Порог Олег Юрьевич Рой
        В новом мистическом романе Олега Роя читатель встретится с захватывающим хитросплетением современных реалий и мрачных тайн Средневековья. Герой «Порога», живущий в наши дни светский красавец, выглядит молодым, богатым и невероятно успешным… И никто даже не догадывается, что Жан-Жак-Альбин появился на свет много веков назад, и при рождении был отмечен печатью демонов, олицетворяющих Семь Смертных Грехов. С тех пор вся его долгая жизнь, полная роскоши, разврата и жестокостей во имя Тьмы, служит одной-единственной цели. Миссия Жана-Жака - отыскать и убить семь младенцев, которым предначертано воплотить в себе Семь Главных Добродетелей…
        Олег Рой
        Порог
        А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь. Но любовь из них больше.
        1-е послание Коринфянам, 13:13
        Глава вводная
        Завязка, переходящая в веревочку
        Наши дни. Гамбург. Район Санкт-Паули. Улица Хербертштрассе, которую туристы прозвали улицей Греха.
        В ночном баре «Спящий медведь» горел приглушенный свет, играла негромкая музыка, а сидящий на высоком стуле посетитель вполголоса переговаривался о чем-то с барменом, тихо посмеиваясь.
        - Смотри, красавчик какой, - подтолкнула девушка-блондинка локтем свою подружку-шатенку. - Судя по топовому прикиду, бабло у него есть. На здешнего не похож. Турист, точно.
        - Ну или просто приезжий, - внимательно разглядывая его, согласилась та.
        - Слушай, а чем приезжий отличается от туриста? - не поняла блондинка.
        - У него явно какие-то дела здесь, - объяснила подружка. - Смотри, они болтают как знакомые.
        - Знакомые - не знакомые, да какая, блин, разница, Алина! Уболтаем красавчика на тройничок?
        - Было бы неплохо, Кейт, - кивнула Алина. - Сегодня за стойкой сам Маркус стоит, можно попробовать его уговорить подогреть посетителя. Он точно при деньгах. Хотя… Если у них дела, может, не лезть?..
        - Думаю, все будет четко, - заверила Кейт и бодро двинулась вперед.
        Слишком яркий макияж, слишком глубокое декольте, слишком короткие шорты, оголяющие чуть ли не пол-ягодицы, не вызывали сомнений, какой профессией владеют девушки - ночные бабочки, а попросту шлюхи, к тому же из не очень дорогих.
        А дальше произошло странное. Бойкая Кейт, подобравшись поближе к симпатичному посетителю бара, игриво ущипнула его за бедро, но ее рука тут же оказалась заломлена за спину, а шея - в тугом захвате локтем.
        - Э, полегче! - воскликнула изумленная Алина, но посетитель тут же разжал руки, рассмеялся и притянул к себе не успевшую и пикнуть Кейт.
        Внешностью своей гость был похож на очень сексуального падшего ангела - ясно-голубые глаза, темные кудри, орлиный нос и очаровательная порочная улыбка. Отточенность движений и быстрота реакции изобличали в нем человека, знакомого с единоборствами не понаслышке.
        - Извини, - не переставая улыбаться, кивнул ночной диве брюнет. - Ты слишком неожиданно подошла сзади. Не больно?
        - А я люблю пожестче! - вызывающе заявила Кейт.
        - Да-а? - картинно изумился посетитель. - Коллеги, значит?
        - О, ты тоже по теме? - припорхнула поближе успокоившаяся Алина.
        - Садомазо и все такое? - подхватила Кейт.
        - И все такое, - благожелательно кивнул «ангел» и отпил из своего стакана маленький глоток виски. - Но, боюсь, вам не понравится.
        Маркус бросил на девушек обеспокоенный взгляд.
        - Почему же? - не унималась блондинка. - Я многое умею, между прочим. Например…
        - Боюсь, вам ОЧЕНЬ не понравится, - мягко повторил посетитель, рассматривая ее с ног до головы, и вдруг сильно ущипнул ее за сосок через тонкую футболку. - Возвращаю знак внимания, мышка.
        - О черт, - скривившись, пискнула Кейт, но не рискнула открыто выражать негодование - в конце концов, она сама нарывалась, и это понимали все присутствующие.
        - Извините, Анселл, момент, - почтительно обратился к гостю бармен, сделал страшные глаза обеим девицам и мотнул им головой, приглашая отойти с ним.
        Вся троица удалилась на почтительное расстояние.
        - Кейт, ты дура?! - почти не разжимая губ, тихо промычал Маркус. - Валите отсюда и не оглядывайтесь.
        - А что такое, Маркус? - надула та губы. - Он прикольный, хоть и больно щиплется.
        - Алина, уйми эту идиотку. - Глаза Маркуса стали холодными. - Он более чем серьезный человек, и у нас с ним более чем серьезные дела, поняли? Забыли, что я не просто бармен, а совладелец? Мне неприятностей не надо. И вам тоже. Все должно быть тихо и пристойно.
        Девушки переглянулись.
        - Никогда не знаешь, на кого нарвешься, - примирительно пояснил Маркус. - Говорю, чешите отсюда, пока не влипли. Потом объясню. И только то, что вам полагается знать. Давайте, давайте, шевелите булочками в другое место… Анселл, я иду!
        - Похоже, придется снять другого, - пробурчала присмиревшая Кейт. - Кстати, ты слышала, как он его назвал? То ли «ангел», то ли…
        - Анселл, - поправила Алина. - Это, кстати, значит, «защищающий бога». Я с детства еще помню.
        - Ни хрена себе, - хмыкнула Кейт, хватая товарку под локоток. - Может, он церковник? Они там все чокнутые извращенцы…
        - Да нет, он правда какой-то серьезный, не нашего полета, - вздохнула Алина. - Четкий такой. Пошли отсюда.
        Девушки с сожалением покинули «Спящего медведя» и занялись поисками более легкой добычи, а Маркус и Анселл вернулись к прерванному диалогу.
        - Извините этих дурех, - опасливо скользнув взглядом по гостю, сказал бармен. - Они не знают ничего.
        - А я в своем гнезде гадить не собираюсь, Маркус, - прошелестел тот медовым голосом, и у бармена по спине поползли мурашки.
        Он знал, как посетитель его бара развлекся недавно в Дюссельдорфе. Три женских трупа за одну ночь. В одном гостиничном номере. У всех выколоты глаза, две из них связаны спина к спине, и все три жестоко изранены и изнасилованы. Одна из связанных была уже мертва, когда надругались над ее подругой. Полиция хотела не допустить утечки информации, но журналисты сработали быстрее, и страшные фото попали и в Интернет, и в печать. Расследование вначале предполагало, что речь идет о серийном убийце, но такие обычно не устраивали групповой резни. Была версия и ритуального убийства. Но все эти предположения - пальцем в небо.
        Да, полугодом ранее была обнаружена новая сатанинская секта «Дети Черного Бога», промышляющая массовыми убийствами и действующая с размахом, но там в жертву приносили детей и девственниц. Кроме того, именно через нее проходило чудовищное количество не убитых, а просто похищенных детей, которых впоследствии продавали на органы. Людей трясло от ужаса, отвращения и ненависти, организаторы секты были найдены и переданы в руки закона, хотя народ ратовал за другое - разорвать их в клочья без суда. Но никто не знал, что основатель ее жив, здоров и на свободе. Мало того, именно он сидел в данный момент в баре «Спящий медведь» и неторопливо потягивал виски со льдом.
        Нет, он не совершал ритуальных действ и был в здравом уме, если это, конечно, можно было назвать здравым умом. Ему просто нравилось убивать. Мучить. Наблюдать, как жертвы умирают в агонии, ловить последний человеческий вздох, алчно всматриваться в последнюю искру жизни в угасающем взгляде. Ну и, разумеется, на его счету было далеко не одно убийство и далеко не одна подобным образом организованная секта.
        А тех трех девушек он убил просто так. Захотелось. И именно в гостинице, где за стенами находились другие люди. Прихоть, просто пощекотать себе нервы. А работники гостиницы видели вовсе не его, а того, чьей внешностью он прикрылся, - известного бизнесмена - но о свойстве менять облик несколько позже…
        Маркус знал все это, но предпочитал молчать. Он смертельно боялся Анселла - это во-первых, и он получал солидный куш - во-вторых. Нет, сам он никогда не был в рядах похитителей, он просто сливал Анселлу информацию о несовершеннолетних проститутках, в особенности о беременных или же недавно разрешившихся от бремени, а заодно о недавно появившихся в «профессии» неоперившихся цыпочках. Обычно такие делишки, как прерывание беременности ночных бабочек, проворачивались быстро и втайне. Но в небольших городках, нашпигованных платными информаторами, никаких тайн просто не могло быть. Да и в случаях, доложенных Анселлу, беременность не прерывалась. Девушка просто исчезала на время и…
        О нет, ее не находили мертвой, напротив, очень многие дохаживали срок и даже с комфортом рожали, да только новорожденных им видеть запрещалось. Как и упоминать о произошедшей с ними неприятности где бы то ни было. За это молодые мамаши, если можно было их так назвать, получали солидное вознаграждение. Причин для недовольства у них просто не было - здоровье оставалось в полном порядке, счет регулярно пополнялся, а абсолютно не нужное орущее обременение исчезало навсегда и неизвестно куда, и забивать себе голову этим никто не хотел. В первую очередь сами «мамаши».
        Тот, кто выбирает такой путь, должен четко отдавать себе отчет - в случае чего их никто не защитит. Даже если их «профессия» узаконена. Даже если они исправно «отстегивают». Они уже не женщины. Они уже не люди. Они - товар…
        Впрочем, одна из них ребенка отдавать не захотела. У нее отняли… глаз. И в таком виде отправили работать - шелковая повязка придавала образу пикантности. Впрочем, она могла выбрать и смерть - ей любезно предложили быструю и безболезненную. Но она выбрала жизнь. Не правда ли, мы все так любим жизнь…
        А Анселл исповедовал нехитрое правило: «Жизнь коротка, и ею надо уметь наслаждаться, потому что все мы сюда приходим, чтобы получать удовольствие».
        С этим можно было бы и согласиться, если только не знать, какую подоплеку скрывает он в этом постулате.
        А в толковании его имени - Анселл - таилась немалая ирония - трудно предположить человека, более далекого от Господа, чем тот, чье имя расшифровывалось как «защищающий Бога».
        Да и не его это имя было вовсе. А его собственная жизнь была не так уж коротка, о чем бы там ни гласил постулат…
        Глава 1
        Конец веревочки, начало петельки
        1329 год от Рождества Христова
        Франция, графство Блуа
        За узкими, как бойницы, окнами фамильного дома Бизанкуров бушевала гроза, но в небольшой комнате было жарко натоплено, а на столе оплывали свечи, слабо освещая комнату подрагивающими рыжими язычками.
        В большом плетеном кресле у камина, всхрапывая, дремала тучная женщина в простом белом чепце и длинной темной юбке. Белая рубашка ее была распахнута, и к левой груди с выступающим рисунком голубых вен припал младенец.
        Рядом, в другом кресле, основательном, из темного дерева, с подлокотниками, обтянутыми вишневым бархатом, сидел молодой мужчина с глубокой складкой меж бровей. Он не спал, а невидящим взором смотрел на неверные свечные огоньки.
        Но вдруг тени в комнате себя странно повели. Тень от кочерги медленно и величаво поднялась над сложенными в небольшую поленницу дровами и пошевелила их, словно выбирая, какое поленце оживит очаг, содержимое которого практически превратилось в угли. Наконец несколько чурбачков, точно так же чинно и неспешно, взмыли над поленницей и сами себя аккуратно уложили в зияющую пасть камина. Огонь немедленно занялся, но диковинным он был, словно ненастоящим: языки пламени шевелились, словно змеи, и создавалось впечатление, что они смотрят на мужчину, выжидая, когда можно будет напасть на него.
        «Что за черт?!» - пронеслось в его голове, и он внезапно осознал, что не может шевельнуть ни одной частью своего тела. Он открыл было рот, и тут от тени кочерги, превратившейся в тень худого человека в черной сутане, протянулась несоразмерно длинная рука. Пальцы, холодные как лед, прижались к губам остолбеневшего зрителя, а голова тени медленно и осуждающе повернулась несколько раз направо и налево, недвусмысленно и безмолвно призывая к молчанию. Мужчина было дернулся несколько раз, но веки его отяжелели и он погрузился в беспокойный сон, изредка вздрагивая и постанывая.
        Младенец наелся и отнял губы от груди кормилицы, поводя вокруг странно любопытными для рожденного всего несколько часов назад глазенками, а сама кормилица так и не проснулась.
        Однако сия мизансцена вскоре дополнилась другими действующими лицами. На первый взгляд, они были людьми - не было у них ни «украшений» в виде рогов, крыльев и прочих устрашающих деталей, ни сопровождающих их появление громов небесных да пены морской. Однако же простые люди вот так, невзначай, из ниоткуда и не появляются…
        Первым соткался из воздуха высокий мужчина, грудь которого прикрывала кираса, а плечи драпировал тяжелый темный плащ. Взгляд его был хмур и пронзителен, да и глаза его, разные по цвету, черный и зеленый, усиливали впечатление несомненной опасности, которую излучал этот человек. Точнее, та сущность, которой угодно было принять человеческий облик. К ноге его жался огромный косматый пудель, черный как ночь.
        Вторым, прямо из стены, выдвинулся коренастый и широкоплечий мужчина - с рыжими волосами и торчащим клыком - очень подозрительная и мрачная личность. Он резко набросил на голову капюшон плаща, точно не хотел быть узнанным.
        Третьей в комнату явилась умопомрачительная красотка с темными кудрями и чувственными губами, из камина выхлестнулся длинный и узкий язык пламени, мгновенно обрисовавший ее фигуру.
        Она склонилась в грациозном поклоне:
        - Приветствую вас, мессир, Князь Тьмы. Как прикажете нынче называть вас?
        По хлопку ее в комнате появилось тяжелое, обитое вишневым бархатом кресло на львиных лапах, более напоминавшее трон.
        - Называй меня Воландом, Бельфегор, демон праздности и лени, - опускаясь на предложенное место, ответствовал ей Повелитель мрака. - Некоторое время назад я прибыл из Германии, где наблюдал за жизнью Тевтонского ордена. Там, я слышал, в разговорах меня кликали Фаландом. Пусть их. Ну да ведь этот орден все равно плохо кончит. Позже, много позже и в другой, далекой и холодной стране назовут меня именно Воландом; впрочем, что мне мешает менять имена и заглядывать порой в прошлое и будущее по своему усмотрению, не так ли?
        - Истинно так, - снова склонился в поклоне Бельфегор, оставаясь в образе пленительной красотки.
        - Итак, что у нас тут? - перевел взгляд на младенца дух зла, и младенец вдруг плавно взмыл в воздух на высоту человеческого роста.
        Он мирно парил, внимательно разглядывал свою ножку, чего малыши его возраста еще не делают, и совершенно спокойно относился к тому, что опоры под его тельцем не было. - Что ж, вам не откажешь в изобретательности и некотором сарказме, - вздохнул Князь Тьмы. - Седьмой сын этого несчастного невезучего человека, с сегодняшней ночи вдовца. - Он перевел взгляд на спавшего в кресле молодого мужчину и внимательно всмотрелся в его измученное лицо: - К тому же не среди сыновей, а среди дочерей, - добавил он. - М-да… А весь этот девичий выводок куда?
        - В монастырь, Владыка, - ответствовал Бельфегор. - Кроме, надо полагать, Бранны - старшей. На нее уже лакомится сосед. Ему, правда, сорок три, а ей скоро двенадцать, ну да здесь еще не такое видывали. Года через два, а то и раньше, ей надо бы выйти за него. Хорошая партия. А одержимость сразу половины женского монастыря мы еще устроим…
        - Избавь мои уши от подробностей, скучно, - прервал Воланд. - А почему именно ты явился последним?.. Постой, это нетрудно угадать. Тебе было… лень?
        - Не то чтобы, мессир, - поклонился демон. - Просто приятная расслабленность не позволила мне…
        - Не юли. Именно лень, - махнул рукой владыка тьмы. - Вот что. Тебе вести младенца и быть его основным покровителем. Это и будет твоим подарком ему. Другие проявят себя после нашего ухода.
        - Повинуюсь, мессир. - В эту секунду демон вдруг принял свое истинное обличье - поросшего бородою, с огромным хоботом и вытаращенными глазами чудовища.
        - Но сразу ему не показывайся, - поднял палец Воланд. - Хотя его суть уже подготовлена к тому, чтобы выполнять свое предназначение и не вздрагивать и цепенеть, подобно обычным смертным, увидев ваши облики.
        Чудовище склонилось в поклоне.
        - Ах, как слаба человеческая природа, как падка на грехи, - продолжал, покачивая головой, Воланд. - И как сие видно с самого начала. Увы, с ним тоже сразу стало все очевидно. Так, при виде бутона мы уже понимаем, какой цветок узрят наши глаза, когда он распустится.
        - И каким же будет этот, Повелитель? - почтительно спросил Бельфегор.
        - Каким он будет, Азазелло? - эхом переспросил Князь Тьмы у рыжего с клыком.
        - Старательным, - разглядывая ребенка, скривился Азазелло, демон безводной пустыни. - Когда нужно, сдержанным, когда нужно - красноречивым. Убедительным. Он, извините меня, Повелитель… небольшого ума. Будет хорошо вышивать по готовой канве, но собственного рисунка не придумает. На подлинный размах он непригоден. Зато сможет быть отличной тенью.
        Воланд поморщился, но Азазелло сожалеюще развел руки и пожал плечами.
        Князь Тьмы долго рассматривал сонно моргающего младенца, затем медленно кивнул:
        - Стало быть, тенью. Хорошо. Может, это нам и нужно. Не блестящий авантюрист, а всего лишь тень авантюриста. И поскольку все мы так или иначе представляем мир теней, избранник наш просто будет прилежно следовать предписанным ему правилам, двигаясь за кем-то по пятам по проторенной ему дорожке.
        - Иногда простые, но старательные исполнители предпочтительнее, мессир, воля ваша, - натягивая поглубже капюшон, пробурчал Азазелло.
        - Что ж, эти его качества вполне можно регулировать. А нам нужно помнить, что идет тысячелетняя война светлых и темных сил. По мне, так Большая игра, и на кону - власть над миром, - прищурившись на огонь в камине, задумчиво произнес Воланд. - Мы не можем проиграть и на сей раз. На войне все средства хороши, и мы стараемся их все задействовать. С этим малышом вот что - дождемся нужного нам влиятельного лица… думаю, это будет духовная особа… стоящая высоко… имеющая власть и силу… Сигнификаторы богатства нынче расположены в соединении с весьма благополучными звездами. Юпитер во втором доме с Луной в первом. Да, это будет сам папа римский.
        Бельфегор глухо захохотал, сперва тихо, затем, не сдерживаясь, взревел во весь голос. Спящие в комнате, впрочем, даже не проснулись.
        Воланд, словно не замечая шума, поднятого демоном, продолжал разглядывать младенца, а младенец с любопытством разглядывал Князя.
        - Какой именно папа, мессир? - негромко осведомился Азазелло. - Ныне здравствующий Бенедикт Двенадцатый?
        - Нет-нет, - возразил Воланд. - Нам совершенно другое нужно. Нам нужна светскость.
        - Как? - не понял демон пустыни. - Как совместить светскость и святость?
        - Да где там святость вы нашли?.. - небрежно отмахнулся Повелитель мрака. - Не смешите меня. Вот уж где святость искать, так только не в храме и тем более не среди служителей культа. Отнюдь-отнюдь.
        Он щелкнул пальцами, и ребенок, плавно развернувшись в воздухе, приблизился к Князю Тьмы.
        Тот несколькими неуловимыми движениями начертал нечто на его челе и принял его в свои руки. Знаки и цифры на миг вспыхнули зеленым и исчезли, словно всосались в кожу, а может, так оно и было. Младенец чихнул.
        - Нам нужно блистать, не правда ли? - обратился к нему Воланд. - Тебя будет окружать самое высшее общество - да-да, ты будешь при дворе самого папы римского. Он грядет, и правление его будет пышным и ярким. Я чую… Мало того, мы сделаем так, что все, предложенное нами, папе понравится. Чтобы он тоже смог предложить нашему мальчику то, что ему и понравится и будет необходимым. Там ему и образование хорошее дадут. А Бельфегор проследит, чтобы знания усвоились им правильно. И ты будешь блистать, малыш… да только не на балах.
        Младенец согласно агукнул, будто понял обращенные к нему речи.
        - Как бы внимательно ты ни смотрел, все равно позабудешь, что тебе не нужно помнить! - сказал ему Князь. - Кстати, неплохая фраза для романа. Надо подарить кому-нибудь, но много позже. «Как бы внимательно ты ни смотрел, все равно позабудешь, что тебе не нужно помнить!» Романов будет написано еще немало, может быть, даже и про эти наши с вами похождения. Надо же развлекать почтеннейшую публику. Да и нам развлекаться. Все, кто сюда придут после нас, сыграют роль черных волхвов и принесут младенцу свои дары, которые не раз пригодятся ему в будущем. А ты, Бельфегор, помни - на тебе лежит обязанность особого ему покровительства. Прояви себя в самый жаркий, самый многолюдный и суетный день. А лучше ночь. Да, это будет жаркая ночь. Ты поймешь когда. Он должен найти свиток… Вот этот.
        Потемневший от времени свиток, уложенный в футляр в виде металлической трубочки, украшенный кистями и красной сургучной печатью, возник из ниоткуда и поплыл по воздуху к демону лени… Бельфегор взял его, спрятал за пазуху, медленно и торжественно поклонился, прижав кулаки к груди. Младенец в это время продолжал улыбаться и пускать пузыри.
        - Теперь закрывай глаза свои и спи! - приказал Владыка мрака.
        Ребенок словно услышал и понял, тотчас же закрыл веки и плавно вернулся по воздуху в теплые, как перина, объятия кормилицы.
        Затем князь поднялся со своего кресла-трона и двинулся, не касаясь пола, к молодому вдовцу.
        - Да, с такой оравой лишиться жены - это прескверно, - вздохнул он. - Полно тебе мучиться, бедолага.
        - Что это значит? - поднял брови Бельфегор.
        - Ну, уж верно, не я лишу его жизни, - усмехнувшись, ответил Воланд. - Достаточно того, что он будет скорбеть о почившей жене своей. Впереди у него еще немало испытаний. Просто он видел то, что видеть ему было не след. Он тоже «позабудет, что ему не нужно помнить».
        Воланд, сложив губы трубочкой, подул в лоб несчастному вдовцу. Он дул и дул - так долго, как это невозможно было сделать человеку - и темные волосы Бизанкура словно покрылись пеплом, а затем - снегом. Через минуту он был абсолютно сед.
        - Не вызовет ли это лишних расспросов? - негромко осведомился Азазелло.
        - А кому какое дело? - пожал плечами Бельфегор. - Человек, у которого умерла любимая жена, поседел в одну ночь. Трубадуры еще и песню сложат. «Одною ею жил я столько лет…» Или что-нибудь в этом роде.
        - Мы задержались, пора в дорогу, - хлопнул в ладони Воланд, и тотчас снаружи послышалось ржание коней. - Пусть делают, что им заблагорассудится. А там начнется совсем другая история…
        И три фигуры - Воланда, Азазелло и Бельфегора - постепенно растворились в воздухе вместе с пуделем и троном на львиных лапах. Посторонний наблюдатель увидел бы совершено мирную картину. Спящая семья: кормилица в плетеном кресле, тихонько посвистывающая носом, младенец, покоящийся на ее необъятной груди, и абсолютно седой, хоть и нестарый еще человек, скрючившийся в кресле темного дерева с бархатными потертыми подлокотниками.
        Лишь неугомонная кочерга в последний раз всплыла со своего места, чтобы аккуратнее разместить почти прогоревшие полешки в камине, после чего вернулась на свою подставку и больше не шевелилась.

* * *
        Голубоглазый чернокудрый красавчик, дефилирующий по Гербертштрассе, остановился возле уличного музыканта, игравшего на какой-то дикой гармошке прямо напротив яркой витрины интим-магазина. Музыкант был одет в расшитую безрукавку на голый торс, татуирован и одноног.
        А на витрине цвела махровым цветом БДСМ-атрибутика. На манекене мужского пола надета была кожаная маска, закрывающая голову полностью, даже нос, рот и глаза. В руках манекен держал плетку, а пластиковое тело в некоторых местах было обвито портупеей.
        Перед мужским манекеном на коленях стоял женский - в ошейнике и с красным кляпом-шариком во рту, а сзади украшенный пышным хвостом.
        «Придурки, лишенные вкуса и мозгов, - лениво подумал красавчик. - Два нижних у них тут, что ли, развлекаются? А где хозяин в таком случае? Поставили бы уж третий манекен. Лишь бы товар продать…»
        На душе его было неспокойно.
        Да, в «Спящем медведе» дела шли как нельзя лучше. Пару цыпочек они уже приметили. Беременные. Отлично. Можно придумать много разных комбинаций с младенчиками, когда родятся. Подрастить на органы или сразу продать этим толстосумам из Алжира. Те недавно заказывали самый трэш - повторить сюжет «Сербского фильма», одного из самых запрещаемых ввиду его абсолютной бесчеловечности.
        У него были и такие клиенты, которые хотели именно повторений ужастиков - в реальности. Типа «Человеческой многоножки». Вмонтировать в нее еще и ребенка… Почему бы и нет. Надо обдумать, может получиться забавно.
        Сейчас тоже может получиться забавно. Хотя и бескровно на этот раз.
        - Эй, как тебя?.. - негромко обратился Анселл к музыканту.
        - Габриэль, - помедлив, с достоинством ответил тот, длинно сплюнув.
        Голубоглазый кивнул.
        - Ты же не девственник, надеюсь? - продолжал он. - Нет, я посягаю не на тебя. Просто у меня есть деньги и причуды.
        Музыкант помедлил и оценивающе взглянул на незнакомца. - И как далеко простираются твои причуды? - осторожно спросил он.
        - Ну, в твоем случае все безопасно. Я хочу угостить тебя девочкой.
        Парень вновь помедлил с ответом.
        - На кой тебе это? - наконец осведомился он.
        - Нужна разрядка, чтобы не грохнуть кого-нибудь. - Анселл приятно улыбнулся. - Один нюанс - я буду смотреть.
        - Извращенец, что ли? - усмехнулся Габриэль.
        - Бывает со мной и такое, - пожал плечами тот. - Не грузись. Мне просто надо расслабиться.
        - О’кей, мне по фигу, - снова сплюнул музыкант. - Только если она меня ничем не заразит.
        - Мы купим чистую, - заверил брюнет. - Я знаю, где есть такие. Ты со своей гармошкой столько не заработаешь…
        - Это бандонеон, - с достоинством поправил музыкант.
        - О’кей, - вздохнул брюнет. - Идем покупать тебе девочку, а мне - душевный покой.
        Можно подумать, таким образом можно было купить душевный покой…

* * *
        Под финал Габриэль осведомился, как зовут «благодетеля». - Помяни меня в своих молитвах, как Жан-Жака де Бизанкура, - бросил он в дверях дешевого гостиничного номера, оставив музыканта и нанятую проститутку удивленными, но при деньгах. Однако душевный покой, разумеется, так и не обрел…

* * *
        Итак, звали его по рождению Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, что свидетельствовало о его дворянских корнях. Но никто даже предположить не мог, сколь глубоко в историю уходят эти корни.
        Глубины эти были настолько чудовищны, что в первую очередь не давали покоя самому Жан-Жаку. Нет, днем и в те ночи, что он бодрствовал, все было прекрасно. И да, наклонности его были более чем извращенными, он был садистом-убийцей и в своем кругу этого не скрывал. А зачем скрывать, если три четверти дохода абсолютно со всех дел притекали именно с его подачи - порнобизнес, наркотики, живой товар всех мастей и прочее.
        Многие считали его чокнутым и побаивались. Поговаривали, что он сам дьявол - несколько раз его пытались убить, и каждый раз безрезультатно. Зато покушавшихся на его жизнь потом находили в таком плачевном виде, что они могли позавидовать мертвым.
        Никто не знал, на кого он работает и к какому клану принадлежит. Это казалось невероятным, но даже Интерпол не мог докопаться до истины. Предполагали, что он агент сразу нескольких организаций, оттого и засекречен сверх всякой меры. Они просто не знали, где копать. И не из соображений безопасности, а из соображений здравого смысла и логики. Потому что человеческая логика тут не работала.
        Уже несколько лет Жан-Жаку-Альбину снились сны. Притом все чаще и все ярче.
        Само по себе это явление вовсе не из ряда вон. Все видят сны, и у многих они красочны и связны, словно приключенческие фильмы, которые, к сожалению, быстро меркнут в памяти, и их невозможно «пересмотреть».
        Но такая мысль и не приходила в голову Бизанкуру. Наоборот, он предпочел бы не видеть того, что он видел, потому что это было невыносимо. Не из-за чересчур пугающего визуального ряда - нет, все было еще хуже. Его сны вовсе не были снами…
        Наутро Жан-Жак просыпался с рыданиями или воплем, сердцем, колотящимся где-то в трахее, и с полной неспособностью дышать. Немилосердный ужас, отчаяние и безнадежность охватывали его существо перед самым пробуждением, когда нормальные люди должны бы испытывать покой и умиротворенность. Психологи называют это паническими атаками. Но Жан-Жак вовсе не собирался идти к психологу, чтобы поведать ему о своей беде. Ни один врач в мире не взялся бы лечить его недуг. Потому что, повторимся, сны его не были снами. Они были… воспоминаниями.
        Сам Жан-Жак понял это далеко не сразу, а лишь по прошествии некоторого времени и долгого размышления. А осознав, просто не знал, что ему с этой информацией делать. Он вспоминал все четче и четче то, что обычный человек помнить просто не в состоянии. Обстоятельства своего рождения. Он вспомнил свое зачатие, словно в его сознание переселилось сознание матери. Более того, воспоминания раздваивались, и он прекрасно понимал, почему - ведь в зачатии, как известно, принимают участие оба родителя. И вот одновременно в них и устремлялась память Бизанкура. Поговорка «муж и жена - одна сатана» подходила тут как нельзя лучше.
        Известны ли истории такие случаи? О, она была свидетельницей многих удивительнейших вещей, которые человеческий разум постичь не может. И эта - одна из них. Потому что родился Жан-Жак де Бизанкур… в четырнадцатом веке. Если быть точными, то в 1329 году от рождества Христова. Да-да, это не описка. Заикнись он об этом любому психологу, и ему не покинуть врачебного кабинета иначе как в смирительной рубашке. И повезли бы его вовсе не домой, а в такое место, из которого люди домой уже не возвращаются.
        Но есть вещь пострашнее самого ужасного вымысла и самой отвратительной болезни. Правда. А смириться с правдой и есть порой самое трудное. Невыносимое.
        Сновидения его были нескончаемым сериалом про него самого, его родных и домочадцев, а пробуждаясь, он понимал, что именно так все и было, и покрывался холодным липким потом. Ему ведь некому было про это рассказать.
        Белла, сука…
        Разумеется, Белла знала все. Знала и потешалась над его отчаянием, как пить дать. Потому что она, строго говоря, была не Белла. И она была не «она». Наверняка эти сны-воспоминания-откровения посылались ему именно с подачи Беллы. Но с этим существом он сейчас не стал бы откровенничать. Хватит. Как говорится, от греха подальше. Но как тут будешь «от греха подальше», если он, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, от рождения был «крестником» семи смертных грехов и семи покровительствующих этим грехам демонов…
        Вел он жизнь праздную, мягко сказано, ни в чем себе не отказывал. Его развлечения находились за гранью человеческих потребностей. Их даже нельзя было назвать «основным инстинктом».
        А под утро ему снился взгляд. Из синевы небес взирали на него огромные скорбные глаза, они смотрели в его душу. Так в глубину дальней пещеры вдруг проникает непрошеный солнечный лучик, постепенно вытесняя тьму светом, да только свет этот был для Жан-Жака невыносим. Точно его раздели и выпотрошили. Нет, не так, как это делал он сам с кем-либо. Теперь он делал это сам с собой. Взгляд с небес безмолвно и неотвратимо вопрошал: «Как же ты можешь жить с таким грузом, как? Как ты можешь спать, есть, дышать? Посмотри в глубь себя, может, там осталось хоть что-нибудь человеческое?»
        Островок света неумолимо разрастался, заполняя нестерпимым сиянием самые стыдные и страшные закоулки его сознания, вытаскивая наружу то, что он хотел бы спрятать, скрыть навсегда от самого себя, и этот свет выжигал его, точно он лишился век. Жан-Жак просыпался от собственных рыданий и обнаруживал, что постель его смята, подушка влажна от пота и слез, простыня на полу, и долго был не в силах выровнять дыхание и принять тот невыносимый факт, что он проснулся.
        Но и на следующую ночь, и все ночи раз за разом приходили воспоминания, безжалостно отшвыривающие его на несколько столетий назад.
        Вместе с Жан-Жаком де Бизанкуром мы, выражаясь высокопарным слогом, вынуждены, любезный наш читатель, пришпорить скакуна повествования, чтобы он то переносил нас в далекий четырнадцатый век, где и началась наша полная ужасающих событий история, то возвращал в наши дни.
        А как прекрасно, даже мило все начиналось…

* * *
        1316 год, Франция, графство Блуа. Яркое солнце просачивается сквозь резные листья виноградников, пасутся белые козочки. Пастораль.
        Беспрестанные войны, обилие нищих бродяг, желающих легкой наживы разбойничков, поток беженцев. Суровая действительность.
        Ги было шестнадцать, и был он статным, ловким и здоровым. Анне-Марии только-только сровнялось четырнадцать, а выглядела она как сопливая девчонка, которой лишь в куклы играть. Но Ги де Бизанкур, изволите ли, разглядел в девице Богарне и трогательную нежность, и доброту, и даже не постеснялся сказать отцу, что видит в ней печать богоизбранности.
        - Она словно пресвятая Мадонна, отец, - такая тихая, - говорил Ги, и лицо его напоминало Бизанкуру-старшему морду ополоумевшего барана в период случки, о чем он так прямо сыну и заявил:
        - Ты, сынок, дурной, вот что я тебе скажу. Коли видишь в ней Мадонну, закажи ее портрет живописцу да молись на него, прости господи! Все больше пользы будет…
        - Но она уже тяжелая, отец, - простодушно моргая, заявил сынок.
        «М-да, непорочного зачатия не получится», - понял батюшка, но было поздно.
        Увидев друг друга случайно на ярмарке, где каждый был со своим семейством, они уже не расставались ни днем, ни ночью, поправ все правила приличия и здравого смысла.
        - Пресвятая Дева Мария! - тихо охнул Ги, приложив руку к сердцу.
        - Нет, мой сеньор, просто Анна-Мария, - краснея до ушей, пролепетала та и опустила глаза, но отойти не спешила. - А… а вы здесь что? - нескладно брякнул юноша.
        - А я… а мы вот с отцом тут… - еще нескладнее ответила девушка, кивнув.
        И начались безумные страсти. Со сложениями сонетов на манер Петрарки, соловьями и луной, и тому подобной дребеденью, и все это на фоне локальных очагов голода, набегов, грабежей и вербовки в войска. Любовь - она именно так и делает, набрасывается внезапно, без объявления войны, эдаким нежным разбойником.
        Когда отец Ги в пору его отрочества настоятельно советовал сыну обратить внимание на род де Блуа-Шатильон и на девицу де Шатильон, Ги уже тогда знал, что женится только на Анне-Марии де Богарне.
        Да, в графстве Блуа, помимо прочего добра, были лучшие в округе виноградники, и всего одна дочь, которой доставалось все самое лучшее, отчего выросла она на диво пышной и дородной. Так нет же, юноше приглянулась именно Анна-Мария - невзрачная, худосочная, а всего хуже, из семьи голодранцев, как презрительно называл их отец Ги. Словно он сам обладал несметными богатствами - как же, накося выкуси!
        Впрочем, будь он в расцвете сил, сын вряд ли стал бы ему перечить. Но отец, пытаясь самолично поучаствовать в строительстве нового сооружения на внутреннем дворе, включавшего в себя хлев и сарай для сена и хозяйственной утвари, переусердствовал.
        Падая с внушительной высоты - ХРЯСЬ! - он сильно повредил себе обе ноги и, главное, позвоночник. Из мужчины в расцвете лет превратился в калеку и с тех пор на открытый конфликт с сыном не шел - наследник как-никак, надежда и опора в старости.
        А род Богарне, к которому принадлежала Анна-Мария, хоть шел от королевской династии Капетингов и принадлежал дому де Дре, действительно был довольно хилым да к тому же настолько обеднел задолго до начала повествования, что даже не мог дать за дочерью приличного приданого.
        - Нищеброды! - тряся костылями, бессильно бранился глава фамилии Бизанкур.
        Все мало-мальски пригодное в качестве приданого в имении Богарне уже было отдано старшей дочери и сыну, а последышу досталось лишь свадебное платье матери, правда, с богатой вышивкой, и старинная Библия в кожаном тисненом переплете. Это добро берегли как зеницу ока на дне сундука. Вместе с сундуком молодым и преподнесли.
        - И это все? - не удержался от ехидного вопроса батюшка Бизанкура, когда откинули крышку.
        - Нет, - гордо возразил Ги. - Тут еще рубашка.
        - Я ее сама сшила из тонкого льна, - потупясь, пробормотала невеста.
        - И кружево это она сама плела, - не преминул похвастаться жених, точно кружево было его рук делом.
        Он был очень растроган таким подарком. В пору их знакомства были и другие подношения от Анны-Марии - то румяное яблоко, то гроздь винограда, то тончайший платочек, то лента. Он считал себя изрядно облагодетельствованным этим трогательным проявлением чувств и ответил возлюбленной такой взаимностью, что результаты любви не замедлили сказаться.
        - Пузо-то на нос лезет! - простодушно всплеснула руками матушка Ги, заметив наконец оказию в местном храме после воскресной службы. - Что ж ты, сынок, наделал.
        Венчал их, ввиду такого дела, отец Игнатий. Платы брать он не хотел, зная, что не только за душой девицы Богарне нет ни гроша, но и что состояние Бизанкуров нынче - не более чем пение сверчка в щели под полом.
        «Да пропади пропадом эта ваша любовь!» - так напутствовал молодую чету освирепевший Бизанкур-старший. На свадьбе он сидел, мрачно скособочившись, и только кубок за кубком поглощал запасы из винных погребов.
        Ги де Бизанкура это не смутило. Кое-что он смог скопить на продаже глиняной утвари, которую делали их крестьяне, кое-что сунула ему сердобольная матушка. А вот отец Анны-Марии, Франсуа Богарне, был рад-радешенек. Его хозяйство тоже изрядно обветшало, и сбыть с рук младшую дочку, тощую и тихую, он даже и не мечтал - как говорится, лишний рот. Но теперь этот лишний рот перекочевал в семейство Бизанкуров.
        Перекочевало туда и еще кое-что.
        Безумие.
        Да, Анна-Мария была безумна. Это тщательно скрывалось от соседей, а родственники держали язык за зубами.
        Обычно она была тиха, кротка и послушна. Но иногда на нее накатывало, и ей очень хотелось выколоть кому-нибудь глаза, укусить до крови. Было ли это одержимостью каким-нибудь демоном, неизвестно. По крайней мере, демон, если он и был, другим образом себя не проявлял, так что ее странности удавалось держать в тайне.
        Семья ее была достаточно набожной, и Анна-Мария прекрасно знала, что такое грех, и еще она знала, что такое наказание - и Божие, и людское. В те моменты, когда в ней появлялась потребность причинить кому-то боль, она начинала жечь себя каминными щипцами. Чтобы это не бросалось в глаза, она оставляла метки на внутренней стороне бедер, ниже коленей - в тех местах, которые и муж иной не увидит.
        Не то чтобы она получала удовольствие от физических мук - нет, скорее, охлаждала свой пыл и переключала внимание с того, что было несомненным злом и грехом. Наказывала себя сама до того, как случилось бы непоправимое, и наказать ее пришлось бы кому-нибудь другому. Попросту казнили бы, да и все.
        Матушка случайно застукала Анну-Марию за очередным самоистязанием лет в двенадцать, в первые ее месячные. Списала на буйство первой крови и очень опечалилась. Только приказала дочери не болтать и по возможности держать себя в руках. Поди выдай замуж бесприданную да и полоумную к тому же - нечего и пытаться! Дочь в слезах просила прощения, обещав быть тихой и покорной. И обещание свое выполнила - никто, кроме матери, так ничего и не узнал. И вот - счастливый случай, потерявший голову от похоти Ги де Бизанкур…

* * *
        На последнем сеансе в маленьком кинотеатре на окраине района Санкт-Паули народу было совсем немного.
        Зрители пили пиво, сорили скорлупками фисташек, громко смеялись. На экран почти никто не смотрел. Кому интересны замшелые истории Средневековья, инквизиция и прочее мракобесие вроде сжигаемых на костре ведьм. Третьесортный ужастик на околоисторическую тему. Молодежь зашла сюда от скуки, чтобы потискаться в темноте зала, выпить, потусить и повеселиться. И действительно, с точки зрения парней и их девчонок, это было дико смешно.
        - Фу-у, эта дура червяка сожрала! - воскликнул паренек с челкой до носа и пирсингом в брови. - Тьфу, дерьмо!
        - Так она щас и дерьмо чье-нибудь сожрет, - заметил другой подросток с зелеными волосами.
        Остальные заржали.
        Не смеялся только темноволосый голубоглазый молодой мужчина, которого действо на экране приковало к себе намертво. Он побледнел и вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели.
        - Забавно, правда? - промурлыкал рядом с ним низкий, с хрипотцой, женский голос.
        Бизанкур, вздрогнув, уставился в темноту кинотеатра. Смутный абрис лица и темная вьющаяся прядь, но и этого было достаточно, чтобы узнать.
        Белла. Они не виделись уже несколько лет, хотя когда-то были неразлучны. Что ее сюда принесло, интересно?
        - Я здесь, чтобы напомнить, о чем нельзя забывать никогда, малыш-ш-ш, - хрипло мурлыкнул голос из темноты, и длинный шершавый язык скользнул по губам Бизанкура.
        Когда-то эти прикосновения сводили его с ума. Сейчас - тоже, но если раньше это было вожделение, то теперь - отвращение и ужас.
        Такие же эмоции вызывала и сцена на экране.
        Молодая женщина стояла на коленях в углу курятника. Жидкие белесые пряди волос облепили ее потный лоб, а трясущиеся руки с обломанными черными ногтями шарили по земляному полу. Приглушенно квохтали куры, сухо шуршали спины и бока домашней скотинки, которая почесывалась о доски. Но вот к этим звукам примешалось жадное чавканье. Нет, это не свиньи ели из корытца, это женщина жадно поглощала что-то, держа это двумя руками, а под пальцами ее билось нечто живое и желтое. Цыпленок…
        «Пом-мниш-ш-шь?..» - прошелестела рядом тьма. И он вспомнил. Он увидел это собственными глазами…

* * *
        Ги де Бизанкур и жена его, Анна-Мария, были сеньорами довольно мирными и обыкновенными, добрыми прихожанами, не слишком требовательными к своим крестьянам и спокойными соседями. Разве что плодовитость их побивала все рекорды здравомыслия, словно они сами были крестьянами. У них было уже шесть детей. И все девочки. Просто из ряда вон. Приданого на всех не напастись, нечего и думать - разве что отправить девчонок в монастырь. А мальчика родить, наследника, опору в старости, Господь их так и не сподобил. Но они надеялись и продолжали свои старания…
        Обычно инициатором супружеского соития выступал сам Ги, как и подобает мужчине, главе семейства. Но в тот день Анну-Марию словно подменили.
        Всегда тихая и скромная, она вернулась из сада с полной корзиной румяных яблок непривычно возбужденной и оживленной. На землю пали тихие сумерки, но спокойствие и пасторальность этого времени суток несколько нарушили довольно необычное поведение матери семейства.
        - А я сейчас в саду змею видела, - проговорила она, ставя на пол корзину, и невпопад хихикнула.
        - Да что ты, - обеспокоился Ги. - Где? Не гнездо ли у нее там?
        - Постойте, я не к тому, - остановила его жена и снова странно усмехнулась. - А вот представь, сеньор мой, что это тот самый змий был, что через Еву Адама искусил, а?
        Ги оторопело смотрел на жену, не понимая, к чему она клонит.
        - И представь еще, что вот именно я и есть Ева, - не унималась супруга.
        - А я Адам? - начал прозревать муж.
        - А вы именно что Адам, - подтвердила Анна-Мария, продолжая посмеиваться. - И вот я прихожу к вам… держа яблоко в руках…
        Она вынула из корзины самое большое и нахально красное яблоко и, играючи, подкинула его на ладони:
        - И говорю вам: «Супруг мой, это самый вкусный плод, хоть и запретный. Примете ли вы плод сей из моих рук?»
        - С радостью, услада сердца моего, - наконец сообразивший, что это за игра, отец шести девиц рванулся к супруге, но та закусила удила.
        - Не раньше, чем догоните меня, - рассмеялась она, запустила яблоком в мужа, подобрала юбки и выскочила в дверь.
        К чести де Бизанкура будет сказано, яблоко он поймал на лету, а вот жену столь же ловко перехватить не успел и помчался за ней в сад, словно пылкий сатир за нимфой. Немногочисленные домочадцы и слуги, которые стали свидетелями этой сцены, наблюдали за этими скачками с добрыми усмешками и перемигиваниями. Тем временем небо потемнело, налетел ветер, а где-то невдалеке послышались первые едва слышные раскаты грома.
        Ги настиг игривую свою женушку у того самого сарая, что ладил когда-то его батюшка, прямо со стропил которого был столь неудачным его полет.
        Сарай был построен на совесть, поэтому, когда начался дождь, через крышу не просочилось ни капли, и ничто не потревожило супругов, которые, словно молодые любовники, резвились в душистом сене. Напротив, каждый новый раскат грома и каждый новый удар молнии раззадоривали Анну-Марию, а ведь прежде она грозу недолюбливала. Более того, предпочитавшая во время любовных утех отдаваться воле супруга, сейчас она словно с цепи сорвалась и повела себя, словно бесстрашная наездница, вскочивши на него верхом. «Лилит», - с очередным сверканием молнии почему-то вспыхнуло у него в голове. Ибо именно Лилит за подобные вольности была изгнана из рая прежде главного грехопадения Адама и Евы.
        Подобными рассказами потчевал отец Игнатий, их семейный духовник, юного Ги. Стоило ли удивляться каше, которая происходила в его голове, когда он пробовал задаваться богословскими вопросами. А ведь он, бывало, говорил жене, что неплохо было бы ей иногда брать взаймы у Лилит немного ее смелости в делах любовных. И зачем надо было невинные супружеские вольности преподносить жене как грех, да еще ставить в пример супругу Люцифера? Понятно, что запретный плод сладок, и бедная Анна-Мария изначально была уверена, что за сладость эту ее непременно накажут…
        Любострастное помешательство, которое на время овладело Анной-Марией, больше не возвращалось, к тихому разочарованию Ги де Бизанкура. Он кружил вокруг нее, словно шмель возле цветка, изводя намеками на продолжение страстей «как во время грозы», но Анна-Мария вернулась в свое тихое покорное состояние и только краснела и отмалчивалась.
        - Где эта чертова змея, с которой все началось?! - выходил из себя первое время Ги, в самом деле надеясь, что если он обнаружит и разорит ее гнездо, то вернет буйную похоть супруги, столь поразившую его воображение на сеновале.
        Но нет, змея исчезла бесследно. А может, в самом деле не было никакой змеи… Тем временем Анна-Мария вновь понесла, и плод на сей раз вел себя совсем не так, как предыдущие. Он и толкаться начал раньше и сильнее, и требования предъявлял, словно командовал уже из утробы матери - ей хотелось то соленого, то кислого, то сладкого, то горького, то холодного, то почти кипящего.
        Один раз, торопясь, чтобы никто не увидел, и ужасаясь себе, она съела дождевого червяка.
        ЧЕРВЯКА!
        Расскажи ей кто, что она это сделает, Анна-Мария просто не поверила бы, да еще и очень обиделась бы. Тем не менее, когда скользкое и кольчатое длинное тельце оказалось у нее во рту, она испытала необыкновенное удовольствие и торопливо проглотила его, словно устрицу. Даже на вкус он показался ей похожим на этот морской деликатес, который когда-то им привез в подарок их родственник, Пьер-Роже де Бофор, о котором впоследствии будет сказано немало, потому что стал он папой римским, Климентом Шестым…
        Меж тем Анна-Мария одним червяком не ограничилась. Также от ее странного аппетита пострадали и слизни, и виноградные улитки, которые водились у них в изобилии. Если бы Анна-Мария утруждала себя приготовлением утонченных лакомств из этих созданий - так нет ведь. Она жадно поглощала их сырыми и живыми, заталкивая в рот часто вместе с землей и листьями, не думая, как это выглядит со стороны. Хорошо, что у нее хватало ума прятаться во время своих безумных пиршеств, потому что выглядело это отвратительно.
        Наконец один раз после дождя она обнаружила на садовой дорожке небольшого лягушонка, который беспечно скакал по своим лягушачьим делам, не зная, какая страшная участь его ждет. Стремительно ухватив прохладное земноводное нежной растопыренной пятерней, Анна-Мария отправила его в рот вместе с комочками грязи и с поистине адской алчностью сжала челюсти. В рот ей хлынули кровь и холодные внутренности. И - нет! - ей отнюдь не было противно. Мыча, словно умалишенная, пуская пузыри и слюни, она принялась жадно перемалывать зубами добычу. Той же участи подверглись еще несколько лягушат.
        А прожорливый жилец, поселившийся у нее в животе, продолжал буйствовать. Спустя некоторое время Анна-Мария, воровато оглядываясь, посетила курятник. Переполоха она не наделала, поскольку тщательно следила за хозяйством и порой наведывалась собственноручно подоить козу или покормить птицу, так что пернатые вели себя спокойно. Они не устроили галдежа даже тогда, когда их хозяйка взяла пушистое тельце недавно вылупившегося цыпленка, поднесла его ко рту, словно намереваясь нежно подуть на пух либо поцеловать, но вместо этого откусила ему голову.
        Жажда к поглощению холодных и скользких амфибий сменилась алканием теплой крови и плоти. Цыпленок в несколько минут был перемолот крепкими челюстями, пока что зубы Анны-Марии были в целости, только тонкие косточки похрустывали. Останки же - клювик, коготки, крошечный череп и шкурка с пушком - после колебаний были отброшены под ноги птичьему поголовью и затоптаны в опилки. Руки Анны-Марии тряслись, и вовсе не от стыда за содеянное - ей было по-настоящему страшно. Единственный, к кому она могла бы обратиться за помощью, был все тот же отец Игнатий, а кому, как не своему духовнику на исповеди, можно было рассказать о подобных чудовищных делах своих. Но она просто не могла заставить себя выдавить ни слова. Она знала, что немедленно умрет, вымолвив хоть слово о том, что с ней происходит, либо ее муж, случайно узнав хоть что-то из того, что она так тщательно скрывала, откажется от нее, что было бы для нее равносильно смерти. Наконец ее просто могли сжечь на костре. А она подозревала, что эти ее экстатические помутнения с юных лет не обходились без нечистой силы.
        Но как, когда это случилось? Ведь она всегда была так набожна. Всегда слушалась мужа, смотрела за детьми и хозяйством. И вот такая беда. Та ночь любви на сеновале осталась в ее памяти как помутнение. Несчастная женщина уже тогда понимала, что в нее вселилось что-то, не бывшее ею. Она много раз пыталась вспомнить подробности той ночи, но в памяти все заволакивалось душным и алым. Муж видел это, но, конечно, приписывал различным недомоганиям, какие бывают у женщин на сносях.
        Впрочем, во второй половине беременности странные припадки, слегка напоминавшие одержимость, слава богу, сами собой сошли на нет.
        Зато создавалось впечатление, что ребенок пожирает мать изнутри. Волосы стали вылезать у нее клоками, внезапно зашатались и выпали один за другим несколько зубов.
        - Это все из-за того, что я совершила страшный грех, грех, грех, я грешница, - исступленно молилась она, теряя сон и аппетит, и только ради ребенка заставляла себя есть и спать. - Прости меня грешную, Господи!
        Но и ночью ей частенько не было покоя - ребенок внутри матери вел себя так необычно, что это уже начали замечать окружающие. Живот ее под сорочкой вдруг неожиданно вздувался буграми, словно опасный зверь хотел вырваться на свободу. Последний месяц Анна-Мария жила в аду своих мыслей, пытаясь спасаться от них беспрестанным чтением молитв. Лицо ее осунулось и почернело, худые руки и ноги и вовсе стали напоминать высохшие палки. Все чаще отец Игнатий скорбно покачивал головой.
        - Прошу вас… Прошу вас, помолитесь обо мне, спасите мою душу! - запекшимися губами и почти беззвучно прошептала ему один раз Анна-Мария незадолго до родов. - Я страшная, страшная грешница!
        - Может быть, мальчик на этот раз, господи спаси, вон какой настырный и нетерпеливый, - шептались домашние, покуда беременная «мадонна», наклонясь над заботливо подставленным тазиком, извергала из себя скудный ужин, а перед не менее скудным завтраком - зеленую горькую пену.
        И такая мука была в глазах Анны-Марии, что духовник, покрывшийся холодным потом, немедленно принялся исполнять ее просьбу и несколько дней почти неотлучно дежурил у ее постели, покуда не подошел срок.
        - Ах, дитя, - скорбно говорил отец Игнатий. - Не зря называют женщин «сосудами греха». Я молюсь о тебе денно и нощно и рад бы облегчить твои страдания, но, видно, недостает мне сил. Их хватит у милосердного Бога нашего, поэтому и ты молись, дитя, и вы молитесь, малые чада!
        И несчастная усердно шептала слова молитв, доводя себя до полного исступления и изнеможения, мужа - до отчаяния при виде ее состояния, а дочерей - до слез. Все ревностно молились, и воздух был наполнен шепотом, запахом ладана и потрескиванием свечных фитилей.
        Внезапно отошли воды, слава господу, светлые и чистые. Ребенок, между собой прозванный домочадцами Левиафаном, стал яростно рваться из матери наружу, выдирая внутренности, выплескивая комки крови и слизи. Анна-Мария не жаловалась и даже не кричала, только дышала прерывисто, со всхлипами, совершая свое «великое деяние». Она всегда все старалась делать хорошо, понимая, что рук в их семье не хватает, а ртов более чем достаточно. Конечно, черной работой она не занималась, на то были крестьяне, но и уследить за всем хозяйством, давая всем своевременные задания, да еще и присматривать за их выполнением, было трудом нелегким. Особенно когда перманентно мешает живот, а за многочисленные ветхие юбки цепляются многочисленные девичьи пальчики. Роды, как ни странно, всегда давались ей легко. Но в этот раз…
        Глаза роженицы были устремлены сквозь стену, а губы повторяли имя мужа, словно она таким образом хотела обрести его поддержку.
        - Головкой пошел ребеночек, слава богу! - торжествующе вскричала повитуха. - Голова-то, прости господи, какая большая! Тужься, голубица моя, напрягись! Ну же!
        Ей вторил адский гром, который нещадно и с треском рвал полотнище небес. А ребенок немилосердно рвал тщедушное тело роженицы, явно не приспособленное к таким испытаниям.
        Светлые волосы ее прилипли ко лбу, глаза вылезали на лоб от потуг. Повитуха со свекровью подбадривали бедняжку, умоляя ее терпеть и стараться. И та старалась изо всех сил. Было такое впечатление, что несчастная давно отдала Богу душу, а тело ее по инерции еще силилось вытолкнуть дитя на свободу. Наконец младенец рыбкой вынырнул в подставленные нагретые простыни и тут же, фыркнув, протестующе и требовательно закричал на весь дом. Мальчик.
        Но опасения отца Игнатия в этот раз оправдались, к печали всех участвующих в этой жизненной драме, - первый крик ребенка прозвучал одновременно с последним вздохом Анны-Марии.
        - Отмучилась, бедняжечка, - горестно прошептала повитуха, когда поняла, что обессиленная тряпочка, в которую плод любви превратил свою мать, больше не жилица на этом свете.
        В одночасье Ги де Бизанкур овдовел. Растерянно стоял он над телом жены, держа в руках обмытого, вытертого, запеленутого кое-как и брыкающегося сына. Красавца-крепыша. Седьмого отпрыска и первого наследника. Да только что наследовать-то?..
        Не радовали даже милые дочери его, которые бледными скорбными тенями тихонько проплывали рядом, радуясь брату и оплакивая мать, и наконец ушли на женскую свою половину, сбившись стайкой и печально, тихо щебеча.
        Бизанкур-старший в гневе и горести тоже уковылял на своих костылях в дальние покои. Там он, как обычно, нашел утешение в запасах вина, коего в их подвалах водилось в изобилии, - а что ему еще оставалось делать.
        - Имя, имя надо ребеночку дать скорее, - суетилась шепотом кормилица. - А то неровен час…
        Она не договорила, но и так было понятно, что она опасалась, как бы малыш вслед за матерью не отправился к праотцам. Мальчиков нарекать в то время принято было следующим образом. Вначале должно было идти имя деда по отцу, а это был Жан. Затем следовало имя деда по матери, а это был Жак. Наконец надлежало присовокупить имя святого покровителя, а им оказался Альбин из Анже, аббат и епископ. Из этих трех имен потомок Бизанкуров мог впоследствии выбрать себе любое, дабы представляться им.
        Отец Игнатий покрестил Жан-Жака-Альбина, который горланил во время церемонии, и отпел несчастную почившую роженицу.
        Ги потерянно бродил по дому, пытаясь баюкать неистово орущего голодного отпрыска, пока ребенка не отобрали и не приложили к груди кормилицы.
        Бедную Анну-Марию работники снесли в домашнюю часовенку, где ей надлежало во тьме и одиночестве ожидать, покуда не подойдет срок погребения в их фамильном склепе.
        А дождь все лил и лил, и громы небесные продолжали сотрясаться над очередной семейной трагедией, полностью к ней безучастные.

