Движение к цели Дмитрий Ромов
        Цеховик #2
        Новая жизнь стала реальностью. Я осмотрелся и освоился, стал обычным советским старшеклассником. Правда, я знаю то, что никто больше не знает. Так что пора двигаться дальше. Пусть я песчинка в жерновах истории, но ведь зачем-то я попал в прошлое! Значит нужно не просто наслаждаться юностью, а попытаться сделать что-то важное, тем более, примеры мне известны. Главное, правильно выбрать цель и идти прямо к ней!
        Дмитрий Ромов
        Движение к цели
        1. Это, как раз, самое начало
        Лида машинально берёт кассету из моей руки и не понимающе на неё смотрит.
        - Что это? - гневно спрашивает она.
        - Всё, что на сегодняшний день является наиболее важным. Здесь аудиозапись, подтверждающая, что вы использовали половые сношения с несовершеннолетним подростком для того, чтобы выжать из него показания и сфабриковать дело против честных людей, самоотверженно работающих на благо нашей советской Родины.
        - Что?!
        - Кассету можете оставить себе, у меня есть ещё несколько экземпляров. Могу, кстати передать один в горком партии. Вот прямо Ефиму Прохоровичу и передам. Пусть и там узнают, какие методы практикует наша доблестная милиция чтобы дискредитировать честных тружеников и, в частности, майор Баранов.
        - Разумеется, - соглашается Ефим Прохорович. - Мы на ближайшем же заседании рассмотрим этот вопрос. Я думаю, первый секретарь проявит большой интерес, если так можно выразиться. А как работает майор Баранов видно и невооружённым глазом. Как птицу. По полёту.
        - И в Комитет Государственной Безопасности есть что передать, - забиваю я новый гвоздь в гроб Баранова. - Они уж точно будут восхищены работой коллег из ведомства товарища Щёлокова.
        - Товарищ майор! - восклицает Лида. - Это не…
        - Пошла вон! - коротко бросает он.
        - Но это не может бы…
        - Вон! - орёт он и, поискав глазами помощника, добавляет. - Иващук, операцию прекратить. Всем немедленно покинуть здание!
        - Ответственные товарищи собираются в выходной день, - гнёт своё Ефим Прохорович, - жертвуют своим личным временем для того, чтобы наградить передовиков советской торговли!
        Он достаёт из развороченного портфеля красный вымпел и подаёт его Гусыниной.
        - Поздравляю, Любовь Петровна, ваш коллектив признан победителем месячника образцового обслуживания покупателей. Вот при каких обстоятельствах приходится вручать. Но ты-то не виновата. Здесь и директор райпродторга присутствует, но товарищу Баранову всё это глубоко до п*ды. Вы уж простите за прямоту, товарищи. Он нарушает законность и ему всё нипочём. Партбилет положишь! - вдруг резко повышает он голос, - Под суд пойдёшь! Ты не советский милиционер! Ты… ты…
        - Оборотень в погонах, - подсказываю я.
        - Вот именно! - соглашается Ефим Прохорович. - Оборотень в погонах! Ладно, мы с тобой ещё поговорим. Потом. Иди пока. Займись личным составом, майор.
        Если бы нужно было изображать Ефима Прохоровича в кино, то лучше, чем Олег Табаков, его никто бы не исполнил. Я прямо наслаждение получаю, представляя это.
        - Мы, конечно всё тщательно проверим, - не говорит, а практически лепечет майор. - И запись прослушаем, но Лейтенант Пирогова, считайте уже уволена. А по результатам проверки, если подтвердится связь с несовершеннолетним…
        - Только вот торопиться не нужно - перебивает Ефим. - Начальник должен воспитывать, а не карать. Так что воспитывай. Как только уволишь, кассета сразу в КГБ пойдёт. Понял? Ну вот, иди пока, думай, как дальше жить будешь.
        Ну и жук ты, Ефим Прохорович. Ну и проныра. Пропал майор со своей полюбовницей Лидой. Теперь до погоста будет на крючке болтаться. А там, как баблом повяжут, Лидка не нужна станет. Судить никто её не будет. Выпнут под зад и всё. Поедет к родителям в деревню в худшем случае. Хотя на самом деле, это лучшее, что с ней могло бы произойти. Подальше от соблазнов, поближе к коровьему вымени. Глядишь, ещё и человеком станет, замуж выйдет, осчастливит какого-нибудь зоотехника.
        - Ну что, - говорит повеселевшая Любовь Петровна, когда майор уходит, - к столу?
        Она подходит к двери и кричит:
        - Зина, накрывай!
        - А ты молодец, - говорит Ефим Прохорович, подходя ко мне. - Ловко всё обставил. Как шахматист. Настоящий гроссмейстер. Не только угрозу отвёл, но ещё и пользу нам принёс. Теперь этот майор… Ну, неважно. Ты мне скажи, ты комсомолец?
        - Да, комсомолец.
        - Молодец. Надо тебя будет продвинуть по этой линии. Ты общественной деятельностью занимаешься?
        - Ага, комсорг школы. Я.
        - Вот! - расцветает он. - Молодец! Сразу видно наш человек, настоящий комсомолец.
        А вот тут ошибочка. Не ваш я. И не сдал я вас хитрожопых и прожорливых чинуш только из-за Платоныча, да немного из-за тёти Любы. Простая хорошая баба она, не гнилая. А ещё потому, что Лидка сука беспринципная. Нет, не беспринципная, а неразборчивая в средствах и нечистоплотная. Бесануло меня.
        Ну а ты, товарищ Ефим, судя по всему вообще дерьма кусок. И что у тебя в голове творится, если ты пособника хапуг и ворюг называешь настоящим комсомольцем? Подгнило что-то в Датском государстве. И в советском тоже. Твою же за ногу.
        Чувствую себя как между молотом и наковальней, между ложью и неправдой. Свой среди чужих, чужой среди своих. Хоть в монахи иди. И пошёл бы, только без баб тяжело… Да, точно! Пойду-ка я прямо сейчас к Таньке и займусь профилактикой депрессии.
        Зина приносит угощение. «Посольскую», икорочку, колбаску, ветчину. Старшие товарищи начинают отмечать ловкое заарканивание цепного пса Баранова и открывающиеся горизонты в связи с его новым зависимым и подчинённым положением.
        - А всё-таки, - говорит Игорёша, замахнув чарку горькой и стуча указательным пальцем по столу, - это было излишне рискованно. Опасно было доверяться мальчишке в вопросах безопасности.
        - Этот мальчишка, - оппонирует ему товарищ Ефим, - имеет крепкий революционный дух. Он всех нас перерастёт, вот посмотрите. Это вам говорю я, партиец со стажем.
        - Всеобщая верa в революцию есть уже начало революции, товарищи, - говорю я, проглатывая «р» на манер вождя. - Жалко, я не пьющий, а то я бы с вами подискутировал. Но, поскольку трезвый нетрезвому не товарищ, я с вами прощаюсь. Было приятно познакомиться и снова увидеться. Мы настоящая сплочённая ячейка подполья, желающая истинного блага советскому народу. Всего вам доброго и до свидания. Тётя Люба, в понедельник не приду, ладно?
        - Да, Егорушка, отдохни, конечно. Спасибо тебе, голубчик.
        - Далеко пойдёшь, - трясёт мою руку товарищ Ефим. - Грамотно излагаешь. Ещё встретимся, Егор.
        Игорёша пожимает мою руку молча и глядя в сторону. Ну и хрен с ним.
        Я еду в общагу к Татьяне, но её не оказывается. Надо сказать, чтобы записала мне график дежурств. А то так вот не набегаешься. Обидно, конечно. Я-то уж размечтался. Колбасы ей купил. Не палёной, настоящей, с мясокомбината. Шит!
        Я выхожу из общаги и бреду, куда глаза глядят. Выхожу на Островского и шагаю мимо Горсада, роддома и третьей городской. На улице светит солнце, лёгкий морозец пощипывает щёки. Прохожие спешат по своим делам, улыбаются, радуются солнечным лучам. Они, эти лучи, попадая на меня вызывают маленькие впрыски серотонина и я немного успокаиваюсь, вдыхаю холодный кислород и щурюсь на солнце.
        Ноги несут меня на площадь Пушкина и доставляют к конечному пункту маршрута, дому Большака. Я поднимаюсь и звоню в дверь. Она открывается и Платоныч молча отступает пропуская меня вовнутрь.
        - Простите, я без звонка, - говорю я.
        - Я надеялся, что ты придёшь, - отвечает он. - Проходи.
        - Это вам, - протягиваю я ему свёрток. - Не ваша, с мясокомбината. Говорят.
        - Наша лучше, - усмехается он.
        - С копытами-то? - поднимаю я бровь.
        - Всё по ГОСТу, даже лучше, чем по ГОСТу. Ты не представляешь, что туда на мясокомбинате пихают. Мой товарищ там директором работает.
        - А в «Макдональдсе» вонючий серый фарш обрабатывают аммиаком, чтобы он стал красивым и розовым, - говорю я.
        - Вот капиталисты проклятые, травят народ. Есть хочешь?
        - А что у вас? Можно вообще-то закусить, я без завтрака. Устрицы небось?
        Он улыбается и качает головой.
        - Пошли на кухню. Пельмени. Домашние. Будешь? Сейчас отварим. Выпить хочешь?
        - Не пью я. Раньше выпил бы. Стакана два. Но теперь смотрю на это крайне негативно. Новая жизнь диктует новые правила.
        Он усмехается.
        Мы идём на кухню. Платоныч ставит на плиту кастрюлю с водой и вытаскивает из морозилки пельмени. А ещё достаёт из холодильника солёные огурцы кусочек сала и начатую бутылку водки. Он отрезает несколько кусочков чёрного хлеба и тоненьких, просвечивающих ломтиков сала. Делает маленькие бутербродики.
        - Пока пельмени варятся, - говорит он и наливает себе рюмку.
        Выпивает и заедает хлебом с салом.
        - Бери, не стесняйся.
        Я беру. Какое уж тут стеснение. Отличное сало, как я люблю… Вода закипает и Большак забрасывает пельмени и наливает ещё рюмку.
        - Юрий Платонович, - говорю я. - Не пойму я, как вы-то среди этих рож оказались? Вам не противно с этими Игорёшами да товарищами Ефимами дела вести? Они же, честно говоря, довольно мерзкие твари. Если бы вы с Любой не были в их схеме, они бы поехали сегодня в холодные мрачные чертоги. Я ведь до вчерашнего вечера так и хотел поступить.
        - И почему не поступил? - спрашивает он.
        - Да потому что вы оказались Деточкиным, а я не оказался Ефремовым. Вы догадались, кстати, что это я на производство проник? В Атаманке.
        - Догадался.
        - И ничего не сказали? Почему? Хотели, чтоб я вас сдал? У самого сил остановиться нет, ждали, что я за вас всё решу?
        - Может и так, - пожимает он плечами. - А может и не так. Расскажу когда-нибудь.
        - Всемирный человек загадка, - усмехаюсь я. - Ну, и чего мне делать прикажете? Воровать вместе с вами? Увольняюсь я. Буду на ставках зарабатывать. Хотя это тоже не так просто. Наши-то выигрывают постоянно. Пока, по крайней мере.
        - А что, потом перестанут?
        - Потом перестанут.
        - Почему?
        - Потому что п*дец наступит. Благодаря таким как вы тоже, между прочим. И не в последнюю очередь.
        - Рассказывай, - кивает он.
        - Уверовали что ли? Или хотите посмотреть, насколько моя шиза далеко простирается?
        - Неважно. Ты расскажи, а я послушаю.
        - Давайте, сначала вы расскажете, как до жизни такой дошли.
        - Да чего здесь рассказывать? Итак понятно. Есть возможность, есть единомышленники, есть полипы типа Ефима, гадкие, но необходимые. Вот и всё.
        - Значит имеется цель? Для чего деньги-то? Их потратить, по большому счёту не на что. На дом в Крыму? Есть он у вас?
        - Есть, - кивает он.
        - А банки трёхлитровые с золотыми изделиями?
        - Нет пока.
        - Ну, и зачем? Хотите построить что-то или развалить? Хотите Союз разрушить?
        Он молчит, только смотрит на меня.
        - Плохая идея.
        - Вообще, даже мысли такой не было. А почему плохая?
        - Потому что я видел, что из этого вышло. Крупнейшая геополитическая катастрофа двадцатого века, по официальной версии.
        - И тебя что, прислали всё исправить?
        - Ага, как терминатора. Аста ла виста, бэби. И ещё айл би бэк. Никто меня не присылал. Я не знаю как здесь оказался. Попал под машину, а здесь очнулся, вывернувшись из-под машины. Вот и вся история. Там я подполковник полиции пятидесяти лет отроду, а здесь ученик десятого класса.
        - Полиции?
        - Да, милицию переименовали в одиннадцатом году.
        - В две тысячи одиннадцатом? А почему?
        - Да, делать нехер было, вот и прикалывались. Испанский стыд, короче.
        - Хм… Ну и как вы там живёте? Видеосвязь создали?
        - У каждого ребёнка есть мобильный телефон. Вот такой плоский брусок, - я показываю размер пальцами. - Одна сторона это экран. Это мощный компьютер. Можно звонить, разговаривать, как по обычному телефону откуда угодно. Можно видеть того, с кем разговариваешь. Можно фотографировать, снимать видео, пользоваться картами, заказывать билеты, такси, делать покупки, читать книги, смотреть кино, получать любую информацию из всемирной сети. Дохрена чего можно. Все эти мобильные телефоны делает знаете кто? Для всего мира.
        - СССР вряд ли. Америка?
        - В Америке его придумали, но делают в Китае. Сейчас вообще всё в Китае делают. Не всё, конечно, но многое.
        - А у нас?
        - А у нас бабки пилят в основном. Как начали с девяностых, так и пилят. А ещё золотому тельцу поклоняются. Что лучше, кодекс коммуниста или золотой телец?
        Платоныч пожимает плечами.
        - А я так скажу, кодекс лучше. Он человеку нравственные ориентиры даёт, а для тельца человек корм.
        - То есть что, капитализм что ли?
        - Ага, капитализм. И далеко не самый лучший. То есть строй поменялся, а простому человеку хорошо не стало. Мягко говоря. И, кстати, вместо Союза сейчас пятнадцать независимых государств. И везде нас не любят, спасибо дедушке Ленину и его национальной политике. Я вот гражданин Российской Федерации. Догадайся, как глава государства называется.
        - Не знаю. Как?
        - Президент. А парламент - это Дума, как при царе батюшке. Лучше бы кого-нибудь из рода Рюриков на трон посадили, честное слово.
        - А ты не американский шпион, случайно? Или, может, провокатор КГБшный?
        - КГБ нет, теперь это Федеральная Служба Безопасности. А пиндосов я недолюбливаю.
        - Каких ещё пиндосов?
        - Так у нас америкосов называют. Уничижительно, ясно дело.
        - А как дела с автоматизацией производств и компьютерами? Если такие телефоны, то на производстве везде роботы, наверное? У нас сегодня один математик выступал. Конференция была по повышению эффективности труда, мне тоже пришлось там побывать. Так вот, математик этот из института какого-то там из Академии Наук выступал. Проблем управления, что ли. Интересные мысли задвигал. Березовский. Не знаешь ты такого?
        - Борис Абрамович? - распахиваю я глаза.
        - Да, вроде Абрамович. Знаешь?
        - Да его все знают. Россия всего за несколько лет превратится из мировой сверхдержавы в нищую страну. И это случится безо всякой войны. И везде, где не копнуть, будет Березовский и такие как он. Пойти грохнуть его к херам и не ждать, пока его в Лондоне удавят? Может, в этом моё предназначение?
        - Как это возможно? Ничего не хочу сказать, но в это всё очень трудно поверить.
        - Ладно, Юрий Платоныч, пойду я. Муторно как-то. С собакой погуляю да почитаю «Таис Афинскую».
        - Погоди. Расскажи всё. Всё что будет.
        - Неужели всё-таки верите?
        - Ты расскажи, а там посмотрим.
        Ну я и рассказываю. Про Черненко и Андропова. А потом про Горбачёва, про сухой закон, про перестройку, гласность и кооперативы, про путч и Ельцина, про сожжение партбилетов, про семибанкирщину, про залоговые аукционы, МММ, приватизацию, Чечню, про ранение, про ОПГ, про всё. Про Гайдара и Чубайса и снова про Ельцина. До самого того дня, когда мой Бобик, побежал за кошкой.
        Времени на рассказ уходит много. Платоныч ни жив, ни мёртв. Только головой трясёт и, время от времени, закидывает стопочку. А мне и не хочется и противно даже, вот же молодость, что творит.
        - Ну что, Юрий Платонович, вы в этом сюжете видите, возможность или угрозу?
        - И то, и другое. Интересно, а что я-то сейчас делаю там у вас…
        - Наслаждаетесь пенсией где-нибудь на Чунга-Чанге. Места лучше нет. Или в своём домике в Крыму. Крым-то наш, как вы помните.
        - Но надо что-то сделать! - говорит он.
        - Давайте вас в политбюро пошлём, - усмехаюсь я.
        - Я не шучу, нужен какой-то план.
        - Да какой план? Разве вы в состоянии сдвинуть корабль истории. Я вот, например со Львом Николаевичем нашим Толстым согласен. Не в силах один человек изменить ход истории. Даже зная сценарии. Вот, допустим, грохну я Березовского, ничего не подозревающего и невинного. Задушу его сегодня шарфиком, не познакомит он Абрамовича с Ельциным. И что? Там таких, как они, думающих в одном ключе, куча была.
        - Да что вы, Егор Андреевич. Я к убийству учёных не призываю.
        - Это хорошо. Хватит с вас экономических преступлений. Я вот только одного не понимаю, почему вы мне верите? Это ж настолько неправдоподобно должно выглядеть…
        - Так придумать такое невозможно. Ну и ты сразу мне показался нездешним. И, к тому же, на гитаре играть не умеешь.
        Он усмехается.
        Не умею, да.
        - Егор, спасибо, что предупредил вчера. Было, конечно трудно за такое короткое время всё переиграть и с мясокомбинатом договориться, чтоб они продторг загрузили для нас. Но, хорошо, что всё хорошо кончается.
        Ага. Только это, как раз, самое начало.
        Уже вечер. Засиделись мы. Я иду по привычному маршруту мимо главпочтамта, больницы и Электро-Механического завода, мимо стоматологии, Политеха и кинотеатра «Космос». Прохожих мало, к ночи становится темнее, воздух делается туманным, окутывая фонари жёлтыми размытыми ареолами.
        Во дворе темно, лампа над подъездом опять не горит. Сворачивая к подъезду замечаю за собой тёмные тени. Трое. Кто такие? Просто хулиганы или козни Джаги старшего?
        - Слышь друг, погоди, э!
        Друзья значит, ну тогда всё в порядке, беспокоиться не о чем. Я поворачиваюсь спиной к подъезду, чтобы никто не подъехал сзади. Встаю в стойку. Чего вам всем надо от меня, собаки? Их трое. Молодые пацаны, отмороженные, бесстрашные, как вьетнамцы, которые, как известно, смерти не боятся.
        - Э, друган, ты чё, боксёр? Да ладно, харэ. Страшно в натуре. Хорош пугать, щас обоссымся-на.
        Они ржут. Вызывающе, оскорбительно. Но не думают же, что я на это поведусь. Придурки.
        - Слышь, ты же Егор, да? - спрашивает один из них.
        Я молчу, ничего не говорю, внимательно слежу за ними. Они стоят близко друг к другу, нападать им неудобно. Но преимущество, в любом случае, у них.
        - Чё молчишь? - продолжают они. - Надо передать тебе кое-чего. Так ты что ли Брагин? Э, оглох с перепугу? Или онемел?
        Они начинают расходиться, окружая меня полукругом. Я рефлекторно отступаю на шаг и… наталкиваюсь на человека. Суки! Кто-то прятался в подъезде! Вот же…
        Я не успеваю среагировать, потому что в тот же момент получаю охренительный удар по почкам. Один удар по почкам заменяет кружку пива. В детстве так прикалывались… Ну, собственно, это последнее, что я успеваю подумать, потому что за ударом по почкам следует удар в затылок и я отключаюсь.
        2. Я войны не хочу, но уклоняться не буду
        В себя я прихожу в машине. Бошка гудит и болит, разумеется. Суки, решили дотрясти мою головушку. Я сижу на заднем сидении, зажатый между двумя гопниками. Судя по голосам все четверо здесь. Машина под завязку. Голову не поднимаю, пусть думают, что я ещё в отрубе.
        На меня никто внимания не обращает. Парни ржут, рассказывая случаи из зоны. Сами-то, видать, не сидели ещё, только собираются. С такой же показной весёлостью призывники в военкомате травят байки из армейской жизни. Куда меня везут? Окон я не вижу. Машину заносит, но водитель выправляет движение, несколько раз опасно вильнув.
        - Ты чё творишь, лох! - раздаётся с переднего сидения. - Одноногий нас всех порешит за тачку. Останови-на, я сам за руль сяду.
        - За руль, ага, - ржёт водитель, - за х*й ты сядешь, а не за руль. Не ссы, довезу в лучшем виде.
        - Ты чё сказал, сска!
        Мои конвоиры начинают ржать.
        - Чё там, петушара ваш не проснулся? Боня его урыл по ходу. Смотрите, не законтачтесь от него.
        - Э, слышь, Цыган, не гони, он не опущенный пока.
        - Нормальный ага. Да ты не ссы, Конь, я слыхал если пластмассу зажечь и в очко покапать масть снимается. Так что очистим тебя, если чё.
        Они опять начинают ржать. Дебилы. Ну, хотя бы понятно, откуда ветер дует. Одноногий значит. Решил шоу устроить. Мог, конечно, просто грохнуть по-тихому, но захотел поразвлечься. То, что не грохнул, хорошо, но вот как мне теперь выкручиваться, хрен его знает.
        Руки не связаны, можно попытаться разыграть комбинацию. Если на светофоре резко зарядить локтем в рожу тому, кто справа, пригнуться и дать ногой в челюсть тому, кто слева, выпрямиться и двинуть в затылок переднему пассажиру, а потом водиле… Нет, этот справа начнёт реагировать раньше. А если…
        Пока я прикидываю, что можно провернуть, машина съезжает в боковую улочку и снижает скорость. Блин, подъезжаем, похоже.
        - Давай, будите фраера, - говорит Цыган. - Почти приехали.
        - Да вижу я, что приехали, - отвечает Конь. - Как его будить-то?
        - Ты тормоз в натуре. Дай по роже, он и очухается. Ну, если хочешь, за бейцы подёргай.
        - Ага. Себя подёргай-на.
        Конь пихает меня локтем в бок. Тот, что слева всю дорогу молчал и сейчас тоже ничего не предпринимает.
        - Э, Брагин, - говорит Конь и снова пихает меня в бок локтем.
        Я произвожу неопределённый звук. Машина останавливается. Нужно действовать сейчас, когда они думают, будто я в отключке. Хлопает дверка. Кто-то выходит. Цыган. Я чуть приоткрываю глаза. Он открывает ворота. Значит, точно сейчас, пока не въехали во двор.
        Я напрягаюсь, чтобы нанести удар и в тот же момент сосед слева херачит мне со всей дури локтем в живот. Тут бы даже и мёртвый очухался, не то, что притворяющийся.
        - О-о-а! - выдыхаю я.
        Машина въезжает во двор и меня выволакивают наружу. Я вижу чёрную покосившуюся деревянную избу и баню, из трубы которой идёт дым.
        - Давай, тащи в баню.
        Пока вытаскивают и тащат, замечаю что машина - это старенький «Москвичок». Представляю крутых гангстеров своего времени на такой тачке и смеюсь.
        - Ты чё, сука! - восклицает кто-то из них и снова хреначит под дых.
        Открывается дверь в баню и меня вталкивают внутрь. В лицо бьёт влажный жар и запах запаренного берёзового веника. Конвоиры топчутся у входа.
        Баня небольшая, старая и неухоженная. Под потолком светит тусклая лампочка. Посередине стоит железная печка и две лавки. На печке чугунный ковш. Рядом алюминиевый бидон с водой. Парной нет, вернее, нет разделения на предбанник, помывочную и парную. Здесь всё в одном пространстве. Опен спейс.
        На лавке вальяжно сидит Джагиров-старший. Одноногий отец Джаги.
        - Э! - прикрикивает он. - Тараканы-на! Дверь закрыли! Жар уходит.
        Он сидит развалив на лавке уродливую, покрасневшую и распаренную культю. Чресла прикрыты скрученной в толстый жгут простынёй, на голове войлочная шапочка. По роже и телу текут ручейки пота.
        Мои похитители бросаются закрывать дверь.
        - Боня! Пива из дому принеси, - добавляет Джагиров.
        Здоровяк Боня, тот что сидел слева от меня и по ходу поджидал в подъезде выходит наружу. Внутри остаются водила, Цыган и Конь.
        - Давайте, роняйте это чмо.
        Цыган тут же бьёт мне под коленки, а остальные двое тянут за руки вниз и я падаю на колени. У них всё отработано.
        - Цыган, иди, помоги встать, - командует одноногий.
        На меня он даже и не смотрит. Всё уже решено, сценарий понятен. Мне, правда, ещё не до конца. Цыган подходит к нему и помогает подняться, а потом пытается поддерживать его за руку, но, поднявшись, Джагиров грубо отталкивает Цыгана и тот от неожиданности садится на лавку.
        - Хлеборезку ему держите, - бросает одноногий и прыгает вперёд.
        В этот момент он похож на мерзкого демона, жуткую птицу и адского птеродактиля. Его уродливая распаренная ножища с кривыми когтями приземляется передо мной, впечатываясь в чёрный осклизлый пол. Он чуть покачивается, взмахивая культей, но чудом сохраняет равновесие. Руки его тянутся к поясу и начинают распускать узел простыни. Прямо перед моим лицом.
        Руки моих палачей фиксируют мою голову и давят мне на плечи, в то время, как мои собственные руки в этот момент оказываются совершенно свободными. И я нахожу им применение. Я резко выбрасываю их вперёд хватаю ногу Джагирова и со всей дури дёргаю на себя.
        Он только и успевает, что взмахнуть руками и всей своей тушей обрушивается на спину. Затылком он бьётся об лавку. Раздаётся треск и грохот. Очень надеюсь, что он уже не встанет. Но размышлять над этим вопросом и наслаждаться зрелищем вместе с застывшими малолетними шестёрками мне некогда.
        Я резко и сильно, как пневмомолот вбиваю кулак в бубенцы, стоящего слева от меня водилы. Как раз туда, где заканчивается его короткая куртка. Тут же вскакивая, влетаю головой чуть сбоку и снизу в челюсть совершенно охреневшему Коню. Подлетаю к печке, хватаю ковш с кипятком и выливаю душистый практически кипящий берёзовый настой в морду Цыгана прущего на меня с ножом.
        Пользуясь ковшом, как палицей, я бью водилу наотмашь по морде и как в замедленном фильме с восторгом наблюдаю веер брызг и зубной крошки, а затем обрушиваю ковш на голову Цыгана, обрывая его истошный вой. Джагиров хрипит и я не могу отказать себе в удовольствии пропнуть пыром со всей дури в его поганую промежность.
        Оставив на поле боя стонущих и поверженных врагов, я подскакиваю к двери, в момент, когда она медленно и осторожно приоткрывается. В щёлку просовывается голова Бони.
        - Вы чё здесь… - недоумённо начинает он, но я не даю ему сообразить, что здесь к чему и хреначу ногой по двери так, что раздаётся жуткий треск и звон бьющегося стекла. Банка с пивом.
        Боня оседает, а я выскакиваю во двор. Посреди двора стоит «Москвич». Я дёргаю ручку. Закрыто. Параноики! Ну какой идиот решит украсть машину у вас? Мля… Возвращаюсь к бане. Боня сидит на крыльце и стонет, держась за голову. Настоящий неубиваемый пуля-зуб.
        Я бью его со всей дури основанием ладони, вбивая нос в его тупую башку. Это тебе за почки и за мой затылок. Злой я, недобрый. Обшариваю карманы в поисках ключа от машины. Куда он его дел, сука? Воняет пивом. В кармане находится складной нож. Забираю себе, пригодится. По нынешним временам лишним не будет.
        Я переворачиваю его на бок и замечаю ключ. Он лежит на мокром от пива крыльце среди стеклянных осколков. Видать бугай его в руке держал, когда я его дверью прищемил. Отлично, теперь можно валить. Возвращаюсь к машине. Искать ключ от ворот времени нет, поэтому я рву с места и влетаю прямо в них. Створки распахиваются, как игрушечные. Хорошая машина «Москвич», бронебойная.
        Выезжаю из этого шанхая, плутая по частному сектору. Одна фара не светит. Если остановят, будет кирдык. Ладно, оторвусь. Так, теперь спокойно. Глубокий вдох, выдох. Вдох, выдох. Но эти твари не успокоятся. Очухаются, раны залижут и опять нападут. Надо этот вопрос закрывать. И закрывать как можно скорее. И Каху надо сдать табачному капитану, причём мента явно интересуют не экономические преступления. Вот же он козлина, устроил мне сладкую жизнь. Каха то есть.
        Я подъезжаю к бару и бросаю машину у обочины. Надеюсь, эти бизнесмены сейчас здесь. Вышибала косится на меня и неохотно пропускает внутрь. Ого! А народу-то немало. Если в стране ходят денежные знаки, то должны быть и люди, у которых их очень много. Воистину.
        Я немного растрёпан, но выгляжу спокойно. Прохожу вглубь зала и заглядываю за ширму.
        - Привет букмекерам, - бросаю я и падаю за стол напротив Кахи и Рыжего.
        Они переглядываются.
        - Ну что, вы начали уже? - спрашиваю я. - Чего не зовёте? Не заинтересованы в игроках?
        - Здорово, - кивает Каха. - Начали, ага, сегодня на завтрашнюю игру по хоккею с мячом ставки принимаем. Но желающих чё-то маловато пока.
        - Фигня, олимпиада скоро начнётся, желающих дохрена станет.
        - Посмотрим. Вчера на первую игру только три человека поставило.
        - Ты чё, - неприязненно говорит Рыжий, - отчитываться перед ним будешь?
        - Да просто разговариваем, Рыжий, - примирительно говорю я, - ты чего злой такой? Случилось чего? Забей, хорошо же всё. Бизнес начинаете, баблос скоро рекой потечёт. Не жизнь, а праздник. Напитки вон заморские. Ты на меня посмотри, вообще не парюсь. Живу по кайфу. Как Боб Марли в натуре.
        - Тебе чё надо, помело? Тебе же сказали, доли не будет. Ходить выпрашивать не надо.
        Я только головой качаю, мол, что тут скажешь, не в настроении человек. Бывает.
        - А я когда выпрашивал? Хорош гнать. Я сразу сказал, на долю не претендую, а ставки делать буду. Всё ясно же вроде. Ладно, расслабься.
        Он не отвечает, только буравит злым взглядом.
        - Слушайте, я вот что сказать хочу. Про хоккей на олимпиаде. Вы как планируете ставки принимать?
        - Обычно, - пожимает плечами Каха.
        - Обычно не получится.
        - Это ещё почему?
        - Ну как, смотри. Наши выигрывают постоянно. Думаешь много, кто поставит на проигрыш наших? Все поставят на выигрыш и все выиграют. То есть никто не выиграет. Все заберут свои деньги за вычетом вашей комиссии. В другой раз уже ставки не сделают. Просекаешь? Кстати, комиссия сколько?
        - Тридцать. На олимпиаде сделаем тридцать пять.
        - Я бы наоборот сделал меньше, - пожимаю я плечами, - чтобы народ привлечь. На объёме больше набомбите. Но дело ваше, конечно.
        - Тебя точно спрашивать не будем, - бросает Рыжий.
        Блин, ты-то уж помолчал бы, дурачок, честное слово.
        - Ну и чё делать тогда? - спрашивает Каха.
        - На счёт надо ставки принимать. С каким счётом игра закончится, ну а по сути, с каким счётом наши выиграют.
        - А как там проценты высчитывать?
        - Да так же. Вы купоны выдаёте поставившим?
        - Ну да, квитанции.
        - Записывайте всё ещё в амбарную книгу, чтобы было видно и наглядно какой пул, призовой фонд, то есть. Размер пула нужно выписывать на каждую игру. Можно грифельную доску завести и писать на ней для наглядности. Но по книге каждый должен иметь возможность проверить, чтобы не было никаких подозрений. Книгу вообще можно у Альберта держать, как у незаинтересованного лица. Если согласится, конечно.
        Каха чешет в затылке.
        - На счёт лучше принимать небольшие ставки. Игроки будут делать несколько ставок на одну игру. Если никто верный счёт не выиграл, что будет происходить довольно часто, можно, например, треть пула или половину отдавать наиболее близкой ставке, а вторую половину переводить на следующую игру. Пул будет постепенно накапливаться, и интерес будет расти. То есть желающих будет больше и ваш заработок соответственно тоже. Давайте людям побольше выигрывать и они принесут вам хренову тучу денег.
        Рыжий молчит, не возражает, хотя признавать мою правоту ему очень не хочется.
        - Тебе какой интерес? - спрашивает он.
        - Как какой? Хочу играть, бабки зарабатывать. Но для этого надо, чтобы у вас система нормально работала. Чем цивилизованней у вас всё устроено, тем больше желающих, тем больше выигрыши и ваша долюшка тяжёлая. Слушайте, можете выйти со мной на минутку?
        - Зачем? - щурится Рыжий.
        - Тачило хочу вам показать.
        - Какое точило? - удивляется Каха.
        - Да вот, тачку себе надыбал. Хочу, чтоб вы заценили.
        Они нехотя выходят следом за мной.
        - Ну, и где? - спрашивает Рыжий и замечает «Москвич» у обочины. - Не понял… А это чё за… Ты чё! Это кто сделал?!
        Он подбегает к машине и начинает бегать вокруг неё, хватаясь за голову.
        - Так это твоя что ли? - спрашиваю я. - Ну ты и дебил, прости за прямоту. Ты же знал зачем у тебя её берут. Не страшно, что менты за тобой придут? Каха, вокруг тебя что, одни дегенераты тусуют? Пипец, пацаны.
        - Ты, сучара, готовь бабки! Заплатишь до последней копейки!
        - Да ты чё?! А ты не боишься, что я тебя заставлю платить, за то что твой урод одноногий хотел сделать? Ты пасть свою прикрой да мозгами пошевели, если они у тебя имеются.
        - А ну повтори! - рычит он, подступая ближе и с силой бьёт пальцем мне в грудь. - Ты, пи*орок, пробитый, повтори!
        - Ох, ты лишку хватил сейчас. Учат же вас в вашей блатной среде следить за словами. Ты и этого понять не в силах. Палец убери.
        - Повтори, я сказал! - продолжает он бить пальцем мне в грудь.
        Вот осёл, честное слово. Что именно он хочет, чтобы я повторил?
        - Палец убери, последний раз говорю.
        - Повтори, петух! - наседает Рыжий идиот.
        - Крутой блатарь на «Москвичонке» похож на чухана, - говорю я с улыбкой, осознавая, что она, улыбка эта, выходит злой.
        В тот же момент я хватаю его палец и с хрустом выламываю. Рыжий набирает воздух, чтобы заорать, но тут же я бью головой ему в нос и крик захлёбывается. Эх буйна моя головушка, досталось тебе сегодня. Так никаких мозгов не хватит.
        - Теперь ты повтори, сука, - говорю я и основанием ладони бью ему в ухо, отправляя в сугроб.
        После этого я поворачиваюсь к Кахе и пожимаю плечами. Внешне я совершенно спокоен, но адреналинчик в моём молодом теле так и плещет.
        - Андрей, ты же сам видел, я этого не хотел, - объясняю я, для убедительности касаясь ладонью сердца. - Но твой друг начал меня оскорблять. Что мне было делать? По вашим блатным законам он неправильно себя повёл. Мне на ваши понятия насрать, но когда меня достают, я отвечаю. Ты же знаешь. Почему ты его не предупредил? Он думал, что такой взрослый и охрененно крутой на своей колымаге? Пипец просто.
        - Да-да, - отвечает Каха, тоже внешне никак не проявляя эмоций. - Конечно он не прав, я подтверждаю.
        - Но ты ведь и сам неправ, - развожу я руками. - Это же ты всё затеял.
        - Я… нет, - машет он головой.
        - Да прекрати ты, думаешь я не знаю, что ты Джаге сказал, будто я его обзывал плохими словами? Очень плохими. И батя его долбанутый поверил. А ты и рад радёхонек, да? Ну и кто бы тебя научил ставки принимать, если бы он меня грохнул сегодня? Чё ты молчишь? Мы же руки с тобой жали.
        - Это до того ещё было.
        - До того, - с чувством повторяю я. - Ты чирик мне простить не можешь, что я тебе не отдал? Так что ли? Так я тебе вон идею какую дал, место тебе дал, научил всему и нигде не хвастался, что это всё благодаря мне. И ни одному человеку не сообщил, что тебя отмудохал. А ты чем платишь. Ты войны хочешь? Я вот не хочу. Но уклоняться не буду. Ты думаешь, я буду с тобой и дальше, как «крепкий орешек» в одиночку биться? Не буду. Я на тебя ментов натравлю и ОБХСС. Не шучу. Есть у меня на привязи такие. И в ЦК на батю твоего стуканут. Ты хочешь? Сын, скажут позорит отца. Он тебя за это возненавидит. Непросто будет, но я тебе это устрою. Или ты хочешь, чтобы я через Пашу Цвета решал? И через него порешать можно. Вы же беспределите здесь. Это и ему не понравится. Ты думаешь война - это когда меня пять отморозков поиметь хотят? Нет, война - это когда тебе кабзда наступит.
        Он стоит и молча, чуть прищурившись, смотрит на меня.
        - Короче, Каха. Заканчивай ты эту дребедень. Порешай с одноногим. Пусть спасибо скажет, что жив остался. Оке? Подай знак, если понимаешь меня.
        - С ним-то я как решу?
        - Не знаю, мне похеру. Как заварил кашу, так и разваривай, но уж проверни фарш обратно. Ладно? Зачем нам ссориться? Нам бабки надо рубить, а не хернёй страдать. Правда же? Но если я этого птеродактиля одноного ещё раз увижу, значит, мы друг друга не поняли.
        Каха открывает рот, чтобы что-то сказать, но его прерывает короткий вскрик сирены и белый снег окрашивается красивыми синими всполохами. На дороге рядом с «Москвичёнком» останавливается жёлтый УАЗик с синей полосой. Из него выходят два мента и вальяжной походочкой направляются в нашу сторону.
        3. Человек с идеями
        - Что тут происходит, молодые люди? - спрашивает один милиционер. - Общественный порядок нарушаем? Пьяная драка?
        - Не пьющий, - отвечает Каха.
        - Я тоже, - мотаю я головой. - Стоим, разговариваем, какая драка.
        - А этот? - кивает второй на Рыжего. - Переутомился?
        - Да вон, на ступеньках поскользнулся, - говорит Каха. - Палец сломал да нос, наверное. Сейчас придёт в себя, в травму его поведём.
        - Поскользнулся? - хмыкает первый.
        - А давайте-ка мы документики ваши посмотрим, - предлагает второй.
        - Я не ношу с собой, - пожимает плечами Каха.
        - Я тоже, - говорю я.
        Один из них стоит напротив меня, а второй - напротив Кахи. Тот, что напротив меня, кивает напарнику и делает шаг ко мне.
        - Ручки подними, сынок, - усмехается он.
        - Не имеете права, - заявляет Каха.
        - Да ты чё? - лыбится тот, что стоит напротив него. - А ты откуда знаешь, что я имею, а чего нет? Поднимай ручонки, давай. Ты же тоже поди не имеешь права дружка своего пи*ить, а я ж ничего тебе не говорю, правда? Вот и ты помолчи.
        - Я же объясняю, он сам… - начинает Каха, но получив лёгкий тычок в солнечное сплетение, осекается.
        Перед ним старший сержант, а передо мной - младший лейтенант. Лейтёха начинает обхлопывать меня и проверять карманы.
        - А тут у нас что? - говорит он и лицо его озаряется улыбкой.
        Вот прямо видно, человек удовольствие от своей работы получает. А вот я настоящий лошарик. Потому что, то что он находит в моём кармане не что иное, как нож, выуженный мной из кармана Бони. Хороший такой, выкидной, сделанный с душой, с чёрными пластиковыми накладками и крепким, и достаточно длинным лезвием. Холодное оружие. Ношение.
        - Ну что, покатаемся? - спрашивает милиционер с улыбкой.
        - Да берите себе, товарищ лейтенант, - пожимаю я плечами. - Я всё равно вам его нёс.
        - Мне? - делано улыбается он.
        - Ну, не вам конкретно, мы же не знакомы. Вам, в смысле в органы. Внутренние.
        - Конечно, внутренние, - соглашается он. - Не во внешние же. Внешние у нас только сношения бывают, а органы исключительно внутренние.
        Сержант вытаскивает из кармана Кахи кастет. Тот самый, дюралевый, или какой он там у него.
        - Товарищ лейтенант, так у нас здесь прям-таки банда. Гляньте.
        - Ну-ка, Пронченко, проверь ещё потерпевшего. Может, и у него чего найдётся. Маузер какой-нибудь.
        Рыжий постанывает и пытается подняться на ноги.
        - Товарищ лейтенант, - говорю я. - Потерпевшего к врачу надо. Он упал неудачно. Сотрясение, наверное. И палец в сторону торчит. Сломал, похоже. Вы уж проявите сострадание. Сам-то он не дойдёт, довезите до травмы.
        - Чёт я не пойму, малой, - хмурится сержант. - Тебе, может быть, показалось, что мы в такси работаем? Но нет, ты ошибся, не таксисты мы.
        Он наклоняется к Рыжему и тихонько мурлычет под нос:
        - Не кочегары мы не плотники-та, но сожалений горьких нет, как нет... Да стой ты, куда ползёшь, дура...
        Он с грехом пополам поднимает Рыжего на ноги и обыскивает. Я бываю очень злым и жестоким. Есть такое дело, но отхожу быстро. И это нифига не плюс. Нет, в карму, как говорится, может и плюс, а вот к воинственным моим качествам никак нет. Вот смотрю я на бедного изуродованного мной Рыжего и жалеть начинаю. Зачем я так жёстко? Ну, погорячился человек, с кем не бывает? Неизвестно ещё, как бы я сам реагировал, если бы моей тачкой кто-нибудь ворота открыл. Гнев - это грех. Надо себя в руки брать. Нехорошо так.
        У Рыжего ничего запрещённого не находится, поэтому его оставляют на улице.
        - Дяденька милиционер, - говорю я сквозь решётку, когда мы отъезжаем. - Я несовершеннолетний. Меня нельзя просто в обезъянник.
        - Покажи документ, - отвечает лейтенант. - Выглядишь ты, как лось двадцатилетний. Нет документа? Ну и всё тогда. Да ты не бойся, Капустин, разберёмся и отпустим.
        Они хохочут.
        - Мне маме позвонить нужно, - продолжаю я гнуть свою линию.
        - Позвонишь, не ной. Лет через дцать, когда по УДО выйдешь.
        - Вот вы человека бросили на снегу, а его к врачу надо. Сдохнет на морозе, замучаетесь рапорты писать. Мы ведь сообщим, что это ваших рук дело.
        - Блин, заманал ты, несовершеннолетний, - говорит лейтёха. - Доставим его в травму. Хер с тобой, Пронченко, давай кружок сделаем.
        Начавшего постепенно приходить в себя Рыжего сажают к нам и выбрасывают около травмы, а нас везут в отделение, по пути составляя протокол и спрашивая наши имена. Каха представляется Сидоровым Иваном Петровичем, ну а я - своим собственным именем. В отделении нас сдают на руки дежурному,
        - Товарищ лейтенант, дайте позвонить, - обращаюсь я к дежурному. - Родители жалобу напишут. Хлебать замучаетесь. Я несовершеннолетний.
        - Слышь, малолетка, не пи*ди, - обрывает меня Пронченко, прежде чем уйти. - А то ненароком без почек останешься.
        Почки лучше, конечно, поберечь. Нас отводят в КПЗ, где сидит бомж и ещё какой-то мутный тип азиатской внешности. Надеюсь, одноногого сюда не привезут.
        - Мля, Бро, ну чё ты наделал! - качает головой Каха. - Сейчас задолбаемся выкручиваться, в натуре.
        - Это я что наделал? Каха, я будто не с тобой разговаривал полчаса назад. Ты Рыжему своему предъявы выставляй. Каждое действие рождает противодействие. Он с твоим одноногим кашу заварил. Стопудово он знал, что тот олень затеял. Пусть скажет спасибо, что я ему вообще кишки не выпустил.
        - Сука, - выругивается Каха и сплёвывает на пол.
        - А может… - хмурюсь я. - А может, ты тоже знал, что он там запланировал? А? Знал?
        Естественно, он знал, тут даже и думать не о чем. Заказчик и не знал? Может, не во всех деталях, но общая идея ему, конечно, была известна. Избить и, вероятно, оттрахать или просто унизить, но обязательно избить. С Рыжим всё обсудили, сто процентов. Ладно. Это мы пока оставим, подождём, когда он очухается. И поглядим, что будет делать Каха. Пока что его деревянные солдаты один за другим выходят из строя. Одноногий, конечно, закусит удила, но ему ещё долго здоровье восстанавливать.
        - Э, э, ты коней-то попридержи! - вскидывается он. - Ничё я не знал. Я чё вообще без мозгов по-твоему?
        - Да кто тебя разберёт. Скажи мне, кто твой друг, слыхал наверное такую поговорку?
        - Отвали. Думай лучше, как выгребать будем.
        - А чё тут думать? Ты бате не можешь позвонить?
        - Ты… Ты совсем что ли? Кто про дебилов-то говорил? Сам, как дебил говоришь. Не вздумай про него мусорам сказать, ты понял?
        - А чё, я один должен нас выдёргивать? Всё равно узнают, если не вырвемся.
        - Не вздумай, я сказал.
        - Ладно, не буду, - великодушно соглашаюсь я. - Не бойся, я за своё слово отвечаю, если что. Просто к твоему сведению.
        Я сажусь на лавку, прислоняюсь спиной к стене. Мама там сейчас с ума сходит. Блин. Нехорошо вышло. Очень нехорошо. Каха отходит в другую сторону и тоже садится на лавку. Я закрываю глаза. Если чего-то не можешь изменить, не дёргайся. Изменишь, когда сможешь. Железное правило, только вот не дёргаться бывает довольно сложно.
        Я погружаюсь в мысли про Каху и табачного капитана. И про одноногого Сильвера. Надо-надо-надо-надо… Надо их всех одним ударом припечатать. Мда… А как?
        - Э-эй, брат, - раздаётся голос рядом со мной и кто-то трясёт меня за плечо. - Брат… Э-эй, ты.
        По протяжному восточному акценту уже ясно, кто это. Я открываю глаза.
        - Чего тебе?
        - Закурить давай! - кивает он.
        Но кивает не так, как я, например, он кивает в другую сторону, как бы подбородком от себя. И это получается вызывающе и дерзко.
        - Не курю, - отвечаю я и снова закрываю глаза.
        - Э-эй, - не отстаёт он. - Зачем такой невежливый?
        - Слышь не зли меня, гость столицы. Сказал не курю. Чё не ясно? Ты откуда приехал такой активный? Там русский не учат понимать? И отсядь отсюда. Воняешь.
        - Э-эй, я тебя у*бу щас, ты понял? - оскорбляется он. - Чё-ё ты, а? Ты понял? Э-эй, ты, чмо!
        Говорит он сочно, смачно проговаривая все буквы. Да вот только когда же это всё кончится! Я вздыхаю. Где-то я хорошенько накосячил, раз все демоны мира решили сегодня довести меня до сумасшествия. Что ему сделать, чтобы он успокоился. Не получая от меня отпора, он решает поддать жару. Один уже поддал сегодня. Да какое один… Блин, ну и денёк…
        - Сюда смотри, - напирает он и пытается дотронуться пальцами до моего лица.
        Блин, достал уже. Я быстро подтягиваю колено к груди и молча отпихиваю этого придурка. Не пинаю, а просто отпихиваю, правда достаточно сильно. Он отлетает назад и падает на пол.
        - Э-эй! - орёт он, поднимаясь на ноги. - Кеныгесске джаляб! Я твой роте е…
        Договорить он не успевает. Каха прописывает ему знатный пендель под зад.
        - Ты чурка тупая. Пасть заткни свою. Он тебя мочканёт-на, а сядем все. Завали хлебало своё поганое.
        - А ты ксенофоб, Каха, - качаю я головой. - Человек издалека приехал. Гость можно сказать, а ты его так обзываешь. Неуважительно это. Неправильно.
        - Да мне похеру. Я за него садиться не собираюсь. Ты ж вообще без башни, в натуре. Бык бешеный.
        - Алё, гараж! Ты притормози. Я сам-то никого не задираю. Я человек мирный, вообще-то. С мягким сердцем. Чё ты нервничаешь Андрюха? Пучком всё будет. Прорвёмся. Рыжий твой сам напросился. И аист одноногий тоже. Я тебе ещё раз говорю, разруливай. Разруливай, то что намутил. Добром не кончится. Обещаю тебе.
        И так добром не кончится. И этак не кончится. Но пусть думает, что я успокоился.
        Мы молчим. Я начинаю дремать, как вдруг раздаётся громкий окрик:
        - Брагин. На выход.
        Я открываю глаза и вижу Зарипова. Того самого, что водил меня по мрачным казематам.
        - Чё такое? - недоумённо спрашивает Каха.
        - Нормально всё, - говорю я и подмигиваю. - Скоро домой пойдём.
        - Вот так сюрприз, - крутит прокуренный ус табачный капитан. - Вот так сюрприз. Холодное, значит, оружие. Да уж…
        - А вы чего в такой час не дома, Анатолий Семёнович? Время-то позднее уже.
        - Вместо того, чтобы Каховского мне добывать, - игнорирует он мой вопрос, - ты к поножовщине готовишься. Правильно понимаю?
        - Не совсем. Я вообще-то именно с Каховским сейчас у вас в обезьяннике отдыхал.
        - Да? Это Сидоров, который? С кастетом?
        - Ага, - киваю я.
        - И ты хочешь мне сказать, что вот это и есть результат твоей работы? Не пойдёт. Слабо. Даже говорить не о чем. Задание не выполнено.
        - Нет, я этого и не говорил. Речь вообще не об этом.
        - Ну, а о чём тогда? - поднимает он брови. - Чего тебя занесло сюда?
        - Случайность. Я, как видите, подбираюсь к цели всё ближе и ближе.
        - Хреново ты как-то подбираешься, Брагин. Результатов ноль, а время идёт. Ну а сейчас придётся тебя уже по полной оформлять. Холодное оружие - это не шутка, сам понимаешь.
        - Слушайте, Анатолий Семёнович, давайте говорить прямо, безо всех этих прихватов и финтов. Не надо меня стращать и подводить к нужной мысли, если действительно хотите сотрудничать. Я согласился не потому, что вы меня к стене припёрли, а потому что тоже хочу его прижать. Так что не надо держать меня в постоянном напряжении. Это только мешает, а не помогает.
        - Больно ты умный, я смотрю. Где же тогда результат?
        - Быстро только кошки родятся. Слыхали?
        - Ты много только на себя не бери, а то я на Каховского плюну и тобой займусь.
        - Блин, вот никак вы не можете по-человечески, всё вам надо показать своё могущество. Чего мне-то показывать? Я же школьник всего лишь. Короче, я не знаю, под батю вы его копаете или под него самого, а может, хотите начальника своего за яйца подвесить. Мне это по барабану. Не интересно то есть. У нас есть общая цель. Каха. Ваши мотивы меня не интересуют. Мои мотивы простые. Чувство личной неприязни, банальная месть и желание обезопасить себя и своих близких. У него на меня зуб. И он уже дважды посылал ко мне ассасинов.
        - Кого?
        - Ну это образно говоря. Наёмников своих. Убивать он меня не хочет, изначально не хотел, по крайней мере. Сейчас уже не знаю. Вот, что я предлагаю. Вариант первый. Если я узнаю о каком-то деле, я маякну.
        - Чего?
        - Сообщу, блин. Но это вряд ли. Он не особо со мной дела обсуждает. Второй вариант. Он хочет меня отметелить или даже грохнуть. Я выступаю в роли живца. Подстраиваем благоприятную ситуацию и берём с поличным. Правда, есть нюанс. Надо сделать так, чтобы он меня сам лично пришёл мочить, а это непросто. Ну, или иметь доказательства, что он заказчик. И, третий вариант. Подкинуть ему дуру с хорошей историей или дурь в особо крупных и так далее.
        - Подкинуть не вариант. Ненадёжно. Да и… - замолкает он, не договорив.
        - Блин, капитан, хрен ли «да и»? Ты хочешь говно убирать и белые перчатки не замарать?
        Он задумывается, кусает ус и достаёт пачку «Ту».
        - Ладно, - говорю я. - Давай продумаем операцию. Вместе, да? Без наездов типа, как ты любишь. Ты за гранью закона, и мы оба это знаем. Ты плохой мент. Не продажный, но неправильный. Ты сам, как преступник, бешеный доберман. И ты хочешь впиться ему в горло. Ну и чего пытаться казаться блюстителем кодекса? Ты хочешь не законности, а справедливости. Я-то тебя насквозь вижу. А ты меня. Будь собой! Хочешь крови? Добудь её! Я помогу. Но не из-за угроз и шантажа. Это важно. Понимаешь?!
        - А что это, мы на «ты» уже? - спрашивает он, но я вижу, что мои слова пробили охрененную дыру в его черепушке.
        - Пардон муа. Погорячился. Сейчас я вернусь туда и скажу, что сделал звонок своему покровителю и вы нас отпустите. Но только его для порядка тоже сначала дёрнете и допросите, как Сидорова. Если будет просить, дайте позвонить. Только он не будет, потому что боится, что батя его узнает. А я ему скажу, у меня есть человек, который вопросы реально решает.
        - И как я вас выпущу?
        - Блин. Ну чё смеяться-то? Уж выпусти… те как-нибудь. Только мне надо, чтобы вы пришли ко мне домой и извинились от имени всей советской милиции, что меня по ошибке не за того приняли. Или скажете, что я вам помогал и вы мне благодарность объявляете. Грамоту дайте. В общем, что угодно. Потому что сейчас родители у меня морги и больницы обзванивают. И милицию тоже. И ваш дружбан Рыбкин уже возможно выяснил, что я здесь. И если я скажу… да всё равно что я скажу, что бы не сказал, меня из дому хрен выпустят в ближайшие полгода, и накрылся наш Каха.
        Он закуривает и выпускает дым в потолок. Выкурив две сигареты, встаёт и, открыв дверь, зовёт Зарипова.
        - Ладно, - говорит он. - Добро. Размажем эту мразь.
        - Как партнёры, да?
        Он молчит.
        - Товарищ генерал-майор, как партнёры, да?
        - Давай попробуем.
        Когда я возвращаюсь в камеру, Каха мечется, как тигр в клетке.
        - Сдал меня? - бросается он ко мне. - Сказал кто я?
        - Дурак что ли? Я ж тебе пообещал не говорить. Ну ты в натуре по себе не суди.
        - Чё так долго?
        - Дозвониться не мог.
        - Тебе дали позвонить? - удивляется он.
        - Я умею убеждать. Скоро отпустят. Не ссы. Ты главное продержись, сам не расколись.
        - Сидоров! - вызывает Зарипов.
        Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.
        - Ну чё? - спрашиваю я.
        - Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.
        - Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.
        Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.
        Мама вся в слезах бросается ко мне.
        - Что случилось, Егор?! - в ужасе спрашивает она.
        Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.
        Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.
        - Ну ты мог хоть из автомата позвонить или из кабинета капитана этого?
        - Да там всё так было устроено, что вообще никаких коммуникаций. Будто это я подозреваемый, а не он.
        - А кто это, который из них, это тот Каховский?
        - Что-ты, выяснилось, что он-то был совсем не причём. Он просто мимо проходил и хотел за меня вступиться, а ему тоже досталось. Там как-то запутано всё оказалось, но хулиганов так и не нашли.
        - Невероятно, - замечает отец.
        - Только этого Джагу, наверное и осудят по делу. Это тот, который…
        - Да-да, - говорит папа, - я помню, кто это.
        Мы выходим из машины и идём к подъезду. Но, как известно, место встречи изменить нельзя и всё всегда повторяется снова и снова. Вообще всё в нашей жизни.
        Из тени нам навстречу шагает тёмный силуэт. Это фигура женщины.
        - Егор! - восклицает она. - Нам нужно поговорить!
        Я сразу же узнаю её голос. Это лейтенант милиции Лидия Пирогова.
        4. Передышка
        Мать замирает, а отец хмыкает.
        - Вам тоже переночевать, девушка? - спрашивает он.
        Лида не сразу отвечает, как бы пытаясь понять, о чём идёт речь.
        - Нет… Нет-нет, мне ночевать не нужно. Мне только поговорить.
        - Может, - вступает мама, - ты нас представишь, Егор?
        - Это Лидия Фёдоровна Пирогова. Лейтенант милиции. А это мои родители.
        - Так мы же только оттуда, - удивляется мама.
        - А она из другой, из экономической. Вы не будете возражать, если я приглашу Лидию домой, чтобы не стоять на морозе?
        - Не поздновато ли для визитов? - проявляет отец недовольство полицейским произволом.
        - Я ненадолго, - заверяет Лида. - Впрочем, можем и здесь переговорить. Только мне один на один с Егором нужно.
        - Нет уж, лучше дома, - моментально реагирует мама. - Только, я хочу понимать, это официальный разговор или допрос? Что это? Если да, я буду присутствовать, потому что мой сын не совершеннолетний.
        - Лидия Фёдоровна, - успокаиваю я маму, - очень хорошо знает, что я несовершеннолетний.
        - Нет, разговор не официальный, - отвечает Лида и ёжится, пряча лицо в пушистый песцовый воротник.
        Мы поднимаемся. Мама с отцом идут на кухню, готовить ужин и закрывают дверь, чтобы не мешать нам разговаривать. Кто-то, наверное отец, делает погромче радио.
        «Ленточка моя финишная,
        Всё пройдёт и ты примешь меня,
        Примешь ты меня нынешнего.
        Нам не жить друг без друга», - доносится из кухни голос Лещенко.
        Это он зря. В смысле, Лев Валерьянович. Нам сейчас таких песен не надо. Мы садимся на диван вполоборота друг к другу и молчим. Раджа стоит напротив Лиды, чуть опустив голову и не сводит с неё глаз. Она осунулась, выглядит злее, чем раньше и одновременно смиреннее. И красивее. Чем могу вам помочь? Что я могу для вас сделать? В голову лезут совершенно дурацкие фразы.
        - Ну как ты? - наконец спрашиваю я.
        Её глаза чуть сужаются, она немного поджимает губы, делает вдох и едва заметно напрягается, словно хочет подробно пояснить, как именно она себя чувствует и выдать всё, что думает о моей персоне. Но тут же берёт себя в руки.
        - Я не в претензии, - тихо отвечает она. - Я хотела тебя использовать для своих целей. И даже думала, что использую. Радовалась этому, торжествовала. Но оказалось, что это ты использовал меня. Во всех смыслах. Ну что же, мы стоим друг друга. Одного поля ягоды. А побеждает всегда сильнейший… Разница лишь в том, что если бы победила я, тебе бы хуже не стало. А вот твоя победа изменила моё положение в худшую сторону.
        Ну, это как сказать. Не могу полностью согласиться, что не стало бы. Не могу. И с тем, что мы одного поля ягоды, тоже соглашаться не желаю. Давай, говори уже, чего пришла, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя.
        - Баранов меня зае… - она косится на дверь кухни, - задрал уже. Он ведь мне житья не даст. Уже взыскание объявил, от всех дел нормальных отстранил, орёт как сумасшедший. Злой, как собака. Пару раз сегодня оплеухи прилетали... Я понимаю, это не твоё дело и тебя не касается. И понимаю также, что ты решил идти до конца… Хотя… вот этого я как раз понять не могу. Зачем? Ведь я же тебе ничего плохого не делала. А хорошее делала.
        - Сейчас не понял, - хмурюсь я. - Про хорошее понял, а вот, что значит идти до конца, мне не ясно.
        Она тоже хмурится и мы оба сидим хмурые и недовольные.
        - Не ожидала я от тебя… - практически шепчет она и качает головой.
        - Так. Давай, пожалуйста, поточнее объяснись, а то я мало, что понимаю из твоих слов.
        - Да чего тут понимать-то? Всё очень просто. Козёл ты, Егор. И, судя по всему, далеко пойдёшь с такими чудесными козлиными способностями.
        - То есть ты пришла ночью и неизвестно сколько стояла под дверью только для того, чтобы сказать, что я козёл? Странно, Лида, - спокойно говорю я. - Объясни, пожалуйста, что по-твоему значит идти до конца?
        - Не понимаешь? Это значит довести дело до суда. Понял теперь?
        - Так ведь и дела нет никакого, - удивляюсь я.
        - Серьёзно? Скажи ещё, что и заявление не писал.
        - Вообще-то не писал. Когда бы я написать-то успел?
        - Ясно всё с тобой, - говорит она, взмахивая рукой и вставая с дивана. - Не нужно было к тебе приходить. Дерьмо ты, а не человек.
        - Да не писал я никакого заявления, глупость это.
        Я тоже встаю и развожу руками:
        - Наверное, Баранов желает тебя в коленопреклонённой позиции зафиксировать, чтобы ты дёрнуться не могла. А он будет тебя… вжик-вжик… ну, это самое.
        - Чего?! - тянет она с угрозой в голосе.
        У Раджа, не сводящего с неё глаз, шерсть на холке становится дыбом и он начинает едва слышно рычать.
        - Да того! Тихо Радж! Просто никому не надо это дело заводить, сама что ли не просекаешь? Нужно с помощью компромата держать твоего майора в узде и ездить на нём. А он, соответственно, хочет в узде держать тебя и вымещать на тебе злобу и сексуальную неудовлетворённость.
        - А ну-ка! - делает Лида шаг ко мне и сжимает кулаки.
        Раджа глухо предостерегающе гавкает.
        - Да ладно, Лид, всё же просто. Уж ты-то сможешь его приструнить, я в тебя верю. Так что живи спокойно, ничего он с тобой не сделает. Уволиться не даст, орать будет, но ведь ты тоже имеешь на него компромат, насколько я понимаю. Да перестань ты, Раджа!
        - Какой ещё компромат? - щурится она.
        - Как какой? Эротический.
        - Что-о-о?
        - Ну ты же шантажируешь его женой, насколько я помню.
        Она открывает рот и смотрит на меня долгим взглядом, и я понимаю, что до неё начинает доходить смысл.
        - Так ты…
        - Ну да, а как ты хотела?
        - Ты подслушал, мелкий засранец! И это всё из-за ревности, да? Ты мне отомстить решил? Так что ли?
        - Лидка, ладно, не смеши мои седины. В общем, никакого заявления нет и не будет. Пока ты работаешь, никто тебя не тронет. Ну и потом тоже не тронут. Когда станешь ненужной, я тебе дам сигнал, так и быть. И тогда ты сможешь спокойно ехать к родителям в деревню и выходить за зоотехника.
        - Да пошёл ты, - говорит Лида и вдруг улыбается. - Мелкий засранец. Ладно. Я тоже пошла.
        - Ну что же, иди, - соглашаюсь я. - Может чаю хочешь или перекусить?
        - Да, я бы перекусила, - кивает она, - шею тебе. В нескольких местах и насмерть. Смотри, не попадайся мне на пути. Мелкий засранец.
        - Ты трижды уже повторила про засранца.
        Она приближает лицо к моему уху и шепчет:
        - Если ещё раз тебя увижу, мелкий засранец, поймаю, затащу в глухое место и за*бу до смерти. Понял?
        Как легко можно поднять человеку настроение. Прям на сердце приятно становится, от того что вижу её такой.
        Мы идём в прихожую и мама, услышав, что гостья засобиралась, тоже идёт туда.
        - Вы уже уходите, Лидия Фёдоровна? - спрашивает она. - Может быть поужинаете с нами?
        - Нет, спасибо, - улыбается Лида. - Мне уже пора. Завтра опять на работу с самого утра. Вернее сегодня уже.
        - Даже в воскресенье нет вам покоя, - сочувственно киваю я.
        - Нет, - поддакивает она. - Ни днём, ни ночью.
        - Чего ей было нужно? - спрашивает мама, когда мы наконец-то садимся за стол.
        - У нас на складе проверка, а её обвинили в получении взятки. Она сама из ОБХСС, вообще-то. И кто-то там сказал, будто я где-то заявил, что якобы сам видел, как она брала деньги у завскладом.
        - А ты видел?
        - Нет, конечно. Это полная галиматья. Но она испугалась, что из-за моих слов может работы лишиться.
        - А ты действительно ничего такого не говорил? - уточняет отец.
        - Пап, ну ты что! Разумеется не говорил. Недоразумение, в общем. Глупые сплетни. Видели, как она обрадовалась, когда всё прояснилось?
        - Что-то вокруг тебя сплошная милиция сегодня. Ты случайно не на юридический нацелился?
        - Не думал вообще-то, - улыбаюсь я. - Они действительно прямо толкают меня в пучины юриспруденции. Но немного времени на раздумья у нас ещё есть, правда?
        Ночью мне снятся пацаны из нашего взвода Серёга и Саня. Серёга тот ещё отморозок, я с ним после дембеля даже и не общался. Сразу послал в бан. Ему бы только грохнуть кого-нибудь. После войны крыша у него реально поехала. Столько блатарей завалил, просто жесть. Обставит всё так, комар носу не подточит, отпечатки, положения тел, оружие. Художник просто. Ну, а Саня, он всегда самым умным был, мол то не так, это не эдак, тупой ты, да какой ты мент после этого всего.
        И вот стоят они передо мной, вижу, накатили уже. Держатся друг за дружку и кричат наперебой:
        - Да ты лох, да тебя все имеют, как хотят.
        - Ты не мент, ты лох в натуре. Ты должен был выследить одноногого и завалить ещё до того, как он весь этот стыд устроит.
        - И мента мочить надо было и Рыжего, и Каху!
        - А в бане надо было всем кишки выпустить, кроме одного. Ему нож в руку и всё спалить к хренам!
        - Какой ты подпол, ты сержант в натуре, и тот младший!
        Стоят они, кричат, перебивают друг друга, слюной брызжут. А я им спокойно так отвечаю:
        - Идите вы лесом, пацаны. Приснитесь другому кому-нибудь.
