зэков? Да и предъявить Сивому я, как и раньше, ничего не мог. Что предъявлять-то? Покоцанные ложки?
        Я окончательно запутался. Предположил, что схрон всё-таки липовый. Не схрон, а обманка. Сивый натаскал барахла для отвода глаз. Понадеялся, что я увижу вещи зэков, посчитаю его долбанутым на всю голову и оставлю в покое. Нет… многовато суеты. Надо ведь нырнуть в воронку за мисками с пряжками, заныкать их на два месяца, потом вечерами сидеть, переписывать номера в блокнот и, дождавшись нужного момента, подсунуть мне. Чересчур замороченная липа.
        В столовку я спустился измученный и злой. Думал про Сивого. Вспоминал его ночную встречу с чужаком, устроенное им застолье в квартире пригородной пятиэтажки и то, как Сивый спас меня от перемятого внедорожника, когда мы с Кирпичом замешкались под кормой «Зверя». Всё это и многое другое не укладывалось в логичную последовательность, способную в точности указать, чего в конечном счёте добивается Сивый.
        Я и не заметил, как выхлебал суп. Опустил глаза, а миска пустая. Судя по всему, на обед Черпак давал суп с перловкой, морковью и куриными ёжиками. Может, и хорошо, что не заметил. Вот проморгать, например, макароны с тушёнкой было бы действительно обидно. Ладно хоть галеты лежали нетронутые. Только есть уже не хотелось.
        - Ты чего? - Фара увидел, что я какой-то контуженый.
        - Ничего.
        Я сгрёб галеты в карман и встал из-за стола. Отнёс грязную посуду Черпаку. Он меня о чём-то спросил, и я ему что-то ответил. Кажется, ответил невпопад. Черпак выглядел удивлённым. А мне было плевать на него с верхней горы. И на Сивого плевать. И вообще на всех, кому тут спокойно не живётся.
        - Идём! - я позвал Фару.
        Отправившись в дозор, мы отошли от «Зверя» метров на двадцать, когда обнаружили, что к нам несётся Шпала.
        За ним, отстав, бежал Калибр.
        - Танки! - выпалил Шпала, затормозив перед нами.
        Мы с Фарой переглянулись.
        - Танки! - повторил Шпала, будто сомневался, что мы услышали, хотя от его крика, наверное, даже Крот вздрогнул в недрах топливного отделения.
        - Какие? - спросил я.
        Голос сорвался, выдав моё волнение. Оттого, что сейчас скажет Шпала, зависело слишком многое.
        - Жёлтые танки! - захлёбываясь, заявил он. - Жёлтые!
        - Сколько? - я запретил себе радоваться раньше времени.
        - Полно! Прут отовсюду! Жёлтые «Молоты»! Настоящие!
        - Чего там? - послышался голос Сифона, лежавшего на берегу пруда.
        - Жёлтые! - ошалев от ликования, проорал Шпала.
        Его нагнал Калибр, и они вместе кинулись к бортовой лестнице. Взлетели по ней на крышу «Зверя», как никогда ещё не взлетали, и разбежались в разные стороны. Судя по звукам, Калибр отправился в хозблок, а Шпала решил в первую очередь порадовать Сыча в отделении управления.
        - Ну теперь-то пора? - Фара схватил себя за предплечье левой руки.
        Я увидел, как вдалеке мчится Леший, и сказал Фаре:
        - Пора.
        Фара содрал с предплечья синюю метку. Следом содрал метку с ноги. Прежде чем он бросил их на землю, взревели двигатели «Зверя». На сей раз Сыч действительно подал условный сигнал всем, кто ещё стоял в дозоре.

* * *
        Запечённая под углями картошка была тёплая и пыльная, как череп сгоревшего в печи мертвеца. Череп иногда оставался целым, почти не повреждённым, однако надави на него - и он развалится на мелкие кусочки. Тут и дробилки не надо, хоть перетирай пальцами. Картошка, понятное дело, такой хрупкой не была. Мы с Фарой неторопливо сколупывали почерневшую кожуру, солили обнажившуюся мякоть и, довольные, впивались в неё зубами.
        Картошку вчера откуда-то приволок Сивый. За день мы умяли с десяток килограммов, но от перловки и морковных котлет Черпака всё равно не отказались. Знали, что в ближайшие дни с припасами будет туго. Жёлтые, заявившись к нам, при желании заберут и ту малость, что ещё хранилась в холодильном отделении. В первую очередь, конечно, позарятся на сухпайки. Но мы подготовились - на закладках продержимся недельки две, а там уж наладятся новые поставки. Вообще, мы надеялись, что жёлтые будут кормить получше синих. Глядишь, и Фара дождётся фруктовых палочек с яблоком и корицей, а пока он радовался и картошке.
        Мы с ним сидели на берегу пруда, выковыривали из-под углей последние картофелины, и я пересказывал свой сон. Сегодня мне приснилось, как рушится «Зверь». Наверху суетились люди, а я стоял чуть поодаль от правого борта и безучастно смотрел, как из него вылетают сточенные шестерёнки. Не знаю, есть ли у «Зверя» шестерёнки - надо спросить у Кардана, - но в моём сне их вылетало много. Десятки и десятки тысяч. Как песчинки перетёртых в дробилке костей, они сыпали наружу, покрывали землю, хоронили под собой траки гусениц.
        От «Зверя» отпадали листы низколегированной стали, отрывались громоздкие крепления, валились топливные резервуары и какие-то замысловатые узлы. Его внутренности раскрылись передо мной, и я увидел, как в них копошатся обезумевшие от страха похоронщики. Моторный отсек просел, следом лопнули гусеницы. «Зверь» истлевал, превращаясь в курган из белоснежных, будто обледеневших шестерёнок. В основании кургана стоял я. И в моих руках был деревянный крест.
        - Крест? - удивился Фара.
        - Ну да.
        - Зачем?
        - Что зачем? Это сон, Фара. Там нет никаких зачем. Просто крест.
        - Может, надо было поставить его на верхушку?
        - Незнаю…
        - А что ты сделал?
        - Я проснулся.
        - Ясно.
        Убедившись, что в углях не осталось ни одной картофелины, Фара посмотрел на мою, недоеденную. Сожрал столько, что и в быка не влезет, а посмотрел с голодной завистью, разве что слюну не пустил.
        - На… - я отдал картофелину Фаре.
        Он сразу, не посолив, выкусил оставшуюся мякоть из кожуры, словно боялся, что я передумаю.
        - Хе… оел… - Прожевав, Фара закончил более внятно: - Так это хороший сон или кошмар?
        Я растерялся. Не знал, что сказать. Как-то не задумывался. Вроде бы во сне ничего и не почувствовал. Ни радости, ни сожаления, ни страха. Просто наблюдал, как «Зверь» гибнет.
        - Может, болты? - не дождавшись ответа, спросил Фара.
        - Что? - не понял я.
        - Ну, шестерёнки. Может, это были болты? Или заклёпки. Тогда логично, что без них «Зверь» развалился.