* * *
        Жан-Жак вскочил со стула в кинотеатре и, согнувшись в три погибели, поспешил к выходу.
        - Это мать, это была моя мать… - бормотал он.
        Его тошнило.
        Белла догнала его. Как смертельная болезнь, она проникла в его естество и теперь выжирала его изнутри, методично, клеточка за клеточкой. Иногда он не мог спокойно есть, спать, развлекаться - повсюду подстерегали его воспоминания. Он шел точно по заминированному полю, нашпигованному воспоминаниями, и каждое в любой момент могло открыться в сознании со взрывом, от которого часть его психики разлеталась вдребезги.
        В любой. Проклятый. Момент. Вот как сейчас.
        Даже дурацкое кино он посмотреть спокойно не мог - оно превратилось в его собственную, пусть и прошлую, вглубь на много веков, жизнь. Прошлое настигало его, словно чудовище, хохоча с разинутой пастью, полной острых мелких зубов…
        - Э… братан, ты че, слепой?! - возмущенно окликнул парнишка, мимо которого протискивался Жан-Жак и, видимо, задел его.
        - Сорян, бро, - глухо бормотнул Бизанкур, торопясь покинуть зал.
        И, едва он выскочил за дверь, как его вывернуло наизнанку. - Бли-ин, фу-у, - воскликнула какая-то девушка, поспешно отскакивая в сторону, чтобы ее не задели брызги. - Вот урод!
        Не обращая на нее внимания, Жан-Жак поплелся прочь.
        - Надо отвлечься, - пробормотал он, сцепив зубы, и пожалел, что не остался тогда с этой симпатичной сучкой Кейт, что приставала к нему в баре «Спящий медведь», и ее подружкой поумнее.
        Но не возвращаться же. Даже если он, как обычно, сменит облик, это будет выглядеть слишком подозрительно. Снова два трупа - слишком на виду. Нет, в своем гнезде он точно гадить не будет. Это вам не Средние века… Насколько проще тогда было! Человеческая жизнь не стоила ровным счетом ничего. А сейчас руки его тряслись, как у наркомана в ломке, челюсти сводило. Он не помнил, когда чувствовал себя столь паршиво.
        Белла.
        Зачем она явилась? Что ей от него надо? Она никогда не являлась просто так. От нехорошего предчувствия засосало под ложечкой, и он вновь уставился на свои дрожащие руки.
        Как и полагается рукам аристократа, они были ухожены и изящны - длинные сильные пальцы, овальные аккуратные ногти, благодаря уходу лучших маникюрных салонов. Но почему-то сегодня очень вздулись вены. Словно сизые черви. Как у старика. Бизанкура передернуло.
        Нет, пить он не станет, это удел быдла - надираться, блевать, а наутро маяться похмельем. Его и так уже тошнило сегодня, хватит. И эта дурацкая попытка развеяться с помощью музыканта и проститутки. Бред. Нет, он утешится совсем по-другому…
        Он вытащил из внутреннего нагрудного кармана тоненький айфон, набрал все еще пляшущими пальцами короткий номер, тихо шепнул несколько слов, нажал отбой и стал ждать. Через пять минут бесшумно подкатил темный «рэнджровер» с неприметным водителем. На заднем сиденье примостилась детская фигурка с наброшенным на голову черным шелковым мешком. Они безмолвно тронулись в путь. Ребенок, одурманенный наркотиками, слабо постанывал. Скоро он придет в себя.
        Машина, выехав из города, припарковалась у заброшенного сарая. Это была одна из многочисленных точек, которая снаружи выглядела вовсе не так, как внутри. Один только взгляд на внутреннее убранство помещения изобличил бы в нем изощренную камеру пыток, оснащенную по последнему слову техники. Многие устройства были изобретены самим Бизанкуром - интерес к разного вида технике был не чужд ему с детства, и умение это ему пригодилось, когда он выдумывал новые штучки для развлечения. Не стоит их даже и описывать, чтобы уважаемый читатель мог спокойно спать по ночам…
        Никто не хватится этого ребенка, не будет искать. Бизанкур давно уже позаботился о налаженной сети подобных точек - и там, где можно было достать, в зависимости от пристрастий, такого ребенка, девушку, женщину, мужчину, старика или инвалида любого пола и возраста, и там, куда можно было их отвезти для особенных развлечений. Эти точки были созданы им во многих и многих областях мира, на протяжении многих и многих лет. Веков…
        - Часа через два приберешь здесь все, - негромко распорядился Жан-Жак.
        Водитель безмолвно кивнул, а Бизанкур покинул машину, неся на плече почти невесомую, все громче стонущую фигурку. Внутри, на глубине нескольких этажей, куда доставил их лифт, была надежная звукоизоляция…
        Через час с небольшим он вышел из неказистого здания один, снова набрал номер. Подкатил темно-серый, неразличимый в темноте, «бентли», и Бизанкур, погрузившись в него, продремал до самого дома - лучшей в Гамбурге гостиницы, «Четыре времени года». Он был удовлетворен и расслаблен. Правый обшлаг его рубашки был слегка выпачкан кровью. Впрочем, ерунда. Бизанкур, перед тем как высадиться, переоделся прямо в машине. Никто и никогда больше не увидит эту рубашку. Как и маленькое худенькое тельце…
        Глава 2
        Снова Гамбург. Прыжок в прошлое и новая сделка
        На улицах города трех «М» в этот вечер было дождливо и немноголюдно. Жан-Жак-Альбин с утра не выходил из своего роскошного пентхауса в отеле «Four Seasons» и расхаживал там абсолютно нагим с пультом в руках, краем глаза посматривая на огромные плоские мониторы на стенах, где отряд красоток занимался показательным фитнесом на камеру. Потом он включил музыку и подошел к большому зеркалу. Увиденное его насторожило и удивило.
        - Эт-то что еще?.. - нахмурился он, приблизившись к зеркалу практически вплотную. - Вчера вечером этого не было…
        В отражении показались довольно заметные мешки под глазами и темные круги. Но и это не все - за одну ночь «расцвела» паутиной целая сеть морщин, которая заметно безобразила внешность. Еще вчера вечером он обратил внимание, как старчески вздулись вены на его руках. Отвратительно. Старость, увы, всегда безобразна, хоть некоторые и называют отдельные виды старения «благородными». Как бы «благородно» ты ни покрывался ее признаками, означают они только одно - скоро ты умрешь.
        Жан-Жак-Альбин никогда не был беспечным, ну разве что по молодости. Конечно, он помнил, сколько лет ему полагалось по договору - шестьсот шестьдесят шесть, но он также знал, что и эта цифра конечна, и порой в тревоге задумывался о том, что же будет с ним потом. Сколько бы лет человеку ни было, умирать не хочется никому и никогда. Человеческая природа такова, что пока он живет, то не думает постоянно о своей конечной точке. Думать о ней ежедневно значит сойти с ума, а кому же хочется сойти с ума.
        Благо Бизанкуру это не грозило, но он все же изначально имел человеческую природу. А любое человеческое существо, как это ни прискорбно, имеет свое начало и свой финал.
        - И что теперь? - спросил он у собственного отражения.
        - А все, - рассмеялась Белла, соткавшись, как всегда, из воздуха.
        Белла. Адская тварь.
        Нет, не Белла. Демон лени и праздности, Бельфегор, от начала времен умеющий принимать образ соблазнительной красотки. Сейчас она сидела на его постели и подпиливала ноготки.
        - Часики твои дотикали, малыш. - Дива оторвалась от своего увлекательного занятия и подняла на него невинный взгляд. - Ведь ты же понимал, что когда-нибудь это случится. - Понимал, но…
        - Шестьсот шестьдесят шесть лет - число, безусловно, внушительное, - перебила она, беззаботно посматривая на то, что у нее получалось. - Но и оно конечно. Как раз сегодня утром начался твой последний год. И за этот год ты пройдешь все фазы увядания, на которые обычному человеку отводится лет пятьдесят, ну или сколько там у вас, людей, это обычно занимает. Представляешь, какие мы молодцы, что не стали растягивать этот процесс?
        - Молодцы?! - в гневе рванулся к демону Бизанкур.
        - Но-но! - моментально отреагировала красотка.
        Не вставая с постели, она вытянула руку, и та удлинилась ровно до того места, где стоял Жан-Жак. Ладонь Бельфегора охватила его горло, а безукоризненно подпиленные ноготочки впились в кожу. Коготки оказались металлическими и донельзя острыми, и он в ужасе почувствовал, как по спине стекает что-то теплое. Повернувшись - он по-прежнему стоял возле зеркала, - Бизанкур увидел, что спина его украшена красными ручейками. Это была его собственная кровь. - Хочешь, мы сократим процесс старения до нескольких минут, а? - сладко улыбнувшись, предложила Белла. - Зачем тебе мучиться целый год, правда?
        Он знал, что демон шутить не будет. Жан-Жак никогда не был особо умным, но и дураком он не был тоже. Ручейки крови смешались с ручейками пота. Разумеется, он испугался. И мозг его лихорадочно искал решение.
        - Я прошу прощения… - прохрипел Бизанкур. - Я был очень напуган! И я прошу… прошу…
        - Извинения принимаются, - усмехнулась Белла, разжимая руку, и Жан-Жак рухнул на ковер. - Так чего еще ты просишь у меня, смертный?
        - Продлить договор! - горячо заговорил Жан-Жак, потирая горло. - Я могу стать и политиком, и…
        Демон расхохотался так, что затряслись стены.
        - Продлить договор? Политиком?! Наивный глупец! Да люди без всяких ухищрений и антуража, вроде вызова дьявола на дом и продажи души с кровавой подписью, вершат на земле такое зло, что в аду только облизываются! Особенно нынешние политики. Настоящие, заметь. Они работают на нашей стороне совершенно бесплатно и с удовольствием. Зачем мне теперь договор с тобой? Сейчас уже не Средние века. Уж больно много развелось таких, как ты.
        Голос Беллы был холоден, и Жан-Жак с внезапной беспощадностью осознал: все. Он проиграл.
        Когда мы покупаем новый нож, мы чистим его, точим, стараемся оградить от влаги просто потому, что он нужен нам для определенных целей, - и только-то. Это удобный и полезный для нас инструмент. Таким инструментом и был Жан-Жак. Раньше он об этом не задумывался. А думал только об одном: сколь милостивы к нему его покровители, как балуют его, как потакают любым его прихотям и защищают от всех напастей. Мысль о том, что его, как инструмент, могут просто выбросить, если он сломается или заржавеет, просто не приходила ему в голову.
        - Вы… вы хотите просто выбросить меня, как ненужную вещь, отработавшую свое?! - в отчаянии воскликнул Жан-Жак.
        - А чего ты ждал? Доброты и милосердия? - пожала плечами Белла. - Так за этим не к нам, а…
        Она выразительно потыкала пальчиком в потолок и наморщила хорошенький носик.
        - Но теперь, скорее всего, поздно, - беспечно продолжила она. - За эти годы ты себе своими резвостями заработал вечность в аду. В качестве почетного грешника.
        Бизанкур всем своим видом излучал такую растерянность, что сжалился бы даже камень. Белла внимательно рассматривала его, что-то прикидывая.
        - Знаешь… - задумчиво протянул демон. - Нет, не подумай, что я сжалился. Просто я твой покровитель, а ты неплохо работал. И тебе полагается вполне заслуженная премия - новая сделка. Принципиально новая, не то, что ты делал обычно.
        Демон дождался, пока Бизанкур переварит услышанное, а оно прозвучало для него райской музыкой (вот оксюморон!), как отмена приговора смертнику. В определенном смысле так оно и было. Дождавшись вполне осмысленной радости в глазах Жан-Жака, Белла кивнула:
        - Итак, слушай внимательно и запоминай. Ты давно в курсе, что идет тысячелетняя война светлых и темных сил. Светлое войско не дремлет, а Тот, Кто Отец ему, думает, что добром и светом можно спасти мир. Само по себе светлое войско не так сильно, его нужно укреплять. И вот совсем недавно в разных концах земного шара родились семеро детей. Не в один день и час, конечно, разброс до нескольких лет, чтобы вычислять сложнее было. Казалось бы, подумаешь, детишки. Помнишь, как мы их кушивали?.. Пачками! Ну, еще вспомнишь, время будет… Да это еще не все.
        Белла легко поднялась с постели и подошла к окну, храня на лице выражение нахмуренной задумчивости. Постояла там и обернулась:
        - Это не обычные дети, - продолжал демон. - Это семь, мать их, христианских добродетелей. И им предстоит стать апостолами Нового Мессии во втором его пришествии. - Что? - после паузы переспросил Бизанкур.
        - Ты не глухой, повторять не буду, - еще больше нахмурился демон. - И просто так их не убьешь, на них с рождения охранная печать сам знаешь Кого. Ты думаешь, как мы узнали про апостолов? Как я и говорил, на нас всегда работают те, кто охотно помогает нам без всяких договоров и кровавых подписей. Вычислять детей с охранными печатями, семерых на всю планету, да разного возраста, да в разных странах, было невероятно трудно. Но главная часть работы выполнена, найдены все. Осознай, как велика наша сила, могущество и возможности!
        - А мне что делать? - недоумевающе спросил Жан-Жак. - Если на них… охранные печати.
        Белла поморщилась:
        - Ну давай уже не будем играть в Фернана Пико… Не тупи, как этот твой кадавр. Ты же крестник семи смертных грехов. Есть лазейка, разумеется, печати сорвать можно. Я расскажу тебе, как это сделать, но придется попотеть. Итак, святость детишек уравновешивается тем, что человек по природе своей склонен к пороку. Не потому, что рождается таким изначально, нет, человек рождается совершенно чистым листом, пиши на нем что хочешь. Но человек слаб, об этом знает даже… - Вновь перст Беллы указал наверх. - В первую очередь именно Он. Человек всегда таким был, и мы сразу воспользовались этим, послав к нему змея-искусителя. - Белла желчно рассмеялась. - Игра только началась - и такая победа! Величайшее грехопадение! Изгнание из расслабленного и беспечного рая тех, кого Он посчитал венцом творения. Такой вот венец творения! Адам и Ева оказались дураком и шлюхой. Потом началась эта нуднота на долгие и долгие сотни и тысячи лет. Карабкаются в собственных нечистотах, а куда? Туда, ввысь, к свету? А вот на-ка, выкуси, мы успешно скидываем человечков с любой горки, куда порой возносится их склонный к гордыне дух. И
нас много, и мы неутомимы, потому что имя нам - Легион, а искусить человека можно легче легкого. На каждую добродетель найдутся порок и грех, запомни это, мой мальчик, если до сих пор не понял.
        Белла захохотала так, что затряслись стены. Но к ним в номер не прибежал никто, потому что любые потусторонние вибрации надежно экранировались всякий раз, когда это было необходимо.
        - Тебе нужно помнить только одно - человек грешен и слаб, - отсмеявшись, жестко произнес демон лени. - Не нужно его щадить. Ты хороший исполнитель и уже доказал это не раз. Надеюсь, и сейчас не подкачаешь. Хотя это задача нелегкая, ох какая нелегкая. Старайся. Помнишь, как ты старался для родича и покровителя своего, Климента Шестого? А на самом деле-то не для него, конечно… Хоть и был он искусным политиком и одним из наших лучших слуг, да все равно кончил плохо… А ты же не хочешь плохо кончить, сладенький мой? Прошлое забывать нельзя-а-а, это как корни дерева. Корни оборвал - дерево упало… Да?
        Нежная наманикюренная ручка приподняла за подбородок голову Бизанкура, и тот ощутил, насколько крепка эта хватка. Он тут же вспомнил, как проводил дни юности у своего земного покровителя и с чего началась его адская карьера на Земле. Память его сделала головокружительный кувырок в далекий четырнадцатый век, в самый разгул Черной Чумы, которая выкосила пол-Европы и так часто являлась в кошмарах Бизанкуру. Забыть все обстоятельства было просто невозможно, память подсовывала все более изощренные подробности…

* * *
        Был у Жан-Жака в пору отрочества знакомец, с которым они частенько пересекались на занятиях при дворе его именитого родственника, Климента Шестого. Он с Бизанкурами были седьмой водой на киселе, но папа звал его племянником - отличная первая ступень для карьерного роста. А знакомца звали Фернаном Пико.
        Круглый сирота, подобранный папой римским из милости, одногодок Жан-Жака, он не блистал ни талантами, ни усердием, а был липучим, словно муха, и вечно отирался возле тех, кто казался ему более сильным, более знатным, более богатым и успешным. Пребывая в их тени, Фернан казался и самому себе гораздо значительнее.
        Обратился как-то Климент Шестой к своему протеже, Жан-Жаку-Альбину де Бизанкуру с особым поручением.
        - Мальчик мой, - сказал он. - Наступило время взрослеть. У тебя есть неплохое образование и дары, врученные тебе при рождении твоими «крестными» с другой, темной стороны. От Бельфегора - умение мгновенно овладевать чужими языками, от Маммоны - богатство и удача в делах, от Вельзевула - способность менять внешность, от Сатаны - сила и уверенность в своей правоте, что бы ты ни делал, Асмодей одарил тебя способностью к точным наукам, искусному ведению боя и обольщению, а Люцифер - гордыней. Не все они не проявятся разом, а будут возникать в тебе по мере необходимости.
        Жан-Жак почтительно поклонился.
        - Теперь же ты должен отправиться в Авиньон, - продолжал папа, - за пределы резиденции, с заданием, которое впоследствии нас всех весьма обогатит. Ты даже не представляешь насколько. Наши покровители с темной стороны устроили так, что за грехи людские на них пала чума. А любая эпидемия - это рычаг управления в умелых руках. Для начала нужно, пользуясь общим невежеством, распространить слух, что чума - это дело рук неких отравителей.
        - Отравителей? - переспросил Жан-Жак, не вполне понимая.
        - Мнимых, конечно, - терпеливо разъяснил папа. - Нужно просто бросить этот слух, словно камушек, в толпу, а уж дальше толпа сама сделает свое дело - придумает, кто его бросил, с какой целью, украсит подробностями, и совершенно неважно, правдивы будут эти слухи или лживы от первого до последнего слова. Об этом потом будут с пеной у рта веками спорить историки, философы, медики и простые люди.
        - И как же это поможет нам заработать? - спросил предприимчивый юноша.
        - Страх, мой мальчик, - подмигнул папа римский. - Страх породит сомнение и панику, а уж дальше я сам позабочусь, как повернуть их в нужное русло, - я ведь, помимо всего прочего, политик. Не стесняйся придумывать любую ерунду. Народ у нас доверчивый, он проглотит еще и не такое. К примеру, можешь рассказать, что мой перстень с изумрудом - да, вот этот - сильнейшее средство от чумного мора. И когда я поворачиваю его на юг, то… ну я не знаю, ослабляю действие чумного яда. А когда на восток, то… То уменьшаю опасность заражения. На самом деле я очень верю в умение своего врача, Ги де Шолиака. Он действительно очень умен, с младых ногтей занимается наукой и постоянно исследует что-то новое.
        - Превосходно, но одному мне не справиться, - озаботился Жан-Жак. - Мне нужен помощник.
        - Здравая мысль, - одобрил патриарх. - Есть ли у тебя кто-либо на примете?
        - Пожалуй, ваше святейшество. Это Фернан Пико.
        - Тогда действуйте, не мешкая.
        Если бы они только знали, чем это кончится…

* * *
        Уговорить Фернана не составило труда, а небольшой мешочек с монетами прибавил просьбе убедительности.
        - А зачем это? Ну, байки рассказывать? - заикнулся было Пико.
        - Вот за этим, дурила, - вновь потряс перед его носом монетами Жан-Жак.
        - Будет сделано! - легко согласился тот, ловко пряча мешочек в складки своего одеяния.
        - В общем, запомни, - напутствовал Бизанкур. - Чума - это дело рук отравителей. А средства от нее - молитвы. Вот еще что…
        И он нашептал Фернану несколько методов, которые сейчас только в детском саду можно рассказывать, а в четырнадцатом веке на удочку подобных россказней попадались многие и многие.
        Похоже, и сам Фернан Пико тут же уверовал в свои сказки и, выпучив глаза, шнырял по дворам и улицам, болтая небылицы.
        Уже на следующий день Авиньон кишел слухами, что от чумы есть простое средство. Зараженному нужно прийти в многолюдное место и передать болезнь другому. Не просто заразить, а снять с себя, как проклятие, свято веря, что чума уйдет. Но они лишь заражали…
        Кроме того, как рассказывали юные лукавые посланники, помощь роду людскому могло оказать только заступничество святых, которых нужно неустанно призывать молитвами, а утихомирить Божий праведный гнев можно только истязаниями грешной плоти.
        Но, увы, как это порой бывает, Фернан перестарался.
        Незадолго до того он поссорился с одним еврейским мальчиком, Иегудой бен Иоффе.
        - Отдай мои груши! - завопил тот, обнаружив пропажу.
        - Какие такие груши? - прикинулся дурачком воришка Пико.
        - Сушеные, мне матушка дала, - не отставал обкраденный бен Иоффе. - Ай, не стыдно ли тебе, вот же мой узелок из-под подушки у тебя торчит!
        Фернан получил от него тумаков вполне заслуженно, но затаил обиду.
        - Жадный ты, как и весь ваш народ! - бросил он и поклялся отомстить.
        Очень удачно подвернулось поручение Жан-Жака. Но фантазия Фернана зашла слишком далеко - он стал рассказывать, что именно евреи разбрасывают повсюду какие-то вонючие порошки, отравляя ими даже колодцы.
        Россказни эти дорого встали еврейскому народу, как выяснилось впоследствии, и довольно скоро - ведь зараза сплетен распространяется столь же быстро, как и чума. И запылали костры, и стали повсеместно преследовать народ, распявший Христа, а теперь вдобавок еще и желающий смерти остальному роду человеческому - чего проще следовать подобным обвинениям.
        Папа римский только диву давался, сколь колоссальный размах приняла его затея. Спустя несколько лет ему пришлось самолично встать на защиту евреев и даже угрожать отлучением от церкви каждому, кто посягнет как-то притеснять или угрожать их жизням. Он доказывал, что несчастный народ был смущен и соблазнен самим дьяволом.
        - Не может быть правдой, что евреи являются причиною чумы! - пламенно доказывал он в прилюдных речах и статьях. - Ибо во многих частях мира та же самая чума скрытым судом Божьим поражает и самих евреев, и многие другие народы, которые никогда не жили рядом с ними!
        Однако же все было тщетно. Папа хотел бросить камушек в толпу. Вот и бросил. Вот и началось. Не помогали ни специально выпущенные буллы, ни угроза анафемы - массовое помешательство уже захватило целые народы.
        - М-да, - осознавая дело рук своих, заметил Климент Шестой. - Как, однако, просто разрушать и осквернять что-либо, и сколь много сил уходит на то, чтобы сделать что-то поистине полезное для человека. Род человеческий глуп и грешен по сути своей. Так пусть же ему воздастся по заслугам.
        Но воздалось не роду человеческому, а шарахнуло прямиком по церковнослужителям. История баснословных обогащений всегда замешана на крови, грязи и огромном риске.
        А этими методами политики действуют в любом веке, хоть в четырнадцатом, хоть в двадцать первом. Слова немножечко другие, а суть та же. Напустят туману и эпидемий, и ну деньги делить - такие, что простому человеку и не снились.
        - Это вам за разврат! - кричали меж тем энтузиасты из народа, порицая клириков. - Вы продажны и служите не церкви, а сатане! И молитвы ваши болезни не помеха, а один сплошной обман!
        Недовольство и разочарование народа, который видел, что обычные храмы и службы не могут остановить разгул чумы, усиливались.
        А эти настроения - что да, церковники блудят, интригуют, воруют и убивают почище простых мирян, - несли нешуточную угрозу для официальной церкви.
        - Мой мальчик, - поучал Климент Шестой Жан-Жака, которого держал в курсе всех дел, чтобы тот с молодости видел изнанку жизни и не имел иллюзий. - Да, это опасные игры, но ты не бойся. У тебя есть я, а у меня есть поддержка… сам знаешь кого. Так ведь и у тебя есть эта поддержка! И дурить народ мы будем всегда. Они - наша пища, запомни это! Наша тупая, исполнительная пища. А мы властители, высшая каста. И покровители наши высшая каста в девяти кругах ада, и они всегда будут благоволить к таким, как мы. Даже не стесняйся делать все то, что считаешь нужным для приумножения своего благосостояния - хоть именем короля, хоть иного правителя, хоть Господа Бога. Все это лишь словесная оболочка. Настоящая власть всегда будет у того, кто держит в руках богатство - не просто держит, а умеет его удерживать из века в век, знает формулу его удержания и увеличения. А это мы. Увидишь, скоро золото потечет к нам рекой со всех сторон, только руки подставляй…
        - Хорошо, ваше святейшество.
        - А вы слышали, что произошло в храме Святого Петра в Иерусалиме?! - надрывались между тем на всех углах.
        - Нет!
        - Что такое?
        - Прямо на алтарь упала табличка с посланием самого Иисуса Христа! - торжествующе кричали в народе. - Он провозгласил, что начало чумы - это наказание за несоблюдение постов, Божьих законов и заповедей! И что если люди будут и далее вести жизнь неправедную, то вскоре начнутся нашествие дикого зверья и набеги язычников и прочих дикарей, что хуже всякого зверья. А спасение придет к заблудшим душам, если они отрекутся от соблазнов бренного мира и начнут неусыпно молиться и предаваться самобичеванию.
        Так возникло движение самобичевателей-флагеллантов. Они всерьез верили, что если намеренно причинять себе боль, то это разжалобит Господа, который, увидев их страдания, исцелит их, а прочих оградит от новых заражений.
        Современный человек с ума бы сошел, а они ничего. Жить хочешь, как говорится, умей вертеться…
        Флагелланты, впавшие в религиозный экстаз, объединялись в группы по несколько тысяч человек. Каждую группу вел за собой кто-либо из особо фанатичных адептов. Так они странствовали по всей Европе из города в город в истрепанных черных плащах с капюшонами и сверкали безумными глазами из-под надвинутых по брови шапок из войлока, пугая всех вокруг своими спинами, покрытыми гноящимися ранами, струпьями и запекшейся кровью.
        Разумеется, папа видел, куда это все катится, но при всем своем уме и осторожности не стал отлучать их от церкви - народ мог бы взбунтоваться и объявить еретиком или пособником дьявола самого папу, слишком уж далеко все зашло.
        Но флагелланты несли с собой не только ересь. Они несли за собой новые волны заражения в прежде нетронутые места. Такова была саркастическая усмешка дьявола - именем Бога уничтожать миллионы и миллионы людей.
        - Подожди, подожди, - говорил Климент Шестой Бизанкуру. - Просто смотри и учись, как это бывает и как именно делаются большие деньги.
        Юноша смотрел и учился. И вот тут-то и началось самое интересное.
        Обезумевшие от страха, горя и отчаяния люди готовы были отдать баснословные деньги, только бы получить… нет, не исцеление, а отпущение грехов.
        - Ты понимаешь теперь, мой мальчик, как именно можно заработать капитал на болезни и страхе, если ты приближен к власти? - глядя на юного родственника в упор, спросил Климент Шестой.
        - Да, ваше святейшество, - не моргнув глазом, бойко ответил Бизанкур. - Вовремя рассказать нужную сказку. Попросту всех обмануть.
        - Браво! - одобрил Климент. - И?..
        - Индульгенции - это цыплятки на птичьей ферме, - продолжал Жан-Жак. - Стоят они не столь дорого, зато их много и требуются они теперь каждому.
        - Да, мой мальчик! - расхохотался папа. - Ты понял! Раз уж они верят, будто эта бумажка спасет их грешные никчемные душонки, этим надо пользоваться, коли ты не дурак.
        Бизанкур дураком не был.
        Конечно, он понимал, что еще слишком юн и неопытен для того, чтобы самостоятельно вершить подобные дела, и то, сколь повезло ему на влиятельного родственника, который к тому же был поддержан силами, многократно превосходившие обычные человеческие.
        Конечно же папа в самый разгар эпидемии находился далеко от Ватикана, запершись с горсточкой приближенных к нему людей в Авиньоне, своей резиденции, надежной, как крепость. При нем неотлучно находился его личный врач, великий Ги де Шолиак, предписания которого он соблюдал неукоснительно. Опасность заражения была весьма велика, и поэтому Климент не расставался с платком, который держал все время прижатым к лицу, дыша исключительно через него, куда бы он ни ходил, и периодически сжигал оную тряпицу, вынимая из особых сундуков все новые, не тронутые заразой аккуратные белые квадратики ткани.
        - Помнишь, дорогой мой племянник, что говорил я тебе в самом начале относительно чистоты тела и одежды? - напоминал он Жан-Жаку, а вслед за ним и туповатый Фернан Пико внимал ему, разинув рот и поражаясь его дальновидности. - Вот поэтому вы теперь и живы, и будете живы и впредь, если прислушаетесь к голосу разума, а сейчас этих голосов только два - мой и мэтра де Шолиака.
        Кроме того, справа и слева от собственной персоны папа держал две постоянно горящие жаровни, огонь в которых поддерживали Жан-Жак де Бизанкур и Фернан Пико, а в их отсутствие - доверенные люди. Это тоже было предписанием врача.
        - Жар огня, - назидательно говорил он, - не даст блохам, разносящим болезнь, размножаться.
        Кроме того, прожаривались и перемены одежды, которая висела в непосредственной близости от жаровен. Жан-Жак и Фернан следили, чтобы обувь не скукожилась, а одежда не сгорела.
        - Хотите остаться в живых, - довольно жестко говорил папа, - учитесь терпеть временные неудобства годами, и терпеть кажущиеся лишения, на самом деле преумножая доход свой и сохраняя жизнь свою. А лишитесь жизни, так и никакой доход станет вам не нужен.
        В свое время Авиньон был выкуплен папой у неаполитанской королевы за восемьдесят тысяч флоринов. Теперь доход исчислялся миллионами.
        Из опасения заразиться монахи не выходили за стены монастырей, и паломники, кишащие вокруг наподобие чумных бацилл, складывали дары прямо возле ворот. По ночам, окуривая себя дымом и обмотав рот тряпками, монахи, словно воры в ночи, растаскивали сокровища по своим норам.
        Давным-давно уже Ги де Шолиак придумал защитную маску, которую мы знаем как маску «чумного доктора». «Клювы» эти заполнялись ароматическими травами, дабы отравленный заразой воздух не проникал в легкие. И вот в одну из ночей Жан-Жак и Фернан, надев чумные маски, вышли на «сумеречную охоту» за данью…

* * *
        - Эх, хорошо бы и себе сегодня пригрести денежек, - раздался глуховатый, искаженный маской голос Фернана.
        - Тебе мало? - усмехнулся Жан-Жак де Бизанкур, пробираясь к выходу узким коридором и отряхивая рукав, выпачканный известкой со стены. - Ты уж который раз таскаешь.
        - А тебе жалко? - парировал Пико. - Не свои же отдаешь… Да кто их вообще считает теперь?!
        - Представь, считают, - возразил протеже Климента Шестого. - Конечно, до казны не все добирается, но ты давай там не усердствуй. А то твой сундучок лопнет.
        - Откуда знаешь про сундучок? - вскинулся Фернан.
        - Я все знаю… - посмеивался Бизанкур. - Да не трясись ты, не нужен он мне. И не рассказывал я никому. Ты сам, как дурак, треплешь налево и направо, что купишь себе домик, как только закончится чума. Ну, скажешь, не дурак? Откуда это у служки вроде тебя деньги на домик?
        - А наследство! - защищался тот.
        - Да-да, конечно, наследство у сироты, который, как всем известно, с детства приживается при дворе папы, - расхохотался Жан-Жак. - Ну-ну. Как бы тебе с твоими куриными мозгами не загреметь на дознание к святой инквизиции.
        - Да что я тебе сделал?! - взвыл обезумевший от ужаса Фернан.
        - Тихо! - прикрикнул Бизанкур. - Дурак и есть - шуток не понимаешь. Факел держи ровнее, смола с него чуть мне на плащ не капнула, а она горит, между прочим… Разуй глаза! Нужно мне больно сдавать тебя инквизиции, какой мне с этого прок… Ладно, так и быть, отвернусь я, когда начнем носить то, что нам грешники пожаловали. Ты только запахнись поплотнее - смотри, у тебя вон шея голая. И руки.
        - Да жарко же, - пробурчал Фернан.
        - Дурак, - в который раз бросил Бизанкур.
        Фернан засуетился, наматывая вокруг шеи ткань и одергивая рукава. Факелы шипели и роняли тягучие горящие смоляные слюни, отбрасывая тени на стены коридора.
        Ночь снаружи встретила духотой и беспорядочной суетой; позвякивал металл - не оружие, а серебряные и золотые кубки, посуда. Шуршали цепочки и ожерелья, сыпались монеты. Кто-то причитал, повизгивая: «Нет у меня, нет у меня золота, возьмите серебряное блюдо, молю, святой отец!» И святые отцы, отворачиваясь и дыша в свои тряпки, совали в протянутые руки свернутые в трубочки индульгенции - «лекарство» от чумы.
        Окружая стену дворца, горела цепочка костров, олицетворяя защиту от заразы и символизируя заградительный барьер. - Интересно, в самом ли деле огонь так очищает, - глядя на пламя, задумчиво произнес Фернан.
        - Давай проверим, а? - невинно предложил Бизанкур.
        - Как это? - не понял Пико.
        - Ну, давай ты спросишь у святой инквизиции, - пояснил тот и расхохотался, потому что Фернан тут же испуганно прянул в сторону. - Вон пожгли же евреев в Венеции за пособничество дьяволу. Помогло венецианцам это исцелиться?..
        - Злой ты человек, - укоризненно сказал ему Пико.
        - А кто первый на евреев наехал? - резонно возразил ему Жан-Жак. - Груши он сушеные украл, подумаешь. Был бы я злым, давно бы рассказал все о твоих делишках.
        - А вот интересно, - сощурился Фернан. - Разве ты сам не взял ни одной монетки? Неужто тебе не хочется?
        - Нет, - равнодушно отвечал Жан-Жак. - На что они мне. Живу я не бедно, как и ты, впрочем. За обучение мое, как и за твое, кстати, платит его святейшество. Нас лечит лучший во всей стране лекарь. Чего мне еще хотеть? А если вздумается мне странствовать, я сомневаюсь, что у меня будут препятствия.
        - Да, конечно, ты у папы любимчик… - плаксиво протянул Фернан. - И всякая прихоть твоя будет тебе сразу на блюдечке.
        - Да что ты разнылся, лучше бы на учение так налегал, как на нытье! - фыркнул Бизанкур. - Или иди вон, прибери то добро, да пойдем, не стой столбом.
        Монахи сновали с небольшими тележками между двором и дверьми, сноровисто утаскивая дары прихожан. Внимание Жан-Жака привлекла груда тканей, сверху которой лежали книги в кожаных переплетах. Он внимательно рассматривал переплеты и бережно складывал книги обратно - таблицы короля Кастильского, труды Аврелия Виктора, - он их уже читал, а информацию всегда схватывал быстро.
        На глаза ему попалась некая продолговатая металлическая трубочка, по бокам украшенная кистями. Присмотревшись, Бизанкур понял, что один конец можно отвинтить, хотя скреплен он был красной сургучной печатью.
        - Не яд ли там спрятан? - в сомнениях пробормотал молодой человек.
        Спустя мгновение он понял, что для яда вместилище великовато, и, легко сломав сургуч и открутив головку трубочки, потряс ею. В ладонь ему выпал аккуратно свернутый свиток.
        - Ого, - тихо присвистнул Жан-Жак, развернув свиток и мельком пробежав по тексту взглядом.
        Коротко оглянувшись по сторонам, он быстро вернул манускрипт в футляр, завинтил и спрятал находку в рукав -
        его всегда интересовали старинные рукописи, которых было немало в папской библиотеке. Он собирался рассмотреть его позже, на досуге.
        Жан-Жак заметил, как Фернан рванулся к горке подношений - она состояла из отрезов шелка и бархата, кувшинов с тонкими и длинными горлышками, видимо, персидской работы. Но не это привлекло его внимание; он заметил еще и небольшой кошель из крашеной красной кожи, украшенный золотым витым шнурком. Кошель смотрелся дорого, да и бока его приятно круглились. Жадная лапка Фернана нацелилась именно на этот кошелек, взяла его и поспешно затолкала за пазуху, в потайной карман.
        И в этот самый момент чья-то рука схватила его за штанину.
        - Эй! - вскрикнул от неожиданности Фернан.
        - Помоги мне, добрый человек! - прохрипела женщина, вид которой оставлял желать лучшего. Вероятно, она была уже сильно больна. Ее всклокоченные волосы наполовину закрывали почерневшее лицо, руки исхудали, как палки, и были испещрены кроваво-красными язвами, зато бархатное платье винного цвета выглядело прилично, разве что выпачкано в пыли, потому что стояла она на коленях. Как и откуда ее сюда принесло, сказать было трудно.
        - Пустите меня! - вырывался от нее Пико, но она вцепилась в него еще сильнее:
        - Помоги, здесь моя дочь!
        - Да что вы! Это мужской монастырь, - зашипел Пико, пытаясь освободиться из цепких и страшных рук незнакомки. - Не может здесь быть вашей дочери!
        - Здесь, здесь она, - настаивала та. - Господин де Шолиак назначил ей встречу…
        Имя доктора почти убаюкало бдительность Фернана, как вдруг он увидел за ухом женщины огромный багровый чумной бубон.
        Молодой человек взвизгнул и стал нешуточно вырываться:
        - Да оставьте вы меня!
        - Мне нужно найти свою дочь, - повысила голос незнакомка и вдруг закашлялась. - Она пришла сюда еще днем…
        - Пустите меня! - завопил Фернан, отворачивая от нее свою маску и беспорядочно молотя по воздуху руками.
        Со своим клювом он напоминал сошедшую с ума птицу. Рукава его задрались, рубаха сбилась, а женщина, словно обезумев, цеплялась за него и царапалась, как дикая кошка:
        - Где она? Почему вы прячете ее от меня? Она неисцелима?! Скажите мне правду!
        - Жан-Жа-ак! - кричал не на шутку перепуганный Пико, забыв и про свой вожделенный кошелек, и про остальные лакомые предметы.
        - Вон! - коротко рявкнул подскочивший сзади Бизанкур.
        Загудело пламя факела, которым он, не церемонясь, ткнул женщине в лицо. Она, шипя, отшатнулась и упала навзничь, продолжая тянуться к Фернану и выкрикивая какие-то ругательства. Тот, тоже упав на землю, голосил как резаный и пытался ползком покинуть это место как можно скорее.
        - Она меня оцарапала! - в панике визжал он.
        - Быстро отсюда! - рыкнул Жан-Жак и пинками погнал приятеля обратно во дворец, но стражники, охранявшие папские покои, не пустили их, ввиду отчаянных воплей Пико. Характер их мог вызвать во дворце нешуточную панику.
        Бизанкур коротко ударил приятеля в физиономию. Раздался смачный шлепок, и из разбитого носа Фернана закапала кровь. Он испуганно замолчал.
        - Заткнись, а то нас вышвырнут в два счета, - прошипел Жан-Жак, срывая с себя перчатку и отбрасывая ее в огонь костра, которых вокруг было предостаточно. - С другого крыла зайдем, где твоих диких криков не слышали… Или я тебя свяжу и рот заткну!
        Он подгонял своего непутевого дружка окриками, не желая лишний раз до него дотрагиваться, и втолкнул в одну из келий на первом этаже:
        - А теперь ты тут посидишь, и тихо, понял?
        Пол там был каменным, на нем лежала небольшая охапка соломы.
        - Бросаешь меня?! - заорал было тот, но Жан-Жак новым пинком отшвырнул его к небольшой узкой кровати.
        - Я собираюсь тебя спасти! Но, если услышу хотя бы звук отсюда, вернусь и убью тебя собственными руками. Я не шучу!
        Видимо, тон Бизанкура был достаточно угрожающим, потому что Фернан рухнул на пол, спрятал лицо в тюфяке, бывшем на кровати, и беззвучно заплакал.
        Жан-Жак поспешно покинул келью, замкнув ее ключом, который висел рядом на гвоздике, вколоченном в дверной косяк - это были кельи для тех, кто хотел молиться в полном уединении, и запирались они как снаружи, так и изнутри. Потом, потерев пальцами стену, он нарисовал на двери косой крест, после чего поспешил в покои папы, и на этот раз стражники безмолвно пропустили его.
        В покоях Климента Шестого было невероятно жарко, потому что, несмотря на царящую снаружи духоту, угли на двух жаровнях были раскалены добела. Меж ними, обливаясь пoтом, сидел сам папа римский, на коленях которого примостился большой серый кот. Еще несколько котов, разомлев от тепла, лежали рядом. Распоряжения Ги де Шолиака выполнялись неукоснительно. Уже давненько он понял, что разносчики чумы - это блохи и крысы, и рекомендовал нещадно истреблять грызунов различными методами, в том числе и при помощи домашних кошек. Папе принесли во дворец нескольких, зарекомендовавших себя отличными охотниками, и Климент практически не расставался с ними. Сам доктор находился здесь же.
        Климент вопросительно взглянул на Бизанкура, а тот, вместо того чтобы, как обычно, подойти за благословением, склонился в поклоне у дверей:
        - Ваше святейшество, благоволите дать мне вымыться и переодеться, а одежду мою сжечь. Мэтр де Шолиак, кажется, одна из зараженных поранила Фернана. Я запер его от греха и пометил дверь крестом…
        - Грех на всех нас, - вздохнул Климент, впрочем, довольно спокойно.
        Ги де Шолиак выглядел куда больше обеспокоенным.
        - Я приду взглянуть на него, когда ты приведешь себя в порядок, - сказал он Бизанкуру.
        - Дитя мое, ты все правильно сделал, - кивнул ему папа. - Брат Винченцо, помоги отроку.
        Тот, ни слова не говоря, проводил Жан-Жака в небольшую комнату с бадьей, где бессменно дежурили несколько монахов, меняя воду и периодически поднося горячую. Молодой человек спешно вымылся и переоделся в ту одежду, что висела рядом с жаровнями.
        Когда они добрались до кельи, где был заперт Фернан, оттуда не доносилось ни звука. Бизанкур подумал было, что, неровен час, тот сбежал, но переоценил его возможности. Подавленный, Пико стоял на коленях и лихорадочно молился. Встретил вошедших затравленным взглядом и опустил его долу. Не проронил ни звука даже тогда, когда де Шолиак подверг его осмотру и, опустив плечи, покорно поворачивался. На руках и животе у Фернана алело несколько параллельных царапин - в тех местах, где женщина вцепилась в него ногтями. Царапины были багровыми и слегка припухли.
        - Мне конец? - подавленно спросил Пико.
        Видимо, за небольшое время, что он провел взаперти, его паника ушла, уступив место полной обреченности. Юноша был сильно напуган.
        Жан-Жак поставил возле кровати кувшин с вином и поднос с овощами и холодной телятиной, положил рядом перемену одежды:
        - Придется тебе пока поужинать здесь. Не стоит так отчаиваться. Никто тебя не бросает. Переоденься, а одежду твою мы сожжем…
        Красный кошелек упал на пол, когда Пико переодевался, и все трое сделали вид, что ничего не видели, только Фернан густо покраснел, напоминая цветом бока кошелька.
        Ги де Шолиак не скрывал своей озабоченности, обрабатывая царапины принесенным травяным настоем:
        - Вам не следует какое-то время покидать эту комнату, Фернан. Будем надеяться, что все обойдется…
        Но, увы, не обошлось.
        Когда Жан-Жак наутро вошел к Пико, он увидел его ужин нетронутым. Парня трясла крупная дрожь, словно он замерзал, а лоб его тем не менее покрывала испарина.
        - Я заболел… заболел… - повторял он, затравленно глядя куда-то в пространство.
        Бизанкур оценивающе смотрел на него из дверей. Он знал, что у заразившегося чумой шансов практически не было, хотя сам де Шолиак буквально недавно переболел ею, порезавшись во время операции, которую делал больному, вскрывая его бубон. Но это де Шолиак…
        Вернувшись к себе после посещения Фернана, Бизанкур вторично развернул свиток, который принес с «ночного похода» за подношениями. Когда он прочел текст внимательнее, кровь ударила ему в голову, а сердце часто-часто застучало. Он долго сидел, уронив свою находку на колени и стараясь отдышаться; руки его тряслись.
        В свитке было такое, что у Бизанкура не зря зашлось дыхание. Этого просто не могло быть - такая удача! Манускрипт был не чем иным, как ритуалом по вызову демона лени и праздности, Бельфегора… Жан-Жак не колебался ни мгновения, когда приносил этот свиток на одобрение папе. Папу он не решился беспокоить ночью, а утром, после литургии, нанес ему визит и с почтительным поклоном протянул найденный манускрипт, внимательно следя за выражением лица его святейшества. И увидел в его зрачках знакомые язычки пламени.
        - Ваша святейшество, мне кажется, это совершенно необычайная находка. Что мне делать с нею?
        Его святейшество, внимательно изучив свиток, с усмешкой протянул его обратно:
        - Делать то, что там и написано… Добро пожаловать в ад, мой мальчик. Пора. Не бойся ничего, все будет тебе на благо. Я мог бы сказать, что благословляю тебя на этот шаг, но… наверное, это слишком, не правда ли?
        И оба понимающе рассмеялись.
        И теперь Бизанкур холодно и изучающе смотрел на Фернана:
        - Скажи мне, ты хочешь жить?
        - Хочу! - страстно выкрикнул тот, сотрясаемый лихорадкой, зубы его выбивали дробь.
        - А чего ты хочешь больше - жить или спасти душу?
        Вопрос был не лишен коварства. Фернан думал не больше секунды.
        - Да чёрта ли мне в этой душе, если я сдохну?! - отчаянно крикнул он.
        - Слышали бы тебя инквизиторы, - расхохотался Жан-Жак. - Ладно, да будет так. Я приду завтра. И ты будешь делать все, что я скажу. Будешь?
        - Буду, - прохрипел Фернан.
        Получив негласное разрешение от самого папы римского, Жан-Жак прислушался к себе и нашел, что его ничуть не пугают и не смущают условия, описанные в этом немыслимом документе, за который святая инквизиция отправила бы на костер любого. Любого, но не Жан-Жака. Рок его был совершенно иным, и, пока длилась его история, никто не смог бы сказать, чем и как она окончится.
        Поистине, неисповедимы пути Господни. Судьба Жан-Жака де Бизанкура была предопределена еще до его рождения - до зачатия! - и не случайно этот свиток попал именно в его руки в знойную летнюю ночь 1348 года, через неделю после его девятнадцатилетия. Обряд вызова демона Бельфегора собственной персоной… Это было уже почище, чем призывать огонь в собственных зрачках.
        Подумать только, для обряда требовалась кровь некрещеного младенца, с которого надо было заживо содрать кожу! Да расскажи он кому… Разве такие вещи рассказывают?
        Под маской чумного доктора войти можно было в любой дом, препятствия чинить не стал бы никто. Под страхом смерти врачи и священники не посещали больше домов ни для отпевания, ни для крещения. Улицы опустели.
        Но одна фигура, лицо которой защищала маска с огромным клювом, все же проскользнула в дверь богатого и пышного особняка. Никто не заметил, что первенец, несколько дней оглашавший дом требовательными и голодными криками, вдруг умолк. Да и к исчезновению самого источника этих криков никто не проявил должного интереса - болезнь изменила всех за считаные дни.
        Не будем испытывать нервы читателей дальнейшими подробностями, скажем только, что рука Бизанкура, окропившего наспех сделанный алтарь кровью невинного и некрещеного ребенка, не дрогнула. Также тверда она была, когда чертила пентаграмму на полу кельи, зажигала свечи по ее углам. Чудовищное беззаконие, творившееся под сводами папского дворца, совершаемое с попустительства его святейшества, свершилось. Осталось прочитать сам текст. И тихий монотонный голос Жан-Жака вознесся к сводам:
        - Пэр Адонаи Элохейну, Адонаи Ешова, Адонаи Собош, Ха-Маком, Мэтратон Он Агла Адонаи Мэшон, вербут пушоникум, мистериум Саламандер, сонвэнтус сулхорум, антра гноморум, демония коэли Гад Алмоусун Гибор, Ишоя, Евам Зарианатмик, вени, вени, вениас, Бельфегор!
        Заколебалось пламя свечей по углам пентаграммы, затрепетали тени на стенах, пронесся шепот ветра в тишине кельи, вскрикнул Фернан Пико, чьих сил хватило только на этот предсмертный птичий клекот, и тело его, покрытое стремительно размножившимися за три дня алыми язвами, вытянулось на узкой монашеской постели совершенно неподвижно.
        - Обманул… - прохрипел Фернан, и глаза его закатились.
        Но глаза Жан-Жака де Бизанкура, внимательно наблюдающие за всем, что происходило, увидели, как пробежала по стене тонкая трещина, как содрогнулась эта стена, а уши уловили глухой, словно за многие мили, удар. Еще один… и еще… пока наконец огромный молот не появился в разломе с той стороны и в комнате через образовавшийся проход не появилось косматое чудище с хоботом, выглядывающим из зарослей чудовищной бороды.
        - Бельфегор, - прошептал Жан-Жак.
        Странно, но он совершенно не был напуган. Вероятно, что-то внутри него помнило, с какой бережностью демоны, приходящие к нему в ночь его рождения, прикасались к нему…
        Монстр с молотом внезапно раскололся пополам, словно кокосовый орех, и Бизанкур увидел, что отвратительная внешность была лишь оболочкой для совсем другого существа - идеально сложенной темнокудрой женщины. Она быстро облизнула полные губы язычком и хрипловато рассмеялась:
        - Ты шокирован, мой юный девственник? Полно, тебе не к лицу. Фрустрация - удел таких, как этот твой приятель, что валяется здесь в столь плачевном виде. Мы с тобой не такие, правда?
        Юноша даже не понял, что она сказала, - в его словаре просто не было подобных слов, - он, не отрываясь, смотрел на ее грудь. А потом и думать стало некогда. Демоница приблизилась к нему и без лишних прелюдий преподала ему несколько уроков любви, искусной и изощренной, - прямо в окружении всех атрибутов, сопутствующих обряду, включая и несчастное убиенное дитя.
        - Ведь это у тебя впервые, правда? - заметила она, вставая и потягиваясь.
        Тот кивнул, едва в силах отдышаться.
        - Этот твой дар - некрещеный малютка - был особенно лакомым, - подмигнула она. - И поэтому я тоже угостила тебя вкусненьким.
        Затем прошлась по каменному полу кельи безупречными ступнями:
        - Запомни навсегда, дружочек, - сказала она, в то время как он, ошеломленный происходящим, в сладкой истоме лежал на соломенном тюфяке. - Не стоит стесняться своих желаний. Их нужно просто удовлетворять. Смотри, как это делается.
        И она, танцуя, подошла к распростертому на смертном ложе Фернану Пико.
        - Он же болен! - в ужасе воскликнул Жан-Жак. - Более того, он уже мертв!
        - Да-а?! - притворно удивилась демоница и хрипло рассмеялась: - А вот мы сейчас проверим…
        Она без стеснения провела рукой вдоль паха скончавшегося юноши, и Бизанкур, к немалому изумлению и страху своему, увидел, что плоть того восстала. Далее демоница сдернула с Фернана одежду, обнажив покрытое ранками и язвами тело, и под ее руками оно вдруг начало на глазах очищаться и светлеть. После и вовсе началась вакханалия, которую можно было бы назвать и труположеством, если бы Фернан под неистовыми скачками на нем Бельфегора в женском облике не застонал и не пошевелился. Уже через несколько секунд стоны его приобрели совсем другой характер.
        - Эй, - смеясь, позвала демоница Бизанкура. - Иди сюда, малыш. Втроем мы славно позабавимся! И не думайте, что монахам таких лакомых кусков не перепадает… Да только разве ж они расскажут! А впрочем, отчего же втроем?! Лилит, сестра моя!
        «Лилит», - вспыхнули в памяти Жан-Жака воспоминания о тех минутах жизни, которые не помнит практически никто из смертных, когда ему было несколько часов от роду, и о тех, которые предшествовали его зачатию.
        - Какие милашки, - низким и чувственным голосом произнесла она. - И какие свеженькие…
        И после действа, перед которым опустят очи стыдливые и которому будут рукоплескать бесстыжие, все четверо решили перекусить и с жадностью набросились на то, что припас Жан-Жак.
        - Не обманул, - с восторгом повторял Пико, алчно удовлетворяя аппетит.
        - Что так скудно друга-то кормишь, - устыдила демоница, дунула на поднос, и там немедленно появились печеная курица, краюха свежего хлеба, сладкий лук и множество других яств. - Подкрепляй силы, Фернан, они тебе понадобятся… Пойдем-ка, Жан-Жак, пошепчемся, покуда Лилит обучит его некоторым премилым чудачествам.
        И демон, вновь приняв облик мохнатого чудища с вытаращенными глазами и хоботом, поманил его к двери и уселся прямо на солому.
        - Я не знал, что вам и это под силу, - прошептал тот, показывая глазами на воскресшего приятеля, с которым в данную минуту Лилит вытворяла такое, что стыдно было бы даже произнести. Его стоны оглашали каменные стены кельи, и они отнюдь не были звуками страдания и боли.
        - Что ты имеешь в виду? - поднял брови демон. - Плотские утехи с извращеньями? Какая безделица.
        - Да нет же! Оживление мертвецов.
        - А ты полагаешь, он жив? - одними губами холодно спросил Бельфегор, и Бизанкур вздрогнул. - То, что он лихо шевелится и попискивает, ничего не значит. Даже то, что он домик скоро купит, будучи просто движущейся падалью, и то не имеет значения. И, как говорится, подними челюсть с пола.
        Жан-Жак машинально поискал глазами на полу, но Бельфегор хмыкнул и махнул рукой:
        - Забудь, про челюсть это была шутка… Тебе нужен помощник, а вот такое ходячее двуногое как раз то, что нужно. Тупой, исполнительный… мертвый. И не заразный.
        Оба посмотрели на Фернана. Фернан, закончив с Лилит, сосредоточенно поглощал курицу, вцепившись в птицу обеими руками. Жир капал ему на грудь. Но Лилит с ним еще не закончила. Она слизывала с него этот жир, покуда жажда его желудка вновь не перешла в жажду чресел.
        - Оголодал, кадаврик, - заметил демон. - Да, мертвецы много жрут, он еще поперек себя шире станет. И начнет… хм… любить все, что шевелится. А внешность его мы сейчас слегка поправим.
        В мгновение ока тощий Фернан приобрел двойной подбородок, поросший редкой рыжей бороденкой, трясущиеся жирочком бока и живот.
        - О! Поросеночек! - засмеялась Лилит, щекоча его, на что Фернан разразился довольными звуками, весьма напоминавшими похрюкивание.
        - Ну вот, - удовлетворенно заметил Бельфегор. - Был Фернан Пико, стал Филипп Вико. Он даже разницы не ощутит. - Филипп Вико, - эхом пробурчал новоявленный Филипп с набитым ртом, снова принявшись за еду.
        - Вот-вот, - одобрительно сказал демон и понизил голос, обращаясь к Жан-Жаку: - Когда он надоест тебе, просто скажешь ему: «Прах к праху, рассыпься». А через парочку веков он тебе точно надоест, если не раньше… Ему обо всем этом знать не обязательно. Пусть думает, что выздоровел. Он будет тебе отличным слугой да к тому же не станет задавать ненужных вопросов. И ты тоже не задавай, а слушай, что тебе отныне надлежит делать. Пребывать в лени и роскоши.
        - И все? - недоумевая, после паузы спросил Жан-Жак.
        - А что тебе еще? - усмехнулся демон праздности.
        Он протянул руку и достал из воздуха свиток - Бизанкур узнал манускрипт, в котором содержался обряд вызова Бельфегора. Только теперь текст в нем стал иным - это был договор. Жан-Жак наскоро пробежал его взглядом… Сколько?!
        - Шестьсот шестьдесят шесть лет жизни? Мне?! - прошептал он, не веря. - Просто чтобы проводить их в богатстве и безделье?!
        - Не на каторге же, - заметил Бельфегор. - Жить в праздности тоже, знаешь ли, надо уметь… Ты должен сохранять силу и привлекательность, значит, тебе стоит выбрать и привлекательный возраст, чтобы остановиться на нем и не стариться. Скажем… Лет двадцать семь.
        - Великолепно! - вырвалось у Бизанкура.
        - Быть сему, - кивнул демон праздности. - Как только тебе исполнится двадцать семь, ты перестанешь стареть. Ну и… И, разумеется, нужно делиться тем, что ты умеешь. Повторяю, мне очень по вкусу пришелся твой подарок, кровь некрещеного малютки. Помнишь ли, мой мальчик, как сам сосал кровь из моей груди, а?.. Да уж где там, ты ведь был нескольких часов от роду. Но сосал с удовольствием. Я тебе потом напомню и даже покажу. И рука твоя не дрогнула, когда ты… Продолжать?
        Жан-Жак прислушался к себе. Нет, совершенно никаких угрызений совести. Словно убить младенца было для него тем же, что свернуть голову цыпленку, хотя и на это не каждый решится. Перед его глазами вдруг встало видение: нежный женский рот, чьи зубки хищно перекусывают цыплячью шейку и жадно перемалывают тонкие косточки.
        - Да-да, это была твоя мать, - серьезно кивнул демон. - Ей тоже понравилось, помнится. Ей вообще нравились такие штучки. Поэтому дело, как говорится, семейное. Ну и… Чем больше таких младенчиков, тем твоей девочке будет слаще.
        Демон подмигнул.
        - А подписывать нужно кровью? - на всякий случай спросил Жан-Жак.
        - Меня так и подмывает пошутить на эту тему, - без улыбки ответил Бельфегор. - Но кто же таким шутит. Конечно, дорогой мой. Не пожалей для меня капельки. Я стану твоим покровителем, и поверь, житься тебе будет с куда большим размахом и приятностью, чем при нашем добром папе. Хотя он, безусловно, неплох.
        Он легко уколол палец юноши неизвестно откуда взявшимся сверкающим лезвием кинжала - узким и длинным, - и Жан-Жак вывел внизу свитка свою алую подпись. - Узнаешь? Этот кинжал - подарок тебе от Асмодея, демона науки и войны, и эта безделица будет находиться при тебе неотлучно, - кивнул ему Бельфегор. - Ты потом вспомнишь, как хорош он был, когда явился тебе впервые во всем блеске. Именно он направлял твою руку на занятиях различными видами единоборств, и разными видами оружия ты ловко владеешь только благодаря ему - не забывай об этом! Да и точными науками ты овладевал с такой легкостью неспроста… Мы заботимся о тебе и будем заботиться впредь.
        Жан-Жак всмотрелся в кинжал. Он особо не задумывался, откуда тот у него, полагая, что он так и прибыл с ним из отчего дома вместе с вещами, собранными ему домашними.
        А меж тем демон лени приложил к свитку и свой палец. Тотчас вспыхнуло пламя, и узкой змейкою побежали по листу витиеватые письмена, оставляя за собой прожженную причудливую вязь.
        - Смотри, как красиво, - заметил демон. - Этот свиток будет храниться у тебя. Надеюсь, ты будешь оберегать его… просто как музейную ценность. И вот еще что.
        Он подбросил на ладони туго набитый кожаный коричневый кошель:
        - Трать, и он всегда будет полон для тебя. Там и та монета, которую оставил для тебя Маммона… Понятно, не помнишь… но она пригодится тебе еще. Даже если ты случайно купишь на нее что-нибудь, она вернется к тебе с прибытком… Чем больше ты потратишь, тем больше останется. С течением времени кошель может видоизмениться, так же, как и сама валюта, - мало ли что люди придумают. Но стесненным в средствах ты не будешь никогда.
        - Чудеса, - прошептал Бизанкур.
        - Не без этого, - скромно подтвердил демон. - Так вот, повторяю, тебе не составит особого труда делать то, что ты делаешь, почаще и с размахом. Понял, мой мальчик? Примерно так же, как упиваются флагелланты своей ересью самоистязания. Но это не особенно вкусно, просто насыщает. А невинная кровь - это десерт… Твоей задачей будет убедить своих последователей, что упиваться детской кровью куда более дерзко, смело, отчаянно и под силу только вольному и свободному человеку, не такому, как все. Избранному. И таких под твоим началом должно быть много. На долгие, долгие годы, которые Темный Князь дарует тебе. Впрочем, ты же понимаешь, что сойдут не только дети. Старики, женщины, мужчины… Любых сословий и возрастов. И чем большими мучениями будет сопровождаться их уход, тем слаще будет нам это. И назавтра вы с вашим другом, который сейчас докушивает курочку и доласкивает сладчайшую из дев, должны будете покинуть гостеприимный двор его святейшества.
        Жан-Жак задумался.
        - Ты думаешь, что скажет на это твой добрый покровитель, его святейшество папа, не правда ли? - усмехнулся Бельфегор. - Да ничего особенного. Мы не станем его очень уж беспокоить. У него слишком много своих дел перед смертью. Ему ведь осталось всего ничего. Но и не так уж мало. Он был великолепен, и потомки будут долго спорить над тем, кем же он был на самом деле - покровителем искусств, жуиром, «грешником среди грешников», намного опередившим время свободомыслием и искусной дипломатией. Великолепный политик, хитрый демагог, талантливый финансист, который не трепетал перед сильными мира сего, напротив, это они склонялись и смирялись перед ним.
        - Почему в прошедшем времени, ведь он жив… - начал было Жан-Жак, но демон прервал его:
        - Потому что его дела, по крайней мере, касающиеся тебя, закончены. Ты получил неплохое образование, знаешь и умеешь много более своих сверстников - папа тобой доволен. А стало быть, довольны и все мы. Теперь приходит твое время, и… самое главное, не ограничивай себя… Ну разве что в еде. Не бери пример с этого кадавра.
        Филипп Вико, доев курицу, рыгнул, глаза его осоловело моргнули. «Не обманул», - прошептал он в который раз.
        Демон щелкнул пальцами, и на подносе тотчас же возникло жаркое из кролика, украшенное нежными печеными каштанами, молодым картофелем и свежей зеленью:
        - Вот ведь, не напасешься на него, проглота, еды… А вот тебе следует и подкрепиться уже, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, ты-то еще ничего не ел.
        И Жан-Жак последовал совету и насыщался, покуда умелые пальцы Лилит нежно разминали мышцы его шеи.
        - И учись уже брать от жизни все, что она предлагает… а что не предлагает, бери сам, - после того как тот поел, сказал Бельфегор. - Чего бы ты, к примеру, сейчас хотел?
        Жан-Жак немного подумал и покраснел, косясь на Лилит. - Браво-браво, - кивнул одобрительно демон. - Лилит, сестра моя, долго ты забавлялась жирненьким поросенком Фернаном, теперь порадуй этого соблазнительного проходимца, Бизанкура.
        - О да-а-а… - прошептала она, опаляя его своим дыханием, в котором запах корицы смешивался с запахом имбиря. - Ты и в самом деле красив нечестиво… И теперь непременно на шелковых простынях, а?.. Гори она, эта солома.
        И солома и в самом деле вспыхнула на каменном полу, не оставив после себя и следа, а посреди кельи тотчас возникла огромная кровать с нежнейшим бельем.
        - За дело, юноши, до рассвета еще далеко, - раскинулись на нем обольстительные твари.

