Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Прашкевич Геннадий : " Нет Плохих Вестей Из Сиккима " - читать онлайн

Сохранить .
Нет плохих вестей из Сиккима Геннадий Мартович Прашкевич
        # Создатель компьютерных игр пытается разобраться, в какой действительности он находится? идет ли с отрядом красных кавалеристов в Шамбалу? или входит в кружок знаменитого российского эзотерика, погибшего в трагические тридцатые годы? или летит в самолете, который скоро сгорит при посадке? или мир, окружающий его, по-настоящему реален и самодостаточен без всяких мысленных представлений о том, каким же, собственно, он должен быть?
        Геннадий Прашкевич
        НЕТ ПЛОХИХ ВЕСТЕЙ ИЗ СИККИМА
        Не плачь, ибо, видишь ли, всякое желание - иллюзия, и вновь привязывает тебя к Колесу.
        Р. Киплинг
        Последний атлант
1
        У него в голове гуси.

«Взгляни, что за зверя я там уложил?»

«Что за зверь - не знаю, а по паспорту Сидоров».
        Николай Михайлович начинает рассказывать анекдот по телефону.
        Надо отвечать. «Две блондинки. Первая: „Чем заняться?“ Вторая: „Включи, что ли, чайник“. Первая: „А он вскипел, что дальше-то?“ Вторая: „Ну, не знаю, поставь в холодильник, горячая вода всегда пригодится“.
        Последний атлант ржет.
        Он стоит в открытых дверях.
        Он только делал вид, что его нет, просто мобильником пользуется без перерыва.
        В детстве возможности Николая Михайловича были ограничены бедными функциями обыкновенного домашнего телефона, зато теперь он наверстывает, пользуется только продвинутой техникой. В годы становления наведывался в закрытые компьютерные сети банков, случалось, бродил в закоулках оборонного комплекса. К счастью, несколько шумных показательных процессов, прокатившихся по стране, отрезвили юного хакера; он нашел себя в играх.
        В компьютерных.
        Дантист по образованию, модернист по ориентации.
        Летом - светлые шорты, линялая футболка, мягкие кроссовки.
        Зимой - джинсовый костюм, теплая дутая «аляска». Кудри, голубые глаза.
        Шесть раз счастливо женат. Мысли просты, не стоит сравнивать с фрактальными фигурами. Но если вы, молодые женщины, купили новую мебель, новый красивый ковер, чудные занавески, отливающую небесной голубизной фарфоровую посуду и вам срочно требуется обновить мужа, не смотрите в сторону Николая Михайловича. Вам нужен обыкновенный, так сказать, бытовой муж, у которого золотые руки, бегающие глаза, который пахнет потом и изменами, а Николай Михайлович всегда выбрит, аккуратен, он обожает анекдоты и эзотерику, образ жизни у него ночной, ваши подруги заахаются. Третья жена рискнула не пойти с Николаем Михайловичем на собрание эзотериков - теперь живет в другом городе, а Последний атлант переселился в квартиру рядом с моей. Стучит по клавиатуре, заходит покурить, опять и опять возвращается к любимому компьютеру. Подозреваю, что всех своих бывших жен он представляет исключительно в виде www.july, www.jenny, www.svetik, www.lapka, www.tamusik, www. erda. На Новый год и на дни рождения дарит друзьям модемы и флешки; фильмы просматривает в ускоренном режиме, отыскивая вопиющие, на его взгляд, технические
ошибки; носит майки с омерзевшим логином WINDОWS МUSТ DIЕ; абсолютно убежден, что Чужие среди нас, а IQ нормального системного администратора должен в три раза превосходить его физический вес. Последней жене в ответ на страстные ночные стоны не раз указывал: шлейф Durex не рассчитан на подобную скорость. А вторую пытался убить. Некий доброжелатель донес что-то такое о приключениях в зарубежной командировке, вот Последний атлант и отправился в офис жены, прихватив с собой кухонный нож. Ангелу-хранителю Николая Михайловича это не понравилось. Спасая хозяина от тюрьмы, толкнул его под колеса грузового автомобиля. С той поры Николай Михайлович хромает.

2
        - Тебя нашел этот тип?
        - Не знаю, о ком ты говоришь.
        - А почему не спросишь?
        - А нужно?
        - Нужно, - покивал Последний атлант. - Не простой тип, в шляпе. Да еще и в легком плаще, можешь представить. На глазах очки. Хмурый. Полчаса стучал в твою дверь, пока я не выглянул.
        - А зачем выглядывал?
        - Так стучал же.
        - Не к тебе.
        - Тем более.
        - И что он сказал?
        - Всего только два слова.
        - Мне нужно их знать?
        - Наверное. Счетчик включен.
        - Электрик, что ли?
        Последний атлант пожал плечами.
        Ладно. Проехали. Гости меня не интересуют.
        Последнее время мы на белом коне. И все благодаря «Эволюции».
        Я сам видел в офисе договора на поставку наших дисков в Португалию и Испанию.
        Не знаю, почему именно в Португалии и в Испании геймеры проявляют такой особенный интерес к науке - может, потому, что Колумб, кажется, был оттуда. Так что электриком Последний атлант меня нисколько не удивил. Ко мне часто приходили непонятные люди. Да и сам Николай Михайлович появлялся не просто так. Даже сейчас прятал за спиной руки. А мог и не прятать. Знакомый пластиковый пакет. Я прекрасно знал, что лежит в этом пакете. Мои собственные джинсы. Час назад я специально оставил их на скамье в парке. Надеялся, что первым их подберет какой-нибудь бомж. Но повезло Николаю Михайловичу.
        Утром он ходит в офис.
        Просматривает документацию и новые наработки.
        Он не хардкорный геймер, он не станет портить глаза, часами бесцельно пялясь в монитор, но стрелялки (шутеры) его всегда привлекают. Непременно чтобы вид «из глаза». Подозреваю, что таким образом он борется с мировым злом. Убивает все, что движется. А потом отводит душу в эзотерическом обществе, где собираются и левосторонние, и правосторонние. Друзей Последнего атланта интересуют прыгающие вулканы, катастрофические приливные волны, глобальные сбросы, гибель высокоразвитых цивилизаций. Все как один похожи на Шойгу, в самом хорошем смысле.

«У меня комплекс неполноценности», - не раз жаловался Последний атлант.
        Я пытался его разубедить: «Никаких комплексов, реальная неполноценность!»
        Но Николай Михайлович упорствовал. Даже при получении заграничного паспорта отличился. На вопрос: «Ваш родной язык?» - твердо ответил: «Bаsiс». «Да нет, мы спрашиваем про язык, которым вы постоянно пользуетесь!» - «А! Тогда, наверное, Си».
        Топтать кнопки, жать батон, работать с «крысой» (мышь отечественного производства), отдавать трехпальцевый салют - в мире программистов Последний атлант фикус известный. И молитва у него одна. «Отче наш, иже еси в моем PC! Да святится имя и расширение Твое. Да прийдет Прерывание Твое. Да будет воля Твоя. BASIC насущный даждь нам днесь. И прости нам наши дизассемблеры, как копирайты прощаем мы. И не введи нас в Exception Error. И избави нас от зависания. Ибо Твое есть адресное пространство, порты и регистры. Во имя CTRL, ALT' и Святого DELETE, всемогущего RESET', во веки веков, ENTER!»

3
        - Возьми трубку.
        Единственными друзьями я считаю Последнего атланта и Пашу.
        Николай Михайлович следит за тем, чтобы я жил комфортно, а Паша старается этот комфорт разрушить. Ничего странного. Паша - ламер (хромой). Самый тупой «чайник» может, пусть с трудом, но отличит процессор от БИОСа, из самого тупого «чайника» в конце концов может что-то получиться, а вот из ламера - никогда. Не случайно Паша в последнее время увлекся литературой: пишет альтернативный исторический роман. Не один. С женой местного олигарха. Заработав деньги, хочет получить ответ на все если, мучащие его с детства.
        Если бы перекрыть течение Гольфстрим...
        Если бы к власти пришел не Сталин, а Каганович...
        Если бы неандерталец никогда не взял в руки дубину...
        Если бы мы питались только воздухом, причем влажным...
        Если бы мы уже слетали на Марс, только скрываем это. Американцы, к примеру, врут, что побывали на Луне, а мы, к примеру, врем, что не побывали на Марсе...
        И тысячи других если.
        Видимо, олигарху нравится занимать молодую жену увлекательными делами, иначе не отваливал бы Паше тонну баксов в месяц. Неплохие деньги, если учесть, что до начала совместной работы Паша выбирал в ресторане не самые дорогие блюда, а цветочниц гнал от своего столика. Говорил, что у него на цветы аллергия.

«Мы работаем над каждым словом».
        Я верю. Став писателем, Паша многому научился.

«Водку нужно пить ледяную. Тогда наутро у тебя будет не позорный бодун, а благородная ангина».
        Когда в альтернативном романе страсти и ужасы вспыхивают с совсем уж непомерной мощью, Ойлэ (так жена олигарха официально обозначила себя в отношениях с соавтором) пугается и лезет к Паше на колени. Она миленькая, я ее видел, но Паша ее безумно боится. Она мечтает сделать Пашу знаменитым. Но в запутанном Пашином сознании олигарх ассоциируется с чем-то вроде кемпера - знаете, это компьютерный игрок, сидящий в засаде. Цель у него простая: получить максимум с потерей минимума. Но, конечно, своими страхами Паша с Ойлэ не делится, поэтому она постоянно пытается влезть Паше на колени. А он боится, что или его убьют, или Ойлэ отравится противозачаточными таблетками.
        У нее точно бак потек.
        Например, она всерьез убеждала меня в том, что умеет менять скорость света. А еще ей хорошо известно, что в заброшенных тупиках нашего метро живут потерявшиеся когда-то мохнатые осмотрщики путей. А если в розетке поменять плюс и минус, лампочка начнет вырабатывать темноту и холод.
        И все такое прочее.
        - Слушай, - дышал в трубку Паша.
        - Ну, говори, говори. Я слушаю.
        - Ты внимательно слушай, а то с твоей позорной памятью...
        Я неопределенно хмыкнул. Он прав, память - не мой конек.
        - Мне справка нужна. Ты один знаешь о таких вещах. У тебя голова забита никому не нужными вещами. Вот скажи, когда в Советском Союзе ввели персональные звания для военных?
        - Если ты про РККА, то в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году.
        - Это точно?
        - Тебе поклясться?
        - А в госбезопасности?
        - В том же самом году.
        - А разница была между теми и этими?
        - А как же.
        - Ну, так объясни.
        - Что объяснить?
        - Ну, чем они отличались?
        - Звания?
        - Ну да.
        - Сержант госбезопасности в то время был, скажем так, равен лейтенанту Красной армии.
        - А почему не такому же сержанту?
        - Потому что в РККА звание сержанта отсутствовало.
        - А звание младшего лейтенанта госбезопасности чему соответствовало?
        - Лейтенанту или политруку. Соответственно.
        - А капитана госбезопасности?
        - Полковнику или полковому комиссару.
        - Хочешь сказать, - не поверил Паша, - что в госбезопасности легче было сделать карьеру?
        - Я ничего такого не говорил. Это ты несешь всякую чепуху. Просто звание генерального комиссара госбезопасности соответствовало званию армейского маршала. Только тебе зачем все это? Учти, все три советских генеральных комиссара госбезопасности плохо кончили.
        Но Паша - упрямый тип.
        Чтобы написать альтернативный роман, надо много знать.
        Я сам видел, как Пашу били свежим букетом цветов по фейсу, а он только закрывал глаза и спрашивал: «Простите, мы знакомы?» Хороший парень. Далеко пойдет, если завяжет с Ойлэ и с литературой.

4
        Последний атлант бросил на стол пластиковый пакет.
        Он ждал похвалы. Но разворачивать пакет я не собирался.
        Все равно выкину. Новые, почти не ношенные джинсы, а я их все равно выкину.
        По самому низу живота, по ширинке вдоль молнии и ниже по шву расползлись непристойно яркие, ядовитые цветные пятна. На коленях или на заднице, может, они и смотрелись бы, но не на указанных местах. Это бармен в «Иероглифе» угостил меня экзотичным коктейлем. Ингредиентов не знаю, но вывести пятна не удалось.
        Не может быть, чтобы он не помнил.
        Я легко и без интереса читал мысли Николая Михайловича.
        Я легко и без интереса читаю любые чужие мысли. Маленькие и большие, гнусные и нежные, какие угодно. А чаще всего скучные и безразличные. К сожалению, таких больше всего. Правда, Последний атлант не догадывается о моем странном даре. У него идея-фикс: вывести меня на реальные воспоминания.
        А у меня нет воспоминаний.
        Я даже не помню, что любил раньше.
        Это сейчас я люблю сидеть в переполненных кафе, ресторанах, ночных клубах. Музыка и шум нисколько не мешают мне. Приглядываюсь к лицам, прислушиваюсь к словам и к мыслям. Вон тот человек, например, похож на монгола, а размышляет как самый развратный француз. А вон тот похож на осетина, не стоит вслушиваться в его мысли. А этот вообще русский...
        О своем даре я узнал года три назад.
        Случайно, конечно. До этого ничего такого не было.
        В кафе «Иероглиф» за мой столик нагло уселся (загрузился) плотный упитанный чел. Не спросил разрешения, просто отодвинул свободный стул. Розовый, как кабан, упитанный, с небритыми руками. Улыбнулся мне: «Чмо!» Устроился под ярким баннером:
«Если вы пьете, чтобы забыться, платите бармену вперед».

«Чмо!» Это он обо мне так подумал!
        Нагло сдвинул в мою сторону меню, все эти разнообразные баночки со специями, красивую салфетницу и жадно заказал официантке несуразное количество жратвы. При этом прикидывал, рассматривая меня: «Ну, чмо! Ну, не повезло! Все столики забиты. В рот будет заглядывать».
        - Напрасно вы заказали так много.
        - С чего вы взяли, что это для меня много?
        Он уставился на меня. Он стопроцентно был уверен, что я чмо. Ему казалось, что он очень точно определил меня. Даже прикинул: «Может, не ждать? Может, сразу дать по репе?» Но решил: «Успеется. Сперва покушаю».
        Это покушаю меня особенно покоробило.
        - Зря вы заказали так много. Не успеете покушать.
        Он замер.
        Уставился на меня.
        Даже оглянулся, но никого и ничего за его спиной не было, только баннер о заблаговременном расчете. Ласково улыбаясь, отхлебнул из высокого бокала. Красивое рубиновое вино. Отхлебнул жадно, много. Это его успокоило. Пьет, чтобы забыться, решил я. Терраса кафе «Иероглиф» выходит на бульвар, совсем рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, проходили мимо нас люди. «Это нехорошо, это негигиенично, - думал мой наглый визави. - Да еще это чмо. Обгложу рульку, - сладостно думал он, - и засвечу косточкой».
        Я отчетливо видел химический след его неопрятных мыслей.
        Они извивались. Они были белесыми. Они доставляли ему острое, даже болезненное наслаждение. «Закажу чашку латте, чтобы глаза не ошпарить». Так он наслаждался. Даже пришлось предупредить:
        - Вы не успеете.
        - Чего не успею?
        Он опять оглянулся.
        Глаза его недоуменно щурились.
        И как раз в этот момент к террасе подкатила машина.
        Черный мощный джип «Хонда». Водила не собирался останавливаться, джип медленно катился вдоль террасы и два накачанных парня, распахнув дверцы, внезапно вывалились наружу, сорвали моего визави со стула (он только всхрапнул) и за волосы головой вперед заученно кинули на заднее сиденье. Третий, ухмыльнувшись, посмотрел на меня и от души врезал резиновой дубинкой по столику. Влажный салат так и брызнул мне в глаза и на подбородок.
        - Ваши друзья? - зачарованно спросил официант.
        Я кивнул. Если енота-полоскуна кормить кусочками сахара, он сходит с ума.
        Мой наглый визави, мысли которого я свободно читал, напомнил мне обезьяну. На обложке рабочей тетради, в которую я многие годы заносил наблюдения и понравившиеся мне цитаты, красовалась семья обезьян. Слева самец гиббона, справа самка гиббона. Меня всегда интересовало, где сам гиббон? - но это вопрос, конечно, больше риторический. Вот визави и напомнил мне отсутствующего гиббона.
        Тетрадь, кстати, тоже исчезла.
        Из закрытой квартиры. Три дня назад.
        - Тебе опять звонят, - кивнул Последний атлант. - Возьми трубку.

«Сергей Александрович?» - голос женский, торопливый.
        - Вы не ошиблись.

«Я - Л?са».
        - Я вас знаю?

«Это неважно. Нам нужно встретиться».
        - Я не пользуюсь услугами телефонных девушек.

«Это другой случай, - торопливо повторила неизвестная мне Ли?са. Она так торопилась, что даже не обиделась. - В „Иероглифе“. Через час. - И добавила, почувствовав мою нерешительность: - Вы ведь хотите вернуть пропавшую тетрадь?»
        Самка гиббона, самец гиббона.
        Она будто мысли мои подслушала.

5
        Но, в общем, я не сильно удивился.
        Я постоянно чего-то жду. Я постоянно что-то вылавливаю.
        Скажем, лицо в толпе. Или необычный голос, случайный жест. Я пытаюсь увязать самые неувязываемые вещи. Моя память чиста, поэтому я набиваю ее всем, чем придется. Чаще всего прикидками к новой компьютерной игре, которой занят. Пытаюсь представить каменистую пустыню, облизанную сухим ветром, сухой сиреневый туман. Все детали вижу необыкновенно отчетливо. Вижу даже то, что прячется вдали - за песками, за каменными останцами.
        Шамбала.
        Таинственная страна.
        Я слышу звук длинных труб.
        Шамбала рядом, но к ней нельзя приблизиться.
        Ты можешь идти к ней годами, десятилетиями, но если ты не призван, если ты не услышал зов, дальние звуки так и останутся дальними звуками. Паша не случайно пытается поймать меня на внезапных воспоминаниях, и Николай Михайлович тоже не случайно пытается запутать меня в долгих беседах. Они прекрасно знают, что у меня нет прошлого, это их заводит. Люди нетерпимы к чужим бедам. Пять лет назад при заходе на посадку в местном аэропорту взорвался и сгорел самолет. Из ста сорока двух пассажиров, оказавшихся в огне, выжил только один. Вы, наверное, догадались - кто.
        Полгода в реанимации. Полгода в специальной клинике.
        Есть люди как люди, есть больные люди, есть очень больные, а есть такие, наконец, что и на людей давно не похожи. Позорные неестественные животные, определяет Паша. Вот я такой. Меня сумели вытащить из огня. В общей сложности, я почти полтора года провел вне привычного мира. А когда, наконец, влился в привычный социум, как говорят психологи, оказалось, что память моя стерта. Я не помню, кто я, откуда, куда и зачем летел, как меня звали, где вырос, есть ли у меня родственники и друзья, чем занимался до того момента, как купил билет на злополучный рейс. Все пассажиры и пилоты самолета погибли, к сожалению, никаких документов при мне не оказалось, кроме рабочей тетради, уцелевшей в прожженной куртке. Я мог быть любым из мужского состава погибших, но ни один запрос обо мне не получил исчерпывающего ответа. Меня никто не узнал. Я перенес слишком много операций, чтобы меня можно было узнать. Я как бы вдруг всплыл из ничего, из тьмы, или, наоборот, - из пламени. Не в капусте меня нашли, не аист меня принес, даже не из Интернета меня скачали. Люди - существа врущие, любящие преувеличивать, а я и врать не
мог. В самом деле, какой смысл врать, если все может оказаться правдой?
        Последний атлант сравнивал мою память с костяшкой домино пусто-пусто.
        К счастью, меня это не мучает. Я не покупаю старых книг. Не хожу в кино, в театры. У меня нет определенного круга общения. В офисе у меня - отдельное место, но чаще всего я работаю дома. «Помнишь, как ломается лед весной на Ангаре?» - любит внезапно спрашивать Паша. «А почему на Ангаре?» - «Позорная река. Ты что, не плавал по ней?»
        Не знаю.
        Не помню.
        Мне не с чем сравнивать окружающее.
        Какое-то время казалось, что в шумных ресторанах, в ночных клубах, в популярных кафе я могу попасть на глаза кому-то, кто меня прежде знал, но даже на показанные по телевидению фотографии никто не отозвался. Правда, в «Кобре» (ночной клуб) я познакомился с Пашей. Мы в ту ночь пытались активно напиться, каждый по своей причине. Узнав про мою особенность (беспамятство), Паша пристал ко мне: «А какие цветы ты дарил жене?» - «А у меня была жена?» - Паша злился. Он и сейчас убежден, что у меня исключительная память. Действительно, я могу один раз взглянуть на страницу любого самого сложного текста и с точностью воспроизвести ее. Но до Паши не доходит, что это оперативная память :) Не больше. Да, это так. После самого беглого прочтения я способен повторить любой сложности текст. Отчетливо вижу перед собой сложные математические формулы, непонятные графики, даже расположение абзацев и знаков препинания, даже цвет и оттенки типографской краски. Но о себе, о своем прошлом я ничего не помню.
        Правда, в отличие от Паши и Последнего атланта, меня это не мучает.
        Получив деньги за новый сценарий, я собираюсь съездить в Сикким. Это сейчас Сикким всего лишь штат Индии. А когда-то был таинственным королевством. Все это, конечно, настораживает моих друзей.

