Цеховик. Книга 1. Отрицание Дмитрий Ромов
        Цеховик #1
        Я мент. Меня достала система и то, как я живу. Эх, прожить бы жизнь заново. Жалко, что это невозможно... Да? Это как повезёт. Меня сбила маршрутка, но я не умер, а оказался в Советском Союзе в теле старшеклассника. Получай, чего хотел - новую жизнь и возможность накрыть шайку расхитителей социалистической собственности. Правда, не всё так просто и тебе придётся сделать сложный выбор. В общем, добро пожаловать в СССР 1980! Новая жизнь, новое тело и, может быть, новое дело.
        Вторая книга цикла здесь:
        Примечания автора:
        Вот были же времена. Мне и самому хотелось бы вернуться, не только моему герою. Вспоминаю те времена с любовью, хотя было и то, что можно покритиковать. Друзья, приметы эпохи описаны по памяти, если что в деталях напутал, не сердитесь. На сюжет это не влияет. Пришлите, пожалуйста, личное сообщение и вместе исправим. Главное, не будьте слишком строгими )))
        Дмитрий Ромов
        Цеховик. Книга 1. Отрицание
        Пролог
        - Товарищ подполковник, ну что, начинаем? - спрашивает собровец.
        Не терпится ему, торопыге… Но начинать действительно пора. Сколько ни тяни, а идти туда придётся. Эх, Женька-Женька, будем тебя паковать…
        Я уже открываю рот, чтобы отдать команду, но в кармане звонит мобильный.
        - Кто там ещё, - ворчу я, но сам радуюсь в душе, что ещё немного оттяну момент, когда мне придётся арестовать школьного товарища.
        Звонит жена.
        - Да, Катя, слушаю тебя.
        - Егор, - начинает она тревожно-трагическим голосом.
        Да чтоб тебя, зачем я ответил только! Опять вынос мозга. Что ж ты мне нервы-то мотаешь! Ну не нравлюсь я тебе, уходи. Сколько можно пережёвывать одно и то же! Я на работе вообще-то…
        Она говорит и говорит, что-то о том, как устала, что терпеть меня просто невыносимо и что она тоже живой человек, а я заставляю её чувствовать себя ненужной, пустой, бездушной и ещё какой-то.
        Я и не слушаю, вспоминаю, как мы с Женькой Суриковым ходили на борьбу, как девчонок на дискотеке клеили, как дурачились и прогуливали биологию. Но с тех пор много лет прошло, мы и не виделись почти все эти годы.
        Теперь он заместитель мэра, а я зам начальника управления экономической безопасности... Так уж сложилось. Ладно, надо идти, а то операцию сорву. Ребята вон уже косо смотрят.
        - Катя, я не могу говорить. Давай дома обсудим, ладно?
        - У тебя никогда нет на меня врем…
        Я отключаю телефон и оглядываю своих орлов. Зачем столько народу, чтобы взять чиновника? Задерживаю взгляд на одном бойце. Он словно на шарнирах, не может стоять спокойно. Чего это он так нервничает? В первый раз, что ли? Ну, ничего, попривыкнет.
        - Понятые готовы? - спрашиваю я.
        Знаю ведь, что все готовы и раз сто проинструктированы.
        - Ну что, хлопцы, работаем!
        Погнали! Работаем мы технично. Забегаем в здание горадминистрации. Два собровца блокируют охранников. Мы бегом поднимаемся по лестнице и влетаем в просторную приёмную. У секретарши глаза на лоб лезут, но она и слова не успевает сказать.
        Дверь распахивается и несколько бойцов в масках и снаряжении врываются в кабинет заместителя мэра.
        - Телефоны в сторону! Руки на стол! Сидеть на месте!
        Ну и всё такое, обычные оперативные действия. Я захожу последним, коротко скомандовав:
        - Понятых давайте.
        Женька молодец, не дёргается как заяц, не покрывается потом, только бледнеет. Наш коммерс с меченными купюрами и тот выглядит хуже. Достаю удостоверение:
        - Подполковник Добров, управление экономической безопасности.
        Но он и так знает, кто я. Дурак! Прямо в кабинете берёт, ничего не боится. Он смотрит мне в глаза. Без страха смотрит, даже свысока немного, мол, что же ты, Егорка, старых друзей сдаёшь...
        Опера тоже представляются, и я киваю старшему из них. Он сразу понимает и продолжает процедуру за меня:
        - Назовите, пожалуйста, ваше имя и должность.
        - Евгений Семёнович Суриков, заместитель главы городской администрации, - говорит он спокойно.
        - Это ваш портфель?
        - Нет, не мой. Вот, товарищ принёс, - указывает он рукой на коммерса.
        - Руки положите на стол. А почему портфель рядом с вами лежит?
        - Невоспитанный товарищ, на стол свои вещи положил. У него и спрашивайте.
        - Вы знаете, что внутри?
        - Понятия не имею.
        - Откройте, пожалуйста, портфель.
        - Пусть сам открывает, зачем я буду свои отпечатки оставлять?
        Опер натягивает резиновые перчатки и открывает портфель.
        - Портфель лежит на столе, рядом с подозреваемым, - говорит он на камеру и расстёгивает замок. - Внутри находится пластиковый пакет. Что в пакете, Евгений Семёнович?
        - Не знаю, - говорит Женька. - Это не моё.
        Опер вываливает содержимое пакета на стол. Это шесть пухлых пачек пятитысячных. Три ляма. Силён, мля. Опер комментирует всё, что делает. Он раскладывает найденные деньги на столе, светит на них синей лампой, показывая светящиеся надписи «взятка», диктует номера купюр. Всё это длится бесконечно долго.
        - Это провокация, - спокойно и с улыбочкой даже говорит Женька. - Я требую, чтобы мне был предоставлен адвокат.
        - Будет-будет, Евгений Семёнович, попозже только, после проведения оперативных мероприятий.
        Хорошо держится, не знает правда, что в кабинете велась съёмка и все разговоры и действия записаны. Я достаю сигарету и закуриваю. Хреново как-то. Ненавижу такие моменты и себя ненавижу, и Женьку тоже. Такие моменты - это когда надо выбирать между личным отношением и законом.
        - Здесь нельзя курить, - говорит он отстранённо, просто констатируя факт.
        Нельзя, знаю. Взятки тоже брать нельзя…
        Мы идём по коридорам. Все встречные прижимаются к стенам, пропуская нас и с любопытством глядят на заместителя мэра. Я попросил вести его без наручников. Куда он денется? И так позору вон сколько, а если бы ещё в браслетах шёл… Я затем и поехал на задержание, чтобы хоть как-то углы сгладить.
        Выходим из мэрии. Идём спокойно, расслабленно даже. Наши микроавтобусы стоят прямо перед входом. Хорошо хоть зевак нет, один только залётный журналист с камерой, неизвестно откуда взявшийся. Собственно, ясно откуда. Льют инфу мои соколы, продают журналюгам. Вычислю кто, шкуру с живого спущу.
        - Евгений Семёнович, Евгений Семёнович! Что вам инкриминируют?
        - Уберите постороннего! - приказываю я.
        Двое орлов начинают оттеснять журналиста, но он не успокаивается:
        - Вы признаёте вину или это политический заказ? Кто заинтересован в вашем смещении? Связано ли это с вашим конфликтом с губернатором?!
        Вот же, язык без костей! Как он успевает всё это выкрикнуть всего за пару секунд? Происходит небольшая заминка. Пока журналиста оттесняют в сторону, Женька на несколько мгновений остаётся без присмотра, и этого оказывается достаточно, чтобы сделать то, что ему точно никак нельзя делать.
        Он толкает отвлёкшегося собровца и кидается в сторону. Ну, спортсмен хренов, форма у него до сих пор хорошая, несмотря на сидячую бюрократическую работу. Он моментально ускоряется и бежит к углу здания.
        Ну что ты творишь, Женёк, знаешь же, что никуда не денешься от нас, только положение своё усугубишь! Ох, дурак! Да остановись ты!
        - Жека! - кричу я.
        Да чтоб тебя! Краем глаза я замечаю, как собровец, стоящий рядом со мной поднимает руку.
        - Отставить! - ору я, что есть сил.
        И одновременно с моим криком раздаётся глухой хлопок.
        - Не стрелять! - всё ещё кричу я, но уже знаю, что поздно и теперь ничего нельзя поправить.
        Как в замедленном фильме, Женька дёргается и выгибается назад. Его тело по инерции продолжает лететь вперёд, но только уже без жизненной силы, в один миг лишившись внутреннего стержня. Я вижу, как он медленно падает, раскинув руки, как со всего маху рушится в свежий пушистый и нестерпимо белый снег и, дёрнувшись пару раз, замирает.
        Все звуки разом исчезают и только жуткий, воющий свист, как тогда, после контузии, заполняет голову. Я бегу к Женьке, а мир вокруг превращается в мутный и неразличимый рисунок.
        - Жека, - шепчу я, пытаясь перевернуть его на спину.
        Подбегают ребята, помогают мне, что-то говорят, кричат, но я не слушаю, всматриваюсь в его лицо. На губах ещё пузырится красная пена, но застывшие глаза неподвижны и устремлены в низкое серое небо.
        - Кто стрелял?! Кто, б***, стрелял, вашу мать?! - ору я.
        Я бегу к машине. Тот нервный собровец переминается с ноги на ногу. В прорези балаклавы видно, как бегают глаза, а со лба стекают струйки пота.
        - Сдать оружие! Под суд у меня пойдёшь, сучий потрох!
        Я не выдерживаю и заряжаю ему прямой в челюсть. Он пропускает удар, даже не пытаясь защищаться. Журналист, сука, оставленный без внимания, упоённо снимает всё происходящее. Обнаглев, он подходит к нам вплотную. Я выбиваю камеру у него из рук и остервенело топчу ногами.
        - В собачатник его!
        Его запихивают в машину, а ко мне подходит командир собровцев.
        - Егор Дмитрич, это… Степанов у нас только из командировки, не в себе малость.
        - Из какой ещё командировки?!
        - Ну, - он понижает голос и пытается шёпотом объяснить, откуда здесь взялся этот Степанов…
        - А какого хера он у вас в строю, а не в дурке?!
        - Ну, это… там ситуация…
        Да срать мне на ваши ситуации! Женьку, б*, кто оживит?
        .
        Полкан ревёт так, что стёкла дрожат.
        - Добров! Ты какого хера попёрся на задержание?! Тебя это вообще не касалось!
        - Хотел проконтролировать, чтобы всё чётко прошло, всё-таки высокопоставленное должностное лицо.
        - Охрененно, б*, проконтролировал! Почему велел наручники не надевать?!
        - Задержанный не представлял угрозы. Его журналист спровоцировал.
        - Что ты мне голову морочишь! Знаю я, что он твой одноклассник. А с журналистом этим ты вообще обделался. Нас теперь полгода трепать будут. Не нас, а меня, конкретно. Устану булки раздвигать. Ты хоть понимаешь, что сейчас будет?
        - В общих чертах, товарищ полковник.
        - В общих чертах! В постовые, б*, пойдёшь! И я с тобой за компанию. Это ж надо, заместителя мэра застрелить! Пиши, б*, рапорт! И готовься плотно сотрудничать с беспекой. Если не сядешь, я, б*, удивлюсь очень сильно. Табельное оружие сдай. Отстранён ты, короче. Дуй домой, чтоб тебя здесь не видели. Стервятники летят уже. Всё ясно?
        - Так точно.
        - Убирайся с глаз.
        .
        Да пошли вы все! Я подхожу к машине, своей старенькой раздолабнной «Камрюхе». Её всю замело, стоит как сугроб. Сгребаю рукой снег с лобовика, сажусь и жму по газам. Доигрался, мент? Да похер. Мне стыдиться нечего.
        Домой не поеду. К Жанке! Тепла и ласки, вот что мне надо. Да, тепла и ласки. Хочу просто ни о чём не думать, только об её жарком податливом теле. Всё, что нам надо, это любовь.
        - Жанна, ты дома? - кричу я в мобилу.
        - Да, - немного удивлённо отзывается она.
        - Готовься, сейчас буду. Десять минут!
        - Приезжай, дорогой, я тебя всегда жду.
        Её голос журчит, как ручеёк, и я оживаю. Десять минут длятся, как десять часов… Вот и её дом. Я бегом поднимаюсь на третий этаж и нетерпеливо звоню в дверь.
        - Егорушка!
        - Привет, милая.
        Я обнимаю её и утопаю в горячей волне любви. Вот почему так? Стоит ей обнять меня, поцеловать, пошептать на ухо и вся мерзость жизни отступает.
        - Я скучала. Ты почему так долго не приходил?
        - Эх, Жанна-Жанна, дела были. Дела, так их и разэдак. Но я тоже скучал.
        - Останешься на ночь?
        - Посмотрим.
        Я прохожу на кухню и достаю из шкафа начатую бутылку виски. Я сам её туда и поставил. Наливаю половину стакана, отпиваю и иду в комнату, сажусь в мягкое кресло. Интерьер у Жанны ретро, вся мебель из семидесятых. В детстве, я помню, у нас дома также было. Такая же стенка, диван и ковёр на стене. Жанне всё это досталось вместе с квартирой от бабки.
        Я делаю большой глоток и прислушиваюсь к себе. По груди разливается тепло, скатываясь к желудку. Жанна закуривает и, чуть распахнув халат подходит. Соблазнительница. Она опускается ко мне на колени и обнимает одной рукой.
        - Ну, что мы будем делать, мой сладкий?
        Любовь, Жанна, мы будем делать любовь, если не хотим, чтобы я сошёл с ума. Исступлённо, самозабвенно, как дикие звери, не оставляя никаких мыслей, мы будем делать любовь.
        - Что с тобой сегодня, Егорка? - шепчет она на ухо.
        Этот её шёпот заводит меня похлеще любой виагры.
        - А что со мной?
        - На себя не похож. Ты что, с женой поговорил?
        Я отстраняю её от себя и внимательно вглядываюсь в лицо.
        - О чём я с ней поговорил?
        - О нас…
        - В смысле?
        - Ну, ты же обещал рассказать ей о нас, - её голос становится прохладнее.
        - Когда я обещал? Да и зачем?
        - Зачем?! - Жанна встаёт с моих колен. - То есть ты и не собирался? Выходит, тебя всё устраивает?!
        - Жанна, меня устраиваешь ты, и зачем нам втягивать мою жену?
        - Затем, - говорит она уже довольно резко, - что я не хочу всю жизнь клевать лишь крошки с чужого стола.
        - Какие крошки! Ты же знаешь, я с ней уже давно не сплю!
        - А почему тогда ты её не бросишь? Ты с ней не спишь, но живёшь в одном доме, а со мной ты спишь, но прячешь меня ото всех, как что-то постыдное. Я не хочу чувствовать себя шлюхой! Разве это непонятно? Я хочу, чтобы мы жили вместе! Я не прошу жениться на мне, но мы должны быть действительно вместе.
        Твою мать! Обязательно эту бодягу заводить именно сегодня? Всё ведь тысячу раз уже обсуждали! Я встаю и наливаю себе ещё виски. Выпиваю двумя большими глотками.
        - Ладно, Жанна, поговорим об этом в другой раз.
        - Нет, я не хочу в другой, я хочу прямо сейчас. Мне надоело быть не пойми кем, я уже не девчонка-малолетка, чтобы твою лапшу глотать.
        - Мне уже пора, милая, - вздыхаю я. - Увидимся потом.
        - Да что же ты за мужик! - восклицает она и я чувствую, ещё чуть-чуть и расплачется.
        Нет, этого мне точно не надо.
        - Жанна, не расстраивайся, - говорю я примирительно и иду в прихожую. - Давай завтра всё обсудим, хорошо?
        Она не отвечает и даже не смотрит на меня. Плевать! На всё плевать! Я выскакиваю за дверь и несусь по лестнице вниз. Запрыгиваю в машину и мчусь домой. Там меня встречает Боб, мой стаффи, стаффордширский бультерьер. Вот, у кого никогда не бывает ко мне претензий!Привет, привет, мой мальчик.
        Он крутится вокруг меня, повизгивает, улыбается, зевает и хрипит.
        - Да, да, скучал по мне, скучал. Ну всё-всё, тихо, сейчас я тебя покормлю.
        - Где уже накатить-то успел? - скрипит жена, появляясь в прихожей. - Время ещё детское, а он уже готовый, вон за версту разит.
        Я стараюсь не обращать на неё внимания. Глупя баба, что с неё возьмёшь.
        - На жену никогда времени нет, а вискарика махануть, это всегда пожалуйста. Алкаш.
        - Кать, отстань ты от меня, ладно? Женька Суриков умер.
        - А у тебя вечно то умирает кто-то, то рождается. На всех время есть, только не на собственную жену!
        Да твою ж мать! Вы сговорились все что ли?!
        Я прохожу на кухню и насыпаю корм Бобу.
        - Ах ты мой Бобик, жри, жри, малыш. Проголодался? Никто тебя не покормит без папочки.
        Достаю из холодильника ветчину, яйца и делаю себе яичницу. Больше есть нечего. В прихожей раздаётся звонок и собака уносится туда. Кого ещё принесло? Оттуда несётся шум, лай и щебетание. Дашка. Хотел бы я порадоваться её приходу.
        - А папа дома? - слышу её голос.
        Дома я, дома. Давай, присоединяйся к гарпиям, клюющим мою печень.
        - Па-ап! Привет! Ты поговорил?
        - О чём?
        - Ну ты что, забыл? Да, ладно, знаю я твои приколы. Разыгрываешь меня?
        Нет, не разыгрываю. Надо было поговорить с начальником, чтобы он мне выписал премию и ещё занять у него баблишка, чтобы моя девятнадцатилетняя дочь смогла поехать в Шерегеш со своей тусовкой богатых мажоров. А если она не поедет, то какой-то там хрен с горы ждать её не станет и трахнет другую девку, а не мою дочь. А это пипец как хреново. Ну это так, в двух словах. Драма всей жизни.
        - Даш, у меня неприятности. Мне не то что премию, как бы вообще не уволили, понимаешь?
        - Пап, ну ты что, правда что ли? Я же тебе всё объяснила, а ты… Нет, ты действительно не понимаешь? У меня же всё серьёзно.
        - Даша, ты меня слышишь вообще?
        - Блин, для Жанночки своей тебе ничего не жалко, а дочери родной поездку зажал!
        - Что?!
        - Да то! Думаешь, я не знаю про шашни твои? У меня Ирка с ней в одном подъезде живёт. Сто раз тебя видела. Город-то маленький. Пап, давай так, ты мне оплатишь поездку, а я маме ничего не скажу, так и быть.
        - Чего ты маме не скажешь? - заходит на кухню жена. - Ну-ка говори быстро!
        - Так, ладно. Вы тут пообщайтесь, а я пойду собаку выведу.
        Я встаю из-за стола, так и не притронувшись к яичнице. Ничего, съем на улице что-нибудь.
        - Ну пап! Ну пожалуйста!
        - Бобби, гулять!
        Он уже заглотил свою пайку и теперь готов покорять соседние дворы. Я прицепляю поводок, и мы выходим на улицу. Снег мохнатыми хлопьями заметает всю грязь и нечисть. Во валит, прямо как в хрустальном шаре… Вечер просто сказочный…
        Я веду Боба в сквер неподалёку от дома, там Ашот делает зачётную шаурму. Жалко, не наливает только. Я беру куриную и спускаю Боба с поводка, пусть побегает. Он весело лает, дуреет от снега, хватает снежинки пастью. Как-то незаметно наступает вечер, становится темно. Я сгребаю с лавки снег и сажусь, впиваясь зубами в лаваш с мясом.
        Как я докатился до всего этого… Как можно было так засрать свою жизнь, что единственная радость - это собака и шаурма? Где моя дорожка свернула не туда, что я оказался там, где сейчас нахожусь? Я качаю головой, вспоминая свои юные мечты и планы. Да, если бы я вдруг вернулся назад на жене своей точно бы не женился второй раз. Хотя, она ведь не всегда такой была. Может, это из-за меня она так изменилась?
        Мои размышления прерывает собачий лай. Боб!
        - Боб! Ко мне!
        Куда там! Кошку он что ли увидел? Я бросаю шаурму и бегу за ним. Пожрать не судьба сегодня.
        - Боб!
        На дорогу, дурак, не беги!
        - Боб!
        Я выскакиваю вслед за ним на дорогу и вдруг всё теряет смысл. Вообще всё. Я вижу два ярких луча, приближающиеся ко мне слишком быстро, чтобы можно было среагировать. Маршрутка. Носятся, как угорелые, успеваю подумать я. Как угорелые... Бум! Брызги и темнота…
        1. Парк советского периода
        - Эй, парень, ты совсем что ли!
        Чья-то крепкая рука дёргает меня за ворот и буквально срывает с дороги в тот самый момент, когда сигналя, скрипя и отдуваясь, там, где я только что стоял, тормозит старый грузовик, гружёный лесом. Раздаётся скрежет и шипение, несёт бензиновым перегаром и валят клубы пара и дыма.
        Охренеть! Я даже поначалу не обращаю внимания на матерящегося водителя, глядя на лупатого зелёного монстра. Ничего себе, бегает до сих пор, да вон ещё груз какой прёт. Это ж «Колхида», чудо советского автопрома. Он в своё-то время выглядел, как инопланетянин, а сейчас вообще кажется невозможным и нереальным.
        - Откуда такой раритет? - кричу я водителю.
        А с голосом-то что? Сорвал что ли?
        - Тебе жить надоело, олень, мля?! Я те щас рога поотшибаю, нах! - орёт он, высунувшись в окно и выдавая многоэтажную матерную тираду.
        Водила выглядит подстать своему агрегату, будто их обоих перекинуло из прошлого. На нём фуфайка и солдатская шапка без кокарды. Морда у него красная, широкая и небритая.
        - Проезжай давай, разорался тут! - кричит мой спаситель, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его.
        Передо мной стоит парень лет тридцати пяти, в кожаной лётной куртке и лыжной шапочке. В детстве такие носили. Тёмно-зелёный орнамент, маленький помпончик на макушке. Чехословацкая, что ли. У нас в школе физрук в такой ходил. Выглядит, парняга как пугало, если честно.
        - Ты чего на дорогу-то выскочил? - беззлобно спрашивает он. - Совсем ума нет?
        - Да, чёт тупанул, ломанулся за собакой, даже мысли не было, что дорога. Собака убежала, вот я за ней и дёрнул.
        - Тупанул? - переспрашивает он.
        - Ага, затупил, даже не ёкнуло ничего. Спасибо тебе. Сейчас бы от этой «Колхиды» меня отскребали.
        - Хм… А что за собака? Я тут не видал вроде.
        - Да, стаффи, коричневый такой, шоколадный. Кошку, наверное погнал, дурак.
        - Что за стаффи? - хмурится он. - Я что-то про такую породу даже не слыхал.
        - Стаффордширский бультерьер. Видел «Большой куш»? Вот такая, как в фильме.
        - Нет не видал и породу не знаю.
        Куда уж тебе. Я машу рукой.
        - Ладно, хрен с ним. Сам домой прибежит. Такое уж бывало пару раз. Я вон там живу, за тем домом, - показываю я рукой и… опаньки… - А где шаурмячечная? Не понял.
        - Кто?
        - Ашот, кто ещё! Охренеть! Я вот только что, пять минут назад шаурму брал. Чё за хня?
        - Странный ты какой-то, пацан, - с сомнением смотрит на меня этот парняга. - Ты в какой школе учишься?
        Чего? Блин, дебил какой-то…
        - В школе милиции, мля. Ты чего гонишь-то?
        Выглядит он, надо сказать ошарашенно, будто чудо чудное увидел.
        - А почему не в форме тогда? - не унимается он.
        Он что, прикалывается, я не пойму?
        - Слышь, мужик, ладно. Давай, не хворай, пошёл я.
        - Да подожди, - не сдаётся он. - Я просто подумал, может ты из шестьдесят второй, тут же рядом.
        - Из какой ещё шестьдесят второй?
        - Из школы, - пожимает он плечами.
        - А может ты из этих, из голубков? - прищуриваюсь я.
        - Чего? - хлопает он глазами.
        Тьфу. Я поворачиваюсь и иду туда, где пять минут назад купил шаурму.
        - Я просто физрук новый, буду там работать после каникул. Вот, подумал, что ты из наших, - увязывается он за мной.
        - Из каких ещё ваших? Ты берега что ли попутал? Слышь, ты уверен, что тебе с детьми можно работать? Может тебе там проверку зарядить?
        - Ты во-первых, поуважительней, не тыкай, а во-вторых…
        - Давай-ка ты иди отсюда, пока я наряд не вызвал. Ты понял? Физрук, твою мать.
        Он отстаёт. Городской сумасшедший. Дохрена их развелось что-то. Ладно, спасибо что спас. Я подхожу туда, где была точка Ашота и с удивлением осматриваю место. Никаких признаков того, что здесь стояла торговая палатка. Какого хрена!
        Так, что происходит? Ну, допустим торговую точку ликвидировали. Но как так быстро? И почему следов нет? Типа уже снегом запорошило? Я удивлённо озираюсь. А это что за хрень на мне? Это что, куртка на меху? А что за брюки уродские?! Ботинки вообще ахтунг! Крокодилы. Так может это со мной что-то не так?
        Я стою и, стараясь не подавать виду, верчу головой. Почему лавочки другие, где Ашот? И куда делись вывески с домов? Улица тонет в сумерках, нет ни гирлянд, ни названий магазинов, будто свет в районе вырубили. Я кручусь на месте, вообще не врубаясь в происходящее. А люди… Это что за одежда на них... Я разглядываю редких прохожих, будто выползших из далёкого совка.
        Должно быть, выгляжу я довольно дико, потому что физрук, стоящий чуть в стороне и по-прежнему наблюдающий за мной, снова подходит ближе.
        - У тебя точно всё нормально? - спрашивает он и я чувствую в его голосе скрытую угрозу. - Что-то мне кажется, тебя наркологу надо показать. Нам на курсе рассказывали про такие ситуации.
        Да что он прилепился ко мне? А может… а может, это он? Может это он всё подстроил? Нет, одному такое не под силу. Это какой-то проект, развлекательное шоу! Точно! Назад в СССР! Бляха, похоже, да. Только мне ваше шоу в хэ не упёрлось. Вот же сучонок приставучий. Ну ладно, я тебя сейчас на раз-два расколю, мля. Не знаешь на кого нарвался.
        - Слышь, парень, - говорю я как можно более спокойно. - Ты меня наркологом не пугай, я подполковник МВД, понял?
        Ага, видать дошло, на кого наехал. Глаза у него становятся круглыми, по пятаку.
        - Да ладно, ты не парься я вас сразу раскусил, это типа как в кино, да? Как там оно называлось, «Парк советского периода», что ли? Где тут у вас съёмочная группа, скрытая камера ваша, а? Неплохо придумали, шельмецы. А собаку тоже вы приманили? Ну, блин, артисты. А как вы меня переодели-то? В шаурму что ль снотворного сыпанули? Не загипнотизировали же? Чего смотришь? Выкупил я тебя, физрук.
        - А ну-ка, - решительно говорит он и хватает меня за руку. - Пойдём со мной.
        - Эй-эй, ты поаккуратней, так и огрести можно. Руки-то убери, сказал, артист хренов.
        Но он и не думает, уверенно тянет меня из сквера.
        - Сейчас милиция с тобой разберётся, кто ты и чего ты наглотался.
        - Э, слышь, ты остынь, говорю.
        Я резко останавливаюсь и дёргаю руку. Но физрук, похоже, только с виду дохлый. Вцепился как бульдог. Он делает шаг назад и пытается заломить мне руку. Фигасе! Да ты братец натурально попутал. Я в один миг выкручиваюсь и теперь уже сам ломаю ему руку. Ну, в один миг это преувеличение. Делаю я это совсем не так технично, как следовало бы. Видать месяц, что я не ходил на тренировки, в моём возрасте уже много. Форма совсем не та. И куртка эта ещё…
        - Э, ты чё, пацан… - завывает от боли физрук, - ты ж руку мне сломаешь.
        - Да, сломаю, сука, говори, мля, где съёмочная группа! Пацан… Какой я тебе пацан! Объясняй давай, что за подстава. Тихо сейчас, понял? Я тебя отпускаю, и ты спокойно мне всё рассказываешь. Ты меня понял, физрук-на?
        Тот в ответ часто кивает, вроде как нормально вкуривает, но как только я ослабляю хватку, он буквально отскакивает в сторону и тут же даёт дёру.
        - Наркоман! - зло бросает он. - Я сейчас милицию вызову!
        - Вызывай, - говорю я и машу на него рукой, как на нечто совершенно бесполезное.
        Толку с него не будет, это уже ясно. Ладно, попробую сам разобраться. Сыщик я или кто? Надо пройтись немного, осмотреться. Ну-ка, пойду в «Трэвел Клаб» загляну. Я перехожу через дорогу и иду к кафешке, она вон там, за углом.
        Заворачиваю за угол и… охренеть. Нет, ну надо же, а натурально как… Блин, да как они это сделали! Там, где сейчас находится кафе «Трэвел Клаб», раньше был хлебный магазин. Ну как раньше, прям прилично раньше, когда я ещё в школу ходил. Мы с бабушкой сюда приезжали иногда за тортом.
        Потом, после перестройки там чего только не было, и «Хопёр-Инвест», и пивная, и банк, а сейчас кафешка с классными пирожными. Мы сюда с дочкой раньше ходили… Пока она не превратилась… ну неважно.
        Короче, это отвал башки. Может у меня крыша поехала? Как такое возможно? Ведь всё прям один в один и вон надпись процарапана «Секс Пиздолс», по-русски, через букву «з». Мы тогда и не слышали их сроду, но знали, что есть такие. Панки. У Лёхи Васина плакат был, брат привёз из Польши.
        Я останавливаюсь напротив тусклой витрины, оформленной в стиле семидесятых, хлеборобы, трактора, снопы пшеницы. Хлеб - наше богатство. Ага, точно. Засовываю руки в карманы куртки. В правом что-то есть, какая-то бумажка. Ух-ты! Чирик что ли? Красненькая. Ничего себе, целое состояние…
        Ну ладно, раз такое дело, зайду. Посмотрим, чем торгуют. Если я сплю, вкус не почувствую. А если почувствую, значит аттракцион, розыгрыш.
        Я захожу внутрь и вдыхаю тёплый запах. Такое подделать невозможно. Как в детство попал. Немножко деревенский аромат свежего хлеба. Почему-то сейчас в булочных так не пахнет. И выбор сейчас намного больше, и хлеб вкусный, не то, что те белые кирпичи «Пшеничного» за двадцать вроде копеек, а запаха такого нет…
        Кстати, про белый кирпич. Если он свежий, горячий, корочка была очень вкусной, хрустящей. Пока несёшь до дома всю сгрызёшь, но вообще-то хлеб был так себе, сероватый, с кислинкой, будто и не из пшеницы. А вот сайка или плетёная хала, да ещё и с молочком, эх… счастье. Ну посмотрим, что тут нам приготовили организаторы «игры в кальмара».
        Глаза разбегаются и хочется попробовать всего. Я решаю взять коржик, бублик, плетёнку, пирожное «картошка» за двадцать две копейки, и кулёк ирисок «Кис-Кис». Деньжата имеются.
        Это, конечно, не московское изобилие, а сибирская аскетичная действительность, вернее прошлое, но всё равно отлично. Ещё пряников мятных, без глазури. Я сладкое, если честно, не так, чтобы очень, мне бы лучше чего покрепче, так что беру чисто в ознакомительных целях. Посмотрим, что тут к чему.
        Продавщица взвешивает и пишет на клочке серой бумаги какие-то закорючки. Я подхожу к кассе и протягиваю шифровку.
        - Рубль десять, - говорит кассирша.
        - И пакет ещё, пробейте, пожалуйста, - говорю я, протягивая десятку.
        - Чего? - спрашивает она с недовольным видом.
        Глаза её из-под век, размалёванных яркими бирюзовыми тенями смотрят с недружелюбной насторожённостью. Большой, негнущийся от крахмала чепец, венчает голову, как корона. Толстые красные губы переспрашивают:
        - Какой пакет?
        - Обычный, барышня, хлеб сложить, - отвечаю я.
        - Генерал, тебе пакет, - хохочет тётка в синем халате, приближаясь к кассе. - Люб, это он тебя клеит так. Понравилась видать. Барышня!
        Неожиданно Люба, дородная, лет тридцати пяти, видавшая виды баба, тоже улыбается:
        - Иди давай, булки ешь, нахалёнок. Пакет ему. Ишь ты…
        Я подхожу к прилавку, подаю чек и передо мной появляется богатство моего советского детства. Блин, как это взять-то всё.
        - На, держи, - вдруг слышу я за спиной, - барышня твоя привет шлёт.
        Я оборачиваюсь и вижу весёлое лицо женщины в синем халате. Она протягивает мне старую и заскорузлую сетку-авоську. У нас дома с такими сроду никто не ходил, стрёмно было, но сейчас она оказывается очень кстати. Символ эпохи, мля.
        - Спасибо, Любонька, век не забуду! - весело говорю я, чем вызываю смех всех присутствующих дам.
        Я как Семён Семёныч Горбунков, пистолета только не хватает. Сетка-авоська, хлеб, пряники в бумажном кульке, свёрнутом продавщицей, ириски в таком же, но поменьше, коржик, бублик. Ещё бутылку молока с широким горлышком и крышечкой из фольги надо купить. Или треугольную пирамидку, правда пирамидки вечно мокрые были. Протекали пирамидки эти.
        Как-то больно это всё натурально. Кто режиссёр шоу? Да и что за шоу такое? А может я в коме или в дурке и это всё мои грёзы? Ладно, разберёмся…
        В этот момент по спине пробегает неприятный холодок. Я вдруг обращаю внимание на свои руки. Что это за тонкие пальцы с обкусанными ногтями? Я кладу авоську на прилавок, поднимаю руки, верчу их перед глазами и ничего понять не могу. Не мои руки. Какого хрена? Я наклоняюсь... И ноги не мои. Всё не моё! Нет, это явно не шоу. Точно не шоу. И подсыпали мне не снотворного. Точняк.
        Кто? Ашот, ясен пень. Вот сука! Но он не сам, сто процентов не сам. Заставили. Да, у него глаза бегали. Чего подсыпали? Кислоты? А кому это надо? И зачем? Чтобы что? Ну, Кудряшкин из налоговой рад был бы меня на тот свет отправить, но на такое не пошёл бы… Кравец грозил, но он закрыт уже… Так, думай-думай…
        Кому надо меня в трип отправлять? Передоза явно не будет… А может, потому что не доел шаурму? Значит меня Боб спас... Блин! Это Трегубов, сука, точно он! Больше некому. Хочет меня скомпрометировать, типа Добров же наркоман, вы сами посмотрите! А ещё и с Женькой Суриковым обделался! Однозначно. Вот же ты гнида!
        Так, надо срочно домой бежать, пока не накрыли.
        - Эй, парень, ты куда?! - несётся мне в спину, но я выскакиваю из магазина.
        Быстренько домой, пока не сцапали. Ну, Трегубов, готовься, сука! Материалы на тебя завтра же пойдут! Я быстро осматриваюсь и замечаю пацана лет четырнадцати. Он смотрит на меня не отрывая глаз. На нём драповое пальто с чужого плеча, а на голове куцая кроличья шапка.
        Интересно, это глюк или он реальный?
        - Ты заколёб, чушок, ждать тебя. Принёс? - зло выпаливает он.
        Нормальный разговорчик. Я внимательно всматриваюсь в этого мальчишку. Из-под шапки выбиваются соломенные волосы, чумазое лицо, глаза серые, но в них такая злоба, мне аж не по себе становится.
        - Ты чир принёс? - продолжает он.
        - Какой чир?
        - Ты чё, щегол, - тихо говорит он и делает шаг ко мне. - Ты борзой или на голову слабый? Давай сюда червонец. Тебе Каха глаз на жопу натянет и моргать заставит.
        Очень хочется отвесить ему поджопник, но меня, возможно уже ведут. «Полицейский в состоянии наркотического опьянения избил подростка». Отличный заголовок, правда?
        Я ничего не отвечаю и прохожу мимо паренька. Тут явная подстава.
        - Кабздец тебе, понял? - бросает он мне вслед.
        Блин, я даже не уверен, есть ли он на самом деле или это меня так штырит. Странно, но никакого головокружения или ещё чего-то такого я не чувствую. Ладно. Скорей домой, там уж разбираться буду.
        Я проношусь мимо кукольного театра. Металлического декора, всех этих чиполлин и вишенок на театре нет. Странно. Ай, ладно. Может реконструкцию затеяли. Проскочу мимо гаражей, чтобы путь сократить. Во дворе стоит старый «Москвичок», «копейка» и «Рафик». Блин-блин-блин, кончится это или нет?
        Ныряю в длинный гаражный ряд. Здесь проезда нет и горлышко заужено, выезжают и заезжают с другой стороны. Я заворачиваю за железную будку и двигаю дальше. От снега и огней светло, почти как днём. Вдруг слышу за собой торопливые шаги. Сука, наркоконтроль уже? Осёл! Я же карманы не все проверил! Наверняка дурь подкинули.
        - Слышь-слышь, пацан, подожди. Ты куда торопишься? - раздаётся голос.
        Меня обгоняет щуплый парнишка лет шестнадцати и преграждает дорогу. На нём несуразная куртка и спортивная шапка-петушок. Что за республика ШКИД? За ним подходят ещё двое парней постарше. Все они явно не пионерского склада, да и возраста тоже. И с ними я вижу того мальчишку, что требовал от меня чирик.
        - Не здороваешься. Не узнал что ли? - продолжает тот, что стоит передо мной. - Чё Трыне деньги не отдал? Передумал?
        У него перебит нос, зуба не хватает, ухо сломано, глаза бегают. Прям реальный образ из глубин подсознания. Чуть преувеличенный даже.
        - Да ты не ссы, чё ты. Красненькую отдашь и всё, считай в расчёте. Давай лучше сейчас, завтра уже на трёху дороже будет.
        - Ну вы клоуны, конечно, - пытаюсь я говорить непринуждённо и даже улыбаюсь, - вы сбавьте обороты. Дышите глубже. Спутали вы меня с кем-то, ребятки, обознались видать.
        Блин, ну что за хрень, что за наезд такой нелепый? Я их в принципе одной левой раскидаю за минуту. Или это тоже против меня вывернут?
        - Чё за гнилой базар, я не понял? Чё смешного, а? - приступает он чуть ближе.
        При этом он делает короткие ложные выпады, чуть дёргается в мою сторону, вроде как наносит удар, типа на испуг берёт. Детский сад, честное слово.
        - Ты, чё, щегол, в отказ пошёл? Ты не всосал, чё те Каха заяснил? Ты кого клоуном назвал, а?
        Имя Каха вдруг кажется знакомым, начинает в голове становиться объёмнее и яснее. Был такой хулиган во времена детства. Только он старше был, прям мужик взрослый. Сколотил группировку из малолеток, школьников дербанил, шапки с прохожих срывал, толкал дурь даже, вроде бы. Но могу ошибиться. Он и пивников тряс, мне кажется. Рэкет устроил. Только он точно старше был, а этот вон сам почти школьник, лет восемнадцать максимум. И Каха - это не имя, а кличка, от фамилии. Точно. Каховский.
        Каха, тощий и высокий парняга с золотым зубом и маленьким шрамом под глазом, делает шаг ко мне, вставая справа от первого шныря. Шрам от ножа, похоже. Вокруг глаз тёмные круги, да и сами глаза тёмные, мутные, будто он обдолбанный. Он единственный из компании одет прилично, вернее даже вызывающе модно. На нём расстёгнутая дублёнка, длинный шарф, ондатровая шапка, остальные одеты гораздо проще, даже бедно.
        - Хрусты где? - спрашивает он и вынимает руку из кармана куртки. - Где мой чир?
        На его пальцах поблёскивают кольца кастета. Делириум расцветает новыми подробностями.
        - Ты же Егор, да? - продолжает Каха. - Мы ж тебя знаем, спрашивали за тебя у людей серьёзных. Нормальный, говорят, пацан, не чухан. Или чухан, а? Ну а если ты нормальный пацан, чё ты жопой крутишь, как баба? Чё? Чё ты тянешь-то?
        Он говорит это чуть наклонив голову и не глядя мне в глаза. И кастет поправляет, вроде как поигрывает.
        - А ты Каховский, да? - спокойно так и всё ещё с усмешкой отвечаю я вопросом. - Мы тебя тоже знаем, спрашивали у людей серьёзных. Говорят, поедешь по этапу скоро.
        - А ты чё, мусор? - вскидывает он голову и поднимает глаза, в которых вспыхивает злоба. - Мусорок? Стучишь легашам, да? Чё ты тянешь, а? Чё ты хочешь, мусор? Ты чушка, ты понял? Щегол-на. Я тебя урою-на! Чё ты тянешь?
        Каждый вопрос он подкрепляет вопросительно-угрожающим кивком головы, подаваясь вперёд. И с каждым кивком подступает чуть ближе. Кажется, он сам себя пытается завести и разогнать.
        Я оказываюсь прижатым к гаражу. Передо мной два юных отмороженных гопника, ещё один чуть в сторонке, а малолетнего Трыни почему-то нет, я не заметил, куда он делся. Старею, мля…
        Вдруг зрачки Кахи едва заметно расширяются, и он дёргается вперёд, резко выбрасывая руку. Все мои чувства обостряются и я, как в замедленном фильме, вижу кулак, увенчанный блестящим, сияющим кастетом, мчащим ко мне по широкой дуге.
        2. Я - не я
        Я реагирую моментально. Левой отбиваю руку с кастетом а правой наношу короткий и сокрушительный удар в нос, и тут же локтем бью в лицо второго чувака. У него и так уже всё там переломано, хуже не будет.
        Вообще-то удар получается совсем не сокрушительным. Слабый удар. Все мои удары слабые. Не пойму, что за хня. Похоже, чем-то меня всё-таки накачали. Реакция вроде бы острая, я всё контролирую, даже быстрее, чем обычно, а вот тело будто чужое, отвечает очень плохо. И больно вообще-то. Хрень какая-то…
        Нужно потренироваться. Давай, иди сюда, малыш. Третий хулиган (смешное слово, да?) с криком бросается на меня, как бык на красную тряпку. Вот дебил. Я спокойно делаю шаг в сторону и направляю его прямо в железную дверь гаража.
        Вечерний звон! Бом! А Каха-то уже на ногах. Он слегка пошатывается и трясёт головой. Шапка валяется в снегу, а из носа тянутся две тонкие струйки. Да ладно, чего ты изображаешь убитого бойца? Я же кое-как тебе врезал. Поднимается и щербатый, сплёвывая в снег густую красную жижу. Из его носа тоже текут два тёмных ручейка. Ну извини, старик, ты сам виноват.
        В руке его блестит длинная финка. Ого, ставки повышаются. Он делает выпад, я выгибаюсь, отшатываюсь и лечу прямёхонько под удар Кахи. Он пытается догнать меня левой, но я умудряюсь согнуться, и его кулак проносится надо мной, зато я бью его под дых, вкладывая всю свою ярость.
        С учётом моего нынешнего состояния получается несмертельно. Впрочем, дублёнка расстёгнута, так что в принципе нормально получается. Каха складывается пополам и как рыба хватает ртом воздух, а его подручный, тем временем, снова пытается дотянуться до меня своим жалом.
        Ну, уж это вряд ли. Не с тем ты связался, засранец. Я ставлю элементарный блок, делаю шаг навстречу и захватываю его руку, дёргая на себя. Получается криво, но, всё равно, он теряет равновесие и летит в мои дружеские объятия. Я резко разворачиваю его, крутанув за голову, подсекаю и выламываю руку, с удовлетворением слыша хруст и дикий вопль.
        А не надо с острыми предметами играть, небезопасно это. Каха налитыми кровью глазами осматривает поле боя. Он ещё не начал дышать нормально и всё ещё крючится от боли. Неженка. Ну что, вопрос исчерпан или ещё есть, что обсудить? Смотри, какой упёртый. Ещё что ли желаешь?
        Он широко размахивается, желая вложить в удар всю свою силушку, но я не собираюсь дожидаться результата и бью снизу в подбородок. Ххек. Коротко и ясно. Клацают зубы и Каха красиво падает назад, впечатываясь затылком в ледяную корку, а я вою от боли. Руке, по ходу, трындец.
        В этот момент надо мной мелькает тень. Это ещё что?! Я резко оборачиваюсь и замечаю Трыню, стоящего на крыше гаража и посылающего мне в голову кирпич. Прежде чем отключиться я успеваю подставить руку, защищая голову...
        Или не успеваю…
        Следующее, что я вижу - это белизна, белая ровная поверхность. Потолок, догадываюсь я… Во рту сухо и горько. Голова раскалывается. Вот же сучонок… Кирпичом! Ну, попадёшься ты мне, Трыня…
        Так, похоже, всё произошедшее мне не привиделось. И ясно, что это никакая не игра. А что тогда? Какого хрена здесь происходит?
        Дотрагиваюсь до лба рукой. Бинт. Ну да, понятно… На локтевом сгибе, с внутренней стороны что-то мешает, колет. Капельница. Медленно поворачиваю голову. Больно, но не смертельно, терпеть можно. Стена, покрашенная бежевой масляной краской. Сельская что ли больница?
        Лежу какое-то время глядя в стену, а потом потихонечку поворачиваю голову в другую сторону и вижу мужика в трусах и майке, сидящего на кровати в полутора метрах от меня. Он смотрит в упор, перехватывая мой взгляд.
        - Жив, курилка? - спрашивает он хриплым скрипучим голосом. - Очухался?
        Я не спешу отвечать, внимательно его рассматривая. Сухой, жилистый, лет сорока, с суровым лицом и синими от татуировок плечами. На груди тоже имеются, звёзды что ли? Не понятно пока… Рука загипсована и висит на перевязи.
        - Вроде того, - пытаюсь сказать я, едва ворочая языком.
        - Ну-ну, - хмыкает он. - Мамаша твоя больно убивалась.
        - Это вряд ли, - мычу я.
        Водички бы, хоть глоточек… Я откидываю одеяло, с большим трудом приподнимаюсь и медленно сажусь на кровати, спуская ноги. Ядрён батон. Сотряс по ходу. Мужик прям мысли читает. Встаёт, подходит к тумбочке и наливает в гранёный стакан воды из графина.
        Фактурка киношная, совок, как он есть. И что об этом всём думать-то? Я жадно пью. Спасибо, добрый человек. Отдаю стакан и слегка киваю. Это я зря. В голову будто гвоздь раскалённый вгоняют.
        - Что, болит? - хрипит он, как киношный мафиози.
        - Есть маленько, - отвечаю я уже более членораздельно, а сам не могу отвести взгляд от своих коленей.
        Какого хрена?! Ничего не закончилось, не вернулось на место, не нормализовалось. Это не мои ноги, вообще не мои! Тощие, голые, как у мальчишки… или даже девчонки. У меня крыша съехала, видать, капитально. Шиза в натуре.
        - А мамка-то твоя хорошая, все глаза выплакала над тобой, пока ты тут в грёзах пребывал. Точно тебе говорю.
        - Умерла она, - машинально отвечаю я, - давно уже…
        Мужик только крякает.
        - Где туалет, дядя? - спрашиваю я, поднимая глаза.
        - Так вон утку тебе принесли. Ссы здесь типа.
        - Не, в туалет пойду.
        - Смотри-ка, герой. Жопа с дырой. В тебя ж вон трубку воткнули. С капельницей попрёшься?
        Я протягиваю руку к тумбочке и беру моточек бинта, лежащий на металлическом поддончике, отматываю, отрываю кусок, сворачивая тампон и, выдернув толстую иглу, прилепленную пластырем, с силой его прижимаю и сгибаю руку в локте. Блин, больно…
        - А ты прям Джеймс Бонд. Слыхал про такого?
        Я не отвечаю и медленно встаю, держась за железную спинку кровати. Голова немного кружится. Ничего, не смертельно. Не впервой… Делаю пару шагов. Норм, идти можно, не упаду.
        - Где? - снова спрашиваю я.
        - Из палаты налево и до конца по коридору. Недалеко тут. Ты это, халат вон накинь.
        Я беру наброшенный на спинку кровати застиранный байковый халат блёкло-коричневого цвета и накидываю на плечи. Идти действительно недалеко. В коридоре оказывается пусто, если не считать больного в таком же халате в противоположном конце. Я медленно бреду вдоль стены, покрашенной масляной краской. Пахнет больницей и хлоркой. Это уже из туалета. Хоть бы было зеркало, иначе и идти не стоило.
        Есть. Над умывальником. Оно маленькое и мутное, но мне хватит. Я подхожу, стараясь пока не смотреть в него. Останавливаюсь, опираясь о раковину и только потом медленно поднимаю взгляд.
        Замотанная бинтом голова, чёрные круги под глазами и бледная, аж зелёная кожа. Но даже несмотря на всю эту «маскировку», мне совершенно ясно, лицо не моё... Ошибки нет, это не я. Из зеркала на меня смотрит мальчишка лет семнадцати, и я никогда его раньше не видел. Приехали…
        Твою ж мать…
        Это вообще как понимать?! Может, я в дурке? Но у мужика вроде рука сломана, и на шизика он не похож… Надо думать, шизик здесь не он, а я… Понаблюдав несколько минут за своим отражением, отхожу в сторону. Рожа моя не возвращается, как не три глаза, и лучше не становится. Срань…
        Подхожу к унитазу. Мля. Прибор не мой и надо его рукой доставать... Ай плевать, рука тоже не моя...
        Выхожу из туалета и медленно иду обратно, к своей палате. Прохожу половину пути, когда до меня доносится крик.
        - Брагин! Что ты вытворяешь! Немедленно в постель!
        Ну Брагин да и Брагин, я-то здесь причём? Иду себе дальше. Но вид медсестры, летящей ко мне и её не то перепуганное, не то разъярённое лицо, даёт понять, что именно я как раз и причём. Я останавливаюсь и на всякий случай оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за моей спиной не спрятался какой-нибудь Брагин.
        Но в длинном коридоре сейчас я единственный пациент.
        - Ну вот видите, у него точно голова не в порядке, - сердито произносит она, оборачиваясь назад. - Говорю же вам, не время ещё его допрашивать.
        - Ничего, я попробую, - отвечает ей капитан в милицейской (в милицейской, Карл!) форме, едва поспевающий следом за ней.
        - Ну-ка, давайте его под руки возьмём! - приказывает медсестра.
        И они действительно подхватывают меня под руки и тащат в палату. Значит Брагин - это я. Любопытная хрень здесь происходит.
        - Скажите, - говорю я, - а мне какие обезболивающие дают? Может, это от них?
        - Вот я скажу главврачу, что ты творишь, он тебе пропишет обезболивающие! - сердито отвечает медсестра. - Такие, что неделю спать будешь, не просыпаясь. Смотрите на него, герой! На улице хулиганит и в больнице решил отличиться. Орёл!
        Меня укладывают в постель и медсестра снова вводит мне иглу в вену. А ничего так. Сестричка, в смысле. Лет двадцать пять, наверное, девчонка ещё. Волосы рыжие, конопушки на носу и скулах, голубые глаза и пухленькие губки. Она от усердия прикусывает нижнюю, занимаясь капельницей.
        Эх, где мои семнадцать лет! Так вообще-то вот они... Как раз семнадцать и есть наверное. Сестра возится, склонившись надо мной, а я беззастенчиво разглядываю сочные округлости, рвущиеся из выреза её халата.
        - А вас как зовут? - спрашиваю я.
        - Татьяна Михайловна, - отвечает она и выпрямляется. - Так, всё. Готово. Больше чтобы не вставал. Ясно?
        - А если в туалет?
        - Вон судно под кроватью.
        - Так я сам не справлюсь.
        - Справишься, коль припрёт, - строго бросает она. - Товарищ милиционер, сами видите, малость не в уме хулиган ваш. Так что давайте, максимально десять минут, а то с меня доктор шкуру спустит.
        Хулиган? А вот тут поподробнее, пожалуйста. Они мне что, превышение необходимых мер обороны хотят предложить? Ага, сейчас прям.
        Конопатая Татьяна Михайловна выходит из палаты, талантливо крутя задом, так что все трое присутствующих мужиков по достоинству оценивают её мастерство.
        - Товарищ, - обращается мент к моему соседу по палате, - вы бы не могли нас оставить на десять минут?
        - Извиняй, командир, - хрипит тот в ответ, - слыхал, что Татьяна Михайловна сказала? Нельзя нам, на режиме мы. Ты если что поможешь утку подержать, а то, чувствую, приспичит мне сейчас?
        Стебётся мужик, сто процентов. У него ж вроде только рука сломана. Капитан ничего не отвечает и только губы поджимает. Он берёт фанерный стул на металлических ножках и, придвинув к моей кровати, опускается на него.
        - Так, ну давай, несовершеннолетний преступник, поговорим.
        У капитана уставшее несвежее лицо с неопрятными усами подковой и потухший взгляд. Он кряжистый, с большими руками, похожий на работягу.
        - Какой я преступник? - недовольно реагирую я.
        - Вот ты и расскажи. Давай по порядку. Фамилия, Имя, Отчество, дата рождения.
        Он достаёт из кожаного планшета лист бумаги и ручку. Чего ему сказать-то? Что я подполковник Добров? Почему-то мне кажется, что он не поверит.
        - Говорить трудно, товарищ капитан, - отвечаю я, тяжело сглатывая. - Вы же и так знаете…
        - Знаю-знаю, порядок такой. Ладно. Брагин Егор Андреевич, двадцать пятого января шестьдесят третьего. Так?
        - Угу, - мычу я.
        Надо запомнить. Только сейчас-то какой год?
        - Вчера, семнадцатого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, в восемнадцать часов в гаражном массиве между улицами Весенняя и 50 лет Октября напал на гражданина Каховского Андрея Константиновича, нанёс ему телесные повреждения и отнял пятнадцать рублей.
        - А чё не сто пятнадцать? - выдыхаю я. - Это что за новости?
        - А так же нанёс телесные повреждения ещё двум несовершеннолетним гражданам, воспитанникам детского дома, между прочим. Подтверждаешь?
        - Вы рожи-то этих граждан видели? - спрашиваю я. - Не кажется странным, что я один на четверых напал?
        - На троих.
        - Четвёртый с гаража кирпичом припечатал.
        - Так подтверждаешь или нет, Брагин? Я тебе советую сейчас во всём признаться и вернуть деньги пострадавшему. На учёт в инспекцию по делам несовершеннолетних ты, считай по-любому встал. Но можешь и на малолетку загреметь. Сечёшь?
        - И что надо сделать, чтоб не загреметь? - спрашиваю я.
        Даже интересно, что за хренотень такая?
        - Вернуть деньги, извиниться и написать чистосердечное. Больше ничего не могу посоветовать.
        - Вообще-то, товарищ капитан, всё не так было, - говорю я спокойно. - Я шёл между гаражей, а ко мне подошёл ваш Каховский и трое его подельников. Потребовали десять рублей. Я отказался. Они на меня напали. Один из них пытался нанести удар холодным оружием, а самый мелкий убежал и залез на гараж. Я отбивался от троих, а тот, что убежал, кинул в меня кирпич с крыши. Как вам такая версия?
        Капитан хмыкает и подождав пару секунд, говорит:
        - Брагин, ты можешь, конечно настаивать на своей версии, но я тебе сразу говорю, во внимание её никто принимать не станет. Во-первых, ваш физрук сказал, что ты был не в себе, то ли пьяный то ли на наркотиках. А во-вторых, кто ты и кто Каховский? Сам-то подумай.
        - Во-первых, вот он я. Берите кровь, делайте анализы на наркологию. Чего впустую воздух сотрясать? Во-вторых, и кто же такой этот ваш Каховский? Преступник, и уже не малолетний, между прочим. Так? Организатор группировки. Сейчас они школьников щиплют, а завтра будут шапки с людей срывать, а потом и дурью барыжить.
        - Чего? - кривится милиционер. - Дурь - это то, что у тебя в голове.
        - Вы кстати не представились и документ мне не показали, - продолжаю я.
        - Грамотный больно? Ну и поедешь в колонию, раз грамотный. Там с такими, как ты знаешь что делают? Извинись перед Каховским и отделаешься лёгким испугом. С учёта тебя снимут после восемнадцатилетия. И всё, будешь чистый и свободный.
        - Да кто такой этот ваш Каховский? - снова спрашиваю я.
        - Сынок второго секретаря обкома, - отвечает мой сосед по палате. - Он с генералом милицейским вась-вась.
        Ах, вот оно что… Ну, ясно всё с тобой, капитан.
        - Так значит, чистый и свободный? - повторяю я, чувствуя, как к горлу подступает злость. - Да я таких, как ты, знаешь сколько повидал? У этих орлов детдомовских всё на рожах написано, вся история. Стопудово они у тебя на учёте стоят, тут и к бабке не ходи. А ты мне чё впариваешь? Агитируешь за советскую власть? Слышь, дяденька милиционер, а ты не оборотень в погонах? В третье управление КГБ давно заглядывал? Так я тебе могу помочь совесть очистить.
        Капитан вскакивает.
        - Ты, Брагин, за языком-то следи, - говорит он не то с недоумением, не то с испугом. - Я понимаю, ты головой ударился. Но оскорбление при исполнении…
        - Выкормыш Щёлоковский, - цежу я сквозь зубы.
        - А ну повтори!
        - Иди, показалось тебе, - говорю я и отворачиваюсь к стене. Не хочу смотреть, как он изображает из себя большого и могучего начальника.
        - Не ожидал от сопляка отпор получить? - посмеивается мой сосед. - Иди, капитан, иди. Парень по состоянию здоровья не может на вопросы отвечать, не помнит ничего. Потом придёшь, когда выздоровеет.
        - Я тебя предупредил. Решай сам, Брагин, - зло говорит капитан. - Надеюсь, мозги у тебя на место встанут.
        Он выходит хлопнув дверью так, что рифлёное стекло в ней ещё долго дребезжит.
        - Слышь, Егор, - говорит сосед, - лихо ты его.
        Я не отвечаю.
        - Серьёзный ты, как я вижу. Я кстати Юрий Платонович. А ты вроде как Егор, так что ли?
        - Похоже на то, Юрий Платонович, - поворачиваю я голову.
        - Гляжу парень ты интересный, только не пойму зачем милиционеру всё рассказывать взялся. Им же вообще верить нельзя.
        Я тяжело смотрю на него. Что за зверинец, честное слово! Один питомец лучше другого.
        - А ты, Юрий Платоныч, человек авторитетный похоже.
        - Ух, ты! Взгляд-то какой. Волчонок прям. Авторитет, сынок, годами зарабатывается, десятилетиями. Так что ты полегче на поворотах. Не с ментом базаришь.
        - Понятно.
        - Ну и хорошо, раз понятно. Я тебе вот что скажу. Собственные проблемы самому решать надо, а не на посторонних надеяться. Усёк?
        Дедушка мой приговаривал: «Усёк, Васёк?». Интересно, если сейчас действительно восьмидесятый год, значит он живой ещё. И родители тоже. Хм, ну и дела… Или, если у меня крыша поехала, то я их не и узнаю сейчас? Или они теперь Брагины, а не Добровы?
        - А олимпиада закончилась уже? - спрашиваю я.
        Юрий Платонович довольно долго не отвечает, а потом говорит:
        - Не похоже, что ты комедию ломаешь. Не помнишь что ли?
        - Тут помню, тут не помню, - отвечаю я цитатой из «Джентльменов удачи».
        - Ну-ну, - хмыкает сосед. - Остряк, значит. Не начиналась ещё. Летняя она. А Каха твой тоже здесь лежит. Через одну палату отсюда. Вот тебе и возможность всё урегулировать без ментов. Усёк, Васёк?
        А вот это интересно. Неужели действительно нас в одно отделение положили? Ну а что, с другой стороны, подумаешь, пацаны подрались. Может им ещё охрану у палаты выставить?
        - Охраны нет у палаты? - спрашиваю я.
        Сосед хмыкает:
        - Слышь, а может ты с Марса прилетел, малой? Или детективов начитался?
        - Ну и хорошо, что нет. Это я так, на всякий случай. Пошли, дядя Юра, покажешь. Поговорю я с Кахой вашим.
        - Не наш он, а твой. Но показать могу. Самому интересно посмотреть, что делать будешь. Но только не сейчас, после отбоя.
        - После отбоя сестра спалит скорее. Тихо будет, каждый звук слышно, а сейчас смогу незаметно проскользнуть. Народ там же ходит по коридору.
        - Ну пошли, коли не шутишь, - говорит он, поднимаясь с постели.
        Я снова повторяю манипуляцию с бинтом, вытаскивая иглу, и встаю на ноги. Голова по-прежнему шумит, но боль постепенно отступает.
        - Юрий Платоныч, постоишь на вассаре? - спрашиваю я.
        - Ага, раскатал ты губу, я смотрю. Борзый, далеко пойдёшь…
        - Если не остановят?
        Он снова хмыкает.
        Я выглядываю в коридор и вижу гораздо более оживлённую картинку, чем до этого. Несколько больных в халатах стоят у окна, санитар везёт каталку, слышны громкие голоса, наверное врачей. Сосед выходит и двигается в противоположную от туалета сторону.
        Через одну дверь от нас он останавливается и наблюдает, как я ковыляю вдоль стеночки.
        - Здесь, - показывает он на приоткрытую дверь.
        Я резко её распахиваю и захожу внутрь. В палате всего один человек, я этого и ожидал. Каховский. Он узнаёт меня сразу и в его глазах загорается злой огонёк. Я несколько секунд ничего не говорю и молча его рассматриваю. Голова его замотана, как и у меня, морда синяя. Всё-таки неплохо я ему приложил.
        - Здорово, Каха, - говорю я мрачно и делаю шаг в его сторону.
        3. Где мои семнадцать лет?
        - Чего хотел? - зло выплёвывает Каха и косится на Юрия Платоновича. - Извиняться публично придётся. И полтинник сверху положишь ещё. Ясно?
        - Публично? Так вон я свидетеля привёл для публичности. Недостаточно тебе? - хмыкаю я.
        - Пошёл на х**, - шипит он.
        - Ого, а ты смелый, - качаю я головой. - И дерзкий. Может, ты Бэтмен, а?
        - Я тебя… - хочет он сказать ещё что-то явно очень грубое, но такой возможности я ему не даю.
        Мне надо вопрос закрыть быстро и эффективно. Тут и так не пойми что творится, не хватало ещё, чтобы инспектора по делам несовершеннолетних мне мозг выносили.
        Я делаю быстрый рывок, стараясь не обращать внимания на резкую боль в голове, и ставлю колено на горло этому уроду, заодно прижимая его левую руку с подключённой к ней капельницей.
        Каха хрипит, пытается отбиваться свободной правой рукой, но я её перехватываю и заламываю кисть. Если бы не сдавленное горло, он бы завыл на всю больницу.
        - Слушай сюда, брателло, - говорю я спокойным, немного даже зловещим голосом. - Вот ту штуковину, на которую ты меня послал, я тебе отрежу. Вот этой самой рукой.
        Я несколько раз поворачиваю перед его лицом свободную руку, с растопыренными пальцами опухшими после вчерашнего.
        - Отрежу и забью тебе в глотку. Ты понимаешь, что я говорю? Мигни, если понимаешь.
        Но он даже мигнуть сейчас не может. Я чуть ослабляю нажим.
        - Адрес я твой знаю, - продолжаю я, - и батя твой тебя не спасёт. Улавливаешь суть? Может, он меня и прижмёт потом, может даже на малолетку отправит, только тебе уже всё равно будет. Ты понял? А теперь, если понял, зажмурь глаза. Если не понял, я повторю, не переживай, у меня времени пресс.
        Глаза его, вмиг покрасневшие, налившиеся кровью, отчаянно зажмуриваются.
        - Молодец, - подбадриваю я. - Заяву свою заберёшь, скажешь, перепутал всё, вот и написал ерунду какую-то. Помутнение разума. Короче, сам реши, что сказать, мне по барабану, но чтоб меня больше не дёргали. Всосал?
        Каха снова бешено моргает.
        - Красава.
        Я выпускаю его руку и убираю колено. Он сразу хватается за горло и хрипло порывисто дышит. На локтевом сгибе виднеется кровоподтёк.
        - Ладно, - говорю я примирительно. - Нормально поговорили в итоге. Ты не обижайся, ладно? Ты же не хочешь, чтоб тебя обиженным называли, правда же? Давай, выздоравливай поскорее. Я от чистого сердца, честно. Только это, в порядке компенсации, полтинник подготовь. До выписки, завтра значит. Оке?
        Он хрипит и ничего не отвечает. Да я и не жду ответа, просто поворачиваюсь и выхожу из палаты.
        - А ты резкий, - с удивлением говорит мой сосед, когда мы незамеченными возвращаемся к себе. - Что за жаргон только, не просёк я.
        - Жаргон… - хмыкаю я. - Я, Юрий Платонович, человек будущего! Мне в обыденной действительности тесно, понимаешь? Даже лексически тесно. Тебе вот сколько лет?
        - Ну, сорок, - говорит он вроде как бы с лёгким вызовом.
        - Сорокет значит, а мне в душе полтос, прикинь? Да ещё и с хвостиком. Старик я. И, ещё прикинь, дядя Юра, я снова в совке. Вот он родной, милый сердцу совочек! Второй секретарь обкома говоришь? Плевать мне на него! Управа на любого найдётся. У нас самая справедливая страна в мире! Самая лучшая и самая сильная. Это я тебе со знанием дела вполне авторитетно заявляю! Сохранить бы её на века, вот бы круто было!
        - Занятный ты кент, Егорка, - качает он головой. - Совок, говоришь? Это ты неплохо сказанул. И с оборотнем тоже красиво получилось. Нравишься ты мне, хоть и мутный ты кадр. Вот смотрю я на тебя и раскусить не могу, кто ж ты такой… По жизни, как говорят социально близкие элементы.
        - Со мной-то, как раз, ясно всё. Мент я, дядя Юра, мент. А вот ты кто? Я чёт тоже не пойму. Всё боди в картинках, но на вора повадками не похож, хотя человек авторитетный, не скрываешь.
        - Мент, говоришь? - игнорирует он мои вопросы. - Ну и как там в будущем твоём ментовском?
        - Хреново в будущем моём. Власть денег, волчий оскал капитализма, союз развален, технологическое отставание, откаты, экономические преступления, зарплата дрянь, интриги, жена и дочь дуры. Достало всё, но дух не сломлен.
        - Да ты политический, - хрипит он и начинает хохотать.
        В этот момент заходит медсестра.
        - Так, - произносит она строгим голосом, - это что у нас здесь за веселье? Брагин! Что опять с капельницей?!
        - Танюш, - отвечаю я, обаятельно улыбаясь. - Повернулся во сне, и иголка выскочила.
        - Какая я тебе Танюша! - грозно хмурится она. - Ну-ка! Руку сюда, живо!
        - Ты только понежней, ладно? А то вон вся вена уже в дырках.
        - Нет, вы гляньте на него! Понежней!