* * *
        - До заката еще далеко - за дело, юноша, - эхом из прошлого раздалось над самым ухом Бизанкура. - Куда ты там унесся? Возвращайся-ка, успеешь повитать в облаках. Нам еще много чего узнавать и запоминать. То есть не нам, а тебе…
        Жан-Жак потряс головой, возвращаясь в двадцать первый век и в который раз поражаясь тому, что, сколь бы длинной и насыщенной событиями ни была у него жизнь, но расстаться с ней он не готов совершенно. Поэтому он сделает все, чтобы длить и длить ее.
        - Ты не потерял еще нити разговора? - осведомился Бельфегор.
        - Семеро детей в разных точках земного шара, семь христианских добродетелей, - порадовал его ответом Жан-Жак.
        Демон кивнул:
        - Молодец… Так вот, это не просто детки, раз им предначертано стать апостолами нового Мессии, - продолжал демон. - Нормальная тема, да?.. Нам тоже не нравится. И твоя задача - не допустить этого. Истребить их всех, а значит, и все добродетели. И тогда ты, дорогой мой… Здесь полагается барабанная дробь.
        Бельфегор шутил, но лоб красотки, в чье тело он рядился, все так же прорезала вертикальная морщина между бровей.
        - И тогда ты получишь в награду вечную - подчеркиваю, ВЕЧНУЮ - жизнь и место подле правой руки Сатаны… Что, дух занесся? Вижу, да…
        Белла прошлась по ковру, нервно зарываясь в мягкий ворс босыми пальцами ног. Пышные ее кудри метались языками темного пламени. Жан-Жак сглотнул, боясь проронить хотя бы звук или вздох.
        - Как ты догадываешься, это будет не особо легко, - сурово произнес демон. - На кону Большая игра. Игра, которая насчитывает тысячелетия. Свирепая война светлых и темных сил. Это здесь все на первый взгляд спокойно, а видел бы ты, что творится по ту сторону… Примерно то же, что здесь во времена самых жестоких сражений. Угадай, кто должен победить в этой войне? Пра-авильно. Тот, по чью правую руку ты целишься занять место. Целишься же? Пра-авильно. Старайся. И помни - в первую очередь ты стараешься для себя. Как истинный эгоист, который хочет удобно жить, сладко есть, уютно спать и делать все остальное. Только делать это не жалких шестьсот шестьдесят шесть лет, а вечно. Понимаешь? Вечно. Сладкий приз, не правда ли? А вот если в живых останется хотя бы один из этих детишек… Ты провалишь свою миссию и пошатнешь чашу весов в сторону света, а что будет с тобой самим, мне неловко даже выговорить. Адский котел покажется тебе раем, поверь старому доброму дядюшке Бельфегору.
        Струйки пота, которые вновь поползли по спине Жан-Жака, были на этот раз ледяными.
        - Так, теперь лирику в сторону, - решительно объявила Белла, присаживаясь на постель и приглашающе похлопав ладонью рядом с собой. - Чтобы грохнуть ребеночка, нужно подобраться к его родителям - либо отцу, либо матери… Нет, ты не понял. Не убить их, не все так просто. Что ж ты наивный такой, у тебя на лице все написано. Слушай и запоминай. Тебе нужно любым способом уболтать кого-то из родителей отдать тебе три минуты жизни их ребенка. Три. Гребаных. Минуты.
        Возникла пауза, во время которой Жан-Жак судорожно пытался сообразить, как три минуты жизни ребенка могут изменить ход всемирной истории.
        Белла тихонько рассмеялась:
        - Нет, право слово, забавно наблюдать за тобой… Не обижайся. Все просто. Эти три минуты будут в жизни ребенка решающими. Например, случайно в ванне притопнет гаденыш. Столько времени без воздуха ему не продержаться, дети ведь не фокусники. Ну или на веточке какой он повиснет. Веточка хрясь, ребенок всмятку. Мало ли на свете ситуаций, когда минуты решают все? Мы этим обменом минутками на жизнь отличнейшим образом пользуемся, и всегда на ура. Ведутся практически все. Что такое три минуты? Да тьфу. Вот так они и думают - подумаешь, три минуты. Иногда и одной хватает. Зазеваешься так, хрясь - и тебя машина сбила. Как недавно вот одного в Москве, возле ресторанчика «Джуманджи»…
        Белла расхохоталась:
        - Этого мы на благородстве взяли. Чувак был уверен, что делает доброе дело - друга спасает. А благими намерениями, знаешь ли, вымощена дорожка в ад. Не с теми чувачок договаривался… Ну да ладно, это к нашему делу не относится… Так вот. Главное, не тушуйся. Включай смекалку, удача у тебя будет, а денег на твоей карточке и так в избытке.
        Жан-Жак почувствовал необыкновенное облегчение. Действительно, все было просто. Нет, конечно, такие ситуации тоже нужно придумать и подготовить, но это уже что-то. Не перспектива сдохнуть в течение года и не тот омут неведения, которые ужасали его еще несколько минут назад. Теперь перед ним стояла вполне конкретная задача. А любую задачу можно решить, если постараться. В его арсенале было поднакоплено достаточно трюков для этого. И на кону теперь была его собственная жизнь. Тут не просто стараться будешь, а из кожи вон лезть…
        - Разумеется, мамашам ни в коем случае нельзя говорить, что эти три минуты станут последними в жизни их малюток. Это ты и без меня бы сообразил, правда? И еще, хорошенько запомни. Охранную печать снимает коротенькое простое заклинание, которое матери либо отцу надлежит произнести. «Отдай малое, получишь большее». Весьма двусмысленно, не находишь? Отдадут три минуты не своей жизни, получат большие неприятности впоследствии. Но на первый взгляд весьма соблазнительная формулировка. Человеку всегда хочется получить больше, чем он отдает. А бесплатный сыр, мой милый, только в мышеловке. Вот в эти мышеловки ты их всех и поймаешь.
        Белла вновь прошлась по комнате и остановилась прямо перед Бизанкуром - роскошная, манящая, властная. Демон Бельфегор.
        - Ну, что ж, - подытожил демон в женском обличье, внимательно наблюдая за подопечным. - Ты все понял, я вижу. Времени тебе на это ровно год. Согласись, неплохо для такой задачи, малыш. Но я уверен, ты справишься. Возможно, и раньше. Как стараться будешь. Самое главное - у тебя наша поддержка и твоя нечеловеческая удача. Повторюсь, ты даже не представляешь, сколько сил было брошено на то, чтобы эти младенцы появились именно в тех семьях, в которых они появились. Родители, воспитывая будущих апостолов, по идее, должны невероятные усилия прикладывать. Во-первых, они, конечно, не знают, что судьба их детей - стать апостолами. Во-вторых, мы постарались, чтобы родительские качества были не на высоте. Мы вычислили родителей до того, как у них появились дети, и как могли мягко направляли их действия, чтобы противоположный лагерь не заподозрил ничего - ну уж извините, на войне как на войне. Кто-то оказался более податливым, кто-то менее. Проторили все дорожки, подготовили почву - тебе остается почетная обязанность снять сливки. И помни о своей дьявольской удаче! Потому что если у тебя не получится…
        Взгляд демона был беспощаден. Его острые зрачки, подобно крючьям древнеегипетского жреца, что готовит фараона к погребению, погрузились в глаза Жан-Жака и, казалось, потащили наружу все его внутренности. Бизанкура затрясло.
        - А чего мы такие кислые? - недовольно заметила Белла. - Я тебе сейчас на каждого сопляка досье выдам. В какой стране, кто родители, чем занимаются. Только обстряпывать все это в подробностях будешь сам. И так уже разжевали все, в рот положили, только глотай. Вот тебе флешка, там вся информация. В каждой из стран, где тебе надлежит расправиться с нашими врагами, у тебя будет один из семерых твоих покровителей. Каждый из них тебе дарил памятный подарок. Верни их все. Будет повод напомнить о себе… Мне ты мой, считай, вернул.
        Жан-Жак непонимающе взглянул на демона, пытаясь вспомнить дар Бельфегора.
        - Твоим подарочком была я, - усмехнулся демон. - Помнишь, малыш?
        Белла неожиданным движением прильнула к нему, приникла к губам, и сознание его на несколько минут затуманилось. Перед ним был не роскошный гостиничный номер, а довольно странное помещение, словно из исторического фильма…

* * *
        В теплой и душной комнате пахло чем-то кислым, и вокруг все было странно знакомым.
        Воздух перед его глазами дрожал, заставляя предметы двоиться - так бывает, когда очень жарко. И память его двоилась - на мгновение показалось, что все это он видел буквально несколько минут назад. Но ведь он не мог этого видеть. Или мог?..
        За узкими стрельчатыми окнами громыхала гроза и завывал ветер, швыряя по темному ночному небу рваные клочья туч.
        У камина, в большом плетеном кресле, дремала, похрапывая, полная женщина в белом чепце и длинной темной юбке. Белая рубашка ее была распахнута, и левая грудь с выступающим рисунком голубых вен оказалась почти обнаженной. Руки ее были сложены таким образом, будто держали ребенка. Кормилица?.. Похоже на то. Только ребенка никакого не было.
        Рядом, в другом кресле, основательном, из темного дерева, с подлокотниками, обтянутыми вишневым бархатом, спал молодой мужчина с крайне измученным лицом и абсолютно седыми волосами. Это был… его отец. Такой, каким память запечатлела его в детстве. Кормилицу он не помнил.
        Бизанкур не чувствовал своего привычного тела, он словно парил в воздухе и озирал комнату из своей взрослой оболочки. Было необыкновенно легко и хотелось смеяться.
        Вглядевшись в жерло камина, Жан-Жак заметил в нем некое шевеление. Вначале он подумал, что его обманывает игра теней, но нет - в камине, средь углей действительно таилось что-то постороннее. И вот, подобно пылающему языку, в комнату выхлестнулась яркая искрящаяся лента. По ней, точно с горки, скатилось нечто; достигло пола и начало расти, пока язык пламени возвращался обратно в камин.
        Демон, явившийся глазам Бизанкура, был чудовищен. Он видел его в келье Фернана Пико после обряда вызова. Оказывается, тогда это было не впервые…
        Поросший мохнатой бородой, казалось, до самых пят, он держал в руке огромный молот, который вертел сейчас в пальцах, словно легкую тростинку. Лицо его украшал огромный хобот. Хобот этот взметнулся вверх слепой, но чуткой змеей, пошарил в воздухе и потянулся в направлении Жан-Жака-ребенка, который парил в воздухе, ожидая своих ужасных гостей: семь смертных грехов в гости к седьмому отпрыску рода Бизанкур.
        Сверкая невероятно страшными, навыкате, глазами из-под насупленных косматых бровей, Бельфегор проковылял к креслу, где продолжала спать праведным сном кормилица, и с каждым шагом очертания его отвратительной фигуры менялись.
        По мере приближения к креслу монстр превращался в полностью обнаженную женщину потрясающей красоты. Ее темные блестящие волосы ниспадали на полную грудь кудрявыми волнами, влажно поблескивал чувственный рот, крутые бедра призывно покачивались.
        Продефилировав к креслу с сидящей в нем кормилицей, демоница вольготно расположилась в нем, словно оно было пустым. Кормилице же, по-видимому, было невдомек, что сейчас над ее спящим телом надругаются таким странным образом.
        - Видишь, не так уж я и страшен, как малюют меня художники и воображение боязливых прихожан, - усмехнулась малютке дива и поправила локон, чтобы он не закрывал ее роскошную грудь. - Когда ты подрастешь, я предстану перед тобой совсем другой и для другого. И для тебя я Белла, крошка. А теперь к делу. Безусловно, в глазах человека добропорядочного я женщина - ах, позор мне - падшая. Но, позволь спросить, много ли найдется людей истинно добропорядочных, и так ли она нужна, эта ваша хваленая нравственность. По мне, так она граничит с глупостью, недальновидностью и откровенным ханжеством. Особенно, как ни удивительно мне это признавать, среди лиц духовных. Иди к мамочке.
        Красавица протянула руки, и Жан-Жак, словно на облачке, мягко спустился из-под потолка прямо к ней. Руки мягко поднесли младенца к обнаженной груди, и тот, приникнув к ней, зачмокал.
        - Молодец, малыш, с этим молоком ты впитаешь все, что тебе пригодится в дальнейшем, - заметило адово отродье, и вдруг посмотрело прямо на Жан-Жака-взрослого. Демон словно знал, что эта сцена непременно состоится.
        Бизанкур вновь испытал странное раздвоение - мужчина и малыш, находящиеся одновременно в Средневековье и в двадцать первом веке. И следующие слова Бельфегора обращены были к нему взрослому:
        - А покуда ты, малыш, трапезничаешь, послушай следующее. Падшие женщины, несомненно, дело стоящее, особенно те, что недурны собой. Но кроме чувственных наслаждений тебе весьма пригодится мое умение разбираться в науках. Особенно в той, которую можно применить на практике. Новые виды уничтожения себе подобных, к примеру… Ты придумаешь много устройств для извлечения криков из человеческих существ. Ими будут пользоваться не один век, и ты будешь их совершенствовать.
        Из-под сонно сосущих губ выбивались красные струйки.
        «Ведь он… то есть я… высасываю сейчас не молоко! Она кормит меня…» - подумал вдруг Бизанкур-взрослый.
        - Вкусна ли тебе кровь человеческая? - ответом на немой вопрос прозвучали страшные слова демона. - Думаю, да. Поэтому вижу, что из тебя будет прок. С рождения будешь ты знать многие языки, а услышав новый, станешь овладевать ими с легкостью необыкновенной. Много еще впереди будет жертв… А пока пора спать. Или не пора? Давай-ка я тебе покажу, как надлежит забавляться перед сном.
        Демоница сладко зажмурилась, потянулась, направилась прямо к спящему Ги де Бизанкуру и освободила нижнюю часть его тела от одежды. И плоть того удивительным образом восстала. Вслед за тем произошло то, о чем нельзя рассказывать на исповеди ни духовнику своему, ни самому папе римскому. Демоница Белла с размаху оседлала Ги де Бизанкура, как это делала почившая Анна-Мария в памятную ночь зачатия Жан-Жака во время грозы, и выражение лица спящего изменилось. Сперва казалось, что он видит сладостный сон, а через непродолжительное время черты его исказила гримаса ужаса. Он тихонько и коротко простонал, не просыпаясь, - видимо, это был финал сего более чем странного соития.
        - Ах, что ты сделал со мною, - плачущим голосом изрекла демоница, прикрывая его срам. - Ведь я понесла от тебя, нечестивец!
        И тотчас живот адской твари вспучился, а через минуту началась немыслимая пародия на самое благочестивое деяние - роды. Из чресел чудовища хлынул черный поток, и с влажным чмоканьем хлопнулось о пол какое-то существо - размером с кошку, но напоминающее голого уродливого горбуна. Горбун вскочил с резвостью и прытью, которую трудно было бы ожидать от создания, только что появившегося на свет, и, издавая отвратительные звуки, унесся куда-то во тьму.
        - Я пошутила, - мило улыбнулась демоница, провожая его глазами и подмигивая Жан-Жаку-взрослому.
        Ужасы эти, по всей видимости, совершенно не задевали малыша. Жан-Жак-маленький заворочался и зевнул так, как это делают отнюдь не младенцы, а вполне взрослые мужчины - громко и даже с неким завыванием. Но он не уснул, а посмотрел черными глазами, вовсе без белков, прямо на свою взрослую ипостась.
        И тут странная мысль вновь закралась в голову Жан-Жака-Альбина.
        Его зачатие, обстоятельства рождения и взросления, включая находку свитка с заклинанием, вызывающим демона Бельфегора, - все это только антураж, необходимые декорации и мизансцены. Это было предопределено заранее, и он лишь пешка в чужой игре, тысячелетней Большой Игре. Сторонники тьмы просто создали удобного козла отпущения. Жан-Жак, по рождению получивший роль исполнителя и хорошо зарекомендовавший себя на этом поприще, даже не задумывался над тем, что его использовали втемную. Да, впрочем, если б и задумался, что бы это изменило?.. Ровным счетом ничего. Разве что Жан-Жак всегда был чьей-то тенью, а теперь ему предстояло действовать соло. Впрочем, поддержка у него была поистине нечеловеческой, да и удача тоже.
        Но пешки всегда были разменными фигурами. Значит, он все же не более чем разменная фигура, и…
        - Слишком много думаешь, сладенький… - прошептал воздух голосом Беллы.
        Она, мило улыбаясь, пошла прямо на Жан-Жака-взрослого и оказалась внутри него, и проявилась уже не там, в далеком Средневековье, в душной комнате отчего дома, а в номере отеля «Четыре времени года» в Гамбурге.
        Он открыл глаза и обнаружил, что Белла обеими руками держит его за голову, смотрит ему прямо в глаза и улыбается.
        Со стороны они выглядели бы влюбленными.
        - Помнишь, о чем мы говорили? - прошептала она.
        Бизанкур отшатнулся, и она не стала его удерживать.
        - Помню, - сглотнул он. - Ты сказала, что была моим подарком, и хочешь, чтобы я его вернул…
        - Да. Подарок на долгие шестьсот шестьдесят шесть лет, - нежно прошептала Белла. - Столько никакая связь не длится, тебе со мной повезло…
        Бизанкур выдавил из себя серое подобие улыбки, ему было не по себе. Он потихоньку оправлялся от очередного потрясения, вызванного новым скачком в прошлое, и укладывал в себе то, что узнал только что.
        Предприятие предстояло глобальное. Уболтать родителей семи младенцев на черт знает что. Хотелось снова закрыть глаза.
        Но расслабляться сейчас было бы форменным идиотизмом - буквально на пороге собственной кончины появилась надежда на вечную жизнь. Все теперь было в его руках.
        - Слушай, малыш, что-то ты совсем бледный, - после паузы ласково проворковала Белла.
        С выражением трогательной заботы на лице она плавно провела рукой по лицу Бизанкура, убирая его морщины и мешки под глазами. Погладила по спине, стирая с нее кровь и воспоминания о ней.
        - Ну вот, как новенький, - удовлетворенно кивнула демоница, перемещая руку вперед и ниже.
        Но ее заигрывания остались безответными.
        - Не совсем как новенький, - после паузы хмыкнула Белла. - Экий ты нежный. Как на тебя стресс-то действует… Хотя, впрочем, шестьсот шестьдесят шесть лет старичку для такой осечки совсем неудивительно, да? Может, виагры? - Она похабно подмигнула и расхохоталась: - Не обижайся, делать тебя импотентом в мои планы не входит. Все с тобой будет прекрасно. А сейчас, раз уж пока не удалось заняться чем-то приятным, займемся полезным. Буду тебя сейчас натаскивать как шпиона. Память у тебя отличная, вон как ты еще во времена Климента Шестого латынь-то одолевал - с легкостью. Так что поехали. Наши детишки находятся в этих странах: Япония. Франция. США. Исландия. Африка. Гренландия. Россия. Именно в таком порядке. - Белла, словно фокусник, из ниоткуда выудила и веером развернула несколько фотографий: - Здесь не все, только те, кому больше года, - все младенцы на одно лицо, так что постарайся запомнить тех, что есть. И тащить фото с собой не стоит. Япония, Рэнхо Такигава. Франция, Жоффруа Перрен, фото нет. США, Хесус Браво, фото нет. Исландия, Магнус Олафсон. Африка, Бапото Эбале, фото нет. Гренландия,
Тагйулон - у него нет ни фото, ни фамилии. Россия…
        Жан-Жак вздрогнул. С фотографией мальчика из России творилось нечто странное, а затем он увидел на ней те самые глаза, которые, мучая его, смотрели на него в кошмарах перед пробуждением.
        - Что? - жестко спросил Бельфегор.
        - Ни… ничего, - запнувшись, пробормотал Жан-Жак-Альбин.
        - Не лги мне! - прервал демон. - Что ты увидел?
        - Я не знаю! - отчаянно закричал он. - Сначала мне показалось, что там, на фото, какая-то обезьяна, но потом…
        Он приблизил к лицу фотокарточку и со стоном отбросил ее через несколько секунд.
        - Глаза… - прошептал Бизанкур, скривившись, словно у него что-то заболело. - Такие глаза я видел на проклятых русских иконах, такие глаза я видел в Бухенвальде, и эти глаза снятся мне по ночам!
        Бельфегор сквозь зубы процедил несколько неизвестных Жан-Жаку слов, и тот по интонации понял, что это ругательства.
        - Это на потом, - твердо сказал демон, словно убеждая сам себя. - На самом деле он выглядит совершенно иначе. Но спустя несколько секунд люди видят другую внешность!
        Демон снова выругался.
        - Мы почти прикончили его при рождении, - сухо сказала Белла. - Такая была прекрасная комбинация. Все пешки двигались по нужным траекториям. Но одна фигурка вдруг взбунтовалась и пошла совершенно в другом направлении. Непредсказуемо.
        У Бизанкура почему-то засосало под ложечкой, тревога когтистой лапкой тронула его сердце.
        - А что, если… - начал он.
        - Стоп! - оборвал демон. - Все потом. Россия тоже потом. Сначала - Япония. Итак…
        И они занялись изучением подробностей. Да, информации было много, но не сказать, чтобы она давалась с трудом. Просто нужно было запомнить, кто и где. Нюансы Бизанкуру предстояло изучать на ходу. Впрочем, когда он, было дело, внедрялся во всяких ублюдков, эти нюансы всегда распутывались сами собой. Так сказать, импровизация. Ну и сейчас то же самое. Почти.
        - Что ж, целоваться не будем, как говорится, - заключила Белла, усмехнувшись. - Билеты на завтрашний самолет на столике. Не благодари…
        И она покинула комнату прямо через стену, оставив Жан-Жака изрядно уставшим и донельзя нашпигованным полезными для его дела знаниями.
        В опере это назвали бы каденцией…
        Рим. Последний день осени. Наше время
        Несмотря на ветреный день, трое мужчин расположились на веранде ресторана «Панорама», словно не чувствуя холода. Под ними расстилался дивной красоты древний город на семи холмах. Молчаливый официант сервировал легкий стол - красное вино, сыр, виноград, - зажег свечи и, сдержанно поклонившись, ретировался.
        Но не желание отдохнуть и насладиться видами привело сюда эту троицу.
        - Мессир Воланд, почтительно жду ваших указаний, - глухо произнес один из них, бледный, в черных очках.
        - Скоро, Абадонна… Ты принес? - обратился к своему рыжему широкоплечему спутнику мужчина с чеканными чертами лица и разного цвета глазами - черным и зеленым. Голос его был низким, почти хриплым.
        - Да, мессир, - с отвращением отозвался рыжий и пошарил за пазухой. - Преотвратительная же тварь…
        На ладони его оказалась маленькая белая мышка - таких используют в лабораторных опытах.
        - Не стоит так, вполне милое животное, - странно нежным для такого рычащего тембра тоном возразил Воланд, подставляя руку. - Люди бывают куда отвратительнее.
        Любуясь мышкой, он отпил из бокала красного как кровь вина. Отломил кусочек сыра и наблюдал, как зверек поедает его, придерживая маленькими розовыми пальчиками и забавно топорща пушистые усы.
        - Помнится, в четырнадцатом веке у нас были блохи и крысы, - заметил Воланд. - А красиво получилось, вы не находите? Я бы посмотрел еще раз, Азазелло.
        - Извольте, мессир, - почтительно ответствовал демон пустыни.
        И они, уставившись в пространство, увидели…

* * *
        Генуэзская империя четырнадцатого века была огромна. Не счесть было ее владений по берегам Мраморного, Средиземного, Азовского и Черного морей. Торговые республики процветали, Атлантическое побережье и Себастополис кишели купеческими кораблями. Феодосийский залив не был исключением.
        Наружные укрепления генуэзской цитадели в Каффе были более чем надежны, и башни неприступны. Каждая башня носила гордое имя того консула или папы римского, при котором она была построена. Башня Климента Шестого, названная в его честь и в данный момент почти законченная, ждала своего часа, и он пробил.
        - АЛХА-А! АЛХА-А! АЛХА-А! - зычно раздалось над водной гладью, и воплю этому вторило гнусавое завывание рога.
        Хан Золотой Орды Чанибек был неистов и непобедим, ум его - изощрен и жесток. Осада крепости в Каффе ничего не дала ему, кроме лютой ненависти и приступов бессильного гнева, когда в войсках его неисчислимо начали умирать воины, охваченные эпидемией чумы. И тогда Чанибек приказал обстрелять неприступную крепость из катапульт, в которые были заряжены… трупы.
        Коварство замысла его было налицо - не имея возможности самолично запустить руки в вожделенную крепость в обозримом пространстве, Чанибек простер их во времени. Он знал, что зараза распространяется со скоростью ветра, и вскоре она настигнет непокорную Каффу. Так оно и случилось.
        Один из поистине смертоносных «снарядов» приземлился во внутреннем дворе крепости. Источенное болезнью тело с печатью немыслимых страданий на почерневшем лице перекувыркнулось несколько раз в воздухе и пало под ноги защитникам цитадели, которые отхлынули от страшного дара осадчиков и бросились врассыпную, - они сразу поняли, что это такое и что это пострашнее пушечного ядра.
        Поэтому никто не заметил, что тело, некоторое время полежав неподвижно, вдруг зашевелилось.
        Страшная, покрытая язвами и струпьями, черная рука оперлась о землю, с трудом приподнимая изуродованного, в лохмотьях, мертвеца. Конечности его при ударе о землю оказались сломанными, кожа и мышцы лопнули, выпуская наружу кровь, гной и внутренности, и отвратительная фигура воздвиглась над землей, как уродливая карикатура на человека.
        Но на этом не кончились ее изменения - внезапно возникшая из ясного неба молния ударила в труп, и тот распался, рождая из самого чрева своего другую фигуру, в сверкающих латах, устрашающе огромную, с алой кожей и громадными черными крыльями, между перьями которых искрили маленькие молнии.
        - И дрогнут враги, и побегут народы от ярости моей! - проревел он, топнув ногой. - Это говорю я, Сатана, демон гнева!
        И тотчас место, куда ударила нога его, разверзлось, и повалило оттуда несметное сонмище крыс. Шкурки их лоснились под солнечными лучами, и нескончаем был поток грызунов, устремившихся прочь из крепости. Воздух наполнился отвратительным писком. Шустро перебирали маленькие лапки, и не было той щели, куда не могло бы просочиться юркое тельце, начиненное смертоносной заразой.
        Меж тем с корабля выстрелила еще катапульта, и второй омерзительный снаряд разбился о стену цитадели с мокрым хлопком, и вновь труп послужил обиталищем для другого существа, состоящего из множества маленьких отвратительных насекомых - блох, которые немедленно смешались с полчищем черных крыс. Утиные лапы его попирали миллионы скачущих козявок, и на место одной раздавленной приходила тысяча живых; шесть суставчатых, покрытых жесткой щетиной конечностей взметнулось ввысь, стряхивая с себя все новых и новых отравленных ядом насекомых.
        - Это я, Баал-Зебуб, Вельзевул! - проревел демон. - Король, свергающий земных королей! Я здесь для того, чтобы стереть с лица земли многие народы. Посеять панику и смерть в роду человеческом, ибо заслужил этот род все напасти!
        Яростно хлестал его львиный хвост, украшенный смертоносной кистью из многих и многих кусачих и болезнетворных тварей - блох.
        Все новые и новые разлагающиеся на глазах тела, заряженные в катапульты, приземлялись на плитки внутреннего двора цитадели, все новые и новые армады блох и крыс устремлялись прочь, в другие города и области, неся с собой болезнь и смерть.
        Когда защитники крепости опомнились и принялись ликвидировать последствия этой страшной атаки, предавая огню останки несчастных воинов, которые, конечно, не так желали бы окончить век свой, было уже поздно. Свирепейшая лавина чумы уже начала неудержимый свой разбег из Феодосийского залива.
        Торговые и прочие корабли из Каффы, принадлежащие мирным людям с мирными помыслами, разнесли черный мор по всем портам Средиземноморья через неисчислимое множество черных крыс, которые высаживались на берег вместе с людьми. А потом эти корабли отправились дальше на Корсику, Сардинию, Сицилию, и зараза воцарилась и там.
        Это была еще одна волна чумы или, как ее потом назвали, «черная смерть» …

* * *
        - Да, было красиво… - задумчиво повторил Воланд. - Нет нынче у людей настоящего размаха. Даже грешат они как-то мелко, без подлинного былого величия. Есть, разумеется, и глубокие души, но… пусто мне и среди них.
        Он вздохнул, вновь отпил из бокала и уставился на мышку, которая, изящно доев свое лакомство, шустро перебегала с одной его ладони на другую.
        - Помните, как некогда поучал Климент Шестой нашего протеже? «Любая эпидемия - это рычаг управления, только надо уметь пользоваться им. И начать с общего невежества». Как вы считаете, просвещен или невежественен современный человек?
        Абадонна промолчал. Азазелло дернул щекой, обнажая клык:
        - А черт его знает.
        - Знает, знает, - усмехнулся дух зла. - Конечно, он просвещен больше, чем в Средние века, но в массе своей скорее просто больше искушен. И, увы, склоняюсь в оценке своей к его невежеству, которое было отступило на время, а теперь стремительно отвоевывает позиции ввиду общего падения образования и просвещения. И все так же, как и говорил папа, «стоит бросить какой-либо слух, словно камушек в толпу, а уж дальше толпа сама сделает свое дело - придумает, кто его бросил, с какой целью, украсит подробностями, и совершенно неважно, правдивы будут эти слухи или лживы от первого до последнего слова». Так было тогда, таким осталось и поныне… Абадонна!
        - Я здесь, мессир, - почтительно наклонил голову демон-убийца.
        - Возьми эту маленькую милую фройляйн. - Князь Тьмы протянул ему мышку.
        Он щелкнул пальцами, и на мышке вдруг оказалась маленькая корона - золотая, украшенная драгоценными камнями.
        - Это не украшение, как может показаться на первый взгляд, - уточнил дух зла. - Это прехитрая эпидемия, которая будет поражать не столько тела, сколько умы. И те, к кому в руки она попадет, будут знать, что с ней делать. Как и во времена почившего Климента Шестого.
        - Политики, - скривился Азазелло.
        - Они самые, демон пустыни, - подтвердил Воланд. - В начале зимы наша маленькая плутовка должна сыграть свою партию, которую вскоре услышат по всему миру. Она и будет тем самым камушком, который мы бросим в толпу, желательно многолюдную. Скажем… Китай. И понаблюдаем, что из этого получится. Ведь новости благодаря Интернету распространяются теперь практически моментально.
        Корона вдруг всосалась в крошечную головку, словно была мороком. Мышка чихнула несколько раз и шустро утерла мордочку.
        Азазелло оскалился:
        - Все начнется с мышиного чиха? Что ж, будет шебутно и весело. Как в хорошем сражении!
        - Не скажи, - усмехнулся Воланд. - Никаких сражений не будет. Весело будет только тем, кто будет знать, что девять десятых зарядов - холостые. Остальным будет страшно. Потом «страх породит сомнение и панику, а уж дальше я сам позабочусь, как повернуть их в нужное русло». Это тоже слова нашего дорогого папы-грешника. До встречи, Абадонна.
        Тот вновь молча склонил голову и исчез так же бесшумно, как и мышка в его рукаве.
        - Ну а мы, мессир? - спросил демон пустыни.
        - А мы продолжим наблюдать за стараниями нашего подопечного, который скоро отправится в Японию. Сейчас давай насладимся видом на эти превосходные красные крыши и развалины былого величия, вкушая великолепное Брунелло ди Монтальчино, - ответил Воланд. - Ох, сдается мне, что потом нам так не расслабиться.
        Азазелло буркнул что-то в свой бокал и хмуро умолк.
        - Ну же, развеселись, - кивнул ему дух зла. - Ты прав, не стоит торопить события и тем паче будить лихо.
        Молчаливый поклон и свист холодного ветра были ему ответом.
        Глава 3
        Япония. Умеренность. Титосэ Амэ, тысячелетняя конфета
        - Помни, - напоследок строго сказал Бельфегор, - я уже не буду находиться при тебе неотлучно. Да и устал я что-то от этого. Откровенно говоря, просто лень… Только когда ты доберешься до родной Франции, где будет поджидать тебя Усердие - полная моя противоположность, - я приду посмотреть, как ты там поживаешь. А в Японии тебе следует обратиться за помощью к Маммоне, ярому противнику Умеренности, ибо, как ты знаешь, Маммона олицетворяет Алчность. Не тушуйся. Интернет ты освоил, деньги у тебя есть, а они открывают любые двери. Можно сказать, с ноги…
        Итак, путь Бизанкура пролегал в Страну восходящего солнца.
        Мальчик Рэнхо, родившийся у состоятельного Синдзиро Такигава в Токио пять лет назад, олицетворял добродетель Умеренности.
        В самолете и позже в гостинице Бизанкур не расставался с планшетом, читая статью за статьей и прикидывая в голове многочисленные комбинации, пока не выстроил одну из них в более или менее логическую цепочку. Подкуп. Вранье. Лесть. Бесценный дар Вельзевула - способность менять облик. И непоколебимая решимость идти вперед, не стесняясь ничего.
        Страна Хризантемового Престола встретила Жан-Жака де Бизанкура шумной суетой толпы на улицах Токио и месивом проводов над головой.
        «Я просто свихнусь от обилия народа и этой жуткой тесноты», - подумал Альбин и решил как можно быстрее закончить здесь свои дела.
        Но легко сказать. По придуманной им легенде, он, Фернан Пико, успешный и удачливый француз, игрок на бирже и полиглот, баловень судьбы, начал вдобавок изучать культуры разных стран как начинающий писатель и историк Средневековья, особенно демонологии. В этом Жан-Жаку, разумеется, не было равных. В остальном он чувствовал себя шпионом, засланным в Японию с особым заданием. Строго говоря, все это соответствовало реальному положению дел. Белла больше не собиралась ему помогать, и это чувствовалось очень остро. Из необходимого у Бизанкура были только деньги. Деньги решают многое, но на них нельзя купить время, которого у Жан-Жака было не так много. Год - хорошо. Но за год подготовить убийства в семи разных странах? Впрочем, Бизанкур дал себе слово положиться на свою удачу и идти напролом.
        Синдзиро он вычислил довольно быстро - тот был в совете директоров крупной компании по производству бытовой техники. Насколько Альбин узнал о нравах японцев, приглашения в гости от него он вряд ли дождался бы. Такигава, будучи боссом, периодически приглашал особо приближенных сотрудников провести вместе время в сэнто, японской бане. Нет, он и не думал оплачивать своим подчиненным эти посещения, но приглашение босса провести время в общей с ним компании было престижно и неплохо отражалось на карьере.
        Тысяча долларов - и младший сотрудник фирмы, Окада Джиро, которого в сэнто ни разу не приглашали, выложил всю подноготную Синдзиро представительному и строгому японцу. Под этой маской скрывался, разумеется, сам Бизанкур, сменивший личину.
        Конечно, Окада не любил скуповатого босса, но работа в Японии подразумевала многолетнюю преданность фирме, уходить из которой не было ни резона, ни причины. У работников, которые трудятся в фирмах на постоянной основе, как правило, вместе с возрастом растут зарплаты и должности. Получив мзду за небольшие и вполне невинные сведения, больше похожие на сплетни, Окада не рисковал абсолютно ничем.
        Жан-Жак узнал, что Такигава весьма скуп, традиционен, очень строг с женой, старшей дочерью и младшим сыном. Он любит, когда ему выражают почтение, поучать всех и каждого, выпивку и деньги, много денег. И, самое странное, Синдзиро… терпеть не мог детей.
        «На кой же черт было заводить двоих», - подумал вскользь Бизанкур, но на самом деле мотивы Синдзиро его мало волновали. Он знал только одно - Рэнхо, олицетворяющий добродетель Умеренности, выжить не должен. В принципе, устремления Такигавы должны были способствовать успеху того, что затеял Жан-Жак.
        Разведку он выполнил безукоризненно. Но чтобы пускаться в рискованное предприятие вроде детоубийства в чужой стране, Жан-Жак-Альбин должен был заручиться поддержкой одного из своих покровителей.
        Поэтому, вернувшись в свои апартаменты в Шангри-Ла, он достал припрятанную старинную золотую монету. Ту самую, которую, будучи мальчиком шести лет, выковырял своими пухлыми пальчиками из щели в полу отчего дома. Подарок Маммоны. Именно она должна была помочь ему вызвать того, чей облик он видел лишь своими младенческими глазами, но кто незримо присутствовал рядом с ним все эти годы, когда нужно было решать любые вопросы, связанные с алчностью.
        Испытывая почему-то необыкновенную робость, он положил монету на ладонь, не зная, что дальше делать с ней. И золотой кружочек внезапно выскользнул из его руки.
        Жан-Жак не успел сделать ни движения, чтобы подхватить его, как в воздухе мелькнула красная блестящая нить, к которой моментально прилип сверкающий кружочек. Точно это был стремительный лягушачий язык, который выстрелил в пространство, ловя добычу - зазевавшееся насекомое. Завороженно смотрел он на эту красную блестящую ниточку, которая, забрав себе монетку, чертила в воздухе плавный узор. Следя за алыми узорами, Жан-Жак-Альбин почувствовал, как непреодолимо его клонит в сон.
        «Нет, - пытался он сопротивляться. - Не время спать… Не время…»
        И он заснул.

* * *
        Когда Жан-Жак открыл глаза, то обнаружил, что находится вовсе не в гостиничном номере. Это снова была комната с камином в родительском доме.
        Меж тем из-за туч выплыла огромная луна; такой луны Бизанкур еще не видел ни разу. Она грозно и уверенно расположилась посреди черного полотнища и, как огромный слепой зрачок, смотрела прямо на него.
        На фоне сияющего диска появилось какое-то летающее существо. Оно летело уверенно и прямо, словно пущенное копье. Наконец оно приблизилось настолько, что стал отчетливо виден его силуэт - нечто длинное, извивающееся, но стремящееся в цель.
        Наращивая скорость, существо приблизилось к дому и сделало последний рывок прямо на окно. Брызнули с грохотом стекла, и посреди комнаты предстало демоническое создание. Имело оно тело змеи, человеческие руки с множеством пальцев, большие рога, обагренные кровью, и странные крылья, напоминающие разноцветный дым, клубящийся между тонких золотых пластин.
        «Какой красивый», - в восторге подумал Бизанкур.
        Тело демона было покрыто драгоценными камнями и чешуей, которую, если приглядеться, составляли монеты разных размеров и достоинства; между каждым камушком и монетой сочилась кровь. Но, стекая тягучими и вязкими тонкими струйками, она вновь поднималась вверх. Демон стоял в переплетении этих алых нитей, опираясь на копье, которое сжимал многопалой рукой.
        - Узри то, что не открывается человеческому оку, мальчик, и запомни хорошенько! - проревел демон. - Сколь величественным ты станешь, если все эти богатства мира станут твоими! Ты ведь хочешь этого? Конечно. Каждый из живущих на земле мечтает стать самым богатым и влиятельным, такова ваша человеческая природа. Я научу тебя, как быстро этого добиться!
        При каждом слове изо рта демона падала монетка или сверкающая драгоценность, но тонкий раздвоенный язык подхватывал их и водворял обратно.
        - Запомни меня, мальчик, я Маммона, демон алчности. О нет, алчность совсем не грех, как уверяют эти жалкие человеческие создания. Именно алчность дает человеку силу и бодрость для того, чтобы не скатиться на дно и не начать ползать и нищенствовать там с колченогими старцами и убогими старухами. Алчность - это живительная страсть, которая вытолкнет тебя наверх тогда, когда ты будешь идти на дно - твое естество будет алкать продолжения жизни. Но, чтобы достичь желаемого, тебе нужно будет научиться действовать быстро, ловко и без сожаления.
        Маммона своими удивительными крыльями взмел в воздух облачко золотой пыли, устроив настоящий сверкающий вихрь.
        Пыльца, как рождественский снежок, опустилась на парящего над полом Жан-Жака. Он принялся разглядывать свои руки, обнаружил, что они крошечные, и понял, что видит все глазами себя-ребенка нескольких часов от роду. Это было так удивительно, что он громко захохотал, а сидящие внизу безмолвные фигуры даже не пошевелились, несмотря на то что творилось в комнате. Вот удивительно!
        Он хохотал и слышал со стороны свой детский смех…
        - Я покровительствую тебе, мальчик мой. Знай, что удача в делах будет сопутствовать тебе, - торжественно продолжал демон. - Помни об этом и служи Маммоне, не прогадаешь!
        Как и прежде, с каждым сказанным словом демон исторгал монетку, которую проглатывал обратно, но вот один золотой кружочек упал на пол и, покатившись по половицам, исчез в щели.
        - Ты найдешь ее, когда настанет время, - прогрохотали слова его. - А используешь только один раз, - ты поймешь, когда.
        Маммона, бросив последний взгляд на Жан-Жака, поднялся в воздух и покинул дом так же, как и появился, - через окно. Впрочем, зияющая дыра в нем затянулась немедленно, и даже осколки стекла собрались вместе и встали каждый на свое место.
        Внезапно перед глазами Жан-Жака все задрожало и смазалось, и он вдруг оказался совсем в другой комнате, все еще мал, но значительно старше - он видел внизу свои собственные детские ножки, обутые в добротную, но несколько грубоватую обувь.
        Солнечный лучик, заглянувший в дом через оконное стекло, упал на пол, на секунду отразив яркий блик от какого-то предмета, почти невидимого. Заинтересованный мальчик опустился на четвереньки и увидел, что в щели между половицами застряла золотая монетка.
        - Ух ты, - прошептал он, а его нетерпеливые пальчики уже пытались достать блестящий кружочек. И старания увенчались успехом.
        - Привет тебе от Маммоны, - снова прошептало что-то рядом с ним. - Прячь скорее в свой кармашек и храни до поры…
        Вновь все помутилось перед глазами, а когда взгляд его прояснился, Бизанкур обнаружил себя в номере гостиницы Шангри-Ла, завороженно наблюдающим пляску блестящей алой нити, к кончику которой прилепилась золотая монетка. Нить продолжала рисовать таинственный узор, только что усыпивший его. Теперь же всякая дремота покинула его, и сознание прояснилось.
        Подобно кисти, которую обмакнули в кровь, узор этот постепенно обрисовал фигуру с распростертыми крыльями, в которых колыхались зыбкие облачка разноцветного искрящегося дыма.
        «Какой красивый», - вновь, как и тогда, в далеком детстве, подумал обомлевший Бизанкур.
        Фигура плавно опустилась рядом с ним и сделала плавный приглашающий жест рукой, унизанной драгоценными перстнями. Сверкнули искры на гранях самоцветов, мягко прокатился, отражаясь, свет от золотых монет, которые чешуею обволакивали тело демона. Они уселись в кресла, и Маммона тут же обратился в молодого японца. Некоторое время тот безмолвно, с совершенно непроницаемым выражением лица созерцал Бизанкура, точно сканируя его, - пока по спине Жан-Жака не поползли мурашки. Сложилось ощущение, что Маммона знал про него то, чего он не знал про себя сам. Разумеется, так оно и было, но Жан-Жак все равно не на шутку встревожился.
        Но вот демон алчности бодро и любезно улыбнулся, точно бизнесмен перед переговорами с союзником:
        - Ну, что ж. Твоя плата неплоха. Эту монету я очень любил. Я помню их все… Хорошо, что она вернулась ко мне. Я тебе помогу, а ты слушай и запоминай.
        Жан-Жак молча и покорно сложил ладони перед грудью на японский манер и поклонился.
        - Ты удачлив, - заметил Маммона. - Через неделю праздник Сити-Го-Сан, и я подскажу тебе, как ты им сможешь воспользоваться.
        - А что он означает? - поинтересовался Альбин.
        - Для тебя - что ты сможешь убрать олицетворение Умеренности без особого труда. Ему как раз четыре года, и он получит в подарок эту идиотскую конфету титосэ амэ, а все дети любят сладости.
        Видя недоумение на лице Бизанкура, демон усмехнулся, поддернул безупречно белые манжеты рубашки, и запонки ослепительно вспыхнули на мгновение под случайным солнечным лучом:
        - Да, подробностей много, не спорю, без меня тебе было бы не разобраться. Ну на то я и здесь. Немного истории, если не возражаешь… Итак, много веков назад детская смертность была высока по всему миру - тебе ли не знать, ведь и ты этому немало способствовал.
        Альбин усмехнулся, и демон ответил ему понимающей усмешкой.
        - Разумеется, в Японии тоже, - продолжал Маммона. - Почему-то коренное население считало, что некие возрастные вехи для выживания дитятки критичны. Если дитятко эти вехи перевалило и ничего с ним не случилось, то, значит, боги к нему благосклонны, а его шансы выжить и достигнуть рубежа совершеннолетия все выше и выше. Вот эти критические точки, которые надо пережить, - три, пять и семь лет.
        - Но ведь ему четыре! То есть мне нужно ждать еще год, пока он преодолеет рубеж? - невольно вырвалось у внимательно слушавшего Бизанкура.
        Демон усмехнулся:
        - Это же японцы… По западному календарю мальчишке четыре. А в Стране восходящего солнца засчитывается срок беременности, прибавляя ребенку год.
        - Странные люди эти японцы, - заметил Бизанкур.
        - Люди вообще существа странные, не находишь? - усмехнулся демон, глядя на него в упор, и зрачки его блеснули нехорошим золотом.
        Жан-Жак стушевался и опустил глаза, потому что камушек был пущен и в его огород.
        - А обычаи японцев не страннее обычаев в других странах… - продолжал Маммона. - Итак, по кадзоэдоси - традиционной японской системе определения возраста - Рэнхо уже пять. Был бы его папаша менее традиционен, он считал бы по современной системе, маннэнрэи, то есть от даты рождения, как принято на Западе. Так нет же, он жуткий консерватор и блюдет традиции во всем, так ему удобнее. В принципе, и такой подход к жизни неплох, когда все четко расписано. Люди определенного склада именно к нему и склоняются. Стало быть, и подход к ним нужен, исходя из их сути. Далее, о теме, которая мне ну очень близка. Речь сейчас пойдет об алчности… Ну а там и до твоего дела недалеко… Только что это мы сидим как во время официальной встречи?
        Щелчок пальцев, и перед ними возникло изысканное угощение - много маленьких тарелочек с небольшими порциями разнообразных лакомств на каждой.
        - Особенность японской кухни такова, что, наслаждаясь изумительно приготовленной едой, ты даже не будешь знать, что это и из чего приготовлено, - заметил демон, деликатно и сдержанно пробуя каждое угощение и жестом приглашая Бизанкура последовать его примеру. - Такигава, как истинный японец, чтобы отыграть предписанную традициями и воспитанием роль хозяина и мужчины, ради поддержания контактов устраивает вечеринки для коллег. Коллектив это семья, а босс - глава семьи, вот эта вот вся ерунда. Деньги на выпивку и закуску всегда тратятся из представительских фондов, но Сидзиро берет деньги из фонда только для себя, коллеги же платят из своего кармана. Конечно, они недовольны, но кто, скажи, доволен своим начальником?.. Впрочем, в этой фирме у всех более чем хорошая зарплата, и они могут себе позволить пропустить несколько стаканчиков или сходить в сэнто, а то, что Такигава слишком любит денежки, не повод поднимать бунт. Тем более японцы не очень-то любят вечерами сидеть дома, пристегнувшись к юбке жены, вот они и отрываются. А для себя любимого Синдзиро раскошеливается на клубы кябакура, где можно
хорошо провести время в обществе гейши. Такигава - эстет и любит, когда для него одного танцует или играет на каком-нибудь музыкальном инструменте красивая женщина. Кстати, хочешь пригласим сюда сейчас гейшу?
        Альбин поморщился:
        - Мое почтение, но, поверьте, мне совсем не до гейш.
        - Верю, - кивнул Маммона. - Это я опять отвлекся. Теперь о мальчишке. Понимаешь ли, до семилетнего возраста… как бы тебе сказать… ребенка в Японии считают не особо принадлежащим к миру живых. Даже есть поговорка: «До семи лет - среди ками», то есть среди богов. Мальчикам до трех лет особо продвинутые ортодоксы, а Синдзиро именно такой, хоть и через скрип зубовный, и головы бреют, и одевают по-другому. А в праздник посещают храм, где воссылают благодарность богам за то, что они позволили ребенку выжить, и просят здоровья и долгой жизни в дальнейшем.
        Маммона вновь усмехнулся:
        - Синдзиро особо бесится, когда подходит время этого праздника, ведь у него двое детей. Старшей, Юхе, уже шестнадцать, и Такигава не забыл, как накладно было праздновать Сити-Го-Сан. Суди сам - одна детская одежда и прочие аксессуары к церемонии стоят не меньше ста тысяч иен. Синздиро, разумеется, не покупал ее дочери, а брал напрокат, что обошлось ему вдвое дешевле. И с хакама, которые надлежит надеть Рэнхо на пятилетие, он собирается поступить точно так же. Между прочим, поддерживаю. Расточительность для глупцов… - Вновь сверкнули драгоценные запонки. - А теперь поговорим о титосэ амэ, «тысячелетней конфете», - поднял палец Маммона. - Она символизирует долгую жизнь и здоровый рост ребенка. Конфета длинная, тонкая, красно-белая, в бумажной обертке. На обертке - традиционные символы. Сетикубай - сосна, бамбук и слива, что олицетворяет выносливость и здоровье, и цуру-камэ - журавль и черепаха, то есть мудрость и долголетие. В нашем случае будет с точностью до наоборот. Конфета отнимет у ребенка жизнь.
        - Как? - опешил Жан-Жак.
        - Очень просто. Ты ее заменишь, - улыбнулся Маммона.
        И вынул конфету из воздуха - длинный красно-белый цилиндрик в яркой бумажной обертке - и протянул ее Бизанкуру:
        - Припрячь до поры… Один из ингредиентов, арахисовое масло, сильный аллерген для пацана. Год назад за завтраком у него возникло удушье, - ему дали бутерброд с этим маслом. «Скорая» подоспела вовремя, причину выяснили, и в доме арахис под запретом. Даже Юхе запрещен арахис во всех видах, даже вне дома, а она как раз его очень любит. Ее угощают подружки и ее парень, о существовании которого Синдзиро даже не подозревает. От повторной дозы у мальчишки будет анафилактический шок, и только немедленная помощь сможет помочь ему выжить. Правда, боюсь, в нашем случае помощь опоздает, не правда ли?.. Мать Рэнхо скрупулезно проверяет надписи на упаковках всех продуктов, которые идут к ним на стол. Но «тысячелетняя конфета»… Там в составе арахиса и близко нет, это просто леденец. А то, что ты от меня получил, разумеется, аллергенная бомба. Конечно, симптомы известны и матери его, Комахи, и Юхе, но, пока они сообразят, что, как и почему, драгоценное время будет упущено. Кроме того, детям после церемонии в храме дарят не по конфетке, а целый пакет сладостей. Важно, чтобы туда попала наша конфета. Ну и проследи,
чтобы он ее все-таки съел. Не забудь, что Синдзиро непременно должен произнести заклинание: «Отдай малое, получишь большее». Придумай что-нибудь.
        - Придумаю, - прошептал Альбин, глядя в пространство застывшим взглядом.
        А Маммона, загадочно улыбаясь, медленно растворился в воздухе.
        Для начала Бизанкур решил посетить сэнто. Еще с тех далеких времен, когда при дворе папы Климента Шестого ему прививали понятия о гигиене, он не был грязнулей, но японская баня это даже не финская сауна. Японцы любят обжигающую воду.
        Когда Жан-Жак решил погрузиться в бассейн вместимостью в двенадцать человек, он единственный, кто вылетел из него как ошпаренный. Впрочем, слово «как» здесь вовсе неуместно, Бизанкур действительно ошпарился, и ему больших трудов стоило не выругаться, а принять самый жалобный и растерянный вид.
        Японцы и так довольно подозрительно отнеслись к незнакомцу европейской наружности, который оказался среди посетителей сэнто. Конечно, они улыбались ему, но Жан-Жак прекрасно понимал, что подобные улыбки могут сопровождать совершенно противоположные мысли. И тут ему повезло. Человеком, который решил посочувствовать незадачливому молодому европейцу, оказался именно Синдзиро Такигава. Его поразило, что европеец довольно сносно владеет японским, он осведомился, откуда такие познания. В ответ на это Жан-Жак скормил ему свою легенду про писателя-историка и прибавил, что без ума от их культуры и с жадностью изучает ее. А Синдзиро слегка снисходительно и доброжелательно прочел целую лекцию о японских сэнто. Когда Бизанкур в обмен на его любезность с радостью предложил ответную любезность, пригласив для него с Синдзиро самого лучшего в сэнто массажиста, сансуке, за свой счет, Такигава оживился еще больше.
        Жан-Жак буквально смотрел ему в рот, чем располагал к себе Синдзиро с каждой минутой все более. Сливовое вино развязало боссу фирмы язык, и тот расслабился совершенно. Он похвастался французу-писателю своим двухэтажным домом площадью сто восемьдесят татами, ухоженным палисадником и парковочным местом. Но когда Бизанкур осторожно осведомился о семье Синдзиро, его лицо буквально исказилось, пусть на секунду.
        - Наши родители очень традиционны, - сжав губы в ниточку, уронил он, - и договорились о нашей свадьбе с Комахи, когда мне было пять лет. Я получил разрешение носить хакама, а моя будущая невеста только родилась. В принципе, я совершенно не испытывал никакой потребности в женитьбе, но я чту традиции своего рода. Непременно женитьба, непременно ребенок или двое.
        Они выпили еще. Жан-Жак являл собою образец заинтересованности и почтительного внимания.
        - Сколько денег ушло на нашу свадьбу, мне лучше и не говорить, чтобы лишний раз не расстраиваться, - продолжал сетовать Синдзиро. - Эти расходы чрезвычайно глупы. Я бы с большим удовольствием потратил их на упрочение своего собственного благосостояния - жизнь так коротка…
        - О, как же я вас понимаю, - подхватил Бизанкур.
        - А теперь, как настает вечер, я вынужден бежать из собственного дома, - с неизменной улыбкой, которая напоминала оскал, говорил Такигава. - Из собственного уютного дома. - Почему же так? - прикинулся деревенским простачком Бизанкур.
        - Жена, Комахи, - коротко бросил тот. - Она выше всяких похвал - в традиционном понимании, конечно. Безупречное воспитание. Идеальная домохозяйка. Хотя наш гражданский кодекс сорок седьмого года прошлого столетия подарил японским женщинам столько свобод и прав, что, возможно, их стало слишком много. Но моя жена ими не пользуется! Комахи безукоризненна. До оскомины. Разумеется, все мужья стремятся отдохнуть от дома и уходят либо в клубы, либо в другие места отдохновения, но мне приходится именно бежать.
        Он даже скрипнул зубами и снова отпил вина.
        - А если завести, скажем… любовницу? - осторожно спросил Жан-Жак.
        Такигава усмехнулся:
        - Уважаемый Фернан, а зачем? Это как-то очень по-французски, не в обиду вам будет сказано. И кроме того, это обременительно. Почему не предположить, что мне нравится просто тишина?
        - А как же вы справляетесь с природной агрессией? - поинтересовался Бизанкур.
        - Спортзал, - пожал плечами Синдзиро. - Зачем все усложнять.
        - Вы удивительно правы… - задумчиво протянул Жан-Жак. - Я вам даже немного завидую. Вашей, я бы сказал, чистоте и стойкости. Я так не могу…
        Он видел, что Синдзиро, без сомнения, были приятны его слова.
        Расстались они дружески и даже договорились, что на следующий день отправятся вместе в клуб на чайную церемонию, которую Жан-Жак любезно предложил оплатить.
        - Я так очарован японскими церемониями, что готов посетить их все, - признался Бизанкур, и его взор был столь искренним, что даже искушенный в переговорах Такигава не заподозрил никакого подвоха.
        Шло время, они приятельски общались, Фернан Пико оплачивал любые увеселения, будь то выпивка или простой поход в кафе.
        - И не думайте, мне очень приятны эти расходы, - уверил он, отметая любую слабую попытку Синдзиро отказаться от очередного любезного подарка. - Ведь дома, во Франции, таких впечатлений не купишь, на это тратить не жалко.
        Они много разговаривали; в основном «Фернан» жадно расспрашивал японца о национальных особенностях, и в отношении к нему у Такигавы утвердилось некое покровительство, а Пико казался ему несмышленым ребенком, затерянным в урбанистических джунглях. И конечно же его умилял акцент француза, который добавлял ему детскости.
        Кстати, насчет детей. Бизанкур сплел трогательную историю о том, что, изучая страны и их обычаи, путешествует уже давненько, а в далекой милой Франции у него жена и пятилетний сынишка, с которыми он вынужден общаться только по видеосвязи. Но скоро-скоро он вернется домой, и никакая сила больше не разлучит его с семьей. Он даже показал их фотографии, бережно носимые в бумажнике. В бумажнике француза Синдзиро приметил крупную сумму денег - и евро, и иен - и целый веер разных банковских карточек. От Бизанкура, разумеется, не ускользнуло то, как блеснули глаза японца.
        - Смешно сказать, как я скучаю по своему малышу, - грустно усмехнулся Жан-Жак. - Ничего бы не пожалел для него. И, право, досадно даже, что у нас нет такого праздника, Сити-Го-Сан… - Он вдруг молитвенно сложил руки: - Позвольте мне сделать вам подарок. Я бы сделал это для своего Жерара, справляй французы вот такой праздник взросления. Я хочу оплатить для Рэнхо праздничную одежду - так смогу почувствовать хоть какую-то причастность к вашей великой культуре.
        - Нет-нет, - запротестовал было Синдзиро, но Жан-Жак четко увидел облегчение в глазах Такигавы.
        - Пожалуйста, - настаивал юркий француз. - Если мы обменяемся ответными любезностями, нас это просто развлечет, не правда ли?
        - Что вы имеете в виду? - сразу насторожился Синдзиро.
        - Помните, я говорил вам про область своих изысканий? - обезоруживающе улыбнулся Бизанкур. - Демонология. На взгляд современного человека - полный бред.
        - А в чем этот бред заключается? - все так же настороженно отозвался Такигава.
        - В средневековом подходе к делу, вероятно, - все с той же улыбкой пожал плечами Бизанкур. - Во все времена человек остается человеком, и часть какой-то атавистической потребности в потустороннем в нем остается. К примеру, желание обратиться за помощью к древним силам.
        - Ну и какой помощи, по вашему мнению, жажду я, уважаемый господин Пико? - усмехнулся Синдзиро.
        - Да никакой, - махнул рукой Жан-Жак. - Вам помощь не нужна, вы и сами сможете помочь любому, если, конечно, будет на то ваше желание. К примеру, даже этим древним силам. Вера в древние силы сейчас, в современном мире, угасла почти полностью. А какая же это сила, если ей и питаться нечем? Не более чем потухший очаг с остывшим пеплом. Покинутый очаг.
        - Вот как… - задумался Такигава.
        Такая постановка вопроса даже не приходила ему в голову. - Простите, - заторопился вдруг Бизанкур. - Мне придется вас спешно покинуть - утром звонил деловой партнер, и сейчас мне нужно утрясти с ним кое-какие дела по биржевым сводкам. Что-то пошло не по плану. Мелочи, но он обеспокоен.
        - А вы - нет? - уточнил Такигава.
        - А я - нет, - спокойно ответил «Фернан». - Я просто уверен в успехе. Вероятно, поэтому он столько лет со мной, этот успех. Ах, если бы я мог надеяться пригласить вас к себе во Францию! Здесь я как младенец, право слово. И если бы не благоприятная судьба моя, я бы не встретил вас, моего удивительно проводника по вашей удивительной и поэтичной стране… Но, вероятно, уже через несколько дней мне придется покинуть вашу гостеприимную страну, увы…
        - А знаете, - сказал внезапно Синдзиро, - заглядывайте завтра прямо ко мне домой, вот так вот запросто. Это не в моих правилах, я обычно не приглашаю гостей в дом, но… мне хочется удивить Комахи. Если вы пожелаете, конечно. Ведь именно завтра Сити-Го-Сан. Он считается еще и днем фотографирования детей - у вас может остаться отличная память о визите сюда.
        - О, это несравненная честь для меня, - просиял Бизанкур, скромно поклонившись. - Вы даже не представляете, как я польщен и обрадован вашим предложением.
        Да. Такигава даже не представлял…
        К вечеру курьер доставил к нему объемную посылку, в которой были и хакама для Рэнхо, и множество всяческих аксессуаров для сестры и матери, сопровождающих мальчика на праздник. Синдзиро прикинул, какая сумма не покинет его кошелек, и остался чрезвычайно доволен. Комахи, Юхе и малыш Рэнхо, разбиравшие посылку и оглашавшие дом радостными восклицаниями, тоже были довольны. Только Такигава вновь ускользнул прочь, навстречу вожделенной тишине, в обжигающий бассейн сэнто, в курящиеся ароматы трав.
        Жан-Жак явился по приглашению на следующий день к обеду.
        Дом Синдзиро Такигавы и в самом деле был вылизан до последнего уголочка, все благодаря Комахи. Хотя устроен он был со всей возможной строгостью и целесообразностью, было в нем место и какэмоно с иероглифом «Счастье» в прихожей, и встроенным токонома, нишам для цветочных ваз, и салону для чайной церемонии. После того как семейство с приглашенным гостем вкусило традиционное блюдо, сэкихан - рис с красной фасолью-адзуки и большой запеченной рыбой, - Такигава и Бизанкур уединились в чайном салоне, наслаждаясь тонкими ароматами свежезаваренного чая.
        - Сейчас начнется, - вздохнул Синдзиро и совершенно по-свойски подмигнул Бизанкуру. - Толкотня на улицах, вопли, многоголосица, множество цветовых пятен, бросающихся в глаза, множество звуков и суета, суета, суета… Впору обратиться к древним силам с просьбой о тишине.
        На первый взгляд, он пошутил, но Бизанкур к шуткам был совершенно не расположен - рыба заглотила наживку целиком.
        - Нет ничего легче и приятнее, - улыбнулся он, отпивая небольшой глоток душистого зеленого чаю. - Просто представьте - шутки ради! - что часть этой древней силы вселилась в меня, и именно я могу привнести в вашу жизнь то, к чему стремится ваша душа, - покой и тишину. Здесь, как и везде, нужен небольшой несложный обряд, вроде чайной церемонии. Даже легче!
        Мужчины сдержанно посмеялись.
        - Вы согласились бы ради собственного покоя отдать три минуты жизни собственного сына? - небрежно, вскользь осведомился Жан-Жак. - Вот так бы спросили древние силы.
        - Три минуты? Я не ослышался? - уточнил Такигава, усмехаясь. - Да он тратит целые часы на компьютерные игры, хотя Комахи пытается тщательно следить за временем, проведенным им у монитора… О чем вы говорите. Три минуты! Да хоть десять.
        - О, как щедро, - сдержанно улыбнулся Бизанкур. - Нет-нет, не десять, а всего три, и теоретически! Ну, и нужно произнести что-то вроде заклинания: «Отдай малое, получишь большее…»
        - «Отдай малое, получишь большее», - немедленным эхом с удовольствием отозвался Такигава, и странно замедлилось время вокруг них - загустело, как патока, и слова эти оплыли тягучей смолой, словно в испорченной записи с замедлением речи, когда звуки, понижая тон с каждой секундой, превращаются в невнятный гул. Дом явственно тряхнуло.
        Уши Синдзиро на мгновение заложило, как в самолете, и он невольно сглотнул. Но тут же все и кончилось, словно ничего и не произошло. Но так только казалось…
        - Что это было? - с запоздалым испугом спросил Бизанкур.
        - Небольшой подземный толчок, - отмахнулся Такигава. - Они у нас не редкость, на них давно никто не обращает внимания. А этот так и вовсе сущая мелочь… Ну так и что? Что я получу взамен этого заклинания и этих смешных трех минут жизни? Как мне их передать вам, кстати?
        - Они уже переданы, - с необыкновенным облегчением отозвался Бизанкур, откидываясь на спинку стула.
        - Уже? - рассмеялся Такигава. - Какая прелесть.
        - Я же говорил, что это всего лишь теория. А вы получите тишину и уменьшите расходы - надеюсь, не только в теории, но и на практике, - невозмутимо закончил Жан-Жак и снова припал к небольшой пиале.
        - Если бы все переговоры были так просты и необременительны… - вздохнул японец, подливая ему напиток.
        - Насколько было бы проще древним силам, - уже совершенно не стесняясь издевки, подхватил Бизанкур. - Премногая благодарность вам от них, уважаемый Синдзиро. - Ну, обращайтесь, если что, - важно пошутил Такигава, не подозревая, чем обернется для него эта шутка. - Впрочем, это все напоминает ярмарочное фиглярство низшего толка, как в далеком непросвещенном Средневековье.
        - Именно-именно, - сладко поддакнул Жан-Жак, жмурясь, как довольный кот. - А нам даже никакой подсписи кровью не потребовалось. Вот такие у нас покладистые древние силы…
        И они засмеялись.
        В который раз Бизанкур поразился обыденности и простоте, с которой человек распорядился жизнью своего ребенка. Быстро. Не задумываясь о последствиях. Ради своего покоя и тишины. Он получит свою тишину. Ничего, ровным счетом ничего не изменилось за шесть веков… Человечество просто обречено на вымирание из-за таких вот личностей. Плодится правда слишком быстро. Увы, куда быстрее, чем исчезает. Он как-то смотрел статистику прироста населения в Интернете. Ведь ужас что такое. Семь с лишним миллиардов на один маленький шарик…
        В роскошном автомобиле Такигавы отправились они все вместе на церемонию в ближайший храм. По дороге им попадались семьи, спешащие туда же, - взрослые в лучших одеждах, и малыши, наряженные словно самые юные на свете принцы и принцессы.
        - Хочу конфету, хочу конфету! - расшалился Рэнхо, прыгая в нетерпении на сиденье автомобиля. - Всего одну, но самую главную!
        - У тебя скоро будет именно такая конфета, - с затаенной усмешкой уверил его Жан-Жак.
        - Целый пакет конфет, - недовольно заметил Такигава. - И прекрати этот шум, веди себя достойно.
        - Хорошо, отец, - сразу присмирел мальчик, а Комахи и Юхе и так сидели притихшие, словно восковые куклы.
        - И конфеты ты будешь есть дома, - строго добавил глава семьи. - Не хватало еще, чтобы ты рылся в пакете на глазах у всех и сорил фантиками.
        Рэнхо разочарованно вздохнул, но Бизанкур, улучив момент, подмигнул ему, как доброму приятелю, и тот разулыбался - молча.
        Затем Жан-Жак прибегнул к старому телефонному трюку - разыграл срочный звонок. Приник к своему айфону с озабоченным выражением лица, поговорил вполголоса, слегка хмурясь. Он знал, что никто из семейства Синдзиро не знает французского, и процитировал откровенные строки старинной «Песни утренней зари»:
        Напомнить бы ему сполна
        Прикосновением нагим,
        Как ласково играла с ним
        Груди пуховая волна!
        И с удовольствием отметил, как отозвалось на эти строки его уже почти было утихомирившееся мужское естество.
        - Еще минуточку, - извиняющимся тоном произнес он и погрузился в свой айфон. Он заказал билет первого класса на самолет из Токио во Флориду. Ближайший был через шесть часов. Времени хватит с лихвой. - Ну вот, - закончив, резюмировал он, улыбнулся и легко пожал плечами. - В наш век скоростей как все быстро меняется. Подскочили одни акции, упали другие… Я мог бы и через Интернет все решить, и, собственно, главное уже решено. Но партнеру позарез понадобилось мое присутствие именно сейчас. Просто удивительное совпадение! Как раз недавно я вам сетовал, как соскучился по семье, и вот, надо же… Жена моя обрадуется.
        Синдзиро вопросительно поднял бровь.
        - Через шесть часов у меня рейс, - пояснил извиняющимся тоном Бизанкур, - так что я вынужден отложить наш запланированный ужин до лучших времен, уважаемый Синдзиро.
        - Вот как, - сдержанно отреагировал тот.
        - Но, разумеется, церемонию в храме я пропустить не могу, - поднял палец Бизанкур. - Даже с учетом ужасающих пробок я успеваю. Как можно пренебречь честью, которой вы меня удостоили.
        Такигава самодовольно улыбнулся. Все складывалось для него как нельзя лучше. Он сэкономил неплохую сумму, а его гость, который, хоть и был полезен, признаться, невольно крал его драгоценные минуты тишины и покоя. Хорошо, что он улетает до ужина…
        На подходе к храму много фотографировались - в глазах рябило от вспышек многочисленных устройств, от смартфонов до аппаратов с большими объективами. Замелькали телевизионщики со штативами.
        - Только не это… Сделаем общее фото дома, - распорядился Такигава. - Вы меня уже заморочили, и я жду не дождусь, когда будет наконец-то тихо.
        Бизанкур заметил, как сжались зубы у Юхе, а по скуле ее прокатился желвак.
        «Похоже, девчонку папаша уже достал», - подумал он, усмехнувшись.
        - Я могу сопроводить мальчика в храм, если вы не против, уважаемый Такигава, - предложил, не моргнув глазом, Бизанкур.
        - Можно, отец? - взмолился маленький Рэнхо.
        - Мы тоже хотим, мы так ждали этого дня, - тихим эхом вторила Комахи.
        - Кто же вам мешает? - пожал плечами Синдзиро.
        - И, с вашего позволения, я вынужден сразу попрощаться, - почтительным тоном добавил Бизанкур. - Прямо из храма я отправлюсь в гостиницу собрать вещи, а затем - сразу в аэропорт. Миссия моя здесь окончена. А вас я жду в гости с ответным визитом!
        - Непременно, - широко улыбнулся Синдзиро.
        Что он при этом думал, оставалось тайной.
        Мужчины пожали друг другу руки, Такигава остался в машине, а все остальные покинули ее, торопясь к храму.
        Пока Комахи и Юхе фотографировались у входа в храм, Жан-Жак замешкался с Рэнхо перед колонной.
        - Отец не разрешает есть сладости? - понимающим тоном заговорщика вполголоса спросил у малыша Бизанкур, присев перед ним на корточки и улыбнулся.
        Тот стрельнул по сторонам озорными глазенками, тоже разулыбался и закивал.
        - Тогда держи, это от меня подарок на праздник, - шепнул «Фернан Пико», протягивая мальчику красно-белую длинную конфету.
        - Ура, титосэ-амэ, - громким шепотом произнес Рэнхо. - Буду жить тысячу лет!
        - Удачи тебе с этим, - сказал Бизанкур, отворачиваясь, чтобы тот не заметил ухмылки, которая зазмеилась по его губам.
        Мальчик тем временем торопливо развернул обертку и откусил сразу половину конфеты.
        - Давай, я заберу фантик, - подмигнул Бизанкур. - Тогда вообще никто не узнает, что ты ее съел.
        - Ага… Никому не скажу, а то мне попадет! - ответил Рэнхо, расправляясь с другой половиной конфеты, а Жан-Жак заботливо вытер ему рот своим носовым платком.
        - Вот и правильно. Никому не говори. Вкусная конфета, правда? Позже ты получишь большой пакет со сладостями, - напомнил он.
        В это время подошли немного обеспокоенные мать и сестра мальчика.
        - Мы здесь, здесь, - помахал рукой Бизанкур. - Идите скорее сюда, Рэнхо заждался. Особенно его интересуют конфеты, но до них еще далеко, правда?
        Он снова подмигнул малышу, а тот улыбнулся в ответ. Комахи и Юхе взяли его за руки с обеих сторон.
        - Будь умницей, - сказал ему Жан-Жак. - Всем хорошего дня. А мне пора на самолет.
        Ему уже было откровенно скучно. Уходя, он увидел, как побледнел малыш, которого мать и сестра уводили через толпу празднично одетых людей.
        Он знал, что скоро Рэнхо начнет задыхаться, и никто не поймет почему. В храме душно, там слишком много людей. Гомон и смех, вспышки камер, громкие голоса. Никто не узнает, что мальчик мог съесть что-то вредное для его здоровья, этого же никто не видел. А Рэнхо слишком хорошо воспитан и слишком боится наказания, он никому не скажет, что съел недозволенное лакомство… Пока догадаются, в чем причина его недомогания, пройдут драгоценные три минуты, которых не хватит для спасения его жизни. Нет, никто не говорил, что именно через три минуты он умрет. Просто как раз трех минут ему и не хватит… Так работало дьявольское заклинание.
        «Ах, как жаль, маленькая добродетель Умеренности, что я не увижу, как ты умираешь», - подумал Бизанкур, с усмешкой покидая храм.
        Спустя шесть часов, уже сидя в самолете, он бегло просмотрел новости на своем планшете. Вот она, нужная информация: «Трагедия во время праздника Сити-Го-Сан в Токио. Маленький Рэнхо Такигава скончался в больнице. Врачи говорят, что для его спасения не хватило буквально нескольких минут…»
        - Не успели, - удовлетворенно прошептал он.
        Жан-Жак просмаковал каждую деталь новости, а она была довольно содержательной - вот как газетчики умеют все вынюхивать и поспевать везде - не то что врачи! Какая забавная подробность - в то время, пока «Скорая» спешила к храму, разразилась короткая, но сильная гроза. И еще - надо же, какой неожиданный сюрприз! - жена Синдзиро Такигава, тихая бессловесная Комахи, не перенеся утраты, решила сброситься с моста. И, представьте, сбросилась. Бинго! Не женщина, а настоящий самурай. Харакири было бы, конечно, более стильным ходом, но эмоциональность победила эстетику - ох уж эти матери… Если бы муженька анафилаксия накрыла, небось не стала бы так горевать.
        Ну вот, теперь желание Синдзиро будет полностью удовлетворено - он получит и вожделенную тишину в доме, и возросший доход… Он же не уточнил, каким образом он хочет их обрести, стало быть, хорош любой способ.
        А вот интересно, что будет делать Юхе? Уйдет из дома к своему парню? Скорее всего. Лучше бы она взяла кухонный нож и, в лучших традициях сорока семи ронинов, чиркнула бы по горлу сначала папашу, а потом сделала бы и харакири, украсив яркими красными иероглифами холодные бело-голубые тона общего убранства дома.
        Удивленная стюардесса смотрела на давящегося от смеха пассажира и думала, что ему попался в Интернете особенно смешной анекдот. Он и попался… Особенно веселило Бизанкура обещание Такигавы посетить его с ответным визитом. Уж непременно. В адском котле он его и увидит, когда воссядет по правую руку от Князя Тьмы - навеки. В том, что будет именно так, он даже не сомневался.
        Внезапно в салоне стало душно. Ему не хватало воздуха, лоб покрылся испариной, он задыхался и не понимал, что происходит. Казалось, что его поместили в жерло печи, и температура внутри растет с каждой секундой, а воздух исчезает, и дышать с каждым мигом все затруднительнее. Он схватился за горло.
        Испуганная стюардесса обратилась к нему с тихим вопросом, все ли у него в порядке и не нужна ли помощь. Но он не слышал вопроса, а лицо ее расплылось белым пятном, на котором были различимы лишь глаза - большие, скорбящие. Этот взгляд, как ему казалось, с самых небес, прожигал его насквозь, смотрел в самую его душу, наполняя ее невыносимой болью за содеянное. Нет, так еще не было никогда. Что бы он ни делал, совесть его молчала, и никакие терзания не бередили ее за эти долгие, долгие годы и столетия. То, что душило его сейчас, прорвалось наружу в коротком рыдании. В мозгу словно разорвалось вспышкой: «Вот что чувствовал малыш Рэнхо перед смертью. Что я сделал?! Я убил РЕБЕНКА! Который доверился мне, для которого я был просто добрым дядей, помогающим ему избежать нагоняя за съеденное в неурочное время лакомство… Это был РЕБЕНОК!»
        Это были не его мысли. Это были не его чувства. Это был не он. Невыносимый ужас охватил его, и… тут же наваждение кончилось. Не было никакого жерла раскаленной печи и взгляда с небес - просто опешившая стюардесса. «Сумасшедший, - подумала она. - То хохочет, то рыдает… Надо с ним ухо востро».
        - Не желаете ли чего-нибудь? - снова негромко спросила она, пряча за профессиональной улыбкой свою настороженность. - Воды? Сока?
        - Воды со льдом, - пробормотал Бизанкур, оттягивая воротничок. - Простите… Был тяжелый день.
        Нет, все прошло - понял Жан-Жак-Альбин. Какая совесть? Какой еще взгляд с небес?! Что за бред… Ребенок?! И что? Личинка. Песчинка в огромных песочных часах, она просто упала и канула в небытие. Он же будет жить вечно.
        Сейчас его ждала Америка.
        Глава 4
        Америка. Целомудрие, рожденное шлюхой
        Соединенные Штаты. Конкретно - Флорида, Майами-Бич, район Арт-Деко. Именно там умудрился родиться мальчик, которому предстояло стать Целомудрием, одной из христианских добродетелей, и звали его Хесус Браво. Сыну Карлоса и Аланы было чуть больше года. Конечно, в столь нежном возрасте легко быть целомудренным. Под силу ли это его родителям?.. Что ж, посмотрим.
        Жан-Жак уже в машине Синдзиро решил не возвращаться каждый раз после задания во Францию. Он совершенно не чувствовал необходимости в отдыхе. Наоборот, такое, несомненно, удачное начало окрылило его. А он еще беспокоился - как же это, за один год тщательно спланировать целых семь убийств объектов, охраняемых печатью Господа… Пф!
        - О Асмодей, демон похоти, - прошептал, засыпая, Жан-Жак-Альбин, - явись ко мне и дай совет…