«Почему в Сикким?» - присматривается Последний атлант.

«Не знаю».

«Ты раньше бывал в Сиккиме?»

«Не думаю».

«Но ты ведь собираешься именно в Сикким, а не в Сочи и не в Хабаровск».

«Ну и что? Мне так хочется».

«Раньше ты много ездил?»

«Не знаю».

«А куда ты летел в последний раз?»
        Я пожимаю плечами. Рейс Санкт-Петербург - Южно-Сахалинск. С несколькими пересадками. Я мог лететь куда угодно. Даже в Сикким.
        Хотя вряд ли.
        Это сейчас я изучил в Сети будущий маршрут.
        Это сейчас я знаю уютный отель в Гангтоке, в котором остановлюсь.

«Сноувью». «Снежный вид». Расположен невдалеке от главного буддийского храма Цук Ла Канг. Там увижу танец Черной Короны. Услышу рев длинных деревянных труб. За узкими окнами встанут снежные пики Канга, Джану, Малой Кабру и главной Кабру. Увижу ледяные кручи Доумпика, Талунга, Киченджунги, Пандима, Джубони, Симвы, Нарсинга и Синиолчу. Наверное, и Пакичу увижу, если окна моего номера будут выходить в ее сторону. И Чомомо, и Лама Андем и Канченджау. Нет плохих вестей из Сиккима. Взлетят с каменной лестницы огромные синие бабочки, с площадки Таши снесет туман. Не может быть, чтобы в Сиккиме я ничего не вспомнил. В монастыре Румтек хранится Черная Корона Кармапы, и увидевший ее никогда уже не переродится в нижних мирах. Почему не попробовать такой вариант? По крайней мере, это не так скучно, как думать о каком-то электрике, включающем счетчик в твое отсутствие, или о тетради, пропавшей из запертой на замок квартиры, или о незнакомой женщине, назначающей ненужное тебе свидание.
        Однажды Паша предложил мне снять мультик.

«Как это о чем? - удивился он. - О черной Короне Кармапы. Ты ведь видел ее?»
        Это он так пытается подловить меня. Я читаю в его сознании, как активно он не верит в мою беспамятность. Бедная женщина молодого сына козла отправила в рощу пастись. Изменчиво всё, а вечны лишь рожки да ножки. Позорные америкосы такие мультики снимают давно, жаловался Паша, а у нас точные знания совсем разлюбили. Давай начнем снимать сами. Помнишь выпуски «Хочу все знать»? Там на заставке шустрый мальчик все пытается молотком расколоть орех. Так вот, жаловался Паша, ни один российский телеканал не берет больше эти чудесные выпуски. А «Центрнаучфильм» вообще переименовали в «Центр национального фильма»...

6
        Выпроводив Последнего атланта, я подошел к окну.
        В сквере у киоска догонялись ребята. Я отчетливо услышал: «Девушки, хотите веселого самца?» Обыватель вздрагивает, услышав такое, а я прислушиваюсь с интересом. В игре, над которой я работаю, тоже многое заставляет вздрагивать. Там пылит каменистая пустыня, отсвечивают на солнце сизые солончаки. Профессор Одинец-Левкин замахивается хлыстом. Верблюды поворачиваются к ветру задом. Ветер дует и дует, и голова от него болит, как от угара. Карлик в седле стонет: «Я болен. Говорю вам, я болен». Соленая пыль режет легкие. Ночью неизвестные животные подходят к палаткам, осторожно стучат рогами в обледенелое полотно.
        Я вижу это.
        Вижу отчетливо.
        За профессором Одинцом-Левкиным следуют на низких лошадях тихий тибетец Нага Навен, за ним два суетливых проводника-монгола, усталые красноармейцы. В песках, в сиреневом мареве тонет путь. Вот монгол упал без чувств - задохнулся. Глаза слезятся, болят от соляного блеска. Облезлая собака, повизгивая, путается в ногах усталых лошадей. Возникнет субурган посреди пустыни: верх из потрескавшегося дерева, подкрашен синим, как отблеск неба. Я вижу это так ясно, будто сам иду по пустыне. Хулээй!- молит монгол. Морендоо! - требует профессор Одинец-Левкин.
        А куда скакать? Хана зам? Где правильная дорога?
        Сиреневые солончаки. Разбитые на куски доисторические окаменевшие деревья. Тихий тибетец морщинист, монголы крикливы, красноармейцы без интереса смотрят на пески и голые камни. Им приказали, они идут. В начале пути монголов было трое, но один отстал - может, его зарезали тангуты. Профессор Одинец-Левкин яростно взмахивает хлыстом. Отставший монгол, он мудрец был или осел?
        Мудрец, наверное. Будь ослом, нашел бы дорогу.
        Приземистая лошадь поводит ушами. Карлик задыхается в кашле.

«Я болен. Говорю вам, я болен». С его ростом лучше не слезать с лошади, легко потеряешься среди камней.
        Раз, два, три - вижу три народа.
        Раз, два, три - вижу три книги прихода Майтрейи.
        Одна - от Благословенного, другая - от Асвогшеи, третья - от Тзон-Ка-Па.
        Одна написана на Западе, другая - на Востоке, третья будет написана на Севере.
        Раз, два, три - вижу три явления. Одно с мечом, другое - с законом, третье - со светом, ярким, но не слепящим.
        Раз, два, три - вижу три летящих коня. Один - черный, другой - огненный, третий - снежный.
        Раз, два, три - вижу свет.
        Луч красный, луч синий, луч - серебряный.
        Нага Навен опять затянул свою мантру. У него бак потек, гуси в голове. Да и профессор - известный фикус. Пора нажать SAVE, точку сохранения игры. Жаль, что в жизни так не бывает. Жизнь невозможно повернуть назад, как поет лошадь Пржевальского.

7
        SAVE.
        Лиса
1
        Джинсы я переложил в картонную коробку.
        Оставлю в сквере на скамье, кто-нибудь подберет.
        Совсем новые джинсы. Наглый чел, а таких сейчас большинство, даже белые ядовитые пятна может выдать за стиль: ходят же нынче в джинсах дырявых, обшитых бусами и блестками, в суженных, в специально высветленных, в мятых.
        Я шел по бульвару, невидимый гудел в небе самолет. Это меня не тревожит и не привлекает. Летит и летит. Когда-то я тоже летел. Куда? Память воспоминаний не сохранила. Никакой прежней жизни. Да и нынешняя возникла для меня с момента, когда в санатории появился Николай Михайлович.

«Он точно ничего не помнит?»

«Того, что было до аварии самолета, точно».

«У него, я вижу, денег даже на носки нет?»

«У него и носков нет, - ответил главврач. Чувствовалось, что он волнуется. - Атарaксия. - Так я впервые услышал это слово. - Он ничего не помнит, спокоен, как Бог. Полная необремененность тревогами. Стоики мечтали о таком состоянии. Зенон в Афинах под портиком Stoa учил их этому».

«Ну, на мудреца он не похож».

«Какой есть, лишнего не скажу».

«А что он умеет делать?»

«Не знаю. Пока ему ничего не надо делать. До определенной поры государство будет оплачивать его недуги. - Главврач был пухлый, щекастый, темные глазки нетерпеливо поблескивали, он часто и нетерпеливо вытирал пот со лба, наверное, боялся, что наживка (я) сорвется. Говорили они обо мне так, будто я ничего не слышал или не понимал. - Но практически он здоров».

«А где его дом? У него есть родные?»

«Мы не знаем. И он ничего не может сказать».

«Но кто-то пытался это установить? Милиция, телевидение, общественные организации?

«Конечно».

«И ничего?»

«Совсем ничего».
        Последний атлант сел на стул перед моей кроватью:

«Ты меня хорошо слышишь?»
        Я кивнул. Я хорошо его слышал.

«Так вот, прикинь. Мне нужен чел с воображением. - Не знаю, на что намекал Последний атлант. - Если ты мне понравишься, я заберу тебя. Ты ведь практически здоров».
        Я кивнул.
        Меня не радовал, но и не печалил такой поворот событий.

«Скажу честно, ты чел странный, - наклонился ко мне Последний атлант. - Но ты пользуешься санаторным компьютером. Мне рассказали. А я как раз подыскиваю сообразительного парня. - Он засмеялся, поглядел на главврача, потом снова уставился на меня. Проверял. - Предположим, ты самовольно перепланировал квартиру, перестроил ее, скажем так, кардинально, сам путаешься, а официально никаких переделок не зарегистрировал. - Тесты Последнего атланта всегда отличались изощренностью. - А в твое отсутствие... ну, скажем, ты провел ночь не дома... - он с интересом следил за выражением моего лица, - в квартиру проникли воры. Понятно, со старым планом квартиры в руках, они же не знали о перепланировке. Посоветоваться не с кем, воры заблудились, никаких ценностей не нашли. Их действия?»

«Напишут жалобу властям».
        Главврач разочарованно отвернулся.
        Видимо, он решил, что наживка сорвалась.
        Но Николай Михайлович неожиданно заинтересовался:

«Как ты сказал? Воры напишут жалобу властям? Что из этого?»

«Власти не знают, от кого поступила жалоба, - пояснил я. - Они не догадываются, что пишут им воры. Просто жалоба. Может, от соседей сверху. Или от соседей снизу. Может, им шум мешал. Хозяина квартиры крупно оштрафуют за несанкционированную перепланировку, то есть деньги он все равно потеряет. Так всегда бывает, - пояснил я. - Воры не возьмут, государство отнимет».
        Главврач обалдел.
        А Николай Михайлович обрадовался:

«Ты играть любишь?»
        Играть я любил. Это выяснилось из следующего теста.
        В школе идет родительское собрание. Директор обращается к гражданину Иванову: «Ну вот, знаете, пришла пора побеседовать о поведении вашего сына. На переменах он только и делает, что бегает за девочками...» - «Ну, подумаешь, - пожимает плечами гражданин Иванов, - все нормальные пацаны в этом возрасте бегают за девчонками!»
        Главврач непонимающе моргнул.
        Но я сразу уловил тонкость теста:

«С бензопилой?!»
        Николай Михайлович был в восторге. Его фирма набирала вес. Он нуждался в сообразительных людях. Компьютерные игры вошли в моду, нужны были свежие и смелые идеи. Кстати, в санатории Последний атлант появился не случайно: в городе проходила благотворительная акция «Поддержи ближнего!».

«Программист возвращается домой, - не мог остановиться Николай Михайлович. - В темном переулке его встречают громилы. Один с ножом, другой с пистолетом. „Гони монету!“ Ну, кто они по профессии?»

«Провайдеры!»
        Последний атлант был в восторге:

«Он мне нравится. Точно говорю, нравится!»

«Мы зовем его Сергеем Александровичем», - подсказал сияющий главврач.

«Какое длинное имя. Не каждый сможет такое выговорить».

«Настоящего никто не знает».

«Ладно, сойдет и это, - благодушно решил Последний атлант. - Пусть пока будет Сергей Александрович. Понадобится - переназовем. Лучше работать у меня, чем сходить с ума в вашем заведении».

«У нас не сходят с ума».

«Сходят, сходят! Не спорьте. Не наводите тень на плетень. Видел я ваш ограниченный контингент. Вместо прогулки ходят под себя. А у меня вы, Сергей Александрович, будете при деле. Мы даже из лютых „чайников“ выращиваем...»

«Самовары?»

«Наконец ты ошибся», - восхитился Последний атлант.
        И обернулся к главврачу:

«Не раздумали отдавать?»

«Что вы! Что вы!» - запаниковал главврач.

«Успокойтесь. Я его забираю. Мы научим Сергея Александровича полезным навыкам. Он начнет приносить пользу людям. И однажды...»

«Вспомнит прошлое!»

«А вы что, исключаете такую возможность?»

«Нет, полностью не исключаю. Но потерять память легче, чем ее вернуть».

2
        Потом была капитан милиции Женя Кутасова.
        Однажды летом в мою дверь постучали. Последний атлант оторвался от монитора (помогал мне восстанавливать потерянный файл):
        - Антре!
        Дверь открылась.
        Николай Михайлович пришел в восторг:
        - Милиция! Ты посмотри! Милиция! Тебя нашли!
        И с наслаждением уставился на белокурую женщину в милицейской форме:
        - Неужели установили личность Сергея Александровича? Ну, говорите, говорите, не томите! Кто он у меня? Польский шпион? Шведский диверсант? Непальский бандит, скрывающийся от органов? - Было видно, что за разгадку этой тайны Последний атлант готов отправить меня в тюрьму.
        - Ну что вы! Какой он бандит, - совсем смутилась гостья.
        - А вы, наверное, из органов? Или командированы Интерполом?
        - Да нет, я из сорок девятого отделения милиции, - представилась гостья. - Капитан Кутасова. Можно Женя, - засмеялась она. - Пришла неофициально. У нас сохранились некоторые ваши вещи. - Теперь она смотрела на меня. С сочувствием и с интересом смотрела. - В вещдоках - куртка, мы ее списали. И эта тетрадь.
        И выложила тетрадь на стол.
        Самка гиббона. Самец гиббона.
        Сам гиббон, конечно, отсутствовал.
        Я машинально перелистал страницы. Не помнил я никакой тетради, но раз капитан милиции, да еще такая милая, утверждает, что спасла ее вместе с курткой, значит, так оно и есть.
        ...подали большую миску супа. По размерам посуды я думал, что хозяин, вероятно, ожидает гостей; но каково было мое удивление, когда между разговорами он уничтожил все содержимое миски, затем налил полстакана красного вина, залпом выпил его, потом стакан сельтерской воды и приказал подать второе блюдо, которое заключалось в подобной же миске, но меньших размеров. Там находились три куска бифштекса, которые были уничтожены один за другим; при этом повторилось запивание их красным вином пополам с сельтерской водой.
        Ума не приложу, зачем такое нужно выписывать.
        Пока капитан милиции Женя Кутасова расспрашивала меня о делах, о текущих настроениях (она помнила меня обгоревшим, почти безжизненным), тетрадь листал Николай Михайлович. Microsoft - всемирный лидер по производству электронных граблей. «Зачем тебе это было нужно?» Ассемблер - язык программирования, позволяющий наступать на грабли несколько миллионов раз в секунду. Николай Михайлович высоко поднимал брови. Локальная сеть - технология, позволяющая получать по лбу, даже когда на грабли наступает кто-то другой. Интернет - технология, позволяющая наступить на грабли, находящиеся на другой стороне земного шара. Сетевая конференция - технология, позволяющая наступать не только на свои, но и на чужие грабли. «Может, это ты сам и придумал?»
        И посмотрел на Женю:
        - Тут последние листы выдраны.
        - Да, выдраны, - подтвердила капитан милиции.
        Форма ей шла. Юбка не длинная и не короткая, а какая надо. Казенные, но не тяжелые башмаки. Сама курносая, глаза серые. Правда, смотрела на меня с ужасом. Думала, наверное, увидеть безнадежного калеку, а тут... вполне... хоть наручники накладывай. У капитана милиции Жени Кутасовой, кстати, оказались довольно оригинальные взгляды на эволюцию. Она имела в виду мою игру. На ночном дежурстве иногда можно отвлечься на компьютер, а диски с моей «Эволюцией» продаются везде. Правда, она еще не все умеет, призналась Женя Кутасова. Не все операции у нее проходят как надо. Иногда от летучих рыб происходят птицы, а от прибрежных животных почему-то - смирные домашние. А люди, призналась она, вообще получаются какие-то не такие.
        - А вы перебирайте, - посоветовал я. - Игра инвариантна. Природа тоже любит перебирать, поэтому у каждого свой предок.
        Женя Кутасова мое заявление поняла буквально. Она так и думала! Вот только не знает от кого, как вид, произошли милиционеры. С толку ее сбивал начальник сорок девятого отделения полковник Китаев. Да, справедлив. Да, строг. Но поговорить с ним не о чем. После некоторого спора мы с Женей пришли к благородному выводу, что это не полковник Китаев туп, а может, нам о нам не хватает информации. А вот осел - это деградировавшая лошадь, Женя была уверена. А обезьяны - выродившиеся люди. О существовании Бюффона и его идей Женя Кутасова не догадывалась, но естественный отбор считала таким же обычным процессом, как, скажем, гравитацию или мытье посуды.
        Говоря, она не спускала с меня серых глаз. Странно, да? Из огня вытащили обгорелое тело, а перед нею в кресле сидел вполне уверенный, спокойный тип в рубашке с длинными рукавами, в светлых джинсах. Русские кодировки - подарочный набор граблей для постоянных пользователей Интернета. Она тогда не знала, что шорты я принципиально не ношу. И рубашек с короткими рукавами не ношу. Дружественный интерфейс - резиновая накладка на ручку граблей. Мне столько пересадили донорской кожи, что, голый, я выгляжу, как поля Румынии с воздуха. Не стоит мне появляться на людях голым. Сплошные лоскуты, сплошные заплаты.
        Только с лицом повезло. Оно у меня чужое.
        Многозадачность - концепция, позволяющая наступать на несколько граблей одновременно. Разыскивая меня, капитан милиции Женя Кутасова хорошо изучила тетрадь. Последний атлант млел от восторга. Такие записи! Такая женщина! Жизнь налаживается! Ничего, что моя первая женщина оказалась милиционером, главное, ввязаться в драку.
        - Вы, наверное, ученый?
        - Не знаю, - ответил я.
        - «Не знаю, не знаю!» Ну что вы заладили одно и то же? - удивилась Женя. Мы с нею не сразу перешли на ты. - Так обычно карманники отвечают. «Видел эту гражданку?» -
«Не знаю!» - «Залезал к ней в карман?» - «Не знаю». - «Как у тебя оказался кошелек гражданки?» - «Не знаю». Придурок к придурку! - Капитан милиции не всегда следила за словами. - Приходите ко мне в гости, я научу вас определять вранье по интонации. - Везло мне в тот год на благодетелей. - Это совсем не так просто, как можно подумать. У нас, например, был случай, когда жена застукала своего мужа с любовницей. Она и не очень-то его ударила, так, без размаха, но он сказал даже то, чего не хотел говорить. Например, вспомнил, что в прежней жизни его звали Патроклом.
        - Зачем вы мне это рассказываете? - обиделся я.
        - А вам этот случай ничего не напоминает?
        - Я и без ваших примеров знаю, что в прошлой жизни носил другое имя.
        Мы подружились. Стали встречаться.
        Всех тех, кто с подругой, изящной, упругой,
        и выбритой в разных местах,
        мечтает нажраться и сексом заняться,
        терзает неведомый страх...
        Капитан милиции Женя Кутасова (в домашнем халатике) заставляла меня вслух читать выписки из моей тетради.
        ...что, коль они в мае, от страсти сгорая,
        в лесу остановят мопед,
        в пылу наслажденья от совокупленья
        найдет их веселый медвед...
        Конечно, я отказывался от авторства. А Женя не верила, что Интернет забит такими стишками. Впрочем, воспринимала она их не как стишки, а как некую настоящую лирическую трагедию.
        ...и к парню-падонку, который девчонку
        терзает, как иву пила,
        шагнет косолапо, похлопает лапой
        и спросит: «Превед! КАГ ДИЛА?»
        Медвед (даже белый, даже без мягкого знака) к нам бы не подошел. Пусть Арктика для белых, не посмел бы он похлопать нас лапой по спине. Капитан Женя Кутасова немедленно бы его застрелила. Я читал это в ее мыслях. И губы (это я узнал позже) оказались у нее мягкие и сильные. Только увидев меня в душе, Женя заплакала.
        - Я такой уродливый? - удивился я.
        - Нет, ты совсем не уродливый. - По интонации чувствовалось, как она отчаянно врет. - Но раньше тебя как-то звали, да?
        Какая разница? Я оставался Сергеем Александровичем - человеком, даже в жару носящим джинсы и рубашки с длинными рукавами. Впрочем, изучать тело капитана милиции Жени Кутасовой оказалось не в пример приятнее. Ведь я все делал как впервые. Женя это ценила. «Я часто о тебе думала, - шептала она. - Ну, после того, как самолет сгорел. Я ведь тебя из огня вытаскивала. Ты даже кричать не мог. Только бился, тебя судорогами передергивало, и весь пузырился».
        Я этого не помнил.

