Ночь правды Наталья Владимировна Резанова
        #
        Резанова Наталья
        Ночь правды
        Наталья Резанова
        Ночь правды
        Когда в дверь постучали, сестра Тринита читала "Sci vias" Хильдегарды Бингенской. Это было довольно редкий список, получанный от настоятеля кафедрального собора, и оставлять книгу крайне не хотелось. Но что делать? Устав гласит: дела милосердия - превыше всего. Сестра Тринита со вздохом отло- жила творение святой аббатиссы и сказала:
        - Входите, не заперто!
        Вошедшей, как и ожидалось, оказалась женщина. Но, когда она миновала темную прихожую, сестра Тринита испытала некоторое удивление. Нет, не женщина, скорее, девочка. Лет тринадцати, а может, и меньше. Посетительницы сестры Триниты обычно бывали старше. Разве что ... ну, предположим, опасно болен кто-то из родных.
        Она была одета как горожанка из приличной семьи. Хорошенькая. Со временем, возможно, станет еще лучше. Но пока мила в основном юной свежестью, с еще полуоформившимися чертами лица. Однако кое-что мешало отнести ее к разряду милых бессмысленных котяток, как большинство ее сверстниц. Глаза. Точнее, взгляд этих глаз.
        - Вы - сестра Тринита, бегинка-целительница? - У девочки был заметный южный акцент.
        - Да. И я бывала в Бранке. - Сестра Тринита ответила на диалекте.
        Девочка кивнула с видимым облегчением.
        - Я в самом деле с Юга. И с крестным я всегда говорю, как привыкла, а по-вашему - только с покупателями. - Она почувствовала, что отклонилась от цели, и продолжала: - Мне рассказала о вас Салли.
        Сестра Тринита не знала, кто такая Салли, но догадывалась, что именно девочка могла услышать.
        - Она сказала, что вы - не просто целительница, как все в вашей общине. Что вы лечите болезни не только тела, но и душу.
        Сестра Тринита промолчала.
        - Мой крестный отец болен. И лекарь не может помочь ... Он не знает, что это за болезнь. А дядя Ричард никогда раньше не болел - так Салли говорит. А сейчас он не может есть, все время бредит, а если приходит в себя, то очень слаб, и не помнит, о чем говорил в бреду ... - девочка остановилась. По ее лицу было видно, что ей мучительно неловко говорить о некоторых вещах с незнакомой женщиной. Даже с монахиней. Особенно с монахиней. Наконец, она решилась. - Я подозреваю, что крестного околдовали. И что здесь замешана женщина.
        Сестра Тринита покачала головой. Опят! Хотя, возможно, это лишь работа юного воображения...
        - Сядь. И поподробнее пожалуйста. О себе. О крестном. И о своих подозрениях.
        - Я приехала из Бранки. Зовут меня Кристина. Мой отец - суконщик, у него сейчас неприятности по денежной части, и пока он отослал меня к крестному. Его имя - Ричард Кесслер, он держит торговлю мехами в этом квартале. Я приехала полгода назад. Мы с дядей прекрасно ладили, я помогала ему в лавке. И все шло хорошо, пока дядя не заболел.
        Сестра Тринита попыталась вспомнить Ричарда Кесслера. Безусловно, он никогда к ней не обращался, но, если Кесслер живет в квартале святого Гольмунда, она должна знать его в лицо. Торговец ... и, если он - крестный отец взрослой уже девочки, скорее всего - средних лет.
        - Твой дядя холост?
        - Он вдовец. Его жена была сестрой моей матери.
        Теперь понятно, почему девочка называет Кесслера "дядей". А теперь главный вопрос:
        - Почему ты думаешь, что здесь замешана женщина?
        Девочка опустила глаза.
        - Вы бы послушали его бред ...
        - Придется послушать. - Сестра Тринита встала. - Идем.
        По пути к двери она подхватила лекарственную сумку и плащ - лето выдалось холодное. Вместе они зашагали к улице Меховщиков. Сестра Тринита продолжала спрашивать.
        - Давно болен твой крестный?
        - Три недели. с самой Ночи Правды.
        Бегинка нахмурилась. Церковь издавна стремилась искоренить обычаи, связанные с праздником Ночи Середины Лета. Но тщетно. Они продолжали существовать - свои в каждом городе. Обычай, установившийся в Лауде, назывался "Ночь Правды". Верили, что, очертив себя кругом и запалив девять светильников, совершая при этом определенные магические манипуляции, можно было загадать желание. А исполнялось оно лишь в том случае, если было названо от души - по истинной правде. Это мог сделать и один человек, но в Лауде народ предпочитал собираться для обряда толпами на пустыре возле Манты. И так повторялось из года в год.
