Царская свара (2) Герман Иванович Романов
        Иоанн, третий этого имени 1 #2
        Продолжение романа «Железная маска Шлиссельбурга» Он видел смерть в 20-м веке, но только теперь узнал, насколько она бывает жестокой. На дворе 1764 год, блестящий 18-й век… Кровавый и жестокий, потому что в борьбе за корону Российской империи…
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «ДУРМАН ВЛАСТИ» Глава 1 Шлиссельбург Иоанн Антонович утро 6 июля 1764 года
        - Есть два варианта. Оба, несомненно, устроят ваше императорское величество! Сенат будет просить ваши императорские величества сочетаться брачными узами! Екатерина Алексеевна еще молода и с радостью подарит вам наследника престола, который будет править, и объявлен цесаревичем, помимо Павла Петровича! А во втором…
        Генерал-прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский сделал долгую, почти театральную паузу, сверля Ивана Антоновича тяжелым взглядом. Тот выдержал его совершенно спокойно, опыт изрядный имелся по прошлой жизни. Ведь в теле молодого человека, на его 24-м году жизни, «безымянного узника» Шлиссельбургской крепости, что стал настоящей «железной маской» русской Бастилии - бывшего императора Иоанна III Антоновича, свергнутого с престола еще младенцем - оказался именно он. И вообще - вчера ночью этого «секретного арестанта» должны были убить при попытке освобождения, предпринятой подпоручиком Василием Мировичем с командой солдат Смоленского полка.
        Воцарившейся на троне Российской державы, «матушке-царице» Екатерине Алексеевне узник порядком отравлял жизнь - как-никак вполне законный и легитимный правитель, происхождением из династии Романовых - в чью пользу уже было свыше десятка заговоров. Нужно было как-то решать эту проблему, и немецкая принцесса, ставшая русской императрицей, поступила радикально - благо опыт по преждевременной кончине собственного мужа, императора Петра III Федоровича от «геморроидальных колик», которыми выступили ее клевреты во главе с Алеханом Орловым, вооружившиеся вилками и ножами, у нее имелся.
        Вот только откровенное убийство второго мужчины, бывшего до нее на престоле Российской державы, мог выйти государыне боком - недоброжелателей у нее хватало с избытком. Потому «партия» продумана была по-гроссмейстерски - надзиратели получили от нее инструкцию с собственноручно дополненным пунктом, в котором приказывалось убить «безымянного узника» при любой попытке освобождения. И как только команда Мировича ринулась к внутренней цитадели, охранники Иоанна Антоновича, за годы «тюремного сидения» с ним осатаневшие от такой службы, быстренько выполнили приказ, заколов арестанта. Кроме несчастного царя, более никто не пострадал в эту ночь, даже раненых в перестрелке не имелось. А это свидетельствует о том, что режиссер поставил хороший, почти «достоверный», но все же «спектакль», дополнением к которому стал суд.
        Сенаторам, там заседавшим, прямо запретили пытать подпоручика Мировича - тот мог рассказать лишнего, выдав некстати тех, кто подбивал его на эту дерзкую затею (сплошь из окружения самой императрицы), «грамотно» спровоцировав на то, что сама Екатерина Алексеевна назвала «Шлиссельбургской нелепой». И тайно выплатив потом убийцам Иоанна Антоновича по семь тысяч рублей и даровав майорские чины.
        Вот только подготовленный «спектакль» провалился еще до «премьеры» - в разум и тело узника за двое суток до мятежа Мировича «вселился» совсем иной человек, используя несчастного узника «реципиентом». Так уж случилось, что в один сентябрьский, дождливый и хмурый день 2020 года, в Шлиссельбургской крепости от инфаркта умер пожилой человек 69-ти лет, тезка - тоже Иван Антонович, только фамилия Никритин, историк по образованию и следователь по профессии.
        Стрессовую ситуацию с «переселением» в иное тело с началом «новой жизни», он смог пережить, не сойти с ума - школу жизни прошел нелегкую, адаптировался относительно быстро к сложившимся обстоятельствам. И решил выжить любой ценой, осознав в кого он попал, и, сколько ему осталось жить. Двое суток - срок долгий, успеть можно многое, если есть соответствующие навыки и знания, а оные имелись. Вот только попытка освобождения вышла кровавой - солдаты Мировича перебили всю караульную команду, четверо из нее перешли на сторону заговорщиков. А оба надзирателя, капитан Власьев и поручик Чекин, несостоявшиеся убийцы императора, сами оказались на положении арестантов. И от этого факта Иван Антонович испытывал немалое удовлетворение…
        - А во втором случае, - повторил князь Вяземский, - вы можете стать регентами, соправителями до брака цесаревича Павла с одной из ваших сестер, ваше величество.
        «В первом случае ты играл на Катьку, слишком грубый подкат. Взять ее в жены и ожидать судьбы Петра Федоровича? Способ смерти на усмотрение «второй половинки»?! Благодарю, покорно! Бесплатный сыр только в мышеловке встретить можно! А вот второй вариант явно для знати подготовлен - регент не монарх. Тут или ее, или мои, или наши общие права будут Сенатом резко ограничены. Или аристократией по типу Верховного Тайного Совета, что царица Анна Иоанновна разогнала. Власть олигархии принять добровольно?! Он меня держит как законченного дурака!»
        - Хм, весьма интересная постановка, князь. Коснемся первого варианта, вами предложенного. Брак с Екатериной Алексеевной? А какие будут гарантии, что я не скончаюсь в самом скором времени от «геморроидальных колик» от многократного тыканья вилками в живот, или от «апоплексического удара» табакеркой, или другим тяжелым предметом, в висок, али по затылку. Зная кончину Петра Федоровича и тяжелую руку братьев Орловых такое более чем вероятно. Не возражайте, не стоит - мы оба хорошо знаем правду!
        Иоанн Антонович усмехнулся при последних словах, и, видя, что Вяземский что-то собирается сказать ему в ответ, решил перехватить инициативу в разговоре, чтобы очертить линию для собеседника:
        - Екатерина Алексеевна очень решительная женщина, с характером почти мужским, и в борьбе за власть перейдет к любым средствам и способам, не гнушаясь ничем. В этом шкафчике лежит ее инструкция, данная моим надзирателям - в ней приказ меня убить при попытке освобождения, - Иван Антонович встал с кресла и негромко произнес:
        - Оставайтесь сидеть в кресле, князь. Мои люди не слышат разговор, но вас видят. Так что поберегите свою жизнь - иные поступки могут быть неправильно истолкованы нашими ретивыми слугами. Поймите, они дорожат службой в Лейб-Кампании.
        «Ага, быстро соображаешь. Спесь я с тебя все-таки сбил. И хоть не до конца, но теперь без апломба со мной общаться будешь. А то привез мне два варианта - один мне категорически невыгоден, а второй выгоден вам, господа сенаторы. Типичная «разводка» клиента на несколько вариантов, из которых тот выбирает… наименее для него невыгодный, или наоборот - самый худший. «Лохотрон» называется! Знаем, проходили».
        - Вот инструкция, можете прочитать, - Иван Антонович достал из шкафа изъятые у надзирателей бумаги, выбрал нужный листок. И дал его Вяземскому, который стал внимательно рассматривать текст. А сам уселся за стол, усмехнулся и снова стал говорить:
        - Это подготовленное убийство, генерал-прокурор. Кто толкал подпоручика Василия Мировича на мое освобождение? В разговорах Григорий Орлов и гетман Разумовский прямо говорили, что нужно ухватить Фортуну за волосы. Екатерина Алексеевна присвоила ему следующий чин вне всякой очереди и без каких-либо заслуг, вот что странно. С чего бы это? Но что за странная блажь втемяшилась в голову императрице Екатерине Алексеевне - принять Мировича и поздравить его подпоручиком?!
        - Государыня часто принимает офицеров и поздравляет их с чином, - осторожно произнес Вяземский, подбирая слова - теперь он не был столь уверенным как вначале визита:
        - Просто Мирович из сосланных в Сибирь шляхтичей Малороссии, и ее императорскому величеству хотелось узнать о нем больше. Ведь имения ему Сенат не вернул, они конфискованы и отданы другим владельцам. Вот императрице Екатерине Алексеевне и захотелось встретиться с Мировичем и чином подпоручика сгладить допущенное Сенатом по отношению к нему жестокое, но справедливое решение…
        - Полноте, князь. Вначале последовал чин, а Екатерина Алексеевна посмотрела на него и оценила - способен ли он на поступок - пожелать освободить меня из подземелья. Решение Сената последовало лишь через месяц - причем жестокое. Старое правило - нагреть и охладить, нагреть и охладить. Не только в любовных играх женщины его применяют, но и в политике - вот потому в ней ставки высоки.
        - Но это, ваше величество, лишь мнение, пусть и царственное - мы не можем сказать, что думала императрица…
        - Суди не по словам их, а по делам. А последние… Очень грустно. Но давайте я вам прочитаю одну записку - весьма примечательная вещь.
        Иоанн Антонович развернул листок бумаги, усмехнулся, взглянув на несколько обеспокоенного генерал-прокурора, и начал читать. Стараясь, чтобы слова выглядели выразительно:
        «Извольте еще немного потерпеть и будьте благонадежны, что ваша служба тем больше забыта не будет, а при том уверяю вас, что ваша комиссия для вас скоро окончится и вы без воздаяния не останетесь. Ваш всегда доброжелательный слуга Н. Панин».
        Иван Антонович усмехнулся, глядя на удивленное лицо Вяземского, которое, впрочем, быстро стало невозмутимым. Положил листок на стол и достал другой:
        - Очень познавательное чтение, князь. Обратите внимание на дату - как раз после разговора императрицы с Мировичем. С чего бы такое, может возникнуть закономерный вопрос?! Это так, к слову пришлось. Вот записка от графа Панина более примечательная - кроме денег, а он выплатил авансом моим надзирателям по тысяче рублей, там есть примечательный текст, прямо пророческий, - Никритин снова усмехнулся, посмотрев на лицо Вяземского - невозмутимое, но напряженное:
        «Оное ваше разрешение не далее как до первых летних месяцев продлиться может».
        Иван Антонович аккуратно подвинул листки к Вяземскому, отметив, что выражение на лице того буквально окаменело, превратившись в гипсовую маску. А потому произнес со смешком:
        - Странное дело - формальный глава Тайной экспедиции граф Никита Иванович Панин заискивает перед своими подчиненными, умоляет их и просит. О чем такие мольбы? Фигура столь высокого ранга опускается до подобного обращения только в одном случае - когда нужно до крайней необходимости сделать их руками очень грязное дело. Такое, как убить свергнутого с престола императора.
        Меня то есть!
        У князя Федора Барятинского было долгов на пятьдесят тысяч - и он пошел освобождать трон для Екатерины Алексеевне - сидеть на оном одному удобнее, чем двум. А двум моим надзирателям, считая их полными недотепами, посулили майорские чины и по семь тысяч рублей каждому. Вот только «кукловоды» просчитались…
        Глава 2
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ГЕНЕРАЛ-ПРОКУРОР СЕНАТА
        КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ВЯЗЕМСКИЙ
        УТРО 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - А вот еще одно удивительное распоряжение, шефа Смоленского пехотного полка, генерал-аншефа Петра Панина. Родного брата графа, того, что в эпистолярном жанре обращался к моим несостоявшимся убийцам. В нем он приказывает в случае просьбы полкового адъютанта подпоручика Мировича, который им же и был поставлен на эту должность, ставить оного в караул по Шлиссельбургской крепости, когда захочет. Мнения полковника Римского-Корсакова по этому поводу генерала не интересует. И правильно - приказы на то и отдаются, чтобы их выполняли, а не обсуждали. Вот только штука заключается в том, что заговору в пользу моего освобождения это не помешало, а даже наоборот - серьезно помогло!
        От последних слов Александру Алексеевичу стало плохо, хотя князь продолжал держать маску невозмутимости. И мысленно проклинал братьев Паниных - оставить столько улик в заговоре, цель которого убить «безымянного узника», что вполне сейчас здравствует перед ним и является самым настоящим императором, как тут не крути законы и манифесты против него. Ведь возведенная на престол Екатерина Алексеевна не вполне легитимна, и нужно дожидаться совершеннолетия цесаревича Павла.
        Нет, уже поздно!
        Сейчас вопрос не в будущем царствовании трижды клятого Иоанна Антоновича, а в дальнейшем правлении Екатерины Алексеевны и ее сына. Да, сильно недооценил Иоанна Антоновича, посчитав, что проведший всю жизнь в заточении молодой человек, окажется столь изворотливым и умным. К тому же самостоятельно много чему научившийся. Можно даже сказать, что получил прекрасное образование, пусть говоривший с ним на русском языке чуть иначе. Но последнее как раз и объяснимо.
        - Я понимаю, что против Екатерины Алексеевны прямых улик нет - она достаточно умна, чтоб оставить против себя такие обстоятельства. Но вот косвенных данных более чем достаточно, чтобы потребовать от графа Панина дать обстоятельный отчет. Вы, князь, как генерал-прокурор Сената, стоящий на страже законности, должны понимать, что тут идет явное злоумышление на жизнь государя, пусть и лишенного возможности царствовать. Но сейчас я вернулся на трон дедич и отчич. Потому - имею полное право обратиться к Сенату, и к вам, князь лично, провести тщательное расследование, взяв братьев Паниных под караул и допросить их с пристрастием! Я имею в виду пытки! Думаю, что эти бумаги, как и показания моих надзирателей, могут напрямую свидетельствовать о подготовке цареубийства, уже второго. Следствие по первому прискорбному случаю, как я знаю, вообще не велось, а ведь убийцы спокойно разгуливают на свободе и даже обласканы императрицей. Закон спит!
        Последняя фраза, сказанная на латыни суровым тоном, добила князя Вяземского. Сильно недооценил он императора, а ведь генерал-майор Бибиков, посетивший недавно Холмогоры с проверкой «брауншвейгского семейства», оставил восторженный отчет о старшей сестре императора Екатерине Антоновне, отметив ее необычайное умственное развитие. Этот доклад стоил Александру Ильичу высылки из столицы - отправили расследовать причины возмущения работников и крестьян на уральских заводах.
        - Я понимаю, что вы, князь, присягнули императрице Екатерине Алексеевне, и по ее настоянию занимаете должность генерал-прокурора Сената. Тем не менее, я прошу вас служить не монарху, а стране. Да, кстати, я понимаю, что сейчас мои слова вызовут у вас негодование, но я их все же произнесу, - Иоанн Антонович остановился и посмотрел прямо в глаза Александра Алексеевича. Под этим взглядом князю стало неуютно, холодок пошел по спине - на него холодно взирали глаза пожилого, много чего видевшего за свою жизнь человека, а не молодого императора. Он даже тряхнул чуть головой - наваждение исчезло.
        - А теперь о главном, Александр Алексеевич. Вы прекрасно знаете, что 9 января 1757 года, императрица Алексеевна родила дочь Анну. При известии об ее беременности, Петр Федорович в присутствии многих свидетелей, да того же Льва Нарышкина, в сильном недовольстве произнес следующие, весьма примечательные слова - «Бог знает, почему моя жена опять забеременела! Я совсем не уверен, от меня ли этот ребенок и должен ли я его принимать на свой счет».
        Иоанн Антонович хмыкнул, губы его исказила усмешка. Князь Вяземский ничего не спросил, сидел молча, понимая, что его миссия с треском провалилась. А ведь он надеялся прельстить никогда не видевшего, кроме своей камеры, узника, новой для него жизнью. Еще бы не искушение - женитьбе на императрице и долгом счастливом царствовании. А ему ясно показали, чего стоит такой брак.
        - Да, кстати - 4 июля 1762 года, за два дня до смерти Петра Федоровича, его любезная женушка Екатерина Алексеевна направила к нему в Ропшу лейб-медика Поульсена. Нет, не с лекарствами, а с хирургическими инструментами для вскрытия тела и снадобьями для бальзамирования трупа. Какая «заботливость» о муже, и какая предусмотрительность - императрица уже знала, что очень скоро овдовеет! И вы мне предлагаете ее в супруги?! Я разве похож на самоубийцу, князь?
        Вяземский стиснул зубы - в голове лихорадочно бились мысли. Теперь он не сомневался, что заговор в Петербурге весьма разветвлен - в Шлиссельбург постоянно шли депеши от информированных людей, отнюдь не дворцовые слухи, а сведения, о которых он сам, высший сановник империи только догадывался. Доносить о таком могли только люди, которым императрица Екатерина Алексеевна, безусловно доверяла.
        - К тому же, Александр Алексеевич, она совершила двойное предательство - не имея прав на трон, она отобрала его от мужа, и не передала сыну. А все те, кто возвел ее на престол, вольные или невольные соучастники. А может это и правильно, ведь Павел Петрович сын императора только по отчеству. Помните скопище придворных, что пришли поздравлять его с дочерью? И злые слова Петра Федоровича, ведь цесаревич стал несчастным «рогоносцем», на эти «поздравления» - «я уже к ней давно не захожу, и Бог ведает, откуда у нее дети берутся?!» Дети! Понимаете - все услышали слова, но их не расслышали - дети! Дети!
        - Это грязные слухи…
        - Оставьте, князь, мы не на заседании Сената. Скажите, что родившийся в пожаре дома ее камердинера Шкурина граф Бобринский не ее сын от Григория Орлова?! И Станислав Понятовский, как и Сергей Салтыков не приложили рук… Кхм, тут руки как раз не нужны. Скажем так - не приложили должных усилий к появлению на свет Анны и Павла?! Господа сенаторы - возводить узаконенного ублюдка на престол вверх цинизма. Но вы вцепились за это мертвой хваткой - потому и обласканы за свои деяния императрицей сверх всякой меры!
        Вяземский побледнел - оскорбление было неприкрытым. Но сдержал вспыхнувшую ярость, понимая, что иначе живым с этой комнаты не выйдет. Вернее, жизнь ему сохранят - но очутится он в зловонном подвале, вместе с другими немногочисленными сторонниками Екатерины. Под кнутом на дыбе он сам многое расскажет - прекрасно знал, как пытками умеют добиваться признания. А палачи у Иоанна Антоновича найдутся - таких людей в первую очередь правители выискивают.
        - Вот вам ответ на ваш предложенный второй вариант. Не велика честь отдавать замуж родную сестру за салтыковского бастарда. Было бы во благо слить линию братьев Иоанна и Петра Великого - если бы не имелось тех мерзких подозрений в законности происхождения нынешнего цесаревича! Да, если меня вздумают шантажировать участью отца, братьев и сестер - скажу прямо - все виновные в этом грязном деле, с чадами и домочадцами казнены будут люто. Не взирая на их положение в обществе!
        Впервые Вяземский отметил мимолетную вспышку ярости на бледном лице с ястребиным носом. Молодой император по-своему был красив - длинные белокурые волосы, с легким рыжеватым оттенком, отнюдь не узкие плечи, статен, с природной величавостью. И видимо слов на ветер не бросает - такой сможет отмстить. В то же время Александр Алексеевич видел, что его игра правильно отгадана, не понимал только одного - почему Иоанн Антонович не стал притворяться, а так предельно жестко высказал свое неприятие Екатерине Алексеевне. Видимо, пришедшие ему из Петербурга донесения подробно описывали многие нюансы столичной жизни.
        - Ни у меня, ни у сенаторов не было и мысли угрожать вашей семье, государь, - генерал-прокурор склонил голову, чтобы император не увидел его глаза. Именно родными братьями и сестрами, их злосчастной судьбой, было решено припугнуть Иоанна Антоновича. Однако после сказанных слов сия мера, выбранная генералами на консилии, бесполезное занятие - ибо последует отмщение, которое будет ужасным.
        - Надеюсь на это, Александр Алексеевич, - молодой император усмехнулся, а Вяземский похолодел, поняв, что его игра в очередной раз отгадана. И пришла мысль - а ведь такой государь не будет игрушкой в руках аристократов, он вполне способен прислушиваться к мнению знати, но править будет самостоятельно. И в решимости ему не откажешь - сбивает войско, измайловцы с конногвардейцами на его стороне. Еще три-четыре дня и положение Иоанна Антоновича укрепиться, справится с ним уже уговорами бесполезно. Только силой гвардейских полков, знаменитых «потешных», куда собраны сливки русской знати. А это значит, что неизбежен конфликт между «старым» московским боярством и «жильцами», и «новым» дворянством, что выслужилось во время реформ Петра Великого по его знаменитому «Табелю о рангах» - последних в армии намного больше.
        Ох, как не хочется схватки, исход которой предсказать очень трудно. А ведь любая ошибка будет стоить дорого - побежденных здесь жалеть не будут. Может, стоит задуматься, и отойти в сторону? Чтобы не попасть между двумя смертоносными жерновами, которые просто измолотят любого, кто попадет между ними…
        Глава 3
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        УТРО 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        «Хорош, жук. Решил мне проверку на «вшивость» устроить, прогнуть. Это не переговоры, разведка. Потому, может быть, стоит генерал-прокурора оформить по «третьей категории»? Нет, не нужно. Верен он Екатерине Алексеевне, вот только интересно - насколько пределы этой самой преданности растянуты?! Сейчас мы это и проверим», - приняв решение, Иван Антонович усмехнулся и внимательно посмотрел в глаза Вяземского - взгляд того вильнул, а такое о многом говорило.
        - Александр Алексеевич, я прекрасно понимаю, что императрица, придя к власти, перебрала господ сенаторов. Всех, в той или иной степени преданных предшествующим монархам, отстранили от реальных рычагов управления. Это касается братьев Шуваловых, что служили Елизавете Петровне. Того же канцлера Воронцова - клеврета Петра Федоровича, отца его любовницы Лизы, и ряда других сановников. На их места были выдвинуты другие люди, обязанные своим выдвижением именно императрице Екатерине Алексеевне, и только ей одной!
        Житейское дело - так всегда поступают монархи, неуверенно сидящие на престоле и желающие опереться на лично им преданных людей. Последних они щедро осыпают милостынями, дают титулы и назначают на самые высокие посты. Тут все закономерно и логично - чтобы те сами по себе приобрели определенный вес среди старой знати, и заняли более высокое положение. Так Шуваловы стали графами при Елизавете Петровне, как и Алексей Разумовский, ее то ли морганатический супруг, или попросту - любовник. Сейчас таковыми стали новоявленные графы Орловы, среди которых покойный Григорий Григорьевич, человек без роду-племени, выскочил через женскую постель в «светлейшие князья». А каковы его реальные заслуги, допустим, перед вашими, Александр Алексеевич, лично? Он что - ревностно исполнял обязанности канцлера или президента коллегии?
        «Эко тебя проняло, князь. Старая родовая знать, Рюриковичи, теперь вынуждена приспосабливаться к новым обстоятельствам, когда вперед лезет всякая грязь, как вы считаете. А ведь твой предок был опричником Ивана Грозного - ты об этом уже позабыл?!»
        - Кроме участия в заговоре и убийства Петра Федоровича их просто не наблюдается. Да, он стал отцом бастарда графа Бобринского - вот и все. То есть - фаворитизм, как явление, не несет в себе пользы для государства. Можно вспомнить «полудержавного властелина» Алексашку Меншикова, ставшего таким же «светлейшим князем», что ухитрился украсть годовой бюджет России. Или такого же курляндского герцога Бирона, что вместе с родственниками украл доходы огромного государства уже за два года. Почему армия и флот не получали долгое время жалования?
        Иван Антонович снова посмотрел на князя. Вяземский его ни опровергал, ни поддерживал - видимо, внутренне соглашаясь с доводами, но как лицо официальное, не в силах говорить откровенно. Впрочем, именно такая позиция генерал-прокурора его сейчас более чем устраивала. Если не поддержит, то, по крайней мере, задумается.
        - А не потому ли, что за успех переворота Екатерина Алексеевне выплатила заговорщикам без малого миллион рублей, да еще сумасшедшие суммы выплатила королю Фридриху и покрыла чудовищные долги собственной матери. Не потому ли она так стремилась к власти, чтобы погреть свои блудливые ручонки в русской казне?! Неужели вы думаете, что воровство и казнокрадство исчезнут при ее любовниках, фаворитах и временщиках?! Им нужны интересы государства Российского?! Процветание нашего народа и державы? Или только своя собственная корысть?!
        - Еще Петр Великий безуспешно боролся с такими явлениями как воровство и казнокрадство, - глухо произнес Вяземский, и при его словах Иван Антонович возликовал - удалось втянуть генерал-прокурора в разговор, а то до этого тот вел себя по отношению к нему отстраненно. Теперь можно и свою картину будущих перемен развернуть перед князем, самолюбие которого явно страдает в нынешних реалиях.
        - Если убрать условия, при которых эта язва терзает организм государства яко человеческий, тот держава начнет выздоравливать. Только время и просвещение, не один все рассекающий нож лекаря, способны излечить нашу страну. Тут Иван Шувалов и Бецкой правы - в повреждении нравов наши болезни, а школы и университеты способны дать преданных Отечеству людей. Но то дело времени, князь. Знаете, какой я указ приму первым, как только мне присягнет Сенат и народ?
        - Какой, ваше величество?
        - Вот посмотрите, - Иван Антонович быстро расстелил на столе карту России, найденную в форштадте. И ткнул пальцем в самую восточную часть, где у побережья Камчатки, нарисованной как на душу картографу пришлось, очерчены были маленькие кружочки.
        - Это острова, открытые Витусом Берингом, и названные в его честь Командорскими. Здесь, в прибрежных водах, а также у острова Медный, водится огромный тюлень, названный «морской коровой». Оно описано Георгом Стеллером, когда 23 года тому назад корабль из экспедиции потерпел крушение. Это животное можно встретить только здесь, более нигде в мире оно не встречается. Понимаете - нигде! Сейчас это существо фактически истребили наши русские люди! И если не запретить немедленно на него охоту, под страхом жесточайшего наказания, то года через два не останется ни одного животного - оно полностью вымрет!
        Иван Антонович посмотрел на генерал-прокурора, сильно удивленного его коротким рассказом. Еще бы - ждал откровений, а тут всего лишь какая-то «морская корова». Это его немного взъярило, но он быстро взял себя в руки. Неважно, как закончится его борьба с Екатериной, но одно доброе дело в здешней жизни он обязан совершить.
        - Если мы перебьем всех животных, изгадим нашу страну - тогда что мы оставим потомкам нашим, князь? Рассказы о нашей глупости и корысти, лени и алчности?! А ведь мы обязаны оставить им державу с лучшей жизнью, чем сейчас. И таким путем идти поколение за поколением, понемногу меняя и страну, и людей в ней живущих, к лучшему. Так что прошу вас, князь, о милости к будущему наследию. Как вернетесь в Петербург, то немедленно распорядитесь от имени Сената отправить к сибирскому губернатору требование немедленно принять меры к защите этого животного. А также распоряжение камчатскому воеводе запретить всем жителям под страхом смертной казни охоту на «корову Стеллера».
        Считать ее впредь «государевым наследием» - а забой тягчайшим преступлением против императора, злоумышлением на его собственность. Для охраны на каждом из островов, где есть лежбища этих животных, оставить вооруженных смотрителей, можно набрать на службу казаков, коим платить втрое больше, если число «коров» будет увеличиваться с каждым годом. Для чего им вести строгий учет и отправлять мне ежегодно о том отписки. Прошу вас сделать это незамедлительно по приезду в столицу. Поверьте - наше общее будущее того стоит!
        Иван Антонович посмотрел на несколько ошарашенного Вяземского - об охране животных, заповедниках и «Красной книге» тут еще ни сном, ни духом не ведали. И решил ковать железо, пока оно горячо - склонился над столом и тихо заговорил:
        - Если Екатерина Алексеевна сама, по собственной охоте, откажется от престола в мою пользу, то вопроса, как о цареубийствах, так и законности происхождения Павла Петровича поднимать не буду. Выделю приличное содержание, цесаревича определю в армию - пусть пройдет службу, а там посмотрим. Женой, она мне, сами понимаете, с такой репутацией не нужна, о чем я имел честь сообщить ей лично. Не удивляйтесь - так оно и было! И вот еще что хочу вам сказать…
        Иван Антонович остановился, посмотрел на князя - Вяземский весь во внимании, глаза серьезные, не мигаю. По лицу видно, что напряженно думает, видимо прикидывает варианты.
        - Если не захочет прислушаться к моему совету, а генералы решат начать со мною «маленькую победоносную войну», то пусть пеняют потом только на себя, и собственную глупость. А ля герр ком а ля герр! Жаль, конечно, развязывать междоусобицу, но Сенат должен остаться в стороне от нее и управлять страной. Потому на вас возложена высокая значимость - постарайтесь, князь, не встревать в царскую свару. И другим не позволяйте этого делать - сами знаете нрав фельдмаршала Миниха - он не остановится ни перед чем. Однако все это затянется не более, чем на пять дней - как только подойдут армейские полки, я приду в столицу. Так что власть вскоре переменится, учтите этот факт.
        Иван Антонович усмехнулся и чуть склонился к Вяземскому, заговорил негромко, но внушительным тоном:
        - Я буду ценить людей исключительно по деловым качествам, направленным на благо России! Все остальное имеет второстепенное значение. Вы на своем месте, князь, на нем и останетесь…
        Глава 4
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ПРЕМЬЕР-МАЙОР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР, ГРАФ АЛЕКСЕЙ ОРЛОВ
        УТРО 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Побили изменников, Захар Григорьевич, всех, кто присягу Екатерине Алексеевне вероломно отверг! Ивашкины сторонники!
        Алехан при последних словах грязно выругался, сплюнув на пропитанную кровью землю. Душила ненависть, однако рассудка он никогда не терял, даже когда от ярости темнело в глазах. Из всех братьев Орловых, как отмечали все современники, именно его считали «отъявленным плутом», и при этом считали «умницей». В свое время организовал убийство императора Петра, задавив того своими могучими пальцами, черные пятна от которых на искривленной шее усопшего, лекарь Поульсен так и не смог спрятать даже толстым слоем румян, и на похоронах царя, многие послы, что наклонялись над телом, их хорошо разглядели.
        За такую готовность пойти ради ее интересов даже на плаху (а ведь Сенат вполне мог потребовать такой меры наказания за цареубийство - и тут такое вполне могло случиться), Екатерина Алексеевна приблизила его к себе, наделив доверием. Причем, как втихомолку болтали злые языки, даже разделила свою особую милость на двух братьев сразу - ведь один фаворит хорошо, но два еще лучше.
        Наверное, не зря злословили придворные дамы, ведь спустя чуть больше четверти века, видимо, памятую о братьях Орловых, постаревшая Екатерина Алексеевна рассыпала свои милости на двух братьев Зубовых, Платона и Валериана. Младший однажды цинично заявил окружавшим его придворным - «нам с бабушкой на двоих аккурат восемьдесят лет». Но измельчали люди за этот срок - не стали способны на действительно решительные поступки, вместо могучих орлов лишь больные зубы. Но сейчас это время не пришло, к счастью, или к горечи…
        Измайловская слобода была полностью разгромлена, кое-где на 9-й роте, а так назывались улицы, дымились пепелища, везде лежали трупы, как в зеленых мундирах, так и в исподнем белом белье, разбросано оружие - фузеи, пистолеты и шпаги. И лужи запекшейся крови, которые еще не успели присыпать сырой землею.
        - Восстал третий батальон, который возглавил поручик князь Волконский, - хрипло произнес Алехан. - Вначале пили вино, потом им огласили послание Ивашки. Вот тут офицеры и сержанты вооружились и разошлись по своим ротам, сучьи дети. Третий батальон поднялся на мятеж поголовно, цейхгаузом овладели, вооружились, зарядили фузеи. А вот во втором батальоне заминка вышла - два ротных капитана Олсуфьев и князь Белозерский стали уговаривать гвардейцев не изменять матушке-царице. Вот их тут и побили прикладами, а князя потом кто-то заколол штыком. Найду убийц, кишки им вместо тюрбана на голову намотаю!
        Алексей Григорьевич грязно выругался и сплюнул на землю. Президент Военной Коллегии граф Чернышев посмотрел на преображенцев, что стояли цепью в отдалении, держа в руках фузеи с примкнутыми штыками. Орлов перехватил этот взгляд:
        - Я в полку был, когда фурьер доложил, что среди измайловцев мятеж начался. Поднял по алярму лейб-роту, потом весь первый батальон и сюда двинулся. Поспешали ночным маршем, но все-таки зело опоздали - оба мятежных батальона выступили на Шлиссельбург, построившись в ротные колонны с развернутыми знаменами. Пытался их остановить, в погоню бросились. Так они развернулись плутонгами арьергарда и начали по нам стрелять. И метко палили, заразы!
        Алехан показал три дырки на полах мундира, да отверстие от пули в шляпе. Затем снова вычурно выругался, сплюнул на землю в очередной раз и начал рассказывать глухим баском:
        - Под утро все как раз и случилось - в третьем часу. Они уже уходили, а со мной только половина лейб-роты. Начали с ними перестрелку, да только фузей у них намного больше. Потерял двоих преображенцев убитыми, да еще троих ранило, одного тяжко - ногу лекаря отняли князю. Если бы мятежники в атаку пошли, нас бы смяли и затоптали в пыль башмаками - их ведь почти полторы тысячи без малого. А так они трусливо ушли по дороге, прикрывшись сильным арьергардом - у них много тех, кто с пруссаками воевали, а два сержанта еще с Минихом в крымском походе участвовали. Голыми руками просто не возьмешь!
        - А здесь что произошло?
        - Одна рота восставших не успела выступить, да к ней еще около полусотни измайловцев из первого батальона примкнули. Приказал им сдаться! В ответ стали стрелять по нам, собаки! Тогда приказал всех перебить, яко злодеев и изменников - как раз весь батальон преображенцев подошел сюда. Вот дома и загорелись, сам приказал их запалить - там инсургенты засели, те, кто сдаваться не пожелал.
        Алехан ухмыльнулся, глядя на посеревшее лицо генерал-аншефа. Тот даже задыхаться стал, не в силах вымолвить ни слова. Орлов прекрасно понимал это волнение - впервые затаенная вражда между гвардейскими полками вырвалась наружу и сразу пролилась кровь. Столбовые и выслужившиеся дворяне схлестнулись между собою, решая силой вопрос кому править - императору Иоанну или императрице Екатерине.
        Сошлись в страшной бескомпромиссной схватке, как всегда водится у русских, и началась бойня на истребление, которой Алехан был рад до глубины души. А потому негромко произнес:
        - Да полноте, Захар Григорьевич, незачем горевать, что от предателей избавились, смерти их предав. Зато теперь в верности преображенцев уверены будем, что на посулы царя Ивашки не подадутся. Пролитой кровью теперь повязаны насмерть с императрицей Екатериной Алексеевной, измены ей теперь не будет!
        Алехан громко озвучил то, о чем думал военный министр - все мысли прекрасно читались на его растерянном лице. Тут все правильно - вначале нужно всех пролитой кровью повязать, чтоб пути отступления ни у кого не было, а то ловкачи всегда найдутся.
        - Объявлю в указе, что твои действия всецело одобряю! И приказываю всех восставших, кто оружие не сложит, казнить смертью на месте! Так, а где сейчас Василий Иванович?
        - Первый батальон к «повторной присяге» сейчас приводит, - ухмыльнулся Алехан, все прекрасно поняв - граф Захар Григорьевич Чернышев, после такого своего приказа, как не крути, но тоже повязан кровью. А потому отступиться не может. Да и не будет такой шаг делать, от матушки царицы ему сплошные милости идут.
        Невдалеке прогремел слитный залп, послышались громкие стоны, которые сменились предсмертными хрипами, вскоре оборвавшимися. Генералы переглянулись, оба воевали, а потому моментально поняли, что произошло. Однако Чернышев предпочел уточнить:
        - Военный суд хоть собрали?
        - Так точно, господин генерал-аншеф. Василий Иванович подполковник полка Измайловского и вправе сам решать судьбу полдюжины изменников, присягу нарушивших. Собрал суд быстро, офицеры вынесли приговор - подвергнуть злодеев и предателей расстрелянию. По жребию отобрали от всех рот солдат и капралов в команду. Вот саму казнь провели перед строем оставшегося верным императрице батальона.
        Алексей Григорьевич насупился - все же на измайловцев он бы уже не полагался. Солдаты смотрели зверьми на преображенцев, во взглядах офицеров он чувствовал тщательно скрываемую ненависть. А то, что их заставили расстрелять собственных товарищей, верности не добавит, наоборот - перейдут на сторону Ивашки, как только удобный момент выпадет. Видимо, о том же думал и граф Чернышев, негромко сказавший:
        - Батальон сей влей в свой полк, Алексей Григорьевич, и поставишь первым в линию. Если вздумают изменить - отдай преображенцам приказ стрелять в спину. И пусть о том измайловцы знают. Через час гвардия выступит на Шлиссельбург - в авангарде семеновцы. А вон и их командир - сейчас узнаем, что там с конногвардейцами произошло!
        Подъехавший верхом на гнедой кобылице гвардии подполковник и генерал-поручик Вадковский был хмур, лазоревый мундир порядком запылен. Но 52-х летний генерал живо спрыгнул с седла, поводья тут же подхватил один из трех его адъютантов, следовавших за фактическим командиром полка - полковником у семеновцев была сама императрица.
        - Ушел к Иоанну Антоновичу весь четвертый эскадрон Конной гвардии, и половина одной роты пятого. Остальные остались верны присяге Екатерине Алексеевне данной - многие недовольны гибелью своих товарищей в Шлиссельбурге. Рубка даже между ними случилась, на командире полка князе Голицыне шляпу раскромсали. Шибко на них Петр Яковлевич озлобился - сгоряча приказал седлать коней и долго преследовал изменников. Почти догнал, но те влились под защиту измайловцев - так что пришлось разворачивать лошадей обратно.
        Орлов с Чернышевым переглянулись, хмурые лица прояснились - с княжескими родами Голицыных и Долгоруких Иоанну Антоновичу будет не совладать - уж больно те ненавидят его бабку царицу Анну Иоанновну, за те казни и ссылки, что та обрушила на эти две знатнейшие фамилии. Так что на Конную гвардию можно положиться - она в надежных руках. А те, кто пожелал изменить, уже ушли к Ивашке.
        - Федор Иванович, твой полк ведь выступил уже под командой генерал-аншефа Панина, - граф Чернышев внимательно посмотрел на Вадковского. Тот взгляд понял правильно - и чуть скривился в гримасе. Еще бы - в его чине вполне можно самостоятельно командовать авангардом.
        - С утра-пораньше поднялись, даже обозные чины не подвели. Дружно выступили - с нами идут лейб-кирасиры цесаревича Павла Петровича. Думаю, не подведут в бою.
        - Передайте мое пожелание Петру Ивановичу. Ему нужно находиться вместе с главными силами. А вы принимайте командование авангардом. И поскорее идите на Шлиссельбург - там генерал-прокурор князь Вяземский порядком заморочил голову Иоанну Антоновичу, и вряд ли мятежники ожидают скорого появления наших войск…
        Глава 5
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        «Вот тебе и царь - хочу мороженое, хочу пирожное, как сказал недотепа школьник в советском мультфильме. А каши из солдатского котла не желаешь, ваше императорское величество?! Да уж - есть с чем сравнить. На заставе кормили плотно, но тут убоины и сала явно не жалеют - мяса больше чем гречки, ложка не поворачивается».
        Мысли текли размеренно, и так же поступательно поглощалась и каша. Ложка медленно сгребала ее в глубокой жестяной миске, а он машинально отмечал, что в каземате кормили с внушительных, но плоских тарелок. Так что, если прикинуть объемы порции, то выходило примерно одинаково. А вот качеством лучше - тут поварам стараться нужно, чтобы эту самую тарелку с кашей им на голову не надели.
        Господа офицеры, сидевшие рядом с ним за накрытым столом, поглощали завтрак размеренно, но быстро - крепость готовилась к осаде, а потому время было на вес золота. Каша, караваи ржаного хлеба, соль и горячий чай с медом - вот и весь завтрак, никаких тебе кушаний типа буженины с хреном, окорока с чесночком или паровой стерляди. И все правильно - в каземате на довольствие тратилось копеек сорок в день, а полтину с гривной клали в свой карман надзиратели. А тут семь копеек в день на офицера и по две на солдат - какие уж тут разносолы с лукулловыми пирами.
        Походное довольствие плюс осадное положение! Великолепная композиция для прежде серых будней!
        Дома офицеры только ночью побывали, на пару часов тревожного сна забывались. И то вряд ли - слишком бурно пошло время после его освобождения из «секретного каземата».
        Комендант подполковник Иван Бередников с лица спал изрядно, в глазах красные жилки проявились, лицо осунулось. Но бодр и энергичен, в любое время в крепости виден, возможно, за прошедшие сутки с двумя ночами еще и не спал даже вполглаза.
        «А ведь с момента моего освобождения прошло всего сорок часов - а как много событий в это время уложилось. Пьянящий воздух свободы без зловонного запаха, что стал привычным. Потом баня, от которой нахлынула слабость от чистоты собственного тела, нежность Машиных ручек - и перестала чесаться голова от вшей.
        Поздно вечером на мою сторону перешел полковник Александр Васильевич Римский-Корсаков, со всем своим Смоленским пехотным полком. Затем ночной штурм в тумане предприняли братья Орловы с конногвардейцами и измайловцами - несколько десятков остались лежать под стенами мертвыми вместе с самим Григорием Орловым, любовником Екатерины. Большинство гвардейцев переметнулось на мою сторону вместе с двумя галерами со всеми их морскими командами. Удачное начало для первых двенадцати часов обретенной свободы!
        С Машей полный облом вышел - молодой организм возбудился сверх меры и оконфузился. Зато нюхнул пороха в сражении, так, самую малость. С безопасного места посмотрел на нелепую попытку штурма. Затем посетил шлиссельбургский форштадт - встреча была по высшему разряду, закружил головы офицерским женам и еще относительно моложавой супруги бригадира Римского-Корсакова. Судя по ее взглядам, баба очень честолюбивая и карьерному росту мужа отдает приоритет - была полковницей, стала бригадиршей, один шаг до генеральши.
        И закрутилось, и завертелось!
        Дела как в калейдоскопе картинки - сидел в тюрьме и меня никто не знал. А тут всем потребовался в одночасье, всю руку бородатые купцы обмусолили. И подарков накидали уйму - одних только рубликов почти на двадцать тысяч. И резонанс пошел по всему Ладожскому каналу и далее, вглубь России разойдется за считанные дни. И фурьеров по полкам отправили с манифестами - до самого Новгорода, Великих Лук, Старой Русы и Пскова. Так что надежда на скорое прибытие внушительных подкреплений более чем реальная. Но не будем далеко вперед загадывать - время само покажет, что к чему и поскольку!
        Ближе к вечеру прибыл из Петербурга фельдмаршал Миних - колоритная фигура, именно он освободил младенца-императора от опеки всесильного герцога Бирона, правда, его самого вскоре отправила на плаху, а потом в Сибирь царица Елизавета, где тот провел двадцать лет. Ему сейчас девятый десяток пошел, но стариком не назовешь, сдавил в объятиях так, что ребра захрустели. И память «реципиента» дала о себе знать - Иоанн вспомнил Миниха, тот стоял за императором Петром Федоровичем, когда тот посетил его в Шлиссельбурге, но не прикрывал нос надушенным платком, как делали все свитские генералы и офицеры.
        Да, умеет дела вершить Христофор Антонович - потыкал меня носом, как несмышленого котенка в блюдечко с молоком (хорошо, что не в тазик с опилками), со всеми моими новшествами и пока отложил их «под сукно», как принято у чиновников. Зато барки на Ладожском канале принялся потрошить планомерно, как у немцев водится, с их любовью к порядку, полностью перекрыв поставку грузов и продовольствия в столицу.
        Теперь есть чем снарядить и прокормить целую армию, но которую предстоит еще собрать. Пока в наличии только три смоленских батальона, и по сводному батальону от трех пехотных полков - Апшеронского, Ладожского и Псковского. Есть два эскадрона драгун, гарнизон Шлиссельбурга из трех полных рот при полусотне орудий, плюс два десятка полевых пушек в форштадте, с конными запряжками.
        Флот представлен единственной скампавеей. Была еще галера, но та ушла в Кронштадт, и, по словам Вяземского, если им верить, там начался мятеж. Шхерный флот из галер перешел на мою сторону, а его главная база, как помнится, не только на острове Котлин, но на рейде Выборга. А это совершенно иной расклад - ибо по другую сторону Карельского Перешейка на мою сторону перешел гарнизон Кексгольмской крепости - чуть больше трех сотен солдат и инвалидов при сорока пушках. Эта цитадель, хотя затеряна посреди карельских лесов и болот, но если по Вуоксе добраться до Выборга, то там можно рассчитывать на присоединение части армии. Миних говорил вчера, что там расквартированы подразделения нескольких пехотных и драгунских полков, чуть ли не в три тысячи штыков и сабель.
        Внушительная сила, которая может определить ход нашего противостояния с Катькой в борьбе за престол!
        Туда следует незамедлительно отправить генерал-майора Силина, коменданта Кексгольма - пусть приводит под мою державную длань эти полки и флот. Дам ему конвой из солдат, в Кореле есть драгуны и пусть идет походом на Выборг, поспешая изо всех сил. Сегодня выедет, на скампавее отоспится, к вечеру обратно в Корелу прибудет. Еще сутки, максимум двое, на переход до Выборга. А там… Да, а почему так тихо за столом? Я пропустил что-то важное?»
        Иоанн Антонович оторвался от мыслей и поднял голову - так и есть, завтрак давно окончен, но господа офицеры дисциплинировано сидят на стульях, не желая отрывать монарха от его державных раздумий. Он понял, что нужно подняться из-за стола и отпустить всех по делам. Но тут дверь отворилась, вошел подпоручик Мирович и громко произнес:
        - Ваше императорское величество! Только что на баркасе доставлено донесение от фельдмаршала Миниха!
        - Давай сюда, - Иван Антонович взял сверток, сломал печать и размотал шнурок. Он мысленно посетовал при этом, что пора начинать клеить пакеты и конверты. Заодно промелькнула мысль снабдить их почтовыми марками, с рисунками известных русских крепостей - пособие для начинающего филателиста. Развернул донесение, в глаза сразу бросились ровные строчки, как солдаты в шеренге.
        «Мой кайзер! Только что прибыл разъезд из Конной гвардии и фурьер от полка Измайловского. Спешу порадовать - на твою сторону перешли семь рот гвардейской пехоты и две сотни всадников, всего без малого полторы тысячи гвардейцев. Они пробились с боем через преображенцев. И сообщили, что вся лейб-гвардия вскоре выступит из Петербурга, чтобы нанести нам урон в сражении и взять штурмом Шлиссельбург. Так что сведения, что дал тебе князь Вяземский можно считать вполне достоверными.
        Потому предлагаю немедленно отправить на галере в Кексгольм генерал-майора Силина, дав ему достаточный конвой. Пусть направляется через него к Выборгу и там принимает под свое начальство шхерный флот с тамошним гарнизоном. После чего выступает на Кронштадт, занимает форты и готовится к высадке десанта в столице через четыре дня - в полдень десятого числа этого месяца. Поторопи генерала Силина с этим выступлением, государь!»
        Иван Антонович свернул донесение, улыбаясь - его мысли совпали с решением опытного фельдмаршала. И громко произнес, стараясь, чтобы его услышали находящиеся в приемной лейб-кампанцы и дамы:
        - Господа офицеры! На защиту моих прав этой ночью выступили в столице полки лейб-гвардии Измайловский и Конный. Они прорвались с боем и к вечеру прибудут в форштадт. Кроме того, вместе с ними в Выборге вашего императора поддержал шхерный флот из нескольких десятков галер, отказавшись от данной обманом присяги!
        Иоанн Антонович сделал паузу, обвел суровым взглядом просветлевшие лица офицеров. Улыбки моментально исчезли, и потому его следующие слова словно рухнули тяжелыми камнями в тихую гладь пруда, взметнув во все стороны брызги:
        - Сюда идет лейб-гвардия, что осталась верной узурпаторше. Завтра грядет баталия, но фельдмаршал начнет отход от форштадта - к нам идут сильные подкрепления, нужно только дождаться их прибытия. А потому крепость все это время будет в плотной осаде, возможен штурм. Повелеваю немедленно произвести все необходимые приготовления - помните, что вы мой лейб-гарнизон и должны показать всем, что имя русское нужно держать честно и грозно! Наше дело правое, войска узурпаторши-немки мы разобьем непременно. И виктория будет за нами! Господам офицерам разойтись по ротам немедленно, трудиться денно и нощно - баталия ждать не будет, пока вы все приготовления сделаете!
        Через полминуты большая комната опустела. Иоанн Антонович прошел в кабинет, громко распорядившись:
        - Генерала Силина ко мне немедленно!
        Глава 6
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ПОДПОЛКОВНИК ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ИЗМАЙЛОВСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ВАСИЛИЙ СУВОРОВ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Не знаю, Василий Иванович, что и сказать тебе. Беседовал я с Иоанном Антоновичем больше часа, до сих пор отойти от разговора не могу, все размышляю и думаю над ним.
        - Каков из себя государь, Алексей Алексеевич, что ты так встревожился. С рассудком в порядке ли у него, ведь восемь лет в Шлиссельбурге в подземелье отсидел, общаясь только с охраной?
        - Да у него рассудительности за нас двоих с тобою с избытком хватит, Василий Иванович. Предложение мое о женитьбе на Екатерине Алексеевне отмел сразу в словах резких, крайне неодобрительных. Обвиняет он «матушку-царицу» в прямом подстрекательстве к умерщвлению Петра Федоровича, и доводы такие привел, что начнись следствие по этому делу, доказательства быстро найдутся. Вот скажи, ты знаешь, что за два дня до событий в Ропше туда отправился по высочайшему приказу лейб-медик Поульсен с набором хирургических инструментов для вскрытия тела и снадобьями для его бальзамирования. За два дня до случившегося…
        - Если это не навет, то могу тебе сказать одно - сведения такие идут из очень близкого окружения императрицы, - Василий Иванович нахмурился, слишком много лет он занимался делами Тайной Канцелярии, чтобы моментально осознать всю убийственность для Екатерины Алексеевны такой информации, всплыви она в свете. А то, что она вскоре будет оглашена «безымянным узником» сомнений сейчас не оставалось.
        - И это еще не все, я тебе как генерал-прокурор Сената скажу. Иоанн Антонович мне предъявил доказательства, что граф Никита Панин тайно готовил его убийство в каземате, а разрешение на то под собственной подписью сама царица дала. По отдельности те доказательства ничего не стоят, но собранные воедино ужасающи для нас в первую очередь, а для Екатерины Алексеевны приговором послужат, - Вяземский в явном расстройстве поджал губы, глаза потускнели - за время своего короткого путешествия в Шлиссельбург он явно изменился.
        - Документы сии у него на руках и будут вскоре озвучены в его манифесте к Сенату, всему русскому дворянству, Священному Синоду и православной церкви, нашему народу…
        Василий Иванович окаменел - если эта угроза осуществится в самые ближайшие дни, то их всех, поддержавших Екатерину Алексеевну в ее притязаниях на трон, ждет в самом скором времени плаха. Вот потому Вяземский и хмур - он уже ощутил, куда может зайти противостояние двух венценосных особ, и чем оно может закончиться. И возможно, сейчас Александр Алексеевич подумывает, как бы ему самому переметнуться на сторону царя Иоанна Антоновича - потому что созыв Земского Собора, а на то намекали слова, будет однозначно в его пользу.
        - В столице подметные письма каждый день изымаем, расходятся как пламя по сухому снопу соломы. Из Шлиссельбурга на барках прибывают, купеческие приказчики по городу разносят, - глухо произнес Василий Иванович, и стиснул пальцы в кулаки.
        За последние сутки служители Тайной экспедиции арестовали и заточили в сырые казематы Петропавловской крепости свыше сотни «доброхотов» свергнутого с трона императора. Но вал доносов нарастал, так как в городе судачили о Шлиссельбургских событиях уже все кому не лень, перестав бояться зловещих «слова и дела». А в глазах чиновников он видел скрываемый страх - а ну как придет к власти Иоанн Антонович, тогда ведь ответ им придется держать, что приказы ревностно выполняли и его конфидентов разыскивали и пыткам подвергали. А самое худшее, если обидчикам с головой выдадут и на пытки притянут за «честную службу» царице, жен и детей в Сибирь отправят, в кандалах.
        Может ведь такое быть?!
        Да запросто! Потому что Иоанн Антонович, как разумный правитель Тайную экспедицию распустит однозначно. И вместо нее иное учреждение наберет, для этих же целей, но под другим названием. И людишек переберет там, отделяя зерна от плевел.
        - От совместного регентства он отказался наотрез - улыбнулся только так хитро, что настаивать я не стал, и правильно сделал. Государь мне весьма обоснованно пояснил, почему Павел Петрович не может царствовать. Так как он сам не является особой, в жилах которой течет династическая кровь. И доказательства привел веские, такие в расчет любое следствие и суд примет. Манифест соответствующий, по этому поводу, принят будет в самые ближайшие дни, если мы сами решение о том не примем, - Вяземский замолчал, чуть дрожащими пальцами достал свернутый в трубочку листок бумаги и развернул его на столе.
        - Почитай меморандум этот, я его в Сенате озвучить должен, если Екатерина Алексеевна собственноручные кондиции Иоанна Антоновича, сиречь условия эти, на себя и за цесаревича Павла Петровича не примет, а откажется от них, либо порвет.
        Василий Иванович развернул листок, впился взглядом в стройные шеренги букв, что складывались в слова. Уверенный такой почерк, так только сильные мира пишут, могущество из себя излучая и власть немалую. Правда, помарок и ошибок много, буквы пропущены некоторые, видимо пером не так хорошо владеет, опыта пишущему собственноручно царю не хватает. Но текст зело понятный:
        «Екатерина Алексеевна, сии кондиции отправляю к вам. Клевреты, что руку вашу держат, с условиями ознакомятся раньше. Князь Александр Алексеевич мои доводы изложит вам при личной встрече - почему я считаю, что ни вы, ни ваш сын Павел, не имеете права управлять Россией. Ни по праву династической крови, ни по моральной стороне, связанной с подготовкой цареубийств, одно из которых уже состоялось. Граф Алексей Орлов приложил руку к умерщвлению Петра Федоровича, а граф Никита Панин стал вашим сообщником в попытке убить меня.
        Предлагаю вам немедленно отречься от престола державного в мою пользу. Ибо на императорском троне я восседал намного раньше, в те дни, когда вы еще не помышляли о поездке в нашу страну из захудалого Цербства, вроде так ваше родовое владение именуют, что размером меньше большинства уездов наших, а то и волостей.
        Если примите условия великодушные наши, то мой меморандум таков, молодшая сестрица моя - тебе дарую титул великой княгини по мужу твоему усопшему без императорского титла, на который ты и твой сын прав никаких не имеете - первородством никаким не обладая. Павел, родственник мой по крови Салтыковской, пусть и незаконнорожденный. Но о том я уведомлять никого не стану, ни наших верноподданных, ни послов государств иноземных, в нашей столице находящихся.
        Сохраним эти постыдные случаи ваших супружеских измен в тайне - это в твоих интересах, сестрица, в первую очередь. Дарую Павлу также великокняжеский титул, но также без императорства. На проживание сыну вашему выделю десять тысяч рублей в год, а вам вдвое больше сумму положу. И дам городок вам в проживание полное, на восточной окраине государства нашего, по выбору своему великодушному. Пока могу предложить остроги Илимский, Вилюйский или городок Якутск. Если они вас не устроят, то выбирайте любой другой в тех краях.
        Возвращаться на родину вам запрещаю!
        Если ослушаетесь воли моей, то ославлю при всех европейских дворах ваши куртуазные похождения, и Павла незаконнорожденность. И тогда сын ваш станет Салтыковым или «беспородным», на выбор, о чем объявление будет сделано при всех Дворах, с коими наша держава отношения имеет. И худой славой этой сами себе обязаны будете!
        У меня есть родные братья и сестры, кроме того появятся собственные дети, старший сын станет цесаревичем. Так что в очереди на престол Российский вы будете самыми последними - отрешить я вас могу легко, но срам на всю Европу выйдет изрядный своим зловонием. Так что сохраню в тайне ваши шалости, неразумная и блудливая сестрица.
        Письмо это будет озвучено перед господами сенаторами, а если будет необходимо, то перед Земским Собором - потому что много в нашем государстве неустроений всяческих, от злоупотреблений ваших и стяжательств фаворитов твоих, что корыстолюбие свое удовлетворяют. И церковь нашу с верой православной вы в загоне держите, поправ законы Божьи. А потому пастырь духовный стране нужен, в сане патриарха. Коего и выберут на Поместном Соборе в самые ближайшие месяцы. И более надругаться над православными иерархами и священниками никому не дозволю. Недаром сказано - оставьте Богу богово, а Кесарю кесарево.
        Надеюсь, что вы не будете принимать против меня злоумышлений всяческих, на которые так способны в своей злонамеренности. Предупреждаю сразу - раздавлю! И клевретов ваших не пощажу - плахи есть, а Сибирь давно в прибытке населения нуждается.
        Однако ожидаю от вас разумности и полного вашему законному государю подчинения, пока благосклонный к вам, Иоанн».
        - Екатерина Алексеевна такой меморандум не примет, - потрясенно промолвил Суворов, отчетливо понимая, какая может разверзнуться бездна под ногами многих…
        Глава 7
        Шлиссельбург
        Иоанн Антонович
        после полудня 6 июля 1764 года
        «Должна она на провокацию сорваться, должна. Это мужчина, глянув на огромного противника, увитого мышцами, может не рискнуть ввязаться в драку, в надежде дождаться благоприятного момента. Но женщина поведет себя иначе, если знает, что у нее есть мужчины, которых она может натравить. Потому и постарался оскорбить ее как женщину, ведь даже последняя шлюха в борделе всегда будет считать себя невинной жертвой стечения обстоятельств и вполне порядочной дамой.
        Да и Вяземский не может не подыграть в этом случае - он вполне осознал, какие ништяки сможет получить от меня, и вполне реальные. Завербовать мне его не удалось, но нейтралитет Сената может быть вполне обеспечен. Там отнюдь не дураки сидят и прекрасно понимают, что дать им больше Като просто не в состоянии, все что могла и так отдала. А вот потерять все хорошее, что им дали за эти два года, вполне возможно. Так что сенаторы будут сидеть на попе ровно, рисковые затеи не для чиновников. Они пойдут служить победителю, так проще.
        В армии та же картина - желания поучаствовать в гражданской войне ни у кого из генералов не возникнет. И потому, что в этом случае слишком велики риски. Лейб-гвардия всегда ненавистна армейским своими привилегиями, богатством и двумя чинами превосходства. А вот для меня полки эти есть опора надежная - тем более жалование стали получать от моих милостей и щедрости. Так что, каждый лишний день сейчас играет исключительно в мою пользу - у меня войск прибывает, а у сторонников Екатерины пойдет естественная убыль.
        Так что вариант у оппонентов только один - двинуть все верные части немедленно в поход на Шлиссельбург, что они и сделали. Теперь все решат пушки - тут у меня все надежды на верность собранных с бору по нитке батальонов и полководческий талант Миниха, который явно не стремится влезать в открытое сражение. Мудрый старик - лучше подождать пока созревшее яблоко само упадет вниз, а не лезть наверх, понимая, что можно сорваться и свернуть себе шею».
        Иван Антонович медленно прошелся по берегу канала, пребывая в раздумьях - клонило немного в сон, разморило на жарком летнем солнце. Внутренняя гавань крепости, способная вместить десятка два баркасов и шлюпок, была относительно незагрязненной, как он думал раньше, находясь в зловонии «секретного каземата».
        Тут проявлял бдительность комендант - нечистоты сливались в отхожие ямы, а потом, используя выделенный для этих дел баркас, отправлялись прямиком в Неву. Зато в самой крепости не пахло и мухи роями не вились, а на бережку канала можно было и посидеть. Что Иван Антонович и сделал, усаживаясь на зеленую траву. И уткнулся взглядом в тихую заводь, окаймленную зелеными камышами.
        «Истории свойственно повторятся, только непонятно еще - фарс это, или за ним скрывается трагедия. До боли напоминает события 1689 года, когда противостояние Софьи с Петром достигло апогея. Регентша в Москве, ее брат увел своих «потешных» в Троице - Сергиевскую лавру и стал рассылать по городам и весям грозные указы - всем боярам и дворянам, солдатам и стрельцам следовать туда, под страхом лишения живота.
        Софья Алексеевна не придала этому значения в первые сутки… и проиграла схватку. Ведь стрельцов она сама памятного столба лишила, а дворянское ополчение сзывать было бесполезно. Бутырский полк генерала Патрика Гордона ушел в лавру, а фаворит князь Василий Голицын, «большой воевода-оберегатель», кроме звонкого названия должности, никаких воинских сил под рукою в самый важный момент не имел, как и самой решительности. А может потому эта парочка не смогла начать междусобойчик, что понимала - Лавра есть символ мужества русского народа в борьбе против поляков, и осаждать ее не только бессмысленно, но и опасно - собственные войска могут не пойти на такое святотатство.