«Откуда ты летел? Куда?»
        Я, конечно, не помнил и этого.

«К кому ты летел?»
        Не мог я ничего вспомнить.

«Все вы, мужчины, одинаковы! У нас на участке одного привлекли к ответственности за обман лично им покинутых женщин. Так он якобы не помнил ни одной. Пришлось предъявить рабочее досье и документальные фото».
        На меня досье у капитана милиции не было.

«Ты не волнуйся, - просила она. - Просто пробуй вспомнить».

«Ничего не могу вспомнить».

«Ты не стараешься».

«Стараюсь».

«А если я поцелую вот так, - задыхалась она. - Или вот так? Правда, хорошо? Неужели тебя так никогда не целовали?»

«Я не знаю».

«Ну, ты у меня прямо придурок».

«Почему сразу придурок?» - не понимал я.

«А это я вспомнила. У нас в отделении допрашивали щипачку. Мордашка миленькая. Я сама допрашивала. Женщины редко становятся карманниками, а эта стала. Маникюр. Накладной ноготь, таким сумочку можно взрезать. Указываю на пострадавшую: „Знаете гражданочку?“ - „Не знаю“. - „Разве вы не ехали с ней в одном трамвае?“ - „Не знаю“. - „Разве вы накладным ногтем не разрезали у нее сумочку?“ - „Не знаю“. - Ну, прямо ничего не знает! Я даже вмазала ей. Ты не подумай, что у нас в отделении бьют, - спохватилась капитан Женя Кутасова, - просто мордашка у нее была миленькая».

3
        На некоторое время я переселился к Жене.
        Уютная трехкомнатная квартира - с узким, но длинным коридором, с тесной ванной и просторной кухней. Из спальни до туалета путь получался не близкий. Но куда торопиться? Вечера помогала коротать тетрадь с гиббонами.
        ...ищу место сисадмина. Гарантирую нормальную работу сетки любых размеров на любой стандартной платформе (WinOS, *nix, MacOS) и некривое совмещение разных платформ. Если надо, могу программировать на asm, java, c, c++ и все такое прочее. Есть опыт написания драйверов для Linux Mandrake 2.0, win2k, winXP. Веб-дизайн. Верстка.
        Познания соискательницы нас смешили.
        ...тем, что не касается администрирования сетки, буду заниматься только за отдельную плату. Юзеров не консультирую. Понадобится закупать железо - чтобы деньги выделялись без соплей, или закупайте сами и не жалуйтесь после установки. Понадобится создание локального ftp, backup-sv или ещё каких-то сервисов - сделаю, но за отдельные деньги. И с самопальными приблудами разбираться не станy. - Зачем ты это выписывал?
        - Не знаю.
        ...чего хочу?
        Первое. Свободный рабочий график. Понадобится, буду ночевать на рабочем месте, но постоянно торчать в офисе при нормально работающей сетке не желаю. Возникнут проблемы - есть мобила, личный транспорт.
        Второе. Чтобы кормили в любое время и на халявy. Много не надо. Достаточно, чтобы в серверной стоял морозильник с пиццей и обычная микроволновка.
        Третье. Постоянная связь. В любое время.
        Четвертое. Никаких претензий к внешнемy видy. Явлюсь в прикиде а-ля Матрица, это мое личное дело.
        Пятое. Заpплата от...
        Шестое. Если в офисе крысы - не моя проблема. Зовите монтажников, пускай их кусают за пятки во время лазания по фальшпотолкам.
        Седьмое. Никаких документов. Официально у меня нет даже начального образования.
        И последнее, наконец. Каков бы ни был начальник, за домогательства сразу получит по фейсу. А повторится - гарантирую повестку в суд и убитую навечно сеть.
«Неужели такую наглую дуру могут принять на работу?»

«Я бы принял».

«За что?»

«За характер».

«Я тебя, Сергей Александрович, наверное, брошу».
        Но сроков такого решения Женя никогда не указывала.
        Я ее понимал и сроками не интересовался. Может, поэтому все и произошло так неожиданно.
        Однажды ночью я услышал крик.
        Ужасный, ужасный женский крик где-то в конце узкого темного коридора. В ванной. Или на кухне. Где-то там. В ужасной тьме. Я бежал по коридору, наталкиваясь на какие-то предметы, на ходу включая свет. Капитан Женя Кутасова, совершенно голая, стояла в ванной перед зеркалом. Не думаю, что ее испугало ее отражение. Загар, чудесные светлые груди...

«Что случилось?»

«Это ты! Это ты! Я подозревала!»
        У Жени срывался голос.

«Я давно подозревала!»

«Что ты подозревала?»

«Сам знаешь!

«Да что я знаю?»

«А то, что ты баб сюда водишь!»
        Я изумился:

«С чего ты это взяла?»

«Я сама видела! Только что!»

«Да объясни толком, что ты такое видела?»
        Она всхлипнула.
        И ответила совсем как я:

«Не знаю».
        И так и стояла перед зеркалом, и всхлипывала.
        Не обязательно накидывать халатик, когда груди такие красивые, правда?
        Мой дом - моя крепость. В сорок девятое отделение, всхлипывала Женя, иногда приводят бомжих. Летом они черные, только не от загара. Капитан милиции Женя Кутасова всхлипывала и ждала, когда я заговорю, начну оправдываться. Ждала, когда заговорю, чтобы по интонации понять, вру ли я? В сорок девятом отделении, всхлипывала она, работают опытные люди. Обманщика им расколоть - как плюнуть. Один бомж, например, врал, что он художник, но по морде было видно - ничтожество. «А про тебя я теперь даже не знаю, что и думать», - всхлипывала капитан милиции Женя Кутасова. Откинув голову, распустив темные волосы по загорелым плечам, она жалостливо смотрела в смутное зеркало и никак не могла понять: ну почему ей так не везет? Работает в милиции, мужа нет. Был, да сплыл, дело известное. Подобрала меня, а я в ее квартиру баб вожу. Урод, всхлипнула она. Нравственный.
        По моим глазам она видела, что я не вру.
        Но этого ей было мало. Она хотела, чтобы я заговорил.
        Оказывается, когда Женя находилась в ванной, в коридоре послышались негромкие легкие шаги. Так женщины ступают, мужчины не умеют ходить так легко. Она решила, что я решил ее разыграть, что сейчас появлюсь в ванной, а она без халатика... ну и все такое прочее... вся подобралась, чтобы красивее увидел...
        А увидела сама.
        Молодую женщину.
        С пучком рыжих волос на голове.
        Ну, знаешь, всхлипнула она, прическа колхозницы - крендель и пучок.

«Если ты прячешь у меня в квартире гулящую девку, то зачем? Она вечером уйти не успела? Где ты ее прячешь? - всхлипывала Женя. - Почему у нее юбка сатиновая, доисторическая, с блеском, как до революции? Где ты нашел такую, чтобы крендель на голове? Забирай свою сучку и выметайся!»

«Да подожди ты!»
        Но остановиться Женя не могла.

«Спряталась, наверное, где-нибудь под кроватью? Я ей глаза выцарапаю! Она же все видела, что мы с тобой вытворяем! - вдруг дошло до капитана милиции. - Она же все слышала!»

«Никого тут нет. Успокойся».

«Не ври, не ври! Ты - урод! Ты хуже урода!»
        На этот раз определение нравственный она упустила.

«Показывай, где видела? - не выдержал я. - Куда она делась?»

«Убежала, конечно».

«А дверь хлопала?»

«Не знаю».
        Мы проверили. Дверь была заперта изнутри.

«Вот сучка! Она в окно выпрыгнула!»

«С седьмого этажа? Смотри. Балконная дверь тоже заперта».

«Ну, я не знаю, - всхлипнула Женя. - Одна с балкона прыгает, другой ничего не помнит! Рыжая она была! Я же видела! И крендель на голове, как венская булочка! - Все еще всхлипывая, Женя немножко приободрилась. - Если найду кого-нибудь, убью!»

«Ладно, убьешь», - согласился я.
        Мы прочесали всю квартиру. Заглянули в спальню, в предполагаемую детскую, кухню, в кладовку, в туалет. Конечно, никого не нашли, но меня Женя выгнала. Неделю мы даже не перезванивались. А потом Женя возникла. Подышала неровно в трубку, показывая, как она страдает, и спросила:

«Ты хочешь прийти?»
        Я хотел.
        И в ту же ночь увидел рыжую.
        Да, прическа у нее оказалась не ахти. И юбка не ахти, длинная.
        Неизвестная рыжая девушка стояла в кухне на табуретке, рылась в карточках на полочке, ни ног по настоящему не увидишь под такой юбкой, ни попы. Свет не включала, но смутные отсветы, проникавшие в окно, подчеркивали силуэт.
        Я заорал.
        От неожиданности.
        Капитан милиции примчалась мгновенно.

«Ага! Ага! Опять она? - в руках у Жени было табельное оружие. - Ее не найду, тебя застрелю! Надоело! Ты только посмотри, она рылась в моих рецептах! Где она? Не ври! Точно, в рецептах рылась! Я их недавно переписала!».

«Прекрати! Зачем ей твои рецепты?»
        Тогда Женя заплакала:

«Не оставляй меня одну перед зеркалом».
        Мы молча отправились обыскивать квартиру.
        Проверили окна и двери. Проверили все уголки, где мог прятаться взрослый, и даже где ребенок не мог спрятаться. Заглянули даже в унитаз, чтобы быть спокойней. Не вынырнет же она оттуда? Конечно, ничего не нашли, но на следующую ночь капитан милиции Женя Кутасова (я ночевал дома, не пришел) снова увидела все ту же рыжую в сатиновой юбке и в блузке из какого-то грубого полотна. «Это где ее так обшивают?» Страшась привидений, капитан милиции Женя Кутасова теперь даже в туалет ходила чуть ли не в форме. Страдала:

«Не хочу жить с твоими сучками».

«Они не мои. Они, скорее, твои».

«Все вы так говорите!»
        Не знаю. Наши страдания обычно вызваны нашим невежеством.
        Из ста сорока двух пассажиров сгоревшего самолета выжил только я.
        Почему? Не знаю.
        Зачем? Не знаю.
        Ни памяти у меня, ни прошлого. И никого я не водил в квартиру капитана милиции Жени Кутасовой. Это она из принципа меня доставала: «Видишь, ты ушел, и сучек твоих нет. Наверное, у тебя ночуют». И добавляла со странной интонацией (может, врала): «Не хочу тебя видеть. Не приходи».

4
        Солнце светило.
        Пахло скошенной травой.
        Картонную коробку я держал подмышкой.
        Потом присел на зеленую деревянную скамью перекурить.
        Текущая мимо «Иероглифа» толпа казалась мне очень яркой.
        Все же странно, думал я, с чего это капитану милиции Жене Кутасовой стали являться призраки? И почему рыжие? У призраков не должно быть цвета. А рыжая - это цвет. И какого черта вдруг позвонила какая-то Ли?са? Зачем мне это? Надо было ответить: не нужна мне тетрадь!
        Но почему-то я согласился встретиться.
        Самка гиббона. Самец гиббона. Последних листов в тетради не хватало.
        Может, их выдрала сама Женя, чтобы записать на оборотной стороне новый рецепт тортика, а кто-то ищет странички? Я отчетливо помнил края отрыва, отдельные, сохранившиеся на бумажных зубцах слова.
        майор
        Дело партии
        Многие этого не понимают
        мешают другим
        телефон
        Пушкина
        Калапе
        всех стран мира
        астрономических мироедов
        пролетариата
        в органах работают
        органах много
        книг
        Филиппова
        «Зеленый луч в древнем Египте»
        мерами пресечения
        настроениях
        принимала
        раз жаловалась на странности
        Од
        Обыкновенный пожилой
        выступает в роли наставника
        сложнейшему пути
        Майор
        В папке перед ним лежали
        В той же
        имена которых
        с родной дочерью
        мной
        узнав, что я каждый
        Странно, да?
        Какой-то майор. Какое-то дело партии.
        Телефон, опять же... Пушкин... Все страны мира... Астрономические мироеды... Последние мне даже понравились... И что за Филиппов?.. И что лежало в неведомой папке?
        Не знаю.
        Я не пытался это расшифровать.
        И согласился на встречу с неизвестной мне Ли?сой больше потому, что в такой солнечный день просто грех сидеть перед монитором. А заодно, решил, можно оставить на скамье коробку с джинсами. Кто-то найдет, обрадуется.
        Лет десять назад, в самый разгар перестройки, так повезло Паше.
        В парке на старой деревянной скамье он нашел красивую кожаную папку.
        По словам Паши, он взял папку не сразу. Долго колебался. Совесть все-таки, ее просто так не скрутишь. Но взял, взял. Позорно взял: не оставлять же бомжам, пропьют. В папке лежало пять миллионов рублей (по тем временам примерно 900 баксов), пейджер, чистые бланки непонятных финансовых договоров и компакт-диск с еще более мутной информацией. Бланки Паша позорно сбросил в ближайший почтовый ящик, а на случайные миллионы купил видеомагнитофон Thomson 6790. Настоящая топ-модель: стереозвук, поддержка NICAM, монтажные функции, экранное меню, цветовой процессор, и сам аппарат не какой-то там, а Multi System. Пейджер продал барыгам («купим всё!»), а в папку (тисненая кожа, прихотливый орнамент) уложил черновики своего альтернативного романа. Кстати, тип, потерявший папку, вполне мог устроить Паше флэш-моб, но почему-то никаких посланий на эту тему не последовало.

5
        Кафе «Иероглиф».
        Напротив - ночной клуб «Кобра».
        Колонны, крошащийся серый кирпич, кривая черная лиственница.
        Власти города не раз пыталась спилить лиственницу и снести злачное заведение, но общественность, поддержанная депутатами, ни старинное здание, ни траурное дерево в обиду не давали.
        Посетителей в кафе почти не было.
        Ну, сидела невдалеке смуглая девушка с распущенными волосами. Вид задумчивый, умный, но окажись она Ли?сой, я был бы разочарован. За соседним столиком бормотал в мобильник бритоголовый чел. «Что там с моей машиной?» Я прекрасно слышал всю беседу. Для меня это не проблема. «Хонда-Авансир» двухтысячного года», - бормотал бритоголовый чел. - Пробег по одометру семьдесят девять тысяч километров». -
«Масло часто меняли?» - «Само собой». - «То есть редко?» - «Ну, пожалуй, редко». -
«Вот и результат. Игольчатый подшипник на верхнем валу износился, разрушился, часть иголок упала в картер. Куда им еще падать? - Далекий мастер относился к своей работе с повышенным уважением. - А потом одну затянуло в заборную часть фильтра». - «И как перспектива?» - «А вы как хотите? Быстро или надежно?» - «И так, и так». - «Мы бы рады, да мастера нарасхват». - «А если разумная цена?»
        В смутной глубине кафе оттягивалась развеселая компания, я их рассматривать не стал. Не стал рассматривать и девчонок, устроившихся на высоких металлических табуретах бара. Явно сбежали с уроков. Зато с удовольствием увидел Конкордию Аристарховну.
        Она помахала мне узкой рукой в черной перчатке.
        Я обрадовался. К таким, как Конкордия Аристарховна, электрики без вызова не приходят, таким, как она, не звонят девчонки с улицы - себе выйдет дороже. В чудесном возрасте Конкордии Аристарховны не прячут седых волос, но брови подводят и губы нежно подкрашивают. Про себя я называю Конкордию Аристарховну Люси. Помните, у битлов? Lucy in the sky with diamonds? Кроме того, она напоминает известную ископаемую леди из Южной Африки. Ту тоже прозвали так. Возраст за три миллиона лет, но, думаю, Конкордии Аристарховне ничуть не меньше. «Убить время - это так просто, не надо даже прицеливаться». Так говорит Конкордия Аристарховна, когда я жалуюсь на избыток свободного времени.
        Нежный запах хорошего табака, неагрессивных духов, чего-то загадочного.
        На смуглой шее, посеченной нежными множественными морщинками, прелестное серебряное ожерелье.
        Усаживаясь за столик, на всякий случай глянул на девушку с распущенными волосами. Позорная девка, сказал бы Паша. Нога влево, нога вправо - сейчас так не ходят. А вот Конкордия Аристарховна... А вот Люси... Паша, рассказывая про Конкордию Аристарховну, всегда восторженно пускает слюну. «Ей под сто, а жрет коньяк не так, как эти позорные девки в „Кобре“. Даже словечко жрет звучит у Паши восторженно.
«Ну, пусть не под сто, пусть под девяносто, все равно жрет! Ойлэ с двух рюмок позорно начинает карабкаться мне на колени, а костенурка - так Паша прозвал Конкордию Аристарховну - пьет сколько влезет. В нее много влезает, не смотри, что она изящная. Она - монстр. Она - монстр монстров. Мы с Ойлэ ее обожаем. Интересно, зачем она вернулась из Америки?»

6
        Когда-то Конкордия Аристарховна была яростной комсомолкой.
        В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах, здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых! Все у нее складывалось. Нет нам преград ни в море, ни на суше. Все горело в ее красивых руках. А в результате только пять лет назад вернулась из США в наш город.
        Страна мечтателей? Да. Страна ученых? Конечно. Но лет пятьдесят, не меньше, Конкордии Аристарховне даже думать не рекомендовалось о возвращении на родину. Всеведущий Паша не раз намекал, что костенурка (тонкие узкие руки, изящная походка, ласковый, все понимающий взгляд) когда-то позорно обидела нашу Родину. Некая несоразмерность чувствуется в таких намеках, но только на первый взгляд. Когда фашисты, начав войну с СССР, оккупировали Западную Украину, костенурка жила во Львове. Именно ей поручили ликвидировать некоего полковника СС Курта Людвига. Это имя тогда многим леденило кровь. Ходили слухи, что Курт Людвиг лично и жестоко пытает всех, кто попадает в его застенки. Аусвайс юной комсомолке заменяла ее волшебная красота. Стоило ей улыбнуться, беспомощно взмахнуть ресницами - таяли сердца самых неподкупных патрульных.
        Но какой-то придурок устоял.
        Юную красавицу втолкнули в тесный кабинет.
        Вблизи полковник СС производил странное впечатление.
        Конечно, идейный жестокий враг. Но при этом - действительно белокурая бестия с пронзительными голубыми глазами. Спортивен, умен, воспитан. Ко всему прочему, полковнику шла черная форма. И он, конечно, сразу понял, зачем бродила вокруг его штаба чудесная вестница смерти.
        Глухая ночь.
        Страшный кабинет.
        Часовой за плотно запертыми дверями.
        А еще - французский коньяк, бразильский шоколад, прочные немецкие презервативы.
        Любовь. Неистовая.
        Тебе этого не понять, втолковывал Паша.
        Ты позорно не помнишь даже своего собственного прошлого.
        Черному жениху, ну, сами понимаете, эта мрачная эсэсовская форма, намекал Паша, разрешения на брак пришлось просить у самого фюрера. А вот со стороны невесты никаких просьб к товарищу Сталину не последовало. К тому же подпольщики, уязвленные неожиданным поворотом событий, незамедлительно приговорили предавшую их комсомолку к смертной казни. Правда, повесить удалось только полковника. Буквально за неделю до того, как он повис на перекладине каких-то ворот, полковник откомандировал молодую жену к союзникам в Италию. Оставшись вдовой, нежная, тогда еще совсем не доисторическая Люси влюбилась в одного из влиятельных советников дуче. Черноволосый, смуглый советник очень много говорил, еще больше жестикулировал, даже в постели, но рядом с ним Конкордия Аристарховна чувствовала себя надежнее, чем с полковником СС.
        Впрочем, судьбу не обойдешь.
        В сорок четвертом году энергичные итальянские партизаны повесили и черноволосого советника. Пораженная такими кровавыми событиями, бывшая комсомолка бежала за океан. Рисковать с военными она больше не решилась: подумав, вышла замуж за модного и богатого дизайнера. В мире искусства Люси быстро приняли. Бывшие мужья, конечно, отягощали ее жизнь, зато квалифицировали как женщину. Конкордия Аристарховна выучила язык, окончила престижный Колумбийский университет. При Гейзеровском научном фонде много лет углубленно изучала тоталитарное искусство Советского Союза.
        А потом Империя Зла рухнула.
        А потом снесли Берлинскую стену.
        А потом костенурка осмелилась прилететь во Львов.
        А еще через несколько лет она объявилась в России. Но в тихом уголке Манхэттена за нею все еще сохранялся большой дом.