        - Твой дядя ходил отмечать Ночь Правды?
        - Нет, не ходил, и меня не пустил. Он говорит, что это язычество. Но ...
        Бегинка остановилась, глядя девочке в лицо.
        - Но ты провела ритуал у себя в комнате.
        - Да...
        - Тебя научила этому Салли? - Сестра Тринита предположила, что Салли - служанка или экономка.
        Девочка кивнула.
        - И что же ты загадала?
        - Чтобы мой отец не попал в долговую тюрьму.
        Видно было, что девочка не лжет. И тут внезапно сестра Тринита вспомнила Ричарда Кесслера. Видела его пару раз. Лет тридцати семи сорока, худой, светловолосый, спокойный человек. Ей показалось, что Кристина чем-то на него похожа, хотя девочка и сказала, что кровного родства между ними нет. Вероятно, она просто бессознательно усвоила его манеры.
        - Хорошо, - промолвила бегинка. - Поспешим.
        Они подошли к дому, ничем не выделявшемуся из других таких же на улице - приличных, скромных, солидных, похожих на своих владельцев купеческих домов - двухэтажному, под острой черепичной крышей и с пристроенной лавкой. Сестра Тринита вскинула голову. Окна второго этажа, выходящие на улицу, были закрыты ставнями. Кристина постучала. Открыла им полная женщина в зеленом платье, переднике и барбетте. Салли, надо думать. Если Кристина, благодаря молодой выносливости не выглядела утомленной, то на ее лице усталость мог прочитать даже неграмотный.
        - Мир дому сему.
        - Благослови вас Бог, сестра. - Она отступила пропуская их внутрь.
        - Девочка рассказала вам? - Салли остановилась на нижней ступеньке лестницы.
        - В общих чертах. Я должна осмотреть больного. - Сестра Тринита шагнула вперед. Она знала расположение комнат в подобных домах. Спальни должны находиться наверху. Но домоправительница не спешила пропускать ее.
        Она явно разрывалась между двумя чувствами - желанием помочь хозяину и ... да, это был стыд.
        - Тебя что-то смущает, добрая женщина?
        Та принялась теребить края передника.
        - Он болен уже три недели ... ничего не ест ... очень слаб ... не встает с постели ...
        - Это я уже знаю.
        Домоправительница имела вид крайне подавленный.
        - Несмотря на слабость... он буйствует... и тогда бывает очень силен, словно бес в него вселился... И не позволяет ни мыть себя, ни переодеть, ни постель сменить...
        Ну, ясно. Этот дом, чистый, всегда содержащийся в порядке, и эта женщина, такая аккуратная и степенная... Ее подобные вещи должны смущать больше ворожбы.
        - Салли, - мягко произнесла бегинка, - мне приходилось работать в чумных бараках.
        Домоправительница обреченно повернулась и стала подниматься по лестнице. Остальные двинулись за ней.
        Переступив порог комнаты, сестра Тринита замерла. Ее трудно было поразить. Годы, проведенные в уходе за больными, давно отучили ее от такого понятия, как физическая брезгливость. Но все-таки слишком уж разительно было несоответствие между обликом того, кого бегинка только что вспомнила на улице, и того, кто лежал перед ней на замызганной постели. Она запомнила сильного, красивого мужчину в хорошем добротном кафтане, а теперь это был обтянутый кожей скелет, завернутый в грязные тряпки - потому что, надо полагать, за время болезни он так и не раздевался.
        Бегинка подошла к окну, отперла ставни и распахнула их.
        - Но...
        Не дожидаясь возражений, бегинка уже распахивала второе окно.
        При дуновении ворвавшегося в комнату свежего воздуха больной заворочался в постели. Глаза его оставались закрыты, но видно было, как под запавшими веками ходят глазные яблоки.
        - Что сейчас будет... - прошептала Салли.
        - Кто еще есть в доме?
        - Эрик. Приказчик. Он в лавке сейчас.
        - Кристина, иди за ним. Пришлешь его сюда, сама останешься там. А ты, Салли, тащи сюда бадью воды и чистого белья.
        - Но...
        - Я сказала!
        Тон исключал всякую возможность спора.
        Как только обе женщины удалились, сестра Тринита, швырнув плащ на конторку, подошла к постели. И вовремя, больной неожиданно резко - при таком истощении - сел и открыл глаза. Мутные, дикие, ничего не видящие.
        - Ночь Правды, - произнес он без выражения. - Ее постель была холодной, а тело - жарким ... запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник. Я пришел, раньше чем позвали, и открыл засовы, и сломал печати, и мы смешали нашу плоть и кровь. Это было ночью... потому что она живет Утро уводит ее, и мы были с ней до утра...
