Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного Александр Прозоров
        Прозоров Александр Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного
        Александр Прозоров
        Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
        Группа российских пограничников, погибших в бою на горном перевале, воскре сает несколько веков спустя. Люди из будущего поручают им странную миссию - отп равиться в далекое прошлое, в середину шестнадцатого столетия, и добыть захва ченный татарами кастинг - артефакт таинственного предназначения. Задача кажется несложной для видавших виды профессионалов, к тому же вооруженных до зубов.
        Но в первой же схватке сержант Андрей Матях понимает, что привычные АКМы и гранаты - не самое надежное средство против сабель и луков и что тактика двадца того века неприемлема в битвах эпохи Ивана Грозного...
        Глава 1
        ЧЕХИ
        В капитанской землянке, выбитой в скальной площадке пятью блиндажными заря дами*, пахло крепким кофе. Причем не растворимым, а самым настоящим свежемолотым из хорошо прожаренных, еще горячих зерен, залитых ключевой водой и долго-долго томившихся в раскаленном песке. Андрей даже сглотнул от неожиданно появившейся во рту горчинки и облизнул сухие губы. Умом Матях, конечно, понимал, что насто ящему кофе здесь, в Дай-Килойском ущелье, под самой вершиной горы Гонти, взяться неоткуда. Тем более сварить его здесь, в землянке начальника заставы, вовсе невозможно. Не имелось тут для этого ни примуса, ни посуды. Капитан Ратников обедал всегда вместе со всеми, в общей палатке, и ничего лишнего себе никогда не позволял. Но запах все равно продолжал витать в воздухе.
        * Блиндажный заряд - специальный боеприпас, предназначенный для быстрого изготовления укрытий (блиндажей) взрывным способом.
        Сержант быстро осмотрелся: письменный стол, поставленный на попа доистори ческий фибровый чемодан, на котором, прикрытый белой тряпицей, возвышался двух кассетный "Панасоник", грубо сваренный из стальных листов сейф, "буржуйка" у дальней стены и портрет Кутузова, поперек мундира которого тянулась бело- сине-красная лента. Путин, разумеется, тоже имелся он с ехидной усмешкой следил за офицером из стоящей на столе деревянной рамочки.
        - Тоже чувствуешь? - проследил за взглядом подчиненного капитан и медленным движением огладил свою лысину. - Полдня откуда-то паленым воняет. А где тлеет - найти не могу.
        - Может, провода аккумуляторные перетерлись? - предположил Матях. Теперь слегка подкорачивают, вот изоляция и горит.
        - Да проверял я, все нормально. - Однако Ратников встал, провел большими пальцами под ремнем, поддерживающим уже заметный животик, потом заглянул за сейф. Именно там тянулась "полевка", уходящая от магнитофона через стену к акку мулятору бензинового генератора. - Нет, все в порядке.
        Капитан устало вздохнул, вернулся за стол, снизу вверх посмотрел сержанта:
        - Ну что, Андрей, не надумал на сверхсрочную остаться? Дадим направление в школу прапорщиков, характеристику хорошую. Место тебе в нашем округе гарантиро вано.
        - Не, товарищ капитан, - мотнул головой Матях, - не уговаривайте. Я лучше домой, по специальности.
        - Ну какая специальность? - откинулся на спинку стула офицер. - Ты на себя в зеркало когда-нибудь смотрел? Ты можешь себе представить программиста ростом сто девяносто два сантиметра и больше метра плеч в диаметре?
        - В чем? - изумился сержант.
        - Ну, в этом, - с усмешкой развел руками начальник заставы. - На что китель надевают.
        - Да это пройдет, товарищ капитан, - повел плечами Матях. - Просто я тяжелой атлетикой до службы занимался. Как брошу, так и похудею раза в три. Видел я наших ребят, что на лыжи перешли. Тощие стали, как принцесса Диана.
        - Да я не против, занимайся, - замотал головой Ратников. - И колесную пару от вагонетки тебя никто выбрасывать не заставляет. Но только я не понимаю, какого лешего с таким-то телом ты задницу за компьютером протирать собираешься? Чай, не очкарик какой-нибудь.
        - А я не мясом на жизнь зарабатывать хочу, товарищ капитан. Мозгами хочу работать.
        - Можно подумать, здесь голова не нужна, - недовольно поморщился офицер. - Дураки у нас долго не живут. Между прочим, Андрей, в погранвойсках тоже не одними ногами службу несут. У нас и компьютерные системы есть, и центры обра ботки информации.
        - Знаю, что мне там скажут, товарищ капитан, - кивнул Матях. - Скажут, что с таким загривком нужно не за терминалом сидеть, а крупнокалиберный пулемет через плечо носить. Да и запрут куда-нибудь в лес командиром взвода. Не хочу. Я человек честный, от службы не увиливал, свои два года Родине отдал. А теперь собираюсь у себя дома мирно по клавишам стучать.
        - Ну разве это жизнь, Андрей? - пожал плечами начальник заставы. - Ты же мужчина! Воин. Ты должен страну сваю защищать, труд ее мирный, а не платочки накрахмаленные в нагрудный карман запихивать. Как можно мужское дело на всякие кнопочки-бантики менять?
        - Знаете, если стране действительно воины нужны, - не выдержал Матях, она им должна как мужчинам настоящим платить, а не как сопливым секретуткам из какой- нибудь торговой компании. Извините, конечно, товарищ капитан.
        - А слова такие, как "честь", "совесть", ты когда-нибудь слышал?
        - Я из чести и совести к вам сюда на два года служить пришел, - повысил голос Матях, - а не сифилитиком из психушки прикидывался. А потом, хочу нор мально пожить, чтобы копейки до получки не считать и на трамвайных билетах не экономить.
        - Ладно, - капитан с силой протер лысину, - еще три месяца у тебя на раз думья есть. А пока смотри на карту. Из Моздока сообщение пришло, что в ближайшие дни из Грузии к нам отряд боевиков прорваться собирается. Радиограмма была, и лейтенант штабной устное предупреждение привез. На тебя, кстати, похож связист очень. У тебя родственников здесь нет?
        - Я у матери один, - кратко ответил сержант.
        - Ну ладно, нет так нет. Так вот, лейтенант утверждает, что почти наверняка "чехи" пойдут сегодня вечером через наш участок. То есть вот здесь, через Крес товый снежник, к Вараевому уступу. Смотри сюда, Андрей.
        - Да что мне смотреть, товарищ капитан? - усмехнулся Матях. - Я по этим тропам и скалам уже год брожу. Что мне эта карта? Я и так знаю, что у снежника нам их не подловить. Там скалы одна на одной. При первом же выстреле бандиты попрячутся и назад уползут. Брать нужно за уступом, перед выходом в ущелье.
        - Правильно, - согласился начальник заставы, складывая карту и сбрасывая ее обратно в ящик письменного стола. - Значит, коли проводник у них дешевый, они Бараев уступ обойдут слева, чтобы по пологой расселине вниз спуститься. Если проводник опытный, то могут по уступу с правого склона пойти, чтобы потом через Угольную щель выбраться.
        - Или прямо от уступа по ручью к Синему болоту, - добавил сержант.
        - Нет, Андрей, - с довольной улыбкой замотал головой Ратников, - по болоту дороги больше нет. Коля на прошлой неделе туда двадцать растяжек поставил. Леску ноль пять под водой на глубине в ладонь натянул, а гранаты на склонах спрятал. Сверху ничего не видно, да еще и зарастет скоро. Если кому захочется вброд эту лужу перейти... В общем, мы услышим.
        - А чего не предупредили?
        - Зачем? - пожал плечами начальник заставы. - Из наших там все равно никто не ходит. А лишнее знание - лишний риск, что кто-то сболтнет по дурости. Ты тоже помалкивай. Просто помни, что по болоту хода нет, да если взрывы в той стороне услышишь, сразу наряд для проверки высылай.
        - Понял, товарищ капитан.
        - Вот и хорошо. - Ратников потянулся было за картой, но спохватился: В общем, склон нижнего Гонта ты знаешь. Он как раз напротив тропы через Бараев уступ. Займешь там позицию со Смирновым, Новиковым и Харитоновым. Еще с вами пойдет штабной лейтенант. Но ты за старшего. Он в качестве проверяющего отпра вится. Наблюдать за уровнем вашей боевой подготовки и оказывать огневую поддержку из своего автомата. А может, и еще какое задание у него есть, но помалкивает. Старший лейтенант Измалков со своим взводом и двумя АТС развернется перед рассе линой слева от уступа. Боевая задача твоя такова: если услышишь со стороны рассе лины стрельбу, выдвигаешься со своей группой к снежнику и перекрываешь бандитам пути отхода. Только к ним за спину не высовывайся, чтобы на линии огня не ока заться. Дави фланговым обстрелом.
        - Сам знаю, не маленький, - обиделся Матях.
        - Если пойдут по тропе, - спокойно продолжил капитан, - пропускаешь всю группу и открываешь огонь по замыкающим. Тогда, соответственно, Измалков повора чивает взвод к Угольной щели и встречает "чехов" на выходе. А ты опять же перек рываешь путь отхода. Под огнем по скальному карнизу особо не побегаешь.
        - А если в болото сунутся?
        - Тогда можешь корчить им сверху рожи и забрасывать гранатами, разрешил начальник заставы. - Пусть эти уроды между растяжек побегают, коли в Грузии не сидится. Задача ясна?
        - Так точно, товарищ капитан! - Матях щелкнул каблуками и отдал честь.
        - Выполняйте, сержант, - поднялся офицер из-за стола и тоже вскинул руку к виску.
        - Есть! - Матях развернулся, но выйти строевым шагом у него не получилось - сразу перед ботинками начинались ступеньки.
        - Береги себя, Андрей, - бросил ему в спину Ратников и, не удержавшись, добавил: - Стране нужны толковые прапорщики.
        После темной землянки яркий свет на улице резанул по глазам. Андрей Матях несколько секунд постоял, привыкая к ослепительному солнцу, потом, поежившись, пошел к обложенной камнями палатке второго взвода.
        Несмотря на июль, трава на каменистых склонах высокогорья так и не выросла. Заставу продолжали окружать серые базальтовые россыпи, по которым до ближайшего лужка топать по узким тропам километров десять. Ветер тоже дул постоянно в одном направлении - от близких снежных шапок вниз, к Дай-Килойскому ущелью. Туда же регулярно пытались прорваться и небольшие бандитские группки отдохнувших в Грузии чеченцев. Обычно после истребления такой шайки на две-три недели воцаря лось спокойствие - убедившись в прочности границы, боевики и их арабские хозяева выжидали, пока русские ослабят бдительность. Но потом, так и не поняв, что в России незваные гости не нужны, разбойники лезли снова. Длительный перерыв нас тупал только зимой, когда перевалы утопали под многометровым слоем снега, а узкие тропинки обледеневали и по ним не рискнул бы пробраться и снежный барс. Именно поэтому здесь, на заставе, на которой и летом температура не поднималась больше плюс пяти градусов, а зимой начинался настоящий морозильник, холодные месяцы любили все-таки больше, чем теплые.
        - Харитонов! - войдя в палатку, окликнул солдата Матях. - Дуй в столовую, скажи прапору, чтобы обед на пятерых сделал, и "корочки" - с собой. Потом найди Смирнова и Новикова. Через час выступаем, пусть готовятся.
        - Они дрова для столовой колют.
        - Я тебя не спрашиваю, что они делают! - повысил голос Андрей. - Я говорю, чтобы бросали все и собирались на выход. Давай, бегом!
        Щуплый и черноволосый Коля Харитонов был земляком Матяха. Они в Питере, ока зывается, жили на одной улице. Именно поэтому распоряжения сержанта солдат всегда выполнял с некоторой ленцой, как бы проявляя снисхождение. Хотя те же Витя Новиков и Коля Смирнов, призванные из Мордовии, за подобные пререкания немед ленно получали в лоб.
        - Ты еще здесь?
        - Иду, иду, - буркнул земляк, застегивая ремень, и вышел за полог палатки.
        Матях уселся на койку, расшнуровал ботинки, снял носки и вместо них намотал толстые байковые портянки. Когда-то, будучи только пришедшим на службу салабо ном, он считал, что в нынешнем, двадцать первом, веке носить портянки вместо носков - верх идиотизма, и упросил мать прислать ему носки. Однако, пару раз промочив ноги, быстро усвоил, что не все новомодные изобретения делают жизнь человека лучше. Когда ты ступаешь в лужу с носками на ногах, будешь потом весь день с мокрыми пятками ходить. А портянку снял, перевернул, другой стороной намотал - и опять сухо. Поэтому теперь, к концу службы, отправляясь в наряд, Андрей всегда менял выпендрежные носки на старые добрые портянки.
        Вторым важным моментом был "ствол". В зависимости от места, в котором предс тояло нести службу, сержанту постоянно требовалось менять его цвет. Вот и сейчас, распотрошив аптечку первой помощи, Матях принялся старательно обматывать автомат бинтом.
        - Товарищ сержант, рядовые по вашему приказанию прибыли! - забрались в палатку вызванные Харитоновым бойцы. Оба голубоглазые, примерно на голову ниже командира, но крепкие, жилистые, на турнике "солнышко" без труда крутят. У обоих нос картошкой, широкие скулы, толстые короткие пальцы. Просто близнецы, да и только.
        - Готовьтесь к выходу, - кратко сообщил Андрей. - Белые маскхалаты возьмите, оденьтесь теплее, чтобы не обморозиться. Может быть, до завтра сидеть придется.
        - Прапор говорит, хоть сейчас жрать можно, - появился Харитонов, неся в руках стопку сложенных попарно бутербродов из больших ломтей хлеба и засунутых между ними кусочков мяса. Или, как их называли на заставе "корки". - А это паек.
        - В вещмешок засунь, - распорядился, поднимаясь, сержант. - Будешь сегодня нашим кормильцем. Воды прихватить не забудь. А то придется, как на прошлой неделе, снег жрать. Все, пошли в столовую. На сытый желудок и собираться проще.
        Подкрепившись рассыпчатым пловом с бараниной и вдоволь напившись кисловатого компота, пограничники вернулись в палатку и обнаружили там незнакомого лейте нанта, уже в стандартной полевой жилетке, из карманов которой выглядывало шесть гранат и десять магазинов к "Калашникову". Автомат лежал у него на коленях - приклад, ствол, цевье плотно перебинтованы, словно после тяжелого ранения.
        - Ты, значит, сержант Матях? Лейтенант Любченко. Я пойду с вами.
        Офицер выпрямился во весь рост, и Андрей впервые за всю службу обнаружил человека, ничуть не уступающего ему по габаритам. Матях будто увидел себя в зер кале: широкие плечи, карие глаза, слегка повернутый боком передний зуб на верхней челюсти. Разница заключалась лишь в глубоком шраме, который тянулся от левого глаза до самого уха, и гладко выбритой голове, поблескивающей первозданным глян цем.
        - За старшего остаешься ты, - протянул лейтенант ладонь для рукопожатия. - Меня можно считать наблюдателем, как на учениях. Или одним из автоматчиков. Вы готовы?
        - Взять оружие! - сухо приказал сержант и подобрал с постели свою жилетку с запасными магазинами, тремя гранатами и закрепленным у плеча штык-ножом. - Выс тупаем.
        От заставы до Бараева уступа ходу было два с небольшим часа. Сперва по пологой долинке до лесистого Дай-Килойского ущелья, по нему примерно полтора километра вверх, потом по дну узкой скальной пропасти еще полчаса. Здесь стены ущелья расходились в стороны почти на два километра, образуя зеленую, местами заболоченную долину - где, впрочем, ничего, кроме травы и ивняка, не росло. Если отсюда повернуть налево, перебраться через пологий перевал, то можно выбраться в Дай-Килойское ущелье, в котором хоть дивизию прячь - не найдут. А прокравшись по заснеженным склонам, что начинались справа, знающий местные тропы человек без труда уходил в Грузию. Место спокойное, безлюдное - потому "чехи" и пытались время от времени прощупать границу именно здесь.
        Угольная щель, шириной всего чуть больше метра, со множеством выступающих гранитных ребер, вполне заменяла тренированному человеку лестницу. Поднявшись по ней почти до самой вершины, Матях вывел свой небольшой отряд на скальный карниз. Здесь можно было бы легко идти вдвоем, бок о бок - если бы не начинающийся слева отвес, обещающий неосторожному путнику очень долгий полет к поблескивающему внизу Синему болоту. Впрочем, иногда карниз сужался до ширины в локоть, и крас ться по нему приходилось, прижимаясь спиной к стене. Здесь стало уже настолько холодно, что в воздухе витали, не тая, сдутые ветром с вершины снежинки.
        И если люди не ощущали стужи, то только потому, что за время долгого пере хода они распарились, как в хорошей бане. Карниз выходил на широкую, усыпанную крупными валунами площадку, с которой открывался вид на любимый "чехами" снежник - присыпанный никогда не стаивающим снегом широкий перевал. Сквозь наст тут и там выпирали высокими округлыми пеньками темные скалы, между которыми, как в лесу, легко спрятаться от чужих глаз или спастись от пуль.
        - Привал, - разрешил Матях, и бойцы немедленно попадали на землю, раскинув руки.
        Сержант, убрав крышки с линз бинокля, внимательно осмотрел искрящуюся под солнечными лучами белизну. Вроде никаких следов нет. Значит, банда еще не прохо дила. Вовремя успели.
        - Так, мужики, - скомандовал, не опуская бинокля, Андрей. - Одеваемся потеп лее, сверху маскхалаты. Отдохнем в секрете, тут уже недалеко.
        Натянув ватные штаны и теплую куртку, а поверх - комбинезон из жесткой белой парусины, Матях двинулся с площадки налево и, прыгая со скалы на скалу, стал забираться выше, постепенно огибая Синее болото. Вскоре под ногами заскрипел снег, но сержанта это ничуть не обеспокоило - снизу эти следы все равно не видно.
        Выбравшись на ледник, пограничники прошли по нему около полусотни метров и оказались в глубоком, в рост, окопе, выдолбленном прямо во льду.
        - Вот теперь точно все, - перевел дух сержант. - Отдыхаем.
        Это укрытие он построил сам, еще в прошлом году. Отсюда, с расстояния в три сотни метров, идущая по Бараеву уступу тропа была как на ладони, так же хорошо просматривалась и долинка. Держать здесь оборону, если придется, можно хоть месяц - без вертолетной огневой поддержки ледник взять просто невозможно. Но самое главное - про схрон не знал никто из местных. А значит, можно не бояться, что кто-то наведет сюда чеченцев или оставит для пограничников мину-ловушку.
        - Только тихо сидите, - предупредил подчиненных Матях. - Кто начнет болтать или закурит, сразу получит прикладом по голове, никакая шапка не поможет. Кстати, уши можно опустить, чтобы не отморозить себе ничего. Кто хочет, спите, пока ничего не происходит. Но наверх не высовывайтесь.
        Бойцы зашевелились, развязывая узелки на шапках, а потом натягивая поверх капюшоны маскхалатов. Сержант же оперся грудью на бруствер из утрамбованного снега и приготовился к долгому ожиданию.
        Вскоре послышалось сладкое сопение - Смирнов и Новиков, привалившись плечами друг к другу, безмятежно дрыхли, выпуская изо рта облачка белого пара. Лейтенант тоже откинулся на стенку схрона и закрыл глаза, сунув ладони под мышки. Харито нов, сложив по-турецки ноги, читал истрепанный детектив, забытый на заставе одним из вертолетчиков месяца два назад и теперь переходивший из рук в руки. Время будто остановилось, и если бы не солнце, постепенно уползающее на запад, можно было бы подумать, что пограничники потерялись где-то в снежной вечности.
        - Черт, скоро смеркаться начнет, - тихо пробормотал Матях, чтобы разогнать наваждение. - Этак мы и не увидим ничего.
        - Что вы говорите, товарищ сержант? - вскинулся Харитонов.
        - Ничего, - буркнул Андрей. - Темнеет. Как бы незамеченными не проскочили.
        - В темноте по горам не походишь, - неожиданно подал голос лейтенант. Сейчас появятся. Как раз перед закатом. - Он открыл глаза и повел плечами. Самое время.
        Офицер поднял автомат, снял его с предохранителя и передернул затвор.
        - О, черт! И правда, идут, - заметил шевеление на площадке перед скальным уступом Матях. - Ну-ка, ребята, помашите ручками, разгоните кровь. Кажется, сейчас начнется. Харитонов, разбуди мордвин, а то храпят на всю долину.
        Бинокль сержант спрятал - не дай Бог, блик пустит. Подтянул к себе автомат и передернул затвор. Теперь самым главным было - куда боевики повернут. То ли в расселину, к Измалкову, то ли на тропу вдоль склона. Матях надеялся, что на тропу - тогда не придется бегать по камням, рискуя налететь на растяжку, и зани мать новые позиции, ориентируясь на ходу.
        - Идут... - наконец прошептал он.
        Первым на площадке выпрямился одетый в светлое человек, покрутился на месте, закинул за плечи рюкзак. Похоже, проводник. Вот он отступил в тень, потом подошел к самому обрыву... Есть! Вышел на скальный уступ!
        Прочие "чехи" стали вытягиваться следом. Одетые в российскую военную форму, все они несли в руках оружие. Снайпер, гранатометчик, три автоматчика. Класси ческая ударная группа. Интересно, это вся банда или только передовой дозор? Может, проверяют, нет ли засады?
        Матях снова повернулся к площадке, к снежнику позади нее. Нет ли там еще теней? Не проявится ли движение? Вроде тихо... Значит, все.
        - Приготовились, - прошептал Андрей.
        Справа от него выдвинул ствол Харитонов, мордвины и лейтенант обосновались слева. Матях продолжал выжидать, поглядывая в сторону перевала: вдруг там появится основной отряд? Но на белом снегу больше не шелохнулось ни единого живого существа. А согнувшиеся под тяжелыми рюкзаками "чехи" прошли уже больше половины тропы. Если их не остановить, могут оказаться у взвода Измалкова в тылу.
        - Ну что, Иуда, - пробормотал сержант, подводя мушку прицела проводнику на уровень поясницы. - Предателю первая пуля. Отделение, приготовились... Огонь!
        Пять "стволов" загрохотали одновременно, и вокруг бандитов появилось мно жество серых пыльных фонтанчиков от врезавшихся в скальный монолит пуль. Про водник в светлом халате сложился пополам и распластался на уступе, последний из автоматчиков, у которого из ноги вылетел красный клок, потерял равновесие и полетел вниз. Еще одного боевика попавшая в тело пуля кинула на стену - он отс кочил от камня и тоже ухнулся в Синее болото. Остальным бандитам Аллах подарил еще несколько мгновений жизни - они успели схватиться за оружие, открыли ответный огонь, но палили не по засаде, а куда-то вверх, видимо не понимая, откуда ведется огонь. Вот еще один "чех" откинулся назад, осел и разлегся поперек тропы.
        Матях заметил, что автомат больше не реагирует на нажатие курка, отшатнулся от бруствера, выдернул пустую обойму, воткнул вместо нее другую, рванул со всей силы затвор, вернулся на позицию.
        Бандитов на тропе оставалось двое. Автоматчик, широко раззявив рот и, видимо, что-то выкрикивая, лупил из "калаша" по горной вершине, а гранатометчик вскинул свой РПГ, готовясь выстрелить.
        - Идиот безмозглый, - усмехнулся сержант.
        Пум-м! - рявкнул РПГ. Граната метнулась вперед - а реактивная струя, ударив в камень за спиной бандита, отразилась и легко сдула со скального карниза всех, кто на нем был - и мертвых и живых.
        - Все, - опустил автомат Матях. - Цирк окончен.
        Где-то над головой запоздало ухнул разрыв гранаты. Лейтенант отложил в сто рону оружие и лег на живот. Харитонов, отстегнув магазин, передернул затвор, поймал вылетевший патрон. Новиков чему-то рассмеялся.
        Внезапно Матях ощутил, как по лицу скользнул некий непривычный крупяной холодок - и тут же на него обрушилась огромная, непереносимая тяжесть.
        Глава 2
        КАСТИНГ
        Тело ныло все, от макушки и до кончиков пальцев ног. Было такое ощущение, словно кожу содрали, наполнили до краев газировкой и натянули обратно. Вспышки боли возникали сразу везде и тут же угасали. К ним добавлялись судороги - во всех мышцах одновременно. На фоне этого кошмара Матях даже удивился тому, что смог ощутить в горле теплую и мягкую, но шершавую трубку. Это означало, что говорить он не сможет, а потому сержант просто открыл глаза. И его тут же охва тила паника - потому что он обнаружил себя плавающим в воде. Прямо перед глазами колыхалась желтоватая жижа, сквозь которую с огромным трудом угадывались какие- то лица, манипуляторы и провода.
        Паника сотрясла тело - и схлынула. Если в первый миг Андрей подумал, что вместе с отрядом сорвался с обрыва и теперь бултыхается в болоте, то разум быстро напомнил, что он не захлебывается, что легкие подпитываются кислородом, а вода отнюдь не холодная, как в горном болоте, а имеет точную температуру тела - то есть совершенно неощутима.
        "Получается, я... в Моздоке? Что же случилось? Нас накрыло этой чертовой гранатой? Или была еще группа, которая накрыла нас, пока мы кромсали первую банду?"
        Мысли вспыхивали и угасали. Матях пытался вспомнить, не слышал ли он посто ронней стрельбы, угадать - как остальные ребята. И самое главное понять, где находится. То, что не в санитарной палатке на заставе - это точно. В Моздоке ему тоже ни разу не доводилось видеть механизмов, лечащих таким образом: с погруже нием в какой-то раствор, дыханием и подпиткой по трубкам. Может быть, его вывезли в Москву? Или в Питер? Если в город над Невой - значит, мама наверняка где-то рядом. Волнуется, наверное.
        Андрей попытался покачать рукой, дать знать, что все в порядке. И тут же понял, что не может согнуть конечности в локтях. Но не потому, что они сломаны или оторваны, а просто из-за толстых манжет, напяленных по самые плечи. Сквозь жидкость было видно, что к ним подходит не меньше десятка трубочек и кабелей.
        "Однако крепко же меня достало, если так упаковывать пришлось, - одними уголками губ улыбнулся он. - Небось сижу на искусственных легких, искусственных почках, искусственном сердце и искусственной печени. Интересно, как меня собира ются собирать обратно, если не работает ни один орган? Не могу же я плавать здесь вечно!"
        Сознание отключилось, а когда он пришел в себя снова, судорога мышц уже отпустила, а "газировка", залитая внутрь тела, лопалась своими пузырьками совсем не болезненно. Так, слегка. Будто руку во сне отлежал. Матях попытался пошеве литься, и теперь конечности успешно подчинились. Более того - он начал себя ощу щать. Откликались сгибаемые и разгибаемые пальцы ног, икры, а пальцами рук он даже смог потереть друг о друга - и почувствовал соприкосновение подушечек! Волна радости погасла в быстро туманящемся сознании, и когда Андрей пришел в себя в третий раз, никаких болезненных ощущений более у него не имелось.
        Жидкость, в которой плавало тело, начала нагреваться - все сильнее и силь нее, под спину уперлась мягкая подушка. Сержант с удивлением понял, что его изв лекают из ванны. Грудь уперлась в крышку, голову резко наклонило вперед, послы шался резкий свист. Легкие резануло острой тяжестью - словно сразу со всех сторон надавило мощным прессом. Матях застонал - и как только тяжесть исчезла, сделал свой первый судорожный вдох. Тут же трубка выскочила изо рта, и он громко закаш лялся. Наружу полетели вязкие желтые капли, похожие на подсолнечное масло, но пахнущие лавандой. Изо рта вырвался морозный пар.
        - Так мне холодно или горячо? - переставая что-либо понимать, простонал пог раничник и... снова потерял сознание.
        * * *
        Когда Андрей Матях проснулся, он почувствовал, что на глазах лежит какая-то тряпка. Сержант нащупал ее рукой, небрежно откинул в сторону. Тут же по векам ударило ослепительным светом.
        - Приснится же такое! - пробормотал он, усаживаясь на койке. - Кто сегодня в наряде? Почему не разбудили?
        Потом Андрей понял, что почему-то совершенно раздет - а спать голыми у них на заставе было как-то не принято. Промелькнула слабая надежда: он уже на дем беле, валяется дома на диване и смотрит кошмары о прошлой службе. Затем Матях открыл глаза.
        В паре метров перед ним стояла бревенчатая стена, на которой висело нес колько костюмов. Обычная полевая хэбэшка, зимний комплект из ватных штанов и куртки с меховым воротником, кальсоны и белая нижняя рубаха, и здесь же почему- то - немецкая форма времен Второй мировой войны.
        Андрей чертыхнулся. Ему показалось, что сон все еще не закончился и если чуть-чуть подождать, то разум окончательно прояснится и перенесет его в мир реальности. Однако минута проходила за минутой, а стена впереди продолжала оста ваться бревенчатой, потолок был единой светящейся панелью, постель - по виду грубо сколоченный топчан, на ощупь - нечто мягкое, как поролон. Окон в помещении не имелось вовсе, дверей тоже. Земляной пол излучал нежное приятное тепло.
        - Вот черт! - Сидеть надоело, поэтому Матях поднялся, натянул кальсоны с рубахой, поверх надел хэбэшку без знаков различия. Подпоясался ремнем. Вся остальная одежда мгновенно исчезла, а вместе с ней и сама стена. Перед сержантом открылась обширная залитая белым светом комната с круглым столом посередине. Здесь находились его ребята, давешний лейтенант, а также несколько чудиков, одетых под немцев.
        - Слава Богу, живы! - Не удержавшись, Андрей подбежал к подчиненным, сгреб сразу обоих мордвинов. Потом, отдельно, обнял Колю Харитонова. - Целы, значит? Ну, тогда все хорошо. Мы где находимся? Что это за ванна была? Меня что, ранили?
        - Хрен тут чего разберешь, командир, - пожал плечами Смирнов. - Мы с Витей сами только вчера проснулись. Потом эти фрицы появились, потом Харитон, лейте нант. Ну, и вы тоже. Кормят вроде нормально. Но пока ничего не объясняют. В Москве мы, наверное. Где еще такие устройства быть могут?
        - Внимание! - Свет мигнул и зажегся снова. - Подойдите к столу и приступите к трапезе. Вы получите полностью сбалансированную пищу.
        - Вот, - кивнул Смирнов. - Роботы одни и компьютеры. Точно, Москва. Не в Японию же нас занесло?
        - Kommt zu den Tisch und beginnt zu essen. Hier bekommt ihr vollstandig aus geglichene Ernahrung, - повторил голос на немецком языке. Правда, на этот раз свет не мигал.
        - Сейчас какой-нибудь слизью накормят, из витаминов и протеина, предположил Харитонов, но ошибся. Над поверхностью стола прокатилась дрожащая волна, словно от горячего воздуха, и на столешнице обнаружились овальные тарелки. На них парило горячее картофельное пюре, присыпанное с краю крупным зеленым горошком, а рядом - пара ровненьких толстых бифштексов.
        Матях ощутил, как рот его моментально наполнился слюной, и решил отложить все вопросы на потом.
        - Точно, Москва, - кивнул Новиков. - Еда как из ресторана.
        - Von welchem Moskau sprechen sie immer?* - достаточно громко высказался один из одетых в немецкую форму солдат.
        - Ich weiss nicht. Vielleieht, sind sie aus der Polizei?** - пожал плечами другой и прямо обратился к Матяху: - Woher komraen Sie, aus Russland?***
        * Про какую Москву говорят они все время? (Нем.)
        ** Я не знаю. Может, они из полицейских частей? (Нем.)
        *** Вы откуда, русские? (Нем.)
        Сержант промолчал, уселся за стол, придвинул к себе тарелку и принялся торопливо наворачивать картошку и горох алюминиевой ложкой - других столовых приборов все равно не имелось. Следом расселись за столом и все остальные.
        - Скажите, лейтенант, - осторожно поинтересовался Матях, - вы знаете, куда мы попали?
        Офицер, разламывая ложкой бифштекс, ничего не ответил.
        - А это не связано с тем, что вы у нас на заставе делали?
        - А разве я что-нибудь делал?
        - Вы с нами зачем пошли, товарищ лейтенант? С каких это пор в пограничный наряд стали отправлять наблюдателей из штаба? Как на заставу попали? Вертолета я не слышал.
        - На машине приехал. А дальше - по ущелью пешком.
        - На машине? - недоверчиво прищурился Матях. - В одиночку через всю Чечню?
        - А что в этом такого? - ухмыльнулся офицер. - Я русский воин. Что мне какие-то басурмане сделать могут? Это же просто тати. Разбойники.
        - Странно все это, лейтенант. И вы странный, извините за прямоту, и появи лись странно. И теперь еще это... - Матях развел руками.
        - Успокойся, сержант. - Лейтенант оторвался от еды и повернул голову к Анд рею: - Потерпи пару часов. Думаю, очень скоро все разъяснится.
        - Так вы все-таки знаете, что все это значит?
        - Потерпи, сержант, - повторил офицер и вернулся к еде.
        Матях, вздохнув, доел мясо, запил стаканом сока, по вкусу напоминавшего абрикосовый, сладко потянулся и привычно окинул взглядом подчиненных: не пора ли давать команду "встать из-за стола"?
        - Больные! - оборвал его раздумья мигнувший свет. - Вы должны вернуться в свои комнаты и лечь в постель. Вам будут введены знания тюркского и русского языков. Die Krankent Sie sollen in ihren Zimmer zurueckkehren und ins Bett gehen. Ihnen werden die Kenntnisse der turkischen und der russischen Sprachen eingefuhrt.
        - Что значит "введены"? - удивленно поднял голову к потолку Харитонов. Среди солдат вермахта тоже наблюдалось некоторое недоумение.
        - Ну, пока еще нас никто не калечил, а, наоборот, лечили, - поднялся из-за стола лейтенант. - Наверное, не для того, чтобы угробить по дурости. Давайте, ребята, по койкам.
        Офицер первым ушел в одну из комнат - вместо прохода тотчас образовалась бревенчатая стена.
        - Ладно, ребята, раз так нужно... - Матях направился к "своей" конурке, лег на непривычно мягкий топчан. Стрельнул глазами влево, вправо, ожидая, что сейчас откуда-нибудь вылезет мощный футуристический агрегат. Но вместо этого голову внезапно бросило в жар, на миг он ощутил свой разум отстраненным и даже вроде как увидел свое тело со стороны.
        Сержант рывком сел, прижал пальцы к вискам, пытаясь заметить изменения в сознании. Изменений не чувствовалось, зато пришло понимание того, что они нахо дятся явно не в Москве. "Введение" языков, исчезающие и появляющиеся стены, вырастающая из ничего еда. Вряд ли подобное возможно даже в Москве... Или уже возможно?
        - Процедура окончена. Выходите в центральный зал. Die Prozedur ist beendett Kommen Sie in die Haupthalle heraus.
        Стена исчезла. Матях медленными шагами вышел к столу. Со всех сторон в поме щение так же неуверенно выбирались остальные обитатели странного места. Похоже, не только у сержанта развеялись последние иллюзии относительно их местонахождения.
        - Сядьте, собратья. Сейчас с вами станет говорить хан замысла.
        Слова прозвучали не на русском и явно не на немецком языке - но Андрей понял все. И почувствовал, что может ответить на точно таком же наречии.
        "Кто-то действительно поковырялся в наших мозгах", - попытался для пробы сказать он, но вместо этого прозвучало:
        - Чужак копал яму в нашей голове...
        - Он оторвал память, - ответил Новиков.
        - Это тюркский язык? - спросил один из немцев.
        - Хватит трепаться, садитесь за стол, - предложил лейтенант. - Нам обещали показать "руководителя проекта".
        - А это какой язык? - Матях уловил, что обращение офицера прозвучало нес колько иначе, чем речь всех остальных.
        - Вы что, русский позабыли? - рассмеялся офицер. - Теперь только на татар ском болтать собираетесь?
        - Я вас понимаю! - воскликнул все тот же немецкий солдат. - Значит, я дейст вительно понимаю славянский язык?
        - Русский, - поправил его Матях.
        - Какая разница? Русский, болгарский, литовский. Все одно, недочеловеки. Это вам надле... - Его речь оборвалась на полуслове, поскольку лейтенант без предуп реждения врезал пехотинцу кулаком в челюсть.
        - Ты как разговариваешь в присутствии хозяев, немецкое отродье? рыкнул офи цер. - Тебя для чего звали? Проповеди читать?
        - Славянское быдло! - Рука немца зашарила на поясе, но ничего там не обнару жила. - Да я...
        - Ты заткнешься, сморчок европейский, и будешь дожидаться команды, чтобы разговаривать, - с усмешкой объяснил ему лейтенант. - Тоже мне, ариец выискался.
        - Mach den Mund zu, schmutzige Schwein!*
        * Заткнись, грязная свинья! (Нем.)
        - Сперва руки после сортира мыть научитесь, а потом к русским с советами подходите.
        - Займите места за столом! - потребовал голос, мигнув светом. - К вам входит руководитель проекта.
        На этот раз обращение прозвучало точно по-русски. Лейтенант и немец, который вытирал стекающую с уголка рта кровь, разошлись, угрюмо поглядывая друг на друга. Все расселись по полупрозрачным креслам. На несколько секунд наступила тишина. Затем свет мигнул в очередной раз, и в центре стола оказалось странное существо. Именно существо - на человека оно походило только отдаленно. Те же две руки и две ноги - но необычайно тонкие, и даже легкая, опадающая складками ткань длинного, до пят, балахона не могла скрыть невероятной худобы. Столь же болез ненно изможденным выглядело и тело, напоминая увеличенную в двадцать раз куклу Барби. Голова на этом фоне выглядела вполне нормальной: светло-голубые глаза, коротко стриженные волосы, тонкий острый нос, чуть синеватые губы. Росту в госте имелось никак не меньше двух с половиной метров.
        - Вот блин! - выдохнул Харитонов. - Так, значит, нас пришельцы похитили? А это все НЛО?
        - Мы не пришельцы, - мягко, даже вкрадчиво ответило существо. - Мы земляне, люди. Относимся к роду homo sapiens. Можно сказать, от вас всех мы отличаемся только расой.
        - Славяне? - грубо поинтересовался немец, облизывая разбитую губу.
        - Частично, - слегка склонил голову гость. - Наша раса произошла благодаря смешению вас, европеоидов, и восточноарабских народов.
        - И когда произошло это смешение? - шевельнулось в душе Матяха нехорошее предчувствие.
        - Давно, - уклончиво ответил гость.
        - Это ложь! - вскочил со своего места немец. - Арийцы никогда не могли испортить свою кровь арабской грязью!
        - Но... - явно смутился гость, - разве арабы и арийцы - это не одна раса?
        Немец вякнул что-то непотребное, дернулся вперед, пытаясь дотянуться до существа. По балахону гостя побежала светлая волна, и пехотинец, болезненно вск рикнув, отдернул руку:
        - Scheisse! Es tut mir weh!*
        - То есть мы находимся в будущем? - сформулировал свою мысль Андрей.
        - Die Zukunft gehoert Deutschland!** - буркнул немец, но внимания на него никто не обратил, даже свои.
        * Вот скотство! Больно! (Нем.)
        ** Будущее принадлежит Германии! (Нем.)
        - Да, - кивнул гость.
        - Вот блин, - схватился за голову Харитонов. - Уж лучше бы пришельцы! А домой нам попасть никак нельзя?
        - Как мы здесь оказались? - перебил его другой немец.
        - Вы найдены на ледниках Восточного хребта сто сорок лет назад и хранились в холодных витринах музея Улугчата, - сообщил гость. - Судя по одежде, а также по обнаруженному при вас оружию, вы являетесь воинами. В связи с последними откры тиями в архивах Ахеменидов Малая Академия Земли приняла решение о вашей реанимации.
        - Какой же сейчас год? - спросил Смирнов.
        - Триста седьмой год пятой эры Земного цикла.
        - Это... какой же, если от рождения Христа считать? - попытался уточнить немецкий пехотинец.
        - Христианство? - Гость задумчиво склонил голову набок. - Эпоха единобожия? Это было давно.
        - А как давно?
        - Это не важно. - И, видимо, желая прекратить расспросы раз и навсегда, человек из будущего сообщил: - По мнению специалистов по архетипам древности, знание о том, как далеко от своего времени вы находитесь, а также знакомство с современной цивилизацией необратимо разрушат вашу психику.
        - Нам что же, остаток жизни в этой тюрьме сидеть придется?
        - Нет, сородичи. Мы приняли решение реанимировать организмы, не получившие фатальных повреждений за время холодного хранения или в момент смерти, не имея в виду пребывание образцов в замкнутом пространстве. - Гость замолчал, подумал, потом уточнил: - Вы меня поняли?
        - В общих чертах, - кивнул лейтенант.
        - В связи с недавно сделанным открытием нам потребовался homo sapiens опре деленной внешности и правильного архетипа. Таким образом, я хочу задать вам воп рос: вы действительно являетесь воинами?
        - Кому интересно, имею честь представиться. - Прикомандированный к отряду Матяха офицер поднял руку. - Лейтенант Любченко, войска связи Северо-Кавказского военного округа. Несколько басурман на своем послужном счету имею.
        - Капитан сто первого отдельного горного егерского батальона Герман Айх, - поднялся со своего места немец с разбитой губой. - Эти трое солдат мои подчинен ные. А это, значит, все-таки не полиция, а недоноски, которые противятся войскам вермахта?
        - Не противятся, а противились, - хладнокровно возразил лейтенант. - Да нас только удачно, что весной сорок пятого наши деды взяли Берлин, а Гитлера и его проститутку повесили на осине в зоопарке.
        - Ты лжешь! - Капитан перепрыгнул через стол и обрушился на русского офи цера. Однако тот в последний момент успел отклониться, стремительным ударом смахнул немца на пол, сел сверху и несколько раз с видимым удовольствием врезал кулаком по зубам.
        Пехотинцы вермахта неуверенно дернулись, но Матях грозно поднялся со своего кресла, широко развернул плечи и, ткнув в их сторону пальцем, скомандовал:
        - Сидеть!
        Капитан Айх обмяк. Лейтенант поднялся с него, улыбнулся внимательно наблюда ющему за схваткой гостю:
        - Извините. На чем мы остановились? Ах, да. Сержант, представьтесь.
        - Андрей Матях, командир взвода. Погранвойска. Эти трое ребят - мои бойцы.
        - Я удовлетворен, - степенно кивнул гость. - Ваш архетип соответствует заданному. Надеюсь, капитан Герман Айх сможет занять место за столом?
        Человек из будущего наклонился вперед, протянув истонченную руку к потеряв шему сознание немцу. Капитан застонал, качнул головой, после чего поднялся и дей ствительно побрел к своему креслу.
        - Посмотрите сюда, сородичи. - "Руководитель проекта" выпрямился во весь рост, раскрыл правую ладонь. На ней блеснул множеством граней голубоватый камень, похожий на песочные часы: два цилиндрика, соединенные тонкой перемычкой. В длину камень имел сантиметров пятнадцать, в диаметре сантиметра полтора. - Это устройство называется "кастинг", сородичи. Оно предназначено для длительного хранения больших объемов информации. Используется в сложных автономных псевдора зумных системах, крупнотоннажных транспортах, глубоких исследовательских зондах.
        Гость сжал кулак.
        - При сортировке нашими студентами архивов рода Ахеменидов в Джехруме обна ружилась записка купца, сообщавшего знакомому о неудачной торговле с ханом Кубач беком на берегу Волги, неподалеку от горы Большое Богдо. Хан хотел продать купцу крупный самоцвет, по описанию в точности соответствующий кастингу. Однако ногаец запросил за камень слишком большую цену. Встреча случилась в первых числах июня девятьсот тридцать первого года.
        - В десятом веке? - переспросил капитан Айх.
        - Вряд ли, - мотнул головой Матях. - Купец-то, похоже, из Персии. Значит, года по мусульманскому обычаю считал.
        - Дата рассчитана с высокой степенью точности, - сообщил гость. Ученые Малой Академии считают, что упомянутый купцом камень является одним из утерянных кас тингов с глубоких зондов.
        - А что такое "глубокий зонд"?
        - Вам не нужно интересоваться столь сложными темами, - мягко пожурил гость. - Многие аспекты деятельности современной цивилизации трудны для понимания людьми вашего архетипа.
        - Тогда зачем вы нас оживляли?
        - С девятьсот тридцать второго года, с момента упоминания кастинга, его следы теряются. Между тем он крайне интересен, а может быть, и важен для совре менной науки. Мы бы хотели получить его в свое распоряжение. - Человек будущего широко развел руки и дружелюбно улыбнулся. - Вы должны понять, что любому предс тавителю нашей расы будет трудно не привлечь к себе внимания в прошлом, о чем-то там договариваясь или используя э-э-э... нетрадиционные методы убеждения. Кроме того, наши морально-этические принципы и господствующая ментальность совершенно не допускают насилия, а упомянутое время очень и очень жестоко.
        - Короче, - подвел итог лейтенант, - вы хотите, чтобы мы нашли этот самый кастинг и привезли его вам?
        - Да, - с видимым облегчением кивнул гость. - Мы тщательно исследовали имев шееся при вас снаряжение и готовы производить его в необходимых для выполнения проекта количествах.
        - А вашу ментальность и морально-этические принципы не сильно смутит тот факт, что мы почти наверняка используем полученное оружие?
        - Этот поступок будет соответствовать обычаям того времени и вашей менталь ности, - с готовностью сообщил человек будущего. - К тому же если вы захотите, то можете ограничиться бескровными действиями.
        - Понятно. Вы просто собираетесь спихнуть грязную работу на нашу совесть.
        - Если вы доставите кастинг сюда, мы выделим вам для проживания обширный остров на планете земной группы. Там, так же как и здесь, мы постараемся обеспе чить привычные для вашего проживания условия. Думаю, мы даже сможем предоставить вам качественные имитаторы женщин, предметы роскоши и развлечения.
        - А вернуть нас назад, в наше время, нельзя?
        - Мы предвидели этот вопрос. Против возвращения вас к моменту замерзания возражает большинство специалистов по зондированию времени. Они опасаются воз можных волновых макроскопических последствий. Но на острове вы сможете находиться в полной изоляций от воздействия нашего мира, в полной безопасности и в полном комфорте.
        - А чем вы докажете, - поинтересовался Новиков, - что действительно дадите нам остров, а не пристрелите сразу после возвращения назад?
        - Вы, уважаемые сородичи, - вежливо склонил голову гость, - интересны нам сами по себе благодаря своей памяти, образу мышления, верованиям. Кроме того, успешное завершение одного проекта может повлечь появление других.
        - А если мы не найдем ваш кастинг? - угрюмо спросил капитан егерей.
        - Найдете, - уверенно кивнул человек будущего. - Мы вернем вас сюда только после того, как устройство памяти будет совмещено с инициатором возврата.
        - Остается спросить только одно, - вздохнул лейтенант. - Что будет, если мы откажемся?
        - Ничего, - покачал головой гость. - Мы приведем отказавшихся в первона чальное состояние.
        - То есть заморозите?
        - Вернем в первоначальное состояние, - вежливо повторил человек будущего.
        - У вас просто великолепный менталитет! - восхитился русский офицер.
        - Благодарю вас, - не ощутил гость в его словах никакого сарказма.
        - Мы хотя бы связаться со своим прошлым можем? - спросил, глядя в стол, Герман Айх. - Послать письмо матери, передать рапорт командующему группировкой.
        - Нет. Вас в прошлом более не существует.
        - Кто будет командовать операцией? Каковы ее сроки, обеспечение, общий план действий?
        - Вы же все воины, сородичи. Мы предполагали, что эти вопросы вы сможете решить сами и сообщить результаты обсуждения нам. Надеюсь, одного дня вам хва тит, чтобы полностью проанализировать этот вопрос, - театрально развел руками гость и исчез.
        В зале повисла тяжелая тишина.
        - Schrecklich!* - недовольно пробормотал немецкий капитан.
        * Кошмар! (Нем.)
        - Значит, домой мы уже не доедем? - неуверенно предположил Смирнов.
        Матях ощутил в душе нестерпимую боль от такой несправедливости и со всей силы грохнул кулаками по столу:
        - Три месяца до дембеля! Не могли весны подождать, сволочи?!
        - Какой весны? - дернулся от неожиданности Харитонов.
        - Следующей! Нас ведь всех лавиной накрыло, ты что, не понял? Из-за того долбаного гранатометчика!
        - А мы, значит, замерзли на перевале? - сообразил один из немецких егерей.
        - Получается так, - кивнул лейтенант, откинувшись на спинку и постукивая пальцами по столу. - Ты знаешь, немец, соврал я тебе про Гитлера. Не повесили его. Сам отравился вместе с Евой Браун, когда наши Берлин обложили.
        - Ты врешь, славянский ублюдок! - злобно зарычал Айх, но на этот раз в драку не кинулся.
        - Чего врать-то? - без всякой обиды пожал плечами офицер. - Первый раз, что ли? Сколько раз русские Берлин брали? Четыре? Пять? При Фридрихе брали, при Наполеоне брали, при Бисмарке... Нет, Бисмарк с нами не воевал, ума хватило. При Гитлере еще раз брали. Так что вам не привыкать, нечего ерепениться. И в лоб вам сколько раз давали, когда вы просто так лезли? Самое смешное, в промежутках между войнами вы же у нас всегда наемниками служили. Опричников вон половина из немцев была набрана. И ничего служили, труса не праздновали. Вообще, кроме рус ских и немцев, в мире приличных воинов нет. Непонятно только, почему мы все время друг с другом сцепиться норовим.
        - Получается, капитан, - отвлек командира пехотинец вермахта, отвоевались мы? Все?
        - А может, так оно и лучше? - добавил другой. - Я в этих горах уже раз десять почти умер. Покончить без канители, и все.....
        - Как вы можете?! - вскочил капитан. - Там ваши братья кровь за фюрера...
        - Да не проливают уже давно! - осадил его пыл лейтенант. - При нас и то пол века уже прошло. А сейчас и подавно. Вы свои жизни на алтарь поражения уже сло жили, можете радоваться.
        - Вы тоже из списков выбыли, - огрызнулся немец.
        - Тут вам намного легче, - вздохнул офицер. - С вами все уже ясно. Пятьдесят лет прошло, Германия снова самым мощным государством Европы стала. А нас, может, годиков через пять после смерти Явлинский какой-нибудь америкосам продаст? Так и не узнаем. У этих "барби" хрен какой информации выпросишь.
        - Интересно, сколько же лет прошло? - покачал головой Смирнов.
        - Сколько? - Матях прищурился, вспоминая. - Говорят, средневековые доспехи современному человеку сантиметров на двадцать коротки. Наш хозяин выше нас при мерно на полметра, а то и больше. Получается, тысячу лет мы дохлятиками проваля лись, а то и полторы.
        - Что же они ничего про себя рассказать не хотят? Заперли в четырех стенах, даже окон нет. Может, обманывают?
        - А ты сам подумай, - предложил Андрей. - Что, если дикаря из каменного века вдруг к нам в метро засунуть? Или средневекового монаха бросить посреди оживлен ного проспекта? Если от страха копыта сразу не откинет, то уж крыша точно съедет. Так что не врет хозяин, наверное. Берегут. Коли бунт устраивать, себе дороже выйдет. Нам в этом мире наверняка не выжить.
        - Предлагаете, товарищ сержант, про все забыть, поднять лапки и хвостиком завилять? - неожиданно жестко высказался Харитонов.
        - Так выбор-то небогатый, - усмехнулся лейтенант. - Или на остров, на пляж возле моря; в избу с автоматическими дверьми и подогреваемым земляным полом... Или в музейную витрину в качестве мороженой тушки. Нам тут жизни, кроме как лабораторными мышами, нет. Да и ту, кстати, еще заслужить надо. Торопишься второй раз умереть?
        - Странно это, - покачал головой один из егерей. - Столько лет пролежал мер твым, а души матери так и не увидел.
        - Пути Господни неисповедимы, - развел руками лейтенант. - Может, Бог пред видел, что эта смерть еще не окончательная.
        - Я не верю! - уверенно заявил капитан. - Этого не может быть! Это невозможно!
        - А в стол этот ты веришь? - ответил ему лейтенант. - В говядину, что всего час назад с него жрал?
        - Что ты можешь понимать, - вскочил командир егерей, - недочеловек!
        - Заткнись, или я сверну тебе шею, немец вонючий, - тихо, но уверенно сказал офицер. - Ты еще не понял, что все мы теперь в одной лодке? Хочешь сдохнуть - могу организовать. Благо, никто ругать не станет. У нас всех архетип такой, нам можно. А вот егеря твои, может, предпочтут еще немного пожить.
        - Это мои солдаты! - грохнул ладонями по столу капитан. - Они клялись в вер ности фюреру и давали воинскую присягу!
        - Нет больше фюрера, - пожал плечами лейтенант. - И родине свой долг они уже отдали. Остались только двое - Жизнь и Смерть. Так что хватит пустой болтовни, нужно сделать очень простой выбор. Мне больше нравится жить, поэтому я в этот чертов шестнадцатый век отправлюсь. А ты чего хочешь, сержант?
        - Я? - Матях поморщился. Желаний у него имелось много, но все они не имели к предложенному выбору никакого отношения. Больше всего душа просилась домой. Обнять мать, сверкнуть лычками во дворе, выпить с однокашниками, что тоже должны через несколько месяцев вернуться со службы. Хотелось поиграть с компьютером и сходить в ночной клуб. А получалось, под нос суют нечто совсем другое, явно не первой свежести. И отказаться от этого невозможно, как салабону - от чистки сор тира. Потому что никак. - Я тоже пойду. Куда деваться?
        - Ты, солдат?
        - Ну, - пожал плечами Харитонов, - если между морозильником и островом с девочками выбирать, то остров, конечно, лучше.
        - Дальше.
        - Мне легче, я всю жизнь мечтал на тропическом острове пожить, - заявил Новиков.
        - А телевизор там будет? - попытался уточнить Смирнов.
        - А если нет?
        - Все равно согласен, - махнул рукой мордвин.
        - Решайте, капитан, - повернулся к немцу офицер. - Вы с нами или со смертью?
        - Mein Gott, warum stellst du mich vor solche Wahl...*
        * Господи Боже, зачем ты ставишь меня перед таким выбором... (Нем.)
        - Оставьте, капитан. Вы никого не предаете. Речь идет не о фюрере и не о Германии, а только о четырех человеческих жизнях.
        - Прежде всего, - вздохнул немец, - как я заметил, вы находитесь в чине лей тенанта. Поскольку я старше вас по званию, то командовать здесь надлежит мне, а никак не вам.
        - Если вы с нами, - развел руками офицер, - тогда разумеется.
        - Но, лейтенант! - возмутился Матях, которого шокировала сама возможность того, что русским солдатам будет отдавать приказы иноземный командир.
        - Это действительно так, Андрей, - резко повернулся к нему лейтенант. Он на самом деле капитан. А вы сержант. А я лейтенант. Все правильно. Так и должно быть.
        - Хорошо, - с явным облегчением кивнул Герман Айх. - Итак, перед нами пос тавлена задача добыть у противника хранитель документов...
        Матях мотнул головой. Он точно помнил, что человек будущего говорил про "носитель информации". Или каждый человек воспринимал речь на том уровне, который ему доступен?
        - Поскольку хранитель имеет малый размер и находится в неизвестном месте, нам потребуется много времени на его поиск. Значит, стойбище поволжских кочев ников необходимо полностью захватить под свой контроль и удерживать не менее дня. Для выполнения задачи придется полностью уничтожить всю охрану и живую силу про тивника. Вы что-то говорили про шестнадцатый век, сержант?
        - Я? - Матях далеко не сразу сообразил, что обращаются именно к нему. Да, это так. Насколько я помню, разница между мусульманским и христианским летосчис лением составляет примерно шестьсот лет.
        - Благодарю вас, сержант. По всей видимости, противник представляет из себя обычное кочевье степных дикарей. Вряд ли в нем наберется больше сотни способных к сопротивлению солдат. В такой ситуации их лучше всего сразу подавить огнем и напором, выбить всякую мысль о возможности сопротивления. В идеале: забросать скопления воинов гранатами. После того как среди дикарей возникнет паника, отк рыть огонь из автоматов и уничтожить возможные узлы сопротивления, пока противник не успел организовать оборону. Захватив стойбище, начнем планомерный поиск. Воп росы есть?
        - Есть, капитан! - поднял руку лейтенант. - Там же степь. Незаметно к стой бищу не подойти. Всё во все стороны на десяток километров видно. С такого рассто яния гранатами не накидаешься.
        Матях представил серый однообразный простор, редкие кустики, плетущихся возле самого горизонта верблюдов, сидящих возле потертого шатра нищих пастухов..
        - Знаю! Нужно переодеться нищими. Прикинуться слепцами, которые бредут гуськом один за другим, приблизиться к стойбищу. Потом скинуть лохмотья и отк рыть огонь. Кочевники ничего не заподозрят. У нас ведь ни копий, ни мечей не будет. А для чего нужны автоматы, они не знают.
        - Молодец, сержант, - похвалил его капитан. - Будем считать, что план дейс твий составлен и одобрен. Нам потребуется минимум по четыре гранаты на каждого, автоматы, по десятку рожков. На всякий случай каски и ножи.
        - И "броники" бы хорошо, - добавил Харитонов. - Отличная вещь. Пулю, может, и не всякую держит, но от осколков спасает.
        - И мой кистень пусть отдают, - добавил лейтенант. - Я без него себя голым чувствую.
        Глава 3
        СТОЙБИЩЕ
        Прохладная ночная степь пахла заброшенным аэродромом: пылью, сухостью и перегретым бетоном. Да и на ощупь она была точно такая же - жесткая, ровная. Тем не менее из этой жесткой, пересохшей земли местами торчали клочья шуршащей от ветра травы.
        - Ровная, как стол, степь, - негромко произнес Матях набившую оскомину фразу, обнаруженную им в десятках книг, герои которых хоть ненадолго оказывались в подобной местности. Он сплюнул и поправил на плече ремень автомата.
        Человек будущего с готовностью удовлетворил все требования по оружию и сна ряжению. Бойцы, в том числе и немцы, получили ботинки из отлично выделанной кожи, подбитые ватином костюмы из плотной ткани маскировочного оттенка, тяжелые "бро ники". Практически в точности были скопированы штатные жилетки пограничника - с застежками на липучках, множеством карманов для обойм, гранат и прочего снаряже ния. Каждый получил по длинному вороненому ножу. На таком, не дающем бликов, клинке настоял немецкий капитан, хотя с самого начала они решили, что штурмовать татарское стойбище будут днем ночью у плохо вооруженных туземцев может появиться шанс незаметно подкрасться к кому-то из бойцов, да и кастинг во мраке искать будет трудновато.
        Правда, по части автоматов мнения немцев и русских разошлись. Егеря потребо вали себе привычные МР-40, пограничники - "Калашниковых" со складными прикладами. Из еды ограничились парой банок тушенки на нос и флягой с соком: задерживаться в далеком шестнадцатом веке никто не собирался. Зато патронами и гранатами воины и двадцатого, и двадцать первого столетия набили все карманы, набрав килограммов по десять, не меньше.
        Подготовка заняла три дня. Никаких боевых тренировок, естественно, не прово дилось - оживившие древних воинов ученые считали, что те и так умеют все, что нужно. "Ударной группе" дали возможность чуть-чуть отдохнуть, подкрепиться, пока местные мастерские выполняют их заказ, после чего "руководитель проекта" вручил Герману Айху устройство, похожее на толстый кожаный наруч с длинной выемкой над запястьем.
        - Найденный кастинг необходимо вложить сюда, в паз, - пояснил человек буду щего, - и вы сразу вернетесь к нам. Производить тестирование желательно ночью. Солнечная радиация искажает топологические данные прибора. По выключении света начинайте двигаться вперед. Вы окажетесь в оговоренном архивными документами месте.
        Все это "руководитель проекта" рассказывал в общем зале, стоя рядом со сто лом. Российские пограничники и бойцы вермахта уже успели полностью одеться и вооружиться и построились в два ряда - как и положено настоящему боевому подраз делению. Неожиданно потолок комнаты потемнел. Матях ощутил острый приступ тош ноты. Мгновение спустя в лицо пахнуло свежестью. Потом в разрыв между облаками выглянула полная луна.
        - Похоже, мы на месте, - пришел в себя первым немецкий капитан. Построиться в колонну по двое. За мной, шагом марш!
        Звезд на небе не появлялось вообще ни одной, но желтое ночное светило время от времени показывалось между темных туч. В его неясном свете становилось видно, как земля постоянно либо приподнимается, либо уходит вниз - так что на самом деле степь не такая уж и ровная, а состоит скорее из бесконечного количества очень пологих холмов не выше человека. Растительности здесь имелось в достатке, но она большей частью давно выгорела, полегла, превратилась даже не в солому, а в невесомую труху. Уцелели только скелетообразные перекати-поле, проносящиеся поперек пути со скоростью взбесившегося мотоциклиста, да редкие кочки с высокими колосками ковыля. Кто-то вскрикнул, и отряд остановился.
        - Was ist mit dir geschehen, Albert?* - недовольно поинтересовался Айх.
        - Нога в нору попала, - по-русски ответил егерь и тихо застонал.
        - Es heilt bald zu!**
        - Капитан, огонь слева!
        Матях повернул голову и тоже увидел вдалеке крохотную красную точку.
        - Похоже, это и есть то самое стойбище, - тихо сказал он.
        - Вижу, - перешел на русский язык командир. - Думаю, тут километров пять. За час доберемся.
        Немец что-то негромко пропел себе под нос, повернулся к пострадавшему:
        - Kannst du gehen?***
        - Кажется, просто вывих, господин капитан. Несколько минут, и станет легче.
        - Хорошо, слушай мою команду: в одну шеренгу... становись!
        Русские и немецкие бойцы привычно разобрались плечо к плечу.
        - Подпрыгнуть по очереди! - Генрих Айх пошел вдоль строя, прислушиваясь. От сотрясения шуршала ткань, гулко отзывалась почва, но никаких стуков или звя канья. - Отставить прыжки! - Капитан покрутил головой: - А где русский лейтенант? Кто видел его в последний раз?
        * Что с тобой случилось, Альберт? (Нем.)
        ** Это скоро пройдет! (Нем.)
        *** Ты сможешь идти? (Нем.)
        Бойцы молчали.
        - Dummkopf! Kann sein, hat er sich in der Dunkelheit verirrtl* - зло сплюнул немец. - Ладно, сам виноват, славянин. Ждать и искать никого не станем. Слушай мою команду. Учитывая облачность и плохую видимость на местности, я принял решение отказаться от предыдущего плана. Местоположение противника обнаружено. Сейчас мы скрытно приблизимся к его охранению и заляжем на расстоянии броска. С рассветом по моей команде начинаем атаку, забрасывая посты и укрытия туземцев гранатами, после чего открываем огонь из автоматического оружия по живой силе. Главное, устроить побольше шума, чтобы сразу напугать татар до полусмерти. Пусть примут нас за богов-громовержцев. После того как дикари разбегутся, выставляем охрану и производим осмотр захваченного имущества. Найдя хранитель документов, отступаем в степь, занимаем круговую оборону и дожидаемся темноты. Затем возвра щаемся на базу. Вопросы есть? Альберт, как твоя нога? Идти можешь?
        - Да, господин капитан.
        - Больше никаких разговоров, солдаты! Мы находимся вблизи расположения про тивника. Сержант, в отсутствие лейтенанта назначаю вас своим заместителем.
        - Есть, товарищ капитан! - отозвался Матях.
        - Scheisse!** - сплюнул в ответ немец. - За мной, в колонну по одному, шагом... Кто еще ногу подвернет - чтобы ни звука! Пошли.
        * Вот дурень! Похоже, он заблудился в темноте! (Нем.)
        ** Вот черт! (Нем.)
        Айх остановил отряд, подведя его почти вплотную к костру, что тлел меж двух одетых в плотные стеганые халаты татар. Матях с такого расстояния мог не только различить усы на их лицах и отблески огня в глазах, но и почувствовать горько ватые запахи горелого жира и застарелого пота, исходящие от степных обитателей. Один из охранников скулил, мерно покачиваясь из стороны в сторону, второй поли ровал тряпицей длинную круто изогнутую саблю. Посланный из будущего отряд, раз вернувшись в цепочку, залег - в тот же миг степняк, чистивший саблю, настороженно поднял голову и вгляделся в темноту. По счастью, луна в это время пряталась, а потому заметить хоть что-нибудь он не мог.
        В идеале, конечно же, хорошо бы сейчас подкрасться, да и вырезать пост к чертовой бабушке. Да вот только - поди угадай, когда у туземцев смена караулов? Обнаружат трупы раньше времени, поднимут тревогу. Разбирайся потом с ними в потемках. Начнешь стрелять - разбегутся по степи, а самое ценное с собой прихва тят. Не начнешь... Все одно тревогу поднимут, внезапного нападения не получится. Лучше уж рассвета подождать. С мечами против автоматов татары ничего сделать не смогут. Андрей Матях положил автомат рядом с собой, плавно, без лишнего шума, перевернулся на спину, подставив лицо легчайшей мороси, что медленно оседала с неба. За время службы на грузинской границе ему довелось участвовать не меньше чем в полусотне стычек, но он так и не смог привыкнуть к томительному ожиданию неизбежного боя. Почему-то каждый раз, даже зимой, начинало гореть лицо, и очень хотелось натереть его снегом или макнуть в миску с перемешанной со льдом водой.
        "Зато я не боюсь..." - пытался успокоить он себя, представляя, как с каждой минутой его ряха наливается красным цветом.
        В этот момент сержант сообразил, что начинает различать в вышине тяжелые грозовые тучи, перемежающиеся с более светлыми, но рваными тонкими облачками, проносящимися ближе к земле.
        - Этак нас и заметить недолго...- Он нащупал автомат, подтянул его к груди, плавно опустил флажок предохранителя, оттянул затвор и повернулся обратно на живот. Потом извлек из нагрудного кармана гранату, приготовился сорвать чеку.
        - Оружие к бою, - не очень громко, но внятно скомандовал капитан. Пригото вить гранаты.
        Татары у костра насторожились. Тот, что напевал, даже встал, оглядывая степь. Матях понял, что сейчас их всех заметят, но теперь это уже не имело осо бого значения. В предрассветных сумерках проступало стойбище - до него оставалось еще метров двести. Шесть юрт диаметром метров семь, несколько баранов, связанных одной веревкой, тощая псина, развалившаяся возле огромного перевернутого казана.
        - Стрельцы! - услышал Матях чей-то возглас.
        Андрей, выпрямляясь во весь рост, рванул большим пальцем кольцо гранаты и с широким размахом швырнул ее степнякам под ноги.
        - Vorwarts! Schnell! Feuer!* - заорал капитан.
        * Вперед! Быстро! Огонь! (Нем.)
        Татары подхватили с земли копья с цветастыми кисточками под остриями, и в этот момент брошенная сержантом РГО коснулась земли у их ног. Инерционный взры ватель сработал безукоризненно - по ушам словно ударило молотком, в стороны мет нулись комья грязи, алые черточки углей. Степняки просто исчезли, опрокинутые взрывной волной.
        Матях, на ходу выдергивая еще одну гранату, кинулся к стойбищу. Справа, обгоняя его, мчались двое немцев. Позади громыхнуло еще два взрыва - похоже, кинуть к костру "подарочек" успел не только Андрей.
        Пестрые рыже-черно-белые шатры быстро приближались. Сто пятьдесят метров. Сто. Пятьдесят. Андрей подумал, что юрты, похоже, укрыты конскими шкурами - и тут из спины немца вылетела стрела и бессильно упала на землю. Второй остано вился, застрочил от пуза из своего МР-40, поливая свинцом ближний из шатров. А мгновение спустя тоже упал. Правда, на этот раз Матях успел заметить лучника. Татарин стоял далеко от стойбища, у второго сторожевого костра, почему-то не замеченного ночью. Наверное, его заслоняли юрты, или огонек был слишком слаб. Андрей чертыхнулся, засовывая гранату назад в кармашек, опустился на колено, подводя мушку прицела степняку на середину живота. Тот уже накладывал на тетиву стрелу. Сержант затаил дыхание и осторожно нажал на спусковой крючок. "Калаш ников" отозвался короткой очередью - татарин завалился на бок.
        Мимо пробежали вперед его ребята - Новиков и Харитонов. Остановились, заки дывая гранатами уже изрешеченный немцем шатер. Несколько разрывов разметали обрывки ковров, какие-то рейки, железки. Харитонов, всплеснув руками, сложился пополам, почти уткнувшись головой в серую землю, немного постоял в такой странной позе и начал падать вперед.
        - Коля! - Матях длинной очередью свалил трех обнаженных по пояс дикарей, бегущих с саблями от перевернутого казана, поменял обойму и тут же ощутил сильный удар в грудь - из жилетки торчало длинное древко стрелы, застрявшей в уложенных на груди магазинах. - Сволочи! Новиков, назад!
        Андрей наугад выпустил по стойбищу длинную, во весь магазин, очередь, сбив в пыль еще двух степняков, на этот раз вооруженных копьями. Откуда они берутся? Из-за пологов ведь никто не выбегает! Сержант быстро перезарядил оружие, лихора дочно высматривая татарских лучников. Стойбище выглядело почти нетронутым - один развороченный в клочья шатер да пяток полуголых тел на утоптанной земле ощутимым уроном врагу считать было нельзя. Да тут еще возле самой головы зловеще проше лестела стрела, прилетевшая неизвестно откуда.
        - Да где же вы, сволочи?! Новиков, назад! Перестреляют, как... - Тут Матях увидел выбежавшего из самого дальнего шатра туземца с луком и с наслаждением всадил ему в грудь не меньше десяти пуль - с расстояния в полторы сотни метров Андрей уже давно не промахивался.
        - Сержант! - испуганно вскрикнул солдат.
        Матях повернулся к нему, но Новиков уже падал, пытаясь удержать хлещущую из горла кровь, а жирный голый татарин замахивался саблей на Андрея. Пограничник успел вскинуть оружие перед собой, принимая клинок на автомат, резким движением выбросил приклад вперед, нанося удар степняку в висок, потом быстро повернул оружие, нажал спуск. Щелкнул одиночный выстрел, нарисовав татарину на груди аккуратную красную точку. Дикарь упал. Матях попытался передернуть затвор и только тут разглядел, что между магазином и скобой спускового крючка идет глу бокий проруб, почти до самой рукояти затвора.
        - Вот, блин, попал... - Сержант бросил бесполезное оружие. От стойбища, уже не таясь, к нему бежало никак не меньше полутора десятков татар, вооруженных и копьями, и саблями, и луками. Андрей выдернул из карманов жилетки одну за другой три гранаты, метнул в их сторону. Наклонился к Новикову, подхватил его АКМ, нажал на спуск. Ничего.
        По счастью, взрывы не только почти ополовинили татарский отряд, но и выну дили его остановиться. Правда, теперь в воздухе зловеще засвистели стрелы.
        - Чертовы макаки! - Матях, кидаясь из стороны в сторону, побежал прочь, на ходу отстегивая магазин. Так и есть - пустой.
        - Сюда!
        Андрей увидел в небольшой поросшей крапивой выемке немецкого капитана, рядом с ним Колю Смирнова и уцелевшего егеря, повернул к ним, перепрыгивая вонзающиеся в землю стрелы. Потом споткнулся и последние несколько метров до залегших това рищей преодолел кувырком.
        - Уходить надо, - тяжело выдохнул он. - Стрелами закидывают, гады. Местность знают хорошо, подкрадываются незаметно, бьют почти в упор. Лучники стреляют бес шумно, по звуку не засечь, глазом не углядишь.
        - Спокойно, сержант, - холодно возразил немец. - Против нас не больше взвода безоружных дикарей. Достаточно спровоцировать их на атаку, плотным огнем поло жить всех - и расположение наше. Оружие к бою, сержант. Какой пример вы подаете подчиненным?
        Матях поднял голову, глянул в сторону стойбища, от которого успел отбежать на добрые три сотни шагов. Оттуда и вправду крались, пригибаясь чуть не к самой земле, несколько татар. А еще он увидел лучника, прижимающегося к самой стенке кочевого дома.
        - Сейчас я тебе покажу, - пообещал Андрей, облизывая губы и наводя "ствол" на цель.
        Очередь из трех пуль после минувшего боя уже не показалась такой громкой. Лучник свалился, наступающие татары прыснули кто куда.
        - Вот так, - удовлетворенно кивнул Матях, и тут же рядом с его плечом выросла стрела. Причем оперение ее показывало назад. - А-а-а! - Андрей резко перекинулся на спину, нажал спуск. Автомат прогрохотал и заткнулся, полностью опустошив магазин. Двух из десяти налетевших всадников Матях все-таки успел сва лить, но остальные шарахнулись в стороны, не переставая торопливо метать стрелы в незваных гостей. Совсем не страшно застрекотал МР-40 капитана, еще трое татар вылетели из седел. Однако это уже ничего не меняло: Коля Смирнов лежал, уткнув шись лицом в землю, из его бронежилета торчало сразу три оперенных древка. Пос ледний немецкий пехотинец громко выл, держась за стрелу, пригвоздившую его бедро к земле. Вторая торчала у егеря из плеча, но на нее раненый внимания почему-то не обращал.
        - Die verfluchten Barbaren!* - злобно прошипел Генрих Айх.
        * Проклятые варвары! (Нем.)
        - Какие будут приказания, капитан? - Матях, тяжело дыша, перезарядил оружие, пересчитал обоймы. Получилось всего четыре. Плюс две гранаты. В принципе, жить пока можно. - Придётся уходить, капитан. Раненого понесем по очереди. Выждем немного в степи и попытаемся напасть на стойбище еще раз. Но только уже не нах рапом, а тихонько, со снятием часовых и вырезанием спящих.
        С тупым постукиванием в землю вонзились несколько стрел. Андрей вскинулся - полтора десятка всадников гарцевали метрах в четырехстах, причем как раз между остатками отряда и открытой степью.
        - Вопрос снят, - снова вытянулся он на земле. - Пути отхода нам уже отре зали. Что будем делать, товарищ капитан?
        - Темноты нужно ждать, - покачал головой немец. - Нам, пешим, от конных все равно не убежать. Может, ночью скрыться удастся.
        Непрерывный стук стрел напоминал дождь. Большинство вестниц смерти падало на расстоянии пяти-шести шагов от пришедших из будущего воинов. Но некоторые вонза лись совсем рядом. Одна впилась в землю между сержантом и Генрихом Айхом. Матях выдернул ее, покрутил в руках. Древко чуть больше метра длиной, с тремя длинными белыми перьями. Наконечник шириной в три пальца, с остро отточенными краями. Вес - граммов сто, а то и двести. Если такая упадет на голову с высоты метров пять десят, форточку в черепе проделает наверняка.
        Ш-ш-ших-х-х... - Андрей вскрикнул от боли, наклонился к ноге, решительно обломал древко стрелы, сдернул ногу с нее. Штанина быстро пропитывалась кровью.
        - Вот сволочи! - Он достал из кармана бинт в бумажной упаковке, прямо поверх штанины туго забинтовал ногу.
        Ш-ш-ших-х-х - еще стрела чиркнула по груди, распоров верх жилетки.
        - Паразиты! - Сержант подтянул автомат ближе, выпустил очередь в сторону отряда, гарцующего в степи. Одна из лошадей упала, тут же поднялась, и лучники торопливо поскакали прочь. Матях развернулся, выпустил несколько пуль в направ лении другого отряда - татары, сбившись в группы по полтора-два десятка, маячили буквально повсюду, постоянно работая луками. И подобных разъездов набиралось уже никак не меньше шести. Самое обидное - на близком стойбище две худенькие жен щины, выйдя из среднего шатра, перевернули казан и стали спокойно разводить под ним огонь, совершенно не обращая внимания на нападающих. Словно те были уже безопасными покойниками.
        - Ну же, капитан! - возмутился Матях. - Вы почему мне не помогаете?
        - Далеко, - обреченно вздохнул немец. - Из моего пистолета-пулемета не дос тать. Ничего не понимаю... Почему они не испугались взрывов и стрельбы? Почему не разбежались?
        - Так ведь шестнадцатый век, капитан. На Руси уже четыре столетия пушки во всех городах стоят*. И стрельцы с пищалями против татар регулярно ходят. В общем, к стрельбе и взрывам в здешних местах люди привыкли, не первый раз дело имеют.
        * Насчет "всех городов" Матях, конечно, погорячился. Впрочем, хотя точных данных у науки нет, но на Руси "огнестрелы" применялись. Согласно упорным слу хам, во время татарского нашествия артиллерия использовалась даже в полевых сра жениях - правда, татарами (расстрел отряда Евпатия Коловрата).
        Стрела с темным оперением впилась Андрею между коленей, вторая чиркнула раненому егерю по спине, разрезав рубаху и распоров кожу от плеча и до пояса. Кровь тонким ручейком побежала на землю.
        - Да что же это такое! - Матях поднялся на колено, сдвинул целик на дис танцию пятьсот метров, выпустил несколько прицельных очередей в одну сторону, в другую. Ближняя вороная лошадь упала и больше не поднялась. Сержант поменял обойму, снова открыл огонь, заставив татар отодвинуться еще дальше.
        Но стрелы, хоть и не так часто, все равно продолжали падать. Андрею в двух местах распороло жилетку над "броником", еще одна стрела рассадила кожу чуть выше щеки, от глаза до уха, и теперь за шиворот медленно струилась кровь.
        Внезапно Генрих Айх захрипел - Матях увидел, что древко торчит у него из спины, сразу под ребрами, с левой стороны. Пехотинец за ним лежал с остекле невшим взглядом и не дышал. То ли в него еще раз попали, то ли кровью истек. Андрей понял, что все безнадежно. Татары могли гарцевать вокруг час, два, весь день. И стрелять, стрелять, стрелять... А ему, чтобы огрызаться огнем, осталось всего две обоймы, да и те уже взятые из жилетки Смирнова. И если он хочет полу чить шанс на жизнь, требуется что-нибудь немедленно предпринять.
        - Зильдохен шварц, и танки наши быстры, - пробормотал сержант, перевел флажок автомата на одиночный огонь и решительно поднялся. - В атаку, шагом марш!
        Гимнастерка, под которую продолжала течь кровь, противно прилипала к спине, правый ботинок тоже хлюпал теплой жидкостью, но Матях упрямо шел вперед, время от времени задерживаясь для прицельного выстрела, не давая всадникам прибли зиться. Издалека, да в движущуюся мишень, да одиночным выстрелом не особо и попа дешь. Зато и степняки толком прицелиться не могут.
        Однако стрелы продолжали сыпаться. Справа, слева, спереди. Некоторые совсем близко. Вот обожгло огнем левую ногу, но Андрей не остановился, даже не посмот рел, что случилось.
        Вот ногу обожгло снова.
        Чиркнуло по плечу.
        Порезало руку.
        Но сержант все равно шел вперед, удивляясь только тому, что среди бела дня ему так сильно захотелось спать. Автомат стал казаться невыносимо тяжелым, неподъемным. Матях выстрелил из него в последний раз - и, не удержав, выронил из рук. Наклонился, чтобы поднять - но упал рядом. Впервые с той минуты, как он здесь оказался, ему стало спокойно и хорошо.
        Когда его начали теребить, сержант приоткрыл глаза и увидел желтолицего татарина, рассматривающего штаны. Но сил что-либо сказать или как-то воспроти виться уже не оставалось. Андрей равнодушно смотрел, как степняки сорвали с него всю одежду, с довольными смешками собрали оружие, после чего поднялись в седла и умчались прочь. Он понял, что пришла смерть, и эта мысль ничуть не испугала, а даже обрадовала его. И когда человеческие руки снова принялись шевелить, повора чивать Матяха, подняли, куда-то понесли - это глубочайшим образом обидело бывшего сержанта. Но сопротивляться насилию он по-прежнему не мог.
        Глава 4
        БОЯРИН УМИЛЬНЫЙ
        Пустые телеги, подпрыгивая на травяных кочках, гулко погрохатывали, словно колотушки в руках ночного стражника. Боярин Илья Федотович Умильный поморщился - гулкий деревянный стук снова и снова напоминал ему, что весна этого года не при несла никакого прибытка. Хоть травы, что ли, накосить, чтоб "пустым" не возвра щаться?
        Зелень в еще не просохшей под летним солнцем степи стояла вровень с конским брюхом, наматываясь на ступицы колес и цепляясь людям за ноги. Лошади по такой траве шли ходко, а вот повозки вязли, как в болоте. Да и людей пеших при обозе оказалось почти три с половиной сотни - освобожденные из татарского полона невольники. В большинстве своем старики, бабки да хворые мужики. Затесались среди них и три худосочные девки, похожие на одетых в сарафаны сибилей*. Боярин знал, что завсегда один из пяти-десяти доведенных до православных земель полонян оставался при своем освободителе. Кому идти некуда, у кого дом и хозяйство при набеге дочиста разорили, кто и на старом месте окромя долгов ничего не имел. Но среди идущих между телегами единоверцев Илья Федотович ноне не видел ни единого, годного хоть к какому завалящему делу.
        * Сибиль - уклейка.
        В общем, поход получился неудачным.
        Нет, Боже упаси - никакого урона московская рать не понесла. Но и удачи особой не добилась. Тридцатитысячное войско, посланное Иоанном Васильевичем под рукою князя Юрия Пронского-Шемякина, спустилось, едва лед сошел с Волги, по реке до северных татарских улусов, легко разметало встреченный здесь порубежный заслон и разделилось надвое: вятское поместное ополчение во главе с князем Алек сандром Вяземским помчалось в степь воевать стан хана Ямчургея, а сам Юрий Ива нович со стрелецкими полками двинулся прямиком на Астрахань.
        Увы, никакого сопротивления бояре не встретили: стан они нашли пустым. Только чернели застарелые кострища да серели ровные круги, оставшиеся от соб ранных и увезенных шатров. Не дожидаясь врага, ногайцы удрали в Тюмень* или Азов, оставив победителям несколько хромых кобыл, десяток голодных псов да несколько сотен никуда не годных невольников.
        * Считается, что город основан в 1586 г. на месте татарского г. Чинги-Тура (известен с XIV в.). Однако, согласно летописям, не желавшие присягать на вер ность России ногайцы ушли частью именно туда.
        В тот день вятские бояре остро позавидовали своим сотоварищам, что должны были взять богатый стольный город. Но вскоре пришло известие - отряд князя Вяземского также остался ни с чем. При виде русских полков гарнизон поспешил оставить укрепленный остров и ушел в сторону Азова. Князь Юрий Иванович торжест венно ввел в город хана Дербыш-Алея и посадил его на правление, тут же взяв с него присягу на верность московскому царю. Астраханское ханство навеки вошло в состав русского царства.
        Осталось непонятным только одно: почто Ямчур-гей царского посла в поруб сажал, коли противиться воле Иоанна Васильевича не собирался? Не иначе как бесовское помутнение на него нашло.
        Война окончилась, не успев и начаться. Ополчению оставалось только поворо тить коней и отправиться восвояси. Всего и оставалось ждать прибытку, так с того лишь, что походные* государь все-таки заплатит, за бездельную прогулку их поход не сочтет.
        - Трифон! - неожиданно углядел боярин вырвавшегося вперед молодого холопа**. - Ты зачем без доспеха?
        - Помилуй, батюшка Илья Федотович, - осадил гнедого мерина отрок, - нет же никого кругом! Как государь наш глаз на Астраханское ханство положил, все ногайцы*** из Поволжья разбежались. Вон, трава который год нетоптана.
        * Мало кто помнит, что так называемые "боевые" существовали еще при Иване Грозном. На время участия в боевом походе обычное жалованье служилого человека утраивалось (с 4 до 12 рублей в год). А вот выслуга не шла - боярин или стрелец служили до тех пор, пока могли носить оружие.
        ** Холоп - добровольный раб. На Руси XVI в. все люди считались от рождения вольными и попасть в рабы могли только двумя путями: или за долги в кабалу, или добровольно продаться в холопы. Крепостные на Руси, в отличие от остальной Европы, вплоть до середины XVII в. по правовому статусу соответствовали совре менному понятию земельному арендатору. Их можно было сманить от одного хозяина к другому, но купить - никак.
        *** Ногайцы - татарские племена, населявшие Поволжье и Причерноморье.
        - Татары всегда там, Трифон, где их не ждут, - сурово сообщил боярин. Ты их за сто верст чаешь, а они из-под земли у самого стремени выскакивают. Облачись немедля!
        Холоп покорно кивнул, отъехал в сторону, с надеждой оглянулся: а ну, не следит ли хозяин? Ветер надул алую шелковую косоворотку, перепоясанную ремнем с булатной суздальской саблей, растрепал русые кудри. Купленный из семьи бедного вдового смерда, на хозяйских харчах паренек неожиданно быстро расцвел, превра тившись в грозу дворовых девок, набрался лишнего своеволия. Хотя и смел оказался, не откажешь.
        - Ну, чего ждешь? Пока голову твою дурную татарин к седлу приторочит?
        Напяливать жаркий войлочный поддоспешник и старый тяжелый колонтарь* отрок явно не хотел, но напрямую против воли хозяина идти не рискнул и направил коня ко второй подводе, за оружием. Но каков шельмец! Видит, что даже боярин в бай дане** едет - все одно железо скинул.
        Хотя кое в чем Трифон прав. Могли ли всего пять лет назад смерды московские подумать, что сгинет навеки разбойничье Казанское ханство? Что больше не при дется им вокруг Хлынова, Мурома, Нижнего Новгорода схроны лесные на случай татар ских набегов рыть? Пять лет - а под дланью юного, но решительного царя Иоанна покорно согнули выю и Казань, и Астрахань; вся Волга от Урала и до самой Персии стала русской, князья черкесские*** и ханы сибирские**** сами торопятся покор ность свою предложить, под защиту прибиться. Юн царь, но чувствуется в нем воля не ребенка, а могучего деда Ивана Грозного*****.
        - Батюшка Илья Федотович, может, зайцев погоняем, пока до сумерек далеко?
        Боярин Умильный вздрогнул, оторванный от дум, покачал головой, оглядывая неугомонного холопа сверху вниз. Ни шишака******, ни даже бумажной шапки******* Трифон надевать не стал - кудри перед возвращением домой примять побоялся. Под острым кадыком начинался кольчужный ворот сверкающего ярко начищенными пласти нами колонтаря. Юбку отрок пристегивать поленился, и сразу от пояса начинались черные суконные штаны.
        * Колонтарь - доспех без рукавов, из двух половин, передней и задней, засте гивавшихся на плечах и боках железными пряжками. Каждую половину от шеи до пояса составляли ряды крупных металлических горизонтально расположенных пластин, скрепленных кольчужным плетением.
        ** Байдана - кольчуга из крупных, диаметром до трех сантиметров, толстых колец. Относительно легкая, до 6 кг, байдана надежно защищала от скользящих и рубящих ударов, но практически не останавливала бронебойных стрел.
        *** Черкесы - племена, населявшие Северный Кавказ.
        **** Сибирский хан Едигер сам прислал русскому царю поздравление в связи с завоеванием Казани и Астрахани и обязался платить дань.
        ***** Первым прозвище "Грозного" получил дед Ивана IV Васильевича (1530-
1584), Иван III Васильевич (1440-1505).
        ****** Шишак - остроконечный шлем.
        ******* Бумажная шапка - плотно набитая ватой и (или) конским волосом матер чатая шапка, служащая подшлемником или заменяющая шлем. В настоящее время упот ребляется как танковый шлем, иногда - вместо мотоциклетной каски.
        - Дичь здесь непуганая, Илья Федотович, - азартно сверкнули серые глаза. - Чего не пошуметь? И с ужином хорошим останемся.
        - Касьян! - не отрывая от холопа глаз, позвал Умильный.
        - Слушаю, боярин, - немедленно отозвался старый, опытный воин, бывший нас тавником самого Ильи Федотовича еще в его первом походе. Этот возвышался в седле не просто в доспехе, но и в мисюрке*, и со щитом на руке. Широкая седая борода спускалась на кольчугу панцирного плетения, купленную ему хозяином два года назад, а с пояса свисал тяжелый ребристый шестопер.
        * Мисюрка - шлем в виде металлической тюбетейки, к которой обычно крепилась бармица или науши, а также наносник, назатыльник.
        - Касьян, возьми Трифона, Ермилу, Прохора, Родиона и Ефрема. Поезжайте вперед с разъездом, выберите место для ночлега. Да, и еще. Трифон тут рвался зайца загнать. Пусть ловит по дороге. А не принесет к ужину, так по возвращении десять плетей ему отмерь.
        - Илья Федотович! - взмолился холоп. - Куда я с рогатиной на зайца...
        - Ох, кмете, не блазись. - Воин спрятал улыбку в бороду и хлопнул отрока тяжелой ладонью по спине. - День долгий. Ступай за справой воинской, да сулицы прихвати. Авось кого и наколешь.
        Ехавшие налегке холопы разобрали оружие, быстро превратившись из обычных оружных путников в отряд грозной кованой конницы, обогнали обоз, стелясь над серыми кисточками ковылей.
        Боярин прищурился им вслед. Еще два года, и настанет время старшего сына Дмитрия в новики записывать. И тогда вот так, в дальние дозоры, станет уходить уже не Касьян, а подросший молодой воин. Хватит ли у старика сил еще одного боярина Умильного в седло поднять, или пора верного слугу при доме, на хозяйстве оставить? Крепок еще вроде. Но и лет ему немало.
        Над ковылями сверкнуло зеркальным бликом, и вскоре возле боярина осадил ска куна все тот же Трифон.
        - Стреляют, Илья Федотович! - запыхавшись, вымолвил он. - Кажись, пищали бьют. Касьян доглядывать остался, а меня с вестью прислал.
        - Вот тебе и разбежались татары, - зло сплюнул боярин и вскинул левую руку.
        Обоз остановился, на несколько мгновений в воздухе повисла напряженная тишина. Басовито гудя, промчался в сторону реки жирный майский жук, затрещала крыльями крупная стрекоза. Потом совсем рядом всхрапнула лошадь, звякнуло, сме щаясь, железо на повозке с оружием, чихнул один из освобожденных полонян. И опять - несколько мгновений тишины.
        Степь, с вкрадчивым шелестом перебирая колосками, пахла медом, перепрелой соломой и пряным забродившим пивом, дышала жаром, играла красками множества цве тов.
        Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу - еще один.
        - Вот тебе и татары, прости Господи, - широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.
        - Может, то воевода Данила Чулков? - предположил Трифон. - Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то...
        - Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.
        - Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, - напомнил отрок. - Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.
        - У янычар османских они случаются, - хмуро вздохнул боярин. - Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда касьяновского. Нагоним скоро.
        Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей были укрыты остроконечными шлемами, левые бока - круглыми тополиными щитами, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу вел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они промчались мимо обоза, вскидывая вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.
        Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя заме реть норовистую пегую кобылку.
        - Все еще стреляют, Илья Федотович, - тихо сообщил Касьян. - Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.
        - Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?
        - Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь уже один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помо гут.
        - Обоз без стражи оставить? - Боярин вздохнул. - А вдруг разорят?
        - А чего в нем брать, Илья Федотович? - пожал плечами старый воин. Лошадей заводных с собой возьмем. Повозки пустые, полоняне старые. Их и вязать никто не станет, веревки пожалеют. А там души христианские гибнут.
        - Стрельбы не слышно, - неожиданно отметил боярин Умильный. - Коли спасать их, Касьян, то сейчас. Бери всех, выступаем.
        Однако, как ни торопились воины на выручку своим сотоварищам, отряд пошел неширокой рысью - все прекрасно понимали, что перед возможной схваткой лошадей утомлять нельзя. На загнанном скакуне в бою долго не проживешь. Где-то через полверсты высокий ковыль сменился сочно-зеленой молодой порослью, с широкими листьями тюльпанов и низкими стебельками бессмертника, похожими на болотный мох. Лошади пошли ходче, быстро проскакивая пологие впадины и стремительно взметы ваясь на взгорки. Боярин Умильный, поначалу державший рогатину в руке, зацепил ратовище* за петлю и опер его о стремя. Никаких признаков близкого врага - темных полос у горизонта, звуков продолжающегося боя, вытоптанной земли. А уж очень далеко стычка случиться не могла - выстрелы не были бы слышны.
        * Ратовище - древко оружия.
        - Касьян, разверни холопов, - приказал Илья Федотович, переводя скакуна на шаг.
        Компактный отряд кованой конницы вытянулся в широкую цепь, всадников друг от друга отделяло полсотни шагов. Лошади двигались не торопясь, отдыхая и даже успевая пощипывать траву. Таким образом удавалось прочесывать полосу почти в версту шириной. Люди внимательно вглядывались по сторонам, но ничего необычного пока не замечали.
        - Еще пару верст пройдем - и поворачиваем, - решил боярин. - Похоже, опоз дали мы с подмогой.
        - Нехорошо, Илья Федотович, коли стрельцы безвестно сгинут, - покачал головой старый воин. - Хоть тела надобно найти, земле по христианскому обычаю предать, весть печальную до родичей донести.
        - Степь велика. Что иголку в ней искать, что людей, все едино. Бог все видит, он невинные души и примет.
        - Илья Федотович, нашел! - Самым зорким оказался узкоглазый черноволосый Родион, явно доставшийся матери от какого-то заезжего татарина.
        Боярин дал коню шпоры, подскакал ближе, спрыгнул на траву. Здесь валялось трехперое древко татарской стрелы*, надломленное посередке. Причем слом был белым, совсем свежим. А сбоку - грязная полоска. Похоже, кто-то наступил на вот кнувшуюся в землю стрелу. Татарин выдернул наконечник, а порченое древко бросил. Боярин прошел по траве в одну сторону, в другую, заметил темное поблескивающее влагой пятно, наклонился...
        * Русские стрелы делались с двойным оперением, татарские и османские с тройным или четверным.
        - Кровь! - Илья Федотович выпрямился, оглянулся на место, где нашлось древко. В глубь степи стрелец идти не мог, стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло, пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы тело, покрытое множеством порезов и запекшейся кровью.
        По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все - сами не наденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и вроде как не дышал.
        - Последний, видать, из московитов, - пробормотал Касьян, спрыгнул к бедо лаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь: - Никак жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?
        И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени* - боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков этакие воины, защищая слабых и карая посягавшую на честных людей погань. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку походил вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.
        - Думал, уже и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем**, дабы кровушка более не текла да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем...
        * Косая сажень - расстояние от кончика ноги до самого длинного пальца под нятой руки. При этом и нога отставляется в сторону, и рука сдвигается так, чтобы расстояние побольше получилось.
        ** Имеется в виду, разумеется, порошок не из человеческих ногтей, а из сушеных цветков ноготка (календулы), обладающий кровоостанавливающим и бактери цидным эффектом.
        Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:
        - Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.
        - Не придется, батюшка Илья Федотыч, - поднялся воин. - С него крови как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.
        - Странный он какой-то, боярин, - встрял в разговор неугомонный Трифон. - Бритый, волосы короткие, как после траура*. Может, и не русский вовсе?
        - Молод еще, хоть и амбалист**, - покачал головой Касьян. - Брить пока нечего... Но не татарин, точно.
        * В допетровской Руси мужчины волосы постоянно сбривали, отпуская их только в знак траура. С бородой наоборот - считалось, что безбородый муж не сможет войти в Царствие Небесное.
        ** Амбал - портовый грузчик.
        - Может, опричник? - предположил холоп. - Немец? Их у государя много служит.
        - Откуда здесь кромешники? - покачал головой боярин. - Да и стрелять из пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины, с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?
        - Дышит, Илья Федотыч.
        - Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал - стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай, Трифон, с коня, скидывай седло.
        - А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?
        - А потому как умный больно. Языком молоть горазд, теперь ногами поработай.
        Недовольно бурча под нос, холоп расседлал коня, отдал справу Родиону, взял скакуна под уздцы. Воины подняли раненого на лошадиную спину, уложив прямо на потник, так, что затылок оказался на крупе, а ноги свисали по сторонам от шеи. Перекинули один ремень под коленями и через холку; двумя другими, пропущенными под брюхом, привязали раненого, чтобы не упал. Двинулись в сторону обоза. Про татар более никто не поминал - может, их и набиралось в улусе не более двух сотен, но проливать кровь в жестокой сече смысла не имело. Стрельцов спасать поздно. Следовало подумать о своем обозе и освобожденных из неволи полонянах. Путь к родным очагам предстоял еще ох какой неблизкий.
        Глава 5
        СВИЯЖСК
        Прежде чем уложить раненого на телегу, боярин Умильный приказал освобож денным невольникам нарвать травы. Поверх жалобно похрустывающего толстого и мяг кого слоя пахнущего пряностью ковыля кинули чепрак*, на который и уложили стрельца, прикрыв его бухарским ковром, обычно расстилаемым для боярина. Поло жили в рот немного меда, влили чуть-чуть воды, да так и оставили, положившись на волю Господа. Почти три дня подобранный в степи бедолага никак не привлекал к себе внимания - лежал, аки остывший мертвец, не издавая ни возгласа, ни стона. Касьян во время дневок и перед ночлегом понемногу отпаивал его водой, мясным отваром, пытался давать мед. Еду раненый не выплевывал, но и голода никак не проявлял. Однако старого воина интересовали больше не слова, а повязки на добром десятке поверхностных, но кровяных ран. Из-под тряпок по вечерам ничего не сочи лось - ни сукровицы, ни гноя, и лекарь, удовлетворенно кивнув, возвращался к своему ложу. На четвертый день, вскоре после полудня, с трясущейся повозки пос лышался стон, и обоз, уже ступивший на земли бывшего Казанского ханства, немед ленно остановился.
Воины столпились возле ратника, впервые открывшего свои карие глаза.
        - Ну-ка, - раздвинув холопов, протиснулся вперед Илья Федотович, дайте на болезного взглянуть, словом добрым перемолвиться. Хоть узнаю, что за человека выхаживаем. Слышишь меня, служивый?** Зовут тебя как?
        * Чепрак - суконная или ковровая подстилка под седло.
        ** Если верить судебникам XVI в., на Руси тогда существовало два сословия: "служивые" - те, кому государство платило жалованье (чиновники, военные), и "тягловые" - те, кто платил налоги (крестьяне, ремесленники, купцы). Впрочем, в большинстве случаев человек легко мог перейти из одного сословия в другое.
        * * *
        Нынешнее пробуждение далось Андрею куда легче, нежели в прошлый раз. Никакой боли он не чувствовал - тело словно качалось в теплой ванне, расслабляющей и ласковой, а потому ни руки, ни ноги двигаться не желали, язык не шевелился и даже веки разомкнулись с огромным трудом. Но когда глаза все-таки раскрылись, Андрюша Матях сразу пожалел, что остался жив: над ним склонился загорелый, боро датый, зеленоглазый, наголо бритый мужик в шитой серебряной нитью тюбетейке*.