7
        Lucy in the sky with diamonds...
        Я увидел девушку. Она шла в нашу сторону.
        Рыжие волосы. Крендель на голове. Я поежился.
        Даже юбка была на ней та, какую мы видели в квартире капитана милиции Жени Кутасовой. «Где ты нашел такую? - всхлипывала Женя. - Ты, наверное, платишь сучке?
        Но это, конечно, чепуха. Никому я не платил, но юбку, странно поблескивающую, как подкладка старого пальто, запомнил. При свете дня рыжая девушка легко, но как бы и смущенно, шла к кафе, отыскивая меня взглядом.
        Я сразу понял - меня.
        Я еще не слышал мыслей девушки, но уже знал, - это Л?са.
        Это она звонила по поводу потерявшейся тетради. Это ее мы с Женей видели в ночной смуте. В квартире капитана милиции всякие несуразности скрадывались темнотой, но сейчас, при свете дня, каждому было ясно, что юбка рыжей могла быть гораздо короче, а блуза - не такой закрытой. «Эта сучка рылась в моих рецептах! Она забрала рецепты моих любимых тортиков!» - так ночью кричала Женя, но теперь я был еще больше убежден в том, что Л?са не могла взять ничего чужого.
        Рыжая миновала лиственницу.
        Солнечный день. Перемигивающиеся светофоры.
        Мысли на таком расстоянии уловить сложно, но что-то изменилось.
        В самом воздухе что-то изменилось. Произошло какое-то движение. Какое-то неправильное движение. Будто вскрикнул кто-то. И я, и Конкордия Аристарховна, мы оглянулись одновременно. Много чего двигалось по залитой солнцем площади, но разворачивающаяся на полной скорости старинная эмка, ну прямо как в кино, с форсированным, рокочущим от удовольствия движком, ее темные тонированные стекла - двигались как бы отдельно, выпадали из общего ритма. На развороте эмку занесло, думаю, преднамеренно, взвизгнули тормоза... но поздно... поздно... рыжую девушку, как мячик, отбросило на обочину улицы.
        Девчонки за стойкой восторженно завопили: «Вау!»
        - Сядьте!
        Я послушно сел.
        Конкордия Аристарховна решительно сказала:
        - Вы мужчина, Сергей Александрович. Ведите себя соответственно.
        Я кивнул. Привидение нельзя сбить машиной. Даже такой старинной. Мало ли таких дорожных происшествий ежедневно случается в городе? При чем тут я, при чем тут посетители кафе? К тому же, скорая подъехала почти сразу. Я увидел восковую, свесившуюся с носилок руку.
        Потом появилась и милиция.
        - Не стоит вам вмешиваться. У вас и так репутация найденыша.
        Я кивнул.
        Я понимал.
        К нам, кстати, и не подошли.
        Не интересовали мы никого - старуха из США и известный всему городу урод (нравственный).
        - Знаете, - негромко сказала Конкордия Аристарховна. Она не собиралась утешать меня, просто сказала. - Я ведь до сих пор не прошла вашу игру. - Не хотела она говорить о сбитой машиной девушке. И мне не советовала. Мысли ее были просты, хотя к заядлым геймерам никто бы ее не отнес. А может, в ее годы о смерти не говорят принципиально. - Знаете, Сергей Александрович, играя в вашу «Эволюцию», я всегда застреваю где-то в начале мезозоя. Не складывается у меня. Все время в пролете. У меня даже первые люди возникают в палеозойское время, когда им есть нечего.
        В сознании Конкордии Аристарховны было пусто. Напрасно я искал там хоть какую-то мысль, сожаление, или раскаяние. В сознании костенурки было пусто, как в концертном зале в будний день. Ничего там не было связанного с окружающим. Так, некие обрывки размышлений, какие-то необязательные соображения. Но сумела же она пройти начальные уровни «Эволюции», а это не просто, это игра для людей с воображением. Кипящие первичные океаны, таинственный астероид, врывающийся в плотную атмосферу юной Земли. Странные организованные элементы (ОЭ), занесенные из Космоса. После вакуумных разрывов, диких пространств, потоков жесткого излучения загадочные ОЭ, конечно, попали в рай: ленточные глины, жидкая вода, россыпи минералов, ювенильные источники, всевозможные газы, вулканический пепел, световая гармония магнитных полей. При правильном раскладе рано или поздно с монитора улыбнется первое разумное существо.
        Какое?
        У каждого свое.
        Но в любом случае это будет отражением девонских акул, глянцевитых каменноугольных эогиринусов, влажных пермских сеймурий, чудовищных триасовых ихтидопсисов. Оказывается, Конкордии Аристарховне нравилась моя игра. Она была влюблена в обитателей первичных земных морей. Особенно ее занимали археоциаты. Она строила особенные самостоятельные миры из живых ажурных кубков, ведь непонятно до сих пор, были археоциаты растениями или животными. Чудесные отражения. Вертикальные перегородки. Поблескивающие пластины.
        Милиция, наконец, уехала.
        Извинившись, я вынул мобильник.
        Странно, но Центральная станция скорой помощи откликнулась сразу.

«В какую больницу доставили пострадавшую?»

«Это вы про наезд, что ли?»

«Ну да, про наезд».

«А вы кто будете?»

«Я родственник».
        Трубку сразу повесили. Версия с родственником не прошла.
        Конкордия Аристарховна понимающе улыбнулась. Она ничуть не хуже капитана милиции Жени Кутасовой знала интонацию вранья. Шея ее была густо и нежно посечена морщинками. Ей шло ажурное ожерелье.
        - К сожалению, мне пора.
        Я коснулся губами тоненьких синих вен.
        На меня пахнуло аккуратной старостью и чистотой.

«...в субботу... в 17.00... в библиотеке имени Чехова...»
        Проводив костенурку взглядом, я машинально потянул афишку, лежавшую под папкой меню. «...в субботу... - то есть сегодня, - в 17.00... - то есть через пару часов, - в библиотеке имени Чехова... состоится встреча с доктором Григорием Лейбовичем..
        - Что-то жуликоватое почудилось мне в фамилии доктора. - ...Выпускник 1-го медицинского института, живет в США, часто приезжает на Родину. Он автор книги, которая явилась результатом прямых контактов с интеллектуальными существами запредельного мира... На встрече... - указывался адрес книжного магазина, - доктор Григорий Лейбович продемонстрирует настоящий ченнелинговый контакт, а все желающие смогут задать вопросы...»

8
        Я снова вынул мобильник.
        Женя Кутасова, капитан милиции, оказалась на дежурстве.

«Много работы?» - посочувствовал я. Капитан Женя Кутасова обожала сочувствие.

«Да нет, что ты, совсем мало! - Как ни странно, она обрадовалась моему звонку. Может, в душе все еще не могла поверить, что я ушел от нее. Двумя руками должен был держаться, а ушел. - Совсем тихий день. Ну, пьяная драка, пара квартирных краж, кое-что по мелочам, понятно, изнасилование, жарко очень».

«А наезды?»

«На человека?»

«Не на столб же».

«Не зафиксировано».

«Не может быть. Я сам видел черную эмку с тонированными стеклами. Такие машины показывают в кино».

«Подожди».
        В трубке далеко и вяло перекликались незнакомые голоса, приглушенно позвякивали телефоны - обычная скучная музыка милицейских будней.

«Ой, как это ты узнал? - наконец откликнулась капитан Женя Кутасова. - Точно. Был наезд. Примерно час назад. Старая эмка, ее пока не нашли. И стекла тонированные».

«А девушка жива?»

«Ты ее знаешь?» - ревниво спросила Женя.

«Впервые видел. Просто все случилось у нас перед глазами».

«У нас? Это с кем ты там?» - голос капитана милиции становился все холоднее.

«С Конкордией Аристарховной. Ты должна ее знать».

«А почему спрашиваешь про сбитую?»

«Да просто так. Жалко».

«Просто так такими вещами не интересуются».

«Не знаю, Женя. Какая-то странная она была».

«Да я уже и сама вижу. В рапорте. Сатиновая юбка... Блуза...»

«Точно. Мы с тобой видели ее. Понимаешь? Такая же юбка, по щиколотку».

«И в рапорте так написано, - пораженно заметила капитан Женя Кутасова. Она явно боролась с собой. Может, хотела бросить трубку. Но справедливость победила. - Непонятки тут с пострадавшей».

«Ее хоть довезли до больницы?»

«Не успели».

«Умерла?»

«Нет».

«Тогда почему не успели?»

«Как это почему? Исчезла!»

«Как это исчезла? Выпрыгнула из машины?»

«Не совсем так. Разбираемся».

«Да объясни толком!»
        Женя снова с кем-то пожужжала.

«Не знаю, что и сказать. - Голос капитана Жени Кутасовой немного потеплел. - Нарушитель исчез, не поймали нарушителя. Как сквозь землю провалилась эта эмка, будто не было ее. А водила скорой характеризуется положительно. И врач опытная. Она уже тысячи раз выезжала на такие вызовы. Уложили пострадавшую на носилки. Все как положено. Пульс слабый, но прощупывался. Врач всю дорогу держала руку на пульсе, а потом...»

«Что потом?»

«Ты не поверишь!»

«Тебе поверю», - польстил я.

«А потом пульс стал исчезать, - голос капитана Жени Кутасовой понизился, будто она не хотела, чтобы в милицейском кабинете ее слышали. - И рука пострадавшей стала исчезать. Так в рапорте написано. Я не вру. Ты что, по интонации не чувствуешь? Я же тебя учила! Девки, которых ты тайком водил в мою квартиру, - все-таки не выдержала она, - тоже странно исчезали. Помнишь? Двери-окна заперты, а никого нет. Вот видно, роется на моей полочке, рукой достать, а замахнешься - она тает в воздухе. И в рапорте отмечено, что тело пострадавшей как бы растаяло прямо на глазах у врача. Ну, что тут непонятного? - заорала в трубку капитан Женя Кутасова. - Как мороженое растаяло! Видел, как тает мороженое? Осталась только одежда. Вот, читаю. „Сатиновая потертая юбка...“ Только учти, - повысила голос капитан милиции, - теперь мы тебе ничего не вернем, хватит с тебя дурацкой тетради. А про белье этой исчезнувшей сучки даже не заикайся. Она у тебя в сельпо одевалась, извращенец!»
        Наши желания - наши проблемы.

«...в библиотеке имени Чехова... Выпускник 1-го медицинского института... Продемонстрирует настоящий ченнелинговый контакт, а все желающие смогут задать вопросы...»
        А почему не пойти?
        Тетрадь... Электрик... Девушка Л?са...
        Я еще не знал, что все только начинается.
        Доктор Лейбович
1
        Доктор Лейбович не выглядел бедняком.
        Плотный, суровый. Костюм - ничего броского, галстук за триста баксов. На безымянном пальце перстень. Стоимость? Мне хватило бы съездить в Сикким и обратно. Взгляд внимательный. Слушателей собралось не менее двадцати душ - разного возраста, разного социального положения. Сидели вокруг исцарапанного круглого стола - обязательная принадлежность нынешней публичной библиотеки. На полках пестрые обложки. «Ведьма с Портобелло», «Дневник информационного террориста»,
«Ужасы ночью», «Замуж за миллионера», «От эффективности к величию», «Легкий способ бросить курить». Все доступно, все функционально.
        Не глядя, протянул руку.
        Вытянул сдвоенный номер толстого журнала.
        ...Слесарь Петров из маленького хозуправления привел в НКВД злостного инженера Ломова. Инженер обещал слесарю десять тысяч рублей за совершение диверсионного акта - вбить железный болт в электрический кабель на большом заводе. Конечно, данное событие можно посчитать незначительным, но на самом деле это не так. На самом деле это знаковое событие. Оно говорит об ужасной, всеобщей, всюду разгоревшейся борьбе. События множатся. Они нарастают как лавина. Доцент пединститута помог органам разоблачить шпионскую работу своей собственной жены. Дворники с проспекта Сталина добровольно приняли обязанность ежедневно докладывать о настроениях жильцов трех крупных домов центрального района. Люди, как никогда, тянутся к духовной чистоте, не хотят терпеть дурного.
        Я поставил журнал на место.
        Чем-то все это напоминало выписки в тетради с гиббонами.
        Скучно. Пылью несёт от дешевых выдумок. Одно утешение: человек всегда врал. Ну, пусть не врал, пусть только преувеличивал, строил теории, все равно первым был сотворен человек, так считал Платон. Я отчетливо вспомнил отчеркнутое место в тетради.
        Вселенная двойственна. Она объемлет два мира - мир идей и мир вещей, отображающих эти идеи. Идеи мы постигаем разумом, вещи - чувственным восприятием.
        Когда-то у меня был превосходный почерк.
        У человека три «души»: бессмертная и две смертных.
        Смертные: мужская - мощная, энергичная, и женская - слабая, податливая.
        Развитие человека протекает путем деградации всех трех видов «душ». (В кавычки
«душу» в тетради брал, видимо, я сам; в чем-то сомневался.)Допускается и
«переселение» душ. Например, все животные - всего лишь своеобразная форма наказания для людей. Упражняющие только смертную часть своей мужской или женской души, при втором рождении превращаются в теплокровных четвероногих.
        Тоже недурной вариант эволюции, покачал я головой.
        Те люди, что тупоумием своим превзошли даже четвероногих, оказываются в итоге пресмыкающимися. А откровенно легкомысленные - птицами. По Платону все живые существа - всего лишь совокупность тех или иных видоизменений человека.
        На этом, кстати, базировались и представления капитана Жени Кутасовой о происхождении милиционеров!
        Каждый пытается понять себя.
        Мысленно я увидел озеро Джорджей Пагмо.
        Жить там нельзя. На берегах нет растительности, никаких зверей.
        Торчат мертвые скалы, похожие на безголовых сфинксов. Может, это те, кого озеро не приняло. Со стороны Шамбалы вдруг доносится приятный звук. Если услышал его, - иди! Пусть соль, тоска, холодные пески - это неважно. Если позвали, иди, не медли. Ты увидишь прозрачное озеро, рожденное в чистом уме бога. Омойся, и войдешь в рай. Вода озера Джорджей Пагмо чище жемчуга. Отпей ее, и будешь освобожден от последствий грехов ста своих жизней.
        Мир устал от страданий.
        Далекий звук гонга, низкие звезды.
        Приятные звуки со стороны Шамбалы.
        ...есть вопросы, на которые мы можем дать ответ, пусть не точный, но удовлетворительный для сегодняшнего дня. Есть вопросы, о которых мы можем говорить, которые мы можем обсуждать, спорить, не соглашаться. Но есть вопросы, которые мы не можем задавать ни другому, ни даже самому себе, но непременно задаем себе в минуты наибольшего понимания мира. Эти вопросы сводятся к главному: зачем все это? Если однажды мы задали себе вопрос такого рода, значит, мы уже не просто животные, а люди с мозгом, в котором есть не просто сеченовские рефлексы и павловские слюни, а нечто другое, иное, совсем не похожее ни на рефлексы, ни на слюни. Не прокладывает ли материя, сосредоточенная в мозгу человека, совсем особых путей, независимых от сеченовских и павловских примитивных механизмов? Нет ли в нашей мозговой материи элементов мысли и сознания, выработанных на протяжении миллионов лет и свободных от рефлекторных аппаратов, даже самых сложных?
        Когда-то я все это выписал.
        Ладно. Плевать. Когда-то - это когда-то.
        В общем, с прошлым у меня вполне терпимые отношения.
        Правда, бывали странные дни. Не буду скрывать, бывали. Особенно под осень, когда начинаются занудливые дожди. Известно, земля наша, кроме комаров, еще дождями богата. Утвердив на столе бутылку вина, я раскрывал атлас России. Еще и еще раз вдумывался я в маршрут сгоревшего самолета. Он вылетел из Санкт-Петербурга (то есть там я поднялся на его борт) и должен был приземлиться в Южно-Сахалинске. Три посадки по маршруту, я мог выйти в трех разных аэропортах. Мог выйти, сесть на поезд или в автобус и уехать куда угодно. Урал, Сибирь, Дальний Восток. У меня могла быть машина, меня мог кто-то ждать. Земля только кажется крошечной, на самом деле она огромная. Я мог жить в любом из городов, расположенных по маршруту самолета. Я мог жить в любом из городов, в которые можно добраться из транзитных аэропортов. За пять лет, прошедших с момента гибели самолета, никто меня не узнал, не вспомнил, не кинулся навстречу на улице. Наверняка где-то есть город, в котором я родился, где, возможно, обо мне помнят. Меня показывали по TV, обо мне писали, что толку? Я ведь не похож на себя - на того, каким был. Десятки
пластических операций превратили меня в совсем другого человека.

2
        SAVE.

3
        Я прислушался к мыслям соседа справа.
        Заезжий гость. Раздражен. Уезжает вечерним поездом, а из гостиницы уже выперли. Сябра, гэта баян! Белорус. Явно белорус. У Бабруйск жывёла! Воротничок рубашки несвеж, рукава пиджака потерты. Какая-то сделка сорвалась, должок на хвосте. Самое время поговорить с удивительными интеллектуальными существами из запредельного мира. Сябра, рэспект ды павага табе! Белорус был в отчаянии. Ни от кого он не прятался, никто его не ловил, но как жить завтра, послезавтра, через год? Я не все понимал в мыслях соседа, для этого следовало бы выучить особый слоўнік для беларускамоўных падонкаў, но главное было ясно.
        Сосед слева (подозрительный взгляд, вельветовые брюки аккуратно поддернуты на коленях) считал господина Лейбовича жуликом. Блин, развелось их. Как экстрасенсов в аквариуме.
        Я подмигнул соседу.
        И этот жулик, сразу определил он.
        Жулик на жулике. Так он считал. И в библиотеку пришел, чтобы убедиться в своей правоте. В беседу с удивительными интеллектуальными существами запредельного мира он не собирался вступать ни при каких обстоятельствах, хорошее образование не позволяло, но если названные существа, суки, сами полезут с вопросами... На такой крайний случай у соседа слева было кое-что припасено. Как верить человеку, который тебя обманул, а теперь ты хочешь его обмануть, только тебе надо знать, когда он врет, чтобы правильно соврать ему? Пусть интеллектуальные существа запредельного мира съедят такое.
        Доктор Лейбович перехватил мой взгляд. Какой хороший народ, думал он, знаменитый врач, выпускник 1-го медицинского института. Милые и тупые. Он никого не хотел обидеть таким определением, знал, что никто не прочтет невысказанных вслух мыслей. Сыграть роль передатчика может любой, использовать можно каждого. Правда, вот этот (улыбка в мою сторону) выглядит не совсем.
        Почему-то доктор не счел меня перспективным. Пришел тупым и уйдет тупым.
        Меня это не обидело. Я видел, что доктор отчаянно хотел выглядеть другим. Не таким, как все. Вот смотрите, твердил он мысленно. Я другой! Я не такой, как вы!
        А на деле - обычный псих.
        Не понимает: место мыши - в амбаре.
        Как настоящий юзер, доктор Лейбович всю жизнь будет наступать на грабли - и в виде моего соседа справа, и в виде моего соседа слева. Да и я его вряд ли обрадую. Пусть надувает толстые щеки, значительно поднимает брови. Дескать, вы (милые и тупые) должны видеть, что это за ним, за ним, за ним, а не за нами (милыми и тупыми), роятся и жужжат удивительные интеллектуальные существа запредельного мира.
        Женщина напротив (цветастая кофта, мелированные волосы, линялые голубенькие глазки, - все в жизни налажено; потому и пришла в библиотеку имени Чехова, что все в жизни налажено) восторженно следила за доктором Лейбовичем. В ее линялом взгляде читалось: вот у нее в жизни все налажено, так оно и должно быть, а если эти ваши интеллектуальные существа, видали мы всяких, еще и начнут хамить, она знает, как с ними сладить! Интересно бы приручить такое интеллектуальное существо и держать его дома на комоде.
        - Я показываю вам книгу. Это большая книга. - Доктор Лейбович действительно показал нам огромный, отлично изданный том. - Она стоит не дешево, зато может изменить вашу жизнь. К результату обычно ведут дорогие решения, - сострил он. - Книга, которую я вам показываю, действительно может изменить вашу жизнь. Если вы вчитаетесь в ее содержание, - опять сострил он. - Чтение требует усилий. - Доктор Лейбович стер улыбку и строго посмотрел на меня, потом на женщину в цветастой кофте, потом перевел взгляд на белоруса и на соседа слева, будто чувствовал какую-то неясную опасность. - Я не один год беседовал с Крайоном, пока не пришел к мысли написать такую большую книгу.
        Оба жулики, решил сосед слева. Но вслух спросил:
        - Кто он, этот Крайон? Чем занимался?
        - Был Учителем, не будучи человеком.
        - А-а-а... - сосед слева окончательно уверился: жулики!
        А сосед справа удовлетворенно отметил: аўтар шукае спонсара!
        - Купивший мою книгу, - доктор Григорий Лейбович резко поднял толстый том над головой, - быстро, как сможет, приблизится к пониманию сущего. Это как в видоискателе. Простым глазом не видишь, а навел оптику, - он прищурился, - все так и встает перед глазами (милые и тупые). Надо только знать свои корни, помнить начало собственной жизни. - Он представить не мог, как сильно огорчил меня этими словами. - Наверное, вы еще не знаете, что все разумные существа Земли, нашей планеты, делятся на две категории. Представители первой получают от Крайона и от меня реальные уроки правильного жизненного существования, а представители второй вечно бродят в темноте и служат представителям первой. - (Увага! У каментарах підары! - обеспокоился сосед справа.) - Каждый купивший книгу...
        И так далее. Пошел повтор гонки.