        - С кем?- быстро спросила сестра Тринита.
        Она не была уверена, что он ее услышит. Но, судя по последствиям, он услышал. Человек, казалось, неспособный не только двигаться - пальцем шевельнуть, бросился на нее, и только благодаря обширному опыту работы с буйными сестра Тринита успела перехватить его руки, нацеленные на ее горло. И это было все, на что ее сейчас хватало - не давать себя задушить. Пот катился по ее лицу, когда она сжимала запястья припадочного. Если б только он мог сейчас увидеть ее глаза... но в том-то и дело, что он ее не видел.
        А потом вбежали приказчик - плотный белобрысый парень, и Салли. И началось. Даже втроем они едва удерживали его, и это при том, что никто из троих не был слабосилен. Все-таки общими усилиями им удалось стащить с больного одежду. То, что они после этого увидели, заставило приказчика отшатнуться к дверям. На теле Кесслера в нескольких местах размещались словно бы кровоточащие раны, они были отчетливо видны под истончившейся кожей. Но сама кожа была не тронута. Назвать же их кровоподтеками не поворачивался язык.
        - Не пугайся, Эрик,- сказала сестра Тринита.- Это не заразно. И вовсе не чума, - это она уже обращалась к Салли, - уж ты поверь мне...
        Но на немой вопрос, читавшийся в глазах женщины, она не ответила.
        Затем женщины /Эрик все же несколько ошалел/ обмыли больного и переменили белье на постели. Все это время он не переставал сопротивляться. Исхитрившись ухватить его за плечи и притиснув к постели, сестра Тринита приказала Эрику и Салли вылить воду и унести грязное белье. Когда они вернулись, Кесслер, кажется, вновь впал в беспамятство. Сестра Тринита стояла у конторки и копалась в своей сумке.
        - И все это время он ничего не ел? - сразу же обратилась она к Салли.
        - Нет. Только воду пил.
        - Просто воду? - почему-то поинтересовалась бегинка.
        - Просто воду. Я пыталась вино поднести, как обычно больным дают... с корицей и ..
        - Подслащенное.
        - Да. Не пил ни разу.
        - Ясно. Эрик, я попросила бы тебя побыть пока здесь. Твой хозяин некоторое время будет спать, но если он вдруг проснется, сразу же кликнешь меня. А мы с тобой, Салли, сейчас проследуем на кухню, и я покажу тебе, что можно класть в отвар, который, он не исключено, будет пить, а что нельзя.
        - У меня все свежее! - оскорбленно воскликнула Салли.
        - Господи, да я не об этом...
        За порогом Салли тихо спросила:
        - Может быть, позвать экзорциста?
        - Нет,- сказала сестра Тринита. Подумала и добавила: - Пока еще нет.
        Кристина сидела, подперев щеку кулаком. При появлении бегинки она встала, вопросительно воззрившись на нее. Но сестра Тринита только молча оглядывала лавку, В которой, кстати, не было ни одного посетителя. В общем, у нее осталось то же впечатление, что и от жилой половины дома - чистота, порядок, средний достаток.
        А потом бегинка произнесла фразу, которую Кристина меньше всего ожидала от нее услышать:
        - Я хотела бы посмотреть вашу приходно-расходную книгу.
        Кристина удивилась, но просьбу выполнила. Достала книгу и положила ее перед бегинкой. Листнув ее, сестра Тринита заметила:
        - Здесь два разных почерка. Второй - Эрика?
        - Нет, мой, - с гордостью ответила девочка. - Я не просто помогала дяде. Он учил меня вести дела. Он говорил, что женщина может делать ту же работу, что и мужчина.
        - Умный человек твой дядя. Возможно, через это и пострадал.
        - Еще он говорил, - у Кристины на глаза навернулись слезы: " Вот я заболею, будешь меня замещать". Он так шутил, а вот ведь как обернулось...
        Ничего не ответив, бегинка уткнулась в книгу. Читала она долго, внимательно, но что при этом думала, Кристина угадать не могла. Все же ей показалось, что сестра Тринита разочарована. Это было даже обидно - будучи полностью в курсе деловых интересов своего дяди, Кристина точно знала, что книга в полном порядке. Неожиданно бегинка спросила:
        - Кстати, у твоего дяди есть кровные родственники?
        - Нет. Точно нет.
        - А если он, не дай Бог, умрет, кому достанется наследство?
        - Не знаю...
        - Скорее всего, тебе. Ты - ближайшая по степени свойства. А, поскольку ты не в том возрасте, чтобы распоряжаться состоянием и недвижимостью, они перейдут под опеку твоего отца. Он же, насколько я понимаю, сейчас в очень стесненных обстоятельствах...
