Сохранить .
Веселый Джироламо Наталья Владимировна Резанова
        # В сети повесть публиковалась под псевдонимом «Нава»
        Произведение входит в цикл «Игра времен»
        ВЕСЕЛЫЙ ДЖИРОЛАМО (повесть)

«Если бы в теле не было корня холода,
        невозможно было бы ощущение тепла.
        Поэтому же вполне справедливо
        утверждение, что тот, в ком нет ни сил,
        ни материала для зла, бессилен и для
        добра »
        Шеллинг. «Философские исследования сущности человеческой свободы».
        Жалюзи были опущены, солнце било прямо в глаза. В этот послеполуденный час все жители города независимо от пола, возраста и состояния, искали тени, но даже в тени было слишком жарко. Особенно для приезжего с севера. Хотелось снять мундир, улечься где-нибудь поудобнее и ни о чем не думать. Однако Роберт Дирксен никогда не позволял себе следовать подобным желаниям. Поэтому он ограничился тем, что передвинул стул подальше, чтобы солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щели, не падали на его лицо.
        Что касается его собеседника, то за годы, которые он прослужил начальником полиции бывшей Итальянской колонии, он привык к здешнему климату, и, несмотря на жару, расхаживал по комнате.
        - …вы напрасно двигаетесь - в это время здесь везде солнце. - Ничего… Впрочем, вернемся к нашим бандитам.
        - Он что, действительно веселого нрава, или это насмешка?
        - Не сказал бы.
        - Так что же, все-таки, представляет из себя этот Джироламо? - Если б я мог это объяснить… Я - полицейский старой формации, и привык, чтобы вор был вором, бандит
        - бандитом, и мятежник - мятежником. Раньше мы, как всякий порядочный приморский округ, славились своими контрабандистами. Прекрасная была у дела организация, налажена связь с внутренними округами… хотя я опять отвлекся. Так вот, теперь с контрабандистами стало проще, зато появился какой-то новый уклон… - он остановился. - Может, мне стоило дать вам отдохнуть пару дней с дороги, привыкнуть немного… Но ваш Менкарт уж слишком подробно расписывал вас в своих письмах… благодарите его, если желаете. А я счел нужным сразу ввести вас в курс наших дел. А дела наши не слишком утешительны. Впрочем, как и везде… Вот возьмите Англию. Казалось бы, государство самое просвещенное, и вдруг - гордоновский бунт. Парламентский билль о правах для католиков (1778 г.) вызвал недовольство лондонской черни, вылившееся в открытый бунт, который разразился 2 июня 1780 г. и был возглавлен лордом Джорджем Гордоном (1751-1793 гг.) Вооруженные беспорядки в Лондоне продолжались неделю и были подавлены правительством.] Уж если в цивилизованных странах творится такое, то чего ждать от нашей провинции? Что, думаете, заболтался
старик? Не такой уж я старик, Дирксен. Хотя, может вы и правы. Здесь состаришься. Поэтому я и решил, что вы лучше разберетесь в этом деле. Как молодой с молодым. Вам сколько? Двадцать семь? Так вот, он даже моложе вас. Есть еще одна причина, пожалуй, более важная.
        - Какая же?
        - Вы, как я понял - прирожденный охранитель, таков склад вашего ума. А Джироламо по натуре - прирожденный разрушитель, вот ведь какое дело.
        - Продолжайте.
        - Вы никогда не работали в портовых городах? Арвен не в счет, это столица. Смешанное население, и все, что из этого вытекает.
        - А Джироламо?
        - Джироламо? У нас описание его наружности. «Около двадцати пяти лет, роста среднего, лицо смуглое, глаза, волосы темные, бороды, усов не носит, особых примет не имеет». Между прочим, соответствует действительности. И внешности каждого третьего жителя провинции. А конкретно, - если вы скажете любой городской девице, что Джироламо не писаный красавец, она вцепится вам ногтями в физиономию. Герой, понимаете ли, должен быть красив, как Аполлон, шести футов росту, иметь пронзительный взор и громовой голос. Но, хотя Джироламо и не уродлив, красивым его тоже не назовешь. Есть в нем, пожалуй, что-то обезьянье - в смысле неправильности и подвижности черт. Роста он скорее небольшого, чем среднего… Впрочем, вы знаете, этот тип, еще с детства, - подвижный жилистый мальчик незавидного роста, но в случае драки с ним лучше не связываться, а драчлив он необыкновенно. И наверняка у вас в памяти следующая картина из школьной жизни: этот вот недоросток нападает на самого здоровенного парня по всей школе. Все стоят вокруг и не вмешиваются. Верзила бессмысленно молотит кулаками по воздуху, а малыш подскакивает к нему
с самых неожиданных сторон, избивая почем зря. А ведь если б тот его достал, мог бы убить одним ударом. Представили? Кстати, это довольно точная картина наших внутренних обстоятельств…
        - Откуда такие подробности?
        - А я, молодой человек, видел Джироламо, причем, так же близко, как вижу вас.
        - Вот как. И при каких обстоятельствах?
        - До этого я дойду. Дело в том, что его многие видели. Почти все. Он любит появляться открыто. Дней десять назад он объявился в Бранке, пробыл там почти двое суток и отбыл при всенародном ликовании. У него было три спутника, но провожала его целая толпа. Женщины бросали ему цветы, и не хватало только оркестра. Он выехал за ворота - и исчез. Это тоже входит в его привычки - исчезать. И где он - не знает никто из тех, кто толпился на улице и вопил: «Ура, Веселый Джироламо!» О представителях власти я и не говорю…
        - Почему же они не арестовали его, когда он был в городе? - Боялись. Просто боялись. Вы никогда не сталкивались с таким явлением природы - народный герой. В ряду общественных бедствий он стоит сразу за чумой и землетрясением. С чумы-то все и началось. Вернее, с холеры, поразившей Итальянскую колонию двадцать лет назад, а точнее, в тот день, в тот день, когда купец Джузеппе Ридольфи, дом которого не затронула эпидемия, дал обет усыновить какого-нибудь сироту. Здесь все католики… И он исполнил этот обет, положив начало нашим бедствиям - просто взял с улицы маленького бродяжку, которых после эпидемии много шаталось, и усыновил. Никто не знал, какого он вероисповедания, и мальчик был заново крещен именем Джироламо. Я не верю в судьбу, и не склонен считать это имя предзнаменованием. Мотивы же, побудившие почтенного купца дать приемышу имя безумного монаха,[Джироламо Савонарола (1452-1498 гг.) - монах-доминиканец, проповедник воинствующего аскетизма. Возглавил государственный переворот во Флоренции (1494 г.), способствовал установлению теократической республики. В 1497 г. отлучен от церкви, впоследствии
казнен.] остались мне неизвестны. Детские и отроческие его годы, как говорится, покрыты мраком, но я не сомневаюсь, что его способность привлекать к себе окружающих проявилась уже тогда. Во всяком случае, Ридольфи всегда относился к нему как к родному сыну. Но сам он ни к кому не прилепился сердцем… и ни к чему… кроме бунта. Бунтовщик-профессионал. Это тянется с изматывающем душу постоянством уже лет семь - провокации против армии и полиции, разоблачения, призывы, и все это обильно поливается кровью. Человеческой кровью. Нас упрекают, и, может быть, не без основания, в излишней жестокости. Но именно такие, как Джироламо, обесценивают человеческую жизнь.
        А теперь я расскажу вам, как встретился с ним. Это было четыре года назад, и он уже тогда был таким, как сейчас - всем известным невидимкой… От одного надежного агента я получил известие, что определенной ночью Джироламо поедет по дороге на Козий Брод. В указанное время отряд вооруженной стражи задержал на дороге двоих мужчин и доставил в Бранку. Арестованные были люди молодые, явно местные жители. При начале допроса один из них сразу заявил, что он-де и есть Джироламо. И мы ему поверили. Я поверил. Я сам находился в плену у легенды о красавце шести футов роста с огненными очами, а он был действительно высокий и красивый малый. Поэтому на второго, довольно таки невзрачного парнишку, никто не обратил внимания. Он стоял у стены, скалил великолепные зубы в ухмылке, и рожа у него была добродушная… Я думал тогда, что добродушие является признаком тупоумия. Увы! Самые закоренелые преступники часто бывают добродушны. А какой добродушный вид у наиболее крупных хищников! Они могут себе это позволить. - Значит, это и был Джироламо?
        - Да. А тот, высокий - Альдо Хейг его фамилия - его помощник и телохранитель. Но тогда мы усердно допрашивали его как Джироламо, и он произвел на меня впечатление угрюмого упрямца. Или упрямого угрюмца - как вам больше по нраву. Потом их рассадили по разным комнатам, приставили охрану и стали ждать утра. До сих пор не знаю, где он взял кинжал - укрыл, когда его обыскивали, или украл у кого-нибудь… - Кто?
        - Джироламо, конечно. Настоящий Джироламо. Он зарезал обоих охранников, освободил Хейга, и они бежали, причем все это он проделал еще до рассвета. Нужно ли говорить, что неделю спустя, отправившись на встречу с тем самым надежным агентом, я нашел его мертвым? Каким образом его разоблачили, не знаю, но чувствовалась рука… И вот что я тогда подумал: «Он плохо кончит, этот Джироламо. Он слишком легко убивает».
        - Однако…
        - Да. Четыре года. Время приспело. Всякая мера нарушена. Он должен быть уничтожен. Да, разумеется, я предпочел бы официальную казнь - рассвет, палача, барабанный бой и прочие необходимые атрибуты. Но я не требую от вас невозможного. Важно, чтобы он перестал существовать, каким образом - не имеет значения.
        - А ведь вы, Армин, его ненавидите.
        - Да. - Он помолчал. - Я ненавижу его. Поэтому я и не могу с ним сладить. там, где замешаны чувства - дело конченое. А вам он безразличен. На это я и надеюсь.
        - Интересно… Вы, что, предназначаете меня на роль убийцы?
        - Охранителя. Я уже сказал. Ну, а если вы так щепетильны, попробуйте арестовать его. Я буду только рад.
        - И как вы себе это мыслите?
        - Виноват, мыслить должны вы. А я предоставляю необходимые сведения.
        - Выход на окружение?
        - Примерно так. Хотя «окружение» - слишком громко. Есть люди, общение с которыми может кое-что дать.
        - Именно?
        - Во-первых, вероятно, все тот же Ридольфи. Нет никаких сведений, что он встречался с Джироламо в последние годы, да и сам он, конечно, все отрицает. А всякое отрицание есть в то же время и утверждение. Ну и потом, все-таки отец…
        - Приемный.
        - Какой-никакой… Между прочим, я ни разу не слышал, чтобы Джироламо нуждался в деньгах, хотя суммы он тратит порой значительные. На одном народном энтузиазме долго не продержишься. Значит, кто-то его финансирует… А Ридольфи богат… Второй - уже упомянутый Альдо Хейг. Тоже хорошо известная личность. Уроженец города Форезе. Вашего примерно возраста. До встречи с Джироламо примечателен только тем, что к двадцати годам был полным алкоголиком. Опустившийся грязный оборванец. Попрошайка. Предмет насмешек и издевательств всего округа. Конченый человек. И вот такого типа Джироламо - сам Веселый Джироламо выбирает себе в друзья. Всеобщее потрясение. Не знаю, что там было - предвидение или просто ловкий ход, скорее, последнее, но в данном случае он себя оправдал. Хейг мало того, что перестал пить, он совершенно преобразился. И все вдруг увидели, что он парень храбрый, красивый и неглупый. И - друг самого Джироламо. Престиж творит престиж, и так без конца. Но Хейг-то чувствовал, кому он обязан тем, что из ничтожества стал уважаемым человеком. Результат? Я его видел. Джироламо вырастил себе цепного пса. Хейг
для него не пожалеет ни своей жизни (я свидетель), ни чужой. Он не жесток. Он предан. Не знаю, что хуже. Дальше. Контрабандисты. Они еще действуют, хотя и поутихли в последнее десятилетие. Среди них я бы обратил внимание на Браччо - владельца шхуны
«Амфитрита». Думаю, что именно он закупает для Джироламо оружие. Прожженый тип. Ни разу не попадался на горячем. Я бы ему и морского песка не доверил, но с Джироламо, очевидно, он ведет себя честно, иначе тот нашел бы себе другого агента. Может, впрочем, есть и другие. Насколько я догадываюсь, у Джироламо обширные связи в горах, но среди горцев, в отличие от портовых, у меня нет своих людей…
        - Женщины?
        - Ну-ну. Разумеется, молва приписывает Джироламо невероятный успех у прекрасного пола. И я склонен в это поверить. Но не называли никаких конкретных имен, во всяком случае, я не слышал. И никаких инцидентов, связанных с ревностью, обманом, изменой. Если женщин у него действительно было много, то они с этим примирились. Ему - как и в других отношениях прощается то, чего не простили бы никому. И вообще я уверен, что женщины, сколько бы их ни было, не занимают в жизни Джироламо заметного места. так же, как и деньги. Он бескорыстен, он действительно бескрыстен, как это ни печально…
        - Значит ли это, что он бесчувственен?
        - Вот так вы это понимаете.
        - Да. Если чувства - проявление слабости, а он силен, вывод…
        - Н-не думаю. Какие-то чувства, хотя бы в зачаточной форме ему доступны. Благодарность…
        - Тщеславие.
        - Возможно. Одним словом, ищите. С чего начать - решите сами.
        - Тогда. - Дирксен встал, подошел к окну, за которым, скрытые сейчас жалюзи, в бледно-голубом мареве колыхались верхушки мачт, - все-таки с порта. Это единственное место, где появление нового человека не вызовет излишнего любопытства. Наоборот, это вполне естественно… - он не докончил.
        - И в каком качестве вы предполагаете там появиться?
        - Отставной офицер с севера. Уволен из флота его величества за какую-то провинность - дуэль, растрата… Приглядывается к местным торговым кораблям.
        - А справитесь?
        Дирксен отвернулся от окна.
        - Это не проблема. Если бы я не был, как вы изволили выразиться, прирожденным охранителем, то стал бы моряком. Все-таки Арвен - не только столица, но и портовый город.