        Она снова наклоняется надо мной выставляя свои пленительные прелести. Я разумеется, охотно ими любуюсь, пытаясь представить без покрова халата. Может я, конечно, и поехал умом, а всё происходящее вокруг меня лишь плод воображения, но натуральность и правдоподобность у этого плода просто потрясающие.
        Тело моё, к примеру, моментально и очень остро реагирует на то, что подрагивает перед моими глазами. Реагирует так, как если бы мне действительно было семнадцать лет и в жилах текла не кровь, а чистый тестостерон.
        - Ты куда пялишься?! - багровеет медсестра.
        - Тань, ну ты просто прелесть, честное слово, - говорю я с отеческой интонацией и даже на мгновенье забываю, где и в каких обстоятельствах нахожусь. - Эх, было бы мне лет двадцать пять сейчас…
        Я мечтательно закрываю глаза, имея в виду, что был бы я помоложе...
        - Будет когда-нибудь, если доживёшь, - отвечает она, будто бы даже смягчаясь. - Но если ещё раз иголку вытащишь, и до завтрашнего дня не дотянешь. Понял меня? Я своими руками тебя задушу.
        Я улыбаюсь. Кажется, в моём сумасшествии есть и приятные моменты.
        - Только ради этого стоило бы рискнуть. Тань, а у тебя парень есть? - спрашиваю я, чем заставляю её расхохотаться. - Если что, я пока совершенно свободен.
        - Ну, Брагин, - говорит она отсмеявшись, - а ты, я смотрю, тот ещё гусь. Там к тебе мать пришла. С врачом сейчас разговаривает. Вот я ей скажу, какой ты больной.
        Валяй, говори, мать эта не моя явно, ну да ладно, посмотрим. Медсестра убегает, а Платоныч качает головой:
        - Балагур ты, Егор. Но вот что я тебе скажу. Не знаю, что там у тебя с матерью произошло, но я её видел, переживает она за тебя. Сильно переживает. Ты ещё молод, не знаешь, что к чему, но мне поверь, над матерью куражиться - это последнее дело. Так что ты смотри, будь мужчиной, а не обидчивым мальчиком. Понял меня?
        Я ничего не отвечаю, а только пристально смотрю ему в глаза. Кто ж он такой, Платоныч этот? На урку не похож, но и на обычного работягу тоже… Ладно, это мы выясним… Попозже.
        В палату входит женщина чуть моложе сорока. Миловидная, подтянутая, можно даже сказать красивая. Я бы на такую клюнул. В моём вкусе, чем-то на Жанку мою похожа. Нет, это я так, чисто к слову, безо всякого подтекста. В общем, дама выглядит хорошо. Косметики минимум, кожа чистая, гладкая. Взгляд вот только печальный, прям горе в глазах.
        - Егорушка, - говорит она и из глаз её выкатываются слёзы. - Ты как, сынок? Как себя чувствуешь?
        Я немного подвисаю. Как-то язык не поворачивается её матерью назвать. Бросаю взгляд на соседа. Он выразительно поднимает брови, типа, ну, чего молчишь, и буравит взглядом так, будто в прицел на меня смотрит.
        - Да всё хорошо… мам… ты не волнуйся, - наконец говорю я и неестественно улыбаюсь. - Я даже вставал уже. Мне правда от медсестры влетело, но она тебе уж нажаловалась, наверное.
        Мама смахивает с ресниц слёзы, ставит на стул самошитую хозяйственную сумку из плащёвки и садится ко мне на кровать. Она с тревогой смотрит на меня, а я смотрю на сумку. У меня бабушка такие шила. Вот прямо точь-в-точь.
        Мама истолковывает мой взгляд по-своему и спохватившись говорит:
        - Я тебе передачку принесла.
        Она снова встаёт и вытаскивает китайский термос, голубой с крупными розами и алюминиевой кружечкой вместо крышки. У нас дома такой был. Один-в-один… А ещё она достаёт три некрупных апельсина. Я замечаю на них наклейки в виде маленьких чёрных ромбиков. Марокко.
        - В термосе бульон куриный и апельсины вот, к новому году выбросили. Завтра мандаринчики тебе принесу. Хочешь?
        Честно говоря, меня малость подташнивает, так что бульон я точно не хочу, а вот апельсин можно попытаться…
        - Мам, да ты не переживай, здесь знаешь как кормят хорошо, - вру я, даже и не зная, что здесь на самом деле дают.
        - Манкой на воде? - спрашивает мама. - Можно подумать я не знаю, что здесь за еда. Тебе поправляться надо, хоть скоро и каникулы, но пролетят не заметишь как. Надо будет в школу, а ты вон…
        И она начинает плакать. О, нет! Только не женские слёзы! Сразу жену вспомнил, которая чуть что сразу в рёв. Но тут другое дело, и хоть сердце моё давно загрубело, слёзы матери способны растопить даже его. Сыновьих чувств я к ней не испытываю, но сочувствие мне совсем не чуждо, особенно если вспомнить мою собственную маму.
        - Мам, послушай, не надо плакать. У меня может и не сотряс даже. Невропатолог ещё не смотрел. А капельница… это физраствор всего-навсего. Его всем льют, вон и Юрию Платоновичу тоже ставили, а у него видишь, голова в порядке. Знакомься, кстати.
        - Здравствуйте, - чуть кивает мама в его сторону. - Анна Никифоровна.
        - Большак Юрий Платонович, - мгновенно отзывается тот. - Очень приятно. Хороший парень у вас. Боевой.
        Мама кивает и ещё сильнее заливается слезами.
        - Мам, если ты из-за милиции, то не бери в голову. Это недоразумение. Ко мне капитан приходил. Перепутали они чего-то, я же защищался. Это на меня хулиганы напали. Не я на них. Вон, у Юрия спроси Платоновича.
        Мама с надеждой смотрит на него, а тот крякает и кивает, да мол, так и есть…
        - Вы сами слышали? - спрашивает она.
        - Да-да, - говорит сосед неохотно, - слышал что-то такое…
        Когда мама уходит он сердито выговаривает мне за подставу, а я скармливаю ему бульон. Сам не хочу. А вот апельсин действительно нормально заходит и мне даже как-то лучше становится.
        Невропатолог после осмотра сообщает, что жить буду, сотряс есть, но относительно лёгкий, всё-таки руку я успел подставить по ходу. А вот шапка слетела наверное, если судить по заштопанной ране. Ну, как бы там ни было, могло быть намного хуже. Говорит, дней через пять можно будет выписываться, а через пару недель идти в школу. Ну, или на нары, как там закрутится.
        И хоть этот мир прекрасного прошлого всё ещё представляется мне вымышленным, думаю, свыкаться с ним гораздо приятнее в условиях домашнего уюта, чем в казённом доме да ещё и с отмороженными малолетками.
        Невропатолог ставит мне ретроградную амнезию. Это даже неплохо в моём нынешнем положении. Вопросы о прошлом Егора Брагина я старательно обхожу, но врач попадается въедливый и быстро выводит меня на чистую воду. В принципе, теперь есть железная отмазка, почему я не помню одноклассников и закон Ома.
        Мне ставят капельницы и дают таблетки. Анальгин, диуретики, ноотропные типа пирацетама, седативные, витамины… Короче целый букет. «Букет Абхазии», - говорит Платоныч. Он, как выяснилось, здесь не только из-за руки. У него что-то с позвоночником. Сам он об этом особо не распространяется, ну я и не пристаю.
        Сплю от лекарств целыми днями. Не бунтую, употребляю, всё что дают. Восстанавливаюсь, короче. За два дня до выписки просыпаюсь ночью, чтобы идти в туалет, из-за мочегонных это уже норма. Ходить мне больше не запрещают, повязки на обритой под ноль голове уже нет, но швы ещё не сняли.
        Выхожу в коридор и иду себе налево по коридору. Делаю дело и возвращаюсь. Сегодня ночью дежурит Таня. Она сидит на посту за своим столом в другом конце коридора. Лампа на столе включена, а сама она, похоже, спит. Голова лежит на руках.
        Я решаю подойти и вдруг вижу, что плечи её дрожат. Она что, плачет?
        - Танюша, - зову я её тихонько.
        Она быстро поднимает голову и, бросив на меня короткий взгляд, отворачивается.
        - Брагин, - говорит она, - ты чего здесь шатаешься?
        - Танечка, ты чего? Что случилось у тебя?
        - Иди отсюда, - бросает она и жалобно всхлипывает. - Ходите-ходите… Одного только и надо. Кобели…
        И она вдруг начинает горько плакать, снова уронив голову на руки.
        - Танюша, ну что ты… Ну, не надо…
        Я в таких случаях теряюсь всегда, совершенно не представляя, что тут можно сказать. Повторяю только «Танюша» да «Танюша» и глажу по спине. А потом наклоняюсь, приобнимаю и целую в макушку, зарывшись в её душистые золотые кудри.
        - Тань, да он ногтя на твоём мизинце не стоит, а ты плачешь из-за этого ничтожества.
        Она поднимает заплаканное лицо и внимательно смотрит на меня.
        - Откуда ты знаешь? - жалобно спрашивает она.
        - Да такая как ты раз в тысячу лет рождается. Он тебя на руках носить должен, пылинки сдувать, а не бегать за чужими юбками.
        Она вдруг быстро притягивает меня к себе и крепко целует. Ого! Ничего себе!
        - Пойдём! - восклицает она, резко вставая из-за стола.
        Хватает меня за руку и тянет за собой. Она затаскивает меня в рентген-кабинет и запирает дверь.
        - Иди... Иди сюда, - произносит она хриплым шёпотом, расстёгивая пуговицы на халате.
        Ох, Таня, да ты огонь просто…
        Действительно огонь. Дикая и необузданная. Кровь с молоком! А как я всё ощущаю! Такой яркости, такого пожара я уж лет тридцать не испытывал. Я чувствую себя как Джек Николсон в том фильме, где он в волка превращается. У него все чувства обостряются, как у дикого животного.
        Вот так и я сейчас… будто зверь, неистовый и неутомимый. Где мои семнадцать лет? Кто там спрашивал? Вот они! Бери и живи! Живи заново, Брагин! Да хоть горшком назови, только дай ещё раз почувствовать энергию молодости! Просто восторг!
        Может, ну её на хрен мою старую жизнь со всеми её неудачами и факапами? Всю ту безысходность, мерзкий коньяк и шаурму? Мне бы только Боба моего сюда… Вот, по кому я скучаю… Как ты там, Бобик, с этими глупыми овечками?
        Мы выходим из рентген-кабинета под утро. Таня больше не плачет. Она выглядит, как пионервожатая, правда взгляд у неё немного виноватый.
        - Егор, - говорит она негромко. - Ты это, забудь, понял? Не было ничего. Приснилось тебе.
        - Что ты! - жарко шепчу я. - Да это же лучшее, что было в моей жизни! Такое я точно никогда не забуду. Танюш, я чего только не видал за свой век. Баб, как на духу скажу, каких только не было у меня. Но таких, как ты я не встречал. Да и не встречу никогда. Это ж ясно.
        - Дурачок ты, - смеётся она, легко толкая кулачком меня в лоб. - Иди давай, дамский угодник…
        Я повинуюсь, но сделав несколько шагов, поворачиваюсь и, соединив указательные и большие пальцы в виде сердца, прикладываю их к груди.
        - Я сегодня снова в ночь буду, - хитро улыбается Таня.
        Я киваю и иду к себе, но она меня окликает:
        - Ой, Брагин, я забыла, тебе письмо тут.
        - Письмо? - удивляюсь я.
        - Ага, конверт. Тебе велели передать.
        - Надо же, а кто?
        - Не знаю, мужик какой-то, серьёзный такой, - объясняет она. - Вечером приходил.
        - А чего же не отдала? Вдруг это с биржи срочные новости?
        - Да иди ты, биржа. Скажи спасибо, что сейчас отдаю.
        - Спасибо.
        Я беру письмо и иду в палату.
        - Ты где пропадал? - спрашивает Платоныч с лёгкой тревогой.
        - Да, - машу я рукой.
        - Чего «да»? Где был, спрашиваю?
        - Блин. С сестричкой болтал.
        - Неужели? А на посту-то её не было.
        - Ну… мы там… - уклончиво мычу я.
        - Ох, и жучара ты, Егорка. Неужели ты правда десятиклассник? «Блин» ещё какой-то придумал. Чего принёс-то?
        Я открываю конверт, подписанный карандашом: «Брагину». Достаю из него новогоднюю открытку и нахожу вложенные в неё пять красненьких десяток. Ого!
        - Смотри-ка, известие о перемирии, - восклицает Платоныч.
        - Думаете, это не мир, а только перемирие?
        - Ну а ты бы на его месте успокоился?
        - Да у меня психология другая. Я в такой ситуации просто не смог бы оказаться. Я же не шпана, а нормальный советский школьник. Комсомолец, наверное. Только я не помню, у меня посттравматическая амнезия.
        - Нормальный советский школьник про совок и слыхом не слыхивал.
        - Не знаю, о чём это вы, - криво усмехаюсь я.
        - Знаешь или нет, но ухо востро держи. Каховский на тебя зуб теперь имеет. Не сомневайся. При любом удобном случае попытается отомстить.
        - Ну, не грохнет же, - беспечно отвечаю я, хотя и сам знаю, что всё сказанное Платонычем чистая правда.
        - Надеюсь, - чуть дёргает он головой.
        - Слушайте, Юрий Платонович, примите от меня, как знак внимания и дань уважения вот эту десятирублёвую бумажку с дедушкой Лениным.
        - А ты, я гляжу, матёрый мафиози. Но, чтобы успеха достичь не жадничай, - назидательно говорит он.
        - Блин, ну ладно, берите две. Вы же не на шухере стояли, а арбитром были. Это, наверное, дороже стоит.
        - Оставь себе и вот тебе мой совет. Про то, как ты с Каховским обошёлся никому не говори. И сам забудь. Про то, что я там был тоже забудь. Понял?
        - Да я уж и не помню, о чём это вы, - демонстрируя покладистость, соглашаюсь я.
        - Ну и молодец. Вот тебе, кстати, мой адресок и телефончик. Как выздоровеешь, загляни ко мне.
        Он протягивает мне листок бумаги в клеточку.
        - Загляну, - обещаю я.
        Через два дня меня выписывают. И хоть я чувствую себя вполне сносно, за мной приходит мама. Довольно молодая ещё женщина, по крайней мере, моложе меня, и довольно привлекательная. Ну что же, мама так мама. Хорошо, что пришла, адрес-то я свой домашний не знаю. Амнезия как-никак.
        - Нам, конечно, не далеко, но я у начальника выпросила машину, чтобы прямо к дому подъехать. И сегодня на работу уже не пойду. Пятница, к тому же…
        Мы садимся в двадцать первую «Волгу». Ничего себе, разве такие ещё есть на предприятиях в восьмидесятом-то году? В детстве мне нравилась двадцать первая. Голубой прозрачный щиток спидометра, кремовый костяной руль, такие же прозрачно-голубые, яркие жизнерадостные солнцезащитные щитки. Ну, и олень на капоте. Мамина машина, правда, без оленя.
        - Привет герой, - обращается ко мне чернявый водитель в годах.
        - Здравствуйте, - скромно отвечаю я.
        - Ну что, можно ехать?
        - Да, Амир Каримович, мы готовы, - отвечает мама.
        Мы трогаемся и я с интересом смотрю в окно.
        - Эх, Егорка, - говорит она. - Повезло, что дежурная была вторая городская. Хорошая больница, вон тебя как быстро на ноги поставили.
        Наверное. Повезло. Мы доезжаем за пять минут. Дом оказывается на этой же улице, на пятьдесят лет Октября. Мы выходим из подъезда и поднимаемся на третий этаж. Ну что же, как говорится, дом, милый дом. Что меня там ждёт, интересно?
        Мама поворачивает ключ в замке и я слышу жизнерадостный лай. Бобик?
        4. Дом, милый дом
        Ко мне бросается пёс. И это явно не мой Боб. А что это такое, я даже сразу и понять не могу.
        - Ах, ты ж мой… - говорю я, присаживаясь на корточки, - красавчик…
        Как зовут-то тебя, чудо природы? Напирать на амнезию при «матери» мне не хочется, чтобы лишний раз её не ранить и не вгонять в депрессию, поэтому я выжидаю, когда она первой назовёт его имя. Собака явно непородистая, похожа… я не знаю, как если бы бульдога скрестили с овчаркой.
        Высота в холке мне до колена примерно, шерсть короткая. Тёмно-пёстрый, как у гиены, окрас, с коричневыми подпалинами на груди, хвост прямой, недлинный, полностью чёрный. Башка у него крупная, напоминает чем-то моего Бобика. Не такая длинная, как у овчарки и не такая сплюснутая, как у бульдога, чёрная, как хвост, с серебристыми бровями. Один глаз голубой, как у хаски, а второй медово-янтарный. Кто ж тебя так? Как будто нейросеть постаралась…
        Пёс повизгивает от счастья, топчется точно так же, как и мой стаффи, фыркает, пытается что-то сказать, выговаривает за долгое отсутствие.
        - Раджа, ну-ка отойди от Егорки.
        Вот значит ты кто. Это тебя в честь индийского кино так назвали, типа «Любимый Раджа»? Ну-ну, Радж, ты мне уже нравишься, чувствую, мы подружимся. Пёс встаёт на задние лапы, тянется ко мне, пытаясь лизнуть и вдруг отшатывается, отскакивает в сторону и, взвизгнув, поджимает хвост.
        - От тебя ещё больницей пахнет, вот он и не поймёт, вроде ты, а вроде и не ты.
        Боюсь, он чего-то другого понять не может, да я и сам многого пока не понимаю. Пока… Хотя, может, и не пойму уже никогда.
        - Ну давай, не стой, заходи скорее, - торопит меня мама.
        Из узкой и тесной прихожей ведут две двери. Одна, открытая - в комнату, вторая в ванную.
        - Я сейчас, в туалет только заскочу, - говорю я.
        Санузел совмещённый, ванна, умывальник, унитаз, с бачком под потолком… Стены покрашены голубой масляной краской, бетонный пол - такой же масляной, только тёмно-коричневой. Почти всё свободное место занимает стиральная машинка «Белка» с отжимными валиками.
        Мне в детстве нравилось пропускать через эти резиновые валики мокрое бельё… Кажется, можно снова заняться любимым делом. Мда… Достаток так и прёт из всех щелей… Глянув на себя в тусклое зеркало выхожу из ванной.
        С кухни уже доносится шипение и звон посуды.
        - Егорка, проходи сразу на кухню. Я котлетки подогреваю.
        - Ага, - рассеянно бросаю я, - иду…
        Иду-иду… Я вхожу в комнату. Ёлка с разноцветными лампочками, стол, сервант с посудой, как у моей бабушки, и книжный шкаф. У стены стоит диван. У меня такой же был, раздвижной. Нужно было тянуть за низ, за деревянную раму. Она выдвигалась вперёд и на неё укладывались подушки, служившие до этого диванной спинкой.
        Хороший диван, мне всегда нравился. У моего подушки были зелёные, а у этого тёмно-кирпичные, с чёрными крапинками. Судя по всему, здесь я и сплю. Я приоткрываю горизонтальную дверцу тумбочки и вижу там одеяло и подушку. Всё это мне знакомо…
        В углу, около балкона стоит здоровенный телевизор на тоненьких ножках. «Каскад». Да… Я телек уже тысячу лет не смотрю, но, в отсутствие ютубчика даже не знаю, наверное снова приучусь…
        Как говорится, пока ждал, когда подключат интернет, перебивался суррогатами развлечений - читал, ходил в кино и гулял в парке…
        Я подхожу к книжному шкафу. Радж следует за мной, цокая когтями по крашенному дощатому полу. Держится он настороженно, переживая, судя по всему, когнитивный диссонанс. Ничего, собачка, ты привыкнешь к новому Егору, но привыкнет ли к себе он сам? Это вопрос.
        На полочке, прислонённая к книгам, стоит фотография. Мама, я, то есть Егор Брагин и мужчина в военной форме со значками связиста на петлицах. Похож на меня, отец, наверное. И где он сейчас? Погиб при исполнении или ушёл к другой? На присутствие мужика в доме ничего не указывает. Мне на фотке лет десять… Ладно, разберёмся.
        - Ну где ты там? - доносится с кухни.
        - Иду!
        Едой пахнет очень соблазнительно, и я иду на этот запах.
        - Садись, остывает же! - по-доброму журит меня мама.
        На столе стоит вазочка с квашеной капустой и две тарелки. Я, не заставляя себя упрашивать, падаю на табуретку и хватаю вилку.
        - Ты чего? - удивляется моя родительница и даже плечами пожимает.
        А чего? Что я сделал или наоборот не сделал?
        - Я руки вымыл, - на всякий случай сообщаю я.
        Что не так? Вряд ли она ждёт, что я прочту молитву перед едой или процитирую пару фраз из кодекса строителя коммунизма. Но если надо, я могу…
        - Ты же всегда у окна сидел, - с тревогой говорит она, боясь, что я от удара по голове всё позабыл, даже такие базовые вещи.
        - Я подумал, что это не честно, - выворачиваюсь я. - Тебе же тоже хочется у окошка посидеть, а то я занял лучшее место и не сдвинуть меня. Насладись и ты видом.
        Она неуверенно качает головой, но садится на свободное место, а я всё внимание уделяю тому, что лежит на моей тарелке. А на ней я вижу две небольших котлеты и горку картофельного пюре. Посерёдке в ней сделана ямка и там золотится растаявшее сливочное масло. Только сейчас я понимаю, насколько голоден и с азартом набрасываюсь на еду.
        Ммм… Как же вкусно!
        - Ой, я же капусту не полила!
        Мама вскакивает и достаёт из шкафа бутылку с подсолнечным маслом. Я даже есть прекращаю, залюбовавшись, густой золотисто-зелёной жидкостью, играющей на свету. Я и забыл, как выглядит настоящее масло. От масла идёт крепкий аромат семечек. Мой отец, мой настоящий отец, обожал это масло и никак не мог найти замены вот этому натуральному советскому. Эх папа, вот бы ты попал сюда вместо меня…
        Как же всё это вкусно. Просто восхитительно вкусно. И даже глаза не нужно закрывать, чтобы представить прошлое. Вот оно, доподлинное и натуральное.
        - Мама, как ты вкусно готовишь, обалдеть! - произношу я с набитым ртом. - Мишлен отдыхает!
        - Чего? - недоверчиво улыбается она. - Оголодал ты просто на больничных харчах. Чего тут вкусного, всё самое обычное. Мишеля какого-то придумал…
        Это тебе, милая барышня, обычное, а мне вот совершенно диковинное.
        Чай, конечно, так себе, грузинский. Я ожидал увидеть индийский со слоником, но приходится довольствоваться тем, что есть. Зато халва просто тает во рту. Я тут, наверное, очень быстро отожрусь до размера совхозного хряка. Надо держать себя в руках. Но не сейчас, сначала всё перепробую, а уж потом и сяду на диету.
        Хотя этому телу ещё очень долго не грозит жирок. И кстати, что касается тела. Надо срочно взяться за его улучшение. А то оно совершенно дохлое, вон ударить даже не мог как следует. Позорник ты, Егор Брагин. Ну ничего, я из тебя сделаю человека. Шварц, наверное, не получится, но силу мы с тобой наберём. Да же, Радж?
        Я подмигиваю псу и кидаю ему маленький кусочек хлеба. Он с невозмутимым видом ловит его, хлопнув челюстями, как капканом и неотрывно следит за моими руками - не прилетит ли ещё чего.
        - Послушай, Егор, - говорит мама со смущением. - Хочу спросить у тебя кое-что… Но если ты не помнишь, то поговорим когда-нибудь потом.
        - Конечно, мам, спрашивай.
        - Ты знаешь, я кладу деньги на хозяйство в ту жестяную коробку…
        Так, хорошо, буду знать…
        - У меня там лежало тридцать семь рублей… А когда… когда с тобой это случилось… Ну, то есть… В общем, я собралась на рынок, тебе чего-нибудь вкусненького купить, а там оказалось только двадцать семь… Я подумала, если бы тебе понадобились деньги ты бы обязательно сказал… И потом, в больнице ты тоже про это ничего не говорил… Наверное, не помнишь…
        Радж не выдерживает моего безразличия к своему аппетиту и коротко гавкает. Я отламываю ещё крошечный кусочек хлеба и, макнув в остатки подливки, бросаю ему. Хлопают челюсти и, пёс мгновенно глотает подачку. При этом он продолжает неотрывно смотреть на меня. Что же ты, Егор, как бы говорит он, у родной матери деньги украл? Вот же ты сволочь… я то есть…
        - Мам, я помню, - спокойно говорю я, поднимая на неё глаза. - Я не хотел тебе говорить, думал, что успею всё сделать, до того, как ты заметишь.
        - Что сделать? - тихо спрашивает она.
        Ну зачем, эти огромные, полные слёз глаза! Ну не надо, не люблю я это, говорил же уже… Я встаю из-за стола и иду в прихожую, где во внутреннем кармане пальто лежит пятьдесят восемь с копейками рублей. Достаю десятку, возвращаюсь на кухню и кладу её перед матерью.
        - Прости меня. Если бы не эти олухи, ну, если бы они не напали на меня, ты бы ничего и не узнала.
        - Да почему?! - начинает кипятиться мама. - Что это значит? Если тебе нужны на что-то деньги ты должен в первую очередь сказать мне, а не таскать втихаря, чтобы я не узнала. Мы же семья, Егор!
        - Эх, ну я хотел тебе сюрприз сделать, поэтому и тайна, как ты не понимаешь?
        - Какой ещё сюрприз?! Ну?! Говори, всё равно уже сюрприз не удался. Давай, признавайся.
        - Да блин…
        - Что?! - глаза у мамы становятся огромными, как блюдца. - Что ты сказал?!
        - Блин… - пожимаю я недоумённо плечами, мол что такого.
        - Какой ещё блин?! Ты совсем уже, матери такое выдать?! Ты что, действительно с хулиганами связался?
        - Мам, да это присказка такая, ничего ведь страшного, чего плохого в слове блин? А хулиганы не так говорят, ты уж мне поверь. Просто слово-паразит.
        - Вот именно, что паразит! Это эвфемизм, замена бранного слова, несущая смысл того самого… матерка. Ты говоришь, «блин», а подразумеваешь… э-э-э…
        - Оладью, - вывожу я её из ступора.
        - Чего? - не понимает она.
        - Ну, оладушку, чё?
        - В общем, чтобы никакой выпечки в речи, понял? Давай, объясняй зачем деньги утащил.
        - Да, б… ой, хотел духи тебе купить на день рождения. Французские.
        - Какие ещё духи?!
        - «Климa» - пожимаю я плечами.
        - Зачем?! - изумляется она. - Они целое состояние стоят, гораздо больше, чем десять рублей!
        - Сорок, - соглашаюсь я. - Я скопил почти всю сумму.
        - То есть как это ты скопил?!
        - Ну экономил на карманных, подрабатывал там.
        - Где ты подрабатывал?
        - Мам, ну, что за допрос. Не крал же я их, и у тебя только на день одолжил, но из-за этих… нехороших редисок… овощи можно употреблять в речи? В общем из-за них всё сорвалось.
        Мама хмурится, просвечивая меня рентгеном прищуренных глаз:
        - Во-первых, до дня рождения ещё почти месяц, а во-вторых, с чего это такая дикая идея?
        - Мам, - вздыхаю я, - ну ты же молодая, красивая женщина. Тебе надо свою личную жизнь устраивать, а ты всю её на меня гробишь, лучшие годы, можно сказать.
        У неё дар речи пропадает. Она долго смотрит на меня вновь повлажневшими глазами, а потом встаёт и прижимает мою голову к своей груди. Вернее к животу. Ох, не нужно этих нежностей, очень прошу, не нужно…
        - Как ты быстро повзрослел, - шепчет она, - а я даже и не заметила…
        - Ай, - вскрикиваю я, - Мам, у меня голова того… не кантовать, ладно? Не забыла?
        - Да-да, прости, - разжимает она свои объятия. - Не убирай ничего, я сама потом помою.
        Она выходит из кухни и идёт в спальню, а я плетусь за ней. Спальня мной ещё не исследована. Похоже, отец действительно уже давно не с нами и я попал в самую точку. В спальне стоит старинный полированный шифоньер, мамина кровать, а в углу за дверью мой письменный стол.
        Всё, как в моём детстве, только жили мы в такой же хрущёвке втроём, так что здесь у меня явный апгрейд в сторону роскоши.
        - Мам, я пойду с Раджем погуляю, - говорю я.
        - С кем?
        - Ну, с Раджой.
        - Не ходи, тебе нужен покой, я попозже сама его выведу.
        - Да я потихоньку, бегать не буду. Мне свежим воздухом врач велел дышать, а вдруг завтра мороз, так что я лучше сейчас.
        Мама ничего не отвечает, переваривая услышанное от меня ранее. Она садится на кровать и, поставив локти на колени, обхватывает руками голову. Я иду на кухню и навожу порядок. Мою посуду, а заодно осваиваюсь, изучая, что тут у нас где. Почему-то мне кажется, что я здесь надолго. Предчувствие, однако.
        Пёс ходит за мной и, кажется, его насторожённость постепенно отступает.
        - Ну что, Радж Капур, - обращаюсь я к нему, уперев руки в бока, - пойдём гулять?
        Услышав знакомое слово, он недоверчиво делает взмах хвостом. Он как бы говорит, до вечера же вроде ещё далеко, точно гулять? Точно-точно. Пойдём, поносишься, энергию выплеснешь.
        Мы выходим на большое пространство между домами, так называемую «поляну» и я спускаю Раджа с поводка. Он смотрит на меня почти удивлённо. Ты что, друг, не знаешь вкуса свободы? Беги! Найди какую-нибудь симпатичную девчонку, собачью, разумеется.
        - Эй, Бражкин, ты чё своё чудище с поводка спустил? - раздаётся дерзкий голос за спиной.
        Я поворачиваюсь и вижу троих пацанов примерно моего возраста. Щёки красные, глаза задорные, пальтишки куцые. Ретро, ёлы-палы. Впрочем, пальтишки не у всех, тот, что стоит впереди прикинут недёшево. Курточка японская, шапочка спортивная, джинсари, и не «Монтана», наверное.
        Но вот, что меня беспокоит, я действительно размещаюсь настолько низко на социальной лестнице, что любые придурки могут так со мной разговаривать?
        - Чё, язык что ли проглотил? Давай закуй обратно свою смесь бульдога с носорогом. У меня тут сестрёнка малая бегает.
        - Сестрёнка может не опасаться, тем более, её чёт не видать, а вот ты шарики свои побереги, чтоб не откусили.
        - Чё ты сказал?! - зависает румяный задира, явно не ожидавший от меня такого ответа.
        - Э, Брага, тебе чё, детдомовские мозги отшибли?! - вступает второй хулиган.
        Нет, определённо, смешное слово. Хулиган.
        - Ну сходи во вторую спец, в травматологию да узнай сам у детдомовских, кому чего отшибли, - вполне дружелюбно отвечаю я. Можешь рядом прилечь если чё, решай, только сегодня кировская дежурит, а там хреново лечат, будешь потом ссаться всю жизнь.
        - Ты чё, козёл, охамел?!
        Охамел? Он действительно так спросил? Мне смешно делается и я даже улыбаюсь:
        - Охамел, да, ржунимагу с вас, октябрята. Если чё, у меня справка имеется.
        - Ты чёрт что ли? - делает шаг ко мне их заводила, меча громы и молнии. - А? Ты нюх потерял, щегол?
        Тут одно из двух, или родаки крутые и имеют доступ к кормушке, или он сам шустрит типа Кахи. Или и то, и другое.
        - Ну проверь, дурилка ты картонная, - ухмыляюсь я.
        Злит он меня, мажорик этот. Он подаётся ко мне, а я поддев носком ботинка комок снега чуть подбрасываю его и резко пинаю, превращая в искрящуюся снежную пыль, красивую, но очень неприятную, когда она попадает на лицо и за шиворот.
        Это моё действие вызывает яростный вой со стороны троицы этих крутых чуваков. Первый, тот что в японской куртке бросается на меня с перекошенным от злости лицом. Эх, отоварил бы я тебя, сердечный, да нельзя мне, на излечении нахожусь.
        Он замахивается, но я просто делаю шаг в сторону, уходя от удара. Физподготовкой определённо надо заняться. От удара я, конечно, ухожу, но шапку он мне сбивает и на секунду замирает, заметив швы на моей голове.
        - Чего смотришь, мажор, - говорю я. - Ты видишь, мне половину мозга вырезали? Так что я сейчас вас убью и съем. И мне не будет ничего, потому что я зомби. Слыхал про зомби, глупый и неразвитый ты человек?
        - Да я тебе сейчас башку твою больную отшибу, ты понял?
        - Ну давай, попробуй, - говорю я насмешливо. - На малолетке знаешь что с тобой сделают? Ну-ка, скажи «ку-ка-ре-ку», порепетируй.
        Не выдержав такого неприкрытого издевательства, мажор предпринимает новую попытку атаковать. Я делаю ложный выпад, вводя его в заблуждение, и он тушуется, дёргается, теряет инерцию, а я подсекаю, как карася и он со всего маху падает лицом в снег.
        В этот момент подбегает мой друг-мутант Раджа и начинает злобно лаять и кидаться на лежащего в снегу и матерящегося, как сапожник мальчика в модной и дефицитной японской куртке.
        - Сожри его, Радж! - подначиваю я пса. - Сожри!!!
        В этот момент двое других участников этого дворового бандформирования, должно быть поняв, что рискуют прослыть ссыконавтами, вдруг дёргаются в мою сторону и начинают хаотично махать руками.
        Радж бросает поверженного врага и обрушивает гнев на наступающих.
        - Да вы настоящие берсерки, пацаны, - говорю я. - Смотрите, друг друга не поубивайте.
        Я отступаю, не желая ненароком подставить голову под лопасти этой мельницы. И в этот момент раздаётся истошный девчачий вопль:
        - Стойте! Прекратите! Милиция!
        5. Время всеобщей невинности
        Как ни странно, этот крик действует на пацанов отрезвляюще. Они прекращают изображать вентиляторы и оборачиваются на голос. Я тоже оборачиваюсь и вижу бегущую к нам девчонку в коричневой цигейковой шубке и вязаной шапочке.
        - Что вы за люди такие! - напускается на моих гонителей строгая румяная барышня. - У одноклассника сотрясение мозга, а вы драться лезете.
        Ага, значит одноклассники, ну что же проблемы со статусом у меня действительно существенные.
        - Какое сотрясение, Рыбкина, у него мозга-то не было никогда, - ржёт один из двоих, пока мажор поднимается и отряхивает снег.
        Радж рычит и не сводит с них глаз.
        - Молодец, Раджа, - говорит девчонка. - Будут знать в другой раз, как лезть.
        - Рыбкина, тебе чё надо? - щерится на неё мажорный выпендрёжник и, повернувшись ко мне, добавляет. - Брага, ты как баба, в натуре. За тебя вон девки впрягаются. Сам-то ничё не можешь, чмошник.
        - Как тебе не стыдно, Ширяев! Вот я отцу про вас точно расскажу, он вас на учёт быстренько оформит. Пошли, Егор, не обращай внимания на придурков.
        Ну надо же какая покровительница у меня. Пойдём, Рыбкина. С тобой, как говорится, хоть на край света. Я широко улыбаюсь и подмигиваю парням:
        - Ладно, поцики, не скучайте. И это… меня не ищите, я вас сам найду.
        - Вопрос не решён. Ясно, Брага? - зло бросает Ширяев.
        Какой вопрос? Чего он решать собирается? Эх, не сахар жизнь подростковая. Но ничего, зато драйв какой! Я такого давно не чувствовал.
        - Без базара, Ширяй, - отвечаю я. - Обращайся, если что.
        - Чё?! - подаётся тот ко мне
        - Да ладно, Юрок, остынь, - говорят его дружки, - никуда он от нас не денется.
        Рыбкина поднимает мою шапку и тянет за руку:
        - Гoра, пошли скорей. Ну их нафиг, дураков этих.
        Согласен.
        - Радж, - говорю я, - погнали!
        Пёс идёт за мной. Соображает, не то что мой Бобик. Рыбкина тянет меня к моему подъезду.
        - Ничего себе тебя отделали, - говорит она, поглядывая на мои шрамы.
        - До свадьбы заживёт, - беспечно отвечаю я.
        - А ты как-то изменился, - пристально смотрит она.
        - Ну ещё бы, мужчина куётся в бою.
        - Чего он в бою делает? - прыскает она со смеху. - Я думала, он там дерётся.
        - Выковывается, - подмигиваю я и рассматриваю её личико.
        Нос кнопкой, редкие конопушки, весёлые зеленоватые глазки, румяные щёчки, губки-вишенки. Прелесть просто.
        - Чего? - смущается вдруг она.
        А я думал её ничем не смутишь.
        - Чего смотришь?
        - Да вот, залюбовался, - усмехаюсь я.
        - Да ну тебя…
        Она внезапно краснеет и отворачивается. Мы подходим к подъезду.
        - Зайдёшь? - спрашиваю.
        - Ага, - кивает Рыбкина. - Зайду. Ты задание сделал или просачковал в больнице?
        - Ничего себе просачковал, - возмущаюсь я. - Да я за жизнь свою боролся!
        Она заливается смехом. Смешливая какая.
        - Мам, у нас гости! - кричу я с порога. - Радж, ну-ка стой. Ко мне. Стой, сказал! Жди!
        - Кто там? - доносится из комнаты мамин голос.
        - Анна Никифоровна, это я! С наступающим вас! - отзывается моя гостья.
        - А, это ты, Наташенька? Проходи. Тебя тоже с наступающим. Хочешь кушать?
        Значит Наташа. Хорошо. Пока дамы приветствуют друг друга, я завожу удивлённого Раджа в ванную и протираю ему лапы. Что? Не привык к такому?
        Когда вхожу в комнату, до меня долетает обрывок фразы:
        - …целые куски из прошлого может не помнить.
        Понятно, про меня говорят. Девочка симпатичная и фигурка ладненькая, красоткой будет, не сомневаюсь. Да вот только по малолеткам я не ходок, так что извини, Рыбкина Наталья, пока нам с тобой ничего не светит. Но ты, судя по всему частенько сюда приходишь. Мама вон совсем не удивилась. Для чего? Или почему? Шефство надо мной взяла?
        - Ну, Егор, показывай, чего нарешал, - говорит она, увидев меня и уверенно идёт в спальню, к моему письменному столу.
        - Ты же слышала, - отвечаю я, следуя за ней. - У меня амнезия. Я даже не помню, где мой письменный стол находится, а ты говоришь.
        - Ох, не ври мне, - недоверчиво улыбается она. - Давай, доставай тетрадку.
        - По математике что ли?
        - Ну, не по русскому же. По алгебре конечно. Ты вообще, решал что-нибудь? Помнишь, на чём остановились? Тангенс суммы, да?
        Она по-хозяйски садится за стол и, открыв ящик, достаёт тетрадь.
        - Наташ, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь? - спрашиваю я.
        Она оборачивается и пристально смотрит.
        - Что? - развожу я руками.
        - Правда не помнишь?
        - Милиционером? - отвечаю вопросом на вопрос.
        - Пожарником, - насмешливо кривит она губы. - Неужели забыл? Тогда догадывайся.
        - А, учительницей, точно!
        - Ну вот, значит не всё потеряно и надежда на нормальную оценку на экзамене пока сохраняется. Не стой, тащи табуретку.
        - Вот же ты училка, - качаю я головой и иду на кухню.
        .
        Рыбкина объясняет мне тригонометрические функции, и я быстро врубаюсь. Что-то вспоминается со школы, а что-то просто ложится на молодые свежие мозги, хоть и сотрясённые. Даже ради одного этого стоило улететь в прошлое и помолодеть. Мозг работает чудесно. Я сразу всё запоминаю и схватываю на лету. Вот, что значит юное тело. Мама дорогая!
        Моя училка остаётся довольной. В конце занятия я вдруг, подчиняясь порыву, наклоняюсь к ней и чмокаю в щёку. Она в тот же миг вскакивает и, залившись краской, гневно на меня смотрит. Просто испепеляет взглядом.
        - Ты обалдел что ли, Брагин? - шепчет она. - Тебе действительно голову отбили? Дурак.
        - Ты где Новый Год встречаешь? - спрашиваю я, едва сдерживая смех. - Пойдёшь на площадь Советов гулять?
        Она ничего не отвечает и, бросив на меня негодующий взгляд, выходит из спальни.
        - До свидания, Анна Никифоровна.
        - Уже уходишь, Наташенька? Папе привет передавай. Егор, ты где там? Иди проводи гостью.
        В прихожей я пытаюсь подать ей шубу, но она вырывает её из моих рук и, одевается сама, сурово и молчаливо, не глядя на меня. Я с удовольствием наблюдаю, как она обувает фетровые полусапожки, запихивая свои красивые ножки в это чудо текстильной промышленности. «Прощай молодость», называла такие моя бабушка. Интересно, а у Брагина есть какие-то родственники?
        - Егорушка, не хочешь прилечь? - спрашивает мама.
        - Не, всё нормально, не беспокойся. Я позанимаюсь ещё немного.
        - Смотри, не перетрудись. Тебе сейчас нужно больше отдыхать.
        - Мам, а мы где Новый Год будем встречать?
        - Дома, - удивляется мама. - Где же ещё? В понедельник с работы приду сделаю салатики и курочку. Может соседка зайдёт, тётя Валя. Вот и вся программа. Если хочешь, можешь позвать кого-нибудь. Можешь Наташу пригласить и Серёжу.
        - Да ну, они наверное с родителями будут.
        - Ты же говорил, что хотел у Серёжки отмечать, что у него все ваши собираются.
        - Ах, да, точно… Забыл. Ну вот, как я его приглашу, если у него пати будет?
        - Чего будет?
        - Ну, тусовка, вечеринка…
        - Опять словечки новомодные. Нужно сохранять чистоту языка… - она прислушивается. - Ой, Егорка, сделай радио погромче, песня нравится…
        Я подхожу к белой коробочке, висящей на кухонной стене и выкручиваю ручку громкости.
        «Ленточка моя финишная, всё пройдёт и ты примешь меня, примешь ты меня нынешнего, нам не жить друг без друга», - поёт Лев Валерьянович Лещенко. Надо же, вот уж кто настоящий символ эпохи…
        Когда песня заканчивается, начинает говорить очень серьёзный диктор: «Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени. Пик-пик-пик-пик-пик-пик… Говорит Москва. В столице пятнадцать часов, в Ашхабаде - семнадцать, в Караганде - восемнадцать, в Красноярске - девятнадцать, в Иркутске - двадцать, в Чите - двадцать один, Хабаровске и Владивостоке - двадцать два, в Южно-Сахалинске - двадцать три часа, в Петропавловске-Камчатском полночь».
        Давненько я этого не слышал… Ну что же, надо привыкать… Я возвращаюсь за стол и исследую его содержимое. Самые ценные находки - это модельки машинок с подпружиненными колёсами и открывающимися дверцами. Предел моих мечтаний в своё время. Три-пятьдесят, как сейчас помню.
        В моей коллекции оказывается две тачки. Красная «Волга» универсал без водительской двери, и побитый временем «Москвич» четыреста двенадцатый, я думаю. Ещё находится рейсшина для черчения, жестяная коробочка с фигурками индейцев, перочинный нож, швейцарский, настоящее сокровище. Я также нахожу страницу, вырванную из журнала для взрослых. Смешные заросшие дяди и тёти явно немецкого происхождения. Она хранится в конверте, приклеенном снизу к крышке стола. Шпион ты, Брагин.
        Больше никаких ценностей не обнаруживаю. Ну, может быть, потом что-то всплывёт. Поужинав и ещё раз погуляв с Раджем, я беру томик Купера и ложусь на диван. По телеку идёт запись вчерашней встречи суперсерии. Играют ЦСКА и Нью-Йорк Рейнджерс. Наши победят пять-два, вернее, уже победили. Знать бы где это возможно, сделал бы ставку.
        Я эту игру несколько раз видел, так что ничего нового, но смотреть на чёрно-белом телеке, конечно, прикольно. Аутентично. И что-то в груди ёкает. Но, если честно, ни хоккей, ни Купер сейчас мои мысли особо не занимают. Я наконец задумываюсь, что мне делать.
        Можно ли что-то предпринять для возвращения в себя самого и, главное, нужно ли мне это. Честно говоря, не знаю. Я ведь сколько раз говорил себе, что было бы круто снова оказаться в детстве, в классе десятом и со знаниями взрослого человека начать всё с нуля. И вот, пожалуйста, оказался. Правда не самим собой и на несколько лет раньше, чем я настоящий.
        Я ведь только в прошлом году родился. Интересно, а я здесь имеюсь? И что будет, если я встречусь с самим собой и своими родителями? Можно бабушку навестить, она наверное уже работает в прокате на Пятьдесят лет Октября… Гоняя эти мысли по кругу, я засыпаю.
        Утром встаю рано и делаю растяжку. Особо нагружать тело пока не хочу, а растяжечка норм. И ещё дыхательную гимнастику. Вывожу Раджа, а когда возвращаюсь, встречаю удивлённую маму.
        - Ты чего так рано вскочил? - с тревогой спрашивает она. - Тебя же обычно палкой не разбудишь.
        - Ну видишь, - улыбаюсь я, - есть в сотрясе и положительные моменты. Мозги на место встали.
        - Ой, да ну тебя, Гошка. Давай руки мой, я завтрак приготовила.
        На кухне меня ждёт пышный омлет и чёрный хлеб с маслом. Что говорить, масло выше всяких похвал. Я такого вкуса лет сто не чувствовал. Тут, наверное, половине продуктов можно присваивать марку «био» и «органик».
        - Мам, я хочу в магаз сгонять.
        - Куда?
        - Ну, в магазин. Вдруг чего выбросят к празднику. Надо же нам Новый Год встретить радостно. «Голубым огоньком» сыт не будешь.
        - Да у нас есть всё необходимое.
        - Ну, а я излишеств каких-нибудь поищу.
        - Знаешь, давай, не будем деньги просто так разбрасывать, с неба не падают. И откуда замашки такие? Французские, понимаешь, духи ему подавай. Мне и с рижскими нормально.
        - Ладно, пойду я. Может увижу чего.
        - Нельзя тебе ходить ещё. Падай на диван и читай. Или телевизор посмотри.
        - Ой, что там смотреть-то? «Весёлых ребят» только, так это ж вечером. Программа не очень. Пойду я разведаю, что к чему. Платоныча проведаю заодно. А то как он там один без меня?
        - Отнеси ему котлеты.
        - Да я зайду яблок куплю в «Золотую осень». У меня рублишко завалялся.
        - Откуда опять?
        - Мам, я у тебя не брал, честное слово.
        - На вот, - протягивает она мне зелёненькую трёшку. - На что попало не трать и Платонычу своему купи что-нибудь. Не узнаю я тебя, Егорка. Раньше из дому не выгонишь, а теперь наоборот. Больной и то метёшься куда-то… Взрослеешь, что ли?
        В овощном магазине я покупаю два килограмма мандарин. Везёт. Вот что значит приходить в субботу к самому открытию, даже очереди нет. Ещё беру банку персикового сока с мякотью. А себе стакан томатного за десять копеек.
        Продавщица наливает гранёный стакан из прозрачного конуса. Здесь же, на прилавке стоит литровая банка с бурой водой и такая же банка с солью. Да, технология та ещё, система мипель, как бабушка говорила, через «м». Вытаскиваю ложку из бурой банки, зачерпываю немного соли, размешиваю её в своём стакане, а ложку возвращаю в банку с водой. Вода становится чуть более тёмной.
        Выпиваю. Отлично. Вкус потрясный. В следующий раз куплю мандариновый. Дорогой, но тоже очень вкусный. Просто супер вкусный. После этого иду прямиком в больницу и поднимаюсь в своё отделение. Сегодня должна Таня дежурить.
        - Так мужчина, ну-ка выйдете! - слышу я знакомый голос и поворачиваюсь на звук.
        Огненная копна волос, халат в обтяжку. Она.
        - Танюш, привет, - улыбаюсь я, как Смоктуновский после отсидки в «Берегись автомобиля».
        - О! - удивляется она. - Ты чего это здесь делаешь, Егор?
        - Соскучился. Смотри, это тебе, - протягиваю я авоську с мандаринами. - С наступающим. Ты Новый Год где встречаешь?
        - Здесь, - хмуро отвечает она и принимает подарок.
        - Серьёзно что ли?
        - Ага, серьёзней некуда.
        - Да, блин… Не повезло. Но ты не переживай, я к тебе загляну значит в следующем году. В самом начале. Сразу после полуночи.
        - Здесь врач будет дежурный.
        - Татьяна, - делаюсь я очень серьёзным. - Не заставляй меня ревновать, ясно?
        Она чуть улыбается.
        - Нашёлся ревнитель, тоже мне. Как сам-то?
        - Плохо без тебя.
        - Ты это заканчивай. Давай чтобы без драм, мал ты ещё в любовь-морковь играть.
        - Точно мал? Серьёзно? - поднимаю я брови и многозначительно смотрю на неё. Она краснеет.
        Ах ты ж моя хорошая. Ну что за время всеобщей невинности.
        - Дурак, - смеётся Таня.
        Второй раз дураком называют.
        - Думаешь, надо подрастить? Вроде ж не жаловалась.
        Она закрывает лицо и заливается смехом. Хороша ты, Таня, до чего же хороша. Мы минут пятнадцать болтаем, потом она говорит, что ей нужно идти делать процедуры. Я привлекаю её к себе и целую, но она выскальзывает и испуганно озирается по сторонам.
        - Ты чего? Если застукают, знаешь, что будет?
        - А может, у меня чувства, - говорю я со смехом. - Я и жениться готов!
        - Иди уже, женильщик.
        - А сосед мой здесь? - спрашиваю я. - Не выписали ещё?
        - Его тридцать первого, в понедельник должны выписать, если всё в порядке будет.
        - Пустишь меня к нему на пять минуток?
        Она снова с сомненьем оглядывается и, наконец, говорит:
        - Ладно. Только тихо, как мышка. Понял? Накинь вон халат, на крючке висит.
        Я беру халат и шагаю в палату.
        - Юрий Платонович, с наступающим! - бодро говорю я и водружаю на тумбочку сок и несколько мандаринов. Она у него и так вся заставлена продуктами, банками и склянками.
        - Ба, какие люди! Захворал что ли, Егор? Или меня навестить пришёл?
        - Вас навестить. Думаю, как там Платоныч поживает, скучно ему одному. А у вас, я смотрю передачка дефицитная. Навещал кто?
        - Да, коллеги приходили, товарищ Шерлок Холмс. Ну садись. А тебе разве можно выходить из дому? У тебя же постельный режим вроде.
        - Ай, - машу я рукой. - Чего бока пролёживать, дел в шапку не соберёшь.
        Похоже, он рад моему визиту. Мы немного болтаем, а потом я перехожу к делу, потому что пришёл не просто так. То есть не только затем, чтобы его навестить.
        - Вопросик у меня. Даже два. Можно?
        - Ну давай.
        - Мне бы духи французские купить. Не знаете где?
        Я обрисовываю ему ситуацию, рассказывая всё, как было.
        - Духи не проблема, - отвечает Большак. - Пятьдесят рябчиков, и они твои. С этим я помогу.
        - Так сорок же вроде… - чуть хмурюсь я.
        - В Москве, может и сорок, а у нас, как ты говоришь, полтос.
        - Понятно. Ну деньги есть, спасибо Кахе. Вот они… Трёшка материна, правда. Но как раз у меня сейчас пятьдесят. Мне, правда, ещё продуктов надо купить к Новому Году.
        - А духи когда нужны?
        - Примерно через месяц.
        - Понятно. Ну, сейчас я деньги с тебя брать не буду. Потом придёшь ко мне и там всё порешаем. А второй вопрос какой?
        - Да вот, хотел спросить, может вы знаете, принимает ли кто ставки на хоккей?
        - Тотализатор? Серьёзно? Ну, ты меня удивляешь, Егор, правда. Проиграешь же.
        - Не, у меня на хоккей чуйка. Но только на международные соревнования.
        - Чуйка тебе. Проиграешь все деньги и духи не на что купить будет.
        - Не, не проиграю, - говорю я уверенно. - Это верное дело. Я вообще не ошибаюсь. Хотите проверьте. Вот ЦСКА в понедельник канадцам продует. Думаю, со счётом четыре-два или даже четыре-один.
        - Ну ладно, доживём до понедельника, как говорится. Вчера смотрел игру?
        Я киваю.
        - Ясно всё с тобой. Хорошо, я поспрашиваю у людей, может чего подскажут. А ты что покупать-то собираешься? Перед праздником народу везде уйма.
        - Зато что-нибудь выбросят наверняка. У нас ведь всегда так. Кто смел, тот и съел. Закон социалистических джунглей.
        Большак задумывается на несколько секунд, а потом, продолжая ещё что-то взвешивать, говорит:
        - Сделаем так, Егор. Сейчас поедешь на «Южный», найдёшь гастроном «Русское поле», я адрес скажу. Спросишь там Любовь Петровну Гусынину, это директор магазина. А я ей позвоню и предупрежу, чтобы она тебе собрала подарочный набор рублей на… десять… Хорошо? Там без очереди и продукты дефицитные. Согласен?
        - Конечно согласен, кто может отказаться от такого предложения!
        - Ну и отлично. Запоминай адрес и беги, а я ей звякну. Про тотализатор узнаю и скажу. Позвоню тебе домой.
        Блин, придётся десятку выбросить на продукты. Ну ладно, за месяц ещё придумаю что-нибудь…
        Я сажусь на автобус и еду на «Южный». Путь неблизкий, зато похоже на автобусную экскурсию в прошлое. Гастроном нахожу быстро. Собственно и искать нечего, он находится прямо у остановки.
        Посетителей мало, да и брать нечего. Молоко, хлеб, синие цыплята. Спрашиваю у продавщицы Любовь Петровну. Та ведёт меня в служебное помещение.
        - Любовь Петровна, к вам, - говорит продавщица и уходит.
        - Здравствуйте, - говорю я входя в кабинет, заставленный коробками и ящиками. - Я от Юрия Платоновича.
        - Егор что ли? - спрашивает она с доброй улыбкой.
        - Он самый, - киваю я.
        - Ну заходи. Сумка есть?
        - Вот, - говорю я, доставая из кармана сложенную сумку.
        - Не войдёт, - качает она головой. - Ладно держи.
        Она подходит к столу, на котором лежат большие бумажные свёртки, и берёт один. Только сейчас замечаю в плохо освещённом углу, прямо на полу на расстеленном брезентовом полотнище целую гору копчёной колбасы. Она прямо навалена кучей. Хмыкаю.
        - Идёшь? - оглядывается она.
        Я подхожу и получаю в руки тяжёлый бумажный мешок.
        - Ну вот, так и понесёшь. Стой.
        Она наклоняется и берёт два батона колбасы.
        - Сервелат венгерский надо?
        - Ну конечно надо, а как же, - улыбаюсь я.
        - Вот и молодец. Дают - бери, все знают. Дотащишь?
        - Конечно. Любовь Петровна, спасибо вам огромнейшее! Сколько я вам должен?
        - А тебе Большак не сказал что ли?
        - Сказал.
        - Ну а чё ты выкамариваешь, давай, сколько он сказал.
        Я ставлю мешок на стол и достаю красненький чирик. Отдаю десятку, даже не представляя, что покупаю. Надеюсь, что-то ценное.
        - Юрию Платоновичу привет передавай, - говорит улыбаясь директриса. - Только ты это, давай я тебя через служебный выпущу, пошли.
        Я выхожу во двор и тащу добычу к остановке. Кажется, Новый Год будет не по-советски изобильным. Хотя чего это я, у всех праздничный стол обычно полон деликатесов.
        Уже подходя к остановке, поднимаясь по накатанной тропке, я чуть поскальзываюсь и из моего мешка вываливается консервная банка и катится в обратную сторону, под горочку. Я поворачиваюсь и замечаю молодую женщину в сером пальто с песцовым воротником и в песцовой же шапке. Она подбирает баночку с синей этикеткой и протягивает мне.
        В этот момент наши взгляды встречаются, и я на мгновенье подвисаю от того, насколько мне знаком этот взгляд. Я его ни с чем не спутаю. У меня у самого такой же. Сто процентов, она из наших. ОБХСС наверное…
        Это длится лишь мгновенье. Она тут же меняет выражение лица и превращается в обычную молодую женщину.
        - Молодой человек, - милым голосом с жалобной интонацией произносит она, - ой, подскажите, пожалуйста, вы где горошек брали?
        6. Праздник к нам приходит
        Я смотрю на неё, внимательно так смотрю. Молодая, симпатичная. Брюнетка. Лет двадцать шесть - двадцать семь. Девчонка ещё. Я так скажу, по большей части молодая - это уже значит симпатичная. Но это только с высоты зрелости понять можно. Нет, вот правда. Юность этого не замечает и не ценит.
        Нос тонкий прямой, глаза горят, как угольки, щёки румяные от морозца, на левой скуле небольшая родинка, фигурка ладненькая, насколько пальто позволяет рассмотреть. Красотка да и только.
        Я встретил девушку:
        Полумесяцем бровь,
        На щёчке родинка,
        А в глазах любовь.
        Ах, эта девушка
        Меня с ума свела,
        Разбила сердце мне,
        Покой взяла!
        Вот спасибо, товарищи неизвестные мне авторы*, хорошую песню написали.
        - У бабули взял, - говорю я с широкой улыбкой.
        - У какой бабули? - удивляется девица.
        - Да у своей. Она в этом доме живёт. Ходит в магазин по десять раз в день. А там перед праздниками чего-нибудь да выбросят, вот она и подкупает.
        - Что значит, подкупает? - настораживается милиционерша.
        - Да не в том смысле, что на подкуп идёт, - смеюсь я, - а в смысле, как увидит, так купит. Видите, целый мешок нам с мамой набрала.
        - То есть она здесь, в «Русском поле» горошек купила? - уточняет она.
        Интересно, чего она от меня хочет. Пацан несёт продукты. Ну, допустим, дефицитные, ну, допустим, купленные по блату. Ну и что? Преступление невелико. Собирает инфу, каждую даже незначительную мелочь? Копает под Гусынину? Возможно. Молодой сотрудник. Лейтенант, наверное. Может быть, первое дело…
        - Наверное. Поручиться не могу, она за чем-то хорошим и в центр может смотаться. Вы бабулю мою не знаете.
        Она пристально смотрит на меня, но прицепиться действительно не к чему.
        - А вас как зовут? - улыбаюсь я. - Я Егор. А вы?
        Она хмыкает и не отвечает.
        - Ну, не хотите, не говорите. Буду вас товарищем лейтенантом называть.
        - Чего? - вскидывает она брови.
        - Вы банку эту забирайте, товарищ лейтенант. У меня ещё есть.
        - Вот ещё, - возмущённо фыркает она и пытается положить банку мне в мешок.
        Но там так много всего, что банка никак не желает возвращаться к остальным продуктам.
        - Видите, она с вами хочет остаться. Вы куда, в центр?
        - На кудыкину гору, - сердится моя коллега. - Забери горошек свой буржуйский.
        - Чего это он буржуйский? Из братской Венгрии. Вот вы удивитесь, но именно эта страна из всего соцлагеря окажется самым добрым нашим другом и противником западных санкций. Вообще нет, Югославия ещё ближе будет. Но не вся, только Сербия. Вот на югославов-то никогда бы не подумали, да? А это из-за того, что у нас вера общая. Ну… то есть в исторической ретроспективе. Была.
        - Держи горох, - злится девушка, - политинформатор.
        Мне смешно. Она с этой банкой не знает, что делать. Растерялась совсем.
        - Знаете, как сербы раньше говорили? На небе Бог, а на земле Россия.
        Не знаю, честно говоря, как раньше, но теперь-то они точно так говорят. После бомбёжек, после всего того ужаса, что им устроили в моём мире… Ну, то есть там, в будущем…
        - Скажите, как зовут, тогда заберу, - куражусь я и замечаю подъезжающий автобус. - Автобус! Побежали, а то ещё полчаса куковать потом.
        Мы несёмся к остановке. Я с мешком, а она с банкой горошка в руке. Грязно-жёлтый «Икарус»-гармошка выдаёт облачко чёрного, воняющего соляркой дыма, проседая под натиском пассажиров.
        - И дым Отечества нам сладок и приятен, - мечтательно тяну я, вдыхая эту гарь полной грудью.
        До сих пор не верю, что всё это со мной наяву происходит.
        - Проездной, - громко говорит моя спутница, когда нас заносят в автобус.
        Мы оказываемся тесно прижатыми друг к другу. Но между нами мешок с дефицитными деликатесами.
        - Вот вам и правда жизни, - усмехаюсь я, - горячие молодые сердца оказываются разделёнными пошлыми импортными консервами и колбасой. Вам, товарищ лейтенант, куда ехать?
        Она недовольно озирается:
        - Называй меня Лидией Фёдоровной.
        - Лидия? - переспрашиваю я. - Лида… Красивое какое имя у тебя, тысячу лет такого не слышал. Если бы не мешок этот, расцеловал бы тебя сейчас.
        - Мальчик, - изумлённо отвечает она, - ты с печки не падал?
        - Нет, кирпичом по голове прилетело неделю назад, - сознаюсь я.
        - Тогда ясно всё с тобой.
        - Лид, а ты докуда едешь?
        - Какая я тебе Лида? - злится она.
        Переговариваясь таким образом ты доезжаем до «Швейки». Мне до дома отсюда минут пять пешком.
        - Лид, ты меня в разработку взяла или тоже живёшь здесь поблизости?
        - Не лидкай. Как узнал, что я лейтенант?
        Банку с горошком она всё ещё в руке держит.
        - Догадался, - пожимаю я плечами.
        - А Гусынина знает?
        - Чего знает-то, что ты пасёшь её?
        - Ёлки-палки, - качает она головой и закусывает нижнюю губу.
        - Да не бойся, может и не знает. Я не в курсе.
        - А как же бабушка? Наврал, паразит? Я тебе и не поверила, между прочим.
        Она прищуривается, а я пожимаю плечами и спрашиваю:
        - Тебе в какую сторону?
        - Не твоё щенячье дело, - отвечает она. - И вот что, горох твой я реквизирую.
        - Ну и молодец. Грабь награбленное, как отцы революции поучали. Ты меня на допрос когда вызовешь?
        - Какой допрос? Ты ж несовершеннолетний поди?
        - Дай мне телефон, - требую я, - иначе я за тобой пойду до самого дома.
        - Ты откуда такой наглый, а? Сынок чей-нибудь? По одёжке не скажешь…
        - Все мы чьи-то дети, Лидия Фёдоровна. Говори телефон, я ж тебя всё равно выслежу.
        Она на пару секунд задумывается и вдруг называет пять заветных цифр. Хорошо иметь молодые мозги. Уверен, этот номер я точно не забуду.
        - Это рабочий. Дома телефона нет. В новом году поставят. Возможно.
        - Возьми колбасы палочку, - предлагаю я. - Венгерская. К новому году.
        Она снова прищуривается, а потом протягивает руку и вытаскивает из моего свёртка палку колбасы. Ни слова ни говоря, поворачивается и уходит в снежную даль. Хороша Лидка. Я до тебя ещё доберусь. Но попозже. После праздников.
        Я тоже поворачиваюсь и иду в свою сторону. Впереди замечаю булочную и пацана, прижавшегося к витрине. Он стоит так какое-то время, а потом, отлипнув от стекла понуро бредёт по направлению к торговым рядам. Здесь на «Швейке» располагается небольшой рыночек.
        Я узнаю парнишку. Это же мой убивец, так сказать, тот, что кирпичом меня пристукнул, Трыня. Бежать за ним я не собираюсь, конечно, но иду следом, пока мне в ту же сторону. Я чуть притормаживаю у витрины и пытаюсь понять, что тут высматривал этот малолетний разбойник.
        А тут и понимать нечего. Прямо перед окном располагается витрина с пирожными. «Бисквитное», «Заварное», «Картошка», торт «Ландыш», мне он в детстве нравился помню.
        Да, в интернате жизнь не сахар, конечно, но всё необходимое, в том числе и по рациону детям дают. И сладости дают, коржики там всякие, булочки. Это мне точно известно. Без излишеств, разумеется, всё самое нужное, но голодать никто не голодает. А вот если вспомнить, что начнётся в тех же интернатах и детских домах через десять лет, даже у меня волосы на затылке начинают шевелиться…
        Я иду, размышляя об этом и вдруг замечаю, что Трыни впереди нет. Куда он делся-то? Надеюсь не прячется в засаде, замышляя добить меня, чтоб не мучился. Проходя мимо беляшной, стоящей у бетонного забора швейной фабрики, решаю заглянуть за неё. Точно. Вот он где.
        - А если найду? - нависает он над перепуганным пацанёнком лет одиннадцати.
        - Алё, гоп-стоп, разбойничаем?
        Он резко оборачивается и глаза его от ужаса становятся огромными, как в мультиках про Тома и Джерри.
        - А ну, малой, свинтил отсюда, - киваю я жертве разбоя. - Так-так-так. Ну и чё ты мне скажешь?
        Мальчишка быстро исчезает, а Трыне деться некуда. Будка беляшной стоит на небольшом расстоянии от забора, но зайти за неё можно только отсюда, с моей стороны. На противоположном крае высится гора ящиков, и перескочить через них быстро не получится. В общем, здесь, как в пещере, есть только один выход и я его перекрываю.
        - Попался, мазафака?
        - Чё? - пучит он глаза.
        - Дохрюкался, спрашиваю? Как ты там говорил про глаз на жопу?
        Поняв, что выкрутиться не удастся Трыня не начинает юлить и умолять о пощаде, наоборот, лицо у него делается, как у героя ополчения, решившего принять лютую смерть, но врагу не сдаваться.
        Я качаю головой.
        - Ладно, не ссы, - говорю беззлобно. - Мстить не буду, ввиду твоего малолетства.
        - А? - хмурится он.
        - Блин, ты тупой что ли?
        - Сам ты тупой, - огрызается он.
        Нет, ну что за человек.
        - Ладно, короче, слушай сюда. Я тебя п***ть не буду, понял теперь? На первый раз прощаю, но если ещё раз мне дорогу перейдёшь, пожалеешь. Помнишь, что с корешами твоими случилось? И финка не помогла кривому вашему. Ты понимаешь, что я говорю?
        - Да, - зло отвечает он.
        - А чё тогда недовольный? - удивляюсь я. - Хочешь всё-таки, чтоб я из тебя говно вышиб?
        Он молча машет головой.
        - Значит так. Вот, держи. Ел ананас когда-нибудь? - я вытаскиваю из мешка жестяную банку с жёлтой этикеткой и протягиваю Трыне.
        Он ошалело на меня смотрит и осторожно протягивает руки. Ананас кусочками, консервированный. Вьетнамский наверное. От сердца отрываю.
        - С дружбанами своими схаваешь. И вот ещё что… Ты куришь?
        Он трясёт головой.
        - Бухаешь?
        - Нет, - неуверенно тянет он.
        - Молодец.
        Держать свёрток одной рукой неудобно, но я ухитряюсь залезть в брючный карман и выудить оттуда трёшку.