        "Плен... - понял Матях. - Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться".
        * На самом деле этот головной убор назывался тафья, которую носили все ува жающие себя бояре поверх бритой макушки. Тафья всегда считалась настолько неотъ емлемой частью облачения, что ее не снимали даже в церкви.
        - Зовут, зовут тебя как? - пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попы тался упрямо мотнуть головой:
        - Ничего не скажу!
        На деле с губ сорвался только тихий шепот: "Не... скажу..."
        - Не скажет? Чего не скажет? - не понял боярин. - Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
        "Немец? - Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. - Откуда здесь немцы? Или "чехи" кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?"
        - Русский, - выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказы ваться от высокого и почетного звания. - Русский я, слышите, русский!
        - Русский! - наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. - Русский он, понятно?! А вы - немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
        Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дру жественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из "наших" "чехов"? За бан дитов ведь далеко не все дерутся...
        - Где я? - прошептал он.
        - Не бойся, - кивнул Илья Федотович. - Свои мы, православные...
        И он размашисто перекрестился.
        - Моздок? - предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. - Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
        Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
        - Чего это он, Касьян?
        - Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
        - Ништо, - отмахнулся боярин. - Главное, не басурманина вороватого подоб рали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся.
        Еще на три дня ополченцы оставили Андрея в покое, лишь иногда по-дружески улыбались, ловя на себе взгляд карих глаз, да Касьян продолжал выкармливать, как малютку-несмышленыша, по чуть-чуть наливая в рот теплого бульона и скармливая большими ложками приторно-сладкий цветочный мед. Матях приходил в себя все чаще и чаще, проваливаясь в забытье на считанные часы. Сил шевелиться у него не име лось, но трясущаяся телега постоянно перекидывала голову вправо, влево и обратно, и сержант смотрел во все глаза, никак не веря тому, что представало перед ним.
        А видел Андрей лихих всадников, одетых в сверкающие, любовно начищенные кольчуги, с саблями у пояса и тугими колчанами на крупах коней. Воины не похо дили на тех, кого он видел в исторических фильмах - суровых, бывалых мужей в шле мах, с топором за поясом, со щитом и копьем в руках. У этих же шлемы болтались на луках седла, круглые щиты висели на боках коней с левой стороны, копья с длин ными широкими наконечниками вообще ехали на телегах, а суровых, в смысле борода тых, воинов набиралось меньше половины. Большинство составляли веселые безусые юнцы, они о чем-то со смехом болтали между собой, а порой внезапно срывались с места и уносились в степь за появившейся вдалеке дичью. Да и те защитники земли русской, что успели войти в возраст, так же плохо укладывались в "правильный" образ. Низкорослые, наголо бритые, бородатые, в цветастых тюбетейках - в конце двадцатого века в Питере или Москве у них бы проверяли документы через каждые двадцать метров, постоянно отвозили бы в отделение милиции для "уточнения".
        Впрочем, теперь для Матяха странной и далекой фантастикой казались застава в горах, питерские улицы и бетонные многоэтажки, школа и курсы программистов. Капитан как в воду глядел - не заниматься Андрею больше драйверами и ассембле рами! Суровой реальностью вырастал шестнадцатый век, в который упекли его тощие долговязые умники из далекого будущего. А про шестнадцатый век программист по образованию, сержант Российской армии Андрей Матях не знал ничего, кроме одного: это было очень давно. И как должны жить здесь люди, о чем разговаривать, чем заниматься, он совершенно не представлял.
        Положение тяжелораненого давало много времени для размышления, и Андрей мог во всех деталях прикинуть свою дальнейшую судьбу. Прикладная математика в этом мире вряд ли представляет высокую ценность. Разумеется, его познания и умение производить сложные вычисления на два-три порядка превышают уровень самого вели кого из современных архитекторов или ученых. Но вот только не изучал Матях законов строительства. А столь популярное в двадцатом веке получение определи телей сложных матриц и формулы неопределенной баллистики здесь не имело никакого прикладного значения.
        Еще, как бывший сержант, Андрей "на отлично" стрелял из пулемета, автомата и снайперской винтовки, умел организовывать оборону подразделения, вести наступа тельный бой, проводить спецоперации против опытного и хорошо организованного про тивника. Но какой смысл в умении класть из СВД три пули из пяти в "десятку" на расстоянии восьмисот метров, если вокруг одни "гладкостволы"? Какой смысл в умении правильно окапываться, когда все бойцы передвигаются и сражаются только на лошадях?
        "Знал бы, чем все кончится, на курсы верховой езды записался бы, а не мате матику зубрил, - мысленно вздохнул Матях. - Остается или вешаться, или учиться жизни опять с самого нуля".
        Вешаться в свои двадцать три года он не собирался. Оставалось учиться и приспосабливаться, благо все вокруг пока принимают его за своего. Вот только как бы не засветиться? Не ляпнуть лишнего, не выдать своего "темного" происхождения, незнания здешних реалий?..
        - Как чуешь себя, служивый? - поравнялся с телегой зеленоглазый бритый боро дач. - Живой?
        - Лежать надоело, Илья Федотович, - еще негромко, но вполне внятно ответил Матях, - да ноги не слушаются. И траву поменять хотелось бы, коли до кустиков сбегать не могу.
        - Никак знакомы мы, служивый? - удивился боярин. - Откель имя мое знаешь?
        - Так не глухой ведь, Илья Федотович, - усмехнулся раненый. - Слышу, как обращаются.
        - А-а, то разумно, - кивнул воин. - Самого-то как кличут?
        - Андреем.
        - В честь апостола, значит, Первозванного. Гордое имя. А из чьего рода будешь?
        - Не скажу, - Андрей бессильно уронил голову и пару раз тихонько постонал. - Не помню.
        - Как - не помнишь? - изумился боярин. - Имя отчее назвать не способен?
        - Ничего не помню, - повторил Матях. - Ни дома, ни родичей. Как попал сюда, не помню. Знаю только, Андреем зовут. Как на телеге очнулся, помню, и все. Откуда в степь попал, как, зачем - ничего вспомнить не могу. Как имя в голове сохранилось, и то непонятно.
        - Касьян! - зычно гаркнул боярин, приподнявшись на стременах. - Подь сюда! Слышишь, чего служивый молвит: запамятовал себя совсем. Окромя имени, ничего молвить не способен.
        - То бывает, Илья Федотыч, - услышал Андрей знакомый голос своего лекаря откуда-то спереди. - Коли сильно по голове вдарят, палицей там али кистенем, память зачастую отшибает начисто. Женок родных иные бояре не узнают, детей кров ных. Опосля привыкают снова али вспоминают спустя время.
        - Роду своего не помнить? Срамно это, Касьян.
        - А молодцу красному под себя в траву ходить не срамно, боярин? Сеча, она жалости не ведает. Живот уцелел, то и ладно.
        - Так ты и звания своего не ведаешь, служивый?- снова повернулся к раненому воин. - Княжич знатный али невольник беглый?
        - Не знаю, - попытался пожать плечами Матях, но не получилось.
        - Чудно... - усмехнулся в бороду боярин и отъехал в сторону.
        * * *
        Отряд из пятнадцати опытных нукеров, успевших не раз пройти через кровавые сечи, миновал очередную топкую низинку, поднялся на лысый взгорок и остановился, грозно нависая над богатым кочевьем из семи юрт, окружающих широкий колодец, и трех кибиток, стоящих поодаль.
        Полтора десятка бойцов. Большинство в тускло отсвечивающих на солнце кольчу гах. На голове у каждого островерхий шлем, отороченный по обычаю дорогим песцовым или собольим мехом. Все придерживали стоящие на стремени длинные легкие копья с кисточкой под самым острием. На крупах коней висели круглые щиты и саадаки* с луками и сулицами. Такой маленький, но готовый к бою отряд мог разорить стойбище без особого труда: вихрем налететь на мирно разделывающих мясо татар, порубить всех, кто еще не успел схватиться за оружие, наколоть на копья тех, у кого под рукой оказалась сабля, кистень или нож, вырезать стариков и детей, надругаться над девками и удрать, пока воины рода, сторожащие в степи тысячные табуны, бес численные отары, огромные стада, не успели прознать про упавшую на родной дом беду и кинуться в погоню. Разумеется, никакой добычи при этом нападающие взять бы не смогли, уж очень тяжелая и неповоротливая это штука - добыча. Но разорить - легко.
        * Саадак - полный комплект снаряжения лучника: налучье, колчан со стрелами и тохтуй (чехол).
        Однако для удачного нападения требовалась внезапность - а вооруженные до зубов степняки задумчиво гарцевали на виду кочевья, давая мужчинам время надеть стеганые халаты, приготовить оружие. И это означало, что к стойбищу подъехали мирные гости, а не злобные враги.
        Наконец всадники стронулись с места и неспешным шагом направились к колодцу, оставив щиты на крупах лошадей и не расчехляя саадаки. К этому времени женщины успели попрятаться в юрты, забрав с собой детей; глупых баранов мальчишки отог нали от колодца прочь и только обнаженный по пояс пожилой невольник в протертых до дыр штанах продолжал мерно работать ведром, выплескивая холодную искрящуюся воду в выложенные камнями лотки поилок.
        Покачиваясь в седлах, нукеры въехали на стойбище, спешились у колодца, сос тавили копья в пирамиду, отпустили коням подпруги, подвели их к воде, всем своим видом доказывая миролюбие. Вода в степи хозяина не имеет, прогнать от колодца гостя, желающего всего лишь напоить скот и попить самому, нельзя.
        Последним на землю ступил высокий, статный голубоглазый воин с острым носом, узкими усиками, спускающимися от уголков рта к подбородку, и такой же узкой бородкой, короткой черной чертой обозначенной под тонкими губами. Вместо шлема на татарине была песцовая шапка, на плечах лежал шитый золотом парчовый халат, из-под которого, однако, виднелся чешуйчатый куяк*. Стремя богатому степняку придержал другой, являющийся его полной противоположностью: кряжистый, с исполо сованным шрамами лицом, на котором чудом сохранились карие глаза, расплющенный нос и белые изорванные, а потом сросшиеся кое-как губы. Видимо, этот татарин когда-то побывал в лапах у медведя. А может, в бою вышибли из седла, да нога застряла в стремени, и конь долго тащил по каменистой земле своего хозяина. Воин был одет в кольчугу с коротким рукавом и вплетенными на груди, по османской моде, двумя округлыми медными пластинами с изречениями из Корана, в темные штаны из тонкого мягкого войлока и войлочные же чуни, обшитые снизу кожей.
        * Куяк - похожий на чешую доспех из нашитых на матерчатую или кожаную основу металлических пластин. А если его вывернуть наизнанку, пластинами внутрь, полу чается уже бриганта, столь популярная в Средние века в Европе.
        - Да, мягкая здесь земля, - словно продолжая начатый еще в пути разговор, сказал голубоглазый степняк. - Сочная и влажная, как овечий сыр.
        - Хорошая земля, - согласился его изуродованный товарищ. - Правда, здесь трава объедена, но она вырастет быстро. Очень быстро.
        - Трава растет всегда. Были бы вода и солнце.
        - Хорошо растет трава, милостью Аллаха великого и всемогущего.
        - По милости Аллаха правоверный обретет богатство в любом месте...
        Они переливали из пустого в порожнее, обменивались ничего не значащими фра зами, словно чего-то ожидая, пока к ним не приблизился паренек лет четырнадцати и с поклоном сообщил:
        - Бей Низиб рад тому, что по милости Аллаха всемилостивейшего вы оказались вблизи от нашего колодца и почтили нас своим визитом. Он просит не отказываться от его гостеприимства и разделить его трапезу.
        - Мы рады тому, что улус достопочтеннейшего Низиба Камалова встретился на нашем пути, - поклонился в ответ статный воин, - и сочтем за честь сесть с ним за один стол.
        Юноша посторонился, пропуская гостей вперед, засеменил сбоку, пытаясь удер живаться вежливо позади, но и быть на виду, указывая дорогу. Наконец он с облег чением остановился возле покрытой гнедыми шкурами юрты и откинул полог - на этом его миссия была закончена.
        Гости шагнули внутрь, в пахнущий индийскими благовониями полумрак, останови лись, давая глазам привыкнуть к темноте.
        - Неужели?! Я не верю такой радости! Аллах направил стопы великого Аримхана Исамбета к моему скромному жилищу и даровал нам время для общей молитвы и мудрой беседы!
        - Аллах даровал радость мне, дорогой Низиб, увидеть тебя в этих чужих краях и усладить мой слух звуками твоего голоса!
        Аримхан раскрыл объятия и заключил в них одетого в парчу толстяка с округлым лицом и короткой, в два пальца, русой бородкой. Главы двух ногайских родов долго удерживали друг друга в крепких объятиях, а когда чувства взаимного уважения были выражены в достаточной мере, хозяин юрты уже довольно спокойно кивнул вто рому гостю:
        - Приветствую тебя, Замлет Расих.
        - Да пребудет с тобой милость Аллаха, уважаемый бей, - поклонился ногаец.
        - Присаживайтесь, гости дорогие, отдохните с дороги, - запахнув халат, сделал приглашающий жест хозяин. - Сейчас Жамаль принесет угощение. Откуда и куда держите путь? Была ли легка ваша дорога?
        - Благодарю, уважаемый. - Аримхан опустился на ковер, подобрав ноги, прикрыл колени полами халата. Зловеще прошелестели стальные пластинки куяка. - Наш путь тянется из дома нашего старинного доброго друга, вотякского хана Фатхи, главы рода Кедра. В землях нашего доброго товарища случилась беда. Простер над их зем лями свою тяжелую длань московитский царь. И хотя приняли многие люди его покро вительство, но радости власть эта в их дома не принесла. Опустели покои ханские. Всех рабов отпустили русские на свободу, оставив токмо невольников из земель дальних и диких. Женщины, дарившие хозяевам ласки, разбежались по далеким домам. Не с кем ныне утолить свои желания честному воину. Некому ныне убирать навоз за скотом, некому доить коров, некому хлопотать в обширных покоях. Храбрые нукеры, желая поесть, вынуждены сами резать и разделывать вонючих козлов, а прекрасные жены правителей носят воду из колодцев, словно оборванные русские невольницы, сами затапливают очаги и варят похлебки. Мужчины, забывая ремесло воинское, вынуждены колоть дрова, чинить заборы, пахать поля...
        - Эти русские расползаются повсюду, как моровая язва! - не выдержав, зашипел бей. - О прошлом годе они сели в Казани, ныне пришли в Астрахань! Подлые неверные повсюду отпускают невольников, насаждают свои нравы, ставят своего Бога наравне с Аллахом. Они освободили рабов по всей Волге! У моих соседей разбежа лось половина стад, потому, что за ними некому оказалось следить. Род Тинчуровых зарезал всех коров, которых некому доить. Цена мяса упала ниже простой луковицы, но даже за эти деньги его никто не покупает. Этой весной в зимовье мои нукеры сами, как последние смерды, пахали землю и сажали ячмень и пшеницу!* Им не с кем теперь развлечься, не гневя Аллаха, потому что в кочевьях остались одни право верные мусульманки и ни одной невольницы!
        * Большинство ногайских племен имели постоянные стоянки для зимовки. По весне земли вокруг них распахивались, там сажались зерновые культуры. Возвра щаясь на зимовку, татары собирали урожай, что позволяло им благополучно дожить до весны.
        Аримхан еле заметно улыбнулся. Вместо традиционного вежливого разговора, посвященного либо погоде, либо соседским делам, бей, оскорбленный наглостью мос ковитских ратников, сам повернул на интересную для приезжих тему. Поэтому гость позволил себе небольшую паузу, наблюдая, как молодая черноглазая татарочка, пос тавив между мужчинами широченное серебряное блюдо, теперь шустро заставляет его мисками с изюмом, курагой, инжиром, ломтями арбуза и персика в патоке, горько- сладким черносливом, орехами. Наконец девушка отошла к стоящей у входа в юрту бочке, зачерпнула ковшом кумыса, перелила в кувшин, принесла и поставила перед хозяином. Гости почти одновременно расстегнули поясные сумки, достали серебряные пиалы. Низиб-бей наполнил их пенящимся кобыльим молоком, и Аримхан приподнял свою, с благодарностью кивнув:
        - Да будут сочными травы на пути твоих стад, досточтимый камаловский бей!
        Гость неторопливо осушил чашу, поставил на стол и продолжил:
        - Я разделяю твою скорбь, мой дорогой Низиб. Ныне я, подобно шелудивому псу, был вынужден бежать из родных земель, с пастбищ, на которых росли стада моих дедов и прадедов. Прихвостни хана Дербыша, целующего руку московитского царя, пытались заставить и меня, Аримхана Исамбета, выпустить на волю русских рабов! Я отказался, и тогда подлые предатели наслали русских стрельцов, которые гнались за мной пять дней, пока я не бросил половину невольников и большую часть обоза! Мое сердце по сей день горит от обиды, а руки дрожат от стремления сразиться с неверными!
        - Этот час придет, мой дорогой Исамбет, - снова наполнил его пиалу хозяин. - Русские глупы и доверчивы. Не первый раз они приступали к Казани, не первый раз мы гневали Аллаха, отпуская на волю язычников, не совершающих намаза, не первый раз русским обещали более не ходить в их земли. Теперь они опять уйдут в свои лесные города, а мы опять станем приходить на их богатые земли за добычей и невольниками. Так происходит всегда, уважаемый. Так почему ты думаешь, что на этот раз будет иначе?
        - До этого года русские не оставляли в Астрахани своих стрельцов, хмуро ответил гость.
        - Через три или четыре года, - улыбнулся бей, - через три или четыре года Дербыш-Алей увидит, что в его ханстве без русских рабов некому тачать сапоги, некому сажать сады и собирать урожай, некому ловить рыбу и строить причалы, некому убирать улицы и чистить нужники, некому развлекать юношей и рожать новых рабов - и тогда он сам, своими собственными руками вырежет всех русских стрель цов, бросит посла в поруб и пойдет в большой набег на север...*
        * Именно так все и произошло. Но набега не получилось - Дербыш-Алея изгнали за измену присяге, а Астраханское ханство просто упразднили.
        - Это будет нескоро, - покачал головой Аримхан. - А чистить казан в моем кочевье некому уже сейчас.
        Настала очередь надолго замолкнуть хозяину кочевья. Он пустым взглядом уста вился мимо Замлета Расиха на бочку кумыса и медленно двигал челюстью, пережевывая кисловатую курагу. Аримхан не мешал толстяку оценить все выгоды и недостатки предложения гостей. Всего пару лет назад он не сомневался бы в согласии камалов ского бея, но за последние годы русским удалось очень сильно напугать соседей, и разорять московитов никто не решался уже довольно давно. И все-таки... И все- таки, помимо страха, русские посеяли ненависть в сердцах ограбленных, лишенных привычного образа жизни степняков. А значит, очень многие из них уже мечтают о мести.
        - Русские коварны, - наконец ответил Низиб-бей. - Если их разграбить, они кидаются в погоню.
        Аримхан покосился на спутника, и тот, слегка кашлянув, сказал:
        - Я слышал, что нукеры камаловского рода не один раз ходили в набеги на Вят ские земли, но русским никогда не удавалось догнать храбрых воинов.
        - Времена меняются, уважаемый Исанбет, - вздохнув, покачал головой хозяин. - Раньше нам достаточно было дойти до Камы, границы вольного Казанского ханства, и русским приходилось осаживать коней. Ныне они могут гнаться до самой Персии. Эти дикари злобны и хитры, они способны именно так и поступить.
        - Если будут знать, где искать своих обидчиков, - тихо рассмеялся Аримхан. - А ведь до сего дня им ни разу не удавалось напасть на след нукеров твоего рода. Я думаю, у тебя есть тайна, почтенный и глубоко уважаемый мною бей Низим. Ты знаешь какой-то путь, не известный ни русским, ни нам, твоим единоверцам. Тайную дорогу к богатым вятским амбарам. Настала пора поделиться своим секретом, бей. Жизнь меняется, и теперь у вас больше не получится ходить к русским в одиночку. Путь стал слишком длинным, а неверные - слишком сильными. Чтобы напомнить рус ским о том, что они всего лишь наши беглые рабы, что они созданы Аллахом для нашего развлечения и услужения нам, требуется куда больше нукеров, нежели ты способен отправить в набег.
        Хозяин кочевья обиженно поджал губы, поднял кувшин, в очередной раз наполнил пиалы и протянул руку к орешкам. Аримхан понимал его муки: камаловскому бею снова приходилось принимать тяжелое решение, за которое, может быть, придется заплатить жизнями многих мужчин из его рода. Редко когда из набега возвращаются все воины, кому-то обязательно придется пролить кровь за благополучие всего кочевья. Сейчас помимо платы головой с него пытаются получить плату тайной. Неведомая никому, кроме камаловских нукеров, дорога не раз спасала сотни татар, сберегала добычу от русских порубежников. Отдай тайну чужому - и вскоре она станет известна всем.
        Но если не поделиться секретом, ногайцы вместе с родом Камаловых в набег более не пойдут. Кому хочется чувствовать за спиной дыхание русских псов, зная, что сосед уходит от погони безопасным путем? Нет, либо тайной дорогой пойдут все, либо никто - и бей это прекрасно понимает. Так что думай, Низиб Камалов, думай. Ты можешь сохранить секрет и остаться в нищете. А можешь поделиться им - и тогда самаркандские купцы станут покупать у тебя русское серебро, меха, посуду, платки, деготь, атласы, зеркала, расплачиваясь полновесными динарами, тогда невольники станут собирать твои юрты перед походом и сидеть на козлах повозок, они станут засеивать и жать поля на твоем зимовье, пилить дрова, чинить утварь, резать скот и таскать на продажу мясные туши. Русские рабыни станут услаждать тебя своим телом, собирать кизяк, вышивать халаты, варить похлебку и чистить котлы, стирать тряпье, ухаживать за детьми. Думай, Низиб, думай.
        Аримхан выпил кумыс, занес руку над мисками, немного поколебался, опустил ее на инжир.
        - Русские все равно нас выследят, - покачал головой бей. - Русские глупы, но злопамятны. Кинутся в погоню и не успокоятся, пока не попробуют нашей крови. Мои предки всегда шли на Русь вместе со всеми и токмо на обратном пути сворачивали на тайную тропу. Русские гнались за теми, кто не знал секрета. Если мы исчезнем все, они либо разыщут нас, либо обойдут леса и встретят нас на Каме.
        Это было существенным аргументом. Гость мысленно признал прозорливость бея: одно дело, когда уходящих врагов становится чуть меньше - тогда просто гонишься за теми, кого видишь. И совсем другое - когда противник пропадает совсем. Тогда его начинают усиленно искать. Настала очередь Аримхана задуматься над своими аргументами - однако у него ответ нашелся практически сразу.
        - Мы хотели напасть на русских силами трех родов, уважаемый Низиб-бей, - улыбнулся он. - Четыре сотни нукеров от моего рода, шесть сотен от твоего, девять сотен выставит вотякский хан Фатхи Кедра. Вотякам ведь не нужно уходить за Каму, верно? Ну так пусть они и уходят домой... Сами!
        Гость расхохотался, да так весело, что даже камаловский бей волей-неволей улыбнулся.
        - Да, вотякам своя дорога, а нам своя, - согласно кивнул хозяин.
        - Так ты согласен принять участие в набеге, уважаемый Низиб-бей?
        - Двадцать сотен супротив всей вятской земли, - разочарованно покачал головой татарин. - Нас всех вырежут, даже если в поместьях останется только половина русских бояр.
        - Их не останется, уважаемый Низиб-бей. - Губы Аримхана уже в который раз тронула довольная улыбка. - Я знаю, как выманить всех бояр из домов на несколько дней. Поместья будут пусты. Только смерды и много, много добра, которое просто ждет, когда истинный хозяин заберет его в свои руки.
        * * *
        Свияжск появился впереди неожиданно. Только что тянулись по сторонам дороги густые ивовые кустарники, открывались колосящиеся поля и луга с неторопливо жующими траву коровами - как вдруг на расстоянии полета стрелы явились высокие бревенчатые стены с чешуйчатым, крытым дранкой навесом и приземистые башни, из бойниц которых зловеще выглядывали пушечные стволы. У ворот стояла стража из десятка стрельцов с бердышами - но путников служивые не трогали, пропуская всех невозбранно. Военное лихолетье уже давно укатилось от этих мест далеко - далеко на юг, и если кого и опасались местные смерды, так это разбойных шаек, что никак не желали примириться с рукой Москвы над здешними уделами и грабили всех без разбору, как во времена казанской вольницы.
        Но к городам черемисские и вотякские шайки приближаться боялись, а потому стрельцы у ворот откровенно зевали, оглядывая проходящих купцов, смердов и прочий люд.
        Обоз вкатился под терем* надвратной башни, в пахнущий смолистым духом полум рак. Построенный царем всего три года назад город еще не успел растерять лесные запахи, привезенные из густых чащоб. Впереди открылся обширный, плотно утоп танный двор, все еще не застроенный. Назначенная принимать идущие под Казань десятки тысяч ратников, сохранять для них воинскую справу и еду, крепость все еще оставалась слишком большой для немногочисленных пока горожан.
        * Терем - помещение (строение) над воротами.
        Телеги, словно готовясь занимать оборону, замкнулись в кольцо, внутри кото рого оказались заводные лошади и сами воины. Освобожденных невольников Касьян исхитрился осторожно оттереть наружу.
        - Вот вы и дома, братья. - Скинув подшлемник, боярин Умильный перекрестился и низко поклонился бывшим татарским рабам. - Теперь вам путь открыт во все сто роны, к родным порогам. Доброго вам здоровия и счастья на отчине.
        А затем, пока никто не успел обратиться с благодарностью, плавно переходящей в просьбу, боярин махнул, зовя за собой, Касьяну и заторопился в дальний от ворот угол, к Тайницкой башне*, возле которой поднимался изукрашенный белыми резными наличниками дом воеводы.
        Двор управителя приволжской крепости был огорожен невысоким тыном из кольев в полпяди** толщиной. От ворога за таким не оборонишься, но скотину чужую али бродяжку безродного он не пропустит. Илья Федотович остановился перед воротами, перекрестился на висящую на верхней, поперечной, балке икону Божьей Матери:
        * Тайницкая башня существовала практически во всех крепостях - под ней обычно вырывали колодец или делали ход к источнику воды.
        ** Пядь - расстояние между кончиками растянутых большого и указательного пальцев.
        - Спаси, помилуй и сохрани нас, грешных, заступись перед Вседержителем Небесным. Сошли благословение Господне на нас и на дом сей. Пусть пребывают в нем покой и благополучие, да минуют его земные беды, мор и недород...
        Пока боярин Умильный громко и обстоятельно читал молитву, во дворе за воро тами слышалась беготня, и только когда она утихла, гость, еще раз перекрестясь, степенно вошел в ворота.
        Воеводская челядь почти вся разбежалась по углам, оставив у крыльца пару девок, над которыми возвышался опирающийся на посох упитанный и розовощекий воевода Лукашин Петр Семенович, в тяжелой горностаевой шубе и высокой горлатной шапке*. Увидев гостя, он, словно в изумлении, слегка развел руки и спустился по широким дубовым ступеням, воскликнув:
        - Никак, Илья Федотович пожаловал?! Рад видеть, долгие тебе лета, боярин. Не желаешь сбитня** горячего с дороги? Машка, поднеси корец...***
        Умильный насторожился. Дело в том, что воевода Лукашин роду-племени был невеликого, кормление**** свое получил не за заслуги, а всего лишь за отвагу во втором Казанском походе. И коли оставался на своем месте, не отдал его родови тому боярину, так только потому, что великого дохода Свияжск принести своему управителю не мог. Посему уважение представителю рода Умильных Лукашин обязан был показать великое - а он сбитень велит поднести не супружнице своей, а какой-то дворовой девке.
        * Шуба в допетровские времена была предметом особой гордости своего вла дельца, а потому ее нередко носили даже в самую жуткую жару, хвастаясь богатством на царском приеме, не снимали в торжественные дни даже дома, если принимали гос тей. Горлатная шапка - шапка, сшитая из горлышек зверьков с дорогим мехом.
        ** Сбитень - горячий напиток на основе меда и пряностей.
        *** Корец - небольшой ковшик.
        **** До Ивана Грозного бояре совершенно официально получали руководящие посты на местах "на кормление", работая не за жалованье, а за взятки и подарки. Местное выборное самоуправление, аналогичное современному, Иван Грозный ввел только к 1556 г.
        Хотя, с другой стороны - бабы, они животные такие, сегодня бревна таскать способны, а завтра от перышка в трясучку впадают. Кто знает, отчего не вышла? Может, занедужила, а может - размолвка у супругов случилась. Сам же воевода и встречать на крыльцо вышел, и оделся лепо, и речь ведет вежливо... Пожалуй, никакого неуважения здесь нет, обижаться не на что. Илья Федотович с поклоном принял корец, неспешно, с достоинством его осушил и перевернул, демонстрируя, что не оставил ни капли.
        - Благодарствую, боярин Петр Семенович. Здрав будь на многие лета.
        Воевода махнул рукой, посылая вторую девку с угощением для сопровождающего гостя холопа, потом низко поклонился:
        - Проходи, Илья Федотович, в дом. Расскажи, что видал, откуда вернулся.
        - Благодарствую, Петр Семенович, - так же низко поклонился гость, есть мне о чем рассказать, и дело к тебе есть государево.
        Позади пискнула девка - похоже, Касьян, не связанный необходимостью чтить родовое достоинство, с удовольствием дал волю рукам.
        - В людскую проводите служивого, - распорядился воевода и посторонился, приглашая гостя в дом.
        - Благодарю, Петр Семенович. - Боярин Умильный повел плечами, звякнув коль цами байданы, и начал подниматься по ступеням. Он все еще считался в походе*, а потому мог спокойно носить броню, не натирая загривка дорогими шубами и кожухами.
        * В XVI в. на Руси, равно как сейчас во всем мире, ходить в доспехах и при оружии в мирное время, не выполняя боевых задач, считалось неприличным.
        Изнутри боярские хоромы выглядели столь же свежими и небогатыми, как и сама крепость: белые, пахнущие смолой бревенчатые стены безо всяких украшений, пот рескивающие половицы, не успевшие закоптиться углы над образами. Бояре вошли в трапезную. Воевода занял место во главе укрытого подскатерником стола, гость сел на лавку по левую руку от него.
        - Мальвазию* свежую купцы намедни привезли, - сообщил хозяин дома. - Я нес колько бочонков прикупил.
        - Хороша? - скромно спросил Илья Федотович.
        - А мы отпробуем, - явно обрадовался воевода, поднялся со своего места, рас пахнул дверь во внутренние покои: - Остап, мальвазии кувшин принеси, кулебяку** сегодняшнюю, расстегаи*** вчерашние, зайца и белорыбицы, что вотяки привезли.
        - Вотяки не бунтуют? - к месту поинтересовался гость.
        - Кто ясак по прежнему уложению платит, все довольны, - с готовностью пояснил воевода. - А кому разбойничать не даем, обижаются. Но я уже станишников полсотни на месте повесил, еще двунадесять**** в Разбойный приказ отправил.
        - Не балуют?
        - Балует кто-то, но из чужих. С юга басурмане изредка приходят, чукчи***** иногда наскакивают", черемисы появляются. Государь о том мною извещаем был мно гократно и дважды походы против бунтарей посылал. В этом году боярин Петр Морозов ходил, город на Меше спалил, нехристей за Каму оттеснил, мордву и чувашей замирил.
        * В допетровской Руси зажиточные люди предпочитали употреблять французские и испанские вина. Реже - немецкое, "рейнское вино", более известное под наименова нием "Петерсемена", по имени ввозившего его голландского купца. Мальвазия, если верить летописям - первое заграничное виноградное вино, с которым познакомились на Руси в XI в. Его изготавливали в Греции из подвяленного винограда. Но самым популярным вином была некая "романея", происхождение которой ныне неизвестно.
        ** Кулебяка - большой продолговатый пирог с многослойной начинкой: капустой, рыбой, кашей, мясом, грибами и т. д. Как это ухитрялись запихивать в рот - науке неизвестно.
        *** Расстегай - пирог с открытой начинкой.
        **** Двунадесять - то есть "два над десятью", двенадцать на современном языке.
        ***** Сейчас в это трудно поверить, но многие века чукчи были грозой Сибири, и сам Суворов по приказу Екатерины II вел с ними тяжелую войну, защищая присяг нувшие России народы.
        Распахнулась дверь, румяная девка в белом ситцевом сарафане внесла на под носе долгожданный кувшин, два серебряных кубка, блюдо с пирогами, хлебом. Воевода, взмахом отпустив прислугу, своею рукой наполнил кубок гостя, затем соб ственный, пригубил, по древнему обычаю показывая, что отравы в напитке нет.
        - Она самая, Илья Федотович. Отведаешь?
        - Отчего не отведать. - Гость поднял кубок и в несколько глотков его осушил. - Хороша твоя мальвазия, Петр Семенович, спорить не стану.
        - Кисловата, Илья Федотович. Видать, о прошлом годе лето холодное выдалось.
        - Хороша, - покачал головою гость, то ли искренне, то ли из вежливости нах валивая угощение. - Ты, Петр Семенович, душою не криви. Хороша.
        Опять распахнулась дверь, девка внесла блюда с целиком запеченным зайцем и свернутой в кольцо, так что хвост оказался в пасти, полупудовой белугой.
        - Жмотятся вотяки, - не удержался от возгласа Умильный. - Могли бы и добрую белорыбицу привезть.
        - Рыба вкусна, - не согласился хозяин. - И таковых довезли они две дюжины. Здешняя белорыбица, знамо, не астраханская. Как поход выдался, Илья Федотович?
        - Не было похода, - взялся за кубок гость. - Разбежались басурмане, не дали сабелькой вострой во поле поиграть. Неужто не знаешь?
        - Да прошли уже домой обозы бояр Грязного и Сатоярова, да они ничего сказы вать не захотели.
        - И я не стану, - отпил вина гость. - Хвалиться ноне нечем. Ты мне о другом молви, Петр Семенович. Отряд стрелецкий у боярина Морозова в приволжских степях не пропадал?
        - Не случалось подобного, - твердо ответил хозяин. - Боярин Борис Солтыков о прошлом годе от луговых людишек* разор потерпел, две сотни стрельцов убитыми потерял, и столько же в полон попало. Но нынешним летом средь служилых людей урона почти не случилось. Да и не ходили они ниже Казани, по Каме и Моше станиш ников вычищали.
        - И отсель никто на Поволжье не ходил?
        - Вот те крест, Илья Федотович, - размашисто осенил себя воевода и скинул на скамью шубу, оставшись в подбитой куньем мехом ферязи**. Вздохнув наконец полной грудью, хозяин осушил кубок, отер усы бордовым рукавом полотняной рубахи и при тянул к себе блюдо с зайцем.
        * Так они в летописях и называются - луговые люди. А кто такие на самом деле - неведомо.
        ** Ферязь - дорогая одежда из узорных тканей с кружевами, с узкими рукавами или без оных. Обычно надевалась под шубы и кафтаны.
        - А с других мест стрельцы ниже Казани отправиться не могли?
        - Откель, Илья Федотович? - удивился воевода, обнажая длинный кинжал. Мос ковские рати на Астрахань ушли, а прочие мою крепость минуют, иной дороги нет. Да и некому. Чердынские бояре свои усадьбы от станишников обороняли, что воевода Морозов гнал. Рязанцам и владимирцам за Суру и Волгу ноне не перейти, воды много. Разве молодые корсюньковские помещики побаловать решили?
        Тяжело вздохнув, гость допил вино из кубка. Воевода с готовностью наполнил объемистый сосуд снова, затем отрезал крупный шмат хлеба, отрубил заднюю часть зайца, переложил весь кусок целиком на хлеб и придвинул боярину Умильному.
        - Странное дело случилось со мной ныне, Петр Семенович. - Отхлебнув мальва зии, гость извлек широкий охотничий нож, отрезал заячью лапу, откусил постного коричневатого мяса. - Возвращаясь из Астраханского похода, услышали мы стрельбу в степи. К самой сече не успели, но раненого одного подобрали.
        - Чьих будет?
        - То как раз неведомо, Петр Семенович. Обеспамятовал бедолага совсем, имени отчего не помнит, как в степь попал, не знает. Мыслил я, хоть ты знаешь, кто в поволжских степях дело ратное супротив татар ногайских ведет.
        - Прости, Илья Федотович, - покачал головой воевода, - но и краем уха ничего не слыхивал.
        - А может, упомнишь человека служивого? Заметен он изрядно: росту косая сажень. Глаза - коричневые, как кора сосновая. Сам брит, волосы короткие, не иначе как с зимы траур носит.
        - Холоп? Стрелец? Боярин?
        - То неведомо, Петр Семенович. - Отложив кость, боярин Умильный прихлебнул вина. - Назвался Андреем. Я поначалу за стрельца счел, но как разговоры служивый вести начал, так и засомневался. Больно держит себя уверенно, достоинство внутри несет. Как воевода обращается, не холоп. Страха нутряного нет, что в смердах и кабальных завсегда чуется. Явно кнута никогда в жизни не опасался служивый, голода и холода не терпел.
        - На Руси от голода не умирают, - ответил старинной поговоркой воевода.
        - Не то, Петр Семенович, - мотнул головой боярин. - Равного он во мне чует. На холопов с усмешкою глядит. Травы мокрой терпеть не желает, по три раза на дню менять просит. Руки его белые, нежные, без мозолей. Однако раны на теле ратные, от стрел татарских. Чем воевал, ума не приложу. Выстрелы слышал. Но на стрельца болезный не похож.
        - Так давай посмотрим на твоего увечного, - пожал плечами воевода. Бог даст, узнаю.
        - Добре, - кивнул гость. - Пошли.
        На залитом солнцем дворе Илья Федотович с облегчением увидел, что получившие свободу полоняне разбрелись от обоза по сторонам. Теперь, вестимо, пойдут в цер ковь, Бога за избавление от гнета благодарить, а затем и далее, народную землю. Кто-то, видимо, в монастырь подастся, дабы крышу над головой и кусок хлеба полу чить, кто-то сам отправится родичей искать, а кто-то и воеводе Лукашину головную боль устроит - корми их теперь, пока попутчиков в родной город не подберут.
        Холопы успели выпрячь и напоить коней и теперь задали им сена. По деревен ской глупости, естественно. Лошадям после похода сено задают, чтобы от постоянной зерновой подкормки брюхо не пучило. А ноне они половину дороги свежую травку щипали. Стало быть, ячменя им давать потребно или овса. А сено можно и до зимы поберечь.
        Но при воеводе выволочку холопам боярин делать не стал - только головой покачал и подвел Петра Семеновича к повозке с раненым.
        - Ого, - восхитился ростом болящего воевода. - Да он, вижу, коня под мышку без труда запихнет*. Чьих будешь, служивый?
        - Не помню, добрый человек. - Матях попытался приподняться на локте, но у него тут же закружилась голова.
        - Какой же я добрый человек? - вроде даже обиделся боярин Лукашин. Воевода я здешний. А вот ты кто таков? Может, лазутчик литвинский?
        - Не может, - мотнул головой Андрей. - Языка, кроме русского, не знаю.
        Бояре дружно расхохотались**, и Илья Федотович чуть ли не с гордостью молвил:
        - Вот видишь, Петр Семенович, совсем обеспамятовал молодец. А богатырь изрядный. Ни одна одежа наша на него не налазит. Как подобрали голого, так и везем.
        - Сему горю я помогу, - кивнул воевода. - Есть у меня и полотно, и паволока***. Велю справу достойную сшить. А откуда взялся молодец, не ведаю. Такого не заметить трудно. Стало быть, через Свияжск не проходил.
        * Принято считать, что в Средние века люди были заметно ниже наших современ ников - 150-160 см. А вот лошади были ниже совершенно точно: стандарт для чисток ровного арабского скакуна - 150 см, обычный хороший боевой конь - 130-140 см. По современным понятиям - пони.
        ** Государственным языком Великого княжества Литовского был русский на нем разговаривали, вели переписку, на нем велось все делопроизводство.
        *** Паволока - общее наименование импортных тканей.
        - С татарами ногайскими он сражался, в сече и раны получил, - на всякий случай напомнил боярин Умильный.
        - Так басурмане и меж собой дерутся изрядно, - пожал плечами воевода. Опять же, купцом молодец может статься ограбленным.
        - Пищальную стрельбу и я, и холопы мои слышали, - повторил боярин. - А откуда у ногаев или купцов пищаль?
        Матях затаился, прислушиваясь к разговору. По всему выходило, местные отцы- командиры должны были принять его за своего. Но вот что они станут делать с "неизвестным солдатом", не имеющим документов и знакомых?
        - Молебен благодарственный я сегодня закажу, - сообщил Илья Федотович, - за благополучное и бескровное окончание похода. Прикажу служивого в храм принести. Может, Господь ему разум и вернет.
        - А коли не поможет, - добавил воевода, - можно в Белозерский монастырь его отправить. Тамошние монахи бесов изгонять издавна навострились. Именем Божьим и преподобного Кирилла*, святой иконой Смоленской Богоматери.
        - Нет, в монахи не хочу! - испугался Матях. Перспектива провести всю жизнь в темной келье его отнюдь не обрадовала. Тем более что "память" таким путем ему все равно никто вернуть не сможет.
        * Преподобный Кирилл - инок, основавший, по благословению самого Сергия Радонежского, Кирилло-Белозерский монастырь.
        Бояре опять рассмеялись, и Илья Федотович задумчиво пригладил бороду:
        - В Москву я нонешней осенью поехать собирался. Мобыть, там служивого кто узнает? Стрелецкие между собой дружны, да и бояре всех родов в стольном городе обитают. Узнают кровника.
        - Так тому и быть, - согласился воевода. - Пусть у тебя поживет, Илья Федо тович, пока на ноги не встанет. А там, глядишь, и искать его кто начнет. Коли вести какие дойдут, я тебе немедля отпишу.
        * * *
        К удивлению Андрея, обещанную воеводой одежду принесли уже к вечеру девчушка лет десяти в длинном платье, расшитом красно-синими цветами, и в пронзительно- алом платке, глупо посмеиваясь, положила рядом на телегу темно-синюю рубаху из материала, очень похожего на атлас, и черные шаровары тонкой мягкой шерсти. Трусов в подарочном комплекте не предусматривалось, обуви - тоже. Вскоре появился и Касьян. Воин нес свой панцирь* через руку, словно промокший плащ, вкусно пах пивом, а на лице имелось умильное выражение кота, обожравшегося воро ванной колбасой.
        * На Руси так называлась отнюдь не кираса, как иногда думают, а кольчуга специального панцирного плетения, в которой половина колец лежала не плашмя, а стояла ребром, образуя тонкую, но упругую стальную подушку.
        - Как здоров, служивый? - поинтересовался он. - Не оголодал? Без меня небось никто не догадался хлеб-соль поднести, попотчевать горячим...
        - Одеться хочу. - Бывшего сержанта действительно никто из обозников кормить не стал, у всех нашлись в первом русском Городе важные дела. Но Матяху куда сильнее надоело валяться голым, нежели голодным.
        - Это мы сейчас сделаем... - Касьян скинул на повозку тихо, словно потре панная клеенка, шелестнувшую кольчугу, сладко зевнул, развернул рубаху: - Паво локи воевода не пожалел. Ну, поднимай руки.
        Накинув рукава, воин приподнял раненого под затылок, помог просунуть в ворот голову, расправил ткань. Завязал витые желтые шнурки, заменявшие пуговицы. Косо воротка оказалась даже велика - шилась, видать, с запасом. Затем они совместными усилиями натянули штаны. Касьян небрежно сбросил прямо на землю завявшую траву, куда-то ушел, вернулся с сеном, напихал его раненому под спину.
        - Нам далеко еще ехать? - как бы мимоходом поинтересовался Матях.
        - До усадьбы боярской? - опять зевнул воин. - Еще полторы сотни верст. Поперва до Хлынова*, а уже потом на юг, к Столбам. Успеешь на ноги встать, слу живый. А сапог тебе воевода, стало быть, пожалел? Ну, ништо. Сейчас поршни свяжем.
        * Хлынов - ныне город Киров.
        Касьян, непрерывно зевая, утопал, спустя четверть часа вернулся, неся в руках несколько заячьих шкур - косых в походе всадники наловили преизрядно, каждый вечер хоть пару, но запекали. Воин, прищурившись на босую ногу Андрея, быстрым движением ножа вырезал из одной шкурки продолговатую заготовку, наложил на другую шкурку, провел ножом. Затем приложил заготовку к ступне, загнул края наверх, обвязал вокруг голени тонким ремешком. Точно так же изготовил корявое подобие сапога и на другую ногу.
        - Все. Пару дней походишь, шкура по ноге утопчется, потом спереди разрез сделаем, а сзади ушьем. Я на охоту завсегда в поршнях хожу. Мягкие они, ногу ласкают, скрипа никакого.
        "Вот зараза, - мысленно выругался сержант. - Походишь пару дней". Однако вслух спросил явно поддавшего ратника совсем про другое:
        - Ты давно Илье Федотовичу служишь? - Решил Матях понемногу собирать инфор мацию об окружающем мире.
        - Давно. - В очередной раз зевнув, Касьян запрыгнул на повозку в ногах у Андрея и улегся поперек телеги, затылком опершись на жердь борта с одной сто роны, а ноги свесив с другой. - Я еще деду его, Луке Васильевичу, в холопы про дался.
        - А зачем? - удивился бывший сержант, хорошо помнивший со школьных времен, что все рабы стремятся к свободе.
        - Молод был, хозяйство у отца хилое. Да и руки к сохе не лежали, сонно ответил воин. - А в холопах лепо. Боярин кормит-одевает, тяглом и оброком никто не давит. Серебра опять же отсыпали. Да и счас - что получил, все твое. Хошь - в кабак неси, хошь - обнову справляй. О харчах и доме пусть Илья Федотыч размысли вает. А наше дело холопье...
        Касьян зевнул в последний раз и размеренно засопел.
        Солнце медленно опускалось за крепостную стену. Часть обозников вернулась и стала зарываться в сложенное у яслей сено. Но многих знакомых лиц Андрей в этот вечер так и не увидел. Видать, нашли хлопцы себе на ночь постель послаще и потеплее.
        Об ужине Матях особо не беспокоился. Голода он не испытывал, а утро в обозе каждый день начиналось с плотного завтрака. Но в этот раз вышел жестокий облом: на рассвете, вместо того чтобы палить костры и заваривать сытный кулеш*, обоз ники принялись переодеваться, скидывая войлочные и стеганые поддоспешники и напя ливая вместо них яркие зипуны, подбитые мехом душегрейки, а то и длинные шерс тяные плащи с большими яркими заплатами**. Про раненого тоже не забыли - Андрея переложили на жесткие деревянные носилки, подложили под голову чей-то скрученный поддоспешник, прикрыли пахнущим дымом меховым плащом.
        * Кулеш - похлебка из муки с салом.
        ** Эти "заплаты" назывались "вошвами", делались из дорогих тканей, украша лись золотой и серебряной вышивкой, драгоценными камнями.
        Тоскливо удалил колокол, словно отпевая кого-то из великих этого мира. Ударил еще раз - и тут же эхом отозвалось несколько более тонких колокольных голосов. Матяха подняли и понесли.
        Крепостная церковь, как выяснилось, вплотную примыкала к одной из башен. Шатер колокольни увенчивала площадка для стрелков, купол храма глядел наружу узкими бойницами... А может, это было всего лишь украшение - в фортификационных сооружениях шестнадцатого века Матях разбирался слабо.
        В храме царил сизый полумрак, в спертом воздухе пахло горячим воском, слад коватым ладаном, дымом. Все люди, которых Андрей мог разглядеть со своего места, держали в руках тонкие коричневые свечи. Минуту спустя точно такую же, уже заж женную, свечу принес заботливый Касьян, дал раненому бывший сержант зажал ее в ладонях и подумал, что стал в точности похож на подготовленного к отпеванию покойника.
        - Господу помо-о-о-лимся! - наполнил помещение густой и низкий, как у близкой лавины, мужской бас. - Господу помо-о-олимся!
        Призвав прихожан к молитве, священник запел менее разборчиво. Матяху удалось понять только то, что Бога благодарят за успешное окончание похода и за спасение от ран и смерти. Кислорода в воздухе оставалось все меньше и меньше, и Андрей почувствовал, что вот-вот отключится. А может, и в самом деле отключился - носилки качнулись, от неожиданности он попытался приподняться, упал.
        - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... - Уходящий куда-то в инфразвук бас накатывался, словно желая проглотить гостя из далекого будущего.
        Матях закрутил головой, выронил свечу. По храму пробежал испуганный вздох.
        - Господи Иисусе, Иисусе Христе, молитв ради Пречистыя Твоя Матери и всех святых, смилуйся над рабом Божиим Андреем, живота не жалевшим ради земли Святой, Имени Твоего и помазанника Господнего. Приди и вселися в ны, и очисти ны от всякой скверны, и от боли, и от раны, и спаси, Боже, душу его... Прим-и-и при частие, сы-ын мой...
        Выросший рядом с носилками священник в черной рясе, со скрещенным на груди шитым золотом полотенцем, поверх которого покоился массивный крест, протянул раненому большую деревянную ложку. Андрей покорно выпил, ощутил, как горячее потекло вниз по пищеводу, в тоскующий от голода желудок, торопливо закусил выданным попом кусочком хлеба. В голове мгновенно зашумело, на душе стало легко и спокойно. Сержант даже приподнялся на локте, улыбнулся, попытался сказать "спасибо" - но храм опять наполнился перекрывающим все, хорошо поставленным басом:
        - Слава Тебе, слава Тебе, сла-а-ава Господу нашему, слава, Бо-о-оже наш!
        - Ну что, полегчало после причастия? - тихонько поинтересовался Касьян, когда носилки отнесли назад к входным дверям.
        - Еще как, - кивнул Андрей, окончательно осоловевший от выпитого, и закрыл глаза.
        - Снедать не хочешь? - без всякого перерыва поинтересовался Касьян. Матях открыл глаза и обнаружил себя снова на телеге, в которую угрюмый бородатый воз ничий запрягает лошадь. - Хорошо, служивый, имени ты своего не запамятовал. А то бы за кого здравия молить? Вот, воеводская стряпуха сегодня потчевала. Садись, служивый, отведай боярских пряженцов*.
        * Пряженец - жареный пирожок.
        Старый воин был настолько уверен, что причастившийся Матях сможет легко сесть, что уверенность передалась и Андрею. Раненый оперся о доски днища руками - и действительно смог занять вертикальное положение! Голова, правда, еще кружи лась, но в остальном он чувствовал себя нормально.
        - Вот, держи, служивый. - Касьян протянул большой ковш с квасом и тряпицу с несколькими румяными пирожками. Оголодавший сержант накинулся на еду и успел умять больше половины еще до того, как обоз двинулся в дальнейший путь. Кровь радостно отлила от головы к желудку, и Андрею пришлось снова лечь.
        Возничий забрался на козлы, причмокнул, тряхнув вожжами - и повозка снова затряслась.
        Изменилось немногое. Всадники ехали теперь без доспехов и оружия. Пареньки помоложе щеголяли яркими шелковыми и атласными рубахами, красными и синими сапо гами, разноцветными штанами, вышитыми вдобавок витиеватыми узорами. Воины пос тарше оставались либо в суконных куртках - или ярких, или серых, но с цветастыми заплатами - либо в подбитых мехом безрукавках. Боярин Умильный предпочел темно- синюю плотно облегающую куртку из шерстяной ткани, которую в двадцатом веке называли драпом и из которой обычно шили пальто... Или станут шить? Ворот и обш лага рукавов были оторочены коротким коричневым мехом, а вместо пуговиц красова лись крупные драгоценные камни - не стекляшки же боярин себе нашивал.
        Как понял Матях, после благодарственного молебна война для обозников как бы закончилась, и теперь они стали мирными людьми. В общем, все как в двадцатом веке: службу отслужил с автоматом на плече, демобилизовался, а потом за ношение оружия - сразу статья. Правда, здесь боевое снаряжение в "оружейку" никто не сдавал - оно зловеще позвякивало на трех передних телегах.
        На второй день обоз выехал на берег довольно широкой, не менее ста метров, реки. Мощенная камнем и присыпанная гранитной крошкой дорога повернула верх по течению, но всадники решительно въехали в воду, разбрызгивая искрящиеся на солнце капли. Андрей подумал, что, как и перед переправой к Свияжску, возчики перегрузят барахло с повозок на спины заводным лошадям, но мужики решительно направили телеги поперек стремнины. Сержант приподнялся, ожидая, что его сейчас зальет - но этот брод, не в пример предыдущему, оказался неглубок, вода остава лась чуть выше ступиц, и на раненого разве что плеснуло несколько раз высокой волной.
        За переправой тракт заметно сузился - ближние сосны и осины отстояли друг от друга метра на три, смыкаясь наверху кронами. Зато прекратилась мелкая противная тряска - повозки величаво покачивались на пыльной грунтовке, лишь изредка вздра гивая из-за выпирающих узловатых корней. То ли благодаря молебну и причастию, то ли благодаря долгому покою, но чувствовал себя Андрей все лучше. Сознания он больше не терял, ехал сидя, свесив ноги с телеги, по нужде кое-как добредал своими ногами, а на четвертый день даже решился идти пешком, придерживаясь на всякий случай за жердину борта. Укутанным в мягкий заячий мех ногам ступалось легко, словно босиком по персидскому ковру.
        Дорога из очередной чащобы как раз выбралась на луга - конные немедленно разъехались в стороны, с шелестом пробиваясь сквозь высокую траву. Боярин порав нялся с Андреем, приветливо кивнул:
        - Никак на ноги встал, служивый? То добро. Не станем более повозкой трясучей тебя мучить. Эй, Трифон! Оседлай гостю коня из заводных, пусть от досок тележьих отдохнет.
        - Вот, блин... - себе под нос буркнул Матях. Ему сразу захотелось прыгнуть назад на сено и прикинуться больным и немощным. За свою жизнь самым близким к лошади транспортным средством, на котором ему довелось поездить, был мотоцикл. Да и с того едва не загремел, слишком сильно даванув на ручной тормоз.
        Но, с другой стороны, рано или поздно в седло придется подниматься. Ничего не поделаешь, здешний мир держится только на лошадях, и прожить без них все одно не удастся. Так что откладывать смысла не имеет: раньше сядешь, раньше поедешь. Все вокруг вон скачут, и ничего.
        Трифон, издалека видимый благодаря ослепительно алой рубахе, прямо с седла наклонился над одной из задних повозок, подобрал сбрую, поскакал назад, к бреду щему позади телег небольшому табуну. Вскоре паренек нагнал обоз, ведя в поводу красновато-рыжего, с черным хвостом и вороненой гривой, скакуна.
        "Гнедой, - откуда-то из подсознания всплыло правильное слово. - Рыжих лошадей не существует".
        Холоп доскакал до Андрея и изумленно перекрестился:
        - Господи святы...
        - Вот, блин, - не менее удивленно вслух пробормотал Матях. Лежа на телеге, он смотрел на всадников снизу вверх, и они казались довольно высокими. И сержант никак не ожидал, что, встав, он увидит уши боевого скакуна на уровне своей груди, а седло окажется на уровне его пояса. Воины из отряда боярина Умильного видели ранее подобранного в степи стрельца только лежачим и хотя с самого начала восхищались его ростом, но никак не ожидали, что глаза сидящего верхом ратника придутся аккурат вровень с глазами выпрямившегося Андрея*.
        * Автор считает нужным еще раз напомнить: рост лошади XVI в. в холке 140 см.
        - Стремена приспусти, Трифон, - первым справился с удивлением Илья Федото вич, - насколько ремня хватит. Подпругу проверь. Не ровен час, сорвется.
        Подняться в седло труда не составляло - стремя болталось на высоте колен. Матях, хорошенько оттолкнувшись, запрыгнул коняге на спину и тут же поморщился от неожиданной боли в паху. Скакун, даром что ростом не вышел, тушу имел широ ченную, колени чуть не в стороны вывернулись. Да и длиной больше тянул на кроко дила, нежели на ослика. Взгромоздясь, Андрей потянулся за поводьями - лошадь шаг нула вперед, поддав задней лукой седла в поясницу. Седок, чтобы удержать равнове сие, с силой сжал пятки и колени - коняга неожиданно рванул с места в карьер, больно стуча деревянным седлом по непривычной сержантской заднице. Матях сжал ноги еще сильнее, пытаясь дотянуться до узды - что останавливаться нужно, натя гивая поводья, он из многочисленных поговорок знал. Передняя и задняя лука попе ременно били его в живот и поясницу, скакун бешено хрипел, мотая головой, близкая трава мелькала так стремительно, будто Андрей летел на Су-30 на бреющем. Наконец пальцы нащупали узкий ремешок повода. Андрей с облегчением рванул его на себя, наконец-то расслабляя ноги - и вдруг обнаружил, что конь остался где-то позади, а он
все еще продолжает нестись с прежней скоростью. Грива чиркнула промеж ног, послышалось заливистое ржание, и в голове успела промелькнуть только одна мысль, короткая фраза, каковой он так часто потчевал новобранцев: "Надо тренироваться..."
        Затем ступни зацепились за спутанные колосья, и Андрей со всего разгона плашмя грохнулся о землю.
        Глава 6
        РАГОЗЫ
        - Не везет служивому, - покачал головой Илья Федотович. - Не успел от ран оправиться, так лошадь под ним понесла. Касьян, уложи его обратно в телегу. Как в усадьбу вернемся, в светелку возле терема снеси, пусть еще пару дней отлежится.
        Распорядился - и забыл о странном ратнике, всеми мыслями устремляясь вперед. Обоз миновал поворот в сторону усадьбы боярина Смолина, и люди, не сговариваясь, начали погонять лошадей. Солнце еще не перевалило полдень, а значит, можно успеть, можно еще сегодня, во вторник, оказаться дома. Тогда и разговеться удастся без острастки*, выспаться под родной крышей, в мягкой постели.
        Впереди снова блеснула вода, и неугомонный Трифон радостно заорал:
        - Лобань! Лобань течет! - После чего въехал на самую середину широко раски нувшего плеса и натянул поводья, не давая разгоряченному скакуну хватить ртом студеную воду.
        - Сам вижу, что Лобань, - проворчал боярин, также въезжая в реку.
        Отсюда, от этой стремнины и далее к восходу, на полета верст лежали его земли вместе с полями, лесами, пятью деревнями и шестнадцатью выселками. На севере угодья Ильи Федотовича Умильного граничили с полями Богородицкого монас тыря, на юге - с лесистыми владениями боярина Дорошаты. Если за время похода ничего не изменилось - под рукой помещика имелось шесть с половиной сотен кре постных, четыре с половиной тысячи чатей** пашни, бондарская мастерская, три кузни и две водяные мельницы на реке Еранка. Богатое хозяйство, требовавшее от владельца постоянной заботы и присмотра. Вот и сейчас, вглядываясь в песчаные струйки, вымываемые течением из-под копыт коня, боярин прикидывал - не ушла ли вода из реки? Хватало ли дождей у смердов на полях? Не стали ли от безводья мельницы?
        * По средам, согласно православному обычаю, верующие соблюдают пост.
        ** Чать - примерно полгектара земли.
        Лобань, и без того в самом глубоком месте едва скрывавшая человека по грудь, здесь, на плесе, казалась пугающе мелка. По колено, не более. Неужели и вправду земля под солнцем выгорела? В астраханских степях за все время похода ни единого дождя не выпало. Как бы и здесь засухи не случилось...
        - Не хмурься, Илья Федотович, - словно угадав его мысли, остановился рядом Касьян. - Вон, облака каки по небу тащатся. Тяжелы, ако коровы недоеные. В сухи месяцы таковых не бывает.
        Боярин покосился на своего холопа, резко дал шпоры коню и, обгоняя вязнущие в песке повозки, выметнулся на противоположный берег. Здесь, сразу за прибреж ными зарослями, почти на полверсты от реки шла полоса залежи*, которую хитрый хуторянин Антип, осевший здесь десять лет назад, забросал горохом. И ничего, гибкие плети, увешанные стручками, густо оплетали поднявшийся по пояс бурьян, ничуть не собираясь сохнуть.
        У Ильи Федотовича отлегло от сердца: быть ему ныне осенью с хлебом, не про падет. Разве только саранча с казанских степей налетит - тогда ничем не спастись будет...
        Всадник испуганно перекрестился, вытянул из-под рубахи нательный крест, поцеловал, спрятал обратно, оглянулся на обоз. Телеги одна за другой выползали на дорогу, переваливаясь через прибрежный глинистый гребень, на котором не могло вырасти ничего, кроме неприхотливого подорожника.
        - Ермила! - окликнул он тридцатилетнего широкоплечего холопа в полукафтане** зеленого сукна, мерин которого задумчиво вышагивал возле передней повозки. - Веди обоз к усадьбе. Касьян, Трифон, за мной!
        * Залежь - пашня, которая из-за истощения земли длительное время не обраба тывалась. Залежь снова вспахивали через 8-10 лет.
        ** Полукафтан - короткая суконная куртка с длинным рукавом и глубоким запа хом, при котором застежки оказывались на левом боку.
        Трое всадников сорвались с места и помчались по узкой тропе, тянущейся вдоль воды. Примерно через час стремительного галопа боярин перевел скакуна на неши рокую спокойную рысь, давая коням возможность перевести дыхание, отвернул от реки, поднялся через свежескошенный луг на холм, прозванный местными смердами Оселедцем - за растущий на самой макушке небольшой березнячок. Отсюда открывался широкий вид во все стороны, и Илья Федотович смог одним разом увидеть и поблес кивающие разливы перед мельницами на Еранке, и коричнево-желтые колосящиеся поля от подножия и до самого Рыбацкого леса. Между лесом и рекой сгрудились вокруг белокаменной, крытой темно-бурой черепицей церкви два десятка домов деревни Большие Рыбаки. Даже отсюда было видно, что почти в каждом дворе поднимаются высокие стога уже высушенного сена. Не ленятся смерды, запасаются на зиму. Дальше, за лесом, в темном пятне почти у самого горизонта скорее угадывалась, нежели различалась еще одна деревня - Рагозы, неподалеку от которой и стояла боярская усадьба. Между Рагозами и лесом тянулась желтая полоса: тоже, видать, хлеба поспевают. Слева,
опять же у горизонта, золотыми бликами бросались в глаза купола Богородицкого монастыря. Саму обитель увидеть на таком расстоянии было никак невозможно, но Божьим соизволением свет ее храмов простирался на сотни верст округ.
        Оглядываться Илья Федотович не стал. Он знал, что от самых его владений и вплоть до далеких вятских полян лежали густые, непролазные чащобы, в которых не водилось не то что бортников или татей, но и промысловиков, сторонящихся непу ганой лесной нечисти.
        - К рыбакам заглянем, батюшка Илья Федотович? - устал стоять на одном месте Трифон. - Узнаем, может, хоть в этом году чего споймали?
        Рыбаками обитателей деревни дразнили за то, что, переехав сюда с Ладожского озера вместе с дедом нынешнего боярина, смерды по привычке пытались организовать ловлю в здешней речушке, в разливе перед уже тогда стоящей мельницей. Десяток откормившихся здесь щук и окуней попались в первый же раз, но с тех пор сети, на потеху окрестных обитателей, вытаскивали из воды одних лягушек. С тех пор прошло больше полувека, переселенцы забыли надежду хоть как-то разбогатеть с помощью рыбалки, но прозвище осталось за ними навсегда.
        - Ни к чему, - отмахнулся боярин, натягивая правый повод и заставляя коня развернуться на месте. - И так вижу, лепо все. Дальних деревень не разглядеть, но коли здесь урожай, то и там хуже быть не должно.
        Трое всадников обогнули березняк, спустились по другой стороне холма, спо койной рысью проехали вдоль межи, разделяющей ржаное поле и покрытое темными пят нами пастбище, выбрались на утоптанную грунтовку, ведущую к мельницам, и пустили скакунов в галоп. К тому моменту, когда они, завершив десятиверстный крюк, вер нулись на основной тракт, обоз как раз успел добраться до россоха* и поворачивал в сторону Рагоз. Илья Федотович и холопы перешли на шаг, присоединившись к отряду. Однако стоило коню немного остыть и успокоить дыхание, как боярин вне запно дал ему шпоры и во весь опор помчался вперед.
        Следом, с залихватским посвистом и веселыми воплями, размахивая плетьми и подбрасывая яркие шапки, понеслись холопы. Две оставшиеся до родного очага версты промелькнули - и не заметил никто. Копыта гулко простучали пыльной дере венской улицей. Смерды, заметившие хозяина, срывали с голов шапки и низко кланя лись - но большинство так и не успело выглянуть со своих дворов и понять, что случилось. На колокольне вслед весело улюлюкающему отряду тревожно ударил коло кол. Однако в усадьбе прекрасно поняли, в чем дело, и ворота встречали возвраща ющегося хозяина широко распахнутыми створками.
        * Россох - распутье, перекресток трех дорог.
        Боярин влетел на середину двора, натянул поводья, осаживая коня, спрыгнул на землю. Гликерия была уже здесь, в атласном платке и кумачовом сарафане*, низко поклонилась, махнув рукой до земли:
        - Здравствуй, Илья Федотович.
        Умильный шагнул было к ней, но тут с крыльца сбежал русоволосый зеленоглазый мальчишка, босой, в черных шароварах и шитой алым катурлином** рубахе, со всего разбега прыгнул на него:
        - Батюшка! Батька вернулся!
        Отец, усмехнувшись в бороду, крепко прижал его к себе. Надо же "батька!". Трудно поверить, что уже через два года мальчишке исполнится четырнадцать, он будет зачислен в новики, начнет брить голову и вместе с отцом станет выезжать в ополчение, острой саблей и быстрой стрелой защищать порубежье от басурман и схизматиков***.
        - Батюшка, а я с лука уже на сто саженей в хвост попадаю! - словно подслушал его мысли долговязый Дмитрий. - Давай покажу, у меня столб за стеной вкопан...
        - Дай отцу отдохнуть с дороги, - немедленно вмешалась мать. - Что сразу бес покоишь?
        - Да пускай, - прижимая к себе сына, шагнул к ней Умильный. - Никита где?
        - Занедужил, батюшка. Видать, водой колодезной с жары опился. А Серафима и Ольга с Алевтиной Куликовой в Богородское на молебен уехали. Я им пятерых холопов с собой дала, из страдников****. За три дня у них с хозяйством беды не случится. Прасковья осталась, с Никитушкой сидит.
        * Кумач - очень популярная в XVI в. хлопчатобумажная ткань. Правда, шили из нее не флаги, а сарафаны.
        ** Катурлин - разноцветная нить для вышивания
        *** Схизматики - католики, протестанты и прочие "сектанты", отколовшиеся от истинно христианской веры. Все они, в свою очередь, по сей день считают правос лавных язычниками.
        **** Страдник - холоп, посаженный на землю (обрабатывающий ее для хозяина).
        - Ох, Прасковья, добрая душа, - покачал головой боярин. - В обозе раненый едет. Мыслю, стрелец московский. Память ему отбило. Пусть и за ним походит.
        Во двор стали один за другим влетать поотставшие холопы, и усадьба мгновенно наполнилась шумом и толчеей.
        - На сегодня все работы прекратить, - разрешил подворникам хозяин. Баню для всех топить немедля! Ставьте здесь стол, хозяюшка моя угощение выделит, три бочонка вина из погреба взять дозволяю. Поминать нам сегодня некого, все целыми вернулись. То и празднуйте.
        - Ура Илье Федотовичу! - тут же отозвался Трифон. - Любо боярину!
        Умильный погрозил холопу кулаком: чай, не казацкая вольница - "любо" кри чать, но карать не стал. Тем более что челядь восторженно подхватила:
        - Ура батюшке! Ура Илье Федотовичу!
        - Митрий, - кивнул сыну на двор боярин, - проследи тут за порядком, пока мы с матерью к Никите сходим.
        Мальчишка с готовностью расправил плечи, двинулся к подворникам:
        - Ярыга! Тит, тебе сказываю! Прими коней, к ручью на водопой своди. Да шагом, гляди, шагом, горячие они, пусть остынут. Трифон, не скалься, мерина своего сперва расседлай. Трофим, Федор, сено от частокола быстро уберите, телеги сейчас подойдут. Успеете за столами сбегать, поперва место расчистите!
        - Хозяин растет, - с довольной улыбкой шепнул на ухо жене Илья Федотович, поднимаясь вместе с ней на крыльцо. А когда за ними закрылась дверь, он наконец-то крепко, по-настоящему прижал ее к себе. - Ну, здравствуй, супружница. - И прижался губами к красным горячим губам.
        * * *
        Усадьбу Умильных строил еще дед Ильи Федотовича, Порфирий Путиславович Умильный, которого дед нынешнего государя после жидовского бунта* выселил из Новгородских земель, конфисковав обширное имение возле Корелы** и дав взамен равные по размеру земли неподалеку от Хлынова, в вятских землях. Дед, насколько слышал Илья Федотович, о выселении особо не жалел, поскольку вместо россыпей валунов, перемежающихся песчаниками и озерами, получил более трех тысяч чатей одной только пашни, не считая лугов, лесов и залежей. В полуверсте от самой крупной из деревень Умильный поставил прямоугольник "китайской стены" сто на сто саженей - полсотни срубов, заваленных камнями и засыпанных сверху глинистой зем лей, а поверху пустил еще и дубовый частокол.
        Отец, Федот Порфирьевич, приняв хозяйство, снес избы, стоявшие под защитой стен, и поднял вместо них один большой дом в три жилья, расширив конюшню и скотный двор, вырыл колодец на случай настоящей осады, приказал соорудить два порока*** по образцу немецких, виденных им в Гамбурге, куда он плавал в юности из любопытства и по торговым делам. Увы, семь лет назад, вернувшись из Литовс кого похода, Федот Порфирьевич неожиданно в три дня сгорел от сильных колик в животе и оставил усадьбу на нынешнего хозяина.
        Правда, Илья Федотович перед предками лицом в грязь не ударил. После Казанс кого похода он вернулся с двумя турецкими тюфяками****, отвергнутыми Пушкарским приказом*****, и поставил их на углах крепостцы, по всем правилам насыпав выпи рающие вперед земляные площадки с частоколом из мореного дуба, замоченного на всякий случай в Бранке еще дедом. Он же для придания усадьбе солидности велел построить над воротами терем с бойницами в полу и четырьмя комнатами для при пасов и стражи. Теперь маленькая твердыня могла принять не только всех крепостных из владений Умильных, но и их скот, и защищать до прихода помощи от соседей или из Хлынова. Именно поэтому сейчас на обширном, утоптанном до каменной прочности дворе без труда разместились и двадцать повозок из воинского обоза Ильи Федото вича, и лошади взятых в поход смердов, да еще осталось место для трех длинных столов из струганых досок, за каждым из которых поместилось по три десятка чело век.
        * Перед 7000 годом от сотворения мира, в страхе перед грядущим концом света новгородцы вдруг начали принимать иудаизм, что быстро было пресечено московскими властями.
        ** Корела - ныне город Приозерск на Ладожском озере.
        *** Порок - камнемет (баллиста, катапульта). Подобные устройства вполне успешно применялись в военных целях вплоть до XVIII в.
        **** Тюфяк - короткоствольная пушка.
        ***** Госприемка на Руси существовала уже при Иване Грозном, и без одобрения Стрелецкого иди Пушкарского приказов никакое оружие в армию не попадало - будь то порох, "стволы" или клинки.
        Сам боярин, естественно, за одним столом с дворней не сидел. Он расположился в трапезной, с распахнутыми в сторону двора слюдяными оконными створками, и со снисходительной усмешкой прислушивался к доносящимся снизу приветствиям. По левую руку от него опиралась локтями на вышитую скатерть жена, по правую - дело вито резал булатным кинжалом копченую убоину Дмитрий, ради праздничного пира облачившийся в подаренный дедом английский кафтан с большими накладными карма нами, отороченный куницей и украшенный двумя вошвами.
        Да и угощение на боярский стол подавали совсем другое. Не приготовленную для челяди на ужин кашу с ветчиной, рыбные пироги и наскоро запеченных целиком дол говязых петушков, а утонувшую в густом соусе лосину и зайчатину в глиняных лот ках, белоснежные рассыпчатые белужьи спинки, а также остро пахнущие чесноком щучьи головы и жгучую баранью печень с перцем и шафраном. Пил Умильный, в отличие от челяди, не крепкое хлебное вино*, а настоянный еще по весне светлый мед с мускатом и гвоздикой.
        * Хлебное вино - водка, которая в XVI в. обычно слегка приправлялась пче линым медом.
        - Расстегаев нужно болезному отнести, - вспомнил Илья Федотович. Может, опа мятовал уже. Лежит голодный.
        - Ты про Никиту? - не поняла супруга. - Так после того, как ты с ним позд равствовался, он заснуть успел. Прасковья заходила, успокоила. Но от стола отне калась, опять к малышу ушла.
        - Стрелец у меня раненый в обозе, - напомнил Умильный. - Я велел Касьяну в светелку возле терема его положить, все одно пустует. Забыли про него, мыслю. Нужно послать кого проведать.
        - Давай я схожу, батюшка, - поднялся Дмитрий, торопливо отер кинжал о ломоть хлеба и спрятал его в ножны.
        - Ни к чему. Он тебя не знает, испугается. Пусть Прасковья сходит. У нее очи как у голубки. Любого успокоит. И к хворым подход имеет. Ты, Гликерья, распоря дись. Пусть сходит на кухню, снеди для него наберет. Да и сама, Бог даст, переку сит. А то скажут, заморил боярин племянницу голодом. Не ест совсем. Как кушаком затянется, так пояс тоньше моего плеча кажется.
        - Сейчас пошлю, батюшка, - кивнула женщина и вышла из трапезной.
        - Так мы пойдем стрелять, отец? - моментально вернулся к самой интересной теме Дмитрий.
        - Конечно, пойдем, сынок, - кивнул Илья Федотович. - Чай, для тебя и лук боевой взамен детского отложен, тугой да ладный. Поутру начнешь привыкать. Скачет кто али мерещится мне?
        Боярин поднялся, подошел к окну. Теперь топот копыт стал слышен еще яснее.
        - Тит, - рыкнул на челядинца хозяин, - поди ворота отопри. Не слышишь, стучат?
        Ярыга, ухитрившийся пропить выданные ему на хозяйство деньги и через то попавший Умильному в кабалу, поднялся с лавки, неуверенно добрел до засова, начал шумно с ним возиться. Боярин уже собрался посылать помощников, когда тол стая створка с шелестом поползла наружу и в усадьбу, ведя в поводу двух взмы ленных коней, вошел отрок лет пятнадцати с болтающейся на боку саблей.
        - Здравия тебе, боярин Илья Федотович, - тяжело дыша, поклонился юноша.
        - И ты здравствуй, - кивнул из окна хозяин. - Отпускай коням подпруги, к столу проходи, гостем будешь.
        - Благодарствую, Илья Федотович, невмочен. Засветло до боярина Маркова дом чаться должен. Боярин Зорин меня послал, к Паньшонкам всех соседей созывает. Татары!
        Веселье за столом мгновенно оборвалось. Многие вскочили, закрутив головами, словно извечные порубежные разбойники успели прокрасться прямо в крепость.
        - Откуда татары, ты чего?! - громче всех возмутился Трифон, запустив пятерню себе в кудри. - Государь наш год назад Казань взял, татар замирил, стрельцов в городе оставил. Ему все окрест сабли на верность целовали!
        - То я не ведаю, - мотнул головой вестник. - Дозор воеводский татар оружных за Лемой-рекой видел. Сотен пять, сказывали, не меньше. С обозом и конями завод ными. На дневку становились. Отдыхают, видать, перед набегом.
        - Ярыга... - начал было боярин, но тут же махнул рукой: - А-а... Ефрем, корец гостю поднеси. Ты, отрок, к столу садись, подкрепи силы. Дальше на свежих конях поскачешь. Своих вон совсем загнал. Ермила, Прохор, переседлайте лошадей. Дайте вестнику кого порезвее. И вина в дорогу налейте.
        Убедившись, что его поняли, Илья Федотович затворил окно и вернулся к столу.
        - Ужель поскачешь, батюшка? - Сын опустился на лавку. - Только сегодня же из похода?
        - Нельзя соседа в беде оставлять, - задумчиво пригладил бороду Умильный. - Не по-христиански это.
        Жизнь на русском порубежье сплачивала местных помещиков куда прочнее, нежели кровное родство или единоверие. Исконно вятские бояре Чернуша и Дорошата, сос ланные из Новгорода бояре Умильный и Талица, смоленский боярин Рогузин, полу чивший землю всего двадцать лет назад - все они прекрасно понимали, что кроме них самих никто их смердов, их поля и деревни защитить не сможет. Пока с Хлынова али из Москвы помощи дождешься - басурмане все растащат, разорят и пожгут. Потому и ходили вкруг в дозоры, потому и поднимались в помощь соседу по первому призыву, дабы бить исконного врага единой силой, дабы выжечь на шкуре каждого разбойника крупное тавро: "На Вятку ходить нельзя. Там живет татарская смерть".
        О прошлом годе, когда государь раздал поместья возле Богородского монастыря пяти татарам, что под командой хана Шиг-Алея вместе с московской ратью брали Казань, среди исконных русских земель появились деревеньки Татарская, Татбояры, Байбаки, Турунтай, Карачи, и бояре забеспокоились, опасаясь, что местные басур мане снюхаются с разбойниками. Но, став хозяевами, вчерашние татарские сотники стали защищать русскую землю с той же отвагой, что и прочие помещики, хотя отре каться от Аллаха и не думали.
        - Нет, Митрий, - покачал головой Илья Федотович, - сегодня к ним беда сту чится, завтра к нам придет. Как одни отбиваться станем? Однако же призыв боярина Зорина - это не государево ополчение. Всех ратников по разрядной грамоте выстав лять ни к чему. Я с собой только два десятка холопов возьму. Остальных в усадьбе оставлю. Татары рядом, мало ли что... Ты за старшего остаешься, сынок. За мать, брата и хозяйство наше в ответе. Пороки завтра проверь, ворота на запоре держи. Коли проехать нужно - пусть подворники пропускают и закрывают створки немедля. На стене дозорных выстави. Сколько потребно будет - сам смотри. Все понял?
        Илья Федотович взял сына за плечи и сурово взглянул ему в глаза. Он не очень верил, что татары могут дойти до Рагоз, но поберечься все равно требовалось. Опять же, будущий воин, боярин рода Умильных, должен уметь командовать смердами и холопами. И сейчас, когда Дмитрий начинает мужать, самое время привыкать к оставленной предками власти.
        - Да, отец, - сурово, почти по-взрослому ответил мальчишка. - Все сделаю.
        - Тогда я отдохну пойду. Как мать вернется, передай, в постель я направился. Ключнику скажи, пусть укажет торбы наполнить я сумки собрать. Хорошо хоть, в баньке попариться успели, прости меня грешного, Господи...
        Боярин широко перекрестился, допил мед из высокого серебряного кубка и вышел из трапезной.
        Глава 7
        ПУШКАРЬ
        Ранним утром, едва солнце успело высушить выпавшую за ночь росу, ворота усадьбы распахнулись, и из них широкой рысью выехало два десятка всадников, каждый вел в поводу двух заводных коней.
        Ради быстроты похода боярин Умильный на этот раз обоза с собой не брал, уложив снаряжение и припасы в чересседельные сумки. Коли татар еще вчера видели за мелководной Лемой, сегодня они могли уже дойти до самих Панышонок. Стало быть, и подмоге требовалось успеть туда дотемна. А обозу, даже торопясь, от Рагоз до зоринской усадьбы - три дня хода. Этак татары все разорить успеют и назад спокойно уйти.
        И все-таки лошадей Илья Федотович не гнал, в галоп не пускал и даже с рыси временами переходил на шаг, давая скакунам возможность поберечь силы. Незадолго до полудня они миновали самую дальнюю умильновскую деревушку Порез и оказались на землях одного из татарских соседей, Услум-бея. Выкашивающий луг смерд опустил косу, скинул шапку, поклонился всадникам, а затем, как заметил боярин, перек рестил им спины. Похоже, весть о татарах успела дойти и до крепостных.
        На берегу реки Лумпун боярин остановил отряд на дневку, велел расседлать коней, напоить их и оставить пастись возле кустарника. За то время, пока люди жевали жесткое вяленое мясо, запивая его теплым шипучим квасом, скакуны немного отдохнули. Осушив свою флягу, Илья Федотович велел холопам надевать брони и сед лать заводных. Здесь, в одном переходе от поместья боярина Зорина, двигаться налегке становилось опасным.
        * * *
        - Кажется, валяться без сознания входит у меня в привычку, пробормотал Анд рей, понимая, что лежит отнюдь не в траве возле внезапно остановившейся лошади. Все вокруг неузнаваемо изменилось. Во-первых, под спиной не доски или колючая шелестящая трава, а нечто матерчатое и комковатое. Или, говоря по-русски, какой-то дешевый, изрядно свалявшийся матрас. Во-вторых, пахнет здесь не дорожной пылью или травяной свежестью, а вареной рыбой, а еще пересушенным сеном, навозом, свежепиленной древесиной. В-третьих, вместо поскрипывания тележных колес и нудного понукания возчиков слышится кудахтанье, блеяние, недо вольное мычание, деловитые перекрикивания людей, стук молотков. Возникало ощуще ние, что из воинского обоза сержант мгновенно перенесся в самый центр скотного двора.
        И опять Матях с надежой подумал, что сон окончился - сейчас он откроет глаза и увидит обшитый вагонкой в покрытый лаком потолок. И окажется, что он просто приехал к бабушке в деревню и та пошла на утреннюю дойку, пожалев, как всегда, будить своего непутевого внука.
        "Десять, девять, восемь... - начал мысленно считать Андрей, - ...два, один!"
        Он поднял веки и обнаружил над собой плотно подогнанные друг к другу тонкие, в кулак, бревнышки, между которыми торчали белые пряди болотного мха.
        - Очнулся, хороший мой? Ничего не болит?
        Андрей повернул голову. Возле постели сидела тонкая, словно молодой ковыль, девушка лет восемнадцати, с округлым лицом и крохотным носиком, голубыми глазами и русыми, судя по выбивающимся из-под платка прядям, волосами. Губы у нее были маленькие и узкие - не рот, а крохотная черточка. На подбородке темнела небольшая ямочка, еще меньше рта. Из одежды на девушке была рубаха свободного покроя с длинными рукавами, поверх которой, словно очень большая майка, лежал сарафан с синими атласными лямками, расшитой красными цветами грудью и широким зеленым поясом, сделанным почему-то не на талии, а немного выше живота.
        - Ты кто? - несколько грубовато вырвалось у него.
        - Прасковья Куликова я, - почему-то покраснела девушка. - Меня Илья Федо тович просил присмотреть за тобой. Сказывал, недужный сильно.
        - Да вроде ничего, живой. - Андрей повел плечами, согнул и разогнул ноги, потом присел в постели. Кажется, у него действительно ничего больше не болело. Однако на всякий случай сержант сразу предупредил: - Вот только не помню ничего до того, как нашли. Провал в памяти.
        - Вот. - Девушка сняла со стоящего рядом стола деревянный поднос с пирогами. - Хозяйка велела расстегаи с судаком и пряженцы грибные тебе принести. Оголодал, верно, с дороги. А я за сбитнем горячим схожу.
        Дождавшись, когда сиделка выйдет, Матях откинул тонкое шерстяное одеяло, поднялся. Покрутил, разминаясь, руками, пару раз присел. Чувствовал он себя здо ровым, как никогда. Вот только припахивало из подмышек изрядно, даже сам чувство вал. Да и неудивительно: не мылся чуть не полмесяца, одежду почти неделю не сни мал. Вот и сейчас его прямо в рубашке и штанах на тюфяк уложили. Хорошо хоть, поршни кто-то снять догадался.
        Сержант подошел к окну, дотронулся до светящегося прямоугольника. Рама была затянута чем-то напоминающим кальку или пергамент. Андрей снял запирающую окно палку, потянул створки на себя. В лицо тут же ударило теплым ветром. Далеко впе реди он увидел деревню, окруженную полями и огородами, слева играла белыми ост рыми листьями небольшая ивовая рощица, справа зеленело пастбище, на котором пощи пывали траву несколько коров и десятка полтора белых коз с длинными витыми рогами. Внизу, метрах в пяти под окном, начиналась светло-желтая накатанная дорога, которая заворачивала за рощицу.
        Матях высунулся наружу: вправо и влево от окна, вплотную примыкая к его домику, уходил частокол. Высота стены от земли до кончиков остро затесанных бревен составляла не меньше трех этажей обычного блочного дома. В общем, особо не полазишь и так просто не выпрыгнешь. Натуральный острог.
        Сержант вернулся к постели, взял с подноса небольшой жареный пирожок, запустил в него зубы. Ничего, вкусно. Грибов и лука кухарка не пожалела, кар тошка совершенно не чувствуется. Прожевав первый пряженец, он взялся за второй, потом потянул к себе раскрытый сверху продолговатый, похожий на лодку, пирог, открывающий взору подернутую румяной корочкой рыбную начинку.
        Дверь распахнулась, вошла девушка с большим деревянным ковшом в руках, и по комнате тут же растекся запах пряностей.
        - Вот, сбитня отведай.
        - Меня Андреем зовут. - Матях, принимая ковш, немного отпил.
        По вкусу и цвету напиток напоминал чуть сладковатый бразильский кофе, пере насыщенный корицей, гвоздикой и цветочными ароматизаторами. Похоже, даже перцу добавили.
        - Хорошо, - после пары глотков отставил угощение Андрей. - А ты тут как, Прасковья, за хозяйку будешь или помогаешь просто?
        - Племянница я Илье Федотовичу, - потупила взгляд девушка. - Как батюшка наш, Зосим Федотович, преставился, дядюшка нас с сестрой к себе взял. Нехорошо, когда девушки одни живут, без родичей, что заступиться могут. В имении он ключ ника своего оставил, за хозяйством доглядывать, а нас сюда забрал.
        - Далеко имение-то?
        - В Пятиречье оно, на берегу Ладожском. Возле порта Вьюновского.
        - Далеко, - присвистнул Андрей и потянулся к ковшу. Хоть и странный здесь кофе варят, а пить все равно хочется. - Что же теперь с ним будет?
        - Илья Федотович сказывали, как я или сестра замуж выйдем, имение отцовское в приданое пойдет...
        - Так ты, значит, богатая невеста? - Сержант окинул Прасковью взглядом: юная, стройная, небольшие, но хорошо угадываемые под сарафаном груди, мягкие черты лица... Андрей почувствовал, как некая часть тела внезапно очень сильно захотела жениться. Причем совершенно бескорыстно.
        Что подумала девушка, узнать не удалось, поскольку она залилась краской и выскочила за дверь. Матях в несколько глотков допил горячий сбитень, ощутив, как его бросило в пот, вышел следом за Прасковьей - и оказался на широкой, метра в четыре, стене. Слева шел частокол с редкими бойницами, справа открывался прос торный двор, заставленный пустыми телегами. Пара бородатых мужиков в серых рубахах и темных шароварах занималась как раз тем, что сбивала с повозок колеса и укатывала их в сарай, а получившиеся дощатые корытца складывала в штабель возле высокого, вровень со стеной, стога сена, прижатого сверху огромной дере вянной крышкой. Напротив Андрея возвышался многоярусный дом: каменный низ, бре венчатый верх, резные ставни и лотки для стока воды, остроконечная крыша, из которой выпирают четыре трубы. Да-а, одной печью этакую громадину и не прото пишь: метров сорок в длину, не меньше, и около пятнадцати в ширину. Немного поодаль стояло несколько сараев, опять же со стогами сена между ними, а вот в центре двора Матях с изумлением обнаружил самые настоящие катапульты - да вдо бавок уже взведенные и
заряженные каждая десятком булыжников с человеческую голову размером.
        Правда, стоящие здесь метательные системы в корне отличались от тех, которые Андрей разглядывал в учебниках по истории: с туго закрученными жгутами из жен ских волос и чашами на концах рычагов для укладывания "боеприпаса". Здесь на высоких, сбитых из толстых бревен опорах лежала ось, поверх которой был привязан небрежно ошкуренный сосновый ствол. К короткой его части, длиной метра в два, крепились по сторонам две корзины кубометра по полтора, засыпанные камнями. К длинному рычагу - метров в шесть - была привязана большая кожаная петля. Скорее всего, из коровьей шкуры. Вот и вся система. Немножко гравитации - и никаких "аккумулирующих энергию элементов".
        В поисках лестницы сержант прошел по стене до угла и обнаружил на небольшой выдающейся вперед площадке короткую пушечку, накрепко примотанную проволокой к толстому чурбаку и смотрящую вдоль стены. Длиной пушка была в руку, калибром - в два кулака. Матях сунул ладонь в ствол, нащупал пыж, уважительно кивнул: заря жено. Похоже, крепость готова сражаться хоть сейчас.
        Сержант двинулся дальше, за сараи, и вместо лестницы нашел пологий земляной спуск. Навстречу поднималась Прасковья, которая тут же залилась краской и отвела глаза.
        - Я корец и поднос заберу, боярин Андрей.
        - Забирай, скромница ты наша, - кивнул Матях. - Скажи, а Илья Федотович где?
        - Он с холопами к Панышонкам умчался. Сказывают, татары там объявились.
        - Татары? - Въевшийся в плоть и кровь каждого русского человека синоним опасности сразу заставил иначе взглянуть на происходящие в усадьбе приготовле ния. - Далеко?
        - Полста верст, боярин.
        - Пятьдесят верст, это около ста километров, - произвел в уме нехитрый под счет Матях и несколько успокоился. - Постой, не убегай. Помыться бы мне хотелось, одежду постирать. Не подскажешь, как это можно сделать?
        - Баню вчерась топили. - Прасковья, хотя это и казалось невозможным, покрас нела еще сильнее. - Хозяйка, мыслю, снова дрова палить не даст. Но вода теплая должна остаться. А порты и рубаху я могу постирать. Дни ноне жаркие, до завтра просохнет.
        - Ага. - Андрей почесал в затылке, вспомнив, что сменной одежды у него нет. Не голым же почти сутки сидеть? Впрочем, раз уж ему отвели отдельную комнату, можно переночевать и нагишом. Если что, в одеяло завернется, яко в римскую тогу. - Ладно, была не была. Показывай баню.
        * * *
        К зоринской усадьбе отряд Умильного подошел едва ли не самым последним. Впрочем, позорного в этом ничего не было - просто земли Ильи Федотовича находи лись дальше всех от места сбора. Внутри крепостцы собравшееся войско, естест венно, не помещалось, а потому шатры стояли снаружи, возле дубового частокола. Многие из этих походных домов были хорошо знакомы и боярину, и его холопам. Немецкие белые парусиновые шатры принадлежали помещикам Хробыстину и Лыкову. Сказывали, привезли они их из Смоленского похода. Но не захватили в бою, а просто купили в одном из тамошних городов.
        Атласный переливистый остроконечный "дом" выдавал присутствие Федора Шуйс кого. Эту красоту подарил его деду отец нынешнего государя. Серая невысокая палатка - боярина Дорошаты. Хотя в его руках и находилось целых пять деревень, но владения были лесистыми, пашни смердам еле хватало, и богатством помещик пох вастаться не мог. Украшенная шелковой лентой удивительно сочного изумрудного цвета юрта принадлежала кавалеру Лебтону, переселившемуся на Русь из далекой Баварии. Ушлый немец, присягнув царю и получив на кормление безлюдные земли на правом берегу Косы, населил их буквально за несколько лет, не отпуская освобож денный во время походов полон, а осаживая его в своих владениях. Его деревеньки так и назывались по местам, откуда он привел смердов: Астрахань, Волга, Кукморы, а то и просто Полон, Степные. За юртой немца стояло несколько точно таких же, но попроще, крытых войлоком и коврами. Это примчались на подмогу те самые татары, которых поначалу опасались местные бояре: Ирим-мурза, Калтай, Чус-бек, Ардаши, Ухтым-бей.
        Если все собравшиеся помещики, как и Умильный, привели с собой хотя бы по половине воинов, общая рать должна насчитывать не менее трех сотен конников. С такой силой полутысяче степняков никак не управиться.
        - Касьян, - оглянулся на холопа Илья Федотович, - расседлывайте лошадей, становитесь лагерем. Я скоро.
        Хотя ворота усадьбы были распахнуты настежь, боярин Умильный из вежливости спешился снаружи, перекрестился на надвратную икону и вошел во двор, ведя коня в поводу. Тут же подбежал местный холоп, забрал скакуна. Гость остановился, повел плечами. Зловеще зашелестели кольца байданы. Но Семен Васильевич Зорин ждать не заставил, торопливо вышел на крыльцо, спустился навстречу:
        - Здрав будь, Илья Федотович. Заждались мы тебя. Проходи в трапезную, садись к столу. Подкрепись с дороги чем Бог послал.
        В обширной комнате, стены которой были обиты дорогим иноземным бархатом, а стол покрывала алая атласная скатерть, было тесно от собравшихся воинов, все, как один, одетые в броню, и звон железа временами перекрывал голоса людей.
        Вернувшись на хозяйское место, боярин Зорин выбрал с опричного блюда* сочный кусок мяса, положил на хлеб, подозвал прислуживающего мальчишку, приказал пере дать новому гостю. Поднял кубок:
        * Опричное блюдо во время пиров стояло перед хозяином дома, и угощение с него хозяин самолично передавал кому-то из гостей, выражая таким образом свое особое расположение и уважение.
        - За здоровье соседа нашего Ильи Федотовича!
        - Много людей привел? - поинтересовался у Умильного оказавшийся рядом длин ноусый и круглолицый татарин Ардаши в панцирной кольчуге.
        - Два десятка.
        - Это хорошо, - кивнул Ардаши и тут же похвастался: - А я полсотни набрал. И нукеров, что в разрядные листы записаны, и еще двадцать молодых, у которых только усы пробиваться начали.
        - Ты мне лучше скажи, Иса Камович, - Умильный достал ножичек с перламутровой рукоятью, который он носил именно для таких случаев, принялся резать поднесенное мясо на тонкие ломтики, - ты мне скажи, откуда тут татары взялись? Казань вроде замирена. Ханы государю в верности поклялись.
        - То не татары, - презрительно хмыкнул Ардаши. - То плешивые собаки со степи прибежали. Разве татарин три дня на месте стоять станет, коли воевать пришел? Татары уже и усадьбу сию сожгли бы, и деревни окрестные опустошили. А это так, шакалы безродные. Сами пришли, сами и боятся.
        - Откуда ведомо, что стоят?
        - Сын боярина Зорина с холопами в дозоре караулит. Полдня назад вестника прислал. Семен Васильевич сказывает, самим на татей идти надобно. Разогнать, пока беду не сотворили. Поутру, мыслю, и пойдем.
        - Угу, - задумчиво кивнул Илья Федотович, накалывая ножом кусочки мяса и отправляя в рот. Пожалуй, он узнал все, что хотел. И где татары, и когда кованая рать выступать против них будет. Утром - это лепо. Кони и холопы отдохнуть успеют, со свежими силами в сечу пойдут.
        Вот только почему степные разбойники третий день на месте стоят, не двига ются? Странно это. На уловку хитрую похоже...
        * * *
        Агриппину родители иногда все еще называли Рипой. Но теперь все реже и реже. Вместе с маленьким именем для нее были связаны все детские воспоминания: как качалась на веревке под яблонями, как плела веночки, пытаясь украсить ими то маму, то отца, то корову или овец. Тогда она чаще слышала: "Рипа, хочешь меду?", "Рипа, иди творожку попробуй!", "Рипа, смотри, что папа для тебя сделал!". Потом пошло: "Агриппина, посмотри за курами", "Агриппина, покорми поросят", "Агрип пина, принеси воды". И чем чаще девочка оказывалась "Агриппиной", тем дальше и дальше в прошлом оставалось ее босоногое детство.
        Босоногое в прямом смысле этого слова, поскольку вместе со взрослым именем она приобретала и взрослые одежды. Если раньше на все случаи жизни Рипе хватало ситцевой и полотняной рубашки, то у Агриппины появились сапожки и лапти для жаркой погоды, она наравне с матерью могла пользоваться большими валенками, рубашка у нее теперь была сатиновая, которую она уже сама вышила разноцветным катурлином. Сарафанов имелось и вовсе два - один простой, на каждый день, и один из паволоки. Платков так и вовсе пять. Обычный повойник, повойник с набитным рисунком, платок теплый, платок шерстяной, пуховый платок. Без платка девушке ведь нельзя, грех простоволосой ходить. Ну и, разумеется, еще пару юбок они с матерью сшили, полушубок овчинный отец стачал. Хоть и не суконный, как у бояр, зато теплый.
        Правда, о теплой одежонке думать было еще рано. Лето, чай, в разгаре. А потому к колодцу Агриппина шествовала в обычном повойнике и сарафане холщовом, простеньком. Черпанув общинной кадкой воды, она перелила ее в свои ведра, подце пила их коромыслом, привычным рывком подняла на плечо, тронулась по тропинке, аккуратно переставляя ноги.
        Мимо промчался конь, но стук копыт замедлился, вернулся назад...
        - Рипа? Давай помогу ...
        Черноволосый Степка, живущий через улицу, спрыгнул с коня, одернул рубаху, сунул за пояс плеть. Девушка, не поднимая головы, искоса посмотрела на него, улыбнулась, раздумывая, и наконец разрешила:
        - Ладно, помоги...
        Себе Рипа цену знала. Далеко не у каждой девушки в Богородском такие пронзи тельные зеленые глаза, как у нее. Нос и губы красивые, грех жаловаться. Веснушек нет, ветрянка тоже стороной минула. Коса толстая до самого пояса, подружкам на зависть, грудь последний год так выдалась, даже страшно иногда становится, да и статью Бог не обидел. Так отчего же и не покапризничать, не повыбирать себе молодца по сердцу? Пятнадцатый год уже, скоро сватов встречать можно будет. Один раз согласишься - потом всю судьбу под согласие это отдать придется. Степка что? Он ей, конечно, нравился. С детства бок о бок росли. Видела, что нравится ему, да ведь на нем свет клином не сошелся. Вон, Тимофей Масленников, рыжий, как огонь, и нахальный, как мартовский кот, тоже ничего и тоже увивается. Купец тут, молодой и богатый, тоже погулять уговаривал. Да токмо видно было, что поблудить гость залетный хочет, без серьезности, потому сразу и погнала, восхитив своей снисходительной гордостью всю улицу.
        - Так дашь коромысло-то?
        - Чего уж, бери... - Рипа передала ношу соседу, еле успевшему пригладить непослушные вихры и прижать их шапкой.