        Кристина сглотнула.
        - Вы что, подозреваете, что это я ...
        - Нет. - Голос сестры Триниты был очень мягок, невозможно было поверить, что именно она недавно рычала на окружающих в комнате больного. Просто я хочу сказать, что твое желание избавить отца от долговой ямы может осуществиться самым неожиданным образом...
        - Но ведь я этого не хотела! Не хотела, чтоб... я люблю дядю...
        - Я понимаю...
        Больше она ничего не успела произнести. Вошла Салли.
        - В чем дело. Он очнулся?
        - Нет... Но уже поздно... Сестра, вы останетесь у нас на ночь?
        - Да.
        - Тогда я скажу Эрику, чтобы он запирал дом и лавку.
        - Хорошо. И ложитесь спать. Все трое. Вы достаточно измучились. А я проведу ночь у постели вашего хозяина.
        Вместе с домоправительницей они вернулись в спальню. В Уже совсем стемнело, но видно было, что больной спит. Пока бегинка стояла у постели, Салли запалила свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике, предварительно плотно закрыв ставни - за не погашенный свет в бюргерском доме в поздний час городские власти могли сорвать крупный штраф.
        Сестра Тринита кивнула ей.
        - Ступай, отдохни. Я буду здесь.
        Как только за домоправительницей закрылась дверь, сестра Тринита шагнула к конторке. Принялась осматривать ее и простукивать. Нащупала ящик и попыталась вскрыть. Однако ящик был был заперт. Тогда сестра Тринита вернулась к своей сумке и вытащила оттуда маленький ножик с узким и чрезвычайно острым лезвием. Перекрестилась и взломала замок.
        В ящике лежала самодельная тетрадь в кожаном переплете Она была исписана тем же почерком, каким было сделано большинство записей в приходной книге.
        - Господи, прости меня, грешную, - пробормотала сестра Тринита и принялась читать.
        Первой на рассвете в спальню поднялась не Салли, а Кристина.
        Сначала она взглянула на неподвижное лицо больного, потом - на бегинку, сидевшую в кресле с высокой спинкой. Свечи в шандале сгорели почти полностью. Бегинка молча показала девочке то, что держала в руках.
        - Ты когда-нибудь заглядывала в эту тетрадь?
        - Нет. Иногда я видела ее на столе у дяди, но думала, что это какие-то деловые заметки.
        - Это его дневник. Вернее, не дневник, а разрозненные записи... да, скажи мне, когда умерла твоя тетя?
        - Три года назад.
        - Слава Богу, хоть это здесь не при чем... А ты живешь здесь полгода.
        - Пять с половиной месяцев, - уточнила Кристина.
        - Ладно. Я не буду тебе это читать. Достаточно уже, что я влезла не в свое дело. В чем и отвечу перед Богом и своим духовником. Но, чтобы не терзать твое любопытство, скажу - в общем, ты все угадала правильно. Речь идет о женщине... Твой крестный узнал ее немногим больше года назад. Он нигде не называет ее имени, но, судя по всему, это знатная дама. И живет в Лауде. Он был у не в доме, они... - сестра Тринита замялась, подыскивая слово, прозвучавшее бы уместно в устах особы духовного звания при беседе с юной девицей.
        - Ну, я поняла, - быстро сказала Кристина.
        - Потом между ними что-то. Они расстались. Он продолжал любить ее, и, вероятно, любит до сих пор...
        - Вы считаете, что проклятье на него навела она?
        - Да.
        - Выходит, он как-то ее оскорбил?
        - Не знаю. Из дневника похоже, что дело обстояло как раз наоборот.
        Но это его точка зрения, мужская. А колдовство здесь сугубо женское. Но вот ведь в чем дело - он пишет, что с тех пор ее еще несколько раз. Уже в нынешнем году. Ты имеешь представление, кто это может быть?
        - Нет... Он никогда и словом не обмолвился. Он ведь человек очень сдержанный ... был.
        - А вдруг ты видела ее, но не обратила внимания?
        - С тех пор, как я здесь живу, в дом не приходила ни одна женщина.
        - Может быть, в лавке?
        - Это возможно... там бывают дамы, и довольно важного вида... только как мы узнаем, кто из них - та самая?
        - Подумай. Не было ли чего-нибудь странного, необычного, что ты могла бы забыть?
        Вошла Салли с подносом в руках. На подносе стояли несколько чашек.
        - Вот... Настояла и остудила.
        - Отлично. Поставь на стол. И ступайте. Я займусь сама. Кристина, помни, что я тебе сказала.