        - На вот тебе, иди торт купи или пирожных, чего там высматривал в булочной? Не вздумай курево или пойло покупать. Понял? В кино можешь сходить. Девчонку пригласи.
        - Какую ещё девчонку! - пренебрежительно выплёвывает он, беря деньги.
        Трёшка быстро исчезает в его руках, но поручиться, что он понял мои слова как надо, я не могу.
        - На этом всё. Разбежались, - завершаю я аттракцион невиданной щедрости. - С Новым годом, короче. Желаю тебе в Новом Году перестать быть дебилом и стать нормальным чуваком. Не шестерить у Кахи, а за ум взяться. Если будешь учиться нормально, человеком станешь. А так по зонам да лагерям сгоришь. Я знаешь сколько таких видел пацанов, которые сами себе всю жизнь переломали? Ладно, короче. Аривидерчи. Языком не трепи, незачем твоим знать, что это я тебя подогрел. И хорош у малышни деньги зашибать.
        Я ухожу, а он остаётся в этой своей щели за беляшной. Не знаю, что на меня нашло, чёт жалко стало пацана. Понимаю, мои нравоучения ему по барабану, не в коня корм, но блин… Ладно, проехали…
        Когда я захожу домой, меня встречает радостный лай Раджа.
        - Соскучился, квазимодо? - хлопаю я его по спине. - Погоди, дай продукты разобрать.
        - Ты где был? - выглядывает из комнаты мама. - Я уж волноваться начала. Ушёл и пропал на целый день. Ого! Ты чего понабрал?
        - Это ощущение новогоднего праздника, мам, - говорю я, и, дурачась, начинаю петь.
        «Праздник к нам приходит
        Праздник к нам приходит
        Праздник к нам приходит
        Веселье приносит и вкус бодрящий
        Праздника вкус всегда настоящий»
        Всегда Кока-кола, в общем. И… хорошо, что её здесь нет. Люди здоровее будем.
        - Что за песня, новенькую сочинил?
        - Нет, это реклама тонизирующего напитка.
        А я что, песни сочиняю? Новость так себе, между прочим. Как я выкручиваться буду? Тоже на сотряс сваливать?
        - Реклама? Вечно ты фантазируешь. Давай, неси, показывай свою добычу.
        Заношу мешок на кухню. Я и сам не знаю, что там. Сейчас посмотрим.
        Сервелат венгерский, одна штука, шпроты, две банки, майонез «Провансаль», две банки, масло сливочное, примерно полкило, кофе растворимый, одна банка, жестяная, коричневая с крутобёдрой индийской танцовщицей на борту.
        - Ты где это взял? - охает мама.
        Я молча продолжаю извлекать трофеи.
        Горошек венгерский «Глобус», одна банка, болгарский перец, фаршированный овощами, в томате, одна банка, сыр твёрдый, похожий на «Пошехонский», примерно полкило, а ещё печень трески, сгущёнка, маленькая баночка камчатского краба и три шоколадки «Алёнка».
        Тут добра, насколько я понимаю, рублей на двадцать пять, а то и на все тридцать, не меньше.
        - Нет, ты где это взял?
        - Это Юрий Платонович распорядился, нам подарочный набор выдали. Он похоже, какой-то крутой руководитель.
        - Какой?
        - Ну, серьёзный. Шишка, понимаешь?
        - Вечно ты со своими словечками. Теперь давай, складывай всё в свой мешок и неси обратно.
        - Чего?! - я аж рот раскрываю. - Обратно? Там уж закрыто наверное.
        - Значит завтра унесёшь.
        - Да с чего, мам?
        - А с того! - сердится она. - Мы такой подарок принять не можем!
        - Да это не совсем подарок, я вообще-то деньги за него отдал. Со скидкой, конечно, но всё равно.
        - Три рубля? Не смеши меня. Это всё рублей тридцать стоит!
        - Я заплатил не три, у меня были деньги. Я же тебе говорил, на обедах сэкономил.
        - Это меня и пугает! Ради чего? Ради горошка заморского? Ради этого ты желудок портил и голодом в школе сидел? Надо об учёбе думать, а у тебя в животе урчит.
        - Нет, мам, не ради горошка, а ради того, чтобы сделать тебе приятное. Тебе приятно, что я добычу принёс? Признавайся.
        Но мама не признаётся, хотя на возврате уже и не настаивает.
        - Ладно, - наконец, говорит она. - Надо гостей звать. Не будем же мы с тобой вдвоём этими яствами наслаждаться.
        - Мам, а ты партийная, что-то я не припомню?
        - Нет, - удивляется она. - С чего это ты?
        - Да странно просто, тебя бы с руками и ногами оторвали. Принципиальная ты очень. Заседания парткома бы проводила гениально. Радж, пошли погуляем. На улице неплохо, кстати. Снежок идёт, ветра нет, тепло.
        - Это ты над матерью родной подшучиваешь? - хмурится она.
        - Нет, что ты, какие уж тут шутки. Всё совершенно серьёзно. Я пошёл с собакой погуляю.
        Блин, ну что за хрень. Нет, чтоб порадоваться, сын расстарался, дело сделал, так она недовольна. Понятно почему его чморят все, кому не лень, даже Наташка репетиторша, и та распоряжается. Ладно Брагин, маменькин ты сынок, сделаю я из тебя мужика нормального, благодарить ещё будешь. Только, наверное, ты этого уже не увидишь.
        Потому как, «нас просто меняют местами, таков закон Сансары». Боюсь, ты испустил вместо меня дух в моём мире. Погиб на радиаторе маршрутки. Ну а как это иначе всё понимать? Пересеклись энергии.
        Под эти размышления я выхожу из подъезда с радостным Раджой. А на улице действительно хорошо. Сгустились сумерки и снег повалил. Сказка просто. Во всех смыслах, мля.
        - Ну давай, показывай, где тут у вас что, - говорю я псу. - Сам-то я неместный.
        Ну, в том смысле, что не центральный. Моё детство прошло или, вернее, ещё только пройдёт в Заводском районе. В центре я, конечно, тоже ориентируюсь, но пробелы имеются.
        Радж бежит через поляну, останавливается, оглядывается, поджидает и трусит дальше. Я спокойно иду за ним. Хорошо. Во дворе никого. Только мы и снег. Как у Джека Лондона, белое безмолвие.
        Вдруг я слышу шаги за собой. Кто-то спешит, торопится.
        - Э, подожди, - раздаётся голос.
        Я иду не останавливаясь, собака лает, а караван идёт. Буду я реагировать на каждое «э».
        - Брагин, чё, не слышишь что ли?
        Ну, раз Брагин, ладно, так и быть.
        - Радж, - окликаю я пса и поворачиваюсь назад.
        Ко мне подбегает Трыня. Вернувшийся Раджа смотрит на него с подозрением и тихо рычит.
        - Не цапнет? - спрашивает пацан.
        - Не должен. Ты чего здесь?
        - Это… короче… - мнётся он. - В общем…
        - Тихо, Радж, свои. Говори, чего стряслось-то?
        - Да ничего не стряслось, - отвечает он и с силой трёт щёку, нервничает. - Но тут такое дело… Каха адрес твой прислал. Мне Джага сказал, ну тот, что с финкой был…
        - Джага?
        - Да… В общем, Каха приказал тебя пасти. Типа ты сейчас раненый. Короче, велел тебя отметелить, чтоб овощем сделать, типа чтоб в штаны гадил. Ну, это Джага сказал. Короче, ты понял, да? Джага в натуре с отбитой башкой, и он не один будет. Ладно, всё. Я предупредил тебя. Давай, это…
        Он поворачивается, чтобы убежать.
        - Постой, - говорю я. - Тебя как зовут?
        - Трыня, - удивляется он.
        - Нет, не кликуха, а имя.
        - Андрей, - отвечает он всё так же удивлённо.
        - Держи, - протягиваю я ему руку. - Я Егор, если что. Спасибо, Андрюха, что предупредил.
        Он молча отвечает на рукопожатие. Радж смотрит на это всё неодобрительно, но не возражает.
        - А это чё за порода? - спрашивает Андрей.
        - Да кто его знает, я думаю, овчарка с бульдогом потрахалась.
        - Чё сделала?
        - Да вот это вот и сделала, - усмехаюсь я.
        - А можно погладить?
        - Ну попробуй. Сначала дай руку понюхать, не трогай сразу. Тихо-тихо, Радж, не рычи, пусть человек тебя погладит.
        Раджа относится к этой идее с большой настороженностью, но даёт себя потрогать. Трыня кивает мне и уходит.
        - Ну ты заходи, адрес знаешь, - говорю я ему в спину, но он не отвечает.
        Я ещё какое-то время наслаждаюсь прогулкой. Мы идём мимо детских садов, их тут три подряд, и делаем внушительный крюк, прежде чем возвращаемся во двор. Когда проходим мимо трансформаторной будки, пёс останавливается и тихонько рычит, а шерсть на его загривке начинает топорщиться. Из тени появляются две фигуры.
        - Курить есть? - раздаётся глухой колючий голос.
        Примечание
        * Автор текста Мирзо Турсун-заде, музыка Андрея Бабаева
        7. Легко на сердце от песни весёлой
        - Нет, - спокойно говорю я, хотя на сердце делается тревожно.
        - Не куришь что ли? - спрашивает дерзкий немного насмешливый голос.
        - И другим не советую, - отвечаю я в той же манере.
        Сражаться не хочется, я всё-таки не в форме, но избегать боя я тоже не собираюсь. Честно говоря, не думаю, что это то, о чём говорил Трыня. Полагаю, им сначала нужно понаблюдать, узнать, когда я ухожу-прихожу или вот с собакой гуляю. Нужно время выбрать и место, план разработать, чтоб посторонних не было. Так что эти ребята либо не от Кахи, либо ещё только присматриваются. Вряд ли будут импровизировать. Хотя, кто их знает.
        - Да ты чё, - усмехается тот же голос. - Здоровеньким помрёшь значит.
        Сейчас уже довольно темно и парни стоят в тени, так что рассмотреть я их не могу. Радж едва слышно рычит. Положение, конечно, не очень благоприятное. Чтобы идти дальше к дому, мне нужно повернуться к ним спиной. Если они кинутся сзади потеряю время, пока буду оборачиваться. Но не стоять же мне здесь, дожидаясь неизвестно чего. Ладно…
        - Радж, пошли, - тихо бросаю я и поворачиваюсь, стараясь внимательно слушать, что происходит за моей спиной.
        На встречу из-за ограды детского сада выходит парочка, а впереди около моего дома останавливается «Запорожец». Из подъезда выходит человек и двигает к машине. Я оглядываюсь. Парни идут за мной, но держатся на расстоянии. Я дохожу до подъезда, но не до своего, а до соседнего и останавливаюсь.
        Раджа смотрит выжидающе, не понимая, что мы тут делаем. Я тоже смотрю выжидающе. Парни проходят мимо. На мгновенье они попадают в тусклый луч фонаря и я вижу их лица. Им лет по двадцать. Крепкие, холёные. Хорошо, зрительная память у меня неплохая, запомню. Джаги, того, что кидался на меня с финкой среди них нет.
        Возвращаюсь домой.
        - Гош, к тебе мальчик приходил, - говорит мама, встречая меня в прихожей. - Довольно странный, запущенный какой-то.
        - Это Андрей, он из интерната. Я его во дворе встретил.
        - Из интерната? - настораживается мама, поскольку слава интернатовских всем известна, да и на меня вроде как они же напали. - А чего он хотел?
        - Да это я приглашал. Знаешь, они там вдали от дома живут, да и родители у них часто неблагополучные. Вот я его и позвал, чтоб он немного хотя бы семейной атмосферы вдохнул. Неплохой вроде парень.
        Мама смотрит на меня с нескрываемым удивлением.
        - Молодец, - наконец отзывается она. - Это хорошо, конечно. Главное, чтоб он воров не навёл.
        - Не наведёт, - бросаю с подростковой беспечностью.
        - А откуда ты его знаешь?
        - Да… - судорожно соображаю я, что придумать. - Их к нам в школу привозили, ну, типа по обмену опытом, или как это называется…
        - Ну-ну, - хмыкает мама, - я вижу ты нормально опытом обменялся. «Блин», и что ты там ещё принёс? Теперь ясно откуда.
        Ясно ей. Я только улыбаюсь.
        - Иди ужинать, кастрюля на плите…
        Я кормлю Раджа перловкой с мясной обрезью, а сам угощаюсь гречкой с тушёнкой. Давненько я такого не едал. Тушёнка отличная, надо сказать. Ставлю уверенный зачёт.
        - Мам, а ты будешь?
        - Ешь. Я уже поела.
        В половине восьмого начинаются «Весёлые ребята».
        Легко на сердце от песни весёлой
        Она скучать не даёт никогда
        И любит сердце директор столовой
        И любят сердце обжоры повара.
        Между прочим, кино в 1934 году снято, обалдеть. Тысячу лет этот фильм не видел. Больше всего жду любимую ещё с несмышлёного детства фразу:
        «Мы ритипити… мы ритипитировали».
        - Мам, а мне в детстве этот момент нравился? - пытаюсь я прояснить биографию Егора Брагина.
        - В детстве, - качает она головой. - Да ты и сейчас ещё из детства-то не вышел, дитя неразумное. Я, кстати, Рыбкиных позвала на Новый год.
        Рыбкиных? Это мою менторшу Наташку с родителями? А почему так смущена? А-а-а, Наташка с отцом, похоже, живёт. Без матери…
        - Ты не будешь возражать? - тушуясь, спрашивает она.
        Да чего теперь-то возражать, если уже позвала? Нет, конечно.
        - Не буду, если математикой меня мучить не станет. А так я совсем не против. И тётя Валя придёт?
        - Придёт, наверное. Как чувствовать себя будет.
        После фильма начинается «Время», но его мне пока смотреть не хочется. Я переключаю на вторую программу и смотрю телеспектакль «Ночь ошибок». Раньше я его не видел, а там Калягин, Даль, Коневский, Неёлова, Константин Райкин. Постановка Козакова. Немного небрежная, кстати, постановка, но всё равно неплохо.
        После спектакля начинаются «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», перенесённые на сегодня с новогодней ночи. Это из-за игры ЦСКА с канадцами. Но на «Бони М» я срубаюсь, и волнующие звуки диско проносятся мимо меня.
        В воскресенье снова встаю пораньше. Радж укоризненно наблюдает за моей растяжкой и завтраком.
        - Ну всё-всё, не дуйся, уже иду, - говорю я ему и действительно иду одеваться.
        Народу на улице почти нет. Пёс бодро вышагивает по плотному снегу, демонстрируя желание погулять подольше. Ночью немного подморозило, небо очистилось и сейчас светит яркое солнце.
        Посторонних я не замечаю. Никто меня не пасёт, везде спокойно. Это, конечно, хорошо, но нужно подумать о том, что предпринять. Лучше всего было бы нанести контрудар. Как вот только это всё обставить…
        Мы идём по Весенней, проходим мимо хлебного, где я бросил свои покупки, мимо гостиницы, мимо школы. В ней я, вероятно, и учусь. Дальше идём мимо драмтеатра и законсервированного на зиму фонтана. Доходим до Набережной, шагая мимо памятника героям войны.
        Настроение у меня хорошее, да и у Раджи тоже. Я наслаждаюсь видом улиц. Вот оно, первозданное, свеженькое, родное. Запах детства… Меня переполняет чувство, что передо мной белый лист, чистый, как этот снег. А значит я могу написать на нём любую историю.
        Река вся во льду, заметённая снегом. Белая гора правого берега видна, как на ладони. А вот тут, кстати, чуть подальше, обкомовские дома, но не обязательно, чтобы Каховские проживали именно в них. Они могут обитать в любой из этих сталинок с большими полнометражными квартирами.
        Можно попробовать в справочном бюро узнать, было такое рядом с главпочтамтом. Но не в воскресенье, конечно. Оно вообще, насколько я помню, чаще закрыто было. Прохожу мимо. Да, вот и оно.
        Дальше наш маршрут проходит мимо больницы. Таня завтра в ночь, надо будет как-то вырваться. Пообещал же…
        - Долго вы, - говорит мама, когда мы возвращаемся домой.
        - Погода хорошая, - отвечаю я. - Дошли до Набережной, а там через Пушкина, мимо главпочтамта и домой.
        - Ну и молодцы. Чем заниматься будешь? Надо бы примерчики порешать.
        - Порешаю, каникулы ещё длинные. Успею. Давай фотки посмотрим.
        - Фотографии? - чуть поднимает брови мама. - Ну возьми в шкафу альбом, знаешь где лежит. Мне обед надо готовить.
        Знаю-знаю, как не знать. Припомнить только не могу. В понедельник нужно будет всю квартиру прошмонать, чтобы действительно знать, где что находится. А то, как слепой щенок буду сейчас тыкаться в поисках альбома.
        Шкаф… Скорее в книжном, чем в посудном, правильно, доктор Ватсон? Радж утвердительно помахивает хвостом. Он поел и выглядит вполне счастливым. Молодец, хороший пёс. Я провожу рукой по его шерсти. Ну пойдём, посмотрим. Открываю дверки нижней тумбы и сразу вижу альбом. Вернее два. Один в голубой клеёнчатой обложке с нарисованным малышом. Второй большой, тяжёлый, с коричневой тиснёной обложкой.
        Беру голубой. Малыш сидит и держит на ниточке воздушные шарики. Чуть ниже располагается надпись: «Наш ребёнок». Ну, давай знакомиться, Егор Брагин. На первой странице приклеена фотография свёртка с хмурым лицом, похожего на гусеницу. Дальше заполнены рост и вес по месяцам. Теперь я знаю, когда у «меня» появились зубы, когда я начал ползать, а когда ходить.
        Методичная у меня мама. Листаю страницы. Мама держит меня на руках, я в панамке и совершенно голый сижу на балконе с морковкой в руке, вот я постарше вгрызаюсь в огромную дольку, скобку, как говорил отец, арбуза. А вот мы втроём. Мама, папа я, дружная семья…
        Вот я с каким-то мужиком с ружьём, вот деревня и гуси, атакующие испуганного меня. А вот первомай, и я сижу на загривке у отца.
        Перехожу к другому альбому, к более общему, не посвящённому исключительно моей персоне. Молодые родители, на природе, на картошке, в компании друей, отец в полевой форме, беременная мама, мама со мной, опять мы вместе. В общем, обычный альбом. Классика.
        А вот и что-то не совсем обычное. Толпа военных в странной форме без опознавательных знаков. Зелёные человечки. Все весёлые, в обнимочку. Мир, дружба, жвачка. Батя тут же стоит. Забавно смотрятся рослые чернокожие дядьки в танковых шлемах. Похоже, Африка. Аккуратно вынимаю фотку из уголков и читаю на обороте. Браззавиль-75. Ну вот всё и стало понятным. Оттуда перебрасывали войска и боевую технику в Анголу.
        Видать, там он и нашёл свой конец. Я подхожу к шкафу и выдвигаю ящик. Тут документы. Отлично, изучу завтра. Моё внимание привлекает красная коленкоровая коробочка. Ну-ка, что это. Я снимаю крышечку. Ух ты! Медаль необычная какая… И удостоверение. Беру его в руки.
        EL CONSEJO DE ESTADO DE LA REPUBLICA DE CUBA
        Otorga a: БРАГИН Андрей Прокофьевич
        Кубинская медаль за Анголу… Необычная. Планка почти как на советских медалях, но чуть более короткая, будто приплюснутая. Потянута полосатой муаровой лентой. А сама медаль из золотистого металла, с большой звездой, лавровой ветвью и картой Анголы.
        Родитель-то мой герой оказывается…
        В дверь звонят. Я аккуратно убираю награду на место.
        - Кто это? - спрашивает мама и бежит открывать.
        Радж несётся за ней.
        - Здравствуйте, а Егор дома?
        - Здравствуй, Серёжа. Дома он, проходи.
        - Здорово, - говорю я, выходя в прихожую. - Тихо, Радж, тихо.
        - О, привет. Ну-ка покажись, человек-гора, Егорка с раной.
        - Но-но, полегче, серый волк, - улыбаюсь я, приглядываясь к своему дружбану.
        - Чё делаешь? - спрашивает он, проходя в комнату.
        - Фотки смотрю, - показываю я на альбомы.
        - А, классно. Ну, рассказывай, как ты до жизни такой докатился.
        Сергей выше меня. Он длинный и тощий. Не сказать, что ботаник, но и не рейнджер, прямо скажем. Немного нескладный, но похоже нормальный парень. Подружимся.
        - Да чего рассказывать-то? - пожимаю я плечами.
        - Я вот от бабушки приехал вчера, а мне говорят, что тебя отметелили интернатовские?
        - Меня отметелили? - удивляюсь я.
        - Ну не меня же.
        - Это ещё кто кого, надо посмотреть.
        - Ой, да ладно, не п… - он осекается и смотрит в сторону кухни, - не свисти, короче.
        - Серёжа, пообедаешь с нами? - спрашивает мама, выглядывая из кухни. - У нас бигус сегодня.
        - Можно, - кивает он. - Спасибо.
        - Ну как там бабушка твоя? - спрашиваю я.
        - Нормалёк. Джинсы мне подарила. Слушай, Гoра, пошли в кино в «Космос». У меня билеты есть. Брат покупал, хотел с Алёнкой сходить, но она заболела. Зырь, два билета, места козырные. Через час начало.
        - Что за фильм?
        - «Синьор Робинзон», до шестнадцати. Рапик сказал, чёткое кино. Там негритянка сексы пуляет. И типа, - он понижает голос, - там прям сношаются.
        - Блин, да его уже все видели, сто раз. Старьё. Ничего другого нет?
        - Кто все-то? Я не видел, да ты и сам тоже не видел. Всё равно, билеты куплены уже. Пошли, говорю. Чё дома-то сидеть? Каникулы же. Слушай, а ты «д’Артаньян и три мушкетёра» посмотрел?
        - Нет, блин, - качаю я головой. - Меня же в пятницу выписали только, а в больнице нельзя было.
        - Ты чё материшься-то? - спрашивает Серёга и снова с опаской поглядывает на кухню.
        - Да это не матерок, блин, - отвечаю я. - «Блин» я сказал, глухарь.
        - Ещё «бигус» скажи, - качает он с сомнением головой. - Ну и как ты теперь жить будешь? Я даже не знаю, когда его повторят. В смысле, кино.
        - Может, на старый новый год. В крайнем случае, книжку перечитаю. Всё равно же книга лучше.
        - Не, ну там свои моментики. Не знаю… Типа «берет прекрасен», или там «имя, сестра, имя». Ты ж даже и не поймёшь, о чём речь, если что. Ты завтра-то придёшь?
        - Нет, мать не отпустит. У меня вроде как постельный режим, а я и так дома не сижу. А у тебя риск распития напитков и даже табакокурения.
        - Ну это само собой. Вадя уже джин раздобыл «Капитанский», а Серёга Бельков шампанское надыбал. Ну и девчонки же будут. Ты чё подводишь?
        Я только руками развожу. Пить с детьми капитанский джин в новогоднюю ночь не самая лучшая перспектива. Может ещё и в бутылочку поиграем?
        - Мальчики, идите обедать, - зовёт мама.
        После обеда я даю себя уговорить и выхожу на улицу вместе с Серёгой. Кинотеатр находится в двух шагах. Беру из ящика свой паспорт и сую в карман. Мы выходим из дома за пятнадцать минут до сеанса и сразу натыкаемся на Трыню, стоящего неподалёку от подъезда.
        - О, Андрюха, здорово, - говорю я протягивая руку. - Это Сергей, а это Андрей. Ты чё не зашёл? Мы обедали как раз.
        - Дело есть, - отвечает он и кивает в сторонку.
        - Серый, погоди секунду, - прошу я и отхожу с Трыней.
        - Меня Джага прислал, - сообщает он, - чтобы я проследил когда и куда ты ходишь. Меняться будем с пацанами, чтобы ты не спалил типа.
        - А когда прессовать начнёте? - спрашиваю я.
        - Чё?
        - Ну, когда в овощ превращать будете?
        - Не знаю. Джага сам решает.
        - Понятно. Мы с Серым в кино идём. Хочешь?
        - Не, - говорит он и отводит глаза в сторону.
        - Почему? «Синьор Робинзон». Чего два часа на улице торчать. Пошли? Билеты, думаю будут. Или ты деньги промотал уже?
        - Ну… - мнётся он.
        - Чего ну-то? Говори уж.
        - Джага забрал.
        - Вот же козёл. Ладно, куплю тебе билет.
        Я беру ему билет за тридцать копеек рядом с нами и даю свой паспорт. Сам надеюсь и так сойти за взрослого. Контролёрша проверяет билеты без энтузиазма и мы легко проходим в зал. Фильм, конечно, смешной для своего времени, и я даже пару раз хохочу за компанию с пацанами. Они ржут, как кони.
        Да и вообще, в зале в основном парни, пришедшие «чисто поржать», даже там, где и несмешно вовсе. Издержки коллективного просмотра.
        - А ты почему домой не уехал? - спрашиваю я Трыню. - Каникулы ведь. Что, всё так плохо?
        - Ай, - машет он рукой и отводит глаза.
        - Ну ладно, не хочешь - не рассказывай. Сейчас, когда из зала выйдем, ты с нами рядом не иди, чтоб тебя кто-нибудь из ваших не спалил. Если спросят, скажешь следил на расстоянии. И всё, никаких проблем не будет. А потом, когда мы в подъезд зайдём, можешь подняться. Если что, скажешь что этажом выше шкерился.
        Он кивает.
        - Много вас осталось в интернате на Новый Год?
        - Человек сорок, - отвечает он.
        - И как вы праздновать будете? Хочешь, приходи ко мне. Меня мать всё равно из дому не выпустит.
        - Не, завтра и муха за территорию не проскочит. Ужин будет праздничный, подарки раздадут, конфеты там, мандарины. Чай с тортом будет ну и всё. В двенадцать отбой. После отбоя пацаны бухнут, у кого есть. Старшие к девкам пойдут, но их шуганут и они снова бухать будут. Махач устроят, младших пойдут трясти.
        - Тебя тоже?
        - Не, я же с Джагой.
        - Он что, центровой у вас там? Смотрящий типа?
        - У нас смотрящего нет, - хмыкает Трыня. - Просто его боятся. Он с серьёзными людьми дела имеет. Ну, ты сам знаешь.
        - Каха чё серьёзный чел что ли?
        - Кто? А… ну, так… Слушай, Егор, а чё такое мазафака?
        - Ты где это услышал? - удивляюсь я.
        - Так ты сам вчера сказал.
        - А… Потом расскажу. Это ниггеры так ругаются.
        - Чё за ниггеры? - удивляется он.
        - Расскажу как-нибудь, напомни только.
        - А ты чё ниггер?
        Блин! Ну спасибо. Я смеюсь и качаю головой. Мы с Серёгой выходим первыми, а Андрей теряется в толпе.
        - Это что за кадр такой? - спрашивает Серёга. - Что-то я не помню такого знакомого у тебя.
        - Да, на почве сортяса моего познакомились.
        - В больнице что ли?
        - Почти, - уклоняюсь я от прямого ответа.
        - А чё за чухня про ниггеров?
        - Ниггеры не чухня, они существуют, - смеюсь я.
        - Да иди ты, правда что ли? - иронизирует он.
        - Нормальные чуваки не говорят «чухня», они теперь говорят просто «хня». Вот так-то, Серый.
        - Нормальные чуваки, - усмехается он, - уже лет триста не говорят слово «чуваки».
        Правда что ли? Век живи, век учись.
        - Ну что, пошли ко мне? - предлагаю я.
        - А чего делать?
        - Придумаем что-нибудь. Чай можем попить с вареньем.
        - Не, пойду домой. Я там «Солярис» начал читать, классная книжка, дам тебе потом. Может завтра придёшь всё-таки.
        - Не знаю. Вряд ли. Давай созвонимся, - отвечаю я. - Ладно беги. После такого фильмеца надо ж напряжение сбросить.
        - Да иди ты, - злится он.
        Ну, я и иду. Иду домой. На пешеходном переходе оглядываюсь. Андрюха, как шпик, стоит на расстоянии. Молодец. Но вот у нашего продовольственного я замечаю смутно знакомую тень. Не иначе, как Джага пожаловал.
        Не дожидаясь моего приближения, он двигает в сторону, по направлению к кондитерской фабрике. Лицо его я на таком расстоянии рассмотреть не могу, но не сомневаюсь, это он. Я сворачиваю к себе во двор и постояв минуты три снова выхожу на улицу. Там, куда двинул Джага, никого нет. Ушёл. Трыни тоже уже не видно.
        Ну ладно. Сегодня, думаю, я могу немного расслабиться. Мне ещё с собакой гулять. Я возвращаюсь во двор и, бросив мимолётный взгляд налево, в соседний двор, замечаю три тёмные фигуры, очень быстро двигающиеся вдоль дома в мою сторону.
        Значит, он оббежал соседний дом и теперь несётся ко мне. А кто его спутники? Возможно, один из них Трыня. Он наверное не будет меня гасить. Хотя, кто его знает… Странная поспешность. Пожалуй, я их дожидаться не буду.
        В этот момент преследователи делают рывок и неожиданно ускоряются. До подъезда остаётся несколько шагов, но скрыться в квартире я не успею. Да и маму перепугаю. В принципе в подъезде им троим будет труднее нападать, но… Я не успеваю додумать и принять решение, потому что от двери отделяется высокая тёмная фигура и шагает мне навстречу.
        8. С Новым Годом, товарищи
        Ну ЁПРСТ! Как же я лопухнулся! Не ожидал, что они нападут так скоро? Думал, что они рассчитывать будут? Да, сейчас придётся попотеть и не факт, что всё получится, как надо. В смысле, не факт, что отобьюсь. Вон этот бугай какой. И тех ещё трое, в лучшем случае двое, если Трыня не будет меня гасить. Но и своих ведь он тоже валить не станет.
        - Егор! - вдруг обращается ко мне незнакомец, шагнувший от подъезда.
        Что за хрень такая! Это военный! Блин! Это ж мой… ну типа батя, Андрей Прокофьевич Брагин.
        - Егор, здравствуй…
        Охренеть! Ожил! Герой Анголы восстал из мёртвых! Я конечно понимаю, что он и не умирал, судя по всему. Просто иронизирую над самим собой, поскольку это ещё один поспешно сделанный вывод. Ну ладно, по крайней мере, его появление сейчас очень даже кстати.
        - Батя! - говорю я. - Живой!
        Спасибо, что живой, короче…
        - Живой, конечно, - немного удивляется он. - А с чего ты… Тебе мать что ли сказала?
        Джага и его солдаты резко останавливаются в нескольких метрах от нас. Отец оборачивается в их сторону, я тоже. Они стоят, как стайка шакалов, которых вспугнул Шер-хан.
        На появление офицера Советской Армии они не рассчитывали и теперь, разумеется, их шансы на успех силовой операции резко уменьшились. Если честно, я не понимаю, почему они решили напасть именно сейчас.
        Их трое. Трыне лет четырнадцать, малолетка. Назвать его полноценным бойцом нельзя. Они конечно уже знают, что я не ботаник и выстраивают тактику, исходя из этого. Но реально, шансов у них далеко не сто из ста. На что рассчитывают? На внезапность? Но если бы я не задержался, они бы не успели. Ерунда какая-то, в общем.
        - Вам чего? - спрашивает отец. - Ты их знаешь, Егор?
        - Да так, - отвечаю я, - встречались разок. Чего вам, шакалы?
        Джага сверкает глазами и сплёвывает под ноги. В руке у него что-то поблёскивает. Ну, собственно, ясно что. Он реально такой отмороженный? Одно дело схватиться за нож в пылу драки, а совсем другое вот так целенаправленно преследовать жертву.
        Рядом с ним стоит один из тех парней, что вчера спрашивали закурить. Он немного старше Джаги. А третий - это Трыня. Он тоже сплёвывает под ноги и демонстрирует полное презрение. Думаю, шифруется, вряд ли его вчерашнее и сегодняшнее появление у меня можно расценивать, как хитроумный план.
        - Ну, так что? - спрашивает отец с угрозой в голосе.
        - Обознались мы, извините, товарищи, - хрипло говорит тот, что постарше. - За друга своего вашего парня приняли. Всего вам хорошего.
        - Ты чё! - шипит Джага, но его спутник разворачивается и медленно идёт прочь.
        Джага с Трыней стоят ещё какое-то время, глядя на меня, а потом, не говоря ни слова, тоже идут вслед за ним. С одной стороны, хорошо, что отец подстраховал, но зато можно было бы закрыть этот вопрос уже сейчас, а так я даже не знаю, чего теперь ждать. Значит, нужно заняться Кахой. Как можно скорее.
        - Ты во что это влип? - хмуро спрашивает отец, когда шпана скрывается с глаз.
        Я рассматриваю его. Да, похож на фотки. На нём шапка, шинель, майорские погоны.
        - Да, - машу я рукой, - они деньги отобрать хотели, а я не отдал и двоим шею намылил, а один мне по голове кирпичом двинул. Это около двух недель назад было. Я в больницу загремел с сотрясом, и теперь у меня небольшие выпадения из памяти происходят. Я матери не стал говорить, что не помню, куда ты делся. Посмотрел, фотка из Анголы, медаль кубинская, ну вот и подумал, что ты того. Сорян, пап.
        - Чего? - не понимает он.
        - Извини говорю. А ты где был-то? И кстати, ты чего на улице торчишь, мамы дома нет что ли?
        - Погоди, память восстановится, не переживай. У меня такое было. А сейчас этим хулиганам… - возвращается он к Джаге, - чего им надо было?
        - Отомстить наверное. Маме лучше об этом не знать. Ты же понимаешь?
        - Значит, они опять придут, - с тревогой в голосе заявляет он.
        - Теперь наверное не придут. Ты их видел и сможешь описать или опознать. А я теперь знаю, что у них есть желание поквитаться. Значит, буду настороже. Не беспокойся.
        - Надо в милицию заявить, - настаивает он.
        - Ну, они что, ко мне охрану по-твоему приставят? Чего ты скажешь, что типа подозрительные типы сказали, будто обознались? Ладно, пошли домой.
        Отец не отвечает и возникает довольно долгая пауза.
        - Чего? Она тебя не пускает что ли? - догадываюсь я.
        - Да, - нехотя соглашается он.
        Так вот где ты был, герой Анголы.
        - Так ты что… Ты от нас ушёл, выходит?
        Он тяжело вздыхает. Некомфортно ему наедине с моей амнезией. Ну что сказать, мужайся, майор.
        - Ладно, бать, не загоняйся. Всякое бывает.
        - Чего не делать?
        - Не парься, говорю. Не грузись. Не бери в голову, в общем. Ну, а теперь ты чего хочешь? Вернуться?
        - А ты бы как к этому отнёсся? - осторожно спрашивает он.
        - Ну, это зависит, - пожимаю я плечами. - Я же не знаю, почему ты ушёл. Если встретил другую, потерял голову, а теперь понял, что это была ошибка, одно дело. Я не против, возвращайся. А если мать достала, и ты осознал, что не можешь с ней, что всё, кирдык наступает, тогда смысла нет возвращаться, опять то же самое произойдёт. Люди не меняются.
        Он смотрит на меня не то, чтобы удивлённо, а просто ошалело. Не ожидал от малолетки науку получить? Привелось вот и в этом вопросе опыта поднабраться…
        - Считай, что ошибся, - говорит он.
        - Ну давай тогда, - улыбаюсь я, - возвращайся. Пошли домой. Я за тебя словечко замолвлю. Только просто не будет, сам понимаешь. А ты чего раньше не появлялся? Со мной же тебе не запрещали общаться?
        - Я после командировки в другом городе служил, а сейчас новое назначение получил. Сюда снова. Вот только сегодня приехал. И сразу к вам. Я ж после ранения. Теперь в училище преподавать буду.
        Понятно… Мы поднимаемся наверх.
        - Мам, - кричу я с порога, - я вернулся.
        - Хорошо, - отзывается она из комнаты.
        - Я тут не один.
        - С Серёжей? Проходите, мальчики. Чай будете?
        - Будем, - говорю я, заходя в комнату. - Только не с Серёжей.
        - А с кем? - спрашивает она, и голос её делается холодным.
        Догадалась.
        - Да, ты правильно догадалась. С папой.
        - Что?! - она вскакивает.
        - Ну ты погоди, мам, не кипятись. Ну, ошибся человек, можно же простить…
        - Чего?! - сводит она брови. - И ты за него? Предатель! Не ожидала от тебя такого!
        - Я не за него, я за вас обоих, - продолжаю я, пока майор не знает, что сказать. - Может, ты его сможешь про…
        - Ага, поучи мать! - перебивает она. - Не дорос ещё! А ну, уйди с глаз!
        Ну ладно, так ещё лучше даже.
        Я иду на кухню и пью чай с батончиками. Пусть сами разбираются, а мне пока подумать надо. Почему эти гаврики меня всё-таки атаковали? У Кахи зад подгорает? Хочет скорее меня замесить? Почему? Что такого произойдёт, что он так торопится?
        И вдруг… Телефонный справочник! Точно! Вот тормоз! Как я раньше-то не догадался?
        Я врываюсь в комнату, когда мама тихо, приглушив голос, но очень серьёзно и даже зло чеканит слова, бросая их в лицо отцу.
        - Миль пардон! - говорю я. - Мам, а где у нас справочник телефонный?
        - Не хорошо перебивать старших, - замечает она. - Справочник на месте.
        Я немного подвисаю, пытаясь влёт определить, где же у него может быть место. Рядом с телефоном его нет.
        - В тумбочке под аппаратом, - говорит отец, заметив мою нерешительность.
        Спасибо, папа. Я хватаю справочник и возвращаюсь на кухню. Каховских оказывается несколько. Двое из них с инициалами, как у Кахи, но живут не в центре. Кстати, совсем не факт, что он живёт отдельно от родителей. Своя квартира, конечно, скорее всего имеется. Мда… Как же его выловить… Как его выловить?! Знаю я, как его выловить! Бинго!
        У меня же есть Таня! Таня, Танечка, Танюша! Она-то мне адресок и добудет. В регистратуре он точно имеется. Жди меня, я лечу к тебе, моя огнегривая красавица! Так-так-так. Хорошо бы понаблюдать, что он и как, с кем живёт и что поделывает. Да вот только время подпирает.
        Листая справочник, я нахожу Большака Ю.П. Такой обнаруживается один единственный. Улица Орджоникидзе. Это в самом центре. Телефон и адрес совпадают с тем, что он дал мне в больнице. Сейчас бы попробовал позвонить, но его ещё не выписали…
        Думаю, хорошо было бы нагрянуть к Кахе первого числа поутру, пока он ещё тёпленький после новогодней ночи. Мда… Ладно, это мы ещё обдумаем… Обдумаем, да-с…
        Я пролистываю страницы с телефонами органов власти. Вот он, второй секретарь обкома КПСС, Каховский Константин Эдуардович. Телефонный номер секретаря, в смысле, не его самого, а его секретарши. Это не совсем то, что нужно. Машинально листаю страницы дальше.
        Облисполком, горисполком, управление торговли, в его составе райпищеторги, Центральный универмаг, горпищеторг… стоп! Ух ты. Большак Ю. П., директор горпромторга. Адрес и телефон. Вот, что ты за птица Юрий Платонович…
        - Егор, - просовывается в открытую дверь отец. - Я пошёл.
        - Не уходи сразу, - отвечаю я чуть слышно. - Я через пять минут выйду с собакой погулять. Дождись.
        Он кивает.
        - Мам, ну чего вы решили? - спрашиваю я, когда он уходит.
        - А ты чего ждёшь, что мы завтра снова в ЗАГС побежим? Да как вообще ты можешь так вот просто взять и простить его?
        - Ну, а что делать? Отец же. Ты же его любила, может и сейчас любишь.
        - Много ты в любви понимаешь, - вздыхает она и я вижу, что она в смятении и не знает, что думать.
        - Не обязательно сразу в ЗАГС, просто ж можно шанс дать. Ты не думай, я на твоей стороне. Знаю, тебе тяжело было. Но мне кажется, стоит попробовать. А этот Рыбкин…
        - Знаешь что! - злится мама. - Помалкивай. Иди с собакой погуляй.
        - Я его на Новый Год пригласил, кстати.
        - Чего?! Ах ты!
        Она в сердцах бросает в меня маленькую подушечку с дивана, но я уворачиваюсь и бегу в прихожую.
        - У меня сотрясение! - кричу я. - Ты не забыла? Радж, пошли!
        Отец ждёт у подъезда.
        - Поговорили? - спрашиваю его.
        - Да, - машет он рукой.
        - Понятно. Ну, а чего ты хотел? Ты сколько пропадал?
        - Три года.
        - Вот именно. Ладно, приходи к нам завтра на Новый Год, но без чрезмерных ожиданий. У нас гости будут. Моя одноклассница с отцом.
        - С отцом? - напрягается батя.
        - Да, но у них нет ничего. Так просто совпадение, что он без жены. Но ты веди себя просто, как добрый друг и с мамой и с ментом этим.
        - Милиционер? Рыбкин что ли?
        - Да, - киваю я. - Придёшь?
        - Откуда ты такой умный? Что-то не пойму я. Вроде я тебе советы должен давать…
        - Умный уродился, а ты вот меня бросил.
        - Слушай, сын, - зависает он.
        - Ладно, не парься, - великодушничаю я. - Просто я книги по психологии читал. А твои советы мне ещё понадобятся. Так что, придёшь?
        - А пустит?
        - Ну, тут одно из двух. Либо пустит, либо нет. Думаю, можно рискнуть.
        - Ты где, кстати живёшь? - спрашиваю я.
        - В училище в казарме пока что.
        - Понятно.
        Когда мама уходит на работу, я иду на разведку. Каждому своё. Прохожу по адресам и нахожу дом, где живёт Каховский старший. По крайней мере, это весьма вероятно, поскольку здесь дежурит милиционер.
        Я кручусь поблизости некоторое время, но Каха не появляется и мне приходится убраться, пока мной не заинтересовались органы. В не самом лучшем настроении я возвращаюсь домой и, исследовав все шкафы и просмотрев документы, принимаюсь за уборку. Эксплуатация детского труда, мля…
        Когда мама приходит с работы, я помогаю ей готовить. Вот же, любовь к труду с младых ногтей… Оказываюсь припаханным по полной программе, несмотря на постельный режим. Я, конечно, из тех, кто может и умеет готовить, но не салат же «Мимоза». Баранину запечь, шашлык сделать - это пожалуйста. Без ложной скромности в этом я хорош.
        - А «Оливьешку» разве не будем делать? - спрашиваю я.
        - Это что ещё за зверь? - хмурится мама.
        - Ну, «Оливье»… как его… зимний салат. Горошек я же не зря добывал.
        - А, зимний. Сделаем, вон же я сварила овощи уже.
        Она со вчерашнего вечера хмурится. Про отца я с ней больше не заговариваю и вообще, стараюсь лишний раз не попадать под руку.
        Ближе к вечеру набираю номер Большака.
        - Алло, - раздаётся в трубке хриплый, как у итальянского мафиози, голос.
        - Юрий Платонович, здравствуйте. С наступающим вас. Это Егор Добров… ой, Брагин то есть…
        Тьфу ты ну ты! Какой ещё Добров! Повнимательнее надо быть, товарищ подполковник.
        - А, Егор! Привет.
        - Вы как там? Как самочувствие?
        - Здоровье в порядке, спасибо зарядке, - отшучивается он.
        - Ну и замечательно. Хочу поздравить вас с наступающим Новым Годом и пожелать, чтобы здоровье вас больше не подводило. Большое спасибо за чудесные дары. Мама моя вам кланяется.
        - И я ей поклон передаю. А на счёт даров, это и не дары вовсе. Ты же деньги заплатил. Как отмечать будешь?
        - Дома, - говорю я, - в семейном кругу. А вы?
        - У меня круг семейный очень узкий, буквально из одного человека состоит. Так что пойду к друзьям.
        - Так приходите к нам.
        - Нет, в этот раз не смогу, уже пообещал. Молодец, что позвонил, Егор, рад тебя слышать. Я, кстати, жду хоккей. Сегодня после «Голубого огонька» будут показывать. Так что посмотрим, сбудется ли твой прогноз.
        - Посмотрим, Юрий Платонович, посмотрим, - усмехаюсь я. - Я вам завтра позвоню впечатления узнать.
        Первыми приходят Рыбкины. Атмосфера, несмотря на напряжённость, исходящую от мамы очень даже праздничная. На ёлке огоньки и блестящие нити дождя. Когда проходишь слишком близко, они с лёгким электрическим щёлканьем липнут к свитеру. На столе салаты и искрящийся хрусталь бокалов. Праздничные тарелки, мельхиоровые приборы и особым, только маме ведомым образом, свёрнутые салфетки. В воздухе разлит запах еды.
        - Проходите, Геннадий Аркадьевич, Наташенька. Давай шубку, Егорка, поухаживай.
        Наташа смущается. Она нарядная, взволнованная и предвкушающая новогодние чудеса. На губах помада и глазки подведены и от этого будто бы блестят ещё ярче. Красотка, нечего сказать. Платье, чулочки, или что там у неё… Куколка.
        Её отец в костюме и при галстуке. Он напоминает мне одновременно основательного и кряжистого сталевара с плаката и вора карманника с бегающими глазами и ловкими пальцами. Тонкие волосы аккуратно уложены, а редкие усы непослушно топорщатся. Глаза красные не то от недосыпа, не то от алкоголя. И пахнет он, разумеется «Шипром», и что тоже вполне ожидаемо, весьма обильно.
        Он отдаёт маме бутылку «Советского шампанского» и беленькую. Ну а куда без неё. Интересно было бы на Наташкину мать взглянуть. Надо же у такого, прямо скажу, не особо симпатичного папаши родилась такая жемчужина.
        - Присаживайтесь, пожалуйста, - говорит мама, с тревогой поглядывая на меня. - Сейчас ещё тётя Валя придёт, соседка. Но вы пока открывайте шампанское, Геннадий Аркадьевич.
        Наташка сидит потупив глаза. Чего стесняется-то? Из-за отца что ли.
        - Ну что, Егорий, как дела у тебя? - спрашивает он. - Как ты до стычек со шпаной докатился, а? Давай, поведай дяде Гене. Я сейчас не как участковый, а как старший товарищ с тобой говорю.
        Егорий? Серьёзно?!
        - Дядя Гена, - смотрю я ему в глаза. - Чего там рассказывать? Шёл, поскользнулся, упал, очнулся гипс. Закрытый перелом.
        Наташка хихикает. Её отец бросает на неё строгий взгляд и так же строго смотрит на меня.
        - Егор, - говорит мама, - чего ты дурачишься? Геннадий Аркадьевич хочет тебе помочь. А для этого ему нужно как следует разобраться в этом деле.
        - Да чего разбираться? - пожимаю я плечами. - Надо лучше профилактикой заниматься среди несовершеннолетних, тогда и разбираться не придётся.
        - А ты матери не груби! - шевелит усами Рыбкин. - Это уж мне видней, есть в чём разбираться или нет.
        - Ну разбирайтесь. Предлагаю, чтобы из-за стола никто не выходил, пока дядя Гена не разберётся. И есть лучше не начинать.
        Говорю я добродушно и даже улыбаюсь, но взгляд становится ледяным. Что-то бесит меня этот дядя. Он отцом моим себя возомнил уже?
        - Ну ладно, - снова вступает мама, - Геннадий Аркадьевич, открывайте шампанское, всё-таки праздник же.
        Тот нехотя берёт бутылку и качает головой:
        - Вот ведь! Учишь их, учишь, ночей не спишь, а они только и умеют, что грубить. По математике не успевают, водятся с хулиганами, понимаешь ли. Катиться вниз, туда, где сыро и тепло, очень легко! Сладко и даже приятно. А назад карабкаться очень сложно. Я тебе так скажу, Егорий, если бы не дружеское отношение к твоей матери…
        Что было бы в отсутствие этого дружеского отношения, я узнать не успеваю, потому что в прихожей раздаётся звонок.
        - А вот и тётя Валя, - говорит мама. - Пойду открою.
        - Я открою, мам. Это, может, и не она вовсе.
        Мама замирает, а я встаю из-за стола и направляюсь в прихожую. Это действительно не тётя Валя. На пороге стоит начищенный, наутюженный и благоухающий заморским ароматом, герой Анголы. Хорош, бравый вояка.
        - Привет, - говорю я. - Здорово, что пришёл.
        Отец снимает шинель. На груди орденские планки. Подтянутый, энергичный, красава, в общем, не то, что Рыбкин.
        - Пап, - говорю я тихонько. - Там этот, участковый. Ты только уж постарайся не сорваться. Он, оказывается, редкостный мудила.
        Отец пристально на меня смотрит и соглашается:
        - Да знаю я его. Ты прав. Постараюсь.
        - Добрый вечер! - говорит отец входя в комнату. - С наступающим вас. Аня, здравствуй. Геннадий. Это твоя дочь? Какая красавица. Невеста уже.
        Наташка смущается, а её батяня превращается в статую. Не ожидал появления мужа? Хоть и блудного, но всё-таки.
        - Так если на детей раз в пять лет смотреть, - наконец, скрипит он, - можно и не узнать в оконцовке.
        - Ничего, дядя Гена, мы то его узнаем, не пропадём в общем.
        Отец достаёт из пакета коробку конфет и протягивает маме. Она берёт их, не глядя на него. На стол он ставит бутылку виски. Ничего себе! Johnnie Walker, Red Label. Хорошо, что я не пьющий в последнее время. Явно из-за бугра бутылочка.
        - Нам вражеского пойла не надо! - заявляет Рыбкин. - Лучше беленькой ещё ничего не придумали!
        Я отворачиваюсь к телеку. Не хочу на рожу его смотреть. Лучше уж на панов Вотрубу, Гималайского, Зюзю и пани Зосю. Там показывают «Кабачок 13 стульев».
        - Надолго к нам? - не унимается участковый.
        - Думаю навсегда, - спокойно отвечает отец, не глядя на него.
        Он смотрит на маму. Она раскладывает по тарелкам салаты. У нас сегодня ещё курица печёная ожидается и пельмени.
        По ходу вечеринки и по мере высыхания бутылки, Рыбкин становится всё раскрепощённее. Отцу удаётся игнорировать его и поддерживать разговор. Приходит тётя Валя. Она тоже обалдевает от присутствия ветерана Анголы и не сводит с него глаз. В общем атмосферу назвать непринуждённой никак не получается.
        Наконец, на экране появляется Кириллов и начинает поздравлять советский народ:
        «Дорогие товарищи, друзья! Через несколько минут Кремлёвские куранты возвестят о наступлении нового, 1980 года. Уходящий 1979 год был для советских людей годом мирного творческого труда. Наша великая социалистическая Родина под мудрым руководством ленинской партии, её Центрального Комитета во главе с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым продолжала неуклонное движение вперёд, к новым рубежам коммунистического строительства»…
        Эти прекрасные слова ласкают мой слух. Бьют куранты и по случаю Нового года нам с Наташкой тоже наливают немного шампанского. Начинается «Голубой огонёк» и на экране мелькают пары, танцующие вальс.
        - А почему у вас до сих пор телевизор чёрно-белый? - пьяно интересуется участковый, но ему никто не отвечает.
        - А пойдёмте гулять! - предлагает Наташка.
        - Вот и правильно, - говорит тётя Валя. - Надо погулять. Там столько миру наверное сейчас.
        - Я не пойду, - отвечает Рыбкин. - Буду хоккей ждать. После «Огонька» ЦСКА с Канадцами играют.
        - Это ещё нескоро, - говорит мама. - Успеем прогуляться.
        - А я с удовольствием погуляю по праздничным улицам, - соглашается отец.
        - Настоящие мужики, - кривится участковый, - не на прогулки с бабами ходят, а хоккей смотрят.
        Видно, что Наташке очень неудобно за вышедшего из берегов папеньку, но мне его совсем не жалко.
        - Настоящие мужики боевые награды получают, а не водку кушают, - замечаю я. - Тем более сейчас и возможность появилась. Афган ждёт настоящих мужиков.
        - Егор! - одёргивает меня мама.
        Феноменальная у меня способность заводить друзей. Но это по жизни так. Рыбкин смотрит на меня тяжёлым взглядом и тихонько бросает:
        - Щенок…
        Наконец, мы все встаём из-за стола и идём гулять в сторону главной площади города. Идёт и недовольный участковый. Народу много, кругом веселье, огни, люди поздравляют друг друга с праздником. У ёлки на площади большая горка и очередь из желающих покататься.
        Мы с Наташкой становимся в эту очередь, и она берёт меня под руку. Не иначе, как шампанское в голову ударило. Взрослые остаются стоять в сторонке.
        - Егор, а ты меня зачем тогда поцеловал? - спрашивает она.
        Зачем? Не поцеловал, вообще-то, а чмокнул…
        - Чтобы ты такой серьёзной не была.
        - Только для этого? - разочарованно тянет она.
        - Ну а для чего ещё люди целуются? - удивляюсь я.
        - Да ну тебя, - она улыбается. - А ты на «Синьора Робинзона» ходил?
        - Вчера ходил. А ты?
        - Нет. И что, там эта негритянка прямо голая ходит?
        - Ага, - смеюсь я.
        - Красивая она?
        - Егор!!! Сзади!!! - вдруг слышу я крик!
        Я резко оборачиваюсь и вижу пробирающегося ко мне отца. Шапка слетела, а он, не обращая внимания расталкивает людей и движется ко мне сквозь толпу.
        Я озираюсь, но не могу понять, что или кого он увидел. Из-за плотно обступающих нас людей мне не видно, что именно там происходит. Продолжая осматриваться я машинально задвигаю Наташку себе за спину.
        И лишь, когда отец практически добирается до меня, группка парней расступается, и я вижу… Джагу. В его руке нож. Он замахивается и в ту же секунду перед ним появляется папа.
        9. Из огня да в полымя
        Время имеет возможность ускоряться или затормаживаться. Только вот управлять его скоростью я так и не научился. В этот момент мир вокруг меня ужасно замедляется, как киноплёнка. Как будто все мы переключаемся в режим слоу мо или погружаемся в сон, когда пытаясь что-то сделать, никак не получается сдвинуться с места.
        Единственная мысль - скорее. Я бросаюсь вперёд, пытаюсь оттолкнуть отца, выбить его с линии удара, но всё получается безумно медленно. А вокруг толпятся радостные люди. Их растянутый, как заевшая магнитная плёнка, гомон сливается в неразборчивый гул, а в голове, с пронзительным свистом пролетают мины.
        Я слишком медленный, ужасно и нестерпимо медленный. И я не успеваю. Батя начинает проводить захват, но кто-то случайно подталкивает его и он наплывает на Джагу, на его руку. Медленно и вязко, словно вокруг нас густой кисель. Отец плавно вздрагивает и обмякает, отшатываясь и вмиг теряя жизненную силу и открывая мне путь к врагу.
        Глаза Джаги ничего не выражают, челюсти сжаты, он сосредоточен, он просто делает дело. Но его цель я. И задание своё он провалил. Он смотрит на меня с безразличием и начинает поворачиваться, чтобы уйти.
        Но это уж вряд ли. Не сейчас! Я налетаю сзади, обрушивая на него всю свою ярость. Бью локтем в затылок и снова, как и в первую встречу, выламываю руку. Но только теперь никакой пощады. Мы падаем на лёд. Он, кажется, орёт и воет от боли, но меня переполняет гнев, он клокочет и кипит внутри. Как когда-то раньше, когда я ещё не умел его контролировать.
        Я будто открываю ящик со злыми духами, а они, вырываясь, подхватывают меня и несут по диким волнам безумия. Были у меня раньше такие проблемы. Были! Я хватаю Джагу за волосы на затылке и несколько раз бью мордой об лёд. Красное ледяное крошево разлетается в стороны, толпа расступается и кто-то хватает меня за руку.
        - Хватит! Убьёшь!!! - кричит этот кто-то и оттаскивает меня от поверженного и растерзанного зверя.
        Сейчас я и сам, как зверь. Я обвожу безумным взглядом окружающих и вижу застывший ужас в глазах Наташки и мамы. А ещё вижу бледного и перепуганного Рыбкина.
        - Всё, хватит! - повторяет он. - Он не убежит…
        - Скорую! - хриплю я.
        - Здесь они, уже здесь!
        Действительно, к нам бегут санитары с носилками и врач с чемоданчиком, а площадь озаряется синими всполохами «скорой помощи» и милицейских машин.
        - Во вторую спец! - кричу я врачу. - Скорее! Она ближе всего!
        - Да-да, сегодня она дежурит, - отвечает он.
        Больница находится метрах в трёхстах отсюда.
        Когда отца заносят в машину, я тоже забираюсь в серую «буханку» с красным крестом и протягиваю руку маме.
        Отец в сознании. Он старается делать вид, что ничего страшного не произошло. Но лицо его мертвенно бледное, а губы совершенно синие.
        - Всё нормально, - пытается улыбнуться он.
        - Тихо, помолчите! - строго говорит врач и вкалывает ему что-то в вену. Санитары, зажимают рану.
        - Проникающее ножевое в брюшную полость! - почти кричит врач, когда мы оказываемся в санпропускнике.
        Отца быстро перекладывают на каталку и увозят в операционную. Медсестра, записав все данные, тоже убегает и возвращается примерно через полчаса.
        - Можно нам пройти в отделение или куда там, поближе к операционной? - спрашивает мама.
        - Нет, туда вход запрещён, - качает головой сестра. - Вам туда нельзя.
        - Но как нам узнать, каково состояние Брагина?
        - Это вам только хирург сообщит, но сейчас он оперирует, и операция будет долгой, так что идите домой. Звоните потом, он вам всё скажет.
        - Вы что! Мы же там с ума сойдём! - возражает мама. - Позвольте уж нам здесь остаться.
        - Да здесь даже места нет, где вы хотите ждать?
        - Ну вон же стулья, мы там и посидим, - показывает она на дальний угол.
        - Это для больных, там ждать не положено.
        - Но сейчас же никого нет. Если появятся больные, мы сразу освободим место. Ну, пожалуйста…
        В конце концов медсестра проявляет милость и разрешает нам остаться.
        - Я так испугалась сегодня, - говорит мама, глядя на меня. - Я тебя таким никогда не видела…
        Ещё бы не испугаться, понимаю. Разозлился я, это точно. Я ведь столько сил в своё время потратил на то, чтобы научиться держать себя в руках, а тут такое. Неужели теперь всё сначала нужно затевать?
        - Надо же было преступника обезвредить, мам. Просто ситуация такая сложилась, поэтому ты и напугалась. Я и сам напугался, так что не бери в голову. Сейчас важно, чтобы отец выкарабкался поскорее.
        В это время медсестра уходит и мы остаёмся одни в приёмном покое.
        - Мам, - говорю я. - Ты посиди здесь пока, а я попытаюсь разузнать, что там и как, ладно?
        - Да как ты разузнаешь, если туда не пускают?
        - Ну, попробую, поспрашиваю там. Посиди. Всё хорошо будет, не переживай раньше времени.
        Я выскальзываю из зала и оказываюсь в широком коридоре. Проходя мимо открытой двери одного из кабинетов, замечаю несколько белых халатов, висящих на вешалке. Осторожно заглядываю внутрь и, никого там не обнаружив, беру один.
        Я быстро шагаю по коридору и, пройдя мимо лифта, сворачиваю на лестницу. Поднимаюсь на два этажа и попадаю в большой холл. Навстречу мне торопливо идут две медсестры. Они бросают на меня настороженные взгляды, но я уверенно двигаюсь вперёд, не обращая на них внимания, и они проходят мимо, ни о чём меня не спросив.
        Я прохожу через переход в другой корпус и, наконец, оказываюсь в отделении, в котором совсем недавно лежал. В коридоре пусто. На столе горит лампа, но Тани нигде не видно. Я тихонько подхожу к ординаторской и прислушиваюсь. Тишина. Если здесь и отмечали праздник, то сейчас об этом ничто не напоминает.
        И где она может быть? Блин! Рентген-кабинет! Точно! То есть… Ну конечно! Она там с дежурным врачом! Ну Танька! Нет, она мне, конечно, ничего не обещала, и я ей тоже. Более того, оба мы знаем, что наша связь временная да и несерьёзная. Но в сердце я чувствую неприятный укольчик. Вот такой я собственник... Впрочем, это всё чушь и глупости. Сейчас мне она нужна для дела.
        Я громко стучу в дверь. Что там за ней происходит, я не слышу, но открывается она не сразу. Проходит несколько секунд и я уже собираюсь снова постучать, но из-за двери появляется огненная голова. Таня настороженно озирается по сторонам, а потом хватает меня за воротник и затаскивает внутрь.
        - Ты чего грохочешь? - недовольно спрашивает она.
        Оказавшись в рентген-кабинете уже я озираюсь и кручу головой.
        - Ты одна здесь?
        - Нет, - язвительно отвечает она, - с тобой. Думала, что ты уже не придёшь вот и прикемарила немножко.
        Я притягиваю её к себе и зарываюсь в её рыжие пряди.
        - С Новым годом, Тань, - шепчу я, вдыхая её запах.
        В нём смешиваются ароматы духов, юности и больницы.
        - Ну, чего так долго? - выгибает она бровь, высвобождаясь из моих объятий. - По девкам шастал?
        - Нет, Танюша. У меня тут случилось кое-что, так что мне нужна твоя помощь.
        - Что случилось? - спрашивает она с улыбкой.
        - Да на отца моего хулиганы напали, вот здесь прямо на площади Советов, представляешь? Ударили ножом в живот.
        - Да ты что! - охает Татьяна.
        - Скорая приехала быстро, привезли его к вам сюда. Но нам ничего не говорят и вообще домой гонят. Мама в санпропускнике сидит сейчас, но её в любой момент могут попросить оттуда. А главное, мы даже не знаем, в каком он состоянии. Ты бы не могла узнать, а? Может, тебе скажут что-нибудь…
        - Да… - задумчиво отвечает она. - Конечно, обязательно. Сейчас сбегаю. Только… Надо у дежурного врача отпроситься. Сегодня Людмила Петровна.
        - Людмила Петровна? - переспрашиваю я.
        Зря ревновал.
        - Да. Ох, она строгая такая, мы с ней даже шампанского за Новый год не выпили, представляешь? Это когда такое было вообще! Ладно, пойдём.
        Мы выходим в коридор.
        - Подожди здесь, - говорит Таня и заходит в ординаторскую.
        Через минуту мы уже спешим в хирургию.
        - Тань, слушай, - говорю я. - У меня ещё просьба есть. Достань мне адрес Каховского, пожалуйста. Он у вас в отделении лежал. Мне с ним поговорить нужно, прям очень нужно, а в справочнике телефонном его нет. Можешь глянуть на карточке?
        - Ну, слушай, это же нельзя делать. Тем более, карточка уже наверное в регистратуре. А ты через справочное бюро не можешь найти?
        - Справочное завтра закрыто да и вообще неизвестно как работает, а мне скорее нужно. Может посмотришь, вдруг карточка ещё у вас? Ну, или завтра утром в регистратуре…
        - Ох, Егорка, подведёшь ты меня под монастырь, - качает она головой. - Ладно, посмотрим, что можно сделать… Так, стой здесь, дальше тебе нельзя. Сейчас попробую узнать что-нибудь.
        Я остаюсь в коридоре, а она скрывается за дверью. Проходит не меньше минут пятнадцати, прежде чем она появляется.
        - Значит так, - говорит она, - ситуация такая. Операция подходит к концу. Опасности жизни нет, состояние довольно тяжёлое, но стабильное. Удар пришёлся снизу и сбоку. Из внутренних органов повреждена селезёнка и задето лёгкое. С одной стороны, это большое везение, но, с другой стороны, селезёнку пришлось удалить. Но, как я сказала, опасности для жизни нет. Можно и без селезёнки жить. Будут, конечно, определённые ограничения, но это уже врач расскажет.
        - Спасибо, Танюша, - говорю я. - А с врачом потом можно поговорить?
        - Ну если в санпропускнике разрешат, можно будет сюда подойти и попросить медсестру позвать хирурга. Сегодня Ковригин дежурит, хороший, опытный хирург, так что повезло, что сюда привезли.
        - Таня, дай мне свой телефон, а?
        - Так я в общаге живу. Мне позвонить нельзя никак.
        - А когда ты дежуришь теперь?
        - В ночь на третье.
        - Приходи ко мне второго домой. Хочешь? Мама на работе будет.
        - Слушай, Егор, не смеши ты меня. Чего ходить-то?
        - Ладно, давай в кафе сходим. Хочешь во «Льдинку»?
        - Сказать чего я хочу? - вздыхает она. - Жениха хорошего. Влюбиться хочу по уши и замуж выйти.
        - Эй-ей, - усмехаюсь я. - А я как же?
        - Пошли уже, карточку твоего Каховского поищем.
        - Я третьего приду тогда. Бронирую рентген-кабинет на всю ночь. Никого больше не пускай.
        - Дурачок ты, Егорка, - качает она головой.
        Мы возвращаемся в отделение. Вернее, я остаюсь перед дверью на лестничной площадке, а моя огненная красавица скрывается за дверью.
        - Повезло тебе, - говорит она, возвращаясь через несколько минут и протягивая мне лист бумаги. - Держи, я тебе адрес написала. Карточка у нас пока. Он послезавтра должен прийти к врачу. Не в поликлинику, а сюда, в отделение.
        - Спасибо, любовь моя, - говорю я и горячо её целую.
        - Иди уже, дон Жуан, - отвечает она, когда я выпускаю её из объятий. - Мать там с ума сходит небось, а ты тут обжимаешься.
        - Ну так что, Танюш, когда? Когда увидимся? Скажи мне хоть адрес общаги, что ли. Где искать тебя?
        - Я пятого в ночь буду. Приходи. А до этого времени я подумаю, что с тобой делать. И давай, беги уже. С Новым годом тебя.
        - Кто это вам разрешил тут расхаживать?! - сердится медсестра в приёмном отделении, когда я возвращаюсь.
        - Так доктор Ковригин же, - отвечаю я, пожимая плечами. - Он сейчас оперирует, а потом велел, чтобы мы подошли к отделению, он с нами поговорит.
        - Мне никто ничего не передавал, - отвечает строгая сестра.
        - Не успели, наверное. Там знаете, какая суматоха была…
        Я рассказываю маме всё, что узнал от Тани. Она слушает очень внимательно и взволнованно. С одной стороны, информация хорошая и обнадёживающая, в том смысле, что жизни ничего не угрожает. С другой же стороны, отец остался без селезёнки. Это, конечно, жесть, но ведь живут же люди и без неё. Уж справимся как-нибудь.
        Мы сидим ещё около часа, а потом, когда медсестра отходит по своим делам, я беру маму и веду в хирургию. Постояв немного у закрытой двери отделения, я решаюсь зайти и тут же натыкаюсь на медсестру.
        - Вы что здесь делаете! - накидывается она на меня.
        - Я доктора Ковригина ищу. Скажите, пожалуйста, закончилась операция у него? Я сын Брагина, которого сейчас оперируют.
        - Закончилась, - раздаётся усталый мужской голос.
        В коридоре появляется крепкий, коротко стриженный мужчина лет сорока.
        - Проходите в ординаторскую, - говорит он. - Зина проводи, пожалуйста.
