Коридоры сознания Борис Николаевич Пшеничный
        # Опубликовано в журнале «Памир», 1992, № 7-8, стр. 3-84
        Борис ПШЕНИЧНЫЙ
        КОРИДОРЫ СОЗНАНИЯ
        Фантастическая повесть
        ...Тсс... Тихо! Туда посмотри. Папашу видишь? За столиком у окна. Да, с бородой, лысый. Ты его наверняка знаешь. Долин это. Он самый. Мой бывший шеф. Радиобог, как его звали у нас на комплексе. И не только у нас - во всем Космоцентре. Случалось, даже в протоколах проскакивало: «поручить Радиобогу». Сам видел. Кто-то из новеньких, должно быть с умственной натуги решил, что фамилия у него такая - Радиобог. Но я бы предпочел - Радиодьявол. Вернее было бы. Ближе к костру, к адской жаровне. Там ему самое место.
        А с ним - это дочь, Ольга. Не похожи? Она лицом в мать, вылитая. Только той давно нет, погибла. Ей было тогда столько же, сколько сейчас Ольге. Я сличал с фотографией - копия. Сходство обалденное, оторопь берет.
        Вот так да! Каким же ветром? Думал, их и в городе нет, насовсем уехали. Старик, говорили, где-то преподает, профессорит. С космосом порвал начисто, к нам не наезжает, не звонит... Интересно, что они здесь забыли? Я их уже лет пять не видел. Подойти? Представляю, как бы вытянулись рожи. Но нет, обойдутся, целоваться не будем... Я, между прочим, чуть в родственники не угодил. Честное слово! Как понимать? А так и понимай. Жили вместе, одной семьей. Мог стать Ольге деверем, а мог - мужем. Да почти уже был, к тому шло...
        Хочешь на спор: за весь вечер они двух слов не скажут, так и будут посапывать молча. Но это еще то молчание! Ты сам с собой иногда мысленно разговариваешь? Вот и они - без слов. Я серьезно. Какой там каждый сам по себе! Видно же - вовсю болтают. Может, даже вирши друг другу шпарят... Стоп! Теперь смотри в оба. Фужеры у них пусты, а на горизонте официант. Что делает папаша? Взгляд на дочь. (Мог бы, впрочем, и не пялиться). Она, заметь, сидит как сидела, даже глаз не подняла, но он понял. Знак официанту, коктейль заказан, семейство продолжает веселиться... Ну что, впечатляет? Тебе все смешно. А ты сам понаблюдай. Присмотрись, присмотрись.
        Впрочем, ни фига ты не заметишь. Прежде надо знать, как это у них получается. Я? Знаю, конечно. И мой брат знал. Только мы, никто больше. Будь Федор жив, сидели бы сейчас вместе, квартетом, и каждый бы пиликал свое. О, был бы концерт! Я бы работал на Ольгу, она на Федора, ну а он донимал бы разговорами Долина. Что ему Ольга?! Женщины его не интересовали. Ни с какого боку. У него на них не было ни времени, ни терпения. Чуть где юбка, он меня вперед - крутись, мол, а сам в кусты.
        Поначалу он и Ольгу пытался мне сплавить, но папаша был начеку. Федору он заявил категорически: она или с ним или ни с кем. Мне же вежливо предложил не путаться под ногами. Испугался, что я испорчу все дело. Какое дело? А то самое - как им удается объясняться без слов, молча.
        Расскажу, если хочешь, спешить все равно некуда. Только давай слегка переместимся. Вот так, чтобы не торчать на виду. Ты можешь высовываться, лишь бы меня не засекли. Я не готов к встрече, да и ни к чему. Что было, то сплыло. Перегорело.
        Ты когда узнал об Р-облаке? Ну что ты! К тому времени экспедиция была уже почти готова. А суетиться начали еще зимой, так что с полгода уже потели. Но наши игры с Долиным начались лишь месяца за два до старта, в самую запарку.
        Помню даже день, когда старик впервые обратил на меня внимание. Событие, между прочим. Такие даты забывать нельзя. Может, мемуары придется писать. А что? Поверь, он гигант, о нем еще вспомнят, спохватятся. Будет ему стоять памятник. Я бы уже сейчас деньги на бронзу собирал, открыл счет в банке. Не шучу.
        Значит так. Я только-только обжился на радиокомплексе. Кстати, меня туда Федор впихнул. Не дал даже проветриться после института. Вчера обмывали диплом, а назавтра погнал в отдел кадров. Иди, говорит, пока место есть, и постарайся зацепиться. С «местом» сразу не вышло, только пообещали. Оформили стажером-оператором, к тому же с испытательным сроком, как какого-нибудь пэтэушника. Но тогда меня и это грело, лишь бы, думаю, приклеиться к фирме. В Космоцентр мало кто въезжает на белом коне, я готов был начать с подсобки. Само собой, вкалывал, как зверь, из кожи лез, чтобы набить себе цену. У меня на физиономии было написано: хватайте кадру - не промахнетесь. И уж, конечно, ждал, когда слух о толковом малом дойдет до ушей главного. А главнее Долина для меня никого не было.
        Виделись мы почти ежедневно - то на территории издали, то в коридорах впритык. Вернее, я его видел, он же меня - сомневаюсь. При встрече слегка мазал взглядом, не задерживаясь. Все правильно, кто я такой, чтобы меня разглядывать. А тут вдруг удостоил, сам в наш блок прискакал.
        Я его нутром почувствовал. Будто под напряжение попал. Слышу, что-то накатывает со спины, печенку разогревает. Народ в аппаратной шеи вывернул, глаза косит - по чью это душу? По мою оказалось. Подходит тенью сзади, руку на плечо и в полный голос:
«Полковник Федор Севцов - ваш брат?» Спросил без всякого предисловия, я даже не сразу врубился. Угу, говорю, единоутробный, а что? Он моего вопроса принципиально не слышит, отвечать не собирается. «Зайдите после смены». Сказал и точка, конец связи.
        До звонка, прикидываю, еще два часа. Сиди и гадай, какого хана ему от меня надо. Сдвинуться можно. Только ждать Долин не стал, прислал подмену. Уж если он загорался чем, то не откладывал. А загорелся, похоже, основательно, прямо невтерпеж.
        Бегу, конечно. В голове одно: кончилось мое стажерство, досрочно проскочил в штат. Решил, что старику шепнули, кем я прихожусь полковнику Севцову, ну и...
        Перед дверью стряхиваю с себя дрожь, вхожу родным племянником. Жаждали, спрашиваю, видеть? Так я тоже очень-очень рад - всегда готов - пожалуйста - можете рассчитывать - ничего не стоит - и вообще спасибо! Выпалил на одном дыхании и жду: как? Это моя домашняя заготовка, могу подарить. Действует безотказно. Я в институте таким манером не одного профессора заставил икать.
        Смотрю, вроде бы заинтриговал шефа. Брови на лоб, борода вбок. От избытка чувств аж на полушепот перешел. «Долго думали?» - спрашивает. Я тут же заткнулся наглухо. Лучше, понял, не дразнить гусей, не выпендриваться. Всем видом показываю: виноват, больше не буду.
        В другой раз он, может, и поиграл бы со мной, но сейчас ему было некогда. Выволок на середину кабинета стул и мне рукой: сюда, сюда присаживайтесь. Меня, значит, на стул, а сам пошел писать круги. Обойдет, остановится, посмотрит удавом в глаза, и снова по кругу. Да не просто кружит, а с натугой - как лошадь, впряженная в ворот. Тянет, трудится.
        Он и в самом деле трудился, только я не сразу это понял. Чувствую, от его кружения что-то со мной творится, будто старик опутывает чем-то, пеленает. Когда же до меня дошло, какую штуку он со мной проделывает, то поздно было, не мог воспротивиться. Сижу коконом, изнутри бессловесной тварью поглядываю. А он все бегает, кружит.
        Гипноз не гипноз, но что-то похожее от него находило. Оцепенение какое-то. И это не только я, другие тоже подмечали. Старались близко не подходить, держались на отдалении. Вокруг него всегда какое-то поле. Чуть зазеваешься - оно тебя втягивает, обволакивает. Одним своим присутствием шеф мог кого угодно в паралич вогнать.
        Через минуту я был готов. Вибрирую от напряженки. И тут он навалился с вопросами.
«Значит, братья вы? - все еще сомневается. - Так-так... Ну, давайте, рассказывайте» - и поясняет, что его интересует. Речь о Федоре, конечно. Каков он без погон, характер, нрав, привычки, с кем водится, чем тешится. Выкладывай ему всю подноготную, да еще в деталях, с подробностями. Словом, раздень брата догола и выверни наизнанку.
        Кое-что я сдуру наплел, распустил язык. Потом притормозил. Хоть и в коконе, а что к чему соображаю. С какой это стати должен докладывать? Почему бы вам, подсказываю шефу, не допросить самого полковника Севцова? Может, он и не пошлет вас куда подальше, может, оценит ваше любопытство.
        Старик посмотрел на меня, как на законченного дебила. До чего, мол, ты, парень, туп, а еще собираешься служить в моей конторе. Тут же популярно разъяснил, что человек сам себя в основном по зеркалу знает, а кто и что он есть на самом деле это со стороны виднее. «Правда, не каждому дано видеть», - шепнул он мне доверительно, чтобы я не сомневался в своих умственных способностях. Под занавес выразил сожаление, что затеял непосильный для меня разговор, порекомендовал записаться на платные курсы хорошего тона и распеленал меня, выпустил из кокона
        На том мы тогда и расстались. Я побежал к себе в аппаратную.
        А буквально через четверть часа звонит Федор и тоже с расспросами: как у меня с шефом, какие отношения? Тут уж я на дыбы. Нашли горсправку! С каких это календ, рычу в трубку. У вас взаимная пламенная любовь? Может, вам еще свидание устроить?
        Со свиданием я опоздал. Долин, оказывается, только что по телефону пригласил брата к себе домой. В гости. «На чашку чая», - как он определил жанр встречи.
        Федор в шоке, я тоже. Они с Долиным, разумеется, знакомы и не первый год, однако не настолько, чтобы вместе распивать чаи. Старик явно что-то затеял. «И ты пойдешь?» - спрашиваю. «Вместе пойдем, - обрадовался брат. - Ты тоже зван. У твоего шефа какие-то идеи насчет нас».
        Тогда мы еще не знали о назначении Федора. Решение Большого Совета обнародовали лишь через сутки, а Долин был на Заседании, подписывал протокол. Он первым и сообщил нам, когда мы вечером заявились к нему в дом.
        Представь наши рожи. Только-только переступили порог, осмотреться не успели, а хозяин с ходу бах - жареную новость! Браво, говорит, полковник Севцов, поздравляю, вам доверили экспедицию.
        Федор, конечно, ждал этой вести, он уже давно работал по программе полета к Р-облаку. До меня тоже доходили слухи, что его натаскивают на главного. И все же . . Не каждый день судьба печет такие пироги. Стоим именинниками, с ноги на ногу переминаемся, ну а что дальше? Расплескивать эмоции глупо, прикидываться, что нас ничто не колышет, еще глупее. Надо как-то выкручиваться, что-то говорить, делать. Но старик-то, старик! И не думает выручать. Хоть бы по дому повел или сесть предложил, так нет же! Уставился иезуитом, глазами жрет - удовольствие ему смотреть, как мы изнутри жаримся.
        Федор по натуре джентльмен, его на курсы бостона посылать не надо, но тут он взбурлил. Спасибо, говорит, за новость, только стоило ли из-за нее затеваться с чаем, могли бы по телефону сообщить. Ну а сейчас, уж извините, нам не до чаев, как-нибудь в другой раз, еще раз спасибо, - и мне головой: поворачивай, пошли!
        Ха, не тут-то было. Недооценили мы старика, не так его поняли. Даже к двери не подпустил. Стал на проходе, борода секирой. «К столу, к столу!» - потащил. Его как подменили. Теперь он нам отец родной, а мы ему самые дорогие гости. Засуетился, обхаживает и все про ту же «чашку чая», но уже с приложением: «А Оленька нам сыграет».
        Заметь: впервые о дочери. Мы ее пока не видели, встречать не вышла. Отсиживалась в соседней комнате. Слышно было - за стеной кто-то есть, шаги, шуршание. Кто еще?
        Знал я о ней тогда еще не много, меньше анкеты, и все - с чужих слов. Перезрелая девица, пианистка, вымучивает вундеркиндов в музшколе. Наших мужиков на радиокомплексе особенно занимало, почему холостякует - уже под тридцать, а не замужем. Валили на папашу: с таким, как он, приданым ей век ходить неокольцованной. Старик, мол, дрожит над ней, от себя не отпустит, ну а жить с ним под одной крышей - извините, дураков не сыщешь.
        И вот когда Долин, усаживая нас за стол, произнес ее имя... Верно, так и было. Я сразу решил, что мы с Федором приглашены на смотрины. Аж ахнул про себя: сводничает папаша! Для дочери старается. Для себя, впрочем, тоже. Подыскивает ей выгодного муженька, себе - престижного зятя. А Федор, сам понимаешь, после назначения, в новом, так сказать, качестве самая подходящая кандидатура - и в мужья, и в зятья. Отсюда весь пожар, вся суета.
        Расшифровав, как мне казалось, Долина, я почувствовал себя на троне. Смущения как не бывало, дышу полной грудью, поглядываю свысока. Ну, ну, - подстегиваю в мыслях шефа - разворачивайся, действуй, посмотрим, что у тебя получится.
        Сели, значит, за стол. Пока втроем. Ольга все еще прячется.
        Хозяин распечатал бутылку. Чай чаем, а для разгона коньячок. За встречу, за успех экспедиции, само собой - за командора. (Держись, братец!). Старик видит только его, меня как нет, даже боковым зрением не замечает. Ему рюмку с верхом, мне - недолив; ему лимончик на тарелку, мне - бери сам. Явная дискриминация. Так в приличных домах не поступают. Начинаю заводиться. Ну ты даешь, шеф! Обхаживаешь запроектированного зятя, понять тебя можно, но зачем же так грубо? Все равно злорадствую, ни фига не выйдет, зря стараешься, его тебе не подцепить. И на свое передержанное чадо со всеми ее талантами особенно не надейся. Да будет тебе известно, лысая ты борода, что Федор на эту наживку как раз и не клюет. Его никакой гейшей не заманишь. Не видишь разве - он всем нутром уже там, на пути к Р-облаку. Попробуй-ка достань его, верни оттуда.
        Смотрю, брат и в самом деле где-то парит. На лице полное отсутствие всякого присутствия. Хоть «ау» ему кричи... Впрочем, хреновым я оказался психологом. Парить он, может, и парил, но не так далеко, не дальше смежной комнаты, где скрывалась Ольга. Ждал, когда появится. Раз взглянул на дверь, два...
        Слышу - шорох. Портьеры на двери вразлет, и выпархивает нечто блестящее, слепящее, с обнаженными плечами. Эдакое эстрадное диво на дому. Полупоклон, полукивок, невидящий верхний взгляд. Ей-ей, явление звезды публике, полная иллюзия концертного действия. Она на сцене, мы в партере, подавай аплодисменты. У меня уже ладони друг друга ищут, в глотке - браво! Едва сдержался.
        Не только я с Федором, папаша тоже в отпаде. Вцепился в стол, челюсть отвалил.
        Диво ветром мимо нас, сразу за пианино, уже пальцы разминает.
        - Оля, - наконец-то очухался старик, - может, пока к нам присядешь. Мы только разговорились.
        Ее будто оскорбили. Вздрогнула, плечи углом вверх. Вот-вот снимется, улетит.
        - Но ты, - чеканит, - хотел, чтобы я только играла.
        Как тебе такое начало? Я и говорю: скандал. Выходит, все у них было заранее продумано, расписано. Не успели только отрепетировать, потому и накладка. Дочь куда-то занесло, папаша хотел вернуть в колею, чтобы было строго по сценарию, а она - на своем.
        Потом уж совсем пошло вкривь и вкось. После блистательного выхода Ольга вдруг сникла. Играла без настроения, вяло и что-то бесконечно занудное, словно решила уморить нас. Такого минора я в жизни не слышал. Даже на похоронах.
        Мне тогда показалось, что это она нарочно развела скучищу. Назло нам. А-а, пришли, мол, развлекаться? Так вот вам все веселье, кайфуйте, дорогие гости! Заодно и папаше решила насолить. За что? Мало ли. Мы же ничего об их отношениях не знали. Может, ей папашина затея со сватовством - поперек горла. Ведь по сценарию ей бы в лепешку разбиться, чтобы произвести впечатление, ну она и расстаралась - завалила ему весь спектакль. И ушла чуть ли не в ярости. Оборвала игру на полуфразе.
        - На сегодня, надеюсь, хватит! - обдала сквозняком - и в портьеру. Не попрощалась, не взглянула. Чем не скандал?
        Папаша шмыгнул за ней. О чем-то за стеной перешептывались. Вернулся один. Борода осенней тучей, лысина приспущена в трауре. Мне даже жалко его стало. Не удались, шеф, у тебя смотрины, ох, не удались, полный провал.
        Кретин... Я, конечно, кто ж еще? Как вспомню, удавиться хочется. Это же надо было так купиться! Все, абсолютно все оказалось не то и не так, как я себе навоображал. Не то, что провал - спектакль прошел блестяще. И я сам, даже не подозревая, сыграл в нем ту роль, которую мне определили, - роль подопытного кролика. Нас с братом затащили в дом на обследование. Да, да, самое заурядное лабораторное тестирование. Приборы в смежной комнате, куда шмыгали Долины, фиксировали все наши реакции - с той самой минуты, как мы вошли, и старик сообщил о решении Большого Совета. Но об этом я узнал позже.
        А вот брат, представь, угадал больше. Мои подозрения насчет смотрин и Ольги отбросил сразу. «Чашку чая» он напрямую связал с экспедицией к Р-облаку. Не мог только понять, почему Долин не раскрыл свои карты. Что ему помешало?
        - Давай вернемся, спросим, - предложил я в первом часу ночи, когда мы в лифте поднимались к себе в квартиру.
        Брат не захотел понять мой юмор, ответил на полном серьезе:
        - Подождем. Он нас еще позовет и очень скоро. Для чего-то мы ему нужны.
        - Еще бы! - фыркнул я. - Ты теперь многим будешь нужен. Особенно папашам перезрелых девиц.
        Федор придавил меня взглядом.
        Утром звонок. Я еще в постели. Мне на службу к двенадцати, график у нас такой. Брата, знаю, дома нет, а то бы и не подумал вставать.
        Шлепаю босиком к телефону. Понятия не имею, кто бы это мог быть. Скорее всего - ошибка.
        Ольга. Как ни странно - она.
        После вчерашнего шоу, был уверен, нашему знакомству полный аминь. Никаких больше визитов, никаких чаев - с музицированием или без. Столкнись случайно на улице, не рискнул бы заговорить. Да она и не узнала бы, когда ей было рассмотреть меня, за весь вечер даже не взглянула. И вдруг - сама. Не случилось ли что?
        Нет, все в ажуре. А звонит именно в связи со вчерашним. Интересуется самочувствием: как спалось, не болит ли голова? Интерес какой-то медицинский. Будто она врач, а я пациент и был накануне у нее на приеме. Окей, говорю, не кашляю, не чихаю, животиком не страдаю. Если же насчет возлияний, то не стоит говорить - выпили всего ничего, чисто символически, так что опохмеляться не требуется.
        Мой тон ее не устраивает - фу, какой же вы! - и продолжает ревизию: что снилось, часто ли просыпался, нет ли ощущения тоски, одиночества?
        Тут уж я настораживаюсь. Выходит, меня должны были терзать кошмары. С чего бы? В те времена я знать не знал, что такое бессонница, давил подушку в свое удовольствие.
        Потом уж совсем странный вопрос: «Вот сейчас, перед моим звонком, ничего не почувствовали?» Спросила и не дышит, ждет, что отвечу. Я ей с извинениями: мол, толстокожий я, бегемот, на погоду, виноват, не реагирую, магнитные бури мне нипочем. На всякий случай уточняю, а что, собственно, я мог почувствовать? «Меня»,
        - говорит. Представляешь? Всего-навсего! Оказывается, надо было угадать ее звонок. Так ей захотелось. Она только собирается звонить, еще номер не набрала, а я уже у телефона, пляшу от нетерпения. Как тебе такая блажь? Пока я прикидывал, то ли поддатая с утра, то ли у нее не все дома, она давай утешать меня. Ничего, говорит, не огорчайтесь, сразу ни у кого не получала, нужна тренировка. «Вот, - разъясняет,
        - позанимаемся, поупражняемся, и через пять-шесть сеансов получится. Обязательно получится».
        Я уже не удивляюсь - тронутая, какой с нее спрос? Слушаю, что дальше. А дальше она предлагает приехать к ней. Прямо сейчас, не откладывая. Чтобы поработать немного. Так и сказала: «Поработаем». Мои отговорки побоку. Приезжай и никаких!
        Иметь дело с Долиными - с ней ли, с ним ли - что ночью с парашютом прыгать. Никогда не угадаешь, куда занесет и на что напорешься, шею сломаешь или только ногу.
        Меня понесло...
        Она ждала на крыльце. Обрадовалась, увидев меня. Честное слово, обрадовалась. Разулыбалась, будто мы знаем друг друга от Адама и Евы. Поверить не могу - она ли? Хоть бы что общего со вчерашней фурией. И одета под душку-простушку. Ситцевый сарафанчик на бретельках, понизу кружева, пестрые босоножки из текстиля.
        Глаза у нее на солнце светло-карие, акварельные. Заглянешь - на всю глубину видно, до самого дна.
        - Будем, - смеется, - заново знакомиться или как?
        - Или как, - говорю. Отвечаю лихо, а во рту прошлогодний сухарь. Не разжевать, не проглотить.
        Одобрила. Правильно, говорит, зачем время терять. И сразу на ты: «Проходи». Меня цепко под руку и в дом. Потащила, как лиса курчонка.
        Трепыхаться, чувствую, бесполезно. Даже и не пытаюсь, иногда приятно подчиняться, пусть даже лисе. Курчонок-то был петушком.
        Прошли в ту же комнату, где прошлым вечером мешали чай с коньяком.
        Комната та, да не та, что-то с мебелью. Полная, смотрю, рокировка. Стол к дивану, стулья парами прижались к стенам, пианино забилось в угол. А вот и новосел - у окна аквариум. Вчера, помнится, его в комнате не было. Расшторенное окно тоже казалось внове. Оно выходило в густой палисад, и оттуда, словно кто живой, прильнув к стеклу, смотрел на нас куст сирени.
        - Мы в доме одни, - для чего-то пояснила Ольга.
        Наверно, заметила мою настороженную оглядку. Но можно было понять и так: смелей, юноша, никто нам не помешает. А мне бы на улицу, в самую толпу, лишь бы не вдвоем. Зажало всего, сдавило. Непочатый тюбик с пастой.
        Рвусь к аквариуму, к живности. Какая-никакая, а компания.
        - Рыбки! - выдавливаю из себя. Очень умно. Конечно же, не крокодилы.
        Ольга придвинулась, касается плечом.
        - Они у меня послушные. Смотри! - повела над водой ладонью.
        И вправду - вышколенные. Рыбки выстроились как по команде и гребут? Куда рука, туда и они - вперед, разворот, назад, пошли кругами. Рыбий цирк.
        - Теперь ты, - предлагает.
        Попытка не пытка, но я взопрел. Развел пятерню пошире, распростер. Черта с два! Пучеглазое воинство шарахнулось во все стороны и на дно.
        - Еще, еще! - подначивает из-за плеча Ольга.
        Пыжусь обеими руками, шурую, готов весь в аквариум влезть. Ничего похожего. Рыбий пастух из меня не получается. Беспомощно оглядываюсь, а Ольги нет, сбежала куда-то. За стеной слышу, что-то щелк, щелк.
        Минуты две ее не было. Когда вернулась, я все еще пугал мелюзгу. Ольга сжалилась, положила руку поверх моей, и рыбки тут же - чертово племя! - ринулись строем. Но и меня, чувствую, тоже тянет маршировать. От Ольгиной ладони шли горячие колкие токи.
        Я ошалело отдернул руку.
        - Что с тобой?
        Она еще спрашивает, ведьма! Да за такие фокусы в иные времена...
        - Неженка ты, однако, - попрекнула. - А хвастался: толстокожий, бегемот...
        На костер тебя, на костер. Сам бы подбросил дровишек, собственноручно.
        - Давай, давай, действуй, не сачкуй! - Она потеребила меня за рукав, зовя на трудовой подвиг.