* * *
        …Он вновь парил под потолком в комнате с камином. Ему маленькому снова несколько часов от роду. Все тот же сон. А сон ли это? Вот кормилица, вот отец. Оба, похоже, спят. Где же его мать? Ах да, она же умерла родами, вот ее здесь и нет…
        …Внезапно дом пошатнулся от ощутимого удара по крыше. От второго удара с потолка посыпалась штукатурка. От третьего по нему зазмеилась трещина, и удары с этого момента не прекращались, а напротив, усиливались. Содрогание дома стало просто угрожающим, казалось, он вот-вот рухнет. И тут в комнату прямо сквозь потолок с грохотом вломилось чудовище, куда кошмарнее предыдущего.
        Тело у него было одно, отливавшее синевой, бугрившееся мышцами, а головы три, человеческая, бычья и ослиная. Все головы строили ужасные гримасы, глаза их бешено вращались в своих орбитах, языки были вывалены, а в пастях клокотала кровавая пена. Огромные руки, перевитые жилами, будто проволокой, сжимали жезл, в навершии которого нестерпимо ярко горел алый камень, с другой стороны жезл оканчивался стальным острием.
        - Если бы твоя мать не скончалась при родах, она бы умерла сейчас, увидев вашего покорного слугу Асмодея! - оглушительно расхохотались все три головы, и этому хохоту вторил тоненький заливистый смех маленького Жан-Жака.
        - И как же я прогадал, что не явился сюда раньше, - продолжал резвиться демон.
        - Возможно, семя твоего отца способно плодить лишь девчонок, - весело фыркнула ослиная голова. - Подумать только, одна за другой - целых шесть ссыкух!
        - Я помог бы исправить дело гораздо раньше, наставив преданную дуру на путь истинный! - вторила бычья. - Хоть она и была сумасшедшей, но ее верность супругу явно переходила все границы.
        - Вашей семейке, вероятнее всего, пришел бы конец, зато я подсказал бы кучу способов появления на свет отличных мальчуганов! - ухмыльнулась человеческая голова. И все три снова зашлись от дьявольского хохота. - Но не переживай, я научу тебя, как разрушать семьи, как оставаться холодным, когда другие трепещут от азарта, и брать то, что считаешь нужным огнем, мечом и хитростью - на поле брани, в игорных домах и чужих постелях.
        Чудовище протянуло руки к малышу Жан-Жаку, и тот весело ухватил демона за палец.
        - Молодец! - взревел Асмодей, мотая тремя головами и широко разевая все три пасти. - Хочешь знать, что говорят обо мне люди? «Он приводит сынов человеческих в состояние безумия и вожделения, так что они, имея собственных жен, оставляют их и уходят днем и ночью к чужим женам, в итоге совершают грех и падение». О, как же они правы! Это весело, мой мальчик, ты увидишь сам, когда придет время. Но надо уметь не только развлекаться. Я помогу тебе обучиться искусствам арифметики, геометрии, астрономии и каким пожелаешь ремеслам в совершенстве.
        Асмодей играл с малюткой так, как кошка играет со своим котенком, - щекотал животик, переворачивал его, лежащего в воздухе, с боку на бок, и мальчик, совершенно не боясь, повизгивал от удовольствия и радости.
        Наконец демон остановился и стал серьезным:
        - Мне время уйти сейчас, но запомни, что я скажу. Ничто так не способно разрушать души, как жажда наживы, вожделение, ревность и блуд. Если ты будешь пользоваться теми подсказками, которые я буду давать тебе на протяжении всей твоей жизни, то всегда будешь в центре внимания, успешен и властен. Нет такого вида оружия, коим бы я не владел, и я передам тебе это умение, чтобы ты смог защитить себя или напасть на врага. Тебе не будет равных!
        Словно в подтверждение своих слов он ударил посохом о пол, вонзая в половицы отточенное лезвие, и тотчас камень в навершии ослепительно полыхнул алым, как адское пламя, огнем.
        - Дарю тебе на память безделицу - небольшой кинжал, - продолжал Асмодей. - Не бойся, ты его не потеряешь. В нужный момент он сразу попадется тебе на глаза, вот увидишь…
        «Так вот как этот кинжал оказался у меня!» - понял Бизанкур в далеком двадцать первом веке, существуя одновременно в нескольких ипостасях.
        Меж тем драгоценный камень в посохе раскалился до такой степени, что из него начал бить столб огня. Это зрелище завораживало и ужасало одновременно; целый фейерверк разноцветных искр и языков пламени изливался в образовавшуюся в потолке щель.
        Маленький Жан-Жак смеялся и бил в ладоши, словно пятилетний малыш, пришедший с отцом на ярмарку поглазеть на заезжих фокусников, и зрачки его расширились до такой степени, что заполонили всю радужку.
        - Красавчик! - взревел во все свои глотки Асмодей. - Да ты похож на меня… Ох, мы с тобой повеселимся вволю!
        И Асмодей ринулся в щель в потолке, разрывая и опаляя ее, а младенец сладко чихнул и продолжил плавно парить.

* * *
        Что-то тоненькое, невесомое шевельнулось в его ноздре; Жан-Жак, не выдержав, громко чихнул еще два раза подряд и открыл глаза. Прямо перед ним оказался огромный и мокрый бычий нос. Это была одна из голов Асмодея. Тот, сосредоточенно сопя, щекотал его каким-то перышком. Жан-Жак огляделся по сторонам и обнаружил, что находится в салоне самолета. Он летел во Флориду…
        Все спокойно спали, и никого не беспокоило, что в салоне первого класса расположился господин в костюме от Гуччи, но с бычьей головой.
        - Не правда ли, я хорош? - подмигнула голова. - Поздравляю тебя с победой. Ловко ты уделал этого маленького засранца, Рэнхо. Отныне - никакой умеренности! Мы будем гулять на всю катушку, пить дорогие вина, бесплатно и безнаказанно трахать красивых шлюх!
        Он расхохотался, нимало не заботясь о том, что шум мог кого-то разбудить. Но нет, Морфей держал всех пассажиров в крепких и надежных объятиях. Даже стюардесса не появлялась.
        - Ну что, из аэропорта курс на Оушен-Драйв? - деловито осведомился Асмодей. - Неплохое местечко, есть на что посмотреть, только береги глаза - от настенной живописи будет рябить. Зелено, шумно, весело, масса ресторанчиков - например, «У Карлоса», где подают ахиако криольо, превесьма рекомендую. Пальчики оближешь! Карлос Браво, кубинец, - папаша нашего мальчика. И еще там довольно много неплохих и стильных салонов красоты. Надо просто знать, куда обращаться. - Он почему-то вновь расхохотался: - Тебе не мешало бы обновить прическу. Рекомендую стать похожим на этого музыканта и актера, Джареда Осень. Алана от него просто течет. Представься ей Аланом, ее это заведет.
        - А…
        - Слушай меня, дядюшка Асмодей плохого не посоветует.
        Он двумя пальцами выудил из внутреннего кармана пиджака визитку - черную, с золотым обрезом. «Салон красоты „Удовольствие“. Мастер Алана Смит».
        - Доберешься до места, зайди к ней, не пожалеешь. - Асмодей подмигнул: - Горячая штучка… Насчет удовольствия не привирает. Алана - мамаша этого мелкого говнюка, которого тебе надлежит стереть с лица земли вместе с Целомудрием, которое он олицетворяет. Целому-удрие… - От смеха демон согнулся пополам. - Умудрилось же целомудрие родиться у шлюхи… Она не собиралась рожать, когда залетела, но Карлос весьма чадолюбив, возится с ним куда больше, чем мать. Нет, стрижет она прекрасно, да и в постели богиня. Плохую я и рекомендовать бы тебе не стал - ты ж все эти годы так старался. Жалко, что подарком моим не особо пользовался, разве что глазки иногда им выкалывал, а он ведь на многое был способен и откалиброван отлично… Ну да ладно. Больше он не будет попадаться тебе на глаза, я забрал его.
        - Жаль, - нахмурился Жан-Жак. - Я очень его любил.
        Демон горячо фыркнул своим огромным бычьим носом:
        - Это просто вещь. Хорошо, возможно, не просто. Но кто сейчас в здравом уме кинжалами пользуется? Разве что колбасу ради хохмы порубать… Теперь у тебя совсем другая миссия. И совсем другое будущее. Визитку не потеряй. Впрочем, если даже потеряешь, не беда, ты же запомнил адрес? Не забудь про Джареда Осень. Это задание легче легкого… А пока прощай!
        Он дунул «крестнику» в лоб, и тот снова провалился в сон. Асмодей, усмехнувшись, смотрел на него, и странной была его усмешка.
        - Бай-бай, бэби… - прошептал он и растворился в воздухе.
        Воздух в салоне первого класса словно бы стал чище, исчезло вязкое оцепенение. Заворочались во сне пассажиры, кто-то сладко причмокнул. У них еще было время выспаться до посадки.
        После пробуждения и завтрака Бизанкур проштудировал фотоподборку с Джаредом Осень. Особенно Жан-Жака позабавило шествие того по подиуму в длинной пышной юбке, с собственной головой под мышкой. «Похоже, этот мир населен клоунами, раз это вызывает такой ажиотаж и воспринимается на полном серьезе, - подумал он. - Интересно, что можно найти такого привлекательного в этом хиппи не первой свежести? Ну, разве что его известность. В молодости он был куда интереснее. Впрочем… В молодости интереснее почти все».
        Асмодей был совершенно прав - на этот раз Бизанкуру не потребовалось никакой хитрости, чтобы подобраться поближе к родителям Хесуса. У него было впечатление, будто поездка носила исключительно туристический характер, - вокруг царила беззаботность, на улицах сплошные улыбающиеся люди. Почему бы им, собственно, не улыбаться, раз они приехали на курорт насладиться бездельем, шопингом и местным колоритом? Но колорит этот был Жан-Жаку по понятным причинам по барабану. Он зашел в ближайший к «Удовольствию» гипермаркет, смешался с толпой, нашел туалет и вышел оттуда уже преображенным.
        По пути к салону он поймал на себе несколько загоревшихся женских взглядов и подумал, что у женщин с головой не в порядке. По крайней мере, у этих…
        …Алана была красива той вульгарной красотой, которая отличает чувственных особ, совсем не скрывающих своих желаний. Дело было даже не в пухлых губах и высокой груди. Ее взгляд. Он был оценивающим и откровенно блудливым. Эта девушка всегда брала то, что хотела.
        Салон был не очень большой, но чистенький, и в нем, несмотря на жару, было уже два посетителя, кроме самого Бизанкура. Оба были мужчинами. Жан-Жак заметил, как посмотрела на него Алана, едва он появился в дверях, и какие взгляды бросала, покуда занималась этими двумя клиентами. Но самое главное, что, как только второй из них покинул парикмахерскую, хозяйка сменила вывеску на «Закрыто» и опустила жалюзи на двери.
        - У Майкла, который у меня работает, сегодня выходной, и я бы хотела сделать себе небольшую передышку - разумеется, после того, как… обслужу своего последнего клиента, - объяснила она и посмотрела ему прямо в глаза.
        - Скажи честно, - без обиняков спросил Бизанкур, - Джаред тебе каким больше нравится - таким, как сейчас, или без бороды?
        - Ты что, читаешь мысли? - хмыкнула она.
        - Я далек от мистики, - подмигнул он и коснулся беджика на ее груди, задержав там руку дольше, чем следовало. - Вот только зовут меня Алан, а тебя Алана. Забавно, правда?
        «Какая пошлая и примитивная замануха», - пронеслась у него мысль, но хозяйка «Удовольствия» так не думала. - Мистика или нет, но мне это нравится, - объявила она. Ноздри ее раздулись, глаза сузились, а розовый кончик языка облизал губы.
        «Асмодей был прав, она завелась», - подумал Бизанкур. - А еще совпадение в том, что именно сегодня утром мне пришла в голову мысль радикально подправить внешность, и я заглянул именно сюда, - усмехнулся он. - Продолжим поиски совпадений?
        - Рискнем!
        В первый раз он взял ее на кресле, попутно отметив, что его собственные ощущения изменились. Он словно выполнял рутинную работу, как автомат, без всякого желания. Нет, столь позорной осечки, как с Беллой в то утро, когда он в ужасе увидел в зеркале морщины и мешки под глазами, с ним не произошло. Тело слушалось его безукоризненно. Но удовольствия, как раньше, он не получал. Был холоден и бесстрастен. Самое интересное, что чем бесстрастнее он был, тем сильнее загоралась Алана. И она не притворялась, как героини порнофильмов, на которые подсел Жан-Жак-Алан со времен появления Интернета.
        - А теперь я хочу увидеть Джареда, каким он был лет десять назад, - намекнула Алана на цель его посещения, когда первый взрыв ее сексуального голода был погашен.
        - Тогда возьмем паузу, - сказал он. - Только я бы не хотел, чтобы бритва в твоих руках дрогнула.
        - Ты меня обидеть хочешь? - спокойно спросила она. - Не получится. Или это вызов? Принимается. Иди сюда, красавчик. Я тот еще барбер.
        Асмодей ничуть не приукрасил ее достоинства. По обеим своим профессиям - парикмахерской и древнейшей - Алана была действительно богиней. А поскольку болтовня во время бритья приятно скрашивает время и для мастера, и для клиента, она разговорилась. Точнее, ее разговорил Бизанкур.
        Задавая небрежные вопросы невзначай, он узнал, что сексуальная красотка с легкими руками обременена мужем и ребенком, и ее это обстоятельство ничуть не радует. Они познакомились лет шесть назад, ей было двадцать пять, и она уже открыла парикмахерский салон в довольно злачном местечке, уверенно шагая в гору с самого начала. Карлосу было двадцать, он был кубинцем и мечтал открыть ресторанчик в самом модном месте Майами-Бич. Темперамент у обоих зашкаливал, и они оказались в ее постели на первом же свидании. Замуж он ее позвал на втором.
        - Учти, - жестко предупредила она сразу. - Альфонсы мне не нужны. Да и замуж я не стремлюсь… Я много работаю, но и расслабляюсь по полной программе. За мной трудно угнаться.
        И это было правдой, Алана обладала настоящей американской хваткой. Но и Карлос не был ни альфонсом, ни безруким болтуном и доказал это сразу. Все свои накопления за несколько лет он без колебаний вложил в ее бизнес, и она поняла, что на этого парня можно рассчитывать. Она сняла помещение побольше и наняла способного начинающего стилиста-кроссдрессера Майкла, с которым познакомилась в социальных сетях на соответствующем ресурсе. Она знала, что делала. Когда клиенты поняли, что Майкл вовсе не девушка, но и не дешевый гомик, да еще с золотыми руками и врожденным чувством стиля, популярность ее салона взлетела. Вложенные в парикмахерскую деньги Карлос отбил с лихвой и тут же снял неподалеку помещение под ресторанчик испанской кухни, названный им без затей - «У Карлоса». Алана подобрала ему сомелье на том же ресурсе сексуальных меньшинств и не прогадала.
        Желающие облагородить свои прически стремились попасть в модный и креативный салон «Удовольствие», где они получали его по полной. Все было пристойно. Никаких неприятностей с полицией. Алана свое дело знала хорошо.
        Дела «У Карлоса» тоже шли как нельзя лучше, готовить он любил с детства, с детства же был трудолюбив и предприимчив. Довольно быстро он оброс штатом, который набрал сам, а значит, это были люди, которым он мог доверять. И доверие оправдывалось. От посетителей не было отбоя, и его ресторанчик иногда снимали на вечер целые компании, щедро оплачивая свое право отдыхать отдельно ото всех.
        Но два года назад Алана Смит залетела.
        - Твою мать! - Такова была ее реакция.
        - Я счастлив! - Так отреагировал Карлос Браво. - Теперь ты точно выйдешь за меня.
        Да, это было логично - удачный бизнес, общая постель. Но Алана была в самом начале карьеры и не собиралась останавливаться. Ей совершенно не улыбалась перспектива становиться той, кого жаждал в ней видеть Карлос, - гордой матерью семейства, но они все-таки поженились, и она решила не делать аборт.
        - Ребенок на тебе, - непререкаемо объявила она уже через два месяца после родов.
        Муж и ребенок связывали Алану по рукам и ногам, что ее бесило. Она хотела свободы. Хотела быть себе хозяйкой. И, пожалуй, «была не готова к отношениям». Есть такая порода людей, причем обоего пола. Чайлдфри. Это в Средние века можно было осуждать такую позицию, но сейчас? Карлоса угораздило вляпаться именно в такую ситуацию и влюбиться именно в такую женщину. Он-то был прирожденным мужем и отцом.
        В своем ресторанчике он иногда таскал сына в слинге, чем необыкновенно умилял посетителей. Но чаще с ним возилась одна из его поваров, Паула, у которой своих было уже двое, и она без труда с ними управлялась, попутно делая самые вкусные на улице булочки с корицей.
        - Ты просто не отгуляла свое, это нормально, - заметил Алане Жан-Жак. - И, вероятно, «гулять» ты захочешь до последнего. Значит, быть домохозяйкой не твое. Зачем себя насиловать?
        - Уж точно, незачем, - хмыкнула она, ловко и бережно заканчивая избавлять «Джареда» от растительности на лице и в некотором изумлении созерцая дело рук своих. - Но я бы не отказалась быть изнасилованной вот таким красавцем… Да вы просто на одно лицо! Как ты это делаешь?!
        «Лучше тебе не знать», - сказал про себя Бизанкур.
        - Делаю что? - спросил он вслух, и они продолжили свои упражнения, не имеющие отношения к стрижке.
        «Никакой мистикой ее не возьмешь, - понял Жан-Жак. - Да и не нужно».
        - Скажи, сколько тебе надо денег, чтобы раскрутиться и дальше? - спросил он, когда они отвалились друг от друга, точно две пиявки.
        - Странный вопрос, - помедлив, сказала она. - У тебя таких все равно нет.
        - Сколько? - повторил он.
        - Ну, хорошо, - засмеялась Алана. - Хоть это и не в моих правилах, но помечтаем. Майами-Бич хлебное местечко, но все равно мой доход и престиж здесь похожи на счастье босоногого мальчишки, поймавшего в ближнем пруду несколько рыбешек. Если загоняться амбициями, то я способна подняться намного выше. У меня есть идеи, которые здесь не осуществить, и…
        - Сколько?! - в третий раз резко спросил Бизанкур.
        Алана смотрела на него, и внезапно на ее лопатках проступил холодный пот, несмотря на царящую вокруг жару. На деньги у нее были и чуйка, и стойка. Она чувствовала, что странный незнакомец, как две капли воды похожий на Джареда Осень, не просто мелет языком. Но что все это значит, она не понимала, и это начало ее слегка беспокоить. Впрочем, Алана привыкла из всего извлекать выгоду.
        - Хорошо, - сглотнув, сказала она. - Миллиона долларов для начала вполне хватит. А лучше двух. Или даже трех. И что я должна сделать, чтобы их получить?
        - Кое-что мне продать. - Взгляд его смягчился. - Ты уже поняла, что наш разговор не просто болтовня, а?
        - Кто ты? - взяв паузу, задала Алана единственно верный вопрос.
        - Тебе это важнее, чем желание узнать, что я хочу у тебя купить? - улыбнулся Жан-Жак, нежно накручивая на палец завиток ее волос.
        - Я просто не люблю, когда надо мной смеются, - настороженно сказала она, совершенно сбитая с толку.
        - И в мыслях не было смеяться над тобой, - пожал он плечами. - Я знаю, что ты серьезно относишься к деньгам. И я тоже серьезно отношусь к тому, что делаю. Поэтому не удивляйся тому, что я скажу, даже если это покажется тебе бредом.
        - Попробую, - все еще пытаясь понять, к чему клонит незнакомец, сказала она.
        - Я хочу купить у тебя три минуты жизни Хесуса. Ты продашь их мне?
        - Еще раз, - переспросила Алана после секундной паузы.
        - Ты продашь мне три минуты жизни своего сына за три миллиона долларов, по миллиону за минуту? - спокойно повторил вопрос Бизанкур, видя, что вопрос о деньгах возбуждает ее не меньше, чем секс, а пожалуй, и больше.
        Она помедлила еще несколько секунд.
        - Нет, я, конечно, общаюсь с людьми, которых можно назвать извращенцами… - медленно проговорила Алана. - Но это… Это, прости меня, полная херня. Я не знаю, чего ты хочешь на самом деле, я даже не знаю, кто ты, и…
        - Я Алан Джексон, официальный двойник Джареда Осень, но работаю не только на него, - негромко сказал он. - И, конечно, это никакой не розыгрыш, а просто один из проектов. Его заказали, скажем так, очень состоятельные лица. А там, где крутятся большие деньги, всегда много тайн, и это нормально.
        Алана очень хорошо умела владеть собой и не стала устраивать эмоциональных сцен в духе школьниц прошлого века. Но запросто переварить эту информацию и ей было нелегко:
        - Ты хочешь сказать, что… Меня что, снимают скрытые камеры?!
        - Да зачем такие сложности? - поморщился Жан-Жак. - Съемок вообще не будет. Это социальный проект. Но деньги самые настоящие. А чтобы ты не подумала, что я псих, просто возьми их в руки.
        Он потянулся за своей неприметной джинсовой сумкой, которая была им брошена при входе рядом с креслом, и достал оттуда несколько пачек в банковской упаковке.
        - Здесь, конечно, не миллион, но так ты хотя бы сможешь убедиться, что деньги настоящие. - Он протянул ей пачку. - Держи, они не убегут. Можешь даже прямо сейчас купить что-нибудь в лавочке напротив, хоть мороженое - я тоже не убегу. А три миллиона… - Бизанкур извлек из своего дорогого кожаного портмоне алую кредитку с черным котом: - Держи… Да, я знаю, ты не видела таких карточек. И не увидишь больше. Слушай и запоминай. На ней ровно три миллиона долларов. Пароль не нужен. Терминал любой. Наличку забирать не обязательно - переводи на любой свой счет. После использования карта автоматически блокируется.
        Алана помолчала, задумчиво пробежала пальцем по пачке денег, погладила алый пластик карточки, которую потом положила рядом с собой на рабочий столик:
        - Почему я?
        «Не ты. Хесус», - надо было бы сказать Бизанкуру, но он еще не сошел с ума.
        - Я понял, что с тобой надо быть максимально честным, - глядя ей в глаза, ответил он. - Это социальный проект, направленный на изучение такого явления, как чайлдфри. Ну, и не только это. Думаю, ты достаточно серьезна, чтобы тебя это не покоробило. Один из твоих клиентов - тебе лучше не знать, кто это, - богат и влиятелен настолько, что может себе позволить вкладываться в то, во что он хочет и считает нужным. Вы с ним спали, и вот настолько ты его зацепила. Я на него тоже работаю. Поверь, три миллиона для них не деньги, он же в проекте не один…
        Алана помолчала еще несколько секунд.
        - Я тоже буду с тобой максимально честной. Хрен бы я пошла с тобой на эту сделку, если бы ты не был так потрясающе сексуален… Знаешь, есть такой анекдот. «Я только не понял, где ты меня кидаешь», - сказала она.
        «В точку, - подумал Бизанкур. - Но исходу ты даже будешь рада. Облегчение испытаешь точно».
        - И что ты намерен делать с моим сыном? - подозрительно осведомилась Алана.
        - Ровным счетом ничего, - расхохотался Жан-Жак. - А ты что подумала? Я его даже не увижу. Достаточно твоего согласия. А чтобы закрепить сделку, ты должна произнести: «Отдай меньшее, получишь большее». Так называется проект. Ну, вот такие у них причуды.
        - Чушь какая-то… - пробормотала Алана Смит. - Впрочем, почему бы мне не произнести эту фразу. Отдай меньшее, получишь большее. И забирай эти три гребаных минуты. А мне отдай мои три миллиона.…
        Она не успела договорить, как на улице внезапно громыхнуло, гулко раскатилось эхо и завыли сигнализации не меньше десятка машин. Бизанкур схватил за руку было ринувшуюся к выходу Алану:
        - Походу, шина лопнула у кого-то, не отвлекайся… А что такого в этих словах? Это же основа бизнеса.
        С этим было не поспорить, но она все же потянулась за своим смартфоном.
        - Карлос, как у вас там, нормально? Хесус как? Мало ли что не интересовалась… Ладно, я сегодня немного задержусь, есть дела… Нет, ненадолго… Пока не знаю… Позвоню еще. Пока.
        Она испытующе посмотрела на Бизанкура, а он подмигнул ей и засмеялся.
        - Знаешь… - призналась Алана. - Это все какая-то дичь, но я очень надеюсь, что карточка настоящая. Я деловая женщина, но… даже для меня это слишком.
        - О'кей, сейчас перезагрузим, - легко согласился Бизанкур. - Если ты способна с ходу переключиться с деловой волны на старый добрый американский трах… Впрочем, почему американский. Общемировой.
        Она расхохоталась:
        - Я никогда не отказываюсь от десерта. Иногда с него начинаю.
        - У нас с тобой это будет вишенкой на торте, тезка, - подмигнул мнимый Алан.
        - Дьявол, как же ты меня возбуждаешь! - воскликнула Алана, даже не подозревая, насколько она близка к истине.
        И они продолжили свои скачки. Потому что в конечном итоге Бизанкуру было наплевать, что ее возбуждает больше - деньги или секс, - он получил свое в результате ее похоти, а она свое еще получит. А еще он хотел проверить одну теорию, которая зародилась в его голове после того, как на улице разоралась сигнализация нескольких машин.
        Когда Синдзиро Такигава произнес сакральную фразу, «Отдай меньшее, получишь большее», его дом тряхнуло. Что-то произошло. Алана Смит сказала ту же фразу - и это тоже вызвало в материальном мире какое-то разрушительное действо. А значит, между произнесением этой фразы и результатом - передачей трех важных для жизни ребенка минут - есть прямая связь. Ведь оба родителя, и Такигава, и Алана Смит, знали, для чего они произносят эту фразу. Бизанкур недвусмысленно им про это рассказал. А раз так, то стоит ли ему напрягаться и выстраивать планы, как именно прикончить ребенка, олицетворяющего ту или иную добродетель, словно он обычный наемный убийца? Ведь главное уже сделано - цель обозначена, заклинание произнесено, и родители понимали, что они делают. Стало быть, и дитя, и добродетель в любом случае неминуемо сгинут, ведь именно такова цель тех сил, для которых он и продолжает свою адскую работу. Вдруг в памяти Жан-Жака всплыли слова Бельфегора: «Этот процесс запустит простое короткое заклинание». Значит, ему не нужно самому пыжиться и стараться, подготавливая акт убийства! В конце-то концов, его
покровитель не кто иной, как демон лени…
        Это так воодушевило его, что напоследок он показал Алане небо в алмазах - вот тут не нужно было лениться. Ее телефон разрывался от звонков, но ей было абсолютно все равно, она была очень занята…
        Однако и десерт бывает съеден. Любовники распрощались, и Алана, как «деловая женщина», пошла к ближайшему терминалу, а Алан, войдя под тень ближайшего навеса, дотронулся до своего шрама на плече, с помощью которого преображался, и вышел под солнце немолодой полной дамой, одетой неброско, но дорого, в длинном легком платье и шазюбле пастельных тонов. Тут же затерявшись среди таких же праздно гуляющих туристок, Бизанкур направился к ресторанчику «У Карлоса». Почему бы не выпить кофе. Или не отведать кукурузы на шпажках по особому рецепту.
        Разумеется, француза интересовали дела куда более волнующие, чем кукуруза на шпажках. Он внимательно осматривался, ища пока непонятные ему знаки. Он знал, что поймет, когда увидит хоть что-нибудь. И вот внезапный порыв ветра схватил и поволок по тротуару брошенную кем-то мимо урны газету. Она, шелестя страницами, развернулась несколько раз, как огромный нелепый бутон, распускаясь в пышный бумажный цветок, и внезапно, бросившись вбок, страстно обняла фонарный столб. Тут же завибрировала, содрогаясь, рекламная раскладушка и со скрежетом завалилась набок; затрепетали рукавами и штанинами цветные пляжные тряпки, стремясь сорваться с вешалок около магазинчика и отправиться в полет. Вот ветер, крепчая, швырнул целые пригоршни песка в лица прохожим, и те закричали, отплевываясь и пытаясь удержать свои улетающие шляпы, а шквал поднялся выше, нещадно трепля рваную бахрому пальмовых листьев. Небо загудело, натягиваясь парусом, и погнало серые стремительные облака. Враз потемнело, ударили тугие косые струи ливня, а вдалеке прогрохотали раскаты грома.
        «Ну, и что же, что ливень, - сдерживал себя Бизанкур, уже видя на другой стороне улицы вывеску „У Карлоса“, - Мало ли дождей бывает здесь летом…»
        Но тут впереди закричали и задвигались люди. «Нет!» - расслышал он отдельные выкрики. «Ребенок!» «Не может быть!» «Какое горе!» «Карлос!»
        Жан-Жак остановился, заслоняясь руками от секущих струй и порывов ветра, уже не сомневаясь в успехе. Слишком много совпадений - вот так же внезапно налетела гроза, как у токийского храма, где безвременно почила добродетель Умеренности, а перед этим сотрясся на мгновение мир, услышав адское заклинание… Эти крики про ребенка и горе, вкупе с именем отца мальчика. Неужели получилось?! Неужели уничтожено и Целомудрие?! Он по праву мог гордиться и своей исполнительностью, и смекалкой.
        Но он должен был убедиться до конца. Вот из дверей ресторанчика выскочил молодой мужчина, смуглый и бородатый; он держал на руках безвольное тельце ребенка, которое прижимал к себе, бессвязно выкрикивая: «Врача! Помогите! Да скорее же!» Его вопли перемежались рыданиями.
        Да. Сомнений нет. Это Хесус, и он на руках своего отца Карлоса. Неважно даже, что с ним произошло. Укусила ли его собака, забежавшая с улицы, или плеснуло из кастрюли кипятком. Какая разница. Главное, что он не подает признаков жизни. Главное, что было произнесено заклинание, и волшебные три минуты истекут, прежде чем ребенку будет оказана хоть какая-то помощь. Да какая тут помощь, когда обезумевшая толпа, как стадо баранов, тупо мечется из стороны в сторону, больше мешая, чем помогая.
        Целомудрие, проща-ай! Продано ты мамочкой-шлюхой за три миллиона долларов - теперь дела ее, безусловно, пойдут в гору без эдаких кандалов виде ребенка и мужа. А может быть, у Аланы от стресса проснется совесть - бывает же так! - и она уйдет в монастырь или сопьется, проклиная свою неуемную похоть. «Как бы не так, - трезво и рассудительно пробормотал внутренний голос Бизанкура. - Три миллиона на дороге не валяются. Если ты, девочка, не будешь конченой дурой, ты найдешь им применение. И лучшее, чем помощь неимущим и прочая дребедень».
        Значит, схема работает именно таким образом. Убежденный тем или иным способом родитель произносит заклинание, вызывая кратковременное потрясение Мироздания, или чего там еще, затем в рекордно короткие сроки, как оказалось, дитя гибнет. Неважно, каким образом, но неминуемо. Бинго.
        А теперь можно наведаться и домой.
        В списке добродетелей значилось Усердие, а в списке стран - давно покинутая Франция. Нет, по родине Жан-Жак Бизанкур не скучал совершенно, но именно во Франции поджидал его наставник Бельфегор, и именно он был антагонистом этого отвратительного людского качества - усердия.
        Презрительно протянув про себя это слово, полная дама решительно отряхнула одежду от песка и пошла вперед по улице, уже не замечая мечущихся людей и выискивая взглядом такси.
        - В аэропорт, - бросила водителю дорого одетая дама без багажа, чем заслужила долгий взгляд темнокожего водителя.
        Впрочем, тот ничего не сказал и послушно тронулся с места.
        И тут Жан-Жака накрыло. Масса противоречивых ощущений набросилась на него разом, словно рой голодных злых ос. Ему не хватало Беллы.
        Нет, это нельзя было назвать человеческим словом «соскучился» - совсем нет. И нельзя было сказать, чтобы он был растерянным и не знал, что делать. Мало того, он начал это осознавать. Знать и осознавать - это разные вещи. И Бизанкуру не хватало осознания того, что кто-то еще с ним заодно, что не он один причастен к тем ужасным делам, которые делались ими на протяжении нескольких веков… В конце концов, разве это была его инициатива? Разве это только его вина?!
        Но только он один будет отвечать за то, что он сотворил, ведь он же не демон, а сын человеческий. Это было несправедливо. «Меня заставили!» - закричало в нем что-то.
        Он вперился безумным взглядом в водительское зеркальце и поймал ответный взгляд. А поймав, уже не мог оторваться. В глазах, безмолвно уставившихся на него, прочел он вселенскую скорбь и горе. И вдруг он понял, что смотрит на него не водитель такси, а тот самый взгляд с небес, те же мученические глаза.
        - Меня заставили… - прошептал он.
        - У каждого есть выбор, - тихо возразил тот, кто сидел за рулем. - Можно было выбрать совсем другое…
        - Что?! - закричал в ответ Бизанкур.
        И тут же наваждение кончилось. На него в зеркальце смотрел темнокожий таксист и что-то говорил.
        - Что? - переспросил Жан-Жак гораздо тише.
        - Прошу прощения, - смущенно повторил водитель. - В центре пробки. Мы можем попытаться проехать другим маршрутом, а можем через центр, но мы рискуем застрять надолго. Вот такой выбор…
        - Выбор… - прошептал Жан-Жак. - Нет. Сегодня я не полечу. Отвези меня в какой-нибудь отель на Оушен-Драйв. Лучший.
        - «Риц-Карлтон», - подумав, кивнул таксист и больше за всю дорогу не произнес ни слова.
        И Жан-Жак поехал в самый лучший отель на Оушен-Драйв, чтобы отоспаться там, как следует. А вокруг бушевала гроза, словно сама природа плакала навзрыд. Чтобы уснуть, Бизанкуру пришлось выпить снотворного.
        Глава 5
        Франция. Добродетель Усердия. Семейное дело
        Через несколько дней Франция встретила Бизанкура поистине адской жарой. Новостные ленты уверяли, что за всю историю метеонаблюдений это самая высокая температура в стране. Тотальная засуха гектарами уничтожала растительность, повсеместно вспыхивали пожары, и очаги возгорания множились. В муниципальных зданиях не справлялись системы охлаждения воздуха, закрывались школы, отменялись массовые мероприятия. СМИ фиксировали чудовищные цифры жертв аномалии - умерших от тепловых ударов и прочих последствий, которые оказывает на человеческий организм жара. - Мой маленький дружок вызвал ад на земле? - ласково приветствовала его Белла; она сидела за столиком небольшого открытого кафе и потягивала ледяной мохито. Весело звякали кубики льда в бокале.
        - А разве я это сделал? - не скрывая удивления, спросил Жан-Жак-Альбин.
        - А разве нет? - подмигнув, подначил демон. - Ты что, пристрастно изучал природу причин и следствий в данном вопросе? Этого никто не знает.
        Он протянул Бизанкуру свой бокал, и тот осушил его одним глотком.
        «Есть тот, кто знает ВСЕ, - внезапно и тягостно что-то сказало в нем. - И от него не укроется ничего».
        Под ложечкой засосало, как никогда в жизни. Тоска, беспричинный страх и немыслимая, непереносимая боль, словно перед ликом неотвратимости. Душа Жан-Жака Бизанкура заболела, словно он был человеком. Но ведь он и был рожден человеком, славным малышом, зачатым смертными отцом и матерью. Иногда ему, совсем еще маленькому, снился под утро взгляд с небес. Взгляд, полный скорби. И тогда он просыпался в слезах. Он забыл, как это было. Сейчас это вернулось к нему стократной мукой. Никто и никогда не рождается порочным изначально, просто малыш появился на свет в недобрый час. Люди называют это несчастным случаем. Ночь появления на свет Жан-Жака Бизанкура была, несомненно, несчастнейшей из ночей…
        Тонкие пальцы Беллы нежно взяли его за подбородок и чуть повернули его голову к себе.
        - Не печалься, мне больно видеть эту складку между твоих бровей, - прошептала она и тихонечко подула ему в лицо. Пахнуло корицей и сандалом. - Побудем друг с другом, как в старые добрые времена… Помнишь, малыш, наши первые приключения?
        Ее шепот обволакивал. Он помнил. Конечно, он помнил все и даже много больше… Колодец памяти погружал его на все большую и большую глубину. Туда, где впервые он начал разворачивать черные свои знамена.