        - Всё равно нелогично. Рама сварная.
        - А, ну да…
        - И это были шестерёнки. Я хорошо запомнил. Маленькие такие. И сточенные. Зубья только чуть-чуть видны.
        - Идём? - Фару притомил разговор о снах.
        - Идём.
        Мы вернулись в хозблок слушать радио. Там торчала почти вся команда.
        Какое-то время ещё повторялся выпуск про грандиозное сожжение короля, любившего собак, природу и сельское хозяйство, затем эфир прервался. До нас доносилось лишь шипение. Мы вытянули антенну и поднялись на палубу в надежде, что сигнал усилится. Не помогло. Фара предложил вскарабкаться на кран кормового подъёмника, привязать радио к граблям и выставить его с крана повыше. Сивый раздосадованно шикнул на Фару.
        У нас уже голова взрывалась, но мы продолжали слушать, и к вечеру нам показалось, что сквозь шипение пробивается голос. Переругались за место возле радио, чуть до драки не дошло. Хорошо, Кирпич с Сифоном всех растолкали и поближе подпустили меня с Карданом. Мы склонились над динамиком. Ничего, кроме шипения и треска. Я даже засомневался, что улавливаю в них именно голос, однако он неожиданно окреп, и Кардан разобрал первое слово:
        - …сдавайтесь…
        Я разобрал второе:
        - …гарантируем…
        Прошло с полчаса, прежде чем голос окончательно пробился через фоновый шум. Из динамика, выкрученного на полную громкость, загремело обращение от жёлтого генерала к синим бойцам. Генерал призвал бойцов сдаться. Отстегнуть магазин, повесить оружие на левое плечо стволом вниз. Выйти навстречу жёлтой пехоте и поднять пустые руки. Приблизиться по команде и выполнить все требования. Сдавшимся гарантировались безопасность, медицинская помощь, тёплое питание и возможность вступить в ряды победоносной армии жёлтых, опрокинувшей фронт и теперь готовой обрушить на синих всю мощь своих орудий.
        Обращение зациклилось.
        Мы молча слушали и одёргивали любого, кто пытался заговорить, будто надеялись, что при очередном повторе генерал изменит свои слова и как-то упомянет нас, похоронщиков. Ничего подобного, конечно, не произошло. Обращение крутилось часа два, пока не сменилось познавательными передачами. А чего мы, собственно, ждали? С радио каждый раз получалась одна и та же муть.
        Сыч включил двигатели и зажёг прожекторы. Фара отправился спать, за ним последовали остальные, а мы с Карданом задержались - унесли радио к ограждению над кабиной Сыча, подальше от рокота моторного отделения. Слонялись поблизости, слюнявили самокрутки, курили, изредка переговаривались и слушали, как жёлтый ведущий, по голосу не отличавшийся от синего, расписывает обряды других стран. Передачи у жёлтых выходили поинтереснее. Они не ограничивались трупосжиганием - разбавляли эфир другими видами похорон. Рассказывали, где кого закапывают, бросают в воду или отдают на съедение птицам. Хоть какое-то разнообразие. Горящих хануриков нам хватало и на «Звере».
        Сегодня первая передача была посвящена стране, где местные жители до сих пор не догадались сжигать друг друга и маялись с обычными похоронами. Маялись, потому что у них не земля, а скальный грунт и простая лопата его не брала. Каждый сам выдалбливал себе могилу, и чем она глубже, тем больше почестей доставалось погребённому. В самые глубокие могилы спускались в люльке вроде той, что висела у нас на кране кормового подъёмника. За пару дней не управиться, и могилу готовили с детства, точнее с того дня, как сумели поднять кирку. Присмотрев себе уголок, размахивали киркой до старости. Тем, кто не успевал состариться, помогали родные - поддалбливали начатую могилу, чтобы не было стыдно в ней лежать. Забавно и глупо. Им бы нашего «Зверя» - и никакой маеты.
        Выпуск завершился описанием похорон особо почитаемого старосты. Местные жители на прощании с ним провели петушиные и буйволиные бои. На боях полегло аж триста буйволов. Ведущий озвучил, сколько стоила такая радость, а мы с Карданом прикинули, что этих денег едва хватило бы на один современный «Молот», ну или на два танка попроще. Похороны короля сего гигантским костром были, конечно, повнушительнее.
        После выпуска опять включилось зацикленное обращение к синим. Гарантируем безопасность, тёплое питание и далее по списку. Тут и мы с Карданом сдались. Кардан побрёл в сральную кабинку, а я спустился в жилое отделение, надеясь наутро услышать по радио что-нибудь более вразумительное.
        Плафон в теплушке поискового отряда горел. Шконка Сивого пустовала. Кирпичу же храпел, а Фара не спал и не торопился выключать свет. Лежал у себя, подмяв под спину свёрнутый спальник, и листал букварь. Проверял, всё ли аккуратно и ровно, хотя теперь отчитывать за помарки в синей книге было некому.
        Я последний из команды снял полоски синего скотча. Боялся сглазить. Ведь по-всякому случается. Сегодня «Молоты» прут вперёд, а завтра по ним проедутся «Медведи». Не проехались. Фронт действительно опрокинулся. Пришло время менять метки «свой-чужой»: вместо синих наматывать жёлтые. Леший заранее раздобыл нам упаковку жёлтого скотча. Скоро нас закрепят за каким-нибудь танковым или мотострелковым батальоном-хорошо бы за танковым! - и мы поедем в обратном направлении. По знакомым краям или по новым, тут уж какой маршрут выберет жёлтый командир.
        «Звери» всегда работали подлинней фронта. Убежать они не могли. Слишком медленные и тяжёлые. Как ни гони, застрянешь на переправе. Бэтээрка и бээмдэшка проскочат по обычному мосту, а «Зверю» до защищённых рубежей не добраться - ему подавай укреплённый мост или подгоняй паром, да только паромы при отступлении забиты другой техникой. Зенитку или гаубицу эвакуировать важнее. И как-то так повелось, что «Зверь» переходит на сторону тех, кто наступает, а мы, похоронная команда, переходим вместе с ним. Мы от него неотделимы. Куда направят, туда и едем. И для нас нет разницы, каких хануриков сжигать, жёлтых или синих. Они все на одно лицо, лишь метки разные.
        С тех пор как я поднялся на палубу «Зверя 44», а прошло уже пять лет, фронт перевернулся в третий раз. Три предыдущих наступления накрывали мой городок. Если его накроет и сейчас, я опять повидаюсь с родными. В своё время, когда «Зверь» проползал километрах в пятидесяти от них, Бухта подбросил меня на своём внедорожнике, а Сухой, падла, и отпустить не захотел, да я бы пешком всё равно не добрался - маршрут лёг неудачно. Вот и получилось, что мать с сестрой я не навещал с предыдущего наступления жёлтых, когда мне помог Бухта. Примерно тогда же и отец заглянул к нам на «Зверь». Он служил в армии жёлтых, и ему у нас понравилось. Отец сказал, что хочет попасть в одну из наших печей - надеется, что его отыщет именно мой поисковый отряд, а не поисковый отряд какого-нибудь другого «Зверя». Эта надежда грела его на фронте в самые холодные дни.