        - Тепло нынче... - заметил Степа, шагая рядом по траве. - Вечер, мыслю, теплый будет.
        - Может, и теплый, - опять покосилась на него с улыбкой девушка.
        А в общем, хороший он все-таки парень. Добрый, работящий. А что не купец, не боярин, речи сладкие вести не умеет - так одно дело под кустом полежать, сказки послушать, а другое - детей растить, хозяйство вести. Тут не до сказок.
        - Так, может, погуляем вечером? - осторожно поинтересовался Степа.
        - Может, и погуляем... - Короткая тропинка от колодца уже привела их к калитке.
        - Ну, так я подойду вечером? - снимая коромысло, поинтересовался паренек.
        - Ну-у... - поколебалась девушка. - Ну-у, ладно. Токмо недолго погуляем. На берегу посидим, да и хватит.
        - Ага, - с готовностью кивнул Степка и побежал к коню.
        Рипа проводила его взглядом, вошла во двор.
        Разумеется, одной пары кадушек не хватило: только курам воды налила, порося там, лошадям да Полкану в плошку плеснула. А еще нужно было козам и корове воду приготовить, чтобы после пастбища сразу напиться могли, и напиться тепленькой, потом еще для готовки той же скотине принесть, самим для рукомойника, да для супа, да пол и посуду помыть. В общем, четыре раза до колодца туда и обратно, и Степки рядом уже не имелось. Опосля следовало у коровы навоз выгрести, на кучу для гниения перекинуть, свиной загон тоже очистить. Всем соломы свежей на пол застелить. Хорошо хоть, у коз и лошадок, кормилиц, постоянно ковыряться не нужно. Раз в три дня убрал, и им хорошо.
        Закончив во дворе, Агриппина села ощипывать курицу, которую мать собиралась завтра сварить, а закончив с птицей и присыпав голую тушку солью, побежала к колыбельке кормить Илью, братика. Когда тот вырастет, то, наверное, станет крепким парнем, защитником и работником - да токмо счас, в три месяца, кроме как в мох писаться да титьку требовать ничего не умеет. А мамка за прялкой сидит, ей к малышу бегать недосуг. Пряжа, это ведь дело такое - если отвлекаться, бросать работу, вся нить потом в колтунчиках окажется. Как вскочил - вот тебе и узелок.
        - Горшки в печь поставь, - попросила мама, после того как Рипа сунула малышу вымоченную в молоке тряпицу, - мужики скоро с поля вернутся.
        Девушка кивнула, взялась за ухват, переставляя заготовленный ужин в раска ленное с утра жерло печи, после чего побежала собирать яйца, а затем занялась тестом для пирогов. А то скотина вернется, так ее сразу доить потребуется, вре мени потом не станет.
        Присесть удалось только вечером, за ужином, когда мать выставила на стол горшок, полный гречневой каши с солониной, мелко нарезанную капусту в продолго ватой ношве и миску запеченных яиц - каждому по паре.
        Впрочем, много печь не потребовалось, покамест их было всего четверо: мать с отцом, она да Сергей, старший брат. Из остальных детей никто до отрочества не дожил. Вот разве Илья вторым помощником станет. Дочь - она ведь как птица, под растет, да и улетит из гнезда, свое вить.
        - Я пойду, погуляю до темноты? - облизав ложку, спросил Сергей.
        - И я! - тут же встрепенулась Рипа.
        - Коли вдвоем, то ступайте, - пригладил бороду отец. - Да токмо не задержи вайтесь! К ночи не вернетесь, дверь на засов запру.
        Девушка кинулась к своему сундуку, в котором потихоньку копила себе прида ное, достала нарядный сарафан, на плечи накинула темно-вишневый теплый платок, вплела в косу украшенную мелким бисером ленту. Сергей тем временем переоделся в атласную косоворотку, взамен полотняных порток надел черные шерстяные. Хорошими сапогами обзавестись он пока не успел, не холоп боярский, чтобы на всем готовом жить. Приходилось гулять в поршнях самодельных. Правда, скроенных аккуратно, а не на скору руку, как зачастую для детей мастерят.
        - Рипа... - услышала девушка шепот и, едва шагнув за порог, оглянулась на брата.
        - Смотри у меня, Степка! - погрозил кулаком Сергей. - Не дай бог сестру оби дишь!
        - Нешто для того я ее зову? - возмутился сосед.
        - Все одно: смотри! - Брат еще раз погрозил кулаком, после чего повернулся и быстрым шагом пошел в сторону монастыря. Видать, его в вечерних сумерках свои зазнобы дожидались. С той же стороны, из-за святой обители, послышались и звуки дуды*, веселый перестук трещотки.
        * Так на Руси называли волынку.
        - Пойдем на гулянку? - предложил Степа, беря ее за руки.
        - Не, не хочу, - замотала головой девушка. - Хочу в тишине посидеть. Пошли на берег?
        - Идем! - оживился паренек.
        Агриппина на миг ощутила волну стыда. Ведь Степка явно решил, что она хочет побыть с ним наедине, а девушка всего лишь предпочла не показывать всем в поселке, что гуляет с соседом. А ну еще какой жених объявится? К чему лишать себя возможности выбрать кого получше? Нашепчут ведь всем сразу...
        Волна прокатилась и исчезла, а Рипа в качестве вознаграждения покрепче при жалась к Степану - пусть порадуется.
        До околицы оставалось всего три дома, после чего втрое сузившаяся пыльная дорога побежала промеж полей к лесу, куда-то в дальние края. Девушка потянула своего парня к березам, опустилась на траву под их шелестящими кронами. Отсюда, со склона холма, далеко были видны темные некошеные луга по ту сторону реки, густые леса напротив монастыря, алая полоса вечерней зари далеко у горизонта.
        - Хорошо-то как у нас! - вырвалось у Агриппины.
        Красива русская земля. Леса, реки, луга. Летом травы ароматные вырастают, цветы чудесные - гляди - не наглядишься. Ляжешь на мягкую траву, небо над головой высокое, даже страшно - словно падаешь в него. Зимой по серебристому насту с этого самого склона на санях да по ледянкам кататься можно с такой ско ростью - дух захватывает...
        - Я тут от нечего делать прялку решил вырезать, - неожиданно признался Сте пан. - Вроде нарядная получается... Хочешь, подарю?
        - А не боишься, что я на ней здесь по склону зимой кататься стану? рассме ялась Рипа от неожиданной созвучности своих мыслей Степкиному предложению*.
        * Подарить прялку означало достаточно конкретное предложение, поскольку в большинстве случаев прялки дарили женихи невестам, а вот кататься на прялке означало, что девица жениха не имеет и хочет найти.
        Паренек дернулся, набычился, отвернувшись в сторону, и девушка, придвинув шись поближе, положила руку ему на плечо:
        - Степа, ты чего, обиделся? Да шучу я, шучу... Тот повернулся, качнулся к ней, и Рипа неожиданно ощутила на своих губах его горячие губы, упав от толчка на спину. Парень навалился сверху, не дав ей сразу его отпихнуть, но вместо раз дражения девушка неожиданно ощутила странное приятное томление, разгорячившее тело. Степина рука с силой сжала ее грудь, и опять вместо боли прикосновение, вызвало сладкое томление, желание чего-то близкого, но непонятного, неведомого, и лишь когда наигравшаяся с грудью рука, задрав подол, заскользила по ноге, Агриппина спохватилась и отпихнула кавалера:
        - Ты чего удумал, охальник?!
        - Ничего, - невинно пожал плечами сосед. - Я ведь только так, дотронулся...
        - Знаю я, чем ваши "дотронулся" заканчиваются! - возмущенно ответила Рипа, дернув плечом, однако не уходила и даже не поднималась с травы.
        - Не обижайся, Рипушка моя, - опять придвинулся к ней Степан и снова впился в губы поцелуем. И опять приятное томление потекло по телу, и, кажется, за такие чувства она позволила бы ему все, что угодно... Кроме одного... Того самого, чего парень и хотел.
        А жадные руки ласкали сквозь ткань ее грудь, бедра, время от времени опять проникали под подол, сперва добравшись до коленей, потом чуть выше, еще...
        - Все, мне пора! - тяжело дыша, вскочила Рипа и торопливо оправила сарафан. - Отец с матушкой ждут...
        Она взглянула на горизонт, усыпанный звездами, и поняла, что пропустила ого воренный батюшкой час. Впрочем, она едва не упустила и еще кое-что... Наверное, еще немного - и она бы точно не выдержала, отдала бы себя всю и навсегда...
        - Все, я побежала! - отмахнулась она и кинулась к дороге, страшно боясь, что Степан пойдет ее провожать, захочет поцеловать на прощание... И она уже не сможет уйти... Пробежав по темной улице, она отворила родную калитку, толкнула дверь: так и есть, заперта. Сдержал-таки родитель обещание, закрылся. Агриппина отвернула к сараю, поднялась на чердак, на почти опустевший с прошлой осени сеновал, и упала в душистые сухие травы. Тело ее все еще сохраняло состояние сладкого томления, и, закрыв глаза, девушка неожиданно подумала, что Степка, пожалуй, совсем не так плох. Ласковый, любит безмерно. За ним как за каменной стеной жизнь проживешь...
        Она проснулась от оглушительного хлопка. Потом послышался еще, и еще один - словно гроза началась и гром над самой головой грохочет. Однако дождя почему-то не слышно, да и свет сквозь щели в стене не пробивается. Зато какие-то странные голоса - гортанные выкрики, стоны. Еще на улице стучали копыта и раздавалось конское ржание.
        "Кто же это по ночам лошадей выгоняет?" - удивилась Агриппина, и тут ночь внезапно прорезал тонкий, истошный женский крик. Ему ответил еще чей-то крик, потом раздался еще один вопль, громкий вой. Хлопнула калитка, следом загрохотал засов ворот.
        - Эй, кто здесь? - услышала она голос отца, и в ответ раздался дружный мно гоголосый хохот. В щелях задрожал алый свет факелов.
        - Не-ет!
        - Помогите!
        - Что вы делаете?! - В последней фразе Рипа услышала материнский голос. - Нет, не тро-о...
        - Мама-а!
        Девушка, испугавшись за мать, кинулась было к дверце сеновала, но в пос ледний миг испугалась уже за себя, метнулась к кипам сена, зарылась в него. Она еще не поняла, что случилась, но нутром своим, животным непонятным чувством чуяла - происходит нечто страшное, навроде прилета Змея-Горыныча, про которого когда-то сказывала на ночь бабуля.
        Со двора доносилось мычание, ржание, торопливый топот, то и дело громко хло пала дверь. От ужаса Рипа затаилась, даже дышать перестала - и тут заскрипела ведущая на сеновал лестница, узкое помещение заполнилось красным пляшущим све том. Девушка закрыла глаза, замерев, как зайчонок под листом лопуха - но услы шала, как кто-то решительно разворашивает сено. Бок обожгло от удара ногой, над самым ухом послышался довольный хохот - Агриппина почувствовала, как кто-то вырывает у нее из головы косу, взвыла от боли, отмахиваясь обеими руками, но пленитель не обратил на ее брыкания никакого внимания, оттащил до дверцы и неб режно, словно тюк соломы, скинул вниз. Девушка вскрикнула, больно ударившись о землю, попыталась встать - но едва поднялась, как ее снова поволокли за косу. Кто-то схватил за руки, которыми она держалась за голову, обмотал веревкой, потом пару раз крутанул ею вокруг шеи, отпустил. Рипа от неожиданности упала на колени, а когда поднялась, то увидела, что стоит привязанная к собственной телеге. В телегу была впряжена их же кобылка Еронька, грабители кидали на повозку вещи из их дома.
        Только сейчас девушка смогла окинуть взглядом двор: ворота нараспашку, сараи тоже открыты, скотины внутри не видно. Рядом с нагружаемыми телегами гарцуют трое черных всадников с пиками в руках, из дома выволакивают всякое добро странные воины в длинных халатах, меховых шапках, с саблями на боках. Рипа вдруг увидела, как двое грабителей вытаскивают сундук с ее приданым, дернулась - но веревка удержала на месте.
        - Но-но! - Один из всадников больно ударил ее древком пики промеж лопаток, и девушка упала на колени. Взгляд ее остановился на распластанном человеке: темные штаны, поршни, широкий кровавый рубец поперек спины, топор под рукой... Сережа! Рипа почувствовала, как из глаз покатились слезы. Она плакала молча, потому что к горлу подступил какой-то тяжелый колючий ком.
        Неожиданно телега тронулась. Никто даже внимания не обратил, что одна из пленниц стоит на коленях и не готова идти. Рипа упала, ее проволокло несколько шагов, но потом она каким-то чудом поднялась и побежала за веревкой. Впереди, за первой телегой, точно так же бежали на привязи ее родители.
        Разбойники были везде: вынесли ворота первых двух домов, орудовали во дворе напротив, выгоняли обитателей дома дальше по улице, орали возле монастыря. И только сейчас с колокольни покатился во все стороны набатный бой.
        Агриппине приходилось бежать со всех ног: возницы старательно погоняли коней. Свернули в Корчагинский проулок, остановились перед нетронутым с виду двором. Всадник ловко вскочил на седло ногами, перемахнул через ворота: загро хотал засов. Вскоре послышались крики, лязг железа. В приоткрывшиеся створки торопливо ринулись остальные воины. Лязг стих. Ворота распахнулись, и на улицу выкатилась бородатая голова с выпученными глазами.
        Со стороны монастыря грохнул пушечный выстрел, за ним второй, третий. Кто-то истошно заорал:
        - Татары!!!
        "Татары!" - внезапным пониманием обожгло девушку, и по спине пополз холодок ужаса.
        Снова выстрелила монастырская пушка, и гулкое эхо заметалось над ночными просторами.
        Аримхан недовольно сплюнул: русские так и не открыли ворота. Ногайский хан, оставив под своей рукой две полусотни, очень рассчитывал на то, что монахи рас пахнут ворота, чтобы принять под защиту своих стен убегающих из селения смердов. Тогда быстрая конница, промчавшись сотню саженей от крайних домов до каменных стен, на плечах русских ворвется в крепость. А уж добыча может оказаться такой, что и в мечтах себе не представишь. Но проклятые служители Божий так и не рас пахнули толстых дубовых створок, оставив полуголых, перепуганных, беззащитных единоверцев бессмысленно биться в ворота либо вжиматься в стены, дрожа от предс мертного ужаса.
        Однако стоило нескольким нукерам, соблазнившись легкой добычей, направить своих коней к русским, как стены ожили, из бойниц надвратных церквей и угловых башен одна за другой ударили пушки, выстилая открытое пространство смертоносной каменной картечью, и татары тут же повернули назад. К чему рисковать жизнью, если вокруг в достатке разнообразной добычи?
        Конечно, уклонившихся от рабской петли русских можно расстрелять из луков - но к чему тратить время и стрелы? У нукеров рода Исанбетовых сегодня и без того хватает приятных хлопот.
        Вот только сотни перед монастырем стоят зря - не откроют монахи ворот, ни за что не откроют.
        - Идите, развлекайтесь, - взмахом руки распустил своих нукеров Аримхан. - Веселитесь, я дарю вам этот поселок. Но помните, что перед рассветом мы должны уйти. Русские из соседних селений могут прислать помощь. Торопитесь!
        Воины с радостными криками ринулись врассыпную, торопясь урвать свою долю добычи, а их хан, бросив прощальный взгляд на золотые купола, поворотил скакуна и поехал по улице, величественно поглядывая по сторонам. Вот он, его день. Сейчас он всевластен над этим городом. Волен казнить и миловать, волен обога щаться и дарить богатство другим.
        Со всех сторон доносились крики, плач, мольбы о пощаде, а изредка - и предс мертные стоны. И Аримхан улыбался, слушая эту ласкающую сердце всякого воина музыку. Помните, русские, кто ваш истинный хозяин и господин, кто в любой миг может оборвать ваши судьбы или использовать вас всех на свое усмотрение. И если кто-то спрячется, уцелеет, не побежит в рабство у татарского седла - пусть знает, что дети, которых он растит, рано или поздно будут услаждать ногайских храбрецов своими телами или расстилать для них в степи ковры и собирать кизяк для господских костров.
        * * *
        Все, что смог придумать Матях, чтобы облачиться после бани - так это сложить одеяло пополам да обмотать вокруг пояса. Правда, в подобной юбчонке разгуливать по усадьбе он не рискнул, мало зная о моральных принципах и моде людей шестнад цатого века. Просто прошмыгнул от бани на стену да спрятался в отведенной ему комнате. Утром в нормальную одежду переоденется, тогда можно будет и расхажи вать, любопытство проявлять. От нечего делать Андрей попытался поспать, потом побродил по терему, снова вздремнул. Когда солнце стало опускаться к горизонту, Прасковья принесла ужин: полуторалитровый глиняный кувшин с холодным квасом, блины с мёдом на серебряном блюде, миску карасей в сметане, копченого леща, нес колько небольших ватрушек с начинкой судя по запаху, из орехов и грибов. А когда сержант, прикинув, что таким ужином можно до отвала накормить стрелковый взвод, изумленно поднял на нее глаза, девушка смущенно ответила:
        - Так ведь среда сегодня, боярин. Пост. Хворым, оно конечно, мясное разре шено. Но ведь пост Господень... Его лучше соблюсти.
        - Да ничего, - пожал плечами Андрей. - Я, пожалуй, и на этом... скоромном выдержу. Может, хоть перекусишь за компанию? А то тоскливо как-то одному.
        - Я боярин, в пост только хлеб и квас употребляю, - покачала головой Прас ковья.
        - Да-а, - усмехнулся Андрей. - Выгодная из тебя жена получится. Не ешь ничего, приданое богатое. Поди, женихи так вокруг и вьются?
        - Нет, боярин, - покраснела девушка, - дядюшка нам с сестрой мужей пока не искал. В Москву осенью поедет, обещался про достойных да родовитых бояр узнать, что жен еще не имеют.
        - Что, Илья Федотович вместо тебя мужа выбирать станет? - удивился Матях. - А вдруг он тебе потом не понравится?
        - Да как же не по нраву придется?! - даже испугалась Прасковья. - Илья Федо тович нам добра желает. Плохого жениха не привезет.
        - Ты. еще скажи, что только под венцом его увидишь.
        - Нет, почему? Как сваты приедут, так мы друг на друга и посмотрим.
        - Ишь ты. - Андрей поднялся во весь свой двухметровый рост, оказавшись выше девушки почти на три головы, шагнул к ней: - А ну как другой кто-то люб ока жется? Что тогда?
        Но Прасковья вместо ответа пискнула, как придавленная колесом мышь, глаза ее испуганно округлились, и она шмыгнула за дверь. Матях поднял лицо к близкому потолку, ковырнул ногтем сучок на одной из жердин.
        - Да, хорошо поговорили. Ладно, будем считать, что попытка поухаживать за туземкой прошла на троечку. Надо тренироваться.
        Он вернулся к столу и приступил к трапезе, по армейской привычке стремясь набить желудок до отказа. Кто знает, когда удастся перекусить в следующий раз? В результате лещ и караси были истреблены полностью, ватрушки с орехами и блины - частично. Грибной выпечки он отведать уже не смог, поскольку брюхо оказалось наполнено до самой гортани и Матях был не в силах даже наклониться без риска, чтобы что-то не вывалилось обратно на стол. Тем не менее до всему телу растек лась приятная истома. Вот только лечь и закрыть глаза Андрей не мог - в обильном чревоугодии имелись, как выяснилось, изрядные минусы. Пришлось стоять у окна, вглядываясь в залитые предзакатными лучами поля и луга, уходящие к самому гори зонту, и ждать, пока желудок не переварит часть угощения, освободив место для дежурящей в пищеводе партии.
        - Прости, боярин, что спужалась. Велик ты больно...
        - Прасковья? - оглянулся Матях. Девушка неторопливо собирала со стола миски. - А может, все-таки не очень велик-то? Ты мне, например, очень нравишься, хотя рост у нас разный. Глаза у тебя больно красивые. И сама изящная... Словно из слоновой кости вся выточена.
        - Как ты можешь так баять, боярин? - опять зарделась Прасковья. - У тебя, может, жена, дети есть. А ты девиц честных смущаешь.
        - Какая жена? Какие дети? - изумился Матях. - Откуда ты взяла?
        - Так ведь беспамятный ты, Илья Федотович сказывал. Ничего про себя не пом нишь. А коли тебя татары раздели, исподнего не оставив, то и кольцо обручальное забрали бы. Может, по тебе где-то супруга венчаная кручинится, а ты мне слова горячие баешь. Грешно это, боярин...
        Девушка подхватила поднос и вышла.
        - Это я попал... - вслух пробормотал Андрей. - Права ведь баба, поди теперь докажи, что холостой! Придется остаток жизни в бобылях доживать...
        Впрочем, перспектива остаться холостяком сержанта пока особо не беспокоила. Были вопросы поважнее. Как жить в этом темном и неведомом шестнадцатом веке? Куда податься, чем на жизнь зарабатывать, как домом обзавестись? Не оставаться же навсегда у здешнего боярина в примаках!
        Солнце потихоньку опускалось за далекий лес, уступая небо полной луне. На пока еще голубом просторе уже зажглась пара ярких звезд. А откуда-то снизу к окну начали подниматься комары.
        - Ладно, будет день, будет и пища, - махнул рукой Андрей. - Разберемся.
        Он закрыл окно и улегся в постель.
        Однако сон не шел. Сержант ворочался с боку на бок, накрывался одеялом с головой, пытался взбить шуршащий сеном тюфяк. Провалявшись половину дня, заснуть ночью Андрей не смог. Долго ворочаясь с боку на бок, наконец плюнул, обмотался одеялом и вышел на стену подышать свежим ночным воздухом.
        В холодном свете луны мир вокруг казался почти белым, словно к усадьбе подк ралась зима. За полями извилистой полоской поднимался туман. Наверное, над рекой или теплым ручейком. Жизнерадостно орали лягушки, пытаясь заглушить одинокого жаворонка, которого, наверное, так же мучила бессонница. Откуда-то доносилось дробное перестукивание, напоминающее стрельбу из автомата.
        Андрей затаил дыхание, прислушиваясь: а ведь правда! Где-то неподалеку оди нокий автоматчик пытался вести огневой бой. Вот только против кого? Работал один "ствол", в автоматчика не стреляли.
        - Где это может быть? Ночью тихо, звуки далеко разносятся. Может, в паре километров. А может, и в полусотне... Хотя...
        Матях решительно тряхнул головой: какие автоматчики в шестнадцатом веке? Полный бред! Мерещится. Он совсем было собрался вернуться в комнатку, как вдруг, словно завершая череду из трех коротких очередей, тяжело ухнул пушечный выстрел. Еще очередь - и опять выстрел. Потом послышался очень, очень далекий колокольный звон.
        - Вот черт! - высунувшись в бойницу, оперся на бревна частокола Андрей. И в голове его всплыла мысль, которая объясняла все: - А ведь это, наверное, татары! Эй, есть кто во дворе?! Часовой!!! Мать вашу, задницу свою проспите! Татары!!!
        Со стороны дома послышались шаркающие шаги, кто-то громко зевнул:
        - Кто тут глотку дерет?
        - Да проснись же ты, чукча! - рявкнул Матях. - Не слышишь, что ли, стре ляют?! Татары!
        В усадьбе начало происходить малопонятное шевеление, а Андрей, пытаясь разобраться в происходящем где-то вдалеке, пробежался по стене, вернулся в терем, прошел его насквозь, добежал до второй угловой площадки, на которой тоже стояла пушчонка.
        И уже отсюда разглядел, как небо у горизонта начинает озаряться алыми пляшу щими бликами - пожар!
        - Эй, служивый, чего кричишь? - окликнули сержанта со двора.
        Вместо ответа, перекрывая все звуки, загремел колокол уже из деревни. Там, в неясном лунном свете, замелькали темные силуэты, тоже полыхнуло пламя.
        Набат умолк. Стали слышны крики, звон железа. Высокое пламя, взметнувшееся над стогом в одном из дворов, осветило темных всадников, багрово отразилось от кривых сабельных клинков. Андрей увидел, как татарин схватил за волосы женщину в длинной рубахе, рванул к себе, перекинул через седло. И крохотные фигурки тут же перестали казаться игрушечными. Матях в бессильной злости сжал и разжал кулаки: ни винтовки, ни автомата, ни ножа. Хоть бы оглоблю какую найти, что ли! Он нак лонился над пушкой: нет, до деревни метров семьсот, не добьет. Но хоть что-то!
        - Эй! - повернулся он во двор. - Огня! Огня сюда дайте! Стрелять не могу!
        Внизу полуголые холопы возились возле камнеметов. Рядом крутился какой-то мальчишка в кольчуге, остроконечном шлеме и с обнаженной саблей в руке.
        - Оглохли все вы там, что ли?! Огня принесите!
        Когда Андрей снова взглянул в сторону деревни, то увидел, что от селения к усадьбе бегут люди: мужчины, женщины, девушки, дети. Некоторые из крестьян при жимают к себе маленьких детей. За ними пока еще никто не гнался. Выяснять, что к чему, было некогда, поэтому Матях просто спрыгнул вниз, скинул засов с ворот, рванул створки к себе, забежал в темноту под теремом и на ощупь открыл вторые воротины.
        Крестьяне уже приближаясь. Минута напряжения спала, и только сейчас сержант понял, что во время прыжков потерял одеяло. Кое-как прикрывая ладонями срам, он заметался по двору, подобрал одеяло, обернулся.
        В усадьбе наступило некое подобие порядка: пятеро холопов стояли возле кам неметов, чего-то выжидая. В железных держателях на стене, громко потрескивая и роняя на землю огненные капли, горели принесенные кем-то факелы. Андрей прих ватил один, побежал назад на стену.
        Здесь появились защитники: у некоторых бойниц стояли холопы, одетые в коль чуги, простые и с железными пластинами на груди, в шлемах, с саблями на ремнях и луками в руках. Но никто не стрелял - татарские конники успели нагнать убегающих крестьян, смешались с ними. Кого-то рубили, кого-то хватали за волосы или одежду, волокли за собой. Пустишь стрелу - поди угадай, в своего попадет или чужого.
        - Ворота запирать надобно, боярин, - хрипло сказал один из холопов. Ворвутся поганые в усадьбу, не управимся.
        - Погодь, - срывающимся фальцетом ответил мальчишка. - Пусть еще смерды забегут.
        Матях, выскочив на угловую площадку, тупо уставился на смотрящую вдоль стены, намертво закрепленную пушку, потом сунул факел ближнему холопу:
        - Держи...
        Сам, опустившись на колени, обнял руками чурбак, толкнул, наклоняя набок, поднатужился, отрывая от земли. Перед глазами замельтешили темные мушки, дыхание сперло. Не к месту опять поползло с пояса одеяло. Однако чурбак поддался, кач нулся, послушно разворачиваясь жерлом к внешней бойнице.
        - Не тронь! - Мальчишка кинулся к сержанту, но Матях уже отер лоб и выхватил у холопа факел.
        - Русские!!! - заорал Андрей крестьянам. - Падай оземь, убьет!
        И ткнул факелом в запальное отверстие. Прошла почти секунда в ожидании выст рела. Сержант различил, как некоторые из беглецов послушно падали, но большинство продолжали бежать, не понимая опасности, а за ними с гиканьем летели всадники. Впервые в жизни Матях увидел столь четкое разделение светлых и темных сил: смерды в белом исподнем выглядели яркими, почти светящимися фигурками, татары в темных халатах казались черными, как бездонный колодец.
        Грохнуло так, что у Андрея заложило в ушах. Пушка вместе с чурбаком кувырну лась со стены вниз. Вверх величаво поплыло большое белое облако. Направленный наугад заряд снес трех всадников вместе с конями, одного выбил из седла, а заодно опрокинул и двух крестьян - на белом исподнем явственно проступили темные кровавые пятна. Но самое главное - татары шарахнулись назад, стремясь уйти из- под прицела, оставили свою живую двуногую добычу.
        Матях со всех ног помчался по стене, торопясь ко второй площадке. Следом бежал мальчишка:
        - Нельзя тюфяки трогать! Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестни цами на частокол полезут.
        - Ты что, видишь лестницы? - огрызнулся на бегу сержант. - Когда полезут, тогда и стрельнем.
        - Чем? Ты же заряды спалил!
        - Фигня, зарядим... - Матях взялся за второй чурбак, поворачивая пушчонку на врага, высунул жерло в бойницу и закричал: - Русские, ложись!
        На этот раз крестьяне послушно повалились в траву, а татары, опять кинув шиеся было за добычей, стали торопливо поворачивать коней. Андрей подумал и стре лять не стал - зачем, если всадники и так назад шарахнулись? Беглецы вставали и, пригибаясь, бежали к воротам. Конные явно колебались, не желая упускать добычу. Но как только они попытались снова начать погоню, Андрей снова заорал:
        - Ложись!!!
        Степняки, видя в бойнице пушечный ствол, решили не рисковать и отъехали подальше.
        - Ефрем!!! - На этот раз клич издал мальчишка.
        Во дворе один за другим сухо стукнули рычаги камнеметов, в воздухе зловеще прошелестели десятки валунов, со звонким чмоканьем врезались в землю. Как минимум два камня, по пуду весом, накрыли по всаднику, да так, что кровавые ошметки брызнули в стороны на десятки метров, и отступление татар превратилось в бегство.
        - Ефрем! - расправил плечи мальчишка. - Возьми смердов, сходите вниз, зане сите раненых в усадьбу. Опосля ворота заприте. - Юный боярин размашисто перекрес тился. - Слава Богу, отбились.
        * * *
        Дразнящий запах мясного варева пробрался в складки медвежьей шкуры и зас тавил боярина Умильного сладко зевнуть и открыть глаза.
        Не взявший с собою быстроты ради воинского обоза, Илья Федотович, один из немногих, ночевал без шатра, прямо на расстеленном на земле походном бухарском ковре, завернувшись в медвежью шкуру. Да и раздеваться вблизи татар он, естест венно, не стал. Зато выспался на славу - снятая с поднятого зимой медведя шкура помягче иной перины случается.
        Воинский стан уже просыпался. Тут и там полыхали костры с подвешенными над ними огромными железными котлами, разносились запахи близкой трапезы и гомон собирающихся в поход воинов. Шатров, правда, сворачивать никто не стал - все одно сюда к вечеру возвращаться. Враг близко, одним рывком до него дотянуться можно. Но проверить перед выходом на сечу оружие, упряжь, броню - этого ни один воин не забудет, коли животом своим дорожит.
        - Касьян! - привычно окликнул верного холопа боярин. - Зерцало мне подай. И для первого перехода Шведа пегого запряги, Секач пусть в заводных идет.
        - Рядом с вами доспех, батюшка Илья Федотович, - тут же отозвался холоп. - Я сейчас снедь собираю, наши уже кашу едят.
        Действительно, разведенный возле стоянки боярина Умильного огонь уже зату хал, а холопы выстроились в длинную очередь к котлу. Каждый зачерпывал каши, отходил в сторону и, обжигая губы и язык, понемногу выбирал еду из ложки, однов ременно вставая в конец очереди. Разумеется, боярин в толпе не стоял - Касьян расстелил перед ним синее полотенце, нарезал хлеб, выложил кусок солонины, двух копченых судаков, поставил кувшин с любимым хозяйским медом.
        - Себе тоже рыбу возьми, - разрешил Илья Федотович, затягивая ремни зерцала. Надетый поверх гибкой кольчуги доспех из трех сверкающих наведенным серебром толстых стальных пластин защищал только три, но самых уязвимых места: живот и нижние ребра на боках. Сильный удар в любое из этих мест вполне мог отбить внут ренности, даже не прорезав байданы, а потому перед сечей боярин свою броню пред почитал немного усиливать. - Хворых нет? Может, кого из холопов при добре оставить?
        - Помилуй, батюшка Илья Федотович! - только руками развел старый воин. - Кто же перед сечей про болячки свои признается? Здоровы все, слава Богу.
        - Добре, - кивнул боярин Умильный. - Тогда коней седлайте. Я так мыслю, молебна не будет, татар в рати много. Стало быть, кто желает, пусть сам молится. Потом некогда будет, скоро выступаем.
        Первыми из лагеря, как всегда, ушли татары. Во всех походах всех русских ратей они завсегда первыми выискивали врага, первыми кидались в погоню, первыми завязывали перестрелку. Следом пошли три десятка шуйских холопов, за ними - боярин Умильный.
        Споров про местничество среди вятских бояр не возникало давно. Все прекрасно знали родословную каждого из соседей и понимали, кто за кем стоит. Все молчаливо уважали древность и почетность рода Умильных - но пока еще новагородские пересе ленцы считались здесь не совсем своими, не местными. А поставить во главе рати чужака - все одно что немцу Лебтону воеводство доверить! Посему Илью Федотовича уважали, но считали всегда вторым, а старшим признавали либо далекого царского родича двадцатилетнего Шуйского, либо сурового боярина Зорина, потомка князя Белозерского в пятом колене.
        Учитывая близость врага, воины не отправили заводных коней в обоз, а вели рядом с собой, в поводу, чтобы при необходимости быстро пересесть на свежих ска кунов. С тяжелым вооружением, естественно, также никто не расстался. Витязи шли широким галопом, в бронях, шлемах, придерживая поставленные на стремя рогатины с широкими, остро наточенными наконечниками. Издалека казалось, что по дороге, ведущей от Паныпонок до соснового бора, ползет огромная стальная змея, играющая на солнце радужными отблесками каленой чешуи.
        В лесу движение колонны замедлилось. По узкой дороге, накатанной телегами живущих в Пароне смердов, всадники едва разъезжались, так что с заводными конями воинам пришлось и вовсе двигаться по одному. К счастью, лесная просека тянулась всего две версты - и вскоре кованая рать снова перешла в галоп, подтягиваясь к отряду воеводы, расплескиваясь по жнивью далеко в стороны от пыльного тракта. Сенокос простирался почти до самой реки Себятицы, рассекающей владения боярина Зорина на две неравные части. Себятица - речушка мелкая и извилистая, с извечно подтопленными берегами, на которых звонко шелестел на ветру округлыми листьями густой березняк. Дорога опять сузилась, и здесь, чтобы не задевать низкие ветви, ратникам пришлось взять в руки рогатины, опустив их, словно перед атакой, ост риями вперед.
        Татар Ирим-мурзы они нагнали на берегу. Илья Федотович увидел рядом с Федором Шуйским сына боярина Зорина в дорогой байдане и шеломе с яловым флажком на острие и понял, что враг находится уже совсем рядом.
        - Переседлать коней, на заводных садимся, - кинул холопам приказ боярин Умильный и спешился, подошел ближе.
        Федор Шуйский, увидев его, тоже спустился на землю, кивнул своим воинам: "Седла перекидывайте" - и двинулся навстречу. За его спиной татарские полусотни единым движением качнулись вправо, помчались вдоль реки.
        - Там басурмане, в двух верстах за березняком, - махнул рукой вдаль царский родич. - На месте стоят. Я так мыслю, нам по дороге идти не след. Узкая она. Пока через рощу всей ратью переберемся, узреют нас вороги. Посему я татар к юшкинскому бору послал. Через сосняк конные все разом пройдут, задержки не слу чится. А мы кованой ратью вверх по ручью к схрону бортниковскому поднимемся. Там на левый берег перейдем и по полям до Парона доберемся, с татарами разом и ударим.
        Юный Шуйский словно ждал от более опытного соседа одобрения своим приказам, и боярин Умильный согласно кивнул:
        - Лепо. А сигнал кто даст?
        - Мы дадим, как на место выйдем. Татары уже переседлались, а кованая рать еще только собирается. Уставших коней здесь под присмотром пары холопов оставим, чтобы на последнем переходе не мешали.
        Илья Федотович снова согласно кивнул. Молодец мальчишка, толковый воевода из него вырастет.
        Правда, задержки кованой рати бояре опасались напрасно. Немногим более сотни воинов собрались все вместе за четверть часа и пересели на свежих коней; отряд вытянулся в длинную цепочку, идущую по узкой тропинке вдоль реки. Примерно через полверсты березняк на левом берегу оборвался, взглядам открылось обширное коло сящееся ржаное поле. Хлеба топтать - оно, конечно, грех, но случаются беды и куда более страшные. Посему всадники пересекли вброд мелководную речушку, собрались на поле в плотный строй и слитной, сверкающей железом массой двинулись вперед. По сигналу Федора Шуйского требовательно заиграл трубач, еще и еще. Вскоре откуда-то издалека ему ответил другой.
        Разумеется, засевшие в Пароне степняки не могли не услышать этой переклички - но и изменить что-либо они также не могли.
        Кованая рать перешла на рысь, разгоняясь по золотистым хлебам. Впереди уже виднелись несколько собравшихся вокруг колодца с высоким "журавлем" дворов, раз бегающиеся к стреноженным за околицей коням люди. Умильного неприятно удивило отсутствие у разбойников шатров и малое количество коней но до деревеньки оста валось всего полверсты, и руки уже привычно тянули из колчана тугой лук, натяги вали звенящую тетиву.
        Зажужжали, подобно злобным осам, летящие в сторону врага стрелы. Со стороны соснового бора показался еще один конный отряд, также закидывающий непрошеных гостей из луков. Разбойники, сбиваясь в единое войско, попытались отстреливаться - на атакующую кованую рать посыпались стрелы с гранеными бронебойными наконеч никами, то тут, то там падали на землю витязи. Илья Федотович злобно зарычал, почувствовав, как чиркнула по спине вражеская сталь, как содрогнулось от попа дания седло - он кинул лук обратно в колчан, выхватил из веревочной петли рога тину, опустил ее острием вперед, готовясь к удару - но так далеко мужество степ няков не простиралось. Когда до сближающихся с двух сторон ратей осталось не более двух сотен шагов, разбойники дружно развернулись и во весь опор помчались прочь, по единственному оставшемуся для них пути - мимо Елового распадка, через Лысую вязь. Бросив на единственной улочке деревни и в поле за ней несколько рас пластанных человеческих тел и два десятка хромающих или бьющихся на земле коней, полутысячная орда во весь опор неслась по дороге, выхлестывая за ее пределы, и даже не
пыталась отвечать на жалящие ее в спину стрелы.
        Боярин Умильный придержал поводья и поднял рогатину. Он знал, что через пол торы сотни саженей дорога повернет в густой ельник между холмов и стрелять станет бесполезно. Дальше начнется болото - проходимое, если знать надежные тропы. Но сечи на узких тропинках быть не может. Удастся порубить несколько отставших или заплутавших степняков, да и только. Еще и сам, чего доброго, в бездонную яму попадешь. Но основная масса разбойников уйдет. Коли к топи повернули, не испуга лись - стало быть, тропы знают. Или сами тут бывали, или проводников нашли.
        - Больно просто все оказалось, Илья Федотович, - высказал вслух тревожащую боярина мысль подъехавший Касьян. - Пришли через болото, грабить никого не стали, даже до зоринской усадьбы не дошли. А как ополчение появилось, назад повернули. Без чести, без добычи. К чему приходили?
        - Как бы не за ополчением, Касьян, - вздохнул боярин Умильный. - Нас они сюда выманивали. А биться и не собирались. Зачем?
        Неспешным шагом доехав до деревни, он спешился - при этом от удара ноги с сухим треском сломалась стрела, по самый наконечник вонзившаяся в заднюю луку. Илья Федотович выругался, попытался выдернуть из обитого кожей дерева сам нако нечник, но не смог. Боярин махнул рукой и вошел в ближайший двор. Сено из стога надергано - это понятно, коней разбойники кормили. Но вот двери дома и сараев не выбиты, раскрытыми стоят. Ничего по двору не раскидано. Боярин заглянул в один сарай, в другой - крови нет. Изба затоптана грязными сапогами, пара сундуков стоит раскрытыми, вокруг валяются серые от старости наматрасники, рваные рубахи. Но, опять же, крови нет. Разбитых кувшинов или мисок - тоже. Красный угол пустой - а икону басурмане красть не станут, не притронутся. Получается, не застали врасплох хозяев. Успели смерды в схроны лесные уйти, скотину угнать, самое ценное из домов вынести. Никакой добычи здесь степняки не нашли, только старье, никому не нужное. Но что же они тогда делали в Пароне полных три дня?
        Илья Федотович вернулся к коню, поднялся в седло. Нашел взглядом Шуйского, направился к нему.
        - Уходить надо, боярин Федор. Думы меня мучат нехорошие.
        - Какие думы, Илья Федотович?! - громко отозвался веселый Ардаши, поднимая перед собой за волосы отрезанную голову с открытыми закатившимися глазами. - Ты сам посмотри, какой же это татарин? То вотяки приходили воду мутить. Псы трусли вые, а не воины. Сегодня к вечеру мои нукеры прикатят сюда все их головы до единой.
        - Твои нукеры храбры, Иса Камович, - спокойно ответил боярин Умильный, - но чтобы перерезать вотяков, их в Лысой вязи нужно сначала найти. К тому же вы, татары, всегда были еще и быстры, а потому вполне сможете догнать нас на обратном пути, собрав все головы, которые вам только попадутся. - И, снова повернувшись к молодому Шуйскому, Илья Федотович добавил: - Парон наша деревня. Добычи нам тут не взять, ловить некого. А коли победу праздновать - так сие лучше в своей усадьбе делать, а не в лесах далеких.
        - Хорошо, - после короткого размышления кивнул Шуйский. - Возвращаемся.
        * * *
        Андрей проснулся от стука двери, поднял голову и торопливо прикрылся оде ялом, увидев хмурую Прасковью.
        - Привет! А я теперь знаю, что неженат.
        - Здравствуй, служивый. - Девушка положила на табурет выстиранную и высу шенную одежду. - Сейчас снедь принесу.
        - Постой, - подтянув одеяло на колени, сел на тюфяке Матях. - Смотри сюда. Видишь, руки загорелые? А полос на пальцах нет. Стало быть, ни колец, ни перс тней я не носил. Неженатый я, это точно.
        - Да, боярин Андрей, - кивнула Прасковья и повернулась к нему спиной.
        - Да посмотри ты, в самом деле! - возмутился сержант. - Загар сойдет, так и подтвердить мою свободу некому станет!
        - Я тебе верю, служивый, - ответила от дверей девушка и вышла из терема.
        Матях чертыхнулся, встал, оделся. Вышел наружу.
        Обстановка в усадьбе действительно не располагала к веселью. Под самой стеной лежало несколько мертвецов, легко угадываемых под грубой рогожей. Жен щины, столпившись возле дома, не очень громко, но нудно скулили, отирая слезы. Угрюмые мужики, разбирая недавно сложенную стопку тележных коробок, набивали на оси колеса, запрягали в оглобли лошадей. Собирались они явно не на ярмарку, а потому при виде заготовленных рогож и охапок сена Андрею стало не по себе. Сер жант вернулся в терем, сел на постель, потом снова встал, вышел на стену. Сколько можно бока отлеживать? Все в доме при деле, все заняты, один он, как дурак, из угла в угол шляется.
        Хотя, с другой стороны - а чего он умеет? Ни кобылу взнуздывать, ни телеги собирать, ни траву косить, ни баклуши бить. В смысле - заготовки для ложек стро гать. Тут уж лучше и не напрашиваться. А то дадут простейшее поручение - потом позору не оберешься. Но и сидеть в четырех стенах тоже надоело.
        Андрей, почесывая в затылке, прогулялся до угла. Взглянул на привязанную к чурбаку пушчонку, все еще направленную жерлом на дорогу. Вспомнил крики барчука: "Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестницами на частокол полезут".
        В общем, такая тактика имела под собой здравую основу. Если стрелять вперед - сектор поражения получается узкий, пострадает пять-десять процентов атакующих. А если садануть картечью вдоль стены, да еще когда на нее толпа народа прет, то один залп снесет сразу все: и лестницы, и врагов. Так что, при малом числе "стволов", стрелять действительно разумнее вдоль укрепления, а не вперед.
        Матях обнял пушку, поднатужился и вернул ее в прежнее положение. Потом прошел на другой угол, огляделся...
        - Где же "ствол"? Ах, да. - Он глянул со стены вниз: тюфяк вместе с чурбаком валялся во дворе. Там, куда упал ночью. Сержант спустился вниз, присел на кор точки. Пушка все еще кисловато пахла порохом, а ствол изнутри покрывала толстая пленка копоти. - Да, милая. Тебя сперва отмывать нужно, а уж потом на место ста вить.
        В душе возникла знакомая уверенность: теперь он знал, что нужно делать, чего требовать от других.
        - Эй, боец, - поймал Матях за локоть одного из бегающих по двору мужиков. - Ну-ка, тряпья старого мне принеси, и бензи... - Сержант запнулся, торопливо перебирая в уме все возможные растворители и гадая, какие из них могли существо вать в шестнадцатом веке. - Э-э-э... Уксуса, я хотел сказать, принеси. И порох с картечью, снова ее зарядить. Понял?
        Мужик, не подвергая сомнениям право гостя распоряжаться, кивнул. Вскоре какой-то малец принес Андрею обрывок мешковины, миску с белой, кисло пахнущей жидкостью. Сержант засучил рукава и, деловито насвистывая, принялся отдраивать ствол.
        Минут через двадцать рядом остановился барчук, все еще одетый в кольчугу и плащ, с саблей на боку, стал наблюдать за его манипуляциями.
        - Ну, чего уставился? - хмыкнул Матях. - Порох тащи. Заряжать мортиру станем али нет?
        - А ты сможешь?
        - Дурное дело нехитрое. Самопал как самопал. Только большой и медный. Порох, говорю, тащи.
        - Ладно...
        Барчук ушел, но вскоре вернулся с тремя парнями, двух из которых Андрей знал по походу. Холопы доставили мешочки из тонкой замши, бочонки с металлическими обрезками самого разнообразного вида и калибра, фитили, несколько коровьих рогов.
        - Та-ак. - Сержант протер ствол насухо, положил чурбак на бок, потом заг лянул в один из мешочков, зачерпнул рукой мелкозернистый порошок, похожий на гра нулированный чай. - Ну, думаю, горстей пять хватит. Теперь пыж... Пыж есть?
        - А что это такое? - не понял боярский сын.
        - Вы что, из пушки никогда не стреляли?
        - Стреляли, - обиделся барчук. - Как батюшка тюфяки из-под Казани привез, раза три стреляли для смеха.
        - А заряжал кто?
        - Илья Федотович снаряжал тюфяки, - сообщил один из холопов. - С Касьяном.
        - Я-асно, - потянул Андрей, прикидывая, не забить ли в качестве пыжа остав шуюся сухой мешковину. - Шомпол где?
        - Ась? - отозвался холоп.
        - Э-э, как все запущено, - верно понял ответ сержант. - У вас, похоже, ни шомполов нет, ни пыжей не заготовлено.
        - Она хоть стрельнет после стараний твоих, служивый? - похоже, обиделся бар чук.
        - На пыж толстая кожа сгодилась бы, - поморщился Матях, - ну да ладно...
        Он смял мешковину, сунул в ствол, прямым ходом направился к стене, поднял валявшуюся там жердину, вернулся, плотно забил ею заряд, потом всыпал пару гор стей металлических обрезков, вколотил сверху мокрую ткань: картечи все равно, хоть сухая, хоть мокрая, хоть в вине вымоченная.
        - Ну-ка, помогайте. - Он взялся за пушчонку с одной стороны, холопы схвати лись с другой. - Огня кто-нибудь возьмите...
        Совместными усилиями отнесли "ствол" на прежнее место, на дальнюю угловую площадку. Сержант насыпал пороху в запальное отверстие, утрамбовал подобранной здесь же щепочкой и посторонился, кивнув барчуку с факелом:
        - Давай запаливай. Ткни огнем в дырочку наверху.
        Боярский сынок, слегка покраснев, подступил, поднес факел. Пара секунд, показавшиеся вечностью - и тюфяк злобно грохнул, плюнул дымом, выбил картечью множество земляных фонтанчиков вдоль стены. Тюфяк опять опрокинулся, но на этот раз вниз не улетел.
        "Заряд слабый", - мысленно отметил Матях, а вслух сказал:
        - Теперь слушай сюда. Вот это, - кивнул он вниз, на жердь, - это не шомпол. Это дрянь корявая. Шомпол должен быть вот такой длины, немного больше ствола, а по диаметру - точно совпадать, чтобы пыж прибивать без зазоров. С одной стороны на нем нужно сделать банник. Лучше всего из щетины, на крайний случай тряпочный. После выстрела ствол прочищается банником, чтобы искорки всякие удалить, потом туда порох сыплется, пыж, сверху картечь, и снова пыж. Хорошенько шомполом пару раз прибиваешь, и можно стрелять. За то время, что татары от поворота дороги досюда доскачут, по ним раза два пальнуть можно. А потом еще и вдоль стены выст релить. Но для этого порох и дробь нужно сразу на порции разделить, чтобы в бою измерениями не заниматься, пыжи заранее заготовить. А еще лучше для пушки ста нину сделать поворотную. Чтобы и на цель быстро наводить, и назад откидывать для перезаряжания. Я понятно говорю?
        - Быть посему, - гордо вздернул подбородок подрастающий боярин. - Вижу, сведущ ты в этом деле. Фрол, помоги служивому тюфяки наши снарядить со всем тща нием. Коли потребно будет, помощников бери. Да сам посмотри, как делать все справно да надежно.
        - Сделаем, Дмитрий Ильич, - низко, чуть не в пояс, поклонился безусому маль чишке бородатый мужик.
        - Да быстрее, смотри. Татары опять рядом сказаться могут... - Барчук отпра вился прочь, уводя двух холопов, а Фрол, пригладив волосы, спросил:
        - Так чего тебе надобно для бани, служивый?
        * * *
        Обычного отступления рати в отчие земли у Ильи Федотовича не получилось. Бояре в Пароне праздновали победу, считали поход законченным, а потому подчи няться избранному воеводе более не хотели. Басурмане по извечной привычке гнали побежденных до полного изнеможения, отлавливали в топях за ельником каждого отс тавшего или раненого, чтобы снять с него снаряжение и похвастаться добычей перед соратниками; многие русские витязи застряли в деревне, считая нужным закатить пир именно на костях поверженных недругов пусть даже малочисленных. Тем паче что на вятских, издревле русских землях подобный праздник особыми опасностями не грозил. Посему вместе с Федором Шуйским и боярином Умильным к зоринской усадьбе ушло воинов сто, не более. Сам Шуйский с двумя десятками холопов, Умильный с теми же силами, Дорошата с десятком конников, немец Лебтон, честно приводивший по любому поводу двадцать три сабли, зажиточный боярин Хробыстин, опять же с двумя десятками, помещик Корнеев, с трудом наскребающий каждый раз холопов десять, не более, и еще несколько мелких бояр, пришедших сам-перст либо с парой холопов. Получилось
вдобавок, что в воинский стан рать вернулась без хозяина усадьбы, застрявшего где-то далеко позади, и никакого торжества пришедшим из похода победителям ожидать не приходилось. Ничего удивительного в том, что, когда отряд приблизился к своему лагерю, молодой воевода забеспокоился.
        - Рад был видеть тебя, Илья Федотович, - негромко пробормотал Шуйский, окинув быстрым взглядом пустые шатры, пологами которых играл теплый ветер, вытоптанную "землю вокруг кострищ и запертые ворота чужой усадьбы. - Верю в твою правоту. Понимаю: победу столь легкую праздновать русскому воину не к лицу. Проще домой вернуться, страхом имени своего не оскоромив. Прощай ныне, двинемся мы далее, покуда солнце еще высоко.
        - И я рад был встрече, - кивнул боярин Умильный, в очередной раз удивившись чутью царского родича. Не стал боярин Федор на хмельное застолье ради трети войска размениваться. Поход победный возглавлял он, и отделение от основной рати может потом показаться подозрительным. Вроде как раздоры скрытые имелись и руку молодого воеводы не все признали. А так: окончился поход, вот сразу и вернулся воевода домой, не стал время на застолье тратить. Коли же Илья Федотович прав окажется и ополчение ожидает хитрая ловушка - ответственность за сию беду ляжет на других. Как-никак опытных бояр в оставшемся на поле боя отряде хватает, спо собны сами за себя постоять, без лишней опеки.
        Приложив руку к груди и коротко поклонившись, Шуйский огрел коня плеткой и помчался нагонять свой отряд, который, не останавливаясь, миновал лагерь и вывернул на идущую в сторону Хлынова дорогу. Лишь несколько смердов, получив хозяйский приказ, начали сворачивать атласный шатер и укладывать на еще не зап ряженную телегу ковры и походные сундуки.
        Кованая рать уменьшилась еще на четверть, что отнюдь не улучшило настроения боярина Умильного. Горящая в душе тревога подсказывала, что рано рать распус кать, рано, что кулак кованый еще ох как пригодится...
        - Касьян, - окликнул он холопа, на которого привык полагаться во всех делах, - выбери припасы, что на стол выложить не стыдно, полотенца новые расстели. Пошли холопов к боярам, пусть передадут, что хочу пригласить к столу, угостить с честью... Ради благополучного возвращения из похода астраханского. Пусть уважат, еще на день задержатся. Трифона в усадьбу зоринскую отправь. Пусть у ключника бочонок вина немецкого и бочонок хлебного купит. Разрешаю лишнего переплатить ради такого случая. Еще нам пяток баранов нужен, бычок молодой или кабанчик откормленный. Ну, и пирогов там, рыбы, коли есть. Ступай. И поворачивайся, дело не терпит.
        Болтливый, но хитрый и находчивый Трифон полностью оправдал надежды хозяина. Баранов и бычка он, правда, не купил, однако смог получить с зоринского ключника два десятка гусей, три бочонка кислой капусты, кадку прошлогодних грибов, полдю жины отборной белорыбицы и телочку-трехлетку, упорно не желавшую раздаиваться. Хозяйского немецкого вина ключник, опять же, продать не рискнул - но ловкий холоп вместо него выторговал любимый Ильей Федотовичем сладкий хмельной мед. Для достойного угощения этого вполне хватало, и холопы тут же принялись раскладывать гусей по котлам, закапывая их в кислую капусту, а несчастную телку повели в пос ледний путь к роднику, возле которого было сподручнее разделывать тушу. Вскоре над полупустым станом поднялись соблазнительные запахи, и бояре больше не жалели, что оставили своих соседей веселиться в освобожденном Пароне. Ради общего пира воины одолжили посуду и ковры, а потому стол выглядел вполне дос тойно. Персидские, бухарские, самаркандские и туркестанские ковры, нахлестываясь друг на друга, протянулись на двадцать саженей. На них стояли кувшины с медом и хлебным
вином, деревянные подносы с белорыбицей и солониной, с мочеными ябло ками. Для каждого из воинов нашлись кубок и ломоть хлеба. Во главе стола, где сидели бояре, на ковры были выставлены три гуся на больших латунных подносах, нашедшихся у Лебтона, и миски с кусками вареной убоины. Ниже, где сидели простые холопы, такой роскоши не имелось - котлы стояли за спинами воинов, и желающие сами подходили к ним и брали мясо или отламывали кусок пропитанной кисловатым соком птицы.
        Бояре по предложению Ильи Федотовича выпили поначалу за государя, затем за воеводу князя Вяземского, за победу над ханством Астраханским, затем - за успешный поход против разбойных вотяков. Следом уже боярин Дорошата поднял кубок за самого Илью Федотовича. Затем разговор рассыпался. Захмелевшие помещики Кор неев и Хробыстин насели на скуластого безбородого Лебтона, пытаясь доказать, что осаживать полон - грех, что христиан освобожденных следует отпускать к родным землям. Немец кивал с непроницаемым лицом - то ли соглашался, то ли ничего не понимал. Малоземельные бояре Лютов и Юшин завели разговор про урожай и цены на хлеб и репу, в который постоянно вклинивался такой же небогатый Цавелич, засе явший все свои поля дорогим, но капризным хмелем.
        Боярин Умильный на правах хозяина больше доглядывал за столом, и по его команде холопы поменяли пару раз блюда с недоеденными гусями на новые, добавили убоины, наполнили кувшины с хлебным вином. Любовь Ильи Федотовича к меду мало кто разделял, бояре вместе со своими холопами налегли на вино, слегка сдобренное сбитнем, и головы их закружились куда раньше, нежели у главы стола. В споры Умильный старался не встревать, односложно отвечал своему соседу боярину Доро шате на сделанные шепотом предложения, однако вскоре разговор его таки увлек. Семен Юрьевич предлагал на пару разобрать пороги через Лобань ниже Афонек, которые купцы завсегда обходили трехсотсаженным волоком. Собственно, сделать это было бы не так уж трудно: требовалось укатить со стремнины полсотни самых крупных валунов. Но холопов для такого дела у Дорошаты не хватало. А крепостных не пошлешь - кто же из них согласится свой надел так просто бросить или детей в летнюю страду отпустить? Стало быть, за работу требовалось заплатить - а богатс твом сосед особо не отличался. Опять же обидно: сил потратишь невмерно, а тор говые люди да
промысловики пользоваться трудами станут задаром. Однако времена меняются...
        - Казанского ханства нет, - горячо шептал Дорошата, - Астраханского ханства нет. Путь от нас, Илья Федотович, и до Индии с Персией открыт. Я брод через реку, что ко мне из Нижнего Новгорода идет, также разрыть разрешу, а на меже поместий наших пристань поставим. Тогда к нам ладьи торговые хоть от самого моря доходить смогут. Ты, боярин, свои бочки, железо, хлеб, полотно прямо в Персию сможешь отправлять. Я лес сплавлять стану, по Лобани, Кильмезю, а там уже по Вятке, Каме и дальше вниз по Волге.
        - Угу... - прикусил губу боярин Умильный. Собственно, вот он, интерес соседа: лес сплавлять. Его поместье лесом богато, но плоты не ладьи - их волоком не перетащить. А коли пороги расчистить, так торговать деревом хоть в Астрахани, хоть в Москве можно. А вот надо ли платить за пороги Илье Федотовичу? Его ско бяной да хлебный товар можно и повозками вывезти. - Ты, Семен Юрьевич, в Богоро дицкий монастырь, к игумену Трифону съезди. У них торговля большая, они за русло глубокое серебра не пожалеют.
        - Да нет же, Илья Федотович, - наклонился ближе Дорошата. - Коли монахи этим займутся, они и мой, и твой брод углубить захотят. А коли мы сие предприятие сотворим, ладьи крупные дальше твоего поместья, через Песочный брод, не пройдут. Стало быть, монахам в нашем порту товары придется грузить. А мы с них за то мзду брать станем...
        - Татары!!! - во весь голос закричал всадник, скачущий еще в полуверсте от воинского стана. - Татары!!!
        Люди одновременно повернули головы в его сторону, некоторые поднялись. Над пиршественным столом повисла тревожная тишина. Какие татары, откуда? Отрок скакал не со стороны Парона, а от Хлынова. Откуда там могли взяться татары?
        Мальчишка в разорванной на груди полотняной рубахе под десятками глаз подс какал и, отпустив поводья, чуть не свалился на руки мужчин.
        - Татары в Богородицах! Тыщи! - Он перевел дух и продолжил: Разграбили все, полон увели... Ратных у нас не осталось, сюда все ушли. Монахи за стенами отси делись, ворот не открыли... Богомольцев, смердов... кого посекли, кого с собой увели... А еще над Рагозами дымы видны были, в Рыбаках, Данни-цах, Бутурлинах, Чаниге.
        - Где?! - растолкал холопов Илья Федотович, прорвался к вестнику. - Где еще дымы были? Как Рагозы? Усадьбы цела? Смерды про набег упреждены? Спрятаться успели?
        - То не знаю, боярин... - выдохнул малец. - Как басурмане ушли, меня игумен сразу сюда послал... в Панынонки...
        - Дочери мои, Серафима и Ольга, на молебен уезжали, - схватил его за плечи и с силой затряс Умильный. - Где они? Как? Целы?
        - Ночью татары грабили... Утром ушли... Я сразу сюда поскакал...
        - Вот оно... - отпустив мальчишку, сжал кулаки боярин. - Вот почему вотяки у Парона стояли. Они не на сечу пришли, они нас отвлекали, пока остальные к домам нашим крались. Рагозы, Рыбаки, дочери... Проклятье! Зорин, язви его до седьмого колена, упреждать о странном стане должен был, а не бояр из усадеб выдергивать! Касьян, коней седлай!
        - Пошто седлать, барин? - попытался остудить своего хозяина опытный воин. - Темень скоро, куда скакать? Да и нет уже вотяков в поместье, ушли они.
        - Ты что, не слышал?! - не выдержав, заорал Умильный. - Дочери мои у них! А может, и Гликерья с сыновьями.
        - Илья Федотович, - подойдя сзади, обнял его за плечи Дорошата, - не горя чись, вернем мы полон, не уйдут поганые. Холоп прав, нет больше вотяков ни у монастыря Богородицкого, ни в поместье твоем. Но и уйти им некуда. На закат - Галицкие земли, на север - Хлынов, на пути в Казань леса дремучие. Да и не ждут их более в Казани, станичников*, стрельцы там московские сидят. Стало быть, путь у вотяков один, к восходу. Здесь они не появлялись, мимо нас не шли.
        * Станичник - разбойник, грабитель.
        - Дети мои у них! - стряхнул с себя руки соседа боярин.
        - И я про то, Илья Федотович. Уйти вотяки могли только через Чепцу, вдоль Изрека, по дороге Анареченской. Справа там леса, а слева их от нас река отгора живать станет. Где им еще убегать? Нам через Булатовскую переправу надобно реку перейти и станичников перехватить. Они же все с полоном, с обозами. А мы налегке, да с заводными. Один наш переход за три вотяковских станет, а то и за четыре.
        - Так поскакали!
        - Помилуй, Илья Федотович, ну куда нам ночью через чащу идти? вздохнул Доро шата. - Коням ноги переломаем, себе глаза выхлестаем. Прав твой холоп, утра ждать нужно. Вотяки сегодня разве Чепец перешли, завтра вдоль Ирзека тронутся. Мы их еще до полудня обойдем и навстречу двинемся. Никуда не сбегут басурмане, ты не опасайся. Но сейчас трогаться нельзя. Темнота скоро. Да и прошли мы сегодня полета верст, не меньше. Роздых коням нужен. Пусть попасутся до утра.
        Боярин Умильный молча повернулся к соседу спиной, отошел к пустому месту, где всего пару часов назад стоял шатер Федора Шуйского, уселся на примятую траву и сжал голову меж ладоней, слегка покачиваясь вперед и назад.
        Остальные воины вернулись к столу. Хотя о празднике речи больше не шло, но хорошенько подкрепиться перед новым походом все равно следовало. На голодный желудок никакого врага не победишь, слабый сильному не соперник.
        Илья Федотович вернулся к ковру только через час, когда примчался Прохор - посланный сыном Дмитрием холоп. Теперь стало известно, что хотя бы усадьба со всеми обитателями и большая часть смердов Рагоз, успевших до нее добежать, уце лели. Временами скрипя зубами, боярин молча резал и отправлял в рот убоину, запивая ее ставшим вдруг совершенно безвкусным медом, и тревожить его разгово рами в этот вечер никто более не рискнул.
        Глава 8
        АНАРЕЧЕНСКАЯ ДОРОГА
        Иногда из диких и малонаселенных лесов на восход от Вятской волости прихо дили разбойники - но куда чаще оттуда везли пушнину, уголь, серебро, рыбу, приго няли скот, меняя все это в Московском княжестве на хлеб, железо, броню, а также на немецкие кружева, вино и зеркала. Реки на западных рубежах русского государс тва, у своих истоков, сужались, превращаясь в непригодные для плавания купеческих ладей ручейки. Потому-то ведущий в Зауралье тракт был широк, хорошо натоптан и отличался от государевых почтовых дорог разве что отсутствием ямов* и пронося щихся с посвистом почтовых троек. Холст, ситец, хлеб, репу, деготь на дороге можно было продать подороже, жир, шкуры и серебро купить подешевле - а потому смерды из ближних поместий давно протоптали стежки к хлебному месту.
        * Ям - почтовая станция, где путник мог отдохнуть, поесть и сменить лошадей. Ямы стояли на всех основных дорогах страны с интервалом в полтора-два десятка верст. По свидетельству иностранцев, на каждом содержалось в ожидании своего часа больше сотни лошадей.
        По одной из узких лесных дорожек и вел свой отряд Илья Федотович, молчаливо признанный за воеводу. И по знатности боярин Умильный превосходил всех, опыт имея воинский, да и обидели вотяки, считай, его больше всех. Так кому еще войско на общего врага направлять?
        Булатовская переправа через полноводный Ирзек представляла из себя все тот же песчаный брод, только глубокий - человека по грудь скрывало, коням до шеи вода доходила. Смерды переправлялись здесь, укладывая свой товар на спрятанные в ближних кустах долбленки, но тратить время на поиски утлых лодчонок воевода не стал. Разоблачившись, бояре и холопы в три приема перенесли на себе боящиеся воды луки, воинскую справу, конские потники; что касается седел, упряжи, наглухо завязанных чересседельных сумок, то они переехали так, на конских спинах. Поль зуясь случаем, переседлали лошадей, выйдя на дорогу на свежих скакунах.
        Любому торговому обозу, равно как и войску, постоянно требуется два припаса: трава лошадям и вода всем. Потому и тянулась Анареченская дорога вдоль реки сколько могла, прежде чем отвернуть к Уралу, петляя между холмов от ручья к ручью либо от родника к тихому лесному озерцу.
        Спуск к водопою возле переправы был донельзя удобен - берег песчаный, не топкий, широкий плес. На хорошем месте торговые поезда часто останавливались на ночевку, вытаптывая вокруг молодую лесную поросль, вырубая деревья на костры, и по левому берегу Ирзека давно образовалась широкая прогалина, раскидываясь на полсотни саженей в обе стороны от дороги. Боярин Умильный, пустив коня медленным шагом, склонился с седла, вглядываясь в траву. Примятая совсем недавно, она уже начала подниматься. Стало быть, последний раз путники здесь останавливались дней пять-шесть назад. Конские катышки есть, человеческих испражнений не видно. А вотяки свой полон в лес по нужде отпускать не станут, очень им охота беспоко иться из-за рабских мучений. Значит, грабители со своей добычей тут еще не прохо дили...
        Илья Федотович резко выпрямился, привстал на стременах, оглядываясь по сто ронам. Поляну окружали чахлые ивовые и ореховые заросли - кустарник путешествен ники не трогали, предпочитали носить валежник из леса или рубить на дрова сухос той. За кустарником начинался сосновый бор, чистый и прозрачный, сладковато пах нущий смолою и прелой хвоей.
        - Хвоя - это хорошо, - пробормотал боярин. - Хвоя все шаги заглушит, схрон не выдаст.
        В предчувствии близкой сечи страх за дочерей отпустил его разум, и Илья Федотович превратился в расчетливого военачальника, холодно взвешивающего все шансы и возможности. Главный залог победы - это удар внезапный, атака свежими силами на усталого врага. Коли вотяки налетели на его имение и Богородицкий монастырь ночью позапрошлого дня, стало быть, уйти они могли всего на два пере хода. Задерживаться не станут, боясь погони, но и идти в темноте после ночного налета не смогут - и коням, и людям роздых требуется. Два перехода - это трид цать, от силы сорок верст. От Рагоз до извилистого Чепца аккурат верст десять будет. Коли весь день до позднего вечера пленников гнать, возможно переправиться через Чепец, самое большее - могли до Ирзека добраться. Но не дальше. Пеший человек - не конный. Как его кнутом ни охаживай, а быстрее лошади бежать не спо собен. А коли первый привал грабителям придется делать у Ирзека, то второй переход - пятнадцать верст по Анареченскому тракту - аккурат к Булатовской переправе их и приведет. То есть именно сюда. После двух дальних переходов вотяки устанут. Коли еще и засаду
раньше времени обнаружить не сумеют...
        - Родион! - оглянувшись, позвал к себе боярин узкоглазого холопа. Кольчугу и шлем скинь, рогатину оставь Касьяну. Возьмешь с собой Ермилу, спуститесь по реке вниз, вдоль дороги. Коли разъезд вотякский увидишь али обоз с полоном, сразу назад вертайтесь. В сечу соваться и в мыслях не смей! Пусть даже голого и свя занного вотяка одного в кустах увидите! Вас заметить не должен никто. Ступай. Прохор! Коней заводных у ратников собери, отведи наверх по дороге. Головой за скакунов ответишь! Помощи тебе не дам, у меня каждый воин считан.
        Про тысячи "татар", о которых сказывал монастырский мальчишка, Илья Федо тович старался не думать. У страха глаза велики - каждый ворог за десятерых кажется. Вот сеча начнется, тогда всех и сочтут. Боярин Умильный хлопнул ладонью по крупу коня, заставляя его перейти на быстрый шаг, и повернул на север, уводя кованую рать прочь от ожидаемых разбойников. Копыта полутора сотен коней оста вили на траве и дороге именно эти следы: большой отряд переправился через реку и двинулся куда-то на север. А то, что спустя полверсты рать повернула в лес и пошла назад, спешившись в сосняке и отпустив подпруги - так до того поворота, Бог даст, вотяки живыми не доберутся.
        Ждать предстояло долго, а потому переступающим ногами скакунам на морды при весили торбы с овсом, люди развязали котомки, доставая солонину и бурдюки с черным шипучим квасом, кое-где послышались приглушенные голоса, недовольное кон ское фырканье. Илья Федотович, обломив ветку молоденькой сосны, приступил к самым кустам, опершись на гибкий ствол орешника и нетерпеливо покусывая горьковатые смолистые почки. Есть ему совсем не хотелось. Слишком уж многое зависело от того, насколько точно угадал он движение разбойничьего отряда и что успели сот ворить со своим полоном и добычей вотяки за прошедшие дни.
        Солнце медленно катилось по небосводу, временами прячась за толстые пухлые облака. Еще одна напасть - только дождя сейчас не хватает! Сила кованой рати - в скорости, в неоспоримом преимуществе всадника над сонным обозом. А коли дорога размякнет - вязнуть начнут все. Но пока с небес не капало, и боярин Умильный, сорвав новую ветку взамен изжеванной, продолжал ждать.
        Наконец послышался дробный топот, и мимо засады промчались холопы Брмила и Родион. Окликать их воевода не стая: до табуна с заводными доскачут, сами оста новятся и сюда повернут.
        - Касьян, - тихо распорядился Илья Федотович, бросив ветку на землю и отс тупая от дороги в сосняк, - возьми десяток холопов с луками, пройдите правее сажен сто, ждите там. Сейчас, мыслю, разъезд вотякский появится. Пусть мимо поляны пройдет, а дальше, дабы отсель не видно было, стрелами его посеките. Понял?
        Старый воин кивнул, бесшумно побежал по мягко сминающейся под ногами хвое. Боярин Умильный покрутил плечами, разогревая затекшие от долгой неподвижности члены, надел шелом и затянул под подбородком широкий сыромятный ремень. Глядя на него, начали подниматься остальные ратники, подходя к коням и проверяя доспехи. Послышалось звяканье - воевода резко оглянулся, недовольно вскинул руку, при зывая к тишине.
        И действительно - на дороге показались трое всадников, двигающихся неспешным шагом. Двое были одеты в удивительно похожие длиннополые стеганые халаты, обшитые сверху малиновым атласом; головы их защищали треухи с нашитыми сверху стальными пластинами. Зато третий красовался в роскошной наведенной золотом кирасе с серебряным орлом, раскинувшим крылья на груди.
        - Не иначе, в набеге украл, - себе под нос пробормотал боярин. Помнится, вотяки с нами на Литву не ходили...
        Правда, голову станичника прикрывала обычная простеганная конским волосом и проволокой бумажная шапка - стальные черточки с расстояния в сотню шагов каза лись растекшимися во множестве капельками воды; на ногах красовались сапоги из толстой бычьей кожи с нашитыми на голенища железными бляхами.
        Вотяк в кирасе, похоже, и был старшим в разъезде. Именно он придержал коня возле идущих от реки следов, именно он удовлетворенно хмыкнул, поняв, куда они ведут, и тронул пятками бока коня.
        Правильно, станичник, все правильно. Бояться нечего. Русские глупы, они сейчас празднуют победу под пустой деревенькой Парой, в то время как их жен и детей уводят в рабство в глухие леса, в далекие земли... Все спокойно...
        Разъезд двинулся дальше. Конники не смотрели особо по сторонам, переговари ваясь и шумно смеясь. Видать, удачный набег вспоминали... Илья Федотович перек рестился и пошел к коню. Самолично затянул подпругу, поставил ногу в седло.
        Чуть в стороне звонко защелкали луки, и боярин Умильный злорадно усмехнулся, представляя, как граненые бронебойные* наконечники с расстояния в десяток саженей насквозь пробивают мягкие человеческие тела и дырявят тонкий - в два ногтя** - ляхский панцирь. На таком удалении стрелу дубовый тын в пядь толщиной остановить не в силах - куда уж там халатам али кирасе! И падают сейчас станич ники на землю, хрипя от боли и отплевываясь кровью, а расторопные холопы выбегают к ним и торопливо оттаскивают с дороги прочь, дабы отряд вражий опасности раньше времени не заметил.
        * При всем разнообразии наконечников для стрел, среди боевых можно различить два основных типа. "Противопехотные" - широкие, похожие на тополиный лист с остро отточенными краями, предназначались для забрасывания противника с рассто яния в сотни метров. Падая сверху вниз, острыми краями они резали незащищенные части тела. Чаще всего страдали не имеющие доспехов лошади. Иногда противника вообще удавалось лишить коней. "Бронебойные" наконечники походили на острие лома, хотя и имели куда меньшие размеры. Ими с близкого расстояния (менее 300-
200 м) дырявили доспехи, щиты, вели прицельную стрельбу "прямой наводкой".
        ** Толщина даже самого мощного максимилиановского доспеха не превышала двух миллиметров на груди, да и то на очень редких, особо тяжелых образцах. Прочие места бронировались значительно слабее.
        - Справили дело, батюшка Илья Федотыч, - услышал боярин голос вернувшегося Касьяна, согласно кивнул, вглядываясь сквозь ветви. Самое время и обозу подойти. Дальше чем на полверсты от передового дозора он отставать не должен. Вот уже и конское ржание слышно, голоса громкие, лязг железа...
        - Проклятье!
        Вотяки оказались не так просты - впереди основного обоза по дороге двигался отряд никак не меньше трехсот всадников. Боярин Умильный в бессилии скрипнул зубами: забросать стрелами и стоптать решительной атакой близких врагов нельзя. При обозе обязательно услышат звуки битвы. Либо помощь пришлют, либо с добычей что сотворят. Оставалось одно - ждать. Ждать и молиться, чтобы ворог не заметил засаду.
        Между тем враги, небрежно осмотрев поляну, повернули к реке, спешиваясь и подводя коней к водопою. Они отпускали подпруги, а некоторые даже скинули седла, явно готовясь к долгой стоянке. Илье Федотовичу послышалось, что издалека донесся чей-то плач, и боярин решительно поднялся в седло. Лучше, конечно, когда ворог собран вместе, пьян и безоружен. Но коли Господь такого подарка не делает - бить приходится такого, какой есть. Боярин перехватил правой рукой рогатину, опустив острие вперед, левую руку продел через петлю щита, ухватил поводья. Оглянулся на прочих ратников. Бояре и их холопы, без лишних команд сообразив, что час битвы пришел, сидели на конях, сжимая оружие.
        В сосняке уже явственно слышался скрип колес - пожалел кто-то из смердов дегтя, ось тележную смазать, благослови его Бог - и Илья Федотович понял: пора! Еще раз он оглянулся на соратников своих, кивнул, а потом дал шпоры коню, посылая его с места в карьер. Скакун жалобно всхрапнул, в несколько прыжков разогнался во весь опор и пробил своим телом густые заросли орешника.
        Кованая рать мчалась молча, без боевого клича и лихого посвиста только земля сотрясалась от ударов сотен копыт тяжело нагруженных коней. Сбившиеся у водопоя вотяки оборачивались, их глаза округлялись от ужаса. Кто-то кидался к лошадям, надеясь успеть запрыгнуть в седло, кто-то выхватывал саблю, кто-то сразу кидался наутек. Но что такое сорок саженей для хорошо отдохнувшего коня? Один выдох. Мгновение растерянности - и ощетинившаяся стальными остриями плотная лава уже врезалась в рыхлую толпу.
        В это мгновение Илья Федотович забыл и про дочерей, и про разоренное помес тье, про свой долг воеводы. Все его существо сосредоточилось на широком обоюдоос тром острие опущенной к земле рогатины. Он увидел впереди наголо бритого вотяка, без шапки, но в куяке с длинной кольчужной юбкой. Станичник не бежал в ужасе, а обнажил длинный кривой клинок, и боярин чуть довернул коня, направляясь прямо на него. Враг что-то закричал, вскинул оружие - но что может пеший человек с короткой сабелькой против тяжелого всадника? Лезвие бессильно скользнуло по наконечнику, по ратовищу, пытаясь отвернуть смерть, и почти добилось своего - но отклонившаяся в сторону рогатина сместилась всего лишь с левой стороны груди на правую и впилась в цель, раздирая, словно легкую бумазею, кольчужные кольца, ломая ребра и входя глубоко в плоть.
        Боярин Умильный всем плечом ощутил тяжелый рывок, мгновенно понял, что рога тина засела слишком прочно, и тут же бросил ее - в сече каждое мгновение на счету. Он качнулся на левую сторону, вытягивая руку со щитом, принял на него предназначенный коню удар, одновременно выхватывая свою саблю, рубанул, качнув шись вправо, еще одного храброго вотяка. Тот смог отвести булатный клинок, попы тался ударить боярина по ноге - но идущий справа мерин Трифона грудью сбил его с ног, и в следующий миг копыто опустилось станичнику на грудь. Илья Федотович опять повернулся влево, встретил щитом грузило кистеня и кольнул из-под деревян ного, обитого сафьяном, диска противника в плечо, сверху вниз. Острие сабли вошло аккурат между воротом халата и железной пластиной науша, ноги вотяка мгновенно подогнулись. И снова боярин повернулся на правую сторону, от всей души, с отгягом рубанув поперек спины грабителя, вскинувшего щит против Трифона, поко сился влево - с той стороны опасности пока нет, скрестил клинки еще с одним вра гом. Тот, узкоглазый и оскаливший желтые зубы, пытался пронзить кривым клинком грудь коня, но
боярин успел подбить его саблю снизу вверх, а потом обратным дви жением со всей силы рубанул по ребрам под мышкой. В воду потекла кровь. Вотяк прижал руку с саблей к раненому боку, попятился, упал на спину, поплыл...
        На протяжении всей скоротечной сечи кони русского отряда продолжали, посте пенно теряя разбег, двигаться вперед и теперь уже оказались по брюхо в воде. Река давила, сносила, замедляла движение загнанных едва ли не на самую стремнину вотяков, и те уже не помышляли о сопротивлении, пытаясь кто перебраться на про тивоположный берег, кто убежать вниз по течению.
        "Примерно сотню первым ударом стоптали, - мысленно прикинул Илья Федотович, - еще столько же порубили. Остальные по одному разбежались, от них покамест опасности можно не ждать".
        - Назад, на берег! - крикнул он соратникам, многие из которых излишне увлек лись преследованием и избиением побежденных. - К бою! Ур-ра-а! Ур-ра-а!
        Древний боевой клич привлек внимание ратников, они стали поворачивать лоша дей, возвращаться к брошенным после первого удара рогатинам, собираться на отк рытой поляне между сосняком и окровавленным берегом, с которого неслись жалобные стоны.
        Нанизанный на копье первым вотяк уже не дышал, продолжая, однако, крепко сжимать побелевшими пальцами рогатину возле наконечника. Илья Федотович оста новил коня рядом, наклонился, ухватился за ратовище и резко выпрямился, осво бождая оружие. Мертвец выгнулся дугой, неожиданно широко раскрыл глаза и сделал хриплый вздох - но жизнь все равно не вернулась в истерзанное тело, и мгновение спустя оно сползло с рогатины, бессильно раскинув руки в стороны. Боярин Умильный дернул правой рукой, попытавшись перекреститься, но та оказалась занята, и он просто отвернулся, подъезжая к своей небольшой рати.
        Отсюда ратники видели почти весь обоз, вытянувшийся вдоль дороги: десятки и десятки телег, привязанные к ним по сторонам смерды в длинных белых рубахах, женщины. Молодых девок и детей - товар недешевый - вотяки посадили на повозки чтобы не исхудали, ноги не стоптали, не ободрались, спотыкаясь на кочках или о камни.
        Впрочем, скарба у станичников тоже хватало. Грудами возвышались перевязанные веревками сундуки, узлы с тряпьем, поблескивали округлыми боками самовары, тор чали края медных и латунных блюд, ножки кубков. Видать, на совесть потрудились гости незваные. Не только смердов растрясти смогли, но и купцов, мастеровых зажиточных. А то и усадьбу чью-то разорили.
        Вотяки скакали вдоль обоза с копьями наперевес, собираясь перед первой теле гой, всего в паре десятков саженей от боярина Умильного, конь которого переступал во главе кованой рати. Воины русские и вотякские смотрели друг на друга в упор, глаза в глаза, с неутолимой злостью и яростью. Одни видели перед собой граби телей и насильников, разоривших их дома. Другие - татей, желающих лишить их законной добычи. И всем было ясно, что в этот раз с поля боя не побежит никто. Потому что каждому из сжимающих оружие людей было что защищать.
        Вотяки не атаковали, ожидая, пока все воины не соберутся в один кулак. Илья Федотович тоже не торопился, выгадывая лишние мгновения отдыха для только что вышедших из сечи соратников. Метать стрелы на таком расстоянии враги не могли. Чтобы взяться за лук, копья к стремени поставить надо, щит за спину закинуть или к седлу прицепить. А схватиться за них в двух десятках саженей от врага, коли ударить решится, снова не успеешь. Порубят в момент, луком от сабли не отмах нешься.
        Между тем станичники перестраивались. Вперед выдвигались те, кто имел хороший кованый доспех - панцирную кольчугу, куяк, байдану или хотя бы невесть как попавшую в приуральские земли кирасу. Те, чьего богатства хватало только на тегиляй - стеганый халат или кожаную куртку с нашитыми на нее кусками старой кольчуги, перемещались назад, чтобы вступить в бой, когда плотный строй врага будет расколот и сеча рассыплется на отдельные стычки. Числом станичники уже не прибавлялись, и стало ясно, что кованой рати противостоит не более двух сотен всадников. Правда, стоящих в общем строю и готовых к битве.
        Витязи тоже сбивались в единое целое. Справа к Илье Федотовичу прижался Три фон, серые глаза которого азартно блестели, слева притиснулся тяжело дышащий Касьян.
        - С нами Бог, братья! - опустил рогатину Умильный. - Не пощадим живота сво его, не посрамим земли русской! Ур-ра-а-а!
        Он дал шпоры - со стороны вотяков также послышались гортанные выкрики, опус тился частокол копий, тревожно заржали и начали разгоняться кони. Десять саженей, пять, две...
        Зеленоглазый вотяк с длинными вислыми усами, в добротной кольчуге и мисюрке с длинной бармицей метился боярину Умильному в грудь, умело закрываясь щитом, а потому, налетая на него, Илья Федотович просто подбил рогатиной вражеское копье вверх и, проносясь справа, резко толкнул вперед щит, нанося удар окантовкой по беззащитной руке чуть ниже плеча. Станичник взвыл от боли и от предчувствия смерти. Его сердце еще билось, глаза видели, ноги сжимали бока верного скакуна, но он все равно был уже мертв - потому что выжить в гуще битвы со сломанной рукой не способен никто.
        Рогатина оставалась у боярина в руках, и он наклонился вперед, толкнул ее, вытянув руку на всю длину, и дотянулся-таки на три сажени до темного стеганого халата другого врага, невидимого из-за конской головы. Тот нападения еще не ожи дал, а потому острие беспрепятственно пробило плотную ткань и выскочило обратно, окрашенное свежей кровью. Копейный наконечник промелькнул слева - Умильный вскинул щит, отбивая его в сторону, повторно выбросил вперед рогатину, вогнав ее в темную шею вотякского коня. Тот завалился, вырывая оружие из рук, боярин вых ватил саблю и торопливо рубанул спрыгивающего с седла станичника, пока тот был не способен отбиваться. Удар пришелся по руке у самой кирасы и снес ее напрочь. На освободившееся место, отталкивая раненого соратника в сторону, вырвался новый противник - гладко бритый, с черными как ночь глазами, в дорогой байдане с наве денными серебром пластинами, в мисюрке с золотым узором по краю, с бармицей мель чайшего плетения. Такой дорогой доспех в поле не добывают - его любовно выбирают у хорошего мастера, платят весомым серебром или сороками драгоценных мехов,
берегут под надежными замками. А значит, вотяк Илье Федотовичу достался в про тивники знатный, не чета обычным грабителям.
        - Умри, Москва! - заорал тот на хорошем русском языке, закидывая саблю за голову - но столь затянутый удар боярин парировал без труда, отбив в сторону и обратным движением рубанув вотяка по горлу. Бармица удар вынесла, не прореза лась, но вмялась едва не до позвонков, и вотяк, странно хрюкнув, повалился вниз, под копыта. Конь Умильного продолжал проталкиваться вперед, вынося к новым вра гам. Двое узкоглазых разбойников, совсем молодой и пожилой, чем-то похожие друг на друга, сжимали в руках тяжелые прямые мечи, которые Илья Федотович видел разве что у лифляндских немцев. Тот, что помоложе, попытался уколоть русского в грудь - боярин подставил щит. Сталь пробила тополиный диск насквозь, высунувшись на три пальца с тыльной стороны - и застряла. Боярин потянул щит на себя, а потом полоснул оставшегося безоружным мальчишку от плеча к поясу. Глаза вотяка потухли - но второй тут же взревел страшным голосом и принялся размахивать мечом с такой яростью, что одним из ударов просто выбил саблю из руки Умильного. Ста ничник торжествующе заорал и даже привстал в седле, собираясь обрушить клинок на голову Ильи
Федотовича, но тут в воздухе неожиданно распластался баламут Трифон - даже из седла выпал, но дотянулся, подставил под меч свой щит. Холоп упал, вскочил - вотяк обрушил меч уже на его шишак, и Трифон упал снова. Однако пода ренного мига хватило для того, чтобы боярин сдернул с пояса кистень на тонкой длинной цепочке, взмахнул - станичник попытался парировать удар, но цепочка перехлестнула лезвие, и шипастый грузик все равно долетел до цели, проломил висок. Вотяк сник - и Илья Федотович неожиданно увидел впереди полосу утоптанной травы, за которой стояли телеги длинного обоза.
        Пробился!
        Он рванул левый повод, поворачивая скакуна, дотянулся до рукояти застрявшего в щите меча, раскачал, выдернул и бросил на землю, следя, как в двух саженях Касьян рубится с толстым грабителем, умело орудующим саблей. Скрежет сталкива ющихся сабель перемежался со стуком щитов, которыми оба бойца действовали весьма ловко. Боярин дал коню шпоры - но холопу помочь не успел: вотяк привстал в стре менах, навалился на Касьяна щитом сверху, закрывая половину неба - но саблей резанул понизу, и резанул не по телу, защищенному доспехом, а под щитом, по руке. Старый воин вскрикнул, открылся, пытаясь отмахнуться клинком - и тут наконец Илья Федотович опустил кистень станичнику между лопаток. Тот харкнул кровью, содрогнулся всем телом...
        - Ты как?! - крикнул боярин.
        - Живой... - Касьян обнял щит, придерживая его здоровой правой рукой, и было видно, как вниз стекают струйки крови. - Выберусь, Илья Федотович.
        - К обозу уходи! - Боярин Умильный хлопнул кобылу мертвого, но упрямо держа щегося в седле вотяка по крупу, отгоняя ее в сторону, и опять дал шпоры своему скакуну, торопясь к Лебтону. Немец, одетый в кирасу, глухой шлем и наручи, явно выдыхался, отбиваясь от двух вертлявых вотяков, гарцующих вокруг, а холопы поме щика сцепились с небольшой группой станичников, отступающей к лесу.
        - Ур-ра-а! - закричал Илья Федотович, отвлекая разбойников на себя. Один из врагов повернулся, и немец не оплошал: подставив под скользящий удар противника прочную кирасу, он перехватил меч двумя руками и опустил его на спину отвернув шегося вотяка. Того словно ветром с седла смахнуло. Лебтон торопливо махнул своим длинным клинком в обратную сторону, пронеся лезвие над самыми ушами кобылы и вынудив пригнуться уцелевшего грабителя. Тут уже и Умильный подскакал, взмахнул кистенем, вколачивая прикрытую треухом голову глубоко в плечи.
        - Благодарю вас, Илья Федотович, - прохрипел из-под шлема немец, опустив меч.
        Боярин не ответил, оглядывая поле битвы. Помогать больше некому: холопы Леб тона, потеряв одного из своих, вчетвером добивали двух вотяков. С другой стороны трое станичников пятились от помещика Корнеева, вместе с холопом прижимающего их к смородиновым кустам. Один из грабителей уже лишился шапки, и по голове его струилась кровь, второй потерял щит - стало быть, не отбиться им от закованных в сталь и умелых в бою ратников. И все... Больше врагов не осталось.
        Правда, из семи десятков своих боевых товарищей Илья Федотович видел в седлах не больше половины. Дорогая победа, за такую похвалы не жди.
        Боярин поворотил коня, подъехал к Касьяну, все еще не расстающемуся со щитом:
        - Руку покажи.
        - Не тронь, батюшка Илья Федотыч. Мне так легче.
        - Постой, дай щит снять помогу.
        - Ни к чему... - попытался протестовать холоп, но хозяин, придерживая щит, решительно отвел его правую руку, повернул сколоченный из ясеневых досок диск и увидел длинную белую полосу кости, с которой вотякская сабля срезала все мясо.
        - Потерпи малость... - Боярин достал засапожный нож, быстрым движением пере резал ремни. Щит упал. Рука холопа безвольно повисла, а следом и он сам стал заваливаться на бок.
        - Родион! Ефрем! Ермила! - удерживая Касьяна, закричал Илья Федотович. - Слышит меня кто-нибудь, сучьи дети?! Ко мне!
        Подскакал Ермила, спрыгнул на землю, принял обмякшее тело товарища, опустил на траву.
        - Руку ему перетяни потуже, пока кровью не истек, - приказал Умильный. - И мхом раны переложи. Кого еще из наших видел?
        - Родион у реки остался. Там несколько станичников пытались на коней сесть.
        - А остальные?
        - Больше ни души.
        Илья Федотович зло зашипел. Прохора он оставлял при заводных, Родион у реки, Ермила здесь. Трое. Это что же получается, он в этой сече осьмнадцать душ поло жил? Да после такой победы впору голым по миру идти! По спине пополз неприятный холодок. Боярин Умильный спешился, кинув повод на луку седла касьяновского мерина, и зашагал через поляну, заглядывая в лица павших ратников и походя добивая раненых вотяков. Вот с раздробленным лбом лежит белобрысый Матвей, а вот Егор, с виду даже не раненый, но не дышит. Андрей, Олег... Илья Федотович перек рестился и развернулся к обозу.
        Смерды, подобно покорным овцам, стояли привязанными к телегам и ждали своей участи. Даже девки с телег и те убежать не пытались. Разве из малых детей кто, почуяв отсутствие присмотра, чесанул в лесные дебри. Правда, когда боярин начал перерезать веревки, невольники стали плакать, вставать на колени, пытались цело вать руки - но сейчас это благодарное раболепие не вызывало у помещика ничего, кроме брезгливости.
        - На поляну ступайте, - отмахивался он. - Раненых, убиенных подберите. Они за вас живот отдали. Сами откуда?
        Ответы звучали разные: Рагозы, Романы, Бутырки, Лупья, Пура, Ярань похоже, вотяки прошлись по вятской земле изрядно, не забыв ни единого поместья вокруг древнего монастыря. Но вот из самих Богородиц он не встретил никого и спросить о судьбе дочерей не смог.
        Когда Илья Федотович вернулся к месту сечи, десятки смердов уже успели рас чистить поляну, перенеся на повозки раненых и павших русских воинов, раздев и побросав в реку вотяков. С некоторым облегчением боярин Умильный увидел среди всадников Тихона, Славослова, Ергу, Тюмоню и еще нескольких холопов. Значит, потери его составили не полтора десятка людей, а где-то семь или восемь. Все меньше разору получается.
        - Как ты, Илья Федотович? - выехал навстречу боярин Дорошата.
        - Плохо, Семен Юрьевич, - честно признался помещик. - Похоже, не один отряд у вотяков был, а несколько. И ушли разными путями. Эти поместья возле монастыря грабили. А кто в Богородицком был - то неведомо. И куда сгинули, непонятно.
        - А ты бея ихнего расспроси, - усмехнулся Дорошата. - Знает поди, с кем дружбу водил.
        - В полон взяли? - встрепенулся боярин.
        - Подобрали бесчувственным. Резать не стали. Подумали - может, спрос захо чешь учинить? Ты ведь у нас ныне воевода, Илья Федотович.
        Холопы соседа торопливо приволокли и поставили перед очами помещиков гладко выбритого черноглазого вотяка с узкой кровавой полосой на горле. Илья Федотович сразу узнал своего недавнего противника - пусть даже с того успели содрать бах терец* и мисюрку. Впрочем, станичник оставался в темно-синей шелковой рубахе и парчовых шароварах, которые все равно выдавали его высокое звание.
        - Каких будешь, тать? - склонивши голову, спросил Умильный.
        - Да полно тебе, боярин, - с усмешкой ответил вотяк. - Сегодня ты победил, я твой полонянин, и род мой выкупать меня должен. Завтра ты ко мне попадешь, и за тебя московитский царь серебро отсыплет. Какой я тать? Я бей Фатхи Кедра, древ него рода воинского. Слыхал про таких?
        - С кем на Богородицкое ходил, бей? - поинтересовался Умильный.
        * Бахтерец - доспех, в котором нагрудные бронепластины вплетались так, чтобы укладываться друг на друга в два-три слоя.
        - С ногайцами, урус, - пожал плечами вотяк. - Крепко вы досадили им за пос ледний год. Вот и рады любым путем должок отдать.
        - С кем?
        - А с ханом Аримханом Исанбетом и беем Низибом Каналовым. Друзья мои старин ные. Отпиши им, богатый выкуп соберут.
        - Ладно, когда ногайцы, - тяжело вздохнул Илья Федотович, поняв, что полон из Богородицкого кто-то из татар сейчас уводит далеко на юг. - Но почему ты, вотяк, в набег пошел? Вы ведь все добровольно крест государю нашему целовали*, в верности клялись! Никто вас к присяге мечом не гнал, сами пришли.
        * Крест, а не саблю на верность вотяки целовали потому, что были православ ными.
        - Больно много вы, московиты, власти к рукам прибрали, - криво усмехнулся бей. - Настала пора окорот дать.
        - Ты ведь слово давал, Фатхи! - повысил голос Илья Федотович. - В верности поклялся!
        - Мое слово, - хмыкнул бей. - Хочу - даю, хочу - назад забираю.
        - Ты бы, может, и забрал, - пожал плечами боярин Умильный, - да кто тебе его отдаст? И никакой ты ныне не бей, не воин, за которого и выкупа взять не грех и за один стол сесть не стыдно, а клятвопреступник. Изменник. Тать. А потому баять мы станем не по обычаю воинскому, а по судебнику государя нашего Ивана Василь евича. Указано в судебнике, что пойманного станичника надлежит в Разбойный приказ для следствия и суда отправлять. Коли тать с поличным застигнут, то наказание ему тот определить должен, кому урон нанесен. Смерды у тебя в обозе, бей, мои. Поймал тебя с поличным я. Стало быть, и кару назначать мне надлежит.
        Илья Федотович перевел взгляд на холопов соседа, подумал несколько мгнове ний, а потом пожал плечами:
        - Повесить.
        - Да как... - растерялся станичник. - Меня... бея... Мой род... А выкуп, выкуп?!
        Но его уже волокли к ближней сосенке, низкие ветви которой позволяли переки нуть веревку. Все по исконному обычаю: тать должен висеть в петле возле самого проезжего тракта. Недобрым людям для остережения, честным путникам - во успоко ение.
        - Почти тысячу коней холопы Лебтона за обозом нашли, - проводив бея взгля дом, сообщил Дорошата. - Еще четыре сотни здесь отловили. Обоз богатый...
        - Полон по домам распустить, - тут же отрезал Илья Федотович, - неча немцу на русских людей зариться. Добро поделить промеж ратников. Все добро. Ни к чему смердам его назад тащить, коли сразу уберечь не смогли. И еще, Семен Юрьевич... - Боярин Умильный запнулся, словно не хотел произносить вслух таких позорных слов, но потом все-таки вытолкнул их изо рта: Возвращаться станем через Булатов скую переправу, мимо Паньшонок. Коли по Анареченской дороге еще отряд вотяковский появится, нам его не одолеть. Уходить надобно, уводить тех, кого спасти удалось. На все воля Божия. Кого хотел Он избавить от доли невольничьей, того к нам в руки и послал.
        * * *
        Когда передовой отряд доскакал до широкого ручья, пересекающего Анареченскую дорогу, Низиб-бей натянул поводья и предупреждающе поднял руку.
        - Что случилось, уважаемый? - подъехал к нему Аримхан.
        Вместо ответа бей приподнялся на стременах, оглядываясь по сторонам, накло нился к прозрачной воде. Ручей был широкий, но мелкий, чуть выше щиколотки, быс трые струи перекатывали по розоватому дну крупные песчинки.
        - Да простит меня Аллах. - Бей Низиб с силой провел ладонью по лицу, по бороде, словно стирая с них невидимую грязь, резко стряхнул в сторону и неожи данно повернул по воде вниз по руслу.
        - Вы куда, уважаемый? - растерянно поскакал следом Аримхан. - Мы потеряем время! Русские наверняка уже пустились в погоню!
        - Мы ничего не теряем, - покачал головой его собеседник. - Или ты думаешь, на последней стоянке я по глупости не торопился поднимать в седло своих нукеров, давая им отдохнуть после тяжелого набега и вдосталь побаловаться с новыми невольницами? Не-ет, я ждал, пока неверный вспылит и уйдет один. Пусть идет, и оставляет следы, и уводит за собой русские сотни. А мы повернем сюда, оставив на дороге только двух караульных. Пусть русские умчатся вперед, а потом пусть вер нутся обратно. Вот тогда мы и продолжим свой путь.
        - Так ваша тайна... - с удивлением огляделся Аримхан. - Ваша тайна это всего лишь ручей?
        - Это не простой ручей, - с достоинством ответил Низиб-бей. - Еще мой прап радед приметил его и послал сюда нукеров с десятком невольников, чтобы они убрали из русла все камни, которые могут поломать колеса или просто помешать возам. Он как-то проведал, что вязь, пожравшая лес в нескольких верстах впереди, летом совершенно пересыхает. Там, где по весне и осенью чавкает болото, в теплые недели остается только дурно пахнущий, но зато широкий луг, поросший густой и сочной осокой. Именно поэтому наш род ходил в набеги вместе со всеми только летом. Возвращаясь в степь, мы отворачивали сюда и пережидали, пока русские сперва погонятся за остальными, а потом вернутся с тем, что сумеют или не сумеют отбить. А потом уходили к своим кочевьям, ничего не опасаясь.