* * *
        Справка о бывшей Итальянской колонии.
        Основана в середине ХIV века итальянскими купцами. Первоначально, сохраняя зависимость от Арвена, управлялась автономно. В 1662 году потеряла свою самостоятельность. Административный центр - Форезе, около 6 тыс. жителей.
        Другие города - Бранка, Азорра. Занятия - рыбная ловля, торговля, овцеводство, виноградарство. Кустарные ремесла. Состав населения - смешанный, подавляющее большинство - католики. Мелкое частное судовладение. Больница - одна (Форезе). Тюрьмы - уголовная (Форезе), военная (Азорра). Там же расквартирован драгунский полк.

***
        Основные силы были размещены не в Форезе отнюдь не по недосмотру. Город, расположенный на острове, соединенном с материком искусственным перешейком, был достаточно защищен как природой, так и сильными укреплениями, возведенными еще в пору религиозных войн. Правда, в случае осады сказалась бы нехватка пресной воды. Однако нападения извне не случалось уже более шестидесяти лет. Местные беспорядки подавлялись полицией. Наступал сентябрь 1781 года.
        Письмо, которое Энгус Армин получил от Дирксена на адрес одного из своих агентов, было коротким.
«Остановился в портовой гостинице «Генуя», но предполагаю скоро съехать. Уверен, что никто из сброда, ошивающегося здесь, не знает о настоящего местопребывания Джироламо. «Амфитрита» - в плавании. Связать эти два обстоятельства?
        Размышляя над тем, что вы сообщили мне, я все больше убеждаюсь, что Джирламо должен сохранять связь со своим приемным отцом. Поэтому я бы рекомендовал арестовать Ридольфи. Разумеется, он будет все отрицать. Пусть. Сам старик, в конечном счете, меня не интересует. Мне важны последствия, которые произведет его арест. Потому желательно, чтобы старик содержался не в Форезе…»
        За эти две недели он уже примелькался в порту, хотя не слишком стремился вступать в разговоры. Впрочем, от приглашений в компанию он не отказывался - сиди, пей, никто в душу не лезет. Историями, которыми он наслушался здесь, можно было заполнить целые тома. Многие предоставляли интерес с точки зрения его профессии. Так он узнал историю величия и падения «Малой Ломбардии» - организации контрабандистов, о которой упоминал Армин, - называлась она так, вероятно, потому, что ее учредили выходцы из настоящей Ломбардии. Вспоминали и знаменитый рейд капера «Морская ведьма», уничтожившего пиратство в здешних водах восемнадцать лет назад, - и противоположная сторона имела своих героев, однако нынешняя береговая охрана знатоками и в грош не ставилась, так же, как и контрабандисты оказывались выродившимся потомством предприимчивых колонистов. Все это помогало узнать местную жизнь и стиль мышления, но дела не продвигало ни на йоту. Однако Дирксен был терпелив. Из многоголосого хора он умел выуживать реплики, характеризующие разыскиваемого, известного как Веселый Джироламо.
        - … и ни разу не промахнулся. Хоть с правой, хоть с левой руки. Серьгу из уха у красотки собъет, а уха не заденет.
        - … а голосина у него мощный. Гаркнет - стекла в трактире напрочь вы летят.
        - Ты сам-то хоть видел его?
        - Видел. Даже дважды. Только давно…
        Большинству из них приходилось видеть Джироламо, и они восхищались его храбростью, остроумием, а более всего удачливостью, но никто из них и понятия не имел, где он находится сейчас. И еще один вывод сделал для себя Дирксен - Джироламо давно не появлялся в Форезе, во всяком случае, открыто - очевидно, какую-то осторожность он все-таки соблюдал. Делались неоднократные попытки проследить за домом Джузеппе Ридольфи, но кто может выявить всех посетителей купца, ведущего дела с моряками? Именно это и привело Дирксена к мысли изолировать старика - кстати, он действительно старик, ему уже за семьдесят. Посмотрим, как себя поведет Джироламо. Раз он герой, то и поведение у него должно быть геройское. А для этого надо слегка подогреть общественное мнение. Известие об аресте Ридольфи пришло в «Геную» вечером, когда в зале было полно народу, и никто не обратил внимания на появившуюся среди клубов табачного дыма фигуру, надсадно прокричавшую:
        - Люди! Слушайте все!
        Крики здесь были не в диковинку, скорей удивило бы молчание, и потому лишь некоторые повернули головы в сторону крикуна.
        - Что блажишь?
        - Старика Ридольфи взяли!
        - Как - взяли?
        - Дурак! Повязали старика! Я сам там сейчас был. Разгром полный. пух по всей улице летает…
        - Легавые?
        - Черта-с два! Солдат нагнали! Сколько уж, не считал, а полно, и со штыками наголо, как охрана короля мавританского!
        Теперь уже слушали все, как и желал веститель, причем, не столько слушали, как били кулаками по столам, топали и бранились. Проклятия, призываемые на головы представителей местных властей, падали с большим обилием, чем дождевые капли осенью. Во всем зале молчал единственный человек - Дирксен. Это не осталось незамеченным.
        - А ты что же? Не слышал?
        - Слышал. Ну и что?
        - Так ведь позор на всю провинцию! Невинного человека, ни за что…
        - Правильно, позор, беззаконие. - Он говорил спокойно, но к нему почему-то прислушивались. - Только справедливость глоткой не установишь. И битьем посуды тоже.
        Сказав это, он поднялся и пошел к выходу.
        - Гляди, какой умник выискался! - брякнул кто-то ему в спину.
        Он остановился в дверях.
        - Я с севера. У нас люди привыкли не орать, а действовать. Что ж, каждый живет, как знает.
        Дирксен понимал, что рискует нарваться на драку, оскорбляя местный патриотизм. Однако ответом ему было лишь настороженное молчание. Он ушел. Итак, зерно было посеяно. Следовало ждать всходов. А ждать он умел. Было уже темно за порогом. Тьма стояла тяжелая и одновременно живая, как это бывает только на юге. Может быть, это ощущение возникало из-за близости моря. До самого моря нужно было спуститься. Гостиница стояла на высоком обрыве. Но он сошел по вырубленным в скале ступеням. Прошел по узкой полосе, усыпанной мелкой галькой, край которой ворочался слабой волной. И так же слаб был ветер, не ветер, а дыхание, касавшееся тела. Он расстегнул пуговицу камзола. Перед ним было море - то же самое море, что омывает арвенские пристани, и все же другое.
        Какое-то движение почудилось ему за спиной, вмиг сбив несвойственную Дирксену расслабленность. Он даже не смог бы объяснить, что именно ему померещилось - легкие шаги по кромке обрыва? Тень, мелькнувшая на белой гальке рядом с его собственной? Неважно. Сработала привычка. Он не двинулся с места, хотя все его мускулы напряглись. Он не боялся. Он был готов даже к нападению, хотя его не должно было быть по рассчитанной схеме. Просто он выбрал мгновение, чтобы неожиданно обернуться и увидеть, кто следит за ним. И он никого не увидел. У того, другого, реакция оказалась еще быстрей. Он успел метнуться в темноту и пропасть в ней. Только несколько камешков, стуча и подпрыгивая, скатились с обрыва. Дирксен никуда не побежал. Он убедился, что за ним именно следят, а этого пока было достаточно.
        На следующий день стало известно, что Ридольфи заключен в тюрьму Форезе, а еще через день неизвестно откуда поползли слухи, что старика собираются еще куда-то перевозить.
        - В военную тюрьму, - сказал Дирксен, сидя в зале «Генуи».
        - А ты откуда знаешь? - с недоверием спросили его.
        - Это ясно, как божий день, - спокойно ответил он. - Вы же слышали - арестовали солдаты. Не полицейские. Совершенно очевидно, что полиция отказалась заниматься делом Джироламо и передала его в компетенцию военных властей. Ну, а там начинают с крутых мер. И столь же ясно, что купца Ридольфи переведут в Азорру, в крепость, и будут судить, по всей вероятности, военным судом.
        - Хватил! Почему бы сразу не в столицу.
        - Потому что это все местные дела, в Арвене их не знают, и Ридольфи могут оправдать. А здесь - никогда. От старика, похоже, решили избавиться.
        - Но ведь он же ни в чем не виноват!
        - Я словно разговариваю с детьми. Разве суду важна виновность? Важно обвинение…
        Второе письмо Дирксена Армину.
«Я получил еще два свидетельства того, что за мной наблюдают. Во-первых, кто-то влез ко мне в комнату и обыскал ее, и, хотя вещи были разложены и расставлены по своим местам, но не настолько тщательно, чтобы я не заметил следов визита. Вчера я разговаривал с хозяином гостиницы о судьбе Ридольфи. Он носится с идеей прошения о снисхождении. Я ответил ему, что справедливости не просят, а добиваются. В это время кто-то стоял у окна, прячась за ставней.
        Насчет этого письма не беспокойтесь - я принял меры предосторожности и при себе не держу ничего компрометирующего. Со своей стороны я предложил бы нагнетать слухи об опасностях, угрожающих Ридольфи, а давать вам советы относительно того, чтобы он прибыл в крепость в целости и сохранности, думаю, не мое дело.
        В целом считаю, что события развиваются в правильном направлении…»
        Никто не знал, как именно и по какой дороге Ридольфи был препровожден в военную тюрьму. Об этом узнали уже после того, как событие совершилось. В порту стало заметно тише, лица - мрачнее. Надо всем витал образ беззащитного старца, ждущего в сыром каземате, в кандалах неминуемой смерти. Дирксен мог быть доволен - агенты Армина недаром ели свой хлеб. Миф начинал работать против мифа. Важно было и другое. Ридольфи переправили благополучно. Если бы на конвой по дороге было совершено нападение и старика освободили, это спутало бы Дирксену все карты. Конечно, подобные нападения крайне редки, но от Джироламо, как известно, можно было ожидать всего. Но Джироламо не появился. А это подтверждало предположение Дирксена о том, что мятежник находится где-то далеко. Разумеется, его верные, присутствие которых ощущал Дирксен, озаботились поставить его в известность о судьбе, постигшей приемного отца, но для того, чтобы он получил это известие и принял меры, требуется время.
        Тем не менее подготовительный период пора было заканчивать. Дирксен собрал свой невеликий багаж и отправился рассчитываться с хозяином гостиницы, который в последние дни был к нему весьма внимателен (это Дирксен тоже взял на учет). Между ними произошел следующий диалог:
        - Уже съезжаешь? Что так? Говорил: «Корабль буду искать», а сам…
        - Мало ли. Хочу посмотреть, каково в других местах.
        - Или тебе в Форезе не понравилось?
        - Смотря что.
        - Вернешься?
        - Не знаю. Как повезет. Может, и нет.
        - И куда же ты отсюда отправишься?
        - В Бранку.
        Бранка находилась приблизительно на полдороге из Форезе в Азорру. Дирксен выехал открыто, утренним дилижансом. На следующий день он уже был в Бранке, и тут же направился на постоялый двор. Там он предполагал нанять лошадь.
        Свирепое солнце побережья господствовало и здесь. Однако выяснилось, что он, новоприезжий, лучше переносит жару, чем давно живущий в Форезе Армин. - может быть, благодаря телосложению. Другое раздражало его - чрезмерная яркость здешних красок, особенно проявлявшаяся в портовом Форезе. Эти цвета - красный, рыжий, золотистый, в которые был окрашен город, доходящая до черноты зелень и густая синева резали глаза. Отстоявшая от моря запыленная Бранка выглядела менее броско, но достаточно намешано было и здесь. И нигде ни признака осени, давно наступившей в Арвене. И, пожалуй, шума было не меньше, чем в порту, разве что матросов и грузчиков заменили торговцы и погонщики мулов. Был базарный день, пыль, крики, давка завершали картину, и легко было затеряться в этой толчее. Что он и сделал. Но и смешавшись с толпой, он не забывал отметить свое отличие от от этих людей. Внешность его не привлекала к себе внимания, хотя, если вдуматься, заслуживала такового. Высокий, очень худой, он не производил впечатления физически сильного человека, каким был на самом деле, и это нередко оказывалось ему полезно.
Соответственно фигуре, лицо он имел бледное, с впалыми щеками и крупным лбом. Волосы темнорусые, коротко остриженные. Парика не носил никогда, при здешней жаре
        - тем более. Словом, типичный арвенец - нечто среднее между авантюристом и пуританином, причем эти свойства были не только неотделимы друг от друга, но и малоразличимы в проявлениях. Он был начисто лишен снобизма столичного жителя, это
        - и многое другое вытеснило из души Дирксена стремление к порядку. Его можно было даже назвать страстью, если бы всякое понятие о страсти не было чуждо обычным представлениям Дирксена. Северная холодность? Да, пожалуй… Но и следование законам времени. Век Просвещения оправдывал слабости, но не одобрял страстей. К сожалению, в Итальянской колонии просвещение было слишком мало распространено…
        Да, при желании он мог бы затеряться. Однако в данном случае важно было, чтоб его не потеряли, а, наоборот, нашли.
        И его нашли. Встреча состоялась самым прозаическим образом, когда он торговал лошадь. Смуглолицый коренастый человек средних лет в надвинутом на левое ухо суконном берете, прислонившись к коновязи, рассматривал барышника и покупателя столь беззастенчивым образом, что барышник не выдержал.
        - Что пялишься, воровская рожа?
        - А ты меня за руку ловил, конокрад? Я честный человек, ищу себе попутчика… до Азорры. А то грабят на дорогах, сам знаешь.
        - Когда едешь в Азорру? - спросил Дирксен.
        - Нынче же и еду.
        - Подойдет. И до ночи мы туда доедем?
        - Ты, я вижу, приезжий.
        - Да.
        - Так вот, я тебе отвечу. Если по главной дороге, по почтовой - только завтра и будем. А по боковой, вдоль берега - как раз к ночи. Но это дорога не для каждого. Потому спутника и ищу…
        - Согласен.
        - А если я тебя заманиваю, чтоб ограбить?
        Дирксен молча посмотрел на него.
        - Ладно, буду ждать у городских ворот.
        И он направился прочь, провожаемый напутствием барышника: «Чтоб тебе шею свернуло к ноге впридачу!» Только на ходу было заметно, что собеседник Дирксена прихрамывает.
        - Ты его знаешь?
        - Немного. Это Вальдес. Он раньше с Браччо плавал, слышал про такого? Потом вроде ушел. Давно я его не видел здесь.