        До меня дошло: мы уже «работаем». В поте лица пашем. Знать бы еще, как у них здесь с техникой безопасности. Чего доброго, инвалидом уйдешь, а уж заикой - как пить дать, никакой логопед не поможет. То-то, думаю, она с утра о моем здоровье пеклась. Вчера, должно быть, крепко над нами с Федором потрудилась. Вот будет новость для братца!
        А она все давит, командует:
        - Расслабься, ни о чем не думай!
        Пытаюсь, но что-то мешает. И дело не только в том, что ошарашен. В ушах какое-то настораживающее пощелкивание.
        - Там, - киваю на дверь с портьерой, - куда ты ходила, что там?
        - Кабинет отца, - ответила скороговоркой, будто не поняла, почему я спрашиваю, и снова за свое: мол, не отвлекайся, забудь о постороннем. Но как забыть, если мешает?
        - Зачем, - допытываюсь, - ходила?
        Рыбки плавниками затрепетали, глазенки выпучили. Им наш разговор, похоже, по нервам бьет. Ольга тоже занервничала.
        - Какой же ты... Мы же договорились.
        Э, нет, шалишь, кареокая ведьма. Ни о чем мы не договаривались. Это ты хотела, чтобы я расслабился и обо всем забыл. Я же своего согласия не давал, рыбок твоих пасти не подряжался.
        - За стеной, - гну свое, - что-то щелкнуло. И вчера, и только что, когда ты выходила.
        Доконал. Такого занудства от меня Ольга не ожидала. Шагнула к двери, распахнула портьеру: иди, смотри!
        Ну, я и пошел. Интересно же, чего она сюда шмыгала.
        Было, было на что посмотреть. Еще тот кабинет! Там одной аппаратуры, не поверишь, на целый НИИ. Стены сплошь в стеллажах, под потолок забиты. А проводов, а тумблеров... На столе осциллографы - работают, пишут. Я отключил один - щелк! - знакомый звук. И еще генератор какой-то. Гудит от натуги, волну гонит. Вот, значит, какие здесь сеансы. И все втемную. Ни меня, ни Федора даже не предупредили.
        Тут на меня нашло. Что-то хватаю, рву... Когда я впадаю в раж, становлюсь тихим-тихим. В смысле - молчаливым. Крушу молча. Содрал ленты с бобин, осциллографы со стола под ноги - и ботинком их, ботинком.
        Однако, если честно, не очень усердствовал. Больше для вида буйствовал. Надеялся, что Ольга вмешается, начнет успокаивать, упрашивать. А ей, смотрю, хоть бы что, хоть стены круши. Повернулась и пошла в гостиную. Уже оттуда постным голосом:
        - Дурак, вот дурак. Отправляйся-ка к себе домой. Увидишь Федора - расскажи о своих подвигах. Пусть он тебе кое-что втолкует. Ну, дурачье...
        У тебя есть старший брат? Не вообще брат, а именно старший. Только сестры? Нет, совсем не то. Будь моя воля, я бы во всех документах рядом с графой «родители» ставил: «старший брат». Вначале «старший брат», потом «родители». У нас с Федором разница в девять лет, так я, не рискну сказать, кто меня больше воспитывал - отец с матерью или он. Цыплята, вылупившись, кого первым увидят, за тем и бегут, будь то квочка, собака или человек. Я побежал за Федором. И пробегал за ним до студенческих лет. Впрочем, потом тоже.
        Только не думай, что мне крупно повезло с братом. Это ему со мной повезло. Поверь уж на слово, без меня он был бы совсем другим человеком. Я ему такую закалку дал, он со мной такую выучку скушал, что на всю жизнь остался в старших. Везде и во всем. Ему и экспедицию потому доверили, что через мои руки прошел. Это я его в ответственные вывел. После меня он на любые свершения был готов.
        Жаль, он этого не понимал, благодарности от него я не слышал. На меня смотрел, как на божье наказание, и часто впадал в отчаяние: «О Господи, за что?!» Втайне он надеялся на чудо избавления, ждал, когда я, повзрослев, хоть капельку поумнею. Но время шло, разница лет между нами не сокращалась, и с моим поумнением ничего не получалось. Федор продолжал исправно нести свой тяжкий крест. Словом, он был брат-отец, я соответственно брат-сын, и этим все сказано.
        В моей куцей жизни, если хочешь знать, каждый поворот начинается с Федора. После десятилетки я, не раздумывая, ринулся в радиотехнический. Почему? Он подсказал. Из института, ты уже знаешь, в Космоцентр. С какой стати? Опять же он настоял. А уж по мелочам и говорить нечего. Обитал в его квартире, разъезжал на его машине, водился в основном с его друзьями. И все бы ничего, если бы не мой гонор. Кормился, как цыпленок, из-под его ног, а претендовал на первые роли. Даже перед Ольгой. Но об этом потом.
        Итак, Федор должен был что-то втолковать мне.
        Ты не представляешь, что со мной было, когда Ольга сказала мне это. Узлом скрутило. Как же, думаю, так? Еще вчера он знал не больше моего, терялся в догадках, зачем нас позвал Долин, а сегодня меня отсылают к нему за разъяснениями. И кто отсылает? Ольга, с которой он двумя словами не успел переброситься. Когда же они сумели снюхаться? Да еще за моей спиной.
        Днем я Федора не видел, и не созванивались. Домой он явился затемно.
        Я решил не показываться. Залег в своей комнате и слушал, как он, щелкая выключателями, перемещался по квартире. То в одном месте шаркнет, то в другом стукнет. Чистый полтергейст.
        Кухню игнорировал. Где-то, значит, кормился. Догадываюсь где. После душа сразу потопал к себе. У моей двери попридержал шаг, прислушался. Шиш он услышал, я даже не дышал. Ушел.
        Через минуту вернулся. Рывком открыл дверь, включил свет.
        - Не спишь ведь!
        Я как лежал, подвесив глаза к потолку, так и остался. Он подсел на кровать, потеребил за колено.
        - Не комплексуй, слышишь? Выкладывай, что у тебя накипело.
        Меня всегда это бесило - его уверенность, будто он все про меня знает. Пришел, взглянул - и сразу диагноз с рецептом: не комплексуй, выкладывай, накипело... Ну, думаю, раз ты меня с одного взгляда вычислил, то мне на тебя и смотреть не надо. С Закрытыми глазами насквозь вижу.
        - Ты был там, - прорицаю. - Вчерашний коньяк дожирал.
        - Был, - сознался он. - Видел, как ты погулял.
        Федор подался вперед, чтобы заглянуть мне в лицо. Я вскочил на колени, оскалился: на, мол, смотри, высматривай, что тебя в моей физиономии интересует. Он сдал назад. Понял, что лучше держаться на расстоянии и не делать резких движений, ибо чревато.
        - Ольга просила передать, - начал он.
        Очень неудачное начало. У меня от одного ее имени душевные конвульсии.
        - Считай, - ору, - уже передал! И пошел ты...
        Брат-отец снялся с постели, принял воспитательную стойку. Вот-вот осенит праведной дланью. Обошлось, однако. Что-то его удержало. Говорю же, он у меня приучен к сдержанности и благоразумию. Вспомнил, видимо, какой на себе крест несет.
        - Черт с тобой, - произнес смиренно, и это было самое многое, что он мог себе позволить. Уходя, дверью не хлопнул. Не посмел. Был бы уже перебор.
        Извини за пустые подробности. Я почему так детально живописую? Чтобы не показаться тряпкой, будто об меня можно ноги вытирать. А ведь уже пробовали, вытирали. И шеф, и его дочь-ведьма, и теперь заодно с ними братец. Двигали мной, как пешкой, а я знать не знал, в какую игру они играли.
        Еще до прихода Федора я вылежал на кровати, высмотрел в потолке свой гороскоп. Завтра же выматываюсь из квартиры. Хоть в общежитие, хоть в гостиницу. С утра хватаю чемодан - и Митькой звали. Одно не успел просчитать: как посмотрит на это брат. В общем-то без разницы, как бы ни посмотрел, да вот экспедиция... Через месяц-другой ему отправляться, может, к самому дьяволу в пасть, а я тут со своим бзиком. Скажет, нашел время характер показывать, скотина! Скотиной быть не хотелось.
        Вскоре мы сидели на кухне и глушили кофе.
        Конспект нашего разговора. Только самое существенное.
        Вначале об экспедиции. Что такое Р-облако, тогда еще никто толком не знал. Экзотический радиообъект - вот и вся характеристика. Даже сравнивать было не с чем. Астрофизикам такое и не мерещилось. Выскочил невесть откуда радиопрыщ и давай верещать громче всех галактик. Да еще под самым носом, в полсотне астроединиц. На эту дистанцию и предстояло сходит полковнику Севцову со товарищи, разобраться с горластым прыщом. Делов-то!
        Теперь о Долине. Шеф-то мой, оказывается, запаниковал. За «чашкой чая» умолчал, а утром, встретившись с Федором в Космоцентре, признался: «Связь с Землей я тебе гарантирую до самой конечной станции, ну а там, в зоне Р-облака, - увы. Ибо для кого-то это облако, по мне же - радиобедлам. Непробиваем, сплошные помехи». Федор вначале решил, что старик набивает себе цену, если не шутит. Но тот не оставил никакой надежды: «Войдешь в облако - кричи не кричи, никто не услышит». Вот тебе и Радиобог!
        Еще о Долине. Кто бы мог подумать, что он уже давно помешан на бредовой идее какой-то «парасвязи» - не то телепатии, не то еще какого сверх- или надчувственного общения. Вбил себе в голову, что люди изначально, от рождения неведомым образом связаны между собой. Как клетки мозга - их миллиарды, каждая сама по себе и в то же время от каждой можно добраться до любой другой. Человечество - тот же мозг, все люди взаимосвязаны особым единым полем. Связь эта хилая, эфемерная, мы и не подозреваем, что она есть. Точнее, ее как таковой нет - одна лишь возможность. Но такая возможность, которая при определенных обстоятельствах начинает проявляться. Тогда и возникает парасвязь.
        Долин бредил этой парасвязью лет двадцать, не меньше. И вот теперь, стал уверять, будто бы знает, как ее налаживать.
        Наконец о Федоре. Попугав его радиобедламом, старик подкинул ему свою сумасшедшую идейку: что если попробовать? А вдруг! Другой такой случай не скоро подвернется. Ситуация просто идеальная. Радиосвязь отказывает, никакой информации, а двое - один на Земле, другой на корабле - между собой запросто треплются. Практически это выглядело так. Федору срочно подыскивают напарника, и в оставшееся до отлета время они налаживают друг с другом эту самую связь. Каким образом? По словам Долина, им надо «сжиться, пробиться друг к другу», в детали не посвящал. Говорил о каких-то биорезонансах, психонастройке, коридорах сознания. Понять его мог разве что такой же сумасшедший. Впрочем, вникать во всю эту заумь и не требовалось - только согласиться, а остальное старик брал на себя. Он уже и партнера, вернее, партнершу нашел - Ольгу.
        Почему ее? Ну, во-первых, она уже подготовлена для этой роли. К тому же своя, не надо искать на стороне, уговаривать, объяснять. А главное - «подходит». По всем параметрам. Папаша наконец-то признался, что за чаепитием всех нас основательно прощупывали. Лаборатория за стеной работала на полную катушку. И когда Долин той же ночью подбил итог, то вышло, что Ольга и Федор годятся в одну упряжку. Не Ромео и Джульетта, конечно, но сойдет. Старик уверял, что парасвязь - удел прежде всего родственных душ, людей близких, любящих, кто жить друг без друга не может. «Да где сейчас таких сыщешь? Перевелись»...
        Слушая брата, я ждал, когда он доберется до меня. В долинской затее всем нашлось место, а мне? Пока выходило, что я третий лишний. Фирме по сколачиванию родственных душ треугольники не требовались. Тогда зачем держать меня под рукой? На запчасти? Или в качестве наблюдателя - смотреть, как Ольга и Федор будут
«сживаться»?
        Ночной кофе, если не знать удержу, бьет по нервам похлеще коньяка. Выпадаешь в осадок. До меня не сразу дошло, что Федор уже поддался на уговоры, запродал душу. Его даже не уговаривали, сам полез в петлю, если, конечно, он еще мог быть самим собой. Ведь в логове Долиных не только тестуют. Там рыбки ходят строем, там без уговоров начинаешь маршировать. Приглашают вроде бы в гости, а оказывается - на сеанс.
        Никогда я не уговаривал брата, а тут заканючил:
        - Не ходи к ним больше, слышишь? Ни под каким предлогом. Они тебя идиотом сделают. Скажи, что передумал, некогда тебе, запарка. Хочешь, я сам скажу? От твоего имени.
        Федор прервал меня:
        - Пока не забыл. Ольга просила, чтобы ты позвонил, желательно утром.
        За окном уже занималось утро.
        - Позвоню, - я соглашался на все. - Весь день буду звонить. Только не связывайся с ними, отшей их.
        Опоздал я со своими уговорами. Уходя на работу, брат оставил записку: возможно, несколько дней его не будет дома.
        Звонить Ольге я не стал, решил заехать. Без предупреждения. Хотел застать ее врасплох. Инициатива за тобой, когда тебя не ждут.
        Врасплох не получилось. Не учел, с кем имею дело. Ведьма, ведь.
        Подъезжаю на такси, бегом на крыльцо, звоню. Не успеет думаю, даже космы подобрать, если распатлана. Мне и надо, чтобы предстала такой, какая есть, без глянца. Может, хоть так заставлю ее смутиться.
        Сигналю и раз, и два. За дверью никакого движения. Потом постучал, забарабанил. Мертво. Решил, что дома никого нет, собрался уходить. И уже выбрался за ограду на улицу, но вернулся. Что если, подумал, Ольга на задней веранде или в палисаде садовничает?
        Обошел вокруг дома, проверил и опять оказался на крыльце. Ноги сами привели. Ясно же - Ольги нет, а уйти не могу. Тянет в дверь, хоть ты тресни. На всякий случай потрогал дверную ручку, повернул - открыто! Я через порог.
        Вошел в прихожую, прислушался. Ощущение пакостное. Вор не вор, а крадешься. И будто кто подталкивает: «Иди, иди. Видишь дверь в конце коридора? Тебе туда надо».
        Подбираюсь на цыпочках, открываю. В комнате - она. Сидит напротив у стены, нога на ногу, руки расшвыряла по спинке дивана и смотрит на меня во все глаза.
        - Наконец-то! - говорит. - Едва затащила. Ты чего упирался?
        Надо понимать, что это она каким-то образом не дала мне уйти. Поверить трудно, но и отрицать не могу. Что-то же меня сюда влекло, направляло - это факт.
        - Садись, - она обозначила ладонью место на диване рядом с собой. - Ты чем-то обеспокоен? Чем? Рассказывай.
        - А как ты узнала, - спрашиваю, - что я приехал?
        - Никак, - она рассмеялась. - Из окна увидела.
        Увидеть она не могла. Со стороны крыльца окон нет. А если увидела, почему не вышла?
        - Я звонил, стучал.
        - Слышала. Хотела, чтобы сам дорогу нашел. - И снова рассмеялась. Не скрывает, как довольна собой. - В следующий раз, когда почувствуешь, не противься. Договорились?
        Ловлю себя на том, что не совсем понимаю ее. Слова вроде бы обычные, а смысл ускользает. Что значит «почувствуешь»? Она догадывается, что я не врубаюсь, посмеивается, но объяснять не собирается.
        - Говори же, - настаивает, - зачем пришел?
        - Ты просила позвонить.
        - Ну и позвонил бы. Или соскучился, повидать захотел?
        Опять она со мной, как лиса с курчонком. В зубах держит, слегка прикусывает, чтобы не трепыхался. Но о Федоре я помню. Мне брата спасать надо. Начинаю спасать. Мы с ним, говорю, всю ночь протрепались. Одного кофе на неделю вперед выпили. Он кое-что рассказал о вашей затее. Не нравится мне она. Ни изнутри, ни снаружи. И запашок от нее сомнительный, психушкой попахивает. Поэтому я и прискакал с утра пораньше. По телефону о таких вещах всего не скажешь. А сказать хочу следующее, вы с папашей моего брата не трогайте, не впутывайте. Поищите для ваших экспериментов кого-нибудь другого. Федора я вам все равно не дам. Лучше по-хорошему отстаньте, иначе я... Что «иначе», уточнять не стал. Сам еще не решил, как поступлю, если с наскока ничего не добьюсь. Лабораторию крушить было легче. Сейчас физкультурой не возьмешь.
        Выслушала она меня, ни разу не перебила. А когда я весь пар выпустил, подвела итог.
        - Значит, в парасвязь ты не веришь. И помогать, как я поняла, не будешь. Жаль. Отец на тебя рассчитывал.
        - При чем тут «веришь - не веришь», - взъерошился я и вновь горой за брата. Не столько Ольгу, сколько себя убеждал. Мол, дело не в парасвязи и не во мне. Я могу ошибаться, допускаю даже, что идея ваша стоящая. Пусть гениальная. Ради нее можно на все пойти. Пусть. Но почему обязательно Федора втягивать? Он же не один летит к Р-облаку. Целая экспедиция. Ловите любого.
        - Вам же, - добавляю с нажимом, - ничего не стоит человека поймать.
        Ольга поморщилась.
        - Поймать?
        - Ну, уговорить, уломать - какая разница?
        Кажется, я перегнул палку. Палка взвизгнула.
        - Послушай, что ты обо мне думаешь? Кто я, по-твоему?
        - Ты? Ведьма, - вырвалось у меня.
        - Ведьма? Почему ведьма?
        Я не ожидал, что мое нечаянное откровение вызовет переполох. Вскочив с дивана, она бросилась к туалетному столику, уставилась в зеркало. Зеркало было со знаком качества. Оно не умело лгать.
        - Страшная, - согласилась Ольга. - Сущая ведьма.
        Выглядела она действительно неважнецки. Как после тяжких ночных трудов. Щеки запали, нос струной, под глазами голубые разводы. «Что это тебя, - отмечаю не без злорадства, - так вымотало? Уж, не с моим ли братцем вы этой ночью «сживались»? С благословения и под присмотром папаши».
        Она перехватила в зеркале мой взгляд. Догадалась, какие мысли меня развлекают.
        - Пройди, - попросила, - в гостиную. На пианино - альбом. Можешь посмотреть.
        У Долиных - и это я уже усвоил - просто так, спонтанно, ничего не делается и не говорится. Если «можешь посмотреть», то надо смотреть. Для того тебе альбом и подсовывают.
        Поначалу я решил, что это ноты или репродукции. Нет с фотографиями. Обычный семейный фотоальбом. Домашний иконостас. Папа, мама и чадо.
        Устроившись в кресле, листаю.
        На первой странице парный портрет. Он и она. Молодую женщину я принял за Ольгу - так похожи. Потом разобрался - родительница. Труднее было поверить, что стоявший с ней в обнимку безбородый лощеный красавец - старик Долин, мой шеф. У него на вершине некогда произрастали густые волосы. Когда же, ахаю, он променял шевелюру на бороду?.. Стоят голубки, сияют. Хоть тащи на обложку журнала для молодоженов - вот оно, семейное счастье!
        Листаю дальше. Они же. На море, в горах, среди каких-то развалин. Любили, видимо, передвигаться. По странам и континентам. И все вдвоем, вдвоем. А вот и беби. Обзавелись, значит наследницей. Она на руках, на коленях, сама по себе. От недели и старше. Лежит, ползает, сидит. Наконец, встала, пошла. Вырасти, однако, не успела, альбом кончился. На последней странице невнятный любительский снимок: уличный перекресток, автомашины, толпа. Непонятно, зачем он в альбоме.
        Хотел захлопнуть. Ольга попридержала рукой. Когда-то вошла и стояла у меня за спиной. Ее не узнать, сама свежесть. Должно быть, пока меня не было, отключалась. Ей это раз плюнуть, она на медитации собаку съела.
        - Посмотри внимательно.
        Она заставила всмотреться в изображение. Теперь я уже видел: на снимке - авария. Автофургон налетел на микроавтобус. Так врезался, что дверцу вдавило в салон. И случилось это вот-вот. Еще не успели собраться зеваки, бегут.
        - Там мама. - Ольга мизинцем показала на покореженный автобус. Стала рассказывать. Мать была в Москве, на конференции. В воскресенье группу гостей повезли за город проветриться. Едва отъехали от гостиницы, не первом же перекрестке...
        - Часы видишь?
        С трудом различаю на фасаде углового здания табло. Точками цифры. Время ничего мне не говорит. И тогда меня посвящают в семейное предание двадцатилетней давности.
        В тот день Ольга, а ей тогда шел шестой год, вместе с отцом собирали в палисаднике смородину. Здесь, у дома. Отец бросал ягоду в чашку, дочь больше в рот. Ревниво поглядывали друг на друга: кто проворней? Азарт, смех, щенячий восторг. Мгновение детства, которое, оживая потом в памяти, согревает всю жизнь. И вдруг - отца словно током свело. Посерел, глаза обезумели. Сунул посудину дочери - и в дом, звонить в Москву. Телефон в номере не ответил, но дежурная по этажу успокоила: такая-то только что уехала с группой на экскурсию. Переговорили, а через час телефонограмма: несчастный случай.
        На месте аварии оказался случайный турист с фотоаппаратом, спустил затвор... Много позже отец, рассматривая снимок, разглядел часы. Сверил по квитанции с временем, когда звонил в гостиницу. Совпало.
        - Можешь убедиться. - Слегка отогнув снимок, Ольга извлекла пожелтевший квиток.
        А мне доказательств не требовалось. Бывает. Каких только совпадений не бывает.
        - Это не совпадение, - горячо возразила Ольга. - Отец почувствовал.
        Я спорить не стал. Не тот случай, когда истина дороже.
        Все же альбом сделал свое дело. Что-то во мне сдвинулось, переместилось. Уже хотелось соглашаться с Ольгой. Забыл, что пришел спасать брата. Теперь ее нужно было спасать. От кого, от чего? Неважно. Лишь бы спасать. Заслонил собой, прикрыть
        - такое было побуждение. И настолько вдруг расчувствовался, что потянулся к ее руке, погладил.
        Она руку не убрала. Прикинулась, что не заметила. Может, и не заметила. Но я испугался. Себя испугался, своей смелости. На какие подвиги меня еще потянет? Ведь мы в доме совершенно одни, а она так близко, грудью надвинулась, над ухом дышит. Какой мужик это выдержит? Бежать надо, бежать!
        - Если я пойду, а? - попросил пощады.
        - Да, конечно. - Она поспешно взяла у меня альбом, глянула виновато. - Кажется, я опять перестаралась, перегрузила тебя. Извини.
        Я всего ждал, только не этого признания. Она, оказывается, «работала» со мной. Очередной сеанс.
        Вскоре со мной стало твориться нечто необъяснимое. Появилась способность, которую раньше за собой не замечал. Я стал как бы приклеиваться к людям. В каком смысле? Сейчас поймешь.
        Иду, скажем, по улице. Навстречу толпа. Высматриваю издали какую-то колоритную фигуру, допустим, шуструю старушенцию с авоськами в руках, и вижу только ее, других не замечаю. Она прошустрила мимо, я чухаю дальше, не оглядываюсь. Но вот что занятно - не оглядываюсь, а все равно вижу. И как она в толпе шурует, и как на остановке в троллейбус рванула. Будто и я с ней.
        Когда это со мной впервые случилось - как раз с бабусей - я не поверил. Наваждение какое-то. Решил проверить, ринулся догонять. На троллейбус не успел, уже откатил. Но в окне, смотрю, моя бабуся! Устроилась у окна и авоськи одну на другую громоздит. Выходит, я ее и до того каким-то образом видел.
        На работе та же история. Рядом со мной корпит Коваленок. Наши терминалы рядом, впритык. К нему из второго блока частенько наведывается приятель - Васек. То сигарету стрельнуть, то с анекдотом, то на кофе позвать. Придет, уйдет, я его обычно даже не замечаю. А тут - еще за порогом учуял. «Васек, - говорю, - грядет». Коваленок головой туда-сюда: где? Того не видать, он только на подходе. Вошел, покрутился, ничего не сказал и убрался. Сосед плечами жмет: «Чего это он?» А я, представь, знаю. Заходил, говорю, червонцем разжиться. Коваленок на меня большие глаза: от балды я или всерьез? Побежал за приятелем. Через минуту вернулся: «Дал я ему червонец». И больше никаких эмоций. Даже не спросил, как я угадал.