«Не думал тебя здесь увидеть».

«Если честно, я сюда и не собирался».

«Но ты здесь, здесь, - жарко шептал мне в затылок Последний атлант. Он опоздал на встречу с доктором Григорием Лейбовичем, зато нашел на скамье в парке оставленную мной коробку. - Скажу так: ты совсем стал растеряхой. Опять оставил свои вещи. Зачем их брать, если все равно потеряешь?»
        Я даже не улыбнулся.
        Не отвечая Последнему атланту, протянул доктору купюры.
        Три сотни. Ровно столько стоила книга «Послания Ченнелинга».
        - Теперь я обращаюсь к тем, кто хочет, но стесняется меня спросить... - Доктор Григорий Лейбович высоко воздел руки, как проповедник. - Слово ченнелинг - (милые и тупые) - происходит от английского channel, канал. Но это не канал между двумя водоемами, - он опять острил, - а канал между развитыми душами. Духовный канал. Канал между Высшим разумом и существами, жаждущими помощи. - Он строго посмотрел на меня, потом на женщину в цветастой кофте. - Ченнелинг позволяет получать важные сообщения из запредельного мира. Космос открыт только посвященным. Высший разум - необозримое информационное поле всех душ Вселенной - открыт только последователям Крайона. Это факт. Чтобы безошибочно передавать самые важные, самые необходимые сообщения из одной эпохи в другую, из одних пространств в другие, из одних миров в третьи, интеллектуальные существа запредельного мира временно овладевают нашими телами. Мы этого не чувствуем, не можем чувствовать, но это так. Это наше высшее назначение - быть передатчиками между мирами и эпохами, получать и переносить вселенскую информацию. Мы рождаемся, взрослеем, переживаем
события, работаем, совершаем хорошие и нехорошие поступки, впадаем в грех, очищаемся, трудимся, а на самом деле несем сообщения...
        - Какие? - спросил кто-то.
        - У каждого сообщение свое.
        - И убийцы несут сообщение? - тревожно спросил сосед слева.
        - И убийцы, - строго ответил доктор Лейбович.
        - И насильники? - спросил сосед справа.
        - И насильники.
        - И призраки? - спросил я.
        Доктор Григорий Лейбович не растерялся:
        - И хомяки, и птицы, и бактерии, и амебы, и Петр Петрович Петров, и мальчик из подворотни, и вы, добрая женщина, - все! Нет никаких исключений, - огорчил он нас. - Мы - инструмент. Привыкайте к мысли, что мы - скромный инструмент для величественных изменений человеческой истории. А всякие личные переживания не имеют никакого значения. - (Врешь, дурачок, ласково подумала женщина в цветастой кофте. Как раз личные переживания прежде всего. У вас, у интеллектуальных существ запредельного мира, мужчины тоже, наверное, как животные, всегда склонны к изменам.) - Изучайте «Послания Ченнелинга». Внимательно изучайте «Послания Ченнелинга». Ежедневно, ежечасно изучайте «Послания Ченнелинга». Мир мутен. В мире страшно. Мы сами взболтали ил. В мире скопилось много серого и ужасного. Вчитывайтесь в «Послания Ченнелинга». Может, это последнее послание к нам Высшего разума.
        - Почему последнее? - обеспокоилась девушка в розовой кофточке.
        - Потому что помощи, возможно, больше не будет.
        - Как так? Сообщения же идут!
        - Сообщения идут, но получатель может исчезнуть, - нехорошо намекнул доктор Григорий Лейбович. - «Адресат выбыл». Помните такой штамп?
        Девушка покраснела. Слово штамп ей что-то напомнило.
        Николай Михайлович шепнул мне из-за плеча:

«Твою коробку я оставил в гардеробной».

«Ты за всеми все подбираешь?»

«Только за тобой».

4
        Доктор Лейбович хлопнул в ладоши.
        Повинуясь сигналу, откуда-то сбоку, из-за дешевой ситцевой занавески, отделявшей читальный зал от подсобного помещения, может, от небольшого склада, бесшумно вышла женщина. Она была небольшого роста. На голову наброшен, как паранджа, платок - серый, даже какой-то пепельный. Женщина поспешила к столу, чуть приподнимая пальцами длинную серую юбку, семеня тонкими, невидимыми, но хорошо угадываемыми по движениям ножками. Горб тоже не красил женщину. Сосед справа приуныл: гэта пяць, паліш сука! А сосед слева окончательно решил: все жулики!
        На свободной половине зала горбунья присела.
        Прямо на пол, подогнув под себя невидимые под юбкой ножки.
        Женщина в цветастой кофте немедленно отметила, что горбунья, пожалуй, похожа на одну из ее подруг. Что-то нехорошее случилось с этой подругой. Или должно было случиться, я не понял. Не горбатая, но дура. И муж у нее до сих пор ходит в костюме с выпускного вечера.
        - А о чем можно спрашивать?
        Доктор Лейбович поднял глаза на Последнего атланта:
        - Обо всем, что вас интересует. Обо всем, на что у вас нет ответа. Обо всем, что тревожит или радует, не привнося в душу ни понимания, ни покоя.
        - Тогда такой вопрос. - Николай Михайлович положил тяжелую руку на мое плечо. - У моего друга проблема. У него наблюдаются провалы в памяти. Если честно, до определенного момента в жизни он вообще ничего не помнит. А вы сказали, что понять
«Послания Ченнелинга» можно, только хорошо зная корни, начало собственной жизни. Как же быть моему другу?
        Внимательно вглядись в траву.
        Здесь сидел зеленый кузнечик, похожий на плод огурца.
        Ай да лягушка!
        Все как один уставились на меня.
        И доктор Григорий Лейбович уставился.
        Но Последний атлант (милый и тупой) не отставал:
        - «Послания Ченнелинга» - они помогут моему другу?
        Он чувствовал внимание зала. И чувствовал мое недовольство.
        - Почему, - давил он, - для передачи важных вселенских сообщений интеллектуальные существа запредельного мира выбрали именно нас? Почему им понадобились наши несовершенные тела? Почему Высший разум не испросил у нас разрешения? Может, я чем-то серьезным занят, не могу отвлекаться, а тут такое неожиданное и ответственное задание. И как, наконец, быть моему другу? Он ведь неидеален. Жизнь, сами знаете, - это то, что ты помнишь.
        Горбунья на полу что-то пробормотала. Пепельный платок вздрогнул, как от вздоха.
        - А вы смиритесь, - строго и уважительно посоветовал доктор. - Понимание приносит покой.
        - Как так? При чем тут смиритесь? Я задал совершенно конкретные вопросы, - обеспокоился Последний атлант. - Какую такую информацию мы распространяем? Может, содержание ее противоречит моим личным этическим нормам или городскому законодательству? Я, например, последнее время нездоров, неважно чувствую себя, зачем мне лишняя нагрузка?
        Горбунья на полу вздрогнула. Из-под пепельного платка сверкнул черный глаз. Жулики, жулики, - услышал я мысли соседа слева. Но доктор Григорий Лейбович только улыбнулся:
        - Кто еще хочет задать вопрос?
        - Но позвольте! Вы мне еще не ответили!
        - Разве? - удивился доктор Лейбович и строго посмотрел на горбунью. - Мариам, вы ответили респонденту?
        Пепельный платок колыхнулся согласно.
        - Видите, не все так плохо.
        - Но я ни слова не понял! Если и был ответ, я не понял ни слова.
        - И не могли понять.
        - Это почему?
        - Потому, что вам ответили на халдейском.
        - На мертвом языке? Но здесь его никто не знает.
        - А этого и не требуется.
        - Не понимаю.
        - Думайте, думайте, - доктор благодушно улыбнулся. - Ответ вам дан, вот главное. А на каком языке - для интеллектуальных существ запредельного мира такие мелочи не имеют значения. Вы скажете, что такие мелочи имеет значение для вас? Не спорю. Имеют. Но система перевода сложна и требует особенной обстановки. Все нужные консультации, в том числе по точному переводу, я даю в офисе. Визитки на столе. - (Пішы яшчэ! - обрадовался сосед справа.) - К тому же у вас теперь есть «Послания Ченнелинга». Как? Вы еще не приобрели книгу? - удивился он нескольким поднятым рукам. - Как же вы собираетесь без «Посланий Ченнелинга» искать свой путь к Полям Знаний?
        Сосед справа подумал, и все же не купил книжку.
        - Каждый из нас несет свое особенное сообщение, - пояснил доктор Григорий Лейбович, ломая последнее сопротивление слушателей. - Но не каждый, к сожалению, относится к своей миссии с полной отдачей. Это ведь зависит от физического и душевного состояния. Помехой - (милые и тупые) - могут стать самые простые вещи. Например, запор. Или уныние. Или головная боль.
        Вывучай албанскую мову!
        Горбунья под пепельным платком опять что-то пробормотала.
        - Обывателям - (милые и тупые) - больше всего мешают привычные представления. Обыватель вреден. Он многого не понимает, не хочет понимать. Он ленив. Он хуже клопа. Он вредит даже в космосе. Да вы сами прикиньте, - укоризненно покачал головой доктор Григорий Лейбович. - Легко ли ехать по извилистой, незнакомой, залитой дождями дороге, если руль вашего автомобиля заклинило, а очки вы забыли дома? - (Аўтар пякельны сатана, творчасьць выдатная!) - Как в таких условиях правильно и вовремя донести до адресата важное сообщение? Вы угадали, - обрадовался он, взглянув на женщину в цветастой кофте. - Нужно изучать языки! Даже мертвые. Зачем мы открываем неизвестные страны, летим на другие планеты? - спросил он с пафосом. - Зачем мы с риском для собственной жизни карабкаемся на поднебесные вершины, пересекаем мертвые ледники, опускаемся на дно океанов?
        - Несем сообщения! - догадался кто-то.
        Доктор Лейбович ласково улыбнулся:
        - Вы поняли.
        - Ну, хорошо, - негромко сказал я, и Николай Михайлович сразу ревниво задышал мне в затылок. - Ну, хорошо. Вот вы сказали, что Крайон - ваш Учитель. При этом он никогда не был человеком. Ну, ладно, пусть так. Я верю. Почему нет? Но мне хочется знать, - я всей кожей чувствовал на себе множественные неприязненные взгляды. - Мне хочется знать, несут ли какое-то сообщение привидения?
        Пепельный платок заколебался, мелькнул черный глаз.
        Горбунья булькала под серым платком, как закипавший чайник.
        - Ответ дан.
        - Но я опять ничего не понял.
        - А разве вам обещали что-то такое?
        Пацан сказал, пацан ответил. Доктор благожелательно развел руки. Хотите ясности, записывайтесь на прием в офис. Сябра, рэспект ды павага табе! За дополнительную плату.
        В зале зашумели.
        Горбунья испуганно прикрылась платком.
        Николай Михайлович наклонился сзади, шепнул:

«Тебя электрик нашел?»

«Он что, опять приходил?»

«Опять приходил. И девка снова звонила».
        На этот раз я обернулся:

«Какая девка?»

«Откуда я знаю? Сказала, вам надо встретиться».

«Л?са? - изумился я. - Она опять звонила? Когда?»

«Да полчаса назад. Я как раз поднимался в библиотеку».
        Ли?са? Но ее сбила машина. Как она могла звонить? Правда, она исчезла из машины скорой помощи. Что за бред?
        Последний атлант не унимался:

«Я подсказал ей, что ночью ты будешь в „Кобре“.

«Сегодня я не собирался туда».

«Придется пойти».

«С чего это?»

«Она знает тебя».

5
        Знает.
        Л?са! Меня!
        Что она может знать?
        Я покурил под колоннами у входа в «Кобру».
        Швейцар Зосимыч - плоский, белесый, обросший зеленоватыми лишайниками по скулам и вискам, по привычке перекрестился, увидев меня, и тут же, прихрамывая, притащил пепельницу. Судя по поведению, он родился прямо в ливрее. Ходят слухи, что Зосимыч - жертва репрессий, много страдал, получает персональную премию. Но, наверное, важнее то, что он родственник хозяину «Кобры» и у него имеется казенная справка о перенесенных страданиях. Придерживая в скрюченной руке пепельницу, Зосимыч, ровесник Октябрьской революции, доверительно и льстиво подмигивал мне. «Ну, знаете этих Иванов Сергеичев, - уважительно оглядываясь и подмигивая доверительно, шепнул он. - Они с вами не раз угощались. Точно-с говорю, никакой у них белой горячки, врут-с. Просто шептались с тапочками, ну, брали их в постель. - Зосимыч подмигнул совсем доверительно. - А так ничего особенного».
        Я сунул Зосимычу мелкую купюру.
        Мысли швейцара читать трудно. В мутном, как запущенный аквариум, сознании что-то плавает, но пойми - что. Гегемон - руководитель гегемонии... Гегемон - носитель гегемонии... Гегемония - преобладание, руководство... Гегемония - преобладание, руководство... И вообще я, наверное, плохой передатчик. Руль заклинен, тормоза не работают, своих корней не помню. Было, было, я верил, что однажды встречу человека, знающего меня. Но время шло, надежда таяла. Самое раннее воспоминание, живущее во мне, - металлическая кровать в ожоговом центре. Кровать особой конструкции. Я не столько лежал, сколько висел на капроновых растяжках.
        И ослепительная, ослепляющая боль. Постоянное, сплошное северное сияние боли.
        Полярный эффект ни на минуту не прекращающихся яростных вспышек.
        И вдруг Л?са.
        Знает.

6
        Огромные зеркала.
        В смутных плоскостях - зал.
        Парень в жилетке на голое тело (в «Кобре» на форму не смотрят).
        Курит какую-то дрянь, бесцеремонно выдыхает в мою сторону. Только наивные девушки представляют своих современников романтиками. Рядом усатый чел в мешковатой футболке с надписью на пяти языках: «Извините, что мой президент идиот, я за него не голосовал». Похоже, читает только собственную футболку. В смутных отсветах улыбки плохих девчонок - как компьютерные смайлики.
        - Прив!
        Паша был навеселе.
        На всякий случай я заметил, что жду кое-кого.
        - Ну? - удивился он. - Капитана милиции? Позорная девка.
        Я улыбнулся. На самом деле Паша к капитану милиции неровно дышал.
        - Когда меня найдут в постели удушенным, - тут же счел нужным сообщить Паша, - доложи капитану милиции.
        - Чего это ты так настроился?
        - Не знаю, - покачал он головой. - Но в день, когда мы закончим роман, меня найдут в постели удушенным.
        - А ты не торопись. С окончанием романа не торопись, - посоветовал я, не давая Паше впасть в депрессию. - Разветвляй сюжет. Пусть он будет похож на устье Меконга или Волги.
        - Ойлэ торопится.
        Паша запечалился.
        - Ойлэ считает, что слава ей нужна. Сейчас нужна. Завтра, считает она, ей понадобится что-то совсем другое. Роман должен нас прославить. Доходит? И немедленно! Ойлэ торопится жить, - произнес он печально и влюбленно. - Я говорю: Ойлэ, пусть наша героиня страдает. Пусть она страдает, как чистая девушка, не знавшая плохого, и сразу по уши попавшая в грязь. Очищает страдание, говорю я Ойлэ. А она жалеет героиню и лезет мне на колени.
        - Боишься мужа - порви с женой.
        - А где я буду заколачивать такие бабки?
        - Позвони приятелям в Москву. Пиши сценарии мыльных опер. Тоже нелегкий труд, но безопаснее, чем альтернативный роман с женой олигарха.
        - Ты не понимаешь. Я хочу покорить Ойлэ.
        - Она и так не слезает с твоих колен. Хочешь, чтобы села на шею?
        - Я хочу доказать ей, что род Павла Матвеева - уважаемый, старинный дворянский род.
        - Это ты о себе?
        - А о ком же еще?
        - Взращиваешь генеалогическое дерево?
        - Тщательно, - покивал он. - Заказал поиски двум архивистам-бандитам. Те еще ребята! Тонна баксов понадобилась для изысканий. Зато, в отличие от тебя, я знаю всю свою родословную. А искусствоведы подбирают портреты.
        - Чьи?
        - Предков.
        - Чьих предков?
        - Моих, - проникновенно пояснил Паша. - Корни моего рода уходят в глубину самых темных веков. Не то что у тебя, выскочка безродный. Он заставил С. написать свои портреты в костюмах бенедиктинского монаха и маркиза XVIII столетия, и в разговоре скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях. Это из твоей тетрадки. Добавлю полтонны баксов - и мне подробно опишут дворян моего рода времен каменноугольной эпохи. Пришло время пронзительных истин. Когда меня задушат в постели, внимательно осмотри портреты, развешенные на стенах. Попробуй поразмышлять о бренности существования. Это только тебе легко, - опечаленно покачал Паша головой. - Ты ничего не помнишь. У тебя, может, предков вообще не было. Что бы ты о себе ни рассказал, всему поверят. А твой настоящий отец, может, до сих пор тянет срок за изнасилование, а мать... Ладно, про мать молчу. Может, она была морским министром, правда? - Он явно завидовал моим возможностям. - А мои предки даже на портретах такие самцы!
        Мы прикончили полбутылки «Хеннеси».
        Никто не звонил, никто не подавал никаких знаков.
        - Я тут недавно поймал Ойлэ за твоей «Эволюцией».
        И этот туда же.
        Я потянул носом.
        Я уже не слушал Пашу.
        Я погрузился в свои мысли.
        Перед караваном должен крутиться облезлый пес. Вот хорошая деталь для новой игры. Нет плохих вестей из Сиккима. Облезлый пес отвлечет внимание геймеров от ненужных деталей. Это с «Эволюцией» я сразу попал в точку: услышал музыку сфер, угадал артефакт, свалившийся в кипящие воды доисторического океана.
        Динамика!
        Прежде всего динамика!
        Руби щупальца цефалопод, отражай атаки ракоскорпионов, соси из ювенильных источников сладкие радиоактивные элементы. Бьет по нервам! Куда Паше с его альтернативным романом! Заросли мрачных чарний, океанские бездны, бледные архейские медузы, мир тьмы, ужаса - любой неверный ход ведет к мутациям, чаще всего неустойчивым. Ты сам строишь ход истории. Животный и растительный мир зависит от твоего воображения. Ты - Творец. Ты исследуешь тупики, намечаешь будущее. Ошибки, понятно, не исключены. Из одноклеточных организмов вдруг вырастают монстры. Неведомые создания пожирают друг друга. Грандиозные поединки, карнавал все новых и новых форм. От акул к земноводным, от псилофитов к покрытосемянным, из эры гигантов в эру кривоногих и волосатых самцов Матвеевых. А там и до выхода в Космос рукой подать.
        Мы чокнулись.
        - Твое здоровье, глупак!
        Когда Пашу сильно развозит, он вспоминает множество болгарских слов, потому что три года учился в Софийском университете.
        Ладно.
        Я глупак.
        Но Паша не отставал.
        - Ты не просто глупак. Ты маймуна. Молчи! Не возражай! Посмотри туда. Видишь ту позорную чучулигу? - Он судорожно тыкал пальцем в кривляющуюся у бара девчонку с личиком-смайликом. - Не знаю ее. Почему? А та пепелянка? - тыкал он в сторону задымленной женщины. - Ее тоже не знаю.
        Было поздно.
        Хлопали пробки.
        Через столик от нас расположился толстый поц с лысой головой и свинячьими глазками. На нем был безумно дорогой костюм - правда, сидел дерьмово. В сосисочно пухлых пальцах поблескивал бокал с Chateau Margaux. Что ж, такая бутылка стоит того, чтобы ее все видели. Правой рукой поц гладил девку - типичную пепелянку в чем-то прадо-гуччи-подобном, конечно, с сумочкой Vuitton и длинным розовым маникюром. Они обсуждали отдых в Сардинии. (Где еще сейчас оторваться?) Я слышал каждое слово. Обсудив Сардинию, перешли на последнюю коллекцию Гальяно, вспомнили о нашествии наглых русских моделек в нижний бар Plaza Athenee в Париже, сошлись на том, что ресторан Nobu стал хуже, а в Лондоне холодно, и к черту «Челси», и даже Prada вот уже несколько demode (выходит из моды).
        Резво для поца.
        Впрочем, что я о нем знаю?
        Не слушая тоскующего Пашу (когда мы закончим роман), я порадовался с поцем и пепелянкой за какую-то Аню, которая, оказывается, спит с Николя, и нервно посмеялся над замужеством неизвестной мне Ксюши (козлица винторогая), а Танька, оказывается, вообще шлюха.
        Хочешь отомстить за дороговизну авиабилета - плюнь в стюардессу.
        Накрашенная девица через два столика перехватила мой взгляд, повела голым нежным плечом, скромно шевельнула губами: «Одна». Я так же скромно шевельнул губами в сторону Паши: «Не один». Пусть думает что хочет. На секунду я утонул в тоске, в безбытии, в том, что я один. Действительно один. Даже свет потускнел. Кривые лживые морды, будто все разом откусили от зеленого лайма. Каждый в «Кобре» развлекался как мог. Пепелянка, например, держала диету по Волкову. Она полностью за раздельное питание, прочел я в небогатых мыслях пепелянки, потому ей и принесли массу мисочек и тарелочек. Зато поц у нее был что надо. Такой не станет сидеть на кокосе, и герасим у него небодяженный, хорошего качества, без добавок для веса. И новый корт с хорошим баром, и тренерша-секси, вилорогая дилерша из Латвии. (Тот кислый под аркой уже полгода по вене двигается. У него норма - два грамма день. Я сегодня умру, если не поеду в фитнес. Неужели у нее второй размер? Ты попробуй в моем СПА.)