«Судя по его походке, - думал Дирксен, - вряд ли это он следил за мной в Форезе. Тот не хромал».
        Вальдес ждал его, где договорились, и до поры, пока они не свернули с главной дороги, молчал. Потом спросил:
        - Что слышно в Форезе?
        Дирксен ни разу не упомянул, что он едет из Форезе, но в ответ только пожал плечами.
        - Все только и говорят об аресте старика Ридольфи, - продолжал Вальдес.
        - Это так.
        - Как думаешь, зачем они поволокли старика в Азорру?
        - Я их мыслей не чтец… но тут возможны два предположения. Или Джузеппе Ридольфи взят заложником, и следует ожидать, что они потребуют добровольной явки Джироламо в обмен на жизнь его отца…
        - Ты считаешь, они могут на это пойти?
        Вальдес был взволнован, что, как заметил Дирксен, было не очень ему свойственно.
        - А почему нет? Разве ты не знаешь таких случаев? «Голову за голову», - так, кажется, это называется?
        - Нет. - На последних словах Дирксена Вальдес покачал головой. - Нет. Ничего у них не выйдет.
        - Что, Джироламо не явится?
        - Разве в нем дело? Он-то, может, ни минуты бы не задумался. Но люди этого не допустят. Да и сам Ридольфи… Старик же скорее, руки на себя наложит, чем позволит, чтобы Джироламо загубили, что я, его не знаю?
        - Хорошо. - Дирксен был абсолютно спокоен. - Предположим, и они это знают. А если они просто хотят отомстить? Отомстить Джироламо, у которого больше нет родных, и Ридольфи, за то, что вырастил мятежника.
        - За это нельзя судить!
        - А кто тебе сказал, что его обязательно будут судить? Он станет не первым, кого сгноили в крепости без суда и следствия.
        - А это мы еще посмотрим. - Вальдес взглянул в глаза Дирксену. - Посмотрим, какое из двух твоих предположений правильное. Теперь они ехали по узкой кромке над чернеющим провалом - только этой тропой могли пройти лошади, ближние нагрмождения камней казались непроходимы и для пешехода. Но Дирксен не страдал головокружением, а Вальдес, судя по всему, привык.
        - Вот здесь, - сказал он, заглядывая в пропасть, - полиция угробила того парня, с севера.
        Такое начало могло предвещать что угодно, но Дирксен нимало не смутился.
        - Какого парня?
        - Приезжий он был… не помню, как звали. Подстрелили его вон на том повороте, тело и пожитки - вниз, а дело повернули так, будто он сам свалился в пропасть, вместе с фургоном… вроде дороги не знал. Фургон здесь и вправду не пройдет… Но Джироламо докопался, что там было.
        Имя прозвучало. Дирксен сказал:
        - Не слышал этой истории.
        - А ее вообще мало кто знает - в Форезе. Если б был свой - шуму бы, конечно, на всю провинцию… а то приезжий. - И, помолчав, добавил. - Книгами он торговал.
        - За что ж его тогда?
        В ответ теперь уже Вальдес пожал плечами.
        Он, конечно, мог и придумать все это, чтобы показать, что такое гибель северянина для местных жителей, тем более, что ландшафт располагал. И все же одна деталь настораживала - своим неправдоподобием, а ведь вымысел обычно и отличается от правды тем, что более правдоподобен, - с чего бы здешним властям так жестоко расправляться, к тому же в обход закона, с безобидным книготорговцем? Да еще если Джироламо был замешан в это дело…
        А ведь Армин, повествуя о «внутренних обстоятельствах», ничего об этом не сказал. Он только упомянул о каких-то туманных «разоблачениях» (во множественном числе). Начальник полиции округа, жирный, болтливый, сентиментальный, умный. И его тайны… Коль скоро Вальдес не лгал, убийство книготорговца совершилось по воле Армина. А что же тут странного? Он и Джироламо собирается убить… его, Дирксена, руками. Эта часть работы была Дирксену наиболее неприятна, но думать об этом слишком рано. Для этого нужно хотя бы выйти на самого Джироламо. Пока что Дирксен вышел только на его людей.
        А на Армина он не в обиде (он вообще не умел обижаться, это свойство инстинкта, а не разума). Если бы Армин мог, он бы сам уничтожил Джироламо, и наверняка, с большим удовольствием. Но он не может. Дирксен услышал море прежде, чем увидел. Странно - ветра почти не было, а волна разыгралась не на шутку. Или здесь проходит какое-то подводное течение?
        - Ты очень торопишься в Азорру? - спросил Вальдес.
        - Это трудно сказать.
        - Где собираешься остановиться?
        - В гостинице, я думаю. Или снять где-нибудь комнату, если задержусь. - Я могу предложить тебе хороший дом. И задешево. Но не в самой Азорре, а рядом, на берегу. Сейчас подъедем и увидишь.
        - Посмотрим.
        - Не понравится, переночуешь и уедешь.
        Все произошло так, как он думал, только гораздо проще. Разумеется, дом на берегу являлся одним из пристанищ Джироламо и местом встреч его сторонников. Хозяева были одинокие старики, для них образ Джироламо являлся в некотором роде заменой обычной в таких краях фигурой бродячего чудотворца. Посетители - моряки, бродяги, контрабандисты по большей части, но бывали и крестьяне. Только самого Джироламо не было. Дирксен не мог определить, скрывали ли его местопребывание нарочно, или просто сами не знают. Он не расспрашивал. Он достаточно сделал, чтобы его завербовали, но не настолько, чтобы с ним были полностью откровенны. Это еще предстояло. Первые дни он не покидал дома, так же, как и Вальдес, который, вероятно, решил пока проследить за ним. Известия из города приносили посетители. Дирксен не мог связаться с Армином, но это его не очень беспокоило. Как он и ожидал, здесь разрабатывался план освобождения Ридольфи. Все, что он мог пока сделать - это убедить их в возможности вооруженного нападения на крепость. Такого здесь не бывало никогда, а вид драгунских штыков мог остудить самые горячие головы.
Однако Дирксен действовал исподволь. Он предложил разузнать, в какой именно камере содержат Ридольфи, численность охраны и ее состав.
        Вскоре это стало известно. Верхняя камера левой угловой башни прямо над морем. Непосредственно в башне только надзиратель, его помощник и двое часовых сменяются каждый день. Надзирателя зовут Дарио, зверюга известный…
        - Женат, холост? - спросил Дирксен.
        - Вроде бы вдовец.
        - Нужно узнать подробнее. Есть ли у него слабости - женщины, деньги, выпивка? Нельзя ли это использовать в наших целях? Это относится и к помощнику. С солдатами, раз они меняются, будет труднее, но если их только двое…
        - А больше и не надо, там стены такой толщины…
        - Любую стену можно разрушить.
        - Порох?
        - Порох. Или деньги…
        Имени осведомителя Дирксену не назвали. Он не настаивал. Всему свое время.
        Между тем мысль о нападении, достаточно безумная, возымела свое действие, и распространившийся в Азорре слух, что узник тяжело болен, это действие усиливал, хотя свершение задуманного последнее обстоятельство весьма затрудняло. Однако непосредственное переживание, в данном случае, сочувствие, всегда было важным доводом для жителей Азорры.
        По прошествии недели отсутствие связи с Армином начало стеснять Дирксена.
        На данном этапе они должны были согласовывать свои действия. Помог случай.
        Впрочем, не будь этого, Дирксен нашел бы что-нибудь еще. Мысль о нападении, естественно, приводила к решению пополнить боеприпасы, но хозяин дома сказал, что с порохом дела обстоят хуже некуда, а подвоза придется ждать.
        - Разве нельзя закупить в Азорре? Или нет денег?
        - Деньги есть, но поговаривают, что хозяин оружейной лавки в Азорре связан с полицией.
        - Это плохо… если бы покупал порох ты или Вальдес или еще кто-нибудь из местных. Меня-то он не знает?
        - Пожалуй.
        - Да, заодно посмотрю сам на эту крепость хоть издалека. На крепость он и отправился смотреть прежде всего. Помимо прочего, таким образом он надеялся обнаружить слежку, если б она была. И не обнаружил. Очевидно, Вальдес и Нардо до этой степени ему доверяли. Так что Дирксен мог все внимание сосредоточить на крепости. Удовлетворившись осмотром, он двинулся к торговцу. Там его ожидали письменные инструкции Армина. Все, как правило, складывается проще, чем ждешь…
        Он закупил не больше, чем может понадобиться охотнику на сезон, иначе то вызовет излишнее внимание - так они договорились с Вальдесом. И задолго до темноты покончил с делами. Он еще успел пройтись по городу, потолкаться в лавках, послушать уличные разговоры - словом, вывести себя из состояния оторванности, в которое поверг его вынужденный карантин. Казалось бы, наличие гарнизона в Азорре должно было сдерживать эмоции населения, и все же…
        И все же.
        Когда он покинул город, начало смеркаться. Дул легкий ветер, довольно холодный. За его спиной возвышалась крепость, ее угловая башня - та самая, отбрасывала на волны длинную колеблющуюся тень. Дирксен шел по побержью, и глядя на маслянисто-зеленую, чуть подернутую рябью воду, вновь анализировал ситуацию, но не конкретную, связанную с Ридольфи, а общую. Он думал об условиях, вызвавших к жизни феномен Джироламо. Угнетение, всеобщая бедность? Но это есть везде, и нельзя сказать, чтобы в провинции они превышали средний уровень. Акты насилия со стороны властей? И это не удивительно. Но в другом месте, скажем, севернее, это стечение обстоятельств привело бы к повышению мистических настроений. Здесь чего подобного не наблюдалось. Еще бы! Вновь и вновь подмечал он повсеместное жизнелюбие жителей провинции. Как бы плохо им не приходилось, у них и мысли не могло возникнуть о том, чтобы покинуть этот мир, что столь жалок, наг и сир. Да, они религиозны. Но всякий аскетизм, пусть даже простая сдержанность, им непонятны, н е в н я т н ы. На этой-то почве и взошла вера в Веселого Джироламо - спасителя не в той,
но в этой жизни…
        Нардо курил, зажав трубку беззубыми деснами, сидя на пороге. Они молча кивнули друг другу.
        В доме был один Вальдес.
        - Я смотрел на крепость.
        - Я так и понял. И что же?
        - Мы не можем просто напасть, сколько бы нас ни было. Слишком хорошо укреплена. Нужно искать человека в самой крепости.
        - Я же тебе говорил - с Дарио ничего не выйдет.
        - А помощник?
        Вальдес посмотрел в потолок.
        - Ладно, попробуем… Ну, предположим, тюремщиков мы охмурили. А дальше?
        - Есть одна идея, может и сумасшедшая.
        - Какая есть.
        - Караул сменяется в девять часов вечера. Заметь, здесь уже темно в девять часов.
        - Это-то я заметил.
        - Офицер проверяет посты в полночь. Площадка угловой башни, где стоит часовой, не просматривается с других постов. Это довольно высоко, и прямо над морем, но если там будет лодка…
        - Я понял, к чему ты клонишь. Значит, грохота не будет?
        - На крайний случай, если не успеем…
        - Между девятью и двенадцатью? За это время можно орудия с башен поснимать.
        - Орудия на башнях? Тоже…соображение. Но только если удасться попасть в крепость, не забудь, без этого ничего не выйдет!
        - Ладно. Попробуем.
        Говорят, что Бог - защитник слабых. Самым слабым во всей этой заварившейся истории, был, безусловно, старик Ридольфи, и Бог избавил невинно страждущего, во всяком случае, от одной напасти. Вскоре Вальдесу по тайным каналам стало известно, что зверь-тюремщик Дарио неожиданно и тяжело заболел, и направлен в лазарет. На его место временно назначен некто Пенья, переведенный с понижением откуда-то с востока, и не примечательный пока ничем, кроме своего корыстолюбия. Что касается помощника, то он каждый свободный вечер посещает трактир «Встреча друзей», что напротив крепости. Очевидно, из этого сообщения воспоследовали кое-какие выводы, так как Вальдес, несмотря на свою хромоту, стал исчезать надолго, а беседы его с посетителями приняли более таинственный, хотя и оживленный характер. Однако, не посвящая Дирксена в планы своего предприятия целиком, скрывать скрывать полностью он их больше не мог. Время намеков кончилось. И Дирксен помогал ему, как умел.
        В короткий срок все было подготовлено. Тюремщик согласился взять значительную сумму и на один вечер заменить помощника посторонним человеком. Что до последнего, то в нужное время он будет так пьян, как не бывал еще на своем веку. Оставались солдаты, и тут уж следовало положиться на удачу. Дирксен сказал, что берет солдат на себя.
        - С ума сошел? Ты что, все один собираешься сделать?
        - Одному легче пройти.
        - Не дури. Где прошел один, пройдут и двое.
        И не мог он отказаться от такой помощи, коль ее предлагали. К тому же, если Ридольфи и не так болен, как говорят, лет ему все равно не сбросишь. И помощник явился - в лице угрюмого молодого человека по имени Сандро, который долго совещался с Вальдесом. Вошедший Дирксен застал только конец их разговора.
        - … с лодками под стеной.
        - А сам-то он?
        - Ночью и придет. Раньше никак нельзя.
        После этого Вальдес назвал Дирксену имя новоприбывшего. О том же, кто должен был прийти ночью, Дирксену не было сказано ни слова. Но Дирксен впервые внутренне насторожился. Пора было уж герою и выйти на сцену. Или он считает, что приобретает большее значение, оставаясь в невидимости? Во всяком случае, нужно быть готовым ко встрече с Джироламо. И пусть тот не расчитывает на эффект неожиданности - Дирксен будет ждать.