        - Сейчас все телеги, все нукеры повернут сюда, - понимающе кивнул Аримхан, - затем за пару часов вода размоет все следы, и никто и в мыслях не подумает, что целая армия скрывается совсем рядом с проезжим трактом? - И он громко расхохо тался. - Я люблю тебя, уважаемый Низиб! И тебя, и всех твоих предков до самого седьмого колена!
        * * *
        Повозки, груженные добытым в русских поселках скарбом, с привязанными к ним невольниками, в сопровождении следящих за порядком воинов, одна за другой свора чивали в поток, утопая в песчаном русле. Вода оказалась невероятно холодной, даже ледяной - Рипа вскрикнула, когда ее ноги ступили в ручей. Впрочем, мнение рабыни все равно никого не интересовало. Возчик только погонял лошадь, спеша уйти за поворот, и девушке приходилось бежать со всех ног. Да еще и татары, что скакали рядом, громко командовали: "Давай, давай!" - и то одного, то другого невольника огревали плетью. Рипа каждый раз втягивала голову в плечи, но ее не ударили ни разу, а вот бегущим впереди родителям - она видела - татарской плети попробовать довелось не раз.
        - Давай, давай!
        Наконец телега повернула, и совершенно онемевшие от холода ступни ощутили под ногами теплую и мягкую подушку. Еще несколько шагов - и веревка ослабла. Возница спрыгнул, пошел распрягать лошадь, а обессиленная девушка упала на колени.
        - Рипа... Рипа, ты цела?
        - Степа?! -В душе всколыхнулась надежда, но тут же погасла: нет, любимый не прокрался во вражеский стан, чтобы спасти ее. Он стоял, прицепленный рядом с коровой и двумя козами к соседней повозке, тоже с веревкой на шее; руки были связаны за спиной.
        - Я... - Она поднялась на ноги и всхлипнула. - Да, я цела.
        Конечно, цела. Она не ела и не пила два дня, она пробежала несколько верст, она сбила все ноги. У нее болели спина и отбитый при падении бок. Она стоит с веревкой на шее у татарской повозки. Но если забыть про это, если вспомнить, что ее не убили, она ничего себе не сломала - то, конечно, цела.
        Откуда-то сзади подошел длинноусый татарин в засаленном стеганом халате, в обшитой металлическими пластинами шапке и с саблей, заткнутой за широкий матер чатый кушак. Замедлил шаг рядом с Агриппиной, окинул ее критичным взглядом, спро сил:
        - Девка, да? Девка, баба?
        Девушка отвернулась, но татарин схватил ее за косу и резко рванул, повора чивая лицом к себе:
        - Твечай!
        - Не трожь ее! - крикнул Степан, дернувшись на своей привязи.
        - Не трожь? - Татарин осклабился, повернувшись к нему. - Совсем? Елато не трожь? - Он с силой сжал грудь девушки. - Елато не трожь?
        Агриппина взвизгнула, неожиданно ощутив татарскую руку у себя между ног, А степняк вдруг сильным рывком задрал ей сарафан вместе с рубашкой на голову, оставив совершенно обнаженной, повернул лицом к соседу. Девушка принялась отча янно извиваться, пытаясь хоть как-то прикрыть наготу, чем вызвала у татарина еще больший восторг. Он со всей силы хлопнул ее по попе:
        - Елато не трожь? Совисим не трожь? - Девушка ощутила, как грязные пальцы лезут ей в девственное лоно. Степан от бессилия заскрежетал зубами, а татарин продолжал веселиться от всей души: - Совисим-совисим? И тако?
        Он развязал кушак, распахнул халат. Схватил невольницу за косу, ткнул лицом в телегу, парой толчков заставил раздвинуть ноги. Рипа ощутила, как во врата ее лона уперлось что-то твердое, горячее, ощутила острую боль.
        - Нет! Не надо! Не надо! Мама! Мамочка! Мама, нет. Я не хочу!!!
        Степан отвернулся. Отец у соседней телеги сел и уперся лбом в холодный обод колеса. Но теперь татарина уже не интересовало, какое впечатление он производит на русских, обретших своего хозяина, ставших рабами, как им и положено быть. Он просто получал удовольствие, развлекаясь со своей невольницей. И его минутная прихоть значила в этом мире куда больше, нежели судьба полонянки.
        Глава 9
        СЫН БОЯРСКИЙ
        До усадьбы Илья Федотович добрался только на четвертый день после сечи. И хотя возвращался он с победой да еще с полусотней взятых у вотяков коней, с доб ротными доспехами и изрядным скарбом, особого торжества боярин не испытывал. Из пятнадцати телег короткого обоза на семи ехали отведавшие вотякской стали холопы. Пятеро убитых. Трифон, голова которого оказалась крепче тевтонского меча, при всякой попытке сесть али встать тут же блевать начинает, как пере пивший вина новик. Касьян, рука которого замотана от плеча до самых пальцев, ослаб, ходить не способен, то и дело в монастырь на покой просится. Не встать больше старому воину в строй. Отсохнет рука, видит Бог, отсохнет...
        Боярин Умильный осенил себя крестом и впервые за последние годы не пустил коня в галоп, увидев впереди высокие стены отчей усадьбы. Горе, горе. Теперь всюду его ждало только горе... Всадник посторонился, пропуская телеги мимо себя, остановился на вытоптанном копытами и изрытом камнями баллисты лугу. Однако татар тут стояло немало. А Дмитрий отбился. Молодец, сынок.
        Обоз медленно вкатился в ворота, а навстречу, протискиваясь сбоку, выбрались две девушки.
        - Батюшка! Отец!
        - Ольга? Серафима?! - Он рванул поводья, едва не разорвав губы коня, дал шпоры, помчался навстречу, спрыгнул с седла и сжал в крепких объятиях сразу обеих, не замечая, что царапает лица девушек кольцами панциря. Девочки мои, милые... Как вы... С вами все хорошо?
        - Да, - ответила старшая, подняв на родителя карие глаза. - Набег был татар ский, на Богородицы. Нас чуть не угнали. Но стрелец один отбил. Потом страдники сбежались. Пересидели у монастыря. Только... Алевтина пропала, что с нами была..
        - Господи, прости меня, грешного, за слабость мою и помыслы мирские, перек рестился боярин. Он любил свою племянницу, но сейчас, увидев невредимыми дочерей, не скорбел по ее страшной доле. Не мог сочувствовать, испытывая радость и великое облегчение.
        От усадьбы шли сын Дмитрий, также в броне, и Гликерия, в темном платке и тяжелом черном парчовом платье. Отпустив дочерей, Илья Федотович обнял сына, но ненадолго, буквально на миг, затем отстранился:
        - Горжусь тобой, мой мальчик. Ну, сказывай. Как убереглись, чем бились. Кто показал себя, а кого в страдники гнать потребно.
        * * *
        Разумеется, праздника не получилось, хоть при набеге и уцелели все дети до единого. В усадьбе стоял дух скорби. Подворники омыли усопших, переодели и пос тавили гробы в домовой часовне для отпевания. Девки утирали глаза и мусолили платки. В ближние деревни поскакали вестники, сообщить родичам холопов, что близкие их обрели вечное блаженство. Но щемящая тоска все-таки отпустила сердце боярина Умильного, и он, оставшись один в своей любимой светелке - маленькой, но обитой османскими войлочными коврами, с печуркой, дымоход которой был вмазан в кухонную трубу, с окошком, забранным слюдой, с дорогим удобным креслом, приве зенным из немецкой страны Венеции, и с хитрым бюро красного дерева с пятью потай ными ящиками, доставленным за два сорока горностаев северным морем из аглицкого города Ипсуича - здесь хозяин мог спокойно счесть убытки и прибытки свои, слу чившиеся за минувшие дни.
        Дочери спаслись. Страдников при этом погибло двое, но то - пусть. Господь кровинушек его сохранил, и роптать за прочее грех. Смердов вотяки посекли в Рагозах, Комарове и Рыбаках много, чуть не полсотни будет, но больше стариков, для продажи и развлечения негодных, али детей пуганых и потому шумных.
        Полон он возвернул: и девок, и мужиков. Сильного урона тут не случилось, хотя оброка в этом году привезут не в пример меньше. Часть урожая грабители стоптали, дома в деревнях пожгли, амбары, овины. Скот станичники для смеха пору били. Что он получил взамен? Полсотни лошадей да груду всякого скарба, половину из которого все одно не удастся пристроить к делу. Правда, совершенно целый бах терец вотякского бея и еще несколько доспехов грабителей побогаче стоили больше, чем весь обоз с лошадьми в придачу - но то справа воинская, хозяйству пользы не принесет.
        Впрочем, имелась у боярина Умильного и еще более тяжкая дума - погибшие холопы. Разом лишился он одиннадцати людей. Пятеро в сече полегли, двое в Бого родицах головы сложили, еще двух стрелы татарские прямо здесь, в усадьбе, нашли, один сгинул безвестно, Трифон и Касьян в седло подняться не могут. Из полусотни оружных холопов своих он потерял каждого пятого. А год уже кончается*, в любой момент воевода Хлыновский али дьяк** Разрядного приказа смотр назначить могут. У Умильного - четыре с половиной тысячи чатей поднятой пашни. Значит, он обязан представить сорок пять ратников в полном вооружении, в броне, с заводными конями и походными припасами. А под рукой осталось всего тридцать девять. Раненых ни дьяк, ни воевода считать не захотят. Дмитрия, пусть тот и усадьбу от набега отс тоять смог - тоже.
        * В допетровское время год на Руси начинался с первого сентября.
        ** Дьяк - в России XVI в. отнюдь не служитель культа, а госчиновник высокого уровня.
        Но самое неприятное - Илья Федотович лишился Касьяна. Словно бы у него самого руку отсекли! Лишился верного воина, на которого он мог положиться всегда и во всем. Который бодрствовал, когда он спал. Который прикрывал спину, когда он застревал в сече. Который мог командовать небольшой боярской ратью не хуже его самого. Мог вести поход вместо него, мог с малой силой обойти хитрого ворога стороной, запутать, перехитрить, мог пойти в битву, не боясь и не оглядываясь, коли видел, что принесет этим пользу.
        Нет больше ратника Касьяна. Не ходить ему в сечу, не водить воинов в лихие атаки. А Дмитрий мал, на него эту ношу не взвалить...
        Илья Федотович опустился в кресло, положил руки на подлокотники, откинул голову на гнутую спинку, закрыл глаза.
        Холопов, пожалуй, он найти сможет. Как по крепостным своим поедет, оброк собирать, глядишь, и соблазнится кто из сыновей мужицких на лихую службу в хозяйской усадьбе. Осенью в Москву отправится, там тоже вольные людишки могут за серебро богатому боярину продаться. Но этих дворовых на смотр выставить еще можно, а вот каковы они в сече, в походе окажутся... Глядишь, и опять половину в страдники придется отправлять, на землю сажать. Потому как при виде пищалей они бледнеют, от татарского посвиста головы пригибают. Нет, не скоро силу свою восс тановить удастся. Да еще Касьян... Кого вместо него приблизить? Ермилу? Прохора? Ефрема?
        Нет, не то. Холопы они по сути и рождению. Послушны, отважны, но слова поперек не скажут, сами что-либо сделать не решатся. Трифон? Это может и риск нуть на свой страх, но... Молод еще, баламут. Рисковать может, отвечать - не умеет. Людей ему доверить нельзя. Тогда кто?
        Боярин Умильный сидел в раздумьях довольно долго, потом решительно поднялся, вышел из светелки, спустился по лестнице, пересек двор, поднялся на стену и решительно распахнул дверь в терем.
        - Здравствуй, Илья Федотович. - Подобранный в степи стрелец сидел на тюфяке и старательно обстругивал обломок оглобли. - Стучаться вас никогда не учили?
        - Здоров и ты будь, служивый. - Помещик придвинул к себе табурет, сел на него. - Сказывали мне о храбрости твоей при татарском набеге. Благодарность прими мою за помощь.
        - Да чего там, - пожал плечами Андрей. - Не за что.
        - И про то сказывали, как ты из тюфяка по смердам моим стрелял...
        По спине сержанта пополз неприятный холодок. Зачастую очень трудно объяснить людям, что война - жестокая штука и что на ней не существует морали и справедли вости. Матях отложил недоделанный шомпол и наклонился вперед, сложив руки на груди.
        - Стрелял, - кивнул он. - Стрелял по смердам, что вперемешку с татарами бежали. И даже, думаю, ранил человек пять. Да только выстрелы эти спугнули "чехов", отогнали как раз тогда, когда сын твой уже ворота собрался запирать. Не рань я этих пятерых, за воротами остались бы все. И порубили бы татары не пяте рых, а пятьдесят. Всех до единого, как миленьких.
        - Я не про то спрашиваю, служивый. - На губах боярина появилась странная улыбка. - Странно мне, как ты вдруг с зельем огненным справно сладился. Вроде не помнил досель ничего?
        - Не знаю, - пожал плечами Андрей. - То не я, то руки вспомнили. Как пушку увидел, так вроде все само собой получаться стало.
        - Занятно. Видать, и вправду стрелец ты государев, - покачал головой Илья Федотович и неожиданно обнажил саблю. - А ну, это в руку возьми. Может, опять чего вспомнишь?
        Матях принял оружие, несколько раз взмахнул легким клинком. Сабля летала в руках, как пушинка. Не меч - игрушка детская.
        - Как? - с жадным интересом спросил боярин.
        - Не то, - качнул головой Андрей, возвращая клинок. - Больно легкая. Странно.
        - Легкая, баешь? - приподнял брови Илья Федотович. - Так то можно исправить. Пойдем.
        Уже вдвоем они вышли из терема, поднялись в дом и повернули в обширную ком нату, что располагалась за кухней, у задней стены постоянно горячей печи. Илья Федотович самолично отпер висячий замок, пропустил гостя внутрь. Здесь было тепло и сухо, и ржа не могла причинить вреда собранному железу. А железа имелось немало. Вдоль стен стояли копья, рогатины, совни на длинных древках. Отдельно, на чистых тряпицах, лежали длинные плоские ножи и граненые стилеты. Чуть дальше, на узких полочках, покоились сабли, за ними несколько прадедовских прямых обо юдоострых мечей. Имелись здесь и топорики, и бердыши, серебристыми кучками лежали кольчуги, шлемы, непонятные комплекты из стальных пластин, пучки стрел, луки. А что покоилось в шести больших сундуках - оставалось только догадываться.
        - Ну, смотри, служивый. Что по руке станет?
        Андрей двинулся по оружейной комнате, осматривая собранное богатство. Копья - это оружие боя на дальней дистанции, в тесной стычке от них пользы мало. Прямой меч? Матях на мгновение остановился, но тут же отрицательно покачал голо вой: мечом, как и ножом, нужно уметь работать. Тем более что по боевым качествам он уступает сабле - недаром на Руси кривые клинки еще в незапамятные времена мечи вытеснили. А саблю он уже пробовал. Еще шаг - и рука сержанта невольно потянулась к бердышу. Заканчивающийся стальным острием подток*, острый кончик длинного лезвия. Значит, наносить удар можно обеими сторонами. Сам клинок изог нутый, как сабля, но длинный - в половину роста. Им и рубить удобно, и прик рыться, как щитом, можно. Дерешься на дальней дистанции - берись за древко внизу, и у тебя копье. Сошлись ближе перехватывай за середину, где под косицей как раз оставлено защищенное лезвием место для руки. И вот уже у тебя обоюдоострый боевой шест. Еще ближе сошлись - так кривым лезвием и в упор резаться сподручно. А по весу всего чуть тяжелее, нежели "Калашников". В руку ложится легко и при ятно. Чувствуется не
былинка, а оружие прочное и надежное.
        * Подток - окантовка нижней части древка.
        - И впрямь стрелец, - с некоторым разочарованием вздохнул Илья Федотович. Он надеялся обнаружить в раненом воине более родовитого гостя. И все-таки... Нет, не станет стрелец, пусть он и слуга государев и токмо перед ним ответ держит, так уверенно с боярином родовитым разговаривать. Спорить не рискнет, дела свои, как несмышленышу, растолковывать. Для этого куда более родовитая кость нужна. И боярин Умильный решился еще на одну проверку. - Хотя... Давай еще одно мастер ство опробуем. Вот, лук мой возьми. Стрельцу его нипочем не натянуть, это не зельем огненным плеваться. Тут навык и сила богатырская нужны. Держи. А вот наперсток мой.
        Наперстком оказалось широкое костяное кольцо, которое боярин надел Матяху на большой палец правой руки. В левую сержант принял лук - размером немногим больше метра, обтянутый тонкой кожей. И легкий - килограмма не будет. Андрей широко расставил ноги, зацепил кольцом тетиву, коротко выдохнул и растянул лук на всю ширину. От натуги что-то захрустело промеж лопаток, кровью налилось лицо, заныл большой палец. Матях подумал о том, что штангу, пожалуй, держать легче, и, не дожидаясь отмашки, расслабился. Протянул оружие владельцу.
        - Надо же, натянул. - На лице боярина читалось подлинное изумление. Нет, служивый, ты не стрелец.
        Сержант молча пожал плечами.
        - Нет, не стрелец, - повторил Илья Федотович, задумчиво поглаживая бороду. - Потому, Андрей, не помнящий своего рода, хочу предложить тебе дело, чести твоей не роняющее ни в коем разе. Иди, служивый, ко мне в боярские дети. Дам я тебе на прокорм деревню Порез, снаряжу честь по чести. Броню дам знатную, коней, клинки, какие захочешь. Холопов тебе определю. Коли род свой, дом упомнишь, так вернешь мне долг за оснастку воинскую, и дело с концом. Я слово сдержу. В Москву тебя возьму, дабы друзья узнать могли. В Разрядный приказ съездим. А пока и честь сохранишь, и дом свой заимеешь. Что скажешь, служивый?
        Матях молчал, пытаясь переварить услышанное. Как это - ему дают "на прокорм" целую деревню? Что он с ней будет делать? И как за это расплачиваться? Хотя, с другой стороны - мог ли он когда в жизни представить, что станет хозяином целой деревни?
        - Ты не думай, - по-своему воспринял его молчание Илья Федотович, - в слу жении боярам Умильным стыда нет и ни для кого быть не может. Род наш на Руси один из древнейших, мы с любыми князьями вровень держимся. Кем бы ты ни был по отцу с матерью, краснеть не придется... Или не желаешь более животом рисковать? К покою стремишься? Землю пахать, тягло платить, голову под татарскую саблю не подстав лять? Так ты скажи, я пойму. Всякое повидал. Надел дам хороший, пяток лошадей, соху, топор, скарб какой на первое время, подъемных рублей пять заплачу, от оброка освобожу на три года. О чем мыслишь, служивый?
        - Нет, - покачал головой Матях, - вот уж чего я точно не хочу, так это пахать землю сохой на лошадях. Уж лучше в боярские дети.
        - То всякий сам для себя считает. - Боярин принял от Андрея лук, повесил его на стену, на торчащие деревянные штырьки. - Так что скажешь, служивый? Согласен ко мне на службу пойти али отгостевался, пойдешь кров родной искать?
        - Ну, в общем, да, - пожал плечами сержант, прекрасно понимая, что никакой иной возможности устроиться в новом мире для него не существует. Программисты здесь точно не нужны, сельское хозяйство для него и в двадцатом веке тайной за семью печатями было, строить или торговать он тоже не учился. А воевать... Воевать в России каждый мужчина умеет, государство позаботилось. Срочную почти всю оттрубил, какой-никакой, а навык есть. - Мне что теперь, нужно колено прек лонить и руку поцеловать?
        - Да ты, никак, глумишься, служивый?! - неожиданно залился краской хозяин и схватился за рукоять лежащего на ближнем сундуке меча. - Али род мой недостойным считаешь?!
        - Помилуй, Илья Федотович, - попятился Матях. - И в мыслях не было! Просто не знаю я, как поступать нужно в таком случае. Забыл же я все, Илья Федотович! Не знаю! И род твой не могу никаким считать, потому как не знаю о нем ничего...
        - Неужели про род бояр Умильных ничего не знаешь? - Подобное заявление нас только удивило хозяина, что он вмиг растерял свой гнев, хотя меча из рук все еще не выпустил.
        - Да я своего роду-племени не помню, Илья Федотович! Куда уж мне про чужие знать? И как поступать, тоже не помню. То ли кланяться положено, то ли "ура" кричать.
        - Это уже я запамятовал, служивый, прости, - окончательно успокоившись, положил оружие на место боярин. - А русский человек колени токмо пред Богом преклоняет, это ты по-любому помнить должен. Али и вправду готов был унижение принять?
        - Не принял же, - довольно улыбнулся Андрей.
        - Не принял, - согласился хозяин. - Значит, согласен в дети ко мне пойти?
        - Согласен, - решительно кивнул сержант, хотя промеж лопаток и пробежал холодок неуверенности. Все-таки новую жизнь себе выбирает, не в "Империю" играть собрался.
        - Ну так иди сюда, сын боярский, - раскрыл объятия новоявленный "отец". Андрей шагнул к нему, мужчины обнялись. Илья Федотович уткнулся носом своему новому соратнику немногим выше солнечного сплетения, неожиданно почувствовав себя чуть ли не карликом, и поспешил отодвинуться. - Панцирь я тебе в Суздале закажу. Кузнецы там сказочные, особливо пекшинские кольчужники. Брони под твою стать у меня средь припасов нет. Бердыш сразу забирай, щит. Коней из конюшни моей взять можешь, пока своих не заведешь. Кожу, сукно, сатин тоже дам, из своей кладовой. Девки одежу тебе справят. Вошвы потом сам добавишь. Что еще надобно?
        - Все, - пожал плечами Андрей. - Голый я к тебе попал, Илья Федотович.
        - Да, главное... - Хозяин снова взялся за меч, но на этот раз просто отложил его в сторону, открыл сундук, в котором обнаружился изрядный запас серебра: кубки, покрытые тонкой чеканкой и залитые яркой эмалью, кувшины, украшенные дра гоценными камнями, пухлые мешочки с вышивкой - наверное, кошели - блюда, вазы, чаши. Поворошив это добро, боярин достал нечто похожее на поварской черпак сред него размера, но серебряный; сама чаша покрыта арабской вязью снаружи и изнутри, ручка украшена алым продолговатым камнем, похожим на разрезанную вдоль каплю воды. - Вот, держи. Это будет твоя ложка!
        - Благодарю, Илья Федотович, - неуверенно ответил Андрей, принимая подарок, и покосился на Умильного, пытаясь понять, шутка это или такое утонченное издева тельство: вручать со всей торжественностью застольный инструмент. Хотя - доро говат подарок для шутки.
        - Гликерии скажу, - кивнул боярин, - она тебе тряпицу даст, чтобы заворачи вать.
        По его серьезному тону Матях понял - не шутка. Вручение ложки действительно торжественная процедура вроде принятия присяги. Хорошо хоть, целовать ее, как автомат, никто не требует.
        - Так, - закрыл сундук хозяин и перешел к другому. - Поясной набор у меня есть полный. Хотел Дмитрию отдать, да, пока на Литву ходил, он себе сам справил. .
        Илья Федотович протянул своему новому "сыну" широкий, в полторы ладони, коричневый ремень с наклепанными на него округлыми медными бляхами, с толстой пряжкой, похожей на армейскую - но вместо звезды на ней красовался натуральный мальтийский крест. С ремня свисали несколько более тонких ремешков с кольцами, а еще резные костяные ножны, из которых торчала темная деревянная рукоять, и небольшой мешочек. На двух кольцах держалась продолговатая замшевая сумочка, напоминающая патронташ для СКС, но более длинная и мягкая.
        Андрей сразу перепоясался, зацепив штырьки на обратной стороне пряжки за самые крайние дырки ремня, оправил рубашку, убрав складки на ней за спину, и сразу испытал знакомые подтянутость и собранность. Теперь он действительно ощущал себя воином. Куда больше, нежели с пушкой в руках, но голышом.
        - Епанча тебе любая мала будет, - продолжал вспоминать боярин. Ввечеру сшить укажу. Саадак не собран, опосля дам. Сапоги... А, засапожник... Кистень... - Он быстрым шагом пересек комнату, распахнул створки сколоченного из досок шкафа. Достал еще один нож - но на этот раз в простых кожаных ножнах и длиной не десять сантиметров, а все тридцать. Последним сержант получил боевой кистень - стальную гирьку, невероятно похожую на обычный строительный отвес, но весом граммов двести, подвешенную на тонкий плетеный ремешок длиной в локоть, прикрепленный к короткой деревянной рукояти. - Теперь, думаю, все. Справу конскую на конюшне подворники дадут, рогатину себе по руке тоже сам справишь, навершие дам, рато вище у себя вырежешь. Да?
        Матях неуверенно пожал плечами.
        - Я так думаю... - запирая сундуки, почмокал Илья Федотович, - я так думаю, с броней и поддоспешниками, войлочным и кожаным, с шеломом, шапкой бумажной... За снаряжение я на тебя, сын боярский, пять-три рублей* новгородских долга напишу... Нет, - тут же спохватился хозяин, - еще лук потребен. Коли мой возь мешь, полста рублей за все будет. Татарский купить рублей десять за саадак.
        * Пять-три рублей - пять над тремя (десятками), то есть тридцать пять руб лей. Для сведения - годовое жалованье конного ратника в XVI в. составляло 12 рублей (помимо необлагаемого дохода от земельного надела, естественно).
        - А если пищаль взять? - Матях совершенно точно помнил, что пищали в шест надцатом веке использовались уже вовсю.
        - Что ты, кожемяка какой али кабатчик, с зельем баловаться? презрительно фыркнул боярин. - Да и на смотре ратника с пищалью подьячий не зачтет. То для стрельцов баловство.
        - А стоит-то сколько? - стало интересно Андрею.
        - Две-три куницы, - поморщился Илья Федотович. - Коли зело добротная, то и рубль спросить могут. Ну, захочешь, управишься, купим. Пусть лежит. Но пока у себя не держу. Не надобно. А сейчас пойдем. Снаряжение тут у двери оставь. Забе решь, как на дачу* поедем.
        * Дача - земля, данная во владение. Многочисленные дачи (выдачи) земли госу дарями дворянам вокруг главных городов, как для отдыха рядом со столицей, так и для благоустройства территории, привели к тому, что слово "дача" стало синонимом загородного летнего дома.
        Поначалу Илья Федотович повел Матяха в домовую церковь - темную часовенку, занимавшую угол жилого дома. Снаружи она узнавалась по шатру с крестом, крытому деревянной остроконечной черепицей, похожей на крупную рыбью чешую. Из дома внутрь вели широкие двери с иконой Богоматери на притолоке. Правда, боярин совсем забыл, что внутри высокого, метра четыре, помещения метров десяти в длину и пяти в ширину стоит восемь гробов, над которыми читает заупокойную службу отец Георгий - со священником Андрей уже познакомился. Возле усопших толпились родст венники - мяли в руках шапки мужики, плакали укутанные в темные платки женщины.
        Перекрестившись и поклонившись иконостасу, боярин Умильный развернулся, быс трым шагом направился в трапезную. Остановился в красном углу, в котором, перед ликом святого Сергия, чадила масляная лампадка, начал молиться. Андрей, не зная, что делать, стоял сзади, крестясь и кланяясь одновременно с хозяином дома.
        Хлопнула дверь, появилась дворовая девка.
        - Снеди принесть, Илья Федотович? - кашлянув, поинтересовалась она.
        - Детей моих сюда скличь, - не поворачивая головы, приказал Умильный, Гли керию зови и племянницу мою.
        "Кажется, начальство подходит к моему принятию на службу весьма серьезно", - мысленно отметил Матях, искоса окидывая взглядом комнату. По размерам она не уступала домовой церкви, но выглядела куда богаче: стены обиты светло-синей тканью, похожей на атлас. Потолок белый, расписан зелеными цветами с разноцвет ными бутонами. В травяных джунглях бродили неведомые звери, из которых Андрей с большим трудом угадал только льва - по гриве, окружающей почти человеческое лицо, и собаку - по ошейнику. Длинный стол укрывал белый ситцевый наскатерник. Сквозь тонкую ткань просвечивал темный рисунок самой скатерти. Вдоль стен стояло несколько скамей, обитых сверху малиновым бархатом, еще четыре были придвинуты к столу. Единственное кресло с высокой спинкой и вычурными подлокотниками возвыша лось с дальнего от дверей торца, спинкой к закрытым матовой слюдой окнам, и пред назначалось явно для хозяина.
        - Звали, батюшка? - Это появился Дмитрий, наконец-то расставшийся с оружием и доспехами, а потому облаченный в ярко-зеленую шелковую косоворотку с алым воротом и темно-синие шаровары, заправленные в высокие бирюзовые сапоги тонкой кожи. Шапку, в отличие от отца, он не носил, короткие русые волосы были взлохма чены, словно он долго кувыркался на сеновале, изумрудные глаза сверкали радостно и задорно.
        "А мне шестнадцатый век всегда казался серым и угрюмым", - подумалось Андрею.
        - Садись, - перекрестившись в последний раз, повернулся к столу хозяин дома и указал сыну место справа от кресла. - А ты, боярин Андрей, рядом с ним усажи вайся.
        Однако, прежде чем сержант успел занять отведенное ему место, дверь хлопнула снова, и Илья Федотович остановил гостя, положив ему руку на плечо:
        - Вот, знакомься, боярин. Это супружница моя, Гликерия. Представить тебя по приезде не мог, в беспамятстве ты был. А это дочери, Серафима и Оленька...
        При виде трех красавиц Матях просто остолбенел. И не из-за незнания, что делать, а потому, что вблизи хозяйку дома и ее наследниц видел впервые не имели здешние знатные дамы привычки по двору шастать, как простые девки или взятая в примачки племянница. Между тем посмотреть было на что. Невысокие чуть розоватые кокошники, густо усыпанные жемчугом, окаймляли белые как мел лица с ярко- сиреневыми щеками. Толстый слой пудры - или чем они там пользовались? - покрывал кожу такой жесткой коркой, что закрывал лицо от посторонних взглядов не хуже паранджи. К сожалению, этот слой не мог скрыть глаз и улыбок женщин. Под черными изящно выгнутыми бровями на Андрея смотрели глаза, в которых белок был абсолютно черным, черным как сажа, как ночное небо, как совесть европейского правозащит ника. Карие зрачки смотрелись в них, как светлые кругляшки. Широкие улыбки откры вали ровный ряд черных глянцевых зубов*.
        * Черные зубы, почерненные белки, толстый слой румян - из песни слова не выкинешь, такая уж была в XVI в. на Руси мода.
        - А-а... - открыл рот Андрей, не решаясь произнести какое-либо приветствие, а в голове стремительно проносились кадры из различных голливудских "ужастиков". Американские вампиры и ожившие мертвецы показались ему в этот миг образцом мило видности и шарма.
        - Сюда, рядом с Дмитрием садись. - Илья Федотович вовремя избавил сержанта от мук, обняв за плечи и опустив на скамью.
        Супруга села по левую руку от хозяина, девушки - рядом, напротив Матяха. Тот вздрогнул снова и уткнулся взглядом в стол, словно скромный девственник, впервые увидевший женскую грудь.
        - Прасковья? Наконец-то! Ну, Никитушка, беги сюда!
        Упитанного розовощекого мальчугана хозяин подхватил на руки, прижал к себе. Глазенки у наряженного в суконный длиннополый кафтанчик малыша лет пяти были карие, русые волосы. Матях скосил глаза в сторону девушки, и в этот миг она, одетая в простой сарафан, с платком на плечах и повойником на голове, с бледными бровями и настоящей смугловатой кожей, без всякой косметики, с простыми белыми зубами, показалась ему еще более красивой, чем в первый раз.
        - Садись, племянница. - Илья Федотович опустился в кресло, посадил Никиту на колени, и тот немедленно принялся дергать завязки его подбитой горностаем ферязи. - Собрал я вас, чада мои, дабы поведать, что боярин Андрей согласился пойти под мою руку в боярские дети. А посему отныне место его за нашим столом. От меня по правую руку, рядом со старшим сыном моим, Дмитрием Ильичом. Даю я ему на кормление деревню Порез и земли, к ней прилегающие...
        Боярские дочери почему-то дружно захихикали, и хозяин решительно хлопнул ладонью по столу:
        - А ну, цыц, балаболки! И еще хочу сказать. Боярин Андрей в сече с татарами обеспамятовал, а посему рода-племени своего не знает. Но историю рода, которому отныне предался, он знать обязан. И ты, Никитушка, тоже послушай. О твоих роди телях сказывать стану. - Илья Федотович откинулся на спинку кресла, повернув сына к себе лицом и глядя ему в глаза. - Помнить тебе надлежит, из каких корней ты выходишь, как деды наши честь свою блюли и как тебе ее блюсти следует.
        Девицы замолкли. Похоже, с памятью предков в этом доме шутить не любили, и случайная ухмылка в неподходящий момент могла сильно выйти боком.
        - Когда славные предки наши, Словен и Росс, - чуть прикрыв глаза, словно предаваясь воспоминаниям, начал боярин, - пришли на земли ильменские в три тысячи девяносто девятом от сотворения мира году, увидели они, что земли сии богаты людьми и мехами, деревом и железом. Основали братья город Словенск и Старую Руссу, стали княжить и ходить в походы ратные на запад, и восток, и юг, сея страх великий на египетские и другие варварские страны*. Правили они мудро и долго, и дети их с честью продолжали дело родительское. Летом года шесть тысяч триста сорокового стол от родителя принял князь Новгородский и Русский Госто мысл. Спустя три года отдал он дочь свою Умилу в жены князю соседнему, ориветс кому. Вместе с дочерью его поехали самые преданные бояре, коих в землях новых, варяжских и стали именовать "умильными". Много лет жили они у ориветского князя, ходили в походы ратные, отражали натиски немцев безбожных. А в году шесть тысяч триста шестьдесят девятом князь Гостомысл почувствовал близость кончины своей. К часу этому из четырех сыновей его не осталось у стола ни единого. Все полегли ради дел славных,
рубежи русские обороняя, варваров укрощая духом своим. Посему послал он вестников к дочери своей Умиле. И сказал ей устами верными, что желает видеть на отчем троне внука своего, нареченного Рюриком. Отпустила Умила детей на родные берега, Рюрика старшего, а с ним братьев Синеуса и Трувора. И дабы сердце материнское успокоить, поплыл беречь Рюрика самый преданный и храбрый из "умильных" бояр, род коего в пределах новгородских так с тех пор и рекли: Умиль ный. Честь по чести служили отцы наши. С Олегом Вещим ходили хазарам неразумным укорот давать, цареградцев данью обкладывать. Из рук апостола Андрея крещение святое принимали. Как немцы в схизматики из истинной веры подались да на земли Новгородские стали ходить разбойничать, то, Никитушка, славный предок наш Тихон Лукич Умильный в году шесть тысяч восемьсот двадцать девятом вместе с воеводой Лукой к свенам с ответным визитом отправились. Поперва в Финемарнен, опосля на Халоголад**. Да так погостевали, что схизматики страшной клятвой поклялись более с Русью не воевать, и доныне клятву сию хранят***. А как помрачение на князей нашло, Русь святую на
куски порвали да нехристей поганых позвали суд над собой вершить, то к басурманам неразумным, в Орду Золотую, предки наши также за данью ходили****. Алексей Тихоныч - со Степаном Лепой, Михаил Алексеевич - с воеводой Анфалом. А в году шесть тысяч девятьсот тридцать первом на озере Котельковском в сече с князем литовским Витовтом отдал живот за отчизну прапрадед мой Даниил Михайлович...
        * Здесь и далее история Руси излагается на основании летописей Холопьего монастыря на реке Мологе, хронографа академика М. Н. Тихомирова и "Истории Рос сийской" В. Н. Татищева.
        ** Ныне - побережье Норвегии от Алты до Нарвина.
        *** Ореховский мир, заключенный в 1323 г., продержался аж до Великой Смуты, то есть до конца XVI в.
        **** Во время так называемого "Монголо-татарского ига" смоленские, новгород ские, устьжанские ватаги ходили грабить Золотую орду каждые два-три года. Сарай сжигали десятки раз, города Болгар и Астрахань постоянно откупались данью. Самыми крупными считаются походы Прокопа и Смолянина в 1375 г. на 70 лодках, поход 1392 г., когда ватажники взяли Казань и город Жукотин. Поскольку в отк рытом бою монголо-татары оказались не способны противостоять русской рати, ханы были вынуждены ограничиваться многочисленными жалобами московским и владимирским князьям. Упомянутые в романе походы случились в 1363 и 1409 гг. соответственно.
        Боярин перекрестился, вытащил из-за пазухи нательный крест, поцеловал его и вернул обратно.
        - Дед мой, твой прапрадед, Никита, Порфирий Путиславович ходил с торговыми делами на Обь. Басурман по дороге мечом охаживал, а добычу у чукчей, у Ледови того моря, на кость и меха выменивал. Также и в аглицкие порты на трех ладьях приходил с товаром, по пути собранным. Правды таить не стану, затмился разум у деда, поднял он меч свой супротив великого князя Иоанна Васильевича. Но вину признал, на кресте святом на верность присягнул и земли сии, на коих мы сейчас обитаем, от государя получил на вечные времена... Помолимся, дети мои, за упокой души славных родителей наших. И пусть даст Господь нам силы оказаться достойными деяний предков, не уронить чести имени своего, земли русской и рода бояр Умиль ных...
        За столом повисла тишина. Под тяжелой дланью отца притих и несколько раз перекрестился даже малолетний Никитка - хотя молитвы, наверное, не произносил. Андрей, следуя общему примеру, опустил голову, шевеля губами, но думал не о Боге, а о себе. Что он мог сказать про свой род? Дед, наверное, сражался честно - потому как в Отечественную пропал без вести. Но то дед по материнской линии. Отец Андрея также "пропал без вести", поссорившись с матерью, когда будущему сержанту не было и четырех годиков. И всей чести что хоть от алиментов не бегал. А что было раньше, с прадедами и прапрадедами - дело темное. Честь рода... Инте ресно, а бегали бы в двадцатом веке от призыва молодые ребята, если бы каждому из них вот так же смотрели бы в затылок десять, двадцать поколений мужественных воинов? Можно сколько угодно утверждать, что люди разные, что дети за отцов не отвечают, что у каждого свой характер, а в семье не без урода - но Андрей почему-то был уверен, что ни Дмитрий, ни Никита из рода Умильных никогда не ока жутся предателями или трусами. Потому что, имея таких предков, лучше умереть, чем предать или
струсить.
        - Все мы русские, - прервал молитвенное молчание Илья Федотович. Уверен я, боярин Андрей, что и твой род своего прошлого стыдиться не станет. Глаша, милая, раз уж мы собрались, прикажи Тимке, чтобы обедать накрывала. Полдень скоро. А дел насущных несчитано...
        День и вправду оказался короток - сперва Матях с хозяином дома отправился на конюшню, где боярин выбрал для него попону, седло, потник, уздечку, попутно объ ясняя что-то и доказывая качественность упряжи. Увы, сержант в этом деле ничего не понимал, а потому мог только кивать, стараясь делать вдумчивый вид. Потом дородная тетка в красно-синем узорчатом плаще и темной овчиной душегрейке поверх шерстяной кофты с длинными рукавами долго снимала с него размеры тонкой льняной бечевкой. Затем Дмитрий проводил сержанта в деревню Бараши, которую гроза татар ского набега каким-то чудом миновала. Там местный умелец снял размер с богатыр ской ноги Матяха, пообещав стачать сапоги всего за неделю. Заказали пару сапог яловых, на выход, и пару воловьих, для похода. Барчук, так и не спустившийся в крестьянском дворе с седла, довольно долго выговаривал смерду, чтобы тот все делал сам, детям не поручал, и чтобы кожу лучшую взял, не жадничал. Седовласый мужик лет сорока, скинув соломенную панаму с седой головы, покорно слушал, молча кивая и не роняя в ответ ни слова. Дмитрий вскоре выдохся - дал шпоры коню, умчался.
        - Будь уверен, боярин, - проводив взглядом нетерпеливого мальчишку, сказал сапожник, - ладные сапоги справлю, сносу не будет.
        Матях, поднявшись в седло, неспешным шагом двинулся следом за мальчиком, все еще опасаясь грохнуться с лошади, но уже несколько разобравшись в "органах управления". Все вместе по простоте напоминало большой неуклюжий джойстик: тронул бока пятками - поехали, натянул поводья тормоз, тянешь правый повод - поворачиваешь направо, левый - налево. Главное - не забывать ослаблять повод по мере поворота и вовсе отпускать, когда нужно ехать прямо. Все просто, за исклю чением пустяка: если ездок ненароком делал слишком резкое или сильное движение, конь мог повести себя самым неожиданным образом, вплоть до вставаний на дыбы или скачков, сбрасывающих ездока в траву. Плюс постоянно колышущееся, а то и жестко пинающее в зад деревянное седло. За полуторачасовую поездку Андрей намял им себе все, что только было можно. А все остальное - натер. В паху тоже нарастала боль из-за постоянно вывернутых в стороны ног. И если, выезжая из усадьбы, сержант подумывал по возвращении разговорить скромницу Прасковью, благо теперь он для нее как бы и ровня - боярский сын все-таки! - то на обратной дороге сержант мечтал только об
одном: упасть ничком на свой топчан и не шевелиться до самого утра.
        Глава 10
        ПОМЕЩИК
        - Боярин...
        Андрей ощутил легкое прикосновение к плечу, резко поднял голову:
        - Кто здесь?
        - Вставай, боярин, заутреню проспишь, - хихикнула незнакомая девчонка и прыснула из терема.
        - У-у-у... - разочарованно прогудел Андрей, одновременно потягиваясь всеми членами. - Так не договаривались.
        Он перекатился на спину, покосился в сторону окна. Через щели вокруг зак рытых ставен пробивались красные предрассветные лучи.
        "Похоже, отныне я числюсь в списке здоровых, - понял Матях, откидывая оде яло. - Стало быть, Прасковьи с квасом у постельки мне больше не положено, а поло жено вскакивать ни свет ни заря и бежать, куда труба зовет".
        Впрочем, дело привычное - на заставе сержанту тоже всегда первым подниматься приходится, чтобы потом подчиненных подгонять. Андрей натянул портки, ставшие уже привычными мягкие заячьи поршни, рубашку. Расправил складки, стянул ткань за спину, опоясался тяжелым ремнем.
        - Коли заутреня, - невольно зевнул он, - значит, день начинается в церкви. Пойдем.
        Никакой службы в часовне опять увидеть не удалось - трехдневное отпевание еще не закончилось, поп читал заупокойную. Правда, домочадцы боярина Умильного были все здесь: закутанные в платки дочери, холопы, подворники, девки. Крести лись, кланялись.
        "Их тут не меньше сотни, - подумал, присоединяясь к общей массе, Андрей, низко поклонился ближайшей иконе. - Богато живет Илья Федотович. На него одного такая толпа трудится. Интересно, а сколько на мою долю перепадет? - Он выпря мился, столкнувшись с пронзительным взглядом худощавого скуластого старца, грозно протягивающего ему распятие с высокого иконостаса. - Кстати, нужно крестиком обзавестись. А то один я тут такой, нехорошо".
        Отвесив последний поклон, боярин Умильный повернулся к выходу. Следом зато ропились все остальные.
        В трапезной на столе уже возвышались блюда с холодными пирогами, кувшины с квасом и самовар с горячим сбитнем. По общему примеру Матях сам налил себе пря ного напитка, закусил пирогом с грибами. Вторым ему попался пряженец с луковой начинкой. На горячее две девки принесли глубокую оловянную чашу с купающимся в коричневом соусе мясом, пару крупных караваев. Хозяева повытаскивали ножи, стали отрезать хлеб, накалывать мясо и класть на мягкие ломти. Однако, как приметил Матях, все, кроме Прасковьи, ели только мясо - пропитавшиеся соусом куски оста лись на столе. Худенькая скромница поступила наоборот - попробовала один хлеб, не притронувшись к скоромному угощению.
        - Гликерия, подай квас, - попросил боярин. - Ты без меня погреб и амбары проверь, припасы сочти. Знать надобно, сколько за время набега крепостные наши съели. Что-то, может, прикупить потребуется. А коли что залежалось - отдай сиро там, пока не сгнило, себе потом свежее заготовим. Ты, Дмитрий, опять за старшего. Как отпевать закончат, телеги и лошадей дай смердам, почивших на кладбище отвезти. Вина хлебного для поминок выкати два бочонка. Ты, Никита...
        - Можно, я собачек покормлю? - Не дожидаясь разрешения, мальчуган вскочил, пробежался вдоль стола, собирая несъеденный хлеб, и выскочил за дверь.
        - Мальчишка, - усмехнулся в бороду Илья Федотович.
        - А я, дядюшка, к увечным пойду, - поднялась Прасковья.
        - Ты хоть поешь, добрая душа!
        - Благодарствую, Илья Федотович, сыта.
        - Сыта, сыта... Ай, молодые, - отмахнулся боярин, поднял со стола полотенце, вытер рот, усы, бороду. - Никто родителей не слушает. Да благословит Господь нашу трапезу, да принесет она пользу нашим телам и душам. Мы с тобой, боярин Андрей, в Порез отправимся. Поместье посмотришь, а как вернешься, отводную гра моту составлять станем. Митрий, вели коней оседлать, а мы сходим, железо гостю в дорогу соберем.
        При виде деревянного потертого седла, лежащего на спине каурого* скакуна, Андрей мысленно содрогнулся, но виду не показал. Наклонился, прицепил круглый деревянный щит петлей за ремень позади седла, рядом с чересседельной сумкой, бердыш закинул за спину, через плечо, кистень и большущий засапожный нож пока запихал за пояс, ложку, бережно завернув в чистую тряпицу, уложил в поясную сумку. Целиком она не поместилась, ручка осталась снаружи - ну да не пилить же ее из-за этого? Перекинул ногу через седло, осторожно опустился на сиденье, при кусив губу.
        * Каурый (масть) - светло-каштановый, рыжеватый.
        "У меня там, наверное, синяк от колен до самой поясницы..." - про себя выру гался он.
        Илья Федотович, поцеловав жену, стремительно взлетел в седло, зачем-то прич мокнул, послал коня вперед, в широко распахнутые ворота. Каурый сержанта, не дожидаясь понуканий, помчался следом. Седло несколько раз пнуло больное место. Андрей едва не взвыл и поднялся на стременах. Стало легче лошади шли широким наметом, встречный воздух легко пронизывал тонкую ткань, охлаждая тело. И Матях впервые подумал, что мчаться так по российским просторам - действительно хорошо!
        - Мы, служивый, по той дороге пойдем, по которой вотяки уходили, через Свя тополье в сторону Поляниц, - оглянулся на Андрея боярин. - Взгляну, каково приш лось на тамошних выселках. А в лесу перед Поляницами к Порезу повернем. Прямая дорога, она, конечно, покороче, но подходы к Керзе приболочены, да и река сама неудобная. Верховому пройти можно, но телегу не провести. А от Поляниц дорог много расходится. Анареченская дорога туда подходит. Тем, кто за Урал собира ется, на Обь али Печору - прямой путь. А кто из Сибири идет, оттуда али на Хлынов отворачивают, али к Москве, через брод боярина Дорошаты, за Лобань. Ну, и на Волгу поворот имеется, в самую Персию дорога. Это если на юг повернуть и за зем лями соседа моего, ниже порогов, на струги сесть. Вода, она есть-пить не просит, сама до дальнего берега донесет.
        - Странно, когда такой важный перекресток в лесу оказывается. - Андрей нас только расхрабрился, что даже хлопнул своего скакуна по крупу, заставив ускорить шаг и нагнать боярина Умильного.
        - А кто тебе сказал, что он в лесу? - засмеялся Илья Федотович. Вокруг Поляниц верст на пять округ давно лес извели. Поля, луга. Сено для купеческих обозов, бараны да кабанчики им на жаркое, постоялые дворы во множестве. Знамо дело, местный люд своего не упустит.
        Теперь они ехали бок о бок. Матях то и дело косился на спутника: родовитый боярин, одетый в рубаху из камки, яркого узорчатого шелка, поверх которой, плотно облегая тело, сидел подбитый ватой жилет густого, как крымское вино, бор дового цвета, с отороченными густым бобровым мехом воротом и обшлагами; в таких же темных, но зеленых штанах и высоких, до колен, васильково-синих сапогах из тончайшего сафьяна. По причине мирного времени боярин был безоружен - но Матях собственными глазами видел, как в широкий рукав рубашки Илья Федотович опустил продолговатый грузик кистеня, петля от коего осталась на запястье.
        Впрочем, на этот раз сержант выглядел ничуть не хуже: синяя рубаха, черные мягкие шаровары, поблескивающий желтыми бляхами широкий пояс. Не князь, конечно, но и не смерд в застиранной рубахе, полотняных портах и с веревкой вместо пояса - Матях на подворников уже насмотрелся.
        Дорога, обогнув березовую рощу, вытянулась в прямую линию, надвое рассе кавшую изрядно вытоптанный татарами луг, потом повернула вдоль заросшей лебедой канавы, за которой тянулись ровные грядки с капустой - кочаны уже начали завязы ваться.
        - Возов пятнадцать нарежут, - удовлетворенно отметил боярин. - Лепо капуста этим летом уродилась. Еще репы бы собрать, и зимовать можно без опаски.
        - Твое, что ли, поле, Илья Федотович? - не подумавши, ляпнул Матях.
        - Здесь все мое, - с некоторым удивлением покосился на служивого Умильный. - И три телеги из пятнадцати тоже мои будут.
        - Я не про то говорю, Илья Федотович. Мужицкое поле или барщину на нем кто отбывает? - выкрутился Андрей.
        - У меня барщины в крепостных грамотах уже, почитай, лет десять не упомя нуто, - покачал головой боярин. - Без догляда доброго урожая не собрать. А смот реть некогда. Государь наш, батюшка Иоанн Васильевич, засиживаться по углам не дозволяет. Дел ратных ноне много. Кажинный год походы выпадают али дозоры на Засечной черте. Посему смердам я токмо оброк положил. А на залежные земли страд ников посадил.
        - Понятно.
        - Мороки много, - отрицательно качнул головой Илья Федотович. - Вот округ Москвы помещики многие во страдников и крепостных ни оброка не берут, ни барщины не требуют. Золотом али серебром за землю получают, и все. Мыслю, надобно и мне так поступить. Мельники и кузнецы издавна рублем звонким за место и подъемные откупаются. И мне с товаром хлопотать не надо, и они быстрей поворачиваются.
        Сержант не ответил. Андрей устал стоять в стременах, опустился в седло - и ему тут же стало не до разговоров.
        Дорога тем временем нырнула во влажную низинку, пробилась сквозь густой ивовый кустарник, вновь поднялась к вспаханному полю, на котором зеленела молодая поросль.
        - Федька Тверидин гречу посадил, - одобрительно кивнул боярин, придерживая коня. - Коли ранних заморозков не случится, успеет до осени второй урожай снять. Странно. Похоже, не ходили тут вотяки. Не потоптано ничего. Большой ратью по дороге вытянуться невозможно, обязательно все окрест с землей смешают. Так что, мыслю, целы все выселки у Святополья. И само оно цело. Давай-ка дорогу срежем и по меже до Керзи доскачем. Здесь версты три всего, не более.
        Илья Федотович, дав шпоры, стремглав помчался по узкой травяной полоске между полем, засеянным гречей и грядками, над которыми покачивались широкие листья налившийся сладким соком свеклы.
        - Господи, за что... - пробормотал Матях, потянул левый повод, поворачивая коня, и с силой пнул его пятками в бока.
        Однако едва каурый перешел в галоп, заднице стало неожиданно легче. Седло уже не дергалось под седоком, поддавая ему в седалище, а лишь слегка покачива лось, как у несущегося по шоссе мотоцикла. Скачка продолжалась менее получаса. Когда впереди поднялась стена соснового бора, боярин перевел коня на шаг. Анд рей, стиснув зубы, очень плавно подтянул поводья, и его каурый сообразил, сбросил скорость.
        - Голову мерину придерживай, - оглянулся Илья Федотович, - не дай воды хлеб нуть. Горячие кони.
        Сперва Матях не понял, о чем идет речь, но, подъехав ближе, увидел скрытый за высокой прибрежной осокой ручей шириной метра четыре. Прозрачная вода журчала над темными валунами, кружила длинные пряди водорослей, поблескивала боками мелких рыбешек, рыскающих от берега к берегу.
        - Керзя, - представил реку Умильный, направляя коня в воду, и вскоре под нялся на противоположный, поросший сосняком берег. - Еще версты четыре до Селитры, торный тракт за ней.
        По лесу гнать во весь опор боярин не решался, но скорость все равно держал приличную, и Матях еле успевал уворачиваться от низких ветвей деревьев, нес колько раз едва не выпав из седла. К счастью, его скакун, в отличие от автомобиля или мотоцикла, сам догадывался огибать препятствия, которые попадались на пути. А то бы дело без аварии не закончилось. Наконец Илья Федотович остановился, спе шился, отпустил подпругу.
        - Вот и она, родимая. Давай, служивый, коней напоим да сами червячка замо рим. Полпути уже позади.
        - А как насчет "горячим коням пить нельзя"? - с облегчением спрыгнул на землю Матях и наклонился, разыскивая пряжку под брюхом мерина.
        - Да ты что, служивый? - удивленно приподнял брови боярин. - Мы же с пол версты шагом шли. Выходились кони, остыли. Ты подпругу-то ослабь, не то каурка голову опустить не сможет.
        - Сейчас. - Сержант уже нашел пряжку, но все никак не мог разобраться с хитрым захлестом ремня. Наконец тот поддался, повис. Андрей взял коня под уздцы, подвел к ручью в полшага шириной. - Это что, та самая Селитра и есть?
        - Исток у нее рядом, возле Комарове. Впрочем, в Селитре и возле устья больше двух шагов не будет.
        Мерин сержанта, почуяв воду, потянулся к ручью, начал хватать губами воду. Когда скакун напился, Матях, по примеру боярина, развязал сумку, нашел матер чатую торбу с длинной ручкой, накинул ее коню на голову, за уши, и каурый зах рустел насыпанным внутрь зерном.
        - Посмотрим, что Глаша нам положила... - Боярин извлек из своей сумы бумажный сверток, удовлетворенно хмыкнул: - Судак копченый. Давай щит, служивый, обедать станем.
        Матях снял с седла щит, протянул Илье Федотовичу. Тот кинул деревянный диск на кочку рукоятью наверх:
        - Садись, боярин Андрей, а то земля сырая. - Умильный первым опустился на край щита, развернул рыбу, рядом положил заткнутый деревянной пробкой кожаный бурдючок. - Я меда хмельного с собой взял. На душе спокойно с утра. Беды не чую. Отчего и не выпить? Да угощайся, служивый. Глазами досыта не наешься.
        - Спасибо. - Матях присел рядом с боярином, отломил от спины крупного, жир ного судака кусок белого, пахнущего дымком мяса. - А ты всегда в предчувствия веришь, Илья Федотович?
        - Всегда, служивый, - выдернул пробку боярин, поднес бурдюк к губам и сжал кожаный мешок, выдавливая густой ароматный мед себе в рот. - Бог все видит, все знает. И как Он может упредить рабов Своих иначе, чем через озарение или тревогу?
        - А если Он не захочет предупреждать?
        - Молиться нужно, служивый. Молиться и верить. Или живота своего не жалеть в служении Ему, в защите святой земли русской. Тогда и Господь заботой не обойдет. Вот ты, я заметил, в молитве ленив. На иконы надвратную или храмовую не перек рестился ни разу. Оттого и беспокойство тебя гложет. Но как даст тебе Господь знамение Свое, коли не открываешь ты пред Ним душу свою? Как достучится в зак рытые врата сердца? Не веруешь ты, служивый. В церкви токмо по необходимости сто ишь, перед трапезой не молишься. Не ищешь пути своего к Богу.
        - Я землю Его защищаю, - спокойно пожал плечами Матях, принял от Умильного бурдюк, сделал несколько глотков. Мед по вкусу напоминал сильно сдобренное спе циями и ванилином пиво. Однако любят в здешних краях пряности! Ни в чем русичи шестнадцатого века меры знать не хотят. Уж коли одеться красиво - так, значит, во все яркое - синее, красное, зеленое, да еще с мехами, чуть не каждую пуговицу оторачивающими, с золотом да самоцветами. Коли есть - так одновременно и с пер цем, и с медом, и с кардамоном. Даже в квас то хрена, то горчицы подсыпать норовят.
        - Я знаю, - спокойно пожал плечами Илья Федотович. - Раз рубежи русские хра нишь, стало быть, православный, хоть ты немец, хоть татарин, хоть схизматик без божный. Но покоя в душе без веры тебе не обрести. И знамения Господнего не ощутить.
        - Не помню я ничего, - вернулся к привычному оправданию Андрей. - Ни единой молитвы, никаких святых.
        - Веру не помнят, - покачал головой Илья Федотович, спокойно разбирая рыбу на куски. - Ее хранят. Хранят в сердце и душе. Но ты не бойся. Господь все равно станет оберегать и любить тебя. Тем, кто выходит в поход ради спасения ближнего своего, кто не щадит живота ради земель отчих, все грехи прощаются. В походе пост можно не блюсти, заповеди нарушать позволительно, молитвы - не возносить. Бог простит. И неверие простит. Лишь бы ратник позором себя не покрыл, трусом не показался, имени Господнего не отринул.
        - Значит, мне можно не креститься и не молиться, а место в раю все равно за мной? - усмехнулся Матях.
        - Да, - совершенно серьезно кивнул боярин Умильный, - все павшие в бою с неверными попадают на небеса, пред очи Господа нашего Иисуса Христа.
        И Андрей со своей улыбкой почувствовал себя очень глупо.
        - Может, поехали?
        - Да, пора, - согласился Илья Федотович. - Поехали.
        Дорога обнаружилась почти сразу за ручьем, метрах в тридцати. Грунтовка, не мощенная, но довольно наезженная. Метра три в ширину - две телеги без труда раз минутся.
        - Однако, - удивился Андрей, вслед за боярином поворачивая вправо. - А тракт получше будет, чем тот, что к усадьбе ведет.
        - Это, почитай, путь со всей Оби на Хлынов и Устюг. Опять же, коли с ладей перед Лобанью высадиться, то и из Индии, и из Персии здесь пройти удобно. Всякое случается. Не каждый на струге может плыть.
        - Тогда понятно... - Матях снова привстал на стременах, давая отдых измучен ному седалищу, и вслед за Умильным перешел в галоп.
        Сосновый лес по сторонам от дороги быстро сменился лиственными зарослями, отступившими в стороны шагов на десять; потом эти заросли рассыпались на отдельные островки, за которыми виднелись покосы с частыми невысокими стожками. Пахнуло влажными травяными ароматами, перемешанными с едким гнилостным духом.
        - Болотце здесь за кустами, - пояснил боярин. - Сказывали, корова у местного колдуна в нем утонула. Он ее оживить хотел, но не смог. Так и гниет теперь, вечно полутухлая.
        - Тут и колдуны есть? - удивился Матях.
        - Нет, - мотнул головой боярин. - Здесь больше нет. Разве в дебрях лесных где скрываются. А вот в дедовских поместьях, в Карелии, сказывали, чуть не в каждой деревне по чародею обитало. Чухонцы по колдовству известные мастера. Вон Комарове. Кажись, цела деревня, миновали ее вотяки.
        Селение из полутора десятка дворов встретило их задорным собачьим лаем и свинячьим похрюкиванием. Мычания и блеянья Матях не услышал - наверное, скотину выгнали пастись. Вплотную примыкали друг к другу дворы, огороженные невысокими плетнями; огороды щетинились перьями лука и высокими стеблями цветущего укропа. Виднелись округлые кроны яблонь, вишен и слив; жердяные сарайчики, крытые соломой и дранкой; аккуратные домики, неотличимые от тех, что работящие горожане спустя четыреста лет будут ставить на дачных участках. Разве только окна с разукрашенными ставнями затягивало вместо стекол что-то похожее на бумагу, да шифера или рубероида никто себе на крышу не настелил.
        - Людей что-то мало, - задумчиво огладил бороду Илья Федотович. Ну-ка, слу живый, обожди...
        Заметив сидящего на завалинке длиннобородого деда, неторопливо выстругива ющего что-то из обычного полена для печи - еще несколько валялось возле ног - боярин повернул в сторону этого дома, подъехал к воротам, на две головы возвы шаясь над дощатыми створками:
        - Эй, Мокрун, смерды все где?! Да сиди, не вставай. Знаю, что ноги не держат.
        - Так, батюшка, - опираясь на перила близкого крылечка, встал все-таки ста рик, - так, сказывали, дом татары в Порезе сожгли. Погорельцы соседей созывали новый поднимать. Глядишь, за день поставят, ввечеру вернутся.
        - Не вернутся, - негромко ответил боярин, не столько для себя, сколько для Андрея. - Как под крышу подведут, новоселье справлять станут. Знаю я их: пока все бочонки не осушат, не уйдут. Ладно, поехали, служивый. Полдень скоро.
        Илья Федотович снова перешел на рысь, слегка подпрыгивая и опускаясь в седле. У сержанта попасть в один ритм с каурым никак не получалось, а потому он просто стоял на стременах. Тем более что ехать оставалось недалеко соседняя деревня посвечивала желтыми крышами на холмике километрах в пяти, не больше. Впрочем, отдохнуть удалось еще раньше. Примерно на полпути Илья Федотович натянул поводья и поднял руку, указывая на колосящиеся справа поля:
        - Вон те кусты видишь, служивый? - Зеленая извилистая линия ивняка начина лась в паре сотен метров от дороги и уходила к едва различимому у горизонта лесу. - Это Бармашка. В лесу Лумпун течет, в него она и впадает. Стало быть, по эту сторону поля Черкишина Степана, он из Комарове. А дальше, за ручьем, уже хлеб Малышкиных растет. Они из Пореза. Твои, в общем, теперича крепостные. Значит, отсель и до Лумпуна твои владения, и вдоль реки до следующего ручья. Смерды его Вороньим кличут. Отсель не видно, шесть верст до него. А вот Керзю видно... - Боярин повернул коня мордой к другой обочине. - Вон, березки и липы рядком рас тут. Это она.
        Деревья поднимались примерно в километре от дороги.
        - Это та река, что мы в лесу переходили? - уточнил Матях.
        - Она самая, - кивнул боярин. - Керзя далеко тянется, аж за Барашки. И полу чается, что все земли твои, служивый, промеж четырех речушек заперты. На восход до Лумпуна, на закат до Керзи, а с севера и юга в Вороний ручей и Бармашку упи раются.
        - А если ручей русло поменяет?
        - А ты смотри, чтобы не поменял! - расхохотался Илья Федотович и дал шпоры коню.
        Селение Порез, выглядевшее издалека чуть ли не крупнее Рагоз, на полсотни семей, вблизи оказалось деревенькой в шесть дворов; еще один дом стоял немного на отшибе, окруженный небольшим огородиком. Просто яркие соломенные крыши на сараях, амбарах, овинах и прочих пристройках издалека мало отличались от тех, что на человеческом жилье.
        То, что здесь побывали разбойники, было понятно с первого взгляда: несколько пепелищ, разбросанных тут и там, обширные черные подпалины на многих кровлях, поломанные местами плетни. Однако траура по погибшим заметно не было. Наоборот - далеко разносился стук топоров, молодецкий смех, девичьи песни. Всадники повер нули на голоса, обогнули густой сад, в котором скрывалась бревенчатая хата с зак рытыми ставнями, и наткнулись на россыпь сосновых хлыстов. Стволы ловко и быстро ошкуривались ребятами лет по десять-двенадцать. Их отцы и старшие братья труди лись рядом, укладывая белые бревна в обширный короб без окон и дверей. Девки в цветастых платках и белых сарафанах, весело напевая, забивали щели мокрым болотным мхом, временами стряхивая лишнюю влагу в сторону - но почему-то каждый раз попадая на кого-то из парней. Те шутливо ругались, кидались на обидчиц, весьма охально их тиская. Начинался визг, писк - но вскоре все возвращались к работе. Дело спорилось - над землей поднимался уже пятый венец.
        Увлекшись своим занятием, смерды не замечали гостей минут пять. Потом наконец кто-то испуганно вскрикнул. Смех и стук оборвались. Мужчины поскидывали шапки, с достоинством поклонились. Женщины тоже начали кланяться, но при этом почему-то крестились - словно не человека перед собой увидели, а нерукотворную икону.
        - Бог в помощь, - кивнул в ответ боярин. - Трифон Седой далеко?
        - В лесу он, батюшка Илья Федотович, - отозвался один из мужиков со смеющи мися глазами. Невысокий, но плечистый, в мокрой рубахе и черных холщовых штанах, заправленных в такие же, как у сержанта, поршни, он спрыгнул со стены на землю, подошел ближе. Темные с обильной проседью волосы смерда забавно закручивались мелкими кудряшками - и на голове, и на бороде, и на усах. - Лес для дома выби рает. Одно понять не может, то ли получше выдавать, чтобы добро для тебя уберечь, то ли похуже, чтобы дом скорей завалился и снова сосенки рубить пришлось.
        Мужик коротко хохотнул, перевел взгляд на Матяха:
        - Да ты, батюшка, никак соседа нам нового привез?
        - Не соседа, а хозяина, - хмуро ответил боярин. - Даю я вашу деревню боярину Андрею на кормление.
        - В таком разе прощения просим. - Мужик скребнул мозолистой рукой макушку, прижал к груди несуществующую шапку, низко поклонился. - Как по батюшке тебя звать-величать, хозяюшка?
        Сержант пожал плечами, и вместо него ответил Илья Федотович:
        - Андреем звать. А отчества не помнит. Татары в сече память отшибли.
        - Стало быть, Андрей Беспамятный у нас теперь в боярах, - кивнул мужик.
        - Ты, Гришка, язык свой окороти, - потемнел лицом Умильный и двинул своего коня грудью на смерда. - Он за тебя, безродного, кровь свою проливал, живота не жалел.
        - Чегой-то не заметил я этого, батюшка, - нахально вскинул бороденку мужик. - Мы намедни от татар не за спинами боярскими укрывались, а в березнячок барма шинский утекли, как пальбу заслышали, да зарницы по Богородицкой стороне разгля дели. Бог помог, сами ушли и скотину по меже увели, добро прихватили. Татаровье токмо барахло старое зацапало да мусор, что из ям на задворках на полки в дома поставили. Однако же петуха красного они нам все одно подпустили. И счастье наше не в животе боярском оказалось, а в росе, что солому ночью подмочила. Отсырели крыши, вот пожар и не занялся. Одним домом да сараями несколькими отделались.
        Рука Ильи Федотовича потянулась к левому боку - туда, где должна висеть сабля. Но привычной рукояти на месте не оказалось, и ладонь бессильно сжалась в кулак.
        - Допросишься у меня, Григорий, - наклонился к мужику боярин и поднес побе левшие костяшки сжатых пальцев ему чуть не под самый нос. - Чуешь, чем пахнет?
        - Тверью пахнет, батюшка Илья Федотович, - ухмыльнулся мужик. - Там отродясь татар не видали.
        - Окромя князей, - холодно парировал Умильный, выпрямляясь в седле. Гляди, не доедешь целым до Твери-то. Дорога длинная, извилистая. Добра у тебя много... Ладно, как Трифон появится, вели в дом ко мне идти. И стряпуху позови, проголо дались мы в дороге.
        - Стряпуху пришлем, - хохотнул мужик. - Как же батюшку нашего голодом морить? Поезжай, Илья Федотович, не беспокойся.
        Боярин Умильный поворотил коня, пустил его шагом. Когда немного отъехали, сказал, будто оправдываясь:
        - Дерзок стал Гришка. Зазнался. Но хозяин крепкий, один за троих оброка дает. Жалко, коли после Юрьева дня уйдет. Напугали смердов вотяки... Однако же, - расправил плечи боярин, - однако же весь полон, что они с поместья угнали, я возвернул. Почитай, всех возвернул. Вот только племянницу...
        Он откинулся назад, звонко хлопнул коня ладонью по крупу, одновременно натянув поводья. Скакун встал на дыбы, сделал на задних ногах несколько шагов, а потом сорвался во весь опор. Но длилась скачка недолго: минуту спустя всадники влетели в ворота длинного, метров двадцать, и широкого, метров семь будет, бре венчатого, крытого дранкой дома.
        Ворота находились примерно посередине стены, но, оказавшись внутри, в крытом дворе, Андрей понял, что собственно жилищу отведена всего треть строения. Точ нее, дом находился под большим навесом, общим для скота, хрюкающего и блеющего в загородках, для амбаров, полных свеженькими капустными кочанами и белыми шари ками репы, для сеновала, сделанного прямо над жилым срубом, между его крышей и кровлей.
        - Изрядная избушка, - огляделся сержант, спускаясь с коня.
        - Обычный русский дом, - не понял его удивления боярин, спешиваясь следом. - Это смерды здешние мудрят что-то. Сказывают, как с Польши при деде моем пересе лились, все ляхтским образом жить норовят. А этот сруб мне ярыга поставил, дабы отдохнуть мог, когда на здешнем краю поместья задерживаюсь. Опять же, оброк есть куда складывать. А то ранее я с целым обозом дворы объезжал. - Илья Федотович отпустил подпругу. - Где этого бездельника носит?
        - Дом, наверное, строить помогает.
        - А кто ему дозволял?! Ждан не крепостной, чтобы вольничать. Раб он мой. Мне его хлыновский суд головой за обман отдал.
        - Какой обман? - поинтересовался Андрей.
        - Часовню он мне подрядился возле Богородицкого монастыря поставить, в память о батюшке моем. - Боярин перекрестился, отвесил низкий поклон, едва не уронив с лысины свою тюбетейку. - Задаток взял, подлец, а за часовню месяца два не брался. Я его с холопами сграбастал да к воеводе в Хлынов отвез. Как суд соб рали, мне его с женой и детьми головой отдали, пока долг не возвернет.
        - Как же он отдаст, если в рабы попал? - не понял сержант.
        - То его дело, - хмуро ответил боярин. - Думать был должен, как подряжался. Я его тут бортничать посадил. А остальное меня не касается.
        - Значит, по гроб жизни влип?
        - Нет, - нехотя признал Илья Федотович. - Бегает по воскресениям и празд никам в Богородицкое, стучит топориком. Столбы дубовые уже вкопал, три венца сру бил. Как наполовину поднимет, стало быть, задаток отработал. Придется нового бор тника искать. Или этого в крепостные уговаривать. Оброк втрое ниже наряда скину, может, и согласится.
        Наконец послышались торопливые шаги, в ворота вбежал низкий, упитанный и круглолицый лохматый мужичок в настоящем, хотя и сильно поношенном, засаленном суконном кафтане, подбитом мехом. Он с ходу упал на колени, стукнулся головой о присыпанную соломой землю.
        - Ладно корчиться, коней прими! - рыкнул на него Умильный.
        - Ульи проверял, батюшка Илья Федотович. - Ждан поднялся на ноги, взял поводья из рук боярина. - Медведь, сказывали, окрест ходил, поломать мог. А Лукерию я в погреб за квасом послал. Сей час вернется.
        - Татары хозяйство не разорили?
        - Помилуй, батюшка, - замотал головой смерд, снимая у коня оголовье и вынимая изо рта узду. - Мы, как огни заприметили, первыми скотину погнали. Кадушки, крынки, икону с собой забрали, погреб старым стожком закрыли, а более тут и брать нечего. Токмо дрова да капуста с репой остались. Да куры в подполе. Басурмане ничего и не нашли. Ночью озорничали, в потемках. Кур распугали, нес колько штук недочли утром. Чуток репы потерялось, видать, лошадям давали. Полки поломали, дверь высадили. Но я починил.
        - Это ты молодец. - Боярин Умильный подошел к загородке, пощупал ближние кочаны: - Крепкие. Чьи?
        - Гришка Тетерин в счет оброка привез. И репа тоже его. У меня три бочонка меда в погребе, три полти убоины, кабанчик, тоже Гришин. Кроме как по хлебу, уже совсем счелся.
        - Плохо... - Умильный хлопнул ладонью по крупному, с две головы, кочану, повернулся к сержанту: - Плохо, Андрей. Не зря старается. Видать, удумал на новое место уходить.
        - Может, и вправду уйдет, - пожал плечами ярыга. - Овин у него сгорел. Правда, без хлеба пока стоял, с дровами. Яблони татары зачем-то попортили, ветки порубали...
        - Ты, чем за других жалиться, - оборвал его боярин, - лучше телеги запряги, оброк собранный и мед покидай да в усадьбу ко мне перевези. Солнце еще высоко, до вечера успеешь.
        - Как скажешь, Илья Федотович, - сразу погрустнел смерд, а боярин, ведя за собой Матяха, направился в дом.
        Вход в жилой сруб располагался на высоте метров двух над землей. Дверь выхо дила на небольшой балкончик, с одной стороны упиравшийся в тонкую, грубо сколо ченную створку, из-за которой явственно припахивало "удобствами", а с другой оканчивавшийся лестницей без перил из толстых, неровно отесанных досок.
        Внутри на гостей сразу дохнуло влажным теплом. Дородная хозяйка лет тридцати в просторном платье, сверху донизу шитом цветами, с кокошником, с которого сви сала жемчужная понизь, поклонилась, протягивая большой ковш с темным, пахнущим свежим хлебом квасом. Пока боярин, макнув усы в пену, отпивался после дальней поездки, Андрей огляделся.
        Находились они, как он догадался, на кухне. Большую ее часть занимала сто ящая в углу побеленная русская печь с закрытым большой железной крышкой очагом. Отсюда шло две двери, с одной стороны печи и с другой. Потолки высокие, Матях без опаски выпрямился во весь рост. Хотя притолоки, конечно, на уровне груди.
        - Спасибо, Лукерья, порадовала, - вернул женщине ковш Умильный. Боярину Андрею тоже плесни, пусть горло промочит.
        Женщина взяла со стола высокую крынку, снова наполнила ковш и протянула его Матяху. Квас оказался холодным до зубовной боли и одновременно шипучим, пока лывал язык.
        - Вкусно, - признал Андрей, допив.
        - Может, каши с салом положить? - предложила хозяйка.
        - Не нужно, сейчас Варвара прибежит, - отмахнулся Илья Федотович. - Что у тебя тут так душно?
        - Да брюкву поросятам запарила.
        - Ну, так отнеси, что ли, поросятам, - пожал плечами боярин. - А то дышать нечем. Пойдем, служивый.
        Умильный повернул в левую дверь, за которой обнаружилась небольшая прихожая, застеленная чистым половичком. Помнится, на Руси такие комнаты назывались сенями. На стене висели пара овчинных душегреек, длинная шуба, похожая на лисью, и нарядный синий, с желтыми шнурами, зипун, отороченный, на неопытный сержант ский взгляд, обычным зайцем. Света здесь не имелось, только тот, что с кухни про бивался, и Илья Федотович сразу повернул направо, в еще одну комнату. Или, ско рее, обширную горницу: два затянутых масляной, а потому полупрозрачной тканью окна, пара лавок, одна из которых стояла у длинной стенки выходящей сюда печи. Сколоченный из темных, плотно подогнанных досок топчан шириной чуть больше метра, с резными спинками, располагался у окна, а застеленный чистой скатертью широкий стол - посреди комнаты.
        - Вот, присаживайся, боярин Андрей. Отдохнем чуток, а там Варвара прибежит, снедь на стол соберет.
        - А Лукерья что, готовить не умеет?
        - Нечего ярыгу к хозяйскому добру подпускать, - мотнул головой помещик. - Потом не сочтешь, что получено, что съедено, а что они сами себе отвалили. Нет, пусть Ждан со своего огорода живет, а нас по уговору сход при наездах кормить должен. Староста Варваре что нужно выдаст, что останется заберет. Она сготовит, она попотчует, с нее и спрос свой, и спрашивать не я, староста станет.
        Илья Федотович уселся на топчан, привалился спиной к стене:
        - Так что скажешь, служивый? Деревню ты увидел, земли, почитай, тоже. Пашни поднято немногим больше двух сотен чатей, так что выставлять в ополчение ты должон двоих ратников. Ну, сам выйдешь да холопа с собой прихватишь. Что еще? Лес да река... Но в них ничего особенного нет. Не заболочены, лес больше сосно вый, а у Бармашки березняк стоит. Ну, дом этот, что для себя, для отдыха ставил, тебе отдам, ярыгу с семьей - тоже. На первое время пусть за домом присматривает, а далее сам решишь. Чует мое сердце, коли Ждан опять не запьет, к весне от кабалы избавится. Оброка я в этом году половину заберу, потому как второго рат ника у тебя нет, мне его снаряжать придется. Ну а как холопа купишь, так тогда оброк тебе и спрос с тебя. Что скажешь, боярин Андрей, согласен?
        Матях прошелся по горнице, попытался по старой привычке выглянуть в окно, но разглядеть хоть что-нибудь на улице не смог.
        Умом он понимал, что лучшего старта для новой жизни в новом или, точнее, старом времени у него быть не может. Однако в душу закрался холодок нерешитель ности: так сразу повесить на себя хозяйство в семь дворов и, на глазок, полто раста гектаров, отвечать за мобилизацию, за снаряжение - и при этом ничего не смыслить ни в одном из этих дел...
        Хлопнула за стеной входная дверь, вошел огромного роста - всего на полголовы ниже Матяха - мужик с иссиня-черной бородой, одетый в черную шелковую рубаху с красным воротом, атласные штаны и грубые, пахнущие дегтем сапоги, скинул картуз, низко поклонился.
        - Ну, сказывай, - тут же забыл про Андрея боярин.
        - Татары намедни налетели, Илья Федотович. Счастье, грохот мы услышали, пожары углядели. Успели и головы унесть, и скотину спасти, и добро прибрать.
        - Да, это я знаю, - кивнул боярин Умильный, - молодцы.
        - Полей нам басурмане не потравили, токмо у россоха потоптали малость. Но дом Гешкин запалили и сараев разных полдесятка. Я вашим именем лес от реки брать дозволил, пять-два сосен повалили.
        - То правильно, - кивнул хозяин, - лес погорельцам дозволяю рубить невозб ранно, солому этим годом можете не везти. Хворых, увечных нет? Поля уродили?
        - Бог миловал, батюшка Илья Федотович, - размашисто перекрестился староста. - Грех жаловаться, недоимок не жду.
        - Вот и лепо, Трифон Георгич. - Боярин Умильный повернул голову к Андрею: - Так что скажешь, служивый? Сговорились мы с тобой?
        - Да! - стряхнул с себя неуверенность Матях. - Договорились.
        - Тогда знакомься, Трифон Георгич, - поднялся на ноги и развернул плечи Илья Федотович. - Новый помещик отныне у вас в Порезе будет. Боярин Андрей Беспамят ный. Человек ратный, храбрый. Прошу любить и жаловать.
        - Здрав будь, боярин, - снова поклонился мужик. - Сегодня упрежу всех в деревне.
        - И скажи, чтобы не дергались, - добавил от себя Андрей. - Я покамест ничего менять не собираюсь. Все по прежнему уложению пойдет.
        - Благодарствую, боярин, - еще раз поклонился староста и двинулся к двери.
        - Постой, - окликнул его Илья Федотович. - Варвара-то где?
        - Она со мной пришла, боярин, - кивнул в сторону кухни Трифон. Колдует уже. Мы сегодня, новоселья ради, косых маленько побили. Так она почки-то собрала со всех, сейчас тушит.
        Действительно - едва староста ушел, в горницу проскользнула розовощекая девица. Не то чтобы толстая, но в теле, одетая не в вышитый, а в набитной цве тастый, синий с алыми розами, сарафан, с таким же платком на плечах. Голову зак рывал повойник, но по лбу и назад, к атласному накоснику, шел широкой лентой мно гоцветный бисерник.
        - Грибочками пока побалуйтесь, - поставила она на стол большую деревянную миску, пару деревянных расписных стаканов. - Мне токмо меду хмельного нести али хлебного вина отпробуете?
        - Отпробуем, - придвинулся к ней боярин. - А как же. И еще чарку принеси, ты тоже отпробуешь...
        - От еще, - гордо и независимо дернула плечом Варвара, и Матях сразу почуял, что в отношениях девки и боярина что-то не то. И явно недаром холопы хихикали, снаряжая его принимать Порез, и дом для отдыха боярин здесь построил не зря. Хотя, с другой стороны - а чего бы он тогда деревню эту первому встречному отда вал?
        - Помоги... - Боярин прихватил лавку у стены с одной стороны, Андрей взял с другой, поставили к столу. Илья Федотович вынул из ножен на поясе ножичек, наколол грибок, закинул в рот, потом наколол еще. - Молодец, Варварка. Забрал бы в усадьбу стряпухой, да Гликерья ее со свету сживет, как я в очередной поход уйду. Точно сживет, никаким клятвам не поверит...
        С последними словами в горницу снова вошла девка, и боярин настолько жадно окинул ее взглядом с головы до пят, что Андрей понял - и он бы тоже не поверил.
        Варвара поставила на стол медный кувшин, рядом - влажную крынку, еще одну деревянную чарочку.
        - Да садись же ты... - сгреб ее Умильный, опуская рядом с собой. Одной рукой взял кувшин, налил всем хлебного вина, поднял свою стопку: - Ну, чтобы здоровье было, Божьей милостью.
        Он выпил, потянулся за грибочками. Андрей тоже опрокинул вино в рот и попер хнулся от неожиданности - это был самый настоящий самогон! Сержант схватился за крынку, торопливо хлебнул и понял, что попал по полной программе: там плескалось пиво.
        Илья Федотович, продолжая удерживать девку, налил еще:
        - Вот, знакомься, Варя. Помещик ваш новый, боярин Андрей. Ему Порез отдаю и земли окрестные. Будет вам защитой и опорой.
        - Бросаешь, Илья Федотович, - укоризненно покачала головой девка и опроки нула стаканчик. А потом решительно вывернулась из рук бывшего крепостника: - Каша подгорит...
        - И-и-и-э-эх... - выпил боярин, проводив ее голодным взглядом, тут же налил себе еще и снова выпил. Потом спохватился: - Ты, служивый, не беспокойся. Обма нуть не хочу. Земли здесь добрые, смерды работящие. Токмо Гришке не доверяй. Он хоть и хваткий, но... но хва-ат... Старостой его поставить - половину оброка мыши съедят, другая по дороге потеряется. А он себе через год хозяйство новое отстроит, а еще через два - с казной хозяйской сбежит. Ловок, пес, и понять за ним ничего не успеваешь, как что-то твое к своему двору пристроит. Трифон хоть и туговат маленько, а за делом хозяйским, коли поручили, следит. Что скажут - сде лает. Чего делать не захочет - так сразу и откажется, вилять не станет. Ну, давай выпьем, служивый.
        Матях отказываться не стал. После пары стопок самогона и изрядной пивной запивки уверенности в своих силах у него прибавилось, и он отчаянно пытался вспомнить хоть чего-нибудь из агрономической науки далекого двадцатого века. Трехполье, лесозащитные полосы, культивация, рекультивация, плоскорезы, капельное орошение, севооборот... Вот только что бы все это значило? Нет, пере ворота в здешней агротехнике он явно не произведет...
        Вошла Варвара, молча и быстро поставила на стол большой пахнущий мясом гор шок, тут же вышла наружу. Илья Федотович вздохнул, скинул с угощения крышку. Внутри оказалась хитрая смесь капусты, лука и мяса в густом сметанном соусе. Сержант почувствовал, как во рту появилась обильная слюна, придвинулся ближе, покосился на дверь, ожидая, когда наконец принесут тарелки. Однако боярин вытянул из-за голенища крупную - примерно такую, как подарил Матяху - серебряную ложку, запустил ее в лакомство. Андрей, спохватившись, достал свою и пристроился рядом.
        "Вот так и боролись с эпидемиями, - промелькнуло у него в голове. Посуду с мылом, может, и не мыли, но у каждого была своя".
        Горшок не в счет, он подвергался тепловой обработке.
        В две ложки они быстро добрались до самого дна, после чего Илья Федотович тщательно облизал свой столовый инструмент, завернул его в чисто-белую тряпицу и вернул за голенище. Еще раз наполнил стаканчики.
        - Эх, служивый, успеха тебе. Устраивайся. Сегодня-завтра осмотрись, а завтра к вечеру в усадьбу приезжай. В Москву будем отправляться. Походные получить нужно, с друзьями пива сварить, тебя показать... - Умильный выпил и решительно поднялся: - Поскачу, Ждана нагоню. Хоть время и мирное, а от видишь, что тво рится. Сопровожу до усадьбы от греха.
        Илья Федотович хлопнул по плечу пытающегося подняться сержанта, поправил тафью и вышел из горницы. Андрей остался хозяином. Осмотрел ложку, прикидывая, где и как ее тут можно вымыть, поскольку изукрашенное каменьями серебро так просто в мойку не бросишь. И как он будет выглядеть в глазах подчиненных, выполняя бабью работу. И Матях принял свое первое в качестве боярского сына решение: тщательно облизал свою ложку, а затем завернул в тряпочку и убрал назад в поясную сумку. Наколол ножиком один за другим несколько грибов, переправил в рот. Налил еще пару глотков, выпил. Отошел к окну, попытался выглянуть, но, опять уткнувшись глазами в ровную глянцевую поверхность, повернул к топчану, сел, привалившись спиной к стене. Тут приоткрылась дверь, в горницу зашли Вар вара и Лукерья. Матях, естественно, тут же вскочил - не мог же он сидеть, когда перед ним женщины стоят!
        - Что прикажешь, боярин Андрей? - спросила хозяйка.
        - Что прикажу? - вздохнул сержант. - Баня у вас тут есть? Тут так получа ется, что я уже неделю не мылся.
        - Как можно, - хмыкнула Варвара, и щеки девушки порозовели еще сильнее. - Конечно есть!
        - Тогда баню мне истопите, вечером помоюсь, - распорядился Матях. Ужин, надеюсь, и так сделаете. А я пока по окрестностям пройдусь, осмотрюсь все же немного.
        Глава 11
        БАРИН В БАНЕ
        Умильный не обманул - лес вдоль реки стоял крепкий, сосновый, пахнущий сухим мхом и покрякивающий на ветру стройными вековыми стволами. От границы поля до воды было около километра, так что особо опасаться за бор не стоило: деревня в семь дворов не способна разорить такие заросли ни на дрова, ни на хозяйственные постройки, даже если очень постарается. Лумпун оказался вполне приличной речуш кой: метров пять шириной, с прозрачной водой и песчаным дном, над которым шастала рыбья мелочь. Андрею сразу захотелось на рыбалку - но он даже не представлял, имелись ли в шестнадцатом веке такие простые вещи, как леска или рыболовный крю чок. Хотя - крючок всегда у кузнеца заказать можно, а вместо лески тонкую бечеву использовать. Грузило добыть можно точно - раз пищали есть, должен быть и свинец.
        Старательно отворачиваясь от моховиков и маслят - что он тут с ними делать станет? - Матях прошел пару километров вдоль берега, потом повернул назад к деревне, остановился на краю желтого поля ржи.
        - Мое поместье! - торжественно произнес он и прислушался к происходящему в душе.
        Ничего. Как чувствовал себя двадцатилетним сержантом-срочником, так и чувст вует. Хотелось домой. Обнять маму, подпоить и потискать Верку из квартиры напро тив, погонять "Формулу-1" на компьютере, завалиться в ночной клуб. Дать в лоб какому-нибудь лоху, вообразившему себя крутым Рэмбо. В душе постоянно сохраня лось такое чувство, что до приказа осталось всего полгода. Вот-вот служба закон чится - и тук-тук, замелькают елочки за окнами скорого поезда.
        Андрей тряхнул головой, двинулся вдоль поля до ближайшей межи и повернул к Порезу. Он и так часов пять погулял. Конец лета на дворе. Скоро стемнеет.
        Правда, время сержант рассчитал все-таки плохо, и когда дошел до дома, то действительно начало смеркаться.
        - Батюшка! - разглядела его с крыльца Лукерья. - Мы уже затревожились. Варька баню стопила, как велено, свечи жжет. Как тебя по отчеству величать, боярин?
        В первый миг Андрей удивился, что женщина чуть не в полтора раза старше его собирается обращаться по имени-отчеству, собрался было отмахнутся - но вовремя спохватился. Все-таки не просто сосед он здесь, а боярин. Хозяин. И Лукерья, кстати, его рабыня, как это ни странно звучит. Боярин Умильный подарил.
        Как раз по имени боярина он отчество и выбрал:
        - Андрей Ильич! - В случае чего всегда можно сказать, что не вспомнил отца своего и в честь спасителя назвался.
        - Так ступал бы париться, Андрей Ильич. Справы на тебе никакой, а вода осты вает.
        - Где?
        - Так за домом, батюшка. Промеж яблонь. Не дай Бог, пожар, так на дом бы не перекинулось...
        Оказалось, что баню с дороги не видать из-за дома, заслонявшего ее вместе со всем садом своей громадиной. Подсвеченная изнутри дверь выделялась четким прямо угольником, и сержант в очередной раз удивился, какими ослепительными кажутся в темноте свечи. В предбаннике он скинул поясной набор, разделся, прихватил свечу и прошлепал босыми ногами в парилку. Тут было не то чтобы жарко, но продолго ватая печь со вмазанным посередине котлом давала достаточно тепла, чтобы всласть расслабиться и пропотеть. Но стоило ему вытянуться на полке, как громко хлопнула входная дверь. Матях приподнялся на локтях, кляня себя за то, что не взял ору жия, и окидывая взглядом помещение. Два деревянных ковша, три бадьи, кадушка, корыто. Бадьей кое-как можно отмахаться, коли противник один и без копья или меча...
        Но внутрь быстро просочились две обнаженные фигуры, причем обе были Андрею уже достаточно знакомы.
        - Э-э... вы чего? - хрипло поинтересовался он, прикрывая руками срам. Между тем "срам", не видевший женского тела уже неведомо сколько месяцев, прятаться ни в какую не желал, напрягался изо всех сил, норовя выглянуть хоть краешком плоти.
        - Это мы, - бодро сообщила Варя, словно это хоть что-то объясняло, и плес нула на печь возле трубы. Послышалось грозное шипение, помещение заволокло клу бами кисло пахнущего пивом пара, и теперь в бане стало действительно жарко.
        - Сейчас пропарим... - Лукерья зашелестела веником, придвинулась ближе, решительно уложила не знающего, как поступить, сержанта на полку, прошлась горя чили листьями по самой коже. - Варя, ты посмотри, межа-то как вкопана. Мы тут осторожненько...
        Андрей почувствовал, как ветки веника щекочут мошонку, касаются его мужского достоинства, уже готового взорваться от долгого воздержания и столь нечелове ческих издевательств.
        - Андрей Ильич. - Варя приблизилась вплотную, скользнула по плечу розовыми сосками крупных, но хорошо удерживающих форму девичьих грудей, потянула его с полки. - Ты и меня веничком парни...
        Она развернулась к Матяху спиной, наклонилась, едва не отпихнув еще прох ладной розовой попкой, и сержант более выдержать не смог. Отдавшись извечным инс тинктам, одним сильным ударом он ломанулся к зовущей плоти, и если бы промахнулся - то, наверное, все равно пронзил бы крестьянку насквозь. Варя взвыла, заскребла ногтями сырую стену - но молить о пощаде было поздно. Андрей не смог бы сейчас остановиться даже под страхом смерти, он бился вперед раз за разом, чувствуя, как все внизу живота словно каменеет, твердеет, становится бесчувственным - пока вдруг не взорвалось жарким блаженством, отнимающим все силы до последней капли.
        Матях отступил, осел на полок, не имея больше возможности ни смущаться, ни наслаждаться, ни радоваться - и им тут же завладела Лукерья:
        - Счас пару добавим... От хорошо... И веничком, веничком...
        Истома сменялась теплом, тепло - удовольствием. А его тем временем пару раз слегка простегали березовыми ветками, окатили, перевернули, снова высекли и ока тили. На этот раз он смог перевернуться сам.
        - Межи совсем не видно... - тихо спела пышнотелая женщина и что-то быстро прошептала девушке на ухо. Та хихикнула, придвинулась ближе, горячей водой полила Андрею на голову, навалилась на грудь, заодно прижав к доскам правую руку:
        - Ай, боярин, бороды еще совсем нет. Но мы волосы помоем, волосы почистим, волосы причешем...
        Под ее прибаутками Матях почувствовал, как к его мужскому достоинству опять кто-то проявляет живой и вполне осязаемый интерес. И последнее быстро отклика ется взаимностью. Но грубо отталкивать занимающуюся волосами девушку он не мог. Тем более что никаких неприятных чувств пока не испытывал. Скорее наоборот. Андрей вообще быстро перестал понимать - его ласкают или насилуют?
        Впрочем, один из главных органов тела, как нередко бывает, имел на этот счет собственное мнение, и вскоре волна наслаждения опять прокатилась снизу вверх, сметая глупые мысли. Варя плеснула на печь еще пива, они с хозяйкой начали поочередно охаживать вениками друг друга, обливаться. А когда спустя некоторое время снова вспомнили про помещика, Матях почти полностью пришел в себя.
        - Ты смотри, как растет... - кивнула девушке Лукерья, с нахальной непосредс твенностью поглаживая мужское достоинство молодого человека.
        - А чего ему вянуть... - Не дожидаясь, пока с ним сотворят чего-нибудь еще, Андрей спрыгнул с полки, обнял Варвару, посадил ее на свое место, не спеша огладил одну грудь, вторую, скользнул ладонью вниз, промеж ног. Стряпуха жалобно пискнула, но противиться не посмела. Сержант развел ей колени, так же неспешно вошел и начал короткими сильными ударами пробиваться к неизвестной, но желанной цели, одновременно гладя волосы, касаясь кончиками пальцев сосков, плеч, губ. Теперь настала очередь девушки стонать от бессилия и наслаждения, и ощущение бесконечной власти над ней позволило опять взорваться безмерной сладостью и уто нуть в блаженной неге.
        Немного придя в себя в третий раз, Матях торопливо ополоснулся и вышел из парилки прочь. Он понял, что такого "мытья" долго не выдержит. Здоровья не хва тит. С трудом различая в темноте дорогу, он дошел до крыльца, поднялся, нырнул в сени, на ощупь повернул налево, нашел топчан и вытянулся на нем.
        Свеча в дверях появилась, когда он почти задремал.
        - Щучьи головы принести, Андрей Ильич? - узнал он Варин голос.
        - Неси, - поднялся Матях, тряхнул головой, отгоняя сон. - И топчан мне пос телить вели.
        - Сделаю, Андрей Ильич, - послушно кивнула девушка, и в голове сержанта вне запно появилась веселая, задорная мысль: "А хорошо быть помещиком... "
        * * *
        Проснулся Матях еще до рассвета, измученный плотными, словно каменными, комьями слежавшегося сена, упирающимися в ребра. Вечером, укладываясь спать рас паренным и размякшим, да еще после четырех рюмок, принятых под рыбье заливное, он никаких неудобств не заметил. Однако к утру кинутый поверх топчана старый тюфяк стал казаться чем-то вроде кровати Рахметова.
        Андрей поднялся, пошарил по столу, надеясь найти крынку с квасом, вытребо ванную вчера у Лукерьи, но хозяйка успела навести порядок.
        - Ночью, что ли, приходила? - удивился сержант. Сразу вспомнилась вчерашняя баня, и он передернул плечами: - Хорошо хоть, с "межой" своей больше не приста вала.
        Правда, настроение от воспоминания ничуть не ухудшилось. Скорее наоборот.
        Хорошо быть помещиком...
        Найдя штаны и рубаху, он оделся, застегнул тяжелый пояс, вышел на крыльцо. Поежился от освежающей прохлады. Окружающий мир, все еще погруженный в мягкий серый полумрак, напоминал огромное сонное море. Светлый туман, из которого, подобно островам, выглядывали далекие рощи, отдельные возвышенности, крыши домов и пышные березовые кроны, медлительно смещался куда-то на восток, перекатываясь пологими комковатыми волнами.
        "Покурить бы сейчас..." - неожиданно подумалось Матяху, и он, уже вслух, посетовал:
        - А ведь Колумб уже лет пятьдесят, как Америку открыл. Лет сто всего потер петь, и вся Европа никотином травиться начнет. А через двести картошку станет сажать где ни попади. Триста лет тому вперед паровой двигатель будет изобретен. Потом - двигатель внутреннего сгорания. Может, мне бензиновый двигатель изобрести?
        В принципе, схема обычного двигателя проста и известна любому школьнику: поршни крутятся в цилиндрах, искра поджигает. Электросхема элементарна: прерыва тель, катушка зажигания, свеча. Вот только если медную проволоку еще можно, наверное, как-то сделать и катушку намотать, то как изготовить свечу? Фарфоровый изолятор, внутри которого электрод впаян... Это в домашней печи не слепишь. Дизель проще - там электрической схемы нет. Но зато стоит насос высокого давле ния, с очень высокой точностью обработки сопрягаемых деталей. Да еще топливо. Где его взять? Нужно привозить, подвергать крекингу, разделять. Короче, в лавке не купишь, автозаправок на каждом углу нет. Через двести лет будет проще - сперва появится сеть по продаже керосина, целые озера отходов - того самого бензина и солярки. А уже потом, на все готовое, придут машины. Так что если подумать о топливе, то проще паровоз сделать, он на дровах ездить может. Правда, на этакой штуковине по здешним проселкам и тропам не покатаешься. К паровозу понадобятся рельсы. Причем много. Тысячи тонн хорошей стали. На кузнях столько не выкуешь. Значит, прежде
чем изобретать паровоз, нужно построить мощный прокатный стан. Можно, конечно, поставить паровой двигатель на корабль и возить товары по той же Волге куда-нибудь в Персию и обратно. Правда, отсюда к Каспийскому морю несложно и без всяких машин вниз по течению скатиться, а обратно... А обратно подняться не получится, потому как в низовьях Волги с лесами, а значит, и дровами - напря женка.
        * * *
        Андрей в сердцах сплюнул в траву и пошел обратно в избу, сунулся на кухню, надеясь раздобыть-таки квасу и промочить пересохшее горло.
        - Ой! - испуганно вскрикнула стоящая у печи в одной рубашке - правда, почти до пят - простоволосая Лукерья и торопливо запахнулась в платок. Чего не спите, батюшка Андрей Ильич?
        - Поспишь тут, на комках этаких, - поморщился Матях. - Не видела, что стелила?