        Выпроводив обоих, сестра Тринита обозрела свои снадобья. Достав чистую льняную тряпку, макнула в одну из чашек и отерла лицо больного. Вскоре после этого он открыл глаза. Хотя взгляд его был тусклым, но более не блуждал и казался осмысленным.
        - Что... это? Что... было со мной? - голос был хриплый, очень слабый.
        - Вы больны, мастер Кесслер, у вас лихорадка. Я - бегинка, за мной послали ваши домашние. Вот лекарство, выпейте, пожалуйста.
        Она взяла со стола другую чашку.
        - Я не хочу... пить.
        - Пожалуйста, выпейте.- повторила сестра Тринита, одной рукой поднося чашку к губам, а другой приподняв голову больного. Теперь он выпил без сопротивления. - И еще выпейте... это восстановит ваши силы. - Она заставила его выпить новую порцию снадобья. Потом села на постели. - Вам лучше, мистер Кесслер?
        - Не знаю...
        Она положила руки ему на виски.
        - А так - лучше?
        - Да... лучше...
        Она внимательно смотрела ему в лицо.
        - Я - твой друг, Ричард. Я - твой лучший друг. Ты дол- жен мне верить. Кто я?
        - Ты - мой друг. Я тебе верю...
        - Я говорю с тобой для твоей пользы. Я не хочу причи- нить тебе вред.
        - Я тебе верю, - повторил он, как старательный ученик.
        - Тогда ответь мне на один вопрос: К т о э т а ж е н щ и н а ?
        Ответом был припадок, по сравнению с которым вчерашний казался детской игрой. Пришлось звать на помощь Салли с Эри ком /который только что проснулся/. Похоже, снадобья сестры Триниты действительно придали больному сил... При этом одеяло с него сбилось, и стало видно, что странные сгустки крови под кожей словно бы увеличились и потемнели. Салли услышала, как бегинка не то зашипела, не то засвистела сквозь зубы - но что, понять было невозможно, вероятно она просто сдерживала ярость.
        Припадок кончился так же, как и вчера - то есть полным беспамятством. Утирая пот со лба, сестра Тринита приказала:
        - Эрик, ступай в лавку и пришли ко мне Кристину. Мне нельзя сейчас уходить отсюда. Салли, приготовь что-нибудь поесть. По-моему, в этом доме никто не ел со вчерашнего дня...
        Приказчик и домоправительница с готовностью подчинились. Они привыкли жить при хозяине, и теперь, когда в доме был кто-то, способный отдавать им приказы, это их явно подбодрило.
        Чего нельзя было сказать о Кристине. Войдя, она кинула на бегинку вопросительный взгляд.
        - У него в сознании поставлена преграда, - мрачно ответила та. - Он не м о ж е т назвать ее имени. Так что вся надежда на тебя.
        Кристина подошла к столу.
        - А вы знаете... когда я стала думать о странном и необычном, то кое-что вспомнила...
        - Ну?
        - Ведь в Страстную Пятницу никто не ходит за покупками?
        - Во всяком случае, в христианских странах. Кроме тех, конечно, кому закон не писан.
        - Так вот, в тот день у нас была посетительница. Поэтому я и удивилась. И это, конечно, была дама, а не горожанка. Я сама открывала двери, поэтому увидела на улице верховых лошадей и двух слуг, которые их держали. Она вошла, и дядя сразу же отослал меня в дом. Я не знаю, о чем они говорили. По-моему, она скоро уехала.
        - А как она выглядела?
        - И этого я не знаю! - вид у Кристины был совершенно убитый. - Она была закутана в плащ, богатый такой плащ, темно-зеленый с песцовой опушкой. Наверное, у нас и куплен. И капюшон опущен на лицо. Но мне показалось... когда она проходила она проходила мимо меня... прядь волос выбилась из-под капюшона... ярко-рыжая.
        - Это уже кое-что. На случай, если это было все же просто покупательница, притащи-ка мне вчерашнюю книгу
        Снова заполучив приходно-расходную книгу, сестра Тринита сразу же раскрыла ее на нужной странице.
        - В день Страстной Пятницы никакой записи нет ... и не было скорее всего... Ты что-то хочешь сказать?
        - Мне кажется... я видела ее еще раз. Вот здесь. Я стояла у этого же самого окна, а она проезжала по улице. Подняла голову и посмотрела на меня.
        - Ты же утверждала, что не видела ее лица!
        - А я и в тот раз его не увидела. На ней был эннен с плотной вуалью.
        - Так с чего ты взяла, что это та самая женщина?