        Я попробовал уснуть, но мысли о доме не давали покоя. Меня вдруг стал подбешивать храп Кирпича. Не спасал даже гул работающих двигателей. Фара вкрадчиво перелистывал букварь. Свет лупил по закрытым глазам. Сивый припёрся и долго возился, устраиваясь на шконке. Скрип панцирной сетки окончательно вывел меня из себя. Захотелось всех придушить. Чтобы не сорваться, я вышел в коридор.
        Насчёт Сивого я не переживал. Если бы он действительно нацелился на что-то паскудное, вчера бы всё и устроил. Или позавчера. Более подходящего момента не дождаться. Старого командира нет, нового не назначили, «Зверь» стоит как вкопанный, нас никто не контролирует. Пожалуйста, развернись во всю ширь своей прогнившей души - но Сивый бездействовал. Может, сообразил, что лучше не дёргаться. Отбросил закидоны и согласился жить по-человечески. Нет, я понимал, что он и дальше будет потихоньку мародёрить. Тут снимет кольцо, там вырвет зуб. Плевать. Когда спалится, тогда и разберёмся.
        Почувствовав, что сна по-прежнему нет, я полез наверх. Выбрался на палубу и зажмурился под прожекторами. Постоял, привык к свету и увидел, что мучаюсь от бессонницы не один. Над люком в хозяйственное отделение мелькнула чёсаная шевелюра Лешего. У спуска на печную платформу кисли Малой с Черепом. Я думал присоединиться к ним, но в итоге отправился в хозблок.
        Черпаку тоже не спалось. Они с Лешим прихватили радио и засели в столовке. Я немного посидел с ними. Послушал выпуск про похоронные традиции древних народов. Вытряс из Черпака пару галет. Послушал очередной призыв сдать оружие, и меня наконец стало порубливать.
        Я вернулся на крышу «Зверя». Череп с Малым ушли, зато у бортовой лестницы теперь курили Кардан и Шпала. Я приблизился к люку жилого отделения и замер - из-под него донёсся крик.
        Мгновением позже люк откинулся. На палубу выскочил Фара.
        - Бивень! - заорал он.
        Увидев меня, осёкся. Не ожидал, что я рядом. Уже тише повторил:
        - Бивень…
        - Чего?
        - Букварь… - в глазах Фары блестели слёзы. - Букварь!
        Я подумал, что у Фары малость коротнуло в мозгах. Он ждал, когда фронт опрокинется, напрашивался ко мне в гости. Родители Фары погибли, и он хотел увидеть мою мать. Радовался, узнав про жёлтые танки, а тут посидел с букварём, поразмыслил о том о сём, ну ему голову и снесло.
        Похоронщики вроде Фары заполняли «Книгу учёта безвозвратных потерь» от корки до корки. Её хватало месяца на два-три, иногда больше. Всё зависело от мясорубок. Ну и от почерка зависело. Прежде жетонами у нас занимался Колпак. Это он обучил Фару грамоте. Порывался и меня обучить, да я отбрехался. Так вот Колпак писал сразу на две строки, слова и числа у него получались огромные, а Фара почему-то писал иначе-убористо. Растянул букварь на четыре месяца, а чистых страниц ещё было много. Не сегодня завтра приедет новый командир. Взамен недописан-ной синей книги выдаст пустую жёлтую. И бог бы с ним, но Фара увидел на мясорубке букварь, который потом подтырил Сивый, и распереживался. Берёг страницы от дождя, перепроверял каждую строчку, а теперь им - верная дорога в овраг. Надо было вовремя переключиться на размашистый почерк Колпака, быстренько добить книгу и сдать Сухому. Не догадался, вот и вылез на палубу поныть.
        - Пропал! - жалобно выдавил Фара.
        - Кто пропал? - не понял я.
        - Букварь!
        - Куда он там? Сиди обнимайся, пока командира не назначили.
        - Да нет его! Я же говорю: я с ним лежал и уснул.
        Я усмехнулся, представив эту картину.
        - А когда проснулся, он пропал!
        Я присмотрелся к Фаре, пытаясь понять, бредит он или нет. Вроде бы не бредит. Мне как-то стало не до смеха.
        - Уверен?
        - Да уверен, уверен! - Фара цедил слова и сжимал кулаки, будто готовился с боем вернуть книгу учёта, только не знал, на кого броситься. - Я всё обыскал! Да и не мог… Я лежал с ним!
        «Сивый!» - ударила меня мысль.
        Я стоял контуженый. Фара ещё что-то бормотал, и его слова терялись в гуле работающих двигателей.
        Никто другой на букварь не позарился бы. Я, дурак, расслабился в самый ответственный момент.
        Пусть Сивый, гнида рябая, пропадёт с концами, куда бы он там ни сдёрнулся с букварями и зэковскими ложками, но ведь, если жёлтые его поймают, нам всем прилетит!
        Я соображал быстро. Настолько быстро, насколько мог.
        - Иди ищи букварь, - сказал я Фаре.
        - Я же…
        - Ищи! Если найдёшь - бегом к Сычу. Пусть моргнёт прожекторами. Понял?
        - Да.
        - Нет, стой! Пусть выключит прожекторы на пять секунд. Десять! На десять секунд. Я замечу и пойму, что всё в порядке.
        - А ты куда?
        - И поройся в вещах Сивого.
        Я подбежал к Кардану и Шпале, курившим у бортовой лестницы.
        - Что-то случилось? - поинтересовался Кардан.
        Они слышали крик Фары. Может, и наш разговор слышали. Да ничего не поняли.
        - Сколько вы тут? - спросил я и оглянулся.
        Фара нырнул под люк. Молодец. Нытик страшный, но, когда скомандуешь, действует без выгибонов. Ну, почти без выгибонов. Главное, что действует.
        - Чего сколько? - уточнил Шпала.
        - Стоите тут сколько?! Час, полчаса? Минуту?
        - Да мы на пруд… - начал Шпала.
        - Что там Фара… - начал Кардан.
        - Сколько?! - рявкнул я, оборвав обоих.
        Шпалу так передёрнуло, что папироса выпрыгнулау него из руки. Кардан от неожиданности тоже вздрогнул, однако папиросу не выронил. Нахмурился. Не привык, что на него рявкает кто-то, кроме командира, но сообразил, что дело серьёзное.
        - Минут десять, - сказал Кардан. - И минут пятнадцать сидели внизу.
        - Сивый проходил?
        - Нет.
        Кардан о чём-то спросил. Я не разобрал. Рванул через палубу к откидной лестнице.
        Ползать по отвесному борту Сивый неумел. Значит, спуститься со «Зверя» мог или по бортовой лестнице, где его бы заметили Шпала с Карданом, или через пустующую печную платформу.
        Я махнул на платформу и увидел, что верёвочная лесенка, обычно скрученная в углубление под крышку, свисает до самой земли. По ней и спустился Сивый. Я последовал за ним.