* * *
        Доставшийся ему со времен чумной ночи кадавр Филипп Вико находился при нем неотлучно с тех пор, как они покинули дворец Климента Шестого в Авиньоне.
        От лошадей Жан-Жак отказался сознательно, выбрав в папской конюшне двух отличнейших крепких мулов. Отказался он также и от припасов, которыми папа настоятельно советовал этих мулов нагрузить. Разве что у них с собой было несколько книг - Евангелие и жития святых. Оба путника были в одежде монашеского ордена бенедиктинцев и дорожных накидках. Самое привычное зрелище - странствующие монахи - разве что населенные пункты они старались объезжать стороной.
        Беседы их напоминали воркотню отца и дитяти.
        - Мы с голода умрем, - тараща глаза, тихо и жалобно выговаривал Вико, растерявший после странного своего исцеления остатки ума, но ставший более покладистым.
        - Не переживай о том, - с улыбкой увещевал его Бизанкур, думая, что Филипп надоест ему гораздо раньше, чем через два века. - Я все устрою.
        - Ну, коли ты так говоришь, поверю тебе, - вздыхал Вико и вновь спохватывался: - А как же мой сундучок?!
        - И о нем тоже не беспокойся, - махал рукой Бизанкур. - Ты ведь хотел домик? Будет тебе домик.
        - Домик - это хорошо, - веселел Филипп, и снова грустнел. - А мой красненький кошелечек?
        - Черт бы побрал тебя с твоим кошелечком, - цедил сквозь зубы Жан-Жак, однако вожделенная вещица нашлась в потайном кармане Вико, отчего тот возрадовался и присмирел еще больше.
        Ночевали они, как подобает смиренным служителям Божьим, даже не на постоялых дворах, а в заброшенных сараях, в хлевах, а то и вовсе на улицах под каким-либо навесом, подальше от скопления народа. Иногда Бизанкур наведывался в чей-нибудь дом и, стараясь держаться на почтительном расстоянии, смиренно просил позволения купить чего-нибудь съестного, чаще всего овощей, фруктов или хлеба. Ему подавали без денег, но опасливо просили благословения. «Брат Альбин» благословлял и скромно удалялся.
        У него была цель, идти к которой научил его покровитель. Смутить умы и воспользоваться плодами своих действий. Птенец выпорхнул из гнезда…
        Вико периодически жаловался, что он куда охотнее съел бы кровяной колбасы или выпил вина.
        - Еще попроси меня привести тебе женщину, - желчно усмехнулся как-то Жан-Жак.
        - Да, Жан-Жак! Я хочу женщину! Как ту, что была с нами в ту ночь, когда я исцелился…
        - Слушай меня внимательно, толстячок, - спокойно прервал его Бизанкур, поняв, что его спутник безнадежен. - У тебя будет все, что пожелаешь, но только тогда, когда мы выполним волю нашего владыки.
        - Климента Шестого? - оживился Филипп.
        - Его самого, - еще более желчно подтвердил тот, усмехаясь про себя беспросветной его наивности. - Так вот если ты будешь слушаться меня, то все у тебя будет, и с избытком. И еда, и вино, и женщины.
        - Когда, Бизанкур?
        - Придется подождать, - жестко оборвал его брат Альбин. - И я не могу тебе сказать сколько. Я ведь тоже жду. Чем ты лучше меня? Но если будешь продолжать молоть языком, то я его тебе попросту отрежу, понял?
        С этими словами Бизанкур, совершенно бестрепетно взяв в левую руку вихор Филиппа, а правой достав из потайных ножен кинжал Асмодея, ясно дал понять, что не шутит.
        Конечно, он блефовал. Он даже не знал, польется ли из Филиппа кровь, если ему вздумается ее пустить, и что будет с самим Филиппом - испытает ли он боль, закричит ли?
        Но Вико испугался того, что услышал от своего патрона. Жан-Жак увидел это совершенно отчетливо. Глаза Филиппа испуганно выпучились, на толстых щеках, висках и лбу выступили капли пота, но он не произнес ни звука. Бизанкур счел это добрым знаком.
        - Запомни! Зовут меня отныне брат Альбин, а мирское имя мое забудь! Мы два скромных странствующих бенедиктинца, - столь же строго продолжал Бизанкур. - И если будешь болтать глупости, мне проще будет пресечь их навсегда.
        - Понял, - прошептал, кивая, брат Филипп, у которого от ужаса язык прилип к небу.
        - Вот и молодец, - одобрительно сказал Жан-Жак. - Ведь мы с тобой живы и здоровы, а это при царящей вокруг чуме большая удача, как ты считаешь?
        Филипп снова мелко закивал, и его жидкие завитки рыжих волос затряслись. Жан-Жаку стало смешно.
        - У нас с тобой есть хлеб и виноград, фиги и каштаны, - тем не менее сурово продолжал он. - И нас не прогоняют отовсюду. Напротив, время сейчас теплое, мы проводим прекрасные дни и ночи на свежем воздухе, в полном покое. Скажешь, не так?
        - Так, - проблеял Филипп.
        - И мы с тобой будем ждать, сколько потребуется.
        - А чего… ждать? - рискнул спросить Вико.
        - Увидишь сам! - отрезал брат Альбин. - А теперь сиди и молись.
        Несколько раз местные обращались к ним с вопросами, куда святые отцы держат путь и чем заняты их помыслы. Бизанкур смиренно, но уклончиво отвечал на вопросы, что несут они слово Божие по миру, и слово это может исцелять, только миссия, возложенная на них, не каждому под силу.
        Спустя какое-то время прошел слух о двух молодых и благочестивых монахах, которые ведут жизнь аскетичную, но праведную, и не трогает их зараза, хотя прошли они уже полмира - подобными слухами обросла их довольно скудная и смутная история, стоило им бросить всего несколько слов о том, что же это за тайная миссия и как она приводит к исцелению.
        Но в ответ на это благочестивые отцы, точнее, один из них, голубоглазый (второй все больше молчал) читал из Матфея:
        - «Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже».
        - А при чем же здесь Ирод и избиение младенцев? - недоумевали спрашивающие.
        На что один из двух монахов, похожий на ангела, с огромными голубыми глазами, кротко отвечал:
        - А ведь царь Ирод и двоих сыновей собственных в жертву отдал…
        Присутствующие крестились в ужасе, а голубоглазый ангел продолжал:
        - Силен враг рода людского, и много разных личин принимает он, чтобы погубить как можно больше народу и смутить умы. Может он прикинуться и агнцем небесным, и даже, от коварства своего и лукавства, служителем святой церкви.
        - Как же в таком случае распознать зло? - в отчаянии вопрошали его.
        - Молиться, братья, - смиренно отвечал Альбин, и все падали на колени и принимались усердно молиться.
        А Жан-Жак после молебна доставал другую книгу и зачитывал из Феофилакта Болгарского:
        - «Для чего же попущено избиение младенцев? Для того чтобы обнаружилась злоба Ирода. Притом младенцы не погибли, но сподобились великих даров. Ибо всякий, терпящий здесь зло, терпит или для оставления грехов или для умножения венцев. Так и сии дети больше увенчаны будут».
        - Как это?! - совсем терялись внимающие святым, но непонятным речам, и брат Альбин терпеливо объяснял:
        - Страдающие всегда бывают вознаграждаемы.
        А брат Филипп вздыхал и молча молился.
        И так продолжалось не один раз, покуда под навес, где обретались монахи, не стали приходить каждый день.
        - Взгляните на брата Филиппа, люди, - кротко сказал однажды Жан-Жак де Бизанкур, когда любопытных собралось достаточно. - И внемлите его печальной истории. В глубоком детстве потерял он родителей и жил в монастыре бенедиктинцев, как и я сам. Но и туда добралась чума…
        - Чума!
        - Мор!
        - Болезнь!
        - Господи, спаси! - раздались отовсюду испуганные всхлипы, и вскинулись крестящиеся руки.
        - И только молитвы, творимые святыми отцами, - продолжал Бизанкур, - немного сдерживали ее. И те из нас, что молились усерднее, остались в живых. Этому немало способствовали индульгенции и пожертвования…
        - Мы пожертвуем вам все, что у нас есть! - раздались робкие отклики.
        - Нам ничего не нужно, - мягко ответствовал голубоглазый. - Однако дослушайте, добрые люди. Монастырь наш буквально осаждали несчастные. И вот в одну из ночей брат Филипп вышел, как обычно, собрать те дары, что принесли добрые прихожане. И одна женщина, по виду нищенка, обмотанная тряпьем, набросилась на него с кулаками. Она кричала и обвиняла святую церковь в том, что они берут себе золото, ничего не давая взамен.
        Люди стали переглядываться, несомненно, эти мысли тоже посещали некоторых.
        - Женщина нанесла брату Филиппу несколько глубоких царапин - стоит ли бранить несчастную, - глубоким и тихим голосом, полным скорби, говорил Бизанкур. - И к утру он заболел чумой.
        - Какой ужас! - вскочили некоторые, отшатываясь и порываясь бежать прочь.
        - Сядьте, - негромко, но властно произнес Жан-Жак, и они повиновались. - Вы же видите, что он совершенно здоров. Речь я поведу о чуде.
        - Чудо! Чудо! - зашептали все, притихнув и обратившись в слух.
        - А чудеса порой вещь опасная, - вещал Бизанкур. - Итак, бедный брат Филипп покрылся к утру волдырями, а на другой день весь почернел и трясся в лихорадке.
        Сочувственно-напуганные взоры обратились к брату Филиппу, а тот спрятал лицо за капюшоном и принялся еле слышным шепотом шелестеть слова молитв.
        - Несомненно, он заболел ужасающей чумой, которая уже много жизней отправила на тот свет и, увы, продолжает отправлять, - мягко продолжал рассказ Бизанкур. - Но эта благородная душа пожалела оставшихся наших братьев-бенедиктинцев.
        - Как это?
        - Дабы не заразить остальных, - вздохнул Жан-Жак, - он ушел из монастыря, чтобы умереть вдали от него и не распространять заразу далее.
        После этого многие принялись креститься, глядя на брата Филиппа во все глаза.
        Жан-Жак заметил, что число слушающих заметно возросло; там были и мужчины, и женщины.
        - Я последовал за ним, прося вернуться, - продолжал он. - На что он убыстрял шаг и, в свою очередь, просил меня самого вернуться к братьям, пока меня самого не коснулась зараза. Он говорил, что никоим образом не хотел бы быть причиной моего несчастья и гибели. Таким образом, мы отошли довольно далеко от монастыря, невдалеке показались крыши домов. Я пообещал брату Филиппу вернуться обратно, но не послушался, а, отойдя от него, укрылся в зарослях кустов, молился там и плакал…
        Чуткое ухо Жан-Жака уловило еле слышные сдавленные рыдания в увеличившейся толпе.
        - Брат Филипп меж тем слабел час от часу, но не переставал молить Господа избавить его от страданий и не допустить, чтобы хоть кто-нибудь тоже пострадал, заразившись от него, - негромко рассказывал Бизанкур, краем глаза отмечая, что народу вокруг него стало еще больше. - Внезапно от домов отделилась фигурка, величиной с маковое зернышко; приближаясь, она все росла, пока наконец не стало видно, что это женщина с ребенком на руках. Женщина шла прямо на брата Филиппа. «Не приближайтесь», - слабо попросил он, но она вдруг ускорила шаг. «Сам Бог посылает мне вас, - сказала она. - Мне не дойти до монастыря. Мне нужно ваше благословение на то, чтобы я убила своего ребенка».
        - Что?
        - Как?
        - Почему? - зароптали в толпе.
        Но им пришлось умолкнуть, потому что монах, похожий на ангела, так и не повысил голоса - и они утихли, чтобы не пропустить ни слова.
        - «Не с ума ли вы сошли?» - тихо осведомился брат Филипп.
        - «Я видела пророческий сон сегодня ночью, - ответила истощенная женщина, совсем не походившая на сумасшедшую. - И сон был яснее яви. Ужасный мор, косящий нас, - не что иное, как свидетельство скорого явления Антихриста и последующего Апокалипсиса».
        После этих слов потребовалось еще минуты две, чтобы стих ропот.
        - «Царь Ирод приказал избить младенцев, убоявшись за власть свою, - продолжала женщина. - Нынче же грядут дела страшные, и только ради спасения всего рода человеческого я иду на это. Приснилось же мне, что если истребить всех некрещенных младенцев от сорока дней до году, то среди них непременно окажется Антихрист. Если же убит будет добрый католик, то не погибнет он, а сподобится венца, и деяния эти будут способствовать исцелению людей». - «Не делай этого, добрая женщина», - пытался отговорить ее брат Филипп, но она была непоколебима: «Я это сделаю, и избавлю землю от Антихриста и грядущего конца света. Если же я ошибусь, то и тогда ребенок мой пострадает не напрасно. „Ибо всякий терпящий какое-либо зло здесь терпит или для оставления грехов, или для приумножения венцов“, - так говорил Феофилакт Болгарский… И ради этого я возьму этот двойной грех на душу свою. Я шла к монастырю, но Бог услышал меня и послал мне ранее святого отца. Благослови!» - С этими словами женщина быстро выхватила откуда-то нож и быстро нанесла два сильных удара - своему ребенку и себе. Оба тут же упали мертвыми и не
поднимались.
        Рассказ ангелоподобного монаха был столь чудовищным, сколь и завораживающим, и заканчивал он его в полной тишине:
        - Я был недалеко и был тому свидетелем. Я слышал, как вскрикнул брат Филипп, и подумал, что он скончался тоже, и от великого потрясения потерял сознание. Очнувшись, я сперва не мог понять, где нахожусь, и с немалым удивлением узрел склонившееся над собою лицо брата Филиппа. Одежда его была в крови, но сам он был жив, и, что удивительно, кожа его совершенно очистилась, а ведь я видел, что еще вчера лицо и руки его были в изобилии покрыты гноящимися ранками, свидетельствами черного мора. И его кожа приобретала лиловый оттенок, но нынче же сияла белизной, как у всякого здорового человека. «Что это за кровь, не ранен ли ты?» - спросил я. «Это кровь младенца и его матери, - печально отвечал брат Филипп. - И, значит, женщина была права. Произошло чудо. Как бы я ни хотел быть участником его, но вот, видишь ли, Промысел Божий неведом душам людским. И мы не узнаем, антихрист ли это был или добрый католик - во всяком случае, душа его теперь на небесах, а я исцелен». И брат Филипп горько заплакал, скорбя и о ребенке, и матери его. И столь велико было его горе, что с той минуты он стал сильно заикаться, и
слова порой вымолвить не может. А прочие слова таковы, что рассудок его порой мне кажется помраченным.
        - О бедняжка…
        - Святой…
        - Сон этой женщины воистину пророческий…
        - Чудо… Чудо!
        Так бубнили голоса вокруг, перемежаясь истерическими выкриками, и Жан-Жак смиренно внимал им, пока не свершилось то, чего он ждал столь терпеливо. Прозвучало же это от женщины, подошедшей к нему так близко, что он расслышал ее шепот:
        - У меня нет детей, но вот у моих соседей четверо, и двое из них малы настолько, что подходят по возрасту… Сподоблюсь ли я благодати, святой отец, если… если сделаю это?
        - Сестра, нет у Господа иных рук, кроме наших, - шепотом ответил и перекрестил ее Бизанкур. - Ступай и помни, что некоторые богоугодные дела, будучи преданными огласке, могут быть неправильно поняты людьми. Приходи вечером, как стемнеет, и я скажу тебе, что делать.
        - Да, святой отец, - так же шепотом ответила она, положила к ногам Жан-Жака какой-то сверток и отошла от него.
        И другие потом подходили к нему и говорили подобное, и множество их было, потому что боязнь заболеть была в людях слишком сильна, и каждому он наказывал прийти в сумерках.
        - Вот видишь, - лениво говорил брат Альбин, растянувшись на соломенном тюфяке, который притащила чья-то добрая душа, и неспешно закусывая кровяной колбасой с чесноком, нашедшейся в свертке, - как слово Божие полезно. Нас теперь за святых почитают и верят всему, чему мы их учим, потому что не так уж противоречат наши слова тому, что написано в Евангелиях. Нужно было только лишь хорошо знать историю, читать много книг и понимать, как можно из написанного извлечь пользу. Как подтолкнуть умы некрепкие в нужное нам русло, прочесть им между строк то, во что они станут верить. А нам только это и на руку. Не так ли, любезный брат Филипп?
        - Истинно, истинно так, - с набитым ртом поддакивал тот - в свертке была не только кровяная колбаса, но также и фрукты, овощи и свежий хлеб. - Только у меня не получилось бы рассказывать так гладко…
        - Не беда, - махнул рукой Жан-Жак. - На то есть я у тебя. И запомни, нашему хозяину приятен не сам факт жертвы, принесенной во славу его, а те страдания, которые жертва испытывает, смертные ее муки. А люди пусть думают, что эти муки приближают жертву к чертогу небесному, да, впрочем, какая нам разница, что они думают.
        Внезапно Вико встрепенулся:
        - Брат Альбин, я могу… А что, если… Что, если ты будешь отдавать этих детишек мне?!
        - На что тебе они?
        - Мне будет приятно сделать то, о чем ты говоришь… - Его лоб заблестел от пота, глаза стали масляными. - Если уж уготовано этим детям стать мучениками во славу Божию, - торопливо заговорил он, - так пусть помучаются! Я знаю много способов, как это сделать, я все придумал.
        И он, захлебываясь слюной, расписал в подробностях, как он мучил бы детишек.
        Бизанкур слушал его вполне равнодушно.
        «Кадавр и есть кадавр, - подумал он. - Ну, впрочем, что ж такого. Кто как умеет. Если его посадить за стол, он будет жрать, а не есть, да и в умерщвлении детей, думаю, ему не достанет эстетства. Впрочем… посмотреть было бы любопытно».
        От столба, поддерживающего навес, вдруг отслоилась призрачная тень и поплыла к ним.
        - Как вы тут, мальчики? - шепотом спросила Белла, а это была именно она, и быстро сделала какой-то жест рукой.
        Брат Филипп мгновенно онемел. Он радостно размахивал руками, но не произносил ни звука.
        - Ну что ты будешь делать, - развел руками Бизанкур. - Дурак и есть.
        - Побудет немым до поры, - решила Белла. - Я приду сегодня позже в образе Девы Марии, а после, мальчики, одарю вас тем, чего вы так давно ждали.
        Филипп было снова заплескал рукавами, но Жан-Жак цыкнул на него:
        - На колени, дурак, и молись - неровен час, увидит кто, как ты тут скачешь.
        И тот рухнул ниц как подкошенный.
        Когда ночь стала почти непроглядной, к навесу святых отцов стали стекаться люди, молчаливые и серьезные, и каждый получил от брата Альбина и брата Филиппа благословение и уверение в том, что действия их богоугодны, а имена их будут записаны в небесных скрижалях.
        Когда собралась их приличная воронья стая, неподалеку от навеса засветилась женская фигура в светлых одеждах.
        - Кто это? - шепотом спрашивали люди, и Бизанкур молча воздел руку к небесам.
        Все дальше передавалась легенда о скором приходе Антихриста и советы, как избежать его прихода - истреблять детишек во славу Божию, и чтобы сподобились невинные их души благодати вечной. И что являлась к ним сама Дева Мария и благословляла на дела их.
        Поэтому не только чума выкашивала людей, но и дьявольское хитроумие - так просто тогда было заморочить и обольстить легковерных несчастных, которые любой ценой готовы были заплатить за избавление от болезни. То, что это от болезни не избавляло, их не смущало.
        Меж тем Жан-Жак вошел во вкус. Хорошо подвешенный язык, знания, которые он приобрел, обучаясь у лучших педагогов, и врожденные таланты, помноженные на часы, проведенные, пусть и с небольшой скукой, за учебой, дали свои плоды. Все давалось ему легко, муками совести он никогда не обременялся, и человеческие жизни были для него забавными игрушками. Поэтому он возглавил тайное общество «Избавителей», и кровавый след потянулся за ним, а сам он незаметно пополнял ряды общества все новыми и новыми обращенными.
        Жан-Жак де Бизанкур мог бы стать отличным политиком, но заниматься людьми для самих людей он считал ниже своего достоинства, это было ему откровенно скучно. Тем более Бельфегор заповедовал ему проводить дни в праздности и делать только то, что он хотел. Ему было легко дурачить людей, выворачивая наизнанку Священное Писание. «Избавители» были кочующей сектой, тихой и молчаливой, но смерть собирала ужасную жатву за ними - множество невинных малюток, которым так и не было суждено повзрослеть.
        Бельфегор периодически являлся им в образе прекрасной девы, а брат Альбин говорил своим последователям, что это сама Дева Мария, благословляющая их деяния. Большего цинизма и вообразить было нельзя.
        Так шли дни, складывающиеся в месяцы и годы. Чума удивительным образом не тронула ни одного из «Избавителей», и это утвердило их в том, что дело их праведное и богоугодное, и все новые и новые члены примыкали к секте. «Не допустим прихода Антихриста!» - сурово вещали они…
        Более полувека Жан-Жак-Альбин и Филипп Вико странствовали по Франции и одурманивали легковерный народ сказочками о грядущем конце света, и было это на удивление легко. Точно так же до странности легко люди мирились с утратой собственных детей… Да подумаешь, дети. Мелкая разменная монета в кошельке истории. Тысячей больше, тысячей меньше - кто их будет считать?!
        Но самое интересное, самое сладостное - это смотреть в глаза тому, кого убиваешь. Наблюдать, как потухает в них огонек жизни, сменяясь страданием. Дети ведь ничего не понимают, и от этого их муки напоминают страдания животных, и глаза их столь красивы в эти мгновения - огромные, полные слез, невинные…
        Так прошло еще полвека.
        Как-то раз, встав перед зеркалом (это стало для него своеобразным ритуалом) и пристально уставившись самому себе в глаза, красавец, похожий на ангела, Жан-Жак-Альбин вдруг понял, что ему уже совершенно не нужно напрягаться, чтобы вызвать в них пляску огня. Огонь был послушен ему, словно хищник - дрессировщику. Некоторое время Альбин забавлялся тем, что зажигал этот огонь попеременно - в то время как левый глаз его был подобен утреннему небу, в правом бушевал пожар, и наоборот. Поняв, что это отнимает у него ровно столько же энергии, как если бы он просто щурился, Альбин расхохотался. Он осознал, что наконец-то вошел в полную силу.
        Расставание его с братом Филиппом было вполне будничным, но не лишено некоторой обрядовости. Он все же купил ему домик в Италии около моря за четыре тысячи золотых флоринов - в тихом и спокойном месте, с отличным видом из окна. Нужно ведь было поставить красивую точку. Именно в Италии, матери Ватикана…
        Вико, по обыкновению своему, ужинал обильно и жадно - это были свинина, зажаренная на углях, свежие овощи и шпинат. Запивал он свой ужин отличным вином, а брат Альбин, сощурясь, наблюдал за трапезой. На столе горело множество свечей; зажжены были свечи и в высоких канделябрах по всей комнате. Филипп Вико всегда любил яркое освещение.
        - А ты отчего не ешь? - спросил Вико и благодушно рыгнул.
        - Не хочется, брат Филипп, - спокойно ответил Жан-Жак.
        «Интересно, - думал он. - Вот сидит нечто, ведущее себя, как человек. Ест, пьет, убивает с удовольствием. По всему видно, женщины тоже его радуют. Как же он мне надоел. Интересно, а я человек?.. Пусть я не веду себя столь же по-свински, ну так это вопрос воспитания и внутренней потребности, а какова моя природа? Радуюсь ли я всему тому, что имею и делаю? Несомненно. Так чем же мы с ним отличаемся?»
        - Чем мы с тобой отличаемся, брат Филипп? - напевно спросил брат Альбин, глядя тому прямо в глаза, а потом, не меняя тона, добавил: - Может быть, тем, что сейчас ты умрешь, а я - нет?
        Все эти годы Бизанкур помнил короткое заклинание, которое должно было уничтожить кадавра, и прикидывал, как все произойдет. Сейчас это время настало.
        После короткой паузы Вико поперхнулся вином.
        - Ты… ты… ты отравил меня?! - стеклянея взглядом, спросил он.
        - Не скажу, - ответил Жан-Жак, не двигаясь с места.
        Своеобразное удовольствие заставляло его играть с огнем. Брат Вико был тяжелее его, и, сойдись они в драке, неизвестно, кто победил бы. Конечно, Жан-Жак с юности занимался многими видами различной борьбы и никогда не был обделен ни силой, ни здоровьем, пойдя в своего покровителя боевых искусств, Асмодея, но кто знает, чем кончилась бы эта драка, а так глупо рисковать он не хотел.
        В памяти молодого человека непостижимым образом отпечатались слова демона похоти: «Нет такого вида оружия, коим бы я не владел, и я передам тебе это умение, чтобы ты смог защитить себя или напасть на врага. Тебе не будет равных!»
        Но любимой его забавой был тот самый узкий кинжал, который был при нем практически постоянно. Он пользовался им нечасто и только для определенных целей, потому что вовсе не сражения были его стезей…
        Так или иначе Альбин вел себя куда хладнокровнее - просто потому, что был умнее кадавра и просчитывал все на несколько шагов вперед. И да, он чувствовал себя куда более безнаказанным и, стало быть, уверенным в себе, а это свойство порой куда действеннее кинжала и дубинки.
        Жан-Жак знал, что бывший Фернан Пико может броситься на него - от страха, поэтому кинжал был уже наготове. Владел он им отлично. Он мгновенно высчитал расстояние между ними и, когда оно сократилось до двух шагов, негромко произнес:
        - Прах к праху, рассыпься.
        У него хватило бы времени для удара. Даже для нескольких ударов. Но их не потребовалось.
        Филипп споткнулся, будто налетел на прозрачную преграду, и на мгновение застыл. А потом с ним произошла удивительная метаморфоза. Словно то, чему было суждено случиться тогда, много лет назад в маленькой келье монастыря при папском дворце, произошло сейчас и промотало все эти годы с огромной скоростью за несколько мгновений.
        Лицо брата Вико молниеносно покрылось мелкими, как розочки, алыми язвочками, на глазах чернеющими, затем словно обуглилось и стало осыпаться кусками. Такая же участь постигла и все его тело, а через минуту на полу осталась одна только дурно пахнущая ряса. Несколько секунд брат Альбин задумчиво созерцал ее, а затем пожал плечами:
        - И все?.. Ничего не почувствовал.
        - Не жалеешь, что избавился от него? - осведомилась красотка Белла, материализовавшись из воздуха напротив Бизанкура. Периодически она появлялась во плоти вместе с Лилит, чему брат Вико радовался, как ребенок сладкой вафле…
        Она протянула руку к свече и лениво наблюдала, как соскочивший с фитиля огненный язычок принялся блуждать по ее пальцам.
        - Мне даже кажется, что без него я смогу сделать нечто более значительное, - признался Жан-Жак, завороженно следя за огоньком. - Он больше мешал, чем помогал.
        - Что ж, ты просто повзрослел, - заметил Бельфегор. - Первая половина пятнадцатого века, как-никак пора… Шучу. Что хочешь сделать с домом?
        - Спалить дотла, - ответил молодой человек, не отводя глаз от пламени свечи, которое живой мышкой то взбиралось по плечам красавицы, то ныряло в волны ее темных кудрей, не опаляя их. - А в дальнейшем я хотел бы забавляться с бoльшим размахом.
        - Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Бельфогор, пуская огненный морок перебегать с одной ладони на другую.
        - Мне недостаточно монашеского сана, мне скучно скитаться годами по дорогам и проповедовать черни, - объявил Жан-Жак.
        - Наконец-то! - расхохотался демон. - То-то я думал, когда ж тебе надоест!
        Жан-Жак смотрел на него с недоумением, и Бельфегор, поглаживая огонечек, пояснил:
        - Теперь ты стал мыслить вполне по-государственному, прекрасно понимая, что чем выше положение ты будешь занимать, тем проще тебе будет ухлопать как можно больше народа. Вспомни, к примеру, Калигулу. О-го-го, мальчик мой. Ведь ты читал об этом кровавом римском проказнике? Император, великий понтифик…
        Жан-Жак-Альбин кивнул.
        - А Зу Шенатир?! М-м! - Бельфегор мечтательно закатил глаза. - Мой любимчик. Хоть и не император. Ох, и давно же это было… Он обожал хорошеньких мальчиков. Заманит к себе домой, потешится и ка-ак выкинет из окна башни. Блямс! Мальчик всмятку… Но вот не повезло ему, плохо кончил. Намучился, умирая.
        - А почему же ты не спас его? - поддел Бизанкур.
        - Он перегнул палку, - холодно объяснил демон. - Оказался со мной недостаточно почтительным. За это и всадили ему эту самую палку… в одно деликатное место… Но ты ведь окажешься умнее, не правда ли?
        Он вдруг подбросил свою огненную мышку и широко разинул рот. В глотке его полыхнул огонь. «Мышка» скользнула туда, а демон сглотнул и, сделав губы трубочкой, выпустил струйку дыма. Притихший Жан-Жак кивнул.
        - Вот и хорошо, малыш. Зачем нам ссориться, - приобнял его Бельфегор. - Смотри, сколько людишек вокруг - вот она, забава на многие века… А теперь к делу. Надо бы тебя отправить в какое-нибудь дворянское гнездо побогаче. Хотя бы в герцогство Бретань. А что еще подсказывает тебе твоя фантазия?
        - Многое, - вздернул голову юноша. - Мне хотелось бы не просто подвизаться при дворе. Мне нужно занять какой-нибудь значительный пост, с возможностями, не сопоставимыми с возможностями нищего монаха-бродяги.
        - Браво, - коротко бросил Бельфегор.
        - И еще… если это исполнимо… - нерешительно начал молодой человек.
        - Исполнимо ВСЕ, - перебил демон. - Итак, что хочешь? Говори.
        - Я хочу странствовать по всему миру, а не только во Франции. Я за столько лет на одном месте чуть с ума от скуки не умер.
        - Пф-ф, легко, - засмеялся Бельфегор. - Ну же, разве это все, что ты можешь придумать?!
        - Нет, мои желания куда более обширны!
        - Например? - подбодрил лукавый.
        - Я могу переселяться из тела в тело? - выпалил юноша. - Или хотя бы менять внешность? Например, становиться женщиной…
        - Еще раз браво, - одобрил Бельфегор. - Твой полет фантазии мне весьма нравится. Но каждый раз плоть перекраивать будет крайне мучительно, а вот навести морок труда не составит. Я как-никак твой покровитель, так что любой твой каприз, малыш, я исполню. Рекомендую начать с Франции, твоей родины. Привычная обстановка поможет тебе на первых порах.
        - Согласен, мой сеньор и властелин, - склонился юноша в низком поклоне.
        - Карета ждет, дорогой мой, - спародировал его поклон демон. - Начинай уже привыкать к роскоши, хватит ходить пешком…
        За окнами и в самом деле послышались ржание лошадей, нетерпеливое перестукивание копыт и скрип колес.
        - В путь? - бросил Бельфегор.
        Он сделал короткий взмах рукой, и тотчас несколько подсвечников на столе опрокинулось. Огонь нехотя лизнул уголок спускавшейся на скатерть занавески, распробовал ее и, воодушевившись вкусом пищи, набросился на ткань. Языки пламени золотыми зверьками проворно устремились вверх по драпировке; сами собой повалились канделябры, и огненные ручейки потекли по полу. Добравшись до просаленной рясы существа, носившего некогда имя Фернана Пико, они атаковали ее и, тотчас пожрав остатки, превратили их в горстку золы. А между тем огонь уже пластался по стенам, жарко и весело гудя.
        - Не мешкай, мой мальчик, ты же не хочешь поджариться прямо сейчас, - поторопил демон.
        Когда их небольшой черный экипаж тронулся с места, позади уже полыхал нешуточный пожар - дом занялся мгновенно. Жан-Жак-Альбин вполне равнодушно созерцал это зарево в щель между плотными занавесями в окнах кареты.
        - Итак, дитя мое, тебе предстоит славно позабавиться, - вновь начала раскинувшаяся на подушках красавица Белла. - Но для начала я расскажу тебе немного о поистине величественном зле, совершить которое ты опоздал, но которое великолепием своим может послужить тебе примером. Далеко отсюда, в Венгерском королевстве, сейчас царит сын Дракона, Влад-Пронзитель, и он поистине ужасен. Воин совершенно необузданный, и в жестокости ему нет равных. Сажать на кол не только мужчин, но и женщин, следующих за обозом, и привязывать к ним их младенцев - о, его фантазия неистощима!
        - Что ж, мне остается только позавидовать ему, - кисло заметил Бизанкур.
        - Так он не один, у него свои покровители, не сомневайся… Но тебе необыкновенно повезло, - ухмыльнулся демон. - Провидение слышит все, и устремления твои совпадают с тем, что сейчас происходит, а с твоей помощью и будет происходить здесь под боком, в Бретани, на богатства которой зарятся многие.
        - И как мы сможем добраться до этих богатств?
        - Не спеши, мой мальчик, - ухмыльнулся Бельфегор. - Все расскажу. Только одно запомни: никогда и ничего старайся не делать собственноручно. Никогда. И ничего. Найдутся дураки, которые проторят тебе дорожку. Всегда. И куда угодно.
        - Невероятно, - прошептал Жан-Жак.
        - По мне, так вполне обычно, - пожал плечами Бельфегор. - Вот и сейчас именно другие будут готовить твой путь, а тебе достанется самое приятное - снимать сливки. Это сродни тому, как мальчишка прыгает на запятки какой-нибудь кареты и едет себе, а не бежит следом, и уж тем более не впереди. Всегда нужно на ком-нибудь ехать, а не бежать самому. Итак. Мой старый добрый приятель…
        возможно, кто-то назовет его злым приятелем… Жан де Краон, дед двух когда-то прелестных мальчиков, с самого их нежного возраста внушал им вот такие правила поведения: «Дворянин имеет право в своих владениях поступать, как ему вздумается, и останется безнаказанным. Если же кто-то осмелится возражать, то насильно заставить ослушника следовать своим планам». По-моему, это справедливо, не правда ли, малыш? Ты был бы рад, если бы чернь взялась тебе возражать?
        Жан-Жак усмехнулся вместо ответа.
        - Вот и мне так кажется, - согласился Бельфегор. - Зачем слушать болтовню тех, кто для нас развлечение и пища… Одного из мальчиков назвали Жилем. Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Рэ, граф де Бриен, сеньор д’Ингран и де Шанту… Лавали чертовски богаты, потому что владеют соляными приисками на протяжении нескольких поколений. Вы даже похожи! Но сейчас мы кое-что вспомним… К примеру, твое родимое пятно.
        Резкая боль пронзила левое плечо Бизанкура, он ощутил невыносимое жжение, которое все усиливалось, покуда он не закричал. И в ту же секунду боль прекратилась.
        - Что это? - задыхаясь и сглатывая, прошептал Жан-Жак.
        - Твой пропуск в новую жизнь, - невозмутимо ответил демон. - Это особый знак, который поможет тебе в осуществлении своих планов. Ты получил его при рождении от Вельзевула, но еще ни разу не воспользовался им. Дотронься до того места, которое тебе только что причинило боль… Не бойся, ее больше не будет.
        Пальцы молодого человека оттянули ворот и нащупали на плече знакомое родимое пятно в форме причудливого насекомого.
        - Да, это он, - кивнул демон. - Признак множественности, присущий муравьям, блохам, мухам, осам и всем тем маленьким существам, которые предпочитают держаться не поодиночке. Он даст тебе способность быть многими и многими…
        Жан-Жак непонимающе смотрел на него, ожидая разъяснения, и оно не замедлило появиться:
        - Как только ты дотронешься до этого знака, тебе подвластно будет заморочить любого изменением своей внешности. Попробуем прямо сейчас?
        - По… пробуем… - нерешительно согласился Альбин. - А что нужно делать?
        - Просто дотронься до своего родимого пятна и пожелай выглядеть, как тот, чью внешность ты хочешь иметь. Смотри сюда, - сказал Бельфегор и протянул ему миниатюру с изображением молодого красавца с горделиво горящими глазами. - Это и есть Жиль де Монморанси-Лаваль. Это ты. - Маршал Франции?! - пораженно воскликнул Альбин, показывая свою несомненную осведомленность. - Который сражался бок о бок с Орлеанской девой?!
        - И что? - холодно спросил Бельфегор. - Боишься обломать зубы? Так они у тебя никогда не вырастут и не станут острыми. Да, он бесстрашный вояка и не боится лезть в самое пекло. Ты же сказал, что роль скромного странствующего монаха тебя не устраивает?!
        - Совсем не устраивает, - вскинул голову Альбин. - Но разве разумно лезть в сражения и подвергать опасности свою жизнь?!
        - Так ведь тебе ничего не грозит, пока ты под нашей защитой, забыл? - фыркнул демон. - И я имею в виду совсем ничего. Ни клинок, ни снаряд. В какое бы пекло ты ни полез. Ну, кроме адского, конечно. Но что тебе о нем думать?! Выбрось из головы и живи всласть!
        Жан-Жак немедленно исполнил то, о чем только что говорил ему Бельфегор, то есть дотронулся до своего пятна и сосредоточился на образе Жиля де Рэ.
        Демон удовлетворенно кивнул, постучал в переднюю стенку кареты, и та остановилась.
        - Поди сюда! - потребовал демон у возницы, пустоглазого мужчины средних лет. - Скажи, кого ты видишь перед собой.
        - Господина барона де Рэ, - склонившись в низком поклоне, пробормотал тот. - Неустрашимого воина, маршала…
        - Довольно. Ступай, и едем дальше, - отослал его Бельфегор и обернулся к молодому человеку. - Видишь, как все просто. Потом будет еще проще. И чем меньше ты будешь задумываться, тем лучше. Просто запомни: тебе можно все. Так вот, могущество у Жана де Краона было невероятным. Такое же могущество теперь и у его внука де Лаваля, великолепного Жиля, которого ты попросту заменишь. Понимаешь? У тебя будет ЕГО могущество. Тебе в принципе предстоит быть теми, кто уже хоть как-то засветились на политическом или ином влиятельном поприще, - это и есть «ехать на запятках чужой кареты» … Только вот политикой ты заниматься не будешь, к чему тебе лишние хлопоты. Пока. Когда войдешь в полную силу, возможно, тебе самому захочется встать у руля. И будешь уже не на запятках трястись, а на мягких подушках лежать, внутри кареты - вот как мы сейчас. Убивать будешь тысячами. Миллионами.
        - Миллионами… - повторил шепотом Бизанкур.
        - Конечно, - хмыкнул демон. - Приятно, правда? А ведь все должно приносить тебе удовольствие. Исключительно удовольствие. Наш договор, как ты помнишь, касался того, чтобы проводить время в праздности и развлечениях. Например, что Жанну д’Арк только что сожгли на костре - какое ж ей в этом удовольствие? К ней ведь не только святые голоса приходили, но и наши. От нашего покровительства она отказалась. Наверное, ей нравится страдать… Ну, это она по полной получила.
        - Когда это случилось? - поднял брови Альбин.
        - Вот как раз когда мы с тобой мирно спалили дом этого недотепы, Фернана Пико, - мило улыбнувшись, пояснила Белла. - Ходили слухи, что Жиль был тайно влюблен в нее - кака-ая прелесть… Самое время ему сойти с арены и уединиться в печали в своем имении Тиффож. Мы едем именно туда, мой дорогой… Ты просто войдешь к себе домой, и… Делай все, что захочешь. Ешь, пей, отдыхай… убивай, пытай, насилуй. Кого угодно. Ты понял?
        - Кого угодно, - словно пробуя на вкус слова, повторил Бизанкур.
        - Вот-вот, с таким же отчужденным и холодным выражением лица, - усмехнулась Белла. - Теперь это твое лицо, не шарахайся от зеркала… Ты быстро привыкнешь, а потом войдешь во вкус - это же забавно, менять внешность. Ты пока даже не представляешь, как можно развлекаться… А о настоящем бароне не беспокойся. Его больше никто и никогда не увидит, я позабочусь об этом.
        И все оказалось действительно проще, чем думал Жан-Жак-Альбин. Он боялся, что придется учить имена, копировать повадки, походку и привычки настоящего Жиля де Рэ… Ничего этого оказалось не нужно. Достаточно было просто внешности и влияния.
        В распоряжении новоявленного барона в его имении оказалось приличного рода войско из двухсот боевых рыцарей - это была его личная охрана, и каждый готов был сложить голову за своего господина. В поместье Тиффож была огромная библиотека и даже собственная небольшая церковь с тридцатью канониками.
        - А вот тут мы будем служить черные мессы, - прошептал Бельфегор, предпочитающий оставаться невидимым. - Ка-а-ак же мне нравятся черные мессы, где можно вдоволь налакомиться детской невинной кровью… Ты же знаешь, я люблю ее больше всего.
        И начались кровавые оргии.
        Слава о молодом бароне, как о бесстрашном воине, косящем врагов Франции, ходила давно. А теперь покатилась слава о безжалостном и безумном убийце детей. Свиту барона внезапно наводнили темные личности - алхимики, толкователи сновидений и прочие смутители умов, которых в те времена всех до единого можно было смело отправлять на костер. Ходили упорные слухи, что у «черного воина», так прозвали барона, даже есть свой домашний демон. Мы-то с вами знаем, кто именно это был… Люди шептали, что барон приносит страшные жертвы врагу рода человеческого. Все в округе тихонько передавали друг другу соображения о том, куда исчезают крестьянские дети, которых барон приглашал на званые торжества с обильным угощением и облачал в парчовые одежды. Потом эти окровавленные тряпки сжигали в каминах…
        Потихоньку шепотки достигли ушей епископа Нантского, Жана де Малеструа. И разгорелся нешуточный процесс против жестокости маршала - любители исторических фактов легко могут найти сведения об этом процессе.
        Миру известна публичная проповедь епископа, записанная в анналах истории: «…дошли до нас сначала многочисленные слухи, а затем жалобы и заявления достойных и скромных лиц… Мы изучили их, и из этих показаний нам стало известно среди прочего, что знатный человек, мессир Жиль де Рэ, шевалье, сеньор этих мест и барон, наш подданный, вместе с несколькими сообщниками задушил и убил ужасным образом многих невинных маленьких мальчиков, что он предавался с ними греху сладострастия и содомии, часто вызывал демонов, приносил им жертвы и заключал с ними договоры и совершал другие ужасные преступления…» Жан-Жак-Альбин в личине маршала и четверо его самых приближенных слуг были схвачены и заперты. Самозванному Жилю де Рэ грозил приговор - смертная казнь через сожжение на костре.
        Той же ночью он воззвал к Бельфегору, и демон не преминул явиться, и вновь в облике красавицы Беллы.
        - Мой мальчик, отчего у тебя столь подавленный вид? - вздернула бровь демоница.
        - Я ведь не Жанна д’Арк, эта религиозная фанатичка. Хотел бы я видеть, у кого еще будет радостное лицо накануне сожжения, - резонно ответил Бизанкур.
        - У того, кто уверен в своей силе и безнаказанности, - не менее резонно промурлыкала бестия. - Именно этот подарок достался тебе от Сатаны. А сейчас дьявольское мое хитроумие изобрело следующую комбинацию. Мы подкупим палачей. Слуг твоих, всех четверых, пусть пытают, пусть хоть на кусочки разрежут. А ты сразу сознайся во всем, в чем тебя обвиняют, - какая тебе разница… Не переживай, тебя и пальцем не тронут, на это крестьяне есть.
        Собственно, все так и получилось. Семья Жиля де Рэ договорилась, что в виде особой «милости» маршала не станут сжигать заживо, а сначала задушат и сожгут уже мертвое тело. «Удушение» было разыграно мастерски, после чего тело «маршала» заменили телом какого-то безвестного крестьянина, похищенного накануне, а кто будет сличать обгорелые останки?..
        И в самом деле, никто даже не догадывался, отчего произошла такая перемена в бароне де Рэ. Отчего он стал нелюдим и неоправданно жесток. То, во что верят люди, на поверку оказывается глупыми россказнями старых клуш, а то, что происходит на самом деле, никогда не будет доступно их пониманию.
        Жан-Жак Бизанкур собственной персоной, сбросив личину Жиля, стоял в толпе и наблюдал за казнью. Ему очень нравилось ловить последние вздохи жертв, ведь сам он в любых передрягах оставался живым и здоровым…
        Порой, рассматривая себя в зеркале, Жан-Жак-Альбин с удовлетворением отмечал, что совершенно не меняется. Все та же сияющая здоровьем гладкая кожа, густые и волнистые темные волосы, сияющие голубые глаза, вечные двадцать семь лет.
        - Так странно, - сказал он Бельфегору. - Словно это все происходило не со мной. Жаль, что я не успел побывать на казни Жанны д’Арк. Но я хочу еще! Мне понравилась эта игра…
        И Жан-Жак-Альбин принялся упиваться этой игрой - ехать на запятках чужих карет и соскакивать, когда игра надоедала или ее продолжение становилось невозможным. Их было много - тех, кто стали известны современным историкам как «знаменитые маньяки Средневековья».
        Жиль Гарнье, Мартин Штир, Петер Нирш по кличке Тысяча лиц…
        Все это был Жан-Жак Бизанкур.
        Но это были мужчины. Позже Бизанкуру выпал случай побывать и в женской ипостаси.
        - Мне не дает покоя Венгерское королевство, - признался как-то Жан-Жак. - О мой покровитель, Бельфегор! Еще почти век назад ты разбередил меня рассказом о короле Владе, которым я опоздал стать…
        - И снова тебе повезло, - сладко промурлыкала Белла. - Именно в Венгрии есть удивительный персонаж, состоящий с Владом Цепешем в отдаленном родстве, - графиня Елизавета Батори.
        - Женщина… - загорелись глаза Жан-Жака. - Я всегда хотел побывать в теле женщины… Только вряд ли я захочу рожать.
        - Тебе и не придется, - потянулся Бельфегор. - Я так запутаю историков, что они веками грызться будут, кто кем и кому приходится и кто что сделал, уж попомни мои слова… Но это знатный род, и поэтому можешь особо не церемониться. Ты, мой дорогой, должен блеснуть. А лучше так засверкать, чтобы слава о тебе с именем и в теле этой девочки с нелепой судьбой не померкла в веках и была столь черной, что потомки содрогались бы при одном упоминании имени Елизаветы Батори.
        - Если я не убью ее сразу, а заменю… - задумалось чудовище с ангельской внешностью и дьявольской душою, Жан-Жак Альбин. - К примеру, заточу в ее же собственном замке, выдав за собственную строптивую служанку… Как это будет забавно!
        Бельфегор покатился со смеху.
        - Мне только нужно будет немного побыть среди этого люда, дабы услышать говор его и овладеть незнакомым языком, - заметил Бизанкур.
        - Легко, - ответил демон. - В любой стране ты будешь иметь такую возможность. Итак, в путь!
        И, увы, это действительно оказалось легко.
        Елизавета - настоящая красавица Батори, скованная строгими запретами мужа, Ференца Надашди, прозванного Черным Воином, за которого ее выдали замуж в пятнадцать лет, почти не понимая, что с ней происходит, продолжала свою странную жизнь в полусне. Она превратилась в послушную марионетку, глотающую успокоительные капли, сидящую взаперти, иногда удовлетворяющую похоть супруга и рожающую ему детей, а их было шестеро, хотя один из них умер еще в колыбели. Детей своих она не воспитывала, их сразу отдавали многочисленным нянькам. Да оставить их с ней было и опасно - все прекрасно видели, что хозяйка Чахтицкого замка повредилась в уме…
        Но не стоит забывать, что речь идет о подлинной графине. Альбин же, внутренне покатываясь со смеху, потихонечку готовил госпоже Батори ту страшную славу, которая тянется за ней по сей день - славу «кровавой графини».
        Покуда настоящая Елизавета предавалась взаперти тоске и унынию, ее двойник, «раздражительная госпожа» раздавала оплеухи своим служанкам за нерадивость, могла ткнуть иглой в лицо или в любую часть тела, если ей не нравилось, как ее причесали или одели. Но, если ее светлость была довольна услугами, она брала служанку в любовницы и щедро одаривала ее. Челядь на это не обращала особого внимания, зная, что любая хозяйка имеет право как угодно наказывать и миловать слуг. А милости «госпожи» поистине были донельзя странными - она делала служанок своими любовницами. И они буквально сходили с ума, потому что во время их противоестественных утех им казалось, что с ними мужчина. Когда они осмеливались задать хозяйке вопрос на эту тему, Альбин, посмеиваясь, отвечал, что всем Батори испокон веков известны тайны черной магии. А уж если им интересно поглубже проникнуть в эту тему, то можно лишиться здоровья и самой жизни. И они предпочитали помалкивать.
        Все по-настоящему началось, когда супруг ее, Черный рыцарь, скончался наконец от последствий полученных в сражениях ран, которые давненько мучили его. Вот тогда настоящая Батори вовсе перестала покидать свои покои, и на свет окончательно вышел Жан-Жак-Альбин. Всяческие вопросы о том, кто заперт в комнате, лже-графиня резко пресекала, и домашние были в полной уверенности, что там тот или иной провинившийся домашний слуга или крестьянин.
        А себе в компанию очаровательная хозяйка подобрала личностей под стать своим безумным пристрастиям. Это были женщины, и единственный мужчина - карлик-уродец, горбун по имени Фицко.
        Особые же милости выпадали на долю Анны Дарвулии, местной знахарки. Та была тоже довольно диковинной особой; на пару с хозяйкой они проводили эксперименты со всякими снадобьями и проверяли их на крестьянах. Анна отличалась своим свирепым нравом да вдобавок страдала эпилепсией, от которой впоследствии и скончалась.
        «Елизавета» резвилась вовсю. Когда в замок приезжали родовитые гости, слугам было приказано портить их кареты, отпускать восвояси лошадей. Вырвавшиеся на свободу дворяне клялись, что ноги их больше не будет в Чахтицком замке. Но особым лакомством для Альбина и Бельфегора было приглашение двадцати шести дочерей неимущих дворян, которым графиня собиралась привить «хорошие манеры». Нам-то с вами понятно, что это были за «прививки».
        В подвале замка оборудованы были помещения для изощренных пыток. Да и в окрестностях самого замка стали с подозрительной частотой находить окровавленные или уже полуразложившиеся части тел юных девушек.
        Особенно же любила графиня принимать «кровавые ванны», коими особо и прославилась в истории. Да и в самом деле, почему бы их и не принимать. Кожа от них становилась шелковистой, а поставщиков красной жидкости было в избытке.
        Но любой «хорошей жизни» приходит конец. А конец Батори был страшен.
        Сначала за нее взялись клирики и под соусом религиозных разногласий принялись «копать». А как же - графиня была кальвинисткой, и первым обвинителем выступил лютеранский священник Мадьяри. В Венгрии как раз была борьба конфессий, так что несчастная графиня попала в политическо-клириканские жернова.
        Это случилось в разгар веселья. Жан-Жак-Альбин только-только приступил к испытанию в подвале своих новых инструментов для изысканных развлечений. Его «гостьями» на этот раз была пара молоденьких служанок. Одна уже не выдержала забав и испустила дух, а вторая ждала своего часа. Бельфегор расположился в бархатном кресле и наблюдал за процессом, когда наверху раздались голоса и топот множества ног.
        - Это за нашей девочкой, которая знать ничего не знает и спокойно себе заперта там, наверху, - заметил Бельфегор и немедленно юркнул в бездыханную девушку.
        - Не бойся ничего, ночью я приду за тобой, куда бы тебя ни заперли, - проговорили мертвые губы.
        В этот момент в подвал со своей свитой нагрянул Дьердь Турзо, тогдашний правитель австрийской части Венгрии. Пикантная подробность состояла в том, что именно его перед смертью просил «черный воин», Ференц Надашди, оберегать свою жену и детей. Между нами говоря, тот еще типчик, даром что паладин. Он зарился на земельные владенья Батори, и Надашди зря бессильно грозил ему из гроба кровавым кулаком…
        Расследование было крайне запутанным, как и обещал Бельфегор. Подставные свидетели, записи о количестве жертв, вырванные под пытками признания карлика Фицко и прочей нечистой своры - все это необычайно забавляло Альбина, которому, собственно говоря, ничего не грозило. Графиню даже не собирались казнить. Ну то есть ее не собирались сжигать. Приговор был до крайности мягок, если, конечно, считать мягким одиночное заточение. Самое же смешное заключалось в том, что заточить красавицу графиню решили именно в той комнате, где она и жила все это время, оставив отверстия лишь для вентиляции и для подачи в комнату скудной еды.
        - Давай ее хоть развлечем напоследок? - предложил Бельфегор Жан-Жаку. - Будем ей сюда приносить изысканные лакомства и новые книги, а?
        - Зачем? - равнодушно отказался Бизанкур. - Какие книги, она уже читать разучилась и озверела. Ходит из угла в угол, как заморенный шакал. Она свое отыграла, мне скучно. Я бы с удовольствием отправился… ну, хоть в Индию.
        - Да хоть в Занзибар! - развеселилась Белла. - Представляю, какую загадку ты после себя оставишь историкам.
        Да, они даже не подозревали, что все эти чокнутые изверги были не кем иным, как оборотнем Бизанкуром…
        Индия, восемнадцатый век, Таг Бехрам, «душитель платком» - около тысячи жертв.
        Мадагаскар, первая половина девятнадцатого века, где представилась потрясающая возможность поизмываться над христианами. Ранавалуна Первая, прозванная «бешеной королевой» за то, что варила подданных в котлах. Она правила около восьмидесяти лет. Даже отдав концы, она продолжала убивать - во время ее похорон взорвался бочонок с порохом. Бешеная Королева унесла с собой еще несколько человек…
        Альбину настолько понравилось на Мадагаскаре, что он с тем же именем - Ранавалуна - только с другим порядковым номером, Третья, задержался в правителях еще на довольно сакральное число лет - тридцать три года. Казни, голод, болезни - вот что новая правительница подарила своему народу. За время правления «Кровавой Мэри Мадагаскара» погибли несколько миллионов человек. А что еще было ждать от Жан-Жака де Бизанкура? Бельфегор и прочая адская братия были донельзя довольны.
        Шло начало двадцатого столетия.
        Но потом Бизанкуру осточертела жара.
        - Россия, малыш, - намекнул Бельфегор. - Вот где намного холодней и всегда можно вдосталь хлебнуть кровушки.
        И кровушки было предостаточно. Не стоит даже говорить, кем Жан-Жак-Альбин захотел стать в России начала двадцатого века. Его совершенно очаровал Григорий Распутин, которому сама фамилия словно диктовала, что ему надо делать.
        Впоследствии секретарь Распутина писал о нем так: «Каким представляли себе Распутина современники? Как пьяного, грязного мужика, который проник в царскую семью, назначал и увольнял министров, епископов и генералов и целое десятилетие был героем петербургской скандальной хроники. К тому же еще дикие оргии в „Вилле Родэ“, похотливые танцы среди аристократических поклонниц, высокопоставленных приспешников и пьяных цыган, а одновременно непонятная власть над царем и его семьей, гипнотическая сила и вера в свое особое назначение. Это было все».
        Но это было далеко не все. К тому времени Альбин уже и сам научился делать удивительные вещи почище канканов в «Вилле Родэ», поэтому и пишут до сих пор изумленные историки про смерть Григория Ефимовича, которого называли не иначе как «святым чертом». Будучи отравленным, получив несколько смертельных ранений, он умудрился еще и сесть в гробу, чем вызвал ужас на долгие годы у наблюдавших эту сцену… А Жан-Жак-Альбин, который именно этого и хотел, упивался собственными новыми возможностями. Теперь его влекло не количество смертей, а качество. Да и политика начала понемногу его развлекать. Как хорошо делать это не своими руками, а просто нашептать кому следует то, что надо.
        Потом была Ильза Кох, «Бухенвальдская сука», супруга одного из комендантов концлагерей Майданек и Бухенвальд…
        Кровь и крики, боль и страдания - всего этого было в избытке, и несколько лет Альбин виртуозно лавировал между смертями. Его не брали ни пуля, ни сабля - адские силы неукоснительно соблюдали договор.
        Его боялись. Его проклинали. За ним тянулся широкий кровавый след…

* * *
        …Вокруг по-прежнему витали легкие ароматы сандала и корицы.
        - Иди наза-а-ад, малыш, ты слишком долго плаваешь в этом море воспоминаний, не утонуть бы тебе, - тихонько рассмеялась Белла, и приглушенно звякнули кубики льда в ее бокале с мохито. - Мы по-прежнему во Франции, и здесь тебя ожидает очередное дельце.
        Бизанкур возвращался в свое время медленно и тягуче, словно ныряльщик сквозь толщу воды, с самого дна. Перед его затуманенным воспоминаниями взглядом все еще плавала пелена.
        - Это жара, - сочувственно покивал демон. - Выпей холодненького, тебе станет легче…
        Бизанкур послушно сделал несколько глотков.
        Как же тяжко давались ему эти ныряния в волнах времени. Раскисать сейчас точно не следовало, но он хотел хоть как-то избавиться от тягостного послевкусия своих ощущений.
        - Далекое Средневековье, по мнению нынешних людей, - это мракобесие и темнота, грязь и болезни, - медленно произнес Жан-Жак. - Да, все это так. Но как же мелки современные люди по сравнению с тогдашними. Как ничтожны страсти, как смешны притязания. Словно пересохло озеро, оставив после себя жалкую пародию на самое себя, - грязную мелкую лужу. Я скучаю по тем временам…
        После паузы Белла хмыкнула:
        - А ты и впрямь устал, рассуждаешь, словно старец. Исчезли в тебе искра и бесшабашность, потянуло на дряхлые мыслишки. Удел молодости - это жадно впитывать новое. А ты тычешься носом в былое. Значит, вправду тебе нужен отдых. И ты на пути к нему. Только перед финалом задачи и долгожданным призом нужно выложиться по полной. Уж извини.
        - Ты сказал, Бельфегор, что истребление добродетелей будет нелегкой задачей, - понизив голос, заметил Жан-Жак, обмахиваясь карточкой меню. - Но пока мне везет.
        - Так ведь с тобой дьявольская удача, - усмехнувшись, подчеркнула демоница. - Вот и везет… И ты довольно быстро понял, как именно можно добиться результата без выстраивания криминальных хитросплетений, - значит, ум твой по-прежнему бодр. Будем надеяться, что так и будет продолжаться до самого финала. Удачного финала.
        - Если бы не нужда, в здравом уме я здесь находиться бы не стал, - заметил Жан-Жак. - Невыносимая вонь.
        - Эким неженкой ты стал, - усмехнулась Белла. - Забыл, какая вонь стояла здесь, когда ты родился? А чуму ты помнишь?!
        Она махнула рукой официанту, и вскоре тот принес два запотевших кувшина, в которых апельсиновые и лимонные дольки соседствовали с листочками мяты и кубиками льда.
        - Мне этот напиток не нужен, заметь, - сказала она. - Я жажды не испытываю. Хотя, как говорится, «ничто человеческое мне не чуждо» … Итак, твоя цель здесь - Жоффруа Перрен, трех с небольшим лет от роду. Добродетель Усердия, просто слепок с его родителей, Клода и Мадлен, в которых нет никаких пороков, кроме одержимости работой. Разве что его бабушка, на попечение которой частенько находится Жоффруа, любит пропустить рюмочку-другую. Но какой же это порок, она ведь не героинщица. То ли дело эта твоя нимфоманка… как ее… Алана Смит, которую ты совсем недавно имел во всех позах в Майами. Просто поразительно, у кого только не рождаются человечки, которым отводится такая роль - олицетворять добродетель. Чем они там только думают?.. - Белла выразительно взглянула куда-то в небо. - Впрочем, если взглянуть на историю особенно пристально, именно в грязи порой и рождаются те, кто потом так или иначе становятся знаковыми фигурами.
        - И что за грязь на этот раз? - поинтересовался Бизанкур, осушая второй стакан холодного лимонада буквально залпом.
        - Ну-у, как посмотреть. - Вид красотки был довольно хитрым. - Лично мне просто любопытно, как ты с этим справишься… Они не маргиналы и не наркоманы, родители будущего апостола, который, надеюсь, с твоей помощью им никогда не станет. Оба историки. Увлеченные своим делом бумажные червячки. Занимаются они изучением генеалогических дерев графства Блуа. И Капетингами.
        - Вот как, - проронил Бизанкур. - Так это хорошо. Я сам из Капетингов, по матери.
        - Ну, значит, опять повезло? - расхохоталась красотка. - Не торопись, тебе может не понравиться.
        - Какой-то подвох? И в чем он? - задрал брови Жан-Жак.
        - Сейчас-сейчас… Помнишь ли ты Робера де Артуа? Впрочем, ты видел его всего один раз в жизни, в далеком детстве, во время одного скромного, но значимого для вашей фамилии праздника… Так что я не удивлюсь, если его имя тебе ни о чем не скажет.
        Как ни напрягал память Бизанкур, ему не удалось вспомнить ни одного человека с таким именем. Праздник? Какой праздник?
        - Не мучь себя понапрасну, - махнула рукой Белла. - Когда Роберу де Артуа было сорок четыре года, он женился на девице Бранне де Бизанкур, которой было тогда неполных тринадцать, а тебе - около двух лет, и праздник этот был их свадьбой.
        Постепенно на лице Жан-Жака проступило нечто вроде понимания, и брови его взлетели вверх:
        - Черт подери, он был мужем моей старшей сестры, - произнес он.
        - Бинго, - непонятным тоном отозвалась Белла. - Так вот, брак этот был в ту пору вполне удачным. У тебя родились всего два племянника. Вообще-то три, но первенец быстро умер - все-таки твоей сестричке было двенадцать, она была худенькая, и ребеночек родился недоношенным и нежизнеспособным. Это потом она у мужа отъелась и поздоровела. Болезни, вездесущая чума, войны, даже разбойные нападения, их семейство миновали, и они мирно занимались виноградниками и изготовлением вина. Но интересно совсем другое. Если проследить за течением красной жидкости в людских венах, то получится презабавная картина. Подобно тому, как мы разбавляем вино водой - вот его половина в напитке, вот одна треть, а вот всего чайная ложка, но оно все же там есть - так и с этой… красной жидкостью. Нет, понятно, «кровь людская не водица», и в Жоффруа Перрене остались всего какие-то капли родовой крови… да и считать-то принято только по отцу… но по всему выходит, что он твой дальний потомок.
        - Вот так сюрприз, - качнул головой Бизанкур.
        - Угу. А было так, - прищурившись с видом историка, с удовольствием поведал демон Бельфегор. - Поскольку единственным мужчиной, который хоть как-то мог спасти ваше имение от полной разрухи и нищеты, был только Робер де Артуа, супруг Бранны, твоей старшей сестры, то к нему и обратился отец Игнатий, ваш семейный духовник, с просьбой позаботиться о том, чтобы юному наследнику достались не совсем уж руины. Были составлены соответствующие документы, по которым Робер де Артуа назначался легатарием для имущества семьи Бизанкуров. А поскольку никто не мог препятствовать ему пользоваться землями и прочими семейными угодьями, покуда наследник взрослел, то супруг Бранны был вполне доволен. Ведь при хорошем подходе не очень прибыльное имение можно превратить в процветающее. И оно процветало. Потомство вашей семьи простерлось в века, и несколько капелек крови семьи Бизанкуров, сохранившихся до наших дней, и ныне текут в жилах Жоффруа Перрена.
        - Потомок моего рода - будущий апостол? - еще раз уточнил Жан-Жак.
        - Именно, - с удовольствием кивнула Белла, смакуя свой мохито, который, кажется, вовсе не убавлялся из ее бокала. - Жоффруа Перрен. Будущий апостол. Олицетворяющий добродетель усердия. Которую тебе предстоит стереть с лица земли.
        Возникла пауза.
        - Вот как, - пробормотал Жан-Жак де Бизанкур. - Мне нужно несколько минут.
        Его выражение лица изменилось несколько раз. Сперва оно было напряженным, затем откровенно растерянным, а затем - очень сосредоточенным. Он углубился в свой смартфон, с которым практически не расставался. Для него такое вот расширение информативных границ стало своеобразной игрушкой - поскольку изначально ум Бизанкура был нацелен на быстрое и поверхностное получение знаний для последующего практического применения, Интернет стал для него отличным подспорьем.
        Белла наблюдала за ним сквозь густые ресницы. Как Жан-Жак хмурится, выискивая что-то на безграничных просторах всемирной паутины, как шевелит губами, иногда прикусывая костяшку указательного пальца.
        «Что ты чувствуешь теперь, когда знаешь, что тебе предстоит убить родственника, практически свое продолжение рода?» - чуть не спросил Бельфегор, уже предвкушая любое возражение, сожаление или иное чувство, но тут чело Бизанкура прояснилось.
        - А мне можно как-то получить генеалогическое древо Перрена в бумажном варианте? - спросил он. - Я знаю, каким образом можно убедить его родителей произнести заклинание. Это само как-то пришло. Ведь Мадлен и Клод Перрены занимаются генеалогией семей Блуа? Ну а насколько я понял современные течения, нынешние французские историки в вопросах хронологии не тянут. Зато любят научное обоснование любого исторического выверта. Им подавай малоизвестные, но достоверные источники информации. А куда достовернее будет потертый свиток, веками дополнявшийся родовыми подробностями. Одна из подробностей - из века в век передавать обязательное произнесение сакральной фразы: «Отдай меньшее, получишь большее» в обмен на обещание отдать три минуты жизни ребенка. Не более чем дань традиции из глубины веков.
        Стояла тишина, нарушаемая только далекими сигналами машин на улице.
        - Какая прелесть, - помедлив, сказала Белла. - Похоже, ты меня перещеголял. Ты слишком достойный ученик, и по праву займешь место подле правой руки Сатаны. Так лихо решиться прихлопнуть собственного потомка - ведь это не каждому по плечу!
        - Просто еще один сопляк, - безразлично сказал Жан-Жак-Альбин.
        - М-да… - усмехнулась красотка. - Договорились, ты получишь этот свиток в скором времени. Поезжай, отдохни пока.
        - Я нашел прелестный отель, - откликнулся Бизанкур, показывая картинки на экране смартфона. - «Рёле де Шамбор».
        - Да, совершенно прелестный, там прохладно, - буркнула Белла, отмахнувшись, и прошептала ему в спину: - Прощай, крольчонок, навсегда прощай…
        После того как Жан-Жак удалился, она подсела к довольно неприметной молчаливой паре неподалеку под навесом.
        - Мой подопечный просто редкостный… - начала Белла.
        - Редкостный ублюдок, воля ваша, мессир Воланд, - проворчал обладатель коренастой фигуры, странно одетый по жаре - в плотную черную толстовку с капюшоном, надвинутым по самые глаза.
        Мужчина, к которому обратились, промолчал. Имел он четкие, хищные и волевые черты лица, одет был в свободную льняную тунику и такого же свободного покроя летние брюки. Глаза его были разными - черный и зеленый, - отчего казалось, что он немного косит.
        - Могли бы вырастить негодяя и посимпатичнее, Азазелло, - заметила красотка демоница.
        - Ты это мне говоришь? - поднял брови демон пустыни. - Кто из нас назначен был его покровителем?
        - Впрочем, среди челяди всегда так, - примирительно отозвался Бельфегор. - Из прислуживающих кого-то отличаешь больше, кого-то меньше, кто по непонятной причине тебе симпатичен, а кто-то откровенно бесит. Хотя это и просто челядь…
        - Может, оттого, что и в самом деле он невеликого ума? - предположил демон пустыни.
        - Да не скажи, - возразила Белла. - Сообразил же он, и довольно быстро, что необязательно всякий раз выдумывать способ убийства. Достаточно убедить человека, что отдать или продать неизвестно кому три минуты жизни собственного ребенка - сущая безделица. Более того - просто убедить его любым способом произнести эти слова: «Отдай меньшее, получишь большее». После этого уже действительно многое становится возможным. Для нас. Как вы думаете, мессир?
        - Я думаю, что мы движемся к цели, - тяжко и глухо ответил Князь Тьмы. - Каждый работает по мере возможностей. И каждый получит свое. Светлое войско слабеет, этого не может не признать даже Он.
        - И-и?.. - затаила дыхание Белла.
        - Значит, игра еще не окончена и прогнозы делать рано, - холодно ответил Воланд.
        - Пока все идет неплохо, мессир, - торопливо сказал Бельфегор. - Мы помогаем ему, но соблюдаем главное условие. Люди сами, добровольно и своими руками уничтожают свои же добродетели. Умеренности и целомудрия и в этом мире менее чем когда бы то ни было. На смену им уже давно исподволь приходили пресыщенность и разврат. Сейчас мы близки к победе, как никогда, все благодаря нашему протеже. Он ускоряется, как и все вокруг него. Правда, еще не понимает почему.
        - Ты, главное, не торопись с выводами, - возразил Воланд. - Нет ничего хуже. По забавному стечению обстоятельств мы остановились в том же замке, что и твой воспитанник - замке Реле де Шамбор. Кажется, туда ты обещал доставить ему свиток с изображением подробного генеалогического древа его семьи? Думаю, будет небезынтересно при сем присутствовать. Это будет окончательное падение нравов - ради вечных сомнительных благ человек уничтожает родную кровь, своего потомка. Я надеялся, что… Впрочем, ничего. Право, обидно.
        Азазелло и Бельфегор переглянулись.
        - Противник должен быть достойным, - сухо пояснил Князь Тьмы. - Мало чести в том, чтобы пользоваться услугами готового на все ничтожества. Да и в большинстве своем слишком легко он движется к цели. Неужели и впрямь не осталось у нас внушающих уважение воинов?.. Впрочем, они даже не догадываются, что они воины. Вероятно, это хорошо для нас, но, клянусь тьмой, обидно. И скучно, ах, как скучно… Однако отправимся же в замок прямо сейчас и скоротаем время за игрой «Лиса и гуси». Правда, Бельфегор все время норовит растерять фишки.
        - Подумаешь, это всего лишь фишки, - пытался оправдаться тот.
        - Да нет, мой милый, это гуси…
        И на глазах изумленного официанта из-под столика вразвалочку вышел отличный упитанный гусь, белый как снег.
        «Мне нужно попроситься на перерыв, - подумал официант, промаргиваясь. Гусь в его глазах задвоился, оплыл и исчез. - Проклятая жара…»

* * *
        На следующий день троица, состоящая из Воланда, Азазелло и Бельфегора, сидела в номере роскошного отеля, где, как по нотам, разыгрывалась очередная партия околпачивания легковерных представителей рода человеческого.
        Примчавшиеся к Бизанкуру в Реле де Шамбор и выглядящие в нем нелепыми заплатами, Мадлен и Клод Перрены были вне себя от восторга. Они походили друг на друга - бледные, взъерошенные и небрежно одетые карикатурные ученые, словно срисованные из какой-то комедии про безумных научных работников, бумажных крыс, привыкших проводить время за корпением над манускриптами. На обоих очки с толстыми стеклами - они оба изрядно посадили зрение в процессе изучения рукописей. Добродетель Усердия, которое олицетворял их ребенок, в его родителях имела искаженные черты, перевернув все с точностью до наоборот. Усердие стало одержимостью и трудоголизмом.
        По-моему, они даже не поняли, что предложил им загадочный молодой человек, они с вожделением вцепились в свиток.
        - Новые сведения, невероятно! - возбужденно повторял Клод Перрен. - Я утру им нос на очередном докладе, ведь теперь у нас есть доказательства… Ха-ха-а, представляю их лица!
        - Гм-гм… - деликатно покашлял Бизанкур. - Не забудьте про меня, мои милые труженики.
        - Да-да, - рассеянно ответила Мадлен и совершенно машинально произнесла: - Отдай меньшее, получишь большее…
        Вслед за этим оба супруга принялись жадно водить носами по пожелтевшей бумаге.
        Как и прежде, в Токио и Майами, в ответ на изреченное заклинание дрогнула сама земля, а через какое-то время небо заволокло тучами и встревоженно заворчало, разразившись рыданиями.
        - Нет больше Усердия? - притворно удивилась сидящая за стеной в огромном и мягком серебристом кресле Белла. - Как быстро, надо же. Я хоть вздохну спокойно.
        - Можно подумать, ты перетрудилась, - пустил шпильку Азазелло.
        - А ты сам попробуй… - начала она, но Воланд устало прикрыл глаза:
        - Ваши перебранки напоминают мне препирательство шлюх в борделе.
        - Прошу прощения, мессир, - немедленно присмирели оба.
        - Меня очень интересует Тверь, - признался вдруг Князь Тьмы. - Не сам город, хоть в нем, безусловно, есть нечто сакральное. Сколько раз полыхали там пожары, выжигая город дотла, сметая с лица земли. Но город стоит, и стоять, похоже, будет долго. Мне интересен оставшийся там ребенок, олицетворяющий Любовь. Со странной обезьяньей внешностью, которая на всех изображениях выходит иконописной через несколько секунд взгляда на его фото. Ведь внешность, по сути, не значит ничего. Важна суть. Нет ничего сакральнее любви. И эту добродетель более всех необходимо уничтожить. Вы знаете, Кто есть Любовь на небе, а теперь знаете, и кто олицетворяет ее на земле в виде добродетели. Кому предначертано стать одним из апостолов… Если мы, конечно, допустим это. Но мы же этого не допустим?
        Азазелло и Бельфегор переглянулись.
        - Мы этого не допустим… - мрачнея, повторил еле слышно Воланд, глядя, казалось, внутрь себя, и его зеленый глаз на несколько мгновений стал чернее ночи.