***
        Было тихо и пыльно за дверью караульной. Дирксен в мундире помощника (он так и не узнал его имени - несчастный пьянчуга) стоял у стены. Напротив крутая каменная лестница вела в одно из подсобных помещений. За ней прятался Сандро - его доставил в крепость водовоз - за соответственную мзду, конечно. Пенья, увидев второго, что-то залепетал - дескать, мы так не договаривались.
        Но Дирксен только прицыкнул на него: - «деньги взял»? Теперь они ждали.
        Через щели в досчатой двери пробивались полоски света. И это все. Грохот. Это ударила наружная дверь башни, а потом - шаги, тяжелые и твердые. Голоса, произносящие отрывистые и резкие слова, непонятные уху, словно на незнакомом языке. И снова, в обратном порядке - шаги, дверь. Караул сменился. Наступала решающая минута.
        Досчатая дверь распахнулась. Солдаты вошли, уже не печатая шаг, а по человечески, один за другим. Дирксен немного пропустил их вперед, а затем ударил ближайшего солдата рукояткой пистолета в висок. Тут же из-за лестницы Сандро бросился на другого.
        Оттащив тело потерявшего сознание солдата из прохода, Дирксен с неудовольствием заметил, что Сандро еще не управился со своим противником - они катались по полу, вцепившись друг в друга. Нехорошо. Надо думать, часовой получил приказ не стрелять, зато Сандро может и прирезать солдата, а это вовсе ни к чему. Дирксен оторвал солдата от Сандро и ударил головой о стену. Тот сразу обмяк.
        Пенья выглянул из-за двери.
        - Ключ! - приказал Дирксен, и, получив желаемое, передал ключ поднявшемуся на ноги Сандро. Тот кивнул и побежал вверх по лестнице, а Дирксен занялся тем, что обезоружил и связал часовых. Пенья находился тут же. Покончив с солдатами, Дирксен обратился к нему:
        - Теперь ты!
        Согласно уговору, дело должно было было быть представлено так, будто и тюремщик подвергся нападению. Пенья безропотно дал связать себе руки собственным ремнем. На всякий случай Дирксен еще заткнул ему рот кляпом. Затем направился вслед за Сандро. Ступеньки были довольно круты, а кругом - ни просвета, но когда он добежал до камеры, та была уже пуста. Дверь была приоткрыта, и Дирксен, бросив взгляд, увидел койку с разворошенной постелью, скамью и глиняный кувшин. Никаких разбитых кандалов - их ведь и не было. Но задерживаться некогда. Наверх!
        Ступени лестницы были уложены явно без расчета, чтобы по ним бегали. Даже у самого сильного человека начиналась одышка, так круто они шли. Он слышал только свое дыхание и не слышал шагов. Оружие и веревки, которыми он был нагружен, до поры не тяготившие, теперь начинали мешать. Однако это была еще не та усталость, чтобы остановиться.
        Лестница кончилась. На мгновение он остановился в дверном проеме, осматриваясь. Светлее не стало, нет. Ночь была безлунная, небо затянуто тучами, и лишь впереди в их разрывах проглядывали мелкие звезды. И шум моря отсюда, сверху, почти не слышим.
        Он стоял на крепостной площадке, образованной углом крепостной стены. Две фигуры заслоняли бойницу, одна поддерживала другую. Сандро и Ридольфи. При его приближении Сандро, не отпуская старика, быстро обернулся. Дирксен знаком дал ему понять, что все в порядке, и стал вытаскивать из-под мундира веревочную лестницу.
        - Сначала - он. - Сандро сделал движение головой в сторону Ридольфи.
        - А они… на месте?
        - Да.
        Дирксен выглянул в бойницу, но ничего не увидел. Тень от башни была так густа, что казалась плотнее воды, плескавшейся внизу. Ридольфи не произнес ни слова, напряженно глядя на своих спасителей. Он сильно сутулился, был худ, морщинист, горбонос и совершенно сед. Одежда была на нем не тюремная, а своя, впрочем, порядком потрепавшаяся. Вдвоем они поддели под мышки старику ременную петлю и помогли ему выбраться наружу. Закрепляя лестницу, Дирксен сказал Сандро:
        - Полезай за ним и подстрахуй. Я - потом.
        Сандро молча подчинился. Сперва Ридольфи и он следом исчезли в полосе тени. Но, придерживая лестницу и веревку, Дирксен чувствовал, что они натянуты. Он был несколько обеспокоен. Не то, чтобы он боялся, нет. Но он не выпускал из ума двух возможностей. Первая - самая банальная - штормит чересчур сильно, и лодки не могут подойти к стенам так близко, как нужно. И вторая - более деликатного характера - Армин может не выдержать искушения и попробует захватить Джироламо прямо здесь, у крепости. Такое вмешательство в его планы было бы неприятно Дирксену, не говоря уже о том, что Весельчак, конечно, и не подумает сдаваться, будет стрельба и прочие безобразия… Внезапно он ощутил, что веревка ослабла. Пора.
        Дирксен лазил хорошо, поэтому он не воспользовался лестницей, а стал спускаться по веревке. Но одно дело - знать, что под тобою земля, а висеть над водой - это еще было ему незнакомо. Плеск становился все громче, холодный ветер проникал под одежду. Не сразу решился он посмотреть вниз. Но - то ли глаза его привыкли, то ли все дело было в расстоянии - он увидел две рыбачьих лодки со свернутыми парусами, и людей в них. Он различил развивающуюся седую шевелюру Ридольфи. Тот, видимо поскользнулся, но не упал, - его успел подхватить какой-то человек в плаще. Рядом, кажется, был Вальдес. Дирксен не мог разглядеть их как следует, так как должен был и за спуском следить. Купаться в эту ночь ему не хотелось. Однако лодка была уже близко, - не та, в которой находился Ридольфи, она была уже переполнена, а другая. Прежде чем ноги Дирксена коснулись борта лодки, его подхватили две пары рук. Мгновение - и он уже стоял, с трудом удерживая равновесие на танцующем сыром днище.
        - Садись, друг, - кто-то дернул его за плечо. В лицо ему ударил толчком луч света и сразу пропал - это передвинули фонарь со щитком, стоявший на скамье, высвобождая место Дирксену. Сандро он не видел, очевидно его приняла другая лодка. Четверо гребцов сидели на веслах. Соседняя лодка приковывала внимание Дирксена. Тот, в плаще, отдавал какие-то распоряжения. Весла были подняты. Совсем рядом раздавались тяжелые глухие удары - волны били о стены крепости. Человек в плаще наклонился к Ридольфи и, кажется, поцеловал ему руку. Сказал: «Прощай, отец», и еще что-то вроде «…антония» - полностью слово было унесено ветром. Затем выпрямился во весь рост. Дирксен отвернулся. Нет, это не мог быть Джироламо. Но мгновение разочарования было всего лишь мгновением. Он предуготовлял себя ко всему - и к этому тоже. Тем временем человек, который не был Джироламо, довольно ловко перебрался в лодку Дирксена, снял шляпу, провел рукой по лбу, отбрасыавая волосы, сел, кивнул Дирксену. Гребцы, очевидно, только его и дожидавшиеся, налегли на весла. Лодку толчком бросило вперед. Они вышли из полосы тени, однако вокруг было
так же черно. Все небо обложило тучами, последние звезды исчезли.
        - Будет гроза, - сказал один из гребцов.
        Вторая лодка удалялась в противоположном направлении. Крепость уже пропала из виду. Брызги летели в лицо Дирксену.