        Сейчас дело обстоит чуточку иначе - Шлиссельбург не Троица, так что морального запрета выставить на берегу осадные жерла нет. Три дня бомбардировки Бередников может и выдержит, но штурм отбить сил у него попросту не хватит. А вот у Екатерины, в отличие от Софьи под рукою «потешные» - семь батальонов пехоты, чисто дворянской, ей преданной. Да еще конногвардейцы и лейб-кирасиры - восемь эскадронов наберется. Осадный парк, отнюдь не хилый, тоже имеется в столице. Да гарнизонной пехоты с драгунами набрать можно еще батальона три и конницы столько же. И генералы под рукою решительные имеются - сладкие плюшки, полученные от царицы, будут с усердием отрабатывать. У нас пехоты пока столько же, Миних заверил, что получше гвардии воевать будут - великое дело высокий воинский дух, в сочетании с опытом, должным образом простимулированный. Да еще пехота подойдет - вот столичных гарнизонных солдат подкрепление уравновесит. Будут ли драгуны и кирасиры - тут вилами на воде писано. Но если три полка кавалерии вовремя подойдут, то перевес на нашей стороне уже будет. Так что игра стоит свеч!»
        - Простите, государь, я не оторвала вас от державных дум? Было бы непростительно для меня совершить столь опрометчивый поступок. Но я увидела вас в одиночестве, у синей глади канала.
        За спиной раздался мелодичный женский голос, выведший Ивана Антоновича из размышлений. Он обернулся - так и есть, статс-дама его Двора, которого пока попросту нет, бригадирша Мария Семеновна, супруга Римского-Корсакова, урожденная княжна Волконская. Чуть за тридцать лет годами, немножко полненькая, в платье согласно эпохе - широкий подол с кружевами, обширное декольте, демонстрировавшее весьма аппетитные, не тронутые загаром молочного цвета полушария. Корсет туго стягивал грудь и талию, что та казалась осиной.
        - Ой, простите меня великодушно, государь. Мы женщины бываем порой такими глупенькими, что не видим, как отрываем от важных дел. Я хотела спросить какие блюда вам сготовить к обеду - вы вчера сказали, что хотели бы разделить трапезу с дамами. Я всецело к вашим услугам, великий государь, и буду рада выполнить любое ваше повеление!
        Княжна выполнила книксен, присев и демонстрирую в поклоне сокровища, что уже не закрывала ткань по краю декольте. Иван Антонович узрел большие розовые овалы с торчащими сосками - неожиданно он почувствовал, что начал возбуждаться от зрелища. К своему немалому удивлению, пробил холодный пот, а от приятного женского голоса с волнительной хрипотцой и придыханием его бросило в краску. И тут же «реципиент», столько часов молчавший, начал бессвязно двигать руками, то хватаясь за обшлага, то за края распахнутого по военной моде мундира.
        - Княжна… Я буду… рад пообедать с вами, - голос стал чужим, немного заикался. От нахлынувшего волнения его заметно затрясло. Княжна, совершенно не обращая внимания на застывших неподалеку лейб-кампанцев, подошла к нему близко и цепко ухватила под локоть так быстро и умело, будто всю жизнь такое с ним делала.
        - Государь, смилуйтесь надо мной, несчастной, изнывающей от любопытства. Покажите мне «секретный каземат», в котором столько лет томили ваше императорское величество. Простите, что осмелилась вас об этом попросить. Нет, если там сокровенная тайна, то я не смею вас просить о столь важном для вас разрешении, - негромкий шепот ворвался прямо в душу, ухо опалило теплое дыхание, а локтем он почувствовал прижавшуюся мягкую грудь. Устоять от такой просьбы было невозможно, Иван Антонович с несказанным удивлением осознал, что ответил не своим голосом, будто проблеял, не в силах сдержать нахлынувшее мутной волной возбуждение. Видимо, мозг перестал контролировать свое молодое тело, которое буквально затрясло как в тропической лихорадке.
        - Пойдемте, княжна - караул нас пропустит.
        - Вы шутите, государь, кто же осмелится встать перед вами на дороге и запретить, - от веселого мягкого голоса женщины, от тесного касательства локтя, молодой человек буквально взмок, вдыхая аромат от ее волос, замысловато убранных. И через минуту удивился, оказавшись внутри цитадели, пройдя через небольшие ворота по мостику, которые тут же закрылись за его спиной. Охранники брали ружья «на караул» - и он понял, что сейчас не он ведет даму, а та его, с целеустремленностью японского камикадзе, увидевшего американский авианосец.
        - Как здесь темно, государь, страшно, - женщина вцепилась клещом в его руку, когда они вошли в «секретный каземат» - бойница была закрыта ставней, через щели досок просачивался солнечный свет, отражаясь тремя полосками от камня.
        - Тут, наверное, уйма крыс, - в голосе Марии Семеновны прорезался страх, в поисках защиты она так прижалась к Ивану Антоновичу, что тот почувствовал себя античным героем.
        - Успокойтесь, вы под моей защитой, княжна. Никто вас не обидит. Видите на площадке темные пятна? Это кровь преданного мне сержанта, что погиб у двери, но не пропустил людей из Тайной экспедиции, что хотели меня убить. Успел задвинуть засов, хотя те стреляли через дверь, а потом пытались ее выломать! Но подпоручик Мирович успел с лейб-кампанцами ворваться в башню!
        К его удивлению, Мария Семеновна внимательно осмотрела пятна и дверь, потрогала тонким пальчиком пробоину от пули, потом нашла след рикошета свинца от стенки. А затем нашла на ступеньке расплющенную пулю, которую тут же спрятала, да так ловко, что Иван Антонович даже заметить не успел - куда-то в корсаж, известное вместилище всех женских секретов. Ее ладошка, такая нежная, обожгла пальцы прикосновением, и он внезапно охрипшим голосом произнес:
        - А вот здесь капитан Чекин пытался убить меня шпагой, но клинок сломался. И он напал на меня аки лютый зверь, мы бились на этих ступенях, потом я его свалил на каменный пол, там, где горит свеча. Видите, какое там было кровавое пятно - то след нашей схватки!
        «Что ты несешь! Кто тебя за язык тянет? Ты что еще не понял, как бабы телков разводят на информацию?!»
        Мысленный вопль бывшего следователя оборвался - сейчас совсем не он владел этим телом и языком. И тут женщина покрыла пылкими поцелуями его ладонь, от прикосновения нежных губ замерло сердце. А Мария Семеновна прижала его ладонь к своей полуобнаженной, трепетно вздымающейся от дыхания груди.
        - Я так волнуюсь за вас, государь! С ума схожу от переживаний! Вас не ранил этот злодей?
        - Я успел свалить его раньше такой табуреткой как эта. Она от удара по его голове разлетелась на обломки.
        Княжна задумчиво посмотрела на табуретку, потом перевела взгляд на дощатый топчан, осторожно провела рукой по шершавым доскам, еле слышно прошептала:
        - Здесь будет неудобно. Как вы тут спали, государь?
        - Это каземат для надзирателей - здесь постоянно находился один из офицеров, что меня стерегли. А мой каземат за этой дверью, сейчас вы его увидите, Мария Семеновна.
        Иван Антонович, мысленно сожалея, оторвался от ее руки, и подойдя к порогу, со скрежетом отодвинул засов…
        Глава 8
        Санкт-Петербург
        Подполковник лейб-гвардии Измайловского полка
        Генерал-аншеф и сенатор Василий Суворов
        после полудня 6 июля 1764 года
        - За землицей Камчатской, Василий Иванович, острова в море одни за другим идут на восток. О сем ты ведаешь?
        - Да, отчеты сибирского губернатора постоянно читаю, тот сказки людей, там промышляющих, приводит. В последнем, что еще покойному государю докладывалось, говорилось, что мореход Степан Глотов на боте «Святой Иулиан» достиг островов, - Суворов напряг память - она у него была великолепной, потому что для службы в Тайной канцелярии такое требовалось особенно. - Вроде названием они Умнак и Уналашка, даже и не выговоришь сразу, но я памятлив. И было это в лето 1758 года. Там Глотов и его команда провели три года, торгуя с местными людишками, что отдавали в обмен ценные шкуры морских животных, вроде бы мех схож у них с бобрами. И вернулся в Охотск, два года тому назад, откуда и была послана сюда отписка о тех событиях, с просьбой узнать подводить ли жителей тех островов, вроде вся эта гряда островная Алеутской именуется на местном наречии, под высокую государеву руку.
        - Ты все правильно сказал, Василий Иванович, я сам отчет внимательно прочел, и приложенные к нему сказки Степанки Глотова просмотрел. А ведаешь ли ты, что к северу от островов этих земля огромная лежит, лесами покрытая, и как раз напротив чукотских стойбищ, от которых она морем нешироким, но студеным, отделена?
        - Вот этого не знаю, Александр Алексеевич. Слышал, что о том сказывали раньше, что подозрение на существование той землицы имеется, но кто и когда писал, помилуй Бог, тут не упомнишь.
        - А течет чрез ту землю великую река, Юконом нареченная, имеет множество речушек в нее впадаемых. А в них золотишка рассыпного много, до многих десятков пудов промывать можно. И еще есть речка Медная, там залежи руд таковых находятся, богатых. И та земля Аляской именуется, самой западной частью Нового Света является, Америкой названной с тех времен, когда гишпанцы туда плавать стали!
        - Да откуда мне знать такое, Александр Алексеевич?! Может это лжа голимая и навет? Людишек туда отправлять надо, чтоб сказки эти проверили. Экспедиция необходима, как таковую государь Петр Алексеевна направил в последние годы своего царствования под началом командора Беринга, к землицам камчатским и чукотским.
        - Конечно, направим, и средства немалые вложим, и людей подберем. Золото ведь нам до крайности нужно, - с окаменевшим лицом произнес князь Вяземский. И усмехнувшись, добавил негромко:
        - А еще в Иркутск отправлю фурьера, чтоб тамошний начальный воевода, времени не теряя, направил по реке Лене отрядец с рудознатцами знающими. И пройдя остроги Киренский и Чечуйский, что у волока на Тунгуску стоит, далее по течению направились, до притока широкого, что с правой стороны в реку сию впадает и Витимом называется. И подниматься по нему долго надлежит, до гор самых. А там на ручьях и речушках також золота много россыпями, мыть его можно легко, да казну государственную, порядком оскудевшую наполнить, и монеты червонные с империалами чеканить постоянно, для чего в Иркутске плавильню открыть. И от китайского коробчатого песка золотого более не зависеть!
        - Ты откуда такое ведаешь, князь, - от волнения голос Василия Ивановича захрипел. - Проверить сказки эти нужно немедленно. Губернатору в Тобольск отписать. А если подтвердится, то в Иркутск верных людей немедленно направить, да с Берг-коллегии с ними рудознатцев и мастеров добрых. Сам знаешь, что плохо у нас с золотом!
        - Уже отписал письма, пока на галере от Шлиссельбурга плыл. Время было все обдумать.
        - Ах, вон оно как получается, - задумчиво протянул Суворов и с подозрением посмотрел на бледного лицом генерал-прокурора Сената. - Иоанн Антонович не сказал тебе, откуда такое ему известно, и почему государь настолько уверен, что сказки эти правдивы?
        - Почему не поведал, многое мне рассказал о старых порядках московских, когда в приказах дела десятилетиями пылились, и крысами пожирались. Об Аляске той новгородцам известно было, что не пожелали государю Иоанну Васильевичу служить, и после злосчастной для них шелоньской битвы, на кочах с семействами своими по Студеному морю на восход ушли. А через тридцать лет бумаги отписали, что нашли землицу, золотом богатую, лесом покрытую, и описание таковой дали.
        Вяземский остановился и в задумчивости потер пальцем переносицу. А потом тихо добавил:
        - Список с той бумаги в последний момент писец тайком сделал, когда грозный царь Иоанн Васильевич с опричным войском Новгород за измену наказывал. Как видишь не зря - утаили там многое, но еще больше, думаю, сгинуло без следа в сгоревших домах.
        - Так, - произнес Суворов, моментально уяснив, в чем соль вопроса. И негромко спросил генерал-прокурора:
        - А по витимскому золотишку? Тут, наверняка, не сказка в приказ отправленная, а во времена царя Алексея Михайловича дело то уходит? Много всякого люда по сибирской землице с тех времен бродит, властям подчиняться не желая, совершенно от рук отбились.
        - Угадал ты. Василий Иванович! Так сам знаешь, сколько у нас после патриарха Никона Беловодье в Сибирь искать отправились. Вот одни такие и набрели на эти места, избушки хотели поставить, да начать золото добывать. Вот только беда случилась - болезнь страшную с собою завезли в те места, да в горячке в муках померли. Но бумагу своим людям отписали, ее потом у одного монаха, что твердо протопопа Аввакума стороны держался, нашли. Но в приказ та попала, и в его недрах бы канула, но человечек их веры на нее набрел и тайком вынес.
        - Бывает такое, сам с людишками этими постоянно встречаюсь, хороняки, - усмехнулся Василий Иванович, теперь он стал понимать, как такое вполне заурядное, на первый взгляд, дело произошло, причем опасное для устоев государственных.
        Старообрядцы, раскольники!
        Везде тайно пропихивали своих прознатцев, связями общины тесными сплетены, гости торговые деньги имеют и сторонникам старой веры помогают и поддерживают. И в приказах своих доброхотов имеют, и в коллегиях - деньги великую власть над людьми имеют.
        И вполне им по силам на «безымянного узника выйти». А не через ли поручика Чекина они связь держали, и обо всем, что в державе происходило, царя Иоанна Антоновича тайком осведомляли?! Не от того ли его знания и умения, что имел возможность читать многие книги, что ему в «секретный каземат» тайком собственный надзиратель приносил, присягу тем нарушая злостно, и кары не боясь.
        Похоже на истину!
        Но тогда заговор гораздо разветвленным выходит, зело тайным, крепким, раз даже из ближнего окружения императрицы на них кто-то работает. И ошибиться здесь никак нельзя, голову потерять моментально можно. Но кто их руку держит, хотелось бы узнать?!
        - А еще повелел мне государь Иоанн Антонович животину чудную, что на островах командором Берингом открытых, «морской коровой» именуемую, от хищнического истребления промышленниками нашими, уберечь на будущие времена. Я, поначалу, сильно удивился, сном-духом не ведал. Но час назад доложили - нашелся знающий человек. Вот теперь сам думаю, откуда государь про отчет немчина Стеллера ведает, что описал тщательно впервые эту «корову» чуть ли не двадцать лет тому назад, и бумаги в Сенат и Академию ученым отправил.
        - Заговор это, Александр Алексеевич. Мы думали, что в тюрьме сырой сидит Иоанн Антонович, а его там в курсе всех дел тайно держали. Комплот в его пользу сильные, конфиденты везде, думаю, их у него в Сенате и Тайной экспедиции хватает. И не пустая та просьба, бестолковостью тут не пахнет совсем, как и пустяшностью. Что-то важное там упрятано, только мы его не видим. Он хоть что повелел точно?
        - Смотрителей на острова отправить с наказом строгим никому из промышленников убой не вести под страхом смерти. И корабли военные отправлять туда время от времени, и если потребуется, то морякам по ослушникам из пушек палить и жестоко наказывать. Острова же объявить «государевым заповедником», и к ним никому без дела не подплывать. А буде кто презрет то повеление, наши ли, или гости иноземные - то казнить без всякой жалости, чтоб другим неповадно было впредь.
        - Сурово, но верно, - кивнул Василий Иванович, - мыслю хочет, чтобы животина сия снова развелась и поголовье ее увеличилось.
        - Так и есть. Повелел Иоанн Антонович считать их тщательно, и если число больше станет, то смотрителям втрое больше платить указано. И на деньгах и ином содержании людей этих, а также казаков, что привлечены будут, экономию не чинить.
        - «Государев заповедник» значит, - Суворов внимательно посмотрел на князя. - Дело это важное, раз Иоанн Антонович такое внимание ему уделяет. А потому я туда своего человечка отправлю, чтоб на месте разобрался и все до мелочей подсчитал. Мыслю, далеко вперед наш император заглядывает, нужно только понять в чем тут вопрос…
        Глава 9
        Шлиссельбург
        Иоанн Антонович
        после полудня 6 июля 1764 года
        Дверь в узилище раскрылась, в ноздри ударил зловонный душок, от которого Ивана Антоновича прямо заколбасило. Огляделся, все знакомо, только топчана нет, да окно камнем заложено. Горела перед иконой лампадка (он распорядился вернуть их в каземат), и свеча на стене. Доверенный охранник о них заботился, ежедневно подливая масло и ставя новые свечи. Стол и три табурета, да стопочка книг духовного содержания. У стены уже здоровущая охапка соломы с живописно наброшенной ржавой цепью и кандалами, в углу за ширмой спрятан нужник.
        От знакомой страшной, но привычной картины Иван Антонович поморщился, искоса посмотрел на княжну. Мария Семеновна побледнела как мел, смотрела на все с выражением нескрываемого ужаса. Затем всхлипнула и неожиданно для него обвила ручками за шею:
        - Как ты провел в этом ужасе восемь лет? Здесь дышать то нельзя, воздуха мне не хватает…
        Женщина обмякла, но ее руки продолжали обвивать шею. Чтобы не свалиться с ней на солому, Иван Антонович поднатужился и подхватил бригадиршу на руки, удивившись, что та, несмотря на невысокий рост, оказалась вполне изрядной ношей. С дополнительной тяжестью возвращаться было трудно, но он перешагнул за порог, ухитрившись кончиками пальцев десницы притворить за собой дверь. И облегченно вздохнул - дышать стало враз легче, хотя какое-то количество вони все же проникло с ним в «чистый» каземат. Но вполне терпимо, запах тут почти не ощущался, и ноша показалась не такой и тяжелой.
        - Милый Иоанн Антонович, горюшко мое любимое…
        Ее полные губы прижались к его губам - но то был не просто поцелуй, а какое-то яростное наваждение. Так Никритин никогда не целовался - безумие находится в страшном узилище, нервы задрожали как натянутая струна, нахлынуло мутной волной возбуждение. И он куда-то уплыл разумом, не ощущая тяжести ноши на руках, и вздрагивая, когда пальчики княжны особенно сильно давили на шею.
        - Сейчас тебе станет легче, государь. Сожми мою грудь крепче, тискай, тебе все можно!
        Дурманящий поцелуй прекратился, ноша с рук куда-то исчезла, хрипловатый, но еще сильнее возбуждающий его голос княгини доносился откуда-то снизу. Иван Антонович с трудом открыл глаза, опустил взгляд вниз - княгиня стояла на ложе на четвереньках, с закинутым на спину подолом платья и нижними юбками. Белеющая в темноте округлость возбудила его до чрезвычайности, он уже ни о чем не думал, сходя с ума от вожделения, буквально одурев, мял женское тело сильными пальцами, не обращая внимания на стоны и всхлипы. Но ее голос все же расслышал, ощутив прикосновение пальчиков в тот момент, когда чуть ли не конвульсивно пытался куда-то прорваться, понятно зачем, но промахиваясь:
        - Сейчас я тебе помогу, государь. Владей мной… Ох!
        От его судорожных движений княжна заохала, и тут же в животе словно взрыв произошел. Чудовищное возбуждение чуть схлынуло, пришла легкая слабость, но не осмысленность.
        - Не покидай, так в первый раз бывает… ох! Владей мной снова… Как хорошо!
        Хриплый голос женщины снова взвинтил его нервы, ушедшее было возбуждение, снова прилило к чреслам гораздо большей волной. Иван Антонович, не в силах контролировать разум и тело, сам себе напоминал статиста, что через оконное стекло любуется буйством природы…
        - Ты бесподобен, государь, - княжна прижалась к нему, нежно поцеловав в щеку. Затем тихонько не то спросила, не то сама утвердительно ответила на молчаливый вопрос:
        - Я у тебя первая в жизни женщина, Иоанн Антонович… Это очень волнительно, оказывается…
        - Как ты поняла, Мария Семеновна?
        Назвать по имени ту, которая подарила счастливое чувство обладания, было трудно. Все же она гораздо старше, да еще почтенная особа, княжна, супруга бригадира. Как то неудобно что ли, но вот сидеть рядом и обнимать за узкие плечи весьма волнительно.
        - Так это видно, в разговоре с дамами ты краснеешь, Иоанн Антонович. Тянешься взглядом к своей камер-фрейлине, но тоже пунцовым становишься - оно видно, что тянетесь друг к другу, но не обладали еще естеством. А потому ясно, что природные женские дни у нее наступили, когда такое не одобряется. Вот почему я так и поступила - ты должен знать, государь, что с девицей тебе предстоит сделать вскорости.
        Так очень нужно - самодержец, что страной и людьми управляет, не должен смущаться от разговора с дамами, и взгляд свой отводить от их прелестей. А дамы то еще порождение лисы и волка - хвост пушистый, но зубища оскалить могут. Евины дочки хитры и коварны, не верь им ни на минуту, Иоанн Антонович - соврать, как глазом моргнуть для них. Так что и гляди на них соответственно, к себе близко не подпуская.
        Врагов у тебя при дворе много будет, а потому дамы ластиться начнут к тебе. Хорошо, если для родителей своих и прочих родственников имения и почет с деньгами выпрашивая, гораздо хуже другое. Коли гадюкой смертоносной к тебе в постель вползет - то ужалить сможет. Яды ведь разные бывает, некоторые через месяц подействовать могут. И болезни постыдные есть - такой царя Петра Алексеевича заразили, он долго потом болел. И думаю, от хворости той и умер, бессилием мужским страдая и болями сильными внизу живота. От них его крики на другой стороне Невы были слышны - мне отец о том рассказывал, когда за Александра Васильевича в жены отдавал. А потому будь осторожен и недоверчив, государь.
        Вроде и сидели рядышком, и обнимались, искра иногда между ними проскакивала, и княжна его ласкала пальчиками - только ощущение было, что учат его жизни умело, старательно, и, главное без притворства, от души, честность и верность самодержцу блюдя.
        - Я сама пригляд за тем держать буду строгий, раз поклялась вам, государь в преданности. Слова лишнего никуда от меня не уйдет, и другим не позволю. Камер-фрейлина твоя Мария Васильевна девица верная и вас любящая всем сердцем. Да и вы, ваше императорское величество к ней тянетесь - это зело хорошо, ибо естество свое вам регулярно справлять нужно и не мучится, не искать утех при дворе, где всякое случиться может. Доверьтесь нам с мужем, государь - я им сильна, он мной - а мы служить вам будем истово, как и надлежит.
        Иоанн Антонович смутился, ведь то, что произошло между ними, не иначе как супружеской изменой именуется. Стыдно стало перед бригадиром, которому он, получается, «рога наставил». И тут княжна засмеялась грудным смехом, его пальцы на ее белой коже, будто электрическим током легонько пробило, но ощущение скорее приятное. Затем Мария Семеновна впилась в его губы поцелуем и не скоро оторвалась. Провела ладонью по волнистым волосам, поцеловала снова, но нежно.
        - Я служить буду тебе верно, и душой, и телом, государь. А потому что между нами произошло не блудство, а служба моя. Александру Васильевичу о том знать не нужно, а догадки не в счет - при дворе завсегда многое непонятно. Да и постель с вами разделять будет Мария Васильевна, а не я - других забот хватать будет с избытком. А грех невольный отмолю, да и вы, государь помолитесь за меня. Зато мне сейчас хорошо, что радость вам доставила, Иоанн Антонович. А себе вообще несказанно! Первая царское семя приняла, очень хотела бы ребенка зачать от вас сейчас, и по весне родить в сладкой женской муке.
        Иван Антонович оторопело уставился на женщину - даже на округлостях, что выпали из расшнурованного корсета, его пальцы замерли. Она накрыла их своей ладошкой, втискивая в свою мягкую плоть. И снова засмеялась влекущими к ней нотками.
        - Петр Александрович Румянцев внебрачный сын императора Петра Великого. Брюхатую младенцем выдал замуж за его родителя, что почитал царя как отца. Горд был, что царского сына как своего воспитывает! И вам, государь, Петр Александрович служить будет верно. Таких людей вам под свою руку быстрее подводить надо. И еще - супругу нужно подобрать не из немецких земель, а из рода Долгоруких. И тем самым старую распрю закончить, а из врагов друзей и опору сделать, как Салтыковых, что вашей стороны уже три четверти века преданно держатся.
        Иван Антонович сильно оторопел от такого предложения - он думал совершенно иначе, считая, что обрушить репрессии полезнее. А княжна продолжила говорить, старательно и умело лаская.
        - Голицыны Гедеминовичи, хотя крови Рюриковичей от жен в браках достаточно. Да и наш княжеский род еще силен. У вас братья и сестры есть - породнитесь, опутайте родственными связями. И тогда князья не злобствовать на прошлое станут, простите, за худородность бояр Романовых высказываясь. Кровь Рюрика в жилах ваших сыновей течь будет, как и Карла Великого, первого императора франков и германцев, что вам от родителя принца Антона-Ульриха досталась!
        Иван Антонович мысленно прикинул варианты - «она отнюдь не дурочка, соображает в раскладах изрядно. Надо подстегнуть ее рвение, в верности можно не сомневаться - чета Римских-Корсаковых свой выбор раньше всех сделала, и его надо укрепить».
        - Мыслю, статс-дамой, княжна, быть вам дальше невместно. Советы ваши уместны и полезны - над оными я подумаю. А потому жалую вас гофмейстериной Двора нашего. А как взойду на престол отчий, то после женитьбы своей, вы высший пост при нем займете - обер-гофмейстериной пожалую за службу ревностную. И мужа генеральством! Надо только победить врагов моих, слишком неопределенна пока ситуация, но силы наши растут с каждым часом, с каждой минутой…
        Тут Иван Антонович осекся, понимая, что от нежных ласок княжны он снова возбудился. На лицо наполз румянец - восставшая плоть требовала продолжения «банкета». Мария Семеновна от этого зрелища отнюдь не смутилась, наоборот, ему даже показалось, что изрядно обрадовалась. И пальчики женщины стали шаловливыми.
        - Государь, возьмите меня снова, я так желаю этого. Ощутить ваше семя в себе, его теплоту. И нежнее, Иоанн Антонович, я от вас не убегу и не спрячусь. Я тут вся ваша, душой и телом, владейте мной, не торопитесь и насыщайтесь, государь…
        Глава 10
        КРОНШТАДТ-ПЕТЕРБУРГ
        ЧЛЕН АДМИРАЛТЕЙСТВ-КОЛЛЕГИИ
        АДМИРАЛ И КАВАЛЕР ИВАН ТАЛЫЗИН
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Напрасно ты так, Петр Андреевич поступил, опрометчиво. Хоть отец твой мой старый друг, но попадись ты в руки мои - не помилую! Теперь головной боли Полянские мне добавили! Не думал, что мятежниками окажутся, присягу императрице отринув!
        Адмирал Иван Лукьянович Талызин прошелся по палубе бомбардирского корабля «Самсон», который избрал на переходе от Кронштадта до Шлиссельбурга своим флагманом. За ним должны были выйти единственный находящийся в готовности 32-х пушечный фрегат «Парис» и две яхты, «Ораниенбаум» и «Петергоф» о дюжине пушек каждая. И хотя «Самсон» по числу орудий был слабее фрегата, вот только на нем стояли две пятипудовые мортиры и две трехпудовые гаубицы, каждая из которых могла доставить крепостным стенам и сооружениям Шлиссельбурга куда больше бед, чем полный бортовой залп фрегата из 12-ти и 6-ти фунтовых пушек. Последние, впрочем, имелись и на «Самсоне» - ровно десять, да еще дюжина трехфунтовых фальконетов, считать которые за полноценные пушки опрометчиво. Точно такие же орудия стояли и на яхтах - принести пользу в обстреле толстых каменных стен шестифунтовые стволы, понятное дело, не могли. Их ядра просто отскочат от стен.
        Однако в Петербурге к отряду должны присоединиться вооруженный гукор и три транспорта, на которые были приняты два десятка осадных орудий и мортир, а также довольствие и фураж для выступивших против мятежников батальонов и эскадронов лейб-гвардии. Десятитысячный корпус вышел из столицы налегке, и флотскому отряду требовалось поспешать, благо ветер был попутным и нагонял воду из залива в Неву.
        Известие о «шлиссельбургской нелепе» застало Ивана Лукьяновича врасплох. Два года тому назад старый моряк принял активное участие в подготовке переворота 28 июня, что завершился возведением на престол императрицы Екатерины II Алексеевны. В те суматошные дни он вовремя отплыл в Кронштадт и вовремя арестовал там прибывшего от Петра Федоровича генерала Девиера. Моряков удалось привести к присяге на верность императрице, хотя многие матросы роптали, а некоторые офицеры показывали свое, если не возмущение, то недовольство переменой власти.
        И вовремя!
        В полночь на первое июля из Петергофа подошла галера, на которой прибыл низложенный с престола император, требуя признать его власть. Однако с верков был дан холостой выстрел, а сам Иван Лукьянович громко оповестил, что знает только самодержицу Екатерину и подчиняться никаким другим приказам не станет, так как уже не признает императора Петра, считая его низложенным с престола.
        Рисковал, конечно, страшно!
        Случись что иное, и его, как мятежника, повесили бы на нок-рее флагманского корабля, как нарушившего присягу с крестовым целованием. Но пронесло, оказался в стане победителей! За что был обласкан матушкой-царицей двумя тысячами рублей и синей лентой святого Андрея Первозванного - редкостная для любого сановника награда, а для моряков, постоянно обделяемых орденами, тем более.
        И вроде бы все спокойно, положение прочное, ибо адмиралы Полянский и Кашкин, что заслуг имели не меньше его, а то и побольше, вовремя померли. Первый совсем недавно, а второй еще в апреле, не дождавшись своей отставки. Фактически сейчас возглавляет Адмиралтейств-коллегию, императрица ему полностью доверяет, а тут такой конфуз вчера случился, отчего карьера может рухнуть бесповоротно.
        Все началось с прибытия галеры «Саламандра», что четвертого числа вечером вместе со скампавеей «Ласточка» вышли из столицы в Шлиссельбург, приняв князя Орлова с двумя братьями и почти двести конногвардейцев и измайловцев в качестве десанта. Как понял адмирал из суматошного доклада - там восстал Смоленский полк и освободил из «секретного каземата» одного узника, который оказался императором Иоанном, свергнутым с престола младенцем 23 года тому назад.
        Часть гвардейцев убили восставшие, но большинство присягнули новоявленному императору, как и экипажи двух галер. Затем «Саламандра» (скампавея осталась на Ладоге) двинулась в Кроншдадт обратно. По пути, с нее высадились в столице гвардейцы, что стали читать манифесты о воцарении Иоанна Антоновича и наводнили Петербург возмутительными слухами, порочащими императрицу.
        Прибыв в Кронштадт, капитан-лейтенант Полянский соблазнил своего родственника, капитана полковничьего ранга Петра Андреевича, что держал командование над 66-ти пушечным линейным кораблем «Ревель», возмутительным «Ивашкиным манифестом». Хорошо хоть с него успели сбежать два офицера, не поддавшиеся на измену, и успевшие предупредить о мятеже. На батареях фортов удалось выступления подавить в зародыше, но открыть огонь по восставшим кораблям не успели - к «Ревелю» присоединился пусть ветхий, но не менее мощный по пушкам «Ингерманланд». Да и сомневался Иван Лукьянович, что форты стали бы стрелять - в голову никому не могло прийти, чтоб одним русским морякам под Андреевским флагом, сражаться со своими сослуживцами.
        Бред кошмарный!
        Два линейных корабля второго ранга, подняв белопенные паруса, вышли в залив и направились к Выборгу по фарватеру, с ними увязалась галера и маленький гукор, тоже восставший.
        Адмирал Талызин при таком известии пришел в ужас - в главной базе флота не осталось ни одного линейного корабля, находящегося в действительном плавании. Все дело в том, что после войны с пруссаками, в целях экономии, каждым летом в море решено было выводить полудюжину линейных кораблей, один-два фрегата, с дюжину мелких парусных судов. На них проходили обучение гардемарины, кадеты и рекруты. Все остальные корабли застыли в гаванях, уткнувшись пустыми мачтами, как острыми спицами, в непривычно голубое небо, обычно хмурое.
        Потребуется не менее месяца, чтобы оснастить и вооружить все эти корабли, возникни нужда в случае войны. Да еще придется набрать на каждый больше половины команды. В Кронштадте остались лишь небольшие суда, типа яхт и гукоров, один старый фрегат и относительно новый бомбардирский корабль. Три линейных корабля находились в Ревеле, еще один, «Святой Петр», бросил якоря в Выборгском заливе, где находился шхерный флот из четырех десятков галер и скампавей, половина из которых вышла в летнее плавание и обеспечена командами.
        Потому от одной мысли, что Полянские возмутят там матросов и офицеров на мятеж, Ивану Лукьяновичу становилось плохо. Ведь если восставшие примут на борт десантом два пехотных полка (а с «Ивашкиным манифестом» у них это дело выгорит), а потом двинутся на столицу и Кронштадт, то противопоставить им будет нечего. Форты стрелять не станут по своим, да и если отозвать из Ревеля отряд, то силы будут лишь равны. Трое против трех - и все под Андреевским флагом!
        Адмирал, получив сообщение от Президента Военной коллегии графа Чернышева о выдвижении гвардейского корпуса к Шлиссельбургу, чтобы пленить незаконного императора и разбить мятежников, испытал немалое облегчение. Ведь если удастся все сделать быстро, то в Выборге склонят повинные головы. Хотя Полянских придется предать военному суду и казнить - в приговоре Талызин не сомневался. А что восставший Шлиссельбург будет быстро захвачен, сомнений не было.
        Старший сын Лукьян Иванович, капитан-поручик лейб-гвардии Семеновского полка ему написал, что «потешные» настроены крайне решительно, желая покончить с появившимся «двоевластием» как можно скорее. И выбор тут прост - защитить наследие и кровь Петра Великого, отвергнув сторонников Иоанновичей, продолжателей линии его брата соправителя, рано умершего и ничего не сделавшего для победы над шведами в Северной войне и появления Российской империи.
        Это есть лишь затянувшееся противостояние двух кланов Московского царства, сторонников Нарышкиных или Милославских. Давних времен стрелецкого бунта и правления первой женщины - Софьи - что просто не успела примерить на себя царский венец. Но сейчас женщиной на престоле никого не удивишь, многие флотские офицеры открыто говорят, что идет «бабье царство», а баба на корабле всегда к несчастью.
        Иван Лукьянович как мог пресекал такие опасные разговоры, но сомневался, что сможет удержать от них команды. «Ивашкин манифест» всех взбаламутил, а потому адмирал срочно собрал отряд, из всего, что осталось под рукою. Уже подняли на кораблях паруса и сейчас выдвигаются к Неве. А завтра, после долгого перехода заговорят осадные орудия и мортиры «Самсона» - участь Шлиссельбурга предрешена…
        Глава 11
        ФОРШТАДТ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ВЕЧЕР 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - С этой минуты, как император и самодержец Всероссийский, принимаю на себя чин полковника лейб-гвардии Измайловского полка, - громко произнес Иван Антонович, оглядывая плотное построение, в развернутых шеренгах гвардейцев. Мундиры наскоро почищены от едкой летней пыли, лица солдат и офицеров задорные, смотрят на него с немым обожанием. Еще бы им не ликовать - как не крути, но создала полк сама царица Анна Иоанновна, при которой они были любимчиками.
        Иоанн Антонович ей внук, пусть не прямой, а через родство - такая преемственность не могла не радовать измайловцев. На лицах появились улыбки, когда услышали, что государь-император согласно вполне сложившийся традиции себе чин полковника их полка присвоил.
        «Так, и вот я полковник - сбылась мечта идиота. Высочайший смотр провожу согласно правилам, что подсказал Миних. И намекнул так толсто, что премьер-майоры полком непосредственно командуют, секунд-майоры батальонами, а подполковники вроде шефства осуществляют, ибо государю недосуг ежедневной рутиной заниматься. Намек понял, сейчас я вас огорошу от всей души, но приятственно», - Иван Антонович снова громко заговорил, надрывая горло:
        - Подполковником полка Измайловского назначаю старейшего фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха, славного своими подвигами и деяниями во славу государства Российского! Виват!
        Легкое волнение всколыхнуло шеренги в зеленых мундирах, все набрали больше воздуха в легкие, и дружно рявкнули троекратно, правда, кое-где все же сбиваясь:
        - Виват!
        - Виват!!
        - Ви-ват!!!
        - Бригадира Римского-Корсакова назначаю премьер-майором лейб-гвардии Измайловского полка, - Иоанн Антонович повернулся, взглянул на новоиспеченного гвардейца и удивился - глаза того блестели от слез торжества и гордости. Негромко добавил уже ему лично:
        - Александр Васильевич, на вас бригада из двух полков, так что вдвое больше хлопот будет. Справитесь?
        - Трудов и сил не пожалею, государь!
        - Тогда надеюсь на вас! Только не подведите меня, завтра грянет баталия, которая решит судьбу нашего Отечества!
        - Умру за вас, государь!
        - Погибать не надо, Александр Васильевич, нужно победить, - отческим тоном произнес Иван Антонович, понимая насколько ханжески у него это вышло. Римский-Корсаков настолько благоговейно смотрел на него, что Никритин смутился, кое-что припомнив из совсем недавнего. Но тут же выкинул из головы сладостные воспоминания, и безжалостно, словно подкованным сапогом, растер.
        «Хоть и Александру Васильевичу тезка, но не орел. Хотя кто знает, сражение покажет. А теперь пора переходить к плюшкам», - Иван Антонович снова громко заговорил, обращаясь к полку:
        - Всех офицеров произвожу в следующий чин. Всем солдатам, капралам и сержантам выдать червонцы, полуимпериалы и империалы соответственно за службу верную. А вам капитан, - Иоанн повернулся к измайловцу что стоял неподалеку от него - именно он и привел два батальона в форштадт, временно возглавив полк. Офицер понял заминку правильно, шагнул вперед и представился:
        - Сергей Шипов, ваше императорское величество!
        Сухощавый капитан поклонился, и тут же горделиво распрямился - бритое лицо, прищуренный взгляд, без подобострастия смотрит, но почтительно. Иван Антонович напряг память, в фамилии показалось что-то знакомое из давних студенческих времен.
        «Точно, из декабристов. Вернее, рядом с ними были рядышком. В день 14 декабря весьма странно повели себя с полком Измайловским его однофамильцы или потомки. Скорее последнее - многие дворяне целыми фамилиями старались служить в одном и том же полку. Надо проверить эту мысль - интересное совпадение может выпасть», - Иван Антонович сделал вид что задумался и спросил:
        - Шипов, Шипов, полк Измайловский - кто он вам?
        - Отец, государь. Майор Алексей Шипов командовал по воле императрицы Анны Иоанновны первым батальоном еще в селе Измайлово, ваше императорское величество!
        «Ого, вот тебе и преемственность, служат, как бегут с эстафетной палочкой, передают друг другу. А ведь треть века прошла», - промелькнула мысль, но сказал Иван Антонович совсем иное, глядя как мгновенно от его слов заблестели глаза гвардейца.
        - Негоже от родителя в чине воинском отставать потомку славного подвигами своими рода. А потому поздравляю тебя секунд-майором! За Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадут!
        - Не устрашусь живота своего сложить за ваше императорское величество! Клянусь!
        - Верю, - Иван Антонович покосился на Миниха, тот стоял с невозмутимым лицом. Но чувствовалось, что фельдмаршал доволен его поведением. А ведь вначале речь шла о верховом объезде, от чего сразу пришлось категорически отказаться - в седле Никритин держался также как легендарная собака на заборе в армейском фольклоре.
        Потому, вспомнив знаменитый приказ императора Петра Великого, касательно пехотных офицеров при их встрече с драгунами, что были обязаны спешиваться, чтобы не вызвать насмешек от последних, фельдмаршал Миних заменил объезд пешим обходом. Так что несмотря на долгий путь, старик бодренько шагал рядом.
        - Здорово апшеронцы! Вы славный полк!
        Застывшие в шеренгах солдаты рявкнули что-то радостное, но не «виват». Все застыли с ружьями, капралы с устрашающими алебардами - щиты дать и можно снимать фильм исторический из эпохи «войны роз». Сержанты и офицеры с протазанами, на груди последних сверкают горжеты - здоровенные бляхи, шарфы с серебряными кистями, лишь у одного, уже пожилого - золотистого цвета, штаб-офицерские.
        Оглядывая воинство, Иван Антонович мысленно поморщился - обмундирование потрепано у всех, причем самое различное, и с оттенками. По сути единой для всех формы нет, совсем как в 90-е, когда носили все что только возможно, и советские образцы чередовались с многообразием новых российских. Тут геморрой тот еще - елизаветинская униформа в конце Семилетней войны изрядно обновилась на прусский манер, потом уже Петр Федорович решил полностью перевести армию на образцы короля Фридриха Великого, а потому все полковые швальни начали перешивать обмундирование. Не успели - император от «колик» скончался. Затем вернулись обратно к образцам покойной императрицы - только не смогли выбрать к каким именно. Оттого и стояли сейчас в шеренгах солдаты, отличные друг от друга. Причем одни в шляпах, а другие в касках с петушиными перьями.
        Полнейший разнобой!
        Радующий сердце любого демократа, но раздражающий военных 20-го века. Тут к этому относились намного проще - офицерские мундиры отличались порой разительно. Единственной, что объединяло, это припудренные длинные волосы, заплетенные в косичку.
        Таковы реалии военной моды!
        - Подполковник Колюбякин, ваше императорское величество! Командую батальоном!
        - А кто командир полка?
        - Полковник князь Алексей Голицын!
        «Этого мне еще не хватало для полного счастья! Сейчас любой из этих князей меня смертельным врагом считает. Интересно, где этот князинька», - видимо немой вопрос четко отразился на его лице, что подполковник негромко, с некоторой унылостью сказал:
        - Здесь только три роты нашего полка, половина вышла. Остальные роты… тут уже собрали, из разных… солдат…
        Иван Антонович пригляделся к строю. Действительно, батальон как бы можно разбить на две части, настоящей и наскоро слепленной. И тут он вспомнил про один интересный факт - перед первой мировой войной полк этот получил удивительное отличие, единственное на всю армию, в виде полосок из красной кожи на голенища сапог. В память об участии в одном, славном для него сражении.
        «А ведь момент очень удобный, можно обыграть. А для красного словца, и соврать стоит, и приукрасить немного», - Никритин тщательно обдумал пришедшую на ум мысль, а потом громко заговорил:
        - Меня спас от смерти старый сержант, защитил грудью от убийц. Там в крепости, где меня, вашего императора, заточили в подземной камере. Он мне рассказал удивительную историю о битве с пруссаками при Кунерсдорфе, за что получил наградную медаль, точно такую же как у многих из вас. Там ваш Апшеронский полк настолько яростно бился с неприятелем, что солдаты не отошли с позиций стоя по колено в крови! Это пример величайшего героизма целого полка, которого никогда не бывало в русской армии прежде! Мужество необычайное, когда, не взирая на смерть, все от офицера до солдата, выполняют приказ!
        Иван Антонович остановился и обвел взглядом шеренги первой половины батальона - там на него смотрели с необычайным восторгом, округлив глаза и расправив плечи от гордости. Почти у всех блестели серебряные кругляши медалей, точно такую он видел у Ивана Михайловича, погибшего от пули несостоявшегося цареубийцы.
        - Потому повелеваю, потомству в пример! Впредь всем офицерам, сержантам и нижним чинам полка носить сапоги до колен, на вершок отогнуть их голенища. Отворот должен быть подшит кожей или плотной материей яркого красного цвета, как алой крови, в которой ваш полк стоял в том легендарном бою, навеки прославившем подвиг доблестных апшеронцев! Вечная слава павшим и живым победителям! Ура!
        - У-ра!!!
        Такого дружного рева Иван Антонович еще не слышал ни разу в жизни. Старинный русский клич казалось, разорвал даже небеса. Самозабвенно орали все - видавший виды подполковник и молодые безусые офицеры, седые сержанты, и недавние рекруты с еще не отросшими косицами. Крик был поддержан и в других батальонах - смоляне с измайловцами обрадовались не меньше, будто их самих наградили.
        Посмотрев в полные слез глаза подполковника, Иван Антонович понял, что совершил очень удачный ход…
        Глава 12
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ПОДПОЛКОВНИК ЛЕЙБ-КИРАСИРСКОГО ПОЛКА
        АЛЕКСАНДР ПОЛЯНСКИЙ
        ВЕЧЕР 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Погубил ты себя, племянник, как есть погубил. Кто же против лейб-гвардии устоять сможет?
        На душе была маята - Александр Иванович переживал за племянника, с которым он всегда общался не как дядя, а как старший брат - невелика разница в семь лет. Был бы жив сам адмирал, то он бы придержал порыв сына, все же отцовское слово многое значит. Но умер месяц тому назад, еле пережил несчастье и вот оно еще раз случилось.
        Племянник Петр Андреевич поднял мятеж в Кронштадте, увел два линейных корабля в Выборг, причем не побоялся применить пушки и ослушался приказа адмирала Талызина, проявив неповиновение. Тем самым открыто принял сторону освобожденного в Шлиссельбурге ставшего в 1740 году императора Иоанна Антоновича, через год свергнутого с престола «дщерью Петровой» Елизаветой.
        Да, все понятно - встал на сторону несчастного узника, моряки всегда романтики в душе. И теперь они оказались на разных сторонах, и нужно благодарить судьбу, что он сам не пошел по пути старшего брата Андрея и не стал моряком. Потому что не придется встретиться в бою с родной кровью, не скрестить с лязгом сталь клинка. И выбор он давно сделал - из неродовитых дворян, дед был дьяком, отец генералом - оберкригскомиссаром. Зато он, пройдя нелегкую армейскую службу, стал вторым после командира чином в полку. И непростом - лейб-кирасирском наследника престола, цесаревича Павла Петровича.
        Не гвардия, конечно, но шефами всегда весомые персоны значились - как только всесильный фельдмаршал Миних Бревернский кирасирский полк учредил, то первым шефом стал принц Антон-Ульрих, затем наследник престола Петр Федорович, который императором от своего шефства не отказался. А теперь Павел Петрович - персоны влиятельные для полка, такие, которым приставка «лейб» положена.
        Сейчас вообще случай подвернулся, после мятежа одного эскадрона Конной гвардии. И весьма вероятно, что его переведут в этот полк секунд-майором, что похоже на невероятное везение. Нужно только отличиться в делах против мятежного принца, и обязательно придет милость Екатерины Алексеевны, а то и графский титул последовать наградой может, если удастся пленить Иоанна.
        При этой мысли Александр Иванович прикрыл глаза - подполковник прекрасно понимал, что живым Иоанн Антонович для императрицы опасен. А для шефа его полка цесаревича вдвойне - ибо прав на трон имеет многократно больше, чем царственные мать с сыном. Потому должен умереть, хотя, как говорили офицеры между собой, Елизавета Петровна должна была сделать это раньше, когда император был младенцем. Но не решилась пролить родственную кровь, а теперь за эту доброту принимать смерть будут сотни, если не тысячи людей, причем и они тоже.
        Симпатий к «секретному узнику» никто не испытывал - старых кирасир и офицеров, что присягали Иоанну Антоновичу, в полку не осталось. Последнего, кого он видел - барона Карла Иеронима фон Мюнхгаузена, удивительного выдумщика, рассказы которого иной раз доходят до столицы. Над ними не только люди смеются, говорят, лошади ржут так, что от смеха помирают. Немец сей, пусть и знатного рода барон, но такие непотребные фантазии пускает, что всем стыдно за враля несчастного, сослуживца бывшего, однополчанина.
        Сейчас за цесаревича они всех мятежников палашами покрошат без раздумий - незачем помешанного узника, юродивого, на престол, что мудрой правительницей занят, возвеличивать. А потому следовало поторопиться, чтобы мятеж не успел расползтись во все стороны. Сорокаверстный марш от Петербурга сделали быстро, расположившись на берегу полноводной реки. Переправа через Неву уже началась - пришедшие весельные барки и несколько адмиралтейских малых галер уже перевезли на левый берег передовой отряд авангарда в три роты.
        Сейчас должны были начать погрузку на суда главные силы лейб-гвардии Семеновского полка, два с половиной батальона, благо подошли еще с десяток барок и два прама, а вверх по реке ушли три небольших бота, вооруженных пушками.
        - А почему мы сразу всеми силами на Шлиссельбург не пошли, а здесь переправу устроили, Александр Иванович? Время ведь несколько часов потеряем - а так расстояние бы немного сократили. Ведь до крепости верст двенадцать пути осталось.
        - А что нам это дало бы, Иван Павлович, - Полянский удивленно выгнул бровь на вопрос секунд-майора Татищева. - Придем туда и все равно нам переправляться через реку, так как смоленцы с измайловцами на другом берегу в форштадте у канала ладожского. А от нас их крепость прикрывает, взять с наскока ее вряд ли удастся, хотя к нам эскадра с Кронштадта идет. А тут переправившись, мы с юга подойдем и Миниха к берегу прижмем. У нас пехоты вдвое больше и кавалерии четыре полка - а у них пара драгунских эскадронов всего. Враз мятежников раздавим и в озере утопим, если не сдадутся. Вот и вся диспозиция!
        Полянский пожал плечами, он знал, о чем говорил - рано утром, перед выходом, старших офицеров собрал генерал-аншеф Панин, рассказавший о предстоящем походе и о силах восставших. И подметил, что после сорока верстного перехода потребуется длительный привал, который придется по времени как раз на переправу. Из столицы подвезут на весельных судах кашу в котлах, хлеб и фураж - так что нет нужды брать обозы, что будут замедлять марш, на который и так ушло почти десять часов.
        На левой стороне реки переправу прикроют конногвардейцы, что с ночи преследуют измайловцев. Тем до Шлиссельбурга чуть ли не вдвое больше идти, так что мятежники вымотались в дороге совершенно и им потребуется ночь для отдыха, которую им никто не даст. Атака начнется через пять часов - гвардейцы внезапно обрушаться в полночь, как снег на голову, упадут на врага, мятежники просто не успеют спохватиться.
        Продуманный и прекрасный план!
        Кирасиры расседлали коней, отведали каши и спят на теплой земле, подстелив попоны. Тем же занята гвардейская инфантерия - благо циновок и парусины на судах подвезли достаточно, не на голой земле же спать. А на тот берег переправляют поочередно, рота за ротой, так что через пару часов переправа будет уже закончена.
        К этому времени сюда подойдут и главные силы - все четыре батальона Преображенского полка с батальоном измайловцев, а следом полк Петербургского гарнизона в арьергарде поспешает - еще два батальона. Драгунские полки с раннего утра пошли походом по южному берегу Невы, а с ними направилось три эскадрона лейб-кирасир с командиром полка во главе. У него под командой имеется всего два эскадрона - один прикрывает разъездами берег - на что отправлена рота, другая рота здесь, как и весь его эскадрон, где он является шефом.
        - Твой эскадрон, Иван Павлович, здесь еще долго стоять будет, пока приправу не обеспечит всей пехоты, кроме одного гарнизонного батальона, - теперь можно было поставить и дальнейшую задачу. - Пойдешь маршем по правому берегу до разоруженного шанца. Там поблизости высадят инженеров и осадные пушки с канонирами - установят на укреплениях, если потребуется обстреливать крепость с северной стороны Невы, как в 1702 году. И это весьма возможно - терять «царю Ивашке» нечего, за убитых конногвардейцев их миловать не собираются.
        Полянский остановился, посмотрел на уходящее в закат необычно теплое сегодня солнце. Вот только нехорошей красноватой наливалось светило, и ему на память пришли сказанные недавно в столице блаженной Ксенией страшные пророческие слова:
        «Там кровь, кровь, кровь! Там реки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь!»
        Подполковник мотнул головою, отгоняя страшное видение, взял себя в руки, и спокойным тоном произнес:
        - Твоя задача прикрыть разъездами тыловую сторону с севера и отлавливать всех, кто попытается сбежать из Шлиссельбурга или форштадта. Думаю, их там много будет, когда припечет с юга изрядно наша артиллерия. И еще одно дело…
        Александр Иванович оглянулся - с ними рядом никого не было, только вездесущие комары, страшный бич чухонских болот и канав, устремились напиться дворянской кровушки. И тихо сказал, наклонившись почти к уху секунд-майора, почти шепотом:
        - Попадется в руки «принц Ивашка» - убей не задумываясь…
        .
        Глава 13
        Западнее Шлиссельбурга
        Ладожского пехотного полка
        Премьер-майор Кирилл Плещеев
        вечер 6 июля 1764 года
        - А ведь «воевода» заранее все предусмотрел, теперь столь удачный момент потерять никак нельзя…
        Если бы кто сказал три года тому назад капитану Кириллу Андреевичу Плещееву о том, что от его короткого слова будет зависеть жизнь и смерть сотен, а то и многих тысяч русских людей, он бы не поверил такому провидцу. Но именно сейчас ему предстояло произнести страшные слова, а он все никак не мог выкрикнуть, крепкий спазм перехватил горло так, что и дышать офицеру было затруднительно.
        Так случилось, что вот уже четверть века Ладожский пехотный полк по прихоти судьбы был неразрывно связан с именем генерал-фельдмаршала Бурхарда фон Миниха. В 1737 году ладожане ходили с ним в Крымский поход, участвовали в штурме Очакова. Затем последовала знаменитая битва при Ставучанах - турецкая армия была наголову разгромлена, а победитель получил от солдат уважительное прозвище «воевода». Армия долго ликовала, пируя на месте незабываемой виктории, восторженно крича «виват великой государыне!»
        Хотинский комендант Колчак-паша был настолько потрясен разгромом, что сдал крепость на милость победителя, не дожидаясь отчаянного штурма. Свидетелями тех памятных дней в полку оставалось пять заслуженных сержантов и подпрапорщиков, тогда бывших недавними рекрутами, еще юнцами. Брить таковым лбы еще было непринято, чтобы отличать дезертиров - из рядов русской армии бежали сотнями, страшась нелегкой военной службы. А он сам, тогда новик, как сказал отец, испытывал чувство гордости за полк, в который попал.
        С родными ладожанами он и прошел долгую войну с пруссаками уже командиром роты - Гросс-Егерсдорф и Цорндорф - эти кровавые сражения оставили только рубцы на теле, но офицер не любил вспоминать те баталии. А иной раз вспоминал, как и многие старые солдаты, фельдмаршала Бурхарда Миниха - при нем порядка было больше, забота о людях ощущалась, да и жалование почти регулярно выплачивали.
        Впрочем, ворчать «о добрых старых временах» любят постоянно их очевидцы, с каждым годом все больше приукрашивая их в своей памяти. А потому искренне горевали о судьбе «воеводы», чуть не сгинувшего на плахе, и навечно сосланного в Сибирь.
        Учитывая преклонный возраст Христофора Антоновича, Плещеев не сомневался, что там он и сгинул, а могила давно покрыта наметенным ветром сугробом. Но каково было удивление капитана, когда два с половиной года тому назад шефом полка император Петр Федорович назначил фельдмаршала Миниха - тот с годами совсем не изменился, такой же крепкий, суровый, решительный, а парик хорошо седину скрывал. И память великолепную «воевода» проявил - скоро стал Кирилл Андреевич командиром батальона, чин секунд-майора ему присвоили.
        Но тут случился переворот, вызвавший в полку крайнее неудовольствие - не всем нравилось, что гвардия так играет с российским престолом, отстранив законного императора (а то и убив его, как поговаривали втихомолку), и возведя на него немку, никаких прав на то не имевшую. Выплаты жалования стали нерегулярными и не полными, а то по полгода вообще ничего не выплачивали, зато на работы чуть ли не треть армии перевели. Так и оказался он с неполным батальоном (рекрутов на пополнение не присылали совершенно) в здешних лесных и болотистых краях, а солдаты заменили свои ружья - на лопаты и топоры.
        Только егерская команда, созданная в конце войны с пруссаками по опыту неприятельскому, занималась привычным делом - отлавливала по лесам разбойников и дезертиров, коих тут развелось до безобразия, белым днем нагло шалили на дорогах, шпыни ненадобные.
        Шефа полка снова отстранили, таким «осколкам» времен грозной царицы Анны не доверяли, а сам Плещеев стал задумываться о выходе в отставку, надеясь на премьер-майорский чин и прибавку к пенсии - все же более четверти века честно отслужил.
        Но в последние дни в судьбе все перевернулось обратно с ног на голову - теперь императором Иоанн Антонович, внук Анны Иоанновны, шефом полка снова стал фельдмаршал Миних, не забывший его. И вчера Христофор Антонович сам приехал сюда, дал грамоту от самодержца на вожделенный чин, а потом в тайне изложил диспозицию.
        Не хотелось Кириллу Андреевичу воевать со своими, но куда деваться - гвардия возвела «царицу Катьку» на трон, и собралась покарать их в форштадте Шлиссельбургском, поддержавших законного государя Иоанна Антоновича, которого старый фельдмаршал из темницы вызволил. И перспективы изрядные появились - родной полк принять под командование с чином полковничьим, а там уже до бригадирства, а потом и до генеральского чина совсем близко - буквально рукой подать.
        Предупредил фельдмаршал, что войска царицы либо по реке пойдут, либо с той стороны переправу через Неву учинять. С этим премьер-майор согласился, тут было удобное место - и не близко от шлиссельбургской крепости, и недалеко от нее. Всей дороги останется на три часа неспешного марша, солдаты не устанут и с хода могут батальоны в боевые порядки развернуться. Именно тут ему приказали не оборону организовать, а засаду, что сильно удивило Плещеева - так воевать не приходилось еще.
        Однако помыслив, майор пришел к выводу, что фельдмаршал прав в своем замысле - место для переправы удобное, луг близ деревеньки, твердая земелька, не заболоченная, дорога на Шлиссельбург рядышком. И принялся дело вершить - благо сил под рукою оказалось изрядно, фельдмаршал не поскупился, дополнительно выделил драгун с полевыми орудиями. Да и местных мужиков согнали, что работали за совесть после выплаты рублей полновесных, да к присяге императору Иоанну Антоновичу всех подвели, да царский манифест крестьянам прочитали.
        Тракт за ночь солдаты перекрыли засеками, благо с топорами русские солдаты с детства дело имели. Там выставили четыре трехфунтовые пушки, прикрытые тремя ротами фузилеров - вражеская кавалерия могла попасть в скверную историю, так как обойти препятствия было крайне затруднительно. За ними Плещеев расположил сикурс - роту гренадер и драгунский эскадрон, что выслал разъездами далеко вперед половину одной из рот.
        По берегу реки, укрывшись за густыми кустами и камышовыми зарослями, растянулись две фузилерных роты, в самой деревеньке за сараями установили четыре шестифунтовые пушки, которые могли обстреливать сузившееся здесь русло прежде широкой Невы - картечи и ядер было в избытке, а канониры опытные.
        К тому же на правый берег переправили всю егерскую команду целиком, что должна была тревожить неприятеля с началом баталии, стреляя по бивакам - а что их разобьют, то сомнений на этот счет не имелось, армейские порядки давно известны.
        Всем был отдан строжайший приказ - сидеть тихо, и неприятелю на глаза не показываться. Что такое засада многие понимали, приходилось сиживать в таких, но силами малыми, а тут усиленным батальоном. Но как то справились, и к вечеру успели все подготовить, как на реке появилось множество гребных и парусных судов. А на тот берег выехали вначале кирасиры, а потом потянулись густые батальонные колонны Семеновского полка - солдаты, уставшие на марше от самой столицы, валились на траву, чуть шатаясь подходили к котлам с кашей…
        Вот уже полчаса майор Плещеев боялся дышать полной грудью, опасаясь, что у кого-то из ладожан не выдержат нервы, и кто-то или покажется на берегу, либо выстрелит по начавшим переправляться семеновцам. К их берегу устремилось чуть ли не полтора десятка посудин, весла вспенивали свинцовую воду Невы. Гвардейцев набилось там много - не протолкнуться - одни головы торчали в шляпах.
        - Еще немного, еще подождать…
        Майор сглотнул и посмотрел на барабанщиков, что стояли за его спиной, прикрытые раскидистыми кустами. Лица у всех побледнели, стали суровыми - тяжко понимать, что придется стрелять по своим русским людям. Горестны мысли сии, но надо, долг и присяга велит, императору Иоанну Антоновичу данная паролем чести воинской.
        - Еще чуть-чуть, а вот теперь по…
        Договорить слова ему не довелось, как и поднять руку - со стороны тракта донесся ружейный грохот, и тут же рявкнули пушки. Там начался бой - видимо на засеки нарвалась неприятельская кавалерия.
        - Огонь!
        Кирилл Андреевич не успел прокричать команду, как тут же ударили за его спиной в барабаны, подавая сигнал. Весь берег окутался густыми клубами сгоревшего пороха - от грохота взлетели вороны, хрипло каркая, а по деревеньке забегали в панике, громко кудахча курицы, роняя перья. Рявкнули пушки - картечь с полусотни саженей прошлась по баркам, расщепляя доски и пронзая людские тела.
        - Всыпьте им хорошенько, солдатушки! Пусть накрепко запомнят, что играть престолом, им не дозволено!
        Все мысли ушли - теперь майор Плещеев был полностью захвачен начавшейся баталией. Запах сгоревшего пороха буквально опьянял, переполнял злой решимостью уничтожить как можно больше гвардейцев, не дать им высадится на берег. А если кто из них и доберется, то скинуть обратно в реку гранеными штыками…
        Глава 14
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ПОДПОЛКОВНИК ЛЕЙБ-КИРАСИРСКОГО ПОЛКА
        АЛЕКСАНДР ПОЛЯНСКИЙ
        ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Изменники за этим делом стоят! Ловушку успели устроить, раньше, чем генерал-аншеф Панин нам о переправе сказал на консилии. Близко предатели подобрались…
        Александр Иванович от едва сдерживаемой ярости сцепил свои зубы так, что они захрустели. На южном берегу шла самая настоящая бойня - до поры до времени притаившиеся в засаде орудия молчали, а потом хлестанули снопами картечи по подходившим к деревушке весельным баркам, буквально забитых семеновцами.