* * *
        Тем же вечером в шикарном номере отеля «Реле де Шамбор» Жан-Жак-Альбин де Бизанкур пережил приступ настоящего безумия. Прямо через стену к нему в спальню молча потянулась вереница детей. Их глаза были пустыми и белесыми, а лица - бледными и серьезными. Они трогали его своими мягкими холодными пальчиками, заглядывали ему в глаза и молчали, но самым страшным был тот, кто возглавлял шествие. У него было лицо самого Бизанкура. Он подошел к Жан-Жаку, без слов обнял руками его колени и поднял на него взгляд, полный любви, скорби и муки. Француз оцепенел - он узнал тот самый взгляд, периодически изводивший его. Взгляд с небес. Несмотря на то что этот взгляд принадлежал ребенку с его собственным лицом… Жан-Жак потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя на полу, забившимся между креслом и роскошной кроватью.
        И голова его вновь была ясной.
        Глава 6
        Исландия. Добродетель смирения, фантазии и романтика. Скала Эха
        Исландия, страна удивительной суровой красоты. Рейкьявик. Магнус Олафсон. Именно он был на этот раз целью Жан-Жака-Альбина де Бизанкура.
        Отец его, Олаф Йоунсон, считающий себя потомком викингов, был туристическим гидом, сопровождающим любителей рафтинга, особенно групп с детьми. Бизанкур нашел его без труда, несколько дней ходил вокруг да около, ведя незаметное существование туриста-зеваки, и неторопливо впитывал слухи и россказни, витавшие вокруг искомого объекта.
        Магнус, которому было уже шесть лет, постоянно сопровождал отца на экскурсиях, вызывая уважение и восторг у всех без исключения. Мальчуган был очень серьезным и вдумчивым. Молчаливым и упорным, как отец, и во всем желающим быть на него похожим. Он без слов и наравне со взрослыми возился с туристическим снаряжением, помогал детям, даже старше себя, карабкаться по валунам и преодолевать другие преграды и препятствия, никогда не хныкал и не капризничал - был самым настоящим маленьким взрослым. Потомком викингов.
        Казалось, что его первыми словами были: «Я сам». Он очень гордился своим отцом и стремился во всем на него походить. Часто они уходили вдвоем по довольно сложным маршрутам в любое время дня и ночи, при любой погоде. Это казалось безумием, но именно так Олаф воспитывал в сыне боевой дух и бесстрашие.
        Мать, Виктория, в свою очередь, гордилась своими мужчинами, их маленьким кланом. Можно было подумать, что вся их семейка с этими играми в викингов поражена вирусом гордыни, но нет - именно Магнус умудрялся сглаживать даже незначительные конфликты.
        Все это Жан-Жак узнал от словоохотливой владелицы гостиницы «Приют в скалах», в которой он сейчас находился, и где время короталось именно так - за разговорами о местных достопримечательностях. А пуще того, о выдающихся людях. Олаф был и таким человеком, и такой местной достопримечательностью.
        Тем же вечером в комнату Бизанкура явился гость.
        Жан-Жак уже готовился отойти ко сну, как вдруг почувствовал, что свет, несмотря на горящую настольную лампу, потускнел, и тени по углам зашевелились, словно черви. Даже сам воздух стал намного холоднее, хотя окна были плотно закрыты.
        В кресле сгустилась тьма, и обрисовались очертания фигуры. Черт лица во мраке было не рассмотреть, и, возможно, это было к лучшему - по неизвестной причине сердце Бизанкура заколотилось в горле. Он знал, кто пожаловал к нему.
        - Люцифер, - собственный голос показался Жан-Жаку шелестом песка в пустыне - безнадежным и безжизненным.
        - Пришло время платить по счетам, - прозвучал глубокий, красивый, но тихий голос, и голова Жан-Жака закружилась. Он вновь оказался в своем маленьком, только что рожденном тельце, тем не менее внимая всему, что происходило вокруг, своим взрослым оком из двадцать первого века.
        Комната отчего дома внезапно погрузилась в такой кромешный мрак, что в нем, казалось, тонули не только видимые предметы, но и звуки. Даже огонь в камине исчез, хотя было жарко и душно.
        Вязкая темнота оглушала. Все отчаяние мира сконцентрировалось в этой тьме, она стягивала в узел и обрекала на провал любую надежду, что ужас этот закончится. В груди Бизанкура разгоралось пламя боли. В нем были скорбь по утраченному и никогда не испытанному, печаль по непонятому, старым, детским обидам. Она разрасталась и принимала чудовищную по воздействию силу, разъедающую его изнутри. Все, что когда-то казалось Бизанкуру оскорбляющим его, и чему он не придавал значения или проглатывал, теперь жгло его кислотой, настоящим ядом. И вот, когда начало казаться, что это ощущение вот-вот убьет его, во тьме раздался голос, глубокий, звучный и горестный:
        - Я был прекраснее всех небесных ангелов, сыном утренней зари. Меня считали совершенным по красоте и мудрости. Вся радость мира пребывала во мне, ибо лучи моего сияния горели величественно и ярко. Отец небесный любил меня, я сидел по правую руку его, и он называл меня «Люцифер, возлюбленный сын мой». Но отец предал меня, и другой сын стал более любезен ему. Ему, а не мне, он открывал свои тайные помыслы; ему, а не мне, отдал место подле трона своего; ему, а не мне, прежде такому преданному, небесное воинство отдавало почести. И посмотри, что в конце концов отец сделал со мною, чудесным, красивым и мудрым.
        Бизанкур понял, какая тоска снедает его. Это были исполненные горя слова Люцифера, ставшие вдруг помимо воли его собственной бедой. Он был точно так же одинок.
        Внезапно в комнате зажегся крохотный огонек свечи. Сначала еле заметный, а затем тусклое свечение его постепенно стало разливаться вокруг.
        - Я не хочу, чтобы ты ослеп, мальчик, - говорил тот же голос, - и не хочу пугать тебя, поэтому я не стал обрушивать на тебя море света сразу. Но ты должен видеть, что порой отцы делают со своими сыновьями благодаря прихотям своим, и я должен показаться тебе.
        Свет в комнате понемногу становился все ярче. Зажмурившийся было Бизанкур открыл глаза и понял, что это не принесет ему вреда. Вот начали вырисовываться окружающие предметы обстановки - все на своих местах. Вот все так же мирно спящая в кресле кормилица, вот его отец, а вот тот, кто произносил эти слова, полные необъяснимой муки…
        - Лицемерны были речи отца, говорящего, что он любит меня, - не верь таким словам. Тебя предадут, как предал меня отец, - скорбно продолжал голос, и Бизанкур наконец увидел того, кому он принадлежал.
        Черный как сажа, покрытый косматой шерстью, с огромным клювом вместо носа и маленькими, горевшими, словно два уголька, глазками падший ангел, а ныне демон Люцифер, олицетворяющий смертный грех гордыни, взирал на маленького Жан-Жака, а тот улыбался, широко открыв глаза, и не было страха в лице его. Он протянул ручонки к чудовищу - а разве умеют это делать дети одного дня от роду?! - и рассмеялся от удовольствия.
        - Твой отец так же предаст тебя, - продолжал Люцифер. - Не сомневайся.
        «Почему? - изумился Жан-Жак-Альбин де Бизанкур. - Почему он так говорит? Почему отец должен меня предать?»
        - Так делают все человеческие отродья, они предают всех и вся, - словно в ответ пояснил демон. - Дети предают своих родителей, мужья - жен, братья - братьев, такова грешная людская суть. Возможно, отец и любит тебя, но он слаб. Рождение шести твоих сестер и смерть твоей матери высосали из него последние силы. Ему не на что кормить тебя, одевать и учить. И по слабости своей он уберет тебя из отчего дома. Но тебе судьбой уготована лучшая участь, и ты будешь знать, что делать, когда подойдет срок. Знай, что я отныне покровительствую тебе и ты находишься под моей защитой. Ты будешь блистателен и силен, хорошо образован и знатен, и многие поклонятся тебе, и будешь ты вершить дела против сынов человеческих, несправедливо обошедшихся с тобой…
        Жан-Жак поневоле поддался этому воркованию. Ведь и в самом деле, вовсе не отец воспитал его, а Климент Шестой. Он жил при его дворе, на его средства.
        - А теперь прими мой первый дар, - тихо и печально, но ласково продолжал Люцифер. - Когда придет время, ты будешь знать, что с ним делать.
        Взрослый Жан-Жак увидел, что на его младенческой шейке, рядом с крестом, появился небольшой керамический кувшинчик на шнурке.
        - Твое время придет, - обращаясь к младенцу, уверил Люцифер. - И оно будет невероятным и насыщенным событиями. Только помни о том, что я тебе дал. Этот предмет сам подскажет, что с ним делать. Помни об этом, мальчик. Помни…
        Люцифер бросил последний взгляд на маленького Жан-Жака и медленно, глубоко вдохнул. Создавалось впечатление, что он намерен высосать весь воздух из комнаты, так сильно вздулась его грудная клетка. Но он не выдохнул. Вместо этого Люцифер вместе с воздухом стал втягивать в себя малейшие крупицы света, и вокруг снова начало темнеть.
        Фитилек свечи затрещал и погас, комната вновь погрузилась в мрак. За окнами начался сильный ветер. Он грозно завывал в щелях и срывал шевелюру с деревьев. Словно демон Люцифер, покинув дом, с силой выпустил из своих легких набранный воздух. Тот разметал оставшиеся клочья туч, и на небо, сменяя грозу, выплыла огромная луна; такой луны Бизанкур еще не видел ни разу. Она, как огромный слепой зрачок, грозно и уверенно смотрела прямо на него, заставляя съеживаться его душу.
        Но вот в комнате стало светлеть, и робкие лучики солнца заглянули в окно.
        Жан-Жак взглянул вниз и увидел свои маленькие ботиночки, стоящие на деревянных половицах, отмытых к приезду высокого гостя, Шарля де Лимузена, поверенного в делах его святейшества. Он должен был отвезти маленького Бизанкура в папский дворец - написанное их семейным духовником, отцом Игнатием, прошение взять мальчика на воспитание возымело действие.
        Суета в отцовском доме стояла необыкновенная.
        И только высокий человек в дорогом парчовом платье, затканном золотом, вытряхнув из рукава кружевной платок, закрыл им свой нос и стоял неподвижно. По комнате распространялся цветочный аромат духов, коим этот платок был пропитан.
        «Неужели у нас здесь так скверно пахло», - озадачился Бизанкур; в юности он вообще не задумывался о таких мелочах.
        - Простите, любезный сеньор, - слегка наклонил голову Шарль де Лимузен, обращаясь к хозяину дома. - Его святейшество получил послание ваше, но лично прибыть сейчас возможности у него, увы, нет. Дела государственной важности заставляют его то быть в Авиньоне, то спешно отъезжать в Рим, а сейчас он готовится к переговорам во Вьенне. Впрочем, о деле. Папа, разумеется, с превеликим вниманием отнесся к вашему положению…
        Тут учтиво поклонились отец Игнатий и глава дома, сам Ги де Бизанкур, отец Жан-Жака.
        - …и к способностям мальчика.
        Мальчуган поклонился с необыкновенным изяществом и улыбнулся, как ангел, чем вызвал одобрение во взгляде визитера.
        - Поскольку письмо ваше было составлено давно, то вы давно уже внутренне готовы к расставанию, - продолжал Шарль де Лимузен. - И, думаю, не будете против, если ваш наследник нынче же покинет отчий дом вместе со мной.
        - Как, вы даже не переночуете? - всполошился отец Игнатий. - И не отобедаете?
        - Ах, нет-нет, благодарю, - любезно, но твердо отказался поверенный. - Кстати, насчет обеда. Благоволите отрядить несколько человек, дабы они перенесли те скромные дары, которые жалует вам папа, в ваш гостеприимный дом.
        С этими словами Шарль де Лимузен вновь незаметно помахал платочком возле своего чувствительного носа, а челядь со всех ног бросилась таскать объемистые корзины из папской кареты в дом - слезящиеся головки сыров, вяленые окорока, пряно пахнущие колбасы, сахарные головки, фрукты и иные яства - все это провожалось домочадцами изрядно оголодавшими взорами и бурчанием в пустых животах.
        Взрослый Жан-Жак из далекого двадцать первого века с необъяснимой тревогой смотрел на рано поседевшую голову своего отца. Ведь он, по современным меркам, был так молод. Отец давно лишился жены, знал, что его долгожданного сына сейчас увезут на долгие годы в чужой дом, и выражение лица его было растерянным - вот-вот заплачет.
        И только сам виновник переполоха, Жан-Жак, был безмятежен.
        Сейчас он, мальчуган еще, уедет в новую, беспечальную жизнь. Он всматривался в себя, шестилетнего, беспечного, а каким еще быть шестилетнему мальчику…
        Побежали туда-сюда домашние, собирая его нехитрый скарб - ноты, Библию, пару тонких льняных рубашек, скромные домашние лакомства (вяленый виноград и яблочную тонкую пастилу), неизвестно зачем нужные ввиду богатых приношений гостя. Почему же так пусто стало у него внутри и так безнадежно перехватило дыхание?
        - Сделай это с отцом твоим, - прошептал сгустившийся рядом воздух, - покуда тот сам не сделал этого с тобой. Помни, как обошелся отец Небесный с возлюбленным сыном своим, Люцифером…
        Никто ничего не услышал, и никто не заметил, как странно потемнели глаза мальчика, когда он снял со своей шеи небольшой керамический кувшинчик и втиснул его в ладонь отца.
        При расставании отец и сын не проронили ни слова. Ги был до крайности рассеян и растерян, Жан-Жак продолжал беспечно улыбаться - почему бы и нет. Было похоже, что мальчишка не понимает смысла суеты, поднятой в преддверии его скорого отъезда.
        - Смотри же, чадо, учись прилежно и не посрами родителей своих, - торжественно и тихо напутствовал его отец Игнатий.
        - Уж и вы, святой отец, проследите за тем, чтобы дорога моего отца в рай или уж куда там определят его в небесной канцелярии, оказалась по возможности легкой, - все с той же улыбкой, глядя куда-то за горизонт, сказал Жан-Жак.
        Отец Игнатий буквально лишился дара речи. А когда до него дошло, что именно сказал шестилетний отпрыск, ему показалось, что солнце дома де Бизанкуров неумолимо закатывается. Но он и предположить не мог, насколько быстро это произойдет.
        Пыль от колес папской кареты еще курилась на горизонте, когда Ги де Бизанкур с бессмысленным выражением лица поднес к губам крошечный флакон. Движения его были задумчивыми и сонными, словно он был в забытьи. И точно так же задумчиво седой, но не старый человек простерся мертвым на дороге, словно тянулся в направлении покинувшего дом сына.
        А сын его, уютно зарывшись в подушки, коих внутри кареты было в изобилии, смотрел в окно странными, бездонными черными, как угольные дыры, глазами. И продолжал улыбаться.

* * *
        - Ты наверняка запамятовал о той ладанке, что отдал отцу, покидая дом его? - сказала тьма.
        Непонятная тоска стиснула сердце Жан-Жака. И в ту же секунду он вспомнил, как вкладывал в ладонь своего отца маленький керамический кувшинчик. Он был тогда совсем мал, но сейчас этот эпизод пришел к нему совершенно отчетливо.
        - Отец умер тогда? - еле слышно спросил Бизанкур.
        - Какая разница когда? - звучно проронила тьма.
        - Я убил своего отца… - прошептал Жан-Жак и почувствовал на щеках мокрые бороздки.
        - Он предал бы тебя, как предал меня мой отец, - строго произнес Люцифер. - Поэтому ты сейчас и жив. Ты, а не он.
        - Я, а не он, - прошептал одними губами Альбин. - Значит, все хорошо…
        - Да, хорошо, - сказала тьма. - Будет хорошо и впредь, если ты продолжишь делать то, что должно.
        - Что должно, - эхом отозвался Бизанкур и отчего-то снова заплакал - он не помнил, что плакал когда-либо, разве что в детстве.
        - Отец и сын, Олаф Йоунсон и Магнус Олафсон, - продолжала нашептывать тьма. - Им обоим место в могиле… И еще немного подробностей про здешний народ… запомни…
        Бизанкур, засыпая, слушал о том, что исландцы очень щепетильны к любым высказываниям о своей стране и о своих соотечественниках. Нужно всячески подчеркивать, насколько он поражен этими застывшими ледниками, гулкими пещерами, озерами с чистейшей водой разных оттенков синевы и грохотом водопадов…
        Утром он не помнил ни странной тоски своей, ни дьявольской ладанки.

* * *
        Представившись путешественником-англичанином, не ограниченным в средствах, он выбрал в гиды именно Олафа Йоунсона и сходил с ним не на одну экскурсию. Часами он молчаливо слушал рассказы Олафа, которые изобиловали легендами про эльфов и тому подобных сказочных существ, где-нибудь у костра или в общей зале ресторанчика, а рядом непременно сидел маленький Магнус и серьезно внимал. Этими рассказами заслушивались все, и взрослые, и дети. Девочки, все, как одна, вскрикивали в особо пафосных местах и закрывали лица руками.
        Группа остановилась на ночлег в гостинице неподалеку от знаменитой скалы Хьольдаклеттар, Скалы Эха, куда завтра поутру планировалась экскурсия.
        - Наверное, ты так привык к этим рассказам, что тебе уже просто смешно, - негромко предположил Бизанкур, улучивший момент, когда поблизости никого не оказалось.
        - Вовсе нет, - без тени улыбки отозвался Магнус. - Эльфы есть. Мой отец в них верит. И я верю.
        «Опа, - пронеслось у Бизанкура в голове. - Отлично, маленький паршивец. Вот на этой вере я вас и поймаю. И на желании помочь всем и каждому».
        - Сказать по правде, - оглянувшись и еще более понизив голос, признался Бизанкур, - я тоже в них верю. Но меня из-за этого на работе считают… несколько того. Ну, ты понимаешь. Самое обидное, моя девушка ушла из-за этого к моему другу. Он обычный программист. Как она выразилась, без закидонов.
        - Он тебе не друг, - насупился Магнус. - А она… не девушка.
        «Точно, - подумал Бизанкур. - Не девушка. Самая настоящая шлюха. Знать бы еще, кто это».
        - Я всегда очень хотел приехать в Исландию, - продолжал «откровенничать» он. - Именно для того, чтобы хотя бы подышать одним воздухом с тем народом, который когда-то в древние времена мог общаться с этими удивительными созданиями. Высокой расой. Ну… и не только для этого. Я давно хотел увидеть вашу знаменитую Скалу Эха и очень рад, что завтра утром мы идем туда.
        - Эхо там действительно поражает воображение, - негромко произнес Олаф Йоунсон, незаметно подошедший к ним. - Это из-за огромного количества выступов застывшей лавы, между которыми нескончаемо мечется любой звук, искажаясь и тая. Еще говорят, что там обитают испуганные феи и духи голосов.
        - Я хотел бы услышать это, - с задумчивой улыбкой произнес Бизанкур. - Знаете, мне рассказывали одну легенду, уверяли, что она старинная. Что здешние старожилы могут вернуть душевный покой человеку, пожертвовав для него тремя минутами жизни самого близкого человека, своего ребенка.
        - То есть? - не понял Олаф.
        - Ну… - смущенно пояснил Жан-Жак. - Если человек испытывает сильные душевные муки, то его можно от них избавить, пожертвовав ему три минуты жизни своего ребенка и сказав заклинание, стоя на Скале Эха. Ерунда, правда? Но… Именно эта ерунда и заставила меня сюда приехать. Но я никогда не смогу этого сделать. Во-первых, не найдется такого человека, а во-вторых… Прошу меня простить за то, что отнял у вас столько времени своими сказками.
        Губы его дрогнули.
        В это время Магнус приник к уху отца и что-то зашептал, бросив серьезный взгляд на английского гостя. Олаф выслушал его с непроницаемым выражением лица. Потом что-то тихо спросил. Магнус кивнул в ответ.
        - И я, и мои предки живем здесь испокон веку, но я ни разу не слышал этой легенды, - спокойно сказал Бизанкуру Олаф Йоунсон. - Возможно, кто-то просто захотел утешить тебя, подарив надежду.
        Жан-Жак молча опустил голову, вжав ее в плечи, и понуро кивнул. Фигура его выражала отчаяние. Отец и сын переглянулись.
        - Однако если это тебе поможет, друг, - мы согласны, - негромко продолжал проводник. - Потому что у любого намерения есть сила. Стало быть, истинное желание сделает из вымысла реальность. Я в это свято верю. А что это за заклинание?
        - «Отдай меньшее, получишь большее», - словно бы машинально сказал Жан-Жак, а потом спохватился: - В смысле, согласны? Вы приняли всерьез мои слова?!
        - Ну а как можно принять слова мужчины, кроме как всерьез? - пожал плечами отец Магнуса. - А кто должен это заклинание произносить?
        - Кто-то из родителей ребенка… - грустно улыбнулся Жан-Жак. - Но, прошу вас, это… Это не более чем сказка, тем более придуманная из желания приободрить меня. А сказки в нашем жестоком мире не приживаются. Их так просто растоптать. Так же, как и растоптать самого человека. Его жизнь, мечты и… - Он безнадежно махнул рукой.
        - Как знать, как знать, - покачал головой Олаф. - Иногда сказки оказываются более настоящими, чем сама реальность.
        «Знал бы ты, насколько сейчас прав», - сказал про себя Бизанкур, а вслух проговорил:
        - Прошу прощения, что я у вас своими бреднями отнял время. Сейчас еще не так поздно, а меня почему-то клонит в сон. Скорее всего, это здешний воздух, он потрясающий. Его просто можно пить. Там, дома, так не подышишь. Я не люблю туман, хотя и живу в Англии всю свою сознательную жизнь. Это… отравленный туман. Еще раз прошу прощения, до завтра.
        Он улыбнулся и отправился в свою небольшую комнату с деревянной кроватью и головой оленя, скорбно выглядывающей из своей рамки и, казалось, с укоризной глядящей на Бизанкура.
        - Смотри не смотри, а люди - народ легковерный, - подмигнул чучелу француз. - Всегда были и будут.
        Он, не раздеваясь, прилег поверх вязаного покрывала, взял смартфон и стал ждать, бродя по «движущимся картинкам», как он по средневековой привычке называл разные сайты.
        Отравляло ожидание только монотонное и нескончаемое тиканье часов. Почему-то в этот раз оно казалось ему особенно навязчивым. Впрочем, его отвлек какой-то глупый канал, по которому шла идиотская игра и слышались периодические взрывы хохота. Все же Жан-Жак нет-нет да и посматривал на часы. Ему казалось, что их стрелки вращаются намного быстрее, даже движение минутной было заметно глазу. Он сверил время с электронными цифрами смартфона. Оно не расходилось, и он с удивлением понял, что дело не в приборах, а в самом ощущении. И тиканье, проклятое тиканье. Чертовы часы были слишком громкими. Или ему кажется?..
        У него действительно оказалась хорошая интуиция, она не подвела его и на этот раз. Прошло около двух часов, и уже знакомая Бизанкуру вибрация охватила гостиничку. Это могло означать только одно - Олаф Йоунсон либо один, либо вдвоем с сыном отправился к Скале Эха, где и было произнесено заклинание. Судя по скорости, с которой все произошло в предыдущие разы, не пройдет и часа, как добродетель Смирения канет в небытие.
        Однако Жан-Жак-Альбин ошибся. Это произошло уже через несколько секунд - вновь грянул гром и зашумел ливень. Конечно, это могло быть совпадением. Но могло быть и удачей. Во всяком случае, рыба на крючке.
        «Я подожду», - подумал Бизанкур и спокойно уснул, полагая, что утром ему доложат все в лучшем виде, и даже не придется ничего спрашивать.
        В восемь утра должна была состояться экскурсия на Хьольдаклеттар. Те, кто на нее записались, а их было не очень много, собрались у входа, но сам экскурсовод запаздывал. Прежде Олаф и Магнус не опаздывали никогда. Группа, в которой был и Жан-Жак, недоуменно перетаптывалась по периметру гостиницы и внутри нее - Олафа не было и в комнате, его мобильник не отвечал. Никто ничего не знал. Люди разошлись по своим комнатам, недовольно ворча. Чуть позже управляющий гостиницей рискнул на свой страх и риск вызвать местную службу спасения. А еще через какое-то время «Приют в скалах» наполнился топотом и голосами:
        - Невероятное несчастье!
        - Не может этого быть!
        «Это не несчастье, это гордыня, - заметил про себя Бизанкур. - Они посчитали, что могут облагодетельствовать бедолагу-путешественника и устроить сюрприз, тихо и небрежно объявив мне об этом перед экскурсией и наблюдая, как я буду рассыпаться в благодарностях со смущенными слезами благодарности. Какой идиотизм».
        Ухо Жан-Жака алкало подробностей, и он вышел из комнаты, где, как и все прочие, стал ждать новостей, сонно моргая. В холл гостиницы высыпали все - и туристы, и персонал. Народу собралось немало, и все негромко обсуждали произошедшее. А произошла немыслимая трагедия, о которой узнали от работников службы спасения.
        При необъяснимых обстоятельствах со скалы ночью сорвались и сын гида, и сам гид, который, вероятно, пытался его спасти. Жан-Жак мог только догадываться об этих обстоятельствах, но был уверен, что догадки его верны, - при такой романтической направленности мыслей Олаф, скорее всего, потащил сына ночью на скалу. Ну а как же, ведь это геройство в стиле любимых ими эльфов, игры в благородство - не при всех же кричать заклинание, которое разнесется гулким и долгим эхом и вызовет массу вопросов у зевак, а у бедного измученного душой англичанина, покинутого невестой, новый приступ душевных мук. «Как ни странно, порой срабатывает самый парадоксальный прием», - подумал Жан-Жак, но внезапно еще одно умозаключение посетило его, и он опустился на диванчик возле камина.
        - Смотрите-смотрите, - зашептала управляющая. - Вот этот человек очень любил экскурсии Олафа. У него такое потерянное лицо, словно он утратил брата.
        «Они тут все помешаны на романтике», - подумал Бизанкур. А мысли его, которые и были причиной потерянного вида, приняли довольно странный и неожиданный оборот. Он с тревогой и уже в который раз подумал, как быстро стало идти для него время. Таких ощущений он еще не испытывал никогда. Ведь время всегда было для него неиссякаемым резервуаром - черпай сколько угодно, и оно не кончится. Он был подобен сибариту, к чьим услугам было все и всегда, стоит только лениво пошевелить пальцем. Все его отвратительные склонности исполнялись во всех подробностях, и он привык, что так будет всегда.
        Но в том номере отеля «Четыре времени года» в Гамбурге, где Жан-Жак увидел первые отвратительные признаки увядания на своем лице, он впервые испугался. Теперь страх вернулся к нему столь стремительно и необъяснимо, что у него закружилась голова и засосало под ложечкой.
        «Ведь все идет как нельзя лучше», - пытался убедить он сам себя, но его странное состояние говорило об обратном. Секунды неумолимо тикали, и почему-то все быстрее и быстрее, словно он мчался вниз по какому-то скользкому тоннелю, а там, на дне, его ожидала тьма, а в этой тьме пряталось то, о чем лучше было не думать, потому что сами мысли об этом могли свести его с ума. «Но ведь все исполняется, как по нотам», - вспоминал он свои визиты и в Японию, Соединенные Штаты, и во Францию. Да, все было прекрасно, но в легкости этой чуялся ему какой-то подвох.
        Почему-то сейчас, стоило ему зайти в Интернет по любой причине, всплывали окна с упоминанием о Хроносе. В той или иной форме. В глаза настырно лезли сведения о знаменитых по всему миру часах - Гринвиче, Биг-Бене, кремлевских курантах. Мелькала реклама любых часов, от дорогих швейцарских до прикола «злой циферблат».
        Его преследовало разноголосое тиканье. Вот, кажется, в комнате тихо, но стоило ему обратить внимание на звуки часов, как это тиканье превращалось в набат.
        Внезапно он вспомнил, как невыносимо громко тикали часы у него в спальне. Ему показалось, что он слышит эти звуки отсюда, с первого этажа, из зальчика с камином, где он сидел на диване и слушал заполошные вопли, возвещающие его очередную победу. Победу?.. Почему же тогда так тревожно и страшно? Где эта легкость и то, что сейчас принято называть пофигизмом, которые были с ним всегда?! Может быть, это нервное расстройство? Он сходит с ума? Что за чушь. Не было с ним никогда такой ерунды. Это для рефлексирующих слабаков, тратящих время на сожаления, опасения и тому подобную ересь.
        Он - победитель мира. Не на него ли, открыв рот, смотрела чернь в Средневековье, ожидая его приказа, благоволения или наказания?! Не к нему ли с тщетной мольбой о пощаде простирались руки в любой стране, в любом веке?! Не по его ли приказанию целые толпы низвергались в пучину ужаса, страдания и отчаяния, питая его и наполняя ощущением вседозволенности и безнаказанности? Весь мир принадлежит ему! Так было и будет всегда, пока он жив, а жить он отныне будет вечно - ему обещали. И для этого осталось сделать всего несколько шагов. Раздавить нескольких маленьких червяков.
        Сама природа содрогалась и рыдала, когда светлые души невинных младенцев, которые уже никогда не выполнят своего предназначения, отлетали к своему Небесному Отцу. Их было семеро. Но теперь осталось всего трое. Провидение благоволит ему! С ним его удача. Если бы она покинула его, разве смог бы он с такой легкостью и ленцой справиться с тем, с чем справиться по определению невозможно - ведь младенцев, будущих апостолов Нового Мессии, должна была охранять Печать Всевышнего?!
        И она охраняла бы, вздумай он действовать силой.
        Но нет. За столько веков он понял, что люди в любую эпоху, в сущности, одинаковые, и движут ими одинаковые страсти и чувства. На то они и люди. Кого-то можно поймать на денежную наживку, кого-то на сострадание, кого-то просто на глупость и недальновидность. И они добровольно отдавали то, что, по определению, им и не принадлежало никогда - драгоценные минуты жизни тех, кто должен быть им дороже всего на свете - своих детей. Но, увы, так было прописано в правилах - эти минуты должны были быть отданы добровольно. А правила эти Жан-Жак де Бизанкур соблюдал.
        И если бы не это чертово ощущение, что он с огромной скоростью скользит вниз по какой-то скользкой горловине, сопровождаемый издевательским тиканьем, он мог бы полностью расслабиться и почивать на лаврах.
        «Что может меня остановить? Что?» - думал он и не находил ответа.
        Значит, остановить его не могло ничего.
        - Я уеду, и ничто меня не остановит, - горестно и тихо произнес он, вставая с диванчика в маленьком каминном зале «Приюта в скалах».
        Он обвел взглядом собравшихся и, сгорбившись, как придавленный горем старик, поплелся собирать рюкзак. Вскоре он покинул гостиницу, оставив находящихся там людей в полной уверенности, что несет невосполнимую потерю, но внутри него все ликовало.
        До тех пор, пока он не устроился в самолетном кресле в салоне первого класса. Там его начала бить крупная дрожь, и как он ни кутался в легкий плед, она не отпускала его. Попросить второй плед он не рискнул. И так стюардесса, заученно улыбаясь, смотрела на него довольно подозрительно. Он с трудом уснул, но на рассвете проснулся с воплем, напугав соседа. Ему приснились глаза, неотвратимо смотрящие в самую его душу. Окончательно проснувшись, он уже не думал о них.
        Его ждала знойная Африка.
        ГЛАВА 7
        Кения. Найроби. Добродетель терпения и полосатая шапочка
        - Как же я «люблю» эти бедняцкие кварталы, словно опять вернулся в четырнадцатый век, - пробормотал Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, морщась от запаха жарящейся рыбы. Рыбой провонял, казалось, весь квартал.
        «Как можно есть такую дрянь? - искренне недоумевал француз. - Это не станет жрать даже бездомная собака!»
        Трущобы Кибера, самый неблагополучный, если не сказать опасный, район. Разумеется, чтобы его не убили сразу, Жан-Жаку пришлось стать похожим на местного. Значит, темнокожим, бритым наголо, с неполным комплектом зубов и несвежей футболкой. Так он ничьего внимания не привлекал, потихоньку дефилируя между сохнущим на веревках цветным тряпьем.
        - Как же ты заботишься о чадах своих, - пробормотал он, кинув недвусмысленный взгляд в небеса. - Особенно о тех, кого должен беречь особенно тщательно. Вероятно, и впрямь охранные печати твои уже сломаны.
        Бизанкур споткнулся о какую-то железяку, торчащую из земли, и грязно выругался, понимая, что понемногу его начинает охватывать самый настоящий гнев. Он, проживший такую жизнь, знавший вкус великолепия и власти, вынужден сейчас копаться в отбросах, точно последний нищий!
        Вновь вспышка гнева разорвалась в мозгу, и даже запахло озоном.
        В ту же секунду он с изумлением увидел, что находится вовсе не в трущобах, а в той самой комнате с камином, и из щели в потолке бьют десятки молний, точно в самом доме разразилась гроза. Раскатился гром, потрясая, казалось, само Мироздание, и вместе с очередной молнией сверху пала гигантская фигура.
        Кожа адского создания была алой, как кровь, грудь укрывали сверкающие латы, украшенные чеканкой и драгоценностями, угольно-черный плащ его распахнулся - это были крылья, лоснящиеся, плотные, перо к перу, и каждое перо метало множество мелких молний.
        Глаза могли порезаться о пробегающие по этим черным крыльям бликам света, неизвестно от чего отраженного, но тем не менее слепящего. Буйством и яростью веяло от алой фигуры, хотелось спрятаться от всепоглощающей ненависти, которую она излучала.
        - Узри себя в зеркале в припадке гнева и не узнаешь, - кривя рот в усмешке, произнес демон. - Но гнев помрачает не только лицо твое, но и душу. И будешь ты способен убить то, что прежде было дорого, уничтожить навсегда то, что было тебе милым, и сказать себе, что это не твой грех, а грех того, кто заставил тебя сделать это. И будешь прав!
        В ответ на это восклицание вновь раскатился гром, и сотряслись стены жилища.
        - Кто дерзнет не воздать тебе должного, тот достоин отмщения! - продолжало демоническое создание. - Спор - пища твоя, злопамятство - козырь твой, самолюбие - пристанище твое. Не лицемерь, прощая обидчиков своих, - тебе они не ответят прощением, а напротив, постараются уничтожить. Так успей же первым, не покажи слабости. Ибо ты рожден повелевать и властвовать, а не пресмыкаться и плестись в хвосте стада. Гнев - сила твоя. Это говорю тебе я, Сатана, демон гнева.
        При имени этом опять громыхнул раскат грома, и из потолочных балок косо ударили молнии.
        А дитя, невинное дитя, коим был тогда Бизанкур, вместо того чтобы заплакать или хотя бы зажмуриться, отрицая и отвергая то, что перед ним было, широко распахнуло глаза, внимая происходящему с видимым удовольствием.
        - Всегда призывай на помощь гнев свой, и дрогнут враги, и побегут народы, и поклонятся тебе, - продолжал наущать младенца Сатана. - И убоятся, и падут ниц перед тобой, страшась величия твоего и силы. Знай, что я всегда рядом, только позови. И пусть не дрогнет рука твоя в нужную минуту, будь твердым и неколебимым в разрушающем гневе своем, и знай, что ты прав. Сила и уверенность в правоте того, что делаешь, - мой дар тебе. Мы встретимся еще нескоро. Но постарайся выжить после той встречи…
        Вновь распахнулись черные атласные крылья - перо к перу, в последний раз ударили молнии, когда покидал Сатана родовой дом Бизанкуров…
        Жан-Жак помотал головой. Создалось впечатление, что именно от гнева и помутилось его сознание, и видение было вызвано этим кратковременным помутнением. Как говорится, словил глюк средь бела дня.
        Тем не менее он знал, что это вовсе не глюк, а Сатана и впрямь являлся ему и в первые часы после рождения, и сейчас. А значит, это был добрый знак, и все у него должно пройти как по маслу, иначе…
        Так. А что значили его слова? «Сила и уверенность в правоте того, что делаешь, - мой дар тебе. Мы встретимся еще нескоро. Но постарайся выжить после той встречи».
        Ему грозит опасность? Но какая? Ладно, у него будет время подумать об этом, а пока он будет начеку, потому что его ждал новый сопляк по имени Бапото Эбале, чтоб ему…
        Он почувствовал, как сжались его кулаки и челюсти. Ему хотелось взорвать к чертовой матери это отвратительное место. Было бы чем, он без колебания взорвал бы.
        Вид вокруг был удручающим. Лачуги, сколоченные из обломков шифера и досок, кусков пластика и картона. Копошащиеся в пыли чумазые дети в обносках и пластиковых тапочках, соорудившие из своих курчавых шевелюр диковатые колючие прически. Поедающие быстрорастворимую лапшу из серебристых лотков, присев прямо на землю. Лавчонки, в которых в изобилии продавался мусор, и такие же вороха мусора вокруг. Горы фруктов прямо на земле. Куры, которые носятся там же, среди лачуг. Молодые парни, провожающие каждого прохожего откровенными и независимыми взглядами исподлобья, танцующие под уличный рэп. А вот чадящие на огне сковороды с дурнопахнущей едой. И невыносимый смрад, густо пропитывающий, кажется, каждый кубический сантиметр воздуха.
        Тошнотворно! Это надо выжигать начисто.
        Вот у какой-то девушки двое подростков выхватили телефон и, разбрызгивая лужи, побежали вдоль улицы, тут же запетляв среди везде развешанной одежды. Их достаточно быстро поймали такие же оборванцы и сразу же принялись избивать воришек прямо посреди проулка. Поднялись шум и вопли, в которых слышалось что-то про полицию, но никакая полиция не спешила к месту происшествия.
        «Ни черта ж себе, - пробормотал Бизанкур. - Не зря это „райское местечко“ называют адом на земле».
        Да, здесь и в самом деле царила средневековая антисанитария и такие же нравы.
        Здесь же ему предстояло найти Даниэля и Камарию Эбале и их сына Бапото, добродетель Терпения.
        Жан-Жак не выдержал и рассмеялся сквозь зубы.
        - Кто-то там, наверху, явно сошел с ума… - процедил он. - Поистине ангельским должно быть терпение, чтобы сохранять здесь рассудок. Впрочем, вероятно, сопляк слишком мал, чтобы понимать, куда запихал его добрый создатель. Только какие у него у самого были мотивы?!
        «Неисповедимы пути Господни», - что-то шепнуло внутри него, и он скривился, как от острой зубной боли - так это было неожиданно и неприятно.
        Внезапно нечто странное привлекло его внимание совсем неподалеку. Девочка лет двенадцати, затянутая в черно-белое трико, несмотря на жару, упорно делала упражнения балетных па. Маленькая балерина посреди гор мусора и наспех сколоченных лачуг. Ее движения были выверенными и изящными, словно удивительная бабочка почему-то решила спуститься в самую преисподнюю, чтобы хоть как-то украсить ее безрадостность взмахами своих изысканных черно-белых крыл.
        Жан-Жак поневоле задержал на ней взгляд и на несколько секунд залюбовался. Но вскоре он представил, как раздавил бы эту бабочку сапогом, настолько она показалась ему неуместной здесь. Не место легкокрылым созданиям в таком жалком месте. Не только здесь, но и везде. Удивительная глупость - не понимать, сколь хрупка и беззащитна сама человеческая жизнь, и продолжать вопреки всему делать вид, что человек - венец творения. И эти вот танцы на помойке - просто нелепое извращение.
        Да и сам факт того, что здесь можно дойти до идиотизма, воспроизводя себе подобных, не укладывался у него в голове. Поистине, человек во много раз хуже животного. Те хоть повинуются инстинктам. Но родить здесь, да еще и будущего апостола?!
        - Вы сами виноваты, - прошептал он. - Здесь, среди мусорных куч, куда проще будет смешать его с прахом, из которого он вышел и куда его надлежит вернуть. Никакого терпения здесь быть не должно. И не будет… А теперь вперед, нужно еще его найти.
        Собственно, сие было не так сложно в этом гадюшнике - все же не Нью-Йорк и даже не Майами.
        Но все оказалось еще проще. Поистине, судьба была за него. Он, как гончая, шел по следу и видел по пути, фигурально выражаясь, то клок шерсти на ветке, то оброненный фантик.
        - Эй, сучка Эбале, держи должок, сигаретку, - услышал он.
        Камария, похожая на встрепанного тощего подростка в мешковатой тунике, сидела на пороге своего домишки, если так можно назвать это сооружение. Она держала на руках полугодовалого на вид, голого пацаненка и бессмысленно раскачивалась, глядя куда-то в пустоту. Не глядя, взяла она сигарету, которую ей протягивала смуглая рука. Рука принадлежала молодой стройной женщине с небрежным тюрбаном на голове, которая независимой и развязной походкой уже удалялась прочь. Враждебного в ее тоне не было ничего, а «сучками», видимо, она привыкла называть практически всех соседок и знакомых.
        «Интересно, что так подкосило „сучку“ Камарию», - подумал Жан-Жак, приготовившись было к участливому тихому разговору, и уже присел было неподалеку на корточки.
        Но он ошибался насчет предполагаемого тона и смысла их предстоящей беседы. Беседовать с ним никто не собирался.
        - Поди на хрен, урод! - с ненавистью тихо плюнула в его сторону Камария, не переставая раскачиваться. - Он мне обещал тысячу долларов. И я их получу. А вы все подите НА ХРЕН!
        Она возвысила голос почти до визга. Бизанкур вскочил от неожиданности и попятился. Камария все так же глазела куда-то в пространство. Жан-Жак присмотрелся. Ребенок на ее руках был явно живым, но подозрительно сонным и безучастным. «Он под наркотой. Так же, как и его мамаша», - неожиданно предположил Бизанкур и понял, что он прав.
        Мозг его заработал со скоростью компьютера, сопоставляя прочитанное накануне. Безработица и нищета - особенно в этом районе. И… да, ведь он же читал, что они продают собственных детей! Но и предположить не мог, что судьба благосклонно подсунет ему эту возможность под самый нос. Как? Неужели ему везет НАСТОЛЬКО?!
        - Кто тебе обещал тысячу баксов? - тихо, даже нежно, чтобы не спугнуть, прошелестел он.
        - Поди на хрен, коп! - снова выплюнула Камария. - Я все равно его продам! Теперь все равно… Не твое дело. Не твое. Сучье. Дело. Даниэль. Даниэль. Даниэль…
        Она неожиданно зарыдала. Ее полная нижняя губа тяжело опустилась, обнажая зубы, потянулась тягучая нить слюны. «Походу, безнадежна, - подумал Жан-Жак. - Принять меня за копа. Когда у меня вид нищего забулдыги. Или у них и копы здесь так выглядят? Или я слишком пристально на нее смотрел? Или она в принципе переобщалась с копами? „Даниэль“. Это ее муж и отец ребенка. Бросил он ее, что ли?.. Так, соображай, и быстро. Что-то происходит, я чувствую… Надо ускоряться…»
        Он зашел за кособокую постройку и вышел оттуда миловидной девушкой, чьи светлые волосы были стянуты в конский хвост на макушке - типичный волонтер детского фонда ЮНИСЕФ, еще и с их голубенькой эмблемой на белой футболке. Пройдя немного вперед по улочке и стараясь не терять из виду Камарию, Жан-Жак де Бизанкур увидел полную и спокойную на вид женщину, развешивающую белье. За ее юбку цеплялся голый грязный карапуз.
        «Меня сейчас стошнит, - подумал Бизанкур. - Держись, не раскисай…»
        - Подскажите, пожалуйста, что случилось у Камарии? - мило улыбаясь губами белокурой волонтерши, спросил он.
        - Да разве ваши не знают? - простодушно удивилась та.
        - Нет, мы служба другого департамента, - лучезарно улыбнулась «блондинка». - Приходили из Координации гуманитарных вопросов.
        Жан-Жак знал, что этого ответа будет достаточно.
        - Третьего дня мужа этой дурехи, Даниэля, зарезали в драке, - флегматично и буднично, как будто не в первый раз, пояснила жительница трущоб.
        Видимо, она была не прочь почесать языком. Не такой уж это был секрет, как тут вообще что-то можно удержать в секрете?
        - Она совсем тетеха, Камария-то, - продолжала откровенничать толстуха, закинув себе на плечо то, что не успела развесить. - К жизни неприспособленная. То плачет, то орет как резаная, ругается, а толком ничего и не делает. Вот и подсела потихоньку на «синтетики», как сюда перебрались. От слабости. Перебрались, когда Даниэль разорился, и банки конкретно схватили его за задницу, а Камария уже была на четвертом месяце. Ему пришлось все продать, и бизнес за бесценок, и за дом они уже не могли выплачивать… А он ее все бодрил. Мол, все поправит. Кто ж теперь проверит, получилось бы у него или нет. Отсюда редко кто выбирается. Теперь и вовсе зарезали беднягу. Теперь банки за Камарию возьмутся. Но хорошо хоть, ребенку повезло, сегодня его заберут…
        - Чуть-чуть поточнее… - улыбка «блондинки» стала еще более сияющей, а внутри Бизанкура истошно завизжала паника: «СКОРЕЕ!»
        - Ну, какой-то там департамент по защите детей хотел забрать и заберет… Уж поскорее бы, - махнула рукой соседка Камарии. - Хоть живой останется. А ей все одно пропадать, нет у нее никого больше.
        «Интересно, кто такой ушлый обещал этой глупой шлюхе тысячу баксов за ребенка? - Мысли его скакали шустрее чумных блох. - Может, и вправду соцзащита. А может, просто ею представились, как и я… Но как же эта пресловутая „охранная печать“?! Может, она действует, как и моя защита - ведь за столько лет со мной ничего страшного не произошло… И, будем надеяться, не произойдет… Деньги! Главное, что ее интересуют деньги…»
        В этот момент отпрыск полной тетки разразился криками, наступив на что-то острое, и мать подхватила его на руки. Из ступни ребенка торчал осколок стекла, и кровь так и брызгала из нее.
        - Да твою-то… - столь же флегматично буркнула толстуха и с ребенком на руках скрылась в своей постройке.
        «Так. А теперь не тупи», - холодно сказал себе Бизанкур.
        Он знал - его улыбка обезоруживает в любом обличье. Как любая улыбка, максимально искренняя. А он умел притворяться максимально искренним…
        «Я все равно его продам», - шепотом повторил Бизанкур слова Камарии и быстро зашагал к ее дому, нацепив улыбку. На ходу он нашарил в сумочке пачку долларов и поспешно надорвал банковскую упаковку, краем глаза посматривая, не наблюдает ли за ним кто-нибудь из соседей, а их здесь толклось немало.
        - Пусть сдохнет Абу. Пусть сдохнет. Пусть СДОХНЕТ! - невнятное бормотание Камарии сопровождали удары ее кулака по собственной коленке.
        «Абу», - вспышкой отдалось в голове Жан-Жака, и он мгновенно понял, что она говорит о человеке, убившем ее мужа, Даниэля. Это, конечно, могло быть ошибкой. Но он рискнул.
        - Что сделал Абу? - прошептал Бизанкур, остановившись рядом с ней.
        - Он убил Даниэля. Моего Даниэля. Как я буду без него…
        Полные слез глаза Камарии вдруг уставились блондинке из ЮНИСЕФ прямо в лицо - она словно впервые увидела того человека, с кем разговаривала. Молодую женщину. Ее тон зажег в ней странную надежду. Тон был проникновенным, словно блондинка была тем человеком, который способен решить все проблемы Камарии, за короткое время потерявшей в жизни все, что держало ее на плаву. Она не очень умела справляться с трудностями, на это у нее был муж. Даже когда им было тяжело и голодно, он был уверен, что все исправимо и у него хватит на это сил. А Камария сдавалась и плыла по течению. Но теперь Даниэля не стало.
        Бизанкур вдруг подумал, что, возможно, этот Абу и подсадил дуру Камарию на «синтетики», и у них с Даниэлем из-за наркоты как раз и могла быть стычка. Ведь сам Даниэль, судя по всему, ничем таким не баловался. Может, этот хренов Абу тут местный дилер… или сам торчок… Неважно. Нет, возможно, это просто его фантазии, но у всего должна быть логика.
        - Абу сдохнет. Хочешь? - негромко спросил Жан-Жак и встретил осмысленный взгляд Камарии.
        - Больше жизни хочу, - гневно прошипела та и снова стукнула себя кулаком по ноге. От тряски ребенок чуть не выскользнул из ее рук, хныкнул негромко и вновь затих. - Он убил Даниэля. Пусть сдохнет!
        - Я дам тебе пять тысяч долларов. Пять, - улыбаясь, тихо, но внятно проговорил Жан-Жак, глядя на Камарию в упор. - Ты отдашь мне ребенка? И Абу сдохнет. Ведь ты этого хочешь?
        - Хочу, чтобы сдох, - жалобно и доверчиво повторила она, словно просила подарка.
        - А где Абу?
        - Он там. - Она коротко выбросила руку по направлению к каким-то лачугам с синими крышами. - Все время полосатую… шапочку… носит…
        Она вновь коротко зарыдала.
        - Он был обдолбанный, - всхлипывая, пояснила она. - Он все время обдолбанный. Чтобы он сдох…
        - Жизнь твоего ребенка здесь ничего не стоит, - печально сказала «волонтер». - Лучше ему быть там, где о нем должным образом позаботятся.
        - Позаботятся, - повторила Камария Эбале и мучительно застонала. - Мне обещали за него тысячу долларов.
        Снова слабый удар по собственной коленке.
        «Тупая сука!» - про себя выругался Бизанкур.
        - Ты отдашь мне ребенка? За пять тысяч долларов, - медленно повторил он, чтобы до нее, наконец, дошло.
        - Пять? - Камария снова посмотрела на «блондинку» осмысленно.
        - Пять.
        - Я отдам тебе ребенка.
        - Веришь, что с ним будет все хорошо?
        - С ним будет все хорошо…
        - Отдашь мне его три минуты жизни? И он будет счастлив.
        - Я так устала… Отдам тебе три его минуты. - Она прерывисто вздохнула и вновь поперхнулась слезами. - Пусть только он будет счастлив.
        - Будет. Отдай меньшее, получишь большее, - твердо сказал Жан-Жак. - Повтори. Это для твоего ребенка. Деньги - для тебя.
        Он вытащил из сумочки деньги и развернул их веером перед собой.
        - Отдай меньшее, получишь большее, - эхом повторила Камария, перестав терзать свое колено.
        Бизанкур затаил дыхание - ведь именно эти слова он жаждал услышать и теперь не знал, возымут ли они должное действие.
        Камария смотрела на деньги, потом ее взгляд снова сфокусировался на голубой эмблеме ЮНИСЕФ, украшавшей футболку «блондинки», и именно эта эмблема ее убедила. Она взяла деньги.
        И тут же где-то послышалось эхо далекого раската, вслед за которым землю знакомо тряхнуло.
        - Не может быть, - прошептал Бизанкур, поневоле улыбнувшись.
        - Не может быть, - тупо повторила Камария, продолжая раскачиваться и прижимать к груди распотрошенную банковскую пачку, даже не понимая, что обнимает теперь деньги, а не ребенка. - Я так устала…
        - Сейчас ты отдохнешь, - неопределенно пообещала девушка из ЮНИСЭФ.
        Камария пребывала в каком-то своем мире, совершенно потерявшись от горя, и в голове ее, должно быть, путались воображаемые картины, смешиваясь с картиной реальности. Лицо ее было залито слезами.
        И тут небо вдруг, знакомо дрогнув, извергло из себя потоки воды.
        «Слезы - это всего лишь вода», - заметил про себя Жан-Жак, подхватив одной рукой одурманенного ребенка под мышку, а второй обнял Камарию, помогая ей встать.
        - Иди в дом, - негромко сказала блондинка.
        - В дом… - еле слышно повторила Камария, и глаза ее моргнули тяжело и сонно. - Я хочу спать.
        Сопровождаемая Бизанкуром, она дошла под ливнем до своего ветхого диванчика и тяжело рухнула на него, неловко подвернув ногу. Жан-Жак сдернул висящее на крючке рваное полотенце и наскоро прикрыл Камарию, которая, бормоча, продолжала прижимать к себе деньги.
        «Паноптикум, - подумал Бизанкур. - Хуже, чем в Средневековье».
        Он изрядно вымок, однако… однако ему снова повезло. Он был везуч, как сам дьявол.
        Ах, как бы хотелось Бизанкуру, чтобы смертью младенца можно было насладиться не спеша!
        Но времени у него не было. Летать он не умел, становиться невидимкой тоже. А фигура молодой женщины, прижимающей к себе ребенка и убегающей под дождем, была бы слишком приметной мишенью для множества глаз, если бы он захотел унести Бапото с собой и повеселиться с ним должным образом - так, как он любил… Поэтому все произошло быстро, слишком быстро для нечестивых помыслов Бизанкура. Шейка младенца была слишком хрупкой… И любой, кто додумался бы высунуть нос в такую странную непогоду и сунуть его в полумрак лачуги, увидел бы на диванчике мирно спящих женщину и ребенка.
        «Все же, что за странные игры у этих, с позволения сказать, воинов света? - думал Жан-Жак, отплевываясь водой и пытаясь покинуть трущобы в обличье неприметного чернокожего парнишки в больших, не по размеру, пластиковых тапках. - Позволять рождаться апостолам в семьях тех, кому он там на хрен не нужен… И так паршиво их охранять».
        Конечно, Камария проснется. И, конечно, проснувшись, она поймет, что натворила. Возможно, даже подумает, что каким-то образом она сама убила своего ребенка. Но что будет с ней самой, Бизанкуру было уже абсолютно все равно. И если кто-то из ЮНИСЕФ и спешил сейчас на помощь маленькому Бапото - да пусть даже кто-нибудь из Светлых собственной персоной! - он опоздал. Поистине, добро столь слабо, что ему не место здесь, в этой юдоли греха, где только что не стало добродетели Терпения…
        Какой же он везунчик! Если вдуматься, это просто невероятно. Даже ограбление банка и то кажется замороченным по сравнению с его нынешним предприятием.
        Нет, подумать только! Охранные печати, разные страны, разные обычаи и совершенно разные по характеру люди. И у каждого - У КАЖДОГО - своя червоточина. Прав Бельфегор, правы остальные его темные покровители. Слаб человек и грешен, и каждого из них можно подцепить на тот или иной крючок. А так называемые добродетели - это просто хорошо замаскированные слабости.
        Вот не надо сейчас о свете души! Где будет этот свет, если перед носом человека помахать деньгами, искусить плотскими удовольствиями, нажать на клавишу тщеславия, припугнуть, улестить, тронуть струну гнева…
        ГНЕВА!
        Дикая и шальная мысль вдруг пришла в голову Бизанкуру, и он расхохотался. Что же это он так. Нет уж, если развлекаться, так по полной. Сейчас мы эту девочку разгневаем еще больше, а там посмотрим, что будет.
        Он развернулся и пошлепал своими тапками по лужам назад, в ту сторону, что указала ему Камария, когда он спросил ее про Абу. Синие крыши. Конечно, он мог бы его и не найти. Но на его стороне была дьявольская удача.
        Синие крыши оказались какими-то баннерами. А что, отличное укрытие для нищих… Его ухо уловило это имя. Может, конечно, это был другой Абу… Но нет - на нем была полосатая шапочка, лихо смятая на одно ухо. Обычный бездельник, каких везде полно. Жан-Жаку нужно было просто посмотреть на него, а дальнейшее было отработанным делом техники.
        Соседи, которых допрашивали впоследствии, свидетельствовали, что темнокожий высокий парень в полосатой шапочке ворвался в дом Камарии Эбале и разбудил ее. Сама Камария с криками: «Ты убил моего мужа, а теперь и ребенка!» кинулась на него, но была отброшена. А затем этот высокий парень схватил кухонный нож Камарии и нанес ей несколько ударов, после чего бросил нож, выбежал из дома и необъяснимым образом исчез. А в доме окровавленной, но еще живой Камарии Бапото осталась растрепанная пачка долларов и ее мертвый ребенок со сломанной шеей.
        Как же потешался Бизанкур, когда, завернув за угол, он принял свое истинное обличье и, не торопясь, покидал место ужасного действия. Так потешаться мог сам дьявол…
        Конечно же полиция скоро возьмет ни о чем не подозревающего Абу. Конечно же Камария могла и наврать, и вовсе не он убил ее Даниэля. Конечно же она сама, возможно, не выживет после тех ран, что нанес ей Жан-Жак, но ему было абсолютно все равно.
        Он свое взял, выполнил очередное задание и изрядно повеселился, хотя веселье это было грубым и не особо изысканным, наспех сработанным, в духе кадавра Фернана Пико.
        Да, добродетель Терпения в лице Бапото Эбале довольно бесславно прекратила свое существование, но ведь, если вдуматься, терпения стало куда меньше и в жизни. Раздражение и гнев давно заменили его по всей Земле. Матери костерили дочерей, сыновья огрызались на отцов, в роддомах медсестры хамили роженицам, покупатели срывались на кассиршах, учителя ненавидели своих учеников, ученики отвечали тем же…
        …И тут из лужи на него глянуло отражение высокой фигуры в белом. Жан-Жак де Бизанкур остановился как вкопанный и судорожно огляделся. Нет, рядом не было никого, и неизвестно, кто отражался там. Странным для отражения, слишком ясным пронзительным взглядом смотрел на него кто-то с водной глади. А в ушах француза, покидающего трущобы Кибера, отдавалось дробное стаккато, словно враз заработали тысячи маленьких секундомеров. Звук становился все громче и невыносимее, пока он, зажав руками уши, не побежал, сломя голову, прочь из трущоб, разбрызгивая лужи. Вид бегущего с криком молодого мужчины не удивил никого. Здесь еще и не такое видывали…
        Глава 8
        Гренландия, страна айсбергов, добродетель воздержания и высокие скулы
        - Двое. Их осталось двое. Всего только двое, - повторял Бизанкур свою лихорадочную мантру, нервно смеясь.
        Он сидел в ванне гостиничного номера, полной воды и ароматной пены. После посещения трущоб ему все время казалось, что его тело покрывает какой-то липкий налет.
        Жан-Жак снова заметил, что время мчится галопом, а он становится все более нервозным. Казалось, с чего бы ему нервничать? Ведь двое - это не семеро, и развязка близка. У него не было и тени сомнения, что дьявольская удача его не покинет.
        Но этот взгляд не давал покоя, он преследовал его повсюду, а не только на рассвете, перед самым пробуждением, встречал его на улицах, в гипермаркетах, в отражениях витрин и журнальных картинках. В отчаянии Бизанкур звал Бельфегора, тот глух был к его призывам. Жан-Жак даже пытался вспомнить слова заклинания, но вызвал в памяти только обрывки: «Вени, вени, вениас, Бельфегор!»
        Это не помогло… Жан-Жак прекрасно знал, что Белла всегда являлась к нему и без вызова, но сейчас понимал, что отчего-то впал в немилость. Почему? Что он делал не так? Отчего ему так плохо, словно кто-то перемалывает его вместе с костями? С ним же заключили новый договор, и он делал все правильно. Он успешен, и более того - его ждет награда! Их осталось только двое из семерых! У него есть удача. И он достоин воссесть одесную от Князя Тьмы…