        - Прости, батюшка, но нет другого. Сам посмотри, на чем почиваем, кивнула женщина в сторону второй двери, уходящей из кухни. - Ждан вернется, свежего сена набьет, душистого.
        - А помягче ничего нет? Ну, перина там или вроде подушки. Подушка-то мягкая, не сваливается.
        - Помилуй, Андрей Ильич. - Поняв, что помещик застрял рядом с ней надолго, Лукерья накинула платок на голову, завязала, поправила разрез на рубашке, чтобы не раскрывался на груди, и наклонилась вперед, чем-то чиркая в дровах. - Нет у нас перьевика. Дому-то, почитай, двух лет не набралось. А кур всего полета будет. Сколько с одной возьмешь? На четыре подушки нащипала, а больше нет. Пока еще на перьевик али одеяло накопится...
        Она замолкла на полуфразе и принялась что-то старательно раздувать. Поднесла к занявшемуся крохотному огоньку тонкую полоску березовой коры, дала ей разго реться, кинула в топку.
        - Квасу дай, - попросил сержант.
        - Здесь он, батюшка Андрей Ильич. - Лукерья на полминуты вышла во двор, тут же вернулась с крынкой. - Варвара ввечеру пироги с репой оставила, кушайте.
        - Угу, - кивнул Матях, жадно прильнув к крынке. Потом взялся за пирог, пах нущий медом, но вкус имеющий не просто сладкий, а с некой горчинкой странный, но приятный. - А скажи, Лукерья, что ты вчера за разговоры такие вела, все "межа" да "межа"?
        - Дык, батюшка, - широко улыбнулась хозяйка, отправляя ухватом в топку один за другим четыре крупных чугуна. - Мы в нее по зиме часто играем, в межу-то. Соберемся с бабами, парня какого холостого заманим, на лавку привяжем, лицо платком закроем, да хер-то наружу и выпустим. Это межа, стало быть, лежит. Ну, и трогаем по очереди, кто как исхитрится. У кого "межевой столб", стало быть, под нимется, тот и выиграл. "Межу вкопал"*.
        * В эту игру, и многие похожие, в русских деревнях повсеместно играли вплоть до начала XX в. Хотя кто знает. Может, и сейчас где-то играют.
        Андрей представил себя на месте этого парня и почувствовал, как у него самого стала активно "устанавливаться межа".
        - Ладно, - решил он не уточнять подробнее правила игры. - Пойду прогуляюсь.
        На улице выглянувшее из-за горизонта солнце активно разгоняло остатки тумана, по дворам старательно голосили петухи. Из труб поднимались сизые и черные дымы. Похоже, не одна только Лукерья топила печь с утра пораньше. Сержант миновал сырую ложбинку, над которой стоял колодец с высоким "журавлем", стал подниматься на взгорок, приглядываясь к домам.
        Жилища местных смердов более всего напоминали маленькие усадьбы, выстроенные по одному проекту. Собственно дом, примерно пять на шесть метров, крытый соломой и с парой окон, затянутых промасленной тканью или тонкой, тщательно выскобленной кожей. Шагах в десяти от него, под прямым углом к жилью, возвышался амбар - в ширину тоже метров пять, но в длину - не меньше пятнадцати. Дом и амбар соединя лись воротами и калиткой - места только на них и хватало. Параллельно дому, шагах в десяти от амбара, находился сарай - то ли коровник, то ли свинарник. Между ним и домом стоял еще сарай, а потому внутреннее пространство двора надежно закрыва лось от посторонних глаз. Дальше, огораживая сад и грядки, от двора к двору тянулся плетень. В огороде у каждого хозяина стояло еще по две-три постройки. Видимо, огнеопасные - бани, овины.
        Скрипнула калитка одного из домов, показался Трифон, поклонился, скинув шапку:
        - Не меня ищете, боярин?
        - Может, и тебя, - пожал плечами сержант, подошел ближе, привалился плечом к столбу плетня - тот податливо откачнулся. - Скажи, староста, как бы мне перьевик получить? Ночевать, боюсь, придется здесь часто. Хочется все-таки на мягком спать, а не ломать ребра на комьях.
        - Такого у нас в уговоре не было, - мотнул головой смерд. - Наша деревня ни тюфяков, ни подушек, ни перин поставлять не должна.
        - Я же не говорю, что должна, - пожал плечами Матях. - Я говорю, что ноче вать не на чем.
        - Купить в Богородицком можно али в Хлынове, - кивнул староста. Капустой торговать поедем, справиться можно, сколько просят за них сейчас. На оброчные деньги сразу купить можно, коли велите. А как со стряпухой быть? Мы подряжались девку на приезды редкие давать, а не постоянно кормить. Коли жить здесь станешь, боярин, толковать про это надобно. Не по уговору получается.
        - Понял, - вздохнул Матях. - Потом потолкуем, ступай. Нет, постой. А Гриша ваш, баламут, где обитает?
        - Дальше, - махнул рукой Трифон в сторону новостройки. - У россоха на Кома рове.
        Дом Тетерина заметно отличался от всех прочих. В первую очередь жердяные стены сарая оказались тщательно проконопачены и замазаны глиной. Плетень пони мался на высоту человеческого роста, и заглянуть через него на огород было труд новато. Ворота не просто сколочены из тонких жердей, а сбиты из плотно подог нанных досок и расписаны оранжево-синими сказочными птицами с орлиным телом и женским лицом. Похожие птицы, но только резные, украшали и столбы калитки. Андрей постучал, толкнул незапертую створку.
        - Господи святы, батюшка боярин пожаловал. - При виде помещика смерд все- таки поднялся, скинул шапку и поклонился. Потом сел и снова взялся за корытце, что держал на коленях, наматывая на него тонкую суровую нить. Двое мальчишек лет по пяти торопливо шмыгнули в амбар и теперь опасливо выглядывали сверху, из щели под стрехой.
        - Что делаешь?
        - Поилку для кур, - поднял глаза на гостя Григорий. - Они ведь, дуры, вечно в воду с лапами лезут. Утром нальешь, к полудню два раза менять приходится. А я нитку-то натяну, им и не влезть. Только голову опустить можно. Утром налил, и до вечера можно не смотреть.
        - Хитро... - Матях пересек двор, выглянул в огород. Неподалеку от дома, в копанке метров пяти диаметром, плавали гуси, довольно окатываясь водой. Не зага живают?
        - А за пару дней я ее вычерпываю всю, огород теплой водой полить, усмехнулся Тетерин. - Новую потом из колодца сливаю. И репе хорошо, и птице, и я с прибытком.
        - Молодец. - Андрей вернулся к хозяину. - Куры, гуси. Так у тебя, наверное, пера птичьего просто завал? А я на жестких досках сплю. Может, выручишь?
        - Чего стараться-то? - пожал плечами мужик. - Оброк я, почитай, весь ста росте свез. Юрьева дня дождусь, да и поеду новой доли искать. Сад мне попортили, овин спалили. Да и нет у меня пера, потрачено все.
        - Овин спалили, дом и сараи остались. С собой не увезешь. И копанку не зах ватишь, и колодец. Сад порченый за пару лет опять разрастется, а с нового урожая еще лет десять ждать, - присел рядом с Гришей на скамейку Матях. Тебе это надо? Опять же, люди хорошие куда дороже земли свежей будут. Кого ты там найдешь, Тетерин? На одном месте и камень мхом обрастает, а ты с себя сам весь мох обод рать норовишь.
        - Хитрые речи ведешь, боярин, - отложил готовую поилку крепостной и взялся за другую. - К чему бы?
        - Бока отлежал, - пожал плечами сержант. - Перьевик вместо тюфяка хочу и одеяло теплое. И не потом как-нибудь, а на днях.
        - Так ведь нет же у меня.
        - Ай, Гриша, - наклонился вперед Андрей, поставив локти на колени. Навидался я людей разных. И таких, как ты, тоже встречал. Ты мужик хитрый, находчивый, хваткий. А я ведь с тебя не требую ничего. Просто с просьбой пришел. Жизнь, она ведь такая, Гриш... Сегодня я тебя о чем-то попрошу, завтра ты меня...
        Матях усмехнулся и, понимая, что сказал вполне достаточно, поднялся:
        - Ладно, пойду я. Дела... Ответа он дожидаться не стал. А то ведь ляпнет человек что-нибудь второпях, а потом от своих слов отказываться неудобно будет. Тут лучше терпение проявить, пусть подумает.
        На улице под присмотром двух десятилетних пострелят с длиннющими кнутами уходило в луга стадо, собранное из коров, коз и овец. В сторону Лумпуна катились две телеги, человек по пять в каждой. Судя по торчащим в сторону вилам, крес тьяне собирались за сеном. У нового дома опять стучали топоры. Хозяин доделывал мелочи, на которые бросаться всем миром смысла не имело. Что касается Матяха, то он вроде бы никаких дел в деревне больше не имел.
        Сержант вернулся в дом, доел пироги, запивая квасом, потом спустился во двор и вывел из загородки коня. Вспоминая, как правильно пользоваться упряжью, он накинул каурому оголовье, затянул ремешок, перекинул поводья на гриву. На спину сперва положил потник, потом седло. Со всей силы натянул под брюхом подпругу. Бердыш он повесил на переднюю луку, щит на заднюю, чересседельную сумку кинул на холку. Кажется, все.
        - Куда ты, батюшка? - Из дома, с лукошком в руках, появилась Лукерья. Я как раз яйца собрала. Сварить могу в дорогу.
        - Спасибо, - покачал головой Матях. - Сыт. Илья Федотович сегодня к себе в усадьбу требовал. Пойду.
        - Постой, я хоть сала принесу...
        Сала Андрей дождался - надо хоть какой-то провиант с собой захватить! Кинул тяжелый сверток из серой новины* в сумку, кивнул на прощание перекрестившей его женщине и вывел скакуна со двора.
        * Новина - довольно суровый домотканый холст.
        Садиться в седло сержант не собирался - пусть отбитая задница хоть немного отдохнет. И дорогу выбрал не прямую, а тот путь, каким его Умильный сюда привел. Чтобы не заблудиться с непривычки. По его прикидкам, за вчерашний день они отма хали не больше тридцати километров. Значит, к вечеру до усадьбы он в любом случае доберется, жокея из себя можно не изображать. Ходить его в погранвойсках научили, не запарится. Тем более что топать можно налегке - вся поклажа у каурки на спине.
        До Комарово, по хорошей дороге, он дотопал меньше чем за час. Солнце, подни маясь, начало припекать - но и дорога шла уже по направлению к зарослям. Тень и легкий ветерок приятно освежали. Андрей, перекинув поводья через плечо, шел, весело насвистывая, придерживаясь правой обочины и не особо глядя по сторонам. А потому ответный лихой свист заставил его вздрогнуть от неожиданности, остано виться и оглянуться. Позади, в десяти метрах, стоял парень лет двадцати, с еще только пробивающимися усиками, в стеганой жилетке на голое тело и шароварах, выпущенных поверх сапог; в ухе торчали сразу две серьги. Впрочем, самыми глав ными были колчан, висящий у него через плечо, и лук с наложенной на тетиву стре лой. Продолговатый граненый наконечник смотрел Андрею точно в грудь.
        Послышалось покашливание, заставившее сержанта повернуться снова впереди из-за толстой березы выдвинулся коренастый бородач в войлочной куртке с коротким рукавом и красноречиво положил ладонь на рукоять сабли. Бежать некуда, дорога закрыта.
        - Ты, странник, лошадку-то отпусти. - Это появился третий незнакомец. В тол стом бархатном кафтане, с кинжалом на поясе и саблей на боку, он также подошел сзади, остановился, похлопал каурого по крупу возле хвоста. - Зачем она тебе? Все одно пешим ходишь.
        И незнакомец дружелюбно улыбнулся, отчего его казацкие усы над гладко выб ритым подбородком расползлись на лишние три сантиметра. Матях протянул руку к бердышу - незнакомец отступил на шаг, покачал головой:
        - Не надо, странник. Мы не душегубы, нам лишний грех ни к чему.
        - Не шевелись! - громко предупредил парень с луком. - Пристрелю, Богом кля нусь.
        - Оставь лошадку, - не потребовал, а даже попросил усатый. - Сумочку с пояса сними да руки за спину заведи. Мы, странник, живота твоего не ищем. В хорошие руки продадим. Чай, не басурмане какие-нибудь. В одного Бога веруем.
        И он широко перекрестился, словно это мгновенно превращало его в честного человека.
        - Ты руку-то с бердыша убери. И в сторонку отойди тихонечко. - Усатый сунул руку за пазуху и вытащил оттуда кожаный ремешок. - Вот так, лепо...
        И в этот момент Андрей, уже разжавший руку и приподнявший ее над бердышом, скрипнул зубами: да как же так?! Он, русский воин, сержант, боярский сын, защитник селений и крестьян мирных - вот так просто перед тремя уродами спасует? Да какой же он защитник, если себя не может защитить! Жизнь спасет - но зачем ему такая жизнь? Как он людям в глаза смотреть сможет, что скажет про себя? Что струсил, шкуру спасая? Что сам, как баран покорный, руки под веревки подвел?
        Матях быстро цапнул бердыш, поддернул его вверх, скидывая с луки седла, и со всего размаха рубанул. Усатый успел отреагировать, откачнулся - но сержант ослабил хватку, позволив шершавому древку заскользить по ладони, и только когда косица ударила по пальцам, снова сжал кулак. Оружие, в долю секунды удлинившись почти на метр, самым кончиком стального полумесяца легко чиркнуло врага под под бородком, и Андрей сразу упал, откатился на пару шагов. Вовремя - басовито трень кнула тетива, послышался глухой стук, жалобное ржание. Сержант вскочил на ноги, увидел, как конь промчался мимо из щита, пришпиливая его к крупу, торчало тонкое древко стрелы. Но жалеть каурку было некогда: впереди стоял бородач с уже обна женной саблей, позади Андрей лопатками чувствовал - лучник торопливо доставал новую стрелу.
        - Х-ха! - Матях рубанул грабителя со всего размаха, из-за головы. Бородатый, естественно, увернулся - но при этом был вынужден остановиться, отклониться в сторону, и сержант проскочил мимо, развернулся. Парень у кустов сплюнул и опустил лук. На линии прицела, спиной к нему и заслоняя цель, стоял его же това рищ.
        Андрей перевел дух и перехватил бердыш двумя руками - левой под косицу, правой - за середину древка. Вес оружия в руках придал уверенности и спокойст вия. Он даже позволил себе на мгновение отвести взгляд от бородача и оценить сос тояние вежливого грабителя в кафтане. Тот лежал на дорогэ и мелко стучал по пыльной земле ногами. Вокруг головы расползалось кровавое пятно.
        Бородач сделал выпад, пытаясь уколоть Матяха в лицо, рубанул сбоку, ткнул клинком с другого. Сержант вскинул бердыш вверх, в сторону, в обратную. Париро вать оказалось нетрудно - огромное лезвие само по себе закрывало половину тела, оставалось только слегка менять его положение. Грабитель отступил, и сержант тут же провел несколько ударов, словно на тренировке в "учебке". Только там было: приклад, штык вперед, приклад, штык сверху вниз, а здесь - подток, лезвие ост рием вперед, подток, лезвием сверху вниз.
        Бородатый, скалясь, отступал, уворачиваясь от стального полумесяца и подс тавляя клинок под удары древком. Отпрыгнул еще на шаг, закинул саблю за голову, кинулся вперед. Матях вскинул бердыш над головой - и тут же понял, что убит. Грабитель неожиданно резко присел, скользнув вместе с клинком под руки Андрея, и быстрым движением резанул его поперек живота.
        Послышался скрежет. Оба на мгновение замерли. Сержант - вскинув оружие над головой и прислушиваясь к своим ощущениям. Бородач, стоя на одном колене, с саблей перед собой - ожидая, когда противник рухнет после смертельного удара. Вот тут Андрей и ударил его сверху вниз подтоком, вложив в него всю силу обеих рук. Стальное острие вошло грабителю в ухо, проламывая череп насквозь, и погру зилось глубоко в плечо.
        Парень у кустов резко вскинул лук - Матях, рванув бердыш, кинулся в сторону. Стрела тихо прошелестела в стороне, и сержант бросился в атаку. Десять метров - парень выдернул из колчана стрелу. Пять - он наложил ее на тетиву. Три - лучник понял, что выстрелить не успеет, разжал пальцы, бросая бесполезное оружие, и резко махнул правой рукой. Андрей увидел выскальзывающий из рукава грузик кис теня, вскинул бердыш перед собой, но груз захлестнул за древко и перемахнул плечо, угодив куда-то под лопатку. Правая рука мгновенно повисла, перестав под чиняться - одной левой сержант рубить не смог и просто ткнул подтоком вперед. Попал в бедро немного выше колена. Парень взвыл, упал и тут же торопливо отполз на трех конечностях в кусты, поднялся там, морщась от боли, выдернул из-за голе нища нож.
        Андрей остановился - лезть однорукому в густые заросли не хотелось. Однако и оставлять бандита живым - тоже.
        - Держи! Держи его! - услышал он далекие крики. По дороге со стороны Поляниц бежали какие-то мужики, и сержант понял, что пора сматываться. На этот раз конф ликта совести и трусости в душе не возникло. Матях кинулся к своему каурому, остановившемуся метрах в пятидесяти, прыгнул в седло, перекинул бердыш через плечо, рванул щит, выворачивая наконечник стрелы из конского бока. Скакун жалобно заржал. Андрей, удерживая щит левой рукой, ударом ноги обломил наконеч ник, закинул деревянный диск за спину, оберегаясь от стрел, потянул правый повод, поворачивая коня мордой к кустарнику, и резко сжал бока пятками. Каурка всх рапнул и ринулся вперед, проламывая молодую ивовую поросль, вырвался на открытое жнивье и помчался во весь опор, унося всадника от уже совсем близкой погони.
        Куда нужно скакать, Матях в общих чертах понимал: через Керзю на другой берег, там найти дорогу, а уж она сама к усадьбе выведет. Речка мелкая, в любом месте можно перейти. Тракт проезжий тоже рядом должен быть, километрах в трех- четырех через поле по прямой. А потому он не очень беспокоился и только погонял скакуна, торопясь донести боярину Умильному тревожную весть: какая-то банда опять двигается на его деревни и сейчас приближается к Комарово.
        Менее чем через час сержант влетел в распахнутые ворота, решительно осадил коня перед крыльцом дома и неуклюже спрыгнул на землю.
        - "Чехи"... - устало прошептал он и уселся на ступени. Скачка вымотала его так, что дышал Матях едва ли не тяжелее, чем взмокший скакун, изо рта которого капала кровавая пена.
        - Беспамятного порезали! - с облегчением услышал Андрей тревожные крики. - Боярина посекли! Илья Федотович! Боярин! Татары!
        - Помилуй, служивый, да что это с тобой? - наконец спустился из дома хозяин. - Кто посмел?
        - Банда к Комарове идет... - коротко и четко выдохнул Матях. - "Чехов" десять видел... Час назад столкнулись...
        - Откель?
        - От Поляниц... Из леса...
        - Да что же творится ныне! - в сердцах топнул ногой Умильный. - Ни дня спо койного не проходит. Коней всем седлать! Броню надеть, рогатины взять. Касьяна к боярину Андрею зовите... Ах, да... Ну так хоть Прасковью покличьте, пусть лечит служивого.
        - Я с вами, - поднялся на ноги Матях и взмахнул правой рукой. Она продолжала болеть, но уже слушалась.
        - Куда тебе, служивый? - покачал головой боярин. - Вон опять в крови весь.
        - То не моя, то коня ранили.
        - Помилуй, служивый, разве я не вижу? Вон у тебя и рубашка посечена на животе, и кровь сочится.
        Сержант опустил глаза и только сейчас понял, почему остался жив: по его широкому поясу, по медным бляхам, пряжке, толстой темной коже шел глубокий рубец. Рубашка над рубцом и штаны ниже его были рассечены и пропитаны кровью.
        - Вот черт, - удивился Андрей. - Я и не почувствовал даже.
        - Господи помилуй, - торопливо перекрестился боярин. - Что же ты нечистого в доме христианском поминаешь...
        - Все равно с вами поеду, - упрямо мотнул головой Матях. - Там и моя деревня на дороге. Мне теперича на роду написано Гриш всяких, Варвар и Лукерий шкурой своей прикрывать. Опять же, крестник у меня на дороге остался недобитый. Хромой он ныне, далеко не уйдет.
        - Ладно, - неожиданно легко согласился Илья Федотович. - Коли так рвешься... - Он резко повысил голос: - Тит! Коня боярскому сыну переседлай! С нами поска чет! А ты, служивый, в терем поднимись. Я комнату в нем за тобой оставил. Пока сбираемся, Прасковья тебе раны перевяжет. Все одно брони на тебя нет, назад в седло поднимешься, и все. А племянницу мою туда подошлют. Иди приляг. Хоть дух переведешь.
        Боярин Умильный развернулся и быстрым шагом поднялся обратно в дом. Оно и понятно - ему ведь тоже переодеться нужно.
        В тереме все осталось как раньше. Да и чему тут было меняться? Кровать, стол, пара табуретов. Андрей потрогал постель, покачал головой: здешний тюфяк был все-таки куда как мягче, нежели тот, что в Порезе. Затем, расстегнув ремень, он осторожно отодрал рубашку от верхней раны. Кровь еще толком не свернулась, поэтому особой боли он не почувствовал. Похоже, разбойничий клинок лишь рассек кожу, ремень не дал ему погрузиться глубже.
        - Подожди, хороший мой. - Дверь открылась, появилась Прасковья. Как всегда, в простеньком платке, длинном сарафане без украшений. Она поставила на стол деревянную миску, положила рядом кучку тряпок. По комнате сразу пополз кислый запах водки, перемешанной с уксусом.- Постой, дай я посмотрю, болезный.
        - Ерунда там, не страшно, - остановил ее Андрей, когда она присела перед ним. - Лучше на спину посмотри. Больно, а самому не разглядеть.
        - Так повернись, хороший... - Девушка поднялась, отошла и открыла ставни, вернулась. - Ой, пятно какое черное. Что это?
        - Кистень долетел, зарраза. Ничего страшного не видно? Переломов нет?
        - Пятно черное, вокруг синее... - Спину вдруг обожгло холодом, быстро сме нившимся приятной прохладой. - Так легче, боярин?
        - Да, хорошо...
        - Я тогда пока тряпицу оставлю... - Прасковья обошла сержанта и опять опус тилась перед ним на корточки. - Ой, как много. Подожди, помою...
        Макая тряпочку в миску, девушка быстро отмыла кровь с живота, протерла рану, приложила к начавшему слегка кровоточить разрезу немного сухого мха. Потом потя нула вниз штаны. Матях смущенно зажмурился - но, к его удивлению, "межевой столб" на близость дамских ручек реагировать не стал. Видимо, решил, что сейчас не до того.
        Прасковья проложила мхом второй порез, обмотала тело большим куском новины, помогла натянуть порты, туго застегнуть пояс - чтобы тряпка не разматывалась.
        - Сейчас, тряпицу на спине поменяю.
        - Ермила! Прохор! - послышался со двора решительный голос боярина. Что вози тесь?! По коням!
        - Пора! - подпрыгнул Андрей, торопливо накинул рубаху, метнулся к двери, но на полдороге спохватился и повернулся к девушке: - Я все хотел сказать тебе, Прасковья... Ты самая красивая девушка, какую я только встречал в этом мире.
        - Ты хороший человек, боярин Андрей, - после малой заминки ответила боярская племянница.
        - Я... - Под полом терема раздался топот копыт. - Вернусь, договорим. И сер жант помчался во двор.
        Для отражения очередного набега боярин Умильный поднял в седла только пят надцать человек. Коли его новый сын боярский не ошибся и татар всего десять- двадцать грабителей, то сил вполне хватит, чтобы вырезать всех любителей чужого добра до единого.
        Всадники мчались по дороге стремительным галопом, удерживая поставленные на стремя рогатины, поблескивая начищенными шеломами и шишаками.
        "А Беспамятный мой все-таки боярином был, - довольно думал Илья Федотович, вглядываясь вперед. - В сечу сам запросился, раной прикрываться не стал. Храбр. Видать, слава Богу, не прогадал я с ним, положиться можно".
        У россоха отряд свернул с дороги в сторону Поляниц, на узкую, но хорошо утоптанную тропу, перешел на шаг. Впереди расстилалось широкое поле осоки, в котором растворялась тропа, и всадники направили коней прямо на него. Под копы тами зачавкала вода, кони недовольно зафыркали, но продолжали двигаться вперед, выдергивая глубоко погружающиеся в илистое дно ноги.
        - Илья Федотович, - указал вперед Родион. Он щурился от солнца, отчего узкие глаза и вовсе стали походить на темные щели. - Гляньте, дымов-то нет. Похоже, не тронуты ни Комарово, ни Порез.
        - Может, не запалили еще?
        - Так ведь до Комарово версты две всего отсель, не более. Крики бы услышали, звон железа.
        - Ты, никак, решил, что служивого наши криксы в лесу покусали? Али сам он порезался?
        - Нет, батюшка Илья Федотович, - покачал головой Родион. - То станичники могли оказаться. Они на деревню не пойдут, мужиков побоятся. На дорогах супротив странников одиноких промышляют, подводы разоряют, обозы малые...
        - И то верно, - согласился боярин, поднимаясь на стременах. Сквозь березы, шелестящие ветвями на противоположном берегу реки, хоть и с трудом, но крайние дома в деревне различить было можно. И выглядели они вполне благополучно. Окон чательно успокоил Умильного вид двух смердов - бабы и мужика, спокойно сметыва ющих на лугу стог.
        Отряд перебрался через наволок*, раскидал копытами прозрачную воду Керзи.
        - Ну, боярин Андрей, - обернулся Илья Федотович, - где тебя зарезать пытались?
        - На дороге, киломе... Около версты в сторону Поляниц от Комарове.
        - Туда и поскачем. - Боярин пустил коня широкой рысью.
        Путь через свежескошенное поле занял минут пять. Еще меньше времени занял поиск места схватки - на дороге, раскатанные колесами в длинные бурые полосы, еще сохранились два кровавых пятна. Боярин спрыгнул, звякнув кольцами байданы, опустился на колено, разглядывая то, что темнело посередине дороги.
        - Я вижу, одного ты точно отправил в преисподнюю, служивый. Столько не со всякого кабана натечет. Но тел нет, а следы колес легли на свежую лужу, разбрыз гали как воду... - Он выпрямился. - Это не тати. Это купец. Опять новгородцы балуют, молодцы-ушкуйники. Где торгуют, там и воруют!
        В этот миг Илья Федотович начисто забыл свои полные гордости рассказы про предков, промышлявших на Оби и Волге точно таким же образом.
        - Далеко обоз уйти не мог. Небось только к Порезу докатился. За мной!
        * Наволок - заливной луг, пойма, низменный берег реки, затопляемый в период разлива.
        Кавалькада сверкающих доспехами ратников снова сорвалась с места и помчалась к ближним деревням, десятками копыт вколачивая пыль в утоптанную дорогу. Три версты - пять километров - отряд промчался в считанные минуты, и вскоре стало видно, что боярин не ошибся: за прошедшие со времени схватки три часа купеческий обоз только-только успел миновать Порез и теперь грохотал меж свекольных гряд по тракту, ведущему к Хлынову.
        Холопы, удерживая рогатины, с веселым посвистом промчались по обочинам, обгоняя медлительные повозки, остановились впереди, перегородив торговым людям путь. Илья Федотович немного отстал - несолидно родовитому боярину носиться, как застоявшемуся жеребенку.
        - Родион, Матвей, сзади приглядите, дабы не утек никто, - приказал он ближним воинам и поскакал вперед.
        Двадцать одна телега, столько же возниц. Четыре черноволосые узкоглазые девки с мешками под глазами и спутанными волосами - невольницы. В пути - для баловства, а на месте, глядишь, и на продажу сгодятся. Коли отмыть, пропарить да хлебным вином ввечеру напоить. Еще трое оружных смердов шли позади обоза, столько же - спереди.
        Хотя числом торговые гости и превышали боярский отряд почти вдвое, однако противиться остановке не пытались. Да и куда бездоспешным мужикам супротив готовой к бою кованой рати? Правда, и испуга путники не выказывали. Чай, не по Дикому Полю ехали, а по земле русской, законом и обычаем освященной. А снаря женные по государеву воинскому уложению всадники на станичников походили мало.
        Ехавший верхом возле первой подводы упитанный купец, завидев приближающегося боярина, наклонился к возничему, торопливо подхватил у того из-за спины высокую горлатную шапку, темно-бордовую ферязь, расшитую жемчугами и самоцветами, накинул на плечи и приосанился:
        - Здрав будь, боярин. Почто помеху мне чинишь, дорогу загораживаешь?
        - Да вот татей ловлю, что на дороге озорничают, - натянул поводья Илья Федо тович. - Не видал таких?
        - Прости, боярин, Бог миловал, - степенно перекрестился купец и кивнул воз ничему: - Трогай!
        Холопы, перегораживающие проезд, не шелохнулись, а Прохор даже красноречиво опустил рогатину, почти коснувшись ею лба купеческого коня.
        - А вот сын боярский Андрей аккурат перед полуднем сразу на троих наткнулся, - спокойно продолжил Илья Федотович. - И прямо на сем тракте.
        - От доеду до Хлынова, - вскинул украшенный жидкой бороденкой подбородок купец, - да пожалуюсь воеводе, что на проезжем тракте оружные помещики проезжих людей татями смущают. Он быстро про все в Разбойный приказ отпишет.
        - А не учинить ли заодно спрос в Разбойном приказе, где проезжие люди товар добывают? - чуть наклонился в седле боярин. - Многие из них для осторожности лазутчиков уперед своего обоза пускают. Дабы станичников, коли затаятся где, заблаговременно заметить, пока товар дорогой далеко. А коли вместо станичников странник одинокий встретится - так и его приметить. Да и обхапать, пока не видит никто.
        - Мой товар со странника перехожего не снять, - гордо заявил купец. Шелка я везу китайские, атлас, лекарский камень, благовония индийские, сласти разные, самоцветы дорогие и редкостные, кость черепаховую...
        Матях, поняв, что этот беспредметный разговор может длиться очень долго, спешился, двинулся вдоль обоза, поглядывая на мешковину, закрывающую груз. Ведь путь телеги проделали долгий. Погода сухая, теплая. Над дорогой постоянно пыль летит. Вон как все возы запылились. Если грабители и вправду были из охраны обоза, путники не станут бросать их тела просто так, как ненужный мусор, навер няка с собой взяли. Если брали - мешковину откидывали. Если откидывали, то... Он остановился, увидев покрывало, запыленное только наполовину. Угол тряпки был испещрен длинными узкими полосами, словно ее сперва смяли, а потом разгладили вновь. Андрей скинул из-за спины бердыш, ухватил его правой рукой под косицу, а левой, глядя вознице прямо в лицо, отдернул мешковину.
        Обозник отвернулся.
        Под покрывалом лежали тюки ткани. Но лежали не ровно, как им полагалось на досках, а наперекосяк, боком. Сержант дернул ближний рулон и обнаружил под ним пару грязных, успевших натоптать не одну версту сапог. Сапоги от груза ничуть не смялись, поскольку все еще оставались на ногах.
        - Илья Федотович, - усмехнулся Андрей, - ты только посмотри, какой я товар нашел! Свежее мясо...
        Купец и боярин разом пришпорили лошадей и почти одновременно спрыгнули на землю рядом с Матяхом.
        - Тут уже явное душегубство, - довольно рассмеялся Умильный. - Прав ты, купец, в земскую избу нужно нам с тобой ехать. Ой нужно...
        - Нет, - мотнул головой растерявшийся купец. - Не знаю я их... Не видел...
        - Ермила, - подозвал самого широкоплечего холопа Илья Федотович. - А ну, выкидывай тюки на траву.
        - Зачем кидать? Это же шелк, боярин! Он на вес золота! Чистое серебро! Серебро попортишь! - заметался торговый человек, но Ермила невозмутимо принялся выполнять приказ, и вскоре все увидели лежащих на дне повозки мертвецов: черно бородого, с изломанным и окровавленным лицом, и усатого, под гладко выбритым под бородком которого темнел короткий разрез.
        - О-о, гость дорогой, да по тебе явно Разбойный приказ скучает! Мертвецы, обличающие деяния твои, имеются. А остальное ты кату на дыбе расскажешь, как в допросную избу отвезем. Прохор, Ефрем, вяжите станичника.
        - Постойте! - вскинув руки, попятился купец. - То не мои люди! Шел обоз по дороге, мы их и увидели на земле, мертвых. Вот и подобрали. До храма ближайшего довезти, батюшке передать. Дабы отпел, земле предал по-христиански. А то грех. Люди все ж, а брошены, ако псы безродные.
        - Сие поступок добрый, - согласно кивнул Илья Федотович и размашисто перек рестился. - С мертвыми на Руси не воюют. Пусть на земле освященной лежат. А тор говый человек-то мирным и богобоязненным оказался... А, служивый?
        - Третий был, - негромко сообщил Матях. - Лучник. Молодой, безусый. Я его в левую ногу ранил, чуть выше колена. Так что хромать он должен и перевязку иметь. Рана свежая, узнать легко.
        - Слыхали? - кивнул холопам Умильный, и те, обнажив сабли, двинулись вдоль обоза.
        - Я вижу, боярин, - облизнул мгновенно пересохшие губы купец, - благое дело ты делаешь, пути торные от татей-душегубов освобождаешь. Вот, прими за это от меня благодарность бескорыстную.
        Торговый человек распахнул ферязь, отцепил с пояса тяжелый матерчатый мешочек с вышитой на нем змеей, протянул Андрею:
        - Серебро доброе, новгородское.
        - Служивый кровь свою пролил, коня в сече потерял, а ты от него серебром откупиться хочешь? - удивленно приподнял брови Илья Федотович.
        Купец тяжело вздохнул и отстегнул еще один кошель:
        - За хлопоты и расходы благодарность мою прими...
        - Есть! Ага! - Ермила за шкирку содрал с повозки одного из возниц, немед ленно дал ему в зубы, потом еще и еще. Секунду спустя запустил руку под мешковину и достал оттуда лук.
        - Забери у него эти деньги, служивый, - спокойно попросил Илья Федотович. - На дыбе они ни к чему.
        - Помилуй, боярин... - Куда только пропала гордая осанка торгового гостя? Он побледнел, губы тряслись. - То ребята молодые побаловали. Кровь горячая, ум короткий. Ущерба не принесли, виру за коня и обиду я заплатил...
        - Виру ты заплатил за то, на чем тебя поймали, купец, - сухо парировал Умильный. - А воевода захочет узнать обо всем. Немало у нас последние годы смердов и путников одиноких безвестно сгинуло. Вот и расскажешь, кто из них на твоей черной совести оказался.
        Ермила приволок разбойника и кинул его перед боярином на колени. Пленник выглядел жалким - уже не на двадцать, а от силы на пятнадцать лет. Вместо душег рейки на нем была сатиновая косоворотка, серьги пропали, но под широкими свобод ными шароварами легко различалась повязка на левой ноге.
        - Он? - спросил Умильный.
        - Он, - кивнул Матях.
        - Будет чем воеводе перед государевыми дьяками хвастаться, - кивнул Илья Федотович, взял у Ермилы лук, словно составленный из двух маленьких, с локоть длиной, склеенных посередине.- Ты смотри, рукоять плоская, шелком клеен, резьба на дуге. Лук-то османский, дорогой. И зачем такой торговому гостю?
        - Вот тебе крест, боярин, - опустился на колени купец, - нет на мне крови душ христианских. Издалеча иду, никогда здесь не бывал, никого не трогал.
        - Откель?
        - Далеко иду. От самого Самарканда.
        - Вот как? - Боярин молча передал лук Андрею, заложил руки за спину. Как же ты шел?
        - От Самарканда по Яксарату* до моря, там торговым путем до Тобола, мимо Уфы**, на Анареченскую дорогу и сюда.
        * Яксарат - древнее название Сырдарьи.
        ** Имеется в виду река Уфа. Одноименный город основан Иваном Грозным только в 1574 г.
        - Полона, что татары гнали, на Анареченской дороге не встречал?
        - Нет, боярин.
        - Лжешь! - неожиданно взъярился Илья Федотович и схватился за саблю.
        - Ей-богу, не встречали никого, - перекрестился купец. - Любого из людей моих спроси.
        - Правду молви, смерд. Меж смертью и животом выбираешь... - Кончиком сабли боярин приподнял подбородок торгового гостя, взглянул ему в глаза: Истину знать хочу!
        - Не встречали никого, боярин, - неожиданно подал голос паренек. Помилуй дядьку мого Христа ради. Я баловал, мне и ответ держать. Хочешь, в закуп пойду, хочешь, виру назначай.
        - Кому ты нужен в закупе, безногий, - поморщился Умильный. - Да и не судья я на государевых землях. То воеводе да людям, земством избранным, решать*.
        - Воля твоя, боярин, - склонил голову парень. - Дядьку отпусти. Не знал он. Вперед послал, тракт лесной посмотреть. Мы с братьями одни путника пугнуть решили.
        - То слова пустые. - Илья Федотович опустил клинок. - А вот где гулял твой дядька, то еще проверить надобно. Может, у Самарканда. А может статься, тут по чащобам обитает да товар с людей проезжих шибает. Давай, гость торговый, сказы вай. Как шел, где. Что видел, с кем знался?
        - Из Самарканда я девяноста дней назад отправился. Горной дорогой к озеру Айдаркул шел, оттуда по Яксарату к морю отвернул. Жарко там, и песок один. Мало кого встречал, товаром не торговал. Навару мало, коли рядом с прежним торгом дела вести. Сорок дней шли, потом на север повернули, к Тоболу.
        - В степи встречал кого?
        * Судебником Ивана Грозного на Руси с 1550 года был введен суд присяжных.
        - А как же, боярин, видел. Кочевье рода Гиджаков встретил, почти у моря. Аманжолы встретились, земли Джансугуров пересекали, на пастухов наткнулись. Ска зывали они, ногайских татар много в степи появилось, но мы не видели. У башкир встретили два ногайских рода, от Уфы неподалеку. Они, вестимо, с Волги. От гнева государева ушли, как заместо Ямчур-гея хан Дербыш в Астрахани сел. На ножах они с нынешним ханским родом.
        - Что за татары?
        - Кочевье хана Арима из рода Исанбетовых и бея Салиха Такташа.
        - Где встретил? - По спине Умильного пополз холодок от предчувствия удачи.
        - У Бакаевского леса. Там испокон веков кочевья Аблаевские были. Они по весне даже земли распахивали, чатей сто, а то и более. И кажинный год на зимовку в те места возвращались. Между реками Чермасан и Севада.
        - Чермасан? - хмыкнул Илья Федотович. - Какая же это река? Воробей с берега на берег перескочит.
        - Там они и стояли, - торопливо закивал купец. - Бей Салих ближе к лесу, а хан - на другом берегу, верстах в десяти выше.
        - Хана видел?
        - Нет, - мотнул головой торговый гость. - Токмо бабы, дети да старики. На товар и смотреть не стали.
        - Когда ты их кочевья миновал?
        - Так... - замялся купец. - Дней десять будет, не более.
        - Дней десять... - Илья Федотович кинул саблю в ножны, прикусил губу. Потом повернул голову к Андрею: - Так что, простишь их, служивый, али к хлыновскому воеводе повезем?
        И тон, и поведение Умильного говорили о том, что ему сейчас явно не до поездки в далекий город, что гложет его какая-то тревожная мысль, и Матях мотнул головой:
        - Черт с ними, пусть проваливают.
        - Это ты верно заметил, служивый. Душу диаволу они продали, в Царство Небесное им не войти, - согласился Илья Федотович. - Но Бог велел прощать. Коли ты прощаешь... Ефрем!
        Боярин взмахнул рукой, дозволяя холопам освободить дорогу. Первый возничий тут же тряхнул вожжами, торопясь уехать, пока ратники не передумали. Купец и его племянник поднялись, все еще не веря в неожиданно благополучное разрешение своей судьбы. Парень захромал к своей телеге, торговый гость, воровато оглядываясь, принялся торопливо метать раскиданные по траве тюки дорогих тканей обратно в повозку.
        - Эй, купец, - подошел ближе Андрей. - Скажи: про такого хана, как Кубачбек, ты слыхал?
        - Знаю, - выпрямился тот. - Богатый ногаец. Возле Аралсора его кочевья. Степи там обильные, воды много. Реки полноводные в любой стороне: Волга, Ащи озек, Узень. Так что скот его от засухи никогда не дохнет. Правда, с Дербыш-Алеем он тоже не в ладу. Сказывали, дальше к Уралу откочевал, к низовьям.
        - Стало быть, между Волгой и Уралом кочует? - уточнил Андрей, еще не очень представляя, как сможет распорядиться полученной информацией.
        - Там, боярин, там. - Купец покосился на задумчиво покусывающего губу Умиль ного и заторопился: - Благодарствуйте за милость, бояре. Век Бога молить стану..
        - Езжай, - оборвал поток благодарностей Илья Федотович.
        Хозяин обоза не заставил повторять дважды - ловко запрыгнул в седло и дал шпоры коню.
        Боярин Умильный тоже поднялся в седло, подобрал поводья:
        - А кем тебе хан Кубачбек приходится, служивый?
        Матях чуть не прикусил себе язык, в один миг разваливший всю его красивую легенду с потерей памяти. Хотя - боярин здешний отнюдь не профессор невропатоло гии, нестыковки в признаках болезни заметить не должен.
        - Не знаю, - покачал головой сержант. - Всплыло в голове, когда про ногайцев говорить начали. Такое у меня чувство, что плохой это человек, враг.
        - Это небось тебе его стрелы такое воспоминание вколотили, - сделал неожи данно правильный вывод Умильный. - Мы тебя аккурат в местах его кочевий подоб рали. И с Дербышем он недружен, вполне мог на русский отряд напасть.
        Последняя телега обоза откатилась уже метров на сто, купец и вовсе скрылся за взгорком. Холопы подъехали к своему боярину, и тот неожиданно начал отдавать быстрые и решительные приказы:
        - Прохор, скачи в Дорошаты, бей от меня челом боярину. Скажи, знаю, куда татары полон угнали. Пусть верховыми ко мне в усадьбу завтра же приходит, в погоню пойдем. Ефрем, ты к Лебтону давай, кланяйся. Ермила - к соседям Хробыс тину и Лыкову мчись. Матвей - тебе Лютов и Юшин. Больше, мыслю, никого оповестить не успею. Все, гоните!
        - И где полон? - не утерпел от вопроса сержант.
        - У реки Чермасан. - Боярин ласково пригладил бороду. - Вотяк, что на Анаре ченской дороге попался, признал, что Аримхан Исанбет в набеге участие принимал. Купец тоже его кочевье пустым увидел. Стало быть, он.
        - Так ведь это почти десять дней назад было!
        - Ну и что? Коли купец хорошей дорогой десять дней оттуда шел, то и татары с полоном и добычей не быстрее к юртам своим доберутся. Мыслю, только сейчас они туда и подходят. Теперь им отдых нужен. Только дней через пять с места стро нутся. Степь большая, спрятаться легко. Бояться не станут. А мы, служивый, логово-то их ныне прознали. От нас верст два по девяносто будет. Аккурат за пять дней и дойдем.
        Давай в усадьбу вертеться. Бог даст, завтра к полудню тронемся.
        В ворота усадьбы отряд кованой рати въехал незадолго до сумерек. Всадники принялись расседлывать коней, подводить их к поилке. В доме только Илья Федо тович мог небрежно бросить поводья ярыге и уйти в дом. Матях тоже самолично расс тегнул подпругу своего уставшего скакуна, скинул уздечку. Ласково поглаживая конягу по морде, довел ее до воды. Заметил ярыгу, подошел к нему:
        - Слушай, Тит. Мы завтра опять в поход уходим. Ты мне каурого, на котором я утром вернулся, заседлай, ладно? Понравился он мне. От смерти, считай, унес.
        - Как же я его тебе заседлаю, боярин? - удивился тот. - Его же днем забили.
        - Как? Почему?! - растерялся Андрей.
        - Дык... рана рваная на боку. Брюхо разодрано, на спине потертости. И загнал ты его совсем, боярин. Вот и забили...
        - Где?
        - За домом его разделали. Под навесом, что напротив черного хода. Ну, возле кухни.
        Сержант кинулся туда, но все, что увидел, - это большущее корыто, в котором лежали окорока, порубленная хребтина, ребра, сваленные отдельно копыта.
        - Вот ч-черт! - присел рядом Матях. В голове никак не укладывалось, что эта куча мяса еще недавно была большим и теплым, дышащим, живым существом. Извини меня, каурка. Вот уж не знал, что так получится.
        Из дома вышла стряпуха с бадьей, недоуменно уставилась на неожиданного гостя:
        - Тебе чего, боярин Андрей?
        - Ничего... - Матях поднялся, прошел в конюшню и поймал закладывающего в ясли сено ярыгу за плечо: - Ну-ка, Тит, научи меня лошадей нормально седлать. А то, похоже, эту премудрость я тоже забыл.
        Глава 12
        НИНУТРА
        Увидеться с Прасковьей в этот раз сержанту не удалось. Вечер он потратил на то, чтобы усвоить хотя бы азы обхождения с лошадьми. Узнал, что седлать надо так, чтобы складок на потнике не появилось, чтобы седло сидело на спине надежно, но и коню не мешало. Что класть седло на холку нельзя лопаткам помешает дви гаться. Что поить нужно прежде, чем кормить. Что коня на одном зерне долго дер жать нельзя - брюхо вспучит. Сеном нужно подкармливать обязательно, а еще лучше - травой. Что жеребцов в поход брать опасно - буйные они, дурные и непослушные. Жизнь доверить можно только кобыле али мерину.
        Поутру же начались хлопоты другие. Поскольку доспехов, подходящих Матяху по росту и стати, в усадьбе не нашлось, для него срочно слатали тегиляй: пошили, вставив на боках суконные клинья и прикрыв их кольчужными лоскутами, длинный и толстый, плохо мнущийся халат, набитый ватой и конским волосом, местами выпира ющим из швов. Помимо суровых ниток, халат всюду простегивала тонкая стальная про волока, а потому так просто, саблей без сильного замаха или ножом, прорезать его было невозможно.
        Пока Андрей на нижнем этаже дома занимался примерками и ждал, когда подвор ники управятся с работой, у стен усадьбы собирались отряды: десять ратников во главе с Дорошатой, пятнадцать - у Лебтона, двадцать - у боярина Хробыстина. Лютов и Юшин пришли сам-два, а помещика Лыкова, как назло, дома не оказалось, в Хлынов ненадолго отъехал. Ждать времени не имелось.
        Получив готовое защитное снаряжение, Матях отправился на конюшню, где ярыга подвел ему оседланную чалую* лошадь, пояснил, что лежит в сумках на заводных скакунах, и вручил поводья сразу трех коней. После этого у боярского сына оста лось времени только на то, чтобы перехватить на кухне пару пирогов с зайчатиной и подняться в седло.
        * Чалая (масть) - белые вкрапления в шерсти основной окраски (обычно серой), а также светлый окрас в сочетании с черными гривой и хвостом; или черный со светлыми гривой и хвостом.
        В этот раз отряд из шести десятков всадников шел без обоза. Только благодаря этому Илье Федотовичу и удавалось двигаться по узкой, местами вовсе растворя ющейся среди кустарника и травы тропе, петляющей у самого берега Лобани. Вытянув шийся в длинную цепочку отряд огибал взгорки и болотины, нырял в овраги и выби рался на холмы, пробивался через ивняки или вброд переходил неглубокие ручьи и протоки, впадающие в реку. Боярину Умильному ни разу не удалось перейти в галоп или хотя бы на рысь, но кони все равно шли раза в три быстрее пешего человека, а потому уже первую дневку воины устроили у впадения Лобани в Кильмезь. Напоив коней, люди повесили им торбы, сами подкрепились пока еще свежими пирогами и спустя примерно час повернули на закат, двигаясь вдоль реки. К сумеркам ратники вышли на берег Вятки и даже успели продвинуться вниз по течению еще на несколько верст.
        Отряд остановился, только когда окончательно стемнело. В первую очередь воины позаботились о лошадях, сняв с них поклажу, расседлав и напоив. Потом под крепились сами и улеглись спать. Бояре, за исключением Лебтона, растянулись прямо на земле, завернувшись в медвежьи шкуры - немцу его холопы расстелили ворсистый бухарский ковер, положили высоко взбитую подушку и ватное одеяло. Холопы ограни чились снятыми с конских спин потниками, чепраками либо попонами. Правда, кое-кто имел в загашнике сшитое из звериных шкур покрывало, а сержант нашел в одном из своих тюков войлочный цветастый ковер, в который и завернулся, словно сосиска в тесто.
        Утро началось с пирогов, нескольких глотков сырой речной воды, запитой хлебным вином, седлания коней. Спустя час после подъема малый отряд кованой рати уже двигался рысью по тропе, ставшей достаточно широкой и утоптанной. Да и Вятку, в отличие от Лобани или Кильмезя, мало где можно было пересечь вброд, пусть даже и погрузившись по самый подбородок.
        Незадолго до полудня всадники миновали Мамлыж, поднявший рубленые крепостные стены на другом берегу реки. К этому времени тропа раздвинулась настолько, что на ней могли разъехаться двое верховых. Время от времени встречались утоптанные поляны со следами кострищ. Видимо, там нередко останавливались на ночлег рыбаки или купеческие ладьи. Короткая дневка на одной из таких стоянок, уже успевшие приесться неизменные русские расстегаи, пряженцы, ватрушки и пироги, и снова тряская походная рысь, седло, отбивающее задницу, словно деревянное сиденье в автомобиле без амортизаторов.
        Лес расступился совершенно неожиданно. Только что по сторонам тянулись неп ролазные чащобы - как вдруг по глазам ударил свет, впереди открылись хлебные поля и шелковистые луга, еще не успевшие нарастить траву после покоса. Боярин Умильный уверенно повернул от Вятки к стоящему неподалеку поселку, и вскоре по широкой, накатанной тысячами телег дороге, проходящей сквозь старинную деревню Дым-Дым-Омга*, стремглав промчался отряд кованой конницы: шестьдесят всадников, две сотни коней. Куда несутся витязи и откуда, спрашивать никто не стал; даже те смерды, что находились на улице, предпочли разбежаться по дворам или скрыться в проулках.
        Новый ночлег (вместо закончившихся пирогов ратники подкрепились солониной, запивая ее хмельным медом), и утром снова скачка - теперь уже по хорошо накатан ному тракту через Кизнер и Грахово, по которому в обход еще недавно разбойничьей Казани купцы возили с Камы на Русь лечебное земляное масло** и гоняли для про дажи скот. Через четыре часа, миновав богатые села Абалач и Бизяки, воины выехали к Каме.
        * Этот поселок существует по сей день.
        ** Земляное масло - нефть.
        Даже в отсутствие водохранилищ, превративших в двадцатом веке эту реку в одно сплошное озеро, ширина Камы впечатляла. От берега до берега она составляла никак не менее полукилометра. Казалось, водный поток разделял землю надвое - за спиной ополченцев поднимались густые леса, изредка разрываемые распаханными полями или участками дикой степи. Впереди простиралась одна сплошная степь, радующая глаз густой зеленой травой. На этом берегу стояло множество причалов, лежали на песке и покачивались на волнах большие и малые рыбацкие лодки, сохли на ветру сети. На том - все было мертво: ни людей, ни жилищ, ни лодок, ни прича лов.
        "Хоть немного отдохнем, - подумал Андрей, - пока баркасы найдутся, чтобы отряд переправить".
        Но он ошибался. Отдых длился ровно столько времени, сколько понадобилось ратникам на снятие седел. Пока Матях наравне с прочими воинами скидывал на траву вьюки с заводных коней, боярин Умильный успел сговориться с местными рыбаками. А может, и не рыбаками: коли в берег упирается наезженный тракт, в этом месте почти наверняка найдутся люди, которые зарабатывают на жизнь перевозкой путни ков. Во всяком случае, Илья Федотович указал ему лодку, на которую сержант вместе с боярином Юшиным и его холопом перетаскали свои вещи. Потом Андрей взял лошадей за поводья, подвел к самому берегу, уселся в лодку. Желтолицый усатый татарин в рубахе с засученными до локтей рукавами взялся за весла.
        Кони недовольно заржали, но пошли вслед за отплывающим суденышком, погру жаясь все глубже, и наконец поплыли.
        - Чалого, чалого береги! - услышал сержант. - Морду его придерживай. Видишь, слаб.
        Но оказалось, что обращаются не к Матяху - боярин Юшин прикрикнул на своего холопа, следившего за лошадьми с другого борта.
        Полчаса - и скакуны, замотав мордами, начали на глазах вырастать над бор тами. Лодка ткнулась носом в берег, и люди принялись торопливо выгружать вещи.
        - Погуляйте чуток, - разрешил Андрей четвероногим соратникам. Пощипайте травку, пока остальные доплывут.
        Сам он достал выданное еще Лукерьей сало, нарезал несколько ломтиков, уселся на невесть откуда взявшемся пеньке, любуясь великой русской рекой, а заодно под крепляясь. Чуяло сердце, что по окончании переправы Илья Федотович не даст на еду ни единой лишней минуты.
        Ополченцы двинулись дальше вскоре после полудня. Боярин Умильный экономил каждое мгновение, а потому не дал даже подсушиться скакунам, плывшим последними.
        - Потники впитают, - жестко покачал он головой в ответ на просьбу соседа. - Всем нелегко, Семен Юрьевич. Не о конях, о единоверцах наших думать нужно, что уже третью неделю в полоне томятся.
        И лошади опять перешли на рысь.
        Скачка, еда, скачка с короткими перерывами на сон - все слилось в единый бесконечный и непрерывный круговорот. К вечеру Андрей начал путать реальность и сон - во время которого скачка продолжалась и продолжалась, до рассвета. Ложи лись под копыта версты однообразной бесконечной степи, уходили назад узкие ручейки, тополиные рощи и отдельно растущие дубы. Иногда начинало казаться, что, несмотря на все старания, отряд не двигается, а просто стоит на месте. И вдруг в полусонный разум пробились крики:
        - К бою! Щиты в руки, шеломы надеть! Заводных отпустить!
        Сержант тряхнул головой, избавляясь от гипнотической полудремоты, приходя в себя. Несколько раз взмахнул руками, привстал и опустился на стременах, отцепил с луки седла щит, в котором белела свежая пробоина, выдернул из-за спины бердыш, ухватив его чуть ниже косицы - чтобы удар подальше доставал. Впереди, примерно в двух километрах, стояло несколько юрт, над которыми курились сизые дымки. Между юртами и кованой ратью вытянулась тонкая цепочка всадников. Бездоспешных, но с копьями и щитами в руках.
        "Сейчас начнется", - подумал Матях, но никакого беспокойства не ощутил. Скорее всего, потому, что так окончательно и не избавился от сонного наваждения.
        Илья Федотович Умильный тоже не испытывал особого беспокойства. Горстка воинов, готовых лечь костьми при защите своего кочевья, не походила на татар. Во-первых, ногайцы не носили похожие на толстые блины лисьи шапки, красовавшиеся на половине здешних воинов. Во-вторых, луки в руках степняков были прямые, а не двояковыгнутые, как русские или османские. В-третьих, маловато их для рода, только что вернувшегося из набега. В-четвертых, за спинами всадников в стойбище были видны только испуганные женщины, хватающие детей и прячущиеся с ними в юрты.
        - Ну чего, вдарим, Илья Федотович? - предложил остановившийся рядом боярин Хробыстин в прочном трехслойном бахтерце. Его черная борода лежала поверх брони и за время долгого перехода стала серой от пыли. - Их всего три десятка. Враз стопчем.
        - То не ногайцы, Сергей Владиславович, - покачал головой Умильный. - То баш корты*. У нас с ними вражды нет. Ефрем!
        Боярин отдал свою рогатину холопу, повесил щит на луку седла и, тронув пят ками коня, спокойным шагом поехал вперед. Навстречу ему двинулся степняк в простой кольчуге, обитой лисьим мехом мисюрке, красных атласных шароварах и, как ни странно, алых мягких тапочках с задранными вверх носками. Всадники останови лись на расстоянии вытянутой руки друг от друга, готовые при первом признаке опасности схватиться за сабли, поэтому оба вели себя очень аккуратно, следя за каждым своим жестом. Илья Федотович поднял правую руку, приложил к груди, слегка поклонился:
        * Башкорты - самоназвание башкиров.
        - Прощения прошу за беспокойство. Именем государя я с детьми боярскими татар безбожных преследую, что набег на земли русские учинили, разор сотворили изряд ный, полон угнали немалый.
        - Труд творишь благой, боярин, - так же уважительно поклонился в ответ кочевник. - Москва царь дружба мы целовали. Разорили именем как?
        По-русски степняк говорил почти без акцента, но вот слова употреблял в самом неожиданном виде.
        - Зовут меня Ильей, по отцу Федотович, из рода бояр Умильных.
        - Бей Анвер Гали, - представился в ответ хозяин кочевья. - Татары разорили именем как?
        - Татары? - наконец понял суть вопроса боярин. - Вотяк полоненный признал, что Арнмхан Исанбет и бей Низиб Камалов в набеге участие принимали. Весть до меня дошла, что здесь их кочевье стоит, между реками Чермасан и Севада.
        - Аримхан... - Степняк прикрыл жадно блеснувшие глаза. - Гость - честь для дому. Русский боярин - три честь для дому. Войди юрта, сядь очаг. Бека зарежу, кумыс много. Пойдешь - обидишь. Сказывать дастархан много.
        Боярин задумался. С одной стороны - нужно было торопиться вперед, до указан ного купцом места оставалось не больше половины перехода. С другой после четырех дневной скачки, перед смертной сечей, ратникам требовался отдых. К тому же Анвер Гали был местным, а потому наверняка точно знал и где разбил свои шатры Аримхан, и как проще подобраться к его стоянке. А может, степняк слыхал и про то, где скрывается Низиб Камалов со своим родом.
        - Благодарю, бей, - приложил руку к груди Илья Федотович. Затем он отъехал к своему отряду и громко сообщил: - Анвер-бей приглашает нас к себе в гости! Привал!
        * * *
        Ради достойной встречи гостей Анвер-бей постарался на совесть. Правда, для угощения степняки закололи не беков, а быков. Зато двух. В полном соответствии с традициями, их выпотрошили и повесили на вертел, который двое юношей крутили над костром. Как заметил сержант, быка отнюдь не пропекали до полной готовности. Просто по мере прожаривания верхней корочки желающие подходили и отрезали себе ломти мяса, запивая их кумысом из выставленных тут же бочек. Правда, самому Андрею попробовать этого лакомства не удалось его, наравне с прочими боярами, Анвер-бей пригласил к себе в юрту. Центр передвижного дома занимал, естественно, очаг: обычное кострище, обложенное камнями, с железным вертелом на воткнутых в землю рогатинах. Землю вокруг устилали ковры - коричневые, синие, зеленые, с растительным орнаментом и одноцветные, ворсистые и не очень. У стен, также заве шанных коврами, стояло три сундука. Напротив входа имелось небольшое возвышение, на котором, поджав ноги, и восседал хозяин кочевья.
        Дастархан представлял собой просто скатерть, расстеленную на полу, и гости были вынуждены по примеру бея выкручивать ноги, размещаясь вокруг. Хуже всех пришлось Лебтону, с его жесткой кирасой и латной юбкой, но хозяин вышел из поло жения, предложив гостю один из сундуков. Перед каждым из бояр стояла медная или серебряная пиала, но из угощения пока еще имелись только кумыс в глиняных кувши нах, подносы с нарезанными на ломти дынями и арбузами, миски с изюмом, курагой, сиреневой рассыпчатой халвой.
        - Встреча дом почетный радость, - провозгласил хозяин, собственноручно наполнив пиалы ближним гостям - боярину Умильному и Хробыстину. - Видеть дружба много!
        Он приподнял пиалу, приглашая всех выпить, и остальные бояре налили себе кумыс сами. Дав немного времени, чтобы русские ратники попробовали угощение, Анвар-бей вежливо склонил голову к Илье Федотовичу:
        - Детский жена здоров сильно?
        - Я-а... - надолго задумался Умильный, глядя на ломоть арбуза. - Рано еще вроде...
        - Детский жена рано где? - повторил степняк.
        - Маленький у меня ребенок, Анвар-бей, - покачал головой Илья Федотович. - Нет еще у него жены.
        - Как же это сказать-то по-русски, - покачал головой бей. - Семья...
        Андрей поднял голову, с удивлением прислушиваясь к словам. Кочевник говорил явно на своем языке - но сержант его все равно прекрасно понимал!
        - Семья, это семья, - негромко произнес Матях.
        - Ты меня понимаешь, боярин? - встрепенулся Анвар-бей. - Ты можешь передать уважаемому гостю мои пожелания здоровья и спросить про здоровье членов его семьи? Я разбираю русскую речь, но баю плохо.
        - Да ты никак, служивый, и по-башкотски кумекаешь? - еще больше хозяина изу мился Умильный. - Откуда?
        - Понятия не имею, Илья Федотович, - пожал плечами сержант. - Когда в себя у вас на руках пришел, вашу речь понял. Сейчас его услышал - тоже понял.
        - Дык, может, ты вовсе татарин? - поинтересовался сидящий напротив помещик Хробыстин.
        - Какой он татарин? - хмыкнул Дорошата, закинул в рот горсть изюма. Ты на нос его посмотри!
        - Чем тебе не нравится мой нос? - Андрей почувствовал, как лицо залила краска.
        - Нравится, - широко улыбнулся помещик. - Не татарский. У меня такой же.
        Матях шумно выдохнул - злость утихала у него куда медленнее, чем вспыхивала. Однако оскорблять его, похоже, никто не собирался.
        - Ладно, извини, Сергей Юрьевич, - поморщился боярский сын. - А хозяин инте ресуется здоровьем твоих детей, Илья Федотович, и супруги.
        - Поблагодари его, боярин Андрей, - кивнул Умильный. - Спроси, как его жена, дети.
        - Все три здоровы, спасибо. - В переводе с русского на башкирский хозяин не нуждался. - И дети здоровы. Младший прихворнул, с коня упал. Но, милостью Аллаха, уже на поправку идет.
        Матях, мгновенно насторожившись, перевел. После Чечни в любом мусульманине он инстинктивно подозревал врага.
        - А еще скажи уважаемому боярину, мой мудрый гость, - продолжил степняк, - что я искренне восхищен московским царем. Он храбр не по годам. Я поражен, как в столь юном возрасте он покорил самые могучие из ближних ханств, не побоялся первым идти в сечу, а также проявил всемерную мудрость, не казня и не карая недавних врагов, не превращая в рабов семей их и подданных. Служить такому госу дарю великая честь, коей я очень горжусь.
        Внимательно выслушав перевод, хозяин поднял свою чашу с кумысом, все выпили.
        - А сколько лет нашему любимому государю? - шепотом спросил у сидящего рядом Юшина сержант, торопливо проглотив похожий по вкусу на кефир напиток.
        - Двадцать годов, и еще пять будет, - перекрестился боярин.
        - Я знаю, что все башкорты храбрые воины и честные друзья, - начал ответный тост Умильный. - Я рад, что они присягнули на верность государю нашему Иоанну Васильевичу и отныне в беде и радости будут стоять с нами бок о бок.
        - Русские также отважные воины, - не замедлил с ответным восхвалением бей. - Ведомо мне, что у хана Арима под рукой не менее четырех сотен нукеров. Но вы идете против них малым числом, по своей воле, гоня коней во весь опор. Это ли не храбрость, это ли не презрение к смерти?
        "Примерно один к восьми в пользу татар", - мысленно сосчитал Матях, закончив перевод, налил себе "конского кефира" и тут же выпил. Как он заметил, данные о численности противника заметно подпортили настроение и остальным боярам.
        - Мертвые сраму не имут, - твердо заявил в ответ боярин Умильный. - Мы пойдем к ногайскому кочевью и покараем неверных за наших павших и оскорбленных братьев! А ты, бей Анвар, как наш новый собрат и слуга государев, мог бы и помочь в добром деле.
        - Это мой долг перед Аллахом и московитским царем: защищать обездоленных и помогать нуждающимся!
        Матях готов был поклясться, что бей обрадовался этому предложению! Более того - похоже, именно к мысли запросить помощи хозяин стойбища и подводил своих гостей.
        "Предаст, - с холодком в душе подумал сержант. - Боярин поверит, а этот степняк устроит вместе с братьями-мусульманами ловушку. Кровью умоемся... "
        - Многими людьми помочь можешь? - нахмурился Умильный.
        - Три десятка нукеров у меня здесь, еще столько же у Чермасана табуны стере гут. Два десятка с баранами в степи. Завтра ввечеру всех собрать можно.
        - Целый день? - не удержался от комментария Матях. - Уйдут ведь татары! Заметят неладное, снимутся со стоянки и в степь удерут.
        - Куда они денутся, боярин Андрей? - рассмеялся Дорошата. - Это же кочев ники! У них стада, дети, повозки, обоз. Ползут, как улитки. Догоним.
        - Догоним, - невероятно довольный разговором, хлопнул в ладоши Анвар-бей. Несколько минут спустя двое его джигитов внесли в юрту большущее медное блюдо с лежащим на нем целиком сваренным бараном. Третий поставил на возвышение стопку деревянных блюд. Хозяин, выдернув из ножен кинжал в две ладони длиной, с укра шенным рубином оголовьем, быстро и ловко отсек голову барана, положил на блюдо, подал Умильному: - Это тебе, боярин. Ты всему голова, тебе и голову есть. Вы, бояре, сила отряда, вам ноги полагаются, разложил по блюдам окорока хозяин. - Мудрость, она основа всего, потому тебе, уважаемый, даю основу...
        Один из помогающих хозяину нукеров поставил перед Матяхом блюдо с блестящим от жира седлом барашка.
        "Ох, и обожрусь же я сегодня", - понял Андрей, выпил еще пиалу кумыса, достал свой маленький ножик и принялся резать мясо.
        * * *
        Больше всего Матяху хотелось отвести людей в сторонку от кочевья, поставить отдельную стоянку, окружить ее "растяжками" и выставить часовых. Ладно, пусть гранат и мин у него тут нет - но хотя бы простейшие меры предосторожности можно предпринять! Но ничего подобного: русские ратники, отдыхая после четырехдневного перехода, бродили по стойбищу, смешиваясь со все прибывающими и прибывающими вооруженными кочевниками, ели соленый овечий сыр, рассыпчатую брынзу, пили кумыс, вместе строгая мясо с висящих над кострами туш, играли в кости и нарды.
        Одно хорошо - никто из воинов не снимал доспеха и не расставался с саблей.
        Матях скрипел зубами от бессилия - но в этом мире он не был сержантом пог ранвойск, а потому все, что он мог сделать, так это налить себе в бурдюк, что раньше лежал в сумке, немного кумыса, нарезать длинные ленты подрумяненного мяса и усесться на чахлую затоптанную траву немного в стороне от стойбища, положив рядом с собой добрый тяжелый бердыш, и почаще оглядываться по сторонам, в надежде первым заметить опасность. Ветер дул со степи, а потому, несмотря на близость человеческого жилья, пахло здесь не мясом, кислятиной и потом, а цвету щими лугами и подсыхающими на сеновале травами. По небу, в невероятной выси, чуть ли не в стратосфере, висели легчайшие перистые облачка. Хотелось лечь на спину, заложить руки за голову и утонуть в теплых солнечных лучах, любуясь голубой бес конечностью - но чеченцы имели нехорошую привычку резать глотки людям или брать их в рабство именно в такие блаженные моменты, а потому сержант сидел, лениво жевал пахнущее костром, совершенно несоленое мясо и каждые три-четыре минуты крутил головой по сторонам.
        - Скучаешь, боярин Андрей? - От стойбища подошел Семен Юрьевич Дорошата, покачивая кожаным мешочком размером с кошель зажиточного купца. Не пьешь, не играешь, разговоров не ведешь.
        - Отдыхаю, - хмуро ответил Матях.
        - А я смотрю, ты пустым мясом давишься, - опустился рядом умильновский сосед. - Захотел приправой своей походной с тобой поделиться.
        Семен Юрьевич протянул сержанту мешок. Матях заглянул внутрь, сунул палец в серый порошок с черными крапинками, попробовал на язык и от неожиданности пере дернул плечами - это оказалась соль, перемешанная с изрядным количеством перца.
        - Что такое, служивый? Приправа обычная, у нас в вятских землях все ее с собой берут, - удивился реакции Андрея Дорошата и рассеянно почесал себя по реб рам. Ничего, естественно, не почувствовал и сам же рассмеялся. На теле, словно холодная драконья кожа, переливалась мягкими изгибами толстая панцирная коль чуга, под которой таился толстый кожаный поддоспешник. Где уж тут почесаться - не всякий меч до тела достанет. - Чую я, дурные мысли тебя гложут, боярин. Поде лись, к чему таиться? В одном строю нам сражаться, вместе победу обретем али головы сложим. Вместе и беды одолевать должны.
        - Никаких мыслей, - пожав плечами, Матях обильно посолил мясо. - Просто не верю я бею. Обманет. Нас тут задержит, а сам небось уже татар предупредил.
        - С чего бы это?
        - Так ведь мусульмане они, - ответил Андрей и на всякий случай уточнил: - Аллаху молятся. А мы - христиане. По их понятиям - неверные. Значит, предадут они нас при первом удобном случае. К тому же они кочевники, татары. А мы - русс кие...
        - Скажешь тоже, служивый... - от всей души расхохотался боярин. - Какая раз ница: мусульманин, христианин? Бог един! Нет татар, русских или башкортов, все люди едины перед Господом. Анвар-бей государю Иоанну присягал. Значит, он собрат наш. Аримхан присягал Ямчургею, а посему враг он. Неважно, какого ты рода- племени, какому Богу молишься. Главное, это честь твоя. Клятва, которую ты на верность господину своему принес. Тех же татар возьми. Те, что тверские, испокон веков Москве служат. Те, что поволжские... Так ногайцы дербышев-ские за нас дерутся, ямчургейские против. Крымские татары султану османскому верны. Али греков возьми. Они хоть и православные, а за османов. Или смоленских мужиков. Они, как удача ратная обернется: то Москве присягают, то Литве. И дерутся каждый раз честно. Что же они, нерусские, что ли?
        - Все равно я бею здешнему не верю, - упрямо мотнул головой Матях. - С чего это он обрадовался, когда ему в походе нашем участие принять предложили? Умереть торопится?
        - Так ведь любой за честь примет за отчизну живот положить, - вроде даже и не понял собеседника боярин. - Послужить делу царскому, славу ратную обрести. Вот Анвар-бей всех своих холопов и скликает. Потому и пир закатил, что в поход вместе с нами выйти разрешили.
        - А-а... - кивнул сержант, не понявший ни единого из аргументов боярина. В его мире новобранцы, узнавшие, что поедут в Чечню, не то что не радовались воз можности "отчизну защитить" или "славу ратную обрести", но некоторые вообще чуть не вешались.
        - Вот то оно и есть, служивый. - Боярин аккуратно вытянул из рук Андрея свою мягкую солонку. - Все мы одному государю и общей земле служим. И верить должны друг другу, иначе нельзя.
        - Неужели все так уж и честны? - криво усмехнулся Матях.
        - Без иуд в любом роду не обходится. - Боярин затянул узел мешочка с такой силой, что едва не порвал веревку. - Однако недруга понять и простить можно. Но иуду - нельзя. Изменникам святой земли место одно - на колу. Им жить нельзя.
        - Вот так заснешь, соседу доверившись, - тихо предположил Андрей, - а утром обнаружится, что он-то иудой и стал.
        - Но ведь и без сна тоже нельзя, служивый, - поднялся с земли Дорошата. - Поэтому, служивый, нужно уметь верить.
        * * *
        Заяц нукерам попался небольшой, а потому хорошо пропекся над огнем и мясо легко отделялось от костей. Аримхан Исанбет макал кончик ножа в мешочек с пря ностями, потом втыкал его в угощение, аккуратно срезал ломоть, отправлял в рот. Очистив очередную косточку, он откладывал нож, брал ее в руку и метал в танцу ющую перед ним обнаженную невольницу, пытаясь попасть в живот. Пока еще это не удалось ни разу, но зато от самого процесса Аримхан испытывал огромное удовольс твие. Наконец-то в его роду установился нормальный порядок. И нукерам больше не нужно ловить в отаре овец, когда мужское желание перехлестнет пределы терпения. Женам не нужно ходить по солнцепеку за кизяком, вычерпывать воду из колодца, разводить на рассвете огонь. Для всего этого существуют русские. Их дело тру диться, а честным ногайцам Аллах завещал отдыхать, отдавать приказы своим неволь никам и точить сабли для новых набегов. Поэтому не имело значения, попадет он костью в невольницу или нет. Важно то, что он может делать это. Может делать вообще все, что захочет: хочет - кости кидает, хочет - утоляет свою похоть. А захочет - может
приказать рабыне самой запихать все кости себе между ног, и та сделает это, не посмев поперечить ни единым звуком. Снаружи послышался топот, перед юртой спрыгнул на землю верный Замлет, торопливо поклонился порогу и, при держивая саблю за рукоять, вошел внутрь:
        - Прости, хан, но русские совсем рядом!
        - Вот как? - Если Аримхан и испугался, то виду не подал. Просто отложил блюдо с зайчатиной и указал соратнику место рядом с собой.
        - От кобылиц примчался наш табунщик, молодой Тади Тахташ, внук одноглазого Тахташа, погибшего под Каза...
        - Я помню! - остановил его хан, вскинув ладонь.
        - Он видел следы подкованных коней, идущих к кочевью соседа нашего, Анвар- бея. Много следов.
        Аримхан кивнул.
        - Табунщик хотя и молод, но оказался смел и сообразителен. Он подкрался к кочевью и увидел там много русских. Насчитал их почти сто. А еще Анвар-бей начал созывать с окрестных пастбищ своих нукеров.
        - Ну что же, - спокойно пожал плечами Аримхан, - башкорту всегда не нрави лись наши приходы, но у него недоставало сил нам помешать. Теперь, видать, он почуял эту силу. Посылай вестников, нам тоже понадобятся все мужчины. Пусть у отар и табунов останутся только старики и дети. Ступай.
        - Анвар-бей может собрать до сотни нукеров, - осторожно предупредил Замлет. - Вместе с русскими их станет две сотни. А у нас всего четыре сотни нукеров. Русские, когда они одеты в железо, очень сильны...
        - Русские сильны, но они глупы и очень жадны, - спокойно пожал плечами хозяин кочевья. - Поэтому мы не станем с ними драться. Мы станем их убивать. Завтра утром, Замлет, ты прикажешь свернуть кочевье и вместе с обозом и двумя сотнями воинов двинешься на восход, вдоль леса, который тянется до самой Черма санки. Перед рекой остановишься. Русские, увидев следы, погонятся за тобой. Ты встретишь их перед обозом, начнешь сечу. Я же все это время стану таиться за лесом с двумя другими сотнями. Когда русские и башкорты увязнут в битве, я ударю им в спину, и мы вырежем их всех еще до того, как они поймут, что пропали.
        - Да, любимый хан, - повеселев, вскочил татарин. - Ты мудр не по годам. Ты смог разгромить русских еще до битвы, и сделал это всего за мгновенье!
        - Спеши, Замлет. Завтра поутру нам потребуются все нукеры из храброго рода Исанбетовых.
        Ногаец выбежал из юрты, поднялся в седло. Только теперь Аримхан заметил, что русская невольница продолжает танцевать. Хотя - что странного? Ведь никто не разрешал ей останавливаться.
        - Иди сюда, - подозвал рабыню хозяин. Та подбежала, опустилась перед ним на колени. - Собери все кости, что раскиданы в юрте, и запихни их себе между ног.
        Глаза невольницы округлились. Она немного подождала, словно надеясь, что странный приказ будет отменен, потом поднялась и пошла по коврам, собирая хан ские объедки. Ногаец подтянул ноги под себя и приготовился наблюдать за забавным зрелищем.
        * * *
        Матях проснулся от холода - поежился, сел. Над головой сверкали звезды, на траве ответно поблескивала роса, изо рта шел пар. Сержант понял, что позорно уснул на добровольном посту. Прав был боярин Дорошата - без сна обойтись нельзя. И рано или поздно придется себя самого, свою жизнь и свободу кому-то доверить.
        Стойбище спало. Несколько человек сладко посапывали возле кострищ, над кото рыми висели бычьи скелеты; кое-кто устроился на траве в стороне от юрт, но боль шинство, судя по всему, забралось в башкирские складные дома. По сторонам от кочевья, сразу в трех местах, горели костры - стало быть, охранную службу кто-то нес. Скорее всего, местные.
        - Нужно уметь верить, - повторил себе под нос Андрей, которому очень хоте лось спать. - Нужно.
        Он поднялся, дошел до пустыря между юрт, на котором вятские воины складывали припасы, нашел свое седло, сумку, расстелил ковер и улегся, прикрывшись сверху теплым стеганым тегиляем.
        - Седлать коней! Выступаем, выступаем...
        Андрею показалось, что он сомкнул глаза всего минуту назад, - но над степью уже вовсю светило солнце, вокруг ржали кони, разговаривали люди.
        - Вот, черт... - Сержант поднялся, скатал подстилку, накинул на плечи теги ляй, опоясался, подобрал бердыш и отправился искать в подогнанном к стойбищу табуне своих скакунов.
        Теперь, набравшись опыта, он снаряжал лошадь для нового перехода быстро, но тщательно, не допуская никаких складок на потнике, следя, чтобы ремни не болта лись и не натирали брюхо, чтобы мундштуки ложились точно на свои места. Едва Матях забрался в седло, рядом появился Ефрем с изрядными мешками под глазами:
        - Илья Федотович тебя ищет, боярин. По ту сторону стойбища они, у колодца.
        Андрей кивнул, ухватив поводья заводных, пересек кочевье. Боярин Умильный и Анвар-бей ждали верхом.
        - Здрав будь, боярин, - кивнул Илья Федотович.
        - Приветствую тебя, мудрейший не по годам и могучейший из воинов, приложив руку к груди, поклонился степняк, на котором на этот раз поверх кольчуги был темно-вишневый плащ.
        - Меня зовут просто Андреем, - покачал головой сержант, которому не очень понравилось столь вычурное обращение.
        - Раз мы собрались, - кивнул Умильный, - тогда выступаем!
        Он махнул рукой вперед и первым устремился через степь.
        - Передай воеводе, боярин Андрей, - тут же вмешался кочевник, - спешить ни к чему. До стойбища Аримхана верст пять, не более.
        Однако Умильный совету не внял.
        В этих местах земля походила на покоробивший от влаги картон. Глядишь вдаль - вроде ровная. Идешь - под ногами небольшие подъемы, впадинки, местами даже округлые озерца с ряской и камышом по краям. Пару раз встречались и леса - скромные лиственные рощицы, не шире километра.
        Впрочем, отряд подобные препятствия ничуть не задерживали - всадники шли на рысях, обходя чересчур густые заросли и проскакивая мимо озер, больше походящих на стоячие пруды. Впереди, в пределах видимости, мчались два разъезда, оберегая основные силы от возможной засады, следом, во главе с боярином Умильным и Анвар-беем, - два сорока башкир, большинство из которых были одеты в стеганые халаты, малоотличимые от обычных русских тегиляев, либо в старые кольчуги и колонтари. Чуть позади шла, тяжело впечатывая копыта в землю, кованая рать, сверкающая пластинами доспехов, шеломами, широкими наконечниками рогатин.
        Примерно через час пути степняк, подняв в руку щит и покрутив стоящее в петле копье с граненым наконечником, повернул голову к сержанту:
        - Уже рядом.
        - Мы близко, - перевел Андрей и снял со спины бердыш. Еще несколько минут - и отряд вышел к широкому пятну утоптанной земли. Несколько черных пятен кострищ, непременный для любого кочевья колодец, ровные круги жухлой травы, оставшиеся от полутора десятков юрт.
        - Ушла банда! - Матях повернулся к степняку и криво усмехнулся: Видать, пре дупредил кто-то.
        - Может, и предупредил, - спокойно согласился Анвар-бей, резко наклонился прямо с седла, зацепил горсть золы из кострища. - Теплая земля-то. Видать, утром ушли. Может, и вправду предупредил их кто-то, мудрый Андрей. А может, сами чужую рать заметили. Кочевья бок о бок стоят. Мы увидели, как у них полон появился. Они - как к нам войско русское пришло.
        Башкирец поднялся высоко на стременах, оглядываясь вокруг, и тихо рассмеялся:
        - Да вон же они, к Бакаевскому лесу пошли. Татарского обоза видно не было, да этого и не требовалось: десятки колес тяжело нагруженных возов, сотни ног, прошедших по одному и тому же месту, пробили в травяном покрове такую мощную просеку, что преследовать ногайцев можно было бы даже на ощупь.
        - Больше трех верст пройти не могли, - добавил Умильный. - Сейчас достанем. Вперед!
        - Татары!!!
        Это были именно они - десятки и десятки темных силуэтов, гарцующие немного правее Бакаевского леса, километрах в двух от брошенного стойбища.
        - О, Аллах всемилостивый и всемогущий, - пригладил бороду Анвар-бей, стряхнул щит с руки и взялся за колчан.
        - Господи, благослови, - перекрестился Илья Федотович, точно таким же движе нием кинул щит обратно на круп коня и потянулся за луком. - Служивый, ну-ка, давай назад, к Лебтону. Спину прикрывать станешь.
        - Почему?! - возмутился Матях. - Что я, не человек, что ли?
        - Человек не человек, а в седле держишься плохо, я же вижу. Улетишь с коня в сшибке, затопчут без пользы. Ступай к Лебтону, поддержите, если что...
        Боярин смотрел только вперед, на татар, и думал, видно, только о них, не собираясь отвлекаться на разговоры. Матях негромко чертыхнулся, но приказ выпол нил, отвернув к немцу, одетому в нелепую на фоне гибких русских доспехов кирасу, к которой пристегивалась пластинчатая латная юбка, железные наручи, сверкающие стальные набедренники... Шлем типа "армэ" с вытянутым вперед решетчатым "клювом" придавал воину и вовсе анекдотичный вид.
        Между тем легкая степная конница и русская кованая рать, бросив заводных коней, сбились в единый монолит. Всадники, взявшись за луки, начали сближаться с врагом. Татары тронулись навстречу. Расстояние сократилось до полутора километ ров, до километра...
        Защелкали луки*. Сперва стреляли только отдельные мастера, потом вступили оружные холопы, а когда дистанция сократилась до полукилометра, стрелы метали уже все, кроме Матяха, не имеющего этого оружия, и Лебтона, не способного в своем тяжелом железе натянуть тетивы. Воздух наполнился зловещим шелестом. Вест ницы смерти падали сверху, непредсказуемые, как дождевые капли. Большинство впи вались в землю - но Андрей, уже испытавший на своей шкуре, чем может закончиться подобный "огонь наугад", торопливо отцепил щит и поднял его над головой. И очень вовремя - послышался гулкий стук, рука ощутила удар, и с обратной стороны дере вянного диска высунулся кончик стального жала.
        * Документально зафиксированный рекорд дальности стрельбы из лука составляет
838 ярдов (766 метров) и принадлежит султану Селиму, выпустившему на это рассто яние две стрелы на глазах английского посланника сэра Роберта Эйнсли в 1797 г. Можно предположить, что тренированные профессионалы стреляли еще дальше. Англий ский тисовый лук с его дальнобойностью в 335 ярдов (306 метров, 1795 г.) в циви лизованных странах оружием не считался.
        Смертоносный дождь не ослабевал ни на минуту. Вот всхрапнула лошадь, вот другая. Вот, злобно ругаясь, спрыгнул с завалившегося коня незнакомый сержанту холоп. Вот послышался уже человеческий болезненный вскрик. Неожиданно почти одновременно выпали из седел сразу двое степняков.
        И тем не менее скачка не замедлялась, расстояние между отрядами сократилось до сотни шагов. Пара последних выстрелов - уже прицельных, гранеными наконечни ками в близких врагов, в их злые глаза, в черные сердца потомственных грабителей и насильников - и боярин Умильный кинул лук в колчан, схватил щит, выдернул из петли рогатину и наклонил острием вперед.
        В этот раз его противником оказался совсем молодой татарчонок, безусый и с большими испуганными глазами. Не мудрствуя лукаво, боярин ударил рогатиной в середину щита, одновременно принимая своим его копье и отбрасывая по касательной в сторону. Неопытный мальчишка щит держал поперек седла, не отбиваясь, а прикры ваясь им. Естественно, дерево не выдержало удара, помноженного на скорость и вес закованного в латы воина и его боевого коня, и просто раскололось поперек, а рогатина пошла дальше, нанизав на себя человека, словно вязальная спица - шерс тяной клубок. Илья Федотович опустил рогатину, сбрасывая с нее мертвое тело, снова поднял, метясь в грудь ногайца с морщинистым лицом. Копья столкнулись, взаимно парируя удары, всадники грохнули щитами - и разъехались на встречных направлениях, так и не сумев лишить друг друга жизни. Умильный нацелил рогатину в следующего врага, удачно принял на щит его пику - но сам промахнулся, и нако нечник вошел под седло, в тело татарского коня. Отдача едва не вывернула руку - боярин бросил копье, выдернул саблю, ударил окантовкой своего щита в низ татарс кого верхний
край качнулся наружу, приоткрывая щель, и Умильный наугад ткнул туда саблей. Разъехался с этим татарином, скрестил сабли с другим, в островерхом шлеме, похожем на шелом, но обитом по краю горностаем. Рубанул раз, другой но под клинком все время оказывался обтянутый черной кожей круглый щит. Ногаец попытался уколоть витязя сбоку, округ щита - но удар пришелся в прочную пластину зерцала. Наступательный разбег выдохся, кованая рать завязла в татарской массе, остановилась, и боярин теперь бился только с одним врагом, вынужденный или убить его, или погибнуть. И в этот момент позади, за спиной, послышалось залихватское посвистывание, улюлюканье, радостный вой атакующей татарской конницы, и ногаец зловеще улыбнулся.
        * * *
        Аримхан был отважен, а не глуп, и потому заставил своих нукеров не просто спрятаться за лесом, а спешиться и, придерживая коней, уйти под деревья. Так, чтобы случайный враг, заехавший слишком далеко и случайно заглянувший за ост ровок березняка, перемешанного с тополями и осиной, не разглядел ничего, кроме серых стволов и колышущейся листвы. И только когда со стороны обоза донесся яростный вопль атакующей русской конницы, лязг сабель, грохот столкнувшихся щитов, он приказал подниматься в седло.
        Атакующая лава, дождавшаяся своего часа в засаде за Бакаевским лесом, молча, дабы не привлекать к себе внимания раньше времени, пронеслась по чистому полю и врезалась ратникам в спину, мгновенно стоптав задние ряды и прижав всех остальных витязей к основному отряду. И только двум-трем десяткам нукеров Анвар-бея удалось избежать гибели, вовремя шарахнувшись в стороны от места битвы. Их никто не преследовал: Аримхан, пользуясь внезапностью и немалым чис ленным преимуществом, торопился вырезать всех русских воинов, попавших в окружение.
        Вой и посвист услышал и Матях, пока что наблюдавший за схваткой из безо пасных задних рядов. Он обернулся и увидел, как из-за березовой рощи вылетают все новые и новые десятки татар, мчащихся во весь опор, пригнувшихся к самым гривам, выставивших вперед длинные копья с веселыми цветастыми кисточками чуть ниже наконечников.
        - Вот черт... - только и успел сказать он, пытаясь развернуть скакуна навст речу новому врагу, но в плотном ратном строю это никак не удавалось ни ему, ни его более умелым в обращении с лошадьми соседям. Воины извивались в седлах, вык ручивались, пытаясь выставить рогатины против нового врага. Закованный в железо Лебтон просто кинул свою полосатую пику, выдернул меч и направил его в сторону ногайцев. Минута, другая - и кочевники оказались уже совсем рядом, а секунду спустя копье ударило Матяху в щит, выбило его из рук куда-то за спину, мелькнуло над головой, но неопытному седоку хватило и этого: сержант взмахнул ногами и полетел вниз.
        "А вдруг это всего лишь сон?" - с надеждой подумал он, но удар о землю, перетряхнувший все внутренности, мгновенно развеял надежду: здесь люди калечат друг друга по-настоящему. Матях увидел опускающееся прямо на лицо грязное корич невое копыто, поддернул бердыш и прикрылся им плашмя. Холодное лезвие со страшной силой вдавилось в лицо, размазывая нос по щекам, потом отпустило. Сверху рухнуло тяжелое тело, забилось в судорогах. Потом конское копыто опустилось на землю рядом с плечом. Андрей почувствовал себя мухой, по дурости своей залетевшей в кофемолку и теперь уворачивающейся от мелькающих ножей. Поднатужившись, он отпихнул тело в сторону, подтянул ноги, приподнялся. Вставать было некуда: над головой покачивалось конское брюхо.
        "Наш, не наш? Жопа к лесу повернута... Значит, татарин!"
        И сержант резанул длинным лезвием бердыша вдоль по брюху. О том, что за этим последует, он задумался поздновато: рыжая шкура разошлась, и прямо на голову обрушился поток крови вперемешку с горячими потрохами.
        - Aп, aп, - хватанул он воздух, пытаясь не захлебнуться этим парным месивом, напряг все силы и резко выпрямился.
        По глазам ударило чистым солнечным светом, легкие наполнились чудесным свежим воздухом. На радостях Матях торжествующе завопил, вскинул бердыш высоко над головой и тут же опустил его на голову ближайшего ногайца. Лезвие чиркнуло по стали остроконечного шлема, срубило кусок меха с обивки и впилось бедолаге в плечо, отрубив руку вместе с частью тела. Андрей дернул огромный топор на себя, крутанулся вокруг оси, пронося бердыш, словно остро отточенную тяжелую верто летную лопасть. Оружие прорубило халат одного татарина, вспоров тело до самых костей, достало второго. Пустить кровь третьему инерции не хватило - но, крепко получив по голове, он изящно кувырнулся через круп на землю.
        - А ну, ложись, болезные!!! - взревел сержант, замахиваясь в другую сторону. Один татарин попытался парировать удар - но легонькая сабля тяжелого топора остановить не смогла, и сразу оба клинка впечатались ногайцу в лицо. Брызнула кровь. - Пообе-регись!!!
        Драться пешему против конных оказалось чертовски удобно. В росте Матях конным не уступал, зато твердо стоял ногами на земле и в любой момент мог приг нуться, подпрыгнуть, отступить в сторону. Взмах бердыша - и показавшаяся над краем щита голова, отделяясь от плеч, улетает в сторону. Тычок подтоком в обратном направлении - удар вминает красивую, с серебрением и позолотой, кирасу глубоко под ребра. Укол - острие лезвия погружается глубоко в конскую шею, опуская татарина под копыта своих же друзей. Короткие сабли кочевников просто не доставали до орудующего длинным бердышом Андрея, а пики ногайцы побросали, когда после первой сшибки сеча перешла на короткую дистанцию.
        - Сюда идите! - рычал залитый с головы до ног кровью сержант, возвышаясь над бранным полем. - Я здесь!
        Однако вокруг уже образовалось свободное место, и Матях был вынужден, сжимая бердыш двумя руками, приходилось бегать за ближайшими татарами, упрямо не жела ющими вступать в бой. При виде кровавого монстра, выросшего откуда-то из-под земли в самой гуще сражения и ростом равного конным воинам, ногайцы забыли о желании вырезать небольшой русско-башкирский отряд. Они думали только об одном - не оказаться рядом с устрашающей фигурой, не попасть под удар огромного, похо жего на стальной полумесяц лезвия.
        - Нинутра! Нинутра пришел! - послышались тревожные крики. - Нинутра!
        Матях не слушал. Побитый, потоптанный, вымазанный смрадной дрянью и злой, как сто чертей, он жаждал крови. В этот миг для него перестали существовать все заповеди божеские и человеческие, в голове словно висел туман, а пульс гулко стучал в висках: уничтожить всех, всех до последнего.
        Аримхан, уже вложивший саблю в ножны, предоставляя своим нукерам спокойно дорезать оставшихся русских, внезапно с ужасом увидел, как среди его воинства с ифритским воем будто из-под земли выросла кровавая фигура, ростом превосходящая любого из всадников, и страшным ударом огромного топора снесла сразу несколько татар.
        - О, Аллах! - пробормотали мгновенно побелевшие губы, а по спине, под тол стым слоем брони и войлока, неожиданно пополз предательский холодок. Порождение крови и земли металось по полю боя, убивая всех на своем пути, и уже через мгно вение битва закончилась. Нукеры больше не думали о сражении. Они видели только кровавого ифрита и желали только одного - не попасть под удар гигантской секиры. - О Аллах, за что ты караешь нас, правоверных?
        - Москва-а!!! - Кто-то из башкирских десятников успел собрать рассеянных по степи нукеров и сейчас, увидев неуверенность в татарских рядах, повел собратьев в решительную атаку. - Москва-а-а!!!
        Появление свежих сил, готовых ударить по топчущимся татарским всадникам, окончательно сломило дух увязших в сече ногайцев. Они начали дергать поводья, отворачивая коней, давать им шпоры, уноситься из-под удара в разные стороны, спасая свою жизнь.
        - За что, о Аллах? Разве я не был искренним в своих молитвах, разве я не блюл все твои заветы... - Гадать было поздно. Аримхан почувствовал, что еще миг - и он окажется на этом поле один против всех врагов. Он потянул левый повод и со всех сил ткнул скакуна пятками в бока. - Йо-хо!!!
        Тот рванул с места в карьер. Татарин последний раз оглянулся на кровавого ифрита, после чего прижался к гриве коня.
        Удар башкирцев пришелся по пустому месту - ногайцы разбежались. Битва была выиграна. Спасая свои жизни, татары мчались во весь опор куда глаза глядят, словно разлетающиеся от брошенного в воду тяжелого камня брызги. Легкие и быс трые как ветер башкорты скакали в том же направлении, что и раньше - вдоль остав ленной обозом колеи. С веселым посвистом они нагоняли одиночных врагов и весело опускали сверкающие клинки им на спины, головы, рубили по ногам. Взмах - и вот уже не всадник, а просто оседланный конь, яростно взбрыкивая, продолжает бешеную скачку. Следом двигалась на рысях и кованая рать, потерявшая плотный строй, но по-прежнему грозная и смертоносная.
        Расстояние до длинного обоза, в котором вперемешку катились запряженные волами арбы с огромными колесами из цельного дерева, легкие двуколки, груженные пучками стрел, обычные телеги, сколоченные из толстых жердей, победители преодо лели за считанные минуты. Завидев их, кинулись прочь, в широкую степь, одетые в шаровары и халаты женщины, испуганные дети. Началось самое веселое и интересное: всадники гоняли чернооких грудастых девок из стороны в сторону, словно попавших в загон зайцев, сбивали конями с ног, заваливали в траву, сдирали легкие атласные штаны либо задирали платья. Жалобные крики сливались с веселым смехом и перекличками друзей. Голых баб отпускали побегать, чтобы поймать снова, распи нали между торчащими из земли корнями, ими менялись, их собирали в обвязанные веревками кучки.
        Про освобожденный от жестоких басурман полон победители вспомнили не раньше чем через час, и все это время спасенные смерды и девицы в просвечивающих лох мотьях, бывших когда-то сарафанами и рубашками, простояли, привязанные к подводам и возам. И только когда веселые холопы и их торжествующие союзники устали разв лекаться и, связав полуголых татарок, начали рыться в сложенном на телегах барахле, некоторые из них мимоходом полоснули ножами по веревкам.
        * * *
        Минут пять Андрей, тяжело дыша, стоял с бердышом наперевес, но драться было больше не с кем. Конная лава укатилась куда-то вдаль, одиночные татары предпочли уносить ноги, а добивать узкоглазых раненых, стонущих то тут, то там, у сержанта рука не поднималась. Тем более что он слабо разбирал, кто из них злобный ногаец, а кто - дружелюбный башкир. Матях немного прошел по полю, увидел блеснувшую меж халатов кирасу, наклонился, отпихнул в сторону лежащего сверху мертвеца. На доб ротном немецком железе четко пропечатывался след от конской подковы, однако кираса не смялась, выдержала.
        - Эй, есть кто живой? - постучал сержант по железу кулаком.
        В ответ послышалось утробное мычание. Матях вздохнул, зашел с другой сто роны, пнул носком мертвого коня, а потом поднатужился, ухватился за конскую ногу и сдвинул тушу чуть в сторону. Открылся шлем. Андрей приподнял железную маску, улыбнулся хлопающему глазами Лебтону:
        - Как настроение, сударь?
        - Спасибо, боярин. Мне кажется, я цел. Если, конечно, ты не ангел смерти. Откуда столько крови? Ты ранен или убит, боярин Андрей?
        Только теперь, постепенно отходя от ярости битвы, сержант ощутил плечами влажный от крови тегиляй, увидел свисающие лошадиные кишки. Его затошнило, и Матях торопливо избавился от матерчатого доспеха:
        - Фу, какая гадость!
        - Не скажи, боярин, - попытался покачать в шлеме головой немец. - Это была печень. Она очень вкусна, коли ее в вине мозельском вымочить и на углях запечь.
        - Спасибо, я сыт... Ну вот, рубашка тоже испорчена! - Андрей сдернул через голову и откинул покрытую множеством кровавых пятен одежду, оставшись в портах и с поясом на голом животе.
        - Ого! Откуда столько шрамов, боярин? - окинул его взглядом рыцарь.
        - Стрелы татарские, - небрежно отмахнулся сержант. - Попал я тут недавно в переделку...
        - Прости, боярин, - прокашлялся немец. - Если ты не очень устал, может, поможешь мне подняться?
        - Да, - спохватился Андрей и принялся растаскивать мертвецов. Нашел на земле чью-то пику, с ее помощью отвалил в сторону лежащую поперек ног немца мертвую лошадь. Потом ухватил товарища по оружию за руку, поставил вертикально. Нашел ремни на плечах, расстегнул, помог снять шлем.
        - Благодарю, боярин, - облегченно перевел дух Лебтон. - Если не затруднит, пособи от юбки избавиться.
        Пластинчатая латная юбка также крепилась несколькими ремнями, после освобож дения от которых тяжело ударилась оземь. Ремни на руках и на бедрах немец расс тегнул уже сам, оставшись в одной только кирасе.
        - Я вижу, судьба оказалась к нам благосклонной, - огляделся Лебтон. Мы храбро сражались и одержали победу.
        - Да уж, мы с тобой оба изрядно постарались, - рассмеялся Матях, утер мокрое лицо, взглянул на ладонь: - Вот черт! И тут кровь. Нет уж, печень, может, жареной и хороша, но я хочу умыться. Если кто-то станет меня искать, я у колодца.