        - Третью потопили, господин подполковник! Да что же это такое твориться! И помочь никак не можем…
        Стоявший рядом с ним секунд-майор Татищев чуть ли не всхлипнул от бессильной ярости - широкая гладь реки надежно разделяла два берега. На берегу столпились сотни гвардейцев, злобно ругаясь, топча землю и хуля равнодушные к их горю небеса.
        Противоположный берег затягивало пороховым дымом, ветер сносил белые клубы над Невой, но тут же в постоянном грохоте возникали новые. Опытным взглядом Полянский оценил силы мятежников в полдюжины пушек и две роты солдат, вряд ли больше, хотя, на первый взгляд, могло показаться, что там напали сонмища вражеские.
        Две барки уже ушли под воду, на водной поверхности как шарики, качались десятки человеческих голов, нелепо и судорожно размахивая руками. И с каждым разом их становилось все меньше - узкая одежда, в которой и шагать неудобно, подобно кандалам тянула гвардейцев ко дну. Одно судно все же пристало к отмели, и там сейчас кипел ожесточенный бой, но скорее началось избиение верных Екатерине Алексеевне семеновцев. Десятки вражеских солдат, уставив фузеи с примкнутыми штыками, ринулись в рукопашную схватку. Противостоять такому напору уцелевшие гвардейцы не могли - Полянский хорошо видел, как их валили в воду прикладами, как кололи упавшие тела штыками.
        - Смотрите, Александр Иванович! За леском тоже идет сражение - пороховой дым хорошо виден!
        Подполковник присмотрелся - хоть наступали сумерки «белой ночи», но поднимающиеся белые клубы было хорошо видно. Он негромко процедил сквозь зубы, с нескрываемым в душе ужасом догадываясь, что там происходит нечто зловещее.
        - Наши лейб-кирасиры или драгуны тоже в засаду попали. Скорее, в засеку зашли, а по ним из пушек картечью ударили. Наловился старый пердун Миних от татар крымских их подлых приемов и ухваток! Повесить за такие дела его мало, четвертовать или колесовать его будет по заслугам за воровство этакое, насквозь подлое!
        Однако потери были не столь большие, как могло показаться на первый взгляд - оставшаяся дюжина барок отходила назад, уйдя из-под обстрела фузей, а из пушек ядрами попасть не столь легко, как кажется. К тому же суда по волне идут, а вода расстояние еще скрадывает и мешает пушку для убийственного выстрела точно навести.
        - Смотрите, Александр Иванович! Там моряки между собой сцепились! Один бот уходит к Шлиссельбургу!
        Полянский повернулся к востоку - теперь солнце не слепило глаза. Вверх по реке уплывал небольшой корабль, подняв паруса. С него стреляли из пушек - пороховой дым стелился над водой. Второй кораблик гнался за беглецом, обстреливая из орудий, но, видимо, не попадая. Мятежники медленно уходили против течения, лавируя, были заметны крохотные фигурки людей, суетящихся на палубе.
        - Изменники вокруг, - пробормотал Полянский, но тут заметил, что третий бот развернулся на широкой реке и стал убирать паруса, медленно спускаясь вниз по реке и прижимаясь ближе к противоположному берегу. И тут же с него грянули пушки - теперь картечь осыпала мятежников, что сразу обратились к ретираде.
        - Так вам, поганцы! По воровству и заслуга, - обрадовался Полянский, краем глаза видя, как всколыхнулась густая масса семеновцев, уже радостно потрясая кулаками. И в этот момент на реке показались белопенные паруса, множество мачт двигалось против течения.
        - Господин подполковник, на наш разъезд напали!
        Полянский обернулся - к нему подскакал кирасир, остановил хрипящую лошадь. Глаза поддернуты яростной дымкой, шляпы нет, в кирасе пробоина, края железа разошлись.
        - Чем это тебя так приложили?
        Полянский уже запрыгнул в седло, с удивлением посмотрел на пробитую нагрудную пластину. Одновременно он окинул взглядом дальний лесок, к которому уже устремились семеновцы и поскакали лейб-кирасиры. Там был неприятель, на что указывали пороховые дымки выстрелов, да несколько упавших на землю гвардейцев, получивших подлые пули. Да, воспользовались моментом для нападения, ударили в спину, пока все были отвлечены рассмотрением баталии.
        - Топором, господин полковник!
        Ответ ошеломил подполковника - от удивления вздыбились усы и выгнулись брови. В недоумении он переспросил:
        - Как топором? Мятежники топорами воюют?
        - Мужичье к восставшим солдатам прибежало на помощь, вот один и попал по мне. А двух кирасиров с лошадей сволокли, и как дрова порубили…
        Юный дворянин сглотнул, неожиданно склонился с седла - его вырвало на траву. Подполковник впал в холодное бешенство - никто не смеет рубить его кирасир как негодные чурки. И пришпорив коня, поскакал к леску, у которого закипел бой…
        - Дык манифест нам от царя Ивана прочитали… Тем, кто на его защиту встанет… Того он под свою государеву руку возьмет и волею наделит! Будьте вы прокляты, злодеи!
        Александр Иванович пребывал в ярости, еще бы - в коротких схватках, да в засаде эскадрон потерял только убитыми десяток кирасир. Да еще семеновцы лишились доброй дюжины - от подлой стрельбы из-за кустов. А взамен три мертвеца в зеленых куртках егерской команды, что лишь при нескольких полках обретались, да полдесятка изрубленных мужиков. Живым захватили только одного - сейчас лежал перед ним у ног окровавленный, живучий, все умереть никак не мог.
        Бешеный как собака, ему палашом живот пропороли вширь, а он все злобствует и проклятьями сыплет!
        - Пока не сдох, вздернете его на суку - пусть вороны расклевывают, - приказал Полянский, и кирасиры со злобной яростью в глазах и смешках, повесели мужика. Тело закачалось в конвульсиях, из распоротого живота упал клубок дымящихся потрохов.
        - Поделом вору и мука, - сплюнул подполковник, стараясь не показать, что мужицкие выкрики если не напугали его, то порядком насторожили. Ведь «принц Ивашка» помешался, теперь знали об этом точно. Если он объявит «вольную» крепостным, то такое может начаться, хоть святых выноси. А потому давить мятеж нужно как можно скорее, иначе полыхнет новой Смутой, новые «разины» с «булавинами» повылазят, полыхнет из-за каждого угла отечественного разлива Жакерией.
        - Ушли егеря с мужиками в болото, а там гнили по грудь. Сунулись, а толку? Они по нам на выбор бьют, видимо на островке сидят, запас пороха и провианта заранее сготовили, - грязный до омерзения, горжет весь заляпан, мундир облеплен тиной и травой, подпоручик Семеновского полка затрясся в бессильной злобе. - Ничего, найдем какого полка людишки и повесим на первом же суку, вперемешку с мужиками.
        Это надо без разума совсем быть и такую дурь устроить - «волю» этому быдлу пообещать?! Да их батогами до смерти пороть нужно, что портки свои при виде дворян от страха мочили!
        - Вы совершенно правы, граф!
        Полянский кивнул офицеру, будучи полностью с ним солидарный. Петр Федорович покойный, вслед за манифестом «О вольности дворянской», решил таковой для народа объявить - вовремя придурка удавили братья Орловы, а то бы такое на Руси сотворилось?!
        А оно надо?!
        Полянский принялся подгонять коня, и вскоре проехал мимо длинной колонны преображенцев. Те к берегу уже не свернули, нарушая разработанный план, и последовали дальше вдоль берега по пыльной дороге. Видимо там генерал Панин решил переправить главные силы подальше от места засады. Александр Иванович пришпорил мерина и через четверть часа тот его вынес на невысокий берег.
        - А вот такое мне по душе!
        Картина сражения здесь радикально изменилась. Подошедшая эскадра встала на якоря и так прошлась орудийным огнем по мятежникам, что те в панике бежали, а деревенька весело запылала - от горящих изб поднимались в небо густые клубы черного дыма.
        На южный берег уже перевезли не меньше батальона семеновцев, весельные суда сновали по реке туда-сюда. Часть кораблей, из которых два были большие, утыканные пушками, лавируя по Неве с наполненными парусами, медленно продвигалась против течения. Вместе с ними уходила и добрая половина от весельных судов, видимо, для быстрой переправы лейб-гвардии Преображенского полка. Да и потери не столь серьезные, как показалось вначале - от силы сотня убитой и утонувшей инфантерии. С этим нужно примириться - без урона войны не бывает!
        Заминка, конечно, вышла, но короткая, часа на два, не больше, а ведь скоро полночь. Впрочем, спать никто не будет, здешние сумраки ночью не являются, в них вполне видно, а потому воевать можно. Нельзя давать мятежникам ни одного лишнего часа, навалиться дружно со всех сторон и растерзать, пока злодеи не опомнились…
        Глава 15
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР 6 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Стрельба это пушечная, государь, над водой звуки далеко идут, - подполковник Бередников говорил спокойным голосом, а ведь такой орудийный гул, пусть сильно отдаленный и еле слышный, говорил об одном, о чем комендант Шлиссельбурга и сказал:
        - Мыслю, ваша величество, то эскадра от Петербурга идет. Вначале наши пушки по гвардейцам палили, а теперь по ним стреляют, причем в достаточном числе, что здесь слышно. Только на кораблях столько орудий ставят, фрегаты там или бомбардирские суда.
        «Где-то от Кировска стреляют, чуть дальше ладожского моста через Неву, что был в моем времени. Именно в том месте Миних три полка генерала Корфа поставил, силой в один батальон каждый. Баталия горячая идет, судя по всему. Но почему же фельдмаршал весточку не шлет - хочется в курсе новостей всегда быть!»
        Никритин посмотрел вдаль - в сумраке мелькнуло белое пятно, похоже на паруса. И тут он увидел, как из Ладожского канала одна за другой потянулись барки, тяжело груженные камнем. Строившаяся столица поглощала его и кирпич прямо в колоссальных количествах - каждая третья баржа шла именно со стройматериалами, и Иван Антонович недоумевал, почему фельдмаршал Миних приказал их задерживать в канале, не пропуская в столицу. А вот теперь выпустил в Неву. Причем тяжелогруженные барки тащили весельные баркасы - одну за другой он насчитал семь «буксирных сцепок», которые потихоньку цепочкой вытягивались вдоль реки в шахматном порядке. Люди суетились, бросая в воду импровизированные якоря - огромные камни, перемотанные веревками.
        Но зачем?!
        - Видимо, фельдмаршал приказал на Неве заграждения поставить, чтобы неприятельские корабли маневра были лишены, и, может быть на ходу на них наскочили, и днища себе пропороли. Проход ведь оставили только в южный рукав Невы, где у нас больше всего пушек на стенах. Смотрите, государь, они тонуть стали.
        Действительно, с Государевой башни было хорошо видно, как одна за другой барки стали уходить под воду, видимо люди, что суетились, прорубали топорами борта и днища. Однако, на двух баржах раздались взрывы, белые клубы дыма поднялись над камнями и они намного быстрее других посудин ушли под воду. Находившиеся на подлежащих затоплению судах люди, попрыгали в баркасы и стали ожесточенно выгребать против течения, медленно плывя к форштадту.
        «Нева здесь глубока - недаром с ладожских верфей при Петре Великом линейные корабли проводили спокойно, а у них осадка больше пяти метров. Выставленное заграждение только крупный корабль остановит, мелочь пузатая типа яхт и даже скампавеи над затопленными барками спокойно пройдут. Хотя для них это станет оттянутым на время самоубийством - на каждый рукав по три десятка пушек смотрят с крепостных верков своими жерлами. Против 24-х и 18-ти фунтовых пушек ни одна яхта не выстоит - утопят мгновенно, особенно пустив в ход начиненные порохом гранаты, а мортиры пудовые и трехпудовые бомбы.
        Тем более кое-где жаровни, еще шведские трофеи, поставили на стенах для каления ядер - пробей такой «гостинец» борт на орудийной палубе, экипажу будет «весело», как тараканам во включенной духовке. А если попадет в крюйт-камеру, то внутренний взрыв разнесет любой корабль на мелкие щепочки и пылающие обломки!»
        Мысли проносились в голове, но взгляд Никритина был прикован к белым парусам, что медленно двигались по реке к Шлиссельбургской крепости. Ветер был для моряков попутным, что бывает редко, иначе бы им пришлось лавировать, постоянно меняя курс, что делать даже на такой широкой реке как Нева довольно проблематичное занятие.
        - Это адмиралтейский бот, государь! От четырех до восьми шестифунтовых пушек, да полдюжины фальконетов, - голос Бередникова прозвучал с нескрываемым удивлением. Действительно, кто может решиться атаковать хорошо вооруженную крепость на столь утлом челне, так что идут с миром. - А ведь он плывет к нам, видимо с посланием вашему императорскому величеству. Прикажите встретить?
        - Ты комендант, тебе виднее, подполковник. Только распорядись, чтоб твои канониры его ненароком не утопили. Учти, это могут быть перебежчики из столицы, и весьма кстати. А то у меня ВМС из одной скампавеи состоят, а тут еще бот добавится. «Непобедимая армада», блин. Ладожский «потешный флот» императора Иоанна!
        Бередников удивленно посмотрел, когда Никритин произнес загадочную аббревиатуру «ВМС», но юмор монарха оценил - по губам подполковника на мгновение появилась улыбка. Но сие лишь традиционное соперничество и легкая неприязнь между «двумя руками потентанта», как должна была выразиться в будущем дражайшая Екатерина Алексеевна. Удобный момент для исторического плагиата!
        Бот через полчаса действительно подплыл к крепостной пристани, и, спустив паруса, встал на якорь. Две колоритные фигуры в черных мундирах с белыми камзолами и штанами, придерживая ладонями эфесы здоровенных палашей, раскланялись в вышедшим из ворот комендантом и направились к башне. Иван Антонович сразу стал спускаться вниз по каменным ступеням. И встретился с моряками перед комендантским домом, окруженный лейб-кампанцами, стоящими охраной по сторонам.
        - Лейтенант Фомичев, капитан бота «Фортуна», ваше императорское величество!
        Достаточно зрелый, лет тридцати пяти моряк, с задубелым обветренным навечно лицом, сделал шаг вперед и отвесил поклон, сняв шляпу. За ним шагнул и второй офицер, моложе лет на семь, но по виду такой же бывалый «морской волк» - прижал шляпу к груди и поклонился. Голос был с ощутимым остзейским акцентом
        - Унтер-лейтенант Розен, государь!
        «А ведь представился мне без «фона». Немец? Или швед? На русской службе и тех, и других всегда хватало», - Никритин внимательно посмотрен на спокойные лица моряков и спросил:
        - С чем прибыли, господа?
        - Послужить тебе верой и правдой, государь! Оттого и прорвались с боем вверх по реке!
        Моряки снова склонились перед ним, но Иван Антонович уловил главное в их коротком ответе, а потому терять понапрасну время не стал, а начал дотошно спрашивать:
        - Где состоялась баталия? Кто там сражался и с кем ваш бот вел бой? Каковы потери? Что вы еще видели?
        - Ниже по течению, верст десять от крепости. Где луг большой и деревенька стоит, не знаю, как она называется. Там для переправы через Неву, по дороге от норда, лейб-гвардии Семеновский полк подошел, стал грузиться на баркасы и барки, их от Петербурга нагнали. И как только к противоположному берегу подходить стали первые суда, по ним сразу пушки от сараев палить стали, и солдаты из фузей стрельбу начали. Я когда близ берега проходил на боте, то ничего не заметил, настолько все было хорошо скрыто! потери гвардейцам тяжкие учинили - две барки утопили, одну повредили - на берег выбросилась. Семеновцев в атаке в реку опрокинули и там штыками перекололи - собственными глазами видел.
        «Засада Миниху удалась - сразу сказал, что для переправы там самое лучшее место. Что ж - первая виктория есть, если не считать избиения конногвардейцев у крепостных стен», - пронеслась радостная мысль, но Иван Антонович продолжил слушать моряка.
        - Вот здесь мы и сговорились с экипажем - подняли паруса и пошли к Шлиссельбургу. Бот «Рафаил» нас преследовал недолго, стреляли, но не попали - мыслю, не хотели с нами воевать, но и от присяги императрицы отказаться страшно - вся гвардия идет сюда, пыль на дорогах столбом стоит. А по реке флот к утру припожалует, в силе изрядной.
        - Так, а вот с этого места поподробнее, лейтенант! Сколько гвардии из столицы вышло, то хорошо знаю - вся! А вот кто корабли ведет, сколько вымпелов в эскадре и пушек?
        - Ведет эскадру сам адмирал Талызин. Флагманом бомбардирский корабль «Самсон» о 14 пушках, из них две мортиры по пять пудов и столько же гаубиц по три пуда - при обстреле крепости самые опасные будут, государь. Остальные пушки в шесть фунтов, угрозы для стен от них не исходит. Есть еще старый фрегат «Парис» о 32-х пушках - в 12 и 6 фунтов. Две яхты, гукор, пара ботов неопасны - пушки стоят разные, до дюжины - в шесть, четыре и три фунта. Но идут три транспорта, на них взяты осадные пушки, гаубицы и мортиры, всяческий припас к ним еще загружен. Сколько не знаю, но каждый примет в трюм до дюжины стволов с лафетами.
        «Ой, как скверно! Обманул, выходит, меня князь Вяземский с мятежом в Кронштадте. Вон, какое полчище сюда направляется - с осадных орудий они крепость дня за три-четыре в груду щебенки превратят, а то и раньше. Здесь с прошлого штурма прорехи виднеются, кое-как залатали за шестьдесят лет. Хреновая ситуация выходит!»
        - А еще десятка три всяких мелких весельных судов набрали, все, что в Петербурге было. Рассчитывали, что из Кронштадта линейные корабли и галеры скоро подойдут, но они восстали, приняв вашу сторону, государь, и в Выборг ушли. Говорят, там весь шхерный флот вашему императорскому величеству присягу учинил.
        «Напраслину на генерал-прокурора возвел - он мне правду сказал. А это хорошо - Сенат ввязываться в нашу свару с Катериной не станет. Да еще я им размышлений хлопотных, но бесполезных доставил - пусть гадают и про Аляску, и про золото, и про «корову морскую» - последняя им особенно мозги запудрит. Ладно, хоть с этим все получилось. Зато про осадные жерла мысли не было, а в столице быстро сообразили», - Никритину стало плохо от нарисованной в мозгу картины.
        Воображение оказалось слишком красочным - пятипудовые бомбы падали сверху на башни, сокрушая каменные стены в щебенку, везде бушуют страшные пожары, земля содрогается от мощных взрывов. Он даже помотал головой, отгоняя чудовищное наваждение, и чуть не пропустил мимо негромкие слова моряка:
        - Заводь есть большая перед форштадтом - мыслю, осадный припас там сгружать будут. Утром туман на реку наползет, видно плохо станет. Надо, государь, брандеры делать без промедления и атаковать перед рассветом - иначе крепость бомбами и огнем сокрушат…
        Глава 16
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ПЕТР ПАНИН
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Кто таков вор, говори! А то повесить прикажу!
        Генерал-аншеф с нескрываемой злобой и презрением посмотрел на пленного сержанта в изодранном мундире. Лицо заплыло синевой, разбито, в ссадинах, с запекшийся кровью. Правая рука висела плетью, перевязанная окровавленными тряпками. Вот только взгляд несломленный, яростный, еще не погасший после ожесточенной баталии.
        - Ладожского пехотного полка сержант Андрей Ильич Вязьмикин, сын однодворца, господин генерал. И не вор я, а верой и правдой служу законному государю-императору Иоанну Антоновичу, которому присягу дал, словом дворянина поклявшись!
        - Что?! Самозванцу «царю Ивашке» ты служишь, шпынь?! Он никаких прав на престол Российский не имеет!
        - А вот и неправда ваша, господин генерал! Я двадцать семь лет служу в полку Ладожском, в битве при Ставучанах участвовал! И я, и ты - мы ЕМУ вместе уже один раз присягали в давние времена, тебе это хорошо известно! Так каких прав на престол Иоанн Антонович не имеет, если он на нем давно уже был?! И по крови царственной право полное на его стороне! И мать его, и бабка крови царственной, от прадеда царя Иоанна Алексеевича переданной! И на троне Анна Иоанновна десять лет правила!
        - Императрица Елизавета Петровна всех прав на трон вашего Ивашку давно лишила…
        - А где сейчас «дщерь Петрова»? Царствие ей небесное, - сержант попытался перекреститься десницей, но болезненно сморщился, заскрипел зубами. Но голос был твердый:
        - Так что указы ее ныне не действуют, а потому мы имели полное право присягнуть Иоанну Антоновичу. И отказные листы от прошлой присяги подписали, ибо не по праву она была дана! Разве природный русский царь имеет меньше прав на свой же императорский престол, чем пришлая немецкая принцесса?!
        - Ты ей присягу дал!
        - Так и ты тоже присягу императору Петру Федоровичу давал! Так что же его не защитил, когда гвардия мятеж подняла и его с трона свергла?! Ведь Екатерина Алексеевна не по праву на престоле сидит сейчас - наследник цесаревич Павел Петрович куда больше прав на трон имеет, чем его мать! Она должна быть регентом, как покойная великая княгиня Анна Леопольдовна, что со всеми почестями в Александро-Невской лавре похоронена, а не самодержицей Всероссийской!
        Удар был нанесен страшной силы, и Панин заскрежетал зубами. Крыть в ответ было нечем - он сам с братом настаивали именно на этом, только братья Орловы, опираясь на гвардейское мнение, решили в пользу своей венценосной любовницы.
        - Так вот ты каков, Андрей Ильич…
        Будь передним простой солдат из рекрутов, Петр Иванович давно бы приказал его повесить на первом суку, но перед ним был дворянин, с «вичем», пусть захудалый и обедневший, раз по службе при столь почтенном возрасте до сих пор в классный чин не вышел. Но именно из таких дворян, в подавляющем большинстве своем, и состоял офицерский корпус русской армии, мнение которого было необходимо знать.
        - Гвардия не имеет права престолом императорским распоряжаться по собственному усмотрению!
        - Сенат и народ призвали Екатерину Алексеевну на трон, - Панин выложил свой главный аргумент, и заметил гримасу на лице сержанта. Тот вызывающе усмехнулся:
        - Народ? Собрали толпу у дворца, выставили до того бочки с водкой и это народ? Градских обывателей столицы, подкупленных и пьяных за весь православный люд держать? Мнение народа токмо в Земских Соборах принято слушать, они и царей на трон избирали, как полтора века тому назад царя Михаила Федоровича! А Сенат вообще не имеет права троном распоряжаться - в Петровских артикулах о том ни слова единого нет! А лишь властвует, заменяя императора, если того нет в столице!
        Панин с удивлением посмотрел на Вязьмикина, начиная догадываться откуда у того такие знания о русской истории. Очень редко, но такие встречались в русской армии, отправленные туда служить по принуждению, без права выслуги в офицерский чин.
        Так царица Анна Иоанновна распорядилась с князьями Долгорукими, запретив к тому же учить их грамоте. А также жениться, заводить детей - хотела такими суровыми мерами род княжеский пресечь, чтобы сами вымерли. Так поступали и при Елизавете Петровне с малороссийской шляхтой, которую в «изменах» подозревали, или со сторонниками «старой веры», коим хода наверх не было. Вязьмикин как раз из таких - не начетник, а разумно рассуждающий, зря он с ним заговорил - таких и плаха не разубедит. Хорошо хоть, что при беседе никого нет.
        - И тогда почему ты сторону «царя Ивашки» держишься?! За столько лет пребывания в узилище он ведь разум потерял…
        Сержант громко хмыкнул при последних словах Петра Ивановича. Затем негромко заговорил, морщась от боли:
        - Нет «царя Ивашки», а есть его императорское величество государь и самодержец Иоанн Антонович. Назвал бы ты его так, когда младенцем на трон взошел?! Думаю, за такие поносные слова живо бы на дыбу вздернули! Впрочем, тебе это еще предстоит - ведь ты сейчас и есть мятежник, раз стороны узурпаторши держишься!
        Панин дернулся, словно от удара хлыста - слова ожгли его. Ведь по большому счету он сам прекрасно знал, что сторону Екатерины они с братом приняли потому, что Никита был воспитателем цесаревича Павла. А это давала надежду, что при его скором воцарении заслуги Паниных будут оценены молодым монархом по достоинству.
        - Насчет разумности не сомневайся - я генералов слушал куда глупее речи. И сразу скажу, что никакой он не самозванец, и не подменяли его. Десятки людей видели, как ЕГО из «секретного каземата» под руки почти ослепшего выводили. А до того там, вместе с императором Петром Федоровичем его фельдмаршал Миних с генералом Корфом посещали, при разговоре венценосных особ присутствуя. Или хочешь сказать, что сам фельдмаршал Миних до того испугался, что подменыша-самозванца принял за императора Иоанна Антоновича, и сейчас верно ему служит?! И кто в такое среди офицеров и солдат поверит?!
        Панин задумался - дальше говорить, по большому счету, было не о чем. Если «шлиссельбургская нелепа» продлится еще неделю, то в России на трон усядется новый «старый» император. Сейчас никто бороться за права Екатерины Алексеевны всерьез не будет, даже сторонники в Сенате. Почти все сановники и чиновники предпочтут выжидать, чем царская свара закончиться, и сразу же перейдут на сторону победителя. Даже князь Вяземский, на что уж казался преданным государыне, и тот начал вилять нехорошо, явно что-то замыслил.
        - Если отпущу, обратно уйдешь?
        - Да, господин генерал! За Иоанном Антоновичем правда, а в ней Бог, и в ней сила, а не в силе правда, - глаза сержанта заблестели, слова стали торжественными, и Панин понял, что может сейчас приказать его повесить, но тот от присяги царю, которого сам выбрал, не откажется. А потому Петр Иванович подозвал рукою стоявшего на отдалении адъютанта взмахом руки и негромко приказал:
        - Отправить сего сержанта в Тайную экспедицию немедленно! Пусть с ним там генерал-аншеф Суворов разговоры по-своему ведет…
        Петр Иванович задумчиво смотрел на длинные колонны преображенцев, что шли к Шлиссельбургу. Замысел удался - высадив этот полк выше по течению, он зажал мятежный отряд генерала Корфа с трех сторон. По докладам выходило, что барон отступает на юго-восток, к речке Мга, обложенный преследующими драгунами.
        Да, потери при высадке большие, семеновцы попали в засаду - но для восставших она пирровой победой стала. Теперь они разорваны на две части - фельдмаршал Миних с измайловцами и смоленцами в форштадте, конницы при них самая малость. Старый Христофор Антонович явно на изменников надеется - два часа тому назад доложили, что эскадрон драгун ингерманландских в полном составе на его сторону перебежал. Да солдаты тоже бегут и хоронятся, как гарнизонные, так и гвардейцы. Из числа последних измайловцев особенно много, не все хотят Екатерине Алексеевне служить. Хотя нескольких дезертиров удалось поймать и повесить, но других такое наказание отнюдь не устрашило.
        - Ничего, утром всеми силами на Миниха в форштадте навалимся, да флот от реки подойдет в протоку Малой Невки - орудийным огнем выскоблим. А там Шлиссельбургскую крепость обложим с двух сторон, и осадный парк поставим на позиции.
        Панин скривил губы - он жаждал баталии с мятежниками, и очень боялся, что Миних начнет отход к Новгороду. По доставленному сообщению, губернатор там начал крутить, не отказываясь от присяги Екатерине Алексеевне, фактически признал «принца Ивашку», помощь решил оказать самозванцу. А что ему оставалось делать, когда пехотный и драгунский полки по манифесту этого трижды клятого Иоанна новую присягу учинили, и сикурсом собираются в поход сюда выступить…
        Глава 17
        ШЛИССЕЛЬБУРГ - РЕКА НЕВА
        ШКИПЕР БОТА «ФОРТУНА»
        УНТЕР-ЛЕЙТЕНАНТ КАРЛ РОЗЕН
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Государь, бочонки с порохом смолой обмазывать обязательно нужно - тогда после взрыва обломки долго горят, а прилипая к оснастке либо к палубе, поджигают любую деревяшку сильно. Испокон веков так моряки делали, когда вражеские корабли жечь собирались, - лейтенант Фомичев говорил уверенно, и Розен с ним был полностью согласен.
        Петр Полуэктович дело знал хорошо, с юности, когда в знаменитой Навигацкой школе учился, выбрав по примеру деда, стольника царя Петра Алексеевича, службу на корабельных палубах. Да и отец немало отличился в Великой Северной войне, воюя против соотечественников Розена на скампавеях - участвовал в абордажных баталиях при Гангуте и Гренгаме - получив наградную серебряную медаль.
        - Понятно, - негромко произнес молодой царь, внимательно поглядывая, как быстро матросы бота снаряжают брандеры. На роль последних были избраны два больших баркаса, что использовались в качестве постоянных транспортов между крепостью и форштадтом, перевозя между островом и южным берегом людей и разные грузы. В середину между банками плотно укладывали небольшие бочонки с порохом, тут же густо обмазывая их смолой и ее же заливая щели.
        Для этого прямо на берегу внутреннего канала разожгли несколько больших жаровен и поставили на них небольшие котлы с застывшей смолою. Все изрядно коптило, но в сумерках летней ночи, в наступившей туманной дымке от Ладоги, что скрывала приготовления от наблюдения неприятельского, дело спорилось в умелых руках.
        Смолы в крепости имелось достаточно, так как не только флот зажигательные ядра использует, но и артиллерия. Пороха тоже имелось в избытке - погреба полны, к долгой осаде Шлиссельбургский гарнизон готовился. Баркасы, как и лодки, в крепостном канале уже стояли, уведенные туда от пристани через «водные ворота». Так что отбор был сделан легко, и закипела работа, несуетливая, но спешная.
        Розен искоса посматривал на царя, и радовался в душе, что сделал правильный выбор, дав ему присягу. Спокойный такой молодой монарх, говорит уверенно, правда, иной раз не так как все русские, но в целом правильно. Так что бесстыдно лгали «катькины» доброхоты, когда плели, что «Ивашка» разумом повредился от многолетнего заключения в темнице, юродивым стал. Да ничего подобного - все суждения царя выверены, слова подобраны, речью сдержан, манерами должными обучен.
        Настоящий император!
        - В качестве зажигательной смеси можно «греческий огонь» применить, который Каллиник сделал. Дромоны его всегда применяли, достаточно вспомнить, как ладейный флот князя Игоря в 941 году от Рождества Христова напрочь сожгли.
        От слов царя не только Розен сглотнул - он таких подробностей не знал, но сам Фомичев, которого почитали за обширные знания, сильно смутился. Лейтенант несколько растерянно произнес:
        - Так секрет этой смеси утерян, государь. Но она бы нам действительно пригодилась!
        - Так воссоздать ее не проблема, тот же напалм, что водой потушить невозможно. В его основе переработанное «земляное масло», что нефтью называют, жиры, что смесь сгущают до состояния густого киселя, можно и мылом заменить, для лучшего горения добавить селитру. Куб перегонный для нефти, самый примитивный, кузнец любой сделает. Еще есть живица - сок сосновый - тоже горит хорошо, ее в пропорции только добавлять нужно правильной, не переборщить. Если из нее скипидар убрать, то канифоль будет - тоже сгодится.
        - Не знал, государь. Но нужно смесь эту изготовить - для баталий морских, думаю, зело полезна будет, - Фомичев выглядел смущенно, с нескрываемым уважением и удивлением глядя на молодого монарха. Матросы тоже прислушивались к беседе, однако выполняли свое дело споро и правильно - Розену, который взял на себя приготовление брандеров, даже руководить не пришлось работами, а тем паче подгонять.
        Ему нестерпимо захотелось понять, откуда у молодого еще в сущности монарха такие познания, но он отчетливо понимал, что таких вопросов правителям лучше не задавать. Но не его ума дело, обычного младшего офицера флота, любопытствовать о таких тайнах, от которых неприятностями страшными за версту тянет.
        - Успеете?
        - Через час готовы к выходу будем, государь. Туман только собирается, под его прикрытием как раз и выйдем. По течению тихо спуститься полчаса нужно будет срока - транспорты мы видели, так что только их искать будем. Отыскав - атакуем немедленно. Крючья и «кошки» забросим, укрепим и подожжем брандер. Если повезет, то на лодке вырвемся и обратно в крепость вернемся. Если нет, то вплавь до берега придется. А там как получится вернуться обратно…
        - Только преждевременной панихиды не надо, - громко произнес Иоанн Антонович. Старайтесь к правому берегу Невы пристать, оттуда лесами до Ладоги дойти и на берег выйти. Скампавея от Кексгольма подойдет сегодня, да и бот пусть вдоль побережья крейсирует. Сигнал обговорить нужно для опознания. А потому…
        Молодой император задумался, глядя как матросы заканчивают приготовления к дерзкой атаке неприятельской эскадры. Розен уже отобрал восемь смельчаков на весла (хотя охотниками вызвалось больше половины команды бота), они с Фомичевым должны были править.
        - Обоим вам идти нет смысла - на боте должен остаться капитан! И не спорить со мной, так нужно!
        Дернувшийся было возразить, Фомичев моментально сник от жесткого тона монарха. Розен возликовал мысленно - теперь ему представляется реальный шанс сделать рывок в карьере, или погибнуть. Смерти он не боялся - все рано или поздно умрут, а вот Фортуна шанс представляет избранным. Благо момент удачный.
        - Унтер-лейтенант, кого назначите командиром второго брандера? Нужен только доброволец, то есть охотник!
        - Такие тут все, ваше императорское величество, - произнес Розен, но тут рядом с ним раздался уверенный голос:
        - Дозволь мне, государь! Справлюсь!
        Вперед вышел боцман Лопарин, кряжистый помор, что много лет тому назад перешел на линейном корабле из Архангельска в Ревель. Розен непроизвольно кивнул - лучшего кандидата найти было нельзя. Заметив этот кивок Иоанн Антонович усмехнулся, оглядел моряков и мотнул головою, произнеся непонятное слово:
        - Отморозки, вы братцы, конченные. Сделаете дело в точности, всех живых и погибших награжу орденами!
        Розен окаменел, матросы соляными столпами застыли от изумления, лишь лейтенант Фомичев с вытаращенными глазами, запинающимся голосом негромко вопросил:
        - Прости, государь… так орденские ленты и адмиралы не носят - только самых избранных награждают…
        - Причем здесь ленты, - отмахнулся император. - Учреждаю с этого дня орден Святого Равноапостольного князя Владимира, покровителя державы нашей. Из пяти степеней - наградой будут от солдата до фельдмаршала, от матроса до адмирала. Спроворите столь рисковое дело удачно - вам первые кресты на грудь собственноручно приколю…
        Туман нависал молочной пеленой, окутывая своим покрывалом баркас, за которым, словно собачка на поводке, шла на пеньковом тросе рыбацкая лодка. Весла без всплесков опускались в воду - сердце в груди замерло, Розен почти не дышал, чувствуя, как стало жарко под мундиром, как льется по телу горячий пот.
        Они прокрались в малый рукав, речушку Невку, так ее называли. Теперь цель была не только близко, их стало много, они были кругом - протока буквально забита судами, в тумане темнели их деревянные корпуса и громко звучали людские голоса:
        - Когда огненный припас сгружать начнем?
        - Как туман рассеется, так и начнем - сейчас сходни и те не видно! Побьем бочки с зельем!
        Розен сглотнул - Фортуна явно им улыбалась, подставив под удар вожделенную цель, которую даже искать не пришлось. Так что не зря его отец тридцать лет тому назад перешел на русскую службу, продав развалины родового замка в Финляндии. Теперь есть случай отличиться и стать кавалером нового российского ордена. Но эти мысли Карл Иоганн Розен моментально отогнал, взяв обмотанный тканью крюк.
        Нос транспорта выступил из тумана, баркас мягко ударился о форштевень - загребные матросы выставили руки, упершись в него. Теперь нельзя было терять понапрасну ни одного мгновения.
        - Бросаем…
        Розен шепотом отдал приказ и первым метнул крюк вверх. Со всей силы дернул на себя пеньковый конец - железо вошло в дерево глубоко, на все острие. Послышались глухие удары других «кошек» и крючьев, матросы спешно вязали узлы - теперь небольшой транспорт и маленький брандер были намертво прикованы друг к другу.
        На общую погибель!
        Розен поднырнул под парусиновый полог, открыл футляр с тлеющими фитилями, пропитанными жиром. Сильно выдохнул воздух, дуновение распалило пламя на кончике. Огонь на глазах разгорался, хорошо, что сверху был накинут полог и с борта транспорта не могли заметить яркого пятнышка, совершенно неуместного.
        - Ты стуки слышал? Всем смотреть с борта!
        Унтер-лейтенант выдернул пробки из бочонков с порохом, засунул фитили, на обвисших кончиках уже весело плясало оранжевое пламя, разгораясь с каждой секундой. Вынырнув из-под полога, Розен ловко перебросил тело в рыбацкую лодку, та сильно качнулась - все же пять человек изрядный груз. Гребцы опустили короткие весла, уключины, щедро смоченные маслом, почти не скрипели, хотя каждый гребок заставлял напрягаться. Но вроде пока все получилось…
        Швах!
        Туман разорвал орудий выстрел, огненное пламя в саженях ста позади отразилось в глазах унтер-лейтенанта. На эскадре началась суматоха, послышались громкие крики, вразнобой ударили выстрелы из фузей и пистолей. Видимо, брандер боцмана Лопарина был замечен вахтенными и те сразу подняли тревогу, и тут же открыли стрельбу.
        Розен стиснул зубы - для пяти охотников, четырех матросов и офицера, шансов вырваться из протоки и уйти в Неву незамеченными с каждой секундой становилось все меньше и меньше…
        Глава 18
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        РАННЕЕ УТРО 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Как обещал, так и сделал, - Иван Антонович отложил грифель - здесь вовсю использовали прообраз карандаша, только в тканевой, а не деревянной обшивке. Гусиные перья хотя и не вызывали у него тихий ужас, ведь все советские школьники с первого класса учились писать подобным инструментом, только со стальным пером, постоянно макая то в чернильницу, но были жутко неудобными.
        Никритин испытывал жуткое желание начать реформаторство именно с этой отрасли - сделать стальное перо и ручку с флаконом для чернил, раз не вышло из него полководца. Устройство вроде несложное, но все упиралось в отсутствие стекла и пластмассы. Походив немного по каменному полу Государевой башни, он хлопнул себя ладонью по лбу. Мысль, только что пришедшая, показалась ему здравой.
        - А почему все сам и сам, когда есть рационализаторы и изобретатели, что блоху подкуют. Товарищ Кулибин на что? Даром во всех учебниках про него пишут, да и в делах у автора того романа он до хрена чего сотворил. Поставлю задачу, выделю ассигнования, мастерские оборудуем по последнему слову нынешней техники - и «закроем» сразу все разработки «почтовым ящиком» для секретности. Ибо на хрен - на халяву промышленными разработками разбрасываться. А теперь надо списочек короткий написать, что в первую очередь нужно.
        Отдав себе распоряжение, Иван Антонович уселся за стол, пододвинул подсвечник с горевшими свечами. Пламя колыхнулось, хотя часть бойниц были закрыты изнутри и установлена ширма - сквозняки ходили те еще, хорошо хоть лето на дворе. Через четверть часа воодушевление схлынуло - список самого нужного и важнейшего был отображен на листе с двух сторон убористым почерком.
        - Да, не будет с тебя великого государя, если не придумаешь между кем всю эту прорву работ распределить. Но даже если удастся сделать что-либо путное, нет промышленных мощностей для серийного производства - нынешние мануфактуры просто не потянут. К тому же нужно провести их ревизию, узнать, на что способен нынешний ВПК. Да и определиться, что мы можем модернизировать из его отраслей.
        От мыслей вслух Иван Антонович загрустил. Да, он историк, занимался именно этой эпохой. Но не знает реального положения вещей, и, судя по полученному практическому опыту, оно весьма отличается от того, что написано в монографиях, причем в худшую сторону. Страна нуждается в образованных людях - но только один университет, и тот в Москве. Нужны технические специалисты и квалифицированные рабочие - а взять их неоткуда, половина крестьян крепостные, полная и безусловная собственность дворян. И так после того злополучного манифеста, где он пообещал взять «под себя» владельческих крестьян своих супротивников, Миних попытался устроить ему знатную выволочку.
        Не получилось, аргументы нашлись!
        Старый фельдмаршал под приведенными им доводами смирился - отписывать в казну земли, собственность, усадьбы с крестьянами мятежников и заговорщиков вполне обыденное дело в нынешних реалиях. Так что есть возможность значительно поправить баланс и пополнить казну - слишком многие получили от Екатерины «милости» - растащили изрядную часть церковных крестьян «подарками», а теперь придется либо возвращать их или принимать условия игры. А царь-батюшка не причем, пусть церковь обратно вышибает всеми способами, а он сам как-нибудь с иерархами договорится о «благодарности» и о пользе государству.
        «Жеребячье сословие», как ехидно отзывалась русская интеллигенция, в нынешних реалиях грамотное сословие, имеющие определенные привилегии. Так пусть их и отрабатывают - открыть сеть церковно-приходских школ, пусть обеспечивают их кадрами. В семинариях ввести учительские курсы, лет за десять вполне можно кадры приготовить.
        А там…
        «Эко занесло тебя в дебри высоких планов пятилетки, братец. Выкини из головы все реформаторские бредни - сейчас задача проста как табуретка. Победить Екатерину Алексеевну, спихнуть даму с насиженного трона и самому на него седалище взгромоздить, и при этом ухитрится остаться в живых. Умирать чего-то не хочется!»
        - Ваше императорское величество! Посланец от фельдмаршала Миниха на баркасе приплыл, - в башню поднялся Мирович, - в тумане заплутал, чудом до крепости добрался.
        - Так, давай его сюда, - волнение стало охватывать Ивана Антоновича - видимо случилось что-то весьма неприятное, раз фельдмаршал утра не дождался, пока туман рассеиваться будет.
        На площадку поднялся офицер Смоленского полка - Никритин узнал его, вспомнив представление командного состава, который устроил для него бригадир Римский-Корсаков. Вот только мундир на вошедшем посланце был мокрехонек, хоть выжимай - вода стекала на пол, оставляя огромную лужу. Видно было, что адъютант Миниха заметно дрожит.
        - Мирович, дай ему хлебного вина немедленно. Затем поручика в баню пусть отведут, водкой растереть! Доложи, почему так спешно тебя отправили, не дождавшись утра? Есть у тебя послание от фельдмаршала?
        - Тут оно, но боюсь, текст там расплылся, - дрожащим голосом произнес офицер. - Волна лодку перевернула… Думал, не выплыву. Но крепостную башню в тумане разглядел. Слава Богу, повезло…
        Офицер всхлипнул, видимо за эту ночь ему не раз приходилось расстаться с жизнью. Но быстро пришел в себя, когда Мирович сунул ему кружку - запах сивухи Никритин с табуретки почувствовал, мысленно добавив к списку обязательных новшеств самогонный аппарат.
        Хлебное вино, признаться, отвратного качества, полагавшееся гарнизону, было выпито чуть ли не залпом. Вообще то это не привычная современному человеку сорокаградусная жидкость, а настойка, причем по крепости значительно слабее. Но кружка была полностью опорожнена в несколько глотков, а лейб-кампанец накинул на посланца епанчу.
        Иван Антонович не торопил офицера с докладом, дав тому время отдышаться. В это время посмотрел футляр - письмо фельдмаршала было фактически погублено и к чтению не могло быть использовано - сплошной синий разлив в белопенном море, а не листок когда - то твердой бумаги. Так что лучше было спокойно дождаться, пока молодой офицер потихоньку отойдет от пережитого ужаса.
        - Ваше императорское величество! Фельдмаршал приказал оставить позиции и отходить дальше на восход вдоль канала. Неприятельская кавалерия и Преображенский полк заняли оставленный форштадт. Туда подошли и корабли, уже за полночь. Я их видел, когда на баркасе отчалили - туман быстро все закрывать начал.
        «Как интересно получается! Фельдмаршал отошел без боя, а мои караульные проморгали. Впрочем, стрельбы не было, оттого и не вглядывались - а проклятый туман все скрыл», - Никритин посмотрел на офицера.
        - Знаешь, почему приказано было отвести войска?
        - Да, государь. Отряд барона Корфа отсекли - преображенцы высадились на берег далее, бригаду стиснули два полка лейб-гвардии. После боя генерал начал отход на восток, бросив пушки. Отправил драгун с докладом, что выйдет к каналу верст через тридцать к вечеру. Фельдмаршал приказал немедленно выступать на соединение и дожидаться прибытия из Новгорода сикурса. Вам, государь, вчера там присягнули пехотный и драгунский полки. Пехота барками отправится к Новой Ладоге, а там по каналу утром, а конница двинется ближе к полудню маршем. На соединение всех войск фельдмаршал отвел трое суток, считая нынешние.
        - Так, - новость ошарашила Ивана Антоновича, ему потребовалось несколько минут, чтобы «переварить» услышанное. Одно было ясно - осада может стать долгой.
        «Переиграл из всех Панин - устроили на него засаду и сами попались в западню. Корф поступил правильно - нет позора в ретираде, особенно когда тебя обложили со всех сторон. И Миних поступил верно - нужно свести все силы воедино и получить перевес в пехоте. Но что он собирается предпринять - отступать дальше на восток, или занять позиции для генеральной баталии, выбрав хорошее место?»
        - Войскам приказано поспешать до деревень Подол и Сирокасска, это почти сорок верст от Шлиссельбурга. Там дождаться соединения отрядов воедино, занять позиции и подготовиться для баталии.
        «Так, это немного восточнее Назии, если я правильно помню местные окрестности. Но поселка сейчас нет - он вроде по плану ГОЭРЛО будет построен. Болота и леса стоят, маневр для кавалерии исключен. Так… Ах ты хитрец старый. Ведь ты там и приказал магазины ставить, когда барки по каналу грабить начал. Выходит, Миних подозревал, что будет нечто похожее на нынешний расклад», - Никритин зло сжал губы, его провели - фельдмаршал был обязан рассказать о худших вариантах развития событий, и забрать его в поход вместе с войсками.
        «Видимо, не успел предупредить - поражения Корфа не предвидел, как и маневр Панина. Оставаться в крепости опасно - завтра в полдень начнет обстрел осадная артиллерия - им ее только установить на позициях. Но так бот есть - в любой момент днем отплыть можно и до другой стороны добраться, хоть в Кобону. Разъезды драгун Миних отправит, да и скампавея от Кексгольма вскоре подойдет. А там, в случае неудачного сражения отходить до Новой Ладоги, и уже соединившись с новгородским сикурсом переходить в контрнаступление».
        - Все ясно, идите в баню…
        От страшного взрыва Никритин чуть не присел, в бойницах полыхнуло оранжевым светом. Сильный порыв ветра затушил свечи. Иван Антонович бросился к бойнице, и тут полыхнуло второй раз, причем гораздо сильнее - словно огромное солнце просветило туман и погасло. Но мысленно он ликовал, сжимая кулаки от радости.
        «Брандеры рванули! И судя по всему, второй взрыв от транспорта с пороховыми запасами! Теперь хорошо - можно в крепости отсидеться, а не бежать в Кобону!»
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ «ЗЕЛО КРЕПОК СЕЙ ОРЕХ» Глава 1 Форштадт Шлиссельбурга Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин утро 7 июля 1764 года
        - Один транспорт только и остался - осадный парк к полудню выгрузим, а к вечеру на батареях устанавливать начнем. Жаль, пороха, почитай, что и нет, всего на десяток залпов, - граф Брюс, в щеголеватом прежде мундире лейб-гвардии Семеновского полка, что сейчас носил на себе прорехи и следы копоти, махнул рукою в сторону протоки, где еще дымились корпуса транспортов и барок.
        Генерал Панин скривился в бессильной ярости, но претензий к усопшим выдвигать не стал. Покойный адмирал Талызин, которого на берегу хватил апоплексический удар, не виноват в нерадивости стоявших на вахте матросов. Да еще этот проклятый утренний туман, накрывавший чуть ли не каждый раз Неву своей белой мутью, в которой не заметить подход двух брандеров немудрено. Так что последствия вражеской атаки сейчас еще продолжали дымиться в протоке перед его глазами.
        Ущерб был нанесен страшный - от взрыва транспорта с запасами пороха были выброшена на берег барка и малая галера. Огненные обломки засыпали соседний транспорт с осадными парком. Пожар потушить не удалось, команда в панике бежала на берег. Сгорело с десяток малых судов - их остовы еще дымились. Одним махом потеряна добрая треть, от имевшихся в отряде кораблей, вышедших вчера из Петербурга.
        - Устанавливайте их спешно на батареях, Яков Александрович. Нужно начинать бомбардировку Шлиссельбурга как можно быстрее. За порохом я уже отправил в Петербург галеры - к вечеру его доставят. Заберут из Петропавловской крепости, там такой запас ни к чему, - Панин внимательно посмотрел на моложавого генерал-майора.
        Последний мужской представитель королевского рода шотландских Брюсов, той ветки, что осела в варварской Московии более века тому назад, в военном деле был очень сведущим. В двоюродного деда пошел, фельдмаршала Петра Великого Якова Брюса, командующего русской артиллерией, математика и ученого, которого москвичи, в темноте своей, чародеем и колдуном почитали. Внук тоже связал свою жизнь с военной службой - сражался с пруссаками под Цорндорфом, осаждал Кюстрин. Да и лет немало - ближе к середине четвертого десятка, достаточно опытен.
        - Я на месте старых батарей приказал пушки устанавливать, шанцы восстановив. Мужиков хватает, только копают неохотно, да дома разбирать не спешат - а бревна нужны для срубов и креплений, - Брюс флегматично пожал плечами, а Петр Иванович взъярился.
        - Батогов сейчас отведают, живо заспешат, - Петр Иванович повернулся к адъютанту и отдал приказание. Офицер заспешил выполнять поручение, а Брюс равнодушно пожал плечами - мужицкая спина для того и существует, чтобы кнутом по ней стегать, иначе работать не будут, лодыри все, разум вгонять битьем только можно.
        Панин еще раз окинул взглядом Малую Невку, остановился на полузатопленном фрегате «Парис», тот заметно накренился на борт. Со вторым брандером, можно сказать, «повезло». Заметили на подходе бдительные вахтенные и выстрелили из пушки, начали палить из мушкетов. Баркас в двадцати саженях от фрегата взорвался с ужасающим грохотом. Горящих обломков почти не было, зато сила удара была такова, что старая обшивка не выдержала и разошлась. Волна захлестнула ветхий корабль и выбросила ближе к берегу, где он и затонул под верхнюю палубу.
        Хоть жертв почти не было - трех матросов убило, два десятка покалечило, да и старый адмирал от несчастья, с его эскадрой случившимся, помер в одночасье. Зато сейчас моряки злы на гарнизон безмерно - бомбардирский корабль «Самсон» в заводи на якорях стоит, берегом и высокими деревьями от вражеского наблюдения его позиция закрыта. Яхты тоже укрылись в протоке - пока крепостной артиллерии ущерб серьезный не будет нанесен, прорыв в озеро невозможно сделать, пушки Шлиссельбурга любой корабль в труху перемолотят. Там орудийные жерла в 24 и 18 фунтов, хорошо, что таковых только два десятка, как наблюдатели рассказали.
        - Господин генерал, срочное донесение от подполковника Полянского, лейб-кирасирского полка командира. Отряды фельдмаршала Миниха на восток поспешно отходят, прикрываясь сильным арьергардом. Драгуны в стычки ввязываются, ругаются с нашими, призывают на сторону «царя Ивашки» переходить и от присяги царице отказаться.
        - Бить таких люто и без жалости! И пусть Александр Иванович дальше преследование ведет только своим полком. А ингерманландских драгун до стычек не допускает, во второй линии пусть с преображенцами находятся, зело ненадежны они.
        Панин едва сдержался от того, чтобы не выругаться прилюдно. С Петербургским гарнизоном прямо беда - разговоры среди солдат нехорошие идут. А господа офицеры этому потакают - «гвардии надо за немку драться, вот пусть и воюют, а нам она на троне незачем».
        Оба батальона пришлось к первой линии не допускать. Один шанцы восстанавливает на северном берегу Невы, а другой на южном, фузеи сложены, а солдатам роздан инструмент всяческий, так оно безопаснее. Драгуны вообще ненадежны - один эскадрон перебежал к Миниху, прихватив роту с другого, «улестив» манифестами от «Ивашки» и возбудив ее к открытому мятежу, причем во главе со всеми офицерами. Да и дезертиров множество рассыпалось по окрестным лесам и болотам.
        Измайловцы также «симпатизируют» Иоанну Антоновичу, к которому перешло две трети гвардейского полка. Надежных офицеров и солдат, преданных императрице Екатерине Алексеевне, там едва сотня наберется, зато полтысячи волками смотрит, только и выжидают нужного момента, чтобы в лес удрать, да к Миниху податься.
        По большому счету, генерал Панин понимал, что зря все эти части из столицы вывел, не нужны они в баталии будущей, даже зело вредны. Только целый батальон от первого «потешного» полка отнимают, что их фактически под охраной пяти его рот держат. Но оставлять их в столице было чересчур опрометчиво - и так город переполнен вредными слухами о «добром императоре Иоанне Антоновиче», что народу «отец родной», и «злой царице Екатерине Алексеевне». Что уже не «Матерь Отечества Несравненная», а «мачеха презлая», «змеюка подколодная, ядом смертным мужа опоила», чтобы овдовев «самой царствовать и всем владети».
        - Ничего, ты только до вечера погибель свою оттянул, Ивашка, - Панин со злобой посмотрел на приземистые стены крепости, что казалось выросли из свинцовой глади озера и реки.
        - Как орудия выставим, и порох подвезут, так тебе враз весело станет, - Петр Иванович усмехнулся. Ему с утра сообщили, что самозванец сидит в крепости, слишком быстро Миних отвел свои батальоны из форштадта, боясь окружения. И правильно сделал - тут как опытный генерал, Панин отдавал должное победителю под Ставучанами, хотя жаждал его погибели.
        Как обложение Шлиссельбурга будет законченно, а солдаты отдохнут после бессонной ночи, то после полудня гвардия выступит супротив Миниха - по три батальона от полков Преображенского и Семеновского с артиллерией. И семь эскадронов конницы - полный полк лейб-кирасир и два эскадрона конногвардейцев (еще один будет оставлен присмотром для ингерманландских драгун, чтоб непотребный мятеж не учинили). Вполне достаточные силы для победной баталии…
        Орудийный грохот донесся с каменных стен Шлиссельбурга, которые заволокло густым пороховым дымом. На месте строительства шанцев, что на островках взметнулись черные клубки дыма, несколько ядер ударили в дома форштадта, напрочь снося крыши и бревенчатые стены. Крепость, доселе молчавшая, ожила, неся смерть осаждавшим - орудия с ее верков и башен стреляли беспрерывно…
        И началась паника, что в мгновение захлестнула всех!
        Солдаты и мужики бросили работу и, как облитые кипятком тараканы, шустро разбегались с шанцев, бросаясь в воду - благо до берега было рядом и неглубоко. По улицам форштадта понеслись верховые и телеги, на барках, что стояли в канале началась неразбериха - ядра долетали и туда, добавляя горестных криков и воплей.
        - Петр Иванович, может быть, мы не будем так спешить со строительством шанцев? Как видите, пушки царя Иоанна Антоновича бьют метко, не жалею и трехпудовых бомб, что своими взрывами довели народец и лошадей до беспамятства. Нужно дождаться вечера и под прикрытие тумана работать без помех всю ночь, а уже утром начать обстрел крепости.
        Потомок гордых скоттских королей стоял с флегматичным видом, говорил спокойно, совершенно не обращая внимания на летящие ядра, что горели пламенем, обмазанные смолою. Видимо, осажденные решили поджечь форштадт, и тем самым выкурить оттуда осаждающих. Предположение было здравое - действительно, днем им не дадут возводить шанцы, сейчас даже батогами не заставишь никого трудиться…
        Глава 2
        ВЫБОРГ
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР АЛЕКСЕЙ СИЛИН
        БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Господа офицеры, государь-император и самодержец Всероссийский Иоанн Антонович, третий этого имени, призывает вас выполнить свой долг перед престолом и державой!
        Алексей Петрович остановился, говорить генералу было тяжело. Только что прочитал царский манифест, что вызвал всеобщее ликование. А теперь приходится надрывать горло, чтобы каждый морской или армейский офицер, да еще сержанты с боцманами, которых столпилось на небольшой площади несколько сотен, услышали его слова.
        - Доколе гвардия будет возводить на престол тех, кто нам не надобен. Царица окружила себя фаворитами и любимчиками, что казну государственную опустошили, а тем, кто верно и честно служит, кто воевал с пруссаками за честь русскую, за могущество державы нашей, даже объедков с гвардейского стола не достается! Скажу всем честно и прямо - те деньги в казне, что полагались на выплату жалования флоту и армии, все восемьсот сорок тысяч рублей, серебром и червонцами, были нашей «доброй царицей» выплачены до копеечки… Только не нам всем, а братьям Орловым, за то, что они помогли ее на трон подсадить, возмутив гвардию!
        По площади прокатился недовольный гул, военные в одном порыве всколыхнулись. И сам Силин охотно разделял это недовольство - ему, генерал-майору и коменданту крепости, так же постоянно задерживали жалование, а что говорить о простых служивых - обнищали все, сиры и убоги без пригляда государственного. А речь эту, собственноручно Иоанном Антоновичем написанную, он в долгой дороге чуть ли не наизусть выучил так, что от зубов сейчас отскакивало.
        - Гришка Орлов генерал-поручиком и кавалером стал, титул светлейшего князя получил, а его братья графами да генералами тоже облагодетельствованы царицей. А за какие подвиги, прикажите знать?! Что ублюдков матушке-царице исправно сотворили?! Не на полях сражений и в морских баталиях в поте лица сражались, а на приступ шли в постели женской! Так-то оно безопасней сражаться!
        Собравшийся на площади служивый люд дружно разразился злым хохотом. Гнев, долго копившийся на творящиеся кругом безобразия власти, ее злоупотребления и несправедливость, вылился в громких криках, один страшнее другого по своей крамоле:
        - Так Катьку топтать и ордена получать явно приятственно. Чем один шторм в море пережить!
        - Не говоря о баталии…
        - На такой бы приступ и я ходил, хоть каждую ночь! Исправно бы послужил нашей «матушке-раздвинь-ножки»!
        - Да на штык их брать нужно, злодеев!
        Алексей Петрович поднял руку, призывая к тишине, и молчание вскоре наступило, слышалось только злобное сопение. И закончил все словами самого императора Иоанна Антоновича, который настоятельно посоветовал генерал-майору произнести их, когда градус недовольства у всех собравшихся высоко поднимется.
        - Вся заслуга Орловых, князя Барятинского, Пассека и прочих злодеев состоит в том, что именно они умертвили императора Петра Федоровича, выполняя прямой приказ и повеление его жены Екатерины Алексеевны! То абсолютно верно - младший брат Федор Орлов, захваченный в Шлиссельбурге, признал это тягчайшее преступление и покаялся. А старший Гришка, как вы знаете, хотел убить императора Иоанна Антоновича, да только сам картечью был сражен! Один цареубийца сражен по Божьей воле! Но другие еще живут припеваючи! Я вас спрашиваю - доколе?!!!
        На площади воцарилась зловещая тишина, моряки и армейцы с побледневшими лицами и гневными взорами до хруста сжимали кулаки. То, о чем два года втихомолку рассуждали между собой, боясь доносов в Тайную экспедицию, сказано громко и прилюдно прибывшим от законного императора его генералом. А значит, то есть правда, которую скрыть никогда преступникам не удастся.
        Ибо есть Божий Суд!
        Теперь сам Алексей Петрович полностью осознал всю правоту Иоанна Антоновича - доколе все эти безобразия терпеть?!
        - Я был в камере у государя, в которой дышать нечем от зловоний. Каменный мешок, без света, только лампадка горит перед иконой Пресветлой Владычицы нашей! Охапка соломы и ржавые кандалы, которые на него надевали, дабы заставить отречься от престола и уйти в монастырь. Он отказывался, зная что народ наш, флот и армия державы Российской, неправедно управляются, многие обиды безвинно терпя. Темно там, сыро - воздуха не хватает, дышать трудно. Но государь там восемь лет провел, страдая ежечасно от «милосердия» цариц наших. Обитель скорби там, молитвами за людей пропитанная в стенах каменных. Но не ожесточился сердцем, Государь, я сам несколько раз с ним беседу имел - суждения его здравые и зело полезные для державы, сердцем своим добр и милостив. Ибо познавший страдания с самого детства, когда его с престола свергли и в темницу жить определили, знает что такое страдания его подданных…
        Собравшиеся молчали, некоторые вытирали слезы. И Алексей Петрович взял в руки футляр, протянутый адъютантом. Размотал шнурок, сломал печать, делая все прилюдно. Потом громко заговорил, чуть ли не надрывая горло, хотя это не требовалось - все моментально поняли, что там за бумага, и кем она написана.
        - Это повеление его императорского величества и самодержца Иоанна Антоновича, третьего этого имени!
        Алексей Петрович обвел глазами собравшихся - словно небольшая волна прошла по площади, и наступил мертвый штиль. Все вытянулись, внимая царскому указу.