«Итак, закончилась первая часть моралите - «Благородный отец», - думал он. -
«Начинается вторая - «Исправившийся пьяница».

***
        Дорога становилась все круче. Лошади шли медленно. Альдо Хейг, ехавший впереди, обернулся.
        - А перейдем на тропу - еще и не то будет.
        - Ничего, - сказал Дирксен.
        - Ладно, время пока есть, - Хейг тронул поводья. Дирксен смотрел ему в спину. За четыре дня, прошедшие со дня похищения Ридольфи, он успел составить собственное мнение о его характере, не совсем совпадавшие с нарисованным Армином. Разумеется, телохранитель Веселого Джироламо мог произвести и такое впечатление, какое составил у Армина, но только по отношению к людям, к которым он был враждебно настроен. Те же, кто внушил ему дружелюбные намерения, видели совсем другого человека - открытого, спокойного, может быть, несколько ограниченного, но, в сочетании с его внешностью, достоинства которой отмечал и Армин, вполне приятного. Фанатиком он был только в том, что касалось Джироламо и его дел. Но фанатик мрачный существенно отличается от фанатика в хорошем настроении, если такого можно представить, - а Хейг сейчас именно таким и был. Высокий, крепко сложенный, черноволосый и черноглазый, он был способен вызвать в собеседнике самую искреннюю симпатию, и можно было лишь поздравить Весельчака с тем, что не дал бессмысленно погибнуть отличному человеческому экземпляру. Как все люди, чрезмерно зависящие от
мгновенного импульса, он порой то бывал чрезмерно многословен, то внезапно замыкался - впрочем, ненадолго. О Джироламо и его подвигах он способен был рассказывать бесконечно. В основном, его повествования сводились к тому, что Джироламо появился, спас или, наоборот, уничтожил, обманул, ушел от погони… (… «и скалу обложили - не меньше десятка их было. И патроны, понимаешь, кончились. Но он же ловкий, как кошка, и со скалы прыгнул на дерево, а там раскачался, и не успели они глазом моргнуть, как он уже был на том берегу».) Все это всячески варьировалось и могло быть интересно, но Альдо Хейг не был блестящим рассказчиком. Дирксен имел причину внимательно слушать, так как говорил не только очевидец, но и участник событий. И действительно, Хейг не забывал упомянуть, где он был и что делал во время очередного приключения, однако обнаружилось, что этим одним рассказы Хейга и отличались от от того, что Дирксен слышал раньше. Джироламо оставался все тем же мифическим героем - благородным, хитроумным, неуловимым и неуязвимым. Прошло столько времени с тех пор, как Дирксен начал поиски, но он ни на один дюйм не
приблизился к реальному образу Джироламо. Что ж, зато он, возможно, сейчас приближается к нему самому. И не ему, играющему на чужом простодушии, жаловаться на неумение Хейга рассказывать. Тем более, что словоохотливый его проводник решительно ничего не сказал о Джироламо в настоящем. Все та же круговая порука молчания.
        Наутро, после побега из крепости, они высадились в маленькой рыбацкой деревне, где их уже ждали лошади. Они немного передохнули, и, около полудня, оставив своих спутников в деревне, вдвоем отправились в горы. Пробирались они окольными дорогами, ночуя на земле, и только однажды останавливались в придорожной харчевне. Первое время Хейг опасался погони, но все было спокойно. Если погоня и была, они сумели от нее оторваться. Впрочем, Армин говорил Дирксену, что не в состоянии контролировать горные дороги так, как хотелось бы. То есть, это означало, что, по всей вероятности, Дирксен теперь остался один на один с мятежниками, без всякой поддержки извне, и должен следовать исключительно по собственному разумению. Это его устраивало. Днем жара стояла несусветная, а по ночам было значительно холоднее, чем внизу. Хотя не так уж высоко они забрались - раз лошади могли пройти. Леса кончились, склоны были покрыты какой-то бурой, клочковатой растительностью и рыжей травой, и каменная их основа то и дело обнажалась. Это напоминало Дирксену не до конца ободранную шкуру. Природа его мало интересовала, и он был
внимателен к окрестностям только для того, чтобы их запомнить. Видимо его длительное молчание Хейг счел признаком усталости, потому что он снова обернулся и сказал:
        - К вечеру будем на месте.
        Дирксен кивнул.
        На тропинке они спешились, чтобы дать роздых коням. Камни сыпались из-под ног. Но Хейг шел уверенно, не глядя по сторонам. Справа темнело небольшое ущелье. Слева, на склоне горы Дирксен увидел четыре каменных столба, врытых в землю - сооружение явно рукотворное. Подобные стоячие камни, большей частью расположенные именно по четыре, нередко встречались Дирксену в поездках по северным равнинам. Впрочем, иногда их бывало и несколько десятков. И много чего наслушался он об этих ккмнях от тамошних жителей. Будто бы служили они обиталищем языческим богам древности, изгнанным с приходом истинной веры. А то и хлеще того - будто бы служат они воротами в иные миры, и если приблизиться к ним, можно услышать странные голоса, неизвестно откуда звучащие, а человек, ступивший в каменный круг, может навсегда бесследно пропасть. Словом, бред суеверных невежд, не стоящий внимания человека, наделенного хотя бы толикой разума. Но в здешних краях, да еще в горах, подобное сооружение Дирксен видел впервые.
        - Что это?
        - Не знаю. Какие-то развалины. Никто не помнит. Давно… Это место так и называется
        - Четыре Столба.
        - А вообще, где мы?
        - Недалеко от Теды. Меньше дня пути. Но здесь мало кого встретишь. Не истолковал ли он вопрос Дирксена как боязнь погони? Все равно. Его биография была известна Хейгу примерно так, как Дирксен сформулировал ее изначально. А моряк с севера в этих горах, даже если не испытывает страха, должен чувствовать себя неуютно. Уютно? Слово не из лексикона Роберта Дирксена.
        Жара начинала спадать, когда перед ними открылась маленькая долина, защищенная горами от ветра. И неожиданно - вдали от всякого другого жилья - дом, обнесенный оградой - может быть, вернее именовать его усадьбой? - и виноградник за ним.
        Хейг был доволен. По его лицу блуждала улыбка, и, пожалуй, в этом виде он представлялся чересчур простоватым. Как «мрачный угрюмец» он был более красив.
        Спешившись, Хейг постучал в ворота.
        - Кто? Отвечай! - раздался сиплый мужской голос.
        - Дурака валяешь, старик? Наверняка ведь увидел. Я это, и со мной друг. Ворота распахнулись, но открыл их не обладатель сиплого голоса, а высокая молодая женщина в черном платье, какие носили здешние крестьянки. Отодвинув створку, она пропустила их во двор, спокойно поцеловала Хейга, кивнула Дирксену, и, приняв у них поводья, увела лошадей. Навстречу путникам выходил мужчина со старым кремневым ружьем в руках, которое он, впрочем, тут же приставил к стене, и подошел, вытирая руки об одежду. Он был уже в летах, низкий, широкий, на коротких ногах. Возраст отнюдь не делал его благообразным. Чем-то он напоминал черепаху, возможно, из-за обширной коричневой лысины, окруженной по краям редкой седой порослью. Лицо также широкое, бритое, несколько сплюснутое сверху. Одет он был как зажиточный крестьянин.
        - Ну, здравствуйте, что ли, - сказал он, и добавил, адресуясь непосредственно к Дирксену: - Приветствую господина. - Здравствуйте.
        - Ну вот, дядя, мы перед тобой. Человек к нам пришел, приют требуется…
        - Вижу, - он пожевал губами. - Я вас гнал когда-нибудь? Ладно, располагайтесь, сейчас Модеста накроет. - С этими словами он бочком направился к дому.
        Дирксен осматривался. Вокруг все выглядело довольно основательно.
        Просторный двор мощен каменными плитами. Ограда сложена из валунов, скрепленных глиной и песком. Такой же колодец. Сам дом весьма велик, стены его густо увиты плющом, местами уже засыхающим. Во дворе росли четыре дерева - две акации у ворот, тополь у конюшни и горный дуб возле дома. Под дубом стоял дощатый некрашеный стол и две скамейки. Хейг дотронулся до его плеча.
        - Пойдем, котомки бросим, умоемся. Ужинать будем.
        За ужин принялись уже в темноте. Хозяин - его звали Микеле, сидел с ними. Женщина подавала на стол, а потом стояла в дверях дома, ожидая, пока мужчины поедят. Она, однако, была не служанкой, а племянницей хозяина. Как успел заметить Дирксен, она казалась очень красива, насколько позволяло судить плохое освещение.
        Ужин был обилен, также и вино, очевидно, со своего виноградника. Пил, правда, больше сам хозяин. Дирксен никогда не позволял себе пьянеть, а Хейг пил мало, видимо, памятуя о прошлом.
        Разговор шел самый общий, тем не менее Дирксен сделал вывод, что Микеле - человек не случайный, а дом его - убежище и перевалочный пункт для сторонников Джироламо. Во всем большом доме с пристройками постоянно обитали только Микеле и Модеста. Вообще же, усадьба имела самый благополучный вид. Хейг скоро оставил общую беседу и направился туда, где в освещенной двери кухни темнел силуэт женщины. Микеле это нисколько не смутило, и он продолжал говорить - обо всем и ни о чем, не теряя некоторой осторожности, но не лишая себя воли. Дирксен слушал, изредка вставляя короткие замечания. Полное молчание расхолаживает, но если собеседник говорит хотя бы иногда и кратко, это оставляет у любителей длинных речей впечатление равноправного диалога. Была уже глубокая ночь, когда они ушли в дом. Ни Хейга, ни Модесты нигде не было видно, а задавать вопросы хозяину Дирксен счел излишним. Впрочем, ему отвели отдельную комнату, и позднее возвращение Хейга не могло потревожить его сна. А спал Дирксен крепко. И хотя встал он рано, по городским меркам, здесь вставали гораздо раньше.
        Дом был пуст. Он чувствовал это, хотя многие двери были заперты, и он не мог проверить правильность своего предположения. Пуст был и двор. Однако почти сразу из-за дома вышла Модеста.
        - Доброе утро.
        Она кивнула, как и вчера.
        - Сейчас дам вам перекусить.
        Нет, он не обманулся вечером, - она и вправду была хороша и лицом, и сложением. Правда, пурист по части женской красоты мог бы заметить, что Модеста чересчур высока ростом, грудь у нее слишком пышная, а талия непропорционально тонка. Лицо ее тоже не было лицом пасторальной селянки: бледно-смуглое, с выпуклым лбом, тяжелыми веками над темными глазами и полными яркими губами, оно имело в себе нечто сдержанно-вызывающее. Дирксен отметил все это, и, однако, не мог не признаться себе, что редко встречал столь притягательную наружность.
        Она принесла ему сковороду с яичницей, каравай хлеба и бутылку вина, которое, очевидно, хозяин дома пил вместо воды. Сама за стол не села.
        - А ты?
        - Я уже ела. - И, предупреждая следующий вопрос, добавила. - Они на винограднике.
        - Может быть, и для меня какая-нибудь работа найдется?
        - Зачем? - она покачала головой. - Ты гость.
        - А Хейг?
        - Он? - вряд ли она усмехнулась, но ему показалось, что на мгновение скулы на ее лице обозначились резче - Он-то, пожалуй, нет. И ушла. Волосы ее были туго стянуты на затылке в узел, черное платье, хотя и не новое, но чистое и хорошо сшито. И шла она, высоко держа голову. Вообще чувствовалось в ней большое внутреннее достоинство, почти исключительное для женщины из крестьянской среды и того двусмысленного положения, которое она занимала. В чем оно заключалось, в тот вечер объяснил Дирксену Микеле. Может быть, он опасался, что гость неправильно истолкует поведение племянницы и Хейга, а может, ему просто хотелось поговорить. Сама Модеста, разумеется, ни до каких объяснений не снизошла бы.
        - Вообще-то, она замужем. - Микеле поглядел в ту сторону, где по его разумению, находились Модеста и Хейг. - Или была. Нестоящий он был человек, ее муженек. Уплыл в Америку, и три года от него никаких вестей. Жалеть о нем, конечно, никто не жалел. Жив ли он, неизвестно. Однако, насчет того, чтоб он умер, тоже никаких слухов не было. Вот они и не могут повенчаться. А так, правда… - он замолк, предоставляя слушателю самому закончить фразу. Дирксен кивнул, дав понять, что он правильно оценивает ситуацию. На этом закончилось знакомство Дирксена с обстоятельствами и обитателями приюта мятежников, - весьма мирного приюта, кстати сказать, и началась жизнь в этом приюте. Теперь он мог отдохнуть и набраться сил перед возможными затруднениями. Погода была ясная, воздух чистый, еда обильная. Он отдыхал, но, чтобы не отступать от своей задачи, сделал эту горную идиллию предметом наблюдения.
        Микеле понемногу свалил всю работу на широкие плечи новоявленного «племянника», и Хейг от рассвета до заката пропадал в огороде и на винограднике. Модеста тоже была постоянно занята по хозяйству, однако ее Дирксену предоставлялась возможность видеть чаще. Свои отошения с Хейгом она вовсе не старалась скрыть, благодаря чему они действительно приобретали вид брака. Да и вообще роль покорной служанки, которая не сядет за стол, покуда не поедят мужчины, она исполняла больше в силу сложившегося ритуала, чем собственного характера. Такая женщина при желании может стать кем угодно, подругой мятежника в том числе. Пожалуй, удивительнее было, что в эту компанию затесался ее дядюшка, ничем не напоминавший авантюриста. Представлялось сомнительным, что он имеет большие выгоды от сотрудничества с Джироламо. Хотя не стоит исключать и такой вероятности - Весельчак порой располагает значительными суммами. Так или иначе, Микеле переступил грань, отделяющую честного человека от нарушителя законов, а обратного пути, как известно, нет. Дирксен констатировал это совершенно спокойно, без злобы или радости. Зачем? Он
вовсе не ненавидел этих людей, хотя они были его врагами, хотя лень, склонность к выпивке, незаконные связи были противопоставлены его моральному кодексу. Люди, корабли, овцы, станки, - не все ли равно? Это работа. Любить или ненавидеть их - бессмысленно. Нужно их знать. Он погрузился в изучение естественного способа существования этих людей. И время шло незаметно и казалось очень длинным, точнее, растяжимым, так как на самом деле минуло меньше недели. И он не мог точно сказать, утром какого дня, выйдя из своей комнаты, встретил Модесту, пробегавшую по коридору. Она выглядела очень возбужденной, и вместо обычного приветствия бросила, не останавливаясь:
        - Джироламо приехал.
        Дирксен на мгновение ощутил непривычную неуверенность. Приехал ночью… Все-таки сбылись эти слова! А… что же делать? Как он ни старался не поддаваться воздействию безделья, все же расслабился, распустился… Ничего, это сейчас пройдет. Он решительно распахнул дверь. Было ясное утро. Во дворе двое мужчин склонились над колодцем, третий стоял поодаль, похлопывая по сапогу веткой акации.
        Дирксен не двигался с порога. Так это он? Так он на самом деле существует? Двое отошли в сторону, а третий, тот, что с веткой, двинулся вперед. На плитах двора это напоминало движение шахматных фигур, неотвратимое в своей заданности. Дирксен испытал ощущение, какое бывает во сне. Сон: слепящий солнечный свет, пустой двор и безмолвно приближающийся человек. Меньше всего это ощущуение могла вызвать наружность новоприбывшего. Энгус Армин довольно точно описал ее. Перед Дирксеном был человек молодой , невысокий, загорелый, в темно-синей рубашке и кожаной безрукавке, с непокрытой головой, которую с одинаковым правом можно было назвать и кудрявой и кудлатой.
        Откуда-то выскочил сияющий Альдо Хейг.
        - Ну вот, вы и встретились, - заявил он. - Джироламо, это он.
        - Роберт Дирксен. - Представляясь, он склонил голову в вежливом полупоклоне.
        Джироламо явно отметил оттенок церемонности в этом жесте, и совершенно в тон, хотя этого совсем не требовалось, представился:
        - Джироламо Ридольфи. - И добавил: - Рад встрече.
        У него был тихий голос профессионального оратора на досуге, берегущего свои связки. Теперь Дирксен мог уже с полным правом взглянуть ему в лицо. Оно было некрасивым и неправильным, более того - могло бы показаться совершенно незначительным, если бы не спокойно-веселое выражение глаз. Это, да еще прекрасная улыбка, вероятно, и вызвали к жизни пресловутое прозвище, а вовсе не природная склонность к шутовству.
        Ну и что же? Ведь Дирксен знал, как выглядит Джироламо, знал, знал, что же его вначале смутило? Он почувствовал раздражение, и это могло ему помешать, но тут к счастью подошли поздороваться спутники Джироламо. Один из них был уже знаком Дирксену: Сандро, и это представляло для него потенциальную поддержку. Фамилия второго была Логан. Он был значительно старше, и примечательной в нем была сильная сутулость - голова ушла в плечи, руки казались слишком длинными, и по этой причине он смахивал на злодея из мелодрамы.
        Пока здоровались и жали друг другу руки, из дома выкатился Микеле. Именно выкатился, хотя вообще-то он ходил вразвалочку.
        - Хватит, хватит, за столом будете разговаривать, спешить некуда, - говорил он, несмотря на то, что кроме него никто особенно не спешил.
        - Да, правда, - сказал Хейг.
        Направились к столу. Дирксен продолжал наблюдать за Джироламо. Его внимание не могло казаться чем-то особенным, потому что на Джироламо смотрели все. Дирксен понимал теперь, почему его все время сравнивали с разными животными - в его облике действительно было нечто звериное - в смысле той полнейшей естественной свободы, которая свойственна неразумным созданиям божьим. Он явно не знал, что такое скованность или неловкость, как не знают этого животные. И еще - хотя шаг его тяжелили сапоги, двигался он совершенно бесшумно. Оказывалась ли здесь привычка, или врожденный дар, Дирксен не мог определить.
        Разместились за столом. Дирксен оказался между Сандро и Логаном, напротив него Джироламо - между Микеле и Хейгом. И опять-таки - случайно ли они так сели? К раздражению его прибавилась настороженность. Между тем, казалось, наступил праздник. Модеста как-то умудрялась быть и в кухне и около стола и носиться по двору с тарелками. Говорили громко, смеялись, шутили, хотя никто не был пьян. На всех действовало присутствие Джироламо. А сам он был так же благожелательно спокоен.
        - Вы в бухте Мараконтонии высадились? - спросил его Микеле.
        - Да.
        - Как там Браччо?
        - Как всегда.
        Следовало подумать - его предположение было правильным, Джироламо уходил в море на
«Амфитрите», но он думал: Джироламо произнес всего три незначительных слова, почему же все так рады? Что это за наркотик такой? Задумавшись, он упустил момент, но мигом пришел в себя, когда понял, что Джироламо смотрит на него. Следовало перехватить инициативу.
        - А… - начал он, но Джироламо опередил его
        - Сандро мне рассказывал. И Вальдес. Это интересно.