        Андрей двинулся к брошенной татарской стоянке пешком, но, увидев заводных коней, вполне резонно предположил, что верхом получится быстрее. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти - как будут говорить в этих местах спустя четыреста лет.
        Когда он вернулся к месту сечи, между заваленной трупами, изрытой копытами землей и ближним лесом уже стоял в три ряда длинный обоз. Смерды с кровавыми шрамами на запястьях разбирали тела, оттаскивая к глубокой яме врагов, среди которых почему-то не обнаруживалось ни одного раненого, а погибших и раненых русичей укладывали на свежую траву, набросанную в повозки. Скорбное действо отнюдь не мешало бурному пиру, идущему в полусотне метров, возле обоза. Здесь вовсю пылали костры, жарились бараньи туши, ручьем текли кумыс и вино. Ничего не поделаешь, радость от трудной победы невозможно заглушить горечью утрат, на алтарь этой победы принесенных. Впрочем, уцелевшие воины не забывали про ране ных, время от времени совершая визиты к телегам, принося друзьям ломти жареного мяса и лечебное красное вино из взятых в поход припасов.
        Когда Матях спрыгнул с коня, вонзил тщательно отмытый у колодца бердыш в землю и сладко потянулся обнаженным телом, прикидывая, к какому из костров нап равить свои стопы, над лагерем внезапно повисла тишина, в которой с трудом разли чался уважительный шепоток: "Нинутра... Нинутра прискакал..."
        Андрей отпустил подпругу коню, хлопнул его по крупу, отпуская гулять, а когда снова повернулся к лагерю, то перед ним стоял старый башкирец в серой вой лочной шапке с узкими, разрезанными спереди полями, в отороченном соболем длинно полом кафтане с рубиновыми пуговицами.
        - Да пребудет с нами милость богов, Нинутра. Не оставь нас своей силой и милостью.
        Старик достал из-за пазухи сверток, развернул шелковый платок, продемонстри ровал монисто из мелких серебряных монет, снова свернул и положил к ногам сер жанта. Его место занял молодой воин в новеньком атласном халате, одетом поверх еще одного, бархатного. Этот осторожно поместил рядом со свертком серебряную пиалу, сыпанул в нее горсть монет. Следующий поднес узорчатый черепаховый гре бень с золотыми вставками, потом Андрею отдали покрытый тонкой чеканкой кувшин, большой поднос, сплетенную из тонких золотых нитей сеточку, унизанную жемчужи нами. Степняки выстроились к Матяху в длинную очередь, которая быстро двигалась. Кто просил о милости, кто просто отдавал подарок. Куча подношений быстро росла, а веселье в лагере разгоралось с новой силой.
        Последним в череде оказался Илья Федотович. Он ничего не подарил, а только крепко обнял Андрея на глазах у всех.
        - Я рад, что ты цел, служивый. - И шепнул на ухо: - Башкорты сочли тебя богом войны своих предков.
        - Надеюсь, они не собираются сделать из меня чучело и поставить в храме?
        - Анвар-бей приглашает тебя к своему дастархану. - Боярин закрутил головой и окликнул ближнего холопа: - Эй, Прохор! Возьми суму, собери подарки нашего боярина. И смотри, чтобы ничего не потерялось!
        Хозяин башкирского кочевья сидел, естественно, на дорогом самаркандском ковре, перед ним красовались блюда с сушеными фруктами, кусками мяса, осколками сахара. Рядом темнел солидный бочонок с кумысом. Наверняка из добычи, с собой башкиры кислого молока не везли.
        - Рад видеть тебя, достопочтенный гость. - Бей навстречу не встал, но при ложил руку к груди и низко, уважительно поклонился. - Теперь я понимаю истоки твоей мудрости. А тело твое внушает почтение, неся следы тысяч сражений и сты чек...
        Андрей с присущей ему скромностью не стал уточнять, что все эти порезы на плечах и руках получил от татар всего лишь в одной не самой удачной схватке. Он зачерпнул приготовленной фаянсовой* пиалой кумыс, выпил, зачерпнул еще, осушил чашу, а уже с третьей присел на ковер и ухватил сразу пару ломтей сочного жаре ного мяса.
        * Вообще-то вне Европы фаянс назывался кашином, но герой про это мог и не знать.
        - Велик Аллах, и милость его к правоверным бесконечна, - закончил свою мысль хозяин кочевья. - Бог принес нам победу, и да не отвратит он от нас своего прес ветлого лика в дальнейшем.
        - Бога славят за победу, - перевел Матях.
        - Слава Господу нашему, Иисусу Христу, - согласился Илья Федотович, усажи ваясь на ковер напротив степняка, отпил кумыса и продолжил: - Отвага башкортских воинов и их бея велика, велик и их вклад в победу. Думаю, будет справедливо, если они заберут себе весь скот, который имелся у Исанбетского рода, и коней их, что шли рядом с обозом и остались в степи. А мы, милостью Божией, потихоньку тронемся с обозом к родному дому.
        - Милостью Аллаха, снизошедшего к русским воинам, защитникам обездоленных, ваша дорога должна быть покойна и ровна. Но не будет справедливости, коли вы вернетесь назад с пустыми руками, без взятого на копье скота и конских табунов. Я так мыслю, вы имеете полное право на половину всего скота. А это барахло, - пренебрежительно махнул рукой бей, это барахло мы тоже поделим пополам, дабы никто не затаил обиды, полон поделим...
        "Так вот в чем дело! - внезапно сообразил Андрей. - Вот откуда взялся вчера великорусский патриотизм у потомственного кочевника! Он просто учуял возможность грабануть слишком сильного и незваного соседа. Они с Умильным вошли в долю и теперь добычу делят".
        Пока что позиции степняка выглядели предпочтительнее. Чтобы честно поделить татарский скот, его сперва нужно собрать по окрестным угодьям. А то, что русский воевода, имея на руках много раненых, не может ждать, понятно и младенцу. Пред лагая на первый взгляд честную сделку - все пополам - Анвар-бей просто вынуждает русских бросить изрядную часть добычи, тот самый пасущийся в округе скот.
        - Полон делить нельзя! - жестко ответил Умильный. - То братья наши, христи ане, в рабство жестокое угнанные. Они не добыча, они отныне снова свободные смерды.
        - Русский полон будет свободен, - согласился бей. - Коли Аллах пожелал обру шить свой гнев на их хозяев, не нам, смертным, нарушать его волю. Но ногайских пленниц и татарчат малых отпускать ни к чему. Они должны нести кару за жадность своего рода, за грабежи земель русских и вытаптывание чужих пастбищ. Отпустить их - значит нарушить предначертание Аллаха и вызвать на себя его гнев.
        - Пополам! - немедленно согласился боярин, запив ответ кумысом. Андрей, уставший переводить длинные витиеватые фразы, последовал его примеру. Нахмурив шийся степняк тоже выпил. Позиции подравнялись: оба понимали, что татарчата кочевнику ни к чему. Их в степи не удержать - прыгнет на коня, что пасутся окрест сотнями, да и умчится по широкой степи к родичам.
        - Я отдам тебе детей, а ты... - предпринял было наивную попытку Анвар-бей, но Илья Федотович сразу закачал головой: уж коли пополам, так все пополам. Чтобы обид не осталось.
        В задумчивости мужчины взялись за еду, прихлебывая кислое молоко и закусывая его мясом. После пятой пиалы у Андрея в голове зашумело, а мысли стали мягкими и тягучими, как у "горячего эстонского парня".
        "Ничего себе кефир..." - подумал он и зачерпнул еще.
        - Анвар-бей храбр, его род велик и с каждым годом растет в числе, вкрадчиво начал Илья Федотович. - Мыслю я, ему понадобится много юрт. Я предлагаю твоему роду, мой друг, взять из добычи все шатры, всех лошадей и весь скот, а я заберу остальной обоз и всех пленников.
        - Чтобы мой род стал многочисленным, моим нукерам потребуется много женщин, - расплылся в улыбке степняк. - Я возьму шатры, лошадей, скот и пленниц, а ты уведешь с собой детей.
        - Дети пленниц не смогут стать достойными продолжателями столь великого рода, - замотал головой боярин Умильный. - Я не могу допустить подобного... Хорошо, все как договорились, а пленниц - пополам.
        - О, Аллах, как можно! - вскинул руки степняк. - Я получу пустые шатры, без жен и ковров. Кому они будут нужны?! Дом без женщины пуст.
        - Дом без детей пуст, - холодно поправил Умильный. - Я готов поделиться ими, если ты поделишься пленницами.
        Анвар-бей опустил руки, пошевелил губами. Осушил свою пиалу кумыса. Потом неожиданно раскрыл объятия:
        - Ты, брат мой, храбрый боярин, да пребудет с тобой милость Аллаха, да продлит Всемогущий твои счастливые годы. Мои шатры раскрыты для тебя, мои стада - твои стада, мои земли - твои земли. Не станем ссориться из-за такой мелочи. Я дарю тебе всех этих детей.
        - Пленниц пополам? - невозмутимо поинтересовался Умильный.
        - Э-э-э... - разочарованно потянул степняк, а потом решился: - Поровну.
        - Все, - тут же согласился Илья Федотович. - Ты - мой брат!
        Под восторженные вопли изрядно нагрузившихся воинов воевода и бей встали на ноги, крепко обнялись, долго хлопали друг друга по спинам. Потом вместе выпили. Нукеры принесли на дастархан поднос с высокой грудой подоспевшей горячей баранины.
        - Давай их сюда! - махнул рукой Анвар-бей, самолично зачерпывая кумыс для Умильного. - Делить будем.
        - Поровну... - приподнял палец боярин.
        Хохочущие нукеры древками копий пригнали на открытое место десятка четыре девиц. Некоторые путались в спущенных до пяток шароварах, некоторые были в рваных платьях, а часть - и вовсе голышом.
        - Эй ты, давай вперед! - Анвар-бей указал пальцем на голую девочку лет четырнадцати, со связанными за спиной руками. - И ты...
        Второй выбранной девице было не больше пятнадцати. Она сохранила халат, имела длинную черную косу и хлопала черными подведенными глазами.
        - Одинаковые? - поинтересовался степняк.
        - Угу, - кивнул боярин.
        - Одну налево, - распорядился Анвар-бей, - другую направо. Теперь вы две. Одинаковые?
        - Не-ет! - возмутился Илья Федотович, прихлебнув кумыса. - У одной грудь так грудь. А вторая плоская, что моя кошка.
        - Зато бедра какие! Есть за что взяться! Есть куда руку запустить...
        - Так давай еще грудастую и еще широкозадую подберем.
        - Ладно, вон ту, без штанов, в пару по грудям, а ту, что за ней, в пару пер вой.
        - Принято.
        Девушки разошлись по указанным местам.
        В дележ азартно включались остальные воины, громко обсуждая достоинства и недостатки каждой из пленниц, тыкая пальцем, смеясь и даже ударяя об заклад. Общее веселье не разделяли разве что освобожденные полонянки, которые совсем недавно находились примерно в том же положении, что сейчас ногайские девушки. Толпа женщин постепенно таяла, разделяясь на две небольшие группы. Андрей с удивлением заметил, что в его переводе больше никто не нуждается, пьяные мужики и так прекрасно понимают друг друга, а потому полностью посвятил себя истреб лению жареного мяса, подсаливая его из мешочка, выложенного на "стол", скорее всего, боярином Умильным. Отвлек его от этого увлекательного процесса всеобщий взрыв хохота. Как оказалось, после сортировки пленниц в поле остались только две: довольно аппетитная пышечка с крупной грудью, широкими бедрами и длинными черными волосами, заплетенными в десятки косичек с разноцветными ленточками, одетая в черную войлочную курточку без рукавов, едва доходящую до нижних ребер и расшитую цветочным узором, свободные шаровары из полупрозрачного шелка и мягкие узкие тапочки, стояла
бок о бок с тощей, как Клаудиа Шиффер, кривоглазой и совершенно беззубой теткой непонятного возраста, укутанной в засаленный халат.
        - Сайфи, отпусти эту несчастную, да пребудет с ней милость Аллаха, разрешил Анвар-бей. - Я дарую ей свободу.
        Нукер, распределявший невольниц с помощью древка копья, развернул тетку и дал ей пинка, отправляя в степь. Руки несчастной никто связывать не думал, а потому и развязывать не пришлось.
        - А ты, - подманил к себе последнюю из пленниц степняк. - Ты... тебя я дарую нашему другу и покровителю, явившему себя в этом сражении. Отныне ты принадле жишь Нинутре!
        По толпе воинов пробежала волна одобрительного шепота, а потому боярин Умильный, набравший было в грудь воздуха, решил промолчать.
        - Да пребудет с нами милость древних богов, Нинутра. Не оставь нас своей силой и милостью.
        - Да пребудет с вами милость всех богов, Анвар-бей, - спокойно кивнул Матях. - И да не оскудеет рука дающего.
        - Прохор! - громко рыкнул Илья Федотович. - Забери подарок щедрого друга и брата нашего Анвар-бея и проследи, чтобы он не потерялся в дороге! Слава отваж ному бею!
        - Ура-а-а! - подхватили клич довольные воины и поспешили к кострам за своими чашами.
        Сержант тоже пил кумыс, закусывая приторными финиками, и вскоре почувство вал, как голова окончательно "поплыла".
        "Кажется, в кефире всего полпроцента алкоголя, - попытался вспомнить он. - Это сколько же я выпил? Надо закусить".
        Однако почему-то вышло так, что он без закуски выпил еще две пиалы кумыса, после чего вытянулся во весь рост и с удовольствием заснул.
        Проснулся Андрей от холода - после захода солнца спать полуголым оказалось не очень удобно. Поэтому он спустился к общему лагерю, взял чей-то халат, завер нулся в него и заснул снова. На этот раз - до утра.
        * * *
        - Мы нападем на них, уважаемый Аримхан? Мы сейчас пойдем и разгоним их всех, да?
        Проскакав по широкой дуге, Аримхан Исанбет все же смог собрать часть своих нукеров, не попавших под стрелы и сабли преследователей, не затерявшихся в тра вяных просторах. Три десятка мужчин. Всего три десятка из гордого и богатого рода. Все молчали, осознавая горечь произошедшего, и только один, мальчишка лет четырнадцати, имени которого хан не помнил вовсе, продолжал задавать глупые воп росы, то ли надеясь избавиться от ужаса, прогнавшего его с поля боя, то ли и вправду надеясь вернуть вчерашний счастливый день.
        - Нет, - покачал головой Аримхан, - мы не станем их трогать. Я знаю, что все вы храбрые воины и готовы сложить свои головы, чтобы уничтожить прирученного русскими ифрита. Но я не для того стал ханом рода Исанбетов, чтобы он оборвался на моих глазах. Нет, я сохраню вас всех, чтобы вы смогли уронить свое семя в лоно женщины, чтобы оставили детей, храбрых воинов. И когда под юртами рода Исанбетов опять зазвучат детские голоса, вот тогда мы и вернемся со своей местью.
        Ногаец отвернулся от горящих десятков костров, возле которых сейчас делили его добро и его женщин, и неспешным шагом поехал в темноту, уводя последних нукеров рода, только что переживших самую страшную в своей жизни битву.
        * * *
        Новый день означал расставание. Башкиры, разбившись на отряды по семь-восемь человек, уходили в степь собирать имущество, которое отныне принадлежало им, увозили новые юрты к своему кочевью, складывали найденные окрест камни в пира миду. Здесь они встретились с богом войны, и память об этом должна сохраниться для многих и многих последующих поколений. Русские же ратники, собрав свое иму щество в чересседельные сумки, вешали их на спины заводных коней, которые будут идти вслед за обозом, везущим раненых, павших и добычу. За повозками на тех же веревках, на которых всего день назад шел русский полон, теперь бежали дочери и жены тех, кто этот самый полон захватывал.
        Боярину Андрею никто из холопов или бояр советов и указаний давать не пос мел, но сержант и сам сообразил, что делать. Заводных коней - в общий табун, бердыш - за спину, чалого коня оседлать, и вместе с основным отрядом - вперед, в полной боеготовности на случай засады.
        Умом он, конечно понимал, что выглядит так же глупо, как Рэмбо в Афганис тане: голый по пояс, плечистый, весь в шрамах и увешан оружием, хотя воевать совершенно не с кем. Но что поделаешь, если тегиляй и рубаха безнадежно испор чены, а оружие в походе положено всегда иметь под рукой.
        Матях нагнал Умильного, пристроился рядом, благо степь позволяла - хоть всю армию в ряд выстраивай. Покосился на своего начальника, пару раз кашлянул и, не дождавшись ответа, спросил:
        - Вроде победили, Илья Федотович. Полон вернули, добычу взяли. О чем грустить?
        - Взяли, взяли, - кивнул боярин. - Да только не всех освободили. Сказывают, племянницу мою, Алевтину Куликову, в Богородицком ногайцы в полон увели. Нынешний полон аккурат из Богородицкого получается. А Алевтины средь них нет. Видать, бею Низибу досталась. Можно поискать, купцам челом бить, выкуп запла тить, да надо ли? Чую, позора она хлебнула полной мерой, как все девки сии.
        - Может, и хлебнула, - пожал плечами Андрей, - только своя кровь все-таки. Пусть лучше дома сидит, а не у "чехов" каких-нибудь на цепи.
        - Ее теперь и замуж никто не возьмет. Порчена девка.
        - Я не про "замуж", - покачал головой сержант. - Я про нее говорю. Пусть в старых девах останется, да только мук лишних терпеть не станет.
        - Добрый ты, однако, служивый, - неожиданно улыбнулся боярин. - И не поверил бы, что секирой своей направо и налево басурман, аки траву, косил.
        - Есть время для сенокоса, а есть время для собирания цветов, переиначил Библию сержант. - Не надо грустить. Нужно вытаскивать девицу, коли возможность есть.
        - Гнать можно было дальше, - вздохнул Умильный. - Поймали бы купца какого али татарина из ногайцев. Узнали, где Низиб кочует. Да токмо у меня один холоп в сече зарезан да двое раненых. У Лебтона двое мертвых, у Дорошаты пятеро раненых. Хробыстин Сергей Александрович двух холопов холстиной укрыл да еще двоих увеч ными везет. Полон освобожденный... Куда мне с таким хомутом в погоню уходить?
        - Можно, значит, татар в степи ловить?
        - А чего же сложного? - пожал плечами Умильный. - Степняк, он ведь существо беззащитное. Овцы завсегда при нем, табуны, жены, дети, юрты. И ползет он со своими стадами от колодца к колодцу по полверсты в день. А мы с тобой жен, детей, добро дома за крепкими стенами оставили, на коней сели да заводных прих ватили. И не травой скакунов потчуем, а овсом отборным, и не всякого с собой берем, а самого быстрого. И куда этот бек от нас денется, куда убежать сможет?
        - Что же они тогда деревни наши грабят?
        - А потому и грабят, что, как крысы, тайком подкрадываются да убегают в дальние края, али за стены крепостей, навроде Казани бывшей, прячутся. Но уж коли мы этих крыс в своих пределах ловим - травим всех до последней, пощады в сем деле не бывает.
        - Это здорово, - кивнул Андрей. - А коли так, то почему бы нам не сходить на Волгу, да и не поймать там хана Кубачбека? Помню я о своем прошлом мало, но засело у меня в башке это имя. Чую, именно он людей моих побил, да и меня едва жизни не лишил...
        - Месть - дело славное и нужное, служивый, - вздохнул боярин Умильный, - да только плод, на коий ты замахнулся, больно крупный и высоко растет.
        - Это как? - не понял Андрей.
        - Земли богатые и далекие. Ащиозек, Узень, Урал там же. Нукеров супротив тебя тамошние кочевья выставить могут не сотни - тысячи. Малыми силами по степи рыскать - это токмо погибель себе искать. Далеко идти, много ворогов. Тут не соседскими силами и даже не вятским ополчением двигать потребно. Тут надобно государевой ратью идти. Со стрельцами, гуляй-городом, пищалями полевыми. Суп ротив государевой воли ногайцы не устоят.
        - Ясно, - облизнул пересохшие губы Матях, пытаясь избавиться от мысли, которая глодала его с самого рассвета, и перескочил на другую тему: - А как с деньгами быть, Илья Федотович?
        - С коими? - не понял боярин.
        - Да вот давеча купец мне серебра дал, вчера башкиры кое-что насыпали. Я ведь, помнится, пятьдесят три рубля должен?
        - Тридцать пять, - поправил боярин. - Лук ты у купца на саблю взял, стало быть, покупать его не нужно. Оставь пока, служивый. Как сможешь, отдашь.
        - Ну, так я и хочу...
        - Чем отдавать? - усмехнулся Умильный. - Купец тебе, я видел, по весу гривны две передал. Два рубля то есть. Башкорты еще пару пожертвовали. Так пусть у тебя будут. Нехорошо, когда у сына боярского ни единой монеты в кошеле нет. Как при быток хороший появится, так и отдашь.
        Боярин, заканчивая разговор, дал шпоры коню и ускакал вперед, а Андрей остался наедине со своими мыслями. Правда, думал он совсем не о том, как пос корее вернуть долги. Думал он о том, что уродливые человечки из будущего были готовы на немалые затраты и старания, чтобы вернуть свой дурацкий "кастинг". А это устройство до сих пор лежит в одном из сундуков хана Кубачбека. Если зало вить и обтрусить хана, как вчера обтрусили Аримхана, то устройство хранения памяти вполне реально получить в свои руки. Затем его достаточно "засветить", показав кому-нибудь из летописцев, а лучше сразу нескольким, чтобы подстрахо ваться от пожаров или безалаберности библиотекарей, и дело сделано. Где-нибудь в будущем летописи прочтут, сделают правильные выводы и пришлют экспедицию. И тогда уже он, имея в руках весомый и крайне важный для кукол Барби аргумент, сможет диктовать свою волю. Пожалуй, в такой ситуации речь пойдет уже не об ост рове в океане с избушкой и муляжом телевизора, а о возвращении в свое, родное время. Или кастинг - тю-тю. Случайно упадет на большую наковальню...
        Настроение сержанта мгновенно улучшилось. Он привстал на стременах, шумно вдохнул пряный степной воздух, а потом огрел коня ладонью по крупу, пуская его в карьер, и зажмурился, подставляя лицо свежему ветру.
        Глава 13
        ЛИСИЙ ХВОСТ
        Обратный путь занял почти две недели. У Ильи Федотовича рука не поднималась подгонять и без того измученных невольников, освобожденных из рук татар. Похо ронив павших на высоком берегу реки Белой, в красивом сухом месте, длинный обоз переправился через реку и пошел на север по тянущейся вдоль полноводной Камы, утонувшей в лесах дороге. Через восемь дней обоз получил приют в многолюдном городе Чердыне, издавна оберегавшем восточные границы Святой Руси и охранявшем главную сибирскую дорогу. Отслужив благодарственную службу в Спас-Юрьевском храме, отпев и упокоив на освященной земле умершего от антонова огня лебтоновс кого холопа, наскоро продав взятое с ногайцев оружие и броню, прикупив ячмень и овес для коней, красное вино и мед - людям, новую рубашку - Матяху, весь путь ехавшему в тегиляе на голое тело, боярин Умильный повернул на Анареченскую дорогу и по нахоженному тракту к началу сентября привел обоз к воротам своей усадьбы.
        Поле возле стен моментально наполнилось людьми, повозками, лошадьми. Как ни велик был двор наследного дома Умильных, но вместить всех пришедших он не мог. Разумеется, обширные погреба и амбары боярина накопили достаточно припасов, чтобы кормить не только такую толпу, но и в десять раз большую. Правда, кормить недолго - но ведь гостевать у Ильи Федотовича больше одного вечера никто и не собирался.
        Подворники укладывали на уже начавшую подвядать траву грубую дерюгу, поверх стелили скатерти с вышитыми краями, а то и с бахромой из множества кисточек. Ставили на стол хлебное вино, свежеиспеченные караваи, копченую рыбу - лещей, окуней, судаков, плотву из полноводной, но скупой Лобани, котлы с кулешом, обильно сдобренным салом, и пшенной кашей с убоиной, миски с мочеными яблоками, солеными грибами, кисловатой вишней. Здесь было и чем насытиться, и чем полако миться, и от чего захмелеть, радуясь возвращению на родную землю.
        Бояре разместились в трапезной, и уж на этот раз, не желая ударить в грязь лицом, Илья Федотович развернулся вовсю. На столах, сменяя друг друга, появля лись темноглазые полупудовые щуки на пару, оскалившиеся зубастыми пастями, спинки белужьи, полотки утиные сушеные, языки лосиные, зайчатина в лапше, студни рыбные с шафраном, потроха лебяжьи, запеченных уток, тетеревов, рябчиков, почки заячьи на вертеле, куры соленые, поросята запеченные и еще тьма всего самого разного, попробовать чего у Андрея не хватило размеров желудка. Вино бургунское, мальва зия, аликанте, петерсемена и даже сам хозяин, вопреки обычаю, не стал пить люби мого хмельного меда, предпочтя ему романею.
        Однако же если простой люд, объевшись кашей со свининой и дармовой рыбой и упившись вином, начал петь песни и танцевать в три притопа или водить хороводы, то в трапезной до позднего вечера шел долгий обстоятельный разговор.
        Бояре дружно решили, что всех детей отдадут Лебтону, который отправит их на запад, в неметчину, к своим знакомым и родичам, и продаст по сходной цене. Доход потом поделят все бояре в равной доле. Поначалу была затронута интересная для Андрея тема: Дорошата спросил, вправду ли в немецких землях все люди, кроме слу живых, рабами числятся - даже смерды, на земле сидящие, и дети их во власти кава леров остаются. Но Лебтон толком ответить не успел: боярин Хробыстин запросил всех прочих девок себе и предложил долю свою в добыче из этого желания исходя определить. Возник горячий спор, едва не перешедший в драку, в результате кото рого Сергею Владиславовичу досталось всего пятнадцать душ, а еще пять отошли к Дорошате, вместе с одной повозкой - по жребию. Затем стали считать свои доли прочие участники похода. Бояре Лютов и Юшин выторговали себе право выбрать любые возы, но токмо по одному. Лебтон и Умильный делили все прочее в равных долях, но уже со жребием. И так далее, и тому подобное. Матях заскучал очень быстро, но свалить к обычным ратникам не мог, чтобы не уронить в глазах родовитых бояр свою честь
и достоинство. Приходилось смотреть на сотоварищей с умным видом, обжи раться с тоски рыбой и заячьими почками и наливаться кислым немецким вином.
        Чем все кончилось, Андрей помнил слабо. Но досидел он на пиру до победного конца, после чего обнялся с новыми друзьями, поклялся им в любви до гроба и бла гополучно сбежал в свой терем, где и уткнулся головой в подушку, едва скинув одежду и завернувшись в одеяло.
        Утро удивило тишиной. Поле за приоткрытыми ставнями опустело совершенно - словно и не было тут вчера полутора сотен людей, десятков телег, множества лоша дей. Расставание прошло незаметно: до Богородицкого оставалось всего десяток верст по безопасной российской дороге, а потому освобожденные пленники ушли туда сами. Бояре, прихватив свое добро, с первыми петухами отправились по поместьям - они тоже успели соскучиться по своим домам и женам.
        - Черт! - сплюнул Андрей. - Я тоже домой хочу. Что-то затянулась моя служба. .
        Увы, его путь домой лежал через далекие приволжские степи, куда так просто, с приятелями-соседями, Умильный идти не хотел. Утешало только одно теперь Матях знал, что этот путь существует и он достаточно реален. Кастинг - летопись - уль тиматум посланцам из будущего - и он сможет наконец-то обнять свою мать.
        Сержант отвернулся от окна и вздрогнул от неожиданности: тряпичный комок в углу комнаты внимательно смотрел на него узкими серыми глазами.
        - А ты еще кто?
        Комок не ответил. Однако черные косички, шелковые штаны и короткая курточка быстро напомнили, кого отправили ему в терем.
        - Ах, да, - кивнул Андрей. - Подарок Анвар-бея. Что же мне с тобой делать... Давно сидишь? - перешел он на "тюркский" язык, которым его наградили добрые потомки. Невольница не ответила, и он спросил: - Ты есть хочешь? На этот раз девушка кивнула.
        - Зовут-то тебя как? - Андрей спохватился, что все еще шастает голым, и стал торопливо одеваться.
        - Алсу, - тихо выдохнула пленница.
        Матях рассмеялся, услышав знакомое слово, покачал головой:
        - Сказать кому, что Алсу окажется у меня в рабынях... Хотя и сказать-то некому. Ладно. - Он опоясался своим широким ремнем. - Пошли, пока не померла с голодухи.
        Во дворе тоже особой суеты не наблюдалось. Пара смердов переносила в сарай содержимое высокой одноосной арбы, упирающейся оглоблями в землю, ярыга Тит таскал от колодца в хлев кадушки с водой, на скамеечке у дома жмурился на холодное осеннее солнце Касьян, в серой выцветшей косоворотке и таких же штанах.
        Невольницу сержант подвел к кухне с черного хода, завел внутрь, кивнул стря пухе:
        - Дайте татарке чего-нибудь на зуб, чтобы не загнулась. - Сам пошел дальше, спросив Касьяна: - Как дела, вояка?
        - А как они у однорукого быть могут? - огрызнулся холоп. - Ни сдохнуть, ни жить нормально. Только тявкать могу, ако пес цепной.
        - А чего с рукой? - удивленно замедлил шаг Матях. Из обоих рукавов старого воина выглядывали вполне нормальные пятерни.
        - Вотяки мясо сострогали, - дернул головой холоп. - Нет руки, видимость одна. Болтается, что плеть на заборе.
        Он качнул плечом - левая рука соскользнула с колена, закачавшись наподобие тряпки. Касьян поймал ее за большой палец, вернул на место.
        - И боярин не отпускает, - вздохнул он. - Хотел в монастырь Богородицкий уйти - запретил. В хозяйстве пользы от меня тоже никакой. Вот, сижу, греюсь, как хряк в луже.
        - Так, может, заживет?
        - Нет, служивый, - покачал головой старый воин. - Там и связки порезаны, и мяса половины нет, кость наружу торчит. Такое не зарастает.
        - Плохо, - кивнул Андрей. - Кстати, а Прасковьи ты не видел?
        - В людской она. За ранеными смотрит. Ныне год такой выдался: токмо один с ложа поднимется, а боярин уже двух новых увечных везет. Скоро ни единого холопа непорезанного не останется.
        Людская располагалась на противоположной от кухни стороне дома. Наверное, чтобы дворня меньше к кастрюлям шастала и меньше вкусные ароматы нюхала, а больше работала, на прочее не отвлекаясь. Здесь имелось множество широких лавок, на которых и укладывались на ночлег ярыги и холопы - так что отведенное сержанту помещение считалось местом достаточно комфортным. Сюда же уложили и раненого воина - второй "порезанный", Ефрем, уже оклемался от потери крови, и о случив шейся беде ему напоминал только длинный шрам на ноге. Тюмоня же, получивший удар поперек лба и перелом ключицы, по сей день лежал пластом и даже ложки поднять не мог. Скромно одетая, с завязанным на волосах ситцевым платком, Прасковья как раз кормила его с ложки густым грибным бульоном, один наваристый запах, которого мог заменить бутерброд с твердокопченой колбасой.
        - Здравствуй, красавица, - кивнул Андрей, входя в комнату.
        Девушка подняла на него глаза, снова опустила на раненого и тихо спросила:
        - Тебя у заутрени не было, боярин. Прихворнул никак?
        - Ерунда, - отмахнулся Матях. - Здоров как бык. А ты как?
        - Благодарствую, хорошо все, милостью Божьей.
        - Это замечательно, - кивнул сержант, прикидывая, что делать дальше. Будь он в своем времени, то пригласил бы девицу в кино или в кафе. Может, заманил бы в клуб потанцевать. А здесь-то как ухаживают? Не на кухню же ее звать, сбитня поп робовать! Может, подарок сделать? Тогда, глядишь, у нее и у самой какая идея может возникнуть. Пусть хотя бы намекнет, как поступать следует...
        - Подожди, я сейчас, - вскинул руки Андрей, выскочил на двор, быстрым шагом дошел до терема, открыл принесенную сюда холопами чересседельную сумку, нашел среди башкирских подношений жемчужную сетку, направился назад. Однако во дворе его перехватил одетый в ярко-синие бархатные шаровары и многоцветную атласную рубаху, слегка кривенький Умильный. Похоже, боярин от души отрывался после вынужденного походного аскетизма.
        - Ты почто заутреню пропустил, служивый?
        - Проспал, Илья Федотович, - пожал плечами Матях.
        - Ну ладно, заутреню проспать, - расхохотался боярин. - Но как ты завтрак-то упустил?!
        - Зато хорошо выспался, - парировал сержант и, пользуясь случаем, поинтере совался: - Скажи, Илья Федотович, а как можно разузнать точно, где кочевье хана Кубачбека?
        - Экий ты настырный, боярин Андрей, - широко ухмыльнулся хозяин усадьбы, - и зело злопамятный. Не хотел бы я оказаться среди твоих врагов, служивый.
        - И я этого не хочу, Илья Федотович, - кивнул Матях. - Так как, есть такие каналы?
        - Это дело несложное, -отмахнулся боярин. - Любого купца русского, что по Поволжью торг ведет, залови, купи что-нибудь дорогое, да и порасспроси. Все тебе расскажет. И где твой Кубачбек кочует, и в каком месяце у какого колодца стоит, и когда кочевья меняет, сколько гонит скота, сколько у него нукеров в роду, сколько людишек стада-табуны пасут. Торговые гости народ такой: никогда не зна ешь, то ли радоваться их приезду, то ли вешать на осине немедля.
        - А чего же не вешаете? - поинтересовался сержант.
        - Дык десятину платят, - пожал плечами Умильный. - Опять же, мы повесим, они повесят, и что будет? Мы про них не знаем, они про нас не знают, у нас шелка не купить, у них стали нет. Разве лепо сие? Вот перед походом всех купцов в поруб посадить - то дело благое. А так - пусть гуляют.
        - Понятно, - кивнул Матях и нацелился было бежать дальше, но боярин указал на одну из взятых в татарском обозе телег:
        - Ты вон ту повозку видишь, служивый?
        - Да, а что?
        - Эта и та, что за ней, - твоя доля, - небрежно махнул рукой хозяин усадьбы.
        - Доля?.. - удивленно уставился на повозки сержант, еще не понимая, в чем дело.
        - А ты как думал? - вроде как обиделся Умильный.- Да мне тридцать две повозки достались! Но я в походе воеводой был, опять же, двадцать ратников выс тавил. А ты сам-перст явился. Лыков и Юшин, вспомни, только по одному получили, пусть даже и на выбор. Хотя пришли сам-двое. А тебе я две телеги добра отдаю. Знаю, дом у тебя новый, пустой. Обживаться нужно.
        - А холопам? - негромко поинтересовался сержант, кивнув в сторону людской.
        - Холопам? - приподнял брови Илья Федотович и покачал головой: - А ты за них, служивый, не горюй. Они свое взяли. Карманы золотом али добром, что нашли, набили, с девками побаловались, и хватит. Им больше ничего не надобно; вина в кабаке купить, обнову справить, повеселиться всласть. Посему из добычи монеты и веселье холопам принадлежат, а невольники, обозы, казна, земля - то уже боярс кое. Дабы мы с тобой, служивый, могли всех этих бездельников кормить цельный год, для похода снарядить, обуть-одеть, коли сами платье купить поленились. Ничего, холопов заведешь, узнаешь...
        - Наверное, - кивнул Матях и зачесал в затылке: - Две повозки. А я один. Человечка бы мне надо.
        - Так у тебя эта, узкоглазая, есть.
        - Одна, - кивнул сержант. - А повозок две. Я ведь верхом поскачу, не пота щусь на облучке, как крестьянин какой-то.
        - А чего? - не понял Умильный. - Коней можно к повозке привязать, дабы не отстали.
        - А можно, я Касьяна с собой возьму? - пропустил ответ мимо ушей Матях. - Все одно без дела шляется. А с вожжами и одной рукой управиться сможет.
        - Испортился Касьян, - нахмурился боярин. - Гликерья сказывала, поручений не справляет, вино где-то таскает, пьян кажинный день.
        - Разберемся, - махнул рукой Андрей. - Лишь бы до Пореза спокойно доехал.
        - И то верно, - кивнул хозяин. - Забирай.
        - Скажи, Илья Федотович, - осторожно поинтересовался сержант, - а где бы мне встретить такого купца, которого про Кубачбека расспросить можно?
        - Ой, служивый, все у тебя одно на уме! - шутливо погрозил пальцем боярин. - Купец - это не сложно. Те, что с Хлынова на Анареченскую дорогу али к Вятским полянам идут, тоже поволжских ханов знать могут. Да вот только похода тебе с ними не сладить. Поход может государь дозволить али воеводы его ближние. А сие токмо в Москве решаемо... - Илья Федотович запнулся, зачесал в затылке. - Ты это... через неделю приезжай. В Москву станем сбираться. Товар, урожай сбудем, жалованье за ратную службу получим, пива сварим, знакомцев твоих поищем.
        - Понял, приеду, - согласился Андрей, хотя испытывал стойкое подозрение, что узнать его в столице не сможет ни один человек. - А урожай для продажи мне тоже брать?
        - Не нужно. Порез - место проезжее. Как весна настанет, лед тронется, реки непроезжими станут, ты быстро все припасы расторгуешь, да по цене не в пример нынешней. Купцы посуху поедут, а им всем кушать ведь хочется, иначе не умеют. Это мне есть резон барыш считать. Все одно ехать, так заодно и хлеб скину. В первопрестольной серебра несчитано, там его не жалеют. Хотя нет, служивый. Мед ты весь с собой возьми, его вместо пирогов не продашь.
        - Понял, не дурак, - кивнул сержант.
        - Да вижу, - почему-то погладил живот хозяин усадьбы. - Ладно, забирай моего однорукого, телеги, девку свою да поезжай.
        - Угу. - Андрей развернулся, нашел глазами холопа: - Эй, Касьян! Вели повозки запрягать, вон ту и эту. Проследи, чтобы нормально сделали, сам со мной поедешь. Понял?
        - Как скажешь, боярин, - с видимой ленью поднялся старый воин со скамейки, а Матях быстрым шагом направился на кухню, подогнать Алсу. Заметил жемчужную сетку в руках, остановился. Оглянулся на Умильного - боярин уже входил на конюшню. Сержант повернул в сторону людской и через минуту увидел Прасковью. Девушка уже закончила кормить раненого, но не уходила, просто сидела рядом. Увидев Андрея, она поднялась, взяла опустевшую миску.
        - Вот, - протянул ей подарок сержант. - Это тебе. Чтобы не только в платочки куталась.
        - Спасибо, - зарделась боярская племянница, потупив глаза. - Зачем же это? Я ведь и не просила...
        - Хочу, чтобы ты была еще красивее, чем сейчас кажешься, - усмехнулся Матях. - Ну же, бери.
        Прасковья приняла нанизанные на золотые нити жемчужины, еще раз кивнула:
        - Спасибо.
        - Мне сейчас ехать надо. Отправляет Илья Федотович восвояси. За хозяйством посмотреть, дела закончить. Может, навестишь?
        - Не знаю, боярин Андрей, - оглянулась на раненого девушка. - Нужна я здесь. Может, потом?
        - Да я сам пока не разобрался, - пожал плечами Андрей. - Боярин через неделю в Москву зовет. Получается, сюда загляну и тут же дальше поеду. Подождешь?
        - Подожду, боярин, - кивнула Прасковья и прошмыгнула мимо, за дверь.
        * * *
        С тяжело нагруженными повозками нечего было и думать, чтобы срезать путь хоть ненамного, ехать пришлось до самой развилки в лесу, недалече от Поляниц. Когда сержант понял, что к Порезу они доберутся в лучшем случае в сумерках, то послал Касьяна вперед, с известием о своем скором приезде, а заодно с приказом затопить баню. Чай, почти три недели толком не мылся! Андрею уже начинало казаться, что налипшая на потную спину пыль образовала такую толстую корку, что она вот-вот начнет откалываться, словно старая штукатурка. Разумеется, Матях мог ускакать и сам, но опасался оставить однорукого холопа наедине с таким количес твом добра. Ведь случись чего - и не отобьется. Дороги на Руси считаются местом безопасным - однако же, как сержант имел возможность убедиться на собственном опыте, в жизни случается всякое.
        В деревню они с невольницей и вправду приехали затемно, но зато теперь их ждали. Светился ярко прямоугольник окна, лохматый круглолицый Ждав встретил телеги у ворот и принялся тут же распрягать коней, Лукерья поднесла ковш с холодным шипучим квасом, сразу поинтересовавшись:
        - Потчевать прикажешь, батюшка Андрей Ильич, али сперва париться пойдешь?
        - Париться! - решил Матях. - После еды всегда только спать хочется, а отмыться от степной грязи нужно.
        - Как скажешь, батюшка. Ты ступай, баня натоплена. А Варе я сейчас велю квасу для хлебного пару принести.
        Разумеется, Варя пришла. Правда, не сразу, а к уже успевшему согреться и разомлеть на полке Андрею. Плеснула квасом на камень печи, начала греть Матяха веничком в ароматных клубах пара - но на этот раз уже сержант сграбастал девку и опрокинул на влажные дубовые доски полатей. Потом ополоснулся, пристроился и хорошенько "потер Варе спину", забрался под потолок, в самый жар, приходить в себя, и мечтательно произнес:
        - Сейчас бы пива...
        - У Лукерьи мед хмельной есть, - отозвалась Варвара. - Завсегда для боярина запасала.
        - Лукерья не придет, - ухмыльнулся Андрей. - Муж-то дома.
        Словно в ответ хлопнула дверь предбанника, появился белесый женский бок.
        - Боярин меду в баню просит, - сообщила ему Варя.
        - Это мы мигом, - узнал Андрей голос Лукерьи. - Сейчас мужа пошлю.
        - И невольницу захватите, - свесился с полка Матях. - Ее тоже отмыть после дороги надо.
        Женщина вышла, а спустя несколько минут послышался яростный визг, словно кто-то прищемил кошке хвост и никак не хочет отпускать. Голую татарку впихнули в парную, следом за ней, ухохатываясь, вошли Ждан и Касьян. Алсу, кидаясь из сто роны в сторону и пытаясь прикрыть наготу, прорывалась к дверям. Правда, безус пешно. Последней появилась Лукерья, принялась старательно разводить в кадушке воду, а затем, уловив момент, внезапно опрокинула ее пленнице на голову. Визг захлебнулся. Пока татарка протирала залитые глаза, мужчины кинули ее на скамью, принялись стегать вениками. Причем, похоже, от души, а не из желания прогреть и смыть грязь. Девушка брыкалась, пытаясь отбиться от ударов, опять начала визжать - но тут подкралась женщина и снова под общий хохот вылила на нее ведро воды.
        - Давай-давай, отродье басурманское, - посоветовал Ждан. - Принимай при частие русское.
        Поняв, что вырваться из рук истязателей не получится, Алсу свернулась кала чиком, одновременно спасаясь и от нескромных взоров, и от сыплющихся на тело уда ров, но не тут-то было - пленители сохраняли решимость отмыть ее целиком, от пяток и макушки до пупка, а потому, растерев в волосах настойку ромашки и смыв ее водой, пройдясь вениками по спине и ногам, мужчины опять взялись за жертву, повернули на спину, раскинули руки и развели ноги, открыв своим взорам и веникам нетронутые девичьи груди, похожие на две перевернутые пиалы из чуть желтоватой слоновой кости, украшенные остроконечными сосками, впалый мускулистый живот, рыжие кудри внизу.
        - Тепленькой... - Лукерья обрушила на невольницу новый поток.
        Татарка всхлипнула, закрыла глаза и отвернула лицо в сторону. Честное слово, Андрею стало ее жалко. Но он твердо помнил внушенную еще начальной школой истину: чистота - залог здоровья. А потому вмешиваться не стал.
        - Ладно, отпарили, - наконец решил Ждан. - Пойду на кухне ее посажу, чтобы не простыла.
        - Так как, сказываешь, тебя звать-величать? - Стоило закрыться двери, как Касьян тут же запустил свою единственную руку Лукерье между бедер.
        - Много будешь знать, скоро состаришься, - ответила женщина и легонько стук нула его черпаком по макушке.
        - Кажется, пива мне сегодня не дождаться, - сделал правильный вывод Матях и спрыгнул с полка. - Пойдем, Варвара, ужинать. А то мое брюхо уже к спине присохло.
        В горнице Андрея ждал сюрприз: на широком топчане лежала, прикрытая белым покрывалом, толстая перина, да еще со свернутым одеялом поверх.
        - Гриша? - лаконично спросил он у Варвары.
        Девушка кивнула и поставила на стол кувшин, деревянную стопку, блюдо, на котором красовались тонкие ломтики жареной рыбы, присыпанные сверху колечками лука.
        - Еще стакан давай, - указал на кувшин сержант.
        Варя опять кивнула, вышла, а вернулась не только со стаканом, но и с длинной чугунной латкой. Поставила на стол, сняла крышку - к потолку взметнулись клубы сизого пара. Из латки, из груды бурой квашеной капусты, выглядывал бок потемнев шего от долгого пребывания в печи гуся.
        От такого красочного зрелища Андрей забыл даже про вино. Он торопливо достал ложку, запустил ее в капустные россыпи, зачерпнул, поднес ко рту, одними губами попробовал несколько прядок...
        - Какая вкуснятина! Варя, у тебя золотые руки. - Андрей набил капустой рот. В тушеном гусе, как известно, самое главное, вкусное и ценное - это капуста. - Вот уж порадовала, так порадовала. Кстати, а ведь и я тебе гостинец приготовил! Куда там Ждан мои сумки кинул?
        Сержант взял со стола свечу, вышел во двор, нашел сумки, достал запомнив шийся свернутый платок, вернулся в дом и протянул девке. Варя недоверчиво развер нула подарок и пораженно охнула. Глаза ее округлились, она несколько раз посмот рела то на монисто, то на уплетающего капусту Андрея, потом подняла украшение, примерила к груди. Заметалась в поисках зеркала но таковым Матях еще не обза велся. Тогда девушка положила подарок на стол и начала решительно раздеваться.
        Андрей обреченно понял, что выпить сегодня так и не сможет.
        * * *
        Проснулся он оттого, что теплый бок Варвары исчез из-под одеяла девушка ушла готовить завтрак.
        Вчерашняя рыба и гусь, как и положено на боярской усадьбе, еще ввечеру были истреблены дворней. Матях добрался до стола, понюхал горлышко кувшина. Так и есть, водка. Стаканчик вина с утра он бы, может, и выпил, но этого не хотелось. Боярский сын Андрей Матях сладко потянулся, надел портки, вышел на улицу, бодрой трусцой пробежался до колодезного журавля, окатился ледяной водой.
        - Что ж ты мучаешься так, боярин? - окликнул сержанта развалившийся на кры лечке Касьян. - В бане воды горячей еще полно.
        - Горячей вечером умываться нужно. - Андрей крутанул руками, разгоняя кровь. - Чтобы спалось лучше. А утром хорошо холодненького. А чего телеги вчера не убрали?
        Повозки с трофейным добром стояли возле дома.
        - А места нет во дворе, - пожал плечами холоп. - Ждан сказывал, оброк намедни с двух дворов доставили. Телок пригнали, убоины привезли, капусту, репу, брюкву, ячмень... Ну, в общем, и погреб весь полон, и закрома. Ярыга уже соб рался в усадьбу все везти.
        - Вот черт! - сплюнул Матях. - Мало добра - плохо, много - опять же головная боль. Только к Илье Федотовичу везти ничего не нужно. Придумаем что-нибудь, Я теперь здесь хозяин, при мне все и оставаться должно. Помоги лучше посмотреть, чего тут на мою долю выпало...
        Разборка возов и сортировка имущества заняли время почти до обеда. Основной добычей оказались ковры - их обнаружилось аж четырнадцать штук. Большинство Андрей перетащил в свою комнату: выстелил ими пол, развесил на бревенчатых сте нах, обил тонкую дверь. Пару войлочных ковриков, по совету Касьяна, отложил для походов - стелить на землю при ночлеге. Еще пару, самые потертые, отдал Лукерье, чтобы у себя с мужем в комнате постелили. Зимой ноги меньше студиться будут.
        Закончив дело, подкрепились огненно-красным борщом, сваренным Варварой на парной телятине, закусили его заливной стерлядкой, под которую очень удачно проскочили две стопки хлебного вина, запили все сытом*, после чего Андрей обнял холопа за плечи и отвел во двор, к сложенным над загончиком для свиней походным сумкам. Показал на колчан со взятым у купца луком.
        * Сыто - напиток из воды с медом. Обычно подавался в конце трапезы. Именно поэтому на Руси всегда ели досыта (до сыта).
        - Есть у меня такое дело, Касьян, - вздохнул сержант. - Я ведь не просто все забыл, а абсолютно все. Мне, как сыну боярскому, с лука стрелять положено. А я не помню, с какой стороны-то за него браться.
        - Это ерунда, дело несложное, - отмахнулся старый воин. - Тут главное напер сток хороший иметь. А то ведь тетива пальцы отрежет, "ква" сказать не успеешь. Постой, у меня вроде свой валялся где-то. Мне он более ни к чему. Может, тебе налезет, батюшка боярин. Вот, смотри. Самолично из рябины вырезал...
        Наперсток оказался широким деревянным кольцом с узким пазом посередине. На большой палец Матяху он, естественно, не налез, но сержант не огорчился.
        - Ерунда, дела на пару часов. Сейчас вырежу.
        Рябины росли вдоль дороги, у заболоченной низинки перед деревней, так что далеко ходить не пришлось. Засапожником Андрей срезал ветку немногим толще своего пальца, снял кору, потом откромсал кусочек шириной сантиметра полтора, спрятал большой нож, вытащил маленький, который про себя называл "столовым", начал аккуратно выбирать сердцевину.
        - Бог в помощь, разлюбезный наш батюшка-боярин Андрей Ильич...
        - Здравствуй, Гриша. - Даже не оглядываясь, Матях узнал смерда по его глум ливым интонациям. - Спасибо за перину. Нашлась, значит?
        - Да вот сидел я, думу думал. - Терехин пристроился рядом с сержантом на старый рябиновый пенек. - Чем, думаю, хрюшек своих кормить? Они ведь, боярин, не то что овца али курица, что и пасутся сами, и яйца несут или шерсть дают. Хряк, он ведь как копилка. В него что кинул, то потом и сожрал. Ни больше и ни меньше.
        - Значит, подбрасывать в эту копилочку нужно почаще, - улыбнулся Андрей, - и без жадности.
        - Так ведь я, боярин, душа добрая, - рассмеялся Гриша, поглаживая курчавую с проседью бородку, - мне для родного кабанчика ничего не жаль. Вот только где бы взять все то, чего не жалко?
        - Да хватит тебе крутить, - не выдержал Матях. - Говори прямо, чего хочешь?
        - Лумпун наш, река, рыбкой особо не богат, - хитро прищурился смерд. Но хрюшки, они ведь роду не боярского, к разносолам не капризные. Могут и пло хонькую сожрать, коли подквасить, да запарить хорошенько, чтобы кости размякли.
        - Ну-у?
        - Позволь мне, батюшка, вершу на Лумпуне вколотить. Зима скоро. Я с сыновьями щитов-то ивовых наплету, а по весне, как половодье схлынет, колышки поперек русла, за лесосекой вколочу, да щиты-то к ним и примотаю.
        - Рыбка, это хорошо, - кивнул Андрей. - Рыбу я люблю.
        - Помилуй, боярин! - возмутился Гриша. - Я ж к тебе со всей душой! И перину принес, и разрешение спросил, тайком делать не стал. Да и нет рыбы хорошей в Лумпуне. Ерши да караси. И то мелочь одна. Куда их тебе на стол? Вот разве кабанчику скормить, и то побрезговать может.
        - Плотва, щуки, судаки, лещи, окуни, - рассмеялся сержант. - Только не говори, что ты их свиньям скармливать станешь, вместо того чтобы жарить, коп тить, вялить. Хрякам, может, что и перепадет. Но только не впаривай мне, что ты стараешься ради них одних. А что касается тайком поставить... Так ведь можно и вообще ничего не получить.
        - Эх, боярин, - махнул рукой мужик. - Я к тебе с добром, а ты меня... Все вы так и норовите семь шкур содрать.
        - Зачем семь? - пожал плечами Матях. - Половины хватит.
        - Сколько?! - задохнулся от возмущения Гриша.
        - Ладно, шучу. - Сержант понял, что сильно перегнул палку. - Скажем, каждую пятую готовую рыбку - мне на стол. Договорились?
        - Если уже сготовленную, копченую там али вяленую, то десятину надо просить, по совести-то.
        - По совести, это одну пятую, - покачал головой Андрей. - А коли десятину, то я Трифону передам, пусть следит, чтобы все правильно было.
        - Да ладно, боярин, - примирительно кивнул смерд. - Зачем Трифон? Я сам по совести все отсчитаю.
        - Я так и думал, - кивнул сержант, отлично понимая, что двадцать процентов "по совести" наверняка окажутся примерно равны десяти "по закону". Но в первом варианте хлопот должно быть меньше.
        - И еще, батюшка Андрей Ильич... - Судя по тому, насколько вежливо заговорил мужик, Матях понял, что у него хотят выцыганить что-то еще. - Мне вершу кажинный день проверять придется. Как раз мимо пасеки ездить стану...
        - Ну и что?
        - Слыхал я, что к весне, ярыга твой, Ждан который, долг намерен полностью отработать.
        - Вот черт! - сплюнул сержант и примерил на палец почти готовое кольцо. Получалось, нужно сточить еще совсем немного.
        - Свят, свят, - торопливо перекрестился Григорий. - Милостью Божией, он все честно по уговору старому исполнить собирается.
        - Ладно. - На этот раз Матях точно знал, чего обещать и чего требовать, благо разговор с боярином Умильным был. - Значит, так. Пасеку с весны отдам на твое попечение, но треть меда - мне.
        - Батюшка...
        - Треть, - твердо повторил Матях. - И так готовое все получаешь. Однако осенью, как Ждан ульи на зимовку складывать станет, проверь, чтобы все по совести было сделано. Знаю я таких гавриков. Весной на дембель - так летом после них хоть трава не расти. Ничего не сделают.
        - Проверю, - кивнул повеселевший смерд. - За каждой семьей прослежу. Сладких тебе снов, батюшка Андрей Ильич. Надеюсь, не раз еще свидимся.
        - Угу, - кивнул Матях, прикидывая, как быть в сложившихся обстоятельствах. Коли ярыга из долговой кабалы выкрутится, значит, и Лукерья вместе с ним уйдет. Кто тогда за хозяйством смотреть станет? У него ведь и скот имеется, и дом, и припасов изрядно хранится. Самому этим заниматься некогда. То в Москву ехать требуется, то в поход позвать могут, причем в самый неожиданный момент. На кого все оставить? Варвара, конечно, девка хорошая. Но ведь ее только как стряпуху деревенский сход выделяет. Еще неизвестно, что они запросят за ее каждодневную работу, вместо оговоренных пары раз в месяц. Хозяйство на нее не повесишь. А если повесишь - нужно будет платить. Да еще управится ли? И честная ли девка? Устоит ли перед соблазном продать доверенное добро и удрать куда подальше?
        Андрей неожиданно поймал себя на том, что мыслит как настоящий, потомст венный помещик, и рассмеялся: еще немного, и так обживется, что домой не захо чется. А что касается хозяйства, то выход тут один: жениться нужно. Вот тогда можно ничего не бояться. И не обкрадет, и не убежит. Во всяком случае - с высокой долей вероятности. Если сам не облажаешься и не свяжешься с какой-нибудь блудливой шмарой без царя в голове.
        С этими мыслями сержант надел на палец кольцо - пусть и не обручальное, но весьма нужное. Оно сидело как влитое: плотно, надежно, проворачиваясь, но не соскальзывая.
        - Наверное, сойдет. - Андрей вернул нож с резной костяной рукоятью обратно в ножны, бросил ветку в кустарник и пошел назад, к своему дому.
        Касьян уже приготовил две учебные стрелы - прямые палочки длиной чуть больше метра; к одному из концов каждой коричневой сосновой смолой крепился камешек. Андрей уж не стал интересоваться, как холоп ухитрился соорудить их, пользуясь всего одной рукой.
        - А чего без оперения?
        - Это не для точности, - покачал головой старый воин. - Просто пустить поп робуй. Хороший лук натянуть не у каждого получается. А этот добрый, османский. Под Казанью такими многих стрельцов побили. Этих палок, коли поломаются али уле тят, не жалко. Поперва узнаем, может, тебе и учиться ни к чему?
        Сержант хмыкнул, поднял лук, зацепил пазом кольца суровую льняную нить, под натужился, резким движением оттянул тетиву почти на метр и тут же отпустил, тяжело дыша:
        - Ну как?
        - Лепо, - кивнул холоп. - Да токмо без стрелы тетиву и бык натянуть может. Но государь наш быков к себе в рать не зовет. На, с этим попробуй.
        Андрей принял стрелу, наложил на тетиву, по детской привычке попытался ухва тить за комелек пальцами, но быстро сообразил, что натянуть таким образом тугой лук не сможет. Попытался перехватить тетиву согнутыми безымянным и указательным пальцами, зажав стрелу между них.
        - Эй, боярин, что ты как немец ее хватаешь, ей-богу? Лука таким макаром не удержать. Ты по-человечески возьми, наперстком большого пальца зацепи, теперь кончик пальца придержи указательным и средним. Вот, так у тебя тетиву уже не вырвет. А теперь стрелу-то туда, в кулачок, и вставляй...
        Сержант попытался выполнить инструкцию, начал натягивать лук - но стрела выскользнула из руки. Попытался снова - опять не получилось.
        - От черт! - не выдержал он. - Никогда не думал, что стрелять из лука так сложно.
        - Ты зажми комелек-то, - показал пальцем Касьян. - Кожей, подушечкой у кос тяшки зажми... Вот, вот так...
        Стрела, хоть и очень неудобно, оказалась прихвачена согнутым большим паль цем. Андрей, поднатужившись, натянул тетиву, начал искать, куда выстрелить, - но тут лук переиграл и, едва не разрывая спинные мышцы, выпрямился до первоначаль ного состояния.
        - Ну что же ты, боярин! - взорвался холоп. - Чего ждешь? Ворога нашел, стрелу на него навел, натянул тетивушечку-то да пальчик указательный чуток и расслабил. Остальное она сама, родимая, сделает. Ну, давай!
        - Ладно. - Матях снова зажал комель стрелы в кулаке, глазами выбрал в качестве мишени крону стоящей метрах в пятидесяти яблони, направил стрелу на нее, сделал резкий выдох, натянул тетиву до хруста в позвоночнике, чуть ослабил указательный палец - тум-м! Сильный рывок едва не выдернул большой палец из сус тава, левую руку толкнуло так, что все тело слегка откачнулось назад, а стрела - стрела вообще исчезла. Только в широкой кроне, крутясь, как выдернутые из вороньего хвоста перья, падали несколько желтых листиков.
        - Молодца, боярин, - покачал головой Касьян. - А ну, повтори.
        В этот раз Андрей снайпера изображать не стал, навел стрелу в чистое небо, под углом примерно сорок пять градусов, накрепко сдавил в кулаке комель, резко натянул и тут же спустил тетиву. Ему показалось, что несколько секунд он мог наблюдать уходящую в небесную голубизну темную точку, но вскоре видение раста яло, как и не было.
        - Чего теперь? - поинтересовался сержант.
        - Ну, - кивнул старый воин, - пожалуй, стрелы метать у тебя получается лучше, нежели у многих. Холопам боярским до тебя далеко. Тоды давай сноровку на цели опробуем. Не сочти за труд, подсоби, боярин.
        Вместе они подняли одну из уже пустых трофейных телег на попа, оперев коле сами о стену двора, вторую поставили перед ней.
        - Вот она, моя любимая, служивый. - Холоп достал из-за пазухи лисий хвост, видимо заранее подготовленный, и прицепил посередине днища верхней телеги. - Ну что, боярин Андрей, попадешь?
        - Чем?
        - А вот... - Касьян заглянул во двор и вскоре вернулся с купеческим колча ном. - Я видел, там пять штук еще есть.
        Матях достал одну из стрел, поднес наконечник к глазам. Больше всего он напоминал острие декоративной кованой ограды - четырехгранное, доходящее до двух сантиметров в толщину, после чего резко сужающееся и превращающееся в два тонких пера, между которыми и просовывалось древко стрелы, чтобы потом его крепко- накрепко примотать суровой нитью и залить клеем. Само древко, толщиной в мизинец и длиной не менее полутора метров, заканчивалось тремя широкими перьями, похо жими на гусиные. Перья были расщеплены вдоль и привязаны сердцевиной к специ альным впадинам, причем шли не по прямой, а закручивались в пологую спираль.
        - Так что, служивый, - поторопил Матяха холоп, - в хвост рыжий попадешь? Токмо отойди подалее. Отсюда в него без лука тыкнуть можно.
        Касьян отвел сержанта метров на пятьдесят, почти к самой дороге. Лисий хвост отсюда казался просто яркой точкой, кляксой, словно у кого-то в телеге перьевая ручка протекла. Андрей пожал плечами, наложил стрелу на тетиву, плотно зажал ее в кулаке, навел на цель, резко натянул тетиву и тут же спустил.
        Левую руку возле запястья обожгло острой болью - там быстро набухал красным ровный рубец.
        - Браслет тебе надобно носить, боярин, - посоветовал холоп и быстрым шагом пошел к дому.
        Разумеется, чуда не случилось: стрела в хвост не попала, насквозь пробив правые верхние углы в днищах обоих возов и глубоко погрузившись в стену.
        - Это что же? - не веря своим глазам, пробормотал Матях. - Если бы не телеги, я мог и стену в доме пробить?
        - А то! - довольно кивнул Касьян. - Лук-то османский, тугой лук.
        - А ну, люди там внутри окажутся? - не утерпев, Андрей стукнул холопа в лоб. - Или скотину пораню?
        - Да откуда они там, боярин? - недовольно буркнул Касьян, потирая голову. - На пастбище все должны быть.
        - Давай посмотрим. - Андрей распахнул ворота двора, шагнул внутрь, заглянул в загон за стеной. Увидел в сене под яслями голую ногу, наклонился, ухватил за шиворот Алсу, почему-то одетую в драный потертый тулуп, выволок наружу: - Ты чего здесь делаешь? Почему в таком виде?
        - Я всех напоила, - испуганно сжалась девушка. - И травой сушеной пол засте лила.
        - А одежда где?
        - Тетенька забрала. Она и еще мужчина меня раздели, дали шубу эту, сюда пригнали. Показали, где вода, где вилы. Побили палкой...
        - Побили? - критически осмотрел невольницу Матях. - Синяков не видно...
        - Чего она там бормочет, служивый? - поинтересовался Касьян.
        - Говорит, побили ее, раздели. Сюда за скотом ухаживать загнали.
        - А что же она, во дворце жить хотела? - одобрительно кивнул холоп. Дабы кормили, поили и на ручках носили? Хватит, попила русской кровушки! Видел я, как полонян наших, некормлеными, непоеными от зари до зари пахать, как волов, зас тавляли. Гнилую краюшку кинут да плетей на закуску, и дохни под небом, траву жри и работай, пока они брюхо под солнцем греют.
        Это было правильно. На русских рабов Матях в Чечне тоже насмотрелся. Правда, там никто не разрешал забирать в полон девок, отцы и братья которых занимались работорговлей и разбоем. Правильным было и то, что русские бабы и мужики, содер жавшие этих сволочей будучи рабами, никак не должны кормить и поить их, уже сами взяв в невольники. Ждан и Лукерья, через селение которых всего месяц назад про катилась разбойничья орда, имели полное право ненавидеть новую приживалку. И все-таки...
        - И все-таки была красивая, соблазнительная девица, - покачал головой сер жант. - А превратили ее в какую-то бабу-ягу. Смотреть противно. И кстати, - неос торожно приблизившийся Касьян получил в лоб еще раз, - говорил я, что поранить кого-нибудь можем?! А ты, Алсу, - перешел Андрей на "тюркский" язык, - пойдем со мной.
        На кухне Лукерья как раз кормила Ждана пахнущей мясом рассыпчатой гречневой кашей, так что отлавливать рабов поодиночке Андрею не требовалось.
        - Так, работящие мои, - хлопнул в ладони сержант. - Давайте быстренько вер ните татарке одежду и запомните: она должна помогать вам по дому и ухаживать за скотом, но я хочу, чтобы вид этой грудастой черноволосой девки ласкал мой взг ляд. И нечего превращать ее в лохматое, грязное и драное чучело, покрытое синя ками. Вопросы есть?
        На несколько мгновений в воздухе повисла угрюмая тишина, потом Лукерья с грохотом бросила на стол оловянный черпак, кинула в сторону спрятавшейся за хозяина татарки взгляд, полный чего-то, мало похожего на ласку, ушла в комнату за печью, вернулась с тряпочным свертком и грубо швырнула его девушке.
        - А ты, - оглянулся Матях на Алсу, - сперва сходи к колодцу умойся. А то привычку взяла по полу в скотном загоне ползать. Для чего тебя в бане вчера отмывали?
        Татарочка прижала шаровары и курточку к груди, подобрала разлетевшиеся туфли и осторожно упятилась за дверь. Ждан недовольно фыркнул в миску.
        - Закрома полны, боярин. Коли еще оброк привезут, класть некуда станет.
        - Значит, нужно сарайчик какой-нибудь сколотить.
        - В сарае репа да свекла померзнет, - подал голос Касьян. - Хлев ставить надобно и скотину туда переводить. А корма здесь, в тепле оставить.
        - А скотина не замерзнет в морозы?
        - Коли сытно кормить да сена на землю не жалеть, дабы прилечь могла, то ничего с ней не сделается. Лишь бы крыша от снега да стены от ветра имелись.
        - Хлев рубить, это время надо. Сосны у Лумпуна валить, сюда возить, сруб верстать, - покачал головой Ждан. - Да еще пасека, поля у лесосеки, скотина, хозяйство. До зимы не успею.
        - Кто же тебя заставляет сруб ставить? - удивился сержант. - Вкопать четыре столба, балки для кровли кинуть да досками обшить. Дюймовки пары кубов хватит, на одной телеге привезти можно. Два дня работы на все, только гвозди загонять успевай.
        - Чего баешь, боярин? - не понял ярыга.
        - Из досок сарай по-быстрому сколоти!
        - Дык где столько досок-то взять, батюшка боярин? - развел руками Ждан. - То ведь бревен двадцать распустить надобно! Мне одному и не сделать. А коли с Лукерьей, так это до весны только пилить, хозяйство напрочь забросив.
        - Из жердей составить, и весь сказ, - предложил Касьян.
        - Задувать меж жердями станет, - покачал головой ярыга. - Щели все не затк нешь. Уж проще сруб поставить. Но одному - никак. До первого снега не успеть.
        - Вот черт! - раздраженно сплюнул Андрей. Он совершенно забыл, что нынче доски добываются простым, но нудным способом: пилят стволы вдоль двуручной пилой, от комелька к вершине. Или наоборот. Сути это не меняет: заниматься подобным делом можно только от огромной нужды. Например, пол настелить - по округлым бревнышкам особо не нагуляешься. Стол сколотить, скамьи. Ну, может, ворота красивые сделать. И хватит. Все остальное проще сооружать из готового кругляка - меньше мороки.
        Матях подошел к столу, взял крынку, отпил кваса прямо из горла.
        Получается, не обшить ему, как хотелось, свою комнату изнутри "вагонкой" - Андрей, городской житель, предпочитал ровные стены. В преддверии зимы под доски можно было бы набить утеплителя. И снаружи дом не обшить - от дождя, чтобы гнил меньше, и для тепла опять же. Ни штакетника не поставить, ни дорожки через рас путицу не выстелить. Обидно.
        - Ладно, нет так нет, - махнул рукой сержант. - Варя где?
        - Размолвка у нее с отцом, - пожала плечами Лукерья. - Но заячье заливное она оставила, в погребе. Принести?
        - Неси. - Боярский сын Андрей ушел к себе в горницу, поставил лук в угол, расстегнул и бросил туда же тяжелый пояс.
        Его комната теперь напоминала иллюстрацию по теме "персидский гарем". Ковры, ковры, ковры. Еще утром все это казалось удачной находкой, уютной и красивой обителью. Сейчас Матях подумал о том, что через щели между бревнами зимой станет поддувать, а ковер - это ведь та же тряпка, сквозь него ветер пройдет, как через сетку. Да еще этот хлев, который желательно построить как можно быстрее. Сруб в одиночку не поставить, Ждан прав. Тут нужно мужиков пять припахать. Одного - лес валить, другого - бревна подвозить, третьего рубить углы, а еще пару - венцы укладывать. Да только где их взять, мужиков? Андрей пробыл в шестнадцатом веке уже достаточно, чтобы понять: крепостных так просто на работы согнать невоз можно. Они делают только то, что изначально с помещиком, хозяином земли, в качестве арендной платы было обговорено.
        - Хотя чего голову ломать? - пожал он плечами. - Заплатить мужикам, и все. Пусть сделают.
        - Уборочная сейчас, Андрей Ильич, - заметил вошедший в горницу вместе с ним Касьян. - Не пойдут.
        - Ладно, чуток потерпеть можно, - уселся Матях за стол. - Как время появится, так пусть и сделают. Договоримся. Сколько стоит сруб поставить?
        - Да двух полушек хватит, боярин.
        - Надо в кошелек заглянуть, которым купец месяц назад откупился. Может, наберется.
        - Конечно, наберется, - согласился Касьян. - Уж пара полушек* обязательно по швам завалилась.
        * Полушка - самая мелкая денежная единица на Руси, одна четвертая копейки (дословно полушка - это пол-уха шкурки пушного зверя; мех ходил на Руси наравне со всей прочей валютой: шкурка горностая приравнивалась к 3-4 копейкам). Понять покупательную способность денег XVI в. сейчас трудно, но общее впечатление сос тавить можно. Так, годовое жалованье боярина составляло 12 рублей в месяц. Цена на девок-невольниц после русско-шведской войны 1555-1557 гг. в Новгороде упала до 5 алтын (15 копеек), шведских мужиков до 1 рубля, или одной коровы, или 10 овец, или 20 гусей, рубль составлял 204 г серебра, крестьянский дом стоил 3 рубля, рабочая лошадь - столько же, при езде на почтовых конях "прогонные" сос тавляли 6 копеек за 20 верст (1 рубль 63 копейки за поездку из Новгорода в Москву), парадный (выпендрежный) колонтарь стоил до 1000 рублей.
        Вошла Лукерья, поставила на стол продолговатую деревянную миску с плавающей в полупрозрачном желе мясистой тушкой, пару плошек с капустой и грибами, уже хорошо знакомый сержанту кувшин с водкой - хлебным вином.
        - Ну, что ты мнешься? - кивнул Андрей холопу. - Сходи за стаканами да садись к столу. Мне одному скучно.
        В голове по-прежнему сидело чувство неприятия окружающего мира. Ну как так - жить среди лесов и считать доски дефицитом?! Хотя, с другой стороны а чего сде лаешь? Как можно извернуться?
        В общем-то, пилорама - устройство простое, как пенек. Берутся несколько пил размером с двуручную, крепятся в пакет. Расстояние между полотнами такое, какую хочешь доску получить. После этого пакет начинает двигаться вверх-вниз, на него подается бревно - а с другой стороны вываливаются готовые доски.
        - Ну что, батюшка Андрей Ильич, - появился со стаканами Касьян, давай...
        - Помолчи, - оборвал его сержант. - Ешь молча, дай подумать.
        Матях налил себе стаканчик, опрокинул, стараясь удержать за хвост появив шуюся мысль. Итак, нужно научиться как-то двигать бревно и пакет с пилами. Впро чем, зачем бревно толкать? Положить на наклонную плоскость, на простенькие вальцы, оно само под ножи сползет - законы гравитации никто не отменял. А вот как шевелить пакет с пилами? Пустить лошадей вокруг ворота? Их кормить нужно, за ними уход требуется, погонщик. Тем более что уже давно существуют ветряные мель ницы. Правда, это устройство тоже довольно сложное. Вот бы чего попроще... Напри мер, опустить колесо с лопатками в реку. Течение крутит колесо, колесо приводит в движение пакет с пилами. И все... В общем, вполне реальный проект получается. Коли тут за целый сруб пару монет просят, то на мини-лесопилку его финансов тоже должно хватить.
        - Ну, Касьян, - Андрей налил себе еще стакан, - давай выпьем за то, что я - гений!
        - Как скажешь, боярин, - не заставил себя упрашивать холоп, тяпнул "рюмашку" и плотоядно потянулся к заливному.
        - Куда поперед батьки! - Сержант опустил руку к маленькому ножу, но на месте его не обнаружил. Идти в угол за поясом было лениво, поэтому Матях вытянул "засапожник", отрезал себе часть тушки с задними лапами, посмотрел, куда перело жить - но ни тарелок, ни хлеба на столе не имелось. Видимо, по обычаю, зайчатину полагалось употреблять прямо из латки.
        - Ну и ладно. - Андрей оторвал лапу, запустил зубы в нежное, хотя и чуть суховатое мясо. Холоп немного выждал, а потом полез в латку с другого края.
        Дверь в горницу приоткрылась, сквозь щелочку аккуратно протиснулась татарка, теперь уже в шароварах и курточке, ощутила на себе взгляд, тут же низко поклони лась:
        - Не гоните меня, господин. Я буду тихой и послушной...
        С этими словами девушка юркнула в угол, села и буквально втиснулась в ковры, едва не слившись с рисунком.
        - Бездельницы эти узкоглазые, - высказался Касьян. - Нет от них проку в хозяйстве.
        - Ломать - не строить, - пожал плечами Матях. - Из красотки уродину сделать легко, а вот наоборот - трудно. Пусть пока все так остается, а там посмотрим.
        - Это да, - покосился в угол холоп. - Баба в теле.
        Алсу сжалась еще сильнее, предчувствуя новые неприятности.
        - Ну, и чего ты там тискаешься? - качнул боярский сын ножом в ее сторону. - Давай, давай, поднимайся. Пошевеливайся.
        Девушка, недовольно насупившись, поднялась, глубоко вдохнула, вскинула руки над головой, соединив в кольцо и вывернув ладонями наружу, пошла по горнице, звонким голосом напевая:
        - Яркие тюльпаны цветут в степи после теплых дождей под ласковым солнцем...
        Холоп от неожиданности поперхнулся заячьими позвонками, оглянулся, торопливо налил себе еще стаканчик, опрокинул в рот, запихал туда же горсть хрустящей капусты с алыми морковными прожилками, выловил себе переднюю лапу с мясистыми лопатками, поднялся:
        - Ну, я на сеновал пойду, боярин. Отдохну маленько. - Он еще раз оглянулся на танцующую невольницу, похабно ухмыльнулся и скрылся за дверью.
        - Мягки травы на пологих холмах, нежен ветер, прилетающий с широких просто ров... - Татарка медленно ступала по ковру, но бедра ее двигались быстро, то опи сывая плавные круги, то мелко подрагивая вверх-вниз. Странным казалось, что темная ямка пупка при этом оставалась совершенно неподвижной, равно как и плечи. Голосом девушка обладала звонким, но вот насчет слуха или чувства ритма, в отличие от своей будущей тезки, явно не блистала.
        - Ты есть-то хочешь? - поинтересовался сержант.
        Песня оборвалась на полуслове - Алсу торопливо закивала, продолжая работать бедрами.
        - Тогда садись, - кивнул Матях на скамейку рядом с собой.
        Невольница присела на самый край, взяла щепотку капусты, еще щепотку, еще. Потом дотянулась до миски с грибами, воровато покосилась на господина и вытащила из латки кусок мяса. Сбоку было видно, как крупные упругие груди приподнимают полы короткой курточки, упираясь сосками в войлок.
        Андрей резко отвернулся, налил себе водки, выпил, закусил капустой есть он уже не хотел. Чай, почти половину зайца слопал. Снова отвернулся от татарки - проклятая куртяшка помимо воли приковывала к себе взгляд. В штанах появилось напряжение, словно их обитатель тоже хотел выглянуть и оценить соблазнительный предмет. Боярский сын налил себе еще, повернулся к невольнице, положил ей руку на холодный мускулистый живот, скользнул по нему наверх, сжал грудь в своей ладони. Алсу замерла, никак не препятствуя ласке, но и не отвечая на нее.
        Странное ощущение - иметь рабыню. С виду - точно такая же девушка, как те, каких он тысячами встречал в своей жизни, с которыми случайно сталкивался на улице или в институте, разговаривал, шутил, с которыми общался, кое-кого пытаясь соблазнить, кое-кем всерьез увлекаясь. Но эту красивую сероглазую татарочку он мог совершенно законно продать или запороть до смерти. Он мог вступать с ней в сексуальную связь в любое время, когда только пожелает, нисколько не интересуясь ее мнением, мог одолжить другу, мог осыпать подарками и награждать лаской, а мог навсегда сослать в какую-нибудь болотину - копать торф для всей деревни. И никто никогда не осудит его за любую подобную выходку, никто слова поперек не скажет. Делай что хочешь. Невольница...
        - Когда поешь, унеси все на кухню, - резко поднялся из-за стола Матях. - Скот с пастбища пригонят, помоги с ним управиться. Сама знаешь, какой уход живо тине нужен, барышня не городская. А у меня еще дела хозяйские, недосуг.
        Он подхватил свой пояс, привычно застегнулся и вышел на улицу.
        Трифона боярскому сыну пришлось подождать - тот вернулся с покоса только поздно вечером, в сумерки, везя сразу на трех возах пухлые соломенные снопы.
        - Никак, кровлю менять собрался? - поинтересовался Матях. - Вроде она на твоей избе и так хорошая.
        - Уже поменял. - Мужик спрыгнул с телеги, скинул шапку, поклонился, отер войлочной папахой лоб. - Аккурат перед набегом и поменял, батюшка боярин. Ее ведь, родимую, кажинный год надобно перекидывать. Гниет она от дождей-то. И тебе поменять надобно, Андрей Ильич. Фрол-то, как позапрошлый год дом окончил, так более и не делал ничего с крышей. Дранка трескается, течь вот-вот начнет. А что Варвара не приходит, то уж не обессудь, жатва у нас. На каждодневку мы не дого варивались, хоть она и согласная. Ввечеру заглянет, ушицу щучью сварила.
        - Сруб мне поставить нужно, - не стал развивать скользкую тему Андрей. - Оброк теперь никуда не отправляем. Хочу его во двор, под крышу класть. А скотину в новый хлев перевести. Сделаете? Торопить не стану, как сельхозработы закон чите, так и срубите. Пару полушек заплачу. Такая вроде сейчас цена?
        - Коли токмо за работу, так и сойдемся, - кивнул староста. - А коли скобы и солому свою брать придется, то маловато получится.
        - В Москву мне скоро ехать, - пожал плечами Андрей. - Так что скобы можно и купить.
        - Зачем в Москве? - удивился смерд. - У батюшки Ильи Федотовича три кузни есть. Там и купить можно. Они цены большой не ломят.
        - Ладно, делай как удобнее, - махнул рукой сержант. - Если что, потом доплачу.
        Староста не обманул. Когда Матях вернулся к себе, в горнице его уже ждал пузатый закопченный чугунок, от которого исходил густой, как болотная осока, рыбный аромат.
        - Тройная? - повел носом боярский сын.
        - Ты прости, Андрей Ильич, - смущенно ответила Варя, теребя в руке платок. - Размолвка у меня дома вышла. Вот и не приходила днем. Теперича опять назад бежать надобно.
        "Еще бы! - подумал Андрей. - Если бы моя дочка пошла к кому обед сварить, а вернулась только утром, я бы ее вообще прибил".
        - Горячая, - вслух пожаловался он, откладывая свою серебряную ложку.
        - Дык из печи токмо...
        - Надо подождать чуток, пусть остынет. - Боярский сын отошел к постели, прилег на нее с ногами, вытянувшись во весь рост. Теперь, когда везде лежали ковры, Андрей мог позволить себе оставлять жаркие заячьи поршни в сенях и ходить по комнате босиком.
        - Так ты не гневаешься, Андрей Ильич? - Варя присела на краешек постели.
        - А чего мне на тебя сердиться? - удивился Матях и потянул ее к себе.
        Спустя примерно полчаса, когда чугунок уже точно должен был подостыть, они поднялись с постели. Садиться за стол девушка отказалась, торопясь домой, а сер жант с удовольствием подкрепился наваристой ухой, потушил свечу, разделся и заб рался под одеяло, разомлевший от сытости и полностью удовлетворенный. В этот момент и скрипнула дверь.
        - Ну, кто там еще? - буркнул Андрей.
        - Разреши мне остаться здесь, господин, - полушепотом спросила татарка. - А то хозяйка с кухни прогоняет, в сене спит твой нукер. Я не стану мешать, я на земле...
        - Оставайся... - безразлично произнес сержант и повернулся на бок.
        * * *
        Поутру Матях, все еще захваченный идеей поставить небольшую лесопилку, вместе с Касьяном помчался к Лумпуну. Десять километров до леса всадники проска кали минут за двадцать, после чего боярский сын, памятуя советы Умильного, ско рость сбросил, въехав под сосновые кроны шагом. Здесь вовсю ощущалась осень. Хотя ели и сосенки не имеют привычки сбрасывать на зиму свои иглы, однако встреча ющиеся там и тут кустарники, березы, густые рябинники стояли совершенно голые, разбросав по сторонам жухлую листву. Осенний холодок забирался под рубашку, студил колени, и Андрей уже в который раз вспоминал о том, что еще до похода на татар по совету Ильи Федотовича успел заказать кое-какую одежду. И что ее давно пора забрать.
        На самом берегу Матях спрыгнул на землю, отпустил коню подпругу, подвел к воде. Однако скакун рекой не заинтересовался, предпочтя выщипывать мягкими губами все еще зеленую осоку.
        - Куда ему пить, боярин, - усмехнулся с седла холоп. - Не устал еще совсем.
        - Наше дело - предложить, - пожал плечами Андрей, - его дело отказаться. А ручеек бодренький...
        Скорость течения в Лумпуне составляла километров пять-шесть. Явно быстрее пешехода. Значит, лопасти колеса должен раскрутить без труда. Разумеется, если построить плотину, то мощности можно снять намного больше но есть ли смысл коря читься? Достаточно поставить пару понижающих редукторов с помощью ременной пере дачи, и моща вырастет сколько нужно. Правда, за счет скорости распиловки. Но если пилораму и вправду удастся сделать автономной, то это не будет иметь особого значения. Кинуть на станок бревно утром, бревно вечером, увезти доски. Хватит за глаза и за уши. За неделю можно напилить достаточно, чтобы обшить стены в гор нице и весь дом снаружи, еще за пару недель получится столько материала, что хватит кинуть на крышу вместо соломы или дранки. А потом, глядишь, и на продажу останется. Если цену шибко не задирать, то наверняка найдется много желающих купить готовую дюймовку или пятидесятку, вместо того чтобы целый день продольной пилой вручную елозить.
        - В принципе, почти все: валки, колесо, желоба можно сделать на месте, - вслух подумал Матях. - Но вот полотна для пил придется покупать. Штук этак двад цать, чтобы с запасом было. Ладно, была не была. Попробую соорудить мастерскую..
        Он поймал лошадиные поводья, затянул подпругу, поднялся в седло, повернул к дому.
        - Заяц! - неожиданно заорал Касьян, указывая вперед и давая шпоры коню. - Ату его, ату! Бей, боярин! Лупи его!
        Сержант, еще не очень понимая, в чем дело, устремился вслед за холопом, про дираясь через кустарники и перепрыгивая ямы. Впереди и вправду мелькал серый с черным хвостик - косой улепетывал со всех ног, отчаянно петляя, прижав уши к спине и стелясь над самой землей, раскидывая сдвоенными ударами ног мягкую лесную подстилку.
        - Давай, барин, давай!
        Скакун взметнулся над лежащим поперек дороги бревном, нырнул куда-то вниз, и Матях неожиданно понял, что поводья-то он в руках держит, но вот седла задом не чувствует.
        - Вот блин, - только и успел сказать Андрей, отпуская тонкий ремешок, и с ужасающим хрустом врезался в орешник.
        - Ну ты дурак, боярин! - возмущенно заорал Касьян, осаживая своего скакуна. - Такого русака упустил!
        - Ты с кем разговариваешь, холоп?! - рыкнул боярский сын, выбираясь из кус тарника. Болели нога, спина, левое плечо, но, судя по всему, на этот раз он отде лался всего лишь несколькими царапинами.
        - Холоп, да не твой! - нахально заявил с седла Касьян. - Вот уеду к Илье Федотовичу, будешь сам тут ползать. Ешкин кот, прямо под копытами косой скакал. Бить надо было! Кистенем по голове да в сумку за уши.
        - Каким кистенем? Не брал я ничего.
        - Ну ты и вправду дурак, Андрей Ильич, - разочарованно сплюнул старый воин и тронул пятками коня.
        Кобылка боярского сына подошла с другой стороны, виновато прядая ушами.
        - Ладно, чего уж там, - погладил ее по морде Андрей. - Тренироваться мне надо. Ты тут ни при чем.
        Он снова сел верхом, погнался за холопом.
        - Касьян, так вы что, с кистенем за зайцами охотитесь?
        - А с чем же еще? - Успевший успокоиться старый воин пожал плечами. Стрелой этакого вертлявого ни в жисть не выделить, промахнешься. А кистенем, как наго нишь, стук по загривку - и подбирай его, тепленького. Опять же и руку набить полезно. Татарин, али схизматик какой, он ведь не такой шустрой. Коли зайцу промеж ушей попадаешь, так и этим басурманам промеж глаз не промахнешься, дело привычное.
        - Понятно. - Сержант сделал мысленную отметку в плане тренировок.
        - И вообще, служивый, - покосился на боярского сына Касьян, - как можно без кистеня из дома выходить? А ну, станичник какой встретится али волк забредет? Не саблю же с собой ради случая носить!
        - После обеда попытаемся еще раз заячью охоту устроить, - неожиданно решил Матях. - До обеда - лук, после обеда - гонки за зайцами.
        - Воля твоя, боярин, - оживился холоп. - Как скажешь. Эх, а вдруг и у меня получится?
        Вернувшись к дому, они вкопали за околицей бок о бок десяток кольев санти метров двадцати диаметром. Точнее, копал боярский сын Андрей, а холоп Касьян, пользуясь увечьем, ограничивался только советами. Например, указал нужную тол щину бревнышек, чтобы стрела в них не застревала (не выдернуть потом будет), а пронзала насквозь и падала на жнивье*. По той же причине чтобы стрелу найти проще было - Матях выстроил столбики в шахматном порядке. А то проскочит летунья в щель - и поминай как звали. Затем боярский сын собственноручно повесил лисий хвост в середину мишени и отошел шагов на двадцать.
        - Кто ж с такого отхода стреляет? - хмыкнул старый воин. - Тут уже пора бро сать лук-то да за рогатину али саблю хвататься.
        * Жнивье - поле, на котором уже скосили и убрали хлеб.
        Матях промолчал, доставая из колчана стрелу. Ему бы хоть с двадцати шагов попасть, а уж там видно будет.
        Лупил он в полную силу, и только это не давало разругаться от обиды вся злость уходила в натягивание тетивы. Стрелы попадали понизу, слева, справа от хвоста, но к цели не приближались. Андрей выпускал все пять, после чего холоп бежал, собирал их в поле, приносил и советовал:
        - Ты не дергай так резко-то, боярин. На цель смотри, не упускай, оттяни тетиву-то, замри на миг, дабы не трястись, не качаться, да и спускай.
        Легко сказать! Ни у лука, ни у стрелы не имелось мушек и прицелов, чтобы навести на цель, совместить, плавно нажать спусковой крючок... Попытка направить на хвост кончик острия приводила к тому, что стрела улетала далеко вправо. Андрей делал поправку - она уходила влево. Метил вдоль древка загонял снаряд почти в землю.
        - Руки у тебя, видать, тоже обеспамятовали, - хмыкал холоп, подавая оче редную стрелу. - Пошли, может, вина хлебного выпьем? А, боярин?
        - Пока хоть раз не попаду, - покачал головой Матях, - никакой жратвы.
        - Так ты не целься, боярин! - закрутил головой старый воин. - Стрелу наво дить токмо заклятием можно. Она при выстреле гнется, вправо летит, потом влево перегибается, закручивается. Стрелу не целить - то не самострел - ее чуять надобно. Не глазами, душой до хвоста этого отправлять!
        - Я душой не торгую, - проворчал Андрей, - чтобы к стреле ее привязывать. Мне просто нужно попасть.
        Однако, выстрелив раз пятьдесят, он потерял надежду отыскать точку, сов местив с которой граненый наконечник можно вколотить стрелу в лисий хвост, - не существовало такой точки в природе! Теперь он стрелял просто по наитию, надеясь, что оно поможет, как помогает некое неведомое чудо удерживать равновесие канато ходцу, находить дорогу по отвесным скалам альпинисту, скакать по перилам и сту пенькам скейтбордисту. Ведь, согласно законам природы, все эти развлечения невоз можны. И все-таки люди это делают!
        - Мне нужно чудо. Просто чудо. - Он закрыл глаза, тряхнул головой, снова открыл, вглядываясь в рыжее пятно. - Мне нужно попасть именно в него. Просто попасть.
        Он поднял лук, на мгновение замер, прикидывая нужное направление, потом резко оттянул тетиву и тут же отпустил. У деревянной стены плавно закружилась, падая вниз, прядка волос.
        - Да ведь ты же попал, - удивленно пробормотал Касьян. - Как есть попал! X- xa! Молодец, боярин, переупрямил-таки лук! Ну, тогда пошли, а то живот подвело. Надо за это выпить!
        - Ладно, - покачал головой боярский сын. - Повторять сегодня не станем. Вдруг не получится? Пошли перекусим.
        Пить Андрей не стал. Он и так в седле не очень твердо держится, так зачем же лишней головной боли добавлять? А вот кистень из сумки вынул, покрутил над голо вой, пару раз стукнул в стену, оставив небольшие вмятинки.
        Вообще-то кистень не производил впечатления страшного оружия. Так, небольшая железка каплеобразной формы на ремешке длиной в локоть, закрепленном на короткой деревянной рукояти. Это не сабля с почти метровым сверкающим клинком и не рога тина, способная при хорошем разбеге пробить стену дома. Однако синяк под правой лопаткой не сошел полностью до сих пор. Так что вполне может пригодиться эта штука, если жареный петух клюнет. Например, зайца завалить.
        Охотиться они поехали к березовой роще, что стояла, задрав черные голые ветви, неподалеку оп устья Бармашки. Луга, покошенные еще в августе, уже успели слегка зарасти, но, предчувствуя осень, растения не стремились подняться вровень с конским брюхом.
        - Ты под деревьями, боярин, смотри, под деревьями, - полушепотом подсказал Касьян. - Они молодые побеги погрызть любят. А коли на траву выходят, так ближе к кронам, чтобы от ястребов прятаться.
        - Ладно, понял, - кивнул Матях, накладывая руку на торчащую из-за пояса рукоять кистеня. - А они в лес не побегут?
        - А мы выпугнем...
        Всадники двигались вдоль опушки медленным, спокойным шагом, однако никакой дичи пока не встречали. Впереди показался сосняк, отделенный от рощи зеленой полосой около километра шириной.
        - Слушай, Касьян, а может, в лес...
        - Держи-и-и!!! - Коричневый комок вырвался из-под самых копыт касьяновского коня и сообразительно чесанул в самую чащу. - Ату его!
        - Пошла! - Не совладав с нахлынувшим азартом, Андрей рванул правый повод с такой силой, что едва не порвал своей кобыле губы, вдавил пятки ей в бока. Лошадь возмущенно заржала, но повернула и стала разгоняться в карьер, быстро настигая ушастого. Боярский сын видел его мелькающие пятки уже совсем рядом, у передних ног скакуна, замахнулся кистенем, свешиваясь с седла удар!!! Мимо!
        Проклятый заяц, отвернув в поле, продолжал улепетывать со всех ног, а Матях из-за слишком сильного взмаха едва не свалился на траву, но каким-то чудом удер жался на лошадином боку, словно вцепившаяся в добычу когтистая рысь.
        - Ату его! - Касьян кинулся наперерез.
        Косой, увидев нового врага, отвернул влево - но холоп уже поравнялся с ним, отпустил поводья, взмахнул рукой... Есть, меховой комок закувыркался по земле. Всадник промчался еще немного вперед, развернулся, подъехал к добыче, накло нился, поднял ее за уши, демонстрируя Андрею: "Во какой!" Матях, утвердившись в седле, отвернулся, затрусил вдоль белых стволов, приглядываясь по сторонам. Зайцы, конечно, звери не стайные, но уж очень для них места подходящие. Должны быть еще. И тут впереди, метрах в ста, в траве выросла смешная фигурка, похожая на вскочившего по стойке "смирно" маленького часового, над головой которого торчал примкнутый к автомату штык. Даже два "штыка", и оба настороженно крути лись, как радиолокаторы.
        - Пошла, - тихо выдохнул боярский сын, отпустив поводья и пнув кобылу пят ками. Заяц, тут же присев, порскнул в сторону, но всадник уже мчался во весь опор, стремительно его настигая.
        - Н-на! - качнулся вперед Андрей, опуская кистень - но чуть-чуть не рассчи тал: грузило только чиркнуло косого по боку возле задних лап, опрокинув и отш вырнув в сторону, но заяц тут же вскочил и помчался в обратную сторону, мечась как пьяный. Пока Матях разворачивался, Касьян уже оказался рядом и одним быстрым ударом добил подраненную дичь.
        - Второй!
        Боярский сын не ответил, снова продолжив свое патрулирование, пока ему поперек дороги из усыпанных алыми ягодами кустов калины не вырвался еще один зверек. Заяц рванул в рощу, и Андрей, разозленный двумя предыдущими неудачами, без колебаний послал кобылу следом. Над головой промелькнула ветка, но не задела. Всадник наклонился, едва не уткнувшись лицом в густую черную гриву, привстал на стременах.
        - Давай, давай, родимая... - Он опустил руку, помахивая грузиком кистеня, готовясь нанести удар.
        Косой нырнул под гнилое бревно, выскочил с другой стороны - кобыла взметну лась в воздух, перелетела препятствие. Мгновение невесомости - Андрей чуть свел колени, придерживаясь ими за седло, и даже не ударился задницей, оставшись стоять на стременах. Заяц метнулся в густой шиповник - лошадь промчалась чуть в стороне, уклоняясь от острых колючек, повернула вслед за коричневым с черной полоской хвостом, перемахнула черную, полную воды яму, еще одно бревно, пробила тяжелым телом ивовые заросли. Косой опять вильнул но Матях отреагировал почти мгновенно, повернув скакуна следом, с выкриком выдохнул, словно при ударе каратэ, и положил кистень ушастому аккурат промеж лопаток.
        Заяц мгновенно исчез из вида. Боярский сын, слегка потянув поводья, замедлил скачку, отер рукой лоб:
        - Еще раз пять так поохотиться, и меня из седла гвоздодером будет не выдер нуть...
        Он повернул назад, проехал по своим следам, нашел зайца, резко качнувшись, схватил его за лапы и кинул поперек седла.
        - Вот и я с почином. Теперь нужно еще одного, чтобы счет подравнять.
        Но больше Андрею не повезло - русаки, словно почуяв неладное, всадникам на глаза не попадались. Впрочем, настроение у охотников все равно было отличное. Домой они вернулись в сумерках, передали добычу встретившей на крыльце распа ренной - видно, только что от печи - Варе:
        - Вот, кормилица, готовь. На всех хватит.
        Дальше все было как всегда: Касьян торопливо выпил несколько стаканов вина, ушел на сеновал, прихватив с собой расстегаи с брусникой и медом, а стряпуху боярский сын тут же опрокинул на постель. Когда Варя ушла, Матях немного подкре пился, улегся спать, и только после этого в темную горницу пробралась Алсу: тихонько подъела пироги на столе, выпила сладкого сыта и улеглась под печью на мягкий бухарский ковер.
        * * *
        Жизнь, вильнув из стороны в сторону, нашла для себя спокойное русло. Андрей вставал с петухами, умывался у колодца, пил квас с холодными пирогами, после чего вешал на покрытую множеством пробоин стену из десятка кольев лисий хвост и начинал стрелять. Касьян, поначалу дававший много советов, теперь просто усажи вался неподалеку и молча смотрел, лишь изредка замечая, что, дескать, "кибить неровно стоит" или "рога перекосило". Матях молча менял хват и продолжал охо титься за хвостом, от которого все чаще и чаще летели в стороны шерстяные лох мотья. Если в первый день боярский сын вставал в двадцати шагах от мишени, то на второй выбрал позицию уже в пятидесяти шагах, а на третий - в ста. Старый воин уже не ворчал, что, дескать, на таком расстоянии проще ножом ткнуть, а больше стенал, что бегать за стрелами далеко. Но Андрей невозмутимо стрелял и стрелял, стараясь не обращать внимания на хроническую боль в спине и отбитое тетивой левое запястье. Триста, триста пятьдесят выстрелов до обеда, потом небольшой перекус и - скачка по жнивью и лугам, вдоль ивовых зарослей у канав и ручьев, проверка березняков
и густых зарослей у старого кладбища. Длинноухих попадалось, увы, немного, но зато Андрей все тем же кистенем собственноручно подбил двух лисиц, после чего повесил хвосты себе на душегрейку, купленную у Трифона - носиться по улице в одной рубахе стало уже холодновато.
        На четвертый день своего отдыха в поместье Матях отмерил от мишени двести шагов, кинул возле намеченного рубежа взятое с кухни полено, выпрямился. Черный бревенчатый прямоугольник казался отсюда столь маленьким, что его можно было закрыть пальцем большой руки. Лисий хвост - просто крохотное яркое пятно.
        - Ну что, Касьян, добежишь? - усмехнулся боярский сын, накладывая стрелу на тетиву.
        - Это смотря куда, боярин, - уселся холоп на приготовленный чурбачок. Коли до хвоста, то сбегаю. А коли в белый свет запустишь, то уж извиняй. Искать и не возьмусь.
        - Тогда смотри. - Уже привычным движением Андрей натянул лук, расслабил ука зательный палец. Тетива, вырвавшись из захвата, сильно стукнула его по обмотан ному тряпкой запястью, а стрела задрожала в щите на уровне хвоста, но на полметра левее.
        - Ладно, - вздохнул Матях, снова готовясь к выстрелу. - Знаю, что не снай пер. Но во всадника на такой дистанции точно попаду.
        - В лошадь попадешь, - негромко поправил старый воин и пригладил бороду. - Вот Захар Ильич, что меня, малого, учил, так он стрелой белке в глаз попадал, да еще в прыжке.