        В общем-то, ничего особенного. Все мы бываем провидцами. Иногда просто балдеешь - до чего все сходится! Но у меня это получалось совсем по-другому. Я не угадывал. Я видел. Словно был в паре с тем человеком, которого видел. Причем не разобрать, то ли я к нему приклеился, то ли он ко мне. Когда та бабуся с авоськами в троллейбус влезла, меня за ней потащило. Чуть не закричал: куда ты, старая, мне же совсем в другую сторону, одна поезжай! Едва отцепился.
        Но это все - семечки. Странности только начинались. Потом пошла сплошная чертовщина. Вот слушай...
        Живу в квартире один. Федор дома не ночует. Даже не звонит.
        Он и раньше, бывало, пропадал, неделями не виделись, и ничего, обходилось без обид. А тут терзаюсь. У Долиных, думаю, бывает, время находит, а я хоть пропади. Да и они, замечаю, не дают о себе знать. Шефа иногда еще вижу, он мимо нашего блока ходит. Ольгу же как черти съели.
        Стал уже подозревать: может, сговорились, бойкот? Решили взять меня измором? От них всего можно ждать. Давить на психику - это в их духе. Скорее всего так и задумано: помариновать меня, пока не взвою от душевной неустроенности, а тогда уж я сам приползу к ним с поджатым хвостом. Примите, мол, в вашу стаю, кусаться больше не буду.
        Мне и вправду в те дни выть хотелось. Приду домой, тоска сучья, не знаю, куда себя деть. Пробовал надраться - не пошло. Вывернуло наизнанку - вот и вся радость. Продолжаю скулить. В то же время какая-то во мне уверенность: держись, паря, все идет как надо. Главное - выждать. Ждать и не суетиться. Пусть они суетятся. Чутье подсказывало: я им нужен. А раз нужен, то первыми прибегут. Как миленькие прибегут.
        Как-то уже под ночь - звонок. Кидаюсь к телефону, но передумал, трубку не снял.
«Вот вам! - выставил фигу. - Выкусите!» Совершил подвиг, а любопытство разбирает: кто бы это мог быть?
        Телефон у нас в прихожей, на столике, рядом кресло. Я подсел и жду, как у судьбы на приеме по личному вопросу. Свет не включил, сижу в темноте. Расслабился, на сон потянуло. В глазах серая каша, копошится что-то, какие-то тени. И вдруг раз - вспышка! Будто блиц сработал. И не просто вспышка, а картинка. Из темноты глянула рожа. Всего на мгновение, моргнуть не успел, но все же засек. Убей меня, это был Долин.
        Померещилось? Если бы!
        Через полчаса слышу - идет. Нет, вру, слышать тогда я еще не мог, он даже в подъезд не вошел. Просто знаю, что идет. И именно он. Это у меня в голове сидит: вот идет Долин. Потом уже лязгнула дверца лифта и жужжание - кабина поползла верх. Опять же в лифте мог быть кто угодно, в доме семнадцать этажей, подъезд на тридцать две квартиры, сотня жильцов. Но у меня никаких сомнений - это он. И ему нужно на одиннадцатый этаж. В нашу квартиру.
        Я не стал дожидаться, звонка. Вышел встречать.
        Он не удивился, увидев меня на лестничной площадке. Вроде так и надо. Прошел в прихожую, снял шляпу. А я точно помню, виделся он мне без шляпы. Только по лысине да бороде и узнал его при вспышке.
        - Это вы, - спрашиваю, - звонили с полчаса назад?
        Ответил неопределенно:
        - А вы что, не узнали?
        - Как, - говорю, - узнать, если не успел взять трубку. В ванной был, пока добежал. .
        - Да? - усмехнулся он. - А мне показалось, не захотели взять. Обиделись или еще что, вот и решили показать кукиш.
        У меня пальцы на руке свело. Те самые, фиготворящие.
        - Что вы! - спешу разубедить. - С чего бы мне на вас обижаться. Да я и не Господь Бог, чтобы знать, кто на телефоне.
        - Ну да, ну да, - согласился он. - Всего не угадаешь. Но дверь вы мне открыли, угадали. И на том спасибо...
        Как тебе наш разговор? Для дурдома в самый раз. Однако делаю вид, что все нормально. Он тоже делает вид. Повертел в руках шляпу: куда бы деть? Я ее в платяной шкаф, на полку. Попутно уточняю:
        - Звонили откуда, из дома?
        Он уловил, в чем гвоздь вопроса.
        - Из кабинета. Я к вам прямо с работы. Позвонил, взял шляпу и сразу сюда.
        Спасибо, теперь понятно. Когда звонил, был без шляпы. Тогда-то я его и увидел, сидя у телефона. Значит, не померещилось
        Старик выждал, пока я уравновесился. Напустил на себя озабоченность.
        - Собственно, я по делу.
        - Да, конечно, само собой. Стали бы вы без дела на ночь глядя... Должно быть, очень важное дело. Срочное. До утра ни как отложить нельзя. Протухнет.
        - Это как посмотреть.
        Он полез во внутренний карман пиджака. Извлек вчетверо сложенный листок. Прежде чем передать мне, проверил, та ли бумага.
        - Помогите собрать вот это.
        Пробегаю листок глазами. Список каких-то вещей, книг.
        - Объяснить?
        - Да уж, пожалуйста, - говорю. И тут мне кровь в голову, это же вещи Федора!
        - Полковник Севцов просил... - начал старик, но я остановил. Вопросов, говорю, больше нет. Какие уж тут вопросы. Полковники не просят, они приказывают. Будет выполнено. Беспрекословно и в полном объеме, от «а» до «я». От носков до трусов.
        Повел шефа в комнату брата, приволок из кладовки саквояж и давай швырять в него что по списку. Вот, называю, сорочки хэбэ в количестве пяти штук, вот полдюжины исподнего в комплекте, кроссовки, костюм шерстяной тренировочный. Подвернулся под руку свитер, я его туда же. Но Долин отложил, он помнил, что в перечне, и лишнее выкладывал.
        Судя по набору вещей, Федор не собирался показываться дома еще с неделю, если не больше. Полный командировочный комплект с расчетом на автономный гостиничный быт. Предусмотрено даже чтиво на сон грядущий. Но чем-то список пугал меня. Указывались вещи, которые Федор никогда с собой не брал. Ну зачем ему сейчас морская раковина со стола? Или брусок оникса, подаренный еще в студенческие годы знакомыми геологами?
        - Кладите, кладите! - видя мои сомнения, поторопил Долин.
        Брат не любил ненужных вещей и не захламлял квартиру. Из безделиц хранил только то, что было чем-то памятно. Но по командировкам не таскал - не талисманы.
        - И еще Чюрлениса, - подсказал Долин.
        Да, я уже отметил. В списке значился альбом. Репродукции картин безумного литовца. Альбом находился в моей комнате, и я не спешил идти за ним.
        - Часы вот, - предлагаю. - Полковник Севцов обрадуется. Его любимые.
        Я не врал. Федор действительно дорожил хронометром, купленным еще в пору романтической юности. Забавная, между прочим, вещица. Часы были сделаны под глобус с двадцатью четырьмя циферблатами по экватору - на все часовые пояса. Хочешь - живи по Гринвичу, хочешь - по Москве.
        - Уж их-то, - уговариваю, - непременно прихватите. Полковник в восторге, как они тикают. Малость, правда, спешат. На полчаса в сутки. Но это пустяк. Главное - славно тикают. Увидите, как полковник расчувствуется. На радостях слезу пустит.
        Долин осторожно взял часы, осмотрел со всех сторон. Затем, приложив к уху, послушал. И только после этого уложил в саквояж. Принял-таки, хотя не по списку.
        Вдохновенный, я стал прикидывать, что бы еще всучить. Готов был и мебель упаковать.
        - Чюрленис, - вновь напомнил старик.
        А вот альбом - дудки! Не дам.
        Дело в том, что он принадлежал не только брату. При всей разности наших пристрастий мы неожиданно сошлись на Чюрленисе. У нас был праздник, когда прошлым летом, отдыхая в Каунасе, мы разжились у букинистов репродукциями его живописных фантазий. Альбом прямо-таки роскошный. Ни до, ни после ничего лучше нам не попадалось. Заполучив его, мы тут же направились в ресторан обмывать. Такая вдруг удача.
        Короче, это было наше общее достояние, и в намерении брата увезти репродукции из дома мне виделось нечто направленное против меня. То ли подвох, то ли вызов.
        - Альбом мой! - заявил я Долину.
        - Разве кто спорит? - Он понимающе ухмыльнулся, не скрывая, что ему доподлинно известно, где и как приобретены репродукции. - Никто на вашу собственность не покушается. Вас просят об одолжении. Только на время, на несколько дней. Под мою, если хотите, ответственность. Могу расписку дать.
        Он уговаривал так, словно речь шла не о тиражированных офсетных листах, а о музейных раритетах, и их предстояло вывезти за границу. И чем настойчивей он упрашивал, тем сильнее я упорствовал. Нет - и все!
        - Самому нужно. Так и передайте вашему полковнику-эстету. - Сказал и ладонью по столу. Мол, торг окончен.
        Шеф посмотрел на меня, как в пустоту, и неожиданно зевнул, словно ему стало смертельно скучно.
        - Дадите, - слышу, - дадите, куда денетесь. Не сейчас, так потом. Когда приспичит. .
        Постой, что-то я напутал. Дай-ка вспомнить. «Приспичит» он сказал позже. Перед самым уходом. Точно, когда уходил. А до этого я чуть было не совершил глупость.
        Он-таки раскачал меня. Стал нажимать на родственные чувства. Родня, мол, одна кровь, едина плоть. Разве можно отказать в такой малости брату? Перестарался старик, переборщил. Ах брату?! - вскипел я. Не откажу, конечно. Для него мне ничего не жалко. Сейчас увидишь, как я его обожаю.
        Принес альбом, вытряхнул листы на пол и давай делить. Лист направо, лист налево, раз-два, туда-сюда. А когда разложил и остался последний нечетный, я его задержал на весу. Как, прикидываю, разорвать - вдоль или поперек, чтобы никому не обидно было.
        Порвать не успел. Вернее, не смог. Столбняк навалился.
        Впервые со мной такое. В полном сознании, а ни рукой, ни ногой. И себя как бы со стороны вижу. Что это, удивляюсь, я на полу расселся и лист перед собой развесил?
        Старик подошел, высвободил из моих рук картинку, и тогда только меня разморозило. Хорошо так стало, легко. Петь хочется. И шеф мне роднее отца родного. Умиляюсь, глядя, как он рядом на четвереньках ползает, репродукции складывает. Аккуратненько, лист к листу.
        - Давайте, - напрашиваюсь, - помогу.
        Он разрешил.
        -Только осторожней, не помните.
        Поползали мы, посуетились. Вмиг управились. Застегнул я саквояж, сверху положил альбом. Жду, какие будут указания.
        Долин к двери, я за ним. В прихожей подаю шляпу. Он, однако, ее не надел, в руках держит. Не прощается и багаж не берет. Ладно, думаю, до лифта провожу.
        Вышли на лестничную площадку. И здесь он мне заявляет:
        - Со мной пойдете. Я ведь за вами пришел. Вещи, само собой, тоже нужны. Но только вместе с вами. Сейчас поясню...
        А я его пояснений больше всего и боюсь. Заморочит голову, заговорит. Даю себе страшную клятву: не пойду. Ни под каким гипнозом. Пусть в лепешку разобьется - меня из дома не вытащит.
        Возвращаюсь в квартиру. Он за мной. Вяжется следом и за спиной говорит. Стараюсь не слушать. Но слова уже достают меня. Между прочим, интересные вещи узнаю.
        Федор, выясняется, не просто бывает у Долиных. Живет у них. Точнее, ночует, поскольку днем в Космоцентре. Так нужно. С Ольгой у него не все ладится. Психонастройка идет со скрипом. Оба нервничают. Каким-то боком виноват и я. Будто бы контрой сижу у Федора в подсознании. Тоскует он по мне. Какую-то вину передо мной чувствует. К тому же сказывается привязанность к домашней обстановке, к вещам. Отсюда душевный дискомфорт, скрытый стресс.
        И вот, чтобы снять напряженку, Долин затеял налет на квартиру. Без ведома, кстати, брата. От него лишь узнал, чего ему не хватает на новом месте, и что он хотел бы иметь под рукой. Выведал и о Чюрленисе, и о раковине с ониксом. Но главное во мне. Эффект будет полным, если всю эту музыку доставит не кто-нибудь, а обожающий и обожаемый братец. Надо все так обставить, якобы это я сам, без подсказки, решил осчастливить едину плоть. Исключительно из собственных благородных побуждений. Движимый, так сказать, трогательный заботой. Увидев меня, полковник, естественно, растрогается, умилится, отойдет. И никаких тебе проблем с подсознанием, никаких стрессов... Машина шефа внизу, у подъезда. Нужно только спуститься, и через четверть часа мы с братом будем в объятиях друг у друга. Радости полные штаны.
        Клянусь, я уже в красках видел, как навстречу мне идет, улыбаясь, Федор. Руки развел, чтобы обнять... Едва очнулся. Отпрянув от Долина, я рванул в свою комнату, закрылся. Никуда, кричу из-за двери, не пойду. И не старайтесь, не усердствуйте. Все равно ничего у вас не получится.
        Вот после этого он и пообещал:
        - Получится, получится. Не сейчас, так потом. Когда приспичит.
        И сразу ушел. Вещи, заметь, не взял. Все оставил в прихожей. И саквояж, и альбом.
        Знаешь, чего мне хотелось той ночью? Чтобы утром позвонила Ольга и спросила, как спалось. Я бы ей ответил!
        Бессонница показала все свои зубки. Вообще не спал.
        Едва улегся - вспомнил, что перед дверью оставил саквояж и альбом. Не место им там. А вставать неохота.
        Черт с ними, уговариваю себя, не убегут, никуда не денутся
        Закрыл глаза, пытаюсь отключиться. Но в голове снова: зря оставил, все равно когда-то распаковывать. И ни о чем больше думать не могу. Сидит колом: вещи-то все еще там!
        Кончилось тем, что я встал, перетащил поклажу в комнату брата. Теперь, думаю, можно спокойно бай-бай. Пожелал себе приятных сновидений, поулыбался. Иногда, говорят, это помогает. Только опять что-то не так. Сном и не пахнет. Гуляю где-то мыслями. И в то же время замечаю, что возвращаюсь все туда же - в прихожую. Тянет и тянет. Будто кто поджидает меня там. Не выдержал. Пошел проверять.
        Включил свет. Смотрю - шляпа. Пристроилась серым филином на столике у телефона. Любуйся на нее. Ну, сволота! Это я о Долине. Нарочно оставил. Нашел чем наказать. И ведь какая подлая штука - не выкинешь из головы. Всю ночь свербило: в доме шляпа, в доме шляпа... Все равно что в доме покойник. Неотступно в мыслях, пока не вынесут вперед ногами.
        Не позавтракав, я на работу не хожу. При любых обстоятельствах - положи мне что-нибудь на зуб. Организм требует. A тут не до завтрака. Едва из постели, помчался на радиокомплекс прямым ходом в приемную шефа.
        Там еще никого. Слишком рано. А я и рад. Не надо объясняться. Швырнул шляпу на стол. Уф, сразу почувствовал себя человеком.
        О, люди! Знаете ли вы, что такое свобода? Блаженны, если не знаете. И не надо знать. До конца дней своих оставайтесь в благом невежестве. Ибо свобода - это состояние духа после неволи.
        Вначале неволя, потом избавление. Человечество шло к свободе через рабство. Дорога свободы начинается с порабощения. Лучше вообще не выходить на эту дорогу. Только, врагу своему пожелайте, чтобы он испытал сладость свободы.
        Свобода там, где гнет и произвол. Хмельное вино свободы настояно на дрожжах подавления. Чтобы стать свободным, нужно выбраться из дерьма насилия. А зачем вам это дерьмо?
        Не сажайте птичку в клетку, и не надо будет выпускать на волю.
        Свобода всегда рядом с тюрьмой. Их разделяет только решетка. Долой решетку, долой тюрьму - и вы забудете, что такое свобода.
        Десять простых советов тем, кто не знает, что такое свобода:
        - не задерживайте дыхания. Дышите полной грудью;
        - не шейте тесных брюк, не носите тесной обуви;
        - не связывайте себя невыполнимыми обещаниями. Вообще никакими обещаниями. Просто делайте. Без обещаний;
        - не позволяйте садиться себе на шею;
        - не ройте яму другим, чтобы самому не угодить в нее;
        - никогда ничего ни у кого не просите;
        - не напрашивайтесь на комплименты. Желание понравиться заставляет подлаживаться. Всегда будьте самим собой;
        - не прыгайте выше головы;
        - не пищите;
        - никому не позволяйте оставлять у вас дома свою шляпу. С этого все начинается. Чужая вещь - это ловушка.
        Теперь можно и перекусить. Избавившись от шляпы, я направился в нашу забегаловку. Это в том же корпусе. В подвале. Пройти по коридору и в конце по лестнице вниз. По дороге никого не встретил и в кафетерии ни души. Выжал из автомата пару бутербродов с двойным кофе и задвинулся в угол. Жую.
        Дожевать не успел. Влетел Коваленок. В глазах попрыгунчики, в носу суета.
        - Шеф тебя ищет! - выдохнул.
        Он не точно выразился. Ищут - это когда не знают, где ты. Долин же знал. Он позвонил в операторскую и попросил вытащить меня из подвала. А вот как он узнал, что я там, - вопрос. Меня, конечно, удивить уже было трудно. Но бедный Коваленок..
        Шляпы в приемной не было. Старик успел убрать. Когда я вошел в кабинет, он листал какой-то проспект или справочник. Не взглянув на меня, определил:
        - У вас утомленный вид. Устали? - и тут же, не дав мне ответить, предложил: - Не взять ли вам отпуск? Недельки две.
        Всего я ждал, только не этого. Какой, к чертям собачьим отпуск, когда весь Космоцентр авралом готовил экспедицию. Отзывали даже тех, кто был в отъезде. Да и я работал всего без году неделя, еще на отгул без содержания не тянул. Видимо, старику нужно было на какое-то время выпихнуть меня куда-нибудь подальше. Но зачем?
        - Уже решено, - уточняю, - или можно подумать?
        Он захлопнул проспект (или справочник?), откинулся на спинку кресла. Моего вопроса он, конечно же, не слышал. У него уши так устроены - лишнего не слышат.
        - Заявление оставьте в приемной. С завтрашнего дня вы свободны.
        Прозвучало как официальное уведомление. Меня объявляли персоной нон грата. И чтоб в двадцать четыре часа...
        Почему-то в ту минуту меня больше всего занимало, что он все-таки листал. Проспект или справочник? Заклинило на этом. Хотелось, чтобы проспект. Тогда мои дела представлялись не столь дохлыми. Чушь, конечно, Но старик, скорее всего, того же добивался - чушью заморочить мне голову. На это он был мастер.
        Заявление, разумеется, я написал. Только не на отпуск, увольнение. Уходить, так уходить, чего уж откладывать на две недели. Все равно, думал, тем кончится. При нашей с шефом взаимной любви другого исхода и быть не может. Не мешало бы, правда, объясниться, чем я проштрафился. Расставить, так сказать, точки над «и». Но это уже роскошь.
        Из приемной я пошел плакаться Коваленку. Он моего демарша не оценил. Горой встал за шефа.
        - Взвесь, хрентяй, кому ты сделал хуже? - Для наглядности он изобразил ладонями чаши весов. На одной, надо полагать был я, на другой Долин, и выходило, что я ничего не вешу.
        Другого от Коваленка я и не ждал. Он стелился перед шефом. Не из подхалимажа, нет. Тут другая история. Долин, можно сказать, спас его жену и сына. Не буквально, совершив поступок. Ничего геройского не было. Спас, не спасая.
        Это еще до меня было. Мне сам Коваленок рассказывал.
        Вышел он как-то из блока во двор. Перекурить, проветрить мозги. И напоролся на шефа. Тот прицепился, почему в рабочее время болтается, давай выговаривать. Потом вгляделся в лицо, осекся и погнал с работы: отправляйся домой и немедленно. Мне, говорит, твое настроение не нравится.
        С настроением он угадал. Коваленок ходил завешенный. Беспокоился о беременной жене. Той не сегодня-завтра в роддом, а рядом никого, сидит в квартире одна. Случись что, вся надежда на телефон. Встревоженный шефом, он помчался домой. Входит - о ужас! - жена на полу, без сознания. Полезла сдуру на антресоли и грохнулась со стула. Начались схватки. И быть бы двойному трупу, не подоспей муж.
        Он потом шефу руки целовал. Для него с тех пор, что бы тот ни делал, было благим деянием. Не смей ни оспаривать, ни осуждать. Если велено идти в отпуск, то это астральное предопределение. Благодарить нужно, а не задирать хвост.
        - Не пори горячку, взвесь, - он вновь изобразил руками Весы.
        Что-то он во мне поколебал. Я уже засомневался: не вернуть ли заявление? Потом решил положиться на судьбу-индейку в лице самого же шефа. Раз он такой прорицательно-проницательный, то ему и вершить. Подмахнет заявление - что ж, рыдать не буду. А не подпишет, то придется ему, извините, попросить меня остаться. И тогда уж последнее слово за мной. Захочу - уйду, захочу - повременю с уходом.
        Мне потом передали, Долин на моем заявлении начертал: «Уволить на две недели по собственному желанию». В отделе кадров до сих пор гадают, что бы это значило.
        Ну, а я вырос в собственных глазах. Так-то, друг Коваленок! Плевый ты весовщик. И твои весы того же качества. Вначале надо было у шефа спросить, что он такого во мне нашел, а уж потом раскладывать по чашам. Я вешу ровно столько, сколько он готов поставить на меня.
        Ставка - я это чувствовал - была немалая.
        Отпуск чем хорош? Бездельем. Возможностью ничего не делать. Тянешь, тянешь лямку, и вдруг оборвало, тянуть не надо. Ты уже не ломовая лошадь, а вольный казак. Гуляй по Дону!
        Проснулся я в первый отпускной день в сладостном ожидании. Ух, думаю, загуляю! Устрою себе фиесту, за все издержки моей горбатой жизни сполна воздам. Планов, правда, пока никаких. Но без планов тоже неплохо. Лежи себе, отсыпайся.
        Полдня провалялся, во вкус входил. Однако, замечаю, праздник не приближается. Даже на горизонте не видно. Да и безделье какое-то подозрительное. Неясно, во-первых, кто я - отпускник или безработный? Потом надо как-то определиться с Федором. Мы с ним вроде бы не ссорились, а обид - воз и маленькая тележка. И все из-за Долиных.
        Допустим, я сыграю в благородство, отвезу брату шмотки вместе с Чюрленисом. Конечно же, Долин возрадуется. «А-а, - скажет лысый черт, - приспичило!» Не скажет, так подумает.
        Ну нет, такой радости я ему не доставлю. Выкуси!
        Меня вышвырнуло из постели, понесло из дома. Через полчаса я уже был в центре города. Растворился в толпе.
        Люди!
        Если хотите покончить с собой, бросайтесь в пучину толпы. Выгодно, надежно, удобно! Нет лучшего способа избавиться от самого себя. Толпа гарантирует полное обезличивание. Она сомнет вашу душу, растопчет ваше воспаленное чувство. Став частью толпы, вы растворяетесь без остатка.
        Вам не нужно ни о чем думать - толпа не умеет думать.
        Вас не будут донимать воспоминания - у толпы нет памяти.
        Вы начисто освобождаетесь от угрызений совести - толпа не имеет совести.
        Толпа - это тотальная кастрация личности. Стерильно и безболезненно.
        Сводите счеты с собой только в толпе!
        Меня уже изрядно выхолостило, когда людской поток, взбурлив на подступах к торговым рядам, выпихнул мою обезличенную плоть на проезжее полотно улицы. Плоть норовила подлезть под машину.
        - Куда прешь, раззява? Жить надоело? - нервно поинтересовалось ближайшее авто.
        - Заткнись, хамло! - с достоинством огрызнулась моя плоть.
        Мы двигались с разной скоростью, и я не разобрал, что ответило авто.
        Уже другая машина налезала мне на пятки. Она не могла объехать, но и не желала связываться с моей плотью. Беззлобно урча, подлаживалась под мой шаг. Я нехотя посторонился. Поравнявшись, машина приоткрыла дверцу, позвала Ольгиным голосом:
        - Влезай.
        Я сел рядом с Ольгой. Смущен. Слышала ли она мой энергичный диалог с авто? После хождения в толпу у меня, видимо еще сохранились кое-какие моральные рудименты.