* * *
        В Гренландии, в городе Маниитсок Жан-Жаку предстояло найти Йоханну, которой было всего семнадцать, а ее сыну Тагйулону (ну и имечки дают своим детям эти эскимосы) три месяца, и олицетворял он добродетель Аскезы и Воздержания. Стало быть, помочь ему мог Вельзевул, считающийся демоном чревоугодия. Йоханна же была юной матерью-одиночкой, что было там совсем не редкостью.
        Бизанкуру, можно сказать, снова чертовски повезло - сравнительно недавно в Маниитсоке появился аэропорт. Однако прямых перелетов туда не было, и Жан-Жак изрядно намучился, пытаясь составить маршрут. Затем он бросил эти бесплодные попытки и просто нанял частный самолет. Это тоже оказалось не таким простым делом, потому что аэропорт был невелик, да и взлетная полоса там была рассчитана не на всякий тип самолета. Тем не менее деньги решают практически все, и Бизанкуру заказали чартерный бизнес-джет, как представителю фирмы, занимающейся поставками трески. Ему предстояло заключить «эксклюзивное право на поставку». Это было очень смешно. Хотя и чертовски раздражало.
        С неудовольствием наблюдал он за бессменным видом из иллюминатора - белое пространство вечного льда. Самолетик потряхивало, и было очень неприятно. Нет, он не сомневался, что полет его будет безопасен, но как же начало бесить это отсутствие комфорта. Да еще треска…
        - Треска. Чертова треска, - бормотал он, раздраженно меряя шагами небольшой гостиничный номер, совсем не похожий на те роскошные апартаменты, что он привык снимать.
        Ну не было здесь самого понятия роскоши - только практичность. Бизанкур основательно экипировался в дорогу, зная, что едет в край вечной мерзлоты. Объемная куртка с гагачьим пухом, меховая жилетка, унты, огромная, как гора, шапка. Его бесил собственный вид, точно он был дикарем, только что покинувшим пещеру. Он считал одежду из меха признаком варварства, она была ему отвратительна. Как и этот мерзкий холод.
        - Стало быть, мне придется ездить на оленях или собаках, - продолжал ворчать Жан-Жак-Альбин, в который раз просматривая скудные сведения о стране, выкопанные из Интернета. - Чертовы инуиты, дикари эскимосы, датчане и проклятые льды. Больше восьмидесяти процентов всей Гренландии - сплошной лед. Не хватило мне холодов и ледников Исландии… Да вся эта страна просто символ воздержания - и захочешь, не согрешишь, потому что все страсти, что есть в человеке, заморожены до минусовой температуры.
        У Жан-Жака создалось впечатление, что он какой-то мелкий клерк. Нет, он понятия не имел, что испытывают мелкие клерки, изо дня в день мотаясь на отупляющую работу. Наверное, они просто смирились с таким положением вещей - с тем, что они не более чем винтики в этой машине под названием Жизнь. Но ведь он не такой, он избранный. Не зря же у него столько высоких покровителей в царстве теней.
        Но… Почему же теперь так часто сосет под ложечкой? Такое неприятное и непривычное ощущение.
        Он, разумеется, попытался как можно больше узнать о стране, в которую направлялся. Статьи, выдержки, интервью, политика. Впрочем, знание обычаев страны помогло ему, пожалуй, только раз, с Олафом и Магнусом. Он поймал их на их же мистицизме, вере в сказки про викингов и неумеренной гордыне. Как ни крути, но это все же была гордыня, взращенная на почве национальной гордости. А здесь…
        Отец Йоханны, Тулун, занимается поставками трески, ну и что? Да хоть китобой. И как ему поможет эта треска? Допустим, он среди прочего узнал, что ранние аборты, да и вообще аборты для этой страны не редкость. Что ему проку в этих абортах, ведь ребенок уже родился…
        В дверь постучали.
        - И все-таки треска и аборты, - поднимая палец, сказал вошедший в номер мужчина с красным обветренным лицом и коренастой фигурой. - Добро пожаловать в белое безмолвие, сынок. Сейчас мы с тобой обсудим наши дела.
        На госте были подбитая мехом парка и лохматые унты.
        - Вы… Вы отец Йоханны? Но… как вы здесь… - ошеломленно спросил Бизанкур, машинально протягивая ему руку.
        Пожатие было крепким.
        Мужчина расхохотался и без приглашения, сбросив парку и унты, расположился в массивном кресле.
        - Не маячь-ка, - бесцеремонно кивнул он Бизанкуру. - Я отец всему здесь. Скажи, чтобы принесли нам пожрать и выпить. Трески пусть принесут!
        Он снова оглушительно расхохотался.
        Бизанкур, словно послушный школьник, чуть ли не бегом отправился по лестнице на первый этаж, где был буфет. Он понял, что сейчас ему лучше просто делать, что говорят, а от вошедшего веяло несомненной силой.
        Угощение, как показалось самому Бизанкуру, было скудным и грубым. Треска, солонина, вяленое мясо, баночная ветчина, хлеб. Однако гость пожирал все это с отменным аппетитом.
        - С выпивкой здесь туго, - извиняющимся тоном произнес Бизанкур, с отвращением отщипывая кусочки серого безвкусного хлеба.
        - Здесь туго, а у меня много, - подмигнул гость и достал из внутренних карманов своей просторной парки бутылку виски и несколько бутылок пива.
        Как он умудрился все это принести и при этом не звенеть, оставалось загадкой.
        - Вижу, ты не узнал меня, - шумно рыгнув и с энтузиазмом отхлебнув пива прямо из горлышка, кивнул вошедший. - Да и не мог узнать. А к тебе вот так вот запросто явился «первый ангел в первых небесах, король, свергающий королей земных, сидящий под древом Смерти, звонящий в колокола семи грехов».
        Как только он произнес это, тотчас некая дымка заволокла взгляд Бизанкура, на время помутив зрение. Голова его знакомо закружилась, и он знал, что вновь увидит комнатку в отчем доме…

* * *
        Вибрация нарастала, наполняя мучительным зудом все тело. Зубы Бизанкура стучали, словно стекла в грозу, скулы свело немыслимой оскоминой, и под кожей безумно заныли тысячи яростных нот, сливающихся в одну дикую какофонию.
        Воздух наполнился шелестом и стрекотом, и полчища саранчи ворвались в его жилище. И тут же в самую мелкую щель, в самое ничтожное отверстие стали просачиваться насекомые. Некоторые расползались черными тонкими ручейками по потолку, стенам и полу, некоторые, словно нетерпеливые щенки у кормушки, толкаясь, вливались в общий поток шуршания, дребезжания и писка, сводящего с ума. Поток, казалось, был нескончаем - трещали жесткие бронзовые крылья жуков, мягко шелестели прозрачные мантии поденок, неизвестно как появившихся здесь в эту пору, шустро перебирали маленькими лапками мокрицы, спешили косиножки, гудели огромные синие мухи.
        О-о, мухи! Их было больше всего, сердито гудящих на одной ноте и жужжащих над самой поверхностью пола, они настырно протискивались в любое свободное пространство, которого на полу становилось все меньше и меньше. Переливающиеся, колышущиеся волны подбирались к самым ногам, образовывая живой ковер. И вот, словно до конца заполнив каждую половицу, беспокойно двигающееся, изменяющееся каждую секунду, сверкающее месиво фонтаном взлетело к потолку, формируя почти человеческую фигуру. Голову ее венчали большие изогнутые острые рога, волосы пышным потоком струились ниже лопаток, покрывая все тело до самых пят. Длинный и толстый хвост, украшенный кудрявой кистью, лениво шевелился, подобно хвосту сытого льва. Глаза, непомерно большие и страшно расширенные, уставились прямо на младенца Бизанкура, но почувствовал этот взгляд и взрослый Жан-Жак.
        Из спины чудовища меж тем, неспешно разворачиваясь, выползло два прозрачных слюдяных крыла, на глазах покрывавшиеся сеткой кровавых сочащихся трещин. Продолжая изменяться, крылья эти приобрели сначала белый цвет, затем зеленый, из-под них начали бить струи пламени, а затем они окончательно преобразились и стали напоминать огромные перепончатые крылья летучей мыши. Чудовище отрастило шесть суставчатых верхних конечностей, покрытых длинными жесткими волосками и увенчанных парой черных коготков каждая. Стройные и мускулистые ноги его утопали в ковре из насекомых, и было совершенно непонятно, венчаются ли они копытами, когтями или обычными пальцами, а через несколько секунд они превратились в перепончатые утиные лапы, в точном соответствии с рисунком из средневекового бестиария.
        Словно сами собой, белые стены стали постепенно испещряться кровавыми отпечатками человеческих ладоней, и запах стал иным. Странно, но запах испражнений тысяч и тысяч маленьких козявочек напоминал в своей концентрации мускусную вонь зверинца. Мухи - те, что остались не у дел после «постройки» тела своего хозяина, - летели к этим отпечаткам, опускаясь на них, перекрывая красное иссиня-черным. Отец Игнатий уверял, что мухи эти, везде сопутствующие своему владыке, Вельзевулу, не что иное, как нечестивые души, вынужденные вечно странствовать за своим адским повелителем, не находя упокоения.
        Добрые католики обычно взывали о помощи к святому Франциску, который, как известно, признан был небесным противником Баал-Зебуба.
        А шелест и гул продолжали нарастать, потому что фигура демона пришла в движение, преисполненное звериной и устрашающей грации. Крылья, хлопающие подобно парусам, гоняли по комнате запах тлена и амбры.
        - Ворота неба, Бары небесные, крепленья небесные, затворы небесные, - раздался голос, сотканный из тысячи голосов, - я открываю, я раздвигаю, я убираю. Я ЗДЕ-ЕЕСЬ… Вельзевул, твой хозяин и покровитель, явился тебе!
        И чудовище, исторгнутое адом, протянуло шесть своих конечностей к ребенку. Оно бережно приняло крохотное тельце в свои объятия и покачало его, как не способна качать даже самая нежная мать.
        - Я, первый ангел в первых небесах, король, свергающий королей земных, сидящий под древом Смерти, звонящий в колокола семи грехов, говорю тебе: дитя, будешь наделен ты властью и силой. Долог будет жизненный путь твой и велики, беззаконны и страшны будут перед людьми деяния твои.
        Голос, а точнее, голоса Вельзевула, звенящие натянутыми струнами, как арфа преисподней, звучали воркующе и вкрадчиво, точно пел он колыбельную:
        - Демоном обжорства называют меня. Не означает это, что будешь ты тучным, но будешь пребывать в изобилии, и любой лакомый кусок, желаемый тобою, немедля будет тебе доставаться. Употребляй лишь во благо себе дары мои, но никак не на погибель. Дарую тебе защиту мою и покровительство мое. Именно тебе по праву принадлежат лучшие куски. Помни это, особенно в пору отрочества, когда отроку надлежит питаться достаточно, дабы приобрести стать и силу мужчины. Все лучшее будет твоим, а кто воспротивится этому, будет наказан мною. Да будет так!
        Вельзевул, вытянув в трубочку полные красные свои губы, тихонько подул в лоб Жан-Жаку, и это, несомненно, было лаской. Младенец вдруг распахнул еще мутные свои глазенки, которые яснели на глазах, узрел страшный лик склонившегося над ним архидемона, но не испугался. Напротив, прижмурился, точно прикорнувший у камина котенок, досыта насосавшийся молока, и от полноты бытия пустил в потолок струйку из пока крошечного, но, несомненно, живительного своего отростка. Вельзевул, увидя это, оглушительно расхохотался, и ему тоненько вторил заливистый тонкий смех малыша Жан-Жака.
        - Прими же подарок мой, - прогудел архидемон. - Этот подарок - для особенных детей!
        И тотчас огромный шершень взмыл в воздух, отделившись от тела хозяина, и спикировал вниз маленьким смертоносным снарядом, нацелив свое жало на беззащитного малютку. Миг - и жало впилось в правое плечо его, моментально выжгло на нем изображение странного насекомого, в котором при желании можно было усмотреть и муравья, и блоху, и пчелу, и муху. Напоминало оно причудливое родимое пятнышко.
        В момент укуса взрослый Жан-Жак вскрикнул, ибо родимое пятно (вот когда оно у него появилось!) стало невыносимо печь огнем, а малыш завозился и тоненько захныкал. Но Вельзевул тотчас подул на укус, и боль утихла у обоих.
        Меж тем Вельзевул вновь вознес крошечное тело ребенка:
        - Признак множественности отличает это удивительное насекомое, изображение которого ты отныне будешь носить на себе. Родимые пятна такого толка инквизиция считает отметинами дьявола. Истинно так, но ни один инквизитор до тебя не доберется, хотя некоторое время они вокруг тебя будут в изобилии… Когда ты подрастешь, этот магический знак превратится в способность, которая много раз поможет тебе, а пока же не думай о том. Мне нынче пришло время уйти, ибо не только я хочу в эту ночь принести тебе дар свой.
        Фигура Вельзевула начала распадаться на глазах, рассыпаясь на тысячи снующих и гудящих маленьких тварей, из которых и была составлена. Те, беснуясь, принялись метаться роем меж четырех стен, точно вдруг сообразив, что миссия их выполнена, а что делать дальше, неизвестно. Их хаотические метания сопровождал все тот же мускусный запах, который постепенно выветривался вместе с покидающим дом мушиным племенем, тогда как Жан-Жак продолжал беспечно возлежать в воздухе на высоте полутора человеческих ростов, довольно повизгивая…

* * *
        - Вельзевул? - не веря своим глазам, прошептал Жан-Жак.
        Вот почему он немедля признал главенство гостя, вот отчего им овладели странная робость и настороженность…
        - Ну да, вот таким я сейчас прикидываюсь быдлом, - рассмеялся демон. - Излишний пафос нынче неуместен. Пей и закусывай, потолкуем.
        Все еще обескураженный, Бизанкур потянул себе кусочек ветчины. Вельзевул проследил взглядом его движения.
        - Ты как не живой, - фыркнул он. - Ни рыба ни мясо.
        - Я… растерян, - смешался Жан-Жак. - И хотел спросить… Ведь их осталось только двое. Добродетелей.
        - Ну? - не понял Вельзевул.
        - Как же, например, Левиафан?.. Зависть… И еще какие-то добродетели должны быть - или доброта, или что там еще… Что является противоположностью?
        - А, ты об этом, - отмахнулся демон, жадно вгрызаясь в румяный кусок курицы, неизвестно как оказавшейся на скудном столе. - Не думай, что все это поддается какой-то строгой классификации, - я тебя умоляю. Это все люди выдумали, так им удобнее. Перемешивали, перетасовывали, систематизировали, кто к какому ведомству относится. Они ведь мерили по себе, не соображая, как на самом деле обстоит дело. Веками спорили, смешные людишки… Ешь давай, чего застыл!
        Жан-Жак механически жевал кусок ветчины, не чувствуя вкуса и не замечая, как на столе появляются то пышная гроздь винограда, то восточные сладости, - Вельзевул не преминул побаловаться излишествами, несвойственными здешней кухне, ведь для него разнообразить меню не составляло никакого труда.
        - А как на самом деле обстоит дело? - глухо спросил Бизанкур.
        - Проще, чем кажется, - продолжал с набитым ртом демон чревоугодия. - Имя нам легион. И пороков у людишек легион. Не ломай ты над этим голову, давай лучше хлебнем еще пива, оно прямиком из Баварии. А в Гренландии скоро «сухой» закон введут, вот увидишь…
        Они чокнулись бутылками, и Вельзевул осушил свою одним глотком.
        - Кстати, ты почти угадал, я себя сделал похожим на папашу Йоханны, - заметил демон и пояснил: - Чтобы ты понял, с чем тебе предстоит иметь дело. Нечто грубое, рыгающее, пукающее, но умудряющееся как-то выплывать и преуспевать. На самом деле тебе с ним, возможно, даже не придется беседовать лично. В общем, дело в следующем. Девка Йоханна залетела по пьяни в шестнадцать, дело здесь вполне обычное. А ее мать умерла года три назад, оставив дочь в возрасте, когда за девицами глаз да глаз. И три года девица постигала науку взросления. Повзрослела она в одну прекрасную ночку неизвестно с кем, по пьяни. Тулун, понятное дело, был в бешенстве - куда ему сейчас такая обуза. Житье тут - не позавидуешь, а у него только дела в гору пошли с треской его. Он страшно пилил дочь за то, что она аборт делать не стала. Но Йоханна оказалась девушкой на диво практичной, не смотри, что соплячка. Здесь быстро взрослеют. Когда она еще только залетела, то поняла, что лучше родить, чем калечить себя абортом. А сейчас у нее появились четкие планы на жизнь.
        - Вот как, - уронил Бизанкур. - И что это за планы?
        - Да свалить отсюда как можно скорее, - хохотнул Вельзевул. - Я не удивлен. Как тебе эта гостиница? Уверяю тебя, здешние дома еще хуже. То ли общежития, то ли бараки. Отдельно стоящие вообще похожи на собачьи будки. Уровень нищеты примерно как в Средневековье. Видел таблички на домах, запрещающие справлять нужду в подъездах? Думаешь, это шутка? Хрен там. А местных видел? Нищета и алкашня. В Нууке, столице, еще ничего. Хотя это «ничего» - только по здешним меркам. Так вот, молодая мамаша довольно ушлая, ребенок ей вообще не нужен. Она спит и видит покинуть этот «рай», где не дома, а цветные скворечники да вечная мерзлота. Казалось бы, нет проблем, подкинула ребенка в детский дом и гуляй - так здесь многие поступают, кстати. Правда, это надо было делать сразу же. Но все в округе уже знали, что Йоханна «нагуляла». Это не то чтобы позор здесь, просто папане Тулуну совсем не в кассу. У него партнер серьезный появился, американец, Фил Адамс - Тулун с него буквально пылинки сдувает. Знаешь, что он ему предложил? Не знаешь. Лед продавать. Вместо трески.
        - Что? - не понял Бизанкур.
        - Лед. Все элементарно. Распиливаешь айсберг. Лед тает, получается вода. Древняя, чистейшая. В засушливые районы влет уйдет. Сейчас у них этот бизнес как раз в разработке, а треска идет на убыль. Тулун когда врубился, что из ничего можно нехилого бабла наварить, у него просто крышу сорвало. - Вельзевул усмехнулся. - Мало того, американец на Йоханну глаз положил. Она девка красивая, статная, ничего не скажешь, хоть сука, каких мало. Американцы чадолюбивы, приплод его не смутил, но она почуяла, какие перед ней откроются перспективы, если не будет обузы. Ради красивой жизни она пойдет на все, и ребенка родного не пожалеет. Так что тебе повезло. Тебе вообще везет, пройдоха! Все опять на блюдечке, ее даже уговаривать не придется.
        Вельзевул снова довольно захохотал.
        - То есть… - не поверил Бизанкур. - Йоханне не нужен ее ребенок?
        - Бинго, - кивнул демон. - Ни ей, ни дедуле. Разве что Адамс слюни распустил. Но они же, эскимосики эти, хотят остаться чистенькими… Своими руками ничего делать не будут. Не пойми неправильно, они не жаждут крови и вовсе не испытывают ненависти к ребенку - они ничего к нему не испытывают. Бизанкур, да ты зеленый весь. Треска несвежая?
        - Прошу прощения, - пробормотал Жан-Жак. - Мне немного нехорошо… Я сейчас вернусь.
        - Поторопись, она может прийти с минуты на минуту, - вслед ему прогудел демон.
        И француз опрометью выбежал за дверь.
        «Что со мной?» - думал он почти в панике после того, как его перестало тошнить, и он оперся на край раковины дрожащими руками.
        В самом деле, с ним происходило нечто необъяснимое. Он ни разу не видел сына Йоханны, малыша с труднопроизносимым именем Тагйулон, но абсолютно ледяное одиночество вмиг сковало его сердце, как будто он оказался замурованным в древнюю глыбу айсберга. Он был маленьким и никому не нужным и знал, что никто не любит его и никто не простит. Трясущимися руками Бизанкур вцепился в не очень чистую раковину и уставился на свое бледное отражение. Из зеркала на него глянули Те Самые Глаза.
        «Я люблю тебя, даже такого, - что-то сказало внутри него. - Если ты человек. А ведь ты человек».
        И он понял, насколько ему страшно теперь. Когда же он перестал быть человеком и стал игрушкой в лапах темных сил? Да, он был зачат мужчиной и рожден женщиной. Он знал, что они с отцом внешне похожи и хранил воспоминания о нем из раннего детства. Ги де Бизанкур был молчаливым, рассеянным и добрым.
        И он убил его. Убил своего отца. Это уже были не мысли и воспоминания: в него хлынули непривычные чувства, делая его совершенно другим существом. Слабым. Беспомощным. Он, Жан-Жак-Альбин, таким не был никогда! И теперь он яростно воспротивился этим новым пугающим ощущениям. Его затопил страх. Он одинаково страшился и света, и тьмы. Он даже помыслить не мог о том, что ждало его в конце, на дне бездонного колодца, если он не сможет выполнить свое последнее задание. Он боялся этих беспощадных и всепрощающих глаз, которые ждали от него одного - искреннего раскаяния.
        Можно подумать, если он раскается, все сделанное им испарится, и оживут все, кто погиб от его руки, по его милости. Как можно это простить? Немыслимо!
        Как-то Жан-Жаку попалось на глаза слово «неврастеник», и он долго смеялся и над словом, и над объяснением слова. Это дико, он никогда не был неврастеником, в нем всегда присутствовало рациональное начало. Даже когда он понял, что лишился поддержки Беллы, он упрямо двигался дальше. Ему нужно то, что было у него всегда, - власть, покой и безнаказанность. Это его мир. И тот, кто посягнет на его мир, будет уничтожен, изгнан. А теперь его холодный покой поколеблен, и на его место змеей вползли беспомощность и страх. Это было невыносимо!
        Поэтому Бизанкур, яростно уставившись в собственное отражение, как много веков назад, при дворе Климента Шестого, вызвал в зрачках своих бушующий огонь. А увидев его, прошипел:
        - Если Ты… еще раз… посмеешь смотреть на меня такими глазами, то я… тебе их выколю!
        Говорить подобное было по меньшей мере безрассудным. Если не считать того, что это было отвратительным кощунством… Нет, он не боялся, что сейчас разверзнутся хляби небесные и некая кара поразит его немедля. Это-то и пугало. Ведь коротенькое, простое и, в сущности, дурацкое заклинание срабатывало тотчас. Почему же Он медлит?! Почему не поразит его молнией?
        «А ты ведь этого ждешь…» - еле слышным дуновением раздалось вокруг.
        Да. Он этого ждал. Жан-Жак понял это с пугающей ясностью. Что-то, разрушающее его изнутри этими елейными мыслишками, - попытками пробудить совесть, стремлением воззвать к милосердию - хотело изменить его природу. Ведь, увы, уже при его рождении и даже зачатии «что-то пошло не так». Но выбор у человека есть всегда. Между добром и злом, светом и тьмой, как бы по-детски наивно и тривиально это ни звучало. И свой выбор Жан-Жак сделал.
        - Нет, не будет у меня другого выбора, - кривя рот, прошипел он в пространство. - Я уже сделал его, и меня он устраивает!
        Раздраженно отмахнувшись от, как ему показалось, тихого скорбного вздоха, раздавшегося в его голове, он поспешно вернулся к себе в комнату и опешил.
        Его ждали, и это был не Вельзевул. Это была Йоханна собственной персоной.
        Он знал от Вельзевула, что она придет, и думал, что она окажется плосколицей дурнушкой, как и большинство виденных им в Интернете здешних особей. Но нет - высокие скулы, необычного разреза чуть раскосые глаза и сонный, словно обращенный в себя взгляд. Фигура статная, точно высеченная из ледяного монолита. Не гламурная красавица - дочь вождя. Какой бы ни был у нее папаша, но Йоханна выглядела именно дочерью вождя. Она смотрела ему в глаза абсолютно бестрепетно, и ее жест, которым она неторопливо заправила за ухо прядь темных волос, был плавен, словно изгиб реки. Бизанкур поймал себя на том, что смотрит на нее до неприличия долго, пауза затянулась.
        - Мне сказали, что вы можете решить мою проблему, - вместо приветствия сказала Йоханна.
        - Вот как, - после паузы уронил Бизанкур. - И кто это сказал?
        - Человек, который только что тут был. Знакомый партнера моего отца, - невозмутимо пояснила она.
        - Партнера? Фила Адамса? - блеснул осведомленностью Жан-Жак.
        - Да. - Губы Йоханны сложились в улыбку, но глаза оставались холодными. - Мы уедем с ним отсюда. Мне обещали, что вы поможете.
        - Но вы же знаете, что должны будете сделать, чтобы уехать? - уточнил Жан-Жак.
        - Нет, но вы мне скажете. - Ее безмятежность была сродни древней силе айсбергов - непоколебимая, спокойная, глубокая.
        - Вы понимаете, что больше не увидите своего ребенка? - все еще не веря, спросил дьявольский исполнитель.
        - Так это будет только хорошо, - хладнокровно ответила дочь северного народа. - Зачем ему мать, которой совершенно все равно, что с ним станет. Он появился по ошибке. А ошибки нужно исправлять.
        «Она такая же, как я, - бесстрастная», - внезапно понял Бизанкур. Это его напугало.
        Следующая его мысль была еще более странной - он вовсе не хотел, чтобы эта удивительная, холодная, но притягательная женщина, мать добродетели аскезы, уезжала куда бы то ни было с этим жалким американцем.
        - Поедем со мной, - вырвалось у него совершенно помимо его воли.
        - Нет, - помедлив, спокойно отказалась она.
        Бизанкур сглотнул. Он совершенно не понимал, что происходит. Прежде он хотел только убивать. Теперь же он хотел владеть. И подчиняться. Странная семнадцатилетняя инуитка, дикарка, за несколько секунд сделала из него черт знает что… Ее отказ был безжалостнее лезвия, которое перерезает горло. Впрочем… Сейчас ему необходимо сказать то, что он так или иначе доносил до всех перед тем, как получить свое. А он всегда должен получать свое.
        - Вам нужно только абсолютное понимание того, что отныне минутами жизни вашего ребенка буду распоряжаться я, - сказал Бизанкур и услышал свой голос словно со стороны, через толщу холодной голубой воды.
        - Да, я согласна, - все так же сонно, словно в полузабытьи, ответила Йоханна, но Жан-Жака не обманула ее мнимая апатичность.
        Ее взгляд, устремленный одновременно на него и в бесконечность, был пронзительно потусторонен. У него закружилась голова от этого взгляда. Он разил вернее, чем клинок, который недавно отобрал у него Асмодей. И теперь снова у него хотят что-то отобрать. То, что отдавать он совершенно не хотел. Неизвестно почему…
        - Так что я должна сделать? - вновь спросила она.
        - Понимать то, что… вы и так понимаете, - снова сглотнув, сказал Бизанкур. - И сказать несколько слов. «Отдай меньшее, получишь большее».
        - Отдай меньшее, получишь большее, - улыбаясь прямо ему в лицо, повторила Йоханна.
        «Она понимает абсолютно ВСЕ, - высветилось в голове у Бизанкура. - Фантастическая женщина».
        И тут гостиницу тряхнуло.
        - С кем сейчас Тагйулон? - спросил Жан-Жак-Альбин.
        - С сиделкой, которую нанял для него отец, - ответила инуитка.
        Бизанкур увидел, как за окном одна за другой ударили три молнии.
        Йоханна проследила взглядом за их просверками:
        - Свобода?.. Свобода!
        Она засмеялась.
        «Совершенно невероятная женщина», - снова подумал он, а вслух повторил:
        - Поедем со мной.
        И снова он удостоился лишь мимолетного сонного взгляда удлиненных, чуть раскосых глаз:
        - Нет.
        - Но почему? - вырвалось у него. - Я могу дать тебе гораздо больше. Ты будешь владеть миром, а не жалкой кучкой долларов.
        Йоханна смерила его медленным оценивающим взглядом и, помедлив, покачала головой.
        Его руки непроизвольно сжались в кулаки… и вновь разжались. Нет, он не хотел убивать ее. Он хотел увезти ее с собой, чтобы каждый день иметь возможность смотреть на нее, на бьющуюся на шее жилку, слушать ее голос, слушать ее молчание, дыхание, стук сердца, чувствовать теплоту кожи, которую хотелось не прокусить, а бесконечно целовать…
        - Нет, - в третий раз сказала она, улыбаясь и бесстрашно глядя ему прямо в лицо.
        И он понял, что, если даже она узнает, насколько он могуществен, это не поколеблет ее решения уехать с тем, кого она уже выбрала. Не из-за любви. А оттого, что уже сделала выбор. Он чувствовал, что она не терпит суеты. В ней жила древняя невозмутимость. И если Йоханна узнает, сколько человек собственноручно умертвило чудовище, сидящее перед ней, она и тогда не перестанет улыбаться, и никто никогда не узнает, о чем она думает. Это сводило его с ума.
        Да, он сейчас получил свое. Очередного ребенка в коллекцию несостоявшихся апостолов. Но она - Йоханна - не принадлежала ему, и ее он получить не мог. Вряд ли он стал бы пытаться переубедить девушку или как-то иначе за нее бороться, просто знал, что не забудет ее никогда. Все, что он мог подарить ей, - это оставить в живых Фила Адамса. Впервые он задумался о чьей-то жизни и судьбе, и это была не жизнь и судьба Фила Адамса - только Йоханны.
        Дверь за ней закрылась. И закрылись глаза Бизанкура.
        - Ну что? Осталась последняя добродетель, ты, как никогда, близок к цели? - бодро спросил Вельзевул, появляясь перед Бизанкуром прямо из стены.
        Жан-Жак поднял отяжелевшие веки и молча кивнул.
        - Эй, только не говори, что влюбился, - пристально всмотрелся в него демон. - Это было бы смешно… «Бесконечно целовать», говоришь?
        Француз вздрогнул. Он не говорил этого. По крайней мере, вслух.
        - Да ты романтик… Кстати, пацан насмерть подавился пуговицей, которую какого-то черта потянул в рот, - невозмутимо рассказал Вельзевул. - Где он только ее взял. Они вечно тянут в рот что попало. Няня пыталась выколотить эту пуговицу, но не получилось, а врач, как водится, опоздал… Ты рад?
        Назвать это радостью было бы трудно, к большому своему удивлению, понял Жан-Жак. Глухая тоска и безнадежность вновь навалились на него.
        - Понятно. Ну, ничего. - Взгляд Вельзевула стал жестче. - Сейчас я тебя приободрю.
        Он, не сходя с места, протянул руку, и она, удлинившись ровно до того места, где сидел Бизанкур, легла тому на плечо, которое немедля зачесалось.
        - Да не дергайся ты, - лениво сказал демон. - Я просто забрал у тебя то, что когда-то дал. Больше тебе это не понадобится…
        Жан-Жак судорожно схватился за плечо. Там когда-то было у него выпуклое родимое пятно, знак множественности, с помощью которого он мог имитировать любую внешность. Знак исчез, и у Бизанкура мгновенно пересохло во рту.
        - Ну, что? Взбодрил? - поинтересовался Вельзевул.
        - По… Почему? - заикаясь, вскочил Жан-Жак.
        - Просто тебе больше не нужно напрягаться, - пожал плечами демон. - Дело твое практически окончено. А для пребывания в вечности эти игрушки совершенно не нужны. Давай, встряхнись, скоро ты отправишься в Россию. Спешу обрадовать, мы слегка упростили тебе последнюю задачу. Но все равно не расслабляйся. До скорой встречи, детка!
        Демон подмигнул и моментально испарился - Жан-Жак не успел даже моргнуть.
        Да, Вельзевул оказался абсолютно прав - потеря магического знака взбодрила его не то слово. Мало того, он полностью переключился с этих сопливых бредней о высоких скулах и красивых холодных глазах. Его парализовал страх за собственную шкуру.
        Почему сейчас его темные покровители один за другим забирают у него дары, которые вручили при рождении? Слова о пребывании в вечности приободрили, но тревожащее послевкусие осталось. Ведь выводы из всего происходящего можно было сделать совершенно противоположные. Да, конечно, все говорило о том, что он на коне, потому что Бельфегор однозначно обещал ему вечность с местом по правую руку Князя Тьмы. Но откуда это беспокойство?
        Ответ на это он мог получить только в России, где ждал его последний апостол. Или, вернее, тот, кто с его, Бизанкура, помощью, никогда не станет таковым.
        Интересно, а почему так изменился Бельфегор, когда рассказывал ему про последнего Апостола? Он был растерян, зол, обескуражен и изрядно темнил. Фото того самого последнего мальчика из России. Его глаза. Те Самые Глаза.
        Странные слова произнесла тогда Белла: «На фото он получается именно таким». А какой он тогда НЕ на фото? Да и вообще, интересно, что это за семейка, где ему предстоит уничтожить Любовь. Забавненько. Клянусь всеми чертями, забавненько… Была ли в этой семейке любовь-то? Судя по всему, что он видел, нынче в семьях любовью и не пахнет. Ну разве что в Исландии ребенок хоть как-то был интересен своим родителям, но там Гордыня все же одолела Смирение, на обе лопатки положила. Да еще в Америке вполне целомудренный папаша носился со своим отпрыском. Ну так похотливая самка-мать помогла ему это целомудрие уничтожить под корень вместе с ее чадом.
        Россия помнилась ему весьма странными людьми.
        Распутин…
        Концлагерь, где они резвились с этой сукой, как ее… Ильзой Кох. Именно попадавшиеся узники из России были самыми несгибаемыми. А их глаза? Они напоминали ему глаза, которых он так боялся. Как на их иконах - он видел. Бр-р, смотрят в самую душу… Чертова Россия.
        Ну, впрочем, не стоит отвлекаться - сейчас у него есть цель.
        Цель зовут Андреем, и ждет она его в Твери.
        Глава 9
        Россия. Тверь. Любовь. Момент истины
        Бизанкур покопался в собственной памяти. Андрей Андреевич Иванов. Сын Иванова Андрея Ивановича, юриста, и Веры Павловны, домохозяйки. Любовь, тоже мне. Любовь-морковь. Мы эту морковку покромсаем, и в котел, к остальным. Интересно, какого черта они переехали из столицы в провинцию. И какого черта Вера меняла имя, ведь была Натальей… Впрочем, это совершенно к делу не относится. Мало ли какие причуды у баб.
        Однако это к делу относилось, и еще как.
        И сейчас мы с вами, а не Бизанкур, сделаем скачок во времени и пространстве, правда, не так далеко и не так глубоко, как наш герой. Пришло время вспомнить… антигероя. Того самого, из-за которого от скуки не так давно заключили пари Воланд и Азазелло. Комбинация была сложно закручена, ведь закрутил ее Джокер, демон из свиты Воланда, повелитель карт всех мастей, а не только игровых.
        Так часто бывает, что одно обстоятельство влечет за собой другое, потом третье, а причинно-следственные связи и сюжетные ходы оплетают нашу жизнь как кровеносные сосуды. А то, что «кровь людская не водица» и что «причудливо тасуется колода», мы должны уж как-нибудь знать и помнить.
        В пасьянсе, закрученном Джокером, имели место быть мужчина, женщина и ребенок. То есть сам «антигерой», юрист Иванов Андрей Иванович, его жена, Вера Павловна, и их сын, Андрей.
        Бизанкур, разбалованный своей дьявольской удачей, глубоко не копал, да и Белла тогда просила не заострять пока внимание на России: у темных сил в тот раз тогда что-то здорово не срослось. Но что и почему?
        Именно это сейчас предстояло выяснить Жан-Жаку.
        Годом ранее
        - Эй, макака! - раздался над ухом шестилетнего Андрея мальчишеский голос.
        Два других голоса рассмеялись, и он обернулся. Лопоухий. С большой верхней губой и передними зубами, выдающимися вперед, похожий на забавную мультяшную обезьянку.
        Первое сентября, уже кончилась торжественная линейка перед входом в школу, подарены цветы, ушли домой родители, проведена экскурсия по школе, состоялось знакомство с учителями.
        - Ребята, - говорила пожилая учительница уже внутри, в спортзале, украшенном шариками. - Первоклассники! Вы пришли в эту замечательную школу. Здесь вас научат дружить и любить эту жизнь такой, какая она есть…
        Так получилось, что именно в эту школу не пошел никто из ребят, кого Андрей знал по детскому садику. Они с родителями переехали в этот район, новостройку Брусилово, в начале лета - отец купил здесь большую квартиру. «На вырост», - смеялся он. Ребят во дворе было не так много - лето, все разъехались кто куда. Так что Андрей был в школе один, без друзей, и над ним смеялись. Ему предстояло любить эту жизнь такой, какая она есть.
        И он… засмеялся вместе с ними. Так звонко и заразительно. Он совсем не обиделся на «макаку», хотя не мог не понять, что это адресовано ему.
        Двое из тех, что смеялись, сразу замолчали и переглянулись, а крикнувший обидное слово насупился. Все трое почему-то вдруг почувствовали себя какими-то деревенскими дурачками, стоящими на площади без штанов. Словно не они смеялись, а над ними.
        - Привет, я Андрей, - как ни в чем не бывало представился лопоухий мальчик.
        - Тема, - помедлив, буркнул один из смеявшихся.
        - Рома, - поспешно представился другой.
        - Николай, - кашлянув, строго отрекомендовался главный обидчик и повнимательнее посмотрел на того, кого обозвал.
        Интересно, почему ему пришло в голову назвать того макакой. Ни на какую макаку он не похож. Вполне ничего такой. Нормальный. Взгляд не отводит. Не обиделся, не испугался. И улыбка у него искренняя. И глаза такие… Ну, в общем - глаза. С таким, наверное, дружить прикольно.
        - А вы знаете, у кого можно котенка достать? - внезапно спросил Андрей, обращаясь ко всем троим, словно они уже давно друг друга знали. - Вдруг у кого-то знакомого есть?
        - У нас Баська окотилась в июле, - просиял Тема. - Им два месяца уже. Едят сами и в лоток ходят… Тебе правда котенок нужен?
        - Правда, - спокойно обернулся к нему Андрей. - Папа обещал на первое сентября. Только сказал, что я сам должен его найти. Где угодно, хоть на улице, хоть в приюте.
        - Учти, у нас Баська беспородная, - предупредил Тема. - Зато трехцветная.
        - Бабушка твоя говорила, трехцветные кошки к счастью, - вставил Рома.
        - Будет беспородное счастье, - подытожил Андрей, и все трое почему-то снова рассмеялись, только в смехе их уже не было ничего обидного.
        Поэтому, когда Иванов-старший пришел в школу за сыном, он увидел его в окружении нескольких одноклассников, мальчиков и девочек. Они весело о чем-то болтали.
        - Пап, - замахал ему Андрей. - Можно я к Темычу ненадолго? Он нам котенка обещал. И живет через подъезд.
        - Вот и отлично, - кивнул отец. - Хотите, забегайте к нам все с котенком. Мама там пирог успела испечь. Выпьем чайку в честь Дня знаний и нового члена семьи.
        Все не все, а зашли к ним Тема, Николай и одна маленькая худенькая девочка в больших очках, Надя. Она предложила назвать выбранного котенка Плюшкой. Плюшка был лохматый, толстенький, цвета топленого молока, а его усы и бакенбарды торчали во все стороны.
        - Я тебя провожу потом, чтобы ты не заблудилась, - серьезно сказал Наде Иванов-младший, потому что ей надо было идти до дому почти квартал.
        Надя быстро закивала.
        «Какой он красивый», - вдруг подумала она и почему-то покраснела.
        Через несколько дней им вручили общие фотографии - торжественная линейка перед школьным зданием. Первый класс, как и все первое, запоминается навсегда. Конечно, подробности в памяти стираются или искажаются, но остается общее впечатление - радость, предвкушение, возможно, напряжение или беспокойство и всегда - волнение. И так интересно потом, по прошествии лет, вызывать эти подробности из памяти, рассматривая старые снимки.
        - Светка, ты тут такая ответственная, вот-вот лопнешь, - подталкивает локтем подружку-директора сорокалетняя дама. - До сих пор ведь такая, а?!
        И обе смеются.
        «Никитин, - молча улыбается другая женщина, заправляя за ухо начинающую седеть прядь. - Вихры во все стороны, глаза вытаращенные, рот, как у окуня, открыт, галстук-бабочка чуть не на ухо съехал. Вечный троечник. Кто б знал, что он станет таким пианистом… На концерте вчера играл как бог».
        «Ленка, какая пигалица была, - думает мужчина, и у него сжимается сердце. - Третьего родила. А я до сих пор ее люблю».
        Первому «Б» фотографию вручили через несколько дней.
        - Надюш, - спрашивает мама у девочки в больших очках, рассматривая их общее фото, - это кто рядом с тобой, такой солнечный? Глазищи-то. Что-то не припомню я такого на линейке.
        - Мам, ну ты что… - почему-то краснеет Надя. - Это же Андрюша. Он меня тогда довел до дома, когда ему Темка котенка отдал. И сейчас провожает… Нас за одну парту посадили.
        - Красивый мальчик, - одобряет мама. - Подружились?
        Надя кивает и краснеет еще больше.
        Несколько месяцев спустя
        - Даже кофе не предложишь, Андрей? - с затаенной усмешкой спросил вполголоса седой респектабельный мужчина в неброском, но дорогом костюме, стоя у открытой двери в квартиру, в которую его, по всей видимости, не хотели впускать. - Извини, что на «ты», все-таки столько лет знакомы…
        - А я вас в гости не приглашал, господин Голландцев, - сухо ответил Андрей, твердо перегораживая ему дорогу. - Джокер. Козырь козырей. Мне казалось, что дела наши навсегда окончены.
        Они стояли по обе стороны порога - седой снаружи, молодой внутри.
        Голландцев притворно вздохнул и лицемерно опустил глаза.
        - Не совсем так, господин Иванов. Андрей. Андрюша, - прошелестел он. - Мы, конечно, закрыли некоторые наши дела, успешно закрыли. Но есть, как говорится, нюанс… Зацепочка. Крючочек.
        - Ах ты, старая сволочь, - одними губами проговорил Андрей.
        - Фу, как грубо, - доброжелательно улыбнулся Джокер. - Но я не шучу. Я должен кое о чем напомнить, господин преуспевающий юрист. Стоять вот так, на пороге, вечером, довольно глупо - в любой момент может выйти жена, Вера… кстати, «Наташа» мне больше нравилось… и увидеть нас. Она испугается. Может ненароком выглянуть твой семилетний - ведь ему уже почти семь? - сын. Андрей Андреевич Иванов. Странной внешности, но любимый. Во второй класс переходить будет. Он заинтересуется: «А кто это к папе пришел?» Ты же этого не хочешь, правда?
        Андрей выскользнул из квартиры, обогнув настырного незваного гостя:
        - Кофе мы, пожалуй, все же выпьем, но не здесь.
        - Ну и чудненько, - ничуть не смущенный тем, что его откровенно выпроводили, произнес Голландцев. - Веди, Вергилий. Где у вас тут в Твери приличный кофе подают?
        Такси приехало быстро, и через четверть часа оба держали в руках небольшие белые чашечки с дымящимся ароматным напитком.
        - Итак, Николай Эммануилович, - поторопил Андрей.
        - Ты вполне хорошо провел последние почти семь лет, - отпивая глоточек, сказал тот. - Молодец, что покинул шумную Москву. Молодец, что настроил автоматический перевод денег с алой карточки на счет жены. А она и не знает. А вот мы - мы все знаем.
        Иванов молчал.
        - Не переживай. Переводом - это уже «отмытые» деньги. Молодец, что проинструктировал Корчагина, - продолжал Голландцев. - Мудро, мудро. Бывший помощник, ставший начальником юрфирмы, семью в беде не бросит в случае чего.
        - В случае - чего? - в упор спросил Андрей.
        - А случай-то уже настал, мой дорогой, - ласково улыбаясь, развел руками Николай Эммануилович. - Мы и так дали тебе большую фору. Огромную. Фантастическую. Ввиду твоих прежних заслуг, «адвокат дьявола».
        Андрей промолчал, но опустил глаза.
        - Не возражаешь, потому что уже понял, да? - продолжал улыбаться Джокер. - Это называется дедлайном. И ты прекрасно понимаешь, почему он настал. Да, ты исправно снимаешь деньги. То есть переводишь на жену. Ты их уже обеспечил надолго, даже если все прекратится. Даже если сын плохо окончит школу и придется поступать в платный универ. Даже если он не найдет работу. Но ты не тратишь. Живешь, как умненький последователь Плевако, на нищенскую, по сравнению с тем, что мог бы иметь, зарплату. Молодец. Умный. Талантливый. Хороший юрист, получше многих будешь. А уговор-то по умолчанию был - тра-атить. Дети-то все равно погибают и будут погибать по всему миру с твоего негласного попустительства и разрешения.
        - Попытка задеть меня не засчитана, - быстро сказал Андрей, но взгляда от чашечки не поднял.
        - Задеть тебя и не было целью, - развел руками Николай Эммануилович. - Но семь лет беспечальной жизни - это слишком хорошо. Слишком. И время вышло.
        - Так. И что теперь? - сухо спросил Иванов.
        - Как и везде - пора платить по счетам, - ответил Голландцев, и его тон был гораздо сердечнее. - Помнишь, на заре нашего знакомства ты усвоил информацию о том, что с нашего поезда просто так не соскочишь? И наверняка помнишь, как именно люди с нашего поезда соскакивают. И еще…
        Джокер странно посмотрел на Иванова и вдруг глухо произнес его же собственным голосом:
        - «Сейчас таких героев нет, и не будет. Не заслуживает никто из нас ни света, ни покоя. А чего заслуживаю я?.. Смерти - как минимум…» Так ты думал, лихорадочно читая «Мастера и Маргариту» в ночь, когда рожала твоя жена.
        Сломался-таки Андрей, стиснул руки в кулаки.
        - Выйдя из «системы», любой нарушивший договор должен… э… стереться с лица земли, если помягче, - извиняющимся тоном сказал Голландцев. - Вот честное слово, не хочу я, чтобы ты умирал.
        Иванов вскинул на него глаза, но тот лишь снова развел руками:
        - К сожалению, в игру вступили законы более древние и непреложные. Я не могу это остановить, как не могу сделать так, чтобы солнце всходило на западе. Кто-то должен покинуть этот свет. В конкретном нашем случае - ты. Или твой ребенок. И это случится… сегодня.
        Андрей выругался вполголоса и опустил голову. Он чувствовал себя, словно проваленный резидент. Конечно, он помнил все условия контракта. Он даже некогда нашел в нем неточность, чем спас от смерти своего сына. Но было кое-что, не оговоренное в контракте. Неоговоренное, но существующее. Негласное правило. Невозможность выйти из игры.
        Семь долгих лет назад он, его жена Наташа, которую теперь снова звали Верой, и их сын Андрей уехали в Тверь, жили, словно обычные смертные, на его зарплату - неплохую, впрочем - старшего юриста в большом строительном холдинге «Возрождение».
        Почему им дали эти семь лет? Неизвестно. И, впрочем, неважно. Возможно, это продолжалось бы еще дольше. А может быть, и нет. Может быть, просто дали очень глубоко заглотить крючок мнимого покоя, чтобы потом выпотрошить. Чтобы было побольнее.
        Андрей не знал, что вчера Джокера, Голландцева, посетил некто, имеющий четкие, хищные и волевые черты лица и низкий голос с оттяжкой в хрип. Взгляд его был тяжел и страшен, а глаза разные - зеленый и черный.
        - Мы думали, что в момент рождения их ребенок был просто песчинкой в часах времени и абсолютно неважен, - сказал некто этим низким хриплым голосом, напоминающим рокот океана. - Ты разложил неплохой пасьянс и развлек меня. По условиям пари наш антигерой Андрей остался жить, и мы не трогали его до поры. Но мы ошиблись. Еще до его рождения было решено, и решено не нами, что именно сын этого удивительного антигероя станет одним из семи новых апостолов - каково?
        - Ужас, мессир, - почтительно и негромко произнес Джокер.
        - Ну, тебе виднее, - пожал плечами Воланд, одарив Джокера взглядом, от которого тот втянул голову в плечи. - Поэтому у нас и не получилось ликвидировать его с самого начала. Отец его не промах. Мы думали, дело только в нем, антигерое, Андрее Ивановиче. Но нет. Это дело сильной защиты и Охранной Печати, совсем другой ранг. Убить добродетель Любви - убить весь мир. И теперь этот ребенок попал под мое пристальное внимание. Он не должен остаться в живых именно потому, что стал символом не просто одной из семи добродетелей, а главной - любви. Его выбрали лишь потому, что его мать с генетическими отклонениями и могла родить урода. Она его и родила, несмотря на твои выверты с контрактом на ее новую внешность, Джокер.
        - Но я же сделал все, как нужно! - воскликнул шепотом Козырь Козырей, вскидывая руки и часто моргая.
        - Да, но игра не закончилась, и нынешний ход - ставка НА ВСЕ! - возвысил голос Воланд. - Если проиграть этот раунд… Да, ребенок родился, каким и должен был. Но, несмотря на его врожденное уродство, он любим. И тебе ли не знать всю эту историю, ты же ее и срежиссировал. Эту историю знает… Он. - Дух зла коротко и выразительно взглянул вверх и продолжил: - Да, Он знает эту историю. Причем с самого начала. И мы это упустили. Но их историю, разумеется, знаем и мы. За ребенком уже послан крестник семи смертных грехов, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур. Отродье, живущее уже более шести веков и истребившее за свою жизнь не только множество и множество смертных, но и шестерых детей, олицетворяющих шесть христианских добродетелей.
        - Наслышан, мессир, - поклонился Джокер. - Мне рассказывал об этом Бельфегор.
        - Да, у нас сплетни быстро расходятся, - заметил Князь Тьмы. - Однако хуже, чем хотелось бы. С задачей своей Бизанкур справлялся неплохо, но отчаянно мне наскучил. В нем нет изюминки, нет размаха, он все шестьсот с лишком лет просто тень кого-то другого, и не более. Его теперешний противник, Андрей, куда сильнее. В нем есть воля и азарт, он развивается, он набирает силу. И все это за одну человеческую жизнь. Это начинает мне нравиться, из антигероя он становится героем! Тем интереснее наблюдать за его борьбой. Оборона его весьма искусна, а почему?
        Воланд сделал паузу.
        - Почему? - одними губами повторил Джокер.
        - Потому что его ведет Любовь, - смерив его уничижительным взглядом, счел нужным пояснить Дух зла. - Ты видел фото его сына?
        - Нет, - побледнел Козырь Козырей и отшатнулся, словно ожидая удара, но Воланд даже не пошевелился.
        - На фото ты бы и не узнал его. Я не знаю, в чем тут дело, ведь фотография - это беспристрастное отражение действительности, - задумчиво произнес Князь Тьмы. - Каждому, кто видит его впервые, сначала он кажется смешным уродом. Каждый, кто смотрит на него больше секунды, начинает любить его и видит его красоту. На фотографиях мы видим олицетворение его души. Это не ярмарочный фокус, не морок, не какое другое шарлатанство. Это… Как мне не хочется произносить это слово, но я должен оставаться беспристрастным… Это ЧУДО. Именно этим так опасна любовь. Когда человек видит красоту души другого человека, он начинает видеть в лучшем свете и внешность. Облагораживает то, что любит.
        - О мессир, - еле слышным шепотом уронил Джокер.
        - Молчи! - сурово прервал Воланд. - Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всегда надеется, все переносит.
        Странное происходило с Джокером, покуда Воланд произносил эти слова. Его корежило, словно от сильной боли, крупные капли пота покрыли его лицо, он затрясся мелкой дрожью, а костюм его задымился. Джокер вскочил и с воплем принялся бить по себе ладонями, пока последняя струйка дыма не улетучилась.
        Воланд внимательно и бесстрастно наблюдал за ним.
        - Что это было, что это?! - закричал Карточный король. - Я чуть не умер, мессир!
        - Всего лишь тринадцатая глава из послания к Коринфянам, - жестко усмехнулся Дух зла. - Малая ее часть. А тебя уже так перекурочило. Представь же, что будет со всеми нами, если любовь воцарит над миром.
        - Нет. Нет, нет, нет… - бормотал Джокер.
        - Успокойся, - брезгливо уронил Воланд. - Знаешь, что там сказано еще? «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
        Костюм Джокера вновь вспыхнул и загорелся. Король козырей, воя, бросился на землю и принялся кататься по ней, пытаясь потушить невыносимый огонь, жгущий его.
        - Преотвратное зрелище, - скривился Воланд и коротко дунул.
        Вопли Джокера прекратились, и через какое-то время он, скуля и дрожа, осмелился подползти к креслу своего темного владыки - в тлеющих лохмотьях, покрытый ожогами и сочащимися волдырями.
        - Азазелло, - тихо позвал Воланд и прикрыл тяжелые веки.
        Демон войны и обольщения немедленно материализовался из воздуха.
        - Доигрался? - мрачно буркнул он Джокеру, с отвращением глядя на него.
        - Надо, чтобы мы все не доигрались, - не открывая глаз, заметил Дух зла. - Я очень устал. Азазелло, приведи его в порядок, он мне еще нужен. Только прежде я скажу: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
        Джокер снова взвыл.
        - Ну и как он с этим справится? - открывая глаза, поинтересовался Воланд в пространство. - Иванов-старший уж не тот валетик, что был в начале пути. Он катализатор, который запустил всю эту реакцию.
        - Поясните, мессир, - попросил Азазелло, покуда суккубы восстанавливали Джокера по лоскуточку.
        - Жену Андрея зовут Вера, - скупо напомнил Князь Тьмы. - Одно время она была ослаблена именем, которое придумал ей Джокер, но нет. Они вывернулись. Ведь это все не случайно. Больше всего меня беспокоит то, что появилась Надежда.
        - Какая еще надежда? - перепугался Джокер, выныривая из облака ароматной пены, в которую его погрузили ловкие руки суккубов, смывая с него копоть.
        - Маленькая, - усмехнулся Воланд. - Пока маленькая. Но она вырастет. Вера. Надежда. Любовь. И… Не забываем. «Любовь среди них больше». Это то, что предстоит нам стереть с лица земли, чтобы на ней воцарились хаос, холод и мрак на долгие тысячелетия.
        Он вздохнул. Джокер был уже приведен в полный порядок.
        - Азазелло, прошу тебя, не докучай ему сегодня, - кивнул ему Дух зла. - Он нужен мне свежим и отдохнувшим. Пусть сегодня разорит несколько казино и пустит по ветру состояния парочки биржевых магнатов, это приободрит его.
        Ахазелло коротко кивнул, бросил последний презрительный взгляд на Джокера и прошел сквозь каменную кладку стены.
        - Итак, мы не закончили, - вновь посмотрел на Джокера Воланд. - Прежде чем ты отправишься разорять казино, запомни хорошенько. Мальчик Андрей, олицетворяющий последнюю и главную из добродетелей - Любовь - не должен стать апостолом Андреем. Кто и как это предотвратит, мне неважно, и подробности меня не интересуют. Но то, что за ним ведет охоту Бизанкур, а страхуешь ты, дает все основания полагать, что Андрей-младший так и останется безвестной песчинкой. Мертвой песчинкой.
        Джокер еще раз безмолвно и глубоко поклонился.
        - Подходит к концу Большая игра, - произнес Дух зла. - Чаша весов впервые за все это время, от начала начал, стала наконец склоняться в нашу сторону. В мире практически не осталось добродетелей, но почему-то все еще существует любовь. Люди - поразительные и парадоксальные создания и все не перестают удивлять меня. Пока жива любовь, у них у всех есть шанс. Именно сейчас настает момент, когда этого шанса их нужно попытаться лишить. Казалось бы, так просто - один маленький шажок, последняя добродетель. Последний апостол. Но нет, этот шаг самый сложный. Если в мире останется любовь…
        Князь Тьмы пожал плечами и медленно растворился в воздухе. Джокер остался один.
        - Так. На сцену снова, как и встарь, выходит респектабельный господин Голландцев, - вздохнул он. - И не позже, чем завтра, он должен посетить Андрея Ивановича Иванова в последний раз. По крайней мере, на этой бренной земле…
        Именно поэтому Николай Эммануилович и посетил своего протеже. Именно поэтому он и Иванов сидели сейчас в кофейне с чашечками в руках и вели странную для постороннего уха беседу. Итак…
        - Кто-то должен покинуть этот свет, - безмятежно проговорил Голландцев, с безупречным изяществом отпивая глоточек ароматного двойного эспрессо. - Это постоянно с кем-нибудь происходит. Но в конкретном нашем случае - с тобой.
        Он бросил испытующий взгляд на Андрея. Тот по-прежнему молчал, был серьезен и собран, и взгляд Джокера встретил довольно бесстрастно.
        - Повторюсь, я бы этого очень не хотел, - с нажимом произнес Голландцев. - Или этот свет покинет твой ребенок - что, между прочим, предпочтительнее. Прости, но если, скажем, у врача-акушера стоит выбор между спасением матери, а не ребенка, он спасает мать. Искренне рекомендую - извини за цинизм - пожертвовать именно им. Он же еще не сформировавшаяся личность, а ты взрослый опытный человек, у которого есть жена, она может родить тебе столько детей, сколько позволит ей здоровье. Насколько я помню, у Наташи… прости, Веры, здоровье неплохое… Все же получилось благодаря этой вашей любви. Прости, даже произносить неловко - так избито это слово. Поверь мне, милый мой Андрей, сейчас нужно выключить чувства и включить разум. Только он спасет этот мир.
        Иванов отпил кофе из своей чашечки и бесшумно опустил ее на блюдце. Руки его не дрожали. Он уже принял решение.
        - Это должно произойти сегодня? - переспросил Иванов.
        Он был до странности спокоен.
        - До полуночи, - подтвердил Джокер.
        - В противном случае? Если я, скажем, вздумаю скрыться.
        - В противном случае пострадает твоя жена. У тебя на глазах и на глазах ребенка, - мягко и сочувственно проговорил Голландцев. - Мы же тебя все равно найдем, куда бы ты ни скрылся. Потом, потихонечку, придет черед для всех, кто как-то тебе дорог. Но ты в любом случае будешь последним в этой кровавой цепочке и успеешь настрадаться за них за всех.
        - Да кто бы сомневался, - буркнул Андрей.
        - Пойми, не я это придумываю, - прижал руку к сердцу Николай Эммануилович. - Этот механизм, отрегулированный веками, включается сам собою.
        - Угу, - кивнул Иванов, продолжая напряженно думать.
        А времени на раздумье между тем у него не осталось. То есть абсолютно. Сколько раз он про себя проигрывал эту сцену и, как бы это ни отдавало тавтологией, понимал, что проиграл. Его устранение - добровольное или нет - было лишь вопросом времени, и Андрей давно понимал, что рано или поздно за ним придут. Поэтому все давно подготовил. Он привык, что его бумаги всегда в идеальном порядке -
        иначе не был бы блистательным юристом, раз за разом выигрывавшим сложные дела.
        Понимал он также, что есть мораль, а есть глупость. К примеру, глупость - бежать навстречу мчащемуся поезду с криком: «Эх, задавлю». Глупостью было и пытаться облапошить того, чье имя - Легион…
        Да, мораль Андрея всегда восставала против того, что он делал. Но он понимал, что эти вещи будут происходить независимо от того, хочет он этого или нет. Да, он примкнул к когорте негодяев, которые наживаются на чужой крови. Что ж, пришло время расплаты. Он получит сполна, и это справедливо. Бедная Веруня. Бедный Андрюшка, его любимое лопоухое чудо. Он такой умница. Просто невероятно. Нет, каждый отец считает своего сына особенным, если, конечно, любит его, но Андрей точно знал, что его сын наделен не только отцовской любовью и генетикой жены, подарившей ему столь нестандартную внешность.
        Несколько дней назад Андрей Иванов-младший обнял отца за шею, когда тот пришел поцеловать его перед сном, и сказал:
        - Пап. Я тебе сказать кое-что хочу.
        - Слушаю, сынок.
        Он заметил, как его малыш напряжен и серьезен - слишком серьезен для семилетнего мальчика.
        - Пап, я в тебе вижу двух человек.
        Андрей-старший сделал паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом осторожно переспросил:
        - Двух? Как это? На что это похоже?
        - Это похоже… на бутылку. Или вазу.
        Иванов-отец не перебивал, видя, что сыну трудно подбирать слова.
        - Ну, как будто ты бутылка или ваза, прозрачная такая, а у тебя внутри - кто-то еще.
        Андрей затаил дыхание и сглотнул. Нет, это не было детскими фантазиями. Он понимал, что это такое.
        Еще в роддоме, когда он обрел практически потерянного ребенка, они с женой договорились друг друга не обманывать. Ни в мелочах, ни по-крупному - быть прозрачными друг для друга - ну вот как бутылка или ваза, как только что сказал Андрюша. Тогда Андрей много узнал про свою жену - про ее способность видеть сущность других людей в виде таящихся в них образов. Правда, способность эта пропала, когда Наташа, заключив договор с Голландцевым, связала свою судьбу с Ивановым.
        Тогда Наташа думала, что ее обман чудовищен - ведь она пыталась скрыть от мужа правду о том, почему их союз оказался возможным. Она рассказала ему все подробности и мелочи, вплоть до самых невинных. И Андрей был тронут, в который раз убедившись, какое это хрупкое и чистое чудо - его жена. Он поддержал ее решение сменить имя «Наташа». Ведь при рождении ее назвали Верой. Она говорила, что мысленно всегда называла себя Верой, и вера помогла ей преодолевать все трудности, которых у нее с детства было немало, - он все теперь знал… И именно Голландцев поспособствовал ее переименованию в Наташу. Интересно, зачем?.. Они хотели вытравить из памяти любое упоминание о Голландцеве, начать жизнь с чистого листа. Но это было трудно, очень трудно.
        И вот теперь этот дар или проклятие - видеть истинную сущность других людей - похоже, передался от матери сыну. Непонятно только, хорошо это или плохо.
        - А кто у меня внутри? - спросил отец.
        - Я не очень вижу, - огорченно признался Андрюша-младший. - Он какой-то темный, даже не темный, а туманный. Как тень. Ты - весь светлый, такой перламутровый, а внутри тень. Как будто ты ее в эту бутылку запер и не выпускаешь. Потому что ты сам - хороший. А этого, который внутри, не выпускай, пожалуйста. Ладно?
        - А этот… который у меня внутри… - негромко спросил Андрей. - Он опасен, как думаешь?
        - Он… - Андрюша наморщил лоб. - Он, знаешь, как джинн. Сильный. И я не знаю, кто из вас победит, если вдруг вы станете драться.
        Иванов-старший не мог пошевелиться. Ничего себе зашел поцеловать сына на ночь… Это было очень серьезно - то, что он услышал. Маленький мальчик увидел и понял, что внутри его отца идет смертельная схватка добра и зла. И что в итоге пересилит, никому не известно. И с этим Иванову придется разбираться самому. Да. Его сын рассмотрел в нем именно то, что терзало его все эти годы. И если он все еще продолжает жить, если у него хватает на это совести… Значит, хорошего в нем все меньше.
        Потому что Андрей в своем обмане так жене и не признался. Вера знала, что он тоже заключал с Голландцевым договор. Он только не стал говорить - какой. Придумал какую-то отговорку про фантастическую успешность в делах. Открыться Вере, что на его совести многие и многие невинные души? Узнав об этом, она немедленно ушла бы от него.
        Так думал он…
        - Сегодня, Андрей, сегодня, - скорбно повторил Голландцев, и Андрею захотелось от души врезать ему промеж рогов за его издевательски сочувственный тон. - Прошу тебя, мальчик мой, будь благоразумен. Не стоит тебе покидать эту юдоль скорби, ты слишком дорого стоишь. Я, разумеется, не про деньги. Твои знания, твой опыт бесценны…
        - Я не хочу, чтобы это выглядело, как самоубийство, - спокойно перебил юрист, отпивая глоток кофе. - И самого самоубийства не хочу.
        - Что, прости? - не расслышал Голландцев.
        - Только не надо делать вид, что ты не понял, - предупредил Иванов. - Ты сам поставил вопрос именно так - или я, или мой сын. Забирай меня. Это не обсуждается. Ты составлял договор и не заставляй меня вновь искать в нем неточности, потому что я одну уже нашел, и ты проиграл. Найду еще, я хороший юрист. То, что ты услышал от меня сейчас, договору не противоречит. Нужна моя жизнь - забирайте. По договору я давал негласное разрешение, чтобы чью-то жизнь забрали. Хорошо. Сейчас я даю вполне гласное разрешение, чтобы вы забрали мою.
        - Но…
        - Не обсуждается, - не повышая голоса, повторил юрист и снова машинально сделал глоток уже остывшего напитка. - Вы же мастера устраивать несчастные случаи. Пусть сегодня меня собьет машина. Тормоза у нее откажут, например. Вот как из кафе выйдем. Это самое тривиальное и быстрое, что только можно придумать. Правда ведь? Время до полуночи еще есть, но не тяни.
        - Как глупо, Андрей, как глупо! - всплеснул руками Николай Эммануилович, но Иванов, не слушая его, нашел в телефоне номер Корчагина и отбил ему короткое сообщение.
        Так они договорились уже давно. Андрей, покидая с семьей Москву, предупредил младшего партнера, Корчагина, что некие серьезные люди, которым он в свое время перешел дорогу, могут попытаться достать его и его семью.
        - Как же так? - нахмурился Павел. - А скажем, срок давности…
        - Ну нет, - невесело ухмыльнулся Иванов. - В этом деле срока давности быть не может.
        - Куда ж ты вляпался-то так, партнер, а? - не на шутку обеспокоился Корчагин.
        - Меньше знаешь, крепче спишь! - довольно жестко отрезал Андрей. - Уж наверное, я не без оснований так резко рублю канаты. Давай только без глупостей, а? У тебя девушка, Евгения. Сокровище, между прочим. Береги ее. И женитесь поскорее. Дело о наследстве Хабибуллина вы и без меня выиграли, так что я за тебя спокоен. Это дело касается лично меня, и я не хочу никого подставлять. Фирму оставляю на тебя. И - самое главное - если со мной что-то произойдет, поддержи мою жену советом. Финансово ей помогать не надо - просто напиши, а лучше позвони ей, как только получишь от меня эсэмэс: «Пора», что я открыл на ее имя счет. Этого ей с сыном хватит до конца и ее, и его дней. Держи конверт. Там ключ от банковской ячейки, в ней карта. Картой воспользоваться сможет только она. Просто вспомни, что нужно делать, когда ты получишь эту эсэмэску. Хоть через год, хоть через три, пять, восемь и так далее. Хорошо?
        - Хорошо… Что, правда так все хреново?
        - Еще хреновее, - без тени улыбки подтвердил Иванов. - Забудь. Живи спокойно, работай. Ну… и на всякий случай - прощай.
        Они обнялись.
        А сейчас пальцы Андрея набирали коротенькое слово: «Пора».
        Отправлено.
        - Ну что, я пойду, - встал со стула юрист и, не оборачиваясь, пошел к выходу из кафе.
        Голландцев еще говорил ему что-то вслед, но Андрей не слушал. Колокольчик на двери звякнул, дверь закрылась за его спиной. Через несколько секунд на улице послышались визг тормозов и удар. Все.
        - Вот же дурак, - негромко проговорил Джокер. - Но у нас есть еще его сынок… Выжить он тоже не должен.
        Посетители кафе забеспокоились, некоторые выскочили на улицу. Но сам он даже не встал с места. Он знал, что Андрея Ивановича Иванова сбил белый «вольво», которому он «подправил» тормоза минуту назад.
        - Ты ведь не думал, что твой антигерой так легко распрощается со своим отпрыском? - негромко спросил мужчина с хищным и строгим профилем, внезапно нарисовавшийся за его столиком.
        В суматохе никто из посетителей не заметил, как в кафе появился кто-то еще.
        - Мессир Воланд, - вскочил и почтительно поклонился Джокер.
        - Так бы мог вести себя как персонаж сказок «Тысячи и одной ночи», - буркнул дух зла. - В двадцать первом веке подобный пафос не котируется, это неуместно. Сядь.
        Голландцев повиновался.
        - А вот теперь нам всем придется туго, - хмуро заметил Князь Тьмы. - У меня как-то мало веры в воспитанника Бельфегора, этого француза. Все, что удавалось ему с такой легкостью, было подготовлено нами, и его заслуги в том нет никакой. Он только и может что вышивать по канве. Просто снимал сливки и, как обычно, был не более чем исполнителем. Представляю, однако, как он раздувается от гордости, полагая себя невероятно ловким, и заранее пускает слюни в предвкушении того, как воссядет по правую мою руку.
        - Он ошибается? - осторожно поинтересовался Джокер.
        - С чего бы, - возразил Воланд. - Я свои обещания исполняю. Только пока рано об этом.
        - Однако, - сказал Голландцев, - сейчас у нашего врага, этого мальчишки, почти нет защиты. Что может потерявшая мужа женщина, охваченная отчаянием?
        - Посмотрим, посмотрим… Можно ждать любой неожиданности, - хмуро пробормотал Воланд и заметил: - А ты неплохо сработал, Джокер, я удивлен. Что ж, будем ждать действий Бизанкура.
        ТАМ, ЗА ОБЛАКАМИ. РОКИРОВКА ГЕРОЕВ
        Сначала вокруг был туман. Боли не было, все произошло очень быстро, он и опомниться не успел. Потом голоса. Много голосов, и тоже все словно сквозь завесу. Люди, неожиданно много людей -
        стоят кольцом. Чье-то тело распростерлось у самой обочины. Кровь. Рядом белая иномарка, «вольво».
        «Это я, - понял Андрей. - Вот это самое тело - я и есть».
        Он смотрел на себя откуда-то сверху, и так было легко. Совсем легко.
        Потом все залил яркий свет, и Андрей неожиданно обнаружил себя на лугу. Светило солнце, стрекотали насекомые в траве, а по небу размазывались легкие клочья белых облаков. А вот и его тень. Нет… Две тени.
        Он обернулся.
        На него пристально смотрел высокий человек с яркими глазами, одетый в какую-то хламиду. Его фигура излучала странное сияние, точно сама была светом, проникающим сквозь малейшие складки его одеяния.
        - Здравствуй, человече.
        Его губы не шевелились - голос звучал в голове Андрея.
        Внезапно перед его внутренним оком возникла картина… нет, икона - этот человек с огромными крыльями, розовыми с черным, и под ногами его корчится какая-то большая черная ящерица, пронзенная копьем.
        И тот же голос произнес внутри него:
        - И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
        Андрей вспомнил эту икону. Они с Верой венчались в тверском храме, и одна икона привлекла его внимание - именно эта. Ангел в золотых латах, алом плаще и с огромными крыльями, с копьем, попирающий ногами дракона.
        Позже он побывал в этом храме и спросил батюшку (удивительно, что его тоже звали Андреем, и он тоже в начале своего пути был юристом), что это за икона.
        - Архистратиг Михаил, глава святого воинства небесного, - улыбнувшись, сказал отец Андрей, совсем не старый еще, лет сорока с небольшим, удивительно спокойный и доброжелательный. - Сокрушил древнего змия, врага рода человеческого. Икону писал один хороший тверской художник, это копия с Феодора Поулакиса, вторая половина семнадцатого века…
        После этого они начали общаться, и Андрей узнал, что Бог не дал им с матушкой детей - у нее был диабет, разрушивший ее гормоны. А потом матушка и вовсе скончалась, хоть ей не было еще и сорока - вот такое несчастье. Андрей поражался стойкости духа отче, как он может быть таким спокойным и великодушным, почему не возроптал. Потом он понял, что истинная вера только в любви, и проникся к батюшке благоговейным почтением - очень непривычным, но приятным чувством - и оно лечило его измученную душу. Тем не менее Иванов всегда уклонялся от исповеди - говорил, что не готов. И понимал, что вряд ли будет готов. Это мучило его все годы, что он ходил в храм.
        Странную раздвоенность чувствовал Андрей. Его тянуло в храм; иногда он мог находиться там часами, среди запахов ладана и пения прихожан во время службы. Смотрел на икону Спасителя, в Его огромные глаза, взирающие ему прямо в душу, и плакал, и просил прощения, но на исповедь решиться не мог. Иногда он приходил в храм с женой, но чаще в одиночестве - иначе рано или поздно она бы предложила ему вместе исповедаться. А так он был наедине со своими мыслями, которые, по его собственному выражению, «причесывал» ему отец Андрей.
        Год назад, придя на вечерню, он не нашел в храме батюшки и спросил о нем, не заболел ли. Узнал страшную новость - в праздник водосвятия, на Крещение, случилась беда. Окунувшийся в прорубь прихожанин не вынырнул, и за ним вслед нырнул отец Андрей. Он вытащил прихожанина, который оказался пьяным в стельку, даже не простудился. У отца Андрея от стресса случился инсульт, от которого он не оправился. Нет, формально он был жив, но впал в кому. Просто поразительно, сколько испытаний выпало на его долю.
        Иванова с трудом пустили к нему. В палату пускали только родственников, а родственников у отче не осталось, но зато он был так любим приходом, что порой у больницы стояла очередь. Андрей перечислил больнице крупное пожертвование, и врачи его пропустили. Священник, подключенный к аппарату жизнеобеспечения, казалось, просто спит и видит удивительные добрые сны, таким одухотворенным было его лицо… Врач ничего не сказал о прогнозах. Андрей перерыл весь Интернет, нашел там, что вероятность восстановления ничтожна, но ухватился за нее. В нем теплилась надежда…
        Сейчас Андрей Иванов отчетливо вспомнил, кто такой архангел Михаил, благодаря отцу Андрею, - он отвечает за омовение души перед входом в небесный Иерусалим. Что помощник он в печали и тоске и милосердный проситель за людские души перед Богом. Считается святым предводителем во главе огромного воинства бойцов против зла на земле. И сейчас он, грешник, стоит перед ним, словно имеет на это право…
        Андрей опустил глаза.
        - Все знаю о тебе, - вновь раздался у него в голове голос, губы архангела по-прежнему не шевелились. - Тяжесть у тебя на душе великая. Но душа твоя светла. Да и не виноват ты.
        Потребовалось время, чтобы Андрей осознал то, что услышал. Не виноват? Он? Как? Он, отправивший на тот свет столько…
        - Неужели ты думаешь, что сам отправлял кого-то на тот свет? - спросили глаза архангела Михаила. - Запутали тебя, человече. Все и всегда подвластно только Отцу нашему небесному. Я встречаю невинные души, и они пополняют наше небесное войско. Поверь, Отец наш небесный знает, на ком есть вина, а на ком ее нет. Это не ты решал или не решал смерти свершиться, нет на тебе вины.
        - Да как же это?.. - прошептал Андрей. - У меня бред?
        - Нет, человече, это не бред. Ты уже здесь, в приделах небесных, а тело твое осталось там, на земле, - сказал архистратиг.
        - То есть… То есть, получается, я столько лет позволял себя морочить, а под конец позволил себя убить? - не веря, все спрашивал Андрей.
        - Не совсем. Человек слаб, но слабость его простительна, если душа чиста и если он раскаивается искренне, - изрек архангел. - А чиста она тогда, когда чисты помыслы. И, даже будучи игрушкой в руках врага, можно оставаться человеком, ибо выбор у души есть всегда. Она выбирает либо созидание, либо разрушение. Любовь - это всегда созидание, и в большом и в малом.
        Андрей внезапно вспомнил еще одну икону с архангелом Михаилом. Там в руках его были весы.
        - Люди считают, что я взвешиваю души, дабы понять, сколько в них света, а сколько - тьмы, - тут же откликнулся Михаил. - Просто потому что человеку привычнее этот образ. Чтобы понять человека, достаточно посмотреть на него.
        Андрей вспомнил слова своего маленького сына: «Ты - весь светлый, такой перламутровый, а внутри тень».
        Ему страшно было даже предположить, что это означало. Если его сын знает то, что знает архангел…
        Андрей заметил, что Михаил смотрит на него пристально, но в пристальности этой была только любовь. Так отец наблюдает за ребенком, который решает какую-то сложную для него задачу, - чтобы не мешать, но в нужный момент прийти на помощь.
        - Идем? - предложил архистратиг.
        Вдруг они оказались в маленькой чистой кухоньке, где уже закипал чайник, на столе стояли белые чашки с блюдцами и вазочки с вареньем, а архангел Михаил, в простой белой футболке и серых спортивных брюках, спокойно разливал чай.
        - Нет, решительно не понимаю, - произнес в отчаянии Андрей. - Не понимаю - ничего!
        - Успокойся, - помахал ему архистратиг, и на этот раз губы его двигались, как у всякого человека. - Конечно, все, что ты видишь, привычно твоему глазу и восприятию. На самом деле все здесь по-другому, но ты принять это еще не готов. На все нужно время. Поэтому, чтобы тебе было проще, все сейчас именно так, но соберись и внемли. Я знаю, сколько вопросов ты хочешь мне задать, и готов ответить на все. Знаю, что тебе нравится простой черный чай - вот он, свежий и ароматный. И вишневое варенье, которое ты любишь. - Вишневое варенье в раю, - смятенно пробормотал Андрей.
        - Просто привычные тебе образы, - повторил Михаил. - Попробуй варенье, оно тебе понравится… должен рассказать тебе кое-что.
        Варенье действительно оказалось изумительным на вкус. Андрей словно перенесся в собственное детство. Такое варенье умела варить только его бабушка.
        - Возможно, ты воспримешь это как сказку, но это не сказка, - сказал архистратиг. - Не так давно, с разбросом в несколько лет, на земле родились семеро детей, олицетворяющих семь христианских добродетелей. Они должны были стать апостолами нового Мессии и по достижении двенадцати лет получили бы посвящение. Разумеется, за ними тут же началась охота… И чтобы мечта человечества о втором пришествии отодвинулась во времени на тысячу лет, им даже не обязательно было погибать в младенчестве, как во времена Ирода, - достаточно просто погибнуть в детстве. Хитроумие пособников лагеря тьмы безгранично, увы, много у них слуг и среди людей. Больше чем достаточно. И наделены они полномочиями куда большими, чем это разрешено силам света. У каждого из этих особенных детей была с рождения охранная печать света, но Князь Тьмы нашел это несправедливым и, дабы уравновесить права и возможности, потребовал, чтобы некие слова снимали эту печать. Так на каждое доброе слово находится у людей слово дурное и бранное, и люди всегда сами делают свой выбор, говорить ли им созидающее слово, либо произносить отрицающее любовь и
свет. Дух зла сказал, что люди изначально тяготеют к разрушению и хаосу, а Отец наш небесный отрицал это. Князь Тьмы ответствовал: «Увидишь». В словах, снимающих печать, не было ничего бранного, но зашифрован двоякий смысл. «Отдай меньшее, получишь большее». Здесь важно само намерение. Если захочешь зла, превратишь эти слова в орудие зла. И стало так. Конечно, не было ничего проще, как выдать эти слова за разрушающее заклинание, тогда как изначально они никакого разрушения не несут. Однако демон лени Бельфегор внушил своему посланнику лиха и бесчинства, что слова эти служат только для уничтожения, и стали эти слова разрушающими.
        Андрей подумал, как же это просто - на первый взгляд. Соблюдай заповеди, в которых ничего сложного, лишь созидающее начало. Но нет. Во всем мире и во все времена человек эти заповеди нарушает. Зачем? Как же донести до людей Слово Божие, несущее свет?
        Он почувствовал, что щеки его мокры, и удивился - ведь самих щек уже нет…
        - Это плачет твоя душа, - тихо заметил архангел Михаил. - Как плачет она у всякого, кто видит горе и несправедливость и кто хочет искоренить зло по всей земле. Но слезами делу не поможешь. Слушай внимательно. Можно было бы сказать, что судьба человечества висит на волоске. Но, если остается хотя бы крохотная искорка, есть надежда, что она превратится в живой огонь. Надежда - это то, что никогда не угаснет. Вера - то, что не дает угаснуть надежде. А живой огонь - это любовь. И она сильнее, чем тьма, во сто крат сильнее. Теперь задай свой вопрос. Я вижу, что ты давно хочешь это сделать.
        - Что будет с моими женой и сыном? - вырвалось у Андрея именно то, что больше всего его беспокоило.
        - Будет по воле Господа. Но я знаю, что тебе такого ответа недостаточно, человече, - сказал архангел, спокойно отправляя в рот ложечку варенья. - В мире испокон веков идет война, и отголоски ее слышны по всей вселенной. Война эта, как ты понимаешь, между добром и злом. И у каждого есть выбор. А вопрос «что будет?» - это как попросить фокусника «что-нибудь показать». Не скрою, будет трудно. Ведь ты знаешь, как трудно было и матери Веры, и ей самой. Мама Веры не пошла по пути зла, не оставила девочку с непривычной внешностью в роддоме, не закрыла глаза на ее судьбу. А почему? Ответ очень прост и очевиден - она любила ее. Тот, кто любит, всегда любезен Господу, Отцу всего сущего. Вера так же сильна духом, как и ее мать. Она любит своего сына, и она любит тебя. Конечно, им будет трудно. Но за их души можно быть абсолютно спокойными - место им в чертоге вечном. Ответил ли я на твой вопрос?
        - Просто мы на разных уровнях восприятия, архистратиг… - покачал головой Андрей. - Я здесь, они - там… Случись с ними что, я даже помочь не смогу, и это приводит меня в отчаяние.
        - Случится, - спокойно ответил архангел. - И случится скоро. Но отчаяние - это совсем не то, что нужно.
        Андрей встал. Затем снова сел.
        Он чувствовал себя не просто на скамейке штрафников, не просто наихудшим из учеников или игроков - он чувствовал себя ничтожной песчинкой. В эту секунду он с особой ясностью осознал, сколько людей умирают и рождаются на земле ежесекундно на протяжении тысяч и тысяч лет. И каждого из них Господь любит?! И сейчас в нем затрепетал вопрос, который так часто он задавал отцу Андрею: «Если Он так любит нас, почему же Он заставляет нас так страдать?!»
        - Если Господь так любит нас, то почему заставляет так страдать, архистратиг? - вырвалось у него. - Почему, например, у отца Андрея такая ужасная судьба?! Я никогда не встречал человека, любящего Господа больше, чем он! Он даже не возроптал ни разу…
        - Позволь, я сам отвечу тебе, - вдруг раздался рядом голос отца Андрея.
        Иванов обернулся - рядом с ним, улыбаясь, сидел батюшка - такой, каким он привык видеть его.
        - Нет, это все же бред… - пробормотал Иванов.
        - Но зато очень логичный, - ответил отец Андрей. - Кстати, варенье вкусное невероятно…
        - Но вы ведь не умерли, отче?
        - Если я тебе скажу, что смерть понятие относительное, ты же не поверишь, - вздохнул тот. - Тело мое по-прежнему лежит в коме, подключенное к аппарату, а душа вольна быть, где угодно. Скажу больше: я бы хотел, чтобы тело отключили от этого аппарата - больничные услуги уже год оплачивает Церковь, и ты помог, спасибо тебе - да вот пока не время отключаться, и скоро ты узнаешь почему. Все на свете происходит по Промыслу Божьему, Он есть любовь и свет. Я ведь сначала тоже горько спрашивал, почему у нас с матушкой детей нет. Наши тела на земле - это настоящие химические лаборатории, и ничего не попишешь, если вдруг в тебе заложена природой какая-то болезнь, какое-то искажение. Но и болезни - это не наказание, а повод к размышлению, почему так получается. Если бы у нас детки родились - скажем, пятеро, как мы всегда мечтали, - то они тоже были бы больны. И вот что лучше, иметь пятерых больных детишек или вовсе их не иметь? Мы же не перестали любить друг друга только потому, что Бог нам детей не дал. То, что достаточно молодой она ушла, тоже неспроста. Не зря же слово такое люди придумали: «Отмучилась».
Не бойся ничего, Андрей, и просто будь в покое. Со смертью тела ничего не кончается…
        И его фигура поблекла и растворилась.
        - Мне вправду тяжело и понять это, и принять, - пробормотал Иванов, глядя на стул, где только что сидел отец Андрей. - Да и кому бы… Нет, не могу. Я до сих пор думаю, что все это лишь игра моего воображения. Впрочем… Самое странное, что я по-прежнему ощущаю себя самим собой.
        - Даже если это и твое воображение, давай просто пофантазируем, - мирно предложил архангел Михаил. - Хотя ты и не такое видел, общаясь столько лет с порождением тьмы, называющим себя Джокером. Но если ты хочешь знать больше, я покажу тебе, ты сразу все поймешь… Идем.
        Андрей почувствовал, что какая-то сила тянет его ввысь, сквозь небо и облака, сквозь холод и ледяные мириады колючих звезд, пока наконец не оказался он… в самой гуще битвы.
        Невероятная звуковая вакханалия обрушилась на него со всех сторон. Крики, рычание, стоны и проклятия, лязг металла, треск ломающихся копий и другие невероятные, непостижимые человеческому уху звуки, но не только. Мелькали искаженные злобой звериные рыла и светлые суровые лики, проносились мимо копыта, лапы, когти, хвосты, усыпанные шипами, свистели стрелы, отблескивали лезвия - зазубренные, ржавые, покрытые запекшейся кровью, и сияющие, по чьим граням стекали капли света.
        В ладони его внезапно очутилась рукоять меча, и рука отяжелела, обремененная оружием. Просвистела разящая сталь, и расступились оскаленные морды, рассыпались искрами. Рядом он с изумлением заметил профиль отца Андрея, который в этот момент отсекал какую-то отвратительную бугристую голову с раззявленной, полной игольчатых зубов, слюнявой пастью. Несколько светлых воинов рядом с ними теснили уродливых монстров, точно сошедших с полотен Босха. Сама тьма отступала перед ними, сменяясь чистым светом…
        …и тут же все стихло, и вновь он оказался на той же кухне, где буквально недавно архангел Михаил угощал его чаем. Несколько секунд продолжалось это - и несколько тысячелетий…
        Он поймал себя на том, что продолжает яростно кричать в пылу сражения, и осекся, тяжело дыша.
        - Что это? Что это было сейчас?! - воскликнул он, чувствуя, что сходит с ума.
        - А это ежесекундно, покуда люди пьют чай, беседуют, ходят на работу, занимаются любовью, едут в транспорте, идет многовековая война света и тьмы, добра и зла, - невозмутимо ответил архистратиг, - и все мы принимаем в ней участие. Человек спасает кого-то делом или словом - и светлое воинство одерживает верх, человек совершает предательство - и гибнут наши воины, слабеет воинство света. И каждый сам выбирает, чью сторону он принимает.
        И словно что-то распахнулось перед внутренним взором Андрея. Понять это на земле не было никакой возможности, потому что там ты проживаешь свою жизнь секунду за секундой, погруженный в повседневные заботы, не думая о вечности. Теперь же вечность сама стояла перед ним. И в тот же момент к нему пришло осознание собственной силы и покоя. Невероятно, но это было именно так. Не зря в его руке оказался светлый меч.
        Архистратиг внимательно смотрел на него и видел, какие чувства обуревают сидящего перед ним смертного, уже сбросившего свою бренную оболочку. И когда Андрей осознал свой покой и силу, архангел удовлетворенно кивнул:
        - Теперь еще раз про отчаяние. Отчаиваться не стоит никогда. Теологи до сих спорят, пытаясь классифицировать человеческие грехи. Иногда говорят, что их семь, иногда - что восемь. Да и в определении самих грехов идут у них споры. Знаешь, почему грех уныния и отчаяния по праву считается одним из смертных? Отчаявшийся человек не просто слаб, но интертен и безволен. А безвольного человека так просто склонить на свою сторону. На темную сторону. Разумеется, бойцы темного войска никогда не пропустят отчаявшегося человека. Они накинут ему на шею свой ловчий аркан и будут душить - вот так произошло и с тобой. Помнишь?
        Да. Как это возможно было забыть. Ведь это и было отправной точкой всего того, что произошло потом с Андреем - его отчаяние. Из-за него он и заключил свой договор с Голландцевым. Продался темным силам. Но Вера…
        - Не стоит ломать голову - ты не встретил бы Веру, не будь Джокера, - заметил архангел. - Пути Господни неисповедимы, но всегда ведут к свету. Не бойся ничего, если в твоем сердце есть вера, надежда и любовь.
        «Есть ли?..» - промелькнула мысль.
        - Есть, - кивнул архангел. - Скажу тебе еще вот что. Иногда может показаться, что добро слабее зла. Просто потому что разрушить что-то гораздо легче и примитивнее, чем построить. И отнять жизнь гораздо проще, чем родить и вырастить. Мы, воины света, вооружены лишь любовью. Но любовь - это мощнейшее оружие. Запомни: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
        Андрей осознал, что его жена и сын - это единственное, что придавало его жизни смысл, и ради чего стоило жить и стоило умереть. Он воспринимал любовь - так…
        - Что происходит с моим сыном? - вырвался у Андрея вопрос. - Андрюшка видит сущность любого человека. И я беспокоюсь за него. Он увидел во мне мои темную и светлую стороны. Такая же способность была когда-то и у Веры…
        - Знаю, - кивнул Архистратиг. - Люди называют эти способности экстрасенсорикой, то есть сверхчувствованием. У Андрея-младшего есть эта особенность. Но ты должен узнать про него еще кое-что. Твой сын олицетворяет на земле Добродетель Любви, и ему суждено стать новым апостолом. Мало того, он единственный оставшийся в живых и единственная надежда на веру в любовь.
        - Если бы у меня была голова, я сказал бы, что она идет кругом… - после паузы пробормотал Андрей в полном смятении. - За что это моему сыну?..
        - А каково было Деве Марии? - парировал архангел. - За что ей было все то, что было? Ведь тебе известно, что случилось с ЕЕ сыном.
        Андрей пристыженно молчал.
        - Я не хотел огорчить или устыдить тебя, - заметил архангел. - Просто сказал правду. Чтобы в человеке победил свет, Бог отдал своего единственного сына как искупительную жертву за людские грехи, чтобы показать через веру…
        - Через веру… - эхом повторил пораженный Андрей.
        - Да, не зря твою жену зовут именно так… - подтвердил Михаил. - Именно через веру людям показывают, где добро и где зло и за чем нужно следовать. Хорошо, что раньше ты не знал, кто твой сын на самом деле. Никакому родителю не под силу нести бремя такого знания. Но сейчас я буду просить тебя о помощи.
        - Вы? Меня?
        - Да, - кивнул Архистратиг. - Если бы жена не любила тебя, ее гораздо проще было бы сломить. Но именно сейчас, человече, ей нужна поддержка света, а свету - поддержка любви, а нам всем - твоя поддержка. И твоя помощь сейчас возможна только на земле.
        - Я готов. Но… ведь я умер, - все еще не понимал Андрей.
        - Искалечено твое тело, - сказал архангел, - но не сломлен дух. Вера уже узнала о твоей смерти и горько страдает. Корчагин выполнил твою просьбу: Вера с Андреем не будут обездолены, но горе ее настолько велико, что она почти отчаялась, сейчас она беззащитна. Я знаю, что слышать это тебе горько и страшно, но ты же понимаешь, что нет у меня цели тебя напугать или огорчить. Повторяю: нам всем нужна твоя помощь. То, что ты услышишь сейчас, странным будет уху современного человека, но не твоему. Потому что ты знаешь, кто такой Голландцев.
        Андрей промолчал. Все это было трудно понять и принять. Как и тогда, на Патриарших прудах, когда познакомился он с посланцем Князя Тьмы. Сами слова «посланец Князя Тьмы» для обычного человека отдают дурдомом или шарлатанством, но, увы, он знал, что это не выдумка. Раз он уже ввязался в эту историю, кому, как не ему, поставить в ней достойную точку, как и полагается мужчине. Он понимал совершенно отчетливо - его жене и сыну грозит опасность. И, если он сможет оградить их от этого, он это сделает.
        - Что я должен делать? - спросил он уже спокойно и вспомнил: - В моей руке был светлый меч.
        - Он и сейчас в твоей руке, - ответил архистратиг, - но ты не сможешь принести его на землю и отсечь злое от доброго, как это возможно здесь. Да и не нужен он тебе будет.
        - Что же будет нужно?
        - Только любовь, - улыбнулся архангел. - И ты увидишь, что она сильнее меча. Иногда, когда нет другого выхода, открываются Врата, которые соединяют оба мира.
        - Врата? - не понимая, переспросил Андрей.
        - Да, - сказал архангел Михаил. - Они откроются для того, чтобы ты смог защитить и своих близких, и остальных людей. А встретиться тебе предстоит с тем, кого зовут Жан-Жак-Альбин де Бизанкур. Рожден он был в тысяча триста двадцать девятом году от Рождества Христова во Франции от обычных людей, но в мать его при зачатии вселилась Лилит, супруга Люцифера. Она пыталась сделать это много раз, отчего девушку считали ненормальной, да и она себя считала таковой. Но Лилит смогла по-настоящему ее одолеть лишь однажды, и тогда она понесла в своем чреве будущего «крестника семи грехов», как называли его силы зла. Мать его, Анна-Мария, погибла при родах, а из него вытравили все человеческое. И то, в чем ты несправедливо обвинял себя - в попустительстве смертей сынов человеческих, - Бизанкур виновен неоспоримо. Потому что он делал это с удовольствием на протяжении более шести веков. Своими руками. Миллионы и миллионы жизней.
        - Своими… руками? - Андрею казалось, что сейчас он просто задохнется.
        - У него был выбор. Раз за разом посылая к нему на землю вестников, незримых простому оку, Господь пытался зажечь в нем искры света. Один из будущих апостолов, олицетворяющий добродетель Усердия, был его дальним французским потомком, и Жан-Жак это прекрасно знал. Отец наш надеялся, что на родственника у него не поднимется рука и хоть искорка раскаяния и любви загорится в этой заблудшей душе…
        - И что же? - спросил Андрей.
        - Бизанкур бестрепетно убил и его, - ответствовал архангел.
        Андрей опустил голову.
        - Взгляд Господа нашего преследовал Бизанкура и во сне, и наяву, - продолжал Михаил, - но раз за разом он выбирал тьму, потому что демоны взялись за него всерьез. И рожден он был для того, чтобы не допустить второго пришествия. А ты был рожден для того, чтобы остановить Бизанкура. Он пытается убить не только твоего сына, он хочет убить на земле любовь.
        Андрей потрясенно молчал.
        - Я знаю, о чем думаешь, - мягко проговорил архангел. - Думаешь, справишься ли. Но помни, что за тобой армия света. И в руках твоих светлый меч, а в сердце твоем любовь. Встань и иди.
        В эту самую секунду отец Андрей в больничной палате открыл глаза.
        Глава 10
        Россия. Тверь. Любовь. Момент истины
        В Твери Бизанкур понял, что имел в виду Вельзевул, говоря, что они упростили ему задачу - отец ребенка, который олицетворял последнюю добродетель, погиб недавно под колесами автомашины. Одной проблемой меньше.
        - Я придумаю, чем тебя взять, вдовушка, - прошептал Бизанкур. - Никуда ты от меня не денешься. Симпатичным вдовушкам всегда нужно сильное плечо рядом. Я стану и плечом, и иными частями тела, можешь не сомневаться. Ты сама мне принесешь три минуты чертовой жизни своего щенка на блюдечке с голубой каемочкой. «Любовь»… Мы с тобой зажжем такую любовь, что небеса содрогнутся. А со щенком для начала подружимся…
        Он усмехнулся, вспомнив, как доверчив оказался Магнус из Исландии. Значит, здесь тоже нужно бить на сочувствие. На дружбу. На угождение щенку.
        Тверь. Угораздило же этих двух малахольных перебраться из столицы, отказавшись от блистательной карьеры, в провинцию. То ли напортачил что-то господин юрист в Москве, то ли… Впрочем, зачем ему об этом думать, в самом деле, всех дел не решить, и лишняя информация не нужна. Нужно думать о цели. А его цель была на удивление близка.
        Он прикинул несколько вариантов развития событий и сколько времени понадобится на каждый из них. Пока что он запланировал поход на кладбище на девятый день после смерти папаши отпрыска. Наверняка эта Вера должна там быть. Что ж, прикинусь тоже безутешным вдовцом. Беззащитным. Женщины очень жалостливы. Особенно когда они сами нуждаются в сочувствии. Ничто так не сближает, как общее горе…
        …И только часы, всевозможные часы продолжали окружать Жан-Жака со всех сторон, и снова ему казалось, что стрелки их движутся в несколько раз быстрее, а электронные цифры сменяют друг друга с невероятной скоростью. Но он объяснял себе это своим волнением. Все-таки уже скоро он завершит то, что так успешно начал.