        - Я только маму позову, - отвечаю я. - Она здесь, за дверью.
        Недовольная Зина ведёт нас в ординаторскую и ещё какое-то время мы ждём хирурга. Он приходит и садится на стул. Выглядит он очень усталым. В общем, он повторяет всё, что сказала Таня, добавляя некоторые детали о диете и о том, как будет проходить период реабилитации.
        Посещать отца в ближайшее время будет нельзя. Сейчас он находится в реанимации, а завтра, если всё будет хорошо, переведут в обычную палату. Передачи пока будут запрещены. О состоянии можно справляться по телефону.
        У Ковригина от усталости глаза слипаются и мы, подробно его расспросив, отправляемся домой. На улице никого. Уже утро. Мама всю дорогу молчит.
        - О чём думаешь? - спрашиваю я.
        - Думаю, что ты очень сильно изменился, - вздыхает она. - Был ребёнком и вдруг внезапно повзрослел так, что я узнать тебя не могу. С одной стороны я радуюсь, а с другой немного боюсь этого…
        - Ну чего же здесь страшного, - пытаюсь успокоить её я. - Это дело неминуемое, все взрослеют, так что, чем раньше, тем лучше. Если бы наоборот, лет до тридцати ребёнком оставался, это же хуже было бы, верно?
        - Не знаю, - пожимает она плечами. - А ещё думаю, что с отцом твоим делать…
        - Ну, тут я к тебе с советами лезть не буду. Но если всё-таки хочешь моё мнение…
        - Не очень, - отвечает она, - но ладно уж, говори.
        - Я бы его домой забрал. Представь, после больницы попасть в казарму. Там одна еда только чего стоит. А ему ведь строгая диета нужна будет.
        Она не отвечает и снова вздыхает.
        Дома мы сразу ложимся спать. Нет, не сразу. Я ещё немного перекусываю остатками новогоднего пиршества. Оливьешечка, новогодняя классика. Пару дней ещё должна радовать, иначе, считай, праздник не удался.
        Выпив чая, падаю на диван и моментально проваливаюсь в темноту. Сплю без снов и просыпаюсь от звонка в дверь. Натянув штаны иду в прихожую. На пороге стоит Рыбкин.
        - Здравствуйте, дядя Гена, - говорю я. - Мама спит ещё, мы утром только из больницы вернулись. Но вы проходите. Сейчас чаю соорудим.
        Он проходит. Какого лешего ему надо сутра пораньше первого числа? Спал бы да спал, нет же припёрся. Опохмелиться что ли возжелал? Он заходит в комнату и быстрым взглядом осматривает всё вокруг.
        - Пропустите рюмочку? - предлагаю я.
        Он замирает от этого вопроса и в глазах его читается настоящая борьба, но поколебавшись он категорически отказывается. От него разит перегаром, и сейчас он решает очень важную для себя задачу.
        - Нет, мне ещё в милицию ехать.
        - Ну, давайте позавтракаем тогда, - выхожу я с новым предложением. - Пельмени будете?
        - Да ну тебя с твоей едой, Егорий, - отмахивается он. - Я сказать пришёл.
        - Дядь Ген, ну зачем Егорий? Знаете же, что мне не нравится.
        - Раньше нравилось вроде, - подозрительно смотрит он. - Ну ладно, давай без Егория. В общем такое дело. Ты там вчера разошёлся. По делу, конечно, но с явным перебором. Сечёшь?
        Я не отвечаю.
        - Ну вот, сечёшь, значит, - кивает он и проводит ладонью по усам.
        Глаза бегают, а на лбу выступает испарина. Перепил вчера мужик, похоже.
        - В общем, там опер был мой знакомый, друг, можно сказать. Я, значит с ним потолковал, и вот что выходит. У этого урода, что на батю твоего напал, куча приводов и полный набор правонарушений. Там клеймо ставить некуда. Он сядет по-любому, и надолго. С ним всё ясно. Но тебе светит превышение самообороны. Так вот с другом своим я договорился, он тебе это предъявлять не будет. Я ему сказал, мол, чего парню нормальному жизнь портить, и он согласился. Дружба дорогого стоит, понимаешь?
        Он крякает и вытирает тыльной стороной ладони лоб. Эк его ломает…
        - Но на допрос тебе всё равно надо приехать. Скажешь, что он упал, а ты сверху на него прыгнул и руку заломил, чтобы он не убежал. Он, кстати, в больнице сейчас. У него рука то ли вывихнута, то ли сломана и вместо рожи фарш. Лихо ты его отделал.
        - Спасибо, дядя Гена, - говорю я. - Может рюмочку всё-таки пропустите в честь праздника?
        - Нет! - зло отвечает он. - Сказал же уже.
        - Понял, ладно. Вы меня простите, что я вчера куражился. Переходный возраст, сами понимаете. Не сердитесь в общем.
        Ладно, брошу ему это извинение. Мне несложно, а он порадуется. Может быть…
        - Да чего там, - машет он рукой. - Свои же люди. Ты это, давай тогда. Собирайся. Сейчас сразу съездим и решим все вопросы.
        - Так меня же нельзя допрашивать без взрослых.
        - Да какой допрос, просто подпишешь протокол задним числом и всё, вопрос закрыт.
        - А ему надо чего-нибудь? - спрашиваю я. - Деньги там или бутылку? Может виски?
        - Да какие виски! Нах они обос… - он осекается и тяжело сглатывает. - Не надо ничего. Собирайся.
        Что-то не верю я в его бескорыстность, как-то не складывается картинка.
        - Не, дядя Гена, пусть лучше повестку присылают.
        - Ну ты чего глупишь, Егор! - начинает злиться он. - Когда повестка придёт, уже всё, обратно не отыграть будет, а сейчас мы всё подпишем и готово. Живи спокойно. Не сечёшь что ли? Я за тебя просил, унижался, а ты меня дураком выставляешь. Поехали давай!
        Ладно, в конце концов, что мне грозит? Послушаю, что там опер предложит, а дальше уже решать будем.
        Я захожу в спальню и беру одежду. Мама крепко и безмятежно спит. Ну и пусть спит, будить не буду.
        - Надо собаку вывести, - говорю я. - Радж уже места себе не находит.
        - Ну ты чего! Время, Егор!
        - Я быстро. Не могу же я над собакой издеваться.
        Мы выходим на улицу и ждём, пока пёс сделает все дела. Он очень недоволен, что я быстро завожу его домой. Но ничего, потом погуляем, когда вернусь.
        В милицию мы идём пешком. Рыбкин быстро вышагивает впереди, а я тащусь за ним. В отделении мне оформляют пропуск и мы проходим в кабинет, где нас ждёт сухощавый немолодой капитан. Его лицо покрыто глубокими морщинами, а седые усы оказываются совершенно жёлтыми из-за частого курения.
        В кабинете накурено. Не помогает даже открытая форточка. Из облаков дыма проступают очертания массивного сейфа, письменного стола, обязательного портрета Брежнева и почётных грамот, прилепленых к стене. Капитан указывает мне на стул, а сам погружается в чтение бумаг.
        - Толя, - говорит Рыбкин. - Ну я пойду тогда? А вы тут сами разберётесь.
        Толя молча кивает и снова погружается в бумаги.
        - Товарищ капитан, - обращаюсь я к нему после пятиминутного ожидания. - Мне дядя Гена сказал, что вопрос формальный. Может быть закроем его, а то меня мама ждёт, волнуется.
        - Ничего, - отвечает он, не поднимая глаз, - мы ей сообщим. Вопрос, к сожалению, усложнился и перестал быть формальным.
        Ах, Гена дядя, ну ты и жучара…
        - Дело в том, что гражданин Джагиров, известный как Джага, находится в критическом состоянии и, скорее всего, не выживет. Так что придётся нам с этим делом хорошенько разобраться.
        Он, наконец, поднимает голову и смотрит на меня в упор.
        - Выживет он или нет, станет известно в ближайшие несколько часов. А мы пока подождём. Есть время хорошенько подумать. Понимаешь?
        Боюсь, что понимаю, капитан…
        Он нажимает на кнопку на столе и в комнату входит милиционер.
        - Зарипов, - говорит он. - Отведи подозреваемого в камеру.
        - Есть, - отвечает тот. - Пройдёмте.
        Серьёзно? В камеру? Шутите что ли?
        Капитан опускает голову и снова погружается в изучение материалов.
        Зарипов ведёт меня по коридорам и спускает в подвал. Открывает дверь и я оказываюсь небольшом холодном помещении с маленьким окошком, бетонным полом и деревянной лавкой.
        Приплыли, товарищи…
        10. В милицейских казематах
        Тут, конечно, не жарко, но зато можно полежать спокойно. Вздремнуть попытаться. Интересно, долго он меня тут мурыжить собирается? Сегодня начальства нет, так что у него весь день впереди. Потом надо будет отпускать, а значит нужно от меня до этого времени что-то получить. Плюс гарантию молчания с моей стороны.
        Вряд ли он полный отморозок, чтобы перевозить меня в гараж и держать в погребе. Мама не знает, куда я пошёл, а дядя Гена крокодил распространяться не будет… Стало быть, небольшой запас времени у них имеется.
        Что может понадобиться от школьника? Сам он ничего не может в силу своей юности. Связей нет, материальных ценностей нет, только духовные. И то скрытые от посторонних взглядов. Значит нужно что-то от родителей. Выкуп? Сейчас не те времена, это уж откровенным дебилом надо быть.
        Тогда что? От отца, лежащего в реанимации, вряд ли что-то понадобится. Он даже живёт пока в казарме. От мамы… Она инженер в НИИ, денег куры не клюют. Не смешите меня. Значит что-то другое. А это другое может быть она сама. Ну, например, Рыбкин хочет на неё поднажать, предложить вытащить меня из передряги взамен на любовь, благосклонность или половую близость.
        Тьфу… Как представлю… Бедная мама. Но здесь тоже что-то не сходится. Не похож этот капитан на того, кто прогибается под Рыбкина. Скорее, наоборот. И не скорее, а однозначно. Это из поведения их обоих вполне ясно видно.
        И что у нас остаётся? Капитан чего-то хочет от мамы? Интересно, они знакомы вообще? Я закрываю глаза. Холодно, зараза. Дубак. Сейчас бы поспать, а тут такая некомфортная обстановочка.
        Да вообще, обстановочка вокруг меня сложилась нездоровая какая-то. Либо слишком много во мне энергии молодости, от которой меня прям-таки распирает, либо как-то неудачно я зашёл. Проблем у меня и там, в собственном «часовом поясе», хватало. А получается, от одних ушёл к другим. Хотя разница есть, конечно, и существенная. Вот здесь я сейчас все сложности раскидаю и буду себе жить-поживать да добра наживать.
        Да? Я даже сажусь на лавке. А что я делать буду? В принципе. Чем займусь в этой жизни? Буду прожигать юность, утопая в наслаждениях? Чем не занятие, вообще-то? Получить новую молодость, новую жизнь и не пользоваться её радостями? А может мне в монахи пойти?
        Можно и в монахи, это как пойдёт. Но дело не в прожигании жизни, получать радости никто не запрещает. Но кем я стану, зная к чему всё катится? Скоро дорогой Ильич ту-ту, и понесётся воз под откос. Да он и сейчас уже несётся. Надо остановить? Или, может быть, ускорить падение? Некоторые вон до сих пор на Горбачёва молятся. Он же им свободу открыл. Раньше-то они несвободные были, а при Михал Сергеиче освободились, понимаешь…
        Несколько лет, конечно, у меня имеется, но стать членом ЦК за это время я не успею, тем более генсеком. Мда… Это ирония, если что. Опять в менты податься? И что, знания мне помогут? В чём именно? Подличать и крышевать коммерсов я всё равно не буду. И опять заработаю себе язву и врагов? Неизвестно даже, смогу ли я снова добиться даже того положения, которого уже добился. Ой, как вспомню путь свой, так мороз по коже.
        Думай, Брагин, думай, как ты жить собираешься и чего добиться хочешь. Времени у тебя совсем чуть-чуть остаётся. Сейчас вот школу закончишь, и…
        Мои размышления прерывает звук отпираемого замка. Дверь открывается и в помещение входит капитан. Тот же самый Зарипов, что отконвоировал меня сюда, заносит стул и ставит посреди камеры. Капитан присаживается и смотрит на меня.
        - Ну что, Брагин? - задумчиво произносит он. - Чего делать с тобой?
        - Понять и простить, - хмыкаю я.
        Капитан улыбается.
        - Понять и простить? Это можно, конечно. Джагиров Валерий Викторович, Джага то есть, человек крайне неприятный. Сейчас он в тяжёлом состоянии находится в больнице. Боюсь, общество от него ничего доброго не получит, наоборот, будет кормить, одевать и пытаться перевоспитать, или вот, лечить, к примеру. А он отплатит чёрной неблагодарностью. Но это я так думаю. Может быть, и ты так думаешь, но есть ведь закон, правда? А вот его мы нарушать никак не имеем права.
        - Не имеем, - соглашаюсь я. - Но нарушаем. Вы то есть, не я, не подумайте.
        - Я? - удивляется он. - Ну ты и гусь, Брагин. Лапчатый. Это как же я закон-то нарушаю вместо тебя?
        - Так я же несовершеннолетний. Так? Законных представителей не пригласили. Нет ведь? Протокола задержания нет? Тоже нет. Нарушили вы мои законные права? Конечно, нарушили. И что из этого вытекает?
        - Жалоба что ли? - притворно пугается капитан.
        - Жалоба и должностные взыскания. А рука у нас пролетарская, ух, какая тяжёлая. Вы, кстати, не представились. Не звать же мне вас дядей Толей. Хотя, почему нет? Разговор у нас, я вижу, принимает несколько неформальный оборот.
        - Зови Анатолием Семёновичем.
        - А фамилия?
        Капитан качает головой:
        - Артюшкин.
        - Нет, ну просто, вы обо мне всё знаете, а я о вас ничего. Рассказывайте, Анатолий Семёнович, чего у вас на сердце.
        - Печаль у меня на сердце, Брагин, печаль. Толковый ты парень, вон даже в процессуальных тонкостях разбираешься, а ведь пойдёшь на зону. Кстати, про нарушения УПК, я тебе так скажу. Это у тебя последствия сотряса, наверное. О чём ты вообще говоришь? Ты же не был здесь никогда. Хоть у дежурного спроси, хоть у Зарипова. Они же тебя в лицо не видели. И я тебя тоже никогда не видел. Никто тебя не задерживал и под стражей не держал. Поэтому и мать твою не вызвали. Ты чего, фантазёр? Но не переживай, когда мы делом твоим займёмся, мы всё сделаем по букве закона. Комар носу не подточит, все формальности соблюдём. Понимаешь?
        Ну да, понимаю, как не понять. Ладно, дядя Толя, давай, озвучивай, чего желаешь. Можно было и без циркового представления выложить печаль свою, прямым текстом.
        - В общих чертах, - говорю я.
        - Ну я тебе деталей набросаю тогда. В новогоднюю ночь на тебя совершили вероломное нападение. Несовершеннолетний хулиган. Отвратительная личность. Он, кстати, твоего же возраста, ровесник. Он покушался на твою жизнь, хотя это ещё не сто процентов. Но тут появился военный, твой отец. Он заслонил тебя от смертельного удара, принял огонь на себя. Подозреваемый… да какой он подозреваемый, будем называть вещи своими именами, преступник, испугался того, что совершил. Ещё неизвестно, тебя он, может быть, только попугать хотел, понимаешь? Ты следишь за ходом мысли?
        - Слежу-слежу, - киваю я.
        - Так вот, - продолжает капитан. - Он ударил ножом твоего отца и испугался того, что натворил. Выпустил нож из руки, и тот упал под ноги.
        - Ой-ой! - перебиваю я. - А вот тут, пожалуйста, повнимательней. Нож преступник продолжал держать в руке и предпринял попытку атаковать меня, а я уже провёл приём и…
        Лукавлю, конечно, просто пытаюсь пока инициативу перехватить.
        - Нет, определённо, у тебя после удара кирпичом мысли скачут. Есть же показания свидетелей. А они совершенно ясно и однозначно говорят о том, что Джага сразу после удара бросил нож на лёд, то есть, как я и сказал, просто выпустил из руки. Потом он развернулся и попытался скрыться с места преступления. Но ты ему не позволил. От лица органов я тебе скажу спасибо. Не сейчас, а потом, когда ты в присутствии матери будешь. Так вот, ты его настиг и завернул ему руку, причинив телесные повреждения. Я думаю тяжкие, но посмотрим, что скажут наши эксперты. Не забывай, что в СССР уже более года действуют чёткие правила судебно-медицинского определения тяжести телесных повреждений, так что ошибка полностью исключена. Итак, что мы имеем? Вывих, перелом, сотрясение головного мозга и, как в старину говорили, неизгладимое обезображение лица. Хотя мы-то с тобой понимаем, что там уже до тебя всё было обезображено до предела.
        Он делает паузу и смотрит вопросительно, словно ждёт реакции.
        - Полагаю, - говорю я, не сразу нарушая паузу, - с моей стороны тоже будет кому засвидетельствовать, что нож подозреваемый держал в руке.
        - Что же, это возможно, - кивает капитан, доставая мятую голубую пачку «Ту-134» и извлекая из неё сигарету.
        Он закуривает и с видимым удовольствием выпускает дым.
        - Не исключаю, - кивает он. - Ну ничего, будем разбираться и всё, разумеется, выясним. Только вот ещё какой есть моментик. Тут пару недель назад на тебя заявление написали, странное такое, будто ты один напал на Джагу и ещё двоих. Я его помню, с коллегами ещё обсуждал. Избил и деньги отнял. Как сумел-то?
        - Потому что я Бэтмен, - отвечаю я.
        - Не знаю, что это за зверь такой, но дело это как-то по-тихому потом замяли. Но, при желании, можно его, наверное снова на поверхность вытянуть. И что получится? А то, что ты бедного и несчастного Джагу преследуешь. Понимаешь? То есть, ты скорее всего, умышленно причинил ему вред. Да ты убить его хотел даже. Нет, ты представь только. Думаю, если бы я такой финт сделал, кое-кто был бы мне очень благодарен. Сечёшь? Мне почему-то так кажется. Я намекаю на того, кто то, первое заявление подавал. Ты точно понимаешь, что я говорю?
        Я хмыкаю. Неплохой ты, дядя Толя полёт мысли устроил.
        - Не хочу просто потом зависеть от этих людей, - продолжает капитан. Стыдно, я же советский милиционер. Но, в случае чего, переступить через себя смогу. Вот собственно и всё, что я хотел тебе сказать. Рад, что мы вот так откровенно и глядя в глаза друг другу поговорили. Как мужчина с мужчиной. Вопросы?
        Я опять хмыкаю и какое-то время молча разглядываю капитана Артюшкина Анатолия Семёновича. Не особенно молодого уже человека, не так уж много достигшего, хотя неглупого и, возможно, усердного. Седые усы, с въевшейся табачной желтизной, уставший взгляд, морщины… И почему-то мне его не хочется ненавидеть.
        Может, потому что он напоминает мне меня в том времени, откуда меня принесло? Хотя, чего это я… Что у нас с ним общего? Я за всю службу никого вот так спецом под монастырь не подводил. Помочь мог, но чтоб бабки выбивать, или чего он хочет вообще?
        - Вот я всегда думал, - говорю я, - что в нашем справедливом государстве рабочих и крестьян нет нечестных милиционеров. Моя милиция, думал я, меня сбережёт. Ещё думал, что наша служба и опасна и трудна. Всякие глупости, одним словом, в голову лезли.
        Он проводит ладонью, приглаживая волосы.
        - Правильно ты думал, правильно. И продолжай в таком же духе. Только во всём ведь нюансы имеются.
        - Ну давайте ваши нюансы, Анатолий Семёнович. Чего вы хотите-то от меня, что такое представление мне закатили? Цирк на льду просто. Я уже весь от любопытства сгораю.
        - Нравишься ты мне, Брагин. Толковый ты парень. Даже не ожидал. Думал ты разволнуешься, запаникуешь, где моя мама, вы не имеете права и всё такое… У меня и дело-то знаешь, яйца выеденного не стоит.
        - Чего ж тогда?
        - Каха, - просто говорит он.
        - Чего Каха? - не понимаю я.
        - Мне нужен Каха, и ты мне его достанешь. А если не достанешь, сам сядешь. Я тебя не знаю, но узду на тебя имею, как видишь.
        - Ну ты даёшь, Анатолий Семёныч. Красиво вербуешь и колешь, наверное, круче Мюллера, простите за панибратство. Я ж не его человек, я враг его, не забыли?
        - Ничего, на первый раз прощаю, - добродушно улыбается он. - Знаю, не его ты человек, точно. Но у тебя же выбора нет. Вот и постарайся. Можем вместе чего-нибудь придумать.
        - Так это не очень быстро будет. Завянут показания свидетелей ваших.
        - А ничего, ты не бойся, я освежу. Но тянуть действительно не стоит. Нужно решить вопрос, как можно оперативнее. Понимаешь?
        - Вы меня, стало быть, в ЮДМ записали? - усмехаюсь я. - А зачем такая экзотика? Почему в обычном порядке не можете?
        - Если у нас с тобой ничего не выгорит, никто и не узнает. Правосудие над тобой свершится, всего и делов-то. А если всё получится, поздно будет на попятную идти. Придётся брать его, допрашивать, судить. Ферштейн? Ты знаешь, чей он сынок?
        - Знаю, - киваю я.
        - Ну вот. Сам понимать должен. Начальство даст по шапке. Не разрешат, в общем, по Каховскому работать. А про тебя и знать никто не будет.
        - Да ладно, не разрешат. У нас неприкасаемых нет.
        - Это точно, но круговая порука в некоторых местах ещё встречается. Отдельные, так сказать, недостатки. Вот этот порочный круг мы с тобой и порвём.
        - А дядя Гена крокодил? Вы ему доверяете что ли? - поднимаю я бровь.
        - Это кто ещё такой? А, Рыбкин что ли? - он смеётся. - Не боись, этот крепко у меня на крючке сидит.
        Ну смотри, тебе виднее…
        - А вдруг я вам Каху приведу, а вы меня, всё равно, преследовать продолжите?
        - Слово милиционера.
        - Не пойдёт, - говорю я. - Обстоятельства бывают сильнее слова. Думайте над гарантиями. А вообще, сразу бы объяснили, что к чему, можно и без казематов обойтись было.
        - Да как без казематов? Неубедительно было бы. А я эту убедительность, ужас как люблю.
        Мы ещё немного беседуем, и я выхожу из отделения. Блин. Вот же угораздило. С другой стороны… С другой стороны, с Кахой по-любому надо что-то делать, я всё равно хотел. Только я хотел его просто отмудохать, а тут целая операция, за время которой он сам может до меня добраться. А так ещё и родная милиция поможет. Только слишком на их помощь не стоит рассчитывать. Ну, так я и сам мент, вообще-то.
        Я прохожу мимо «Буревестника», магазина спорт-товаров и останавливаюсь, глядя на интернат. Он стоит чуть в глубине, в стороне от дороги. Обычное здание из красного кирпича… Трыня, похоже, может мне пригодиться. Надо его выцепить как-то… Ладно. Подумаю, торопиться не буду.
        Когда подхожу к дому, встречаю Рыбкина.
        - О, Егорий! Ну что, поговорили? - интересуется он.
        Дядя Гена съел пургена.
        - С кем? - простодушно спрашиваю я.
        - Ну с капитаном, с кем ещё?
        - А, с капитаном? Да, поговорили.
        - Ну?
        - Дядь Ген, давайте без Егория, ладно? Предупредил же.
        - Смотри-ка, предупредил он. Договорились с капитаном-то?
        - О чём? Подписал всё, как вы и сказали, и всё, аля-улю. Я пойду, ладно? Там мама ждёт.
        Она действительно ждёт.
        - Ты куда запропастился с утра пораньше? Я думала, ты спать будешь, а тебя и след простыл.
        - Гулял по спящему городу. Везде пусто, красота прямо.
        - Что-то ты всё гуляешь и гуляешь, лучше бы примеры решал.
        - А ты в больницу звонила? - спрашиваю я.
        - Да. Перевели родителя твоего в обычную палату, вроде всё нормально. Передачи пока нельзя. Иди обедай. Сам только курицу подогрей. Салаты ещё. Представляешь, я же сырный вчера на стол не выставила, с чесноком и майонезом. Совсем уже ку-ку, мама твоя. Ку-ку, мой мальчик! Как в мультфильме.
        Я приступаю к трапезе.
        - Тебя тут все обыскались уже.
        - Да? - удивляюсь я. - И кто же это?
        - Серёжа звонил, вернее, оба, и Бельков тоже. Потом приходила Наташа Рыбкина. Она тоже, говорит, так перепугалась вчера, бедная девочка. Кто ещё? Беспризорник твой приходил.
        - Ты его угостила чем-нибудь?
        - Дала мандаринку.
        - Понятно.
        - Ну и Юрий Платонович звонил, просил перезвонить.
        - Ясно, мам, спасибо.
        Я быстро ем, мою за собой посуду и бегу звонить Большаку.
        - Юрий Платонович, здравствуйте. Это Егор.
        - Привет, Егор, с Новым годом тебя.
        - И вас тоже. Смотрели вчера хоккей?
        Он хрипло смеётся в трубку:
        - Смотрел, конечно. Как тебе удалось? Все мои друзья сделали ставку на ЦСКА.
        - А вы?
        - На канадцев, конечно, ты же меня предупредил, - продолжает смеяться он.
        - Ну вот, поздравляю. Сколько выиграли?
        - Шестьдесят копеек.
        - Большой куш, - говорю я с иронией.
        - Точно. Слушай, а ты можешь ко мне домой прийти?
        - Могу, конечно, - сразу отвечаю я. - Когда?
        - Да хоть сейчас, пока выходной, а то завтра на работу собираюсь, хоть и на больничном ещё.
        - Хорошо. Мне минут тридцать нужно.
        - Да хоть сколько, я никуда не тороплюсь. До завтра дома буду.
        Поговорив с Большаком, я иду к шкафу. Хочу одеться поприличнее.
        - Мам, я к Юрию Платоновичу схожу, он меня позвал. Чего бы мне одеть, как думаешь?
        - На-день, - она выделяет ударением «на» - вельветовые брюки и тонкий красный свитер. Будет вполне прилично.
        Я вытаскиваю из шкафа нужные вещи.
        - Я знаю, - говорю я, - что на-девать. Оговорился просто, а ты уж сразу.
        - За своей речью нужно следить, - наставляет она.
        - А Наташка чего хотела? Неужели математикой заниматься?
        - А вот надо было, но нет. Она пошла к кому-то в гости, хотела тебя позвать с собой.
        - Понятно… Слушай, а ты не против, если я Платонычу папину бутылку отнесу? Папе сейчас всё равно нельзя, а Большаку, может, приятно будет. Он же нам вон какой набор подсуропил.
        - Возьми, конечно.
        Я мчусь к Юрию Платоновичу на всех парах. И это далеко не только от того, что соскучился. Я, конечно, хочу выяснить про возможный источник нетрудовых доходов, про спортивный тотализатор. Да-да, мент скатился, как там Гена-пургена говорил, туда, где сыро и тепло, но это согласно моему кодексу, вовсе не преступление.
        Бегу я к нему ещё и потому, что оказавшийся в центре моего внимания Каха, живёт ровнёхонько напротив него, через улицу. Первым делом, я захожу к Кахе во двор и отыскиваю взглядом нужный подъезд. Я останавливаюсь подальше, на противоположной стороне двора. Стою, чуть спрятавшись за трансформаторной будкой. Не хватало, чтобы он вышел из дома, и сразу наткнулся на меня. Руки вверх, именем закона вы арестованы, да?
        Потом, отсчитав, с какого номера начинается нумерация квартир, пытаюсь отыскать нужные окна. Так, они, похоже со стороны улицы. Уже неплохо. Ещё бы и у Платоныча так же оказалось, и тогда можно было бы от него наблюдать за квартирой Кахи. Ну ладно, это мечты. И так чего-нибудь придумаю. А пока надо уходить.
        Я поворачиваюсь и в трёх метрах от себя вижу… Каховского. Он стоит, засунув руки в карманы кожаной куртки. Локтем он прижимает свёрток. Кажется тяжёлый. На голове надета ондатровая шапка с развязанными ушами. Под тёмными карими глазами чёрные круги, взгляд тяжёлый, смотрит на меня в упор.
        - Здорово, Брагин, - сипло говорит он. - Не меня ищешь?
        Пурген (англ. purgen) - широко распространенное в прошлом веке слабительное средство. В настоящее время запрещено.
        Действующее вещество пургена - фенолфталеин. По фармакологическому указателю пурген относится к группе «Слабительные средства».
        К чему это я? Просто сегодня Егор назвал Геннадия Рыбкина "дядя Гена съел пургена" и я вот подумал, а вдруг не все знают, что это такое.
        11. Навстречу трудовым свершениям
        - Здорово, если не шутишь, - отвечаю я, чуть прищурившись. - Может, и тебя.
        - Говори, чего хотел.
        Да, сейчас я пока к таким встречам не готов. Залёт! Не успел ещё подготовиться. Не очень удачно получилось. Хотя… Почему бы и нет…
        - Поговорить надо, - отвечаю я.
        Каха выжидательно смотрит.
        - Про Джагу.
        Глаза его чуть дёргаются, прищуриваясь, но остаются спокойными.
        - Это с ним базарь, я за него ничего не скажу, - говорит он.
        - Ну, я и хотел сказать, что типа похер, он всё равно уже в мусарне.
        - Почему это? - как бы не знает он.
        - Так он на меня с ножом накинулся вчера. Здесь вот, на площади Советов. Походу совсем у него жбан протёк. Или это ты послал?
        - Нет, не я, - спокойно, безо всяких эмоций говорит Каха. - Он сам по себе, а я сам по себе. Иногда пересекались. Не более.
        - Так он батю моего порезал. Я его чуть на месте не порешил. Пусть радуется, что меня оттащили вовремя.
        - Он не умеет радоваться. Умел бы, сейчас в мусарне не сидел.
        - Ладно, - заявляю я, - короче, я пришёл сказать, что хочу замирить, короче. В общем, зла не держу. И ты не держи, если можешь. Мне с тобой враждовать причины нет. Что было, то прошло, надо вперёд двигаться, а не в прошлое заглядывать. Я так думаю. Нам делить нечего. Я на твоё не претендую. Ну, всё вроде. Что хотел, сказал.
        Мне эти слова даются нелегко, прям комом в горле застревают. Я будто костью давлюсь. Нет, не надейся, за отца ты ответишь. И если закон до тебя не дотянется, будь уверен, уж я-то точно дотянусь. Надеюсь, он не чувствует эту мою энергию, вырывающуюся наружу.
        Каха кивает:
        - Согласен. Мне тоже с тобой нечего делить. Может пересечёмся когда, друг друга знаем.
        Страха он не испытывает, хотя должен был, но это даже хорошо. Пусть думает, что я от него удара не ожидаю. Надо попробовать его заманить в ловушку, но он, сука, хитрый. Своими руками ничего делать не будет, наверное.
        - Ладно, на, - говорю я и протягиваю пакет с бутылкой. - Тебе. Типа трубка мира.
        Он принимает пакет и чуть приоткрывает. Рассмотрев содержимое, присвистывает:
        - Нормальный подарок. Что же, я в долгу не останусь.
        Он достаёт из подмышки свёрток и передаёт мне.
        - Держи. Это тебе.
        Я разматываю хрустящий заграничный пакет и вижу чёрную с золотом коробку двенадцатилетнего Ballantines. Ну вот, Платоныч без подарка тоже не останется, а то я уж расстроился. Вискарь зачётный, в Союзе, насколько помню, такой никогда не продавался. В любом случае, это покруче будет, чем Red Label, но ему и красненькое сойдёт.
        Мы оба удовлетворённо хмыкаем. Возникает небольшая пауза. Вроде всё сказано и надо расходиться. Каха чуть подаётся вперёд и протягивает мне руку. Я пожимаю. Ощущение не самое приятное, но виду не подаю.
        Скорее всего, он будет продолжать искать возможность нанести удар. Ладно, посмотрим. Надо ещё у Трыни повыспрашивать, что там и как произошло.
        Я перехожу через дорогу и иду в дом напротив. Поднимаюсь на четвёртый этаж. Дверь открывает Юрий Платонович. На нём мягкие брюки и рубашка с закатанными до локтей рукавами.
        - Проходи, Егор, рад тебя видеть, - говорит он.
        - О, вас можно поздравить, гипс сняли.
        - Да, не говори, надоел, как собака. Тапочки вот бери. Давай, проходи.
        Он проводит меня в комнату. Квартира у него большая и богато обставленная. Высокие потолки, большие окна, много воздуха, чувство надёжности. Вот за что я люблю полнометражки.
        - Я только что чай заварил, - сообщает Большак. - Присаживайся, я сейчас принесу.
        - Я вам тут подарочек маленький принёс к празднику, - протягиваю я ему пакет.
        - Да? - удивляется он. - Интересно, что там такое. Ого! Ничего себе. Виски! Настоящее заморское виски. В наших краях такого не купишь. Где же ты нашёл такую ценность?
        Я улыбаюсь.
        - Секрет что ли? - Юрий Платонович тоже улыбается.
        - Да, не особый. Отец из командировки привёз.
        - Вот как! Отец всё-таки имеется, да ещё и в загранкомандировки ездит? Интересно-интересно.
        - Ну, это не совсем то, что вы подумали. Отец имеется, только он с нами не живёт, а в командировке, как я понимаю, было не так уж и приятно. Его там подстрелили. Он военный.
        - Ах, вот оно как, - качает головой Платоныч. - Афганистан?
        - Нет, туда ведь только зашли. Пока не рассказывал. Да с ним новая беда приключилась. Лежит в нашей с вами больничке.
        - Так, сейчас мне всё расскажешь. Я за чаем.
        Юрий Платонович уходит на кухню, а я прохожу в комнату. Здесь стоит большой велюровый диван в тонкую полосочку и довольно старые деревянные шкафы, заполненные книгами. Не уверен, имеют ли они антикварную ценность, но выглядят красиво. На стене висит большая картина, на ней натюрморт с тыквами.
        Осмотревшись, я подхожу к окну и, чуть сдвинув тюлевую штору, рассматриваю дом напротив. Моё везение продолжается. Окна квартиры смотрят на дом Кахи. У него квартира на третьем этаже, а я сейчас нахожусь на четвёртом. Эх, бинокль бы не помешал. А так, пункт наблюдения очень хороший.
        - Юрий Платонович, а у вас бинокля нет случайно? - спрашиваю я, когда он возвращается с чайником.
        - А тебе какой?
        - Флотский, армейский, не знаю, на худой конец, даже театральный подойдёт.
        - Есть вообще-то. Мне дарили на охоту ходить. Я не охотник, правда, хоть и имею кое-какую амуницию. Надо достать, я нечасто пользуюсь, вот и убрал подальше. Тебе для чего?
        - Да вот, за соседями вашими хочу пошпионить, - усмехаюсь я.
        - Экий ты разносторонний, - говорит он. - Ладно, садись. Бинокль потом поищу. Так что там с папой твоим приключилось?
        Мы садимся в кресла, приставленные к красивому журнальному столику. Бутерброды с чёрной икрой, конфеты, пирожные, красивая посуда. От всего этого такой уют и теплота, удивительно даже.
        - Хочешь виски попробовать? - спрашивает хозяин дома.
        Можно подумать, я виски не пробовал, мысленно улыбаюсь я. Думаю жители всего нашего города, вместе взятые, выпили меньше, чем я «попробовал» за свою жизнь там.
        - Нет, - улыбаюсь я, - спасибо. У меня, во-первых, голова отшиблена и мне нельзя, а, во-вторых, я же спортивные ориентиры себе поставил, так что алкоголь - это не ко мне.
        - Ну, гляди. А я выпью. Интересно, такое ещё не доводилось пробовать.
        Он откупоривает бутылку и наливает янтарную жидкость в бокал. До меня доносится лёгкий клочок аромата. Пахнет отлично.
        Я рассказываю о ночных событиях. Юрий Платонович внимательно слушает и качает головой.
        - Как отец?
        - Да выкарабкивается, спасибо.
        - А сам-то ты как, надеюсь, на тебя гнев Фемиды не обрушится?
        - Я тоже надеюсь, посмотрим. Машина закона небыстрая, но неотвратимая. Это, между прочим, ваш сосед организовал.
        - Какой это? - поднимает брови Большак.
        - Да Каховский. Он ровнёхонько напротив вас живёт. Поэтому я бинокль и попросил. Посмотреть на него хочу, в интерьере, так сказать.
        Мы ещё некоторое время обсуждаем последние происшествия и переходим к хоккею.
        - У нас в городе тотализатора нет, - с сожалением объявляет Платоныч. - Так что порадовать тебя нечем. Единственный выход, это самому организовать. Но это дело хлопотное очень. Так что говорю в порядке шутки.
        - Да уж организовать такое самому - задача непосильная, прямо скажем.
        - Конечно-конечно. Я вот что сказать хочу, Егор. Деньги и по-другому можно зарабатывать. К тому же колесо фортуны очень изменчиво. Полагаться исключительно на везение никогда не следует.
        - А как это по-другому? Я же ещё школьник.
        - Могу тебя на работу устроить. Я в горпромторге работаю. Самым главным начальником, между прочим.
        - Ого! Дефициты распределяете. Я догадывался, что вы человек непростой, чего уж там.
        - Да чего же во мне сложного, - хитро улыбается он. - Просто работаю на своём месте. Распределяем необходимые товары по магазинам, следим за качеством обслуживания трудящихся, чтобы у них было всё необходимое. У нас имеются собственные склады и базы, и к нам с недавних пор относится Центральный Универмаг, магазин “Ткани” и ещё куча всего. Учреждение наше на хорошем счету, и у нас куча наград. От каждого по способностям, в общем.
        - И на какую должность можно мне рассчитывать? - чуть прищуриваюсь я. - Я бы в замы ваши пошёл.
        - У зама моего собачья работа, но для того, чтобы опыта поднабраться, можно было бы, - усмехается он. - Но для этого торговый институт надо закончить или лет тридцать отработать, начиная с самых низов. А вот кое-что другое могу предложить.
        - Юрий Платонович, я же школьник ещё, да у меня и экзамены в этом году. Так что сколько часов в день я работать смогу? Опять же что мне доверить можно? Машину я водить умею, но права ещё нескоро будут. Счетовод из меня никудышный. Ну, погрузо-разгрузочные, можно, кладовщиком тоже, думаю, справлюсь. Но там зарплата какая? Месяц вкалывать за шестьдесят рублей?
        - Да, всё верно ты сказал. На полставки хотел тебе предложить кладовщиком. У нас база есть на Южном. Вот там бы тебя и устроил.
        - Эх, ну неужели никому не пришло в голову ставки принимать? - спрашиваю я. - Может замутим?
        - Замутим? - поднимает он брови. - Незаконная трудовая деятельность в нашей стране чревата очень серьёзными последствиями, замечает он. - Ты налегай на икру, не стесняйся. Мне друзья из Астрахани прислали. Так вот, чтобы что-то затевать, нужно всё очень хорошо просчитать. Следующий вопрос, будет ли услуга иметь спрос? Совсем не обязательно. А надо всегда помнить, что стоит предлагать только то, что людям необходимо, ходовой товар, так сказать.
        Настоящий бизнесмен, основы маркетинга может безо всякого Котлера изложить, подтверждая личным опытом. Впрочем, чего это я со своим тотализатором. Ставку сделать - это одно дело, а организовать всю эту лабуду - совсем другое. Занесло тебя, товарищ Добров. Может ещё подпольное казино откроешь? Сколько ты их позакрывал в своё время.
        Можно тогда уж и бутлегером стать, а чего, и вообще превратиться из самоотверженного российского полицейского в отпетого гангстера. Я вздыхаю. Мда… Но какой-то заработок мне всё-таки нужен. Не могу же я существовать на рубль двадцать, выдаваемый раз в неделю на столовую.
        - В общем, подумай. Будешь получать сорок рублей. Ты школьник и деньги неплохие, к тому же не единственные. Ведь это только по ведомости. На складе ты торчать не будешь, будешь только числиться. Помнишь Любовь Петровну? Ты к ней за продуктами ездил.
        - Помню, конечно, - киваю я.
        - Ей помощник нужен. Ничего особенного делать не надо. Может, отвезти что-то или передать, или ещё чего по мелочи. Просто должен быть надёжный человек под рукой. Вроде тебя. Рублей семьдесят будешь от неё получать, когда-то и больше, может быть. Плюс оклад, на базе. Минимум сто десять получается. Ну и учти, работа ведь не от звонка до звонка, а только по мере необходимости.
        И продукты всегда будут дефицитные, да? А она мне будет из своего кармана платить? Простой советский работник торговли? Ну-ну… Попробовать можно, конечно. Сколько вот только это времени будет занимать? Не знаю. Ладно, потом посмотрим. Деньги-то нужно где-то брать.
        - А она разве под горпромторг подпадает? Над ней же продторг должен быть…
        - Всё верно ты говоришь, она мне не подчиняется, просто помочь попросила. Вот я и помогаю, как могу. Полставки тебе выделяю.
        - Ясно. Только прав у меня нет, - ещё раз напоминаю я. - Ей точно такой помощник нужен?
        - Это ничего, водителей и без тебя хватает. В общем подумай, с мамой поговори. Но ей про Гусынину лучше не сообщай. Так, на всякий случай. Кстати, когда у неё день рождения? Духи нужны ещё?
        - Нужны, конечно. Третьего февраля.
        - Ну вот, и на духи подкопишь, как раз месяц ещё впереди. И на карманные останется. Ты же поиздержался вроде? А духи будут, не сомневайся. Ну что?
        - Спасибо, Юрий Платонович, за хорошее предложение, - я делаю основательную паузу и внимательно смотрю на него. - Я вам очень благодарен… и с радостью его принимаю. Когда приступать?
        Он облегчённо выдыхает.
        - Ну ты прям артист, большой художник, Станиславский и Немирович-Данченко в одном лице. Если времени на раздумья не надо, завтра приступай. Приезжай к Любе в магазин часам к десяти. А до этого возьми паспорт и заскочи на базу. Я тебе адрес скажу. Паспорт отдашь, они сами всё оформят, я распоряжусь. А уже потом к Гусыниной поедешь. Договорились?
        - Да, - киваю я.
        Договорились.
        - Юрий Платонович, а вы не могли бы всё-таки бинокль поискать? Очень хочется на Каховского посмотреть.
        - Сейчас, подожди минуточку.
        Он поднимается из-за стола и выходит из комнаты, а я снова подхожу к окну. Каха-Каха, как же мне тебя подловить-то? Даже не столько из-за капитана, сколько по велению сердца, из-за внутренней потребности. А ещё из-за отца и из-за того, что не могу чувствовать себя в безопасности, пока ты рядом. И ещё потому, что гнида ты криминальная и довольно подлая, а я таких очень не люблю. Эх, как же мне хочется тебя уконтрапупить.
        Большак приносит внушительных размеров флотский бинокль, протягивает мне и становится рядом. Я прикладываю окуляры к глазам и начинаю сканировать третий этаж. Получается не прямо напротив, а чуть наискосок, видимость не полная, но это ничего.
        Вот он! Я отыскиваю Каху. Классика. Ну чем он может заниматься? Пьёт моё виски. И не один, а с барышней. Кажется, вечер у него будет увлекательным, и совсем не потому, что он будет смотреть премьеру «Того самого Мюнгхаузена». А я вот не откажусь посмотреть. Так что надо уже и домой собираться.
        - Хотите глянуть на моего вражину? - спрашиваю я, протягивая бинокль. - Я ещё ему устрою Варфоломеевскую ночь. Как думаете?
        - Думаю, главное обезопасить себя и свою семью, а для этого и мирный договор не грех заключить. Вот тебе небольшой подарок для мамы.
        Он подаёт мне красивую голубую банку с жёлтым осётром на белой полосе. «Икра паюсная осетровых рыб». Гурьевский икорно-балычный завод.
        Мы ещё какое-то время беседуем и я начинаю собираться.
        - Кстати послезавтра наши и америкосам продуют и, чувствую я, с позорным счётом. Так что можете ещё шестьдесят копеек выиграть, - говорю я на прощанье. - А можете и проиграть.
        Когда я захожу домой, кино уже идёт, и мама смотрит его с большим вниманием, но на подарок реагирует.
        - Что-то задарил нас совсем твой Юрий Платонович.
        - Это лично для тебя подарок. Он так сказал. Так что я здесь не причём, хотя попробовать, конечно очень рассчитываю.
        Утром после растяжки, прогулки с собакой и завтрака отправляюсь на новое место работы. Еду, наверное, целый час до этой базы, аж с двумя пересадками. На улице мороз, клубы пара, небо серое, низкое, лица у людей замёрзшие, безрадостные. Второе января, отдых кончился, пора и за ударный труд приниматься.
        Кое-как разыскиваю эту базу, ещё от остановки минут пятнадцать пришлось шарашить. Если бы нужно было каждый день сюда приезжать после школы… ну нафиг, лучше тогда уж бутлегером.
        Нахожу тётку, как инструктировал Большак, и отдаю паспорт.
        - Послезавтра заедешь и заберёшь, - говорит она.
        Вот, опять значит сюда телепаться. Ну ладно, за сорок практически дармовых рублей можно два раза и съездить. Не обломишься, Брагин. До магазина доезжаю на автобусе, простояв минут двадцать на остановке. В старом, круглом как мыльница, «ЛАЗе» тепло, даже жарко. Народу почти никого. Пока доезжаю до гастронома, отогреваюсь и настроение немного улучшается.
        Зайдя в полупустой магазин, я сразу двигаю в закрома, в служебное помещение.
        - Куда! - раздаётся окрик крупнотелой, крашенной хной продавщицы. - Эй! Я кому говорю!
        Прелестная нимфа.
        - Я к директору, - бросаю я, не останавливаясь.
        - А-ну, стой! Нет её! Обнаглели совсем!
        Толстомордая торговка стремительно выскакивает из-за прилавка и хватает меня за шиворот.
        - Прелестная шалунья, - говорю я, нахмурившись, - убери-ка свою клешню, очень тебя прошу. Любовь Петровна меня заждалась уже, а ты тут несвоевременно доминируешь. Сгинь, нечистая.
        - Чего?! - звереет продавщица.
        - Зинка, бл*ть, с ума сошла? Тебе человек русским языком говорит, что ко мне идёт. Бестолочь. Иди, Егор, не обращай на неё внимания. Туповата она.
        Маленькая, толстенькая, но невероятно шустрая директриса подхватывает меня под руку.
        - Ну, Любовь Петровна! - голосит Зина, но та на неё даже не смотрит.
        - Ну, что, - говорит Гусынина, заводя меня в свой кабинет, - парень ты симпатичный, волосы отрастут, вообще хоть куда будешь. Готов к труду и обороне?
        Мы оказываемся в той самой комнате, где я получал праздничный набор.
        - Готов, - улыбаюсь я.
        - Ну и молодчик. Ты кушать не хочешь?
        - Нет, что вы.
        - Да ты не стесняйся, держи бутерброд.
        Она подаёт мне тарелку, на которой лежат два кусочка батона, накрытые изрядными ломтями буженины.
        - Держи-держи, я сказала, а то вон тощий какой. Мамка не кормит поди? Или весь жир на девок тратишь, а?
        Я откусываю большой кусок бутерброда.
        - На, вот, - протягивает мне моя новая начальница четвертной. - Аванс. Меня можешь тётей Любой звать, а то пока выговоришь Любовь Петровна, забудешь, что сказать хотел. Значит смотри. Сегодня для тебя дел мало. Отнесёшь один свёрток и всё. А потом можешь гулять.
        - Любовь Петровна! - доносится крик из коридора. - А чё со сметаной делать?
        В дверь заглядывает встревоженная женщина в халате.
        - Твою мать! - бросает тётя Люба сквозь зубы. - Пошли.
        Мы заходим в подсобное помещение.
        - Любовь Петровна, я как обычно добавила, а она… - плаксиво говорит испуганная продавщица и разводит руками.
        Она стоит над открытой алюминиевой флягой и шмыгает носом.
        - Что она?! - хмурится Гусынина, упирая руки в круглые бока.
        - Она чё-то шибко загустела нынче.
        - Шибко? Может, просто кто-то не шибко умный? Ты сколько крахмалу насыпала?
        - Да как обычно, говорю же.
        - Показывай, что там у тебя! - мечет громы и молнии тётя Люба.
        Испуганная продавщица зачерпывает цилиндрическим ковшом из бидона и поднимает густую белую массу.
        - Бл*дь! Галя! Ты чего наделала! Ты сколько туда бухнула вообще! Ты чё, первый раз в жизни до крахмала дорвалась?! Ты у меня зарплату теперь хер получишь! Поняла? Нет, ну вы гляньте, а!
        - Любовь Петровна, - вступает та работница, что заглядывала в кабинет, - а может попробуем…
        - Чего попробуем! - громыхает Любовь Петровна. - Ты сколько бидонов запоганила?
        - Три, - отвечает Галя.
        - Твою мать! Галя! У тебя руки из жопы растут! Тебе даже двор подметать доверить нельзя.
        - Чего делать-то , Лена? Чего попробуем а? Кефира нет больше!
        - Ну я же и говорю, давайте малость молочком разбавим.
        - Да чтоб вам… - Любовь Петровна, обрывает себя и только качает головой. - Пойдём, Егор. Не смотри на этих… Дур.
        - А чё я-то дура, Любовь Петровна, - обижается смышлёная Лена, но директорша только рукой машет.
        Мы возвращаемся в кабинет.
        - Так, держи, - говорит она мне. - Вот, этот свёрток отнесёшь Демьян Андреевичу. Вот на бумажке адрес. Это в центре. Говорить ничего не надо, просто отдашь и всё.
        Свёрток небольшой и прямоугольный, плотно перевязанный бечёвкой.
        - А завтра приезжай часов в двенадцать, поедем с тобой в одно место. Не опаздывай смотри. Понял?
        Я киваю.
        - Ну и молоток. На вот тебе сумку, положи в неё. Да, вот так. Всё, давай, до завтра.
        Я выхожу из магазина, немного ошарашенный торговыми буднями, и двигаю на остановку. На улице прояснилось и немного потеплело. Такое ощущение, что солнце даже пригревает немного.
        Тем не менее, стоять на остановке холодно. Я тоскливо смотрю налево, туда, откуда должен появиться автобус. Вдруг кто-то берёт меня под правую руку.
        - Опять ты? - слышу я низкий женский голос.
        Я поворачиваюсь, уже зная, что это она. Это Лида.
        - Товарищ лейтенант, - весело говорю я. - А я ведь как чувствовал, что вас увижу. Ну как вы Новый год встретили?
        - Ты мне зубы не заговаривай, - отвечает она, прищурившись. - Чего там орали-то? Что случилось? Рассказывай.
        12. Время строить планы
        - Да что там могло случиться-то? - пожимаю я плечами. - Бабы поорали да и всё. Мало ли причин для этого? Главное, я ведь только о тебе и думал всё это время, ждал, когда же ты на работу выйдешь, чтобы позвонить скорее.
        Честно говоря, я о ней и не вспоминал даже, не до лейтенанта Лиды мне было всё это время.
        - Ну, и чего не позвонил, трепло?
        - Как не позвонил? Позвонил сразу, как проснулся, а вот ты в офисе не сидишь. Не поймать тебя. Вот думаю, поеду на Южный, где ещё моей Лидочке быть, как ни вокруг магазина кружить.
        - Да тихо ты, - говорит она, озираясь по сторонам. - В каком офисе ещё?
        - В своём. Офис - это по-английски контора значит. Я к экзаменам готовлюсь.
        Она подозрительно меня осматривает.
        - И чего ты здесь делаешь? - спрашивает она. - За покупками приехал? Аж из самого центра?
        - Ага. В центре весь дефицит быстро расхватывают, а здесь, думаю, вдруг будет чего хорошего, вот и поехал. Всё равно же каникулы. Чего дома сидеть?
        - Хозяйственный какой. Ну, и чего купил, покажи.
        - Ничего. Не повезло, в пустую сгонял.
        Издавая натужные звуки, подкатывает старый «ЛиАЗ». Мы забираемся внутрь. Сегодня народу немного, так что мы садимся на свободное сидение. Внутри автобуса «прохладно», изо рта вырываются клубы пара. Стёкла замёрзли, и выглядывать наружу можно только свозь небольшие процарапанные в рыхлом куржаке дырочки.
        - Послушай, как там тебя, я хочу с тобой поговорить, - произносит Лида и поворачивается ко мне.
        Лицо её оказывается так близко от моего, что мне стоит большого, очень большого труда, чтобы не податься ей навстречу и не поцеловать. Веду себя, как мальчишка, честное слово. Но я и чувствую себя также. Блин, да я как шарик воздушный. Вот раньше, провёл ночь с Жанкой… Нет, не так…
        Вот раньше, пришёл на ночь к Жанке. Ну, там поужинали, выпили, завалились в постель. Красота. При хорошем стечение обстоятельств повторили. Утром проснулся, по горячим следам захотелось ещё. Всё. Выполнил программу и живёшь спокойно, не отвлекаешься, делаешь дела и когда назревает необходимость едешь и повторяешь.
        Нет, это я не к тому, что мне от неё только одного и надо, с Жанной меня гораздо больше связывает… Связывало. Но не об этом. А что происходит сейчас? Да то, что, например, я провёл время с Таней в рентген-кабинете, а через пять минут я опять хочу проводить с ней время там же и так же. А утром, хочу втрое сильнее.
        Давно забытое чувство бесконечной силы. Надо завтра к ней как-то вырваться, кстати.
        - Ты слышишь меня? - толкает меня локтем Лида.
        - Да, просто потерял возможность двигаться от твоей красоты, - отвечаю я.
        - Послушай… - вдруг кладёт она руку мне на колено.
        О-хо! Ты играешь с огнём, девочка! Будь осторожней!
        - Можешь звать меня Егором.
        - Послушай, Егор, автобус не самое лучшее место для разговора, а поговорить нам надо. Давай заедем ко мне в отдел.
        - Серьёзно? Я несовершеннолетний, если кто не в курсе.
        Поговорить бы я с тобой поговорил, но только в другом месте.
        - А это не официальный разговор. Просто приглашаю тебя посмотреть, как работает наш… офис. Йес?
        - Йес-йес, ОБХС, - сипло говорю я, изображая Вицина.
        - Очень смешно, - кривится она.
        Рука с моего колена исчезает.
        - Так что, могу я на тебя рассчитывать? - спрашивает Лида.
        - У меня дело есть, вообще-то, - говорю я. - Но так-то я, конечно, с удовольствием с тобой встречусь, если не будешь злюкой и занудой. Можем в кафешку сходить.
        - Давай сначала поговорим в управлении, чтобы не отвлекаться, а там видно будет.
        - Уболтала, красноречивая девушка Лида. Вы где сидите, на Островского?
        - Да.
        Она называет точный адрес и ещё раз повторяет телефон.
        - Набери по внутреннему ноль и две последние цифры. Я буду ждать.
        - Хорошо, - отвечаю я и выпрыгиваю из автобуса.
        Она едет дальше, а я иду выполнять задание. Что ей от меня нужно? Понятно что, попытается завербовать или выведать что-нибудь про тётю Любу. Ну, а я что? Я пока ничего и не знаю, кроме как про сметану и раздачу спец пайков.
        Ну, новогодние подарки уже в прошлом, их не предъявишь, и сметана, наверняка уже активно продаётся. Так что ловить нечего. Но, если честно, сметана эта меня огорчила. Противно стало. Как будто в грязь макнули.
        Так обыденно и повседневно вершат они своё жульничество, словно это и есть их основная работа. Да, в торговле платят мало, да, соблазны, да, «все воруют»… Но вот так походя, ничего не стыдясь и не стесняясь? Не знаю, будь я Лидой, я мёртвой хваткой вцепился бы в эту Гусынину.
        Хотя, тут в каждом гастрономе своя Гусынина. Не надо было деньги её брать. Что-то не хочу я работу такую… А, с другой стороны… А, с другой стороны… А, с другой стороны есть у меня идейка, надо только поразмыслить хорошенько.
        Я прохожу по Советскому проспекту и ныряю во двор. Отыскиваю нужный подъезд и поднимаюсь на третий этаж. Дверь обита коричневым дерматином. Динь-дон, звонит колокольчик.
        Из-за двери появляется старуха в парике. При параде, в платье и бусах.
        - Здравствуйте. Мне нужен Игорь Валерьевич.
        - Проходите, - кивает она, шире распахивая дверь.
        - Да я на одну секундочку, - говорю я на всякий случай чуть громче, - мне бы Игоря Валерьевича.
        - Не нужно так кричать, молодой человек. Сейчас я его позову. Игорёша!
        Из комнаты выходит мужчина лет пятидесяти и недоумённо смотрит на меня.
        - Слушаю…
        - Я от Любовь Петровны Гусыниной.
        - Вы? - чуть приподнимает он бровь. - И что же?
        - Вот, она просила вам передать, - протягиваю я свёрток.
        Он принимает посылку, но продолжает смотреть с удивлением. Странная немного ситуация, но мне не за анализ деньги платят, насколько я понимаю. Я улыбаюсь и откланиваюсь, а Игорёша остаётся в замешательстве. Что там такое? Может быть я ему бриллианты принёс? Несколько Кохиноров, например.
        После Игорёши я иду к Лиде. Посмотрим, что она хочет мне предложить. Войдя в вестибюль, я набираю по служебному нужный номер и отхожу в сторонку. Она вскоре появляется и машет мне рукой. Я подхожу к дежурному.
        - Только у меня с собой паспорта нет, - сообщаю я.
        Лида морщится и что-то говорит на ухо сержанту, стоящему на посту. Он делает отметку в журнале, записывает мои данные, и я прохожу дальше.
        - Ну что, Егор, добро пожаловать во внутренние органы?
        - Звучит, как приглашение, - усмехаюсь я.
        Она смотрит строго, не улыбается. Серьёзная девушка. Ну ничего, мы это дело исправим. Мы заходим в кабинет с тремя столами, но кроме нас, сейчас здесь никого нет.
        - Где коллеги?
        - Разбежались по делам. Да так лучше даже, никто мешать не будет. Чай хочешь с пряниками?
        - Ну а кто ж не хочет? Давай, угостимся.
        Она подходит к окну и включает электрический самовар.
        - Да ты садись перед столом, в ногах правды нет.
        - Вот это твой? - спрашиваю я, указывая на самый аккуратный и вопиюще девчачий.
        - Да, падай.
        Включив чайник, она обходит свой стол и усаживается на привычное место.
        - Скажи мне, Егор, почему ты ездишь в Гусынинский гастроном? Она знакомая твоих родителей?
        - Возможно. Но, скорее всего, просто совпадение.
        Она кивает.
        - Колбаса, кстати, вкусная была, согласен? Красивый стол у вас получился?
        Я пожимаю плечами.
        - Красивый, конечно, - настаивает она. - И вкусный, я не сомневаюсь. Вон ты сколько деликатесов принёс. Не мог быть невкусным.
        - А у тебя?
        - А вот многие люди, - не обращает она внимания на мои слова, - довольствовались куда более скромным столом. Рабочие, служащие, учителя, да мало ли…
        Ничего себе, кто бы мог подумать. Агитация за советскую власть?
        - Товарищи твои, друзья. Ты комсомолец?
        - Комсомолец, - без тени сомнения говорю я, поскольку видел среди документов свой красненький членский билет с проставленными отметками об уплате взносов.
        Две копейки в месяц невелика сумма, однако идёт из родительского кармана. Интересный факт, между прочим.
        - Ну, а если ты комсомолец, разве ты можешь равнодушно смотреть, как государственная собственность разворовывается, как одним достаётся лучший кусок, а другие вынуждены довольствоваться малым?
        Наивное дитя, что ты знаешь о разворовывании государственной собственности? Погоди, в девяностых ещё увидишь. И ужаснёшься.
        - Лида, харэ агитировать. Я ради тебя что угодно сделаю. Чего ты от меня хочешь?
        - Перестань паясничать, Егор. Ты ведь взрослый и ответственный человек. Или что, в свои семнадцать лет ума ни капли не нажил?
        А вот это обидно, Лид. Вернее, смешно. Разумеется, мне смешно смотреть, как эта «взрослая», которой чуть больше, чем моей дочери, пытается прокачать меня по линии партии.
        - Напрасно ты улыбаешься и пытаешься предстать передо мной в образе этакого циничного, умудрённого опытом и всё повидавшего человека. Со стороны это выглядит нелепо, Егор, и смешно. Ты не Евгений Онегин, поверь. Тебе нужно заканчивать школу, поступать в ВУЗ, идти в армию, исполнять свой долг перед Родиной. Она тебя воспитала, дала образование, дала счастливую жизнь без забот и хлопот. Ну?
        - Чего «ну»? Скучно, Лидия Фёдоровна. У тебя китель не здесь? Может примеришь? Очень хочется на тебя в форме посмотреть.
        - А вот вещизм, - продолжает она, не реагируя на моё замечание, - это гниль, разъедающая наше общество изнутри. И все эти венгерские колбасы и прочие элементы сладкой жизни могут сбить с пути таких, как ты, неокрепших и политически незрелых.
        - Колбаса - это не вещизм, а гортанобесие.
        - Вот смотрю я на тебя, обычный парень, не упакованный, как некоторые в «фирмy» с головы до ног. Нормальный ты, понимаешь? Мне вот интересно было бы на твой дом посмотреть, чем ты живёшь, чем дышишь…
        - Ну, так пошли, посмотришь. Я же тебя приглашал…
        Ой, это я не её приглашал. Тьфу. Про Таню не забыть бы…
        - Какую музыку ты слушаешь, - не прерывается она, - какие книги читаешь, о чём ты мечтаешь и кем хочешь стать, когда вырастешь.
        - Я уже достаточно вырос... Там чай вскипел, кажется.
        Она молча подходит к подоконнику и наливает нам чай. Даёт мне чашку и кладёт на край стола мешочек с пряниками. Сама она тоже берёт кружку, но не возвращается за стол, а остаётся передо мной, присаживаясь на краешек стола. Её стройные ноги, туго обтянутые юбкой, оказываются прямо перед моими глазами. Что ж ты делаешь-то?!
        - В общем, Егор. Я предлагаю тебе руку помощи и прямую дорогу в светлое будущее. Наш отдел занимается борьбой с хищениями социалистической собственности. Это очень важное и нужное дело, очищающее нашу жизнь от уродливых явлений. Если ты поможешь мне и поделишься тем, что знаешь о Гусыниной, я тоже тебе помогу. Не знаю, кем ты хочешь стать…
        - Да милиционером, - перебиваю я, - кем же ещё.
        - Ну и отлично! Такой шанс отличиться редко выпадает. Ты можешь рассчитывать на отличную характеристику и рекомендацию для поступления в школу милиции. После армии, разумеется. Вот только представь…
        - Лида! - обрываю я её. - Ты меня для этого сюда притащила? Тебе что плюсик поставят за пропаганду здорового образа жизни? Давай, распишусь где надо и пойду, ладно? Без обид, но настроение упало как-то. А вот ножки у тебя огонь просто. Это тебе на заметку.
        - Что?! Хам!
        Она вспыхивает.
        - Лид, приходи, правда, посмотришь, где я живу.
        - Давай, нахал малолетний, говори ещё раз свой адрес и дату рождения.
        - Блин, тебя припрягли вот этой хренью заниматься, а тебе дело хочется нормальное? Так что ли?
        - Расписывайся давай и проваливай. Нашёлся здесь Вольф Мессинг.
        Я выхожу несолоно хлебавши. Да, обломала ты меня, Лида, но, почему-то мне кажется, что мы с тобой снова увидимся. И я же тебе обещал кое-что, да?
        Я иду бодрым шагом в сторону дома, обдумывая свои планы. С тётей Любой рвать я повременю пока. Надо, кстати, Большаку позвонить, рассказать, как первый день прошёл и что у меня всё оке.
        Мне очень хочется сдать Каху прокуренному капитану. Прямо разъедает меня эта идея. Кэп, само собой, тот ещё отморозок, но да ладно, сейчас мы с ним ситуативные союзники.
        Но чтобы сдать Каху, надо с ним сблизиться. Это крайне неприятно, тем не менее я поворачиваю в сторону его дома. Надо начать хотя бы с чего-нибудь. Прийти и сказать, что мол давай ломанём магаз на Южном я не могу. Кто на это поведётся? Да и вообще, я же типа ботаник с уклоном в единоборства, или что он там обо мне думает?
        В общем, нужно начать, вовлечь, окрутить и подставить. Легко сказать, конечно… Я поднимаюсь на его третий этаж и давлю кнопку звонка. Ничего не происходит. Звонок звонит, но никто не открывает. Я нажимаю ещё раз и уже собираюсь уходить, как различаю за дверью шаги.
        Дверь открывается и передо мной возникает Каха. Взлохмаченный и помятый, он кутается в чёрный махровый халат. Взгляд тяжёлый, ночь была бурной, судя по всему.
        - Чего? - недовольно спрашивает он.
        - Пара слов, - спокойно отвечаю я.
        Он долго молчит, соображая, вероятно, что у меня на уме.
        - Если дома неудобно, можем на улице перетереть.
        Теоретически, чисто теоретически, я ведь могу его просто … как сказать-то… в общем, сделать его неопасным. И неподвижным…
        - Неудобно, - наконец, принимает он решение.
        - Не вопрос. Но там пара слов всего.
        - Срочно?
        - Ну, а чё тянуть?
        - Сска… - выдавливает он. - Давай минут через сорок. Иди в «Солдатское», в самом конце там сядь где-нибудь. Я хоть рожу пока умою.
        - Лады, - отвечаю я.
        Для мороженого не самая лучшая погода, но «Солдатское» так «Солдатское». Правда разговор автоматически становится более весомым, чем если бы мы постояли пять минут во дворе. Ладно, подпустим туману.
        Я иду на Набережную, захожу в кафе и погружаюсь в ностальгический кайф. Нет, придётся и мороженого заказать. Надо же, я сразу вспоминаю этот аромат, какая-то невообразимая смесь запаха рома и кофе. Да, здесь всегда так пахло… Ёлки…
        Посетителей немного и я сразу подхожу к прилавку. Заказываю кофе и вазочку мороженого с сиропом. Бармен принимается колдовать над моим заказом, а я иду в дальний конец зала и сажусь за свободный столик.
        Играет «АBBA», «BONEYM», «OTTAWAN» и, неожиданно, шуршащая, скверная по качеству, но прекрасная по сути «Кто виноват», группы «Воскресение». Это я удачно зашёл. Наслаждаюсь подлинным вкусом детства и забытым видом металлической вазочки для мороженого.
        - Эй ты, страшила, это наш столик, - раздаётся вдруг надо мной. - Заканчивай хавать.
        Я поднимаю голову. Две девочки-ангелочка, одна тёмненькая, а другая светленькая, по виду мои ровесницы.
        - Чего смотришь, не узнаёшь? - довольно злобно спрашивает та, что тёмненькая.
        - Ему кирпичом по башке двинули, - сообщает ей та, что светленькая. - Он и раньше был дурачком, а теперь в натуре шиза. Брага, вали отсюда тебе Ширяев сейчас остатки мозгов вышибет.