        Она не спросила, что я здесь делаю и куда мне надо. Я тоже не стал выяснять, каким чудом она меня выловила и куда теперь везет. Оба оказались нелюбопытными. Но в отличие от меня она знала, что делала.
        Свернув с автострады и поплутав по переулкам, мы вскоре припарковались под скромной вывеской. Скрипичный ключ на фоне кофейной чашки с блюдцем обещал интим и уют.
        - Ты здесь бывал? - спросила Ольга, когда мы вошли в кафе.
        Впрочем, «кафе» - громко сказано. Полуподвальное помещение на дюжину персон. Да и то если персоны пройдут не все сразу и будут вести себя смирно. Иначе не разойтись. Но уют - уют был. Салфетки, занавески, складки, оборки. Все в тон, все в стиле. Бело-беже-коричневое. Ничто не кричит, в глаза не бьет.
        В городе я отметился чуть ли не во всех заведениях, где кормят и поят. Но сюда меня не заносило. Не могло занести. Скрипичный ключ над входом зазывал музыкальную публику. Я же с меломанами не водился, и, по правде говоря, никогда к ним не тянуло. Музыку терплю, но не болтовню о ней. А у этих нотных душ других разговоров не бывает. Сплошное легато, стаккато, бельканто... Пошли они со своим птичьим языком.
        Кроме нас, за столиком сидели еще трое: длинноволосый парень в окружении двух остроглазых девиц. При нашем появлении они дружно помахали Ольге. Она ответила одними пальцами. Подошла хозяйка кафе - в белом с бежевым - и тоже по-свойски поприветствовала, назвав мою спутницу по имени.
        - Здесь все свои, - шепнула мне Ольга и пояснила: - Через дорогу наша музшкола.
        Обрадовалась - свои, а мне-то какая радость? Что, так и будем сидеть - впритык и шептаться? Да и что толку в шептании. Слух у них известно какой. Любое пиано услышат.
        Сигналю Ольге глазами: мол, мне здесь не комфорт, пошли-ка отсюда. Она губами вложила в самое ухо: потерпи, скоро уйдут.
        И точно. Троица разом поднялась и гуськом мимо нас. Пальчиками помахала.
        Ольга посмотрела на часы.
        - У них сейчас занятия.
        - А у тебя когда? - по наитию спросил я.
        Она улыбнулась.
        - Не скоро. Я в отпуске.
        Я тоже улыбнулся.
        -Как интересно!
        - О чем ты? - спросила она с улыбкой.
        - Об отпуске, - ответил я, улыбаясь.
        Мы улыбались дуэтом. Ох, как мы улыбались! Мороз по коже.
        - С сегодняшнего дня в отпуске? - уточняю.
        - С самого утра.
        - На две недели?
        - Пока на две. Потом видно будет.
        - Я тоже.
        - Я в курсе.
        Пора было спросить, как ее отпуск связан с моим, и не хочет ли она предложить мне махнуть с ней на море. Куда-нибудь в Крым или Большие Сочи. Спросить не успел. Опередила.
        - У меня не очень получается с Федором, а времени мало. Ты знаешь.
        Знал я только то, что слышал от Долина. Его беспокоило состояние полковника Севцова. Какие-то переживания, стресс. Но я-то при чем?
        - При желании ты мог бы помочь, - продолжала Ольга.
        Это мы уже проходили. И с ней, и с папашей. Какое у меня желание, им доподлинно известно. Стоит ли повторяться?
        - К тебе просьба. Вернее, предложение.
        - Вместе провести отпуск?
        - В каком-то смысле - да. Что если тебе перебраться к нам. Недельки две поживешь у нас дома.
        Ничего себе предложение! Совсем оборзело семейство. Мало им Федора, в меня вцепились.
        Смотрю на Ольгу, что еще скажет. Должна же как-то объяснить, чего я забыл у них в доме. Но она вдруг умолкла. Похоже на очередной трюк. Меня распирает от вопросов, а она молчит. Обхватила чашку двумя руками - пальцы длинные, гибкие - и давай вращать на блюдце. Сосредоточенно, самозабвенно, словно ворожила. Мне даже представилось, что в руках у нее гадальные карты и сама она, как истая гадалка, ловит идущие от колоды магические токи. Готовит себя к общению с запредельным миром. Понятно для чего. Чтобы выведать чужую судьбу.
        Что-что, а мотать душу Долины умели. Я не выдержал.
        - Итак? - говорю. В смысле - что дальше?
        Она оставила чашку, взглянула на часы. Спросила:
        - Еще кофе?
        Я отказался.
        - Тогда пошли. - Сказали так, будто мы все обсудили и обо всем договорились, никаких неясностей не осталось.
        - Но... - Я попытался задержать ее. Куда там!
        Уже встала из-за столика. Уже у входа. Уже на улице.
        - Может, сам доберешься? - предложила, не глядя на меня.
        Уже у машины. Уже за рулем. Отъехала.
        Моя уязвленная плоть что-то пожелала ей вслед на языке толпы.
        И вот опять. Та же история. Я приклеился. Какая-то часть отделилась от меня и увязалась за Ольгой. Физически я оставался на улице под вывеской у входа в кафе и в то же время мчался по городу. Это состояние трудно объяснить. Меня нет в машине, но все вижу. Будто сам за рулем.
        Левый поворот. Два квартала прямо. Потом направо и снова налево. Улочки тесные, перекрестки без светофоров, особенно не разгонишься. Рывок, тормоз, рывок... Подумалось: я вожу лучше. От напряжения руки сводит. Не у меня, конечно, у Ольги. Но я каким-то образом чувствую.
        Пропустив на переходе пешеходов, машина вывернула на магистраль. Можно давить на акселератор.
        Я пока не пробовал говорить. Не уверен, получится ли. Да и боязно. Вдруг Ольга с перепугу рванет баранку. Машины идут сплошным потоком. Вот будет свалка!
        - Куда ты теперь? - спрашиваю с обреченностью фаталиста.
        И слышу:
        - Тебе-то зачем знать?
        Обошлось. Никакой свалки.
        - Так просто, от балды. Хотел о другом спросить.
        - Вот о том и спрашивай.
        Ольга меня не видит. Не может видеть. Ведь меня в машине нет. Но разговаривает со мной. Да еще будто знает, о чем я должен говорить,
        - Давай высказывайся, - торопит, - а то не успеешь.
        - Почему не успею? Разве это только на время?
        - А ты как думал? Слабак еще. Долго не продержишься.
        - Хочешь сказать, что зависит от меня?
        - Опять не о том.
        -Хорошо, хорошо, дай только освоиться.
        Ольгу я вижу, как в кино. То общим планом - и тогда картинка слегка смазана, плывет. То фрагментарно - крупно и четко, различаю даже поры и волоски на теле. Вот рука на баранке. Янтарный перстень, браслет, родинка на запястье. Кожа неестественно белая. Наверно, из-за контраста - рулевое колесо аспидно-черное. Потом смена кадров, перевожу взгляд на волосы. Ветер, врываясь в машину, ворошит их. С одной стороны, от окна, - приглаживает. С другой стороны - пускает вразлет. Но как, поражаюсь, это мне удается - видеть сразу с двух сторон. А родинка-то, родинка! Она у самой ладони, прижата к рулю. Уж ее-то чтобы разглядеть - рентген нужен.
        Дай, думаю, удивлю Ольгу.
        - У тебя на левой руке родинка.
        - Ну и что?
        - Прячешь, а я вижу.
        Она мне с подковыркой:
        - Поздравляю. Больше ничего не видишь?
        - А можно?
        - Ты мне надоел. Проваливай!
        Скрип тормозов, толчок. Машина застыла у светофора, меня как вышвырнуло. Изображение потускнело, расплылось.
        Когда очнулся, какой-то дядька тормошил меня за плечо. Решил, что я до бесчувствия надрался. Со стороны посмотреть - и правда, натуральный алкаш. Едва на ногах, в стену руками уперся, что-то мычу. И все там же. Рядом с кафе.
        Пошел я тем же маршрутом, по которому только что катил с Ольгой. Все знакомо, все узнается. Сейчас надо налево. Здесь прямо. Потом правый поворот... Допер до самой магистрали. Убедился: проезжал. И разговор помню. Слово в слово. О чем-то мы не успели договориться. Она торопила: говори, спрашивай. А я тянул, пока не вылетел из машины.
        Из уличного автомата позвонил Ольге домой.
        - Как добралась?
        - Добралась.
        - Извини, я был не очень корректен.
        - Уже извинила.
        - Ты очень рассердилась?
        - Прошло. И не надо больше об этом.
        - А о чем надо?
        - Ты сам знаешь.
        Голос Ольги вибрировал, меняя окраску - от холодного голубого до теплых красных тонов, становясь все теплее. Она хотела услышать, что я решил. Если согласен переехать, то когда? Разумеется, чем быстрее, тем лучше. Совсем хорошо, если сегодня же, прямо сейчас. Тогда мне будут отпущены все грехи. Оптом. И более того: я могу надеяться на особые отношения, когда не всякий грех считается грехом. Она мне об этом прямо не говорила, но голос... Он сладко вибрировал.
        - Подумаю, - ответил я.
        - Прекрасно. Чем тебе помочь?
        - Обойдусь.
        - Тебя что-то смущает?
        - Да нет.
        - Тогда чего тянуть?
        Мы говорили уже так, словно вопрос в принципе был решен - я переезжаю. Осталось обсудить детали. В частности, как она представляет мое присутствие в их доме рядом с братом.
        - Боюсь, нам с Федором у вас будет тесно. Еще не поделим что.
        - А ты не бойся. Делить не придется, уж я позабочусь.
        Я не совсем понял, что она хотела этим сказать. То ли вселяла надежду, то ли душила в зародыше. А скорее всего ни то, ни другое. Она просто выполняла волю отца. Он ведь тоже хотел, чтобы я перебрался на время к ним жить. Так нужно было для задуманного им эксперимента. Только ради этого.
        И я спросил:
        - Ты можешь меня просветить?
        - Могу, - согласилась, даже не узнав, что меня интересует.
        - Что показывают ваши приборы? Мы с тобой - пара?
        Вот тут она и замялась.
        - А разве ты не чувствуешь?
        - Это не ответ.
        - Ты должен сам почувствовать.
        Я тогда много что чувствовал. И не верил ни одному своему чувству. Боялся обмануться. Сомневался даже, мои ли это чувства? Не навеяны ли, не внушены? Во всем мне чудился тотальный обман, грандиозное надувательство. Меня во что-то втягивают и уже, считай, втянули, а во что - не говорят, одни намеки. Как бы все устроилось, если бы хоть раз, пусть даже невзначай, Ольга обмолвилась: «А знаешь, Севцов, ты мне нравишься». Потом меня хоть голыми руками бери.
        Итак, я в отпуске. Отношения с Долиным более-менее определились. Брыкался, брыкался и в одночасье сложил лапки. Не сегодня - завтра переезжаю. Теперь вот с Федором... Надо как-то ему объяснить, почему я решился на это. Да еще после всех заклинаний.
        Версия первая: уступаю ради него. Раз ему нужно, чтобы я был рядом, а Долин упирал именно на это, то, пожалуйста, я готов. Такое объяснение внешне выглядело правдоподобно и пристойно. Брат заботится о брате.
        Версия вторая: соглашаюсь, потому что уверовал в парасвязь и решил помогать, чем могу. Тоже пристойно, хотя не очень правдоподобно. Зная меня, Федор вряд ли поверит.
        Однако подлинная собака - и в этом я боялся признаться даже самому себе - была зарыта в другом месте. Случилось то, что должно было случиться. Я втюрился в Ольгу. Уже не мог без нее.
        Но как сказать об этом Федору?
        Подкараулил его на выезде из Космоцентра. Это в двадцати километрах от города. Специально приехал, чтобы встретить, наверняка, и битый час торчал на дороге недалеко от ворот.
        Заметив меня из машины, он съехал на обочину шоссе, заглушил мотор. Не стал дожидаться, пока я подойду, сам вышел из машины. У нас не принято было здороваться за руку, а тут протянул. Ладонь источала тепло и ласку. Или мне показалось. Хотелось думать, что Федор рад мне.
        Мы не виделись больше недели. Жадно уставились друг на друга, ища перемен. А я, по правде сказать, и не помнил, как он обычно выглядел. Когда каждый день впритык, особенно не вглядываешься. Говорят же: примелькалось. Сейчас я смотрел на него, как после нескольких лет разлуки - со смущением и неловкостью. Что вид заезженный, так это понятно, не на курорте. Но помимо усталости, в лице брата угадывалось еще что-то, тревожащее меня, - не то угрюмость, не то тоска. Долин не преувеличивал - с полковником Севцовым было не все ладно. Что-то его угнетало.
        - Пройдемся, - предложил он и первым сошел с асфальта.
        Мы двинулись по тропе, вилявшей рядом с шоссе. Какое-то время молчали. Потом он сказал:
        - Остался ровно месяц.
        Я невольно сжался. За мелочными перипетиями последних дней стало как-то забываться, что приближался срок старта. Жил так, словно меня это не касается. Больше волновали вещи, которые были ничто по сравнению с неотвратимой и скорой уже разлукой. До чего я докатился!
        Я взял Федора под руку.
        - Теперь мы будем вместе. Долины предложили пожить у них, я согласился. Ты не против?
        - Смотри сам.
        - Старик намекнул, что это нужно для тебя.
        - Да, он так считает
        - А ты?
        - Дело не во мне, - сухо сказал Федор и уточнил: - Не только во мне.
        - Значит, и в Ольге?
        Спрашивая, я чем-то выдал свое волнение. Брат догадался, что меня тянет поговорить о ней. Может, для того только и подловил его на загородном шоссе.
        - Кстати, она довольна тобой. Ты делаешь успехи.
        Я удивился:
        - В каком смысле?
        - Ну, у тебя с ней получается лучше, чем у меня. Вы уже почти настроились друг на друга, стали полноценной парой. Еще немного - и будет полный синхрон. Сможете свободно летать. Это самое главное для парасвязи.
        - Что значит «летать»?
        - Вспомни, как было в машине...
        Оказывается, он уже знал и о том, что мы с Ольгой сидели в кафе, и о том, что случилось потом. Когда-то успела доложить. Впрочем, чему тут было удивляться - они же «сживались». У них не существовало друг от друга секретов. Вот только со мной, несмотря на «успехи», она почему-то была не столь откровенна.
        - Может, мне все-таки повременить с переездом? - засомневался я. - Вдруг невольно окажусь между вами, помешаю?
        - Какие глупости! - буркнул брат.
        Действительно - глупости. Как я мог помешать тому, чего не было. С пристрастием вслушиваясь в интонации брата, я пытался угадать - не втрескался ли он? И убедился, ничего похожего. Мы говорили об Ольге, как о чем-то разном. Я о ней - исключительно в женском роде, а ему все равно в каком роде, будто речь шла о чем-то бесполом. И «пара» тоже значило для него не больше, чем левый, правый - два сапога. Во всяком случае, я не улавливал даже намека на сакраментальное двуединство «Он» и «Она».
        Все же я жаждал полной ясности. Не удержался, спросил:
        - Скажи откровенно: ты спишь с ней?
        Ляпнул и голову в плечи - сейчас он взорвется. Нет, ответил спокойно:
        - Нам это не обязательно.
        Я мысленно поставил три жирных восклицательных знака и один тощенький вопрос. Потом, поколебавшись, вопрос перечеркнул. Главное было сказано. Долинский проект
«Парасвязь», как я про себя его называл, обходится без ЭТОГО! По технологии не требовалось. Всякие там настройка, сживание, синхрон - совсем не то, что живописало мое ревнивое воображение. Спать они, конечно, могли, но без обязаловки, по собственной, так сказать, инициативе и своему хотению.
        Во мне возликовал самец: Ольга свободна!
        Однако радоваться было рано. Вообще не следовало радоваться. Тощенький вопрос, который я с такой поспешностью зачеркнул, оказался айсбергом. То, что было не обязательно для Ольги с Федором, запрещалось мне с ней. Опять же по технологии. Почему? А потому, объяснил брат, что у нас с ним разные роли. Для парасвязи между ним и Ольгой лишь на пользу, если они заведут шашни. Но спутайся она со мной - и вся затея полетит к такой-то бабушке. Короче, люби одного, и никаких фиглей-миглей с другим. Долин ведь чего боялся? Как раз этого - что дочь воспылает ко мне. Маловероятно, но вдруг. И тогда для Федора она будет закрыта наглухо.
        - Так зачем же тащить меня в дом? - Я действительно не видел логики. - Скорее гнать надо, чтобы мы с ней даже взглядами не соприкасались.
        - Ты... ты своего рода дублер, - пояснил брат.
        Но потребовалось еще немало слов, чтобы я хотя бы приблизительно представил, кому и зачем я нужен. Старик страховался, приспосабливая меня к парасвязи. На тот пожарный случай, если у Федора с Ольгой не получится. И даже без пожара. При всех обстоятельствах две пары надежней, чем одна.
        - Дублер - это понятно, - продолжал я наседать на брата. - И все же к чему ей возиться со мной? Что это даст?
        Федор пожал плечами.
        - Похоже, через тебя ищет ключ ко мне. Во всяком случае так она объяснила отцу.
        - И что папаша?
        - Согласился.
        - Могли бы прямо сказать мне об этом, - проворчал я.
        - Но ты же не веришь.
        - А ты?
        Помедлив, Федор все-таки ответил:
        - Надо дать старику шанс. Что если он прав?
        Мы уже далеко ушли от машины, да и стемнело. Пора было возвращаться. Я помнил, чем кончился однажды наш спор о Долине. Сейчас ссориться не хотелось, поэтому не стал возражать брату. А он, видимо, решил, что я соглашаюсь с ним, и стал развивать свои мысли.
        - Что если она есть, эта связь, и люди могут как-то еще - не слыша, не видя - общаться между собой? Без слов, без каких либо сигналов и знаков, на любом расстоянии... Представь, что это так. Вот будет сенсация! Оглашенная! Конец всему, что человечество знало о себе.
        - Представить можно, но...
        - Из-за какого-то, - продолжал он, - вшивого облака готовы поднять чуть ли не весь космофлот, а тут открывается совершенно неведомый мир, новая вселенная... Да я бы сто экспедиций погнал, чтобы только проверить.
        Я не выдержал:
        - Было бы что проверять. Р-облако - это факт, его можно слышать, оно пищит. А парасвязь? Идея-фикс, химера.
        Федор был невменяем.
        -Я проверю! Проверю! - дважды повторил он, словно давал клятву. - Чего бы мне это не стоило!
        Меня передернуло. Уж я-то знал брата. От его клятв всегда веяло слепой беспощадностью к себе. Он словно приговаривал себя к чему-то.
        Назад шли молча. У машины замялись - кому куда садиться? Я горел великодушием, сел за водителя. Поехали вначале домой, за вещами. Потом - в логово Долиных.
        Два слова о логове. Чтобы не путаться в географии.
        Одноэтажный кирпичный особняк на высоком цоколе. С крыльцом, верандой. Внутри дом разделен сквозным коридором на две половины. Я бы назвал их мужской и женской. На одной половине - кухня, санузел и две смежные комнаты, в которых до нашего с Федором вселения обитала Ольга. На другой - гостиная и еще две комнаты, занятые Долиным под кабинет и спальню.
        С нашим переездом весь дом стал мужским. В смежных комнатах разместили нас с Федором, причем меня - в дальней. Старик остался на своей площади. А вот Ольга... Я долго не мог установить, куда она девается на ночь. Спать можно было на диване в гостиной, однако - я проверял - диван пустовал. Так и не выяснил, пока она сама не сказала. Но об этом - потом.
        Ты как относишься к поверьям? Типа: на новом месте, что на ночь загадываешь - непременно сбудется? Мне не нужно было загадывать в ту первую ночь, проведенную в доме Долиных. Где-то рядом, в каких-то метрах, находилась Ольга. Гадать и думать я мог только о ней. Физически ощущал ее близкое присутствие. Любые шорохи, запахи связывал с ней. Отойдет где-то в глубине дома дверь - она. Повеет из приоткрытого окна жасмином - опять она.
        Сразу после позднего ужина, пожелав, что положено желать на сон грядущий, мы разошлись по своим территориям. Я решил, что на сегодня все свободны, могу заниматься, чем хочу. Нацепив наушники, включил радиоприемник. Но только поймал какие-то ритмы - появляется Долин. Протащил из коридора трехжильный провод с манжеткой на конце. Это, объясняет, от биосинхронизатора, который в кабинете, а через него, то есть через биосинхронизатор, выход на Федора. Перед сном манжетку нацепить на лодыжку. Неудобно, конечно, но надо.
        Я не возражаю, надо так надо. Мне пока интересно, похоже на игру.
        - На какую, - уточняю, - лодыжку: правую, левую?
        - Не имеет значения, - отвечает. - Как сподручней.
        - А если ночью соскочит?
        - Постарайтесь не брыкаться.
        - И все же?
        - Проснитесь и пристегните. - Он так посмотрел на меня, что я уже не сомневался: как бы крепко ни спал, проснусь, пристегну и до конца дней своих не буду во сне брыкаться.
        - Еще вопросы? - Он собирался уходить.
        Я спросил:
        - Что почувствую, когда того ... пристегнусь?
        - Ничего.
        - Совсем никаких ощущений?
        - Никаких.
        Я не унимаюсь:
        - Может, как-то влияет на сны?
        Он усмехнулся:
        - Распоряжайтесь своими снами сами.
        - А, понимаю: пульс, давление, биотоки...
        - Именно. Потом еще лучше поймете.
        Здесь мне послышался какой-то намек, и я предпочел отпустить старика. Он мог такое сказать, что потом долго еще будет икаться. Зачем напрашиваться?
        После его ухода я осмотрел комнату - не оставил ли он чего? Фокус со шляпой чему-то научил. Мой взгляд притягивал цветной шнур с манжеткой. Деваться некуда. Присобачил к ноге - и в постель.
        По словам Долина, провод связывал меня с лежащим в соседней комнате Федором. Но шнур-то трехжильный. Еще с кем? Ольгой? Мое воображение работало в одном направлении, и стоило мне подумать о ней, как манжетка словно бы ожила - потеплела и стала подрагивать. От кого-то пошли токи.
        Вскоре меня уже чуть ли не жгло. В голове - так вообще пожар. Брежу Ольгой. Вот прикорнула она, представляю, совсем рядом и тоже вслушивается. В меня вслушивается. В мои токи. «А что, - вдруг осеняет меня, - что если она мне сигнал посылает, манит? Иди, мол, ко мне, жду. Давай, двигай!» Как тут быть? Уверенности в том, что зовет, ведь никакой. Приду, а она завизжит с перепугу на весь дом. Ну и нахалюга, скажут, в первую же ночь полез. А если в самом деле сигналит, тогда как. Утром хоть в глаза не смотри. Она же первая запрезирает. Во недотепа, подумает, всю ночь манила - ему хоть бы хны. Импотент, что ли?
        Выбор, как видишь, у меня был небольшой. Предпочел репутацию молодого нахала. Отстегнув манжетку, спустил ноги кровати - и вперед.
        Продвигался на ощупь. Проходя мимо брата, прислушался - на месте ли? Он спал. Для маскировки я зашел в туалет, пошумел водой. Потом вроде бы заблудился, свернул в гостиную. Был уверен, что Ольга там. На диване.
        Темень полная, иду вслепую. Где диван, примерно представляю, иду по прямой. Был уже почти у цели и вдруг... как в бездарном водевиле. Напоролся на стул, опрокинул. Грохот, треск. Пока укрощал стул, пришлепал Долин, включил свет. Смотрю
        - диван пуст. Значит, и криминала с моей стороны никакого. Случайно здесь оказался, заблудился... По-моему, старик не догадался, чего я забыл в гостиной.
        Зато Ольга, узнав утром о ночных похождениях, мгновенно сообразила, что к чему. Понимающее улыбнулась, но и только. Ее интересовало другое. Стала расспрашивать о токах, о моем общении с манжеткой. Меня тоже распирало от любопытства: сам я настроился на мужской подвиг или она все же меня воодушевляла? Не ответила, не захотела, И где спала, тоже не сказала. «А то, - засмеялась, - всю мебель переломаешь».
        И пошла у нас с того дня игра. Пока телячья, невинная. Я приставал к ней с намеками: не пора ли нам ломать мебель? Она отшучивалась, отбивалась: мол, бедная мебель, чем она виновата? Со временем намеки становились все прозрачнее, сопротивление все ленивее. По всему чувствовалось: вот-вот перейдем на поддавки.