* * *
        На похоронах Андрея Ивановича Иванова было довольно много людей. Приехали враз постаревшие от горя его родители. Пришли проститься друзья и однокурсники. А самым первым появился Корчагин, уже через несколько часов после того, как получил эсэмэску от партнера, он сразу поехал в Тверь скоростной электричкой, поставив коллег в известность, что его не будет несколько дней. Сказал Вере: «Не пугайся, что я уже здесь. Андрей предупредил меня, что может случиться что угодно и когда угодно. Я не верил…»
        - Я знаю, кто его убил, - бесцветно произнесла Вера. - Только обращаться куда-либо нет смысла.
        - Так и знал, что это какая-то мафия, - пробурчал Павел.
        Вера не стала его разубеждать.
        Корчагин организовал все, от похорон до поминок. Поблагодарил Господа, в которого не верил, за то, что его самого ни в какое сомнительное и опасное предприятие не втянули, что у него все тихо и мирно с женой Женей. Прав был патрон, говоря, что пора по-взрослому включать мозги. Сказал, чтобы Вера в случае любой неприятности сразу же ему звонила, и на следующий день после похорон уехал обратно в Москву…
        …В первые три дня Вера полностью ушла в себя. Ей очень не хватало мудрой и доброй улыбки отца Андрея, но она знала, что тот уже год как находится в коме.
        Единственный, кто мог вывести ее из состояния апатии, был сын. После похорон он сказал ей: «Я знаю, где папа. Там». Он указал пальчиком вверх и улыбнулся.
        Вера была очень растеряна, но она прекрасно понимала, что ей есть для кого сохранять рассудок.
        Сын поражал ее. Мало того, что с самого первого дня, как Вера узнала о гибели мужа, он вел себя, как взрослый, причем не каждый взрослый так поведет себя, в нем она узнавала себя в детстве. В тот самый период, когда обнаружила в себе способность видеть в людях, как она это тогда называла, «зверей». Значит, Андрюшка тоже «видит»? Бедное солнышко…
        Но в отличие от нее тогдашней, растерянной, рядом с ее беспомощной мамой, сын Веры был абсолютно спокоен. Она видела рядом с собой маленького мужчину, продолжение отца, ее любимого мужа.
        - Мам, папа сказал, чтобы ты не удивлялась ничему. И не боялась. Не будешь, ладно?
        Сын улыбался.
        - Я очень постараюсь. Господи, если бы я это сама в детстве и юности не испытала, я бы не поверила, просто с ума бы сошла, - прошептала молодая вдова. - Сынок, что же нам теперь делать?
        И она заплакала. Андрей-младший гладил ее по голове и ждал, пока она хотя бы немного успокоится.
        - Мам, не бойся, папа говорит, что он нас оттуда будет поддерживать, - словно прислушиваясь к чему-то, сказал маленький Андрейка. - А еще он сказал, чтобы ты не переставала мыло делать. И еще сказал, что его самое любимое с грем… грет…
        - Грейпфрутом, - поправила Вера, впервые улыбнувшись.
        Андрей действительно всегда любил этот запах. На душе стало немного спокойнее, словно муж был жив, просто уехал туда, где не ловили телефоны.
        - А ты его видишь, Андрюшка? - почему-то шепотом спросила Вера.
        - Не-а, - помотал он головой. - Слышу только. Где-то внутри себя. Но если закрываю глаза, то вижу. Он улыбается.
        - Скажи ему, что я его очень люблю, - сказала Вера и вновь заплакала.
        - Не плачь, мам, он знает. Он тоже сказал, что любит нас и что скоро придет.
        - Как это, сынок? - растерянно спросила она и почувствовала, как руки ее покрываются мурашками.
        - Придет не насовсем, насовсем нельзя, - с трудом объяснил сын, сам, видимо, не до конца понимая, почему отцу нельзя вернуться навсегда. - Но ты не бойся, ладно? Он придет помочь.
        Нет, несмотря на то что Господь дал ей самой прикоснуться к потустороннему, наградив ее даром, который принес ей поначалу немало беспокойства, Вере было очень трудно смириться с тем, что ее собственный малыш тоже к этому причастен. Как же ему с этим жить теперь?!
        - Мам, ты за меня не бойся, - сказал вдруг Андрюша очень серьезно.
        - А ты откуда…
        - Я немножко слышу мысли, даже не мысли, а то, что люди чувствуют, и немножко вижу… ну, то, что люди прячут внутри себя, что они даже сами не знают, - объяснил Андрей. - Наверное, я буду врачом. Ну, таким… Чтобы души лечить.
        Вера потрясенно замолкла. Нет, сама она мысли не слышала, даже когда приходили «звери»…
        - Мам, я успел сказать папе, что я это умею, - сказал сын. - Прошло сколько-то дней, немного, и… папы не стало, он ушел на небо. А тебе сказать еще не успел.
        Она молча смотрела на сына, и в ней шевелился небольшой червячок сомнения. Все дети утешают своих мам, все дети любят фантазировать. И даже при том, что Вера сама когда-то обладала даром…
        - Мам, это все правда, - совсем по-взрослому мягко сказал ей сын. - И еще папа говорит, чтобы ты ела.
        Вера спохватилась. А еще говорят, яйца курицу не учат. Еще как учат. Она будет слушаться сына, потому что он прав. Да, жизнь ее не остановилась, и надо есть, и надо кормить Андрюшку, и надо сделать уборку, и… ждать мужа. Он обещал.

* * *
        План Бизанкура был крайне простым.
        Когда мы хотим вызвать у кого-то доверие, мы просим его о помощи, тем самым как бы предоставив им распоряжаться собой на свое усмотрение.
        Поэтому, когда подошел девятый после смерти день, когда душа умершего предстает перед самим Творцом, Бизанкур приехал к кладбищу с самого утра. Подъезжали машины, прибывали люди, одетые в траур, в глубине кладбища кого-то погребали - вдалеке слышался похоронный оркестр. У ворот молчаливые цветочницы продавали свой скорбный товар - искусственные цветы. Живые тоже, но в этом месте они не были призваны радовать.
        Жан-Жак вооружился всем своим обаянием, потому что ему предстояло расположить к себе не только Веру, но главным образом ее сына. Благодаря врожденной способности к языкам, он знал русский еще по первому своему появлению в России, но решил оставить легкий акцент - для шарма. Он умел быть милым, когда это было нужно…
        Бизанкур придумал трогательную легенду, по которой его мать, француженка, вышедшая замуж за русского повторным браком, очень горевала, потому что его строгий отец, страшно богатый мерзавец, после развода не разрешил не только взять сына с собой в Россию, но даже видеться с ним. И теперь она умерла, но безутешный сын не попал на похороны и, лишь случайно узнав о ее смерти, приехал в Россию, чтобы посетить хотя бы кладбище…
        Такая дурацкая история должна была обязательно понравиться сердобольной женщине.
        Ивановы приехали к полудню. Жан-Жак увидел их издалека, потому что караулил, не спуская глаз с центрального входа, и уже выучил дорожки, ведущие прямо к могиле главы семейства.
        - Это он? Ее сын? - вздрогнул он. - В самом деле урод… Впрочем…
        И тут произошла странная метаморфоза, как и с фотографией.
        Мальчик шел с Верой за руку и что-то говорил ей, задрав голову. Несмотря на свою поистине странную внешность, он непостижимо копировал черты лиц обоих родителей. Жан-Жак уже прикидывал, какой комплимент он может сделать по поводу ребенка, не задев самолюбия матери. Сказать «Как он похож на вас» было бы не совсем правильно, потому что смахивало на издевательство - Вера оказалась красавицей. Сказать «Вы так непохожи» было бы еще хуже…
        Бизанкур собирался следовать своему сценарию, но не зря придумана поговорка «хочешь насмешить Господа, расскажи Ему о своих планах».
        С мальчиком произошла непостижимая метаморфоза. Почему-то он перестал казаться ему уродливым. Его внешность притягивала и пугала. Пугала уже не необычностью черт. Глаза. Да, это были Те Самые Глаза. Способные прожечь его, Бизанкура, до самых темных его глубин, до самого дна. Эти глаза знали про него все, и он чувствовал себя не то что раздетым - внезапно освещенным в ночи прожектором. Нет, будущий апостол не смотрел в сторону Жан-Жака, но колени того почему-то неприятно и ватно обмякли, как бывает в кошмарах, когда ты ждешь, что вот сейчас некто, кого ты боишься, повернется к тебе лицом, и тогда тебе точно конец…
        Но мальчик не повернулся. Произошло другое.
        К ним подошел какой-то мужчина. Мало того, он подхватил на руки это маленькое отродье. Это был кто-то незнакомый ему. Родственник? Друг?

* * *
        - Андрей?! - потрясенно прошептала Вера, во все глаза глядя на мужчину в темной одежде, который встретил ее буквально за кладбищенской оградой.
        У нее задрожали руки и губы. Как это вообще могло быть?!
        Да, это был он, слегка осунувшийся и небритый. Он смотрел на них и молча улыбался. И тут она поняла, что это вовсе не ее муж, а тот замечательный священник, к которому они иногда приходили в храм на службы и побеседовать. Как она могла ошибиться? Ведь они вовсе не похожи, совершенно…
        - Простите, я теперь в каждом мужском лице вижу своего мужа, - пробормотала она, но вдруг поняла, что и отцом Андреем этот человек быть не может - ведь буквально недавно муж рассказывал, что навещал его в больнице и говорил, что из комы он не выходит и, несмотря на стабильное состояние, надежды очень мало.
        Она растерянно замолчала.
        - Папа! - вдруг очень светло сказал ее сын и без колебаний протянул руки к мужчине, тот бережно подхватил маленькое тельце и прижался к его щечке своей колючей щекой. Ребенок гладил его отросшую щетину и тихонько смеялся.
        - Ну вот, - подал наконец голос мужчина, и это, несомненно, был голос отца Андрея. - После того как меня признал наш сын, я могу сказать тебе все, малыш. Не бойся совсем ничего. Хотя на твоих глазах могут сейчас начать происходить очень страшные вещи.
        - Мам, я говорил тебе, - быстро подхватил Андрей-младший. - Если совсем будет страшно, просто зажмурься, ладно?!
        - Мне уже страшно, - призналась Вера. - Андрюшка, что происходит? Это правда ты?
        - Малыш, после того, что мы с тобой пережили, нас уже ничего не должно удивлять и пугать. Обещай мне, что будешь сильной.
        Она сцепила зубы:
        - Господи, за что нам это все?!
        Он притянул ее к себе и быстро поцеловал в голову, вдохнул теплый, привычный, родной запах.
        - Это я, но в теле отца Андрея, который действительно в коме, - сказал он. - А теперь главное. Я здесь совсем ненадолго, возможно, даже на несколько минут. Мне нужно спасти нашего сына, тебя и любовь на всей земле. Вот так вот, не больше и не меньше.
        - О Господи, - выдохнула она. - Хорошо. Что нужно делать?
        - Верить мне, быть сильной духом и ничего не бояться, - ответил он. - Это все.
        Ее колотила крупная дрожь, но она постаралась взять себя в руки.
        - Андрюш, единственное, что я умею по-настоящему, - это любить, - сказала она. - Я все выдержу.
        - Ну и хорошо, - спокойно кивнул он. - За нашим сыном охотится один человек. Точнее, не совсем человек. И, думаю, он уже здесь.
        - Папа, - прошептал Андрей-младший и посмотрел куда-то через головы посетителей кладбища. - Я очень боюсь его. У него внутри тьма.

* * *
        «Черт, он смотрит прямо на меня», - понял Бизанкур.
        Да, именно эти глаза он видел с детства перед самым пробуждением, это они мучили его, порой являясь в отражениях зеркал, а в последнее время везде и всюду, доводя до исступления. Так вот, как смотрит эта чертова любовь… Прямо в душу! Испепеляя ее!
        Как?! КАК это могло произойти в шаге от успеха?!
        ДА КАК ОН ПОСМЕЛ ТАК С НИМ - С ТЕМ, КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ ВЕСЬ МИР?!!
        Ребенок что-то шепнул взрослым. Теперь не только сопляк, но все трое смотрели на Бизанкура. И женщина уже не была просто женщиной, которую можно обмануть, сломать, или другими способами вывести из игры. Она выглядела неприступной скалой. И ее глаза были такими же - смотрящими прямо в душу, не оставляющими надежды. Мальчишка одной рукой обхватил мужчину за шею, а вторую положил матери на плечо. Словно прослойка бетона, скрепляющая намертво два камня. Он смотрел на Бизанкура так, словно читал его, как открытую книгу.
        - Убью, - тихонько процедил Жан-Жак сквозь зубы, и кулаки его сжались, а мозг лихорадочно искал решение.
        Убивать мальчишку было нельзя, об этом давно предупреждал его Бельфегор. Если он осмелится, то погибнет сам - охранная печать уничтожит его в ту же секунду. Рискнуть? Да, ищите дурака. Он видел, как настигала детей смерть от сказанного заклинания за считаные минуты. Ну уж нет… Что делать? Что делать?! У него ничего не осталось! Его покровители лишили его всех своих даров, и теперь он чувствовал себя беззащитным, точно голый на площади… ЧТО ДЕЛАТЬ?! Он один, он совершенно один, никому не нужный, всеми оставленный, бессильный! Нет, он не проиграет, на кону стоит его собственная жизнь, его бессмертие, все-все…
        Словно в замедленной съемке, он видел, как мужчина опускает на землю ненавистное маленькое отродье, как заслоняет собой его и его мамашу, делает шаг вперед… А-а, защитничек, откуда ты взялся на мою голову именно сейчас?! Ты все, все испортил! ЭТО ТЫ ВИНОВАТ ВО ВСЕМ!
        Кровь бросилась в голову Бизанкуру. Он поискал вокруг безумным взглядом и подхватил что-то с земли. А потом с рычанием бросился вперед, замахнулся и нанес сокрушительный удар зажатым в руке камнем, кстати оказавшимся под ногами.
        Сердце Жан-Жака колотилось в горле, перед глазами все плыло, но он успел заметить, что удар его достиг цели. Лицо мужчины моментально залила кровь, глаза его закатились, и он мешком осел на землю, распростерся, как большая тряпичная кукла. Так тебе, с-сука! И немедленно отсюда. Его простят. Он все исправит. Он же убрал целых шестерых, и остался только этот…
        Рядом запоздало закричали. Но это была не Вера. Она стояла, бледная как мел, и прижимала к себе сына. Дура. Курица…

* * *
        - Я все, все исправлю… - трясясь как в лихорадке, повторял Бизанкур.
        Перед ним стояла Белла.
        Сначала он подумал, что она улыбается. Нет, это был оскал.
        - Исправишь… Что ты можешь исправить ТЕПЕРЬ, жалкая ты тварь?! - Слова текли сквозь ее ощеренную страшную улыбку отравленным сиропом. - Ты отодвинул все на тысячу лет! На гребаную! Тысячу! ЛЕТ!
        Бизанкур завизжал от ужаса и присел, закрывая голову руками:
        - Нет, это не я! Я делал все правильно! Он появился там неожиданно! Его специально прислали! А что я мог сделать, что?! Если вы отобрали у меня все, что подарили! Вы оставили меня одного, без защиты! А вы же обещали мне ее!
        Довольно долго Бельфегор молчал, и Бизанкур осмелился приоткрыть глаза.
        - Помнишь своего первого? - нежно прошелестел демон, дыша ему в лицо смесью сырого мяса и нечистот.
        - К-кого? - не понял Жан-Жак.
        - Первым ты убил своего отца… А он любил тебя, между прочим, - сухо заметила Белла. - Сейчас я переселю тебя в него. И ты испытаешь все, что испытал он. Всю боль, весь ад, весь ужас - нет, не физической, а душевной боли. Ты даже не знаешь, что это такое, мой мальчик… Ничего, мы это исправим. Душевная боль намного сильнее физической, уж поверь старому доброму дядюшке Бельфегору. Мы сплавим и то и другое в огромный пылающий ком… Чувствуешь?
        Что-то жгучее и раздирающее поселилось в нем, и слезы полились из его глаз. Такой боли он даже представить себе не мог.
        Его мальчик, его дорогой, нежно любимый малыш, такой долгожданный… И его жена, ни в чем не повинная Анна-Мария, доверившая ему свою жизнь, - ведь это по его вине она умерла! Ну почему он был таким дураком?! Почему он не пожалел ее, ведь она все время была такая худенькая и слабенькая, а он все время заставлял рожать ее, как свиноматку… Господи, мне надо было молить Тебя о том, чтобы Ты прибавил мне ума! Господи, как больно!
        - К кому это ты сейчас обратился, твареныш?!
        Немыслимо скрутилось что-то внутри, горло схватил спазм, по щекам текли слезы.
        - Ты даже не представляешь, как долго нам с тобой предстоит развлекаться… - шелестел голос, раздирая его внутренности. - А помнишь того, с кого ты снял кожу, с живого? Того младенчика, которого ты раздобыл в чумном городе для обряда? Я напомню тебе, отродье… Ты в мельчайших подробностях вспомнишь каждую жизнь, которую ты отнял, и испытаешь каждую смерть в самых мельчайших ее подробностях. Тебе же это нравилось? Нам тоже понравится, не сомневайся. Готовься, мой мальчик. Твое время только начинается. Долгое, долгое время развлечений.
        Ее зубы превратились в иглы, а пасть открылась так широко, что его голова поместилась в ней целиком.
        Бизанкур закричал, срывая связки, затем его крик превратился в хриплый визг, а затем в бульканье, когда его гортань хлебнула какую-то отвратительную жижу…
        СВЕТ
        - Мамочка, не плачь.
        Его маленькие, но такие сильные и надежные руки обнимали Веру, баюкали ее, точно младенца. А ведь это он младенец. Нет? Нет. Он любит ее и никогда-никогда не даст в обиду. Он очень постарается. Да, он еще не взрослый. Но и ребенок может сделать многое для своей мамы. Быть поддержкой даже в мелочах. Помыть посуду, если она устала. Предупреждать, что задерживаешься у друзей, чтобы она не волновалась. Стараться впитывать новые знания. Расти и становиться умнее и сильнее. Учиться оберегать. Учиться помогать.
        Вера смотрела на своего сына, маленького мужчину, и понимала, что страх уходит. Внутри воцаряются гармония и свет.
        Это и есть настоящая любовь.
        Когда ты понимаешь, что можешь упасть наотмашь, спиной вниз, и тебя подхватят. Непременно подхватят. Как же может быть иначе, если это - любовь?..

* * *
        - Ну что? - спросил, улыбаясь, архангел Михаил. - Больше тебе не кажется, что это бред?
        Иванов покачал головой и улыбнулся в ответ. Нет, ему так больше не казалось.
        Его жена и сын были совсем рядом - и они были в безопасности. Он видел их близко-близко, только не мог дотронуться. Его душу затопила нежность. Вот они, сидят рядом на диване, закутанные каким-то мехом… Это же тот самый палантин, который он подарил Веруне, когда она ждала маленького Андрюшку! Он так хотел, чтобы оба они, закутавшись в этот мех, сидели на уютном диване и читали сказки. Вот они сейчас этим и занимаются, листают издание «Рейнеке-лиса» Гете с потрясающими иллюстрациями Каульбаха. На спинке дивана развалился кот Плюшка, успевший за год вымахать в пушистого красавца персикового цвета…
        Вера ведь по образованию была художником и делилась с сыном тем, что когда-то узнала сама, а не включала ему мультсериалы, чтобы сын не путался под ногами.
        - Как красиво! - Андрюшка-младший был искренне восхищен иллюстрациями. - Пап, смотри! Они и смешные, и страшные одновременно.
        И он посмотрел на иллюстрации глазами Андрея-младшего. Да, невероятно тонкие работы. Надо же, он и не знал о существовании этого художника… И как же восторженно умеют видеть дети. Хорошо бы, взрослые могли сохранять в себе эту способность.
        - Мам, меня Надя на свой день рождения позвала, через неделю, - сказал Иванов-младший и весь осветился изнутри. - Она, знаешь, какая-то особенная. Такая маленькая, худенькая, а такая заботливая. Вчера я ее провожал после школы, и мы видели, как старушка упала. То есть ее Надя увидела первая и сразу побежала поднимать. Вместе у нас это получилось…
        Вера поцеловала сына в теплую макушку:
        - Ты говорил, Надюша любит мастерить кукол.
        - Да, они называются тильдами, - похвастался Андрейка новыми знаниями.
        - Ну, давай подарим ей большой набор для рукоделия, - предложила мама. - Пройдемся завтра по магазинам и выберем все, что нужно.
        - Ты такая добрая, мам, - сказал он.
        Вера вздохнула.
        Легко быть доброй, когда на счету огромная, невероятная сумма денег и можно себя ни в чем не ограничивать. Она даже не предполагала, что ее муж настолько много зарабатывает… Зарабатывал. И почему-то испытывала чувство вины, ведь она прекрасно знала, каково тем, кто не может позволить себе ничего из того, что могли позволить себе они с сыном.
        И Вера потихоньку начала курировать один из детских домов. Не просто переводила суммы, а вступила в экспертный фонд и стала мало-помалу покупать компьютеры в классы, мебель, одежду и обувь, обычные канцтовары, лекарства, игрушки, книги и другие мелочи. Она стала все чаще приезжать туда, и как-то так само собой получилось, начала заниматься рисованием с несколькими ребятишками. Все чаще задумывалась над тем, что хотела бы усыновить и удочерить нескольких детишек. Ведь вещи, которые так необходимы детям, - это всего лишь вещи, но ничто не заменит ребенку живого общения, тепла и любви. Одна девочка уже назвала ее мамой. Дети из детских домов часто называют учителей и воспитателей мамами, Вера это знала, но тут сердце почему-то стукнуло.
        - Андрюш, - спросила она однажды у сына. - Я пока только думаю над этим, но хотела бы, чтобы ты подумал вместе со мной.
        - А я подумал уже, - спокойно сказал он, и она поразилась, насколько взрослые у него глаза - как у его отца. - Если ты сама этого хочешь, мам.
        - Думаю, что я скоро «дозрею», - кивнула она. - Не зря нам папа квартиру «на вырост» купил…
        - Вере не просто так пришло это в голову, ты ведь понимаешь, человече, - сказал архангел Михаил. - Она чистая и светлая душа и тянется к таким же чистым и светлым душам - детским.
        - И не случайно эти деньги помогают чьим-то детям, - горько усмехнулся Иванов.
        - Да, не случайно, - спокойно подтвердил архангел.
        - Эх, бедный отец Андрей… - пробормотал юрист.
        Он знал, что священника нашли за кладбищенской оградой, и ни один врач не мог объяснить, как человек, находящийся в коме третьей степени, мог оказаться там с черепно-мозговой травмой, несовместимой с жизнью.
        - Ну, почему ж я бедный-то, - тихонько засмеялся отец Андрей, обнимая одной рукой свою матушку, Катерину, и она ответила ему полным нежности взглядом. - Посмотри, как все здорово получилось. Не пришлось даже драться… А я уже меч свой поднял - ух, я тебе сейчас, думаю… Как бишь его там…
        - Да какая разница, - засмеялся Иванов. - Если нужно поднять меч против тьмы, мы это сделаем. Если нужно утешить плачущего малыша, мы прилетим и поцелуем его… Ты не представляешь, какая это радость - быть со всеми вами единым целым. Быть любовью. Быть светом…
        ЭПИЛОГ
        Потрескивали в камине дрова, оранжевые отсветы теплились на стене.
        Рядом с камином, в кресле на резных львиных лапах, сидел разноглазый - правый глаз черный, левый почему-то зеленый - человек с чеканным профилем и неспешно потягивал из серебряного кубка красное вино.
        - А теперь торопиться нам некуда, - щурясь в огонь, вполголоса обратился он к рыжему коренастому мужчине с торчащим клыком. - И сегодня снова я вспомнил папу римского Климента Шестого. Клянусь тьмой, изрядный был политик, он знал, что методы не меняются даже по прошествии веков… Помнишь, Азазелло, что говорил он своему названному племяннику?
        - Вот этому, мессир? - равнодушно кивнул демон пустыни в сторону белеющего на томике «Мастера и Маргариты» черепа. - Бизанкуру? Конечно, помню, владыка.
        И процитировал:
        «Ты понимаешь теперь, мой мальчик, как именно можно заработать капитал на болезни и страхе, если ты приближен к власти?»
        «Да, ваше святейшество. Вовремя рассказать нужную сказку. Попросту всех обмануть».
        «Не стесняйся придумывать любую ерунду. Народ у нас доверчивый, он проглотит еще и не такое».
        - Еще и не такое… - задумчиво повторил Дух зла. - Что четырнадцатый век, что двадцать первый - ничего, по сути, не меняется. Воистину так. На этот раз посмотрим, к чему приведет и вовсе не прикрытое глумление - смогут ли люди, не моргнув, это проглотить.
        - Смогут, мессир, - тем же равнодушным тоном подтвердил Азазелло. - Готов поставить свой клык. Люди, особенно те, от которых, как они думают, ничего не зависит, стали нынче донельзя ленивы и косны. Они разобщены и безучастны почти ко всему, кроме своего маленького мирка. Мы придумаем им страшилку на весь мир, разведем по домам, запрем их всех по своим клеткам, и они разойдутся безропотно, как овцы. Они будут делать все, что мы им прикажем. Вставят в нос колокольчики или наденут светящиеся ошейники. Дурацкие остроконечные шапочки или намордники. Мы запретим им здороваться за руку, и они начнут покорно стукаться при встрече подошвами, локтями или коленками. Опустеют школы, университеты, театры и прочие места, где они прежде любили собираться. Будут тихо сидеть за закрытыми ставнями и тихонько блеять от ужаса. А потом мы прикажем им прийти к нам по одному, чтобы мы могли поставить на каждого нашу печать, и они придут. Мы прикажем им принести нам своих детей, и они принесут.
        - Ты уверен, Азазелло? - уголком рта усмехнулся Князь Тьмы.
        - Абсолютно, мессир. Да разве вы не этого хотели?
        - Какую, однако, апокалипсическую картину нарисовал ты, - покачал он головой.
        - Это и есть тихий Апокалипсис, - пожал плечами демон пустыни. - Мы в выигрыше. Если же они возьмутся бунтовать, мы будем вычислять их по одному или группами и показательно наказывать. Тут и там будут подниматься волны протеста, начнутся акты самосожжений - и вновь мы в выигрыше.
        - Ты создал образ абсолютного сумасшедшего дома, - заметил Воланд. - Что-то не верится мне такой исход.
        - А я больше не верю в людей, - возразил рыжий демон. - Есть, конечно, отдельная группа лиц, которых можно еще назвать людьми, но они в меньшинстве.
        Он зевнул, и отблеск огня прокатился искрой по его клыку:
        - Похоже, эту битву мы выиграли, мессир…
        Они помолчали.
        - «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь», - пробормотал вдруг Воланд.
        - Что, простите, мессир? - переспросил пустынный демон.
        - «Но любовь из них больше», - возвысил голос Князь Тьмы. - «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». И он расхохотался и хохотал все пуще, пока демон-убийца недоуменно смотрел на него.