«Интересно» Дирксена озадачило. К чему это относилось - к рассказу или к нему самому? Однако Джироламо уже повернул голову к Хейгу, который восторженно запинаясь, описывал их переезд, и, между прочим, мужественное поведение Дирксена. Слушал он вроде бы внимательно, но так как с таким лицом он слушал вообще все, сказать что-нибудь точно на этот счет было невозможно. Дирксен что-то ел, дабы не выделяться среди остальных, и конца не видел затянувшемуся пиршеству. Он как-то не мог представить себе дальнейших действий. Может быть, все проясниться, когда ему перестанут мешать общим преклонением и восторгом? Ведь ему самому восторгаться не с чего. Герой! Тощий некрасивый малый, говорит тихо и все время ухмыляется… Тут он снова ощутил устремленный прямо на него взгляд Джироламо. Уставился, словно… словно Дирксен произнес свои собственные соображения вслух! Ему стало не по себе.
        После трапезы разбрелись кто куда. Похоже, у всех в этом доме было дело, кроме Дирксена. Он уселся на скамью около входной двери, чтобы не пропустить Джироламо, если тот выйдет. Разумеется, им необходимо познакомиться поближе. Следует сделать так, чтобы они взяли его с собой. В дороге легче нейтрализовать Хейга. А дальше? Убивать Джироламо было бы ему неприятно, ибо нерационально. Постараться доставить его в Бранку, - хоть связанным, кстати, это можно сделать, он ведь физически сильнее Джироламо. Мысли его вновь обрели привычный ход, и нарушило их отработанное течение прикосновение женской руки к плечу.
        - Он тебя зовет.