        Папаша - осел! На что он надеялся, оставляя нас вдвоем? Мы же не чурки какие-нибудь. Ольга уже чуть ли не умоляла меня: «Не дури, нам же нельзя, иначе сорвется с Федором». Лишь это и удерживало. До поры, до времени.
        Сейчас ты поймешь, чего мне стоило «не дурить».
        Заниматься мы начинали сразу после ухода Долина и Федора. Сидим с ней, в разных комнатах, и надо угадать, кто о чем думает. Вернее, один думает, другой угадывает. По очереди.
        Тут главное - хотеть, чтобы тебя поняли. Допустим, внушать себе: ты дьявольски голоден и мечтаешь о куске жареного мяса. Причем расстарайся, чтобы в тебе проснулся троглодит, и перед глазами замаячило жаркое на сковороде - с луком, на оливковом масле, скворчит и в нос шибает, от одного запаха с ума сойти можно. И надо ещё поверить, что ты получишь эту вкуснятину, если сумеешь без слов сказать, а тебя за стеной «услышат».
        Я оказался способным. Даже очень. Доводил себя до голодного обморока. При моем аппетите это проще пареной репы.
        Ольга угадывала с ходу. Потом ей надоели мои обжорные позывы. Примитив, мол, изобрази что-нибудь поинтересней.
        Ладно, думаю, будет тебе поинтересней - и взгляд на пианино. Вспомнил, как она развлекала нас с Федором в день знакомства. Брата с папашей из кадра вырезал, остались на картинке вдвоем: она за инструментом, играет, я у нее за спиной. Прижух, боюсь шелохнуться. Только сил нет удержаться. Тянет к подобранным на затылке волосам, к обнаженным плечам. Обнял, раздеваю потихоньку... Так увлекся, что не заметил, когда она вошла в комнату. Во плоти и злая.
        - Не надо этого! - сказала строго-строго. Угадала, значит.
        Я стушевался, будто и в самом деле распустил руки. Потом спохватился: ничего ведь не было, одни фантазии. Так зачем же, спрашивается, меня одергивать? Выходит, теперь и подумать ни о чем таком нельзя?
        А она мне на это:
        - Нельзя! Что подумать, что сделать - разница небольшая. Для нас, - подчеркнула, - вообще никакой разницы.
        - Шутишь, - говорю.
        Она покачала головой:
        - Скоро сам убедишься.
        - И как скоро?
        - Теперь уже очень скоро. Не отвлекайся, давай еще поработаем.
        Но я работать уже не мог. То, что она сказала, было слишком экстравагантно, чтобы думать о чем-то другом. Если я правильно понял - а как еще прикажешь понимать? - меня ждала веселенькая перспектива: настанет день, когда я настолько чокнусь, что перестану различать, где бублик, а где дырка от бублика. Не надо будет ничего делать, достаточно лишь представить, что делаешь, - результат тот же. Захотел, к примеру, заиметь в квартире крокодила - вообразил - и, пожалуйста, он уже из-под кровати выглядывает, челюстями приветливо клацает, во всю пасть улыбается.
        Раз так, развиваю мысль уже применительно к Ольге, то зачем нам в кошки-мышки играть. Пока я еще не совсем спятил, давай проверим, есть ли разница между бубликом и дыркой от бублика. Сегодня же ночью я подлезу к тебе под одеяло, погреемся до утра, а там думай, как хочешь - было или не было, в мыслях или наяву. Тебе ведь, говоришь, все равно.
        Оставалось выяснить, где она все-таки ночует. Решил выследить.
        А под вечер Ольга пропала. Была, была и куда-то делась.
        Пришел с работы Долин, бородой в меня: где? Через час прикатил Федор и тоже стал подозрительно коситься в мою сторону, будто я ее спрятал или съел. Потом оба пристали с ножом к горлу: куда дел? Сказать мне нечего, лишь отбиваюсь - не причастен, не ссорились, ничем не обидел. Сам уже встревожился: что если в самом деле из-за меня? Напугал своими поползновениями, вот она, как те рыбки в аквариуме, и легла со страху на дно. Впрочем, такую не напугаешь. Скорее всего, догадываюсь, очередной эксперимент. Затеяла что-то, а папашу не предупредила, поэтому он и мечется.
        Через какое-то время обнаруживаю - нет Долина. Исчез так же внезапно, как и она. Только что шастал по дому, подавал голос - и разом испарился. Я кинулся искать. Обошел комнаты, веранду, во дворе проверил, забрался на чердак. Как сквозь землю.
        Правда, отсутствовал он минут двадцать. Федор и не заметил, что его не было. Но я-то обыскался! Не мог он - не таракан - шмыгнуть в какую-нибудь щель.
        Старик объявился на кухне, позвал ужинать. Физиономия кислая, словно натощак лимон проглотил. На нас не глядит, бычится. Мы стали было протестовать: как же без Ольги? Он оборвал:
        - Не всем же помирать с голоду.
        Мы с Федором невольно переглянулись: что он этим хочет сказать?
        - Она там? - спросил я.
        Старик встрепенулся:
        - Где там?
        - Куда вы ходили.
        - Разве я куда ходил?
        Соврал в глаза. Но я не стал докапываться. Федор просигналил взглядом: отстань, мол, от него, не цепляйся.
        После унылого ужина, когда Долин, убрав со стола, ушел к себе, я накинулся на брата: говори, если что знаешь. Он не знал. Догадывался. Судя по всему, Ольга умышленно спряталась от нас. Затаилась где-то в доме или поблизости, а может, на другом конце города, и будет сидеть, пока мы ее не обнаружим. Но просто так искать, рыская по всем мыслимым и немыслимым местам, бесполезно, не найдешь. Надо увидеть. В этом гвоздь программы - чтобы мы увидели, где она.
        Предположения брата показались мне не совсем убедительными.
        - А если не увидим?
        -Увидим. Никуда нам не деться. Иначе не вызволим.
        - Почему «вызволим»? Она что, под арестом, взаперти?
        - Вроде того. Ты же слышал, что сказал папаша: «Не всем же помирать с голоду». Наверняка она без пищи, без воды.
        - Голод не тетка. Приспичит - выползет.
        Я все еще не хотел верить в серьезность Ольгиного плана. Федор был другого мнения.
        - Если выползет, то все - конец всей затее, разбежимся по своим квартирам. Она же понимает это и будет держаться до конца...
        Ольга знала, на что она шла.
        Ночью я не сомкнул глаз. Утром мне не полез кусок в горло. Весь день вздрагивал при каждом шорохе. Через сутки от меня можно было зажигать спички.
        Дальше - больше. Федор стал раздражать. Долина возненавидел. Едва они в дверь, я скрывался в своей комнате. Но и в одиночестве было не легче. Сам себе опротивел. Готов был головой о стену биться. Заговариваться стал.
        И знаешь, сколько это длилось? Трое суток! И все это время - каждый час, каждую минуту - не переставал думать: она ж без пищи, без воды. Все мозги прожгло. Настал момент, когда почувствовал - невмоготу больше. Спекся. И вот тогда я и увидел.
        Было это так. Где-то около вечера горбился я на своей кровати, скулил от тоски. Каково, терзаюсь, ей там? Одна, в глухом подвале. Исхудала, извелась, вон какие круги под глазами. Сидит, бедняжка, в драной качалке. Колени к подбородку подвела, сжалась комочком и ждет, ждет...
        Рисую себе эту картинку и, представь, даже не удивляюсь откуда мне известно - и про подвал, и про качалку, и что сидит в ней Ольга, поджав колени. Оказывается, я знаю, и где подвал. Да в доме же!
        Лечу через гостиную в кабинет. Тот, что весь в приборах больше на лабораторию смахивает. Там перед дверью коврик, я его еще раньше приметил, он показался мне чужаком среди проводов и ящиков. Откидываю коврик ногой - под ним крышка с ручкой, утопленной в гнезде. Тут уж я не стал раздумывать открыл, полез.
        Не просто подвал - бункер. С освещением, вентиляцией. Обустроено на совесть, капитально. Двери со звукоизоляцией. Одна дверь, вторая. Толкаюсь в ту, куда ноги сами ведут, и первое, что вижу, - Ольга в кресле-качалке. Я только глянул - от жалости у меня дыхалку закупорило: что с ней сталось. Почернела, осунулась. Глаза
        - одни зрачки, как у ночного зверька. Смотрит потерявшимся и счастливо найденным ребенком. Слез еще нет, но губы подрагивают.
        - Милый! - рванулась навстречу. - Наконец-то!
        Меня от ее голоса совсем проняло. Обнял, тискаю. Прости, говорю, если можешь. Какие же мы - это я о себе и о Федоре - какие же мы скоты, заставили так долго ждать, столько страдать! Она ведь хотела, очень хотела, чтобы хоть кто-нибудь почувствовал, как ей здесь страшно и одиноко. Кричала, звала, а мы, глухие толстошкурые твари, мучили ее, мучили...
        - Да нет же, совсем не мучили, - она не слушает, перебивает. - Я верила в вас, надеялась. Вы гениальные мальчики! Пробились ко мне, увидели. Получилось!
        А я и сам уже понял, что получилось. Потом узнал: получилось не только у меня. Брат тоже увидел. Еще утром. Но Долин не пустил к Ольге. Велел ждать, когда
«прозрею» я.
        После той встряски мы стали другими. Все четверо. В отношениях между нами исчезла настороженность. Мы как бы сблизились, сроднились. Я бы даже сказал: срослись душой, удивительное это состояние. Никто ничего друг в друге не ищет, не требует. Ни взаимных претензий, ни обид. Нас постоянно тянуло друг к другу, и когда собирались вместе, нам было легко и покойно. Причем внешне это никак не выражалось. Никто не лез с расспросами о здоровье и самочувствии, не уверял в своей привязанности, не навязывал своей участливости. Всякие слова и знаки внимания показались бы фальшью. Мы все чаще молчали и в молчании полнее, понимали друг друга. Но Долину этого было мало.

«До цели, - сокрушался он, - также далеко, как до Р-облака». Ольга тоже считала, что мы еще в самом начале пути. «Осталось начать и кончить». Занятия наши продолжались.
        Однажды я решил блеснуть своими успехами. Мы были дома втроем, без Долина. Брат засел за какую-то писанину, и чтобы не мешать ему, я увел Ольгу на веранду, Устроившись по-птичьи на перила, мы вполголоса болтали, стараясь особенно не шуметь. И тут мне в голову пришел экспромт: развеселить Федора. Попросив Ольгу помолчать, я мысленно позвал его и стал насвистывать про себя арию герцога из
«Риголетто». Удалось. Брат выскочил на веранду.
        - Не мешай работать!
        Ольга расхохоталась, но тут же скуксилась.
        - Плохо.
        - Что плохо? - не понял я.
        - То, что он прибежал и сказал. Вот если бы мысленно, как ты... Диалога не получилось.
        Я пообещал: не все сразу, поднатореем и в диалогах. Она посмотрела на меня грустными глазами.
        - Не успеем.
        Времени и вправду было уже в обрез. Не заметили, как промотали отпуск. Завтра выходить на работу. Ей к своим вундеркиндам, мне к дисплеям. На наши совместные упражнения оставались выходные дни, ну и, конечно, ночи. Я продолжал жить у Долиных.
        Кстати, бдительная общественность Космоцентра каким-то образом пронюхала, что мы с братом обосновались в доме Радиобога. Пустили байку: мол, полковник Севцов втихаря женился, а при нем брат-балбес, и оба навалились на старика, объедают его со всех сторон. Молва для нас с Федором не очень лестная, но удобная. Родственники мы теперь Долиным, и заткнитесь - кому какое дело, что живем под одной крышей.
        Федор, правда, считал, что пора нам «рассекретиться». Когда-то же надо сказать о парасвязи. Пусть люди знают, на пороге какого открытия стоит мир. Уговаривал старика сделать заявление. Если не широковещательное, не для публики, то хотя бы на ученом совете или подать записку Главному.
        Долин об этом и слышать не хотел. События, мол, никакого нет и быть не может. Еще в самых ветхозаветных письменах сказано и пересказано, что человеки через Космос изначально связаны между собой, что они едины в своей астральной сути и могут потусторонне общаться. Называлось это по-другому, не парасвязью. Никак не называлось. Но дело же не в названии. Так что Америк мы не открывали. Пытаемся лишь опытно пощупать, экспериментально использовать.
        - Разве этого мало? - поймал его на слове Федор.
        Старик даже не взглянул на него. Без паузы продолжал:
        - Парадокс-то в чем? Использовать, возможно, и удастся! А вот доказать - вряд ли. Потому как связь эта - надчувственная, она за пределами материального мира Ее не потрогаешь пальцами, не попробуешь на зуб. В нее можно только поверить, как в Святой Дух. Но ученый совет не та компания, которая склонна верить.
        - Выходит, - не унимался Федор, - мы никого ни в чем не убедим?
        - Вот именно.
        - Если даже у нас получится?
        - В любом случае.
        - Зачем же тогда мы из кожи лезем?
        - Не о том печетесь, полковник, - усмехнулся старик. - Об экспедиции надо думать. Как вам выкручиваться, когда попадете в переплет. Это прежде всего вам нужна дубль-связь. Чтобы не затеряться в Р-облаке. Вернуться бы. А остальное, - он взмахнул кистью руки, как бы отбрасывая что-то от себя, - остальное - мусор.
        Брат терпеливо выслушивал наставления, но думал о своем. И в какой уже раз пугал меня неистовой решимостью:
        - Будет вам связь, состоится. Заставим состояться!
        ...С этой клятвой он и отправился в Космос.
        Прощание у нас получилось многоступенчатое. Накануне отлета вечером собрались в гостиной за парадным столом. Сидели вначале вчетвером, потом без Долина, затем ушла Ольга, и мы с братом остались вдвоем. Я пересидел всех. В одиночестве долго еще перебирал в памяти перипетии ужина. Переваривал то, что мы наговорили друг другу. А сказано было немало.
        Стараниями Ольги стол смотрелся празднично. Белоснежная скатерть, сервизный фарфор, хрусталь, до хруста накрахмаленные салфетки. Она не поленилась съездить на цветочный рынок, и перед каждым прибором торжественно торчал полураскрывшийся розовый бутон.
        Но ощущения праздничности все равно не было. И не потому только, что сидели не на именинах. Пришло время последних откровений. Каждый понимал: выкладывай сейчас, если что не так, не по-твоему, потом будет поздно. Четверо законченных идиотов должны были напоследок удостовериться в своем взлелеянном идиотизме и готовности продолжать свою идиотскую игру.
        Начал старик. Мял, мял в кулаке бороду и выдал:
        - Что если отказаться? Поиграли и хватит.
        Нам не надо было объяснять, от чего отказаться. Уставились на него, как на подвешенного за ноги, ждем: сам перевернется или помочь? Он продолжал висеть вниз головой.
        - Что вы на меня так смотрите? Я вполне серьезно.
        По старшинству первым отреагировал Федор:
        - Какой-то вы сегодня... занятный.
        Старик спокойно проглотил комплимент.
        - Возможно. Сказать, почему?
        - Да уж, пожалуйста.
        - Я встал не с той ноги. Такой ответ устроит?
        - Вполне. Сразу стало все понятно.
        - Вот и хорошо. Так что не удивляйтесь, если я предложу еще что-нибудь занятное. Например, провести ревизию.
        - Вы нас пугаете. Ревизию чего?
        - Всего, что имеем. - Долин, похоже, не собирался шутит. - А имеем мы вот что...
        Он пересчитал нас придирчивым взглядом, словно хотел убедиться, что нас трое, а не больше и не меньше, и что мы - это мы, без всякой подмены. Проверив нашу наличность, он громко покхехал, прочищая горло. Довел его до нужной кондиции и потом уже продолжил.
        То, что он называл ревизией, сводилось к откровенному брюзжанию. Все плохо, все не так. Старик будто задался целью настроить нас на неизбежный провал. Катил бочки на всех и все. Мол, и времени было мало, и слишком долго притирались друг к другу. Зацепил Федора - тот никак не открывался Ольге, уходил в себя, да и сейчас еще зажат. Она тоже хороша - металась, разбрасывалась, не могла взнуздать свое «Я». А уж обо мне говорить нечего - комплексующий параноик, непробиваемый эгоист, кроме собственной персоны знать ничего не хочет. Не обошел Долин и себя: понимал ведь, старый осел, понимал, что с такой командой каши не сваришь, и тем не менее...
        - Тем не менее - сварили, - вставила Ольга. - Чего-то мы все-таки добились.
        - Именно: чего-то! - оборвал ее папаша. - С такой наработкой только по подвалам сидеть.
        Ольга дернула плечом - обиделась. Историю с подвалом она считала своим личным успехом, а тут полное пренебрежение.
        Меня тоже заело. С чего бы, думаю, старик так занервничал? Перенапрягся? Или, может, почуял неладное и решил дать отбой? А интуиция у него - зверь!
        Я спросил:
        - Вас что-то смущает? Так вы скажите.
        - Смущает? - он как бы удивился: что, мол, за чушь, разве может его что-то смущать? Потом неожиданно согласился. - Совершенно верно, - и повернулся к Федору.
        - Полковник Севцов, объясните вашему брату, в чем собственно дело. А то он все еще не понимает.
        - Но я тоже... - стушевался брат.
        И вот тогда Долин взорвался. Отбросив салфетку, он вскочил из-за стола.
        - Только без этого! Не надо! Не дурачьте ни себя, ни других! Ваша жертва никому не нужна. Да вот, не нужна. Запрещаю!
        Выставив вперед бороду, он стремительно понес ее к дверям и уже оттуда, обернувшись, вновь пригрозил косматым знаменем.
        - Запрещаю!
        Борода, конечно, сильный аргумент. Она произвела впечатление. После ухода Долина у меня в глазах долго еще моталось и косматилось. Однако информативные возможности даже у самой выразительной растительности на лице, увы, весьма ограниченные. Борода не могла сказать, о какой жертве сгоряча сболтнул Долин, и что за табу объявил он Федору.
        Я навалился на брата: «Рассказывай!»
        Но он не ощущал моих посылов, замкнулся наглухо. Спасибо, Ольга подпитала мое нетерпение. Он даже вздрогнул, когда она мощным импульсом потребовала: «Ну! Мы ждем!»

«Может, не надо?» - он попытался увильнуть.

«Как это не надо?» - бурно запульсировал я.
        И меня снова поддержала Ольга: «Не упрямься. Все равно не отстанем».

«Вымогатели! Насильники!» - возмутился он. Но внутреннее спокойствие было уже сломлено, он сдался. Можно было переходить на звуковую речь. Мы - все трое - обмякли, расслабились. Дружно полезли вилками в тарелки. Ничто же не мешает говорить и есть, есть и слушать. Будто мы и не идиоты, а вполне нормальные люди.
        - Тебе трудно быть откровенным? - участливо спросила Ольга.
        - Да нет. Просто я не знаю, что он имел в виду.
        - Вспомни: может, ты что-то пообещал?
        - Пытаюсь вспомнить. Ничего особенного...
        - Но это связано с Р-облаком?
        - Вероятно.
        Федор поворошил гарнир, отгоняя к краю тарелки тугую зеленую маслину. Маслина сорвалась с вилки, отскочила, и он поймал ее уже на скатерти. Подхватив пальцами, отправил в рот.

«Его последняя маслина», - внезапно мелькнуло у меня в голове, и я испугался самой мысли - прочь, шальная! «Не смей даже думать!» - приказал я себе.
        - Что-то случилось? - встревожилась Ольга. Было не ясно: то ли уловила мой испуганный импульс, то ли хотела узнать, что произошло между отцом и Федором.
        - Говорю же - понятия не имею, - он принял вопрос на свой счет. - Похоже, он в чем-то подозревает меня. Будто у меня какие-то планы, задумал что-то. Но, я ей-богу...
        И вот когда он это сказал - о планах и подозрениях, - я по какому-то наитию сразу же уверился: а так оно и есть, затевает что-то. Конечно же, затевает. Причем несуразное, никчемное, наивно-глупое - такое, что и обсуждать всерьез не стоит. Потому-то и сбежал старик. Не пристало ему выговаривать полковнику, как сумасбродному мальчишке. Только и осталось что прикрикнуть: не смей, нельзя! Возможно, брат тогда сам еще не знал, на какую шкоду настраивался. Так ведь бывает: ты не успел ни подумать, ни захотеть, а тебе уже грозят пальцем: ни-ни, не балуй! Должно быть, у Федора тоже ничего пока на уме не было, но исподволь готовилось, зрело, и старик первым разглядел. Не стал бы он на пустом месте метать икру. Оставил нас, ушел и даже на посошок не предложил.
        Брат смаковал маслину, гоняя ее за щекой. «Глотай же поскорей!» - молил я, чтобы не думать, что она в его жизни - последняя.
        Мы сидели по разным сторонам стола. Я рядом с Ольгой, он напротив. Это не имело значения, так вышло. Могло быть и наоборот, я бы оказался на отшибе. Однако Федор, то ли нарочно, то ли помимо своей воли, обращался к нам так, как если бы мы были заодно.
        - Что притихли, голубки? - окончательно спарил он нас, загоняя себя в дальний угол треугольника.
        Мы с Ольгой фыркнули: ты это, мол, брось, не накручивай. Брат усмехнулся: разве не так? Он провоцировал нас на щекотливый разговор.
        Что, спрашиваешь, плохого в «голубках» и почему фыркнули? О, тут тонкость принципиальная. Кого величают голубками? То-то. Долин больше всего и боялся, что нас с Ольгой потянет друг к другу. Интима он боялся, близости между нами. И даже не этого, он без предрассудков. Пусть будут и интим, и близость. Лишь бы не воспылали, не ошалели. Не дошли до той грани, когда двое начинают жить только собой, и им дела нет до третьего. Короче, он боялся, что мы, прежде всего Ольга, вытесним из себя Федора, и тогда вся затея с парасвязью - псу под хвост.
        Федора это тоже немало смущало. Назвав нас голубками, он невольно выдал свое беспокойство.
        - Смотрю на вас, - продолжал он, - и прикидываю: хватит ли тормозов, долго ли продержитесь.
        При этом он театрально откинулся на спинку стула, посмотрел на нас как бы со стороны нарочито оценивающим взглядом.
        Ольга подыграла ему:
        - Ну и как они тебе - тормоза?
        Экспертиза была безжалостной:
        - Ни к черту. По всем приметам, у вас уже далеко зашло. Вот-вот сорветесь.
        - Какие же это приметы? - заметно смутилась Ольга.
        - Как у всех влюбленных, ошалелый вид. Слегка поглупели.
        - Не хами.
        - Я сказал «слегка». Но уже заметно - сорветесь. И правильно, впрочем, сделаете. Чего ради мариновать себя? Не огурцы.
        - Вот спасибо!
        - Вот не за что!
        - Сегодня все такие добрые. Разрешаешь, значит?
        - Валяйте.
        - Или еще подумаешь?
        - Мне-то зачем? Это уж вы здесь думайте...
        Вот он и нашел для нас главное слово: думайте. Ни о чем не просил, никаких обязательств не потребовал. Намекнул только: сами, мол, решайте, как поступать.
        - Ерунда! - вмешался я, собираясь заверить, что опасения его напрасны, и что он может в нас не сомневаться: продержимся, о чем разговор!
        Опоздал я со своими заверениями. Звук повис в пустоте. Меня никто не слышал. Федор и Ольга отключились, ушли в себя.
        Я налил из графинчика водки. Выпил. Не спеша зажевал.
        Забавная ситуация: сидим за столом втроем, а ощущение - что один. Полное отстранение. Такое бывает только у идиотов. У нормального человека может крыша поехать. Попробуй представить, если удастся: вот они - по левую руку Ольга, справа Федор. Глаза открыты, вроде бы смотрят. Дышат, пальцами шевелят. В животах у них урчит. И в то же время нет их, отсутствуют. Гуляют где-то. Я даже знаю где - в запределе. Уединились, чтобы объясниться без свидетелей, меня к себе не подпускают. А я, впрочем, к ним и не рвусь. Пока, думаю, они там выясняют отношения, попирую в свое удовольствие. Пропустил еще одну рюмку, выжал прямо в рот лимон.
        Однако разгуляться они мне не дали. Объявились. Благостные, как после причащения. Лица просветленные.
        - Ерунда! - повторил я, чтобы вернуть их к прошлогоднему разговору. Но они уже напрочь забыли, на чем застопорились. Да у них, видимо, и не остаюсь ничего такого, о чем нужно было бы еще говорить.