        Воскресенье я почти полностью провожу на диване. Встаю только, чтобы поесть, погулять с Раджем, и сделать хорошую растяжку. В остальное время валяюсь и читаю «Таис Афинскую». Да, ещё, чтобы не быть неблагодарной свиньёй тренькаю на гитаре. Мне приходится «сознаться», что, должно быть, из-за травмы я утратил все навыки.
        Мама ужасается, а папа её успокаивает, утверждая, что всё восстановится. Но я-то знаю, что шансов на это практически нет. Хотя… хотя, вероятно всё же существует некая мышечная память или память тела, не знаю, потому что «играю», с позволения сказать, я немного лучше, чем в ипостаси Егора Доброва. Так что, если регулярно тренироваться, можно достигнуть некоторого прогресса.
        В интернет за аккордами и текстом, конечно, не нырнёшь, и не настроишь гитару с помощью мобилы, но кое-что же и в голове имеется. Но это я так, хохмы ради, зарабатывать на песне «Как упоительны в России вечера» или подсовывать Пугачёвой её же собственные хиты из будущего я не планирую. Пока, во всяком случае. В общем, сегодня день на расслабоне. Не хочу ни о чём думать. Хочу просто разгрузить мозги и тело.
        А телом, кстати, пора уже заняться.
        - Пап, - говорю я во время обеда. - А как ты думаешь, ты бы мог договориться, чтобы я у вас в училище тренировался с курсантами? Там же есть самбо или может быть даже каратэ?
        - О, как, - удивляется отец. - Самбо есть, но не в таком объёме, как у десантников. Инструктора, вроде хорошие. Не знаю, разрешат или нет, но спросить спрошу.
        - Я думаю, и Андрюха Терентьев, Трыня наш, тоже бы захотел позаниматься.
        - Ну, ты прям целую команду хочешь пристроить. Не знаю. Я сам там без году неделя.
        - Ну ты же там всех знаешь по прошлым делам ещё.
        - Знаю так-то, но у нас сейчас начальник училища новый, так что неизвестно, какие порядки. Я же только прибыл считай и сразу на больничный. Пойду вот завтра. Буду уже помаленьку втягиваться в процесс.
        Часов в пять приходит Трыня. Выглядит он немного взволнованно, но ничего не объясняет.
        - Потом поговорим, - бросает он, когда я пытаюсь выяснить в чём дело.
        Мы болтаем, тренькаем на гитаре, вернее воем и ревём на гитаре и уламываем папу пробить нам пару раз в неделю возможность тренировок. Андрюха прям очень сильно загорается этой идеей, и отец обещает сделать всё, что возможно.
        Потом ужинаем. Со дня рождения уже ничего не осталось. Поэтому мы с Трыней едим магазинные пельмени, а родители паровую рыбу. Нам тоже предлагают, но мы отказываемся. Я эти смешные подушечки, помню, в детстве любил. Практически та же колбаса, только в тесте.
        Нет, вру, конечно. Вкус совсем другой, от колбасы и близко ничего нет, только консистенция. Некоторые пельмешки развариваются, сбрасывая свои шкурки из теста, и остаются голыми, маленькими розовато-серыми пенёчками или пеллетами, чтобы не сказать чего похуже.
        В моей глубокой тарелке оказываются и разваренные, и не разваренные, и пенёчки, и шкурки. Я заливаю их густым слоем сметаны и посыпаю чёрным перцем. Самое смешное, что мне это безобразие нравится. Я просто кайфую от него. Да ещё и с кусочком чёрного хлеба. Просто атас. Каждый день есть не буду, но в охотку, первый раз лет за тридцать… Просто огонь. Мама смотрит с удивлением, а я наяриваю, только за ушами трещит.
        Наевшись и напившись чая, выходим на улицу, погулять с Раджем.
        - Ну, рассказывай, конспиратор, что там стряслось? - спрашиваю я. - Выдержка у тебя, как у Штирлица, конечно. Молодец.
        - Да чё рассказывать? Ты же и сам поди знаешь.
        - Про одноногого что ли? - спрашиваю я.
        - Ага, - кивает Трыня.
        - Я не всё знаю. Расскажи, чем там дело кончилось, если в курсе.
        - Ну ты матёрый, конечно. Я, если честно, опупел конкретно. Как ты вообще пятерых уделал? Я не всё знаю, но у нас интернат весь день сегодня кипит. Все про крутого Бро говорят.
        - Ну, расскажи, что знаешь.
        - Во первых, я чуть не поседел, как Брут, когда узнал, что тебя к Джагиру поволокли.
        - Какой ещё Брут?
        - Ну, этот, Хома, из Вия, - пожимает он плечами.
        - Смотри-ка, - удивляюсь я, - ну-ну, продолжай. А, нет, погоди-погоди. А если бы его план увенчался успехом, ты бы перестал со мной общаться?
        Трыня зависает сначала, но быстро соображает, о чём речь.
        - Во-первых, - говорит он с обидой в голосе, - они бы тебя так отделали, что ты бы ещё нескоро смог общаться, если вообще смог бы. Въезжаешь, да? А, во-вторых, нет, я бы не перестал.
        - Ладно, - я приобнимаю его за плечо, - извини, что спросил. Правда. Глупость сморозил.
        - Фигня, - великодушно прощает он. - Ну, короче, я не знаю, как ты это сделал, но ты теперь легенда.
        - Легенда о динозавре, - говорю я. - Хреново, вообще-то. Легенду все хотят сокрушить, а мне это вообще не надо.
        - Ну, теперь ничего не поделать. Короче. Джагир и Цыган в больничке. Цыган в розыске был и Боня тоже. Цыгана взяли. У него рожа ошпарена, но как бы не сильно. Глаза не пострадали. И сотряс у него. Конь в норме. У Фета челюсть сломана и зубов нет. У Джагира черепно-мозговая, но вроде очухается. У Бони сотрясение по ходу, но он в больничку не ходил. Конь вообще огурцом, ничё не сломано. Боня и Конь свалили оттуда, они не при делах как бы. Конь самый молодой. Он у нас в десятом классе учится. А Боня и Фет тоже у нас учились, ну, раньше, то есть. Менты вроде на пьяную драку решили всё списать. У них праздник, Цыгана поймали, хотят на него всё и повесить. Может и Джагиру тоже чего припаяют.
        - Кто что говорит? Не ваши пацаны, естественно, а от блатных какие разговоры слышны? Или от Кахи что-нибудь?
        - Каха говорит, что Джагир сам виноват, беспредельничал, и за него никто впрягаться не будет. Короче, это типа его дело. Ещё сказал, что никогда не говорил, будто ты на Джагу катил. Что не знает, с чего он это взял. Так что это дело чисто одноногого и тех, кто в нём участвовал. В общем, все умыли руки. Ещё сказал, что с тобой не закончил, что типа у него к тебе старый счёт остаётся, но сейчас пока не время. А потом, когда время придёт, он с тобой рассчитается. Пацаны говорят, что он просто ссыт и так типа на тормозах хочет спустить. Ну и вот. Конь язык в одно место засунул и ничего никому не говорит. Боня где-то шкерится, но за тобой вряд ли пойдёт. Все пацаны хотят научиться махаться, как ты. Но только теперь если чё, если кто захочет тебя загасить, будут на тебя целой толпой ходить. Имей в виду.
        - Придётся стать Шаолиньским монахом и Брюсом Ли.
        - Это чё значит?
        - Потом расскажу.
        - Ладно. Короче, это Каха говорит, но как там на самом деле, я не знаю.
        - Слушай, - говорю я. - Я теперь с тобой по улицам не буду ходить. Надо нам затаиться. Конспирацию соблюдать. Во-первых, будешь моими ушами, а во-вторых, тебе самому лучше не афишировать наши дружеские отношения. Спокойней будет. А про Рыжего, кстати, ничего не слышно?
        В это время из-за угла дома появляется Рыбкина.
        - О, мальчики, привет! - говорит она, подбегая к нам. - Давно гуляете?
        Радж радостно лает, приветствуя её появление.
        - Да, - отвечает Трыня, - давненько. Я вот собираюсь к себе уже возвращаться. А ты откуда и куда?
        - Я к Ленке Мироновой ходила из параллельного класса.
        Я поворачиваю голову и вижу, как из-за того же угла появляются ещё две фигуры и одна из них кажется мне знакомой. Ёлки… так это же Рыжий, собственной персоной. Неожиданно…
        - Так, - говорю я. - Быстро. Андрей, бери Наташку и веди в подъезд.
        - Почему это? - удивляется она.
        - Быстро и без разговоров. В Наташкин идите, чтоб он тебя не срисовал, понял?.
        - А… - начинает она, но встретившись со мной взглядом, тут же осекается.
        - Мухой, я сказал.
        Она недоумённо смотрит на меня, но позволяет быстро сориентировавшемуся Андрею увести себя к подъезду. Я же поворачиваюсь в сторону пришельцев и иду им навстречу. Сделав несколько шагов, останавливаюсь. Радж подбегает ко мне и становится чуть впереди, внимательно глядя на приближающихся людей.
        Они останавливаются в паре шагов.
        - Здорово, Бро, - неприязненно говорит Рыжий.
        Руку он держит на перевязи, и манерно оттопыривает указательный палец, замотанный, как колбаска. Рожа чёрная, даже в сумерках это хорошо видно. Рядом с ним стоит крепкий коренастый парняга лет тридцати. Он в спортивной шапочке и короткой кожаной куртке. Лицо безразличное. Глаза пустые. Думаю, он опасный и неудобный противник.
        - Здорово, коли не шутишь, - отвечаю я. - Какими ветрами вас надуло?
        - Это что ли и есть твоё Бро? - спрашивает коренастый.
        - Ага, он, - говорит Рыжий, - Слышь, Бро, мы по твою душу пришли.
        5. Решения съезда выполним
        Надо, наверное, с Раджой позаниматься, сделать его боевым псом. Хотя, жалко, конечно. Не хочется его мучить, да и в случае реальной заварухи ему может достаться, мама не горюй. Мы стоим и молча смотрим друг на друга. Искры, конечно не проскальзывают, но воздух становится гуще. Ну, говорите, вы же пришли, не я. Чего вам там нужно?
        - Короче, Бро… - начинает Рыжий и замолкает, прикусывая губу.
        Коренастый безразлично смотревший на меня, поворачивается к Рыжему и в его взгляде появляется любопытство.
        - Мля… - мнётся Рыжий. - В общем, хочу замять инцидент… Был неправ.
        Чего? Это типа он извиняется что ли?
        - Но ты, вообще-то тоже! - голос его делается увереннее и злее, но будто что-то вспомнив, едва начав, он тут же замолкает.
        Ну ладно, понимаю, извиняться трудно, да?
        - Ты тоже меня прости, я уже пожалел, что так сорвался, - делаю я пилюлю не такой горькой.
        Мне незачем строить из себя охрененного мачо, и глумиться над поверженным и униженным противником мне не нужно. Это мою самооценку не повысит. Он, всё равно, будет меня ненавидеть и при первом удобном случае ударит в спину. Но, по крайней мере, может не будет сам провоцировать подобные случаи.
        - Ладно, чё, замяли значит, да? - уточняет он.
        - Замяли, - соглашаюсь я.
        - Слышь, зёма, а чё за зверь такой, а? - интересуется коренастый, рассматривая Раджа.
        - Стаффордширский бультерьер, - отвечаю я. - Английская порода. Небольшую берёзу пополам перекусывает.
        - Да ты чё? - удивляется он. - Продай.
        - Не могу. Он только одного хозяина признаёт. Сдохнет без меня.
        - Чё серьёзно? - удивляется он ещё больше. - Типа, как лебедь что ли? Красивый пёс. А ты где брал? Я тоже б себе такую взял.
        - Из Риги отец привозил, - продолжаю импровизировать я. - Туда из-за границы завозят.
        - А ещё поедет?
        - Так он там служил. Он же военный.
        - Мля… Слышь, Рыжий, в Риге никого нет у тебя?
        Тот машет головой.
        - Хорошая животинка. Если берёзу, то и руку запросто перекусит, а может и ногу, да?
        Вот как бывает, человек явно криминального склада, закостеневший во грехе, так сказать, а видишь как к живому тянется, прямо сердцем расцветает.
        - Ну чё, всё тогда? - спрашивает Рыжий.
        - Выходит, всё, - соглашаюсь я.
        - Замирили?
        - Ну, да.
        Они уходят, а я иду к Наташкиному подъезду. Захожу и тихонько зову:
        - Наташа, Андрей!
        Тишина.
        - Ау! - ещё раз зову я.
        Наверное в квартиру поднялись. А какая квартира? Этого я и не знаю. Вроде как считается, что это само собой разумеется, но вот… И что, все квартиры теперь обходить? Ну блин, мент в просак попал.
        Но подмога приходит, и приходит она со стороны Раджа. Он уверенно поднимается и останавливается напротив двери на втором этаже.
        - Раджа, точно? Не прикалываешься? А то может мстишь за то, что я про тебя наговорил коренастому парню с криминальной внешностью?
        Радж фыркает, усиленно машет хвостом и нетерпеливо гавкает. Дверь тут же открывается и из неё выглядывает взволнованная Рыбкина.
        - Цел? - спрашивает она.
        - В смысле? - как бы не понимаю я.
        - Что в смысле, бока не намяли тебе?
        - Ах это, - я улыбаюсь, - нет, не намяли. Ещё не родился тот, кто сможет мне бока намять.
        - Хвастунишка, - криво улыбается она. - Я минимально одного такого человека знаю. Заходи, чего стоишь, вон собачка с ума сходит, как зайти хочет.
        И верно, Радж весь раскачивается от движений своего хвоста. Переминается с ноги на ногу и то и дело оборачивается на меня, мол идёшь или что ты там вообще? При этом он поскуливает, охает, хрипит и, того и гляди, сорвётся в лай.
        - Да ладно, Андрюхе в интернатуру свою чесать пора.
        - Да заходи уже, чай с вишнёвым вареньем попьём. Вишнёвое варенье. Эй… Вишнёвое варенье. Что, больше не работает?
        Это типа триггер такой, надо при этих словах слюни пускать?
        - Я научился держать себя в руках, - отвечаю я и делаю Раджу сигнал заходить.
        Он несётся в квартиру и начинает лаять, как сумасшедший. Я снимаю куртку, а Наташка подаёт мне тапочки. Всё-таки она настоящая красотка с большим потенциалом, юная лань, с румяными ланитами, тёмными, тяжёлыми, слегка вьющимися волосами до плеч. Тонкая девичья фигурка, ножки… Эх, где мои семнадцать лет…
        Я прохожу и осматриваюсь. Собственно, всё как у нас. Квартира точно такая же, только на втором этаже. Крашеный пол, старенький диванчик, сервант…
        - И кто этот человек?
        - Какой человек? Который бока тебе намять сможет? Я, конечно. Сомневаешься?
        Она смеётся. Ну, и я тоже.
        Мы заходим на кухню. Трыня самозабвенно пьёт чай с вареньем. Моим, судя по всему.
        - А где отец, на работе? - спрашиваю я. - Воскресенье же.
        - У него выходных не бывает. Придёт скоро.
        - У-у-у, - тяну я, - надо делать ноги, а то начнёт на мозги капать.
        - Ладно тебе, - улыбается Наташка. - Испугался папку моего. Садись давай.
        Я сажусь. Она ставит передо мной кружку с душистым, свежезаваренным чаем.
        - Ух-ты, со смородиной что ли?
        - Со смородиной, иван-чаем и вишнёвым листом, твой любимый.
        Надо же, у меня тут оказывается даже любимый чай имеется. Она ставит вазочку с вареньем, наклоняясь через меня, и как бы случайно прижимается ко мне грудью. Ох, Наташка-Наташка… Но я, конечно, не реагирую. Разве вправе я реагировать на девичью чистую красу? Я ведь с секс-бомбами дело имею, с такими, как Таня и Лида, со жрицами страсти. А после них стыдно как-то…
        Так что, мы пьём чай и болтаем ни о чём. Собственно, болтаем мы с Наташкой, а Трыня молча наяривает варенье.
        Радж с упоением грызёт косточку, припасённую для него хозяйкой.
        - Андрюх, ты прям как Карлсон, - улыбаюсь я.
        - Спокойствие, - с серьёзным видом кивает он, - только спокойствие. Дело житейское.
        - Андрей, ты с Юлей-то не встречался больше? - спрашивает Рыбкина, а сама подозрительно поглядывает на меня.
        - Нет, - внезапно краснеет Трыня.
        - А чего? - наседает она. - Пригласил бы её куда-нибудь. В кино, например, или в кафе. Мороженым бы угостил.
        Трыня бурчит что-то совершенно невразумительное, и Наташка от него отстаёт. Мы ещё какое-то время сидим за столом и начинаем собираться. Дядя Гена не появляется и мы обходимся без выноса мозга, что само по себе очень даже неплохо.
        Посидев ещё какое-то время, мы уходим.
        - Андрюх, а правда, чего ты теряешься? - спрашиваю я. - Юлька прикольная девчонка. Позвони ей да своди куда-нибудь. Насчёт бабосиков не парься.
        - А?
        - Насчёт денег не переживай, я подкину маленько. На погулять хватит. Ты телефон у неё узнал?
        - Неа, - машет он головой.
        - Ну, ты конечно лоханулся немного. Я у Витьки узнаю. Она сейчас у него обитает, а у него телефона нет. А хочешь? Хочешь к нему сходим? Я только собаку домой заведу.
        - Не, ты чё! Как мы сходим-то! Не пойду я!
        - Ну и балбес. Так бы вообще было органично. Пришли, посидели маленько да и всё. Возьмёшь телефончик в непринуждённой обстановке и дело в шляпе.
        - Нет, я сказал, - психует Трыня. - Чё ты на меня навалился? Позвоню потом.
        - Ты что, комплексуешь что ли?
        - Эт чё значит?
        - Ну, типа стесняешься?
        - Да, блин, ну что ей со мной делать, я вон интернатовский, а у неё и нормальные пацаны наверно есть. Она вон какая классная.
        Смотрю, «блин» нормально прижился в его речи.
        - Хм. Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся, да?
        - Да ну тебя, - отмахивается он.
        - По сравнению с обычным «нормальным», - я показываю пальцами кавычки, - пацаном, который сидит у родичей на шее и жизни не знает, у тебя сто баллов преимущества. Ты самостоятельный, ты крутишься и выживаешь в конкретно жёстких условиях, а значит и девчонке своей можешь дать гораздо больше.
        Он смотрит на меня практически, открыв рот.
        - Но при условии, конечно. При условии, что помимо ауешной стороны жизни…
        - Какой? - перебивает он.
        - Ну, разбойничьей, той, где Кахи и прочее отребье. Так вот, помимо этой стороны ты должен развиваться. Не только физически, но и культурно. Читать, смотреть кино, учиться и стараться узнавать не только то, что в учебнике, понимаешь? Надо быть разносторонним человеком. Одной практической жилки и жизненного опыта мало. Пойдёшь в училище, добьёшься больших высот, если… Если! Запомни! Если будешь над собой работать. Не сильно занудно объясняю?
        - Есть малёха, - усмехается он.
        - Зато правда. Кто тебе правду скажет?
        - Ну, такую правду училка каждый день впаривает.
        - Вот и прислушайся. Я-то не училка.
        - Да чё-то не уверен уже, - смеётся он. - Похож больно.
        Смеётся, но я вижу, что что-то из моих слов проникает ему в голову.
        - Ты Стругацких читал? - спрашиваю я.
        - Неа.
        - Хочешь? Это фантастика. Прикольные книжки. Могу дать.
        - Ладно, в другой раз. Надо бежать уже, а то пистон вставят.
        - Юльку не упусти, клёвая девчонка, я б и сам, - подначиваю его я, - но меня Наташка грохнет тогда.
        - А, да, в натуре, - хохочет Трыня. - Она прям на тебя конкретно глаз положила. Это сразу видно. Ну а чё, так-то она красивая, ну и…
        - Я тебе Юлькин телефон достану, - обещаю я. - А дальше ты уж сам. Не теряйся.
        В школу я прихожу вовремя. Наташка своего добилась, теперь мы не опаздываем. Прилежные ученики.
        - Ты во сколько встаёшь? - спрашивает она по пути.
        - В шесть.
        - В шесть? - удивляется она. - Так рано? И не можешь вовремя выйти? Ты ванну принимаешь что ли и еду на неделю вперёд готовишь?
        - Да, делаю там разное.
        - Разное? - смеётся она. - Ну да, за это время можно много всего разного наделать.
        Вообще-то, много времени уходит на зарядку. С сегодняшнего дня, помимо растяжки, я начинаю включать и силовой блок. Нужно ещё и с собакой погулять, и позавтракать, и душ принять. Короче, узнаешь, если когда-нибудь женишь меня на себе.
        На перемене я подхожу к Витьку.
        - Вить, слушай, два вопроса. Первый и не вопрос, а утверждение. Усилок ты забабахал просто огонь, пушка и конец света. Реально, ты очень крутой самоделкин, вот прям очень крутой.
        Он лоснится, как блин от удовольствия. Но, что есть, то есть, я говорю то, что действительно думаю.
        - И второе. Юлька ещё у тебя тусуется или домой вернулась?
        - Домой, а чё?
        - Узнай её телефон, пожалуйста. Помнишь, на днюхе у меня Андрюха был? Короче, он запал на неё а телефон не спросил, протормозил. Оке?
        - А? Ну ладно. Я так не помню, но на следующей перемене спрошу. А чё ей сказать? Для тебя?
        - Скажи для Андрюхи, но без телефона не возвращайся, понял? Не говори, что для меня.
        Он лыбится:
        - Ну ладно, чё, попробую.
        Пока мы с ним болтаем, десять минут перемены заканчиваются, как всегда звонком, неотвратимым и беспощадным. Мы торопимся в кабинет математики и встречаемся с Крикуновым, идущим нам навстречу.
        - Брагин! - говорит он недовольно. - Тебя где носит?
        - В смысле, Андрей Михайлович? Вот же я.
        - Пошли, я тебя с урока снимаю.
        - Как это? У нас подготовка к контрольной, меня Марьяша к экзамену потом не допустит. Мне нельзя пропускать.
        - Допустит, не переживай. Я уже договорился. Пошли со мной. Давай быстро!
        Мы идём, практически бежим по коридору. Впереди по курсу из мужского туалета выходит Ширяй, но увидев нас, ныряет обратно. Когда мы проносимся мимо, из туалета тянет табачным дымом.
        - Курят, подлецы, - констатирует Крикунов, но шагает дальше.
        - Да что случилось, если даже пресечение курения отступает для вас на второй план, Андрей Михайлович?
        - Опаздываем, вот что случилось! - недовольно отвечает он.
        - Куда?! Куда опаздываем?
        - Куда-куда, коту под муда! - в сердцах выдаёт он. - В горком опаздываем. Шевели уже поршнями своими.
        - А вы знаете толк в обсценной лексике, - подкалываю его я.
        - Поумничай ещё.
        - Но в горком же мы ещё только через две недели собирались. Поменяли график что ли? Что за пожар?
        - Собирались, но мне позвонили и сказали срочно доставить тебя на бюро. Вот прямо сейчас. Давай, пока идём рассказывай.
        - На бюро?
        - На бюро горкома. Чего ты натворил? Говори, паразит. Если меня из-за тебя взгреют, я тебе не завидую. Понял? Говори сам, чтоб я придумать успел, что соврать.
        - Может меня похвалить хотят.
        - Хватит придуриваться, давай, признавайся. Соображай, откуда могли накапать? Из ментовки? К тебе тут недавно милиционер приходил. Из-за этого? Выбрали его секретарём, а он уголовник без пяти минут. Проворонили. Прохлопали. Твою мать. Ну, смотри! Если из-за тебя мне зарубят перевод в райком, амба тебе. Ни капли не шучу. Понимаешь ты меня? Говорят, у тебя с Каховским конфликт был. Да?
        - Ну ё-моё, Андрей Михайлович! Вы-то откуда знаете? Вам-то сплетни не к лицу слушать. Вы же комсомольский вожак.
        - Вожак - это ты. Но если из обкома капнули, что ты…
        - Ну почему? - перебиваю я. - Что сразу про плохое думать? Вот увидите, всё хорошо будет. Я пятой точкой чувствую.
        - Я тебе эту точку лично распинаю, если мне в райком путь закроют. Понял ты меня?
        - Дался вам этот райком, - усмехаюсь я. - Что там хорошего? То ли дело в школе работать. Интереснее ведь.
        - Убью, Брагин!
        - Ну где, вы ходите?! - набрасывается на нас солидный и уверенный дядечка в очках, когда мы забегаем в большое здание на Красной, неподалёку от рынка.
        Сразу видно, аппаратчик. Строгий, собранный, сосредоточенный.
        - Ирина Викторовна уже дважды о вас спрашивала, - журит он нас. - Проходите скорее. Верхнюю одежду в гардероб сдайте. Да скорее же! Ну, честное слово, товарищи!
        - Ирина Викторовна - это кто? - спрашиваю я у Крикунова.
        - Вот ты, комсорг школы, - качает он головой. - Убил бы. Вообще-то это первый секретарь горкома. Позорник ты, Брагин.
        - Да я после травмы. Тут помню, тут не помню. Не верите?
        - Иди давай, доцент.
        - А доцент тупой…
        Мы входим в просторный кабинет. Крикунов замирает в дверях, но поняв, что никто не обращает на него внимания, проходит дальше и я за ним. Мы присаживаемся за длинный стол, во главе которого на приличном расстоянии от нас восседает писаная красавица и, должно быть, стерва, каких мало.
        Это и есть Ирина Викторовна, судя по всему. Она одета в строгий серый костюм. Однозначно импортный, причём явно импорт пришёл не из соцлагеря. Белая блуза едва сдерживает напор сочных и жизнелюбивых прелестей.
        У неё длинные, объёмные и волнистые волосы, русые, слегка золотистые. И лицо Афродиты. Мне не видно всю фигуру, поскольку она сидит за столом, но фантазия помогает мне дорисовать всё, что нужно. В общем, она меня впечатляет. На вид ей лет тридцать. Слишком молодая для меня. Хо-хо.
        Позади Ирины Викторовны стоит красное знамя, как призыв к лучшим чувствам или священный символ и знак причастности к ордену. Из угла с деревянной полированной тумбы на нас взирает белый каменный бюст вождя пролетариата. За трибуной из такого же полированного дерева стоит мужик в костюме и читает по бумажке:
        - Таким образом, комсомольские организации промышленных предприятий города играют важнейшую роль в выполнении поставленных на пленуме задач и целей. Они являются надёжной и незыблемой основой для эффективного и своевременного выполнения плана намеченных мероприятий по претворению решений восемнадцатого съезда ВЛКСМ и…
        Брр… Я всматриваюсь в лица участников заседания. Я действительно единственный, кто не может понять, о чём идёт речь?
        - Губарев, - прерывает выступающего Ирина. - Достаточно уже словоблудить! По-моему, вашим выступлениям недостаёт конкретики. Давайте уже голосовать. Пожалуйста, кто за предложение Губарева, то есть за расширение комиссии культурных и спортивных мероприятий, прошу голосовать.
        Все поднимают руки. Я тоже поднимаю. Для хохмы, разумеется, полагая, что никто этого не заметит, но красавица с русыми волосами замечает.
        - Вот это правильно, вот это по-комсомольски. Нужно сразу включаться в работу. Что же, друзья, хочу представить вам секретаря комитета школьной комсомольской организации шестьдесят второй школы Егора Брагина.
        Ого. Вот это честь. Крикунов пихает меня в бок, вставай мол, и я неохотно поднимаюсь.
        - Вот он, посмотрите на него. Под его руководством школьная комсомольская организация добилась победы в олимпийском смотре школ города. Вот вы знали об этом, товарищ Губарев?
        Товарищ Губарев ничего не знал об этом, впрочем, так же, как и я. Я с недоумением смотрю на Крикунова, но он только кивает и улыбается.
        - И это не единственное достижение Егора, - продолжает Ирина Викторовна. - Сегодня я разговаривала с товарищами из горкома партии и они сообщили мне, что Егор лично помог милиции раскрыть преступление и предотвратил расхищение социалистической собственности на крупную сумму. И выступил с пламенной речью перед сотрудниками предприятия, где всё это и происходило.
        Чего?!!! Серьёзно?!!! Ай да товарищ Ефим, ай да сукин сын!
        - Мы с вами недавно говорили о необходимости привлекать школьников к делам городского комсомола. Так почему бы нам не попробовать и не начать именно с Егора Брагина? Я уже переговорила с руководителем городского комсомольского штаба, и получила хорошую характеристику на Егора. Так что, друзья, давайте без лишних формальностей проголосуем за его включение в качестве внештатного члена бюро. Но сначала, разумеется, спросим мнение товарища Крикунова, который знает Егора лучше нас всех. Самого Крикунова, думаю, представлять не нужно. Это наш с вами боевой товарищ, можно сказать, оступившийся, но не потерявший комсомольского задора.
        Понятно, значит, школа - это ссылка.
        Он встаёт и начинает задвигать, какой я надёжный, ответственный и преданный делу Ленина. Может же, когда захочет, змей…
        В общем, все голосуют единогласно. И это означает, что раз или два в месяц мне нужно будет бросать всё и лететь на заседание. Однако…
        Мой вопрос оказывается последним в повестки и после оглашения всех решений, заседание объявляется закрытым.
        - Это что за херня? - шепчет мне Крикунов. - Что за херня, Брагин?
        Ну как тут объяснить?
        Первый секретарь после заседания подходит прямо к нам.
        - Ну что, - говорит она, рассматривая меня, - я Новицкая Ирина Викторовна.
        Она протягивает руку, и я деликатно её пожимаю. Я тоже её рассматриваю. Вблизи она ещё красивее.
        - Сколько тебе лет? - спрашивает она.
        - Семнадцать.
        А тебе? мысленно задаю я вопрос.
        - Ну что же, Егор. Нам надо с тобой поближе познакомиться.
        - Я совсем не против, - с готовностью говорю я и широко улыбаюсь.
        Боюсь только, улыбка получается чересчур плотоядной.
        - Ну хорошо, - усмехается она. - Слыхали мы такое. Да, Андрей Михайлович?
        Он краснеет и на этом всё заканчивается.
        - И почему ты мне ничего не сказал? - накидывается он на меня, когда мы выходим из горкома.
        - Так что я мог сказать? Я сам был огорошен!
        - А про помощь милиции почему не сказал?
        - Так это… - соображаю я, что бы соврать, - операция засекреченной была, о ней нельзя распространяться. Да я и не думал, что тот парень из горкома партии окажется.
        - Ясно всё с тобой. Бестолочь ты и есть. Смотри, с Новиковой поосторожнее. Проглотит и не подавится. У неё знаешь кличка какая?
        - Откуда мне знать, Андрей Михайлович?
        - Клеопа. Это в честь Клеопатры. Улавливаешь почему?
        - Нет, - делаю я вид, будто не улавливаю.
        - Потому что ведёт себя, как самка богомола. Ну да тебе ещё, пожалуй, рано такие вещи понимать. Просто держись от неё подальше и всё.
        Похоже, кто-то за аморалку полетел. Забавно да? Аморальное поведение? Иди в школу, детей учи.
        Мы прощаемся и я иду домой. Ну что же, нужно подумать, как можно применять своё новое положение. Разумеется, эта должность, или как это назвать, никаких сиюминутных выгод не даёт. Зато при поступлении в ВУЗ и устройстве на работу плюшки обеспечены.
        Размышляя, я подхожу к дому. Сворачиваю во двор и иду к своему подъезду. У сугроба стоит белый "Жигулёнок". Ну стоит да стоит, никому вроде не мешает. Я иду себе по своему маршруту. Однако, когда прохожу мимо машины, раздаётся резкий сигнал клаксона.
        Окошко открывается и из него выглядывает, тот самый коренастый, что приходил вместе с Рыжим...
        - Слышь, Бро, - говорит он в открытое окно. - Залезай.
        - Зачем это? - интересуюсь я.
        Признаюсь, такой поворот событий мне не слишком по нраву.
        - Разговор есть, - говорит он. - Надо обсудить кое-что.
        - Так вроде обсудили уже всё.
        - Да полезай ты, не ссы, ещё надо кое-что перетереть.
        Мне ничего не остаётся, как усесться в машину. Я пристёгиваюсь ремнём, который, как в самолёте, не подтягивается автоматически, а свободно ложится мне на грудь, как орденская лента фельдмаршала Кутузова.
        6. Мы должны что-то предпринять
        - Куда едем? - спрашиваю я.
        - В «Кавказскую Кухню», - отвечает коренастый. - За «Комсомольским парком», знаешь такую?
        - Слышал, - киваю я, - но посещать не доводилось.
        - Ну вот, сейчас посетишь. Шашлык, люля и тополя.
        Я снова киваю.
        - Ну как там собачка твоя? - спрашивает он. - Хорошая, прям забыть не могу. Как зовут?
        - Раджа.
        - Чё, в натуре? Нахера такое имя? Как в кино что ли?
        - А это не мы придумали. Батя такого уже купил.
        - Понятно.
        - Да нормально, привыкли уже.
        Чего он прилепился к собаке моей? Может заняться разведением метисов?
        - А тебя-то как величать? - спрашиваю я через некоторое время.
        - Киргиз, - отвечает он.
        - Чёт не похож, - говорю я с сомнением в голосе.
        - Ага, не похож. У меня мать киргизка, а батя русский. Вот погоняло и прилипло такое. А у тебя чё за кликуха?
        - Рыжий с Кахой сочинили. Это типа «братан» по-английски.
        - А, братан, ну так-то нормально. Почему по-английски? Ты чё, англичанин типа?
        - Да кто их знает, - пожимаю я плечами. - Это их надо спрашивать. Так зачем мы едем в «Кавказскую кухню», Киргиз?
        - Сказано привезти, я везу. Я не спрашиваю.
        - А кто сказал?
        - Слышь, Бро, ты мент по ходу. Чё столько вопросов? Приедем, узнаешь. Сам поймёшь.
        Ну, и, собственно, да, кое-что я понимаю. По крайней мере, человека, сидящего за столом я узнаю. В своё время я видел много его фотографий и читал про него. Он станет известной личностью. Будет участвовать во многих криминального процессах. Ну, и в бизнесе тоже след свой оставит. А после четырнадцатого года исчезнет с радаров, навсегда оставшись во всероссийском розыске по подозрению в четырёх убийствах при практически полном отсутствии улик.
        Это Паша Цвет. Сейчас он здесь пытается, так сказать, шишку держать, отхватить кусок побольше и подмять под себя весь город. И вскоре ему это удастся. Потом он уедет завоёвывать Новосиб, но там дело не заладится и его влияние там будет так-сяк, а вот в Красноярске он задержится надолго и оттуда дойдёт аж до Москвы матушки. Талантливый организатор, жестокий предводитель, дерзкий предприниматель.
        Сейчас ему лет двадцать семь. Молодой да ранний. Смотрит на меня исподлобья, с видимым интересом. Я стою спокойно, не егожу, отвечаю на взгляд уверенно.
        - Ты что ли и есть Бро? - спрашивает он, осмотрев меня с головы до ног.
        - Да, - соглашаюсь я.
        Он кивает на стул перед собой и делает знак официанту, чтобы мне принесли еду. Киргиз присаживается рядом.
        - Знаешь меня? - продолжает он спрашивать.
        - Да, - снова говорю я. - Ты Паша Цвет.
        - Ну надо же, - удивляется он и поворачивается к Киргизу. - Ты что ли ляпнул?
        - Не, я ничего не говорил, - пожимает тот плечами.
        - И как узнал? - спрашивает Цвет. - На афишах вроде меня не печатают.
        Лицо у него обычное. Ни уродливое, ни красивое и даже, можно сказать, незапоминающееся. Волосы не длинные, но и не короткие, нормальные. Широкие монгольские скулы, блёклые, глядящие в упор, карие глаза, плотно сжатые губы и массивный подбородок. Он вообще, выглядит довольно массивно, несмотря на свою молодость.
        - Ну, так. Догадался. Пацаны рассказывали, как ты выглядишь.
        Он морщит лоб, о чём-то думая. Я осматриваюсь. В зале почти никого нет. Интерьер неуютный, почти дешманский, но пахнет хорошо. Запах напоминает мне, что я голодный. Мне и Киргизу приносят шашлык.
        - Ешь, - говорит Цвет. - Я решил посмотреть, что за Илья Муромец тут у нас завёлся, а ты так вроде и на Алёшу не тянешь Поповича. И как же ты сумел столько народу перебить? Нет, я понимаю, они кретины, включая Джагира, но их всё-таки пятеро было.
        - Один уходил за пивом, - отвечаю я, поглядывая на чудесно пахнущий шашлык. - Боня. А остальные слишком расслабились. Их же больше было, вот и не ожидали, что что-то может пойти не так. Думаю, чисто психологический момент.
        - Психологический? - переспрашивает он и смотрит на Киргиза.
        Тот, жадно рубает шашлык, успевая, впрочем, равнодушно поглядывать по сторонам и на меня тоже.
        - Ну да. Плюс элемент везения.
        - Элемент?
        - И неожиданности, - добавляю я.
        - Вот значит как… - говорит Паша задумчиво и слегка покачивает головой. - Да ты ешь-ешь.
        Не нравится мне эта беседа. Не понимаю цели. Для чего? Хочет меня наказать? На место поставить? Чего он добивается?
        - Но я хочу сказать, их нападение было ничем с моей стороны не спровоцировано.
        - Неужели?
        - То что я, якобы, говорил о его сыне, это неправда, - я намеренно не использую воровской жаргон, чтобы он не думал, что я стремлюсь казаться своим. - Пусть тот, кто это утверждает, скажет, когда, что и где от меня слышал. Пусть мне скажет. Но он не скажет, потому что такого не было. А Джагу я, если бы его не загребли, своими руками бы задавил. Это подтверждаю. Потому что он моего отца пырнул и сделал инвалидом. Причём, беспричинно. Так что да, я на него имею зуб.
        - Ну, ты сильно-то здесь не гоношись, ты его отца тоже инвалидом сделал, вообще-то.
        - При всём уважении, - говорю я, - он уже и был инвалидом. Как физически, так и психически.
        Киргиз хмыкает и лыбится.
        - В натуре, Цвет, он реально инвалид конченый, на всю голову дебил, - говорит он.
        - Да ладно, не кипишуй, - успокаивает меня Цвет. - Тебе же Киргиз сказал, никто не предъявляет, за Рыжего тоже. Я так понял, он тоже сам налетел?
        - Кто, Рыжий? Ну да, - подтверждаю я.
        - Мне вот интересно просто, кто ты такой? По жизни, так сказать.
        - Да никто. Лошара по-вашему.
        - Ну, а чё ты делаешь, лошара? - чуть прищурившись и хмыкая, говорит он. - С чего живёшь?
        - Школу заканчиваю. Вот и всё, в принципе.
        - В натуре, лох, - соглашается Киргиз.
        - А про ставки ты Каху надоумил?
        Я пару секунд размышляю, что ответить, но решаю, что смысла врать нет.
        - Ну да, - киваю я. - Но они, в общем-то с Рыжим там мутят, я вообще не при делах. Может поставлю как-нибудь, если Рыжий позволит.
        - По ходу щас он у тебя будет разрешение спрашивать, - ржёт Киргиз.
        - Да не, зачем, мы с ним все вопросы закрыли, ты сам видел, - возражаю я.
        - Закрыли, ага, а то я Рыжего не знаю, - криво усмехается он. - Жди подлянку в натуре. Но как бы это дело не моё. С лохом можно чё угодно делать. Ты ж сам сказал, что лох, я тебя за язык не тянул, да? Цвет, раз он лох, может и не говорить?
        Цвет молча кивает.
        - Ладно, - пожимает плечами Киргиз. - Скажу. Ты хоть и наделал дел, но считай фарт словил. Цвет тебе предъявлять не будет. Потому что одноногий берега попутал, ему так и так надо было рога поотшибать. С Рыжим всё порешали, Каха сказал, он не прав был. Претензий нет. Живи.
        Хорошо. Только странно. Меня что, ради этого сюда притащили? Чтобы сказать, что не имеют ко мне претензий? Нет, что-то им надо. А может, просто любопытно стало, кто это такой дерзкий завёлся?
        - А ты откуда про тотализатор знаешь? - спрашивает меня Цвет. - В смысле, что и как делать надо. Работал где-то?
        - Ну… - я делаю паузу, что сказать-то ему… откуда-откуда… - Читал… Интересовался вопросом.
        - А Алика откуда знаешь?
        - А я Алика не знаю, - пожимаю я плечами.
        - Как так? - хмурит он брови. - Ты ж к нему Каху привёл.
        - Альберта, - напористо говорит Киргиз. - Чё не знаешь что ли?
        - А… не сообразил просто… Ну мне сказал один чел, который ходит в бар к нему, типа попробуй там.
        - Чел?
        - Клиент его.
        Оба они пристально смотрят на меня, но больше ничего не говорю.
        - А про казино ты ничего не читал? - спрашивает Цвет.
        - Ну, так… кое-что. В принципе представляю.
        - Понятно, - говорит он.
        Теперь и мне более-менее понятно. Хочешь катран открыть?
        - Посмотрим, как у тебя со ставками дело пойдёт. Если что, дёрну тебя. Может, спрошу чего. А может и нет. Это всё. Киргиз, погнали.
        Так и есть, хочешь.
        Они встают и Киргиз на ходу запихивает в рот последний кусок мяса. Я оборачиваюсь и смотрю им вслед. Цвет идёт широко расставив плечи. «Человек шагает, как хозяин необъятной Родины своей». Настоящий барин и господин…
        Жрать охота, но с его руки мне есть как-то не пристало. Поэтому я тоже поднимаюсь из-за стола и выйдя из ресторана, иду на остановку. Доезжаю на автобусе до «Мужской одежды» и по пути к дому захожу в гастроном на проспекте Ленина, тот, что со временем получит в народе название «Белая лошадь».
        Покупаю кефир, котлеты, сделанные как бы из мяса, но в основном из хлеба, сушки и макароны. А ещё пакет зелёных кофе-зёрен. Бинго! Откуда и какой сорт неизвестно. Но, как говорится, не до жиру. Надо теперь кофемолку раздобыть. Интересно, электрические уже существуют?
        С этими трофеями иду домой и по-быстрому сочиняю обед. Вернее, делаю его разнообразнее, потому что в холодильнике имеется сваренный мамой борщ. Отца дома нет. Он, как и говорил, отправился сегодня в училище. По идее, он ещё на больничном, но решил уже начинать потихоньку входить в процесс, чтобы не срывать учебные планы.
        Только я сажусь за стол, раздаётся звонок. Это Большак. Интересуется, как мои делишки и предлагает вечерком встретиться. Хочет со мной поговорить. Ну что же, давай поговорим, Юрий Платоныч.
        Вскоре приходит отец. Бледный, как полотно, но несгибаемый.
        - Ничего-ничего, - говорит он, - мы пскопские, мы прорвёмся.
        Я подогреваю ему его диетическую еду и он идёт обедать или ужинать. Уже и не поймёшь.
        - Егорка, я поговорил с Виталием Тимуровичем Скачковым, он рукопашку ведёт. Так вот, он сказал, в училище не разрешат. Но он в спортивной школе ведёт секцию самбо. Говорит, примет тебя, если ты не мешок, конечно. Но ты вроде не мешок.
        - Блин, пап! Ну это не то! Это же спортивное самбо, а мне боевое надо.
        - Зачем тебе боевое-то? Ты в морскую пехоту собрался что ли? Ну там и научат, если что.
        - Я же в спорт не собираюсь идти, понимаешь? Да и куда, мне лет-то сколько! Мне чисто прикладные навыки нужно поддерживать… ну… то есть освоить. Самооборону. Мне просто для жизни, для собственного использования, как личное тайное оружие.
        - Ну, оружие нельзя. Был бы ты военным, тогда другое дело.
        - Ну ты-то военный, договорись по блату.
        - Хитёр ты брат, - качает он головой. - Понимаю. Я мальчишкой тоже о таких штуках мечтал. Поэтому и в армию пошёл. Не только поэтому, но поэтому тоже. Ну тут уж придётся выбирать. Спорт или боевые навыки, а значит армия. Другого не дано.
        - Ну, может возможно как-то со слонами вашими тренироваться? - спрашиваю я. - Ты же с начальством не говорил ещё, вдруг разрешат? Может попробуешь?
        Этот диалог напоминает мне разговор с собственной вечно что-то выпрашивающей дочерью. Только здесь в её шкуре оказываюсь я сам.
        - С какими ещё слонами? - начинает сердиться он. - Порядок для всех один, понимаешь? Ты хочешь, чтобы для тебя особые условия создавали?
        - Не, пап, я понимаю ты бы прогневался, если бы я тебя просил помочь от армии откосить. Но я наоборот, прошу помочь получить боевые навыки. Чего ты сердишься-то?
        - Так, - говорит он. - Я всё сказал. Либо идёшь в «Динамо» к Тимурычу, либо поступаешь в военное училище. Третьего не дано. Ясно?
        - Так точно, - недовольно отвечаю я.
        - Кругом марш, - командует он и сосредоточивается на чашке с чаем.
        - Он там, наверное, ещё и по остаточному принципу, раз в полгода, в свободное от работы время, - не унимаюсь я.
        - Ты когда таким нудным стал, а? - спрашивает отец. - Думаешь, не мытьём, так катаньем своего добьёшься? Иди уроки делай. На секцию, кстати, можешь уже завтра сходить. Я его предупредил.
        Иду в спальню и сажусь за уроки, а отец ложится на диван. Видать худо ему, а я со своим самбо прицепился. Так, ладно, надо же и примеры порешать, прокачаться, так сказать, в математике. Вон Берёза, чего намутил со своим математическим складом ума…
        Примерчики поддаются, так что, когда звонит Рыбкина, проверить сделал ли я домашку, я с гордостью рапортую о достигнутых результатах. Вскоре с работы приходит мама. Она хвалит меня за котлеты, потому что благодаря им, ей не придётся готовить ужин. Впрочем, я, всё равно, ухожу.
        - Я у Платоныча поужинаю, - говорю я. - Он меня пригласил сегодня.
        - Что-то ты зачастил к нему, - хмурится батя. - Не стоит слишком злоупотреблять гостеприимством человека. Тем более, занятого человека.
        - Пап, ну он же сам пригласил. У нас там партия шахматная не закончена. Хотим сегодня расставить точки над и.
        - Серьёзно? - удивляется он. - Я и не знал, что ты шахматами увлекаешься…
        - Ну… Вот, да. Не то, чтобы прямо до фанатизма, но так, интересуюсь немного.
        - Надо будет с тобой сыграть как-нибудь.
        - Ладно, - улыбаюсь я. - Только на лёгкую победу не рассчитывай.
        - Юрий Платонович, вы в шахматы играете? - спрашиваю я, усаживаясь за кухонный стол. - А то я отцу сказал, что мы с вами рубимся здесь нещадно.
        - Зачем наврал?
        - Да, волнуется родитель, что это мальчик зачастил к взрослому дяде?
        - Ты, значит шахматами прикрылся? Буду иметь в виду. Я правда тот ещё шахматист. Единственное, что знаю - это защита Лужина.
        - Ого, где это вы Набокова нашли? Он же вроде как бы того.
        - Да, почитываем кое-что, почитываем, - хитро улыбается он.
        - В «Защите Лужина», кстати, описывается реальная партия между Рети и Алехиным.
        - Надеюсь, с твоим отцом мне её разыгрывать придётся.
        - Да он, вроде, не слишком продвинутый шахматист, - пожимаю я плечами. - У вас опять пельмени?
        - Ты возражаешь? - он даже теряется немного.
        - Нет, не возражаю, - мотаю я головой. - Тело молодое, запас прочности ещё есть. А сметанка-то имеется?
        Мы едим и я рассказываю о своём внезапном восхождении на комсомольский олимп и о встрече с Пашей Цветом. Платоныч только головой качает.
        - Ну с комсомолом-то понятно, это Ефим подсуетился. Он хочет тебя к рукам прибрать, перспективу в тебе увидел. Дело хорошее. Я, признаюсь, дал ему добро на это, хоть и не ожидал, что он так быстро рванёт. С места в карьер буквально. А вот чего от тебя Цвету надо не пойму. На всякий случай притухни пока, не высовывайся. Надо понаблюдать да помозговать.
        После пельменей Большак варит кофе и мы идём в гостиную, как настоящие джентльмены. Не хватает только сигар и камина.
        - Вот, держи, - говорит Платоныч и кладёт передо мной стопочку красненьких. - Двести рэ.
        - Ого, - поднимаю я брови. - Это что?
        - Это зарплата твоя и премиальные.
        - Не многовато ли? Я даже месяца не отработал.
        - Нормально, - кивает Большак, - не много. И вот ещё. Духи. За них я деньги вычел, не переживай.
        Он ставит передо мной синюю коробочку «Клима».
        - Скоро же у мамы день рождения, так ведь? - спрашивает он. - Ну вот и подарок твой, как обещал.
        - Да как-то чересчур щедро, Юрий Платонович. И так меня задарили.
        - Слушай, деньги не из моего кармана, а из прибыли. Понимаешь? Решение было общим, так что всё честно. Ты действительно операцию провернул серьёзную и одним ударом решил кучу наших проблем. Так что бери смело. Ты вот что скажи, по поводу работы точно решил?
        - Точно. Увольняйте со склада, а к Любе я завтра съезжу и скажу, что надо к экзаменам готовиться.
        - Ну ладно, как знаешь. Ну, и чего делать будешь?
        - Учиться, учиться и ещё раз учиться. Хотя, если честно, с одной стороны, время на это тратить не хочется. Я же парень и без того учёный. Но, с другой стороны, пока не «началось», как говорится, можно постараться освоить перспективные специальности. Экономику, например. Хотя в новом мире она будет совсем другой. Не знаю, в общем. Не определился ещё. Думаю.
        - Ну, думай. Времени, впрочем, почти нет, так что думай скорее. Что делать-то? Я сейчас не про образование, а вообще, в глобальном смысле, понимаешь? Я всё прокручиваю то, что ты мне рассказал и не могу понять, чего хочу.
        - Ну, для человеческих существ, - усмехаюсь я, - это как бы норма. Вечно мы не знаем, чего хотим.
        - Понимаешь, результаты вашей перестройки повергли меня в уныние. То, что стало… станет со страной - это просто катастрофа. Но, с другой стороны, к этой катастрофе приведут не только действия ваших олигархов и прочее. Ведь то, что сейчас происходит, уже создаёт предпосылки для этого. Правильно?
        Я смотрю на него и не отвечаю.
        - Вот и получается, что надо выбирать из двух хреновых вариантов.
        - Цугцванг, - говорю я.
        - Вот именно, - кивает он. - Сохранять совок, как ты его называешь, в том виде, как мы сейчас имеем, нельзя. Нужны какие-то изменения. Я, честно говоря, как человек дела, ты понимаешь меня, думаю, что свободное предпринимательство, должно быть. И свободы должны быть, и права человека эти сраные…
        - Тут вот какой момент, Юрий Платонович. Ничего этого не существует, свобод то есть. Это ведь лишь… ну как объяснить-то. Ну вот смотрите, вот у вас икона висит, - я показываю на старинную икону на стене. - Это образ Всевышнего, так? Образ истины.
        - Да, - соглашается он.
        - А демократия - это образ искажённой идеи. Видите разницу? То, что мы называем демократией - это извращённое изображение изначально неосуществимого идеала. Просто всё обставлено так, что на первый взгляд можно подумать, да, вот она демократия. Она есть и я её вижу. Но знаете, это сплошная манипуляция. Матрица. Правда, в ней жить приятно. Приятнее же думать, что ешь сочный бифштекс, в то время, как сам являешься едой для огромной машины, чем осознавать истину и жить в вечных страданиях. Слушайте, это большой разговор. Давайте потом как-нибудь к нему вернёмся.
        - Так что делать-то?
        - Вы так спрашиваете, будто у нас тут теневое правительство с неограниченным ресурсом и мы решаем, какой же нам путь выбрать, какую ещё модель попробовать на этих жалких людишках. Вы Рокфеллер, а я Ротшильд.
        Я улыбаюсь.
        - Но мы должны что-то предпринять! - уверенно говорит Большак.
        - Ну давайте пойдём путём китайских товарищей. Как вам такое?
        - Это что ещё за путь?
        - Сейчас расскажу, если хотите. Но, на самом деле, да, делать что-то надо. И у меня мыслишки имеются кое-какие. Вот смотрите, в принципе…
        В этот момент раздаётся телефонный звонок.
        - Извини, - говорит Большак, вставая с кресла. - Сейчас вернусь.
        Он идёт в прихожую к звонящему телефону и практически сразу возвращается.
        - Егор, - говорит он. - Мама твоя звонит.
        Я подхожу к телефону.
        - Алло…
        - Егор, тут такое дело, только ты не расстраивайся…
        Такие вступления… блин, от таких вступлений становится не легче, а наоборот
        - Я пошла гулять с Раджой, чтобы тебе ночью потом не пришлось его выводить.
        Я молчу, терпеливо сжимая зубы, не перебивая и не поторапливая…
        - В общем Раджа убежал.
        - Как убежал?
        Ничего более глупого и спросить нельзя.
        - Не знаю. Мы с отцом уже всю округу обежали, нигде нет. Я с ним домой возвращалась, и он побежал вперёд к подъезду. Он часто так делает. Я и не придала значения. А потом к дому подхожу, его нет. Там перед этим машина отъезжала. Я испугалась, думала, вдруг он под машину попал… Но нет, ничего такого…
        - Какая машина была, ты не запомнила?
        - Да я в них не разбираюсь. Белая какая-то…
        Белая! Твою же за ногу! Белая!
        - Ладно, мам, не переживай. Прибежит, побегает немного и прибежит. Я его ещё поищу немного…
        Я вешаю трубку и хватаю с вешалки куртку.
        - Знаете, как Киргиза найти? - спрашиваю я.
        - Нет конечно, - удивлённо отвечает Платоныч. - А что случилось?
        - Он мою собаку украл!
        7. Иногда я умею убеждать
        - Погоди! - кричит мне вслед Платоныч, когда я выскакиваю из квартиры. - Я тебя подвезу на машине.
        - Нет! - отвечаю я. - Не надо, вас светить. Ни к чему это.
        Я несусь вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки.
        «Цок-цок-цок», - доносится снизу. Кто-то энергично поднимается на каблуках. Просто отмечаю это для себя. Разумеется, отвлекаться на дамские каблучки я не намерен. Я лавиной скатываюсь вниз. А навстречу мне идёт молодая женщина с роскошной шевелюрой. Идёт без шапки, в лёгком пальто, импортном. Вероятно приехала на авто.
        Отмечаю это машинально и уже практически пролетаю мимо, как вдруг… Ба!
        - Егор… э…
        - Брагин, Ирина Викторовна. Добрый вечер.
        Это же первый секретарь горкома! Вот так встреча. Она что, живёт здесь? А почему Большак об этом не сказал?
        - Да, Брагин, - довольно строго говорит она и смотрит тоже строго, как настоящая очень большая начальница. - Я помню… Ты что, живёшь здесь?
        Значит, не живёт. К кому идёт? Не к Платонычу же…
        - Нет, я в гости приходил. А вы? Живёте здесь?
        - Тоже нет.
        - Тоже в гости? - улыбаюсь я.
        Мне приходится остановиться. Не могу же я просто пронестись мимо.
        - Можно так сказать. У меня мама здесь живёт. Аж на пятом этаже.
        - Без лифта не слишком удобно, - сочувствую я.
        - Да откуда же лифту взяться, если его изначально не запланировали?
        - Но место для него подготовили. Посмотрите, очень даже хорошо войдёт. Так что можно и установить, если директива будет. Ваша мама, думаю, спасибо скажет.
        - Мама скажет, это точно. Завтра, пожалуйста, приходи без опозданий. У нас с дисциплиной очень строго.
        - Конечно, Ирина Викторовна, буду, как штык.
        - Посмотрим, что ты за штык, - усмехается она.
        Усмехается, но беззаботности в глазах нет. Зато блеск имеется, как у дикого старательского золота. Буравит меня взглядом, сканирует с головы до ног.
        - Ну ладно, Брагин. Беги. Вижу, торопишься. И вот ещё что. В нерабочее время меня лучше называть Ириной. Без отчества. Я же не учительница тебе, правда?
        - Правда, - соглашаюсь, улыбаясь. - Вы, Ирина, не учительница, вы намного лучше, чем учительница.
        В её глазах я замечаю мимолётную тень заинтересованности, а усмешка превращается в слегка удивлённую улыбку.
        - И ты, - говорит она, чуть изогнув одну бровь, - возможно, сможешь стать чем-то лучшим, чем школьник.
        Сказав это, она двигается дальше, поднимается по лестнице, уже не обращая на меня внимания.
        Я выскакиваю из подъезда и на всех парах бегу в сторону бара. Надо было, чтобы Большак всё-таки подвёз поближе к месту. Вот же я конспиратор, мля… На моё счастье, когда я пробегаю мимо Горисполкома, замечаю за главпочтамтом троллейбус, идущий в мою сторону.
        Проезжаю на нём две остановки, и выскочив на Кирова, бегу к «Солнечному». Лишь бы эти уроды были здесь. Я заглядываю за ширму. И они, к счастью, оказываются на месте.
        - Привет акулам игорного бизнеса, - говорю я с улыбкой, стараясь, чтобы по моему виду нельзя было понять, что я взволнован и разъярён.
        А я действительно разъярён. Вот же он урод. Сука! Собака моя ему понравилась. Что ещё моё он решит забрать себе? Да даже не в том дело, что моё. Это же живое существо и с ним нельзя, как с вещью. У него и психологическая травма может быть. Он испугался, естественно. Оказался в неизвестной и непонятной обстановке. Опять же, как он его схватил так быстро и беззвучно? Набросил на него сеть? Или что-то типа одеяла, чтобы не прокусить было! А может, накинул на шею удавку? Урод! Приманил, сука?
        Кажется, моё появление не слишком радует молодых предпринимателей. Я замечаю некоторые признаки недовольства. Впрочем, они стараются не показать, что не особенно мне рады.
        - Здорово, Бро, - кивает Каха. - Ты говорят с Пашей Цветом скорефанился?
        - Да как скорефанился? Просто поговорили, шашлык поели и все дела. Быстро новости летают.
        - У нас всё быстро. Сам понимаешь, город небольшой. Не Москва, как-никак. Ну чё, когда ставить будешь?
        - Поставлю. Скоро начну, не будете знать, как от меня избавиться.
        - Да ладно, зачем избавляться, ты ж нам деньги свои принесёшь. Треть того, что принесёшь, наша. Нормально, же?
        - Нормально. Договор есть договор. Всё железно. Слушайте, пацаны, дело есть. Мне надо срочняк с Киргизом увидеться. Вот прямо позарез и прямо сейчас. А я забыл адресок его спросить, когда договаривались. Можете выручить?
        - Я не знаю, - сразу заявляет Каха. - Спрашивай у Рыжего.
        - Кирилл, - обращаюсь я к нему. - Ну чего? Скажешь?
        Тот молчит, соображая, что ответить, а потом машет головой.
        - Не. Как я могу без его разрешения? У него спрашивай.
        - Блин, Рыжий, ну ты интеллектуал, в натуре. Как я у него спрошу, если я адреса не знаю. А мне позарез надо, пардон за повторение. Позарез и сейчас. Промедление смерти подобно. Все на штурм Зимнего. Давай, не крути задом. Говори адрес.
        - Нет, - не соглашается он. - Чтобы он меня потом на куски порезал? Мне такое не надо. Ну, нах…
        - Надо, Рыжий, надо. Говори уже давай. И, я предвижу, что он тебя скорее на куски порежет, если ты мне не скажешь адрес. Впрочем, поручиться не могу. Рискуй, если хочешь. Можешь сам меня к нему отвезти. Ты тачку починил уже?
        - Да пошёл ты, - шипит он.
        - Короче, мне что начинать тебе пальцы выламывать? - начинаю терять я самообладание и рявкаю. - Говори уже!
        - Береговая 217 В, - выпаливает он.
        - Ну вот. Это где, на том берегу что ли?
        - Да, у нового моста.
        - Спасибо, брат. Так что, может подвезёшь?
        - Машина в ремонте, - зло отвечает он.
        - Ну ладно, и на том спасибо. Бывайте, ребята.
        Я выхожу на улицу и подхожу к краю дороги. Машин мало. Можно проторчать здесь долго. Да и в такой шанхай не каждый захочет ехать. Так и есть. Водитель «Москвичонка» выглядит перепуганным и когда слышит куда именно мне надо, молча жмёт по газам.
        Я машу всем, кто в это время проезжает мимо, кроме скорой и милиции. Наконец, останавливается «буханка» с надписью «Горгаз» и призывом «При утечке газа звонить 04». Апатичный водитель лет пятидесяти безо всяких эмоций произносит только одно слово»
        - Сколько?
        - Туда и обратно десять, - говорю я, не желая мелочиться.
        Он молча кивает.
        - Там надо будет подождать несколько минут, - говорю я.
        Он снова кивает и трогает. Минут через двадцать натужного шума двигателя мы оказываемся на плохо освещённой улице.
        - Куда дальше? - спрашивает водила.
        Да вот кто его знает… Здесь только частные дома. Покосившиеся, вросшие в землю, относительно приличные и даже новые. Разные. Только хрен разберёшь, где какой номер. Хорошо, что улица, хотя бы одна, но зато длинная, практически от моста до моста.
        Ещё минут пятнадцать мы тыркаемся по этой улице, пытаясь понять, где искать нужный дом. Но находим его только благодаря толстой тётке, идущей по дороге с тяжеленной сумой. Она объясняет как подъехать к двести семнадцатому дому и как найти двести семнадцатый «В».
        Водитель молчит, не сетует на нехватку времени и сохраняет полную бесстрастность. Спасибо, дорогой товарищ, что не капаешь на мозги. Когда мы наконец находим подходящий под описание тётки дом, я выскакиваю из кабины и в свете фар подхожу к старым почерневшим воротам. Калитка оказывается запертой. Ну ещё бы. Мир воровских малин не терпит открытости и гласности.
        Ночь, улица, фонарь, аптека. Пахнет угольным дымом, топятся печи. По улице Береговой стелется морозная туманная дымка. Аптеки, правда, нет, а вот запустение и ощущение погружения в тоскливую атмосферу ужасника категории «Б», присутствует. Эх, если бы старина Квентин Тарантино побывал здесь со мной, мир бы обогатился новыми чудесными кинолентами. Гарантирую.
        Я со всей дури стучу кулаком в деревянную дверь. С разных сторон моментально откликаются собаки, разражаясь бешеным лаем. Я будто переношусь на торфяные болота Гримпенской трясины, только вместо одного пса Баскервилей здесь их оказывается целая стая. Возможно среди этих голосов есть и голос моего Раджа.
        К воротам никто не подходит. Но я сдаваться не собираюсь, поворачиваюсь к калитке спиной и начинаю долбить ногой. Делаю знак водителю, наблюдающему за моими стараниями и он посылает мне на помощь протяжные и резкие звуки клаксона. Я вам устрою Иерихоновы трубы! Пожалеете, что связались со мной.
        Наконец слышится железный скрежет отодвигаемого засова и я поворачиваюсь. Дверь со скрипом приоткрывается, и за ней показывается довольно красивая старуха с горделивой осанкой и раскосыми глазами. Постаревшая дочь советской Киргизии. Тут, как говориться, все улики на лицо. Отлично, значит, Рыжий не соврал, а то с него сталось бы. Старуха выжидающе смотрит и ничего не говорит.
        - Здравствуйте, - начинаю я вполне миролюбиво. - Мне ваш сын нужен.
        Полагаю, это мать Киргиза. Она ничего не отвечает и со стуком закрывает дверь. Снова раздаётся звук засова. Собаки неистовствуют. Ладно. Если нужно будет высадить эту сраную калитку, я это сделаю. Обещаю. Я с удвоенной энергией продолжаю херачить по тёмным от времени доскам и херачу не останавливаясь до тех пор, пока дверь снова не открывается.
        На этот раз за ней появляется сам Киргиз. Он высовывает голову и, оглядевшись по сторонам, вопросительно дёргает головой.
        - Я за собакой, - спокойно, но уверенно говорю я.
        Он хмурится и ничего не отвечает.
        - Собаку верни, пожалуйста, - произношу я медленно, едва сдерживаясь, потому что внутри меня к этому моменту уже пробуждается Везувий, и его густой белый дым начинает застить мне глаза и вырываться из ушей.
        - Ты чё, лошара, - тихо цедит он, - рамсы попутал?
        Его глаза наливаются злобой и даже начинают светиться адским блеском, как у гиены. Я как-то водил дочку в зоопарк и видел там гиену. Мы встретились с ней глазами и долго стояли не шевелясь, глядя друг на друга. Я не мог оторвать взгляда от её жёлтых, горящих ледяным огнём зениц. Отвратительная, опасная и расчётливая тварь. То же самое могу сказать и о Киргизе.
        - Ты предъявить чё-то хочешь? Ты кто такой, а? Какая собака? Ты сам собака, в натуре. Ты на кого пасть свою поганую раззявил, чертила? Чухан конченый. Тебе чё надо? Ты чё хочешь? Ты на шишкан хочешь? А? Хочешь? Пошёл-ка ты отсюда на куй, Бро, пока я тебе ряху не расписал.
        - Радж! - кричу я громко, насколько могу и тут же слышу, как мне в ответ доносится лай, переходящий в вой.
        Он перекрывает вопли соседских собак и они даже притихают от неожиданности.
        - Ты чё базлаешь, сука! - взрывается Киргиз. - Ты бесогон в натуре! Я тебя урою нах! Ты сука нах!
        Я размахиваюсь и со всей дури бью по забору, рядом с калиткой, возле того места, где сейчас находится голова Киргиза. Толстенная доска, в которую приходится удар, разлетается на куски. Эффектно. Наверное, треснувшая была. Руке трындец, но эмоционально мне становится намного легче, я как бы силушкой наполняюсь, драйв ловлю и становлюсь всемогущим, как Вий, которому, наконец-то, веки подняли. И Киргиз это считывает. Язык тела, мля, взгляд колдуна. Он осекается и даже челюсть забывает прикрыть.
        - Собаку, - говорю я тихо, но очень, вот просто максимально и, можно даже сказать, охрененно убедительно.
        Иногда я умею убеждать. Мне так кажется.
        - Отдай собаку, - раздаётся позади Киргиза тихий и тоже довольно убедительный голос. Это голос Цвета.