«Заткнись!»
        Мы с Пашей обернулись.
        Впрочем, обращались не к нам.
        Чел в нечитанной им футболке прижал к стойке бара очкастого приятеля.

«Ты что? - отбивался приятель. - Ты жить не хочешь? Или не умеешь? Почему?»

«Да потому, - рычал чел в вызывающей футболке, положив на всех в зале, даже на насторожившуюся у входа охрану, - да потому, что когда в девяносто пятом ты торговал пивом в палатке, я уже врубился в перемещение грузов через российскую таможню. Всосал? Да потому, что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал MDMA в «Птюче» и перся под Born Slippy Underworld. Всосал? И теперь могу позволить себе, чтобы на заднем сиденье моей машины валялась книга с названием «Тринки». Мы разные, врубаешься? Я не смотрю «Бригаду», как ты, плевал на русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с «Черным бумером». Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих и охреневаю от итальянских дизайнеров. Всосал? И свои первые деньги я потратил не на «бэху» четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. Это у тебя в голове насрано жить, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, дети, чтобы все как у людей. По воскресеньям - в гости, в понедельник с похмелюги на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, всей семьей. Ты
«Аншлаг» смотришь, а я другой. - Этот тоже играл под трикстера. - Хочу, чтобы лицом русской моды был Том Форд, а не Зайцев, чтобы наша музыка не с Пугачихой ассоциировалась, а с U-2, чтобы угорали не над Галкиным и Коклюшкиным, а над шутками Монти Пайтона...»
        Над нашим столиком навис официант:
        - Кто тут, который ничего не помнит?
        Паша заржал и указал на меня.
        Официант не смутился:
        - Вас к телефону.
        Кора
1
        Извините, что мой президент идиот.
        Усатый ухмыльнулся. Он не смотрел на меня.
        Но думал он обо мне. Я поймал обрывки его мятых мыслей.
        Кажется, усатый мечтал прокатиться со мной в машине. И даже не просто прокатиться, а прокатиться по какому-то конкретному адресу, мне было лень его выявлять.
        Телефон на краю стойки.
        По ухмылке бармена я понял, что звонит женщина.

«Уходите оттуда!»
        - Что за ерунда? С кем я говорю?

«Не возвращайтесь к столику. Уходите прямо сейчас».
        - Вы Л?са? - спросил я, невольно скашивая глаза в сторону усатого.

«Нет, - ответили мне. Я бы сказал, с большим неудовольствием. - Я - Кора».
        Поглядывая на усатого, к счастью, он стоял не так уж и близко, я заметил:
        - Я вас не знаю.

«Вам и не надо. Сделайте вид, что хотите в туалет, и уходите из зала».
        - Я этого не сделаю, - спокойно ответил я. - Обычно я сижу здесь до утра.
        Неизвестная Кора застонала от нетерпения. Если она хотела испугать меня, у нее ничего не получилось. Да и не могло получиться. Человек, не знающий прошлого, вполне может позволить себе роскошь не беспокоиться о будущем. Все наши беспокойства из будущего.
        Но отступать Кора не собиралась.

«Положите трубку и сделайте вид, что спускаетесь в туалет. А сами на выход. Не теряйте время на вопросы. Я изучила планировку клуба. Если вы пойдете на выход прямо сейчас, никто не обратит внимания. Только не оглядывайтесь и ни с кем не заговаривайте. Выйдете в аллею...»
        - А там?

«Я вас встречу».
        Я повесил трубку.
        Паша, тот еще фикус, прилип к столику.
        Впрочем, что ему оставалось делать? Если Ойлэ его отпустила, значит, вернулся из поездки муж. Надо было уберечь Пашу от неприятностей. Улыбнувшись бармену, я достал из кармана мобильник.
        Он, правда, был отключен.
        Я не помнил, когда отключал его.
        Впрочем, на фоне моего глобального беспамятства, это выглядело чем-то ничтожно мелким. Пришлось выслушать короткую нежную мелодию, что-то из «Золушки». Краем глаза я видел, как Паша (вдали, за столиком) послушно полез в карман. Поторопись, блин! Усатый откровенно следил за мной. Прокатиться в машине. Я был для него чем-то вроде жестяной банки с законсервированным лучом Вифлеемской звезды. Доставить по адресу. Такая у него была работа. Кажется, на мне можно заработать, и он не собирался упускать шанс.

«Паша, не дергайся и по сторонам не смотри».
        Я видел, как Паша пьяно дернулся и стал озираться.

«Позвони Ойлэ, пусть срочно пришлет за тобой машину».
        И отключил мобильник. Не стал смотреть, что он там решит.
        Странно все же получалось. Сперва непонятные привидения в квартире капитана милиции Жени Кутасовой, потом неизвестный электрик, Ли?са, черная эмка, сеанс ченнелинга, звонок Коры. Я представления не имел, как все это может соотноситься с потерянной тетрадью, но вот как-то соотносилось.
        Ченнелинговый танец. Краткий и мимолетный.
        Я спрятал мобильник и неторопливо направился к выходу.
        Света за окнами было мало. В нижнем зале, как тайфун, ревела дискотека. На улице под колоннами, наверное, совсем темно. Чичичи-тян, ловкая древесная обезьяна, помогает продавцу кирпичей: дергает веревку. Самое время подставить голову под кирпич.
        На входе в «Кобру» курили два спортивных типа.
        Швейцар Зосимыч что-то рассказывал. Увидев меня, привычно перекрестился.
        Не знаю, что за типы. Может, «Молодая гвардия», может, нацболы. Рисковать я не стал, правда, инструкции неизвестной Коры несколько нарушил: вместо того чтобы двинуть к служебному входу (поскольку главный был перекрыт типами), спустился в туалет.
        Я никуда не торопился.
        Да и зачем переть сразу на двоих?
        В туалете оказалось прохладно и тихо.
        Бамбуковые жалюзи, белые писсуары, кабинки аккуратно прикрыты.
        Чел в джинсовом костюме, тоже спортивный, стриженый наголо, только что затянул молнию на ширинке. Блаженное лицо, но внимательные глаза. Не захочешь, а запомнишь.
        - Мобила есть?
        Никакой угрозы, но я насторожился.
        Может, есть, может, нет, мое дело. Тем более, на лестнице появился усатый.
        Ну, ладно, не голосовал ты за нашего президента, черт с тобой, подумал я, но зачем ходить за мной? Поведай нам о своих странствиях, Чижик-пыжик-сан: видел ли дальние реки? пил ли горячее саке? Расставив ноги, усатый демонстративно утвердился на широких ступеньках, положил мощные руки на металлические перила. Как раз в этот момент мой мобильник подал голос.
        - А говоришь, нет!
        Чел в джинсовом костюме протянул руку:
        - Нехорошо врать. Дай сюда! Это мне звонят.
        Я не поверил. Даже оглянулся на усатого. Спросил:
        - Ты что, правда не голосовал за нашего президента?
        Он спокойно кивнул. Все, в общем, складывается. Мысль небогатая, но усатый и не считал себя мыслителем. Все складывается, все тип-топ.
        Но зря он так думал.
        Время текло уже не так, как они привыкли.
        В сплошном потоке времени образовались невидимые разрывы, замедления.
        Это сбивало моих оппонентов с толку. Усатый поежился, будто сквознячком потянуло. Правда, не из окон. Сквознячком потянуло из будущего, а может, из прошлого, не знаю. Собственно, ничего еще не происходило, но усатый интуитивно чувствовал перемены. Люди - дерьмо, город - дерьмо, погода - дерьмо. Так ему вдруг показалось. До этого он и город, и погоду находил приемлемыми. Сунуть придурка в машину и срочно заказать водки. Моих желаний он во внимание не принимал.
        - Дай мобилу!
        Усатый перехватил мой взгляд.
        Видимо, он всем тут командовал, хотя не все понимал.
        Например, он до сих пор не понимал, кто я такой. Лох, пустышка - так он считал. Придурок, само собой. Ну, попросили его сунуть лоха в машину, он согласился. Почему нет? По виду я - лох самый обычный, правда, без испуга в глазах, пузыри не пускаю. А вообще-то усатый хотел, чтобы я боялся. Он даже показал мне удостоверение. Аккуратная темная книжечка с золотистым государственным гербом. Я ни слова в книжечке не разобрал, нас разделяло почти пять метров. Многовато для прыжка, маловато, чтобы прочесть буквы.
        Впрочем, какие прыжки, о чем я? Усатый не в стрелялку пришел играть. Он пришел прервать мою многолетнюю бродилку. При этом он, кажется, представления не имел о том, сколько в компьютерных играх шаблонных, избитых тем. Встречные бои на скоростных истребителях, гонки по пересеченной местности, прекрасные принцессы, мучающиеся бессонницей в сырых, затянутых паутиной подземельях...
        Что за черт? Что я такое съел?
        В заднем кармане чела, требовавшего у меня мобилу, чувствовался тяжелый холодок. Пользоваться оружием он не собирался, но оружие у него было при себе. Хорошее. Скорострельное. Может, грибы? Да не ел ничего такого. Может, китайские пельмешки?
        Я просигналил озаботившемуся челу: грибы, грибы! Знал, что он не услышит мыслей, не те у него способности, но подумал: вдруг все-таки догадается?
        - Ты чего так позеленел?
        Это с лестницы спросил усатый.
        Не ответив, чел в джинсовом костюме кинулся в кабинку.
        Он так чудовищно торопился, что сразу (нечаянно, наверное) нажал спуск, вода судорожно заревела. Я усмехнулся, сплюнул и неторопливо ступил на лестницу.
        Да что такое?
        Лох не дергается.
        - Ты бы о своих ребятах подумал. Неправильно ребят кормишь.
        Мысли усатого беспорядочно метались. Почему лох не дергается?
        Усатый слышал стоны из захлопнувшейся кабинки. Что-то вокруг изменилось. Бамбуковые жалюзи будто выцвели. Высветились серые крошки цемента под писсуарами. Усатый ничего не понимал, а я не хотел подсказывать. На улице приятно. Лето теплое. Мы с ним немного поговорили. Его тоже интересовало, что там завтра будет с погодой? Да ничего не будет, оптимистично заметил я. Дождь пойдет, грибы появятся. Не надо про грибы, он прислушался к стонам из кабинки. Это верно, покивал я. Летом свои опасности.
        Не то чтобы усатый расстроился.
        Хуже. Он ничего не понимал. Ему недодали информации.
        Показали лоха в толпе, сказали: совсем тихий лох, надо прокатить его на машине. А про скрытые способности лоха умолчали. Дураки и люди несведущие часто считают, что для успеха в деле достаточно указаний свыше.

2
        Дым в зале слегка рассеялся.
        Голоса, музыка, веселые смайлики женских лиц.
        На входе стояли те же двое. Правда, швейцар куда-то исчез.
        Что-то подсказало мне, что отсутствие усатого позволит мне свободно пройти мимо придурков на входе. Они увидят, что я иду один, а должен был появиться с усатым. Это собьет их с толку.
        Почему один?
        А потому, что один!
        Один сразу бросился к туалету, второй улыбнулся.
        Без усатого он был никто. Обычный чел в ширпотребовском костюме.
        Мне не хотелось пугать его. Я видел его насквозь. Как ни странно, пять лет назад он находился в оцеплении аэропорта, даже помогал оттаскивать трупы от горящего самолета. Это я прочел в его скучной, неинтересной памяти. В аэропорту не только спасатели работали, там хватало всяких служб. На полосе полыхало - подойти страшно, все равно нашлись смельчаки, пытавшиеся что-то сделать. Этот был среди них. Зачем пугать такого чела?
        Где Власов?
        Какого черта?
        Он так и выискивал взглядом усатого.
        В туалете, впрочем, ничего интересного не происходило.
        Спустившийся по лестнице рвал на себя дверцу кабинки, чел в испачканном джинсовом костюме упирался. «Открой, козел! Дверь выбью!» - «Власова зови. Я отпал, видишь? Дай полчаса!» - «Не дам! - бился в дверь спустившийся. - Открой!» А усатый Власов стоял за колонной, все видел, но молчал и отстраненно курил. Никак не мог решить, задержаться ему с ребятами или идти за упущенным лохом?

«Открой, козел!» - «Власова зови, не открою!»
        Так они спорили долго и счастливо.

3
        Сквозь деревья нежно просвечивали огни бульвара.
        Было тихо, сумеречно. Молчаливо выстроились вдоль аллеи бронзовые изваяния.
        Не Пушкины, не Гоголи, не Тургеневы, как мог бы подумать некультурный отсталый человек, а бэтмены, люди-пауки, девочки шестирукие, блин, весь этот ночной дозор, вывалившийся из мастерской местного скульптора. Поговаривали, что натурщицами для всех скульптур (даже для бэтмена) служили местному мастеру дешевые махаончики с Переходов. Не знаю, не могу подтвердить. Но какую-то скульптуру уже пытались украсть. Воров спугнули, остались надрезы на бронзовом запястье, будто статуя пыталась сделать с собой что-то дурное.
        В конце аллеи было темно. А где темно, там опасно.
        Некая Кора приказала мне уйти из «Кобры». А некий усатый чел мечтал заработать на мне, прокатив по неизвестному маршруту. А еще плелся за мной придурок с удостоверением сотрудника одной из секретных служб. Рыться в его мыслях скучно. Ну, где там они? Чего тянут?
        В этот момент я увидел девушку.
        Она повернулась, как бы всплыла из тени.
        Невысокая. Пятна света на лице. Холодные глаза.
        Она не считала нужным скрывать неприязнь. Пусть видит.
        Смотрела, изучая. В легком повороте дрогнуло платье - длинное, неопределенного цвета, из какой-то простой ткани. До земли не хватало десяти-пятнадцати сантиметров, зато плечи обнажены, на спине низкий вырез. Я увидел голые лопатки. На них падали смутные пятна света. Еще мгновение - и девушка выбросит крылья, взлетит над темным бульваром. Только тату связывало девушку с действительностью.
        Когда ты захочешь.
        Неровные строчки стихов уходили под темную ткань.
        Есть, наверное, счастливцы, которые дочитали стихотворение до конца.
        Девушка холодно улыбнулась. Смуглая спина, чуть отставленная рука. Будто хотела поманить, но раздумала. Бедра стянуты платьем: плавные линии, удивительные скругления, свой ритм. Алгебра тела, ожившая геометрия. Такие, как она, просто пьют чай, а люди уже благодарят их. Капитан милиции Женя Кутасова потерялась бы рядом с Корой. Да и Кора, пожалуй, не стала бы рыться в рецептах тортиков.
        Какие-то фигуры выступили из-за деревьев.
        А из-за угла, фыркая, выкатился автомобиль.
        Черная доисторическая эмка. Я невольно понизил голос:
        - Вы Кора?
        Она кивнула.
        - Вы знаете меня?
        Она помедлила, но кивнула.
        - И знаете мое настоящее имя?
        Двигатель эмки работал с перебоями.
        Кора холодно рассматривала меня. Я чувствовал ее неприязнь.
        Когда ты захочешь. О чем это? Может, это и не стихи, совсем не стихи?
        Ну да, усмехнулся я. Это сообщение. Удивительные интеллектуальные существа запредельного мира послали мне сообщение. Воспользовались телом красивой молодой женщины, потому и смотрит на меня так отчужденно.
        Когда ты захочешь. Не слишком ли мелко для удивительных интеллектуальных существ запредельного мира?
        Отведя взгляд, я с беспощадной ясностью увидел будущее секретного сотрудника, так и не отставшего от меня. Он тоже смотрел на Кору. И по тому, как смотрел, как выпячивал мускулистый накачанный живот, было видно, что он должен жить долго. Природа создала его для длительного существования. Тем более что общество нынче не отягощает разум таких типов излишними знаниями. Кто открыл Америку? Голову ломать не надо. Просто поставь крестик над правильным ответом: а) Микки-Маус, б) Рэмбо, в) Колумб.
        Я ждал, когда Кора заговорит.
        Но она молчала. Как бронзовая статуя.
        И секретный сотрудник молчал. Задумчиво молчал.
        Не так уж легко дастся ему долголетие, понял я. Он, конечно, будет стараться, он так запрограммирован, но ему будет нелегко. Спасет бездумность, врожденная способность выполнять чужие приказы. Что ему чувства Коры? Она прикажет, он сделает. Главное - это то, что происходит сегодня. Наша тоска по прошлому пуста, наши мечты о будущем бесплодны, поэтому он так крепко цепляется за настоящее.
        - Видите машину?
        Я усмехнулся: вижу.

«Попросите человека, который утверждает, что он программист, показать свой писюк. Если он покажет вам что-либо, отличающееся от PC, можете дать ему пощёчину и прогнать вон». Я отчетливо вспомнил мятую газетенку, до верху набитую такими шуточками. И отчетливо увидел тонкую руку Коры, указавшую на доисторическую машину. От типа, умудрившегося не упустить меня, безнадежно несло потом и скучным будущим. Запущенная дача. Морковные грядки. Плетеное кресло-качалка. Бессмысленный седой старичок, левая рука сухая...
        Меня схватили за плечи.
        Я рванулся, но держали крепко.
        - Кора, вы правда знаете меня?
        Кора не ответила. Не захотела ответить.
        Пока меня тащили к машине, я всяко пытался войти в ее память, в ее смутное, дымное, активно сопротивляющееся мне сознание. Сволочь. Не хочет. Я почти вошел, но меня ударили под дых, я согнулся. Железная дверца автомобиля распахнулась как-то непривычно - против хода, но кинули меня на заднее сиденье вполне общепринятым способом - рукой за волосы, лицом вниз.
        Сисадмин по вызову
1
        Комната - длинная, как пенал.
        Письменный стол, покрытый сукном.
        В двух местах зеленое выцветшее сукно продрано.
        На полу газеты. Просто брошены. Массивный табурет привинчен к полу, стоит странно - на каком-то неестественном, но явно хорошо рассчитанном расстоянии от стола. У окна плетеный легкий стул, у стены диван - клеенчатый, допотопный. Прямая деревянная спинка, мутное зеркало на уровне глаз. От плинтуса до потолка - узкая прихотливая трещина.
        Ах, Рио-Рита...
        Аргентины далекой привет...
        Все на месте, и все же чего-то в комнате не хватало.
        Не порядка, нет. И не вещей. Скорее, всей этой необязательной хрени, всякой мелкой чепухи, «вторых» девайсов. Неужели целая команда охотилась за мной и приволокла меня сюда только для того, чтобы вернуть никому не нужную тетрадь или назвать мне давно забытое всеми имя?