        Ну что мне им уши накрутить или ремня всыпать? Я глубоко вздыхаю.
        - Чё ты дышишь, как красна девица? - всё также зло говорит та, что тёмненькая. - Сдрисни отсюда.
        Где только они эти словечки берут? И это девочки, нежные ранимые создания. Смотреть противно.
        - Я бы мог пригласить вас присесть за свой столик, - говорю я, - но вы крайне некрасиво выражаетесь. Так что девочки попытка подружиться не засчитывается. Возвращайтесь к своим мальчикам. Думаю, с ними вы вполне можете разговаривать на одном языке.
        Они зависают и переглянувшись отступают. Я вижу как они подходят к стойке, крутят у виска и тычут в меня пальцами. Беда с этими подростками. Разумеется, тут же нарисовываются трое из ларца. Вернее, двое из ларца и Ширяев.
        - Брага, ты не ох*л? - прямо и без обиняков бросает он, а девчонки удовлетворённо хихикают.
        Немного же им надо. Мне остаётся только головой покачать. Я всегда был противником телесных наказаний, считал, что детей бить нельзя ни при каких обстоятельствах. Но вот сейчас я готов поменять точку зрения на противоположную.
        - Ты, лупень, чё не слышишь? - продолжает Ширяев и двое его спутников подходят ближе. - Встал и свалил, это наш стол, понял?
        - Значит ты большой член, а эти по бокам, - спокойно говорю я, продолжая сидеть, - твои яйца? Бывает два типа яиц: здоровенные, храбрые яйца и маленькие пидарастические яички. Каждый член всегда стоит и зорко озирается. Только мозгов у него нет. И как только почует бабу, так он сразу оживляется. Но ты немного перепутал: никакой бабой здесь даже не пахнет. Как и положено безмозглому члену, ты не разбираешься в ситуации. А теперь ты начинаешь сморщиваться, и твои маленькие яйчишки сморщиваются вместе с тобой.
        Я произношу это спокойно и основательно, не улыбаюсь и не хмурюсь, остаюсь безо всяких эмоций. Это цитата из фильма, который ещё не сняли, и они его, разумеется не видели. Они стоят открыв рты и не понимают, как реагировать.
        - Ого, малолеток воспитываешь, - говорит Каха, протискиваясь мимо них и присаживаясь за стол напротив меня.
        Его хрипловатый голос мог бы дать понять, как именно я могу воспитывать, но они, кажется, слишком привыкли к подчинению Брагина, чтобы сообразить хоть что-то. Да вот только Брагин уже не тот.
        Каха с удивлением оглядывается на моих одноклассников, всё ещё пребывающих в ступоре, и качает головой.
        - Они что, так и будут стоять? - спрашивает он.
        - Это Каха, - доносится до меня шепоток одного из дружков Ширяя.
        Каха снова оглядывается и смотрит на них с лёгким презрением. Они начинают отступать и исчезать в тумане.
        - Ну, говори, - обращается он ко мне, - чего хотел.
        13. Лёд тронулся
        - Есть у меня одна идея, - говорю я, - а обсудить не с кем. Ты человек, как мне кажется, нацеленный на дело.
        Каха скептически прищуривается.
        - Ничего личного, - продолжаю я, - как говорят американские коллеги, только бизнес. Короче, ты хоккей смотришь?
        - Да, - коротко отвечает он, кажется уже начиная жалеть, что выбрался из дому ради этакой ерунды.
        - Завтра наши проиграют.
        - С хера ли?
        - Считай, интуиция, - пожимаю я плечами. - Но дело не в этом. Давай сделаем ставку. По чиру, например. Я поставлю, ты поставишь, кто-то четвертной кинет, а кто-то рублишко. Наберём бабок и поделим между теми, кто выиграет пропорционально.
        - А если проиграем?
        - Да, можем проиграть и это не очень приятно. Но что если мы с тобой не будем делать ставки сами, а будем принимать их у других? Тогда и выигрыш и проигрыш будут нам по барабану!
        - Чего? - хмурится он.
        - Пофигу. Потому что мы возьмём свою комиссию за организацию и за гарантию, что всё будет тип-топ.
        - Не понял, то есть ты хочешь типа ставки принимать на хоккей?
        - Не только на хоккей. Ставки можно принимать на что угодно. Люди азартные твари и им нравится возможность сорвать куш. Но в нашем городе никто им этого не может предложить.
        Задумавшись, Каха начинает чесать голову.
        - Ну допустим, - говорит он. - Допустим, я соглашаюсь. А зачем мне нужен ты? Для чего мне делиться с тобой?
        - Во-первых, бабло потечёт рекой и одному тебе со всем управляться тяжеловато будет.
        - Бабло?
        - Бабло, да, - подтверждаю я. - Во-вторых, у меня на хоккей фарт. И мы можем продавать прогнозы, создавая неожиданные и очень большие выигрыши.
        - Тебе кишки сразу выпустят после первого же неправильного прогноза.
        - А стопроцентной гарантии никто не будет обещать, но это детали, это пока преждевременно даже обсуждать. Главное собрать людей. Хочешь замутить это сам, без меня - вперёд, я не в претензии. Голая идея ничего не стоит. Бери. Буду приходить делать ставки. Но могу и помочь с организацией, тогда потребую долю.
        Каха с сомнением качает головой.
        - Эта тема такая, - говорю я после паузы, - масштабируемая.
        - Это чё значит?
        - То, что есть хорошие предпосылки для расширения бизнеса.
        - Ты, мля, прям как из Госплана. И чё это значит-то?
        - То, что можно не только ставки принимать, но и казино подпольное замастырить. Но только тут момент такой… Если блатные туда повадятся шастать, конец бизнесу.
        - Не, ну ты профессор, в натуре, - фыркает он. - А кто кроме блатных туда вообще ходить-то будет? Передовики производства?
        - С блатными договориться - это уж твоя задача, будешь им отстёгивать, я не знаю, но превращать казино в блатхату, малину и воровской притон смысла нет. Их и так хватает. Очко, бура, а нахера? Так бизнес не построишь. Нужны начальнички. Торговые, партийные, административные. Просекаешь тему? Значит должна быть безопасность, налёт респектабельности и роскоши. Твои солдаты могут использоваться только для поддержания порядка.
        Каха молчит и ничего не отвечает.
        - Представил? - спрашиваю я. - А теперь сравни доходность зашибания денег у школоты и вот этого проекта. Надо только с умом подойти.
        - Ты в натуре профессор, - сипит он прищурившись и надолго замолкает.
        - Не знаю, - наконец, произносит он. - Надо подумать. Место нужно нормальное, клиентуру надо искать…
        - Я кого-то из торговли могу подтянуть. Деликатесы опять же, чтобы всё на уровне. Якши? Ладно, думай, короче. Но ставки - это одно, а казино - другое. Для старта казино дохрена кэша нужно.
        - Чего?
        - Наличмана. Казино всегда выигрывает, но наличных надо много.
        - Зачем?
        - Объясню, если решишь заняться. Ладно. Вот мой телефон, - я протягиваю ему листок бумаги. - Звони если чё.
        Он тоже даёт мне телефон, и на этом наше заседание заканчивается. Мы выходим из кафе под перекрёстными взглядами моих одноклассников.
        - Так что, - говорю я, когда мы выходим из кафе, - может забьёмся на завтрашнюю игру?
        - Не, - смеётся он. - Нахер надо, если у тебя фарт. Но посмотреть, как сыграют, посмотрим.
        Ну что же, лёд тронулся, господа присяжные заседатели…
        - Егор! - слышу я знакомый голос.
        Это Серёга, тот самый, мой друг и одноклассник. Он увидел меня с другой стороны улицы и теперь бодро перебегает ко мне.
        - Ты куда пропал? Я заколебался тебе звонить.
        Мы жмём руки.
        - Старик, - развожу я руками. - Такая чехарда была, ты не поверишь. Лучше бы я к тебе на Новый Год пришёл.
        - Старик, чувак, - качает он головой. - Ты будто из прошлого перенёсся. Может, ты после удара научился во времени путешествовать и теперь не можешь сообразить, где какая эпоха?
        - Тогда уж из будущего, - добродушно отвечаю я. - Хочешь судьбу предскажу? Не твою, а мира?
        - Пошли ко мне, там предскажешь. Миха «ДиСи» достал семьдесят седьмой.
        - Кто?
        - Брат, кто ещё. Ну чё, хочешь послушать? Это вообще вышак! Let There Be Rock. Слышал?
        - Кто ж не хочет… - отвечаю я без особого энтузиазма.
        - Пошли. У меня матушка в институте сегодня, врубим погромче.
        - Ну давай оттопыримся, - соглашаюсь я.
        Серёга ржёт. Это ничего, я и не такое сказануть могу.
        Он живёт в большой трёшке у драмтеатра. Полный метр, хорошая высота потолков и надёжность стен. В гостиной стоит стенка местной мебельной фабрики, новенькие колонки «Радиотехника» 35 АС-1, катушечник «Technics», усилок без корпуса и с кучей проводов и совершенно невероятный проигрыватель «Электроника» Б1-04. Он выглядит гостем из будущего даже сегодня, то есть в далёком двадцать первом веке.
        От этого торжества прогресса и аудиофильской роскоши я даже немного в ступор впадаю. Колонки, конечно, слабоваты, но и год за окном, известно какой.
        - Ну, Серый, у тебя тут крутейший аудиосалон.
        - Миха S-90-ые скоро возьмёт, договорился уже, - сообщает Серёга и протягивает мне пласт «AC/DC». Ну как?
        Ну как, что сказать? Я беру в руки тот самый, оригинальный диск Atlantic records. Винил чёрный, жирный, буржуйский.
        - Улётно, - говорю я, возвращая пластинку. - Благоговею, короче. Давай, врубай.
        - Падай на диван, - ухмыляется он.
        Я откидываюсь на спинку, а он аккуратно, очень бережно устанавливает диск на проигрыватель. Тонарм оживает и, подъехав к дорожке, плавно опускается. Чудо техники. Раздаются едва уловимые щелчки и вступает гитара Ангуса Янга. Мощно, пробирая до глубины. Звук сочный, упругий, просто огонь.
        - Ну чё? - глаза Серёги сияют.
        - Огонь, Серый, - подтверждаю я. - Красава Миха твой.
        И хоть я не самый большой фанат «AC/DC», но мне, в конце концов, не по-детски вштыривает, и вся мистерия, шаманские действия, все эти камлания над пластинкой, ожидание с затаённым дыханием и выброс дикой энергии загружают меня нешуточным драйвом. Есть всё-таки в музыке что-то пробуждающее, древнее, первобытное и сугубо телесное.
        Потом подтягиваются ещё пацаны. Серёга Бельков, Вадим и Витька Алексиевич. По крайней мере, в школе уже буду знать, кто из них кто. Потусовавшись с ними часа полтора, и очень многое узнав о мире музыки, я наконец ухожу домой.
        Мама уже пришла с работы.
        - Ты где был? - спрашивает она. - Наташа сердилась, что ты опять от занятий увиливаешь.
        - Да, где только не был, - отвечаю я. - К Серёге вот забегал. Ты к папе не ходила?
        - Нет, звонила только. К нему не пускают пока.
        - Я вечерком сегодня попробую пробраться.
        - Что значит, пробраться? Разве тебе не писаны правила? Сказано же нельзя!
        - «Нельзя» и во время операции было сказано. Но мы, тем не менее, пробрались, правда? Я на сегодня предварительно договорился с той медсестрой, которая мне уже помогала.
        - Значит, вместе пойдём, - решительно заявляет мама.
        - Нет, вот это, как раз, никак нельзя. Тебя точно не пустят. Я один прошмыгну, как мышка, а вместе с тобой точно завалимся.
        Спор на эту тему начинает затягиваться, поэтому я решаю огорошить её известием о начале трудовой деятельности.
        - Зачем?! - всплёскивает мама руками. - Тебе что, денег не хватает? А как же экзамены? А ВУЗ? Ты что, решил не поступать?
        О-о-о! У меня сейчас голова взорвётся. Вижу, начинать жизнь заново не так уж и приятно, когда тебе приходится выслушивать долбёжку от родаков. Блин! Да сколько можно! Я ведь и сам через это проходил, в смысле с другой стороны, когда давал по башке своей собственной дочери. Безрезультатно, кстати.
        Ну и в чём она, суть конфликта отцов и детей? В разном количестве жизненного опыта? Похоже, всё упирается в разницу сиюминутных интересов. А на счёт ВУЗа, так я, если честно действительно ещё не решил.
        - Я категорически против! И что это за мода такая? Почему у меня не спросил? Завтра же заберёшь паспорт!
        Я и сам думал, не забрать ли, но когда вот так, в приказном порядке… Мне?! Бесит!
        Раздаётся телефонный звонок. Ну, хоть какая-то разрядка…
        - Алло.
        - Егор, привет. Это Юрий Платонович. Как дела у тебя?
        - Да всё отлично, спасибо. Собирался вам звонить, но думал, вы на работе ещё.
        Я отчитываюсь, о том, что отвёз паспорт и что всё прошло хорошо. Про Гусынину ничего не говорю, чтобы не травмировать маму.
        - Мама вот огорчилась, что я работать пошёл. Говорит, не нужны нам эти сорок рублей, немедленно увольняйся.
        - Неправда, - хмурится мама, я не так сказала.
        - А можно мне с ней поговорить?
        Она неохотно берёт трубку и высказывает всё то же, что и мне пару минут назад, а потом долго молчит и слушает, что говорит ей Большак. Наконец, они заканчивают разговор и она выносит вердикт.
        - Ладно. Но если бы не вы, я бы ни за что не согласилась.
        Я делаю знак, что хочу ещё поговорить с ним, и она отдаёт трубку мне.
        - Юрий Платонович, я бы хотел навестить вас. У меня появилась любопытнейшая идея по поводу нашего вчерашнего разговора.
        - Сегодня не получится, у меня дела, а вот завтра после работы буду рад тебя видеть. Приходи ко мне, когда освободишься.
        Мы прощаемся.
        - О чём это ты собираешься с ним разговаривать? - спрашивает мама с подозрением в голосе.
        - О шахматной задаче. Мы с ним вчера партию разбирали.
        - Ты увлёкся шахматами? - удивляется она.
        - Ну, так, совсем немножко…
        В прихожей звенит звонок.
        - Наташа, наверное пришла, - заявляет мама и идёт открывать.
        Но это не Наташа.
        - А Егор дома? - спрашивает мальчишеский голос.
        - Дома, - отвечает мама. - Здравствуй.
        - Здрасьте…
        Это Трыня. Хорошо. Это хорошо, что он пришёл.
        - Здорово, - говорю я. - Заходи.
        Он неловко раздевается, оставляя своё не по размеру большое пальто на вешалке. На нём лоснящаяся от постоянной носки школьная форма и тёмно-зелёная, в клетку байковая рубаха.
        - Так, - говорит мама. - Ну, вы развлекайтесь, а я пока займусь ужином.
        - Ну как делишки? - спрашиваю я. - С Новым годом тебя.
        - Ага, - кивает он, - тебя тоже.
        - Кидай кости - показываю я на диван и, подойдя к телеку, заглядываю в программу. - О, «Знак Орла», будем смотреть? Правда идёт уже.
        Я вижу, что Трыня хочет что-то спросить, но не желаю затевать разговор дома.
        - Сейчас поужинаем, а потом пойдём с собакой погуляем, там и поговорим, - тихонько предлагаю я. - Лады?
        Он кивает. Мы начинаем смотреть кино, когда снова звонит телефон.
        - Брагин? Это Артюшкин. Не забыл ещё?
        - Ага, забудешь вас, - отвечаю я, сразу вспоминая его жёлтые прокуренные усы.
        - Вот и правильно, - говорит он. - Тебе меня забывать никак нельзя. Я ведь вообще сейчас для тебя главный человек на этом свете. Докладывай, есть новости?
        - Серьёзно что ли? Вот так просто возьму и доложу? Я не один вообще-то. Я могу с вами разговаривать в будние дни только в рабочее время. Так что давайте завтра созвонимся.
        - Ты смотри, Брагин, сильно-то не наглей. Ты у меня…
        - Мальчики! - раздаётся с кухни. - Идите ужинать.
        - Сейчас, мам! - кричу я, прикрыв трубку ладонью, а потом добавляю для капитана. - Не могу сейчас, прошу прощения. Завтра поговорим.
        - Ты с кем там опять? - спрашивает мама.
        - Да, Серёга звонил.
        Мы с Трыней идём на кухню. Сегодня у нас жареная картошка с котлетами из кулинарии и тем самым болгарским перцем, фаршированным овощами.
        Ничего особенного, но Трыня наминает с удовольствием. Мама во время ужина мучает его вопросами о интернатском быте. Он отвечает сначала неохотно, а потом будто бы расслабляется и уже сам начинает рассказывать всякие истории.
        Мама наливает нам чай и выходит из кухни, оставляя на столе пряники и сухари. С ними он тоже не церемонится. Когда мы заканчиваем и выходим в комнату, она выносит из спальни стопку одежды.
        - Андрюша, я тебе подготовила два свитера, пару рубашек и брюки. Это Егоркины. Вещи очень хорошие и практически новые, но ему уже маленькие. Возьми, пожалуйста, надеюсь, тебе они подойдут. А если не подойдут, подаришь ещё кому-нибудь из ребят. Хорошо? Ты не против?
        Он смущается, но совсем не возражает против такого дела. Вскоре Трыня начинает собираться и я выхожу вместе с ним.
        - Пойду с Раджем погуляю, - говорю я маме.
        Я спускаю пса с поводка и пока он носится по снегу, беседую с Андреем:
        - Ну что, как там у вас обстановка? Про Джангу слыхал?
        - Слыхал, конечно, - кивает он. - Сказали, ты его чуть не убил.
        - Да ну, врут. Это он чуть не убил батю моего.
        - Ага, про это тоже слыхал.
        - Слушай, - останавливаюсь я и поворачиваюсь к нему. - Ты мне объясни, почему вы тогда хотели напасть? Помнишь, когда в кино ходили? Как-то тупо это было, будто впопыхах. Что за хня такая?
        - Ну так и было в натуре, - соглашается он, - впопыхах. Там, короче, Каха, сказал Джанге, что ты его, ну… как сказать, короче, ты сказал, что Джанга петух конченый. Ну и у него от этого крыша поехала. Я пошёл типа за тобой следить, ну, когда в кино ходили, а он встретился с Кахой. Каха уезжал за город в санаторий вроде. Он сказал Джанге, что лучше всё решить в его отсутствие, чтобы ему не палиться, потому как на него мусора могут подумать.
        - Вот же чмо.
        - Ну и, мы тогда из кино вышли, а он поджидал уже у дома, и ещё там один с ним был. Короче, мы в сторонку отошли, а он говорит, щас его валить надо. Я говорю, ты дурак, Джанга, какое валить, Каха отметелить велел. А он мне по башке дал. Я ему, ты чё, мол, ничего же не готово, а ему вообще похер. Сейчас и точка. Я так-то мог бы тебя предупредить, а теперь не получалось. Ну я с ним побазарил ещё малёха, чтобы время затянуть. Пока мы там вокруг дома ещё оббежали, я думал ты уже в хате пирожки ешь, а ты стоишь, мля. Ну и вот.
        - Да он, похоже, соображает не очень.
        - Я тебе говорю, у него крыша в натуре поехала. Там третий наш говорит, мол Джанга, ты чё так напрягся, может он типа правду про тебя сказанул, ну, подколол его, а тот прямо ему чуть глотку не перегрыз.
        - А я ничего такого не говорил, вообще-то, - пожимаю я плечами. - Чисто подстава.
        - Я так и подумал. Ну он на следующий день снова пошёл тебя пасти по ходу. Как волк небось бродил здесь, поджидал. Я думаю, Каха спецом ему такое втёр. Может, он знает про него чего, и вот натравил на тебя, короче. Ну а там ты уж и сам знаешь. Я хотел предупредить, что он рядом, но в натуре у нас на праздники, как гестапо было. А ещё узнали, что Джанга в самоход ломанулся, ну и вообще там директриса лютовала.
        Мы ещё немного говорим об этих событиях, а потом он прощается.
        - Спасибо за шмутки, - кивает он.
        - Лишь бы подошли, - отвечаю я. - На вот тебе баблишка мальца.
        - Чего?
        - Деньжат, говорю.
        Я протягиваю ему зелёненькую трёшку. Он сначала отказывается, но я настаиваю.
        - Радж! - подзываю я пса. - Пошли. Не замёрз ещё? Андрюха, ты от Кахи, по возможности, подальше держись, понял?
        - Ладно, - кивает он. - Он, кстати, по тебе отменил задание.
        - А когда?
        - Сегодня.
        Вот же сука.
        Нет, надо срочно батю домой забирать, чтобы ей не до меня было.
        - Мам, да схожу я, тут идти-то десять минут. Единственное, там ждать, наверное, долго придётся, так что ты ложись спать спокойно.
        - Спать? Будто не знаешь, что пока тебя не дождусь, я спать не лягу. Мне на работу ни свет ни заря, а я буду сейчас шизаться, ждать тебя. Тут днём нельзя пройти спокойно, а ночью-то вообще ужас!
        - Мам, да никто больше на меня не нападёт, ты чего. У нас практически самый безопасный город в мире, сразу после Амстердама.
        Но убедить её не удаётся, и я ухожу с тяжёлым сердцем. Вот ведь, здоровый мужик, дед, практически, а ведёшь себя, как пацан, честное слово… Ну а что, мне в десять часов спать ложиться?
        Придя в больницу, я иду не в санпропускник, а прямиком в отделение к Тане. Не то, чтобы прямиком, но я уже знаю, как к ней пробираться, чтобы не попасться на глаза сторожу.
        Увидев меня, она тревожно озирается, хватает за руку и тащит в рентген-кабинет.
        - Егор! - строго говорит она. - Нам нужно серьёзно поговорить!
        14. Если
        - Больше это не может продолжаться! - восклицает Таня, театрально прижимая ладонь ко лбу. - Ты ещё ребёнок, а я взрослая женщина.
        - Ну уж и ребёнок? - поднимаю я бровь. - Вроде бы ты…
        - Никаких вроде бы! - перебивает она. - Это стало заходить слишком далеко! У наших отношений не может быть будущего. Поэтому мы должны немедленно и решительно всё прекратить.
        - Тань, ты меня бросаешь что ли? Я два дня только о тебе и думал!
        - Вот! - упирает она кулачки в бока. Этого я и боюсь. Я тебя предупреждала, а ты не слушаешь и влюбляешься!
        - Можно подумать ты не думала обо мне, - говорю я и пытаюсь привлечь к себе.
        Но она уворачивается. Кажется, настроена действительно решительно…
        - Думала или не думала, не важно! Мы должны принять правильное решение. И я его уже приняла.
        - Таня! Да что с тобой? Всё же хорошо было. Я от тебя ничего не требую. Что?
        - Ты меня не слушаешь! - злится она. - Я только что тебе объяснила, «что». Кроме того, сегодня я, в любом случае не могу.
        - У тебя месячные что ли?
        - У женщины, - вспыхивает она, - такое не спрашивают.
        - Блин, Танька, убила ты меня своими мыслями дурацкими. Вот зачем ты думать начала вообще? Твоё - это любовь и красота. Ну, иди хоть обниму тебя.
        - Ты не понял…
        - Да понял я, понял, иди как брат обниму.
        Она опасливо приближается и я её обнимаю.
        - Эх, Танька ты Танька. Горе луковое. Кто он хоть такой-то?
        - Нет, никакого его, - начинает вырываться она.
        Но я её не выпускаю, прижимая к себе.
        - Да ладно, мне-то не ври уже. Я же тебя насквозь вижу. Смотри, если он тебе надоест, сразу мне звони. А если вдруг обидит, тоже мне звони, я ему мозги вставлю на место.
        - Ты… ты не обиделся? - спрашивает она тихонько.
        - Мужчины не обижаются, а расстраиваются, - отвечаю я. - Так кто он такой?
        - Новый врач у нас в отделении.
        - Дежурит сегодня?
        - Да, - выдыхает она и высвобождается из моих объятий.
        - Ладно, Татьяна, я тебя извиняю, но знай, моё сердце навеки разбито, впрочем, ты в любой момент можешь ко мне вернуться. Запиши мой телефон.
        Она смотрит на меня, не понимая, говорю я серьёзно или шучу.
        - Прощай, Таня, - продолжаю я. - Наш роман был недолгим, но ярким. Он полыхнул оранжевым огнём твоей шевелюры.
        Видя, что я не устраиваю драму и не впадаю в истерику она успокаивается и, чтобы искупить передо мной вину, ведёт меня в палату к отцу, договариваясь с дежурной сестрой.
        Отец смотрит удивлённо и обрадованно.
        - Привет, пап, - говорю я и сажусь на стул рядом с кроватью. - Ты как тут? Посещать тебя запрещено, вот пришлось просачиваться, как лазутчику.
        Он улыбается.
        - Жить буду. Врач говорит, не беда, даже не почувствую, что селезёнки нет. А мама как? Она переволновалась?
        - Конечно. Хотела пойти со мной, но я не взял. Она бы засыпалась при переходе границы.
        Он смеётся.
        - Меня через недельку уже выпишут, ну и посещения скоро разрешат. Но это я не к тому, чтобы…
        - Мама обязательно придёт. И я тоже. И я хотел сказать… спасибо тебе. Если бы ты его не заметил и не…
        - Перестань, - перебивает он. - Незачем об этом говорить. Поверь.
        Я сижу у него минут двадцать, но потом заглядывает медсестра и просит меня удалиться. Мы прощаемся и я иду домой.
        Да, обломала меня Танька, но зато не придётся мучить маму ночными ожиданимями. Когда я возвращаюсь домой, часы показывают только начало двенадцатого. Она облегчённо вздыхает, и я подробно передаю ей наш разговор с отцом.
        - Я, конечно, без твоего согласия ничего такого ему не говорил, но думаю, нужно его забрать домой. В казарму ему в таком состоянии точно нельзя.
        Она ничего не отвечает, и я ложусь в постель. Раджа падает на полу у дивана и, тяжело вздохнув, опускает голову. Надо с ним завтра погулять подольше, думаю я и, опустив руку глажу по голове.
        На следующий день я еду к тёте Любе. Лиды нигде не видно. Ну и действительно, не может же она каждый день здесь крутиться. Странная она, не боится, что я её спалю? Да, это особо ничего и не поменяет для неё.
        Гусынина совсем про меня забыла и сегодня я ей не нужен. Но, раз уж приехал, она просит отнести на почту посылку, обшитую белой тканью и подписанную химическим карандашом. Почта находится поблизости, и я иду туда.
        В пустом помещении я наблюдаю, как скучная почтальонша снимает с электроплитки большую эмалированную кружку и зачерпывает из неё плоской деревянной палочкой растопленный сургуч. Она намазывает небольшие нашлёпки на швах посылки и тут же, пока сургуч не остыл и не схватился, прижимает к нему металлический штемпель на почерневшей деревянной ручке. Штемпель стоит в банке с водой, чтобы не прилипал к сургучу.
        Почтальонша повторяет эту операцию снова и снова, методично нанося густой, пахучий, лоснящийся сургуч и оставляя на нём печати с номером почтового отделения.
        Моя бабушка часто отправляла посылки нашим многочисленным родственникам и в детстве я постоянно сопровождал её в походах на почту. Этот запах и механическая предопределённость почтовых работниц навсегда врезались мне в память. Сейчас эти картинки из детства оживают, обретая плоть и реальность.
        Отправив посылку, я возвращаюсь домой и у подъезда сталкиваюсь с Наташкой Рыбкиной.
        - Привет, - говорит она. - А я к тебе. Наш план по алгебре летит в тартарары, тебе не кажется? Чтобы сделать намеченное, нам нужно ударно позаниматься сегодня.
        Я вздыхаю.
        - Знаешь, - говорит она, - такое ощущение, будто это нужно мне, а не тебе. У меня и так, скорее всего, пятёрка будет. А у тебя?
        А меня это как-то не особо пока и волнует, если честно.
        - Наташ, не дуйся. Давай позанимаемся, если у тебя, конечно, есть время.
        Мы поднимаемся домой. Мне кажется, она немного взволнована. Не знаю, оставались ли мы с ней когда-нибудь наедине в квартире, думаю много раз, но тогда в этом теле находился кто-то другой. А вот на моей памяти это впервые.
        Мы садимся за стол, чуть касаясь друг друга плечами и бёдрами. Рыбкина открывает учебник и долго молчит, глядя в книгу.
        - Удивляюсь я тебе, Егор, - наконец произносит она. - То целоваться лезешь, а то пропадаешь целыми днями и вообще никакого внимания не обращаешь. Даже не позвонил ни разу.
        - Хм, - хмыкаю я.
        - Что?
        - Я вот тебе тоже удивляюсь, Наташ, - говорю я поворачиваясь к ней. - Тебе вроде неприятно было. Ты же сама сказала, мол дурак, и больше не смей, или как ты там сказала-то.
        - Про больше не смей я ничего не говорила. Только дураком назвала.
        Она улыбается, продолжая глядеть в учебник, и её щёки чуть розовеют. От неё пахнет морозцем и ещё немного карамельками. Блин, это что же делается такое, как теперь выкручиваться даже не знаю…
        - А ты хочешь? - спрашиваю я в надежде на категорическое нет.
        - Дурак, - снова отвечает она и улыбка становится шире.
        Наташка отрывает взгляд от формул и поворачивается ко мне.
        - А ты когда-нибудь целовался по-настоящему?
        - А ты?
        На это она не отвечает. Глаза её чуть опускаются, и останавливаются на моих губах.
        - Я тебе нравлюсь? - спрашивает она едва слышно.
        Нравишься конечно, но я не собираюсь ничего такого с тобой делать. И давай уже займёмся этой твоей хреновой математикой. Отвлекись, секанс-косеканс, тангенс-котангенс…
        - Ты красивая, Наташ, - начинаю я, но она не даёт мне договорить.
        Она подаётся вперёд и касается губами моих губ. Они у неё прохладные, мягкие и сладкие. Действительно карамельки трескала. Ах ты ж, ёжик! Никакой это не поцелуй, конечно же, это вообще не понятно что, но внутри меня будто взрыв вселенной происходит.
        Моя рука ложится ей на затылок и чуть притягивает вперёд. Я хочу, чтобы эта подлая рука немедленно прекратила свои шевеления, но она не слушается и делает, что ей вздумается.
        Рука соскальзывает с затылка на тонкую и дрожащую шею, потом ползёт по плечу и бросается к мягким девичьим холмикам, но оказывается тут же перехваченной ловкой Наташкиной ручкой.
        - Нет, - шепчет она, - это нельзя.
        Уфф… Спасибо тебе, дядя Гена, за правильное, советско-пуританское воспитание дочери. Кажется, на сегодня ей хватит. Но с этим репетиторством пора заканчивать, а то этак и «доритипитироваться» можно…
        - Наташка, а ты смелая, - говорю я и напоследок ещё раз прижимаю свои губы к её губам.
        - Не умеешь, - смеётся она. - Не умеешь целоваться, Брагин.
        - Ничего, какие мои годы, научусь ещё.
        Мы часа полтора занимаемся… алгеброй, хотя всем уже не до занятий, а потом она идёт на кухню, намереваясь приготовить мне обед.
        - Да там котлеты мама оставила, - говорю я. - Брось в микроволновку на минуту и всё.
        - Куда бросить? - не понимает она.
        Действительно, куда же их бросить?
        - В микроволновую печь. В будущем такие в каждом доме будут. Они будут использовать высокочастотное излучение… ну, или какое-то там излучение, короче, для быстрого приготовления еды. При этом даже тарелка не нагреется. Хотя про тарелку враньё, вообще-то. Это я, если что, в «Науке и жизни» прочитал.
        - Фантазёр, - усмехается Рыбкина. - Давай лучше картошки почисти, пока я на стол соберу.
        После обеда мы снова пытаемся заниматься, но наука в голову не идёт и моя училка рассказывает про каких-то неведомых мне девочек и про то, как они влюбились и какие дураки те, в кого они влюбились. А ещё выясняется, что у одной девочки было «это», ну, то есть её «испортили» ещё в девятом классе и теперь она стала встречаться с одним парнем постарше.
        Однажды она сделала ему такое, ну в общем, она, Наташка, не может мне сказать, что именно, потому что это стыдно, и сама она такого никогда в жизни не сделает. А парень после этого ту испорченную девочку выгнал и сказал, что она проститутка. Такие вот дела.
        Этот «чувственный» трёп прекращается только, когда приходит мама. Её, уставшую и голодную, Наташка тоже кормит, а потом уходит кормить своего папашу. Один Радж у нас остаётся некормленым, но я ей об этом не говорю, иначе она обязательно вернётся, чтобы покормить и его, когда придёт время.
        Я иду на улицу. Погода сегодня шикарная. Вернее, утром было прохладненько, под тридцать, а потом резко потеплело, и сейчас уже всего минус семь. Ветра нет, падает крупный снег. Дворникам морока, только и успевают расчищать тропинки. Т-р-р, т-р-р, скребут тротуары их лопаты. Раджа носится, как молодой рысак, фыркает и скачет, по грудь проваливаясь в снег.
        Я подзываю его и цепляю на поводок.
        - Пойдём, - говорю я, варежкой сметая снег с его головы. - На людей посмотрим, себя покажем.
        Перед прогулкой я созвонился с Большаком и договорился пройтись с ним по Набережной. Решил и пса заодно выгулять хорошенько. Идти приятно. Крупные снежинки тают на лице, пляшут в лучах фонарей и делают следы стоп-сигналов троллейбусов длинными и размытыми.
        Проходя мимо Политеха, читаю надпись на козырьке: «Пятилетие эффективности и качества - энтузиазм и творчество молодых!» Что называется для изощрённых читателей. Молодцы, постарались. Невольно улыбаюсь.
        Когда подхожу к дому Юрия Платоновича, как и договаривались звоню ему из телефонной будки. Двушка проваливается, но звука нет. Тишина. Я захожу в соседнюю будку и снова бросаю двушку. Это последняя, другой нет. Радж нетерпеливо топчется у распахнутой двери. Раздаются гудки, но на том конце никто не отвечает. Вот ёлки!
        - Егор, - окликает меня кто-то, пока я пытаюсь разобраться с таксофонами.
        Я оборачиваюсь. Передо мной стоит Большак. Он в ондатровой шапке и драповом пальто с меховым воротником. Шея укутана мохеровым шарфом.
        - Я так и подумал, что это ты звонишь. На этом углу автомат часто не работает. Вот, решил спуститься на всякий случай и не зря, да? А это у нас кто?
        Радж коротко и тихонько гавкает.
        - Это Раджа, Радж, - говорю я и жму Большаку руку.
        - Понятно, - кивает Юрий Платонович. Ну что, пойдём?
        Мы двигаем в сторону набережной.
        - Как дела? - спрашивает он. - Сегодня хоккей, помнишь?
        - Покажут завтра только.
        - Ну, не беда, подождём. По радио раньше скажут. Кстати, про радио. Слышал, Картер санкциями грозил опять? Призывает олимпиаду бойкотировать.
        - Да, чего ещё ждать от америкосов?
        - От америкосов? - хмыкает он.
        - Ага, санкции - это же любимая игрушка.
        - Да вроде раньше не было, - удивляется Большак.
        - Слова не было, а политика всегда была. Ну, не поедут они в Москву, нам хуже от этого не будет.
        - Не любишь их? - всматривается он в меня.
        - Да за что любить-то? За то что весь мир нагнуть пытаются?
        - Нагнуть? - переспрашивает он.
        - И поиметь.
        - Остёр ты на язык, Егор. Как работа?
        - Шутите? Посылку на почту отнести - это разве работа?
        - А ты бы что хотел? Колбасу спиртом протирать, как один мой знакомый говорил?
        - Не знаю, чего-то, чтоб хоть немного мозги задействовало. Хотя, солдат спит, служба идёт. Так что ли?
        - Ну вот, знаешь же правду жизни, - смеётся он. - Чего ж тогда?
        - Юрий Платонович, а вы сидели? - спрашиваю я, резко меняя тему.
        Он аж в лице меняется.
        - Ну, Егор, ну, блин, так что ли правильно говорить теперь? Что за вопросы неделикатные?
        - Не отвечайте, если не хотите. Только это тоже ответ.
        - Я вот смотрю на тебя, - хмыкает он, - и порой мне кажется, что тебе действительно полтос. А иногда пацан пацаном. Интересно как в жизни бывает. Да, сидел. За растрату.
        О! Мой профиль. Рыбак рыбака, как говорится.
        - А как же на руководящей должности оказались? В торговле, тем более. Так разве бывает?
        - Реабилитировали меня. Я тогда молодой пацан был, вот и повесили на меня растрату, а потом разобрались через два года и выпустили. В должности восстановили и даже извинились вроде, но так, не очень охотно.
        - Наколки с зоны?
        - Да, - машет он рукой. - Молодой был, дурной. А теперь с приличными людьми ни в баню, ни на пляж. Не делай так.
        - Не буду. Я тут с Кахой вчера встречался.
        - Зачем? - снова удивляется Большак.
        - Хочу его использовать. Вот, ваше мнение интересно узнать.
        - Ну расскажи, - кивает он, - как использовать хочешь. А вообще, я бы тебе от него советовал подальше держаться. Если что, его отец вытащит из любой передряги, а вот за тебя вступиться, мне кажется некому. Ну, то есть защитить от власть имущих.
        Я передаю ему наш разговор с Кахой.
        - И что, - спрашивает он, - думаешь заинтересуется идеей?
        - Не знаю, - пожимаю я плечами. - Торопить не буду, пусть зреет.
        - Идея с казино не нова, но просто так, с кондачка, её не осуществить. Ты посмотри сколько надо ниточек связать. Надо договориться с блатными, нужно урегулировать с ментами, с властями тоже. Нужно место найти. Безопасное и надёжное. Вот представь, приходит начальник отдела из обкома в такое казино, а там секретарь райкома пьёт джин и кидает фишки на красное. А кругом ещё и падшие женщины стриптиз танцуют.
        Он делает паузу.
        - Ну а на что ему ставить, как не на красное, секретарю-то? - усмехаюсь я.
        - Вот именно. Значит привлекать нужно сначала узкую группу лиц, хорошо знающих друг друга и имеющих определённое взаимное доверие. Это тормозит развитие. Потом, ты верно ему сказал, денег надо много, против математики не попрёшь. Да и впаяют за это дело, о-го-го сколько, если накроют. Я тебе категорически не советую в это дело лезть.
        - Я думаю, Каха на это и не замахнётся. Кто он? Мелкая шпана. Не потянет. Но вот букмекерскую контору пусть откроет. В долю он меня не возьмёт, я думаю. Во-первых, жадность, во-вторых, не простит он мне того, что колено на его кадык ставил.
        - Конечно, не простит.
        - А может, и возьмёт. Посмотрим.
        - Зачем тебе это всё? Так хочешь ставки делать? В спортлото играй.
        - Я хочу Каху… хочу ему за отца отомстить и убрать с горизонта на подольше. Устранить угрозу и поквитаться. Но мне надо его поймать на чём-то.
        - Не знаю, какой-то сложный путь ты выбираешь. Есть же варианты попроще, наверное.
        - Юрий Платонович, мне может ваша помощь понадобиться. Нет-нет, вы нигде фигурировать не будете и, надеюсь, сможете на всём этом деле нормально заработать. Я ещё план не доработал, так что с вами обсудить не могу пока, но хочу получить от вас принципиальное согласие. Или несогласие, разумеется.
        - Ну как я могу соглашаться, не зная на что? - удивляется он.
        - Смотрите. Если. Повторяю, если! Если вы поймёте, что для вас участие безопасно. Безопасно со всех точек зрения. Если на вас не падает и тень подозрения. Если это будет выгодно финансово. То есть, если вы нормально заработаете. И если вы будете уверены, что сможете легко соскочить.
        Я останавливаюсь и делаю паузу, глядя на него. Он тоже останавливается и мы стоим друг против друга, глядя прямо в глаза.
        - Вы мне поможете? - наконец спрашиваю я.
        Он задумывается и отводит взгляд. Теперь он разыгрывает паузу и мне даже начинает казаться, что он не услышал вопрос. И тогда я его повторяю.
        - Вы мне поможете, Юрий Платонович? - снова спрашиваю я.
        Он поворачивается ко мне и смотрит и взгляд его становится твёрдым.
        15. Называй меня боссом, червь
        - Не знаю, - говорит Юрий Платонович. - Я пока не понимаю, о чём вообще может идти речь.
        - Дать доступ к ресурсу, посоветовать, ссудить денег, подстраховать.
        - К какому ресурсу?
        - Административному, - пожимаю я плечами.
        Большак снова задумывается.
        - Если буду уверен, что дело верное, - наконец говорит он, - тогда да. Но убедить меня непросто, поверь. Если хоть что-то будет вызывать сомнение, откажусь. Да, честно говоря, и тебе посоветовал бы выкинуть это из головы, но ты упёрся, я вижу в эту идею.
        - Хорошо, - киваю я. - Пока мне больше ничего не нужно. Только рамочное соглашение.
        - Главное, не горячись. Понял?
        Я снова киваю и, помолчав, спрашиваю:
        - Юрий Платонович, а я вам зачем нужен? Дали мне работу, пристроили к Гусыниной, можно сказать настояли. Но то, что я делаю, мог бы кто угодно делать. Почему я? Зачем вам это?
        Он качает головой.
        - Ты чего такой прямолинейный, Егор?
        - Ну вы же догадывались, что я захочу знать?
        - Во-первых, ты мне понравился. Мне понравился твой подход к решению жизненных ситуаций, так скажем. Во-вторых, показалось, что ты хороший парень. Почему не помочь хорошему парню? Мне это ничего не стоит. Заодно и присмотрюсь к тебе. Если зарекомендуешь себя нормально, можно и дальнейшие планы будет строить. Толковые люди всегда в дефиците. Вопрос был прямой, так что не обессудь, что и ответ тоже прямой.
        - Кадры решают всё? - улыбаюсь я.
        - Решают, да, - он тоже улыбается. - Но не только это.
        Неделя проходит спокойно и однообразно. Ничего особенного не случается и, наконец-то, можно спокойно выдохнуть и поразмышлять. Я делаю по утрам растяжку, добавляю понемногу силовые упражнения. Днём езжу к Гусыниной, но там в основном бездельничаю. Угощаюсь чем-нибудь вкусным, иногда отвожу свёртки с едой, будто устроился в доставку продуктов. Ну, и наблюдаю за бесстыдными безобразиями, происходящими с другой стороны прилавка.
        Постоянно названивает «табачный капитан», копчёный ус. Мои слова о том, что надо подождать и не давить на клиента он воспринимает в штыки и требует немедленных результатов. Достал уже, честно говоря.
        Алгебру пришлось приостановить. Объяснил, что нашёл работу и сейчас нужно постараться себя зарекомендовать с хорошей стороны. Рыбкина вроде не обиделась. По крайней мере, виду не подала. Правда, пыталась капать на мозги, что без математики выше кладовщика я не поднимусь. Но я сам занимаюсь, ничего сложного, на самом деле, мои собственные школьные знания вспоминаются нормально.
        Дважды заходил Трыня. Он теперь щеголяет в Брагинском свитере и брюках. Мама дала ему ещё вещей. Мы с ним гуляли с собакой, болтали на обычные пацанские темы, никакого криминала. Родители у него алкаши, так что надеяться он может только на себя. Ну, и на меня немножко.
        Таня на контакт не выходила. Я звонил ей несколько раз в отделение, но она не выказывала интереса к возобновлению отношений. Лида тоже пропала с горизонта и не появлялась всё это время.
        Отец почти поправился и скоро его выпишут. Мама каждый день готовит ему еду и навещает в больнице. Она уже практически согласилась с тем, чтобы взять его домой и даже попросила на время у знакомой раскладушку, на которую перееду я. Надеюсь, со временем воссоединение станет окончательным и я отвоюю диван обратно.
        Каховского, то есть Каху, я не дёргал, он сам позвонил мне пятого числа.
        - Ну, - сказал он, - ты угадал про игру.
        - Знаю, - ответил я. - Смотрел по телеку.
        - Шестого опять играют. С канадцами. Чё скажешь?
        - Да я уж прикидывал. Думаю, выиграют наши. С трудом, но выиграют.
        На этом всё. Поговорили, и он снова исчез с горизонта, а вчера позвонил снова.
        - Егор, тебя, - сказала мама, сняв трубку.
        - Алло.
        - Здорово, Брага, - поприветствовал меня Каховский. - Чё надумал?
        - Ты сам скажи, что надумал. Я и так норм.
        - Норм?
        - Нормально, чё…
        - Ладно. Давай завтра переговорим тогда.
        - Давай, только во сколько? Завтра я утром в школу, а потом дела будут. То есть могу с часу до двух или потом уже вечером, часов в шесть. Ну, может быть часов в пять получится.
        - Смотри, деловой какой. Давай, после пяти подгребай туда же.
        - В «Солдатское» что ли?
        - Да.
        Эх, каникулы-каникулы… Что ж вы так быстро пролетели?
        Утром я встаю раньше обычного. Ещё месяца не прошло, как я здесь оказался, а уже пообвыкся, вон даже встать раньше времени в лом. Но ничего, я же волевой. Хотя, может плюнуть на всё, закутаться в одеяло с головой и просто довериться течению? Эх… Я делаю глубокий вдох, нет, нужно вставать. И вечный бой, покой нам только снится. Упражнения, прогулка, душ, обтирания… Ежедневная рутина и есть жизнь.
        - Егор, я побежала, - говорит мама. - Не опаздывай в школу. Удачи.
        Ага, и тебе. Хорошо, хоть посмотрел в дневнике, какой класс у меня. 10а. Куда идти, с кем садиться, чего кому говорить, как преподов зовут? Беда, короче. Хоть действительно не ходи. Готовлю ещё одну чашечку кофе. Сейчас выпью и пошкандыбаю.
        Растворимый гадость конечно. Коричневый, чуть сжелта, мелкий порошок. Уж и не осталось почти кстати. А я люблю эспрессо, густой, как шоколад, пахучий, на один глоточек или даже на половинку. Без молока и сахара, квинтэссенцию, так сказать. Надо начальницу свою спросить, бывает ли кофеёк у неё в бакалее.
        По радио «Песняры» поют: «вологду-гду-гду-гду, вологду-гду-гду». А между прочим, в Вологде, единственный дом, «где резной палисад» это… Я не успеваю додумать мысль, потому что в прихожей неожиданно раздаётся звонок. Кого там сутра пораньше принесло? Я открываю. О, здрасте. На пороге стоит Рыбкина.
        - Наташ, привет. Что, школа отменяется? Есть идеи получше?
        - Егор! - гневно сдвигает она брови. - Я сколько тебя ждать должна! Задубела уже, а он здесь прохлаждается! Пошли скорее! Ты чего! Опаздываем же.
        Так мы ещё и в школу вместе ходим? Понятно.
        - Зайди. На секунду! Я уже готов. Только глоток кофе. Хочешь кофейку хлопнуть?
        - Фу, гадость. Пошли скорей! Мне из-за тебя тоже достанется.
        Я выпиваю залпом кофе и натягиваю синий школьный пиджак. «Вологду-гду-гду-гду, вологду-гду-гду»…
        До школы мы почти бежим. Девочка-припевочка тянет меня как ездовая хаски. Но, не смотря на это, в школу мы влетаем уже после звонка.
        - Ванька убьёт! - сокрушается Рыбкина. - Ты что, не знаешь, что на физику нельзя опаздывать? Давай, раздевайся скорее.
        В нос бьёт целый букет запахов - от маленькой конюшни до большой столовой. Котлеты, сдоба, спортзал, хлорка, чего там только нет в этом ностальгическом завихрении ароматов.
        Наташка убегает направо и скрывается в зарешеченной раздевалке. Мне, соответственно, надо налево. Раздевалки у девочек и мальчиков раздельные. Блин, надо было, наверное, сменку принести… Протормозил я это дело. Ладно, перетопчемся как-нибудь. В прямом смысле.
        Я кое-как пристраиваю свою куртку. Все вешалки забиты и она несколько раз соскальзывает с крючка. Я впихиваю её между соседними пальто и куртками и, убедившись, что она надёжно зафиксирована, поворачиваюсь, чтобы идти, но натыкаюсь на полноватого высокого парня. Это один из вечных спутников Ширяева.
        - Ты чё, Брага, по карманам лазишь?! - громко кричит он.
        - Дурак что ли? - спокойно отвечаю я. - Куртку свою повесил.
        - Брага карманы чистит!
        Ну и придурок, я бросаю на него сочувственный взгляд и качаю головой. Выхожу из раздевалки и наталкиваюсь на всю честную компанию. Барышни тоже здесь.
        - Опаньки, - криво усмехается Ширяй. - У товарищей деньги тырим, да? Нехорошо.
        - В сторонку отойди, - спокойно говорю я.
        - Брага, - прорезается второй подпевала, - ты чё, блатной в натуре? С Кахой за столом посидел, так теперь всё можно, да?
        - Называй меня боссом, червяк, - насмешливо говорю я и легко, но резко хлопаю его тыльной стороной ладони по животу.
        Он складывается пополам, не от боли, разумеется, а от неожиданности, а может просто уходит от удара.
        - Ты чё, сука, охамел? - шипит Ширяй и подступает ко мне ближе.
        - Где вы только эти словечки находите, братья наши меньшие?
        - Отстаньте от него! - задорно кричит Наташка, подбегая к месту событий.
        - Рыба, тебя не спросили! - вступают боевые подруги Ширяя и его подручных. - Плыви отсюда в тёплые воды.
        - Она не просто рыба, она щука! - потешаются хулиганские подруги. - Греби отсюда, щучка драная!
        Эти утончённые шутки доставляют им неописуемое удовольствие. Они прямо сияют от восторга.
        - Ну, - говорю я. - Что стоим-то? С дороги отойди, любезный.
        - Брага… - никак не успокоится тот же мудила, который только что кланялся мне в пояс, но я тут же затыкаю ему рот.
        Я опять хлопаю его тыльной стороной ладони. На этот раз по губам, и теперь шлепок получается значительно более увесистым.
        - Я же тебе сказал, как ко мне обращаться, червь, - спокойно говорю я, глядя в глаза Ширяю.
        Ширяй не может выдержать такого непочтительного и независимого поведения, оно его до глубины души оскорбляет. Он замахивается и со всей силы бьёт мне в лицо. Левой. Я ставлю элементарный блок, его рука соскальзывает мимо, а сам он разворачивается ко мне боком.
        Я захватываю его за запястье, выкручиваю руку и толкаю другой рукой в плечо. От этого он резко сгибается и, получив, мощный пендаль под зад летит в сторону своего дружка, того самого, что получил по губам. Лбом он чуть снизу и сбоку врезается в челюсть своего подпевалы. Тот отправляется минимум в нокдаун, а Ширяй падает на него сверху.
        Это происходит молниеносно и их третий, тот, что начал голосить, будто я шмонаю карманы, не успевает выскочить из раздевалки. Он, разумеется, бросается ко мне, но я с силой посылаю ему навстречу решетчатую дверь, сваренную из нетолстых труб. Он успевает подставить руку и это спасает его от глубокого нокаута. Тем не менее, своё он получает.
        Сначала наступает тишина, а потом начинают вопить боевые подруги.
        - Если не замолчите, - говорю я им, ставя ногу на голову Ширяя - я его сейчас убью.
        Они затыкаются.
        - Извиняйтесь дуры! Наташ, хочешь, чтобы они тебе ноги целовали?
        Рыбкина ошалело крутит головой.
        - Ладно, тогда просто извиняйтесь, ну!
        Я чуть прижимаю голову Ширяя, и тот начинает глухо орать. Они тут же извиняются.
        - Пошли скорей, а то Ванька нам все мозги выклюет, - говорю я и, схватив Наташку за руку, тащу к лестнице.
        Когда мы начинаем подниматься, сзади раздаётся женский крик:
        - Убили! Хулиганы! Милиция! Управы на вас нет!
        - О, - говорит Рыбкина, - тётя Паша появилась. Сейчас их тряпкой отходит.
        Мы поднимаемся на третий этаж и идём по пустому коридору, стараясь не шуметь. Нужно пройти его весь, потому что мы поднялись не по той лестнице. Преодолев препятствие благополучно, останавливаемся перед кабинетом и прислушиваемся, вернее, прислушивается Наташка, а я просто жду.
        Она аккуратно приоткрывает дверь и оттуда доносится строгий мужской голос:
        - Физо создал такую установку, в которой узкий луч света разбивался на импульсы, проходя сквозь промежутки между зубцами на окружности быстро вращающегося диска. Импульсы попадали на зеркало, расположенное на расстоянии восемь целых…
        - Пошли, - шёпотом говорит она и негромко стучит в дверь.
        Мы входим в класс и получаем неприязненный взгляд учителя.
        - …и ориентированное перпендикулярно ходу луча, - продолжает он, глядя на нас, а потом делает знак, мол проходите, не стойте уже. - Экспериментатор, изменяя скорость вращения колеса, добивался, чтобы отражённый свет попадал в промежуток между зубцами. На диске Физо…
        Учитель поворачивается к доске и начинает чертить схему. Наташка шмыгает за парту к какой-то девчонке, а я пытаюсь сообразить, куда сесть мне.
        - Мы думали, ты не придёшь, - извиняющимся тоном шепчет Серёга, сидящий со вторым Серёгой, Бельковым.
        Из этого я делаю вывод, что обычно сижу с кем-то из них. Ладно, не беда. За партой перед ними есть свободное место. Я подхожу и сажусь, глядя на пухлого паренька, не обращающего на меня внимания и что-то сосредоточенно чиркающего на парте.
        - Здорово, - говорю я, но он не реагирует.
        - Ты чё опоздал-то? - шепчет Серёга Бельков. - Мы думали, тебе ещё врачи не разрешают.
        - Не, - так же шёпотом отвечаю я. - Задержали на входе малость, вот и опоздал.
        - Кто? - интересуется он.
        - Да, - машу я рукой. - Потом расскажу.
        Физик, пожилой, коренастый, седовласый мужик с растрёпанной шевелюрой, топчется у доски, рисуя схему. Он зло и часто стучит мелом по поверхности. Все движения у него получаются резкими, быстрыми и неплавными, будто кто-то непрерывно дёргает его за верёвочки.
        - А теперь, - продолжает учитель и поворачивается к классу, - запишите задачу. Расстояние между колесом и зеркалом составляет восемь целых шестьдесят шесть сотых километра. Найдите частоту вращения колеса, при наблюдении первого исчезновения света, если известно, что у него двадцать четыре зубца.
        Диктуя условия, он начинает ходить по проходам между партами.
        Какие зубцы, какие колёса? С ума вы тут все посходили что ли? Моя первая реакция - встать и уйти. Но посидев минутку, глядя на схему эксперимента, изображённую на доске и на формулу, я понимаю, что задачка элементарная. Я открываю тетрадку и начинаю подставлять значения в формулу.
        Закончив, я замечаю, что физик, до этого ходивший по классу, стоит над моим соседом и внимательно следит за тем, что тот выводит на парте. Сосед самозабвенно что-то царапает и не замечает нависшей над собой опасности.
        Я хорошенько пинаю его по ноге, и он зло ощеривается на меня.
        - Ты чё, совсем дебил?! - шипит он, и в то же мгновенье цепкие пальцы учителя хватают его за ухо.
        Физик стаскивает его со стула и молча влечёт к двери. Класс ликует. Все чрезвычайно оживляются и с удовольствием следят с представлением. Лишь выбросив бедолагу из класса, учитель произносит короткое:
        - Родителей!
        После этого захлопывает перед проштрафившимся учеником дверь.
        - Гoра, чё там? - тянет шею Серёга Бельков.
        Интересно, в моей собственной жизни меня так никто не называл…
        На месте, где сидел и творил юный каллиграф, красуется свеженачертанное: «ВАНЬКА ХУ». Третья буква во втором слове пока только намечена и в отличие от остальных практически не читается. Красиво, динамично, объёмно и самобытно.
        С возвращением Ваньки оживление проходит. Он идёт и на ходу проверяет решение задачи. Молча, без комментариев.
        - Правильный ответ, - говорит он, но не успевает закончить, потому что в дверь стучат.
        Все оборачиваются, ожидая продолжения представления, но на пороге появляется строгая дама, судя по всему учительница.
        - Иван Иосифович, Брагина в учительскую вызывают.
        Ванька молча кивает. Какого хрена… Быстро здесь дела делаются. Настучал Ширяй скотина…
        - Вещи тоже возьми, - говорит учительница.
        Она дожидается, пока я выйду и ведёт меня в учительскую, расположенную на этом же этаже, с противоположной стороны коридора.
        - Жди здесь, - бросает она, оставляя меня в небольшом помещении вроде приёмной, а сама проходит дальше и скрывается за дверью. Здесь же на стульях я вижу понурую троицу - Ширяя и его сателлитов.
        - Ну что, сдали меня, жертвы аборта? - хмуро спрашиваю я.
        - Не, мы ничё не сказали, - как-то слишком уж по-дружески отвечает Ширяй.
        Я обвожу их взглядом. Вроде не слишком пострадали. Жить будут.
        - Слушай… босс, - вдруг говорит тот самый червь, что получил по губам за Брагу, - а правда, это… ну что ты типа Джагу мочканул?
        - Кто сказал? - хмурюсь я.
        В распространении мифов о своих «подвигах» я совсем не заинтересован. Вот просто совершенно. Они переглядываются. Впечатлены. Даже боссом готовы называть. Ну ёлки же палки!
        - Про босса я пошутил, не нужно меня так звать, - говорю я чуть помолчав. - Зовите просто Егором. А про Джагу…
        В этот момент открывается дверь, и из неё выходит та самая училка, что привела меня сюда и… табачный капитан Артюшкин.
        - Никому в общем не треплите об этом, - заканчиваю я прерванную фразу. - Я серьёзно.
        - Брагин, - говорит она. - С тобой тут из милиции хотят поговорить. Пойдёмте, Анатолий Семёнович, я вам открою свободный кабинет.
        16. Школьные годы чудесные
        Учительница заводит нас в класс и оставляет одних.
        - Ну что, Брагин, - говорит капитан, оглаживая усы, - ты думал, я с тобой в бирюльки играть буду? Нет, не буду. Не станешь помогать, сейчас же окажешься там, где уже был недавно.
        Я присаживаюсь за первую парту, откидываюсь на спинку стула и ничего не отвечаю, просто смотрю на него. Как на диковинку.
        - Похоже, ты не осознаёшь, что стоишь на краю пропасти и что равновесие уже потеряно.
        Он подходит к парте и опершись об неё руками, нависает надо мной. Типа, давит на психику.
        - И если я не поймаю тебя за край одежды, - продолжает он, - а никто другой уже не может этого сделать, то ты ещё взмахнёшь пару раз лапками и полетишь вниз, в пропасть, из которой такие как ты не выбираются. Никогда. Они там сдыхают.
        Он отходит к учительскому столу, берёт стул, возвращается и ставит передо мной, затем садится, складывает руки и буравит взглядом. А я разглядываю наглядные пособия, карты и портреты выдающихся людей. Кабинет истории, судя по всему.
        - Это ты сейчас такой смелый, - хмыкает он, - в родной школе. А вот когда окажешься в одной хате с малолетками типа того же Джаги, с жестокими, разнузданными, для которых убить ничего не стоит, а уж изнасиловать, опустить, унизить - это вообще, как два пальца обоссать, вот тогда ты вспомнишь о возможности, которую я тебе давал, но будет поздно.
        Он достаёт помятую пачку сигарет, но вспомнив, вероятно, где находится, неохотно убирает обратно. Наверное, по сценарию, он должен сейчас закурить и помолчать, чтобы дать мне возможность осознать важность его слов и глубину предстоящего падения, чтоб аж свист в ушах.
        - Не пойму я, - нарушаю я тишину, - вы чего хотите, уважаемый капитан товарищ? Вы хотите Каху или геморрой на всю попу да ещё и со служебным расследованием?
        Надо отдать ему должное, он не вскакивает, не надувается, не краснеет, не пучит глаза и не брызжет слюной после этих моих слов. Глаза его чуть прищуриваются и продолжают цепко следить за мной.
        - Даже если вы Джагу своего под тяжкие телесные подведёте, попробуйте обойти состояние аффекта и процессуальные нарушения. Знаете интернат, в котором он учится? Тот, что напротив отдела вашего. Так там кое-кто видел, как Рыбкин привёл меня, а потом ушёл один. А я долго не выходил и неизвестно вообще, когда вышел. В общем, вряд ли что-то у вас выгорит.
        Тут я привираю, конечно, на понт беру, но надо же мне козырями сверкнуть.
        - Прямо из интерната наблюдал? - усмехается кэп.
        - Нет, по улице шёл, остановился и подождал. Но это ж не всё. У вас тут ещё и использование несовершеннолетнего в качестве агента, да ещё и в неофициальном деле. Жесть. Полный трешак, товарищ капитан.
        - Войны значит хочешь, - хмыкает капитан и начинает крутить свой ус. - Проиграешь с такими картами.
        - Нет, - спокойно отвечаю я. - Не хочу. Хоть, скорее всего, и не проиграю. Вам, в любом случае, это всё в плюс не пойдёт. Но, на самом деле, я хочу помочь. У нас интересы совпадают. Но вы мне мешаете. Будто сам с собой не можете договориться, чего вам надо.
        - И в чём же они у нас совпадают, интересы то есть?
        - Мы оба хотим закрыть Каху. У меня к нему личная неприязнь, понимаете? И вообще, я глубоко убеждён, что таким говнюкам не место на свободе. Помните, как товарищ Жеглов сказал? Вот. Я преступников не люблю, у меня на них аллергия. Я мент по натуре своей, как и вы. Хотя, что у вас на уме я не знаю. Но пока наши интересы совпадают, я вам помогаю. Вы правда всё дело пытаетесь испоганить, так что я начинаю уже сомневаться, по пути ли нам.
        Он молчит, не торопится высказаться, ждёт пока я открою свои карты.
        - В общем так. Каха меня хотел прибить, поэтому и подослал своего Джагу. Но это просто бла-бла-бла…
        - Чего это? - переспрашивает он.
        - Пустой трёп, который к делу не пришьёшь. Чисто для вашего понимания. Просто хотел меня наказать за то что я ему не… не подчинился, в общем, скажем так. Он велел меня просто избить, хотя, зная Джагу, возможно он рассчитывал, что тот попытается меня порезать. Неизвестно. И вот после провала его операции я такой нарисовываюсь и говорю: «А давай, Каха, чего-нибудь серьёзное замутим, а то капитан Артюшкин ждать не хочет, у него сроки горят, отчётность херовая, надо ему громкое дельце какое-нибудь, да и вообще, в майоры уже пора». Так что ли?
        Капитан крякает.
        - Надо ж понимать, что тут время требуется. Я контакт установил, но давить и егозить не стану. Он сам должен ко мне интерес проявить, приблизить. Причём, я-то здесь вообще рискую. Если меня с ним заметут, не вы, а другой кто-нибудь, вы меня вытащите? Скажете, что я ваш осведомитель, агент под прикрытием? То-то и оно. Вы же сами на краю обрыва балансируете. Короче, дёргать меня не надо. Буду звонить раз в неделю или по мере поступления информации из автомата, а то скоро батю выпишут, он дома будет всё время. Далее. Вот так, как сегодня, палить меня тоже незачем. Додуматься в школу прийти, это ж нужно постараться. И вообще, хорош меня прессовать. Какого хрена?
        Он молчит, покусывает ус и ничего не говорит. Потом долго и пристально смотрит в глаза и, наконец, встряхнув головой, говорит:
        - Ладно, Брагин, сделаем вот как. Удивил ты меня, конечно, есть такое дело. Дёргать тебя не стану, если будешь отчитываться регулярно. Палить тоже не буду. Директрисе вашей сказал, что пару вопросов надо задать и всё. Ну, это не страшно, отмажешься.
        - Вы имейте в виду, у меня репутация тихого ученика, не хулигана.
        - Не буду я репутацию твою затрагивать, не бойся. Но, что касается дела, всё остаётся, как я и говорил. Достанешь Каху, разойдёмся. Не достанешь, значит будем воевать. И поверь, я тебя усажу. Ну, а если даже и нет, жизнь тебе испорчу. Хочу, чтобы мы оба понимали всё до конца и не оставляли недомолвок.
        Ну вот что за натура у человека, вот обязательно надо ему удавку на шею накинуть, похоже, не может он без этого.
        Физика завершается без моего участия. Звенит звонок и школа наполняется гамом и криками, весельем, в общем. В класс заглядывает та же училка.
        - Анатолий Семёнович, - говорит она вкрадчивым голосом, - прошу прощения, но сейчас здесь урок будет.
        - Да-да, Алла Никитична, мы как раз завершили. Спасибо за помощь. Больше уже не буду беспокоить ни вас, ни вашего ученика. Беседу мы провели, все вопросы разрешили, требования инструкции выполнили.
        Я беру сумку, набрасываю её на плечо и двигаю к выхожу из класса. Куда теперь-то? Где расписание найти? Блин.
        - Егор, - окликает меня училка. - У вашего класса сейчас здесь урок будет, так что можешь не выходить.
        В дверь начинают заглядывать. Вроде наши.
        - Ребята, погодите, - говорит Алла Никитична.
        Когда дверь за капитаном закрывается, она обращается ко мне:
        - Егор, Анатолий Семёнович мне рассказал, что у тебя случилось. Я знаю, ты был молодцом и повёл себя, как мужчина. Надеюсь, твой папа скоро поправится. Если тебе что-то понадобится, какая-то поддержка или помощь, ты можешь всегда ко мне обращаться. Я обязательно сегодня поговорю с твоей мамой. Как она держится?
        Я пожимаю плечами.
        В дверь заглядывает мой художественно одарённый сосед. Учительница делает ему знак заходить и за ним в класс врывается целая толпа, застревая в дверях.
        Ко мне подходит сначала Рыбкина, а потом и оба Серёги.
        - Ширяев нажаловался? - спрашивает Рыбкина.
        - Нет, это по старым делам. Да там ничего, просто формальности.
        В этот момент в класс заходит Ширяев и его подручные. Увидев меня, червь, тот что складывался пополам, салютует мне приложив ко лбу два пальца.
        - О, босс! - говорит он со смехом, но в этом нет ни насмешки, ни злобы.
        - Наташ, - шепчу я, наклоняясь к ней, - а Ширяева как зовут?
        Она удивлённо смотрит на меня.
        - Не помнишь что ли?
        Я пожимаю плечами.
        - Юра, - тихонько отвечает она.
        Я киваю.
        - А я с Серёгой сижу или с тобой?
        - С Серёгой, - говорит она и чуть краснеет.
        Я улыбаюсь, залюбовавшись её смущением. Поймав смеющийся взгляд, она шутя хлопает ладошкой меня по плечу.
        - Разыграл! А я и поверила, - смешно хмурится она.
        - Нет, не разыграл, правда не помню, - говорю я и подмигиваю. - Наташа, ты, пожалуйста, никому не рассказывай об утреннем инциденте.
        - А почему? - удивляется она.