        Киргиз ничего не отвечает и, постояв несколько секунд, а потом смачно сплюнув мне под ноги, скрывается в глубине двора. Я слышу рычание, срывающееся на визг и моё сердце закипает. Практически тут же снова появляется Киргиз. Он тащит на верёвке упирающегося, с силой дёргающего головой, рычащего и визжащего Раджа.
        Вот сука! Кабзда тебе, поганец. Обещаю!
        Он протягивает руку, передавая мне верёвку и на мгновенье теряет внимание. Раджу этого оказывается достаточно, чтобы резко дёрнуть головой и сомкнуть медвежий капкан зубов на его голени.
        Киргиз даже взвыть не успевает, как пёс размыкает челюсти и тут же вгрызается в мякоть икроножной мышцы. Он делает один за другим три молниеносных укуса и, когда, всё-таки начавший орать, Киргиз падает на снег, бросается к его горлу.
        - Радж! Фу! - кричу я, опасаясь, что в пылу атаки он будет неспособен реагировать на команду.
        Но, услышав мой голос, он неохотно бросает окровавленную и вяло пытающуюся отбиваться жертву. Поворачивает голову и отрывисто втянув воздух, кидается ко мне. Иди, иди сюда, мой хороший, ах ты ж мой крокодил, кровавый монстроза, ну, отомстил? Отомстил этому гомосеку? Так ему и надо уроду! Так ему и надо!
        Я приседаю перед ним, а он засовывает морду мне под мышку и балансируя между лаем и поскуливанием совершенно по-человечески ворчит, жалуясь на свою судьбинушку и на чёрную полосу, которую неожиданно и абсолютно незаслуженно нарисовала ему жизнь. А потом мы едем домой. Пёс сидит у меня в ногах и лижет мой разбитый кулак. Ничего, до свадьбы заживёт.
        Между уроками и бюро горкома у меня имеется окно. Вернее уже не окно, потому что на это время у меня появился план. Я иду в «Динамо» знакомиться со Скачковым, тренером из военного училища. Специальной формы у меня нет, но думаю, на сегодня сойдут и обычные трикушки с футболкой.
        - Здравствуйте, Виталий Тимурович. Я Брагин, - представляюсь я. - С вами мой отец разговаривал.
        - Разговаривал-разговаривал, - бурчит он и критически меня осматривает.
        Кажется, он остаётся не слишком довольным, тем что видит.
        - Что с рукой? - указывает тренер на перебинтованную правую кисть.
        Мама постаралась и превратила мою руку в настоящую колотушку, намотав не меньше двух мотков бинта. С такой палицей можно смело на Соловья-разбойника идти.
        - Ерунда, - задорно отвечаю я, - бандитская пуля.
        - Шутник что ли? - недовольно спрашивает он. - Видали, ребята? Шутник пожаловал. И что, соперника побасёнками будешь побеждать?
        Ребята - это человек десять крепких парней в шортах, курках с поясами и борцовках. Они разминаются перед тренировкой и весело гогочут над словами тренера, выказывая ему безоговорочное одобрение.
        - Иди, переодевайся, - командует Скачков. - Знаешь, где раздевалка?
        - Нет, - отвечаю я. - Я ведь первый раз здесь сегодня.
        - Первый раз, а уже туда же, в самбо. Знаешь что такое самбо? Искусство, да? А может, умение? Или как там, мастерство? Заруби себе на носу, самбо - это, прежде всего, железная дисциплина. Железная! Понял? Дисциплина и самоотречение ради поставленной цели. Не слышу! Понял?!
        - Понял, конечно, - отвечаю я.
        - Конечно, - карикатурно передразнивает меня он и все присутствующие начинаю ржать. - Запомни, ещё раз опоздаешь, вылетишь отсюда, как нехрен-нахрен.
        - Так я же не опоздал, - удивляюсь я.
        - Серьёзно? - притворно-ласково спрашивает он. - А ты не видишь, что все уже переоделись и начали работать? Это что, обман зрения по-твоему? Миражи и привидения? Приходить надо за полчаса до начала тренировки. Переодеваться и мчаться в зал. Каждая минута, что вы здесь проводите на вес золота. Вот и цените это. Потому что, кто этого не понимает, тот идёт далеко и не возвращается. Вопросы есть?
        Есть, конечно. Главный вопрос, где таких мудил берут. Но его я вслух не задаю, а спрашиваю вместо этого про другое:
        - А где всё-таки раздевалка находится, Виталий Тимурович?
        - Твою мать, - сокрушается он. - В Караганде!
        Раздевалку мне приходится искать без его помощи. Это он так типа к самостоятельности меня приучает? Ну-ну.
        Где раздеться я, конечно же, нахожу, но трачу на поиски лишних минут пять и когда возвращаюсь в зал, вижу что тренировка уже началась.
        - Я направляю сюда руку внутрь и головой ухожу под мышку. Вот сюда вот, - говорит Скачков и, поднырнув под руку самого крепкого парняги, бросает его через себя, придавливая спиной к мату.
        Проделав это, он быстро поднимается.
        - Это мы с вами отрабатывали в прошлом месяце. Иди сюда, ещё раз повто…
        В этот момент он замечает меня и обрывает фразу не договорив.
        - Это что такое? - одновременно удивлённо и недовольно спрашивает он. - Это что за пугало заявилось? Брагин, это что за вид такой?
        - Форму не успел приобрести, Виталий Тимурович, - спокойно отвечаю я. - Подумал, что для пробного занятия подойдёт и обычная спортивная форма с физкультуры.
        - Ты подумал? - спрашивает он. - А у тебя есть чем? И что значит для пробного занятия? Ты что, не решил ещё надо тебе или не надо и решил попробовать? Тебе здесь что? Бирюльки что ли?
        Пацанов происходящее ужасно веселит.
        - Нет, я подумал, - говорю я, - что это вы решите меня попробовать.
        - Да чё здесь пробовать? - надменно и насмешливо бросает чувак, которого только что кидал тренер.
        - Ну давай, - вздыхает Скачков, - попробуем. Трошкин, покажи этому глисту пару захватов и бросков.
        Не такой уж я и глист, если честно, но он решает для начала подмять меня психологически. Ну давай, попытайся.
        Тренер отходит в сторону, а я выхожу на центр ковра к снисходительно улыбающемуся Трошкину. Он встаёт напротив меня и уперев руки в бока тихо, чтобы было слышно только мне, тихонько говорит:
        - Готовься сдохнуть, дистрофан. Я тебя сейчас у*бу. Поал? Нахрена ты сюда припёрся, придурок? - подзадоривает он сам себя. - Ты же ноль, чмо. Я тебя соплёй перешибу. Чё ты вырядился, как баба?
        Устав слушать его словесные излияния, я просто вытягиваю руку и, схватив за нижнюю губу большим и указательным пальцами, начинаю её сжимать. Это больно и обескураживающе, я знаю. От неожиданности Трошкин раскрывает глаза и из них выкатываются две бриллиантовые слезинки.
        Быстро насладившись его поражением и не давая ему опомниться, я провожу бросок задней подножкой, толкая его в подбородок забинтованной рукой и имитируя, что направляю головой в пол.
        - Брагин! - орёт Скачков. - Прекратить! Твою мать! Ты что творишь?!
        Он подлетает ко мне и оттаскивает от Трошкина.
        - Это что сейчас было?! Да я тебя сейчас! А ну!!!
        8. Широкие интересы
        - Трошкин! - волнуется Скачков. - Ты там живой?
        - Да чего ему будет? - удивляюсь я. - Я ж его головой в пол не двинул. Просто показал, как можно. Ну, и чтоб он языком не молол. Язык самбиста не помело ведь. Или я не прав?
        Трошкин поднимается и выглядит уже не таким самоуверенным, как минуту назад. На меня не смотрит.
        - Так, а ну-ка иди сюда, - хватает меня тренер под локоть. - Работайте, хлопцы, работайте, не стойте, как истуканы.
        Он оттаскивает меня в сторонку.
        - Брагин, - говорит он тихо, - Ты охренел? Так нельзя! Какого хрена, вообще! Если знаешь боевые приёмы, не смей применять их к тем, кто не знает. Это оружие. Это не хохма тебе!
        - Виталий Тимурович, можно сказать?
        Он замолкает и смотрит на меня в упор.
        - Я знаю, что это оружие. И я его к вашему Трошкину не применял. Просто сделал бросок. Риска для его здоровья не было никакого. Но за языком он теперь, возможно, будет лучше следить, и научится тому, что недооценивать противника нельзя. Но я прошу прощения, что не сдержался. Тренер здесь вы, а не я, и поступать так было глупо. Извините. Могу и перед Трошкиным извиниться.
        - Всё сказал? - спрашивает Скачков.
        - Нет. Я отца просил поговорить, чтобы вы разрешили мне тренироваться с курсантами. Потому что я спортивное самбо вообще не знаю, да мне и не надо. Я боевым занимался и хотел бы продолжать.
        - Серьёзно? - кривится он. - Занимался ты? И где, можно уточнить?
        - Знакомый был. Морпех. Но он уехал, и занятия накрылись.
        - А ты знаешь, что твоего морпеха посадить могут за такие дела?
        - Виталий Тимурович, - говорю я смиренно, - мне заниматься надо. Возьмите меня к курсантам.
        - Даже если бы хотел, не взял бы. Кто мне разрешит? Это же дело серьёзное, а я и не хочу. Кажется мне, что ты больше выпендриваешься, чем действительно что-то умеешь. Ну-ка, пошли на ковёр, вон туда, чтобы никому не мешать. Посмотрим, что ты можешь.
        В течение минут двадцати он меня метелит, как сопляка, рвёт, как говорится, как Тузик грелку. Нет, я конечно не Трошкин и в меру своих данных делаю, что могу, но физика у меня не та, чтобы противостоять такому спецу, как Скачков.
        Все пацаны, разумеется, бросают свои упражнения и толпятся вокруг нас. Такое зрелище, они не часто видят, это уж точно. В общем, через двадцать минут я становлюсь похожим на выжатый лимон. Тимурыч, тоже, кстати, не так, чтобы вообще ни в одном глазу. Тоже устал. Я не фунт изюма, всё-таки.
        - А ну-ка, - прикрикивает он на своих питомцев, как на цыплят. - Чего встали? Это что, кино? Быстро работаем. Ну!
        Вот тебе и ну.
        - И что мне с тобой делать, Брагин? - пристально смотрит он на меня.
        И я вижу, что теперь это уже другой взгляд, не тот что был полчаса назад. Теперь в нём нет и капли презрения к папенькому сыночку, который ничего сам не может и хочет всё нахаляву.
        - Жалко прогонять тебя, - как бы размышляя вслух, говорит он. - Парень-то ты с талантами, как оказалось. Конечно, над физической формой ещё работать и работать, но задатки хорошие. Не знаю, что там за морпех был, но научил он тебя отменно. Мда…
        Он долго чешет в затылке.
        - Ладно. Подумаю. Может, с начальством поговорю. А может и нет.
        - У меня ещё один желающий есть. Но он нулёвый. Желание имеется, но заниматься не занимался. Никогда.
        - Ну, про этого забудь. Сюда могу взять и то, если пахать будет, а не хреном груши околачивать.
        - Будет. Он в училище решил поступать. Сам детдомовский, практически. Из интерната нашего.
        - Ладно. Пусть приходит. Тоже в трениках придёт?
        - Форму я ему найду, - заверяю я.
        - Себе не забудь найти.
        - А в училище вы разве в самбовках занимаетесь?
        - А в училище тебя ещё никто и не взял, вроде бы. В общем всё. Сейчас иди, я тебе через батю твоего дам знать что и как. Лады?
        - Так точно.
        - Давай.
        Когда я заканчиваю переодеваться, в раздевалку заваливают пацаны. Ко мне подходит Трошкин с почерневшей губой.
        - Слышь, Брагин, или как там тебя, - говорит он, немного смущаясь.
        - Чего хотел? - спрашиваю я.
        - Ты это, короче, извини, неправ я был.
        - Не парься, Трошкин, забудь. Всё норм.
        Я трясу его руку.
        - Ты в какой школе учишься? - спрашивает он.
        - В шестьдесят второй. А ты?
        - В первой.
        - А-а, - тяну я , - у вас там все центровые. Мог бы и сам догадаться.
        - Не, ну… - начинает он что-то объяснять.
        - Да ладно, говорю тебе, не парься. Шучу.
        После тренировки бегу в горком. Это рядом, пять минут буквально. Блин, кто бы сказал, никогда бы не поверил, что стану функционером. В фойе сталкиваюсь со спешащим на выход товарищем Ефимом.
        - Здравствуйте, Ефим Прохорович, - окликаю его я.
        Он бросает на меня высокомерный и неприступный взгляд, но, узнав, расцветает:
        - Ба! Егор Брагин! Герой нашего времени. Со школы?
        - С тренировки.
        - Ещё и спортсмен! Ты как кавказская пленница.
        - Надеюсь, товарищ Саахов окажется дамой, - улыбаюсь я.
        Ефим хохочет издавая протяжные частые всхлипы, как Авдотья Никитична из телевизора. Ему бы ещё платочек повязать.
        - И какими ты здесь судьбами? - спрашивает он отсмеявшись и вытирая пальцами глаза.
        - Вашей милостью, - отвечаю я, - большим человеком стал. Иду на бюро горкома.
        - Ты и без моей милости многого добился, - скромничает Ефим, но я вижу, что он оценил признание его роли. - Ну что же, в таком случае, не буду тебя задерживать. Ирина Викторовна руководитель принципиальный и строгий, хотя и обладает магией женского обаяния.
        Ефим подмигивает и по-отечески кладёт мне на плечо руку. Поэт-лирик.
        - Ну что же, ступай товарищ. И вечный, как говорится, бой, да? Покой будет на пенсии. Как-нибудь увидимся, посидим, поговорим о жизни.
        - С превеликим удовольствием, Ефим Прохорович.
        Брюки от школьной формы к середине года начинают лосниться на ляжках и коленях от ежедневной носки и частой глажки. Но, поскольку я представляю школьный комсомол города, приходится соответствовать и внешне. Хотя, думаю, обычный элегантный костюм был бы куда уместнее. И надо, наверное, поговорить с Платонычем о том, чтобы его завести. Костюм мне пригодится.
        На заседание я прихожу вовремя. Народ на меня посматривает с интересом. Я на них, впрочем, тоже. Молодые аппаратчики. Не те, правда, которые в цеху горбатятся. Это аппаратчики совершенно иного типа. Будущая элита, хозяева жизни, поработители народа, пришедшие под лозунгами со сладким словом «свобода».
        Вопросы, обсуждаемые сегодня нагоняют скуку, и я демонстрирую одну из своих суперспособностей, выработанную за долгие годы. Это умение спать с открытыми глазами. В паре с этим умением идёт и умение быстро реагировать.
        - Ну, а об этом, я думаю, мы можем поговорить с Егором Брагиным, - доносится до меня голос Новицкой, и я моментально активизируюсь.
        Знаю по опыту, в подобных случаях важно не столько чётко ответить на вопрос, сколько уверенно и напористо говорить в примерных границах обозначенной темы.
        - Полагаю, - говорю я вставая, - что идея общегородского комсомольского собрания находит горячий отклик в школьных комсомольских организациях. Возможно, делать вывод по одной нашей школе и не вполне верно, тем не менее, совершенно очевидно, что необходимость представить свои успехи на суд всех комсомольцев города уже является серьёзным вызовом и активным стимулом для реального комсомольского творчества. Я надеюсь, мы услышим яркие речи и торжественные рапорты, за которыми стоят подлинные, действительные и настоящие дела, а не просто слова. По крайней мере, за нашу школу я могу поручиться. Надеюсь, моё выступление будет достаточно мотивирующим, чтобы зажечь и тех, кто пока стоит в стороне от активного комсомольского делания.
        Знаю, надо было сказать «комсомольской деятельности», но не смог отказать себе в удовольствии и ввёл алхимический термин. Как известно, большое делание - это процесс получения философского камня. Ну а чем мы тут занимаемся? Чистой алхимией. Из ничего золото добываем.
        - Мотивирующим? - переспрашивает Ирина. - Хм… Вот действительно, очень точное и меткое слово, которое мы должны взять на вооружение. Мотивировать. Зажигать и мотивировать на новые свершения, побуждая к реальному комсомольскому творчеству. Хорошо сказал, Брагин. Звучит свежо, неизбито. Надо подумать, как лучше сформулировать для доклада. Артём, запиши себе. Спасибо, Егор, я поняла.
        Новицкая обводит взглядом собравшихся и, отыскав нужного ей человека кивает:
        - Лена Иванова. Давай, последний вопрос на сегодня. Организационный.
        По залу пробегает лёгкий гомон, сигнализирующий, что официальная часть закончена. Поднимается названная Лена Иванова и говорит тонким, немного гнусавым голосом:
        - Скоро у нас будет двадцать третье февраля. В этом году праздник выпадает на субботу. Поэтому поступило предложение провести в честь праздника выездное заседание и заодно поздравить наших мужчин. Для этого нужно выбрать инициативную группу, ответственную за подготовку. Для проведения мероприятия мы договорились с транспортниками и нас пригласили на базу отдыха «Автомобилист», где можно будет остаться.
        Начинаются выборы инициативной группы.
        - Лена, Брагина включи, пусть юность нам ещё свежести поддаст, - заявляет Ирина Викторовна.
        Ну что же, поддать можно. Поддать я могу, конечно.
        После заседания вновь избранная инициативная группа переходит в соседний кабинет.
        - Я думал, - говорю я, - здесь одни девочки должны быть. Праздник-то мужской. Я не сексист, конечно, но всё-таки так было бы логичнее.
        - Кто-кто? - хихикает Лена, - глядите-ка, какие нынче школьники! Свободные нравы у вас там царят?
        - Сексизм - это утверждение неравных прав полов, - усмехаюсь я.
        - О, ещё и грамотные! - не унимается она.
        В кабинете нас оказывается пять человек - три девочки и два мальчика, один из которых я, а другой, Ярослав, очень серьёзный и излишне упитанный. Он заявляет, что скоро вернётся, но мы можем начинать без него. Он быстро уходит, и я остаюсь с тремя молодыми грациями.
        - Не вернётся, - пожимает плечами стройная девушка с каре соломенного цвета, в водолазке и серо-голубом шерстяном сарафане.
        - Я Люба, - представляется она, а это Екатерина.
        Как моя бывшая жена, чуть не говорю я вслух, но вовремя спохватываюсь. Екатерина рыхлая и не вызывающая интерес, смотрит апатично сквозь толстые линзы очков, всем видом демонстрируя, что и сама ни в чём не заинтересована.
        - Ну что, товарищи женщины и дети свободных нравов, - говорит она. - Какие будут предложения по празднованию?
        - Думаю, - замечаю я, - мы должны наполнить праздник новыми смыслами, поскольку Ирина Викторовна обозначила тренд на свежесть.
        Говорю так, предполагая, какой это может произвести эффект.
        - О-о-о! - впадают в экстаз девушки. - Повтори! Повтори ещё раз!
        - Так, - заявляет Лена, - когда они успокаиваются. - Всё, девчата, давайте по-быстрому сверстаем программу и побежим дальше, потому что ещё работы невпроворот. Егор, предлагай новые смыслы, смотри только, без этих твоих сексизмов, праздник-то серьёзный.
        - Хм, - размышляю я вслух, - поскольку подразумевается не только торжество духа, но и триумф грубой силы, способной перемолоть любого врага, уместны были бы гладиаторские бои, позволяющие продемонстрировать способность этого самого духа управлять этой самой силой. Это подчеркнуло бы маскулинность и чувственную энергию мужского начала.
        - Так-так-так-так-так, - часто кивает Лена, пытаясь осознать сказанное.
        - И поскольку, - продолжаю стебаться я, - традиционное празднование делает акцент на ублажении мужчин, бывших, действительных и будущих защитников отечества и слабого женского начала, было бы уместно провести гладиаторские бои среди женщин.
        - Однако, - раздаётся строгий голос от двери.
        Увлечённые дискуссией, мы и не замечаем, как в кабинет входит Новицкая.
        - Ну и идеи тут у вас витают, - говорит она. - Что за неуместный эротизм в таком серьёзном деле, как выездное празднование дня советской армии?
        Все становятся серьёзными и только у непривлекательной Кати в глазах за очками пляшут озорные огоньки.
        - Так, боевые подруги, Егора я у вас заберу. Будем считать, что новыми идеями он вас уже оплодотворил. Давайте сами додумывайте, как лучше поздравить мужчин, а то он вам и не такое ещё предложит, я чувствую.
        Я встаю и, попрощавшись с членами комиссии, выхожу вслед за Ириной.
        - А ты, я вижу, не из робких, да? - спрашивает она и пристально смотрит в глаза.
        - Стараюсь, Ирина, - отвечаю я.
        - Викторовна.
        - Да, Викторовна, - я согласно киваю.
        - Увидим, - говорит она, - насколько это соответствует действительности на празднике.
        - Запугиваете.
        - Пойдём, расскажешь Артёму, как ваша школа готовится к собранию.
        После беседы с Артёмом, ответив на все его скучные и нудные вопросы, я выхожу из горкома и планирую отправиться в бар. Удивительная у меня широта интересов. Думаю, Новицкая была бы удивлена, узнай сколько всего разного приходится мне делать. И учёбы в этом списке практически нет.
        Прежде чем идти в место греха, я захожу домой, чтобы переодеться. Отец оказывается уже вернулся с работы.
        - Ну что, - интересуется он, - ходил к Скачкову?
        - Да, ходил, - качаю я головой. - Ну он тот ещё перец, скажу тебе.
        Отец смеётся.
        - Ага, перец, точно. Отлаял небось?
        - Ну, попытался, - усмехаюсь я.
        - Попытался. Ты, брат, мне-то не заливай. Я его неплохо знаю. Он пока в грязь тебя не вмажет, пальцем не пошевелит.
        - Ну, это я понял.
        - Так что он сказал-то?
        - Сказал, что через тебя ответ передаст. Подумает, можно ли меня всё-таки как-то в училище протащить, посоветуется с руководством и потом тебе сообщит.
        - Серьёзно? - удивляется отец. - Что прям так и сказал? Или разыгрываешь? Просто на него это не похоже.
        - Ну, я его впечатлил. Так что он хочет меня тренировать.
        - А ты, я смотрю, от скромности не помрёшь, - усмехается отец.
        Я немного вожусь с Раджой, а потом переодеваюсь и иду в бар. На выходе из подъезда сталкиваюсь с Рыбкиной.
        - Ты куда? - спрашивает она. - У нас же занятие по расписанию.
        - Наташ, давай перенесём. Я, всё равно, домашку не сделал. Раджу вчера весь вечер ловил по городу. Сама знаешь.
        Пришлось возвести на него поклёп и сказать, что он убежал, увлёкшись собачьей барышней. Не мог же я сказать что я его у бандитов отбивал. Про руку тоже пришлось наврать с три короба.
        - Лентяй и прогульщик, - прищуривается она. - А куда это ты намылился?
        - У меня поручение от горкома ВЛКСМ, - импровизирую я. - Нужно ветерана посетить.
        - Врун, - не принимает она эту версию. - Я тогда с тобой пойду.
        - Нельзя, туда только членам бюро можно, он секретной информацией делиться будет, - смеюсь я. - Пиво только членам профсоюза.
        - К Бондаренке небось побежал? - для проформы спрашивает она, зная, что это не так.
        Надеюсь, что зная…
        - Наташ, слушай, ну правда. Мне с пацанами нужно поговорить. Я недолго. Как вернусь, сразу тебе позвоню, ладно? Через часик. Самое позднее, через пару.
        - Эх ты, математик, - расстроенно вздыхает она.
        - Натусь, ну не переживай. Жили же люди без алгебры тысячи лет.
        - Знаешь что! - вскидывается она.
        - Ладно, я поскакал. Я этот прогул отработаю. На «Синьора Робинзона» тебя свожу и на «Укрощение строптивого», когда его показывать будут.
        - Так легко не отделаешься, - отвечает она, чуть смягчаясь, и я убегаю.
        Пока бегу, думаю, что надо бы ей что-нибудь хорошее на восьмое марта подарить. Что только? И маме. И Таньке, давно её не видел уже. И Любе, и Зине, и Ире, и даже Лидке. Не дофига ли баб вокруг меня?
        В баре нынче народу немного. Наверное, ещё рано, попозже придут. Альберт с равнодушным видом мне кивает и углубляется в свои записи. Рядом с ним на стойке я вижу самодельную грифельную доску. Молодцы, делают, что умные люди советуют. Я заглядываю за ширму. Букмекеры на месте.
        - Здорово, ребята, - приветствую я их, усаживаясь за стол. - Ну, как вы тут?
        Они не отвечают.
        - Смотрите, что я вам принёс.
        Я вынимаю из кармана десять красненьких десяток и кладу перед ними.
        - Доставайте свою амбарную книгу и пишите. Принято от Егора Брагина сто рублей на товарищеский матч сборных СССР и США, Нью-Йорк, девятое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ставка на счёт. Десять три в пользу СССР. Давайте расписку. Ещё ставки есть на игру?
        - Мы пока не принимали, - отвечает обалдевший Каха. - Ты точно шизу не поймал такие бабки ставить?
        - Это я делаю для раскрутки вашего бизнеса. Чтобы люди видели, что банк непустой и несли свои денежки. Понимаете?
        - Но если проиграешь, деньги не возвращаются, - уточняет Рыжий.
        - Естественно. Я нахожусь в трезвом уме и при памяти. Не забудьте пул на доске указать, чтобы сумма выигрыша людей манила и им хотелось наложить на неё руки.
        - Точно стольник? - уточняет Каха. - Обратно дороги нет.
        - Чё ты его отговариваешь? - говорит Рыжий. - Пиши расписку и привет.
        - А ты алчный, - с усмешкой заявляю ему я. - А алчность до добра не доводит. Это я так, на всякий случай уточняю.
        Через пару минут я получаю бумажку с подтверждением.
        - Вот и хорошо, вот и ладненько. Всё, я пошёл.
        - А чего с рукой-то? - интересуется Каховский.
        - Бандитская пуля, - отвечаю я. - Да, кстати, Рыжий, подробности сообщить не могу, но лучше не говори Киргизу, что это ты дал мне его адрес.
        - Почему? - настораживается он.
        - Ни к чему. Тебе же лучше. Правда, не советую.
        Сказав это, я встаю и двигаю на выход. Но, начав спускаться с крылечка, останавливаюсь, потому что замечаю, как напротив, сразу за остановкой паркуются знакомы белые «Жигули». Открывается водительская дверь и из неё выходит незнакомый чернявый парень. Он обходит машину и открывает пассажирскую дверь. Наклоняется и помогает пассажиру выбраться.
        Пассажир ступает на одну ногу, обхватывая шею чернявого водителя. Как раненый боец. Вторая нога у него забинтована. Он поднимает голову и мы встречаемся взглядами. Это Киргиз.
        9. Верным курсом идёте, товарищи!
        Надо отметить, самообладание у Киргиза отменное и если бы не лёгкий отблеск жёлтого пламени, которое я уже видел в его глазах, я бы и не заметил его внутренней ярости. Пламя гиены, почти геенна огненная. Лёгкий и мимолётный отблеск. Только теперь я понимаю, насколько опасного нажил врага.
        Он не останавливается на мне взглядом, просто скользит как по пустому месту, но я представляю, какие бури сейчас бушуют в его груди. Думаю, меньше всего на свете, он хотел бы, чтобы я видел его в этом беспомощном состоянии и то, как он прыгает по ступеням, обнимая чернявого мужика, не в силах наступить на ногу, истерзанную Раджой.
        Ну что же, он сам вступил на путь войны. Просто будем готовы. Как «пионэры»… Я отворачиваюсь и внезапно широко улыбаюсь. Надеюсь, этого он не видит. Я смеюсь не над ним. Просто представляю, какой милый разговор ждёт сейчас Рыжего и Каху.
        На следующий день после уроков меня выцепляет Крикунов и тащит на комитет комсомола. Знает, что сам я сюда не приду. Одни заседания, жить некогда. Но и потом всё не заканчивается. Он не выпускает меня из своих когтей, пока не выпытывает все подробности о моём внедрении в горком и персонально о Новицкой. Чувствую, именно из-за неё он и оказался в нашей школе. Своеобразная казнь любовника, по аналогии с легендами о Клеопатре.
        После этого я иду на остановку трамвая и встречаю там Юлю Бондаренко. Всё-таки в постоянстве рутинных событий скрывается сила дающая нам уверенность в завтрашнем дне. Я еду на Южный, в гастроном «Русское поле» и с удивлением понимаю, что соскучился.
        - Пришёл-таки, - приветствует меня Зина. - Изменщик! А обещал жениться. Где пропадал?
        - Зинаида, не поверишь, только о тебе и думал всё это время, - смеюсь я.
        - Иди уже, сейчас покушать тебе сготовлю.
        Я захожу к Гусыниной.
        - Егорка! - приветствует меня она. - А я уж думала всё, не придёшь. Садись.
        Я присаживаюсь на стул рядом с её столом.
        - Юрка сказал, что ты увольняешься. Ох уж мы с девками горевали. Ну, рассказывай, как дела, что нового.
        - Да, тёть Люб, увольняюсь. Сейчас времени не будет совсем. Ефим ваш меня в горком комсомола запихнул, а ещё тренировки начинаю, учёба опять же. Хотя, и учиться-то некогда.
        - Зина! - вдруг громко кричит тётя Люба со своего места, что, наверное, весь магазин слышит. - Неси еду Егору!
        Я улыбаюсь. Думаю, мне будет не хватать вот этой непосредственности и простоты.
        - Если хотите, - говорю я, - в колхоз так и буду ездить. Раз-два в неделю, думаю, смогу вырываться. Я забыл Юрию Платонычу сказать, но вот вам говорю. Так что, подумайте. Единственное, нужно будет график заранее обсудить, чтоб я вас не подвёл.
        - Ладно, - соглашается она, - подумаем.
        Мы болтаем ещё какое-то время и я начинаю собираться.
        - Тётя Люба, спасибо. Мне у вас хорошо было, честное слово.
        Она даёт мне целый мешок деликатесов и я еду домой. Мама уже даже не удивляется. Привыкла, что я постоянно что-то приношу. Да я и сам привык. К хорошему привыкаешь быстро и становишься изнеженным, зависимым от комфорта и деликатного вкуса. А это неправильно. Совсем неправильно. Возможно все мы слишком быстро привыкли употреблять сладкую рафинированную еду, позабыв, что необходимое важнее излишнего. Это я не про сейчас, это я про потом.
        Я звоню Большаку и договариваюсь с ним о встрече. Кажется, разговоры с ним становятся важной частью моей новой жизни.
        - Юрий Платонович, - говорю я делая глоток из чашки.
        Кофе у него хороший, ароматный, такой, как надо, только вот я скучаю по настоящему эспрессо, густому, маленькому, на пол напёрсточка, с плотной пенкой. Здесь его не существует, по крайней мере, я не встречал, а эмигрировать в Италию пусть даже ради самого лучшего эспрессо в мире, я не готов.
        - Юрий Платонович, я Любовь Петровне сказал сегодня и теперь вам говорю то же самое. Возить посылки в колхоз я могу без проблем. Так что можете на меня рассчитывать.
        - Хорошо. И спасибо. Это очень даже кстати. Думаю, в этом качестве мы тебя будем продолжать эксплуатировать. Небезвозмездно, разумеется.
        - О чём вы говорите, не надо за это никакого возмездия. Мне не сложно. А деньги, надеюсь и так появятся в скором будущем. Наши вон америкосов сделают девятого числа. Так что подзаработаю деньжат немножко. Заодно и вам докажу, что действительно кое-что знаю о будущем. Десять три будет. Запишите где-нибудь, только не говорите никому.
        - Да верю, верю я. Вера доказательств не требует.
        - Это истинная вера не требует, и то, как вы помните Фома желал убедиться. А я всё-таки хотел бы, чтобы вас червь сомнений не мучил.
        - Не мучает он меня, не беспокойся. Мне вот другое покоя не даёт.
        - Что же?
        - Отсутствие плана, - говорит он, сдвинув брови. - Вот что. Я тут подумал…
        - А можно, пока мы не углубились в дебри теоретических рассуждений, я вам просьбу одну выскажу.
        - Ну, давай, - кивает он.
        - Мне бы костюм импортный хотелось приобрести.
        - Костюм?
        - Ну, да, - подтверждаю я. - Обычный, мужской элегантный костюм.
        - Да не вопрос. Завтра подойдёшь в универмаг и выберешь, я договорюсь. И сорочки можно, и галстуки. Но если тебе нужна действительно шикарная вещь, я дам тебе телефон портного. Борис Лазаревич. Шьёт просто изумительно и прямо по твоей фигуре.
        - Так, наверное, тканей не найдёшь хороших.
        - Найдём, - говорит он уверенно. - У нас тут всё имеется, не переживай.
        - Тогда за это и выпьем, - поднимаю я свою чашку кофе.
        Покончив с ужином, мы переходим в гостиную.
        - Итак, многоуважаемый Юрий Платонович, чего же вы хотите? Чтобы не было богатых или чтобы не было бедных?
        - В идеале? - спрашивает он морща лоб.
        - Давайте, в идеале.
        - Хочу великую державу, прошу прощения за патетику, и свободы хочу. Ну, и деньги хочу сделать. Капитал сколотить.
        - Да вы прямо Маркс, Карл, - усмехаюсь я. - Только, интересно, зачем вам эти свободы? С конкуренцией вы что делать будете? Сейчас вы продаёте всё, что производите, а в условиях конкуренции не будете знать, куда что деть. Единственный плюс в том, что за это не посадят и к стенке не поставят.
        - Но подожди, Егор, давай исходить из того, что полностью изменить движение истории нельзя. Так?
        - Так, - киваю я. - Наверное.
        - Ну давай тогда его возглавим. Напомни, так называемые олигархи, оказывали существенное влияние на руководство страны?
        Платоныч выглядит взволнованно, словно прямо сейчас принимает главное решение в своей жизни.
        - Существенное, да, - подтверждаю я. - Там, конечно, не так всё просто было, взаимное прорастание, спайка и прочее, и прочее.
        - Ладно-ладно, погоди, - грозит он пальцем. - А мог, скажем, тот же Березовский, о котором ты мне рассказывал, направить Ельцина по другому руслу?
        - Мог. Но дело было же не только в олигархах, колоссальное влияние извне было. Цэрэушники по Кремлю, как по Лэнгли ходили. Вернее, ещё только будут ходить. Про Бакатина я вам рассказывал, да? А он, между прочим, уже здесь, где-то недалеко от нас с вами находится прямо сейчас, если не путаю.
        - А пресса, - гнёт своё Большак, - не окажись в их руках, могла бы выполнять другие задачи?
        - Я смотрю вы основательно прониклись моими речами, Юрий Платонович. Надо бы тогда и Ленина проштудировать, уроки французской революции. Телефон, телеграф и первый канал.
        - Да, Егор Андреевич, проникся. Признаюсь, спать не могу. Голова взрывается. И знаете почему?
        - Скажите.
        - Потому что я чувствую возможности. Возможности! Для страны и для нас с вами. Невероятные, чудовищно невероятные возможности!
        Я некоторое время ничего не говорю и внимательно смотрю на Большака. Его просто разрывает осознание того, к чему он прикасается. К мировой истории. И к огромной денежной массе.
        - Хочу кое-что уточнить, - говорю я.
        Он молча кивает.
        - Что вас больше заводит, возможность превзойти по богатству Абрамовича или желание стать спасителем империи?
        - И то, и другое, - отвечает он, не задумываясь. - Я уже размышлял над этим. И то, и другое!
        - Вы власти жаждете? - хмурюсь я.
        - Нет, личная власть меня не интересует.
        - А зачем вы сейчас занимаетесь предпринимательством, зачем накапливаете деньги, которые не можете потратить? Не ради власти?
        - Нет, - качает он головой. - Скорее для того, чтобы обеспечить себе некоторую независимость.
        - Свободу опять?
        - Ну, вроде того, - соглашается он и замолкает.
        Мы молчим. Смотрим друг другу в глаза. Со стороны, наверное, может показаться, что у нас идёт телепатический обмен мыслями. Наконец, он встаёт.
        - Пойду ещё кофе сварю.
        Он идёт на кухню, и я иду следом за ним.
        - Итак, - говорю я. - Юрий Платонович…
        - Да, - кивает он.
        - Точно? - напираю я.
        - Да, - опять кивает он.
        - Не для того только, чтобы урвать кусок пирога побольше?
        - Мне одному не так уж много надо, - пожимает он плечами. Наследников у меня нет. Только государство.
        - Так-так. Значит хотите рискнуть. Всё на зеро?
        - А вы? - я и не заметил, когда он перешёл на «вы». - Не хотите? Думаете, перелетели сюда, чтобы всех девок перепортить?
        - А вы однако нелицеприятные речи ведёте, - качаю я головой. - Вас бы пересадить в тело юноши с зашкаливающим гормональным фоном.
        - Я б не возражал. И я не укоряю.
        - Ладно. Момент довольно ответственный. Мы ведь оба понимаем, что принятое решение значительно повлияет на нашу жизнь, да?
        - Давно пора что-то поменять в этой жизни, - пожимает он плечами. - В моей, по крайней мере.
        - Хорошо. Тогда давайте в общих чертах предварительно обозначим, что мы хотим. Осторожно и схематично.
        - Мы хотим, - говорит он, - целенаправленно и осмысленно начать накапливать капитал…
        - И, возможно, выстраивать структуру для контроля накопления капитала другими, - добавляю я. - Силовую структуру, но, желательно, без блатных.
        - И своевременно влиться в кооперативное движение, верно? - говорит он.
        - И не потерять, а лучше преумножить средства во время денежной реформы, чтобы войти в девяностые в полной силе.
        - И как мы применим эту силу? - спрашивает он.
        - Постараемся не допустить развала Союза, - бурчу я без особого оптимизма, потому что сейчас все наши слова вдруг начинают мне казаться детским лепетом и заговором несмышлёных карапузов в песочнице.
        Пришельцы из космоса, орден рыцарей Храма, масоны, золото партии и Атлантида - всё это из той же далёкой и никем своими ушами не слышанной оперы.
        - А дальше? - спрашивает он.
        Да не знаю я, что дальше. Не знаю. Может нас расстреляют за незаконную предпринимательскую деятельность или взорвут в машине в Молочном переулке, а может быть похитят боевики и отрежут головы, не дождавшись выкупа…
        - А это нам ещё предстоит решить, - вздыхаю я.
        - Как китайцы?
        - Юрий Платонович, поймите, мы не сможем стать единственной политической силой, определяющей все векторы и контуры. А это значит, что нужно будет биться. И может быть, даже головой в непрошибаемую стену. И куда мы в конечном итоге придём, я не знаю.
        - Но цель-то надо ставить?
        - Давайте поставим. Например, не допустить срастания государства с криминалом. То есть с нами самими. Как вам? Или предотвратить переход госсобственности в частные руки за символические деньги. Или сохранить от разоблачения сеть наших разведчиков. Или…
        - А политическая? Политическая цель? - горячится он. - Ради чего всё это делать?
        - Появится. Вот увидите. Познакомитесь с Прохановым, и всё у вам появится. Давайте пока начнём с малого. Например, увеличим выпуск колбасных изделий и насытим торговые сети всей области. И станем развивать текстильную промышленность региона, устанавливать горизонтальные производственные связи, подминать мелкие производства. У вас есть знакомства в других регионах?
        - Есть кое-какие.
        - Ну вот, цеховики всех стран, соединяйтесь. Газета «Подпольный цех» - орган профсоюза цеховиков СССР. Главный редактор - заслуженный цеховик РСФСР Юрий Большак.
        - Да ну тебя, Егор. Иногда смотрю на тебя и думаю, что никакой ты не пятидесятилетний мужик, а обычный школьник, решивший похохмить.
        - А я в душе и есть школьник. Идёшь бывало с работы, тёлочек молодых разглядываешь, как в молодости и не думаешь же, что тебе полтос уже. Да вот только они на тебя не смотрят. И когда это заметишь, тогда только и вспомнишь сколько тебе. А у вас что, иначе всё? Может, вы с детства уже старик, дядя Юра?
        - О, кстати, - вдруг оживляется он. - Как-то неловко, я к тебе на «ты», а ты ко мне на «вы», хотя и старше меня на десять лет. Давай, как будто я твой дядя. Просто представим. И зови меня по-свойски дядей Юрой и «тыкай» тогда уж по-родственному.
        - Можно попробовать, - усмехаюсь я. - Дядя Юра! Кофе! Кофе!!!
        Поднявшись эффектной шапкой, кофе стекает по стенкам джезвы, заливая огонь
        - Етит твою за ногу! - в сердцах выругивается мой новый дядюшка.
        - Как там у Ильича было, - подначиваю его я. - Кухарка может государством управлять? А наоборот?
        - Это из-за тебя, Егор! Заболтал меня, теперь останешься без кофе.
        Мы ещё немного обсуждаем свой заговор и решаем взять тайм-аут, чтобы продумать с чего лучше начать.
        - А что ты с этим думаешь делать? - кивает Платоныч на мою перевязанную руку.
        - Да что с этим делать? Буду держать ухо востро. Цвет что-то от меня хочет, значит пока Киргиз ничего предпринимать не будет.
        - Против тебя не будет.
        - Ну да… - хмурюсь я. - То есть?
        - А против близких может… Он вчера в баре Каху и Рыжего чуть на куски не порвал, так что они теперь на тебя тоже злые.
        - Альберт сказал? - спрашиваю я.
        - Ну конечно. Ему тоже пришлось с Киргизом поцапаться, чтобы не устраивал там при клиентах кабак. В общем, все на тебя злые. И всё, что тебе дорого может для них представлять интерес. Ну, для Кахи и Рыжего нет. Каха вряд ли сам против тебя что-то предпримет после предыдущих попыток. Зато Киргизу подыграть может. Хотя, опять же со слов Альберта, он надеется с твоей помощью подзаработать на ставках. Рыжий наоборот, хочет, чтобы ты скрылся с горизонта. Может действительно стоит на дно залечь? В любом случае, нужно быть предельно внимательным и осторожным.
        - Понял. Спасибо за инфу.
        Залечь, так залечь. Ничего не имею против. Несколько дней я никуда не хожу, только в школу. Да один раз отвожу деньги в колхоз. И ещё в универмаг за костюмом. И в горком. А в остальное время делаю уроки, особенно алгебру, что особенно радует мою училку Наташку.
        Она-то и заставляет меня в итоге совершить вылазку.
        - Егор, - говорит она, сощурив свои милые глазки.
        Очаровательные глазки, очаровали вы меня!
        В вас столько жизни, столько ласки,
        В вас много страсти и огня.
        - Да, - отвечаю я.
        - Ты мне обещал?
        - Обещать - не значит жениться.
        - Ах, ты подлец! - она притворно сердится и прикусывает нижнюю губу. - Все вы, мужики, никчёмные создания.
        - Ой вэй! - сокрушаюсь я. - Говори уж, ладно, чего я там обещал?
        - В кино меня сводить обещал. Не могу же я одна на порнографию идти.
        - Ну-ка, ну-ка, уже интереснее. - У нас что, порно-кинотеатры открыли?
        - Балбес. В «Москве» в малом зале «Робинзона» показывают. Последние несколько дней, а потом всё.
        - Ещё где-нибудь будут крутить. В «Пионере», например.
        - Так!
        - Ну хорошо! - соглашаюсь я. - Ладно. Пошли сходим. Когда?
        - Через час.
        - Вот прямо сейчас что ли?
        Идём в дом кино «Москва», а находится он напротив стадиона и рядом с рестораном «Солнечный», там где в баре Каха с Рыжим раскручивают тотализатор. Любопытно, сколько уже поставлено на игру наших с пиндосами.
        Мы подходим к кассе и я покупаю два билета. Фильм крутят с прошлого года, так что никакого аншлага нет и в помине.
        - Ты на последний ряд взял? - спрашивает Наташка.
        - Нет, на последнем плохо видно будет. Примерно на треть с конца.
        Она делает смотрит скептически, но никак не реагирует.
        - Наташ, слушай, - говорю я. - Подожди меня, пожалуйста, пять минут. Максимум. Может, и меньше. Ладно? Просто постой здесь, а я смотаюсь тут по-быстрому в одно место.
        - В какое это? - удивляется она.
        - Да, там… - применяю я универсально-туманную формулировку.
        - Ну ладно…
        Я оставляю её в тамбуре между кассой и фойе и бегу в бар. Просто узнаю и всё. А то, может, там и ставок нет вообще. Тогда задница, только тридцатку потеряю. От кинотеатра проскочить - буквально две минутки. Вот я и проскакиваю. Каха сидит за ширмой с каким-то чуваком, Рыжего нет.
        Я подхожу к Альберту и спрашиваю у него, какой пул. Альберт красавчик, он вообще-то в курсе всего. Говорит, что сейчас на кону шестьсот тридцать рублей. Отлично. Ещё прибавится перед игрой. Так что если никто больше не поставит на десять-три, можно будет за вычетом комиссии поднять минимум рублей триста плюсом к своей сотне.
        Настроение поднимается. Я киваю Кахе и иду на выход, замечая, что в этом буржуазном гнезде разврата и днём и ночью пасётся народ. Любят у нас красивую жизнь, на фоне явного дефицита подобных мест.
        Выбегаю из бара и сталкиваюсь с Рыбкиной.
        - Ты чего по барам шастаешь? - удивляется и почти негодует она. - Там уже журнал начинается. Вот ты молодец, пригласил девушку в кино. Лучше бы в буфет зашли. Побежали скорее.
        - В кино девушку пригласил? - раздаётся насмешливый голос сбоку.
        Я поворачиваюсь и вижу Рыжего. Он стоит, засунув руки в карманы и рассматривает Наташку. Припёрся, когда не ждали.
        10. Удача на моей стороне
        - Привет, Кирилл, - говорю я.
        - Здорово, Бро, - отвечает он. - Познакомишь?
        - Извини, в другой раз. Торопимся.
        - Ну ладно, - немного глумливо усмехается он, - после сеанса тогда. Зайди, перетереть с тобой хочу кое-что. Личное.
        Я ничего не отвечаю, беру Наташку под руку и тащу вниз по ступенькам.
        - Это кто? - спрашивает она. - Да погоди ты, чего ты так меня тянешь?! Я ж упаду сейчас.
        - Да, - неохотно говорю я, - так, знакомый один.
        - А почему Бро? Что за имя такое? У тебя что, кличка есть? Бро, да?
        - Наташ, может не пойдём в кино? Пойдём прогуляемся, мороженого поедим, в галерею сходим, в художественную. Там порнографии больше, чем в этом фильме.
        - Похабник, - слегка краснеет она. - Теперь точно пойдём. Из принципа, хотя бы. Даже интересно, почему ты так не хочешь туда идти.
        Не хочу, да. Эта встреча с Рыжим… Не знаю. Что-то неприятное начинает скрести в груди. Но уговорить Наташку не получается. В общем, мы идём.
        Мне этот фильм ещё в моём первом детстве не особо зашёл. Дурацкие шуточки, тупые гримасы. Ну, не айс, прямо скажем. Примитивненько. Хотя по тем временам свежо. В том смысле, что такое не показывают. И голую тётку на большом экране, пусть и малого зала, днём с огнём не сыщешь.
        - Ты чего? Смотри на экран, кино там!
        Наташка недовольна, что я смотрю на неё, вместо того, чтобы наслаждаться фильмом. Но на неё смотреть интереснее, особенно когда она не замечает моего взгляда. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:
        - Динь-динь не покажут.
        Она хлопает меня тыльной стороной ладони по груди.
        - Перестань! Не рассказывай заранее!
        На нас шикают впередисидящие зрители.
        Для неё, наверное, этот поход в кино - настоящее романтическое приключение. С мальчиком, на фильм для взрослых и не просто фильм для взрослых, а ещё и на тему секса. Темнокожая красавица и изнывающий от воздержания некрасавец. Что тут скажешь, сплошные нервы.
        - Ну что, ты счастлива? - спрашиваю я, когда мы выходим на улицу. - Понравилось кино?
        - Ну так, не очень, если честно.
        - Не может быть, - смеюсь я.
        - Мужик не очень. А негритяночка красивая, да? Я видела, как ты на неё смотрел.
        - Ха! Ты видела! Ты ж от экрана ни на секунду глаз не открывала. Это я видел, как ты на неё смотрела!
        - И как же? - фыркает она.
        - С превосходством!
        - Бестолочь ты, Брагин, - смеётся Рыбкина.
        - У неё животик такой прям, да? Нетощая она, правда?
        - А тебе тощие нравятся?
        - Негритянки? - уточняю я.
        Настроение у меня хорошее. На сердце как-то легко, и жизнь, вроде бы, такая приятная штука. И что самое удивительное, я нахожусь здесь, в этом мире не так долго, но в этот момент чувствую себя, будто это и есть моя подлинная и оригинальная жизнь. Я сейчас совсем не о планах, не о переустройстве мира и спасении отечества.
        Я всего лишь о том, что здорово чувствовать себя школьником, просто идти вот так, рядом с симпатичной девчонкой, посмеиваться, обмениваться какими-то волнующими, но совершенно детскими шуточками и намёками и представлять, что мир чудесен и даже, на какой-то момент, вверять свою будущую жизнь в крепкие, надёжные и сильные руки партии. Партия - наш рулевой. Мне нравится эта иллюзия, и я, возможно, хотел бы навсегда остаться в ней, как в дне сурка.
        Уже вечер, мы идём по свежему неутоптанному ещё снегу по узкой дорожке между двумя детскими садиками в сторону нашей школы. Светит тусклый фонарь и редкие мелкие снежинки касаются лица холодными иголочками. Сейчас пройдём мимо детских садов, обойдём школу слева и выйдем на Весеннюю. Там красиво.
        В этой пустоте тайных троп, уединённости вечера и в том, что Наташка болтает, не растеряв ещё лёгкого возбуждения после фильма, мне открывается удивительное очарование. Я задумываюсь об этом, как вдруг:
        - Опп-ань-ки! А куда это мы торопимся?
        Вот я баран. Зачем пошёл здесь. Надо было идти по улице, там таких сюрпризов бы не было. Если только у дома, во дворе. Но там, в конце концов, можно было бы просто заорать. А здесь хоть заорись.
        Сто процентов, это Рыжий доложил Киргизу, где я буду в течение ближайших двух часов. Сто процентов. Не сомневаюсь.
        Прямо перед нами появляются двое парней в спортивных куртках. Один в норковой шапке, а второй в широкой кепке, какие носили водители в фильмах пятидесятых годов. В жёлтом свете тусклого фонаря лиц не разобрать. Но тот, что в шапке чернявый.
        «И охота же им жизнями своими молодыми рисковать», - отстранённо думаю я. И ещё думаю, что двое гопников, точно будут мне по силам, и даже странно, что их всего двое. Неужели же они не от Киргиза? Лишь бы они без ножей были. Живот поджимается, а внутри становится горячо. Идёт адреналинчик.
        - Слышь, зёма, - говорит тот, что в шапке, - сестрёнка твоя, да? Ничо так, симпотная.
        - Ага, - второй сплёвывает сквозь зубы и делает шаг вперёд, - Я бы вдул.
        Я бросаю быстрый взгляд на Наташку. Она делается, словно каменная и только частое дыхание выдаёт её страх.
        - Не бойся, - тихонько говорю я, беру её за руку и немного подаюсь вперёд.
        - Ага, - снова говорит, тот, что в кепке, - Не бойся. Не ссы в трусы.
        - А он борзый, по ходу - раздаётся сзади.
        Я быстро оглядываюсь и вижу ещё одного братка. В глаза бросается перебитый нос и неприязненная ухмылка. Из дыры в заборе рядом с ним появляется четвёртый участник шоу. На нём кожаная куртка. Закалённый какой. Они явно не интернатовские, выглядят постарше. Так что, похоже, это не Кахина гвардия. И не имбецильные прихвостни одноногого. Они выглядят, как отчаянные ассасины. И от них исходит опасность. Значит, действительно Киргиз. Больше некому.
        - Ага, - опять подаёт голос кепка и делает ещё небольшой шаг вперёд, - тоже за щеку хочет. Слышь, щегол, хочешь за щеку?
        Он стоит чуть наискосок от меня напротив Наташки. Нас разделяет не больше полутора метров. Сейчас свет фонаря попадает ему на лицо. Чёрные глаза ничего не выражают, а левую щёку разрезает старый шрам. Черты лица грубые, заострённые, словно вышедшие из-под резца кукольного мастера из театра Образцова. Когда он говорит, во рту поблёскивает зуб. Он невысокий, худощавый, похожий на гимнаста.
        Кожаный ржёт:
        - Ну ты его тогда себе забирай, а обезьяну мы возьмём, так и быть.
        Тот, что в кепке и со шрамом не отвечает, он не отрывает от меня взгляда:
        - Чё молчишь-то? Хочешь или нет? Подожди тогда, сначала бабу твою вы*ем, а потом если силы останутся тобой займёмся.
        Он неторопливо достаёт из кармана нож и подходит ещё ближе, оказываясь в опасной близости он Рыбкиной.
        - Дёрнешься - я ей кишки выпущу, - говорит он безо всяких эмоций. - От кунки до глотки. А так по*ём да отпустим, не убудет от неё. Чё, добазарились?
        Наташка, вероятно чувствует, как напрягается моя рука, потому что едва слышно говорит, практически шепчет:
        - Егор, не надо. Прошу тебя, не надо.
        - Вот видишь, Егорка, баба твоя дело говорит, - раздаётся за моей спиной. - Да чё ты приуныл-то? Пацан ты или нет? Ну хочешь - присоединяйся, а хочешь - посмотришь просто. Да всё ништяк будет, не ссы.
        Я пытаюсь развернуться так, чтобы видеть всех этих отморозков, но тот, что сзади отступает, оставаясь за спиной.
        - Жир, давай её в садик, - командует тот, что в норковой шапке, стоящий чуть слева передо мной.
        Он делает шаг вперёд, и его лицо тоже попадает в тусклый свет фонаря. Света мало, но мне оказывается достаточно, чтобы его узнать. Это тот чернявый, что привозил Киргиза в бар. Ну как же так? Думал, я его не узнаю? Кадровый голод у вас там что ли? Или он решил мочить меня наглухо?
        Жир, тот, что в кожаной куртке, сзади хватает Наташку за шею и грубо наклоняет вперёд. Она вскрикивает. Тот, что в кепке и с ножом, тянет её за воротник шубки и начинает запихивать в дыру в заборе.
        - Наташ, не бойся! - опять говорю я.
        - В натуре, - смеётся кепка. - Не бойся, тебе понравится, вот увидишь.
        Думаю, Наташке безумно страшно, потому что от этого смеха веет неотвратимостью зла.
        - Ай! - вскрикивает она. - Егор!
        В детстве, в своём детстве, том, первом и далёком, я ходил на бокс. Недолго ходил, потому что на тот момент хреновый из меня боксёр получался. И мой тогдашний тренер Валерий Маратович постоянно мне на мозги капал. Он как раз посмотрел где-то «Карате Кид» и всё разглагольствовал про палочки и муху. Что типа там сенсей пацанёнку говорит очень важную вещь, что человек, который сможет поймать муху палочками для еды, достигнет совершенства.
        - А ты, Егор, - говорил он, - и газетой муху не прихлопнешь. А знаешь почему? Потому что время для тебя и для мухи по-разному течёт. Ты замахнулся и хлоп! Одно мгновенье, меньше секунды, но муха улетела и ты в дураках. Для тебя пролетел миг, а для неё - минут пятнадцать по-нашему, и всё, что ты сделал, было очень медленным. Вот представь, ты медленно приближаешься, очень медленно заносишь руку с газетой и так же медленно опускаешь. Она спокойно взлетает и смотрит со стороны на твою замедленную охоту. Понял? Я хочу, чтобы ты был не Мохаммедом Али, а мухой, быстрой и неуязвимой. Пока твой соперник замахивается, ты успеваешь промчаться вокруг него и расстрелять - удар за ударом.
        Я запомнил. Как было не запомнить, он тысячу раз это повторил. Но стать мухой на ринге я так и не смог, а потому бокс забросил.
        Но вот сейчас я слышу это жалобное «Егор», этот вскрик, эту тоску в голосе девочки, которая только что смеялась и радовалась жизни, жизни, теперь стремящейся превратиться в одно мгновенье в ад и беспросветную муку. Я слышу это и моё сердце запекается, раскручивается, мгновенно набирая обороты в бешеном кикдауне, превращается в трофейный мопед моего тренера по боксу, в «Томагавк», «Першинг-2», СС-20 и синхротрон «Сфера». Всё замирает и утрачивает подвижность. Но только не я! Я превращаюсь в муху и остановить меня уже невозможно.
        Одним ударом я вбиваю нос Жира, толкающего Наташку, в затылок и пока он медленно, как космический мусор, планирует вдоль забора, переношу центр тяжести на правую ногу и быстро закрываю вопрос с тем, кто назвал меня борзым.
        - Борзый, да, есть немного, - говорю я и в повороте, практически в кувырке, ударом ноги сокрушаю его челюсть. Где? Где Жан-Клод Ван Дамм? Я бы очень хотел, чтобы он это увидел. Разрозненные фрагменты челюсти бледным поясом астероидов прошивают временнyю невесомость момента.
        Тут же я подхватываю старый кирпич, проступающий сквозь снег на краю дорожки, и посылаю его в грудь чернявого. И, пока он летит, обращаю свой гнев на лицо со шрамом. Он всё ещё сжимает нож в руке и начинает замахиваться. Поэтому я с силой толкаю Наташку пропихивая в дыру в заборе и убирая с линии удара.
        Ну что же ты клювом щёлкаешь? Разве ж можно с такой реакцией становиться лихим человеком? Я приближаюсь и вглядываюсь ему в глаза, тёмные, пустые, без капли сочувствия, глаза хищника. Эх, сделать бы тебе сепуку, мразь. Тебе бы пошло это на пользу. Правда?
        Я ставлю блок, отбивая его руку, и собираюсь отправить его в нокаут, по косой ударив головой в челюсть, но в этот момент голова его чуть вздрагивает и тело теряет упругость. Вот так в один момент, совершенно непостижимым образом, переполнявшееся жизненной силой тело превращается в бесформенный, лишённый воли, куль.
        И только тогда до меня доходит, что хлопок, сухой как кашель или удар нагайки, это не гром в февральском небе, а выстрел из пистолета. Поняв в чём дело, я выставляю впереди себя безжизненное тело, пытаясь спрятаться за ним, и вижу два огненных плевка, вырывающихся из воронёного ствола.
        Чернявый будто боевиков насмотрелся. Он двигается ко мне, вытянув руку с пистолетом, на ходу нажимая на спусковой крючок. Этак тебя ненадолго хватит, мой черноголовый недруг. Правда, между нами всего-то пара шагов.
        Он пытается, приперев меня к забору, выстрелить в упор. А мне под тяжестью трупа и деться особо некуда. Мы оказываемся стоящими друг напротив друга. За мной забор. Между ним и мной мёртвое тело. У чернявого в руке ПМ, а у меня - кулак мертвеца, сжимающий финку.
        Он думает, что поймал меня. Да, так, собственно и есть. Выбить у него оружие я не могу из-за разделяющей нас мёртвой плоти. Свободы манёвра я почти не имею. Но имею что-то, чего нет у этого гнуса. Я не знаю, как это назвать, но чувствую в себе силу. Неукротимую силу ярости и гнев. Гнев - это плохо, но мой гнев праведный.
        Чернявый направляет ствол пистолета мне в лоб и его тонкие губы искривляются в торжествующей улыбке. Он моргает. Медленно, как в кино. Вернее, это не он медленный, это я быстрый. И пока он торжествует победу, пока его палец плавно ложится на спусковой крючок, финка, зажатая в кулаке его мёртвого товарища, вонзается ему в бок. И ещё раз. И ещё.
        Я вижу изумление и непонимание в его глазах, делающихся всё менее живыми с каждым новым ударом. Мне уже приходилось убивать. Я был на войне. Но я не горжусь этим. И даже сейчас, не испытывая ни малейшей симпатии или жалости к этому человеку, я сожалею, что мне приходится забирать его жизнь. И я знаю, меня ещё накроет осознание того, что сейчас произошло. Но выбора нет.
        Он опускается на снег, чёрный от крови, а сверху на него заваливается тело его бойца, убитого им же самим. Я поднимаю с дорожки широкую шофёрскую кепку и, используя её, как кухонную прихватку, вытаскиваю пистолет из руки чернявого. Аккуратно заворачиваю в кепку и засовываю себе за пазуху.
        Из дыры в заборе торчит голова Наташки. Её глаза светятся в темноте, как у перепуганной кошки. Я хватаю её за руку и тащу подальше отсюда. Скорее, пока нас не заметили, пока ещё мы можем исчезнуть из поля зрения кого бы то ни было. Я тащу её в школьный двор, где за кустами и тиром мы становимся невидимыми со стороны детских садов.
        Вдали раздаётся милицейская сирена. Но мы уже вне досягаемости. Я смотрю на свою подругу. Она как зомби. Глаза широко распахнуты и в них всё ещё виден страх.
        - Наташ, - говорю я, когда мы выходим на людную улицу. - Наташа. Ты меня слышишь?
        Блин, куда её вести? Домой в таком виде ей нельзя.
        - Всё хорошо. Всё уже закончилось. Слышишь? Ты в безопасности.
        Да она слышит. Она молодец, шока нет. Она кивает и из её глаз выкатываются две крупные слезы.
        - Ну всё-всё.
        Я прижимаю её к себе и с силой сжимаю в объятиях.
        - Всё хорошо, Наташка.
        - Спасибо, - шепчет она и изо всех сил жмётся ко мне, обхватывая меня за шею. - Спасибо.
        - Так… Пойдём.
        Я беру её за руку и тащу в сторону гастронома. Там тепло и там кафетерий. Я ставлю её около высокого неприбранного стола, усеянного крошками, и покупаю два кофейных напитка с молоком и два коржика. Ничего, ячменный кофе на молоке с сахаром - это никакой не кофе, но ёлки-палки, он вкусный, горячий и жидкий.
        Продавщица наливает эту тёмно-бежевую жидкость в гранёные стаканы и подаёт мне.
        - Почему мы здесь? - спрашивает Наташка.
        - Ты же хотела в кафешку в кино, вот решил тебя развлечь по полной программе. Пей-пей, не стесняйся. Кусай коржик. Кусай тебе говорю.
        Она делает над собой усилие и откусывает маленький кусочек.
        - Ну вот, молодец. Запивай... Вот так. На какой следующий фильм пойдём? На «Эммануэль»?
        Её бледное лицо начинает покрываться лёгким румянцем.
        - Значит так, Наташа, слушай меня внимательно и не говори, что не слышала. Всё забудь. Всё, кроме кинофильма. Остального ничего не было. Ясно? Сон и помрачение разума. Тебе всё привиделось и ты даже не помнишь, что именно. Да?
        - Нет, я точно помню и буду всегда помнить, - горячо шепчет она, - что ты для меня сделал. Ты меня спас. Ты своей жизнью рисковал.
        - Наташа!
        - Ты, - понижает она голос и заглядывает мне в глаза, - ради меня человека убил.
        Да японский же городовой!
        - Нет! Не фантазируй. Забудь! Выкинь из головы.
        - Не думай, - кивает она. - Я никогда не забуду. Никогда! Но не бойся, ни одна живая душа от меня этого не узнает. Пока ты жив.
        Блин, хоть плачь, хоть смейся.
        - На, вот, ещё попей, - подвигаю я ей свой стакан. - Сладенького.
        - Я теперь твоя должница. Ты понял? Ты можешь мне приказать всё, что угодно и я для тебя это сделаю. Ты понял?
        Это «понял» она произносит так многозначительно, что я, несмотря на серьёзность ситуации, не могу не улыбнуться.
        - Понял-понял, - качаю я головой. - Как не понять? Для начала приказываю очистить память.
        Мы торчим в кафетерии около получаса и уходим, только когда продавщица начинает на нас бросать косые взгляды. Наташка приходит в себя, насколько это возможно, подтверждая мою мысль о том, что раньше народ был крепче, «не то, что нынешнее племя».
        Мы идём домой и расходимся по своим подъездам. Вот не пошёл бы на поводу у девчонки, остался дома, и ничего такого не случилось бы. Ага… Серьёзно? Ничего бы не случилось, если бы я в бар не побежал узнавать, сколько там бабосиков накапало. Алчный идиот. Просто идиот.
        Но, с другой стороны, опасность бы всё равно оставалась, даже если сегодня ничего не случилось. И совсем неизвестно, какие бы выпали расклады, если бы произошло что-то другое. Но вопрос ещё окончательно не закрыт. Поэтому нужно что-то предпринять. И я знаю, что.
        - Мам, пап, - говорю я за ужином. - Сегодня я ухожу на дежурство.
        - Какое ещё дежурство?
        - В горком. Сегодня меня записали в штаб городской охраны порядка.
        - Это что, с повязкой что ли ходить? - спрашивает мама.
        - Нет, это находиться в горкоме. Там будут ещё какие-то милицейские чины, из ДНД тоже кто-то.
        - И что этот штаб делает? - удивляется отец.
        - Ну, я точно не знаю пока, я же первый раз сегодня. Но, вроде, это не на всю ночь. Как закончим, нас всех на служебной машине будут развозить. Там сводки, что ли, нужно составлять будет. Сейчас в городе месячник идёт гражданской бдительности или какая-то такая фигня. Точно не помню.
        - Егор! - одёргивает меня мама. - Следи за языком, пожалуйста.
        - Хорошо, мам, послежу.
        Я одеваюсь потеплее и выхожу из дома. За пазухой у меня ПМ, завёрнутый в кепку. Я ловлю машину и еду на тот берег. В шанхай. Туда, где живёт Киргиз. В прошлый раз я заприметил недалеко от него заброшенную хибару. Видимость, наверное, не самая лучшая, но сгодится, лучше, чем ничего.
        Я выхожу из машины подальше от дома Киргиза и, не привлекая внимания захожу во двор заброшенного домишки. Захожу с противоположной, задней стороны, чтобы не оставлять следы на видном месте. Я перемахиваю через забор и пробираюсь к воротам по глубокому снегу. Отсюда видно кто заходит и кто выходит из ворот его дома.