        «Сим повелеваю флоту шхерному нашу, в заливе Выборгском находящемуся, галерам и всем кораблям, с экипажами и командами, а также полкам пехотным и драгунским, присягу мне учинить не мешкая. Опосля немедленно на Кронштадт идти и под мою руку державную его полностью привести. Плыть на столицу Санкт-Петербург в силе тяжкой, Сенат и народ наш под свою защиту взять. Командование флотом и войсками возлагаю на генерал-адъютанта Нашего, генерал-поручика Алексея Петровича Силина, коего наделяю правами приказывать от имени моего, и выполнять те его команды следует с послушанием и прилежностью, всем верноподданным, яко мои собственные!
        Зная о службе морской нелегкой, повелеваю жалование на треть поднять, а в армии нашей и гарнизонах на четверть от нынешнего. Выплаты оного произвести немедленно. Тех, кто присягу мне откажется давать - брать под караул, но кто злонамеренно отречется, и с оружием выступит в защитусамозванки Екатерины Алексеевны и подлых цареубийц, то пардона таковым не давать и бить их беспощадно!
        Жду вашего сикурса в крепости Шлиссельбургской, которую осаждают изменники гвардейцы в силе тяжкой, и надеюсь на помощь вашу в наведении спокойствия и порядка в державе нашей. Первый корабль, что прорвется с боем к сей крепости - да станет гвардией морской! Со мною полки преданные - лейб-гвардии Измайловский и Конный, а также Смоленский, Псковский, Ладожский и Апшеронский, под командой фельдмаршала Миниха, генерал-майора Корфа и бригадира Римского-Корсакова находящиеся. Собственноручно писано в Шлиссельбурге шестого дня июля 1764 года от Рождества Христова. Иоанн»
        Силин читал текст, но смотрел поверх бумаги на офицеров. При словах о жаловании все чрезвычайно оживились, Алексей Петрович мысленно ухмыльнулся - он многократно проклинал тяжеленые мешки серебра и золота, которые Иоанн Антонович приказал взять с собою. Их везли на скампавеи до озера Вуоксинского, но потом начались трудности - пришлось вести лошадей, груженных тяжелыми мешками, под уздцы.
        Но не зря все эти перенесенные страдания, когда усталость и сон одолевали. Но дошли почти за тридцать часов, от Шлиссельбурга по Ладоге, через Кексгольм до Выборга. Слово, данное императором Иоанном Антоновичем, через час будет выполнено, все получат жалование!
        Узнавши о возложенных на него правах, и о присвоенном чине генерал-поручика, Алексей Петрович возликовал всей душой - этого часа он так долго ждал. И теперь был готов выполнить приказ императора любой ценой, видя на лицах офицеров точно такую же решимость пойти в бой, сокрушить изменников и спасти царя даже ценой собственной жизни. И горе тому кто станет у них на дороге!
        - Всем слушать мой приказ! Экипажи и роты подвести к присяге командирам незамедлительно! Жалование получить в казначействе и выдать в точности, как положено. Корабли к походу и бою подготовить, по галерам распределить десант по пехотной роте на каждую! Сроку подготовки три часа! Драгунским полкам под командованием генерал-майора Колчина выступить на Петербург через два часа по готовности! Выполнять!
        Перед глазами Силина на площади начался круговорот, на первый взгляд хаотичный, но на самом деле строгий и определенный. Зеленые пехотные и синие драгунские мундиры быстрыми шагами стали выходить из крепости, черные, с белым и зеленым, устремились к синей глади залива, к лодкам у берега, что должны были развести по многочисленным галерам и кораблям, усыпавшим залив…
        Глава 3
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Сегодня они больше строить шанцы не будут, государь. Да и форштадт хорошо горит, дым густой пеленой по Неве тянется, - подполковник Бередников ухмыльнулся, а Иван Антонович мотнул головой, молчаливо соглашаясь. Действительно, даже без подзорной трубы можно было хорошо видеть, что пригороду, покинутого жителями по приказу фельдмаршала Миниха, крепко досталось.
        Швах!
        Из башни было хорошо виден внутренний двор, где стояли три мортиры, похожие на большие уродливые ступы, стоящие на больших колодах. Одна из них только что изрыгнуло пламя, и теперь ее, как соседку справа, готовили к новому выстрелу. Никритина сильно удивили тяжеленые трехпудовые бомбы, что имели ушки - держась за них, канониры и опускали зажигательный снаряд в «ступку». Дальность стрельбы из таких чудовищ была небольшой, но до форштадта они вполне доставали.
        Швах!
        Раздался очередной выстрел - кургузая мортира немного подскочила при выстреле, сила отдачи была огромной. По сути, примитивный аналог миномета, только короткий, с большим калибром, стреляет недалеко, и скорострельность не впечатляет - если в час десять выстрелов сделать, то это вроде рекорда. Точность у сего «бога войны» никакая - так что стрельбу рекомендуется вести по площадям, а форштадт на роль такой жертвы вполне подходит - и там сейчас творился самый настоящий ужас.
        - Тушат, тушат, не потушат, заливают, не зальют, - пробормотал Иван Антонович, глядя на языке пламени, что прямо на глазах пожирали целую улицу, дом за домом. Но рассмотреть происходящее мешали густые клубы черного дыма.
        - Государь, завтра с утра они начнут бомбардировку крепости, а то и к вечеру, - голос Бередникова был предельно серьезен, ухмылки не чувствовалось. Комендант посмотрел на него тревожно, у Никритина возникло ощущение, что подполковник как та собака, чувствует что-то нехорошее, а выразить словами свои ощущения не может. Но он ошибался - Бередников заговорил четко и по существу:
        - Они под прикрытием дымной пелены сейчас уже разгрузили транспорты, ваше величество! А дальше или дождаться ночи и устроить орудия в шанцах, которые нужно соорудить, пока на реке туман стоит, либо уже сейчас установить пушки и гаубицы у канала, разобрав дома. И, скорее всего, генерал-аншеф Панин так и сделает - при штурме одной прусской крепости он подобный замысел осуществил. Тогда через час, не позже, нас начнут обстреливать, и в первую очередь стену, где был пролом от прошлой бомбардировки - ее наспех залатали, а башню так и не восстановили. Но кто же знал, что война такая предстоит?!
        - Хороши пироги с котятами, - пробормотал Иван Антонович, и покосился на встревоженного Бередникова. Пророчества по типу приснопамятной Кассандры его порядком напугали. - Ты, Иван, пургу не мети, и раньше времени панихиду не заказывай по нам. Даже если они сейчас позиции готовят, то им самим дым помешает стрельбу по нам вести…
        Договорить Иван Антонович не успел, как каменную стену хорошенько тряхнуло и он от неожиданности прикусил губу. Бросился к бойнице, что выходила к Государевой башне, заглянул. Ровненько по центру прясла была разрушена кровля защитной крыши, своего рода козырек над головами защитников, и выбит каменный зубец. От удивления он замотал головой, не в силах поверить собственным глазам.
        - Твою мать!
        Как можно столь точно попасть с расстояния в полтора километра, если расчету пушки мешает дымовая завеса. Корректировщиков здесь быть не может, о взводах АИР еще не подозревают, а главное средство связи состоит из собственных ног или четырех копыт «буцефала». Век телеграфа через сто лет наступит, о радио говорить смешно - сейчас даже прадедушка Маркони или Попова еще не родился.
        Бух!
        Ворвавшийся ветер опалил лицо, о край бойницы что-то ударило, звякнуло о каменный пол. Стало понятно, что взрыв произошел во внутреннем дворе, и Никритин устремился к бойнице. Увиденное его не обрадовало - у комендантского дома в каменистой земле дымилась небольшая воронка, чуть в стороне лежали два тела в ободранных мундирах. При их неестественных позах, с изломанными руками и ногами, думать о ранении было бессмысленно - так выглядит только смерть.
        - Это гаубица, или скорее мортира, - произнес Иван Антонович - мысль была предельно четкой. Пушка имеет пологую стрельбу, и стреляй она по крепости, то ядро на пути приняли бы толстые каменные стены или башни. А тут ловко зашвырнули бомбу во-внутрь, не повредив ни стену, ни комендантский дом. Его слова подполковник услышал и пояснил:
        - Это пятипудовая мортира, государь - бомба тяжелее наших в три пуда. А в стену из ломовой пушки стреляли, она в тридцать или тридцать шесть фунтов будет.
        - И где ее установили, подполковник?! На прежних шанцах ничего не видно, а расстояние за форштадтом, у канала, слишком великовато для их стрельбы. Понятно, что по такой большой площади как крепость, промахнуться затруднительно, но прах подери! Откуда они по нам из такой огромной дуры бомбами садят?!
        - Бомбардирский корабль уцелел после атаки наших брандеров, государь. Склоненные мачты, скорее всего, принадлежат фрегату. Он за полосой дыма на якорях стоит, не пока видно где. Но если порыв ветра будет, то мы его мачты на Неве заметим и начнем обстреливать.
        Никритин кивнул головою - предположение показалось ему разумным. Комендант поклонился и негромко сказал:
        - Государь - мне нужно идти отдать приказы! Как только разглядим бомбардирское судно, то будем стрелять по нему из всех орудий, что могут попасть. И еще одно, ваше величество - все лишние солдаты, кроме канониров, что ведут стрельбу, должны уйти в казематы и подвалы. Как и женщины с детьми, там они будут в безопасности до общего штурма - иначе сейчас будут напрасные жертвы, государь!
        - Вы комендант крепости или я? Так командуйте сами! И отдавая приказы, позаботьтесь, чтобы их все выполняли!
        Никритин в раздражении потер руки, но следующие слова Бередникова его порядком взбесили. Тот, наклонив голову, что говорило об упрямстве, негромко произнес:
        - Государь, в башне для вас небезопасно, вам лучше спустится в каземат, или перейти в цитадель.
        - Я сам знаю, где мне находится, господин подполковник, - Иван Антонович еле удержался от резкостей. Но взял себя в руки и вполне мягко пояснил, стараясь говорить мягче:
        - Геройствовать не буду, но и права находиться внизу под каменными сводами не имею. Я понимаю ваши опасения за мою жизнь, но иначе просто нельзя - то мой долг разделять со всеми опасность. Разве император Петр Великий от обстрела на земляных шанцах прятался, когда Нотебург этот целую неделю обстреливали из осадного парка?!
        - Нет, ваше императорское величество, я понимаю вас. Тогда прошу вас уйти вниз на ярус - деревянная кровля не самая лучшая защита от ядра или бомбы. Там обзор будет немного хуже, но над головой толстый каменный свод, что защитит от случайного попадания. Меня беспокоит бомбардирский корабль - судя по всему, с него по нам бьют все гаубицы и мортиры поочередно. Может и попасть!
        - Хорошо, идите! Я скоро спущусь, только перекушу. Василий Яковлевич, там моя жареная курица не улетела?
        - Хотела упорхнуть, государь, но я ее поймал.
        - Отлично, тогда спустимся по лестнице - не надо тревожить понапрасну коменданта, раз обещал ему. А вы с завтраком следом - здесь, конечно, лучше, ветерок обдувает, но зато над головой черепица только от дождя. Мыслю, бомбу она не удержит!
        Никритин ухмыльнулся и подмигнул Василию Яковлевичу, видя, как один из лейб-кампанцев подхватил накрытое крышкой блюдо с курицей, что предназначалась к завтраку, а второй охранник взял кувшин с квасом, прихватив и две кружки. Стоявший у бойницы солдат заметно расслабился, видимо. В присутствии коменданта и императора он изрядно нервничал. Бередников стал спускаться по ступенькам вниз, Иван Антонович пошел следом, за ним потянулись охранники с Мировичем во главе, что привычно прикрывал своему царю спину.
        И тут шарахнуло!!!
        А потому Никритин спускался по ступенькам недолго - от сильного удара он полетел вниз, сбив коменданта с ног. Перед глазами предстал каменный пол нижнего яруса - успел даже мысленно удивиться, что от толчка улетел вьюном и кувырками так быстро. Успел в падении выставить плечо - от сильной боли взвыл, заорал матерно. В горячке вскочил на ноги - и окаменел от удивления. У башмаков лежала окровавленная голова несчастного Мировича с раскрытыми от удивления глазами.
        «А все же ты ее лишился, Василий Яковлевич, пусть не на плахе. Историю, мать ее, не обманешь, она завсегда свое возвернет», - пронеслась в голове последняя мысль, и тут же нахлынула свирепая боль, от которой Иван Антонович потерял сознание…
        Глава 4
        ПРОТОКА МАЛАЯ НЕВКА
        ЯХТА «ОРАНИЕНБАУМ»
        УНТЕР-ЛЕЙТЕНАНТ КАРЛ РОЗЕН
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Такие вот дела творятся, друг мой Карлуша, выловили мы тебя треска треской, только хвост болтался, - лейтенант Федор Карлов протянул штофную бутылку. - Глотни, пиво тут двойное. Легче станет. Голова ведь изрядно болит, душа твоя свейская?
        - Угу, - промычал Розен, помотав обмотанной окровавленными тряпками головой. Напряг память, пытаясь вспомнить, что произошло ночью. В висках заколотили молоточки, к горлу подкатилась тошнота. Он схватил дрожащей рукой бутылку и стал пить пиво - холодная пенистая жидкость, привычная с детства, облегчила страдания.
        Пальцы внезапно ослабели, на Федор, друг закадычный с первого плавания кадетского, подхватил упавшую было бутыль. Хорошенько встряхнул емкость, проверяя в ней наличие остатков, и, полностью удовлетворенный открывшийся истиной, в несколько глотков опорожнил штоф. Отбросил бутылку под кровать - там тут же звякнуло ответно - видимо запасы пива, как выпивались, так и своевременно пополнялись.
        - Контузило тебя, брат, изрядно. Это ведь ты с Фомичевым вчера неподчинение устроил - на пару восстание учинили и к Иоанну Антоновичу переметнулись?
        - А ты меня за это выдать генерал-аншефу Панину хочешь, чтоб потом полюбоваться на мою тушку, что на нок-рее подвесят провялится под солнышком, как камбалу?
        - Дал бы тебе в зубы, шутки твои гальюном отдают, а не положенным по ранжиру штульцем. Но делаю тебе скидку на голову ушибленную. Помнишь, как в Риге шлюхи за полцены ноги раздвигали перед моряками, а с армейцев две шкуры драли?
        - Хорошие времена были, - пробормотал Розен с облегчением. Еще бы - выжил в такой передряге, и быть повешенным, это совсем худо - как после двух шестерок на костях по одному «глазку» появилось. Старый друг не подвел, выдернул его из самой задницы водяного, куда он самовольно залез по дури, царский приказ выполняя.
        - Меня за мысли мои, этот генералишко сам вздернет, да не на рее, а на ближайшем суку. Зол, как собака бешеная, всех норовит укусить. В три горба русалки его…
        И тут Федор Карлов выдал такой «боцманский загиб», что даже покойный шаутбенахт Петр Михайлов, личность в морских кругах легендарная, под личиной оной сам император Петр Алексеевич скрывался, одобрил бы, и чаркой можжевеловой водки одарил. Большой ценитель всяческих «загибов» был царь-батюшка, «корабельный мастер».
        - Федя, ты как меня выловил?
        - Все просто, Карлуша. Мы у выхода из протоки на якоре стояли, пушка с фрегата пальнула, потом выстрелы из мушкетов. И тут рвануло в первый раз, туман маленько разогнало. Я как раз на шканцах стоял и лодку рыбацкую разглядел - кто знал, что ты там веслами гребешь. Так что вначале ничего не понял, но потом дошло - брандер то был, и сам взорвался. Или в порох попали с фрегата, или сами фитили зажгли не вовремя. Что это была за посудина, Карл, что так бабахнула?
        - Баркас крепостной, мы туда двенадцать пудов пороха заложили. Лопарин повел, боцмана нашего помнишь?
        - Царствие ему небесное, - Карлов перекрестился, то же, но с трудом проделал Розен, осеняя себя по православному, подзабыв про лютеранство - как то из головы вышибло поучения пастора.
        - Фрегату борт распороло, ветхий «Парис», сразу обшивка рассыпалась - хорошо хоть троих поубивало только, да от зрелища этого наш адмирал клешни свои откинул - «удар» его пробил.
        - Не знал…
        - Да откуда тебе узнать про то было? Ты ведь транспорт с пороховым запасом взорвал - вот тут мою яхту чуть не спалило, с трудом потушили. Но каюта императрицы погорела знатно - теперь на меня начета на сотни рублей в адмиралтействе сделают. Пропал я, Карл!
        - Ни хрена себе, - пробормотал Розен, и только сейчас разглядел капитанскую каюту. Убого, пенал с подвесной койкой и шкафчик, два табурета низких - на них и сидели.
        Конура собачья больше!
        У лейтенанта Фомичева на «Фортуне» апартаменты в три раза больше, а тут яхта, что по рангу чуть выше числится.
        Собачья конура!
        - Любуешься? Так для бабья лучшие помещения на шканцах отведены, там смотрители постоянно за порядком смотрят, везде ковры лежат, зеркала в полный рост стояли…
        Карлов почернел лицом, на скулах желваки заходили. Засунул руку за шкафчик, извлек две бутылки. Вмиг раскурочил пробки и дал одну Розену. Унтер-лейтенант отпил - не вино, нектар, самая настоящая божья роса. Удивленно посмотрел на старого друга с немым вопросом.
        - Ага, нашел болвана! Да моего невыплаченного жалования не хватит, чтоб такое вино пить. Гишпанское! Аликанте вроде именуется. После пожара у царицы нашел в дубовом шкафчике под запором, благо смотрителя за борт выбросило, когда твой брандер громыхнул, а затем и транспорт взорвался. Не углядел, утоп сердешный…
        Лейтенант сказал таким ханжеским голосом, что Розен понял, как не по собственной воле скупой слуга бросился за борт и утонул. Моряки помянули несчастного, отхлебнув вина.
        - Вот я тебя спрашиваю - а какого хрена мне за зеркала и ковры отвечать, если царицу Катьку нужно за борт сваливать, благо у нас теперь государь-император Иоанн Антонович! Он ведь за ее имущество меня спрашивать не будет?! Али будет?
        - А зачем ему юбки и корсеты, с зеркалами и коврами, - ухмыльнулся Розен, а Карлов прямо на его глазах воспрянул духом. Капитан «Ораниенбаума» оживился, извлек еще по бутылке вина. Грустно посмотрел на них и печально изрек:
        - Остатки… Да и хрен с ними!
        Отхлебнули по глоточку и тут Карлов спросил прямо и без обиняков, как и положено старым друзьям:
        - Команда моя и офицеры решили к Иоанну Антоновичу податься. А я сам к этому их склонял, смех и грех. Так что отвечай как на духу - каков из себя государь? Ведь ты с ним общался, не лукавь!
        - Конечно, говорил! ОН НАШ ПРИРОДНЫЙ ГОСУДАРЬ! И стоит ему служить, ты уж мне поверь - теперь я кавалерство получу! Иоанн Антонович слов на ветер не бросает. Своими «отморозками» назвал!
        - Ленту Александровскую?!
        Карлов сглотнул, а Розен отмахнулся, потом начал объяснять, припоминая слова императора:
        - При мне повелел орден новый учредить, святого равноапостольного князя Владимира. Из пяти степеней, чтоб награды были от солдата до фельдмаршала, и от матроса до адмирала. И все эти кресты новые пообещал, коли пороховой запас взорвем, причем всем - живым и мертвым…
        - Жаль моряков твоих, побило всех обломками насмерть, или нет, не знаю. Но утопленников баграми поднимали из-под воды. Тебе повезло - волной набежавшей на отмель вышвырнуло. Мне доложили, я посмотрел и живо у себя спрятал. Сразу понял, что к чему. Так теперь ты кавалером станешь, вообще первым на флоте, - в голосе Федора прозвучала такая вселенская грусть и тихая зависть, что Розена проняло.
        - Давай выпьем за кавалерство твое будущее…
        - Погоди, не спеши. Ты ведь на брандвахте стоишь?
        - Ага, по Неве могу круги разворачивать, если ветер. А нет, так две барки весельные. Решился бы к крепости рвануть, так меня с верков расстреляют, булькну только.
        - На шанцах с норда пушки установили?
        - Нет, из воды только достают. А вот за каналом батареи поставили и по крепости бьют. Да «Самсон» наш бомбы кидает, капитан Неплюев выслужиться хочет перед Катькой - только канониры его норовят все время промахнуться. Он бегает по палубе и на всех орет. Вот и все - более нигде пушек нет, хотя с «Париса» могут по берегу выставить, чтоб от вылазок брандеров новых уберечься.
        - Ветер сейчас какой?
        - Норд-вест ровный, хоть к Шлиссельбургской крепости сейчас плыви - попутный!
        - Так не теряй времени, Федя. Немедленно поднимай якоря и ставь все паруса! Прорывайся вдоль северного берега, раз на тех шанцах пушки еще не стоят - потом поздно будет. Крепость стрелять по яхте не будет, если два больших полотнища красных на стеньги поднимешь, - Розен улыбнулся, глядя на возбужденное лицо Федора Карлова, ведь тот даже заерзал на табуретке. И тихо пояснил:
        - Скампавея к Кексгольму ушла, а государь с Зотовым, что «Ласточкой» командует, сигнал тайный обговорили. Да нас с Фомичевым Иоанн Антонович о том уведомил…
        Глава 5
        ФОРШТАДТ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ПЕТР ПАНИН
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Дайте им хорошенько, Яков Александрович! Чтобы Шлиссельбург пламенем весь объят был!
        Генерал-аншеф Панин хищно оскалился, чуть приоткрыл рот, по ушам сильно ударило ревущим звуком. Громоздкая осадная пушка, что полвека тому назад палила по Риге, изрыгнула пламя, послав в крепость почти пудовый гостинец в виде литого чугунного ядра, способного размолотить даже крепкий камень. А сероватый известняк, из которого сложены стены древнего новгородского Орешка, и подавно.
        Бомбардировка шла уже два часа, успели установить полдюжины ломовых пушек и пару гаубиц за каналом. Еще два десятка орудий дожидались своей очереди, их нужно было поставить ночью на шанцах, когда обстрел из крепости не будет мешать земляным работам - гарнизонные солдаты и мужичье пугливы, и днем разбегутся в разные стороны, и так их гвардейцы еле собрали и согнали как стадо.
        Трусливые бараны!
        Петр Иванович огляделся - пожар в форштадте почти закончился. То, что пылало, то сгорело, а что огонь не охватил, было растащено на бревна, не рубить же лес, когда есть готовый материал под рукою. Тем более, то дома изменников, присягнувших «Ивашке» - так что святое дело их разобрать. Да и посад торговый богатеньким оказался - гвардейцы немало тайников нашли и с деньгами, и с посудой драгоценной из серебра, хотя были и золотые тарелки. Так что дома теперь растаскивали с утроенной энергией, хотя все были чумазы от гари, что твои арапчата.
        Петр Иванович посмотрел на свой мундир, прежде щеголеватый, сшитый из доброго аглицкого сукна лучшим портным столицы, и недовольно поморщился. Белый галстук и рубаха из тончайшей брабантской ткани с кружевами, стали чуть ли не черными, зеленое сукно посерело, обшлага сменили красный на грязновато-розовый цвет. В таком виде только на балы ходить, придворных дам пугая.
        - Завтра с утра уже всеми пушками ударим по куртине, где царь Петр пролом сделал. Думаю, за сутки бомбардировки мы ее обрушим. Неделю проламывать не потребуется - стену наспех заделали, она не устоит, - Яков Александрович Брюс сложил подзорную трубу, с помощью которой рассматривал Шлиссельбургскую крепость.
        У самого Панина в таком исходе сомнений не было - строился Орешек в стародавние времена, когда об артиллерии и не помышляли, а ее век пришелся намного позднее. И вот такие крепости, как и рыцарские замки, уже легко брались штурмом под грохот первых бомбард и экстраординарных кулеврин. Лишь после этого вокруг старинных цитаделей стали возводить бастионы с равелинами впереди и ретраншементами позади их, и уже штурм таких укреплений становился кровавым - что показало взятие Нарвы в 1704 году войсками царя Петра Алексеевича. Да и построенная им бастионная фортеция на Заячьем острове в Санкт-Петербурге куда более надежно запирала Неву от сил неприятельских, чем древний Орешек, каменные стены которого, прекрасно видимые на острове, уже не могли быть твердыней, от которой отступят осаждающие.
        - Надо этой ночью шанец возвести на северном берегу, Петр Иванович. Пока в два огня крепость не возьмем, то штурм большими потерями для нас обернуться может! А то и конфузией!
        Генерал-майорБрюс как всегда обо всем хорошо помнил. Панин только поморщился, но еще раз терпеливо разъяснил потомку шотландцев, в чем причины отсрочки. Хотя они и так были очевидны, достаточно поглядеть на дымящиеся развалины форштадта.
        - На той стороне батальон солдат гарнизонных - они бы давно разбежались, если бы с вечера с ними две роты преображенцев не отправили. В леску сидят сейчас и ждут тумана ночного. Шанец старый удерживать сейчас бесполезно, из крепости стрелять начинают сразу. Да еще этот бот, что измену учинил, в северном рукаве на якоря встал у берега - картечью ведь палить будет, а мы с этого берега в него просто добросить ядра не можем. Предатели и каины, водоросли речные.
        Действительно, мятежный кораблик вел себя нахально и дерзко. Встал на якоря почти у берега и время от времени в лесок ядра посылает - не опасаясь ответного огня. А если полковые пушки поставить, то трехфунтовые для него неопасны, да из крепости сразу начнут из гаубиц и пушек бомбами забрасывать. А такое худо - пожар начнется, дождей не было, и деревья сухие стоят, полыхнет знатно.
        - Смотрите, Петр Иванович, никак капитан яхты с ума сошел?! Ведь его сейчас утопят!
        Панин повернулся к реке и удивился зрелищем - маленький кораблик поднял все паруса и довольно ходко шел к Орешку. На стеньгах трепыхались два красных полотнища, которых быть не должно по регламенту. Неужели в атаку пошел на мятежный бот?!
        - Похоже на очередную измену, граф, - сквозь зубы произнес Панин, прижимая к глазу подзорную трубу. - Если был бы просто безумцем, то по нему бы сейчас из пушек палили - и со стен, и сам бот. А так руками машут и такую же красную тряпку вывесили. Как жаль, что туда ядра добросить с батарей не можем и покарать предателей!
        Генерал-аншеф бессильно выругался - он не доверял морякам, те явно не хотели сражаться и умирать за императрицу Екатерину Алексеевну. Пытался обходиться с ними лаской, уговаривал, обещая награды от государыни, но они так и норовят к «Царю Ивашке» переметнуться при любом удобном случае, как сейчас и произошло.
        Яхта подошла к боту, встала рядом на якоря, спустив паруса. Команды двух мятежных корабликов столпились у борта, махали руками, видимо, о чем-то договаривались, или обсуждали столь успешное предательство, проделанное у всех на виду. Это самое страшное - если такое происходит на глазах всех осаждающих, то они рано или поздно переметнутся на сторону самозванца Иоанна Антоновича.
        Панин нахмурился - побеждать нужно немедленно, иначе через несколько дней даже преданные императрице гвардейцы откажутся за нее воевать, перейдя на сторону сильнейшего. Просто не смогут воевать, видя, что все против них в комплот единый слились. Хотя бы маленькую викторию сегодня-завтра одержать над мятежниками, она вдохнет в сердца ослабевших духом надежду на будущую победу - а с таким настроем преображенцам и семеновцам легче будет на штурм Шлиссельбурга идти через пару дней, как пролом в стене появится.
        «Ключ-крепость» - удивительно верное название, ведь там самозванец засел. Не со старым фельдмаршалом Минихом нужно генеральную баталию устраивать, разгром его отряда не приведет к окончательной победе, пока жив «Ивашка». Скоро подойдут от Новгорода, Пскова, Старой Русы и других городов новые пехотные полки. Мятежники усилятся, фельдмаршал сразу воспрянет духом. И тогда гвардейцев просто раздавят многочисленным войском, недели не пройдет.
        Нужно Шлиссельбург немедленно штурмом брать, пощады никому не давать. Вот только самозванец в любую минуту улизнуть может, недаром бот у крепости крутится, да теперь с ним еще и яхта. Уйдут в Кобону на всех парусах беспрепятственно - там старый дворец царицы Анны Иоанновны стоит. А оттуда хоть на Новгород дорога, хоть к Новой Ладоге и Тихвину. Мешают эти кораблики зело при диспозиции, вредные они. Пока они у стен, у самозванца шансы есть избежать законной кары!
        - Господа генералы, а вам не кажется, что на этих ковчегах «Ивашка» убежать из крепости спокойно может. Ведь флота у нас как такового, нет! А те что имеются, то как голодные волки в лес смотрят!
        Алехан подошел со спины неожиданно - здоровый черт, вроде пятого дня помирать собирался, ан нет, отошел, только злобен стал сверх меры, готов самозванца руками разорвать.
        - Петр Иванович, у нас на той стороне преображенцев две роты и лодок в достатке. А пока эти челны у шанца стоят, они возвести стенки, и установить пушки, нам не дадут. Так не лучше ли этой ночью гвардейцев в лодки посадить, в тумане войти в рукав и взять корабли мятежников на абордаж. Такое дело Петр Великий на Неве уже совершал, захватив шведские шняву «Астрель» и бот «Гедан».
        Панин незаметно поморщился - Алехан себя изволил сравнить с императором, гордыня так из него и прет наружу. Но предложение верное - пусть себе славу ищет со шпагой в руке, вот только приказ то ему он отдаст, пусть как временный командующий войсками гвардии.
        - Алексей Григорьевич меру разумную предлагает, негромко произнес Брюс. - В тумане лодки видны не будут, оттого и нападение внезапно произойдет. А на берегу можно костер из соломы зажечь как раз напротив корабле - тогда Алексею Григорьевичу будет хорошо видно врага, и солдаты на веслах не устанут от бесцельного поиска.
        - Вот вы этим делом и займитесь, граф, - Панин посмотрел на оскалившегося в улыбке Орлова. Тот не скрывал своей хищной радости, глаза засверкали в лютой злобе…
        Глава 6
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
        ВЕЧЕР 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Ваше величество, проснитесь - князь Александр Алексеевич приехали. Вы разбудить вас велели, - графиня Брюс осторожно коснулась плеча императрицы - но этого легкого прикосновения оказалось достаточно. Царица тут же открыла глаза и посмотрела на наперсницу своих тайн, доверенное лицо последних лет.
        - Генерал-прокурор явился, Параша?
        - Да, государыня, - поклонилась Прасковья Александровна, родная сестра генерал-аншефа Румянцева. На брата она походила мало, но так мать только одна, отцы у них разные. Екатерина Алексеевна всегда называла ее по домашнему, ласковыми прозвищами.
        - Какой он, Брюсша?
        - Зело озабочен чем-то, ваше величество. Лицо посерело, глаза красноватыми стали, опухлости под ними изрядные. А с ним и Василий Иванович пришел, совсем уставший, взгляд тяжелый, суровый и сумрачный, - Прасковья Александровна насупилась, вильнула взглядом. Наперсница императрицы до дрожи боялась фактического главу Тайной Экспедиции, он наводил на нее панический страх.
        - Мы с тобою сейчас не лучше выглядим, - Екатерина Алексеевна еле сдержала невольный стон, все тело изнывало от ломоты. Карету от Риги гнали безостановочно, в ней и спать приходилось на коротких остановках - хорошо хоть подставы на всех ямах были заранее подготовлены благодаря посланным курьерам, потому до столицы удалось быстро добраться. Все же карета шла в сопровождении изрядного конвоя кавалергардов, на всех коней иначе бы не нашлось.
        - Уже вечер наступил…
        Императрица посмотрела на большие часы - с пяти до семи срок короткий, но тело не так надрывно болело, как в момент, когда вышла, пошатываясь от усталости, из кареты у распахнутых дверей дворца. Хорошо, хоть поддержали под руки кавалергарды. А потом ее подхватили фрейлины, сопроводили в опочивальню немного отдохнуть на мягкой кровати. Но дела для Екатерины Алексеевны были прежде всего, всегда стояли на первом месте, и она успела распорядиться о вызове генерал-прокурора князя Вяземского и главу Тайной экспедиции генерал-аншефа Суворова. И приказала будить немедленно, как оба придут.
        - И я совершенно измотана столь дальней дорогой, государыня. Лучше бы верхом поехала, чем в карете. Все ее углы пересчитала на колдобинах, которых несчетное число…
        - Помоги платье надеть, - коротко приказала императрица. И пока вызванные фрейлины помогали облачиться и протирали тело и лицо влажными, но теплыми льняными полотенцами, напряженно размышляла - ситуация выглядела уже угрожающей - слухи о «шлиссельбургской нелепе» расходились кругами, подобно волнам от брошенного в пруд камня. Она видела затаенный страх в глазах придворных. Возникло стойкое ощущение, что они готовы предать ее в любой момент.
        - Как пойду, ты ложись на постель и поспи хорошо, я тебе место нагрела, - улыбнулась Екатерина Алексеевна, и тут же нахмурилась, понимая, что ее ждет тяжелый и неприятный разговор…
        - Доброго вечера вам, господа, - негромко произнесла Екатерина Алексеевна, входя в кабинет в достаточно скромном платье, но с голубой лентой через плечо. Два сановника поприветствовали ее молчаливо, коротким поклоном. Женщина уселась в кресло и жестом попросила мужчин сделать также - разговоров на ногах она не допускала. Зачем показывать власть таким образом, если в том нет необходимости?!
        Вид двух приближенных ее не только не обрадовал, но даже напугал - они выглядели лет на десять постаревшими, сильно сдавшими и очень печальными. Так что Паранья многое недоговорила или приукрасила - как говорят русские - краше в гроб кладут.
        - Господа, пока я отсутствовала в столице, здесь произошли удивительные события. Мне хотелось бы узнать подробности произошедшей в Шлиссельбурге «нелепы», и вообще что происходит в последние дни? Александр Алексеевич, вы генерал-прокурор Сената, вам принадлежит первое слово. Я вся во внимании, князь.
        Екатерина посмотрела на Вяземского. И ей очень сильно не понравилось, когда тот, прежде чем заговорить, посмотрел на Суворова. А глава Тайной экспедиции Сената почему-то кивнул ему в ответ.
        - Государыня…
        Князь поперхнулся, чуть откашлялся, и заговорил привычным для себя резковатым голосом.
        - Как я докладывал, вечером четвертого дня «безымянный узник», содержавшийся в Шлиссельбургской крепости, в «секретном каземате», был силою освобожден командой Смоленского полка под началом подпоручика Мировича. Скажу отнюдь не домыслы - они выполняли прямой на то приказ командира полка Римского-Корсакова.
        Екатерина содрогнулась - то, что граф Панин замыслил как мистификацию, привлекая малороссийского шляхтича, которому она даровала чин подпоручика, оказалось намного серьезнее. Но тут Вяземский стал говорить дальше такое, от чего захотелось проснуться как от кошмарного сна, которые она иногда видела.
        - В заговоре участвовал поручик Чекин, а с ними пять или шесть караульных из команды цитадели, состоящие на службе в Тайной экспедиции. Они открыли ворота, Мирович с солдатами ворвался вовнутрь и перебили охрану после недолгого сопротивления. Капитан Власьев попытался выполнить подписанный вами новый пункт инструкции, в которой полагалось убить узника при попытке его освобождения, но поразил насмерть только казематного служителя, сержанта инвалида, но был схвачен. И как комендант цитадели уже дал по этому делу показания, подкрепленные собственноручно написанными записками графа Панина.
        Я лично видел эти бумаги, внимательно прочел их - как и дополненную инструкцию, подписанную вашим императорским величеством. Мне тяжело говорить об этом, государыня, но я имел беседу с освобожденным из «каменного мешка» Иоанном Антоновичем. Для меня, как генерал-прокурора Сената стало ясно, что свержение его с престола в 1741 году и манифест императрицы Елизаветы Петровны о лишении его всех прав на престол державы Российской, сейчас полностью прекратил действовать, ввиду смерти как «дщери Петровой», так императора Петра Федоровича.
        Иоанн Антонович, ни в какой форме, от трона не отказывался и не отрекался, а также не выражал желания принять постриг в каком-нибудь монастыре. В ходе долгой беседы с ним я убедился, что рассуждения его здравы, он не помешанный и не юродивый, телом и духом вполне крепкий, нравственностью здоровой полон. И вполне годен, чтобы восседать на престоле Российской империи. Простите меня, ваше императорское величество - но я вам передал рассуждения не только мои собственные, но и многих господ сенаторов, кои ко мне обратились за разъяснениями.
        - Выходит, вы изменили присяге, что дали мне, князь? Раз тайно ездили в Шлиссельбург и там разговаривали с «безымянным узником», которого приказано именовать «Григорием». И с чего вы взяли, что беседовали именно со свергнутым с престола в 1741 году императором?
        Екатерина была ошарашена словами и неожиданным признанием Вяземского. И в последний момент поняла, что зря спросила насчет «безымянного узника» - о том, что бывший император Иоанн Антонович находится именно в этой крепости, знали многие, и тем более заговорщики, один из которых и охранял «Григория».
        - Государыня, я не изменял данной вам присяге. Василий Иванович свидетель тому, что сказал я правду. Решение отправить меня в Шлиссельбург было принято на генеральской консилии. Где кроме нас присутствовал генералы Чернышев, Вадковский, князь Голицын, графы Брюс и Алексей Орлов, покойный адмирал Талызин, что умер сегодня утром, после того как брандер потопил фрегат «Парис»…
        - Постойте, Александр Алексеевич, - несколько растерянно произнесла императрица. - Оставьте подробности о войне, я и так поняла, что ее ход для нас крайне неприятен. Так, вы были в Шлиссельбурге и говорили с освобожденным Иоанном Антоновичем. Кроме того, как я понимаю, к Иоанну попали некие бумаги графа Никиты Панина и инструкция по содержанию узника, подписанная мною. Да, я действительно внесла последний пункт, и что в нем такого, господа?! Почему вы придаете этому такое значение? Вполне обычная бумага, с описанием мер, которые надлежит сделать в подобных случаях. И там нет ничего, чтобы послужило мне упреком…
        - Все бы ничего, ваше императорское величество! Если бы Иоанн Антонович не привел свои аргументы на право владения престолом, и многие в столице, включая господ сенаторов, восприняли их крайне серьезно. Они очень веские, государыня…
        - Интересно, какие там доводы?
        Екатерина не смогла удержаться от усмешки и вопроса - ее задело, что генерал-прокурор начал говорить о законности каких-то аргументов в этой стране, что живет по указам самодержца.
        - Два батальона Смоленского, по батальону Апшеронского, Ладожского и Псковского полков, несколько эскадронов драгун разных полков, гарнизоны Кексгольмской и Шлиссельбургской крепостей. К Иоанну Антоновичу с боем вырвался из столицы и ушел лейб-гвардии Измайловский полк и половина Конной гвардии.
        В Кронштадте восстали два линейных корабля, которые уплыли в Выборг. Последняя крепость тоже перешла на сторону Иоанна Антоновича, как и фортеция Фридрихсгам. Шхерный флот в полном составе подался на его сторону, как три пехотных и драгунский полки. Командует его армией фельдмаршал Миних, с ним генералы Корф, Силин, Колчин и бригадир Римский-Корсаков, десятка два полковников и капитанов флота.
        В этом же комплоте губернатор Новгородский и коменданты Выборга и Фридрихсгама, что сказались «больными» и не приняли никаких мер к усмирению мятежа. Наоборот, ему способствовали - известно, что из Новгорода вышла пехота и драгуны в числе двух полков на соединение с войсками фельдмаршала Миниха. Всюду распространяются манифесты о вхождение Иоанна Антоновича на престол Российской империи!
        Вяземский перевел дух, сглотнул, тяжело вздохнул и негромко добавил, протягивая свернутый листок бумаге Екатерине Алексеевне. Женщина его машинально взяла, потрясенная выразительной речью генерал-прокурора и ошеломленная событиями.
        - К этим аргументам стоит прислушаться, они изложены под грохот пушек. Это собственноручное послание Иоанна Антоновича к вам, государыня. Прошу вас - отнеситесь к нему серьезно…
        Глава 7
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ВЕЧЕР 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Странно ощущать себя ни живым, ни мертвым - а там, ровно посередине. Когда в голову забивают кнопки, а они, прокалывая кожу, упираются в череп. А руку при этом держат в горячей воде, подливая в чашку кипяток. А еще сверху посыпают пеплом колючим, так что дышать трудно становится. И не понять, где сон, а где явь!
        «Крепко меня шарахнуло - летел вниз как птица, только шлепнулся пингвином без крыльев. Так, что это было? А тут и гадать не надо - бомба кровлю проломила, и взорвалась, когда я по лестнице спускаться вниз стал. Охранников моих и Мировича несчастного в фарш перемололо - голова подпоручика мне не привиделась. Не мираж и не муляж!
        А кости я не переломал потому, что Бередникова по пути сбил как кеглю, он удар и смягчил. Видимо меня еще контузило изрядно, да еще лбом о камни приложился. Но раз голова соображать начала, значит, сотрясения мозга нет. Да, некрасиво вышло! Сам решил труса не праздновать, а других подвел под старуху с косой. Теперь поневоле задумываться будешь трижды, перед тем как приказ или повеление отдавать.
        Или все это бред - каземат, Иоанн Антонович, Миних, мятеж, брандеры и прочее? Просто снится мне сон, а на самом деле я под аппаратом лежу в реанимации, и меня от инфаркта откачивают? Такое ведь возможно? Нужно проверить - у меня колени артритные - затекли давно, если давно лежу. Так, подвигаем маленько - надо же, не болят. Тогда, выходит, я и стал в новой жизни Иоанном Антоновичем. Осталось только убедиться в предположении сем, и открыть глаза».
        - Государь, тебе плохо? Господи, ножки дергаются…
        Голос Иван Антонович узнал сразу, хотя его заглушил сильный удар чего-то чрезвычайно тяжелого. Мария Васильевна Ярошенко, внучка погибшего за него отставного сержанта Ивана Михайловича - камер-фрейлина по его милости ставшая, при Дворе которого нет.
        - Все нормально…
        Слова удалось только прохрипеть - в горле и во рту все пересохло. Хотелось пить, но первым делом он открыл глаза. И узнал обстановку мгновенно - не раз приходилось бывать в каземате надзирателей. И тут об стену где-то совсем недалеко что-то сильно ударило, лицо осыпало каменистой крошкой, хорошо хоть глаза успел прикрыть. Однако над ним тут же склонилась Маша, прикрыв собой.
        - Прости, государь. Не успела твое лицо сразу заслонить - крошка так и сыпется сверху, когда ядро в стену попадает. Вот, попей кваса - я его в кружку налила. Сейчас тебя подниму - сидя пить удобнее. Нет! Не вставай! Не шевелись, ради Бога!
        Голос девушки настолько был полон горестного отчаяния, что Иван Антонович мгновенно замер, чувствуя биение собственного сердца. И тут в левой руке ощутил дергающую боль. И сразу спросил захлопотавшую Машу, догадываясь о нехорошем:
        - Я ранен в шуйцу? Где еще есть ранения?
        - Пальцы тебе там оторвало… Нет, не полностью, до половины только. Но три сразу… А больше ранений у тебя нет - лекарь всего осмотрел. Токмо шишка на лбу большая, синяя - я к ней все время медные копейки прикладываю, они холодные. Я так испугалась за тебя…
        Девушка всхлипнула, но Иван Антонович осторожно поднялся на топчане, на который набросили мягкий тюфяк, прижимая левую руку к груди, где она и лежала. Посмотрел на окровавленное полотно, которым обмотали пострадавшую ладонь.
        - Надеюсь, лекарь хорошо посмотрел, - пробормотал Никритин, сомневаясь закономерно в качестве местной медицины. Девушка замотала головой, забормотала. - Он хороший, знающий. Сказал, что осколком бомбы тебе пальцы отсекло, было бы хуже, если раздробило. Так кровь остановили, прижгли все железом раскаленным - ты только стонал. А потом мази наложили, да я перевязала чистым полотном.
        «Да, кровь должна вымыть инфекцию, если попала, а железо прижгло и запекло кровушку. Варвары! Но с другой стороны, было бы намного хуже, если как Мировичу не свезло бы! Лучше пальцев лишится, без них хоть жить можно, а без головы никак!»
        - Надо косыночку какую-нибудь, или платок. Лучше из льняной ткани - она жесткая. Сложить пополам, концы узлом связать, да на грудь повесить. Я левую руку как в люльку туда положу - тогда потревожить раненые пальцы будет труднее. Сделаешь?
        - Я быстро, государь, - девушка метнулась к вороху тряпиц и через минуту они вдвоем уже осторожно вложили пораненную руку в «косынку». Странно, но Иван Антонович, как встал на ноги, почувствовал себя значительно легче. И первым делом напился из тяжелой, толстого стекла, бутылки… красного вина, пролив багряную струйку по подбородку. Мотнул головой удивленно - «лекарь полковой, а вино, видно, от кровопотери назначил. Будем надеяться, что от заражения крови не умру».
        Иван Антонович сделал несколько шагов, как каменный пол под ногами ощутимо дрогнул, сверху опять посыпалась крошка, и очень неприятно, что под рубашку с кружевным воротом.
        - Бьют и бьют без передышки окаянные, - всхлипнула девушка, - дети чуть ли не кричат от страха. Но солдаты готовы драться до конца, говорят между собой, что сикурс скорый от Миниха будет. А еще яхта ушла к нам - сейчас она с ботом у шанцев старых на северной стороне стоят, паруса спустили, якоря бросили. Капитан Морозов сказал что в подзорную трубу на яхте того морского офицера узнал, что на брандере ночью этой суда царицы в протоке огнем пожег.
        - Надо же, жив отморозок, - Иван Антонович мотнул головой. Новость была интересной - значит, унтер-лейтенант Розен не только выбрался живым из передряги, но еще команду яхты к мятежу склонил. Везунчик, право слово - таких выдвигать нужно на должности соответствующие. Недаром пишут про безумство храбрых!
        - Где комендант?
        - Раза три заходил вас проведать, смотрел - это он велел вас сюда перенести и мне разрешил быть при тебе непременно. А вот всех, даже княжну, в каземат загнал, отца Никодима со служкой к ним посадил, велел корпию щипать. Двери закрыл и караульных выставил. Солдат со стен убрал, только пушки наши стреляют. Говорит, все должны в подвалах сидеть, и в башнях, и ждать приступа неприятельского. А как он начнется, тогда выйти и штурм дружно отражать.
        - Правильно приказал - солдата беречь до боя надобно, лишний штык никогда лишним в баталии не будет. Вот такой каламбур! Да, есть ли тут еда, а то живот мой протестует - завтраком не успел насытиться, - Иван Антонович прислушался к собственному желудку, тот отчаянно протестовал против вынужденного поста. Впрочем, пища скоро нашлась, причем не пресловутые сухари с солониной и вода. Маша быстро накрыла маленький дощатый столик - на тарелке нарезанное вареное мясо, кусок ноздреватого сыра, жаренная речная рыба. Плюс свежий хлеб, видимо выпекли утром, квас в кувшине и вино в бутылке - из форштадта доставили, там по приказу Миниха многие проходящие барки «раскулачили».
        - Садись со мной, поешь…
        - Прости, государь, но не буду. Позволь тебе услужить, - голос девушки был настолько тверд, что Иван Антонович понял, что лучше не настаивать, а поберечь себе нервы. И принялся за трапезу, накалывая вилкой кусочки, что подкладывала ему Маша. И вино подливала в жестяную кружку - любое стекло могло просто не выдержать попадания камушка сверху. А вот ему можно было не опасаться - старенькая треуголка, видимо от деда, была как раз кстати, как и накинутый на плечи мундир, тот самый, первый, что ему Маша сама в крепости пошила. А вот прежние одеяния «тюремного сидельца» Иван Антонович не стал бы надевать, ни за какие коврижки - он к ним чувствовал прямо-таки отвращение.
        - В башне коменданты, с ними два фурьера и солдат. Просили, что как вы очнетесь, и будете в силах говорить, то принять их, - негромко произнесла девушка и погладила ручкой по плечу. Он прижал ее тепленькую ладошку к своей щеке - и сразу нахлынуло ощущение полной умиротворенности и безмерного счастья. Но сидел так недолго - хотя испытывал наслаждение этой минутой, которая, как ему показалось, могла бы длиться для них двоих, целую вечность.
        - Поди, позови господ офицеров, - негромко сказал Никритин, отстраняясь от своего счастья. Девушка сразу же пошла по ступеням вверх и буквально через четверть минуты по ней затопали тяжелые башмаки. Пришли двое, и оба в запыленных, потрепанных, с прорехами, мундирах - подполковник Бередников и капитан Морозов.
        - Государь, как вы себя чувствуете?
        - Вполне нормально, господин комендант, - усмехнулся Никритин, и добавил неизвестную здесь фразу из популярного советского кинофильма «Служебный роман», - «по сравнению с Бубликовым неплохо!»
        - Это очень хорошо, ваше императорское величество, - вытянулся Бередников, и негромко произнес. - Государь, этой ночью вам лучше покинуть крепость на яхте или боте. В тумане в них сложно попасть даже ядром, если не случайно. Так что это не больше рискованно, чем сидеть даже в этом каземате. Боюсь, что завтра днем кораблям не будет возможности подойти даже к северной стене, сейчас безопасной.
        - Почему?
        Иван Антонович еще не видел коменданта настолько встревоженным. А тот уже раз показал, как развито у него чутье на возможные неприятности, что пахнут смертью. Он его тогда послушал и не пожалел - живым остался в самый последний момент.
        - Куртина, что была проломлена во время штурма шестьдесят лет тому назад, и после наспех заделанная, попаданий ядрами ломовых орудий не выдержит. И завтра к вечеру рухнет, если такой обстрел будет продолжаться. Но думаю, будет все гораздо хуже - за ночь на шанцах установят мортиры - против пятипудовых бомб устоять будет трудно. Как только появится пролом в стене - гвардия пойдет на штурм!
        Глава 8
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ГЕНЕРАЛ-ПРОКУРОР СЕНАТА
        КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ВЯЗЕМСКИЙ
        ВЕЧЕР 7 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Александр Алексеевич покосился на генерал-аншефа Василия Суворова, тот сидел с окаменевшим лицом, ни малейшей гримасы, даже глаза, казалось, перестали жить. А потом перевел взгляд на императрицу - та с побледневшим лицом читала оскорбительное послание Иоанна Антоновича, листок бумаги чуть дрожал в тонкой женской руке.
        В тягостном молчании прошло не меньше четверти часа, когда императрица положила письмо обратно на стол, аккуратно сложив бумагу. Не показывая на своем лице эмоций, а ведь в душе не могли бушевать гнев и ярость, вот только глаза нехорошо прищурились, совершенно спокойным голосом спросила, повернувшись к генералу Суворову:
        - Василий Иванович, это действительно так серьезно? Да, он засел в Шлиссельбургской фортеции, но ведь кроме гвардии, что туда отправилась, есть Санкт-Петербургская дивизия князя Александра Михайловича, а также Эстляндская дивизия генерала…
        - Государыня, - Суворов наклонил голову, но заговорил резковато. - Дивизию князя Голицына, вернейшего и преданного вам друга, отправлять не следует - нам не стоит таким образом усиливать армию Иоанна Антоновича. Там и так большое дезертирство среди Петербургского пехотного полка, сбежали целым эскадроном ингерманландские драгуны - в любой момент может возникнуть неустройство великое!
        - А как в столице нашей?
        - Многие коллегианты сочли себя «больными», как и господа сенаторы. Город заполонили злонамеренные слухи, везде идут пустопорожние разговоры, читают «подметные письма» и манифесты императора Иоанна Антоновича, который обещает разные милости. Я уже не могу в полной мере доверять чинам Тайной экспедиции, везде царит измена, многие выражают свои симпатии молодому царю. Простите меня, ваше величество - но сложившееся междуцарствие не может долго продлиться, счет пошел на считанные дни - до вечера завтра, или полудня послезавтра!
        Произнеся слова, Суворов нахмурился - однако было видно, что генерал отчаянно размышляет, пытаясь найти спасительное решение. Тишину нарушила Екатерина Алексеевна:
        - Что вы мне можете предложить, господа, в такой ситуации? Если доверие пропадает ко многим! Если кругом изменники под маской друзей, и друзья, ставшие изменниками!
        Слова, сказанные спокойным тоном, хлестанули кнутом, и Александр Алексеевич поморщился. Затем решившись, он заговорил своим привычным тоном, терять уже было нечего:
        - Ваше величество, я вижу ровно три пути развития событий. Иоанн Антонович сейчас находится в Шлиссельбурге, который осаждает гвардия под начальством Петра Панина. В последнем донесении, что я получил перед тем, как приехать к вам на доклад, писалось, что начат обстрел ломовыми орудиями самой слабой куртины, что была наспех восстановлена после штурма 1704 года. Огневых припасов вполне достаточно, чтобы уже завтра к вечеру обрушить ее. Еще там сообщалось, что форштадт полностью выгорел, а к Шлиссельбургу ушла яхта «Ораниенбаум», ее команда с капитаном изменила вашему величеству.
        - Александр Алексеевич, даже если стена рухнет и появится пролом, что помешает Иоанну Антоновичу покинуть крепость? Если у него бот и яхта под рукою, да еще где-то на Ладоге галера?!
        - Скампавея, государыня, ушла в Кексгольм, это второе плавание туда - гребцам настоятельно нужен отдых. Однако суда днем подойти к Шлиссельбургу не могут - постоянно идет обстрел с наших батарей, и они будут потоплены. Если Иоанн Антонович покинет крепость ночью, в туман, что наползает в это время, то это будет второй вариант, наиболее опасный для вас. Но я говорил о первом, спасительном, как для вас, государыня, так и для всех нас, ваших конфидентов.
        - И что ему помешает, князь, отплыть этой ночью, если на озере господствуют мятежники?
        - Граф Алексей Орлов решил посадить две роты преображенцев на баркасы и лодки, и атаковать в полночь вражеские суда у северного берега Невы, взяв их на абордаж. После чего заставить команды служить вам, при необходимости учинив децимацию. Под покровом ночи и тумана, поставить орудия на северный шанец, и взять крепость в два огня. А сам Шлиссельбург по приказу генерал-аншефа Петра Панина будет обстреливаться всю ночь, дабы не дать возможности бежать из него мятежникам, или сильно затруднить оную попытку к бегству.
        Генерал-прокурор Вяземский остановился, вздохнул, прекрасно понимая, что слова, которые он сейчас произнесет, станут для него приговором к четвертованию, если победит Иоанн Антонович.
        - Завтра можно пообещать гвардейцам все, если царь останется в крепости перед штурмом. А в ходе приступа может случиться всякое - но Иоанн Антонович должен быть убит! Тогда его войско под началом фельдмаршала Миниха сложит оружие и запросит пощады. Это единственная возможность сохранить власть вашего величества.
        Вяземский остановился и внимательно посмотрел на императрицу - Екатерина Алексеевна задумалась. Он всегда отдавал должное ее острому и отточенному уму - и прекрасно понимал, что предложенный им вариант очень уязвим, слишком много там разных допущений, от которых зависит возможный успех.
        - Второй вариант с бегством Иоанна Антоновича из крепости - почему смертелен для нас с вами, господа?
        - А потому, ваше величество, - глухо произнес генерал Суворов, - что баталии мятежники не примут и отойдут. А через два дня у Миниха будет вдвое больше войск, чем «потешных». Верную вам гвардию, государыня, просто раздавят на третий день. Но быстрее произойдет следующее - всех возьмут под крепкий караул, когда послезавтра в Петербург придет шхерный флот от Выборга. Тогда вместе с нами, и вас с цесаревичем с головою выдадут на расправу Иоанну Антоновичу. Мы с князем ляжем на плаху, а вы с Павлом Петровичем можете сгинуть в Сибири. Но вероятней, произойдет худшее - вы с сыном погибнете. Наверное, будете убиты по приказу Миниха - он кровь совершенно не боится проливать, это всем известно. Ибо старик хорошо понимает - пока вы живы, Иоанн Антонович не будет чувствовать себя в безопасности.
        В комнате воцарилось жуткое молчание, Александр Алексеевич посмотрел на невозмутимое лицо императрицы - она умела держать жестокий удар судьбы. Даже голос государыни продолжал оставаться таким же спокойным, а слова прозвучали даже мелодично:
        - Думаю, вы полностью правы, любезный Василий Иванович. Но князь говорил о некоем третьем варианте, и я вполне допускаю, что речь идет об условиях, которые мне предложил в «великодушии» своем наш «брат» Иоанн Антонович? Ведь так, Александр Алексеевич?
        - Нет, государыня, принятие капитуляции даже не обсуждается. Что помешает Минихи устроить так, чтобы в каком-нибудь сибирском остроге вас не погубит «лихоманка» или «горячка», или вы «не перенесете» суровых морозов, привычных в тех краях? Обещание Иоанна Антоновича не более, чем оттянутый смертный приговор для вас. Даже если вас там не убьют с сыном, или вы не умрете от холодов в диком краю, то подумайте - какая вас там ждет жизнь в полном забвении?
        - Я здесь согласна с вами, князь, это даже не обсуждается, - вот тут впервые голос Екатерины Алексеевны звякнул сталью. Вяземский ее прекрасно понимал - женщина тигрицей все эти годы боролась за власть, чтобы ее так просто отдать невесть откуда взявшемуся врагу. Свой железный характер она не раз проявляла, и теперь он сам видел, как Екатерина Алексеевна готовится к смертельной борьбе - в той самой, в ходе которой выживает сильнейший. Ибо в этом мире царит только один закон, определяющий как судьбы людей, так и народов.
        Горе побежденным!
        - Что вы хотели мне предложить, князь? Если он не победный, и не погибельный случай одновременно, то какой?
        - Он будет спасительным для вас, государыня! Не следует доводить дело до крайностей, особенно второго варианта. Это бегство за границу, ваше величество. Ваш сын герцог Голштинский со всеми правами на этот трон. Если вы получите поддержку от короля Фридриха, а вы ее, несомненно, получите, то не все так плохо, как только кажется.
        Вяземский сделал короткую паузу, внимательно посмотрел на царицу. И он не ошибся в своем предположении - Екатерину Алексеевну и старого прусского короля что-то определенно связывало, и достаточно крепкими узами. Или политические махинации, в результате которых последнему передали занятую русскими войсками Восточную Пруссию, уже присягнувшую Елизавете Петровне, за полгода до ее смерти.
        Совершенно непонятное решение, крайне непопулярное! В результате чего простился с жизнью император Петр Федорович, которым были недовольны из-за подписания данного договора. Но генерал-прокурор Вяземский знал истину, которая никогда не объявлялась - этот документ был подписан Екатериной Алексеевной после убийства мужа.
        Или есть тайное стремление Екатерины Алексеевны основательно обеспечить себя на «черный день», на дальнейшую безбедную жизнь в землях Священной Римской империи, или в королевстве Прусском, где ее могут ожидать с полным радушием.
        Может быть, из тех двадцати пяти миллионов рублей, что были отправлены в Берлин, половину король должен был вернуть обратно «матушке-царице», если та «слетит» с российского престола. Ведь как не крути, но ее власть год назад была небесспорной, а заговоры только множились, один опаснее другого, пока три дня тому назад один из них не привел к успеху. И, вероятно, он не ошибся в своих предположениях, так как Екатерина Алексеевна ответила ему моментально острым взглядом.
        Однако, после минутной паузы, голос царицы прозвучал вполне обыденно и спокойно:
        - Мне бы хотелось узнать подробнее о данной перспективе. Я с вниманием выслушаю ваши доводы, князь…
        Глава 9
        ШЛИССЕЛЬБУРГ - РЕКА НЕВА
        ПРЕМЬЕР-МАЙОР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР, ГРАФ АЛЕКСЕЙ ОРЛОВ
        ПОЛНОЧЬ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Побьем, ребята, изменников! Всех, кто присягу Екатерине Алексеевне вероломно отверг! Ивашкиных сторонников не жалеть! Но кто оружие из моряков бросит - тем пардон давать, они нам пригодятся!
        Алехан говорил громко - хотя вечером над речной водой звуки далеко расходятся, но сейчас подслушивающих неприятельских доброхотов можно было не бояться - кругом свои преображенцы. К тому же от Шлиссельбурга шел бесперебойный грохот орудий - с форштадта стреляли по горящей крепости, там, наконец, занялись пожары.
        В ответ со стен палили пушки. Их стрельба была убийственной - Алехан собственными глазами видел, во что превратился богатый прежде посад - развалины и дымящиеся пепелище. Но теперь зарево над крепостью значительно облегчало абордаж - среди просветов в тумане, что стал накрывать Неву, было легче найти мятежные корабли.
        - Все, преображенцы, рассаживаемся по баркасам и стругам, и гребем дружно. Тишину можно не соблюдать, такой орудийный гул все покроет. Но и не шуметь напрасно - мало ли что. И заходим от берега - корабли будет видно даже в тумане, они стоят в отблесках пожара, что нам на руку. Да, вот еще что - если абордаж будет успешным, то всем получать следующие чины и по сто рублей червонцами!
        Сообщение о столь щедрой награде воодушевило офицеров и сержантов любимого Петром Великим полка. И особенно капралов - еще бы - месячное жалование секунд-майора кого угодно взбодрит, а гвардейский сержант, а именно в этот важный чин их всех произведут за викторию, уже армейскому прапорщику равен.
        Алехан ясно рассматривал в их глазах плясавшие мысли и вожделения, ведь натура «потешных» была им, как говорится, изучена вдоль и поперек. Сам таким недавно был:
        «Отличный рывок по карьере!»
        «Один бой - и я офицер! Это не в дедовской усадьбе петухов гонять!»