«Он», конечно, Джироламо. Это было видно по лицу Модесты. Раздражение вновь колыхнулось в нем.
        - Зачем?
        Очевидно, таких вопросов не принято было задавать, потому что она не ответила.
        Несколько мгновений он смотрел на каменные квадраты двора, пустые теперь, потом сказал:
        - Идем.
        Когда они вошли в дом, он уже полностью овладел собой. Комната Джироламо (из тех, что раньше была на замке) находилась в самом начале коридора. Модеста пропустила его вперед, сама не вошла. Пространство перед ним было захвачено ярким дневным светом из большого окна, выходящего во двор. Щурясь от солнца, он увидел, что Джироламо сидит у стола. Жестом он пригласил Дирксена сесть.
        Дирксен придвинул к себе стул и огляделся - вовсе не из любопытства. Это было ему нужно. Обстановка всегда выявляет какие-то черты личности. Исключения редки. Но это было то самое исключение. Анонимное жилище - не жилище, пристанище. Никаких следов личных пристрастий. Тюремная камера больше говорит о своем обитателе. Вещи в этой комнате молчали, и выделяли ее их обычных комнат в крестьянских домах лишь стопка чистых листов, лежащих на столе, чернильница и перо.
        Ничего! Все равно он в более выгодном положении - Джироламо о нем ничего не знает, а он о Джироламо - практически все. И он вспомнил, как в такой же ослепительный день слушал Армина.
        - Зачем ты меня звал?
        - Но ведь ты же хотел со мной говорить. Только не при всех.
        («Ну, об этом догадаться было не трудно».)
        - Почему ты сказал» «Это интересно»?
        - Так оно и есть. Сандро описал мне твои действия. Интересно. Во всяком случае, непохоже на наших. Кроме того, обычно я сам нахожу людей, которым я нужен. А ты искал меня. И довольно целенаправленно.
        - Да. Искал.
        - У тебя есть для этого какая-то особая причина?
        Сказать «нет»? Не поверит. И вообще личная заинтересованность выглядит более правдоподобно.
        - Пожалуй, есть. - Он начал излагать заготовленную с Армином легенду об отставке. Говорил и понимал - этого явно недостаточно.
        - Этого явно недостаточно, - сказал Джироламо. - У такого человека, как ты, помимо служебной неудачи, должны быть определенные соображения.
        - Да, конечно. - Дирксен пытался определить, есть ли насмешка в голосе Джироламо, но нет, ничего. - Мне показалось, что ты - единственный человек, который может что-то изменить. По настоящему свободный. И если ты выдерживаешь груз всей этой веры, то еще и сильный.
        - Но ты меня ни разу не видел. Тут ты мог бы мне возразить, что для подобных выводов видеть человека необязательно, я бы вставил: «Ты прав», а ты бы продолжал, что, поскольку лично ты не склонен принимать ничего на веру, то решил сам убедиться, действительно ли я и есть тот самый человек.
        Именно так и собирался говорить Дирксен, и легкость, с которой Джироламо воспроизвел намеченное развитие беседы, его несколько смутила.
        - Ты же всегда всех побеждал.
        - Пока что да. - Он опять улыбался.
        - Это тебя радует?
        Джироламо отрицательно покачал головой.
        - Нет? Почему?
        - Может быть потому, что в момент победы я уже думаю о другом.
        - А чем ты занят здесь?
        Джироламо указал на бумагу и перо.
        - Собираюсь писать воззвание к жителям Бранки.
        - Никогда не слышал здесь ни о чем подобном.
        - Правильно. Ничего подобного и не было.
        Стукнули в дверь. Вошла Модеста с подносом в руках.
        - Я сварила кофе, как ты любишь.
        Она поставила на стол кофейник и чашки.
        - Спасибо, Модеста.
        Он лишь мельком взглянул в ее сторону, но этого оказалось достаточно. Глядя в лицо Модесты, Дирксен понял, что достаточно одного слова Джироламо, даже полувысказанного, и она исполнит все его желания. Предположим, Джироламо и не собирается его высказывать, потому что Модеста - женщина его друга, и все равно, стоит ему только пожелать, только пожелать… Судорога возмущения сдавила горло.
        - Что это за история с книготорговцем? - спросил он, когда за Модестой закрылась дверь. Он не мог продолжать диалог в прежнем тоне, а обрывать разговор было никак нельзя.
        - А, ты слышал? Пей кофе, пока горячий… Была такая история и такой книготорговец. Клер была его фамилия, а может быть, и прозвище. Приезжий, молодой, с идеей исправления человечества путем приобщения к новейшим знаниям. Знаешь, что он собирался распространять здесь? «Энциклопедию». Весь фургон был у него набит подобной литературой. Я знал, что по многим причинам он ничего не добъется, но переубеждать его было бесполезно. И он поехал по нашим горам со своими книгами. - Джироламо отпил кофе, потом продолжал: - Итак, он не представлял серьезной опасности для властей, но он был п р о т и в, и этого оказалось достаточно. Армин с ним расправился. Тело в пропасть, и книги туда же - как он обычно делает. Впрочем, ты слышал. Я был тогда далеко, и люди сообщили мне слишком поздно. Они и не особенно спешили. Клер так и остался для них чужим, тронутым к тому же…

«Зачем он все это мне рассказывает?»
        - Но ведь ты спросил, - сказал Джироламо.
        - Чтобы знать. Ведь я…
        - Нет, ты не похож на него.
        - Что ты собираешься делать в Бранке? Поднять восстание?
        - Сейчас - нет.
        - А воззвание?
        - Об этом мы еще поговорим. Я про то, что нам еще придется придется решать, как связать просвещение и наше дело. Большинство наших думает, что образованные нам ни к чему. Их, в сущности и нет. Исключение составляют такие, как Логан - он был цырюльником. Точнее - лекарем. Но здесь эти профессии не разделены. Или я. В общем те, кто недалеко ушел.
        - Ты считаешь себя необразованным?
        - Конечно. Я грамотный. Это разные вещи.
        - А если и так? Твоим людям ты нужен именно такой. Не образованный, а свободный. Не просвещенный, а удачливый. Не разумный, а…
        - …знающий? - Он засмеялся, встал. - Ну, на икону меня не поместишь. Нет, погоди, ты скажешь, что… не в этом дело. Но у иконы есть, - он знаком начертил квадратную рамку, - скажем, границы. А когда я оказываюсь перед границей, я обязательно должен через нее перешагнуть. Разумеется, это не относится к границам, которые я прочертил сам… - внезапно он остановился. - Устал? От меня можно устать, правда. Я сам от себя устаю. Хотя ты-то можешь отдохнуть.
        - Но наш разговор не окончен?
        - Нет. Пока нет.
        Перед уходом он еще раз обернулся, чтобы еще раз увидеть это лицо, отмеченное какой-то высшей веселостью, словно порожденной неким тайным знанием о бытии.

***
        Дирксен вернулся на то место, откуда его позвала Модеста, - идти дальше у него не было сил. Сколько они разговаривали с Джироламо? Не более получаса. Мокрая рубашка прилипла к потной спине. Такое ощущение (давно ли он начал руководствоваться ощущениями?), будто долго бежал или лез на отвесную гору.
        И ведь говорил главным образом Джироламо. Все это было настолько ненормально, нелогично, необъяснимо, что первой его реакцией был гнев на самого себя. Безусловно, он был виноват, поддавшись сперва общей распущенности, а затем общему преклонению. Но всего этого было недостаточно (чьи слова?), чтобы вывести его из равновесия. Неужели… из-за Модесты? Он вспомнил, как она смотрела на Джироламо, и ярость снова обжигающей волной толкнулась в грудь. Да, ему нравилась Модеста. Почему же тогда его совершенно не трогали ее прочные и вполне реальные отношения с Хейгом, а одна только мысль о ее возможной связи с Джироламо доводит до бешенства? Дирксен оставил это, потому что не понимал. Вина его была в другом - он слишком удачно вошел в окружение Джироламо, и недооценил противника, отвел ему в своем сознании определенное место, в которое тот не вмещался. И поэтому ему стало не по себе, когда Джироламо сказал, что должен нарушать границы. Ведь для него самое главное было эти границы установить… нечто в этом духе говорил ему Армин… и еще что-то важное, он не мог вспомнить, что.
        Он огляделся. Уже стемнело. Как бы ни было жарко днем, все равно наступает осень, и ночь приходит раньше. Из одного окна на каменные плиты падал четкий свет. Дирксен встал. Нужно было размять затекшие мышцы. Вышел на середину двора. Свет, который он видел, горел в комнате Джироламо. Тот сидел за столом - свечи в тяжелых медных подсвечниках оплывали перед ним - что-то писал, усмехался, зачеркивал. Дирксену был хорошо виден его профиль. Джироламо был в комнате один. А кого Дирксен ожидал там увидеть? Модесту? И что тогда? Убил бы его? Все неприятие моралистом распущенности, отвращение пуританина к телесному говорило в нем. Может быть, и убил бы. Но нельзя… Перо в руке Джироламо плясало. Тьма снаружи сгущалась. Темнее ее были только четыре дерева посреди двора. Четыре дерева… Четыре столба… Кто-то тронул Дирксена за плечо. Он вздрогнул. Но это был Сандро.
        - Ты что здесь стоишь?
        - Так просто… смотрю…
        Сандро склонил тяжелую голову к плечу.
        - Шел бы ты, приятель, лучше спать.
        Не иначе, он принимал Дирксена за пьяного. Пускай.
        - Да. Иду.
        Трудно переставляя ноги, он пошел к дому.
        Однако спать он не мог. Начав исследовать причины своего состояния, он должен был дойти до конца. Он не мог скрывать от себя, что встреча с Джироламо, к которой он, кажется, был достаточно подготовлен, оказалась для него потрясением. Но почему, почему? Он мог опасаться только противника с более сильным разумом, чего в Джироламо уж никак не было. И тут он вспомнил, что сам недавно сказал - Джироламо не нужно быть разумным. Вот откуда страх, вот почему с его языка так легко срывались похвалы Джироламо. Он не льстил, он говорил правду, ничего, кроме правды! «Ничего», - Джироламо часто употребляет это слово, или это он, Дирксен, его употребляет? Но это было так легко, как… Что? Он никогда ничего не делал легко, а тут - само. Чужая сила, большая, чем его, подхватила… Вот оно что: не разум - сила. Неужто он так слаб? Нет, он не слаб, и ненависть его - не ненависть слабого. Слово было произнесено. Ненависть. Он никогда раньше не испытывал ненависти, и неожиданность, новизна этого чувства оглушили его. И более того - он сознавал, что начинает ненавидеть не только Джироламо, но и всех этих Вальдесов,
Микеле, Сандро, Хейгов, добровольно отдавших себя в рабство. Добро - вольно. Они жили, как хотели, не зная ни греха, ни ответственности, потому что их принимал на себя один человек. Он их освободил от всего. И за это они его любят. Его же собственная сила умножилась, так же, как зло, причиняемое им. Вот оружие этого разрушителя - страшный соблазн подчинения, утраты воли. Но Дирксен устоял, устоял…
        И Дирксен понял, за что он так ненавидит Джироламо. Это был единственный способ не любить его.

***
        И был вечер, и было утро, день второй. Рядом с ним у ворот отирались Сандро с Логаном. Последний произносил вдохновенную речь о лошадиных болезнях - очевидно, он был еще и коновалом, впридачу к остальным дарованиям. Сандро хмыкал для поддержания беседы. Дирксен стоял, прислонившись спиной к нагретым доскам и смотрел на окно. В стекле преломлялось солнце, поэтому внутри ничего не было видно. А он смотрел и думал. Чтобы не соскользнуть в бездумье.
        История о книготорговце не выходила у него из головы. Разумеется, она могла быть от начала до конца выдумана Джироламо ради опорочения властей (первым о книготорговце упоминал Вальдес, но они же здесь поверят во все, что Джироламо скажет), и точно так же могла оказаться правдой. Послал же Армин его самого убить Джироламо, почему бы ему и книготорговца не убрать? («Как он всегда делает», - сказал Весельчак). И вообще, подумалось Дирксену, в этой истории Армин играет более важную роль, чем поначалу представлялось. Даже Армин скрывался неопознанным в шкуре болтливого толстяка. Что же тогда говорить о Джироламо?
        - А я сказал, вылечу!
        - Ну уж, тоже мне…
        - Сказал, не вам, дуракам, судить!
        Его выдернули из лабиринта голоса совместников бунтовщика.
        Теперь к ним присоединился Микеле. Логан горячился.
        - Кабы что понимали! Ничего не надо делать! Травка здесь такая есть в лощине. День-другой попасется, и вся парша долой.
        - А если уведут?
        - Кому здесь уводить?
        Какая чепуха! И все-таки лучше стоять здесь и слушать, чем… Нет.
        Предчувствие всегда пугает больше свершения.
        Где Хейг? Модеста? Почему Джироламо не показывается?
        Ворота толкнули с наружной стороны, - оказывается, они были не заперты.
        Вошли Джироламо и Хейг. У Хейга за плечами было ружье.
        - Что, были? - спросил Микеле у Джироламо.
        - Да, все чисто.
        - Когда можно ехать? - вступил Сандро.
        - В любое время, - ответил Хейг. - Ели уже?
        - Давно. Вам Модеста на кухне оставила.
        - И славно. А то в брюхе колокольный звон.
        Ружье он с плеча снял, но из рук не выпустил - собирался отнести в дом. Они двинулись к двери кухни. По пути Джироламо обернулся и сказал Дирксену:
        - А ты заходи. Потолкуем еще.
        И сразу стало тихо кругом. Нет, это е м у стало тихо. Сдавленно издалека доносились голоса Микеле и Логана: « - А если ее собрать и высушить…» - «Это не годится…» - «На выгоне…» - и затухали, не доходя до сознания. Это не годится, беззвучно повторил Дирксен. Из мира кошмарных видений он должен вернуться в настоящий мир. И успокоиться. И к Джироламо он пошел спокойно - как иные люди спокойно идут на казнь.