        Ну что же, придётся поморозить задницу. Если сегодня его не увижу, завтра нужно будет продлевать месячник безопасности, но долго такое втирать родителям я не смогу. Они, конечно, доверчивые, но не настолько же… Мда…
        Время идёт медленно, я хорошенько замерзаю и начинаю подумывать, чтобы на сегодня уже сворачивать наблюдение, как вдруг мимо моего наблюдательного пункта проезжают белые «Жигули». Кто сидит за рулём, мне не видно, но на пассажирском месте я вижу Киргиза.
        Машина подъезжает к его дому, водитель выходит и, открыв ворота, загоняет её во двор. Ну что же, пока удача на моей стороне. Теперь остаётся сделать самое главное.
        11. Заколдованное место
        И что же у нас самое главное? А самое главное - это не замёрзнуть на посту. Я подхожу к избушке. Дверь заколочена. Ладно. Иду на заднюю сторону. Когда я перелезал через забор, заметил небольшое окошко с выбитым стеклом. Попробую влезть в него.
        Оно, конечно, маленькое, но расположено не слишком высоко. Рукой в варежке я вытаскиваю осколки стекла из рамы, подтягиваюсь и кое-как забираюсь внутрь.
        Такое чувство, что в доме холоднее, чем снаружи. Брр… Ну, по крайней мере, здесь можно приседать, прыгать и отжиматься, чтобы заставить кровушку нестись по венам.
        Прежде всего, я пытаюсь осмотреться, но в темноте ничего не видать. Достаю из кармана плоский фонарик. Сдвигаю ползунок выключателя на боковой стенке. Не светит. Да, ёлки… Работал же! Я перед выходом даже батарейку доставал и лизал тонкие пластинки клемм. Нормальная, язык щипало, как надо…
        Хлопаю по нему рукой и трясу. Мигает. Блин… Контакта что ли нет… Это в выключателе дело. Точно. Нахожу положение, при котором лампочка не гаснет. Отлично. Отлично, но нихрена не видно. Светит очень тускло. Зачем он вообще у нас в прихожей лежит. Надо нормальный купить, большой на трёх круглых батарейках. Его правда в карман не засунешь…
        Выключаю и двигаюсь наощупь, натыкаясь, на разбитую мебель и запинаясь об валяющиеся повсюду пустые бутылки. Подхожу к заколоченному окну, обращённому в сторону дома Киргиза, открываю рамы и припадаю глазом к щёлке между досками. Нихрена. Видно только небольшую часть забора.
        Осторожно прохожу по дому, пытаясь светить фонариком. Не влететь бы куда. Надеюсь, здесь нет никакой волчьей ямы и открытого люка в подвал. Выхожу в сени и обнаруживаю там приставную лестницу. Она ведёт на чердак. Начинаю аккуратно подниматься наверх. Одна перекладина, другая, третья… Третья подводит. С сухим треском она ломается под моей ногой.
        Не хватало ещё здесь ноги переломать. Жалко, что стать мухой по щелчку пальцев не получится. Причём, настоящей, маленькой и жужжащей. Так бы, бззз - и на чердаке, а ещё лучше - в опочивальне у Киргиза. Вжик, и нет головы на плечах. Был Киргиз, а стал набор из двух предметов. Вот был бы я князем Гвидоном, тогда да… Правда ещё царевна-Лебедь нужна. Ага…
        Я ведь не в первой попадаю в передрягу и знаю, как работает моё тело в экстремальных условиях. Я даже уже знаю, как вот этот, мой новый организм реагирует на опасность. Но сегодня я, конечно отжёг. Включил форсаж. Вернее, он сам включился. А как? Да вот хрен его знает.
        В детстве читал в журнале про одну тётку, которая в Лондоне во время войны, когда объявили воздушную тревогу, выбежала из квартиры и выволокла платяной шкаф. Спустила с какого-то там этажа, утащила его чуть ли не за квартал, а потом четверо здоровых мужиков кое-как принесли его обратно. Как так? Неизвестно.
        Вспомнить она не могла, вспомнили очевидцы. Там ещё было описано несколько подобных случаев. Скрытые резервы организма, блин. Я вот тоже не могу воспроизвести по шагам, что там было, хотя обычно каждое своё движение помню. И анализирую. Ладно. Потом подумаем.
        Я оказываюсь на чердаке и вспугиваю голубей. Остро пахнет птичьим помётом. Птицы начинают бить крыльями, поднимая переполох. Вы откуда здесь взялись вообще? И как здесь живёте, через люк летаете? Или другие ходы знаете? Вот же… Да успокойтесь, не сожру я вас. Я подхожу к тусклому прямоугольнику окна, стараясь не запнуться и не переломать ноги о балки. И вниз провалиться тоже не хотелось бы.
        Стекла нет, а доска, прибитая снаружи оставляет голубям широкие возможности для проникновения. Кругом птичьи перья. Ясно всё с вами… Так… Ну, вот это уже совсем другое дело. Отсюда обзор гораздо лучше. Видно даже крыльцо его дома. И капот «Жигулей», стоящих у ворот.
        Дом маленький и довольно запущенный. Двор тоже небольшой. В дальней его части виднеется чёрный силуэт бани с пристройкой углярки, чуть в стороне - покосившийся скворечник. «Туалэт типа сортир». Вот там бы его и замочить, в сортире этом. Но я человек незлобивый и не кровожадный. Вот правда. Бронепоезд, разумеется, на запасном пути имею, но сам по себе человек мирный.
        И убивать Киргиза мне совсем не хочется. Да я бы вообще замирился с ним. При единственном условии, конечно - в случае, если был бы уверен, что он больше не будет строить мне козни и бросать в топку своей нелепой вендетты новых ассасинов. Да вот только, что смеяться-то, с ним ведь всё уже ясно.
        Сейчас он вообще, должно быть, превращается в зловонную субстанцию, анализируя результаты операции. Надеюсь, он на рыжем стукаче отыграется хорошенечко. Потому что с ним тоже нужно было бы разобраться.
        Дверь избы открывается и из неё выходит Киргиз. Кажется, Киргиз. Рассмотреть я его не могу, но судя по тому, что он не выходит, а выпрыгивает на одной ноге, это действительно он. Ну, не Джагир же. Везёт мне на одноногих. И все прыгучие такие, куда деваться… Он опирается на кривые перила крылечка.
        Тут же от машины подбегает человек и помогает ему спуститься по ступенькам, а потом ведёт к машине. Открываются ворота, машина выезжает, останавливается, водитель выходит и закрывает ворота. Технология…
        Ну, что же, предполагаю, что ты не сразу вернёшься, товарищ Киргиз. Думаю, можно начинать действовать. Надеюсь, твоя суровая мамаша в твоё отсутствие не будет ходить по двору с двустволкой. Я ещё раз внимательно осматриваю его территорию. Собак не видно, похоже, что их нет. Видеонаблюдение не ведётся. Хех… В окошке горит свет. Тусклый и печальный, как в фильме про Ленина в ссылке, читающего при свете лучины.
        Так, всё, погнали.
        Я выбираюсь из своего логова. Натоптал я здесь знатно, и во дворе, и в доме. Надеюсь, заглядывать сюда никому не придёт в голову. Быстро подбегаю к воротам Киргиза. Прислушиваюсь, не раздастся ли звук автомобиля. Прятаться здесь особо некуда. Можно, в случае чего, нырнуть вот за тот сугроб или юркнуть за угол. Последний вариант - перемахнуть через забор.
        Ворота закрыты на замок, калитка тоже не открывается. Ладно. Лучше держаться протоптанных дорожек, чтобы не спалиться, оставив следы не снегу. Хорошо бы нападал свежий снег, но пока ничто не говорит, что будет снегопад. Я захожу за угол. Здесь проходит тропинка. Не слишком широкая, но это и не требуется, главное, чтобы мои следы не бросались в глаза.
        Я подпрыгиваю, цепляясь за забор, и он, застонав, немного заваливается на меня. Подтягиваюсь, вспоминая курс молодого бойца, и внимательно осматриваю то, что вижу. Во дворе пусто, собак нет, в окна никто не смотрит. Пока, по крайней мере. Надо было маскхалат себе придумать.
        Перекидываю ноги и, перескочив через забор, приземляюсь на вражеской территории. Стараюсь пружинить как можно лучше, чтобы произвести как можно меньше шума. Бум… Твою мать… Это свёрток из-за пазухи…
        Подбираю его, поднимаюсь, прижимаюсь к забору и осматриваюсь. Справа от меня, в самом углу, вплотную к воротам, стоит трёхфутовый морской контейнер. Дверца приоткрыта, и снег перед ней чёрного цвета. Уголь. Вся округа топит углём, а в воздухе висит запах угольного дыма. Где-то вдалеке лают собаки. Проезжает автомобиль, его звук растворяется за дальними домами.
        Во дворе я не замечаю никакого движения. Быстро, как молния, перебегаю к дому и прижимаюсь к чёрной бревенчатой стене. Хорошо, теперь из окон меня точно не видно. Пригибаясь под окнами, я иду вдоль дома. Снег здесь расчищен. Следов не остаётся. Хорошо.
        Интересно, кто чистит - шестёрки, мать или кто-то ещё? И находится ли этот кто-то сейчас в доме? С задней стороны дома у забора стоит пустой вольер. Явно построен совсем недавно. Вот тут мой Раджа и сидел, судя по всему. Самого бы тебя в эту клетку засунуть, козлина.
        Для моих целей подошёл бы и этот вольер, но он очень хорошо просматривается из дома, стало быть, этот вариант отпадает. Я добираюсь до угла и осторожно заглядываю за него. С этой стороны окно плотно закрыто ставнями. Отлично. Я дохожу до тропинки, ведущей к туалету и бане.
        Тут нужно двигаться как можно быстрее, чтобы не встретиться с тем, кому вдруг приспичит. Подхожу к бане и тяну за дверную ручку. Закрыто. Возможно, нужно просто тянуть посильнее. Ладно, сначала осмотрю углярку. Здесь дверь открывается легко и практически беззвучно.
        Она сколочена из широких досок. Я тяну её на себя и проскальзываю внутрь. Тут главное никуда не впечататься. Блин… Кругом уголь. Лоханулся я… Причём, конкретно… На снегу свежие чёрные следы будут очень хорошо видны.
        Может, конечно, никто внимания не обратит, а может, и обратит. Ладно. Я достаю фонарик, трясу, нахожу правильное положение выключателя-ползунка и пытаюсь осмотреться. Здесь черным-черно. Углярка довольно большая и не просто забитая углём. Здесь сконструированы два отделения вдоль стен, а между ними проход.
        В обоих отделениях, ограниченных барьерами из грубых толстых досок, насыпан уголь. Не представляю, как его сюда таскают - ворота далеко, машина сюда не подъедет. Странно. Я свечу своим тусклым фонариком и продвигаюсь вглубь этого помещения.
        За угольными загородками обнаруживается небольшое пространство, где может стоять человек. Интересно. То есть, получается, каждое из этих отделений, наполненных углём, упирается в дощатую стену. И между этой дощатой стеной и стеной углярки есть промежуток. Непонятно. Хрень какая-то.
        Я внимательно осматриваю эти ниши, пытаясь понять, для чего они нужны. Приподнимаюсь на цыпочках и ощупываю верх. Там обнаруживается углубление, что-то вроде полочки. Я ставлю на эту полочку фонарик и пытаюсь подпрыгнуть, чтобы посмотреть, есть ли там что-нибудь интересное.
        Это мне не удаётся и тогда я подтягиваюсь на руках, зацепившись за верхний край и упираясь ногами в перегородку. Там оказывается пусто, но засунуть туда можно много чего. При обыске, конечно, найдут сразу, но так, что-то не особо секретное положить можно. Чтобы под рукой было. Ну что же, место хорошее. Мне подходит.
        Я достаю свой свёрток и вынимаю из него пистолет. Носовым платком стираю все отпечатки и, приподнявшись на цыпочки, проталкиваю его поглубже на эту полку. Хорошо. Половина дела сделана. Засовываю платок в карман и вдруг… слышу голос. Твою же мать! Кто-то идёт. Идёт и разговаривает. И, судя по голосу, этот кто-то Киргиз.
        - Ты чё идти не можешь нормально?! - недовольно прикрикивает он где-то совсем близко. - Вот сюда! К углярке, баран. Это баня-на! Куда ты тянешь меня! Слышь, мля… Плешь, я тебя щас завалю, в натуре. Вот углярка! Куда ты прёшься, олень… Давай фонарь. Здесь стой, понял?
        Вот это залёт. Пока я тут осматривался, прыгал и карабкался по стенам, он вернулся, а я даже не услышал. Вот лошара! И теперь он идёт именно сюда. В «Макарыче» остался один патрон, но пистолет я закинул на эту сраную полку под потолком и сейчас уже не успею его достать. Придётся гасить Киргиза так, голыми руками. Это хреново, но вариантов нет. А там ещё олень какой-то снаружи…
        Я отскакиваю в противоположный угол, в нишу за другим отделением, потому что она кажется мне немного глубже. Дверь открывается и темноту прочерчивает пляшущий луч фонаря. Киргиз некоторое время стоит на пороге, а потом начинает медленно продвигаться вглубь. Судя по всему, он опирается руками о борта отделений и переставляет здоровую ногу. Скрип-скрип, нога липовая. Луч света скачет без какой-то системы, должно быть он держит фонарь в руке, когда опирается о загородку.
        Блин… Как один подростковый организм может выработать за день столько адреналина? Я группируюсь, готовясь преподнести Киргизу сюрприз. Вряд ли он знает, что я здесь... Или знает? Зачем идёт, если не знает? Значит, ему что-то нужно. И точно не уголь. Пошёл бы он сам, как же. Скрип-скрип нога липовая. Либо у него пушка и он сразу будет меня валить. Без лишних слов.
        Он медленно приближается. Банда одноногих, б*я. Скрипят бортики под тяжестью Киргиза, шуршит уголь, рассыпанный по полу, колотится в груди моё сердце, готовое вырваться наружу и горько и тревожно, как в метро, пахнет углём.
        Я вжимаюсь в стену, стараясь стать незаметным, слиться, как хамелеон с этой чёрной, дощатой, шершавой стеной.
        Топ… Топ… И вдруг раздаётся грохот, лязг пустого ведра и отборный мат. Он падает, вероятно, оступившись или споткнувшись. Но самое удивительное, что одновременно с Киргизом падаю и я. Стена под напором моей спины сдвигается, и я вываливаясь из углярки, лечу вниз.
        Какого хрена тут происходит! Я моментально вскакиваю на ноги и вижу приоткрытую дверь в стене. Охренеть. Я подскакиваю к ней и быстро, пока Киргиз не заметил, закрываю её. Она не закрывается полностью, оставляя небольшую щель.
        - Свали, Плешь! - орёт Киргиз. - Я тебе где сказал стоять?!
        Я приникаю к этой щели и пытаюсь увидеть, что там происходит. Киргиз поднимается с пола и подбирается к тому месту, где ещё пару минут назад был я. Только он не карабкается на полку, а дёргает нижнюю часть перегородки и она открывается. Вот же любитель тайников. Призрак замка Моррисвиль. Ему бы действительно старинным замком владеть, а не покосившейся хибарой. Он наклоняется, но что именно делает, мне не видно.
        Поколдовав, он выпрямляется, закрывает свой тайник и подскакав к угольной загородке, начинает наполнять углём ведро. Этого я не вижу, а делаю вывод, по звуку.
        - Плешь, - кричит он, - заходи. Бери ведро.
        Я дожидаюсь, пока они уходят и тяну на себя потайную дверь. Неплохо придумано. Судя по всему, доски подогнаны так, что снаружи невозможно догадаться, что здесь есть проход. Осмотревшись, я понимаю, что стою во дворе другого дома. Он выглядит нежилым, но и не запущенным. Не удивлюсь, если он принадлежит самому Киргизу или кому-то из его приближённых.
        Я тяну на себя доски, и тайная дверь открывается. Я хочу знать, что он там спрятал. Вернувшись в углярку, я отодвигаю перегородку и свечу своим дохлым фонариком. Здесь оборудован тайник. За деревянной обшивкой скрывается чугунная печная дверца с проушинами, в которые вдет висячий замок. Обычный висячий замок. Серьёзно? Блин, Киргиз, лоховской висячий замок?
        Лоховской-то он лоховской, но как его сбить? Я подхожу к двери во двор и выглядываю наружу. Тихо. Никого нет. Возвращаюсь к тайнику. Беру кусок угля побольше и бью им по замку. Уголь рассыпается. Сука! Нет, так ничего не выйдет. Блин. Тогда я иду к загородке и пытаюсь выломать доску.
        С грехом пополам мне это удаётся. Аккуратно бью доской по замку. Хрен! Ну, естественно, хрен. Прислушиваюсь, выглядываю и снова продолжаю пытаться сбить этот долбаный замок. И опять хрен. Тогда я карабкаюсь наверх и выцарапываю пистолет. Пытаюсь бить рукоятью. Тот же эффект. Замок большой. До ужаса простой, но голыми руками его не взять.
        Наконец, окончательно отчаявшись, я подхожу к входной двери и просовываю свою доску через ручку, превращая доску в засов. После этого беру бандитскую кепку, которая всё ещё находится у меня, и использую её как перчатку. Зажимаю пистолет в руке и прицеливаюсь.
        Сука! Угол падения равен углу отражения. Я, человек искушённый русским биллиардом, это прекрасно знаю. Впрочем это не объясняет того, что я делаю. Никакого здравого смысла в этом нет. Я просто хочу добыть этот хренов клад! И всё. Один короткий миг и всё будет кончено. Или не будет.
        Я прицеливаюсь и... Ссыкотно, блин. Ладно. Давай уже, заколебал. Снова прицеливаюсь и… на этот раз нажимаю на спусковой крючок. Из замка высекается фейерверк искр. Раздаётся такой грохот, что кажется, будто небо падает на землю, а пуля с воем уносится ввысь и застревает где-то в древесине.
        И… ничего не происходит. Не слышно лая собак, топота бегущих ног и звуков вертолётов. Я стучу по перегородке, чтобы убедиться, что не оглох. Не оглох. Но главное, замок висит на своём месте. Как? Заколдованный что ли? В сердцах я пинаю по нему носком ботинка и он раскрывается. Йес! Наконец-то!
        Я снова подхожу к входной двери и прислушиваюсь…
        12. Россия, вперёд!
        Всё тихо. Ну, так и должно быть. Выстрели я на отрытом месте, звук бы разлетелся по всей округе. А из углярки он вырвался уже основательно приглушённым. Это мне, будучи в эпицентре, показалось, что атомная бомба взорвалась, а снаружи всё было иначе. В доме вообще не факт, что было слышно, особенно если телек включён или чайник свистит.
        Тем более, понять, или предположить, что он из углярки вообще нереально. Мало ли что где-то хлопнуло. Может грузовик ехал. В общем, постояв несколько минут, готовясь в любой момент отступить через заднюю дверь, я не замечаю ничего подозрительного. Тогда я опять протираю пистолет и забрасываю его на полку. Потом наклоняюсь и открываю печную дверку.
        За ней прямо с краю лежит небольшой свёрток, замотанный в холщовую тряпицу. А за ним свёрток побольше, замотанный в плотный полиэтилен. Я вытаскиваю его и закрываю тайник, положив внутрь замок. Привожу всё в первозданный вид и вытаскиваю доску из дверной ручки. Кладу её на пол. Допустим, она отломилась, когда Киргиз упал.
        Потом я аккуратно отодвигаю потайную дверь и выбираюсь наружу. Тряпичный свёрток пихаю в карман, а полиэтиленовый прячу под куртку. Начинается снегопад. Вернее, не то, чтобы снегопад, просто чуть-чуть снежит. Ветер приносит мелкие колючие снежинки. Если такое дело продержится ещё пару часов, к утру все мои следы исчезнут.
        Я выбираюсь из соседнего с Киргизом двора и дальше иду пешком. Не хочу, чтобы какой-нибудь остановившийся водитель кому-нибудь сказал, что подвозил странного чумазого пацана. Правда на длинном и пустынном мосту, я чувствую себя очень неуютно. Думаю, малолетка с чем-то за пазухой однозначно привлечёт внимание ментов. Поэтому, замечая огни машин, я падаю в снег и прячусь за отбойником. К счастью, движение в этот час минимальное.
        Идти в таком виде домой я, разумеется, не могу. И знаю я только одного человека, к которому могу сейчас завалиться. Думаю, что могу. Это дядя Юра. Весь путь у меня занимает около двух часов и прихожу я к нему уже глубоко за полночь.
        - Что случилось? - ошалело смотрит он на меня.
        Понимаю, ночные визиты неприятны, особенно когда ты не в ладах с законом. Звонок в дверь посреди ночи без предупреждения, то ещё удовольствие. Но что же было делать? Можно было позвонить, да вот двушки не оказалось.
        Я захожу в квартиру и расстёгиваю куртку.
        - Война, Юрий Платонович. Это война.
        - А это что? - спрашивает он, глядя на угловатый свёрток.
        - Думаю, финансовая поддержка для осуществления нашего плана. Дай, пожалуйста нож, дядя Юра.
        Я вспарываю полиэтилен и нашему взору предстают аккуратные пачки денег. Тридцать шесть пачек, из синеньких пятёрок. Итого восемнадцать тысяч.
        - Чьи? - спрашивает Большак.
        - Киргиза.
        Он молча идёт на кухню ставить кофе.
        В полотняном свёртке оказывается пачка баксов. Пять тысяч.
        - Деньги не огромные, - замечает Большак. - Думаешь, стоило?
        - А я теперь по-любому для него кровный враг. Так что, конечно стоило. Хуже уже не будет…
        - Почему враг, из-за собаки? Ну, это же можно утрясти как-то.
        - Да нет, дядя Юра, утрясти уже не получится. Два трупа у нас нарисовались и в перспективе горящая путёвка. Можно звякнуть? Пока родители не начали горком на уши ставить.
        - Звони, конечно.
        Сонный отец берёт трубку. Я докладываю, что всё хорошо и скоро, может, через часик, меня привезут домой.
        - Можно мне умыться и почиститься? - спрашиваю я у Большака.
        - Конечно-конечно, а то ты на домового похож и на трубочиста. Вот что, мне сегодня принесли для тебя кое-что. Ты свою куртку оставь, чтобы домой не тащить, я её в химчистку отправлю, а сам вот эту возьми. Будешь в школе самым видным парнем.
        Он заходит в спальню и выносит ярко красную с бело-серыми вставками куртку с небольшим гербом СССР на груди. На спине написано: «USSR».
        - Наша олимпийская форма, - говорит он. - Зимняя.
        - Ух-ты, зачётный шмот, как бы моя дочь выразилась. Благодарю покорно. Сколько должен?
        - Нисколько. Форма не продаётся. Вроде сувениров для начальства. Привезли сегодня небольшую партию.
        - Буду значит ходить, как мажор, сынок генеральский, да?
        - Бери выше.
        Ну что же, очень даже кстати. Я пью кофе и обрисовываю ему ситуацию, более-менее привожу себя в порядок, а потом отправляюсь домой.
        - Деньги, дядя Юра, оставляю здесь. Постараюсь вечером забежать, решим, что будем дальше делать. Но считай, что всё закрутилось. Россия, вперёд!
        Утром я делаю звонок табачному капитану. Он не отвечает. Потом мне звонит Наташка и сообщает, что у неё температура и в школу она не пойдёт. Может, оно и к лучшему. Пусть в себя придёт, отлежится. Я снова набираю номер капитана и, опять не дозваниваюсь. Тогда иду в отделение самолично.
        Дежурный неохотно отвечает, что Капитан Артюшкин будет только после обеда. Куда его понесло? Блин... Затягивать этот вопрос совершенно не хотелось бы. Ладно. Решаю повторить попытку сразу после уроков и бегу в школу. Практически даже не опаздываю.
        На перемене меня выцепляет Крикунов. Хотел выскочить к автомату и ещё раз набрать Артюшкина, но приходится идти с Андреем Михайловичем.
        - Ты помнишь, что у нас сегодня комсомольское собрание в тринадцать часов?
        - Я не могу, - отвечаю я. - Вот правда, никак не могу. Меня в милицию вызывают.
        - Ничего, подождёт твоя милиция. Комсомольское собрание важнее. Если не придёшь, из комсомола вылетишь.
        Честно говоря, пребывание в рядах ВЛКСМ сейчас для меня не самый главный вопрос на повестке. Не приоритетный.
        - Что-то вы больно горячитесь, Андрей Михайлович, - хмурюсь я.
        - Тебе что-то неясно? У нас сегодня второй секретарь райкома будет.
        - Блин, смотрины что ли?
        - Не наглей, Брагин, - резко отвечает он и буравит меня взглядом. - И… да, можно сказать, смотрины. Для меня это важно. Так что, если что-то пойдёт не так, я тебя лично удавлю. Понял? Я здесь в вашем болоте всю жизнь куковать не намерен. Поэтому постарайся как следует и Родина тебя не забудет. И вот ещё, что… каждый крутой взлёт чреват ещё более крутым падением. Тебе хватает извилин, чтобы оценить мою мысль?
        - Нормальный ты мужик, Андрей Михайлович, - говорю я протягивая ему руку.
        От моей наглости он даже в ступор впадает и автоматически её пожимает.
        - Хоть и говнистый маленько. Осторожно, у меня рука травмирована.
        - Ах ты наглец! - шипит он.
        - Да ладно, я же дружбу предлагаю, жизнь-то она длинная и мы, вроде в самом её начале пока ещё. У нас разница-то лет десять, не больше. Я тебе не как замдиректора говорю, а как нормальному мужику и старшему товарищу. Ладно, проведу я собрание. Так и быть. Как зовут секретаря?
        - Валентина Романовна Куренкова, - отвечает он, пристально глядя мне в глаза.
        Видать, что-то в моём взгляде предостерегает его от обычного менторского словоблудия.
        - Всё хорошо будет, товарищ Крикунов. Отрекомендуем вас госпоже Куренковой в лучшем виде.
        Знаю я её. Половину города скупит, королева коммерческой недвижимости. У неё батя в «конторе» служит. И служить будет. Та ещё мразь…
        - Можно мне позвонить из учительской? - спрашиваю я. - Раз уж я ради вас остаюсь.
        - Ну позвони, - говорит он, не понимая, как себя вести со мной. - И только не надо делать вид, что ты мне одолжение делаешь.
        - Да, Андрей, делаю. И немаленькое, - твёрдо говорю я и тут же добавляю. - Я тогда скажу, что вы разрешили, ладно?
        В учительской никого, только физрук. С того раза, когда он выдернул меня из-под «Колхиды», мы с ним ещё не пересекались. У меня же освобождение от физры после сотряса. Но, наверное, надо начинать ходить, а то вдруг не аттестует.
        - Глеб Алексеевич, здравствуйте, - говорю я. - Мне Крикунов разрешил телефоном воспользоваться.
        - Ну воспользуйся, - говорит он, внимательно меня рассматривая.
        Я набираю номер Артюшкина и… бинго! Он отвечает:
        - Капитан Артюшкин.
        - Здравствуйте, Анатолий Семёнович. Это Брагин.
        - Неужели? А я уж думал, всё, пропал ты. Был человек и нет.
        - Я вам всё утро названиваю сегодня.
        - Да неужели? - хмыкает он. - Ну, и чего же ты хочешь?
        - Поговорить хочу, - отвечаю я. - Дело срочное и важное, но у меня тут собрание комсомольское. Так что приду к вам часа в три. Вы уж будьте на месте, пожалуйста.
        - Слушаюсь, товарищ энерал. Оркестр, может вам для встречи подготовить?
        - Лучше без лишнего шума, - говорю я.
        - А без шума-то, боюсь, не выйдет уже. Так что, можно и с оркестром. Приходи, чего уж, только не раньше четырёх, а то меня сейчас с товарищами на ковёр вызывают. У нас тут ЧП городского масштаба. Сношать будут, а это дело небыстрое, понимаешь?
        - Понимаю, конечно. Но вы распорядитесь тогда, чтобы меня пропустили. Я подожду, если вас не будет.
        Закончив разговор, я кладу трубку и собираюсь уходить.
        - Брагин, - останавливает меня физрук. - Ты же из десятого «А»?
        Я молча смотрю на него.
        - Ну, а почему на физкультуру не ходишь? Останешься неаттестованным за четверть. Проблем не оберёшься.
        - А я, Глеб Алексеевич, освобождённый. У меня травма головы была. В тот же день, когда вы меня из-под машины вытащили. Спасибо вам, кстати. Большое.
        - И на сколько ты освобождён? - сдвигает он брови.
        - На два месяца, но вообще-то думал, что надо бы начинать ходить помаленьку. Я, кстати, спросить у вас хотел. Нельзя ли пару раз в неделю по вечерам у вас в спортзале проводить занятия по самообороне?
        - Это надо с директором говорить, я такое решение принять не могу.
        - А вам понравился приём?
        - Какой ещё приём? - хмуро спрашивает он.
        - Ну, когда я вам руку завернул. Я знаю крутого тренера, который может вести группу. Надо только место. Военный, боевой офицер, всё совершенно законно, никаких денег. Чисто в порядке шефской помощи. Так что, если надо с директором поговорить, поговорите. Если, конечно, вы заинтересованы. И да, десятый «А», так что скажете потом, что надумали. До свидания, Глеб Алексеевич.
        Я выхожу, оставляя физрука переваривать услышанное и двигаю на химию.
        После уроков всех «комсомолообязанных» с восьмых по десятые классы загоняют в актовый зал. Я захожу в комитет. Крикунов «облизывает» уже прибывшую Куренкову. Я её сразу узнаю. В молодости я её не знал, но в зрелости встречал несколько раз. Удивительно, она выглядит почти так же, как в моём времени, только морщин нет и жопа поменьше, хотя широта кости, особенно в тазобедренном отделе видна уже сейчас.
        - Вот, Валентина Романовна, разрешите вам представить секретаря нашей школьной комсомольской организации, Егора Брагина.
        - Здравствуйте, Валентина Романовна, - уверенно произношу я и протягиваю руку. - Очень рад с вами познакомиться. Много хорошего о вас слышал.
        - Да? - немного надменно поднимает она бровь, а Крикунов делает глаза по полтиннику, ожидая от меня какой-нибудь гадости. - И чего же ты слышал?
        - Слышал, что благодаря вам, район добился значительных результатов, и ваш вклад в этом довольно большой?
        - И от кого же ты слышал? - кривит она в усмешке тонкие губы. - От Крикунова?
        - Нет, Андрей Михайлович говорит, что ваш вклад в этом не большой, а решающий. Довольно большим его Новицкая называет.
        - Ирина Викторовна? - удивляется Куренкова.
        - Вот именно, - соглашаюсь я, - она самая. Скажите мне пожалуйста, Валентина Романовна, вы не будете возражать если я вам дам слово? У нас сегодня в повестке подведение итогов сбора макулатуры и постановка новых задач. Можно выступить с напутствием и пожеланиями новых успехов. Или просто короткое приветствие?
        - Хм, - качает она головой. - Могу вас поприветствовать.
        - Спасибо большое.
        - А что результаты по макулатуре действительно хорошие?
        Да кто ж его знает, милая моя капиталистка будущего. Но, на всякий случай, скажем, что хорошие, просто отличные.
        - Замечательные, - подтверждаю я. - Правда, признаюсь, моих организаторских способностей для этого маловато. Если бы не Андрей Михайлович, думаю, результаты были бы намного скромнее. А так мы сдали практически двадцать тонн.
        - Двадцать? - переспрашивает она.
        Крикунов крякает.
        - Ну, - говорит он, - нам уже пора. Давайте пройдём в актовый зал.
        - Я полагаю, Валентину Романовну можно сразу в президиум проводить?
        Крикунов снова крякает.
        Мы поднимаемся на пятый этаж и заходим в зал. Он уже полный. Стоит шум и гвалт. Поднимаемся на сцену и усаживаемся за стол, покрытый малиновой плюшевой скатертью. Ну что же, нужно провести собрание. План с Крикуновым я уже обсудил. Значит, надо действовать, причём скорее, чтобы не тянуть кота за хвост и скорее бежать к табачному капитану.
        Я поднимаюсь.
        - Товарищи! - говорю я громогласно, как на плацу.
        Общий гвалт немного стихает и все удивлённо смотрят в мою сторону. Классные руководители успокаивают неуспокаеваемых и воцаряется относительная тишина.
        - Собрание комсомольской организации школы объявляю открытым. Какие будут предложения по составу президиума?
        Руку тянет девочка из первого ряда. Я предоставляю ей слово и она зачитывает по бумажке несколько фамилий.
        - Будут другие предложения? - обращаюсь я к залу и получаю в ответ тишину. - Возражения? Замечания?
        Нет, ничего подобного не предвидится.
        - В таком случае прошу голосовать за состав президиума списком. Кто за? Прошу поднять руки. Против?.. Воздержался?.. Принято единогласно. Прошу членов президиума занять свои места.
        Члены поднимаются на сцену.
        - Слово для приветствия участникам собрания предоставляется второму секретарю Центрального районного комитета ВЛКСМ, товарищу Куренковой Валентине Романовне.
        Пока она идёт от стола к трибуне с гербом СССР, стоящей здесь же на сцене, зал снова начинает гудеть, поскольку никаких интересных событий, не говоря уже о зрелищах, на сцене не происходит.
        - Товарищи, - снова встаю я, и говорю строгим голосом с недовольно-репрессивными интонациями, как прожжённый аппаратчик. - Прошу вас проявлять уважение и не тормозить ход собрания. Давайте все мы настроимся на конструктивную рабочую волну и выработаем необходимые решения, как можно скорее. Соблюдайте тишину, пожалуйста.
        Гул снова смолкает и Куренкова начинает свой экспромт. Как говорится, «я чихнул и начал свой привет. С Новым годом, тётя Хая…»
        После собрания Крикунов идёт её провожать. Перед тем, как уйти, она прощается со мной.
        - Где это ты, Андрюша, такого орла взял? - спрашивает она у Андрея Михайловича.
        - Выпестовал, Валентина Романовна, создал, как демиург, - отвечаю я. - Из подручных материалов.
        - Далеко пойдёшь, Брагин, - качает она головой и пристально смотрит.
        - Если позволите, - улыбаюсь я, - как-нибудь при случае я вам напомню эти слова.
        Перед тем, как бежать к капитану, я заскакиваю в бар. Думаю, идея у меня верная.
        - Альберт Эдуардович, - прошу я, поприветствовав бармена и руководителя этого «царства разврата», - Продайте, пожалуйста, бутылочку чего-нибудь хорошего, но не оголтело импортного. Умеренно-прекрасного, но доступного по цене простому советскому школьнику.
        Он молча выходит в служебное помещение и возвращается с бутылкой. Повертев в руках, он ставит её передо мной на стойку.
        - Двадцать пять, - говорит он голосом, лишённым эмоций.
        Двадцать пять за «Слънчев бряг»? Жук вы Альберт Эдуардович. Ну да ладно, могло быть и хуже. Я отдаю деньги и забираю бутылку, завернув в серо-бежевую бумагу, любезно предоставленную барменом.
        Кахи с Рыжим нет. Попрощавшись, я иду на выход и, как всегда, сталкиваюсь с ними обоими на ступеньках. На Кахе точно такая же куртка, как и у меня. Красная с белыми вставками и гербом СССР на груди.
        Они останавливаются и смотрят на меня, как на приведение. Не ожидали увидеть?
        - Здорово, орлы, - улыбаюсь я. - Смотрю, Андрюха, ты решил в нашу команду влиться?
        - Чего? - хмурится он.
        - В олимпийскую сборную.
        - Ты где куртофан взял? - спрашивает он.
        - В Лейк-Плэсиде, ясен пень. Там же, где и ты, по ходу. Хотя нет, точно, тебе батя подогнал, мажор.
        - Чего? - снова тянет он.
        - Ладно ребята, очень хочу с вами поговорить, вот прямо очень, но некогда. Не забыли, скоро игра уже? Ладно, бывайте. Увидимся. Кино, кстати, хорошее было. Жизнеутверждающее. Обязательно сходи, Рыжий. А потом обсудим.
        Он ничего не отвечает, но смотрит неприязненно. Ну что же, насильно мил не будешь.
        Придя в милицию, получаю пропуск и поднимаюсь в кабинет Артюшкина.
        - Смотри-ка, - говорит он, - сам пожаловал. Без звонков, погонь и спецназа.
        В кабинете накурено, открытая форточка не справляется и можно по-прежнему вешать топор. Дверца большого несгораемого шкафа приоткрыта. Висящее на стене радио, тихо бубнит:
        «Попытки руководства Вашингтона отгородиться от внутренних проблем страны, поднятые антисоветской шумихой, судя по всему, оказываются, всё же, безуспешными. Нагнетавшиеся страхи по поводу, так называемой, советской угрозы в Персидском заливе»…
        - Я же говорил, - отвечаю я, - приду, когда будет, что принести.
        - Ну, и что принёс? - спрашивает он, доставая голубую помятую пачку «Ту-134».
        - Подарки.
        - Даже во множественном числе? - удивляется он и раскуривает сигарету, предварительно помяв её в пальцах.
        - Да, вот первый, - протягиваю я бутылку.
        Капитан неторопливо разворачивает бумагу, достаёт её и удовлетворённо кивает.
        - Молодец. Тогда давай, теперь я тебе подарок сделаю. По очереди, ладно?
        Он выдвигает ящик стола и, достав оттуда лист бумаги, протягивает его мне.
        - Дружеский шарж, - усмехается он. - Нравится?
        У меня в руках оказывается фоторобот. Изображение, конечно, нельзя назвать моим портретом, но какое-то сходство определённо имеется.
        - И кто это? - невозмутимо спрашиваю я.
        - Кто это? - переспрашивает он. - Правда что ли? Не можешь понять, кто это?
        - Не имею не единой мысли, - отвечаю я, пожимая плечами.
        - Ну ладно, пойдём со мной. Не переживай, это не официальные действия. Так, просто дружеский разговор.
        Мы выходим из кабинета и идём по коридору. У одной из дверей Артюшкин останавливается и, толкнув, заходит внутрь.
        - Давай, - говорит он, оборачиваясь, - проходи, не стесняйся.
        Он кивает сержанту в форме и тот выходит из кабинета. Остаёмся только мы с Артюшкиным и парень со сломанным носом и чёрными фонарями под глазами.
        - Кто ж тебя так? - с сочувствием спрашиваю я.
        - Ну что, Жир? - обращается к нему и капитан. - Этот?
        Парень смотрит на меня и в его глазах я вижу страх.
        - Ну, чего молчишь-то? - наседает Артюшкин. - Это он или нет?
        13. Начинай с малого
        Хотя, может и не страх. Или страх, вперемешку с презрением и злобой. Да, в общем-то, всё равно, что там светится в глазах Жира. Потому что он медленно кивает и, разжав пересохшие губы, коротко произносит:
        - Да.
        - Точно? - с нажимом спрашивает табачный капитан.
        Но Жир уже ничего не говорит, только смотрит на меня так, будто одержал главную победу в жизни.
        - Пошли, - говорю я насмешливо, - признание сделаю, Анатолий Семёнович.
        Артюшкин хмыкает и, махнув головой на дверь, молча выходит. Я - за ним. Мы возвращаемся в прокуренный кабинет и я, взяв со спинки стула свою куртку, начинаю одеваться.
        - Куда это? - делано удивляется капитан. - А подарок?
        - Во-первых, я тут весь провонял табаком и даже не знаю, что родителям говорить, если спросят. Во-вторых подарков больше не будет.
        Застегнув куртку, я подхожу к столу и взяв бутылку начинаю снова заворачивать в бумагу.
        - Серьёзно? - удивляется он. - А я-то рассчитывал, что сейчас подарки, как из рога изобилия посыплются.
        - Ошибка ваша. Я про неё говорил уже, но вы понять не сумели. И вот из-за таких, кстати, как вы, ментов мусорами называют.
        - Ну-ка, ну-ка, поясни, - прищуривается он, - пока мы с тобой ещё неофициально разговариваем. Последний раз наверное.
        - Думаю, мы с вами вообще последний раз разговариваем. Не заладилась дружба у нас. Но тут уж вы сами виноваты. Дружить не умеете. Подарки отправляются в другие кабинеты. Вы, кстати, и сами теперь подарок. Знаете Романа Куренкова из «конторы»? Не знакомы ещё? У него ещё дочка второй секретарь райкома, я вот только что с ней встречался, полчаса не прошло. Так вот, он любит таких, как вы, горящих на работе и плюющих на УПК. Так что отдам я вас ему. А ещё и Киргиза поднесу на блюдечке, а со временем и Каху. МВД не сумело с элементарной и своей прямой, кстати, задачей справиться. А доблестные стражи революции из КГБ смогли. Они всё могут.
        Капитан хмыкает.
        - Хотя он с Кахой, - продолжаю я, - наверное, долгосрочное сотрудничество выстроит. Как и вы хотели, да? Но вам-то не до того станет, вы тут будете пытаться повесить двойное убийство и причинение тяжких телесных ещё двоим уголовникам на хилого подростка с освобождением от физкультуры. И на члена бюро горкома ВЛКСМ, кстати. Ну-ну. Развлекайтесь, хорошего вам самоудовлетворения.
        - Знаешь, значит, что их четверо было, - кивает Артюшкин.
        - Как не знать, весь город знает. ЧП. Куда милиция смотрит? Только беспредельничать и могут, а правопорядок поддержать не в состоянии. Криминальные разборки уже в самом центре города происходят! Ваше начальство, вообще, в курсе, кого вы подозреваете?
        Я представляю, как капитан докладывает свою версию и начинаю смеяться. Знаю, что никому он это докладывать не станет, но всё равно смешно. Мне ясно, что он желает на меня посильнее удавку накинуть, чтобы я стучал эффективнее и с большей охотой. И он, ясное дело, догадывается, что ни к какому Куренкову я не побегу. Не так уж это просто. Хотя, через дочку его широкозадую можно такой заход сделать. Для других дел может и пригодится. Тот ещё деляга батя её.
        - Ты бутылку-то поставь, - кивает Артюшкин, снова доставая сигареты. - И заканчивай обиженку изображать. Рассказывай, чего хотел, а я уж решу, что с тобой делать.
        - Да-да. Вы у Жира поспрашивайте, с ним у вас лучше контакт получается. Со мной либо дружеские и равноправные отношения, либо никаких. Так что идите вы в… анус, товарищ капитан. Вижу я натуру вашу.
        Я действительно много таких видал. Сейчас наобещает всего, чтобы своё получить, а сам будет на меня материалы собирать и каждую бумажку в папочку подкалывать. Жалко, времени в обрез и придётся с ним всё-таки сотрудничать сейчас, но в будущем надо подстраховаться и подумать про какого-нибудь Куренкова или ещё кого…
        Он раскуривает сигарету, проходит к своему столу и, развалившись на стуле, устремляет на меня тяжёлый взгляд.
        - Ну ты и кадр, Брагин. Хитровы***нный.
        - Сами вы это слово, Анатолий Семёнович. Ещё раз наедете, сдам ваc коллегам, старшим, так сказать, товарищам. Вижу, вам всё надо прямым текстом говорить. Всю правду-матку. Разжёвывать. За жабры они вас сразу не схватят, но колпаком накроют. Будете там, как муха об лёд.
        - Ладно. Разговорился ты больно. Давай, выкладывай. Что там у тебя?
        - А у меня там ПМ, из которого застрелили того урку вчерашнего. И наверняка за стволом этим шлейф на всю галактику. Спрятан он у криминального авторитета по кличке Киргиз. Знаете личность такую?
        - Откуда информация?
        - Допустим, из разговора Каховского с Рыжим. Да разве это проблема для вас? Напишете, что Жир сказал, да и всё. А с четвёртым, кстати, что?
        - Челюсть сломана. Информация у тебя точная?
        - Точная, товарищ капитан, точнее некуда. Но по состоянию на сегодняшнее утро. Я бы поторопился, но вам-то спешить некуда, у вас версий и так хватает. Ладно, пошёл я. Поставьте автограф.
        - Ты давай подробности сначала.
        Он подписывает пропуск, а я в деталях рассказываю, где находится пистолет. Всё. На этом наш ансамбль с вами прощается.
        - Анатолий Семёнович, как говорится, меня не ищите, я вас сам найду. Как будет, что сообщить, сразу сообщу. Оке? Если не оке, ищите другого агента под прикрытием. И помните, как говорил товарищ Бендер, у нас длинные руки. Я звякну вечерком? Узнать, как прошло.
        - Ну, попробуй, - кивает он.
        Выйдя из ментуры, я захожу в булочную и покупаю «картошку», «корзиночку», «бисквитное» и «заварное», то есть эклер. Целых четыре пирожных. С этим добром я двигаю в сторону дома, правда, иду не к себе, а к Рыбкиной. Нужно провести с ней небольшую беседу.
        Нажимаю кнопку звонка и через некоторое время слышу за дверью лёгкие шаги.
        - Кто?
        - Я мышка-норушка, а ты кто?
        Она не отвечает и быстро открывает дверь. Смотрит с удивлением и тревогой.
        - Всё нормально? - спрашивает она.
        - У меня да, - отвечаю я улыбаясь. - Можно даже сказать отлично. А у тебя как дела? Температуру сбила?
        Рыбкина отступает, пропуская меня внутрь.
        - Ага. Сейчас нормальная. Проходи.
        - Держи, - говорю я, протягивая лежащие на картонке и завёрнутые в бумагу пирожные.
        - Что это?
        - Пирожные тебе принёс.
        - Ого! Мне? Спасибо! Какая у тебя куртка красивая.
        - Ага, олимпийская. У нашей сборной такие же.
        - Ничего себе! Ну, пошли на кухню.
        Она выглядит немного растерянно, волосы чуть растрёпаны, лежала наверное. На Наташке тонкий домашний халатик, заканчивающийся чуть выше острых девчачьих коленок, простенький и невероятно трогательный. Дешёвый ситец с тусклыми принтами вишен и абрикосов. На ногах у неё толстые носки, чуть сбившиеся и съехавшие.
        - Ну, ты чего? Проходи. Сейчас чайник поставлю.
        И то верно, чего это я… Мы проходим на кухню и я, усевшись за стол, стараюсь не смотреть на неё, потому что, и это совершенно необъяснимо, у меня как-то странно сжимается сердце.Глупость какая…
        «В эфире программа «Театр у микрофона», - тихонько бубнит радио. - Предлагаем вашем вниманию радиопостановку «Сирано де Бержерак»».
        - Наташ, ну ты как вообще? - спрашиваю я.
        - Да нормально, нормально. Ты переживаешь что ли? Со мной всё хорошо. Просто думала, что простудилась, поэтому и не пошла в школу. Наверное, перенервничала вчера, вот и поднялась температура. Но сейчас всё хорошо уже… Ленка говорит, ты собрание проводил сегодня? Все девчонки там с ума посходили.
        - С чего это?
        «Бельроз, - гнёт своё радио, - Владимир Шлезингер, Маркиз - Григорий Мерлинский, Горожанин - Александр Лебедев, 1-я дама - Вера Головина…»
        - Да кто их знает, - улыбается она и пожимает плечами. - Говорит, ты там как Павка Корчагин был на вороном коне.
        - Как Чапаев, тогда уж.
        - Егор, а ты изменился после того происшествия…
        После которого именно? Что-то происшествий этих дофигища в последнее время…
        - Это хорошо или плохо? - спрашиваю я.
        - Не знаю… Наверное неплохо… Но я тебя не узнаю иногда. Ты вроде как стал такой… Взрослый что ли… Даже не взрослый, а опытный. Как будто всё уже видел в жизни и знаешь.
        - Ну вот, а некоторые упрекают, что я наоборот, как пацан себя веду.
        - Нет, - качает она головой. - Кто эти некоторые? Бондаренко что ли?
        - Да ну тебя, с твоей Бондаренкой, - смеюсь я. - Платоныч мне недавно высказывал.
        Мы болтаем, пьём чай и едим пирожные.
        - На всякий случай, Наташ. Он, этот случай, разумеется, не произойдёт. Гарантирую с точностью девяносто девять и девять процентов, но, просто, чтобы мы плыли в одном направлении, хорошо? Если вдруг, кто-нибудь когда-нибудь спросит нас о том, что мы делали вчера после кино, мы ответим, что вышли из кинотеатра и, пройдя по Ноградской, свернули на Весеннюю. Там зашли в гастроном и в кафетерии пили кофе с молоком и ели коржики.
        - Думаешь, нас спросят? - спрашивает она хмурясь.
        - Нет, думаю, никто никогда не спросит. Просто мы должны предусмотреть любые даже самые невероятные возможности. Да? Ты понимаешь?
        Она кивает твёрдо, но во взгляде уверенности не имеет. Я слегка качаю головой.
        - Нет-нет, не думай, - быстро говорит она, поймав мой взгляд. - Я всё поняла и запомнила.
        - Там у магазина ещё такая смешная собачка была, типа болонки, всклокоченная и скандальная, да? Ты заметила?
        - Да, точно.
        - Ну и хорошо. Не беспокойся, ладно?
        Она снова кивает, а в прихожей раздаётся звук открывающейся двери. Ну ёлки. Батя. Дядя Гена крокодил. С ним мне не очень хочется встречаться, но что уж теперь…
        - Привет, пап, - вскакивает Наташка.
        Участковый останавливается в дверях кухни и смотрит на меня исподлобья бульдожьим взглядом.
        - Здравствуйте, Геннадий Аркадьевич, - говорю я.
        - Здорово, коли не шутишь, - отвечает он и переводит взгляд на дочь. - А ты чего в голом виде перед мужиком вертишься? Ну-ка быстро одеваться!
        - Ну, папа! - возмущённо восклицает Наташка и моментально делается пунцовой.
        - Да я ухожу уже, дядя Гена, - качаю я головой.
        Ну что он за человек такой!
        - Я забегал-то на минутку всего, Наталья и не ждала меня. Ладно. Пошёл я, а то ещё домашку делать, там выше крыши задали.
        Но иду я не домашку делать, а планы стоить. Планы партии - планы народа.
        - Есть хочешь? - спрашивает Платоныч.
        - Да я только что пирожных натрескался.
        - Пирожные - разве ж еда?
        - Барышень угощал, пришлось и саму приобщиться.
        Мы ужинаем пельменями. Это уже традиция.
        - Слушай, Егор, у тебя у мамы какой размер обуви?
        - Не знаю, а что?
        - Да нам «Саламандру» завезли. На манке, писк моды, как говорят. Надо?
        - Надо. И не только маме.
        - А тебе палец в рот ни-ни, я правильно понимаю? - смеётся он.
        - Правильно, дядя Юра, правильно
        - Завтра позвони и скажи, размеры.
        Постепенно, с болтовни мы переходим к важным вещам и я рассказываю Платонычу, чего хочу добиться.
        - В милиции у вас, кроме Баранова, есть кто-то?
        - Есть у Игорёши друг хороший в уголовном розыске. Он нам помогал пару раз.
        - Это замечательно, но все ключевые фигуры нужно переключать на себя. Первым делом нам нужно выстроить линию обороны. Причём она должна включать своих людей не только в БХСС, но и в «конторе».
        - В КГБ что ли?
        - Да, - киваю я. - С ростом оборотов неминуемо будет увеличиваться риск разоблачения. Поэтому, сами понимаете, что тут объяснять. Нужны те, кто будет прикрывать. Нужны люди и в партийных органах, причём на разных уровнях. Чтобы всех их коррумпировать, потребуется много денег. Стало быть нужно увеличивать продажи. Сейчас у вас кроме колбасы есть что-то ещё?
        - В настоящий момент пока больше ничего.
        - Сколько имеется магазинов, где мы можно распространять продукцию?
        - Три.
        - И они все в курсе целой схемы?
        - Ну да.
        - Нужно менять систему и отлаживать схемы продажи. Зачем всем рассказывать, как всё устроено? Нужно использовать их втёмную. И увеличивать количество точек, понимаете? Надо, чтобы один человек не знал больше того, что делает лично он. А то вон водительша всё мне по простоте душевной рассказала. В цех, опять же, любой желающий может войти. Непорядок.
        - Непорядок, но это не наша епархия, там райпотребсоюз.
        - Надо с ними как-то порешать. Если же мы выстроим и защитим собственные каналы дистрибуции, к нам потянутся и другие производители. А это, то что нам надо. Со временем мы сможем всех контролировать, не имея собственного производства. Улавливаешь мысль?
        - Непросто это, - покачивает головой Большак.
        - Непросто, конечно, но без превозмогания невозможно добиться результата. Мы как художники и музыканты должны будем превозмочь самих себя, но только так, чтобы другие нас не превозмогли, вон как с делом «Океана» получилось. Правильно?
        Большак не отвечает, лишь внимательно слушает.
        - Вертикальная структура оказалась крайне уязвимой. Выдернули кирпичик и всё посыпалось. И даже такая глыба, как министр Ишков, построивший всю рыбную отрасль с нуля, рухнул и превратился в прах. А он сорок лет этим делом руководил. У нас же такого запаса времени нет. Поэтому надо интегрировать в себя всех эффективных предпринимателей. Одного накроют, а другие продолжат работать.
        - Да сможем ли, Егор? Уж больно колоссальная задача вырисовывается…
        - Не знаю, дядя Юра, не знаю. Начинай с малого и достигнешь великого. Или не достигнешь. Помимо выстраивания линий сбыта, нужно предложить эффективные инструменты для инвестирования средств и вывода в другие валюты и юрисдикции. Сейчас куда можно деньги вкладывать? Набивать стеклянные банки золотыми изделиями? Нужно дать новую возможность и контролировать потоки, а в случае необходимости, полностью их перекрывать или перенаправлять туда, куда нужно нам.
        Большак ставит ещё кофе.
        - Нужна структура мафиозного типа. Сейчас каждый за себя, все тырят на местах, а общей организации нет. Вот её и надо построить. Но цивилизованно. Не рэкет, а реальные и нужные услуги. И только потом уже рэкет. Нужно выстраиватт свой силовой блок. А это, в ближайшей перспективе, афганцы. Ребята они неуправляемые, конечно, но ничего, найдём управу.
        - А это зачем? Ты хочешь с государством воевать? И что за афганцы?
        - Афганцы - это ветераны афганской войны. Скоро их станет очень много. Воевать не собираюсь, но защищаться буду. И не столько от государства, сколько от криминала. А в девяностых и армия может пригодиться. Без ЧВК никак не обойтись.
        - Это что за зверь?
        - Частная военная компания.
        - Наёмники что ли?
        - Да. Полноценные военные организации. Ну а пока у нас таких нет, защиту нужно будет организовывать с помощью силовых структур. В общем, давай Игорёшу и кого ещё сочтёшь нужным. Начнём планировать конкретные шаги по оптимизации существующих процессов. Ну и блатных, придётся использовать. Не очень хочется с этими ребятами связываться, но придётся. Есть одна конкретная идея. Расскажу потом. Можно звякнуть?
        - Звони, - соглашается Платоныч.
        Я набираю номер табачного Капитана.
        - Анатолий Семёнович, - говорю я. - Это Брагин. Получилось?
        - Взяли. Говорит, алиби у него, но это мы посмотрим. А ствол… Номер сбит. Баллисты проверяют уже. Саня там у нас один, уверен, что это нашего опера пистолет, там вроде как зарубка особая была. Убили опера полтора года назад… Так что, если экспертиза подтвердит… Ну, в общем, сам понимаешь. Ладно, Брагин, некогда мне.
        - Не благодарите, - говорю я, но в трубке уже раздаются короткие гудки.
        Поговорив ещё немного, я собираюсь уходить. Большак остаётся размышлять, действительно ли он хочет таких перемен и так ли сильна его решимость менять будущее.
        - Не бойся, дядя Юра, - говорю я ему на прощание. - То, что я наговорил, это задача максимум. Начнём же мы с малого, а там увидим куда идти и стоит ли вообще идти. Главное, осторожность. И вот ещё что, забыл сказать. Подумай, как тебе перебраться в министерство торговли. Поищи контакты в Москве. Начнём здесь, конечно, но все большие вопросы в столице решаются, а не в провинции.
        Времени уже много, но прежде чем идти домой, я решаю забежать к Лиде. Поднимаюсь и давлю кнопку звонка. За дверью раздаются непонятные звуки. Голоса, что ли. Дверь резко раскрывается и на пороге появляется она сама.
        Увидев меня, она быстро оглядывается, а потом, сделав страшное лицо, чуть слышно говорит:
        - Уходи! Уходи немедленно!
        Сказав это, она тут же начинает закрывать дверь.
        - Ошиблись! - кричит она через плечо.
        - Стоять! - раздаётся из глубины квартиры гневное рычание. - Стоять, бл*дь! Сюда иди, нах! Ё*рь твой, нах! Сюда! Сюда, я сказал!
        - Уходи быстро! - шепчет Лида и в этот момент дверь снова распахивается, на этот раз с такой силой, будто её срывает с петель Кинг-Конг.
        - Убью! - ревёт вуматину пьяный мужик. - Сюда иди, сука! Ах, ты сука!
        В этом невменяемом толстяке я узнаю майора Баранова. Лицо его покрыто испариной, а глаза красные, как у рака.
        - Ах ты ж сука! - ревёт он и поднимает руку с зажатым в ней пистолетом. - Кабзда тебе, малыш!
        14. Хоттабыч
        Здоровый дяденька, корпулентный, как говорится. Масса тела, как у вагона, гружёного углём. Под такого лучше не попадать, так что Лидке можно только посочувствовать. А пить столько нельзя, дорогой товарищ . Ты же облик человеческий теряешь. Итак не образец советского милиционера, а теперь-то вообще ужас.
        Я хватаю его руку и бью об косяк. Баранов тут же выпускает пистолет, но понять, осознал ли он потерю оружия или нет, невозможно. Зарычав, он вытягивает ко мне обе руки, желая, должно быть, стиснуть в смертельных объятиях.
        Меня, впрочем, подобные нежности не интересуют, поэтому я бросаюсь ему навстречу, подныривая под его щупалцы. Я случайно толкаю Лиду, она оступается и падает, а я оказываюсь за спиной у этого неповоротливого гоблина.
        Он медленно, как дирижабль или, скорее, как пышная перекаченная тётка на концертах AC/DC, начинает поворачиваться ко мне. Но я не даю ему опомниться и вскочив на спину, как ведьма на загривок Хомы Брута, обнимаю за шею.
        Собственно, никакие это не объятия. Я провожу удушение. И мне приходится ждать целых двадцать секунд, прежде чем его конечности обмякнут и сам он погрузится в глубокий сон. Он начинает заваливаться и главное здесь не оказаться под ним, как под павшей в бою лошадью.
        Он заваливается, перекрыв входную дверь, и мне приходится перекатывать его на бок, чтобы дверь закрылась.
        - Лидка! - хриплю я, - помогай, нефиг валяться.
        Она поднимается и подскакивает ко мне и вдвоём мы кое-как переворачиваем эту жирную тушу. Я подбираю разбросанную обувь и пистолет, и дверь наконец-то закрывается.
        - Ты что с ним сделал? - со страхом спрашивает она.
        - Загипнотизировал. Проснётся и станет пай-мальчиком. Не переживай, он всего лишь спит. Не слышишь что ли как дышит? Он всегда так, кстати?
        - А я-то откуда знаю, - зло бросает она.
        - Ну, мало ли, - пожимаю я плечами и аккуратно ставлю её сапоги на полочку.
        Пистолет я заворачиваю в тряпицу и запихиваю к себе в карман.
        - Эй! Ты чего творишь! Куда оружие!!! Положи обратно!
        - Куда обратно? - уточняю я. - На лестничную площадку? Так, пойдём-ка со мной на кухню. Чаю выпьем.
        - Егор, это не шутка! Верни оружие! Ты знаешь, что за это сесть можно? И хорошо так сесть!
        - Знаю, Лид, больше твоего знаю. Веришь?
        Она молчит.
        - Не веришь. Ну и ладно. Ты мне скажи, тебе отношения с этим боровом нравятся? Удовлетворяют тебя?
        - Да пошёл ты! Ты чего припёрся? Я тебе говорила, чтобы не приходил?
        - Ну конечно, что я, тут такие джентльмены ходят, благородные принцы. Высокие отношения и искренние, хоть и немного полигамные.
        Мы заходим на кухню и в свете розового плюшевого абажура я замечаю у неё синяк под глазом. Вот же урод.
        - Это он? - спрашиваю я, приподнимая её лицо за подбородок.
        Она резко отворачивается, подходит к столу, садится на табуретку и подперев лоб рукой, начинает плакать. Запрещённый приём… На столе стоит полупустая бутылка «Русской» и стакан. Рядом чёрный хлеб и открытая банка кильки в томате. Банкет, ёлки-палки.
        - Я с ним не сплю, - всхлипывая говорит Лида. - Один раз было, и что мне теперь удавиться? А ты чистенький, да? Ну, презирай меня, я же и с тобой тоже сношалась. Презирай…
        - Так, Лида, прекрати, - твёрдо говорю я. - Перестань. Я тебя не презирать пришёл. Я тебе помочь хочу. Ясно? Чего ему надо было? Чего припёрся?
        - Догадайся! Сказал, что если ему не дам, он мне всю жизнь переломает, ну и там подробности, как именно будет ломать. Я ответила, чтоб он шёл на три буквы, а он привёл железный аргумент, прямо в глаз, а потом стакан засосал, достал пистолет и орать начал.
        - Понятно. Тебе есть, где переночевать? В крайнем случае можешь у меня, но если есть, где, лучше моих предков без нужды не шокировать.
        - У меня тётка двоюродная в Рудничном живёт. У неё дом свой.
        - Значит поезжай к тётке.
        - Как я к ней в таком виде?
        - Скажешь, на задержании досталось. Придумай что-нибудь. Но сначала зайдёшь в травму, сделаешь рентген или чего там они скажут, то и сделаешь. Удостоверение покажешь и скажешь, нужно снять побои. Короче, бумагу такую сделаешь.
        - Для чего?!
        - Надо. Пистолет останется у меня. Отдам я ему, не бойся. Скажешь, что про пистолет не знаешь. И пусть меня ищет. Теперь бери лист бумаги пиши объяснительную на имя участкового, младшего лейтенанта милиции Рыбкина Г.А. Настоящим сообщаю, что вчера в девятнадцать-тридцать ко мне явился мой непосредственный начальник, звание, ФИО, в состоянии сильного алкогольного опьянения. В моём присутствии он выпил ещё полбутылки водки и начал дебоширить. Он нецензурно выражался и постоянно повторял, что потерял табельное оружие. Потом нанёс мне телесные повреждения средней степени тяжести и лёг спать. Ну или что-нибудь такое. Дату не ставь
        Лида прекращает всхлипывать и смотрит на меня, открыв рот.
        - Егор, ты дурак? Я такое писать не буду. Он же меня своими руками задушит. Да меня за такое вообще из органов выпрут.
        - Не бойся, эта бумага никуда не пойдёт, останется у меня. Но к тебе он больше на десять метров не подойдёт. Обещаю. Я всё сделаю. Пиши давай.
        Утром, когда выхожу из подъезда, Рыбкина уже ждёт и переминается с ноги на ногу. Блин, хоть бы раз раньше её выйти, неудобно прямо…
        - Привет, - улыбается она.
        - Привет. Опять опоздал?
        - Нет, это я раньше вышла.
        - У меня уже комплекс вины формируется, - смеюсь я. - Ты лучше начни позже выходить минут на десять.
        - Так в школу ж будем опаздывать.
        - Зато психологическое здоровье сохраним. Батя на работу ушёл?
        - Конечно, он рано уходит.
        - А он чем там по утрам занимается? В коморке своей сидит или по околотку ходит?
        - По утрам бумаги какие-то, пишет - отвечает Наташка.
        - Ну ладно тогда.
        - А чего?
        - Поговорить с ним желаю.
        - О чём? - удивлённо спрашивает она.
        - Да… посоветоваться хочу по одному вопросу. Надо место для тренировок найти подходящее. Надо мнение его спросить.
        - Да что он посоветует? Подвал или чердак что ли?
        - Не скажи, участковые много всего знают. В общем, я на литературу не пойду. Ты иди, а я с дядей Геной поговорю, ладно?
        - Так срочно прям? - смотрит она на меня, явно не понимая, что это за бред.
        - Ага, надо физруку сегодня ответ дать, а я забыл совсем. Вчера же виделись с отцом твоим и не спросил. Кстати, у тебя какой размер обуви?
        - Тридцать седьмой, - удивляется она ещё больше. - А что?
        - Да интересно просто, нога вроде такая же, как у меня, но у меня-то сорок второй.
        - Да ну тебя, - хлопает она меня ладошкой.
        Мы идём с ней в сторону школы, но дойдя до дома, на первом этаже которого располагается опорный пункт, я направляюсь в чертоги участкового, а Наташка двигает дальше.
        - Здрасьте, дядя Гена, - говорю я, заглядывая в его кабинет. - Можно у вас пару минут драгоценного времени украсть?
        Он сидит в убогой конуре с зарешеченным окном. Стол, стул, бежевый сейф с т-образной ручкой и торчащим ключом. Радио на стене. «Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново»…
        - За украсть и сесть можно, - угрюмо смотрит он на меня. - Ты почему не в школе?
        - Разговор есть довольно срочный. Конфиденциальный, к тому же.
        Я достаю из сумки бутылку «Пшеничной» и ставлю на стол. Занял у родителей. Пришлось насочинять разных небылиц, типа того, что это нужно для покраски какой-то там модели…
        - Неплохая попытка, - крякает Рыбкин. - Свататься что ли пришёл?
        Вопрос, признаюсь, огорошивает и я даже теряюсь, несколько мгновений не представляя, что на это можно ответить.
        - Так, молод же ещё… - наконец говорю я. - Нельзя свататься пока что.
        - Жениться нельзя, а свататься можно. Надо ж понимать разницу. А то задурил девке голову, она только про тебя и говорит. Егор то, Егор это, а вот Егор не то, что ты.
        Блин. Разговор принимает неожиданное направление. И, прямо скажем, нежелательное. Ну да ладно. Давайте всё-таки о деле.
        - Нет, я не за этим.
        - Смотри, Егорка, - буравит он меня взглядом. - Если Наташку мою обидишь, я тебе все бубенцы поотрываю. Вот этими самыми руками. Понял?
        Он показывает мне свои жилистые сильные руки.
        - Да, дядя Гена. Понял.
        - То-то. Ну, а чего хотел, если не жениться?
        - Хочу вам аферу предложить. Вы можете побыть плохим ментом ради увеличения семейного бюджета?
        - Не понял, - хмурится он. - Взятку что ли предлагаешь?
        - Вообще, взятка - это когда мало. А когда много - это уже бизнес. А я, собственно, предлагаю разовую махинацию с целью незаконного обогащения.