        - Белка прыгала или Захар? - Матях снова спустил тетиву.
        - Не помню, боярин, - рассмеялся холоп. - Давно было.
        - Ты мне лучше вот что скажи, - задал Андрей вопрос, который не раз возникал у него на охоте, но потом вылетал из головы. - У меня кистень на деревянной ручке сделан. А у тебя, я смотрю, просто на руке висит. Это почему?
        - Дык, батюшка Андрей Ильич, - пожал плечами холоп, - твой кистень, он для боя сделан. С рукоятью его и держать сподручнее, и ударить крепче. А у меня он так, для всех нужд сразу. Я его петельку на запястье-то накину, сам в рукав опущу, он у меня там и лежит родимый, никому в глаза не бросается. А коли прис пичит неприятность какая, я рукой махну, он сам тут же и выпрыгивает.
        - Ладно придумано, - кивнул Матях.
        - А то, - согласился Касьян. - Как гуляешь где, так по виду...
        Послышался женский визг, распахнулась створка ворот, со двора выскочила, взметнув свои косички, босая Алсу, метнулась за угол. Следом появилась Варвара с дымящимся половником в руках, огляделась по сторонам, но вместо татарки увидела мужчин и тут же нырнула обратно.
        - Это еще что? - опустил лук Андрей. - Ну-ка, пойдем.
        Невольница пряталась в малиннике, втиснувшись на корточках в проем между кустами. Боярский сын просто поманил ее пальцем, и девушка тут же вылезла, глядя на него преданными собачьими глазами. По шее и щеке протянулись длинные цара пины, под ребрами виднелся свежий кровоподтек.
        - Что все это значит? - хмуро поинтересовался Матях.
        - Я ничего не делала, господин, - затараторила она, - Я только через кухню прошла. Я все сделала. И воды налила, и сено сменила, еду разнесла. Только прошла. Там теплее. А меня тут же бить стали. Кричать. Еды совсем нету-у...
        Невольница заплакала крупными сверкающими слезами.
        - Ладно, - кивнул Андрей. - Пошли, заслушаем другую сторону.
        Он взял татарку за руку, повел за собой, поднялся на крыльцо, толкнул дверь в сени.
        - Развелось тут узкоглазых, басурман проклятых, - донеслась с кухни пла менная речь. - Русскому человеку ступить некуда, чтобы на инородца не наткнуться. Прутся, как мухи на мед. Пашня новая - немцам, пастбище татарам, храм - жидам. Все сидят на нашей шее, мужиков соблазняют, порчу на них пускают..
        - Так-так-так, - покачал головой Матях, пройдя через сени. - Ну, и на ком тут порча? Варвара, ты какого черта невольнице рожу разодрала?
        - Ага, что я, не знаю, что татарка эта проклятая, чуть я за дверь, сразу к тебе в постель, на теплое место бежит!
        - Это чья постель, твоя, что ли?! - повысил голос боярский сын. - Ты чего это тут раскомандовалась? Мозги давно не чистили? Так я могу и прочистить.
        Стряпуха заткнулась, но глаза ее моментально наполнились влагой.
        - Ну вот, и тут то же самое, - раздраженно сплюнул хозяин дома, развернулся и хлопнул дверью. - А ты, Алсу, иди ко мне в комнату и не высовывайся, близко к Варваре не подходи, ясно?
        Он вышел на крыльцо, подобрал лук и одну за другой выпустил две оставшиеся стрелы в сторону цели. И обе, одна над другой, четко впились в лисий хвост.
        За время обеда Варя не произнесла ни слова. Поставила на стол печеночные колбаски - завернутую в тонкую пленку и обжаренную с луком баранью печень, лом тики арбуза в патоке, блинчики с медом, квас, сыто - и ушла, громко хлопнув не только дверью в горницу, но и дверью в дом. Касьян горестно вздохнул:
        - Завсегда девки бесятся незнамо с чего. Тут мужику лучше не встревать... - Холоп наткнулся на холодный взгляд боярского сына и заткнулся.
        - Вставай, - распорядился Матях. - Поедем зайцев гонять. Самое время брюхо набитое растрясти.
        Охота, видимо из-за плохого настроения, не удалась. Всадники вернулись домой в полной темноте, и по неосвещенному окну в доме Андрей понял, что Варю сегодня можно не ждать. Хорошо, если угощение какое оставила. А то ведь от обиды могла и плюнуть на свои обязанности, благо сход поддержит. Тут выяснился еще один непри ятный момент: Лукерья с мужем уже спали, огня в печи не имелось, свечи не горели. Впервые за все время пребывания в шестнадцатом веке сержанту приспичило самому развести огонь - но он совершенно не представлял, каким образом это можно сделать.
        - Ладно, Касьян, - после короткого раздумья решил он. - Давай спать ложиться. Утро вечера мудренее.
        - Как скажешь, боярин, - не стал спорить холоп и ушел во двор.
        Андрей скинул поршни, прошелся по горнице, нащупывая мебель, возле постели разделся, полез под одеяло. Вскоре в установившейся тишине он услышал жалобные всхлипывания.
        - Что такое? - Матях вылез из-под одеяла, на звук нашел свернувшуюся кала чиком татарку. - Ну что ты, Алсу? Хватит плакать...
        От добрых слов девушка заскулила еще сильнее.
        - О господи. - Андрей поднял ее, прижал к себе. - Ну, перестань.
        Нос девушки уткнулся ему под мышку, плечо ощутило прикосновение влажных рес ниц, а руки - теплую бархатистую кожу на боках. Ладони скользнули вверх, с боков прикоснувшись к горячим упругим грудям, потом скатились к бедрам, едва прикрытым тонкой тканью. Алсу замерла, перестав плакать. На этот раз руки молодого чело века остановиться не смогли и проникли под завязки, ко впадинке между бедер, к густым кудрявым волоскам. Невольница часто задышала, не думая протестовать. Анд рей, еще более разгоряченный близостью и доступностью девушки, перестал ломать голову над моральными аспектами конфликта веков, а просто подхватил ее на руки и перенес на свою постель. Татарка, пока не порвали, торопливо развязала веревочку шаровар, откинула их в сторону. Боярский сын, на ощупь исследовавший ее тело, снова прикоснулся к кудряшкам, услышал испуганный стон и без дальнейших коле баний проник в зовущее лоно.
        Юная невольница оказалась отнюдь не девственницей, и на похотливое желание своего господина она отвечала с такой страстностью, что погасила последние проб лески совести в душе посланца из будущего. Матях полностью предался наслаждению, целуя губы рабыни с таким же пылом, словно это была царица всего мира.
        Впрочем, в эти минуты он никакой разницы не ощущал...
        * * *
        Утром выяснилось, что невольница спит у него на груди, положив голову на сердце, а темные косички разметав по сторонам. Немного поколебавшись, боярский сын не стал будить ее грубым окриком вроде "Рота, подъем!", а подтянул подушку, переместил голову татарки на нее, потом осторожно выбрался и стал одеваться.
        - Мама, я только до дойки, - отчетливо произнесла Алсу, подгребая подушку под себя. - Мама, такой сон смешной...
        Царапины на ее шее покрылись темной корочкой, которая местами успела потрес каться. Наверное, через недельку заживут, а через две и вовсе затянутся.
        "Все-таки страшные дуры эти бабы, - покачал головой Матях. - Из-за чего свары устраивают?" Ладно, на "гражданке", еще до армии, пытались его делить, хотя понятно было: гуляет просто парень, к службе готовится. Да и сами ничего серьезного не предполагали - отрывались по молодости, прежде чем во взрослую жизнь войти. Пьянки-гулянки, турпоходы-рыбалки. Побаловались и разошлись, всем новых впечатлений хочется. Но вот чего эти девки передрались? Как будто не ясно, что и невольница никуда по своей воле не денется, и с девкой дворовой у боярс кого сына ничего серьезного быть не может. Попариться вместе в баньке - это одно. А уж коли планы на будущее строить - то тут и отношения, и чувства должны куда сильнее быть.
        - Как там Прасковья? - вспомнил Матях. - Вроде приехать обещала... - Он попытался вспомнить ее очи, стыдливый румянец, что не покидал щек во время раз говора. Но вместо этого перед глазами всплыли густые клубы пара, рыхлое Варино тело.
        Интересно, а боярская племянница с кем моется?..
        - Тьфу, - мотнул головой молодой человек, отгоняя невесть откуда вползшую мысль. - Прасковья девушка скромная, не то что эти...
        - Мама, еще чуть-чуть...- пискнула татарка.
        - Да спи, спи, черт с тобой, - разрешил Андрей, опоясываясь ремнем. Бед для тебя еще вдосталь найдется. А я пойду, кваску попью. Что-то в горле пересохло.
        Лукерья уже успела растопить печь, ставила в обширное жерло топки глиняные горшки и чугуны.
        - Это ж куда тебе столько жратвы? - удивился Матях.
        - Так не ты один кушать любишь, батюшка Андрей Ильич, - рассмеялась женщина. - Травы ноне, почитай, и нет совсем, а коровка, да овечки, да куры, да лошадки ваши все пожевать хотят. Я уж про хряка не говорю, этого резать пора. Хватит нам кабана потчевать, теперь его очередь.
        - Да, осень, - согласился боярский сын, выискивая на столе знакомую емкость. Хоть Лукерья на него не окрысилась, и то слава Богу. Интересно, почему ей Вар вара зенки не выцарапала, когда вместе спину ему терли?
        - А кончился квас, Андрей Ильич, - угадала его желания женщина. - Новый не добродил еще. Могу сыта дать, вчера ввечеру мед развела.
        - Давай, - кивнул Матях, попил меду, отер рот, ощутив над губою непривычно длинный пушок. Надо же, усы отросли! А он, когда в учебке бриться заставляли, думал, что глупость это, нечего пока брить.
        - Щекотится? - поинтересовалась хозяйка.
        - Хочешь попробовать? - не удержался от ехидства Андрей. - Как-нибудь в другой раз. Пойду постреляю. Как Касьян поднимется, пусть тоже выходит.
        Подойдя к вчерашнему рубежу, Матях остановился, подумал, но дистанцию пока увеличивать не стал: сто метров и для "калаша" вполне достойная отметка. На таком расстоянии из него еще не всякий в мишень попадет. Нужно сперва руку твердо набить, а уж потом класс показывать. Андрей достал стрелу, поднес к гла зам. После сотен выстрелов оперение изрядно повылезло, бока древка оцарапались, но примотанный тонкой льняной нитью наконечник держался прочно. Ладно, еще на несколько дней хватит, а уж потом он попробует новые сделать. Андрей наложил стрелу на тетиву, перевел взгляд на ощипанный рыжий хвост, натянул лук...
        - А-а-а!!!
        Стрела, вырвавшись из руки, с шелестом прорезала воздух и впилась в кол далеко в стороне от цели, а боярский сын, чертыхаясь, побежал к дому.
        - Ну, что еще?!
        - Да случайно она, служивый... - примирительно сказал Касьян, зачем-то зап равляя "отсохшую" руку за пояс. Алсу, скрючившись, лежала на полу, держась за ступню, Лукерья невозмутимо шуровала в печи ухватом.
        - Что случилось?
        - Да чугунок с пареной репой уронила, - пожала плечами женщина. - А эта узкоглазая ногу подсунула.
        - Она меня котлом, - по-татарски пожаловалась девушка. - Со всей силы.
        - По ноге?
        - Да!
        - Вы тут все с ума посходили, - сплюнул Матях. Он понял, что разобраться в произошедшем все равно не сможет. Хотя бы потому, что со всей силы чугунком по ноге ударить нельзя. По голове еще можно, но по ноге затруднительно. Однако и в то, что чугунок просто так грохнулся невольнице точно на ногу, он тоже не очень верил.
        - Значит, так. Ты, Алсу, ползи в комнату и лежи там. Ты, Лукерья, перешел он на русский язык, - скажи Ждану, чтобы брал весь мед, что у него есть, и вез в усадьбу. Илья Федотович в Москву собрался ехать, с собой повезет. А ты, Касьян, давай-ка сумы собирай. Пообедаем, да и поедем.
        - Варвара сказывала, что не придет сегодня. - В голосе Лукерьи послышалось ехидство.
        - Вот и хорошо, - кивнул боярский сын. - Значит, и обеда ждать ни к чему. Касьян! Как уложишься, так и отправимся. И для невольницы лошадь возьми, с собой увозим. А то чует моя душа, изведут ее тут вусмерть, пока мы до первопрестольной путешествуем. И концов потом не найдешь.
        Глава 14
        БРАТЧИНА
        Боярин Умильный, накинув на плечи парчовый, опушенный куницей охабень с завязанными за спиной рукавами, подошел к распахнутому окну, оперся руками на подоконник. Отсюда, с третьего жилья, были хорошо видны ставшие совершенно проз рачными рощи, почерневшие луга и распаханные под озимые поля округ деревни, выде ляющейся на фоне осеннего запустения ярко-желтыми соломенными крышами.
        - Покров скоро, - покачал он головой. - Нужно спешить, пока реки не стали. Иначе до Юрьева дня* застрянем.
        Снизу послышался глухой удар. Илья Федотович покачал головой, оглянулся на темный коридор:
        - Эй, Митрий! Дима, подь сюда. - А когда затянутый в узкую малиновую ферязь, украшенную вышивкой на груди и плечах, подросток вошел в комнату, указал на стену: - Глянь, чем там боярин Андрей балуется.
        - Да с лука по старой телеге у поленницы стреляет.
        - Вот именно! - повысил голос боярин. - Вот она, настоящая кость служилого рода. Три дня как приехамши, и токмо на полдня отвлекся, за обновами своими съездил. Хоть в сапогах теперь ходит, а не в убожестве холопьем. А ты? Только и знаешь, что за косыми да лисами с кистенем гоняться да месяцеслов** с мамкой читать. Ты зачем лук у меня столько времени просил, коли не пользуешься?
        - Так стрелял я, батюшка, - попытался оправдаться барчук. - На прошлой неделе цельный день, почитай, у Оселедца руку набивал.
        - Знаю я, чего ты там набивал, с холма да до Олежьего дуба, у всех девок на виду.
        * Юрьев день - 26 ноября.
        ** Месяцеслов - календарь.
        - Какие девки? -смутился Дмитрий. - Там чисто во поле, видать далеко. От там и стрелял.
        - Взрослеешь, - усмехнувшись, потрепал его волосы отец и спокойно добавил: - Чтобы с завтрего дня, как боярин Андрей с луком за стену выйдет, ты рядом с ним стоял и тем же, чем и он, баловался. Понял?
        Если бы только Умильный знал, чем вызвано такое прилежание боярского сына! Андрей вот уже третий день не мог встретиться с Прасковьей, толком перемол виться, хотя бы просто погулять возле усадьбы или вместе с ней сходить в церковь. Каждый раз у зазнобы находились неотложные дела, важные заботы или девки, что составляли компанию. А в роще у дороги, где холопы повесили несколько качелей и теперь, что ни вечер, слышались девичий смех и песни, а иногда затевались хоро воды, так там смиренная труженица, заботящаяся только о раненых и больных, и вовсе не появлялась.
        Правда, был в этом деле и добрый момент - выпускающий в день по несколько сотен стрел Матях теперь попадал в лисий хвост с полутораста метров, истрепав уже вторую яркую мишень.
        - Батюшка, а можно, я в Москву с тобой поеду?
        - Рано тебе еще, - после небольшой заминки покачал головой Илья Федотович. - Вот в новики запишешься, обреем тебя под тафью, тогда всюду со мной ездить ста нешь. А пока рано. Усадьбу на тебя оставляю, здесь ты нужен, пока государю не потребовался. Время ныне неспокойное, сам видишь.
        Сын заметно понурился, но перечить не посмел.
        - Ну, чего стоишь, ступай, - разрешил боярин и тут же окликнул: - Ты куда?
        - К матушке. Ей купец с Нижнего равли* привез, вместе с Домостроем Сильвест ровским, что просила намедни.
        - Э-э, нет, сынок, ты давай-ка сапожки свои замшевые на юфтовые** поменяй, да к служивому нашему ступай. Покажи, что будущий боярин не хуже с лука бить способен. А уж равли вы как-нибудь в непогоду почитаете. Тоже мне, баловство придумали.
        Отправив Дмитрия, Илья Федотович закрыл ставни, притворил затянутое бычьим пузырем окошко. Здесь, в верхней светелке, дорогие слюдяные пластины он не ста вил. Все одно - пустовала комната. Для гостей нежданных приберегал, да и коли малой еще родится, тоже понадобится. Боярин подошел к дымоходу, приложил к нему ладони - теплый. Стало быть, топит Тит, не лытает. Осень...
        - Батюшка Илья Федотович, а как же я?
        - Тебе-то чего, Трифон? - оторвался от печи боярин.
        - Прохор сказывал, не хочешь ты меня в Москву брать, кормилец?
        - Голова же у тебя зашиблена, оглоед, - вздохнул Умильный. - Куда тебе ехать?
        - Дык для головы, татарской саблей зашибленной, лучшее зелье*** - это коло кола Ивана Великого**** послушать, батюшка, - пригладил кудри холоп. От того звона и на душе легче, и боярина своего сильнее любишь.
        * Равли - "желтая" пресса. Принято считать, что книгопечатания на Руси в то время не существовало и только монастырские типографии массовыми тиражами выпус кали молитвенники, жития, писания и т. п. Однако известно, что в своих посланиях многие церковнослужители порицали чтение неких "равли", поскольку те способство вали распространению суеверий, язычества и отвлекали от мыслей о Боге.
        ** Юфть - кожа комбинированного дубления с предварительной обработкой жиром, выделываемая из шкур крупного рогатого скота, свиней, лошадей. Отличается значи тельной толщиной и водостойкостью.
        *** Зелье - лекарство либо просто некий хитрый состав для непонятных целей.
        **** Иван Великий - колокольня храма Иоанна Лествичника в Кремле, построена в 1508 г. Самое высокое здание в Москве вплоть до XX в. (81 м).
        - И что вас всех в Москву-то так тянет? - не сдержал улыбки Илья Федотович. - Прямо как медом намазана!
        С утра ему пришлось отказать супруге, что не бывала в столице с рождения первенца, потом Ольга с Серафимой пожаловали, потом сын, теперь еще и холопы пошли. Хотя, наверное, что-то делать придется. Дочери на выданье, а достойных женихов окрест им не видно. Бояре соседние все женаты, сыновья же их еще слишком молоды. Един достойный боярин - Федор Шуйский. Един, а дочерей - две кровиночки. Илья Федотович предпочел бы доверить их все ж таки не московитским людям, а своим, новгородским, роды которых издавна переплетались с родом Умильных. Или, на худой конец, отдать за царедворца какого, к государю близкого. Но для этого семью нужно везти в первопрестольную, девиц в церкви тамошние водить, по гос тиным дворам водить, людям показывать. И не у друзей столоваться, а дом свой покупать али строить, холопов в него сажать, стряпух, девок дворовых подбирать..
        - Везде расходы, - покачал головой боярин. - Чего не замыслишь, все расходы да расходы.
        - А я кушать меньше стану, - пообещал Трифон. - Возьми, Илья Федотович.
        - Кушать меньше? - опять рассмеялся боярин. - Это лепо...
        Он поправил на макушке тафью и широко перекрестился:
        - Пора! Завтра едем. Беги к ярыге, вели повозки собирать и грузить всем, что в амбарах и погребах набралось. Прочий оброк, что смерды подвозить станут, пусть кладет на зиму. Год токмо начался, не пропадет. Боярского сына Андрея упреди, пусть тоже сбирается. Коли татарку свою оставить захочет пусть в людскую отправ ляет, неча ей в тереме, словно боярыне, сидеть. Гликерии передай, я велел список приготовить, чего надобно привезть... Хотя нет, к жене я сам схожу. Все, беги.
        - А я, батюшка боярин?! - чуть не заскулил холоп.
        - И ты собирайся, - разрешил боярин. - И шевелись, солнце уже высоко, а хлопот много.
        * * *
        В путь двинулись сразу после заутрени, несмотря на мелкий дождик, что моросил с самого утра. Двор, в котором всадники садились в седла, казался непри вычно тихим и пустынным. Да оно и неудивительно: все телеги, высокими стопками лежали вдоль стен, лошади, топтались в конюшнях. Чуть ли не вся дворня уже нахо дились за стенами, усаживаясь по телегам. Ради такого случая боярину Умильному пришлось не только поставить в оглобли всех коней, кроме самых дорогих походных скакунов, но и собрать от мала до велика людей, способных держать в руках вожжи: подростков, страдников, их баб, многих дворовых девок. По подсчетам Матяха, обоз составляло никак не менее полутора сотен подвод, груженных мешками с хлебом, соленой свининой и баранами, разрубленными по хребту пополам, копчеными и вяле ными курами, бочонками с грибами, квашеной капустой, медом. Впрочем, немало капусты везли и цельными кочанами, вместе с кулями гречи, семечек, ячменя. В обозе даже имелось десять возов с сеном, и Андрей так пока и не понял - на про дажу оно предназначено или для коней.
        Обняв и поцеловав жену, перекрестив детей, Илья Федотович рывком поднялся в седло, сорвался с места и умчался за ворота, увлекая за собой свиту из пятнад цати холопов и одного боярского сына.
        Они скакали практически безоружными. Во всяком случае - с виду. Однако Анд рей, за плечами которого полоскался темно-зеленый плащ, почему-то называемый епанчой, одетый в драповые шаровары, шелковую рубаху из камки, вышитую катурли ном, в теплую овчинную душегрейку, знал, что у любого из всадников, так же как и у него, в сапоге из толстой темной кожи имеется прочный и длинный нож, а в рукаве или за широким поясом обязательно скрывается кистень. Да еще и у возчи ков, почти у всех, либо топор, либо косарь на всякий случай припасен. Встречный ветер легко пронизывал тонкий шелк рубахи, забираясь под душегрейку. Матях начал завидовать одетым в яркие зипуны холопам, но Умильный вскоре придержал коня. Андрей тут же запахнул широкие полы, сделанные из материала, похожего на мягкий войлок, и почти сразу стало тепло.
        - Долго нам ехать, Илья Федотович?
        - Месяца два, служивый, коли заминок не случится, - ответил боярин, повора чивая коня и глядя, как обоз, словно огромная змея, медленно разворачивается и вытягивается вдоль тракта.
        - Ого! Это сколько же здесь верст?
        - Сотни четыре. А то и пять, - ответил за хозяина Касьян, также взятый в дорогу ради своего опыта.
        - Да, солидно, - кивнул Матях, мысленно прикинув, что на машине смог бы проскочить это расстояние всего за сутки.
        - Бог даст, - перекрестился здоровой рукой холоп, - заторов не встретим, морозы не ударят, лошади не отравятся, а лихие люди...
        - С лихими людьми справимся, - перебил его боярин, - не каркай. Гляди, народу сколько. Дождь бы унесло, не то разбухнет все.
        Но тучи упрямо висели над головами, день за днем с ленцой высыпая мелкую влажную пакость, что проникала за шиворот, лезла в штаны, стекала в сапоги. На привалах, свернув обоз в огромную "улитку", люди распрягали лошадей, задавали им сена, а сами заползали под телеги, на постеленные поверх сырой травы шкуры или мешковину, пили пиво и воду, закусывая либо солониной, либо вяленым мясом, пос кольку найти сухие дрова для костров представлялось невозможным.
        Лучше всех устроился, естественно, боярин Умильный, которому каждый вечер ставили парусиновую палатку. Впрочем, имея опыт жизни в подобном изобретении человеческого гения, Матях подозревал, что отдых у Ильи Федотовича тоже не сахар. Сам он спасался тем, что в два слоя расстилал под телегой трофейные ковры, раздевался догола, чтобы отдохнуть от сырости, накрывался перьевым оде ялом, вынутым из кожаного мешка, и брал к себе под бочок горячую Алсу, замерзнуть рядом с которой было совершенно невозможно.
        Впрочем, Андрей заметил, что подобной методикой пользуются многие. Так что, по всей видимости, месяцев через девять в усадьбе и в Рагозах следует ожидать всплеска рождаемости.
        На третий день пути обоз свернул с ведущего в Хлынов тракта, полдня шлепал по лужам на узкой лесной дороге, правда, задолго до темноты снова выбрался на торный путь, но теперь уже идущий не к Хлынову, а от него к Нижнему Новгороду. Глубокий брод через Вятку возле крепости Котельницы люди преодолели безропотно - все понимали, что мокрее уже не станут. Однако, пользуясь случаем, Илья Федо тович послал в город Трифона - поставить свечу Господу, чтобы смилостивился над путниками и закрыл разверзшееся небо. Молитва подействовала - поутру все уви дели, что тучи разошлись и над головами сияет чистое голубое небо. Однако небо это принесло с собой первый морозец. От влажной одежды, из лошадиных ноздрей, изо рта у людей повалил густой пар, и длинная вереница телег стала напоминать деревеньку, в которой затопили сразу все печи.
        На десятый день путники переправились через Ветлугу, на двенадцатый увидели впереди золотые купола и мощные каменные стены Нижнего Новгорода.
        Для Андрея, до сего дня посещавшего только Петропавловскую крепость рафини рованную цитадель европейского образца - встреча с настоящим старым русским каменным градом случилась впервые, и он при виде высоченных, с пятиэтажку, коричневых стен от изумления уронил челюсть. Достаточно было одного взгляда на эти незыблемые громады, на монументальные прямоугольные бастионы, со стороной метров пятьдесят, со множеством бойниц, из которых зловеще выглядывали пушечные стволы, чтобы понять: штурмы крепостей с помощью лестниц есть не что иное, как бред плохо образованных кинорежиссеров. Потому что соорудить лестницу нужной высоты просто невозможно. А если и исхитришься срубить нечто подходящее - то к такой стене ее будет не поднять. И даже если лестница поднята, ни один здраво мыслящий человек на нее не полезет, пускай никто в городе и не собирается оказы вать сопротивления. А если кто-то на стенах еще и отбиваться вздумает...
        - Боярин Андрей, - неожиданно осадил коня Илья Федотович. - Да ты только посмотри, кто там впереди тащится! А ну, давай-ка нагоним...
        Поначалу Матях не понял, о чем идет речь - тракт от Нижнего Новгорода отнюдь не пустовал. Устланная мелким щебнем вперемешку с рыжеватым речным песком и тща тельно утрамбованная дорога имела в ширину не менее пятнадцати метров. По меркам двадцатого века - четырехполосное шоссе. И движение здесь было куда как оживлен нее, нежели на хлыновском направлении. Обозы шли рядом с умильновским, обозы тянулись навстречу, проносились одинокие всадники и целые отряды служилых людей. Правда, безоружных.
        Однако вскоре взгляд Матяха остановился на небольшом поезде из пяти телег, на которых, кутаясь в дерюгу, сидели босые и полуголые дети и молодые девушки. Впереди скакал роскошный кавалер в подбитом коричневым бархатом плаще, большом мягком берете со страусиным пером, приколотым булавкой с крупным красным руби ном, с белоснежным жабо, в пухлом вамсе*, из-под воротника которого проглядывали кружева, и в штанах о-де-шос, с большим, набитым ватой галифе, переходящим в облегающие чулки. По такому костюму нетрудно было догадаться, что вместе с невольниками и небольшой кучкой холопов путешествует немец... Боярин Лебтон соб ственной персоной.
        - Здрав будь, соседушка! - окликнул его Умильный. - Куда путь держим? Как дела, как настроение?
        Кавалер повернул голову, степенно поклонился:
        - И тебе здоровья, Илья Федотович. Вот, в Москву полон везу. С делами и нас троением плохо у меня. Мрут татарчата. Заболели через одного. Кашляют. Девки тоже болезные попались.
        - Будут тут кашлять, - не выдержал Матях. - Небось тоже под дождем полдороги ехали? А теперь мокрые и голые на холоде сидят. Ты бы их хоть пешком вел, чтобы согрелись.
        - Добрый день, боярин Андрей, - вежливо поклонился немец. - Рад видеть тебя в здравии и достатке. А вести рабов пешими неприемлемо. Мы и так двигаемся слишком медленно.
        - Тут не пешими вести нужно, - возразил Умильный, - а в баню всех загонять. Да в парилку на два часа под самый потолок. И вином хлебным отпоить да снаружи натереть.
        - Сии дикарские методы только погубят товар, - вскинул подбородок кавалер. - Они способны и здорового воина убить, а не токмо больного ребенка. Я использовал научные знания, передовые лечебные способы, созданные в Европе.
        - Это кровопускание, что ли? - сообразил Андрей. - Ну, тогда пленникам точно хана.
        * Вамс - короткая мужская куртка с широко раздвинутым воротом, набитыми чем-либо для объема рукавами и большим количеством разрезов, позволяющих увидеть дорогую (иначе разрезы не делались) подкладку.
        - Я не дипломированный медик, чтобы проводить такие процедуры, покачал головой немец. - Я выписал из Гамбурга дорогое зелье эскулапа Парацельса, коим он боролся с мором в Базеле и Кольмаре. И давал его всем полонянам.
        - Это какое такое зелье? - заинтересовался боярин Умильный.
        Лебтон развязал шнур висящей на холке коня сумки, достал бумажный сверток, осторожно развернул. Андрей с изумлением узнал в изрезанных ножом брусках обык новенное хозяйственное мыло*, не смог сдержать хохота и дал шпоры коню, уносясь вперед.
        * Доктор Парацельс (1493-1541) активно пропагандировал мыло как эффективное средство против чумы.
        - Ты чего, служивый? - минуту спустя нагнал его Илья Федотович. Лебтон твоим поведением оскорбился, чуть не за меч схватиться хотел. Чего потешного увидел?
        - Простите меня великодушно, сэр. - Отсмеявшись, Матях придержал коня и дож дался немца, ехавшего с поджатыми губами. - Честное слово, я и в мыслях не имел вас оскорбить. Просто я немного знаком с трудами доктора Парацельса и знаю это лекарство. Должен сказать, что оно применяется наружно, причем именно в бане. А вы, подозреваю, давали его пленникам внутрь?
        - Как ты можешь знать Парацельса, язычник? - не поверил своим ушам немец, забыв про обиду. - Ты же себя не помнишь!
        - Да вот, - пожал плечами Андрей, поняв, что опять сболтнул лишнего, мыло увидел, фамилию услышал, да и всплыло в голове. Это ведь тот доктор, что отказы вался студентов на латыни учить? Он еще путешествовал много и даже Русь Святую посетил?
        Про Святую Русь Матях ввернул специально, в отместку за "язычника".
        - Да, это он, - озадаченно кивнул немец. - Неужели про него знают даже здесь?
        - Про него везде знают, - небрежно отмахнулся Андрей. - Скажи, боярин, а где ты это его зелье добыл? Я тоже такое хочу.
        - Эскулапы привозят его в немецкую слободу, - сказал Лебтон. - Я могу спро сить для тебя немного, боярин. Но лекари неохотно расстаются с ним.
        - А заказать из Гамбурга?
        - То мне купец новгородский привез, Федот Зимин, - неохотно признался немец. - Как мимо очередной раз проплывать станет, я с него опять спрошу.
        - Что вы все про зелье да про зелье? - перебил их Умильный. - Полон, того гляди, перемрет. А он дуванный*, все соседи без серебра останутся.
        * Дуван - общая военная добыча.
        - Баня, хлебное вино, - повторил рецепт Ильи Федотовича Матях. - И накрыть бы их всех чем-нибудь теплым. Не май месяц на улице.
        - Где же я в дороге баню возьму? - похоже, решил внять уговорам кавалер.
        - Так они при каждом яме есть, - пожал плечами Умильный. - Тракт-то почто вый. Токмо вели тогда своим холопам погонять, дабы вперед от моего обоза уйти. Мы тоже в баню хотим. А всех моих архаровцев пропарить - это не полста твоих дохля тиков отогреть, надолго застрянем.
        Трое бояр перешли на тряскую рысь, потихоньку уходя вперед от мелко стучащих железными ободами по камням телег.
        - Странные вы люди, русские, - покачал головой Лебтон. - Обычную помывку добровольно в пытку превращаете, с жаром, стеганиями, в воду холодную, а то и в снег кидаетесь. Зачем? Разве достойно поведение такое честных дворян? Смерды ваши в любой год свои поля могут бросить, коли хозяин, Богом им ниспосланный, не понравится чем-то али оброк слишком тяжелый, по их мнению, наложит. На барщину более двух дней в неделю ходить отказываются. Разве это правильно? В городах писцы, купцы, ремесленники, а то и смерды черносотенные одеваются в меха, самоц веты, бархат, так что простого служку от родовитого князя не отличить. Куда госу дарь смотрит? Отчего не отведет для каждого сословия одеяния, выше которых они подниматься не должны? Почему дети холопьи свободными при рождении записываются? Ладно холопьи - но почему дети рабов, на меч взятые, тоже вольными числятся, а не собственностью хозяина родителей? Почему закуп токмо на смерда определяется, а не на родичей и детей его? Отчего не бережете нажитого трудом и мечом своим? Почему веселитесь все вместе, словно одного рода-племени, одного сословия? Смерд и
боярин, купец и холоп? Как у вас жить в таком безобразии получается!
        - Это потому, боярин, - спокойно ответил Умильный, - что все мы православ ные. Все мы равны пред Богом, а потому сословием кичиться не привыкли. И живем мы на земле святой, русской. А на святой земле рабы рождаться не могут. Это даже ты, схизматик, понимать должен...
        Илья Федотович смолк, вспоминая свою сгинувшую в татарской неволе племян ницу. Где она сейчас, как она? Сколько мук пришлось ей вынести в грязных лапах степных разбойников, чего испытать? Лучше, наверное, и не думать об этом... Но думать надо! Потому что сейчас она по-прежнему мается в неволе, страдает от дикарской жадности и похоти. И если он ничего не может изменить, то хотя бы отомстить - обязан!
        * * *
        - Пахнет-то как вкусно... - не удержавшись, сплюнул Хади Такшаш. - Мясо жарят неверные.
        Три десятка степняков, вынужденных пересечь степь без всяких припасов, не имея даже стрел в колчанах, чтоб добыть дичи, уже запамятовали, когда поели досыта в последний раз. Даже сам Аримхан был вынужден вместо жирного бараньего мяса давиться съедобными корешками и листьями, выпасаясь рядом со своим конем, словно плешивый ишак. А когда они наконец-то вышли к Волге, чтобы напоить и искупать коней, то были вынуждены нюхать ароматы разнообразной снеди, которую разложили русские купцы, высадившиеся с двух ладей. Видать, надоела холодная пища торговым гостям, захотелось мясца над огнем поджарить...
        - Сколько их там, Хади? - повел плечами Аримхан.
        - Не знаю, хан.
        - А ты узнай, - вкрадчиво попросил глава рода.
        - Угу, - кивнул мальчишка и растворился в прибрежном кустарнике.
        Отвернувшись от сверлящих его глазами воинов, Аримхан принялся рыться в своей переметной суме, словно потерял там что-то очень важное и никак не может найти.
        Мальчишка вернулся через четверть часа, хрипло прошептал:
        - Два десятка. Вино пьют, неверные. Многие спят уже.
        - За убийство купца по закону любому воину смертная казнь положена, выразил всеобщую мысль один из нукеров.
        - По чьему закону? - оскалив зубы, повернулся к нему Аримхан. - По ямчурге евскому? Так нет давно хана Ямчургея! По московитскому? Так мне московский царь не указ! У нас ни серебра, ни коней заводных, ни юрт, ничего нет! Хочешь поби раться пойти? Али в пастухи к Дербыш-Алею? Нет, не позволю честь нашего рода позорить. У нас не осталось ни стрел, ни копий, зато сабли мы пока не побросали. На купцов русских и этого хватит. А коли греха боитесь, так я его на себя беру. За всех. А ну, по коням!
        Русские купцы, развалившиеся на песке, на поляне среди кустарника, так ничего понять и не успели. Просто вдруг разметались ветви ивняка, вынеслись на них всадники, замелькала сталь... И все...
        - Вот так. - Аримхан спрыгнул на землю, вытер саблю о кафтан жирного русс кого, лежащего на спине с выпученными глазами и куском курицы во рту, кинул клинок в ножны. Потом схватил с блюда птицу, оторвал грудку и, неторопливо ее пережевывая, повернулся к ладьям с высоко поднятыми носами.
        Разумеется, он не умел водить корабли, но здесь, на этих больших лодках, виднелись весла - грести несложно, людей у него на это хватит. Значит, убегать, разграбив ладьи, ни к чему, можно уйти прямо на них. Переправить коней на тот берег, поискать покупателя...
        Конечно, после этого в Поволжье для него жизни не станет: ни один правитель не одобряет, когда в его владениях убивают купцов. Купцы - это доход в казну, и преизрядный. Слухи о разбоях - прямой убыток казне. Однако Аримхан уже сейчас не видел для себя места в здешних степях. В Казани русские, у башкортов - русские, в Астрахани - русские. Русские теперь везде, как язвы у прокаженного. Единст венное место, где о них знают только как о рабах - это Крым, великая и всемогущая Османская империя. Всем известно, что мудрый султан никогда не отказывается от желающих верно служить воинов. Если явиться туда не одному, а с тремя десятками хорошо вооруженных нукеров и небольшим припасом серебра на первое время... Тогда можно стать не простым сипахом, а настоящим беком. Заводные лошади, копья, стрелы, немного серебра... Пожалуй, две торговые ладьи вполне способны превра титься во все это всего за несколько недель.
        * * *
        До Владимира бояре двигались вместе. Однако на подъезде к нему терпение Умильного лопнуло, и он предложил:
        - А не рвануть ли нам, служилые, вперед? Обоз холопы и сами довести смогут.
        - Что ты, Илья Федотович? - испугался Лебтон. - А ну, случится чего? Али корысть на рабов нападет?
        Но удачная мысль уже овладела разумом потомка древнего рода, он поднял руку, созывая к себе холопов:
        - Трифон, Прохор, Ефрем, за мной. Касьян, остаешься за старшего. Приведешь поезд ко двору князя Гундорова. Ты его знаешь, не впервой Москву видишь. Пере метные сумы с ячменем нам на коней давай. Боярин Андрей, ты со мной али с обозом останешься?
        - С тобой, конечно, - даже удивился Матях. - Надоело мне тащиться со ско ростью старой черепахи. Поскакали вперед...
        Прихватив по полпуда зерна каждый, пятеро всадников помчались по дороге с веселым посвистом, размахивая плетьми и задорно ругая прочих путников.
        Московский тракт за Владимиром расширился почти до полусотни метров, по нему одновременно двигалось несколько рядов телег, повозок, карет. Мычали бредущие к столице коровы и волы, блеяли овцы, хмурились привязанные к арбам невольники. Встречались даже пешие прохожие - в большинстве своем одетые в потрепанные рясы, а то и во власяницы. Впрочем, одежда и цели прочего люда мало интересовали как Илью Федотовича, так и его холопов. Ярко разодетые веселые рабы бесцеремонно прокладывали путь своему господину, ругаясь на медленные возки, охаживая плетьми выпирающую к середине дороги скотину, расталкивая конской грудью зазевавшихся людей. Мчаться по оживленной трассе во весь опор у маленького отряда, естест венно, не получалось, но тем не менее отряд шел на рысях, делая примерно по двад цать километров в час.
        С каждой пройденной верстой земли вокруг становились все более и более обжи тыми. Если раньше деревеньки встречались всего несколько раз на дню, то теперь одно селение от другого отделяло столь малое расстояние, что одновременно можно было видеть сразу пять-шесть поселков, не менее чем по десятку дворов каждый. Больше того - за час всадники проскакивали мимо двух-трех монастырей, поднима ющих темные от времени каменные стены то тут, то там на холмах и взгорках, свер кающих золочеными маковками церквей и дымящих высокими трубами. Все чаще попада лись и заводы. Они, опять же, распространяли округ густой дым, едкий серный запах киснущей в ожидании дубления кожи, вонь перемешанного с куриным пометом тряпья, которое готовилось стать белоснежной бумагой, грохот перемалывающих серу и уголь бронзовых барабанов, мерный стук трамбующих чугунные отливки молотков. Мануфак туры отгораживались стенами из красного кирпича, но, в отличие от монастырей, не грозили недобрым людям башнями со множеством бойниц и черными зевами пушек. Многие из заводов стояли на реках, перекрывая протоки плотинами и выпуская воду
через огромные мельничные колеса. Правда, это отнюдь не означало, что они не сжигают ежедневно целые обозы дров, превращая их в уголь, а то и сразу в пламя, на котором раскаляются железные слитки, прежде чем попасть на тяжелые нако вальни, плавится бронза для колоколов или пушечных стволов, превращается в тарелки, подсвечники, пряжки, пуговицы бесформенное олово.
        Невооруженным глазом было видно, что столица огромного государства все ближе, ближе и ближе, как вдруг...
        Такого разочарования Матях не испытывал никогда в жизни. После высоких каменных стен монастырей и окрестных городов, после массивных и прочных кир пичных корпусов самых обыкновенных заводиков - столица Руси предстала перед ним в виде высокой земляной стены, поросшей травой и изрытой кротовьими норами. Поверху шел банальный частокол с бойницами для стрелков, через каждые двести- триста метров вперед выступала чуть более высокая, нежели стены, площадка, на которой, под деревянными навесами, дежурили одетые в красные или синие тегиляи стрельцы с бердышами за спиной, а во все стороны хищно высовывались пушечные стволы.
        Надвратная башня, украшенная бледной иконой Божьей Матери, тоже была сруб лена из толстых бревен, и каждый из пяти ее ярусов глядел на прибывающих гостей рядом темных крупнокалиберных стволов.
        - Похоже, так просто сюда не подойдешь, - сделал вывод Матях, поглядывая наверх, но разочарование Москвой его не покидало.
        У въезда, на удивление, никакой толкучки не происходило. Видимо, основные грузопотоки замыкались все-таки не на сам город, а на окружающие его монастыри и заводы. Правда, всадникам пришлось-таки перейти на шаг, въезжая в средние из трех распахнутых ворот. И здесь гостей ждал еще один сюрприз - в трехстах шагах прямо по улице, под дощатым навесом, лежали, глядя на них полуметровым зевом, два пищальных ствола*.
        - Вот черт! - перекрестился, глядя на наряд артиллеристов боярский сын, но Илья Федотович уже увлекал его за собой по чавкающей перемешанным с грязью навозом улице.
        Они снова перешли на рысь, промчались мимо нескольких окруженных частоколом дворов, оказались на берегу бурого ручья, около полукилометра проскакали вдоль, а потом отвернули в вымощенный деревянными чурбаками проулок. Грязи здесь не было, но извечный спутник самого "экологически чистого транспорта", истоптанный в труху конский навоз, лежал вдоль заборов толстым желтым слоем.
        * Дробовики, аналогичные царь-пушке, устанавливались стационарно напротив всех московских ворот и предназначались для массового истребления войск против ника в случае их прорыва через ворота зарядом из нескольких пудов картечи. Правда, поскольку при Иване Грозном взять Москву никому не удалось, в бою эти артиллерийские системы ни разу не участвовали.
        - Ну вот и прибыли. - Боярин Умильный, не скрывая довольной улыбки, спрыгнул на землю, взял коня под уздцы. Холопы тоже спешились. Трифон подбежал к воротам из толстых дубовых досок, развернулся, принялся неистово колотить пяткой:
        - Эй, открывай! Уснули все там, что ли? Открывай, пока я створки не сковырнул!
        Насчет "сковырнул" холоп явно погорячился - ворота весили столько, что, упав, раздавили бы человечка в лепешку. Однако угроза возымела действие: во дворе послышались шаги, приоткрылось окошко калитки.
        - Кто тут смеет тревожить покой царского стольника?
        - Неужели не узнаешь, балбесина?! - переметнулся к калитке Трифон. Боярин Умильный Илья Федотович собственной персоной!
        - С прошением, что ли? - сладко зевнул холопу в лицо привратник.
        - Какое прошение! - задохнулся Трифон и даже запрыгал от возмущения. Да наш боярин таких, как...
        - Тришка, заткнись! - вовремя осадил холопа Умильный. - А я, смерд, пива приехал попить, а не глупости твои слушать.
        - Пиво?! - Услышав волшебное слово, привратник моментально захлопнул окошко, и минуту спустя тяжелые створки поползли в стороны. Стал виден стоящий во дворе безобразный трехэтажный дом, похожий на очень старую дачу, которую хозяева по мере надобности надстраивали вверх, в стороны, спереди, сзади, прилепляли какие-то верандочки, крылечки, теремки, мансарды, пока первоначальный замысел не был окончательно погребен под грудой "новодела". Слева вдоль частокола шли конюшни, из которых слух Матяха уловил привычные вялые всхрапывания, перестуки вание копыт. Справа - склады, амбары, сеновалы: сухая трава толстыми пучками про бивалась в щели между жердей. Наверное, где-то должны были находиться хлев и баня, но их Андрей пока не видел.
        - Илюшка! - На одном из крылечек появился долговязый мужик лет сорока, с рыжей клочковатой бородой. Судя по парчовой тафье, усыпанной жемчугом, широкому золотому колье с множеством драгоценных камней, алой, сплошь вышитой золотыми и серебряными нитями рубашке, атласным штанам, заправленным в короткие сапожки, густо проклепанные золотыми бляшками с красными, зелеными и синими камешками, это и был хозяин дома.
        - Костя! - Илья Федотович быстро двинулся вперед. Хозяин сбежал ему навст речу, и мужчины крепко обнялись, похлопывая друг друга ладонями по спинам.
        Андрей, вздохнув, отвернулся, привычным движением отпустил подпругу, снял с холки тяжелые сумки.
        - Эй, Кешка, иуда, - услышал он голос хозяина. - Коней примите у гостей. Холопов в людскую, накормить до отвала, две чарки вина дозволяю каждому.
        - Постой, Костя, познакомить тебя хочу... Матях почувствовал, что речь пойдет о нем, отпустил коня, шагнул к боярам.
        - Вот, Костя, это боярский сын мой, именем Андрей, называемый Беспамятным, потому как после сечи с татарами не помнит ничего.
        - Ну, здрав будь, Андрей Беспамятный, - протянул украшенную перстнями руку хозяин дома. - С тобой как, пиво сварить можно, али полушки считать привычен?
        - А вон, сумка у него на плече для ссыпной, - рассмеялся Умильный, перешел к Матяху, хлопнул его по плечу: - Ну, пойдем. Попариться с дорожки надобно да пива попить с устатку. Иначе какие же мы гости?
        - Дык, - ухмыльнулся хозяин и почесал крупный красный нос картошкой, ты сперва ссыпь, а потом уже про пиво говори.
        - Нет, ну какой же он все-таки жмотистый, - театрально поразился Илья Федо тович, но по его веселому тону стало ясно, что за оскорбление его слова приняты не будут.
        - Сами такого выбрали и наказ на жадность учредили, - злорадно расхохотался боярин. - Теперь не взыщи.
        - Пошли сумки снимать, служивый, - тяжко вздохнул Илья Федотович. Понесем ячмень в ссыпные закрома.
        К удивлению боярского сына, Умильный собственноручно снял суму с зерном со своего коня и, не обращая внимания на холопов, понес к амбарам. Андрею остава лось только последовать его примеру.
        Зато от амбара хозяин повел их не к крыльцу, по которому поднялись холопы, а за дом, к отдельному бревенчатому строению с единственным маленьким оконцем и высокой трубой. Они вошли - и в лицо дохнуло теплым паром.
        - Она у вас что, постоянно топится? - удивился Андрей. Насколько он понимал, затопить баньку специально для гостей хозяин не мог, потому как об их приезде не знал.
        - А как же иначе? - ничуть не смутился боярин. - Что же мне, в ковшике по вечерам умываться? С утра холопы топят, а дальше как Бог даст.
        Он быстро сбросил с себя одежду, оставив только перстни на руках, шагнул в парилку. Гости последовали его примеру, нырнули в горячее помещение, пахнущее свежей листвой. Андрей, всем телом чувствуя, как проступающий через кожу пот начинает отслаивать корку многодневной грязи, тут же смешал бадью горячей воды, вылил себе на голову, смешал еще, снова окатился, а потом полез наверх, в самый жар, предвкушая, как после долгого холодного путешествия все его косточки наконец-то начнут пропитываться теплом.
        - Вася и Ахмет где? - поинтересовался Умильный, тоже вытягиваясь на полке.
        - На охоту намедни отправились. Степан в Кремле сегодня, караул ночной при нял. Костя маленький и Черкес в воскресенье будущее прийти обещались. Лука тоже к тем выходным клялся приехать. Вроде обиду какую-то затаил. Да, о чем это я? Совсем ты меня заморочил...
        Хозяин спрыгнул вниз, поднял небольшой деревянный бочонок, литров на десять, налил из него в ковш моментально вспенившееся, пахнущее хлебом и хмелем пивко, попробовал.
        - Ну вот, теплое совсем! - Он выплеснул пиво на камни печи, отставил бочонок обратно на пол: - Эй, есть там кто в предбаннике? Пиво с ледника тащите, да пошевеливайтесь!
        - Ты бы пока хоть этого налил, князь, - лениво посоветовал с полки Умильный.
        - Князь? - удивился Андрей.
        - А что? - выпятил грудь хозяин дома. Ребра четко проступили сквозь бледную кожу, а впалый живот боярина прилепился к самому позвоночнику. - Не гожусь?!
        - Так он не знает, Костя, - засмеялся Илья Федотович. - Это князь Константин Гундоров, по отцу Федорович. А ты думал, мы к купцу в гости едем?
        - Кстати, чегой-то ты налегке ныне? - повернулся к Умильному хозяин.
        - Обоз следом тащится, - зевнул Умильный. - У Владимира я его оставил, дня через три дойдет. Так пиво будет или нет? А то сейчас сомлею.
        Распахнулась дверь. В парилку, довольно хихикая, ввалились четыре голые девицы, две тащили новый бочонок, одна несла глубокие деревянные ковши, а чет вертая показывала дорогу и открывала двери.
        - Урожай ноне выдался добрый, - спокойно продолжил Илья Федотович, опасаюсь даже, цена упадет. Как в иных волостях, чего слышно?
        - Во Пскове и Новгороде дождей много случилось, - пожал плечами князь Гундо ров. - Репа, свекла, сказывали, погнили на корню. А рожь поднялась густая, хорошо удалась.
        - И еще ковры я везу, девять штук. Половина самаркандских, два персидских, три османских. Думаешь, цену хорошую взять удастся?
        - В немецкую слободу отдать нужно. Немцы глупы, над каждой тряпкой, ако над златом, трясутся. Возьмут и еще попросят...
        Бояре беседовали в полном спокойствии, не обращая внимания на вскрывающих бочонок голых девок. А вот у Андрея так не получалось. Его "межа" поднялась со скоростью железнодорожного шлагбаума и затвердела, как облитый жидким азотом лягушонок. Но это было полбеды. Хуже оказалось то, что две девицы увидели и с большим интересом прильнули к боярскому сыну, теребя его стержень и проверяя на прочность. Матях чувствовал себя как последний дурак. С одной стороны, он не мог отогнать этих нахалок, поскольку вступать с пререкание с дворовыми девками зна чило уронить свое достоинство, да и хотел он совсем иного. С другой - он не был уверен, что разложить чужую девку и взгреть ее на глазах у хозяина и без его разрешения - это достаточно вежливо и политкорректно.
        Слава богу, князь Гундоров наконец-то заметил безобразие и грозно цыкнул на распоясавшихся девок:
        - А ну, Стешка, брысь от хера! Человек с дороги не жрамши, а она его уже тискает, как щеня. Давай мечи из печи, что на кухне осталось. Пива налейте, и пошли отсюда! Потом баловать будете!
        - Кстати, Костя, - спохватился Умильный, - ну-ка, посмотри повнимательнее на моего служивого.
        - Ну и что? - Князь почему-то уставился аккурат на "межу".
        - А то, что подобрал я его летом в степи, татарами посеченного да обеспамя тевшего. Ростом, ты погляди, как знатен. Духом крепок, это я уже самолично испы тал. Может, узнаешь его? Вдруг родичей, семью его найдем?
        - Нет, не припомню такого, - после некоторого раздумья покачал головой Гун доров. - В Разрядном приказе нужно спросить. Коли он жалованье получал, должны его знать.
        - Завтра съездим, - кивнул Умильный. - А ты знаешь, Костя, он ведь вспомнил хана, что отряд его у Волги вырезал. Думаем мы, собрать надобно рать крепкую, да и пройтись по приуральским степям, показать ногайцам, каково нас трогать.
        - Помилуй, Илья, - покачал головой князь. - Так у нас война с ногаями по весне была, али запамятовал? Мы их резали, они, случалось, нам отвечали той же ласкою. Но война кончилась. Нет больше Астраханского ханства, и обид больше никаких нет. Все, мир.
        - Да нет, Костя, не забыл. - Боярин спрыгнул с полка, поднял бочонок и долго пил пиво прямо через край. - Беда у меня случилась, Костя. Вотяки с татарами ногайскими набег на наши земли летом устроили. После мира, без войны и обид. Племянницу мою Алевтину в Богородицком схватили и в полон угнали. Чует мое сер дце, там она, между Волгой и Уралом томится. Найти я ее хочу, Костя. Не освобо дить, так хоть отомстить басурманам, дабы знали они, каково это - русских плен ников уводить. Чтобы кровью своей секрет этот для детей написали.
        - Прости, Илья, не знал... - прикусил губу князь. - Да вот только как осу ществить предприятие сие? Тут охотников мало будет, в зауральские степи надобно со стрельцами идти. Мало нашего желания для этого, Илья. Государево повеление требуется.
        - Так пусть даст.
        - Не даст, - покачал головой Гундоров. - Ногаи дербышевские на верность Москве присягнули, Астрахань замирена. Ты нашего государя знаешь, он крови не любит. Без надобности степняков тревожить не станет.
        - Как это - без надобности?! - встрял в разговор Андрей, с полной ясностью сознавая, что речь идет не просто об очередном походе русских ратей куда-то в дальние земли. Речь идет о том, удастся ли ему добраться до кочевья Кубачбека, удастся ли получить в свои руку проклятый кастинг, удастся ли снова пробиться сквозь века и вернуться домой. - Насколько я помню, татары всех русских плен ников должны были отпустить. А они этого не сделали. Прячут, сволочи, по аулам своим, глаза честные делают и смеются в лицо. На отряды русские нападают. У кре пости Самарской стрельцов побили. Опять же связи с Османской империей пытаются установить, из-под царской руки под султанскую перебраться. Мочить их надо, коз лов, пока не станут белыми и пушистыми не только снаружи, но и изнутри.
        - Это так? - перевел князь свой взгляд на боярина.
        - А почему бы и нет? - пожал тот плечами. - Купцы теперь по Волге много ходят, много слышат. Спросим в гостином дворе.
        - Спросим или подскажем?
        Ответа он не услышал, поскольку дверь в предбанник распахнулась и четыре девицы внесли в парилку подносы с румяными, как их щеки, яблоками, с грушами и виноградом, миски с плавающими в молоке кусками мяса, вертела с запеченными заячьими почками, копченые и вареные белужьи спинки, соленую севрюгу и, к вели кому изумлению Андрея, присыпанную зеленью и перчиком, залитую золотистым подсол нечным маслом жирную сельдь ломтиками. На Матяха сразу пахнуло родным домом, новогодним столом с его неизменными селедкой "под шубой" и аппетитной рыбкой в фарфоровой селедочнице.
        - А это откуда? - поразился он, оглядываясь в поисках своего ножа, не нашел и торопливо переправил в рот пару ломтиков просто пальцами. Угощение чуток при пахивало вином и прошлогодней квашеной капустой, но его не требовалось жевать, достаточно было прижать языком к нёбу и чуток подождать, ощущая, как сельдь тает во рту, как по рту расползается знакомый с социалистического детства вкус.
        - Псковская рыбешка, - пожал плечами князь, давая понять, что не видит в ней ничего особенного. - Доселе мало возили, а ныне, как лифляндцам за недоимки государь указал строго, так целыми подводами доставляют. И бочками соленую, и мороженную на льду. Сказывали, хороша она с пивом. Мы всей братчиной пили, пили. Ничего особенного. С хорошим пивом и любая хороша, а с теплым, да задохнувшимся, только противнее становится.
        - А мне нравится, - пожал плечами Матях и проглотил еще несколько кусков.
        - А коли с пивом? - Князь Гундоров наполнил до краев полулитровый ковш, про тянул гостю.
        Андрей осушил его до дна, положил в рот крохотный ломтик, заботливо освобож денный стряпухами от костей.
        - Хорошо...
        - Правда? - Хозяин налил еще и оглянулся на Илью Федотовича: - А может, он из псковских бояр? Тогда его в Москве и не знает никто.
        - А во Пскове боярские дети все такие крепкие и ладные? - влезла в хозяйский разговор девка, опять занявшаяся "межой".
        Матях мужественно сносил это похабное развлечение, хотя чувствовал, что после двух литров пива "тормоза" потихоньку отпускает. И если он немедленно не уйдет, то наверняка что-то сотворит. То или это... Но уходить Андрей не спешил, пытаясь залить поднимающуюся от низа живота горячую волну холодным пенистым пивом.
        - А если его пригладить, он ещё подрасти сможет? Красивый-то какой. Ну, расти, малыш, расти...
        - Черт возьми!!!
        Схватив девкину руку, боярский сын без всяких сантиментов выкрутил ее за спину, заставив баловницу уткнуться носом во влажные доски лежака и, больше не имея сил терпеть, со всей силы вонзил "межу" в предназначенное ей гнездо. Жен щина взвыла дурным голосом, но просить пощады было поздно. Сознание молодого человека словно подернуло горячей пеленой, сквозь которую не могли пробиться никакие слова и никакие просьбы. Лишь блаженная истома смогла смыть эту пелену, очистить разум. И только в этот момент он осознал, что бояре хохочут во весь голос, наблюдая за творящимся безобразием. Правда, в этот миг у Матяха не оста лось сил на обиду или злость.
        - Ну что, Стешка, натешилась с чужими херами? Ох, отучит наш псковской тебя от таких шуток. А теперь давай, быстренько веничек березовый в кипятке отмочи да гостя нашего обмой, пока отдыхает. Не видишь, с дороги бояре, запылились...
        * * *
        - Вставай, батюшка боярин, Илья Федотович устал, тебя ожидамши...
        Матях с трудом оторвал голову от подушки, покосился в сторону окна светлое. Потом перевел взгляд на гостью. Это была Стеша. Правда, не голая, как боярский сын привык ее видеть, а в тонком батистовом платочке, завязанном под подбород ком, темной шерстяной кофте и длинной, до пят, юбке. Причем, судя по тому, как эта самая юбка топорщилась, снизу имелось еще штук пять. В руках девушка держала оловянный поднос, на котором стояло только две миски: одна полна мелко наре занной капусты с морковными и яблочными вкраплениями, вторая - с рассолом от этой самой капусты, в котором плавали растительные прядки. Андрей без колебаний выбрал ту, что с рассолом, выпил и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чем все вчера закончилось.
        Кажется, было пиво, пиво, еще пиво. Разговоры про цены на хлеб и репу, про новый казенный пушечный завод, про снаряжение, что Илья Федотович подвизался в Пушкарский приказ со своих кузниц поставлять, про пищали... Вот черт, про пищали, кажется, сам Андрей и говорил. Даже требовал чего-то. А еще - страшно разозлился на Стешку за ее охальное поведение и долго, от всей души "наказывал" ее в разных местах и разных позах. Помнится, Умильный с Гундоровым даже об заклад бились, на сколько его хватит. Чем только раздразнили сильнее. Впрочем, они тоже с девками особо не скромничали. А вот он с пьяных глаз оторвался так, что и не вспомнит, когда подобное вообще случалось.
        Правда, в светелку, отведенную ему хозяином дома, он возвращался сам, своими ногами. Стешка только провожала. Но он ее и здесь, на этом самом тюфяке, тоже помял изрядно...
        Андрей поднял глаза на девушку. На ее румяном лице не читалось ни тени сму щения. Скорее наоборот...
        - Илья Федотович после заутрени ждет, боярин Андрей, - предупредила девка, словно прочитав мысли молодого человека.
        - Раз ждет, значит, сейчас спущусь. - Он закинул в рот пригоршню соленой капусты и кивнул девке: - Иди, не стой над душой. Сам дорогу найду.
        Долго ли русскому человеку в путь собраться? Рубашку, штаны, сапоги натянул, ремнем перепоясался, нож - в голенище, кистень - за пояс, ложку на ремень. Матях вышел из своей светелки, прикрыв дверь, прошел по темному коридору к яркому проему лестницы, быстро сбежал вниз.
        Во дворе Прохор и вправду удерживал оседланных коней, Трифон и Ефрем рядом прямо на земле играли в кости, Илья Федотович прохаживался чуть поодаль, задум чиво заложив руки за спину. На этот раз, несмотря на относительно теплую погоду, одет он был в пурпурную шубу, подбитую соболями, а снаружи расшитую золотыми нитями и украшенную сапфирами и изумрудами. Длинные рукава едва не волочились по земле, и руки приходилось продевать через боковые прорези. Под распахнутой на груди верхней одеждой проглядывал застегнутый на все крючки парчовый кафтан, шитый жемчугами. Голову украшала высокая меховая шапка.
        - Выспался, служивый? - По запрыгавшим в глазах боярина веселым огонькам Андрей понял, что вел себя вчера в пределах общепринятых норм. Не опозорился, в общем. - Ну и как тебе наша братчина? В ссыпную войдешь али сам столоваться ста нешь?
        - Отчего не войти, войду, - кивнул Матях, хотя и не очень понял, о чем идет речь.
        - Бояре ноне разъехались, - покачал головой Умильный. - Но к воскресенью соберутся точно. Тогда и покажешься. Однако же садись в седло, служивый. Многое сотворить нам предстоит сегодня.
        Местный холоп, видя, что гости готовы к выезду, отворил ворота, и всадники выехали на московские улицы.
        К сожалению, Матях совершенно не представлял планировку и географию столицы, а потому даже примерно не мог угадать, к какому району спустя четыре века станут принадлежать закоулки, по которым они сейчас проносились. Скорее всего - даже близко не будет ничего похожего, поскольку вдоль улиц стояли не дома, как это принято в будущих городах, а дворы, огороженные частоколом; а коли и примыкали к ним стены домов - никаких окон наружу не смотрело. Мощеные улицы встречались редко. Иногда это были самые настоящие булыжные мостовые, чаще - мостовые из деревянных плашек, а в большинстве своем - просто дощатые настилы вдоль "про езжей части". Особого порядка во всем этом Андрей не заметил. Скорее всего, улицы облагораживались или домохозяевами, или чиновниками, которые, в соответствии с неистребимыми традициями, "делали красиво" только там, где живут высокие чины и благородные бояре, и презрительно отворачивались от кварталов купеческих и ремесленных.
        Маленький отряд вернулся почти к самым воротам, через которые въехал в пер вопрестольную, повернул направо, снизил скорость, пробираясь через большое скоп ление груженых подвод. Трифон и оба его товарища пинали смердов, угрожали плетьми возницам, переругивались с холопами из других боярских свит, но скорости это ничуть не прибавляло. Наконец выяснилось, что впереди из-за слетевшего колеса опрокинулась телега с круглыми тяжелыми валунами, на них въехал возок с горш ками, тоже переломал колеса, сделав затор совершенно непроезжим. Мужики, которым предстояло отвечать за попорченный товар, не столько занимались ремонтом, сколько пытались отогнать в стороны прохожих, но те, не желая задерживаться, лезли вперед прямо по хрупкой керамике или через накренившийся возок с камнями.
        Боярин, поняв, что застрял, негромко выругался, тут же торопливо перекрес тившись, окликнул холопа:
        - Эй, Ефрем, коней прими, отведи их назад, до перепутья. Пойдем далее пешими.
        - Эй, черная* рожа, куда прешь?! - Спрыгнув первым, Трифон принялся расчи щать место возле боярского коня. - Чего пасть раззявил, муха влетит. Пошел прочь, сюда боярин смотрит, тошнит его от твоего вида!
        * Черное сословие - это всего лишь податное население. Звание, можно ска зать, не обидное, а гордое. В отличие от служилых людей, содержащихся государст вом, и крепостных, обязанных платить помещику или работать на него, черные люди платили налоги государю. Это купцы, ремесленники, вольные крестьяне и даже дво ряне, почему-либо решившие увильнуть от честной службы.
        Матях, как человек более воспитанный, просто перекинул ногу, ступая с низ кого стремени в толпу, и черное сословие, видя его громадный рост и широкие плечи, предпочло само податься в стороны. Запахнувшись в епанчу, Андрей круто развернулся, сбив кого-то плечом, кинул повод Ефрему, двинулся на помощь Умиль ному. Однако крикливый холоп уже успел расчистить для хозяина место, боярин спус тился с коня, тут же заложив руки со свисающими с них рукавами за спину, гордо выпятил грудь. Только теперь Андрей заметил, что на груди его сверкает самоцве тами широкое колье.
        - Куда башку суешь?! Щас дам в лоб, пополам треснет! Ой, пучеглазенькая, ты пока на меня не лезь, лучше вечером приходи. Пошел вон, Христа ради, калека, не заставляй грех на душу брать, - старательно прокладывал дорогу Трифон, кого отпихивая, кому выкрикивая похабщину в самое ухо, кого нахально тиская за грудь, грозно размахивая плетью, но никого ею не касаясь. Да оно и понятно: не у него одного отогревался в рукаве тяжелый кистень. Перегнешь палку - недолго и самому в лоб схлопотать.
        Матях, шагая следом за холопом, с удивлением обнаружил под ногами относи тельно сухую мостовую. Влажную, но, по крайней мере, без грязных луж. А когда, вслед за прочими москвичами безжалостно протоптавшись по глиняным черепкам, они вошли под перекладину широких ворот, то над головой обнаружилась и широкая крыша, что перекрывала улицу от края и до края, поднимаясь над домами метра на полтора. В широкую щель проникало достаточно, дневного света, чтобы обходиться без факелов и свечей.
        Здесь, позади затора, стало свободней. Люди передвигались медленно, сте пенно, почти не мешая друг другу. Тут были и обычные девахи, укутанные в платки с набитным рисунком, в простеньких полушубках; и женщины побогаче, с жемчужными сетками на волосах, в тяжелых опашнях, изнутри подбитых мехом, а снаружи обшитых парчой и шелком; и знатные боярыни в окружении холопов. Этих дам Матях узнавал мгновенно, с содроганием обнаруживая под набеленными лбами черные как смоль глаза со зрачками-точечками. А ласковые улыбки, обнажающие ровные ряды сверка ющих, как начищенные сапоги, черных зубов меж свекольных щек, заставляли сержанта нервно сглатывать и шарахаться в сторону.
        Господи, неужели через три-четыре сотни лет ухоженные модницы тоже станут вгонять в ступор будущих исследователей?
        По сторонам улицы примыкали одна к другой купеческие лавки, забитые мехами, упряжью, сапогами, кожухами, медными и серебряными украшениями. Перед лавками, хватая прохожих за рукава, бегали зазывалы. Некоторые не просто расхваливали свой товар, а силой волокли покупателей к прилавкам. Правда, боярина Умильного и его небольшую свиту трогать никто не рискнул.
        Пройдя десяток лавок, Илья Федотович решительно повернул к одной из них, в глубине которой висели пучки чернобурок, горностаев и бобров, а на прилавке воз вышались тюки разноцветного сукна. Миновав товар, вошел внутрь.
        - Чего желаете? - выскочил навстречу лохматый белокурый паренек лет пятнад цати.
        - Пива моим холопам налей, - по-хозяйски распорядился Умильный, прошел еще дальше в глубь лавки, нашел за вывешенными мехами лестницу, начал подниматься наверх. Матях, к холопам себя не относящий, двинулся следом.
        Второй этаж представлял из себя нечто вроде офиса. Два забранных волнистой слюдой окна, обитые шелком салатового цвета стены, несколько сундуков, между ними - небольшой стол, за которым больше трех-четырех человек не усадишь, высокое бюро с чернильницей, со стаканчиком для гусиных перьев и выемкой, аккурат под пачку сероватой бумаги. Илья Федотович взял один из листов, взглянул на просвет, разочарованно хмыкнул, вернул на место. Андрей тоже присмотрелся к листу, увидел мелкую сетку, сквозь которую проступали четкие водяные знаки "SZ".
        - Немецкую бумагу покупает Ефремыч, - прокомментировал боярин. - За таки деньги мог бы и побелее привезть.
        - Дорого?
        - Немецкое все дорого, - вздохнул Умильный и громко позвал: - Эй, хозяин!
        - Иду-иду, Илья Федотович! - послышался из соседней комнаты хрипловатый бас, и тотчас появился низкорослый стриженный под горшок толстяк с лопатообразной черной бородой. Одет хозяин был в такую же тяжелую и объемную шубу, как и гость, разве что рукава чуть покороче. Толстяк обнял Умильного, с опаской посмотрел снизу вверх на Андрея, потом заулыбался: - Анютка, самовар и пироги неси! Гости дорогие у нас!
        - Представить хочу тебе друга моего, боярского сына Андрея, прозванного Бес памятным. А это, служивый, Калистрат Ефремович Ложкин, внук Семена Ложкина, с которым мой дед на Обь и Волгу на ушкуях по торговым делам ходил. Правда, не лежит у Ложкиных душа к земле, не могут они осесть в одном месте. Все на ладьях да в седле. Разве, как здесь, отдохнут в лавке с товаром, да и снова в путь- дорожку.
        - Ну, не всем крепости брать да саблями в чистом поле махать, Илья Федото вич, - развел руками хозяин. - Надобно кому-то и товары по свету возить.
        В комнату спиной вперед вошел мальчишка в чистой белой рубахе и черных пару синовых штанах, подпоясанный широким кушаком; тяжело пыхтя, внес медный ярко начищенный самовар чуть ли не с себя размером, водрузил его на стол, отер чер ные, как у хозяина дома, локоны, торопливо убежал. Купец подошел к окну, рас пахнул наружу створки, втянул свежий воздух и тут же закашлялся.
        - Да, - рассмеялся боярин Умильный, - это тебе не морской ветерок. Тут одних лошадей больше, чем во всей Персии. Да еще сироты убогие с язвами, купцы с газами, бабы с духами. Дыши ты лучше в доме.
        - Самовар, боюсь, надымит, - прокашлялся Калистрат Ефремович. Подтопить хочу для дорогих гостей.
        - Кстати, как там в Персии, гость торговый? Давно ли бывал, что видел?
        - А летом был, - оживился купец. - Как лед сошел, так я вослед за ратью государевой и двинулся. Многие побоялись под стрелы да ядра попасть, потому и торг малый был в Козмошерхе. Меха супротив обычного вдвое в цене выросли. Пря ности, как каша сарацинская*, сыпались.
        - А правду люди сказывали, - спокойно добавил боярин, - что ногайцы через купцов османскому султану и персидскому шаху челобитные шлют, желают из-под цар ской руки под их покровительство перекинуться?
        - Как можно, - замотал головой купец. - С султанским диваном, я слышал, сно шаются тайно, но шаха у себя видеть не хотят. Да и война у османов с персами. Коли султан узнает, что татары с Сефевидами дружбу завели, хуже бешеной лисы их считать станет. Нет, не может такого случиться.
        - Но к султану радетелей засылают?
        - Того не знаю, - всплеснул руками Калистрат Ефремович. - Разговоры пустые слышал, но сам не видел ничего. Кто же из басурман православным купцам слово такое доверит? Нет, ничего не знаю. Вы к столу садитесь, сбитня попейте. Анютка шишек сосновых сейчас в самовар** накидает.
        * Сарацинская каша - рис.
        ** Это всем известное устройство было изобретено на Руси специально для того, чтобы постоянно поддерживать в нагретом состоянии истинно русский напиток, употреблявшийся только горячим: сбитень.
        - А людьми русскими ногайцы все еще торгуют?
        - В Персии не видел, - замотал головой купец. - Коли узнал бы, выкупил, вот-те крест, выкупил. Но на Каспии-море, на Волге ныне русскими торговать опа саются, слава тебе Господи. Стараниями государя нашего - отучились. А вот в Самарканд, Хивинское ханство, в Бухару, я слышал, рабов татары водили. И баш корты, слышал, водили, хотя в любви Иоанну Васильевичу и божатся.
        - Это плохо, Калистрат Ефремович. - Широко распахнув шубу, боярин Умильный соизволил-таки сесть к столу. Хозяин наполнил пахнущим шафраном и корицей напитком большую фарфоровую чашку, протянул гостю, затем налил сбитня и Матяху.
        - Да, Калистрат Ефремович, - спохватился гость. - Спросить-то я тебя хотел о другом. Боярского сына Андрея Беспамятным не просто так кличут. А потому, что татары в сече ему память отбили. Вот и пытаемся мы знакомцев его сыскать. Есть такое подозрение, псковский он боярин. Не слыхал ты про таких молодцев, что на Волгу с тех краев хаживали, да сгинули безвозвратно?
        - Давно в тех краях не случался, - отрицательно покачал головой купец. - Однако же хочу я пряности персидские до немцев переправить. Сказывали, в большой цене там такой товар. Коли надобно, могу товар не морем, через Холмогоры, а сушей до Пскова отвезть, а там на ладьи погрузить. Товар легкий, на пяти возах поместится, тряску вынесет.
        - Узнай, узнай, - кивнул Умильный, прихлебывая сбитень. - А еще, Калистрат Ефремович, хочу я долю свою из твоего дела забрать.
        - Да как же... - подавился купец. - Как?! Почему?
        - Расходы у меня возникли, Калистрат Ефремович, - пожал плечами боярин. - А дело твое крутится, я вижу, ходко. Отчего же и не забрать?
        - Помилуй, Илья Федотович! - взмолился хозяин. - Да как же так? В деле ведь доля твоя, в товарах, в ладьях, в лавках. Как отдать? Доходом делюсь честно, как уговаривались. Но вот отдавать нечем. Пожалей ты меня, Илья Федотович! Ради дедов наших, ради детишек малых пожалей!
        - Да не голоси, Калистрат Ефремович! - отмахнулся боярин. - Я ведь на правеж тебя не тащу. Задумал я дом в Москве покупать. Да и не задумал даже, нужда велит. Сам понимаешь, расходы грядут. Сейчас не пытаю тебя, но к весне будущей ты серебро готовь. А хочешь, сам артель плотницкую поищи, место хорошее. Али узнаешь, что двор достойный продают - займи, задаток дай. Тебя в делах купе ческих учить не надобно, сам понимаешь. Токмо смотри: не купеческая лавка, бояр ский дом мне нужен, со двором, с тыном крепким. За копейку на чести моей не давись!
        - Огорошил ты меня, Илья Федотович, - покачал головой хозяин. - Прямо как обухом по голове.
        - Да полноте, Калистрат Ефремович, - усмехнулся Умильный. - Серебро прихо дит, серебро уходит. Я ведь не только забирать пришел, я тебе еще и покупателя знатного привел. Вот, посмотри на служивого. Зипун ему надобен знатный, из сукна хорошего да с мехом дорогим, чтобы по Москве ходить не стыдно. Ферязь нужна. Шитья золотого не попрошу, но куницей подбей, иначе боярскому сыну нельзя. Пуго вицы с яхонтами сделай, вошвы парчовые. Шубу он тебе сам потом закажет, а вот кафтан парчовый сейчас сшей. Бо не знаю, в чем и ходит дома служивый. Татары-то с него все до единой ниточки сняли. Сделай, будь любезен. Чистым серебром запла тим, одалживаться не станем.
        - Как не сделать, Илья Федотович, - оживился купец. - Всех нынче же за работу усажу. Через два дни готовы будут...
        - Дык, ты сказываешь, сношаются ногайцы с османским султаном? - уточнил боярин еще раз.
        - Сношаются, сношаются, - с готовностью подтвердил хозяин.
        - И прочие купцы о том же слыхали и меж собой болтают?
        - А как же, Илья Федотович, - после короткой заминки кивнул Калистрат Ефре мович. - Болтают.
        - Это важно... - поджал губы боярин. - Но ты трудись, трудись. Зарабатывай серебро-то.
        За то время, пока с Андрея снимали мерки, пока приносили Илье Федотовичу на одобрение то меха, то сукно, то парчу и шелка, давка на подходящей к улице дороге рассосалась. Во всяком случае, Ефрем встретил их, удерживая коней под уздцы, не у далекого перепутья, а сразу у лавки.
        - Так, - подвел итог боярин Умильный, поднимаясь в седло. - Серебра нам артельщик мой не отсыпал, посему к бронникам отправимся опосля. Давай в Раз рядный приказ сперва покажемся...
        Кавалькада из пяти всадников снова понеслась по широким московским улицам, и вскоре Андрей разглядел хоть что-то знакомое: известные любому человеку по мно гочисленным фотографиям и телерепортажам красные зубчатые стены древнего Кремля*.
        Илья Федотович явно направлялся к Спасской башне. Хотя на этой махине пока еще отсутствовали часы и островерхий шатер, но узнавалась она без труда. Тем более что работяги, похожие издалека на четвероногих муравьев, копошились, под нимая наверх диск циферблата. Работа кипела и перед воротами: здесь пилились огромные сосновые балки, сгружался камень, суетящиеся на подмостках каменщики клали стены вокруг сгрудившихся деревянных церквей**. Немногим дальше, перед и без того шумными торговыми рядами, крутились карусели, стоял частокол из высоких качелей. Молодые ребята всех сословий и парни, и девки - с радостными криками раскачивались чуть не до небес, обнимались, целовались. Чуть поодаль за празд ником юности наблюдали люди постарше. Некоторые укоризненно качали головами, некоторые завистливо улыбались, но просто так, не обратив внимания, мимо не про ходил никто.
        * Свой нынешний вид московский Кремль приобрел аж в 1495 г.
        ** Их было восемь - на месте современного храма Василия Блаженного в честь каждой победы над Казанским ханством ставилась небольшая церквушка. Затем все они были объединены в цельный комплекс.
        Весь этот гам отвлек Матяха от созерцания главной крепости страны, и только когда они с боярином подъехали к подъемному мосту, Андрей с изумлением понял, что Красной площади, собственно, и нет. На том месте, где в двадцатом веке стояли трибуны, Мавзолей, где покачивались над могильными плитами кладбищенские голубые ели - там тянулся широкий ров, заполненный водой. Словно для полноты картины на покрытом пожухлой травой берегу сидели под стеной два стрельца в синих тегиляях и ловили в медленно текущих струях рыбу. Правда, клевало плохо. При Андрее поплавки не дернулись ни разу.
        Что касается мостовой, по которой спустя века пойдут демонстрации и пока тятся в парадном расчете боевые машины, то она представляла из себя широкую набе режную, запруженную праздношатающимся людом.
        - Ефрем... - Боярин Умильный спешился, кинул холопу поводья, снял шапку, оставшись в одной тафье, трижды перекрестился на ворота, каждый раз низко кланя ясь, а затем вошел внутрь. Матях последовал его примеру.
        От прочей Москвы Кремль отличался очень резко, даже с первого взгляда. Здесь не имелось ни одного всадника, все слуги и бояре передвигались только пешком. За исключением нескольких монахов в длинных рясах и одетых в вышитые рубахи холо пов, деловито волокущих куда-то большой дурно пахнущий котел, все посетители цитадели были в тяжелых роскошных шубах с длинными рукавами, распахнутых спе реди, чтобы все могли увидеть дорогие кафтаны или ферязи. Вторым отличием главной резиденции российских правителей было практически сплошное мощение всего откры того пространства, а также полное отсутствие частоколов или деревянных зданий.
        За воротами боярин повернул направо и спустя несколько минут подошел к зда нию, простому, как "хрущевка": белый прямоугольник без единого украшения, три ровных ряда одинаковых окон. Служилые люди вошли в такую же простую дубовую дверь, поднялись по узкой каменной лестнице на один пролет, попали в обширное полутемное помещение с высоким сводчатым потолком. Или, наверное, полусводчатым, поскольку потолок напоминал разрезанный вдоль очень большой тор, наружными краями опирающийся на стены, а внутренними - на большой центральный столб. Здесь густо пахло перегаром - тошнотворной смесью чеснока, пива, кислой капусты, коп ченой рыбы и давно не стиранных портянок. В воздухе витал деловой шорох: одетые в монашеские клобуки писцы, рассаженные за добрых полсотни столов, старательно водили гусиными перьями по серым бумажным листам. Больше всего это напоминало офис большой фирмы из голливудского кино: столы, столы, столы, за всеми сидят люди и торопливо стучат по клавишам компьютеров, тупо глядя в экран. И то, что здесь вместо супертехники использовались обычные чернила и перья, сути не меняло: то же всеобщее
прилежание при том же отсутствии видимой пользы.
        Илья Федотович поклонился в правый угол, опять же сняв шапку и перекрестив шись, потом принялся протискиваться меж столов, пока не нашел нужный, у самого центрального столба.
        В полном соответствии с канцелярскими традициями, безусый чинуша старательно изображал занятость, перекладывая исписанные листы из пачки, что лежала под под свечником, к той, что умещалась возле похожей на деревянную солонку песочницы. Андрей успел заметить, что текст на бумажках идет сплошняком, без разделения на слова и безо всяких знаков препинания, как вдруг дощатый стол содрогнулся под тяжелой дланью Ильи Федотовича:
        - Родовитый боярин перед тобой стоит, смерд! А ты куда пялишься?!
        - Листы разрядные проверяю, - ничуть не смутился чинуша, которому, по виду, едва минуло лет двадцать, однако свое глупое занятие прекратил.
        - Отпиши казначею, боярин Умильный за жалованьем государевым пришел, за год семь тысяч шестьдесят первый!
        - Умильный... - Дьячок торопливо зарылся в листы, что лежали подле песоч ницы. - Помню, помню, намедни записи вносил... Ты ведь, боярин, в поход нонешней весной призывался?
        - В Астраханский! - расправил плечи Илья Федотович.
        - Помню, писал... Ага, вот он, лист... Пять на четыре ратных, по двенадцать послужных, полгода походных, боярин княжеского сословия... Писец уже строчил на чистой бумаге, прибавляя в конце каждой строки все новые цифры, потом громко подвел итог: - Сорок четыре ратника, по государеву воинскому уложению по двенад цать рублев каждый, это осемь-два на пять, да боярин княжеского сословия шесть- три рублей, сочтем за четыре-шесть на пять, да поход полугодовой по осьмнадцать, это... Одна тысяча три сотни и еще четыре на семь рублев получается, боярин!
        Писец с гордостью перевел дух, присыпал лист тонким песочком, после чего как бы случайно сдул его в сторону Умильного. Илья Федотович нахмурился, но стерпел.
        - Дай сюда... - Он принял лист, повернулся спиной к окну и принялся перечи тывать и пересчитывать, шевеля губами. - Да, верно счел. Пиши.
        - Угу... - Дьячок сделал пару росчерков на старом листе, повернул его к боярину. Тот поставил размашистую подпись.
        - Все, служивый, - кивнул Андрею Умильный, - теперича в казну царскую да в бронную слободу поедем, доспех тебе выбирать.
        Он развернулся, двинулся к выходу и вдруг увидел идущего навстречу боярина Зорина в сопровождении трех холопов.
        - Здрав будь, Семен Васильевич, - степенно поклонился Умильный.
        - Да как у тебя язык поворачивается говорить со мной, новгородец приблудный! - внезапно зашипел Зорин, выставив вперед свою черную бороду. Как у тебя язык не отсох поганый!
        - Ты чего, сосед?! - оторопел от неожиданности Илья Федотович.
        - Ты мне глазки не строй! Кто при всех род мой древний поносил? Кто меня самого хаял? Приживальщик поганый! Приперся из болота, сел на вятскую землю да теперь боярам старым обиды чинишь?
        - Да какой ты боярин! - не вынес громогласного срама Умильный. Голытьба без родная! Да князя твоего Белозерского любой наш холоп с потрохами мог купить до седьмого колена!
        И тут в памяти Ильи Федотовича явственно вспыхнуло: "до седьмого колена!". "Язви его до седьмого колена!" - сгоряча ляпнул он, когда узнал, что татары разорили Богородицкое и окрестные поместья в то самое время, пока Зорин празд новал свою легкую победу возле никчемной лесной деревушки.
        - Ох ты охальник поганый! - двинулся вперед Семен Васильевич, выпятив грудь и едва не выскакивая из шубы. - Да мои предки уделом княжили, когда твои еще из смердов выбраться не успели! Разбойниками твои деды были! Ушкуйники!
        - Зато не трусили никогда, выю перед степняками не гнули! - Обида за разо ренное поместье, за угнанную в полон племянницу с новой силой обожгла разум Умильного, и он уже не видел разницы между разбойниками-татарами и своим сосе дом. - Рабы твои деды! Рабы безродные!
        Матях, в отличие от Ильи Федотовича, ничего не понимал. Только что перед ним были солидные, осанистые бояре - а теперь оба лаялись, как цепные псы. Андрей, чуя, что дело идет к драке, стал медленно, стараясь не привлекать внимания, про бираться к родовитым задирам. И когда Зорин протянул руку, явно намереваясь вце питься Илье Федотовичу в ворот шубы, Андрей спокойно перехватил ее за запястье:
        - Только без нервов!
        Однако на его руке тут же повис низкорослый зоринский холоп, намеревавшийся любой ценой защитить хозяина.
        - Ах ты тварь! - Матях, вместо того чтобы стряхнуть нахала, резко опустил руку вниз, метясь кулаком промеж ног, и попал: тот выпучил глаза, шумно втянул воздух, сгибаясь пополам. Боярский сын подхватил его под живот, кинул на двух других, и компания рухнула назад, с грохотом опрокинув стол. В воздух взметну лись исписанные листы, бояре вцепились друг другу в бороды, норовя вырвать их с корнем, писцы зашумели.
        - Один ноль, - негромко сосчитал Андрей, видя, что из трех холопов поднима ются только двое, сделал шаг вперед, перенося вес на левую ногу, и прямым снизу ударил в челюсть ближнего противника. Звонко щелкнули зубы холоп подлетел нем ного вверх, заметно оторвав ноги от пола, после чего плашмя рухнул вниз. Сверк нула сталь: последний из противников вытянул засапожный нож. Матях попятился, схватил с ближнего стола подсвечник - кинул в него, схватил песочницу - кинул. Больше под руку ничего не попадало, и Андрей поднял стол. Увидев над головой такую штуковину, холоп попятился, спрятался за хозяина - бояре все еще продол жали рвать друг у друга бороды. Сержант приметился было опустить столешницу Зорину на голову - но тут в него вцепилось сразу несколько рук. Подьячие, дружно накинувшись, растащили и бояр, отволокли в сторону злобно орущего и размахива ющего ножом холопа.
        - Как вам не стыдно, бояре! - прошел вперед и остановился перед задирами седой длиннобородый старик в скромной серой рясе с откинутым назад капюшоном. - В государевом приказе свару затеяли!
        - Да он моих предков охальными словами обкладывал, княже! - попытался выр ваться из рук писцов Зорин.
        - Какие предки, такие и слова! - не остался в долгу Умильный.
        Старик покачал головой, кивнул подьячим. Бояр потащили в разные стороны, Андрея, стоящего молча и спокойно, отпустили, и он пошел за Ильей Федотовичем.
        К счастью, Умильного увели в угол, что рядом с дверьми, и он, негромко, но злобно ругаясь, вышел на улицу.
        - Ну сосед, ну срамник, - качал Илья Федотович головой. - Однако же кто и донес ему слова дурные? Ох, никто не способен с достоинством себя вести.
        Здание казны больше всего походило на пряничный домик: стены из красного кирпича, высокие, но узкие стрельчатые окна, облицованные белым известняком, белые столбики между ними, окруженная резным наличником крыша, выложенная белыми и черными квадратами; что за материал - снизу не разобрать. Крыльцо охранялось стрельцами, которые Андрея внутрь не пропустили, а выписанный Илье Федотовичу лист изучали долго и с пристрастием. Потом все-таки разрешили войти.
        Вернулся боярин весьма повеселевший, Семена Зорина более не поминал.
        Выйдя из Кремля, оба поднялись в седла и вместе с холопами понеслись в мас терские бронников, где и застряли до сумерек. Тамошние кузнецы сперва пытались подобрать Матяху что-нибудь из готовых доспехов - но на его рост и плечи не наш лось ничего, и мастера затеяли с Умильным долгий, обстоятельный разговор о том, что и из чего ковать. Слова "колонтарь", "панцирь", "байдана", "куяк", "бах терец", "юшман"* не говорили сержанту ни о чем, и он просто ждал результата.
        * Юшман - кольчужная рубашка с вплетенным на груди и спине набором горизон тальных пластин. Юшман имел полный разрез от шеи до подола, надевался в рукава, как кафтан, застегиваясь застежками - "крюками" и петлями.
        Илья Федотович сговорился на трехслойный булатный бахтерец, но на этом покупка брони не закончилась, поскольку оказалось, что необходимы еще поддос пешник из кожи на лето, войлочный - для зимы, шлем с бармицей, кольчужная юбка. В общем, пока разобрались со всем, сошлись на цене, был внесен задаток - день кон чился.
        Когда пятеро всадников вернулись на княжеский двор, он освещался множеством факелов. Хозяин вышел навстречу, заботливо поинтересовался:
        - Оголодали, вижу, гости дорогие. Так поспешайте, стол накрыт. Перекусим, ополоснемся перед сном, потом еще подкрепимся, дабы жирок завязался, да и отдох нем.
        Матях сразу понял, что сегодня они снова упьются до бесчувствия. И оказался прав.
        * * *
        Обоз прибыл в Москву только на третий день, ближе к полудню. Илья Федотович, эти дни столь старательно опекавший Андрея, покупавший ему обновы, отведший к немецкому цирюльнику, обрившему, как положено, голову боярского сына "под ноль" и водрузившему поверх сверкающей лысины бархатную тюбетейку; ездивший вместе с ним по домам своих псковских и новгородских знакомцев в поисках людей, могущих узнать столь заметного воина, мгновенно забыл про Матяха, занявшись доставленным товаром. Князь Гундоров разбирал припасы вместе с ним, предоставив гостя самому себе.
        Усталая, изрядно промерзшая и запыленная Алсу вернулась к хозяину. Молодой человек, пользуясь тем, что баня в богатом доме всегда стояла натопленная, отвел девку помыться, а потом разрешил лечь в свою постель и отдохнуть после долгого пути, а сам привычно отстегнул от старой душегрейки лисий хвост и отправился за дом, к задней стене, стрелять и стрелять.
        Илья Федотович позволил своим людям перевести дух, помыться, сбегать, кто хотел и мог, в Наливки*. На отдых отвел четыре дня, после чего приказал челяди возвращаться восвояси на опустевших возках. Но стоило им выехать за ворота, как на широкий двор вкатился новый длиннющий обоз, забитый до самого верха товаром и припасами. И опять все оказались заняты по самые уши, предоставив Андрею возмож ность чихвостить рыжую лохматень до полного ее истребления.
        * Иван Грозный не пил сам и крайне негативно относился к этой привычке в других. Своим указом он запретил употребление алкоголя в Москве, и выпить можно было только за городом, в местечке, которое так и называлось Наливки.
        И только к утру воскресенья в светелку боярского сына явилась Стеша и, блуд ливо косясь в сторону татарской невольницы, передала, что Андрея приглашают в княжеские палаты.
        Эти палаты, находящиеся где-то в глубине дома, в самой старой его части, оказались воистину княжескими: метров десять в ширину и не меньше двадцати в длину, они обогревалась двумя изразцовыми печками, своды украшала вычурная золотая с серебром роспись, подозрительно похожая на арабскую вязь, хотя и с элементами растительного узора. Стены тоже были расписными - в некоторых проемах сидели святые старцы с раскрытыми книгами на коленях, в остальных - красовались гербы разных городов, а может быть и княжеств. Посередине красовался длинный, заставленный всевозможными яствами стол, хотя наибольшее уважение вызывали огромные пузатые бочонки, полные темного пенистого напитка, с полуведерными ков шами, плавающими внутри. На обитых бархатом скамьях сидели бояре. Все без шуб - и это означало, что обстановка здесь царила крайне непринужденная. Во главе стола, на высоком троне, восседал князь Гундоров, собственной персоной, обернутый лосиной шкурой наподобие древнеримской тоги.
        - Братия! - вскинув руку, заговорил он. - В нашем доме явился новик! Ячмень для ссыпной отдал без жадности, на пиво мною проверен, ручательством Ильюшиным честен. Ну, скажи еще чего про него, Илья!
        - Слово мое верное! - поднялся из-за стола Умильный. - Подобрал я его на поле ратном, в походы ходил с ним рядом. Храбр новик, честен и весел. От пива никогда не отказывался. А чего еще надобно от доброго человека?
        - Где подобрал-то? - поинтересовался один из гостей.
        - У Волги, немного выше городища торгового.
        - Это там, где намедни татары купца рязанского разорили?
        - Где?
        - Братия! - громким голосом оборвал спор князь. - О новике спор ведем. Мол вите немедля, нужен нам брат такой, али вертать ячмень станем? Ну, Костя, что мыслишь?
        - А пиво-то он пьет? - приподнялся со своего места низкорослый худощавый боярин в парчовом кафтане, которого можно было бы принять за мальчика, не имей он длинной окладистой бороды. Костя подошел к бочонку, зачерпнул изрядно ковшом и протянул Матяху. Андрей принял подношение, отер губы, а потом решительно выпил и даже перевернул ковш, показывая, что ничего не осталось. Послышались довольные выкрики, боярин кивнул:
        - Брать надобно. Настоящий ратник.
        - А ты как мыслишь, Вась?
        - А пиво он пьет? - Этот гость почему-то был небритым, его тафья покоилась на коротких рыжих кудрях. Он зачерпнул ковш и протянул Андрею. Матях выпил.
        - Ахмед?
        - Я так и не понял, пьет он пиво или нет? - пожал плечами темноглазый ску ластый мужчина с крупным рыхлым носом, поднялся и зачерпнул еще порцию.
        - Лука?
        После того как кандидатуру нового члена закрытого клуба одобрили все гости князя, в желудке боярского сына плескалось не меньше четырех литров густого напитка, старательно рвущегося наружу. В голове кружилось, и все происходящее Матях воспринимал как сквозь туман.
        - Ну, а коли все согласны, так это нужно обмыть, - поднялся с трона хозяин дома. - Пошли все в баню!
        Предложение было встречено одобрительными возгласами. Мужчины поднялись, пошли. Андрей потянулся следом, самым краешком разума, чудом сохранившим ясность, вспоминая, что в конце коридора, у выхода, слева, он, кажется, видел нечто похожее на сортир. Память его не обманула, а потому, входя вместе со всеми в парилку, он испытывал необычайную легкость и состояние полного счастья. Но как только боярский сын забрался на полок и его окружила размягчающая теплота - соз нание не выдержало, и Матях погрузился в сон.
        Когда он очнулся, шел ожесточенный спор. Боярин, покрытый крупными каплями воды, время от времени рефлекторным движением выжимая бороду, напористо наезжал на хозяина дома.
        - Ты мне тысячи три недодал! - горячился он, потея все сильнее. - Вон, Илья столько привез, а ему чуть ли не на четверть больше отсыпал!
        - Дык он с Вятки, Лука, - лениво отбивался князь. - У него и репа крепче, и ячмень тверже, и рожь желтее. За него платят более.
        - Куда - желтее? - не верил боярин. - Ячмень как ячмень. Я этого так не оставлю, Костя! Я суда потребую! Суд, и только суд! Такие деньжищи ушли!
        - Ну, хочешь, пусть будет суд, - отмахнулся князь. - Согласен.
        - Суд, суд будет! - оживились присутствующие. - Садитесь, считайтесь!
        Вняв призыву, Андрей сел, тряхнул головой, разгоняя остатки хмельного сна. Илья Федотович уже громко читал молитву, при этом почему-то по очереди тыкая в каждого из присутствующих пальцем. При слове "Аминь" его пятерня уперлась Матяху в грудь.
        - Судья! - Бояре раздвинулись, приволокли пустой бочонок, перевернули, поса дили бывшего сержанта сверху, накинули ему на плечи лосиную шкуру.
        - Ты по жребию судьей вышел, - глядя прямо в глаза, сообщил ему Умильный. - Сейчас станешь спор боярина Косорыки супротив князя Гундорова о трех тысячах рублей за урожай прошлогодний решать.
        - А почему я? - не понял Андрей.
        - Дык мы с самого начала так порешили: для любых споров судья - по жребию*. На тебя и выпало.
        * Согласно русскому законодательству, вплоть до XVII в. любые внутренние споры в братчинах - добровольном объединении дворян для варения и употребления пива - общему судопроизводству не подлежали.
        - А о чем речь?
        - Я о прошлом годе сто два воза на ссыпную привез, - в очередной раз выжав бороду, начал излагать боярин Косорыка. - И Илья привез.
        - Я сто сорок привез, Лука! - поправил его Умильный.
        - Дык, речь-то не о всех, - отмахнулся боярин, - а только об этих.
        - А они все разные, - добавил от себя хозяин дома.
        - Не-е... - замотал головой Андрей. - Тут без поллитры не разберешься.
        - Это как? - заинтересовался ближе всех сидящий Ахмед.
        - Очень просто, - пожал плечами Матях. - Вод... Хлебное вино есть?
        - Сколько хочешь... - Боярин, в жилах которого явно имелась изрядная примесь кавказской крови, отошел в сторону и вскоре вернулся с большим кувшином. - Вот. Как решать станешь?
        - Просто... - Матях подтянул к себе три оловянных кубка, каким-то образом успевшие заменить в бане деревянные ковши, налил в каждый примерно по стакану. - Так, теперь все выпиваем. Ага. А теперь еще раз расскажите.
        - Дык сто возов... И еще два... - начал излагать свою мысль пострадавший.
        - Сто сорок! - напомнил князь Гундоров.
        - А платил за сколько?
        - Я опять ничего не понял, - замотал головой Андрей и снова налил водочки и без того изрядно хмельным спорщикам. - Выпили... Повторите.
        - Я привез... Он не заплатил.
        - Я ш-ш-ше платил, - тщательно подбирая звуки, ответил хозяин.
        - Мало!
        - А нет больше, - развел руками князь.
        - Т-так сказал бы, - поморщился Лука. - С-с-свои... Поймем.
        Похоже, пока боярский сын дрых на полке, все прочие гости продолжали дегус тировать пиво, и для "отключки" им потребовалось совсем ничего. Боярин Косорыка уронил голову на сложенные руки и начал посапывать.
        - Так я снова не понял, - повысил голос Матях. - Вы помирились или продол жать будем?
        - Да ладно, - отмахнулся Лука, которого попытались растолкать соседи.
        - Мировая, - сделал удивительный вывод Умильный. - Пива нашему судье!
        Веселые бояре торжественно поднесли Андрею огромный серебряный бокал, похожий на кубок Стенли, но только до краев наполненный напитком, который сер жант раньше любил. И было понятно, что выпить нужно все - иначе радостные по поводу удачно проведенного процесса товарищи могут обидеться...