        Торопился, не попадал берцами на металлические ступеньки и раскачал лесенку. Болтался в воздухе, как придурочный. Спрыгнув, пролетел метра полтора. Приземлился неудачно, упал, но сразу вскочил и закрутился на месте.
        Сивого поблизости не оказалось.
        Вряд ли он ушёл вперёд. Его, опять же, заметили бы Шпала с Карданом. Проще проскочить в тени под платформой, спрятаться за кормой «Зверя», а оттуда рвать когти за пределы высвеченной прожекторами зоны. На корме в такое время никто не сидел. Да и сидеть там неудобно. Значит, Сивый не боялся, что его окликнут. В худшем случае он бы нарвался на какого-нибудь Кирпича, бредущего к оврагу просраться после вчерашней картошки. Ну да пока Кирпич соображал бы, что к чему, Сивый добрался бы хоть до обрушенного моста, хоть до магистрали, а то и дальше.
        Я ещё пострелял глазами по сторонам и метнулся под платформу. Миновал корму «Зверя», выскочил за световой купол прожекторов и, ослеплённый темнотой, опять остановился. Обругал себя за торопливость. Надо было захватить Кардана. Теперь поди докричись до него. Рокот двигателей заглушит любой крик, а времени возвращаться за подмогой нет.
        Куда Сивый побежал дальше, я не знал. Прямо, налево, направо? Ничто не мешало ему заложить крюк и обойти «Зверь» спереди. Да тут всей командой пустись вдогонку, а ночью никого не найдёшь. Мы же похоронщики, а не штурмовое отделение, приборами ночного видения не обзавелись.
        Я вертел головой. Едва угадывал очертания кочек, покрытых рассеянными отблесками светового купола. Бесполезно.
        Я почувствовал, как сердце успокаивается. Кровь отхлынула от лица, и по нему скользнул холодок. Ещё минута - и я бы вернулся на палубу. Спустился бы в теплушку и постарался бы забыть Сивого. Устал за ним гоняться.
        Ну да! Пока я буду дрыхнуть, патруль жёлтых сцапает Сивого и обнаружит у него синюю книгу, которую нам надлежало сдать новому командиру. И доказывай, что Сивый действовал в одиночку. Вот стой у расстрельной стены и доказывай!
        Выругавшись, я кинулся вперёд. Наугад. Просто побежал, где бежалось легче. Окончательно погрузился в ночь. Знал, что сослепа рискую подвернуть ногу, но глаза постепенно привыкли. Я увидел, что звёзды освещают округу и в действительности ночь не такая уж тёмная.
        Рокот двигателей отдалялся, слабел. Я мельком оглядывался - ждал, что прожекторы «Зверя» погаснут, но понимал, что Фара в теплушке ничего не найдёт. Книгу забрал Сивый. И я сделаю всё, чтобы его поймать. Если потребуется, зашибу. Приволоку обратно и сам сожгу в ручном режиме, время от время заглядывая в печь проведать Сивого и узнать, удобно ли ему лежится на противне. Потом граблями выскребу его кости. Возьму его тёплый гладкий череп и раскрошу собственными пальцами без всякой дробилки.
        Подгоняемый злостью, я мчался сквозь полумрак. Взбирался на возвышенности, осматривался в надежде отследить скользнувшую тень и прислушивался к ночной тишине. Различал эхо клокочущих моторов «Зверя» и далёкие отзвуки боёв - настолько далёкие, что и не скажешь, с какой стороны они доносятся. Отдышавшись, бежал дальше.
        Боялся наступить на острые обломки ракет или мину. Вспоминал хануриков с оторванными конечностями и как в заброшенном посёлке навстречу Сивому зажёгся фонарь. Если его и сейчас встретят, дело плохо. Главное, не выдать себя заранее. А бежал я убийственно громко. Выстукивал подошвами по камням и заголившейся земле. Ломал берцами какие-то ветки, щепки, осколки кирпича. Наверное, Сивый меня услышал. Иначе шёл бы ровным шагом, обходил бы открытые места и тихонько продвигался бы по намеченному маршруту. Теперь же испугался и засуетился. Не знал - не мог знать! - что в погоню я кинулся один. Но об этом я подумал чуть позже, а сейчас лишь уловил приглушённое позвякивание.
        Воткнувшись ногами в землю, остановился. Постарался не дышать. Странный звук то терялся в подвываниях ветра, то возвращался с новой силой. Я не понимал, что же там позвякивает.
        Ржавая каска болтается на колючей проволоке.
        Свинцовая дробь высыпается из продырявленного мешка.
        Котелок перекатывается в корпусе брошенной машины.
        Пустые консервные банки стукаются друг об друга.
        Да что угодно…
        Этот звук стал моей единственной наводкой. Я определил направление. Взметнулся на торчавшую из травы бетонную надолбу. Завертел головой, чуть шею не свернул и мгновением позже увидел тёмный силуэт, очерченный звёздами и взошедшим полумесяцем. Сивый!
        Позвякивание доносилось от него. Он шёл короткими перебежками, пригнувшись. С вещмешком за плечами. Торопился в сторону перелеска.
        Спрыгнув с надолбы, я ринулся к нему. Невпопад подумал, что Сивый ради букваря упустил возможность свалить пораньше, рискнул попасть под проверку жёлтых. Ждал шанса стащить букварь. Дождался, стащил, но Фара не вовремя задёргался во сне и спалил Сивому контору.
        Как ему вообще удалось спуститься со «Зверя» незамеченным? До чего же Кардан со Шпалой долбились в глаза, что дали ему спокойноуйти с полным вещмешком! Хотя Сивый наверняка схоронил мешок поблизости, а со «Зверя» спустился налегке. То есть с одним букварём. Прячась в шуме двигателей, прошмыгнул под платформой. Пока вскрывал схрон, задержался и растранжирил драгоценные минуты. Иначе ушёл бы далеко и я бы его не настиг.
        Я запыхался и громко глотал воздух. Сивый меня не слышал. Его оглушал брякающий своими внутренностями вещмешок. Кажется, Сивый не захотел бы с ним расстаться, даже увидев за спиной вооружённую автоматами погоню, ведь внутри лежали книги учёта, ворованные жетоны и зэковское барахло. Я уже не спрашивал себя, на кой они ему сдались. Главное, что они замедлили Сивого.
        Ханурики часто упрямятся. Особенно манекены. Как ни опускай им веки, они открывают глаза. Как ни поднимай им нижнюю челюсть, они открывают рот. Лежат, вылупившись на тебя пустым взглядом, обратив к тебе молчаливый стон. Так и Сивый упрямился, не чувствуя, что его волокут на печную платформу и готовят к сжиганию, - продолжал бежать с грохочущим грузом.
        До перелеска оставалось метров пятьдесят. Там Сивый затерялся бы среди деревьев. Однако я его догнал. Прыгнув, снёс. Опрокинул ничком на травянистые кочки. Погрёб под собой и тяжёлым вещмешком. Левой рукой упёрся ему в затылок и вдавил его голову в траву, а правой рукой принялся бить Сивого в бок.
        Удары больше приходились в кочку и в мешок.
        Я притих. И Сивый лёг смирно.
        Мы оба попытались отдышаться перед дальнейшей схваткой. Думаю, он в любом случае понял, что теперь ему не уйти.

* * *
        Когда мертвец полежит с полчаса в печи, у него изо рта и глазниц начинают вырываться языки огня - вот так и я полыхал от злости, когда повалил Сивого на землю. Потом неожиданно остыл. Соображал, как поступить дальше. Ничего не придумал и рывком встал на ноги.
        Сивый хотел встать следом. Едва он подтянул под себя колени, я дёрнул за горловину вещмешка и уронил Сивого на бок. Стяжка на горловине разошлась, и наружу вывалилось с десяток жетонов. Набился ими под завязку! Может, и по карманам распихал!
        Сивый опять попробовал встать. Я дёрнул сильнее. Горловина растянулась пошире, и я увидел уголок букваря. На сей раз Сивый упал на задницу. Чуть не опрокинулся на спину, но упёрся руками в землю и удержал равновесие.
        Он ещё дважды силился встать. Всякий раз я дёргал за вещмешок, и Сивый, перекатываясь с задницы на бок, рассыпая жетоны, беспомощно барахтался у меня в ногах.
        Мы не произнесли ни слова. Делали всё с затаённым упрямством. Наконец Сивый высвободил руки из лямок и качнулся вперёд. Испугался, что я ударю со спины. Прежде чем обернуться, отполз на карачках и осторожно поднялся.
        - Ну что, паскуда, добегался?! - я озвучил единственное, что пришло в голову.
        Сивый не ответил.
        Я ждал, что он попробует сбежать. Приготовился ринуться следом. Но Сивый стоял на месте и смотрел на меня. Как-то невыразительно, затравленно смотрел. Покачнулся, отступил на шаг и будто без сил обвалился на подогнутые ноги. Очухавшись, устроился поудобнее и полез шарить по карманам ветровки. Нашарил портсигар и достал самокрутку. Вроде бы даже мне предложил. Я никак не отреагировал, хотя своих папирос не прихватил, а курить хотелось.
        Сивый закурил с третьей спички. Руки не слушались. Или он прибеднялся? Усыплял бдительность, чтобы рвануть и оставить меня в дураках? Я насторожился, а Сивый первую затяжку сделал такую глубокую, что всосал треть самокрутки. Помедлив, выдохнул. И дальше задымил, как печной дымоход на «Звере». Я понял, что без вещмешка Сивый никуда не побежит, поэтому шагнул к мешку поближе - услышал, как под берцами, вдавленные в землю, захрустели жетоны.
        - Ты не думай, - сказал я, - Кардан и Кирпич тоже тебя ищут. Они тут рядом.
        Я надеялся, что говорю правду. Вряд ли Кардан проигнорировал мои слова про Сивого. Это же Кардан! Он должен был сообразить, что к чему, и пуститься за мной. Если сразу не пустился, значит, задержался, чтобы всполошить всю команду. Логично. Вот только вокруг было тихо и фонари по пригоркам не шарили. Где же подмога?
        - Когда крикну, они прибегут, - сказал я. - Деваться тебе некуда. Думаешь, стремя управишься?
        - Я и с тобой вряд ли управлюсь, - неожиданно промолвил Сивый.
        - Это… ты правильно. Не все… - я заговорил путано и в раздражении сжал кулаки. - Даже если тебя тут встретят, особо не надейся.
        Помолчав, я для большей правдоподобности добавил:
        - Сифон с Калибром ушли в другую сторону, но ничего. И они прибегут, когда позову.
        - Так чего не зовёшь? Зови. Пусть бегут.
        Сивый мне явно не поверил. Знал, паскуда, что я как следил за ним в одиночку, так и догонять его бросился один. Может, оно и к лучшему, если мы подерёмся лицом к лицу, без лишних свидетелей. Сивый докурит и кинется на меня, а я готов. Давно надо было кулаками выбить из него всю дурь. Глядишь, не дошло бы до ночных пробежек. Только Сивый не кинулся. Опять открыл портсигар и сидя закурил вторую самокрутку подряд. Теперь точно предложил мне угоститься. Я сплюнул в ответ.
        - Не зову, потому что хочу послушать.
        - Послушать?
        - Интересно, что у тебя в мозгах. Вот какого ты… Зачем это? - Я пнул вещмешок, заставив его срыгнуть ещё парочку жетонов. - Вот чего тебе не сиделось?
        - Устал.
        - От чего?! От чего ты устал? От черпаковской перловки, что ли?
        - От всего, Бивень. И от перловки, и от тебя. И от всего, что здесь творится.
        - Где здесь?
        - Здесь, - Сивый неопределённо повёл рукой. - И там. Везде. От грохота танков устал. От печей «Зверя». И от мёртвых. Я ведь, Бивень, за свою жизнь больше мёртвых видел, чем живых.
        - Ну видел, и что?
        Ответ Сивого меня разочаровал. Я ждал чего-то более внушительного. Лучше бы он признался, что ходит в диверсантах. Продался, завербовался. Сплёл мародёрскую сеть и так наварился, что хочет заныкаться где-нибудь на пару лет. Будет отлёживаться себе в удовольствие, пока другие впахивают и дохнут. Я бы понял. Может, посчитал бы Сивого человеком. Кто из нас не мечтал откопать бункер с десятилетним запасом консервов и всяких приблуд? Закрыться в нём и в глаза не видеть ни фронт, ни «Зверь». Мало ли какие мысли залетают. Тут нет вопросов. А Сивый взялся за нытьё, какого и от Фары не услышишь.
        - Ну хорошо, - вздохнул я.
        Пожалел, что отказался от папиросы.
        - Ты устал. Что дальше? Куда тебя несёт с жетонами, с букварями? Продать их собрался? Да на них… Кому они сдались?
        - Мне, Бивень.
        - Объясни.
        Сивый долго сидел и гонял мысли. Наверное, сочинял, какой брехнёй меня напичкать. Или тянул время. Что, если Сивого и вправду ждут? Не дождавшись, пойдут искать, а тут мы сцепились языками. И завтра Фара найдёт меня с продырявленной башкой.
        - Ты понимаешь, что фронт не остановится? - наконец заговорил Сивый.
        - Его остановят танки.
        - Нет…
        - Ну, жёлтые остановили.
        - Нет, - с напором повторил Сивый. - Нет ни жёлтого, ни синего фронта. Он один. Изгибается, выпрямляется. Ползёт в одну сторону, в другую. Сметает города, перемалывает людей. И так будет всегда. Мёртвые будут сжигать мёртвых. Ведь и ты уже умер, только ещё не почувствовал этого.
        - Ну… - усмехнувшись, я показал Сивому руку. Поболтал пальцами в воздухе. - По мне, я вполне живой.
        - Ты просто не представляешь, что можно жить иначе.
        - А ты, значит, представляешь?
        - Одно я знаю точно. Можно жить и без танков, и без фронта.
        - Откуда?
        - Что?
        - Откуда знаешь?
        - Да хотя бы из передач по радио.
        - Радио? - я хохотнул в голос. - Нет, Сивый, у тебя точно мозги спеклись. Какое радио?! Какие передачи?!
        - Те, которые крутят и жёлтые, и синие.
        - Ну слышал я твои передачи. Грандиозные огненные погребения, могилы в скальном грунте. И что?
        - То-то и оно. Ты слушал про смерть людей, а я слушал про то, как они жили. Что любили, чем занимались. Ты слушал, как с королём сжигают рисовое поле и статуи собак, а я представлял и это поле, и этих собак - какими они были при жизни короля. Ты хоть заметил, что в передачах почти нет обстрелов, бомбардировок? Заметил, сколько там умерло от старости и обычных болезней? И на костёр они отправились под своим именем. По радио никого безымянными пачками не сжигают.
        Сивый затушил о землю вторую папиросу. Третью прикуривать не стал. Сложил руки на коленях и продолжил:
        - Сам по себе фронт не остановится. Разве что притихнет, чтобы мёртвые успели нарожать новых мёртвых. Сейчас жёлтые наступают, синие отступают. Потом они опять поменяются местами. И опять. И так будет до бесконечности.
        - Всё когда-нибудь заканчивается, - возразил я.
        - Да. Однажды кто-нибудь нажмёт последнюю кнопку. Тогда действительно закончится всё. Не будет никаких фронтов. Ничего не будет.
        - И зачем ты…
        - Я верю, что последняя кнопка - не единственный способ.
        - Так… - протянул я устало. - И что ты собираешься… Зачем тебе жетоны, буквари? Ведь ты не один?
        - Не один.
        - И сколько вас таких умных?
        - Много. Поверь, наемного.
        - И на чьей вы стороне?
        - На своей, Бивень. На своей.
        - Так не бывает.
        - А ты напрягись и представь. Считай нас третьей силой. Мы против тех, кто нападает. Вот кто перешёл в наступление - синий, жёлтый, белый, красный, всё равно, какая там метка, - вот того мы и считаем неправым.
        - И…
        - Но мы боремся иначе. У нас нет бронетранспортёров и противотанковых ракетных комплексов. Любое оружие подпитывает фронт. Шанс нашему миру даст не тот, кто лучше стреляет, а тот, кто первый откажется стрелять. Понимаешь?
        - Нет, Сивый, не понимаю. И жетоны-то тебе зачем?
        - Мы возвращаем имена погибших. Хотим, чтобы каждое из них прозвучало в тылу. Каждое, без исключений. Вот наша борьба. Борьба за имя.
        - Кто такие вы?
        - Как мы себя называем и как друг друга узнаём, я тебе не скажу. Но могу сказать, как нас назвали генералы. Идеологической диверсионной группировкой. А тут вся диверсия - расклеить листовки с призывом сохранить имена.
        - Листовки?
        - Да, с них всё началось. Я сам не видел, мне тогда лет семь было… Ведь если бойца не признают погибшим, его семья не получит пособия.
        Похоронки идут месяца четыре, иногда год. Или вообще не приходят. Знаешь, сколько в тылу семей, у кого по двое и по трое пропавших без вести? И они навсегда останутся такими - пропавшими. Потому что их никто не внёс в книги учёта, а если внёс, то книги потерялись, порвались, сгорели… Генералы расстреляли почти всех, кто писал листовки. Только теперь нас ещё больше. Мы - по обе стороны фронта. И мы говорим, что имена погибших бойцов… тех, кого насильно сделали бойцами, - это последний рубеж, отделяющий мир от гибели.
        - Ну бред же! - не сдержался я. - Никакие имена ничего не изменят!
        - Может, ты прав. Но каждый сам выбирает, во что ему верить. И я верю в имя человека. Эту веру ни ты, ни генералы у меня не отнимут.
        - И что дальше?
        - Дальше ты меня отпустишь. И я уйду.
        - Чего тебе не сидится? Ну таскай свои жетоны и не рыпайся. Верь во что хочешь и живи как живётся.
        - Мы передадим в тыл всё, что собрали за год. Десятки и десятки тысяч имён.
        - Без официальной похоронки пособия не выплатят.
        - Не выплатят. Но в семьях хотя бы узнают правду. И эта правда сохранится.
        - Хорошо. Пусть передают в тыл, плевать. Ты-то куда?
        - Тут неподалёку мой город. Синие до него километров сорок не дошли.
        - К родным пойдёшь?
        - Нету меня родных. И города нет. Одни руины. Но я туда загляну.
        - На руины?
        - Потом пойду дальше.
        - Тебя поймают.
        - Таких, как я, много. Это я отдам, - Сивый рукой показал на вещмешок, - и получу подготовленный список для жёлтого тыла. Точнее, копию. Каждый доброволец пойдёт со своей копией. Если повезёт, кто-нибудь доберётся. В тылу ждут и сделают так, чтобы список увидели все. Мы вновь заявим о своём существовании. Возобновим борьбу. К синему тылу добровольцы вышли ещё до того, как фронт перевернулся. Им попроще. Да сейчас везде неразбериха и в обе стороны проскочить легче, чем обычно.
        - Ясно. И на это, говоришь, тебя натолкнули передачи по радио?..
        - Я впервые представил, что можно умереть не под гусеницами танков и жить без страха под них угодить. Потом встретил тех, кто возвращает имена, и понял, что они - мой единственный шанс. Моя единственная надежда.
        - Подождал бы ты с надеждой…
        Я будто волновался за Сивого, хотя сам же хотел его пришибить. Он, конечно, падла и паскуда, но свой. За своих я держался. Даже за таких, как Сивый с его закидонами.
        - Не рискуй. Посмотришь, что там с вашими добровольцами, а пока собирай жетоны. Знаешь, сколько их будет?
        - Поздно. Я принял решение. Ещё в тот день, когда Леший сказал, что ждать осталось недолго. - Помолчав, Сивый спросил: - Как думаешь, сколько имён из книги учёта попадает в донесения о безвозвратных потерях? А сколько попадает в окончательные мемориальные сводки?
        - Не знаю.
        - И я не знаю. Но подозреваю, что у мёртвых больше надежды на таких, как я. Их имена скорее озвучат по нашим спискам, чем по мемориальным сводкам.
        - Значит, борешься за имена? А зачем метки срывал?
        - Срывал с тех, у кого не было жетона.
        - Без метки тело не заберут ни жёлтые, ни синие. Оно сгниёт в подвале, и…
        - Мёртвым уже всё равно. Они и гниют, и горят в общих безымянных кучах. Я заботился о живых.
        - Это о ком?
        - О тебе. Кирпиче. Фаре. О других.
        - Обо мне?! Ты… При чём тут мы с Фарой и Кирпичом?
        - Избавлял вас от лишнего груза. Сколько мы перетаскали мёртвых? Тысячи! А зачем? Что нам с того, что они превратились в прах, который потом забрали и отправили неизвестно куда? Или не отправили, а высыпали в реку. И зачем надрываться?
        - Работа у нас такая…
        - Ну, считай, что я старался нашу работу облегчить. Как мог, так и старался.
        - Ну вот и дальше старайся! Сейчас пойдёшь, точно поймают.
        - Я уже принял решение.
        - Да что ты заладил…
        Я разозлился. Больше на себя, чем на Сивого. Стою тут, как контуженый, отговариваю. Плевал я на Сивого! Хочет подохнуть со своими списками? Ну так пусть дохнет! Мне-то что? Нам без него проще - не надо дёргаться на мясорубках, бояться проверок.
        - Золотые зубы рвал тоже чтобы сохранить имена? - зло бросил я Сивому. - Кольца снимал, крестики. Потащишь их в тыл, а? Подаришь семьям на память? Или, скажешь, не рвал зубы?
        - Рвал, - признался Сивый.
        - И пальцы отрезал, когда кольцо не слезало?
        - Отрезал. И твои схроны для трофейников растаскивал - ценности забирал, оружие закапывал. И нет, в тыл я крестики не потащу. Трофейные команды, думаешь, зубы не рвут? Это я у них щелкунчик подсмотрел. Только они всё сдают генералам, то есть превращают в снаряды, а я обменивал на еду и спальники. Вот и вся разница. Черпаку подгонял сахар, муку. Кроту - очки.
        - Скажи ещё, Калибру алкашку носил.
        - Бывало. Но обычно он сам справлялся.
        - Да уж… Но с Калибром ты зря. Вон его как скрючило.
        - А это не мне судить, кому там что плохо. Хочешь алкашку? Проще тебе так? Твоё дело. На, бери. Как могу, так и помогаю.
        Я присмотрелся к Сивому, то ли спокойному, то ли измождённому. Ночью и не поймёшь. Взглянул на седые пряди его волос. Под полумесяцем и звёздами они светились не хуже катафотов Фары.
        - Что же ты за человек, Сивый? - вздохнув, я сел на вещмешок. - Почему раньше не сказал?
        - Ты бы не понял.
        - Да я и сейчас не понимаю…
        - Вот и я о том.
        Сивый открыл портсигар, достал третью самокрутку. И мне протянул. Покурили вместе, помолчали. Послушали тишину вокруг. Не верилось, что фронт близко, и жёлтые на танках давят синих, и зенитки работают по авиации, и ханурики так сыплются в овраги и окопы, что нам месяц их собирать, а жечь и того дольше.
        - А подранок? - спросил я, - Ну тот, которого ты предлагал добить. Зачем?
        - Чтобы не возиться с ним. Пришлось бы поднимать его на палубу, вызывать крестов. Он бы всё равно откинулся, а я не хотел, чтобы наши смотрели, как умирает человек.
        - Серьёзно? Да мы круглый год обкладываемся хануриками, выскребаем их по кускам, а тут…
        - А тут другое. Саму смерть мы видим редко. Иначе сошли бы сума.
        - Ну ты загнул! Точно, что мозги спеклись.
        - В общем, с подранком нам бы прилетело. Сам прикинь. В батальоне вздрючили бы Сухого, потому что зазря дёрнул крестов, а он бы вздрючил нас с тобой. Тебя в первую очередь.
        - Да… Сухой мог. Скажи, гад был! Его жетон ты бы не взял.
        - Я имена не отбираю. Ни по любви, ни по заслугам. Этим у нас штабы занимаются, а для меня все равны. И плохие, и хорошие. И те, кого убивали, и те, кто убивал.
        - Вы что, и гражданских в список заносите?
        - У нас свои люди в гэпэкашных.
        - Ого! И не подумаешь… Те ещё гниды.
        - Я же не говорю, что мы святые. Среди нас есть и гниды. Может, таких даже большинство. Но это не имеет значения.
        - Но с подранком ты неправильно… Нельзя так. Имена именами, тут я уже не спорю, а живой имеет право жить, пока сам не подохнет. Добивать кого-то, чтобы не заморачиваться с крестами и не прогибаться под командира, - дело последнее.
        - И я не буду спорить. Ты, наверное, прав. Но ты не понимаешь, насколько запутался. Это у тебя мозги спеклись и мысли идут кривые, узлами, а у меня мысли прямые и прозрачные. Но ты хоть и запутался, а человек хороший. Получше меня. Только вот такие, как ты, понадобятся потом, когда всё закончится, а сейчас нужны такие, как я.
        Я растерянно пожал плечами и спросил о застолье в пригородной пятиэтажке:
        - Почему не приволок консервы в хозблок?
        - Чтобы отдельно накормить мелких.
        - А я при чём?
        - Думаешь, я не понял про аварийку? Не заметил, как ты ходишь по пятам?
        - И?
        - Хотел показать, что ничего плохого не вытворяю. Надеялся, отлипнешь.
        - Не отлип. А теперь выследил тебя и поймал.
        - Ну да, - кивнул Сивый. - Но я хотя бы попробовал.
        - Там еды хватило бы на всю команду.
        - Нет. Кирпич с Сифоном сожрали бы половину.
        - Есть такое, - усмехнулся я.
        - Пообедали бы хорошо, но не более. А так мелкие наелись до отвала. Я ведь отчасти из-за них ухожу. Не могу смотреть… Они же дохлые все. Вот сколько Кроту?
        - Девять. Почти десять.
        - Почти десять. У него ещё зубы молочные, а он пашет в топливном отделении…
        Мелким на «Звере» в самом деле жилось плохо, даже если они об этом не догадывались. Фаре десять. Черпаку одиннадцать. Черепу и Шпале по двенадцать. Сычу тринадцать, а толку? Дрищ как дрищ. На вид больше одиннадцати не дашь, только руки и ноги длинные, иначе за мехвода и не сошёл бы, просто недотягивался бы до рычагов управления.
        Фара во сне звал мать, которую толком и не помнил. Череп собирал танчики с мотором, чтобы подразнить младшего брата. Говорил: брат усрётся от зависти, потому что у них в селе таких отроду не водилось. Брехня, конечно, но Сивый прав: пусть каждый развлекается как хочет. Лишь бы алкашку не глушили. Калибр, если не завяжет, и до пятнадцати не доживёт.
        Малой у нас в команде самый старый. Он раньше всех нас появился на «Звере» и тогда действительно был Малым - работал на месте Крота, лазал по щелям, куда другие не протискивались. Ему теперь шестнадцать. Ещё годик - и заберут стрелять, а нам взамен выдадут нового шибздика. Смена поколений, так сказать.
        - А ты, Бивень, видел, как сгорают дети? - неожиданно спросил Сивый.
        - Нет, - признался я.
        На «Зверь» дети попадали редко.
        - Ая видел.
        - В городе?