        Я достаю десять пятёрок и кладу перед ним. Он внимательно следит за моими манипуляциями, но к деньгам не притрагивается.
        - Это не всё. Сколько бы лично вы отдали за то, чтобы замять дело об утере табельного оружия?
        Он чуть приподнимает брови и, взяв кучку пятёрок, пересчитывает, вынимая каждую бумажку и долго разглядывая на просвет.
        - Явно не столько. Нет, в смысле, я бы и копейки не дал, но взять за такой залёт… уж явно не полтинник.
        Поговорив с Рыбкиным, я отправляюсь в школу. По пути из автомата звоню Большаку и делаю заявку на сапоги. Две пары тридцать седьмого и одну тридцать восьмого размера. Но на этом не останавливаюсь и размещаю ещё парочку заказов.
        Перед началом второго урока захожу в школу. Куртку в раздевалке не оставляю, потому как совершенно ясно, что с ней случится, останься она хоть на пару минут без присмотра. «Смотреть надо за вещами, когда в комнату входишь». Поднимаюсь на третий этаж и иду по запруженному коридору. Стоит обычный гвалт, носятся и орут мои собратья ученики. Мимо головы пролетает тряпка, сопровождаемая жизнерадостным криком:
        - Сифа!!!!
        Навстречу бежит класснуха.
        - Егор! Я тебя ищу!
        - А вот и я, Алла Никитична. Что я натворил?
        - Не знаю, что ты натворил, но, похоже, что-то серьёзное. Там опять к тебе из милиции. На этот раз очень суровый майор. Можно ли как-то своё сотрудничество с органами в свободное от школы время организовывать? Директор с тобой на эту тему желает поговорить.
        - Алла Никитична, я милицию не вызывал и не приглашал на беседу, так что у вас есть полное право не позволять ему встречаться со мной. Между прочим, я несовершеннолетний и без родителей никакие официальные действия со мной он проводить не может. А вот вы ему и потакаете, как раз.
        - Так, прекратить демагогию. Быстро помогаешь милиции и пулей на урок.
        «Но пуля-дура вошла меж глаз и на закате дня…» - всплывает в памяти песня из «Последнего дюйма». Классное кино было.
        Мы заходим в учительскую. Баранов красный как рак, с бодунища и под впечатлением от плохих новостей представляет собой ужасающую картину. Эпическую. Я едва заметно улыбаюсь, и он это видит.
        - К сожалению, - говорит моя классная, - мы можем позволить вам разговаривать не более десяти минут. Насколько я понимаю, ваша миссия неофициальная, да?
        Молодец класснуха, быстро схватывает. Майор набирает в лёгкие воздух, чтобы разораться, но вовремя соображает, что он в школе. Надо же, ещё и соображать может.
        - Андрей Михайлович, - обращаюсь я к находящемуся здесь Крикунову. - Вы позволите нам с майором в ленинской комнате поговорить? У красного знамени…
        Крикунов удивлённо оглядывает Баранова, потом меня и, пожав плечами, протягивает мне ключ.
        - Десять минут, - напоминает класснуха.
        Баранов едва сдерживается, но пока мы идём в комсомольскую комнату, не произносит ни слова, только шумно дышит, как вчера в прихожей у Лиды. Я прохожу и сажусь во главу стола. За мной стоит красное знамя с жёлтой бахромой.
        - Ты что себе думаешь! - сразу начинает орать он. - Ты знаешь, сколько ты получишь за это?! Я тебя укатаю по полной! Ты на малолетке сосать зае***ся! Ты, чмо маленькое. Ты думаешь тебя твои дружки покроют? Да я всю вашу шайку одним ударом завалю! Ты присесть не сможешь! Я тебе самолично фуфло разворочу! Ты у меня машкой будешь! Ты понял?! Сейчас вызову наряд и поедешь ты прямым ходом в петушатню! Ты понял меня?!
        - Понял, - отвечаю я. - Я понял, что ты обделался, майор.
        Я думал стать более красным невозможно. Но пределы человеческих возможностей воистину безграничны. Кажется, он как хамелеон, пытается сделаться неотличимым от знамени. Лишь бы его только удар не хватил. У меня на него планы, вообще-то
        - Ты! - дышит он огнём. - Щенок! Маленький вонючий кусок дерьма!
        - Пошёл вон, - тихо, но отчётливо произношу я.
        Не привык такое слышать? Его рука автоматически начинает шарить по боку в поисках кобуры.
        - Из огурца стрелять будешь? Иди выйди в коридор и постой, подумай, сбрось пар. А потом зайдёшь и скажешь то, что мне понравится.
        Он подаётся вперёд и опирается толстыми руками о стол.
        - Ты не знаешь, с кем связался, щегол, - хрипит он.
        - Знаю, - говорю я уверенно. - С самым тупым БХСС-ником в стране советов. А вот ты не знаешь. Твой микроскопический мозг просто не в силах это осознать. Да и чего от тебя ждать, если единственное, что ты можешь - это избить подчинённую, попытаться её изнасиловать, нажраться до свинячьего визга, устроить дебош и про**ать табельное оружие. Тупица, ты же теперь раб лампы. Хоттабыч, ёпта. А я кто? Не догоняешь? Ну да, зачем я спрашиваю. А я хозяин лампы. Так что, Хоттабыч, хочешь свой пистолетик?
        Он стоит набычившись, наклонив голову вперёд и из-под крышки у него, как у чайника вырывается пар. Кипят, кипят мозги.
        - Готовь пятьсот рублей, - продолжаю я. - И ещё сотку сверху за оскорбления, что мне пришлось от тебя выслушать. Ферштейн?
        - Чего?! - хрипит он.
        - Это по-немецки. Означает, понял, дебил? Да не бойся ты, заработаешь ещё. Если меня слушать будешь. Вечером сегодня в девятнадцать ноль-ноль приходи с деньгами.
        - Куда?
        Ну что, утихомирился, бегемотик? Вот и молодец. Выглядит он по-прежнему очень плохо но, по крайней мере, уже не сыплет проклятиями. Я называю ему адрес.
        - И приходите один, товарищ майор, - возвращаюсь я на рельсы привычного ему стиля общения. - Не усугубляйте своё положение. Быстро оформим сделку и пойдёте себе жить-поживать и добра наживать.
        После школы я иду на центральную базу промторга. Не на Южный, где я был устроен, а на Кузнецкий. Нахожу директора и получаю подготовленные для меня сапоги и остальные мелочи. Расплачиваюсь и тащу добычу домой. Наскоро обедаю, переодеваюсь в новый костюм и двигаю в горком.
        Заседание проходит в обычном порядке с пламенными речами и в духе некоторой противоестественности. Но в самом конце Новицкая вдруг хмурится и, обведя всех глазами, спрашивает:
        - А где Артём Стрельников?
        - Он заболел, Ирина Викторовна.
        - Заболел? Вы что, с ума сошли? И так спокойно мне об этом сообщаете? Это, товарищи мои дорогие, абсолютная безответственность. Вы что, не понимаете, что из-за этого у нас выступление перед медицинскими работниками горит? Вы актив или нет? Сейчас вы очень похожи на равнодушных людей, живущих по принципу «моя хата с краю». Это, товарищи, не по-комсомольски. Что с ним? Вы узнавали? Надо его сюда доставить.
        - Аппендицит, - отвечают члены актива. - Он сейчас на операции.
        - Ну, это уже ни в какие рамки не лезет. Нашли доклад?
        - Нет, Ирина Викторовна, - говорит рыхлая Катя и поднимается на своём месте. - Мы всё обыскали. Артём, наверное, доклад домой забрал, чтобы доработать.
        - Безобразие! - негодует Новицкая. - Найдите во что бы то ни стало. Поищите в машбюро. Может, он его в печать отправил.
        - Искали уже. Нет доклада.
        Наступает тишина.
        - Брагин, - Ирина вдруг обращается ко мне. - Ты же с Артёмом обсуждал доклад?
        - Ну, не весь, - отвечаю я, поднимаясь. - Только некоторые аспекты.
        - Значит сейчас вместе с Катей идёте и восстанавливаете всё, что сможете вспомнить по памяти.
        Задерживаться в мои планы не входит, но делать нечего. И я вместе с Катей иду восстанавливать доклад, вернее, писать новый. Через час заходит Новицкая, а ещё через час доклад оказывается в общих чертах свёрстан.
        - Ирина Викторовна, можно я дома доделаю? - спрашиваю я. - У меня сейчас через двадцать минут очень важная и серьёзная встреча в опорном пункте милиции. Я с участковым сотрудничаю по профилактике преступлений и никак не могу опоздать. Там у нас трудные подростки сегодня, и из ОБХСС майор придёт. Я уже опаздываю.
        Новицкая неохотно меня отпускает.
        - Ладно, - говорит она. - Мне тоже ехать нужно, а здесь практически всё готово. В восемь утра первым делом отдать перепечатывать, чтобы мы не оказались у разбитого корыта. Всё ясно?
        - Ясно, - киваю я.
        - Ну и хорошо. Тебе в какую сторону ехать?
        - На Демьяна Бедного.
        - Хорошо. Мне по пути, так что я тебя подброшу.
        Получается удачно и довольно эффектно. К опорному пункту я подкатываю на чёрной волге с крутыми номерами. Попрощавшись с Новицкой, выхожу наружу. Баранов уже на месте. Ну что же, хорошо.
        Дождавшись, когда машина уедет я подхожу к нему.
        - Это кто, Новицкая? - спрашивает он, но я не отвечаю.
        - Принёс? - спрашиваю я.
        - Принёс-принёс. Ты чего здесь встречу устроил? С таким же успехом можно было и на крылечке КГБ. Тут же ментовка.
        - Так нам же всё равно туда заходить.
        - Куда? - ошарашенно смотрит он.
        - Ну а что, вы думали, я у себя дома буду оружие хранить? - пожимаю я плечами. - Так что, давайте, товарищ майор, проходите в опорный пункт.
        - Куда? - снова спрашивает он.
        - Да-да, в опорный пункт. Всё правильно, проходите. Сейчас во всём разберёмся.
        15. Мой отряд
        Я иду вперёд, прокладывая дорогу через льды страха и неизвестности, сковывающие сердце майора Баранова. Он плывёт за мной массивной неповоротливой баржей.
        - Товарищ младший лейтенант, разрешите? - спрашиваю я, стуча в дверь.
        - Подождите, - отвечает он громко, резко и неприязненно.
        Я пожимаю плечами.
        - Подождём, - говорю смиренно. - Вы не торопитесь, товарищ майор?
        Тот только глазами стреляет. Проходит, наверное, минут пять и покрывшийся пятнами Баранов не выдерживает.
        - Брагин, - шипит он, - какого хрена ты творишь? Я тебя размажу, как таракана. Ты понял? Ну-ка, дай пройти.
        Он отталкивает меня в сторону и врывается в кабинет Рыбкина. Дядя Гена невозмутимо заполняет бумаги и даже не поднимает голову.
        - Лейтенант! - едва сдерживаясь, хрипит пребывающий в полуобморочном состоянии Баранов. - Что за балаган! Встать! Здесь старший по званию офицер!
        - Младший лейтенант, - поправляет его Рыбкин и смотрит внимательным проницательным взглядом.
        При этом он остаётся сидеть, даже не шевельнувшись.
        - Что у тебя здесь происходит?! - уже орёт майор. - Что ты здесь устроил?! Игры?! Вот я тебе внутреннее расследование устрою, тогда поиграешь у меня! Коррупцию развёл!!! Участвуешь в похищении оружия!!! Да я знаешь, что с тобой сделаю?! Ты у меня…
        - Да пошёл ты на х**, - перебивает его участковый спокойным и невозмутимым голосом и возвращается к заполнению бумаг.
        - Встать!!!
        Рыбкин, сохраняя полное спокойствие, снимает телефонную трубку и крутит диск, набирая номер.
        - Ага, - говорит он после паузы. - Прокопчук, это я. У меня тут нападение на участкового при исполнении, угрозы, попытка подкупа. Скорее давай… Ага… Высылай зондеркоманду…
        - Отставить! - выдыхает майор и необычайно быстро подскочив к телефону, бьёт своей толстой рукой по рычагам.
        - В опорный пункт, - по инерции договаривает дядя Гена и поднимает глаза на нависшего над ним Баранова. - Да ты садись, майор. В ногах правды нет. Садись-садись, я тебе покажу кое-что.
        Поколебавшись несколько секунд, Баранов садится на стул. Рыбкин выдвигает ящик стола и достаёт несколько листов бумаги. Раздаётся звонок телефона.
        - Младший лейтенант Рыбкин, - отвечает дядя Гена. - Я, да… Погоди, Прокопчук, не высылай пока. Я тебе позвоню, если что… Ага… Да, угомонился вроде. Не, ты бы видел, здесь такая туша, по почкам бесполезно. Ага…
        Положив трубку, он раскладывает перед собой бумаги.
        - Так… Ты значит, майор Баранов, так что ли? - спрашивает он и снова смотрит на майора внимательным взглядом. - Удостоверение попрошу.
        - Показывай уже, что там у тебя! - тяжело дыша отвечает тот и протягивает развёрнутую красную книжечку.
        - Хорошо, - говорит кивая Рыбкин. - Смотри сюда. Вот это заявление от гражданина Брагина Е. А. об обнаружении пистолета «Макаров» на тротуаре у жилого дома, по адресу…
        - Враньё! - кричит Баранов. - Он его украл!
        - Дата, время, адрес. Найденное боевое оружие сдано в ближайший опорный пункт…
        - Да у вас тут преступный сговор!
        - Так, - продолжает Рыбкин. - А это заявление от гражданки Седых, проживающей по адресу…
        - Какой Седых!!! - вопит Баранов.
        - Слушай, майор, - не выдерживаю я. - Хорош орать, как потерпевший, а то сейчас мы тебя в дурку перенаправим.
        - О нарушении общественного порядка, - невозмутимо продолжает участковый, - криках и пьяном дебоше в квартире номер…
        - Да ты с ума сошёл, Лейтенант! - не может успокоиться майор.
        - Дальше. Объяснительная записка от гражданки Пироговой Лидии Фёдоровны, лейтенанта ОБХСС, о нанесении побоев и попытке изнасилования со стороны майора Баранова, находившегося в состоянии алкогольного опьянения и утверждавшего, что по пьяни потерял табельное оружие.
        - Что? - голос майора прерывается, и он, кажется, начинает понимать, что ситуация несколько хуже, чем он ожидал и нахрапом её решить не удастся.
        - Тут копия медицинского освидетельствования гражданки Пироговой, полученная мной из городского травматологического пункта номер один. Пока всё. Но будет ещё мой рапорт о попытке оказать давление и предложить взятку, чтобы я не дал ход делу и совершил должностное преступление.
        - Какая взятка?! Я ничего не давал.
        - Ну и дурак, - пожимает плечами Рыбкин. - Шестьсот рублей на стол и свободен.
        - Да ты! - взвивается Баранов, но тут же осекается и молча сопит, пытаясь сообразить, что же ему делать.
        Наконец, он достаёт бумажник и вынимает из него двенадцать красивых зелёных пятидесятирублёвок.
        - Сука ты, лейтенант, - бросает он потухшим скучным голосом.
        - Оштрафую за брань, - усмехается дядя Гена. - Давай подтверждение, что ствол твой.
        Баранов качает головой и подаёт Рыбкину кусочек картона.
        - Как так? - удивляется тот. - И ствол на руках и карточка-заместитель?
        - Тебе какая разница? Номер совпадает? Всё. Давай ствол!
        - Больно ты разогнался. Бери бумагу, пиши. Я, майор Баранов В.Т. подтверждаю возврат личного оружия «ПМ» номер…
        - Чего?!
        - Пиши-пиши.
        - Ничего я писать не буду! Ты совсем охерел, лейтенант. Бери деньги и давай ствол.
        - Не будешь? - уточняет дядя Гена, забирая деньги. - Брагин, ты видел, он мне взятку предлагал? Приобщается к делу.
        - Пиши, Егор, заявление о том, что видел.
        - Б**дь! - стонет майор и тянется за листом бумаги.
        - Опять брань. Нецензурная, между прочим.
        Написав расписку в получении оружия, майор отдаёт бумагу Рыбкину, тот её забирает и внимательно читает. Потом, кивнув, достаёт из стола свёрток и передаёт Баранову. Тот быстро разворачивает его и проверяет номер и наличие патронов. Заметно немного приободрившись, он убирает пистолет под китель, встаёт и, ни на кого не глядя, идёт к выходу.
        - Хоттабыч! - окликаю его я.
        Он останавливается и смотрит на меня тяжёлым взглядом.
        - Если Пироговой слово не так скажешь, не говоря уже о том, чтобы пальцем притронуться, я эти бумажки, вместе с твоей распиской, тебе в гудок забью. И в таком виде лично Андропову пошлю. Он таких бл*ей, как ты любит. Его хлебом не корми, дай вашему министру подлянку кинуть. Оценил красоту метафоры, пёс? То-то. Ну давай, двигай. И не пропадай, смотри. Скоро увидимся.
        Он уже не в состоянии орать, поэтому просто выходит из кабинета, хорошенько шарахнув дверью.
        - Соточка моя, - говорю я Рыбкину, когда майор убирается прочь.
        - Не жирно тебе? - спрашивает он.
        - Дядя Гена, не наглей, а то намекну твоему Артюшкину, как ты вопросы решаешь.
        - Ох и хитрожопый ты пацанчик, Егорий. Смотри, не переигрывай. Андропов лишний был, он и так теперь пукнуть бояться будет.
        - Опять Егорий? - хмурюсь я. - Просил же так не называть.
        Он довольно ржёт.
        - Странно, а раньше нравилось. Ладно, держи. Полтяшок-то твой был. Так что не слишком много ты поднял. Учиться тебе и учиться ещё, зятёк. Но задатки имеются. Далеко пойдёшь, если правильных учителей выберешь. А Артюшкин твой мне вообще тьфу, понял? Нашёл, тоже мне, авторитета.
        Я забираю сотню.
        - Ладно, Геннадий Аркадьевич. Будем считать, первое дело наше совместное.
        - Первое - не первое, но ты смотри, с оружием не заигрывайся. Это может и боком выйти.
        - Дядя Гена, ты бумаги-то давай сюда, как договаривались. И, кстати, гони ещё полтинничек.
        - Охерел? - беззлобно спрашивает он. - Какой полтинничек?
        - Я там твоей Наталье сапоги достал, «Саламандру». Тридцать седьмой.
        - Чего? За полтинник? Да я за такие деньги воробья по городу загоняю. Есть в чём ходить, не барыня. Хочешь, сам дари. А меня не надуешь.
        - Жмот ты, дядя Гена. А раз так, ищи себе другого зятя. Мне жадный тесть не нужен.
        - Ну и дурак, - посмеивается он и убирает деньги во внутренний карман. - Желающие и без тебя найдутся.
        - Деньги, - говорю я, - лучше разменять. А то вдруг этот гусь номера переписал и чего-нибудь там замышляет. Вряд ли, конечно, но лучше перебдеть, так ведь?
        На этом мы расстаёмся. Я иду домой и беру одну коробку сапог для Наташки. Надо успеть расформировать весь этот домашний склад до прихода родителей.
        - Наташ, у тебя когда дээр? - спрашиваю я, входя к ней в квартиру.
        - Чего? - удивляется она.
        - День рождения когда?
        - Ты серьёзно? - делает она обиженное лицо. - Не помнишь?
        - Тут помню, тут не помню, - отвечаю я словами фальшивого Доцента из «Джентльменов удачи». - Ты специально подчёркиваешь мою ущербность?
        - Ой, прости. Просто… - она замолкает, не зная, что сказать. - Десятого сентября.
        - Ты дева что ли?
        - Какая ещё дева? - немного розовеет она.
        - По гороскопу дева?
        - А, ну да…
        - А что я тебе подарил в последний раз?
        - Бюст Ленина, - отвечает она чуть запнувшись. - И конфеты.
        - Чего? - я начинаю смеяться. - Бюст Ленина? Вот я дурачок. Это наверное шутки ради было?
        Она тоже улыбается.
        - Такими вещами не шутят, - говорит она назидательно.
        - Понятно всё со мной. В общем держи, наконец-то твой настоящий подарок пришёл.
        - Ты чего, какой подарок? Откуда пришёл?
        - Будем считать, посылка с «Али-экспресс» задержалась.
        - Иногда, - говорит она, - я вообще не понимаю, что ты говоришь.
        - Неважно, - машу я рукой. Примерь.
        Я протягиваю ей белую плоскую коробку и её глаза становятся огромными от удивления.
        - Это что? - спрашивает она.
        - Ну смотри сама, - улыбаюсь я.
        - Это мне? Ты с ума сошёл? Немецкие? Нет… Мне отец не разрешит их взять.
        - Уже разрешил. Так что не переживай.
        - Где ты их взял? - шепчет она. - Какие красивые… На манке…
        В голяшке сапоги оказываются немного свободными, но радости и восхищению Рыбкиной нет предела. Она неловко меня обнимает и чмокает в щёку. Эх, Наташка-Наташка…
        - Пойдём, я тебя чаем с вареньем напою, - говорит она и тянет меня за руку.
        - Японцы говорят, что мужчина, который любит сладкое, подобен женщине.
        - Чепуха какая, - смеётся она. - Чушь. Ешь смело, если тебе нравится. Мы же не японцы.
        А мне не слишком-то и нравится, если честно. От сладкого тошнить начинает.
        - Не могу, Наташ, - отнекиваюсь я. - Мне идти надо. Я с Платонычем встретиться договорился.
        - Опять со своим Юрием Платоновичем. Ты к нему, как на свидания бегаешь.
        - Он меня в шахматы играть учит. Мне для головы полезно.
        - Ну ладно, - вздыхает она. - Если полезно, иди, а то тут помню, тут не помню.
        Я ухожу, но иду не к Платонычу. Я захожу домой, беру коробку и другую мелочёвку и несу Лидке.
        - Привет, была сегодня на работе?
        - Нет, - машет она головой. - Сказала, заболела. Надо будет справку делать. Никого нет в больнице?
        - Поискать-то можно. Да только зачем? Ты в травме почему не взяла?
        - Ну ты что, не сечёшь? Чтобы все знали, что у меня побои?
        - Пусть этот козёл сам решает. Он звонил?
        - Ну естественно звонил. Я приехала утром, боялась домой зайти, вдруг он здесь ещё. Но нет, к моему приезду уже уехал. Я закрылась на все замки и сидела тряслась. Он примчался. Видать увидел, что пистолета нет. Я не открыла. Орал, матерился на весь подъезд. Потом свалил. Через пять минут позвонил из автомата. Орал опять, что убьёт, уничтожит, ну и всё такое. Где мой пистолет? Я тебя посажу! Ты шлюха! Ты проститутка и б*дь! В общем в таком духе всё. Я сказала, чтобы он у тебя спросил. Он чуть не взорвался, но звонить перестал. Так думаю, на тебя переключился. Но ты сам сказал, чтобы я на тебя валила.
        - Да, сказал. Всё правильно. Не переживай. Всё, я с ним порешал. Будет как шёлковый теперь. Можешь смело смотреть ему в глаза. Если он опять орать начнёт, сразу мне звони. Поняла? Ну-ка покажи свой фингал.
        Я беру её голову в руки. Да, выглядит так себе, хотя могло быть и хуже, причём значительно хуже.
        - Да он всегда орёт, - говорит Лида и отводит мои руки.
        Ей неприятно, что я осматриваю её, как доктор, как знаток, выбирающий лошадь.
        - Теперь, Лидия, - говорю я, - ответь на вопрос. Ты чего хочешь?
        - В смысле? - хмурится она.
        - От жизни чего ожидаешь, званий и должностей или денег и драйва?
        - Какого ещё драйва? - не понимает она.
        - Ну типа, жить хочешь по кайфу или по уставу? Если служишь по уставу, завоюешь честь и славу.
        - Давай по кайфу, но чтобы и с уставом не конфликтовать.
        - Хитрая ты девка, - киваю я. - Мне такая и нужна. С этой минуты поступаешь в моё распоряжение. Поняла? Теперь я твой начальник и отец родной, а Баранов чистая формальность.
        Она усмехается:
        - Хороший ты парень, Егор. Нескучно с тобой.
        - Да тебе и без меня весело. С таким-то начальником непосредственным.
        - И в постельных делах ты не по возрасту развит, - продолжает она, будто не слыша моих слов. - Да вот только жизни не знаешь.
        - Это ничего, узнаю ещё. На вот держи, принёс тебе кое-что.
        Я отдаю ей сапоги.
        - Это чего?
        - Будешь ты первой модницей в моём отряде.
        - В каком ещё отряде? - спрашивает она, полностью переключая внимание на мой подарок.
        - Отряд девственниц-самоубийц.
        - Значит, я тебе не подхожу, - отвечает она как бы между делом, вытаскивая картонные вставки из голенищ. - Это мне что ли?
        - Тебе, голубка моя, тебе. Обувайся.
        Она повинуется.
        - Кажется, жизнь по кайфу начинается, - хмыкает Лида. - А как ты размер-то узнал?
        - Да мне одного взгляда на ножку твою достаточно было, чтобы понять, - привираю я, утаивая, что посмотрел вчера размер на подошве её сапог, разбросанных по прихожей.
        - Казанова…
        Как же мало человеку для счастья надо. Ох и фрукт же ты, Лидка. Обула сапоги импортные и уже все барановы забыты.
        - Это не всё ещё. Вот тебе сто рублей.
        - Зачем? - замирает она.
        - Расскажу, не торопись. Вот крем тональный «Балет», пудра «Ланком». Цвет какой был, такой и взял, так что не обессудь. И вот ещё, очки.
        Я протягиваю ей югославские «капельки-макнамары» с градиентным переходом от тёмного к светлому. Не «хамелеоны», но почему-то называемые «хамелеонами».
        Глаза у Лидки разгораются, как у нибелунгов, при виде золота Рейна. Из поникшей девицы, раздавленной неудачами и физической болью, она превращается в возбуждённую манекенщицу под кайфом.
        Я смотрю на её красивые руки с аккуратными клеймами прививок, крепкую упругую грудь, упакованную в простой элегантный сарафан, длинные стройные ноги облачённые в немецкую «саламандру» и опьяневшие от удовольствия глаза, спрятавшиеся за дымчатыми стёклами. Удивительно, как же быстро она ожила. Вот, что значит, попала в свою стихию.
        - Это всё не бесплатно.
        - Все вы мужчины такие, - с разочарованием выдыхает она и снимает очки.
        - Я дам тебе задание. Но оно тебе понравится. Я надеюсь.
        - Что за задание? Застрелить Баранова?
        - Нет, - смеюсь я. - Ещё рано. Завтра днём замажешь следы побоев, наденешь очки, модные сапожки, джинсы, ну или что-то другое фирменное, и пойдёшь в бар в «Солнечном». Знаешь где?
        Она кивает.
        - Была там?
        Мотает головой.
        - Ну вот, теперь будешь ходить туда регулярно. Пока делать ничего не надо. Просто придёшь и закажешь коктейль. Посидишь полчасика и уйдёшь. Послезавтра ещё сходишь. Если вышибала не будет пускать, скажешь, что хочешь сделать ставку. Ставку действительно сделаешь. Поставь десять рублей на девятое февраля на счёт… На любой счёт в нашу пользу. Поняла?
        Она внимательно смотрит и ничего не отвечает.
        - Сиди, секи что к чему, запоминай людей. Деньги не мотай, но и не зажимайся, будто сниматься пришла. На знакомства не напрашивайся. Ясно? Если увидишь меня, сделай вид, что мы не знакомы. Будь привлекательной загадочной незнакомкой, но разговаривай дружелюбно, без стервозности. Гут?
        Я подробным образом информирую Лиду и объясняю всё, что ей предстоит делать.
        - А Баранов? - спрашивает она. - Как с работой быть?
        - Ну, так ты же пока на больничном. Вот и воспользуйся этим, а дальше видно будет. Ну всё. Я пошёл.
        - Ты… - она удивляется. - Ты не останешься что ли?
        - Нет. Я не хочу, чтобы ты спала со мной из чувства благодарности.
        - Я… - Лида запинается. - Я не из благодарности… Я сама хочу…
        - У меня ещё дела, - говорю я. - А тебе надо отдохнуть. Завтра ты должна выглядеть так, чтобы у всех встало на тебя.
        - И у тебя?
        - В первую очередь.
        Выйдя от Лиды, бегу в бар. Игра будет завтра ночью по нашему времени. По телеку её всё равно не покажут, в программе нет.
        Должна быть трансляция по радио, но бар в это время будет закрыт. Так что можно приходить послезавтра утром и спокойно получать свой выигрыш. На этот момент пул составляет шестьсот тридцать рублей. Сумма далеко не астрономическая, но и не маленькая. Для первого раза очень даже ничего.
        - Здорово, господа незаконные предприниматели, - приветствую я Каху и Рыжего. Ну как вы тут поживаете? Небось похоронили уже меня в который раз?
        Они действительно смотрят на меня, как на призрака.
        - Учишь вас, учишь. А вам всё не впрок. Тупые что ли? Говорю открытым текстом, не пытайтесь меня поиметь, я вас сам поимею, да так, что мало не покажется. Если не можете понять, просто запомните.
        - Ты о чём это? - как бы удивляется Каха.
        - Ладно, - отвечаю я, - проехали. Во сколько послезавтра за выигрышем приходить? Утром?
        - Какой выигрыш? - вступает Рыжий. - Мы решили за эту игру выигрыш не выплачивать.
        - Чего? Как это не выплачивать? С ума что ли сошли?
        - Так, ты обороты сбавь для начала. Выплат не будет. Въехал?
        16. Привет участникам конференции
        Я смотрю на Рыжего и он мне не нравится. И Каха не нравится. Они оба мне крайне неприятны. Надо поскорее их сдать табачному капитану. Но для этого нужно с ними проводить больше времени и втереться в доверие. А этого совсем не хочется. Вот просто совершенно.
        - А с какого перепугу не будет выплат, можно спросить?
        - А с такого, - надменно объясняет Рыжий, - что это наша игра и наши правила. Мы так решили.
        - Каха, - говорю я пока ещё спокойно. - Этот парень явно не догоняет как делать бизнес. Ему важно не бабок нарубить, а продемонстрировать, что он очень и очень крутой хер с горы. Но ты-то вроде соображаешь нормально, не как гопник, а как предприниматель. В чём дело-то?
        - Я не понял, это чё за наезд? - расширяется Рыжий. - Ты недоволен чем-то?
        - Конечно, недоволен. Чем я могу быть доволен? Ты взял мою сотню, положил себе в карман и не собираешься отдавать. Ты дал обязательства и нарушил их. Причём не в силу непреодолимых обстоятельств, а лишь потому, что что тебе в голову что-то ударило. Моча, должно быть.
        - Ты, в натуре, фильтруй базар, Бро.
        - Мы просто подумали, - говорит Каха, - что если перенесём пул на следующую игру и тем самым его увеличим, игрокам будет интереснее, потому что банк будет больше.
        - Вот вы, мля, даёте. А вы меня спросили? А других игроков? И как вы высчитывать коэффициенты будете?
        - А у тебя губа не треснет? - бросает Рыжий. - Схера ли тебя вообще спрашивать?
        - Потому что, Рыжий, сам ты, похоже, вообще ничего не просекаешь. Поэтому бесконечно говоришь глупости. Без обид, но тебе рановато бизнесом управлять, честное слово. Не будешь розыгрыш проводить? Ладно. Бабки мои отдавай и больше меня здесь не увидишь.
        - Да я ещё своих добавлю, чтоб ты не возвращался, - лыбится он.
        - Отлично. Штукарь с тебя. За нарушение обязательств. И остальные так же сделают. Так что недолго вам здесь ставки принимать.
        - Штукарь? Да пошёл ты.
        - Кажется, ты всё делаешь, чтобы вас отсюда попёрли. Ну хорошо, рыжий гений. Будешь ещё уговаривать эту штуку принять. Потому что я вас отсюда выпну и своего представителя посажу. А ты будешь всем втирать, какой я редиска, нехороший человек. Да вот только тебе никто уже верить не будет, ты же слову своему не хозяин. Чао, умники.
        Я встаю из-за стола и иду на выход. У двери меня догоняет Каха.
        - Бро, постой. Да погоди ты. Мы же не решили ещё. Просто была такая идея.
        - Серьёзно? Напарник твой выражает стопроцентную уверенность, тебе не кажется?
        - Да-а-а… Это так, не бери в голову. Но ты же сам говорил, что увеличение пула будет привлекать людей.
        - Если я проиграл, то мне понравится, если часть моих денег вернётся в банк и у меня будет шанс их вернуть. Но если ты просто взял мою сотню и сказал, что выплат не будет, нахрена мне такая игра? Организаторы мутные и их не поймёшь, правила непрозрачные. Пойду-ка я в спортлото лучше поиграю. И то шансов больше. К тому же вы набрали на мелких ставках больше шестисот рублей. Это прям нормально так, дофига народу. И всех обломишь? А если там будут выигравшие ставки? Не, так делать значит копать себе могилу. Хана вам, не будет народ играть. Думай сам, Каха, ты чувак неглупый.
        Я ухожу. Если они всё-таки сделают, как решили, это будет конец всем надеждам. Придётся податься в управдомы.
        - Егор, откуда это? - встречает меня мама и голос её звучит встревоженно.
        - Эти сапоги, - отвечаю я, помог мне купить Юрий Платонович. Ты же знаешь, он занимается распределением промышленных товаров и, поскольку родственников у него нет, он оказывает братскую помощь другим людям, тем, кому симпатизирует.
        - Сколько это стоит? Мы не можем себе этого позволить! Только что куртку тебе подарил, теперь мне сапоги.
        - Он не подарил. Я за них заплатил. А куртки распространяются бесплатно, я же объяснял.
        - Сколько они стоят? - строго спрашивает она.
        - Но я-то тебе их дарю, поэтому цену говорить не буду.
        - Они стоят больше ста рублей. Откуда у тебя такие деньги?
        - Мам, ну ты что, если бы они стоили больше сотни я бы и не смог их купить. Моего заработка хватило. Так что не беспокойся.
        - Что значит не беспокойся! Андрей, ну скажи ты ему!
        - Анют, - вступает отец, - а чего я ему скажу? Парень взрослый. Заработал матери на сапоги. Ну, молодец, сын. Я тобой горжусь. Единственное, что я могу добавить, очень сожалею, что пропустил несколько лет его взросления. Ну, я каждое утро себе это говорю, когда просыпаюсь. И когда спать ложусь, тоже. Я эти годы выжечь хочу из себя, понимаешь? Каждый день, когда был не с тобой, Ань. Хочу, чтобы вы оба знали.
        - Андрей… - голос у матери начинает дрожать. - Ну… Ну, ты… Я ж не про это.
        - А я про это. Я про другое не могу. Знаю, ты меня простила, а я себя ещё нет. Так что молодец, Егорка, что о матери в первую очередь думаешь. Держи пять.
        В общем, спасибо, папа. Разборки из экономического русла перетекают в мелодраматическое. Ну, и… респект, батя, и уважуха, как говорили в дни моей типа молодости. Я б так, наверное, не смог, а ты вот могёшь.
        - Мам, вот слушай что мужчина говорит, - улыбаюсь я. - Примерь уже.
        - Ой, ты-то помалкивай. Мужчина говорит.
        Она сокрушённо качает головой, но достаёт из коробки чёрные сапожки. Шикарные, ничего не скажешь.
        - Берет прекрасен, - цитирую я Каневского из «Трёх мушкетёров» и прикрываю глаза рукой, словно боюсь ослепнуть от этой красоты.
        Действительно хорошо. Впрочем, я уже две примерки сегодня лицезрел. Всем сёстрам по серьгам, как говорится. Только Таня у меня без сапожек осталась. Давно я её не видел, кстати. Надо бы навестить. Я смотрю на маму. Эффект новизны утрачен, но что хорошо, то хорошо. Сапоги сидят идеально.
        Я ужинаю и принимаюсь за доклад. Завтра утром школа отменяется. Комсомольская работа не терпит помех, всё ненужное должно быть отринуто ради светлой цели. Какой? Известно, какой. Наша цель - коммунизм.
        Ничего, что восьмидесятый уже наступил, а его пока ещё не построили. Какие наши годы. От каждого по - способностям, каждому по - потребностям. Эх, что мне стоило перенестись туда, где этот лозунг уже реальность? Вот бы жизнь началась. Как говорил Василий Иванович в анекдоте, и тут мне как начало везти…
        Работа над докладом тянется до поздней ночи. Родители уже ложатся в постель, а я всё сижу в спальне и чахну над страницами текста. Зато утром прибегаю в горком раньше всех и уже перед началом рабочего дня стою у дверей машбюро.
        - Барышня, умоляю, это лично для Ирины Викторовны, сделайте, пожалуйста, в первую очередь, иначе нам всем не сносить голов.
        Барышня предпенсионного возраста недовольно смотрит на меня поверх очков, но принимает исписанные листы и молча начинает стучать по клавишам.
        - Брагин! - окликает меня Новицкая, когда я иду по коридору. - Ты почему опаздываешь?! Лена тебя обыскалась уже! Я же велела быть как можно раньше! Ты доделал доклад?
        - Доброе утро, Ирина. Викторовна. Доклад уже допечатывают. Через полчаса будет у вас на столе.
        Она останавливается и внимательно меня осматривает.
        - А ты молодец, - наконец выносит она свой вердикт. - Хорошо, раз так. Как будет готов - немедленно ко мне.
        - Слушаю и повинуюсь.
        Она смотрит без улыбки, строго и даже будто чуть разгневанно, но ничего не говорит. Потом, чуть качнув головой, поворачивается и идёт дальше по своему маршруту, а я бегу к Ленке Ивановой.
        - Ну ты где! - набрасывается она на меня. - Тебя Новицкая с потрохами съест. Где доклад?
        - Печатается. Скоро будет уже.
        «Раз, два, три - хорошая погода!
        Посмотри, снежинок миллион.
        Раз, два, три. Почему я счастлив?
        Потому что я в тебя влюблён», - едва слышно напевает радио.
        - Ну ладно тогда. Надо было сначала мне показать, а то вдруг ты там накуролесил чего-нибудь.
        - Лен, ты «Приключения Васи Куролесова» читала?
        - Дитя, совсем дитя, - качает она головой. - А погляди ж, доклад первому секретарю пишет.
        - Лен, - продолжаю я, - а у тебя парень есть?
        Она ржёт в голос.
        - Нет. У меня муж есть. Так что, ты поосторожней со мной.
        - Муж объелся груш.
        - Откуда ты взялся такой, а?
        - Из того же места, что и все берутся, - говорю я серьёзно. - Ты в курсе, как это происходит?
        - Так, всё, ты настоящий член бюро. Доказал. А теперь возвращайся к машинисткам и не смеши меня больше. Мне ещё работать.
        И я возвращаюсь. Беру доклад и бегу к Новицкой. Секретарь не пускает. Могучая дама лет пятидесяти, полная жизни и жизненных соков. На голове у неё волосяная нашлёпка, как у учительницы первых классов. На носу маленькие очки. Для чтения.
        - Мне нужно передать доклад. Это архиважно. И неимоверно срочно.
        - Оставляйте, я передам, - говорит секретарша безо всяких эмоций.
        Что делать, я отдаю ей один экземпляр и сажусь на стул для посетителей.
        - Идите, молодой человек, - заявляет она.
        - Но я хочу дождаться, когда вы занесёте бумаги, - проявляю я настойчивость.
        - Занесу, когда закончится совещание. Идите, не мешайте работать.
        - Но Ирина Викторовна велела, чтобы я лично доставил бумаги сразу, как они будут напечатаны.
        - Доставим.
        - Чтобы я лично доставил.
        - Слушай, парень, - не выдерживает она, - шуруй отсюда! У нас тут каждая бумага важная. А я вот сейчас вызову дежурного и он тебя взашей вытолкает. Доходчиво объясняю?
        - Простите, а вас как зовут?
        - Меня не зовут. Понял? Лучше не зли.
        В этот момент раздаётся звонок и секретарша снимает трубку с большущего ящика с кнопками.
        - Слушаю, Ирина Викторовна… Брагина? А где… Да, поняла, у Ивановой. Хорошо…
        Не дожидаясь, пока всё прояснится, я подхватываю свой доклад со стола и двигаю прямо к двери Новицкой.
        - Куда?! - громогласно взывает ко мне секретарша.
        Я останавливаюсь, прикладываю руку к сердцу и склоняюсь в лёгком полупоклоне.
        - Разрешите отрекомендоваться, - говорю я. - Егор Андреевич Брагин. Всегда к вашим услугам.
        Секретарша стоит у своего стола, уперев кулаки в крепкие бока.
        - Ну, Брагин, - говорит она, качая головой. - Ну, проныра. Заходи. Ждут тебя.
        Я открываю дверь и вхожу в огромный кабинет, отделанный полированными мебельными панелями. Стены украшены портретами вождей. За столом восседает Новицкая, а по сторонам длинного стола для совещаний, с важными лицами сидят строгие дяденьки и тётеньки. Все они внимательно на меня смотрят.
        - Брагин, - обращает на меня сердитые очи первый секретарь. - Сколько можно ждать?
        - Ирина Викторовна, - уверенно парирую я. - Я уже полчаса в приёмной нахожусь. По первому зову я здесь.
        - Давай, - говорит она и протягивает руку. - Оставайся в приёмной. Понадобишься ещё. Будь там.
        Буду, как не быть… Выхожу и снова усаживаюсь на стул.
        - И что ты за Брагин такой? - спрашивает суровый секретарь. - Чьих будешь?
        - Новый член бюро, - отвечаю я.
        - Член, значит, - кивает она. - Ну и чего ты сидишь, член бюро?
        - Жду, когда кто-нибудь назовёт вас по имени, чтобы узнать его тайну.
        Она цыкает и слегка качает головой.
        - Эльвира Марковна.
        - Рад с вами познакомиться, Эльвира Марковна, - улыбаюсь я.
        - Рад он. Ну? И чего ты всё ещё здесь? Узнал мою тайну? Можешь спокойно удаляться.
        - Не могу пока. Буду за вами наблюдать.
        Из кабинета начинают выходить участники совещания.
        - Брагин! - выглядывает из двери Новицкая. - Заходи.
        Я повинуюсь.
        - Значит так. Прочитать не успеваю. Едешь со мной.
        Она окидывает меня взглядом, проверяя внешний вид и, кажется, остаётся вполне удовлетворённой.
        - Эльвира, машину, - бросает она и выходит из приёмной. - Брагин, за мной.
        Мы выходим из здания и садимся в чёрную волгу. Ирина на переднее сиденье, я - за водителем, чтобы мы могли друг друга видеть.
        - Так, читай вот отсюда, где подчёркнуто, - говорит она и передаёт доклад, а сама открывает папку и начинает подписывать лежащие перед ней бумаги. - Давай-давай, читай скорее, тут ехать-то не больше пяти минут.
        Я начинаю читать с чувством, толком, с расстановкой.
        - Давай без выражения, скорее, - прерывает она.
        Ну оке, начинаю тараторить, как автомат.
        - Хорошо, - останавливает она, когда мы подъезжаем к театру оперетты. - Выходим.
        Мы стремительно, как Пётр Первый на картине Серова, идём к центральному входу, над которым красуется плакат:
        «Приветствуем участников XII областной конференции медиков!»
        В фойе нас встречают и ведут по боковому холлу.
        - Ир, - шепчу я, когда нас никто не слышит. - Я твой оруженосец?
        Она резко останавливается и так же резко поворачивается ко мне. В её взгляде я читаю злость. Вот же кошка камышовая, рысь и тигрица. Клеопатра.
        - Что ты сказал? - переспрашивает она с угрозой.
        Я выдерживаю её взгляд, не тушуюсь, не краснею и не падаю в обморок, а просто улыбаюсь так, что мне бы позавидовал и артист Александр Петров. Она ничего больше не говорит и идёт дальше.
        Мы заходим в большую комнату рядом со сценой. Здесь уже довольно много людей, и я никого из них не знаю. Почти никого. К нам подходит Валентина Куренкова, та самая, что была у нас на школьном собрании.
        - Здравствуйте, Ирина Викторовна, - говорит она и кивает мне. - Привет, Егор.
        Новицкая снова поворачивается ко мне и снова испепеляет взглядом, правда теперь в этом взгляде сквозит любопытство.
        - Вы знакомы? - спрашивает она.
        - Ну а как же, - спокойно отвечаю я. - Комсомол соединяет все пламенные и беспокойные сердца, и за это мы ему очень благодарны.
        Куренкова улыбается. Левая бровь Новицкой чуть-чуть приподнимается.
        - Валя, - говорит она, - мы толком и поговорить с тобой не успели. Поздравляю тебя с новой должностью. Это очень почётно, но ещё и ответственно. Не забывай, быть первым секретарём райкома непросто. Нужно не только организовать работу, но и во всём быть примером для своих товарищей. Я слышала, ты хочешь Крикунова к себе взять. Он работник толковый, но нужно обязательно узнать мнение товарищей с места работы.
        - Вот, - отвечает Куренкова, - Егор его очень хвалил, будто в женихи прочил.
        - Андрей Михайлович, - подтверждаю я, - действительно очень грамотный и надёжный человек. Верный ленинец.
        - Давай только без этих заскорузлых штампов, Егор, - отрубает Новицкая.
        - Ирина Викторовна, здравствуйте! - громко и радостно обращается к ней крупный человек лет шестидесяти. - Огромное спасибо, что выбрали время и приехали на нашу конференцию. Большая честь для нас, очень большая.
        - Поставьте моё выступление вначале, - говорит она. - А то я спешу. Хорошо?
        - Конечно-конечно, не беспокойтесь, в самом начале.
        - Прошу членов президиума на сцену, - раздаётся голос от двери.
        - Жди здесь, - коротко распоряжается Ирина и я в ответ киваю.
        На столе, покрытом белой скатертью, стоит несколько бутылок «Нарзана». Я наливаю себе полстакана и с удовольствием выпиваю шумящую, солоноватую воду. Из зала доносится шум аплодисментов.
        - Слово для приветствия участников двенадцатой областной конференции медицинских работников предоставляется первому секретарю горкома ВЛКСМ товарищу Новицкой Ирине Викторовне.
        В этот момент со стороны фойе в комнату заходит несколько девушек и среди них я вижу Таню. Рыжие волосы, улыбающееся лицо. Ёлки… Вот по кому я соскучился.
        - Татьяна! - окликаю я её.
        - Егор? - удивляется она и подбегает ко мне. - А ты что здесь делаешь?
        - Тебя разыскиваю, - улыбаюсь я. - Где, думаю, моя Таня? Как ни приду к ней, дома никого нет. Прячется, скрывается, увиливает от встречи.
        Я обнимаю её и чмокаю в висок. Вдыхаю её свежий аромат и даже зажмуриваюсь от удовольствия. Утренняя роза. Остальные барышни с любопытством на нас поглядывают.
        - Ты как здесь оказалась? - спрашиваю её, выпуская из объятий. - Делегат конференции?
        - Делегат? - хохочет она. - Нет, конечно. Мы тут как стюардессы, что-то приносим, кого-то провожаем, цветы вручаем и грамоты подаём. Согнали со всех больниц города.
        - Ну, для таких целей самых красивых девушек выбирают, да? Ты когда дома-то будешь, когда прийти к тебе можно будет?
        Из зала доносятся очередные аплодисменты.
        - Сегодня вечером приходи. Я после конференции совершенно свободна.
        - Боюсь, она закончится не слишком рано. Но попытаться можно. Значит, я попытаюсь поймать тебя после всего этого праздника жизни.
        - А всё-таки, что ты здесь делаешь? - любопытствует она.
        - Меня ждёт, - раздаётся за нашими спинами голос Новицкой. - Брагин, уходим.
        - Здравствуйте, - кивает Таня.
        - Ну ладно, Танюш, до вечера, - говорю я и снова её чмокаю.
        Мы выходим в пустое фойе и идём к выходу. Новицкая двигается энергично и целеустремлённо. Я следую за ней. Вдруг, она резко останавливается и я едва не налетаю на неё. Она поворачивается ко мне, хватает за галстук и приближает своё лицо практически вплотную к моему. Я чувствую её дыхание, касающееся моего лица.
        - Никакого аморального поведения я не потерплю, - с тихой злобой шепчет она. - Понятно?
        - А что здесь амораль… - начинаю возражать я, но она меня перебивает.
        - Кто это такая?
        - Что?
        - Я тебя спросила, кто это такая? - очень чётко проговаривает она каждое слово.
        17. Боевой кулак организации
        Я смотрю в глаза Новицкой и вижу в них полыхающий огонь дикого, бескрайнего и совершенно необузданного космоса. Изумрудный лёд комет и чёрные дыры небытия.
        - Это медицинская сестра, выходившая меня после травмы, - объясняю я. - Следы, кстати, вот они, всё ещё отчётливо видны на голове.
        Я поворачиваюсь и пальцем показываю шрам, видимый из-под волос.
        - Как её зовут?
        - Татьяна.
        - Фамилия?
        Я пожимаю плечами.
        - Не знаешь? - Ирина смотрит с недоверием.
        - Нет. Не помню… Э-э-э… Нет… Ты её хочешь к награде представить что ли?
        - Вы, - прищурив свои бушующие галактики, твёрдо произносит она.
        - Вы, - легко соглашаюсь я.
        - Запомни, Брагин, ты не просто школьник и смазливый любимчик девочек. Ты лицо городского комсомола.
        - Одно из лиц.
        - И на тебя, - игнорирует она мою реплику, - смотрят не как на Гошу Брагина, весельчака и балагура. На тебя смотрят, как на члена бюро городского комитета. А это боевой кулак нашей организации. И тут тебе не хиханьки да хаханьки. Тут огромная ответственность перед товарищами и перед всем городом. Понимаешь ты это? Если нет, разговор короткий. А если понимаешь, тогда веди себя достойно. Ты должен быть примером во всём, чтобы ни один комсомолец не мог сказать, что член бюро горкома несерьёзный, безответственный и аморальный тип.
        - Понятно, - серьёзно говорю я. - Отныне никакой распущенности.
        - Беспорядочные связи, добрачные отношения, излишний эротизм… всё это пленяет воображение подростков. Но эти грязные и постыдные проявления нравственной нечистоплотности бросают несмываемое постыдное пятно на любого советского гражданина, а на комсомольца, члена бюро - в десятикратном размере. У тебя есть все шансы приносить пользу Родине на постах, связанных с большим доверием. Вот и направь свои силы на то, чтобы оправдывать это доверие, а не разбрызгивать по просторам страны своё семя. Мы поняли друг друга?
        - Разумеется, Ирина... Викторовна. Всё прозрачно, ясно и понятно.
        - Текст доклада я оценила, - продолжает она. - Молодец. Конкретики, правда, никакой, зато вода представлена в новом агрегатном состоянии. Неплохо. Ярко и свежо. Польза городу от тебя будет. Теперь надо поработать над нравственностью.
        - Это… это очень правильные замечания, - соглашаюсь я и делаю максимально серьёзное лицо. - И хотя с большинством из них я не вполне согласен, вижу в них огромную терапевтическую ценность и очень хочу начать работать над моральным обликом. Как можно скорее. Я был бы благодарен, если бы вы мне помогли и стали моим нравственным ориентиром.
        - Паяц, - бросает Новицкая. - Пойдём уже.
        На следующий день после четвёртого урока я иду в бар.
        - Куда это ты намылился? - останавливает меня Крикунов в сотне метров от школы. - А комитет комсомола? Ты не забыл, у нас заседание сегодня?
        - Да я вернусь, - отмахиваюсь я. - Мне нужно сбегать в одно место.
        - Знаю я твоё «вернусь». Считай, что ты под арестом. Давай, дуй в школу. У тебя сейчас химия должна быть.
        - Я отпросился. А будете препятствовать, я вам не расскажу о разговоре, состоявшемся вчера между Куренковой и Новицкой.
        - Мне-то что за дело до их разговоров? - пожимает плечами Крикунов.
        - То, что предметом этого разговора были именно вы. То есть, разговор о вас, собственно, шёл. Что? Заинтересованы? Или мне на химию двигать?
        - Ну давай, рассказывай, а там видно будет.
        Я рассказываю, несколько преувеличивая свою роль. Он задумывается и стоит, что-то соображая.
        - Ну что, - спрашиваю я, - Достаточно ли этой информации, чтобы пропустить урок?
        - Нет, недостаточно, - отвечает он, прикусывая губу. - Но ладно. Так и быть, будем считать, я тебя не видел. Но если не придёшь на заседание, будешь наказан. Я заставлю тебя страдать. Понял меня?
        Весь мир хочет заставить меня страдать. Может, это и неплохо, в страдании куётся характер, да только не поздно ли ковать? В общем, нет. Страдать я не желаю. Я иду в бар и первая кого я замечаю - это роскошная молодая особа в меховой шапке, облегающем невероятно красивом свитере и джинсах. На лице её красуются великолепные, вызывающие жгучую зависть, дымчатые очки.
        - Ого, - киваю я Кахе, - это что за королева Шантеклера?
        - Да, вот такие здесь красавицы бывают. Тоже ставки делает.
        - Давно ходит? Я её здесь раньше не видел.
        - Вчера вроде первый раз пришла и сделала ставку на твою игру. Ты счёт-то знаешь уже?
        - Ха, конечно знаю. Я его заранее знал. Кто-нибудь ещё угадал или я единственный счастливчик?
        - Интересно мне, как ты так угадываешь? Ты ведь даже не сомневался, что выиграешь.
        - А я не угадываю. Я им мысленный приказ посылаю. Слышал про месмеризм? Так вот, я магнетизёр.
        Я смеюсь.
        - Ты шути поаккуратней, а то кто-нибудь поверит и заставит тебя намагнитизёрить чего-нибудь.
        - Так что, кто-нибудь ещё угадал?
        - Вон баба эта и угадала.
        Он кивает на ширму в сторону Лиды, я так понимаю. Я выглядываю и вижу Рыжего, усевшегося напротив неё. Когда успел?
        - Серьёзно? И сколько она поставила?
        - Чир.
        - Вот же ж. Украла у меня часть выигрыша, - сетую я. - Какой пул был?
        - Шестьсот семьдесят.
        - Блин, и вы хотели это обнулить?
        - Хотели, но не стали, как видишь. Короче за минусом наших тридцати процентов остаётся четыреста шестьдесят девять рэ. Коэффициент четыре двадцать шесть. Стало быть твоих четыреста двадцать шесть рублей. Сейчас Рыжий подойдёт и выдаст.
        - Кирилл, - зову я его негромко.
        Он на секунду поворачивается ко мне и возвращается к Лиде, будто меня и не замечает. Не нравится мне, что он на неё глаз положил. Ох, не нравится. Я подхожу и кладу руку ему на плечо.
        - Кирилл, иди выигрыш выдай, а то мне идти нужно.
        - Подождёшь, - пренебрежительно бросает он и скидывает мою руку.
        - Девушка, вы нас извините, пожалуйста, - любезно говорю я Лиде и, наклонившись к нему, шепчу на ухо. - Рыжий, я тебя щас за*беню. Прямо при всех.
        При этом я улыбаюсь открыто и максимально дружелюбно. Выпрямляюсь и не оглядываясь возвращаюсь за ширму. Через мгновенье приходит и Рыжий.
        - Это чё за дела? - выдаёт он скрежеща зубами. - Ты по ходу берега попутал в натуре. Не пора ли тебя подучить манерам?
        - Бабки давай мои, я что должен выпрашивать? Я тебе тридцать процентов своей ставки за что плачу? Чтоб ты здесь выгибался передо мной? Чё за хня, Рыжий? Ты не вкуриваешь, что ты делаешь? Не врубаешься? Ты услугу оказываешь. Как халдей, сечёшь?
        - Чё ты сказал?
        - Культурно обслуживаешь население и за это тебе отстёгивают целых тридцать про, что представляется охрененно большим вознаграждением. А если ты будешь вести себя, как долбоящер, да ещё к клиентам липнуть, как к этой вот тёлке, хер, кто будет ходить в твоё заведение. И Альберт тебя выпнет. Ну если ты тупой, слушай умных людей. Каха, твой помощник всё дело загубит.
        - Тебе-то что? - спрашивает Каха. - Не твоё же дело.
        - Вообще-то это я тебя сюда привёл, да? Помнишь? И я здесь играю. И заинтересован, чтобы всё было тип-топ. Компренде? И по-моему, поправь меня, если я не прав, всё вот это, - я очерчиваю большой круг рукой, - стало возможно только благодаря моим советам. А твой рыжий пёс всё норовит меня тяпнуть мимоходом. Уже бил его, но ума не прибавилось. Тявкает и тявкает. Ты уйми его, пока я ему хребет не переломил, как некоторым твоим приятелям.
        Рыжий хрипит, будто он действительно пёс.
        - Кирилл, ты почему успокоиться не можешь? - поворачиваюсь я к нему. - Что тебя гложет? Скажи, если есть чего сказать. Такое ощущение, что ты готов всё разрушить, лишь бы только мне досадить. На зло маме отморожу уши, так что ли? Ну ты же отделяй мух от котлет. И голову включай почаще. Она ведь не только для того, чтобы ею есть. Короче, давай бабки сюда. И не лезь к посетителям. Альберт это терпеть не будет.
        Каха кивает и дрожащий от злобы Рыжий начинает отсчитывать купюры.
        - Тебе бы притоном руководить, - говорю я, - да самогон толкать, в этом ты наверное преуспел бы, а респектабельный бизнес тебе малость не по уровню. Ты не думай, я не пытаюсь тебя обидеть. Просто это факт. И если ты этот факт признаешь, начнёшь учиться, а если нет - будешь всё гробить.
        - Здравствуйте, - раздаётся низкий голос.
        Мы оборачиваемся и видим интеллигентного мужчину лет сорока пяти.
        - Ставочку примете?
        - Конечно, - отвечает Каха. - Присаживайтесь.
        Мы с Рыжим выходим. Лиды уже нет.
        - А ты ей заплатил уже или она сбежала от твоего внимания, забыв про баблос?
        - Не твоё дело, - рычит Рыжий. - Без тебя разберёмся.
        - Не знаю, может, когда у тебя палец заживёт мне тебя на дуэль вызвать? Ты как, не против?
        - Да пошёл, ты…
        К ужину приходит Трыня
        - Андрюха, сто лет, сто зим, - приветствую я его. - Как делишки? Как там ваш интернат поживает?
        - Да, чего ему сделается… Нормально.
        - Всё пучком?
        - Как? - смеётся он. - Ага, пучком. Точно.
        За ужином, уплетая макароны по-флотски, Трыня интересуется:
        - Андрей Прокофьевич, а что там, про тренировки ничего не слышно?
        - В училище, скорее всего, не получится. Я со Скачковым как раз сегодня обсуждал этот вопрос. Егор, ты к нему в «Динамо» подойди завтра перед началом тренировки. Сказал, что сам тебе объяснит, что и как.
        - Понял, пап, спасибо. Андрюх, я, кстати ему про тебя говорил. Предварительно он подтвердил, что возьмёт тебя в группу. Там только форму надо обязательно, он на этом деле зафиксированный.
        «Парней так много холостых, а я люблю женатого» - тихонько поёт радио.
        - Какой? - удивляется мама.
        - Ну, для него это как триггер. Если придёшь без формы, вызовешь приступ гнева. Он взорвётся.
        - Ты где этого понабрался? - удивляется отец.
        - Так мы же «Науку и жизнь» выписываем. Там чего только не прочитаешь. «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Образованьем, слава Богу, у нас немудрено блеснуть».
        Все смеются.
        Когда мы выходим гулять с Раджем, я протягиваю Трыне сорок рублей.
        - Держи. Это на форму, а остатки на карманные расходы. Зайди в «Буревестник». Это рядом с вашим интернатом.
        - Да знаю, что рядом.
        - Купи самбовку или кимоно обычное, что будет, шорты и борцовки. Запомнил?
        - Ага, - отвечает они и берёт деньги. - Спасибо. Должен буду.
        - Не будешь. Забудь. Я с тренером про тебя говорил. Он сказал, что возьмёт, ну, ты знаешь уже. Только возьмёт в спортивную группу. Про боевое он пока ничего не ответил. Завтра прояснить должен. Такие вот дела.
        - Понятно, - кивает Трыня. - Ну хотя бы спортивное. Уже неплохо. У меня тоже есть новости. Ну, не то чтобы прямо новости, слухи просто.
        - Выкладывай.
        - Джангир, говорят, волну пускает. Говорит, что достанет тебя.
        - Осёл.
        - Вроде как он к Паше Цвету обращался, но тот его послал, типа он впрягаться за одноногого беспредельщика не собирается. Ну а тот закусил, крови твоей хочет. Рыжий ещё, но он-то сошка маленькая, тоже воду мутит. Его бояться смысла нет. Ты его уделал, вот он и обозлился. А вот Джангир, тот опасный. Сейчас-то он в больнице, но, по ходу, ты ему башку конкретно отшиб.
        - Про Киргиза что слышно?
        - Про Киргиза? Да ничего особенного. Его же за волыну взяли. Говорят, кто-то из своих стуканул, потому что конкретно шли туда, где она заныкана была. Слышал ещё, типа он передал, что точно знает, чьих это рук дело и когда выйдет, лично крысу завалит.
        - А про перестрелку у садика?
        - Да, как-то ничего особо и не говорят. Непонятки там, кто, зачем и почему. Это Киргиз бы сказал точно, но его же замели.
        - Понятно.
        - Каха через Коня передал, что скоро начнутся делишки интересные. У них с Рыжим маза есть. Сейчас у нас Конь прям чётким пацаном стал. Он всё от Рыжего и от Кахи несёт. Короче, они хотят выслеживать лохов с выигрышем по ставкам и их бомбить.
        - Серьёзно?
        Вот же идиоты. Деби-и-илы, как любил говорить Михаил Николаевич Задорнов.
        - Ну, я не знаю. Конь так сказал. Он может и напутать чего или вообще сам придумать. Тот ещё дурачок.
        - Конь-огонь, - хмыкаю я.
        - Во-во.
        - Интересно, а Каха сам будет на эти дела ходить?
        - Не могу сказать, - пожимает плечами Андрей. - Вполне может. К тебе-то за чиром он лично пришёл. Пацанов сейчас мало, ты всех повыбивал.
        Трыня смеётся.
        - В натуре. Как ты столько народу перебил? Не удивлюсь, если в садике тоже твоя работа и с Киргизом. Но я не лезу. Не моё это дело. Захочешь, сам расскажешь.
        Может быть, может быть… Снег скрипит под ногами, а уши пощипывает мороз. Холодно. Нам бы до марта дотянуть, а там уж и весна не за горами.
        - Вряд ли, - качаю я головой. - Вряд ли он сам пойдёт. Ни ему, ни Рыжему нельзя. Их же опознают, они ведь лично ставки принимают. Если только они абсолютно тупые. Рыжий мог бы, но вот Каха-то осторожный чувак. Ладно, поживём увидим.
        Днём я захожу в спортзал.
        - Здравствуйте, Глеб Алексеевич, - приветствую я физрука. - Как поживаете?
        - Нормально, товарищ подполковник, - улыбается он.
        - Чего?
        - Ну ты же сам сказал в нашу первую встречу, что подполковник МВД - усмехается он. - Признайся, выпил тогда? Нёс полную околесицу. Трезвый человек такое даже придумать не сможет.
        - Шок у меня был, - пожимаю я плечами. - Чуть под машину не попал. Спасибо, что спасли. Я вас тоже когда-нибудь спасу. Так что о своей доброте не жалейте.
        Он только головой качает.
        - Ну что, будем занятия проводить? - спрашиваю я. - У меня тренер есть, огонь просто. Поговорили с директором?
        - Нет, не поговорил. Хотел, но пока передумал. Если скажет, что нельзя, то уже как-бы и всё тогда. Назад пути не будет. А так, может и не узнает. У нас всё равно здесь два раза в неделю гандбол проходит. Где два, там и пять. Короче, давай своего спеца.
        - Я знал, что вы нормальный мужик. Я сегодня с ним встречаюсь и тогда уже будет ясно, что он и как. Он хорошо знает боевое самбо, но типа не хочет давать в руки оружие тем, кто не имеет на это право. Но я так думаю, можно начать и со спортивного, а потом уже его немного дожать. Получше узнаем друг друга, он на нас посмотрит, поймёт, что мы никакие не разбойники. Единственное, если он согласится, надо будет форму нормальную покупать, а то он с экскрементами сожрёт. Вы сами-то будете заниматься?
        - Конечно, буду. Пускал бы я вас, если бы сам не планировал заниматься.
        - Ну, лады, значит. Завтра доложу что к чему. Гандбол сейчас по каким дням?
        - Понедельник и среда.
        - Понял.
        На следующей перемене я подхожу к Ширяеву.
        - Юрок, как делишки? - спрашиваю я.
        - Да, путём всё. А у тебя?
        - Нормас. Я тут спросить у тебя хочу.
        - Ага, давай.
        - Ну только между нами. Не трепать, лады?
        - Могила, - отвечает он, щёлкает, зацепив ногтем большого пальца верхний передний зуб и тут же проводит рукой по горлу. - Б*я буду
        - Подготовленный ты пацанчик, - хмыкаю я. - Короче, я тут хочу у нас в спортзале по вечерам занятия организовать.
        - Чё за занятия? - хмурится он.
        - Самбо с боевыми элементами. Только, чтоб вообще никому.
        - Я же побожился, ты чё.
        - Ну ладно-ладно. Так что, интересует?
        - Меня? Ну да. Конечно интересует.
        - Хорошо. Я тогда сегодня с тренером перетру и вместе с физруком уже решим, будем ещё кого-то приглашать или нет. Нас пока четверо получается.
        - Можем моих пацанов взять.
        - Посмотрим, - киваю я.
        В два часа я иду в «Буревестник» и покупаю белую куртку от кимоно, чёрные шорты и борцовки. С этим добром спешу в «Динамо». Надо прийти пораньше, а с учётом того, что пораньше приходят все - сильно пораньше.
        Скачков уже в зале.
        - Здравствуйте, Виталий Тимурович, - приветствую его я.
        - А, Брагин, - кивает он. - Здорово. Сразу скажу, в училище тренироваться не получится.
        - Да мне уж отец сообщил эту "радостную" новость.
        - Тренировать тебя я готов.
        - Спасибо большое.
        - Да погоди ты, - морщится он. - Тренировать тебя я готов, но надо место найти. Здесь тоже нельзя. У меня здесь группа травоядная и смешивать я вас не буду. Это ясно?
        - Так точно.
        Он хмыкает, осматривая меня с головы до ног.