        - Что, рассказала уже?
        - Н-е-е-т, - машет она головой.
        - Вот и молодец. И не надо, ладно?
        Я подхожу к Ширяю и он едва заметно напрягается.
        - Юр, - говорю я тихонько, чтобы никто посторонний не слышал. - Я про утреннюю стычку никому говорить не буду, и Наташка не скажет. Ты своих предупреди, чтоб тоже языками не чесали. Зачем? Это ж дело наше и никого не касается. Так ведь?
        Он смотрит на меня, и, надеюсь, понимает, что я о его же авторитете забочусь. Потом он с серьёзным видом кивает и протягивает мне руку. Это рукопожатие можно считать знаком примирения. Вот и хорошо. Я, честно говоря, совсем не горю желанием множить количество врагов. Приятельство и даже нейтралитет, по моему мнению, гораздо лучше.
        Перемена пролетает быстро, и начинается урок. С историей, вроде, сложностей не возникает. Потом идут химия, алгебра, литература и английский с немецким. У меня, к счастью, английский. Если бы оказался в немецкой группе, получился бы полный ахтунг. Кроме «Гитлер капут» и парочки подобных фраз, я по-немецки ничего не знаю.
        С непривычки нагрузочка приличная. Голова трещит, спасу нет. Надо признать, шесть уроков - это не так уж мало.
        - Егор, ну чего? - спрашивает Серёга.
        - В смысле?
        - Чё в смысле, ты идёшь или нет? - злится он.
        - Блин, куда идёшь-то?
        - Ты заколебал. Ко мне идёшь? Мы же договаривались! Забыл что ли? Пацаны придут, музон послушаем, в «Монополию» поиграем. Витька доллары нарисовал, он тебе не показывал? Прям классные получились.
        - А откуда «Монополия»?
        - Нет, ты смеёшься что ли? Я ж сто раз говорил откуда. Миха с друзьями нарисовал.
        - А-а-а… Да... Ты извини, я про своё немного задумался. Слушай, мне же на работу.
        - Чё, - недоумевает он, - ты типа всегда теперь после школы пахать будешь?
        - Ну блин, Серый. Надо же мне деньгу ковать, как ты думаешь...
        - Вот тебе и блин, - скисает он. - Ладно, ясно всё с тобой, всю масть нам сбил. Думал побалдеем сегодня…
        - Ну прости, я ж не могу на работу забить просто так.
        - Да ясно-ясно.
        - Егор, ну ты идёшь? - спрашивает Наташка. - Я тогда пошла, не буду тебя ждать. Здравствуйте, Андрей Михайлович.
        - Здравствуй, - отвечает высокий, сухой , достаточно молодой мужчина в очках.
        Он останавливается и внимательно осматривает меня. А я его. Волнистые волосы и безысходность в глазах.
        - Брагин. Что с твоей головой? Ну-ка повернись. Ты чего натворил-то? С ума что ли сошёл?
        - Несчастный случай, Андрей Михайлович, - пожимаю я плечами, не представляя, кто он такой.
        - И что мы теперь будем делать? - спрашивает он.
        - Выздоравливать, восстанавливаться, - улыбаюсь я, - соблюдать режим, ну, и всё такое. Наблюдаться у врача, дыхательной гимнастикой заниматься.
        - Это, как раз, меня не касается. Я говорю про открытое комсомольское собрание. Городское. Ты помнишь вообще-то? Мы же списки уже подали.
        - Андрей Михайлович, вообще-то у меня посттравматическая амнезия, я даже имя иногда своё забываю.
        - Ничего, вспомнишь. Вот с головой твоей что делать? Это же стыд какой. Ладно, иди в Комсомольскую комнату, сейчас на комитете обсудим эту проблему. Через пять минут начинаем.
        Куда? Это шутка такая? Комитет комсомола?
        - Извините, но я не могу. Мне в больницу надо на уколы.
        - Успеешь.
        - Да как «успеешь»? Они через сорок минут закрываются, а мне же дойти ещё нужно.
        - Так, Брагин! Ты комсомолец или нет? Знаешь, что такое «надо»? Читал «Как закалялась сталь»? А если бы тебя туда, на место Корчагина, ты бы и там канючил?
        Да твою же налево! Знаю я этих прозаседавшихся, разведут бодягу сейчас на два часа.
        - В суд бы на вас, Андрей Михайлович, или прямо без суда и следствия по законам того же Павки Корчагина.
        - Поговори мне ещё. Идём, я тебя за ручку отведу.
        - Наташ, не поминай лихом, - киваю я Рыбкиной, - считай коммунистом, если что.
        Она прыскает.
        Я что в комитете комсомола? Что за бред такой? Где я и где комитет! Нет, видать сильно я накосячил в прошлой жизни. Вот прям очень сильно.
        - Что случилось-то? - спрашивает этот хмырь, пока мы поднимаемся на четвёртый этаж.
        Вот что мне стоило выскользнуть из кабинета и сразу идти на выход, а не стоять разинув рот. Фак! По-другому и не скажешь.
        - Хулиганы напали. Пришлось дорого продавать свою жизнь.
        - Ну-ну. Всё хохмочки у тебя. Вот напишу тебе правдивую характеристику, будешь знать, ни в один ВУЗ не примут.
        Судя по всему, угроза нереальная, а ради красного словца, что называется.
        Мы входим в Комсомольскую комнату. У окна знамя с тяжёлой золотой бахромой и простым железным наконечником. На стенах вымпелы и стенгазеты, на шкафу ватман в рулонах. Во главе стола сидит крупный белобрысый пацан и улыбается. За столом идёт оживлённая болтовня. Кто-то смеётся, а кто-то как и я грустно и смиренно ждёт окончания этого пира духа.
        - О! Егорище! - восклицает белобрысый комсомольский лидер. - Ты куда голову пихал?!
        Сам же он и смеётся больше других своей шутке. Здравствуй, племя младое, незнакомое…
        - Так, ну-ка, привели себя в порядок, - строго говорит Андрей Михайлович. - Яворовский, начинай заседание. Давайте, быстрее всё решим, быстрее пойдём.
        Он, вероятно, зам по воспитательной работе. Судя по всему, работа эта, воспитательная, поперёк горла ему стоит. Уж больно взгляд печальный, безысходность в нём и вселенская скорбь.
        Я сажусь с краю, поближе к выходу.
        - Привет, - тихо улыбается мне скромная милая девочка. Наверное, восьмиклассница, выглядит ещё совсем ребёнком.
        - Привет, - киваю я.
        - Первый вопрос, - говорит руководитель. - Подготовка к городскому открытому комсомольскому собранию.
        Я поднимаю руку:
        - Товарищи, у меня предложение!
        - Не паясничай. Какое предложение? До тебя дойдём ещё.
        - У меня самоотвод. Как видите, я принять участие в собрании не смогу по медицинским и косметическим соображениям.
        Все начинают хохотать.
        - По космическим а-ха-ха!
        - По каким косметическим? Помада закончилась?
        - Короче, - не поддаюсь я. - Я получил увечья в бою и стал инвалидом.
        - А-ха-ха! Инвалид умственного труда!
        - Да, у меня справка есть, - говорю я. - Если что, я и всечь могу недоверчивым.
        - А-ха-ха! Крикунову всеки!
        - Так! А ну-ка, замолчали все! - бьёт рукой по столу Андрей Михайлович. - Кто сказал: «Крикунову всеки»? Вы совсем оборзели уже? Привыкли, что учителя орут на вас и по-нормальному не понимаете? Сядь, Брагин, не устраивай балаган. Яворовский, веди заседание, а то я сам тебе всеку сейчас!
        - Не имеете права! Детей нельзя…
        - Всё, я сказал!
        Бедный. Мне самому смешно становится. Ну вот что он бедолага сделать может? Характеристику испортит? Да кому она нужна? Класснуха их под копирку штампует…
        В общем, я целых сорок минут нахожусь в этом делирии и как пробка из бутылки шампанского вылетаю из комнаты комитета комсомола, как только становится можно.
        Из-за этого несчастного Крикунова не успею заскочить домой и пообедать. Мне надо уже мчаться к Гусыниной. Она просила быть к половине третьего, а это значит, что прямиком надо лететь на остановку. Я иду на трамвай, потому что так будет быстрее. Выхожу из школы и чешу мимо детских садиков к стадиону.
        Как назло трамвая долго нет. Уже пешком бы до Швейки добежал, а там и автобус, и другие трамваи. Вот ёлки! Трамвай не идёт, но зато подходит та девочка из комитета комсомола, что сидела рядом со мной.
        - Ты что, на трамвае? - спрашивает она.
        - Ага, мне на Южный надо сгонять, - отвечаю я.
        - Значит, вместе поедем.
        - А ты что, на Южном живёшь? И каждый день мотаешься в такую даль?
        - Нет, - машет она головой, - я у Вокзала. Мы два месяца назад переехали, но я не захотела в другую школу переходить.
        - Понятно.
        - А чего с тобой случилось? - спрашивает она. - Ну, что, с головой?
        - Да, на самом деле, ничего особенного, несчастный случай.
        - А тебе правда в больницу надо было?
        - Нет, конечно, я уйти хотел пораньше…
        Наконец, приходит красный рубленый, с замёрзшими стёклами, трамвай. Он переваливается с боку на бок, как жирная утка, качаясь на рельсах, волнистых от постоянных перемен температур.
        Мы забираемся внутрь. Народу набивается прилично и девочку прижимает ко мне. Она совсем не смущается и без умолку болтает, что в моей ситуации очень даже полезно. Болтун - находка для шпиона. Да-да. Впрочем, сведения, которыми она располагает, особой ценности не имеют.
        У вокзала она выходит, а я еду дальше. Еду-еду-еду и, наконец, приезжаю.
        - Егорка, по тебе можно часы сверять! - с улыбкой говорит Любовь Петровна и смотрит, как всегда ласково. - Молодец, сынок. Голодный? Или опять нет?
        - Скрывать не буду, сегодня не успел поесть.
        - А чего так?
        - Так первый день школы, ещё комитет комсомола придумали.
        - Зина! - кричит тётя Люба в коридор. - Ну-ка, сообрази там комсомольцу нашему перекусить.
        В этот момент из боковой двери, ведущей в подсобное помещение появляется хмурый мужчина. Увидев меня, он на мгновенье замирает, одаривает неприязненным взглядом, а потом отворачивается и снова уходит в подсобку. Он не наш, здесь не работает, но я его сразу узнаю. Это Игорёша, которому я передавал свёрток от Гусыниной.
        Заметив, как он на меня посмотрел, она сразу меня выпроваживает.
        - Иди, Егор, Зинаида тебя покормит. А я тут пока закончу, и потом тебя позову.
        Зинаида, крупная и бесхитростная баба, та, что не пускала меня, когда я пришёл в первый раз на работу, оказалась доброй и незлобивой, и мы даже подружились. Она даёт мне большой бутерброд, сложенный из куска батона и ломтя «Докторской» колбасы, и стакан сметаны.
        - Ложку сам возьми в шкафу, - говорит она и машет рукой на соседнюю с директорской комнату.
        Я без задней мысли иду за ложкой и оказываюсь в небольшом помещении с индивидуальными шкафчиками. Оно служит раздевалкой и соединяется дверью с подсобкой. Сейчас эта дверь приоткрыта и из неё доносится мужской голос, принадлежащий Игорёше.
        - Люба! - немного взвинчено говорит он. - Я уже тысячу раз говорил, но тебе хоть кол на голове теши! Никаких посторонних! Почему пацан какой-то у тебя в курсе всех дел? Что ты творишь?!
        - Игорёша! Ничего он не в курсе, чего ты бесишься! Его Юра прислал, так что я парню верю. Отличный парень, золотой. Он ещё в школе учится. Что опять за паранойя?!
        - Да у тебя бардак такой, что все всё знают! - едва сдерживается он. - Так нельзя, Люба! Есть две-три проверенные работницы и всё! Создай такие условия, чтобы из этого узкого круга ни один писк не вылетал! Ты поняла? У тебя здесь каждый день новая продавщица! В бакалее опять! Ну, так ты ж научи своих девок держать язык за зубами, а остальные, чтоб ничего не знали! Ничего! Ты поняла?!
        Дверь с грохотом закрывается. Интересное кино. Я сажусь на стул и съедаю бутерброд. Вкусный, ароматный, ностальгический. Потом достаю из шкафа ложку и ем сметану. Тоже вкусная. Густая. Интересно, с крахмалом или нет?
        Закончив трапезничать, я возвращаю Зине стакан, предварительно его помыв.
        - Вот повезёт девке, - посмеивается она, - которая жениха такого отхватит.
        - Зина, - говорю я, качая головой, - какие девки, я, как восемнадцать исполнится, сразу к тебе прибегу предложение делать.
        Она громко хохочет. Ей всегда очень нравится эта шутка. Ну, я не против. Пожалуйста.
        Пока начальница меня не зовёт, я решаю проверить, нет ли случайно в нашем бакалейном отделе кофе в зёрнах. Подхожу к прилавку и рассматриваю выставленные на полках товары.
        Продавщица, стоя ко мне спиной, поправляет пирамидку из консервных банок.
        - Здравствуйте, - говорю я. - Подскажите, пожалуйста…
        - Да-а, - тянет она и поворачивается ко мне. - Слушаю вас…
        Она смотрит на меня с лёгкой улыбкой и ждёт, что я спрошу. Признаюсь, её естественность и натуральность даже немного сбивают меня с толку и я какое-то время просто молчу.
        Разумеется, она меня узнаёт, точно так же, как и я её. Это же… Лида. Лейтенант из ОБХСС.
        - Что вы хотели, молодой человек? - спрашивает она.
        17. Планов громадьё
        - Да вот, - говорю я тихо, - спросить хотел, нет ли у вас кофе?
        - Растворимого? Нет. Кофе нет, но есть ячменный напиток. Очень вкусный, правда не растворимый.
        Я внимательно её разглядываю.
        - А мне растворимый и не нужен. Мне бы в зёрнах.
        - В зёрнах мы не получаем, насколько мне известно, - улыбается она. - Но я ещё не всё знаю. Я новенькая, первый день на работе сегодня. Всё ездила-ездила по городу, искала место, сюда вот несколько раз наведывалась. Наконец, освободилось. Повезло.
        Я молчу, ничего не отвечаю.
        - Я ведь и живу здесь рядом, - продолжает она. - Комнату получила, на подселении.
        - Покажешь? - негромко спрашиваю я.
        - Могу, - улыбается она.
        Улыбается, да вот только глаза у неё остаются холодными и напряжёнными.
        - А зовут тебя как?
        - Лида, - отвечает она и пожимает плечами.
        - Знакомишься уже, - раздаётся голос Любовь Петровны. - Шустрый ты малый, Егорка, сразу красавицу заприметил.
        Лида смущённо улыбается. Вот же артистка.
        - Так, Любовь Петровна, - раздаётся громкий мужской голос.
        Я оборачиваюсь и вижу Игорёшу. Он стоит в дублёнке и норковой шапке, готовый распрощаться.
        - Благодарю вас за хорошую работу. И весь ваш коллектив тоже. От имени торга говорю вам спасибо. Продолжайте ударно трудиться на благо нашей Родины. И не забывайте, что первоочередная задача работников советской торговли - качественное обслуживание покупателей.
        - А ты до которого часа сегодня трудишься? - спрашиваю я, когда Игорёша уходит.
        - До семи, - говорит Лида.
        А мне-то нужно с Каховским пересечься, но и Лиду не хочу на потом переносить. Почему она так глупо рискует? Я прямо заинтригован.
        - Никому не говори, - добавляет она, произнося одними губами и качая головой.
        - Приезжай в центр, - отвечаю я.
        Она качает головой, в ответ на что я просто пожимаю плечами. Вроде как, ну смотри, решай сама.
        - После работы, - говорю я, - в восемь.
        - Ты чего к девушке прилип? - смеётся Гусынина и, подойдя ближе, берёт меня под руку. - Пойдём, надо поработать немножко.
        - Да вот, интересуюсь, почему кофе в зёрнах нет в ассортименте, а она говорит, что неходовой товар не отпускает.
        - Ну-ну, пойдём поможешь мне.
        - Ещё поговорим, - подмигиваю я Лиде и ухожу с тётей Любой.
        - Так, - говорит она, заводя меня на склад. - Гляди, тут у нас колбаска. Завтра продавать будем.
        Запах здесь такой, что слюноотделение начинается сразу и очень обильное.
        - Куриц своих не хочу дёргать, да и Игорёша голову морочит своей секретностью.
        - Это тот, который из торга?
        - Он-он, значит так, возьми коробочки пустые, - машет она рукой на ту часть склада, где громоздится груда пустых коробок. Значит, вот из этих мешочков, да, вот из этих, колбаску положишь в коробочки. Смотри, ровно по девять палочек.
        Склад завален толстыми полиэтиленовыми мешками, забитыми колбасой.
        - Коробочки поставишь вон на ту тележку и отвезёшь в холодильник. Только заклей как следует. В кружке клей, и кисточка здесь же, погляди. Тут немного, быстро управишься. В холодильник перевезёшь, поставь рядом с такими же, там сразу увидишь. Рядом. Понял?
        Я киваю.
        - Ты попробовал, и как она ничего? Зинка угощала тебя?
        - Да, хорошая колбаса, свежая.
        - Ну и ладненько. Если народу понравится, будем каждую неделю получать. Ну, давай, Егорка, поработай маленько.
        Она уходит, а я берусь за это благословенное задание - перекладывать колбасу. Она, правда, не копчёная, а варёная, но работёнка, всё равно, блатная. Я раскладываю вальяжные батоны чайной колбасы, переполненную, растянутую золотистую череву с аппетитными стяжками и прожилками. Так бы и впился в бок.
        На некоторых коробках приклеены этикетки с названием. Колбаса варёная «Чайная». Судя по тому, что она лежит в мешках - левак, неучтёнка. Интересно, откуда? Списанная или украденная? Вряд ли специально произведённая. Хотя, может, мясокомбинат гонит неучтённый товар… Интересно живёте, тётя Люба. Боюсь только, продавщица Лида из бакалейного отдела может весь этот интерес испортить… Она может, я чувствую…
        У меня получается восемнадцать коробок. Я перевожу их в холодильник и иду докладывать боссу.
        - Ну, готово дело? - спрашивает Гусынина.
        - Готово, - бодро рапортую я.
        - Ну вот тебе премия за сегодняшние труды.
        Она протягивает мне увесистый свёрток.
        - Колбаска. Маму побалуешь. Папку-то не выписали ещё?
        - Завтра должны.
        - Ну вот и он покушает, такую-то ему поди можно.
        - Не знаю, посмотрим, что доктор скажет. Спасибо большое.
        - На здоровье.
        Она даёт мне ещё пару незначительных заданий и просит отвезти в центр такой же свёрток, как у меня. Я прощаюсь, но перед тем, как уйти, подхожу к Лиде.
        - Ну что, встретимся сегодня часиков в восемь?
        - Приезжай, - пожимает она плечами.
        - Давай, лучше ты, мне неудобно, дома нужно будет отпрашиваться.
        - Мне тоже неудобно, - равнодушно отвечает Лида.
        - Серьёзно? - поднимаю я брови. - Лида, серьёзно?
        Она смотрит зло, но всё-таки соглашается.
        - Ладно, мне всё равно надо было навестить подругу. Давай в половине восьмого встретимся у “Силуэта”.
        Ну вот, это уже кое-что.
        Я везу посылку от тёти Любы и посматриваю на часы. Нужно поторапливаться. Встречу с Кахой пропускать я бы не хотел. К счастью, мой сегодняшний адресат находится неподалёку от кафе. Я закидываю колбасу и спешу на встречу.
        У вечного огня меняется почётный караул из старшеклассников. Последний на сегодня, наверное. Я захожу в кафе. Аромат кофе, рома, гнусаво-душное и такое сладкое «Ты верил в гитару, Битлов и цветы», звук ложечек, выедающих мороженное из стальных вазочек. Жил бы здесь. Всю жизнь.
        За тем же столом, что и в прошлый раз сидит Каха в красном свитере с маленькой надписью Wimbledon на сердце. Я б тебе с удовольствием написал там «Колыма», сам бы вышил. Крестиком. Рядом с ним сидит парень в джинсовой куртке. Улыбается. Урка. Улыбается, как урка, глазки маленькие, медвежьи, опасные. Скулы широкие, с едва заметными шрамиками от мордобоев, сам худой, кожа да кости. Светлые волосы коротко подстрижены машинкой. Ну-ну, посмотрим, что за гусь.
        Здорово, орлы, еклмн. Этот набор букв на кассовом аппарате написан, если что. Настроение как-то портится. Не знаю почему, но вдруг меня начинает бесить, что я должен улыбаться, ручки жать, за столом сидеть вот с этими… Рожа у дружка Кахиного, прям сама за себя говорит.
        - Здорово, Брага, - говорит Каха.
        - Егор, - отвечаю я и сажусь напротив них. - Давай так.
        - Во как, - лыбится его дружбан. - Резко. Ладно, чё серьёзный такой? Егор так Егор. Не по-людски, конечно, ну как скажешь. Я тогда Кирилл.
        Сказав это, он начинает ржать. Каха тоже.
        - Кирилл, подайте, пожалуйста, салфетку, бл*дь, будьте так нев*нно любезны.
        Очень хочется их обоих отделать прямо здесь… Так, ладно, что это со мной, какого хрена! Успокаиваемся. Раз-два-три вдох… Выдох… Я хмыкаю и выдавливаю улыбку. Широкую и максимально приветливую. Насколько это возможно, конечно.
        - Ладно, сорян, господа хорошие. Это не наезд, если чё. В школе просто этой Брагой заманали уже.
        - В школе, - ржёт скуластый Кирилл. - Ну извиняй, братан. Как тебя называть тогда? Браг, или Бра? А может, Бряк? Моряк, спички бряк.
        - Спасибо, что не «бро».
        - Феня у тебя заморская, - хмыкает Каха, - «сорян», «бро».
        - Мать тюрьмуха, дай кликуху, - лыбится Кирилл.
        - Бро, - гогочет Каха.
        - Ну всё, считай крестили тебя, - говорит его приятель. - Теперь, Бро, не отмажешься. Я Рыжий, если чё. Поганяло моё. Ладно. Мороженку будешь за знакомство?
        Мороженку я буду, я уже заказал, сразу, как зашёл. Мне её, сейчас и приносят. Его то есть.
        - Ну давай, Бро, выкладывай, - говорит Рыжий, - как ты это делаешь?
        - В смысле? - хмурюсь я.
        - В смысле? - переспрашивает он. - Чё в смысле, как угадываешь про хоккей?
        - Ну, ничего особенного, читаю «Советский Спорт» и делаю предположение. Всё. Часто угадываю.
        - Да ты чё? - качает он головой и цокает языком. - А что значит часто?
        - Часто - это значит больше пятидесяти процентов. Я бы сказал, процентов семьдесят-восемьдесят.
        - А чё не сто? - прищуривается он.
        - Машины времени нет, а так бы сгонял, счёт записал и вернулся.
        - Машина времени есть, - ржёт Рыжий. - Чё не слышишь, вон же крутят.
        Остряк. Прям шляпу снимаю.
        - Ладно, - вступает Каха. - Погоготали и будет. Короче, Егор. Вот что мы решили. Мы с Рыжим то есть. Казино нам никуда не упирается. Дело гиблое. А вот ставки принимать хотим попробовать. Расклад такой. В долю мы тебя брать не станем. Смысла нет. У тебя ни бабла, и ничего другого.
        - Ресурса не хватает?
        - Вот-вот, ресурса.
        - Понятно, - киваю я. - А вы только на хоккей будете принимать?
        - Нет, на всё хотим. И, может быть, не только на спорт. Но это ещё посмотрим. Короче, сам сказал, идея ничего не стоит. Но ты ставить, естественно, можешь. И тут, как раз, хорошо, что ты не в деле. Врубаешься?
        - Поясни, - говорю я.
        - Будем твои ставки, всем показывать. Ты же хотел быть типа спецом, ну вот и будешь, но не прогнозами будешь торговать, а просто ставить и выигрывать в восьмидесяти своих процентах. И люди будут видеть, что ты фартовый, просекаешь? И будут знать, что ты не в доле. Постепенно начнут ставить так же, как ты. Сечёшь? А потом, иногда ты будешь ставить не так, как правильно, а наоборот. А я, вернее, мой человек будет ставить, как надо. И тогда, сечёшь мазу, да? И тогда мы будем срывать банк. И тебе тоже будет с этого обламываться, и прям неслабо так.
        - Сечь-то я секу, но риск всё равно есть, что я не угадаю.
        - Ну ты уж постарайся, - говорит Рыжий, - поднатужься и угадай. Один раз такое ещё может проконать, но больше, нет.
        - Ладно, я подумаю, - отвечаю я. - Подумаю.
        - Ну давай, подумай, - соглашается Рыжий. - Ну чё, подумал?
        Вот же… Я не отвечаю, соображая, как это дело можно использовать в «мирных целях».
        - Подумал, - говорю я после паузы. - Могу попробовать. Но смотрит, чтобы без предъяв.
        - Ну так если не за что будет предъявлять, не предъявим.
        - Но есть условие, - поднимаю я палец.
        - Ну ты нудный, Бро, - качает головой Каха. - Какое?
        - Урок должно быть по минимуму. В идеале ноль. Должна быть такая, буржуазная атмосфера, музло…
        - Чё?
        - Музон, напитки, типа бара что-то. Народ должен прям охрененно туда хотеть попасть. Но чтоб попасть, надо пройти фейс-контроль.
        - Это ещё чё? - спрашивает Рыжий.
        - Это когда на входе стоит громила и пропускает только тех, кого сочтёт подходящим клиентом. И чтобы внутри была атмосфера безопасности и дружелюбия.
        - А это зачем? - разводит руками Каха.
        - Чтобы пипл в это гнездо разврата охренеть как хотел попасть и боялся, что не попадёт.
        - Какой пипл? - интересуется Рыжий.
        - Народ то есть, электорат.
        - Заумный ты кент, - качает он головой, - мутный. Мож ну его нах, а, Каха?
        Но Каха уже представил прекрасные картины и почувствовал сладкий дурман, неодолимую негу, аромат порока и волнующую атмосферу крутого злачного места. Я вижу, как глаза его затуманились и в них, как у мультипликационной американской утки заплясали значки доллара, пардон, рубля. Пиастры! Пиастры!
        - Да погоди, Рыжий, не начинай, - отмахивается он от дружка. - А где взять клиента нормального?
        - А где точку делать решили? Только не на хате какой-нибудь левой. Палево это. Уровень ниже плинтуса.
        - Это как?
        - Низкий значит, отстойный, кончитный, плохой, фуфлыжный, ёпта.
        - Бляха, ты прям новый Даль и Ожогов, - ржёт Каха. - Велик и могуч, в натуре, язык русский. По точке решаем ещё. Если будут мысли мудрые, дай знать. По клиентуре тоже. Школяров рекомендовать не надо.
        - Я подумаю, поищу. Но от меня много не придёт. И, опять же, я людям порекомендую, значит надо, чтобы к открытию всё было тип-топ, чтобы пришли они и сразу охренели, от того, как у вас круто. И чтобы была гарантия того, что их не поимеют. Ставки должны записываться. Расписки нужно выдавать, чтоб всё без обмана. Думайте, короче. Ладно, я поскакал. Вписываюсь я. На ваших условиях, но со своими уточнениями. Попробую в общем.
        - Слышь, Бро, - говорит Рыжий, - говорят, к тебе там мусор приходил. Чё хотел?
        Быстро новости распространяются, кто бы мог подумать.
        - Да так и не скажешь. Хрень нёс какую-то.
        - Какую ещё хрень?
        - Да за власть советскую агитировал. Типа, профилактика детской преступности. О вреде плохих компаний и всё такое. Я два раза попал в сводки.
        - Ты ж потерпевший, - подозрительно щурится он.
        - Алё, какой я тебе потерпевший. Не знаю, в общем. Не нужно водить плохую компанию, если возникают проблемы, надо обращаться к участковому, не желаю ли я вступить в клуб какой-то там, а поступить в школу милиции после армии? Такая шняга. А чё? С какой целью интересуешься?
        Он пожимает плечами, но ничего не говорит.
        Я прощаюсь. Дело набирает обороты. Это всё, конечно, не по профилю капитана Артюшкина, но что-нибудь да выплывет. Если бы Большак подсказал какой-то объект подходящий, было бы отлично. Просто зашибись…
        Иду домой. Надо поужинать, погулять с собакой и идти на встречу с Лидой. Интересно, что она мне скажет. Очень интересно…
        Подходя к дому, замечаю Рыбкину. Она болтает с какой-то девчонкой. Выглядит как-то грустно. Чего такое?
        - Привет девочки, - приветствую их я, подходя ближе. - Гуляете?
        Наташка ничего не отвечает и поворачивается ко мне спиной. Вторая барышня бросает на меня странный испытывающий взгляд исподлобья и тут же отворачивается. На ней меховая, похожая на эскимосскую шапка с ушами, связанными под подбородком. На шнурках болтаются круглые меховые балаболки.
        - Ну ладно, Наташка, - говорит она, - побежала я. Завтра в школе увидимся. Пока.
        - Пока, Свет, - отвечает Рыбкина. - До завтра.
        Света поворачивается и уходит, и Наташа тоже идёт в сторону своего подъезда, не сказав мне ни одного слова. Это ещё что такое…
        - Наташ, ты чего, - окликаю её я, но она не обращает на меня внимания и идёт не останавливаясь.
        Я обгоняю её и встаю на пути.
        - Отойди, - говорит она.
        - Нет, - мотаю я головой. - Что случилось?
        - Ничего.
        Голос, полный горечи, даёт понять, что что-то всё-таки случилось, причём минимально просто ужасное, но вполне может быть даже катастрофическое.
        - Говори, - наседаю я.
        - Дай мне пройти, - повышает она голос.
        - Нет, сказал же уже. Говори, что случилось.
        - Ничего, я уже ответила.
        - Не ври. Пока не скажешь, я тебя не пущу.
        - Размечтался! - огрызается она и пытается сдвинуть в сторону.
        Щас!
        - Говори, что случилось!
        - У Юленьки своей спроси, Бондоренки!
        - Это ещё кто? - буквально столбенею я.
        - Ой, только не надо вот этого.
        - Чего этого? Я вообще не знаю кто это такая, Юленька твоя.
        - Ну это уже вообще подло! Насвинячил, имей мужество сознаться. Скользкий ты оказывается тип. Как налим!
        Налим? Скользкий тип? Юленька Бондаренко? Кажется, я со своей ролью уже не справляюсь…
        - Так, стоп! - трясу я головой. - Давай, объясняй всё с самого начала.
        - Не буду я тебе ничего объяснять! Пусть она тебе и объясняет.
        - Для начала, я никакую Бондаренко вообще не знаю. Если это было до травмы, то я просто не помню. Расскажи мне, в чём дело!
        - Ох, как удобно! Тут помню, тут не помню! Да только никакая травма здесь не причём! Потому что это всё произошло сегодня.
        - Это уже интересно. И что именно произошло сегодня?
        - Бессовестный ты! Произошло то, что ты её провожал до самого дома, а по пути тесно прижимался.
        - Чего? Это бред вообще-то.
        - Бред? Тебя видели с ней и она сама всем уже растрепала, что ей такое счастье привалило, десятиклассник на неё позарился.
        - И куда я её провожал, не до вокзала, случайно? - начинаю я догадываться, откуда дует ветер.
        - Тебе лучше знать, но вообще-то да, до вокзала. Возвращается память, я вижу.
        - А прижимался в трамвае, стало быть?
        - Вот подробностей этих мне не нужно.
        - Наташ, ну ты извини, это полная хрень. Вот правда, даже не смешно. Я и знать не знал, как её зовут, пока ты не сказала. Ну проехали в трамвае вместе. И что? Мне на Южный надо было, она на своей остановке вышла. Мне что, шугаться от всех надо? И разговаривать нельзя ни с кем. В трамвае народу много было, набились, как сельдь в банке. И что это значит? Мда… Ну ты меня удивила. Так ты к каждому столбу ревновать будешь, да? Иди, выспись хорошенько, ты переутомилась, похоже.
        Я поворачиваюсь и иду к своему подъезду.
        - Егор! - кричит она мне вслед. - Но она ведь сама сказала!
        Я останавливаюсь и оборачиваюсь:
        - А если я тебе скажу, что из будущего прилетел, ты тоже поверишь?
        - Может, и поверю, - тихо и грустно говорит она.
        - Ладно, Наташ, - машу я рукой. - Пойду я. Завтра не опаздывай.
        Я иду к себе и, когда уже почти достигаю подъезда, она снова кричит:
        - Егор!
        Я опять останавливаюсь и молча смотрю на неё.
        - Кто бы говорил, - кричит она. - Ты сам не опаздывай.
        Ладно, постараюсь.
        Я отдаю маме свой колбасный трофей и накидываюсь на бефстроганов. Раджа с волнением следит за свёртком и я, не вынеся страдания в его глазах, отрезаю ему ма-а-а-ленький кусочек. Разумеется, это только разогревает его аппетит, но ничего не поделать, придётся подождать.
        - Завтра папу выписывают, - говорит мама. - Я хочу попросить, чтобы ты дома был. Или даже съездил со мной в больницу.
        - А ты опять договорилась насчёт машины?
        - Ну конечно. После двенадцати его можно забирать. У тебя сколько уроков завтра?
        - Четыре. Вроде… Надо посмотреть… Да в принципе неважно. Я отпрошусь, если что.
        Или сбегу. Я ж понимаю, чувство неловкости и всё такое. Ладно уж, побуду буфером. Но недолго. Мне потом на работу надо будет. Это я не говорю. И так известно.
        Быстро поужинав я веду пса на прогулку. Дойдя до телефонной будки, набираю номер Большака. Хочу с ним обсудить сегодняшний разговор с Кахой. Но его нет дома, трубку он не берёт. Ладно, значит поговорим завтра.
        - Что-то вы быстро как-то, - говорит мама, когда мы возвращаемся с прогулки.
        - Да, Радж сказал, что у него запах колбасы из головы не идёт, пойдём мол домой скорее. Покормишь его?
        - А ты чего?
        - Да мне к Серёге сбегать надо. У него брат пласт принёс на один вечер всего. Очень послушать хочется.
        - Ты чего! Уж ночь на дворе.
        - Да мам, ну какая ночь? Ещё восьмой час только. Приду не позже одиннадцати.
        - Ох, беда с тобой, Егорка.
        К «Силуэту» я подбегаю в семь тридцать пять. Лида уже стоит у магазина.
        - Привет, - говорю я.
        - Привет.
        - Давно приехала?
        - Минут пять как.
        - Понятно. Ну что, к тебе?
        Она долго не отвечает, глядя мне в глаза, словно бы решая для себя какую-то непростую задачу.
        - Ладно, - наконец кивает она. - Пошли. Что с тобой делать.
        Оказывается, у неё квартира в этом же самом доме, в «Силуэте», наискосок от серого массивного фасада областной библиотеки. Мы молча раздеваемся и проходим в гостиную. Обычная однушка, квартира, как у нас, только без одной комнаты. Обстановка скромная, почти аскетичная.
        - Бабушкина, - поясняет она.
        Я киваю. Мы стоим и молчим, глядя друг другу в глаза. Вдруг, она будто вздрагивает, совсем чуть-чуть, едва заметно, а потом порывисто обхватывает мою голову руками и горячо целует.
        18. И тут появляемся мы, все в белом
        Признаюсь, опыт волнующий, будоражащий и даже срывающий крышу. Она такая… горячая, огненная, обжигающая. Немного властная, немного робкая, немного агрессивная и немного беззащитная. Как говорится, ах какая женщина, мне б такую.
        Сам себя ненавижу за это, но всё-таки я отстраняюсь и пристально смотрю на неё.
        - Что? - недовольно спрашивает она.
        - Это ты что? - возвращаю я ей вопрос.
        - Ты же хотел…
        - Эх, Лида-Лида… Я хотел, чтобы ты хотела.
        - Ну и?
        - А ты не хочешь, - пожимаю я плечами. - Рассказывай давай.
        - Что тебе рассказывать? - хмурится она. - Вообще-то это я хотела, чтобы ты рассказывал.
        Мы замолкаем, повисает неловкая пауза.
        - Давай хоть чаю попьём что ли? - нахожусь я. - Думаю, нам с тобой нужно хорошенько потолковать.
        Мы идём на кухню и она включает чайник. Под потолком розовый абажур, смешной, немного пошлый, но очень уютный. Старый холодильник, стол, застланный порезанной клеёнкой, табуретки, буфет, крашеные стены и квадрат кафельной плитки над газовой плитой. Без изысков, но я почему-то чувствую себя здесь комфортно, в своей тарелке.
        - Кофе есть, кстати, - говорит она.
        - Растворимый?
        - Да.
        - Не, давай лучше чай.
        Она заваривает чай со слоником. Ну а какой ещё…
        - А бабушка где? - спрашиваю я.
        - У родителей. Ну, в смысле, у моих родителей. В Панфилово, не очень далеко отсюда. У них дом свой.
        - Понятно. Ты значит девушка деревенская?
        - Вроде того, - соглашается она.
        - Юрфак закончила или школу милиции?
        - Школу милиции, - кивает Лида. - Я после школы в Горький поехала. У меня там тётка в управлении торговли работала. Там поступила в техникум советской торговли, год отучилась и решила поступить на заочный факультет московского торгового института. Там же, в Горьком. Тётка меня и надоумила, а потом пристроила в универмаг ума-разума набираться. Не сразу, правда, почти год я ничего не делала, на заочном училась, но не работала. Встретила человека… ну, в общем, не до работы стало. Замуж собиралась, планы строила.
        - Не вышла?
        - Не вышла, - качает она головой.
        - А чего?
        - Да, не вышла и всё. Тётку арестовали, не до того стало.
        - Жених испугался? Какой-нибудь профсоюзный или комсомольский был?
        Губы у Лиды чуть дёргаются, но она никак исчезновение своего жениха не комментирует.
        - Тётушка моя, как выяснилось, занималась хищениями в особо крупных размерах. Большое дело было, многие шишки посыпались.
        - И как ты это пережила? - спрашиваю я.
        - Пережила, как видишь. Нашлись добрые люди, поддержали. Муж у тётки милиционером был, погиб при задержании. Давно, много лет назад, задолго до моего приезда. У него был друг, тоже милиционер. Он иногда тётку… навещал. Хороший мужик, добрый, прямой. Он мне и посоветовал, помог даже. Так вот и попала в школу милиции. Водки хочешь?
        - Водки? Я? Не очень…
        - А я выпью, - говорит она и подходит к холодильнику.
        На столе появляется холодная, наполовину пустая бутылка «Посольской» с завинчивающейся крышечкой, варёная колбаса, солёные огурцы и гранёная стопка, маленькая миниатюрная копия стакана.
        «Где-то на белом свете, там где всегда мороз»… - тихонько мурлычет косо висящий на стене радиоприёмник, и мне вдруг начинает казаться, что кроме меня и Лиды на свете и нет никого, что одни мы остались на всей земле-матушке. И на мгновенье мне даже хочется, чтобы так всё и было на самом деле, но я встряхиваю головой, прогоняя наваждение.
        - Кучеряво живёшь, Лида, - киваю я на водку. - Откуда такая роскошь?
        - Думаешь, взятка? - хмыкает она.
        Она наливает себе, выпивает и закусывает бутербродом с колбасой.
        - И вот, - продолжает она, - я приезжаю сюда. В командировку, но с возможностью остаться после операции. В городе меня никто не знает, а если кто и встретится из деревенских подружек, так у меня всё чисто. Училась в торговом, но недоучилась, с тёткой беда произошла, посадили. Я помыкалась-помыкалась на чужбине, да и вернулась. Работала там продавцом и здесь тоже хочу продавцом работать. Желательно на Южном, конечно. Мне там комнату дали. Якобы отец выхлопотал, это по легенде. Трудовую мне тоже в соответствии с легендой выправили... Вот тебе моя история. Интересно?
        - Да, - соглашаюсь я. - Очень интересно.
        - А теперь хочешь свою историю послушать?
        - Мою историю? - переспрашиваю я. - Ну давай. А ты умеешь удивлять, Лида.
        - Живёт обычный такой мальчик-десятиклассник. Весёлый, в меру симпатичный, беззаботный, жизни не знает, но если не считать, что родители развелись, а на него самого хулиганы напали. Но он вышел победителем из схватки и теперь чувствует себя кумом королю, и ему кажется, что он очень взрослый и деловой, и весь мир крутится вокруг него, а девки должны штабелями падать к его ногам. Такой у него юношеский оптимизм. И тут кто-то из знакомых, ты поправляй, если я неправа, договаривается в одном продовольственном магазине, чтобы его взяли выполнять мелкие поручения. Ну там, кому подарочек отвезти, на почту сбегать, по складу помочь. Правильно я говорю?
        Она вопросительно смотрит на меня.
        - Ты продолжай-продолжай, ты же рассказываешь, не я.
        Она кивает.
        - Ладно. И тут он замечает, что в этом магазине происходят довольно странные дела. Ему весело и смешно, ведь это очень забавно. А, с другой стороны, он чувствует себя причастным к важным и чрезвычайно серьёзным событиям. Да? Но потом, немного подумав, о том что он видит, ему становится неприятно и даже тяжело на душе. Ему ведь всю жизнь говорили, что надо жить по совести, а тут такое. Похоже на правду, Егор?
        Я не отвечаю, просто внимательно смотрю на неё.
        - А потом в магазине девушка появляется. Красивая. Она старше мальчика, но ему она нравится, и его тянет к ней. И девушка эта непростая. Она борется с несправедливостью и неправдой. И даже собой готова пожертвовать ради этой борьбы, потому что она знает как трудно смыть с себя позор, она знает, как тяжело смотреть в глаза честным людям, когда твои близкие многие годы творили мерзкие преступления, обкрадывая простых людей.
        Лида наливает ещё стопочку, но не пьёт. Она поднимает глаза и внимательно смотрит на меня.
        - И вот, мальчик видит эту девушку и не может решить, как же ему поступить, предать ли ему своих мнимых друзей, которые ласковы с ним и ничего плохого ему пока не сделали или предать эту девушку, которая ему открылась и доверила свою тайну. И как ему жить потом? Выбрать сторону всё равно придётся. Придётся решить на стороне ли он света или тьмы. Выбрать и жить дальше. Только ради чего жить, ради правды или ради наживы? Ради справедливости или ради лжи и вечного позора, когда стыдно смотреть на себя в зеркало?
        Она замолкает и отворачивается. Мы долго сидим молча, потом Лида быстрым движением берёт стопку и опрокидывает в себя. Она ставит её на стол и, не закусив поднимается с табуретки. Делает шаг и, сев мне на колени, наклоняется и целует.
        Я чувствую вкус водки и её трепет. Голова идёт кругом. Ай да Лида, ай да огонь. Оторвавшись от меня, она поднимается и, взяв за руку, ведёт в тёмную комнату. Она подводит меня к кровати и толкает. Я падаю на спину и затаив дыхание смотрю, как она расстёгивает пуговицы на блузке стоя в косых розовых лучах, падающих с кухни.
        - Я уже звонить хотела, - сердится мама. - Чего так долго?
        - Музыка, мам, не отпускала, - улыбаюсь я.
        - Музыка, ага. Сам-то ты, я смотрю, не особенно музыкой занимаешься в последнее время. Гитару из кладовки за месяц не доставал ни разу.
        Гитару? Я её, разумеется видел в кладовке, но отогнал мысль о том, что она может быть моей. У кого нет гитары дома, в конце концов?
        - Хоть бы сыграл чего, - говорит мама.
        - Так поздно, соседи милицию вызовут, - отбрыкиваюсь я. - К тому же после травмы у меня, всю музыкальность отшибло. Одно дело фирменные пластинки слушать, а другое - пальцы в кровь стирать.
        - Ой, болтун ты, Егорка. Что-то я не припомню, чтобы ты в кровь их стирал. Вечно выдумаешь что-нибудь. Иди чай попей.
        Я ложусь спать. Умиротворённый Радж сопит рядом, а вот мне как-то не спится. Думаю я о Лиде. Я посылаю ей благодарности за горячие ласки, но размышляю о том, что у неё на уме. Странная девушка. Непростая. Есть в ней что-то безбашенное, роковое, неподвластное рациональному уму.
        Чего она хочет? Получила моральную травму, когда тётку посадили и теперь пытается типа очиститься? Бред. Фигня полная. То, что сегодня произошло, естественно, самодеятельность и никто ей санкции на такое не давал и не мог дать. Обычные махинации и шышли-мышли в магазине, не ахти, какое дело, чтоб так рвать одно место. Это, как баллистической ракетой по стае ворон стрелять. Мда…
        Что тогда? Хочет во что бы то ни стало построить карьеру и готова идти по головам, трупам и постелям? Или у неё кукушечка поехала? Или она меня полюбила с первого взгляда? Или нацелена на что-то большее, что сейчас незаметно? На что можно выйти через меня? На Каху? Да ладно, чего смеяться-то. Простите, люди добрые, возникнут же мысли на ночь глядя. Ладно, понаблюдаю за ней, попытаюсь понять, чего ей надо от меня.
        Но вот слова её, высокопарные и банальные про добро и зло, про сторону и всю эту прочую чухню и хню, так вот, слова её кое-какой след в душе моей оставили-таки. Я мент или жучила? Да, школьник, да пацан, ну и что, буду колбасу левую по коробкам раскладывать и сметану бодяжить? Там, у себя, будучи Добровым, я бы за такие слова…
        Я встаю и иду на кухню. Радж поднимает голову и внимательно следит за мной, но остаётся лежать, ленится, бульдожья морда. Наливаю стакан воды из-под крана и жадно выпиваю. Вкусная, холодная… Ладно, спать надо… Спать.
        Утром Рыбкина преданно ждёт у подъезда. Про вчерашнее не говорит, но выглядит как бы недовольной. Видать неполностью удовлетворил я её своими объяснениями. Блин, как бы мне её страсть на тормозах спустить… Что бы с ней стало, если бы она про Лидку узнала, представить даже не могу. Кондратий бы хватил, наверное.
        Уроки проходят спокойно и после четвёртого я свинчиваю. Бегу в больницу. Хочу прийти чуть пораньше, чтобы навестить Татьяну, если она сегодня дежурит. Пробиваюсь в отделение и узнаю, что сегодня она выходная. Не судьба значит, Таня. Потом когда-нибудь.
        Выхожу на улицу, встречаюсь в условленном месте с мамой и иду вместе с ней за отцом. Он уже готов. Бледный, но решительный. Встреча проходит скомкано, все смущаются, обниматься никто не решается. В общем все, как будто по колу проглотили.
        В машине всё тот же водитель, Амир. Он, к счастью весьма, словоохотливый и всю дорогу, все десять минут, что мы едем, ни на секунду не смолкает, донимая отца вопросами об армии.
        Дома атмосферу разрежает Раджа, радостно встречающий нас с мамой и немного настороженно относящийся к новому человеку. Он, конечно, уже бывал здесь, но доверие собаки нужно ещё заслужить.
        Оказывается, пока я был в школе, домой привезли отцовские вещи из училища. Их не много, два чемодана да пара коробок. Мама специально приходила с работы для этого. А теперь она идёт на кухню разогревать диетическую еду, а отец неловко топчется посреди комнаты, не зная, куда себя пристроить.
        - Пап, да всё нормально будет, - тихо, чтобы не было слышно на кухне, говорю я. - Смотри, диван твой. Распоряжайся им, как посчитаешь нужным. В тумбочке чистое постельное бельё. Пойдём в спальню.
        Я подвожу его к шифоньеру и открываю дверку.
        - Вот, мама тебе место освободила, так что можешь занимать. Если захочешь, конечно, а то может и поваляйся пока, а вещи потом разложишь. Никаких проблем, ноу стресс, делай как тебе удобно. Хорошо? В кладовке ещё есть куча места можешь туда чемоданы поставить. Хотя лучше я сам поставлю. Приду и поставлю потом.
        Отец внимательно смотрит и слушает, не переспрашивает, не возражает.
        - Я буду спать с тобой в одной комнате на раскладушке, ну, ты это уже знаешь. Очень надеюсь, что временно, и время это быстро закончится. Да?
        Я подмигиваю, а он в ответ только хмыкает.
        - Ребята, давайте за стол, - зовёт с кухни мама.
        - Пошли, - говорит отец. - Не будем заставлять себя ждать.
        Мы идём и едим жидкий куриный бульон и овсяную кашу. Она, по-моему, чуть ли не всю ночь варилась. Во время обеда я пытаюсь задавать темы для разговора, впрочем, не особенно удачно.
        После обеда мама уходит в свой институт, да и я начинаю собираться. Отец в очередной раз выспрашивает меня про работу и получает рассказ о том, как я представляю себе обязанности кладовщика.
        В гастрономе сегодня довольно оживлённо. Основной интерес посетителей вызывает мясной отдел. Здесь имеется свежая прекрасно выглядящая колбаса и буженина. Эргономика процесса не очень хорошая, поэтому народ толпится, подолгу не покидая магазин.
        Технология такая. Человек встаёт в очередь. Когда подходит его черёд, он просит продавца взвесить ему колбасы. Продавец взвешивает и пишет на кусочке бумажной ленты сумму к оплате. Покупатель берёт этот клочок бумаги и идёт с ним к кассе и встаёт в очередь. Достояв, отдаёт кассиру. Кассир накалывает эту бумажку на торчащую из дощечки металлическую спицу и выбивает чек.
        Покупатель отдаёт деньги и возвращается в отдел. Там он снова встаёт в очередь, чтобы получить свой взвешенный и оплаченный товар. Продавец получает чек, надрывает его, отыскивает свёрток покупателя и возвращает вместе с чеком. Чек надрывается для того, чтобы хитрый покупатель не смог повторно предъявить его продавцу.
        В общем, нужно отстоять практически три очереди ради одного куска колбасы. Правда, справедливости ради, надо сказать, что последняя очередь движется быстрее других. В любом случае, никто не ропщет. Таков порядок вещей.
        Я захожу сначала в бакалейный. Лида смотрит на меня с едва заметной улыбкой, но глаза остаются серьёзными.
        - Привет, - улыбаюсь я, - прекрасная незнакомка.
        Она молча поднимает брови, типа спрашивает, почему незнакомка?
        - Как дела?
        - Неплохо, - кивает она. - А у тебя?
        - Восхитительно, - демонстрирую я радостный восторг, намекая, что это связано со вчерашним бесценнейшим опытом.
        Кроме шуток, опыт был бесценным, особенно, если его помножить на яркость юношеского восприятия.
        - Увидимся вечером? - спрашиваю я.
        - Приходи, если хочешь, - милостиво разрешает она. - Адрес я тебе скажу. Да здесь рядом, через дом от магазина.
        - Если мама отпустит, - говорю я с улыбкой.
        Она закрывает глаза и машет головой. Должно быть, это символизирует что-то типа, и с кем я только связалась…
        Мимо проходит Гусынина.
        - Нет, ну ты подумай. Егор! Ты что опять девушку смущаешь? А ну пошли со мной.
        Она заводит меня в кабинет и ставит передо мной деревянный ящичек с деньгами.
        - Вот тебе дело. Выбери отсюда тысячу рублей и постарайся, чтобы получилось десятками. Сделай две стопочки, двести и восемьсот. А потом, на-ка, вот держи. Это контрольная лента из кассы. Пойдёшь снизу, вот отсюда и тоже тысячу отсчитаешь. Включи калькулятор, да его. Ты хоть пользовался когда-нибудь?
        Крупный, удобный, эргономичный, похожий на крокодила. Я смотрю на него с улыбкой. «Электроника». Советские микрокалькуляторы - самые большие микрокалькуляторы в мире. Это шутка, причём не в тему. Калькулятор настольный, а не карманный. Мне, кстати, в моём собственном детстве «Электроника» нравилась, удобной казалась. Отец с работы принёс, правда модель поновее была.
        - Конечно. Обижаете, тётя Люба. Я вообще, можно сказать, с калькулятором в руках родился.
        - Ну посчитай тогда, пан Вотруба. Там ровно тысяча может и не выйти, приблизься как можно ближе. Отложи ровно тысячу, всё равно, а разницу я добавлю потом. Напиши на бумажке сколько.
        Она выглядывает в коридор:
        - Галя! Иди на третьей кассе счётчик обнули. Сегодня её не включай больше.
        Я принимаюсь за подсчёты. Получается на двенадцать копеек меньше. Гусынина быстро пересчитывает деньги и стягивает две пачки резинкой, а потом каждую из них заворачивает в бумагу.
        - Тётя Люба, - говорю я, - вы бы меня научили, а то я посчитать-то посчитал, а что для чего не знаю.
        - В нашем деле, - отвечает она, - правильно посчитать это самое главное. Сейчас Юра приедет, у него и спрашивай.
        Как по волшебству, едва она произносит его имя, появляется Большак.
        - Привет, мафия, - приветствует он нас. - Как живёте-можете?
        - Нормалёк, Юрик, сам-то как? - улыбается Гусынина.
        - Лучше всех, Люба, лучше всех. Ну что, поедем? Егор, ты как, не против съездить со мной в одно место?
        - Я сугубо за, - отвечаю я, - моё кредо позитив.
        - Ну и отлично, тогда поехали. Где топливо для мотора нашего предприятия?
        - Башли что ли? - удивлённо смотрит тётя Люба.
        - Они самые, мы же башлять едем.
        - Так вот они, держи, мил человек, - она протягивает бумажные свёртки с тысячей рублей.
        Большак забирает их, кладёт во внутренний карман пальто и ведёт меня через служебный выход. Рядом с крылечком стоит вишнёвая «шестёрка». Юрий Платонович вытаскивает из кармана ключ и открывает дверь. Он садится за руль и наклонившись вправо, тянется к пассажирской двери, чтобы вытянуть пенёк замка.
        Я обхожу машину и забираюсь внутрь.
        - Вот это роскошь, - говорю я, - вот это я понимаю. Я правда, думал, у вас служебное авто имеется.
        - Имеется, - кивает он, - но у нас сегодня частная поездка, поэтому водителя я не брал.
        Я киваю.
        - "Волжанка"?
        - Да, - отвечает он.
        - А куда едем? Что за дело?
        - В колхоз, Егор, где свиней выращивают. Это не далеко. На автобусе минут сорок. Сейчас я познакомлю тебя с зав производства и попрошу об одной услуге в рамках твоей трудовой деятельности.
        - Вы босс, приказывайте.
        Он хмыкает.
        - Здесь дело такое, деликатное. Поэтому о приказах речь не идёт. Нужно деньги туда время от времени завозить. У них кооперативный магазин практически в одном здании со свинарником. Там всегда мясо свежее можно купить относительно недорого. Многие из города приезжают. На машине было бы удобнее, но на автобусе тоже нормально. Он от вокзала ходит каждый час по расписанию.
        Мы выезжаем за город. Кругом белые поля и деревья в снегу. Сказка. Ну, и интересно. Нет ни зданий автосалонов, ни рынков, ни гипермаркетов ничего такого. Пивзавод, хладокомбинат и пост ГАИ.
        - А деньги в магаз возить надо? - спрашиваю я.
        - Нет, не в… не в магаз. Деньги на свинарник будешь заносить. Гонять туда машину не хочется. В смысле, в глаза бросаться не хочется, понимаешь? Бережёного Бог бережёт, зачем лишний раз маячить? А так, приехал пацан за мясом, там пол-автобуса таких, как ты. Они в очередь, а ты пошатаешься, у магазина и в свинарник заглянешь. Спросишь Сурова Павла Степановича, отдашь и обратно. Идёт? Сможешь выполнить такую просьбу?
        - Конечно, смогу, - отвечаю я, разглядывая пейзаж за окном.
        Минут пять мы едем молча.
        - Я думал, ты будешь выспрашивать что к чему, - говорит Большак.
        Да, я и хотел, но решил, что больше, чем он хочет, всё равно не скажет. А зачем лишнее напряжение создавать. Подозрение, правильнее сказать.
        - Меньше знаешь - крепче спишь, да? - пожимаю я плечами и поворачиваю голову к Большаку. - Ясно, что мутите схемы какие-то. Так что, если будет нужно, сами скажете.
        Он тоже оборачивается ко мне и с интересом рассматривает.
        - Схемы, значит мутим? Ну-ну, в общем-то, верно подмечено. Мутим. И действительно, лучше чтобы каждый участник знал только свою часть этой схемы. Так надёжнее.
        - Конспиация и ещё аз конспиация, товаищи. Так что ли?
        Он усмехается.
        - Молодец. Подрастёшь, сможешь вождя в кино играть.
        Мы сворачиваем с шоссе.
        - Чувствуешь запах? - спрашивает Большак.
        В машину проникает резкий и не очень приятный дух свинарника и комбикорма, а за окном появляется плакат «Колхоз Авангард». Вскоре мы подъезжаем к сельскому магазину. Выходим из машины и заходим внутрь. Мясо действительно имеется. Юрий Платонович выбирает отменный кусок шейки килограмма на два.
        - Держи, - говорит он, протягивая свёрток, перетянутый шпагатом, когда мы выходим из торгового зала. - Это тебе для соответствия легенде.
        - Да зачем, - отбрыкиваюсь я, - нам много. Отцу же нельзя. Так что оставьте себе.
        - Ничего, с мамой съедите. Иди сюда, запоминай.
        Из коридора ведёт дверь с надписью "Служебный вход". Проходим через неё и поднимаемся на второй этаж. Большак идёт уверенно, знает дорогу. Без стука открывает дверь кабинета и заходит. Я за ним. Обстановка чрезвычайно аскетичная.
        За столом сидит крупный лысый мужчина и что-то пишет. Увидев нас, он начинает улыбаться и поднимается. Выходит из-за стола и идёт навстречу.
        - Здорово, Павел Степанович, - говорит Большак.
        - Здорово ребята, - бодро и весело отвечает он и с силой жмёт нам руки. - Присаживайтесь, гости дорогие.
        - Спасибо, но мы на минутку. Вот, хочу вам представить Егора.
        Это наш друг, обычно в таких случаях говорят в фильмах про мафию.
        - Здорово, Егор, - открыто улыбается Павел Степанович Суров.
        Любопытно. Не похож он на ворюгу, скользкого типа с бегающими глазками. Сильный и открытый взгляд, уверенность, прям хороший мужик, кажется.
        - Будет вам привозить оплату. Вот держите, мы и сегодня не с пустыми руками.
        Большак протягивает меньший из двух свёртков. Суров спокойно берёт и кладёт на стол.
        - Считать не буду, - говорит он. - Какие счёты между своими.
        - Ну, как знаете, - пожимает плечами Юрий Платонович. - В следующий раз, наверное на будущей неделе Егор приедет.
        - Отлично, - соглашается тот. - Будем ждать. Я смотрю, вы уже покупки сделали.
        - Ну а как же, мясо-то у вас отменное.
        Поговорив пару минут, мы прощаемся с хозяином кабинета и уходим. Идём прямиком к машине и сразу уезжаем.
        - Колхозы не очень живут, - говорит Платоныч, - скудно. Денег катастрофически не хватает. Эти ещё более-менее, потому что у них материально-техническая база хорошая, но всё равно деньжат нет. Вот мы и подкидываем иногда, а сами забираем излишки мяса.
        - Излишки? - удивляюсь я. - Никогда не слышал про излишки в стране советов.
        - У них собственный забой. Закупочные цены очень низкие. Что-то закупает потребкооперация, там подороже, что-то продают на колхозном рынке. Немного, но продают. А кое-что удаётся припрятать. Но, такое, не первый сорт, на переработку. Детей кормить всем надо, вот и выкручиваются. Но я это к тому, чтобы ты знал, мы людям пользу приносим, выручаем их. Система громоздка и несовершенна, и тут мы появляемся. Сечёшь?
        - Все в белом, да?
        Большак подвозит меня к самому дому, но во двор не заезжает. Я выхожу из машины и несу свою нежданно полученную добычу. Во дворе, неподалёку от своего подъезда, вижу пацанов и взрослого мужика.
        Ну мало ли, может у них интересы схожие. Киваю сверстникам и иду дальше.
        - Вот этот? - доносится до меня скрипучий низкий голос. - Э, слышь, малой! Э!
        Я не оборачиваюсь и иду дальше.
        - Аллё! Глухой что ли?
        Этот человек явно обращается ко мне. Он тяжело шагает, пытаясь меня обогнать. Какой-то странный звук накладывается на звук его тяжёлого дыхания. Я останавливаюсь и, повернувшись, смотрю на него. Он хромой. И у него, судя по всему, протез. Он делает широкие шаги и глубоко припадает на одну ногу.
        Догнав меня, он останавливается, переводит дух, и, глядя со злобой и ненавистью, спрашивает:
        - Ты Брагин?
        - Кто интересуется? - отвечаю я вопросом на вопрос.
        19. Проект продвигается
        - Значит, ты, - утвердительно кивает он, игнорируя мой вопрос.
        Ему лет пятьдесят, у него крупные черты лица, мясистый нос, ввалившиеся глаза и седая щетина на подбородке. Выглядит он нездоровым и немного напоминает состарившегося Бельмондо. На нём солдатская шапка с опущенными ушами и поношенное пальто с облезлым каракулевым воротником.
        Он внимательно рассматривает меня и снова кивает:
        - Глист в обмотках. Одним пальцем зашибить можно.
        - Ну, попробуй, неназванный супергерой, - отвечаю я и чуть прищуриваюсь.
        Он начинает глухо кашлять, вздрагивая всем телом, держа обветренные губы сжатыми. Лицо его вытягивается и глаза наливаются гневом. Прекратив кашлять он сплёвывает в снег.
        - Правду про тебя сказали, - кивает он, - дерзкий ты бажбан.
        Я ничего не отвечаю, выжидающе глядя и стараясь понять, чего он хочет. Что-то в его взгляде кажется мне знакомым. Я читаю в нём холодную животную решимость умереть, такую же, как видел в глазах Джаги.
        - Всё? - спрашиваю я. - Или ещё будут высказывания?
        - Ты, - хрипит он и упирает мне палец в грудь, - чушкарь, жена армянская в натуре, за слова свои ответ держать будешь.
        - Я за себя всегда отвечаю, - говорю я, прямо глядя ему в глаза. - Ты кто такой, урка, что такие слова некрасивые кидаешь? Сам-то ответишь за свой понос словесный? Тебя кто послал вообще? Чего тебе надобно, старче? И подожми ты щупальце своё, пока ещё одной конечности не лишился.
        Я говорю негромко и спокойно, но в груди всё клокочет. Вот же сука блатная! Да я таких как ты, как вшей поганых давил.
        Он тяжело дышит и ничего не отвечает, прожигая меня взглядом.
        - Язык что ли свой поганый проглотил? - добавляю я и резко отбиваю его руку. - Ещё раз увижу, поедешь туда, откуда выполз, осознал, академик?
        Мне кажется, что он прямо сейчас на меня бросится, и он, наверное очень хочет это сделать, но в последний миг меняет решение. Быстро посмотрев по сторонам, он отступает.
        - Увидишь! - скрипит одноногий. - Я тебя увидел, и ты меня увидишь. Теперь ты мой, фраерок.
        Он поворачивается и медленно хромает прочь.
        Какого хрена? Что за цирк? Это ещё один наезд Кахи? По идее, больше некому. Но в чём смысл? Зачем это вообще? Хотел бы грохнуть или отметелить, не стал бы так тупо себя презентовать. Если что задумал, зачем светиться? Если это типа вендетта какая-то, почему не назвался? И за что мне можно мстить? За Джагу и за Каху. Можно ещё за Ширяя. В теории. Но только всё это выглядит очень странно.
        Ну что же, в конце концов, одной странностью больше, одной меньше… Какая разница? Вот такая философия возвращения…
        Когда я захожу домой, и заношу на кухню свой трофей, родители сидят за столом. Кажется, моё появление прерывает важный разговор. Ну, ничего не поделать, подумайте пока, завтра продолжите, или, пока с собакой буду гулять.
        А ещё ведь надо уроки делать. Блин, как-то эта часть жизни не очень мне нравится, но школу-то закончить необходимо. Сбросить уже это ярмо с шеи. Я быстро ем, вывожу Раджа и берусь за физику с химией. Честно говоря, даже не знаю, как буду экзамены сдавать. Спрашивать же будут не за половину десятого класса, а за все бесцельно прожитые годы. Мда…
        Засиживаюсь допоздна. Родители, посидев у телевизора, разбредаются по постелям, а мой молодой организм, требующий сна, напрягается над решением интеллектуальных задач. Кончив тем, что засыпаю за столом, я прекращаю бдение, выключаю настольную лампу и крадусь к раскладушке. Крадусь, чтобы никого не разбудить.
        Всё проходит тихо, но когда я опускаюсь на своё ложе, вся квартира оглашается невероятным скрипом. Но ещё более невероятно то, что никто от этого не просыпается. Ну ладно. Спокойной ночи. Спокойной, да… Только вот почему-то покой никак не наступает и вместо того, чтобы немедленно отрубиться, я ворочаюсь и не могу заснуть.
        Что же это получается, как так выходит, что в магазинах творится такой беспредел? Или это только у тёти Любы такие аферы с Платонычем? Ага, щас… Можно подумать, я не знаю, как работала система, все эти дела «Океанов», меховых производств и прочее, и прочее. Только не работала, а работает прямо сейчас. И именно, что система, это не разовые нарушения. И участвуют в ней деляги из всех эшелонов власти.
        Списания, приписки, фальшивые накладные, левак… Целые производства! И всё мимо кассы, в карманы тех, кто потом придёт, разграбит и разворует остатки, уже официально и с чувством собственной значимости под трубы демократических маршей. А после станет новым хозяином мира, не вором, но героем.
        Да вот только хозяин, готовый ради своих тридцати серебряников, раздербанить, расколошматить и поджечь собственный дом со всеми соседями, согласный выкачивать из этих соседей последние соки, лишь бы самому жить припеваючи, мне не нравится.
        Очень не нравится… И видится мне в моём воображаемом ютубчике Миша Елизаров, исполняющий свой «Вот бы справить мне костюм себе из Сталина…»
        Ладно, надо спать…
        Но сплю я плохо и просыпаюсь совершенно невыспавшимся за пятнадцать минут до будильника.
        Уроки проходят спокойно. К доске меня не вызывают, домашку не проверяют. Я даже получаю удовольствие от неспешного хода событий и чувства счастливой безмятежности, что приходит во время перемен. Не тех, Цоевских перемен, а перемен между уроками.
        После последнего урока я в сопровождении Рыбкиной иду к выходу и наталкиваюсь на Крикунова Андрея Михайловича, заместителя по воспитательной работе. Это прямо злой рок.
        - Брагин, - говорит он сурово сдвигая брови, - куда опять? Я не понимаю, тебя за шиворот всё время хватать надо? А ну-ка быстро на комитет комсомола.
        Блин, да что это за хрень! А жить когда?!
        - Я сейчас, Андрей Михайлович, через минутку приду, девушку провожу и сразу прибегу.
        - Я тебе провожу сейчас, паяц! Быстро за мной, или родители, взыскание в личное дело, неудовлетворительное поведение и характеристика.