«Надо знать корни (милые и тупые), помнить начало собственной жизни».
        К сожалению, никаких начал я не помнил. Потому и подошел к большому пыльному окну. Осторожно коснулся мутного стекла, побренчал металлической задвижкой, намертво вмазанной в высохшую краску. За стеклом виднелась улица, обсаженная лохматыми тополями, глинистая, умеренно разъезженная грузовиками и телегами. Никаких признаков асфальта - цивилизация до этих уголков еще не добралась. Правда, издали, перебивая музыку, доносился паровозный гудок.
        Паровоз, паровоз, ты куда меня завез?
        Там и тут клубился пар. Все смазывалось, будто смотришь сквозь слезы.
        По голове меня вроде не били, но сквозь печальную картину провинциальной улицы вдруг смутно проступала сиреневая соляная пустыня. Карлик слезливо жаловался: «Я болен». Поскуливала облезлая собака, путалась под ногами лошадей. «Рио-Рита», кажется, не фокстрот, вспомнил я. Николай Михайлович хранил старые винилы. От него я слышал: посадобль, хотя сам Последний атлант большой разницы между пасадоблем и фокстротом не видел. На его взгляд, мелодия «Рио-Риты» прекрасно подходила для любого двухдольного ритма.
        Неважно.
        Шли сквозь сумеречность лошади.
        Караван растянулся чуть не на километр, время раздваивалось.
        Тибетец Нага Навен, монголы, красноармейцы, тут же колея глинистой улицы. «Хана зам? Где дорога? Ото бит ултан явхуу? Сколько нам еще ехать?» - «Навш митын. Хрен его знает». Подъехал красноармеец в буденовке, в потной гимнастерке. На плохом монгольском выругался: «Сайхан зам!» Монголы покивали согласно: «Урт зам. Зов зам». Хвалили дорогу, какая она в пустыне длинная и правильная.
        Испепеляющая жара.
        Рябой подрагивающий воздух.
        Вдруг из раскаленного сиреневого неба полетели невесомые пушинки. Снег или пух тополей над провинциальной улицей? Глаза слезились. «Онцын юм гуй», - покачал головой монгол. «Ничего особенного», - подтвердил другой несмело.
        Хорошая деталь для моей игры, машинально отметил я. Последний атлант хорошо платит за неожиданности. Невесомый снег в раскаленной солончаковой пустыне - это смотрится. Это привлекает внимание.
        Закончу игру, уеду в Сикким.
        Там пальмы доходят почти до снеговой линии.
        Загляну в монастырь Энчай. Или нет, отправлюсь в Румтек, в тихую деревушку Мартам. В шестом веке там жил святой Кармапа Ринпоче, а в девятнадцатом наезжал раджа, отдавший страну под протекторат англичан всего лишь за пожизненную пенсию.
        Неважно.
        Нет плохих вестей из Сиккима.
        Птицы над барханами. Много, как саранчи.
        Крики птиц, мелодия Рио-Риты - вот интонация саунд-трека.
        Последний атлант обещал мне обеспеченную старость. Смешно. Зачем обеспеченная старость человеку, у которого не было детства, который не помнит собственной юности? Старики обязаны вспоминать, говорить о прошлом, сравнивать.
        Ах, Рио-Рита...
        Дверь заперта. Рама заклинена.
        На зеленом сукне стола лежала тетрадь.
        Кора не обманула. С обложки счастливо улыбались гиббоны: самец и самка.
        Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации.
        Комендант Н.К.В.Д. Гулий, пом. нач. отд-ния первого отдела Г.У.Г.Б. (подпись неразборчива). 22. VIII. - 39 г.
        Зачем я это выписывал?
        Самообразованием не занимается, - цитировалась, видимо, производственная характеристика. - Читает партийную периодику. Ограничен, не разбирается в истории и в литературе, проявляет поверхностные знания по той или иной проблеме. Февральскую революцию встретил восторженно. Вместе со всеми громил витрины богатых магазинов, бросал камни в богатые окна. С февральской революции не пользовался отпуском. В настоящее время болеет чуть ли не семью разными видами болезней.
        Тут же портретик, вырезанный из старого «Огонька».
        Подпись: «Железный нарком Ежов Николай Иванович».
        Революция вдохновляет. Бросать камни в богатые окна, громить магазины, гадить в нежные севрские вазы, лакать гнусный самогон из царской посуды, а потом работать, работать, работать на износ, до полной потери сил, никогда не пользоваться отпуском, болеть всеми видами болезней и читать только партийную периодику...
        Нельзя допускать к руководству людей, активно участвовавших в гражданской войне.
        И тут же:
        Туристы извне.
        Богатые инопланетяне.
        Никакой системы в выписках не наблюдалось.
        Я помнил каждую деталь жизни с того мгновения, как очнулся в Ожоговом центре, но из увиденного в тетради - ничего. Саму тетрадь не помнил. Сказали: тетрадь твоя, вот и считаю - моя. Извлекли тетрадь из кармана моей обгоревшей куртки, какой спор? - она моя, конечно. А может, на самом деле я турист извне, богатый инопланетянин? Не вижу ничего, что опровергло бы подобное предположение. Оплатил круиз по Галактике, теперь таскаюсь по незнакомым планетам. Почему нет?
        Глупо, но для будущего сценария годится.
        Скажем, приключения космического туриста.
        Такая вот веселая агрессивная бродилка. Вселиться в тело Чингиз-хана и бросить немытые орды другим путем - скажем, переправить тучи воинов на плотах в Австралию. Блин, как изумятся британские каторжане, услышав в Новой Каледонии монгольскую речь. Согласно преданию, род Чингиз-хана восходит к женщине по имени Алан-Гоа, сумевшей забеременеть от луча света. История полна извращенцев. «Сайн байна, - скажет Чингиз. - Здравствуйте». - «Чиный нэр хэн бэ? - удивятся каторжане. - Как тебя зовут, чел?» - «Чингиз-хан меня зовут. С детства так зовут. Чингиз-хан я». -
«Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна. - Толмач в Новой Каледонии непременно найдется. - Сайн явж ирэв. Доехали хорошо?» - «Штормило, - сердито ответит Чингиз-хан, прикидывая, что ему делать с такими непонятливыми отсталыми челами. - Ажил хэрэг сайн уу? Как ваши дела?» - «Онцын юм гуй, - ответит толмач. - Ничего особенного». - «Уй-уй-уй, - совсем рассердится Чингиз-хан. - Как так, ничего особенного? Та миний хэлснийг ойлгож байна уу?» И прикажет: «Сделайте им особенное!»
        Я глянул в мутное зеркало.
        Серые, чуть подпухшие глаза, в них ни тревоги, ни особой печали.
        Да и с чего печаль? Мне везет. Однажды я уже выжил. Однажды я куда-то не долетел. Наверное, опять выживу. Или не долечу. Ах, Рио-Рита! Богатым инопланетянам наплевать, что я чувствую. Туристам извне тоже. Но кому я несу сообщение? Доктор Григорий Лейбович и его учитель Крайон, который не был человеком, утверждают, что мы только инструменты. Тогда - кому, кому?
        Я подобрал с полу «Правду» от 29 января 1939 года.
        Легендарному Перекопу посвятили свою первую оперу три молодых украинских композитора - Ю. Мейтус, М. Тиц и В. Рыбальченко (либретто В. Бычко и Шелонцева). Заботливый, по-товарищески внимательный к бойцам, решительный и смелый полководец - таким рисуется в опере образ Михаила Васильевича Фрунзе. Верный ученик Ленина и Сталина двигает красные полки на решительный штурм и приводит к победе. Правда, увлекшись показом чуткого, глубоко-человеческого отношения Фрунзе к бойцам, авторы и постановщики спектакля не дали зрителям возможности по-настоящему почувствовать весь размах стратегической мысли командарма, не обрисовали его, как одного из творцов большевистского военного искусства...
        Странно, газета еще не выцвела. Когда я послюнил палец и провел по листку, шрифт размазался. Никак не тянула газета на семьдесят лет.
        Прошло расширенное заседание Президиума правления Союза советских писателей с участием актива. После доклада тов. А. Фадеева утвержден новый состав президиума правления в 15 человек: В. Герасимова, А. Караваева, В. Катаев, К. Федин, П. Павленко, Л. Соболев, А. Фадеев, А. Толстой, Вс. Вишневский, В. Лебедев-Кумач, Н. Асеев, М. Шолохов, А. Корнейчук, Алио Машашвили, Янка Купала.
        Я помял газету в руке. Репринт? Не похоже.
        Захват Барселоны - прямой результат недостатка вооружений у республиканской армии. К 23 декабря, перед началом наступления фашистов, соотношение сил на каталонском фронте складывалось следующим образом: фашисты располагали 23-24 пехотными дивизиями (240 тысяч человек), не считая других видов войск, численность которых составляла 40-50 тысяч человек. Примерно половину их составляли германо-итальянские интервенты. Этим силам республиканцы могли противопоставить только 100-тысячную армию, при этом недостаточно вооруженную. Располагая армией, в три раза превосходящей республиканскую, фашисты смогли начать наступление сразу в трех направлениях: из сектора Трэмп, из сектора Балагер и из сектора Фрага. В главном направлении (сектор Фрага) действовал итальянский экспедиционный корпус, а также марокканские и наваррские части. С первого дня боев республиканцы вынуждены были ввести в действие все свои резервы. Обладая превосходством в людских силах, фашисты выбрали простой, но вместе с тем чрезвычайно выгодный метод: каждый раз после суточного боя они отводили действовавшие на первой линии дивизии на вторую
линию, а со второй - перекидывали свежих солдат на первую.
        Я терпеливо перевернул газетный лист.
        ...Еще будучи директором ленинградской фабрики «Скороход», - писал некто Н. Сметанин, впрочем, не некто, а замнаркома легкой промышленности, - я неоднократно слышал жалобы отдельных работников на то, что им приходится сидеть в учреждении по ночам и при этом чаще всего без надобности. Сейчас, работая в наркомате, наблюдаю то же самое. В 12 часов ночи, в час, в два и в три в наркомате продолжает сидеть значительная часть ответственных работников. А утром они являются на работу гораздо позднее установленного срока, хотя их часами дожидаются посетители, а технический аппарат, оставаясь без руководителей, работает плохо. Известно, самые производительные часы работы - утренние. Вот и надо бы заниматься с утра самым важным, самым сложным. Но даже заседания коллегии наркомата проходят ночью. Все сидят сонные и ждут, когда заседание кончится. Зачем это нужно? Кому это нужно? Я, признаться, тоже начинаю засиживаться. Спросите, почему? Отвечаю честно: да потому, что нарком сидит поздно. А заместители наркома сидят про тот случай, если их вызовет нарком. А работники аппарата сидят с одной мыслью: вдруг их
вызовет замнаркома?
        Приносит ли пользу такая система?
        Нет, такая система приносит только вред.
        Вот пример из последних дней. 26 января врид начальника отдела труда тов. Родаминский, уезжая по делу в ВЦСПС, вызвал туда нужных ему работников из главных управлений. Понятно, вызвал затем, чтобы не терять драгоценного времени. Работники прибыли в ВЦСПС в момент, когда тов. Родаминский уже работал в какой-то комнате. Работников туда не пустили. Они потолкались в коридорах ВЦСПС и уехали ни с чем. Рабочий день пропал. А сколько таких дней гибнет из-за некультурности в работе, из-за неорганизованности и расхлябанности? Простой расчет показывает, как дико разбазаривать время на ночные сидения. 7-8 часов нам обязательно нужны для сна. Пару часов следует уделять профессиональному чтению, личному образованию. Мы обязаны уплотнить, как требует постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС, свой рабочий день, прекратить вредные ночные сидения.
        Серьезным человеком был Н. Сметанин.
        Женщина без вредных привычек продаст машинку Зингер.
        Так всегда. Мечтаешь о лирике Пушкина, а читаешь рекламу.

2
        Дверь открылась.
        Кора и ее спутник выглядели неправильно.
        Не следовало надевать такую красную блузу и такую синюю юбку. В этом было что-то плакатное, как и в красном платке, туго охватившем убранные под него волосы. А у мужчины (ростом он был ниже Коры) бросались в глаза монгольские скулы, темные волосы, выцветшая гимнастерка без знаков различия, застиранные галифе, начищенные сапоги.
        Айболит локалки.
        Сисадмин по вызову.
        Я не хотел смотреть на Кору, но смотрел.
        Не хотел заглядывать в ее мысли, но не мог.
        Она явно еще не отошла ото сна. Под глазами лежали темные тени. У многих есть тайные, не выказываемые другим страшилки. У Коры такой было расслаивающееся время. Зияющая черная дыра. Крутящееся, засасывающее пространство. Некий безмолвный космический водоворот.
        - Сядьте.
        - Не хочу. Надоело.
        - Да вы еще и не сидели!
        Спутник Коры ловко ткнул меня кулаком в грудь.
        Я не удержался и сел. Клеенчатый диван холодил руки, на которые я невольно оперся. Нырни в реку, собери десять палочек Коха и получи кружку Эсмарха. Потом посчитай до десяти. В этом офисе работали свои законы.
        - Имя!
        - Мое?
        - Разумеется.
        - Сергей Александрович.
        Он предупредил мой вопрос:
        - Я - сотрудник наркомата внутренних дел сержант Дронов.
        И цепко оглядел меня. Что-то ему не нравилось. Он морщился.
        - Мы никак не ограничиваем вас в личном общении, - сказал он несколько загадочно, - но постарайтесь свести общение к минимуму. - И уперся в меня взглядом: - Национальность?
        Теперь ухмыльнулся я. Не потому, что подтверждал не высказанные им вслух сомнения, а потому, что действительно не знал своей национальности. Может, татарин, может, еврей. Какая разница?
        - Сергей Александрович - ваше настоящее имя?
        - Представления не имею.
        - Место рождения?
        - По бумагам?
        - По существу.
        - Тогда тоже не знаю.
        Что ж, они не собирались рыться в придуманной биографии. Айболит локалки вообще не скрывал, что его интересует не какой-то там мифический Сергей Александрович, родившийся якобы тогда-то и там-то; его, сержанта Дронова, сотрудника наркомата внутренних дел, серьезного человека (так он о себе думал) интересовал вполне реальный человек, укрывшийся за придуманную (так он считал) потерю памяти. Правда, задавая вопросы мне, он посматривал на Кору.
        И мысли его были слюнявыми.
        Он думал о Коре как о своем будущем.
        Это сбивало меня с толку. Они пришли вместе, значит, были заодно, но единства я не чувствовал. Потому и рылся в их сознании. Нагло рылся, не скрываясь. Пытался понять, почему сержант пускает слюни, а Кора смотрит на меня с презрением, даже с гадливостью, будто поймала за непристойным занятием. Оставить наедине с сержантом. Нет, Кора этого не хотела. Лечить потом окажется себе дороже. Я ее не понимал, наши с ней времена катастрофически не совпадали. Пули сплющены. Не знаю, о каких пулях она думала. В голове любого человека всегда много неясностей. В сознании самого неиспорченного, самого чистого человека всегда прячутся тусклые зеркала, ползет дымка отработанных желаний, непонимания, зависти. Зайти на рынок. Что она покупает на рынке? Овощи. Ну да, конечно. Она собиралась зайти на рынок. Кому-то она готовила обеды? Кто-то бессонными ночами читал стихи на ее чудесной спине под лопатками-крыльями? Когда ты захочешь. Я привык валяться в постели с плохими девчонками из «Кобры», ни у одной не видел таких тату. Всякие были, но таких не было. Как сказала бы капитан милиции Женя Кутасова, плохие девчонки
произошли не от тех рыб.
        - Род занятий?
        Он так и спросил.
        - Сценарист компьютерных игр.
        Сержант незаметно глянул на Кору. Она кивнула.
        - Над каким сценарием работаете?
        - Хотите, чтобы рассказал подробно?
        - Для начала хватит названия.
        - «Нет плохих вестей из Сиккима».
        - Это о чем? - не понял он. - Кто запомнит такое?
        - А зачем запоминать? - успокоил я Айболита локалки. - Геймеры любят ясность и простоту. Они сами додумывают то, до чего мы не доходим. Волчье логово, например, - я произнес это по-немецки: Wolfenstein. - Как бы ты ни старался, название игры все равно упростят.
        - Как?
        - Ну, Вольф, может быть.
        - А как упростят ваше название?
        - Откуда мне знать? Может, Сикким.
        - Кто знает такое слово? - поморщился сержант.
        - А зачем знать? - повторил я. - Главное, чтобы запомнилось.
        - Это стратегическая игра?
        Сержант Дронов незаметно глянул на Кору.
        Она так же незаметно ему кивнула. Как ни учи, он понимает только активные методы. Вероятно, Айболит локалки не сильно разбирался в компьютерных играх, или вообще в них не разбирался.
        - Какую музыку вы слушаете?
        - Разве я слушаю музыку?
        - Вы были женаты? Вам снятся женщины? Вы бывали в Сиккиме?
        Был ли я женат? Откуда мне знать? Когда Последний атлант жаловался на своих бывших жен, во мне это не вызывало никаких ассоциаций. Слушаю ли я музыку? Крайне редко. Иногда Брамса, да и то не слишком долго. Может, слушал в самолете? Не знаю. Кто это подтвердит? А женщины? Снятся ли? Даже когда я ссорился с капитаном милиции Женей Кутасовой и уходил спать домой, никаких снов. А в Сикким я только мечтаю поехать.
        - Где вы откопали такое название?
        Кора нахмурилась. Похоже, ей не нравилась работа сержанта.
        Скотина. Он снова все путает. Так она думала. Впрочем, врубиться в такую тему, как компьютерные игры, с первого захода сложно. Я видел сержанта насквозь. Он губу раскатал на мои ответы. Надеялся, что я случайно проговорюсь. Меньше всего он допускал, что писание сценариев - мой заработок. Был уверен: вру. Человек не может не помнить всего. Как это, забыть сразу все? Получается, что вся жизнь - коту под хвост? Это попахивает заговором. Я чувствовал холодок, которым пронизывало маленькое сильное сердце сержанта. Даже Николай Иванович завис. Надо прибиваться к правильному берегу. Сержант, как школьник, пускал слюну, потому что он и Кору надеялся вытащить на правильный берег. Выбраться самому, прежде всего самому, а потом бросить веревку Коре. Эта мысль придавала сержанту бодрости. Он в каждом произнесенном мною слове искал нечто особенное. До него просто не могло дойти, что если я не занимаюсь эрпэгэшками, то вовсе не потому, что презираю тяжелых геймеров. Собирать броню и вспомогательную технику тоже не просто. И гонять машины по сложным трассам - тоже не обойдешься одним спинным мозгом.
        - Та миний хэлснийг ойлгож байна уу.
        - Это еще что? Прекратите!
        - Почему? - удивился я.
        - Говорите по-русски!
        - Что толку? Все равно вы меня не понимаете.
        - Я пойму, - сказал сержант, сжав губы. - Отвечайте кратко и по существу.
        Я видел, я слышал недоумение сержанта. Я видел, я слышал, как металось в его напряженном сознании трудное, непонятное слово хакер. Он явно хотел блеснуть передо мной своими знаниями, но не знал, на какой слог в этом слове должно падать ударение.
        - Упирайте на первый слог, не ошибетесь.
        Сержант побагровел. Я подсказал ему то, о чем он только подумал.
        - Впрочем, - попытался я замять свой невольный прокол, - дело не в ударении. Дело в самих хакерах. Вы ведь знаете, одни пишут вирусы с помощью чужих идей, другие ломают все подряд, третьи взламывают только самое сложное, самое защищенное программное обеспечение.
        В голове Айболита стоял гул от непонимания.
        - Расскажите про игру.
        - Подробно?
        - Как сможете.
        - Ладно, - начал я.
        Мне было все равно.
        Я смотрел только на Кору.
        Она будто сошла с картин Петрова-Водкина.
        - Начнем с антуража. Верблюды, яки, лошади, птицы, много птиц. Оружие - карабины, пара наганов, ножи, много оружия. Каменистая пустыня, мелкие пески, голые сиреневые солончаки, вдали - снежные горы. Пейзаж на мониторе должен выглядеть загадочно, иначе игру не купят. Впрочем, дизайнеры, - сержант дернулся, - у нас превосходные, с этим проблем нет. Русский профессор, десяток красноармейцев, проводники-монголы, старый тибетец, приблудившийся к отряду карлик, он даже по национальности карлик, - уточнил я специально для дернувшегося сержанта. - Отряд идет в Шамбалу. Там покоятся пророчества о будущем. Там умеют управлять внутренними силами и вплетать их в космические потоки. Или не отряд. Караван. Так, наверное, точнее. - В голове сержанта кричали гуси. - Побывать в счастливой стране всем хочется, правда?
        Я думал, что Айболит локалки на этом сломается, но держался. Даже взял со стола тетрадь.
        - Ваша? Узнаете?
        - Рад, что она нашлась.
        - Почему вы сделали героем игры известного русского профессора?
        - Геймерам это все равно.
        - Но вы взяли известного спеца!
        Профессор Одинец-Левкин! Сержант мучительно искал нужный подход. Он чувствовал свою уязвимость. Каким-то седьмым, десятым, двадцатым чувством угадывал близкие потрясения. Правильный берег всегда там, куда стремятся многие. Гегемон правит. Главное, прибиться к правильному берегу. В голове сержанта Дронова все смешалось. Гегемон - руководитель гегемонии. Как подобает правильному гегемону, он варился в одном со всеми котле. Гегемония - преобладание, руководство. Теперь я видел, что этот сисадмин по вызову боится Кору. Он мечтал вытащить ее на правильный берег, довести до какого-то известного только ему пункта, не обязательно географического, но при этом боялся Кору. До умопомрачения.
        Зато ты, слышал я мысли Коры, всегда будешь один.
        Это она думала обо мне. Без всякой жалости и снисхождения.
        Мы страдаем, думала она. Нам плохо, но мы вместе. А ты всегда один, тебе всегда плохо. Ты валяешься на диване и не видишь, как мир рушится, слизняк, сволочь! Кора знала много разных ругательств. Ты всегда будешь один! - безмолвно орала она на меня. Тебя не существует! Ты - мразь, подонок, жалкая тень. Ты - всего лишь иллюзия, отражение в мутном зеркале. Она прожигала меня своей непонятной ненавистью, а Айболит локалки вглядывался в меня, счастливо разинув щербатый флопик.
        - Зачем ты ездишь в аэропорт?
        Сержант знал обо мне много хорошего.
        - Там неплохой бар, а у меня есть машина.
        - В городе есть бары получше. - Он произнес это не совсем уверенно.
        - Конечно. Но в аэропорту толкутся люди из разных городов. Быть может, однажды меня узнают.
        - Узнают? Кто?
        - Представления не имею.
        Ах, Рио-Рита! Пожалуй, стоит построить саунд-трек на этом пасодобле. Или на фокстроте, мне без разницы. Рвет сердце не слабей ледяного ветра.
        - Как звали профессора Одинца-Левкина?
        - Дмитрий Иванович.
        - Ты знал его?
        Похоже, мы подружились с Айболитом локалки. По крайней мере, он перешел на ты.
        Я покачал головой:
        - Как я мог его знать?
        - А что этому мешало?
        - Ну, хотя бы то, что он родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году.
        - А ты?
        - Не знаю.
        - Так не бывает, - сказал Айболит.
        Я пожал плечами. Может быть. И сам спросил:
        - Что, собственно, вас интересует?
        - Всё! - быстро сказал сержант. Наверное, ему показалось, что я готов сдаться.
        - Как это понять - всё?
        - Абсолютно всё, - заторопился он, боясь упустить момент. - Привычки. Странности. Слабости.
        - Я не так много знаю.
        - Вот для начала и расскажите.
        - Странности? - попытался я припомнить. - Ну, скажем, профессор Одинец-Левкин никому не подавал руки. Это странность? Вы знали об этом? - Сержант явно не знал. - Дмитрий Иванович находил рукопожатие исключительно негигиеничной привычкой. Многие вспоминали об этом. Летом и зимой ходил в одном и том же плаще, только зимой поддевал теплый свитер. Хорошо знал музыку. Владел тремя языками. Переписывался с Рерихом. - Невыразительные глаза сержанта заметались. Рерих. Кто это? Он даже не стал оглядываться на Кору, понимал, что сейчас она не подскажет. - Еще Дмитрий Иванович считал, что все в мире подчинено единому ритму. Это странность? Движение светил, смена дня и ночи, кровообращение человека и животных, орбиты электронов, течения рек, северные сияния - профессор Одинец-Левкин все объединял в единую систему. Он не принимал ничего, выбивающегося из его представлений. Например, не терпел обоев с рисунками. Если других не было, наклеивал такие обои рисунком к стене, а наружную сторону покрывал краской золотисто-оранжевого цвета. В тридцатые годы добился организации экспедиции в Шамбалу, но с полпути
вернулся в Советскую Россию.
        - Почему?
        - Не хватило средств.
        - Что случилось с профессором при возвращении?
        - Как это что? - засмеялся я и посмотрел на Кору. - Его арестовали.
        - Как такое могло произойти?
        - Вы помните анекдот про ангела-хранителя?
        - Анекдот? Церковный? - Сержант подозрительно уставился на меня.
        - Не совсем церковный. «Что ты все суетишься, - укорил ангел-хранитель своего хозяина. - Бери пример с доцента Хрипунова». - «Но доцент Хрипунов в тюрьме!» -
«Ну и что? Его уже дважды отпускали за примерное поведение».
        - Не понимаю.
        Айболит локалки покосился на Кору.
        У него бак потек. Гуси в голове кричали громче.
        - Есть два вида полковников, - раскрыл он мою тетрадь. - Одних зовут товарищ полковник, других - эй, полковник! - Ему хотелось запутать меня. - Что вы имели в виду, делая такую запись?
        Снова мы с ним были на вы.
        - Я еще один анекдот вспомнил.
        Он промолчал. Я принял это за согласие.
        - «В связи с обострившейся экономической ситуацией, - говорит представитель США представителю банановой республики, - мы настоятельно просим вас вернуть государственный долг в размере трехсот двадцати миллиардов долларов. Учитывая тяжелое положение вашей страны, мы не настаиваем на накопившихся процентах, но основную сумму будьте добры предоставить в течение месяца». - «Да никаких проблем! Мы и в неделю уложимся. Миллиардные купюры нового образца вас устроят?»
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Только то, что я ничего определенного не знаю, - ответил я терпеливо. - О чем бы вы меня ни спросили, мои ответы будут строиться на старых книгах и на старых архивных документах. А в книгах всегда преувеличивают. А в документах всегда врут. Вести такой разговор - все равно что играть в чужой песочнице.
        - По последним научным представлениям, Земля - кристалл, имеющий форму додекаэдра, вложенного в косаэдр. Наиболее близкой Земле моделью является футбольный мяч, покрышка которого состоит из пятиугольников. По осям такого гипотетического кристалла должны концентрироваться полезные ископаемые, наблюдаться различные геофизические аномалии; может, здесь прячется разгадка расположения древних цивилизаций и тому подобное. Наконец, раз наша Земля - пентасистема, она должна быть «живой» в своем масштабе времени. - Сержант смотрел на меня с непонятным презрением. - Из какой книги выписана такая сложная фраза?
        - А она сложная?
        - Вы этого не находите?
        - Меня она в тупик не ставит.
        Сержант покачал головой. Он уже не надеялся на помощь Коры.
        Подставила. Так он думал. Подставила, сучка. И, открыв тетрадь на нужном месте, осторожно провел пальцем по неровным язычкам отрыва.
        - Хотите поторговаться?
        Это прозвучало неожиданно. Я удивился:
        - А какой товар на кону?
        - Да все тот же.
        - Уточните.
        - Ваша тетрадь. Ваше настоящее имя.
        - А что в обмен?
        - Ответ на вопрос.
        - Всего-то? - еще больше удивился я. - Ну так задайте вопрос. Что вы тянете?
        - А вы готовы ответить?
        - Не знаю.
        - Вот видите.
        - И все же лучше спросить.
        Он ухмыльнулся. Он считал, что я ничего не могу знать о вопросе, который крутился в его голове. Принципиально не могу знать. Но я знал. Знал уже десять минут, не меньше. Ничего не было в этом вопросе странного. Для сержанта, понятно. Все, о чем он спрашивал, было лишь подступами к этому вопросу. Где нам искать профессора Одинца-Левкина?