        - Ну беги, раз ясно.
        - А я место нашёл уже. У нас в школе, в спортзале. Физрук тоже к вам в ученики хочет.
        - Ты там всю школу что ли решил ко мне на занятия пристроить? - прикрикивает он.
        - Пока только четверых, но есть ещё от двух до четырёх претендентов. Вы скажите сколько можно, желающих столько будет, что…
        - Ты мне это прекращай, ты понял? Это вообще дело опасное.
        - Так мы же всем будем говорить, что это спортивное самбо.
        - Чего?! - упирает он кулаки в бока. - Это и есть спортивное!
        Я покашливаю.
        - Ну, да… Понял. Спортивное.
        - То-то! А то видишь ты, им ещё и боевое подавай. И так жить некогда. На работе пашешь целый день, а им ещё и все вечера отдай. Я тебе что, нанимался?
        - Так это, - протягиваю я ему конверт. - Мы тут с ребятами покумекали…
        - Это что ещё за херня?! - вспыхивает он и заглядывает в конверт. - Да вы… Да я вас! Это что такое, я тебя спрашиваю?!
        18. Олимпийские надежды
        Его глаза мечут громы и молнии. Кажется, он меня сейчас уделает, но чего он так оскорбился, непонятно.
        - Виталий Тимурович, вы чего рассердились? Мы же от чистого сердца. Собрали с пацанами. Понимаем же, что для вас эти занятия дополнительная нагрузка в ущерб личному времени. Не хотели выглядеть неблагодарными.
        - Ты мне хочешь сказать, что я ради денег это делаю?! - кричит он.
        Вот блин, зря я раньше времени ему деньги сунул. Психолог, мля. Надо было потом, когда уже дело бы пошло. Правда, мог бы и отказать, а так, скорее всего, не откажет, даже если не возьмёт.
        - Да почему, ради денег, никто так не думает, но жить вам тоже надо. Без бабок-то пока никак невозможно. Опять же, от каждого по - способностям, каждому - по труду. Принцип социализма.
        - Забирай! - кипятится он.
        - Да не буду я забирать, - прячу я руки за спину. - Нам вообще-то тоже не с неба упало, но мы собрали для своего сенсея. Хотим умения перенимать. Всё по-человечески сделали, с уважением. Чего вы злитесь? Мы же не взятку даём. Пока по-другому не можем благодарность проявить. А потом посмотрим.
        - Если не заберёшь, не буду занятия проводить, - говорит он немного тише.
        - Ну, значит таково ваше решение. Мы не в обиде. Вы же учитель.
        Он ничего не отвечает и пристально смотрит.
        - Сска мля, - шепчет он наконец. - Какого хрена, Брагин?
        - Виталий Тимурович, мы же не ради глупостей. Вы видите, что на улицах города делается? Хулиганьё распоясалось совсем. Мы хотим не просто себя защитить. Тех, кого ещё можно, хотим вернуть к жизни, так сказать. А тех, кого нельзя… С теми говорить будем жёстко.
        - Санитары леса что ли? - презрительно кривится Скачков. - Идите в милицию после школы, там вас и научат.
        - Сегодня к вам в группу придёт Андрей Терентьев. Помните, вы разрешили, сказали, пусть приходит.
        - Ну, - недовольно подтверждает тренер.
        - Вы только ему не говорите, что знаете, я вам просто, чтоб ситуацию обрисовать, а так никто не знает. И родители мои тоже не знают, так что… Вот, видите, шрам у меня на голове?
        Я показываю свою изувеченную голову.
        - Так вот, это он мне кирпичом засандалил. Я с сотрясом в больнице лежал после этого. Он в интернате учится, с родителями беда, никому не нужен, можно сказать. Связался с плохой компанией, с приблатнёнными какими-то. И вот результат, напали толпой, хотели деньги отобрать. Один с кастетом, другой с ножом, а этот с кирпичом. С теми-то я справился, а он мне приложил кирпичиком. Но не суть.
        - И нафига ты мне этого бандита малолетнего притащил? Хочешь из него убийцу сделать?
        - Да в том-то и дело, что никакой он не бандит, нормальный парень, просто попал под дурное влияние. Родных, считай что нет, отсутствует берег, к которому причалить можно, тот где близкие стоят и ждут, чтобы обнять, приободрить, поддержать и совет дать.
        - Это ты что ли на берегу его приободрять будешь?
        - Да что я, - машу я рукой. - Куда мне. Это я к тому, что самбо не просто уверенность вселяет, оно же мозги на место ставит, понятие даёт, помогает уяснить, кто ты есть и ответственность вырабатывает. Причём, не только за себя, но и за других. Я бы хотел, чтобы нормальные ребята имели возможность заниматься и становиться лучше. Ну, и сильнее, конечно.
        - А ты, я смотрю, мастак языком чесать, - качает головой Скачков.
        - Ну, так, - улыбаюсь я. - Для первого секретаря доклад писал. Для комсомольского, не для партийного, правда.
        - Трепло, - уже без всякой злобы говорит он. - Ладно, Терентьева твоего возьму. Я вообще-то сам детдомовский. Оттуда сразу в училище поступил, так что жизнь казённую неплохо знаю, и просто так слезу у меня не вышибешь, понял? А с отрядом твоим…
        Он замолкает
        - Да он не мой, а ваш, по сути-то. Куда захотите туда и направите мозги ребятам.
        - А тебе значит нет? - приподнимает он бровь.
        - А я вам помогу. А за деньги не сердитесь. Правда. Ничего такого. И ребятам лучше не говорите про них.
        Он собирается что-то возразить, но в этот момент в зале появляется Трыня.
        - Здравствуйте, - говорит он. - Я на самбо пришёл.
        - Это и есть твой Терентьев? - спрашивает Скачков.
        - Так точно, - киваю я. - Здорово, Андрюха.
        - Форма есть?
        - Да, только что купил, - отвечает Трыня.
        - На какие шиши? Ты из интерната?
        - Да… - смущается он. - Егор помог…
        - Да, мы там… В общем, решили вопрос, - неохотно говорю я.
        - Ясно всё с вами. Ладно. Иди переодевайся. Послезавтра в шесть часов к вам приду. Школа какая?
        После тренировки я решаю заглянуть к Платонычу. Жизнь такая пошла, что времени совсем нет. Как бы хорошо было наслаждаться заканчивающимся детством, валяться на диване, читать Фенимора Купера, тренькать на гитаре, заигрывать с барышнями и наслаждаться безделием, изредка прерываясь на выполнение домашних заданий. Ан нет, всё не так, как могло бы быть.
        - А, Егор, хорошо, что пришёл. Мы тут как раз с Игорем Исаковичем чаи гоняем.
        Я захожу в гостиную.
        - Здравствуйте, Игорь Исакович.
        Игорёша, скользнув по мне взглядом, произносит несколько нечленораздельных звуков и утыкается в тарелку, на которой лежит кусок торта.
        - Сегодня с виделся с Любой, - сообщает Большак, - она тебе привет передаёт и гостинцы. Не забудь захватить, когда пойдёшь. Присаживайся, я тебе чашку и тарелку принесу.
        - Как поживаете? - задаю я Игорёше вопрос.
        Мне даже интересно, скажет он что-нибудь или снова отделается невнятным мурлыканьем.
        - Спасибо, хорошо, - говорит он на удивление внятно, но в мою сторону по-прежнему не смотрит.
        Платоныч приносит из кухни посуду и вилку.
        - Чай у меня нынче замечательный, - заявляет он. - Со смородиной и вишней. Просто чудо.
        - Игорь Исакович подарил? - интересуюсь я.
        - Нет, - поджимает губы Игорёша. - Не я.
        - Это мне на работе сотрудница одна презентовала.
        - О, - улыбаюсь я. - Поклонница оказала знаки внимания?
        Большак смеётся:
        - Эта поклонница мне в бабушки годится.
        Игорёша покашливает:
        - Юрий Платонович, ну я пожалуй пойду. В другой раз как-нибудь договорим.
        - Игорь, ты что, я тебя еле зазвал. Нет-нет, давай, пожалуйста, сейчас. Тебя Егор смущает? Так это напрасно. Ты ведь и сам мог убедиться в его надёжности. И я ему доверяю, как себе.
        - Понятно, - надувает он губы и снова утыкается в тарелку, будто хочет найти там жемчужину. Или таракана. Судя по лицу, скорее второе.
        - Думаю, не стоит нам давить на Игоря Исаковича, - вступаю я. - Осторожность, по большому счёту, одно из важнейших наших умений. Так что пойду я, а вы спокойно беседуйте. Извините, что без звонка, как снег на голову. Больше не повторится.
        - Ну, ты хотя бы торта кусочек съешь.
        - Игорь Исакович принёс? - с улыбкой спрашиваю я, хотя ответ мне конечно же известен.
        Игорёша молчит, а лицо его становится ещё более кислым.
        - Извини, - говорит тихонько Большак, когда мы стоим в прихожей - этот Березин тот ещё фрукт.
        Это про Игорёшу.
        - Да ладно, не проблема. Вы только не давайте ему увиливать. Он будет бояться, но это ничего. Пусть на ваши площадки заводит новых партнёров, как мы и говорили, да, дядя Юра?
        Ну вот, можно и с Купером пообщаться, с Фенимором, раз обработка Игорёши без меня проходит. Я прихожу домой и только собираюсь завалиться на диван, как раздаётся телефонный звонок.
        - Брагин, - слышу я знакомый голос, вызывающий не слишком приятные эмоции.
        - Да, товарищ капитан, вы не ошиблись. Я, знаете, представляю вас стариком с неводом, а себя золотой рыбкой. И хочется спросить, мол, так и так, старче, чего надобно? Киргиз, надеюсь, не сбежал у вас?
        - Ты думаешь, Киргиза мне спихнул и на этом всё что ли? Не забыл, чего мне надо от тебя?
        - Ну ладно-ладно, по незащищённой линии говорим как-никак. Есть у меня кое-какие идеи. Могу поделиться, если желаете. Пойду через часик с собакой гулять, подтягивайтесь, потолкуем. Только милицейской машины и мундира не надо. Соблюдайте конспирацию.
        Он крякает и на какое-то время замолкает, обдумывая моё предложение.
        - Хорошо. Давай у «Космоса» ровно через два часа.
        - Нет, вы лучше к моему дому подходите и мы там по дворам покружимся немного, чтобы никому на глаза не попадаться.
        Он соглашается. Я выхожу в назначенное время. Артюшкин уже здесь. Одет в пальто и кроличью шапку. Но, честно говоря, по нему и без формы видно, что он мент. До мозга костей.
        Здороваемся. Радж смотрит на него с подозрением и не спускает глаз, каждую секунду ожидая какую-нибудь пакость. Собаку не обманешь, она суть человеческую видит.
        - Ну что, прогуляемся? - спрашивает табачный капитан.
        - Пойдёмте.
        Мы проходим через двор и идём в сторону, где людей почти не бывает.
        - Ну, рассказывай свои идеи, - говорит Артюшкин.
        - Идея в общем-то одна и довольно простая. До меня дошла информация, что Каховский и Рыжий, собираются грабить своих клиентов, выигравших на тотализаторе.
        - Погоди… Сейчас не понял. На каком тотализаторе?
        - Они организовали приём ставок на спортивные соревнования, - пожимаю я плечами.
        - И давно?
        - Нет, недавно. Недели две как.
        - И ты мне только сейчас об этом говоришь?
        - Но это же не ваша епархия.
        - Это не тебе решать. Тут всё моя епархия. Рассказывай давай.
        - Да там уже другие роют.
        - Какие ещё другие?
        - ГБ и БХСС. Вас только не хватает.
        - Б*я! Брагин! Твою мать! Ты первым делом мне должен докладывать. Ты на кого ещё работаешь?
        Раджа предостерегающе гавкает, давая понять табачному капитану, чтобы он знал своё место.
        - Ни на кого, Анатолий Семёнович. Вы всё уяснить не можете. Я и на вас не работаю, а добровольно сотрудничаю. И перестаньте собачку нервировать да внимание привлекать, ведите себя незаметно и слушайте лучше. Пока никаких грабежей не было, но, полагаю, скоро начнутся. Завтра олимпиада стартует, много соревнований, азарт и всё такое. Ставки сейчас даже не на самые интересные игры прут.
        Он молчит и зло сверкает глазами.
        - Я могу сделать так, что мой человек выиграет по-крупному. Это женщина. Рыжий на неё глаз положил, а она его не подпускает. И тут вдруг срывает банк. Отличная приманка, да? Лучше и не придумать, по-моему. Что скажете?
        - Я не за Рыжим гоняюсь, а за Кахой. Рыжий твой мне вообще до лампочки. А ты мне всё что-то не то даёшь. Товар второго сорта.
        - Неблагодарный вы Анатолий Семёнович. Неблагодарный. Даже желание с вами работать пропадает. Расскажите-ка мне о своих мотивах. Почему вам так нужен Каха?
        - Не твоё это дело, Брагин. Твоё у меня в сейфе лежит.
        - Неблагодарный и недружелюбный. Но вы подумайте над моим предложением. Если всё хорошо сложится, то на дело и Каха пойти может. Тут вы его и схапаете.
        - Может пойдёт, а может и не пойдёт. Шикарный план, Брагин, охренительный просто.
        - Вот если бы рассказали всё, как есть, я может и получше чего придумал, а так, все самые лучшие идеи разбиваются о ледяные стены вашей злобы. Каха сам даже если и не пойдёт, всё равно, его можно будет размотать через этого Рыжего. А там вы ему подбросите чего-нибудь и пойдёт он в дальнее плавание.
        - Подбрасывать это ты у нас мастак, насколько я понимаю, так ведь? Но для Киргиза и так сойдёт. Одним уродом меньше на несколько лет. Правда, когда он откинется, я тебе не позавидую. Только меня это всё не касается, мне Каха нужен. Конкретно. Понял меня? Так, чтобы не выкрутился и чтобы надолго. А ещё лучше навсегда. Заруби себе на носу!
        - Какие люди! - раздаётся неожиданно громкий голос.
        - И без охраны, - добавляю я.
        Навстречу нам идёт дядя Гена. Это самая короткая дорога от опорного пункта до дома. Нормально законспирировались.
        - Егорий! Ой, Егор то есть… А я гляжу у тебя друзья-то все из ментов. Здорово, Толик. Ты с ним поосторожней. Это он только с виду школяр, а так-то всё МВД кажись за бубенцы держит.
        Рыбкин раскатисто смеётся своей шутке. То что он изрядно подшофе, видно невооружённым глазом.
        - Да вот, встретились случайно и разговорились, - киваю я. - Дядя Гена, ты же сам нас свёл, не помнишь?
        - Я, Егорка, всё помню. Ты не гляди, что выпимши, память у меня о какая! А сапоги ты красавице моей путёвые отматерил. Только смотри у меня!
        Он резко становится серьёзным, сжимает кулак и подносит к моему лицу.
        - Чуешь, чем пахнет?!
        - Чую-чую, как не чуять. Ладно, пойду я. Анатолий Семёнович, рад был вас увидеть. Дядя Гена, тебя тоже. Радж, вперёд!
        Я прохожу с собакой по дворам, шагая по узким расчищенным тропкам мимо детских садиков. Сейчас в одном из них мебельный салон, в другом начальная школа, в третьем банк, дом престарелых.
        А дети-то где? Не сейчас, а потом, в моём будущем, там, откуда я прилетел. Неужели настолько рожают меньше? Может, и не трахаются уже? Кстати. Надо бы Танюшу навестить, пока она очередного доктора себе не завела. Да.
        На следующий день после уроков бегу к Татьяне, но в общаге её не оказывается. Скорее всего, на дежурстве. Шанс был небольшим, но нужно было попытаться. Пора уже заиметь её график работы, в очередной раз напоминаю себе и двигаю домой.
        В конце концов, всё что ни делается, всё к лучшему. Можно немного времени посвятить урокам, а там уже и на первую тренировку собираться.
        Все приходят чуть ли не за час до начала, напуганные моими рассказами о строгости Скачкова. Когда появляется он сам, все мы уже облачённые в форму, ждём в зале. Он идёт в раздевалку, а мы раскладываем маты посреди спортзала. Ковра у нас нет, пока обойдёмся матами, но вопрос нужно решать. Надо попросить Большака достать через культспортторг.
        Скачков окидывает нас скептическим взглядом.
        - Значит так, - говорит он, заложив руки за спину. - Олимпийцы, я вам ничего не обещаю. Я не уверен, что долго буду вас тренировать. Тут всё от вас зависит. Вам придётся безоговорочно подчиняться, делать всё, что я буду требовать. За ослушание буду изгонять. За недостаточное усердие тоже. За малейшую ошибку буду изгонять. Здесь останутся только те, кто действительно хочет добиться результата. Или никто не останется. Мне всё равно. То, что все в форме - это хорошо, но то, что нет ковра - плохо. Это нужно решить. Звать меня Виталий Тимурович. Всё. Начинаем. Становись.
        Все выстраиваются в кривую шеренгу. Все - это я, Трыня, Физрук, Ширяй и его дружбан, названный мной червём. Гоп-компания.
        - Начинаем с разминки. Напра-во. Бегом арш! - командует Скачков.
        Сразу видно, человек военный. Бег, бег спиной вперёд, кувырки, хождение на руках и всё такое прочее. Поскольку все здесь новички работа начинается с изучения основных понятий и простейших приёмов. Показывает он их на мне, а остальные повторяют, разбившись на пары.
        - Ну не знаю, - заявляет Скачков в конце тренировки. - Может чего из вас и получится. Это время покажет. Чтобы получилось, нужно выбросить из головы всю дурь, надежды и фантазии, и начинать пахать до кровавого пота. По-другому никак. Так что если кто-то сомневается, значит это точно не для вас. Всё. На сегодня закончили.
        Он уходит, а мы с парнями ещё некоторое время остаёмся в зале и делимся впечатлениями. Все взбудоражены и полны оптимизма, даже физрук поддаётся общему настроению и фантазирует, каким он будет крутым самбистом. Ну что же, поживём - увидим. Мне боевые соратники не помешают. Пора сколачивать собственную банду. Олимпийский резерв.
        Распрощавшись со всеми, я иду в бар. Ну куда же ещё. Официально Олимпиада стартует только завтра, но сегодня уже будет игра. Наши раскатают японцев со счётом 16:0. Я ставлю полтинник на 15:0, а Лида должна была поставить десятку на 5:0.
        - Ну что, какой пул? - спрашиваю я у Кахи.
        - Меньше трёхсот рублей на сегодняшнюю игру. Чё-то мало.
        - Ничего. Просто сегодня матч неинтересный. Никакого азарта. Ещё войдут во вкус. На игры фаворитов ставки принимаете?
        - Не решили ещё.
        - Вот вы даёте. Обязательно принимайте на Чехословакию, Канаду, США, Финляндию и Швецию.
        - Тоже на счёт? - спрашивает он.
        Ну хорошо, хоть спрашивает.
        - Можно и на счёт, но там больше будут ставить на победу.
        Из зала доносятся звуки разбившейся посуды и громкие голоса.
        - Да, - соглашается Каха, - на победу, на ничью, на проигрыш.
        Я киваю и, привлечённый шумом, выглядываю из-за ширмы. И оттого, что я вижу груди вспыхивает огонь и начинает раскручиваться маховик ярости.
        - Ты, сука, нах! - склонившись над Лидой практически кричит Рыжий. - Ты кому это сказала, на?! Да я тебя сейчас в рот…
        Не дожидаясь развязки, я выскакиваю из-за ширмы и направляюсь к ним.
        19. Осмотрен, опечатан, доставлен. Я твой
        Я подлетаю к столу и оказываюсь за спиной у Рыжего, но Лида пока неплохо справляется и без меня.
        - Не побоишься? - спрашивает она с улыбкой и широко открывает рот, сверкая белым перламутром аккуратных красивых зубов.
        Не готовый к такой реакции, Рыжий зависает, соображая, как на это реагировать. А она, тем временем, берёт его левую руку и с обворожительной улыбкой подносит к своему рту. Лида отгибает его средний палец и берёт его в рот, но лишь затем, чтобы в тот же миг с силой сомкнуть челюсти.
        Она тут же выпускает надкушенный палец и повторяет вопрос:
        - Не побоишься вложить мне в рот самое дорогое, что у тебя есть?
        Рыжий орёт и автоматически замахивается правой рукой. Правда, ударить он не успевает, потому что я стою сзади и ловлю его руку. Я резко разворачиваю его к себе лицом и едва сдерживаюсь, чтобы не врезать головой в нос. Вот же тупорылая скотина. Ну почему ты такой идиот? Ну как же ты не поймёшь, что нельзя так делать?
        - Отойдём, - предлагаю я, но он не может мне ответить, потому что, как в мультиках, когда кто-нибудь глотает динамитную шашку и та взрывается внутри, он не может удержать в себе боль, досаду, недоумение и жгучую обиду.
        Он начинает гудеть, как паровоз или даже огромный атомный ледокол «Ленин». Когда же трубное гудение превращается в вой, я беру его за шиворот и утаскиваю за ширму..
        - Прошу прощения, - киваю я Лиде, прополаскивающей рот «Боржоми». - Молодой человек больше не будет.
        Рыжий храпит, как конь и стонет, а его палец на глазах превращается в бордовый шар. Хоть сейчас на ёлку вешай.
        - В больничку бы надо, - качаю я головой. - Не то ампутировать придётся. По самую шею. Криворукий ты какой-то.
        Не могу отказать себе в удовольствии потроллить этого придурка, впрочем, сейчас он, всё равно, не понимает смысла сказанного. Он лишь хрипит и повизгивает.
        - Слышь, Бро, ты чё творишь-то? - вскакивает Каха.
        - Ошибочка, - усмехаюсь я. - Мне даже делать ничего не пришлось.
        - Это она что ли? Та баба?
        - Это твой дружбан. Свинья везде грязь найдёт, а Рыжий приключения на свой зад. Не удивлюсь, если такими темпами он вообще к лету без пальцев останется. Но, как известно, ума нет, сбоку не пришьёшь. Народная мудрость. Ладно, бывайте, не скучайте здесь. Завтра приду за бабками.
        Я застёгиваю куртку и собираюсь выходить, но в этот момент к нам подходит Альберт.
        - Это что за беспредел? Каха, твой партнёр ведёт себя, как в дешёвом трактире. Больше его здесь быть не должно. Он мне всех клиентов распугает. Если ещё хоть раз что-то подобное произойдёт, ты здесь тоже не останешься.
        - Алик, - кривится Каха. - Ну чё ты наезжаешь? Чё ты строишь из себя? Твои клиенты вон людей кусают, а ты мне тут претензии предъявляешь. Короче…
        - Во-первых, - перебивает его внешне спокойный Альберт, - для тебя я не Алик. Назовёшь меня так ещё раз и я тебе стакан в пасть вобью. Уяснил? Во-вторых, за свои слова и поступки я всегда отвечаю, но не перед такой дешёвкой, как ты. Заруби себе на носу, баклан.
        Не интересуясь ответом Кахи, Альберт поворачивается ко мне:
        - Ты мне шушеру эту привёл, значит ты и расплатишься, причём в прямом смысле. Доступно объясняю? Если ещё раз повторится, минимально три штуки тебе будет стоить.
        Сказав это, он возвращается за стойку. Каха стоит, как оплёванный, и я не могу удержаться, чтобы не добавить своих пять копеек.
        - Мля, ну вы реально пацаны недалёкие, мягко выражаясь. Вас привели в палаты каменные, а вы тут же гадить начали. Причём сразу на ковёр.
        Рыжий стонет и извивается на стуле.
        - Хорош ныть, - говорю я, - Херачь в травму. Жалко только, что там бесплатно, иначе тебе, как постоянному клиенту была бы положена скидка.
        На следующий день я встречаюсь с Большаком. Сегодня он ездил на мясокомбинат переговорить с директором.
        - Денис Урусов, - рассказывает он, - нормальный мужик, толковый, хоть и молодой. Они сейчас новую линию монтируют, скоро запускать будут. Оборудование получили из ГДР. И наладчики оттуда приехали, сейчас к запуску готовятся.
        - О, будут настоящие немецкие колбаски делать? Йа-йа, зер гут?
        - Ну, - улыбается Платоныч, - колбасы наши будут, привычные, просто производительность улучшится.
        - А старую линию куда? На лом?
        - Вот то-то и оно. Пока на складе будет стоять законсервированное.
        - Ты, дядя Юра, поэтому туда ездил?
        - Да, - кивает он. - Поэтому. Что думаешь, если мы расширим производство?
        - А Урусов этот отдаст старое оборудование?
        - Сказал, что отдаст.
        - Почему? Или продаст, а не отдаст?
        - Отдаст за деньги.
        - Понятно, - киваю я. - И сколько он хочет этих денег?
        - Пятьдесят.
        - Пятьдесят тысяч? Не так уж и много, да? А кто налаживать будет?
        - Его работяги.
        - А где разместить?
        - Есть варианты. Можно там же, в Атаманке. Место есть. Там у наладчиков вопросов не будет. А можно на ЗХВ. Там тоже есть помещение пустующее и вход только по пропускам, кто попало не войдёт.
        - На первый взгляд, в Атаманке проще. А по деньгам?
        - Точно пока не могу сказать.
        - По персоналу тоже, - размышляю я. - Если расширять имеющееся производство, персонал придётся увеличивать незначительно, а новый цех потребует полностью новый штат. Но, с другой стороны, зато не кладём все яйца в одну корзину.
        - Вот именно, - соглашается Большак. - Тем более, в Атаманке производство не наше, а деньги вкладывать нам.
        - А это, может быть, даже и неплохо, что не наше. Пожалуй, мне больше нравится Атаманка. Там профильное производство, а здесь химзавод. Достаточно одного какого-нибудь шального проверяющего и привет. А на мясокомбинате можно производить дополнительные объёмы?
        - Можно, конечно, только он их без нас производит.
        - А сбывает через Игорёшу?
        - Скорее всего.
        - Мутный он тип, Игорёша ваш. Не нравится мне.
        - Да он никому не нравится, - хмыкает Большак.
        - Надо его заменить попробовать… И вообще, хорошо бы научиться магазины втёмную использовать, чтоб от директоров не зависеть.
        - Ну а как? Пришлось бы всё через кассу переводить. А магазины у нас не частные лавочки, не забывай. Вырученными деньгами они не распоряжаются. У нас определённой автономией пользуется потребкооперация, но там покупателей кот наплакал да и денег у селян мало.
        - Социализм, - вдруг приходит мне в голову замечательная мысль, - это Госплан, помноженный на искусственный интеллект.
        - Про искусственный интеллект я не понимаю, - говорит Платоныч. - Это ты мне потом как-нибудь расскажешь.
        Расскажу, если сумею. А идея-то отличная.
        - А вот ещё неплохо было бы, - замечаю я, - шабашками заняться. Там куча денег неучтённых крутится.
        - Это да, есть такое дело, но необъятное не объять, как ты помнишь из сочинений Козьмы Пруткова.
        - Помню конечно, но тем не менее... нужно попытаться. Можно попробовать со стройотрядами тему разработать. ВССО - сила, а сотня стройотрядов - уже мощь. Радостный строй гитар, яростный стройотря-я-я-д, - напеваю я.
        - Ну, кто у нас в бюро горкома вошёл? Укрепляй позиции, работай на перспективу.
        - А ещё производство промышленных товаров очень важное направление деятельности.
        - Ну, кто же спорит? - пожимает плечами Платоныч.
        - Производство контрафакта, - заявляю я, - это удар по идеологическому врагу, подрыв его экономической мощи.
        - Вот точно. Деточкин, конечно, виноват, но он не виноват...
        - Тьфу-тьфу-тьфу, дядя Юра, что за зловещие аналогии!
        Мы ещё долго сидим и накидываем ближайшие идеи, пока не замечаем, что уже поздно и мне пора идти. Я забираю свой флакон духов и двигаю домой.
        На следующий день после уроков я иду в бар за своим выигрышем. Как угадавший счёт игры наиболее точно, я должен получить около семидесяти рублей, треть пула за вычетом комиссии организатора, а две трети будут перенесены на следующую игру. Ну что же отлично. Свой выигрыш я поставлю на игру наших с голландцами.
        Играть они будут завтра и разгромят противника со счётом 17:4. Я же поставлю на 16:3. Моя цель накопить побольше денег в банке. Заглядываю за ширму. Каха беседует с подтянутым плейбоем лет сорока. Я его раньше не встречал, вроде бы.
        На нём модный свитер и джинсы. На носу очки в золочёной оправе. Упакован в фирму, но на клиента не похож. Чужак оборачивается ко мне, быстро осматривает и возвращается к собеседнику. На блатного он не похож. Короткая стрижка, пристальный взгляд. А вот на мента похож или, скорее, на комитетчика. И есть в его лице что-то мимолётно знакомое, будто бы даже не отсюда, а из другой жизни.
        Я подхожу к стойке и прошу у Альберта кофе. Когда он ставит передо мной чашку, я делаю незаметный кивок в сторону ширмы и смотрю вопросительно. Он утвердительно кивает. Понятно. Чувствую, этот визит приведёт к увеличению комиссии организаторов, поскольку придётся делиться.
        - Это кто был? - спрашиваю я у Кахи, когда визитёр уходит.
        - Да так, ничего особенного, - отвечает он. - Очередной клиент.
        - Ну ладно, оке… Клиент так клиент. На мента похож, - замечаю я. - Ты с ним смотри, будь поосторожнее.
        - Ты чего хотел? - игнорирует Каха моё предостережение. - Бабаки получить?
        - Да, есть такое дело. А Рыжий всё? Альберт не успокоился?
        Каха долго не отвечает, глядя на меня.
        - Не знаю, посмотрим. Пока он дома сидит. На больничном.
        - А сколько этот клиент хотел? - уточняю я.
        - В смысле?
        - Ну вот этот, который ушёл только что.
        - Мля, Бро, ты реально в каждой бочке затычка.
        - Больше десяти процентов?
        - Не договорились ещё.
        Ясно всё. Ну а как прожить без крыши? Без неё никуда. Каха молча и без вопросов отсчитывает мой выигрыш. Семьдесят три рубля. Ставлю их на иргу с Голландцами.
        Наконец, наступает день рождения мамы. Я решаю не тянуть с подарком до застолья, запланированного на сегодняшний вечер.
        - Мам, поздравляю тебя с днём рождения, - говорю я, заходя утром на кухню. - Сюрприз уже не получился, но подарок от сердца. Оставайся всегда такой молодой и красивой. Счастья тебе и удачи во всём. А ещё здоровья, больших успехов и любви.
        - Ого, какие пожелания взрослые. Спасибо. Его-о-р! - она замечает голубую коробку “Climat” в моих руках. - Ты всё-таки купил!
        - Ну, а как же, мам! - смеюсь я. - Я же обещал. Пацан сказал, пацан сделал.
        - Ты меня задарил уже. Только что сапоги были, а теперь вот. Ты что, сберкассу ограбил?
        - Чего вы тут шумите? - спрашивает умытый и гладко выбритый отец, заходя на кухню.
        Он подходит к маме со спины и обнимает её, целуя в шею.
        - Ну, Андрей, - выворачивается она, бросая на меня короткий стыдливый взгляд. - Смотри, что сын твой подарил.
        - И что же это? Духи? Молодец!
        - Не просто духи, а французские, - поясняет мама. - Знаешь сколько они стоят?
        - Дороже денег? - уточняет отец.
        - Да ну, вас. Это он в тебя такой транжира.
        - Ну, а в кого же ему быть ещё? Так-то вроде на меня похож.
        - Очень остроумно, - говорит мама. - Дайте мне духи мои, пойду на работу всех поражу.
        - Да, представляю, - мечтательно говорит отец. - В новых сапожках, с сумасшедшим ароматом, да ещё и в новой дублёнке.
        - Какой ещё дублёнке? - удивляется мама.
        - А это не твоя в прихожей висит? - делает папа недоумённое лицо. - Странно. Может быть Егоркина. Егор, это не твоя?
        - Нет, - хохочу я. - Не моя. Это точно.
        Мама бежит в прихожую.
        - Андрей! Ну, ты с ума сошёл! Это же такие деньжищи! Ну ты что творишь!!!
        Она надевает дублёнку и крутится у зеркала, а мне не приходит ничего лучшего в голову, как подключить гитару и прокричать «С днём рожденья тебя» на мотив Happy birthday.
        Празднование назначено на вечер. Из приглашённых я знаю только Платоныча, Трыню, тётю Валю и Рыбкиных. Мама не могла не пригласить Наташку, а раз пригласили её, то неудобно было бы бортануть её батю, хотя все знают, что он напьётся и станет не самым приятным собеседником. Впрочем, он и трезвый-то тот ещё компаньон.
        Кроме этих замечательных людей к нашей разношёрстной компании присоединится мамина одинокая подруга Люба, работающая инженером на радио и коллега Лиза, тоже без мужа. И ещё, может быть, придёт однокурсница Марина с супругом, он угольный начальник и важная шишка, так что их участие под вопросом.
        Мне нравится, что мы собираемся по-семейному и не подстраиваем всю программу под большого начальника. К разложенному обеденному столу приставляется кухонный стол. С одной стороны стола ставятся табуретки, а сверху на них кладётся длинная доска, имеющаяся в хозяйстве у дядя Гены.
        С другой стороны составляются все имеющиеся дома стулья и один приносит с собой тётя Валя. Стол стоит так, что часть гостей будет сидеть на диване. Яствам, представленным взорам публики, позавидовала бы и книга о вкусной и здоровой пище. Тётя Валя, со вчерашнего дня самоотверженно сражавшаяся на гастрономических фронтах, хорошо помогла маме. Без неё справиться было бы трудно. Всё-таки, двенадцать человек за столом - это не так уж и мало.
        Итак, знакомься, Алиса, это окорок. В нашем случае, это свежайшая буженина, за которую я сердечно поблагодарил тётю Любу. Впрочем, не только за неё, ещё за сыр, за консервированного краба, перебравшегося в хрустальную салатницу, за консервированные овощи, копчёную колбасу, майонез, за три бутылки восхитительного токайского и бутылку коньяка.
        Кроме буженины, сервелата, сыра и салата с крабом, на столе стоит «Оливье», по-прежнему называемый «Зимним», селёдка под шубой, солёные огурцы, помидоры и пирожки. А ещё ожидаются голубцы и домашние пельмени. Я будто к своей бабушке попал, из-за стола которой можно было перемещаться исключительно в мягкую постель.
        Начинают прибывать гости и дом благоухающий сумасшедше-вкусными ароматами еды, наполняется радостными возгласами и восклицаниями. Трыня, пришедший раньше всех, смотрит на всё происходящее широко распахнутыми глазами. Кажется, мой дээр, по-детски более сладкий, был только подготовкой к настоящему пиру. Пиру духа, как сказал бы Горбачёв.
        Конфеты, цветы, рижские духи, странные ненужные книги, банное полотенце, кастрюля и ночная сорочка - всё может быть чудесным подарком, но из всего этого выделяется итальянская кожаная сумочка, принесённая Платонычем. Она вызывает всеобщий стон. И даже Марина, жена угольного воротилы присоединяется к этому стону и настойчиво знакомит мужа с Большаком.
        За столом царит веселье, поддерживаемое невероятно вкусной, практически не затуманенной химией едой и нежным «Токайским». Джентльмены, ясно дело, предпочитают напитки погорячее, представленные беленькой и болгарским бренди.
        - Просто королевское пиршество, - подтверждает мои слова Марина.
        По телевизору, время от времени перетягивающему на себя внимание, показывают открытие Олимпиады. Наша сборная облачённая в смешные нутриевые шубы, делает спортсменов похожими на медвежат.
        - Мишки Гамми, - говорю я, но моя реплика остаётся без ответа.
        - Ах, как быстро летит время, - философски замечают мамины подруги, возвращаясь из кухни после очередного перекура у приоткрытого окна.
        Они фамильярно треплют меня за вихры, а то и за щёки:
        - Егор, тебя и не узнать. Какой большой, уже настоящий жених.
        Рыбкина, занявшая место рядом со мной, при этих словах бросает на меня короткие и немного тревожные взгляды.
        - А на загнивающем Западе, - говорю я, - сегодня отмечают день святого Валентина, праздник всех влюблённых. Я поздравляю маму не только с днём рождения, но и с этим праздником. Да, чего уж там, и папу тоже.
        Мои слова вызывают бурную радость за столом и смущение родителей.
        - Я тебя тоже поздравляю, - тихонько, почти шёпотом говорит Рыбкина.
        Это тебя, Наташка, стоило бы поздравить.
        - Нам надо поговорить, - добавляет она и заливается румянцем.
        Её батя, приняв на грудь, наслаждается обществом незамужних маминых подруг и ведёт себя на удивление сносно. Если не принимать во внимание солдатский юмор его весёлых историй из жизни, то его поведение можно оценить на четыре с минусом.
        Но всё не может быть хорошо. Это закон жизни, с которым мы не в состоянии ничего сделать.
        - А давайте споём! - предлагает одна из маминых одиноких подруг, не то Люба, не то Лиза.
        - Егор! - просит мама. - Сыграй, пожалуйста.
        - С удовольствием, - отвечаю я и включаю свой самодельный комбик, судорожно соображая, что предпринять.
        - Сначала, - выкручиваюсь я, - мне бы хотелось предоставить возможность спеть Юрию Платоновичу. Давайте все попросим его, ведь те, кот имел счастье однажды слышать его голос, не могут забыть чарующих звуков.
        - Да! Да! - требуют Лиза и Люба, и остальные гости.
        - Ну хитрец, - улыбается дядя Юра и берёт мою красивую и слегка гудящую гитару.
        Он касается струн и гости зачарованно замолкают.
        - Старый клён, старый клён, старый клён стучит в окно, приглашая нас с друзьями на прогулку…
        Поёт он потрясно, прям за душу берёт. Немного хриплый и такой проникновенный голос, ложащийся поверх тоскливых звуков чудесной гитары никого не оставляет равнодушным и все как один, и даже хорошо принявший Гена Рыбкин подпевают:
        - Отчего, отчего, отчего мне так светло? Оттого, что ты идёшь по переулку.
        Вот это да, вот это синергия, а для кого-то и очистительный катарсис. Кто-бы мог ожидать от угольного босса, но он украдкой смахивает скупую мужскую слезу. А дядя Юра, покончив с клёном, внезапно бьёт по струнам и…
        - А-а-а! Э-э-й! О, й-е-е, бейби, сайнд, силд, деливерд, Айм йорз
        Это означает, осмотрен, опечатан, доставлен, я твой. Он жахает Стиви Уандера, да с таким огоньком и драйвом, что просто рвёт публику в клочья. А потом снова идут песни, которые знают все. Публика уже разогрета и поёт так слаженно, что даже соседи, думаю, получают от этого удовольствие. По крайней мере, по трубе никто не стучит.
        И вот, в разгар этого праздника, когда Большак поёт битловское «Назад в СССР», раздаётся звонок телефона.
        - Тебя, - говорит мне отец, пожимая плечами.
        - Кто?
        - Не знаю, женщина какая-то.
        Я беру телефон и несу его на кухню, чтобы можно было слышать хоть что-нибудь. Рыбкина провожает меня пристальным взглядом.
        - Алло…
        - Брагин, - раздаётся строгий голос. - Что у тебя происходит? Что за преклонение перед Западом?!
        - Ирина… Викторовна… Это вы?
        - Ты не был сегодня на бюро. Никого не предупредил, а сам, я смотрю развлекаешься. Причина, как я понимаю, не особо уважительная.
        - У меня у мамы день рождения сегодня. Пришли гости, песни поём.
        - Да ты смотрю, как стрекоза из басни. Ты всё пела? Это дело. Так и билет комсомольский можно на стол положить. Улавливаешь, к чему это я?
        - Нет пока, если честно. У матери день рождения. Я полагал, это достаточно уважительная причина.
        - Значит так. У нас аврал. Я высылаю за тобой машину. Ноги в руки и быстро сюда.
        - Так уж ночь…
        - Брагин, ты комсомолец или любитель вкусно поесть и выпить? Немедленно в горком! Всё понятно?
        20. Пришло время поработать
        Я, честно говоря, даже не и не знаю, что мне ответить. Всё ли мне понятно? Ну, в общих чертах, наверное, да.
        - Да, понятно, - отвечаю я.
        - Отлично, - холодно бросает она.
        - Но есть нюанс.
        - Что?! - её интонация не предвещает ничего хорошего.
        - Вам придётся поговорить с моей мамой.
        - Ведь я ещё школьник. Мне только недавно исполнилось семнадцать. То есть без разрешения родителей я не могу приехать.
        - Считай, решить эту проблему - твоё партзадание.
        В этот момент мама заходит на кухню.
        - Ты чего здесь спрятался? - спрашивает она, зажигая газ под чайником. - Секретничаешь?
        - Мам, поговори, пожалуйста, - протягиваю я ей трубку.
        - Кто это?
        - Это первый секретарь горкома комсомола, - отвечаю я. - Поздравить тебя желает.
        - Опять шуточки твои, - усмехается мама, но трубку берёт - Алло… Спасибо… Да… очень неожиданно…
        Она некоторое время слушает, а потом лицо её становится удивлённым.
        - Как, прямо сейчас? - обескураженно спрашивает она.
        Новицкая что-то ей говорит и мама долго слушает, но, в конце концов, соглашается.
        - Егор, - говорит она мне, повесив трубку, и я чувствую в её голосе лёгкую обиду. - Что же прямо в день рождения?
        - Мам, - развожу я руками. - Ты же видишь, от неё отбиться нельзя. Грозила из комсомола исключить.
        - Но это вообще ни в какие рамки! Ты ещё школьник!
        - Да, я ей сказал, а она возразила, что Гайдар в пятнадцать лет полком командовал.
        Знал бы он, ради чего это всё было и что с его завоеваниями сделал его беспредельщик-потомок. Ну да, если бы знать, то-то и оно.
        - Ну, я это так не оставлю. Жалобу на неё накатаю.
        - Что-ты, что-ты! - возражаю я. - Ни в коем случае! Ни в коем!
        - Почему это?
        - Потому что репутацию не хочу себе портить. Лучше я сегодня повкалываю, не убудет от меня, в конце концов.
        - Эх, Егорка-Егорка… Нельзя позволять ездить на себе даже первому секретарю горкома.
        Начинает свистеть вскипевший чайник.
        - Помоги-ка мне посуду грязную собрать, - командует мама. - И Наталью позови, сейчас будем чай подавать.
        Но попить чаю я не успеваю, потому что в дверь звонят. Это водитель Новицкой, довольно быстро примчавшийся за мной по вечернему городу. Возникает неловкий момент, когда я вынужден, выдерживая недоумённые взгляды гостей, объяснять, куда и зачем отправляюсь в этот довольно поздний час.
        Новицкая встречает меня в зале, где проходят заседания бюро, с пренебрежительной усмешкой.
        - Наконец-то, наш маменькин сынок приехал. Отпустила мамочка?
        Головы присутствующих поворачиваются ко мне. Их немного. Люба, та что с соломенным каре и рыхлая Катя в очках.
        - Отпустила, - соглашаюсь я.
        - Тогда включайся в работу над докладом. Мы решили поручить тебе вступительную и заключительную части. Девочки, введите его в курс.
        - А что, главный спичрайтер не выздоровел ещё?
        - Артём Стрельцов ещё в больнице, - поясняет Люба. - А доклад нужен завтра утром, потому что Ирина Викторовна будет выступать перед работниками химической промышленности.
        - И потрудись, - добавляет Новицкая с сарказмом в голосе, - в другой раз не прогуливать заседание бюро горкома. Это орган, войти в который мечтают очень многие комсомольцы. Так что не позорь его.
        - А орган, - шепчет Катя, - мечтает войти во многих комсомольцев.
        Люба едва сдерживается, чтобы не засмеяться.
        Ладно, позорить орган не буду. Но что же это у вас одни авралы в органе вашем? И это при плановой системе. Управление-то почему не плановое?
        Я сажусь за стол рядом с девчонками и пытаюсь вникнуть в суть дела, чтобы выдать несколько одухотворяющих фраз на бесподобном канцелярите будущего, адаптированном под нужды сего века.
        - Работайте, товарищи, - говорит Ирина и поднимается из-за стола. - Я буду у себя. Брагин, принесёшь, когда всё будет готово.
        Выглядит она уставшей и осунувшейся. От этого черты её лица заостряются и, на удивление, делают её милее. Она проходит мимо, и я провожаю её долгим взглядом, рассматривая стройную фигуру, точёные ножки с тонкими лодыжками и крутыми бёдрами. Красотка.
        - Слюни-то проглоти, - участливо советует мне Катя. - А то она тебя сама проглотит.
        - Ты про кого, про Любу? - улыбаюсь я.
        - Ага, про Любу, как же. Нет, я про Клёпу.
        - Про Клёпу? Это что ещё за зверь?
        - Катя коротко с хрипотцой всхохатывает, словно подкашливает.
        - Клёпа, - поясняет мне Люба, - это сокращение от имени Клеопатра, которым дразнят нашу Ирину. Хотя, правильнее было бы звать её не Клеопатрой, а Мессалиной.
        - Мессалина - это имя неутолимой страсти? - уточняю я. - Знаменитая римская нимфоманка?
        - Хех, именно, это имя бешенства матки.
        - Ох, девчонки, вы меня разыгрываете. Или провоцируете на действия сексуального характера. Смотрите у меня, вот сделаю вам динь-динь, не обрадуетесь.
        - Во-первых, - нудным голосом говорит рыхлая Катя. - Почему это мы не обрадуемся? Странная мысля, да Люб?
        Люба хихикает, потряхивая соломенным каре.
        - А во-вторых, мы что дуры с тобой динь-динь делать, если на тебя Клёпа глаз положила?
        - Катя, - качаю я головой, словно слышу несусветную глупость. - Какой глаз, что ты фантазируешь? Ты сама-то подумай, я школьник, а она - начальник большо-о-го полёта. Так что, давай вернёмся к работникам химической промышленности.
        - С работниками химической промышленности, - отвечает Катя, - мы ещё сегодня нае**ся, у нас для этого вся ночь впереди. А вот Крикунов твой, между прочим, познал на себе все прелести служебного романа, а по его завершении был сослан в школу заниматься вонючими подростками.
        - Почему это вонючими? - уточняю я.
        - Ну, это не ко мне вопрос, я в природоведении не так чтобы сильна. Воняют, вот и вонючие. Но мораль не в этом, а в том что ОНА, - Катя выделяет голосом слово «она», - подобно Клеопатре, казнившей…
        - По непроверенным данным, - вставляю я.
        - Казнившей, - продолжает, не обращая на меня внимания Катя, - своих любовников, также избавляется от оных, жирно перечёркивая их карьеры.
        - А что, - интересуюсь я, - были ещё случаи, или дело Крикунова единственное в своём роде?
        - Единственное? - спрашивают они хором и начинают ржать.
        - Так, боевые подруги, хорош веселиться, показывайте, чего вы тут насочиняли? Почему так экстренно припекло, кстати?
        - Потому что, - отвечает Люба с соломенными волосами, - из горкома партии Татьяну попросили выступить на производстве, чтобы зарядить работяг на новые свершения.
        - Девочки, - делаю я как можно более серьёзное лицо. - Скажите, вы в коммунизм верите?
        Они почему-то напомнили мне семинаристов, некогда активно включившихся в революционную борьбу.
        - Так, ладно, давайте писать, - заявляет Катя, вмиг становясь серьёзной.
        Ну что же давайте писать, если нужно для победы в нелёгкой коммунистической борьбе.
        В течение двух часов мы сочиняем выступление для первого секретаря. Честно говоря, за то время, что я участвую в заседаниях бюро, так и не понял, чем занимается горком, кроме составления текстов докладов, подготовки к мероприятиям и анализа роста числа вступивших в ряды с разбивкой по кварталам и по районам.
        Я, конечно, преувеличиваю, но эти постоянные речи по поводу и без повода, имеющие целью поднимать мотивацию, личную ответственность и патриотический огонь, немного выбивают из колеи.
        Дорогие товарищи! Друзья! Сегодня на химическую промышленность возложена задача первостепенной важности. Реализация творческого потенциала молодых, возведение наукоёмких производств и достижение технологического опережения являются главными драйверами роста экономики нашей социалистической Родины в краткосрочной перспективе. Стратегическое планирование опирается на успехи наших сегодняшних передовиков, героев повседневной битвы за безоблачное и изобильное будущее наших детей и внуков. Именно вы конструируете паттерны для триумфального развития не только вашего предприятия, не только химической индустрии, но и всей экономики в целом. Вы создаёте основу могущества и процветания СССР на десятилетия вперёд. Пока вы молоды, пока ваши сердца полны задора и огня…
        Ну, и в таком духе. Набор мантр, повторяя которые можно вызвать определённые эффекты. Или злого духа…
        - Люб, пошли покурим, - предлагает Катя. - Егорка, тебе кофейку принести, или тебе ещё нельзя?
        - В смысле, нельзя? - не понимаю я.
        - Ну ты же ещё маленький.
        - Ох, Катюша, провоцируешь ты меня. Хочешь всё-таки проверить, насколько маленький, да? Или насколько большой? От кофе не откажусь.
        Она смеётся и идёт вслед за Любой и, остановившись в дверях бросает:
        - Паттерны убери. Как-то не по-советски.
        Я остаюсь один и перечитываю всё, что у нас получилось.
        - Вот ещё статистические данные вставьте, - повелевает Новицкая, входя в комнату. - А где девицы?
        Она останавливается и озирается.
        - Пошли греху предаваться, - отвечаю я, любуясь Ириной.
        - Что?! - гневно искрит она.
        Откуда столько строгости, неутомимой начальственной страсти и охоты распекать в этом молодом, привлекательном и стройном теле? Далеко пойдёт. Её юбка за целый день, проведённый на работе, помялась, хлопковая блузка - тоже. Пуговицы на груди расстёгнуты и хоть и дают очень ограниченный обзор, но заставляют поволноваться от близости рвущейся наружу и пышущей жаром плоти.
        - Хватит пялиться, ты у мамы разрешение не спросил, - бросает она, заставляя мои губы разъехаться в широкой улыбке. - Какому ещё греху? Что за новости?
        Она обходит стол и усаживается напротив меня.
        - Курить пошли, - пожимаю я плечами. - Не знал, что это тайна, не говорите, что это я их рассекретил.
        - Ах вот что... Нет, это не тайна. И да, это серьёзный порок.
        - Чёрное пятно на кристальной репутации комсомолок. А вы курите?
        - Во-первых, да, это точно и незачем иронизировать, а, во-вторых, не твоё дело. Ты дерзкий мальчишка и ты меня бесишь.
        - Ого, а я думал ты… ой вы то есть… мне симпатизируешь… те…
        - Да, сильно бесишь. Мне прямо хочется взять тебя, положить на лавку и выпороть розгами. Чтоб со свистом и воплями. И чтоб ты неделю сидеть не мог.
        - Ой-ой, Ирина Викторовна, какие любопытные фантазии. По попе то есть стегать желаете? А к лавке меня наручниками пристёгивать будете?
        - Больно широкий у тебя кругозор для восемнадцати… или сколько тебе?
        - Семнадцать вообще-то, но в душе я старик.
        - Семнадцать, значит, - задумчиво произносит она. - А день рождения когда?
        - Двадцать пятого января. В один день с Владимиром Семёновичем.
        - С кем?
        - С Высоцким.
        Она пристально смотрит на меня и, кажется совсем не слушает, а думает о чём-то своём. Размышляя или фантазируя, она прикусывает губу. Сочную, красивую, нежную, нижнюю. Боюсь представить, что за мысли носятся в её голове.
        - Куда после школы собираешься, - спрашивает Новицкая?
        - Не решил ещё. Может, пойду в Афган добровольцем.
        - Чего? - хмурится она.
        - Интернациональный долг исполнять. Комсомольцы должны быть на переднем краю, там, где лучшие представители советской молодёжи.
        - Ещё и циник, - кивает она.
        - То что нужно?
        - Ладно, - меняет она тему и передаёт мне два исписанных листа. - Читай, что у вас получилось, а потом вставишь статистику.
        Я читаю вслух. Возвращаются Люба с Катей. Катя ставит перед Новицкой бутылку коньяка и идеологически враждебный пузатый бокал на короткой ножке, а передо мной чашку кофе. Ну надо же, какой сервис. Я киваю, не прекращая чтения.
        - Мне тоже кофе принесите, - приказывает Новицкая и Люба выскальзывает за дверь.
        Около двух часов мы всей командой грузимся в «Волгу» Новицкой и мчим по ночному городу. Новицкая на переднем сидении, а я сзади посерёдке, зажатый с двух сторон Любой и Катей. Их нежные руки всю дорогу лежат на моих коленях, и им кажется, что они меня смущают. И от этого им становится весело. Я не возражаю.
        Сначала машина едет к обкомовским домам на Красной, где живёт Новицкая. Потом водитель отвозит меня, а уж после везёт девчонок, живущих на бульваре Строителей, практически на краю города.
        Родители спят. Дома порядок и чистота, ничего не напоминает о прошедшей вечеринке. Я захожу на кухню и грею чай, выпить который так и не успел. Отрезаю кусок торта и лишь расправившись с ним иду спать.
        В течение следующих дней я активно делаю ставки. Не пропускаю ни одного матча нашей сборной и остальных сильных команд. Рыжий не появляется, исполняя запрет Альберта, поэтому Каха крутится один. С одной стороны это хорошо, поскольку видеть Рыжего мне было неприятно. И не мне одному, насколько я понимаю.
        Но с другой, тоненький информационный ручеёк, шедший от Альберта к Платонычу теперь полностью иссяк, и рассчитывать, что Альберт, услышав важную информацию, передаст её дяде Юре, теперь бессмысленно. Так что приходится надеяться только на себя.
        Всё время, когда я ставлю на счёт, заявляю результат, максимально близкий к реальному. К моему счастью, пока никто не догадывается на основании моих ставок делать корректировку, пытаясь сорвать банк. Поэтому он растёт. Игроков эта ситуация подстёгивает и ставки постепенно увеличиваются.
        Я делаюсь чуть ли не оракулом и магом-провидцем, очень близко предсказывая результаты. Правда иногда я намеренно «ошибаюсь» сильнее. Мне подражают и ставят так же как я. Только Лида, следуя моим распоряжениям, раз за разом впустую просаживает червонцы. Две трети банка после каждой игры, а один раз, когда все поставили так же, как я, и весь пул, переходят на следующую игру.
        Моя цель - накопить побольше денег в банке перед игрой наших с америкосами. На сегодняшний день там уже около шести тысяч. Вот это я понимаю, вот это игра. Надеюсь дойти тысяч до десяти. Учитывая достаточно успешное продвижение американской сборной, на эту игру принимаются ставки и на победу. А ещё есть ставки на тройку призёров.
        Напряжение растёт, ставки увеличиваются, и веселья тоже становится больше. Люди ставят не только на хоккей, на другие виды спорта тоже. На фигурное катание, на биатлон. Да практически на всё.
        С Лидой я не встречаюсь и инструктирую её только по телефону. Было бы очень скверно, если кто-то узнал бы о нашем знакомстве. В этом случае мой план можно было бы похоронить. Впрочем, это не единственное, что угрожает моему плану. День Советской армии и Военно-морского флота тоже ставит его исполнение под большущий вопрос.
        Именно в этот день будет выдача выигрышей, ведь наши со штатами играют двадцать второго, а я вместе со всем бюро должен буду отправиться на базу отдыха «Автомобилист» на пленэр.
        Я размышляю об этом, когда в очередной раз возвращаюсь домой из бара. Дома меня ждёт Трыня. Учитывая, что вчера мы виделись на тренировке, это, скорее всего, означает, что он принёс какие-то новости. Когда после ужина мы идём гулять с Раджой, оказывается, что я прав.
        - Ну, как я и говорил, - кивает он. - Начали бомбить своих клиентов, тех, что нормально выигрывают. Конь хвастал. Когда чувак с бабками выходит из бара, Каха его провожает до крыльца и дальше его уже ведут Конь с Рыжим. У них там есть ещё несколько пацанов, но народу не хватает. Меня тоже хотели припахать, но я сполз. Нагородил там всего. Конь недовольный ходит, не хочет со мной разговаривать, короче. Думаю опять будет прессовать.
        - Это правильно, что сполз. Не вздумай подписаться на это дело. Даже если будут жёстко наезжать, стой на своём, понял?
        - Да понял. Я и не собирался.
        - Не собирался, молодец, но они могут реально давить, раз бойцов не хватает. Знаешь, что мы с тобой сделаем. Мы тебе руку загипсуем. Точняк, Андрюха. Ты скажи сегодня Коню, что передумал и хочешь пацанам помочь. Извинись, скажи зассал сначала, но потом решил от коллектива не отрываться. А утром завтра приходи ко мне, я тебе гипс наложу и скажешь, типа всё, трындец. Шёл, поскользнулся, упал. Закрытый перлом. Очнулся гипс. В травму зашёл, тебе там сразу снимок сделали и в гипс упаковали. Со сломанной рукой на дело же не пойдёшь.
        - Блин… И чё мне потом месяц в гипсе ходить? А тренировки как?
        - Там придумаем что-нибудь. Справку напишем, типа не перелом, а трещина. Ну, короче, походишь недельку, а там посмотрим по обстановке.
        - Ну, ёклмн…
        - Ладно ты, не суетись раньше времени. Съёмный сделаем. Чего ещё слышал?
        - Рыжего ж погнали за беспредел, так вот, Каха на него злой очень. И на тебя, кстати тоже. Говорит, что это ты капал Алику, чтобы тот Рыжего выгнал. А одному Кахе тяжко со всем справляться.
        - Да, это заметно. Непонятно, почему он вместо Рыжего никого не привёл.
        - По ходу некого взять. Не Коня же, он ведь тупой. Не подросла ещё смена. Егор, точно надо гипс делать? Стрёмно как-то.
        - Тебе же делаю лучше, чтоб никто не заподозрил ничего.
        - Блин. Ладно. Приду завтра, но ты помозгуй ещё. Может, ну его на?
        Когда я возвращаюсь домой, звонит телефон. Я снимаю трубку и слышу голос табачного капитана.
        - Брагин, здорово.
        - Блин, Анатолий Семёнович, просил же, - говорю я тихонько, чтобы не слышали родители.
        - Выходи, - дело есть.
        Ну ёлки-палки. Не мог чуть раньше прийти. Конспиратор хренов.
        - Я выйду на минутку, - сообщаю я родителям, сидящим у телевизора.
        - Куда опять на ночь глядя?
        - Да задачки обещал Юрке Ширяеву дать списать.
        - А сам он решить не может что ли? - спрашивает отец.
        - Ну, пап. Не может.
        - А чего не поднимется к нам?
        - Да, стесняется. Стеснительный он.
        Я беру тетрадку и выскальзываю на улицу. Артюшкин уже мечется, ожидая меня.
        - Брагин, - подскакивает он ко мне. - Всё, как ты говорил. Твои начали бомбить своих же клиентов.
        - Ну не идиоты ли? - подмигиваю ему я.
        - А это значит, - говорит он, не реагируя на мои слова, - что пришло время тебе поработать. Слушай сюда!
        21. Чудо на льду
        - Погодите, Анатолий Семёнович. Не торопитесь. План-то уже имеется. Грандиозный план с подсадной уткой, большими деньгами и взятием с поличным.
        Он замирает и ждёт продолжения.
        - Единственное, что может вас огорчить, это то, что Каха, мне кажется, на дело сам не пойдёт. Ему просто не на кого бросить свою контору. Но люди его однозначно будут. Так что проследить связь легко удастся.
        - А как его самого выманить?
        - Да как выманишь-то его? Никак. Либо выйдет, либо нет…
        - Действительно, грандиозный план. Либо выйдет, либо нет…
        - Всё верно. Хорошо, что вы понимаете. Только у меня есть одно условие.
        - Что ещё за условие? - сердито спрашивает капитан.
        - Если там будет парнишка с загипсованной рукой, его ни в коем случае не задерживать. Это мой агент.
        - Чего? Какой ещё агент?
        - Пятнадцать лет, рука в гипсе. Ясно? Если вдруг его заметут, я просто предупредить хочу, я ему найму лучшего адвоката, развалю вам всё дело против Кахи и буду свидетельствовать против вас лично.
        - Ты не больно-то борзей! - злится Артюшкин.
        - Просто это важное условие и я хочу, чтобы вы это осознали и чтобы мы понимали все тонкости заранее. Улавливаете?
        Мы какое-то время обсуждаем детали и он уходит.
        Утром я бегу в аптеку на Демьяна Бедного. В детстве, в моём подлинном детстве, во дворе дома, где находится эта аптека, мы как-то раз нашли с пацанами целую кучу выброшенных изделий номер два в бумажных упаковках. Применять их в то время нам было не на ком, но радости и поводов для шуток мы получили немало.
        Сегодня мне нужны гипсовые и обычные бинты. Как следует поразмыслив, я решил сделать Трыне лонгет, чтобы он мог сбрасывать «панцирь», приходя на тренировки.
        Выходя из аптеки, сталкиваюсь с Рыбкиным.
        - О, Егорий. А ты чего здесь сутра пораньше? Заболел кто?
        - Так я же ещё лекарства принимаю. Вот подкупал.
        - А-а-а, - тянет он. - Понятно. А я вот на работу.
        Ну, это тоже понято, опорный пункт размещается в соседнем здании.
        - Я не Егорий, кстати.
        - Ага, точно, - соглашается он. - Я у тебя спросить хотел. А чего это ты с Артюшкиным тёр, когда я вас встретил? Он тебя всё по тому делу колебает?
        - Ага. Он, конечно, тот ещё типчик, как прилипнет, не оторвёшь. Подкараулил, когда я с собакой вышел и привязался. Я вот тоже хочу спросить, почему он так на Кахе повёрнут? Прям одержимость какая-то.
        - Так это, счёт у него неоплаченный. История была пару лет тому. У Толика племянница, девка молодая, красивая, а Каха её испортил. Она влюбилась, ну он и позвал её к себе домой. Вино, кино и домино. И там её втроём с дружками оприходовал. Заяву на него написали, но дело замяли, сам понимаешь и Толя не смог ничего сделать. У Кахи батя шишка нев***ная. Вот и весь секрет полушинели.
        - Полушинели?
        - Ну, ты понял, - машет он рукой. - Ладно, бывай. Некогда мне. Пошёл работать.
        Трыня ждёт меня у подъезда.
        - Здорово, - протягивает он руку. - Я уж думал, ты забыл, да в школу ушёл.
        - В школу рановато ещё. В аптеку ходил. Пошли, забинтую.
        Мы поднимаемся в квартиру и заходим на кухню. Раджа приветствует Трыню махами хвоста и головой подставляемой под руку. Типа, гладь.
        - Съешь чего-нибудь? - спрашиваю я. - Завтрак пропустил, наверное? Доставай из холодильника масло, сыр. Хлеб на столе. Бери, что на тебя смотрит. Буженина ещё имеется.
        Пока он ест, я готовлюсь к «оказанию первой помощи». Смотрю воображаемый «ютубчик». Да, сейчас бы он пригодился, но, если честно, за всё время, что я здесь, рука ни разу не потянулась к карману, где обычно лежит телефон.
        Я складываю гипсовый бинт в несколько слоёв длиной примерно двадцать пять сантиметров и мочу в тёплой воде. Накладываю Андрюхе на руку по длине и жду, когда схватится.
        - О, зыкано! - говорит он. - Это как рыцарские доспехи. Точно! Так можно в натуре латы сделать, а потом серебрянкой покрасить и ходить.
        - Иди, сэр Ланселот, руку отмой от гипса, - посылаю я его в ванную, сняв панцирь с руки.
        - Чё за Ланселот? - интересуется он.
        - Рыцарь круглого стола. Не слыхал?
        - Ну так, чё-то вроде слыхал…
        - Поищи в библиотеке. Интересные истории про древних рыцарей, английский эпос. Почитать нужно, но мне, скажу по секрету, наши былины больше нравятся. В них прям-таки голос предков оживает. Ой ты, гой еси, добрый молодец! Былины тоже почитай. Обязательно.
        Я снова прикладываю толстую гипсовую полоску к руке Трыни и заматываю сверху бинтом.
        - Ну вот, теперь у тебя трещина лучевой кости. Эта хрень называется лонгет или лонгетка. Кисть лучше постараться не сгибать, руку беречь и орать, что мол больно по поводу и без повода, понял?
        - Ладно, - вздыхает он. - Справку надо будет на физкультуру.
        - Справку я тебе раздобуду. Смотри. Сейчас ни в какие дела не встревай, ясно? Если что, говори, рука страшно болит и надо опять к врачу бежать. А вот двадцать третьего у тебя может не получиться соскользнуть, потому что куш будет большой и все силы будут брошены на него.
        Я ещё некоторое время инструктирую Трыню, и он уходит в кино, чтобы не возвращаться в интернат слишком рано и не вызывать подозрений. А то куда это он ходил с самого утра, что к первому уроку пришёл уже в гипсе?
        На перемене меня выцепляет Крикунов.
        - Брагин, иди сюда.
        - Здравствуйте, Андрей Михайлович.
        - Сегодня вечером ты приглашён на домашнюю вечеринку к Куренковой. Будет только ближайший круг.
        - Но я вроде и в дальний-то круг не вхожу. С чего бы ей меня приглашать?
        - Сейчас тебя все будут зазывать.
        - Почему это?
        - Не понимаешь?
        Мимо проносятся школьники, оглашая воплями всю школу. Крикунов неприязненно озирается.
        - Пойдём-ка в комитет, а то здесь и не поговорить.
        - Так что я должен понимать? - спрашиваю я, когда мы оказываемся в комсомольской комнате.
        - То, что сейчас в хороших отношениях с тобой будут заинтересованы очень многие.
        - И почему же? - задаю я вопрос, хотя уже догадываюсь об истинных причинах.
        Крикунов смотрит в мои невинные глаза и качает головой.
        - Все уже знают, один ты не знаешь. Дурень. Потому что ты новый фаворит Новицкой.
        - Я кто? Фаворит? Это типа, как граф Орлов, что ли? Что за херня, Андрей Михайлович? Она на меня орёт всё время, никаких даже тонких намёков на притяжение, я несовершеннолетний, у нас разница в возрасте. Ахинея какая-то.
        - Орёт, говоришь? Скоро перестанет. А то что несовершеннолетний… Кого это смущает? Лось ты здоровый уже и юный притом, типа невинный. Неплохое сочетание.
        - А вы? - спрашиваю я. - Вы тоже были фаворитом?
        - Что?! Это уж совершенно не твоё дело.