        Снова Андрей проснулся оттого, что его активно расталкивали новые друзья:
        - Скажи, а правда у тебя невольница ладная живет? Да такой красоты, что ты ее никому не показываешь?
        - Да ерунда, - отмахнулся Матях, снова пристраиваясь спать на углу стола.
        - А чего же ты ее тайно один в бане отмывал? Из светелки никуда не выпускаешь?
        - Сидит и сидит, - пожал плечами Андрей. - Куда ее тут водить? На экскурсию?
        - А коли так, вели позвать. Пусть с нами попарится. Мы и посмотрим.
        - Да бросьте вы, - отмахнулся боярский сын, мечтая только о капельке сна. - Татарка как татарка...
        Его слова почему-то вызвали оглушительный смех. Андрей полечил пересохшее горло кубком пива и перебрался дрыхнуть на полок.
        В третий раз Матях проснулся от острого голода. Он обнаружил, что снова находится в княжеских палатах, лежит, вытянувшись на скамье во весь рост. Рядом спало еще несколько гостей, причем многие - просто уронив голову на стол. Однако же некоторые продолжали угощаться, разговаривали, шутили. Боярин Умильный на дальнем краю стола вел с Лукой подробный разговор о делах торговых и Волге. То ли ограбленного купца жалели, то ли сами заняться торговлей собрались. Оглядев ближайшее пространство, боярский сын подтянул к себе блюдо с заливными заячьими почками и принялся уплетать начавшее подтаивать желе с помощью своей огромной ложки. Когда на зуб попадалось мясо, его Андрей тоже не выплевывал.
        - Ну как тебе, служивый? - Боярин подсел рядом, когда блюдо оставалось только вылизать.
        - Хорошо. - Матях оглядел комнату, в которой тут и там похрапывали бесчувст венные тела. - Жалко только, кроме имен и не знаю ни про кого ничего.
        - А чего знать? - пожал плечами Умильный. - Ну вот он... - указал боярин на спящего на лавке, уронив руки на пол, Ахмеда. - Два года назад, в третьем Казан ском походе, он во главе засадного полка татарский отряд хана Япанчи, что в Арском лесе скрывался, разгромил начисто и еще пятьдесят верст по степи недо битков гнал. Вася Люмишин, - этот боярин отдыхал, подложив под голову миску из- под квашеной капусты, - Вася, он словом силен. Нынешним летом в Лифляндию ездил и с епископства Дерптского вытребовал недоимки за пятьдесят лет, что те платить государю отказывались. А Лука, что на князя обиду ноне держал, он в Полоцке с полком левой руки Тайницкую башню захватил и тем победу в осаде определил.
        Победитель Полоцка валялся на полу, одной рукой сжимая пустой медный кубок, а другой - вцепившись себе в бороду.
        - Давай и мы выпьем, - предложил Умильный. - Мы ведь, служивый, пиво собира емся пить, а не разговоры умные вести. Да и нехорошо. Все уже развеселились, одни мы сидим.
        Матях с сомнением покосился на "павших" друзей. С одной стороны - он бы предпочел уснуть в постели. С другой - упасть на пол меж покорителями Полоцка и Казани, в общем, не так уж и стыдно.
        - Выпьем, - согласился Андрей. - Выпьем пиво пенное, будет жизнь отменная. Выпьем, а уж потом смотреть станем.
        * * *
        Дни после пира Андрей и Илья Федотович посвятили собиранию заказанных вещей. Купец Калистрат Ефремович сшил отличный, ладно сидящий на фигуре боярского сына темно-зеленого сукна зипун, едва доходящий до колен, изнутри утепленный овчиной, снаружи опушенный куницей; а по всем швам шел витой ярко-желтый шнур. Ферязь, на поверку оказавшаяся узкой длиннополой жилеткой - то есть совершенно без рукавов - была подбита соболем, приятно ласкающим горло. Бронники также изготовили заказ вовремя - и Матях впервые смог ощутить на своих плечах тяжесть настоящего, соб ранного из прочных булатных пластин доспеха.
        - Домой вернемся, каждый день носи, - посоветовал Умильный. - Пока не при выкнешь, не станешь себя в нем как в рубашке чувствовать.
        Островерхий шлем поначалу показался слишком большим - но когда мастера пред ложили сперва надеть подшлемник, то сел на голове тютелька в тютельку, даже сни мать жалко. Но на Руси ходить в мирное время в броне не принято пришлось перекла дывать в сумку.
        - Думаю, Костя, пора и мне прощаться, - сообщил хозяину Илья Федотович, когда они вернулись к князю на двор. - Выпьем сегодня пивка напоследок, а завтра и в путь.
        - Торопишься, Илья, - с улыбкой покачал головой князь. - Али раздумал в поход на ногайцев поволжских идти?
        - Никак, государь решился дело сие дозволить? - моментально встрепенулся Умильный.
        - Государь - нет, - пожал плечами хозяин дома. - Но ведь есть люди, что и нашептать ему могут. Про набеги на вятские земли, про купцов разоренных, про сношения с султаном.
        - Кто? - кратко поинтересовался боярин.
        - Дьяк Адашев, - улыбнулся князь. - Слыхал про такого?
        - Как же не слыхать, - задумчиво пригладил бороду Илья Федотович. - Два брата, и обоих Иоанн Васильевич жалует, и весьма. Так и что он сказывал?
        - Пока ничего. Но сегодня я ему на баловство ногайское пожаловался, про беды твои передал, а заодно и про Андрея Беспамятного, что с собой невольницу возит изумительной красы и никому ее не показывает. Любопытство одолело Даниила Федо ровича. Желает он увидеть вас завтра поутру. А уж как поговорить с ним сможете - то ваша забота. Я, что мог, сотворил.
        - Утром? Лепо... - Боярин подошел к хозяину и крепко его обнял: Благодарс твую тебе, Костя. Удружил. Век помнить стану.
        - Может, и не выйдет еще, - пожал плечами князь.
        - То неважно. Главное, опереться друг на друга можем. А татар я так или иначе, а все одно достану. Не прощу!
        * * *
        То, что Даниил Адашев является приближенным царедворцем, Матях знал. Раз уж он в учебники школьные вошел и даже запомнился среди Годуновых, Отрепьевых и Сусаниных - стало быть, фигурой был заметной. Потому-то Андрея ничуть не уди вило, что обитал дьяк в самом Кремле, в каменном двухэтажном доме возле высокой Боровицкой башни. Одолженная князем Гундоровым тяжелая карета, обитая снаружи тонкими бронзовыми листами, а изнутри - бархатом, остановилась возле крытого тесом крыльца. Отодвинув занавеску, Илья Федотович кивнул, открыл правую дверцу. Матях вышел с левой стороны, подал руку Алсу, помогая ей спуститься.
        Наверное, боярин, подающий невольнице руку, смотрелся комично, но от воспи тания двадцатого века так просто не избавишься. К тому же понять, что за женщина приехала в дорогой упряжке, было невозможно: для визита Умильный купил несколько шелковых и пуховых платков, которые сейчас лежали у татарки на плечах, обнимали ее у пояса и даже закрывали голову, пряча от посторонних взоров женское лицо.
        Из-под тонкой ткани девушка наверняка все прекрасно видела, однако Андрей, не в силах отделаться от ощущения, что у спутницы закрыты глаза, взял ее под локоть, подвел к крыльцу, помог подняться на ступени.
        В богато изукрашенных, расписных сенях с высокими окнами, забранными разноц ветным витражом, в простенке друг напротив друга висели большая икона "Троерукая" и толстое зеркало в богатой резной раме. Бывший сержант впервые за много месяцев смог взглянуть на себя со стороны: высокие красные яловые сапоги, темно-синие свободные шаровары, словно у казака из иллюстраций к Тарасу Бульбе; изумрудного цвета зипун, перепоясанный широким, с медными бляхами ремнем, с которого свисали чехол с большой ложкой и украшенный костяной резьбой ножик. Больше всего Андрея удивило собственное лицо: незнакомый шрам от левого глаза до уха, холодный взгляд и, что самое непривычное - ясно различимые, хотя еще и не очень густые, усы и короткая бородка. Боярин Умильный, стоящий рядом, едва дотягивался ему шапкой до плеча, Алсу и вовсе терялась далеко внизу. В общем, прямо Илья Муро мец, а не сын боярский.
        - Венецианское, - прозвучал тихий вкрадчивый бас. - Для курфюрста пфальцс кого делалось, по особому заказу. Да токмо не довезли холопы немецкие зеркала с острова стекловарного*. Османы осаду Венеции начали и товар дорогой перехватили.
        * Долгое время производство стекла и изделий из него сосредоточивалось в Европе на острове Myрано.
        Пояснения давал мужчина лет сорока, с редкой бородкой, острым носом и хит рыми глазами. Телосложение его определить было невозможно, поскольку одет он был, естественно, в пышную шубу, поверх ферязи, из-под которой выглядывал кафтан... В общем, где заканчивается одеяние и начинается собственно тело не особенно-то и поймешь.
        - Здрав будь, Даниил Федотович, - попытался поклониться Умильный, но хозяин дома этого не позволил, захватив его в объятия:
        - Помилуй, Илья Федотович! При твоем-то роде не ты, я тебе кланяться должен.
        - Ну, Даниил Федотович, не скажи, - покачал головой Умильный. - Кто по бороде пророк, а кто и по заслугам Авраам. Твои деяния подороже иного рода стоят.
        Однако краем глаза он стрельнул-таки в сторону Матяха - заметил ли боярский сын, как его царев сподвижник величает?
        - А это, стало быть, Андрей, который Беспамятный, - перевел взгляд на вто рого гостя боярин. - Наслышан...
        - Хорошего или плохого?
        - Странного...
        Андрей заметил отчаянные знаки Умильного и, спохватившись, поклонился. Правда, не в пояс, а лишь слегка опустив голову. Как-то не гнулась у него спина, хотя и понимал - кланяться нужно, так принято.
        - Память, стало быть, в степи оставил? - то ли спросил, то ли сообщил хозяин.
        - Не помню, - пожал плечами Андрей.
        - "Не помню"! - расхохотался Адашев, крутя головой. - Ну, молодец! Однако же что вы в дверях стоите? В горницу проходите, в трапезную. Отведайте, чем Бог послал.
        Он с любопытством взглянул на невольницу и посторонился.
        - Зеркало-то откуда? - поинтересовался Матях, желая услышать окончание исто рии.
        - Султан выкуп прислал, - пожал плечами дьяк. - За мурзу Джирши, что пушка рями в Казани командовал. Потом, сказывали, на кол его посадил. Зря я его, выхо дит, пирогами в полоне потчевал. А зеркало ладное. Токмо митрополит меня за него корит. Баловство, бает, сатанинское. От лукавого.
        Они прошли вслед за Адашевым через просторные палаты, расписанные под ска зочные леса из высокой травы, средь которой бродят львы и антилопы, поднялись на второй этаж и оказались в просторной светелке с обитыми красным штофом стенами и сводчатым потолком, с которого на гостей взирали двенадцать апостолов - если, конечно, Матях правильно опознал старцев с нимбами над головой. Напротив окна, спинкой к изразцовой печи, стояло обитое бархатом кресло, перед ним - небольшой столик на витых ножках. Хозяин дома направился к этому импровизированному трону, но в последний момент почему-то передумал садиться и повернул к окну, закрытому мелкими хрустальными ромбиками. Во всяком случае, для слюды эти ромбики казались слишком толстыми.
        - Сказывают, боярин Андрей, - задумчиво пошевелил пальцами Даниил Федотович, блеснув самоцветами множества перстней, - сказывают, памяти у тебя не осталось, однако же языки ты знаешь во множестве, и нашенские, и басурманские.
        - Русский знаю, - кивнул боярский сын. - А тут недавно выяснилось, что и башкирский тоже.
        - Хитро, - покачал головой дьяк. - Не ведал, не ведал, и внезапно узнал.
        - Услышал, - пожал плечами Матях. - А как услышал, то понял, что слова раз бираю и говорить могу. А откуда, не представляю. Прошлого своего не помню.
        - Стало быть, ты и иные языки ведать можешь, боярин?
        - А черт его знает!
        - Чтишь ли ты святые иконы? - спросил дьяк на немецком. - Следуешь ли заветам Христовым? - добавил по-французски и затем по-английски потребовал: - Осени себя крестным знамением. - Дьяк поднял глаза к потолку. - Что же ты мол чишь, боярин Андрей?
        - Ни слова не понял, - пожал плечами Матях. - Вот и молчу.
        - Хитро, - прошел Адашев мимо него и остановился перед вторым гостем. А заметил ли ты, Илья Федотович, что молвит воин твой на наречии странном, не нашенском?
        - Заметил, Даниил Федотович, - кивнул Умильный. - Да токмо не может он лазутчиком басурманским статься. Потому как не секут лазутчиков до смерти да не бросают в степи последнего часа ждать. Опять же, за землю русскую и государя нашего боярин живота не жалел, рубился отчаянно. За храбрость башкорты ему невольницу подарили сверх доли общей.
        - И это слышал, - кивнул дьяк и хитро прищурился. - А еще слыхал, не показы вает ее боярский сын никому, при себе держит, кормит из своих рук, ако зверя чуд ного, невиданного... колдовского...
        - Пустое болтают, Даниил Федотович. - Умильный кивнул Андрею, потом подошел к пленнице, сдернул платок с ее головы, развернул те, что укрывали тело, оставив только жилеточку и шаровары. Алсу тихо вскрикнула и потупила глаза.
        - М-м... Хороша, - кивнул дьяк, окинув девушку взглядом от головы до пят. - Хороша. Немудрено, что от глаз чужих прятал. Но то ладно. - Боярин резко отвер нулся, хлопнул в ладоши.
        Отворилась дальняя дверь, в комнату вошел одетый в зипун холоп с серебряным подносом в руках. Однако интерес боярского сына вызвал не узкогорлый кувшин, покрытый затейливой чеканкой и украшенный драгоценными камнями, а стоящее почти сразу за тонкой створкой бюро, подле которого ссутулился молодой писец с пером в руках.
        "Похоже, нас конспектируют", - успел сообразить Андрей, прежде чем дверь закрылась.
        - Это хорошее немецкое вино, боярин, бургундское. - Дьяк Адашев собственно ручно наполнил кубок и протянул его Матяху: - Испей на моих глазах.
        Андрей пожал плечами, сообразив, что его испытывают на готовность нарушить заветы пророка, взял кубок, быстро его осушил и протянул обратно:
        - Не распробовал!
        - А ты дерзок, боярин, - с явным облегчением улыбнулся хозяин и наполнил бокал снова. - Кстати, Илья Федотович, что за ссора у тебя приключилась с соседом твоим, боярином Зориным, в Разрядном приказе?
        - Отсиживался он за чаркой, пока мы с иными боярами полон русский от вотяков и татар отбивали.
        - Откель татары на вятской земле взялись? - не понял дьяк. - Замирены, помню, уже второй год.
        - От башкортов пришли, - вздохнул Умильный. - Пришлось догонять.
        - Ужель башкорты татей степных укрывают?
        - Нет, боярин, - решительно мотнул головой Илья Федотович. - Башкорты нам в покарании станичников помогли. Мыслю, недовольны они, что многие ногаи после успокоения ханства Астраханского к ним ушли. Степь, она хоть и без края, а места в ней мало. Коли засуха приключится али еще какая беда, башкортам самим пастбищ не хватит. Вот и серчают, гонят приживал прочь.
        - И много там татар появилось?
        - Изрядно. Родов пятнадцать, не менее. Многие к османам ушли, к султану в подданство. Иные письмами с Портой сношаются, желают Астраханское ханство у государя украсть и османам отдать.
        - Вести верные?
        - Торговые гости многие про это толкуют. Опять же, ногаи, коих башкорты прогнали, к реке Уралу уходят. Туда же и недовольные с Волги ушли. Сбиваются в стаи, силу начинают чуять. Купцов намедни обхапали, вятские земли разорили, невольников православных в полон угоняют. Пора, батюшка, силу неверным показать. Кто выю не согнул - тому голову снести. Кто султана сильнее государя любит - на кол посадить, лицом к Царьграду.
        - Жесток ты зело, Илья Федотович, - покачал головой дьяк. - Государь наш Иоанн Васильевич крови не любит. Он замирения на Волге желает. Верности под данных новых, тишины и мира.
        - А на что нам мир, коли при нем люди русские в неволе томятся, Даниил Федо тович?! - повысил голос Умильный. - Позор это и грех великий, единоверцев поганым на поругание оставить!
        - Ты, боярин, каким путем смог летом из вятской земли к Уфе выйти?
        - Мы токмо верхом шли, без обоза, по тропам.
        - Башкорты встретили с охотою? Воинов выставили али за спины прятались? Много ли ратников у них в роду? Как далеко табуны от кочевий уходят? Сколько дней татар гнали?
        Вопросы следовали один за другим, быстрые, четкие, и очень скоро Матях понял, что любопытство царского дьяка вызвал не он со своей Алсу, а как раз быс трый и удачный набег боярина на татар в незнакомых степях. Отличником по истории Андрей не был, но понимал, что если Казань только-только присоединили к Москве, то, значит, дальше на восток русских форпостов еще нет.
        Наконец хозяин дома иссяк. Он отошел к дальней двери, приоткрыл ее, постоял, еле слышно о чем-то переговариваясь.
        - Ты чего молчишь, боярин?! - тихо, но напористо зашипел на Андрея Умильный. - Ты как, хочешь получить голову своего Кубачбека или нет?
        - При чем тут я?
        - Ты что, не видишь, понравилась дьяку твоя невольница... Ну-у!
        - Что - "ну"? - все еще не понимал Матях.
        - Сейчас токмо от боярина Адашева зависит, шепнет он государю, что на Волге у нас неспокойно, или забудет про это навсегда, боярин Андрей. От него единого. И татарка ему нравится. Каждый раз, как на нее посмотрит, про нас вспоминать станет. Ну же, боярин, выбирай...
        Даниил Федотович закончил свой разговор и уже шел к гостям, а потому Умильный был вынужден замолчать. Однако Матях уже прекрасно понял, на что ему с такой яростью намекали. И все-таки никак не мог решиться. Одно дело теоретически знать, что девушка - рабыня, и совсем другое - вести себя как рабовладелец.
        - Да, хороша, - кивнул хозяин, окинув Алсу прощальным взглядом. - И я бы прятал.
        - Дарю, - усилием воли выдавил из себя Андрей, и дьяк даже не разобрал его хриплого голоса.
        - Что? - непонимающе переспросил Даниил Федотович.
        - Это подарок, - на этот раз вполне внятно проговорил боярский сын. - Я дарю ее вам.
        - Дорогого стоит, - задумчиво покачал головой Адашев, подошел к Алсу поб лиже, пальцем приподнял ее подбородок и заглянул в глаза своего нового имущества. - Тут отдариться непросто станет. Что взамен попросишь? Чина, земли, почета?
        - Ничего, - покачал головой Андрей, для которого самый трудный поступок остался позади. - Ничего мне не нужно, кроме как права родину без опаски защи щать и людей русских из плена освобождать.
        - И все-таки странен ты, боярин, - задумчиво ответил Даниил Федотович. - Однако же посмотрим. - Он громко хлопнул в ладоши: - Человек! Бочку вина бургун дского в повозку гостей погрузить, дабы в покое вкус распробовали. Прощения прошу, бояре, что трапезы с вами разделить не смогу. Государь после полудня к себе призывал. Разговор с вами - отрада для сердца. Но не хозяин я желаниям своим.
        Распоряжения хозяина дома исполнялись с похвальной скоростью, и, когда гости вышли из дома, холопы уже привязывали большущую, десятиведерную, бочку к карете на закорки. Боярин Умильный остановился, ожидая, пока они закончат работу.
        - А я уж думал, боярин Андрей, не решишься ты на сей поступок, пригладил свою окладистую бороду Илья Федотович.
        - На какой?
        - Татарку дьяку государеву отдать. Понимаю, жалко. Красавица девка была.
        - Есть и краше, - пожал плечами Матях.
        - Есть, - не стал спорить Умильный.
        - Прасковья, например, - как бы между прочим уточнил Андрей.
        В этот раз боярин замолк весьма надолго. И только когда холопы, затянув веревки, ушли в дом, ответил:
        - Вот, стало быть, кого ты углядел. Не знаю, насколько красна моя племян ница, однако же приданое за ней немалое стоит.
        - Я знаю, - не стал спорить Матях.
        - Дерзок, - покачав головой, повторил слова дьяка боярин. - Ох, и дерзок ты, служивый.
        С пасмурного неба, медленно кружась в холодном воздухе, неожиданно стали падать снежинки. Илья Федотович поймал одну из них на тыльную сторону ладони, посмотрел, как она растаяла, причмокнул губами:
        - Вот и Покров-батюшка. Припозднился ноне. Однако же одно правда - пора Прасковье тоже покрываться. Фатой покрываться пора. Не знаю. Дерзок ты, служи вый, и странен зело. Но чует мое сердце, мала тебе скоро деревня Порез станет. Не на месте ты там. Не помещаешься. Не знаю... Поехали домой.
        Глава 15
        БЕЛИЦА
        После того как ударил мороз, выяснилось, что боярин Умильный все-таки кое- что забыл в подготовке к возможному смотру своего боярского сына: не купил налатник. На богатырский размер Матяха, как водится, ничего готового у купцов не нашлось, а потому на короткий, подбитый лисьим мехом плащ с широкими рукавами и высокими разрезами на боках пришлось потратить еще три дня. В качестве компен сации пуговицы Андрей получил перламутровые, хотя и предпочел бы чего попроще.
        Зато зима за эти дни успела разгуляться не на шутку, сковав даже навозные кучи на окраинах столицы. Когда верховой отряд мчался по дороге, то она аж зве нела под ударами копыт, и во все стороны летели ледяные осколки, сбитые шипастыми подковами с накатанной телегами корки. Илья Федотович, отправивший основные грузы с обозом, теперь шел налегке, каждый из холопов вел в поводу всего по паре лошадей, навьюченых небольшими тюками. Правда, по сравнению с походными сумками груз был поболее, и в качестве заводных коней вьючных использовать не получа лось, но двигались двое служивых людей и три холопа все равно ходко. Один день - и они уже во Владимире. Еще два - и мимо промелькнул Нижний Новгород.
        Приятный сюрприз преподнесли и реки: матушка зима перекинула через них прочные мосты, которые ямщики для подстраховки еще присыпали ветками и дополни тельно залили водой. Никаких переправ, никаких бродов - всадники даже не снижали скорости, перемахивая через Клязьму, Волгу или Ветлугу. Только на шестой день, возле Уреня, Илья Федотович позволил дневную остановку в одном из дорожных ямов, позвал Андрея попить хмельного меда, но весь вечер просидел молча, иногда отпуская странные междометия. О чем он думал, боярский сын не знал. Но подозре вал, что о нем. И о племяннице. Хотя - кто знает?
        Еще два дня быстрой, но щадящей скачки - с переходами с галопа на неспешную рысь, выходкой перед дневками и ранними остановками на ночной отдых, - и впереди показалась усадьба.
        - Слава Богу, дома. - Придержав коня, Илья Федотович снял шапку и широко перекрестился. - Бог даст, до весны промаемся.
        - Почему "промаемся"? - не понял Матях.
        - А чего зимой делать? - пожал плечами боярин. - Ни скотину на пастбище выг нать, ни пахать, ни сеять, ни жать. Разве по хозяйству чего подлатать, так и то хороший хозяин зиму в плохой избе встречать не станет. Вот и гуляют смерды. То крепость снежную строят, а опосля громят, то на качелях качаются, то еще какое баловство затеют. Раньше от безделья даже в походы ратные ходили, но ныне смирнее стали. Токмо веселятся. Да и холопы с девками дворовыми дурят не в пример лету. С сеновала зачастую и не прогнать...
        Илья Федотович ехал, а глаза его внимательно прощупывали стены приближа ющейся усадьбы. Тюфяки торчат, частокол цел, в тереме все ставни закрыты, крыша без провалов. В доме в верхних светелках многие окна распахнуты, токмо слюдяные створки оставлены, из труб дым идет. Вроде ладно все дома, спокойно.
        Он перекрестился еще раз, удивляясь тому, что не слышит радостных криков, что не отворяются со скрипом ворота. Совсем, видать, обленились.
        - Боя-ярин!- Перепуганный женский визг разрезал тишину, словно холопка уви дела за воротами татар. Тут же послышался торопливый топот, новые, менее громкие крики; хлопки дверей, конское ржание. Деловито застучал топор.
        - Вижу, как за ворота выехал, так все сразу дремать залегли, - вслух посе товал хозяин. - Токмо щас и разбудил.
        Створки ворот, разгребая свежий снег, поползли в стороны. Илья Федотович степенно въехал во двор, остановился возле вышедших встречать домочадцев. Поце ловал супругу, закутанную в такое количество платков, что из-под них выглядывала только темная пола длинного тулупа, обнял старшего сына, поймал и поднял на руки постреленка в синем нарядном зипунчике, носящегося вокруг. По очереди прижал к себе дочерей, также укутанных в платки.
        Матях подумал, что собранный Умильным из платков наряд для Алсу, похоже, никого в Москве не удивил. Просто мода в этом времени такая.
        - А племянница моя где? - оглядел двор боярин.
        - Сбежала она, батюшка, - чуть отступила и глубоко вздохнула Гликерья.
        - Как - сбежала?! - почти хором спросили Умильный и спешившийся Андрей.
        - В монастырь ушла, в Богородицкий.
        - Но почему?! - На этот раз вопрос задал только Матях.
        - Прощение вымаливать пошла, - глубже запахнулась в платки боярыня. Сказы вала, гневается на нее Господь, беды насылает. Вот и ушла в белицы*, дабы на нас горе не навести.
        * Белица - женщина, живущая в монастыре, но еще не постриженная в монахини.
        - Вот черт, но почему?! - опять не понял Андрей, в душе которого никак не укладывалась столь неожиданная и необратимая утрата. - Почему?
        - Видать, на роду ей так написано. - Илья Федотович прикусил губу. Эх, было у меня две племянницы, не осталось ни одной. Эй, ярыга. Коня у боярского сына прими. Видишь, не до того ему. А ты в дом проходи. Попотчую тебя с дороги, медку выпьем.
        - Прости, Илья Федотович, - потер разом вспотевший лоб Андрей. - Не оста нусь. Не стану тоскливым видом своим праздник вам портить. Поеду, на свое хозяй ство погляжу.
        - Ну, как знаешь, - не стал отговаривать хозяин. - Это дело такое, пока не посмотришь, все одно душа не на месте. Поезжай, отдохни маленько. А потом сюда вертайся. Может, и переменится что.
        Пересев с уставших за время долгого пути коней на свежих, выпив для согрева ковш едва не кипящего сбитня и закусив расстегаем с вязигой, боярский сын отпра вился в последний переход. Ехать оказалось проще, чем он думал - выпавший снег крестьяне уже успели раскатать санями, пробив рыхлую, но различимую даже в ранних зимних сумерках дорогу. Зима не лето - болота бояться ни к чему, а потому и шел зимник строго по прямой, через замерзший ручей и топкий наволок.
        Глядя издалека, трудно было и подумать, что в Порезе нет и еще лет пятьсот не будет электричества: ярко светились прямоугольники окон, разносились над зас неженными полями музыка, веселое пение. Только въехавшему в селение становилось видно, что свет красноватый, дрожащий, каковой бывает у свечей и лучин, а вся музыка собралась в одной-единственной избе, откуда доносились также веселые молодые голоса, а то и просто смех.
        Матях миновал свежесрубленный хлев, из-за стен которого веяло душным теплом, остановился перед воротами дома, громко постучал рукоятью хлыста. Выждал нес колько минут, постучал снова. Наконец послышались тихие шаги, тяжелый шорох. К тому времени, когда между створками образовалась щель, у застывшего в долгом ожидании боярского сына даже начало покалывать кончик носа.
        - Прости, батюшка Андрей Ильич, - посторонилась Лукерья. - Не слышно ничего от печи.
        - А Фрол где?
        - В Богородицы в субботу отправился, сруб ставить.
        - Понятно. - Андрей спрыгнул на землю, отпустил подпругу, снял седло и отнес его к загородке с поросятами, поставил сверху. - Стало быть, трудится. Как счи таешь, баню топить поздно?
        - Помилуй, боярин. - Женщина принялась снимать сумки с вьючных лошадей. - Ночь на дворе. А скоро и вовсе полночь, банник запарит*. Тяжелая-то какая... Камней, что ли, привез?
        - Броня это, - снял со своего скакуна уздечку и подвел его к корыту с водой Андрей. - Оставь, сам в дом отнесу. Варю позовешь?
        - Гуляют они где-то, боярин, - вздохнула Лукерья. - Да и поздно ей готовить. Коли хочешь, я репы пареной могу дать, лука в масле нажарила. Яиц запечь можно.
        * Банник (баенник, лазник, байник) - злой дух, живущий в бане. Появляется в облике маленького нагого человечка с радужными глазами. Живет всегда в нетоп леной бане, только пар выгоняет его ненадолго. Может погубить человека, моющегося после полуночи. Банник моется вместе с чертями, лешими, овинниками в четвертую очередь. Если кто-то попадется им в это время запарят.
        - Давай, - согласился боярский сын. - Устал я чего-то.
        Дом встретил его оглушающим теплом, от которого мгновенно потянуло в сон. Да оно и неудивительно: долгий холодный путь, позднее время. Андрей содрал с себя сапоги, вошел в свою комнату, скинул сумки на пол, стал расстегивать пуговицы зипуна. Следом Лукерья внесла свечу, и покои тут же наполнились светом: из тем ноты возникли ковры, манящая теплым покоем постель, стол с засохшим букетом цветов в деревянном стакане.
        - А это откуда? - удивился Матях.
        - Варя после отъезда принесла. Лютики где-то нашла.
        - Убери. Видишь, зачахли совсем?
        - Репу нести? - смахнула цветы в широкий карман передника женщина.
        - Неси...
        Андрей прошелся по комнате, утопая в ворсе ковра босыми ступнями, постоял перед печью, впитывая всем телом ее щедрое тепло. Кажется, он дома. Это его соб ственность. Он имеет право делать с ней все, что пожелает. Здесь достаточно при пасов, чтобы прожить несколько лет ни о чем не задумываясь. Здесь тепло. Но чего-то не хватает. Уюта, что ли? Не хватает радости и ласки, которая должна встречать дома каждого человека. Иначе он навсегда останется нежилым - и никакие ковры изменить этого не в силах.
        Проснулся он только после полудня - солнце ярко било в окно, с улицы доноси лось требовательное мычание коров, ожидающих дойки, где-то неподалеку тявкала собака. Боярский сын потянулся, приподнялся на локте - и обнаружил, что на столе стоит большой глиняный горшок и прикрытый полотенцем кувшин. Матях подошел, заг лянул: квас и запаренное в молоке вместе с брюквой и репой мясо. Судя по соблаз нительному аромату, готовила Варвара. Только у нее в руках простая убоина или рыба умеет превращаться в блюда, способные совратить с пути истинного даже пра ведника. Значит, приготовила, принесла. Но разбудить даже не попыталась. Рядом снова лежало несколько жухлых цветков. Наверное, это что-то значило. Вот только Андрей совершенно не представлял - что?
        Он вышел на кухню, кивнул напевающей над кадкой с грязной посудой Лукерье:
        - Варя где?
        - Ушла, - пожала плечами женщина. - На стол накрыла, судака заливного на вечер оставила и ушла. Нужно чего, Андрей Ильич?
        - Баню стопи, - вздохнул боярский сын и пошел завтракать.
        Чтобы выгнать из бани крепкий мороз и вскипятить там несколько ведер воды, понадобилось почти полдня, а потому мылся боярский сын вечером. Парился в одино честве, но все равно долго - выскакивая на улицу и кувыркаясь в снегу, громко ухая, обливаясь кипятком и отдыхая на полке. Потом так же в одиночестве вернулся в дом и съел холодное рыбное заливное. А утром оседлал коня, прихватив одного заводного.
        * * *
        Монастырь стоял посреди селения - серый каменный прямоугольник зубчатой стены с башнями на углах и несколькими темными куполами с крестами на маковицах. Возможно, они были крыты тесом или дранкой - под толстым слоем снега не видно. Церквей в Богородицкой обители было четыре: один большой храм, пара часовенок за ним и еще одна надвратная церковь, ее остроконечные, похожие на католические, шпили возвышались прямо над сдвоенными воротами, а из окон нижнего этажа выгля дывали пушечные стволы.
        Поскольку ворота являлись одновременно и храмом, в их тень боярский сын вошел пешком, ведя коня в поводу. Более того, он скинул привезенный из Москвы лисий треух и старательно перекрестился, уважительно склонив голову.
        Вход никто не охранял. Да и откуда взяться страже в святилище? Не монахам же с бердышами стоять! Впрочем, Андрей понимал, что когда налетал ворог, то многие из братии вспоминали навыки своей мирской жизни и лупили из башен со всех ство лов, а может, и из луков били - но то ради самообороны, а не в знак перехода на армейскую службу. Тем более что стены обители хотя и были коротки, но по высоте ничуть не уступали нижегородским или владимирским. Такую крепость и защищать особо не надо - сама себя оборонит. Разве только долгой правильной осады не выдержит, а обычные разбойничьи набеги ей не страшны.
        По сверкающему под ослепительным солнцем насту к большому храму от ворот вела натоптанная тропинка. Две поуже - к дверям белых корпусов, расходящихся в стороны от островерхой колокольни. Матях, после короткого колебания, повернул к левому зданию, по второму этажу которого шла узкая балюстрада. Но когда прибли зился - навстречу из дверей неожиданно показался монах, в черной рясе и с длинной спутанной бородой. Монах, перекрестившись на кресты надвратной церкви, нацелился было обогнуть гостя, но Андрей перегородил ему дорогу:
        - Простите, батюшка, а где здесь женский монастырь?
        - О чем речешь, раб Божий? - прошамкал беззубым ртом монах.
        - У меня знакомая недавно в монастырь ушла, - пояснил Матях. - Здесь она, в Богородицком. Монастырь в этих краях один, за воротами я монахов видел, вот вас тоже встретил. Теперь и не понимаю: мужской это монастырь или женский?
        - Сестры в сей час в трапезной собрались. Далее она, за звонницей. С малыми оконцами.
        - Спасибо, батюшка, - поклонившись, посторонился боярский сын. Ответа на свой вопрос он не получил*, но зато понял, где искать девушку.
        * До второй половины XVI в. очень многие монастыри были смешанными, от всего мирского в них отрекались бок о бок и мужчины, и женщины.
        Правда, задача оказалась даже проще, чем он ожидал - едва Андрей поравнялся с колокольней, как из дверей указанной монахом трапезной появилась стайка пос лушниц в серых балахонах. Хотя они и прятали свои лица глубоко под капюшонами, отличить женщину от мужчины нормальный человек сможет всегда.
        - Прасковья! - позвал Матях, и одна из монахинь сошла с тропинки в сторону, сдвинула капюшон к затылку:
        - Боярин Андрей? Откель ты здесь, служивый?
        - Навестить тебя приехал... - Молодой человек бросил поводья коней куда они денутся? - подошел ближе, взял девушку за плечи. - Соскучился.
        - Негоже это, боярин. - Поведя всем телом, девушка выбралась из объятий, отступила назад. - Нехорошо. Белица я ныне. Моя судьба Бога о прощении молить.
        - О чем? Зачем ты ушла?
        - Душа болит, боярин Андрей, - еще на шаг отступила Прасковья. - Вижу я, как беды округ меня сыплются, горе я несу всем, токмо горе, и более ничего.
        - Откуда тебе это в голову взбрело? - сорвался на грубость Матях и реши тельно направился к девушке. Белица попятилась еще и уперлась спиной в ворота колокольни. - Вроде нормальная была. Еще перед моим отъездом нормальная.
        - И тебе поостеречься меня потребно, боярин Андрей, - опустила глаза девушка. - Гневается на меня Господь. И тебе через это беда случиться может.
        - С чего ты взяла про этот гнев?
        - Вижу... - Андрей нависал прямо над Прасковьей, и она бегала глазами из стороны в сторону, не зная, куда их деть. - Вижу, как каждый шаг мой воля Его порицает. Пока в счастии и благополучии жили, благодарить Его за милость лени лись, вот Он отца нашего к себе и прибрал. У Ильи Федотовича в усадьбе смирения не проявили - Он вновь кару наслал, благодетелей наших разорил, сестру в рабство отдал. Тебя, боярин, увидела - так Он мысли мои мирские узрел, забрал сразу.
        - Как же - забрал? - не понял Матях. - Вот же он я, целый и невредимый!
        - От меня забрал. - Прасковья повернула голову и с неожиданной твердостью взглянула ему в глаза: - Дал тебе зазнобу. Да такую, что от себя ты ни на час ее не отпускал, днем и ночью не расставался.
        - Это ты про Алсу? - не сразу и сообразил Андрей. - Да ведь неправда это! Никто она мне, просто невольница.
        - Почему же при себе держал постоянно, в людскую не отправил?
        - Так я же в гостях был!
        - Не отправил в людскую почему? - Прасковья, неожиданно оказавшаяся твердой и цепкой, сверлила его глазами. - Вот видишь, боярин. И молвить тебе нечего.
        Она отвернула голову и тут же обмякла.
        - Нет никакой татарки, милая моя, - улыбнулся Андрей. - Нету. В Москве я ее оставил. Краше тебя все равно никого в этом мире нет. А еще по дороге домой я с Ильей Федотовичем говорил. О том же и говорил. Что люба ты мне и замуж хочу взять.
        - Правда? - Голос девушки задрожал. Она снова повернулась к нему, в глазах сверкнули слезы. Прасковья протянула руку и коснулась его щеки. Хотя девушка и стояла в одной груботканой рясе, но ладошка оказалась неожиданно теплой.
        - Правда.
        - Нельзя! - резко развернулась девушка.
        - Но почему?! - успел Матях ухватить ее за рукав.
        - Нельзя. Батюшка мой умер, сестра в неволе мается, а я здесь в счастии про живать стану? Нельзя этого, неправильно! Пусти!
        Она вырвала одежду, немного отбежала, резко остановилась, оглянулась. Потом вернулась назад:
        - Вот, возьми... - Она достала из широкого рукава жемчужную сеточку и протя нула Андрею. - Возьми, твоя она.
        - Нет, - покачал головой Матях. - Твоя. Тебе подарена. От чистого сердца. Пусть у тебя и остается.
        - Спасибо, боярин Андрей... - Белица спрятала подарок обратно.
        - Прасковья...
        - Нет, не нужно! - испуганно вскинула руку девушка. - Не говори ничего, не мучай меня. Не рань душу... - Прасковья осенила боярского сына широким крестом: - Благослови тебя Господь! Прощай.
        Она развернулась и побежала прочь.
        * * *
        Если Матях не загнал на обратной дороге коней, так только потому, что расс тояние было не очень велико, а привычка менять основного скакуна на заводного, едва первый начинает задыхаться, успела войти ему в плоть и кровь. На этот раз у ворот его встретил Фрол, принял коней, тщательно отер их пучком соломы:
        - Устали, бедные. Ну да ничего, зима долгая, работы мало. Отдохнете. Кстати, боярин, а сруб-то часовни Умиловской я уже поднял. Осталось только под крышу подвести. Тоже к весне управлюсь.
        - Молодец, - буркнул Андрей и ушел в дом.
        Вот так, одно к одному. По весне ярыга с семьей, похоже, свалят. Дом оста нется пустым, за скотиной смотреть некому, стряпать-стирать - тоже. Варвара пря чется, на глаза не попадается. Только по тому и известно, что не пропала с деревни - так это по снеди, что ежедневно появлялась на столе. Значит, готовит пока...
        Получается, хотел он здесь развернуться, лесопилку поставить, мастерскую какую-нибудь, в которой его опыт человека из будущего пригодится, а в итоге - даже то, что раньше имелось, и то разваливается.
        Матях прихватил лук, колчан, лисий хвост и отправился на улицу.
        - Боярин Андрей! - Ефрем на взмыленном коне появился на дороге в тот самый миг, когда хозяин дома вышел на крыльцо. - Боярин, седлай коней! Илья Федотович тебя зовет! Государь волость Вятскую исполчает, в поход идем. Война!
        И от этого жутковатого слова боярский сын Андрей Беспамятный, к своему собс твенному изумлению, испытал огромное облегчение. Проблемы с Прасковьей, хозяйст вом, ярыгой, Варей и прочая ерунда мгновенно укатились куда-то далеко на задний план, на них можно больше не обращать внимания. Конь, бердыш да переметная сума - вот все отныне его заботы. А остальное...
        Вернемся - тогда и будем посмотреть.
        * * *
        Зимний путь для любого пешего и конного похож на летний не больше, нежели июньская жара - на крещенские морозы. Все тропы, тракты, проезды покрывает тол стый слой рыхлого, мягкого, невесомого - но совершенно непроходимого снега, что в полях местами скрывает человека по пояс, а в лесах, меж поскрипывающими на ветру деревьями, и вовсе по грудь. Пару раз снегопад нагрянул, и коли между ними нес колько саней по дороге не прошло все, до весны о ней можно забыть напрочь.
        Зато реки и ручьи, что раньше разве свежей водой радовали, а чаще заставляли давать изрядные круги в поисках брода, теперь превращались в дороги прочные, ровные, без ям и косогоров, тянущиеся едва ли не к каждой деревне али выселкам. Снегов глубоких на льдах не бывает - ветер с ровной поверхности все под крутые берега да к густым зарослям сносит, о мостах и гатях заботиться не нужно. Иди да иди. Только мест темных берегись - там и промоина случиться может.
        Вот и Илья Федотович в этот раз проторил дорожку мимо рощи да через засе янное озимыми поле токмо до Еранки - там полусотенный отряд кованой рати свернул вниз по течению и пошел, пошел широкой походной рысью. Первыми, разбивая целину, двигались четверо воинов. Хотя снег и не поднимался выше колена, однако же их коням было тяжелее прочих. Потому каждые две-три версты головные ратники сменя лись на тех, кто шел вторыми - и в этой планомерной замене не делалось исключения ни для кого, даже для боярина Умильного и Андрея. По уже рыхлому, частично рас киданному копытами, частично утоптанному снегу полз обоз из пятнадцати саней, треть которых была загружена сеном, а остальные - воинскими припасами: снаряже нием и оружием. Последними трусили налегке заводные лошади, по две для каждого воина, - табун изрядный, а потому для присмотра за ними Илья Федотович прихватил пятерых страдников, которых отдал под команду однорукого, но опытного Касьяна. Ерань, Лобань, Кильмезь, Вятка - отряд двигался ходко. Путь по реке хоть и изви лист, зато ни в тупик забрести, ни заблудиться на нем невозможно. Шуршат полозья,
ярко сверкают снега, умножая солнечный свет в несколько раз, отчего мир вокруг кажется куда как более ясным и красивым. По вечерам ратники грелись у жарких костров, целиком зажаривая на них баранов или годовалых свинюшек, потом завора чивались в толстые волчьи и медвежьи шкуры, сохраняющие тепло в самый лютый холод, зарывались в сугробы, как в перину, а поутру снова трогались вперед.
        Хорошо воевать зимой. Броня плечи не давит: и рубаху наденешь, и поддос пешник толстый войлочный, и панцирь, и налатник сверху - а все равно не паришься, не хочется скинуть все это на обозную повозку, хоть немного налегке проехать. Не нужно давиться весь поход солониной да вяленым или сушеным мясом - собрал на сани несколько полтей убоины да кур с гусями, рыбы мороженой, и опасаться ни к чему, что стухнет все это али черви сожрут. Грязи нет, дождей не случается, в топь не забредешь. Хорошо. А что убить могут - так кто же за смертью в походы идет? За добычей идут, за славой, зa честью. Родине и Богу служить идут, удаль молодецкую показать, мужчиной себя почувствовать. А Старуха с косой - она все одно где-то рядом завсегда бродит. Кого в пруду рядом с домом водой накроет, кого в бане ударом хватит, кого коликами в могилу сведет, кого покормит чем ненужным за обедом. А уж как мор в гости заглянет - такой урожай для смерти соберет, что никакой самой жестокой сече и не приснится. От смерти под одеялом не спрячешься и подвале не отсидишься. Так чего бояться?
        За пять дней отряд добрался до Камы, спустился по ней к Волге и, повернув направо и миновав Казань, на восьмой день вошел в высокие сосновые ворота Свияж ска.
        Не в пример прошлому разу, в крепости царила толчея. По одну сторону обшир ного двора, огородясь высокими бревенчатыми щитами, мельтешили стрельцы в красных тегиляях, в шапках с длинным мягким верхом. Ближе к дому воеводы отсвечивало панцирями и шлемами боярское ополчение. Однако же центр жизни находился в самой середине двора, в большой белой палатке с широко раздвинутыми пологами, закреп ленными на воткнутых в утоптанную и подмерзшую землю копьях. Подходы к ней охра няли шестеро суровых бородатых стрельцов, но службу несли больше декоративно. Во всяком случае, у спешившихся перед входом Умильного и Матяха никто никаких доку ментов или чего другого не спросил, пропустили беспрепятственно.
        Внутри, на выстланной коврами земле, стояло несколько столов. Часть - с самоварами разных форм, еще пара - с пирогами на лотках и разложенными по блюдам кусками мяса; рядом дышала темно-красными углями жаровня. На самом большом столе, стоящем перед креслом с покатой спинкой и вычурными подлокотниками, в окружении четырех бояр красовалась карта. Самая настоящая - очертания родных земель любой русский школьник узнает сразу. Правда, по детализации местности эта карта сильно уступала даже обычным туристским схемам, зато на углах ее красова лись некие сильфиды с рыбьими хвостами, стрекозиными крыльями и трезубцами в руках, в районе Узбекистана по ней бродили шестилапые змеи, в Каспийском море плавал, выпуская высокие фонтаны воды, зубастый кит с кошачьими глазами.
        Илья Федотович, в отличие от боярского сына, в первую очередь обратил вни мание на двухъярусный походный иконостас, стоящий в правом углу, размашисто перекрестился:
        - Господь всемогущий, да святится имя Твое, да пребудет воля Твоя, да сги нут...
        Андрей торопливо последовал примеру Умильного, однако вслух молиться не стал. Потому что выучить ни единой молитвы так и не удосужился.
        Перекрестившись в последний раз, боярин надел шапку, сделал пару шагов к столу, снова снял горностаевый треух, приложил руку с ним к груди, поклонился:
        - Прими мое уважение, Даниил Федотович.
        - Рад видеть тебя, Илья Федотович. - Царский дьяк, оставив прочих бояр, подошел навстречу, крепко обнял. Здесь, в матерчатой палатке, из которой оди нокая жаровня никоим образом не могла изгнать холода, его дорогая шуба и высокая соболья шапка смотрелись куда уместнее, нежели дома в Кремле. Правда, ныне из- под распахнутой полы выглядывала не дорогая ферязь, а наведенные серебром плас тины юшмана. - Заждался я тебя, не скрою. Эй, люди! Сбитня горячего гостям с дороги!
        Обняв за плечо Умильного, Адашев подвел его к столу, положил на карту свою усеянную перстнями ладонь:
        - Сюда идем ноне, Илья Федотович. Обеспокоен государь наш Иоанн Васильевич смутой, что не угасла еще на берегах волжских. Южно-арские* племена, не в пример северным своим собратьям, бунтуют. Марийцы вдруг дань платить отказались. Многие рода ногайские клятве вопреки пленников русских не отпустили, на торговых путях разбойничают, умы соседей своих разговорами о султане османском смущают. В Казани лазутчики иноземные замечены. Посему, дабы кровопролития большого избе жать, повелел царь мне со стрельцами московскими и ополчением вятским и нижего родским бунтарей усмирить, подданным честным защиту оказать.
        * Арские земли - земли вотяков.
        Холопы в обшитых шелком зипунах не рискнули отвлекать родовитых хозяев от разговора, а вот стоящий поодаль Матях получил большую фарфоровую кружку горя чего сбитня и возможность выбрать несколько кусков жареного мяса с поднесенного медного блюда. Поскольку вместо одноразовой тарелки ему, как принято, предложили ломоть хлеба, Андрей сделал себе то, что через пару веков будет называться немецким словом "бутерброд".
        - Стало быть, Казань я уже усилил. Туда князья Симеон Микулинский и Иоанн Шереметев с городскими стрельцами отправились. Андрей Курбский в Арскую землю с малым отрядом ушел. Мыслю я, смердов они успокоят, а заодно глаза и уши лишние спугнут. Опосля и мы тронемся. Глянь на контуры сии. Дьяк повел ребром ладони по карте. - Отсель и до окияна Каспийского пойдем. От Волги до Урала. Тебе, Илья Федотович, доверяю я левый свой полк, ополчение нижегородское и две тысячи стрельцов московских. Все они здесь, а посему завтра же выступишь, пойдешь до речушки Самары, а там от крепости свежесрубленной вверх по реке до переволока*. Он, купцы сказывают, пустеет зимой, но сие неважно. Волок до самого Урала идет, верст десять, не более. Ну, ты в тамошних степях летом бывал, не пропадешь. Далее ты пойдешь по Уралу вниз, кочевья по обе стороны от реки проверяя. Тех татар, что Дербыш-Алею преданы, у коих полона русского нет, трогать государь запретил напрочь! Ему нужны подданные живые и богатые, а не мертвые степи. Посему напрасно мирных ногайцев пугать не смейте, честь и достоинство их блю дите...
        * Ныне - город Переволоцкий.
        - Где-то я что-то похожее уже слышал... - негромко пробормотал Матях.
        - ...Но коли хоть одного раба православного в кочевье найдете, коли в разбое род заподозрите, тогда разоряйте и истребляйте нещадно! Станичников на нашей земле плодить ни к чему, и так хватает.
        - А вот это уже по-человечески... - улыбнулся Андрей и выпил, мысленно про возгласив здравицу Ивану Грозному, умеющему беречь друзей и не боящемуся истреб лять уродов.
        - Сам я дождусь подхода всего ополчения вятского и вместе с оставшимися стрельцами опять же по Волге пойду, берега ее досматривая. И думаю, что коли мы с тобой дело свое честно исполним, то промеж рек обеих бунтарей до весны не останется. Как считаешь, Илья Федотович?
        - Благодарю за доверие, Даниил Федотович, - склонил голову боярин Умильный. - Долг свой исполню на совесть. Однако же, дабы выступить завтра в срок, дел сегодня сотворить надобно немало. Дозволь уйти от гостеприимства твоего.
        - Дело государево всего превыше, - кивнул дьяк. - Ступай.
        Матях, торопливо допив сбитень и сунув кружку холопу, вслед за боярином выбежал наружу. Бутерброд с мясом остался у него в руке - пока Андрей раздумы вал, что с ним делать, они уже оказались на улице.
        - У тебя серебро накопленное с собой? - повернулся к нему Илья Федотович.
        - С собой. Куда я его дену? На карточку положу?
        - Лепо. - Боярин, задумчиво напевая, взял с хлеба ломоть мяса, отправил в рот, выбрал еще. - Лепо... Нужно послать Касьяна, пусть купит шатер али палатку немецкую. Коли я воевода левой руки, на ковре мне ночевать не по чину. Опять же бояр к себе зазывать срамно без крыши. И коли попадется и по деньгам будет, складень* пусть купит. Прошу, служивый, ты с ним ступай. И чести к тебе более у купца станет, и однорукому трудно холопу. А я побегу знакомцев искать, у кого серебра занять можно.
        * Складень - складной иконостас, малый - дорожный, или более крупный походный.
        - Зачем? - не понял Андрей и торопливо запихал в рот оставшееся мясо пока Умильный опять руку не протянул.
        - Ты же слыхал, не велел государь татар честных трогать. Значит, скотину на мясо для рати за серебро покупать придется. Пока ворога найдем, как бы брюхо не подвело. До Каспия-моря путь неблизкий. И сена, сена надобно поболее. У коней без него брюхо пухнет, а в степи взять негде. Не косят его татары, их табуны прямо в снегу пасутся. А нам пасти лошадей весь день нельзя. Нам идти нужно.
        * * *
        Со стрельцами и трехтысячным боярским ополчением попавшая под руку боярина Умильного рать выросла до невероятных размеров. Одних воинов знамо сколько, да у каждого два коня заводных, да на троих-четверых одни сани, да на каждых санях по смерду, к ратному делу бесполезному, но за добром следящему. Обоз аж на целых пять верст растянулся. Если первые всадники уходили в путь на рассвете, то пос ледние трогались, дай Бог, около полудня. Первые становились лагерем в ранних сумерках - последние подтягивались уже в полном мраке.
        Однако обоз шел, и довольно ходко. Всего за два с половиной дня он добрался до выстроенной из сплавных бревен небольшой крепости возле слияния сразу нес кольких рек. Илья Федотович, сберегая время, без остановки повернул на звонкий лед самого крупного из притоков, двигаясь до сумерек. Здесь он впервые приказал поставить гуляй-город.
        Стрельцы заворчали, но подчинились, споро подняв и закрепив на подпорках невысокие, чуть выше человека, бревенчатые щиты с небольшими бойницами, и вскоре лагерь оказался окружен натуральным тыном, хотя и не вкопанным в землю. А поутру походный порядок коренным образом перестроился. Теперь первыми уходили в стороны дозоры, конные разъезды из восьми-одиннадцати бояр. Затем с места снимался отряд из трех сотен витязей под рукой юного, но знатного боярина Петра Ховрина, а следом в седла поднимались стрельцы. В путь они отправлялись вместе с уложенным на сани гуляй-городом, готовые быстро выстроить походную крепость в любом месте. За ними тянулись сани с едой - дабы, когда рать на отдых останавливается, каше вары успели состряпать еще до ночлега. Потом во главе с боярином Умильным шла кованая рать, способная по тревоге в две минуты разобрать рогатины, приготовить луки, а затем ударить единой тяжелой массой. Последними тянулись сани с прочим добром и припасами, ныне пока ненужными; рядом с ними, под присмотром еще трех дозоров, шли запасные лошади.
        Еще день пути - и впереди обнаружился волок. Покрытые толстым слоем снега темные холодные мазанки с ребрами жердей вместо кровли, трое больших салазок, на коих вытягивались из реки тяжелые торговые ладьи - уходящие в белую степь дубовые рельсы с пазами под катки. Все казалось мертвым, брошенным людьми еще годы назад. Однако Матях был совершенно уверен, что к тому дню, когда сюда по весне прибудет первый корабль, а купец достанет из сундука тяжелый мешочек с серебром для платы за переволок - здесь его уже будут ждать десятки, если не сотни трудолюбивых рабочих.
        - Привал, - разрешил подъехавший к передовому отряду Илья Федотович, впервые остановив движение обоза до темноты.
        Стрельцы, поднявшись со льда на прибрежный взгорок, принялись ставить гуляй-город, Трифон, повернув скакуна, помчался назад, к обозу, предупредить, чтобы дровами запаслись. Где-то версту назад головной полк миновал небольшую рощицу - кроме как в ней, в здешних степях топливо брать было негде. Ефрем и Прохор под командой Касьяна раскидывали шатер. Точнее палатку, поскольку на богатый татарский или османский шатер, укрываемый коврами, кошмой или хотя бы лосиными шкурами, украшенный шелком и бархатом, утепленный верблюжьим войлоком, Умильный, в предчувствии близких расходов, тратиться не стал, обойдясь куском белой парусины из нищей Европы. Восемь шестов, рулон ткани - вот и весь дом. Холопы внесли ковры, расстелили на земле. Поставили два сундука, прикрыв их анг лийским сукном, разложили в правом углу складень. Внесли седла походных коней - никакой иной мебелью Илья Федотович запастись не смог.
        Боярин вошел в палатку и остановился, наблюдая, как Прохор, раскочегарив набитый снегом самовар, нарезает и бросает туда намертво застывший мед. Ситцевый мешочек с пряностями - имбирем, гвоздикой, шафраном, корицей, перцем - уже лежал внутри.
        - Ну, скоро?
        - Батюшка, дык зима на дворе! Токмо разгорелось все...
        - Ох, гляди, выставишь меня невежей, - покачал головой Илья Федотович и повернулся к Касьяну: - Созывай бояр нижегородских. Скажи, воевода требует. И со снедью поторопи. Угостить я гостей обязан, коли зову.
        По счастью, бояре стали собираться только через пару часов, когда под защиту гуляй-города заполз длинный обоз. К этому времени не только самовар успел хоро шенько прокипятиться, но и прожарилось над углями жаровни сочное, с прослойками жира мясо домашнего кабанчика, нарезанное на ломти и щедро обсыпанное солью с перцем.
        Боярин Умильный, сняв налатник и кинув на плечи, поверх байданы, соболью шубу, сидел на сундуке. Матях, волей судьбы оказавшийся кем-то средним между адъютантом и начальником отряда личных телохранителей, встал рядом. Прочие командиры крупных и мелких отрядов, поклонившись воеводе, рассаживались на седлах и с вежливым поклоном принимали от холопа ковш горячего ароматного напитка.
        - Я созвал вас, бояре, - начал Умильный, убедившись, что в палатке собрались все самые богатые помещики, - дабы обрадовать благой вестью. С этого дня и с этого часа начинаем мы исполнять желание государя нашего Иоанна Васильевича, коий мир в здешние степи принести желает. А для достижения мира путь есть токмо один: мирных татар от станичников и советчиков дурных потребно оградить, глупых ногайцев, что воли государевой не принимают - истребить. Отныне мы пойдем по Уралу главной ратью, готовые ворога нечестивого встретить. А дабы не скрылся он в снегах широких, проверять станем окрестные степи от реки на один конный пере ход. Между Волгой и Уралом переходов всего два, а посему всяк, здесь обитающий, либо нам, либо разъездам дьяка Даниила Федотовича попасться должен.
        - Лепо, - зашевелились бояре. - Верно затеяно.
        - Отныне полк головной, Петра Ховрина, увеличиваю до двух тысяч детей боярс ких, передавая ему все ополчение, окромя ветлужского, керженецкого и арзамасс кого. Идти он станет со мной и стрельцами по Уралу, и токмо коли большие недру жеские кочевья найдем, то для их разорения выступит. Ополчение арзамасское раз деляю надвое. Боярину Илье Горбатому под руку отдаю ополчение бояр Мутлохова, Чернухи, Сатиса-барона и Сатиса-Нильского. Боярин Ворсма с соседями вторую рать составит. Сие будут полки левой руки. Кажинный день один из полков на один переход отходит от реки, степь проверяя, а на следующий день назад возвертается. Второй полк вперемену с ним ходит. Полками правой руки станут керженецкое опол чение под рукой боярина Брилякова и ветлужское - под командой боярина Варнавина.
        - Не бывать такому! - неожиданно вскочил один из витязей, в сверкающих плас тинах которого заплясали десятки отражений трех освещающих палатку свечей. - Никогда Уваровы под Варнавиными не ходили и ходить не станут! Их земли хоть и богаты, да род всего шесть колен считает!
        - Мои шесть колен супротив твоих дорогого стоят! - поднялся другой боярин, лет сорока, с лопатообразной черной бородой, среди волосков которой блестели капельки талой воды. - Деда моего в Ливонском походе сам Иван Грозный* ополче нием нижегородским командовать поставил!
        - Потому их тевтонцы и потоптали под Пернавой!
        - Сядьте, бояре! - хлопнул ладонями по коленям Умильный. - Нашли когда свару из-за местничества затевать. Коли так, пусть помещик Уваров в керженецкое опол чение переходит, а боярин Чернуха - к ветлужцам.
        * Следует помнить, что дед Ивана IV, Иван III, был тоже Иваном Васильевичем, имел ту же биографию, то же прозвище и провел те же походы, что и внук. Прямо клоны, а не цари...
        - На Угре Иоанн Васильевич ветлужцами полк моего отца подкрепил! опять воз мутился Уваров. - Стало быть, я командовать ими должен, а не на равных ходить!
        - Чернухинский род подревнее Уваровского будет! - почти сразу вступил в спор другой боярин. - Негоже мне под Варнавиных идти, коли даже Уваровы не хотят!
        - Хватит! - повысил голос Илья Федотович. - Что же вы, бояре, все о местни честве печетесь, а не о деле государевом?!
        - Дело государево - рода древние не позорить, - опять остался недоволен Ува ров.
        - Ничего менять не стану! - вздохнул Умильный. - Чернуха в своем ополчении остается, Уваровы - в своем...
        Воевода на пару секунд прикрыл глаза, лихорадочно думая, как выйти из сложной ситуации. Перекидывать ополченцев из одного полка в другой нельзя. Пока он среди родов свое место определит, чтобы и предков не опозорить, и других не обижать, - немало времени пройдет. А рати в дозоры пора отправлять. Назначить ветлужцам воеводой Уварова вместо Варнавина тоже нельзя. Лука Варнавин не согла сится, раз уж его дед однажды предками Уваровых успел покомандовать.
        - А воеводой ветлужского ополчения назначаю боярина Андрея Беспамятного! - громогласно объявил Илья Федотович и облегченно перевел дух. Боярского сына здесь не знал никто, сам служивый тоже предками кичиться не способен. Стало быть, и повода для свар и споров не появится. - Приказываю на рассвете полкам Беспамятного и Ворсмы в степь выступить в поисках ворога и кочевий татарских. Дружеских ногайцев трогать запрещаю под страхом смерти! Государю верность их нужна, а не страх. Подходите к степнякам с ласкою, радость у них появлением своим вызывайте. А кто мысли темные питает, режьте без жалости. На русской земле для них места нет.
        * * *
        Доверив Андрею полк кованой рати в две с половиной сотни всадников, холопов Илья Федотович прибрал-таки себе, выделив, в знак уважения, только Прохора и Трифона. Впрочем, последний напросился в дозоры сам, не в силах усидеть при своем характере в скучном обозе.
        Однако здесь, в степи, особого веселья не наблюдалось. Белый серебристый простор, во все стороны до самого горизонта. Изредка вдалеке проглядывали темные пятна рощиц, да и те стояли заиндевелые, словно в плотно облегающем белом трико. Ветер дул в лицо, куда ни поворачивай, небо затягивала полупрозрачная белесая пелена, покалывая кожу ледяной крупкой. Везде только белизна, холод, ветродуй.
        Отряд шел на рысях, протаптывая извилистую дорожку от взгорка к взгорку: на возвышении снежный наст не доходил и до колена, тогда как в низинках мог нако питься и по пояс. Двести всадников с рогатинами у стремени, со щитами на крупах коней, с меховыми налатниками на плечах, с подбитыми мехом или ватой шароварами тянулись зловеще шелестящей железом змеей, прислушивающейся и приглядывающейся к происходящему вокруг полудесятком дозоров, разосланных в стороны и вперед. Но пока она не встречала ничего: ни кочевий, ни копающих в поисках травы снег стад и табунов, ни ногайских разъездов, ни даже следов на белом вселенском пуху.
        Андрей, глянув на небо, поднес к глазам левую руку и сам же рассмеялся слу чайному жесту из далекого прошлого.
        - Ты чего, боярин? - поинтересовался Трифон.
        - Да вот, думаю: не пора ли на ночлег становиться? Стемнеет, кажется, скоро.
        - Токмо тут не нужно, - забеспокоился холоп. - Давай до рощи дойдем, вон она видна. Костер разведем, согреемся маленько, солонину обжарим.
        - Давай, - пожал плечами Матях. Ничего против того, чтобы сделать ночлег немного комфортнее, он не имел. - Дуйте-ка с Ефремом вперед, посмотрите, что там и как.
        - Сделаем, боярин, - пришпорил коня Трифон.
        Андрей приподнялся на стременах, огляделся и чуть потянул правый повод, поворачивая следом. Снова покосился в сторону садящегося солнца. Пожалуй, еще с полчасика до сумерек есть.
        Ветер, покрутившись вокруг, попытался забраться под налатник - но ничего не добился. Не те времена, когда бойца в шинельку одевают али ватник от щедрот своих выделяют. Одних мехов на любом боярине столько - танк купить можно. Даже на нищем, по здешним меркам, "боярском сыне Беспамятном", которого Умильный сна рядил только-только, чтобы в поход вывести, одних лис штук пять, да налатник с горностаевой опушкой, да две куницы на рукавицы пошли, и еще чьи-то бархатистые шкурки внутри штанов. Так ведь Матяха голого в степи подобрали. А у помещиков потомственных и вошвы с самоцветами, и колье золотые, перстни, кресты... А цепи такие - любая братва от зависти повесится. Так что мерзнуть никто из них не ста нет, не привычны они к мелочной экономии...
        Андрей снова привстал на стременах: слева появилось и быстро росло темное пятнышко. Десяток минут - и оно разделилось на россыпь точек, каждая из которых быстро превратилась в полноценного всадника.
        - Никак, дозор вертается? - Матях оглянулся: это подъехал ближе скандалист Уваров. - Вроде целы все. Оружие при себе, чужого ничего не появилось. Стало быть, в сечу не попадали.
        Андрей пожал плечами, предпочитая немного выждать и получить более ясный ответ.
        - Воевода, следы! - осадил коня незнакомый витязь. - Снег весь изрыт, навоз конский. Видать, табун недавно пасли.
        - Понятно... - И Матях снова оглянулся на солнце.
        Нет, сегодня они уже ничего не успеют. По незнакомой местности в темноте шастать, да еще без приборов ночного видения - это только лишние приключения себе на одно место искать. Нужно ждать утра.
        - К лесу поедем, - вслух сообщил Андрей. - Переночуем, а там посмотрим. Однако придется обойтись без костров. Чтобы огни никто не заметил.
        - Помилуй, боярин, - вмешался помещик Уваров. - Зачем? Уж коли кто так близко окажется, что огонь разглядит, так он и коней наших увидит. Полтыщи голов не штука. Это днем костра нужно бояться, когда дым в небо высоко уходит. Вот его действительно далеко видать.
        - Ладно, посмотрим. А сейчас: добираемся до рощи, отдых до утра. Дозоры сме нить, в лагере караульных выставить. Впрочем, потом проверю...
        Вопреки опасениям Матяха, привыкшего ожидать визиты "чехов" в самое безо пасное время и в самых защищенных местах, ночлег прошел спокойно. Поутру ратники наскоро позавтракали холодной солониной, поднялись в седла и, пустив вперед два крупных дозора, помчались сперва к обнаруженному накануне пастбищу, а затем и дальше, в поисках табуна. Примерно через два часа скачки находящийся на пределе видимости левый разъезд начал заметно уходить в сторону. Андрей повел отряд вслед за ним и вскоре сам увидел среди белой, как кусковой сахар, степи обширное темное пятно: вытоптанный до земли снег, широкий каменный колодец, пятна кост рищ, пять больших татарских юрт. Вот только ни единого человека там почему-то не наблюдалось.
        Двадцать ратников, что Матях выделил в дозор, въехали на пустующую стоянку, спешились, побежали по юртам и, когда боярский сын во главе отряда остановился у колодца, уже вышли навстречу с докладом:
        - Нет никого, воевода. Двух полонян нашли, да старик в одной палатке.
        - Вот как? - спустился с седла Андрей. - А мертвых нет никого? Может, случи лось что?
        - Спокойно все выглядит, боярин.
        - Где старик?
        Ногаец в старом засаленном халате и потертой ушанке сидел на корточках перед холодным очагом, над которым висел закопченный медный котелок, и что-то напевал, покачиваясь вперед-назад.
        - Здравствуй, отец, - кивнул ему Матях, переходя на язык, который далекие потомки назовут "тюркским". - Здоровья тебе и долгой жизни.
        Услышав добрые слова, старик перестал раскачиваться и повернул морщинистое лицо к гостю, уставившись на него подёрнутыми бледной пленкой глазами.
        - Сбежали все, отец? - кивнул ему Андрей.
        - Увидели, чужаков много. Ускакали.
        - А тебя что же бросили?
        - Стар я уже. Чего бояться? От чего бежать? Умру, так умру. А нет, так и тоже хорошо.
        - Что же вы, старик, русских невольников на свободу не отпустили?
        - Отпустили мы всех, сынок. Как Дербыш-Алей повелел, так и отпустили, разора ждать не стали.
        - А как же мои воины у тебя на стойбище двух полонян нашли?
        - Двух? - как бы прислушиваясь, склонил набок голову ногаец. - Так то жена сына моего Асима. И отец ее.
        - Откуда у твоего сына русская жена?
        - Как всех отпустили, многие ушли. А она осталась. Асим ее перед Аллахом женой назвал.
        - Сам-то сын где?
        - В степи, - пожал плечами старик. - Коней пасет.
        Матях развернулся, выглянул наружу:
        - Невольников сюда! - А когда смерда лет сорока в простецкой рубахе и шаро варах и девицу в длинном махровом халате, со спрятанными под платок волосами, втолкнули внутрь, спросил: - Это кто?
        - Свекр мой, Канат Рамазанов. - Девушка подбежала к старику, опустилась рядом с ним на колени и быстро заговорила по-татарски: - Это русские ратники, это не разбойники. Они нам ничего не сделают.
        - Коли свекр, так почему в холодной юрте сидит? - попрекнул невестку Андрей. - Хоть бы костерок запалила.
        Он опять вышел на улицу, кивнул боярину Уварову:
        - Возьми своих холопов, идите по следу. Старик признал, утром только ногайцы сбежали. Догоните, посмотрите, нет ли с ними рабов. Коли нет, назад вертайтесь. А коли есть... Ну, знаешь, что делать...
        Помещик с полусотней ратников умчался в степь, а Матях дошел до колодца, заглянул внутрь. На глубине метров трех поблескивала ровная ледяная корка. Замерз...
        Впрочем, зачем зимой колодцы? Вон сколько снега кругом! Растапливай и пей. Было бы чем согревать.
        К тому времени, когда вернулся Уваров, в очаге юрты над кучкой кизяка уже плясал огонь, в котелке грелась вода, а Матях неспешно попивал кумыс, заботливо поднесенный русской женой ногайского пастуха.
        - Нагнал, боярин Андрей, - тяжело выдохнул клубы пара помещик. - С возами они убегали, тяжелые.
        - Ну?
        - Нет при них невольников. А коли и есть, то не наши, узкоглазые.
        - Что сделали?
        - Мы кругом обскакали обоз-то да назад повернули.
        - Правильно, - кивнул Андрей.
        - Вот, испей с дороги, служивый, - поднесла боярину пиалу с кумысом девушка, а Матях тем временем повернулся к старику:
        - Скажи, уважаемый Канат, не слыхал ли ты про хана Кубачбека? Где он сейчас, где его кочевье?
        - Я знавал многих нукеров из этого славного рода, - покачал головой ногаец. - Но где сейчас хан, не ведаю. Не скажу.
        - Ну ладно, - допив кумыс и отставив пиалу, поднялся боярский сын. Нет так нет. Счастливо оставаться. Вели, боярин, своим холопам коней на заводных пере седлать, да тронемся. Заждался нас Илья Федотович, наверное. Беспокоится.
        - А что за Кубачбек такой? - тихо спросил Уваров, когда Андрей поравнялся с ним.
        - Да есть один ногаец, - криво усмехнулся Матях. - Должок за ним. Надобно получить.
        Хотя отряд и задержался в кочевье, однако к Уралу и стоянке главных сил он успел вернуться до темноты - река делала здесь поворот, словно устремляясь к Волге. Матях, отдав поводья коня Трифону, сразу отправился в палатку Умильного, с военной четкостью доложил:
        - Воевода, за время моего патрулирования в половине перехода отсюда обнару жено и проверено кочевье. Русских невольников в нем нет. Вреда местному населения не причинялось, потерь ни с нашей, ни с их стороны нет.
        - Скоро будут, - кивнул ему Илья Федотович, восседающий на сундуке, и указал на другой, стоящий возле складня. - Илья Горбатый намедни в сечу с ногайцами вступил, кочевье сжег, двунадесять невольников освободил, столько же полона взял. В обоз отправлены. От боярина Брилякова, что утром по правому берегу вперед ушел, уже двух раненых привезли. Мыслю я, поначалу ногаи дикие, что власти не признают, отойти попытаются. А как поймут, что нету пути нигде, что со всех сторон гоним их, как зайцев, так соберутся вместе и рать нашу опрокинуть захотят. Нету у них другого способа уцелеть и от кочевий кару отвести, кроме как нас обратно к Казани отогнать.
        - Понятно, Илья Федотович.
        - Чего понятно? - пригладил бороду боярин. - Для нас все едино. Наше дело ратное. Ты сбитня выпей для согрева да спать иди. И осторожнее впредь будь.
        Однако полк Матяха беда обходила стороной. Он отправлялся в степь, насколько у коней хватало сил, ночевал в сугробах. Никого не встретив, возвращался обратно, выслушивал про стычки и успехи, выпавшие на долю других отрядов, и снова уходил, чтобы опять вернуться ни с чем. Только на пятый выход в степь, проскакав верст десять от Урала, воины его отряда увидели у горизонта темную полосу и с радостными криками помчались вперед: теперь и им будет чем похвас таться в лагере перед друзьями. Однако очень скоро воинственный порыв стих. С холодком в груди боярские дети начали понимать, что впереди не кочевье и даже не гонимые пастухами табуны. По степи, подобно темным морским волнам, накатывались темные татарские сотни: плотные стеганые халаты, опушенные лисьим и волчьим мехом шлемы, поднятые к небу острия копий, тысячи прочных круглых щитов и кривых сабель. Ногайская рать шла останавливать забредшего на ее земли врага.
        - Да их же там тысячи, боярин Андрей, - зачем-то облизнул губы Трифон. - Вестимо, драпать пора. Стопчут.
        - Бери Прохора, заводных, мчись в лагерь со всех ног, - сухо приказал Матях. - Скажи Умильному, главные силы татарские идут. Пусть встречают.
        - Ага, - повернул скакуна холоп и принялся погонять его с неожиданной стара тельностью.
        - Тысяч десять, - добавил от себя боярин Уваров, слышавший весь разговор. - Уходить станем, али костьми лечь прикажешь?
        - Погибнуть без толку много ума не надо, - ответил Андрей, глядя на захлест нувшую степь живую массу, катящуюся прямо на его маленький отряд. - А вот задер жать степняков нужно. Чтобы в лагере оборону успели подготовить.
        Бить татар в лоб - стопчут. Отступать - к лагерю выведешь. К лагерю, еще не готовому к бою. Нужно выиграть минут двадцать, тридцать - а потом можно хоть во все стороны разбегаться, задача будет выполнена.
        - Ну, мужики, - оглянулся Андрей, приподнявшись на стременах, - не посрамим земли русской! За мной!!!
        Он пнул пятками вороного скакуна, посылая его в стремительный галоп, а сам полуповернулся назад, отстегнул застежки саадака, вытянул лук, открыл крышку колчана. Сдернул зубами рукавицы и сунул их в сумку.
        Теперь, когда степняки и русские витязи мчались друг на друга, расстояние сокращалось с такой стремительностью, словно ехали они не на лошадях, а на болидах "Формулы-1". Всего несколько минут - и они в полукилометре друг от друга. Боярский сын начал поворачивать коня влево, скача уже не на врага, а вдоль сплошной стены воинов, выпустил пару стрел бить под правую руку оказалось несподручно, но минуту спустя небольшой русский полк развернулся к татарам кру пами коней и начал метать тяжелые каленые стрелы за спину, знаменитым скифским выстрелом, оказавшимся вдобавок и чрезвычайно удобным в исполнении.
        С трехсот метров Андрей уже давно белке в хвост попадал, а потому, выпуская стрелы, с удовольствием видел, как то один ногайский всадник улетает через голову подраненной лошади, то другой опрокидывается на спину, широко раскинув руки. Правда, среди русских тоже начали падать в снег вместе с лошадьми зако ванные в доспехи всадники. Но зато татары мчались изо всех сил за отважным пол ком, и мчались не к воинскому обозу и не к лагерю, а вперед, к пустынному Уралу.
        Шкура лошади на глазах покрывалась влагой, из-под упряжи начала выступать белая пена.
        - Ну же, родимая, выноси, - прошептал Андрей, понимая, что в настоящий момент его жизнь зависит только от выносливости скакуна и ни от чего более. Он сунул руку в колчан и обнаружил, что тот пуст.
        "Это сколько же мы их гоняем? - с тревогой подумал он. - Час? Минуту?"
        Однако полк пора было спасать. У ногайцев стрелы еще оставались, но стреляли они лениво, никто из русских пока не падал. Правда, расстояние между преследова телями и преследуемыми потихоньку сокращалось.
        Андрей опять начал забирать левее, морщась от бьющего в лицо студеного ветра. Взгорок, сугроб за ним, новый взгорок - и впереди открылась ровная повер хность реки.
        - Выбрались!
        Лагерь он теперь тоже видел: стрельцы успели поднять гуляй-город и теперь выглядывали через бойницы. Стояли щиты не вплотную, между ними оставались сво бодные промежутки метра в полтора.
        "А ведь мы между щитами проскочим! - быстро сообразил Матях. - Шасть, и мы внутри. Всего пара километров..."
        Вороной уже заходился страшным предсмертным хрипом, но продолжал скакать.
        - Ну же, еще чуть-чуть! - Копыта били в лед, высекая белую крошку, изо рта лошади капала кровавая пена. - Господи, вынеси! Отборного овса лично принесу!
        Наконец скакун взвился в последнем прыжке, перемахивая стоящую за щелью телегу, пробежал еще полсотни шагов и остановился, широко расставив ноги и странно покачиваясь. Все!
        Матях спрыгнул на землю, отпустил, подпруги, торопливо скинул седло, оставив потник - чтобы коня не студить - снял уздечку. И только после этого повернулся к полю брани.
        Оттуда послышался дружный, убийственный залп. Но вот что происходило весь вид заслоняли собой сотни приведенных им в лагерь всадников, что спешивались и оглаживали спасительниц-лошадей. А когда Андрей протиснулся к щитам гуляй- города, дело практически закончилось: уплывали в небо белые хлопья дыма, билось в предсмертных судорогах перед лагерем несколько сотен коней, калеча ударами копыт еще живых, шевелящихся людей; расползалось во все стороны, растапливая снег, красное пятно. Уцелевшие татары скакали прочь и осаживали коней только метрах в шестистах. В воздухе зашелестели стрелы. Стрельцы, опасливо втягивая головы в плечи, стали прижиматься к своим щитам - двадцатисантиметровые бревна легкому снаряду на излете не пробить, за ними безопасно. А вот многие бояре, не особо боящиеся ранений в своих доспехах, тоже взялись за луки, ответно обстре ливая татар.
        Андрей наклонился, зачерпнул потоптанный десятками копыт и сапог, но почему-то все еще белый снег, отер им лицо. Вдруг послышались гортанные выкрики, татарская лава опять понеслась на гуляй-город. Стрелы застучали часто, как крупные капли при начале проливного дождя. Одна из них даже звякнула Матяху по шлему, но вреда не причинила - чиркнула и вонзилась в днище ближних саней.
        Ногайцы приближались - пятьсот метров, четыреста. Они попрятали луки и опус тили копья - триста метров, двести.
        В руках стрельцов загрохотали пищали. Стало видно, как падают лошади, как вылетают из седел всадники. И опять все быстро заволокло дымом. А когда тот рас сеялся - татары стояли на прежних позициях, а количество убитых и раненых перед гуляй-городом заметно возросло.
        Андрей увидел упавшего навзничь стрельца, из бороды которого, чуть ниже под бородка, торчало белое оперение стрелы. Пищаль валялась рядом. Матях подобрал оружие, торопливо осмотрел. Самопал как самопал. Вот только отверстие для под жига сбоку, да специальный механизм имеется, который при нажатии на кнопку сбоку приклада опускает тлеющий в замке фитиль на полку с порохом.
        Боярский сын снял берендейку* с плеча павшего воина, открыл. Там лежало два десятка крохотных березовых туесков. Открыл один и обнаружил внутри гранулиро ванный порох**.
        - Сейчас разберемся... - Вытянув шомпол из-под ствола, Матях насыпал порох в ствол, пихнул сверху кожаный пыж, хорошенько прибил заряд, порылся в поисках пули. Свинцовых шариков, близких к калибру двадцать пять миллиметров, не наш лось, зато обнаружились тяжелые туески с картечинами диаметром миллиметров в девять***. Боярский сын сыпанул их в ствол, мысленно прикинув, что в заряде должно быть не меньше пятнадцати штук. Получалось, два выстрела из пищали - это все равно что полный магазин из "калаша" выпустить. Впрочем, еще неизвестно, что лучше. За то время, пока пули вылетают одна за другой, конница два раза дис танцию прямого выстрела промчится. А здесь один раз жахнул - бери бердыш и иди, ищи уцелевших.
        * Берендейка - сумка, в которой хранились припасы для обслуживания пищали и ее снаряжения.
        ** На Руси он назывался зерненым.
        *** Которые назывались жребием.
        Вторым пыжом Андрей прибил в стволе картечь, из тонкого носика пороховницы насыпал пороху в затравочное отверстие и на полку, подступил к бойнице.
        - Обходят! Обходят!
        Татары, поняв, что взять импровизированную крепость в лоб не получается, по широкой дуге двинулись в обход. Однако стрельцы дружно навалились на сани, на которых и стояли бревенчатые щиты, и быстро, быстро потолкали их вдоль берега, прикрывая собравшийся в кучу обоз. Степняки, пытаясь использовать момент, уже ринулись в атаку, метясь в еще не закрытый участок.
        - Пали!
        Матях, помогавший толкать свой щит, по этой команде схватился за пищаль, прильнул к бойнице.
        Ногайцы мчались во весь опор, не переставая метать стрелы, и щит мелко взд рагивал от ударов. То тут, то там показывались наконечники, прошившие бревна нас квозь. Рядом с Андреем, громко вскрикнув, опрокинулся стрелец, чуть отполз и сел на сани, громко ругаясь: стрела торчала из плеча, ее кончик - из лопатки. Судя по тому, что насквозь не пробила - раскромсала какую-то кость.
        Русские ждали. Пищаль - она не лук, далеко не выстрелишь. Матях, полагаясь на опыт бывалых воинов, тоже не торопился, глядя поверх граненого ствола, как татары бросают луки в колчаны, опускают длинные остроконечные пики.
        Б-ба-бах! Бах! Всадники закувыркались вместе с конями, едко пахнуло жженой серой. Андрей поймал кончиком ствола, не имеющего даже примитивного прицела, ногайца с большим медным диском на груди, нажал большим пальцем кнопку. Фитиль упал на полку, на ней полыхнуло, тонкая струя пламени ударила в сторону - а татарин мчался со скоростью мотоциклиста, ограбившего банк, и Матях, сопровождая цель, чувствовал, что еще мгновение - и степняк уйдет из-под прицела.
        Б-бах! Приклад ударил в плечо с такой силой, что боярского сына развернуло. Пространство перед ним заволокло дымом.
        - Ур-ра-а! Москва-а-а!!! - Это навстречу татарам через оставшийся незакрытым просвет помчалась кованая конница.
        - За мной, мужики! - Андрей бросил разряженную пищаль, схватил соседскую, из которой раненый стрелец так и не выстрелил, подхватил и закинул за спину чей-то бердыш. - Ур-ра-а!!!
        Он выбежал в просвет меж щитов, промчался через густую дымовую завесу и остановился перед кровавой полосой из бьющихся в судорогах, истекающих кровью, умирающих существ. Убитых среди людей и коней было мало. Большинство оказалось покалечено, ранено, просто придавлено тяжелыми тушами. Татары, что гарцевали за этим жутковатым препятствием, глядели не на Андрея, а вперед туда, откуда на них накатывалась закованная в сталь русская конница. Матях остановился, поднял тяже ленную пищаль, нажал на спуск, дождался выстрела и с облегчением бросил неподъ емное оружие. В этот раз он смог увидеть последствия своего выстрела: широко раз летевшаяся на дистанции в пятьдесят метров картечь пробила темные, сразу начавшие кровоточить отверстия в телах сразу двух коней, снесла их всадников, а кроме того - упали еще двое татар, находящихся дальше, глубоко в строю, но на линии огня.
        В этот раз одинокий русский воин - из стрельцов за Андреем никто так и не побежал - привлек к себе внимание. Сразу трое нукеров свернули, поскакали на него прямо по распластанным телам, ломая кости и расплющивая конечности своих бывших соратников.
        - Ну, идите, идите. - Матях скинул с плеча бердыш, показавшийся после пищали невесомой пушинкой, зажал его в руках, удерживая вертикально. Давай!
        Усатый, с бритым подбородком татарин в отороченном мехом остроконечном шлеме метился копьем ему точно в сердце, но в тот миг, когда стальному острию с болта ющимися чуть ниже тремя беличьими хвостами до цели оставались считанные санти метры, боярский сын двинул всем бердышом слева направо, снося обеими руками копье в сторону, а потом резанул оказавшимся точно перед животом врага добротно отто ченным полумесяцем в обратном направлении. Судя по тугому толчку, пришедшемуся на правую руку, если ногайца и не разрезало при этом до позвонков, то уж из седла выкинуло точно. Смотреть, чем все кончилось, у Матяха времени не имелось - второй татарин уже заносил над ним саблю. Парировать удар боярский сын не успе вал, а потому извернулся всем телом, выдернул из-под клинка плечо, выгнулся, с неожиданной искренностью возопив к Богу о помощи. И помощь пришла: сабля, раз рубив новенький налатник, с обиженным лязганьем скользнула по пластинам бахтерца, а Андрей, со всей силы ударив бердышом снизу вверх, вогнал его кончик степняку под подбородок.
        Третий татарин, подъехав к боярскому сыну, молча упал с седла. Из его живота, груди, глаза торчало по стреле. Андрей оглянулся: дым уже развеялся, и кто-то из своих получил возможность прицельно расстрелять ногайца, выручая не в меру отважного товарища. Стрельцы же, не ставшие поддерживать безумную атаку, торопливо толкали сани вперед, подводя гуляй-город к врагу на дистанцию пищаль ного выстрела.
        Татары видели опасность и даже изредка пускали стрелы, но сделать ничего не могли. Отступить для них означало показать спину кованой рати. А такой подарок равносилен самоубийству. Порубят всех, как цыплят. Стрелять тоже нечем - колчаны опустошены в начале атаки. Единственный шанс выжить это ломиться вперед и опро кинуть либо стрельцов, либо бояр.
        Матях отбежал за щиты, схватил брошенную на сани пищаль, начал ее торопливо заряжать.
        - Фитиль потуши, боярин! - крикнул кто-то. - Зелье полыхнет!
        - Туши, потом поджигай, - упрямо мотнул головой Андрей. - Этак выстрелить ни фига не успеешь.
        Порох, пыж, шомпол, картечь, шомпол, пороховница, затравочное отверстие, немного пороха на полку... Готов!
        Он поднялся к бойнице, выставив ствол. Татары показались совсем близко, чуть не на расстоянии вытянутой руки - и Андрей сразу нажал на кнопку. Его выстрел слился с дружным залпом остальных стрельцов. В этот раз не проявляя самодеятель ности, Матях отступил, бросил пищаль, схватил бердыш, ожидая, когда сквозь дым прорвутся первые из ногайцев и полезут через щели гуляй-города в лагерь.
        Минута. Другая. Третья...
        Ветер лениво развеял дым, и стало видно, что татары уносятся в степь, а по пятам за ними, рассыпав строй, гонится кованая рать.
        Это означало, что сражение окончено.
        * * *
        - Однако же ты сорвиголова, боярин, - не без восхищения цокал языком Уваров, ехавший бок о бок с Матяхом. - Это же надо, один на десять тысяч татар в сечу кинулся! Я, как увидел, сам забыл, куда скакать надобно.
        - Теперь понятно, почему тебя Илья Федотович все время Беспамятным называет, - добавил с другой стороны Варнавин. - Он ведь с тобой уже дважды в походы ходил?
        Теперь, после сечи, оба родовитых боярина считали за честь ехать с коман диром своего полка бок о бок, отогнав умиловских холопов. С одной стороны, это уважение было приятно. С другой - Андрей явственно чувствовал, что его считают психом. Психом отважным и полезным - но все равно ненормальным. Таким, которому с искренним восхищением пожимают руку, а потом не менее искренне за спиной крутят пальцем у виска.
        - А что же ты верхом-то не сел, боярин? - продолжал расспросы Варнавин. - Пошто пешим на ногайцев побежал?
        - Пока лошадь найдешь, они ведь и удрать могут, - хмуро ответил Матях, однако эта простая фраза вызвала у помещиков взрыв восторженного хохота.
        - Ай, Беспамятный! Ох, сказал!
        - А это еще что? - привстал на стременах Андрей, увидев вдалеке скачущего воина.
        - Дозорный, - моментально посерьезнели бояре. - Никак, татары разъезд посекли?
        - Бояре, - осадил скакуна рядом с помещиками ратник, - там такое... Сами смотрите...
        Переглянувшись, витязи дали шпоры коням, помчались вслед за тревожным вест ником. Вскоре они остановились на вытоптанной площадке, вокруг которой ожидали подхода основных сил дозорные. Судя по следам, тяжело груженный обоз в сопровож дении большого конного отряда либо просто большого табуна дошел до этого места, стал на отдых, потом двинулся дальше. И все бы ничего, если бы не десятки изруб ленных тел, оставшихся лежать после этого отдыха на снегу. Полотняные рубахи, обмотки на ногах, русые волосы, изумленно открытые глаза, на которых уже не тают снежинки. Женщины, мужчины, старики...
        - Похоже, татары невольников порубали, дабы в дороге не задерживали, вздохнул Уваров. - Пешему за повозкой долго не удержаться, вот и посекли, чтобы не мешали.
        - Но почему они их убили, почему просто не бросили? - непонимающе мотнул головой Андрей. - Почему не оставили выкручиваться как смогут, зачем обязательно резать?
        - Так ведь татары же, - пожал плечами Варнавин.
        - И дня не прошло, боярин Андрей, - сказал, подъехав ближе, Трифон. Вон, не занесло совсем тела-то. Догоним. Куда они от нас на телегах-то?
        Матях молча повернул коня и галопом погнал его по хорошо видимому в снегу следу. Дробный топот позади показал, что весь полк правой руки мчится за спиной.
        Сколько времени назад случилось это убийство? День, два назад? Какая раз ница! Всадник все равно скачет впятеро быстрее самой легкой повозки, Самое большее полдня, и они смогут собственными глазами увидеть ногайцев, таким звер ским способом облегчивших свой груз.
        След на снегу неожиданно раздвоился. Глубокие борозды указывали на то, что обоз повернул вправо, а вот всадники продолжали двигаться по прямой.
        - Туда надо! - указал плетью в правую сторону Уваров. - Пощипаем ногайцев!
        - Нагонять надобно, - поддержал земляка Варнавин. - Как бы след не запутали. Не найдем опосля.
        - Там обоз, - мотнул головой Андрей. - Всадники прямо пошли.
        - Да, - торопливо кивнул Уваров. Глаза его горели азартом и предвкушением добычи.
        - Да вы с ума сошли, бояре! - забывшись от возмущения, прямо в лица крикнул им Матях. - Эти выродки людей для развлечения порубали, а вы все о барахле пече тесь? Да делайте что хотите! Глаза бы мои вас не видели!
        Он снова дал шпоры жеребцу, помчавшись по следам конских копыт, не огляды ваясь и готовый снова, если придется, выйти один со своим бердышом против тысячи разбойников.
        - Боярин! Боярин Андрей! - нагнал его Трифон. - Коней бы переседлать. Запа рили уже...
        - Ладно. - Против этого спорить было невозможно. - Меняем на заводных.
        Он спрыгнул и, экономя время, сам расстегнул подпругу, скинул седло, узду - не дожидаясь, пока об этом позаботятся холопы. Прохор подвел чалую кобылку, Матях привычными движениями кинул ей на спину и тщательно разгладил потник, поднял седло, сунул в рот удила, поставил ногу в стремя, поднялся наверх и сразу дал шпоры.
        Ногайцы, похоже, погони не ожидали, а потому шли не торопясь. Да, в общем- то, и не должен был их никто преследовать - ведь они фактически заплатили за свою безопасность всем обозом. И появление за спиной русских застало нукеров врасплох. Они начали погонять коней, хвататься за луки, стрелять себе за спину. Но луки имелись и у кованой конницы - причем вчетверо больше, чем у кучки степ няков. В небе замелькали темные черточки. Воздух наполнился шелестом, словно ветер проносил мимо клочки рваной бумаги. Расстояние потихоньку сокращалось - боярская конница шла на свежих конях, а татары переседлаться не успели; кованая рать мчалась по утоптанной дорожке а ногайцы тропили целину. Противники все сближались, и выстрелы получались более и более точными. Вот один степняк упал со стрелой между лопаток, вот и у другого из плеча выросло оперение, вот третий слетел с подраненной лошади. Ногаец вскочил, развернулся, выхватывая саблю, но ему в грудь тут же ударил наконечник рогатины. Вот еще один татарин лишился коня и принял смертный бой: от рогатины первого всадника ему удалось отбиться, но второй, не успев
поменять оружия, выстрелил в упор, пронзив его стрелой.
        Ратники тоже теряли всадников. Холопы слетали с коней и, громко ругаясь и проклиная степное племя, ловили бегущих сзади заводных лошадей. А татарский отряд таял все быстрее и быстрее, словно брошенный в горячий чай кубик льда. Теперь по каждому степняку било не по два-три, а по десять лучников, и шансов уцелеть уже не оставалось.
        Споткнулась и перевернулась лошадь под татарином со стрелой в плече. Степняк тоже перекувырнулся несколько раз, вскочил на ноги, затравленно глядя по сторо нам. Андрей вернул лук в колчан, выхватил из-за спины бердыш, подъехал ближе.
        - Ты не должен меня убивать! - попятился ногаец. - Я ранен. Я не могу сра жаться.
        - А ты в ОБСЕ пожалуйся, - посоветовал Матях и взмахнул своим боевым топо ром. Потом огляделся. Погоня прекратилась - преследовать было некого. Холопы спрыгивали с коней, обыскивали убитых, забирали оружие, у некоторых снимали дос пехи.
        - Ну что, воевода, - подъехал к нему Уваров, - свой долг пред Богом и людьми мы исполнили. Что теперь делать станем?
        - Как что? - пожал плечами Андрей. - Там обоз вот-вот пропадет, а вы тут вопросы задаете. Вперед, вперед, не время застаиваться.
        - Ату его! - взмахнул рукой боярин и, залихватски свистнув, сорвался в сто рону Волги. Холопы, подбегая к своим коням и запрыгивая в седла, помчались сле дом. Спустя несколько минут Матях остался один, только чалая кобыла, положив голову ему на плечо, о чем-то чавкала мягкими губами.
        Андрей обозрел место короткой схватки. Трупы, трупы, трупы. Разрубленные саблями, разорванные рогатинами, пробитые стрелами, изувеченные кистенями. Пожа луй, дома за такую боевую операцию его бы отдали под суд, долго склоняли по всем телеканалам, посадили на десять пожизненных сроков и предали анафеме на вечные веки. Однако даже в самой глубине души он не испытывал ни малейшего раскаяния за содеянное. Он догнал убийц и уничтожил всех до единого, сделав этот мир чуть- чуть безопаснее. Может быть, именно потому здесь, в шестнадцатом веке, и удалось за считанные годы избавиться от "горячих точек"*, что все правители и воины заботились о правах, безопасности и жизни только честных подданных и мирных тру жеников, а до грабителей и насильников никому не было никакого дела? И уж во всяком случае никто не заглядывал через плечо и не требовал, чтобы ты рисковал своей шкурой, дабы не подвергать риску какого-нибудь работорговца, которого обя зательно будут сурово судить, а потом отпустят по амнистии.
        Люди должны жить, грабители должны умирать - вот и вся нехитрая философия, которая способна сделать жизнь чище. Вот только чем дальше развивается челове чество, тем тупее относится к основополагающим истинам.
        * Пять лет понадобилось Ивану Грозному, чтобы Астраханское и известное своими разбойничьими повадками Казанское ханство стали мирными, безопасными для всех прохожих и проезжих людей землями.
        - Человечество деградирует с каждым веком, - сообщил он своей лошадке, пог ладив ее по морде, - но почему-то называет все это прогрессом и развитием цивили зации. Однако же нам пора. Иначе воевода дозорного подразделения останется без своей доли добычи.
        * * *
        Если даже конный отряд они смогли настичь всего за полдня, то у обоза не оставалось и вовсе никаких шансов. К тому времени, когда Матях догнал свой полк, все уже было кончено: несколько нукеров, зачем-то решивших отбиваться, лежали в снегу, изрубленные до неузнаваемости; возле двоих из них стояли на коленях и громко выли старухи с распущенными космами и в разодранных платьях. В конце обоза толпились девки с непокрытыми волосами и русоволосые, и узкоглазые, похожие друг на друга легкими, несмотря на мороз, сарафанами или длинными руба хами. Очевидно, половину из них освободили, половину, наоборот, взяли в полон. Но покамест всем было одинаково хреново. Холопы рылись в возах, бояре оценивали подростков, вокруг бродили старики, не нужные больше никому.
        Ну что же, все как всегда. Не хочешь, чтобы грабили тебя, - не влезай в дом к соседу. Теперь плакаться поздно.
        - Боярин Андрей, воевода! - окликнул Матяха Уваров, подскакал ближе. Пойдем, что покажу...
        Пойдем - означало: подъедем верхом. Нижегородский боярин остановился возле старика, ежащегося в тонком парчовом халате, деловито огрел его плетью по спине:
        - Кубачбек!
        - Там, там Кубачбек, - заскулил старик, махая рукой вперед. - Половина пере хода до его кочевья. К нему шли.
        - Вот такой у меня подарок тебе, боярин Беспамятный, - довольно улыбнулся Уваров. - Можем поехать, долг твой получить. Вестника воеводе Умильному пошлем, что кочевье татарское нашли, что обоз с охраной и освобожденными невольниками к лагерю идет. Он беспокоиться не станет. Половина перехода, боярин, два десятка верст. Здесь переночуем, завтра к полудню с Кубачбеком свидишься. Хочешь?
        - Спрашиваешь...
        Андрей Матях смотрел вперед, но видел там не заснеженную степь. Он видел мокрые, залитые желтым светом фонарей улицы родного Питера, видел маму, свою квартиру на третьем этаже, видел теплый душ, телевизор, видел жареную корюшку, пиво "Степан Разин", перелитое из бутылки в большую стеклянную кружку. Видел остроконечный шпиль Петропавловки, горбатые мостики перед Летним садом и томик "Мастера и Маргариты", который постоянно лежит на столе - потому что эту книгу можно читать и перечитывать вечно. Прощай мир, в котором еще не родился Вильям Шекспир и подростки не научились нюхать клей "Момент", в котором копченую осет рину считают скоромной пищей, а стекло великой ценностью. Прощай.
        Всего половина перехода - и он получит свой билет домой.