        «И это для меня только начало - граф Лешка Орлов никого не обнесет, свой брат-гвардеец в доску!»
        «Перед «матушкой-царицей» самолично за каждого ходатайствовать станет, а за меня особенно - приятелем ведь назвал!»
        Два десятка преображенцев, каждый из которых взял под начало лодку с дюжиной, а то и по более солдат, с яростными матерками пошли по своим суденышкам. Алексей Григорьевич их прекрасно понимал - ругань помогает преодолеть страх, ведь любой нормальный военный, хоть офицер или солдат, боится смерти. А так пойдут запросто, причем после боя водкой или пивом до души угощаться будут в лагере, напиваться по пузо. Да и сейчас по чарке хлебного вина все выпили…
        Алехан сидел на корме, правя рулем - на весла его бы не посадили, и как командира, и как раненного в плечо. Гвардейцы гребли дружно, сноровисто - часто приходилось на галере императрицу с двором перевозить - навыки не забывались, хотя такое случалось все реже и реже. Иная стала гвардия - Петр Великий своих «потешных» именно на абордаж натаскивал, что в битве при Гангуте особенно проявилось.
        - А вот и «Орешек» виден, - пробормотал Алехан, увидев через туман розоватые всполохи. И покосился назад - виден был только следующий за его баркасом струг. На всякий случай Орлов приказал установить на корме закрытый фонарь с горящей свечой - так следовать друг за другом в кильватере было намного легче.
        - Есть, вон проглядывает!
        В тумане проявилось большое темное пятно, таких размеров мог быть только искомый мятежный корабль. Орлов напрягал зрение, как мог, и, наконец, узрел чуть далее, и в стороне, в оранжевых отсветах еще одно судно. Вот только разобрать две мачты или одна стоит, и тем самым понять, где бот, а где яхта, было совершенно невозможно. Впрочем, и безразлично - цели были заранее распределены - половина лодок под командование графа атакует самый дальний корабль. А капитан-поручик Олсуфьев, внук по матери первого гвардейца Петра Великого капрала Бухвостова, со своими суденышками берет на абордаж самый ближний корабль.
        - Гребите, ребята, без всплеска - дичь нельзя спугнуть, - Орлов бодрился - все преображенцы прекрасно понимали, чем может окончиться их диверсия против неприятеля. У бота в бортовом залпе пять пушек и фальконетов, на яхте полдюжины, то ли седьмица стволов. И если все они заряжены картечью, а фитили у канониров, что не спят, дымятся в футлярах, то град свинца запросто сметет всех преображенцев, превратив первых попавшихся под залп в жуткое кровавое месиво.
        А ведь у матросов еще мушкеты имеются с пистолетами, и град пуль может добить тех, кто под картечью уцелеет. Да кортиками и палашами матросы со своими офицерами драться умеют, да и на кулаках многих гвардейцев бьют - тут Алехан потер правую скулу, вспоминая страшный удар унтер-лейтенанта, остзейца или свея, что пропустил в кабаке. Думал тогда, что зубной «частокол» ему проредили, но повезло, отделался лишь опухшими губами, что превратились в вареники с вишней, что так любит гетман Малороссийский Кирилл Разумовский. И засопел невольно - захотелось встретиться с этой чухной белоглазой еще раз, и вдумчиво набить ему по морде. Чтоб юшка брызгами во все стороны, и нос в лепешку!
        - Осторожно гребем, парни, бережно, - Орлов уже шептал, хотя грохот орудий был адским, как на кузнице, когда молотом бьют по наковальне, а ты сидишь с ней рядом.
        Корабль стал проглядываться в тумане все лучше и лучше, стали видны две тонкие мачты и Алехан мысленно возликовал - то стояла мятежная яхта, капитан которой так нагло, перед глазами всей гвардии, убежал на всех парусах к «царю Ивашке».
        Что ж - теперь счеты будут сведены! Если живьем поймает ублюдка, то утром повесит на мачте перед взорами всех изменников, что засели в Шлиссельбургской крепости!
        - На паре весел гребем, остальным приготовить «кошки» и крючья. Забрасываем на яхту и тянем веревки на себя, - негромко заговорил Орлов, и начал отдавать приказы.
        - Молчим, братцы, до первого выстрела, а дальше сами палим из пистолей и все дружно лезем на палубу - невысоко, дотянемся. Орите громче тогда - воплем и яростью матроса и напугать можем. Все, начинаем подходить - всем дышать через раз.
        Темный корабль становился все больше и больше - на лодках его заметили, и они стали выгибаться - так волки нападают на лося, одновременно и со всех сторон. Алехан взял в зубы шпагу, а правой рукой схватил крюк, занимая положение для удобного броска. Сердце в груди билось быстрее обычного, знакомый азарт предвкушения схватки наполнял его могучее тело, свитое из мышц - о его силе в гвардии ходили легенды.
        Борт становился все больше, и, как показалось, накрывал даже небо. И тут лодка ударилась о борт - прямо напротив орудийного порта, из которого торчал орудийный ствол.
        - Ий, эх, - хекнул Алехан забрасывая крюк, и со всей силы рванул веревку на себя. Это действие заняло у него несколько секунд, и он тут же, сжимая в ладони натянутый трос, толчком запрыгнул ногой на ствол - башмак не подвел, не соскользнул. Боль колыхнулась в раненном плече, но он на нее не обратил внимания, когда схватился левой рукою за фальшборт и перебросил себя на палубу.
        - Алярм! Стреляйте!
        Раздался громкий крик, и перед Алеханом возник белобрысый детина с занесенным тесаком. Уклониться было нельзя, и, перехватив эфес шпаги правой рукой, граф попытался парировать удар.
        Хрясь!
        Сталь клинка отлетела, отрубленная у гарды. Силушкой моряка родители явно не обидели. Но и Алехан был не самый хилый, да и опыт драк без оружия имел изрядный. Сделав шаг вперед, толкнул плечом моряка, и ударил по руке кулаком. Тесак упал на палубу и в этот момент морячок врезал генерал-майору и кавалеру по уху - там зазвенели не колокольчики, а забил в набат главный колокол. Орлов только тряхнул буйной головушкой, и «распалиной» под дых врага врезал - тот отлетел к противоположному борту, а подлетевший к нему граф занес кулак.
        - Вот ты мне здесь и попался, морячок! Свели нас пути-дорожки! Кабак «У бочки» помнишь?!
        Моряк ответить не успел - от удара его нос превратился в лепешку, а дымящаяся кровь попала Алехану в лицо. От ее запаха Алексей Григорьевич озверел, испытывая жуткую ярость, желая разодрать противника голыми руками. Вот только обидчика перед ним уже не было - орловская богатырская оплеуха перебросила морячка за борт.
        Швах!
        Внезапно раздался пушечный грохот, затем загремели выстрелы из пистолей. Кругом завязывались схватки, ругань обрушилась водопадом, солдаты ожесточенно дрались с матросами.
        - Ну шваль водоплавающая, держись!
        Подхватив с палубы оброненный кем-то тесак, ухватившись за липкую рукоять, рыча от злобы и яростно матерясь в три загиба, генерал-майор, кавалер и граф Орлов, очертя голову и позабыв про все на свете, ринулся в общую схватку…
        Глава 10
        ШЛИССЕЛЬБУРГ - РЕКА НЕВА
        КАПИТАН БОТА «ФОРТУНА»
        КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТ ПЕТР ФОМИЧЕВ
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Такой шанс отличиться упустил, перед очами царскими, - Петр Полуэктович пребывал в некотором расстройстве. Государь его похвалил, поздравил с новым чином, отметил службу верную - все же брандеры, атаковавшие в Малой Невке петербургскую эскадру, служили под его командованием, как не крути. Да, выжил только один Розен, повезло Карлуше - но именно швед на русской службе стал первым кавалером ордена святого Владимира, а не он, русский столбовой дворянин.
        Обидно до глубины души!
        В капитанской каюте царил сумрак, бот легко покачивало на ладожской волне, все же это озеро не зря считалось морским из-за частых здесь штормов, что подвели царя Петра Алексеевича начать рыть обводной канал. Но сейчас, слава Николе Угоднику, царила самая прекрасная погода - бриз сейчас был ночной, идущий от побережья на озеро, так что боту было легко добраться до Кобоны, приняв императора с придворными дамами на борт. А потому Петр Полуэктович еще раз рассматривал лоции Ладоги - очень не нравились ему отмели в Ореховской губе, рифы и песчаные банки, что шли полосой от трех островов, что назывались Зеленцами.
        Но бот «Фортуна» не фрегат, осадка небольшая, но все же здесь глубины до шести футов, риск посадить корабль на отмель. С помощью карандаша и линейки он стал чертить курс, так как шкипер Розен временно отстранен от выполнения обязанностей - осмотревший его лекарь решил, что ранам, полученным в ночной атаке, необходимо дать время на исцеление.
        - А, впрочем, Карлуша, ты действительно достоин награды, а я так, брюзжу от недовольства. Нет, ты нам всем фарт принес - теперь про «Фортуну» все знать будут, - Фомичев потер руки - карьера будет обеспечена, возможно, переведут служить на ранговый корабль в Ревель. И будут походы по Балтике, а то после войны с пруссаками на флот махнули рукой - забыли про него полностью, как и про жалование, что уже давно не выплачивалось под любыми предлогами.
        - Петр, тут странное дело, - в каюту вошел Розен, чуть пошатнулся - ослаб после известных приключений. - Орудия из крепости стрелять перестали где-то на минуту, а то чуть больше, и вахтенный матрос клянется, что отчетливо слышал звон склянок.
        - На «Ораниенбауме» пробили, вот и услышал.
        - На яхте зажгли фонарь - там услышали эти склянки - звук шел с норда. Я приказал зажечь фонарь тоже и пробить в склянки. А потом опять все загрохотало и ничего не слышно.
        - Так, склянки бить могут только на скампвее - других кораблей на Ладоге нет, а она должна подойти от Кексгольма вечером, как раз с норда. Нужно с пушки выпалить, тогда нас увидят. И фонарь следует выше поднять - не хватает столкновения.
        Капитан прошелся по каюте - мимоходом усадив Розена на стул. Затем негромко произнес:
        - Пушки давно заряжены, Карл. Мы у берега стоим, а в таком тумане гвардейцы могут решиться взять нас на абордаж. Желание у них есть, предположим, а вот выучки может и не хватить - петимеры столичные, на войне пороха не нюхали. Но все же…
        Капитан отхлебнул воды из кувшина, поправил абордажную саблю, надел шляпу и стал засовывать за пояс два пистолета, показав рукой еще на одну пару, что лежала на столе.
        - Пойдем, Карл - службой пренебрегать нельзя. Особенно когда стоит туман и возможны всякие неприятности. Ты сам за такое небрежение наказал столичных шаркунов паркетных и бездельников. И саблю возьми - нельзя нам быть без оружия.
        Два офицера спешно вооружились и вышли на палубу, подставляя лица легкому ветерку. На бушприте горел фонарь, было сумрачно, как бывает в тумане в период «белых ночей». Со стороны крепости доносилась канонада - враждующие стороны щедро осыпали друг друга чугунными «доводами», теми, что короли предпочитают в качестве самых доходчивых аргументов для своих неуступчивых и неразумных оппонентов.
        Неожиданно послышался стук о дерево, причем с разных сторон - кошки и крючья впивались со всех сторон в фальшборт, цеплялись за ванты. Фомичев потянул из-за пояса пистолет, понимая, что произошло как раз то, чего он опасался. А вот Розен выхватил абордажную саблю и устремился на внезапно появившегося над бортом человека, что ловко спрыгнул на палубу. Швед отчаянно закричал:
        - Алярм! Стреляйте!
        И бросился в схватку с противником - сталь оружия встретилось, но шпага не предназначена для абордажа, а более подходит для поединков. Клинок был перерублен или согнут - Фомичев так и не понял, так как выстрелил прямо в лиц появившегося над бортом преображенца - мундир этого гвардейского полка можно было легко опознать.
        Громко выстрелила пушка - сноп пламени разогнал туман и осветил подплывающие к боту лодки - их было около полудюжины, не меньше. Капитан-лейтенант выстрелил в еще одного противника, тот с криком упал. Оглянулся и успел заметить, как от мощного удара противника бедняга швед выпал за борт. Но спасать его никто не кинулся - матросы схлестнулись в отчаянной схватке с гвардейцами. Раздался вопль:
        - Да их тут как тараканов!
        Матерщина и дикие крики заглушили выкрик - на Фомичева с ревом устремился тот первый детинушка, размахивая тесаком. Однако на него набросился баталер с коком, быстро оттеснили впавшего в бешенство гвардейца. Но численный перевес сыграл свою роль, к тому же парочка моряков отличалась дурными склонностями - прошли десятки схваток во всех кабаках от Ревеля до Риги. Но и повоевать успели с пруссаками при осаде Мемеля, и там отличится.
        В этот момент загрохотали пушки «Ораниенбаума», причем картечь ударила по залезшим на фальшборт «Фортуны» гвардейцам. Тех снесло, один повис на вантах, вниз головой. Капитан бота мысленно отметил, что их договоренность с Карловым оказалась полезной - в случае атаки сшибать с бортов соседнего корабля картечью абордажников.
        Сейчас уловка полностью сработала - на палубе в яростной схватке осталось до дюжины гвардейцев, что отчаянно сражались с пятью десятками матросов - их участь была предрешена, так как подкреплений не подступало. За фальшбортом слышались только отчаянные крики и хриплые стоны умирающих в разбитых лодках гвардейцев.
        Между тем на борт влез Розен - Фомичев с облегчением перевел дух, так как посчитал, что оглушенный ударом Карл потерял сознание и утонул. И началось сплошное безобразие, а не схватка на клинках. Гвардеец сцепился в драке со шведом, они принялись избивать друг друга кулаками. Баталер с коком тоже побросали оружие и ринулись в схватку.
        Никто не вмешивался - схватке на палубе закончились за неименеем стоящих на ногах гвардейцев. Только шел этот отвратительный мордобой, к счастью недолгий. Численный перевес сыграл свою роль - матерящегося как сапожник гвардейца свалили на палубу, долго топтали башмаками, сопровождая все это забористой руганью. А потом подняли бесчувственное тело, и как мешок с гнилой крупой, просто вышвырнули за борт.
        - Старые счеты, - ухмыльнулся кок разбитыми губами, а Розен с баталером хрипло дыша, только кивнули, подводя итоги схватки. Причем, «виночерпий» прошамкал:
        - Шубы выпил, паскута!
        Между тем события продолжали разворачиваться с удивительной быстротой - матросы радостно закричали:
        - Скампвея подошла!
        Действительно, на арене схватки появился третий участник из «тяжеловесов», буквально вдавивший под воду удирающий от «Фортуны» баркас. И вовремя - иначе бы ушел. А стрелять было нечем - пушки требовалось перезарядить, а это процесс долгий, требует несколько минут в самом лучшем случае, когда комендоры опытные и нет качки.
        Так закончился еще один акт «шлиссельбургской нелепы». Со счастливым концом для одних, и печальным для других участников этой драмы, которая уже получила название «царской свары»…
        Глава 11
        ШЛИССЕЛЬБУРГ
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Сидеть в каменном каземате и с восточным фатализмом ожидать падающую сверху бомбу - занятие не для слабонервных. Потому необходимо было занять себя хоть какой-нибудь полезной работой, чтобы не чувствовать себя крысой, загнанной в угол.
        «С крепости мне нужно удрать, и чем раньше я это сделаю, тем будет лучше. Пока я здесь, Панин ее в щебенку разносить будет, а потом пойдет на штурм - гвардии пообещают что угодно, от новых чинов, включая генеральские, до оплаты моей ощипанной тушки золотом по весу.
        А оно мне надо?!
        Так что через часок-другой моей ноги здесь не будет и Бередников вздохнет с нескрываемым облегчением. А на чем убраться - такой вопрос даже не стоит на повестке дня. Не считая кораблей, есть с десяток баркасов, озеро спокойное, шторма нет, так что часов через десять, до Кобоны на веслах спокойно дойти можно без всякого риска. А там войска Миниха - он их привел в чувство, и, уже желает провести деблокирование крепости. В генеральной баталии старик, наверняка, хочет опробовать свои силы. И опять же возникает вполне закономерный вопрос - зачем проливать кровь верных мне людей, что самыми первыми присягнули?!
        Я что так богат надежными людьми?!
        А посему ждем немного и займемся полезным делом, раз пообещал, то нужно кровь из носа сотворить, иначе доверия ко мне не будет. Свечи есть, бумаги достаточно, перья уже приготовили - сейчас начнемся творчеством. Из двух уже известных величин с помощью плагиата сотворим третью, как то в падлу целиком красть творение Екатерины Алексеевны, что должно появиться через двадцать лет. Самый уважаемый орден, кроме георгиевского креста - тот особняком стоял. Так что начнем «ваять» - для меня все новое для этих времен есть оставленное в будущем старое».
        - Мария Васильевна, придется вам побыть моим секретарем. Так, садись за стол, возьми бумагу и пиши.
        Иван Антонович отпил квасу, с улыбкой глядя с каким воодушевлением девица провела подготовку к работе - через минуту она уже внимательно смотрела на него, держа перо в руке.
        - Крест ордена Святого Равноапостольного князя Владимира делать из червонного золота - на наградах нельзя экономию вершить. Последнее не записывай - это так, мысли вслух. Состоит из пяти степеней - Большого Креста, размером…
        Иван Антонович замялся, лихорадочно высчитывая, и переводя метрические меры в русские. Дело оказалось утомительным, и он вспотел, машинально обтерев лоб ладонью. Затем принял соломоново решение, примерно зная, что вершок составляют почти четыре с половиной сантиметра. О последних мерах длины пока еще никто сном-духом не ведал, до французской революции еще четверть века.
        - С орден Святого благоверного князя Александра Невского, который император Петр Алексеевич учредил, - после фразы Никритин мысленно отметил, что в России заслуженных князей хватает, чтоб всех наградами засыпать. Но такое ни к чему - незачем баловать.
        - Носить сей знак на ленте из красного цвета по центру и двух черных полосок той же ширины по краям. Звезду сего ордена делать из серебра, но половина углов должны быть золочеными. Если кавалер награжден более высоким орденом по статуту, то крест с узкой ленточкой помещать на шее, там и носить, - Иван Антонович замолчал, глядя как девушка старательно записывает за ним, даже кончик языка высунут.
        - А вот Командорский Крест считать вторым классом, и носить его також на шее, и размером он, - последовал мысленный расчет, по окончании которого Иван Антонович подвел итог и облегченно выдохнул:
        - С вершок, и еще с половиной осьмушки. А крест третьей степени именовать Рыцарским, меньше размерами на четверть вершка, и носить его на ленточке, приколотой булавкой к мундиру впереди медалей. Все кресты покрывать на лучах красной эмалью, а медальон в центре теми, что по цвету определены Нами будут. А в нем поместить горностаевую мантию под великокняжеской короной и вензель на оной из букв СВ состоящий, что означают «Святой Владимир».
        Иван Антонович остановился, подумал, мысленно подбирая подходящие слова. Оказалось не так легко учреждать то, что сам решил изменить. Первоначальный расчет был простым - слить воедино как «Владимира», так и современный орден «За заслуги перед Отечеством», избавившись от высшей степени (кресты одного размера). Но введя вместо двух медалей награды для низших чинов и младших офицеров, а также многочисленной чиновничьей братии, дабы поощрить усердных, отличая их от нерадивых сослуживцев, куда более представительных в числе и вороватых не по усердию своему в делах государственных.
        - Четвертая и пятая степень делаются из золота и серебра, что идет на чеканку империалов и рублей. Эмалью не покрываются и размерами своими соответствуют Рыцарскому Кресту. За отличие на поле боя, или победную баталию, на кресты к верхнему ушку крепятся скрещенные мечи соответствующих для оной степени размеров.
        Иван Антонович загрустил - далее все расписывать сил не осталось. Если все самому делать, то с ума сойти можно или от перенапряжения помереть. Да еще крепость гвардейцы ядрами долбят как заведенные, каменная пыль стоит, дышать трудно. Так что с «темы» нужно изящно соскочить, и пусть за него работу довершают.
        - Кабинет-секретарю («когда-нибудь оного все же получу» - промелькнула мысль), бумаги сии передать в Сенат - господа сенаторы должны принять статут награды, сделать образцы всех степеней со звездой и передать мне на утверждение. И сроку тому назначаю три недели, начиная со дня прибытия Нашего в столицу, город Санкт-Петербург.
        Маша старательно дописывала текст, а Никритин уселся на топчан размышлять, поглядывая на изувеченную осколком бомбы ладонь. Холстины сухие, но грязные, с окровавленными пятнами.
        «А могло и голову оторвать, как несчастному Мировичу! Несказанно повезло», - несмотря на потерю пальцев, мысли были насквозь позитивными - все же за жизнь нужно платить постоянно, чтоб потом оной не расплатится по выставленным Судьбой счетам. Мойры ведь прядут и прядут человеческую пряжу, а потом раз ножницами по ней - и перерезали чью-то жизнь. И все равнодушно, с четкостью механизма, которому неведома ни ярость, ни жалость, совершенно глухого к мольбам…
        - Ваше императорское величество, - в каземат спустился комендант цитадели капитан Морозов, уставший, взгляд напряженный и голос чуть дрожит от сдерживаемого волнения.
        - У северного шанца бой идет - наши суда сражаются, видимо, с лодками, что пошли на абордаж. Пока неясен итог баталии, но корабельные пушки больше не стреляют.
        - Предупреждал ведь лично о такой затее неприятельской, - пробормотал Иван Антонович недовольно, живо поднялся по ступеням, вошел в башню и сразу приник к бойнице. Туман потихоньку начал сходить, редеть и были видны мачты и корпуса кораблей. Быстро подсчитал их - трое, видимо скампвея подошла, хоть и с запозданием. И сразу успокоился - взять галеру на абордаж из лодок крайне затруднительное мероприятие, с шансами один из тысячи. Там экипажа на две с половиной сотни моряков с гребцами - сами к абордажу предназначены.
        - Баркасы выведены из канала?
        - Да, государь! Там уже подполковник Бередников. Ожидает ваше императорское величество с нетерпением!
        - Тогда немедленно отправить один к нашим кораблям! Пусть подходят ближе к острову и забирают всех женщин с детьми и раненых. Доставлять их будем на лодках, не мешкая. Так что пусть все выходят на берег - под стенами безопасно. Туман начал рассеиваться! Я должен покинуть крепость и отправится в армию фельдмаршала Миниха….
        Глава 12
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Сын мой, вам надлежит немедленно отправиться с графом Орловым в поездку, - Екатерина Алексеевна взяла теплые ладошки мальчика в свои руки. Тот, непривычный к ласкам матери удивленно посмотрел. Женщина улыбнулась в ответ как можно более приветливо и нежно, что не составило труда - привычка к лицемерию у нее сформировалась еще в детстве, так что давно стала второй натурой.
        Екатерина Алексеевна все десять лет равнодушно относилась к сыну, своему первенцу, никто не видел, чтобы она проявляла обычные для любой матери чувства. И может быть потому, что ребенка, сразу после его рождения, забрала царственная бабка государыня Елизавета Петровна. Так что за семь лет она от него полностью отвыкла, к тому же не скрывала свою неприязнь, даже когда вошла на престол.
        Придворные не зря шептались, что причина здесь не в настоящем отце мальчика, которого подозревали в незаконнорожденности. Таких известных бастардов на королевских престолах было более чем достаточно, а уж неизвестных, нагулянных королевами на стороне, и подсчитать было невозможно. Скорее всего, многим монархам пришлось бы носить ветвистые украшения, будь они способны выращивать их на собственных головах, подобно благородным оленям.
        Нет, причина холодных, даже ледяных отношений с сыном, была совсем в другом. На троне не может быть двух самодержцев - даже если они мать и сын. Тем более, когда у последнего все права на престол, а его родная мама является узурпатором. И за меньшее, по мере взросления, отпрыски могли приказать своим приближенным убить носителей чрева их выносивших без всякой жалости к родственной крови. Таких примеров в истории достаточно. Немало вдовствующих королев, что становились регентшами и правили со своими фаворитами, только перед собственной смертью узнавали непреложный факт - сыновья выросли и имеют совсем иное мнение на продолжение их жизненного пути.
        Борьба за власть всегда жестока, и тот, кто не хочет лить кровь на пути к трону, тот до него либо не доходит, или очень быстро умирает не своей смертью, не успев толком подержать в своих руках скипетр и державу. Таковы суровые законы этой тысячелетней войны!
        Но сегодня женщина повела себя совсем не так как прежде - она слишком хорошо запомнила третий вариант, предложенный генерал-прокурором князем Вяземским. Веры Александру Алексеевичу у нее не было никогда, как и доверия - слишком тот был себе на уме. Честный и бескорыстный, но при этом хитрый и изворотливый - странное и весьма подозрительное сочетание того, что должно никогда не сливаться воедино?!
        - Сын мой, мне трудно рассказать тебе, что происходит. Но пройдет немного времени, и ты поймешь, что этой ночью я тебя спасла от неминуемой смерти. Граф Иван Григорьевич будет тебе надежным защитником - с ним ты будешь в безопасности. И будь уверен в моей искренней любви к тебе, моя любовь и мое счастье, - Екатерина пылко расцеловала мальчика, что то смущенный от неожиданной ласки, только смог неловко поклониться, его глаза налились слезами. Но сдержался от рыданий, и, повернувшись, медленно вышел из кабинета, сопровождаемый старшим из братьев Орловых - таким же крепким и не менее сильным, чем погибший у стен Шлиссельбургской крепости Григорий.
        - Ты хитер, как лиса князь, но и я тебе не дурочка, - Екатерина Алексеевна вспомнила, с каким пылом Вяземский настаивал продолжать осаду цитадели, где заперся Иоанн, и лишь в случае неудачи бежать за границу. А такая готовность организовать бегство, причем совершенно бескорыстная, у нее сразу вызвало подозрения.
        - Ты просто хочешь держать меня под контролем до момента, когда ситуация определится полностью - или правлю я, либо престол отойдет Иоанну. И вот тогда ты схватишь меня во время бегства и выдашь «Ивашке», выкупая уже у него свою голову. Склонность к предательству у знати в крови, что в немецких землях, что в русских.
        Екатерина прошлась по кабинету, размышляя о сложившейся ситуации. Она была не просто скверной, ужасающей. Женщина мыслила логично и последовательно - если за три дня не удалось убить «безымянного узника», а число его сторонников с каждым часом растет, то править ей осталось не более суток, и то вряд ли. Даже если вернейшие люди как Вяземский и Суворов это осознают, то другие уже давно держат нос по ветру. Так что дворец полон предателей, и как только галеры из Кронштадта войдут в Неву, нужно немедленно бежать из столицы.
        И не в армию Петра Панина - гвардия обречена, Миних ее раздавит через сутки, тут Василий Иванович прав. И тем паче не следует ехать в Курляндию - герцог Бирон задержит ее под любым благовидным предлогом, и будет держать «товаром», который предложит за преференции «купцу» - императору Иоанну Антоновичу. Курляндское герцогство вассал польской короны, но русские власти со времен царицы Анны Иоанновны имеют там гораздо большее влияние.
        Конечно, польский король Станислав Август Понятовский до сих пор к ней неровно дышит, вспоминая часы, проведенные с возлюбленной, а потому привязан. Да и политическом марьяже они близки как никогда - благодаря ее помощи и поддержке князей Чарторыйских, самой влиятельной Фамилии, он избран шляхтой на трон. Однако все дело в том, что он еще не коронован, и является игрушкой в руках магнатов. Ехать в Польшу с Павлом означает стать заложниками в вековой борьбе знатных родов - быть марионеткой Екатерина Алексеевна не желала категорически.
        Герцогство Курляндское с Польским королевством не подходили по всем статьям - туда легко дотянутся руки Иоанна Антоновича, и неизвестно в какой из них будет кубок с ядом или кинжал. Ведь ее смерть, но еще больше гибель цесаревича Павла Петровича станет для всего «брауншвейгского семейства» самым желанным подарком.
        - Это заговор - и он пустил щупальца во все стороны, - тихо произнесла Екатерина. Она прочитала восторженный доклад Бибикова о старшей дочери принца Антона-Ульриха. Жаль, что действия приняла неправильные, отослав тайно влюбленного в нее (зато всем это было видно) генерала на Урал. Нужно было всех сестер Иоанна выдать замуж за незначимых персон, как и братьев - отрубить им выход наверх, если уж не решилась их убрать из жизни, опасаясь, что такая мера вызовет уже удачный заговор против нее. Все правильно - полумер в борьбе за трон нет!
        На братьев Орловых оставалась последняя надежда. Ивашку они люто ненавидят, его воцарение несет для всего их семейства неотвратимую гибель. Так что их преданность не подвергалась сомнению. В Пернове есть доверенный человек, а в порту стоят два неприметных гукора. Когда произошел переворот, в результате которого свергнут с престола, а потом убит Петр Федорович, ситуация сложилась для нее рискованная. Если бы не Василий Иванович Суворов, то вместо нее на трон возвели бы сына Павла Петровича. воспитателем которого является граф Панин.
        Но те дни Екатерина Алексеевна запомнила, и путь к бегству Григорий Орлов подготовил в тайне, прекрасно понимая, что им может грозить - близ трона жить смертельно опасно, тем более на нем восседать. А сейчас это проявилось особенно характерно - если Польша и Литва отпадают для бегства, то Финляндия, шведская провинция, тем более. Ибо король шведский Адольф Фредерик родной дядя Петра Федоровича и ее сильно недолюбливает. А датская королева вообще родная сестра принца Антона-Ульриха, заключенного в Холмогорах и несколько раз настоятельно просила о смягчении его участи. Эта женщина мстительна и сведет с ней счеты при первом удобном случае, тут гадать не нужно.
        Два года тому назад Екатерина Алексеевна замыслила бежать в Пруссию, под покровительство «старого доброго дядюшки Фрица». Так что прожила бы в каком-нибудь замке, выделенным королем вполне достойно, благо деньги бы выделили значительные суммы. Но ситуация резко улучшилась и бегство «графской семьи Орловых» не состоялось.
        Однако приготовления к оному свернуты не были - Россия непредсказуемая страна, надеяться нельзя совершенно. А потому Като повелела держать их в тайне, мало ли что в жизни бывает. Так и произошло - теперь нужно бежать из страны, где очень многие хотят не только ее смерти, но гибели сына, ее единственной надежды на будущие времена!
        Зато теперь она точно знает, где нашла надежную гавань. А там переживет бурю и приготовится к возвращению на российский престол. А эти времена придут очень скоро, да и помощь она получит. Не к турецкому же султану бежать под протекцию - не смешите!
        Глава 13
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        УТРО 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Государь, мы приплыли в Кобону, - негромкий голос Маши и легкое прикосновение пробудили Ивана Антоновича ото сна. И первым ощущением была боль - ломило пальцы, те, которые отсек осколок бомбы. Да и вся кисть левой руки была не своя, ее ломило и корежило, даже указательным и большим пальцами нельзя было ничего подцепить.
        Спать на подвесной койке - и это место капитана скампвеи - было неудобно, и это еще мягко сказано. Но вначале гребное судно показалось райским уголком - влажный и бодрящий запах озера, легкий ветерок словно опахало. И не сыпется вниз каменная крошка от стен, что вздрагивают от попаданий тяжелых ядер.
        «Да, вовремя я унес ноги из Шлиссельбурга. Никогда не понимал тех, кто от бравады или упрямства делал героические глупости. На хрена! Если бы вчера утром меня бы завалили как Мировича, то тысячам людей, что перешли на мою сторону, грозила бы скорая смерть, или, по меньшей мере, бесчестие с высылкой в места не столь отдаленные - кто в Сибири считал эти тысячи верст. Чтобы сделала «добрая царица Катенька» с той же Машей и представить трудно - вариант заточить навечно в монастыре, можно принять только как верх гуманизма.
        Теперь каждый раз, когда буду сомневаться, делаю ли я все правильно или глуплю, то буду смотреть на изувеченную культю. И потомки назовут меня Иоанн Беспалый. Грустный прикол выходит! Так вроде кого-то из европейских монархов звали, не помню точно кого именно. После пережитого обстрела, в голову ничего не приходит, да и память сбой дает, что неудивительно - сутки по голове звуком долбили».
        Иоанн Антонович при помощи Маши поднялся с гамака - а так он поименовал койку, и сморщился.
        - По нужде, государь?
        - Ага, воды напился изрядно, - это в первые часы в каземате он сильно смущался помощи девушки, но теперь попривык, понимая, что нещадно эксплуатирует ее чувства. А что делать?! Можно, конечно, денщика подозвать, благо под рукой всегда, хоть трех заводи. Но с Машей он чувствовал себя именно человеком, а не правителем, хотя таковым никогда не был, а за несколько дней свободы и стать не успел.
        - Сейчас, государь, быстренько.
        Из ниши был извлечен самый натуральны ночной горшок с крышкой. Причем весьма вычурный и явно тяжелый («может быть родовое наследство капитана»), таких видеть не приходилось. Однако осуществлению «задачи» такой странный дизайн не мешал.
        - Сейчас, государь, - девушка привела одежду в порядок, без такой помощи с одной рукою он бы просто не справился, и мокрой тряпочкой вытерла лицо. Холстина стала сероватой от грязи, а ведь перед сном он утирался влажным полотенцем.
        «Часов шесть или семь шли на веслах. Примерно верст тридцать выйдет, не больше. Вовремя убрались из Шлиссельбурга, до последнего боялся, что бомбой накроет на самом берегу. Даже когда на скампвею поднялся, метрах в ста что-то тяжелое плюхнуло в воду. Не жизнь, а сплошной экстрим. А книгу о «попаданцах» читаешь - так подвиги сплошные прут. На хрена они нужны, с их героизмом, романтика гребанная!»
        Мысленно ругаясь, Иван Антонович вышел на палубу - проход между скамьями (или банками как их на флоте именуют) гребцов был нешироким - огляделся, прищуривая глаза от яркого солнца.
        Скампавея своей тушей полностью перекрыла канал, что шел в озеро - то была сама река Кобона, должным образом расширенная. В метрах двадцати перпендикулярно шла синяя протока, но чуть уже реки на первый взгляд. Это и было творение Миниха, что отрывалось десять лет беспрерывно, и потребовало множество усилий от всей страны - Ладожский канал. А вот судов на нем не было на протяжении всей видимости, видимо отогнали.
        Зато присутствовали в огромной массе встречающие. Где-то с две сотни солдат в пяти шеренгах, изображавшие почетный караул, да три десятка конногвардейцев на разномастных лошадях довольно крупных пород. А еще немаленькая такая толпа пестро разодетых местных жителей, с присутственными лицами вроде начальства, местное чиновничество, надо полагать, да священник с окладистой бородой.
        По правую сторону от реки, через канал, возвышалась деревянная церковь внушительных размеров. По левую двухэтажное каменное здание в пять окон по фасаду, служившее караульной, как он знал. Бывал в прежней жизни один раз, в местном музее ходил, пока не сгорел. Памятника, понятное дело, не было, зато на месте музея возвышался деревянный дворец царицы Анны Иоанновны, порядочно ветхий - ведь по приказу Миниха построили его лет тридцать назад, обветшал за столько времени изрядно.
        «В те времена Христофор Антонович в здешних краях разошелся не на шутку - в его вотчину все это многообразное хозяйство входило. Потом, конечно, при императрице Елизавете Петровне все у него отобрали и поделили, зато теперь мне возвернуть надобно. Хотя, не стоит - и так у него дел будет много. Дворец ничего себе - у царицы вкус был, вот сюда свою свиту я и пристрою. А то женщины всю кормовую надстройку забили, сидят там скученно. Оп-па на, а ведь гражданки с детьми на берег уже сошли, вон, царское строение уже обживают. Значит, меня специально не разбудили, подготовили все для торжественного выхода в люди».
        Экипаж галеры тоже был готов к смотру - гребцы, здоровые мужики с обветренными загорелыми лицами, образовали живой коридор, в конце которого стояли канониры и небольшой кучкой офицеры - все при полном, так сказать, параде, и при оружии.
        - Благодарю за службу, братцы, - Иоанн Антонович принялся изображать из себя «доброго царя», проходя вдоль строя. Пару раз даже остановился, похлопав очумевших от счастья матросов по плечу. Вроде как бы по-отцовски, но изумило то, что его длань при этом ухитрились дважды облобызать суровые дядьки со слезами на глазах. Подойдя к офицерам, произнес, глядя на их выпученные глаза с улыбкой:
        - Благодарю за службу и поздравляю вас, господа со следующими чинами! Матросам выдать по полтине и дать по две чарки водки. Отдых до вечера! Потом выйдите обратно в Шлиссельбург - доставите туда подкрепление. Своих никогда нельзя бросать, нужно выручать из беды! Я вами доволен, господа, отличная команда!
        «Можно писать картину маслом - умрем за батюшку царя! Или я до сих пор не избавлюсь от гремучей смеси старческого цинизма и юношеского романтизма. А ведь они мне реально верят, в глазах преданность и желание выполнить приказ любой ценой, не взирая, ни на чужую, ни на собственную смерть. Что за люди такие?!»
        Спускаясь по сходням на берег, он увидел, что в огромной толпе, были не только местные жители. Но и купцы с торговцами с барок, застрявших в канале, какие-то мастеровые или ремесленники, несколько лиц азиатской наружности в халатах. И все собравшиеся, словно по команде, опустились перед ним на колени.
        Старики, бабы в пестрых платках, дети, степенные «гости» - склонили головы, словно ожидая от него пастырского благословления. Застыли офицеры и солдаты, даже лошади и те замерли. Он невольно сам прочувствовал исторический момент возвращения на оставленный младенцем много лет назад трон уже выросшего в темнице императора.
        «Сейчас нужна своего рода программная речь - ее запомнят, и к вечеру знать будут в Новой Ладоге, а завтра в Санкт-Петербурге, а послезавтра в Новгороде, Олонце и Тихвине. Разойдется кругами, как волны от брошенного в пруд камня. Нужно им что-то важное сказать, и как назло слова в голову не приходят, все обрывками».
        Иван Антонович лихорадочно размышлял, потом решительно отбросил все мысли в сторону. Он уловил первые слова, что пришли в голову и громко заговорил, стараясь, чтобы все его услышали:
        - Народ мой, я с детства правил вами - я ваш император Иоанн Антонович, третий этого имени! Меня заточили в каменный склеп, где никогда не было видно солнца, а мне так хотелось хотя бы раз его узреть! Я не дышал свежим воздухом десять лет, постоянно задыхаясь в темноте узилища! Испытывал нужду во всем, меня приковывали к стене железной цепью, и спал я на прелой соломе, - странно, но произнося эти слова, Иван Антонович к своему ужасу ощутил, что сам верит в них.
        - Но я молился и верил, что придет час, и меня освободят из темницы по велению Бога! Проведал я, как плохо живет мой народ православный! Как сильные обижают слабых! А богатые вместо помощи обирают бедных! Как кривда царит в судах, и нет справедливости, как лихоимство заполонило города и веси! И потому я снова вернулся на трон…
        Иван Антонович остановился, перехватив воздуха - говорил на одном дыхании. Кругом царила тишина - та, которую называют мертвой. Это давило, и он почти закричал, стараясь разорвать собственным голосом те путы, что опутали его жизнь - прежнюю и нынешнюю:
        - Да не будет больше всего этого! Встаньте с колен, дети мои - я вам всем защита и опора с этого дня. И возвратим веру в наши сердца, и сделаем державу Российскою процветающей, где бездомный будет иметь крышу над головой, голодный краюху хлеба, раздетый и убогий - одежду, а слабый защиту. Вместе мы сможем!
        Глава 14
        ШЛИССЕЛЬБУРГ - РЕКА НЕВА
        ПРЕМЬЕР-МАЙОР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР, ГРАФ АЛЕКСЕЙ ОРЛОВ
        УТРО 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Алексей Григорьевич, ты как, живой ли? Только тише говори, прошу тебя - тут лейб-кирасиры наших ловят. Только сейчас разъездом мимо нас проехали, изменники…
        Сознание возвращалось медленно, было мучительно больно - словно кипяток разлили по телу. Орлов застонал, но тут же ощутил, как кто-то закрыл рот ладонью - разбитые губы обожгло от прикосновения. Но именно от этого сознание стало проясняться, память потихоньку возвращалась, пока кусочками и отрывками, но складываясь в картину.
        Генерал вспомнил, как в полночь отправился с отрядом преображенцев на абордаж мятежных кораблей, что не давали возвести северный шанец, который позволил бы взять Шлиссельбургскую крепость в два огня. Вот только захват вражеских судов не вышел - вместо яхты он влез на бот, перепутав корабли, с ним смогли перебраться на палубу десятка полтора гвардейцев. Но большинство преображенцев ждала горшая участь - картечь из пушек и ружейная стрельба отбросили атакующих, перетопив большинство лодок. И все - абордажники захлебнулись в собственной крови…
        - Где я… Ни хрена не вижу! Мне выбили глаза?
        - Нет, Алексей Григорьевич. Но смотреть на морд… На твое лицо, хотел сказать, страшно. Все синее, глаз из-за бланшей не видно - мордовали тебя, видимо, долго, крепко и яростно. Похоже, что топтали ногами, били башмаками - ран от оружия на тебе нет, только синяки все тело покрыли. Да уж, угораздило тебя под матросов попасться. Я с ними в кабаках много раз дрался - на кулак зело крепки…
        Голос звучал знающе, видимо его обладатель не раз сталкивался с матросами в трактирных побоищах. И, судя по опасениям, потому, что держался тихо и говорил вполголоса - кругом враги. Но по братскому дружескому тону ясно - парень из своих гвардейцев Преображенского полка, уцелел после ночного избиения.
        - Как я тут оказался?
        - По реке плыл, в доску уцепился намертво, еле пальцы отодрали - на берег тебя и вынесло.
        Орлов попытался напрячь память - всплывали только моменты драки, ненавистная чухонская рожа и белесые глаза давнего обидчика, да длинное пламя, вылетающее из орудийных стволов. А вот как в реке оказался, да еще за доску уцепился - этого совершенно не припоминал. А голос, чуточку насмешливый, как бывает у человека сильного характером, но испытывающего страшное горе, продолжал повествование:
        - На яхту влезть не удалось - картечью лодки сразу разбили, я успел за доску уцепиться, потому и не утонул. А вот брату молодшему не свезло - картечью голову разбило, меня его кровью окатило. Так что не могу я умереть раньше того, как Ивашке, царю самозванцу, живот не вспорю и потроха не вывалю, падле. Вот и уцелел потому, и помирать среди камышей не собираюсь. Нас тут таких два десятка выбралось, может и больше, да только трое осталось - ты, да я, да Мишка Палицын.
        - А остальные…
        - Так петербужцы изменили матушке Екатерине Алексеевне, как без нашего пригляда остались. А за ними и вся рота лейб-кирасир подалась на бесовский искус - начали наших по кустам отлавливать, вязать, а то и смертным боем избивать. Шанец заняли, да деревеньки, боятся им нечего, когда за спиной корабли. Вот мы с Мишкой в камышах укрылись. Не нашли нас, пока, шпыни окаянные.
        - Дела…
        Алехан вздохнул и скривился - ребра отозвались болью. А вот раненное пулей плечо не болело совершенно, видимо иные повреждения перевесили прежние по своим ощущениям.
        - И что делать будем?
        Ситуация скверная, но Алексей Григорьевич по своему характеру был всегда полон оптимизма, подкрепленного верой в собственную звезду - ему постоянно везло, ухитрялся выбираться из самых скольких ситуаций, которых было немало. Лет пять тому назад поручик Шванвич рубанул его тесаком по лицу - посчастливилось невероятно, что выжил, хотя крови много потерял. Нос врачи спасли, зато на щеке на всю жизнь остался жутковатый шрам, так сказать, на долгую память.
        - Мишка вдоль берега пошел, может лодку рыбацкую найдет, местные жители их часто в камышах да плавнях хоронят. Тогда на веслах живо к стремнине выйдем, с фузеи вражины в нас уже не попадут, далековато для точного выстрела будет. И к своим войскам на тот берег переправимся, отсюда Малую Невку хорошо видно.
        Собеседник ухитрился за эти полчаса не назвать своего имени. Видимо думал, что Алехан узнал его по голосу, и продолжил говорить, мокрой тряпкой бережно обтирая лицо молодого генерала.
        - Худо, что дорогу от столицы перекрыть могут, ни конного, ни пешего не пропустят. И переправу прикроют - у них трехфунтовые пушки есть. А наши морячки воевать уже не станут - того и гляди как на Ивашкину сторону перебегут в любой момент.
        Алехан мысленно выругался, дернулся всем телом от злости и застонал от нахлынувшей боли. А собеседник тем же насмешливым голосом выразил собственные мысли Орлова:
        - Так что Алексей Григорьевич, тут как не крути, дело у нас скверное. Матросы и кирасиры меж собой говорили, что Ивашка ночью на скампвее в Кобону уплыл - а там Миних правит, его вотчина с давних времен. Генерал Петрушка Панин момент упустил, потому, как брешь проделать хотел. А надо было не на абордаж идти, а штурм предпринять всеми батальонами - может быть, тогда и взяли бы приступом Шлиссельбург. А так получилось, как получилось - не повезло, что скампвея в тумане подошла. И все наши струги и лодки, что от стрельбы пушечной уцелели, перетопила как худых котят, или в воду вминая, или опрокидывая. Твою же мать чухонскую! Но кто же мог знать про такое!
        Молодой генерал представил, что могла натворить галера с баркасами, и действительно совершила, и чуть не застонал от немыслимой горечи. И прав преображенец - но кто же знать мог заранее про такое судьбы немилостивой паскудство!
        Он ведь сам как мыслил - взять мятежные суда на абордаж и обложить остров Ореховый с озера кораблями, чтобы Ивашка днем на баркасе не смог уплыть. На северном шанце поставить мортиры да гаубицы, и взять крепость в два огня. К вечеру куртины бы рухнули, и сразу на штурм пойти, пообещав, что первые триста гвардейцев, что за стены ворвутся - новой лейб-кампанией станут. Като про такую честь клятвенно уверяла - так что охотников было бы много. До ночи бы справились - перебили гарнизон!
        А самозванца Ивашку он в клетку посадил, чтоб морду его пакостную все опознали. А там и в Петербург отвезти, да пытать страшно, чтоб всех заговорщиков выдал. И вскрыть гнойники столичные, да каленым железом язвы прижечь, чтоб никто больше не помышлял мятежи в будущем устраивать. Сидели бы тихо, как мыши под веником!
        - Скампавея та здесь осталась, после того как брата вашего, князя Григория Григорьевича убили. Да ты сам нам о том деле рассказывал вечером. Она, оказывается на Корелу ходила, мятежники крепость Кексгольм под руку царя Ивашки подвели. И на Выборг пошли, одних мешков с серебром и золотом дюжину на лошадей загрузили. Говорили, что шхерный флот восстал там, присягу Екатерине Алексеевне сложил с крестным целованием, и собирается вместе с многопушечными кораблями в столицу идти. То ли вечером ныне в нее эскадра ворвется, то ли завтра рано, по утру, явится в Петербург, и все там в хлам разнесет. Если самозванцу, отребью и выродку Иоанну не присягнут. А ведь на коленки упадут перед ним господа сенаторы, животы свои с имуществом спасая - не верю я, что слово, честным паролем данное, они хранить с верностью будут!
        От каждого сказанной фразы Алехан содрогался как от удара. Упустил Панин драгоценное время, Аника-воин!
        А теперь все - если Ивашка не умрет до ночи, то Екатерине Алексеевне бежать с цесаревичем нужно немедленно, иначе догонять и Ивашке на смерть лютую выдадут. Князь Вяземский и предаст, если уже не выдал все и всех с потрохами - зело подозрительными стали в последние дни поведение и слова генерал-прокурора.
        - А вон и Мишка идет, через камыши продирается котом осторожным, - снизил голос собеседник. - рожа у него довольная, лыбится и руками даже машет. Видимо, отыскал рыбацкую лодку, раз так радехонек. Тогда к обедне как раз попадем, все расскажем Панину. Нужно прекратить стрельбу эту дурацкую - птичка то из клетки ночью вырвалась и улетела. Теперь надо на фельдмаршала Миниха всеми силами идти пока не поздно, постараться опрокинуть и разогнать его полчища…
        Собеседник замолчал и тяжело вздохнул, видимо и сам не верил, что в баталии такой победить можно. Да и сам Алехан в том был уверен - призрачна теперь надежда на победу в баталии.
        - Ох, не сможем мы такое проделать - ослабели духом многие. Да и сам Ивашка не дурак, в сечу не полезет. Зачем ему такое, если к ночи Петербург в его руки подобно спелому яблоку падет. Так что остается только одно - подобраться поближе и зарезать Ивашку!
        Глава 15
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        УТРО 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Иван Антонович сглотнул, еле сдерживая тошноту. Странно - раньше почти спокойно смотрел на растерзанные тела жертв. Работа просто такая, не врач-патологоанатом и не судмедэксперт, но следователи по «важнякам» чего только не насмотрятся. Да и в Чечне порой такое приходилось видеть, что ночью в кошмарах просыпался, в холодном поту, с учащенным сердцебиением, от которого приходилось в рюмку капать из пузырька, чтобы «моторчик» немного успокоить.
        А тут смотреть на три багровых обрубка не смог, затошнило. Лекари, числом в три ученых головы, устроили консилиум, пересыпая речь латынью и немецким. И все ради того, чтобы Иван Антонович с грехом пополам понял - процесс заживления не вызывает опасений, но следует…
        Перечень необходимых лечебных мероприятий был длинный, как приговор. Но все закончилось тем, что одного из них временно назначили лейб-медиком. И седой немец, довольно пожилой и, судя по ухваткам, самый опытный, приступил к лечению. При этом пыжась от важности - все же одна из высоких придворных должностей ему на халяву досталась - медленно обработал какой-то гнусно пахучей мазью обрубки и чистой тряпицей (бинтов не было в помине), перевязал культю из трех обрубков в пару сантиметров длинны каждый. «Косынку» одобрил, настоятельно попросив не тревожить руку и не мочить водой пальцы.
        - Данке шен, майн либен лейб-артц оберст, - пошутил Иван Антонович, заставив лекаря хлопать ресницами. Уж больно тот был похож на полковника «Мозгляка», известного под этим прозвищем редкостного гниду, карьериста и наушника. Бывают двойники по внешности и при жизни, и даже разорванные столетиями.
        До бани идти было недалеко - строение в русском стиле, но чувствовалась какая-то издевка от архитектора. И лишь войдя в пыхнувшее жаром помещение, Иван Антонович понял - и дворец, и строения, и баня не есть задумка грозной царицы Анны Иоанновны - та отличалась, судя по историческим изысканиям и художественной литературе, весьма посредственными, приземленными вкусами. Достаточно вспомнить карликов и карлиц, да свадьбу в «Ледяном доме».
        Все эти постройки целиком причуда самого Миниха, фортификатора и инженера, решившего скрестить в деревянной, отнюдь не каменной, как бы полагалось, постройке старую Московию с императорской Россией. И надо признаться - затею удалось воплотить в жизнь. Видимая византийская пышность и немецкая строгость со скупостью - сочетание невозможное, на первый взгляд, но исполненное.
        В парной и предбаннике неожиданно для Никритина оказалось многолюдно. Комендант его походного двора, похожий на борзую собаку с лошадиной лицом, поручик из гарнизона, получивший чин секунд-майора за доставку Миниха, уже взял строение под охрану лейб-кампанцами и присутствовал сам в ожидании высочайших приказаний. Внутри его встретила камер-фрейлина, оба денщика и врач - вознамерился осмотр провести. Так что не помывка вышла, а мучение - тело тщательно исследовали, потом бережно отмывали, особенно уделив внимание волосам. Все помещение заполнилось дурманящим запахом трав…
        Поддерживая под руки, отвели в подготовленные покои во дворце и уложили отдыхать на перину. В комнате осталась лишь одна Маша, расчесывая ему длинные волнистые волосы.
        - Государь, там доклад учинить хочет Горезин, что в крепости профосом был, - Маша несколько недоуменно на него посмотрела. - Может прогнать его, тебе отдыхать надо и от ран оправится.
        - Девонька моя, этого человека я разрешил пропускать ко мне в любое время дня и ночи. То дела государственные!
        - Значит, истину говорил мне Иван Михайлович, что в давние времена служил он в Тайной Канцелярии, - негромко произнесла девушка, немного побледнев. И не дожидаясь ответа на свое утверждение, поклонилась ему и пошла к двери. Открыв ее, вышла тихонько.
        - Доброго вам здоровья, государь!
        Маленький старичок (хотя таковым он никогда не был - притворщик умелый), проскользнул в опочивальню и остановился у кровати, преданно глядя в лицо своему хозяину. Иван Антонович указал на стул, и стал негромко говорить:
        - Садись и докладывай, Порфирий Степанович, что при Дворе моем твориться. А то я больше суток не в курсе, что и где происходит, и какие разговоры ведутся. Так что излагай потаенное!
        - Княжна Мария Семеновна ругается, хотя по приказу фельдмаршала дворец уже как два дня в порядок приводят. Только обветшал он изрядно, нежилой был. Людишки на поварне проверенные, но смотрят друг за другом, что подозрительное увидят, донос учинят мне. Охрана ваша по приказу Миниха направлена - рота полка лейб-гвардии Измайловского, да плутонг конногвардейцев, - Горезин сделал короткую паузу, ожидая вопроса. А так как Никритин промолчал, то заговорил дальше:
        - А вот начальствует над ними лейб-гарнизона секунд-майор Карл фон Тизенгаузен, как вы и приказали. Помощником у оного немца князь Алексей Кудашев, младшей ветви от Чепай-мурзы ведущейся. Вам предан будет, тут сомнений мало, как и немчин остзейский - достатка у обоих нет, но люди честные и служат верно. Их фельдмаршал к вам лично приставил - а он в людях разбирается хорошо, жизнь научила. Да и гвардейцы все отобраны им - Христофор Антонович про многих знает.
        - Твои людишки как?
        - Домишко уже заселили на окраине, неприметный, Прохор там, а малец при дворе вашем на побегушках. Солдат отобрал с полдесятка, все на галере сюда отплыли - над ними начальствует ваш прапорщик Окунев из «секретного каземата», - Горезин замялся, но набравшись решительности, заговорил негромко, но четко:
        - Да вот еще - камер-фрейлина ваша попросила коменданта Бередникова персты ваши в башне приказать отыскать. Нашли токмо два, третий так и не разыскали. Мария Васильевна у лекаря шлиссельбургского две баночки взяла и спиритуса склянку, и оные персты туда поместила. Одну банку отдала отцу Никодиму, тот ее в церкви поставил в ковчежце, и холстины туда положил, что кровью вашей пропитались. А вторую склянку спрятала и сюда привезла. А когда лейб-медик с вашего императорского величества холстины окровавленные сняли, то она их забрала и спрятала. В ларце у вашего изголовья лежат - она его с вашими вещами и одеждой постоянно держит и никому, кроме денщиков, прикасаться не дает.
        «Во дает, девка. Никак из меня святого делает? Святые мощи новоявленные?! Смех и грех - с коммуниста! Ладно, чем бы дитя не тешилось, лишь бы в пользу пошло. Хотя даже такой пиар рекламу сделает дополнительную после моего воцарения. Только надобно плату взять с местного батюшки - нутром чую, что ему все передаст. Слишком часто за меня молится, и явно переживает после той трижды неладной бомбы. Ладно, все решаемо. А чтобы «дедку» не было скучно, хлопот я ему прибавлю».
        - Вся прислуга дворцовая проверке подлежит тщательной, смотри, не ошибись. Гофмейстрине Марии Семеновне сам скажу, что ты у меня тайную дворцовую службу возглавляешь. Но о том говорить никому не будет. В лакеи людишек сам подбери, как и служанок разных - люди местные бесхитростные, в отличие от столичных жителей, так что через них пригляд держи за всем, что хоть чуть-чуть подозрительным окажется. Мыслю - скоро гвардию мы разобьем! А потому убийцы по мою персону через короткое время нагрянут, доброхотов царицы хватает с избытком. Так что яда или кинжала опасаться нужно, а то и выстрела в спину.
        Иван Антонович посмотрел на Горезина - теперь перед ним сидел не «дедок» - «божий одуванчик», а подобравшийся смертельно опасный хищник с горящими глазами. Профирий Степанович молчал, только кивнул, соглашаясь с доводами, а вот его пальцы сгибались и разгибались, как у кошки когти, что она в мышь вонзила.
        - Насчет моей охраны в дороге или в поездках, не тебе беспокоится, хотя на поварне и слуги должны проверены быть. Твое дело Двор мой, дворцы, усадьбы - всех проверять нужно поголовно. И также всех, кто прислугу посещает - так могут подход к моей персоне искать. Теперь тебе все понятно, Порфирий Степанович? Время терять нельзя - царица хитра и умна - убийцы уже могут спешить в Кобону.
        - Сил не пожалею, государь, - Горезин поклонился в пояс, и, приволакивая ногу, вышел из опочивальни.
        - А вот теперь можно и в ларец заглянуть, - Иван Антонович открыл крышку - в глаза сразу бросилась запыленная тряпка с алыми высохшими разводами. И стеклянная колба с наглухо притертой пробкой. А там было нечто маленькое и пугающее. Никритин встряхнул склянку - спирт был налит под завязку. И стал разглядывать свой собственный палец, вернее полторы фаланги - почерневший кусочек его плоти, еще позавчера живой. И он с его помощью держал вилку или умывал лицо.
        - Ох, мне…
        От вида почти оторванного ногтя, что держался на лоскуте кожи, Ивану Антоновичу резко поплохело, он выронил банку обратно в ларец. А потом кое-как встал на четвереньки, наклонившись над вымытой лоханью - его мучительно вырвало…
        Глава 16
        КРОНШТАДТ
        ГЕНЕРАЛ-ПОРУЧИК АЛЕКСЕЙ СИЛИН
        БЛИЖЕ К ПОЛУДНЮ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Господа офицеры, государь-император и самодержец Всероссийский Иоанн Антонович, приказывает взять столицу державы нашей под полное его владычество! Жителей привести к присяге на верность, а всех, кто самозванку, царицу Катерину поддерживает, под караул крепкий взять. Высадить десант, обеспечить градским обывателям спокойствие и порядок под дланью его императорского величества!
        Алексей Петрович остановился и внимательно посмотрел на собравшихся в большом зале морских и армейских офицеров. На лицах ни тени сомнения - надо взять Санкт-Петербург, так возьмем его без промедления, препятствий никаких не видим.
        Действительно, после быстрого захвата главного порта Балтийского флота Кронштадта, в котором не рявкнула с фортов ни одна пушка, сопротивления воле нового - «старого» императора не ожидалось от слова «совсем». Столица была совершенно беззащитна, ибо с моря ее прикрывали сам Кроншлот и другие укрепления.
        Вот только пройти по самой Неве, от устья к истоку, сильно мешало одно препятствие, сокрушить которое с хода невозможно. Петропавловская крепость» являлась самой мощной на Балтике. Кольцо мощных бастионов, на валах сотня пушек, сильный многочисленный гарнизон - тут хочешь, не хочешь, но поневоле призадумываешься.
        - Господа! Император повелел схватить низложенную с престола царицу и ее отпрыска, незаконнорожденного цесаревича Павла, по отцу которого называть не следует. Покойный император Петр Федорович не признавал такого «сына», что является обычным ублюдком, навязанным нам будущим правителем. А посему…
        Генерал-поручик посмотрел на ухмылки, которыми расцвели моряки, и гримасы отвращения, появившиеся на лицах армейских офицеров. И на миг ему стало страшно - еще неделю тому назад, люди, которых он сейчас видел перед собой, скрутили бы егомоментально, не задумываясь, за такие поносные слова в адрес государыни и наследника престола. А ведь многие из них думали совершенно также, как и он, только все молчали, опасаясь репрессий - Тайная экспедиция отнюдь не шутка, и немало вольнодумцев серьезно поплатились за сказанные мимоходом речи.
        Но сейчас сверху были разрешены такие слова - новый император старался всеми способами подорвать легитимность правления Екатерины Алексеевны, а потому, как все прекрасно понимали, прибегал к хуле царицы и цесаревича. Впрочем, совсем не облыжно - по столице долгое время ходили разные слухи об амурных делах «матушки-царицы», еще с бытности ее великой княгиней. Да и о стремительном взлете семейства братьев Орловых, ставших графами и даже князьями с титулом «светлости», хорошо знали все присутствующие офицеры.
        Зато теперь с фаворитами и любимчиками бывшей царицы можно было свести старые счеты, да еще быть щедро награжденным за это - молодой царь будет милостив к тем, кто возведет его на престол. Таких услуг монархи стараются никогда не забывать!
        - А посему надлежит, если оные персоны, или люди, что будут с ними, окажут сопротивление, или схватятся за оружие - то бить всех без жалости и всякой пощады. Бить насмерть! Ни на что не взирая! Государь-император Иоанн Антонович берет все на себя, и суд, и отмщение, за те долгие двадцать три года, что он провел в темнице! Самозванцам и приблудышам на троне российском никогда быть не следует, но даже рядышком стоять с ним не будут - новая Смута нам всем не нужна!
        Слова были сказаны, все собравшиеся переглянулись одобрительно, молча кивнули. Это было не условие, а пусть немного завуалированный, но прямой приказ лишить жизни - как императрицу, так и ее сына. Жалости в сердцах ни у кого не оставалось - она исчезла с того момента, как приняли в Выборге новую присягу. А это, как не крути, самая страшная ставка в борьбе за трон, где проигрыш равносилен смерти, ибо человеческая жизнь тут ничего не стоит, разменная монета, поставленная на ребро загулявшим посетителем в приморском кабаке.
        Но и награда за викторию будет соответствующая, до которой в обычное время нужно прошагать по служебной лестнице долгие годы, если не десятилетие. А за такой неслыханный прежде куш, всегда найдется немало желающих рискнуть не только чужой смертью, но и собственной жизнью, подставляя ее под картечь или разящий удар шпажного клинка. Потому и говорят в «лихом народце» верно - тот, кто не рискует, так и остается при своих интересах, и пустых кошельках!
        - Шаутбенахт Глебов! С отрядом кораблей выходите к Ораниенбауму и Петергофу - высаживаете десант из рот Кронштадтского гарнизона. Ищите там известных персон! Выставляете караулы на дорогах - проверять все кареты, досматривать все повозки - искать с пристрастием. Направьте самую быструю галеру в Ревель - там должны прочитать манифест о вхождении на трон Иоанна Антоновича. Вот приказы!
        Силин положил на стол три свитка, увитых шнурами с печатями. Немолодой контр-адмирал, с просмоленным от ветров лицом, спокойно взял бумаги и внимательно посмотрел на царского генерал-адъютанта. Алексей Петрович отрывисто бросил:
        - Порты закрыть немедленно, никого не выпускать в море без тщательного досмотра - бывшая царица с сыном попытаются бежать в какую-нибудь европейскую страну. Сухопутную границу перекрыть я не могу, нет соответствующего приказа, но никого не выпускать из портов без царского повеления имею полное право!
        - Приказ государя-императора исполню!
        Глебов наклонил голову, выражая полное повиновение. Алексей Петрович обратился к Полянским - именно они первыми выступили в защиту прав Иоанна Антоновича.
        - Вам, господин капитан полковничьего ранга, следует немедленно выйти в залив и направится в Петербург. Передайте коменданту Петропавловской крепости ультиматум - присягнуть императору Иоанну Антоновичу немедленно! Оповестите о том, всех господ офицеров, сержантов, солдат и крепостных служителей!
        Генерал Силин остановился и перевел взгляд на Петра Андреевича Полянского, единственного сына недавно умершего адмирала, командующего Балтийским флотом - тот смотрел хладнокровно и невозмутимо.
        И генерал-поручик Силин заговорил о главной задаче, той, которая возвеличивает того, кто исполнит приказ, не испугавшись неминуемой смерти. Алексей Петрович чеканил слова:
        - Если же комендант откажется от присяги, то вам господин капитан-командор, надлежит с тремя кораблями войти в реку, встать напротив крепости и вести бой против цитадели до тех пор, пока галерный отряд не пройдет по реке вверх, направляясь в Шлиссельбург. Император Иоанн Антонович ждет от флота немедленного сикурса!
        - Государь получит его, - совершенно спокойным голосом отозвался командор. Все моряки прекрасно осознавали всю самоубийственность отданного приказа - бортовой залп трех линейных кораблей девяносто пушек, а на крепостных валах шесть десятков орудий. А одна пушка на берегу стоит трех корабельных, если не в большей пропорции. А деревянное судно гораздо уязвимей, чем каменные бастионы.
        - Я поднимаю свой брейд-вымпел на «Ингерманланде», и мы будем драться столько времени, сколько потребуется для прорыва всего нашего шхерного флота!
        Выбор флагманом самого старого и ветхого корабля поразил всех - лица стали суровыми, нахмуренными - невидимый запах порохового дыма заполнил помещение. Теперь всем стало ясно - пошла борьба не на жизнь, а на смерть. Самопожертвование одного приведет к победе всех, ведь виктория уже так близка…
        - Галерам идти к Шлиссельбургу с десантом, что по диспозиции назначен - Псковского и Ладожского полка по батальону, и весь Новгородский полк. Шхерному флоту идти до Шлиссельбурга не теряя времени, высадить десант и занять силою форштадт. Дальнейшие приказы вам отдаст государь Иоанн Антонович!
        Силин остановился, и несколькими предложениями довершил диспозицию, которая, по его мнению, неизбежно приводила к победе без больших жертв, на что ему указывал молодой монарх:
        - Ярославский пехотный полк, с двумя драгунскими полками генерала Колчина, блокируют Петропавловскую крепость, если гарнизон окажет сопротивление. Этого вполне достаточно для выполнения предназначенного. И как только в столицу прибудет государь-император, сами гарнизонные солдаты выдадут ему коменданта с головою!
        Глава 17
        ФОРШТАДТ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ПЕТР ПАНИН
        ПЕРЕД ПОЛУДНЕМ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Великолепно, Яков Александрович! Перед ломовыми орудиями куртина не устояла и рухнула. Теперь можно на штурм идти, а то в любой час Миних для деблокирования свои войска подведет!
        В подзорную трубу был хорошо виден пролом, вместо каменной стены образовался огромный завал. Так что под вечер можно начинать приступ сразу пятью батальонами, благо лодок подогнали множество. И надеяться, что фельдмаршал Миних на помощь не подойдет осажденному гарнизону. Но он уже старик, а потому безнадежно упустил время.
        - Я думаю, нужно готовить гвардию к штурму, Петр Иванович, - граф Брюс был как всегда невозмутим. - Мы выполнили свое дело, теперь все за вами. Шлиссельбургская крепость полностью блокирована, бежать Иоанну Антоновичу некуда.
        - Да, это так, Яков Александрович, графу Орлову удалось его мероприятие, - генерал-аншеф Панин незаметно поморщился - он недолюбливал Алехана за его популярность в гвардии и невероятную везучесть - настоящий баловень Фортуны. В подзорную трубу было хорошо видно, как на северном шанце суетятся пехотинцы, иногда виднелись всадники в кирасирских белых колетах.
        Оба захваченных корабля, как они и уговаривались с графом, были отведены в озеро, и встали на якоря. На мачте яхты виднелся на нок-рее повешенный, судя по данным Орловым клятвам, это был изменивший императрице капитан. Теперь Шлиссельбург обложен полностью со всех сторон, и бежать «царю Ивашке» некуда. А вот вечера дожидаться нельзя, и тем более ночи, хотя потери при штурме будут минимальные. Потому что ляжет туман, и самозванец может тайно уплыть из крепости на лодке, а такой вариант развития событий совершенно недопустимо.
        О скором штурме догадалась вся гвардия - солдаты и офицеры весело переговаривались, многие показывали пальцами на пролом. Все прекрасно понимали, что Смуте конец, и осталось только последнее усилие, совершив которое они смогут. И потери не устрашат - нет войны без них. Зато первые триста смельчаков получат серьезный рывок в чинах, такие награды ведь просто так не даются.
        Радовало и другое - крепость практически прекратила стрельбу, видимо или окончился огневой запас, либо большие потери среди канониров. А может все вместе взятое. По форштадту еще стреляли, а вот по северному шанцу пушки не палили, а потому солдаты там сгрудились, вот только непонятно чем занимались - слишком далеко.
        - Вы, сударь, удивительной наглости человек, из гвардейской грязи в генералы вылезли, а субординации не научились, - сквозь зубы Петр Иванович помянул Орлова, едва сдерживаясь от забористой ругани. А причины на то имелись, и очень серьезные.
        Еще бы - он отправил на правый берег двух фурьеров с офицером, и до сих пор не получил донесения. Причем этот наглец их не отпустил обратно. Видимо, победную реляцию настрочил императрице Екатерине Алексеевне и присвоил, по своему обыкновению, себе всю славу. Виктории жаждет, ордена Святого Андрея Первозванного и других наград. А уж захват двух мелких корабликов расписал так, что Гангутская баталия меркнет перед его жизнеописанием, прохиндей!
        - Господин генерал-аншеф, - Брюс неожиданно побледнел и из уверенного в себе генерала стал растерянным и донельзя удивленным человеком. Потомок шотландских королей с обалделым видом смотрел Петру Ивановичу за спину, не в силах вымолвить слова.
        Панин быстро обернулся и застыл в удивлении. Радостно переговаривающиеся за спиной гвардейцы уже молчали, веселость мгновенно пропала, а лица преображенцев моментально стали хмурыми. Да и облака накатили на солнце - легкий сумрак опустился на землю.
        К нему шли трое в изорванных мундирах лейб-гвардии Преображенского полка, причем двое фактически несли третьего, подхватив под руки. Судя по золотым позументам, тот был генерал - но ведь из таковых в полку сейчас был только один - граф Алексей Григорьевич Орлов.
        - Что за шутки, - пробормотал Панин, совершенно не узнавая Алехана. Синие, обезображенное кровавыми разводами лицо, совершенно оплывшие глаза, которые и щелками назвать невозможно, черные от синяков руки. А где горделивая походка - ноги генерала просто волочились по земле голыми и совершенно грязными ступнями.
        - Алексей Григорьевич, это вы?
        Панин в ужасе смотрел на изуродованного человека, которого бережно усадили на барабан. Потому как тот застонал, и тут же разразился вычурной руганью, можно было понять, что страдалец не просто жив, а находится в уме, твердой памяти и просветленном сознании.
        - Кусок отбитого дерьма я, а не граф Орлов. Взлетел называется… Все перья выщипали, даже из жопы…
        Голос был узнаваем, только шепелявил много, но еще больше матерился. У Панина замерло в груди сердце, и он в растерянности посмотрел на северный шанец, и на корабли, что стояли на Ладоге. В полном недоумении генерал спросил:
        - Значит, у вас не вышел абордаж?!
        - Самих взяли - в начале из пушек расстреляли в упор, потом скампвея появилась, и все уцелевшие лодки перетопила, раз вы об этом тут не знаете. Я с десятком преображенцев на борт бота залез, дрался сколько мог, пока не свалили… А потом как мертвую падаль в реку выбросили. За доску уцепился и меня к берегу вынесли, где гвардейцы и подобрали… Ни хрена себе отделали - в отбивную с кровью…
        Орлов выплюнул кровяной сгусток и замолчал, гвардеец поддержал его за плечи, не дав упасть на землю. Панин посмотрел на его долговязого товарища, с кровавой ссадиной на щеке:
        - Кто таков? Что у вас там случилось?
        - Капрал второй роты Михайло Палицын, господин генерал. Не вышел у нас абордаж, всех перетопили как щенят слепых, тут Алексей Григорьевич истину вам поведал. Проклятая скампвея постаралась - мы ее в тумане не разглядели. А всех кто на берег выплыл, лейб-кирасиры и петербуржцы переловили по кустам, только мы трое вовремя схоронились и нас не нашли. Хотя изменники искали усердно…
        - Войска, что на шанец были отправлены, предали императрицу Екатерину Алексеевну, отказавшись от присяги?
        - С радостью отреклись, псы…
        Алехан снова ожил и стал ругаться - Панин только морщился при каждом его хулительном слове.
        - А кого на мачте повесили?
        - Палицын разговоры мятежников из кустов подслушал. Говорят, по приказу самого Ивашки, вздернули офицера, что его ругать стал. Или эти акулы морские сами повесили, непонятно… Но что вздернули, то точно. Хоть ничего не вижу, но сказали что висит на мачте… И нас с тобой, Петр Иванович скоро вздернут - рядышком сушиться будем…
        - Не говори мне ерунду, Алексей Григорьевич! Через час пойдем на штурм и повесим самозванца…
        Алехан хрипло рассмеялся, словно ворон закаркал, а Панину от этого клекота стало дурно - командующий гвардией внезапно ощутил, что дела пошли крайне скверно. Это подозрение усилилось словами Алехана настолько, что превратилось в разверзнутую под ногами бездну. Петр Иванович словно окаменел, слушая слова графа.
        - Нет птички в клетке! Скампвеи потому и не видно, что взяла Ивашку на борт вместе с бабами и детьми, да уплыли ночью еще в Кобону. Знаешь, что там вотчина фельдмаршала Миниха - теперь сам попробуй птичку вырвать из лап медведя! Вчера надо было нам на штурм идти, а ныне уже поздно… Обманули нас, на мякине провели… Что и говорить - провели за нос, как мужика пьяного на базаре…
        Хрип Орлова был заглушен страшным грохотом - крепость окуталась дымом, дав общий залп из всех орудий. Шанец накрыло взрывами бомб, гвардейцы, и без того в плохом настроении, заметались. Слова Алехана слышали многие - а скверные новости имеют свойство распространяться мгновенно, как пожар в сухом лесу.
        - Вот видишь, Петр Иванович, как дела пошли… Конец нам, выходит. А крепость брось обстреливать - бесполезно это. Как там первый император сказал - «зело крепок сей орех»… Не по зубам нашим, обломали мы их… Вознеслись горделиво… И шмякнулись жидким навозом… В большую лепешку дерьма превратились…
        Петр Иванович осознал, что Орлова нужно немедленно убирать с глаз, иначе он всю гвардию в уныние приведет. А потому подошел поближе и сказал «добрым» голосом, на какой был только способен:
        - Графа немедленно отвести к лекарям, и отправить на малой галере в Петербург немедленно, плыть удобно, боевые раны генерал-майор не растревожит. А господ генералов и полковников прошу немедленно собраться на консилию - мы выступаем незамедлительно!
        Панин посмотрел, как гвардейцы бережно подняли Алехана и повели его к домам у протоки - там находился лазарет. Все же большой счастливчик этот плут и мошенник - выбрался живым из страшной передряги. Тут поневоле поверишь в его счастливую звезду…
        Генерал внимательно рассматривал карту, стараясь найти в ней ответ. Силы, как он знал, примерно равные, и если гвардейцы пойдут в баталию как в последний бой, то нанести поражение войскам Миниха возможно. А потом бросить конницу на Кобону - может быть в этот раз самозванец не успеет из нее удрать, как из Шлиссельбурга…
        Глава 18
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОЛДЕНЬ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        «Видимо, меня от взрыва той бомбы контузило изрядно, недаром в отключке полдня пролежал - потери сознания всегда чреваты нехорошими последствиями. Да и тошнота накатывала - первый признак сотрясения мозга. Одно хорошо, что теперь ясно - мозги у меня есть», - Иван Антонович мысленно пошутил над собою, ощущая заметную слабость.
        «Сегодня ведь ровно неделя будет, как я в этой тушке очутился. Седьмой день наполовину прошел, а сколько сделано много. Вернее, изменения большие произошли, более чем серьезные. И самое главное лично для меня - я начал новую жизнь, причем в молодом возрасте, когда нет хворостей, не мучает отдышка, а ноги вполне себе носят мое тело. Можно только радоваться - а ведь три дня тому назад меня в зловонном каземате прикололи бы шпагой, или воткнули в живот штык.
        Неприятная перспектива, что тут скажешь!
        А жить благодать - лето кругом, от озера влажный ветерок, яблони отцвели. Как там у наших классиков сказано в бессмертном творении про «великого комбинатора» - «понюхал старик Ромуальдыч портянку и аж заколдобился». Да уж! А если без шуток - то выжил я не для того чтобы дальше жить, судя по всему меня для свершения работенки Высшие силы направили, пока неясно какой, но делать все равно придется. Явно не для того, чтобы я на этой кровати вступал в соития с любезной княжной или лишал девственности Марию Васильевну. Девица полна романтической любовью к несчастному принцу, и когда часы пробьют двенадцать, то Золушка превратится в невесту в прекрасном подвенечном платье. И они будут жить долго и счастливо, и умрут в один день.
        Какую хрень только не навыдумывают!
        Я не Петр Алексеевич, который императрицей сделал Марту Скавронскую, что до него прошла длинный извилистый путь от драгунской подстилки, содержанки старого фельдмаршала Шереметьева и горячей постельной утехи Алексашки Меньшикова. Вот где фарт поймала - в истории примеров таких маловато будет - из самой что ни на есть грязи выскочить в императрицы! Только в Византийской империи, что то такое с Феодорой было, но точно не припомню. А посему милых дам и мадемуазелей оставим пока в сторонке, к делам нашим они никакого дела не имеют».
        Иван Антонович поднялся с кровати, и как был одет, в кружевные панталоны и такую же рубашку, прошелся по опочивальне, старательно размышляя, благо голова уже не болела надрывно - в висках только молоточки легонько постукивали.
        «А имеем мы Екатерину Алексеевну… тьфу, это гормоны молодого играют - не в том смысле имеем! Кто же она, очаровательная особа по прозвищу Фике в юности, а сейчас Като?
        Умнейшая женщина, раз почти тридцать пять лет правила такой страной как Россия, недаром дворянство не жалело о периоде самых восторженных и хвалебных отзывов - «блестящий век», «золотой век», «лучшее время» и тому подобные высказывания. Если посмотреть на карту Российской империи, на то есть веские основания.
        Три раздела Польши - получили всю Правобережную Украину, всю Белоруссию, герцогство Курляндское с исторической Литвой - Жмудью тоже приплюсовали. На юге так вообще красота - покончили с Крымским ханством - триста лет набегов татарских работорговцев изрядно попили с нас кровушки. Огромное «Дикое поле», весь юг современной Украины, незаселенные людьми богатейшие черноземы. И все оно стало Новороссией, с такими городами как Одесса, Екатеринослав, Севастополь. Да и у турок отобрали изрядно, тот же Очаков или Бендеры.
        Надо ликовать и радоваться? Ставить ей везде памятники - как «матери Отечества несравненной»? Ударить во все барабаны от радости?! Или может быть лучше подождать и подумать хорошенько.
        Прикинуть клюв к носу, как говорится!
        Сейчас в стране, как мне помнится, где то 23 миллиона жителей, плюс-минус лапоть. Из них двадцать миллионов самые бесправные существа, податное население, то, что исторически несет «тягло». И половина из этой массы крепостные крестьяне, самые обычные рабы, которых можно мордовать, продавать оптом и в розницу, и даже убивать - «Салтычиха» тут не исключение, а господствующее правило.
        Другая половина податных чуть в лучшем положении - там государственные, то есть лично свободные, несущие тягло в пользу державы нашей. Удельные - собственность царской фамилии лично. Ее… нет, уже моя, значится, кхе. Монастырские…
        Стоп, секуляризация проведена и миллион принадлежащих церкви крестьян уже поделили - крепостными стало большинство из них. А как без этого - свет Екатерина Алексеевна именно людскими «душами» постоянно задабривала дворянство, раздавая и государственных крестьян, которые от такой перспективы были не в восторге. А недовольство их вылилось в крестьянскую войну, ту самую, что возглавил донской казак Емельян Пугачев - напудренных голов в париках множество слетело. Так, это я далеко вперед забежал - с этим геморроем предстоит разбираться.
        Далее - заводские крестьяне - их к фабрикам приписывают - производство примитивное, а потому рабский труд особенно требуется. Затем инородцы всякие - их собственные феодалы прессуют, всяких мурз, нойонов, ханов порядком хватает. Городовой и посадский люд, те, кто собственного дела не имеет, сюда приплюсовать нужно как наемных работников - имущества у них нет, кроме собственных цепей, как говорил товарищ Маркс. А потому кроме оного железа терять им нечего, а скупок «вторчермета» нет, через два с половиной века появятся.
        Веселенькая картина - половина населения в рабстве, забитая и дремучая, а другая, хоть и не рабы, но не менее невежественная и прессуемая властью. И что в остатке?! А в нем те самые три миллиона, большая часть которых хоть какие-то права имеет, среди общего бесправия, а примерно десятая часть, тысяч триста, чувствует себя вполне вольготно, а многие даже кайфуют от имеющегося положения и ресурсов».
        Иван Антонович подошел к окну - измайловцы стоят в щеголеватых мундирах, с косичками - ружья в руке, шпаги на поясе. А за ними мужики в посконных рубахах, бородатые, что-то сооружают непонятное. А их с тростью в руке какой-то то ли чиновник, то ли инженер подгоняет, обрушивая иной раз на спины - в результате воздействия, труд, видимо, «ускоряется», «новое мышление» приходит к нерадивому, как любил говорить эти фразы первый и последний президент СССР.
        Две России перед окном, и он их сейчас видит отчетливо - одна дворянская, вполне европеизированная Петром Великим, а другая настоящая, древняя, кондовая, истовая - перечень длинный, а народная толща многомиллионная, из тьмы вековой. И эту «новую Россию» ненавидящая утробной злобой - что времена Емельки и покажут.
        «А оно надо?»
        Иван Антонович мысленно задал себе вопрос и покачал головой - классик ведь не для красного словца сказал - «не дай вам Бог увидеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный». А потому принялся размышлять дальше, почесывая себя в разных местах, что немало способствует умственной работе, как доказали многие поколения мужчин.
        «Три миллиончика осталось - и что мы видим. Тысяч семьсот казаков, может восемьсот, но меньше миллиона. Пока свободных, но их уже пытаются захомутать крепостничеством. Правда, дворяне резко угомонились после восстания яицких казаков - звоночек был опасный. Потому запорожцев на Кубань выперли, не стали с ними воевать до посинения. А донские казаки сами… рабов имели. Малороссийские и сибирские городовые казаки службу несли. Они опасны для дворянства уже тем, что народец этот свободу самозабвенно любит и воевать умеет, за столетия научился. Так что с казаками дворянские власти предпочли добром договориться, оставив кой-какие привилегии. Не додавили, так сказать.
        Полмиллиона приходится на духовенство, десятки тысяч церквей и сотни монастырей. Прорва народа на самом деле, оторванных от производительной деятельности. Грамотного народа, скажем так, и этот ресурс необходимо задействовать в государственных заботах и планах. По сути, два министерства простаивают - просвещения и культуры, плюс пенсионные и благотворительные фонды с подготовленными кое-как кадрами. Так что впрягать их в процесс надобно, для общего блага. А вот как - тут думать нужно, но «египетское пленение» церкви пора оканчивать и пусть выбирают себе патриарха - негоже государственную религию притеснять - тогда с идеологией проблемы нарисуются со временем.
        Тысяч триста всяких купцов и торговцев, а также народившейся из заводчиков буржуазии - свой голосок имеют вялый, ибо дворяне их морщат как хотят. Даже именитая купчиха в церкви стоит далее, чем дворянка скороспелая, у которой муж только в прапорщика получил. Ресурсы у них есть - недаром Петр Алексеевич их всячески двигал.
        Полтора миллиона полу привилегированных набралось. Миллион с лишком есть городские жители - мещане, ремесленники, лоточники, переселенцы иноземные, народец посадский, мелкие чинуши - «рвань целовальная», от подьячих. Мордовать власть их может, но не больше - определенные права все же имеют, да и грамоте многие обучены. Без них государству никак не обойтись, зело нужны.
        И в остатке у нас сливки общества - дворяне! Краса и гордость, которых примерно четыреста тысяч набирается! Вот они и есть реальные властители этой страны, что Российской империей называется!»
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ «ОТ ВЛАСТИ ДНИ НАПАСТИ» Глава 1 Восточнее Шлиссельбурга Генерал-аншеф и сенатор Петр Панин после полудня 8 июля 1764 года
        - Нужно поторопиться, господа! Марш скоро окончится - неприятель ждет нас на позициях в семи верстах! Нужно пройти еще час, потом привал, соберемся с силами и начнем атаку!
        Петр Панин пристально посмотрел на генералов, что собрались на консилию после трудного пятичасового марша, в котором командующий всячески поторапливал уставших гвардейцев. Он хорошо знал, где остановились войска Миниха - у деревни Шальдихи, заняв там позиции и наглухо перекрыв канал и дорогу на Кобону, давнюю вотчину фельдмаршала со времен царицы Анны Иоанновны.
        Все время движения генерал-аншеф мысленно ругал себя за недопустимую оплошность. Ведь он прекрасно знал, куда ушли войска самозванца, но при этом не обратил внимания на то, что вражеские полки демонстративно не предпринимают никаких попыток деблокировать Шлиссельбургскую крепость, предоставляя возможность выставить на батарейные позиции осадную артиллерию и готовиться к штурму. Ведь без малого тридцать верст расстояния инфантерия может пройти за семь часов, устроив на пути два-три коротких привала.
        За такой большой срок можно подготовиться дать баталию на выгодных для себя правильных позициях, заблаговременно устроив артиллерию и подготовить редуты или шанцы. А он им дал на это обустройство не часы, а двое суток - теперь пробивать солдатские полки будет чрезвычайно трудно - все же инфантерия в них закалена войной с пруссаками и опыт имеет изрядный, побывав в баталиях.
        И все потому, что поддались на обман!
        Фельдмаршал Миних большой мастер на такие вещи и хитер как лис. И как не стыдно признать, но он провел его - если бы не Алехан, то штурм Шлиссельбурга стоил бы гвардии большой крови. Причем, совершенно бесцельный и абсолютно не нужный - самозванца в крепости не было, «царь Ивашка» просто удрал в Кобону, благо корабли с галерой у него под рукою постоянно находились.
        Так что штурм победы бы не дал!
        А вот огромные потери войска императрицы понесли бы. Царь Петр Алексеевич свыше тысячи лучших солдат угробил при штурме Нотебурга, да раненых втрое от этого числа насчитывалось - почитай сейчас это больше, чем в составе всех четырех батальонов лейб-гвардии Преображенского полка, включая бомбардиров. А это фактически половина того маленького корпуса, что находится под его командованием.
        Дальше исход предугадать не сложно - армия фельдмаршала подошла к форштадту и раздавила бы гвардию, одержавшую «пиррову победу» и обескровленную при оной. Хитер старый Бурхард фон Миних, никто его обмануть не может. Сделал вид, что лейб-гвардия нанесла ему урон в первых боях, и быстро отошел, имитируя бегство.
        Тем самым подставляя противника под орудия Шлиссельбургской крепости и запустив обманный слух, что именно там будет сидеть всю блокаду самозванец, «царь Ивашка». Вот на этом предположении все генералы и обманулись - Вадковский, Брюс, Чернышев, Алехан, да и он сам, принявший над всеми начало, маху дал.
        - Мы бездарно упустили время и подорвали дух наших солдат, - пробормотал генерал-аншеф Панин, разглядывая колонны войск, что устремились на восток. Вернее, это преображенцы и семеновцы жаждали схватки, шли бодро, дружно вздымая пыль башмаками.
        А сейчас перед ним еле брел арьергард. На лицах проходивших измайловцев откровенное уныние, Петербуржского гарнизонного полка солдаты не выказывали ни малейшего желания сразиться с врагом, ингерманландские драгуны с матросами смотрели на него волчьими взглядами, дезертирство у них просто огромное.
        Из форштадта Панин увел всех, кого смог. Остался лишь осадный парк, по роте от «потешных» для охраны, да все корабли и барки, оставшиеся с минимальными экипажами - из моряков сформировали и вооружили две роты. Из конницы остались только два неполных эскадрона ингерманландских драгун - другая половина полка отправилась в поход вместе с гвардией, а еще один эскадрон уже перебежал к фельдмаршалу Миниху, воровскую присягу учинив самозванцу. Против Шлиссельбургского гарнизона вполне хватит, если тот всеми силами пойдет на вылазку. Однако, если мятежники с северного шанца батальон петербуржцев перевезут и высадку десанта сделают - то ситуация резко ухудшится.
        - Ничего, нам бы победу в генеральной баталии одержать, да Ивашку изловить. Тогда война сама по себе окончится, а мятежников по болотам и лесам укрывшихся, рано или поздно всех переловим, да в Сибирь на поселение навечно и отправим.
        Генерал-аншеф Панин говорил сам с собой, отвечая на мысленные вопросы, хмуро оглядывая последние колонны своего небольшого войска, уже изрядно потрепанного за эти дни.
        Арьергарду Петр Иванович отвел участие лишь в демонстрациях, дабы Миниха ввести в заблуждение и заставить растянуть и без того малочисленные войска. Гнать их в атаку бессмысленно - или не пойдут, либо взбунтуются - и то, и то крайне опасно. Да еще Петр Иванович рассчитывал на восемь эскадронов кавалерии - лейб-кирасир и конногвардейцев, да на два десятка полевых орудий, что были распределены в пропорциях между двумя гвардейскими полками.
        Надежных войск было восемь тысяч, из них полторы тысячи конницы, да еще на две тысячи всякого сброда, для создания видимости предназначенного. У фельдмаршала Миниха, как ему доложили вполне обученной и опытной инфантерии около шести тысяч, до тысячи драгун и конногвардейцев, полтора десятка пушек.
        Панин даже не здоровался и не подбадривал части арьергарда - по насупленным лицам солдат предполагал, что ему могут сказать. А там и до бунта недалеко - Миних то совсем рядом. И как уже донесли, тот дезертиров привечает, в строй ставит немедленно, вооружает, кто без фузеи пришел. Так что лучше солдат до греха не доводить, и тем воинство «царя Ивашки» не увеличивать - их и так у него многовато…
        - Господин генерал! Депеша от подполковника Полянского!
        Нового командира полка подполковника Полянского, назначенного на место погибшего командира, Петр Иванович хорошо знал. По пустякам беспокоить не станет, только о действительно важном деле или событии. А потому сразу протянул руку:
        - Давайте послание!
        Панин взял бумагу от молодого лейб-кирасира, вид бодрый - все же надежный полк, там шефом воспитанник его старшего брата Никиты, цесаревич Павел Петрович. Развернул лист, прочитал.
        - Господа! Времени у нас не будет для большого привала - нам его не дадут сделать на виду неприятеля. Наша кавалерия несет потери от стычек - вражеские егеря подло стреляют из-за деревьев и кустов, постоянно нападают драгуны. Так что на марше соблюдать внимание и быть готовыми к внезапным вражеским атакам.
        Панин нахмурился - именно он в войну с пруссаками первым отметил, как удачно действуют вражеские «охотники», используя любой случай для «подлого нападения» на русских солдат, особенно настигнув их на марше или привалах. По примеру прусские егерей короля Фридриха, во многих русских полках начали создавать егерские команды из семидесяти нижних чинов при трех офицерах и сержантах.
        Сам генерал Панин сформировал даже два батальона егерей, блестяще себя проявивших! Но которые были распущены Военной коллегией по окончании боевых действий против неприятеля без всякого объяснения, хотя их нужность и полезность отмечалась всеми генералами, в дивизиях которых им пришлось действовать.
        Поразительный случай косности и головотяпства чинов Военной коллегии, стремления экономить копеечку там, где на ветер выбрасывают многие тысячи рублей!
        Полковые егерские команды тоже распустили, но не все - оставили только тех, кто служил на границе с Финляндией. Тамошние леса и болота как нельзя лучше подходили для действий легкой пехоты, что фактически заменила кавалерию - для конницы действия в таких условиях резко стеснены, особенно в маневре.
        И вот теперь как минимум две таких команды начали целенаправленно «охотится» на офицеров, всячески их выбивая выстрелами, и тут же удирая в болота или под прикрытие густого леса. А ведь за два дня, которые он предоставил Миниху по ошибки, егеря успели вдоль и поперек изучить здешние окрестности, и даже привлечь себе на помощь местных мужиков - такое было прежде под Шлиссельбургом.
        Петр Иванович покосился на ближайший лес, густо покрытый подлеском и кустарником, сильно заболоченный. Возможно, вон за тем кустом сейчас притаился егерь и наводит на него ствол мушкета. Ожидание выстрела стало даже ощущением, от которого мурашки побежали по телу - сейчас из куста выплеснется белый пороховой дым, и тяжелая пуля весом в унцию раскаленного свинца пробьет ему грудь…
        Глава 2
        ШЛИССЕЛЬБУРГ - РЕКА НЕВА
        КАПИТАН БОТА «ФОРТУНА»
        КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТ ПЕТР ФОМИЧЕВ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Такой благоприятный момент грех упускать, - Петр Полуэктович пребывал в необычайном воодушевлении. Гвардия ушла на восток в почти полном составе - несколько часов тому назад он в подзорную трубу наблюдал, как уходили за леса последние колонны пехоты и конницы. Можно было подвести бот к самой крепости, оставив яхту с баркасами у северного шанца. А по Шлиссельбургу уже не стреляли, осадная артиллерия молчала. У массивных орудий даже не стояли канониры. Да и сам форштадт будто вымер - виднелись немногочисленные посты, на военных кораблях уныло бродили по палубе немногочисленные матросы. Изредка показывались разъезды драгун, и тут же скрывались за лесом. Правда у палаточного лагеря оставалась гвардейская инфантерия, но весьма слабыми силами, вряд ли больше двух рот, но может и меньше.
        - Вы правы, Петр Полуэктович, - согласился с ним комендант Шлиссельбурга полковник Бередников, за эти дни взлетевший к бригадирскому рангу, чему Фомичев яростно завидовал.
        - Государь приказал нам действовать по собственному разумению, но дерзко, всячески допекая гвардейцев. Мыслю, что генерал Панин с войсками уже ушел далеко, и вернуться не сможет. Лейб-гвардию ждет генеральная баталия с фельдмаршалом Минихом, а мы окажем нашим полкам помощь, выступим сикурсом немедленно.
        Бередников чуть поморщился, покачал перемотанной окровавленной тряпкой головой. Но вид имел задорный. Хотя мундир, потрепанный и прожженный во многих местах, был жалок.
        - Посему объявляю диспозицию. На бот и яхту вы примите две роты гарнизона - в каждой почти по сотне солдат, потери у нас большие. Надеюсь, что места на палубе у вас хватит?
        - Примем всех, хотя битком забиты даже трюмы будут. Думаю, нам предстоит недолгое путешествие, на тот берег. Десант там высадим, господин полковник?
        - Непременно. В северном шанце еще рота петербуржского гарнизона находится, ее принять можем? Она там бесцельно прозябает, а у меня еще пять баркасов после бомбардировки целыми в канале остались. Если их выведем, да потеснимся на палубах?
        Моряк прикинул - три с половиной сотни солдат десанта многовато для двух маленьких корабликов и пяти баркасов. Будет теснота, на палубе не развернешься - а если пушки придется задействовать?!
        - Я приму на борт яхты полторы сотни, а то и две, она больше бота. Зато «Фортуна» прикроет высадку своими пушками, - сидящий рядом с ним Карлов решил этот вопрос двумя предложениями.
        - У столичного тракта, где переправа. Там пять рот нашей гарнизонной пехоты с кирасирами и две захваченных барки. Оставляем роту с плутонгом всадников, на всякий случай, если из Петербурга гонцы появятся или там небольшое подкрепление, то они справятся. Всех остальных перевозим на южный берег, думаю, за три часа управимся. После переправы идем быстрым маршем к протоке и каналу.
        Фомичев немного подумал, и все же решил предложить свой вариант проведения высадки.
        - Господин полковник, может быть, следует напасть сразу на тот берег. Не думаю, что «Самсон» по нам будет стрелять. Тогда после высадки мы захватим все суда, отправим несколько барок вниз по реке, и одномоментно перевезем всю пехоту и кирасир. Тогда не будет потеряно время на марш, а наше нападение может оказаться внезапным для неприятеля. Возможно, нам удастся захватить и яхту с ботами, на них паруса спущены и якоря отданы.
        - А если по вам стрелять начнут?
        - Так пушки на берегу не установлены, господин полковник. А вот если «Самсон» начнет обстрел, то тогда лучше уходить к переправе сразу - нам даже двоим с ним не справиться, если только на абордаж не возьмем. Но потери будут большие…
        - А если другие корабли нас атакуют?
        - Лучше на берег сразу выбросится, утопят сразу - у них втрое больше пушек. Как только мы от крепости отойдем, и выйдем из-под защиты ее пушек, станет сразу ясно, что нас ожидает. Если начнут поднимать паруса и выводить корабли, то с помощью баркасов сможем вернуться обратно к шанцу. Если же таких приготовлений не будет, и стрелять не начнут, то думаю, надлежит нам всем начать высадку.
        Фомичев терпеливо ждал, пока комендант не примет решения. То, что он предлагал, было чистейшей авантюрой, беспрецедентной по наглости. Произвести высадку прямо у кораблей гораздо более сильной эскадры. Но что-то подсказывало ему - против своих моряки драться не будут, недаром «Самсон» за два дня лишь несколько раз поразил крепость своими бомбами, и то случайно - потому что комендоры стреляли куда угодно, кроме острова, вот и зацепили ненароком.
        - Тогда действуем, господа моряки! За нашим государем Иоанном Антоновичем правда, а потому удача будет с нами!
        Через два часа «Фортуна» и идущий в кильватере «Ораниенбаум», в сопровождении пяти баркасов, вышли из северного рукава, и, сваливаясь по течению, направились прямиком к протоке, впереди которой виднелся выход из Ладожского канала.
        - Что они, спят днем и нас не видят? Или делают вид, что никак не могут разглядеть? Или тут что то иное?
        Вопросов было много, а вот ответов пока никаких. На «Самсоне» приготовлений к бою не замечалось, зато команды на палубе явно прибавилось - все яростно размахивали руками и показывали на лагерь гвардейцев. Похожая картина наблюдалась на «Петергофе» и двух ботах. Было видно, что матросы и офицеры не собираются драться с товарищами, наоборот, там события стали принимать совсем иной оборот.
        - Петр, а ведь они мятеж против Катьки поднимают! Смотри, орудия с правого борта заряжать принялись, пушки накатывают. По гвардейскому лагерю стрелять собрались?!
        Вставший рядом с ним Карл Розен хищно ощерился, вечно бледное лицо порозовело - капитан-лейтенант и кавалер… Тут сердце Фомичева екнуло - он был бы счастлив получить такую награду, о которой уже слышали все, но никто пока не видел. Но тут же изгнал зависть из сердца - для нее не было ни времени, ни места - грех завидовать боевому товарищу.
        «Фортуна» с яхтой направились прямо в протоку, достаточно широкую чтобы навалится на борт «Самсона» и «Петергофа» - вот только уже не для абордажа - быстрее сплавить на берег десант, скинув широкие сходни. И затея удалась - с палуб всех кораблей грянули приветственные крики. Еще бы - вместо ожидания боя пошло братское единение, направленное уже против общего врага.
        - Виват императору Иоанну Антоновичу!
        На приветственные крики команд эскадры, сейчас являющееся паролем, экипажи «Фортуны» и «Ораниенбаума» ответили громким «виватом» тоже. Затем осторожно подошли к бортам барок, что служили причалами и тут же упали широкие сходни.
        - Быстрей сходим, братцы, пока гвардейцы не очухались, - полковник Бередников принялся командовать и на берег хлынула волна из зеленых мундиров, уставив в небо фузеи с примкнутыми штыками - опасались на бегу ударить в спину острой сталью своего.
        - Эй, лейтенант Решетников, - Петр узнал своего давнего сослуживца, но даже не поздоровался с ним - время было дорого.
        - Государем Иоанном Антоновичем я назначен начальствовать над всем русским флотом в Шлиссельбургской губе находящимся, и произведен в следующий чин!
        - Команда «Самсона» готова выполнять ваши приказания, господин капитан-лейтенант!
        В громком крике послышалась целая гамма чувств - преданность распоряжениям нового императора, желание их выполнить… и легкая зависть к приобретенному товарищем чину.
        - Гаубицы и мортиры зарядить бомбами, пушки картечью и ядрами - поддержать десант!
        - Есть поддержать десант, господин капитан-лейтенант! Орудия давно заряжены!
        Однако гвардейская пехота не стала наступать, наоборот - сбившись группами, гвардейцы стали отходить к дороге, уходя в лес. А первый выстрел с «Самсона» добавил им прыти. Но отходили в полном порядке, под предводительством генерала, что размахивал шпагой.
        Вот только их врагом стали не моряки или десантники - драгуны и фузилеры начали с ними перестрелку, крича «виват» молодому императору. А вот прислуга осадных орудий начала разбегаться во все стороны, как тараканы от кипятка - их Фомичев мысленно пожалел.
        Даже если они сейчас дружно начнут провозглашать здравницы самодержцу, это не спасет их всех от вдумчивого мордобития, и желания тщательно пересчитывать им ребра кулаками. Потому что солдаты гарнизона Шлиссельбурга сильно на них злы за двухдневный обстрел крепости. Хотя колоть штыками беглецов вряд ли будут - понимают, что те люди подневольные и выполняли приказы.
        А так посидят канониры сутки в лесу, покормят комаров и выйдут с повинной - страсти как раз и улягутся, а сердце солдата после победы наполнится милосердием вместо лютой злобы. Тумаков, конечно, получат еще, но то так, для острастки, чтобы помнили…
        Такого невероятного развития событий Петр Полуэктович не ожидал - вся эскадра целиком перешла на сторону молодого царя. Попытке семеновцев и преображенцев контратаковать десант были сразу же отражены предупредительным огнем корабельной артиллерии. А затем выступление против «матушки-царицы» приняло массовый характер. И под началом полковника Бередникова, через три часа после дерзкой высадки, находилась небольшая армия, которая начала выдвигаться к дороге.
        Все же десять рот пехоты, два с половиной эскадрона кавалерии, полдюжины пушек - немалая сила при умелом командире, а комендант Шлиссельбурга к таковым и относился…
        Глава 3
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКОГО ГАРНИЗОНА
        КАПИТАН ФЕДОР САЛТЫКОВ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Эх-ма, все никак в люди выйти не могу. Все никак возможность отличиться не дается!
        Федор Михайлович тяжело вздохнул, мысленно оплакивая в который раз свою карьеру. И все началось с того рокового дня 28 июня два года тому назад, когда в столице начался переворот, возведший на престол Екатерину Алексеевну, супругу Петра Федоровича, который вскоре «предусмотрительно» помер, оставив ее вдовой.
        Тогда, в те суматошные дни он служил в лейб-гвардии Измайловском полку поручиком - до следующего чина всего год осталось, и стал бы капитан-поручиком, роту бы принял. А в армии такой чин уже секунд-майору равен - дорога к начальству над полком открыта. Так все гвардейцы поступали - получив под командование роту и дождавшись капитанского чина, тут же переходили в армию, а там быстро становились уже подполковником. А так как за годы службы в столице все обрастали нужными и полезными связями, да еще имея поддержку влиятельной родни, то карьерный рост в провинции, где размещались дивизии, был обеспечен. Так что спокойно и без волнений с переживаниями, служили до бригадира, и в скорую отставку выходили уже в чине генерал-майорского ранга, а то порой и выше оного.
        По такой же накатанной дорожке и у него бы пошла карьера, вот только выбрал он не «ту сторону». Пытался он вместе с братьями Воронцовыми, воспрепятствовать выступлению своего полка, уговаривал не нарушать присягу императору Петру Федоровичу даденую, но кто тогда подумать мог, что сам полковник Кирилл Разумовский в сговоре с Катькой участвует. А когда на полковой двор преображенцы с семеновцами ввалились, и пошли по улицам, что «ротами» называются, было уже поздно.
        «Соблазнили» почти всех к мятежу, вкатив бочонки с водкой и вином - дрогнула душа гвардейская, в обещаниях царицы серебром и златом усыпанная, и присоединились измайловцы к мятежу против законного императора. Соблазна «взлететь» в одночасье не выдержали…
        Вместе с командиром лейб-кирасирского полка генералом Измайловым, полк которого тоже за «матушку Екатерину» поднялся (заговор везде пустил свои щупальца), подался он с братьями Воронцовыми в Ораниенбаум. Надежда была, что государь Петр Федорович поднимет полки армейские и флот, да железной хваткой раздавит мятежников.
        Вот только неспособен оказался на такой шаг «голштинец», он только прощение у супруги вымаливал и вскоре сдался на ее «милость» - через несколько дней его в Ропше убили «катькины присные» - Алехан, Пассек и прочие. А затем императрица убрала всех тех, кто поддержал ее мужа в дни злополучного для него мятежа.
        Канцлера Воронцова отправили в имение, вместе с сыновьями - все же графы и служили как не крути вполне законному монарху, легитимному. Его дочь Елизавету, что была любовницей Петра, страшную как рота солдат со шпицрутенами (сам Федор избрал бы лучше прохождение через строй, чем женитьбу на такой особе) отправили подальше от столицы. А все дело в том, что ее младшая сестра Екатерина, в замужестве за князем Дашковым, стала наперсницей императрицы и приняла самое активное участие в заговоре. Так что графы Воронцовы отделались легко, по сути их просто пожурили, все же Екатерина Алексеевна не грозная царица Анна Иоанновна - мнение дворянства эта осторожная и предусмотрительная немка всегда учитывает, и поступает соответственно.
        Генерала Измайлова и прочих военных, что присяге оказались верными, по-тихому отправили в отставку. Пострадал и Федор - из гвардии его убрали, сохранив чин при переводе. Обидно, конечно, но без позора. А вот тут родня похлопотала, и Екатерина Алексеевна предпочла не ссорится с Салтыковыми, учла, что род очень влиятельный. И через царицу Прасковью Федоровну, жену единокровного старшего брата будущего императора Петра Великого, царя Иоанна Антоновича в свойстве самой Анне Иоановне приходились. Старейшего из них Семена Андреевича, обер-гофмейстера и командира преображенцев, грозная царица именовала на французский манер «мой кузен». Да и сейчас фельдмаршал граф Петр Семенович московский губернатор и командующий дивизией, победитель прусского короля под Кунерсдорфом. Троюродный дед самого Федора в свойстве, а отдаленной родни тут не бывает - все помогают друг другу. И объяснение тут простое - если не помогать своим родственникам, то чужие родичи живо займут самые лучшие места близь власти и трона.
        Так что к настоятельным просьбам представителей такого влиятельного известного рода, как Салтыковы, императрица Екатерина Алексеевна не могла не прислушаться.
        Хотя поступила совершенно в своем характере, унизив его образно - оставила в столице, но перевела не в армейский, а гарнизонный полк - такое назначение было пощечиной, и Федор Михайлович возненавидел ее всеми фибрами души. А потому в мятеж против нее на стороне освобожденного из «секретного каземата» Шлиссельбургской крепости молодого царя Иоанна Антоновича, абсолютно легитимного по всем законам, и к тому же уже правившего, пошел не просто охотно, с превеликой радостью. Ведь взошедшему снова на трон императору он сам тоже будет в определенном свойстве приходиться. Одно плохо - по приказу полковника Бередникова, коменданта лейб-гарнизона, что бригадирскому чину ровен, оставили его здесь тылы стеречь. Поручение важное - но тут не будет случая удачу схватить, как в баталии представляется, вот где беда!
        - Господин капитан… Там это…
        Федор Михайлович с недоумением посмотрел на запыхавшегося капрала - тот с очумелыми глазами только разевал рот, стараясь отдышаться. Наконец с трудом выдохнул:
        - Там сама царица Катька в карете едет! Узнал я ее! А с нею конвой кавалергардов, с два десятка, все каски в перьях!
        Капитана Салтыкова подбросило на месте - придерживая шпагу рукой, побежал к засеке, которой перегородили дорогу за поворотом. Чтоб сразу было ее увидеть, а, значить, успеть повернуть лошадей или карету с повозкой. Таким макаром они с десяток столичных фурьеров и «гостей» переловили - под дулами двух трехфунтовых пушек, скрытых в кустах, и полусотни фузей, все живо покладистыми становятся и руки покорно дают связывать заранее нарезанными веревками.
        Федор Михайлович успел добежать - знакомая карета с императорскими гербами и запряженная шестеркой только въезжала в поворот тракта, пыля колесами - лето ведь стоит жаркое. И оценил обстановку мгновенно - такой подарок судьбы выпадает всего один раз в жизни. Теперь сам государь Иоанн Антонович будет ему сильно обязан, что освободил его от докуки, и руки царские остались не замаранными кровью.
        - Бить по карете! Только по карете - все беру на себя - там Катька приблудная с выблядком своим! Такую нашу услугу самодержец наш Иоанн Антонович оценит по достоинству - быть вам вечером офицерами! Да и награды деньгами последуют! Как в поворот карета войдет - пали по ней сразу, без команды моей! Я ее сейчас вам отдал - палите по карете только, не промахиваясь! А кавалергардов мы и так прижучим!
        Канониры радостно ощерились, и со сверкающими глазами поднесли к затравочным трубкам пальники с дымящимися фитилями. И через секунды обе пушки оглушительно рыкнули, пламя вырвалось из стволов, выпустив клубы белого порохового дыма. И тут же загремели фузеи - окутав кусты и засеку густыми дымками.
        - Бей кавалергардию!
        Солдаты полезли густо и зло, вот только сражаться было не с кем. Истошно ржали от невыносимой боли лошади, их тут же добивали, избавляя от мучений. Кавалергарды, еще минуту назад нарядные, а сейчас в изодранных и окровавленных мундирах лежали в пыли - лишь несколько всадников быстро удалялись, нещадно нахлестывая коней.
        Фомичев бросился в карете, сжимая шпагу в руке - если царица выжила от убойного залпа осьмушки пуда картечи, то ее нужно добить немедля, чтобы никто ничего не понял.
        Рванул отломанную дверцу, заглянул вовнутрь кареты и тут же отшатнулся, сдерживая тошноту. Залпом картечи «матушке-царице» почти снесло голову, в кровавом месиве видны были только черные волосы, разобрать больше ничего толком нельзя. А вот лицо у фрейлины уцелело, зато тело было истерзано, залито дымящейся кровью.
        А вот цесаревича Павла в карете не было - видимо в столице остался. Ничего, жить ему недолго - если император пожалеет, то Миних ошибку исправит незамедлительно.
        - Императрица умерла! Нет ее ныне!
        Радостный крик вырвался непроизвольно. Дрожащими руками Федор Михайлович снял голубую ленту (порядком залитую кровью), отцепил с нее орденской знак, оторвал от платья большую серебряную звезду. Пока никто не видел, плюнул в кровавое месиво, что было женским лицом - так прорвалась накопившаяся за два года злоба.
        - Виват императору Иоанну Антоновичу!
        Солдаты моментально просекли, что они совершили во благо царя, и что всех ждут награды. А потому подошедший поручик лишь завистливо вздохнул, получив от Салтыкова приказ:
        - Принимай командование и неси тут службу дальше как следует! Украшения драгоценные под опись соберешь с присланным от царя офицером! А я к самому императору Иоанну Антоновичу с известием поскачу немедленно, о таком случае неожиданном нашему государю знать надобно как можно быстрее…
        Глава 4
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ПРЕМЬЕР-МАЙОР ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-МАЙОР, ГРАФ АЛЕКСЕЙ ОРЛОВ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Алексей Григорьевич, мы тебя здесь схороним на время. А потом вернемся обязательно. Лекарь о тебе токмо один знает, обещал укрыть. Тут матросов много, что при атаке брандера пострадали, так что могут за другого принять, - тут Михайло Палицын непроизвольно хихикнул, хотя время сильно поджимало. Но Алехану от этого смешка стало на душе спокойнее - с таким поведением предавать не станут.
        - В таком виде тебя и родные братья не признают, зело ты страшен ликом. Ты сейчас, Алексей Григорьевич, аки вурдалак трансильванский, жертва графа Дракулы! Все, лежи тихо и ругай «матушку-царицу» в три загиба - тогда они тебя за «своего» примут. А мы поехали к Петру Панину - мятежники десант на берег высаживают. Генерал Брюс отступать приказывает - солдаты с драгунами к изменникам решили подаваться и «царю Ивашке» присягнуть желают.
        - Идите ребята… Жив буду - отблагодарю…
        Алехан попытался раскрыть глаза - он хотел узнать, что за второй преображенец с Михайло из беды его выручил, но не получилось. Тогда граф Орлов только хрипло выругался и обессиленно застыл на охапке еловых веток, закрытых полотнищем.
        Стрельба из пушек продолжалась недолго, и он, зная реалии, сам в боях побывал, понял, что гвардия отступила. Две неполных роты «потешных» вовремя отступили - противостоять корабельной артиллерии инфантерия без собственных полевых пушек не сможет, а осадный парк целиком на крепость развернут. К тому же изменников как бы не втрое, если не вчетверо соберется, и воевать начнут храбро. Им же, бегунам и хоронякам перед «царем Ивашкой» отличится надобно.
        - Тут кто лежит, лекарь?
        Громкий начальственный голос заставил Алехана напрячься. Он его где-то слышал, но вот где только. И тут пробило - комендант Шлиссельбурга Ванька Бередников, его из гвардии турнули в свое время, на войну с пруссаками отправился, медаль получил за кунерсдорфскую баталию. Вот его и пристроили на теплое местечко. А ведь императрица этому изменнику доверяла, раз «Ивашку» опосредованно под попечение отдала, змею пригрела - в заговорщики, подлец, подался.
        - Матрос один - при взрыве брандера сильно покалечило и обожгло. Все никак подохнуть не может. Императрицу почем зря честит, зубы ему выбить за такие слова.
        - За такие слова я сам и моряки мои тебе рыло начистят - ты осторожнее со словами впредь! Лечи его - узнаю что помер, батогами забью! Наш человек, раз царицу хулительными словами честит - не государыня она нам, а самозванка, немка приблудная, шлюха и блудница петербуржская! Сейчас посмотрю на героя.
        Алехан мучительно застонал, не сколько от боли, сколько от желания придушить коменданта - вот только сил не было. Вместо этого смог только хрипло выругаться.
        - Действительно матрос, токмо они так лаяться умеют, что псы цепные, - полог палатки зашуршал полотнищем. - Эко его как разделали, родная мать не узнает! Надо же - труп и тот краше, а этот хоть без сознания лежит, а рулады матерные выводит, что соловей! Ладно, лечи его хорошенько, а мне за войсками поспешать надобно. Старшим за меня остается капитан флотский Фомичев - его надлежит слушаться!
        - Вылечу, вы уж так не беспокойтесь, господин комендант, все умения приложу и на ноги поставлю! А Катьку пусть ругает и дальше - змея она подколодная, на троне свернулась клубком ядовитым, гадюка. Но теперь ей зубы под Шлиссельбургом вырваны вами, господин полковник. Это же сколько дней вы под обстрелом крепость героически держали - государь Иоанн Антонович мужество ваше оценит.
        - Он меня этой ночью в чин полковника лейб-гарнизона произвел, что на чин выше обычного, - голос Бередникова стал самодовольным. Видимо, скачок из майоров в бригадиры для него был бальзамом на душу.
        - Поздравляю вас от всего сердца с чином, господин бригадир. А там государь вас в генерал-майоры произведет - заслуг перед ним у вас множество, крепость отстояли.
        Алехан восхитился притворством врача - он сам чуть не поверил в сказанное, а ведь лекарь явно ненавидел «ивашкиных сторонников», только это скрывать начал.
        - Господин полковник! Там капитан Салтыков с того берега прибыл с важным известием!
        - Что случилось? Гвардия подошла и его в реку с ротой скинули? Или солдаты разбежались в стороны?
        - Там карета императрицы с конвоем кавалергардов. Встретили… огнем картечным! Всех насмерть побили, и царицу тоже. Немке картечь в лицо попала, измолотило всю морду в крошево. Но ленту андреевскую сняли с трупа, звезду и знак ордена тоже. Капитан Салтыков хочет пресветлому государю нашему Иоанну Антоновичу их отвезти!
        - Куда без меня! Сами вместе и отвезем - с войсками к нему пробьемся и сикурс окажем!
        Алехана слова оглушили - он понял что все пропало, теперь нет смысла бороться дальше. Единственным желанием Алексея Григорьевича стало стремление добраться до Бередникова с Салтыковым и свернуть им обоим шею. Он зарычал, заматерился, рванулся из последних сил с жесткой подстилки. Боль моментально скрутила все его могучее прежде тело, и Алехан бессильно рухнул, потеряв сознание…
        - Так ты кого ищешь, Лука Никодимыч?
        - Матросика тут сильно одного обожгло… кулаками. Мне о нем Мишка Палицын сказывал - мол, дохтур молодой его лечить принялся. Ты ли это будешь? Не мог же я, старый, обознаться?!
        - Ты, старик, точно уверен, что правильно ищешь? Матросиков здесь уйма лежит. А Мишка этот поди моряк с галеры?
        - Ага, моряк с печки бряк. Этой ноченькой с галерой только и познакомился, когда она его лодку потопила!
        - Ясно тогда. Твой моряк в этой палатке лежит.
        - Я его сейчас и заберу, вон телега стоит парой запряжена, не возражаешь, дохтур?
        - Забирай, от греха подальше. Видишь флот с Кронштадта пришел - найдут его здесь, повесят всех.
        - Сейчас увезу, батюшка, вот возьми мешочек. Да спрячь хорошенько - а то зарежут, времена сам видишь какие. Тут три сотни червонцев добрых, не империалов, полновесные. Спасибо тебе за заботу, добрый человек. И помалкивай - тебе во благо и будет.
        Алехан этот голос знал с детства - родственник дальний Орловым приходился, самый доверенный человек. Он понял, что прибыл Черданцев из Петербурга на его поиски, и послать его мог только брат Иван, более некому - только для дел тайных.
        - Ох, надо же, не соврал Мишка Палицын, но и правду не всю сказал, отрок хитрый. Так, с четверть где-то. Я с такими побитостями тебя, Лешка, никогда не видел. Даже признать не могу. Ты хоть что-нибудь старику скажи, утешь его словом добрым.
        - Пошел на… и туда же… еще сходи, Никодимыч!
        - Вот, теперь признаю тебя. Хотя мурло твое расписано во все цвета радуги. Глазом хоть одним видишь?
        - Ни хрена не зрю обоими. Все, Никодимыч, отбегался я. Като убили, на себя мне плевать. Надеюсь, Иван уехать успел?
        - Успел, еще прошлым вечером. И Като в полдень уехала, сам ее на Нарвскую дорогу проводил. И детки ее, сыночки тоже, обоих Иван забрал. Туда поехали, где сговорено было два года тому назад с Гришей покойным. Помнишь, что тогда было?
        - Не понял, - Алехан мучительно застонал. - А кого тогда убили в карете императорской, и с конвоем кавалергардским?
        - Брюсшу «матушка» попросила проехаться до Шлиссельбурга и там Панину открыться. Они ведь фигурками похожи и обе черноволосы. Иуды за ней приглядывали, Вяземский генерал-прокурор, и Васька Суворов. А так они подменились ловко. Царица с генералами вышла к карете, а каблучок и сломался. Тут она на скамеечку присела, что возле акаций густых, заменить туфельки - все ведь на глазах. Я как лакей рядом стал, и две фрейлины загородили. Князь с Васькой и прошляпили, не заметили, как Брюсша с «матушкой» и поменялись местами - в зарослях там проход и стенка глухая - графиня за ней пряталась, и царица туда же проскользнула. Платья одинаковы, лента синяя через плечико наброшена. А такую из женского пола токмо одна «матушка» наша и носит.
        - Ух, твою мать…
        Алехан от облегчения выругался - он досадовал на Като, что поехала с таким малым конвоем. А тут, оказывается, бегство в тайне подготовили. До Пернова путь не близкий, но время выиграно. Пока князь с Суворовым сообразят, что их провели, половина суток минует. Отлично, а как он окрепнет и с Като ему свидеться удастся, то они вместе придумают как «царя Ивашку» на тот свет надежно спровадить.
        Месть оно блюдо холодное!
        - А тебя я отвезу на заимку одну, тут поблизости. Там две седьмицы отлежишься, на ноги встанешь и отправимся мы с тобою в Динабург, а оттуда в Мемель. Бумаги у меня выправлены на чужое имя, самим генерал-прокурором подписаны. Ан нет, так и другие подорожные сами себе выпишем - ищи ветра в поле…
        Глава 5
        ЗАПАДНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ГЕНЕРАЛ-ПРОКУРОР СЕНАТА
        КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ВЯЗЕМСКИЙ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Александр Алексеевич посмотрел на генерал-аншефа Василия Суворова - на губах того играла странная улыбка. Князь его понимал - последние часы были сумасшедшими, события понеслись вскачь, как для неумелого седока, неожиданно понесшаяся прежде смирная лошадь. И если бы он сам предварительно не принял должные меры, то и сам бы оказался среди тех, кого меняющаяся на глазах обстановка застала бы врасплох.
        Утромстало известно, что флот присягнул императору Иоанну Антоновичу - Петербург это известие ошарашило, все всматривались в устье Невы, ожидая там увидеть паруса приближающейся эскадры. Хорошо, что за полчаса до этого, императрица выразила желание отправиться к Петру Панину, под защиту гвардии.
        Но сам Александр Алексеевич был уверен, что здесь умная женщина решила сыграть в свою игру - либо договориться с Иоанном Антоновичем напрямую, или как то попытаться убить его хитрым ядом или какой-нибудь иной каверзой, о которой можно было только догадываться. А потому и он сам, и Василий Иванович не выпускали императрицу из вида, проводив ее до кареты. А в конвой назначили своих проверенных кавалергардов, чтобы у царицы не было желания сбежать по дороге.
        Он все сделал правильно - карты Екатерины Алексеевны побиты, они оказались слабыми перед козырями Иоанна Антоновича. И теперь держаться ее стороны гибельное дело, смертельно опасное для всего рода, ибо чревато опалой. Это как рядом встать на скамью, и сунуть свою голову в предварительно намыленную петлю. И так стоять, терпеливо ожидать, пока палач не выбьет из-под ног опору.
        Василий Иванович был с ним полностью согласен - сколько людишек из Тайной экспедиции сбились с ног, рыская за всеми персонами, внесенными в «особые списки», можно было только догадываться. Но они оба тянули до последнего часа, и когда им стало предельно ясным, что партия Екатерины Алексеевны окончательно проиграла, заговорщики сразу же приступили к разработанным заранее действиям.
        Тем более, что все было готово, а манифесты в полной тайне еще вчера вечером отпечатаны в Сенатской типографии. А чтобы никто не проболтал в городе раньше времени - всех наборщиков просто заперли и приставили к дверям надежный караул.
        Первым делом они собрали господ сенаторов и признали императором Иоанна Антоновича. Процедура оказалось до удивления короткой - все присягнули дружно, отказавшихся не было. Видимо, скорое прибытие галерного флота на всех так подействовало.
        Более того - Салтыковы, Кошелевы, князья Волконские, Кудашевы и многие другие влиятельные рода еще до этого вошли с ними в сговор. В противостоянии Екатерины Алексеевны с Иоанном Антоновичем они сразу заняли сторону последнего, отчего лейб-гвардии Измайловский полк еще ночью поднял мятеж и ушел в Шлиссельбург.
        Затем отправили сенатских фурьеров во все присутственные места, коллегии и Синод с наказом готовить присягу законному самодержцу. Попытка кавалергардов высказаться против была молниеносно пресечена. Их быстро перебрали, оставив только тех, кто имел определенные фамилии, и был бы лоялен императору.
        В погоню за Екатериной Алексеевной драгун не стали отправлять - Василий Иванович решил предоставить выбор судьбе. Тем более, в Шлиссельбург должны были отправиться галеры - о настоятельном приказе генерала Силина, касательно царицы и цесаревича, в Петербурге узнали вовремя. Вот и погнали мышку в ловушку, какобразно произнес сам Александр Алексеевич, предоставив императору право охоты на «рыжую лисицу». А когда поймает, то решит судьбу соперников или сам, либо предоставит их фельдмаршалу Миниху - тот далеко не сентиментален, и проблему очередности на престол решит сталью, отсекая лишних.
        Так что галеры Балтийского флота встретили колокольным звоном, новому императору салютовали пушки с верков Петропавловской крепости - так быстро еще не менялись события, в сравнении с переворотом двухлетней давности. Столица сделала свой выбор - теперь осталось силой или миром принудить бывшую правительницу и гвардию преклонить колени перед новым - «старым» императором.
        Весть об окончании «бабьего» царства от жителей столицы отразилась всеобщим ликованием - в городе и так переживали все эти дни за бывшего «безымянного узника», ставшего снова императором Иоанном Антоновичем. Правда, князья Долгорукие и Голицыны упрямились, но недолго - Александр Алексеевич нашел доводы переломить это упорство.
        Было понятно, что определенные гарантии этим родам государь даст от своего имени - в примирении он должен быть кровно заинтересован, и так слишком много тех, кто сильно потеряет с приходом нового царя. И плодить дополнительных врагов просто неразумно, о том и фельдмаршал Миних ему вчера отписал, обещая разрешить к обоюдному согласию этот сложный вопрос. Так что старые счеты со времен царицы Анны Иоанновны будут закрыты, на это князь Вяземский сильно надеялся…
        - Так, а теперь можно и посмотреть на…
        Вяземский остановился и посмотрел на реку - Нева была заполнена галерами, на берег высаживались сразу несколько батальонов. Солдаты строились в густые колонны и направлялись на восток, туда, где сейчас должна была идти генеральная баталия, уже абсолютно ненужная. И она могла закончиться только одним - полным истреблением Преображенского и Семеновского полков. А против этого Сенат резко возражал - кому понравится гибель преждевременная их братьев, сыновей и внуков.
        Царская власть сильна поддержкой дворянства, и очень неразумно со стороны монарха не принимать это в расчет. Даже император Петр Алексеевич мог покарать любого, но опирался в своих реформах и войнах именно на дворянство. В Шильдиху отправилась самая быстрая из малых галер с сенаторами и митрополитом - уговорить царя не прибегать к бойне и массовым казням. К сожалению, шхерный флот не мог туда пойти - моряки наперебой говорили, что южный берег Ладоги мелководен и доступен только лодкам, пару штук которых и приняли на борт…
        Карета с императорскими гербами представляла ужасное зрелище - изрешеченная картечью и пулями. Трупы кавалергардов уже вывезли на галере в Петербург, а павших лошадей прибрали местные селяне, уже присыпав лужи крови песочком.
        - Это ее карета! И фрейлина ее. А вот и она - ленту и звезду со знаком сняли, платье то самое, которое мы с тобой на ней видели перед полуднем, когда она сюда собралась.…
        Генерал-прокурор осекся, взглянул на опешившего главу Тайной экспедиции. Они озадаченно переглянулись, заглянули вовнутрь, и, отгоняя ладонями жужжащих мух, приподняли остывшие женские руки, тут же их отпустив. Отойдя от кареты подальше, вытерли руки платками, брезгливо бросив их на дорогу.
        - Провела нас немка, - хмуро произнес генерал-прокурор, - и как она ухитрилась подмениться на эту особу? В дороге? И кто она? Жаль, что картечью в лицо попали…
        - Овдовел наш Брюс, - тоскливо отозвался Василий Иванович. - Приходилось мне целовать ручку этой шалаве, память хорошая. Без нее в моем поганом ремесле никак.
        - Найдет другую жену быстро, с его положением и богатством, - сварливо отозвался князь. - И что нам теперь делать?
        То, что государь будет сильно недоволен таким афронтом, понимали оба. И это еще мягко сказано - на них будут метать громы и молнии! И вина на них прямая - упустили в последний момент, раньше брать надо было. Они тоскливо переглянулись, понятно, что искать беглянку надо очень быстро, не теряя времени. А иначе останутся крайними для справедливого наказания. Или есть выход?!
        - Так, в Кронштадте флот был рано утром. Галеру в Ревель с приказом закрыть порты в Эстляндии и Лифляндии отправили, - князь Вяземский повеселел, - так что если там прошляпят уход, то моряки и будут виноваты. Но отправить еще парочку галер туда надобно. В Финляндию она не побежит, в приграничных крепостях гарнизоны присягнули Иоанну Антоновичу. Но, на всякий случай, драгун немедленно отправлю, благо полк под рукою имеется вполне надежный.
        - Драгун с нашими кавалергардами немедленно отправить во все порты и на границу с герцогством Курляндским. До Ревеля четыреста верст, до Пернова на пятьдесят больше, до Риги и Динабурга свыше пятисот верст, - Василий Иванович был профессионалом своего дела и рассуждал быстро. - Дам приказы под своей подписью, напишу их на галере. Через два часа я буду в столице - отправлюсь туда немедленно, дам наградных за быстроту сто рублей, а то и более. Да они сами загребут как проклятые. Драгун с кавалергардами отправлю даже в маленькие порты - все проверят, перетрясут. Не успеет она уйти! Мы ее поймаем!
        - Почему ты в этом так уверен?!
        - Четыреста верст она в седле не выдюжит! Тем паче пятьсот! С ней трое, но скорее двое сопровождающих. Четверка всадников приметна и лошадей потребуется на одну больше - в ямах будут платить за них золотом! Не мешок же серебра с собою везут! Золото! Это след! Его гнать надобно! Не уйдет она от меня!
        Глава 6
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        «Застрял я в этой Кобоне капитально. Фельдмаршал фактически запретил мне ехать на фронт, выражаясь современным языком. И правильно сделал - я ему только мешать буду, да еще дополнительное беспокойство вызывать за целостность и сохранность моей тушки. Так что лучше я побуду здесь - незачем людям лишние хлопоты причинять».
        Иван Антонович прошелся по опочивальне, баюкая руку на перевязи - впервые выспался за все эти суматошные дни, отлежался на мягкой перине. Подошел к низкому столику, уставленному кувшинчиками и бутылками - налил пенистого кваса в тяжелый бокал из толстого стекла, на вино посмотрел равнодушно. Отпил - кончик языка защипало, а вкус напитка был прямо-таки бесподобный.
        - Хм, даже в советские времена квас был значительно хуже, современным и сравнивать не стоит - их тут даже пробовать не станут. Видимо, хорошие рецепты в двадцатом веке утратили, вот и начали производить все, что отдаленно похоже. Да и хлеб тут хороший, особенно ржаной - такой у нас не продавался, где-то до конца семидесятых можно было еще купить. А потом как то отрезало, редко в магазинах, иногда появлялся, и то с разными добавками и примесями.
        Никритин оторвал чуток от краюшки, посыпал корочку солью. Пожевал, жмурясь от наслаждения, запил квасом. На душе стало благостно, жаль, что где-то идет война и одни русские люди убивают других, чтобы возвести его на престол. Но ничего тут не поделать - он стал знаменем помимо своей воли, и притянул всех тех, кто был недоволен правлением Екатерины Алексеевны. Причем таких оказалось на удивление много, что заставляло задуматься - а не дутый у нее авторитет, сотворенный историками из будущих времен, выполнявших политический заказ?
        Да и личный мотив у него сработал - просто убить узника потому, что мешает. И даже не попытаться с ним договориться, хоть как то обозначить позиции. Просто вступить с ним в диалог.
        А тут все просто - нет человека, нет проблемы!
        Откуда такое пренебрежение жизнью того, чья виновность только в рождении. Ведь Елизавета Петровна могла приказать его убить, но этого не сделала, а Екатерина Алексеевна спокойно расправилась с двумя императорами. По сути, направила руку убийц и сама организовала эти преступления. Но что же - это стоит прощать только на том основании, что она есть женщина?! А ведь мушкетеры казнили миледи за ее номера с ядами, и вообще - как можно прощать таких убийц?! Взялась за кинжал, наняла убийц - отвечай по полной программе!
        - А тут все просто - борьба за трон самая кровавая! Тот, кто не хочет проливать кровь конкурентов и врагов, будет сам убит. Так что берите, батенька топор, фигурально выражаясь, и отделяйте дурные головы от здоровых. Эх-ма, никогда не желал власти и тут такое свалилось, что уписаться можно. Но надо держаться!
        Никритин взял в руки листок бумаги и принялся перечитывать письмо фельдмаршала, стараясь в нем уловить потаенные мысли, те, что он мог пропустить в первый раз. Когда полчаса тому назад проснулся и ему тут же вручили депешу от Миниха.
        «Государь Иоанн Антонович! Припадаю к твоим ногам своей седою головой и умоляю прислушаться к моим словам - прости уж старика за велеречивость. Ты наша единственная надежда и опора, и не след тебе свою жизнь подвергать ненужной опасности - ты свою храбрость безумную показал при шлиссельбургской осаде.
        А потому пока от ран своих тяжких не излечишься, не след тебе к войскам отбывать. Мы сами с супостатами справимся, и кровь проливать неразумных не будем - нельзя твое царствование с нее начинать. Так что повеление твое я исполню в точности.
        Отправляю генерал-майора Корфа - будет твоим кабинет-секретарем, пока ты на ком другом выбор свой не остановишь. Он тебе предан до глубины души и во всех делах будет помощником.
        Фурьеров с депешами буду отправлять каждый час. А войска вашего величества молятся за выздоровления царя православного, и готовы растерзать его врагов. Силы наши с каждым часом увеличиваются - от Новой Ладоги три роты инфантерии подошли и эскадрон драгун. И також много солдат гарнизонных, пеших и конных, от неприятеля перебежали, каждый час подходят по одному али группами, сикурс делая.
        Остаюсь вашего императорского величества самым преданным слугою, припадаю к ногам твоим с послушанием, внемли моим мольбам, фельдмаршал Христофор Миних»
        - Круто старик этим самоуничижением меня отделал, и на «храбрость безумную» попенял так, что она идиотизмом выглядит. И носом потыкал в места разные, чтоб запашок уловил. Качественно так попенял, и придраться ни к чему - сам виноват!
        Иван Антонович махнул десницей от огорчения и присел на кровать. И вернулся к старым мыслям о дворянстве российском, что сейчас вершило судьбу его, определяя - достоин он дальше царствовать, или нет. Потому это сословие сейчас вершит всеми делами государства, и его мнение следует учитывать в первую очередь, когда реформами придется заняться.
        «Дворянства сейчас тысяч четыреста, не больше. Где-то два процента, не больше - потому что мужики просто не выдержат большого количества господ. Это в Польше каждый десятый шляхтич и пан, даже если у него ветхие штаны в заплатках. Вот эта орда горлопанов и погубит Речь Посполитую вскорости - не пройдет и тридцати лет, и грянут второй и третий «разделы». А первый вообще через восемь лет должен произойти!
        У нас дворянство более консолидировано и заинтересовано в сильной центральной власти. Но если их не приструнить, то крепостничество расползется во все стороны, как при Екатерине Алексеевне в уже свершившейся истории. Ведь похолопили всех до кого руки дотянулись - царица щедро раздарила государственных и монастырских крестьян, затем принялась за Малороссию - вместо казацкой старшины пришли вполне себе такие помещики, более лютые, чем московские бояре. А дальше прошлись по «раздельным» землям - там крепостничество и так было, просто «передел» произошел в пользу новых хозяев и победителей.
        И как с этой язвой прикажите бороться?!
        Иначе «пугачевщина» пострашнее Катьки и всех Орловых вкупе с «потешными» окажется! А она близка, очень близка! Да, восстание удастся подавить с большим трудом, закончив победную войну с турками, но каковы будут итоги этой «пирровой победы» для России?
        Неутешительные для будущего страны!
        И даже печальные, откровенно говоря. Экономика, основанная на классическом рабском труде, всегда проиграет той, где используется наемный труд - там тоже рабство, по сути, но денег. А это изрядно мотивирует РАБотника вкладывать свой труд во благо хозяина. Развитие России будет резко замедлено, заселение Сибири пойдет черепашьими темпами - а ведь золото с серебром можно взять только там. Страна будет задыхаться от нехватки свободных рабочих рук, которые взять то просто неоткуда - повсюду царствует крепостное право.
        За столетие, учтем семи лет «временно обязанных» отношений, Россия отстанет изрядно от конкурентов. И бросается в погоню, потихоньку выходя на пятое место. Однако революция отбрасывает страну, приходится опять мучительно нагонять. И лишь в 1960-е года СССР настигнет экономически развитые страны мира по основным индексам производства, выйдет на второе место, но существенно отставая в уровне жизни населения».
        Иван Антонович задумался - ведь что получается на самом деле - при Екатерине состоялось самое натуральное деспотическое государство, основанное на рабском труде. Небольшая группа населения, всего 400 тысяч от 23 миллионов имела все привилегии, и откровенно паразитировала над другими. И самое интересное - триста тысяч дворян, «однодворцы» и «служилые», этих самых крепостных не имели, или буквально несколько «душ» при хлипкой усадьбе. Своего «Дубровского» и «Капитанскую дочку» Пушкин не зря написал, как и «Историю пугачевского бунта».
        «Всего сто тысяч столбовых дворян, половина процента населения, имеют в своих руках свыше 90 % национальных богатств.
        Олигархия?
        Классическая, но в виде рабовладельческой деспотии!
        Как в современной России, где те же полпроцента населения сосредоточили в своих руках немыслимые ресурсы и невероятные богатства. Но если история так повторяется, то тогда что ждет ту Россию, которую я оставил в будущих временах?
        В 1917 году начали происходить колоссальные социальные передвижки, огромную массу населения вынесло наверх, но потом все вернулось на круги своя. Почему так произошло? Вопросы есть, ответов пока я не нашел, но нутром чувствую, что они в этом времени!
        И пока вижу только одно - купировать развитие крепостничества! Запретить раздачу государственных крестьян, и вернуть монастырских из рук владельцев, пусть не всех, хотя бы две трети. И все - не удовлетворять больше запросы аристократии в «деревеньках и душах».
        Убьют?! Скончаюсь от «апоплексического удара» тяжелым предметом в висок? «Несварением» вилки в желудке?!
        Весьма вероятно, такое желание у них будет!
        А потому первая задача простая - выжить! Вторая - найти союзников из числа «бездушного» дворянства… Хм, термин своеобразный получился, с подтекстом. На полу привилегированные слои населения России рассчитывать можно, не зря же монархи себя казачьим лейб-конвоем окружали - видимо с мартовской ночки 1801 года определенные выводы сделали. Будем перенимать опыт в охране. Искать противовесы нужно «столбовому» дворянству, уравновесить влиянию аристократии. Вот с этого и начнем. А пока нужна информация - и я ее получу».
        Иван Антонович решительно поднялся с кровати, оправил на себе одежду и направился к двери. Должен ведь быть у него кабинет в этом дворце, не может не быть. А вот туда он и вызовет генерала Корфа для предметного разговора…
        Глава 7
        ВОСТОЧНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ПОДПОЛКОВНИК ЛЕЙБ-КИРАСИРСКОГО ПОЛКА
        АЛЕКСАНДР ПОЛЯНСКИЙ
        ВЕЧЕР 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        Такая война Александру Ивановичу совсем не нравилась - болотистая, покрытая лесами и кустарниками местность абсолютно не подходила для действий тяжелой кавалерии, какой кирасиры и являлись. Да и как воевать с юркой пехотой, особенно с егерями, что обстреляют разъезды из фузей и тут же скрываются в зелени. Преследовать их невозможно - лошади на кочках ноги ломают, потери растут с каждым часом.
        Эскадроны уже поротно распределены, весь центр и правый фланг гвардии прикрывая. И не на что непригодные - атаки на деревеньки, занятые войсками Миниха и превращенные в редуты, усиленные пушками, будет вести исключительно инфантерия, лейб-кирасирам же велено генерал-аншефом Паниным идти в глубокий обход левого фланга противника и занять в его тылу деревеньку Подол.
        - Господин подполковник, приехал секунд-майор Татищев, - адъютант тронул Александра Ивановича за рукав колета и он в недоумении оглянулся. Действительно, на уставшей лошади, ведя в поводу другую, тоже измотанную, подъехал офицер, тяжело спешился - коней под уздцы тут же подхватили кирасиры, начали выхаживать.
        - Иван Павлович, что случилось? Вы же с ротой в форштадте остались? Неужели десант высадили?!
        Вопросы вылетели один за другим, пока страшная догадка не пришла последней. Александр Иванович с тревогой посмотрел на майора. Тот ему кивнул в ответ и заговорил:
        - Там на Неве от галер не протолкнуться, часть в Ладогу ушла, солдат в Кобону повезла. На царство Иоанна Антоновича возводить… У форштадта Шлиссельбургского полка три высадили, еще подкрепления вроде подойдут. Весь шхерный флот там уже…
        Полянский окаменел от охватившего душу ужаса - такие силы гвардию просто раздавят. И тут же появились вопросы, которые он не преминул задать уставшему майору:
        - Но если флот по Неве прошел, то столица…
        - Уже присягнула новому императору, - Татищев откашлялся, выплевывая сгустки пыли. - И Сенат, и Синод, и все коллегии. Народ тоже, как и гарнизон Петропавловской крепости. А мы с тобой от присяги уже освобождены полностью!
        - Царица отреклась от престола?
        Новости были настолько оглушающими, что Александр Иванович потряс головой, не в силах в них поверить.
        - Ага, «отреклась», - как то странно промолвил Татищев, и сквозь зубы добавил. - После картечи из двух пушек по карете отречение не подпишешь. Да и головы у нее, почитай не осталось, сам видел - пренеприятное зрелище, так тебе скажу. Ленту андреевскую с нее сняли, как и знак со звездой. Все кончено, Александр Иванович!
        - Но как же так… Наследник престола цесаревич Павел Петрович, наш шеф полка… Ему ведь нужно присягать…
        - Вот манифест Сената, заметь - он ночью отпечатан, еще покойная «матушка» правила. По всем полкам раздали, самого генерал-прокурора князя Вяземского и генерал-аншефа Суворова южнее форштадта видел собственными глазами. Присягнул я новому царю, что нами допрежь правил, и сразу одвуконь сюда бросились, трех кирасиров с собою для конвоя взял. И манифест ты лучше сам прочитай - вот они, посмотри.
        Александр Иванович похолодел - рука легла на эфес палаша. Он гневно прищурил глаза, в душе колыхнулась ненависть. Татищев ощерился ответно, положив ладонь на пистолетную рукоять.
        - Ты что, хочешь попробовать одним полком цесаревича на трон возвести?! Нас к ночи прихлопнут тут, как мух! Вместе с Паниным и его «потешными». Действительно, потешными - вот только над ними дружно смеяться будут в Петербурге после эдакой конфузии.
        Татищев сделал шаг вперед и заговорил чуть ли не на ухо, стараясь, чтобы слова не услышали обступившие их кирасиры. Лица выражали явную неприязнь к командиру полка.
        - Саша, не глупи, пожалей Павла Петровича. Если ты за него хотя бы один выступишь, то его убьют сразу! Ибо он сразу опасен станет! И, наоборот, если мы сейчас немедленно перейдем на сторону Иоанна Антоновича, то себе службу сохраним, а мальчишке, может быть и жизнь. Чувствую, неспроста такая каша заварилась - и не нам с тобой расхлебывать это варево. Так что, давай веди себя благоразумно.
        Татищев осторожно отступил назад, незаметно убрав руку от пистолета. Александр Иванович медленно отнял свою ладонь от эфеса палаша, и сразу заметил, как спало напряжение с лиц лейб-кирасиров. Все раслабились, стали улыбаться приветливо. Убивать своего командира им явно не хотелось, и подполковник Полянский с облегчением выдохнул, осознав, что минуту назад был в страшной опасности.
        И моментально стал просчитывать ситуацию, понимая, что Татищев во всем прав. Панин с гвардией уже обречен, он уже зажат с двух сторон, с запада и востока, превосходящими силами, способными разбить два полка гвардейцев в пух и прах. С севера Ладожское озеро, а на нем прибывшие из Кронштадта галеры, с юга кавалерия и уже перешедшая на его сторону инфантерия с моряками.
        До ночи все будет решено!
        Рассчитав диспозицию и приняв решение о переходе на сторону фельдмаршала Миниха, подполковник Полянский громко заговорил, желая, чтобы обступившие их подчиненные все услышали.
        - Лейб-кирасиры! Ее императорское величество Екатерина Алексеевна мертва, и мы свободны от данной ей присяги. Цесаревич Павел Петрович мал, а потому днем Сенат, Святейший Синод, коллегии, и народ Санкт-Петербурга присягнул верой и правдой служить вновь обретенному на трон государю-самодержцу Иоанну Антоновичу, третьего этого имени! Он наш законный государь, которому мы все обязаны присягнуть немедленно! И выступить всем полком нашим к нему в защиту! А сейчас слушайте манифест о вступлении на престол!
        Александр Иванович тут остановился, развернул листок бумаги и принялся громко читать текст, отпечатанный в типографии. Там было почти все то, о чем он только что объявил подчиненным. Полянский старался говорить с выражением, одновременно рассматривая лейб-кирасир, обступивших его уже плотной толпою со всех сторон.
        Все слушали его речь с радостными лицами, понимая, что война для них, может быть уже сегодня, благополучно закончится. А потому кирасиры с ликованием заорали:
        - Виват Иоанну Антоновичу!
        - Послужим императору Иоанну!
        Громкое эхо распугало птиц, и тут же точно такие же крики разнеслись справа и слева, отлично слышимые. Там, где стояли ингерманладские драгуны и солдаты Петербуржского гарнизона, кричали не менее самозабвенно и громко, птицы заметались над головами.
        Полянский быстро сообразил, почему с Татищевым не оказалось конвоя - кирасиры просто огласили манифесты среди солдат, которые и так не хотели драться за «матушку-царицу» и пошли в поход на войска Миниха под принуждением и страхом децимации, сиречь казни каждого десятого, которую им пообещал генерал-аншеф Панин. Да и гвардейцев они опасались не напрасно - те могли выполнить такой приказ и совершить над «неслухами» показательную экзекуцию.
        - Александр Иванович, принимайте командование над всеми войсками, - Татищев умоляюще посмотрел на него. - Отправляйте гонца к Миниху немедленно, а лучше сами езжайте. И быть вам к вечеру в полковничьем чине. А я тут эскадроны пока соберу, с драгунами объединимся, да солдат гарнизонных в ряды примем…
        Иван Павлович остановился - далеко в тылу тоже послышались громкие крики - там корабельные команды громко кричали «виват» новому императору. Новых сил быстро прибывало прямо на глазах. И теперь следовало поторопиться, чтобы оказаться вовремя в стане победителей, и вместо тернового венка примерить лавры победителя.
        - Отправить фурьеров к петербуржцам, ингерманландцам и морякам - всех принимаю под свое командование! Выступаем к измайловцам - они сами с радостью присягнут Иоанну Антоновичу!
        Полянский заговорил с радостным возбуждением, то, что подполковник считал злом четверть часа тому назад, теперь ему виделось как добро. И он уже тихо закончил, обращаясь к одному секунд-майору Татищеву, что не скрывал ликования, наоборот, кричал громче всех лейб-кирасир «виват» молодому императору.
        - Выступаем к измайловцам - они на нашей стороне будут. А тогда поскачу к фельдмаршалу с вестью…
        Глава 8
        САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
        ПОДПОЛКОВНИК ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ИЗМАЙЛОВСКОГО ПОЛКА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ВАСИЛИЙ СУВОРОВ
        ВЕЧЕР 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Господа, я собрал вас здесь, дабы предупредить о делах государственных, кои вам выполнить придется!
        Василий Иванович обвел пристальным взглядом двенадцать человек - шестерых в нарядных мундирах кавалергардов, и еще столько же в неприметных армейских мундирах - зеленых от пехоты и синих драгунских. Впрочем, служили эти офицеры давно в Тайной Экспедиции, только числились по своим полкам. И вот теперь они все собрались в небольшой зале, в полутьме задвинутых ставень, разбившись сразу на четверки, несколько подозрительно разглядывая соседей.
        - Вы все знаете в лицо бывшую царицу Екатерину Алексеевну и переставшего быть цесаревичем Павла Петровича, ее сына. Я вам поручаю отправиться на розыски этих особ, не теряя в пути ни часу времени. Капитан Ростовцев! Тебе с группой надлежит отправиться в Нарву, а затем, в зависимости от опросов, следовать или в Ревель, или в Пернов! Или в иное место, пусть даже рыбацкую деревушку.
        Невысокий, со шрамом на хмуром лице, средних лет офицер в драгунском мундире, наклонил голову. А Василий Иванович обратился к старшему второй четверки:
        - А вам поручик надлежит ехать до Пскова, а оттуда на Ригу! Если потребно будет - то на Митаву! Но, опять же - если выйдешь на след одной из этих персон, то преследовать их неутомимо до того места, где под караул можно взять беглецов. А вам, прапорщик, надлежит следовать до Острова, оттуда на Режицу, а потом на Динабург, если след туда поведет! Вам все понятно, господа офицеры?!
        - Понятно, господин генерал.
        - Выполним поручение, ваше превосходительство!
        - Справимся, господин сенатор!
        Три голоса в ответ и двенадцать кивков - Суворов надеялся на эту дюжину, самые отборные его люди и доверенные кавалергарды, в которые и так отбирали лучших из лучших.
        - Тогда возьмите деньги и подорожные! Можете от имени государя-императора отдавать приказы полковникам, если потребуется взять солдат и офицеров для розыска. За поимку оных персон назначена награда - десять тысяч червонцев и чин полковника.
        Тихие слова подействовали на всех оглушающе - глаза загорелись яркими огоньками. Теперь можно было быть уверенным, что Ливонию перевернут вверх дном, разыскивая беглецов.
        - А теперь о главном. Граф Иван Орлов чуть после полуночи забрал мальчонку, возможно прихватив еще одного, двух лет от роду. Но то вряд ли - скорее всего, либо укрыли ребятенка, или везут на телеге - он не опасен. Царица уехала в полдень, семь часов назад. Ее сопровождают двое, все верхами. Подорожные подложные имеются, так что расспрашивайте на ямских станциях, дело вам знакомое.
        Суворов внимательно посмотрел на офицеров - все дружно кивнули ему в ответ - обычная рутинная работа при тайных делах. И генерал продолжил негромко говорить в полной тишине:
        - Обратите внимание на все посольские кареты, что вам встретятся на дороге. Которые из них едут в столицу, то пропускать беспрепятственно, только драгун поставьте в охранение, возьмете в ближайшем полку. А вот те, что в порт, или в Курляндию с Польшей, следуют, то надлежит тайно проверить, не скрывают ли кого в карете, «секреты» вам потаенные ведомы! Немка не сможет долго в седле сидеть, непривычна она к долгой езде, так что в карету или коляску посадят.
        Суворов покривил губы, досадуя, что его, опытного в таких делах человека, провели, можно сказать, за нос. Но сдержался и заговорил совершенно спокойным голосом:
        - Скачите, коней не жалея, от яма к яму. Учтите, беглецы могут их стороной объехать. Но то по глупости, на нее не стоит рассчитывать - дороги то одни и ведут куда следует. Так что постарайтесь нагнать - я час назад фурьеров по трактам отправил - они приказание мое везут, чтоб вам подставы заранее в пути подготовили.
        Суворов посмотрел на ловцов - все слушали его напряженно, стараясь не пропустить ни слова генерала. Такие и служили по тайному ремеслу, спокойные, настороженные, умеющие отличить истинное от ложного, проверенные многими делами.
        - И обращайте внимание на все мелочи - беглецы расплачиваются червонцами, скорее всего. Те в заморских землях куда почитаемы, чем империалы, ибо гульдену равны. А золотой след всегда притягивает - не думаю, что подставы себе они заранее подготовили, на то долгое время потребно. А потому в путь отправляйтесь, господа, время терять нельзя. Государь наш Иоанн Антонович вас своей милостью не оставит и награды за труд ваш, при благополучном исходе, последуют!
        Отправив ловцов, генерал-аншеф Суворов в задумчивости посидел за столом. Это непосвященному человеку покажется, что дюжина человек очень мало, но на самом деле этих людишек больше, чем достаточно. На Тайную канцелярию потаенно трудились тысячи людей, не считаю тьму охочих доносчиков, клеветников, ябедников и сутяжников, что бескорыстно указывали на всех, кто им не по нутру. За что, впрочем, бить кнутом полагалось, а за ложную ябеду могли отправить в места не столь отдаленные… от сибирских городков и острогов.
        Все ямские станционные смотрители должны были докладывать о подозрительных, и помогать «тайникам» в их делах. Обман Тайной Экспедиции или отказ работать на нее дорого стоил ослушникам, тут смертью пахло неотвратимой, позорной, или путь-дорогой в далекую Сибирь с кандалами ржавыми на ногах и руках.
        К этому нужно добавить все трактиры - беглецам, как и путешественникам, есть да пить надобно, и поспать где, а там тоже полезные людишки имеются. А в округе города стоят - и там есть чины Тайной экспедиции, те и помогут сами, или помощь от властей потребуют. И полки пехотные и драгунские везде стоят - для поимки врагов государевых живо команды воинские отправят по всей округе.
        - Никуда ты от меня не уйдешь, «матушка» Екатерина Алексеевна, - пробормотал Василий Иванович, устраиваясь в кресле. Ему упрекнуть себя было не в чем - служил верно, пока не разошлись пути-дорожки. Ибо он служит в первую очередь державе, а потом себе, а царица с точностью до наоборот. Из казны государственной деньги бессчетно берет каждый раз - миллионами уже, не сотнями тысяч, королю прусскому отплатила, да своей матушки герцогине векселя долговые выкупила.
        А сколько любовнику своему покойному заплатила, да дружкам его, за убийство императора - а ведь денежки счет любят. Из мужика подушную подать палками выколачивают последнее, а тут золото на утехи разбрасывают горстями. Добро бы свои деньги тратили, ан нет, в государеву казну руки свои норовят по локоть протянуть.
        Суворов подошел к огромному шкафу, что был заперт на замки. Там хранились многие тайны. Иного чего там было - от перлюстрированных депеш иностранных посланников (был один кабинет при почтамте, где письма вскрывали), до любовных записок венценосных особ. Годами и даже десятилетиями здесь хранились убойные для многих знатных людей, бумаги и сведения. Так что Чернышеву, Вяземскому, Воронцову, Панину и многим другим может вскоре сильно достаться.
        Если государь Иоанн Антонович заинтересуется, то многих его потаенных недоброжелателей на дыбу вздернуть придется, и кнутом жестоко попотчевать. И тогда правда выявлена будет…
        Суворов покхекал - довелось ему слышать от людей, что с самим князем-кесарем в Преображенском приказе служили, а позже и от самого Андрея Ивановича Ушакова, что при царице Анне Иоанновне Тайную канцелярию возглавлял, страшные вещи. Это сейчас уже почти не пытают, а тогда в застенках только свист кнута слышали, который «длинником» именовали. Так из-под этого кнута, что на спине хорошо «погулял», от подозреваемого «подлинную правду» извлекали. А была еще истина «подноготная» - с иголками под ногтями никто не запирался, все на следствии соучастников дружно выдавали. Надеялись, что пытать не будут дальше.
        Дурашки легковерные!
        Наоборот будет - он сам отдаст приказ пытать как можно крепче и настойчивее. Ведь, как и происходит - если человек признание сделал, пусть и малозначимое, то все, надломлен он, и пытать его надо изощренно, чтобы в изумление вошел, сломался духом. Вот тогда пытуемого наизнанку вывернуть можно - сдаст всех…
        Глава 9
        НАРВА
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
        ВЕЧЕР 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Сейчас мы переправимся на плашкоуте, ваше величество, - тихо произнес один из доверенных людей Григория Орлова, который попросил называть его Петром, в голосе чувствовался неистребимый остзейский акцент. Второй спутник императрицы был неразговорчив совершенно, она подумала даже что он немой в первые часы, пока не услышала от него словечки, свойственные простолюдинам. В приличном обществе так не общаются, отчего женщина сделала вывод, что тот обычный слуга. Вот только был он при шпаге, а полы распахнувшегося плаща позволили ей увидеть рукояти пистолей. Впрочем, старший из спутников был тоже вооружен, как говорится, до зубов. Да и она сама имела под рукою пару дорожных пистолетов, недавно доставленных из Англии.
        Все трое были в дорожных плащах и треуголках, ставших серыми от пыли, и держали в поводу трех уставших фыркающих лошадей, на которых пересели на мызе у Ямбурга, миновав ямскую станцию, сменив почти загнанных коней на свежих.
        - Нужно объехать Нарву!
        По левую руку возвышались высокие стены древней русской крепости Ивангород - круглые башни торчали из каменных куртин как столбы, одна даже как бы спускалась к Нарове, свинцовой и бурной. А вот через реку напротив Ивангорода высился старинный замок с высокой башней, название которой - «Длинный Герман» - Екатерина Алексеевна запомнила по поездке, которая началась для нее три недели тому назад.
        Как давно это было!
        Тогда длинный императорский «поезд» из многих сотен карет и повозок встречали восторженные бургеры, ликующие крики сопровождали царицу. Но все в этом мире суета и тлен - сейчас ее уже не существовало, и никто из случайных людей не заподозрил бы, что рядом с ними стоит самодержица Всероссийская, перед которой еще несколько дней тому назад повсеместно трепетали и ловили ее взгляд.
        - Боже, как я устала, - тихо прошептала Екатерина Алексеевна, и жалея, и подбадривая себя одновременно. Столько ей никогда не приходилось ездить рысью, находясь в седле по доброму часу - в пути они останавливались только три раза, меняя уставших лошадей на мызах. Там ее спутники торопливо переседлывали коней, а она, покачиваясь, шла в «нужную» будку, где справляла возникающие потребности. Пила вино, опиралась на стремя, и с помощью слуги, забиралась в седло.
        И начиналась бешеная гонка - четверть часа лошади шли рысью, потом переходили на шаг, отдыхая, а императрица с заплаканными глазами, могла только тихо стонать - внутренние поверхности бедер горели огнем, нежная кожа была содрана. Вот и сейчас, ей помогли слезть с седла, и она с трудом стояла, поддерживаемая Петром под локоть.
        - Потерпите немного, ваше величество, через полчаса мы будем на мызе - там вас ждет польская бричка. Вы сможете поспать немного, а ноги вам намажут мазью для заживления кожи.
        Екатерина вспыхнула, она поняла, что ее страдания спутники давно заметили. Более того, предвидели такие мучения и заранее подготовились их облегчить. Конечно, скорость немного снизится, но женщина была готова перетерпеть еще большие мучения, но благополучно убраться из России, ставшей для нее в одночасье враждебной.
        Уплыть из этой страны, где многие ее жаждут убить, когда она всем хотела только добра. И не ее вина, а беда, что не смогла реформами улучшить жизнь народа.
        - Вы удивительны, ваше величество, и поразили меня! Я с детства на коне, и скажу прямо - мы прошли полтораста верст за девять часов, сделав три остановки на замену лошадей. Русские драгуны вам могут только молча завидовать - у них в день переход по уставу вдвое короче, и это считается быстрым движением. А нормальный переход втрое короче от нынешнего - до полсотни верст всего, и это считается достаточно много. С таким уставом войну выиграть трудно, да и порядка нет.
        Екатерина кивнула и чуть всхлипнула - приятно, что ее так оценил мужчина, но память тут же зазвенела колокольчиком и разум встрепенулся. Спутник что-то сказал неправильно, как то не так, пусть он даже остзейским немцем. Но усталость была настолько велика, что с трудом сделала несколько шагов и оказалась на пароме - показываться у закрытых городских ворот было крайне рискованно.
        Спутники ввели коней на настил, Петр бросил рубль кормщику. Весла ударили разом, дружно вспенив речную гладь - переправа началась. Плашкоут шел быстро, течение сносило его к острому углу бастиона Виктория, что выходил на реку, прикрытый равелином. За ним показался правый фас бастиона Гонор - высокая каменная стена с орудийными портами. И она словно мыслями ощутила творение шведского архитектора Дальберга, что построил столь мощную крепость, взятие которой стоило русским долгого времени и больших потерь.
        Плашкоут ударился о сваи - переправа оказалась короткой, хотя река в этом месте была достаточно широкой. Спутники вывели коней - Петр преклонил колено и Екатерина Алексеевна, хотя ей всячески помогали, с трудом поднялась и разместилась в седле.
        - Потерпите, государыня, совсем немного осталось, - прошептал Петр, наклонившись. - Сейчас шагом пойдем, а как Глорию минуем, то перейдем сразу на рысь. Мы уже у цели!
        Лошади миновали равелин и выехали на дорогу. Левый каменный фас бастиона Гонор отсутствовал напрочь, вместо него возвышалась высоченная насыпь, поросшая кустами и даже деревьями. Она знала, что именно здесь войска Петра Первого пошли на штурм, стоило разбитой осадными пушками стене обвалиться на широком участке. Тут же она увидела фланк бастиона Глория, потом более низкий фас, перед которым зеленел болотной тиной крепостной ров, производивший удручающее зрелище.
        Лошади проехали мимо него, чухонские комары яростно атаковали путников, но оставили эту затею, когда кони пошли рысью. Екатерина обернулась - шпили ратуши и биржи пронзали темное вечернее небо. Виднелись еще два бастиона - про них ей рассказывали, а женщина имела великолепную память - Фама и Триумф - а там за домиками пригорода возвышался Длинный Герман, со сторожевой башенкой на самой крыше. Величественная крепость, к счастью, она ее больше не увидит.
        - Даст тойфель!
        Маленькая кавалькада проносилась мимо трактира, когда лошадь слуги неожиданно споткнулась и рухнула на землю. На дороге оказалась ямка, в которую несчастное животное угодило копытом. А вот простолюдин оказался проворным - он ухитрился так соскочить с падающего коня, что Екатерина Алексеевна не заметила.
        Пришлось остановиться на минуту. Слуга быстро осмотрел ногу коня и кивнул Петру - можно было ехать. Из трактира выбежал толстенький бюргер, размахивая руками и кляня на трех языках возчиков леса, что под вечер разбили своими возами дорогу.
        - Не нужно ли что-нибудь господам?
        Заискивающе спросил толстяк на немецком языке, на что Петр ответил коротким и жестким «нет». Трактирщик только поклонился и пожелал господам путникам счастливого пути.
        - Свиньи, у них никогда не будет порядка, как у нас, - буркнул остзеец себе под нос, но Екатерина расслышала. Лошади пошли шагом, лишь через несколько минут снова перейдя на рысь. Скакали так полчаса, и уже замыленные, ввалились в открытые ворота небольшой мызы. Там их ждали несколько человек - хозяин и два работника.
        - Госпожа, позвольте я вас провожу до комнаты, там вы немного отдохнете, - пухленькая фрау, подхватив Екатерину Алексеевну под локоть, проводила ее в комнату, где, о чудо, ее ждала небольшая лохань с холодной водой, куда тут же плеснули бадью кипятка.
        - Я вам помогу раздеться, госпожа. Вас ждет чистое белье и мундир, - женщина помогла снять пропахшую конским потом одежду, бережно сняла с нее рубаху и окровавленные панталоны.
        Екатерина Алексеевна уселась в лохань, зашипев от боли кошкой - от воды приятно пахло травами. Спустя пять минут она не заметила, как уснула от теплых прикосновений - супруга владельца мызы ее аккуратно мыла полусонной. Затем пробудила от дремоты и уложила на жесткую постель, простыни из грубого льна, прикрыв одеялом.
        - Госпожа, сейчас вам станет легче.
        Фрау взяла в руки какую-то баночку. Подцепила пальцами крышку - в ноздри ударил неприятный запах. Екатерина поморщилась, но то была мимолетная гримаса. После всего пережитого в дороге, едкого конского пота, который не удалила с ее кожи даже горячая вода помывки, запах мази уже не вызывал раздражения.
        - Вы можете поспать полчаса, пока мазь впитается в ваши раны. Верхом вам ехать дальше нельзя, госпожа. Но у нас есть бричка, ее доставили из Данцига. С парой лошадей она доставит вас куда быстрее, чем будь вы верхом. В пути подготовлены подставы - вы быстро домчитесь. А пока, пожалуйста, раздвиньте ножки - скоро вам станет легче. Боль уйдет, и вы вполне сможете поспать в коляске. Там есть подушки…
        Екатерина Алексеевна выполнила просьбу, и вскоре ощутила, как теплые пальчики стали втирать ей мазь в горевшую ожогами кожу. Вначале кожу резко охладило, но вскоре неприятные ощущения прошли, и ее захлестнула паутина Морфея…
        Глава 10
        ВОСТОЧНЕЕ ШЛИССЕЛЬБУРГА
        ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ И СЕНАТОР ПЕТР ПАНИН
        ВЕЧЕР 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Государыни императрицы больше нет, господа, - генерал-майор Брюс сглотнул. - Она стала жертвой той междоусобной брани, что имела несчастье разродиться. Здесь, за эти июльские дни, погибли многие, и не стоит увеличивать их число. Я не желаю проливать больше кровь, нужно замирение. Царская свара только во вред державе нашей!
        Потомок шотландских королей устроился удобней на лавке и подпер подбородок кулаками. Взгляд был пустым - Яков Александрович смертельно устал за эти дни не столько телом, сколько душой. Два дня жестокой бомбардировки Шлиссельбурга сильно состарили этого молодого, 34-х лет от роду, генерала. А сейчас граф стал полностью равнодушным даже к собственной смерти - так на него подействовало известие о нелепой гибели императрицы, и окровавленная орденская лента, что он держал в собственных руках и прикоснулся губами к алым пятнам, как к святыне.
        - Пора заканчивать эту войну и просить государя-императора Иоанна Антоновича простить нас, неразумных, - генерал-поручик Вадковский говорил глухо, прерывистым голосом. Самый пожилой из них, он не мог не понимать, что как командующий лейб-гвардии Семеновским полком, он отвечает чуть ли не больше всех. А потому с него будет особый спрос - и за меньшую вину бросали на плаху, причем дворянство одобрит эту казнь. И будет право - виноватых бьют!
        Слова Вадковского означали только одно - лейб-гвардии Семеновский полк подчиняться его приказам не станет, а по примеру своих генералов, одного подполковника, а второго премьер-майора гвардии, сложит оружие и преклонит колени перед императором, прося того о милости к побежденным, что неразумно на бой против него пошли.
        Петр Иванович сжал кулаки от бессильной злости. Генерал-прокурор князь Вяземский, оказывается, большой подлец - клялся в верности императрице, а сам с самого начала принимал участие в заговоре, и обо всем ставил в известность Иоанна Антоновича - а отнюдь не «царя Ивашку», как он им всем навязал. Коварный плут, сдал всех с потрохами. Да еще старого Суворова в комплот предательский втянул - не иначе улестил его, нашел способ заставить его отказаться быть верным в присяге.
        - Что ж, я вас выслушал, господа генералы, - Панин тяжело вздохнул, глядя как Федор Иванович поправляет дрожащими пальцами ленту кавалерии святого Александра, будто она его спасет от плахи. Был бы сейчас с ним тут в крестьянской избе Алексей Григорьевич Орлов, можно было попытаться переубедить семеновских «воевод», но сейчас бес толка это занятие, бесполезное оно, да уже и не нужно, по большому счету. Со смертью императрицы все кончено!
        Все правильно сказал генерал - два врага на троне не усидят, а они между собой даже договариваться о том не стали. Кто-то из них должен был умереть, освободив царственное место другому.
        Так и произошло!
        - Хорошо, господа, - Панин поднялся и поправил алую ленту - только свой орден он получил за победную баталию над пруссаками под Грос-Егерсдорфом. Ему 41 год, жизнь практически прожита, осталось достойно принять смерть. Супруга Анна Алексеевна, урожденная Татищева больна чахоткой, лекари бессильны ей помочь, хотя сказали, что до осени протянет. Родила ему семнадцать детей, но все они умерли в младенчестве. Так что, не познавши счастья отцовского, следует спокойно принять счастье солдатское - погибнуть от пули.
        Надеясь, что государь Иоанн Антонович уважит его просьбу и прикажет расстрелять. По крайней мере, старый фельдмаршал Миних не должен отказать ему в такой малости.
        Проиграл он последнюю свою баталию, и потому, что сражался с русскими, такими же, как он сам. Да и «царь Ивашка», не помешанный и юродивым оказался, как его убеждал раньше старший брат, воспитатель цесаревича, а вполне разумным правителем и отнюдь не трусливым - полные сутки пробыть под ожесточенным обстрелом в осажденной крепости и при том получить тяжкое ранение.
        Что ж - Бог брату судья, не он - каждый ответит по грехам своим! Но зря Никита Иванович ввязался в подготовку убийства «безымянного узника» и его втравил в сие неблагодарное дело!
        Генерал-аншеф Панин вышел из избы, все вокруг было серым - подступали ночные сумерки. Его обступили офицеры, с надеждой глядя в глаза. И Петр Иванович рубанул им честно, как всегда делал в своей жизни в таких отчаянных минутах.
        - Господа, ее императорское величество, государыня Екатерина Алексеевна почила с миром. Сенат и Святейший Синод присягнули самодержцу Иоанну Антоновичу, третьему этого имени, снова взошедшему на российский трон, и не нам перечить Божественному выбору. А потому приказываю поставить фузеи в пирамиды, барабанщикам бить «шамад», отправить с белым флагом от всех батальонов офицеров к аванпостам войск законного нашего государя, с объявлением о свершимся. Всю вину господа генералы и я лично берем на себя!
        Панин остановился и посмотрел на собравшихся вокруг избы преображенцев и семеновцев. На многих лицах была видна радость и облегчение - не всем хотелось драться. А вот другие были хмурые и напряженные - как не крути, но сейчас именно гвардейцы являются мятежниками, пошедшими против законного самодержца, и держать придется ответ, за неправильно сделанный несколько дней тому назад выбор.
        Лейб-кирасиры это поняли несколько часов назад - именно их измена собственному шефу полка, наследнику Павлу Петровичу и подкосила «потешных» - как драться за юного цесаревича, если его собственный полк отказался от верности?!
        То, что случилось дальше, было предсказуемо. Измайловцы и конногвардейцы, еще имевшие страх перед семеновцами, окончательно перешли на сторону царя Иоанна. За ними тут же последовали петербуржцы, ингерманландцы и моряки, и так не желавшие драться за «матушку-царицу». И не ему тут их обвинять - «бабье царство» многим надоело до изжоги, и они просто сделали, может быть, правильный выбор.
        И успели, в отличие от них!
        - Благодарю вас всех за ревностную службу Екатерине Алексеевне, за данную ей присягу, вами исполненную до конца. Я еду к фельдмаршалу Миниху, потом к государю Иоанну Антоновичу. И попрошу его отсечь виновные головы, и не наказывать всех тех, кто соблюдал присягу и выполнял отданные им приказы!
        Многие гвардейцы крестились и кланялись ему вослед, а он, дав шенкеля коню, один поехал к Шильдихе, деревушке, где возвели позиции войска старого Миниха. Дорога оказалась короткой - через четверть часа, проехав линию редутов и шанцев, и оглядев их, он, в сопровождении конногвардейцев, что его встретили у аванпостов, подъехал к бревенчатому дому, где разместился фельдмаршал.
        Христофор Антонович стоял во дворе с важным и горделивым видом победителя. Вокруг него столпились свитские, все с такими же напыщенными лицами, сияя улыбками.
        - Заждался я вас тут ждать, генерал!
        Петр Иванович соскочил с коня, и, обнажив голову, пошел к фельдмаршалу, что заговорил с ним с привычным высокомерием и нарочитым равнодушием. Протягивать шпагу не стал, за отсутствием оной (не стал доводить дело до вящего позора и оставил ее у адъютанта). Преклонил колено и заговорил хриплым голосом:
        - Лейб-гвардии Преображенский и Семеновский полки преклоняют колени перед государем-императором Иоанном Антоновичем! Наказать нужно тех, кто отдавал приказы, а не выполнял оные!
        - Тут не нам с тобой судить, Петр Иванович, а токмо нашему самодержцу это дело во власти. Головы ослушникам он рубить не будет, милостив самодержец наш! Но и в гвардейском состоянии вам всем быть не место за дела прошлые. Так что езжай обратно и о сем объяви - оружие у вас всех отберут измайловцы с конногвардейцами и передадут в арсенал. Пусть все здесь воли и слова государя Иоанна Антоновича ожидают. А ты, с господами генералами, как приказание передашь, езжайте в Кобону и падайте на колени перед природным государем нашим, просите его о великой милости к заблудшим гвардейцам. Самодержец милостив!
        Петр Иванович молча поднялся с коленей, склонив голову перед царской волей, озвученной Минихом. Что ж - уже немало достигнуто. Казней не будет, их заменит опала или ссылка. И это хорошо, ибо отрубленная голова обратно не вырастет. А там рода вмешаются, начнут хлопоты, улестят молодого монарха, смягчат его гнев праведный. Такое многократно было в русской истории, дело то житейское!
        А вот господам генералам не поздоровится - виновных за произошедшее, придется найти и примерно наказать. А искать не потребуется - они сами уже определились с собственной судьбой. Так что отправился Петр Иванович обратно, и передал всем слова Миниха.
        Все приняли царскую волю с достоинством, оружие сложили, чуть не плача снимали шпаги. И со слезами на глазах смотрели за отъезжающими на неминуемую казнь генералами…
        Глава 11
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР 8 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Вашему императорскому величеству присягнули Сенат и Святейший Синод, все коллегии и присутственные места, флот, армия и гарнизон. Фурьеры с манифестами о вхождении вас, государь, на принадлежащий по праву престол посланы во все губернии, - генерал-прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский посмотрел на Ивана Антоновича проникновенным взором преданного до последней капли крови вернейшего слуги.
        «Пройдоха первостатейный! Каковы вы же другие сановники, если про этого писали что он самый принципиальный, честный и бескорыстный?! Это в какой я гадюшник попал? Ладно, как говаривал один врач - поздно пить боржоми, когда почки отвалились!»
        - Еще шестого дня, после беседы с фельдмаршалом Минихом, отправили надежных офицеров Конной гвардии и прокурора Сената, что со мною в Шлиссельбурге был, в Холмогоры, к отцу вашего величества принцу Антону-Ульриху, со строжайшим указанием архангельскому губернатору. Семейству вашему, государь, вспомоществование всяческое оказывать, а притеснений, что прежними монархами почитаемы были, более не чинить под страхом наказания ослушникам.
        «Они с Минихом за моей спиной спелись?! Похоже на то! Запасной вариант приняли в случае моей кончины внезапной? Ага, парашют соорудили, чтоб упасть не больно было - ведь у меня два брата имеются, из любого царя слепить можно. Намек мне - не дергайся, иначе быстро кого-то другого на трон посадим. Все ясно - сейчас мне с ними ссориться не с руки. Как внучка говорила - улыбаемся и машем крыльями».
        - В самые ближайшие дни венценосное семейство ваше отправится в Петербург, чтобы присягнуть вашему императорскому величеству, и разделить радость освобождения вашей династической семьи. Счастлив, что смог в малой степени поспособствовать вашему новому воцарению!
        «Меня сейчас слеза пробьет от умиления! И нашим, и вашим служил! Прикидывая постоянно, чтоб не проиграть. Как там Гафт в «Гараже» сказал - «вовремя предать - это не предать, а предвидеть!» Так и тут, на сотню шагов вперед просчитывали ситуацию. Так что улыбаемся и говорим ласково - человек ведь надрывается!»
        - Я доволен вашими делами, князь, - Иван Антонович улыбнулся как можно приветливей, кашу маслом не испортишь. - А где сейчас бывшая царица Екатерина и ее сын Павел? А то разные слухи ходят - не знаю, в которые надлежит поверить?
        - Государь, мы с генералом-аншефом Суворовым осмотрели тело «царицы», убитой у переправы, - Вяземский отвечал очень осторожно, Иван Антонович сразу заметил, как тот поскучнел, спал с лица, как говорится. Моментально стало ясно, что генерал-прокурору явно не хочется рассказывать правду. Но надо - вопрос задан прямо!
        - Это графиня Прасковья Александровна Брюс, сестра генерал-аншефа Петра Румянцева, государь. Мы ее опознали… Царица нас провела, ваше величество - мы ее ждали у кареты, а она, прикрывшись фрейлинами, ухитрилась подмениться Брюсшей - женщины схожи фигурами, а голубая андреевская лента, и пышное платье одного фасона, ввели нас с Василием Ивановичем в заблуждение. Не ожидали мы такого коварства, обманули нас. Вот такой афронт случился, государь!
        Генерал-прокурор Вяземский чуть не заскрежетал зубами - разыграть такую злость и обиду под силу только талантливому актеру. Но, как не крути, наигрыш определенный был, и знакомый - работа ведь на любого человека свою печать накладывает.
        - А любезный Василий Иванович не мог «подыграть» немножко нашей немке, так, самую малость?
        - Не думаю, государь, - после небольшой паузы отозвался Вяземский, и вот тут Иван Антонович ему поверил. Должность генерал-прокурора приучила князя к недоверчивости, и он наверняка всякими способами проверял старшего Суворова, как говорится, на «вшивость». А иначе между «подельниками» в заговоре быть не могло - сообщники редко полностью доверяют друг другу. Такие альянсы строятся не на личных качествах, а только на политических интересах и выгодах.
        - Еще утром Василий Иванович попросил своего сына, полковника Суздальского полка Александра Суворова выставить дополнительные караулы. И держать столицу под контролем до принятия присяги вашему императорскому величеству. И отец с сыном одними из первых присягнули вам, государь. Думаю, на поиски царицы и ее сына Павла уже давно отправлены надежные люди из Тайной экспедиции - уверен, что искомые персоны постараются бежать либо морем, или через Курляндию.
        - Да, действительно афронт. Публичное оскорбление высшим сановникам империи, в чьих руках находится самое зловещее заведение. А посему возникает закономерный вопрос - будет ли розыск беглой императрицы и ее сына вестись со всем тщанием?!
        - Да, ваше величество! Я сам приложу к этому все свои силы…
        - Не стоит, князь, у вас своих забот достаточно, а Василий Иванович пусть своими делами занимается, - Иван Антонович задумался - отец и сын Суворовы явственно перешли на его сторону. Это однозначно хорошо, на таких можно положится - личности крайне неординарные. А ошибки и просчеты у каждого могут быть.
        - Ваше величество! Я оправдаю высочайшее доверие! Прошу простить, но есть несколько чрезвычайно важных дел, решить которые можно только с вашего одобрения.
        - Так давайте разрешать проблемы вместе, князь, - Иван Антонович внутренне напрягся, прекрасно понимая по прошлой жизни, как умеют «грузить» подчиненные нового начальника.
        - На монетные дворы свозятся золотые и серебряные монеты для чеканки из них новых, облегченного веса. Все давно заготовлено и работы уже начались. Теперь следует их остановить для изготовления новых чеканов с ликом вашего императорского величества. Со мною прибыл мастер - дозволите ли вы ему, государь, нарисовать вашу парсуну? Простите, государь, за навязчивость, но время не терпит.
        - Я это прекрасно понимаю, Александр Алексеевич, а потому после разговора с вами пусть срисуют мой профиль для штемпелей. Деньги есть кровь для любого государства, если их мало, то держава хиреть начинает, а если много, то кровопускание, сиречь казнокрадство, может помочь. Не так ли, господин генерал-прокурор?
        - Эта язва неискоренима, государь, - рассмеялся Вяземский, - но у нас так быть не может - денег завсегда нехватка лютая. Казна порой в запустении пребывает, на флот до сих пор найти не можем.
        - А мы вместе с вами поищем хорошенько, может, и найдем, - улыбнулся Иван Антонович. - Что вы скажите об ассигнациях, сиречь бумажных деньгах, которые собирался ввести покойный император Петр Федорович? В Сенате ведь рассматривался два года тому назад вопрос об учреждении Ассигнационного Банка, как я помню?
        - У вашего величества прекрасная память, - Вяземский как-то странно посмотрел и Никритин уловил этот взгляд. - Вы считаете, государь, что к этому вопросу нужно вернуться?
        - Обязательно, Александр Алексеевич, золота и серебра не бывает много. Да, кстати, хотите озадачить Берг-коллегию, - Иван Антонович развернул карту державы, над которой любой учитель географии ХХ века рыдал бы горючими слезами, приняв за бездарную работу бестолкового школьника. Но он сам над ней изрядно потрудился, тщательно разыскивая ориентиры городов и рек. Хвала советскому предмету «экономическая география» и собственному любопытству, что побывал во время «оно» в разных краях и видел рудники и карьеры собственными глазами.
        - А что это за странные значки, государь?!
        - Обозначение столь нужных для нашей державы металлов, которые можно найти в этих местах в изобилии.
        - А это что за значок, - Вяземский ткнул пальцем в знакомый многим школьникам кружок, разделенный на черную и белую части.
        - Золото, Александр Алексеевич, презренный металл, за который люди охотно продают не только чужие, но и собственную жизнь, усмехнулся Иван Антонович, глядя, как Вяземский лихорадочным взором шарит по карте, как нерадивый студент в поисках подсказки.
        - По Амуру много залежей, государь! Но у нас ведь трактат с китайцами подписан, - Вяземский поднял недоуменный взгляд. - Воевать ведь с ними придется?!
        - Пока Сибирь нужно заселить людьми, много потребуется переселенцев. А денег еще больше! Потому нужно и ассигнации вводить, только бумагу с «водяными знаками» и многими хитростями на денежные купюры производить, чтоб «ловкие люди», что фальшивомонетчиками именуются, у нас и в иноземных странах подделки не печатали. А для того Экспедицию по заготовке ценных государственных бумаг при Сенате учреждать нужно, и опыты по изготовлению ассигнаций произвести. С красками определится, с волокнами «золотыми» и «серебряными», да много чем можно ассигнацию от подделки обезопасить.
        Иван Антонович пожал плечами, уже привычно отметив странный взгляд Вяземского. Еще бы генерал-прокурору Сената не удивляться наличию у бывшего «безымянного узника» таких знаний. А Никритин решил того добить окончательно:
        - Золото и серебро лучше расходовать в торговле с иностранцами. А для внутренних расчетов использовать ассигнационный рубль, количество которых нужно строго лимитировать, и обменивать на золотые монеты свободно, и без препон, если предстоит расчеты с иноземными купцами или нужно выехать за границу империи нашей. Думаю, лет через десять у нас будет много своего золота. Да и серебра хватать будет. Особенно, если методы выплавки у немецких горняков переймем новые, тогда намного меньше серебра в трубу вылетать будет.
        - Государь, эта карта цены не имеет!
        - Все имеет свою цену, князь. Вопрос только в спросе! Но вы правы - пока она пусть у меня полежит в шкатулке…
        - Ваше величество! Простите, любопытство томит. А это что за значок такой вы своей царственной рукой нанесли?
        - Опять вы точно на деньги попали, князь - предрасположенность на роду, наверное. С пуда меди, как мне помнится, где-то шестнадцать рублей копейками и деньгами выходит, для расчетов вещь крайне неудобная своей тяжестью. А с этим металлом мы себя деньгами добрыми обеспечим, посуда не хуже серебряной выходить будет, от ложек до стаканчиков, а монеты прямо не наглядеться - и подделать их трудно, состав мастеру хорошо знать надобно. А каков он точно у нейзильбера, князь?
        - Не знаю, ваше величество, - растерянно вымолвил Вяземский с загоревшимися глазами. Изрядно воодушевившийся генерал-прокурор спросил. - Нейзильбер? Это «новое серебро»?
        - Да, именно так, Александр Алексеевич! «Новое серебро» хорошо послужит народу нашему, и доверие у населения к нему будет полное. Нужно только все правильно сделать…
        Глава 12
        РИГА
        СТАРШИЙ ЧЛЕН КОЛЛЕГИИ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
        ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК
        СЕНАТОР, КАВАЛЕР И ГРАФ НИКИТА ПАНИН
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Ваше сиятельство, вам послание от государыни императрицы, - осторожный стук в дверь разбудил спящего графа. Никита Иванович с трудом поднялся с мягкой постели - к своим 46-ти годам он начал сильно полнеть, любил бездельничать и отличался склонностью к сибаритству. И в отличие от младшего брата генерал-аншефа Петра Панина старался вести малоподвижный образ жизни.
        Но послание императрицы живо разбудило его ото сна. Никита Иванович потер рукою глаза, медленно накинул на плечи халат, и, позевывая, вышел из спальни. Доверенный камердинер уже разжег свечи на столе, положив рядом депешу. Панин посмотрел на печать, разломал ее и развязал шнурок. С нескрываемым удивлением стал вчитываться в текст:
        «Любезный Никита Иванович!
        Надлежит вам без промедления незамедлительно выехать инкогнито без свиты, а лишь с немногими людьми, в Мемель, где провести тайные переговоры с прибывшим на них лицом. Инструкции от меня вам там передадут. В Мемеле передайте орденские знаки Святого Андрея Первозванного наследнику престола, те, что должна была вручить ему в Митаве. Благосклонная к вам, Екатерина».
        Сказать, что Панин был сильно удивлен, нельзя - он пребывал в изумлении. Объезд Ливонии Екатериной Алексеевной был торжественным посещением покоренных Россией земель, за долгие годы находившихся под владычеством рыцарского ордена, а потом ставших разменной монетой в европейской политике на восточной окраине. За эти земли с разным успехом воевали русские цари Иоанн Васильевич «Грозный» и Алексей Михайлович «Тишайший», польский король Стефан Баторий, поднимали свои вымпела курляндцы и англичане, шли грозной поступью датчане и шведы. И в конце-концов обширные земли стали владением последних.
        Но прошло время и шведский король Карл, одиннадцатый этого имени, начал проводить здесь редукцию. Потомки ливонских рыцарей, что окрестили здесь огнем и мечом языческие племена эстов, литгаллов и ливов, ставшие остзейскими баронами после прокатившейся Реформации, взвыли во все голоса, не в силах подтвердить право на владение уже ставшими родовыми замков официальными бумагами.
        Да и какие к лысому бесу древние пергаменты!
        Если полтора века тому назад войны начали прокатываться здесь одна за другой, каменные твердыни замков громили пушки, яростно штурмовали разноязычные воинства, оставляя после себя грустную картину разорения, пожарища и разруху.
        И замыслили бароны найти себе новых покровителей, которых оказалось ровным счетом два. Московский царь Петр Алексеевич и король польский Август «Сильный», курфюрст саксонский. Герцоги Курляндии и Семигалии из борьбы выбыли после «Потопа», став вассалами Речи Посполитой. Понятное дело, баронов сильно потянуло к шляхте. Вольности дворянства в этой монархической республике, где один пан мог в один свой голос liberum veto запретить любое решение польского сейма, кружило головы ощущением вседозволенности и всевластия.
        Однако война пошла совсем не так - шведы на первых порах нанесли поражение «северному альянсу» - разбив датчан, русских под Нарвой, поляков с саксонцами под Ригой. Вскоре из всех противников Карла Двенадцатого остался только московский царь - и вот тут нашла коса на камень. В 1709 году шведы пошли походом в Украину, где на их сторону перешел гетман Иван Мазепа, и под Полтавой были разгромлены наголову - сгинули всей армией на российских просторах.
        Так что заключив в 1721 году Ништадтский мир Швеция Лишилась Ливонии, а заодно Ингерманландии и Карельского перешейка с городом Выборг. Зато получила от русских обратно завоеванную ими Финляндию и два миллиона риксдалеров за утерянное наследие Ливонского ордена. Вернее, расчеты в течение шести лет были проведены общепринятыми в европейских странах талерами. Эти монеты в России давно называли ефимками, и, не долго мудрствуя, при царе Петре Алексеевиче просто перечеканивали в рубли, сделав последние полностью конвертируемыми, выражаясь современным языком валютных операций.
        Чудовищная сумма платежа за Эстляндию и Лифляндию - почти половина годового бюджета Российской империи того времени - была полностью выплачена к 1727 году, а русский посол в Стокгольме князь Долгорукий получил о том расписку.
        Много это или мало по меркам 21-го века?
        По весу это составило 56 тонн серебра, или на пересчете около полумиллиарда долларов США. Но все дело в том, что тогда деньги ценились гораздо больше, чем во времена Евросоюза. Русский линейный корабль «Полтава» обошелся казне в 35 тысяч ефимков вместе с артиллерией и всяческими запасами, а ведро водки в 12 литров стоило сущие пустяки в семь-восемь гривенников (70 - 80 копеек). Проще говоря, все мужское население появившейся на карте Российской империи, способное по физическим возможностям пить водку, могло бы вкушать этот напиток в течение года бесплатно, на халяву, как говорят, в устрашающих возлияниях. Или почти целый год не платить царю-батюшке подушной подати, что легла своим тяжким бременем на крестьянские дворы.
        - Что же задумала царица?
        Панина депеша сразу же насторожила. Вести тайные переговоры в Мемеле с известным лицом, причем прибыть туда инкогнито, означало только одно - желание прусского короля Фридриха войти в давно замышленный им новый «северный альянс», который в отличие от старого стал в обиходе называться «северным аккордом».
        Никита Иванович, будучи воспитателем наследника престола, цесаревича Павла Петровича, являлся еще одним из кураторов Тайной Экспедиции Сената. Но то было не главным занятием - Екатерина Алексеевна назначила его Старшим членом Коллегии иностранных дел, отвечавшим за всю внешнюю политику Российской империи.
        Хитрая немка придумала эту должность только для того, чтобы не дать ему должность Канцлера, оттереть от нее любыми способами. Ведь по сложившейся традиции только полновластный глава Коллегии иностранных дел мог им становится.
        Пост канцлера Российской империи позволял уже многое, в том числе влиять на работу других коллегий и даже на Сенат. Там противовесом служил генерал-прокурор оного, сейчас явный недоброжелатель Никиты Ивановича князь Александр Алексеевич Вяземский.
        - А может король Фридрих решил поучаствовать в «аккорде» на равных правах с нами?! На кривой козе решил нас объехать? Хитер, жук. Или тут вопрос в Польше - тут он с Габсбургами на одной ноте поет, что соловей в роще. Но что же замыслила царица? Зачем нам эти переговоры, да еще тайные?! Ладно, скоро узнаю.
        Вопросы сыпались один за другим - Никита Иванович сам себе задавал их, стремясь в хитросплетениях найти верный ответ. «Северный Аккорд» планировался им как мощный противовес австрийским Габсбургам - цезарцы показали чего они стоят в недавнюю войну с Пруссией. Включить в него предполагалось датчан, шведов, саксонцев и иные мелкие германские государства. При этом Россия оставляла за собой право полного доминирования на Балтийском море. Рассчитывал Никита Иванович на возможное вхождение в его внешнеполитическое детище и Англию, но прекрасно понимал, что «владычице морей» любое усиление России будет не по нраву. Но все же надеялся, вопреки здравому смыслу…
        Недавний противник русских войск, прусский король Фридрих, всячески противился созданию «Северного Аккорда», наводнив Санкт-Петербург своими агентами. Среди покровителей которых, к своему нескрываемому ужасу, Никита Иванович обнаружил саму императрицу Екатерину Алексеевну. Теперь он осознал, почему его не поставили канцлером, и уже вряд ли когда станет персоной первой в табели о рангах, полностью равной генерал-адмиралу или фельдмаршалу.
        Но переговоры в Мемеле могли пойти о Польше - ведь недаром был намек на вручение орденских знаков сыну герцога Эрнста Иоганна Бирона Петру. Их собиралась торжественно вручить сама императрица, посетив столицу Курляндии Митаву. Но была вынуждена быстро покинуть Ригу сразу по прибытию, освобождение «безымянного узника» заставило царицу уехать обратно в Санкт-Петербург.
        «Шлиссельбургская нелепа» несколько расстроила общие планы, но судя по тому, что не поступало депеш, дело закончилось успешно, и «Григорий» уже либо убит, или водворен обратно в «секретный каземат». Но скорее всего первое - братья Орловы (хотя он их не любил всеми фибрами души) доведут дело до конца, что полностью совпадало с его планами. Из трех мужчин, имеющих право на российский престол, точнее уже из двух, должен остаться только его воспитанник…
        Глава 13
        НАРВА
        ЧИНОВНИК ТАЙНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ
        КАПИТАН ИВАН РОСТОВЦЕВ
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Эй, на плашкоуте, у ну стоять! Живо обратно к веслам и на ту сторону! Тайная Экспедиция!
        От страшных слов, выкрикнутых капитаном, на берегу все застыли. Гребцы, что поплелись в парусиновую палатку, замерли на месте. А паромщик прямо окаменел с веревкой в руках, которую он наматывал на причальное бревно. Несмотря на ночные сумерки, было хорошо видно, что семеро паромщиков заметно побледнели лицами. Но расторопность к ним тут же вернулась и они бросились выполнять приказ.
        - Так, ты тут… кх, кхе…
        Капитан сплюнул на дорогу сгусток пыли, забившей ему горло. Посмотрел на лошадей - те изрядно шатались, взмыленные - все же самый длинный перегон, почти двадцать пять верст они проделали на одном дыхании. Ничего, решил про себя Иван Кириллович - сейчас постоят четверть часа, передохнут - потом три версты галопом до «яма» выдержат - не загнали, быстро в себя кони придут.
        - На тот берег, живо! Потом спать завалитесь, до утра еще проспитесь. Эй, борода многогрешная, - капитан склонился с седла, на поясе шпага, в седельных кобурах торчали пистолеты.
        - Трое всадников должны были переправляться у тебя часа четыре тому назад! Ты их хорошо разглядел? Или тебя на дыбу сейчас приказать вздернуть? «Государева служба» - видишь?!
        Грозный вид казенной бумаги с характерной печатью на шнурке произвел устрашающее впечатление - паромщик чуть ли не присел от почтительности и быстро заговорил:
        - Были, господин, а как же! Перед закатом подъехали, но то меньше трех часов было. В крепости сигнал тушить огни часа два тому отзвучал, вот они как раз и подъехали. Часа три назад, не больше. Луна сейчас здесь висит, а тогда вот там появилась.
        Бородатый мужик с характерным оканьем ткнул рукою в темно-серое небо, усыпанное тусклыми, еле видимыми звездами - все же ночи светлые, непривычные для жителей средней полосы России. А у поморов сейчас вообще ночи нет, даже такой куцей - там сейчас круглые сутки день стоит, один яркий, другой тусклый.
        - Какие они были, эти всадники?
        Ростовцев напрягся, чувствуя, что ухватил след. Вот уже почти шесть часов они гнали по ревельской дороге, останавливаясь в «ямах», меняя там заморенных лошадей на свежих. И опрашивали путников и смотрителей, не попадался в глаза им кто-то. И тихо зверели от отрицательных ответов, понимая, что беглецы поехали по другой дороге. А это сводило почти не нет, превращало в гнилую соломенную труху все надежды получить чины и груду золота за их поимку.
        На пароме через Лугу забрезжила удача - паромщик, подслеповатый мужик, ответил, что переправлялись три всадника. Вот только разглядеть их толком не удалось - и солнце глаза немного слепило, да и зрение слабым совсем стало, немощен стал, да старый совсем.
        Расспрашивали с пристрастием гребцов - здоровые мужики только глазами хлопали, ответы одни и те же - господа офицеры в плащах и шляпах, при шпагах и пистолетах. Кто ж таких разглядывать будет - живо в рыло любопытное получишь!
        Отметили только, что кони добрые и свежие, да целую блестящую полуполтину кинули вместо обычной платы - трех полугривен, по одной на всадника с конем. Такое они сразу запомнили - получить 25 копеек вместо 15, пяти алтын по счету денежному.
        - Двое при шпагах, офицер и капрал из драгун, а то и сержант - ловок больно. Видел таких - я ведь с Минихом еще в походы ходил. Офицер как бы не капитан, а то и в чине майорском - властен, ты уж меня прости за слово такое. Глаза злые! Из местных баронов он, ливонских, говор чувствуется, но говорил на нашем языке хорошо. Второй молчал токмо, но рука у пистолей была - не боязно даже стало. А третий…
        Старик задумался - всадники ввели коней на плашкоут, а гребцы принялись за дело. Капитан молчал, понимая, что старик пытается припомнить что-то важное в той мимолетной встрече. Тут не надо мешать, а лишь терпеливо ждать, как бы время не торопило.
        - Безусый третий, показался юнцом, но… Пусть даже новик, но они к переходам привычные. А тут нараскоряку стоял, а майор тот не ругал, а бережно общался, ласково, словно барышней…
        Иван Кириллович напрягся, от слов старика рука ухватилась за эфес шпаги - это был СЛЕД! Причем горячий, запах еще не остыл. У него как у ищейки затрепетали ноздри
        - Точно, господин офицер! Она это была, дама знатная, только драгуном переодетая, мундир синий! На руках не краги драгунские, как положено, а перчатки кожаные - пальчики тоненькие. И шпаги при ней не было - я еще подумал, какой хлипкий новик, в седле сомлел и без шпаги. А ведь такое для чести офицерской зазорно, без клинка то. А места у нас неспокойные, бываю разбойнички шалят, или солдаты беглые в шайки сбиваются и на промысел по дорогам выходят.
        - Держи старик! Заслужил!
        Ростовцев бросил старику рубль, свел коня с парома и запрыгнул в седло - тело отозвалось болью, но привычно смирилось перед тяготами. Четверка всадников рысью понеслась по дороге, миновала кольцо бастионов, и вскоре подъехали к ямской станции с трактиром. Выбежавший смотритель посерел при виде подорожной, громко кликнул служек. Оставив одного из кавалергардов смотреть за седловкой свежих лошадей, капитан направился к трактиру, заметив возле него двух драгун в кафтанах.
        - Их пятеро, Иван Кирилович!
        - Вижу, но лошадей семь, - усмехнулся Ростовцев - привычная картина для послужившего в армии офицера. Обычный разъезд, офицер или сержант, и шестеро драгун. В трактир зашли выпить пива офицер с капралом, остальные грызут сухари и пьют тоже пиво. Вот только при виде подъехавшей четверки, да еще с царской подорожной, служивые встрепенулись, занятия свои бросили, и как бы невзначай, у не расседланных лошадей оказались, поближе к притороченным ружьям и пистолетным кобурам.
        - Что фам уготно, госпота?
        С неистребимым чухонским акцентом обратился трактирщик, но при виде грозной бумаги посерел.
        - Три всадника! Три часа назад! Заехали сюда!
        Ростовцев четко, в несколько приемов, спросил трактирщика, отметив, что сержант с капралом, что пили пиво, живо вскочили. У обоих по медали, ухватки бывалых ветеранов, моментально оценили ситуацию - кавалергарды императорский конвой и просто так по дорогам не шляются. Тут «государственным делом» пахнет!
        - Пыли, госпотин! Как раз три часа пыли. Мимо ехали - лошать упала. Отин ругался смешно по-немецки, пруссак по говору…
        - Разрешите, господин ма… капитан. Сержант Троицкого драгунского полка Кропотов. Здесь с разъездом от Нарвского гарнизона!
        Ростовцев обернулся - перед ним стоял действительно матерый служака, ветеран недавней войны. Молниеносно просчитал чин - рядовой кавалергард чин поручика имеет, а раз позади держится, то явно майор начальствует. Но тут же белые кисти заметил на шарфе офицерском, не золотистые, а потому с чином сразу определился и поправился.
        - Трое всадников, видели их. Первый плечи прямыми держит, в майорском чине, явно кирасу долго носил, привык к ее тяжести, сросся с этим. Второй больно ловок, шельма! С коня падающего будто сошел, а не соскочил, даже не пошатнулся. Третий… Болтался в седле новик, расплылся как кисель… Постой! Так это же баба была переодетая драгуном! Дальше ехать не могла - ее в седле поддержали! Лошади у них совсем заморенные, думаю, на мызе Рийгикюлла подмена ждет. Одна она тут, и лошадей вечером выпасали полдюжины - все верховые, для строя.
        Сержант хлопнул себя по лбу, ощерился - видимо негодовал, что не придал значения мимолетной встрече. Ростовцев возликовал - теперь только не упустить, они их нагнали.
        - О та! Три лейп-кирасира приехал вчера, и повозка с ними. Я утивился - там возница тоже лейп-кирасир. Они у старого Якопа часто появлялись, вител их, тута езтят, - Ростовцев не замечал чухонского диалекта - он догнал беглецов. Теперь осталось их только взять!
        - Сержант - на этой мызе тебя ждет чин поручика, а капрала прапорщика. Ваши драгуны станут сержантами, я полковником, мои спутники майорами! Господа! Едем за чинами?!
        - А то как же, - тут все довольно ощерились, положив ладони на рукояти эфесов, но тут Иван Кириллович вспомнил про одну мелочь, давно зная по службе в Тайной Экспедиции, что нужно обращать внимание на все. Над лейб-кирасирами шефствует бывший цесаревич Павел, и на их верность беглая царица явно рассчитывала.
        Тут все понятно…
        - А как ругался тот пруссак?
        - О, смешно, госпотин капитан. На русском это как желать тысячу чертей в затницу старого учителя Циттена…
        - Циттена?!
        При этом имени проняло всех - и драгун, и кавалергардов, и служителей Тайной Экспедиции. Злобная радость проявилась на лицах, а Ростовцев с нескрываемым ликованием выдохнул:
        - Гусар смерти, значит, попался?! Их шестеро, нас десять - справимся. Подсыпать пороха на полки! Рубить всех!
        - А кого брать то? Бабу?!
        Сержант деловито осведомился, отослав жестом капрала на двор - поднимать в седла драгун.
        - Ее самую! Живьем или мертвой! Как выйдет! Гусара, как получится - рубака изрядный, как бы нам не досталось. Если что не так, стреляйте сразу, а там как удастся!
        - А бабу как опознать?
        - По рублю, капитан, - усмехнулся Ростовцев и вложил в ладонь сержанта серебряную монету с профилем императрицы…
        Глава 14
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Государь, что с тобой?! Ты так громко кричал! Что случилось, милый, чем я могу помочь?
        Голос Маши вырвал Иоанна Антоновича из пучины кошмара, а теплая ладошка, плотно прижавшаяся к щеке, окончательно разбудила. Он ощутил себя мокрым с головы до ног, сердце оглушительно билось в груди, ухало и стенало. И тут Иоанн Антонович вспомнил, что ему сейчас приснилось, чуть снова не заорал в полный голос, не зашелся в паническом вопле, трясясь как эпилептик в припадке.
        И сразу прижался к девушке, словно ища в ее слабеньких ручках защиту. Маша его начала гладить по голове, что-то нашептывая, прижимала к себе все сильнее и сильнее. И ласкала не переставая. Он потихоньку успокоился, перестав трястись, будто получил электрический разряд от оголенного провода на 220 вольт.
        - Милый мой, родной, не надо, я с тобою, государь. Хороший мой, это ты еще от ран не оправился. Я сама до сих пор дрожу, как вспомню бомбы падающие, ужас немилосердный…
        Через какую-то минуту липкая пелена страха схлынула, Иван Антонович начал потихоньку соображать, что случилось с ним на самом деле, что он пережил в кошмарном сне.
        «Не думал, что во сне такое может случиться. Это не я, это «реципиент» в панику впал, и я с ним ничего не мог поделать. Маша его как то отогнала и помогла мне снова «управление» перехватить. Вот это номер, лишь бы охрана не переполошилась».
        Не успела мысль проскочить в голове, как дверь с треском отлетела в сторону и ворвалась добрая полудюжина лейб-кампанцев с обнаженными шпагами и пистолетами.
        - Государь! Что с вами!
        - Факела зажгите!
        - Запалите свечи!
        - Лекаря сюда!
        Не прошло и четверти минуты, как опочивальня была ярко освещена, а кровать обступили со всех сторон телохранители. Иван Антонович лихорадочно сообража как бы соврать половчее и выпроводить побыстрее эту компанию, но тут Мария Васильевна совершенно спокойно, но с отчетливой укоризной произнесла:
        - Государю плохой сон снился, он рукою пораненной о спинку ударил. Вот и застонал от боли тяжкой. Вы чего всполошились, окаянные, дверь вынесли?! Немедленно удалитесь!
        - Все нормально. Идите прочь…
        Прохрипел Иван Антонович, отправляя смущенных выговором телохранителей из опочивальни. Лейб-кампанцы чуть ли не на цыпочках вышли, загасив свечи и забрав с собою факелы. Одно хорошо - охрана бдительная, среагировала сразу, вроде предварительную тренировку провели на тему - «спасаем батюшку-царя, кормильца и поильца!»
        - Приснится же хрень, Машенька. Гвардеец мне ливер выпустил - кинулся с ножом и брюхо вспорол. Кишки вывалились, дымятся, я и заорал во сне. Спаси господи!
        Никритин всю жизнь был атеистом, а в те времена не могло быть иначе, даже курс соответствующий в пединституте читали. А тут истово перекрестился, словно всю жизнь этим занимался. Машенька тоже перекрестилась, но вначале его, а потом себя.
        - Храни тебя Господь, государь, я хоть и перепугалась до икоты, но за тебя. Готова жизнь отдать, и рада буду.
        - Хорошая ты моя…
        Иван Антонович умилился такой готовностью к самопожертвованию, и крепко обнял девушку. И тут же ощутил липкий стыд - ладонь оказалась на груди девушки - сквозь тонкую ткань он ощутил ее теплоту и упругость. Дернулся, желая убрать «нахальную» ладонь, но ему не позволили это сделать. Тонкие пальчика крепко прижали его кисть, буквально вдавили в кожу, но очень нежно, бережно.
        - Маша…
        Голос охрип, он только смотрел на ее милое лицо с закрытыми глазами, и на полные губы, что звали к поцелуям. Возбуждение нахлынуло на него со страшной силой, и напрасно Иван Антонович пытался сдержать «реципиента» воспоминаниями прошлого «конфуза», когда все закончилось намного раньше, чем успело начаться.
        - Целуй меня, милый, я вся твоя…
        Попытка с треском провалилась, Иван Антонович словно со стороны смотрел на себя, снова ставшего молодым, пусть и несколько ином обличье. Трудно представить, что от поцелуя будет снова кружиться голова, что каждым пальцем, даже теми которых нет на ладони, ощущаешь дрожащую не столько от возбуждения, сколько от любви и нежности плоть той, к которой тянулся все эти дни.
        А потому поцелуй, как показался ему, растянулся на целую вечность, и внезапно прекратился, когда им обоим не стало хватать дыхания. Но лишь на несколько секунд, и их губы снова слились в упоительном наслаждении, даря счастье друг другу.
        - Сейчас, хороший мой…
        Ночная рубашка куда-то подевалось, как и его нательное белье - он даже не понял, что произошло. Только взирал на сбитое природным волшебством молочное тело, что манило и притягивало взор, помыслы и устремления. Иван Антонович страшно боялся снова оскандалиться, даже сердце замирало, но то, что произошло между ними в следующие мгновения было восхитительно. Даже поэту порой не в силах передать то чувственное слияние первой любви.
        - Сердце мое…
        Маша протяжно застонала и открыла невидящие глаза, а он испытал непередаваемое ликование, за уйму прожитых лет - первая в его жизни девушка, оказалось именно той, о которой он мечтал с девятого класса - чистой, преданной, любящей и волшебной.
        Странно, но, несмотря на возбуждение, которое он испытывал, торопливости не было, а лишь нежность и ласка, которой старался ее укутать, не только полностью покорную его желанию, но и саму желающую подарить ему радость и наслаждение…
        - Волосы пушистые, шелковистые, тут расчешем, тут причешем, станет сокол наш красивым, - Машин голос мурлыкал, девушка проводила гребнем по его волосам, делаю какую-то только ведомую ей прическу. А Иван Антонович молча сидел и отнюдь не млел от нежности, хотя ему было очень хорошо, а потихоньку размышлял.
        «Странно все, сейчас должны быть телячьи нежности, но ничего подобного. Видимо, моя настоящая составляющая переборола психо-матрицу «безымянного узника, что прорывается только в моменты сильного душевного волнения, как сейчас во сне.
        Будем учитывать на будущее!
        Со временем на секс «реципиент» тоже перестанет реагировать, просто насытится - так всегда происходит. В начале, кажется, что от женщины с ума сходишь, а потом наступает протрезвление.
        Да, кстати, надо потихоньку проверку на алкоголь пройти - от вина вроде «крыша» не едет - в «секретном каземате» узника спаивали пивом, а вот более крепкие напитки придерживали. Что тут сказать - надзиратели у меня были редкостные болваны и жадины. Я на их месте узника сразу на водочку крепко подсадил - через годик к нему бы «белочки» в камеру приходили. А зеленые чертики по телу бы прыгали - горстями отлавливать можно. И споил бы на хрен - клиент посадил бы печень и помер. Или бы в буйство впал - там можно было в кандалы заковать и как пса на цепь посадить. Да, казнокрадство, если оно имеет массовый характер, рано или поздно приводит совсем к иным результатам, чем рассчитывает власть».
        Иван Антонович отвлекся от размышлений - как ни странно, но мурлыкающий девичий голос действовал на него благотворно. Погладив ее по всем местам, до которых он мог только дотянуться ладонями, и получив в ответ множество всяких нежностей, Никритин снова принялся думать, и мысли приняли насквозь рациональный характер.
        «Прибегнуть к репрессиям можно и даже нужно, вопрос только к каким. Мне ясно намекнули, что могу спокойно казнить, но только после суда и следствия, лишь непосредственных участников убийства Петра Федоровича, и злоумышлявших на мою собственную персону - то есть графа Никиту Панина, его брата Петра и генералов, что штурмовали Шлиссельбург. Типа, печально, досадно, но ладно - проигравших нужно судить и примерно наказать, чтоб другим неповадно было.
        И что с ними делать прикажите? Повесить, колесовать, на кол посадить, четвертовать, расстрелять?! Выбор просто огромен, как не крути! Да еще с конфискацией личного движимого и недвижимого имущества, и, если будет желание, со ссылкой семейств в Сибирь, в суровые края, где даже волки свои хвосты морозят.
        Заманчиво…
        Вот только на первый взгляд!
        Сибирь заселять нужно, а потому мне следует сделать кровопускание аристократии… в денежном плане. Пусть выкупают родственников за наличные и крепостные души. Макиавелли говорил нечто подобное, вроде подданные простят убийство родного отца, но не простят опустошения карманов. А тут я им устрою добровольное жертвоприношение - в первую секунду не врубятся, и понесут дары.
        Надо только половчее соус придумать и под ним подать блюдо. Тут кого-то задействовать со стороны нужно, мне напрямую соваться нельзя. Опосредованно доить - это наша корова!
        А на плаху кинуть катькиных клевретов - тем терять есть чего, и пока они живы, моя жизнь в опасности. А потому убийц Петра Третьего казним прилюдно - подонков незачем жалеть. А вот с Паниными погодить нужно - при жесточайшем кадровом голоде их умения и ум помочь во многом могут. И гвардию от себя отодвинуть, дворянский состав, конкретно.
        Чем заменить?
        Отобрать по сотне самых заслуженных солдат, как делал Наполеон, вот и будет действительно гвардия… Мысль хорошая… Надо будет подумать… А я ведь засыпаю».
        Глава 15
        ВЕЗЕНБЕРГ
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
        УТРО 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Нужно еще немного потерпеть, ваше величество. Мы почти у цели, буквально десять миль отделяют и вас, и нас от спасения. Жаль, подстав больше нет, хотя нас встретят!
        Наклонившись с седла, негромко произнес барон Остен-Сакен, подданный курляндского герцога по титулу, но служивший непонятно кому из монархов. Екатерина Алексеевна уже не принимала его за одного из доверенных людей Григория Орлова. Одного полета с убитым любовником эта «птица» - дерзкий, решительный, смелый - способный поставить свою жизнь ребром, как последний червонец ставит загулявший гусар в трактире, не зная, чем закончится для него дуэль.
        - Еще час, и вы будете в полной безопасности, государыня! Скоро будет рыцарский замок! Восхитительная картина! Почти такой же, как мое родовое гнездо - только больше.
        Вот только этот остзейский барон не состоит на русской службе - иначе бы она его если бы не знала, то вспомнила. Он совсем из другого «гнезда», причем она уже догадалась из какого.
        Впрочем, этого следовало ожидать - в России всегда сильно переплетаются интересы не только различных дворянских родов и фамилий, которые враждуют между собой, но и активно поддерживаются, так сказать, «со стороны» иноземными посланниками, и их людьми. А вот среди последних кого только не встречается - от случайных «ловцов удачи», авантюристов всех мастей, до тайных шпионов, что скрываются в чуждой им стране под различными «личинами».
        - Я могу потерпеть и дольше, лишь бы поскорее убраться из этой страны и встретиться с сыном!
        Екатерина Алексеевна устала от этой стремительной, продолжавшейся уже много часов гонке. Ее мотало со стороны в сторону, и если бы не мягкие подушки, что положили ей под бока, давно бы покалечилась в трясущейся повозке под коротким польским названием. Как хорошо, что на мызе под Нарвой ей удалось полежать на кровати почти час - и даже немного поспать, вернее, подремать - лекарственная мазь принесла женщине облегчение. Но ее безжалостно растормошили, еще до полуночи бережно вынесли на руках во двор и посадили в легкую одноосную повозку, запряженную парой великолепных лошадей.
        Рядом с ней на сидение сел лейб-кирасир, тряхнул вожжами и безумная гонка продолжилась. Серой балтийской летней ночью можно скакать по дороге, но каждый раз она прикрывала глаза - ощущение было, что повозка перевернется. Несколько раз ей казалось, что она потеряет сознание от усталости и боли в растертых до крови ногах, но спасительное беспамятство все никак не приходило. Оставалось только прикусить губу до крови, и терпеть это безумное путешествие, которое еще будет долго продолжаться - они еще не одолели двух третей пути.
        Дорога от Везенберга до спасительного Пернова предстоит еще долгая. Такая же по расстоянию, как от столичного Санкт-Петербурга до Нарвы. Но тогда почему барон фон Остен-Сакен сказал, что осталось совсем недолго - или план поменялся, или есть совсем иной вариант, про который ее просто не поставили в известность.
        - Везенберг, ваше величество!
        Старинная крепость, порядком разрушенная, возвышалась на невысоком холме, каких много в Эстляндии. В новгородских летописях известен он под русским названием Раковор, хотя местные чухонцы именуют и замок, и небольшой городок, что раскинулся у подножия холма, Раквере. Именно здесь состоялась в 1268 году знаменитая битва между русскими войсками под командованием князей Довмонта Псковского и Дмитрия Переяславского, сына знаменитого Александра Невского, с объединенным войском Ливонского ордена и датчан. И закончилась она для рыцарей избиением, подобным побоищу у Дурбы. И все - экспансия псов-рыцарей на русские земли прекратилась на очень долгий срок - свыше тридцати лет они потратили на «зализывание ран».
        - Это хорошо, барон…
        Несмотря на раннее утро, уже три раза попадались на пути драгунские разъезды по семь-восемь всадников каждый - Эстляндия была наводнена русскими войсками, что отошли сюда после оставления Восточной Пруссии по ее повелению. Однако бричку, сопровождаемую пятью лейб-кирасирами в белых колетах и стальных нагрудниках пропускали сразу, как только барон поднимал подорожную с характерной красной печатью. И вопросов не задавали - по пустякам в конвой из столь элитного полка назначать не будут, тут повеление самой императрицы нужно.
        Екатерина Алексеевна тихо молилась про себя, вспомнив свое детство, при таких встречах. Здесь еще не знали, что в столице произошел переворот и на трон возведен Иоанн Антонович. Но как только проведают, а сенатские фурьеры появятся очень скоро, в самые ближайшие часы, то характерные мундиры (ведь всем известно, что цесаревич Павел Петрович шеф полка), станут сразу всем подозрительными и их схватят.
        Женщина сейчас восхищалась немыслимой дерзостью курляндского барона. Ехать вот так спокойно по враждебной земле со своим «слугою» (который таковым не являлся, а по говору был чистокровным прусским юнкером), с шиком носить русский мундир, и с высокомерием аристократа поглядывать на встречающихся драгун.
        Остальные четверо ее сопровождающих являлись действительно лейб-кирасирами, она их припомнила, но среди них не было ни одного русского подданного - все наемники из разных германских земель, воевавшие в прошедшую войну с пруссаками в рядах русской армии. Обыденное дело, кстати, по нынешним временам.
        Чем руководствовался Иван Орлов, отобрав их с тщанием, стало понятным только сейчас - вся полудюжина немцев торопилась уйти в имперские земли. И в России явно выполняли чьи-то приказы, и отнюдь не благожелательные к ее воле как российской государыне.
        Но сутки назад они были ее тайными недругами, подобравшимися к трону, а теперь стали чуть ли не друзьями - таковы реальности нынешней европейской политики.
        Лошади пошли шагом, им явно давали передохнуть. Барон наклонился с седла, заговорил тихо:
        - Ваше величество, тут неподалеку бухта. Мне приказано в случае погони везти вас туда - там ждет судно.
        - Я так и подумала, - усмехнулась бывшая императрица. Она настолько устала от бегства, что с равнодушием услышала известие о погоне. Но задала один вопрос, который ее озадачивал:
        - И кто мой таинственный благодетель, пославший вас, барон, ангелом-хранителем?
        - Отцы никогда не забывают своих дочерей, родных по крови и по духу, государыня! Но кроме них всегда найдутся и те, кто обязательно поддержит вас и дальше - таковы реальности европейской политик! А вот и встречающие - они проводят вас дальше…
        Договорить Остен-Сакен не успел, наоборот, легко ухватил Екатерину Алексеевну и забросил к себе в седло. Лошадь отпрянула от отвалившегося от брички колеса - не предназначены для комфортного путешествия местные дороги. И вовремя барон это сделал - иначе императрица свалилась безвольной куклой в серую дорожную пыль.
        - Дас Тойфель! Грюн швайне шайзе!
        Екатерина Алексеевна покраснела от таких слов, ее отец, генерал на прусской службе, в общении с дочерью часто отпускал подобные словечки. Так что грубость мужчин была для нее привычной, но она мимолетно прижалась к спасителю в знак благодарности. И посмотрела на встречающих - довольно колоритные фигуры вышли на дорогу из кустов с оседланной лошадью в поводу.
        По одежде и по суровым огрубевшим лицам, на которых наложило свой отпечаток солеными брызгами шторма, в них угадывались бывалые моряки. Причем на земле Российской империи они отнюдь не чувствовали себя не званными гостями. Учтиво поклонились, старший из них с отчетливым ганноверским диалектом произнес:
        - Ваше величество, мы вас давно ждем! В бухте мой корабль - ветер попутный, можем выходить в плавание.
        - И куда мы поплывем, капитан?
        Екатерина Алексеевна с любопытством посмотрела на моряка - умная женщина моментально поняла, что для рыжеволосого и конопатого ганноверца немецкий язык не является родным, он просто долго жил или общался с выходцами из этих земель. Но вот держится очень уверенно, под обычной одеждой торговца чувствуются манеры настоящего воина, да и шрамы на лице о многом говорят. За поясом у каждого заткнута пара великолепных пистолетов, а вот вместо шпаг весьма странное оружие, как у капитана, так и у его спутника.
        Екатерина Алексеевна хорошо разбиралась в оружии, но такого еще не видела - короткие сабли, но с необычайно широким, в полтора вершка, клинком, и чуть искривленные. Эфес вычурный, из множества пластинок, защищающих кисть. Причем из двух торчали острые шипы, как клювы хищных птиц. Совершенно непонятное оружие - такое никогда еще не приходилось видеть…
        Глава 16
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        УТРО 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - Государь, меня многие не любят в армии, это так, - фельдмаршал Миних усмехнулся, но затем неожиданно засмеялся. - Зато все генералы Петра Панина терпеть не могут, на дух его не переносят!
        «А вы старый интриган, Бурхард фон Миних - а я думал, вы по доброте душевной, попросили его не линчевать принародно. А тут вон оказывается расчеты какие на перспективу, громоотвод заранее готовим, или стрелки переводим, хотя железной дороги в помине нет».
        - Он для вашего величества большую пользу принести может - вот его и следует занять всеми вашими прожектами - ружья меж полков распределить, «устав службы егерской» написать, те же пули новые ввести. Хотя я его терпеть не могу, но должное отдаю - тут он как раз будет при деле, и все как надобно совершит.
        - Благодарствую, Христофор Антонович…
        - Ты еще сам всплакнешь от этого «подарка», государь! Он с тобой по каждому слову спорить будет. Знающий, конечно, многому учен, но возомнил себя великим полководцем! Может быть его лучше на плаху отправить, от греха подальше?! Топором по шее чикнуть, как покойный государь Петр Алексеевич говаривал?!
        - Все бы вам топором махать, - ворчливо отозвался Иоанн Антонович. - Им голову отрубить не долго, вот только новая уже не вырастет, увы нам. А что его терпеть не могут, так это хорошо - любое наше дело со всей дотошностью выполнять станет, без лукавства и притворства. И с другими генералами он теперь не сговорится! А, значит, в полной нашей воле будет, и вновь злоумышлять не станет.
        - А ты верно рассудил, государь. Хорошо, пусть будет так! А с другими генералами, тебе противостоявшим, что делать будешь? Их можно судить и казнить, но если не хочешь проволочек терпеть, то артикул воинский под рукою. А там всех мятежников казнить велено на месте, и по их делам воровским дознания можно и не проводить для вящей быстроты. Расстрелять или повесить, тут от твоей монаршей милости все зависит.
        - Перебрать людишек надобно, Христофор Антонович. Работа сия кропотливая, вот ты как министр Военной коллегией, ей и займешься. Да-да, ты не ослышался - именно министр. А будут еще управляющие - это тот, кто временно обязанности исполняет, и моего доверия еще не достоин. Тех, кто призывал к убийству меня, «царем Ивашкой» громогласно называл и прочими эпитетами нелестными…
        Иван Антонович задумался на минуту, постукивая пальцами по столу - решение давалось трудно. И с возрастом прекрасно понимаешь, что нельзя рубить с плеча, стараешься поразмыслить. И часто находишь лучшее решение, чем то, что поначалу казалось единственно правильным и верным, как то, о котором в молодости вещали плакаты со всех зданий. Видимо, не совсем суть явления совпадало с аннотацией.
        - Всех гвардейцев лишить привилегий, крепостных перевести в государственные крестьяне! Они давались за верную службу, а раз таковой не было, то и не хрен рабов иметь! Имущество отобрать у всех бессемейных, у семейных женам возвратить приданное и выделить долю на детей. Указ о том генерал-прокурор подготовит к полудню.
        Иван Антонович посмотрел на старика - тот был невозмутим - сам двадцать с лишним лет назад прошел через такое, даже голову на плаху положил. На секунду показалось, что в блеклых глазах Миниха промелькнуло молчаливое одобрение.
        - А посему всех гвардейцев, что сразу на мою сторону не перешли, а до конца упорствовали, я говорю о полках Преображенском и Семеновском, выслать по полкам и дальним гарнизонам, по окраинам империи желательно. И в чине их пока не ущемлять - объявить о том, как о моей великой милости, но сделать сие чуть попозже, после моего указа! Пусть пока посидят хорошо и страха натерпятся, да родственники за них хорошо похлопочут! Милость тогда давать нужно - когда ее зело выпрашивают и готовы все отдать!
        Иван Антонович отпил кваса из бокала, посмотрел в окно - до сих пор глаза не привыкли к яркому солнцу, в тени было для них куда комфортнее, а в сумерках вообще ощущал себя хорошо.
        - Милость моя такова будет - был поручиком в гвардии, быть поручиком в армии. И смотреть за их поведением командирам безоглядно, ибо за их лояльность мне как императору Всероссийскому они лично отвечать будут. А лет так через пять, а то и семь решим - достоин ли такой прощения, али нет, искупил ли он честной службой грех свой.
        - Ты прав, государь, так и должно поступать. Отделять зерна от плевел, сорная трава не нужна!
        - Тех гвардейцев, что накануне ко мне перешли… Они просто выбор свой подгадывали, ждали, надеялись на двух стульях сразу усидеть. Сослать в полки армейские с учетом преимущества в два чина как положено. Не нужны мне такие! Что служат, и вашим, и нашим. Впредь в гвардию их не брать, о таком отличии только я решение принимать буду! А теперь о самих полках как помыслишь - упразднять детище Петра Великого нельзя, но в гвардии должны служить достойные, за отличия произведенные, а не за породу детьми малолетними вписанные! Такую порочную практику прекратить надобно - когда в усадьбе сидят, а на службе в гвардейские сержанты выходят, ни часа не отслужив!
        - Ты прав во всем, государь. Корпуса кадетские открывать надобно, чтобы сыновья дворян с детства обучение должное имели. Наподобие того, что я в Петербурге при бабке твоей царице Анне Иоанновне учредил. А для дочерей Институт открыт недавно, можно еще такие же учредить по стране - дело, мыслю, здравое. Лучше детей правильно научить, чем взрослых олухов долго переучивать.
        - Вот и займись, Христофор Антонович, ты администратор знающий! Людей должных привлеки и планы разработайте детальные. И мне на рассмотрение подавайте не мешкая!
        - Выполню, ваше величество! А с гвардией решить вопрос просто - раз кадетские корпуса офицеров готовить будут, то нет нужды в ней дворян солдатами держать. Синекура это - ничему толком не учатся, только передние в домах вельмож занимают. Гренадерские роты из инфантерии нашей в гвардию перевести, и солдат, тех, кто медали за прошлую войну с прусским королем Фридрихом получил.
        - Разумно, ничего не скажешь, - Иван Антонович мысленно вздохнул - фельдмаршал Миних сам выбрал тот вариант, к которому и он склонялся. Тут просто не надо навязывать своего решения, и отдача от подчиненных, если ими разумно руководить и не ущемлять инициативу, сразу будет значимой. Хотя, может быть, старик просто подыграл ему - хоть годами за восемьдесят, но маразма не наблюдается, мыслью проворен.
        - А ты меня не хвали, иного решения просто нет, если ты не хочешь новых заговоров и мятежей, - усмехнулся Миних. - Ты и сам все прекрасно понимаешь, только ходишь вокруг да около, меня подталкивая. Да, уважительно сие, не скрою, но только не для меня сие манеры. Я давно понял, что ты не дурак, прости за слово сие, а на удивление разумен, и интерес для государства блюдешь первейшим образом. Иной раз мне кажется, что говорю со своим ровесником, много чего познавшим, и глаза у тебя при этом такие понимающие и мудрые…
        Миних остановился, а Иван Антонович ощутил себя пришибленным. Все правильно - старый фельдмаршал не мог не ощутить несоответствия между физическим обликом молодого императора и уровнем знаний о мире, который достигается только с прожитыми годами, если есть тяга к знаниям и прочная образовательная основа.
        - Я ведь тоже в Сибири двадцать лет без лени каждый день трудился, но то на воздухе свежем и под солнцем. А ты в подземелье на одних книгах к знанию приобщился. За то и уважаю тебя! Я бы не смог на паре книг языкам научится, а ты двумя овладел, хоть и говоришь на них странно. Но то поправимо - с людьми поговоришь, вот и речь правильной станет. Трактатов много военных прочел?
        - Что приносили, читал, - осторожно ответил Никритин, понимая, что влезает в ловушку. Скрывать знания бесполезно, но отвечать правду губительно. Ведь могут задать для проверки вопросы, как в институте бывало - и «поплыл» нерадивый студент. А потому решил быстро «соскочить» с неудобной для себя темы:
        - Я тут подумал, Христофор Антонович, с крымчаками и турками нам воевать придется, потому легкая кавалерия настоятельно необходима. Учить, как пруссаки мы не будем, зачем, если есть природные всадники. Рекрутские наборы провести у кочевых инородцев, державу нашу заселяющих - ногайцев, татар, башкир, калмыков и прочих. Учить их регулярному бою в полках, на манер пикинерных, что в марте сего года принято сформировать. Назвать такие полки уланскими - само имя туземцам о многом говорить будет, и в чины их воинские по мере подготовки производить. Ведь у нас много князей честно служат, что допреж татарскими мурзами были.
        - Дело нужное, государь, - Миних тряхнул головою. - Думаю, если обучить правильно, такая конница необходима будет.
        - В Малороссии у нас слободских казачьих полков пять. Их можно в гусарские полки переформировать. А вот служить в них будут все слобожане - пять лет в первом полку каждом, а потом пусть дома на льготе находятся и хозяйством занимаются - налогов с них никаких не брать. А начнись война, то еще два полка формировать из старших возрастов.
        Иван Антонович знал, что именно так и поступили, переводя казаков в податное состояние. Но решил предложить тот вариант, который при Александре Втором распространили на казаков только через столетие. Фактически создавая из иррегулярной конницы отлично подготовленную кавалерию. На донских или яицких казаков такой порядок сейчас распространить трудно - пугачевщина сразу начнется, а вот провести эксперимент со слободскими полками вполне возможно.
        - Лошади и форма одинаковая у них свои будут, за свой кошт пусть служат. Оружие выдадим от Военной коллегии. Чины воинские определим, для обучения кадетский корпус откроем. Вроде как казацкий строй останется, но введем регулярство, и через пятнадцать лет вместо пяти втрое больше подготовленных полков выставить на войну сможем.
        - Думаю, зело полезный опыт будет, - осторожно отозвался Миних. Иван Антонович его хорошо понимал - до идеи всеобщей воинской повинности еще столетие…
        Глава 17
        ВЕЗЕНБЕРГ
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
        УТРО 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - В Голштинию, ваше величество, - моряк учтиво поклонился. - Король заинтересован оказать вам поддержку! Мы ожидали нечто подобное, что случилось четвертого числа, и заранее приняли меры! Прошу простить, ваше величество, но мы сейчас поставим колесо на ось вашей повозки - иначе вам будет трудно идти.
        Екатерина Алексеевна только кивнула на эти слова, и отошла чуть в сторону. Для нее стало ясно, что союзники по семилетней войне, и в ее деле состоят в сговоре. Видимо, послы в Петербурге получили на этот счет исчерпывающие инструкции. Или они мутили что-то другое, но события просто наслоились друг на друга?!
        Но тогда кто мог знать кроме Мировича о попытке освобождения?! Кому он мог рассказать о том?!
        Она не знала, что и думать, и стояла, прикусив губу. Ее, императрицу провели в собственном доме, и то, что она приняла за действия одного человека, есть еще один разветвленный заговор, направленный против нее лично. Но события пошли совсем не так, как рассчитывали ее нынешние покровители, один старый, а теперь и новый. И она разменная монета в игре, которую пока не в силах понять.
        В Голштинии она никто - там нет наследования по женской линии. А, значит, лишь как вдова старого герцога, и мать молодого - каковым является ее сын Павел Петрович. Доказать ее участие в убийстве Карла Ульриха, известного как Петр Федорович, никто и никогда не сможет. Единственное, что могут предъявить серьезного, так это гибель в штормовом море голштинской гвардии вместе с генералом Шильдом, которых отправили из Петербурга на столь ветхих транспортах, что те не могли не развалиться под ударом разгулявшейся стихии.
        Так она то причем?!
        Это все русские - они ненавидели и герцога, что стал императором, и ее саму - ведь тоже свергли с престола. А она, оказавшись перед выбором между жизнью и смертью от рук гвардии, не смогла спасти мужа. Но зато очень помогла прусскому королю. Да и часто старалась услужить ему так, что старый Фриц и впрямь называл ее «верной дочерью Пруссии», хотя таковой, понятное дело, она не являлась. Но зато имеет возможность получить треть от тех денег, что были переправлены в Берлин. Зато теперь Голштиния получит из ее рук ощутимую помощь, так что со временем разговоры поутихнут и «друзья» в том помогут…
        - Ваше величество! Погоня!
        Голос барона Остен-Сакена (а так он представился ей на мызе близь Нарвы - но она этому мало верила, при его ремесле имен как перчаток у модницы) был таким же спокойным, без малейшего волнения. Екатерина Алексеевна обернулась и обомлела, чувствуя, что сердце ухнуло вниз - в верстах двух клубилась пыль и мчались всадники, их было много, очень, не меньше двух десятков.
        - Здесь позиция неудобная для боя, - равнодушно бросил моряк, прилаживая колесо. Вытер руки и уселся на сидение, разобрав поводья. - В полумиле отсюда есть великолепная позиция - кусты и деревья облепляют дорогу плотно, для сшибки самое место.
        - Кайзерин, позвольте!
        К Екатерине Алексеевне подошел юнкер, и дальше не говоря ни слова, снял с себя кирасу и с помощью барона надел ее на императрицу - та почувствовала, что сейчас упадет под такой тяжестью. Затем надел ей на голову свою треуголку, и крепкими руками подсадил ее на сидение. Наклонился, достал из-под него саблю, ухмыльнулся:
        - Вам нужно поберечься, государыня, пули бывают шальными. А мне саблей сподручнее в бою биться!
        - Вы правильно сделали, Георг. Вам кираса ни к чему, если под началом Зейдлица не служили как я, - барон усмехнулся и ударил себя крагой по кирасе. - А потому составьте своей персоной нашу вторую шеренгу, рубите тех, кто прорвется!
        - Яволь, герр оберст!
        Второй моряк ухватился сзади, и бричка понеслась, нахлестываемая новым кучером. Лейб-кирасиры ее конвоя и два спасителя держались сзади, лошадей не торопили, лица до удивления спокойные, что особенно поразило женщину - ведь преследователей было втрое больше.
        Версту проскочили быстро, а вот дальше пошел песок, бричка сразу сбавила ход, но спустя сотню шагов снова пошел твердый грунт, и она, обернувшись, увидела, что барон остановил коня, развернул его. Кирасиры выстроились в одну линию, достали пистолеты из кобур. Юнкер держался за их спинами, спокойно сидя на коне.
        - Русским не позавидуешь, ваше величество, - спокойно произнес моряк, чуть обернувшись. - На полном скаку влетят в песок, и получат залп из пистолей. Их кони сбавят прыть, а кирасиры разгонят своих лошадей и врежутся. И пойдет рубка!
        - Вы правы, сэр, видел я раз такое, - отозвался второй моряк, - эти железные листы неплохо держат пули!
        Немецкий язык моряка был скверным, но Екатерина Алексеевна его поняла. Женщина пристально посмотрела назад, хотя разглядеть было трудно, и место будущего боя удалялось. Но тут грянули выстрелы, и когда пороховой дым чуть рассеялся, она увидела, как всадники в белых колетах вовсю рубятся с преследователями в синих мундирах. Ей даже показалось, что видна узнаваемая нарядная форма кавалергарда, который размахивая шпагой, ринулся на юнкера, вот только больше ничего не увидела. Зато все прекрасно успел разглядеть моряк сзади нее:
        - Это не человек, а дьявол с саблей - ему бы цены при абордаже не было. Срубил «фазана» одним ударом, и сейчас схватился с тремя «синими», свалил одного…
        Впереди была видна синяя гладь залива - Екатерина обернулась - их догоняли пятеро всадников - по паре в синих драгунских и зеленых пехотных мундирах и нарядно одетый кавалергард без каски. Русские неотвратимо приближались, они были почти рядом, когда бричка снова въехала в короткую полосу песка.
        - Я их задержу, сэр!
        Моряк соскочил с повозки, достал пистолеты и, стоя на пути всадников, стал прицеливаться в них. Два выстрела прогремели, и к удивлению Екатерины Алексеевны свалился из седла один из драгун. Второй замахал палашом, но моряк отпрыгнул за деревья, выхватив свою саблю.
        Разглядеть ничего больше не удалось, в спину звякнуло и сильно толкнуло. Женщина чуть ли не полетела вперед головою, под копыта, но моряк ухватил ее за плечо.
        - Вам повезло, что надели кирасу - пуля вошла бы точно под лопатку, ваше величество…
        Бричку понесло в сторону, она наклонилась, их с моряком выбросило из сидения. Падения женщина не запомнила, ощутила только боль в ребрах, но вскочила на ноги, почувствовав невыносимое облегчение - и не сразу поняла, что потеряла спасительную кирасу.
        Зато ее хлестанул сзади громкий крик моряка:
        - Бегите к морю, там мои матросы! Да бегите же! Годдем!
        Давно так не бегала императрица - даже про боль в растертых до крови бедрах забыла. Оглянулась только на звук выстрелов - оставшийся один из русских в зеленом мундире с коня рубил капитана шпагой, яростно вскрикивая и хрипло матерясь.
        Клинок сверкал.
        Екатерина Алексеевна в отчаянии наддала, но услышав топот копыт, неожиданно остановилась, не ожидая от себя такой храбрости. И успокоилась совершенно, достала из кармана маленький пистолет и взвела курок, отметив, что порох на полке есть.
        - Сучка приблудная! Зарублю, тварь!
        Женщина подняла пистолет, тщательно прицелилась в зеленый мундир и потянула крючок, когда всадник был вблизи. Боек с кремнем ударил по огниву, порох воспламенился и выстрел тряхнул ее руку. По хриплому вскрику она почувствовала, что попала в цель, но тут лошадь ее сильно зацепила за локоть, промчавшись рядом - и последнее, что заметила женщина, так это сверкающую серебристую полосу, что сорвалась с пронзительно голубого неба и ударила ее по лицу.
        От страшной боли в голове тысячами обжигающих брызг взорвалось огромное яркое солнце…
        Глава 18
        КОБОНА
        ИОАНН АНТОНОВИЧ
        УТРО 9 ИЮЛЯ 1764 ГОДА
        - В Богемии этот металл хорошо знают, а его значение как «никкел», ругательное на языке горняков. Обозначает оно «обманчивого бездельника» или «озорного лгуна» или «духа», тут как понимать это слово. Вот этот металл нам очень нужен - в сочетании с медью и цинком, сплав с ним дает именно нейзильбер. Очень похожий на серебро металл, отличить трудно, но гораздо лучше по качеству.
        Иван Антонович пожал плечами - Вяземский оказался чрезвычайно дотошен, и напросился на доклад с утра пораньше. Видимо, ночные размышления продолжались долго, и высший сановник империи так и не ложился спать, терзаемый мукой.
        - Они его чуть ли не выбрасывают, а мы купить можем задешево. Медь у нас есть, цинк тоже имеется. Но лучше цинк закупать в Англии - там заводы уже есть, почти чистый металл получают.
        - Государь, а у нас этот металл никель найти можно? Ведь узнают богемцы и силезцы, из чего мы монеты чеканить будем, да посуду делать, так взовьются. А раз он у них есть, то убытки причинят нам немалые. А так все в тайне останется - как серебро из меди делать. А без цинка обойтись можно, а то англичане все дорого продают.
        - Можно, - кивнул Иван Антонович, и решил слукавить, выдав не совсем историческую трактовку названия, - сплав меди с никелем мельхиором называют, по имени волхва, что дары Христу принес. А никель неподалеку от Печенги нашей есть, там его залежи большие.
        - Так мы его раздобудем, государь, раз такое дело. Людишек из Берг-коллегии я туда отправлю, у нас и богемцы есть, рудознатцы добрые, и мастера, что металл любой плавят, - Вяземский изрядно оживился, хотя энергия у него и так билась ключом, когда узнал, где золота много в земле упрятано. - Только в начале их поспрашиваю, на счет этого «обманчивого бездельника», знаком ли он им.
        - Знаком хорошо, - отмахнулся Иван Антонович. - Видишь ли, Александр Алексеевич, если мы из «нового серебра» полновесные рубли с мелкой монетой, вплоть до гривны, начнем чеканить, их наш народ за настоящее серебро принимать будет, и брать охотно. Тем самым мы спокойно можем вести обмен на серебро, которое не только из Змеиной горы добывать будем, и расчеты с иноземцами вершить начнем. Да и обменивать в случае чего легко сможем монеты из мельхиора на серебряные. Запас ведь потихоньку накопится изрядный.
        - Вот бы еще золоту замену найти временную, - мечтательно произнес генерал-прокурор, видимо тощая государственная казна, как вымя выдоенной козы, мешала ему мыслить позитивно.
        - Ты про легендарный металл орихалк слышал, или у Гомера читал в его Иллиаде, из чего был щит Ахиллеса скован?
        - Гесиод и Платон о том писали, - Иван Антонович увидел, как загорелись глаза Вяземского, и тот быстро добавил:
        - «Златомедь» это, государь, слышал о том!
        - Вот для этого и цинк нужен, который у англичан надо закупить. В сплаве и будет то самое «поддельное золото», из которого можно мелкую монету начеканить, от деньги до алтына или полугривны, что сейчас чуть ли не пудами меряют. Латунью называется сей сплав! Только нельзя его за золото выдавать - не все золото, что блестит!
        - Жалость то какая, - печально произнес Вяземский - видимо «золотая лихорадка» капитально вскружила ему голову. И тут Никритин неожиданно вспомнил о платиновых монетах императора Николая Первого и воспрянул духом. А ведь до находки платины более полувека должно пройти, а до революции именно этот район давал более 70 % мировой добычи этого драгоценного металла.
        - У Горноблагодатских заводов на Урале течет река Ис, есть там и другие речки, где лежит самородками или россыпью платина - металл, похожий на серебро. Но если взять рублевую монету из него, то весить она будет как два рубля серебром. Драгоценный металл, что и говорить. Такой только у нас есть, в иноземных землях он крайне редок. Нужно немедленно отправить рудознатцев на эту реку, как я помню, наносы платины начинаются после впадения в Ису реки… Название такое у нее очень необычное, чем то на «простоквашу» похоже.
        - Государь, найдем мы эту платину обязательно, раз место известно, - Вяземский заерзал на месте, видимо, торопясь уйти, но не выдержал. - Ваше величество, а может, не будем вес серебряной и золотой монеты уменьшать, благо чеканы новые долго изготавливать придется с формами. А то рубль наш «порченным» называть начнут. Торговцы иноземные неохотно брать будут, убытки наши купцы изрядные понесут. Может быть, как-то продержимся? Лет пять, пока новые монеты чеканить не начнем? Да и ассигнации выпустим - я уже в Сенат депешу отправил с расспросом о делах Ассигнационного банка, да о создании новой Экспедиции.
        - Хорошо, - после долгой паузы принял решение Иван Антонович, прикидывая, что финансовую ситуацию можно будет смягчить «добровольно-принудительными взносами». - Лет пять мы продержимся, а то и семь, а потому рубль лучше не трогать - тогда к новым деньгам у нашего народа доверие будет полное. Отменяю реформу бывшей императрицы, как вредную. И вот еще что - отпиши Демидову немедленно! Если будет работных людей утеснять, по своим тюрьмам прятать, серебряные и золотые монеты чеканить - быть ему колесованным! Отправь обер-прокурора с ревизией к заводчику обнаглевшему! Пусть начеты сделает! А ежели на посулы демидовские подастся, или обман писать будет - предупреди строго, что на колу подыхать будет долго. Вместе с теми паразитами, что ущерб государству чинят и людей безмерно угнетают!
        Никритин недобро усмехнулся - именно злоупотребления демидовские стали той искрой, что принесла пугачевское пламя на Урал. И получается, что оборзевшему сверх меры фабриканту пышки, а державе шишки. Лучше уж превентивные меры заблаговременно принять и профилактические работы в полном объеме провести.
        - Все сделаю, государь, - Вяземский поклонился и вышел из кабинета, а Иван Антонович задумался. Вывел его из размышлений голос секретаря, которым он обзавелся:
        - Государь, с докладом принять просит титулярный советник Горезин, - поручик докладывал по-военному.
        - Пусть заходит, - Никритин удивился - новоявленный глава Дворцовой тайной службы приходил к вечеру, а тут явился с утра пораньше. Значит, дело важное и отлагательств не терпит.
        - Что случилось, Порфирий Степанович?
        - Подпоручик Преображенский Алешка Лавров еще вечером седьмого дня сбежал из полка. И донос учинил на прапорщика Михайлу Палицына и еще двух офицеров этого полка гвардейского, что злоумышляли убить тебя, государь. А еще ведомо ему, где графа Алексея Григорьевича Орлова укрывают, а также поведал нам о лекаре, что оного злодея Алехана прятал как матроса раненного, - Горезин хищно улыбнулся, но тут же смутился и снова принял личину благообразного старичка.
        - Я немедленно людишек ваших отправил, что на дворцовой службе состоят, и схватили сразу изменников. Михайло Палицын подтвердил на дыбе о злодействе умышленном, плевал в лицо оному подпоручику, всячески хулил. И лекаришко Карп Сидоров под кнутом об оном Алехане поведал, и о том, как его пока неведомый Лука Никодимыч из палатки увез. Много знает этот Алешка Лавров, говорит, что служит в Тайной экспедиции, и должен вам лично поведать о тайне важной, а потому челом бьет, чтоб вы, государь, его приняли. Мы его тщательно обыскали и постращали - вроде правду говорит. Вот и привел его сюда, оружья при нем нет.
        Иван Антонович задумался - дело ему показалось интересным. Да и не нападут на него с голыми кулаками, благо за дверью в скважину подсматривают постоянно, да в шкафу потайном лейб-кампанец в щелку смотрит и готов немедленно на помощь прийти.
        - Зови его, но сам за дверью постой, раз разговор о тайне пойдет. Не все можно слышать, если дело важное и государственное.
        - Хорошо, государь, - Горезин поклонился и вышел из кабинета, и вскоре завел русоволосого офицера в потрепанном мундире. Поставил его у двери, и тут же вышел.
        - О какой такой тайне ты мне поведать хотел?
        - Знаю, ваше величество, кто вас сегодня убивать будет! И этим человеком буду… Я!
        Гвардеец поднял лицо, и глаза сверкнули такой ненавистью, что Иван Антонович вспомнил давешний сон, и раскрыл рот, чтобы закричать, глядя, как в одно мгновение, прыжком, убийца оказался возле него. Сжимая в ладони узкое лезвие непонятно откуда появившегося клинка.
        «А сон ведь предупреждал», - успел подумать Никритин машинально выбросив правую руку и прикрывая левой живот, куда наносил удар гвардеец. Не защитил - от чудовищной боли Иван Антонович заорал во все горло, и его разум тут же рухнул в темную пучину беспамятства…
        Олха. 2021 год.
        Продолжение следует….
        Третья книга трилогии - "Кровь под короной"