        - Извини, Наташа, - обращаюсь я к Рыбкиной, - ставки взлетели до небес. Так что придётся мне здесь задержаться ненадолго.
        - Надолго или нет, не тебе решать, - сурово гнёт свою линию Крикунов. - Марш в комсомольскую комнату.
        Когда мы с ним заходим, в комитете царит гомон и галдёж. Юля Бондаренко, послужившая объектом для дикой Рыбкинской ревности машет мне рукой и улыбается.
        - Так, - приветствует всех Крикунов. - Тихо. Всем здравствуйте и давайте начнём. Раньше сядем, раньше выйдем.
        Все рассаживаются. Крикунов занимает место во главе стола, где в прошлый раз сидел белобрысый комсорг Яворовский.
        - Замолкаем, - недовольно говорит наш руководитель. - Давайте не забывать про рабочую дисциплину. Как вы знаете, Ян Яворовский с родителями переехал в другой город. Что из этого следует?
        - Что он дурачок, - шепчет кто-то и все начинают ржать.
        - Тихо! Следует из этого то, что нам нужно выбрать нового секретаря.
        - Мы уже выбрали! - раздаются голоса.
        - Кого? - удивляется Андрей Михайлович.
        - Брагина! Единогласно.
        - Чего?! - восклицаю я. - Алё, меня нельзя! Вы придурки что ли? Я инвалид и у меня амнезия. Вон Бондаренко давайте. Ей ещё два года учиться.
        Я называю её, потому что больше никого здесь по именам ещё не знаю.
        - Эй! - кричит она, - Ты чего! Я против тебя голосовала, а ты! Так не честно!
        - Так, замолчали все! Какого Брагина! Он безответственный!
        - Андрей Михайлович, - обращается к нему некрасивая и почему-то очень высокомерная девочка. - Во-первых, у вас нет права голоса. А во-вторых, я уже протокол заседания составила и мы его подписали, так что можем смело расходиться по домам.
        - Домой! - кричат пацаны помладше. - Ура!
        Крикунову приходится оправдывать свою фамилию, чтобы остановить вопли и беспредел.
        - У меня самоотвод! - не сдаюсь я. - Мне по состоянию здоровья нельзя! Они воспользовались моим отсутствием! Андрей Михайлович, ну скажите вы!
        - Ну, выбрали, значит выбрали, - машет он рукой. - Что я тут с вами нянчиться буду, в конце концов. Тут учиться до конца года всего ничего осталось. В общем, Брагин я тебя поздравляю. Все могут идти, а вас Штирлиц, я попрошу остаться.
        Это он мне говорит. Ну нет! Этого только не хватало! И так времени не хватает. Все уходят, а на меня вываливается гора информации о ближайших мероприятиях, собраниях, смотрах и прочей ахинее.
        - Андрей Михайлович, это плохая идея, вот честно. Они воспользовались моим отсутствием и проголосовали. Вы же сами видите, что из меня комсорг вообще никакой.
        - Ну и дурак, Брагин, - отвечает он. - Тебе осталось полторы четверти лямку оттянуть, а там отчётно-выборное собрание будет. Не перетрудишься ты за это время, не переломишься. Зато будет грамота горкома, характеристика отменная. При поступлении зачтётся. Большой плюс. Ты уже знаешь, куда поступать будешь?
        - Не знаю, - качаю я головой. - Тунеядствовать буду, пока в армию не заберут. А может и откошу, у меня же черепно-мозговая, сами видите.
        - Вижу, что ты глупый и не знаешь, как распорядиться шансами, что идут тебе в руки.
        - А вы почему здесь работаете, - спрашиваю я. - если знаете, как шансами распоряжаться? Как вы вообще сюда попали? Вы учитель?
        - Много будешь знать, - недовольно отвечает он, - скоро состаришься. Меня из горкома комсомола направили.
        - Вы наверное проштрафились в горкоме своём? - делаю я предположение.
        - Всё, иди, - говорит он. - Торопился, вот и ступай. Нечего мне мозги компостировать.
        Я иду на трамвайную остановку и встречаю Юлю Бондаренко.
        - Ты что, всё это время здесь стояла? - удивляюсь я. - Так долго трамвая не было?
        - Нет, мы со Светкой в «Домовую кухню» заходили.
        - Меня ждала? - строго спрашиваю я.
        Она едва заметно краснеет, но не признаётся.
        - С чего бы?
        - А с чего бы тебе трепать, что я прижимался и щупал тебя?
        - Я про «щупал» вообще не говорила! - возмущается она и краснеет ещё сильнее.
        - Вся школа об этом судачит, - вру я. - Про «прижимался» тоже незачем было заливать, а то, знаешь, придумают такое, замучаешься потом отмываться.
        Она поджимает губы.
        - Юль, пойми, я всё равно уеду после школы. Мы может и не увидимся больше никогда, а ты тут навыдумывала себе. Прекращай ты это. Поняла?
        Она ничего не отвечает. Приезжает трамвай и мы снова едем, как в прошлый раз, прижатые друг к дружке. Она всю дорогу молчит и только незадолго до своей остановки спрашивает:
        - А ты куда уезжаешь?
        - Когда? После школы? Поеду в МГУ поступать.
        Ни о каком МГУ я и не думаю, ляпаю просто так, чтобы она от меня отстала. Романа с пятнадцатилетней Джульеттой мне только не доставало…
        Лиды в отделе нет и я прохожу прямо к Гусыниной. Сегодня работы для меня не имеется, зато меня хочет увидеть Платоныч. Блин, где моя мобила! Вот мне делать нечего, как ездить туда-сюда через весь город. С завтрашнего дня буду звонить, прежде чем приезжать.
        Я набираю служебный номер с телефона в кабинете тёти Любы и узнаю, что он хочет мне кое-что показать. Что-то, что может меня заинтересовать. Для этого я должен через сорок минут быть у ресторана «Солнечный», напротив стадиона. Ну, оке. Именно там, откуда я сорок минут назад выезжал. Зина даёт мне бутерброд с бужениной и, быстро его заглотив, я еду обратно. Нет, ну вот надо так. Лучше бы домой сходил пообедать…
        Юрий Платонович подъезжает минут через пять после того, как я появляюсь на условленном месте.
        - Ждёшь уже? Привет.
        - Здрасте.
        - Пошли, - говорит он пожав мне руку. - Познакомлю тебя с человеком одним.
        Мы поднимаемся по ступенькам длинного крыльца, но идём не ко входу в ресторан, а к боковой двери над которой мигает неоновая надпись «Бар». Она издаёт лёгкий гул, похожий на звуки светового меча Скайуокера из «Звёздных войн».
        Дверь оказывается закрытой и Платоныч несколько раз стучит в неё. Через некоторое время она открывается и на пороге появляется человек лет сорока пяти. Он сухощав, коротко подстрижен и очень серьёзен.
        - Заходите, - говорит он и скрывается внутри. - Дверь на замок закройте. Мы не работаем сегодня.
        Мы заходим. Зал небольшой. Вдоль стен стоят столики со стульями, в глубине небольшая стойка, с высокими барными табуретами. За стойкой на зеркальной стене расположены полки с расставленными на них бутылками.
        - Ого, какие у нас злачные места имеются, - уважительно говорю я.
        - Это Егор, - представляет меня Платоныч, - а это Альберт… Эдуардович.
        Тусклые выпуклые глаза Альберта внимательно меня изучают. Он ничего не говорит и молча проводит сканирование. Я тоже ничего не говорю и спокойно смотрю на него. Зачем мы здесь, я не знаю.
        - Егор, - говорит мой старший товарищ. - Я Альберта очень хорошо знаю. Мы с ним вместе ни один фунт соли съели. Я ему доверяю. Надеюсь, у вас тоже сложатся нормальные отношения. Нравится тебе место?
        - Да, - отвечаю я. - Отличный бар. Для нашего города уровень просто космический, как мне кажется. Не знаю, правда, как с ассортиментом, но на первый взгляд выглядит зачётно.
        Платоныч хмыкает и бросает взгляд на непроницаемого Альберта.
        - Но я не пью, если что, - добавляю я. - Так, на всякий случай напоминаю.
        Я улыбаюсь, пытаясь сделать обстановку более непринуждённой.
        - А мы и не пить пришли, - кивает Юрий Платонович. - Я тебе предлагаю разместить здесь ваш букмекерский штаб.
        - Прямо здесь? - удивляюсь я и поднимаю брови. - На виду у всех?
        - В том-то весь фокус. Представь, ну кто может заподозрить, что тайные незаконные операции происходят прямо здесь, практически на глазах у всех.
        Альберт не сводит с меня своих телескопов.
        - А деньги как при всех принимать? Тут же и обычные посетители могут оказаться. Или Альберт Эдуардович может закрывать бар на спецобслуживание?
        - Могу, - кивает тот, - но это несколько всё усложняет. Нужно показывать выручку побольше, ну и административные кое-какие действия нужно предпринимать. Да закрывать незачем, мне кажется. Вот за этой ширмой можно делать всё, что угодно и из зала никто не заметит.
        Он показывает на красивую ширму у стойки, прикрывающую один столик.
        - На входе у нас мальчик стоит, - продолжает Альберт. - Может пропускать только своих. По паролю, например.
        - Скажите, а у вас есть импортный алкоголь? - спрашиваю я. - Такой, которого нигде больше не найти?
        - Есть, - выдержав паузу, отвечает бармен.
        - И коктейли? «Маргарита» там, «Дайкири», я не знаю, «Кровавая Мэри»?
        Платоныч опять хмыкает.
        - Для школьника ты проявляешь неплохую осведомлённость, - замечает бармен. - Кое-какие коктейли имеются, но ассортимент напитков непостоянный, экзотических вообще не бывает.
        - Типа текилы?
        - Текилу я и сам никогда не пробовал, вообще-то.
        - Значит, я правильно понимаю, что в тресте ресторанов и ОБХСС у вас всё схвачено? Ну, то есть каких-то внезапных проверок и наездов быть не должно.
        Альберт молча поворачивается к Платонычу и строго на него смотрит.
        - Нет, - говорю я, - у нас же откровенный разговор, как я понимаю. Вы оказываетесь в курсе моих дел, а я должен понимать насколько мне здесь будет безопасно.
        Платоныч кивает.
        - Да, нас не беспокоят.
        - А клиентура какая? - интересуюсь я.
        - Хорошая клиентура, самая лучшая, - отвечает Альберт.
        - Сколько вы хотите за приют?
        - На первые три месяца положим десять процентов. Дело новое, незнакомое, ни вы, ни я не знаем будет ли успех. А дальше уже посмотрим, куда дальше плыть.
        - По цене ничего не могу обещать. Вы знаете, кто будет единоличным оператором тотализатора?
        - Знаю, - кивает бармен. - Не скажу, что меня это очень радует, но попробовать я готов. Ваши клиенты станут моими, а мои вашими.
        - А радио можно поставить? И телевизор. На случай прямых репортажей. Это увеличит выручку и ставки поднимет.
        - Подумаем, - отвечает Альберт. - Неплохая мысль.
        - А если ночью трансляция? Можно смотреть? Скоро олимпиада будет и летом тоже. Самый чёс. Так что успевать надо.
        - Ночью? - удивляется он, впервые демонстрируя эмоцию. - Не знаю. Надо подумать…
        Мы ещё некоторое время обсуждаем детали, обмениваемся телефонами и расходимся. Вернее, расходимся не сразу. Я звоню прямо отсюда же Кахе, чтобы всё обсудить и показать ему место ещё сегодня, но его не оказывается дома.
        Платоныч уходит, а я ещё на полчаса остаюсь, в надежде дозвониться. Перед уходом я его благодарю и он хлопает меня по плечу.
        - Посмотрим, как пойдёт, - говорит он. - Дело действительно новое. Так что нужно будет подстраивать, подкручивать технологию, но сейчас, главное просто начать. Правильно я говорю?
        - Конечно правильно. Такое ощущение, Юрий Платонович, что из нас двоих человек будущего - это вы.
        Пока ждём Каху, Альберт показывает мне свои запасы. Не могу сказать, что прям всё есть, но по нынешним временам весьма достойно. Несколько видов виски, имеется коньяк, водка, ром и джин. Есть ликёры, игристое вино, чешское пиво, вермут. Несколько видов вина из соцстран. В общем для островка сладкой жизни больше, чем достаточно. Главное, что находятся энтузиасты, готовые за всё это платить немалые деньги.
        Я ещё несколько раз звоню Кахе, но результат всё тот же. Тогда я решаю доскочить до «Солдатского», глянуть, нет ли его там. Договариваюсь с Альбертом, что если Каха найдётся, я ему позвоню и снова приду.
        Его там не оказывается. Но раз уж я здесь, заказываю мороженое и сажусь за столик. Нужно немного передохнуть и идти делать уроки. Уроки, Карл! Из колонок льётся «Москау» в исполнении «Чингис хан».
        Как мне теперь доподлинно известно, текст песни очень даже дружеский и уважительный по отношению к Москве и всем нам, советским Московитам, в широком смысле. Но вот в детстве, в том, моём детстве из уст в уста передавалась информация, что в песне поётся следующее:
        Москау, Москау,
        Закидаем бомбами,
        Будет вам олимпиада
        А-ха-ха-ха-ха
        Москау, Москау,
        Все вы там подохнете,
        Будет вам олимпиада
        А-ха-ха-ха-ха
        Вот такая странная интерпретация.
        Я прихожу домой. Родители вроде уже пободрее. Отец даже как будто в приподнятом настроении. Ну что же, отлично-отлично. Терпенье и труд всё перетрут. Я веду Раджа на прогулку и минут сорок таскаю его по дворам и закоулкам. Выполнив перед ним свой долг, направляюсь домой.
        После относительного тепла к вечеру начинает подмораживать. Воздух становится непрозрачным и мглистым. Вокруг фонарей появляются светящиеся ореолы и делают обстановку чуть-чуть сказочной. От этого на сердце делается тепло и мне кажется, что я попал в детство. Ну, собственно, так и есть вообще-то, в него я и попал…
        Около подъезда я замечаю женщину с чемоданом. Чемодан покоится на лавочке, а сама она стоит рядом. Такси может ждёт? Странно. Радж подозрительно косится на неё, когда мы проходим мимо. Я смотрю на её лицо, и она тоже смотрит на меня.
        По её щекам текут слёзы, и… И я понимаю, что знаю эту девушку.
        - Егор, - говорит она всхлипывая. - Его-о-о-р…
        Произнеся моё имя второй раз, она буквально начинает рыдать.
        - Таня, Танечка, что случилось, милая? - бросаюсь я к ней.
        
        20. Инстинкт охотника
        Да что с ней произошло? Я обнимаю её, как тогда, на посту.
        - Танюша, ну не плачь, не плачь. Всё обойдётся. Тише-тише. Что случилось?
        - Меня с работы вы-ы-ы-гнали, - тянет она. - И из общаги то-о-о-же.
        - Бедная. Ну что ж с тобой делать-то? Ну пойдём ко мне, расскажешь всё, да спать завалишься. Утро вечера мудренее.
        - Мне стыдно перед мамой твоей.
        - Да что ты, разве она не человек? Не бойся, пошли. Смотри, это Радж, или Раджа. Помнишь, фильм «Любимый Раджа»? Вот это он, переродился в соответствии с индийскими верованиями.
        Раджа стоит вытянув шею и прижав уши. Пытается понять, что это за чудо такое сопливое со мной обнимается.
        - Ну что, идём? Ну всё, пошли, а то ты замёрзла уже вся.
        Мы заходим в подъезд.
        - Подожди, - говорит Таня. - Надо придумать, что маме твоей сказать, а то мне стыдно признаться.
        - Ну давай, мне признайся и тогда что-нибудь придумаем. Это из-за врача твоего?
        Она кивает.
        - Он же тебе симпатизировал вроде?
        - Да, - кивает она и опять начинает горько плакать.
        - Тань, ну хорош реветь уже. Жалко себя, понимаю, но давай, соберись.
        Словно в подтверждение моих слов, Радж тихонько гавкает. Уфф. Он стоит выше на лестнице и с недоумением и нетерпением смотрит на нас. Алё, как бы говорит он, там ужин вообще-то ждёт.
        - Он мне намёки делал разные, ну… в общем, что я ему не безразлична. Стихи читал, про книги говорил. Я думала, он мня любит…
        Она всхлипывает и прижимает кулачок к носу. Трогательно, конечно, но, всё-таки, продолжай.
        - Но ничего не делал, всё болтал только. Мне Люська, соседка по общаге, говорит, надо мол его спровоцировать. Подтолкнуть как-то.
        - Спровоцировала?
        - Да-а-а-а, - опять ревёт она. - Мы дежурили вчера в ночь. Ну, я говорю, мол зайдите в рентген-кабинет. Он зашёл. А я халат расстёгиваю, а там ничего…
        - Ох, Танька, дурная ты. А он-то что?
        - А он как разорался, что мол это такое и как только в голову могло прийти, на дежурстве, безответственность и всё в таком духе. Обозвал по-всякому. Утром - докладную. Меня к завотделением. Пиши, говорит, по собственному и скажи спасибо, что не по статье. Он так-то мужик хороший. Ну и из общаги сразу выпнули. А мне куда? К родителям возвращаться? А что я там у нас делать буду? На стройку пойду?
        - Ладно, не реви. На стройке тоже медсёстры нужны.
        - Я же в мед поступать хотела…
        - Пошли уже. Скажем, что уснула на дежурстве, а тебя из-за этого попёрли. Вот и всё. Про докторишку своего не говори ничего. Но я тебе так скажу, не мужик он. Голубой, сто процентов. Увидеть такое и выгнать девчонку с работы? Дебил и гомосек.
        Она хлопает глазами, пытаясь понять, что это я только что сказал, неужели то самое? Я беру её под руку и тащу домой.
        Мы заходим в комнату, когда родители сидят у телевизора. Гоголевская немая сцена значительно уступает по масштабу и глубине реакции мамы. Она встаёт с дивана и огромными глазами смотрит на девицу явно не школьного возраста и с чемоданом в руке. Переводит взгляд с неё на меня и обратно. С неё на меня и обратно.
        Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Нет, мама, она не будет у нас жить и она не носит под сердцем моё дитя. Надеюсь.
        - Мам, это Татьяна, медсестра из больницы. Ты её помнишь?
        Мама чуть хмурится. Да, она её припоминает, но что эта Татьяна делает здесь всё ещё не ясно. Может она уколы пришла ставить?
        - Здравствуйте, - кротко произносит бездомная медсестра.
        Мама только кивает, а вот папа отвечает:
        - Здравствуйте.
        - Таня попала в тяжёлое положение… - говорю я. - Ой, в ситуацию то есть.
        При слове «положение» мама чуть вздрагивает.
        - В общем, её выгнали с работы. Внезапно и совершенно несправедливо. Она всего-то на десять минут задремала. Они же сами её в ночь несколько раз подряд поставили безо всякого отдыха, вот и не выдержал человек. А там больному плохо стало, ну и… короче, врач разозлился и устроил бурю в стакане. А завотделением заставил её заявление написать. А там и из общежития сразу велели съехать. Время вечернее, податься ей некуда, вот я и предложил Тане у нас сегодня переночевать. А завтра что-нибудь решится.
        Мама всплёскивает руками:
        - Конечно, мы всегда рады помочь… Только где спать… Я даже сообразить не могу.
        - Да ничего, - отвечаю я. - Я на полу посплю спокойно. Одну-то ночь. Вообще не проблема.
        - Так, ладно… - говорит мама рассеянно и чуть прикусывает губу. - Сейчас что-нибудь придумаем… Да-да, придумаем… Вы идите пока поужинайте. Я там твою свинину приготовила. Папину еду только не трогайте, она отдельно.
        Я веду Таню на кухню.
        - Голодная?
        Она несколько раз кивает.
        - Спасибо тебе, - шепчет она с благодарностью.
        - Танюша, - великодушно отвечаю я, - о чём ты говоришь! Мы же не чужие с тобой. Не переживай, всё наладится.
        На сковородке лежат румяные отбивные, в кастрюле пюре, на столе солёные огурцы. Ужин получается шикарным. Пока моя гостья моет посуду, отрабатывая мою доброту, я иду в комнату. Мне нужно позвонить.
        Родители сидят и напряжённо шушукаются.
        - Вы меня извините, - говорю я им. - Ну как было не помочь человеку? Она же за мной ходила столько дней.
        Мама смотрит на меня рассеянно, явно думая о чём-то своём. Ну ладно, думай. Я тем временем звоню Большаку и рассказываю, что случилось.
        - У вас случайно нет возможности ей помочь, Юрий Платонович?
        Он обещает попытаться, но только завтра утром.
        - Ох, Егорка, смотри, подведут тебя девки под монастырь, - говорит он. - Мы в ответе за тех, кого приручили. Не забывай, пожалуйста.
        - В общем так, - сообщает мне мама. - Мы посовещались и решили, что папа уступит на одну ночь диван твоей гостье. Но только на одну! А я сегодня, так и быть, потеснюсь, чтобы он с краю поспал. Но больше так не делай! Да ещё и без предупреждения.
        Вот это да! Ну спасибо тебе, Таня. Ты ещё и родаков моих помиришь. Хорошая девочка. Поживи у нас недельку.
        Перед сном я дозваниваюсь до Кахи и договариваюсь о встрече. Он кажется заинтересованным и даже расстроенным, что сегодня не удалось состыковаться.
        Когда мы ложимся спать, и я вижу босую огнегривую Таньку в ночнушке, разжигающей воображение, мне приходит коварная мысль пригласить её в ванную, когда все уснут, но я гоню её прочь и мысленно колю дрова, как Челентано.
        Утром я оставляю спящую без задних ног гостью с папой, а сам ухожу в школу.
        - Удивительно, что с таким крепким сном она так долго продержалась на работе, - говорит мама, чтобы скрыть смущение от того, что в кои-то веки снова делила ложе со своим супругом.
        А у подъезда ждёт Рыбкина явно не в самом лучшем настроении.
        - Ты опять вчера…
        - Наталья! - обрываю я её. - Не начинай!
        - Ну а что мне делать, если ты опять с Бондаренкой заигрывал! Ты скажи уже, что хочешь с ней ходить и я от тебя отстану.
        - Ходить?! Куда мне с ней ходить? Вряд ли она будет приезжать сюда от вокзала, чтобы ходить со мной до школы.
        - Ты прекрасно меня понял, - не поддаётся она на шутливый тон. - Значит, ты в МГУ собираешься? Спасибо тебе за доверие, за то что со мной первой поделился планами.
        Так, надо с этим всем что-то делать, иначе она мне весь мозг выклюет.
        - Наташ, ты хорошо держишься, если представить, что за бури у тебя в груди бушуют.
        - Вот про грудь мою не надо больше думать, - горько усмехается она.
        Я останавливаюсь. Она тоже останавливается и недоумённо смотрит на меня.
        - Значит так, Рыбкина. Давай договоримся, что не будем друг другу мозги выносить. Никогда. Про Юлию Бондаренко я ничего не желаю больше слышать. Я ей про МГУ наврал, чтобы отделаться. Только не вздумай это обсуждать со своими малолетними сплетницами. Поняла?
        - Тебе-то что за дело до неё, если я и поговорю с кем-нибудь?
        - Не желаю, чтобы обо мне все кумушки твои судачили ясно? И успокойся уже, нет у меня с ней ничего.
        У меня и с тобой-то нет, травмировать просто твою психику не желаю. Но это я естественно вслух не говорю.
        - И вообще, комсомолке стыдно сплетни распускать, - ставлю я точку.
        И мне кажется, это её немного успокаивает. Вот и хорошо.
        После третьего урока я выхожу из школы и звоню Платонычу. Он сообщает радостную новость, о том что договорился насчёт Татьяны. Её примут в железнодорожную больницу и сразу выделят одноместную комнату с удобствами в семейной общаге. Она о таком даже мечтать не смела, ай да Платоныч, ай да Супермен. Придётся проставляться. Звоню домой и говорю, чтобы она немедленно летела в отдел кадров.
        После этого звоню тёте Любе и уточняю, во сколько нужно приехать и не будет ли беды, если я чуть задержусь. Она говорит, что сегодня надо ехать в колхоз и главное успеть до конца рабочего времени. Блин. Придётся пропустить уроки. Звоню Кахе и Альберту, чтобы перенести встречу на более раннее время.
        Пока веду все эти многочисленные переговоры, урок уже начинается. Хорошо, историчка, наша классная, незлая баба и даже понимающая. Так что я проскальзываю на своё место и усаживаюсь рядом с Серёгой.
        - Где был? - спрашивает он шёпотом.
        - Позвонить надо было.
        - Деловой, - качает он головой. - Чё насчёт дня рождения думаешь?
        Ох, ёлки… точно, у меня же днюха намечается. Уже скоро, а я даже не знаю, как надо отмечать. Пригласить пацанов в гости? Съесть торт и что делать? Играть в морской бой? Это я прикалываюсь, конечно…
        - Да вот, - шепчу я, - хотел с тобой посоветоваться. Неохота просто дома сидеть с предками. Что-нибудь бы такое, интересное замутить.
        - Замутить… - задумчиво повторяет он, пробуя слово на вкус. - Надо подумать…
        - Серый, слушай, мне надо смыться после истории, скажешь на литре, что я типа в больнице, ладно?
        - Скажу, только она потом заставит тебя справку приносить.
        - Ладно, придумаю что-нибудь.
        На переменке я подхожу к Рыбкиной и отзываю её в сторонку.
        - Наташ, ну ты как? Успокоилась?
        - Знаешь что, Брагин! - злится она, но я не даю перейти инициативе на её сторону.
        - Тише-тише, кот на крыше. Не возбуждайся. Я пришёл с миром, а тебе бы только воевать.
        - Чего тебе?
        - Я сейчас убегу. У меня дела появились. Скажешь, что я в больницу пошёл, ладно?
        - А на самом деле ты куда пошёл? С Юлечкой в кино?
        Как назло в этот самый момент мимо нас проходит Бондаренко собственной персоной.
        - Привет, Егор, - бросает она и идёт дальше.
        Рыбкина набирает в лёгкие воздух, чтобы выдать словесный залп, но я её опережаю.
        - Ната, ну ты почему такая вредная? Вот вырастешь, будешь мужа своего поедом есть, да? Ежедневную трепанацию черепа проводить, угадал?
        Она щурится, но молчит, должно быть не желая прослыть сварливой бабой.
        - Ты мне лучше посоветуй, что на днюху придумать. Ты, кстати, приглашена.
        - Куда это? Что за днюха? А-а-а… День рождения, что ли?
        - Он самый. Надо нам с тобой продумать его хорошенько, не возражаешь?
        - А чего там думать?
        - Ну, не знаю, может сходить куда. На «Синьора Робинзона» всей толпой. Ладно, ты соображай, а я побежал. И хорош дуться уже, я ни в чём не виноват.
        Вот ведь правда, замуж выйдет, мужа затретирует подозрениями. На всякий случай я иду в противоположную сторону той, куда прошла Бондаренко.
        Я бегу в бар. Там оказывается закрыто и мне приходится тарабанить. Ёлки… Они вообще работают хоть иногда? Наконец, дверь приоткрывается и из неё выглядывает здоровенный мужик с обритой головой.
        - Закрыто, - говорит он, смерив меня взглядом.
        - Я к Альберту. Мы договаривались.
        Немного помешкав, он меня пропускает. Пока мы здороваемся, прибывает Каха с Рыжим. Я знакомлю их с Альбертом и повторяю всё, о чём мы говорили вчера. Атмосфера как-то неприятно сгущается и становится немного напряжённой.
        - Ты чё, Бро, - выкатывает глаза Рыжий, - а может нам сразу перед ментовкой ларёк поставить? Типа, у себя под носом они ничего не заподозрят? Ты маленько-то соображай! Тут будут ходить залётные фраера день напролёт и палить. Слухи разнесутся быстрее ветра. Не, я против. Ну нах. Чё-то ты перемудрил, шкет. И вообще, ты нас какого хера засветил перед ним? Надо было перетереть сначала. Ты в натуре не догоняешь или подставу задумал? Я щас вообще на это дело не готов подписаться после этого всего. Ну нах, в натуре.
        Каха ничего не говорит и только глазами стреляет по сторонам. Мне кажется, ему идея нравится, хотя опасения и имеются, но его воображение уже рисует картины сладкой жизни.
        - Во-первых, - вступает Альберт, - я тоже рискую, что вы меня спалите.
        - Так ты и так под мусорами. Как тебя спалишь? А чтоб тебя не трогали нас сдашь рано или поздно.
        - Во-вторых, - продолжает он, - так серьёзные люди себя не ведут. Ты меня не знаешь, а говоришь мне в лицо, что я тебя сдам? Думаю, на этом встречу можно закончить. Вы мне в хэ не упёрлись, ребята. Меня попросил за вас серьёзный человек, я подумал и пошёл навстречу. Вы приходите и начинаете хамить. Идите-ка на все четыре стороны. Если и клиенты ваши такие же как вы, мне это точно не надо.
        - Погодите, - говорит Каха. - Простите моего друга за горячность. Просто он говорит, что думает, а мы все заинтересованы в прямом и открытом разговоре. Дайте нам немного подумать.
        - Не надо думать. Мне больше не интересно, - пожимает плечами Альберт. - Обосраться можно только один раз, и вы уже обосрались.
        - Альберт Эдуардович, - говорю я, - ребята молодые неопытные и горячие. Не делайте сразу выводы по первому впечатлению.
        - Слышь, Бро, - щерится Рыжий, - тебя не спрашивают. Ты хлебальничек прикрой свой, пока старшие разговаривают.
        Он отчаянно пытается держать себя в руках, но у него очень плохо получается.
        - Если позволите, - говорю я, - я хочу только маленькую ремарочку сделать.
        Альберт пожимает плечами, а Каха кивает, желая услышать мои соображения. Рыжий, сжимает зубы и едва держится. Он страшно недоволен, что я ещё и вякать пытаюсь, возражая против его авторитетного мнения.
        - Вот найдёте вы место. Надо будет оборудовать, закупиться, раздобыть элитный алкоголь, продумать систему маскировки, конспирацию, чтобы в глаза не бросалось постоянное скопление народа. Если будет где-то в трущобах, люди будут бояться приходить, опять же. Молва о вашем баре распространится быстро. Найдут вас тоже быстро, надо будет заниматься крышей, ну чтобы менты не разогнали. Короче, посчитай, сколько времени уйдёт и бабла. А если тема вообще не пойдёт? Если ставить народ не захочет? Что тогда? Деньги на ветер? Здесь же всё готово, все процессы отлажены и даже потенциальные клиенты имеются. Приходить можно свободно, без опасений. Для клиентов это преимущество. А олимпиада уже вот она, на носу практически. То есть можно заходить и сразу лавэ качать. Вот такие соображения. А вы думайте, кумекайте. И так, на всякий случай, я ни с вас, ни с Альберта Эдуардовича ничего не имею. Так что чисто за идею вам помогаю.
        - Да, - говорит Каха. - Мы согласны.
        - Б*я! Каха, ты чего творишь! - мечет молнии Рыжий. - Какого хрена! Тебя ган*он этот разводит, как лоха, а ты ведёшься. Ты чё, не слышишь, что я говорю?
        - Я тебе потом объясню, - отмахивается тот.
        Рыжий глядит зверем и, похоже, мечтает впиться мне в горло. Ну что же, посмотрим, кто кому в итоге кровь пустит…
        В общем, дело сдвигается с места. Ну что же, карабкаемся вперёд. Это, конечно, не по ведомству табачного капитана, но теперь я уже точно что-нибудь нарою. Чувствую. А чуйка меня никогда не подводила. Я ощущаю себя снова вставшим в строй.
        Я иду на остановку, а Каха с Рыжим остаются, обсуждать детали. Детали - это хорошо, но мне пока не до них. Вообще, Рыжий меня взбесил. Да все они, честно говоря не те люди, с кем бы я хотел дружбу водить. Большаку зачем это надо? Хочет тоже бабла срубить или типа всё для меня, любой каприз? Почему? От широты душевной? Или чтобы меня втянуть поглубже?
        Я еду в трамвае и мысли мои перескакивают на колхоз. Понятно, что этот Суров, которому я повезу деньги, продаёт неучтённое сырьё. Теперь надо выяснить, как устроена схема, куда отправляется мясо, где организовано производство, как осуществляются поставки.
        Хорошие цеховики, плохие они... Копья там в моём времени до сих пор ломают. Помогали они людям получать дефицитные товары или тихонько разваливали страну, выкачивая миллиарды из экономики и усугубляя экономические просчёты партии? Конечно, они следствие политики правительства, но и их собственная вина в развале союза немаленькая, мягко говоря. Ну, и о чём тогда думать... Вперёд! Может, это и есть моя задача? Я ведь знаю о некоторых делах, могу сообщить, пресечь, остановить.
        Меня охватывает нервный озноб и возбуждение. Давно я этого не чувствовал. Давно. Сейчас я как волк, вышедший на охоту. Видать и здесь суждено мне быть ментом и от себя убежать невозможно. Ведь я бешеный пёс, беспощадный цепной пёс закона. Я делаю бросок и вгрызаюсь в глотку и не отпускаю жертву, пока не вырываю кадык.
        Именно так я жил все эти годы, прорубаясь вперёд, не останавливаясь ни перед чем. Не бывает безобидных преступлений. Я это твёрдо знал. Фу, будто морок спал. И прямо легко на сердце стало. Я вырвался из тесной и непонятной пелены, душившей меня с момента появления здесь.
        Я вхожу в гастроном и встречаюсь глазами с Лидой. И я знаю, она видит перемены, произошедшие во мне. Она чувствует зверя, пробудившегося внутри меня и будто даже немного робеет.
        Я прохожу мимо, коротко кивнув и иду прямо к Гусыниной. Она даёт мне пачку денег. Сегодня это наверное целая тысяча. Дело, похоже, набирает оборот.
        - Спрячь получше, - наставляет меня тётя Люба. - Какой-то ты сегодня необычный. Ничего у тебя не случилось? Всё хорошо?
        Хорошо, Любовь Петровна, очень хорошо. Лучше просто и быть не может.
        Проходя мимо бакалеи, я задерживаюсь. В мясном отделе колбасная суета, а здесь никого нет и Лида стоит одна. Я прищуриваюсь и втягиваю воздух, пытаясь уловить её запах.
        - Иду расставлять капканы, - говорю я. - Готовься, скоро будет большая добыча. Очень большая. И готовь дырочки на погонах.
        - Тише ты! - она смотрит на меня с лёгкой оторопью и ей передаётся моё возбуждение.
        Она тоже охотник. Да, Лида охотник! Несколько секунд мы стоим, пожирая друг друга глазами.
        - Придёшь вечером? - тихо спрашивает она.
        21. Змей, пожирающий себя
        Не знаю, что и ответить. Может быть. А может и нет. Это зависит, Лида, от многих факторов. Посмотрим, как я сгоняю в колхоз «Авангард».
        - Не знаю, - отвечаю я и выхожу из гастронома.
        Еду на вокзал и сажусь на автобус, который везёт меня в колхоз.
        Прав был Большак, дорога занимает ровно сорок минут. Автобус останавливается на маленькой, покрытой снегом площадке, прямо перед магазином. Я захожу внутрь, небольшая очередь, тамбур, служебный вход, кабинет Сурова. Ага, закрыто. Первая удача. Значит надо поискать его. Он же где-то здесь, правильно?
        Я спускаюсь на первый этаж и иду на запах. Впрочем, он здесь везде, но нас, бешеных ищеек это не смущает. Я открываю дверь и оказываюсь в просторном помещении, похожем на ангар. Это склад. Здесь снуют люди, таскают туши, набивают полиэтиленовые мешки.
        Боковые двери открыты и у широкого пандуса стоит грузовик под погрузкой. Двери будки распахнуты и мужики заносят туда половины свиных туш, а также большие алюминиевые бидоны.
        - Тебе чего, малой? - окликает меня мужик тюбетейке и засаленном фартуке, надетом поверх старой фуфайки.
        - Я завпроизводством ищу, - отвечаю я.
        - Так вон он, в конце зала, с мужиками стоит.
        - Спасибо, - киваю я и иду к Сурову.
        - Давайте всю обрезь и мослы. Всё туда же. Кожу тоже. Всё что только возможно, плюс тех, на кого падёж оформляли. Всё мне чтоб подготовили к завтрашнему вечеру, когда следующая машина придёт.
        - Павел Степанович, - окликаю я его. - Здравствуйте.
        - А, - восклицает он и чуть подвисает.
        - Егор, - подсказываю я.
        - Да-да, конечно, Егор. Привет. С чем пожаловал?
        - Зло вам привёз, - усмехаюсь я.
        Он отходит от мужиков и, взяв под локоть отводит в сторону.
        - Что ещё за зло? - обеспокоенно спрашивает Суров.
        - Ну, вы же наверное слышали такую поговорку, деньги - это зло.
        Он пару секунд хлопает глазами, а потом разражается хохотом.
        - Ну, шельмец, купил меня, а-ха-ха. Купил! Пошли в коридор выйдем.
        Мы выходим, и я отдаю ему пачку. Он запихивает её в карман не считая.
        - А мы вам, как раз, машину загружаем, - сообщает он. - Вон видал?
        Суров снова открывает дверь и указывает на машину.
        - Степаныч! - кричат ему мужики, с которыми он разговаривал до этого. - Ну так чего?! Чё делать-то?
        - Я сейчас, - бросает он мне и возвращается к ним.
        А я подхожу к грузовику. ГАЗ-51 с мордой цвета тёмного хаки и помятой, обитой жестью будкой. Рядом с машиной стоит женщина в рабочем комбинезоне и телогрейке. Крепкая и независимая, как говорится, гром-баба. Она курит папиросу.
        - Здрасте, - говорю я.
        Она хмуро и вопросительно смотрит, но ничего не отвечает.
        - Ваша? - киваю я на машину.
        - Допустим, - говорит она.
        - Куда поедете?
        - В Атаманку, а тебе чего? - бросает она и, затянувшись, выпускает едкие клубы дыма.
        - С вами хочу. А вы в город не поедете потом?
        - Поеду. А тебе куда надо-то?
        - Вообще в город, но хоть бы и до Атаманки, всё к городу ближе. Просто здесь автобус сейчас часа два ждать. Вот я и хотел спросить, может подбросите?
        - За трояк.
        - Не, трояка нет. А за рупь?
        - Уломал, - соглашается она со смехом. - Но за рупь у меня на ночь останешься.
        Прохохотавшись, она добавляет:
        - Только я же в Атаманке разгружаться буду.
        - Ну я может, за это время на автобусе оттуда уеду.
        - Ладно. Скоро поедем уже. Как звать?
        - Егор, - представляюсь я.
        - А я Анжела.
        - Анжела! - кричит Суров. - Давай, двигай. Всё готово.
        Он подходит ближе и протягивает бумаги, зажатые в руке.
        - На вот, путевой и накладные. Смотри же, не перепутай. Если остановят, вот эту покажешь. А как приедешь отдашь Кузину.
        - Степаныч, не учи учёного, знаешь да?
        - Ладно-ладно. Давай, поезжай.
        - До свидания, Павел Степанович, - прощаюсь я.
        - До свидания, Егор.
        Мы выезжаем.
        - Ты чей такой будешь, Егорка? - спрашивает моя водительша.
        Она залихватски крутит баранку оплетённую кремовым пластиковым молдингом, снятым, должно быть с ПАЗика. Машина рычит и натужно стонет, но бодро идёт вперёд.
        - Так твой же, Анжела. Ты ж меня приватизировала в качестве оплаты за проезд.
        - Чего сделала? - хохочет она. - Вроде ничего с тобой ещё не делала, а ты уж словечками неприличными сыплешь.
        - Присвоила значит, - тоже смеюсь я. - Держи рябчика.
        - Да ну тебя, я ж пошутила, - отказывается она от оплаты. - Я только натурой получаю. Так что готовься, сынок.
        Она опять хохочет.
        Едем мы примерно полчаса. Дорога проходит в прибаутках и шуточках, но я мимоходом узнаю, что она трижды в неделю возит мясо для райпотребсоюзовской базы, расположенной в Атаманке. Там делают отличную тушёнку в стеклянных банках и продают по сельпо по всей области. Но возят и в городской магазин Облпотребсоюза. Правда, почему-то через Райпродторг. Она туда отвозит товар. Вот и сегодня тоже повезёт после Атаманки.
        Городские её с удовольствием покупают, а вот для деревенских она дороговата, потому что цена закупочная у кооператоров выше государственной. Ещё там делают колбасу, но её мало и развозят только по своим работникам по специальной цене. Делали бы больше, да оборудование старое. Взяли списанное с мясокомбината из города.
        Спасибо тебе, Анжела. Как хорошо, что ты так много знаешь.
        - Ну вот, приехали, - говорит она, останавливаясь у некрасивого бетонного забора. - Я здесь примерно час наверно буду. Пока выгружусь, пока загружусь. Но ты можешь сходить на остановку. Посмотри там, когда автобус, в магазине спроси. Если что, возвращайся, я тебя до города довезу. Остановка вон там.
        Она показывает рукой, куда идти. Я благодарю её и выскакиваю из кабины, но двигать на остановку не спешу. Дожидаюсь, пока Анжела не заедет в ворота и не встанет к пандусу. Потом тоже прохожу через эти же ворота. Они открыты настежь и не охраняются.
        Подхожу промышленному зданию, сложенному из крупных бетонных блоков. Из высокой трубой идут клубы пара. Кроме Анжелы, здесь стоят ещё две машины. На разгрузочный пандус я не поднимаюсь, чтобы не встретиться со своей водительницей. Иду вдоль стены и вижу приоткрытую дверь.
        Заглядываю. В длинном коридоре никого. Осторожно захожу и иду вперёд. Открываю серую, облезлую дверь и оказываюсь в раздевалке. Здесь стоят ряды деревянных шкафчиков. Сюда мне не нужно. Выхожу и двигаю дальше.
        Коридор упирается в двустворчатую дверь. Я осторожно открываю её и попадаю в большой зал. Здесь влажно и туманно. Стоят котлы и другое оборудование. Народу нет, только одна уборщица в синем халате и резиновых сапогах моет пол рядом с котлом. Она поливает его водой из шланга, бьющей под напором, шипящей и клубящейся паром. Пахнет здесь сыростью и железом.
        Наверное все работники уже разошлись. Она на меня не смотрит и продолжает заниматься своим делом. Стены зала выложены кафелем. И здесь я вижу ещё несколько дверей. Прямо лабиринт какой-то. Захожу в одну комнату и вижу ещё несколько. Какое-то время я расхаживаю по производственным помещениям, пока не оказываюсь в пустой небольшой комнате с несколькими дверями.
        Одна ведёт в холодильник, где на крюках висят разрезанные вдоль свиные туши, другая в большущий склад уставленный банками с тушёнкой, а третья в холодильник, забитый колбасой, точно такой же, как та, что я распихивал по коробкам. Я внимательно всё осматриваю и подсчитываю.
        Выйдя из холодильника, я открываю следующую дверь и захожу в большой просторный зал, полный пустых картонных коробок. Коробки эти мне тоже знакомы. На длинном металлическом столе стоят банки с тушёнкой.
        - Михалыч, - вдруг раздаётся строгий голос. - Ты запасную накладную подготовил для этой бабы?
        - Для какой, для шоферицы что ли? Подготовил конечно. На центральный Райпродторг, как обычно. Она привезла, кстати, копыта, кожу, сало, щёки, обрезь. Всякое говно, короче. Надо всё это с самого утра рассортировать по времени выварки.
        Голоса приближаются ко мне и я не понимаю, что мне делать. Те, кому они принадлежат, сейчас скрыты от меня горой коробок, но через пару секунд они выйдут. Я стою на пустом месте и добежать до коробок, чтобы спрятаться однозначно не успею. Поняв это, я разворачиваюсь и спокойно, как так и надо, иду обратно, туда, откуда пришёл.
        - Эй, - вдруг раздаётся окрик. - Ты кто такой?
        Я поворачиваю голову и вижу двух крепких мужиков. У одного в руках две банки тушёнки, а у другого топор. Увидев меня они останавливаются.
        - Ты кто такой? - повторяет вопрос один из них.
        - Я… простите, я тут туалет искал, заплутал малость…
        - Туалет искал? - переспрашивает другой, - а ну-ка, подойди сюда.
        Он поигрывает топором и начинает двигаться ко мне. При этом, что он держит в голове я не знаю и, в общем-то, знать не хочу. А ещё больше не желаю становиться чайной колбасой. Никакой другой, впрочем, тоже. Это, конечно, шутка, но беседовать с ними не входит в мои планы. Поэтому в тот же миг я даю стрекача и выскакиваю из зала. Самое плохое - это то, что они ломятся за мной.
        Ну, ёпрст! Я пробегаю через коридор, но сворачиваю не туда, откуда пришёл. Оказываюсь в небольшой проходной комнатке, выскакиваю в следующую, а из неё выбираюсь в гараж и через открытые ворота бокса выбегаю наружу.
        Преследователи не отступают и продолжают погоню. Я оказываюсь во дворе, но, судя по всему, с другой стороны здания. Здесь ворота закрыты и возле них свалена большая куча дров. Она доходит практически до верхней части забора.
        Времени на размышления у меня не остаётся, преследователи догоняют, а попадаться им я совсем не хочу. Поэтому, не тратя времени на размышления, я с разбегу взбегаю на эту кучу дров и перемахиваю через забор. Дрова под моими ногами разваливаются, делая невозможным подобный финт для моих преследователей.
        Приземлившись в снег, я озираюсь и вижу дорогу, проходящую метрах в пятидесяти от стены фабрики. Я бросаюсь к ней, как сайгак и пру по снегу, доходящему мне чуть не до пояса. Я продираюсь через кусты и оказываюсь на обочине дороги.
        В этот же самый момент из-за поворота появляется сноп света. Я машу руками и передо мной тормозит грузовик.
        - Фу-у-у, - тяжело выдыхаю я, забираясь в кабину. - Анжела, думал уже не успею тебя догнать.
        - Не уехал что ли? - спрашивает она.
        Не уехал.
        Прежде, чем подняться домой, я захожу в телефонную будку на углу дома, бросаю в прорезь двушку и набираю номер табачного капитана. Уже вечер, на улице оживлённо. Прохожие спешат домой, толпятся на остановке, несут покупки.
        - Добрейший вечерочек, товарищ капитан, - говорю я. - Несовершеннолетний агент Брагин на связи. Докладываю обстановку.
        - Брагин, ты меня не зли, понял? - отвечает он.
        Ага, понял. Я рассказываю ему, что установил регулярный контакт, но пока не вхожу в круг доверенных лиц. Доверие мне только предстоит завоевать. Вот если бы его втянуть в какое-то дело, заманить, тогда результаты можно было бы получить скорее. Но это должен придумать капитан, а не я.
        - Запомни, Брагин, - говорит мой куратор, - часики тикают. Тик-так. Тик-так. Даю тебе две недели на всё про всё. А потом будет очень плохо. Очень.
        Капитан недоволен, он опять мне грозит всеми жуткими карами, но, на самом деле, думаю, он делает это только для того, чтобы не ослаблять леску, на которой я как бы трепыхаюсь. Потому что, с чего бы ему быть недовольным? Агент внедряется нормально, дело двигается, надейся и жди, как говорится.
        Надейся и жди.
        Я захожу домой и замечаю, что родители оживлены больше обычног. Ну что же, это просто прекрасно. Ещё одно подтверждение того, что всё, что ни делается, всё к лучшему. Это я про Таню и её благотворное влияние, если что.
        Будто услышав мои мысли она звонит. Я беру телефон и утаскиваю на кухню. Поправляю длинный провод и прикрываю дверь.
        - Егор, я теперь для тебя что хочешь сделаю, - с жаром говорит она.
        - Благодарность - это замечательное качество, - смеюсь я, - но гораздо лучше, когда желание сделать для близкого всё что угодно является постоянной естественной потребностью.
        - Ты это о чём вообще? Ты недоволен что ли? Отказываешься?
        - Что ты, что ты! Когда я от такого отказывался?
        - От какого ещё такого? - спрашивает Таня с подозрением в голосе.
        - Ну вот от такого, всего что угодно, как ты сказала.
        - Ну и жук же ты, Егорушка, - говорит она со смехом. - Приходи завтра ко мне на новоселье. Я выходная по графику.
        - А кто ещё будет? Докторишку своего не позовёшь, надеюсь?
        - Да… Да ну тебя, Брагин! Вечно ляпнешь чего-нибудь! Никого больше не будет. Только ты и я.
        - Звучит прекрасно. Только я пораньше приду, сразу после школы, ладно? А то видела, мама у меня строгая.
        - Привет ей передай и мою благодарность.
        Спать я ложусь, доказывая себе, что я в хорошем настроении. Во-первых, я возвращаюсь на диван. Кажется невероятным, но это правда. Процессы сближения у родителей, оказывается, идут значительно быстрее, чем я ожидал. И это прекрасно. Да здравствует полноценная семья. Надеюсь они будут заняты по большей части друг другом, а не сконцентрируют совместные усилия на моём воспитании.
        Во-вторых, завтра пойду к Тане в её собственную отдельную «квартирку» в общаге. Ну разве же это не чудесная новость для истомлённого воздержанием юноши? Про Лиду моя память услужливо не напоминает.
        А в-третьих, я поймал змею за хвост и теперь обязательно её вытащу. Изворотливую, хитрую, вороватую и ядовитую змею. Мент, он ведь как хирург. Он делает больно, ради того, чтобы спасти весь организм. А ради этого можно пожертвовать даже чем-то очень дорогим и родным, как батя селезёнкой. Только вот почему я постоянно возвращаюсь к этому и пытаюсь себя убеждать снова и снова? И почему всё чаще чувствую себя Павликом Морозовым? Тьфу. Надо спать!
        Я начинаю проваливаться в сон и вдруг вижу Высоцкого. Но нет, это не он, это Глеб… Точно, это Глеб Жеглов!
        - А может быть змея - это ты сам? - жёстко спрашивает он. - Может быть, ты и есть уроборос, пожирающий себя? Одной рукой творишь зло, а другой сам себя караешь?
        - Стоп-стоп-стоп! - возражаю я. - Давай только без этого пафоса.
        - Ладно, - хрипит он. - Давай начнём с другого конца. Вот лично тебе где больше нравится в «несвободном» совке или в «новой жизни», той, что пришла ему на смену?
        - Да тут даже спрашивать смешно. Здесь, конечно. Знаешь, сколько людей хотели бы оказаться на моём месте?
        - А что лично ты, мент, - он бьёт пальцем меня в грудь, - сделал, чтобы его сохранить?
        - А что я могу, школьник с кучей проблем? Я ещё адаптироваться даже не успел…
        - Не ври себе! Сотни миллиардов народных денег текут мимо казны, ускоряя падение. А ты что делаешь? Собираешься на ставках зарабатывать? Тьфу. Не забудь, вор должен сидеть в тюрьме! Помнишь?
        - Это другое! - возмущаюсь я. - Нет, это правда совсем другое, я могу объяснить. К тому же ненадолго. Я их всё равно сдам табачному капитану.
        - Делай, что должен, Брагин! И не марай руки! И не ной, кстати.
        Сказав это, он поворачивается и идёт прочь.
        - Глеб! - кричу я ему вслед. - А если они мне, как семья?! Не Каха, конечно, а…
        Он останавливается и пристально смотрит на меня.
        - Не бывает чёрного и белого. Даже в самом отъявленном злодее может быть что-то доброе и светлое. И наоборот. Думай, Брагин. Сам думай.
        Затем наступает тьма без сновидений.
        После школы я собираюсь к Тане. Тётя Люба дала мне сегодня выходной, поэтому сегодня я совершенно свободен.
        - Идёшь домой? - спрашивает Рыбкина.
        - Нет, Наташ. У меня дела есть, а потом работа, ты же знаешь.
        Нет, как это называется вообще?! У нас ведь с ней ничего нет, кроме детского поцелуя в бэкграунде и её фантазий на тему влюблённости. Ничего нет, а я уже вынужден врать и выкручиваться. А если бы мы когда-нибудь поженились? Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Во что бы превратилась моя жизнь?
        - Понятно, - говорит она. - Опять с Бондаре…
        - Наташа, не начинай, - обрываю её я. - Не начинай, пожалуйста всё сначала, ладно?
        Она вздыхает и идёт в раздевалку. А я мчусь на рынок и покупаю пять белых гвоздик. Блин, гвоздики я не люблю, слишком уж они строгие. Советский официоз. Но ничего другого не оказывается.
        После рынка сажусь на троллейбус и доезжаю до «Лакомки» на Советском. Покупаю торт. Честно говоря, даже не знаю, сладкоежка она или нет. Беру ещё конфет местной кондитерской фабрики и, вооружённый этими атрибутами нетерпеливого любовника лечу к своей милой.
        Она меня ждёт и встречает как того доктора в рентген-кабинете, в халате на голое тело. Кажется это какой-то пунктик…
        Я погружаюсь в сладкие и волнующие переживания и следующие за ними события. Время пролетает быстро. Нам никто не мешает и мы предаёмся любовным радостям со всем жаром и неутомимостью, на которые способна только юность. Мне хватает одного взгляда на её роскошное тело, чтобы ощутить новый прилив сил и, кажется, на неё это производит впечатление.
        Наконец, насытившись и истощив силы, мы останавливаемся и затихаем.
        - Мне кажется, нам надо отметить твоё новоселье и новую работу, - говорю я, испытывая внезапный романтический порыв.
        - А мы чем всё это время занимались? - спрашивает она.
        - Нет, не так. Нам надо куда-нибудь сходить.
        - Куда же? - фыркает Татьяна. - В кукольный театр?
        - Нет, Тань, пошли в бар.
        - В бар? - удивляется она.
        - Да. Я хочу угостить тебя коктейлем. Ты пробовала когда-нибудь настоящий коктейль?
        - Нет, - машет она головой.
        - Тогда решено. Собирайся!
        Мы выходим из общаги и идём пешком. Общежитие находится недалеко от городского сада, во дворе, среди жилых домов. Расположение, надо заметить, отличное. Выходим на Кирова и медленно двигаемся по заснеженной аллее. Жёлтый свет фонарей и густой снег, поваливший к вечеру, превращают улицу в уютную сказку.
        Таня держит меня под руку. Мы болтаем и смеёмся, не обращая внимания на действительность, замечая только друг друга. Подходя к ресторану, мы останавливаемся.
        - Егор, может не пойдём? - спрашивает Татьяна. - Здесь дорого, наверное… Да мне завтра на работу рано вставать. И тебе, наверное тоже. В школу, в смысле.
        Она смешно округляет глаза и прикрывает варежкой рот:
        - Подумать только, ты ещё школьник!
        Пока мы топчемся и уговариваем друг друга, я замечаю две тёмные фигуры, стоящие неподалёку, около закрытого в это время киоска «Союзпечать». Они о чём-то разговаривают и время от времени бросают на нас короткие взгляды.
        Из-за темноты и густого снега я не могу их как следует рассмотреть, но они, определённо кажутся мне знакомыми. Они жмут друг другу руки и в это самое мгновенье рядом с нами раздаётся очень знакомый голос:
        - Добрый вечер.
        Я быстро оборачиваюсь. Ну конечно, Рыбкина. Ну ёлки-палки! Как же ты невовремя, Наташа… Не сказав ни слова, я снова поворачиваю голову к подозрительным мужчинам и вижу, что они начинают двигаться в нашу сторону. Один из них тяжело припадает на правую ногу. Это тот самый блатной, что подкарауливал меня у подъезда. А рядом с ним идёт Рыжий, Кирилл, партнёр Кахи.
        22. Друзья познаются в беде
        Хромой идёт, тяжело припадая на правую ногу. Лицо суровое, челюсти сжаты, глаза - чёрные дыры. Я напрягаюсь, делаю шаг вперёд, закрывая собой нежные создания, Таню и Наташу. Рыжий, немного не доходя до нас, поворачивает направо и начинает подниматься по ступенькам, двигаясь в сторону бара. Сделав несколько шагов, он останавливается и, поднеся к глазам два пальца, переводит их на меня. Типа, я за тобой слежу, Бро.
        Хромой, меж тем, поравнявшись с нами, останавливается и проводит ребром по горлу.
        - Кабздец тебе, фраерок, - сипло говорит он и его небритое лицо искажается подобием злобной улыбки.
        Он сплёвывает себе под ноги и двигает дальше, а Рыжий заходит в бар. Ну что же, сегодня битвы не будет…
        - Это кто? - тихо спрашивает Таня.
        - Это Наташа, знакомься, пожалуйста. Моя одноклассница и подруга.
        - Очень приятно, - улыбается она. - А это… этот человек?
        - Не знаю, наверное выпил лишнего. Мало ли…
        - Знаешь, Егор, - с напором говорит Наташка, - это уже чересчур. Я бегаю, ищу его по друзьям, а он с женщинами развлекается. Сказал, что на работу, а сам… Заврался ты!
        Она кипит от гнева и презрения.
        - Почему ищешь? - спрашиваю я, игнорируя обвинительную часть её речи.
        - Ну и разброс у тебя! - продолжает она. - Широта кругозора просто поражает. От пятнадцатилетних соплячек до… Вам сколько лет, не подскажете?
        - Двадцать один, - растеряно отвечает Таня.
        - Вот! До зрелых двадцатиоднолетних женщин! Неразборчивый и аморальный!
        Ох и дурочка ты, Наташа Рыбкина. Зрелая двадцатиоднолетняя женщина, ну ты и выдумала. Глазом моргнуть не успеешь, как уже пятьдесят пять, а ты всё такая же юная и полная желаний как в семнадцать и в двадцать. А потом всё ещё быстрее, только успевай листы календаря переворачивать.
        - Ты чего раздухарилась, Наталья?! - пытаюсь я её остановить.
        Я бросаю взгляд на Таню. Она от Наташкиных слов стоит, как оплёванная, сжавшаяся в комок.
        - Постеснялась бы такие вещи вслух произносить, - укоризненно говорю я. - Это Татьяна, медицинская сестра. Она меня, можно сказать, с того света вытащила, и я ей очень благодарен за это. И за то, что она не отвергла моей дружбы. А у тебя что на уме?
        - Ты всё неправильно поняла, - говорит Татьяна и вдруг прижимает ладошки к щекам. Всё не так поняла. Мы же просто… мы просто друзья с Егором. Товарищи.
        Ага, это у нас товарищество такое. Взаимоприятное, но по негласной договорённости временное, пока какой-нибудь новый серьёзный жених не появится.
        Таня всхлипывает, а Наташка, смутившись, немного притормаживает.
        - Простите… - говорит она. - Я просто перенервничала. Извините меня. Егора найти не могли. Звонили на базу, там сказали, что сегодня его нет и не будет. Ну я друзей обзвонила, у кого телефон есть, потом к Вадиму сбегала и…
        - Да что случилось-то? - перебиваю её я. - Зачем ты меня разыскивала?
        - Так маму твою в больницу увезли, - разводит она руками.
        - Чего?!
        - Ей плохо стало и она в обморок упала, я как раз у вас дома была. Вызвали скорую, её увезли в «трёшку». Она сейчас в эндокринологии. Говорят, диабет.
        - Что? Какой ещё диабет? Она худая вон какая, да и с чего бы вообще?
        - Не знаю я…
        - Никаких же признаков не было…
        - Ну, это надо с врачом поговорить, я не знаю. Пошли скорее!
        Мы бежим в больницу. Все втроём. Наташка внимательно присматривается, пытаясь выявить приметы нашей с Таней связи. Вот кого в ментуру надо. Учителем она хочет стать… В школе милиции наверное.
        В больнице сообщают, что мама вне опасности, всё нормально, но пройти к ней не разрешают. А завтра утром, если всё будет хорошо, её можно будет забрать. Ничего непонятно, но приходится уходить. Наташка смущаясь говорит, что ей надо в туалет.
        Она убегает и Таня тут же набрасывается на меня:
        - Вот, правильно, тебе девочка сказала! - говорит она драматичным шёпотом. - Я взрослая тётка, а ты ребёнок ещё!
        - Тань, ты себя слышишь? - усмехаюсь я. - У нас разница с тобой четыре года всего. Это не смешно даже.
        - Во-первых, четыре с половиной, - говорит она, - а, во-вторых, ты ещё даже несовершеннолетний! Кошмар! Что я наделала! А ты… А ты с этой Наташей… Ты с ней того что ли?
        - Танька, я тебя убью! Кого того? Она же ребёнок ещё.
        Я наклоняюсь к ней и со смехом шепчу на ухо:
        - А вот ты… зрелая женщина. Как я люблю.
        Она отпихивает меня и шипит:
        - Это я тебя убью, Брагин. И не вздумай влюбляться! Не забыл?
        - Не парься, Тань. Я же вижу, что у тебя со мной не серьёзно, побаловаться просто, нервы пощекотать. Ну, я не в обиде, хотя со своей стороны, тебя глубоко и нежно обожаю. Обожаю, но даю свободу.
        Я подмигиваю.
        - Да ну тебя, - кисло улыбается она. - Не парься… Сам ты не парься, обожатель…
        В этот момент приходит Рыбкина и наши разборки прекращаются. Мы все уходим. Сначала идём проводить Таню. Общага здесь неподалёку, в нескольких минутах ходьбы. На крылечке мы прощаемся и целомудренно пожимаем ручки. После этого вместе с Рыбкиной направляемся домой.
        - Хватайся, - предлагаю я ей свой локоть. - Скользко.
        Поколебавшись, она берёт меня под руку и, кажется, немного успокаивается.
        - Спасибо тебе, Наташ. За то что ты такая отзывчивая и сердечная и бросилась меня разыскивать. Я прямо восхищаюсь тобой. Правда.
        Едва не говорю, что она настоящий друг, но вовремя спохватываюсь. Интересно, Юле Бондаренко она звонила?
        - Удивляюсь я тебе, - отвечает она. - Что с тобой случилось после этой драки? Был тихий и стеснительный, а теперь прямо дамский угодник. Что ни бл*дь, то к тебе липнет.
        Я аж закашливаюсь и останавливаюсь.
        - Наташка, ну ты даёшь! - говорю я.
        - Может и дала бы, да только не просит никто, - отвечает она с детской горечью.
        Я ошарашенно смотрю на неё, а потом притягиваю к себе и обнимаю. Ну как вот ей скажешь, что ничего у нас в ближайшее время не будет? Это как ребёнка обидеть. Да…
        - Нат, ну ты чего… Ты расстроилась? Не надо. С этим делом точно спешить не нужно, начать никогда не поздно.
        - Ты-то откуда знаешь? - говорит она обиженным тоном. - Тоже мне донжуан, нашёлся.
        - Знаю, - отвечаю я. - Знаю. Знаю, что не нужно сгоряча делать то, о чём можешь пожалеть. У нас вся жизнь впереди. Всё успеем, не расстраивайся. И кстати, хочу тебе сказать определённо и откровенно, с Бондаренкой у меня ничего нет и не было никогда.
        - А с этой? С Танюшей? Видела я, как она на тебя поглядывала.
        - Ну что ты фантазируешь, она же взрослая зрелая женщина.
        - Пошли давай, муж многоопытный.
        Утром, разумеется, школа идёт лесом, а я вместе с отцом направляюсь в «трёшку» за мамой. Отец встречается с врачом. Меня на эту встречу не допускают и я томлюсь в ожидании. Примерно через полчаса папа появляется вместе с мамой. Выглядят они сосредоточенными и не слишком радостными. Мы выходим из больницы и я веду их к «Волге» с шашечками такси.
        - Ты что! - возмущается мама. - Пешком дойдём. Нечего деньги выбрасывать! Мне, всё равно, ещё и на работу сегодня идти.
        - Но деньги уже выброшены, - возражаю я, - так что поехали, мотор ждёт.
        Дома я требую подробного изложения того, что сказал врач. Рассказывают они неохотно, но, насколько мне удаётся понять, картина вырисовывается следующая. Это действительно диабет. На фоне дисфункции надпочечников или что-то такое. Я в этом не спец, они тоже, получается что-то вроде глухого телефона. Иногда случается, как объяснил доктор, что всё происходит, как гром среди ясного неба.
        Картина болезни была незаметна, а такие симптомы, как утомляемость, частая жажда, упадок сил оставались без внимания. В общем, ничего хорошего. Надо лечиться. Если взять болезнь под контроль то можно жить долго и счастливо. Понятно, отцу то же самое сказали. Мда…
        Что делать? Инсулин пока на регулярной основе колоть не нужно. Я так понимаю его вкололи для снятия не то гипергликемии, не то гипогликемии. А сейчас нужно пить «Метформин» и ходить на уколы. Было бы неплохо достать импортный «Метгалв». Кажется, французский. У него высокая эффективность, но его нигде нет и стоит он дорого. Дохренища просто.
        Блин… Вот такие дела. Мама выглядит измученной. Папа выглядит измученным. И что мне со всем этим делать?
        Я всё-таки иду в школу на последние два урока. Сегодня контрольная по истории СССР. Училка придумала что-то вроде того, что делают на ЕГЭ. Вопрос и несколько вариантов ответов. Она их диктует и каждый должен выбрать то, что ему нравится. В общем, идёт по пути дебилизации школьников. Впрочем, здесь у меня нет шансов проиграть.
        После урока я подхожу к ней, она ведь наша класснуха.
        - Алла Никитична, - начинаю я. - Я хотел бы с вами поговорить.
        - Слушаю тебя, Егор.
        Все разбегаются и мы остаёмся одни в классе.
        - Вы же знаете, что у меня недавно травма была.
        Она кивает, внимательно глядя на меня.
        - У меня сейчас имеются некоторые проявления амнезии.
        - Да, мне мама твоя говорила. Она приходила, когда ты ещё в больнице лежал. Но она сказала, что эти проявления незначительные.
        - Ну да, я ей стараюсь не говорить, чтобы не расстраивать. Но я даже имена некоторых одноклассников не помню. Ну, то есть, сейчас я их заново выучил, но ещё не вспомнил. Какие-то вспоминаю, а какие-то нет. Из всех учителей, кстати, я только вас не забыл.
        Она смотрит с удивлением.
        - И чего же ты хочешь?
        - Ну вот смотрите. Исторические события, к примеру, я помню хорошо. А по химии постоянно приходится возвращаться назад и заново учить. Я просто боюсь, что к экзаменам могу всё не вспомнить…
        - Хм… - она делается задумчивой. - Да… Ситуация не очень приятная… Вообще, там на подготовку несколько дней даётся, можно успеть повторить. Но надо подумать, что с тобой делать. До экзаменов времени ещё много. Посмотрим, может быть всё восстановится. А если нет, будем решать, как с тобой поступить.
        В дверь заглядывает Крикунов.
        - Вот ты где, - говорит он. - Алла Никитична, вы не возражаете, если я у вас Брагина похищу?
        - Забирайте, - великодушно соглашается она.
        И он забирает меня на всю большую перемену. Тащит меня в комсомольскую комнату и выедает мозг какими-то летописями, проверкой из городского комсомольского штаба, подготовкой к школьному собранию и другой фигнёй. Надо срочно составить список членов комитета и загрузить их всех посильнее. Делегировать полномочия.
        - А ещё надо нам с тобой будет в горком сходить на следующей неделе, - говорит Крикунов. - Это по подготовке к городскому открытому собранию.