        - А по лошадям. Я разве не сказала? Я и в первый раз обратила внимание на ее лошадей. Такая светло-золотистая масть, я в Бранке таких не видела... Сидела она в седле боком, а платье на ней было светло-сиреневой тафты с золотой вышивкой, высоко подпоясанное, а плащ красный, мехельского сукна, с золотой же канителью. И конь ее был покрыт попоной голубого шелка. И двое слуг были при ней, те самые или другие, не знаю, в коттах с длинными рукавами, лиловых с коричневым, и бархатных беретах...
        - А гербы? Гербы какие были у них?
        - Не знаю...
        - Они были затянуты... или их вообще не было?
        - Я не помню... и все равно я не разбираюсь в ваших лауданских гербах.
        - О, Господи! Ну что это такое! Ты в подробностях описываешь мне одежду этой дамы, масть коней, ливреи слуг а самого главного - герба - не запоминаешь!
        Видя, что девочка готова расплакаться, сестра Тринита заговорила более сердечно.
        - Ну, ничего, у нас есть хоть что-то... конечно, все это может быть и случайным совпадением. И... погоди, почему это я решила искать только в этом году?
        Кристине пришлось совершить еще одно путешествие в лавку, и принести гроссбух за прошлый год. Бегинка просмотрела и его.
        - Здесь не хватает нескольких листов. Вырваны. Очевидно, там было записано ее имя. Он уничтожил все упоминания о ней. Не знаю, сделал ли он это из-за проклятья, или раньше, вполне сознательно. Но я должна найти ее! Обязана!
        - Почему? - тихо спросила Кристина.
        Сестра Тринита ответила не сразу. Вероятно, размышляла, стоит ли за вопросом девочки любопытство, или что-то иное.
        - Иногда действие проклятия заходят так далеко, что его можно уничтожить только вместе с жизнью того, кто это проклятие навел. А я ведь не убийца. Она встала и принялась расхаживать по комнате. Казалось, она совершенно забыла о собеседнице. - Во всем этом явно видна рука Черной Бет, - бормотала она. - Но Черную Бет сожгли..
        когда же это было? Уже при новом наместнике. Два с лишнем года тому... А у нее ведь остались ученицы, у таких женщин всегда есть ученицы. Найти их... разговорить... - Она повернулась и посмотрела Кристине прямо в глаза. - И вызнать имя.
        И последующие три дня бегинки почти не видели в доме мастера Ричарда Кесслера. Она забегала ненадолго, чтобы бросить взгляд на больного, давала краткие указания Салли, от разговоров с Кристиной уклонялась, отвечая односложно, и уходила вновь, без устали, благо ноги были длинные. И носили ее эти длинные ноги в самые разные места, в том числе и такие, где порядочной женщине появляться одной было не то что небезопасно, но просто невозможно. Однако бегинки не боялись людских пересудов, а сестру Триниту хорошо знали среди низкого сословия, коему, как известно, ученые лекаря с университетским образованием недоступны, да и подозрительны. Она довольно долгое время провела в речном порту, куда сходились все водные купеческие пути западной части полуострова, выслушивала свежие сплетни о последних казнях в Нижней Лауде и о столкновениях вольных отрядов за Тремиссой, пространные рассуждения о том, что теперь-то уж Лауданская провинция непременно отложится от королевства, потому что такого бездарного правления Лауда еще не видела, помалкивала, как ей и подобало, потом исчезала и обнаруживалась на рыночной
площади, то то среди барышников, то среди золотобитов, забредала зачем-то в Форт - мощное укрепление, возвышавшееся на холме над городом, которое наместник считал своим долгом достраивать. Заходила она и за городскую черту, туда, где к толстым стенам лепились покосившиеся лачуги из глины, камыша и полусгнивших досок. И носило ее по всем кругам великого города Лауды, и когда она спала, и спала ли вообще: неизвестно, а на исходе третьего дня она остановилась перед большим домом на Ратушной площади, а точнее - красовавшимся против самой ратуши. Это был дом, выстроенный в новомодном стиле - с высокими стрельчатыми окнами, украшенный лепниной, барельефами и колонками, с резьбой на дубовой двери.
        И сестра Тринита постучала.
        Но не в эту дверь. В другую.
        В дверь для прислуги.
        И еще через некоторое время на пороге одной из комнат в этом доме остановилась молодая служанка. Комната была затенена, и в сумраке только угадывались дама, единороги и цветущие ирисы на гобеленах, восточные ковры на полу, альков в глубине, укрытые узорным покрывалом пяльцы. А рядом /но не за ними/ сидела женщина в свободном домашнем платье из лилового камлота. Она была рыжеволосой, белокожей и очень красивой.
        - Госпожа... тут пришла бегинка... из квартала святого Гольмунда... у нее травы... надобья разные...