***
        На придавленном к столу - от ветра - листе бумаги читалась первая написанная строка: «Свободные люди нашего края!» Дирксен отвел глаза.
        - Что, не так? - спросил Джироламо.
        - Ну, - не «братья», не» друзья»…
        - Друзья и братья - это уже второе и третье. А свободные люди - первое. Я не согласен с теми, кто главное оставляет под конец. Я говорю о том, чего они ждут. Можно жить без денег, без крова, без любви. Без свободы - нельзя.
        - Ты так думаешь?
        - А ты?
        Он спросил без всякой угрозы или насмешки. Мягко спросил. Но Дирксену почудилась в этом мягкость звериной лапы.
        Поколебавшись, он ответил:
        - Я не уверен.
        Еще недавно он бы без колебаний сказал «нет». По крайней мере, себе.
        - Хорошо. Тогда давай подумаем, что ты будешь у нас делать. - И, ободряюще: - Я в скорости собираюсь ехать на Север, но северянин нашел нас прежде.
        - Ты хочешь установить связи с Севером? Тебе недостаточно того, что у тебя есть?
        - Насчет «достаточно», я, помнится, говорил тебе вчера… Теперь я жду твоих соображений.
        - Для этого я должен знать твои планы.
        - Сделка? Ты бы мог догадаться, что я не любитель сделок.
        - Откуда же мне догадаться? Я ведь не ты, который знает, что собеседник скажет, прежде чем тот раскроет рот.
        - Но это же так просто, - сказал Джироламо. - Когда поймешь, как человек думает, то понятно, и что он думает.
        И опять то же ощущение опасности. Догадался и… играет? Как сытый зверь… или игрок, прикидывающий очередной ход. Недаром в первое появление Джироламо Дирксену померещилась шахматная доска. Но он-то в фигуру превращаться не собирается!
        А может, он все придумал, и за ответом Джироламо ничего не скрывается?
        - Однако речь о тебе, а не обо мне. Чего ты вовсе не желаешь. После всего, что сделал, ты разочарован?

«Лучше часть правды, чем сплошная ложь».
        - Вернее, я могу повторить - не уверен. Еще вернее - я потерял уверенность. И виной этому - люди, эти твои люди. Чем больше я их узнаю, тем быстрее теряю надежду на достижение моей и твоей цели. Удовлетворенность минутным, неумение думать - допускаю - постоянный голод желудка и плоти не дал им возможности выучиться. Но тогда зачем эта жадность - жалкая жадность? Никто не соизмеряет силу своих желаний с возможностью их осуществления. Все с готовностью судят других, и никто - себя. И эта вера - во что? Если бы в Бога! В бред, в ничто! И с этими людьми ты собираешься достичь свободы? Бессмыслица!
        И опять он говорил легко, без усилий, повинуясь необъяснимой силе - силе своей новорожденной ненависти.
        На Джироламо эта речь, казалось, не произвела особого впечатления.
        - Да, люди таковы, - с такой же легкостью согласился он. - Но ведь, кроме людей, никого нет. - И, короткой своей фразой, сведя на нет инициативу Дирксена, продолжал: - Вот что мне интересно - ты сказал «вера в ничто». Объясни.
        - Может быть, я не совсем точно выразился, хотя… Ну взгляни на вещи трезво. Разве для жителей колонии ты - реальный человек? Ты выдумка! Вокруг тебя наросло столько легенд, что они уже перестали нуждаться в основаниях! Я бы не удивился, если бы в конце концов обнаружилось, что тебя и вовсе нет.
        - Ты прав в одном - легенд много, и в них верят. Но это тот случай, когда они выросли из чего-то. Была потребность в толчке, в опоре… Не миф для человека, а человек для мифа… А вообще-то, - он встрепенулся, - это верно. Если бы Джироламо не было, его бы следовало выдумать. Эта богохульная шутка наводила на мысль, что он вовсе не так мало образован, как представляется. Или он вообще все время лжет, морочит голову?
        - И ты думаешь, что выдумка поможет против настоящего произвола? Игры против полиции? Безумные выходки против армии? Они, возможно, не так отважны, не так хитры, не так остроумны, как ты. Им это и не нужно. Их сила - в неизменности. Бейся, уничтожай главных из них, и что же? Все неизменно. Будет другой Джироламо, будет и другой Армин. Какая разница?
        - Разница в том, что Арминов назначают приказом, а Джироламо приходят сами. Поэтому у разрушителей всегда будет преимущество перед охранителями…
        И вновь сердце Дирксена сжалось от страха. Каким образом Джироламо удается проникать в его сознание? Или… он просто хорошо знает Армина и его манеру выражаться?
        Джироламо, кажется, вдруг потерял интерес к предмету разговора. Посмотрел в окно. Слепящий свет исчез, солнце перевалило на вторую половину дня. Потом оно станет багрово-алым, а потом уйдет совсем.
        - Ты иногда говоришь так, будто шел воевать с нами, а не наоборот. Пусть. Меня это не смущает. Оставайся. Мы говорим об одном и том же. И видим одни и те же вещи. Трезвым взглядом. Только с разных сторон.

***
        Выбравшись из дома, он медленно прошел по двору и вышел за ворота - впервые за неделю. Никто не следил за ним. И, как в первый раз, увидел пространство за пределами фермы: изломы гор, провалы и бугры, темнеющее небо. Виноградник, нависая над домом, сползал по склону. Внизу, в лощине, лошадь бродила по сохранившейся здесь, в тени, траве. И у ног - тропинка, уводящая куда? Уводящая… Легче всего - уйти. И выстрел в спину… Он резко обернулся. Нет. Никого. Опять - легче?
        Он стоял - один, посреди этих гор, в которых он раньше замечал только опознавательные приметы, а сейчас он их увидел, просто увидел, и ему было страшно в этом чужом и непонятном месте. Как он сюда попал? И зачем? Он дрался, хитрил, догонял - и чего добился? Только одного - нашел Джироламо. Потерял же гораздо больше - уверенность, волю, способность принимать решения. Да и нашел ли он Джироламо? Найти - значит понять. А он даже не мог определить, говорил ли Джироламо с ним искренне или притворялся.
        А легкость, с какой Джироламо угадывает мысли собеседника - что это такое: всеведение пророка, расчет, логика или просто звериное чутье?
        Итак, он не нашел Джироламо и потерял себя.
        День уходил. Тени гор заполняли долину. Тропа манила вниз. Но Джироламо велел ему остаться… Он вернулся во двор. Почти налетел на Логана, который с засученными рукавами, нес бадью с водой. Логан внимательно взглянул Дирксену в лицо.
        - Ты не болен?
        - Нет, - и отодвинулся, чтобы избежать дальнейших распросов. Однако Логан, пожав плечами, отошел. Здесь никто ни у кого над душой не стоял. И Дирксен остался один со своим отчаянием, черным отчаянием. Так это теперь называлось.
        В прежние времена он бы объяснил свое состояние тем, что двое суток не спал. Но он больше ничего не объяснял. Мысль о том, что он, разумный просвещенный человек, вопреки всем усилиям, превращается в пешку, была непереносима. И, беспомощный перед этим чужим и неопределенным, которое грозило смести все, чем он жил до сих пор, Дирксен бесплодно бродил, не сознавая, где он.
        Очнулся он во дворе. Стояла ночь. Все окна были темны, кроме одного - можно не спрашивать, чьего. Оно ровно светилось. Дирксен невольно отступил назад, чтобы его не заметили.
        Фигура Джироламо у стола выступила еще четче. «И вот так все время», - подумал Дирксен. - «Он на свету, я в тени». И внезапно все все страшное и бесформенное, что мучило и унижало его, обрело облик сидевшего за столом человека. За столом сидел в р а г. Дирксен почувствовал, как внутренняя расслабленность исчезает, уступая место некоему решению, еще не осознанному. Пока он знал - оставаться рядом с этим человеком он больше не может, иначе погибнет. Не может он и бежать - следует исполнить свой долг. Значит, чтобы избежать гибели и позора, нужно защищаться. Любой ценой. Да нет. Все гораздо проще. Просто - защитить себя.
        Он оглянулся. Ворота полуоткрыты - вызывающе. И лошадь, бродящая в лощине… Его взгляд снова вернулся к окну. Белые листы на столе - он так и не узнал, что там написано, кроме «свободных людей». И этого тоже не узнал… Вечная спокойная улыбка на лице пишущего. Улыбка бесчувственного торжества. Так я заставлю тебя почувствовать! И еще обрывки чьих-то слов… «он плохо кончит… там, где замешаны чувства…» Прежде, чем Дирксен захотел вытащить пистолет из-за пояса, он обнаружил, что уже держит его в руке.
        Джироламо поставил точку в конце фразы. Отложил перо. несколько раз сжал пальцы в кулак. Потом встал, подошел к окну и остановился, глядя в темноту. В этот миг Дирксен выстрелил. И тут же бросился к воротам. Однако он успел заметить, как упал Джироламо. Промахнуться на таком расстоянии было невозможно.
        Несколько шагов осталось пробежать ему, несколько футов. Когда он уже держался за створки ворот, что-то заставило его обернуться. Убитый им Джироламо стоял на пороге и целился в него. Это видение и пуля настигли его одновременно.
        Остальные тоже успели выбежать из тех помещений, где они ночевали, похватав оружие. Поняв, что произошло, они пустили его в ход. Остервенясь, мужчины стреляли и стреляли в распростертое на плитах головой к воротам тело, хотя Дирксен был давно уже мертв. Прервал их отчаянный крик Модесты. Джироламо уже не стоял, а лежал на боку, отбросив пистолет. Затем приподнялся, опираясь на правую руку. Левой он продолжал зажимать рану. Между пальцами его толчками билась кровь. Но он заговорил, и его голос, несколько хриплый, был сильным, твердым и звучным - голос, которому они все привыкли беспрекословно подчиняться.
        - Сандро! Возьмешь этот труп, отвезешь в Форезе. Пусть наши повесят его перед окнами Армина. На грудь - записку: «Джироламо жив». Воззвание - отдашь.
        Логан! Рана смертельная, но ты сделаешь так, чтобы я прожил еще сутки. Завтра мы с тобой и Хейгом будем в Бранке. Там я проеду по главной улице, на виду у народа. Я скажу им, что уезжаю на Север, как собирался. Но вернусь. Потом вы похороните меня. Тайно. И, - он обращался уже ко всем, - вы будете молчать о моей смерти. Нужно, чтобы все знали - и помнили - Джироламо жив! Откинувшись назад, он глубоко вздохнул, и глядя на обступивших его людей, которым никогда не пришла бы в голову мысль оспаривать его слова, повторил:
        - Джироламо жив! Жив, вы слышите!
        Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
        notes
        Примечания

1
        Парламентский билль о правах для католиков (1778 г.) вызвал недовольство лондонской черни, вылившееся в открытый бунт, который разразился 2 июня 1780 г. и был возглавлен лордом Джорджем Гордоном (1751-1793 гг.) Вооруженные беспорядки в Лондоне продолжались неделю и были подавлены правительством.

2
        Джироламо Савонарола (1452-1498 гг.) - монах-доминиканец, проповедник воинствующего аскетизма. Возглавил государственный переворот во Флоренции (1494 г. , способствовал установлению теократической республики. В 1497 г. отлучен от церкви, впоследствии казнен.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к