Рубин Алекс, Голос Крови- библиотека РусЛит

Голос крови. Антология Рубин Алекс
        Границын Владимир
        Алекс ТекилаZZ
        Влада Медведникова
        Илья Гусаров
        Капитолина Ляпина
        Леся Орбак
        Ольга Костылева
        Олег Глижинский
        Татьяна Голованова
        Эдуард Шауров
        Они живут в царстве вечной тьмы. Они боятся света дня. Они неравнодушны к запаху человеческой крови. Они - вампиры. Но, помимо вечного голода, им знакомы и другие чувства. Что происходит, когда любимая девушка вдруг оборачивается жаждущим крови чудовищем? Что скрывает загадочный незнакомец, с которым вы познакомились ночью в баре и который почему-то никогда не назначает встреч днем? Как поступить, если вы врач, у вас на операционном столе умирает юная пациентка, и в ваших силах подарить ей жизнь, вечную жизнь? В этой книге собраны тринадцать историй о вампирах. Тринадцать леденящих душу историй о тайнах, жизни, смерти и любви. Читайте и будьте осторожны, выходя вечером на улицу.

        ГОЛОС КРОВИ. АНТОЛОГИЯ

        От издателя
        Они живут в царстве вечной тьмы. Они боятся света дня. Они неравнодушны к запаху человеческой крови. Они - вампиры. Но, помимо вечного голода, им знакомы и другие чувства.
        Что происходит, когда любимая девушка вдруг оборачивается жаждущим крови чудовищем? Что скрывает загадочный незнакомец, с которым вы познакомились ночью в баре и который почему-то никогда не назначает встреч днем? Как поступить, если вы врач, у вас на операционном столе умирает юная пациентка, и в ваших силах подарить ей жизнь, вечную жизнь?
        В этой книге собраны тринадцать историй о вампирах. Тринадцать леденящих душу историй о тайнах, жизни, смерти и любви. Читайте и будьте осторожны, выходя вечером на улицу.
        В последние пару лет романтические саги о вампирах стабильно занимают самые верхние строчки в списках популярных книг. Вслед за суперуспешными циклами Стефани Майер «Сумерки» и Л. Дж. Смит «Дневники вампира» в книжные магазины хлынуло целое море вампирской литературы. Вслед за зарубежными авторами живописать перипетии нелегкой жизни ночных кровопийц принялись и отечественные авторы. И успех вампирской тематики вполне закономерен, ведь в этих книгах есть то, что так любят читатели и в особенности читательницы, - интересный, притягивающий внимание и не дающий отвлечься ни на минуту сюжет, любовь, немного путающая атмосфера тайны.
        Видя популярность вампирской темы, наше издательство выбрало именно ее для очередного конкурса на лучший рассказ, опубликованный на Интернет-ресурсах, ежегодно проводимого совместно с литературной премией «Блогбастер».
        Авторам-конкурсантам было предложено развить эту тему в рамках малой формы, то есть рассказа. От них ждали историй о столкновении мира людей и мира вампиров, о тайнах крови, о загадочном и пугающем и, разумеется, о любви. Задание вызвало живейший отклик, всего на конкурс поступило более 300 работ от авторов со всех концов России и из-за рубежа. Из этого огромного количества членами жюрибыло отобрано тринадцать лучших рассказов, которые и вошли в этот сборник.
        1-е место заняла Леся Орбак (Омск) с рассказом «Нелюдь живая. Нелюдь мертвая».
        На 2-м месте оказалась Влада Медведникова (Москва) и ее рассказ «Неподвластные небу».
        А 3-е место досталось Ольге Костылевой (Москва), приславшей рассказ «Сага о любви и женской дружбе».
        Но и все остальные рассказы не менее достойны внимания, ведь во всех них тема любви и вампиров раскрыта ярко, самобытно и подчас в неожиданном ракурсе.
        Желаем вам приятного чтения!
        АЛЕКС РУБИН
        ДОЖИТЬ ДО ЗИМЫ
        «…его кличут Десяткой, и его прозвище пошло не от десяти добрых дел»

        Он проснулся поздним вечером, с трудом вырвавшись из потустороннего мрака в сумеречную явь двухкомнатной квартиры. Тело ныло, как будто он лежал в деревянном гробу, а не в своей постели. Он решил, что проспал целую неделю. Просыпаться с каждым разом становилось все трудней, с каждым днем уходили силы. Он подошел к окну, раздвинул закрытые шторы, распахнул окно настежь. Порыв ветра сбросил на пол завалявшуюся на подоконнике полупустую пачку сигарет. Он закурил, выпуская клубы дыма в осень. За окном стоял поздний ноябрь. Уже сожгли опавшие листья, но снег еще не лег на голые ветви деревьев. Осень - самое неудачное время года, но за ней придет зима. Он любил зиму: усталое зимнее солнце, из последних сил посылающее свои слабые лучи, снежный покров, мягко скрипящий под ногами, короткие дни и длинные ночи… Он отчетливо понимал, что ему не дожить до зимы - скорее всего, в следующий раз он заснет и уже никогда не проснется. Проклятое равновесие поймало его в капкан, оставив медленно угасать и ждать неминуемой смерти. Он представлял себе равновесие в виде аптекарских весов с двумя чашами и стрелкой. В
прошлый раз он пытался сдвинуть стрелку, но ему не повезло. Может, получится в этот раз? Он выбросил окурок в окно и шагнул в ночь…
        Ночной город встретил его неоновым миганием реклам и пустыми улицами. Удивляться было нечему - в это время люди или отдыхают в своих уютных квартирах, или расслабляются в не менее уютных барах и клубах. Возможно, то, что ему было нужно, нашлось бы в одном из таких мест. Но он с упорством робота или фанатика бродил по пустым улицам, избегая скоплений народа. Огонек сигареты горел у его лица, как точка лазерного прицела.
        Наконец его упорство было вознаграждено. На плохо освещенном перекрестке трое быковатого вида парней пытались затащить девушку в припаркованный у тротуара джип. Жертва дергалась в руках похитителей, пытаясь ударить кого-нибудь из них каблуком и вырваться, но было ясно, что ей это не удастся. Девушка не кричала - то ли у нее перехватило горло от испуга, то ли была уверена, что помощи ждать неоткуда. «Распустились, совсем оборзели», - бросил он в темноту и направился к джипу. Появление нового действующего лица явно не смутило троицу. По крайней мере, своего занятия мерзавцы не прекратили: один возился с дверью джипа, а два других пытались пропихнуть упирающуюся девчонку в машину. «Стоять, гаденыши! Отпустите ее», - сказал он. Этого хватило. Все, включая девушку, замерли, как в стоп-кадре из кинофильма. После секундной паузы навстречу ему, демонстративно нашаривая что-то в кармане кожанки, попер бритоголовый крепыш, видимо, лидер местной шпаны: «Ты че, мужик, а?» И услышал в ответ: «Быстро вали отсюда. Если хочешь дожить до зимы. Или хотя бы пережить сегодняшнюю ночь…» Угрозы в голосе незнакомца не
было, только легкая брезгливость и уверенность в том, что его послушаются. Но бритоголовый почувствовал, что погружается в ванну едкого липкого ужаса. Отморозок стал главарем не случайно - он был безрассудно смел, без страха смотрел в дуло пистолета, но сейчас почувствовал себя кроликом перед удавом. «Ладно, мужик, еще свидимся… - выдохнул сквозь зубы бандит и кивнул своим: - Отпустите дуру, потом сама жалеть будет…» Троица загрузилась в джип и уехала. Они остались вдвоем.
        Он прижимал к себе рыдающую девушку, успокаивающе водил ладонью по ее волосам, а сам думал о равновесии. Одна из чаш весов потяжелела, и стрелка сдвинулась в нужном направлении, но этого было недостаточно. Впрочем, первый шаг сделан. Правда, времени мало: скоро наступит день, а с ним - вечная ночь… Он рывком вернулся из своих мыслей в холодную ночную реальность. «Успокойся, маленькая, все в порядке…» Девушка уже не плакала. Срывающимся голосом она говорила слова благодарности, рассказывала, слегка привирая, почему оказалась на улице в столь поздний час, проклинала несостоявшихся насильников. Кстати, ее звали Надя. Надя, Надежда… Он не был суеверен, но усмотрел в этом некий знак. Может, он и доживет до зимы… «Все будет хорошо, Наденька…» Он пытался остановить такси рукой с мерцающим огоньком сигареты, а она все время прижималась к нему, боясь, что он исчезнет, и ее мучители вернутся. Она была очень симпатичной, пережитый страх делал ее лицо детским и беззащитным. Усталый хмурый таксист молча выслушал адрес, распахнул дверь. Она думала, что он поедет с ней, не оставит ее одну. Но время шло, стрелка
весов нависала над ним, словно топор палача. Не было времени и сил играть в рыцаря. Впрочем, он записал ее номер телефона. Конечно, она не будет возражать, если он позвонит попозже, чтобы узнать, все ли у нее в порядке. Такси отъехало. Надежда смотрела на него сквозь заднее стекло старой «Волги». Он опять был один.
        Второй шанс выпал ему возле казино. Он не собирался заходить вовнутрь, просто шел мимо. И увидел нищенку. «Точнее, женщину, которой очень нужны деньги», - мысленно поправил он себя. Она не была похожа на бомжиху или нахальную попрошайку. Пожилая, в старом сером пальто - и совершенно седая. Она сидела на раскладном стульчике недалеко от роскошного выхода из казино. На достаточном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не прогнали молодцеватые охранники, но все-таки на виду у клиентов казино, которые в хорошем настроении выходили из залы и садились в открытые двери своих «Роллс-ройсов» и «Мерседесов». Впрочем, желающих помочь ей не находилось. Не то чтобы им всем было жалко дать ей купюру с портретом умершего президента. Просто ее серое пальто не вписывалось в ту красочную жизнь, которой они жили…
        Он заглянул в портмоне. Кажется, с прошлого раза у него оставались какие-то деньги… Деньги были. Немного. Их было недостаточно на полчаса игры в казино, но нищенке, которая ночью просит подаяние, этой суммы должно хватить. Сидевшая на стульчике женщина с усталой надеждой смотрела на него снизу вверх. «Должно хватить», - повторил он вслух, достав из портмоне десяток зеленых бумажек с цифрой «сто» и опустив их в раскрытую сумку. Глаза женщины расширились, она хотела что-то сказать, но в горле заклокотало. Она наклонилась вперед, словно пытаясь поцеловать ему руку. «Не нужно, - неожиданно мягко сказал он. - Это не вам, это на чашу весов». Как ни странно, она поняла.
        Он уходил, она смотрела ему вслед, а ее губы шептали слова молитвы: «…отпусти ему его грехи». Он слышал ее слова, они колоколом бились у него в голове. Против ожидания, происшедшее серьезно изменило расклад сил. Видимо, деньги нищенке были жизненно необходимы. Может, без них она бы скоро умерла с голоду. Или не смогла бы купить лекарство больному внуку. Причина его не интересовала. Главное - чаши весов почти уровнялись, стрелка была в волоске от «зеро». Казалось, еще один шаг, и равновесие потеряет свою власть над ним. Но нужно было, как в песне, найти место для этого шага. И он продолжил свой путь в лабиринте неосвещенных пустынных улиц.
        После нескольких часов бесплодных поисков надежда снова сменилась унынием. Он не мог найти никого, чья судьба могла сдвинуть стрелку весов. Люди спали в квартирах, до утра забыв о своих бедах. А те немногие, кто встречались ему на пути, не нуждались в его помощи. Кажется, равновесие брало реванш за его легкие победы.
        В какой-то момент он почувствовал, что не один. Обернулся и увидел пса, который шел следом, легко приноровясь к его неспешному шагу. Поняв, что замечен, пес подошел поближе, наклонил косматую башку, словно здороваясь, а потом присел на задние лапы. Это было удивительно; обычно всякая живность сторонилась его, пыталась обойти десятой дорогой. Видимо, этот пес был необычным животным. «Или просто очень голодным», - усмехнулся он, рассматривая поджарые бока с выступающими ребрами. В собаке чувствовалась порода, однако по грязной свалявшейся шерсти было видно, что о псе давно никто не заботится. «И что же мне с тобой делать?» - спросил он у пса. Тот, понятное дело, не ответил. «У меня нет куска мяса, и я не буду искать его посреди ночи. Времени у меня нет, понимаешь? Равновесию наплевать на собачек, кошечек и прочих божьих тварей. Иначе я купил бы пять буханок хлеба и всю ночь кормил голубей. К сожалению, равновесие любит играться людьми. Эх, попал бы мне в руки тот, кто это придумал…» Пес сидел и слушал, на умной морде читалось: «Сейчас этот человек перестанет пороть чушь и даст мне чего-нибудь
пожрать». Он уловил иронию ситуации и, усмехнувшись, махнул псу рукой: «Ладно, псина, твоя взяла. Идем искать еду».
        Окошко будки с выцветшей надписью «Ночной ресторан» было закрыто, но внутри тускло горел свет. Он постучал указательным пальцем в пластик окошка: «Открывайте, люди добрые, сильно есть хочется!» Окошко открылось, в нем показалось бородатое лицо пожилого азербайджанца. «Канечно, дарагой, для тебя - что пожелаешь: хот дог, шаверма», - начал перечислять продавец, нарочито коверкая слова с «кавказским» акцентом. «Не для меня, отец. Вот собачка у меня голодная». - «Да шел бы ты, парень, знаешь куда», - начал продавец, решив, что это очередная неумная шуточка местного жителя над приезжим «чуркой». Однако придумать, куда именно послать нахала, не успел: пес залаял, почувствовав истекающие из «ресторана» дивные запахи: «Гляди-ка - и впрямь собака. Худющая какая…».
        Двое мужчин наблюдали за поглощающей мясо собакой. Он протянул продавцу полупустую пачку, тот с благодарностью взял сигарету, закурил, выпуская кольца дыма: «Хороший пес, даром что некормленый. У меня такой зверь был - умница, красавец, настоящий овчар». - «Может, это он и есть? Тот, красавец твой, не убежал случайно?» - усмехнулся собеседник. Продавец долго молчал и курил сигарету. Потом все-таки ответил: «Не убежал мой, погиб. Один снаряд - и дома нет. И собаки нет, и жены, и сына… А я есть. Война…» Казалось, этому сильному человеку, который потерял все, кроме жизни, вряд ли кто-то смог бы помочь. И вдруг он понял, что нужно сделать. «Знаешь, отец возьми-ка этого пса себе». Продавец был явно ошарашен предложением, но ничего не ответил, раздумывал над его словами. Он почувствовал, что на верном пути: «Жалко ведь, с голодухи сдохнет. А ты откормишь - и будет как новенький!» На лице продавца прорезалась улыбка: «А вот и возьму! А то такой красавец пропадает. Почему бы и не взять - квартира есть, регистрация есть, мяса - тоже, как понимаешь, завались… - добавил продавец словно уговаривая себя. И
вдруг спросил: - Слушай, парень, а как звать собаку-то?» Собеседник докурил сигарету, щелчком отправил окурок в урну: «Друг. Зови его - Друг». - «Друг», - повторил новый хозяин собаки, словно пробуя имя на вкус… И в этот момент чаши весов пришли в движение, стрелка миновала «зеро» и замерла уже на другой стороне шкалы. Пес оторвался от куска мяса и горестно завыл…
        * * *
        Итак, равновесие проиграло и выпустило ключ из своих рук. Теперь оставалось только поднять ключ с земли и выбрать дверь, которую этот ключ откроет. Как ни странно, он не любил то, что ему предстояло сделать. Он пытался отнестись к этому как к неприятной, но необходимой медицинской процедуре, но иногда это не помогало. Но времени что-либо изменить уже не было - утро вступало в свои права, скоро взойдет солнце и наступит день. Этой ночью он прошел долгий путь и не мог остановиться, не сделав последний шаг. Он снял трубку телефона-автомата и набрал номер.
        Надя сразу взяла трубку, словно всю эту ночь, пока он боролся с весами в своей голове, она сидела у телефона и ждала звонка. «Это я. Я не спал всю ночь, бродил по темным пустынным улицам и думал о тебе…» Он говорил о встречах и расставаниях, о ночи, которую тяжело пережить, о голодных собаках и одиноких людях в темноте. В его искренних словах не было лжи, была только недосказанность, которая меняла многое. Он говорил, она слушала. Слушала его слова, погружалась в его голос. И когда он, наконец, задал свой главный вопрос, то получил тот ответ, на который надеялся: «Я жду тебя, приезжай». Он повесил трубку. Не хотел ни о чем думать, но думал о том, что она даже не знает его имени.
        * * *
        Ночное такси, усыпанная листьями остановка автобуса, темный подъезд, лифт со сгоревшими кнопками… Он подошел к двери, но не стал жать кнопку звонка. Спросил громко, давая последнюю возможность передумать: «Я пришел, можно войти?» И услышал: «Конечно, заходи». Он вошел, аккуратно закрыв за собой дверь. Она ждала его в коридоре, в легком халатике, накинутом на голые плечи, румяненькая и аппетитная. Он ожидал увидеть испуганные глаза ребенка, но встретил смущенно-кокетливый взгляд взрослой женщины. Они молчали два удара сердца, потом она вдруг оказалась в его объятиях. Она прижалась к нему, он гладил ее волосы, как на перекрестке, целую вечность тому назад. Ее губы искали его губы, но не нашли - он уже прижался губами к ее шее…
        Через некоторое время он бережно, словно хрупкую статуэтку, опустил на пол пустую оболочку, которая еще недавно была живым человеком. Ему было плохо. Считается, что у таких, как он, нет души, но что-то болело и ломалось у него внутри. Он опять победил, и призом были несколько месяцев его жизни. Но в этот раз вкус победы был особенно горек. Он жалел ее, он презирал себя, он ненавидел того, кто придумал этот мир. Но теперь он был уверен, что доживет до зимы. Дождется усталого зимнего солнца и скрипящего под ногами снега, встретит короткие дни и длинные ночи…
        ВЛАДИМИР ГРАМИЦЫН
        ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ АННЫ

        История, которую я вам сейчас расскажу, приключилась прошлой осенью. Дело было в старом русском городе Вознесенске, что стоит аккурат на половине пути из Владимира в Кострому. В центре Вознесенска сохранилось с полдюжины улиц, практически не тронутых аж с начала двадцатого века. Одна из таких улочек называется Московская, и на ней стоит бывший особняк фабриканта Карелина. В годы советской власти в монументальном здании из красного кирпича разместился Текстильный техникум, ныне, как водится, переименованный в Экономический колледж.
        С первого сентября в этом самом колледже появился новый учитель истории. Звали его Павел Юрьевич Федосеев. Был он высок, строен, русоволос, а от роду ему было двадцать четыре года. Итак: сентябрь, вторая смена, дело к вечеру. Заглянем в класс, тс-с…
        - …Идти на радикальное социально-экономическое переустройство России Столыпин не мог и не хотел. Он замыслил, оставив в неприкосновенности помещичье землевладение, ублаготворить наиболее зажиточную часть крестьянства за счет основной массы крестьян-общинников.
        Павел Юрьевич сделал паузу и обвел аудиторию тоскливым взглядом.
        Слушатели, вернее, слушательницы - в группе будущих бухгалтеров было всего два юноши, а на уроке присутствовал и вовсе один - занимались чем угодно, но преподавателю не внимали. Некоторые девицы открыто торчали на своих телефонах в аське, кто-то пялился в окно, одна развалилась на парте - похоже, спала. Большинство же шушукалось и хихикало. Когда присутствующие осознали, что учитель-новичок замолк, хихиканье усилилось.
        Павел залился краской. В душе ему хотелось хлопнуть по столу, отнять и разбить вдребезги пару телефонов, грубо и неполиткорректно высказать наглым соплячкам все, что он о них думает. Но вместо этого он дрожащим голосом произнес:
        - Что же, история России вам, значит, не интересна?
        - Господи, Павлик, а тебе самому-то эта скукота интересна?
        «Павлик» вздрогнул и посмотрел на сказавшую эти слова деваху. Прямо перед ним сидела тощая брюнетка во всем черном. Цвета воронова крыла были одежда, волосы, глаза, тени, брови, ногти и даже губы. Резким контрастом черноте блестело серебро: большой крест на груди; широкие и узкие перстни, по паре на каждом пальце; добрый десяток колец в ушах и одно в правой ноздре. Посмотрев в снулые агатовые глаза, Павел проговорил:
        - Ну хорошо. Давайте поговорим о том, что интересно вам. Вот конкретно вас, девушка, что интересует? Вас как зовут?
        - Мэри, - ответила та. И, помолчав, спросила: - Из истории интересует, или вообще?
        - Ну-у, желательно из истории, конечно.
        - Вампиры и сатанизм. Притихшая на минуту группа грохнула смехом.
        - Вампиры и сатанизм, - словно эхо повторил Павел. Он чуть помолчал, потом проговорил: - Вампиры - существа мифологические, на самом деле их не было и нет. А вот сатанизм - это серьезно. Надеюсь, вы сатане не поклоняетесь?
        - Еще как поклоняется! Она всех кошек во дворе передушила! - выкрикнул кто-то.
        Мэри, скривившись, дернула головой и сказала:
        - Экий ты, Павлик, зануда. «Мифологические», «не было и нет», а предположи на мгновенье, что есть. Вдруг где-нибудь неподалеку в старинном доме живет-поживает красавец-граф. Лет уже триста. Или пятьсот. Богатый и одинокий…
        - Богатый и одинокий красавец-граф - это персонаж любовного романа, - перебил Павел. - Вампиры же, известные по народным преданиям и верованиям, - это злобные мертвецы, сосущие кровь. Ходячие трупы.
        - А может наоборот - бессмертные? Высшая раса? И они принимают в свой клан только избранных? - спросила Мэри и провела по черным губам языком.
        Павел понял, что серебряных колец в ее теле больше, чем он видел прежде, как минимум на одно.
        «Любопытно, в других интересных местах у этой сучки такие кольца торчат или нет?» - подумал Павел, и перед глазами у него возник образ обнаженной и распятой поклонницы вампиров. С серебряными кольцами в интимных местах.
        Павел Юрьевич густо покраснел. Занятный образ не уходил. Напротив, он стал казаться привлекательным. Паша побагровел до ушей и отвернулся к окну. Тут на его счастье прозвенел звонок, и будущие бухгалтеры шумно ринулись к выходу.
        ***
        Занятия закончились. Молодой историк спустился с крыльца. Осенняя улица встретила прохладным ветерком, шелестом листвы под ногами и серой мглой.
        «Как уже рано темнеет», - подумал Павел и, поежившись, поднял воротник пальто.
        Сделав несколько шагов, историк оглянулся на здание колледжа. На фоне серого неба трехэтажное здание выделялось большой темной глыбой. В полумраке трудно было различить разницу, но Павел знал - третий этаж надстроен уже при Советах. Строители, надо сказать, постарались - точно скопировали украшенные орнаментом своды над окнами, узорчатый барельеф между ними и вдоль карниза. Подвел стройматериал; советский кирпич отличался от оригинального цветом и размером. А главное - качеством. Во многих местах он начал осыпаться. Первые же этажи стоят как новые. Темно-красный кирпич-«кабанчик» кажется в полумраке багряным, будто напитан кровью. Павел поежился снова, удивился - откуда такие мысли? И вспомнил ученицу, назвавшуюся Мэри. Думы молодого учителя плавно вернулись к теме, над которой он размышлял все последние дни.
        «Зря я сюда устроился. Мне с ними не справиться. Чему я могу их научить, если они совершенно не слушают?»
        Павел Юрьевич вздохнул и направился вдоль тротуара. К обочине резко подрулил новенький джип, к нему подскочила одна из студенток. Клацнула дверца, выпустив на улицу громкую музыку, и оборвала ее, захлопнувшись. Взревел мотор. Джил унесся, оставив после себя запах выхлопных газов и чувство странной обиды.
        Павел не спеша, прогулочным шагом, двинулся вдоль по Московской улице.
        «Конечно, на кой им история, - думал он при этом. - Только и забот у людей сейчас - машины, компьютеры, телефоны… Что там еще? Интернет. То ли дело было раньше…»
        Что именно «было раньше», Паша, несмотря на профилирующее образование, представлял смутно. Еще больше замедлив шаг, он задумался.
        «Интересно, а вот гимназистки лет сто назад, они были такие же оторвы, как эти? Нет. Конечно же, нет!»
        В голове пронеслось обрывками:
        «Конфетки-бараночки; гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные; рыхлый снег; птица-тройка».
        Возникло видение барышни в кубанке и с руками в меховой муфте.
        Павел пнул ворох опавших листьев и посмотрел по сторонам.
        Московская улица представилась ему в этот час иллюстрацией к его размышлениям. На противоположной стороне высились ярко освещенные новые коттеджи со спутниковыми тарелками на крышах и дорогими иномарками за оградами. Та же сторона, по которой он шел, была погружена в сумрак. И в сумраке этом флегматично стояли реликты давно ушедшей эпохи - разномастные дома еще царской постройки.
        Павел ходил здесь с первого сентября ежедневно и всегда с удовольствием рассматривал каждое строение.
        Вот двухэтажный дом. Первый этаж каменный, второй - деревянный; мало ли таких домов в Вознесенске? Но крыльцо его покоится на ажурных чугунных колоннах, таких Павлу видеть прежде не доводилось. Интересно бы побывать внутри.
        Следующий дом - одноэтажный - притаился в глубине двора. Какие необычные у него окна - круглые. Простенки между ними украшены пилястрами. Сейчас этот дом наискось пересечен, словно ветвистой молнией, глубокой трещиной. Но когда-то он наверняка принадлежал людям зажиточным. Какому-нибудь купцу, а может, фабричному инженеру…
        Молодой историк прошел дальше и приблизился к высокому кованому забору. Здание за ним было самым интересным. Настоящее дворянское гнездо в центре города. И, что интересно, оно не принадлежит государству. В других таких зданиях размещены музеи, дома детского творчества, учебные заведения или, на худой конец, какие-нибудь конторы. Как, например, в бывшем особняке графа Зубкова, где обосновалась городская санэпидемстанция.
        Павел задержался, вглядываясь в темную громаду. Все до единого окна были забраны коваными решетками, и ни в одном из них не горел свет. Вдруг он увидел идущую от дома женщину. К калитке они подошли одновременно. Историк скользнул взглядом по лицу незнакомки и отметил, что она молода и очень красива. Сердце отчего-то екнуло. Женщина улыбнулась. Не отдавая себе отчета, Павел улыбнулся в ответ. И разом ушли, показались далекими и ничтожными, неприятности и заботы. Молодой учитель сбился с шага, смутился и, не найдя в себе сил заговорить с незнакомкой, прошел мимо. С огромным трудом удержался он от искушения обернуться. Весь вечер Павел был молчалив и задумчив, на лице его блуждала неясная улыбка. Мысли молодого человека снова и снова возвращались к нечаянной мимолетной встрече.
        На другой день Паша вновь встретил ту незнакомку. Когда он шел с работы, чугунная калитка была отворена. В проеме стояла Она.
        - Добрый вечер, - произнесла женщина с мягкой улыбкой. Сегодня она показалась Павлу моложе и краше, чем накануне.
        - Здравствуйте, - сдавленно прохрипел он в ответ и, чувствуя себя ужасно неловко, остановился.
        Некоторое время они молчали. Пауза затягивалась. Наконец Павел вымолвил:
        - Вы здесь живете?
        - Да.
        Приободрившийся учитель спросил:
        - А как вас зовут?
        - Анна.
        - А меня Павел. Я работаю… э-э… преподаю в колледже. Преподаю историю.
        - В самом деле?
        - Да. И мне очень интересно, что это за здания здесь на улице. - Паша сам удивлялся собственной смелости. - Вот дом, в котором вы живете, он же еще царской постройки?
        - Конечно, - кивнула Анна.
        - А что в нем было до революции?
        - В нем всегда жила моя семья.
        - Вот как?! - удивился историк. - А ваши… э-э… предки - кем они были?
        - Прадедушка был царским полковником, дед служил красным.
        - А-а, поня-ятно, - протянул Павел.
        С уст его готовы были сорваться новые вопросы, но он не осмелился пытать Анну дальше. Тем более что после его «понятно» она смотрела несколько напряженно.
        В ту ночь Павел узнал, что такое бессонница. Он лежал в постели и пытался уснуть. Тщетно. Мысли снова и снова возвращались к встрече с Анной, к их разговору. Настроение металось от эйфории (он встретил женщину мечты) к депрессии (она, должно быть, решила, что он болван). Что за беда? Может, это болезненное состояние и есть любовь? К середине ночи Павел принял решение: следующим же вечером встретиться с Анной снова и пригласить ее на свидание. А там будь что будет… Время до утра ползло медленно. Так же медленно, как эта, мать ее, часовая стрелка на циферблате. И оно было в ту ночь подобно меду - липким и тягучим.
        День шел хоть и неторопливо, но намного быстрее. После занятий молодой историк пулей метнулся к ближайшему павильону за цветами, и скоро, с гулко бухающим в груди сердцем и большим букетом пунцово-красных роз в руках, шагал к заветному дому. Накрапывал унылый осенний дождик, но Павлу было не до него. Какая стоит погода, он попросту не замечал.
        Анны на улице не было.
        Досадно, но решимости молодого человека это не убавило. Он, не раздумывая, толкнул калитку - та со скрипом распахнулась - и вошел во двор. Дорожка к дому раскисла и была покрыта мокрыми опавшими листьями. Павел прочавкал по ним и поднялся на широкое крыльцо. Тьма сгустилась настолько, что впору было двигаться на ощупь. Но тут дождь, словно по заказу, прекратился. Сквозь пелену облаков проглянула луна. Серебряный свет озарил мраморные ступени, пару покрытых трещинами колонн, высокие двойные двери. Дверные ручки были выполнены в виде медных львиных голов с большими кольцами в зубах. Под ними были прикреплены широкие, медные же, пластины. Павел скользнул взглядом по переплету в поисках звонка. Не нашел, хмыкнул и постучал кольцом по пластине. Звук получился сочным и гулким. Красивым. Прошла минута. Павел постучал снова, на этот раз сильнее и дольше. За дверью послышались шаги. Женский голос спросил:
        - Кто там?
        - Э-э… извините, а могу я поговорить с Анной?
        Дверь отворилась.
        Лунный свет позволил разглядеть: на пороге, зябко ку¬тая плечи в платок, стояла она.
        - Добрый вечер. Простите, что я так вот, без приглашения… Мне нужно с вами поговорить. Это вам, - протянул Павел женщине букет.
        Анна приняла цветы и проговорила:
        - Проходите. Сейчас я зажгу лампу.
        Поразительно, но в доме у Анны не было электричества. В первый момент, когда она вернулась с керосиновой лампой в руке, Павел решил - вышибло пробки или случилось что-либо еще в этом роде. Но он ошибался. Дом не был подключен к электросети вовсе. И Анна жила в огромном особняке одна. Все это он выяснил позже, а пока они, миновав тамбур, попали в большой зал, где горел камин. Анна направилась прямиком к огню. Павел задержался у дверей и огляделся. Глаза более-менее привыкли к темноте еще на улице, и в неверном, пляшущем свете он различил высокий сводчатый потолок, картины на стенах, широкую каменную лестницу на второй этаж. Возле лестницы стояла статуя обнаженной женщины с поднятыми вверх и связанными в запястьях руками.
        - Проходи сюда, здесь уютно, - услышал он от камина чуть хрипловатый голос Анны. - У меня есть хороший коньяк. Выпьем?
        Павел подошел. Они оказались лицом к лицу, и он смог рассмотреть ее как следует. Анна была божественно красива. Под пуховым платком на ней оказалось белое вечернее платье. Черные кудри были забраны в высокую прическу. В колеблющемся свете живого огня на меловом лице отчетливо выделялись черные крылья бровей, крупные прекрасные глаза, ярко-красные губы. Губы едва различимо дрожали. В эту ночь молодой историк не пришел ночевать домой.
        С той поры Павел проводил в обществе Анны все вечера и многие ночи. Как ни уговаривал молодой человек, она неизменно отказывалась сходить с ним куда-либо дальше прилегающей к ее дому улицы. Потому все время они проводили в старинном особняке. Павла, впрочем, это нисколько не смущало. Часы в обществе возлюбленной пролетали стремительно. Павлу и Анне не были нужны ни дурацкий телевизор с похабными новостями, ни пошлое радио. Большую часть времени они проводили у камина, дегустируя за беседой изысканные вина, меньшую - в постели, и лишь изредка выходили на улицу подышать воздухом.
        Определенно, эта женщина нисколько не была похожа на современных отвязных девиц. Она словно явилась в жизнь Павла из прошлого. Из тех романтических времен, когда дамы падали в обморок от чрезмерных эмоций и круглосуточно нуждались в заботе и защите.
        Первое время Павла живо интересовали статуи, коих в особняке было множество. В большинстве своем это были фантасмагорические, нелепо изломанные, будто расчлененные и вновь собранные фигуры мужчин и женщин. Многие состояли из нескольких частей. Порой части эти находились на некотором расстоянии друг от друга или были неправильно соединены. Пара фигур была словно вывернута наизнанку. Воистину, у создателя этих скульптур было извращенное воображение. Но в том, что он гений, сомневаться не приходилось - настолько верно были переданы малейшие детали тел, черты искаженных гримасами боли или ужаса лиц.
        На вопросы о происхождении статуй Анна отвечала уклончиво. Мол, собирал коллекцию дед, где он скульптуры эти брал, не знаю, кто автор - тоже не ведаю… Павел поприставал поначалу с расспросами, да и отвязался: не хочет рассказывать, не надо. А может, и правда не знает. Мало ли в тридцатые - сороковые годы со скульптурами экспериментировали? Скорее всего, уши растут из тех веселых времен.
        Одно в этих статуях никак не давало Павлу покоя: он никак не мог определить, из какого материала они изготовлены. Мрамор - не мрамор, гипс - не гипс. На взгляд вроде камень, скорее всего мрамор, а прикоснешься… нет, не камень. Воск? Что еще? Расспрашивать хозяйку было бесполезно.
        «Я не знаю», «может быть», «какая тебе разница?», «мне они нравятся, пусть стоят», - ответы были примерно такими.
        Ночи становились все длиннее, а дни - короче.
        Павлу эти самые дни, когда он был вынужден расставаться с Анютой и ходить на ненавистную работу, казались противным серым киселем. Преодолевая сонливость, молодой учитель час за часом хлебал этот постылый кисель, с нетерпением ожидая вечера.
        У себя дома он бывал совсем мало, лишь иногда приходил ночевать. От причитаний матери по поводу того, как он исхудал и побледнел, отмахивался. Дескать, были бы кости - мясо нарастет.
        Через месяц дошло до того, что однажды он уснул прямо на уроке. Ехидству студенток не было предела, но Павлу на их колкости было глубоко плевать.
        А в один прекрасный день - воскресенье - их с мамой навестила бабушка Маша из Зареченска. Увидев исхудалого, смертельно бледного внука, Мария Михайловна немного всплакнула. Уговаривать его сходить в больницу не стала, а просто надела на шею маленький крестик с ладанкой.
        - Обещай мне, что не снимешь его. Пожалуйста, Паша.
        - Ну ладно, баб, - пробормотал в ответ внук.
        - Не «ну ладно», а скажи хотя б: не сниму, - горько улыбнулась седоволосая, похожая на одуванчик старушка.
        - Ну ладно, баб, не сниму…
        Спустя несколько часов Павел, по обыкновению, спешил к милой Анне. Но в тот вечер все изменилось.
        Сначала изменения были трудноуловимы. Вроде бы все как всегда, только вдруг почудилось, будто статуя у лестницы - самая первая, женщина со стянутыми над головой руками - в ужасе силится о чем-то его предупредить. Павел задержался возле нее на секунду, и его прошиб ледяной пот.
        «Совсем измотался, - подумал Павел. - Надо бы отдохнуть недельку, отоспаться. Так и до обмороков недалеко».
        Присаживаясь у камина, он пробормотал:
        - Укатали сивку крутые горки.
        - Что ты сказал, милый?
        Как приблизилась Анна, он не слышал.
        - Ничего, любимая, все в порядке.
        - Ты очень бледен. Я принесу красного вина, оно придаст сил.
        - Было бы здорово, - улыбнулся он.
        Анна беззвучно удалилась. Павел осмотрелся, испытывая неприятное ощущение, что за ним наблюдают. Вдруг взгляд наткнулся на еще одну статую: в темном углу стоял Посейдон с трезубцем в руке. В ту минуту он показался гостю застывшим освежеванным мертвецом. Мертвец злобно скрипнул зубами и жадно сглотнул.
        «Что за черт?! - дернулся гость. - Крыша едет уже. Так и до дурдома недалеко».
        Он расстегнул ворот рубашки, помассировал шею. Пальцы наткнулись на шелковый шнурок.
        «Что это? Ах да, крестик».
        Мысль эта неожиданно успокоила.
        - А вот и я, - хрипловато пропела возвратившаяся хозяйка. - Согреваешься? Подбрось пару поленьев.
        - Слушаюсь, моя госпожа.
        Павел потянулся к сложенным у камина дровам. Пламя приняло новую жертву и с довольным гулом принялось отплясывать свой вечный танец на ее чернеющих костях. Гость повернулся к хозяйке. Лицо ее странно дрогнуло. Павел всмотрелся внимательнее. Лицо Анны было будто подернуто колышущейся вуалью.
        «Что за глюки? Может, я отравился?»
        Он взял бокал и сделал пару больших глотков.
        - Ты знаешь, Ань, что-то я сегодня неважно себя чувствую. Ты прости, но я просто с ног валюсь. Не возражаешь, если я лягу пораньше? Прямо сейчас.
        - Нисколько. Пойдем, я тебя провожу.
        Дорога до спальни на втором этаже показалась Павлу путешествием через ад. Пол и стены шатались. На каждом шагу поджидали клацающие, шипящие, завывающие чудовища.
        «Похоже, я заболел, - решил он. - У меня, должно быть, температура и на ее фоне бред».
        Хозяйка довела гостя до спальни и уложила в постель. Он сразу уснул.
        Проснулся он от нестерпимого жжения в груди.
        Павел открыл глаза и попытался понять, что с ним. Он лежал на кровати, в одной футболке. Над ним склонилась Анна.
        Было жарко. А еще нестерпимо пекло грудь. Что, туда уголь из камина упал, что ли?
        Павел приподнялся, стянул футболку и отбросил в сторону. В комнате стало чуть светлее. Анна сдавленно вскрикнула и закрыла лицо руками.
        - Что с тобой? - машинально спросил Павел, одновременно осознавая: слабый свет исходит от крестика на его груди. - Господи! - Павел перекрестился.
        У стен раздался отчаянный стон.
        - Анечка, что с тобой? Убери руки, слышишь?
        - Сними крестик, любимый. Зачем он нам?
        Анна опустила руки, ласково улыбнулась. Павел смотрел на нее и отказывался верить своим глазам. Сквозь черты прекрасного лица явственно проступила личина мертвой старухи. В нос ударила тошнотворная вонь.
        - Ведьма! - воскликнул Павел.
        Что было сил оттолкнув ее, он попытался соскочить с кровати, но лишь упал на четвереньки. Из углов спальни к нему бросились «статуи». Одно из чудовищ железной хваткой схватило его шею.
        - Господи! - задыхаясь, вскричал Павел. В памяти сами собой всплыли слова: - Отче наш, Сущий на Небесах, - он произнес их вслух и продолжил насколько мог громко: - Да святится имя Твое! Да придет Царствие Твое…
        Исходящий от крестика свет стал ярче. Шея освободилась. За спиной колдунья резко выкрикивала какие-то жуткие слова. Не оглядываясь, Павел прямо на четвереньках бросился к выходу. В коридоре он поднялся на ноги и помчался вниз по лестнице, а «скульптуры» хватали его за руки и ноги, клацали зубами возле лица и шеи. В призрачном серебряном свете было видно, что это - движимые колдовством, расчлененные и заново собранные трупы. Лишь много позже Павел смог осознать, где ему доводилось видеть подобное: по телевизору однажды показывали работы некоего «Доктора Смерть».
        Без конца повторяя слова молитвы - одни и те же, какие знал, - Павел прорвался. У выхода он нашарил на вешалке пальто, накинул его прямо на голое тело и выскочил из зловещего дома. На улице кружил первый снег.
        Если бы по улице Московской в те минуты шли люди, то они могли бы видеть, как от одного из домов на темной стороне метнулся босой человек в черном пальто. Сверкая голыми ногами, он перебежал проезжую часть и прислонился к фонарному столбу. Он долго стоял так, в круге яркого электрического света, время от времени вздрагивая всем телом. По лицу его ручьями текли слезы.
        * * *
        Прошло десять дней. Первый снег, покрывший в ту ночь землю мягким белоснежным одеялом, растаял. Павел Юрьевич Федосеев вернулся к работе. В шумных ученицах с неизменными телефонами, наушниками и жвачкой он теперь видел жизнерадостных молодых девушек, и они даже стали ему немного симпатичны. А однажды, ближе к вечеру, он проводил урок в той самой группе. Ну, вы догадались - в той, где училась Мэри…
        В конце урока Павел сказал ей:
        - Мэри, задержись на минутку.
        Когда они остались одни, историк спросил:
        - Хочешь, я познакомлю тебя с настоящим вампиром?
        - Ой-ой-ой, с вампиром. Их же не существует.
        - Ну-у, если ты боишься…
        - Да ничего я не боюсь! - перебила девушка и с улыбкой добавила: - С тобой, Пашенька, хоть к черту на рога.
        - Вот и отлично. Давай встретимся завтра в десять утра у входа в колледж. Смотри только, крест не снимай. И… э-э… впрочем, ладно. Осиновые колы я приготовлю, конечно, сам…
        …Вот такая прошлой осенью у нас в Вознесенске приключилась история, хотите верьте, хотите нет.
        Да, многие спрашивают, почему девушку зовут Мэри, не-русская, что ль? В самом-то деле она Маша, только представляться любит этак вот: «Мэ-эри».

        TAUANA
        ЖИВАЯ ВОДА

        Полночь. Огни над танцполом уже слепят ее глаза. Шум музыки и голоса посетителей сливаются в один сплошной невыносимый звук. Ноги отказываются танцевать, а тело молит об одном - покинуть это царство хаоса и окунуться в тепло и уют собственной спальни.
        Ольга прощается с друзьями и перед выходом спешит в дамскую комнату. По дороге ей постоянно попадаются целующиеся парочки, и даже в уборной не удается избежать подобных сцен. Едва она закрывается в кабинке, как по соседству раздается неоднозначное ерзание с параллельной звуковой трансляцией поцелуев.
        - Дома нельзя этим заниматься? - рассерженно спрашивает она.
        Ей отвечает громкий стон, почти крик - и серия ударов о стенку туалета.
        - Чтоб вас! - ругается она, понимая, что так у нее ничего не выйдет.
        Тем временем в соседней кабинке притихают, и вскоре раздается характерный скрип двери и звук удаляющихся шагов.
        - С облегчением! - язвительно кидает она вдогонку неизвестным и неторопливо покидает свою кабинку.
        Намылив руки, Ольга бросает рассеянный взгляд в зеркало и испуганно замирает…
        Позади своего отражения за распахнутой дверью кабинки она видит неподвижное тело.
        * * *
        Девушка полулежит поверх унитаза и не подает признаков жизни. С замирающим сердцем Ольга подходит к ней и неуверенно касается ее плеча.
        Тело вздрагивает, и женщина испуганно отшатывается, встречая взгляд резко распахнувшихся глаз.
        Вид у девушки странный, непонимающий, а взор - шальной, как от дурмана.
        - Где я?
        - В туалете.
        - А как я тут оказалась?
        - Откуда мне знать?
        Ольга облегченно вздыхает, но руки еще дрожат. Покинув кабинку, она идет к умывальнику освежиться.
        - Ничего не понимаю. Мы танцевали…
        Девушка замолкает, но вскоре раздается звук ее неуверенных шагов:
        - Голова словно пьяная…
        - Почему «словно»? - язвит Ольга.
        - У меня неприятие алкоголя. Я даже пиво не пью…
        - Святая невинность! - вытирая руки, усмехается женщина.
        - Ничего не помню, - всхлипывая, шепчет девушка.
        Ольга присматривается. Вид у незнакомки не разгульный. Она не дешевка и не продажная. Глаза честные, улыбка смущенная, одежда приличная. Кто-то измял ее, одурманенную, в кабинке туалета: неудивительно, что теперь она испугана и растеряна.
        В сердце закрадывается непрошеная жалость.
        - Может, тебя опоили? - вслух предполагает Ольга.
        Девушка заинтересованно оборачивается в ее сторону, и Ольга повторно замирает. Она смотрит на отражение девушки: на ее шее отчетливо виден небольшой кровавый след…
        ***
        - Ты точно не помнишь, как его зовут? - настойчиво спрашивает Ольга.
        Девушка крутит головой из стороны в сторону. Она не помнит.
        - А как выглядит, рост, цвет глаз, что угодно?
        - Ничего. Сплошное размытое пятно. Помню его голос, такой сладкий, чарующий…
        - Что он тебе говорит?
        - Предлагает потанцевать. Потом говорит, что мне нужно выйти в туалет. И я иду. А потом… ничего. Пустота.
        Ольга хмурится, размышляет, Анна все плотней кутается в ее теплый плед.
        Они пьют чай на кухне Олиной квартиры и разговаривают. Уже близится рассвет, а они все сидят.
        - Спасибо, что не бросила меня, - в очередной раз говорит Анна.
        - Не обсуждается, - бурчит в ответ Ольга.
        - Знаешь, что я еще помню? - тихим шепотом говорит девушка и, дождавшись внимательного взгляда, продолжает: - Ему совершенно невозможно сопротивляться…
        ***
        «Ему совершенно невозможно сопротивляться», - эти слова постоянно пульсируют в ее мозгу и не дают ни спать, ни есть. Она кажется сама себе сумасшедшей, когда ровно через неделю вновь перешагивает порог того самого клуба. На этот раз она идет одна и делает это намеренно. Если ее расчет верен, во-первых, Он - роковой неизвестный, что проколол шею девушке по имени Анна, - интересуется именно одиночками. А во-вторых, подвергнуть девушку повторному испытанию, хоть та толком ничего не помнит о своих злоключениях, женщина не желает. Возможно, это глас нереализованного материнства: Ольге тридцать шесть, а Анне - всего восемнадцать, при других обстоятельствах они вполне могли бы быть матерью и дочерью.
        - Марк, есть ли среди завсегдатаев вашего заведения мужчина, молодой человек или юноша, который может вскружить голову любой даме? - спрашивает она бармена, протянув шелестящую купюру.
        - Такой, как ты, или дурочке из молодых? - улыбается он.
        - Любой.
        Марк задумывается, а потом, поджав губы, крутит головой.
        - Есть пара типов, что любят молоденьких пустоголовых кукол, но с такой дамой, как ты, им не тягаться. Есть и пара альфонсов, что за неплохие бабки скрасят досуг состоятельных дам. Но такого, кто мог бы вскружить любую голову, я не знаю.
        - Дай мне знать, если увидишь такого чертовски красивого парня, что с ним любая пойдет! - Ольга смеется и пытается свести все к шутке.
        Марк понимающе кивает и углубляется в свои дела, а Ольга направляется блуждать залами клуба, чтобы своим цепким взглядом отыскать рокового неизвестного в толпе встречных мужчин.
        Время близится к полуночи, но она не видит ровным счетом ничего подозрительного или необычного. Рядовой вечер в клубе. Шум. Музыка. Люди. Целующиеся пары на танцполе, в темных уголках, коридорах, и масса желающих посетить туалет на пару с другом или подругой. Она ощущает себя извращенкой, которая подсматривает за сладостным досугом других, с той лишь разницей, что ей это не доставляет ровным счетом никакого удовольствия. Обидно. Она все еще надеется, хоть и сама толком не понимает, на что.
        Не дождавшись ничего, кроме трех шумных кульминаций и одного зычного матерного окрика в свой адрес, когда ее ловят на подсматривании, рассерженная и пристыженная, она покидает место своего позора, но у выхода ее нагоняет Марк.
        - Помнишь, просила найти красивого парня? Я ему сказал о тебе, и он не прочь познакомиться. Ждет у стойки бара.
        Марк расплывается в самодовольной улыбке.
        - Ты сказал ему обо мне? - едва сдерживая рвущиеся наружу гнев и стыд, переспрашивает она.
        - Все в порядке! Человек пришел расслабиться. Ты тоже. Что я сделал не так? - недоумевает Марк.
        Ольга берет себя в руки и кивает. Она идет за молодым человеком, настраивая себя на то, чтобы тактично отшить бедолагу. Но «бедолаги» на месте не оказывается.
        - Ничего не понимаю. Он просил тебя показать. Дал мне денег, - суетится Марк.
        - Много дал? - усмехается Ольга.
        - Пятьдесят зеленых, - сверкает зубами бармен и лезет в карман за подтверждением. - Куда же я их дел?
        - Удачи в поиске, а я домой.
        - А как же красавчик?
        - В следующий раз…
        ***
        …Ночь. Темно и сыро. Недавно прошел дождь. Последнее такси увели из-под носа. Пришлось идти пешком.
        Перекресток, аллея, парк. Темно и пусто. Шум далеких колес, шелест листвы и вновь тишина.
        Ольга оглядывается. Свет фонаря подмигивает ей в луже и гаснет, как и его двойник на столбе.
        - Чудесно! - оценивает она. - Последний фонарь в парке, и тот погас. Весело…
        Тихо, но стук сердца нарастает. Что это? Шаги позади, или показалось? Она опять оглядывается. Снова никого. Впрочем, темно - хоть глаз коли. Все равно ничего не рассмотреть. Приходится всецело полагаться на слух.
        Стук, стук, стук…
        Это шаги, или сердце стучит в груди? Стук, стук стук…
        - Не будешь дурой, ночью через парк больше не пойдешь. А если убьют, и подавно! - насмехается она над собой, с трудом унимая дрожь.
        Позади что-то цокает. Звук как от удара монетой об асфальт. Ольга замирает на миг, прислушиваясь к тишине, а затем словно сумасшедшая срывается с места и стремительно мчится вперед.
        Аллея, другая. Шума позади не слышно, но она не рискует оглянуться.
        Беседка, памятник - и, наконец, нужный поворот и выход на проезжую часть.
        «Такси, такси!» - кричит она, но машина проезжает мимо. Ольга нервно оборачивается в сторону парка, но там темно и по-прежнему никого не видно. Она пересекает дорогу и движется вдоль улицы к ближайшему перекрёстку в надежде найти в этот поздний час свободную машину.
        Машина, потом другая проносятся мимо, а она все косится на парк, что не торопится остаться позади. Сердце стучит ровнее, руки перестают дрожать, но такси нет, а она все идет одна в этой давящей тишине.
        - Что за ночь такая?! Нет никого… - раздраженно шепчет она.
        На противоположной стороне появился силуэт, но освещение паршивое, и она не может его толком рассмотреть. Интуиция говорит ей, что это мужчина. Он идет неторопливо, словно прогуливается. Пинает что-то ногой и насвистывает какую-то мелодию. Ольга отчетливо слышит ее в тишине. Что-то знакомое, но она не может уловить, что именно. Свист смолкает, и раздается голос. Мягкий и глубокий, он поет ей. Он поет именно ей…
        Голос такой чарующий, что ему просто невозможно сопротивляться… Она цепенеет от этой мысли, вспоминая слова Анны. Ужас ознобом ползет по ее телу, подбираясь к разуму. Ольга закрывает уши руками и пятится, со страхом всматриваясь в плавно движущийся на нее силуэт.
        Его руки заложены в карманы, он ступает неспешно. Уверенная походка вразвалочку, высокая стройная фигура, вся укрытая темнотой. И только его голос отчетливо различим в тишине голос, что неторопливо пробирается в ее сознание. Он звучит так, словно мужчина шепчет ей на ухо:
        …На перекрестке
        Мы друг друга повстречали…
        Стояли одиноко
        Между двух миров…
        И звуки ночи
        Нас тихонько повенчали…
        Жизнь или смерть?
        Понятно все без слов…
        Загадочный мой взгляд
        Для смертных - ЯД!
        Так отчего, скажи,
        Глаза полны печали?
        Ты этот сладкий яд
        Готова пить ночами?
        Ведь эту песню ночи
        Два сердца сочиняли…
        - Изыди, нечистый!
        Смех - тихий, задорный.
        - Оля, Олюшка… Наивная девочка. Ты же искала меня, зачем же удивляться, что я пришел на твой зов? - сладко тянет он.
        - Кто ты?
        Опять смех. Мужчина замирает и даже запрокидывает голову, чтобы насладиться своим весельем.
        - А кто я, по-твоему?
        - Не знаю! - кричит она.
        - У тебя ведь есть догадки?
        - Ты проколол восемнадцатилетней девочке горло!
        - Проколол? Какие глупости! Зачем мне это, не пойму?! Это занятие для глупых детишек или маньяка, который окончательно съехал с катушек. А я знаю цену женской крови. Я не пролью ее ни капли понапрасну, - то ли поет, то ли говорит он.
        - Кто ты?
        - Это ты мне скажи, кто я? - Теперь его тон серьезен. Он уже не шутит и не смеется.
        - Ты зло. Ты нечисть. Ты нежить!
        - Фу, как грубо! - отплёвывается он брезгливо. - Нежить. Зло… Зло - это очень глобальный масштаб. Я - скорее мелкий пакостник в масштабах вселенной.
        - Вампир.
        - Во-о-от! - протягивает он довольно. - Уже ближе.
        Истерически вскрикнув, женщина круто разворачивается и со всех ног бросается наутек. Она несется так, что от собственной скорости у нее начинают слезиться глаза. В груди печет невыносимо. Вскоре ломается один, а затем и другой каблук. Но она мчится, и даже мысль о том, чтобы остановиться, приводит ее в невероятный ужас.
        Крыльцо. Подъезд. Дом. Дверь, лестница, площадка, лестница, дверь. Наконец-то дома…
        - Ай-яй-яй! Кто же от вампиров пешком бегает?
        Вскрик. Вспышка яркого света - и темнота перед глазами…
        * * *
        Собственная голова стала невыносимой тяжестью. Ольга морщится, силясь подняться на слабых руках. Странный дурман владеет ее телом. Глаза не открываются, а в голове навязчиво звучит невыносимо томительная песня. Она успокаивает настолько, что ей снова хочется спать. - Не пой больше, - сипло просит она.
        - Как скажешь, моя сладкая.
        Резкий толчок от постели, и глаза женщины распахиваются. Картинка перед ними плывет и, наконец, обретает в темноте четкий мужской контур.
        - Ты хорошо себя чувствуешь?
        - Что… ты тут делаешь? - выдыхает она, ужасаясь.
        - Чай пью, - невозмутимо отвечает он. - Разве не видно?
        Видно очень плохо. Но он и правда сидит в непринужденной позе на стуле возле ее дивана и что-то пьет. Она молит небо о том, чтобы это действительно был чай.
        - Я спросила, что ты делаешь в моем доме? Я тебя сюда не приглашала! - строго цедит она сквозь зубы.
        - Это только в кино нас нужно приглашать. В жизни мы и без приглашения прекрасно справляемся.
        - Включи свет! - хватаясь за горло, требует она.
        - Я не пробовал. Про «сладкую», это я так, чисто гипотетически…
        Он спокоен, даже слишком расслаблен, весело настроен и расположен к общению.
        - Что ты со мной сделал? - требовательно спрашивает она.
        - Слегка оглушил. Все пройдет, обещаю.
        - Зачем ты сюда пришел?
        - Я же не мог тебя бросить одну! - удивляется он.
        - А зачем ты меня по голове бил? Зачем шел за мной?
        - Я чая хотел, а ты явно не была настроена меня им угощать, - он безмятежно разводит руками.
        - А пить тебе хотелось - до смерти!
        Ее едкий сарказм и раздражение мало его трогают.
        - На твое счастье, нет, - усмехается он, и она даже во тьме видит, как опасно сверкают его зубы.
        - Включи свет!
        - Хочешь меня увидеть? - понимает он.
        - Да.
        - Тогда позволь вопрос. Ты предпочитаешь блондинов или брюнетов?
        - Без разницы, - сухо отвечает она.
        - Значит, на мой вкус? - В его голосе слышится улыбка. - Постарше или помоложе?
        Тишина.
        - Значит, помоложе.
        - Почему «значит»?
        - Потому что если постарше, об этом говорят, а если моложе, стесняются признаваться. Женская психология.
        Он снова улыбается.
        - Свет, - напоминает она.
        Он поднимается; и тут же раздается щелчок выключателя. Ольга прикрывает глаза ладонью, но вскоре обретает способность видеть и, отстранив руку от лица, резко отшатывается назад.
        - Я хотел, чтобы тебе было удобней меня рассмотреть, - весело сознается он.
        - Зачем же под самый мой нос свою рожу пихать? - раздраженно спрашивает она.
        - Разве это рожа? - взмахнув у своего лица рукой, не соглашается он. - Или я плохо старался?
        Старался он хорошо. Даже слишком. Лицо молодое, но в меру. Лет 25-27. Кожа светлая, гладкая. Черты лица классические - прямой нос, высокий лоб. Дивные золотые кудри и красивые глаза цвета океана. Такие же лазурные. Овальные. Безупречные. И улыбка - сахар в меду или мед в сахаре. Зубы, белые как снег, и тело, как у статуи Микеланджело. Давид чистой воды. Только не каменный и стоит не во Флоренции, а перед ней. И улыбается…
        - Я заслужил похвалу?
        - С какой стати я должна тебя хвалить? - едко огрызается она.
        - Можешь и не хвалить, но это оскорбительно, - обиженно замечает он. - Я сделал все, чтобы тебе было приятно смотреть на своего соседа по жилплощади.
        - Кого?
        - Давай опустим то место, где ты истерически кричишь и угрожаешь мне ментами, - предупредил он, брезгливо морщась. - Последних я не боюсь, как коллег по роду занятий, а первое я страшно ненавижу. Выбор у тебя невелик: согласиться по доброй воле или… тоже согласиться, но уже по иным, менее приятным причинам.
        - Ты собираешься остаться навсегда? - ужасается она.
        - Навсегда - это слишком много, тем более для долгожителя. Пары недель мне хватит.
        - Хватит для чего?
        - Мне нужен комфортный отдых. Я на время устраняюсь от дел. Устал.
        Он сладко потягивается, хрустит косточками и зевает.
        - Позволите прилечь, хозяйка? - осведомляется он, кивая в сторону дивана, на котором она лежит.
        - Со мной рядом?
        - Я думал - ты спишь в спальне! Тогда я лягу там, - он благодушно разводит руками, направляясь в коридор.
        - Ты?..
        - Можем и… мы… вместе, - задорно подмигивает он.
        - Не можем. Ложись тут. И поклянись мне всеми демонами ада, что ты ко мне в спальню ни ногой.
        - Клянусь всеми демонами ада! - вскинув руку, повторяет он пламенно. - Если бы это еще что-то для меня значило…
        Он тихо посмеивается, но она не разделяет его веселья.
        - Надо же, нежить, а храпит, как живой мужик! - бурчит она, ворочаясь с боку на бок…
        * * *
        Работа не ладится. Все валится из рук. Мысли путаются и все время возвращаются к тому, что у нее дома, на ее диване, перед ее телевизором, с чашкой ее чая лежит живой вампир. Впрочем, утверждение о том, что он живой, сомнительно…
        «Я буду спать», - сказал он, и сколько она не пыталась отвлечься, воображению непроизвольно представлялся гроб с сырой землей и его тело внутри. Хотя утром он, кажется, вполне комфортно чувствовал себя на атласных простынях ее дивана.
        - Он всего лишь авантюрист! - внезапно осознает она. - А я испугалась! Поверила! Нужно в милицию звонить…
        Она берет трубку, но в ней вместо гудков раздается голос:
        - Я же тебя просил без милиции.
        Немая сцена. Паника и ком в ее горле.
        - Раз ты все равно не работаешь, может, сходим прогуляться? Покажу тебе пару фокусов. Тебе ведь интересно?
        Он явно самодовольно усмехается по ту сторону телефона. Ее это злит, но она соглашается. Ей очень интересно…
        * **
        - Спрашивай, - позволяет он, ухмыляясь.
        Они гуляют по улицам города уже битый час. Все это время он молчит и самодовольно улыбается своим мыслям, а она изо всех сил напускает на себя безразличный вид, хотя происходящее уже начинает ее раздражать. Но она терпит. Она очень хочет узнать…
        - Брось! - тянет он своим певучим, беспредельно мелодичным голосом. - Ты совершенно не умеешь притворяться. Спрашивай!
        - Кто ты?
        - Мне казалось, с этим мы уже определились.
        - Этого не может быть. Вампиров не бывает!
        - Еще как бывают. Или ты полагаешь, что веками неутихающие разговоры о нас - пустая болтовня и вымысел? Уверяю тебя - люди на такое не способны! Всякая ложь в этом мире пропитана истиной. Все, что вы умеете, - обыгрывать и искажать факты.
        - Ты не похож на ходячий труп.
        - Вот! Самое грубое искажение фактов. Вампиры не мертвецы. Они живые! Существа из плоти и крови. Мы пьем воду и едим пищу, дышим, спим, но мы не способны к самостоятельной выработке необходимой всему живому энергии… Впрочем, я слишком опережаю события.
        - Значит, ты правда вампир? Он недовольно морщится.
        - Смотря что вкладывать в этот термин. Я не мертв, и кровь пью далеко не у всех. Ведь я волак.
        Он улыбается, и на его безупречном лице появляется самодовольное выражение.
        - Волак?
        - Пьющий женскую кровь. Перевод дословный, - бросив на нее косой взгляд с прищуром, поясняет он.
        - А мужчины тебе чем не угодили? - возмущается она. - Почему нам одним такая честь?
        - Фу, какая гадость! Мужская кровь горчит, и после нее во рту остается привкус нестиранных носков.
        Он гадливо морщится, но продолжает:
        - Потребности в энергии она, безусловно, удовлетворяет, но ненадолго. Женщина - вот источник жизни. В ее крови ключ бытия. Поэтому ни один уважающий себя волак не станет пить мужскую кровь. По нашим меркам, это самое низкое из всех возможных падений.
        Он замирает, чтобы тут же театрально выдохнуть следующие слова:
        - Волак - художник любовной иллюзии! Мастер, околдовывающий разум и тело, искушающий лишь ту женщину, которая этого ждет. Он дарует любовь, а взамен берет самую малость - немного сладкой энергии жизни…
        - По принципу пиявки? - едко перебивает она.
        Он снова морщится, но тут же усмехается с оттенком веселья в глазах.
        - Мы никогда не берем лишнего. И работаем чисто. Не подкопаешься. Мастерски создаём иллюзию. И даем не меньше, чем берем. Все честно.
        - Впечатляющий альтруизм! Одурманить, изнасиловать и напиться крови!
        Он весело улыбается ее ядовитым замечаниям и, закатав рукава, демонстрирует гибкие кисти рук с красивыми длинными пальцами.
        - Настало время демонстрации.
        - Ты собираешься совратить кого-то на моих глазах? - ужасается она.
        Он смеется. Раскатисто, но негромко.
        - Предполагаю, что это мое умение ты сомнению не подвергаешь. Или я не прав? Скажи, и я всегда смогу переубедить тебя на твоем собственном примере.
        Он улыбается ей сахарной улыбкой, смотрит в глаза немигающим долгим взглядом, и по ее коже пробегают мурашки, а щеки непроизвольно начинают краснеть. В этот миг у нее не остается сомнений в том, что это не простой смертный. Ни один мужчина не способен так будоражить взглядом.
        - Не стоит, благодарю! - с деланным отвращением возражает она и резко меняет тему. - А как тебя зовут?
        - Здесь и сейчас я Алекс! - усмехается он. - Здесь и сейчас…
        * * *
        Она видела многое и полагала, что ее сложно удивить, но волаку это удается.
        - Это гипноз? - тихим шепотом спрашивает она, когда он на ее глазах облачается в коллекционный костюм; а стоящий в двух шагах продавец этого не замечает.
        - Иллюзия. - Он щелкает пальцем и усмехается.
        К моменту, когда они покидают магазин с ворохом элитных обновок для него, на них по-прежнему никто не обращает внимания.
        - Это воровство, - хмуро цедит она себе под нос, зная, что он ее отлично слышит. - В стране, где все воруют, эти слова звучат нелепо, - цинично возражает он.
        - Да уж, решила поговорить с упырем о нравственности, - усмехается она.
        - Сколько же раз тебе повторять?! Я волак! Не упырь! - вздыхает он раздосадовано.
        По дороге они натыкаются на чумазого мальчишку, что просит подаяния, протягивая маленькую грязную ладошку каждому, кто проходит мимо. Ольга тянется в карман за деньгами, а ее спутник тем временем смотрит на ребенка с откровенным презрением.
        - Попрошайки, - гадливо морщится он. - Мелкие паразиты. Москиты в мире кровососущих. Это отвратительно! Если берешь - бери! По-крупному, а не пресмыкайся за пятак. Суть одна. Но так хоть достоинство свое сохранишь.
        - У него нет выбора, - возражает Ольга.
        - Выбор есть всегда, - усмехается он. - Он, как и я в свое время, выбрал легкий путь. Жить на подачках. С этого и начинаются вампиры.
        Перехватив ее откровенно пораженный взгляд, он смеется.
        - А ты полагала, мы рождаемся кровососущими? Нет, это приходит со временем. Апофеоз развития вампиризма. А я стою на верхушке этой пирамиды. Волак - это высший мастер. Всякая пиявка способна сосать кровь у любой живой твари.
        Он снова брезгливо морщится и косится на чумазого пацаненка, что теребит женщину за рукав блузы, выпрашивая еще денег.
        - А ты попробуй, добейся такого мастерства, чтобы тебе ее предлагали сами, - продолжает волак. - Женщины…
        Он вздыхает сладко и щурится как сытый кот.
        - Как много в этом чарующем слове… Женское тело - колыбель новой жизни. Вместилище сил, молодости и красоты. Всем, что у меня есть, я обязан вам!
        Ольга слушает зачарованно, ждет продолжения, но волак, сознавая ее интерес, усмехается ее ожиданию, смакует его. Он не собирается полностью открывать занавес тайны. Не сейчас…
        В музее истории, закрытом на текущий ремонт, он демонстрирует ей чудеса внушения. Директор музея изображает по его желанию кактус в пустыне в засушливый год, а его секретарша танцует «Лебединое озеро». Волак смеется. Ему весело. Ольга хмурится. Происходящее кажется ей отвратительным, а он сам - вульгарным хамом, избалованным, развращенным типом.
        - Прекрати! - требует она, когда к танцу секретарши для его увеселения присоединяется и уборщица. - Это уже не смешно. У тебя нет права насмехаться над этими людьми.
        - Почему? Кто силен, тот и прав! Разве не по этому принципу живут люди в нашем мире?
        - Но это никому не дает права унижать слабых, - грустно возражает она. - Я ухожу.
        Она разворачивается к выходу, и он некоторое время провожает ее заинтригованным взглядом, а затем предлагает:
        - Пообедаем? Я угощаю.
        - Не желаю есть на ворованные деньги.
        - Заплати ты.
        - Оплачивать твою нездоровую тягу к роскоши я желаю еще меньше!
        - Тогда не упрямься. Из двух зол положено выбирать меньшее.
        * * *
        Элитный ресторан - самый дорогой в городе. Неповторимое меню, французский повар, шампанское «Кристалл». Она безразлично ковыряет вилкой в своей тарелке, он ест с отменным аппетитом. Вокруг красива, как в сказке. Живая музыка, живые цветы и… живой вампир. За столом напротив…
        - Тебя возможно поймать?
        - Никто не ловил.
        - Почему?
        - У меня много лиц. Но никто никогда не вспомнит ни одного из них.
        - Ты бессмертен?
        - Все бессмертны - в широком смысле этого слова. Но тела наши бренны, увы, - вздыхает он безразлично, - Другое дело, сколько мы способны в них прожить.
        - И сколько же ты способен прожить в своем теле?
        - Вопросы возраста для меня столь же интимны, как и для всякой уважающей себя женщины. Но позволю себе заметить, что я уже значительно старше тебя.
        Он ухмыляется и кладет себе в тарелку очередной кусок осетрины.
        - Намного?
        - Что есть «много» или «мало» перед ликом вечности? - разводит он руками, усмехаясь.
        Он снова играет с ее интересом, водит за нос, разжигает любопытство и, похоже, не спешит погасить его своими ответами. Одно слово - вампир!
        - Значит, так ты живешь? Банальный потребитель чужого труда. Праздно и легко, пока другие надрываются? - замечает она.
        - А кто же тебя вынуждает надрываться, Олюшка? - елейно улыбается он.
        - Необходимость.
        - Необходимость, говоришь? Она ли? Или это делает страх? Что без твоих трудов праведных ты вообще никому не нужна? В тридцать лет ты впервые подумала об этом. И вот уже шесть лет эта мысль не оставляет тебя, не правда ли?
        Он неспешно растягивает губы в циничной усмешке. Он доволен собой, его глаза холодны. Наивно ждать от кровососущего жалости, но он сделал ей по-настоящему больно, и она не сумела остаться равнодушной хотя бы внешне.
        - А тебя подобные мысли не терзают, - констатирует она холодно.
        - Нет. Я свободен от предрассудков и человеческих страхов. Поэтому я живу, как хочу.
        - Вампир - потребитель чужого…
        Волак откладывает вилку и откидывается на спинку стула.
        - Я слишком стар, чтобы мне читали нотации и учили нравственности. Наведи порядок в своей жизни, а уже потом веди других в светлое будущее. Это ваша всеобщая людская проблема. Идеализм и тяга к сказке. А в реальности вокруг - дерьмо. Ни дня, ни часа вы не бываете честны даже сами с собой. Вы, создавая массу условностей, не даете себе жить, а когда становитесь так несчастны, что уже не в силах это выносить, пытаетесь сделать такими и всех вокруг. Не я лицемер, а ты! Вы все! А я живу свободно и никогда не беру больше того, что мне могут отдать.
        - Добрый и справедливый, прям Робин Гуд! Если каждый так станет делать, что останется?
        - В том-то и дело. Я счастлив, поэтому и другим не мешаю быть таковыми.
        Ольга смолкает, разбитая наголову его сокрушительной логикой закоренелого эгоиста.
        Он спокоен, даже безразличен. Вновь вооружается вилкой и неторопливо ест. Уверенный, безупречно красивый, опрятный и шикарно одетый - он вызывает в ней чувство отвращения.
        - Десерт ешь сам, - она поднимается.
        - Ужин можешь не готовить. Я буду не голоден. - Он отрывает взгляд от тарелки и направляет его куда-то за спину Ольги.
        Она резко разворачивается и обнаруживает за столиком неподалеку весьма привлекательную особу, явно ожидающую того мига, когда волак подойдет к ней. Ольга горько вздыхает. Она проиграла этот бой.
        ***
        Он переменчив. То щепетилен и аккуратен, педантичен во всем вплоть до мелочей, то вдруг превращается в безалаберного неряху. Так же переменчиво и его настроение. Смех легко сменяется гневом или слезами, а затем стенаниями, что «ему ужасно везет с плаксами». Что он имеет в виду, ей непонятно, но ее посещают догадки. Его настроение как-то связано с кровью, которую он потребляет. Она видит, как он приходит под утро на ночлег к ней домой - злой или умиротворенный. Но неизменно сытый. Она предполагает, что кровь не только сообщает ему настроение жертвы, но и частично передает ее характер.
        ***
        В этот вечер он непривычно благодушен. Ходит по квартире в одних спортивных штанах с ее гитарой и тревожит гибкими пальцами струны, что-то негромко напевая себе под нос. Ольга следит за ним. Его не было дома всю ночь. Уже третью на этой неделе. Он частит.
        Как-то в момент откровения он признался: чтобы выжить, волаку нужна самая малость - пара глотков каждое новолуние… Но для того чтобы создать и поддержать иллюзию, требуется намного больше сил… и крови. И он вынужден пить еще и еще…
        - Переверни страницу. Вся конспирация насмарку. Читать один и тот же разворот тридцать минут кряду - неправдоподобно! - смеется он.
        - Ты весел сегодня. Хорошая жертва попалась? - Она придает голосу безразличную уверенность и с замершим сердцем ждет ответа.
        Волак на миг останавливается для того, чтобы весело и задорно посмеяться.
        - Ты долго готовила этот вопрос. Полагаю, имеешь право узнать правду. Хорошая.
        - Значит, твое настроение напрямую зависит от жертвы?
        - Почему жертвы? - обиженно морщится он. - Некрасивое слово. Ей понравилось.
        - Сомневаюсь…
        - А ты проверь! - усмехается он и вновь дразнит ее недвусмысленным взглядом. - Будешь знать наверняка.
        - Предпочитаю неизвестность.
        - Что еще? - оборачиваясь на ходу, хмурится он. Ольга молчит. В ее сознании проносится множество вопросов, но она не знает, с какого начать.
        - Остановись хоть на миг! - морщится он. - Даже я не способен разобраться в безумном ворохе твоих вопросов. Почему я снова пью? Ты это хотела спросить? Потому что ваша кровь не одинаково насыщает. Все напрямую зависит от личности. Яблоки тоже различны на вкус, как и вода. Одна - чистая и сладкая, как мед. Живая. А другая - стоячая. Мертвая.
        - Почему ты ее пьешь?
        - Кровь несет не только питательные вещества. Она таит информацию - чистую энергию жизни. Вампиры не способны воспроизводить энергию, но она нам нужна, так же как и всем остальным. Поэтому мы ее пьем.
        - Это сложно понять…
        - Легче, чем кажется. Это как влить бензин в бак своего авто.
        - А кто же тогда заправляет другие авто?
        - Они изначально устроены так, чтобы производить для себя бензин. Вернее, из капли изначально пришедшего извне топлива вырабатывать многие литры бензина долгие годы подряд. Приумножать дарованное.
        - А вы почему не приумножаете?
        - Приумножатель не работает. Нет его у нас. - Он хмурится, откладывает гитару и опускается в удобное кресло напротив нее.
        - Выходит, вы просто не можете по-другому?
        - Выходит, что так, - усмехается он.
        - Но это не оправдывает злоупотребления. Можно обойтись и меньшим. Тебе нравится такая жизнь! И меня ты выбрал умышленно, чтобы жить в роскоши. Ведь это так удобно - ничего не делать и ни за что не платить. Спать до обеда в шикарной квартире женщины, у которой нет ни семьи, ни родни. Где тебя никто не потревожит.
        Он изучает ее спокойным взглядом, слегка касаясь указательным пальцем своих идеально очерченных губ.
        - Очень сильная личность. Но слишком самодостаточная для женщины. Это пугает мужчин и делает тебя несчастной.
        Ольга хмурится, но он продолжает сверлить ее пронизывающим взглядом безбрежных, бездонных невыносимо лазурных глаз.
        - Наша встреча была неслучайна. Ты искала меня. Ждала того, кто облегчит твои муки.
        Ольга вздрагивает. Она не может ни встать, ни вскрикнуть, хотя испытывает невыразимый ужас, когда он, поднявшись, плавно скользит через разделяющее их пространство, заглядывая своими невозможными глазами прямо ей в душу.
        - Не нужно меня бояться. Это совершенно не больно, - любовно поет его голос, разрушая стену ее страха, - а после тебе будет очень легко…
        Всё, что Ольга чувствует, - это как деревенеет от испуга ее тело и пересыхает во рту. А затем становится тепло от прикосновения его рук. И, кажется, время замирает, легкие навеки перестают дышать, а на землю спускается вечная мгла. Бесконечная лазурь его глаз неторопливо растекается перед ее взором, застилая собой все пространство вокруг и даже внутри нее…
        * * *
        Холодно. Кончики пальцев слегка онемели и покалывают. Во рту царит пустыня. Кружится голова.
        Кажется, все это ей описывала Анна.
        Ольга с трудом приподнимается на постели. Сознание мутится, картинка перед глазами нечеткая. Дрожащая рука ощупывает горло. Слева на шее отчетливо чувствуются небольшие ранки с подсохшей кровавой корочкой.
        Она жалобно всхлипывает. Ей страшно. Слегка тошнит, и от волнения голова кружится еще сильнее. Сильно дрожат руки. Это слабость от потери крови. Утешает только одно - она все еще жива.
        Все эти дни, что Оно жило под ее крышей, страха не было. Он прошел, испарился, растаял… Был лишь интерес к неведомому, необъяснимому. А теперь страх вернулся. Закрался в самые потайные уголки сознания и пугает ее оттуда, усталую и обессиленную…
        Водоворот мыслей кружит в ее сознании. Святая вода… Церковь… Крест.
        Может ли что-то из этого ей помочь? Если бежать, то куда, к кому?
        Ольга, пошатываясь, поднимается. Она в спальне. Как она тут оказалась, догадаться несложно. А чем он тут с ней занимался - еще легче. В душе - отвращение к самой себе и… гнев! Безудержный. Обжигающий. Дарующий силы.
        На шатких, неустойчивых ногах она движется к двери, кутаясь на ходу в покрывало.
        Коридор. Дверь ванны, туалет, поворот, холл. Гостиная…
        Он сидит на подоконнике и смотрит в окно. Его тело расслаблено, лицо безмятежно. Он всецело умиротворен.
        - Очень красивое небо, - тихо шепчет его голос. - Неужели оно всегда было таким красивым? Почему я раньше этого не видел…
        Ольга опирается о диван. Она молчит. На гнев уже не хватает сил, они все ушли на то, чтобы добраться до гостиной.
        Алекс ведет себя странно. То же безупречное лицо и тело, но совершенно иное выражение лица и глаз, тот же голос, но в нем слышится совсем другая мелодия. Словно не тот человек…
        Ольга спохватывается, напоминал себе, что это волак, вампир, и если в нем и произошли перемены, то лишь благодаря воздействию ее крови.
        - Прости, - шепчет он, оборачиваясь. - Задумался. Ты, верно, голодна. Присядь.
        Он вскакивает. Осторожно, как заботливейшая из сиделок, усаживает ее на диван и подкладывает ей за спину подушку. Ольга хмурится. Происходящее ей непривычно.
        - Ты укусил меня, - она старается вложить в эти слова весь свой гнев и обиду. Выходит плохо. Голос сиплый и слабый.
        - Да. Прости. Я знаю, что виноват. Слишком увлекся. Головокружение пройдет. Тебе нужно поесть. Я приготовил обед. Все, как ты любишь…
        - Ты знаешь все только о своих собственных нуждах! Откуда тебе знать, что и как люблю я? Не помню, чтобы ты меня спрашивал, хоть и живешь здесь уже несколько недель.
        - Теперь я знаю.
        Он смотрит ей в глаза. В его взгляде - вина, а может, мастерская маска раскаяния.
        - Кровь переносит энергию, которая таит в себе информацию. Я пью кровь и непроизвольно получаю всю информацию о человеке. Его прошлое, настоящее, мечты, горести, надежды и страхи. Я знаю о тебе все.
        Ольга смотрит изумленно, с трудом пытаясь осознать то, что услышала. Волак молчит. Он ждет каких-то слов или действий с ее стороны. Любых. Но, не дождавшись, уходит на кухню.
        Пока она ест, он старательно обрабатывает укус на ее шее. Ольга хмурится и морщится, капризничая, как дитя, но его забота немного ее успокаивает.
        - Много жидкости и сна. Лечение универсальное, как при простуде, - несмело улыбается он. - Тебе лучше?
        Она игнорирует его вопрос и строго цедит:
        - Ты должен уйти. У тебя не было права меня кусать. Это было против правил.
        Она не особенно рассчитывает на результат. Тех самых упомянутых правил никто из них не обозначил. Ей нечем на него повлиять. Она беззащитна. Но Алекс снова удивляет ее.
        - Ты правда этого хочешь?
        - Да.
        Шорох, тихий звук шагов, приглушенных ковром, и скрип петель новой двери. Тишина. Волак ушел.
        ***
        Она спит весь день, а когда пробуждается, силится забыть последние недели, как кошмарный сон. У нее плохо выходит. Он все время перед глазами. Странно. Слышать в голове его мысли, ощущать его кожей. Чувствовать, что сейчас ему холодно и грустно, как потерявшемуся котенку.
        Она ругает себя за глупую сентиментальность и неуместное сострадание к тому, кто пьет людскую кровь. Но странные ощущения не покидают ее. Она злится. Размышляет. Приходит догадка, что это реакция, как после укуса комара. Только ранка от комариного укуса зудит, а в случае с волаком возникает навязчивое чувство близости. От этих мыслей ее отвлекает звонок в дверь.
        - Не могу прогнать. Весь день тут жмется. Выкинуть жаль, хорошенький. Не твой?
        Ольга смотрит на соседку недоуменно, та кивает за дверь. На полу у стены сидит собачонок.
        - Мой, - врет Ольга.
        У нее необъяснимая слабость к собакам, но ритм жизни, частые командировки не дают возможности завести щенка. Она решает, что это знак свыше.
        Собачонок попался прожорливый. Вылакал тарелку молока, умял пять сосисок и наглейшим образом разлегся на ее коленях, вылизывая при этом хозяйскую руку с какой-то непередаваемой нежностью и сытой благодарностью.
        - Стоило одного нахала вон выставить, как тут же другой образовался…
        ***
        Поздний вечер. Усталость.
        Дом встречает шумом музыки и грохотом кастрюль на кухне. Приятный аромат любимого соуса растекается квартирой.
        - Пришла наконец! Мои нервные клетки тоже, знаешь ли, плохо восстанавливаются! Ольга изумленно хлопает глазами. Волак в переднике и со сковородкой хлопочет на кухне, как ни в чем не бывало.
        - Рано тебе на работу, - ворчит он себе под нос.
        - А где пес?
        Ольга приходит в себя и кидается к заветной коробке, где она устроила комфортное жилье драгоценному заморышу.
        - Пройдоха, ты где?
        - Что за имя такое?! Пройдоха! Мне совсем не нравится, - бурчит он. - Нет его, не кричи.
        - Ты его вышвырнул? Как ты посмел! Я всегда мечтала о такой ласковой собаке.
        - Я знаю.
        - Как ты попал сюда?
        - Ты сама меня впустила.
        - Не понимаю… - шепчет она.
        Ольга кривит душой. Она понимает. Догадывается. Еще утром у нее мелькнула мысль, что у щенка слишком знакомые, необычно лазурные для собаки глаза. Таких совпадений не бывает. Снова иллюзия…
        - Зачем? - спрашивает она.
        - Я не могу теперь уйти, - горько усмехаясь, шепчет он.
        - Потому что я знаю твою тайну?
        - Потому что я попробовал твою кровь…
        ***
        Ночь. Дверь закрыта на замок, ее подпирает массивная тумбочка. Но она не спит. Прислушивается.
        Тихо. Ни звука. Она знает, что и он не спит, и это тревожит ее, не дает расслабиться. Ей в равной степени страшно и интересно. Выгнать его она не может. Какой смысл? Он снова придет. Проберется в дом, просочится в ее жизнь. Ведь он сам сказал, что теперь она ему нужна. Он познал тайну ее крови, и она пришлась ему по вкусу.
        От этих мыслей тревожно и жутко, особенно по ночам. Но днем еще тяжелей. Днем перед ней постоянно эти глаза. Теперь они смотрят иначе. Ждут и просят… Ее кровь как-то по-особенному подействовала на него. Он сам признает это. Она открыла перед ним новый мир. А может, он увидел старый ее глазами.
        Волах стал ласков, как котенок, но она не верит ему. Нельзя верить тому, кто пил твою кровь и знает все тайны твоей души.
        Он много говорит. Удивляется всему, что видит, и она непроизвольно верит, что этот мир стал для него открытием.
        - Как же так?! - дивится он. - Почему на Земле так много людей, и все они так по-разному воспринимают жизнь? Никто под этой Луной не смотрит на небо такими, как ты, глазами…
        Она становится для него наркотиком, и это ее пугает. Из нежного зверя он превращается в опасного хищника, ловца, который умело расставляет свои сети. Он снова жаждет ее поймать. Это страшно: каждую ночь ложиться в свою постель и не знать - наступит ли завтра?..
        Но пока оно наступает. Он говорит, что она - драгоценнейшее из сокровищ мира, редкий человек. В ее жизни было много горя, но она все еще умеет любить.
        - При чем здесь любовь, не понимаю, - возражает она устало.
        - Чем больше в крови информации о жизни, о любви, тем сильней ее заряд, - поясняет он. Теперь он все время что-то ей поясняет. Он открывается, и это пугает еще больше. Он и Ольгу заставляет смотреть на мир иначе. Теперь в ее жизни все меньше тишины и все больше неспешных ночных разговоров обо всем на свете.
        - Значит, я всего лишь долгоиграющая батарейка?
        Он несогласно мотает головой. Лазурные глаза задумчивы и грустны. Только подумать, и это - глаза вампира! Как странно…
        - Ты моя живая вода, - мелодично возражает его голос. И от этого признания ей становится еще страшнее.
        * * *
        - У нас праздник? - интересуется она, едва переступает порог своей квартиры.
        - Прости, что не встретил. Не успевал все закончить, - извиняется он откуда-то из недр ее кухни.
        Вечерние прогулки стали традицией. Он встречает, провожает. Обеспечивает безопасность. Настаивает на том, что свежий воздух ей полезен. Она всякий раз усмехается, едко замечая, что от «свежего воздуха» кровь, вероятно, сытнее. Он не спорит, не доказывает и не опровергает. Он поразительно терпелив. Определенно, это качество он позаимствовал не у нее. Однако раньше он им не отличался.
        Ольга боится. Он слишком обходителен. Волак, познавший все тайны ее души, - грозный враг. Ей тяжело ему противиться. Он двигается и смотрит так, что у нее переворачивается все внутри. Затрагивает нужные темы и говорит только тогда, когда она желает его слышать. А когда ей нужна тишина, он молчит. Он идеален, но разум напоминает ей, что это всего лишь иллюзия… - Первый юбилей, - он возникает в дверном проеме, улыбаясь.
        - Неужели?! Пятнадцать дней, как ты меня укусил? - она традиционно защищается сарказмом.
        - Четырнадцать, как я живу без чужой крови.
        - И долго ты еще продержишься? - насмехается она.
        - Посмотрим. - Он улыбается. Ей не нравится эта улыбка.
        * * *
        Ужин съеден, и вина осталось на донышке. Они разговаривают. Вернее, он говорит, а она слушает. Странный вечер. Все слишком гладко и легко. - Я хочу начать новую жизнь, - задумчиво признается он.
        - Новую?
        - Не брать больше того, что мне необходимо. Ты права во всем от первой до последней буквы. Я благодарен судьбе, что она подарила нам встречу. Я многому научился у тебя. Завтра я уйду…
        - Уйдешь?
        - Я не могу больше сидеть у тебя на шее. Вернее, не хочу. Для каждого наступает момент, когда нужно очнуться от иллюзий прошлой жизни. Кажется, для меня он уже наступил.
        Он задумчив. Смотрит на дно своего бокала и о чем-то грустит. Это трогает ее сердце.
        - У тебя получится. Я верю.
        Она касается его руки. Милый жест поддержки. В ответ он смотрит благодарно и накрывает ее кисть своей ладонью. Мгновение в тишине слышен лишь тихий перестук сердец. Дыхание. Волнение, что незримо нарастает. Как тяжело устоять, когда мужчина не просто красив, а еще и говорит то, что ты хочешь услышать…
        Какая глупость… ей очень хочется, чтобы сейчас он ее поцеловал. Просто нет сил, чтобы удержаться от этой мысли, а он так хорошо читает в ее глазах…
        * * *
        Во рту пересохло от выпитого вечером вина. Уже рассвело, а голова еще кружится. Необычно после одной бутылки.
        Рука дрожит от волнения, но тянется к горлу. Вздох облегчения. Слева все чисто. Отчего же волосы слиплись и присохли к правой стороне?!
        Горько в тридцать шесть осознавать свою наивность. Злость вперемешку с невыплаканными слезами. Он снова это сделал. Укусил. На этот раз - обманом. И от этого как-то особенно горько. Она не терпит, когда ее дурачат. Слишком уважает свой ум. Обидно. Очень старый трюк, а сработал.
        Любовь с вампиром - как отвратительно, как гадко… но отчего-то ночью она так не думала. В самый заветный миг, когда в разуме уже не осталось никаких сомнений, когда впереди ярким заревом загорелось желанное, обжигающее тело облегчение, укол сладкой боли ворвался в мир ее блаженства, и она замерла, паря в невесомости на грани жизни и смерти. Страх отступил, и яркий свет неизвестности ослепил глаза, а в душе воцарились безмятежность и тишь… Он не соврал. Это облегчение… Она увидела смерть, и смерть оказалась прекрасна. И ей стало легче. Не было больше боли и душевных мук, сознание обрело покой и беспредельную свободу пред лицом бесконечности. А затем пришел сон. И ей захотелось, чтобы он длился вечно…
        ***
        - Есть такая легенда, про живую воду. О вампире, который нашел ее и вновь стал человеком.
        Он шепчет еле слышно и нежно гладит ее по волосам.
        - Я думал, это сказки. Вымысел. Но я ошибся.
        Она бесконечно устала от потери крови. Нет сил даже для того, чтобы сказать ему «уходи». Но он слышит ее мысли и нежно возражает:
        - Не уйду. Спи. Тебе нужен отдых. И не бойся. Волак никогда полностью не обескровит жертву.
        Эти слова для нее слабое утешение. Но она моргает сонно. Она слишком слаба.
        - Я не уйду, Оля. Теперь, когда я нашел тебя, моя живая вода…
        * * *
        Огни в городе погасли. Ночь сгустила свой мрак над городом. Его голос едва слышен за дверью спальни, которой она от него отгородилась.
        Ей очень страшно. Она понимает, что это не прекратится. Что он вновь и вновь будет ее пить. Но многим хуже то, что уже и она сама этого хочет. Это блаженство незабываемо. Оно породило странную связь. И теперь она чувствует, как бьется сердце волака. Словно кто-то соединил их незримой нитью и пропустил сок ее жизни через его тело, а потом, чтобы замкнуть круг, все вернул ей.
        - Я боюсь тебя. Уходи.
        - Не могу… не в силах, - шепчет он. - Я шел за тобой по запаху. И знал… Чувствовал, что в твоих венах течет клад. Ты думала, я польстился на твой быт? Деньги, возможности… Я хотел лишь ее… А теперь я погибаю. Я не в силах этого выносить. Смотреть на мир твоими глазами - это больно. Но еще больнее этого не знать. Не чувствовать, не ощущать… Любить! Я думал, это для нас невозможно. Но я люблю. Мир. Это небо над головой. Это палящее, обжигающее солнце, которого раньше даже не замечал. Птиц, что летают в вышине. Зверей, что живут на этой планете. Вчера я случайно убил паука. Я похоронил его в вазоне с орхидеями…
        Тихий грустный смех.
        - Раньше я бы его даже не заметил. Я стал другим.
        - Ты вампир! - шипит она, рыдая. - Ты пьешь людскую кровь! Ты пьешь мою кровь. Это ужасно! И я боюсь… Я так тебя боюсь…
        Она долго не утихает, а он нежно гладит рукой дверь со стороны спальни.
        - Что же мне делать, если я такой? Как мне жить теперь без тебя?
        - Без мрей крови! - кричит она, рыдая. - Это ее ты любишь. Не меня!
        - Ты делаешь меня лучше, чище, добрей, - возражает он. - Пробуждаешь в моей душе свет.
        - Да что во мне такого особенного? Я даже мужика путевого себе найти не могу. Одни кровососы попадаются! - возмущается она.
        - Ты - дивный человек, - не соглашается он. - Добрый и ранимый. Вся твоя желчь - показное. Защита от людского зла, нежелание сближаться и верить. Боязнь новых обид. А я знаю тебя такой, какая ты есть. Знаю изнутри. Ведь я пил твою кровь.
        - Уходи, умоляю! - выкрикивает она сквозь слезы. - Если правда любишь - уходи!
        - Возможно, ты права, - устало соглашается он. - Я пил кровь и стал вампиром. Пить кровь, чтобы стать человеком, - это слишком… так не бывает. Не должно быть.
        За дверью замирает тишина. Ничего. Ни скрипа деревянных половиц, ни шевеления, ни вздоха… Он ушел.
        * * *
        Идут дни. Недели зеленого лета быстро сменяет желтоглазая осень. Связь ослабевает. Гул сердца волака стихает у нее внутри. Но желанный покой не приходит, волнение нарастает. Ругая себя за наивность, она приказывает себе все забыть.
        В ее жизни все по-прежнему. Разве что теперь она решилась и завела щенка. Глаза этого Пройдохи не голубые, но они чем-то напоминают того, другого, и это успокаивает сердце и слегка волнует ее.
        Она натыкается на него в дни первых холодов. Он выглядывает из проулка и следит за ней своими лазурными глазами. Именно по ним она его узнает. И дело даже не в том, что он исхудал и утратил былой лоск. Его черты изменились, и она понимает, что это иллюзия утратила свою силу. Заметно, что он давно не пил кровь.
        Так вот он какой, истинный лик волака? Не урод, не красавец, ничем не приметное лицо. Только необыкновенные лазурные глаза остались прежними.
        Он еще не стал оборванцем, но уже близок к этому. Одежда изрядно потрепана, но еще не грязна и не в лохмотьях. Очевидно, что ему негде жить, он ночует, где попало, и работает, кем придется.
        Волак пятится, осознав, что она его узнала. Торопится уйти, но она нагоняет его в проулке и окликает.
        - Что с тобой?
        - Не желаю больше быть паразитом.
        - Ты худой, как щепка. Когда ты последний раз ел?
        - Я ем. Каждый день. Честно! - поспешно заверят он.
        - Но тебе, чтобы жить, нужна кровь. Без нее ты умрешь. Ведь так? - Она теребит его поношенный свитер, который плохо защищает от холода.
        - Я не пью ее больше…
        Они смотрят друг другу в глаза. В ее голове тысяча вопросов, но она не знает, какой из них задать.
        - Ты пришел ко мне?
        Он крутит головой, не соглашаясь, и отводит глаза.
        - Неправдоподобно. Мы стоим в двух шагах от моего дома. Скажи, что ты хотел?
        Теперь он решается взглянуть на нее. И по его глазам она понимает, как сильно он стыдится своего истинного вида.
        - Увидеть… в последний раз. Зиму мне не пережить.
        - Тебе нужен дом, тепло, еда. Все будет хорошо. Ведь есть же кровь животных. Я могу ее тебе купить!
        Она волнуется. Руки дрожат. Но он упрямится.
        - Поэтому я и не хотел, что бы ты меня видела. Знал, что пожалеешь. Но я не хочу начинать опять. Кого ты жалеешь, Оленька?
        Он нежно касается ее щеки рукой, сплошь покрытой мозолями. Несложно понять, что эти месяцы он много работал. Возможно, больше, чем за всю свою прошлую жизнь.
        - Я лгал тебе. И снова буду лгать. Ради крови. Только теперь я с тобой честен. Вампирам нельзя доверять. Нам не стать людьми снова.
        - Но ты говорил…
        - Я врал! - вспыхивает он. - Уходи. Я тебя увидел…
        Она утирает рукой слезы и мотает головой, не соглашаясь.
        - Ты уже им стал. Только человек способен на самопожертвование.
        Он устало молчит, опустив голову. Она кожей чувствует, что ему холодно.
        - Но я тоже человек. И не позволю тебе умереть по моей вине. Это же я тебя пробудила к свету.
        Она всхлипывает и смеется сквозь слезы.
        - В конце концов, это такая малость - два глотка каждое новолуние. Будем считать это моим донорским взносом в дело спасения умирающих.
        АЛЕКС ТЕКИЛАZZ
        ЛЮБОВЬ НЕУДАЧНИКА
        Да ладно, Дим, если уж ты неудачник, то про меня и говорить нечего. Посмотри на себя: в тридцать лет при должности, денег хватает, чего еще надо? А что у тебя на столе? Коллекционный виски. Двадцать один год какие-то шотландцы ждали, чтобы мы могли эту бутылочку раздавить. Я такой алкоголь купить не могу. Правда, пару раз благодарные пациенты приносили, но это не в счет.
        - Только в России служащие банка зарабатывают больше, чем врачи.
        - Так ты же не простой служащий, а руководитель отдела, как ни крути. Давай-ка за тебя по пятьдесят.
        Михаил разлил виски по стаканам. Мы чокнулись и выпили. Шотландский алкоголь действительно был хорош. Приятный дымный аромат и чуть-чуть привкуса молочного шоколада на языке.
        - Дело не в деньгах, - сказал я. - С ними-то как раз все в порядке, грех жаловаться. Проблема в другом. У меня сегодня день рождения, а я сижу с тобой на кухне и пью виски. И в прошлом году так было, и в позапрошлом, и два года назад. Бутылки меняются, но суть остается.
        - Мне бы твои проблемы. Собери компанию, погуляем.
        - Не хочется. Знаешь, почему? Вы все кто с женами придете, кто с подружками, а я, как дурак, один буду сидеть в уголочке.
        - Так вот ты о чем! Подружки нет… Слушай, искать не пробовал?
        - Конечно, пробовал, и не раз находил. Закрутить роман - дело плевое. Беда в том, что от всех этих краткосрочных интрижек одно разочарование и чувство потерянного времени. Меня не интересуют банальные любовные похождения, я все жду, когда найду свою мечту, все гоняюсь за ней, и оттого, наверное, одинок. Мне нужна такая девушка, чтобы дыхание перехватывало, чтобы ночами не спать и трястись от счастья, к ее ручке прикасаясь.
        - Вот ты загнул! Речьтри дня готовил?
        - Экспромт, Миша, экспромт.
        - Давай-ка лучше еще по глотку, и в ночной клуб рванем.
        - Ты думаешь, именно там я найду самую лучшую де-вушку на свете?
        - Мне не докладывали, можно девушку твоей мечты в клубе найти или нет, но я на все сто уверен, что к нам в дверь она сейчас не позвонит.
        Дверной звонок отчаянно заверещал. Михаил засмеялся так, что расплескал виски.
        - Ну, чего ты на меня смотришь? Иди, открывай. Вдруг, правда, девушка какая заглянула.
        Может, в нашей жизни и есть место чуду, но за дверью оказалась всего лишь старушка из соседней квартиры. У бабушки кончились спички, вот и заглянула по-соседски. Огонька у меня не нашлось. Я никогда не курил, а плита была с электрическим розжигом. Бабушка запричитала и пошла звонить в другую дверь.
        На кухне Михаил тщательно изучал этикетку виски.
        - Тебя можно поздравить? - спросил он. - Девушка с ранимой душой и внешностью модели «Плейбоя»?
        - Смешно тебе? Ну-ну… Ладно, уговорил, поехали в клуб.
        В такси пахло давно не стиранными носками. Водитель, мрачный мужчина средних лет, молча крутил руль и периодически тихо матерился, когда его кто-то подрезал. Аромат, оскорблявший мое обоняние, таксиста нисколько не беспокоил.
        Наше путешествие по ночным улицам закончилось перед клубом «Полигон». Не самое дорогое, но вполне пристойное заведение. Мы расплатились с водителем и выбрались из автомобиля. Последний раз мне довелось побывать в клубе года три назад. В тот период я обошел практически все более-менее приличные ночные заведения Москвы и мог без проблем подрабатывать гидом в любом из них. Надо сказать, что за то время, пока я избегал ночных развлечений, в клубной жизни принципиально ничего не изменилось Все те же стайки девушек, пытающихся казаться редкостными красотками, давящие на уши киловатты звука, полумрак и предчувствие секса. Скукота, одним словом.
        Михаил сразу потащил меня в чилл-аут. Мы развалились в креслах и заказали виски: глупо было бы менять напиток посреди ночи. Помещение для отдыха было стилизовано под каюту подводной лодки. Прямо напротив меня располагался огромный иллюминатор, через который была видна сцена с неизменным шестом и танцпол. На подмостках извивались три девушки в блестящих трусиках и бюстгальтерах столь скромных размеров, что оставалось только удивляться, каким чудом прелести танцовщиц остаются на предусмотренном природой месте, а не выпрыгивают прямо под ноги ритмично колыхающейся толпе.
        - Тебе нравится? - раздался рядом с моим ухом женский голос.
        Про такой говорят - чарующий. Чуть хрипловатый, с легким акцентом и восхитительными певучими нотками. Я обернулся и застыл в немом изумлении. Сказать, что обладательница голоса была красива, значит сильно преуменьшить мое впечатление. Она выглядела так, что модные журналы могли бы записываться в очередь с просьбой поместить ее фото на обложке. Зеленые глаза, чувственные губы, удивительно правильные черты лица. Короткое черное платье обрисовывало соблазнительную фигуру. На девушке не было ни единого украшения: творения любого ювелира показались бы жалкой бижутерией в сравнении с ее красотой.
        Наверное, со стороны я выглядел глуповато. У меня перехватило дыхание, и я лишь молча смотрел на незнакомку, не в силах вымолвить ни слова.
        - Нравится? - еще раз спросила она.
        - То, что на сцене, - не очень, а вот от тебя в полном восторге, - пробормотал я, понимая, что мои слова даже отдаленно не напоминают галантный комплимент. Почему-то у меня было ощущение, что я вернулся в школьные годы и стою перед строгой учительницей. Все красивые слова разом улетучились, а язык точно присох к небу, хотя я всегда гордился своим умением поддержать беседу с незнакомыми девушками.
        - Может, пойдем, поговорим? - предложила она. - Куда-нибудь, где потише.
        Я поднялся, чувствуя себя кроликом, загипнотизированным взглядом удава. На лице Михаила, обычно маловыразительном, крупными буквами было написано: «Давай, парень, не упусти свою удачу».
        Мы вышли на крыльцо клуба. Летняя ночь была теплой и душной, но я чувствовал странный озноб, как будто окунулся в холодную воду и стою на сильном ветру.
        - Меня зовут Карина, - сказала девушка все с тем же трудноуловимым акцентом.
        - Дмитрий, - представился я. - Ты не из России? Выговор у тебя какой-то странный.
        - Многие это замечают, - улыбнулась она. - Я родилась в Нижнем Новгороде, но долгое время была за границей. Уже успела пожить в Англии, Норвегии, Франции и даже в Японии. Вот такая лягушка-путешественница. Какая разница, где жить? Do you understand, my dear, it's not important what's language I'm speaking, but what I want from you. Je pense que tu est ties sucrel Jeg vil prоve deg hvordan du er. J eg vil drikke deg til bunnsr.
        - Чего-чего? - не понял я.
        - Не важно, это лишь небольшая демонстрация моих знаний иностранных языков.
        На вид я бы предположил, что Карине лет двадцать семь, не больше. Интересно, когда же она успела исколесить половину земного шара?
        - Везет тебе, - сказал я. - На мир посмотрела, столько стран объездила. А меня самолеты пугают, боюсь их как огня, потому ни разу еще за границу не выезжал.
        - Один психоаналитик говорил мне, что все наши тайные страхи - лишь бледная тень одного, самого главного ужаса, и по-настоящему нас пугает только собственная смерть. Если захочешь, я избавлю тебя от страха. У меня это очень хорошо получается.
        Понимаешь мой дорогой, важно не то, на каком языке я говорю, а та что я хочу от тебя (англ.). Мне кажется, что ты очень сладкий (франц.). Я попробую тебя на вкус. Выпью до дна (норе.).
        Карина улыбнулась. Красноватый отблеск от вывески ночного клуба падал на ее лицо. В этом призрачном свете она выглядела загадочной и совершенной. Я заметил тонкий шрам на ее шее. Белесая ниточка извивалась на нежной коже. Шрам словно перечеркивал изящную шейку, напоминая о бренности жизни. Он нисколько не портил красоту девушки, скорее придавал ей завершенность, как последний штрих на картине гениального художника.
        - Хочешь, я покажу тебе изнанку ночной жизни? - спросила Карина.
        - Даже если ты предложишь пройтись босиком среди гремучих змей, я вряд ли откажусь.
        Карина взяла меня за руку и повела за собой. Ее ладошка оказалась на удивление холодной. Тепёрь я чувствовал себя не школьником, а послушным теленком, которого ведут на бойню. Как показала жизнь, мое ощущение было не так уж далеко от истины.
        Мы миновали холл клуба и вышли на танцпол. Вспышки стробоскопов превращали танцующих в единую многоголовую гидру, изгибающую конечности в такт музыке. Чудовище поглотило нас пропустило через свою утробу и исторгло перед сценой. На ней извивалась девушка с обнаженной грудью и змейкой-татуировкой на левом бедре. Бритый толстяк лет сорока в аляповатой гавайской рубашке достал из кармана купюру и призывно помахал портретом американского президента. Стриптизерша подплыла к лысому и опустилась на колени. Сцена возвышалась над танцполом, и груди девушки оказались перед лицом толстяка, темные соски едва не касались его носа. Сосискообразные пальцы с зажатой купюрой нырнули в трусики танцовщицы и по-хозяйски там прогулялись. Толстяк облизал губы, казалось, еще чуть-чуть, и слюна закапает из его рта.
        Карина толкнула неприметную дверь рядом со сценой и потянула меня за руку.
        - Туда можно? - Мне пришлось закричать, чтобы перекрыть грохот музыки.
        - В этом клубе я могу пойти, куда захочу.
        Прямо за дверью мы наткнулись на девицу в полупрозрачных белых одеяниях. На ее спине болтались два миниатюрных крыла. Наверное, по задумке создателя шоу, она должна была изображать ангела. Милый образ портили глаза с красной сеточкой сосудов, расширенными зрачками и стеклянным блеском. Впрочем, когда она выйдет на сцену, вряд ли кто-то будет смотреть в ее очи. Девица пританцовывала на месте, глуповато улыбалась и беспрестанно шмыгала носом. Вы когда-нибудь видели ангелов, употребляющих амфетамин?
        Наш путь окончился в небольшой комнате. К тому моменту я окончательно уверовал, что чудеса все-таки иногда случаются. Всего лишь час назад мне только и оставалось жаловаться своему другу на жизнь, а сейчас я оказался наедине с удивительно красивой девушкой, и пусть мне отрежут мизинец, если она не собирается заняться со мной сексом. Внутренний голос попытался сказать, что такого не бывает, но я цыкнул на него, и он послушно заткнулся. Вся обстановка комнаты состояла из широченной кровати, двух кресел, журнального столика и огромной жидкокристаллической панели на стене. На экран транслировалось изображение с танцпола. Девица, что встретилась нам в коридоре, теперь страстно прижималась к блестящему шесту. Из символических одеяний на ней остались только белые трусики, переливающиеся ультрафиолетом в свете клубных ламп. Луч лазера периодически касался ее тела, словно пытаясь отрезать крылья, каким-то чудом державшиеся на худенькой спине.
        - Где это мы? - спросил я у Карины.
        - Ты никогда не слышал о приват-комнатах?
        - Слышал, но бывать не приходилось. А ты…
        Я осекся и замолчал. Разве в наш практичный век осталось место волшебству? Интересно, сколько мне будет стоить визит в эту комнату? Денег не жалко, но ведь я почти поверил в сказку, а теперь мой воздушный замок рассыпается, так и не успев обрисоваться. Черт! Неудачник, он и есть неудачник, даже в тот момент, когда жизнь надумала сделать ему подарок. Я затравленно огляделся.
        - Ты, наверное, решил, что я работница коммерческого секса? - Карина засмеялась. - Не угадал. На самом деле, этот клуб уже три месяца как принадлежит мне. Могу свидетельство показать, если на слово не веришь.
        Я почувствовал себя идиотом. Законченным идиотом высокой пробы. Мне стало стыдно за свои подозрения. Я плюхнулся на кровать, в упругие объятия ортопедического матраса, и закрыл лицо руками. Звуки музыки проникали и в эту уединенную комнату, но здесь они превращались в мерный убаюкивающий гул. Карина сейчас уйдет, хлопнув дверью, и мне останется только напиться, поискать обманчивого утешения на дне стакана. Когда я решился приоткрыть глаза. Карина сидела рядом со мной. Ее платье валялось на полу, точно сброшенная за ненадобностью змеиная кожа. На мгновение мне показалось, что на шее девушки зияет огромная рана. Как будто у Карины появился второй рот, распахнутый в предвкушении роскошного пиршества. Я вздрогнул и потряс головой. Наваждение пропало. Проклятые виски! Не стоило так много. Я протянул руку и прикоснулся к обнаженному бедру девушки. В мою жизнь все же пришло чудо?
        Мягкий полумрак, мерцание экрана и бархатная кожа Карины. Нежность и страсть, вихрь эмоций и удивительное единение. Я наслаждался каждым мгновением, чувствовал, как внутри рождается восторг, захватывающий все мое существо, превращающий тело в миллиарды натянутых струн, слаженно играющих волшебную мелодию. И взлетая на вершину блаженства, уже захлестываемый волнами экстаза, я вдруг почувствовал дыхание смерти. Повеяло холодом могилы; мне показалось, что в моих объятиях не очаровательная девушка, а полуистлевший труп, в котором злая сила поддерживает подобие жизни. Это жуткое создание улыбалось мне милой улыбкой Карины. В тот же миг видение исчезло. Ноготки девушки вонзились в мою спину. Карина запрокинула голову и застонала. Из тоненького шрама на ее шее рубиновым ожерельем выступили капельки крови. Волны удовольствия подхватили нас и понесли прочь из этого мира. Я почувствовал, что не в силах вынести эту сладкую муку, утонченную пытку чувственного восторга. Комната зашаталась, и меня накрыло мягкое одеяло темноты. Последнее, что я ощутил, - легкая боль в шее, сменившаяся сладостными волнами        Я пришел в себя и приподнял голову. Карина лежала рядом и внимательно смотрела на меня.
        - Что это было? Я отключился?
        - Ты меня напугал, хотела уже за помощью бежать. Хорошо себя чувствуешь?
        - Все чудесно. Ты самая лучшая… Надо же, в обморок грохнулся. Прямо как барышня кисейная. Где моя нюхательная соль?
        Она погладила меня по щеке и улыбнулась. Не хотелось шевелиться, не было желания разговаривать. Я лежал и боялся спугнуть ощущение глубокого, ни с чем несравнимого счастья. Карина была удивительной. Точно я всю жизнь блуждал в темноте, а она вывела меня на яркий свет.
        Карина поднялась с постели и начала одеваться.
        - Оставишь мне номер телефона? - спросил я.
        - Домашнего нет, а сотовым не пользуюсь.
        - Серьезно? Мне казалось, что в наше время мобильники есть у всех. Мы еще увидимся?
        - Конечно. Ты можешь меня найти в клубе, я здесь почти каждую ночь. А теперь мне надо бежать, дела зовут.
        Она поцеловала меня и выскользнула из комнаты.
        Такси неспешно катилось по ночному городу. На моих губах еще сохранился солоноватый вкус последнего поцелуя. Мне стыдно было признаться в этом даже самому себе, но факт оставался фактом - никогда раньше я не чувствовал себя таким измотанным после плотской любви. Все тело вопило от усталости, точно мне пришлось весь день грузить тяжеленные мешки. Восторг исчез, осталась лишь вселенская слабость.
        ***
        Утром я проснулся с головной болью. Одуряющая слабость многотонной плитою навалилась на грудь. Я поднялся с кровати и добрел до ванной. Из зеркала на меня уставилось бледное, нездоровое лицо с мешками под глазами. Из левой ноздри по щеке тянулась ниточка запекшейся крови. Я умылся и взялся за бритву. Рука дрожала, и лезвие выписывало замысловатые зигзаги. Самочувствие было ужасным, но ощущения даже отдаленно не напоминали похмелье. Пожалуй, нечто похожее мне довелось испытать, когда я подхватил тяжелый грипп и неделю провалялся в постели с температурой под сорок. Я проглотил две таблетки аспирина, выпил чашку кофе, повязал галстук и вышел из дома.
        Рабочий день начался с генерального промывания моих мозгов. Шеф тыкал пальцем в графики; стучал кулаком по столу и призывал кары на мою голову. Смысл его слов доходил до меня с трудом. Головная боль из огненных тисков превратилась в отупляющую тяжесть. Я молча смотрел на миниатюрный сувенирный глобус, который стоял на столе, и думал о том, что его мраморным основанием было бы очень удобно колоть орехи.
        - Дмитрий Николаевич, ты вообще меня слышишь?
        - Слышу, но плохо понимаю, - честно признался я.
        - В зеркало на себя смотрел?
        - Было дело.
        - Выглядишь так, как будто на автобусной остановке ночевал. Заболел, что ли?
        - Наверное. Чувствую себя ужасно.
        - Болеешь, так иди к доктору. В таком состоянии от тебя проку все одно никакого. Подобрал работничков на свою голову.
        Наш банк обслуживался частной клиникой, расположенной в соседнем квартале. Этот путь показался мне невероятно длинным. На крыльце клиники я почувствовал, что еще чуть-чуть, и рухну прямо на пыльные ступени.
        Доктор долго изучал мою кардиограмму, смотрел анализы и периодически пощипывал куцую бородку. Наконец он прокашлялся и вынес вердикт:
        - Молодой человек, по всем признакам вы вполне здоровы.
        - Спасибо, доктор, но легче мне от этого не становится.
        - Эритроциты у вас, правда, на нижней границе нормы.
        - Что это значит?
        - В крови есть красные тельца, которые переносят кислород. Иногда их становится слишком мало, мы такое называем анемией. У вас их количество практически в норме, но низковато для молодого здорового мужчины. Кровотечений последнее время не было?
        - Нет.
        - Я назначу несколько обследований, но, в любом случае, до анемии далеко, и чуть сниженный гемоглобин не может объяснить такой слабости, как у вас. Я полагаю, что мы имеем дело с банальным переутомлением. Слышали о «синдроме менеджера»?
        Я отрицательно покачал головой.
        - В медицине его еще принято называть неврастенией. Причина этой патологии в том, что перегрузки, особенно психические, истощают организм; он растрачивает все свои резервы и больше не может нормально функционировать. В таких случаях мозг дает сигнал, что он не выдержит в запредельном режиме, не справится с нагрузкой. Ваше состояние - это нечто вроде сигнальной лампочки, и говорит она о том, что пора отдохнуть, расслабиться, сделать небольшую паузу.
        - Что посоветуете?
        - Самое лучшее - взять отпуск, уехать из города и как следует отдохнуть. Если в ближайшее время с работы не отпустят, то хотя бы уменьшите нагрузки. Еще надо будет попить лекарства. Я выпишу грандаксин. Это дневной транквилизатор, он успокаивает и снимает напряжение.
        - Я спать с него не буду?
        - Нет, не волнуйтесь, он сонливости не вызывает. Даже машину можно водить.
        - Хорошо…
        Из клиники я вышел с прежним отвратительным самочувствием, больничным листом и рецептом. Может, действительно, пора в отпуск? Положа руку на сердце, я всегда был самым настоящим трудоголиком и уже начал забывать, что такое отдых.
        Остаток дня я провалялся в постели. Под потолком сновала муха, наматывая круг за кругом вокруг люстры. Под аккомпанемент монотонного жужжания я незаметно заснул. Мне снилась Карина. Обнаженная, как в день творения, она сидела на берегу моря. Волны набегали на камни, шипели и швыряли горсти брызг. Девушка лукаво улыбнулась, встала и шагнула в воду. Ее ноги расплывались, как будто их окутывало марево, которое иногда можно увидеть над раскаленным асфальтом в знойный день. Они теряли четкость очертаний и завершенность форм. Карина нырнула, и над водой на миг взметнулся русалочий хвост.
        Когда я проснулся, небо за окном было серым. Муха улетела, а быть может, легла спать. Сейчас раннее утро или поздний вечер? Я протянул руку, взял мобильник и посмотрел на дисплей. Две циферки «двадцать один», разделенные двоеточием. Очко, символ удачи. Может, мне сегодня повезет? Головная боль исчезла, но чувство разбитости ничуть не уменьшилось. Я поднялся, прошел на кухню и сварил кофе. Потом оделся, вызвал такси и поехал в «Полигон»,
        Я бродил по клубу, выискивая взглядом Карину. Сегодня меня угораздило попасть на Japan-party. Атмосферу Японии пытались воссоздать незамысловатым путем: одели официанток в кимоно, на сцену выпустили танцовщиц азиатской внешности, а в баре после каждых двух рюмок сакэ третью наливали бесплатно. Формат музыки ничуть не изменился, монотонный ритм progressive-house продолжал стучать по ушам. Через час бессмысленных шатаний я уселся за барную стойку и заказал виски с колой. Пить сакэ я бы не согласился и задаром. Мне всегда казалось, что этот напиток отдает прокисшими грибами. На сцене несколько пар участвовали в соревновании по раздеванию. Конкурс избитый, но всегда вызывающий оживление в зале. Одна девица сдернула лифчик и помахала им над головой на радость зрителям. Ведущий отпустил пару сальных шуточек. Я знал, что будет дальше. Рано или поздно кто-нибудь решится снять с себя все и выиграет приз. Наградой победителям, наверное, будет бутылка японской бормотухи.
        Рядом со мной сидела молоденькая девушка. Выглядела она лет на восемнадцать, не больше. Черные джинсы, майка того же цвета, перчатки без пальцев и бесконечная тоска во взгляде. Готов поспорить, что под широкими кожаными браслетами, скрывающими ее запястья, прячутся белесые рубцы от самопорезов, долгая память о рано умершей любви. Трубочкой для коктейля готичная барышня размазывала по стенкам стакана остатки напитка. Занятие столь же бессмысленное, сколь и завораживающее. На секунду девушка отвлеклась и посмотрела на меня.
        - Угостишь? - спросила она без лишних предисловий.
        В ее облике что-то неуловимо изменилось, теперь она напоминала хищницу, вышедшую на охоту. Правда, печаль не исчезла, а лишь спряталась в глубине бездонных глаз. По всем признакам, эта юная пантера ищет крупную дичь, но пока вынуждена предлагать час-другой удовольствия за скромную плату.
        - Так что, угостишь? - повторила она и облизнула губы. Я кивнул. Девушка помахала бармену и что-то ему сказала.
        - Ты часто здесь бываешь? - спросил я.
        - Почти каждый день. Еще немного и можно будет прописку оформить.
        - Я ищу свою знакомую. Ее зовут Карина. Не знаешь, как найти?
        Моя собеседница беспокойно огляделась, и тоска во взоре вдруг сменилась страхом. Теперь она напоминала не пантеру, а маленькую испуганную мышь.
        - Ты бы лучше забыл о ней. Бывают люди, от которых злом пахнет. Вот она как раз из таких. Тьфу ты, даже мурашки по телу. Терпеть ее не могу, как зыркнет своими глазищами, так хоть под стол прячься. Мой знакомый с ней несколько раз встретился, а потом исчез. Полгода уже числится пропавшим без вести.
        Бармен поставил на стойку высокий стакан с подозрительной сиреневой жидкостью. Девушка сделала большой глоток и громко икнула.
        - Извини, мне надо в туалет, - сказала она.
        Маленькая хищница сползла с банкетки, пошатнулась и едва не упала. Только сейчас я заметил, насколько она пьяна. Девица едва держалась на ногах.
        Я расплатился и вышел из клуба. «Полигон» подмигнул мне на прощание рубиновыми огнями вывески.
        - Не похож ты на больного, совершенно не похож, - сказал Михаил. - Не знал бы тебя так хорошо, решил бы, что симулируешь.
        - Какая уж тут симуляция, по утрам еле-еле с кровати поднимаюсь и весь день ползаю, как сонная муха. Сил совсем нет.
        Мы сидели в кафе быстрого обслуживания за столиком безумного оранжево-красного цвета. На огромном экране крутили клипы, вокруг нас сновали девочки-студентки в ярких майках, а их юные поклонники тратили на своих дам последние деньги. В этом заведении я остро ощущал, что бремя прожитых лет все сильнее припечатывает меня к дивану.
        - Ты куда в день рождения пропал? - спросив Миша. - Я тебя по всему клубу искал.
        Я пересказал другу историю про Карину.
        - Да, Диман, повезло тебе. Девушка высшей пробы. Когда она к нашему столику подошла, у меня аж в глазах потемнело. Признаюсь как на духу, мне с такими красотками дела иметь не приходилось. А ты еще себя неудачником называл. Шрам только у нее какой-то странный. Мне сначала показалось, что от струмэктомии.
        - От чего? Это ты на латыни материшься? Объясни непосвященным.
        - Перевожу: удаление щитовидной железы. Так вот, после такой операции остается похожий шрам. Похожий, да не совсем. У твоей Карины очень уж длинный рубец. Ни один доктор не станет такой разрез делать. Ладно, ты лучше скажи, что теперь делать думаешь.
        - Понятия не имею. Телефон не оставила, в клубе не могу ее найти.
        - Может, бросишь ты это дело? Приключение интересное вышло, чего тебе еще надо?
        - Не понимаешь ты меня, Миш, совсем не понимаешь. Я ведь только о ней и думаю. В этот несчастный клуб хожу, как на работу. Только стемнеет, меня раздирать начинает. Не могу на месте сидеть, так и тянет туда. Всю неделю с вечера и до утра в «Полигоне» торчу. Увижу какую-нибудь брюнетку, и сразу как огонь по телу - Она! Вскакиваю, бегу… нет, не она. Ни разу в жизни подобного не испытывал. Не могу без нее, и все тут. Она совершенство, воплощенная мечта. Это наваждение какое-то. Знаешь, как будто приворожила. Я раньше любовь с первого взгляда выдумкой считал, а теперь на себе прочувствовал, что это такое. Люблю я ее, понимаешь?
        - Да, случай запущенный, лечению не подлежит.
        Мы перекусили, распрощались, и я отправился домой. Вагон метро был практически пуст. В дальнем углу притулился молодой парнишка с длинными засаленными волосами. Он немного походил на Курта Кобейна, чьи диски занимали почетное место в моей коллекции музыки. Напротив меня старушка в очках с толстенными стеклами поминутно поправляла сползающий берет. Мерный стук колес и покачи¬вание вагона. Я незаметно задремал.
        - Ищешь? - раздался хриплый голос.
        Я вздрогнул и проснулся. Надо мной нависал крепкий мужчина лет сорока. Несмотря на жару, на нем были высокие берцы, плотные штаны и камуфляжная куртка. Торчащие во все стороны космы, густая неопрятная борода и нездоровый блеск в глазах. Пока я спал, вагон совершенно опустел, в нем не осталось никого, кроме меня и бородача. Мне стало неуютно. Мужчина производил впечатление сумасшедшего. Опасного сумасшедшего.
        Он плюхнулся на сиденье напротив и уставился на меня.
        - Ищешь? - повторил он. - И я ищу. Красивая брюнетка со шрамом на шее. Знаешь, откуда у нее шрам? Триста лет назад ей перерезали глотку. Глупцы. Разве этим убьешь вампира? Надо было отрубить голову и забить кол в сердце.
        Я затравленно посмотрел на дверь вагона.
        - У тебя мало времени, - сказал бородач. - Гораздо меньше, чем ты думаешь. Еще неделя, другая - и ты умрешь. Не надо было с ней спать. Эта тварь пила кровь многие столетия, но недавно она нашла другую пищу. Секс - лишь способ установить связь. Потом она высасывает из тебя жизненную энергию, и ты медленно угасаешь. Теперь кровь для нее лишь десерт, приятное дополнение к основному блюду. Вечная молодость дорого стоит, и расплачиваются за нее такие, как ты.
        Поезд замедлил свой бег.
        - Станция Павелецкая, - произнес механический, лишенный эмоций голос.
        Мужчина наклонился ко мне. Его рот искривился в зверином оскале. Я ощутил вонь гнилых зубов и дешевой колбасы.
        - Приведи меня к ней, и останешься в живых. Ее надо убить раньше, чем умрешь ты. Помоги мне, если не хочешь сдохнуть!
        Вагон вздрогнул и остановился. Я вскочил, рванулся к открывшейся двери и выбежал на платформу. Бородач разразился безумным смехом.
        - Беги быстрее!! - крикнул он мне вслед. - От судьбы все равно не удрать! Я слежу за тобой!
        * * *
        Приехав домой, я разделся до пояса, встал перед зеркалом и внимательно себя осмотрел. На шее виднелись два маленьких красных пятнышка. Ничего особенного, вполне могут сойти за подсохшие прыщики или последствия неаккуратного бритья.
        - Вампир покусал, да? - спросил я вслух и усмехнулся, - Неужели можно верить этому безумцу из метро?
        Никто не ответил на мой вопрос.
        Ночью я вновь дежурил в «Полигоне». В клубе менялись декорации, но общая идея оставалась неизменной. Девочки, похожие на ярких тропических рыбок, молодящиеся старперы в роли барракуд, мерцание света и однообразное буханье басов. Достаточно посидеть в этой обстановке с полчаса, и ощущение реальности теряется, ты чувствуешь себя песчинкой, потерявшейся на задворках Вселенной. Зачем глотать химию, когда приходишь в клуб? Здесь и так можно найти море психоделических ощущений.
        На мое плечо легла ладонь. Мне не надо было оглядываться, я совершенно точно знал, что за моей спиной стоит Карина.
        - Ты скучал? - спросила она.
        - Очень. Ты моя мечта, мой сладкий сои. Каждую ночь я приходил в клуб, надеясь найти тебя. Где ты пропадала?
        - Я была в Берлине, meine freund.
        Ее голос лишал меня остатков разума. Если она сейчас предложит прыгнуть с крыши, я сделаю это» не усомнившись ни на секунду.
        - Ты на машине? - спросила Карина.
        - Да.
        - Увези меня отсюда. Туда, где никто нам не помешает. Мы ехали и молчали. После грохота музыки равномерный гул мотора и тихий шелест шин казались особой мелодией, ласковой и успокаивающей. Залитые огнями проспекты сменились широченной лентой МКАД, а потом мы оказались за городом. Я совершенно не понимал, где нахожусь машинально давил на педали и, вероятно, напоминал куклу, которая забыла о ниточках, привязанных к ногам, и возомнила, что движется, куда сама пожелает.
        - Сверни здесь, пожалуйста, - сказала Карина.
        Мне показалось, или я действительно крутанул руль за мгновение до того, как она произнесла эту фразу? В зеркале заднего вида мелькнули фары. По дороге, с которой мы только что свернули, промчался большой джип.
        Перед нами извивалась узенькая грунтовая дорожка. После асфальтовых рек мегаполиса она казалась ручейком, теряющимся среди деревьев. Я углубился в чахлый лес, остановился и заглушил мотор.
        - Знаешь, один сумасшедший сказал мне сегодня, что ты вампир.
        - Ты боишься? Это ведь может быть правдой.
        В темноте я не видел лица Карины, но чувствовал, что она улыбается.
        - Да хоть бы и так. Ты смысл всей моей жизни.
        - Я хочу тебя видеть, darling, - сказала она и щелкнула кнопкой «светлячка» под крышей. В призрачном свете Карина была удивительно красива.
        Она погладила меня по волосам. Легкое, целомудренное прикосновение, но мое сердце подпрыгнуло и затрепыхалось. Ни одну девушку я не желал столь сильно. Рука Карины скользнула по моей груди, опустилась ниже и уверенным движением расстегнула молнию на брюках. Вампир? Пусть даже она явилась прямиком из ада, мне все равно. Главное, что я ее люблю, что с ней чувствую себя счастливым, что она придает вкус моей пресной жизни.
        Карина освободилась от платья и бросила его на заднее сиденье. Вслед за ним отправились и трусики. Она оседлала меня, и я почувствовал ее тепло. Секс был яростный и страстный. Я ловил губами упругие соски и понимал, что теряю самого себя.
        …неземное наслаждение…
        Мир исчез. Тьма вокруг сменилась серым полумраком. Липкие струйки сбегали по моей спине, и я знал, что это не пот, а кровь. Подул ледяной ветер, и в его завывании мне слышался жалобный детский плач.
        …волны блаженства захлестывали меня…
        Небо швыряло в лицо холодные капли дождя. Мириады крошечных букашек суетились вокруг, и мои ноги уже скрылись под живым шевелящимся ковром. Холодный лик луны перекосился от дьявольской ухмылки.
        …мгновения, наполненные счастьем…
        В глаза ударил свет фар. Звон бьющегося стекла и грохот выстрела слились в одну мрачную какофонию. Время замедлило свой бег. Лицо Карины перекосилось, и на месте носа образовалась кровавая дыра с рваными краями. На меня излился фонтан горячей крови, перемешанной с осколками костей и липкими кусочками мозга. Карина изогнулась и опрокинулась на руль. Автомобильный клаксон закричал как раненый зверь. Я застыл, не в силах поверить в происходящее, холодные объятия ужаса сковали мое тело.
        Дверца машины распахнулась. Я увидел безумца, заговорившего со мной в метро. В руках он сжимал дробовик, из дула которого вился дымок.
        - Не пора ли тебе вынуть член из трупа?! - рявкнул бородач.
        Я не мог пошевелиться, все мышцы разом одеревенели. Он ухватил Карину за волосы и выволок из машины.
        - Смотри, придурок, с кем ты трахался.
        Он выхватил из-за пояса топорик и с размаху опустил его лезвие на шею девушки. Раздался жуткий чавкающий звук, и голова отделилась. В тот же миг тело, казавшееся мне воплощенным совершенством, начало разрушаться. Кожа на лице сморщилась и теперь напоминала серую, растрескавшуюся почву бесплодной пустоши. Роскошная грудь превратилась в два маленьких пустых мешочка. Волосы поседели и осыпались. Из-под высохших губ показались острые клыки. Бородач поднял с земли небольшой заостренный колышек и вколотил его в грудь кошмарного существа. Через минуту на земле лежал скелет, обтянутый пергаментной кожей, а потом и он рассыпался, осталась лишь горстка праха.
        Я вывалился из автомобиля, упал на колени и пополз в темноту. Мною владело лишь одно желание - оказаться как можно дальше от этого ужаса. Перед глазами поплыли радужные круги. Желудок подпрыгну и вывернулся. Я рухнул в собственную блевотину, успел ощутить мерзкий кисловатый запах и провалился в темноту.
        Жар опалил меня. Я очнулся и открыл глаза. Ночь хранила молчание. Я лежал на обочине, а позади погребальным костром полыхала моя машина.
        Я поднялся и побрел через лес. Слезы катились по моему лицу.
        Где-то вдалеке завыла собака.
        АННА ПОПОВА
        НЕ АНГЕЛЫ

        Я люблю этот город. Серый камень набережных и серую же воду каналов, завитушки архитектуры и дождь, светлые ночи в начале лета, в которые людям непривычным сложно уснуть. Строгость и суровую красоту, влажный воздух и ветер.
        Люблю сидеть на берегу и кидать камни в Неву, чтобы чайки, дуры, реагировали на всплеск и подлетали в поисках вкусненького, но тут же с криками улетали прочь. Или гулять ночи напролет без цели и даже примерного направления, бродить двориками, сидеть на крышах без надежды увидеть звезды. Слушать шум города и чувствовать его пульс ровный и, может, чуточку учащенный, как у хорошего человека с амбициями. Да, я люблю этот город. И людей его тоже… люблю.
        Сегодня прохладнее, чем обычно, но погрузившись в раздумья, этого не замечаешь. Да и вообще, если честно, не замечаешь.
        О, этот выбор! Всегда наступает время, когда приходится что-то решать, делать выбор между действием и бездействием. От сознания того, что, как прежде, уже не будет, холодеют руки. Но выбор сделан; так почему же кошки скребут на душе?!
        Ее привезли на прошлой неделе. Лиза Заботима, двадцать лет. На фотографии в паспорте - милейшее создание, именно такими должны вырастать ангелочки, которых рисуют на открытках: светлые волосы, ямочки на щеках, пухлые губки, в синем взгляде - невинность и искорки смеха. Казалось, что она пахнет медом и молоком, как ребенок. А на каталке застыло тело: множественные переломы, пробитое легкое, большая потеря крови. Девушка возвращалась домой…
        Я не мог дать ей умереть. Отвлечь медсестер было плевым делом. Пара часов операций, за которые я собрал ее заново, переливания, и - «состояние стабилизировалось». А маленьких дырочек на шее никто не заметил. Даже если кто-нибудь и обратил на них внимание, он наверняка лишь пожал плечами. Через день ее перевели в общее отделение. Девушка, что была на краю смерти, - какая банальщина и, в то же время, чистейшая правда - поправлялась быстро, слишком быстро для человека. Что ж, по сути, она больше не была человеком.
        Меня всегда интересовала грань, что отделяет житие от нежития, то состояние, в котором пребывает человек, совершая переход от первого ко второму. Наверняка женщины тоньше мужчин ощущают те переживания, которые неизбежно возникают у каждого, кто понимает, что изменился. Понимает еще не мозгом, а внутренним чутьем, всей своей натурой.
        Моя история была очень простой. Ночь, клуб, жгучая красотка, бьющая наповал своей энергией, страстные поцелуи - до и после, боль, столь сладкая, что хотелось встретить с ней смерть, безумие и… номер какой-то гостиницы, где я очнулся поутру. Раскалывалась голова, в зеркале отражалось темноглазое умертвив, на шее которого красовались две маленькие ранки, которые успели уже затянуться.
        Я больше никогда не видел эту красавицу и до сих пор не до конца понимаю, почему она не убила меня, ведь я был так близок к забвению. Возможно, она говорила правду, когда, примериваясь к пульсирующей жилке на моей шее, жарко шептала мне в ухо, что хочет «поделиться даром», но я не слушал ее или не желал слушать. Может, у нее имелись какие-то другие причины, но это сейчас не важно, ибо было давно и неправда.
        Сейчас куда как важнее решить, что делать с девушкой. В ней уже просыпается жажда, и скоро она станет нестерпимой. А это не может не пугать.
        Иногда кажется, что не я смотрю на город, а город на меня. Уставится тысячей окон и подмигнет тысячей других, а то задернет шторы, мол, не вижу, а сам подглядывает.
        Наверное, я схожу с ума. Наверное, нужно поспать. Только вот слать совсем не хотелось.
        - Как «выписали»?
        Похоже, лицо у меня было идиотское, потому что регистраторша сочувственно вздохнула.
        - Так, выписали. Поправилась она, вот и отправили девочку домой. И документ остался, что отказывается от дальнейшей медицинской помощи; так и сказала, мол, все хорошо отлежусь пару дней, и на работу.
        - На какую еще работу?!
        В груди что-то екнуло и оборвалось.
        - Ну так, с детишками она вроде возится, в детском садике каком-то.
        - В каком еще детском садике?
        - Ну откуда я знаю? - возмутилась регистраторша, сердито всколыхнув грудями. - Их столько, этих садиков… эй, Даниил, Даньк, ну ты чего?
        Тревога пустила корни. Юный, голодный и совсем бестолковый вампир среди маленьких человечков. При мысли о том, что она может сделать, я скрипнул зубами. В глазах женщины появился испуг. Пришлось взять себя в руки, спросить, добавляя в голос капельку ласки и тепла:
        - Теть Мань, а телефончик ее можешь дать? Очень надо. Я же знаю, у тебя все есть, все записано.
        Регистраторша прищурилась хитро, пухлые губы изогнулись в улыбке:
        - Понравилась, да? Да ты глаза-то не опускай, вижу, что понравилась. А что, хорошая девочка, приветливая. Тебе вон просила передать благодарности, сказала, что представляла себе травматологов страшными людьми, ан нет, весьма милые… слышь, милым тебя назвала. Да не егози ты так, дам тебе адрес. Телефона нет, уж извини. Чего не сделаешь, чтоб молодые были счастливы!
        - Даниил Сергеевич, вас просят во вторую операционную. Медсестра с распахнутыми, вечно удивленными глазами, явилась, будто черт из табакерки. Пришлось идти.
        Город этот разлучает нас. Кружит судьбы, будто снежинки на ветру, кружит, путая в лабиринтах двориков и забывая на площадях.
        Город сводит нас. Прячет солнце, чтобы проще было разглядеть тепло сердец и искренность улыбок и побуждений. Город наш такой же, как мы…
        Адрес Лизы в тот день я так и не достал. Как и в следующий. На третий тетя Маня дала его, многозначительно улыбаясь, всем своим видом показывая, что она-де за «счастье молодых».
        И вот я поднимаюсь по древней (того и гляди, обвалится) лестнице, стены в подъезде исписаны неприличностями - и смотреть не хочется, а глаз цепляет. Внутри все нарастает тревога. Если б можно было, и не рассказывал бы ничего о… даре? проклятии? испытании, данном нам за грехи?
        Если бы да кабы. Вот он, выбор в действии. Место прописки - комната в коммуналке; дверь открывает девица в коротком халатике, на лице след многих радостей и печалей. Смотрит так, что невольно отзывается мужское естество. Всегда был чувствителен к подобным невербальным призывам, а в новой своей сущности - тем более. Дышу ровнее, спрашиваю, насколько возможно вежливо и нейтрально, о Заботиной Елизавете. Огонек в глазах девицы меркнет - как же, не ею интересуются - ома пожимает плечиком и уходит куда-то в глубь баррикад. Шагаю следом, мимо проплывают шкафы и шкафчики, веревки с влажным бельем, шумная кухня, крикливые дети, цветастые занавески в проемах.
        Девица идет, и ее бедра под халатиком не просто качаются, а так и ходят ходуном. Она стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, распахивает ее передо мной. Ощущая себя более чем неловко, шагаю в комнату. В пору евроремонтов и красивостей она выглядит какой-то старой, причем не той старостью, что претендует на созданный поколениями уют, а той, что проявляет себя отсыревшими обоями и легким запахом плесени.
        - Лизка-то где? - переспрашивает мужчина, судя по всему, ее отец. Глаза с трудом фокусируются на мне. - А кто ж ее, курву, знает! Зазналась Лизка-то, не ходит к нам, простым трудягам. Чтоб ее!
        «Простой трудяга» скользит по мне мутным взором. Мать вздыхает, сжимает худые пальцы и тихо спрашивает:
        - А зачем вам Лизавета надобна?
        - Хотел проверить самочувствие, выписалась она неожиданно, и я не успел…
        Замолкаю, видя широко распахнутые глаза.
        - Что с Лизонькой моей? Что-то случилось? Да не молчите же вы!
        - Ничего страшного, ногу потянула. Она не говорила? Видно, не хотела тревожить, да и пустяки это, сущие пустяки.
        Да, пустяки все, стучится в голове, и удар о бампер и лобовое стекло, от которого она пролетела метров пятнадцать по дороге, и два с лишним часа в операционной, и вампирская сущность… ну что тут может быть серьезного?
        - Телефончик ее подскажете?
        И голос елейный:
        - Да, конечно.
        Женщина кажется завороженной. Муж ее ушел в себя и в разговоре не участвует. Ему куда как интересней футбол на канале «Спорт».
        Звоню, лишь выбравшись на улицу. Дворик эхом передразнивает шаги. Лиза долго не берет трубку, так и вижу, как она пытается понять, что за номер, и стоит ли отвечать незнакомцу.
        - Алло.
        - Елизавета?
        - Да.
        Не первый раз слышу ее голос, но сейчас в нем звучат все оттенки усталости, от раздражения до апатии.
        - Это Даниил Радов, врач из больницы, куда вас привезли после… случая. Нам нужно поговорить.
        - О чем?
        Столько равнодушия, что даже теряюсь. Фоном - детский писк и какой-то шум.
        - Ваше состояние нуждается в постоянном наблюдении, нам необходимо встретиться, я разъясню ситуацию.
        Говорю, а главного сказать так и не решаюсь.
        - Я… не сейчас. Может быть, позже. Извините, я спешу.
        - Елизавета, я сказать хотел, что тогда вы были очень плохи, на краю гибели, и я… в общем, мне пришлось сделать кое-что, что изменило вашу сущность, и… - я понимаю, что несу бред, но продолжаю говорить. - Вы в опасности, вернее, даже не вы сами, а люди, вас окружающие, и я советовал бы воздержаться от длительных контактов… Лиза? Лиза! Вы меня слушаете?
        - Да. Чего вы хотите?
        Нервозность в ее голосе нарастает, едва не звенит.
        - В общем, вы теперь… ох, лучше бы нам все же встретиться! Черт! Вы теперь вампир, и в ближайшие часы вам будет хотеться крови, и жажда эта будет только…
        «…усиливаться», хочу добавить, но она перебивает:
        - Вы все врете!
        - Лиза! Подождите, послушайте меня!
        - Я не желаю вас слушать!
        Короткие гудки вызывают недоумение и злость. Набираю номер еще раз, вызов идет, время все тянется и тянется, а меня будто не слышат. Чертыхаюсь и бегу обратно. Город отзывается эхом, насмехаясь надо мной, очень странным вампиром.
        Брови девицы взлетают, когда она вновь видит меня под дверью.
        - Опять к Заботиным? Тебе что там, медом намазано? - решает съязвить она.
        Смотрю так, что она замолкает, шарахаясь в сторону. Вновь баррикады, занавески в проемах, дети, громкие разговоры, запах жареной рыбы. В комнату едва не влетаю. От взгляда трезвеет даже отец девушки.
        - Где она живет?!
        - На Дровяной, но сейчас в садике, на работе… наверное… Мать теряется и снова трет пальцы, будто озябнув.
        Во дворе цепляется местный житель; я даже не слышу, что ему надо. Рокоча, нарастает злость, скребет в горле, призывая залить жажду. Выравниваю дыхание, заставляю себя уйти. Спокойствие и тишина. В машине всегда свежая кровь в пакете, во избежание. Свежая. Ха!
        Ищу на карте адрес и лечу через половину города, утешая себя мыслью… да какой там «утешая»! Едва ли не впервые в жизни молясь. О том, чтобы успеть.
        Город смеется в открытую, наполняя улицы автомобилями и зажигая на светофорах столь им любимый красный сигнал.
        Учреждение по воспитанию «нашего будущего» выглядит донельзя мирным и спокойным, насколько вообще может быть спокойной пара сотен детишек. Дети орут и носятся по дворику, полностью игнорируя воспитателей.
        Я снова слышу вопросы: что, как, почему; обрываю их и улыбаюсь, потому как время, ускользающее время… Мне отвечают, что, да, работает здесь такая. Была, но ушла уже, отпросилась пораньше по состоянию здоровья, очень уж плохо ей стало.
        Еще б ей было хорошо!
        Спешу, теперь уже домой к девушке. Кляну себя, как последнего идиота. Вот он, мой выбор в действии. Какое же безрассудство - плодить потенциальных убийц, у которых жажда крови лежит в основе их сути!
        А город все смотрит, видя насквозь. Город наш такой же, как мы, - вампир. Высосет силы, подарив взамен вполне земное наслаждение - затейливой красотой и ритмом, пороками и приключениями. Мы дети его.
        Подъезд встречает меня грохотом и криком. Кричат так, будто видят что-то жуткое, но неизбежное. Деревянная, но крепкая на вид дверь поддается не сразу, трещит и подрагивает, грозя вывалиться вместе с косяком; от следующего удара не выдерживает замок. Визг повторяется. Узкий коридор, единственная комната похожа на поде битвы, у стены на диване замерла, вцепившись в кухонный нож, девушка, другая хищно оскалившись, неспешно подходит к ней.
        - Стой!
        Обе они поворачиваются ко мне. Блондинка, бледная, с уставшими глазами и неправдоподобно алыми губами, выкрикивает:
        - Это все ты виноват!
        В мою сторону летит стул, затем покрывало. Отбиваю первое, уворачиваюсь от второго. Лизонька шипит разъяренной кошкой, бросается, метя когтями в глаза. Заламывая руки драчунье за спину, и думаю, как же она прекрасна. Сильна в своей злости, но слаба от голода и переживаний. Она дергается и рычит, забывая слова, а я все надавливаю на запястье, заставляя уткнуться носом в пол.
        - Пусти ее! - подает голос несчастная жертва. - Кто ты вообще такой?!
        Переключение внимания достается дорого: Лизавета изворачивается, и острые зубки впиваются в мою ногу, прокусывая плотные джинсы. Бью нахалку наотмашь, и еще, пока она не разжимает челюсти, теряя ориентацию. Сгребаю ее в объятия, она тяжело дышит, бурно вздымается грудь под тонкой сорочкой, в глазах блеск безумия, клычки обагрились красным.
        Целую ее, чувствуя собственный вкус на губах. Ее запах будоражит, влечет, и уже невозможно оторваться. Она замирает, но тут же горячо отвечает на поцелуй. То впивается яростно, то смакует, покусывая, царапая в кровь. Страсть опутывает, увлекая, стучит в ушах, распаляет тело. Руки взлетают, сдирая лишнее, что мешает касаться. Трещат пуговицы на сорочке, дрянной ремень не желает поддаваться, а ладони ищут жадно, обжигая.
        - Чертовы извращенцы! - доносится сквозь глухую пелену.
        Звякает жалобно замок, стучат каблуки по лестнице, вторя сердитому бормотанию, но все так нереально. Есть только я, она и наше желание.
        - …в нем столько света и красок…
        Не сразу понимаю, что она говорит о нашем городе, прекрасном в своем сиянии. И возражать не хочется, потому что вижу, на миг лишь, но вижу его таким.
        Город улыбается и шепчет, что наша сущность - это дар. Разве я смог бы раньше быть столь хладнокровным и точным, работать без выходных, будто двужильный? Побывать там, куда обычному человеку вход недоступен? Получить то, о чем давно так мечтал, - ночи без сна?
        Великий дар, шепчет Город. Дар и испытание.
        Мы сидим на крыше и болтаем ногами в воздухе. Где-то далеко осталась съемная квартирка, которую мы разнесли в порыве страсти. Мы не знаем, вернулась ли туда подруга-сожительница Лизы, иди она для этого слишком напугана. Да и неважно все это. Остались позади минуты, часы утешений, когда после того чудесного, что между нами произошло - язык не поворачивается назвать это сексом - она разревелась.
        - Я не хочу, не хочу, - причитала она, тыкаясь носом мне в плечо, - я так боюсь… а они, они такие сладкие…
        - Бедная моя девочка, - шептал я, укрывая барьером рук, укачивая, будто ребенка.
        Бедная девочка, как же сложно было ей, слабо понимавшей, что происходит, но страстно, всей натурой жаждавшей крови тех маленьких и смешных, которых она всегда любила, и теперь любит, но - по-другому. Заплетать косы и играть, изображая коня, вытирать слезы и обнимать, утешая, укладывать спать, а самой все время видеть, как бьется тонкая жилка на шее, призывая коснуться пульса и пить, чувствуя слабеющие толчки.
        Она всхлипывала все реже, потом притихла, а я перебирал шелковые пряди и говорил, что все будет хорошо.
        Ложь, конечно, но как охотно ей верят.
        И вот сейчас мы сидим и болтаем ногами. Лиза качается на самом краю, будто раздумывая - прыгать или нет, - волосы цвета меда закрывают лицо, раскачиваясь в такт ее движениям. Тиха и печальна, прямо забытый хозяйкой ангел-хранитель. Молчит, не кидается больше словами, что лучше ей было умереть, чем жить - так.
        - А с тобой что случилось?
        Отчего-то неловко рассказывать про девицу, с которой все началось.
        - Да так ничего особенного. Шутка судьбы, не больше.
        Она смотрит пристально, но молчит. Снова молчит. Чувство вины встает между нами. Я боюсь, что она замкнется в себе. Но нет, хмыкает.
        - Что?
        - Ничего. Вампир-травматолог.
        - Смешно, да?
        - Нет. Грустно. Как же тяжело тебе, должно быть, людям жизни спасать, а не отнимать их.
        Стискиваю зубы и не признаюсь, и хочу отмахнуться, мол, пустяк, но она не поверит. Потому что знает - да, тяжело.
        - И что дальше? Что делать?
        Движение плеч не лучший ответ, но иного предложить не могу. Разве что…
        - Жить.
        - Жить? Еще скажи: по-прежнему. Я… не осилю. Что, если однажды сорвусь? Если жажда станет сильнее разума? Такого себе не прощу. Да и ты не простишь.
        Она отворачивается и смотрит на город, на россыпь огней, из-за которой небо кажется светлым, на далекий шпиль и темные воды канала. Тучи сгущаются, пахнет близким дождем. Она все болтает ногами в воздухе, рисует носками кроссовок лишь ей понятные фигуры. Зависает на краю, скребет руками по крыше, теряя равновесие, тут же его восстанавливает и бормочет:
        - Так легко соскользнуть.
        - Если бы это могло помочь.
        Перед внутренним взором тело на тротуаре, капли дождя умывают землю. Если б так легко было избавиться от этого… дара.
        Лиза вскидывает голову, в глазах слезы.
        - Дар, говоришь? Это - дар?! Я подругу чуть не убила! Я хотела ее убить. Понимаешь, хотела! Спасибо, дорогой ты подарил мне величайшее на свете проклятие.
        Нет! Хочется заорать, но я лишь вздыхаю, принимая все ее обвинения.
        Но ведь это и вправду дар, шепчет кто-то внутри меня. Столько возможностей при нечеловеческой силе, выносливости, тонком чутье и удачливости, обаянии и красоте. Если обернуть все во благо, сделать можно чуточку больше, можно - все!
        И если нам дано это испытание, то надо его пройти.
        - Только для людей мы останемся убийцами-кровососами. Так всегда было, зачем кому-то что-то менять?
        Зачем? Кому-то что-то…
        Не ангелы мы, да. Но, Господи Боже, наша сущность - это ведь дар, правда?
        ВЛАДА МЕДВЕДИКОВА
        НЕПОДВЛАСТНЫЕ НЕБУ
        Таблица 1
        Ануданна, писец из храма великого Ану в огражденном Уруне, говорит:
        Старость настигла, приблизилась смерть,
        И страшусь не успеть.
        Здесь, в проклятом месте,
        Под разрушенным сводом,
        Наставленье оставлю для тех
        Кто прочесть его сможет.
        В этой гробнице сестра моя. Тику,
        Скована чарами, скрыта во тьме.
        Света не видит, звуков не слышит,
        Час пробуждения ждет.
        От одной мы матери, от отца одного.
        Но меня скоро смерть заберет,
        А сестра, вечно юная, заклята, спит.
        Если сможешь заклятие это рассечь,
        Если печать ты сумеешь разбить, -
        Не пугайся того, что во мраке найдешь.
        Там демон закован, лишающий крови, -
        Сестра моя Тику сокрыта внутри.
        * * *
        Холод. И нечем согреться. Когда Тику открыла глаза, было так холодно, что она едва могла шевелиться. Потом силы вернулись, и Тику смогла ходить, говорить и видеть сны.
        Сейчас Тику сидит на подоконнике и прячет лицо в ладонях, словно кто-то может увидеть, как она плачет. За ней не следят, но дом заколдован, и Тику не в силах переступить порог. Она может лишь бродить по комнатам, полным красивых и непонятных вещей.
        Этот город называется Оксфорд, и за окном весна. Шесть тысяч лет прошло с тех пор, как каменная плита скрыла от Тику солнечный свет. А с тех пор, как разбилась печать, миновало почти два года. И за эти долгие месяцы она научилась понимать чужой язык и поверила, что не сможет вернуться домой.
        Те, кто держат ее в плену, приносят ей кровь. Но кровь холодная, как здешний воздух, как глаза здешних людей.
        Тику смотрит в окно и глотает слезы. Снаружи огромный город и бесконечный мир. И где-то там ее хозяин. Два года Тику ждет его, но видит только в обрывочных, смутных снах.
        Сколько это, шесть тысяч лет? - думает Тику. Ведь это очень, очень много. Наверное, он забыл обо мне. Она закрывает лицо, потому что слезы вновь подступают к глазам. Наверное, я не нужна ему больше…
        Но думать так слишком больно, и, чтобы унять эти мысли. Тику начинает вспоминать хозяина. Его взгляд, прикосновения, движения и слова… В этом городе холодно, но в ее воспоминаниях земля под ногами горяча, и воздух дрожит от солнечных лучей.
        * * *
        - Стена, - удивленно сказала Тику. - Раньше не было стены.
        Они стояли на холме возле заброшенного дома (двери нет, кирпичи уже начали крошиться, и на крыше свили гнездо птицы). Слева тянулась дорога, а справа была река - полноводная сейчас, но тихая. Солнце сверкало в воде каналов, раскинувшихся сетью, насколько хватало глаз.
        А дальше, за каналами, стоял город. Но отсюда видна была лишь его стена, серо-желтая, ровная, еще не знавшая ни пожара, ни осады.
        - Жить за стеной мы не будем, - решил Эррензи. - Наш дом будет здесь. Пусть люди прячутся за стенами, когда придет война.
        Они сели в тени. Эррензи все еще смотрел вдаль, на город, но Тику это уже наскучило. Ей хотелось повидать места, где она родилась и выросла, но что толку смотреть на них издалека? Если Эррензи пожелает войти в Урук, она войдет туда вместе с ним. Если он решит иначе - пойдет вместе с ним по другой дороге. Эррензи был ее хозяином, и сейчас Тику смотрела на него.
        Она родилась в Уруке, жила в Ниппуре, Эреду и Лагаше, и если и были в этой земле мужчины красивее Эррензи, она их не видела. Она всюду шла за своим хозяином, и он затмевал для нее весь мир. Тику не задумывалась о своих чувствах. Уже давно не было у нее ни сестер, ни подруг, и нес кем было вести женские разговоры. Но если бы ее спросили: «Ты боишься его?». Тику бы ответила: «Да» И если бы спросили: «Ты любишь его?», - ответила бы: «Да».
        Его крашенные хной волосы даже в тени сияли, словно горячая медь. Он сидел неподвижно, думал о чем-то своем.
        А когда хозяин думал. Тику следовало молчать и ждать. Настроение его было переменчиво; в нем неожиданно вспыхивали то гнев, то веселье. Порой Тику казалось, что она может предсказать каждый его жест, каждое слово. Но иногда его поступки становились внезапными и странными, и Тику понимала, что совсем его не знает.
        Но что с того? Она боялась его и любила, не отлучалась от него ни на миг, и потому никто больше не был ей нужен. Она так долго жила с Эррензи, что забыла лица отца и матери, забыла родительский дом.
        Да и стоило ли вспоминать? Ведь ока была обычной девушкой, каких в городе много. А что делают обычные люди? Они вечно трудятся - дома, в поде и на каналах. А потом приходят болезни и старость и люди умирают. Даже верховные жрицы и цари, которые ни в чем не знают недостатка, - умирают. И те, чьи дома бедны, а урожай скуден, - умирают. Такова судьба людей.
        А Тику носила вышитое платье из самого тонкого полотна, и украшения у нее были не хуже, чем у старшей жены ниппурского царя. Витые серебряные, золотые и медные браслеты - на запястьях, на плечах и щиколотках. Серьги, звенящие, стоило повернуть голову. Ожерелье с кроваво-красным рубином… Ей не нужно было трудиться, заботясь о пропитании. Злые духи, приносящие болезни, не могли к ней приблизиться, и старость ее не касалась. И рядом всегда был Эррензи.
        Так к чему вспоминать родной дом?
        Но Урук совсем близко - впереди, за стеной.
        - Тику.
        Она не заметила движения, не успела даже вздрогнуть, а хозяин уже сжал ее ладони в своих, крепко, словно она могла упорхнуть. Она встретилась с ним взглядом, и время замедлилось, разлилось, как река в половодье.
        Глаза у Эррензи были темными, но все же казались ярче огня, и, как всегда. Тику почувствовала, что в сердце что-то оборвалось и зазвенело, словно струна. И в который раз Тику подумала, что люди, должно быть, не умеют так любить - ведь ни в одной любовной песне не пелось, что от любви к глазам подступают слезы.
        - Когда придет твоя жажда? - спросил Эррензи, еще крепче сжимая ее руки.
        - Когда наступит ночь - ответила Тику. - Или раньше, я… Она запнулась и опустила взгляд. Если хозяин решит не входить в Урук, то сколько идти до другого города? День? Или больше? Если он скажет идти, я буду терпеть, решила Тику. Я буду стараться… Смогу.
        Но Эррензи лишь рассмеялся легко и беззаботно и обнял ее.
        - Я не виню тебя, - сказал он, и Тику услышала улыбку в его голосе. - Лагаш был негостеприимен, и мы прошли долгий путь. Но не бойся - к вечеру люди Урука дадут нам все, что мы пожелаем. Мы пойдем туда.
        Тику тоже улыбнулась, прижавшись к его плечу. Если бы не жажда, она могла бы часами сидеть так, перебирая его волосы - Эррензи носил их распущенными, словно верховный жрец в день праздника - и слушая глухой стук его сердца.
        Люди дадут нам все, что мы пожелаем. Так и было - и потому они путешествовали налегке. Лишь две вещи принесли они с собой из Лагаша: мягкое одеяло из овечьей шерсти и потемневшую от времени деревянную флейту, покрытую резьбой. Иногда, ночами, Эррензи играл на ней, и тогда умолкали птицы, и собаки не лаяли, а люди, едва заслышав звуки флейты, спешили сделать охранительный знак - такой тоскливой была эта музыка, такой пронзительной и чужой.
        Но кого люди боятся, тому и приносят дары, Тику видела это много, много раз. И потому…
        - Пойдем, - сказал Эррензи и встал. Тику поднялась вслед за ним. Звякнули ножные браслеты, порыв ветра колыхнул одежду - пусть Урук узнает, кто пришел к его стенам!

        Таблица 2
        Тридцать лет миновало.
        Где сестра моя. Тику, не ведал никто.
        Тридцать лет миновало.
        Как пропала она,
        И одни говорили: «Мертва»,
        Другие: «Сбежала».
        Я же вырос, писцом стал в храме великого Ану.
        В молитвах сестру вспоминал.
        Но не думал, что снова увижу.
        Но в тот вечер увидел ее.
        Возле колодца, на площади
        Люди толпились.
        Двух чужаков окружив.
        Мужчина одет был по-царски.
        Серьги сияли в ушах.
        На плаще золотые застежки.
        Пояс с кистями, но сам - безоружен.
        Смотрел он надменно,
        И волосы в свете заката пылали.
        Девушка возле него - как верховная жрица.
        Вся в украшениях, в светлой одежде.
        Вдруг повернулась - узнал я сестру.
        Темные волосы волнами падают.
        Ими ветер играет.
        Лицо, что я помнил, и все же чужое.
        Тридцать лет миновало,
        Но она, как и прежде
        - Юная дева, весенний рассвет.
        Я подумал: «Ее дочь или просто похожа».
        Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.
        О чем говорили они, я не слышал.
        Но видел, что спор завели горожане,
        Пытались узнать, что за люди.
        Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул;
        «Объясни же им. Тику!»
        И я понял - это и правда сестра.
        Она повернулась, шагнула вперед.
        Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.
        Был он высок, она до плеча ему не доставала.
        Ни слова сказать не успел он -
        Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,
        Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.
        Отлетел от удара он, рухнул на камки.
        Застонал, шевельнулся, подняться не смог.
        Она ж засмеялась.
        И увидели мы, что глаза чужаков,
        Как глаза тех зверей из степи,
        Что добычу почуяли, вышли на след.
        Отпрянули люди от них,
        Чей-то голос раздался:
        «Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон рыжеволосый.
        Жаждущий крови и смерть приносящий!»
        Вместе с другими бежал я оттуда,
        О сестре никому не сказал я ни слова.
        Лишь втайне оплакал ее, понимал;
        Не человек она больше, но демон.
        Так пьющие кровь на холме поселились,
        В заброшенном доме.
        В страхе люди дары в этот дом приносили.
        Раз или два богачи рабов приводили туда и овец
        Демонам в жертву.
        Так надеялись смерть отвести от Урук а. Но ночами страшились дома покидать. Так дни проходили, убивала луна, и близился праздник.
        - Луна ушла, - сказала Тику.
        Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди, словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки двигались, вспыхивали и гасли - священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.
        - Завтра праздник, - сказала Тику.
        Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.
        - Праздник - прекрасное время, - отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке. - В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше…
        - Да, завтра в храме Иннаны, - согласилась Тику.
        Завтра… Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет царь, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. Так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родной город. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.
        Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем приносить жертвы.
        - Ты пришел за мной в полнолуние, - сказала Тику. Хозяин не шелохнулся, и она не знала, слушает он ее или нет. - Если бы пришел на две луны позже, меня отдали бы в храм Иннаны, и я осталась бы там.
        Эррензи приподнялся на локте. Мгновение он смотрел на Тику, а потом спросил:
        - В храме тебе было бы лучше, чем со мной?
        - Нет! - тут же ответила Тику и прижала руки к груди. - Я рада, что ты пришел тогда. Если бы ты пришел позже, я была бы в храме, и ты не смог бы забрать меня.
        - Вот как? - усмехнулся Эррензи.
        Одним движением он выпрямился, взял ее за руки, до боли сжав запястья, и притянул к себе. Теперь они были совсем близко, и Тику видела, как сплетаются теки в его глазах.
        - Если бы ты была в храме, - сказал он - я забрал бы тебя из храма. Разве я не говорил тебе, что боги над нами не властны?
        - Но… - Тику запнулась и склонила голову.
        В воздухе плыл запах ила и теплой воды, запах земли и первых всходов. Издалека по-прежнему доносился стук барабанов, а совсем близко перекликались речные птицы.
        Эррензи взял Тику за подбородок и заставил поднять взгляд.
        - Говори, - велел он.
        Тику вздохнула и на миг закрыла глаза. Если он накажет меня, то в этом будет лишь моя вина. Разве можно было спорить с ним?
        - Я была бы рабыней Иннаны, - тихо проговорила она. - Разве ты посмел бы забрать меня у богини? Иннана рассердилась бы на тебя, а гнев ее страшен.
        - Разве я человек? - спросил Эррензи и тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица. - Почему я должен бояться ее гнева? Что она может нам сделать? Если мы захотим, мы и кровь богов будем пить!
        Эррензи вдруг замолк и еще крепче сжал ее руку. Его глаза словно посветлели, и он рассмеялся, коротко, еле слышно. И прежде чем он заговорил. Тику уже знала - Эррензи решился на что-то такое, чего они не делали прежде. А, быть может, и никто никогда… - Зачем нам ждать до завтра? - проговорил Эррензи, все еще улыбаясь. - Наш праздник начнется этой ночью. Идем! Хочешь узнать, какая на вкус кровь Иннаны?
        Давно смолкли литавры и барабаны, в городе царила священная ночь. Их шаги не нарушали тишину - Эррензи и Тику поднимались по ступеням к храму босиком. Стражи на стене и привратники у подножия лестницы пытались остановить их. Но и те, и другие лежали теперь неподвижно, не в силах вырваться из глубокого сна. И разве смогли бы они сопротивляться? Всего один взгляд и несколько слов - и человек уже во власти Эррензи.
        Тику улыбнулась, глядя вверх. Жрецы и воины, думала она, подставляя лицо ночному ветру, и на один из них не смог преградить нам путь. Эррензи прав. Нам нечего бояться богов.
        Страха не было. Было лишь предвкушение, от которого сердце замирало в груди. Было лишь звездное небо над головой и ступени под ногами. Лестница казалась бесконечной, а каждый шаг был нарушением запрета.
        Храм медленно вырастал впереди, заслоняя небо. Священный огонь не горел в эту ночь до восхода.
        Жрица сидела на пороге у обращенных к востоку распахнутых дверей. Сперва она не шелохнулась - темное изваяние, ждущее своего часа. И лишь кровь ее мерцала, вспыхивала под кожей. Тику видела это и слышала стук ее сердца: торопливый, неровный. Так бывает всегда. Жертва еще не знает о смерти, но кровь и сердце уже знают, зовут убежать.
        Потом жрица поднялась, расправляя одежду. Простое льняное платье было на ней. Волосы блестели после священного омовения, а от тела исходил запах ароматного масла.
        - Кто вы, пришедшие в неурочный час в мой храм? - спросила жрица.
        Ее голос звучал ровно, ни удивления, ни страха. Тику невольно взглянула на хозяина, но тот лишь скрестил руки на груди и ответил:
        - Мы пришли увидеть богиню. Ты - Иннана?
        - Я Иннана, - кивнула женщина, ставшая богиней в праздничную ночь.
        Эррензи шагнул вперед и схватил жрицу за руку.
        - Смотри, Тику, - сказал он. - Видишь, как слаба власть богов?
        Повинуясь его взгляду, жрица молча переступила порог. Защитные знаки, начертанные на стенах и своде, каменные изваяния, алтарь и чаши с курящимися благовониями - ничто не удержало ее внутри. Храм не дал ей защиты, и жрица застыла на краю лестницы, не в силах пошевелиться.
        Тику смотрела, пытаясь увидеть что-то особенное. Но разве эта жрица отличалась от других жертв Эррензи? Точно так же остекленел ее взгляд, и она не вырывалась, не опускала глаз. Эррензи разжал пальцы, но рука жрицы не упала, осталась висеть в воздухе, словно на невидимых нитях.
        - Я вижу, - сказала Тику. - Мы не подвластны им. Эррензи медленно повернулся, оглядывая жертву с ног до головы. Тику закусила губу, сдерживая жажду. Я смогу. Буду терпеть. Но как можно долго сопротивляться огню, разгорающемуся внутри тела? Сколько можно терпеть, глядя, как хозяин обходит вокруг жертвы? Движения его стали непредсказуемыми и плавными, улыбка обнажила клыки, а глаза сияли, хотя в них не отражался свет звезд. А жрица так и стояла, не опустив руки, глядя в пустоту. Тику видела, как бьется жилка у нее на шее, как сияет пульс на обнаженном запястье.
        Эррензи остановился за плечом жертвы и впился ей в шею. Богиня судорожно выдохнула, но не шелохнулась. Запах крови вспыхнул в воздухе ярче храмовых огней, громче победном музыки. Тику не могла больше ждать.
        Она метнулась вперед и вонзила клыки в протянутую руку. Жертва дернулась и замерла, но Тику уже не думала о ней. Осталась лишь кровь, сияющая и горячая, новая сила, льющаяся в тело. Ее собственная кровь пылала, сжигая жажду, сердце стало раскаленным, словно солнце… Не в силах больше пить. Тику выпрямилась, глотая ночной воздух.
        Эррензи отпустил жертву, и та упала, глухо ударившись о камни. Мертвая женщина, без крови, без силы. Тику хотела наклониться и заглянуть в лицо той, что должна была на заре пройти обряд священного брака. В лицо мертвой богине…
        Но Эррензи перешагнул через тело и привлек Тику к себе. Мгновение он просто смотрел на нее, а потом поцеловал, крепко, и на губах у него был вкус свежей крови, вкус святотатства и силы.

        Таблица 3
        Город Урук горе постигло.
        Жрица Иннаны, Иннана-Мириту,
        Не может священный обряд провести.
        Убита она, и душа отлетела.
        В ужасе люди столпились пред храмом.
        «Демоны жрицу Иннаны убили!
        Пьющие кровь,
        Что живут близ Урука!» -
        Так говорили.
        Царь тогда вышел, встал пред народом.
        «Их я своею рукой уничтожу! -
        Так говорил он. -
        Если всех их убить.
        Беда обойдет ли Урук стороною?»
        Гадание начали именем Ану,
        И к вечеру только явился ответ.
        «Тебе, царь и жрец,
        Повелитель Урука, - тебе это слово!
        Должно тебе провести очищенье.
        Женщину-демона камнем сковав -
        Так отведешь ты беду от Урука».
        * * *
        В полдень земля и воздух раскаляются так, что трудно дышать, и невозможно даже помыслить о работе. Хочется укрыться в тени жилища, разум и тело ищут прохлады. Когда солнце пылает над головой, города затихают, и не видно работающих в поле. Людей й богов одолевает сон, и они засыпают, чтобы вечером вновь приняться за дела, охоту и войну.
        Демонов, пьющих кровь, не опаляло солнце. Но привычками они были подобны богам и людям, и потому тоже укрылись в полумраке старого дома. Они заснули в объятиях друг друга на поду, на шерстяных одеялах.
        Тику проснулась на закате, одна. Воздух был неподвижным и тяжелым, ни дуновения ветерка. В доме уже сгустилась темнота, но она не была помехой для пьющих кровь. Тику окинула взглядом комнату. Одеяла и циновки на полу, расписные кувшины под окном, масляный светильник на низком столике… Ее собственная одежда и украшения, в беспорядке сброшенные у стены.
        Ей хотелось позвать Эррензи, мысленно или вслух, но она знала - не стоит этого делать. Хозяин не так далеко, она чувствовала его, словно огонек, трепещущий на ветру. Возле реки, или у западного канала… Он скоро вернется. Хозяин никогда не оставлял Тику надолго.
        Она улыбнулась и отбросила покрывало. Не спеша оделась и собрала украшения. Надела их одно за другим: ожерелье, серьги, браслеты и кольца. Нигде не найти прохлады, даже металл был теплым. Золото, серебро, медь и небесное железо…
        Отыскав костяной гребень, Тику села у входа. Глядя, как отражается в каналах закат, она расчесывала волосы и улыбалась, ни о чем не думая. Щебень скользил медленно; волосы ее были волнистыми и густыми, она не стригла их уже много лет.
        Она почувствовала приближение людей, но не удивилась. Люди всегда приходят, чтобы умилостивить демонов. А теперь они будут бояться нас еще больше,
        Эррензи тоже возвращался. Тику чувствовала его приближение, но он был еще далеко, не виден - лишь мыслью можно дотянуться.
        Что ж, я сама встречу этих людей. Тику отбросила гребень, поднялась и ступила за порог.
        Оки поднялись на холм, двое, высокие, одетые, как воины. В кожаных доспехах, с луками, с колчанами, полными стрел. У обоих были распущены волосы, и закатное солнце пылало в глазах. Но на одном было золотое ожерелье и пояс с бахромой, спадающей до колен, и на поясе висела печать.
        Царь, подумала Тику. Кольнуло предчувствие, но еще сильнее было удивление. Царь Урука пришел к нам? Царь шагнул вперед и поднял руку.
        - Именем Ану, тебя породившего! - сказал он, и Тику не сумела ответить ни слова.
        Мир расплылся, и звуки отдалились. Несколько бесконечных мгновений она еще слышала слова заклинания, но и они уже рассыпались, распадались на осколки. Кровь застывала в жилах, и тело замерзало, теряло чувства. Тику хотела закричать, хотела позвать, но даже мысли ее уже не слушались. А потом свет рассеялся миллионом искр. Езде миг - они угасли, и наступила темнота.

        Таблица 4
        Сестру мою в камень они заковали,
        И отправились в путь - Пьющих кровь убивать. Поклялись, что очистят всю землю От демонов этих, Вселяющих страх.
        Я же пришел в этот заклятый дом,
        С сестрою проститься.
        Но войти не посмел я туда.
        Демон там был,
        Чьи волосы цветом, как кровь.
        Тику он звал и пытался сломать
        Печать бога Ану.
        Но чары крепки, одолеть их не смог он,
        И прочь он ушел. Видел меня или нет -
        Я не знаю.
        Но горе его человеческим было.
        Но демонов нет среди нас с этих пор.
        Говорят, кто-то жив и избегнул расправы,
        Прочь убежав.
        А сестра моя. Тику,
        Все спит под камнями.
        Это заклятье не пробуй разбить, Обряд очищенья свершен над Уруком,
        Я же жертву за душу сестры принесу. Близка моя смерть, Потому оставляю здесь эти слова.
        Да хранит тебя Ану!
        Тику смотрит на голубое неба на окна, сверкающие в лучах солнца, и думает: Прошу, найди меня.
        Она берет лист бумаги и складывает самолетик, как ее научили. На его крыльях буквами чужого языка она пишет: «Эррензи». Прижимает самолетик к груди и мгновение стоит, ни о чем не думая. Потом размахивается и бросает самолетик в окно.
        Ветер подхватывает его и несет прочь, над улицами, над крышами домов. И вот он уже скрылся из виду, а Тику все стоит и смотрит ему вслед.
        ИЛЬЯ ГУСАРОВ
        ПОДВОДЯ ЧЕРТУ
        Спустя сорок лет подробности истории, изменившей мою жизнь, чуть сгладились в памяти, и я решил нарушить обет молчания.
        Думаю, рассказ мой окажется небезынтересным для читателя, чей ум склонен к изучению событий неизведанных и, с точки зрения прогрессивного ХIХ века, не поддающихся логическому объяснению. Смиренно прошу прощения за некоторый сумбур, с которым столкнется всякий, читающий эти строки - никогда не замечая за собой литературных способностей. До сего дня сочинил я лишь пару статеек для «Медицинского вестника», да и они, надо признаться, не имели успеха.
        Чтобы было понятно, кто перед вами; придется остановиться на некоторых подробностях моей жизни. Рассказец этот вряд ли вызовет особый интерес и может показаться читателю скучным, а хуже того - нудным, но без него трудно разобраться в душе человека, которому суждено было стать героем описываемых событий.
        Батюшка мой в 1800-м году был рекрутирован, в 1809-м за заслуги в Финляндскую кампанию произведен в унтера, за храбрость в Отечественную - в первый офицерски чин, а в 1827-м вернулся в родную деревню майором, что давало тогда право на потомственное дворянство. Родные о нем уж и не вспоминали, да и мало кто выжил, ибо деревня находилась в Смоленской губернии, аккурат там, где прошло наполеоновское нашествие.
        Родителю моему было уж под пятьдесят, перспектив, казалось бы, никаких, ан нет, в соседней деревеньке сыскалась молоденькая помещица, которой и суждено было стать моей матушкой. Мне неведомо, как сошлись пожилой майор и совсем юная дворянка хоть из бедного, но старинного шляхетского рода, но дошел до моих ушей слушок, мол, не от батюшки меня мать понесла. Теперь, оглядываясь назад, кажется - слухи те не были лишены почвы. Из детских воспоминаний самыми сильными остались для меня слезы матушки, убегавшей от озверевшего отца, пытавшегося побить ее за какой-то пустяк. Пропала мама, когда мне было семь лет, и отец, до того отличавшийся строгим, а порой свирепым поведением, вдруг присмирел. Я же, несмотря на юный возраст, долго еще бегал в лес в надежде отыскать маменьку, не понимая, как могла она бросить кровинушку - так ока меня звала. Видимо, с тех пор и засела во мне мысль сыскать ее, когда стану взрослым.
        Меж тем, рос я смирным, если не сказать, робким ребенком. Знания, которые давал обрусевший французик, схватывал я с легкостью, а к забавам мальчишек был полностью равнодушен. Книжки, обнаруженные в матушкиной библиотеке, были зачитаны мною до дыр, и всей душой я, благодаря ненароком найденной книжке Ломоносова, грезил о славе Лавуазье и Бертолле. Мечтал я учиться в большом городе, в Петербурге иди Москве, где, как мне казалось, только и можно было постичь всю глубину естественных познаний. Однако же батюшка решил по-иному. Другого пути, кроме такого, как его собственный, папаша не мыслил, и в 1846 году я был отдан в Полтавский пехотный полк, тот самый, в котором он сам прошел свой героический путь, и к которому я был приписан с детства.
        Командир полка, проверив мои знания и признав их достойными, определил было меня унтер-офицером в строевое подразделение, но скоро понял свою ошибку. Я был, впрочем, этому рад и лелеял мысль, что вскоре и вовсе буду списан по состоянию здоровья, ибо уже тогда имелись к этому предпосылки. Чего греха таить, думал я и о наследстве, которое должно было когда-то достаться мне от батюшки. Я рассчитывал продать поместье и пустить все деньги на дальнейшее образование, научные изыскания да поиски матушки, коли она была еще жива. Судьбе же суждено было распорядиться по-иному.
        Спустя два года после начала службы пришли сведения о кончине папеньки от приступа, случившегося по пьяному делу, а с ними и известия, что жизнь в мое отсутствие он вел беспробудную, поместье заложил, и оно полностью ушло за долги.
        Я к тому времени получил подпоручика, был уж год как переведен в помощники полкового лекаря и неожиданно получил удовольствие от возможности исцелять людей, чему немало способствовало увлечение естествознанием. Так вот и получилось, что деваться из полка мне было некуда.
        Меж тем служба до поры проходила без боевых действий, но в 1849-м наш полк выступил в Венгерский поход в составе корпуса генерал-фельдмаршала Паскевича. Я не буду здесь останавливаться на военных событиях, скажу лишь, что сражались наши солдаты героически, мадьяр мы побили, но и работы у меня после битвы под Дебреценом было немало. Близился конец июля, по всему казалось, что война идет к завершению, но тут в Прикарпатье неожиданно взбунтовались словаки. Командование отправило на подавление мятежа отряд, в который откомандировали одну из рот нашего полка н меня в качестве отрядного костоправа.
        Возглавил отряд полковник Дибич, балагур и любимец солдат. Мы довольно быстро преодолели неблизкий путь и уж к середине августа усмирили бунт по всему течению речки Ваг. Основные наши силы, заняв господствующую высоту, остановились на отдых в городке Тренчин. У меня на попечении было всего двое солдат - легкораненый да артиллерийский возница со сломанной ногой. Работы, словом, немного.
        И вот как-то вечером, на пятый день постоя, вызывает меня командир отряда. Прихожу я в дом, где он изволил квартировать, докладываю, а сам кошусь на молодого господина, видимо, из местных.
        - Тут такое дело, голубчик, - говорит мне полковник, помешивая угли в камине, - как и объяснить, толком, не знаю. С неделю назад оставил я небольшой гарнизон в Чахтице. Чтобы не стеснять местных жителей, приказал разместиться пока в старом замке. И вот, понимаешь ли, пропал отрядец. Послал я туда вестового, так и от него ни слуху, ни духу. А сегодня вот прибыл господин Матьяшко, сын местного старосты, и рассказывает, что третьего дня ночью исчезла дочь одного доброго крестьянина. В ходе поисков, аккурат возле замка, нашли ее платье. Жители вбили себе в голову невесть что, похватали вилы и пошли на штурм…
        Дибич усмехнулся, а тихо сидевший в углу молодой человек густо покраснел.
        - Так вот, не оказалось в замке наших солдатиков. Ни единого из целого десятка. Тогда селяне обыскали всю округу, но никого не нашли, ни живых, ни мертвых. Вчера же ночью, на этот раз совершенно бесследно, пропали еще две девушки. Такая вот непонятная история. Да, забыл сказать, командовал гарнизоном поручик Соболев.
        Дибич внимательно посмотрел на меня. Я кивнул, мол, все понятно. Соболев был мне немного знаком - родом не из дворян, он главной целью жизни считал получение обер-офицерского звания. Заподозрить Соболева в каком-нибудь пьяном загуле, беспутстве, а тем паче в дезертирстве было абсолютно невозможно.
        - Слышал я о вас, подпоручик, как о весьма разумном человеке с пытливым складом ума, - продолжал меж тем командир, - так кому, как ни вам, и разобраться в этой истории. Давайте-ка, собирайтесь в дорогу и найдите наших людей, а по возможности, и пропавших девушек. Господин Матьяшко укажет вам путь. Да, и возьмите солдат. Не меньше полувзвода, пожалуй.
        Так и получилось, что ночь я встретил во главе небольшого отряда, где унтером был Семеныч - старый вояка, знававший еще моего батюшку. Я и господин Матьяшко ехали верхами, а солдаты - позади на трех подводах. Молодой словак бывал по своим делам в Петербурге, неплохо знал русский язык и забавлял меня в пути местной легендой, смутно вспоминаемой мной по одной из прочитанных в детстве книжек.
        В XVI веке замком в Чахтице владела графиня Эржбета Батори, двоюродная сестра короля Стефана Батория. Вместе со своим мужем, мадьярским графом Надоши, она повадилась покупать девочек и молоденьких девушек, якобы для услужения. Вскоре в замке стали происходить несчастные случаи, и похороны случались чуть не каждый день. И вот однажды местный священник отказался отпевать сразу девятерых девушек, якобы погибших под обвалившимся потолком. После того случая собаки начали разрывать в лесу человеческие конечности, а иногда и головы молодых женщин. На останках почти всегда имелись следы ужасных пыток. Слух об этих событиях разлетелся по округе, и среди местного населения, дотоле покорно сносившего мадьярское притеснение, стал зреть мятеж. Власти в Братиславе вынуждены были начать расследование, тем более что и граф Надоши, известный полководец и гроза турок, к тому времени пал в бою. Прибыв в Чахтицу, специально назначенная комиссия обнаружила в спальне Эржбеты тела трех истерзанных женщин. Говорят, все стены в почивальне были забрызганы кровью и мозгом. В ходе дознания был найден дневник графини, который
поведал ужасные подробности. Пытки ее носили изощренный характер - одной девушке ока отрезала губы и щеки и заставила их съесть, Другой, за плохо поглаженное платье, отрубила пальцы и сожгла лицо утюгом. Оставшиеся в живых поведали, что прислуживали в замке исключительно обнаженными подвергаясь постоянному насилию со стороны графини и ее покойного мужа. Производились же все эти издевательства с единственной целью - заполучить как можно больше крови молодых женщин, питье и ванны из которой, как надеялась Эржбет, должны были продлить ее молодость. После того, как священник отказался отпевать убиенных, графиня лично расчленяла трупы и заставляла прислугу закапывать останки в лесу. Факты, полученные комиссией, были неоспоримы: более трехсот девушек стали жертвами кровавой красавицы и ее мужа. Публично казнить представителя столь знатного рода было совершенно невозможно, а поэтому Эржбет замуровали в башне собственного замка, оставив лишь узкий проем для передачи пищи. Там она спустя три года и скончалась. Замок же после ее смерти остался заброшенным.
        Такую вот историю поведал мне господин Матьяшко, заметив, однако, что с тех пор никаких таинственных событий в их местности не случалось, лишь в пору ветров доносились иногда из замка завывания, которые неграмотные крестьяне считали стонами графини Эржбет.
        За легендой и другими разговорами мы добрались до места раньше задуманного, когда ночная тьма стала немного сереть, превращаясь в предутренний сумрак. В деревне во многих домах горел свет, но я решил не беспокоить селян до утра, а для начала осмотреть развалины.
        За околицей дорога вышла на берег речки, с темной воды которой поднимался августовский туман, скручиваясь в причудливые фигуры. Помню, в этот момент я обратил внимание на совершеннейшую тишину, вдруг окутавшую нас, - ни крика ночной птицы, ни журчания воды не было слышно. Видимо, заметили это и мои товарищи: солдаты примолкли, а проводник опасливо озирался по сторонам, не пытаясь даже скрыть своего испуга. Помимо прочего, у меня возникло ощущение, что из придорожного леса за нами кто-то пристально наблюдает, и настроен этот кто-то отнюдь не дружелюбно.
        В полуверсте от деревни дорога повернула в гору. Вдали показались развалины, над которыми возвышались обломки башни и крыша церквушки с покосившимся крестом.
        Тут в лесу раздался резкий звук, словно кто-то переломил толстую ветку. Господин Матьяшко вскрикнул, повернул коня и пустил его галопом, но стоило ему скрыться за поворотом, как страшный крик, оборвавшийся на самой высокой ноте, возвестил нас о каком-то несчастье. По моему приказу несколько солдат бросились ему на помощь, а другие, под предводительством Семеныча, отправились прочесывать лес. Теперь я понимаю, что это было ошибкой, ибо никого из них живыми я уже не увидел.
        Со мной осталось всего четверо солдат. Я приказал им взять ружья на изготовку, но не палить в первого встречного. Тогда я еще надеялся, что из леса вернется отряд Семеныча. То, что произошло далее, я вспоминаю с ужасом. Порой мне хочется, чтобы все это оказалось лишь игрой воображения, жутким сном, но упрямые факты свидетельствуют другое.
        От леса вдруг отделилась белая фигура и стала приближаться к нам, словно плывя по придорожной траве. По приближении фигура оказалась красивой девушкой, почти еще ребенком, с длинными белыми волосами и правильными, не лишенными изящества чертами лица. Но лицо это нельзя было назвать красивым, скорее наоборот, оно было отвратительно своей мертвецкой бледностью. Когда девушка, совсем уж приблизившись, откинула челку, увидели мы, что глазницы ее пусты, только в глубине их играет синий огонь.
        - Пли!!! - приказал я.
        Глохнул залп; пули разворотили ведьме грудь и откинули ее к лесу. Тут же со всех сторон раздался жуткий хохот, и буквально от каждого дерева отделились и поплыли в нашу сторону такие же фигуры. Солдаты мои успели дать еще один залп, да и я из пистолета снес полголовы одной ведьме. Но было уже понятно, что пули не причиняют им ровно никакого вреда. Даже лишившись полголовы, девушка та продолжала хохотать, надвигаясь на меня и протягивая руки. Тогда я скомандовал отступление. Солдаты только этого и ждали. Нахлестывая и без того перепуганную лошадь, они погнали подводу к деревне, а я припустил за ними. Но стоило подводе с солдатами свернуть за поворот, как она рухнула в невесть откуда взявшуюся пропасть. Я едва успел упасть наземь, как мой конь последовал туда же. Вопль и ржание смешались и смолкли, поглощенные бездной.
        С трудом поднявшись на ноги, я увидел, что пропасть простирается от горизонта до горизонта, и на другой ее стороне не видно ровным счетом никакой деревни. Меж тем не стало уж ни предрассветных сумерек, ни светлой полоски неба на востоке. Все вокруг посерело, и только из глубины бездны начала подниматься и надвигаться на меня кромешная мгла, порождавшая такой страх, какой я не испытывал никогда в жизни. Как завороженный, я смотрел на эту тьму, внутри которой раздавались хлопанья крыльев, протяжные стоны да завывания ветра. Лишь ледяной холод, коснувшийся лица, заставил меня бежать прочь по направлению к замку.
        Мне удалось оторваться от наползающей тьмы. На подходе к развалинам я замедлил шаг, и тут над обломками зданий буквально на секунду вспыхнул яркий свет, так напугавший меня, что я готов был повернуть обратно, но обернувшись, увидел огромного серого пса. Он рычал, оскалив зубы и глядя на меня злобными глазами. От него исходил звериный запах, слышимый даже на расстоянии нескольких шагов. Залаять во весь голос ему мешала зажатая в зубах ноша. За волосы он держал голову женщины с закрытыми глазами. Я окаменел от страха, как вдруг глаза женщины распахнулись и устремили на меня горящий ненавистью взгляд. Бросившись к стене, я тут же наткнулся на калитку, обитую ржавыми полосами железа. Несколько рывков не возымели никакого успеха - калитка даже не шелохнулась.
        Я прижался к стене, ожидая неминуемой смерти в огромной, исходящей слюной пасти, как вдруг дотоле неприступные воротца сами собой, с натужным скрипом открылись. Я бросился внутрь, ища спасения за толстыми стенами, но внутри меня подстерегала другая опасность.
        От черных, местами поросших мхом стен стали отделяться и с рычанием приближаться ко мне тени загадочных существ, похожих на волков с человеческими головами. Вскоре стало понятно, что существа эти образуют полукруг, загоняя меня в определенное место. Местом этим оказалась церквушка - единственное почти уцелевшее здание замка. Ничего не оставалось, как подчиниться темной силе, и я очутился у алтаря, напольная плита возле которого была сдвинута, а рядом валялась кирка. Из проема лился голубоватый свет. Я понял, что мне придется спуститься.
        Ступенька за ступенькой шел я в холодное подземелье, пока не оказался в длинном коридоре, освещенном факелами, которые горели синим пламенем. Между факелами виднелись выступы в стене. Приблизившись, я содрогнулся, ибо выступами оказались наши солдаты, намертво прикованные к стене цепями. Мундиры их были изорваны, а на телах виднелись следы ужасных пыток. Руки и ноги их были переломаны, а иногда и вовсе отсутствовали, из тел, разорвав плоть, торчали кости ребер. Некоторые солдаты начали уж разлагаться, и тяжелый дух гниения коснулся меня. Последним был прикован поручик Соболев, израненный чуть менее других если не считать отсутствия обеих кистей. Когда я поравнялся с ним, бедняга вдруг поднял голову, посмотрел на меня полным безумия взглядом, протянул культи и со стоном испустил дух. Так я нашел наш отряд, за которым был послан полковником.
        Влекомый неведомой силой, я продолжил путь и очутился в просторном зале, посреди которого стоял огромный чан. Над ним за ноги были подвешены тела трех обнаженных девушек. Животы их от промежности до горла были вспороты. Внутренности большой своей частью вывалились наружу, и в чан, стекая по длинным волосам, капала кровь. В чане лежала бледная красавица с мссиня-черными волосами. Одной узкой ладошкой своею поглаживала она обнаженную грудь, а в другой держала чашу, из которой мелкими глотками отпивала зловещий напиток. По губам ее, казавшимся в тусклом свете совсем черными, сбегали алые струйки крови. Мертвые глаза вампирши вдруг сверкнули.
        - Интересно было глянуть на тебя, - сказала графиня Батори (я нисколько не сомневался, что это была именно она). - Что ж, я исполнила твою просьбу, Ангешка.
        Ведьма говорила по-польски; из далекого детства я помнил этот язык, и меня заинтересовало имя, редкое польское имя, произнесенное графиней. В этот момент прямо от стены отделилась фигура и стада приближаться ко мне, протягивая руки и обретая все более знакомые черты. Я стоял как завороженный, не в силах осознать случившееся, и только резкий, звенящий смех привел меня в чувство.
        - Да, да, ты не ошибся. Ангешка прибилась к нам, когда муж выгнал ее из дому. Теперь она лучшая из моих служанок, и по ее просьбе я дала тебе пожить чуть больше других. А, впрочем, мне это уж надоело. Ангешка, я выполнила твою просьбу, а теперь убей его. Матушка, до этого остановившаяся в трех шагах от меня, вновь вскинула руки и стала наступать на меня, норовя ухватить за горло. Графиня смеялась во весь голос. Я приготовился к смерти, как вдруг увидел глаза матери. И столько мольбы в них было, столько горя, что оцепенение, до того сковавшее меня, спало. Я понял, что мама хочет мне что-то сказать. Словно в подтверждение, сквозь хохот до моих ушей донесся тихий шелест родного голоса: «Закрой люк, закрой люк, который открыли ваши солдаты».
        Я стал пятиться назад, а графиня продолжала хохотать, выкрикивая:
        - Убей его, Ангешка! Убей своего выродка!
        Последний раз взглянув в глаза матушки, я развернулся и бросился наутек. Думаю, лишь благодаря любви моей маменьки, посмевшей ослушаться своей кровавой госпожи, добрался я до выхода из подземелья. Схватив кирку и используя ее как рычаг, я неимоверным усилием, какое под силу разве что трем здоровым мужчинам, сдвинул каменную плиту, и она, оказавшись на своем месте, замкнула рисунок в виде креста, выложенного на полу церкви. В тот же миг из-под земли раздался исполненный боли вопль, а я в полном изнеможении потерял сознание.
        Нашли меня местные жители, снаряженные старостой на поиски своего сына. На все расспросы начальства я упорно молчал, не произнеся ни слова, лишь плакал и норовил спрятаться куда подальше. Вскоре доставлен был я в Петербург, уволен со службы и помещен в больницу Святого Николая Чудотворца, где содержусь и до сих пор.
        Много с тех пор сменилось врачей, и всех я вспоминаю с благодарностью. Последний же, Иван Никифорович, и вовсе милейший человек. Он позволяет мне пользоваться библиотекой и даже иногда посылать статейки в журналы. Мне нравится беседовать с ним, но даже он не знает, какие события заставили меня стать его пациентом…
        КАПИТОЛИНА ЛАПИНА
        ЗОЛОТАЯ ЛУНА, СЕРЕБРЯНОЕ СОЛНЦЕ
        Спертый воздух подземелья был тяжелым и вязким, но Пелею это нисколько не волновало. Технически она была мертва уже несколько десятилетий, так что дыхание не входило в список ее привычек. Сплошная каменная стена без окон (только люк в потолке, откуда ей изредка скидывали крыс для поддержания функций безжизненного организма) и прочие тяготы заточения должны были полностью уничтожить ее волю и заставить говорить.
        Ноги Пелеи, тонкие, с выделяющимися костяшками коленок под иссушенной кожей, закованные в чугунные кольца, не давали возможности пошевелиться. Руки обессилено покоились на коленях; плененной женщиной владело чувство глубокой апатии. Истощение пришло к ней очень быстро, так как даже самый сильный вампир не может существовать без человеческой крови, которая используется для магического поддержания «жизни» в мертвых телах.
        Громыхнула тяжелая крышка открываемого люка и в камеру проник мягкий свет от факела, казавшийся нестерпимо ярким для болезненных, высушенных глаз. Женщина зажмурилась и услышала, как с жалобным писком на пол свалилась ее сегодняшняя еда.
        - Будьте прокляты, тронарцы! - с трудом шептали ее потрескавшиеся губы.
        - Прокляты, во имя Золотой Луны…
        * * *
        Свеча ласково отбрасывала тусклые блики на старинную карту, расстеленную на бревенчатом поду. Стояла глубокая ночь, поэтому Лотин не боялась, что кто-то может ей помешать. Читать девочка выучилась недавно, без чьей-либо помощи - сопоставляя известные ей названия городов и деревень с нанесенными на карту буквами. После смерти отца в семье не осталось грамотных. Братья подались в городскую стражу, старшие сестры повыходили замуж, остались только она да младшенький - Лотэр. Мать целый день занята, работает в поле, торгует на базаре или занимается домашними делами, поэтому Лотин и Лотэр предоставлены самим себе.
        Сейчас братишка мирно посапывал в своей кровати, а Лотин с упоением рассматривала незнакомые страны и континенты, подпирая подбородок маленькими ладошками. «Сколько же в мире красок! - думала Логин. - А я живу в этом сером, безрадостном месте. Даже лето здесь темное». На карте обозначались два полушария - Сторона Серебряного Солнца и Лицо Золотой Луны. «Побывать бы когда-нибудь на другой стороне! - Девочка мечтательно зажмурилась. - Интересно, какая она - страна Золотой Луны…»
        А в это время снаружи начала шуметь буря, которая обычно налетает перед грозой. Глухо выл ветер, и сухие ветки деревьев то и дело стучались в оконные ставни. «Как страшно здесь по ночам, - подняла голову Лотин. - Неужели правда то, что люди рассказывают о неупокойных, пришедших в наш край?» Девочка стянула со своей койки лоскутное одеяло и накрылась до самой шеи. Где-то послышался протяжный собачий вой, но фантазия немедленно нарисовала уродливую пасть мертвеца, разверзшуюся в зверином вопле. Лотин поежилась, отбросив суеверные страхи, и вернулась к рассматриванию карты.
        «Наш полуостров похож на грушу! Забавно!» - девочка с интересом прищурила зоркий глаз. В этот момент что-то сильно громыхнуло по стене. Заплакал проснувшийся братишка, а в соседней комнате послышался обеспокоенный вскрик матери. С вилами она вбежала в детскую и, убедившись, что все в порядке, стала тихонько успокаивать Лотэра.
        - Что это, мама? - шепотом спросила Лотин из-под одеяла.
        - Не знаю, доченька, - прошептала в ответ мать. - Давай-ка, лезь в подпол и брата возьми, - она протянула малыша девочке. - Я пойду, замки проверю. Да сидите тихо!
        Когда над головой детей закрылось отверстие подполья, стало совсем темно.
        - Тихо, тихо, Лотэр. Не бойся, я с тобой, - успокаивала брата Лотин.
        - Где мама? - хныкал малыш, но старался не шуметь, следуя наказу матери.
        Послышались тяжелые, поспешные шаги. На мгновение подвал озарил огонек свечи, и в подпол спустилась мать. Заперев изнутри железной защелкой тяжелую крышку, она обняла Лотин и Лотэра и задула свечу.
        - Надо только переждать грозу и дождаться утра, - шептала она в затылки детей, укачивая их и баюкая. - Все будет хорошо, родные мои, только не шумите. Мы будем храбрыми, будем смелыми, только не шумите.
        Лотин внимала испуганной матери, пытаясь унять дрожь в своем теле, но не могла. Страх накатывал волнами, и у девочки не получалось его прогнать. В подполье было сыро и холодно, пахло протухшей едой и, кажется, где-то рядом скреблись мыши. Монотонно забил по наружным стенам ночной дождь, усилившийся ветер с грохотом распахнул оконные ставни. Женщина вздрогнула и еще крепче прижала к себе детей, едва слышно напевая какую-то песенку. Лотэр вцепился в руку сестры, и от прикосновения его горячих пальчиков девочку пробрал озноб. Входная дверь со скрипом отворилась. Люди замерли, затаив дыхание. Послышались легкие незнакомые шаги; сени бы не местами прогнивший пол, можно было бы усомниться в реальности этого звука.
        * * *
        Верис прикрыл глаза костлявой рукой с аристократическими пальцами. Серебряное Солнце в этот час светило ярко, поэтому мужчина прятался в одной из многочисленных пещер Каменистого побережья, одновременно напрягая свое сверхъестественное зрение в желании осмотреться. Перед ним в низине простирался старинный город Тронарц, в незапамятные времена заложенный на берегу реки Арц - она брала свое начало далеко на Севере, в холодном Снежном краю.
        «Скоро наступит ночь, - думал вампир, - и мы сможем проникнуть в город незамеченными. Проклятье, это солнце слишком яркое…» Он знал, что где-то вокруг, так же дожидаясь часа сумерек, скрываются согласившиеся пойти с ним сородичи.
        - Потерпи, Пелея, любовь моя, - Верис яростно оскалился и сжал длинные пальцы в кулак. Его острые когти впились в ладонь до крови. - Скоро камня на камне не останется от этого мерзкого места! - Он слизнул с ладони свою кровь и сплюнул. - Я клянусь!
        Сумерки остудили дневной жар, принеся с собой нестерпимый холод. Верис плотнее укутался в недавно добытую шкуру горбатого волка, еще хранящую его тепло, и вышел из своего укрытия.
        - Вот и ты, моя Золотая Луна! - Он поднял красные мерцающие глаза к ночному светилу. - Пока ты со мной, все будет хорошо. Жаль, что на этой стороне Земли ты уходишь слишком рано.
        Через густые вересковые заросли вампир пробирался к городу окольными путями, сторонясь главной дороги. Он чувствовал, как подобные ему охотники с разных сторон приближаются к высоким городским стенам. Они окружали, не собираясь атаковать. Не сейчас. В ночи прозвучал опознавательный клич - вой голодного волка. То был Нуккай, высокий и широкоплечий воин, первым согласившийся последовать за Верисом и переплыть океан. Что руководило им - желание спасти Пелею, бывшую возлюбленную, иди жажда человеческой крови, ненавистью пульсирующая в его собственных венах, - Верису было неведомо.
        Рядом прошелестели мягкие шаги. Вампир на бегу оглянулся и улыбкой приветствовал Никию, своего друга, чьи перепончатые крылья переливались вязкой чернотой.
        - Рад видеть тебя, друг мой, - шепот Вериса с легко¬стью достиг заостренных ушей Никии.
        - А я рад видеть тебя живым, - с кривой усмешкой ответствовал крылатый. - По слухам, ты уже давно мертв.
        - По слухам, любой, ступивший на земли Серебряного Солнца, мгновенно превращается в камень, либо разлетается в пепел и уносится ветром прочь. Меньше верь им, брат.
        - Зачем ты позвал Нуккая Неистового? Ты ведь знаешь, как он ненавидит тебя. - Голос Никии стал громче, красные глаза гневно полыхнули. - Он воспользуется любой возможностью, чтобы уничтожить тебя.
        - Он до сих пор любит ее. Своеобразной любовью, конечно - мечтая съесть один из ее внутренних органов, без которого она вполне может обойтись. Думаю, Нуккай захочет спасти ее, несмотря на свою ненависть ко мне. И если битва обернется моей смертью, он заберет Пелею, - продолжал шептать Вермс.
        - Это ведь он нашел ее здесь? По запаху. Я помню выражение его глаз, когда он говорит о ее аромате, - прищурился Никия.
        - Да. Она входит в список его любимых лакомств, - Верис свирепо оскалился. - Но если он тронет ее хоть пальцем - ему не жить.
        Крылатый тихо рассмеялся.
        - Ты думаешь, что справишься с Неистовым? Он разорвет тебя на две половинки, как хрупкое человеческое сердце.
        - Возможно, - хладнокровно ответил Вермс.
        - И он не подвластен твоему магическому влиянию, - напомнил Никия.
        - Это так. Но я знаю его слабое место и, если понадобится, не побоюсь воспользоваться этим знанием.
        - Действительно? И что же это?
        - Пелея.
        Вдалеке послышался нарастающий гул.
        - Приближается буря, - принюхался крылатый. - Ветер дует в нашу сторону, это хорошо. Ручные звери людей не почуют нашего приближения. Остальные уже поняли это, я ощущаю их перемещения.
        Верис согласно кивнул, продолжая свой бег. Сейчас его мысли сосредоточились на деталях плана. Он тщательно продумал схему проникновения в крепостную тюрьму. Не меньше сотни человеческих солдат, которых с легкостью сможет разорвать один неистовый Нуккай, стояли по периметру крепости Мистарц. Двести внутри, да стража, которая неизбежно набежит на шум побоища, - всего около четырех сотен. Четыреста человек против шестерых вампиров, не считая Пелею, которая будет лишь обузой. Шансов мало, очень мало. У людей.
        Недалеко от крепостной стены стоял старый полуразрушенным склад. Теперь им никто не пользовался, так как все необходимые припасы хранились внутри самой крепости. Именно здесь Верис решил встретиться со своими сородичами.
        - Где Нуккай? - гневно сверкнул глазами Верис, оглядывая собравшихся. - Ночь не будет длиться вечно. Если не успеем - Серебряное Солнце задержит нас на целый день, а здесь он тянется намного дольше!
        - Я думаю, он решил подкрепиться перед битвой, - усмехнулся одноглазый воин с огненными волосами, собранными в косу. - Я видел его, когда он почуял свой любимый аромат.
        - Что?! - процедил Верис. - Если нас раньше времени обнаружат, весь мой план пойдет прахом. - Туон, - обратился он к одноглазому, - вы с Хавиром сейчас же найдете его и приведете сюда, - тон его был жестким и решительным.
        - С каких пор ты приказываешь нам, кровосмешенец? - вкрадчиво ответил Хавир, обнажая ряд острых, словно шипы, зубов. - То, что я согласился спасти твою девку, не делает меня подчиненным, - его шрамированная рука потянулась к серебряному стилету в грудных ножнах. - Я научу тебя обращению с Солдатами Короны.
        - Ты согласился, потому что в конечном итоге не имел выбора. Ты должен мне одну жизнь и вернешь свой долг именно сегодня. - Глаза Вериса наполнились алым пламенем. Невидимая рука вцепилась в горло гордого вампира. - И мне не нужно оружие, чтобы справиться с тобой.
        Одноглазому понадобилась всего минута, чтобы принять решение уступить.
        - Ладно, - недовольно прохрипел Хавир. Он вытер с бледной шеи кровь от невидимых когтей, как только Верис развеял свое колдовство. - Я здесь, потому что я один из лучших. А после того, как я верну долг, - лучше тебе не встречаться на моем пути.
        - Сомневаюсь, что нам будет суждено встретиться снова, - маг отвернулся.
        - Хавир не может смириться с тем, что ты обменялся кровью со смертной? - ехидно поинтересовался Никия, когда Туон с одноглазым вышли из помещения.
        - Каждый подданный Короны имеет право на «кровосмешение». Меня не волнует его личное мнение на этот счет, - ответил Верис, напряженно вглядываясь в темноту. - К тому же, он допил бы Лелею до конца, если бы я не дал ей новую жизнь.
        - Ты знаешь, она не считает это жизнью. Потому и вернулась.
        - Я думаю, теперь, находясь в плену своих же людей, она наверняка изменила свое мнение.
        Подумав с минуту, крылатый произнес:
        - Пожалуй, я пойду с ними. Нуккай может быть непредсказуем, ни один из Солдат Короны не справится с Неисто¬вым. Оставляю тебя с Этеси, он развлечет тебя беседой, - хмыкнул Никия, оглядываясь на молчаливого вампира, си¬девшего в стороне.
        ***
        Сквозь узкую щель в полу Логин попыталась хоть что-нибудь разглядеть. Через распахнутое окно в комнату вместе с дождем проникал свет Золотой Луны. Следующий тихий шаг, и луч упал на мужчину - нет! - на существо, грузно возвышающееся над людскими головами. Логин с изумлением уставилась на незнакомца.
        Черная блестящая одежда мужчины, будто вторая кожа, облегала его мускулистое тело. Множество заклепок, ремешков и стяжек украшали жилет, похожий на ребристый панцирь скорпиона, рисунок которого Лотин видела в отцовском дневнике. Незнакомец был намного крупнее и выше ее братьев и даже погибшего отца, считавшихся довольно рослыми. На открытых участках тела его кожа белела, напоминая разбавленное водой молоко, но казалась тонкой и необычайно нежной, туго натянутой на кости. Глаза? Разве глаза бывают ярко-красными, горящими, словно свежие угли, раздуваемые чьим-то дыханием? Белоснежные волосы, короткие и жесткие на вид, и алые, чуть приоткрытые в жутком оскале губы. Лотин прищурилась. Она смогла разглядеть его клыки, как у животного, хищника. Собачьи? Нет, скорее волчьи. Соседние мальчишки однажды подобрали челюсти мертвого волка в лесу и играли с ними, пугая окрестных девчонок. Те зубы были такие же острые, длинные и страшные, как у этого существа. Девочка не могла признать в нем человека.
        Он принюхивался и морщился, словно запахи в помещении вызывали в нем отвращение. Лотин ближе придвинулась к щели в полу, и мать, издав беспокойный вздох, рассеянно попыталась прижать к себе ускользающую из объятий дочь. Чудовище над ними сделало медленный шаг назад и, резко опустив голову, обнаружило прятавшихся. Уголки его алых губ растянулись в холодной улыбке. Он что-то сказал, но люди не поняли ни слова. Он повторил те же самые слова еще раз и, не дождавшись реакции, резким стремительным ударом жилистой руки пробил пол. Взлетели в воздух обломки досок и щепки. Мать завизжала, в панике отползая к стене, оттаскивая Лотин, ошарашенно смотревшую на красноглазое существо. Маленький Лотэр испуганно захлебывался в рыдании на руках женщины.
        Незнакомец присед, склонившись над неподвижной девочкой. Он снова произнес чужеродные слова, а затем прорычал их. Сильная рука потянулась к детскому телу, но мать ринулась вперед, держа в руках вилы, которые захватила с собой в подпол. Молниеносным движением красноглазый отбросил ее назад, схватил Лотин за воротник платья и вытащил девочку наверх. Лотин кричала и сопротивлялась изо всех сил, но быстро сникла перед свирепым монстром. Ее снова бил озноб, и, парализованная страхом, она могла лишь беззвучно плакать.
        Гигантская ладонь сверкнула длинными когтями в свете Золотой Луны, приготовившись нанести фатальный удар по нежной шее, но в этот миг пришло неожиданное спасение. Лотин заметила за спиной державшего ее мужчины странное крылатое существо, словно возникшее из ниоткуда. Оно прыгнуло ему на спину так, что девочка оказалась отброшенной прочь. Потирая ссадины, она осталась наблюдать, как два порождения тьмы ревущим клубком катаются по полу, рыча и борясь друг с другом. Через несколько мгновений крылатый оседлал красноглазого и прижал его к полу, словно тот был обмякшим чучелом.
        * * *
        Неистовая буря разносила запахи по всей округе. Нуккай принюхался. Его чувствительное обоняние не раз помогало найти самую вкусную добычу. И в этот раз оно не подвело.
        Воин-гигант ощутил особенный букет едва уловимого благоухания юной крови. Нуккай причмокнул, пробуя этот запах, и он пришелся ему по вкусу. Двинувшись в направлении, откуда доносился аромат, вампир прошел не меньше десяти кварталов старинного города и оказался в одном из бедных районов.
        «Какой смрад!» - поморщился великан. На миг ему показалось, что манящий аромат пропал, унесенный прочь порывами ветра, но тут Нуккай снова почувствовал его.
        Маленький дом скромно стоял в отдалении от остальных. Через щели в оконных ставнях он увидел слабое мерцание огонька свечи. Подойдя ближе, он втянул ноздрями воздух и удовлетворенно осклабился, учуяв тот самый запах, что позвал его отведать самой вкусной крови. Сделав шаг назад Нуккай задел широким плечом доску, прислоненную к стене, и та с грохотом повалилась. Вампир беззвучно выругался и замер. За стеной в помещении послышались испуганные голоса. «Женщина. Двое детей, - подумал Нуккай, предвкушая аппетитную трапезу. - Замечательно». Он попытался заглянуть внутрь, но в комнате уже никого не было. Мгновенная ярость выплеснулась в ударе - створки окошка распахнулись, столкнувшись с деревянной стеной, и практически слетели с петель.
        В комнате было пусто. Томительный аромат все еще витал в помещении. Нуккай сглотнул и огляделся. Низкий потолок, две детские кровати, шкаф с комодом, одеяло на полу. Вампир решил зайти и посмотреть, есть ли в доме другие комнаты, где могли спрятаться люди. Он понял, что обнаружен. «Так еще интереснее, - размышлял Нуккай, обходя дом и выбивая запертую входную дверь, - страх, как человеческая специя, придает остроту».
        Стоя в центре детской, он тщательно принюхивался. Обоняние не подводило его, Нуккай был уверен, что люди рядом. Внезапно из-под ног послышался легкий шорох, и вампир понял, где прячется его добыча.
        - Выходите сами. Тогда я убью вас сразу, - сказал он, приседая и разглядывая детский глаз через щель в полу.
        Молчание было ему ответом.
        - Я не привык повторять дважды, мерзкие крысы! - гневно вскричал Нуккай, но его опять проигнорировали. Тогда он решил вытащить их собственноручно. Под затравленные вопли человеческой женщины и ее выводка он выбил дверь в подпол и уставился прямо в лицо маленькой девочки. Та изумленно изучала вампира, не сводя с него испуганных глаз. «Вот почему ее запах привлек меня, - внезапно понял Нуккай, отмечая схожие черты лица, - это потомство Пелеи».
        - Мне сегодня повезло, - скалясь в жестокой ухмылке, произнес гигант. - Я не допил Пелею, так хоть иссушу вас всех! - прорычал он. Нуккай протянул руку, чтобы схватить девчонку за волосы, но отвлекся на назойливую женщину, бросившуюся с вилами защищать своего детеныша. Он с легкостью отбросил ее и поднял Лотин на уровень глаз. «Приятной трапезы», - мысленно пожелал себе вампир.
        * * *
        - Ты будешь говорить, тварь? - безликий голос послышался откуда-то из темноты. Он кричал что-то еще, но Пелея не открывала глаза и не вникала в смысл слов. Ей было известно, что нужно этим людям. Они хотят узнать, что привело ее в их город. Нет. В ее родной город - Тронарц, построенный тысячелетие назад изгнанниками из обширной империи, что расстилается к югу от их маленькой, холодной страны.
        Когда-то ее звали иначе, настоящим человеческим именем. Простым и родным. И было это, по людским меркам, около сорока лет назад. Яотэна была замужем, растила дочь и хозяйничала в небольшом домике в одном из самых бедных кварталов города. Денег не хватало, и молодой женщине приходилось вместе с мужем-рыбаком выходить на ветхой лодке в беспокойное море, оставляя свою малышку на попечение добрых соседей. Рыбачить приходилось в основном ночами - дни занимали домашние дела.
        Пелея живо, во всех подробностях вспомнила ту осеннюю ночь и снова ощутила на своем лице соленые капли морской воды. Накрапывал мелкий дождь, море волновалось сильнее, чем обычно, словно предчувствуя грядущую беду. Ее муж как раз сворачивал снасти, выпутывая живую рыбу из сети, и тут внезапно неподалеку возник корабль. Высокий, темный, он плыл в свете Золотой Луны прямо на их маленькое суденышко, грозя раздавить и переломать хлипкие доски. Они с мужем кричали и размахивали веслами, в надежде быть замеченными и избежать нелепой смерти. Тогда они надеялись спастись, но теперь вампир жалела, что в ту ночь не утонула.
        Их подняли на борт, и Лотэна оцепенела от ужаса. Слухи оказались правдой - Корабль Смерти существует, и он приплыл за ними. Их окружили жуткие твари со звериными клыками и человеческими лицами, искаженными яростью и голодом. Их украшенная многочисленными металлическими деталями необычная кожаная одежда отражала лунный свет. Все они носили холодное оружие, некоторые плотоядно ухмылялись, другие скалили зубастые пасти.
        Вперед вышел крупный воин, каких Лотэне никогда не доводилось видеть среди людей. Он повел заостренным носом, втягивая воздух, и засмеялся. Женщине стало жутко от этого смеха. Глазами она нашла своего мужа, уже раздетого и привязанного к одной из мачт. Он счастливо пребывал в беспамятстве, и Лотэна позавидовала этому, ведь она все еще находилась в сознании. Вокруг него столпились твари, но не смели прикоснуться. Теперь Пелея понимала, что они ждали разрешения Нуккая.
        Он сразу возжелал ее, никто не смел противоречить. И вот, когда последняя капля крови женщины готовилась раствориться в ненасытной пасти вампира, появился Верис. Он, окруженный соратниками, в самый последним момент по неизвестной ей причине вступился за Лотэну. Умирающая, она протянула к нему слабеющие руки, но он отбросил их и впился в рану на тонкой шее, выпивая последнюю каплю ее жизни. Погружаясь в пустоту, Лотэна ощутила во рту медный вкус жгучей вампирьей крови, растекшейся по немеющему телу. Это ощущение стало последним в ее человеческом существовании.
        - Кажется, она сдохла. - Пелея внезапно вырвалась из старых воспоминаний. Для ее измученного сознания голоса под потолком звучали, словно назойливые мухи. Она давно не слышала родной речи, но теперь презирала и ее, и все, что напоминало о прошлой жизни. Пелея считала свое существование кошмаром, будучи живым донором для своего спасителя Вериса. Кровь вампира, да еще такая сладкая, как у нее, считалась изысканным деликатесом на ее Земле в стране Золотой Луны, ее новой родине.
        Человеческая кровь поначалу вызывала отвращение, но прошли годы, и Пелея поняла, что без нее вампир ослабевает, чахнет и иссыхает до скелета, который потом рассыпается в пыль. Скоро с ней произойдет именно это. Кожа была натянута до предела, саднила и надрывно болела, грозя разойтись, словно ветхая ткань. Веки не поднимались - глазные яблоки ссохлись, и она боялась выронить их, если откроет глаза. Радовала только одна вещь, которой не знали ее тюремщики. Она свободно могла вытащить ноги из оков, потому что ее кожа плотно облегала тонкие кости. Но двигаться совсем не хотелось.
        «Я лелею надежду жить, но я ненавижу эту жизнь, - мысли женщины текли медленно, ленива - я хочу умереть, но я не желаю радовать этих людей. Я хочу домой… Дом. Где мой дом? Я вампир, мои дом - Земля Золотой Луны. Но я здесь, в Тронарце. Это мой дом. Был. Зря я вернулась. Не нужно было. Что с моей дочерью? Жива ли она? Лучше бы Верис оставил меня умирать».
        ***
        Никия возвышался над Неистовым, пригвоздив его сильными руками к полу и испуская алое пламя из бездонных глаз.
        - Тебе было сказано, встречаемся на заброшенном складе, - прошипел крылатый. - Ты чуть не подверг всех нас смертельной опасности!
        - Все было под контролем, - Нуккай с трудом выдыхал слова. - Отпусти!
        - Ты сейчас же пойдешь со мной! У входа ждут Туон и Хавир, так что не смей сопротивляться!
        Нуккай хрипло рассмеялся, глаза его гневно полыхнули:
        - Сопротивляться тебе и Солдатам Короны? Разве я смею? Крылатый поморщился, обнажив два длинных клыка, и отпустил массивную шею Неистового. Они поднялись. Никия оглядел перепуганных людей и выждал, пока Нуккай выйдет из дома. Тот бросил последний взгляд на девчонку с ароматной кровью, облизнулся, сплюнул и стремительно вышел из комнаты. Крылатый выдохнул в сторону женщины с детьми облачко серебристого дыма, и оно, словно паутинка, опустилось на их головы, погрузив в сон забвения. Проснувшись на следующий день, они не будут помнить события связанные с появлением «неупокойных», как называли вампиров в этом местности. Никия вышел из дома, закрыв за собой дверь.
        - И, кстати, они не понимают ни слова из нашего языка, Деревянный Нуккай, - усмехнулся крылатый в спину гиганта.
        * **
        Разработанный план оказался тактически верным. Они проникли в пределы крепости незамеченными; по счастью, все расчеты Вериса оправдались, и шестеро вампиров справились с людьми, которых оказалось немногим меньше трех сотен. Давая выход своему неистовству, Нуккай устроил кровавый пир. Он разрывал тела на куски, с ревом голодного волка вгрызаясь в особенно мягкие части. Молчаливый Этеси аристократично сворачивал шеи или молниеносными ударами тончайших сабель вскрывал человеческие вены. Хавир и Туон, Солдаты Короны, как и подобает воинам, бились с оружием, но их сила в десятки раз превосходила возможности человеческой стражи. Верис с Никией действовали стремительно, им помогла магия крови, которую они тут же питали свежими жертвами. Через несколько минут все было кончено. Никто так и не успел позвать на помощь городских солдат: вампиры не оставили свидетелей.
        Теперь дело оставалось за малым - отыскать Пелею в подземном лабиринте крепости. Верис воззвал к их кровной связи и подучил ответ. Словно маяк, она светила ему, тянулась к его силе и вела в полумрак крепостного подземелья.
        - Пёлея? - встревоженный голос пронзил унылую пустоту подвальной камеры. - Пёлея! Это я, Верис! Любимая!
        Женщина очнулась от забытья. Секунду помедлив, она вопросила слабым голосом:
        - Верис? Это ты? Не может быть. Я не верю! Ты здесь… - Ее шепот отчетливо слышался в гулком помещении. Она попыталась заплакать, но жидкости в сухом теле больше не было.
        - Что они сделали с тобой! - Ярость Вериса пламенем бушевала в его алых глазах. Он прыгнул, мягко приземлившись на каменный пол. Вампир несколько мгновений с жалостью разглядывал Пелею, затем, присев около ее костлявых ног, разорвал металлические кольца оков.
        - Ты пришел, ты пришел, - как заклинание повторяла женщина искусанными и разорванными губами.
        - Да, я здесь, я пришел сласти тебя, - он нежно накрыл затылок Пелеи ладонью и прижал к своей груди, стараясь быть аккуратным и не сломать хрупкие позвонки, лишив ее головы. - Что они сделали с тобой…
        Верис прокусил левую кисть и приложил к губам вампирши.
        - Пей, - решительно сказал он. Женщина осталась неподвижна. Тогда он прижал свою руку к ее облезлым губам, и клыки Пелеи вошли в его пульсирующую артерию.
        Некоторое время стекающая в гортань кровь вампира разносилась по иссушенным венам, возвращая к жизни мертвый организм.
        - Пей, пей много. Сегодня был большой пир, так что моей крови с лихвой хватит нам обоим, - приговаривал Верис, укачивая возрождающуюся возлюбленную в объятиях. Его алые глаза мерцали в темноте.
        - Твоя дочь жива, - неожиданно произнес он.
        Пелея распахнула глаза и перестала глотать. Кровь начала стекать сквозь уголки ее рубиновых губ. Верис убрал кисть, облизал ее, и ранка постепенно затянулась.
        - Моя дочь?! Где она? - Голос вампирши вновь приобрел чарующую певучесть, но в нем звучала тревога. Сердце, воскрешенное магией крови, громко забилось. Она вцепилась в ремешки его жилета, требовательно научая лицо Вериса малиновыми глазами.
        - Она в твоем доме вместе со своей семьей. В твоем бывшем доме, - через минуту ответил мужчина. - Нуккай был там сегодня.
        - Что?! И ты позволил ему? - она закричала, поднимаясь с пола. Ноги были еще слабыми, немного дрожали после длительного бездвижия, но Пелея чувствовала себя вполне уверенно.
        - Все в порядке. Никто не пострадал. Твоя дочь и ее дети живы. И целы. Он не пробовал их, - успокоил вампиршу Верис. Она подняла на него взгляд, и он понял, о чем она хотела спросить. - Ты же знаешь - это было бы неправильным, - ответил он на ее немой вопрос. - Они давно считают тебя мертвой. Никия позаботился о том, чтобы наутро они все позабыли. А теперь пойдем. Нам пора домой. - Он обнял ее и, постояв так какое-то время, помог выбраться из проклятой камеры через люк в потолке.
        ЛЕСЯ ОРБАК
        НЕЛЮДЬ ЖИВАЯ. НЕЛЮДЬ МЕРТВАЯ
        Он ждал этих слов три года. С того момента, как узнал, куда ежемесячно текут из бюджета суммы, выраженные шестизначными цифрами. Миллионы - это растратно даже для НИИ Биохимии.
        Поэтому, когда взвинченный и хмурый от недосыпа Хозьев официозно заявляет: «Лаборатория «Н-3» теперь в твоем распоряжении», он улыбается. Правда, только краешком губ, иначе - не умеет.
        - Так… - Хозьев на секунду выпадает из чопорного кабинета в свои мысли, затем выдвигает верхний ящичек столам на глянцевую крышку ноутбука выкладывает: - …список кодов для замков, штамп для бланков, пропуск на минус первый этаж. Это для охранников у лифта.
        Пластиковая карточка почти идентична стандартной, к которой привык за двенадцать лет: логотип Института, фото, строки «Новиков Геннадий Александрович, сотрудник». Только квадратик в нижнем правом углу не голубой, а пурпурный.
        В базе отпечатков твой статус поменяли, персонал предупрежден, в расходах никакого лимита, все оплачивает госбезопасность. Я ничего не забыл?
        Привычный Хозьев - глава Института, гроза конференций, геморрой министров - никогда ничего не забывает. Значит, в высоком кресле по ту сторону стола - Хозьев, выбитый из колеи,
        - Есть особые пожелания? - биохимик не задает вопрос начальнику, он уточняет условия.
        - С тобой в лаборатории будет работать Пехов, но у него другой объект. Во время облавы эта тварь присосалась к одному из отряда, он еще жив. Пока жив. Не знаю, как долго протянет, задача Пехова - выходить мальчишку. Видишь ли, по указаниям «сверху» мы обязаны поддерживать в твари жизнь. Поэтому, доктор Триген, - Хозьев понижает голос и недобро хмурит лоб, - флаг тебе в руки. Звукоизоляция на минус первом отличная. Из кабинета биохимик выходит довольным: у него, наконец-то, появился занятный подопытный.
        ***
        Лестное прозвище «доктор Триген» биохимик получил от своих первых и единственных студентов ГосУниверситета, где он всего год перед уходом в НИИБХ преподавал курс функциональной геномики. Лестным, потому что тогда он не был ни доктором, ни даже доцентом, а упомянутые три «ген» расшифровывались как «Геннадий, генетика, гений». После скандальной лекции биохимика «попросили» из Университета и «генетику» заменили «геноцидом». Ни первое, ни второе доктора Тригена не расстроило.
        На минус первом этаже низкие потолки, обшитые звукоизоляционным материалом, блеклые стены и сиреневые полы, покрытые специальным слоем пористого абсорбента. Охрана встречает доктора Тригена сразу у лифта, но не останавливает.
        Пурпурный квадратик служит изнанкой светофора и пропускает повсюду - через магнитный турникет правого крыла, за укрепленную железом дверь сектора «Н», по узкому коридору (справа за стеной - банк реактивов, слева - архивные залежи) до блестящих хромом ворот лаборатории «Н-3». Для них пурпура на карте недостаточно, микроиглы тачпада собирают свой пурпур из подушечки указательного пальца.
        Переступив порог, доктор Триген чувствует себя Цезарем.
        В лаборатории два отсека по обе стороны узкого холла, больше похожего на коридор. Согласно разноцветной карте планировки, в каждом отсеке по дюжине лабораторных залов, но дверь всего одна и спроектирована блокироваться только снаружи. Так требует госбезопасность.
        Длинная и тесная комната отдыха расположена очень удобно - напротив входа, в самом центре между отсеками, занимая, таким образом, крайне мало полезной площади. Первым дедом доктор Триген выбирает вешалку - ту, что дальше от двери (он не любит, когда касаются его одежды даже случайно). Затем он раскладывает на столе содержимое старой добротной сумки: вафельное полотенце, металлизированную кружку-термос, три блокнота формата А5, две ручки, песочные часы в виде сросшихся голов Сфинкса и ридер электронных книг, в котором за несколько дет собрал уникальную библиотеку. Судя по расположению, окна комнаты отдыха выходили бы на ухоженный палисадник, где как раз в это время распускаются крупные пионы, от этого немного жаль переселяться под землю. Зато в шкафчике у обеденного стола припасены кофе, чай в пакетиках, печенье и - невиданная щедрость - две коробки мармелада. Все же спуск в подвал де-факто - повышение.
        Переодевшись, доктор Триген сует в карман халата блокнот с ручкой и решает, что утренний кофе сегодня лучше отложить на пару часов. Посреди холла колонной высится Антон Пехов. В клетчатой рубашке навыпуск он смотрится еще габаритнее и будто занимает собой всю комнату в шесть квадратов. Его телефон истошно вопит стандартной для старой модели мелодией, но внимание Антона приковано к планшету.
        - Ни черта оно не доброе, - откликается он на приветствие, тянется к телефону, но тот сразу успокаивается. - Видел уже свою звезду?
        - Как раз собираюсь, - отвечает доктор Триген. Хотя его темная макушка едва достала бы здоровяку Пехову до подбородка, доктор Триген умудряется глядеть свысока. Впрочем, Антон - единственный из всего института, кому на это наплевать. Привык.
        - Передай твари: если парнишка умрет, я собственноручно сверну ей шею.
        - Не полажено. Как говорил пророк Карвен: «Не превышай своей власти, пока не достигнешь самой вершины. Ибо до тех пор твоя власть всего лишь иллюзия».
        - Ну-ну. Это ты про нашу госбезопасность? Она-то на что угодно пойдет, чтобы государство обезопасить от своих же людей, - кривится Пехов и косится на собеседника. - Просил ведь, доктор Триген, не надо при мне так скалиться. Без тебя тошно.
        - Не буду, - обещает теперь уже начальник - подчиненному. - Через полчаса подготовь мне отчет о состоянии… - доктор Триген ищет подсказку в бумагах на своем планшете, - Михаила.
        - Сделаю, - кивает Пехов. - И, начальник, осторожней там.
        Для доктора Тригена опасения Пехова беспочвенны. Согласно отчетам госбезопасности, пойманная ночью тварь способна голыми руками вырывать внутренности, регенерировать собственные ткани за секунды и обгонять отечественные спорткары. Если верить легендам, она почти бессмертна. Поймать такую - подвиг. Солдатам же удалось не только изловить тварь, но и запечатать ее в боксе.
        Какая удача, что новую лабораторию «Н-3» оборудовали самыми современными боксами, способными удержать кровожадную нелюдь.
        - Здравствуй, девочка, - почти ласково произносит доктор Триген, прикрывая за собой дверь.
        В ответ доносится:
        - Здравствуй, сладкий.
        Это помещение - угловое, тупик лабораторных катакомб с максимальной изоляцией, с самыми навороченными магнитными замками. В просторной комнате светло и стерильно. Обивка на стенах девственно бела, к ней хочется прикоснуться пальцем, оставив отпечаток на клеенчатом покрытии гипсокартона. Хромированные инструменты и ножки столов блестят, а колбы и пробирки в смежной комнатке-подсобке, за аркой, кажутся хрустальными.
        Хрустальным кажется и бокс - гроб Белоснежки, разве что цепей не хватает.
        - Чего стоишь? Проходи, раздевайся, знакомиться будем. Тварь заперта, с порога ее не разглядеть в надежной коробке с металлическими швами. Доктор Триген подходит ближе. От бокса к пульту управления тянется связка проводов (никаких дистанционных примочек, только надежный экранированный кабель). Над прозрачной крышкой нависает бестеневая хирургическая лампа, широкий гофрированный шланг канализации уходит в пол, механические «руки» сложены вдоль стенок, параллельно закованным в титановые браслеты живым рукам твари.
        - А ты ничего с виду, вкусненький, - голос приглушенный фильтрами бокса, звучит томно. - Залазь ко мне, поиграем в ролевые игры. Мммм?
        Красивые наглые глаза разглядывают его, словно антикварную статую на аукционе, и доктор Триген перестает улыбаться. Он вынимает из кармана блокнот и, аккуратно проставив дату, записывает: «Особь женского пола. Европеоидной расы. Рост 170-175 сантиметров, волосы русые, глаза серые. Внешних анатомических отличий от гомосапиенс не наблюдается…»
        - Сколько тебе лет?
        - Женщинам не задают таких вопросов, - жеманничает тварь, но отвечает: - Двадцать один.
        Она выглядит даже моложе. Когда закрывает глаза.
        - Спрошу по-другому. Как давно ты родилась?
        - Мне тридцать четыре, - с неожиданной злостью шипит тварь, - и тринадцать из них я прожила вампиром. Знаешь, скольких можно сожрать за тринадцать лет?
        - Не интересно, - отмахивается доктор Триген. Отмечает, что они почти ровесники. А еще, что нащупал больную мозоль.
        «…Биологический возраст тридцать четыре года, стаж вампиризма тринадцать лет, холерик склонна…»
        - А ты странный. Совсем не боишься.
        «…к проявлению агрессии, по социотипу близка к этико-интуитивному экстраверту…»
        - Таким бы пальцам иное применение. И пока я здесь, будь душкой, не ходи к парикмахеру. Состригать этот очаровательный кошмар просто преступление.
        «…ярко выражена сексуальная неудовлетворенность, возможно, гормональный дисбаланс (проверить)…»
        - А ты не хочешь узнать, как меня зовут?
        - Бесполезная информация.
        - Виолетта, - игнорирует грубость тварь. - Ты можешь звать меня просто Вио. А как тебя зовут? Эй? Что ты все строчишь? Только спроси, я сама все расскажу. И покажу. И даже дам потрогать.
        От заискивающего мурлыкания кровососки потеют ладони, и доктор Триген отвлекается от записей. На бледной, почти прозрачной коже твари широкие титановые зажимы отливают черным. Они держат так крепко, что полоски будто расчленяют тело: голова, грудь, таз, бедра, щиколотки… Ногти на ногах выкрашены зеленым лаком, а на руках - оранжевым. Одного взгляда на мышцы достаточно, чтобы понять, насколько тварь сильна и ловка. Словно в доказательство, добившись внимания, она, стиснутая, вжатая в дно бокса, выгибает спину, подается вверх с издевательским полустоном: «Хочешь потрогать? Я позволю».
        - Когда потребуется, я потрогаю, - осаждает кровососку доктор Триген.
        Все-таки в работе с крысами есть весомое преимущество - они не разговаривают.
        - Ты слишком самонадеян, - тварь вновь меняет тон с внезапностью казни египетской. - Если я разозлюсь, ни одного человечка в вашем Институте в живых не останется. И тебя тоже, хотя с тобой я все-таки поиграюсь. Думаете, что поймали вампира? Все эти ваши железки и стекла, - вывернув кисть, она стучит длинными ногтями по браслету, - ерунда. Я здесь, только потому что мне нужны кое-какие ответы на кое-какие вопросы.
        Говорит, словно яд выплевывает. По-человечески раздувает ноздри, порывается взмахнуть руками и бьется локтями о механические руки бокса. Тварь очень зла. И ее злость доктору Тригену интереснее состава забранной крови.
        - Ты здесь, потому что еще молодая, - говорит он, подойдя к изголовью бокса. Вблизи видно, что глаза у твари - двуцветные, на каждой радужке круг карий заключен в круг серый. - Не умеешь прятаться, не умеешь выслеживать и заметать следы. Если вы живете стаями, тебя из стаи выгнали, иначе помогай бы. Тебя никто не ищет, за тобой никто не придет. Тебя никто не выпустит. И никакие вампирские ужимки сбежать тебе не помогут. Силенок не хватит. Ты уже мертва. Вопрос во времени.
        - Размечтался!
        Нажатие кнопки оживляет механические руки. Для выполнения простейшей процедуры доктору Тригену даже не требуется прикасаться к джойстику. Машина сама выпускает лезвия посеребренных скальпелей и берет образцы кожи: один с предплечья, второй с бедра.
        Хорошо, что на минус первом этаже отличная звукоизоляция.
        ***
        - Что мы имеем? - задумчиво бормочет Пехов. У современных ноутбуков клавиатура слишком маленькая для его лап, как и тачпад. Сидя, Антон нависает над столом не грубо стесанной скалой - вековым деревом. Огромный раскидистым и столь же бесполезным. - Вирус исключен, инфекция тоже. Остаются бактерии… какие-то они незаметные, эти бактерии.
        - Мутация, - отстранение произносит доктор Триген, глядя на песочные часы. До оборота осталось секунд десять. - Внешнее воздействие, перестроившее клеточную структуру.
        - И перестройка не заметна? Нет, не подходит, они ведь размножаются заражением.
        - Не доказано.
        - Михаил пока жив, но кто их знает, может, укуса недостаточно? Может, необходимо смешать кровь или выпить ее. Мало ли? С серебром же легенды не соврали, клетки на аrgentum реагируют, как на соляную кислоту. Может, и с инфицированием - не пальцем в небо? Тут только наглядная демонстрация доказать поможет.
        - Вот именно.
        Последняя песчинка давно упала, но переворачивать сфинксов доктор Триген не торопится. В углу монитора электронные часы меняют последнюю цифру и выстраивают красивое значение «22: 22». Считается, что ученые, тем более - биохимики, не верят в приметы. Чушь. Если есть же¬лание, почему бы его не загадать?
        - Доктор Триген, ты меня пугаешь. Это, по меньшей мере, глупо!
        Кресло мягко выезжает из-за стола на середину комнаты.
        - Как говорил пророк Карвен: «Самая большая глупость - никогда не совершать глупостей».
        Между порогом комнаты отдыха и порогом лаборатории четыре шага. Доктор Триген успевает обдумать четыре мысли:
        …раз есть возможность довести превращение до финала, ею надо воспользоваться…
        …парню уже все равно, поэтому эксперимент приоритетнее…
        …тварь опасна, но не заразна и ведет себя смирно…
        …значит, ее не обязательно упаковывать в бокс.
        Доктор Триген отпирает кодовый замок двери, делает пятый шаг, и звериный рык растворяет только что принятое решение.
        Тварь беснуется. Мечется в боксе, выгибаясь, дергаясь, как эпилептик. От аритмичных ударов гремят механические руки-инструменты, до которых она умудряется дотягиваться.
        - Ненавижу! - рычит тварь так, что закладывает уши. А ведь снаружи ничего не слышно. Звукоизоляция на минус первом этаже действительно превосходная.
        - Не эффективно, - замечает доктор Триген. И тварь бьется в тисках еще яростнее. - Предлагаю сотрудничество.
        - Ты? Мне? - Кроваво-розовый плевок размазывается по стенке бокса и лениво сползает, пока система очистки раздумывает, включаться или нет.
        - Нужно сделать вампиром парня, которого ты покусала. В обмен обещаю больше не причинять боль.
        - Кого сделать вампиром? - Тварь приподнимает голову и с хохотом откидывает назад, бьется затылком о дно бокса. - Придурки. Думаешь, вампиром стать легко? Думаешь, этот дар можно запросто получить в какой-нибудь подворотне? Эй, чувак, кусни меня на вечную жизнь! Не-е-е-е, дорогой. Херушки. - Тварь скалится, впервые демонстрируя острые клыки. Они всего на пару миллиметров длиннее нормы, но красные прожилки на эмали внушают трепет.
        - Нужна кровь вампира? Я могу тебя выцедить. И спасти парню жизнь, - замечает доктор Триген, доставая блокнот.
        Оранжевые ногти скребут дно бокса, двуцветные глаза щурятся.
        - Нужно хотеть. Хотеть настолько, чтобы не бояться боли, когда тебя кусают. Боль все портит. И страх тоже.
        «…условия для мутация: атрофированные болевые рецепторы? Опровергает реакция, но серебро. Скорее - повышенный порог? Проверить миндалевидное тело…»
        - Знаешь, сколько неудачников померло от одной капли вампирской крови? Тысячи. И ты думаешь, твой парнишка выживет? Нужно хотеть настолько, чтобы заставить себя измениться.
        «…сознание способствует мутации клеток (теории о магнитных волнах, телекинезе, телепатии), врожденная предрасположенность - гипофиз(?)…»
        - Вампирами становятся самые сильные, самые стойкие, только такие достойны. Мы - верх пищевой цепи, венец эволюции. Поэтому иди ты со своим сотрудничеством, я лучше сдохну! И вообще, кто ты такой, чтобы покупать меня? Кто ты, мать твою, такой, чтобы ставить на мне опыты?
        Доктор Триген молчит. Убирает в карман блокнот и ручку - теорий на сегодня достаточно, пора переходить к практике. Тварь не смолкает ни на миг, сыплет ругательствами и угрозами. Когда с мягким гулом оживают механические руки, ее гневный полухрип взвивается до визга.
        - Самоутвердиться решил? Да? По-другому никак? Ботаник недобитый, импотент гребаный. Отыгрываешься за то, что тебя в школе пинали? Или родители в подвале запирали на ночь? Думаешь, я таких не видела? Да такие, как ты, даже кондомов в кармане не носят, потому что случайно никогда не перепадает. Блядь, убери от меня эту херню!
        - Это называется биопсия, - просвещает доктор Триген. - Я беру кусочки органов и тканей на обследование элементного состава. Обычно биопсию делают под наркозом, но раз ты не боишься боли, сэкономлю лекарства. Начнем со спинного мозга.
        Перевернуть тварь на живот в боксе невозможно, поэтому длинная игла прошивает грудную клетку. Под напором кости хрустят, как печеный хворост на зубах. И когда посеребренное острие входит в позвоночник, тварь не может даже кричать. Только хватает ртом воздух.
        Вампиры дышат. Легенды врут, называя их тела мертвыми. Они всего лишь иные.
        * * *
        Михаил мертв.
        Смерть зафиксирована в 03:48, хотя последнюю четверть часа, за которую ослабленный организм напичкали химикатами до смены состава крови, сложно назвать жизнью. Если начистоту, пару последних суток - тоже. Парню четыре раза переливали кровь и дважды вскрывали череп. Его облучали, превысив предельно допустимую дозу. Пока не сдалось сердце.
        - Сволочи. - Пехов с размаху долбит по столу кулаком, и пластик обивки жалобно скрипит, трескаясь. Его ведет, дверь перед глазами размазывается темной кляксой, но спирта в бутылке осталось гораздо больше, чем хотелось бы. Жаль, что начальник отказался пить, Пехову же на трезвую голову сейчас слишком муторно.
        - Их было несколько? - удивляется доктор Триген.
        - Кого?
        - Вампиров, которые укусили Михаила.
        - Да я не про них. - Пехов в очередной раз тянется к стопке, но мысли забегают далеко вперед, и рука застывает на полдороги. - Я про госбезопасность. Триген, они нам мозги пудрят. Вот смотри. Все это время твоей тварью сколько раз в день интересовались? А? Да от тебя рапорты чуть ли не каждые полчаса требуют. А про мальчишку забыли. Про него никто, блять, не спрашивал! - Огромная ладонь проносится у лица, едва не саданув по носу. Подавшись вперед, Пехов дышит перегаром и уже не говорит - свистит сквозь сжатые зубы. - На фига он им? Не интересует. И их не интересует природа твоей сучки. Они хотят знать… как ее приручить… чтобы на нашу «госбезопасность» работала! А еще лучше, как из работающих на госбезопасность сделать таких же сучек. Ты понимаешь, доктор Триген, или?.. Блядь, ни хера ты не понимаешь. Понимал бы - давно бы включил «Абсолютный очиститель». Зря что ль глаза мозолит?
        Развивать Антонову теорию заговора доктор Триген не собирается. У Пехова не так часто умирали пациенты, чтобы привыкнуть, ему - простительно. Но хуже пьяной исповеди может быть только пьяная паранойя.
        Последняя песчинка часов очень вовремя скользнула в перешеек.
        - Мне пора.
        Пехов, наконец, доносит руку до стопки, но не опрокидывает в себя - протягивает.
        - Выпей, доктор Триген. Может, мозги прочистятся. От одной стопки ничего ведь не случится.
        - Не случится, - соглашается биохимик и обжигает спиртом горло.
        На этот раз тварь не выпендривается. Лежит тихо, позволяя механическим пальцам обследовать тело, ощетиниваться иглами и выпускать резцы. Раны на ней затягиваются быстро, а техника работает так точно, что от вчерашних порезов остались лишь несколько шрамов, да и те - из-за сопротивления.
        - Что ты теперь ищешь в моей тушке?
        Сегодня в голосе твари нет ни елейного мурлыкания, как при первой встрече, ни вчерашней ярости. Только сосредоточенность и расчетливость, деловой интерес, от которого мурашки ползут вдоль предплечий.
        - Механизм размножения, - отвечает доктор Триген, не оборачиваясь. Джойстик пульта замер, подвесив механические руки над прикованным телом.
        - Я и сама рассказать могу, - усмехается тварь. По голосу слышно, что усмехается. - В обмен на свободу.
        - Я не имею права тебя отпускать. - Доктор Триген разворачивается в кресле, но не подъезжает к боксу, не позволяет твари смотреть на себя в упор двуцветными глазами.
        - Твоя задача меня изучить. Так изучай, я не против. Я даже помогу и продемонстрирую, если надо. Только за дуру не держи. Судя по всему, тебе дали определенные указания, чего начальство желает узнать, и, судя по энтузиазму на твоей физиономии, ни о каких военных речи не шло, иначе ты ссал бы в штаны от переживаний и ночевал в лаборатории. А ведь они стоят за спиной, золотце. Сейчас они просят меня изучить, потом попросят воссоздать. Я-то попалась вам не первая, мне рассказывали, как здесь может быть весело. И еще мне рассказывали, как убивали таких, как ты, «изучателей» при проколах. Серьезные дядьки не любят, когда их разочаровывают или накалывают. Они за это помогают, например… попасть под машину. Ты тоже в дерьме, сладкий. Но у нас есть шанс, пока верхушка следующую порцию указаний не выдала.
        - Ты. Предлагаешь. Мне. Сделку?
        - А что не так? - возмущается тварь. - Я без обиняков выкладываю тебе секреты вампиризма, а ты отпускаешь меня, как только сдашь рапорт.
        - Зачем мне это?
        - В смысле «зачем»? Чтобы узнать…
        - Я сам узнаю, - спокойно отвечает доктор Триген.
        И тварь начинает бить дрожь. Ее лоб задевает зависшую механику, когда вампир подается вверх, чтобы видеть тюремщика.
        - Все, что захочешь! - выкрикивает она, но доктор Триген игнорирует разволновавшуюся тварь. Он спокойно собирает в кейс пробирки, складывает в планшет бумаги, прячет в карман блокнот с ручкой. - Чего тебе надо? Ну, давай, говори, с-сука! Что хочешь. Хочешь, остальных выдам, кого знаю? Мммм? Хочешь, тебя вампиром сделаю? Это вечная жизнь. Будешь возиться со своими колбами хоть до гребаного Апокалипсиса. Хочешь, поубиваю всех на хрен, кто хоть раз на тебя косо глянул? - орет во все горло тварь, пока биохимик отключает приборы, собираясь уйти. - Хочешь, я пересплю с тобой, животное? Хочешь? Позволю себя трахнуть. Сам ты этого никогда не сделаешь, задрот ботанический.
        Доктор Триген останавливается у двери.
        - Ты думаешь?
        Вместо ответа тварь дергается, до крови сдирая крепкую кожу на запястьях о титановые браслеты.
        При откинутой крышке бокса сходство с гробом становит¬ся очевиднее и неприятным осадком ложится на подсознание. Тварь шипит, когда посеребренная игла легко входит в вену.
        - Это наркоз. Поспишь минут двадцать, - объясняет доктор Триген, отпирая зажимы канализационного шланга, достаточно широкого, чтобы протиснуться внутрь.
        - Извращенец, - с трудом выговаривает тварь немеющим языком.
        В бокс встроена новейшая система стерилизации, поэтому брезгливости доктор Триген не испытывает. Он достает из брючного кармана презерватив, и хруст упаковки вторит жалобному мычанию твари.
        Чтобы самоутвердиться, биохимику хватает трех минут, тварь даже не успевает отключиться.
        После в блокноте доктор Триген записывает: «Слезы прозрачные, на вид обычные». Со следующей строки добавляет: «Тактипьно изменение тканей внутри объекта не определяется», но тут же зачеркивает размашисто, пока последний завиток букв не скрывается под сплошными линиями.
        ***
        Некоторые клетки делятся, взаимодействуют со средой, меняются за то время, пока разглядываешь их под микроскопом. Часть этой клетки была мертва еще до попадания на стекло.
        - Нестойкий фермент? - Пехов цокает языком и отстраняется от окуляра. В задумчивости елозит по лицу широкой ладонью. Антона равно мутит после вчерашнего спирта и от сосредоточенности доктора Тригека, с которой тот вбивает цифры в таблицы для отчета.
        Как можно методично и скрупулезно заполнять журнал, если под микроскопом это?
        - Да, - бросает доктор Триген, не отвлекаясь.
        - Умирает сразу?
        - Да.
        - То есть…
        Вопросам не будет конца, поэтому доктор Триген отвлекается от заполнения журнала, чтобы разъяснить все и сразу.
        - Фермент вырабатывается в гипофизе в пассивной форме. Это его нормальное состояние. У вампиров фермент активен. Когда активный фермент сталкивается в естественной для него среде с пассивным, пассивный активизируется. Дальше - цепная реакция.
        - А что насчет хочешь - не хочешь? Думаешь, мозги пудрила?
        - Нет. Они так считают. Желание не измерить и не доказать, это удобный критерий. Заражение возможно только кровь в кровь, - доктор Триген возвращается к таблицам и, уже вбивая очередное значение в графу, добавляет: - Более того - кусать не обязательно.
        - Погоди. Выходит, когда-то самый первый вампир-мутант-Урод Генетический случайно во время каких-нибудь любовных игрищ обратил свою подружку… надеюсь - подружку… и принял за способ? Укусы - просто ритуал? Вот ведь срань Господня! А все так зациклились…
        - Потому в мозге и не искали.
        Обычно медикаментозный запах лаборатории ничем не перебьешь, но Пехов вчера, действительно перестарался с алкотерапией. Его широкоформатное тело потеет и кренится, требует от хозяина отдыха вместо разглядывания трупика биобомбы. Только врожденное чутье (которое не пропьешь, не проиграешь в карты) удерживает на стуле, пока чувство выполненного долга не успокоит совесть.
        - Хорошо, что ты это сразу не нашел, - хмуро басит Пехов, отодвигаясь от стола. Слышать от него подобное непривычно и странно, будто его подменили.
        - Мы могли бы спасти Михаила.
        - Вот этим? Доктор Триген, ты все-таки псих. Пехов машет рукой и тянется за своей курткой.
        - Не отправляй результаты, - просит он с порога. - Хотя бы подумай, прежде чем отправлять.
        Доктор Триген игнорирует просьбу. На экране ноутбука почти заполненный отчет, в перспективе - очередная научная премия и академические привилегии. Совсем неплохо для его возраста. А цена - дело десятое.
        Или нет?
        Пока он орудует механическими руками внутри бокса, тварь молчит. Ее глаза закрыты, будто веками можно отгородиться.
        - У тебя губа кровоточила, когда кровью поили? Тварь улыбается так, что выглядывают клыки.
        - Это был самый обалденный поцелуй в моей жизни.
        - Как говорил пророк Карвек: «Самые лакомые удовольствия укорачивают нашу жизнь, оставаясь в прошлом, ибо наша жизнь и есть - те самые удовольствия».
        - А кто такой пророк Карвен? - Тварь поворачивается лицом к пульту и открывает глаза. - Ты его все время цитируешь, а я даже не в курсе, что за философ. Из новомодных, поди? Никогда раньше про него не слышала.
        Некоторое время доктор Триген молчит, убрав руки с пульта. Затем отвечает:
        - Он пророк. Из сериала про тюрьму. По восьмому кабельному показывают.
        - Ты смотришь сериалы? - смеется тварь. Беззлобно, с искренней, будто с дружеской жалостью. - Так вот что с твоим мизинцем случилось, о кнопки пульта стер. Бедня-а-ажечка.
        - Нет, кислотой обжег.
        - Жуть какая. А операцию на глазах давно сделал?
        - Что?
        - Операцию по восстановлению зрения. Ты щуришься, как близорукий, а очки и линзы не носишь, значит, операцию делал. Давно?
        - В пятнадцать лет, - отвечает доктор Триген и подъезжает на кресле вплотную к боксу.
        - Выходит, по голове бить нельзя. А то глаза вытекут, как же ты меня мучить-то будешь?
        Тварь улыбается открыто, чуть ли не весело, но вдруг отворачивается и прикусывает нижнюю губу. Она сжимает кулаки, и острые оранжевые ногти оставляют на прочной коже белые вмятины.
        - Я ничего не успела, - тонко всхлипывает тварь, но тут же берет себя в руки. - Когда получаешь вечность, кажется, что успеешь все-все-все. Будто проживешь несколько жизней. Успеешь побыть и актрисой, и певицей, и моделью. Не надо зарабатывать деньги, заморачиваться на жилье, на возрасте, никакого такого дерьма, только свобода. Ну и жажда, естественно. - Тварь облизывает губы, шумно сглатывает, словно одно упоминание крови пробудило голод. - Это я так до обращения считала. А когда меня укусили… Сначала ломки, привыкание, поиск постоянных источников крови, чтобы не охотиться каждый вечер. И эти новые жизни как-то отодвигались. Я все отмазывалась, мол, вот устаканится, тогда… Теперь нету этого «тогда». Да и не было бы, наверное.
        - Сама виновата - рубит доктор Триген.
        - Знаю, - отвечает тварь и поворачивается, лицом к лицу. - А ты? Ты все успел?
        Доктор Триген молчит, пересчитывая в уме патенты на изобретения, благодарности государства и награды Института.
        - Очень многое.
        - Сомневаюсь, - кривится тварь. - Такие, как ты, слова «угорь», «кампари» или «фламенко» по поисковикам ищут.
        Ей приходится приподнять голову, чтобы прихватить губами питательную трубку. Язык ловко сдвигает блокатор, но колпачок скользит по зубам, и первая капля крови неаккуратно выцеживается на самый краешек губ, сползает по щеке.
        - Полуфабрикат, - ворчит тварь, напившись.
        - Донорская, человеческая, - не понимает претензии доктор Триген.
        - Она холодная. И невкусная.
        - Можно подогреть до температуры тела - предлагает биохимик. В конце концов, ему не сложно, и вдруг с теплой крови тварь станет сговорчивей?
        Но вампир отказывается, кривит испачканные губы:
        - Нет, она просто мертвая. Неживая. Понимаешь? Доктор Триген не понимает. Достает блокнот с ручкой черкает скорописью: «кровь живая и мертвая, различие - …».
        - Ну, скажем, это то же самое, как плов в какой-нибудь дешевой столовой в сравнении с настоящим узбекским, приготовленным мужчиной для семьи. Ты вообще когда-нибудь пробовал настоящий плов?
        - Нет, - признается доктор Триген. Стержень ручки застыл неподвижно, впивается в мягкую бумагу и вот-вот прорвет ее.
        - Зря, попробуй. Ну тогда… разница между проституткой и девушкой, которую ты добивался очень долго.
        Ручка не движется.
        - Ясно, - усмехается тварь. - Тогда представь, ты идешь в кинотеатр на разрекламированный фильм. И вроде бы режиссер именитый, и актеры из первого эшелона а все равно… Только не говори, что не был в кинотеатре!
        - Зачем туда ходить? У меня дома плазменная панель.
        Кажется, ее смех настолько громкий, что сейчас выскользнет из подвала на верхние этажи и разорвет перепонки абитуриентам, профессорам, вахтерам… Хорошо, что на минус первом отличная звукоизоляция.
        Тварь хохочет до слез, мотает головой и неуклюже тарабанит кулаками по днищу бокса. А когда успокаивается, смотрит снисходительно, будто впрямь прожила намного дольше, и спрашивает с укором:
        - Да что ж ты за человек такой? Какой - такой?
        Такой, как кто?
        Доктор Триген прячет ручку с блокнотом в карман и отворачивается к пульту, чтобы скрыть растерянность.
        Он в самом деле растерян. Возможно - напуган своей растерянностью, самим фактом ее появления. Неожиданным сбоем от брошенной вскользь фразы, которая не укладывается ни в одну из матриц его мироощущения и самоопределения. Он никогда не задавался вопросами самооценки или значимости в этой системе координат. Ему никогда не задавали вопросов о нем с позиции личностных характеристик. Только о его работе, его формулах и опытах. Он сросся со своими работами. Он сам - незаконченный дорогостоящий и длительный опыт. Лабораторная крыса - не более.
        И не по себе от того, что за несколько дней нелюдь узнала его лучше, чем люди за годы.
        Может, потому что присматривалась?
        Разве так должно быть?
        * * *
        Без подначек, издевательств и вопросов в лаборатории пусто, безжизненно. Тварь молчит, не одергивает руки от игл, не жалуется на донорскую кровь, спокойно переносит скальпель.
        - Убил бы уже хоть. Чтоб не мучилась - первое и единственное, что слышит доктор Триген за полдня.
        И машинальное «не положено» застревает в горле.
        Спустя час он устраивается в кресле напротив Хозьева и отказывается от предложенного из вежливости кофе. В помпезном кабинете как никогда душно, пахнет дорогим парфюмом и лишними людьми.
        Их трое. В черных костюмах, светлых сорочках с запонками, очках с антибликовым покрытием. Их нельзя назвать неприятными, просто работа у них такая - промывать мозги и выкручивать руки.
        - Согласно вашему последнему отчету, - самый высокий, с золотым зажимом для галстука, листает сшитые в переплет распечатки, - мутацию вызывает фермент, присутствующий в человеке.
        Он делает паузу и смотрит поверх бесполезных очков (или они нашпигованы какой-нибудь электроникой?) на доктора Тригена, вынуждая подтвердить вслух:
        - Да.
        - Этот фермент провоцирует лишь физиологическую мутацию без личностно-эмоциональной трансформации объекта?
        - Да.
        - Таким образом, заложенные изначально воспитательные устои и этические нормы после мутации сохраняются?
        - Да, - чеканит доктор Триген, - если ваши подопытные не склонны думать самостоятельно и напрочь лишены это.
        Высокий клонит голову набок и снисходительно уверяет:
        - Дисциплина творит чудеса. Профессор Хозьев, как быстро лаборатория Института сможет подготовить вирус?
        Доктор Триген следит за развалившимся в кресле начальником и, пока мозолистые пальцы отстукивают Марсельезу по лакированной столешнице, прикидывает, сколько Институт запросит с госбезопасности за разбавленную физраствором кровь вампира.
        Он всего лишь упомянул фермент в отчете. Само наличие фермента - не более. Остальные выводы не на его совести.
        Иногда пророк Карвен говорит глупые вещи; доктор Триген не принимает их в расчет, но запоминает. Как цитату: «Великим людям величие ни к чему».
        И теперь доктор Триген удивляется ее своевременности. Как удивляется капитуляции Хозьева перед неопределенным «государство, а долгу не останется», проницательности Пехова или собственному чутью, не позволившему сдать полный отчет с реальными цифрами. Тогда он думал, для нобелевки слишком мало информации. Сейчас он понимает: даже этой информации за стены Института не выйти.
        Интересно, Хозьев тоже подкорректировал отчет перед сдачей наверх?
        - У нас две недели, - нервничает начальник.
        Даже оставшись наедине, загривком чувствуется слежка.
        Жучки? Прошлушка? Шпионы?
        - Понимаешь, на что идем? - спрашивает доктор Триген.
        И Хозьев глухо рычит в ответ:
        - Да, я понимаю. Но ты дашь им, сколько надо. Выцеди тварь до капли, выпытай, как они этот фермент заносят в жертву, и дай мне готовый продукт, чтобы ввел шприцом и - здравствуя вечная жизнь терминатора. Все понял? Еще… никому, слышишь, ни одной живой душе, даже тараканам не показывай формулу!
        Доктор Триген кивает. И выходит, не пожав начальнику руку.
        ***
        Эту лаборатории построкам специально для вампиров. Иначе не объяснить своевременность и крепкие боксы, покрытые серебром инструменты и «Абсолютный очиститель» в комплекте.
        О практическом применении системы «Абсолютного очистителя» (на самом деле в названии - аббреатура на десяток букв, и расшифровку только по бумажке читать) спорили долго и на многих конфиренциях, чей контингент - профессура рядовых институтов. Ей и вправду незачем выжигать химикатами органику в целом лабораторном зале, ведь образцы локализованы боксами и пробирками. Обычно такие дебаты заканчивались железным аргументом противников: «Ну, разве что инопланетян прятать».
        Доктор Триген по второсортным конфиренциям не ездил и узнавал о спорах со слов Хозьева. Уже тогда он не считал их забавными. Как чувствовал.
        Это устройство спроектировали, чтобы не оставлять следов. Кнопка в комнате отдых и химические реактивы в зале с боксом. На эвакуацию, изоляцию или «передумать» дается десять минут. «Органике» даже больно не будет, а снаружи даже не заметят, как исчезла нелюдь.
        Доктор Триген перечитывал последний отправленный отчет. Затем - блокнотные записи с самого начала.
        Как же тварь сопротивлялась, как бесилась первое время! Будь она действительна мертва, не проходила бы сейчас все стадии умирания. Или это второй круг?
        В песочных часах заканчивается время, доктор Триген переворачивает Сфинксов, запуская новый цикл. И словно тумблер переключается в голове, возвращая на предний план очевидные условия задачи:
        «тварь не имеет права на существование»
        «тварь не имеет права на размножение»
        «госбезопасность не имеет прав на тварь»
        «госбезопасность не имеет прав на результаты исследовании».
        От этого и нужно отталкиваться.
        У задачи единственный способ решения, а все остальные рождаются под влиянием внешних факторов.
        «Пусть найдут другого идиота», - думает доктор Триген, в пыль кромсая блокноты и распечатки своих наработок шредером с максимальным уровнем секретности. Он отгоняет мысль о Пехове (этот выкрутится, этот сразу гниль заподозрил). И ирронизирует над собственной совестью: вот паршивка, обнаружила себя только в последний момент, когда терять уже нечего. Где ж ты была все эти годы?
        Спала. Но появилась тварь и разбудила.
        Никто, даже студенты, не награждали доктора Тригена столь витиеватыми эпитетами.
        Никто не задавал таких странных вопросов. Не обращал внимания на шрамы. Не рассказывал про кинотеатры.
        Не предсказывал будущее так детально, что ждать не имеет смысла.
        Интернет всегда под рукой, поэтому доктор Триген без труда бронирует место на полночный сеанс. Он тыкает наугад в первый попавшийся фильм и слегка зависает на количестве билетов. По умолчанию в графе забита «двойка». Доктор Триген жмет «забронировать» и копирует название фильма, чтобы найти во всемирной сети жуткую пиратскую копию.
        Только сохранив фильм на личном - чистом от «вампирской истории» - ноутбуке, биохимик разбирает институтский лэптоп и щедро поливает «царской водкой» магнитные пластины жесткого диска.
        Выходя из комнаты отдыха, доктор Триген в последний раз переворачивает Сфинксов и нажимает еще одну кнопку, включая обратный отсчет. Десять минут. Девять минут пятьдесят девять секунд. Девять минут пятьдесят восемь…
        Двери лаборатории открываются вовнутрь, и это очень удобно при внешних замках. Хлипкая щеколда звякает задвижкой, само ее присутствие здесь кажется насмешкой.
        - Решил меня развлечь? - шутит тварь, когда доктор Триген отпирает крышку бокса и устраивает на ее острых коленях ноутбук. - Нет, только не говори, что надумал мне фильм показать, - в ее смехе горькая издевка и чуть-чуть благодарности. - Ну, спасибо. Полтора часа почти что жизни очень скрасит мое бессмертие.
        Щелкают титановые затворы, освобождая локти, талию и шею.
        - Сладкий, ты меня пугаешь, - пытается ерничать тварь, пока доктор Триген помогает ей сесть в боксе, а затем забирается сам, садясь по-турецки за спиной вампира. - Ух ты, у нас домашний просмотр мелодрамы! А как же поп-корн?
        - Заткнись, Вио, не слышно будет.
        И она умолкает. Откидывает голову на плечо биохимика, устраиваясь поудобнее.
        Двуцветные глаза слезятся, наверное, из-за недосыпа. Оказывается, нелюди даже пахнут, как люди.
        На маленьком экране ноутбука оживает помпезная видео заставка, и становится совсем неважно, что счетчик в комнате отдыха отстукивает последние семь минут.
        ОЛЬГА КОСТЫЛЕВА
        САГА О ЛЮБВИ И ЖЕНСКОЙ ДРУЖБЕ
        Саманта спешила домой. Уже темнело, солнце давно спряталось за горизонт. «Совсем мисс Макгвайер рехнулась, так долго на занятиях задерживать. Спать тоже когда-то надо. Да и вообще, иди вот теперь в темноте, одна-одинешенька», - бубнила себе под нос девушка.
        Саманта вышла на маленькую улочку. Теперь оставалось только пройти по ней, повернуть на свою улицу, протопать ее до конца, и - здравствуй, родной домик. Внезапно впереди замаячил мужской силуэт. Девушка слегка замедлила шаг. Конечно, еще не ночь, но уже довольно темно, да и на улице никого. Хотя, с другой стороны, район жилой, ну что с ней тут может случиться? «И потом, - Саманта вздохнула, - кто на меня позарится?» Метр в прыжке, худющая как палка, и очки на носу. Тоже мне, магнит для сексуальных маньяков.
        Приободрившись этим неутешительным выводом, Саманта смело зашагала навстречу незнакомцу. Тот изучал какой-то листочек. Девушка прошла мимо и вздохнула от странной смеси облегчения и разочарования.
        - Простите, - донесся вдруг до нее молодой мужской голос. - Девушка, извините, вы не поможете?
        Саманта притормозила, настороженно глядя на незнакомца.
        - Боюсь, я заблудился, - развел руками тот. - Я переехал буквально на днях и еще не выучил хорошо эту часть города. Мне нужна Лиственничная аллея. Направьте меня, пожалуйста, в правильную сторону, о прекрасная незнакомка.
        Саманта неожиданно для себя хихикнула. Ее нечасто называли прекрасной. Точнее - никогда. Пока юноша говорил, она разглядела его лицо и изумленно ахнула про себя. Это был новый парень из ее класса, который, действительно, пришел только два дня назад и толком еще ни с кем не познакомился, но сразу произвел на всех ошеломляющее впечатление. Он всегда ходил в черных очках и темной одежде, а аристократически бледные черты его лица были настоль¬ко тонкими и прекрасными, что, казалось, их высек из мрамора гениальный скульптор.
        - Я знаю тебя, - неожиданно для себя сказала Саманта. - Ты Роберт Эдварде, учишься со мной в одном классе.
        - Верно, Саманта, - слегка улыбнулся он.
        - Ты знаешь мое имя? - удивилась девушка.
        - Разве можно не знать имя самой красивой девушки школы? - совершенно серьезно ответил он.
        Саманта покраснела и смутилась. До звания самой красивой девушки школы ей было далеко, до звезд - и то ближе.
        - И нечего дразнить меня, - обиженно сказала она.
        - Я и не думал тебя дразнить, - все с той же серьезностью в глазах сказал Роберт.
        - Кхм, да, так какая улица тебе нужна? - деловито спросила она, пытаясь скрыть замешательство.
        - Лиственничная аллея, - ответил парень.
        - Нам по пути, я там живу.
        - Здорово, - просиял Роберт. - Пойдем вместе, проводишь слепца, заблудившегося в трех соснах.
        Саманта пожала плечами:
        - Пошли.
        Некоторое время они шли молча. Саманта теребила завязки на сумке, отчаянно пытаясь придумать тему разговора.
        - А ты…
        - Я хотел…
        Они начади говорить одновременно и так же синхронно замолчали.
        - Давай ты первая, - подавив смешок, предложил Роберт.
        - Я просто хотела спросить, ты живешь на моей улице?
        - Живу, - кивнул Роберт. - Но только такой самонадеянный глупец, как я, мог два дня после переезда потратить на изучение школы и распаковку вещей, даже носа не показать на родную улицу и в результате заблудиться.
        Саманта рассмеялась, невольно замедляя шаг. Надо же, она идет в сопровождении одного из самых красивых парней школы.
        - И как тебе наш городок? - спросила она.
        - Не знаю, я еще его толком не видел. Мне не хватает гида. Не хочешь взять на себя эту тяжкую ношу?
        - Только если ты очень хорошо попросишь, - кокетливо стрельнула глазками Саманта.
        Боже, она флиртует! Она флиртует с Робертом Эдвардсом! Правда, флирт был бы эффективнее, если бы у нее на носу не было этих дурацких очков. Давно надо было на линзы перейти.
        - Я смиренно прошу о такой милости.
        - В таком случае, не могу помыслить об отказе, - одарила его улыбкой Саманта.
        Становилось все темнее, и Роберт наконец убрал свои черные очки.
        - Почему ты их все время носишь? - полюбопытствовала Саманта.
        - Гм… у меня глаза болят, - на секунду запнулся парень. - Они на сильный свет реагируют, вот и приходится… гм… спецагента изображать постоянно. Но я не жалуюсь.
        Свернув в маленький проулок, они миновали его и вышли на свою улицу.
        - Вот мы и… - Саманта запнулась, - Минутку! Ты же сказал, что не знаешь дорогу. А сам свернул в проулок первым. Я тебе его не показывала!
        - Хорошо, - развел руками Роберт. - Ты меня раскусила. В общем, это действительно так, я относительно неплохо изучил наш район. А там я стоял, потому что ждал тебя.
        - Что? - У Саманты округлились глаза, и она непроизвольно отступила на шаг назад.
        - Не бойся, я ничего плохого тебе не сделаю. Просто… просто ты мне очень понравилась, а ничего умнее, чтобы познакомиться, я придумать не смог.
        Он выглядел очень растерянным. Его глаза казались девушке двумя бездонными колодцами. Глядя в них, не хотелось быть благоразумной. «Так, Саманта, возьми себя в руки», - тряхнула головой она.
        - Прости, - пожал плечами Роберт, - никудышный из меня конспиратор.
        - Я… ээ… кхм. - Саманта растерялась и не знала, что ответить. Она как-то не привыкла выступать в роли понравившейся кому-то девушки.
        - И я очень прошу, не отказывай мне в удовольствии лицезреть тебя в качестве моего гида, - торопливо добавил он.
        - Да я и не отказывалась, - смущенно ответила Саманта.
        - Замечательно! Тогда давай я все-таки провожу тебя домой.
        Саманта кивнула и нерешительно сунула свою ладошку и протянутую руку.
        Для Саманты настали счастливые времена. Роман с Робертом развивался стремительно. Он был чудесным парнем, нежным, деликатным, добрым - настоящим рыцарем. Иногда Саманте казалось, что он проник в их время из другого века.
        Правда, счастье девушки кое-что омрачало. Одноклассники по-прежнему дразнили ее шваброй с глазками, правда, теперь хотя бы не в присутствии Роберта. Все недоумевали, что он в ней нашел, и больше всех думала над этим Саманта. Она всегда считала себя некрасивой заучкой, а тут, пожалуйста, самый лучший парень школы.
        Вторым пунктом шел сам Роберт. Иногда он вел себя очень странно: в самые солнечные дни не выходил из дома, днем никогда не снимал черные очки. Все это он объяснял своей болезнью. Но как быть с тем, что он стороной обходил церкви и боялся обычного серебра? Если бы Саманта верила в сказки, она бы решила, что ее парень - вампир. Но девушка не была склонна к мистике, поэтому только волновалась за бой-френда, считая, что из-за болезни у того развиваются фобии.
        А в остальном все было прекрасно.
        - Сволочь! - Фарфоровая ваза со свистом пронеслась по воздуху и шваркнулась об стену. Осколки брызнули во все стороны.
        Стефания схватила следующую вазу и метнула вслед за первой.
        - Гад
        - Ублюдок!
        - Подлец!
        - Упырь!
        Переколотив в комнате все легко бьющееся, Стефания взялась за тряпки. Она разодрала все простыни и покрывала, а покончив с легкими тканями, на секунду замерла и оскалилась. Ее лицо исказилось и приобрело звериные черты, зрачки стали красными, клыки удлинились. Вампирша зло взвизгнула и растерзала в мелкие клочья два ковра, сопровождая сие действо цветистыми проклятиями в адрес «ублюдка» и «кастрата».
        Разорвав и расколотив все в зоне досягаемости, Стефания достала из-под кровати бутылку виски, одним глотком опорожнила ее почти на треть, села на пол и расплакалась.
        - Тварь несчастная! Я все для него! Все! А он скотина! Ну, ты у меня попляшешь! Хватит, достаточно я терпела!
        Стефания вскочила и выбежала из комнаты. Мгновением позже она уже мчалась по дороге в маленьком затемненном фургончике.
        Саманта сидела на скамейке в парке и предавалась мечтаниям. Она только что попрощалась с Робертом: тот спешил куда-то по делам. Домой девушке пока не хотелось, она сидела и наслаждалась вечером.
        Внезапно кусты рядом с ней зашевелились, и из них вывалилась на редкость злющая девица. Черные волосы, аристократическая бледность - она была просто нечеловечески красива, чем-то отдаленно напоминала Саманте Роберта.
        - Где он? - рявкнула девица.
        - Кто? - испуганно подскочила Саманта.
        - Этот ублюдок Роберт! - заорала девица. - Я с него шкуру спущу!
        - Простите, вы кто? - пролепетала Саманта, медленно отступая назад от этой сумасшедшей.
        - А я его жена, - зловеще заявила девица.
        - Вы с ума сошли, - возмутилась Саманта. - Ему же только семнадцать. Он еще школьник.
        - А я педофилка, - грозно ответила девица, растопырив пальцы с длинными когтями и наступая на Саманту. - Ну все, молись, Дженни, твой смертный час настал. - Я не Дженни, - пискнула Саманта. - Я Саманта!
        - Как не Дженни? - резко остановилась девица. - Но смс-ка же была для Дженни… Стоп! А звонок на другой номер…
        Девица ненадолго задумалась, потом злобно зарычала и стукнула кулаком по стволу дерева так, что кора полетела во все стороны.
        - Ах, он змееныш! Так он двух шлюх себе одновременно завел! Скотина! То-то я смотрю, дома почти не бывает. И ведь обещал, подлец, клялся, что все, закончил с девицами. Но нет! Этого сучонка только кол исправит!
        - Какой кол? Вы о чем вообще?
        - Осиновый кол! Лучше в сердце, но можно и в задницу, тоже ощущения неприятные, - рявкнула девица. - Роберту твоему разлюбезному, который мне рога наставляет! Да и тебе тоже, если подумать. Ууу, - внезапно завыла она. - Сразу с двумя. Надо мной все вампиры смеяться будут.
        - Да что вы несете, - возмутилась Саманта. - Роберт самый добрый, самый лучший человек на свете.
        - Поправочка, милая. Даже две. Во-первых, он уже больше ста лет не человек, а во-вторых, сука он распоследняя! Бабник!
        Саманта попятилась.
        - Стоять! Мне не веришь, поехали! Покажу, какой твой Роберт миленький, - девица схватила ее за руку.
        - Я буду кричать, - взвизгнула Саманта.
        - Только вякни, башку оторву, - девица прошипела это так угрожающе, что Саманта поверила ей без отговорок.
        Следующие полчаса пронеслись для Саманты в ускоренном темпе. Сначала девица притащила ее к какому-то фургону, лотом они некоторое время петляли по улицам, при этой эта чокнутая явственно принюхивалась и ехала на запах. Саманта только в страхе вжималась в кресло на особо крутых поворотах. Их путешествие закончилось недалеко от окраины города чуть в стороне от маленького коттеджа.
        - Ах, он подлюка, - с ненавистью процедила девица.
        Саманта посмотрела в ярко освещенное окно на втором этаже и остолбенела. Там ее Роберт, ее верный рыцарь, целовал другую девушку. Мало того, это была Дженни Ллойд в прошлом - королева школы, одна из тех, кто любил издеваться над Самантой, а теперь - студентка первого курса колледжа.
        - Как… я… но… - Глаза Саманты наполнились слезами.
        - Не реви, дура, - неожиданно спокойно ответила все еще не представившаяся девица. - На вот, глотки лучше.
        Не глядя, Саманта машинально сделала большой глоток и закашлялась; слезы с новой силой брызнули из глаз.
        - Фуу..„. Что это?
        - Виски, - отрешенно бросила девица, злобно глядя на окно, где уже погасили свет. - Все, Роберт, это последняя капля. - Она выпрыгнула из машины и заметалась взад-вперед. Саманта на негнущихся ногах вышла следом.
        - Ах он тварь, мерзавец, скотина, недоносок, - ругательства так и сыпались из уст девицы. В другое время благовоспитанная Саманта наверно уже читала бы лекцию о культуре речи, но сейчас ее мысли занимал Роберт. Как он мог?
        Последние слова Саманта непроизвольно произнесла вслух.
        - Легко и просто, - огрызнулась девица. - Хобби у него такое - дурочек романтичных соблазнять. Последние двадцать лет так точно. Проклятье, надо мной уже все демоны, все вампиры смеются. Убью сволочь! И сейчас бы убила, если бы могла в дом зайти, не будь я Стефания!
        - Что? - пролепетала Саманта. - Какие демоны? Ты о чем? Почему не можешь в дом войти?
        - Да потому что я вампир, - резко повернулась наконец-то поименованная Стефания. Саманта посмотрела на красные зрачки, звериный оскал с длинными клыками и без чувств опустилась на траву.
        - Дура, - констатировала Стефания и вылила на девушку остатки виски. Та пришла в себя, испуганно открыла рот, но некоторое время не могла издать ни звука, столкнувшись взглядом со все еще монстрообразной вампиршей.
        - Этого не может быть, - наконец пробормотала Саманта отрешенно. - Вампиров не существует, это миф.
        - Да ты что! - оскалился «миф».
        - Не ешь меня, пожалуйста, - зажмурилась Саманта.
        - Да не буду я тебя есть, - отмахнулась Стефания. - Тебя и на ужин-то не хватит, кожа да кости. Крови нет совсем, что там пить?
        Риторический вопрос повис в воздухе. Стефания, сама того не подозревая, наступила Саманте на больную мозоль, Губы девушки задрожали, она начала тоненько подвывать.
        - Да, - захлебывалась она слезами, - конечно, не всем же быть моделями с грудью пятого размера и ногами от ушей. Я знаю, что у меня ни кожи, ни рожи. Обязательно в это тыкать? Обязательно издеваться? Совести у тебя нет. Конечно, почему бы и не поиздеваться над уродиной, которая даже вампиру на обед не сгодится.
        - Ладно, чего ты. - Стефания даже почувствовала себя неловко. - Может, не все так плохо. Я бы могла предложить твою кровь выпить, только не думаю, что тебя это утешит.
        Саманту это, действительно, не утешило, она продолжала реветь.
        - Да прекрати ты. На вот, лучше еще выпей, нервишки успокаивает здорово. - Вампирша протянула Саманте новую бутылку. Судя по всему, сама она начала успокаивать нервы еще раньше.
        - Так Роберт тоже… как ты?
        - Ага, - кивнула Стефания. - Моложе лет на тридцать, но смысл тот же.
        Саманта сделала основательный глоток и захлюпала носом.
        - Да за что же мне все это? - еле слышно прошептала она. - Все по-новой, опять.
        - Что по-новой? - поинтересовалась Стефания. - Тебя уже клеили вампиры?
        - Да при чем тут вампиры? Просто я думала, что наконец-то нашелся парень, который заинтересовался лично мной, а не прикидывался влюбленным, чтобы я помогала с домашними заданиями или делала контрольные. А потом смеялся с друзьями надо мной, идиоткой. Я ведь думала, что Роберт не такой, что я ему действительно нравлюсь, а он, видите ли, кровушки возжелал. Зачем же издеваться? - распалялась Саманта. - Ну, поймал бы вечером и убил, унижать-то зачем? Или вы не можете без этого?
        - Да сдалась ему твоя кровь сто лет… - начала Стефания, но, заметив выражение лица Саманты, исправилась. - Хорошо, хорошо, будем считать - сдалась. Только просто сука он, и все дела. Знала бы ты, сколько времени я на него убила. Адское пламя, на кой я вообще выбрала этого кобеля? Ты бы видела, какие лорды-вампиры за мной ухаживали! Сам наследник Дракулы предлагал руку и клыки, обещал замок в Карпатах отгрохать новый, модернизированный, золотом клялся осыпать, на руках носить. Так нет же! Кретинка! Повелась на смазливую рожу. Уже сколько лет с ним маюсь!
        - Сколько? - робко поинтересовалась Саманта.
        - Много, - разозлилась вампирша. - Надо иной уже вся нечисть потешается. Нормальные вампиры ночью на охоту за едой выходят, а я - за Робертом и его девками!
        - Как же так? - всхлипнула Саманта.
        - А вот так, - передразнила ее Стефания. - Этот подлец в каждом городе по школам носится, малолеток наивных выискивает. А дальше по схеме. Боязнь солнца, темные очки, аристократическая бледность, у девочки появляются первые подозрения, ассоциации проводятся. Потом роковое признание, ах, я несчастный, проклятый всеми демон, который тянется к свету, что сияет в тебе, звезда моя! Тьфу! - сплюнула вампирша. - Аж блевать тянет. Дурехи уши развешивают, а этому сукину сыну только того и надо, готово блюдо.
        - Он их убивает? - У Саманты даже слезы высохли.
        - Спит он с ними! - зарычала Стефания. - Невинности лишает, извращенец чертов! Твою мать, - тоскливо протянула она, - нормальный вампир кровь бы всю выпил, а этот… трахает. Стыд и позор на мою голову.
        - Ой.
        - Вот тебе и ой, - раздраженно передразнила вампирша. - Ох, сколько раз я его ловила, сколько избивала до состояния нестояния, пытала, руки отрезала, помнится. Огнем даже прижигала места все ненужные. А что? Все равно отрастет. Клялся и божился, что в последний раз, все, мол, милая, больше никогда. Теперь исключительно в гастрономических целях. Никакого секса, только кровь выпить. Да, конечно! Приезжаем в другой город, и все сначала.
        Стефания глотнула виски и продолжила:
        - Опозорила себя на весь свет. Причем тот и этот. Но все, больше я этому мерзавцу прощать не собираюсь. Если раньше шлюхи его расплачивались, то теперь он сам в пекло попадет.
        - Что ты собираешься сделать? - задрожала Саманта.
        - Убью гада, - процедила сквозь зубы Стефания. - Кол в з… сердце воткну.
        - Ты что? Так же нельзя! Его надо…
        - Что? Что его надо? - снова разъярилась вампирша. - В полицию сдать? Здрасьте, мы вам вампира привели? И не вздумай мне мешать, иначе и тебя пришибу.
        Саманта ойкнула.
        - А ты меня не будешь убивать? - тихо спросила она.
        - Если не будешь мешать, не буду.
        - Но ты же вампир!
        - И что? Мне теперь на каждого человека бросаться? Ты мясо куриное ешь?
        - Ну, ем…
        - Ну, так ты что, нападаешь на каждую курицу, которую встретишь? Бред какой-то, можно подумать, я себя в руках держать не умею.
        Они сделали еще по глотку.
        - Стефания…
        - А?
        - Если ты не будешь меня убивать, верни, пожалуйста, себе нормальное лицо, мне очень неуютно сидеть рядом с вроде как монстром.
        - Да пошла ты, - оскорбилась вампирша, но чудовищный оскал убрала.
        Спустя полчаса.
        - …а я как идиотка стою, глазами хлопаю. Думаю, сейчас мой любимый Алекс за меня заступится, - Саманта обнимала бутылку и роняла пьяные слезы. - А он только смеялся громче всех, мол, такую уродину только за отдельную плату целовать.
        - Вот падла, - лениво бросила Стефания. - Хочешь, найду и горло перегрызу?
        - Не надо, - отмахнулась Саманта. - Он ведь прав был.
        - Тю, - присвистнула вампирша, - с таким отношением к себе ты точно нормального мужика не найдешь. Больше уверенности в себе, подбородок кверху, грудь вперед, живот втянуть, и пошла, ни на кого не глядя! Они тебя недостойны все! Плевать на них, вот так! Тьфу!
        Спустя еще полчаса.
        - …и он такой стоит без штанов, а у самого трусы в сердечки, - давясь от хохота, рассказывала Стефания. - Я меч уронила, от смеха разогнуться не могу, все вампиры в истерике на полу валяются. А этот охотник грозный такой, сверху - бронежилет, оружие холодное, горяч… тьфу, огнестрельное, в одной руке арбалет, в другой - кол. Герой дня просто. А снизу, хи-хи-хи, в сердечках… Он весь красный, думала, лопнет. Ан нет, дал деру, только пятки сверкали.
        - И что? - хихикала Саманта.
        - И ничего. Кончилась карьера охотника на нечисть. Как появится в склепе или на кладбище, все вампиры сбегаются, вопят, просят новый фасон нижнего белья показать. Монахом он стал. Наши до сих пор под стены монастыря паломничество устраивают, подарки там присылают ему всякие, хе-хе, однообразные. Ну, еще по одной?
        - Давай, - махнула рукой Саманта.
        И девушки взяли еще по одной бутылке.
        Спустя еще полчаса.
        - Как думаешь, он ее того… - Саманта мрачно пялилась на окошко.
        - Того, - согласилась Стефания. - Или загрыз. Или сначала загрыз, а потом того. Хотя, скорее всего, просто того. Между нами, он вида свежей крови боится. Пьет только из пакетиков. Как я ни билась, не могу приучить засранца. Чуть ли не до слез.
        - Вот скажи, на кой он тебе такой? - заплетающимся языком проговорила Саманта. - Ты такая хр… крутая вампирша. А он… бабник! И трус!
        - Точно! И я его брошу! С небоскреба! Хорошая идея, за это надо выпить.
        Спустя еще полчаса.
        - Вых-ходит, ик. Стой, подлый трус! Стефания, он убегает, - заныла Саманта.
        - Далеко не убежит, - вампирша, чуть покачиваясь, раскручивала над головой тяжелую цепь. - Иэх!
        - Гооол! - завопила Саманта.
        - Молчи, дура! - рявкнула вампирша, нетвердым шагом направляясь к упавшему и запутавшемуся в цепи Роберту. - Скажешь что-нибудь в свое оправдание, холоп?
        - Звездочка моя, - явственно затрясся вампир.
        - Правильно, сейчас тебя своим светом озарит твоя личная звездочка. Смотри, Саманта, и учись. Вы имеете право на личного сопровождающего в ад, вы имеете право на адвоката, вы не имеете прав распускать свои загребущие лапы, - заорала Стефания в лицо поверженному вампиру. - Вы не имеете права изменять мне! Зато вы имеете право рассыпаться в пыль, вот так!
        Чвак! Выуженный Стефанией из кармана кол легко воткнулся в сердце вампира, и тот с легким пшиком рассылался прахом.
        - И все, что ли? - обиженно спросила Саманта. - А сколько пафоса было, - подойдя, она пнула пыль ногой. - Знаешь, - плаксиво заявила она, - а завтра я буду рыдать и оплакивать его. Это сейчас я пьяная, и мне его не жалко, потому что он подлец. А завтра протрезвею и буду жалеть. И плакать. И снова одна буду, уууу…
        - Не реви, - хмуро ответила вампирша. - Ты одна, потому что за собой не следишь. Я тебя научу. Будешь красавица. Ну ладно, не красавица, но вполне симпатичная.
        - Ыыы…
        - Поехали, я тебя подвезу. - Ыы… я не поеду с тобой, ты пьяная, тебе нельзя за руль.
        - Это я пьяная? - зарычала Стефания. - А ну садись, я тебя сейчас по ровной линии довезу.
        У дома Саманты.
        - Забор можно было и объехать, - все еще икая от страха, говорила Саманта.
        - Он мне ровную линию перегораживал, - рявкнула Стефания. - Я тебе обещала по ровной довезти, я довезла.
        - Ну, - Саманта помахала рукой, - я пойду. А ты заходи почаще, обещала научить, - шаталась Саманта. - Только завтра не приходи, я буду Роберта оплакивать. Я протрезвею и буду оплакивать, я ж его любила.
        - Да не любила ты его, - отмахнулась Стефания. - Так, нравился, потому что внимание обратил. Кстати, надо тебя научить отличать, когда любишь мужчину, а когда нет. Бывай, я на днях заеду.
        Вампирша повернулась, сделала два шага, ее по инерции занесло вбок и впечатало в яблоню. С дерева посыпалась листва и несколько яблок. Стефания коротко и злобно матюгнулась, поплелась дальше и села в фургон. Спустя минуту автомобиль затарахтел и, виляя из стороны в сторону, синусоидой двинулся по улице.
        Саманта сорвала с шеи цепочку, которую ей когда-то подарил Роберт, посмотрела на нее.
        - Вот я ведь могу ее сдать, так? Так. Она же сама про охотников рассказала, значит, где-то их можно найти. Да только фигушки! Не буду я никого сдавать.
        Она бросила цепочку на землю и старательно втоптала ее в грязь.
        - Настоящая женская дружба в наши дни на дороге не валяется.
        ОЛЕГ ГЛИЖИНСКИЙ
        МАКСИК

        Максику было страшно. Конечно, ночью, на кладбище, в одиночку любому будет не по себе. Но Максик здесь жил. Вот уже почти полгода они с мамой жили здесь в компании еще пяти бомжей. Старшим среди них - по возрасту и положению - был дядя Боря. Другой, Сергей Степаныч, когда-то работал учителем физики и математики, и мальчик частенько с ним общался. Остальные держались как-то отстраненно, Максик за все время едва ли перекинулся с ними десятком слов.
        Еще полгода назад все было как у людей. Максим вместе с родителями жил в нормальном доме на краю деревни. Мать в школе преподавала девочкам физкультуру и домоводство, отец работал электриком. Сам Максим ходил в четвертый класс. Учился, гонял в футбол, озорничал - как все мальчишки. С отцом, правда, не шибко повезло: тот часто пил, дрался. Но опять же - и у других бывает.
        А потом как-то отец навеселе ремонтировал конвейер на птицефабрике и погиб. Несчастный случай. После этого Максик заметил, что его мама стала меняться. Уволилась из школы, устроилась ночным сторожем. Теперь днем она слала или сонно сидела в плотно зашторенной комнате. Домашними делами занималась все реже, огород м магазин стали заботой Максика. «Ничего, - утешала его мать, - скоро будет у нас новая жизнь, вольная. Не надо будет ни огородом заниматься, ни на работу ходить. И болеть никогда уже не будем… Даже в школу не надо будет!» В общем, с ума сходила. Под вечер оживлялась - шла на работу, утром приходила какая-то тихо довольная, гладила сына, собиравшегося в школу, по голове и шла спать.
        Неудивительно, что в доме частенько не оказывалось еды. Максика стали понемногу подкармливать соседки. Про мать говорили разное… плохое говорили. Пошли слухи, что Максика должны забрать у матери и отдать в интернат. «Ничего, - говорила мать, - уже скоро…»
        А полгода назад мать вернулась домой с дядей Борей (как представился он сам), бородатым мужиком в старой, довольно грязной одежде, слишком легкой для зимнего времени. От маминого спутника пахло чем-то странным. Взрослые на пару сели за стол и стали пить что-то тягучее и коричневое. Мама негромко и оживленно щебетала, дядя Боря важно кивал, вставлял порой одно-два слова. Потом и Максика усадили за стол, дали ему кружку с той же жидкостью - немного солоноватой, с довольно неприятным запахом. Максику стало противно, но мама взглянула строго и озабоченно, словно мальчик отказывался выпить лекарство. Пришлось допить. В глазах сразу потемнело… он очнулся уже на своей кровати, чувствуя себя нехорошо. Окна были плотно зашторены, мама сидела рядом на стуле и, улыбаясь, гладила его по голове. «Поспи еще», - поцеловала в лоб и поднялась. «А в школу?..» - начал было Максик. «Не надо больше в школу. Спи», - и мать вышла.
        Максик больше не мог сидеть; он встал, сделал несколько резких движений, походил. Страшно. Все эта погода. Ночь стояла ясная, совершенно безветренная. Почти полная луна освещала памятники, кресты, ограды. И склеп давно сгинувшей графской семьи - новое жилище мальчика. Воздух был совершенно прозрачный, и Млечный Путь, пересекавший купол небосвода, отчетливо выделялся на черном бархате неба.
        В такую погоду малейший хруст или шорох разносился далеко-далеко. И каждый звук заставлял вздрагивать. Сейчас бы ветер посильнее, чтоб глушил безмолвие. Ливень тоже бы ничего. А замерзнуть Максик не боялся. После того «лекарства» он не только не простужался, но и с легкостью переносил и зимний мороз, и душную летнюю жару.
        Тогда мальчик весь день проспал в своей кровати, не зная, что это последний день нормальной жизни. Когда стемнело, они с мамой собрались, вышли из дома и направились к кладбищу, что находилось на задворках соседней деревни. У Максика зуб на зуб не попадал с перепугу. Дядя Боря встретил их у ворот и привел в графский склеп. Они заползли внутрь через потайной лаз в задней стене - пользоваться дверьми здесь было не принято, их тщательно забаррикадировали изнутри и заперли снаружи. В склепе на шести полках размещались четыре каменных гроба, пахло плесенью и еще чем-то неуловимым.
        На полках и на полу были свалены вещи здешних обитателей. В основном - одежда, но в одном углу сиротливой стопочкой лежало несколько книг. Странно, но ни еды, ни кухонной утвари Максик в склепе не увидел.
        Жильцы, пояснил дядя Боря, вернутся к утру. Мама разложила то немногое, что захватила с собой, и ушла с мужчиной. К утру действительно появились какие-то люди и сразу завалились спать - все, кроме мамы и Сергея Степаныча.
        Мама опять напоила Максика «микстурой», а Сергей Степаныч расспросил мальчика о школьных делах и заявил, что будет его понемногу учить.
        Однообразно потянулось время. Днем все спали, причем двое устраивались в гробах, ночью занимались какими-то своими делами. Вряд ли это были хорошие дела, потому что совершались они в тайне, а дядя Боря не уставал повторять, что лиса никогда не охотится рядом с домом. Брать с собой Максика он запрещал даже матери, «мал еще», - говорил. Однажды утром, пока все спали, мальчик попытался сбежать, но оказалось, что он привык жить в постоянном сумраке и при дневном свете не может покинуть лаз. Увидев ярко освещенные солнцем плиты и памятники, он сразу почувствовал себя плохо - резало глаза, в животе и груди все сжалось комом, затошнило. Пришлось вернуться. А бежать ночью он не осмеливался. Почему-то казалось, что поймают. Максик очень скучал по друзьям, по прежнему дому, даже по школе с учителями в придачу.
        Так все и шло. Вечером все разбегались, оставался только учитель, который занимался с Максиком час-два, а потом тоже уходил. Максик немного прибирался, потом вылезал и гулял, ожидая маму. Она возвращалась раньше остальных, давала ему «микстуры». За полгода он другой еды и не видел. Впрочем, теперь он с удовольствием пил темную, вязкую жидкость и укладывался спать. Его маму такая жизнь почему-то вполне устраивала.
        Приближалась полночь. Максик снова сел на земляной холмик. Маму ждать еще часа три. Июнь, светает рано. Надо уговорить ее, чтоб в следующий раз взяла с собой. Не может он больше все свое время тратить на одно сплошное ожидание. И еще он не понимал, что мать находит в такой жизни.
        Можно попробовать дядю Борю попросить, чтоб отпустил его. Живут же дети в интернатах! И вырастают людьми. А зачем он вообще нужен бомжам? Уж они-то ему точно не нужны! Надо поговорить. А не отпустят, тогда - бежать! Глаза чем-то прикрыть - он и очки себе начал делать, вроде эскимосских. Две металлические пробки с узкими прорезями. Нужно уходить. Чем скорее, тем лучше.
        Слева хрустнула веточка. Мальчик вскочил, оглянулся. Там, шагах в тридцати, шла девочка, младше его где-то на год одетая в легкое платьице. Заметив движение, девочка повернула в его сторону. Сердце у Максика провалилось куда-то в живот и стало там испуганно бухать. Девочка остановилась неподалеку и спокойным голосом сказала:
        - Привет! А что ты тут делаешь?
        - При… - хотел ответить Максик, но вышло какое-то сипение; он прокашлялся. - Привет. А ты?
        - Я? Я… по делу, - замялась девочка.
        - И я по делу, - не слишком вежливо ответил Максим. Его разозлило, что его напугала простая девчонка, которая сама, кажется, никого не боится. А еще - ну не мог же он сказать: «Я жду маму»!
        Девчонка не обиделась. Звонко рассмеявшись его сердитости (такой смех в этом месте - ну, знаете ли!); она сказала:
        - Меня зовут Алиса. То есть, вообще-то, Алла, но все давно зовут Алисой.
        - А меня - Максим. А так - Максик.
        - А тебе здесь одному не страшно? Признаться девчонке? Никогда!
        - А чего мне бояться? Мертвые, они ж просто лежат, никого не трогают… а я… Я здесь на спор с ребятами - всю ночь должен просидеть, - поспешил пояснить Максик. - А-а-а, - протянула Алиса. - А бояться надо. Оборотней. Завтра как раз полнолуние, оборотни превращаются и выходят на охоту.
        - Оборотней не бывает!
        - А вот и бывают! Они начинают превращаться за три дня… ночи до полнолуния, а потом еще три ночи после! Вот так шесть дней и бегают - с полуночи до рассвета.
        - Семь! - заявил Максик.
        - Чего семь?
        - Семь ночей. Три - до, три - после, и само полнолуние.
        - А… нет, шесть.
        - Но семь же получается?
        - Ну, я не знаю. Знаю только, что шесть ночей подряд, а в середине - полнолуние. И в эти шесть дней, то есть ночей, все они превращаются. А самые сильные могут в любое время становиться другими.
        - Другими? Это какими - другими?
        - Ну, другими - это когда наоборот… когда все - люди, они становятся волками, а когда все - волки, становятся людьми. Только ненадолго.
        И Алиса стала взахлеб рассказывать про оборотней - что живут они семьями, что днем ведут себя как обычные люди (как Максик их в этом понимал!), что оборот… ничество передается от родителей к детям, а от тех - к их детям, что для людей они, когда волки, очень опасны, если повстречаются, но они умные и специально на людей не охотятся. И еще многое-многое другое. Когда, наконец, она остановилась перевести дух, Максик внушительно объявил:
        - И все равно - оборотней не бывает! Это сказки!
        - И вовсе это не сказки! Не сказки! И… ой! - Девочка вздрогнула и стала отходить назад.
        - Ты чего это?
        - Я забыла, совсем забыла! Мне… пора! - в отчаянии выкрикнула девочка, останавливаясь. - Отвернись… пожалуйста… - тихо добавила она.
        В горле у Максика тут же вновь образовался знакомый комок, но он заставил себя отвернуться. Сзади доносились непонятные звуки. Он не выдержал и снова повернулся к Алисе. Та стояла на четвереньках, платье валялось рядом. Девочка странно изменилась - тело стало уже, нижняя часть лица медленно вытягивалась вперед.
        - Дурак! - проговорило существо голосом, еще напоминавшим Алисин.
        Превращение продолжалось. Каждая частичка тела становилась волчьей, вытягивался хвост, уши, наползала - не росла, а именно наползала - шерсть. Существо с трудом, еле разборчиво проговорило:
        - Приходи… жавтра… поговорим…
        Алиса быстро превращалась в молодого волка, только вместо глаз у нее было что-то, равномерно светящее красновато-оранжевым светом. И это свечение было направлено на Максика.
        Вдруг слева с громким треском вылетел здоровенный зверь с желто-зеленым свечением вместо глаз. Зверь притормозил и стад медленно подходить к мальчику, урча и шумно втягивал носом воздух.
        Алиса молнией метнулась наперерез и встала перед зверем. Тот остановился и сел. Алисин хвостик немедленно забегал из стороны в сторону, как у собаки.
        Максик разглядел зверя. Это была большая черная волчица со светлой проточиной на морде и груди. Посидев с полминуты, она поднялась, неспешно направилась к памятнику и, зайдя за него, пропала. Через секунду над памятни¬ком показались голые плечи и голова женщины.
        - Так вы друзья? - спросила женщина спокойно. - Хорошо, можешь встречаться с моей Алиской. И не бойся нас, такими, как ты, наш род не интересуется. Будь любезен, спрячь Алискины вещи в дупло старого дуба в третьем ряду. Она сама не успела. Знаешь, где это?
        Максик кивнул.
        - До свиданья, мальчик. - Женщина метнулась в сторону, снова превращаясь в огромную волчицу. Волчица тряхнула головой, повернулась и мерной рысью направилась к выходу с кладбища. Алиса бросилась к Максику, мягко ткнулась головой ему в коленки и бросилась догонять волчицу.
        «Мать, должно быть», - подумал Максик, собирая одежду Алисы. Ему было приятно думать, что завтра он опять встретится со своей новой подругой. Ну и что, что девчонка? Зато ни у кого нет в друзьях настоящего оборотня. Может, он и сам, если обратно в деревню не сбежит, к оборотням подастся.
        Вот только что волчица имела в виду, говоря - «такими, как ты»?
        Направляясь к старому дубу, Максик с удивлением увидел, что кладбище стало другим.
        Все так же яркая луна освещала все вокруг, присмотришься-прислушаешься - не шелохнется ни листочек на дереве, ни травинка. Было тихо и мирно, и очень спокойно. И совсем не страшно. А еще мальчик понял, что впервые за полгода замерз…
        ТАТЬЯНА ГОЛОВАНОВА
        ДАР КРОВИ
        Я согласился на заражение добровольно. В детстве я был обыкновенным ребенком. Болел гриппом, играл с друзьями в футбол, рисовал пастелью лунные пейзажи. Потом была математическая школа и Космическая академия. Tpи года службы на земной станции дальней спутниковой связи. А потом мне надоело…
        В группу «бойцов Второй Расы» я пришел сам. Все документы у меня были в порядке. Только подпись матери я подделал. Она потом долго не могла прийти в себя. Но ничего, смирилась…
        Уже три года, как я не старею. Не дышу и не ем. Мне трудно объяснить природу того, что со мной сделали. И на самом деле объяснить ее до конца не способны даже специалисты «Бойцов». Я знаю только, что заснул в белой комнате и проснулся другим. Но не так, как в старых плоских фильмах: «Я увидел свет другими глазами. Все изменилось…» - ну и так далее в том же духе. Нет. Ничего вокруг меня не менялось. Просто я стал другим. Это как если бы вы от рождения не могли видеть, а потом хирург пересадил вам искусственный кристаллик. Это странное чувство - осознавать, что тебе не нужно дышать. И еще много чего не нужно.
        Ученые говорят, что эти изменения вызывает генетический вирус. Оки назвали его порфиром. Получилась страшная глупость, тан как к порфирии этот вирус не имел никакого отношения. Хоть симптомы на определенном этапе могут быть в чем-то сходны.
        Вирус передается только от носителя. И только одним способом.
        Меня «родил» один из «бойцов». Его звали Вольдар. Я не чувствовал боли. Главное - возможность быстро очистить вены от крови. До последней капли. Если прервать процедуру, пациент мгновенно погибнет. Вирус начинает действовать в момент остановки сердца, которая должна совпасть с конечным этапом очистки вен. В первую очередь блокируются участки мозга, отвечающие за отмирание тканей. Потом зараженные вирусом клетки начинают функционировать по-другому. Оки приобретают плотность, в огромное число раз большую, чем у незараженных. Это позволяет венам снова наполниться. Только теперь по ним течет не кровь, а жидкий кислород. Он и питает ткани. Поэтому если я пораню руку (что маловероятно ввиду тога что для этого потребуется как минимум алмазное лезвие), человеку, стоящему рядом со мной, сильно не поздоровится. Он может «сгореть» от переизбытка кислорода.
        Пищеварительная система второй расы напрямую связана с кровеносной. Для поддержания баланса внутри каждой из клеток туда периодически нужно поставлять красные кровяные тельца. Ну, об этом, я думаю, вы и сами догадались.
        Ничего лишнего в теле. Ни отходов от еды, ни лишних жидкостей. Вот вам и рецепт медленного старения.
        Так вот. После однодневной процедуры, которой меня подвергли, отряд пополнился еще одним «бойцом», сильным, не нуждающимся в воздухе, еде, скафандре, не боящимся холода и жары, способным погибнуть только под воздействием прямых лучей ультрафиолета, который уничтожает вирус в клетках. Без вируса тело «бойца» уже не может существовать.
        Сначала я попал на подводную станцию в Тихом океане. Вы не представляете себе, какие испытываешь чувства, когда на глубине в несколько сот метров, без скафандра и баллонов, ты плывешь рядом с подводными обитателями.
        Но через два года я устал от голубой пелены воды перед глазами и написал рапорт о переводе. Мне повезло. Я со своим рапортом попал к генералу в момент, когда комплектовали команду «Икара». Им нужен был «боец второй расы» для особо опасных работ. Я подошел.
        Так я попал сюда. На первую базу на Тритоне.
        В нашей команде пять человек. Капитан Кирст Окиген - офицер космического флота, ученый микробиолог. Пилот Низа Стенова - лейтенант все того же флота и инженер телекоммуникаций по совместительству. Дина Эйна - исследователь со степенью кандидата по электронике, геологии и биологии. Иван Кот - мастер на все руки, техник, исследователь и ученый в одном лице. Ну и я - пушечное мясо, прорывной снаряд во всех вылазках. А кроме того - неплохой повар и кибернетик.
        Мы жили на Тритоне уже три недели, когда все началось…
        Утром в пятницу сломался робот копатель. Собрали совет. Иван объяснил, что при всем желании заставить эту адскую машинку работать дальше он не сможет. Полетели две платы, а в резерве оставалась только одна. «Икар» должен был вернуться за нами с Ганимеда через три недели. Три недели сидеть без дела было бы крайне неразумно. Дина была в шоке. Ей позарез требовались пробы пород с разной глубины.
        Выслушав все доводы «за» и «против», основным я признал тот, что милая девушка, которая с опаской смотрит на меня с первого дня экспедиции, чуть не расплакалась от досады.
        Не верьте, что у вампиров нет чувств. Наоборот, они обострены до предела. Ведь из всех систем организма наиболее «живо» функционирует нервная.
        - Какие будут предложения? - спросил Окиген
        - Только одно. Я пойду и принесу эти образцы. Если дадите ключ, позаимствую у копателя одно из лезвий и попытаюсь поковыряться там еще.
        Благодарный взгляд Дины был мне наградой.
        - Ты еще не ходил так далеко по Тритону. Может, не стоит так рисковать?
        - Чем рисковать? На поверхности я уже бывал. А расстояние - ерунда. Устану - лягу и посплю.
        - Не выпендривайся сильно. Я знаю, что ты у нас супермен. Но я за свою жизнь успел повидать, как гибли ребята второй расы.
        - Капитан, вы разрешаете вылазку или нет?
        Окиген задумался. Действительно, риск был небольшой. На планете нет ничего, что могло бы мне угрожать. До выхода из тени Сатурна оставалось еще очень много времени, так что даже ультрафиолет был мне не страшен.
        - Ладно, иди.
        Дина облегченно вздохнула. И тут же напряглась, испугавшись, что кто-то может заметить ее реакцию. Радоваться тому, что товарищ идет на рискованную операцию, было в экспедициях не принято. Но никто, кроме меня, не обратил внимания на Динин вздох, а я, естественно, не подал вида. Я не надеялся на ее доброе отношение. Она впервые видела представителя второй расы и не могла скрыть страх и даже некоторую брезгливость по отношению ко мне.
        Выйти немедленно я не мог. Я только утром «поел». Нужно было дождаться, пока кровь, которая временно курсировала по моим венам, «впитается» в клетки и оставит в сосудах только кислород. Но уже к вечеру я был полностью готов.
        Поверхность Тритона похожа на Луну. Я был там два раза. Только на Тритоне холоднее. Да, я чувствую холод. Просто этот холод меня не убивает и в целом совершенно мне не мешает. До кратера, в котором раньше стоял копатель, пришлось идти три часа. Яма была готова, упаковки с образцами стояли рядом. Жаль, что транспортер был не рассчитан на то, чтобы доставить их на базу. Я уже отстегнул от пояса алмазную лопатку, собираясь «оторвать» первую упаковку от мерзлого пепла, когда планета подо мной дрогнула. В пространстве без атмосферы не было звука, но мне показалось, что я слышу крик.
        Я повернулся и резко прыгнул в сторону. Реакция спасла меня. Почва ушла из-под ног, распадаясь на два кривых откоса и уходя узкой трещиной в глубь спутника. Я остался на правой стороне. Образцы улетели вниз. Хотя теперь это было неважно, ведь Тритон открыл свои недра сам, без помощи копателя и, к счастью, без моего участия.
        Я повесил лопатку обратно на пояс и повернулся к базе, но не смог ее увидеть. Посередине между мной и базой лежала бесформенная туша астероида. Он был достаточно большим, и я не мог понять, как его не засекли приборы наблюдения. Мы должны были узнать о его приближении за несколько часов.
        Только сейчас я заметил, что связь не работает. Динамик в наушнике мерзко шипел, и я его отключил.
        Через полтора часа я миновал астероид.
        Вдалеке, на горизонте, где раньше высился шпиль антенны базы, теперь черным ртом впадины улыбалась трещина. Если бы у меня билось сердце, я бы сказал, что оно оборвалось.
        До места, где была база, я добежал за сорок минут вместо полутора часов.
        Трещина расходилась здесь метров на десять. Под углом градусов в тридцать, упершись боковой гранью в отвесную стену пропасти, стоял жилой блок базы. Хотя правильнее было бы сказать - висел! Антенна была сломана, и основная ее часть лежала с другой стороны трещины. До входной двери шлюза было метра три вверх.
        Но еще до того, как я нашел способ до нее добраться, она сама спустилась ко мне. Тритон снова дрогнул. Я не знаю, что было тому причиной, я не специалист, но трещина начала закрываться. Как заживающая рана на теле, только очень быстро. Левое крыло базы смяло, по крыше пошла трещина, и правая часть блока упала на поверхность.
        Я бросился к двери. Ее, естественно, заклинило. Но ведь я вампир. Плевать на всех этих политиков, которые запрещают говорить это слово, которое «оскорбляет честь и достоинство». Пусть они придумали термин «вторая раса», но ведь суть от этого не изменилась. Я открыл дверь в шлюз вручную. Сломал пружину. Закрывать ее пришлось так же. Камеру заполнил воздух, и дверь в коридор открылась. Все, что могло разбиться, было разбито. Я рыскал по базе; как голодный волк по лесу. Комнаты Окигена, Стеновой и Кота, располагавшиеся в этом крыле, были пусты. Разрыв пошел прямо по центральному залу. Меня не оставляла страшная мысль о том, что в момент катастрофы они все находились именно в этом зале.
        Потом я нашел капитана. Его накрыло генераторным блоком в деформированной части базы. Я вытащил тело капитана и отнес в его каюту. Ему я уже ничем не мог помочь, но еще был шанс, что кто-то остался в живых.
        Уже почти ни на что не надеясь, я включил приемник и услышал в нем срывающийся голос Дины:
        - Капитан, капитан! Вы меня слышите? Меня зажало в лабораторном отсеке. Комната деформирована, но утечки воздуха, кажется, нет. Мне нужна помощь. Капитан!
        - Эйна, - мой голос сорвался от волнения.
        - Вэйнар. Вэйнар, где капитан?
        - Нет. Его… нет, - я услышал, как она всхлипнула, - Успокойся. Объясни мне, где ты, и я приду за тобой. Слышишь? Низа и Иван с тобой?
        Опять всхлип.
        - Эйна, возьми себя в руки, - рявкнул я. И это подействовало.
        - Я в лаборатории А-4. Низа и Иван были в А-2. Ее разорвало… У меня нет скафандра. Тут в полу люк на третью палубу. Если в ней нет утечки, то ты сможешь передать мне скафандр этим путем.
        В ее голосе была почти мольба. Казалось, она не верит в то, что я приду за ней. Пожалуй, я ее удивлю.
        Пробираясь через горы покореженного металла, я дважды чуть не угробил скафандр, но все обошлось. Моя каюта оказалась до такой степени сплющена, что попасть в нее не было никакой возможности. Только сейчас я осознал, что там остался мой запас «жизни» в виде пакетов с кровью, которыми меня снабжало Управление Обороны, являющееся куратором «бойцов».
        Я вытащил Дину из лаборатории, но самостоятельно идти со мной обратно она не могла. Я почти нес ее. Она все время спотыкалась и за все цеплялась. Скафандр раз десять оказывался на грани разгерметизации. Но все-таки мы добрались до правого крыла.
        Здесь Дина дала волю эмоциям. Я не останавливал ее истерику, пока она сама не успокоилась.
        - Если мы сегодня не выйдем на связь, за нами прилетят через три дня. Все будет…
        По тому, как она застонала, я понял, что сказал что-то не то. Оказалось, что Низа ремонтировала антенну и сообщила Центру, что выйдет на связь через три дня. Это означало, что за нами прилетят не раньше, чем через семь дней.
        Я просчитал все ресурсы, собрал в баллоны воздух из всех целых кают и изолировал одну комнату, ближайшую к выходу. Дина наблюдала за моей работой с полной апатией, абсолютно безразлично выполняя все, что я говорил. Это было лучше, чем истерика, но начинало раздражать. Некоторые баллоны были без дозатора, и я не мог точно сказать, сколько там воздуха. Наверное, это было хорошо - Дина не могла все просчитать и окончательно отчаяться.
        Первый день прошел в работе. Собирали воздух, мекали еду и воду. А на второй мы остались наедине со своими мыслями. Мы сидели на полу в разрушенной комнате и молчали. Тишина сводила с ума. Порой казалось, что любой звук способен взорвать воздух, как водородная бомба.
        Дина страдала от тишины даже больше, чем я, но не решалась заговорить. Я ее понимал.
        В конце концов бомбу взорвал я:
        - Дика.
        - Что?
        - Мне кажется, что ты меня боишься. Тишина. Неужели не ответит?
        - Я тебя не боюсь, - она говорила медленно, выделяя каждое слово. Как будто себя убеждала, а не меня.
        - Тогда почему ты не общалась со мной в течение трех недель?
        - Я тебя не боюсь. Просто не понимаю.
        - Не понимаешь? Я сам себя не понимаю… А чего не понимаешь ты?
        - Почему ты стал… таким. Это как-то… неправильно.
        - Согласен.
        Она посмотрела на меня с удивлением.
        - Ты согласен, что это странно? И не можешь объяснить, зачем ты это сделал?
        - А зачем человек летал на Луну? Зачем строил города на Марсе? Зачем колонизирует Тритон?
        - Но ты же не… - Она замолчала и опустила глаза.
        - Договаривай. Я не… человек?
        - Ну где-то так. - Она смотрела в сторону. Боялась посмотреть мне в глаза.
        - Я родился человеком. Я был человеком до двадцати семи лет. Этого мало, чтобы понимать людей?
        - Наверное, этого мало, чтобы люди поняли тебя. Мы снова замолчали. Я не знал, что сказать.
        На этот раз взорвалась она:
        - Где ты жил?
        Мы говорили. Говорили долго и много. Обо всем. Она спрашивала - я рассказывал. Потом спрашивал я.
        Она сидела напротив меня. Я чувствовал в ней опаску и поэтому не подходил ближе.
        Но она уже не боялась говорить.
        Около семи она уснула прямо сидя у стены. Я накрыл ее покрывалом. Я надеялся, что она будет спать долго. И главное - спокойно.
        В четыре утра она с криком проснулась. Ей приснился кошмар. По тому, с каким ужасом она посмотрела на мам, я догадался, кто был ее ночным страхом.
        Она заговорила только в шесть:
        - Похоже, я действительно тебя боюсь.
        - Почему?
        - Таких, как ты, люди боялись еще с тех времен, когда Земля считалась плоской.
        - Но ведь я никого не убиваю. Это раньше вампирам приходилось убивать. Сейчас меня снабжает… тем, что мне необходимо для жизни, правительство.
        - Кровью.
        - Кровью. Я не воплощение средневекового зла. Пойми это.
        - Стараюсь.
        - Я спасал людям жизнь. Я шел туда, куда не пройдет ни один андроид, и вытаскивал живых. Я отказался от обычном жизни, чтобы стать более полезным всему человечеству.
        - Красиво. Только ты стал таким ради себя. Ты хотел под воду. Ты хотел на Марс. Ты хотел побывать в открытом космическом пространстве.
        - С чего ты все это взяла? - Я действительно обиделся. Так вот что она обо мне думает! - Как ты можешь судить о том, чего не знаешь? Ты думаешь, я мечтал о том, чтобы моя кожа была цвета бумаги, а в моих жилах могла течь только чужая кровь? Ты говоришь с человеком, которого в океане не трогали голодные белые акулы. Я для них - падаль. Ты меня судишь. Ты знаешь, почему я пришел ко второй расе? Мой отец погиб на обычном плановом вылете, сгорел заживо в кабине, за заклинившей дверью. Выгорела проводка, и автоматика отключилась. А в их команде не было ни одного «бойца», и некому было открыть эту дверь. Я - робот. Робот, который не ломается. Там, где я буду, за закрытой дверью не погибнет ни один пилот, которого дома ждут жена и сын….
        Впервые в ее взгляде не было страха. Только удивление и сочувствие:
        - Извини меня, - она снова отвела глаза.
        В тот день мы больше не сказали ни слова. Я сам не понимал, как мог все ей рассказать. Этого не знал никто, кроме матери.
        Утром третьего дня я узнал, что такое жажда. Кажется, Дика только сейчас поняла, что я занимался сбором только воздуха, но не крови. Три дня назад я не насытился полностью. Отложил. Теперь организм требовал своего, а дать ему было нечего. Я опять увидел в ее глазах страх.
        Глаза застилала серая пелена. Мне казалось, будто в моих висках стучит кровь, хотя этого никак не могло быть. Теперь пришла моя очередь отводить глаза.
        Дина все поняла сама. Она начала говорить. Кажется, она рассказывала мне стихи. Потом детские сказки. В момент, когда я почти потерял контроль над собой, я услышал даже несколько формул из ее магистерской работы. И я вернулся.
        Даже если вы когда-либо хотели пить, есть и спать одновременно, вы все равно не поймете, что испытывает голодный вампир. Его разум начинает гаснуть, застилаясь красной пеленой. Он слышит стук чужого сердца, и со временем ему начинает казаться, что оно бьется в его груди. И в момент, когда он осознает, что это не так, со скрежетом распахиваются ворота сознания, и он ощущает непреодолимое всеобъемлющее желание это сердце забрать. Вырвать из чужого тела и вложить в свое, чтобы хоть на несколько ударов, почувствовать теплый ток крови в венах и услышать стук в груди. Хоть на мгновение. И любую чужую жизнь за это мгновение…
        Я очнулся. Вернулся. Она говорила, и ее голос вывел меня из ступора. Я слушал про ее защиту, про соседского пса, сгрызшего розы ее сестры, про мальчика из параллельного класса, который нравился ей в школе, про новые измерительные приборы, которые генерал отказался закупать перед полетом…
        Я вернулся. У меня было такое чувство, словно я медленно умираю, сгораю изнутри. Было больно. Но жажда немного отпустила.
        Она не спала ночью. Боялась.
        Утром я не смог полностью разогнуть руку в суставе. Очевидно, сухожилие первым подверглось сосушке. Я знал, что необратимым этот процесс станет только дней через семь, а то и больше. Беспокоило меня лишь то, что я могу потерять контроль над собой.
        Дина все-таки уснула к вечеру. Отключилась.
        Пока она спала, я проверил баллоны. Один из них четко показывал двадцать четыре часа. Второй был без дозатора. Его я оставил на потом.
        Дина проснулась без крика. Спокойно. И посмотрела на меня без страха. Это было странно.
        Она подошла ко мне и села рядом.
        - Если будет заканчиваться воздух… Если я увижу, что уже никак… Короче, ты сделаешь меня такой, как ты?
        Если бы я мог в этот момент пить, я бы, наверное, захлебнулся.
        - Ты понимаешь, что говоришь?
        - Понимаю. Тебе нужна кровь, чтобы выжить. А если здесь не будет воздуха, я умру. Ты сможешь получить кровь, а я - жизнь.
        - Знаешь, если бы все было так просто, я бы сейчас спросил тебя о том, как же твоя неприязнь и непонимание. И о том, как ты сможешь жить без света и воздуха. И о том, как ты сможешь пить кровь того, кто уже мертв, - она вздрогнула, а я продолжил: - Но я не буду этого спрашивать. Когда вампир кусает человека, он пробивает дырку между артерией и пищеводом. В момент, когда твое сердце остановится и в жилах не останется ни капли крови, пойдет процесс преобразования клеток. Он займет минут пятнадцать. А потом ты должна будешь укусить меня и забрать свою кровь назад, чтобы дать вирусу энергию для окончания преобразования. Твой организм впитает кровь за три часа. К тому моменту ты сможешь видеть в темноте и не дышать. Но после этого нейроны твоего мозга начнут перестраиваться. Тогда тебе понадобится первая кровь. Если ты ее не получишь, то твой мозг умрет. И ты станешь не вампиром, а упырем. Существом без мыслей, только с одним рефлексом, базирующимся на жажде крови. К счастью, я этого уже не увижу. Если после того, как ты заберешь обратно свою кровь, я не смогу насытиться, то произойдет реакция быстрого
отторжения вируса, и я превращусь в высохшую мумию…
        Возможно, я перестарался. Она была бледной, почти как я. И молчала достаточно долго.
        - Тогда просто убей меня. Хоть ты выживешь.
        Я взял ее за подбородок и повернул лицом к себе:
        - Не надо жертв. И лучше молчи. Воздуха осталось не так много.
        Я старался говорить как можно грубее. Хотел оттолкнуть се.
        Но она не ушла. Она молча просидела возле меня весь день. И мне казалось, что за этот день я узнал о ней гораздо больше, чем за месяц. Она так молчала…
        Боль костром разгоралась в груди, но я терпел. Дина не уходила. Она ждала. Только я не мог сделать то, что она хотела.
        Закончился баллон. Я поставил последний. Дина молча наблюдала за мной. До того момента, с которого можно было ожидать помощь, оставалось всего двадцать четыре часа.
        - Вэйнар…
        - Что?
        - Неужели ты не понял, почему я не общалась с тобой? - Я молчал. - Не понял, почему я тебя боюсь?
        Глупая, я уже давно все понял. Только ты еще ничего не поняла. И слава Богу.
        - Вэйнар, я тебя…
        - Тс… - я прижал палец к ее губам. - Не надо.
        Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо.
        - Надо. Я…
        - Я все знаю. Ты боишься не меня. Ты боишься себя. Себя и всего того, что чувствуешь. Ты убивала это в себе и поэтому не хотела быть рядом. Я понял это с первых дней. - Пожалуйста, пусть она не догадается. Пусть ничего не поймет.
        Она обвила руками мою шею. Ее губы были такими теплыми.
        В ту ночь мы были вместе. Как день и ночь, как лед и огонь. И я в ту ночь больше, чем когда-либо, был человеком.
        Я знал, чего она хотела. Она ждала, что я потеряю контроль. Но я не мог. Она думала, что я тоже умираю. Хорошо, что она не знала правды. Все было решено еще в первый день. Один выход. Только один.
        Она спит на моем плече. И я очень надеюсь, что этот сон будет долгим и крепким. Тогда она проснется уже на «Икаре». Мое тело успеют забрать. И она… Она будет плакать. И я услышу ее. Где бы я ни был. В Аду или в Раю. Я ее услышу… Но она меня уже не услышит. Ее слезы высохнут. И она будет жить. А я - нет. Так должно быть. И так будет.
        Я провел рукой по ее волосам. Поцеловал ее в лоб. Д-вочка моя спасибо тебе за все. Я люблю тебя, малышка. Очень люблю.
        Лампочка на баллоне зажглась желтым цветом. Тихий свист воздуха прекратился. Еще несколько часов… Всего парочку…
        Алмазная лопатка была достаточно острой. Я разрезал вену только на одной руке. Пусть течет медленно. Чтобы она не сгорела. Дина…
        Из груди уходила боль. Я обнял Дину и прижал к себе. Она принимала мой дар крови, даже не зная о том. Последняя мысль вызвала на моих губах улыбку - она пьет мою кровь. Я все-таки сделал ее вампиром… Дина…
        К поверхности Тритона подлетал крылатый «Икар».
        ЭДУАРТ ШАУРОВ
        ОСТАЮСЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ

        Половину ночи я убил на попытки проглотить свой язык. Говорят, мастер ниндзюцу запросто мог свести счеты с жизнью, подавившись собственным языком. Вранье, наверное. Хотя для попавшего в плен безродного диверсанта это, пожалуй, единственная альтернатива героической смерти под пыткой. Для меня тоже. В последнее время я все чаще и чаще думаю о способах самоубийства. Всего полгода назад больше думал о жратве и о побеге, теперь думаю о самоубийстве. Три желания, игипетский бог! И все три трудновыполнимы. Появись у меня жратва, я бы в два счета отсюда смылся. Стальные двери!.. Ха-ха! Но жратвы нет и не предвидится. Порою я думаю, что Надин на моем месте обязательно нашла бы лазейку, и не только потому, что родилась женщиной. Однажды от этих мыслей у меня крыша съедет, но я ничего не могу с собой поделать. В сущности, перед Надин я щенок и шансы мои, будем смотреть правде в глаза, на нуле. Меня не станут отправлять в тюрьму. Остаток своих дней я проведу здесь или в подобном заведении. Когда им надоест отщипывать от меня по кусочку, они просто разрежут меня на части и разошлют по лабораториям. У нас тут
накладная на левую ногу вашего Каверина… и на тридцать граммов от печенки… И ничего с этим не поделаешь! Кругом мужики. Будь я женщиной, или имей (хе-хе) неправильную ориентацию…
        Черт! Время здесь ползет, как муха по стеклу. Не понимаю, какой резон меня мучить? Резали бы прямо сейчас. Я только спасибо скажу, и родственники скажут… их родственники… Игипетский бог! Я безумно, безумно, безумно устал от всепоглощающего чувства голода. Сроду не принимал никаких наркотиков, но подозреваю, что именно так ломит наркоманов. Когда весь день и всю ночь мысли только об одном, даже сны. Когда голод свербит внутри, как бормашина стоматолога. Когда каждая клеточка тела вибрирует промозглым беспокойством на грани тоски… От обычной абстиненции мое состояние отличается лишь тем, что никакие токсины никуда не выходят, скорее накапливаются. Голод потихоньку становится все нестерпимее, и если бы не подрастал понемножку мой болевой порог, я бы уже давно визжал, как подшибленная дворняга, и кидался на людей.
        Первый раз я ощутил полную обреченность примерно четыре месяца назад, в ноябре прошлого года. Была обычная ночь, наполненная тоской и голодом. Я разорвал по швам казенные штаны, соединил между собой четыре куска и полотенце. Вышла вполне приличная веревка. На одном конце я соорудил петлю, второй привязал к решетке в оконном проеме. Я не знал, сколько мне нужно провисеть с передавленным горлом, но надеялся, что удастся сломать шею. Теперь-то я знаю, что пары часов недостаточно. Я сучил ногами, как эпилептик, пока охранники вынимали меня из петли. Кровоподтек на шее держался почти неделю, и Машутка, смазывая мне горло какой-то дрянью, пугливо отводила глаза.
        В другой раз я пытался кончить с собой уже в изоляторе. Без особой надежды на успех я раз за разом перегрызал вены на руках, дурея от боли и вкуса крови, напрасно перепачкал свое упругое генеральское ложе; проклятые эритроциты не желали покидать организм, кровь сворачивалась буквально на глазах. Утром эти идиоты даже не поняли, сколько времени я пытался себя убить. Руцкевич на осмотре с восторгом разглядывал буро-розовые струпья на моих запястьях. Машутка в тот раз не глядела испуганно и жалостливо, вместо нее была Ольга, крупная дебелая дама истинно арийской внешности с тугой пшеничной косицей на затылке.
        Теперь моя драгоценная персона живет под неусыпным видеонаблюдением и в постоянных раздумьях по поводу организации собственной кончины. Безрадостную картину дополняют утренние осмотры и абстиненция. Но особенно мерзко становится, когда в голову приходят мысли о них. Если башка перманентно занята предстоящей охотой, то для угрызений совести не остается места. А если времени для раздумий хоть отбавляй… Хотя кого я пытаюсь обмануть? Угрызения были и раньше. Иначе не сидеть бы мне за решеткой. Тонкая арюстюкратическая натура, как любит выражаться Надин. Будь она проклята!
        Под самым потолком загудело. Я быстро зажмурился. Окон в изоляторе для буйных не предусмотрено, поэтому вместо первых утренних лучей дневного светила под потолком зажигаются две белые трубки дневного света. Чувствительные глаза плохо переносят яркое искусственное освещение, особенно когда оно включается внезапно. Даже сквозь веки я видел, как мигает, нагреваясь, левая лампа.
        Подъем!
        В дверь несколько раз ударили резиновой дубинкой. Это означало, что заключенному Каверину надлежит подняться с постели, отойти к стене, расставить ноги широко в стороны, а руки упереть в упругий светлый дерматин.
        Дождавшись, когда я застыну в позе унизительной покорности, в изолятор вошли два амбалистых санитара.
        - Руку! Металлическое кольцо обожгло запястье.
        - Вторую!.. Пошел!
        Десять минут насанитарно-гигиенические мероприятия.
        Уборная маленькая и аккуратная. Интересно, что каждый раз меня водят в сортир и процедурный кабинет по совершенно пустому коридору. Неужели они вывезли отсюда всех психов? Или, может, туалет служебный?
        После утреннего моциона меня прежним порядком вернули в изолятор, и через десять минут я получил пластиковую тарелочку с кашей. Я поглощал пищу, сидя на кровати, и опять гонял в голове мысли о смерти. Чтобы уморить себя голодом, никаких подручных средств не требуется. Способ, конечно, верный. Не могу же я, игипетский бог, существовать без белков и углеводов! Но по здравому размышлению я давно отказался от этой замечательной идеи. Даже нормального заключенного можно держать на принудительном кормлении годами. Не хочу, чтобы мне в нос совали трубку. Поэтому послушно ем кашу.
        Доктор Максимов сегодня задерживался, и впервые за несколько недель у меня вдруг появилось свободное время после завтрака. От нечего делать я несколько раз обошел по кругу свою маленькую камеру, отжался от пола, достал из-под подушки томик Блока в мягком переплете, рассеянно перелистал страницы. Я не очень люблю Блока и стихи вообще.
        В дверь опять заколотили дубинкой, и я быстро спрятал книгу под подушку. Санитары, конечно, знают про томик, но лучше их лишний раз не дразнить.
        В процедурной меня ждал приятный сюрприз. Даже два. Вместо Максимова в кабинете был Руцкевич, а ассистировала ему Машутка. Я люблю, когда она ассистирует. По странному стечению обстоятельств она почти всегда работает вместе с Руцкевичем, изредка - с Максимовым и никогда - с Вебером. Поэтому у меня нет к Машутке подспудного предубеждения. Машутка похожа на фигуристку, она совсем миниатюрная, тоненькая, как девочка-подросток, у нее темно-каштановые волосы, собранные на затылке, и приятный голос. Мне нравится говорить с ней или хотя бы смотреть на нее. Она - единственное, на что вообще стоит смотреть в этом скорбном заведении.
        Санитары помогли мне снять куртку и брюки и усадили в кресло, вроде стоматологического. Зафиксировав ремнями мои запястья и лодыжки, амбалы выпрямились и разом поглядели на доктора.
        - Свободны, молодые люди, - разрешил Руцкевич. - Курите пока. Я вас вызову.
        Санитары двумя бочкообразными привидениями неслышно выплыли из процедурной.
        Пока Руцкевич, неразборчиво напевая себе под нос, возился с ноутбуком, мною занялась Машутка. Она споро принялась клеить на меня круглые блямбы датчиков, поминутно заливаясь краской от того, что ее пальцы касаются моей груди и бедер. Машутка вообще часто краснеет. Довольно смуглая кожа это неплохо скрывает, но внимательного наблюдателя не проведешь. Помню, когда ей пришлось поставить мне укол в ягодицу, она чуть не умерла от смущения. Хотя уколы она делает просто классно.
        Закончив с датчиками, Машутка сломала ампулу, вскрыла разовый шприц и, протирая спиртом мою многострадальную руку, быстро сказала шепотом:
        - Я вам Гумилева принесла, а они сказали «не фиг». Я потом передам, когда Эдик будет дежурить… - Она опять покраснела и поправилась: - В смысле, Эдик передаст.
        Я тоже шепотом процитировал по памяти:
        …Сама ложилась мята нам под ноги,
        И птицам с нами было по дороге,
        И рыбы поднимались по реке,
        И небо развернулось перед нами…
        Когда судьба по следу шла за нами,
        Как сумасшедший с бритвою в руке.
        Машутка поглядела на меня очень серьезно и с сомнением сказала:
        - По-моему, это не Гумилев.
        Я улыбнулся со всей искренностью, на какую только был способен:
        - Может, и не Гумилев. Все равно спасибо. Машенька, вы просто чудо. Без вас я бы тут вконец свихнулся. Спасибо…
        - Тише, Сергей Ипатьич идет. - Машутка хлопнула узкой ладошкой по сгибу моей руки, ловко вколола мне в вену раствор и добавила нарочито громким голосом: - Сергей Ипатьич, все готово!
        Руцкевмч подошел к креслу и, чуть нагнувшись ко мне, проговорил традиционное:
        - Доброе утро, любезный. Как наше самочувствие
        Когда-то меня бесил этот вопрос, теперь я привык.
        - Спасибо, хорошо.
        - Сейчас мы это проверим. - Док потер руки, велел Машутке садиться за бук и, перешагивая через провода, пошел настраивать аппаратуру.
        Сейчас он начнет, сверяясь со списком, задавать мне нелепые вопросы и диктовать Машутке показания своих приборов. Машутка будет стучать пальцем по клавишам, а я буду давать ответы, смысл которых никого не интересует. Зато, в отличие от Вебера, Сергей Ипатьич не берет у меня пункций из позвоночного столба.
        Они явно не знают, что со мной делать. Тычутся наобум, клюют то там, то здесь, морщат ученые лбы, пытаясь найти источники моего чудовищного метаболизма. Представляю, как силовики и военные прыгали сначала от изумления, а потом от восторга, когда на их столы легли анализы удивительного психа. Может, стоило на самом первом допросе сказать: «Да, вашу мать, моя работа! Хотел, понимаете, колечко с мобильником забрать, а она орать начала, дура»? Впрочем, от психиатрической экспертизы мне было так и так не отвертеться, тем более после того, как всплыли шестая и девятая. А потом еще одну чужую навесили… Игипетский бот! Какая мне теперь разница? Что бы я ни говорил, в чем бы ни признавался, меня все равно будут держать здесь, рассматривать через микроскопы, светить рентгеном, исследовать. Я слишком ценный субъект… Или объект? Максимов два раза заставлял меня пить кровь из пластмассовых пакетиков, а это почище, чем пункция из позвоночника. Все равно, что алкашу после недельного запоя предложить рюмочку жигулевского пива. Чистой воды садизм. Таких, как я, не интересуют сокровища донорских пунктов или сточные
канавы скотобоен. Можно загрызть сотню пьяных бомжей и остаться пустым. Ночь - время любви. Носферату насыщается только страстью, страстью крови. И это не иносказание.
        Для того чтобы вылить, высосать, выжать человека, нужно возбудить в нем интерес хотя бы на уровне сексуальной интрижки. Тогда горячая солоноватая струя отрывает тебя от земли, наполняя потоком счастья и невиданной мощи. Ты сам становишься, как поток, ты можешь быть чертом, богом, Майклом Нитоном. Ты можешь ходить по воздуху, обращаться в тень. Тебе не нужно высасывать всю кровь без остатка. Достаточно пары глотков, чтобы сделаться всесильным… Всесильным и чудовищным, поскольку оборотная сторона этой золотой гинеи - смерть. Девятьсот девяносто девять людей из тысячи умирает после укуса вампира. С этим нельзя ничего поделать. И лишь один укушенный из тысячи сам становится вампиром, обреченным на вечный поиск пропитания. С этим тоже ничего нельзя поделать. Судьба. Неизбежность. Ты становишься всесилен и зависим. Понравиться - очаровать - соблазнить - убить. Теперь я жалею, что пять лет назад не умер от укуса Надин…
        К концу четырехчасового сеанса я вымотался, будто вагоны разгружал. Наверное, так действует на меня гадость, которую они вкалывают в вену. Поддерживаемый санитарами, я с трудом поднялся на ноги.
        - До свидания, молодой человек, - сказал Руцкевич, не отрывая глаз от монитора. - Послезавтра мы продолжим.
        Две пары крепких рук вежливо, но настойчиво повлекли меня к выходу.
        - До свиданья, Сергей Ипатьевич. С вами, как всегда, было приятно общаться. - Несмотря на усталость и мягкий напор санитаров, я отыскал взглядом серые испуганные глаза Машутки и улыбнулся только ей.
        Интересно, что Машутка обо мне думает? Наверное, считает, что заключенный психбольницы Каверин Андрей Евгеньевич - невинная жертва судебной ошибки. Трогательно и смешно, тем более что до суда дело так и не дошло, психов не судят. Но если она принимает меня за жертву, то пускай. А мне? Не то чтобы я питаю насчет Машутки какие-то иллюзии, строю планы, пытаюсь искусственно внушить ей симпатию. Пожалуй, нет. Все это выходит автоматически, рефлекторно. Образ мышления носферату. Обаяние, которое в крови. Тоже своего рода обреченность.
        В изоляторе я бухнулся на кровать, подтянул колени к подбородку и почти сразу уснуи. Мне приснилась Надин. Будто мы в незнакомой комнате с окнами, наглухо занавешенными тяжелыми бархатными шторами. Надин стоит ко мне спиной в своем любимом платье от Сони Рикель, красном, с декольте чуть не до самого крестца. Я неслышно подхожу к ней сзади, обнимаю за плечи. Она оборачивается, и я натыкаюсь на испуганный и доверчивый взгляд больших Машуткиных глаз. Нисколько не удивляясь метаморфозе, начинаю кончиками пальцев осторожно поглаживать сливочно-матовую шею ниже аккуратного каштанового узелка, стянутого красной лентой. Касаюсь чуть-чуть сильнее и чувствую, как пульсирует под кожей тугая горячая жилка. Во рту ни с чем не сравнимый солоноватый привкус. Зудят десны, раздвигая свою влажную розовую плоть… Нагибаюсь ближе, еще ближе. Нежные светлые волоски призывно щекочут мои губы. Нахожу ртом тугую горячую жилку и что есть сил сжимаю челюсти…
        Я резко сел на постели и почти сразу понял, что не один. Напротив моей лежанки, прямо на поду, скрестив ноги по-турецки, сидела Надин, сытая и совершенно пьяная. Лампы под потолком уже не горели, но я прекрасно видел, что ее рот и подбородок густо испачканы кровью.
        - Привет, - сказала Надин чуть заплетающимся языком. - Бон суар.
        - Привет. - Я откинул одеяло и спустил ноги на пол. - Наелась и решила навестить голодных? Удивительная тактичность!
        - Экий ты зануда… - Надин погрозила мне пальцем. - Я по тебе соскучилась.
        - Быстро, - сказал я скептически, - с последнего визита и полгода не прошло.
        - Пять месяцев, - поправила меня Надин. - Пять месяцев и восемь дней.
        - Понятное дело, - сказал я, - стоит попасть в беду, и все про тебя забывают.
        - Ну, в известной мере ты сам виноват, - Надин развела руками. - Питаться нужно регулярно, а не когда анорексия начнется. Узник Дахау на охоте. Но ты же у нас тонкая…
        - …и арюстюкратическая натура, - закончил я.
        В сущности, Надин права. Надин всегда права. Ей черт знает сколько лет, хотя выглядит она едва на двадцать пять. Родом она то ли из Прованса, то ли из Лангедока. В огромную страну Россию перебралась чуть ли не при Хрущеве. Когда Надин волнуется, у нее появляется забавный акцент. Она мой первый учитель, мастер профтехобразования. Именно ей я обязан тем дерьмом, в котором сейчас барахтаюсь. Что я могу сказать ей в свое оправдание? Что старался свести количество убийств к минимуму? Что жалел и жалею тех дурочек из ночных клубов? Рассказать, как трудно выбирал из дискотечных знакомиц самых никчемных и развратных? Как оттягивал и оттягивал день крови? Как выходил на охоту почти пустой? Она не поймет. Она скажет: «Оттого и дал себя поймать, что был пустой. Одна маленькая случайность, одна неудача - и ты за решеткой». Что тут можно возразить? Наверное, я был плохим человеком и паршивым вампиром.
        Надин ободряюще ткнула меня в коленку. Ее легкая призрачная рука свободно прошла через ткань пижамных брюк, скользнула сквозь плоть и кости моего коленного сустава.
        - Хватит болтать, доходяга! Я по делу. - Надин поднялась с пола и села рядом со мной, забравшись с ногами на одеяло. - У меня для тебя сюрприз.
        - Будешь носить мне передачи в тюрягу?
        - И не подумаю! - Надин тряхнула взлохмаченными у дорогого стилиста локонами. - Я собираюсь тебя отсюда вытащить. - Увидев мою скептическую ухмылку, она придвинулась почти вплотную и жарко задышала мне в ухо. - Я сегодня сильная, Анри. Я очень сильная. Я сегодня зарезала свинку!
        - По тебе заметно, - пробормотал я.
        - Я его почти полгода откармливала, - не обращая на меня внимания, шептала Надин. - Милый такой студентик, дурачок, вроде тебя. Втюрился по уши.
        - Полгода? - переспросил я недоверчиво. - С осени?
        Надин сыто ухмыльнулась:
        - А то! Приручала… обхаживала… динамила. Все для тебя, Монте-Кристо. Слушай сюда! Видеокамеры отключены, охранник у мониторов видит сны. Сейчас я вырублю его напарника, а ты…
        - Ничего не выйдет, - сказал я. - Из меня помощник никакой.
        - А мне помощь не нужна, - зловеще и ласково сказала Надин. - Она ведь сегодня дежурит? Так?
        Я неохотно кивнул.
        - Больше нам ничего и не надо. Я сама загоню свинку. - Губы Надин раздвинулись в хищной улыбке. - Тебе останется только забить. Ты нравишься ей, Анри. Она почти влюблена. Ты высосешь ее и уйдешь. А я встречу тебя на набережной, возле скамеек. Пару месяцев отсидишься в надежном месте, за это время Аскольд сделает документы и визы. Тебе нужно только сфокусировать меня на девушке.
        Я опять кивнул. Игипетский бог! А какой у меня выбор? Одни обречены на смерть, другие - на жизнь, плевать, что она местами хуже смерти… Если бы я мог выбирать…
        - Сосредоточься.
        Я послушно закрыл глаза и постарался сосредоточиться.
        Тук, тук… Тук, тук… Сначала тихо, потом все громче и ближе. Кровь стучит в уши бубном камлающего шамана. Ночной мрак вливается под веки, тягучий патокой заполняет мою несчастную голову… Тук, тук… Тук тук…
        - Ну все, до скорого, - быстро сказала Надин; и в ту же секунду вспыхнули люминесцентные лампы под потолком.
        Я, не шевелясь, сидел с закрытыми глазами и слышал, как проворачиваются ключи в замке, как с металлическим лязгом сдвигается засов, как натужно ползет в сторону тяжелое полотно двери. Я слышал своим ненормальным слухом, как мягко ступают по полу маленькие ноги в теннисных туфлях. Почти бесшумно. Так мог бы ступать я или кто-то из моих товарищей по несчастью… Ближе, еще ближе. Тишина, только легкое прерывистое дыхание.
        Я открыл глаза. Она стояла в полушаге от меня в белом халатике до колен, в смешной медицинской шапочке. Аккуратная, как фарфоровая статуэтка. В глазах застыло недоумение. Она не очень понимала, зачем пришла в изолятор для буйных, и была слегка напугана; казалось, она ищет логику в своем нелепом поступке. Она стояла передо мной, очарованная и очаровательная, а я молча глядел на нее снизу вверх. Тишина плела между нами невидимую паутину, соединяя наши лица, плечи, руки тончайшими стеклянными нитями.
        - А я знала, что вы не спите, - проговорила девушка и вздрогнула от звука собственного голоса.
        Левая лампочка под потолком, наконец, перестала мигать.
        - Я вам не помешала? - Машутка взглянула на меня с беспомощной доверчивостью.
        Я покачал головой. Девушка тревожно оглянулась на дверь, и почти сразу ее лицо озарилось счастливой догадкой.
        - Вот! - Она достала из кармана потрепанную на углах книжицу в светлой обложке. - Решила занести… Это вам.
        Мои пальцы поймали тыльную сторону ее небольшой ладони.
        - У меня дежурство сегодня, - неуверенно объяснила Машутка.
        Я потянул ее за руку, и она послушно присела на краешек кровати, почти в то самое место, где минуту назад сидела призрачная Надин. Присела и напряженно уставилась в пол. Ладошки, сложенные лодочкой, девушка зажала между коленей, словно прилежная ученица. Я коснулся ладонью ее волос. Она едва заметно вздрогнула, но не отстранилась. Я видел, как наливаются пунцовым ее щеки. Осторожно, боясь вспугнуть, разрушить хрупкое доверие, я начал ласкать ее шею. Она не возражала, замерла пугливой зверушкой, готовой внимать любой ласке. Кончики моих пальцев скользили по теплой бархатной коже, по гибким хрящикам нежного детского ушка, вниз, к беззащитному манящему изгибу, туда, где пульсирует жилка на покорной сливочно-матовой шее. Нестерпимо и сладко зазудели десны. Во рту разлился знакомый чуть солоноватый привкус. Я, как ныряльщик на берегу потока, готовился броситься в густые багряные струи восторга. Не было ни страха, ни сомнения, только где-то глубоко внутри шевелился крохотный предательский червячок. Черт! Я слишком долго был взведенной стальной пружиной. Я слишком давно предвкушал этот момент, ждал его,
вожделел. Это походило на чудовищной силы эрекцию, только эректирован был я весь, каждая клеточка моего тела. Всего одно движение! Один укус! Ну! Смелее! Чуть-чуть поверни головку. Господи, какие красивые глаза! Огромные, серо-лучистые, глубокие, в них кет страха, нет похоти, лишь всеобъемлющее, всепоглощающее понимание. Черт! Черт!!! Не могу.
        Я резко отстранился. Машуткины чудесные глазищи испуганно мигнули.
        - Спасибо, Машенька. - Я ловко вытащил книжку из ее ослабевших пальцев. - Только в изолятор по ночам ходить вот так, запросто, больше не надо. Хорошо?
        Постепенно возвращаясь к реальности, Машутка смотрела на меня со смесью ужаса и восторга.
        - Тогда я, наверное, пойду? - сказала она шепотом.
        Я кивнул и до хруста сжал челюсти. Она поднялась и неуверенно пошла к двери. Я отвернулся.
        Лязгнула, закрываясь, дверь. Ключ четырежды провернулся в обратном направлении. - Сэ дьябло! - Пряно посреди палаты возникла взлохмаченная Надин. Глаза ее были вытаращены, что в сочетании с засохшей вокруг рта кровью производило жуткое впечатление. - Ты!.. Ты!.. Каверин, ты совсем спятил? - шепотом заорала Надин, упирая в бока жесткие кулачки. - Ты совсем с ума сошел, интеллигент хренов?! Зачем ты ее отпустил?
        Я задумчиво молчал, оперев подбородок на сплетенные в замок пальцы. Что я мог ей сказать?
        - Что это за фокусы?! - шипела Надин, казалось, она готова меня в куски разодрать. - Ты думаешь, я все это для развлечения своего проделала?!
        Я молчал, прислушиваясь к своим ощущениям.
        - Идиот! Ты хочешь стать лабораторной крысой? Ты хочешь жить здесь всю оставшуюся вечность? Имей в виду, я и пальцем больше не шевельну! С меня хватит! Я сделаю себе визу и уеду в Карпаты к Жаклин, в Брашов, к черту на кулички! Выпутывайся, как хочешь! - Надин осеклась и отступила на шаг, - Бон сан, - пробормотала она, отступая еще на шаг. - Что происходит?
        Я глупо улыбался.
        Надин подскочила ко мне вплотную, нагнулась, принюхиваясь, протянула ладонь к моему лицу, будто, забывшись, хотела его потрогать, потом отдернула руку и, не спуская с меня глаз, двинулась по периметру комнаты. Совершив полный круг, она села на пол и уставилась на меня, как на экспонат кунсткамеры.
        - Ты… Ты больше не охотник, Анри… Ты «донор», - проговорила Надин, то ли обличая, то ли спрашивая, - Ты только что стал «мясом». Или я не в своем уме?
        - Ты знаешь, - сказал я блаженно, - я совсем не чувствую голода.
        - Ты сыт? - недоверчиво спросила Надин.
        - Нет, я не сыт, но и крови я не хочу… ни капельки. Это как… - я затруднился, - почти как было раньше, до того, как ты меня укусила. Надин, кажется, я снова стал прежний.
        Надин ошарашено покрутила головой.
        - А я думала, это все легенды, - пробормотала она после минутной паузы.
        - Какие легенды?
        - Другого объяснения у меня нет. - Надин развела руками. - Носферату не может любить. Любовь - удел людишек, им нечего терять, у них нет вечности. Любовь - это всегда жертва, а мы привыкли принимать жертвы, но не приносить. Помнишь наш ужин при свечах, когда я привела эту… Танечку… или Тонечку?.. Я говорила тебе, что вампир, познавший чистую любовь, изгоняется из клана и становится обычным, становится человеком, Анри.
        - Помню. Я думал, ты просто пересказала мне вампирскую байку.
        - Выходит, что нет. Мы помолчали.
        - Это действительно старая история, - задумчиво сказала Надин. - Я думала, теперь так уже не бывает. Я не знала ни одного из наших, с кем бы это произошло. Я даже не слышала имени Носферату, познавшего чистую любовь… до сегодняшнего дня не слышала. Знаешь, Анри, за последние сто лет нас стало ощутимо больше, и не только потому, что люди забыли про серебряные пули. Увеличился процент восприимчивых. Раньше выживал один из двадцати, а то и тридцати тысяч укушенных, теперь вампиром становится каждый тысячный. Не могу сказать, хорошо это или плохо, но если ночные охотники сделаются нормой, то под Луной очень скоро станет тесно, и, может, оно совсем неплохо, что возможна ремиссия. Я не хочу воевать за еду. - Она засмеялась. - А ты с самого начала был странноватый. Но ты мне нравился.
        Надин поднялась на ноги и бездумно отряхнула джинсы.
        - Что же со мной теперь? - спросил я, продолжая улыбаться. Мне было хорошо. Так хорошо мне не было, наверное, ни разу в жизни. Абсолютное, всепоглощающее счастье свободы.
        - Не знаю. - Надин пожала плечами. - Отныне ты по всем документам, да и по сути своей, рядовой псих. Когда лобастые потеряют к тебе интерес, они для проформы года три подержат тебя на таблетках и, глядишь, выпустят под надзор. А может, тебя определят в тюрягу, тогда лет через двадцать сможешь подать прошение о помиловании. Теперь ты человек, Анри, живи надеждами.
        - Надежды - это замечательно. - Я никак не мог согнать с лица счастливую улыбку.
        - Блажен, кто верует. - Надин криво усмехнулась. - Прощай, Анри. Смотри, не попадайся мне ночью. Сожми кулак.
        Я повиновался.
        - Маленький подарок, - сказала моя бывшая наставница, - на память. Поступи с ним, как знаешь. - Она повернулась ко мне спиной и рассыпалась клочьями серого тумана.
        Некоторое время я смотрел туда, где она только что стояла, и бессмысленно повторял про себя: «Невидима, но несвободна». Потом я разжал кулак. На ладони лежал последний подарок Надин - половинка лезвия от безопасной бритвы. Я пощупал его пальцем и расхохотался. Поступи с ним, как знаешь! Ну, уж дудки! Теперь-то у меня есть выбор; он небогат, но это мой выбор. И я намерен выбирать. Кто знает страшный смысл слова «предопределенность», тот поймет мою радость. А лезвие пусть пока полежит здесь. Я раскрыл томик Гумилева, вложил бритвочку между страницами и сунул книгу под подушку, потом посмотрел на потолок и опять засмеялся: Машутка забыла погасить лампы. Что ж, спать со светом даже забавно.