        Женщина подняла руку с явным намерением отослать служанку, но что-то заставило ее передумать. Может быть, остановившийся взгляд служанки, может, что-то еще.
        - Пусть войдет.
        Служанка отступила, пропуская сестру Триниту. Хозяйка дома даже не посмотрела в ее сторону, явно давая понять, что таких, как сестра Тринита вообще не стоит замечать. А таким как сестра Тринита, не полагалось оскорбляться.
        - Добрый вечер, госпожа, - вежливо сказала она.
        - Значит, ты бегинка, - резко и невпопад произнесла женщина. Пробавляешься лекарственными травами, варишь зелья, обманываешь больных и продаешь всякую дребедень.
        - Да, госпожа.
        - И как, успеваешь? - в голосе женщины слышалась издевка.
        - Как правило. Но не всегда. Ведь мои зелья не творят чудес. Вот и сейчас в нашем квартале умирает некий Ричард Кесслер...
        Женщина не двинулась, даже не подняла головы.
        - А мне что за дело?
        - Действительно, - сказала сестра Тринита. - Какое дело убийце до убитого?
        - Как ты смеешь? - теперь женщина повернулась туда, откуда только что доносился голос бегинки, но та уже переместилась в другой конец комнаты. Втянув голову в плечи, устремившись вперед, она словно принюхивалась к чему-то. Нет, не "словно", она на самом деле принюхивалась! Затем, выбросив руку, она безошибочно сдвинула скрытую панель в стене. За ней обнаружилась еще одна комната, потайная, напоминавшая часовню.
        Но это была не часовня.
        Сестра Тринита окинула взглядом знаки, начертанные на полу и на стенах, алтарь и ковчежец на алтаре.
        Женщина сделала шаг в сторону бегинки.
        - Стоять на месте! - перемены в голосе и манерах сестры Триниты были разительны. - Ты училась у Черной Бет, а ее сила - ничто перед моей. И я, в отличие от Черной Бет, дьяволу души не продавала!
        Женщина, окаменев, смотрела на нее.
        Сестра Тринита продолжала:
        - Ну, что, моя девочка? Самолюбие заело? - она была немногим старше хозяйки дома, но в тоне ее сквозило превосходство взрослой над неразумным ребенком. - Не могла себе простить, что ты, такая высокородная... как же, вдова наместника, чуть ли не вдовствующая королева... спуталась с простолюдином?
        - Это он тебе рассказал? - хрипло спросила та
        - Ну, что ты. Твоего имени он не называет даже в бреду. Ничто не заставит его тебя выдать. Но у меня свои способы... Итак, ты решила отомстить ему за свое падение. Или, - ее вдруг посетило совершенно новое соображение, - ты это сдела- ла из ревности?
        Женщина молчала.
        Подобрав подол, сестра Тринита шагнула через нарисованные на полу символы и откинула крышку ковчежца. При виде его содержимого лицо бегинки исказилось от отвращения. Она быстро захлопнула крышку.
        Женщина, воспользовавшись тем, что внимание ее противницы отвлечено, протянула руки перед собой и что-то быстро зашептала. Бегинка мгновенно повернулась, раскрыв ладони.
        Протянутые руки женщины с хрустом вывернулись назад, словно кто-то их жестоко заломил. Сестра Тринита продолжала делать движения, будто вывязывая невидимые узлы. Женщина, кривясь от боли, стремилась высвободиться из захвата. Тщетно. Наконец, не выдержав, она рухнула на пол и разрыдалась.
        - Я же предупреждала, девочка, - голос сестры Триниты прозвучал неожиданно мягко, - не надо этого делать.
        К ней повернулось залитое слезами лицо.
        - Мы встретились В Нижней Лауде... на прошлую Пасху... Клянусь, я не не завлекала и не звала его! Он пришел сюда... это было в прошлую Ночь Правды... просто влез в окно. Сказал, что не может больше сдерживать себя... И я тоже... не могла.
        - А наутро ты возненавидела его. Еще бы! Ты - и какой-то бюргер, даже не богатый..
        И ты прогнала его. И он ушел. Тогда ты стала ненавидеть его еще сильнее - не за то, что приходил, а за то, что ушел...
        - Я не знаю... не знаю... Мне было очень плохо. Но меня утешало, что и он тоже страдает... А он посмел завести любовницу, сопливую девчонку, которая ему в дочери годится!
        - Глупая ты женщина, - устало сказала сестра Тринита. - Девчонка крестница и племянница Кесслера, вот и все. Итак, ты решила отомстить. Время для этого решающего значения не имело, но ты выбрала Ночь Правды годовщину своего униже- ния. Кстати, ответь мне - почему ты решила извести его, а не ее?