        - Блин, Андрей Михайлович, у нас одни собрания. Учиться некогда.
        - Ты мне давай заканчивай с этой диссидентской ересью. Партия сказала: «надо», комсомол ответил: «есть». Всё, иди на урок.
        - Причём здесь партия-то?
        - Притом, что в решениях съезда КПСС совершенно чётко сказано, что первоочередной задачей воспитания комсомольских…
        - Всё понял! - перебиваю я. - Мне уже ясно, пожалуйста, не продолжайте.
        После школы сразу еду в гастроном, в кои веки без Юльки Бондаренко. Наташка бы порадовалась. Иду со служебного входа и встречаю Лиду. Она стоит на крылечке и курит.
        - Лидия Фёдоровна! - восклицаю я. - Ты куришь что ли?
        - Балуюсь, - отвечает она сощурившись. - Куда пропал-то? Сорвал девичий цвет и другие цветы опылять полетел?
        Ай да Лида, хорошая у тебя смекалка, милицейская.
        - Семейные дела навалились, - отвечаю я. - Ну и вынюхивал кое-что, расследовал. Добывал оперативную информацию.
        - Продвинулся?
        - Да.
        - Значит, сегодня явишься и доложишь, - практически приказывает она.
        - Экая ты начальница, - качаю я головой. - Ты сначала баньку истопи, накорми, спать уложи, а потом уже пытай.
        - Вот «пытай» мне нравится, - отвечает она. - Думаю, можно начать прямо с этого пункта. Нужно, чтобы ты сегодня пришёл.
        - Не знаю. У тебя телефон имеется?
        Она неохотно кивает.
        - Диктуй. Я позвоню. Обещать не буду. Родители болеют, может моё присутствие понадобится.
        - Не понадобится, - зло говорит она. - Мы с тобой тут не в игрушки играем. Ты понял меня?
        Она называет номер и я шагаю дальше. Я его запоминаю. Вот ведь прямо кайф. Когда такое было? Я в последнее время три цифры-то пока начну записывать уже забуду. Хуже рыбки золотой. А тут вон что. Целый телефонный номер в памяти сохраняю.
        В мясном отделе сегодня снова колбасное оживление. Понятно… Процесс идёт. Копыта, обрезь, всякая хня… Ешьте трудящиеся.
        - Голодный? - интересуется Гусынина.
        Есть не хочется и я отказываюсь.
        - Тётя Люба, а можно пару звонков сделать?
        Она машет рукой, мол чего спрашиваешь, надо - звони. Я беру телефонный справочник и начинаю обзванивать аптеки.
        - Здравствуйте, скажите, пожалуйста, есть ли у вас «Метгалв»? Понятно. Спасибо.
        После седьмого звонка Гусынина интересуется, что это за «Метгалв», который я разыскиваю. Я объясняю что это и для чего мне нужен.
        - Отойди-ка, - говорит она, взмахивая рукой. - Как говоришь называется? «Метгалв»?
        - Да.
        - Ну и название, язык сломаешь, - сокрушается тётя Люба и, сняв трубку, набирает номер.
        Никто не отвечает. Тогда она берёт записную книжку, долго её листает и, наконец, разыскав нужный номер, снова крутит диск телефона.
        - Людочка! - радостно говорит она. - Привет. Да, это Гусынина.
        Она несколько минут болтает с Людочкой, а потом переходит к делу:
        - Слушай, Люд, не сможешь помочь? Голову разбила, не могу найти. Близкая подруга заболела, а лекарство никак найти не может. Уже все аптеки обзвонила, нигде нет. «Метглав» называется… А, ой, точно-точно, «Метгалв» конечно же. Знаешь, да, такое? Ага… Поняла. Да конечно-конечно. Жду, не торопись…
        Проходит не меньше трёх минут, прежде, чем тётя Люба снова начинает говорить.
        - Здесь я, здесь, ага. Есть? Да ты что! Вот спасибо тебе! Ну спасибо! Где? Ага. Мальчик от меня подъедет. Егор звать. Хорошо. Сколько? Ладно, конечно. Спасибо тебе большущее. Спасибо! Да, приезжай! Сто лет у меня не была уже, хоть поболтаем с тобой…
        В общем, тётя Люба находит лекарство и даже выдаёт пятьдесят рублей, которые нужно за него заплатить.
        - Это в счёт зарплаты. Всё равно же тебе скоро зарплату платить. Вот и возьми. Поезжай сейчас же в Кировский и там прямо на конечной пятьдесят первого есть аптека. Зайдёшь, спросишь Наилю Николаевну. Скажешь, что от Бердянской. Запомнил?
        Я беру деньги и чувствую себя… чувствую себя отвратительно. Гадко я себя чувствую. Я ведь под прикрытием никогда не работал. И мне всегда было легко ненавидеть преступников. Они крали, давали взятки, совершали махинации, а я их ловил и привлекал к ответу. И были они для меня олицетворением всего низменного и мерзкого. И всё было просто. Вор, тюрьма, долг.
        Арестовывать знакомых, конечно, приходилось, Женьку Сурикова, например, заместителя мэра. Но это другое. Это не то же самое, что смотреть человеку в глаза и плести вокруг него паутину, притворяясь другом…
        Ну, в общем, есть такой фильм, вернее, ещё только будет, «Донни Браско». Американский, но неплохой, сильный фильм. Там Джонни Депп внедряется в ОПГ к гангстерам. И с одним из них, с Аль Пачино у него завязываются доверительные отношения. Тот ему верит, а этот чувствует себя просто ужасно. Дерьмом буквально.
        И в конце концов Аль Пачино из-за него, из-за Деппа, погибает, пускает себе пулю в лоб, когда узнаёт, что он полицейский и всё это время стучал. Ну, то есть не стучал, конечно, а выполнял свой долг, прямые служебные обязанности… Мда… Я когда смотрел, думал, не дай, Боже, мне в такой ситуации оказаться… Короче…
        Я часа полтора добираюсь до аптеки и всю дорогу твержу себе, что ни за что бы не принял эту помощь, если бы речь не шла о матери. А ещё говорю, что Любе ничего это не стоило. Подумаешь, подняла трубку и потратила несколько минут своего времени. Только мне самому становится противно от этих слов, и от самого себя. И даже Глеб Жеглов, который долбит мне пальцем в лоб и беспрестанно твердит, что вор должен сидеть в тюрьме, никак не помогает. Легко ему говорить с экрана. А как бы он сам поступил на моём месте?
        Мама тоже целый день обзванивала аптеки, а потому месячный запас дефицитного лекарства, появившийся как из шляпы волшебника, вызывает у неё недоумение.
        - Ты где взял?
        - Представляешь, у нас там на Южном, рядом с работой просто зашёл в аптеку и спросил нет ли у них случайно «Метгалва». И на наше счастье оказался. Я у них весь забрал.
        - Не может быть, я же все аптеки обзвонила сегодня.
        - Ну вот, по телефону не сказали, а лично не смогли трудящемуся отказать.
        - Уму не постижимо. Ну Егор, ну молодец, ну спасибо!
        Мама меня горячо обнимает и целует в макушку, пригнув мою голову.
        - А деньги? - спрашивает она. - Оно же наверное дорогущее?
        - Ай, - беспечно машу я рукой. - Мне сегодня получку выдали как раз. Так что всё сошлось.
        - Какой ты большой стал, уже матери-старушке на лекарства зарабатываешь. Скажи, сколько заплатил, я отдам деньги.
        Я великодушно отказываюсь и отец одобрительно кивает, мол молодец сын, так держать. Но вот только молодцом я себя не чувствую.
        - Тебе Юрий Платонович звонил, - сообщает мама. - Просил перезвонить. Только поешь сначала.
        Сначала я, всё-таки, решаю позвонить Большаку. Он спрашивает, как у меня дела, а потом просит подскочить к нему, если мне не трудно, разумеется. Мне нетрудно. Я быстро ужинаю и еду к нему на пустом троллейбусе.
        Дома у Платоныча витает уютный аромат свежесваренного кофе.
        - Ну как ты? - спрашивает он, когда мы проходим в комнату.
        Я рассказываю про маму и про лекарство.
        - Сочувствую, - говорит он. - И теперь что, это лекарство всю жизнь принимать?
        - Видимо да, - отвечаю я. - Сначала посмотрят, как оно пойдёт, что там с сахаром, ещё, наверное, какие-то анализы надо будет сдавать. Потом, возможно другое подберут.
        Он кивает и на небольшое время погружается в размышления.
        - Ну а как у тебя вчера прошло дело? - спрашивает он, выходя из задумчивости.
        - Да нормально, - пожимаю я плечами. - Всё хорошо.
        - Хорошо? - переспрашивает Большак, чуть прищурившись, и как-то чересчур внимательно рассматривает меня.
        Я снова пожимаю плечами и засовываю руки в карманы брюк.
        - Хорошо, Юрий Платонович. Дело-то нехитрое. Приехал, отдал, уехал.
        - Ну да, ну да, - соглашается он, продолжая разглядывать моё лицо. - Ну что же, молодец. Ладно, ты посиди минутку, я кофе принесу. Выпьешь со мной кофе?
        - Конечно выпью, спасибо, - соглашаюсь я.
        Я сажусь на диван и беру в руки фотоальбом, лежащий рядом на подлокотнике. Он довольно увесистый. Я провожу пальцами по тиснёной коленкоровой обложке с затейливым узором. Основательный. Сейчас таких не делают. Собственно, сейчас и фотографии смотрят на телефоне. Правда, не совсем сейчас…
        Я открываю альбом и перелистываю тонкую белую кальку. За ней открывается первая фотография. Чёрно-белый вертикальный снимок тринадцать на восемнадцать. Сделан в фотоателье. На фото молодой человек в костюме. Он запечатлён в полный рост. Кого-то он мне напоминает. Нет, не Большака… Он… Он очень сильно похож… на Егора Брагина.
        23. Значит, нужен план
        - Кто это? - спрашиваю я, когда Большак входит в комнату?
        - А, это… - говорит он, ставя передо мной чашку кофе.
        - Извините, что без спроса, но альбом здесь лежал, на диване.
        - Да, ничего-ничего. Это Николай. Мой сын…
        - У вас есть сын? - удивляюсь я. - Вы о нём никогда не говорили.
        - Да, - соглашается он, - не говорил.
        - А почему мы с ним так похожи? Вы видите это сходство?
        - Вижу, конечно, я же не слепой. Сходство есть. Но ты не мой отпрыск и мы даже не родственники. Причуды природы, не знаю. Полистай страницы. Там есть и другие Колины карточки. На них вы совершенно разные, а на этой, будто родные братья. Я часто на неё смотрю.
        - Наверное, стоило бы всё-таки сделать нам с вами генетическую экспертизу, вдруг окажется, что мы имеем родство.
        - Не знаю, что это за экспертиза, но я не против, - усмехается он. - Делай, если хочешь.
        - А можно нам встретиться с Николаем? - спрашиваю я. - Было бы интересно сравнить нас воочию, так сказать.
        Он грустно качает головой:
        - Это невозможно. Он умер два года назад.
        Я осекаюсь, и едва не сорвавшаяся шутка застывает на моих губах.
        - Простите.
        - Да ничего... Ничего с этим не поделать. У каждого своя судьба. Кто-то живёт до глубокой старости, а кто-то уходит, едва начав жить. С этим можно только смириться. Все мы, по большому счёту, приходим на землю лишь на миг. Промелькнёт… и всё. Шансов что-то исправить уже не будет.
        Я покашливаю. Некоторым подобные шансы всё же выпадают. Только эти некоторые пока не знают, что можно исправить и как…
        - Что произошло? Как он умер?
        - В аварию попал. Он мотогонками занимался. Вот и...
        - Сочувствую вашему горю, - говорю я.
        Мы некоторое время молчим.
        - Ладно, - наконец говорит Юрий Платонович и забирает из моих рук альбом. - Расскажи, как у тебя с твоими букмекерами дела?
        - Да пока не знаю. Отвёл туда Каху с его дружком. Альберт не звонил? Не жаловался?
        - Нет, а должен был?
        - Дружок Каховского немного неуравновешенный тип. Ему, кстати, место не понравилось. Возможно, потому что инициатива от меня была, а он с каким-то подозрением ко мне относится. Чувствует, что у нас с ним идеологические противоречия. Я, видите ли, очень бы хотел Каху за решётку упечь. И его тоже, если будет за что. Даже не из соображений высшей справедливости, а просто из мести. За отца хочу отомстить.
        - А ты уверен, что это он послал того головореза?
        - Да, уверен. Знаю, что он.
        - Понятно, - кивает он.
        - Я вот спросить хочу, Юрий Платонович.
        - Давай.
        - Вопрос сугубо теоретический. Вот, скажем, живёте вы в чудесном доме. Есть в нём недочёты, конечно, и управдом иногда ведёт себя неправильно, и лифт иногда не работает, а порой и крыша протекает.
        - Точно это хороший дом? - уточняет с усмешкой Большак.
        - Точно! Даже не сомневайтесь. Другого такого не найти. Надо б только дворника нового да управдома, и всё наладится. Вот. И есть у вас соседи. Очень хорошие люди. Отзывчивые, добрые, всегда вам помогут и придут на помощь. Только вот они делают что-то нехорошее, неправильное. Может быть, от их действий людям даже польза есть, или видимость пользы, но только дом от этого незаметно разрушается. Но, честно говоря, и без них разрушителей хватает. Народ в доме шушукается, что управдом идиот, говорят, что в соседних домах люди живут лучше. У них и свет ярче и вода горячее и, главное, еды больше. А эти соседние дома, кстати, смотрят на ваш дом и очень хотят его разрушить. Кто на кирпичи глаз положил, кто на территорию, кто на трубы, что в земле закопаны. И вот вы знаете, неважно как, но точно знаете, что дом ваш будет разрушен и довольно скоро. Но никто вам не поверит, если вы об этом скажете, за дурака примут. В одиночку вы его сохранить не сможете. Единственное, что в ваших силах, это отвести к управдому тех, кто фундамент подтачивает потихоньку. А они ведут себя, как ваши друзья. И, самое главное, вот
отведёте вы их, выполните долг, а не факт, что это дому поможет. Мне интересно, что бы вы сделали в такой ситуации, как бы поступили?
        - А ты точно знаешь, что он рухнет? - спрашивает Большак после долгой паузы.
        Он пристально смотрит мне в глаза, будто пытается проникнуть в голову.
        - Рухнет, - киваю я. - Рухнет...
        - Значит, нужен план, - говорит он, помедлив.
        Это точно. Нужен...
        Мы некоторое время сидим молча, а потом, словно спохватившись, он вскакивает на ноги.
        - Я же про самое главное забыл. Подожди-ка.
        Он выходит из комнаты и через минуту возвращается с коробкой с надписью Sony ТСМ-260
        - У тебя же послезавтра день рождения. Вот, это от меня подарок.
        - Так раньше времени нельзя. И я вас хотел пригласить, между прочим, отметить это дело в семейном кругу.
        - Отмечать нужно со своими сверстниками, - наставительно говорит он.
        - Так я ещё не обзавёлся знакомствами среди пенсионеров, - хмыкаю я.
        Он смеётся.
        - Незачем тебе с пенсионерами развлекаться, вон молодёжи сколько вокруг. Каждому овощу своё время. Ну, посмотришь уже что там или нет?
        Знаю я что там, но дорогой подарок меня не радует. Наоборот, даже тяготит. Я достаю красиво упакованный магнитофон. Чёрный, с кнопочками, которые лизнуть охота, с отделением для кассеты, на дне которого встроен оранжевый прямоугольничек со скруглёнными углами. Прелесть просто. Чудо инженерной мысли. Размером меньше листа писчей бумаги, толщиной сантиметра в четыре.
        - Спасибо большое, - говорю я. - Правда, я тронут. Но мать убьёт если я такой дорогой подарок приму.
        - Не убьёт, - машет он рукой. - На вот ещё, держи.
        Он протягивает несколько кассет Maxell.
        - Там некоторые с записью. Я не знаю, что ты слушаешь, поэтому подборка разношёрстная немного.
        Я ставлю первую кассету не читая надпись карандашом, и это оказывается Высоцкий.
        «Разницы нет никакой между Правдой и Ложью
        Если, конечно, и ту и другую раздеть», - поёт он голосом Жеглова.
        Это, как гадание. Первая фраза и вот тебе предсказание и пища для размышлений. Есть у нас на Руси Пушкин да Высоцкий, а другого и не надо…
        Я долго сижу у Большака и слушаю вместе с ним Владимира Семёновича. Голос его льётся, как живой, да он и есть живой.
        - Делай, что должен, - говорит мне на прощание Юрий Платонович. - Это всегда лучше всего.
        Я выхожу с коробкой под мышкой. Ясно, что он видит во мне сына, поэтому и… поэтому и вот это всё. Или есть ещё что-то чего я пока не понимаю? Все эти блага, которыми Платоныч меня осыпал, для чего они или почему? Могу себе признаться, он мне нравится. Но достаточно ли я его знаю… Я сажусь на очищенную от снега деревянную лавочку в аллее, тут же, неподалёку от его дома. Кладу коробку на колени и долго сижу, глядя перед собой.
        Значит, нужен план. План нужен, значит… Мда… Будет вам план… Будет!
        На следующий день после школы я еду в магазин. Успеваю зайти домой, пообедать, взять сумку через плечо, положить в неё «Соньку» и тогда только выдвинуться в путь.
        Лида уже изнывает от ожидания.
        - Сегодня, - шепчет она тоном, не терпящем даже намёка на возражение, - я до четырёх. Как закончишь, сразу идём ко мне! Я тебя уже заждалась.
        - Хорошо, голубка моя, - открыто улыбаюсь я. - Я уже и сам заждался!
        Тётя Люба просит меня подбить кассовые ленты с чеками, как в прошлый раз. Потом я помогаю в подсобке, провожу инвентаризацию остатков и пью с ней чай.
        - Сможешь в субботу выйти? - спрашивает она.
        - Конечно смогу. Я же, как пионер, всегда готов да ещё и к труду, и к обороне.
        - Хороший мальчик, ешь сырок, «Пошехонский», мой любимый, свежий-пресвежий, только после обеда привезли. Хочешь с хлебом с маслом?
        - Нет, спасибо, я обедал. Уроков мало было, комсомол меня не дёргал, барышни не атаковали. Так что всё успел и весь ваш сегодня.
        - Бедный, нет тебе покоя, - смеётся она. - Особенно от девок, да? Отбоя нет, точно?
        - Ну, не так уж прям совсем, я же Ален Делон какой-нибудь.
        - Ты у нас ещё лучше, вон хоть у Зины спроси. Ждёт, когда придёшь предложение делать.
        Тётя Люба от души смеётся.
        - А чего в субботу будет? - спрашиваю я.
        - В субботу тут у нас будет сабантуйчик небольшой. Колбасный бал.
        - Прям бал?
        - Шучу я, - машет она рукой. - Во-первых дохренища колбасы привезут. Там два сорта будет, надо будет рассортировать, ну и так, мало ли что помочь. Народ набежит, выходной всё-таки. Деньги надо отдать, кому надо, понимаешь, да? У нас тут за два дня подкопилось. Хорошо наторговали, в общем. Бумаги надо будет подбить, опять же. Накладные рассортировать, какие куда. Игорёша припрётся, и другие шишки приедут, ну и всё такое. В общем, вся наша мафия здесь будет. Так что не знаю, что, но что-то точно делать тебе придётся.
        - Сделаем, конечно, какой разговор.
        - Ну, и ладненько. Ты завтра не приходи. У тебя же день рождения?
        - Точно.
        - Ну вот и празднуй спокойно. А в субботу уже потрудимся немножко. Капочку, да?
        Когда я освобождаюсь, Лиды в отделе уже нет. Представляю, как она меня ждёт, икру мечет, наверное. Я подхожу к её дому, старому, с потрескавшейся штукатуркой. До войны ещё строили, наверное. Из подъезда выходит старушка божий одуванчик.
        - Здравствуйте, - говорю я. - Вы меня простите, я ищу Сикорского Афанасия Семёновича, он профессор, видный такой, кудрявый, лет шестьдесят ему. Мне адрес дали, сказали, будто он в этом доме в сороковой квартире живёт. А я как не приду, там нет никого. Не знаю, может адрес не тот? Не встречали вы такого?
        Старушка внимательно меня слушает, оглядывает оценивающе и кивает.
        - Верно говоришь, сынок. Неправильный адрес. Сороковая сроду пустая стоит. Лет семь тому жила семья, да уехала. Недавно, правда, девка молодая въехала, но профессора кудрявого там точно нет.
        Я благодарю её и ухожу. Дождавшись, когда уйдёт и она, снова иду к подъезду и поднимаюсь на второй этаж. В подъезде влажно и пахнет плесенью. Звоню и слышу доносящийся из-за двери звук девичьих ног.
        - Чего так долго? - строго спрашивает Лида. - Я уж думала, ты опять сегодня меня продинамишь.
        - Что значит опять? - усмехаюсь я. - Когда я тебя динамил? А вот за тобой есть грешок такой.
        - Ладно, проходи уже. Можешь здесь раздеться, соседей сегодня не будет.
        - Да ты что! Вот это удача! А куда они делись?
        - К родственникам полетели. В Новосибирск, кажется. Проходи-проходи.
        Она заводит меня в свою комнату. Убожество, зато выглядит натурально. Кровать, стул, стол, шкаф, гобеленовый коврик на стене. Голая лампочка под потолком. Могли бы и получше служебную квартиру обустроить. Ясно, что у Лиды никаких соседей нет. Зачем врёт? Странно и непонятно.
        - Ничего, симпатично у тебя здесь, - улыбаюсь я.
        - Издеваешься? Дыра страшная.
        - А соседи кто?
        - Муж с женой под пятьдесят. Спокойные, не пьющие.
        Я понимающе киваю.
        - Это самое главное, да?
        - Да ладно, что мы о соседях-то?
        - И то верно, - соглашаюсь я. - Иди ко мне.
        Я расставляю руки и делаю шаг к ней.
        - Первым делом самолёты! - она резко выставляет вперёд руку. - Сначала поговорим о деле. Выкладывай, что принёс.
        - Ну ладно, - соглашаюсь я. - Можно и выложить. Для хорошего человека не жалко.
        Я сажусь на кровать, расстёгиваю замок на сумке и вытаскиваю магнитофон.
        - Что это? - спрашивает Лида, внимательно глядя на магнитофон.
        - А на что похоже? Слушай.
        Я мечтательно улыбаюсь и нажимаю клавишу воспроизведения. По комнате разносится вкрадчивый сексуальный голос. Ни одна девушка не устоит. Это же Джо Дассен.
        «Aux Champs-Elysees
        О Шамп Элизе», - поёт он.
        
        Лида хмурится.
        - Джо Дассен. Нравится? Мне на день рождения магнитофон подарили. Прикинь? Здорово, да?
        - Погоди, это всё, что у тебя для меня есть? - спрашивает она, упирая руки в бока.
        - Есть Высоцкий. Мы с ним в один день родились. Годы разные, конечно. Но день один. Классно, да? Пинк Флойд. Стена. Слышала? Убойная вещь вообще!
        - Выключи, - хмуро говорит она. - Давай-давай, выключай. У меня от музыки голова болеть начинает.
        Я выключаю и убираю магнитофон в сумку.
        - Жалко. Но больная голова нам не нужна.
        - Ты издеваешься? Зачем дурачком прикидываешься? Тебе это смешным кажется? Ты не понимаешь, что именно я от тебя жду?
        - А ты? - смеюсь я. - Ты понимаешь, чего от тебя жду я?
        - Получишь ты сладкое, не переживай, но только после того, как расскажешь всё, что разузнал.
        - Ну, тут просто сладким не отделаешься. Мне прямо приторно должно стать. Ты меня просто затрахать должна за эту инфу. Каписко? Ферштейн?
        - Ты на каком языке говоришь?
        - На языке агента под прикрытием.
        - Так, - она начинает терять терпение. - Хватит уже словоблудия. Если есть, что сказать, говори. Если нет, пошёл вон. Так понятно?
        - А ты сурова, Лидия Фёдоровна. Любовь Яровая, прям-таки, новая инкарнация. Кожанки и маузера только не хватает. Ладно, не горячись. Есть, что сказать. Операцию назначаю на субботу.
        - Какую операцию?
        Она наклоняет голову и смотрит исподлобья.
        - Какую ещё операцию?
        - Ну, не аппендицит же. Будут все главные действующие лица. Будут липовые накладные. Будет колбаса. Дохрена колбасы. Левой колбасы. И баблос будет.
        - Что?
        - Деньги, бабки, лавэ. Как ещё объяснить? Сок, живительная влага, на которую слетаются воротилы теневой экономики. Я не слишком поэтично изъясняюсь?
        - Ты выпил что ли?
        - Нет, я не пью. После травмы восстанавливаюсь, веду здоровый образ жизни. «Говорят что пить не в моде. В моде щас какой-то ЗОЖ». Слыхала такую песенку? ВИА «Ленинград».
        - Ближе к делу!
        Ага! Задрожала! Завелась, схватила инфу, заглотила, как хариус мушку. Мало! Недостаточно! Ты должна потечь, растаять, как карамель, как патока, сладкая девушка Лида.
        - Ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан? Так ближе некуда. Я же тебе на блюдечке с голубой каёмочкой даю звёздочку страшного лейтенанта, а то и капитана. Прикинь! Подпольное производство, мясокомбинат, сбыт через торговую сеть, тысячи рублей еженедельно. Торговая мафия, цеховики. Спокойно, только не падай в обморок. И за всё за это тебе и нужно-то любить меня, распахнув сердце. Не только сердце, конечно.
        - Так. Давай по порядку, - машет она головой.
        - А куда эта дверь ведёт? - спрашиваю я, показывая на дверь, ведущую в смежную комнату.
        - Она закрыта на ключ, там соседи живут. Не отвлекайся.
        - Да я всё сказал уже. Я догадываюсь, как выйти на производство, узнать, когда и откуда завозится продукция и откуда берётся сырьё. Но сейчас пока твёрдо знаю, когда будет сходка. Тебе остаётся организовать захват, налёт или, как там у вас это называется.
        - Когда?
        - В субботу.
        - В какую? - переспрашивает она.
        - В эту субботу, двадцать шестого января восьмидесятого года, - чётко, как диктор, говорю я на случай если идёт запись
        - Во сколько?
        - Нужно быть готовыми с самого утра, начало операции по сигналу. Я буду присутствовать и позвоню.
        - Нужны доказательства, подробности. Иначе я не смогу добиться, чтобы выделили людей под операцию.
        - Подробности появятся, когда возьмёте их с поличным. Это всё, что я могу сказать. Остальное сообщу только если операция пройдёт успешно. Сорри, Лида. Если вы лохонётесь и завалите дело, мне подставляться ни к чему.
        - Так не пойдёт.
        - Ну и ладно. Нет значит нет. Тогда пойду я. Не договорились. Я правильно тебя понял?
        - Мне нужно ещё что-нибудь. Этого мало.
        - Ну и аппетит у тебя. В общем, либо иди и обними меня. Либо я пошёл.
        - Дай мне ещё что-нибудь, - настаивает она.
        - Блин. Ты прям круче, чем железная Маргарет Тэтчер. Но, как бы там ни было. Я сказал всё, что хотел.
        С кухни доносится свисток.
        - Чайник, - говорит она. - Чай будешь?
        - Ой, что-то не до чая, мне, Лида. Скорее окажи мне первую медицинскую помощь.
        - Остряк, - бросает она и убегает на кухню.
        Я подхожу к двери и тихонько нажимаю на ручку, и… она поддаётся. Прокольчик, товарищ лейтенант. Я успеваю заметить только телефон на столе, и тут же раздаются торопливые шаги. Это Лида возвращается с кухни. Я возвращаюсь на кровать и как только усаживаюсь, она сразу входит в комнату. Несёт чайник и кружки. Она ставит всё это на стол, а потом садится рядом со мной и обнимает одной рукой.
        - Егор, - говорит она вкрадчивым, низким и очень сексуальным голосом.
        Умеет же, когда хочет!
        - Егор, не сердись. Но пойми моё положение. У меня начальник, он с меня шкуру спустит, если что не так пойдёт.
        - Да что может не так пойти?
        - Всё что угодно. Поэтому мне нужно какое-то подтверждение. Скажешь ещё что-нибудь?
        Я поворачиваюсь к ней. Она совсем близко. Горячая, дерзкая, злая, жаждущая. Не меня, правда, а успеха. Ей движет далеко не жажда секса. Ну да ладно, что ж я не понимаю что ли?
        - Иди ко мне…
        Я притягиваю её к себе. Мы целуемся и падаем на постель. Мир сужается до каких-то двух жалких квадратных метров панцирной сетки, и мы летим в кроличью нору, перемещающую нас во вселенную, полную огня и горячего тягучего мёда.
        Когда мы возвращаемся в действительность, лежим разгорячённые, нагие и обессилившие. Она курит, выпуская к потолку безразлично-равнодушные, геометрически точные колечки.
        - Тебя не взгреют за то, что ты со мной трахаешься? - спрашиваю я.
        - Нет, - равнодушно отвечает она. - Всем всё равно. В этом мире всем всё равно.
        - Ты не хочешь меня, правда? Всё это только из-за дела?
        - Неважно, чего я хочу, - говорит она. - Я е*усь с тобой, потому что мне нужна информация по делу. И я выжму её из тебя по капле. Тебе ведь нужно моё сахарное тело?
        - И тебе плевать, что я несовершеннолетний?
        - Плевать, - соглашается она. - Хочешь ещё?
        Конечно, я хочу. Меня заводит, что она такая циничная, аморальная, но горячая, и то, что она тоже получает удовольствие. Пока заводит, а там посмотрим. Мы повторяем всё снова, а потом я проваливаюсь в дрёму, парю между явью и сном, и Жеглов меня не беспокоит. За это ему спасибо.
        Я засыпаю и тут же просыпаюсь от резкого звука. Это звонит телефон.
        - Тише, тише, - шепчет Лида. - Это мама. Я отвечу. Спи спокойно.
        Она выскальзывает в коридор. Голая, быстрая, нереальная. Как ламия… Закрывает за собой дверь и я не слышу, что она говорит. Только неясные звуки голоса.
        Тогда я тихо поднимаюсь с кровати и подхожу к двери, ведущей в соседнюю комнату. Открываю дверь и осматриваюсь. Здесь стоит большой катушечный магнитофон и телефон, параллельный, стопудово! Я осторожно подкрадываюсь к нему и аккуратно снимаю трубку.
        - Пирогова! - слышу я злой мужской голос. - Ты, бл*дь, будто не понимаешь. Ты у меня на ниточке, на волосиночке висишь! За то что ты обгадилась с трестом ресторанов, жрала там втригорла и деньги вымогала, ты так легко не отделаешься. Подай мне Гусынину! И это самый минимум, понимаешь? Или ты думаешь, что если я тебя отодрал пару раз, то тебе уже ничего не грозит?
        - Ну, товарищ майор! - говорит она едва слышно, не желая, чтобы голос донёсся до меня.
        - Что товарищ майор? Я уже сто лет товарищ майор. Чересчур долго я товарищ майор! Докладывай обстановку!
        24. Праздник детства
        - Есть оперативные данные, - торжествующе говорит Лида. - В субботу будет большой завоз левой продукции. Будет встреча участников, передача наличных денежных средств, будут поддельные накладные. Полный набор для обвинения.
        - Откуда информация? - недоверчиво спрашивает майор.
        - Информация собрана мной со слов коллег.
        - Херня! Этого мало! Может, ты не так поняла.
        - Информация, - отвечает она, - полностью подтверждается привлечённым мною агентом.
        - Чего?! Ты совсем что ли пи*нулась? Каким ещё агентом? Пианистка Кэт, твою мать! Ошибка резидента ходячая. Ты там что, художественную самодеятельность развела? Почему раньше не доложила?!
        - Потому что всё происходит прямо сейчас.
        - Он там что ли? Я сейчас подъеду.
        - Ага, разбежалась вам его отдавать, - голос Лиды становится злым, как у ведьмы. - Работа пойдёт только через меня.
        - Да я тебя засажу! Ты охренела!
        - Тогда не получите добычу!
        - Ты что о себе возомнила? Таких, как ты, у меня хоть жопой ешь. Незаменимых у нас нет.
        - Ну попробуйте. Я информацию в другое место отнесу. Там её с руками оторвут. И не будут тормозить важную работу.
        - Да ты совсем охерела, Пирогова!
        - Так или иначе, но пока не выжму его досуха, вам не отдам. Агент перспективный, с его помощью я смогу распутать всю ниточку, всю схему, товарищ подполковник. Вам хорошо и мне хорошо. Чего вы кипятитесь? И никаких грехов прошлого. Только плотские грехи настоящего, да? Кстати, не забудьте и мне звёздочку подкинуть, когда дырочки в погонах вертеть будете. И привет жене.
        - Да ты… - он задыхается от такой наглости.
        - Ладно, мама, - говорит она громко. - Ко мне тут подружка пришла, неудобно. Потом договорим, при встрече. Папу поцелуй. Я вас обнимаю.
        Я быстро кладу трубку и тороплюсь вернуться в постель. А ты не промах, горячая девушка Лида. Прямо акула, и все триста зубов острющие. Только не стоит так с начальством, даже если оно тебя трахает.
        Она легко вбегает в комнату и ложится рядом, прижимаясь всем телом, и я ловлю себя на мысли, что сейчас мне хочется отстраниться, отодвинуться от неё подальше.
        - Егор, - шепчет она. - Просыпайся. Сейчас мама приедет. Она в городе. Сегодня у меня будет ночевать.
        Делает вид, что ей неудобно, но если мама меня увидит, будет неловко. Молодец. Артистка.
        Когда я выхожу из подъезда, во двор влетает белая «двадцать четвёртая», и из неё выскакивает встревоженный пузатый мужик. Выглядит он решительно, и вышагивает по направлению к подъезду тоже решительно, демонстрируя истую неудержимость.
        - Простите, пожалуйста, - останавливаю его я.
        Он хмурится глядя на меня, как на пыль, которая вдруг посмела заговорить с ним, целым майором. Равняйсь, смирно, товарищ майор.
        - Простите, вы не подскажете, который час? Мои часы сломались, а мне никак опаздывать нельзя.
        Он не удостаивает меня ответом, а проносится мимо. Ну что же, удачи тебе, Лида. Надеюсь, вы там друг друга покусаете.
        - Привет, - встречает меня мама. - К тебе Андрей пришёл. Я не знала, когда ты вернёшься, но предложила ему подождать.
        Радж радостно топчется, машет хвостом и редко гавкает.
        - Ну и отлично, - улыбаюсь я. - Как у вас дела? Как ты себя чувствуешь?
        - Да ничего, знаешь, можно даже сказать нормально.
        - Это самое главное, всё наладится, вот увидишь.
        Я прохожу в комнату. Трыня увлечённо беседует с отцом, даже не сразу реагирует на моё появление.
        - Значит это сколько получается комплектов обмундирования? - спрашивает он, потирая лоб.
        - О, Егор, - приветствуе меня отец. - Твой друг, кажется, только что решил стать военным.
        - Есть такая профессия - Родину защищать, да? - подмигиваю я Андрюхе.
        - Здорово, Егор, - говорит он, протягивая руку. - Ну а чё? По-моему, хорошо быть офицером. Интересно. Жильё опять же, государственное обеспечение.
        - Практичный ты, тёзка, - посмеивается отец. - Но ты учти, надо ведь не только на турнике хорошо подтягиваться, ещё масло в голове нужно иметь. В училище непросто приходится. Ты как учишься?
        - Да нормально, - пожимает тот плечами.
        - Ну если запал не пройдёт, я когда с больничного выйду, могу провести тебя показать, как там курсанты живут. Думаю, командование не будет против.
        - Правда? - загорается Трыня. - Вот бы здорово было.
        - Как хорошо быть генералом,
        Как хорошо быть генералом,
        Лучшей работы,
        Я вам, сеньоры,
        Не назову, - напеваю я песенку Хиля, слышанную утром по радио.
        - Да ладно, ну чё, лейтенантом тоже неплохо для начала, - улыбается он.
        Мы идём на кухню ужинать. Я достаю из сумки магнитофон и меняю кассету.
        - Ну всё, - качает головой мама, - теперь со своей игрушкой не расстанется. Ты и спать с ним будешь?
        Я усмехаюсь и нажимаю кнопку. Раздаётся голос Высоцкого: «От границы мы землю вертели назад»…
        Как так, у него, что ни строчка, всё в тему попадает. Мама, кстати, хотела, чтобы я отнёс магнитофон обратно, но мы с отцом его отстояли. Так что сейчас она его усиленно троллит. Аппарат то есть.
        - О! - восклицает Андрей. - У нас тоже в интернате такой появился пару дней назад.
        - Серьёзно? - удивляется мама. - И откуда же?
        - А нам передали шефскую помощь от какой-то организации. Ещё цветной телевизор и одежду там всякую.
        - То-то я думаю, что это ты сегодня модник такой, - улыбается она. - Ботинки новые, куртка красивая.
        - Замшевая, - смеётся отец. - Две. Нажитые непосильным трудом.
        - Ага, - Трыня тоже смеётся. - Только пацаны шептались, что это не от организации, что он на свои деньги всё купил.
        - А кто он?
        - Не знаю. Я видел там одного мужика солидного, но не знаю, он это или нет. Он к директору приходил.
        - Это Юрий Деточкин, не иначе, - усмехается папа.
        - И что, прямо всем обновки? - интересуется мама.
        - Нет, конечно, - смущается Трыня, - тем, кому нужнее…
        Посидев за столом, мы с Андреем идём гулять с собакой и я провожаю его до интерната. Заодно и Радж разомнётся.
        - Слушай, Егор, - говорит Трыня. - Я чего нагрянул-то. Сказать кое-что хотел.
        - Говори, - киваю я.
        - К нам тут приходил Джагин батя.
        - Куда? В интернат что ли?
        - Ага. Он это, ну как… откинулся, короче, совсем недавно и пришёл такой.
        - Чего хотел?
        - Так вот, - отвечает он, - про тебя выспрашивал.
        - Про меня? И что ты ему сказал? - спрашиваю я.
        - Да не, я-то вообще ничего не говорил. Я не про это, просто он интересовался шибко. Он думает, что ты на Джагу бочку катил. Ну, и как бы спровоцировал его, подловил то есть и сдал ментам. Помнишь, Каха сказал Джаге, что ты его там всяко разно в устной форме. Ну, типа говорил, что он проткнутый.
        - Во-первых, я ничего такого не говорил, а во-вторых, он вообще-то батю моего порезал. Инвалидом сделал. В милицию я его видите ли сдал. Пусть спасибо скажет, что мозги ему не вышиб.
        - Ну, так-то да, но только никто же ничего выяснять не будет, ты же понимаешь. Был бы ты правильным, типа по понятиям, там бы рамсы, все дела. А так… Ты просто будь повнимательнее. Единственный совет.
        - Какой он? Высокий такой, неухоженный? Хромой?
        - Да, точно. Приходил уже значит?
        - Приходил, - киваю я.
        - Чё сказал? - спрашивает Андрей. - Предъявлял чего?
        - Нет, просто посмотрел. Сказал, что типа посмотреть пришёл. Не представился. И что, думаешь, нужно его опасаться?
        - Вообще, он девять лет отсидел. Так что, опасаться нужно. Но вот что у него на уме, я не знаю.
        - А это точно Каха волну пустил, что я про Джагу такое набуробил? - уточняю я.
        - А кто ещё? Джага сказал, что от Кахи узнал. Ну, тогда ещё, когда в кино ходили.
        - Вот же сучёныш, - качаю я головой, - Каха этот. Ну ладно, прорвёмся. Да, товарищ генерал?
        Трыня немного смущается.
        - А что, думаешь парафин в офицеры идти? - спрашивает он.
        - Да почему! Как я такое могу думать, у меня же отец военный. Иди. Хорошая идея. Там блат и мохнатая рука не нужны… Вернее, они как бы везде не помешают, но в армии большинство без блата пробивается. По большому счёту, всё только от тебя самого будет зависеть и от везения.
        - Подумаю ещё. Ну просто куда вот я после интерната дёрнусь? Ни жилья, ни денег, а там пока учиться буду, ничего этого не надо, а потом уж и сам на ноги встану. Можно в шарагу, конечно, пойти или в технарь, ну, или даже в универ, там тоже общагу дают. Но на стипуху не проживёшь. Не… не воровать же... Ну, и ты сравни, шарага или военное училище…
        Он останавливается и протягивает руку:
        - Ладно, дальше не ходи. Незачем, чтобы нас вместе видели, пока кипеш этот не кончился.
        - Согласен. Слушай, приходи завтра. У меня же днюха. День рождения то есть. Серёга будет, ещё там люди разные. Познакомишься.
        - Не, - качает он головой. - У меня подарка нет.
        - Забей. Какой подарок? Вообще даже не парься. Это ж всё не ради подарков, просто потусоваться. Важно же общение, а не вещи. Сам увидишь.
        Я шагаю домой и муть, отступившая, пока я был в кругу близких, снова затапливает душу. За сотню лет, что я проработал в органах, я встречал разных людей. Настоящих мразей было немало, но и те, кто был искренне предан делу, тоже попадались. Несмотря на устоявшееся мнение, честных и убеждённых было много. Тех самых, которые «наша служба и опасна и трудна»…
        Но вот после Лиды… В баню хочется пойти после Лиды. Я словно на шабаше побывал, будто в грязи вымазался.
        А Большак… Не знаю я, что с ним делать. Нравится он мне. И с рельсов съехать невозможно. Я по ним уже сколько лет еду… Это, как предать всё, во что верил и признать, что жизнь впустую прошла. Хотя, жизнь-то новая, да вот я не совсем новый. Поздно мне в адвокаты к разбойникам подаваться.
        Я останавливаюсь у телефонной будки и набираю номер Юрия Платоновича. Он отвечает, и я приглашаю его на свой семнадцатый день рождения.
        День рожденья, праздник детства, как говорится, и никуда от него не деться. После обсуждений с родителями, решили остановиться на классической схеме празднования. Я предлагал собраться в кафешке, а потом пойти в кино, но мама сказала, что это неправильно.
        Поэтому обираемся у нас дома. Программа традиционная. Подарки, застолье, игры, для желающих - песни. Поскольку уже не обед, но ещё не ужин, стол чайный. Ватрушки, пирожки, хворост, медовик, конфеты, мороженое. Мама дорогая! Как ты всё это приготовишь? Для тех, кто проголодается, есть пельмени. Но это уж вряд ли.
        Мама с вечера заводит тесто, делает хворост и что-то ещё. Мне даже неловко, что она столько сил на меня грохает, тем более с учётом самочувствия. Но уговорить и переубедить её невозможно. В юности, школьном детстве есть много всего прекрасного, но есть и явные минусы. Голос у меня сугубо совещательный и накладывать вето на решения «взрослых» я не могу. Нет рычагов.
        Родители и я - трое, Рыбкина, два Серёги, Вадим и Витька - пять, Трыня, Платоныч - двое. Вроде никого не забыл. Таня сказала, что не придёт. Итого десять человек. Ну что же, нормас.
        Первой приходит Рыбкина и сразу вручает мне подарок. Это книга. Коричневая обложка с неаккуратным золотым тиснением. Буквы почему-то футуристичные, полосатые, будто начертанные гребнем, никакого намёка на античность. А между тем, это «Таис Афинская», издание семьдесят третьего года, редкое, днём с огнём не сыщешь.
        - Егор, поздравляю тебя с днём рождения, - говорит Наташка и заглядывает мне в глаза, пытаясь понять, догадался я или нет.
        Догадался-догадался, только вид не подаю, вроде как о, книга, хорошо, почитаем. Но судя по её взгляду, это не просто подарок, это послание, и более красноречивым мог быть только «Декамерон». Ода телесной любви. Книга даже с купюрами цензоров способна воспламенять молодые сердца. Её-то сердечко, как раз, трепещет, шлёт мне свои вибрации. Эх, Наташка-Наташка, что же с тобой делать-то… Я едва сдерживаю улыбку, любуясь блеском горящих глаз, подведённых ради вечеринки тушью.
        Переворачиваю обложку. На форзаце выведено: «Дорогому Егору от Н.Р. 1980».
        - Я так мечтал прочитать эту книгу, - улыбаюсь я. - Но тебе вроде не говорил, нет? Спасибо большое. Роскошный подарок. Проходи.
        Она впархивает в комнату, как фея, в платьице в крупный горох чуть выше колена и белых колготках. Волосы, падают к плечам тяжёлыми волнами. От неё пахнет духами и юностью, и этот аромат сразу разносится по квартире.
        - С именинником вас, Анна Никифоровна, - щебечет Наташка, забегая на кухню.
        Она договорилась с мамой прийти заранее, чтобы помочь. Мама её любит и жалеет, понимает, что с таким батей, как у неё жить не сахар.
        Потом приходит Трыня. Подарок он всё-таки приносит. Тоже книгу. О нелёгком труде сталеваров.
        - Спасибо, Андрюха. Обязательно прочитаю. Расскажу тебе потом. Проходи.
        Раджа носится по дому, усиливая праздничное возбуждение и суматоху. Интересно, что подарят родители? Как-то они тянут с подарком. У нас было принято поздравлять и одаривать сразу утром, как только увидишь новорождённого, а тут вот всё по-другому… Сам себе удивляюсь, дед под сраку лет, а туда же: что мне родители подарят? В детство впал, бедняжка.
        Трыня наседает на отца с новыми, созревшими за ночь вопросами, а я слоняюсь из угла в угол, желая, чтобы это всё поскорее закончилось. А, с другой стороны, я хочу, чтобы суббота не наступала, как можно дольше.
        - Егор! - зовёт мама, - неси на стол. Ты приборы все разложил? Проверь. И салфетки. И давай, включи музычку какую-нибудь приятную, чтоб атмосфера была.
        Она подаёт мне целую гору пирогов. Ай да мама! Я включаю «Пинк Флойд» и по дому расплываются сладкие звуки.
        Наконец, все собираются. Пацаны приходят все вместе и приводят Юлю Бондаренко. Неожиданно…
        - Это Юля, - говорит Витька Алёшин извиняющимся тоном, - моя сестра двоюродная. У неё родители уехали на неделю, и она у нас сейчас живёт. Я не хотел брать, но меня мать заставила.
        - Что ты такое говоришь, Витя! - укоряет его моя мама. - Мы очень рады. Проходи, Юлечка.
        Я благодарю судьбу, что Рыбкина слышит этот диалог, потому что Юлечка выглядит как конфетка. Думаю, мне бы она ни за что не поверила, что всё это случайно.
        - Ну давайте, - говорю я, потирая руки. - Открывайте чёрный ящик.
        - Точно? - спрашивает Серёга?
        - Не умрёшь от разрыва сердца? - подыгрывает ему Вадим.
        - Ну вы заинтриговали. Мам, у нас валидола нет?
        Они ещё немного хохмят и, открыв коробку достают из неё фанерный ящик. Вот он, как раз, чёрный. Посредине в него вмонтирован внушительных размеров динамик, сверху, на крышке вмонтированы гнёзда и переключатели.
        - Смотрите, - хохочет Серёга Бельков. - Он точно сейчас в обморок свалится.
        - Что это? - спрашиваю я.
        Все смеются.
        - Да, именно то!
        - То самое!
        - То, что ты хотел больше всего!
        Как Ивана Васильевича Буншу, меня начинают терзать смутные сомнения. В это время раздаётся звонок в дверь. Наташка, стоящая ближе всех к прихожей идёт открывать, а за ней бросается и Радж.
        - Ну пацаны, вы даёте! - выдыхаю я. - Вы сами что ли сделали?
        - Паял Витёк естественно, - говорит Серёга, а так, да, совместное творчество. Нравится?
        Пипец, как нравится. Я, правда, очень надеюсь, что это всё-таки не гитарный комбик…
        Входит Большак.
        - Привет честной компании, - говорит он. - Егор, с днём рождения! Я вот совсем без подарка не мог, так что держи.
        Он протягивает бутылку шампанского.
        - Ух-ты! - восклицаю я. - Французское! «Монополь»! Любимое шампанское Ленина. Вот это да! Спасибо большое! Знакомьтесь.
        Я представляю всех и предлагаю уже рассесться за стол.
        - Погоди-погоди! - останавливает меня отец. - Мы же с мамой ещё тебе ничего не подарили.
        Вы мен жизнь подарили, папа, этого достаточно.
        - А наш подарок очень подходит к подарку ребят. Скажу честно, мы координировали свои действия.
        Не надо, папа, потом подарите, пожалуйста, давай не сейчас…
        - И раз уж сегодня сбываются твои давние мечты, то и наш подарок относится к этой же категории.
        Из спальни выходит мама и все ахают.
        25. Покроется небо пылинками звёзд
        Мама держит в руках невероятно красивый, с двумя хамбами, с четырьмя восхитительными ручками, с топом из тополя, с накладкой из красного дерева, даблкат… Это неизъяснимо прекрасная и чудесная… электрогитара. «Ибанез Атрист». Я её знаю, в моём первом детстве мой одноклассник мне все уши прожужжал этой гитарой и не только мне, за что и получил пожизненную кличку Ибанез. Или Артист, в зависимости от обстоятельств.
        Она висела в «Мелодии» на Пушкина, и он бегал туда почти каждый день. Смотрел, облизывался, пускал слюни. Это ведь целое состояние, между прочим. Гитара просто шедевр. Она и по нынешним временам даст фору многим современным топам. Да вот только… я играть не умею. Нет, несколько аккордов, Мурку там или ещё что-нибудь простенькое наверное сбацаю, но вот музыку, достойную этого инструмента, точно нет.
        Поднимается суета, комбик срочно включают в розетку, гитару включают в комбик, меня включают в гитару. Папа откупоривает шампанское, мастерски, элегантно и без пены, с лёгким дымком из голышка. Он разливает всем по одному глоточку, да на большее одной бутылки и не хватает.
        - Ребята, - говорит мама, - давайте символически поднимем бокалы за нашего именинника.
        Все невероятно оживляются. Шампанское! Алкоголь! И предки не против. Вот это праздник!
        - Егор, - продолжает мама, - прошло семнадцать лет, с тех пор как мы с папой принесли тебя из роддома. Маленький писклявый комочек.
        Вадим толкает меня локтем в бок.
        - Пи-пи-пи, - шепчет он на ухо.
        - Все эти годы я смотрела на тебя, как на ребёнка и совсем не заметила, как ты повзрослел. Когда ты успел? Как это произошло? За последнее время ты очень изменился. Ты возмужал, внутренне окреп, у тебя появился стержень. Я вижу перед собой уже не мальчика, а молодого мужчину. Это меня радует, но в то же время изумляет. Никогда, наверное, я не смогу понять такого чуда, как человеческая жизнь… Так, про что я… А, Егорка, мы с отцом тебя поздравляем. Мы тебя очень любим и желаем, чтобы ты успешно преодолел испытания, экзамены в школе и в вузе, чтобы ты нашёл свой путь в жизни и никогда с него не сбивался, и отстаивал свои принципы, вопреки всему, чтобы ты всегда оставался человеком. И смог бы стать человеком с большой буквы. Здоровья тебе, и ещё желаем сохранить таких замечательных друзей!
        - Горько, - говорю я.
        - Чего? - хлопает глазами мама.
        - Отличный тост, мам! Спасибо! Горько!
        Она не понимает, что за глупости я несу. Не успевает понять, потому что в этот момент её обнимает папа и целует. Не теряется, молодец. Вот я, значит, в кого.
        Я ставлю пальцы на гриф и слышу электрический гул. Я джедай, говорю я себе, а это мой световой меч.
        - Вить, намути там перегруз побольше, - подмигиваю я и беру медиатор.
        Провожу пальцами по струнам, перещёлкиваю тумблер, переключая звукосниматели, в поисках более злого звука. И, наконец, бью по струнам. Та-да-дам, Та-да-да-дам…
        Риф из «Дым над водой» все умеют играть. Невелика хитрость. Гитара рычит и визжит. Звук просто огонь. Полный ахтунг! Я вдруг испытываю невероятный драйв. Дважды прогоняю риф, увеличивая темп и вдруг пальцы срываются в соло. Нет, разумеется, никакого соло у меня не выходит, но набор звуков получается нормальным, взрывающим пространство, воющим и охающим.
        Прикольно, мне нравится. Я раньше никогда не пробовал электро. Наверное, буду теперь тренироваться.
        - Сыграй что-нибудь!
        Я дурачусь. Гитара реагирует на малейшее прикосновение. Она воет, стонет, визжит, наводя, вероятно, дикий ужас на соседей. Это как подарить несмышлёному ребёнку барабан.
        - Спой!
        - Кого ты хотел удивить!
        О, эту может и сыграю…
        - Ребята, - вступает мама, - давайте всё-таки сначала к столу, а потом уже поиграем и попоём.
        Спасительница моя. Надеюсь, все захотят попробовать гитару и до меня просто не дойдёт ход.
        За столом справа от меня оказывается Рыбкина, напротив - Бондаренко, а слева Трыня.
        - Егор, - шепчет он. - А вот этот мужик, Юрий Платонович и приходил к директору.
        - К какому директору? - не понимаю я.
        - Ну, к нашему, я тебе вчера рассказывал. Подарки интернату, забыл что ли?
        - Серьёзно? Юрий Платонович?
        - Отвечаю. Его видел. Может он по другому делу приходил, но стопудово был у директора нашего.
        Я внимательно смотрю на Большака, а он, не замечая этого, слушает маму и улыбается ей.
        После того, как все обтрескавшись выползают из-за стола, внимание снова возвращается к гитаре.
        - Егор! Забацай! - требуют дарители.
        И что я забацаю? «На лабутенах нах»?
        - А можно я попробую? - спрашивает Платоныч.
        Ещё один спаситель. Он берёт гитару, убирает перегруз, подтягивает струну, брякает, немного подкручивает ручки и начинает играть и петь. И его хрипловатый голос, ложась на звуки гитары, создаёт волшебство.
        - Как много девушек хороших, - затягивает он и все замолкают. - Как много ласковых имён…
        После «Сердца» он поёт «Шаланды полные кефали», а потом, неожиданно «Две гитары», «Как меня мама любила» и даже «Пропил Ванька прогулял» из репертуара Вали Димитриевич. Все слушают открыв рты. Да он артист, причём настоящий. В конце выступления он снова бацает цыганочку, но без слов и играет виртуозно, заставляя гитару рыдать. Гитару и моё собственное ментовское сердце.
        Отыграв свой концерт, Большак прощается. Просит прощения и откланивается. Я выхожу проводить его в прихожую.
        - Спасибо, Егор, что пригласил. Очень душевно у вас. Просто чудесно. Друзья у тебя замечательные и родители прекрасные. Я прямо сердцем расцвёл.
        - Это вам, Юрий Платонович, большое спасибо. Просто огромное. Скажите, а это вы интернату подарки сделали?
        Он прищуривается и внимательно смотрит на меня, а потом, чуть покачав головой и усмехнувшись, говорит:
        - У всех свои секреты, правда? Некоторые, например, на гитаре не умеют играть почему-то. А про Ленина ты откуда взял? Что он «Монополь» любил?
        - У Аверченко, возможно, - пожимаю я плечами, точно не помню. - Но вообще, Ильич по пиву был в основном.
        - У Аверченко? - поднимает он брови. - У Аркадия? Ты случайно «Посев» или другую эмигрантскую прессу не выписываешь?
        - В будущем прочитал, - усмехаюсь я.
        Мы ещё минут десять разговариваем и он уходит.
        - Ты чего так долго? - заглядывает Рыбкина.
        - Да вот, Платоныча провожал. Поговорили с ним.
        - А чего грустный?
        - Во-первых, завтра на работу, а мне, честно тебе скажу, не хочется. Вот совсем не хочется.
        - А во-вторых?
        - А во-вторых, я после травмы играть не могу. Пальцы не слушаются, будто первый раз гитару в руки взял.
        - Бедный, - говорит она и проводит рукой по моей голове.
        Она уже обросла, но шрамы всё ещё хорошо заметны.
        - До свадьбы заживёт, - отделываюсь я стандартной фразой, но она ждёт не этого.
        - Вы чего здесь? - заглядывает мама, избавляя меня от необходимости что-то говорить.
        - Да вот, - повторяю я, - Платоныча провожали.
        - Какой у тебя замечательный старший товарищ, - замечает она. Немного странно конечно, что он так тесно с тобой общается. Папа спрашивал про него.
        - Я на его сына похож, - отвечаю я. - Он на гонках погиб. Вот и всё объяснение. Просто ему так легче смириться с действительностью.
        - Какое горе… - ахает мама.
        - Ужас, - вторит ей и Наташка.
        Мы возвращаемся. Народ терзает гитару. Рыбкина не отходит от меня ни на шаг.
        - Сознавайся, это ты её пригласил? - шепчет она, глядя на Юлю.
        - Наталья! Ты же слышала, что Витёк сказал. Случайность это. Тем более, смотри сама, она ко мне и близко не подходит, уважает твою собственность.
        - Да иди ты, - фыркает она и шутливо хлопает меня по плечу.
        - Зато вовсю флиртует с Трыней, - договариваю я.
        Действительно, Андрюха сначала стеснялся, а сейчас взял её в оборот и что-то рассказывает, а она то и дело хохочет, прикрывая рот ладошкой.
        - Смотри у меня, - щурится Рыбкина.
        Но это она понарошку.
        Когда все начинают расходиться, я слышу как Андрюха, прощаясь с папой, говорит:
        - Я вот сегодня, Андрей Прокофьевич, всё окончательно решил для себя. Буду поступать в военное училище.
        - И что же стало последней каплей для принятия решения? - спрашивает отец.
        - Тоже хочу такую семью, как у вас и чтоб у сына столько же друзей было.
        Отец от неожиданности не находится, что ответить и молча кладёт руку Трыне на плечо.
        - Про семью, - говорит он, помолчав, - я тебе потом самое главное расскажу, один на один.
        Утром я выезжаю, не позавтракав. Дома ещё полно яств, не смотря на то даже, что мама всем давала угощения с собой. В день операции у меня всегда мандраж. Не до еды мне.
        Сначала я забегаю к Витьке, забрать кассету, которую просил переписать, а уж только потом еду на Южный.
        Гусынина смотрит как-то отрешённо, о чём-то напряжённо размышляя.
        - Тётя Люба, что-нибудь сделать? - спрашиваю я.
        - А?.. Нет, ничего пока. Не нужно. Я скажу, если что. Там колбасу разгружают. Потом, может переложить надо будет.
        Я выхожу в зал. В бакалее за прилавком стоит Лида. Обслуживает покупателей.
        - Как дела? - бросаю я. - Всё в силе? Там разгрузка идёт уже во всю.
        Она молча кивает, бросив на меня сосредоточенный взгляд. Сосредоточенный или злой. Не поймёшь её, эту девушку Лиду, готовую, кажется идти по головам, чтобы добиться своего.
        Я возвращаюсь к Гусыниной.
        «Цык-цык-цык», - громко щёлкают на стене часы на батарейке.
        Я сажусь на табуретку и приваливаюсь к стене. Закрываю глаза. Цык-цык-цык. Всё готово. У нас всё готово. Немного подождём и сделаем большое и очень важное дело. Цык-цык-цык.
        Вдруг за дверью раздаются торопливые шаги и в кабинет влетает Зина.
        - Любовь Петровна, всё, разгрузили. Вот накладные!
        Она кладёт на стол бумаги.
        - Чё, выносить в зал?
        - Да, - кивает Гусынина. - Егор, помоги Зине тележку подвезти.
        Я помогаю. Толкаю тележку с колбасой. Народ встречает моё появление сдержанным гомоном. Начинается торговля.
        Когда я возвращаюсь в кабинет Гусыниной, там уже оказывается Игорёша. Я здороваюсь, но он не отвечает, лишь хмуро глядит на меня и садится на старый деревянный стул. Несколько минут все молчат. И только когда в кабинет заходит грузный человек в дублёнке и ондатровой шапке, Люба и Игорёша, будто бы с облегчением выдыхают.
        - Ефим Прохорович, вот и вы. Здравствуйте.
        Ефим Прохорович бросает на меня подозрительный взгляд сквозь стёкла массивных очков и говорит:
        - Здравствуйте, товарищи.
        Я в тот же миг встаю и выхожу. Делаю знак Лиде. Она оставляет прилавок и торопливо заходит в служебное помещение. Забежав в кабинет бухгалтера, она снимает телефонную трубку и набирает номер.
        - Это продавец, - говорит она. - Все на месте.
        Повесив трубку, она выходит в коридор, а я подхожу к кабинету Гусыниной. Успеваю заметить, как дверь в торговый зал перекрывают два крепких молодчика в штатском. Быстро. Очень быстро. Молодцы. А ещё через минуту со стороны служебного входа в магазин врываются несколько вооружённых людей. Они перекрывают все входы и выходы.
        Сразу после них появляется начальник Лиды, тот, которого я видел позавчера у неё во дворе. Дождавшись его появления, она буквально врывается в кабинет Гусыниной. В этот момент она похожа на фурию, на голодного упыря, вырвавшегося на охоту.
        Я тоже вхожу в кабинет и вижу онемевших тётю Любу, Игорёшу и Ефима Прохоровича.
        - Здравствуйте! - громко говорит Лидкин босс. - Майор Баранов, ОБХСС. Пожалуйста, предъявите документы, удостоверяющие личность и подготовьте для проверки накладные на колбасные изделия, чеки и все наличные денежные средства. Иващук, начинайте.
        Иващук козыряет, подходит к столу Гусыниной и начинает его обыскивать. Скоро к нему присоединяется ещё несколько человек и за пару минут весь кабинет оказывается перевёрнутым вверх дном.
        Лида выходит из кабинета и я вижу в открытую дверь, как она мечется по коридору.
        - Что это значит?! - гневно восклицает Ефим Прохорович. - Я требую немедленного объяснения. По какому праву? Что вы себе позволяете?! Это безосновательно! Произвол!
        - Да никакого произвола, бумаги у нас в порядке, - равнодушно отвечает майор. - Производятся оперативные действия. Всю необходимую информацию вам доведут. А вы пока закройте рты и подумайте, как будете выбираться из этого дерьма.
        - Что?! - негодует Ефим. - Вам это так с рук не сойдёт! Это самоуправство!
        - Да что ж вы за люди такие недоверчивые. Привыкли, что кругом ложь и обман. Никому не верите. Иващук, покажи ему постановление.
        Из зала приводят мужчину и женщину средних лет. Понятые. Они молча стоят в сторонке и пугливо наблюдают за происходящим. Всех присутствующих, включая меня обыскивают. Из пухлого портфеля Ефима Прохоровича высыпают всё на нержавеющий стол у стены. Тот самый, на котором стояли новогодние подарочные свёртки.
        Проходит около получаса, Майор выходит в коридор и я вижу как он о чём-то переговаривается с Лидой и другими сотрудниками. Люди убегают прибегают и постоянно ему что-то докладывают. Нарастает нервозность и темп беготни.
        Сейчас они снимут все остатки, всё сравнят и увидят разницу. Если она есть, конечно. Проходит ещё минут пятнадцать. Майор Баранов кричит и раздаёт недовольные приказы. Он наклоняется над Лидой и тихо говорит ей что-то. Остальные вытягиваются по стойке смирно.
        Лида поджимает губы и влетает в кабинет. На ней всё ещё надеты крахмальный чепец и белый халат. Она останавливается, отыскивая меня взглядом.
        Я подхожу к директорскому столу и нажимаю на клавишу радиоприёмника. Комната тут же заполняется звуками невозможного, ангельского голоса Анны Герман:
        «Покроется небо пылинками звёзд
        И выгнутся ветви упруго.
        Тебя я услышу за тысячи вёрст.
        Мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга»…
        Лида бросается ко мне, как панночка из «Вия». Лицо её искажается гневом и злобой. Глаза мечут молнии, а капризно сложенные губы напоминают губы на отрубленной голове Медузы Горгоны с античной скульптуры.
        Внутри неё всё клокочет, что-то злое и необузданное раздирает её на части. Она готова впиться мне в горло, готова рвать мою плоть зубами и когтями.
        - Где?! - шипит она, чудовищным усилием воли не позволяя себе перейти на крик. - Где накладные и деньги?!
        - Что? - переспрашиваю я, как бы не понимая.
        - Где деньги? - орёт она, не в силах больше сдерживаться, и у меня возникает такое чувство, что от этого крика сейчас взорвутся все лампочки и разлетятся стёкла в окнах, как в каком-нибудь фильме ужасов. - Где деньги и накладные?
        - Накладные на столе, - спокойно и немного обиженно замечает Гусынина, - а деньги в кассах. Мы сегодня кассы ещё не снимали.
        - Ты! - задыхаясь, Лида хватает меня за ворот. - Будешь у меня пыль глотать! Шутки тебе? Думаешь это всё шутки?!
        - Я думаю… - спокойно, без тени усмешки, говорю я и смотрю ей прямо в глаза. - Я думаю, что вы себе чего-то навыдумывали, товарищ лейтенант. Ещё я думаю, вы ищите махинации, там где их нет, и где люди самоотверженно работают от зари до зари. А ещё я думаю, что вы хотели, чтобы я оболгал честных тружеников ради ваших грязных целей. Так что, я могу предложить вам только это. И это, хочу подчеркнуть, не шутка. Вот вообще не шутка. Это прям очень и очень серьёзно.
        Я достаю из кармана аудиокассету японской фирмы Maxell и протягиваю её Лиде. В комнате становится тихо, а из приёмника льётся грустный голос Льва Лещенко:
        «Тебя я услышу за тысячи вёрст.
        Мы нежность, мы нежность, мы вечная нежность друг друга…»
        А потом Анна Герман подхватывает и они продолжают уже вместе:
        «Мы нежность, мы нежность, мы вечная нежность друг друга…»
        ///////////////
        Дорогие друзья! Сердечно благодарю вас за то, что прошли с героями до конца книги. Знаю, иногда вам было нелегко, хотелось убить Егора, а может и меня. Но он должен был пройти свой путь и принять важное решение.
        Следующая книга цикла как раз про него, про это решение и его последствия. Теперь перед Егором встают новые планы и задачи, связанные не просто с адаптацией и встраиванием в новую (то есть старую) действительность, а с движением вперёд.
        Я приглашаю вас узнать, чем кончилась операция ОБХСС и продолжить двигаться с Егором Брагиным к новым рубежам. Второй том книги уже начат и находится здесь: Большое спасибо за поддержку. Огромное спасибо за награды. Они придавали мне веру в то, что я затеял всё не напрасно. Они были очень важны и, не скрою, невероятно приятны. Я хочу от души поблагодарить вас за деликатные и содержательные комментарии. Про резкие и бескомпромиссные умолчу. Мне было очень интересно и важно знать ваше мнение по тем или иным явлениям. Во многом, благодаря вашим высказываниям книга стала именно такой, как стала.
        Признаюсь, ваша реакция на те или иные поступки героя иногда лишала меня сна и доводила до изнеможения, но мы преодолели это)))) Вместе.
        Ещё раз спасибо и давайте пойдём дальше!
        Пожалуйста, подпишитесь на меня и тогда все новости и объявления, которые будут публиковаться в блоге не останутся вами незамеченными, а я буду чувствовать, что вы рядом )))