        - И поэтому вас в школу сослали?
        - Это тебя не касается, - практически подтверждает он мои догадки.
        - Ладно. Понятно всё с вами. И что мне теперь делать? Отказаться невозможно, а подчиниться немыслимо. Так что ли? А потом? Из комсомола меня исключит?
        - Это вряд ли, - пожимает плечами Крикунов. - Но от себя отдалит.
        - А вы где, горкоме работали или в райкоме?
        - Так, всё. Иди на урок. Ты всё понял про день рождения? Вот, держи, здесь адрес. Начало в семь вечера. Куренкова баба полезная. Новицкая тебя выпнет через полгода, а она никуда не денется. Улавливаешь мысль?
        Да чего тут улавливать? Твой пример вот он, прямо перед глазами. Крикунов протягивает мне открытку с адресом.
        «Дорогой Егор, буду рада видеть тебя…»
        И чего ей подарить? Батя КГБшник, дом полная чаша, всё есть. Даже и не знаю. С Платонычем посоветоваться? Так времени мало…
        Я прихожу по указанному адресу в начале восьмого. Дом соседний с Новицкой. В подъезде консьерж, или как он там называется, дежурный. К кому? К Куренковой. Минуту, я позвоню. Проходите.
        В руках огромный букет роз, бутылка французского шампанского и французские духи. На этот раз «Шанель» Сто процентов, у неё они имеются, но времени на сборы было мало. Поэтому, спасибо, Платонычу и за это.
        - О! Егор! Какие чудесные подарки! Ты с ума сошёл! Это же так дорого!
        А она ничего, даже симпатичная. Пропеллер, конечно, на любителя, но так-то просто кровь с молоком.
        В квартире полно народу. И квартира, судя по всему, её, хотя родители тоже тут. В гостях. Большая гостиная обставлена импортной мебелью, под потолком хрустальная люстра, как в Версале, на окнах тяжёлые портьеры. Это немного не соответствует современной архитектуре дома, но, на удивление, слишком кичевым не выглядит.
        Крикунов тоже здесь. В джинсах, нежно-голубом кашемировом свитере, весь такой несоветский фирмач. И батя её тоже типа фирмач.
        - Роман, - говорит он, протягивая мне руку.
        - Очень приятно, Егор.
        Взгляд у него сочувственно-проникновенный, понимающий. Он тоже в джинсах и всё тех же золотых очках. Волосы приглажены в попытке замаскировать рано возникшую плешь.
        «Плешь, а-а, сэйвер оф юниверс…» Эта песня «Квинов» выйдет в этом году, кстати. Вместе с фильмом «Флеш Гордон».
        - Мы уже встречались? - спрашивает Куренков, чуть прищурившись.
        - Да, - соглашаюсь я. - Один раз, мимолётно.
        - А где? - пытается припомнить он.
        - В баре у Альберта. Любите спорт и азарт? Вы с Каховским разговаривали.
        Его веки дёргаются, но лишь на крохотную долю секунды.
        - Хм, - чуть качает он головой. - Бывает, да. А ты?
        - Я-то? - широко улыбаюсь я. - Я заядлый игрок. Не как Достоевский, конечно, но на хоккей ставлю постоянно.
        - Егор, ты тут не скучаешь? - спрашивает именинница. - А то мой родитель может быть чрезвычайно занудным.
        - Нет, конечно, Валентина Романовна. Мы очень хорошо беседуем.
        - Прекрати! Что ты творишь! Ещё «товарищ секретарь» скажи. Для тебя я просто Валя. Понял?
        - Конечно, Валя, - улыбаюсь я.
        - Чего тебе налить? Хочешь шампанского?
        - Я алкоголь не пью, я же спортсмен. Так что можно морс.
        - А хочешь «Пепси-колу»?
        - О, отлично!
        Вообще-то ей хорошо сантехнику чистить, ну да ладно, выпью разок, поди с одного-то раза не превращусь в козлёночка.
        Среди присутствующих обнаруживаются художник, местный музыкант по имени Изиль, который потом будет писать для доброй половины российской эстрады, адвокат, отец известного в будущем музыкального продюсера, какие-то люди неопределённого рода занятий и даже товарищ Ефим. Он появляется после меня и всех «категорически приветствует».
        - О, Роман, я вас категорически приветствую! О! Егор! И ты здесь? Ну и правильно, надо стремиться туда, где собираются лучшие люди города.
        - Здравствуйте, Ефим Прохорович, счастлив вас видеть. По большому счёту, я здесь благодаря вам.
        Он хлопает меня по плечу.
        - Благодарность, молодой человек, это прекрасное качество. Особенно хорошо, когда она проявляется не только в славословии. А-ха-ха! Шутка!
        Ефим принимается громко хохотать, немного напоминая буфетчицу в исполнении Олега Табакова.
        Мать Валентины оказывается стройной дамой декадентского вида, не выпускающей из рук длинный мундштук с американской сигаретой. Дочь, похоже, пошла не в неё, в отцовскую породу, наверное.
        За стол никто не садится. Угощения стоят на столе в углу комнаты и каждый подходит и набирает, что пожелает. Фуршет. Всё экстра модное.
        - Знаешь, что означает его имя? - спрашивает меня Куренков, когда музыкант Изиль садится за пианино и начинает исполнять собственные песни.
        - Наверное, что он иудей, - пожимаю я плечами.
        - А-ха-ха! - хохочет Роман. - Что он иудей и так ясно. Нет, это революционное имя, означает «Исполнитель заветов Ильича».
        - Серьёзно? - удивляюсь я. Забавно. Век живи, век учись. Я такого не знал. Я понимаю, Ким, Вилор, Вилен, но Изиль… это прям экзотика.
        - Это точно. А чем ты занимаешься? Каким спортом?
        - Хожу в «Динамо» на самбо.
        - К Скачкову что ли?
        - Роман Александрович, есть ли в этом городе взрослый человек, которого вы бы не знали?
        - Ты, я вижу, тоже много чего знаешь. Отчество моё, например.
        Я пожимаю плечами.
        - Выдающихся людей надо знать.
        Он хмыкает.
        - Так значит ты у Альберта часто бываешь, да?
        - Заглядываю иногда. Я вот спросить хотел, можно?
        - Ну спроси.
        - А вас менеджерские качества Каховского устраивают?
        - Чего? - он чуть наклоняет голову и внимательно смотрит на меня поверх очков.
        - Да видите ли, дело у него интересное, а организатор он бездарный. Я бы лучше справился.
        Он долго молчит, изучая моё лицо, а потом предлагает:
        - Отойдём-ка в сторонку.
        Мы садимся на диван, свободный, поскольку все гости толпятся вокруг безголосого Изиля.
        - А зачем тебе? - спрашивает Куренков.
        - Так затем же, зачем и вам.
        - Деньги?
        - Деньги, связи. Люди ведь там непростые, как правило.
        - Непростые, - соглашается он. - Да вот не слишком ли ты юн для этого?Сейчас ты на коне, чувствуешь силу, за тобой Новицкая. Но через полгода всё может измениться.
        - В одном месте ухудшится, в другом улучшится. Всё правильно. Нужно работать в разных направлениях.
        Он задумчиво трёт переносицу указательным пальцем, погрузившись в размышления.
        - Это дело непростое, - наконец произносит он. - Во-первых, Каха связан с блатными, а нам сейчас нет резона там воду мутить. Во-вторых, работает человек и пусть работает. Он только начал ещё. В-третьих… В общем, есть и в-третьих и в-четвёртых. Убирать мы его пока не собираемся.
        - Зря. От меня эффект больше будет. А если я с блатными утрясу и уберу его сам, причём чисто и в рамках кодекса?
        - Самомнение у тебя немалое. Только всегда ли это на пользу? Уберёшь, тогда можно будет рассмотреть твою кандидатуру. Но для этого тебе придётся помочь мне ещё в одном деле.
        - Считайте, что дело сделано. Помочь в вашем деле я и авансом могу, не дожидаясь достижения первых двух условий.
        - Хм. Ты хорошо подумал?
        - В общем, да, - чуть помешкав, отвечаю я.
        - Ну ладно. Просто только что ты подписал договор своей собственной кровью. Ты это понял?
        - Вот вы значит кто на самом деле? Серьёзно? Сейчас аж мурашки по спине побежали. Только не смейтесь, как Мефистофель.
        - Да теперь нам обоим не до смеха будет, - говорит он тихо, но пафосно.
        Излишне пафосно. Ну, это ты зря Рома, посмеёмся ещё. Отчего бы не посмеяться?
        Двадцать третье февраля - красный день календаря. Вообще-то не красный, рабочий день это, просто в этом году на субботу выпадает. И это уже завтра, но пока дождёшься поседеешь и весь адреналин на годы вперёд выработаешь. Да, Раджа? Да. Хороший, хороший мальчик. Только ты со мной не споришь и делаешь всё, как я сказал.
        Хотя нет, лукавлю. Все меня слушаются, все. Артюшкин, Лида, Трыня, Платоныч, даже Каха, Баранов и, в некотором смысле, Куренков. Ну что же. Значит надо действовать. И вечный бой, покой нам только снится. Верно же? Верно, Радж, верно.
        Я выхожу из дому и иду в горком. Мы красные кавалеристы и про нас былинники речистые ведут рассказ. Вот же прилепилось, теперь до ночи будет в голове крутиться. По радио только что услышал.
        - Здравствуйте, товарищи, - приветствует собравшихся Новицкая. - Все у нас? Давайте начинать.
        Заседание проходит, как обычно. Обсуждаются всё те же вопросы и с теми же интонациями. Многие члены бюро относятся к моему присутствию мягко говоря нейтрально и индифферентно, вероятно считая краткосрочной блажью Новицкой. Ну что же, увидим. Как будут развиваться события, покажет время. Или «Время».
        - Иванова, - говорит Ирина в конце заседания. - Что у нас по завтрашнему мероприятию? С транспортом всё решено? Не будет сбоев, как в прошлый раз?
        - Всё решено, подтверждено и несколько раз перепроверено. Выезжаем в восемнадцать часов от горкома. Будет междугородний «Икарус».
        - А с питанием и программой какая ситуация?
        - Всё чётко. Согласно инструкциям.
        - Ну, хорошо, Лена. Значит завтра в восемнадцать часов все должны быть как штык. Уважительная причина для отсутствия - смерть. Больные - на носилках. Всё ясно? Вопросы по программе к товарищу Ивановой. Всё. На этом заседание объявляю закрытым.
        Все начинают расходиться, а я подхожу к Новицкой. Не я один. Вокруг неё оказывается целая толпа, но она, заметив меня, кивает:
        - Слушаю тебя, Егор.
        - Ирина Викторовна, - говорю я, - хотел предупредить, что я завтра могу опоздать.
        - Что?! - сдвигает она брови и в этом возгласе отчётливо слышится львиный рык. - Ты не слышал, что я только что говорила?
        - Слышал, конечно, и я обязательно буду. Честное комсомольское. Просто могу немного задержаться.
        - А ты что у нас председатель совета министров? То есть ты думаешь, что уважаемые старшие товарищи будут тебя ждать, пока ты решаешь свои неотложные министерские дела?
        - Нет, конечно, я так не думаю. Семеро одного не ждут. Это мне известно. Так что, если я не закончу свои дела до восемнадцати часов, то доберусь самостоятельно.
        - Не слишком ли ты самостоятельный? Вернее, не слишком ли много ты о себе возомнил? Чтобы был вовремя, если не хочешь получить взыскание.
        - Взыскание не хочу, буду вовремя, - согласно киваю я. - Но если вдруг опоздаю приеду сам. До свидания товарищи. До завтра.
        Хочу ещё добавить: «Ленин, партия, комсомол!», но сдерживаюсь и ретируюсь молча. Если бы не присутствие посторонних, она бы меня разорвала голыми руками. А теперь вынуждена молча смотреть мне в спину. Но и от одного её взгляда у меня горит между лопатками. Точно ожог будет. Вот ведь баба. Неукротимая. Пока.
        Из телефон-автомата я звоню Лиде. У неё всё нормально. Естественно, она нервничает и поэтому рычит, как пантера. Да, кстати, она даже похожа на Багиру. Надо же, раньше в голову не приходило. В общем, рычит и искрит. Но другого от неё я и не жду. Ничего, всё будет хорошо. Всё получится.
        - Лидка, всё будет хорошо. Не паникуй. Работаем по плану. Ты же мент.
        Поговорив с ней, я иду в бар. Там царит ажиотаж. По результатам этой игры банк будет разыгран полностью. И даже если никто не угадает точный счёт, будут высчитаны коэффициенты. Так что деньги достанутся практически всем. Моя идея.
        А сам я поставил ещё вчера, и для пущей убедительности поставил немало. И теперь по требованиям трудящихся запись о моей ставке красуется на отдельной грифельной доске. На ней написано: «Бро 500 СССР:США 5:2». Это означает, что я поставил пятьсот рублей на выигрыш нашей «красной машины» над америкосами со счётом пять-два.
        Ну, простите, товарищи. Тотализатор такая штука, что надо рассчитывать только на себя. И уж точно не на меня. Ещё я поставил сотню на выигрыш нашей сборной. Но там пул маленький, всего триста рублей. А вот банк в игре на счёт достиг невероятных одиннадцати тысяч трёхсот пятнадцати рублей. И только один человек из всей этой толпы желающих сорвать большой куш сделал правильную ставку. И этот человек не я.
        Этот человек Лида. Она поставила жалких десять рублей на выигрыш американцев и столько же, тоже десятку, на точный счёт, то есть четыре-три в пользу США, потому что сегодня, вернее уже завтра, в пять утра по местному времени начнётся игра, которую в последствии назовут «чудом на льду».
        Чудо не для нас, а для американцев, ведь именно их команда, собранная из неопытных студентов отберёт у нас золотые медали на этой Олимпиаде. И весь банк, за вычетом комиссии организаторов достанется Лиде. То есть в основном мне и частично ей. Но суть не в этом. Суть в том, что Рыжий и Каха ни за что не упустят возможность ограбить одного единственного победителя, унёсшего весьма крупную сумму в дамской сумочке.
        Они уже провернули несколько подобных грабежей. А это, в свою очередь, означает, что табачный капитан Артюшкин сцапает всю банду с Кахой или без него. Но даже если без него, он обязательно выбьет из них показания, которые позволят ему взять и его тоже. Уж это, как пить дать.
        А последствием этого события станут другие мои шаги и достижения. Впрочем, лучше сначала убить медведя, а уж потом делить его шкуру. Нужно просто дождаться завтрашнего дня, выдержать, пока не закончится операция, а потом ехать тусить с комсомольцами. Немного подождать и всё. Всё выстроено, всё подготовлено, всё спланировано. Надо просто подождать.
        На следующий день бар работает только с двух часов. Это, конечно, идиотизм. Суббота, выходной да ещё и праздник. Но Альберт неумолим. Никакая Олимпиада, да что Олимпиада, сам Брежнев не заставит его изменить расписание. Впрочем, он прав. Сегодня посетителей мало, а те, кто пришёл, пребывают в глубоком унынии, оплакивая олимпийское золото нашей хоккейной сборной и собственные денежки.
        Игра до добра не доводит. Вот вам очередное подтверждение.
        - Все страшно злые на тебя, - говорит мне Каха.
        - Но что тут поделать, - бессильно развожу я руками. - И на Баруха бывает проруха. Тебе-то какая разница, ты же своё в любом случае забираешь.
        - А знаешь кто выиграл? - спрашивает он.
        - Скажи.
        - Та баба.
        - Которая? Та что Рыжего цапнула?
        - Да, именно она, - ухмыляется Каха.
        - И сколько же она подняла?
        - Восемь тысяч четыреста девяноста четыре рубля.
        - Ого, не слабо, да? Я бы не отказался от такого. А вы сколько взяли? Около трёхи?
        - Три с половиной. Но не забывай, треть ещё Алику надо отдать и ещё там расходы появились. Короче нам остаётся хрен да маленько. А какая-то девка одна восемь с половиной захапала.
        - Забрала уже? - спрашиваю я.
        - Нет, ещё не приходила.
        - Да блин, - вздыхаю я. - Фортуна изменчива. Если был бы пьющим, накатил. Эх, лучше бы цветной телевизор купил, чем судьбу искушать. Ладно, выпью кофейку.
        Я подхожу к стойке.
        - Ну что же ты, Бро, - подходит ко мне мужик, похожий на Чингис-хана.
        Это заведующий плодово-овощной базы.
        - Да, Никонорыч, тут и говорить нечего. Угорел я на пятихатку. Да там и ещё на сотню. Короче, огорчили меня наши. Я, главное, понять не могу, как такое вообще могло произойти. И кому? Студентам необстрелянным продули. Это что-то вообще немыслимое.
        Чингис-хан машет рукой, вливает в себя стопку коньяка и идёт в гардероб. В это время в баре появляется Лида. Точно в назначенное время. Она накидывает пальто на спинку стула, садится за столик у окна и заказывает себе бокал шампанского. Всё правильно, надо отпраздновать победу.
        Только ведёт она себя немного нервозно. Неестественно. Почему пальто не сдала в гардероб? Зачем поднимается со стула? Снова садится, встаёт и оглядываясь идёт в сторону перегородки. Там Каха с большой неохотой и сожалением расстаётся с суммой выигрыша. Думаю, единственное, что его примиряет с этим - расчёт на то, что ещё сегодня эти деньги вернутся к нему.
        Лида заворачивает деньги в газету и кладёт пакет к себе в сумку. Потом молча встаёт и возвращается за столик. Там её уже ждёт шампанское. Она делает большой глоток и победно улыбается, не глядя в нашу сторону, хотя мы с Кахой смотрим на неё в упор.
        - А кто она такая, ты не знаешь? - спрашиваю я.
        - Не знаю, - отвечает он. - Да какая разница? Ладно, буду собираться. Ко мне баба прийти должна. Пойду я.
        - А выигрыш кто будет выдавать?
        - Так всё. Больше выигрыша нет, всё уже выдал, - отвечает он.
        Лида встаёт и уходит в туалет. Сумочку она предусмотрительно уносит с собой.
        Каха подходит к стойке и заказывает себе коньяк. Лида тем временем возвращается за столик и допивает шампанское.
        - Ладно, говорю я. Тоже буду собираться.
        Я прохожу мимо небольшого гардероба и иду в туалет. Но прежде чем открыть дверь с буквой «М», я останавливаюсь в небольшом тамбуре, озираюсь. Убедившись, что меня никто не видит, подхожу к давно стоящему в простенке, неработающему холодильнику. Открываю дверцу и вынимаю свёрток только что оставленный Лидой. Запихиваю его в карман и только потом захожу в туалет.
        Потом я неспеша возвращаюсь в зал и вижу, что ни Лиды, ни Кахи здесь уже нет. Твою мать! Она же должна была ждать моего возвращения! Какого хрена!
        Я вылетаю на крыльцо и вижу, как Каха машет проезжающей машине и та останавливается. Он держит её под руку, открывает дверь, что-то быстро спрашивает у водителя и помогает Лиде сесть внутрь. Правда, со стороны кажется, что он буквально запихивает её туда. Рядом с водителем садится какой-то кент.
        - Каха! - кричу я и бегу к нему.
        Какого хрена! Что за машина! Твою мать!
        Машина отъезжает в момент, когда я подбегаю. Единственное, что я успеваю заметить - марка и номер. А ещё то, что на заднем диване рядом с Лидой, помимо Кахи сидит ещё мужик. Это «Москвич» Рыжего.
        Все предыдущие разы, Каха с Рыжим действовали иначе. Каха выводил человека с выигрышем на крыльцо и показывал его. Его пацанчики садились ему на хвост и шли до самого дома или до места, которое было удобным для нападения.
        Двоих они ограбили в подъезде, а одного на пустыре неподалёку от дома. Мой расчёт был такой, что с Лидой они пойдут по этому же сценарию. Но для неё они придумали что-то другое. И это другое, неизвестное и, несомненно, чрезвычайно опасное буквально разрывает мне мозг.
        Блин-блин-блин! Вот тебе и грандиозный план. Рыжий с ней точно церемониться не будет. Сука!!! Сердце буквально разрывается, а желудок перерезает ужасная боль. Так, спокойно. Сейчас всё разрулим. Надо только позвонить! Надо срочно позвонить! Я поворачиваюсь и со всего духа бросаюсь к телефонной будке.
        22. Настоящий герой
        Непослушным пальцем я кручу диск, набирая домашний номер Лиды. Жду, пока раздастся второй гудок и жму на рычаг, обрывая вызов. Выгребаю горсть мелочи из кармана и, выудив жёлтенькую двушку, бросаю её в щель. Слышу, как за спиной открывается дверь будки.
        - Егор!
        Я оборачиваюсь и вижу Трыню.
        - Говори! - коротко командую я, повторно набирая номер Лиды.
        Это условный сигнал. Два звонка и сброс означают, что звоню я, и Артюшкин может ответить. Он сейчас находится в её квартире. Это засада. Ещё несколько человек в подъезде и во дворе. Все готовы схватить грабителей.
        - Слушаю, - раздаётся в трубке голос табачного капитана.
        - Минуту, - бросаю я.
        - Повезли на дачу к Рыжему, - скороговоркой произносит Трыня. - В Осиновку.
        - Что там у тебя, Брагин? - кричит Артюшкин.
        - Объект посадили в автомобиль. В машине, кроме неё четыре мужчины. Один из них Каховский - говорю я и киваю Андрюхе.
        - Предположительное место, куда везут объект, деревня Осиновка, дача Рыжего. Ищите адрес, принадлежащей ему или его родственникам собственности.
        - Твою мать! - рычит Артюшкин.
        - Сейчас всё в снегу, в деревне дороги ещё более-менее чистят, а к дачным домам проезда нет. Вероятно, у него дом в деревне. Может, у родителей. Пошлите вертолёт. Запишите данные автомобиля. Марка, цвет, госномер. Я выдвигаюсь в Осиновку.
        - Вертолёт? Может крылатую ракету послать?! Не вздумай никуда выдвигаться. Выдвинулся уже раз. Хватит. Всё, иди домой и жди повестку.
        - Андрей, - говорю я, вешая трубку, - рассказывай, всё что знаешь.
        - Ближе к обеду сегодня объявили шухер. Собрали своих и сказали, что будет работа. Мне, как инвалиду, дали задание, как увижу, что Каха вышел на крыльцо с бабой, сразу бежать к выезду от кинотеатра и подавать сигнал Коню. Кто за рулём не знаю. Раньше его не видел. Мне больше ничего не говорили и я не знал, как и что будет. Я когда смог, тебе позвонил из автомата, но тебя уже не было дома.
        Он замолкает.
        - Понятно, неважно. Рассказывай дальше.
        - Ну и всё. Я здесь поблизости торчал. Они вышли. Женщина начала спускаться, тут к ней подвалил один жлоб из наших. Начал приставать, за сумку тянуть. Она занервничала, испугалась. Тут Каха подскочил и что-то ей втирать начал. Я должен был сигнал Коню подать, но он, сука, сам увидел и безо всяких сигналов подъехал. Моментом подскочил. Каха типа проголосовал, такой и этот, хоба, сразу около него остановился. Вроде как случайно. Они с этим жлобом её в тачку пихнули и сами сели. И ты тут появился. Всё.
        - Спасибо, Андрюха, понял. Точно в Осиновку поехали?
        - Думаю, да. Они между собой сегодня говорили, что будет типа большое веселье у Рыжего в деревне. А мне сказали, что я мал ещё баб е*ть и типа, всё равно, увечный. Так что в Осиновку не поеду.
        - Что ещё?
        - Всё вроде.
        Слушая Трыню, я машу рукой перед проезжающими машинами, пытаясь поймать попутку. Неожиданно останавливается чёрная волга. Не думал, что такое возможно. Ёлки! Да это же Давид! То есть Давид Георгиевич, водитель Новицкой.
        - Ты чего тут голосуешь? - спрашивает он с удивлением. - До горкома подкинуть? Там уж народ собирается помаленьку. Я и хозяйку только что отвёз.
        - А она что, на автобусе поедет?
        - Ну да, сказала с коллективом должна быть. Я сейчас поручение выполню и в гараж машину.
        Я забираюсь на переднее сидение.
        - Андрюх, всё, беги к себе!
        - Ты чё! Совсем что ли? Я с тобой!
        - Спалишься. Нельзя тебе.
        Но Трыня, меня не слушает и проскальзывает в салон.
        - Эй, вы чего, угонщики, - говорит водитель с лёгким кавказским акцентом и смеётся в усы. - Прокатиться что ли хотите?
        - Давид Георгиевич, поехали дорогой! - командую я. - Страна в опасности! Спасать надо!
        - Эк тебя в горкоме перекорёжило, - качает он головой, но выжимает газ. - Куда ехать-то? Ты с ума часом не сошёл?
        - В Осиновку!
        Для подкрепления значимости маршрута я достаю пятьдесят рублей и кладу на приборную панель:
        - Очень надо.
        Давид, седой и степенный водитель смотрит на меня, как на сумасшедшего.
        Я снимаю трубку с установленного здесь радиотелефона «Алтай-3» и набираю номер дежурного РОВД. Он всего на одну цифру отличается от номера Артюшкина.
        - Эй, малец, ты чего творишь! - предостерегает меня Давид.
        - РОВД Центрального района, старший лейтенант Круглов, - раздаётся на том конце провода.
        - Круглов! Это Брагин говорит. Срочно соедини с Артюшкиным!
        - Какой ещё Брагин?
        - Лейтенант, не тупи! Артюшкин сейчас на задержании. Мне срочно нужно с ним переговорить. У меня важная информация. Зарипов там? Спроси у него. Он меня знает. Короче! Срочно свяжись с Артюшкиным и пусть мне звонит на «Алтай-3». Какой номер, Давид Георгиевич?
        Давид хмурится, но диктует, и я передаю цифры дежурному.
        Хуже нет, чем ждать и догонять. Но когда и то, и другое нужно делать одномоментно, это вообще жесть. Внешне я выгляжу совершенно спокойно. При взгляде на меня можно подумать, что я абсолютно непрошибаемый, но внутри всё клокочет. Сердце стучит, пытаясь вырваться из грудной клетки, кровь мчит по жилам с чудовищной силой. Адреналин. Да.
        Кажется, моё состояние передаётся и Давиду. Человек он сам по себе спокойный, да вот только голос крови никто не отменял. Поэтому мы летим по обледеневшему шоссе, нарушая все мыслимые запреты.
        - Куда теперь? - спрашивает водитель, когда мы въезжаем в деревню.
        Да вот хрен его знает, товарищ майор.
        - К магазину. Вдруг работают.
        Магазин оказывается закрытым, но рядом с ним я вижу двух колдырей в телогрейках и валенках. Похоже, они уже хорошенько отметили сегодняшний праздник. Я подскакиваю к ним.
        - Здорово, мужики. С праздником.
        - С праздником, - передразнивает один. - А почему в праздник магазин закрыт, а? Я тебя спрашиваю. Клава, сука, покинула пост.
        - Пошли к Зинке, говорю, - урезонивает его второй. У неё всегда имеется. И не дорого.
        - Так, - прерываю я их. - От имени командования готов выделить премию в размере пяти рублей на поход к Зинаиде. Но только в обмен на информацию. Алё, отцы, вы меня слышите?
        - Чё? - спрашивает первый.
        - Даю пять рублей.
        - Ого! - одобрительно шепчет второй.
        - Рыжий парень, лет двадцати, звать Кирилл. Знаете такого?
        Они молча смотрят друг на друга соображая, что происходит. Для убедительности я достаю пятёрку и демонстрирую им.
        - Рыжий? - спрашивает первый.
        - А как звать? - спрашивает второй.
        - Кирилл. Кличка Рыжий. Сам он не слишком рыжий, блондин просто.
        - Ага, точно - говорит первый. - Это ж Варькин сын.
        - У него ещё “Москвич” светлый, - уточняю я.
        Второй задумчиво чешет затылок, сдвинув на глаза клочковатую кроличью шапку. Первый облизывает пересохшие губы, и я понимаю, что он испытывает неописуемые страдания.
        - Ага, - моргает он. - Сын. Только не Варькин, а Зинкин.
        - Это какой Зинки, самогонщицы что ли? - уточняю я.
        - Её.
        - Нет Варькин, - настаивает первый. - Зинка ему бабка. А мать Варька.
        - Ну, так ведите, - командую я.
        - Пятёрку давай, - мрачнеет второй. - А то ишь...
        Я отдаю пять рублей.
        - Туда, - машет он рукой.
        - Давайте в машину. Покажете.
        - Х*ли тебе показывать?! Вон там за углом. Вона, трубу отсель видать, красная. Ну, видишь? Там Зинка и живёт.
        - Кто ещё живёт? - спрашиваю я.
        - Никто, только Зинка да Варька. Рыжий ихай в городе болтается. Он блатной. А в огороде у них бомжи пашут за выпивку, мантулят с утра до ночи. Летом.
        - Егор! - окликает меня через открытое окно Давид. - Тебя.
        Я подхожу и он протягивает мне телефонную трубку. Мне приходится наклониться к окну из-за небольшой длины провода.
        - Брагин, - говорю я.
        - Твою мать, Брагин! Ты что творишь?
        - Товарищ капитан, я сейчас в деревне. Нахожусь у магазина. От магазина видно дом с высокой красной трубой. Предположительно это дом матери и бабки Рыжего. Они живут здесь постоянно, а он приезжает из города. Вероятно, он должен быть здесь. Но я не знаю. Буду сейчас проверять.
        - Стой у магазина! - орёт Артюшкин. - Мы через пятнадцать-двадцать минут будем.
        - Я на чёрной горкомовской «Волге». Сразу увидите. Ещё такое соображение, товарищ капитан. Если в доме мать и бабка, то объект, возможно, поместят в какое-то подсобное помещение со звукоизоляцией. Например, в баню или сарай. Имейте в виду. Минимально там сейчас пятеро злоумышленников. Рыжий, Конь, Каха, ещё один и водитель. Давайте, не задерживайтесь!
        Из трубки раздаются крики, но я уже не слышу. Я протягиваю трубку Давиду, явно впечатлённому происходящим.
        - Стойте здесь! - приказываю я. - Покажете ментам, куда ехать. Я пошёл.
        Идти от магазина до дома минуты две. Зачем привлекать внимание, подъезжая на чёрной «Волге»? Я снимаю куртку и отдаю Давиду. Красный цвет слишком броский. А так, в свитере, в самый раз.
        Трыня выскакивает из машины.
        - Сиди здесь! - резко бросаю я и бегу в переулок.
        Снега дохренища, ну да пофиг, этим нас точно не испугать. Я огибаю забор дома, стоящего на центральной улице по диагонали от магазина и оказываюсь на улочке, где находится дом Рыжего. У него большущий участок, обнесённый дощатым забором.
        Я подбегаю к забору и подтягиваюсь, прячась за ветками огромной заснеженной берёзы. Вытягиваю голову и осматриваюсь. В другой части участка расположен большой бревенчатый дом с голубыми резными наличниками. Рядом с домом вижу кривенькую баньку, небольшие хозяйственные постройки и металлический гараж.
        А вот и Рыжий. Он выходит из дома и идёт в сторону… бани. У него две бани что ли? Во блин. Он шагает туда, где стоит небольшой сруб, из трубы которого валит чёрный дым. Ветра нет, поэтому дым поднимается отвесно вверх, вычерчивая идеальный прямой столб. Углём топят. Лениво лают собаки.
        Я озираюсь и повсюду вижу такие же прямые столбы, растущие из печных труб соседних домов. Разжимаю руки и спрыгиваю вниз. Надо обойти участок с внешней стороны забора. Только это не участок, а настоящее поле. Соток сорок, если не больше. Бегу, а вернее, пробиваюсь по колено, а где и глубже, проваливаясь в снег. С той дальней стороны соседей нет. Там заболоченный пустырь. Он тянется через всю деревню, я его помню, бывал здесь раньше. Или позже.
        Наконец добираюсь до той части, где находится баня. Хотя, может и не баня. В общем, вторая изба. Вокруг никого. «Москвичёнок» стоит здесь. Значит можно проехать от ворот. Оглядевшись, я подтягиваюсь и, вскарабкавшись наверх, прыгаю вниз. Мягко приземляюсь на корточки, и начав подниматься, замираю, потому что встречаюсь взглядом с довольно крупным псом.
        Голова опущена, уши прижаты, а шерсть на загривке стоит дыбом. Он скалится, показывая крепкие белые зубы и рычит. Ну твою же за ногу! Я медленно выпрямляюсь и, стараясь не делать резких движений, вытаскиваю из брюк толстый широкий кожаный ремень.
        - Хороший пёс, хороший, - тихо, но уверенно говорю я, наматывая ремень на запястье левой руки. - Иди сюда, не бойся.
        Я делаю шаг навстречу. Пёс начинает пятиться. Надо его либо прогнуть, либо победить, чтобы он не напал. Наше медленное противостояние продолжается какое-то время, он отступает как вдруг, уперевшись в снежный ком, нервно оглядывается и залаяв внезапно и резко бросается на меня.
        Он делает бросок, целясь мне в горло, но я подставляю замотанное ремнём запястье, и его клыки смыкаются на моей руке.
        - А! - вскрикиваю я и в тот же миг обрушиваю свободный кулак ему на голову.
        Я бью его, с силой молотя по переносице и глазам и пиная по рёбрам. Обрушиваю на него целый шквал ударов. Не ожидая такого, пёс воет от боли и, разомкнув челюсти, стремглав бежит прочь. Каков хозяин, такова и собака. Надеюсь, он мне руку не сломал.
        Проверить я не успеваю, потому что слышу позади себя заливистый смех.
        - А-ха-ха! Каха, я же говорил, они в паре работают!
        Я поворачиваюсь и вижу Рыжего. В руке он сжимает пистолет.
        - Ты будь аккуратнее, - киваю я. - Палец себе не отстрели.
        Из-за угла бани появляется Каха. Он серьёзный и даже немного испуганный. Кажется, понимает, что полюбовно мы не разойдёмся.
        - Бабки отдай! - бросает он. - Тогда девку получишь.
        - Схера ли я вам бабки должен отдавать? Что заработали, то и получили. А это мой выигрыш. И девка моя. Давай её сюда.
        - Да ты, бл*дь, не вкуриваешь по ходу, - заявляет Рыжий и его улыбка превращается в злобную гримасу. - Вы уже всё. Обои.
        - Прям обои? - уточняю я.
        - Земли у меня видишь сколько? - кивает он на поле. - Сейчас закопаем и тебя, и бабу твою конченную. Только сначала поразвлечёмся с ней.
        - Ну это ясно. Шикарный план. Не сомневаюсь, ты придумал, да, гений? Не понятно только, чего тебе больше хочется, развлечений или денег.
        - А про деньги ты сейчас нам так и так расскажешь, - ухмыляется он. - А потом просить будешь, чтобы тебя кончили. Э, братва, тащите его внутрь!
        Из-за угла появляются Конь и ещё двое парней. Узнав меня, Конь останавливается.
        - Чё ты встал, - отвешивает ему пендаль Рыжий. - Тащите его, я сказал!
        Я стою спокойно, не двигаюсь. Стрелять он, скорее всего не будет. Конь и Каха ко мне не полезут, да и Рыжий сам тоже. Остаются двое новичков. Ну что же, давайте. Будем пробовать. Где там этот Артюшкин? Он эстонец, наверное, судя по скорости.
        Новички начинают обходить меня с флангов. Один ещё пацан, а другой мужик здоровый и немолодой. Это и есть, наверное, водила. Я пячусь назад.
        - Давай скорее! - нетерпеливо прикрикивает Рыжий. - Конь, чё ты стоишь?!
        И в этот момент раздаётся короткий вскрик сирены, а затем голос, усиленный репродукторами объявляет:
        - Каховский, Анкудинов и остальные! Вы окружены. Анкудинов, бросай оружие! Руки за голову!
        Картина ясная, неновая, но яркая и всегда впечатляющая. Испуганный и обескураженный вид врага лично мне даёт силы и бодрость. Я могу смотреть на это снова и снова и никогда не испытаю пресыщение.
        Рыжий, Каха и остальные, чуть приседают и нервно озираются по сторонам. То, что они видят, их не радует. Это уж точно. Со стороны ворот к нам приближаются два «Уазика» - «козёл» и «буханка» в сопровождении легионеров в милицейской форме. Они, как древние римские легионеры, правда вооружённые «калашами», неспешно движутся в нашу сторону.
        Сереющий февральский воздух расцвечивается яркими синими всполохами, делая картину торжественной и практически красивой. А из-за забора, того самого, через который несколько минут назад появился я сам, теперь появляются милиционеры-автоматчики. Прелесть, что за картина.
        - Ствол брось, дурачок, - напоминаю я Рыжему, открывшему рот. - Сейчас снайпера начнут работать.
        Он доверчиво бросает пистолет мне под ноги. Я осторожно беру его через рукав свитера и иду в дом. Да, это баня. Вот же патриции, твою мать. Все проблемы решают в банях.
        - Лида! - кричу я, - ты здесь?
        - Здесь - раздаётся в ответ её голос. - Здесь я!
        Она оказывается запертой. В двери, из-за которой доносится её голос торчит ключ. Всё бы решалось так просто. Я захожу в маленькую комнатку, чулан и вижу бледную, испуганную Лиду.
        - Всё, Лидок, - говорю я. - Всё закончилось. Ты цела? Они тебе ничего не сделали?
        - Ничего, один раз только по морде дали. Но, вроде, не сильно.
        - Ты молодец. Иди ко мне.
        Я обнимаю её и она вдруг начинает реветь.
        - Так и знала, что что-то не так пойдёт! Нельзя было тебе верить! А если бы они меня убили?
        - Ну я же тебя спас!
        - Меня за это время знаешь сколько раз могли того… - всхлипывает она.
        - Ну а зачем ты в машину села, дурочка?
        - Сам ты дурачок, он мне нож приставил, вот и села.
        - Ну всё-всё, потом поговорим. Теперь всё будет хорошо. Теперь точно. Я тебе обещаю.
        - Ты и в тот раз обещал.
        - Пойдём, покажешь того кто тебя обидел.
        - Вот этот, - показывает она на Коня, когда мы выходим из бани.
        Вся шайка стоит здесь. Их обыскивают под пристальным контролем Артюшкина.
        - Конь, - говорю я. - Ну что же ты за сука такая? Зачем девушку по лицу ударил, тварь? Чего молчишь-то?
        Проявляя мужество перед лицом своих товарищей, он сплёвывает мне под ноги.
        - Значит извинений не будет? - уточняю я.
        - Да пошёл ты, - говорит он и снова плюёт.
        Вот же верблюд. Ну тут мне просто не остаётся ничего другого, и я без зазрения совести наношу один из самых бесчестных своих ударов. Коленом по бубенчикам.
        - Товарищ капитан, - обращаюсь я к Артюшкину, отведя в сторонку. - Ну, теперь-то ваша душенька довольна?
        Судя по выражению лица, его душенька в принципе не может быть довольной.
        - Это лейтенант Пирогова, - продолжаю я. - Она работала под прикрытием. Будет с вами сотрудничать и окажет всемерную поддержку в вашем расследовании. Эти мрази похитили её с целью ограбления и полового насилия. Сотрудника при исполнении. Лидия, со своей стороны, выдвинет обвинения в экономических преступлениях. Так что никто не уйдёт от наказания. Единственная просьба, до понедельника оставьте девушку в покое. Вы же понимаете, какой стресс она испытала.
        - Чего? До понедельника?
        - Блин, Артюшкин! Имей совесть! Я тебе такую операцию на блюдечке вынес, а ты даже спасибо не сказал. Что ты за человек такой! Сухарь! Пошли, Лида. Нас там машина ждёт. У меня вообще времени нет.
        Мы проходим мимо табачного капитана и двигаем в сторону выхода.
        - Брагин, - окликает меня он.
        Я оборачиваюсь.
        - Ты это, молодец…
        Думаю, это наивысшая похвала и благодарность, которую от него можно ждать.
        - Служу Советскому Союзу! - отвечаю я и веду Лиду к машине.
        Мы завозим её домой, Трыню в интернат, а меня тоже домой. Я хватаю приготовленные заранее вещи и выбегаю на улицу.
        - Давид Георгиевич, вот что бы я без вашей помощи делал? Как хорошо, что вы мимо проезжали.
        - А ты парень молодец, - качает он головой. - Я бы и не подумал никогда. Прямо герой.
        - Дата Туташхия, да? - улыбаюсь я.
        Давид хохочет:
        - Точно! Ай, молодец! Ты только знаешь что, деньги забери свои.
        - Эх, Дато* батоно, не обижайте. Это не оплата, а премия. Милиция вам награду за поимку преступников точно не выдаст. Так что считайте, это Брежнев прислал. И спасибо вам большое.
        Молодец-то я молодец, но испытания на сегодня ещё не закончены. Встреча с разгневанной Новицкой будет пострашнее Рыжего с пистолетом.
        Когда мы приезжаем в «Автомобилист» часы показывают половину восьмого.
        - Ты где был?! - шипит Катя, сталкиваясь со мной в фойе. - Она тут всех покусала уже. Что ты за гад такой, Брагин!
        - Катюш, не поверишь, государственное дело было. Клянусь!
        - Государственное дело?! - раздаётся грозный рык над моим ухом.
        Катя вмиг сникает, делается прозрачной и растворяется в воздухе, как привидение. Я поворачиваюсь к Ирине. Лик её действительно грозен и не обещает ничего хорошего. Даже Немезида по сравнению с ней показалась бы мягкой и уступчивой.
        - Я тебе сказала быть в восемнадцать часов у горкома? - спрашивает она голосом полным нескрываемой угрозы, и я вижу, как она заносит правую руку.
        «Пощёчина», - проносится в моей голове.
        - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
        *Примечание. Дато - уменьшительная форма имени Давид, батоно - уважительное обращение. Дата Туташхия - герой книги Чабуа Амирэджиби и советского сериала, грузинский борец за справедливость. К нему на протяжении семи серий все обращались «Дата батоно».
        23. Lover of the Russian Queen
        «Очаровательные глазки очаровали вы меня. В вас столько жизни столько ласки, в вас столько страсти и огня», - проносится в моей голове в момент, когда я выставляю простой блок, стараясь сделать это помягче. Помягче, чтобы барыня не ушиблись-с.
        Да вот только…
        - Ой-ой! - вскрикиваю я.
        - Прекрати паясничать и стонать, как девчонка! - рычит Ирина, не достигнув своей цели.
        Я задираю рукав и смотрю на руку. Мама дорогая!
        - Что… Что это у тебя такое? - обескураженно спрашивает она.
        На руке чернеют жуткие синяки, повторяющие по форме собачью челюсть.
        - Боролся с нечистью, - морщусь я. - Практически, как профессор Ван Хельсинг.
        - Ирина Викторовна, - вступает водитель, - Егор участвовал в захвате преступников в деревне Осиновка. Автомобиль тоже был задействован. Там целая войсковая операция проходила. Наверное, полк милиционеров с автоматами.
        - Что?! Кто дал распоряжение использовать горкомовский транспорт?
        Есть женщины, прекрасные в гневе. Может, Ирина знает, что хороша, когда сердится, вот и пользуется этим напропалую? Брови сдвинуты, глаза горят, полные, знающие толк в любви, губы трепещут, а грудь… Грудь - это отдельная поэма.
        На Новицкой сегодня весьма легкомысленный наряд, будто мы не День советской армии отмечаем а тусуемся на дискаче где-нибудь в Берлине или в прозападной Риге. Ярко розовые шорты и белый топ без рукавов, да ещё и с огромным вырезом. Голые плечи и возмутительная геометрия сфер, вписанная в треугольник этого вызывающего и дерзкого выреза, делают воспоминания об Осиновке блёклыми и малозначимыми.
        - Давид Георгиевич вызвался помочь добровольно, - объясняю я. - Если бы не он, преступникам бы удалось скрыться!
        - Да что вы мне голову морочите?! - злится Новицкая, от того что не понимает, о чём идёт речь. - Каким ещё преступникам?!
        - Эх, Ирина Викторовна, они девушку украли! - с жаром говорит Давид и жестикулирует практически по-итальянски.
        - Бред какой-то! - трясёт головой Ирина.
        - Нет, - не соглашается водитель. - Не бред. Молодая девушка, красавица! Егор дрался, как лев. Я сам не видел, но милицейский начальник мне сказал. Говорит горкому благодарность будет. Я ему объяснил, что мы не ради благода…
        - Дрался как лев? - перебивает его Новицкая.
        Зря он, кажется, про молодую красавицу упомянул.
        - Девушка-красавица? - уточняет она. - И где она теперь?
        - Мы с Егором её домой завезли.
        - Домой, значит? Не милиция, а вы с Егором…
        - Ну да, - разводит он руками.
        - А ты, - поворачивается ко мне Ирина, - значит знал заранее, да? Поэтому ты боялся опоздать?
        - Об операции знал, а о похищении нет.
        Она всё ещё находится во власти гнева.
        - И почему не объяснил? Я что, не человек? Со мной по-твоему нельзя нормально говорить, только врать да увиливать?
        - Подписку дал о неразглашении, - примирительно улыбаюсь я. - На кодексе поклялся.
        - Так-так… - подозрительно щурится она. - И что это за девушка?
        - Да просто… Просто какая-то девушка…
        - Какая-то девушка, - задумчиво повторяет Новицкая. - И каким местом ты оказался связан с этой операцией или, вернее, с этой «какой-то» девушкой? Почему именно ты? Не расскажешь?
        - Так нельзя мне, накажут.
        - Ну ладно, - кивает она, подводя черту под этой пикировкой. - Хорошо. Давид Георгиевич, объявляю вам благодарность…
        - С занесением? - встреваю я.
        Она бросает на меня обжигающий взгляд.
        - Но в другой раз подобные действия обговаривайте со мной. Это не дело, да и автомобиль не ваша личная собственность, чтобы распоряжаться им с подобной лёгкостью.
        - Не было возможности, - кручинится Давид, - всё так быстро закружилось.
        - Хорошо, неважно. Позже мне всё подробно расскажете. А теперь можете ехать. Егор, а ты найди Иванову, узнай, в каком ты номере, бросай вещи и давай скорей присоединяйся к коллективу. Все уже в оздоровительном центре.
        Да что ж такое-то! И здесь баня. Кругом одни бани. Ирина уходит, а мы смотрим ей вслед, и мне кажется, будто её пышные волосы превращаются в светящийся след, подобный тому, что оставляют в небе самолёты.
        Она стучит шпильками, а короткие розовые шорты при ходьбе эффектно подчёркивают округлости бёдер и дарят мне новый чувственно-созерцательный опыт. А заодно демонстрируют упругость молодой плоти и полное отсутствие целлюлита.
        Мы с Давидом переглядываемся.
        - Фу-у-у, - выдыхает он. - Пронесло! Я думал не сносить мне головы, если честно.
        - Я тоже.
        Я иду по коридору, пытаясь выяснить, где тут оздоровительный центр и где, собственно, Иванова. Дежурной в фойе нет, да и никого нет. База отдыха зимой не работает и сейчас открыта исключительно для нас. Поэтому нет ни гостей, ни персонала. Где-то там впереди слышится весёлый гомон. Туда мне и надо.
        Но, не успеваю я найти место сборища бюро, как вижу Лену Иванову, спешащую мне навстречу. Она шлёпает вьетнамками, оставляя мокрые следы, а из одежды на ней только простыня. Однако…
        - Егор, приехал? Меня Ирина Викторовна послала. Пойдём, я тебя провожу. Твоя комната здесь, на первом этаже, вон там в самом конце. Держи ключ. Тринадцатый номер, несчастливое число. Смотри, чтобы привидения не утащили. Разберёшься сам?
        - Разберусь, конечно.
        - Туалет и душ чуть дальше по коридору. С тобой в комнате живёт Чимаров.
        - Это кто? - хмурюсь я, пытаясь припомнить, что это за Чимаров такой.
        - Костя Чимаров. Но только он не приехал пока. Может, ещё появится.
        Лена многозначительно улыбается и протягивает мне ключ с небольшим деревянным брелоком. На нём красной краской выведено число «13». Хитро. Все живут по двое, чай не буржуи, чтобы по одноместным номерам ныкаться. Опять же для соблюдения морали удобно. А то знаем мы, чем они там в одноместных номерах заниматься будут. Стонать да охать всю ночь.
        А почему хитро? Да потому, что Чимаров этот, которого, как мне кажется, я и в глаза-то не видел никогда, не приедет, и я останусь в комнате один. А стало быть, никто и не узнает, когда я ушёл и когда вернулся. Молодец Лена, вернее, Ира.
        - Ленок, объявляю тебе благодарность. Проси, что хочешь.
        - За что это? - ухмыляется она.
        - За миф о Чимарове.
        - Ну… Ну, хорошо. Бюстгальтер. Сможешь импортный достать?
        - Для тебя в лепёшку расшибусь, - уверяю я. - Говори размер.
        - Семьдесят второй, номер три. Запиши, а то перепутаешь.
        - Нет, Лен, не перепутаю, - отвечаю я, внимательно разглядывая её сокровища, тщательно замотанные простынёй. Считай, размер твоей груди навеки врезался мне в память.
        - Дурак, - хохочет она, явно довольная моими речами. - Давай, бросай вещи и пошли. Там народ уже парится вовсю. Плавки возьми, там бассейн есть, если что.
        - А кормить будут? Или только жарить в сауне? А то я голодный, как волк.
        - Будут, не переживай. И кормить, и поить, всё будут.
        - Вакханалия?
        - Ты только при начальстве такое не скажи, - предостерегает она.
        - Ладно, не скажу. Простыни там дают или с собой брать?
        - Там.
        Она провожает меня до мужской раздевалки. Я сбрасываю одежду, надеваю плавки и беру простыню. Сначала подхожу к бассейну.
        - А, Брагин! - приветствует меня Люба с соломенным каре. - Ты где был? Говорят преступников… Ой… Что это у тебя с рукой?
        - С оборотнем сражался, - весело отвечаю я и с разбегу прыгаю в воду, поднимая фонтан брызг.
        Девушки визжат, а парни гогочут. Не все тут, правда, «парни». Есть и пузатенькие дяденьки с очень серьёзными сластолюбивыми лицами. Именно так выглядит второй секретарь Стрункин. Он почему-то поглядывает на меня с опаской. Ну, да ладно, пущай глядит, лишь бы руками не трогал. А вообще народу у бассейна немного. Остальные, вероятно, греют косточки в сауне.
        Бассейн не очень большой, метров пятнадцать в длину, так что я долетаю до края одним махом. В этой части глубоко. Поэтому я чуть выныриваю и опираюсь локтями о скользкий кафель бортика. Тут же ко мне приближаются две женские ноги и останавливаются, едва не задевая мои локти. Ноги красивые, ухоженные, ногти покрыты красным лаком.
        Я поднимаю голову и вижу над собой замотанную в простыню Новицкую. Она присаживается рядом со мной на корточки и внимательно смотрит на мою руку.
        - На тебя собаки напали? - спрашивает они и легко проводит кончиками пальцев по моему запястью.
        - Одна, - киваю я.
        - Большая?
        - Примерно с овчарку, но беспородная.
        - И как ты с ней справился?
        - Ну, она не сразу напала, я успел подготовиться.
        - Как это? - удивляется она.
        - В подобных случаях, нужно намотать на руку куртку или то, что есть. Но на мне куртки не было, поэтому я намотал брючный ремень. Когда собака набросилась, я подставил ей защищённую часть.
        - И?
        Вокруг нас собирается небольшая кучка людей, с интересом слушающих разговор.
        - И что дальше? - поясняет свой вопрос Новицкая. - Она набросилась, схватила тебя за руку, а ты?
        - Я начал бить её кулаком по болевым точкам и пинать по рёбрам. Собака испугалась и убежала.
        - А где у собаки болевые точки? - интересуется кто-то из парней?
        В этот момент в дверях появляется небольшая стайка патрициев, замотанных в простыни. Девчата визжат, убегая от парней, и несутся в нашу сторону. Ирина в это самое время начинает подниматься, поскольку на корточках сидеть не так уж и удобно.
        В какой-то момент траектории их движения пересекаются и первый секретарь горкома, получив ощутимый толчок в зад, летит в воду. Даже не успев ойкнуть. Простыня вмиг намокает, облепив её тело, а волосы восхитительным веером разворачиваются на поверхности воды.
        Мокрая ткань сковывает движения и Ирина начинает молотить руками. Я нахожусь к ней ближе всех, поэтому тотчас подскакиваю и подтягиваю к бортику. Повисает напряжённая тишина. Новицкая отфыркивается, одной рукой цепляясь за бортик, а другой придерживая свою намокшую тунику.
        Она замечает мой смеющийся взгляд и в её глазах моментально вспыхивает грозный огонь. Но, вероятно поняв, что все взгляды сейчас прикованы к ней, она решает, что строжиться в такой ситуации было бы глупо и… улыбается.
        - Ну, товарищи бойцы… - говорит она и вдруг начинает хохотать.
        Её смех в тот же миг подхватывают все присутствующие.
        - Ну, товарищи, - произносит она сквозь смех, - хотели своего верного командира утопить! А-ха-ха! Ну, товарищи так товарищи! А-ха-ха!
        Она выпускает узел простыни из руки и вытирает мокрое лицо, а он, этот узел, воспользовавшись моментом предательски разъезжается и позволяет тяжёлой, набухшей ткани ползти вниз. Я вовремя замечаю и, чтобы предотвратить надвигающийся конфуз, хватаю взбунтовавшуюся простыню, прижимая руку к роскошной груди Новицкой.
        - Что ты делаешь! - шипит она, но, поняв в чём дело, перехватывает мокрую ткань и озирается по сторонам.
        Народ делает вид, что ничего не заметил. Её извлекают из воды и девчонки уводят переодевать. Я ещё немного плаваю, а потом сбрасываю мокрые плавки в раздевалке, повязываю простынь на чреслах и иду в парную. Здесь народу уже немного, народ, похоже, напарился и теперь ждёт других удовольствий.
        Разумеется, это никакая не сауна, обычная русская парная с каменной печью и валунами, наваленными сверху. В отличие от городской бани, здесь всё по старинке. Вот там передовые технологии и никакой печи нет вовсе. Зато есть кран, из которого бьёт струя острого пара. Эдакий хамам, только очень горячий. Ерунда, в общем.
        Я открываю дверцу и убедившись, что уголь в топке горит как надо, беру ковшик, зачерпываю из шайки, то есть из оцинкованного тазика с ручками, где запарен берёзовый веник, и выплёскиваю этот настой на раскалённые валуны.
        - Э-э-э!!! - кричат девчонки. - Ты нам всю сауну испортил!
        Камни стонут и ухают, вода в мгновенье вскипает, превращаясь в обжигающий ароматный пар. Он вздымается к потолку и клубится, постепенно оползая вниз. Воздух делается мутным и живым. Каждое движение обжигает, вызывая горячий озноб. Эх, хорошо-то как! Давненько я в баньке не был. Ох давненько… Если б ещё кто-нибудь прошёлся по мне веником…
        Барышни выбегают, не выдержав жара и я сняв простынь расстилаю её на полке и вытягиваюсь, ложась на живот. Тело становится влажным. Блин, как же классно, особенно после дневных треволнений.
        Через пару минут открывается дверь и я слышу знакомый строгий голос:
        - Это что у нас тут за стриптиз!
        Поворачиваю голову. Точно, она. Парная моментально пустеет, и в один миг мы остаёмся один на один.
        - Ириш, похлещи веничком, а? - прошу я.
        - Чего? Ириш? Ну, Брагин, конец твой пришёл.
        Она берёт из таза веник и стряхивает его над камнями, а потом выливает на печь остатки воды. Раскалённые доски парной с жадностью впитывают новую партию пара, и я снова чувствую сладкий озноб.
        Ирина подходит ближе и некоторое время не двигается, просто стоит и рассматривает меня. Там особо и смотреть нечего, но тем не менее. Потом, медленно потряхивая, она проводит надо мной веником. Будто совершает шаманский ритуал.
        Затем она начинает махать им надо мной, пуская обжигающие волны. Блин! Да она матёрая банщица.
        - Ты где так научилась? - спрашиваю я, задыхаясь от удовольствия.
        - Нравится? - спрашивает она и проводит веником, едва касаясь тела, от пяток до затылка.
        - Да, - выдыхаю я.
        - Хорошо. Потому что тебе тоже придётся постараться, чтобы мне понравилось.
        Я не успеваю выразить согласие, как в тот же миг получаю хлёсткий удар по заднице. И по ляжкам, и по хребту, и снова по ляжкам, и снова по заднице, и опять по заднице.
        - Убьёшь! - хриплю я, готовясь принять смерть от этакого удовольствия.
        - Бесишь! Бесишь меня! Ах, как ты меня бесишь, Брагин, - приговаривает она, нанося мне удар за ударом.
        Она вся красная, мокрая и… одержимая. Как бы её тут кондратий не хватил.
        - Пощады! - притворно молю её я. - Пощады… Ирка! Хорош, говорю! Иди в душ!
        Я вскакиваю, а она всё не может остановиться и пытается хлестать ещё и ещё. Схватив простыню, я выскакиваю из парилки и встречаю бурный хохот комсомольцев.
        «Комсомольцы - добровольцы, мы сильны нашей Ленинской дружбой», - звучит в моей голове, когда я бегу в душ.
        А потом все собираются у стола. Кто-то из персонала, всё-таки, имеется, поскольку еда явно местного производства. В доказательство моих мыслей в зале появляется женщина в белом колпаке с тележкой на колёсиках. Она везёт тарелки и кувшины с компотом.
        На столах стоят хрустальные бокалы и множество бутылок. Коньяк и вино.
        - Прошу всех к столу! - провозглашает Лена Иванова, и все тянутся на её зов.
        Да уж, поесть давно пора. Многие из участников праздника переоделись, Ирина тоже. На ней снова шорты и невообразимо дерзкий топ. Я в джинсах и в свежей, привезённой из дому рубашке. Но некоторые наши соратники так и остаются в тогах и туниках, сооружённых из простыней.
        Виночерпии из числа мужей разливают напитки. В бокале у Новицкой плещется вино. Я сижу на дальнем конце стола, на значительном расстоянии от руководства. Рядом со мной мои боевые подруги Катя и Люба. На тарелке большущая котлета и картофельное пюре с маленьким озерцом из растопленного масла. Помимо этого на столе полно яств - сервелат, икорка, малосольная красная рыба, сыр, домашние салаты, соленья.
        - Слово для приветствия предоставляется первому секретарю горкома ВЛКСМ Ирине Викторовне Новицкой, - говорит любительница импортных лифчиков Иванова.
        Новицкая поднимается с бокалом в руке.
        - Товарищи! - начинает она. - Ровно шестьдесят два года назад, в этот день возникла Красная Армия, могучая и несокрушимая сила, способная защитить наше советское государство, защитить Революцию! Все вы хорошо знаете историю нашей Родины и наших Вооружённых сил. На каждом её этапе вооружённые силы играли роль, значение которой невозможно переоценить. Но армия, по большей части, состоит из молодых людей, из комсомольцев. Можно сказать, что комсомольцы - это кровь и плоть нашей армии, и будущее нашей страны. Комсомол - это великая сила, питающая все части огромного организма, да и нас с вами. Поэтому я поднимаю бокал за вооружённые силы Советского Союза и за Комсомол. Наше праздничное заседание объявляю открытым! С праздником, товарищи!
        - За Комсомол! - кричат все и радостно чокаются.
        Лена Иванова выпивает довольно большой бокал коньяка и вдруг начинает петь:
        - Забота у нас простая,
        Забота наша такая:
        Жила бы страна родная,
        И нету других забот!
        И все подхватывают:
        - И снег, и ветер,
        И звёзд ночной полёт.
        Меня моё сердце
        В тревожную даль зовёт.
        А второй секретарь Стрункин, оправдывая свою фамилию, берёт гитару и уверенно аккомпанирует. Я тоже пою от души вместе со всеми. Почему бы не спеть красивую песню. Ну а потом все набрасываются на еду. И на выпивку, разумеется.
        Изрядно захмелев и перепев все комсомольские песни, народ начинает танцевать. Появляется магнитофон и власть над умами, вернее, над телами безраздельно переходит к мелодиям и ритмам зарубежной эстрады.
        «Ра, Ра, Распутин, лавер оф зе Рашн Квин…» - поёт «Бони М».
        Все самозабвенно отплясывают, а я примеряю текст песни на себя.
        - Так, Брагин, ты почему не танцуешь? - строго спрашивает Новицкая, подходя ко мне.
        - Так я же трезвый, Ирина Викторовна, - отвечаю я с улыбкой.
        - Вот и хорошо, что трезвый, - кивает она. - Пойдём-ка со мной, я тебе покажу наброски статьи для общегородского комсомольского собрания.
        - Сейчас? - удивляюсь я.
        - Сейчас, - злится она. - Тебе что, одни развлечения подавай. И так вон сколько было. Можно и поработать немного. Не переломишься.
        - Да поработать я не против, - киваю я. - И переломиться не боюсь. Причём столько раз, сколько потребуется.
        Она чуть щурится и кивает, глядя мне в глаза.
        - Ну, пошли тогда, - отвечает она совсем другим, низким, животным голосом.
        И будь ты хоть тысячу раз Казанова, от такого голоса и у тебя пробежит дрожь по телу, застучит сердце и в груди станет чуть горячее.
        Мы поднимаемся на второй этаж, проходим по коридору и останавливаемся у двери её номера. Она достаёт ключ из кармана и, не сразу попав в скважину, дважды его поворачивает. Мы входим внутрь.
        Это номер «Люкс». Он состоит из гостиной и спальни. Мы оказываемся в гостиной. На письменном столе горит лампа. Всё подготовлено заранее. На столе лежат бумаги. Рядом диван, тонущий в полумраке комнаты.
        Оглядевшись, я поворачиваюсь к Ирине и подхожу к ней вплотную. Её волосы ещё влажные после неожиданного купания. Я провожу по ним рукой. В её глазах вспыхивает огонь. Необузданный, бешеный, голодный. Она облизывает яркие алые губы и внимательно рассматривает моё лицо - глаза, нос, рот. Она смотрит на мой рот с жадностью и желанием.
        Я кладу руку ей на затылок и притягиваю к себе. Наши губы встречаются и в этот самый момент за дверью раздаются негромкие шаги и приглушенные голоса. Я отскакиваю от Ирины и шепчу:
        - Ударь меня!
        - Что?! - не понимает она и хлопает глазами.
        - Пощёчину! Со всей силы! Залепи мне пощёчину! Ну же! Да скорее ты!
        24. Не перехитрить бы самого себя
        Я думал, её не придётся упрашивать, но она всё ещё колеблется.
        - Тебе понравится! Давай!
        Она зажмуривается и… хрясь! В ушах раздаётся звон, а из глаз сыплются искры. Как в мультиках рисуют. Выходит очень эффектно. Дверь открывается, а тут такое… хлёсткое и жёсткое.
        В комнату вваливаются двое джентльменов в штатском, похожие на агентов Смитов, администратор с ключами и ещё какая-то тётушка из персонала. Загорается верхний свет, делающий явным и постыдным всё происходящее.
        Так-так-так… и где же состав преступления? Что это тут у нас? Мальчишка, возомнивший о себе не весть что, со следами помады вокруг губ и пылающим следом пятерни на щеке. Его позвали поработать над докладом, вот бумаги на столе, кстати, а он полез целоваться к первому секретарю горкома? Да за такое надо из Комсомола под зад коленом!
        Как Медуза Горгона, разгневанная Новицкая обращает ворвавшихся в её номер-люкс блюстителей нравственности в неподвижные статуи. Надо отдать им должное, агенты Смиты быстро оценив обстановку, просят прощения и покидают апартаменты, закрыв за собой дверь.
        - Это что за хренотень? - грозным шёпотом спрашивает Ирина.
        - Сейчас ты должна заорать с нотами праведного гнева и прогнать меня прочь, - так же шёпотом отвечаю я. - Я спущусь по центральной лестнице и, после того, как отвечу на их вопросы, пройду в свою комнату номер тринадцать. Буду ждать тебя там. А ты, если ещё не потеряешь настрой, минут через сорок пройдёшь до конца коридора и спустишься по запасной лестнице прямо в мои объятия.
        - Ах, ты!!! - кричит она в полном соответствии с моими рекомендациями. - Я тебе покажу настрой! А ну пошёл вон! Совсем обнаглел! Мерзавец малолетний! Пошёл, я сказала!!!
        Я, как пробка вылетаю из её номера и не глядя по сторонам несусь вниз по центральной лестнице.
        - Егор Андреевич, - окликают меня агенты Смиты. - Не уделите нам пару минут?
        - Отчего же не уделить, сколько угодно, - отвечаю я. - Пройдёмте, граждане, в фойе.
        - Давайте лучше в ваш номер. Там нам никто не помешает.
        Мы идём по коридору под звуки «Баккары», доносящиеся со стороны оздоровительного центра. «Йес, сэр, ай кэн буги», - поют испанки зажигая горячие сердца комсомольцев.
        Входим в тринадцатый номер. Обстановка здесь довольно аскетичная. Умывальник в углу, две деревянные кровати, стул, платяной шкаф и, собственно, всё. Тюлевые шторы закрывают большое, во всю стену окно, выходящее на заснеженные ели.
        - Располагайтесь, - предлагаю я, указывая на одну из кроватей.
        Они опускаются на краешек, я усаживаюсь напротив.
        - Ну, и как это понимать? - спрашивает один из Смитов.
        - Ложная предпосылка, - пожимаю я плечами. - Из-за этого весь ваш план полетел в тартарары.
        - Объясните.
        - Да чего объяснять… Вы думали, что Новицкая ведёт меня в номер ради секса. Вы были в этом просто уверены, хотя я до сих пор не понимаю почему, никаких признаков влечения ко мне она не проявляла.
        - Ну, это вам так кажется в силу вашей неопытности.
        - Допустим, - усмехаюсь я. - Тем не менее, она хотела, чтобы я поработал над докладом.
        - Сейчас? - спрашивает второй из моих посетителей. - Кто в это поверит? Это смехотворно.
        - Спросите у любого, у нас подобные вещи в порядке вещей. Как бы то ни было, я сделал всё, что велел Куренков.
        - Давайте не будем называть никаких фамилий.
        - Так вот, я сделал всё согласно инструкции. Не дождавшись развратных действий со стороны… э-э-э… объекта, сам подошёл и поцеловал её. Вот, следы помады на лице, как вы видите. А она отреагировала самым жёстким образом. Результат тоже на лице. Что из этого следует? То, что план полное гэ. И аналитики ваши тоже полное гэ. И сами вы… нет, вы лично оказались на высоте. К вам претензий нет.
        Они переглядываются и крякают.
        - А перед тем, как отправиться в номер, вы не заметили каких-либо развратных, как вы говорите, действий со стороны… объекта? Возможно, какие-то намёки.
        - Нет, ничего такого. Да всё было на глазах у товарищей. Спросите у своего агента.
        - У какого агента?
        - Ну кто-то же вам подал сигнал, когда врываться.
        Они опять переглядываются.
        - А почему вы один в номере живёте? Все по двое, а вы один. Как так?
        - Думаю, тех кто был под вопросом, отдельно записали.
        - Поясните.
        - Ну, я предупреждал, что либо опоздаю, либо вовсе не приеду. Это все слышали. И с Костей Чимаровым тоже было непонятно, приедет или нет. Я хоть позже, но приехал, а он нет.
        - А вы почему опоздали?
        - Блин, ну вы прям всё хотите знать. Дела были важные. Не мог раньше.
        - Хорошо, - говорит один из них, и они поднимаются. - Возможно, шеф захочет с вами лично поговорить. Благодарим за сотрудничество.
        - И что мне с вашей благодарностью делать? Меня теперь из бюро выгонят, скорее всего. Может, вы меня в бюро обкома пристроите?
        На это они ничего не отвечают и выходят из комнаты. Ну что сказать. Всё не так уж и плохо, и даже, в общем-то хорошо. Я падаю на кровать и жду прибытия Ирины. Проходит полчаса, час, а она не идёт. Хм… Значит, и не придёт. Как там говорится про гору, которая не идёт сама…
        Я встаю и отправляюсь на звуки музыки. Танцы продолжаются, но массовость уже не та. Над «танцполом» полутьма, и в кругу остаются только самые выносливые и несгибаемые ленинцы. «Следуй за мной!» - томным голосом зовёт Аманда Лир из репродукторов, и взгляд на подёргивающиеся остатки комсомольского актива не вызывает никаких сомнений, товарищи идут верным курсом.
        Ирина находится неподалёку от стола с остатками пиршества. Она стоит в кругу яркого света и что-то вдалбливает Ивановой. Та, кажется совсем не готова сейчас выслушивать распоряжения, но собрав в кулак волю и узел своей туники, пытается стоять ровно под напором свинцовых фраз Новицкой.
        Я направляюсь к ним, проходя сквозь тени танцующих. Судя по лицам танцоров, в этот час они держатся сугубо на алкоголе. Аманда передаёт эстафетную палочку «Би Джиз» и из динамиков вылетают звуки «Ночной лихорадки».
        - Ирина Викторовна, - говорю я.
        - Чего тебе надо? - зло отвечает она.
        - Я сводку подготовил.
        Она молча ждёт продолжения.
        - Как вы велели.
        - Иди, Лена, - бросает Новицкая, и я успеваю перехватить благодарный взгляд Ивановой.
        Я сажусь за стол.
        - Ты здесь хочешь сводку свою зачитывать?
        - Да, - киваю я, - садись. Пусть все видят, что у нас деловой разговор.
        Она садится на некотором удалении, но так, чтобы можно было говорить достаточно тихо и при этом слышать друг друга.
        - Подставил, значит меня, поц? - сощурившись бросает она.
        - Подставил? - переспрашиваю я с удивлением. - Нет. Наоборот, защитил.
        - Ох***но ты меня защитил. Теперь знаешь, что начнётся?
        - Думаю, знаю. Ты устроишь большой шухер и инициатору этой «операции» дадут по ушам так, что он будет бояться к тебе приблизиться ещё очень долгое время. Чтобы свалить такую дичь как ты, даётся всего одна попытка.
        В это время к столу подходит Стрункин. Он берёт кусочек батона и с любовью укладывает на него несколько ломтиков копчёной колбасы, а сверху вдоль - четвертинку солёного огурца. Наливает себе коньячку, выпивает и целиком запихивает бутерброд в себя.
        - И я такой, - делаю я вид, что продолжаю рассказ, - торможу попутку, а там Давид. Да ещё и с телефоном. Мы с Терентьевым, это мой помощник, запрыгиваем в машину. Так и так, уважаемый Давид Георгиевич, человека убьют! Поехали. Ну и он оказался человеком отзывчивым, с добрым сердцем.
        Стрункин не торопится уходить и снова мастерит себе закуску, а потом повторяет всю процедуру с опрокидыванием рюмочки и заглатыванием бутерброда. Он выглядит сосредоточенным на процессе и можно подумать, что не обращает на нас никакого внимания, но мне кажется, что он ловит каждое слово.
        Мне приходится подробно рассказывать о дальнейших событиях. Я в мельчайших деталях описываю схватку с собакой, а потом совершенно ни к месту говорю:
        - Стрункин.
        Он едва заметно вздрагивает и украдкой бросает на меня быстрый настороженный взгляд. Я смотрю на него в упор и, столкнувшись со мной взглядом, он теряется и глупо улыбается.
        - А я ещё думаю, - как ни в чём не бывало продолжаю я, - прямо как наш Борис Иванович. Может, родственник?
        Новицкая тоже поворачивается в его сторону.
        - Борис Иванович, - обращаюсь к нему я, - у вас родственников в органах нет?
        - В каких органах? - испуганно спрашивает он и, поперхнувшись, начинает кашлять.
        - В правоохранительных. Вы не слышали, я рассказывал про старшину Стрункина? Фамилия довольно редкая.
        - Нет-нет, я ничего не слышал, - говорит он откашлявшись. - Извините. Мне уже пора. Пойду я спать.
        - Итак, - Новицкая смотрит на меня в упор.
        - Странный он типок, этот Стрункин, тебе не кажется?
        - Про Стрункина потом. Продолжай.
        - А… Ну, и вот. Думаю сам он не успокоится, тем более если нагоняй получит, то ещё и обозлится.
        - Нет, сначала закончи про похищение.
        - Да там больше и рассказывать нечего. Пока они пытались на меня напасть, приехала полиция.
        - Что-что?
        - То есть милиция. Всех окружили и повязали. Красну девицу освободили.
        - И что это за девица?
        - Просто жертва преступников.
        - И почему домой её повёз ты? Давай только начистоту. Брехню я за сто вёрст чую. Даже не пытайся меня обвести вокруг пальца. Пожалеешь.
        - Блин, Ира, я и так тебе всё, как на духу. Даже то, чего нельзя.
        - Пока ещё не Ира, а Ирина Викторовна. И что это за девица?
        - Она была моим агентом.
        - Чего? Ты недавно «Ошибку резидента» посмотрел? Каким агентом?
        - Подсадной уткой. Разбойники должны были идти за ней к её дому и ограбить. Там уже милиция ждала. Засада. Но преступники запихали её в машину и повезли в неизвестном направлении. Вот я и начал ловить попутку. Давид случайно проезжал мимо, узнал меня и остановился. Мы поехали в деревню, я позвонил из машины в милицию, а дальше ты знаешь.
        - Что-то я не пойму, а ты-то какого хрена этими делами занимаешься? Ты же школьник. Даже если ЮДМ, это… Это хрень какая-то…
        - Да, хрень, просто мент меня шантажировал из-за показаний свидетеля. На отца моего напали и я, говорят, превысил нормы самообороны. Так вот, мент этот хотел, чтобы я вошёл в доверие к преступнику и устроил… Блин! Зачем тебе это надо, это всё очень неправдоподобно звучит. Дичь, да?
        - Ага, - кивает она.
        - Ну и всё. Давай лучше к нашим баранам.
        - А что за баба-то?
        - Ёлки… - трясу я головой. - Даже не знаю, как сказать…
        - Говори, б… Говори, а то я тебе поотрываю все жизненно неважные органы. Понял?
        Понял. И поверил. Она точно может.
        - Баба из ОБХСС. У неё свой интерес к этому преступнику, - подвираю я.
        Вернее сказать, не подвираю, а чуть предвосхищаю события.
        - Ты прям Остап Бендер наших дней. Великий комбинатор. И опасный человек.
        В глазах Ирины давно уже вместо гнева и злости светится интерес.
        - Нет, - усмехаюсь я. - Просто меня из будущего забросили. Убить Сару Коннор.
        - Это ещё кто?
        - Героиня фильма. Американского.
        - Меня идеологически чуждая кинопродукция не интересует.
        - Ну, и правильно. Поговорим о нас?
        - Ладно, давай, - отвечает она, чуть помолчав.
        - Так вот. Тебе нужно устроить маленький шухер, чтобы тому, кто это устроил дали по башке. Думаю, это не с самого верха идёт. Мне кажется, частная инициатива.
        - И кто у нас такой инициативный? - хмурится она.
        - А ты не знаешь?
        - Есть догадки…
        - Поделись, - киваю я.
        - Куренков что ли?
        - Ну вот, ты сама его и вычислила.
        - Он, да? - сжимает она кулаки. - Вот же пи**юк! Ну, я ему устрою. Наизнанку выверну.
        - А почему он на тебя зуб точит?
        - Из-за дуры своей жопастой. Хочет её первым секретарём райкома сделать.
        - А ты что, препятствуешь? - спрашиваю я.
        - Разумеется. Я что, идиотка? Он же её потом на моё место начнёт двигать.
        - А тебя куда?
        - На нары, судя по всему.
        - Нет, не сходится. Из вторых в райкоме сразу на твоё место? Вряд ли. Думаю, просто хочет иметь на тебя компромат, чтобы в будущем использовать.
        - Ну, может и так. В любом случае, надо его прихлопнуть.
        - Погоди, - говорю я и прикасаюсь к её руке. - Давай попробуем узнать, что он хочет. Лучше иметь союзника, чем врага.
        - Да я с ним на одном гектаре…
        - Не горячись, Ириш. Вдруг получится прибрать его к рукам. Тебе такие как он могут пригодиться в будущем. Давай я с ним поговорю, а ты уж после решишь, обрушивать на него свой гнев или нет.
        - А у тебя-то с ним что за дела? Как он тебя за жопу ухватил, что ты в такое дерьмо вляпался?
        - Так он предложил, а я сразу согласился.
        - Чего?! - повышает она голос.
        - Во-первых, я не был уверен, что ты действительно пригласишь меня к себе. Во-вторых, если бы я отказался, он бы нашёл кого-то другого и ты бы могла пострадать. А в-третьих, благодаря мне у тебя появляется возможность накинуть на него узду. Уверяю, поскольку план провалился, теперь его будут очень жёстко иметь, особенно если это была его отсебятина и ты поднимешь шум.
        - Конечно подниму. А вдруг не отсебятина?
        - Подними, но пока не сильный. Чтобы волна пошла, но не цунами. Если Куренкова не удастся подмять, тогда сметёшь его.
        - Но почему ты мне ничего не сообщил, если знал?
        - Чтобы не испортить всё дело, - пожимаю я плечами, мол и так же всё ясно. - Ты очень эмоциональна. Лучше подумай, кто у тебя стучит. Кто-то же должен был дать сигнал вламываться, когда мы с тобой поднялись.
        Мы ещё некоторое время обсуждаем все эти события и возможности, гоняя всё по кругу
        - Ладно, хватит языками молоть. Я поехала.
        - Чего?
        - А что, ты думал, я буду ждать, когда ко мне снова двое из ларца нагрянут. Давид сейчас подъедет. А ты оставайся здесь. И смотри у меня тут.
        Она сжимает кулак и подносит к моему носу.
        - Эй-ей, что такое, - хмыкаю я. - Люди смотрят.
        - Если на кого залезешь, убью. Обоих. Мне понравилось, кстати.
        - Чего тебе понравилось?
        - Истязать тебя в парной и по сусалам хлестать.
        - Упс…
        - Чего-чего? Какой ещё упс?
        - Если что, я по жопе тоже отхлестать могу, - смеюсь я. - И, думаю, тоже с удовольствием.
        - Не наглей. Завтра в три часа придёшь ко мне домой. И смотри, хвост не притащи. Всё понял?
        Она встаёт и уходит, не дожидаясь ответа, будто и не сомневается, понял я или нет. Я тоже поднимаюсь из-за стола и иду в свою комнату. Неужели этот день закончится и я смогу просто лечь и уснуть? Больше всего сейчас я хочу именно этого.
        - Егор! - кричит мне вслед Лена Иванова. - Иди к нам, потанцуем.
        - Сейчас приду, - обещаю я, направляясь в комнату номер тринадцать.
        Утром нам подают завтрак, состоящий из сосисок с гречневой кашей и творожной запеканки. Вкусно, ёлки. Поскольку некоторые наиболее активные с вечера товарищи на еду смотреть не могут, я без зазрения совести экспроприирую их запеканку.
        Наевшись до отвала всю дорогу в автобусе я сплю. По хорошему, мне бы сутки ещё из постели не выбираться, но разве ж такая роскошь возможна? Я захожу домой и бросаю свои вещи.
        - Ну как? - интересуется мама. - Что там у вас было?
        - Ужин с крепкими напитками, патриотические речи и революционные песни до утра. Всё, что я люблю. Не зря съездил.
        - Не будь таким циничным, Егор, - наставляет меня она. - Куда это ты опять собираешься?
        - Пойду Платоныча навещу, а то он заскучал без меня.
        - А родители, думаешь, не заскучали? Ты своего Платоныча чаще, чем нас с отцом видишь.
        - Не правда мам, - говорю я и целую её в щёку. - У меня, кроме него, и другие дела есть.
        - Какие дела! Ты уроки когда последний раз делал? А ведь у тебя экзамены скоро уже.
        - Надо сказать классной, что у меня амнезия и пусть оценки в аттестат по текущим поставят.
        - Ты что! - ужасается мама.
        - Да это ж здорово! - пожимаю я плечами. - Я ей эту тему уже пробросил, между прочим. Посадил жука в голову. Осталось дожать.
        - Это что за легкомыслие! Ну-ка учи садись.
        - Ну ладно, мам, вернусь и подучу. А папа-то где?
        - На рынок пошёл. Придёт скоро.
        - Ну вот, надо же вам когда-то вдвоём побыть. Я к вечеру вернусь. Позвоню, если что.
        Не дожидаясь ответа, я выскальзываю за дверь. И сталкиваюсь с Рыбкиной.
        - Егор, привет, ты куда?
        - Наташ, я к Платонычу.
        - Опять к Платонычу, - вздыхает она. - А я вот к тебе шла, думала хоть по утру тебя можно дома застать.
        - Ну, уже как бы далеко не утро.
        Мы выходим из подъезда.
        - Скажи мне, - она останавливается и смотрит мне в глаза. - Ты дружишь с кем-нибудь?
        Вопрос меня немного обескураживает.
        - Ты ж всех моих друзей знаешь, - развожу я руками.
        - Нет, - она чуть краснеет. - Не в этом смысле. С девочкой какой-нибудь. Ты дружишь с девочкой?
        - С девочкой? - я вообще теряюсь, не понимая, что на это можно ответить.
        Я дружу с ней, с Рыбкиной. Но иногда встречаюсь с девушками, не то чтобы маленькими девочками и не то, чтобы дружу. Там всё по-другому.
        - С тобой дружу, - наконец выдаю я.
        Она только хмыкает и смотрит на меня как-то потеряно и печально. И глаза у неё, как у оленёнка. Мне даже хочется её прижать к груди и погладить по голове.
        - Наташ, ты чего?
        - Я с тобой поговорить хотела.
        - При маме что ли? - всё никак не могу врубиться в происходящее я.
        - Да нет, не при маме, как раз.
        - Ну давай сейчас поговорим, если недолго.
        - Ладно, - машет она рукой, и я читаю в её взгляде обречённость. - Потом поговорим. Может, завтра после школы? Зайдём ко мне и поболтаем?
        - Ну давай, - пожимаю я плечами. - Намекни хоть, о чём.
        Не такой уж я и тупой, чтобы не понять, о чём, просто я надеюсь, что вдруг ошибаюсь и поговорить она хочет на какую-то другую тему. Важную, но другую, не о своей безответной любви.
        Нет, я её, конечно, по-своему люблю. И жалею. Но всё-таки, она ещё ребёнок, а я-то дяденька взрослый… Да? И что мне делать, в таком случае? Может, тогда с пятидесятилетними дамами начать встречаться? Блин… Не знаю, что об этом всём сказать. Не до того мне сейчас, чтобы разбираться в сердечных делах. Правда, не до того.
        Я шагаю по чёрному грязному снегу. Его час уже близок. Прилетит весна, подуют тёплые ветры и он превратится в жижу и грязь. Помотает ещё нервы, прежде чем полностью растает. Но ничего, мы выдержим. Справимся.
        Я стараюсь думать о снеге и грядущей весне, но на сердце делается хмуро и неуютно, от того, что Наташка Рыбкина страдает, переживая свою первую девичью любовь. Блин!
        Я долго сижу у Платоныча и подробно рассказываю обо всех недавних событиях. Правда, о Новицкой говорю лишь в общих чертах.
        - Ну, Егор, ты меня просто поражаешь! Ты в своём времени тоже был таким шустрым?
        - Может и был когда-то, не помню.
        - А зачем тебе этот тотализатор? Вот никак в толк не возьму. Взяли Каху этого, так туда ему и дорога. Зачем тебе-то это? Для чего так рисковать и подставляться? После Олимпиады особых денег там не будет, вот увидишь. Блажь какая-то, честное слово. Плюнь ты на него.
        - Не блажь, дядя Юра, - возражаю я. - Не блажь. Там собираются люди, у которых есть деньги. А раз есть деньги, то есть бизнес. Или должность. Меня в первую очередь интересую те, у кого есть бизнес, хотя те, у кого есть должность тоже пригодятся. Людей там немало. И я хочу быть им всем добрым партнёром и другом. Понимаешь? Мы захватим этот город и возьмёмся за другие.
        Он молчит.
        - Информация. Осведомлённость. Доверие. Такие вот дела… Такие дела. Мне кстати очень нужен бюстгальтер импортный. Нельзя ли как-то раздобыть? Хочу барышню одну подкупить.
        - Всех разве можно подкупить?
        - Всех даже и пытаться не буду, а эту подкуплю. Она в курсе всех событий горкомовских, а может и не только. Так как, получится?
        - Лифчик не вопрос. Позвоню завтра в универмаг, подскочишь и купишь. Деньги есть? Ах, ну да…
        - Вот, - выкладываю я перед ним свёрток. В нашу кубышку. Тысячу Лидке обещал. Остальные в дело. Ой, нет. Мне ещё шестьсот надо для одного мероприятия. И себе немножко оставлю. Можно?
        - Ты чего у меня-то спрашиваешь?
        - Ты же старший.
        Мы ещё сидим немного и я начинаю собираться.
        - Дядя Юра, поговори, пожалуйста с Альбертом, чтобы он меня оставил на прежних условиях.
        - Ладно, - качает головой Платоныч. - Поговорю.
        - И как там директора мясокомбината называют, Урусов?
        - Да, а чего?
        - Думаю, надо его немного пресануть.
        - Как это?
        - Ну напугать чуть-чуть, чтобы он сговорчивее был. Есть у тебя какая-нибудь бутылка ненужная, которую не жалко.
        - Найдём.
        Он даёт мне французский коньяк и я прощаюсь. Двигаю прямой наводкой в бар и забираю Кахину амбарную книгу, лежащую у Альберта на хранении. Он уже в курсе всего произошедшего и с радостью отдаёт книгу мне.
        Оттуда я иду мимо Стадиона и Универмага в сторону Электро-механического завода. Дохожу до Кузнецкого и поворачиваю направо. Проверяю номер дома и убеждаюсь, что он мне и нужен. Обхожу его и иду в нужный подъезд, поднимаюсь на третий этаж и долго нагло трезвоню.
        Дверь открывает испуганная женщина с печальными глазами. Как у Рыбкиной. Симпатичная, кстати женщина и совсем не старая. Чего ему неймётся? Молодух видишь ли подавай. Тот кто предал раз, между прочим, предаст опять. Так что нужно держать поводок крепко натянутым.
        - Здравствуйте, - любезно улыбаюсь я. - Мне нужен Вилен Терентьевич.
        - Минуточку, - отвечает женщина и прикрывает дверь.
        - Кто там ещё? - раздаётся недовольный голос и дверь резко открывается.
        На пороге возникает крупный мужчина. На нём майка-алкоголичка и широкие брюки на подтяжках. Майка натянутая на круглом животе, предательски обозначает вмятинку пупка. На плечах у этого гражданина обнаруживаются редкие седые волосы, а во взгляде читается безграничная грусть, явно проступающая через напускную злобу.
        Это Вилен Терентьевич Баранов, майор ОБХСС.
        - Здорово, Хоттабыч, - дружелюбно говорю я. - Разговор есть.
        25. Пока это только предположения
        Не похоже, что он рад меня видеть. Точно, нет. Не рад. Более того, в его груди, скрытой за слоем жирка, зарождается маленькое пламя гнева, и отблески этого пламени отражаются в глазах. Злых, выпуклых и слегка воспалённых от алкоголя глазах майора Баранова.
        - Вилен Терентьевич, - говорю я, - рожайте скорее, пожалуйста. Вообще, это в ваших же интересах.
        Он смотрит исподлобья, наклонив голову вперёд. Можно сказать, набычившись. Молча кивает и открывает дверь шире.
        - Жена телевизор смотрит, - недовольно роняет он. - Пойдём на кухню.
        - Без проблем, - легко соглашаюсь я и разуваюсь в прихожей.
        На кухне чисто, но сумбурно из-за разных рюшечек и несуразных мелочей. Воздух влажный и насыщенный запахом мясного бульона. На плите стоит большая кастрюля с бурлящим варевом. Чувствую себя, как в берлоге людоеда.
        - Садись, - брезгливо сложив губы, произносит он и достаёт из холодильника кусок сала и начатую бутылку водки.
        Холодильник у него ЗИЛ «Москва», не новый, с закруглёнными углами, стильное ретро. У нас дома был точно такой же. На столе появляются две стопки со стёртыми золотыми ободками.
        - Мне можно воды просто, - киваю я на водку. - Я ж несовершеннолетний. Не употребляю.
        Он морщится, но ничего не говорит и садится на табурет, молча указывая мне на место за столом. Я тоже сажусь. Некоторое время мы сидим молча. Я смотрю на него, а он на свою рюмку.
        - Ладно, - начинаю я. - Майор, у нас как-то не заладилось поначалу. Но, думаю, не обязательно нам воевать. Мы можем вполне мирно сосуществовать и если не стать друзьями, то, деловыми партнёрами.
        Он слушает молча, не поднимая глаз.
        - Я пришёл не с пустыми руками, - продолжаю я и, вытащив из пакета бутылку французского «Камю», ставлю её на стол перед Барановым.
        Тот пренебрежительно хмыкает и по-прежнему не поднимает глаз. В этот момент на кухню заходит пухленькая девочка лет двенадцати. Она наклоняет голову в точности, как её отец, бросает на меня незаинтересованный взгляд и говорит обиженно-просительным тоном:
        - Па-ап, ну можно? Ну пожа-а-а-луйста. А?
        - Ты не видишь я занят? - рыкает он. - Иди, у матери попроси.
        - Она сказала, чтобы я у тебя спросила, - капризно отвечает девочка.
        - Ну, жди, значит.
        Она снова бросает на меня взгляд, на этот раз неприязненный, и повернувшись, уходит.
        - Чё надо? Говори, - наконец, поднимает на меня красные глаза Хоттабыч.
        - Чего мне надо? - переспрашиваю я. - Даже не знаю, кому это больше надо, мне или тебе.
        Я кладу перед ним букмекерский гроссбух Кахи.
        - Знаешь что это?
        Он тяжело смотрит на меня, ожидая продолжения.
        - Это, - говорю я, - две дополнительные звёздочки на твоих погонах. - Пока ты тут бухал, да жалел себя, твоя подчинённая раскрутила банду подпольных букмекеров. Ты знал, что у тебя буквально под боком принимались незаконные ставки?
        - Чего? - и без того крупные и выпуклые глаза Баранова, становятся ещё больше и лезут на лоб.
        Он протягивает руки и, открыв книгу, погружается в записи.
        - Ох**ть, - наконец выдаёт он.
        - Ага. Прикинь? Узнав, что она ментовка, они её похитили и хотели грохнуть. Сначала надругаться, естественно. Знаешь Артюшкина из Центрального? Он их вчера задержал. С поличным взял. Интересует?
        - Да, - кивает майор и в его взгляде действительно появляется живой интерес.
        - Я скажу ему, что ты придёшь. Вместе с Лидией, естественно. Делите разбойников. Знаешь, как называется главный злоумышленник?
        Он молчит.
        - Каховский.
        Баранов сглатывает.
        - Нравится подарок? - спрашиваю я.
        - Да, - кивает он.
        - Ну вот, а ты на меня дулся. Я ж говорил, что вместе мы горы свернём. Не говорил? Ну, сейчас говорю. Только у меня условие.
        Он замирает.
        - Да ничего такого. Не бойся. Лидку хорош прессовать. Лады?
        - Да не вопрос, - кивает он. - Давай по маленькой.
        - Блин, Терентьич, я правда не пью. Ты махни, я ж не против.
        - Борща хочешь?
        Я смеюсь:
        - Да прекрати, он ещё варится у тебя. Значит расклад такой.
        Я подробно инструктирую его, как вести себя с Артюшкиным, Лидой и вообще со всей этой историей.
        - Дело-то резонансное. Сечёшь? Не знаю, что там за батя и что он будет сулить, но, главное, ты знай, Артюшкин Каху не выпустит, он его зубами драть будет. Сам сдохнет, а его уроет.
        - Да понимаю я, - кивает Баранов, наливая водку в две стопки. - Знаю я и его, и историю с племянницей тоже. Все знают.
        Он выпивает белую тягучую жидкость из одной и тут же из другой рюмки, закрывает глаза и какое-то время молчит, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри. А там, я думаю, происходят тектонические сдвиги. Синее пламя гнева гаснет и на его месте вспыхивает золотой огонёк радостного возбуждения.
        - А ты, Брагин, - говорит он, мотая головой, - не такой уж и га**он.
        - Эй-ей! - предостерегающе восклицаю я. - Поаккуратней, товарищ подполковник.
        Он грозит мне толстым, как сосиска, пальцем и наливает ещё две стопки.
        - Не могу, - поясняет он, - пить в одиночку.
        - Ты погоди, не налегай, - предупреждаю я. - Это ещё не всё.
        - Да? А чё ещё? Вроде ж всё понятно…
        - Ещё есть вопросик.
        В этот момент на кухне появляется его жена.
        - О, - неприязненно говорит она, глядя на бутылку и рюмки. - Успел уже… Сам алкаш и дружки такие же ходят. Смолоду уже на стакане.
        - Тихо! - зло щерится он. - У нас важный разговор. Чего тебе?
        - Борщ у меня! - строптиво отвечает жена и, поджав губы, подходит к кастрюле. - Важный разговор… Шары-то залить велика важность…
        - А-ну! - хрипит он.
        Проверив борщ, она уходит.
        - Бабы… - хмурится майор.
        - Следующий вопрос, - говорю я и вытаскиваю из кармана пачку пятирублёвок и одну сотенную купюру. - Шестьсот рублей хотят вернуться в свой дом.
        Он замирает, пожирая деньги глазами.
        - Но это не просто так, - продолжаю я. - Для этого надо кое-что сделать.
        - Что сделать? - хмурится он.
        - Нужно начать проверку на мясокомбинате. Очень серьёзную… но не настоящую.
        - То есть? Щас не понял.
        - Начать серьёзно копать, чтобы директор схватился за жопу. Чтобы заволновался.
        - А там есть куда копать? - спрашивает Баранов.
        - Ну, естественно. Везде есть, куда копать. Но те, кто копает в нужном направлении, получают чины и баблос. Это их отличает от всех остальных.
        - Баблос? - переспрашивает майор.
        - Ага, - подтверждаю я и постукиваю указательным пальцем по пачке денег.
        - А, ну да…
        - Вилен Терентьевич, - говорю я как можно более проникновенно и дружелюбно, хотя, честно говоря, не особенно симпатизирую этому парню. - Я предлагаю дружбу и взаимовыгодное сотрудничество, сорри за клише.
        - А?
        - Давай забудем все обиды и недоразумения, закопаем топор войны и пойдём в светлое будущее с высоко поднятыми головами.
        - Согласен! - горячо поддерживает он мой призыв и протягивает руку.
        Ну что делать, я её пожимаю.
        - Только ты это, не налегай, - киваю я на бутылку, - а то знаешь, как бывает? Можно же и профукать всё на свете.
        Он ничего не отвечает. Неприятны ему, видите ли, нравоучения от сопляка. Между тем, часовая стрелка перешагивает за двойку и уверенно двигается в сторону тройки.
        - Часы точно идут? - спрашиваю я.
        - Да вроде.
        - Ну тогда мне нужно бежать. Обо всём договорились, будем на связи.
        Мы обмениваемся телефонами и я ухожу. Лечу на рынок. Покупаю у армян нескромно роскошный букет роз, надеюсь, простоит хотя бы до моего ухода, а ещё мандарины, но уже не у армян. С этими покупками бегу на Красную, домой к Новицкой.
        На всякий случай подхожу к дому со стороны двора и захожу через, через чёрный ход. В некоторых домах он предусмотрен.
        - Да ты богат, как Скуперфильд, - усмехается Ирина, принимая букет, - но в отличие от него, не жаден. Проходи, гостем будешь. Плохо только, что ты не пьющий.
        - А мне нет необходимости отпускать тормоза. У меня и без того голова кругом идёт.
        - Отчего это? - щурится она.
        Есть у неё такая особенность. Щурится, будто насквозь пытается просветить.
        - Отчего? - переспрашиваю я, приподняв брови.
        - Именно. Я так и спросила. Отчего?
        Она приступает ближе, и я непроизвольно отступаю, упираясь в пальто и шубу, висящие на вешалке.
        - От твоего запаха.
        - Хм… - выгибает она бровь. - И чем это я таким пахну? Сомнительное какое-то утверждение.
        - Любовью, - говорю я, хотя хочу сказать иначе. - И от огня, от жара, который от тебя исходит.
        - От огня? - качает она головой и вдавливает меня в шубу. - Всё? Только от этого?
        - Мало? - спрашиваю я очень тихо.
        - Не знаю, - пожимает она плечами и смотрит прямо в глаза. - Сам скажи.
        Между нами не остаётся ничего, только тонкая текстильная оболочка одежды, а она прижимается ещё теснее.
        - Ещё, - отвечаю я, - от твоих губ.
        - А что с ними не так? - шепчет она.
        - Просто я представляю, что с ними сейчас сделаю…
        Больше я ничего не даю ей сказать и сжимаю её голову ладонями.
        - Погоди… - вырывается она через минуту. - Задушишь... Пойдём…
        Она берёт меня за руку и ведёт прямиком в спальню, и там я делаю с ней такое, что, надеюсь, она даже и вообразить не могла. Передаю привет из будущего. Впрочем, как известно, нет ничего нового в этом мире, и в Древнем Риме, например, существовали многоквартирные дома с магазинами и ресторанами на первых этажах. Я сам видел их развалины, собственными глазами.
        Часа через три, когда ни у неё, ни у меня не остаётся сил продолжать, и желание немного притупляется, она вытаскивает меня в гостиную.
        - Накинь, - бросает мне чёрный махровый халат. - Не одевайся, только халат.
        Я подвисаю, соображая, стоит ли.
        - Не бойся, он новый. Я специально для тебя купила. Надевай. Голодный?
        - Конечно, голодный, тобой невозможно насытиться. Мне нужно ещё.
        - Врёшь, но приятно, - чуть свысока улыбается она. - Ты где такому научился? Может, ты в порнографии снимался?
        - Ага, - смеюсь я. - Смотрите во всех кинотеатрах страны.
        - Ладно, пошли, у меня мясной пирог есть.
        - А икра? Разве первые секретари не едят одну лишь икру? Это разочаровывает. Зачем только люди стремятся на такие должности.
        Мы идём в гостиную, которую я и увидеть даже не успел. На полу лежит шикарный шёлковый ковёр с тонким рисунком, с изображением голубых цветов.
        - Бухарский? - спрашиваю. - Шёлковый, да?
        - Хм… - удивлённо смотрит Ирина.
        - Что? - пожимаю я плечами. - Господин знает толк в удовольствиях. И роскоши.
        Она хмыкает и продолжает начатую мысль:
        - Не все стремятся на высокие должности. Некоторых не спрашивают и бросают на ответственные участки.
        - Такой подход мне нравится, - соглашаюсь я, осматривая комнату. - Именно так я и собираюсь с тобой поступать.
        Диван, и два кресла такие же, как у Платоныча, румынская стенка, причём, довольно приличная, круглый стол со стульями, телевизор, проигрыватель и множество пластинок. На окнах плотные портьеры.
        - В следующий раз я тебя выпорю, - мечтательно произносит она и закрывает глаза, представляя сладкие образы грядущего. - Ты будешь извиваться и просить пощады, но пощады не будет.
        - Остановись! - требую я. - Сначала раба нужно накормить, не то я тебе прямо сейчас устрою восстание Спартака.
        - Садись, - показывает она на диван, - сейчас подам.
        Я подхожу к проигрывателю и ставлю… Что поставить? Сначала решаю Пугачёву, «Зеркало души», беру её в руки. Тёмно-зелёный фон, каштановые волосы, один глаз прикрыт чёлкой. Потом замечаю Джо Дассена. У меня была точно такая же пластинка. Семьдесят пятый. Он в сапогах и с гитарой сидит на досках у кирпичной стены, на стройке. Маме он очень нравился.
        Убираю Пугачёву и ставлю француза. Начинает играть «Если б не было тебя», и я иду на кухню.
        - О, здесь варят кофе! Какой аромат!
        - Так, - строжится Ирина, - я где тебе сказала сидеть?
        Я обнимаю её сзади и целую в шею, как муж, проживший с ней в браке лет пятнадцать.
        - Слушай, Ир, а ты почему не замужем? - спрашиваю я. - Такая баба… Мечта ведь.
        - Она резко разворачивается и отталкивает меня.
        - Баба?! Ты совсем что ли ох**л, Брагин? Какая я тебе баба?
        - Да ладно, правда, скажи. Это я так, на животном уровне тебя бабой назвал, так-то ты богиня. Кроме шуток. Афродита. Так, почему?
        - Да пошёл ты. Думаешь если в койку ко мне залез, то и в душу можешь с ноги дверь открыть?
        - Ладно… Ладно, не злись. Буду думать, что ждёшь, когда мне восемнадцать исполнится. Давай… здесь поедим. Здесь у тебя хорошо.
        Кухня большая и современная, и мне здесь действительно нравится. Поэтому я без приглашения усаживаюсь за стол и жду обещанных яств. Они не заставляют себя ждать.
        - О! Восхитительно! Неужели ты ещё и пироги печёшь? Таких, как ты не бывает.
        - Разумеется, не бывает. Правда, пирог мама соорудила. Не до пирогов мне было.
        - Ты сама-то ешь, - кладу я кусок ей на тарелку, - налегай. Тебе надо.
        - Почему это мне надо?
        - Ты тогда добрее станешь, злиться не будешь. Толстые люди обычно добряки.
        Она сдвигает брови и набирает воздух, чтобы дать достойный ответ, но вдруг начинает ржать.
        - Слушай, откуда ты такой взялся, а? - спрашивает она, просмеявшись.
        - Известно, откуда, - с невозмутимым видом пожимаю я плечами. - Откуда все. Ты расскажи лучше, что надумала.
        - Надумала? - удивляется она. - Ты про этого козлёнка Куренкова что ли?
        - Ага.
        - Да всё. Решила я с ним.
        - Прям решила или только наметила пути решения?
        - Решила. Практически на сто процентов.
        - Ого! Молодец. И что, Куренкову кранты?
        Жалко, если так, но, с другой стороны, и хрен с ним. Раз он такой непрочный оказался, значит не очень-то и надо было. Найдём ещё кого-нибудь. Наверное… Мда… Где вот только его найти?
        - Думаю, он таких дюлей получит, что нескоро оправится. Будет знать в другой раз, на кого пасть разевать. Правильно я говорю?
        - Правильно, любовь моя, - отвечаю я задумчиво. - Правильно.
        Она внимательно на меня смотрит.
        - Чего ты задумчивый такой?
        - Это от осязания собственного счастья, - отвечаю я, всё ещё размышляя о Куренкове.
        - Или осознания?
        - Ага. Того и другого. И как ты его так быстро унасекомила?
        - Каховскому позвонила. Он обещал помочь.
        - Каховскому? - повторяю я, и челюсть моя буквально отваливается.
        - Что такое? - удивляется Ирина. - Знаешь его?
        Твою ж налево! Так легко и просто вся моя конструкция оказывается под угрозой обрушения. Походя. Безо всяких видимых усилий. Блин! Ну и дела!
        - Каховского? Знаю ли я его? Ты про старшего? Нет, лично не знаком, но я знаю его сына Андрюшу.
        - Говорят, та ещё заноза в заднице, да? - спрашивает она.
        - Да нет, что ты. Он теперь и муху не обидит, - пожимаю я плечами.
        - Что значит, теперь? - настороженно уточняет моя властолюбивая наложница.
        - Так он, по моим сведениям, находится под стражей.
        - Почему это? Ты можешь нормально объяснить?
        - Видишь ли, именно в его задержании я вчера принимал участие.
        - Серьёзно? - её глаза ползут на лоб.
        - Ага.
        - Так ты почему мне раньше не сказал?! - вскакивает она.
        - Раньше случай не представился. Да чего ты так всполошилась-то?
        Мы оба знаем, чего она всполошилась. Теперь может случиться такая штука, что Каховский-старший захочет произвести размен - своего сына, на Новицкую. И если он решит провернуть такой финт, то будет уже совершенно неважно, что я делал у неё в номере и что на самом деле видели агенты Смиты.
        - Ир, у капитана Артюшкина к Каховскому личный счёт. Он жизнь свою положит, но не выпустит этого урода. Тем более там и ОБХСС в деле.
        - Ты не знаешь Каховского. Ты его не знаешь.
        - Ладно. Не знаю, но ты раньше времени не паникуй. Ясно тебе? Не знаешь, где Куренков живёт?
        - Я не знаю, где живёт этот поц. Ёлки-палки, Егор! Вот что, давай-ка собирайся и иди домой, а мне подумать надо. Не до тебя сейчас.
        Я молча встаю и иду одеваться. Мой букет так и лежит в прихожей, и теперь шансов дожить до завтра у него практически нет. А вот у Новицкой есть.
        - Чего надулся-то? Обиделся что ли? - спрашивает она, когда я натягиваю куртку.
        - Ирусь, как бы я мог на тебя обижаться? После всего, что ты для меня сделала?
        - Так. Вот про это лучше тебе забыть.
        - Это невозможно. Не переживай, я просто обдумываю, что можно предпринять.
        - Серьёзно? - хмыкает она. - Ну и что, надумал?
        - Пока не знаю. Когда придумаю, скажу. Ты только резких движений сейчас не делай.
        Она подходит ко мне вплотную и целует, а после открывает дверь и выставляет наружу. Я выхожу из дома и бреду по тротуару, напряжённо пытаясь сообразить можно ли что-то сделать да и нужно ли. Ведь пока это всё только предположения…
        Задумавшись, я не сразу замечаю чёрную «Волгу», остановившуюся чуть впереди. Обращаю на неё внимание только когда два крепких джентльмена в серых пальто выскакивают из неё и берут меня под руки.
        - Егор Андреевич, - урезонивает меня один из них, когда я начинаю вырываться. - Вам придётся проехать с нами.
        - С какой это радости! - пытаюсь возражать, но они даже и не думают отвечать, и запихивают меня в машину.
        - Помогите! - начинаю вопить я и тут же получаю ощутимый тычок под дых.
        26. Забота у нас простая
        В конце концов, я оказываюсь зажатым на заднем сидении между двумя здоровыми мужиками. Они ничего не говорят и вообще не обращают на меня никакого внимания. Едем мы недолго. От силы три минуты - с Красной на Советский, а оттуда на Коломейцева. Собственно, я и не сомневался, что это Куренковские дела.
        «Друзья все пойманы или убиты, переловили их агенты Смиты», - как спел бы Миша Елизаров. Вот такая матрица получается.
        Меня ведут по длинным мрачным коридорам, вызывающим, честно скажу, неприятные чувства. Сколько я видел таких вот казённых зданий за свою жизнь, да и в этом конкретное тоже бывал пару раз, но сейчас не могу отделаться от чувства, что, как всем нам известно из Владимира Семёновича, «коридоры кончаются стенкой».
        Разумеется, пулю в затылок я не получаю, и поднявшись по лестнице и пройдя по-другому, более дружелюбно выглядящему коридору, оказываюсь в кабинете Куренкова.
        - А-а, Брагин, - кивает он мне не вставая из-за стала. - Герой нашего времени, гроза экономических преступников и неэкономических тоже. А ещё и комсомольский активист. И, ко всему прочему, Казанова, любимец женщин и герой-любовник. Сколько у тебя талантов и различных ипостасей! Про тебя книги писать нужно, или поэмы на худой конец. Такой набор характеристик кого хочешь впечатлит. Бегают девки за тобой, да?
        - Здравствуйте, Роман Александрович, - улыбаюсь я. - Судя по настойчивому приглашению с вашей стороны, я не только барышень умею впечатлять.
        - Ага, точно, - заговорщицки подмигивает он. - Умеешь. Ну и как она, хороша?
        - и жизнь
        хороша,
        и жить
        хорошо.
        А в нашей буче,
        боевой, кипучей, -
        и того лучше.
        Идет
        пожар
        сквозь бумажный шорох.
        Прокуроры
        дрожат.
        Как хорошо!
        - Ты мне Маяковским зубы не заговаривай. Я тебя не про жизнь спрашиваю, а про нашу общую знакомую.
        - И кто она? Вы про Новицкую? Конечно хороша. Такие деловые качества, как у неё большая редкость. И опыт! И преданность делу Ленина. Правда, в некоторых райкомах тоже имеются достойные кадры. Подрастающая смена, вы в курсе, но это вопрос завтрашнего дня, правильно?
        - Ладно, Егор. Хорош голову морочить. Поговорим, как мужчина с мужчиной.
        - О женщине?
        - Не только. Ещё о тебе. Ты что за цирк в автомобилисте устроил? Почему не сделал, как мы договаривались?
        - Так в том-то и хохма, что я всё сделал по нашему плану. А она взбрыкнула. Да и агенты ваши слишком рано прибежали. Кто им сигнал-то послал?
        - Вот ручка, бумага. Бери, пиши. Кто тебе эта Новицкая? Ну, присунул ты ей, ладно, дело молодое. И что, может, теперь жениться планируешь? Но, я тебя разочарую. Таких, как ты в её постельке знаешь, сколько побывало? Что на ней свет клином сошёлся что ли? Ты пойми, она ведь позорит образ комсомольца. Пиши всё, как было. И не думай, ты правильное дело сделаешь. Тебе за это Родина спасибо скажет. Ну, и не забудет, разумеется, твоих верных решений. Ты для Новицкой никто. Она с тобой развлеклась и забыла, а сама сейчас кому-то ещё глазки строит и ноги готовится раздвинуть.
        - Роман Александрович, - удивлённо говорю я. - Я сейчас, кроме слова присунул, вообще ничего не понял. И то неясно кто присунул, кому и что именно.
        Он молчит и смотрит на меня усталым и печальным взглядом. Вроде как, он так устал слушать подобную ахинею, что даже говорить об этом не находит сил. Да и смысла не видит. Наконец, глубоко вздыхает.
        - Егор, ну ты чего, как маленький-то. Дурачишься… Можно подумать, мне охота здесь сидеть в воскресный вечер. Надо написать. Надо. Давай я тебе продиктую что ли, что писать. Подробности не надо, только факты. Раз-два и по домам.
        - А потом?
        - А потом всё только лучше станет. Ты даже представить не можешь, насколько лучше.
        Я качаю головой, будто размышляю. Размышляю, конечно, только не над его словами.
        - Роман Александрович, - наконец, говорю, вздыхая так же как и он. - Смотрите. Дочку вашу первым секретарём горкома сейчас не поставят. Опыта маловато.
        - А это причём здесь… - вскидывается он.
        - Ей бы сейчас райком возглавить, набрать очков в трудовую биографию. Это, допустим, я могу организовать.
        - Брагин! А не много ли ты берёшь на себя?
        - Роман Александрович, вы не злитесь, вы же и сами знаете. Новицкой скоро на повышение, посидит ещё немного и дальше пойдёт, а тут и Валя подоспеет. А если сейчас Ирину скинуть, поставят не Валю, а кого-нибудь, кто ещё лет десять место будет занимать.
        Вижу, что он очень хочет ответить, причём даже что-то неприятное, но молчит.
        - Ну, и потом, ещё есть моментик, - продолжаю я. - Артюшкин. Отпустить Каху можно только через его труп. Причём, в прямом смысле. Вы же понимаете. А оно вам надо? Только для того чтобы Валя стала первым секретарём райкома? Там ведь не только Артюшкин. Там ещё и ОБХСС завтра начнёт телодвижения делать.
        - Кто? - спрашивает Куренков.
        - Баранов.
        - Жаба жирная, - кривится он.
        - Но я говорю, Новицкая вашей дочери мешать не будет. И даже наоборот поможет. Я смогу её убедить.
        - Сможешь? Ты? Ты серьёзно думаешь, что если разок её отодрал, можешь ей говорить, что делать?
        - Что вы всё к половым отношениям сводите. У нас с Ириной Викторовной чисто рабочие связи и прекрасное взаимопонимание.
        - Рабочие, ага, - кивает он. - Неплохая работа у вас, в таком случае.
        - Но, как я понимаю, главный затык в этом всём - это Каховский-старший с его другом в милиции. Да?
        Куренков молчит и смотрит на меня с интересом.
        - Ну так, давайте его завалим нахрен.
        - Чего? - он даже не может слова найти, чтобы выразить насколько нелепую и глупую идею я выдал.
        - Есть у вас друзья на Лубянке? Я завтра же могу вылететь и исписать не один такой вот лист бумаги, а столько, сколько нужно. Лев Толстой будет от зависти плакать.
        - И чем ты его испишешь? Вообще дурак что ли?
        - Придумаем сейчас. Вы же тоже писать умеете.
        - Я? - таращит он глаза. - Ну ты и фрукт, Брагин.
        - А вы с Артюшкиным уже говорили?
        - А это здесь причём? - удивляется Роман Александрович.
        - Позвоните прямо сейчас. Всё равно же придётся это делать. Так? Улавливаете мысль? Надо импульс ему придать. Так есть кто-то на Лубянке, желающий схватить Щёлокова за жопу? Ну, не то чтобы схватить, но щипнуть хотя бы.
        - Поясни.
        - Как думаете, генерал уже отымел Артюшкина? Я думаю, во все возможные ходы. Звоните давайте, предложите встретиться и поговорить. Скорее всего, его уже так бомбит, что он на всё будет готов. Но встречаться с ним не нужно, просто чуть-чуть поднажать и всё. Вы сможете билеты к утру достать? Мне и лейтенанту Пироговой. Мы поедем и расскажем о задержании и увезём докладную Артюшкина. И вашу справочку по Каховскому-старшему.
        Он трёт переносицу.
        - Японский городовой, - бормочет он. - А мне-то какой резон?
        - Это помимо Вали? - уточняю я. - А у вас в конторе разве повышения не предусмотрены за успешные операции? Мне кажется, можно одну воскресную ночь не поспать, но обеспечить себе широкую дорогу в светлое будущее. Только, боюсь, решать надо прямо сейчас. Ну что, подкинете меня до Артюшкина? Можно звякнуть, кстати?
        Я встаю и поворачиваю к себе телефонный аппарат, стоящий на столе. Надеюсь, он у себя. Ну, давай же… Гудки звучат холодно и отчуждённо. Может быть, он на допросе. А может…
        - Капитан Артюшкин, - раздаётся после десятого гудка его прокуренный голос, и мне кажется, из отверстий телефонной трубки начинает выходить табачный дым.
        - Анатолий Семёнович, здрасьте. Это Брагин. Можно к вам подбежать на секундочку?
        Он обрушивает на меня лавину матерщины.
        - Ой-ёй, я всё понял, - усмехаюсь я. - Минут через десять буду.
        - Чего там? - спрашивает Куренков.
        - Да, похоже, прилетело уже. Злой, как собака. Матерится. Может бухнул, не знаю. Ещё звоночек сделаю?
        Не дожидаясь ответа, я снова кручу диск телефона. Лида, в отличие от Артюшкина, отвечает сразу.
        - Алло? - говорит она тревожным голосом.
        - Лид, привет. Это я.
        - Ты где был?! Я жду-жду! Мне тут уже Баранов звонил… Извинялся…
        - Ну вот, видишь. Хорошо же. Лид, не было возможности, правда. Потом расскажу. Слушай, обо всём поговорим утром. Я за тобой заеду… Э-э-э… Позвони в справочную и узнай, во сколько самолёт на Москву. Я приеду за два часа до вылета. Будь в мундире, намытая и начищенная. Мы с тобой в командировку едем. Алло! Ты ещё здесь?
        - Ты разыгрываешь меня? Что за шуточки?
        - Нет, это не розыгрыш. Завтра всё объясню. Готовься. Личные документы не забудь. Будет одна ночёвка в столице, - я кладу трубку и добавляю. - Если не посадят. Да, товарищ подполковник?
        Он усмехается.
        - Вот вы такой молодой, - говорю я, ставя телефон на место, - а уже подполковник. Это значит что? Это значит у вас впереди сумасшедшая карьера. И у дочки вашей. Погнал я к Артюшкину, короче. Работаем!
        Артюшкин оказывается вдрабадан пьяным.
        - Брагин! - приветствует меня капитан, выдувая облака сизого дыма. - А я вот знаешь что делаю?
        - Знаю, конечно. Поэтому и пришёл.
        - Нихера ты не знаешь. Садись. Я тут готовлюсь Каховского выпускать.
        - То-то, я смотрю вы на бровях. Не можете решить, задушить его собственными руками или пойти на сделку с совестью? Генерал Троекуров звонил?
        - Ора-ал, - пьяно машет головой табачный капитан. - Сказал, жопу мной вытрет. Представь только! Мной!
        И он опять разражается многоэтажным матом.
        - Виртуозно излагаете, - поражаюсь я. - Но это ладно. Вы ручку шариковую держать сможете? Нам ведь с вами нужно рапорт написать. Я завтра к Андропову лечу. Только тс-с-с! Никому, ни одной душе! Ясно?! Всё, капитан, соберись. Посмотрим ещё, кто кем жопу вытирать будет.
        По пути домой, я захожу в телефонную будку и предупреждаю Большака об отъезде, а потом звоню Новицкой.
        - Ириш, привет. Это Егор.
        - Чего тебе? Заскучал уже?
        - Само собой. Только завтра не увидимся.
        - Так вроде тебя и не приглашали пока.
        - Я в столицу лечу.
        - Поясни, - говорит она после паузы.
        - Я всё разрулил. Почти. Осталось только зафиналить.
        - Давай без школьного жаргона. Какого хрена ты в Москву летишь?
        - Ир, остановить процесс уже нельзя. Он пошёл, понимаешь? Главное, что этот хрен, который тебе пообещал помочь, тебя продал. Но покупатель решил его наказать. Извини, что я так тупо изъясняюсь - не хочу по телефону всё говорить. Короче, тебе ничего не угрожает, ни по одному из направлений. Я еду дотянуть все вопросы. Вернусь, всё подробно расскажу. А ты завтра останься дома, скажи, что заболела и ни с кем не разговаривай.
        - Да ты там о*ел, сопляк?! - взрывается она.
        - Ладно, Ириш, не ворчи. Я просто ценный свидетель, вот меня, как карту и разыграют. В твою пользу, между прочим. Всё будет хорошо. Пока!
        Я вешаю трубку и бегу домой. Парнишка, идущий впереди меня, кажется мне знакомым. Блин, да это же Трыня.
        - Андрюха! - окликаю его я.
        - О! - удивлённо говорит он, останавливаясь. - Ты откуда? А я к тебе, как раз.
        - Ну пошли, гостем будешь.
        - Не, я тогда не пойду. Я просто новость хотел сообщить. Пацаны говорят, Киргиз сбежал.
        Упс…
        - Точно? Ничего не путаешь?
        Вот Артюшкин гад! Что ж он мне не сказал?
        - Я-то не путаю. Но насколько это правда, не знаю. Вот, хотел тебя предупредить. Ладно, давай. Я тогда обратно побегу.
        Когда вернусь, надо будет выяснить.
        Родители, конечно, испытывают шок, оттого что, придя домой вечером, я заявляю о предстоящей утром поездке в Москву. По комсомольскому поручению. По какому же ещё? И ведь практически не вру.
        Но шок шоком, а ничего не поделаешь, нужно собираться. Поэтому я глажу брюки, пару рубашек, проверяю пиджак, галстук и готовлю бельё.
        Я сижу на переднем сидении «Волги». Лида в форме, вся с иголочки молчит сзади, во втором ряду. Мы мчим в аэропорт. Куренков, кажется, действительно не спавший всю ночь, сидит за рулём и выдаёт последние инструкции. Не зря в моём будущем он добился успехов, хватка у него железная.
        Он выдаёт нам билеты и мы с Лидой выходим из машины.
        - Летала когда-нибудь? - спрашиваю я.
        - Нет, на поезде всё время. А ты?
        - Летал с отцом в Москву. На Ил-18. Шесть с половиной часов турбо-винтовой вибрации и ты на месте. Стюардессы карамельки разносили. Всю дорогу меня тошнило. Но ты не паникуй, мы же на Ту-154 летим. Это машина просто огонь. Лучше неё только Ил-62, на нём Брежнев летает.
        Мы проходим регистрацию и идём на инструктаж. Скорее всего, нам долго не удастся побыть наедине, поэтому я отвожу её в сторонку и тщательно разъясняю, что к чему. Насколько хватает времени, так что на посадку мы прибегаем последними.
        Самолёт новенький, прелесть просто. Вот честно, зла не хватает, загубить авиацию, это не просто преступление. Как вспомню авиапарк России будущего, злость вскипает. В 1976 году Аэрофлот стал первой в мире компанией, которая перевезла за год более ста миллионов пассажиров.
        При совке! Технологически отсталом, мля, несвободном и нищем. Сорок процентов всего мирового парка построили Советы. И где это? Куда всё делось? Первый в мире водородный двигатель был построен для Ту-154. И в 1988 «Тушка» начал летать на водороде. Впереди планеты всей. Ясно дело, полёты были испытательными, но блин! Блин! К стенке негодяев!
        Сначала стюардесса проносит поднос со «Взлётной» карамелью и я беру целую горсть для себя и Лиды. А потом, чуть позже, появляется знаменитая синеватая ножка цыплёнка с рисом, и даёт новый импульс моим ностальгическим воспоминаниям. Выглядит может и не очень, зато на вкус просто чудесно. Совсем как тогда. То есть сейчас.
        Коричневые мисочки из пластика, металлические приборы, а эта восхитительная плоская кружечка для чая. Да… Лидке не понять. Она летит первый раз и немного нервничает. Третьего пассажира у нас нет и поэтому мы чувствуем себя вольготно на первом ряду, где места предоставляются, как правило, по брони.
        Насладившись воспоминаниями, принявшими конкретные формы и вкусы, я откидываюсь в кресле и проваливаюсь в сон, на удивление глубокий и безмятежный.
        На выходе нас встречает человек в штатском. Он подходит к нам прямой наводкой. В принципе, зелёного юнца и девушку-лейтенанта в толпе сложно не заметить. Багажа у нас нет, только ручная кладь, поэтому мы следуем прямёхонько на выход. На стоянку идти не нужно. Машина стоит прямо у выхода, на первой линии. Разумеется, «Волга», на этот раз белая.
        Наш встречающий немногословен. Он садится за руль и без лишних слов жмёт на газ. Большой, огромный аэропорт словно вырастает из моих воспоминаний, и на сердце делается тепло, будто увидел старого друга.
        Множество машин, автобусы, толпы прибывающих и убывающих пассажиров - смотрю в окно, наслаждаясь ожившими картинками прошлого.
        Дорога из Внуково знакома и незнакома. Сколько раз я по ней мотался туда и обратно, но так, как сейчас уже и не вспомню, когда. Машины есть, машин много, но пробок нет. А счастье, соответственно, есть. Мы доезжаем до Лубянки минут за сорок пять. Всю дорогу наслаждаюсь прекрасным зрелищем, по названию Москва.
        Да, она выглядит более сдержанно, без рекламы, вывесок и показной роскоши витрин, но в таком виде она мне кажется по-настоящему живой, юной и естественной, как Ира Новицкая без косметики. А вот и «Детский мир», и Железный Феликс тоже здесь. Ворота, КПП, проверка документов и длинный коридор.
        Наш встречающий-сопровождающий ведёт нас по лестницам, этажам и тёмным ходам и, наконец, заводит в небольшой кабинет с портретом Дзержинского на стене. За столом сидит человек в штатском. На вид ему лет сорок пять, и он напоминает мне киношного мафиози. Элегантный костюм, очки в модной оправе, смеющиеся глаза, уверенность и очень жёсткая улыбка, не оставляющая ни малейших сомнений в железной хватке её обладателя.
        - Товарищ подполковник, - начинает наш конвоир, но хозяин кабинета машет рукой, останавливая его.
        - Вижу-вижу, спасибо что привёз. Подожди пока, далеко только не убегай, ещё понадобится твоя помощь.
        - Слушаюсь, - говорит безымянный боец и исчезает.
        - Ну что, - обращается к нам хозяин кабинета, оценивающе оглядывая, - давайте знакомиться.
        - Егор Брагин, - представляюсь я. - Это лейтенант Лидия Пирогова. А вы, должно быть Леонид Юрьевич.
        - Так точно, - встаёт он из-за стола и подходит к нам, протягивая руку. - Полковник Злобин. Присаживайтесь вот сюда.
        Он показывает на стулья у приставного столика. Мы располагаемся и сам он тоже садится напротив нас.
        - Как там родной город поживает? - спрашивает он.
        - В принципе хорошо, - киваю я. - Надо только с некоторыми негативными явлениями разобраться, и всё вообще отлично станет.
        - Ну что же, - хмыкает Злобин, - тогда не будем терять время и сразу преступим к делу. Рассказывайте.
        Я рассказываю всё, что мы придумали с Куренковым. Полковник слушает внимательно, задавая уточняющие вопросы. И мне, и Лиде. Потом изучает документы - это наши с ней показания и рапорт Артюшкина. Также я передаю копии материалов дела, которое Троекуров требует закрыть.
        - Всё? - спрашивает полковник.
        - Я немного мешкаю, поскольку это последний козырь, лишаться которого было бы крайне нежелательно, но всё-таки решаю показать папку, полученную от табачного капитана.
        - А вот ещё одно дело, с этим напрямую не связанное. Но аналогичное по итогу. Двухлетней давности. Групповое изнасилование с участием и по инициативе Каховского-младшего. Закрыто по личному приказу генерала Троекурова, друга Каховского-старшего.
        Злобин берёт папку с большим интересом и внимательно просматривает все бумаги.
        - То есть сделали так, будто никакого дела вообще не было? А как урегулировали с потерпевшей?
        - Насколько я понимаю, никак. Типа, сука не захочет, кобель не вскочит. Она просто уехала в деревню к матери. Ну, может денег дали, не знаю, Артюшкин не говорил.
        - Ясно, - кивает Злобин. - Скажу так. Повезло вам, ребята. Шефу моему как раз что-то такое нужно было. Иначе никто бы вас и слушать не стал. А так, может и получится что-нибудь. Пойдёмте со мной.
        Мы выходим из кабинета и снова идём по долгим коридорам и широким лестницам. Заходим в просторную приёмную, обшитую панелями из дорогой древесины, и садимся на стулья. Через несколько минут у секретаря, строгой дамы лет шестидесяти, сидящей за массивным столом, раздаётся звонок. Она снимает трубку и кивает Злобину. Тот поднимается и заходит в кабинет.
        Минут через пятнадцать из кабинета выходит человек с очень знакомым лицом. Он останавливается и смотрит на нас с Лидой.
        Набрякшие усталые глаза строго взирают из-за очков в металлической оправе. Капризные складки вокруг губ, седина, чуть оттопыренные уши… Мы с Лидой вскакиваем одновременно.
        Он чуть оборачивается к секретарю, слегка кивает и выходит из приёмной.
        - Узнал? - спрашивает мой лейтенант.
        - Ага, - киваю я.
        А потом время замедляется. Мы проводим в приёмной около полутора часов, прежде чем дверь кабинета снова открывается и появляется наш Злобин.
        - Всё, уходим, - мотает он головой, и мы выходим вслед за ним.
        Зачем нас приводил? Непонятно. Наверное, на всякий случай.
        - Леонид Юрьевич, - говорю я, - я ж забыл совсем.
        Действительно из головы вылетело. Достаю из сумки пакет с кедровыми орехами.
        - Это вам от Куренкова. И вот это ещё.
        Ставлю на стол бутылку армянского коньяка.
        - Ну, что ты за человек, Брагин, - вроде как улыбается он. - Самое главное и не передал. Наверное, подумал, если дело не выгорит себе оставить, да?
        Я смеюсь.
        - Ладно, - качает он головой. - Спасибо. Я ему позвоню, поблагодарю. В общем, взяли в оборот вашего Троекурова.
        - А Каховского? - спрашиваю я с тревогой.
        - И Каховского… Почти.
        - В смысле, почти?
        - В прямом. Сейчас поедете в гостиницу. Поселитесь и будете ждать. На регистрации скажете, бронь от Главснаба, по литере «А». Никуда не уходить. Даже на обед. Ясно?
        - Так точно, - отвечает Лида.
        - Молодцы.
        - А чего ждать? - уточняю я.
        - За вами приедут и повезут в… В общем, повезут, куда надо. Поговорите с ещё одним нашим земляком, всё ему расскажете, как мне. И тогда с Каховским всё окончательно станет ясно.
        Тот же молчаливый сопровождающий выводит нас из здания и ведёт к машине. Он подвозит нас прямо к гостинице «Москва» и высаживает в гуще чёрных «Волг» и «Чаек». Мы проходим через огромный, отделанный камнем холл, ощущая незыблемую имперскую мощь. На стойке регистрации без проблем получаем два ключа от одноместных номеров и талоны на завтрак и идём к себе. Номера достаются соседние. При размахе и размерах гостиницы это совсем не лишнее.
        - Нам бы с тобой и одного номера хватило, правда? - спрашиваю я, когда мы оказываемся в лифте.
        Лида выглядит уставшей и… милой. Я поправляю выбившуюся прядку волос, закладываю её ей за ухо.
        - Устала, - говорит она, когда мы подходим к своим комнатам. - Хочу немного отдохнуть.
        Она заходит в номер и закрывает дверь перед моим носом. Ну, что же, пусть отдохнёт. Я тоже иду к себе. Интерьер почти не отличается от того, что я много раз видел здесь в девяностых годах. Телевизор другой. Но цветной. Паркет, деревянные двери, высокий потолок.
        Щёлкаю выключателем. По телеку передают песни советских композиторов. И снова, как ещё совсем недавно, слышу: «Забота у нас простая, забота наша такая»… Кажется, уже сто лет прошло, а ведь только позавчера её пел с товарищами по горкому.
        Я подхожу к окну и отодвигаю тюль. Вид на музей Ленина. Чудесно. В сердце ёкает, а в желудке урчит. Вот, если бы не надо было ждать, взял бы Лидку и потащил на Красную площадь. Я любуюсь видом из окна и не могу оторваться. Как же здорово, как прекрасно. Остановись, так сказать, мгновенье…
        От созерцания меня отвлекает стук в дверь. Лида или уже товарищи с Лубянки? Я открываю и вижу здорового мордоворота, похожего на Шварценеггера из «Красной жары», только в штатском.
        - Егор Андреевич?
        - Да, - киваю я.
        - Поехали.
        Я беру шапку и пальто и выхожу в коридор. Лида уже там. В сопровождении двоих Кинг-Конгов мы спускаемся по лестнице и выходим из гостиницы. Один из Шварценеггеров открывает дверцу белого «Рафика» с зашторенными окнами. Сначала в него забирается Лида, следом за ней я, а за мной и сопровождающие.
        - Здравствуйте, - говорю я водителю, но он никак не реагирует.
        Все молчат и только негромко играет радио. Прямо чудеса какие-то, здесь льётся всё та же «Песня о тревожной молодости», но в исполнении большого детского хора.
        Пускай нам с тобой обоим
        Беда грозит за бедою…
        От этих слов на сердце делается тревожно. Я бросаю взгляд на Лиду, и мне кажется, что она тоже испытывает смутное беспокойство и тревогу. Странно, ведь всё идёт по плану. А то, что наши сопровождающие выглядят, как похоронная команда, так это ничего, работа у них такая…
        Мы едем по улице Горького. Впереди, в лобовом стекле я вижу довольно много машин. Боковые окна занавешены, Я смотрю вперёд и вслушиваюсь в слова песни, начинающей казаться бесконечной.
        Пока я ходить умею,
        Пока глядеть я умею,
        Пока я дышать умею,
        Я буду идти вперёд!
        Вдруг чуть не доезжая до Белорусского вокзала, наш «Рафик» резко клюёт носом и тормозит прямо посреди дороги, потому что путь нам перекрывают две милицейские машины со включёнными мигалками. Звуки сирены перекрывает песню. Я чуть отодвигаю шторку и вижу чёрную «Волгу».
        Из неё выходит милицейский офицер и быстро шагает к нам. Он дёргает дверь на себя и забирается на переднее сидение. Странно, но никто из наших конвоиров и бровью не ведёт и никак не реагирует на появление целого полковника МВД. Наоборот, они все его приветствуют:
        - Здравия желаю!
        Полковник оборачивается к нам с Лидой и по его торжествующему лицу довольно легко понять, что наша песенка спета.
        - Ну что, - презрительно усмехается он, - глупые наивные человечки, слыхали, что сказал американский разбойник Лаки Лучано? Предавая, помни: наступит время, когда за тебя никто не заступится. Кажется, у вас сейчас именно такой период, да?
        Милицейские машины трогаются с места и наш водитель жмёт на газ, поспевая за ними. Одновременно с Лидой мы поворачиваемся, и смотрим друг другу в глаза, а над нами продолжает звучать чистый и звонкий детский голос. Будто специально для нас он выводит:
        И снег, и ветер,
        И звёзд ночной полёт.
        Меня моё сердце
        В тревожную даль зовёт.
        -----
        Продолжение тут