        - Да. Как-то ходил к печам гэпэкашных. У них мёртвых детей много. Кому по два, кому по три, а есть младенцы. Так вот их только положишь, а они уже сгорели. Поэтому сразу штук по десять кидают. Всё равно быстро получается. Пепла почти не остаётся. И косточки маленькие, тоненькие. Их даже в дробилку не кладут, пальцами перетирают.
        Не знаю, зачем Сивый рассказал о детях. Ну сгорают, и ладно.
        Я встал размять ноги. И Сивый встал. Шагнул ко мне. Я подумал: сейчас бросится и пырнёт зэковской заточкой. Не бросился, не пырнул. Осторожно приблизился к вещмешку, склонился над ним и при свете полумесяца начал собирать разбросанные жетоны. Опускался на колени, ползал. Шарил в траве. Не успокоился, пока все не нашёл. Попытался поднять мешок, а хвост от лямки оказался у меня под ботинком. Я ногу не отвёл. Наоборот, сильнее вдавил её в землю. Не знаю зачем. Но как бы я ни давил, Сивый вытянул лямку. Завязал горловину вещмешка, накинул его на плечи. Развернулся и побрёл к перелеску. Глядя ему в спину, я тихонько сказал:
        - Дурак ты, Сивый. Все давно живут как можется, а не как хочется. И никакие имена тут ничего не изменят.
        Когда Сивый затерялся в темноте за деревьями, я пошёл обратно к «Зверю». На ходу обдумывал услышанное, подбирал другие вопросы, будто надеялся однажды встретить Сивого и поговорить с ним по новой. Под конец устал, и мысли разбежались. Я лишь спрашивал себя, почему дал Сивому заморочить мне голову, почему позволил ему уйти.
        Добрался до «Зверя» прежде, чем успокоить себя вразумительным оправданием. К моему возвращению аккумуляторы зарядились, и Сыч выключил двигатели. Прожекторы продолжали светить. Я увидел два внедорожника и один бронетранспортёр. Понял, почему Шпала с Карданом не пошли меня искать. Приехали жёлтые. Вручить Фаре книгу учёта, перенастроить радиоприёмник Сыча и познакомить нас с новым командиром. Заодно осмотреть отделения, спросить, нужна ли помощь механиков. Обычная процедура.
        Я заторопился к бортовой лестнице. Решил набрехать, что у меня прихватило живот. Как просрался, так и прибежал. Звучало вменяемо и вполне объясняло моё отсутствие. Главное, чтобы не потребовалось в доказательство предъявить кучу свежего дерьма. Ну это вряд ли. А с букварём могла выйти подстава. Если Фара не придумал ничего толкового, если его сейчас прессуют, я скажу правду. И пусть жёлтые ловят Сивого. Он теперь на третьей стороне? Вот и замечательно. О нём позаботятся те, кто возвращает имена, а я буду заботиться о команде «Зверя 44». Я своих в обиду не дам.

* * *
        Спрятавшись за облаками, солнце стало оранжевым, как пятно гнили на бледном лице мертвеца. Жара чуть ослабла. Преодолев подъём, мы ускорились, и трещотки на колёсах зацокали бодрее. На последней мясорубке собрали шесть жёлтых пузырей - не самый богатый урожай, но Кирпич обливался потом, и его загоревшую грудь исполосовали серые подтёки грязи. Он привычно упирался в перекладину справа, а мы с Малым сменяли друг друга слева.
        Малой освоился. Уже не блевал от жаб и пузырей. В жару мы накрывали их тремя плащ-палатками. Они всё равно воняли так, что не спасали ни маски, ни портянки. Два месяца назад Малой заменил Сивого. О Сивом в команде не вспоминали, а я украдкой пересказал Фаре и Лешему наш ночной разговор. Леший и раньше слышал о тех, кто возвращает имена. Слышал немного и по большей части брехню. Не сомневался только в том, что они действительно существуют и повсюду оставляют непонятные постороннему человеку знаки: совсем крохотные вроде нарисованных восковым карандашом закорючек и довольно крупные вроде виденных нами деревянных крестов.
        Малой не слишком обрадовался, когда жёлтые перевели его в поисковый отряд, однако не спорил. Его место в печном отряде занял Калибр, а место Калибра в топливном занял Пульс, наш новенький. Пульс как заведённый шнырял по «Зверю», лазал по лестницам и подъёмникам, донимал всех вопросами, особенно Кардана. Тот поначалу охотно рассказывал о всяких приблудах, объяснял устройство двигателей, потом стал шикать на Пульса и прогонять его пинками. Новичок нам быстро надоел, а Фара с ним подружился.
        Пульс в очередной раз напросился в вылазку, и они с Фарой носились, грохотали шумихами, мешались под ногами, а сейчас отстали - неподалёку от дороги наткнулись на проржавевший комбайн и забрались в него, изображая танкистов. Фара хотя бы прекратил ныть. Он вообще подрос, окреп. Скоро запрягу его в телегу. За книгой учёта Фара больше не спрячется. Пора и хануриков таскать.
        В топливном отделении Шпала теперь был за старшего и пытался подмять Пульса под себя. Я и сам посоветовал ему построже относиться к новичку. В последнее время Шпала редко отпускал Пульса с нами, а сегодня отпустил, потому что всё равно не нашёл, чем его занять. «Зверь» сутра стоял на ремонте, и работа команды застопорилась. Вторая поломка за месяц.
        Не скажу, что из «Зверя» сыпались стёртые шестерёнки, однако барахлил он чаще обычного. Вырубалась автоматика, и мы по очереди жгли хануриков в ручном режиме. Летели клапаны на топливных резервуарах, и Крот, опасаясь утечки, день и ночь ползал во внутренностях «Зверя». У Кардана в моторном отделении пробило уплотнительную прокладку под фланцем трубопровода, вконец износились поршневые кольца и клапанные пружины. Сам Кардан не справлялся, но ему помогали механики из батальона. Пока что им удавалось реанимировать «Зверь» и он упрямо следовал за жёлтым фронтом. Недельки через три фронт доползёт до моего дома.
        За обочиной лежала полоса глинистой растрескавшейся земли. Сплетение трещин напоминало грязно-бурый узор на коже подгулявшего ханурика. Дальше стелилось поле, заросшее колтунами зелёной травы. Хорошее поле. Сугорами, оврагами. Есть где спрятаться. Малой предложил отдохнуть в овраге. Я бы согласился, но заметил впереди придорожное кафе. Сказал, что мы отдохнём там. Найдём тень и посидим минут пятнадцать, заодно подождём Фару с Пульсом.
        Я на ходу касался правого кармана. В него будто набросали раскалённых костей. В кармане лежал жетон синего сержанта. Я понимал, что штаны припекло солнце, и всё же представлял, что жетон нагревается изнутри - прожигаетткань, обугливает кожу, плавит мышцы и вены. Когда уходил с мясорубки, рука сама потянулась к пузырю с синей меткой. Надеюсь, никто не увидел. Как быть с жетоном дальше, я не придумал. Пусть лежит. Может, выброшу. Или спрячу в теплушке. Если однажды встречу Сивого, отдам ему.