        Ольга встала из-за стола, прошла за моей спиной к Федору. Обняв его за шею, поцеловала.
        - Будь! - попрощалась и ушла, задернув за собой портьеру.
        Мы с Федором остались вдвоем.
        Если бы в тот вечер проводился всепланетный конкурс молчунов, мы отхватили бы гран-при. Не проронили ни слова. Это, между прочим, надо уметь. Не каждому дано держать язык за зубами, особый талант нужен. А мы прямо-таки превзошли себя. На весь дом было слышно, как мы молчали.
        О люди!
        Давайте чуточку помолчим и в тиши подумаем о великом человеческом даре - молчании. Том самом молчании, которое золото и которое, как пелось в некогда заезженном и забытом ныне шлягере, нам понятней всяких слов.
        Врут писания - вначале было не слово, вначале была тишина. Она несла в себе тайну мироздания. Осквернив тишину словом, Создатель разболтал тайну и тем погубил ее. Истина всего сущего погрязла во лжи словес. И ведь никто не тянул его за язык, творил бы себе и творил в тиши и сосредоточении. Так нет, разговорился себе же под руку старый болтун. Да еще без свидетелей. Попробуй теперь разбери, где изначальная суть вещей, а где лишь словеса. Одно спасение - в молчании. Спасибо и на том, Всевышний, что не обделил рабов своих талантом хотя бы изредка пребывать в немоте.
        Человек всю жизнь, начиная с младенческого «уа», учится говорить. А надо бы учиться помалкивать. Тварь бессловесная, заговорив, не перестала быть тварью. Но вместе со словом принимает на себя и муку вселенскую. В наказание нам речь, в наказание.
        Все наши беды от болтовни. Ибо замыслено так: язык мой - враг мой. Пристойней болеть недержанием мочи, чем маяться словонедержанием.
        Жена хуже мужа, поскольку болтлива. Но болтливый муж хуже последней жены.
        Порок всех пороков - словоблудие. Все болтуны - лжецы. Они же прохиндеи и лицемеры. Трепач обманет и продаст, а уж заморочит голову - это точно. Пуще чумы бойтесь оракулов и ораторов, а еще пуще - агитаторов. Берегите (в смысле - не развешивайте) уши от краснобаев и пустобрехов всех мастей. Сами помалкивайте и других не особенно слушайте.
        Не забалтывайте ваших мыслей и чувств. Ибо это единственное, что у вас есть своего. Пока вы молчите, вы богаты и щедры. Раскрывайте рот только при крайней необходимости.
        Блажен кто молчалив. В молчании и мудрость, и счастье. Молчите, и да будете вознаграждены.
        Помолчим же, братья! Сестры тож, хотя вам это и нестерпимо тяжко. Тсс...
        Ох как у меня язык чесался! Вопросы так и перли из меня. Страх как захотелось узнать, какую фигню затеял Федор, насмерть перепугав старика. Признавайся-ка, - кричал я в немоте, - отчего от тебя потусторонним духом смердит? Я же чую. Потому и догадался, что ты сжевал свою последнюю маслину. Тсс…
        Когда слишком много нужно сказать, лучше ничего не говорить. Как водится, перед дорогой мы молчали. Брат-отец прощался с братом-сыном.
        Ежедневно два часа, с семи до девяти вечера, мы с Ольгой дежурили в бункере. Строго по числам: я по нечетным, она по четным. Подмены были нежелательны. Так что Федор с первого дня экспедиции знал, кого из нас и когда мог застать «дома». Нам же самим выходить на связь с ним запрещалось. Собственно, как запрещалось? Долин по каким-то своим соображениям предупредил нас: не рыпайтесь. Да мы и не собирались. Не были уверены, что получится. К тому же, не представляли, как это должно произойти. Я и сейчас, спроси, не скажу, откуда что берется. Это все равно, что объяснить, почему прошлой ночью мне приснилось, будто я на Северном полюсе разгуливаю в обнимку с белой медведицей. Так сны хоть привычны, знаешь, что у тебя все дома. А тут каждый раз гадаешь - в норме ты или пора в психушку бежать?
        В первую после старта неделю у нас не было ни одного контакта. Только бдели и ждали.
        Рейд к Р-облаку, судя по всему, проходил штатно. Уж я бы знал, если б что не так. Бывало, какая-нибудь ржавая железяка сползет с орбиты - звону на весь Космоцентр. У нас ведь, как в любой занюханной конторе, случись что - в пять минут разнесут по всем коридорам. Так вот, коридоры дремали. От экспедиции только стандартные рапорты и только по регламенту. Наземные службы тоже пыхтели без сбоев. Во всяком случае у нас на радиокомплексе при всей напряженке стоял мертвый штиль. Даже неинтересно было. Телевизионщики из пресс-центра - так те, заглядывая к нам, прямо за горло хватали: хоть какой-нибудь свежатинки! В эфир шли старые ролики с набившим оскомину комментарием: «...полет проходит нормально... самочувствие космонавтов хорошее...» Представляю, что было бы, скажи Долин журналистам о парасвязи. Растерзали бы!
        Между тем события назревали. И не где-нибудь - у нас дома.
        Первой уловила Ольга. Отцу не сказала, а со мной поделилась: «Уже скоро». С чего она взяла, что скоро, я выяснять не стал. Это самому надо было почувствовать. Потом и Долин подтвердил: не сегодня-завтра - будет, приготовьтесь. Видимо, по радиосвязи Федор дал знать, что намерен попробовать, но в какой конкретно день, не сообщил.
        А у меня, стыдно признаться, никаких позывов. Ну хоть бы икнулось!
        К счастью, на дежурство идти Ольге, ее очередь. Она еще утром попросила, чтобы я после работы не спешил домой. Боялась, что одним своим присутствием помешаю. Я пообещал невозможное - даже не думать о ней, на что она погрозила пальцем: «Только попробуй!» Вот он, женский эгоизм.
        Весь вечер я гонял шары в бильярдной. Вернулся к ночи. Семейство уже поужинало и укладывалось спать. Папаша так и не показался, а Ольга, накинув халат, на минуту вышла. Объяснила, что мне пожевать. О дежурстве ни слова. Видимо, ничего не было. Что ж, не было, так не было. Паниковать пока рано. Подождем до завтра. Возможно, Федор так решил - начинать с меня.
        Я спустился в подвал в половине седьмого, на полчаса раньше. Прихватил с собой Чюрлениса. Буду, думаю, листать альбом и вспоминать, как мы с братом, еще не веря в удачу, выторговывали его у каунасских букинистов, а потом, уже в гостинице, на пару ловили кайф, рассматривая репродукции... Только бы скорей настроиться, запустить воображение - и, глядишь, он объявится, присядет рядом.
        Все мне удалось - и настроиться, и вообразить. Федор предстал как наяву. Я даже подвинулся на тахте, высвобождая место рядом. Плечо его почувствовал, соприкасались. На какое-то мгновение показалось, что брат протянул руку и перевернул лист, - настолько разыгралось воображение. Пришлось гасить, иначе как бы я узнал, выйди Федор на связь, что это - действительно у нас началось или всего лишь мои видения?
        Отложив альбом, я выключил свет и растянулся на тахте.
        У меня это было уже пятое или шестое дежурство, и я с избытком представлял, каково сидеть кротом в глухой бетонной коробке. Поначалу, пока привыкаешь, даже приятно. На душе саночистка, в голове перекур, а для глаз и ушей так просто курорт. Полное отдохновение. Потом что-то в тебе начинает копошиться. Озабоченность какая-то, беспокойство. Ты уже встревожен, будто ждешь какого-то подвоха. Ни фига не видно, а всматриваешься; беспробудная тишина, а вслушиваешься. И чем дальше, тем ближе к бреду. Вот уже и шевеление какое-то, вздохнул кто-то. Черт-те что может померещиться. Благо торчать в подвале недолго. Два часа - и лезешь наверх.
        Но на этот раз, чувствую, что-то не то и не так. Еще и к темноте не привык, и тишины не вкусил, а меня вдруг куда-то поволокло. И что странно, телом я на тахте остался. Лежу, значит. В то же время - еще где-то. Отлетел, отдалился и сам на себя со стороны взираю. Там я и здесь я. Сразу в двух местах. Но не раздвоился и не удвоился. Таким стал. Способность у меня такая появилась - быть в себе и везде. Именно - везде. Потому что в этом новом качестве мне что бункер, что дом, что город - никакой разницы. Границ не чувствую. Вообще вне всякого пространства. Нет его, исчезло. Проглотил я его, слопал.
        И ведь не сплю, не брежу. В полном сознании. Пытаюсь даже объяснить себе: мол, так оно и должно быть - это уже, видимо, Федор ко мне пробивается, а я к нему рвусь. Он ищет, зовет: ау, где ты, братец, отзовись. От меня, думаю, сейчас одно требуется - как-то высветиться, зазвучать. Чтобы не разойтись нам, не промахнуться, аккуратно выйти друг на друга. Да вот как?
        Я старался. Очень старался. Хотя как раз стараться и не нужно было. При парасвязи все само должно получиться.
        До той минуты я еще контролировал себя. Помню, что и как. Потом - провал. Начисто вырубился. Может, и дальше что происходило, а может, и нет - не знаю. Не уверен даже, терял ли сознание. Ведь это - лишь мое предположение. Никого же рядом не было, никто меня в беспамятстве не видел. А почему все-таки заподозрил, что был в нокауте, - по времени так выходило. Когда, очухавшись, сполз с тахты и, включив свет, посмотрел на часы, - не поверил: больше часа слетело! Ни фига себе, думаю, где это меня целую вечность носило? Ольга, небось, уже успела компот сварить...
        При чем тут, спрашиваешь, Ольга, при чем компот? Вот-вот! Я потом - не сразу - тоже поймал себя на этом: что за чушь?!
        Когда я отправлялся дежурить в бункер, никого в доме не было. Знал, конечно: Ольга с минуты на минуту должна подойти. Но про компот... Она и не собиралась с ним затеваться. Лишь на подходе к дому настроилась. Шла мимо фруктового ларька, видит
        - вишня. Ну и соблазнилась, купила. К тому же варила не на кухне, откуда могли пролезть в подвал запахи, а на веранде. Там газовая плита, и летом Долины иногда пользовались ею. Так что про компот я уж никак не мог заранее знать или догадаться.
        Выбравшись из подвала, я прямым ходом на веранду.
        - Дай испить.
        Она отлила из кастрюли бокал.
        - Горячий, не обожгись.
        А мне как раз с огня и надо, чтобы унять дрожь. Прихлебываю, смакую. Про себя прикидываю: сейчас сказать, что угадал с компотом, или как-нибудь потом? Дело, сам понимаешь, не в компоте. Раз мне такая ахинея лезла в голову, то с Федором я не мог быть. Ни в сознании, ни в беспамятстве. Исключено. И тут она вставляет в строку:
        - Ну и как?
        - Божественный напиток! - говорю.
        - Я о дежурстве.
        - Не знаю, не помню.
        - А я знаю. Не было ничего. Ты ведь со мной вязался. У самого училища пристал. Вместе вишню покупали.
        Ну, я и заткнулся. А что скажешь, если так и было? Все вспомнил. Будто глазами видел, как она эту самую вишню с весов в целлофановый пакет ссыпала и в кошельке рылась, набирая мелочь. Продавец попросил: без сдачи, если можно.
        - Еще? - предложила Ольга добавку. А когда я жестоко отрубил - сыт, мол, твоим компотом по горло, - усмехнулась. - Что так? Для тебя же старалась, ты захотел. Помирал от жажды.
        Вот оно что. Оказывается, это по моему утробному заказу и покупалось, и варилось. Не ожидал я столь трогательной заботы. Ай, спасибо! Дай в щечку чмокну. Как мы спелись, а? Большего взаимопонимания и представить нельзя, не бывает.
        Где уж тут Федору достучаться до нас. Не до тебя, братец, не до тебя. Недосуг нам
        - компотцу из вишни захотелось!
        - Что если мы его, - кивнул я на кастрюлю, - куда-нибудь того... выплеснем?
        Ольга не воспротивилась. Даже одобрила. Сунула мне полотенце и показала в дальний угол двора: тащи, мол, туда можно.
        Люди!
        Как вы относитесь к компоту? Так себе? Прохладно? А вот и напрасно. Нет в мире лучшего пойла. Вкусно, полезно и дешево. Варите компоты и пейте на здоровье!
        Что наша жизнь? Компот. Кто любит жизнь, тот лопает компот. И наоборот.
        Ваше благополучие - в кастрюле с компотом. Делаем компот сами! Это напиток бодрости, молодости, отличного настроения.
        Вас что-то угнетает? Вам нездоровится? Вы не в своей тарелке? Не отчаивайтесь. Пейте компот - и все пройдет.
        Настоящие мужчины употребляют только компот!
        Верная жена компотом верна.
        Обед не обед, если компота нет.
        Хотите дружно жить - не ленитесь компоты варить. Семья компотом крепка. Рекомендуется на день рождения, к свадьбам, поминкам, на все престольные праздники и на каждый день. Ни дня без компота!
        Любите компот, и весь мир полюбит вас.
        Вы не забыли сегодня сварить компот?
        Сказал же - дело не в компоте. Я сам себя выплескивал из кастрюли. Нутро свое высвобождая, утробу свою чистил, чтобы ничто больше не мешало сойтись с братом.
        - Завтра, - заявил я Ольге, - пойдем в подвал вместе. Она не ответила. Взяла у меня горячую еще кастрюлю, сунула под кран. И мыла, мыла, пока я не ушел с веранды.
        В том, что я не встретился с братом, вина не только моя. Ее тоже. Позволила привязаться к ней. Значит, думала обо мне. И не просто думала, а синхронно со мной. Я рвался к ней, и она встречно. Сошлись в желании. Не могла же она забыть, что мы с ней - пара. Накануне, когда сама шла на дежурство, заставила меня до ночи шляться, кием махать, чтобы не мешал. Помнила, значит. А раз помнила и тем не менее допустила, то виновата. Не меньше, чем я. При парасвязи больше-меньше не бывает. Все поровну, все на пару.
        Потому-то и осенило - дежурить вдвоем. Ни я ее не буду искать, ни она меня. Объявится Федор, а мы «дома», его поджидаем. Не проскочит, увидит.
        Долин выдрал бы себе бороду, узнай он, что мы надумали.
        В подвале из мебели - только кресло-качалка и тахта. Кому на сидячее место, кому на лежачее? Я взглядом Ольге - выбирай. Пожала плечами: какая, мол, разница. Однако предпочла качалку.
        Разместились, потушили свет. Не разговариваем. Ждем, когда настоятся темнота с тишиной.
        Я чувствую близость Ольги. А она меня? Даю себе страшную клятву: если сделаю хотя бы шаг к ней - остригусь наголо, если же она подберется ко мне - ударю. И еще: в том и другом случае заявлю папаше, что выхожу из игры. В бункер больше ни ногой.
        Не смейся, не смейся. Надо же было надеть на себя какой-то намордник. К тому времени я совсем озверел, внаглую лез к Ольге. Да и она не очень-то сопротивлялась. Где-то на небесах мы уже трижды были повенчаны. Но до земных страстей дело не доходило. Только тем - страшными клятвами - и удерживали себя.
        Детский сад, конечно, ты прав. Однако забавы, согласись, детские.
        Тебе доводилось когда-нибудь вот так: вдвоем, в одной комнате, без света? Она совсем рядом. Желанная и, главное, доступная ждет тебя. А ты - не смей.
        Это даже не мазохизм. Хуже.
        Я оставляю свои телеса на тахте, отлетаю. Сразу стало легче. Совсем легко. Нет плоти - и нет проблем. Посмотрел на себя со стороны - не узнаю, я ли это? Корчится какой-то малый, весь в испарине, а мне не жалко, до лампочки. Чужой он мне. На всякий случай предупреждаю: «Пока здесь побудь, я прогуляюсь». И только собрался упорхнуть, слышу:
        - Включи свет.
        Не успел до выключателя дотянуться, светло стало. Вижу стоит передо мной Ольга. Совершенно голая. И хоть бы что, будто так и надо.
        - Пойдем, - говорит и хочет меня за руку взять.
        Я руку назад, как от огня.
        - Куда это идти? - спрашиваю.
        - Как куда? - удивилась. - К Федору. Он давно уже ждет.
        - Прямо так? - показываю, что она в чем мать родила, и вдруг обнаруживаю: я тоже не больше ее одет. Стоим нагишом, все у нас на показ. И не прикрыться, не спрятаться. Вокруг никого, пустота. Не понять даже, что и откуда светится. Светящаяся пустота.
        А Ольга торопит.
        - Ну, ты чего?
        - Приодеться бы, - говорю. - Хотя бы штаны.
        - Какие еще штаны?! - перебивает. - Забудь, где ты их оставил. Федор не узнает нас, если будем, как все, в одежде. Пошли!
        - Пошли, - соглашаюсь. - Только ты впереди, я за тобой.
        Вроде бы, думаю, выкрутился - спрячусь за ее спиной. А она хохотать.
        - Это как ты, - укатывается, - себе представляешь, где перед и где зад? Не смеши.
        Тут и я развеселился: действительно, как? Ведь я ее сразу всю вижу, со всех сторон. Такое уже было, когда она - помнишь? - в машине катила, а я прилепился. Родинка у нее на запястье, к баранке прижата, а я все равно узрел. Выходит, и я для Ольги прозрачней стеклышка. Куда ни повернись, как ни крутись - весь на виду. И никакие одежки не скроют... Ха-ха, а я ей про штаны.
        Теперь уже сам хватаю ее за руку, и понеслись.
        То ли бежим, то ли летим. Несет нас куда-то. Без направления, без расстояния и без всякого ощущения времени. Скольжение голых идиотов вокруг себя в вечности. Вжались друг в друга, переплелись. Нас расшвыряло бы по всей Вселенной, не сцепись мы намертво.
        - Скоро? - спрашиваю.
        - Ты смотри, смотри, - шепчет она сразу в оба уха. - Прозеваешь. В любую минуту может появиться.
        Было бы на что смотреть. Вокруг все то же - светло и пусто. Однако напрягаюсь, таращу глаза. Покажись муха - за километр засек бы.
        И все-таки зазевался. Заметил, когда уже нос к носу.
        Вынесло нас с Ольгой на какую-то поверхность. Сплошная гладь, зеркало. Ни краев, ни берегов. Но ходить можно, под ногами твердь. Вначале я увидел отражение: движется что-то темное. Поднимаю глаза - он. Прохаживается лениво, будто ждет кого. Я было к нему, но успел сообразить: нас-то он даже не замечает. Идет себе и идет, в нашу сторону даже не смотрит. Ослеп, что ли?
        - Позови, - подсказывает шепотом Ольга.
        - Давай ты, - отнекиваюсь. - Сегодня твой день. Он тебя ждет.
        - Какая разница, раз мы вместе.
        Но меня что-то удерживает.
        - Повременим, может сам прозреет.
        Пока мы торговались, он обходил нас по дуге - не приближаясь и не удаляясь. Потом, словно почувствовав что, насторожился, придержал шаг. И вдруг, повернувшись лицом, двинул прямо на нас.
        Он не шел - наплывал. Расстояние как бы само сокращалось, сближая нас. Оставались уже какие-то метры, мы с Ольгой даже расступились, чтобы пропустить его. Но буквально в двух шагах он остановился. Поведя глазами (искал кого-то?), уставился на меня (нашел?). Жуть: смотрит в упор и не видит.
        Наверно, мне нужно было что-то предпринять, крикнуть: «Да вот я, перед тобой. Разуй свои гляделки!» И даже не крикнуть, только подумать, захотеть. Возможно, брат этого и ждал - чтобы я подумал, захотел. Тогда бы он непременно увидел. Я же стоял истуканом, и ничто во мне не шевельнулось, не рванулось навстречу, не позвало.
        - Он уходит, - сказал Ольга.
        Его медленно относило, хотя он все еще слепо смотрел в нашу сторону.
        - Совсем уходит! - добавила Ольга. Желала ли она, чтобы я задержал его? Почему сама не окликнула, не остановила?
        - Да, уходит, - пустым эхом отозвался я, глядя вслед удаляющейся фигуре. Даже сейчас, теряя брата из виду, я не испытывал ни горечи, ни сожаления. Больше всего меня занимало, как это произошло - только что Федор был лицом к нам, а теперь спиной. Когда же он повернулся?
        Ольгу это удивило не меньше меня, но обсудить мы не успели. Зеркальная твердь под ногами истончилась, обмякла, разошлась восковой пленкой. Нас потащило в провал. Сразу же померкло свечение. Мы падали во тьму...
        - Включи свет, - послышался Ольгин голос.
        Я дотянулся до выключателя - да будет свет!
        Обалденно уставились друг на друга. Все как было: она в кресле, я на тахте. Оба одеты.
        - Сколько там?
        Я обнажил циферблат.
        - Уже девять.
        Двух часов как не бывало. Пора выбираться из бункера.
        В доме тишь. Долин еще не вернулся. Мы все же пробежались по комнатам, убедились, что его нет. А если б и был, все равно где-нибудь пристроились бы - в спальне, в палисаде, на лежаке под кустом сирени. Нас устраивала любая горизонталь. Ждать, откладывать мы не могли. Да теперь уже и не имело смысла.
        Она завела меня в свою бывшую спальню. Одернула с кровати покрывало, стала лихорадочно раздеваться. Остатки одежды мы сдирали с себя уже в постели...
        Стричься наголо, как обещал, я, разумеется, и не подумал. Но со стариком решил все-таки объясниться. Зачем морочить ему голову, пусть знает. Хотя наверняка он уже сам начал догадываться. Мы с Ольгой все чаще ловили на себе его тоскливые взгляды. Он же не дурак, видел нас насквозь, только боялся поверить.
        Я дождался воскресенья.
        Долин работал без выходных, но по воскресным дням - лишь до обеда и кормиться обычно приезжал домой. Если, случалось, задерживался, то не надолго, на час-два, и мы, как порядочные без него за стол не садились, ждали. Дань почтения главе семьи и хозяину дома. Хоть в чем-то надо быть паинькой.
        Объяснение произошло на веранде, сразу после обеда. Ольга, едва убрав со стола, куда-то сбежала. Не захотела видеть реакцию отца. Ситуация для дочери малоприятная. Я тоже не собирался растягивать процедуру. На все про все отвел минуту - сказать только и смыться.
        Изложил по пунктам: а) общение с полковником Севцовым не состоялось; б) не состоялось по нашей с Ольгой вине - мы ему не открылись; в) посему бдения в подвале отменяются. И вообще все отменяется. «Мы - я и ваша дочь - любим друг друга. У нас серьезные намерения».
        Старик, слушавший меня, казалось бы, без особого внимания, при последних словах вдруг встрепенулся:
        - Что, что? Какие намерения?
        - Серьезные, - уже не столь бодро повторил я.
        Борода Долина воспарила и раздалась вширь. Так он улыбался. Не думаю, чтобы ему тогда было особенно весело, но я, видимо, сморозил нечто гомерическое. Впору кататься со смеху.
        - Ну-ка позовите ее, - попросил он, не называя дочь по имени.
        Я пошел за Ольгой. Долин успел вернуть бороде обычные параметры, и когда мы показались в дверях, смотрел на нас домашним сычом. Угрюмо, однако не очень. Заставив повторить признание, он, пока я мямлил, кивал на меня дочери: мол, послушай, что он мелет, и как тебе это нравится. Она попыталась что-то объяснить, но он отмахнулся.
        - Не травмируй мальчишку, оставь ради Бога в покое. Зачем тебе это нужно?
        Затем обратился ко мне:
        - А вас, молодой человек, позвольте слегка остудить. В связи с вашими серьезными намерениями. Да будет вам известно, моя дочь не может любить. В самом прямом смысле слова. Ей просто это не дано. То, что вы называете любовью, - не для нее. Уже, - подчеркнул он, - не для нее. Непонятно? Тем не менее, постарайтесь уяснить: не мо-о-жет!
        Он говорил со мной тоном бесконечно усталого профессора, раздраженного бестолковостью студента-неуча, которому бесполезно что-либо объяснять. Нужно элементарно вдолбить в голову: запомните!
        Живя у Долиных, я думал, что все о них уже знаю. И об отце, и о дочери. О ней, конечно, несравненно больше. В последние дни, после первого постельного знакомства, мы только тем и занимались, что постигали друг друга. Едва папаша за дверь, мы сразу в объятия и валились там, где заставало нас желание. А желать мы не уставали. Весь дом и еще двор с палисадом были нам сплошным ложем.