3
        Они ушли.
        Я посидел на диване.
        Потом уснул. Потом проснулся.
        На столе стояла чашка с остывшим кофе.
        Хлеб и крупно нарезанную конскую колбасу я съел.
        Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Хороший вопрос, учитывая привходящие обстоятельства.
        Я перелистал тетрадь. Некоторые записи были подчеркнуты.
        Довожу до сведения подробности и характеристики лиц, собиравшихся в квартире профессора Одинца-Левкина. Говорят, профессор живет уже две тысячи лет. На вид он некрепкий, а перевоплощался в разных людей, был жрецом в египетском храме, и всего добивается благодаря своей гипнотической силе, то есть может подействовать на любого человека и устроиться на любую службу, но чужд материальных интересов и потому не делает этого.
        Зачем я это выписывал?

«Чиный нэр хэн бэ? Как тебя зовут?»
        Судя по записям, монгольским я тоже начал заниматься в прежней жизни.

«Миний нэр Дмитрий. Дмитрий меня зовут».

«Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна. Рад видеть вас».

«Ажил хэрэг сайн уу? Как ваши дела?»

«Сайн уу».
        Это точно.
        Уу мои дела.
        Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
        В азиатских солончаках, наверное. Или в безымянных захоронениях Колымы.
        Личные планы сержанта Дронова, несомненно, были связаны с Корой, но он зависел от нее. По крайней мере, в сегодняшней встрече он был ведомым. И тетрадь раскрывалась в основном на тех местах, которые он много раз перечитывал.
        Ежов Николай Иванович. Генеральный комиссар госбезопасности. С 14 лет трудился на различных заводах, имея за плечами начальное образование.
        Партия знала, кого призывать в первую очередь. Но мне-то это зачем?
        В годы гражданской войны - военный комиссар ряда красноармейских частей, с 1922 года - секретарь Семипалатинского губкома, Казахского краевого комитета партии. Членам ЦК ВКП(б) Н. И. Ежова представил старый большевик И. М. Москвин. «Идеальный работник», - сказал он. И уточнил: «Даже не работник, а исполнитель! Порученное Ежову можно не проверять. Он всегда сделает как надо».
        Уу.
        Такие мои дела.
        В середине прошлого года я стал бывать в московской квартире профессора Одинца-Левкина, вернувшегося из экспедиции в Азию. Профессор вовсю собирал средства для продолжения путешествия. У него бывали разные люди: например, писатель-еврей Бабель, в очках, нехорошо шутил, некоторые экономисты из Госплана - молодые, но все с постами не ниже начальников отделов. Занимался ли профессор гипнозом - не знаю, но однажды он взял мою руку и заявил: «Сейчас вы будете ощущать руку скелета». Но в скелет не превратился. Особенное внимание хочу обратить на гражданина Колушкина, из образованных. Гражданин Колушкин интересовался открытиями профессора в области доисторической культуры. Отрекомендовался сотрудником крепкого советского учреждения, но не раз выражал неодобрение порядкам, мешающим его выезду из страны. Гражданин Колушкин не раз при мне говорил профессору, что если уедет с ним в Монголию, то легко доберется до Японии. А там у него богатые родственники с прежних времен. Там он может привлечь для научных исследований большие капиталы. Не знаю, что ответил гражданину Колушкину профессор, но скрытую
контрреволюцию я сердцем чую.
        Как говорил покойный Гомер.
        Про дочь профессора говорят, что она очень медиумична и прекрасно гадает по картам. На спиритических сеансах ее присутствие считается необходимым. Там проводятся опыты психометрии: чтение мыслей, отгадывание предметов, передача геометрических фигур, магнетизация. Еще занимаются вызовом духов и предсказыванием разных нелепиц -например, смерть тов. Сталина от руки случайной роковой женщины. Еще там так говорят, что когда умом постигнешь весь механизм мироздания, то поймешь управляющие им непреложные железные законы эволюции, а значит, уйдет в сторону даже сама мысль о каком-то насильственном изменении вечных законов. Друзья профессора убеждены, что Запад и белая раса приходят к логическому концу, а на их смену на мировой арене выступает Восток, то есть желтая раса. Что бы ни предпринимали против этого народы Западной Европы и Америки, ничто не может задержать колесо истории, точно так же, как смешны все усилия помешать пятиконечной звезде занять место креста. Недаром в индусских пророчествах эпоха, идущая вслед за Крестом, отмечена Пятиконечной Звездой. Но я лично считаю, что приглашать к профессору
все новых и новых лиц, ищущих знаний, значит обманывать их, ибо я сам за полтора года научился только гимнастике, что, пожалуй, в мои годы и излишне.

4
        Я знал, что сержант и Кора придут.
        Но пришла только Кора. Вечером.
        В светлом прямоугольнике открытых дверей она смотрелась как в раме. Выбивающиеся из-под беретки волосы, синее, конечно, длинное платье с белым воротничком. Вот она - студентка-вечерница, любит жить, часто смеется, танцует «Рио-Риту». Но глаза Коры смотрели холодно:
        - Хотите погулять?
        - Мне можно выходить отсюда?
        - А почему нет? Почему вы спрашиваете?
        - Дверь заперта. Наверное, охраняется.
        - Ах, это!
        Она отмахнулась от моих слов, как от досадной мелочи.
        Но в коридоре действительно зияла голая электрическая лампочка, вокруг кособокой деревянной табуретки валялись раздавленные папиросные окурки. Меня все-таки караулили. Каким-то черным ходом, оплетенным вьюнком, по узкой лестнице, мы спустились в глинистый двор, обнесенный сплошной каменной стеной. Витиеватые завитушки колючей проволоки торчали здесь и там. Умершие кактусы. У запертого гаража стояли три полуторки. Такие машины я видел только в старых книжках.
        - Хочу вас предупредить. - Кора приостановилась. - Хочу вас предупредить, что заговаривать со встречными не следует. - И заученно сунула ключ в скважину.
        Металлическая дверца отворилась - тяжело, но без скрипа. Дохнуло машинным маслом, сладким запахом листвы, влажной травы, чего-то подгоревшего.
        Я оглянулся, за нами никто не шел.
        Булыжная мостовая. Редкие фонари. Кусты сирени.
        О чем он думает? Голубая эмка стояла у деревянной террасы кафе или чайной, не знаю, очень уж простецкий вид имело заведение. Неужели он ничего не может узнать? Что ему мешает? Представления не имею, что я мог или должен был узнать. Хоть что-то, хоть какую-то деталь. Кора неотрывно думала о чем-то тревожившем ее, даже пугавшем. Окна открыты, на деревянных полках - жестяные коробки с фамильным чаем. Зачем он притворяется? Но я не притворялся. Не надо мне было этого. Я впервые видел незнакомую улицу, незнакомую чайную. Потом в глаза бросилась тоненькая зеленая лиственница. Наверное, меня привезли на самую окраину города, потому что на загазованных улицах лиственницы быстро гибнут.
        Среди зеленых иголок черные шишечки - обожженные адским огнем чётки.
        Все было открыто, все далеко просматривалось. Правда, перспектива улицы показалась мне искаженной. Клубы пара, освещенные и темные окна, свистнул где-то паровоз - чух-чух-чух, пха-пха-пха. За рабочим клубом, украшенным красным флагом с буквами Р. С. Ф. С. Р., проходила железнодорожная линия. В глубине террасы (кафе все же, не чайная) стучали тарелки, оптимистично выла труба. Каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране. Два озабоченных китайца в дешевых хлопчатобумажных рубашках и в таких же штанах, непомерно широких, как шаровары, обогнали нас. Все думают, что китайцев в мире чуть ли не полтора миллиарда. На самом деле их меньше, гораздо меньше. Тысяч двести, не больше. Остальные - пиратские копии.
        На деревянной террасе три раскрасневшихся чела пили водку. Который в косоворотке, выбритый, свежий, напористо спрашивал: «Вот ты скажи, скажи! Китай, он далеко от нашей конторы?» А который в пиджаке, с растрепанной шевелюрой, со слезящимися глазами, пьяно упирался локтями в края деревянного столика: «И скажу, скажу! Недалеко, думаю. Вот так!»

«А почему так?»

«Да потому что у нас китайцы-рабочие приходят на работу пешком. Сам подумай, поперли бы они за тысячу километров?»
        Третий молчал. Красные прожилки испещряли румяные щечки мыслителя.
        Еще два чела неторопливо прогуливались по деревянному тротуару перед кафе. Задумчивые, напряженные. Не смотрели в сторону празднующих. Один слегка прихрамывал, другой то и дело одергивал пиджак - видно, жал под мышками.
        Кора остановилась.
        К кому придут сегодня?
        Взгляд Коры был прикован к темному трехэтажному кирпичному зданию.
        Аттиковый этаж, жестяные петушки над кирпичными трубами, странно, что их еще не снесли в ломбард.
        А водочка в графинчике убывала.
        Который в косоворотке, напористо повторял:

«А про Хану Глас забыли! Забыли, говорю, про Хану Глас!»

«Оставь! Кто сейчас ездит в Германию?»

«Я ездил. Синцов ездил. Савичев ездил».

«Ну, вот, доездишься. Где теперь Савичев?»

«Молчи, дурак! Забыли, забыли про Хану Глас!».
        Тоска, думала Кора. Пронзительно думала, потому что в этот момент вспомнился ей сержант Дронов. Его слюни вспомнились и монгольские скулы. Сволочь.Выжидает. Даже зубы сжала. Подпишет что угодно. И компромат у него есть. На все случаи жизни есть. Ее тошнило от тоски. Он думает, я хороша. Он думает, вынесет кривая. И этот тоже. Теперь Кора переключилась на меня. Все надо из него вытягивать силой, хитростью. Надоел мир, в котором все из людей надо вытягивать силой, хитростью. И зачем сны? У многих есть тайные, тщательно скрываемые страшилки. У Коры такая тоже была. Расслаивающееся время. Зияющая черная дыра. Раскручивающееся, засасывающее пространство. Вьющиеся волосы, светлая беретка, синее платье с белым воротничком не могли спасти студентку-вечерницу от снов. Я чувствовал, как ей тошно.
        Который в косоворотке спрашивал с напором:

«Зайца хочешь? Лесного хочешь?»

«А поймаю, что делать с ним?»

«Сперва поймай. Потом делай что хочешь».
        Может, уже позвонили... Нет, он должен успеть...
        Я не хотел читать мысли Коры, но она их не скрывала.
        Между деревьями помаргивали нежные расплывчатые огни, электричества в общем было мало, там и тут смутно проступали сквозь листву серые и желтые углы деревянных и кирпичных домов. В затемненных кварталах угадывались мрачные разрывы, будто в узких переулках постоянно висела пыль, черт разберет нелепости провинциальной перспективы.

«Портной Михельсон, он же и мадам».
        Никогда не видел таких нелепых вывесок.

«Вяжу детские вещи из шерсти родителей».

«Угадывание задних мыслей у имеющих и не имеющих их».
        И тут же: «Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается».
        В глубине террасы нервно поднялся длинный нескладный человек, помахал кому-то рукой. Мелькнуло серое лицо, пыльное, как графинчик, лет десять простоявший в пустой кладовой. Кажется, Кора любила все это. Кажется, Кора ненавидела все это.
«Я ваше сердечко украду и положу под подушку, чтобы слушать». Кору воротило от пьяниц, от долетающих до нас слов. Воротило от пыли, от паровозных гудков, от людей, сбивающихся в застольные стаи. Боже мой! Боже мой! Жалкая шляпка, чуть сбитая на сторону, проплыла в двух метрах от меня. Я посторонился, но женщина в шляпке даже не взглянула на меня. Она презирала меня еще больше, чем Кора. Иностранец. Нет, не презирала, - она боялась! С иностранцем - хуже чем с животным. И алкаши на террасе старались не замечать меня, смотрели как на пустое место. Говорят, профили древних греков напоминали бараньи...
        - Уу мои дела.
        - Вы жили в Монголии?
        - С чего вы это взяли?
        Кора не ответила.
        Сволочь! Так она думала. Наплевать на людей, на мир.
        Впрочем, набор ругательств оказался у нее не таким уж богатым.
        Молча мы обогнули террасу. Справа снова выявились побеленные известью колонны рабочего клуба, красный флаг над ним. Р.С.Ф.С.Р. Может, тут готовились к какому-то празднику? На ступенях инвалид отстегнул деревянную ногу, чесался, смотрел в пространство, бросив шапку на каменную ступеньку. У забора подозрительная парочка разглядывала написанные от руки объявления. Кочегар курил у открытой двери котельной. Легко будет отыскать этот угол. Дома обдумаю случившееся и обязательно сюда вернусь. Не буду торопиться. Увижу Кору. