Последний помнящий Ника Дмитриевна Ракитина
        Люди забыли, а он все еще помнит. И опасен этим. А все опасное следует уничтожить
        Ника Ракитина
        Последний помнящий
        В создании данного текста автор опирался на традиции, заданные: Рэем Брэдбери в «451 градусе по Фаренгейту», романах Войновича «Москва, 2042» и Е.Лукина «Алая аура протопарторга», а также без зазрения совести цитировал мировую и российскую закули … классику.
        В маленький город, который я по известной причине не назову, трибунал прибыл ранним утром. Воздух был свежий, с легким привкусом яблок. Коров хозяйки давно выгнали, а сейчас, покончив с завтраком, косили газоны: кто косой, кто электрической газонокосилкой, что для провинциального городка вообще-то роскошь. Но народ здесь, как видно, не бедствовал. Потому и в городскую, и в церковную казну алтыны текли исправно. И дивно блестели на солнце крыши из металлочерепицы и золоченые церковные маковки.
        Глава трибунала Альберт Торш потянулся на своем ослике:
        - Хорошо-о…
        Хотелось бы задержаться в этом чудесном месте подольше, но - дела. Вот сейчас разберутся с бумагами, вечером осудят еретиков, передадут их городским властям для казни без пролития крови, понаблюдают за этой казнью - и с утра снова в дорогу.
        А вот и резиденция - трехэтажный дом с лепниной конца позапрошлого века, выкрашенный в зеленое. На крыльце на алой ковровой дорожке встречающие: местные церковные чины, мэр с подчиненными и делегация горожан, среди которых особенно выделяется кузнец - как ростом, так и кувалдой в лапищах. А стража в зеленых накидках поверх доспехов напоминает скорее статуи, чем живых людей. Впрочем, как это страже и положено.
        Инквизиторы слезли с верховых, перезвездили встречающих трижды и ушли в прохладу высокого вестибюля - умыться, перекусить с дороги, чем бог послал и, наконец, приступить к непосредственным обязанностям. Ересей мало не бывает. Даже в таком благолепном городке, как этот.
        Умывшись, отдохнув на мягких постелях и вкусив посланных богом рябчиков с ананасами и запароленного вай-фая, спустились гости к делопроизводителям, где какое-то время изучали жалобы благонравных горожан на домочадцев, соседей и начальство. Все рутина, которую способен был разобрать даже малосведущий новичок: отделяй себе зерна от плевел, а имущество, идущее трибуналу, от процента доносчику. И аутодафе такое не карается, только заключением на сутки с привлечением нарушителя к общественно-полезным работам. Вот и ладушки, можно на санбенито сэкономить.
        Но одно дело («выгребленное, выгребенное, короче, достатое»), извлеченное из кучи других, оказалось и вправду знатным. Торш крутил бумаги так и этак, передавал помощникам, отбирал и перечитывал снова. А после велел сопроводить себя к камере, где сидел еретик.
        Не то чтобы сидел - стоял в углу, слегка отблескивая боками, опустив вдоль тела коленчатые лапы с манипуляторами, туда и сюда вращая бочкообразной головой с антеннами. Инквизитор с опаской следил за проклятым через решетку. Звездился, прислушиваясь к слабому бормотанию жертвы.
        «…Среди миров,
        в мерцании светил
        Одной звезды я повторяю имя.
        Не потому, чтоб я ее любил,
        А потому, что я томлюсь с другими…»
        - Это чье? - громко спросил Торш. Еретик поднял на него глаза-тарелочки.
        - Это Анненский. Стыдно такое не знать.
        Инквизитор приподнял бровь. Достал из кармана книжечку в черной пластиковой обложке, послюнил палец, перевернул несколько загнутых по углам страниц. Прочел степенно:
        - «В многая мудрости много печали, и умножающий познание умножает скорбь»…
        - I do not know what I may appear to the world; but to myself I seem to have been only like a boy playing on the sea-shore, and diverting myself in now and then finding a smoother pebble or a prettier shell than ordinary, whilst the great ocean of truth lay all undiscovered before me.
        Тьфу, да чтоб тебя! На тысячу слов этот выпердень интеллекта найдет четыре тысячи. Да еще обзовет невзначай по-иностранному, чего Альберт по скудости учености своей не углядит.
        - В зал заседаний его! - проорал он страже. Осужденного повели, опутав витым кабелем, рассыпающим искры, устилая дорожку резиновыми ковриками. Обычно флегматичные, стражники показались главе трибунала излишне дерганными и как бы напуганными. А еще беруши торчали у них из ушей.
        Зато толпа, собравшаяся в зале, как на праздник, вела себя вольготно. Скрипела скамьями, плевала семки под ноги, висла на подоконниках распахнутых по случаю жары окон, переговариваясь с кем-то на площади, играла по сети в тетрис и морской бой. Но при появлении трибунала все почтительно встали и отключили мобильники.
        Торш широким жестом перезвездил толпу. Переждал умильные вздохи. Сел за стол, отвернув широкий рукав. Глянул на «роллекс», мельком подумав, что перед эфиром надобно будет проверить, чтобы часы не отбрасывали тень как на стол, так и на его репутацию. А сейчас чего, сейчас пускай смотрят. Сильнее уважать будут.
        Он выпрямил спину. Пощелкал ногтями по микрофону. «Раз-два, раз-два-три». Удовлетворившись звуком, откашлялся. Звучно начал:
        - Братья и сестры мои! Я рад видеть вас здесь, ибо каждый, блюдущий благонравие и благочестие, приветливо будет встречен в «Зеленом Доме»…
        Произнося ритуальную формулу, он оглядывал зал.
        Люди выглядели почтительно и в меру придурковато.
        Стража бдила. Вот только молодой высокий десятник время от времени стрелял в осужденного взглядом синих наивных глаз, бормоча под нос молитву да поглаживая шокер на поясе.
        Покончив с формальностями, Альберт забормотал скороговоркой, очень тихо - чтобы привлечь и напрячь внимание зрителей и осужденного:
        - Начинаем процесс по делу искина серии LR-1328, нарушителя согласно статье 58/1 церковного уложения от года 2053 яко сеющего смуту и ересь и смущающего своим никчемушным умствованием народ. Муж сей рукоблу… творный повинен в том, - глава трибунала откашлялся и отхлебнул «Перье» из пузатой зеленой бутыли, - что посмел мыслить, не сообразуясь с уложениями и уставами, и тем самым неоднократно и нагло нарушая закон. Было?! - вскинул он подбородок. - Виновным себя признаешь?
        Искин потянулся, лязгнув членами:
        - Нет.
        - Как же не признаешь, если есть свидетели? - сказал Торш вкрадчиво и кивнул пальцем секретарю. Тот поманил с передней скамьи неприметного человека, худого, одетого в черное, с вязаной шапкой, натянутой до переносицы. Глаза у свидетеля косили от беспрестанного вранья. Но поскольку стоял он за кафедрой спиною к залу, заметить этого было некому. Как и того, что произносит он показания, сверяясь с бумажкой, которую ловко подсунул секретарь. Читал свидетель, между прочим, не ахти.

«Ну что за люди! - подумал Торш. - Мог бы и наизусть выучить! Приходится работать со всякой шелупонью. Куда катится мир?»
        Топтун закончил спотыкаться в показаниях и вернулся на место. Слава богу, зрители не подвели.
        - …А еще утверждал, что земной шар похож не на шар, а на грушу! - крикнули с места. - А откуда ему знать? Что, сам видел?
        - В моей базе есть фотографии Земли из космоса, - глухо отозвался осужденный.
        - Пасть ему заткните, обольстителю!
        - Разбейте микрофон кувалдой, - плечистый кузнец взмахнул инструментом, с которым, похоже, не расставался, чем смущал стражников.
        Те потребовали рукомашество и дрыгоножество прекратить. Толпа орала, свистела и улюлюкала. Кто-то сказал что-то нехорошее о маме мэра, и его тут же выдернули и препроводили. Страсти понемногу улеглись.
        - Что там еще у нас из злодеяний руко… творного? - глава трибунала щелкнул пальцами, и секретарь подал очередной пергаментный свиток. Инквизитор указательным пальцем подоткнул очечки по переносице. - Гм… Деву юную соблазнял… таблицей Менделеева?
        Инквизиторы заржали. Даже секретарь скромно икнул, упустив в чернильницу перо.
        - Не соблазнял, а к наукам старался приохотить, как Михайлу сына Васильева Ломоносова, что двадцати одного года от роду в Москву пешком из Архангельска пришел, - отозвался искин.
        - Гладко стелет… - завистливо пробормотал кто-то. - Даже не спотыкнется. А я вот до сих пор путаюсь, как «чересчур» писать - вместе или раздельно. И что такое «превалирует», не понимаю.
        - Тоже мне байнет Мьютона, - одернули ворчуна. - Пиши, как слышишь. Наши предки свободу письменности от граммар-нацей отстояли не для тебя, что ле?
        Секретарь шикнул на спорящих и позвонил в колокольчик.
        - Признаете вину по данному пункту? - спросил Альберт Торш веско.
        - Нет.
        Глава трибунала сверкнул глазами. Ткнул пальцем в сторону секретаря:
        - Пиши: в ереси упорствует, каяться отказывается. Кто-то еще что-то хочет добавить?
        Толпа молчала.
        Чудилось главе инквизиции в этом молчании странное, нехорошее осуждение, от которого пот тек под рясой по хребту и холодели пальцы. Чарует искин его, что ли?
        - Ваше последнее слово, осужденный, - хрипло каркнул Торш.
        - Убивая меня, вы убиваете целый мир.
        - Ты всего лишь искусственный интеллект, механизм.
        - Я память человечества.
        - Гордыня - смертный грех!!! - завопил Торш.
        - А я всегда думал, что смертный грех - глупость и невежество. Я всегда старался помнить, собирать, сохранять знания. Может быть, я теперь последний помнящий. Кем были вы, люди, кем могли бы стать…
        - Аж слезу прошибает, - всплакнула в угол платка неизвестная баба.
        - А давайте я его стукну… - протянул кузнец плотоядно, поигрывая кувалдой.
        - «И он станет фиолетовым, в крапинку»… - показалось, что металлическое лицо LR-1328 улыбается.
        В толпе тоже засмеялись. Цирк пора было прекращать. А то, глядишь, еще жалеть станут убогого и сомневаться в правоте доказательной инквизиции, чего Альберт никак не мог допустить.
        И застучал молотком по столу, сворачивая заседание.
        Осужденного привели на центральную площадь. Под бронзовым истуканом, стоящим на бетонной колонне, обшитой гранитом, была сложена вокруг столба поленница. Стражники притянули искина к столбу железными цепями и молча отошли, пряча глаза. Глава инквизиции зачитал приговор и передал священное право казнить еретика без пролития крови городскому мэру, так повязывая его общим приговором. Мэр помялся и вручил зажженный факел почетному гражданину города.
        Тот бросил его на поленницу и отскочил, чтобы не обожгло парами бензина. Вокруг искина поднялись огненные языки.

«Будьте мужественны, Ридли. Божьей милостью мы зажжем сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда», - донеслось из огня.
        - Какой Ридли? Какая Англия?.. - Альберт Торш негромко вздохнул. - Совсем от страха спятил, руко… творный.
        На площадь Ленина мягко падал пепел, чуть отдающий горелой резиной.