        Ох, что-то путал старик, говоря об амурной несостоятельности дочери. Уж я-то знал, может она любить или не может. Нарочно темнил?

«Хотите, я вас обрадую? - вертелось у меня в голове. - Ваша дочь еще как может! Да она, она - просто восхитительна!»

«А вы что, большой спец по женской части?» - прошумело в ответ.
        Спецом я не был. До Ольги, стыдно признаться, были две-три случайные связи. Темнота, тундра.

«Вот и помалкивайте», - пригвоздил меня Долин.
        А я и так молчал. Не мог же я при родителе рассуждать о сексопильности его чада, да еще в ее присутствии.

«Меня она устраивает», - примирительно просигналил я, желая закрыть скользкую тему.
        Но старик решил доконать меня: «Поинтересуйтесь, о чем она думает, когда вы занимаетесь этой самой якобы любовью».
        Пальнул и спрятался, отгородился. Уже не достать его.
        Ольга занервничала: о чем это мы? Поняла, что разговор не для ее ушей, собралась уходить. Папаша остановил:
        - Так что с дежурством? Решили прервать - это серьезно?
        Несчастный фан! Ему об одном, а он свое. Зациклился на парасвязи. Все еще не хочет понять, что не будет ее. Точка. И дело не в нашем с Ольгой желании или нежелании торчать в подвале. Сиди мы там хоть сутками - ничего не высидим.
        - Федор никогда не найдет нас, - поддержала меня Ольга. Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит.
        Старик посмотрел на нас так, словно это над ним был суд. Неправедный суд. Спросил обреченно:
        - И вам не страшно?
        Что, говоришь, он имел в виду? В отличие от нас с Ольгой он уже почуял, в какую передрягу мы все вляпались. Вместе с Федором. В нем-то и все дело. Черт бы с нами, как-нибудь разобрались бы. А вот он... Так опутали, так повязали, что ему ничего другого не оставалось - разом рубить все узлы.
        Помню, в детстве я с одним пацаном пошел в тайгу. За орехами. И договорились встретиться в полдень у знакомого мостка через ручей - там все тропы сходились. Прихожу, а его нет. Час жду, второй. Что-то, решил, с ним стряслось, давай искать. До сумерек метался, глотку драл. А он, придурок, на большак вышел и там караулил, лень было к мостку вернуться... Я потом ему фонарь под глаз подвесил, неделю светил.
        Вот и с Федором мы обошлись, как тот лопух. Договорились ведь железно, и он ждал, ждал...
        Старик догадался, что он начнет рубить узлы.
        После объяснения с Долиным я уже не мог оставаться в доме. С какой стати, если не лазить в подвал? Валяться с Ольгой? Так этим с не меньшим успехом мы могли заниматься на нашей с братом квартире. Я даже предложил: перебирайся ко мне, насовсем. Она отказалась, но пообещала: буду приходить.
        Переселение состоялось в тот же вечер.
        Ольга вызвалась сопровождать. Приехали, ввалились в квартиру, а там одной пыли с вагон, не продохнуть. Скорей за тряпки, пылесос. В четыре руки кое-как управились. Потом занялись собой. Начали в ванной, под душем, так нам не терпелось. Оттуда, мокрые еще, перебрались в постель. Осваивать мое непорочное холостяцкое ложе. На новом месте - все как бы внове.
        Грешил папаша на дочь. Явно грешил. Пусть я не спец, не дока, но понять, что настоящее, а что мякина, большой выучки не надо. Ольга не скупилась и не притворялась. Фальшь я бы почувствовал. Нам было хорошо.
        И все же лысый черт сделал свое черное дело. Вогнал в меня гвоздь сомнения.
        В самую ответственную минуту меня вдруг застопорило: в самом деле, о чем она сейчас думает? Или о ком? Может же быть так: телом - с одним, а в мыслях - с другим. Воображение у нее богатое. Что если вместо меня видится ей какой-нибудь хмырь? Скажем, сосед по дому или кудлатый пиликальщик из музшколы. Я здесь выкладываюсь, потею, а она...
        Где подозрение, там ревность; где ревность, там подозрение в квадрате. Слегка отстраняюсь, заглядываю в лицо. Млеет, на губах истома. Но не смотрит, глаза почему-то прикрыла. Не хочет меня видеть? Кого-то представляет? Уже не сомневаюсь: так и есть, подменила меня ведьма! С другим тешится. С кем?
        Чуткая, встрепенулась:
        - Что с тобой?
        - Ничего, ничего, - говорю. - Лежи.
        - Что-то не так?
        - Все нормально.
        Но ее не проведешь. Плечо мне прикусила, требует:
        - Признавайся, не то искусаю.
        Ну, меня и прорвано.
        - Его кусай! - кричу. - Посмотрю, как у тебя это получится.
        До нее все еще не доходит.
        - Да о ком ты? Объясни же.
        - А кто у тебя на уме? Его, его попробуй на зуб! Он слаще.
        Наконец догадалась, откуда ветер. Ресницами захлопала, не знает - плакать или смеяться.
        - Глупый ты, глупый. Ой, какой дурак! Отцу поверил. Так он же совсем о другом. - Ткнула головой меня в грудь. - Я давно собиралась сказать... Пошли на кухню, чего-нибудь выпьем.
        О люди!
        Бьюсь об заклад, даю голову на отсечение - вы ни фига не смыслите в любви. Уж поверьте. То, что познало человечество, веками ерзая на кровати и вздыхая при луне, никакого отношения к подлинной любви не имеет. Секс - да. Эротика - да. Блуд и скотские страсти - да, да, да! Но не любовь. Не та любовь, которая одна только и достойна сапиенса. Род людской лишь подошел к порогу истинной любви и застрял в предбаннике. Смутные предчувствия - она есть и где-то близко - смущают людские души, обрекая их на неистовые метания и слепой поиск. Люди жаждут. Жаждут Большой Любви. Но в своем нетерпении не близят ее, а ломают ведущие к ней мосты. Всякие Джеки Потрошители и де Сады, голубые и розовые, поборники групсекса и онанисты, некрофилы и скотострастцы - не что иное, как порождение ада неудовлетворенной плоти. Остановитесь! Не там ищите, двуногие слепцы. Вам надо в райские кущи духа, а вы прете в болото плотских страстей. Вы - не скоты, скоты - не вы. Хотите любить
        - так вылезайте из своих потных шкур и летите. Летите в свободном полете любви. Долой плоть! Да здравствует совокупление душ! Вперед - и амур с вами!
        Я достал, что было в холодильнике, - початую бутылку трехзвездочного. Лень было лезть в сервант за рюмками, плеснул в чайные чашки. Но пить мы пока не стали. Говорили на трезвую голову. Есть вещи, о которых только так, на трезвую голову.
        - Допустим, - продолжал я тему, зачатую в постели, - допустим, я не понял твоего папашу. Ну, бестолочь я, остолоп, дундук, непроходимая тундра. Уродился таким.
        - Угу, - охотно согласилась Ольга, смахнув со щеки слезу.
        - А ты что плачешь?
        - Что ты таким уродился. Жалеючи тебя.
        - Не хнычь. Еще не все потеряно, авось поумнею. Только просвети. Почему ты промолчала, когда он сказал, что ты не можешь? Зачем ему эта клюква?
        Она вновь, теперь уже ладонью, вытерла щеку. Я предложил сходить за платком. Покачала головой - не надо.
        - Отец не врал. Это правда - не могу. Так, как все, - не могу.
        - Что-то не заметно. По мне - на все сто.
        - Но мне этого мало.
        Каково, представь, услышать такое заявление? Принял, разумеется, на свой счет. А кто еще виноват, если женщине с тобой - мало. Напыжился.
        Она заметила. Поспешила успокоить.
        - Ты тут не при чем. У тебя все в порядке. Другая бы - визжала.
        Пролила бальзам на мою самцовую душу.
        Платок я все-таки принес - прохудились ведьмины глазки, хотя причин-истоков я не видел. Тучи скрывались где-то в карем провале глазниц. И плакала она как-то сомнительно. Одними глазами. Словно баловалась спрятанными в них крохотными краниками. Откроет - кап-кап - побежало. Закроет - сухо. Слезить, может, уже не хотелось, но что-то в краниках разладилось, резьба свинтилась. Потом справилась. Закрыла наглухо.
        - Извини...
        Я ждал откровений. И она решилась.
        - То, что у нас сейчас с тобой... - посмотрела с вопросом: не обижусь ли?
        - Тебя не устраивает - понял. Чего бы ты хотела?
        - Мы могли бы иметь нечто большее. Совсем другое. Упоительное.
        - А яснее?
        - Давай встречаться ТАМ.
        Наверно, у меня был совершенно тупой вид, и она прикрыла мне рот ладонью, чтобы не сморозил очередную глупость.
        - Дай сказать... Для начала только попробуем. Посмотрим, как получится. Полетаем и вернемся. Если не понравится - не надо, больше не будем. Но я уверена, что...
        Встречаться ТАМ - значит, отказаться от встреч ЗДЕСЬ. Когда это до меня дошло, а доходило, как до жирафа, музыку заказывал уже другой день и другие заботы. Вчера я был сыт, и меня нетрудно было уговорить на временное воздержание. Взамен на скорое
«упоительное» пиршество. Сегодня же я успел проголодаться, и щедрые посулы Ольги уже не казались столь привлекательными. Тем более, что я совершенно не представлял, что и как у нас получится. Засомневался: не меняю ли шило на мыло? Мне хотелось быть с ней здесь и сейчас.
        Позвонил ей домой: хочу видеть.
        Она отговорилась: сегодня не получится.
        Я на своем: что так?
        Она ни в какую. Внеурочные занятия в музшколе. Перенести нельзя и устроить, чтобы подменили, тоже не может.
        Вот так. Дисциплинированная стала. Чувство долга в ней с утра заговорило. Что ж, бывает.
        К концу дня вновь позвонил. Она в классе, но скоро освободиться - что передать?
        Передавать ничего не надо. В моем распоряжении добрых полчаса. Успею, если сейчас же сорвусь с работы. Прямо у входа в музшколу и перехвачу. Осталось уговорить напарника.
        Коваленок без лишних расспросов: гуляй, раз нужно.
        Нужно, дружище. Очень нужно.
        О наших с Ольгой делах он не знает. Догадывается, что кто-то у меня появился - бегаю иногда в вестибюль к телефону. Но ему и в голову не придет, что это - дочь шефа. Воображения я хватает. Бог обидел. Зато надежен. Скала. Я могу уходить смело. Прикроет, если что.
        Но я зря суетился. Уж если Ольга сказала: «сегодня не получится», то так тому и быть. Все у меня сорвалось. Когда уже закрутился, даже терминал зачехлил, - срочный вызов к шефу.
        Мы с ним не встречались со дня моего переезда. Проблема как вести себя? Вроде бы не совсем чужие, почти родня. В то же время - по разные стороны баррикад. И баррикады эти - Гималаи.
        Старику было не до моих проблем. Едва я зашел, сунул мне распечатку радиограммы.
        - Только что приняли.
        Очередное сообщение полковника Севцова: находимся там-то, делаем то-то. Но в конце текста абракадабра - нф?!?. Буквы и знаки ничего мне не говорили.
        - Помехи? - предположил я.
        Долин отмел бородой.
        - Шифрограмма. Чтобы понял только я.
        Так я узнал то, о чем догадывался и раньше: Федор и Долин пользовались своим шифром, когда нужно было передать что-то, имеющее отношение к парасвязи. В том сообщении брат бил тревогу. Пытался-де выйти на меня, и Ольгу, но безуспешно. Ничего нового предложить не может, как быть дальше?
        - Что скажете? - спросил старик упавшим голосом. А что я мог сказать? Все мы здесь и без шифрограммы знали, что затея сдохла.
        - Передайте, - говорю, - привет. От меня - персональный. Обнимаю, целую.
        Долин болезненно поморщился.
        - Бросьте эти ваши... Будто не понимаете - сейчас не до шуток. Он ждет ответа.
        - Вот и ответьте: счастливого возвращения, а на все остальное - три заветные буквы. Шифром передать сможете? Лучше открытым текстом.
        - Да поймите же вы наконец! - взорвался старик и, схватив меня за плечо, стал тормошить, как дряблый мешок с опилками. - Ваш брат в отчаянии. Он может пойти на что угодно, на любую авантюру, любую глупость...
        И до меня вдруг дошло: может!
        - Что вы от меня хотите? - спросил я, вырываясь из цепких рук Долина.
        - Давайте подумаем вместе, как отговорить полковника Севцова.
        - Отговорить от чего?
        - От всего. Чтобы он ничего не предпринимал.
        - А так и передайте ему: никакой парасвязи, ко всем чертям. Мы, мол, здесь уже прикрыли лавочку, пусть и он вешает замок. Полный карантин.
        Старик покачал головой:
        - Боюсь, это только подстегнет его. Он сразу же сделает то, что решил.
        - Думаете, уже решил?
        Ответа я не услышал. Достав из кармана платок. Долин прошелся по лысине - так его разжарило.
        - Вы лучше знаете брата. Представьте себя на его месте. Что могло бы вас остановить?
        - Понятия не имею.
        - Не торопитесь, подумайте. Попробуем уточнить ситуацию...
        Ему, с его железной логикой, не потребовалось много слов, чтобы обрисовать, в какой ловушке очутился брат. Капкан, настоящий капкан. Оправляясь в экспедицию к Р-облаку, Федор сам себя повязал по рукам и ногам, поклявшись доказать что-либо одно - есть парасвязь или ее нет. Причем доказать любой ценой. Долин, догадавшись о его неотступной решимости, запретил: любой ценой - не надо. Была надежда - и мы работали на нее, - что связь состоится и до крайности дело не дойдет. Но когда стало ясно, что эксперимент провалился (по чьей вине, сейчас неважно), Федор оказался перед выбором: вернуться с клеймом болтуна или попытаться еще что-то сделать. А сделать уже ничего нельзя было, разве что то самое «любой ценой». И мы нисколько не сомневались в его выборе.
        Я еще раз подтвердил:
        - Ни за что не откажется. Он не умеет отступать.
        - И все же надо что-то придумать. Может, даже обмануть, сыграть на его слабостях.
        - По этой части вы мастер, - не упустил я возможность подколоть.
        Но он продолжал, будто не слушал моей реплики:
        - Постарайтесь вспомнить, что для него... как бы это сказать... самое дорогое. Говорят же: дороже жизни. Нечто такое. Отец, мать - понятно, но кроме них. Кстати, вы очень любите брата?
        Вопрос застал меня врасплох
        - Ненавижу!
        - Ясно. А он вас?
        - Взаимно.
        - Это уже что-то. - Долин, как мне показалось, повеселел, даже ласково обнял меня за плечи. - Так мы ему и отпишем. Мол, ваш любимый брат, то есть вы, опасно болен, при смерти, на этом поставим точку. Пусть переживает. Возможно, это его отвлечет..
        Такое придумать мог только дьявол. И все же я с надеждой посмотрел на шефа: а что, вдруг номер пройдет? Для нас уже все средства были хороши.
        У тебя не появляется иногда такое желание - потеряться. Не просто спрятаться от всех, скрыться - это можно где угодно, хоть у себя дома - заперся, отключил телефон и сопи себе в обе дырочки. А именно потеряться. Как бы невзначай, без всякого умысла. Пошел куда глаза глядят, без цели и направления, брел, брел и очутился черт знает где. Не обязательно в лесу или степи. В том же городе, среди людей. Но чтобы все вокруг - незнакомое, чужое. Крутишь головой по сторонам и не врубаешься - где это ты? В то же время не скажешь, что заблудился. Блуждают - это когда куда-то идут и сбиваются с пути, теряют ориентиры. А тут - как потерявшийся ребенок. О детях не говорят заблудился. Они теряются.
        Я потерялся в парке.
        Как шатался по городу - помню. Как зашел за ограду - тоже помню. Людей было не густо, но были. Сразу у входа на скамейке обжималась джинсовая пара. Навстречу, едва не задев меня, прохилял смурной мужик, насквозь пропитанный, хоть отжимай, бормотухой. За деревьями поодаль резвилась громадная чёрная псина, спущенная хозяином с поводка. В конце аллеи маячили еще двое. Я наугад свернул на ныряющую в кусты тропу и, изрядно поплутав, неожиданно вышел на площадку аттракционов.
        Вот здесь и почувствовал, что потерялся. Птенцом выпал из гнезда. Шмякнулся, таращусь - понять ничего не могу. Не доходит.
        Вокруг ни единой души, а аттракционы работают. Вовсю разбегаются лодки-качели, кружит карусель, вздымается «чертово колесо». Все в движении, скрипит и жужжит, огни горят - и никого. Впрочем, меня это не очень смущает. Допускаю, что люди есть, их даже много. Но я не хочу их видеть и потому не замечаю. Они сами по себе, я сам по себе. Меня, значит, тоже никто не замечает.
        Подхожу к билетной будке. Дай, думаю, загляну. Раз аттракционы работают, кто-то должен продавать билеты. Не бесплатно же!
        Сунулся в окошко, а там - Ольга. На столике перед ней билетные книжки, в ящике деньги. Опять же не нахожу ничего удивительного, что она здесь. Почему бы ей и не быть за кассира? «Покататься, - спрашиваю, - можно?» Она улыбнулась, хитро подмигнула. «Проходи, - говорит, - так, без билета. Сейчас провожу». Вышла из будки и потащила за руку к «чертову колесу» на посадку. Колесо как вращалось, так и вращается. Мы на ходу вскочили в люльку, и нас понесло. Поднимаемся выше, выше, конца подъему нет. И тут я замечаю, что люлька пошла по кругу вниз, а мы с Ольгой как бы на весу, парим над парком. Нам на эти фокусы наплевать, поговорить надо.
        - Не знал, - начинаю, - что ты здесь подрабатываешь.
        - Да нет, - смеется, - даже не представляю, как быть кассиршей.
        - А билеты, деньги?
        - Это ты так захотел. В твоем представлении, где карусель - там билеты, где билеты
        - там кассир. Вот и посадил меня в будку.
        - Допустим, - соглашаюсь. - Но мы все же в парке или тоже - «так захотел»?
        - В каком-то смысле - в парке.
        - Почему же никого нет?
        - Разве? Вроде бы был народ. Наверно, ты просто не замечаешь.
        - Но тебя-то заметил.
        - Еще бы! Мы с тобой - пара. В любой толпе друг друга найдем. Было бы желание. Ты ведь хотел меня видеть.
        Про желание она угадала. Я извелся, пока безуспешно пытался разыскать ее - и дома, и в музшколе. А когда все же заставал по телефону, она находила причины, чтобы отложить нашу встречу. Двое суток не виделись.
        - Ты меня избегала. Почему?
        - Ждала, пока созреешь.
        - Сейчас, выходит, созрел?
        - А иначе как бы мы встретились! Но ты вроде бы не очень рад?
        Я и сам еще не понял - рад ли? Какая радость болтаться в подвешенном состоянии с ощущением потерявшегося ребенка. Вот тем - я вдруг вспомнил джинсовую пару, обнимающуюся на скамейке у входа в парк, - вот им да, наверняка радостно, позавидовать можно. Сплелись и тоже, как мы, никого вокруг не замечают. Но в отличие от нас - не потерялись. И даже не заблудились. Направляясь в парк, они знали, куда и зачем иду А мы?
        - Несчастные, - неожиданно посочувствовала Ольга, когда я рассказал о влюбленной парочке. - И ты еще завидуешь. Пожалеть надо. Им же так неудобно! В тряпках, в жалких позах у всех на виду. Какая же это любовь? Одно мучение, насилие над собой.
        Я возразил:
        - Наверно, им так нравится.
        - В том и уродство, что нравится. Они даже не представляют, как может быть.
        - И как же?
        Не ответив, она всем телом потянулась ко мне.
        - Тебе не надоело здесь? Давай сменим пейзаж. Полетели.
        - Куда?
        - Куда хочешь. На какие-нибудь Гавайи.
        - Гавайи?!
        - А почему бы и нет? Что нам мешает? К океану, под пальмы. Чтобы пляж, песок, волны... Летим же, скорей! - Она обвила меня руками, и мы, обнявшись, полетели.
        Не знаю, куда нас занесло. На тех островах, само собой, я даже во снах не бывал. Сумбурно представлялось что-то по книгам, фильмам, еще - открытки, картинки. Сусально яркое, манящее, сплошная экзотика. Но Ольга, пока летели, жарким шепотом убедила: вполне достаточно - открытки, картинки - все годится, лишь бы вспомнилось, нарисовалось. «В конце концов, - подсказала, - дорисуй, выдумай. Пусть это будут твои Гавайи».
        И весь наш полет длился ровно столько, сколько понадобилось мне, чтобы приземлиться на пропитанный солнцем белый песок, вдохнуть пьянящий запах моря, услышать ласковый шелест прибрежных волн. И, конечно же - пальмы. Я увидел роскошное ожерелье из подступающих к пляжу пальм.
        - А теперь делай со мной, что хочешь. - Ольга потянула меня на согретый полуденным солнцем песок.
        О любви я знал несколько больше, чем о Гавайях. Так что не нужно было что-то додумывать и фантазировать. К тому же мне все разрешалось. «Что хочешь, милый». Но
        - странно - я вдруг почувствовал: мне ничего этого и не надо - ни знать, ни подстегивать фантазию. Я уже не принадлежал себе. От Ольги шла огромная, всепоглощающая волна желания, и я, утопая в ней, хотел лишь одного - стать частью этой волны. Нырнуть и раствориться.
        Нашелся я у себя дома. Лежу в гнусном одиночестве. Голышом. Не припомню, когда разоблачился. Да и как очутился в квартире - тоже вопрос. В голове кавардак, тело разбито. Его высочество членство сникло и устало ноет. Меня словно пропустили через соковыжималку. Лишь остаточное ощущение недавнего блаженства. Какие-то крохи.
        А было ли оно, блаженство?! Полная неопределенность. Неопознанное бытие. И никаких доказательств. Душевная сумятица - не аргумент. Мало ли что котелок трещит, и его высочество утомилось. Могло просто присниться. В это даже проще поверить. Иногда такие сны посещают, что с кровати в душ бежишь... На всякий случай осматриваю себя: не пристало ли что к телу - песок, соринки, когда нежился на пляже. Пожалел, что не прихватил оттуда какую-нибудь ракушку или пук морской флоры. В качестве вещдоков. Нет вещдоков.
        Чего проще - узнать у Ольги. Я так и сделал, позвонил. Долго не подходила к телефону.
        - Разбудил?
        - Спала.
        - Отец дома?
        - А что? Позвать?
        - Не надо... Ты ничего не хочешь мне сказать?
        Насторожилась. Пока не догадывается, чего я от нее добиваюсь во втором часу ночи. Наводящий вопрос:
        - Тебя что-то беспокоит?
        - Да нет. Просто подумал: прошел день, а ты не доложилась, где была, что делала.
        Молчит. Уже сообразила: другое меня интересует. Тогда в лоб:
        - Парк, «чертово колесо», Гавайи... Это - было?
        Даже не стала притворяться, что не понимает о чем я.
        Тихо засмеялась в трубку:
        - Какая тебе разница - было, не было? Ты доволен? Тебе хорошо, да? Вот и спи. Спокойной ночи. - Отключила телефон.
        Так было или не было?
        Что там Гамлет! Мне бы его вопросик. Метнул монету - орел, решка - и все дела. А тут не то что ответить - спросить не знаешь как. Наяву или... Или что? Вопрос ускользает, никак не ухватишь. Если не явь (отбросим сразу), то что тогда? Сны? Видения? Но я же не полный шиз, как-нибудь отличил бы. Во сне сколько в королях ни ходи, утром на троне сидеть не будешь. И после травки или иглы, в каких бы облаках ни парил, жар-птицей не разживешься. Нам же с Ольгой после полетов уже ничего друг от друга не надо было - все получили ТАМ. Улетали голодными, возвращались сытыми. Какие же это сны, какие видения? Ну а что все-таки? «Какая тебе разница?» Она, пожалуй, права: лучше не думать, не доискиваться.
        Мы продолжали летать. Все чаще. Потом - ежедневно. Я забросил все - книги, бильярд, забыл, в каком углу телек стоит. Все обрыдло. Жил от и до. От встречи до встречи. С утра, едва проснувшись, уже прикидывал, где и как. Лишь тем и грелся - скорей бы дорваться до Ольги. А встретившись, мы буквально упивались друг другом, шалели. И что только ни вытворял. Ведь все можно, все доступно, никаких тормозов. Беспредел. Беспредел любви.