        - Я подумала, что виноват он. Она такая молоденькая и глупая, что...
        - И опять ты ошиблась. Такая уж твоя судьба - во всем ошибаться.
        Девочка вовсе не глупа - она вполне самостоятельно разобралась в этой истории. И без всякого вмешательства магии. Но дело не в ней. Дело в тебе. Я много раз сталкивалась с подобными вещами. Люди - мужчины и женщины - не разобравшись в своих чувствах, запутавшись в страстях, ослепленные страхами и желаниями, творили то же, что и ты, И почти всегда это кончалось костром. Но не в твоем случае. Ты - там куда правосудие уже не достигает. Они-то хоть творили зло в страхе перед наказанием. А ты уверена в безнаказанности. Вот что особенно противно. Хуже даже, чем колдовство.
        Она вынула из-за пазухи флягу и начала кропить из нее символы на полу и стенах. Они начали постепенно исчезать, точно поеденные кислотой, а по комнате пополз непонятный то туман, то ли дым, точно от горящего торфа.
        - А это я возьму с собой. - Бегинка через плащ, как будто опасалась обжечься, подхватила ковчежец с алтаря, и тщательно завернула.
        Женщина не ответила. Она плакала.
        В тот день Кристина так и не дождалась сестры Триниты. Та явилась на следующее утро. Вид у нее был порядочно измученный, даже постаревший, хотя тяготы и заботы всех предыдущих дней не оставляли на ее облике никакого следа.
        - Ну, как он? - с порога спросила она.
        - Спит. По-моему, ему лучше.
        - Так и должно быть.
        - Значит, удалось?
        - Да.
        - И она больше не сможет ему повредить?
        - Нет. Я уничтожила ее колдовские орудия. Да она, я думаю, и не захочет.
        Кристина ожидала пояснений, но бегинка, угадав ее намерения, сухо сказала: - Могу только заметить, что во всей этой истории есть один человек, которому крупно повезло. Ты. - Она покачала головой. - Я еще побуду здесь, пока не уверюсь, что больной выздоравливает. Потом уйду.
        Прошло больше месяца прежде, чем Кристина вновь постучалась в дверь сестры Триниты.
        - Я пришла попрощаться... Ой, какие куколки забавные!
        - Это не куколки. Шахматы. Игра такая...
        - Ну, значит, все равно куколки... За мной приехал отец. Завтра мы уезжаем домой, в Бранку.
        - Выходит, твое желание, высказанное в Ночь Правды, исполнилось?
        Кристина кивнула и улыбнулась.
        - А твой крестный?
        - Он поправился. Совсем. И совсем не помнит того, что было во время болезни. А насчет всего остального - молчит. Но он ведь и раньше молчал... Знаете, я рада, что уезжаю. Я люблю дядю, но хорошо, что все уже кончилось.
        - Для тебя. Не забывай, что главные участники этой истории живы и на своих местах.
        - Так что же будет?
        - Не знаю.
        Сестра Тринита передвинула фигуры на доске. - Честно, не знаю. Выйти за него она не может, это против всех наших обычаев. Возможно, переступит через свою гордость и продолжит с ним тайную связь. Это, конечно, наилучший выход, хотя, я принадлежа к духовному сословию, одобрить его не могу. Или они будут мучиться дальше.
        - А нельзя ли сделать так, чтобы они все забыли? Не помнили друг о друге, что когда-то вообще встречались?
        - Сделать-то можно. - Сестра Тринита смотрела на шахматную доску. Она знала, каким будет следующий вопрос, и ответила на него. - Но я за это не возьмусь. Кто угадает последствия? Как это скажется на их душах? Подавленные страсти, загоняемые внутрь, имеют склонность выползать наружу в самом уродливом виде. Если бы святой Антоний жил не в пустыне, а на рыночной площади, ручаюсь, бесы не терзали бы его столь рьяно. А ведь он был святым... Кстати, только ли проклятие виновато в безумии твоего крестного? Отчасти он сам себя до этого довел. И хорошо нам судить о страстях с позиции бесстрастия, тебе - по причине юности, мне - из-за принадлежности к общине и знаний - они ведь сушат душу. Нет, - она подняла голову, - здесь я уже достаточно сделала. Дальше я не пойду.
        - Зато я пойду. - Кристина встала. - Не в этом, конечно, смысле. К отцу пойду. Он уже ждет.
        - Тогда - счастливого пути.
        У двери Кристина обернулась.
        - Я очень мало поняла из того, что вы сейчас сказали. Но я буду над этим думать. Всю дорогу.
        - Как хочешь, - сказала сестра Тринита. - Но лучше не надо.