        Однако я не обольщался - так длиться вечно не может. Даже у беспредела есть начало и есть конец. Иногда, трезвея, подумывал с дрожью в коленках: надолго ли нас хватит? Коваленок, с мужской солидарностью поглядывая на меня, уже засек: «Ты, брат, того... почернел весь. Не переусердствуй, надорвешься». Почернел - не страшно. Как-нибудь отдышусь, отойду. Ольге, так той совсем ничего не делалось. Даже похорошела. День ото дня я находил ее все соблазнительней. Должно бы любовный шабаш ведьмам лишь на пользу.
        Но и она, замечаю, стала как бы сдержаннее. Только разгуляемся, едва я во вкус войду, а она вдруг: «Может, вернемся?» Ну, я решил, что нарочно подзуживает, дразнит. Сдерживать в этом деле, что масла в огонь подливать. Горю синим пламенем. Она опять: «Оставь что-нибудь на завтра. Нам пора». В конце концов я ей однажды высказал: а зачем, собственно, возвращаться? Давай, предлагаю, здесь останемся - насовсем. Вот уж не думал, что она так взовьется. Побледнела, ноздри вспучила: «Не смей, - говорит, - даже заикаться об этом, не то...» Не спотыкайся, договаривай.
«Не то, - поясняет, - дорогу назад забудешь, совсем потеряешься». Нашла чем пугать. Я ведь того и хотел - насовсем, без возврата. Мне там было лучше.
        Еще вопрос: где ТАМ?
        По существу вопрос тот же - было или не было? - но еще более скользкий. Легче налима в воде голыми руками ухватить. В то же время уйти от вопроса я не мог. Он меня за пятки хватал, на каждом шагу подножку подставлял.
        Дело в том, что я стал путать, когда я там, а когда здесь, и где что со мной происходило. Стерлись границы, размылись. Жил как бы на две квартиры и уже не замечал, в какой из них меня черти носят. По своему самочувствию только и угадывал. Если легко мне, сладостно, ничто не жмет и не давит - значит, потерялся, летаю. А если муторно, тоска, то уже вернулся, по грешной земле хожу. Все различие в этом: лучше - хуже.
        Но и там, оказалось, бывает по-разному.
        Иду однажды по улице (здесь). Мимо цветочного лотка. Что за цветы, кто торгует - не замечаю. Меня окликнули: «Купите». Я прошел, потом вернулся. Никогда я раньше цветов Ольге не дарил. Почему-то. То ли повода не было, то ли (скорее всего) такой уж я скот, в голову не приходило. Дай, думаю, исправлюсь. Хватаю букет - и к Долиным. По дороге прикидываю: удивится? обрадуется? развеселится?
        Дверь открыл папаша. «А Оленьки, - говорит, - нет, уехала». Я оторопел: «Как уехала?» Позавчера еще. Вместе со своей учебной группой. На какой-то то ли смотр, то ли конкурс. «Завтра должна вернуться». Я не поверил. Не могла она уехать позавчера, мы же каждый день видимся, вчера летали. Помчался проверять в музшколу. Все правильно - в городе ее нет, в командировке. Выходит, все знают, один я в дураках. Такие вот Гавайи!
        Цветы я пристроил. Сунул первой попавшейся мадонне. Она катила коляску с сосунком. Ужасно смутилась: «Мне? За что?» Нелепый вопрос. Это платят за что-то, а дарят просто так, по случаю, по прихоти. Я представился городским сумасшедшим: «За материнский подвиг. От всего прогрессивного человечества».
        Тут же поймал себя на мысли: этого я никогда не смогу сказать Ольге. На наших Гавайях мадонны с младенцами не водятся.
        ...Она объявилась, как обычно, к ночи. Вид - словно из преисподней сбежала. Распатланная, платье изодрано, клочья висят. Забилась в угол, самой стыдно. Пытается сбросить с себе тряпье и не может. Оказывается, я виноват.
        - Зачем я тебе такая? - взмолилась. - Избавь, сними!
        Но я не тороплюсь. Пусть, злорадствую про себя, в лохмотьях походит. Это ей в наказание. Не могу простить, что уехала и не сказала.
        - Ну, пожалуйста... Тебе же самому противно.
        Еще как противно! Я привык ее видеть в красоте естества, безо всякой одежды.
        Нехотя все же уступаю. Приодел, причесал, разрешил посмотреться в зеркало. На глазах преобразилась, человеком стала. Выбралась из угла, поплыла по комнате. Но держится на расстоянии. Понимает: с полетами сейчас не получится, нелетная погода. Идет грозовой фронт.
        Гроза - от меня. Наэлектризован до предела. Искрюсь, потрескиваю. Пора разряжаться.
        Сегодня у меня день вопросов без ответов. Сам терзаюсь и теперь Ольгу тащу на дыбу. Надеюсь хоть что-нибудь выведать о... О чем? Проклятье! Опять заскок - хочу спросить, не зная о чем. Мысль ускользает. У моего вопроса нет предмета и нет имени. Он беспредметен и безымян. Как и все в том мире, куда мы летаем. А куда мы летаем? И кто мы? Кто это сейчас передо мной? Ольга? А та, что уехала позавчера в командировку и вернется только завтра, - кто она? Тоже Ольга? Сколько же их - одна, две? Если двое, то к кому меня больше тянет, кто из них мне нужней? На это я, пожалуй, могу ответить. Меня тянуло летать...
        - Заходил к тебе домой. С цветами.
        - С цветами? С чего вдруг? Раньше ты не баловал, что-то не припомню.
        - Тебя не застал. Обидно.
        - Можно поправить. Прямо сейчас. Тебе только захотеть. Ну! Завали меня цветами.
        Она развела руки, готовая ловить душистые охапки. Но мне не хотелось. Свел ей обманутые ожиданием руки.
        - Разве тебе все равно - те или эти? - Я взмахнул кистью над головой, как если бы там парили цветы.
        - Эти, - она повторила мой жест, - эти лучше.
        - Чем же лучше?
        - Таких ни за какие деньги не купишь. В природе их просто нет. Только в мечтах. Тончайший запах, нежнейший цвет. А хочешь - с голосом. Поющие цветы. В великом множестве. Тысячеголосая поляна, звук небесной чистоты... Хорал.
        - Я нес тебе всего лишь левкои. Обычные левкои с грядки.
        - Предпочитаю гиацинты. Но это неважно. Ты даришь левкои, а мне представляется - гиацинты или еще какие, какие мне хочется. Любые!
        - А если веник? - спросил я, пугаясь своей догадки.
        - Что - веник? - не вдруг уловила она.
        - Если вместо цветов - веник? Тебе и тогда - гиацинты?
        - Да хоть швабру! - она посмотрела на меня почти с отчаянием. - Пойми же, наконец: мы получаем только то, чего сами желаем. Каждый свое. Навязать нельзя. И это - прекрасно!
        Теперь я уже не сомневался: она не видит меня. Каким-то образом угадывает мое присутствие, улавливает мои движения, и даже не сами движения, а их нервно-психическую суть, идущие от меня импульсы, но физически не видит. Для нее я существую лишь в воображении, как если бы она была слепая. Что-то похожее на внутреннее зрение. По прошлым встречам знает, какой я, как выгляжу, и таким представляет меня сейчас. Вчерашний образ.
        Чтобы утвердиться в своей догадке, рискнул поиграть с ней.
        - Посмотри, - говорю, - на меня внимательно. Ничего не замечаешь?
        Она мгновенно почувствовала подвох. Настороженно уставилась, будто действительно пытается что-то увидеть. Даже зрачки от напряжения сузились. Но я-то знаю цену ее взгляда.
        - Ну так что? - тороплю и тут же подставляю ей голову. - Видишь, обрился. Наголо. Сегодня утром. Можешь пощупать - лысый, совершенно голый. Яйцо.
        Про бритье только что придумал. Месяц как у парикмахера не был. Оброс, ушей не видно и на затылке хоть косу заплетай. Вот, думаю, ты и попалась. Попробуй, угадай: бритый, не бритый?
        А она, поняв, какую фигню я ей приготовил, вдруг развеселилась:
        - Ты, - говорит, - когда в парикмахерской был, случаем голову там не оставил? Вспомни, а вдруг? С тобой всякое может статься. Сидишь здесь, лысиной похваляешься, а сам без головы, Что? При голове? Странно. А ведешь себя, как безголовый.
        Поиздевавшись, она подплыла ко мне, ухватила за уши, притянула к себе и давай целовать.
        - Какой же ты голенький? Для кого-то, может, и голенький, только не для меня. Я люблю косматенького. Вот такого, - запустила пальцы в мои волосы, зашептала горячо и ласково: - Ах, ты мой гривастенький, мой жеребеночек, белокурый шалун.
        Я замотал головой, сопротивляюсь.
        - Брюнет я! - кричу. - Никогда не был блондином. Жгучий брюнет. И лысый, лысый. Лысый брюнет!
        Пытаюсь вырваться из ее объятий, но уже чувствую, как под ласкающими меня пальцами покрываюсь густыми космами, утопаю в копне волос. Пряди лезут в рот, щекочут ноздри, мешают дышать. Вот-вот задохнусь.
        - Постой, - отбиваюсь, - я еще не все рассказал о тех цветах. Про левкои. Угадай, куда я их дел?
        - Бог с ними, куда бы ни дел...
        - Отдал мамаше с младенцем. Встретил на улице и вручил. Незнакомой, никогда раньше не видел.
        Ольга отстранилась. Что-то в моих словах ее насторожило.
        - Она что - красивая, понравилась?
        - Не рассмотрел, не успел.
        - Тогда почему именно ей?
        - Не знаю. Наверно, потому, что с младенцем.
        Ответил, не думая, экспромтом, без всякой задней мысли. А вышло - со значением. Не ожидал даже. Все вопросы, которым я так долго мучился, вдруг перестали быть вопросами. Как же все просто! Есть жизнь - с младенцами, колясками, пеленками. И есть... Нет, нет, тысячу раз нет. Ничего больше, кроме жизни, нет. Она одна. Неделимая. Неподдельная. Незаменимая. Все остальное - от лукавого. И сам лукавый - от нее, от жизни.
        - Такая вот цветочная история, - обратился я к Ольге. - Что скажешь, моя кареглазая ведьма?
        Но ее уже рядом не было. Когда-то улетела.
        При желании я мог бы догнать, вернуть, сам увязаться за ней. Хотя вряд ли. Я не испытывал никакого желания, и в этом все дело. Даже обрадовался, что остаток ночи могу провести в одиночестве. Почувствовал, что мне это просто необходимо. Приятно самому себе взъерошить волосы и убедиться: свои, натуральные и не лезут в нос, не щекочут. Малость оброс, надо все-таки сходить в парикмахерскую, укоротить космы. А может, и совсем - остричься наголо и так ходить до возвращения Федора.
        При мысли о брате я вздрогнул.
        У нас на радиокомплексе переполох - потеряна связь с экспедицией.
        Собственно, этого следовало ожидать. Долин предупреждал: когда корабль войдет в зону Р-облака, начнутся фокусы. Но тузы из Космоцентра знать ничего не хотели. Подавай им связь и немедленно.
        Старик безвылазно корпел в своем кабинете. Думаю, он и дома перестал бывать. Когда бы ни понадобился - у себя. Хоть днем, хоть ночью. Спал ли он вообще?
        Я заходил к нему запросто, по делу и без дела, и он воспринимал это как должное, даже не морщился. Как бы ни был занят, кивал на стул, садись, мол, и продолжал работать. Стол его - сплошной пульт с десятком экранов, и все они светились, мельтешили, пищали. В глазах рябило, голова кругом, а ему хоть бы что, управлялся. Время от времени он предлагал мне взглянуть на тот или иной экран. Я усердно пялился, будто понимал, иногда многозначительно хмыкал. Да он и не спрашивал моего мнения. Знал: меня интересовало лишь одно - как там у Федора.
        От полковника Севцова никаких вестей. Корабль молчал.
        Нас с Долиным тревожило не само молчание, а как он молчал. Связь прервалась в одночасье, вдруг. Еще не было серьезных помех, еще можно было как-то пробиться. Во всяком случае, видно было бы, что пробиваются, хотят пробиться - Земля догадалась бы по осколкам радиограмм. Но передатчики корабля бездействовали, словно их намеренно отключили и не желали включать. Скорей всего, Федор того и добивался, чтобы его правильно поняли: молчу, мол, потому, что так надо, так задумано, и Р-облако тут ни при чем, не путайте хрен с огурцом.
        А мы и не путали. И вовсе не из служебного только рвения Долин дневал и ночевал на радиокомплексе. Тем более я не из собачьей привязанности к шефу поминутно бегал к нему в кабинет. Мы уже чувствовали. Ждали развязки. Со дня на день. В любой час.
        Дважды мне снился один и тот же сон. Будто мы с Долиным пробираемся глухой ночью сквозь непроглядную чащобу и выходим к лесной сторожке. Вокруг сосны стеной, кроны сомкнулись, звезд не видать, и сторожка, оказывается, никакая не сторожка - двухэтажная хоромина с высоким крыльцом. Из окон свет бьет, да такой яркий, словно внутри вместо лампочек софиты наяривают. Долин сует мне в руки какую-то коробку, перевязанную шелковой тесьмой, сверху бантик. «Отнеси, - говорит, - подарочек». Я вроде бы понятия не имею, что в коробке, но что с ней делать - знаю. Прокрался на крыльцо, сунул под дверь и бегом назад. Сейчас кто-нибудь выйдет из дома, увидит, возьмет и только потянет за тесемочку - бабах, поминай как звали... Сидим мы вдвоем в засаде, не дышим, ждем, когда откроется дверь. Уже скоро, вот сейчас... И тут у меня нервишки не выдерживали, просыпался. Каждый раз казалось, что на крыльцо выходит Федор.
        Как мне в те дни спалось, я шефу не докладывал. Он бы замучил расспросами. Почему-то мои душевные конвульсии его занимали больше, чем цифирь на экранах дисплеев. Прямо-таки шпионил за мной. Чуть задумаюсь - он: о чем? Психану или просто дернусь - с чего бы? Ляпну невпопад - ну-ка, ну-ка повторите! И все допытывался, нет ли каких видений или знаков. Может, померещилось что, голос был? Я не скрывал, говорил, если было что сказать. Но о лесной сторожке - про тот сон - долго умалчивал. Лишь на третий или четвертый день проговорился.
        Захожу после смены к шефу и, чтобы не мешать, устраиваюсь у дальнего окна, чуть ли не в углу кабинета. Там журнальный столик и пара низких кресел. Можно развалиться и дремать, что я и намеревался делать.
        Старик подсел ко мне, открыл лежащую на столике коробку конфет, угощает. Сам он не сладкоежка, но всегда держал у себя что-нибудь сладкое - на случай гостей, к чаю, кофе. Вчера были лимонные корочки в сахаре. Сегодня вот набор шоколадных конфет. Я только глянул на коробку и вспомнил ту - из моего сна, с тесемочкой. Старик подсовывает, настаивает. А я от себя. Не нужно мне от тебя ничего, знаю я твои подарочки.
        - Вы, - спрашиваю, - давно их покупали, эти конфеты?
        - А что, думаете, несвежие?
        - Не в этом дело. Коробка знакомая, где-то видел похожую.
        - Очень может быть. Во всех магазинах продаются. Эта - из нашего буфета. Да вы не бойтесь, не отравитесь. Я уже ел, жив пока.
        - Вспомнил: во сне видел. Точно такая. Только сверху - бантик.
        - Был бантик, - сказал старик и подозрительно посмотрел на меня: не разыгрываю ли я его? Все же спросил: - А что за сон можно узнать?
        Вот тогда я и рассказал. Со всеми подробностями. Кое-что даже утрировал. Особенно расписал, как он давил на меня. Я, мол, не хотел, ноги стали ватными, не слушались, но он в спину толкал: иди, подложи под дверь. К тому же обманул: это - де подарочек... Словом, я так все представил, что виноватым выглядел он один. Меня же даже заподозрить не в чем, я только слепо повиновался.
        - Значит, - стал уточнять старик, - открылась дверь и на крыльцо вышел ваш брат. Вы уверены, что это был он?
        - А чего бы я так испугался? От страха проснулся.
        - И что он? Взял эту самую коробку?
        - Откуда мне знать? Говорю же: сразу проснулся.
        Старик замолчал, обдумывая что-то. И мне вновь представилось, что мы с ним в глухом лесу, перед забытой богом сторожкой. И не экраны дисплеев мерцают на столе, а смотрят на нас ярко светящиеся окна. Сидим в скукотном кабинете, развалились в креслах, жрем конфеты, и все равно - затаились и только ждем, когда Федор потянет за тесемку. Да еще прикидываемся, будто не знаем, какой подарочек ему подсунули. Сейчас, может, и хотели бы переиграть, предупредить - не подходи, не трогай, - да поздно, не остановить. Он уже открыл дверь, увидел... На радиограмму о моей якобы внезапной и чреватой летальным исходом болезни он, конечно же, не клюнул. Даже не отозвался. Раскусил: чистейшая липа. Мы лишь поторопили его, дали понять, как мы здесь мечемся. Мечемся и ЖДЕМ.
        - Вам, признайтесь, хочется, чтобы он... развязал бантик? - зло спросил я и за него же ответил: - Хочется, хочется. Все правильно. Я бы тоже хотел, если бы полковник Севцов не был моим братом. А вам что, вам парасвязь подавай, только ею и бредите. Лишь бы получилось...
        Я бил явно ниже пояса, но шеф даже не замечал.
        - Когда вам снилось, давно? - спросил он, поднимаясь из кресла.
        - Дважды подряд. Последний раз - три дня назад.
        - И вы до сих пор молчали?! - он полез на меня бородой. - Ступайте отсюда, уходите!
        Схватив за рукав, шеф поволок меня к двери. Нет, он не выгонял, как гонят из кабинетов назойливых и обнаглевших посетителей. Он торопил, побуждая не терять попусту времени. И чтобы я понял это, на ходу объяснял: идите домой или еще куда, куда хотите, и постарайтесь ничем не заниматься, ни о чем не думать.
        - Отрешитесь от всего. Будьте наготове, если Федор попытается выйти на вас.
        Я ушам своим не верил. Неужели он все еще на что-то надеется?
        - А как же! Попытается, непременно попытается! - все больше воодушевляясь, продолжал старик. - Последняя попытка. И если удастся, то ему ничего больше делать не надо. Понимаете - НИЧЕГО.
        Я понимал. Меня трясло от понимания.
        - Не поздно еще, не опоздали?
        - Будем надеяться.
        - Вы еще Ольге, Ольге скажите. Пусть она тоже... И в подвал, в подвал чтоб спустилась, там ждет.
        Я ушел от Долина в половине седьмого вечера. В семь был дома. Через час - значит, в восемь, - позвонила Ольга. В голосе слезы. Отца только что увезли в госпиталь. Прямо с работы. Сердечный приступ, похоже, инфаркт.
        - Приезжай, если можешь. Я уже еду.
        Первое, что я подумал: это из-за меня. Накрутил, идиот, старику нервы, довел. Если и не из-за меня, то все равно идиот. Надо было заметить, в каком он состоянии, и погнать к врачу, не оставлять одного. Много еще что лезло в голову, и кругом был виноват я.
        Оказалось - совсем другое.
        Старика отхаживали в реанимационном отделении. К нему нас с Ольгой не пустили, да мы и не настаивали. Томились в приемном покое, ждали, когда появится кто-либо из медперсонала и скажет, что с ним. Однако пришла медсестра с двумя халатами для нас, пригласила пройти. На ходу объяснила: настоял больной, сам рвется к нам, хочет что-то сообщить. Говорит очень важное. Врачи уступили.
        В палату мы с Ольгой вошли одновременно, вместе приблизились к кровати, стояли рядом. Но старик смотрел только на меня. Глазами попросил подойти поближе.
        - Федор... - прошептал едва слышно. - Все... Его уже нет. - Лицо исказилось гримасой боли.
        Нас тут же выдворили из палаты.
        - Что он сказал? - с тревогой спросила Ольга, когда мы вышли во двор госпиталя.
        Не ответив, я побежал за ограду ловить такси. Через полчаса был уже в Космоцентре.
        В те минуты я еще не верил, что произошло самое страшное. Надеялся, что Долин, сваленный сердечным приступом, увидел в этом дурной знак и запаниковал. Возможно и другое: от экспедиции наконец-то пришло известие - что-то там у них не ладится, а старик повернул на Федора, решил, что с ним беда. Так или иначе, но на радиокомплексе должны были знать, что именно приключилось, и я, промчавшись по лестницам и коридорам, ворвался в зал ЦП - центрального пульта.
        Двое издыхающих от скуки операторов вытаращили на меня глаза: какое известие, если вторую неделю с кораблем нет связи?! «Ты что-то, парень, путаешь».
        Не успокоившись, я позвонил дежурному по Космоцентру, затем поднял с постели Главного. Объяснить толком ничего не мог, уверял лишь со слов Долина: на корабле ЧП, и оно касается прежде всего полковника Севцова - возможно, его уже нет в живых. Меня терпеливо выслушивали, просили не волноваться. Главный даже пообещал что-то предпринять. И он действительно вскоре приехал, чтобы самому разобраться.
        Шел второй час ночи. В зале ЦП собралось с десяток спецов - из тех, кто обслуживал радиокомплекс в ночное время. С появлением Главного все уставились на меня: вот он, баламут, виновник переполоха. Я им еще раз про Долина - был, мол, у него, он мне сказал. Но по рожам видел - никто меня всерьез не принимает, хотя сочувствуют. Кто-то вызвался отвезти домой, побыть рядом, пока успокоюсь. И только Главный засомневался: вдруг Долин что-то знает - Радиобог все-таки! Не мог ли тот, минуя ЦП, получить какое-то известие? Спецы в один голос: исключено! Тем не менее, он зачем-то спросил, как долго идет радиосигнал от корабля, из зоны Р-облака, до Земли. Это даже я знал - семь часов.
        -Так... Семь часов, - повторил Главный и бросил взгляд на табло точного времени. - Осталось, следовательно, немногим больше часа.
        Вся свита ошалело уставилась на него: о чем это он? Я тоже не мог понять, что значит «осталось»? До чего осталось?
        - Вот что, полуночники, - обратился он к онемевшим дежурным, - настраивайтесь на прием. После трех, возможно, пойдут сигналы. Не прозевайте.
        Распорядился и ушел.
        Где-то под утро проскочила первая радиограмма. Потом один за другим лихорадочно пошли дубли. Корабль заговорил. Вместо начальника экспедиции сообщения подписывал заместитель. Он извещал, что полковник Севцов внезапно покинул корабль. Вышел в открытый космос. Без скафандра.
        Когда экспедиция возвратилась, работала комиссия, разбирались. Трясли весь экипаж, всех подряд. Доискивались - обстоятельства, причины, мотивы. В конце концов, пришли к выводу: покончил с собой, самоубийство. Но так и не докопались - почему? Поползли слухи, самые дикие. Поговаривали, что это Р-облако так подействовало. Или еще хлестче - космический сомнамбулизм, метагипноз. И никому даже в голову не пришло искать причины здесь, на Земле.
        А ведь было за что зацепиться. Хотя бы выяснить, как мог Долин за семь часов до радиограммы уже знать, что на корабле что-то стряслось и именно с полковником Севцовым. Сердечный приступ прихватил как раз в тот момент, когда Федор сделал такой последний шаг. Я сверял - все сошлось, минута в минуту. Предсмертным криком брат позвал нас - и меня, и Ольгу. Но услышал только Долин.
        Сам старик помалкивал, и его никто не спрашивал. Выйдя через месяц из госпиталя, он сразу же подал в отставку. Какое-то время отсиживался дома, а вскоре и вовсе вместе с Ольгой уехал из города.
        В последний раз - это было за несколько дней до отъезда - я видел их здесь, в этом кафе. Сидели за тем же столиком у окна. Я подошел, поздоровался и сразу же пожалел
        - не надо было подходить. Не знали, что сказать, как посмотреть. Я вдруг понял чужие мы. Вот именно, после всего, что было. Жили под одной крышей, хлебали, как говорится, из одного котла, угадывали, казалось бы, кто чем дышит, наконец - Федор... Он повязал нас покрепче кровного родства. И после всего этого - чужие.
        А может, как раз в Федоре дело. Что-то он нам доказал...
        Ну-ка, посмотри, как они там? Все сидят? Бог с ними, пусть сидят. А нам, пожалуй, пора. Вначале ты, я за тобой. Не хочу, чтобы заметили. Встречаться нам ни к чему. Все ушло, ничего не осталось. Перегорело.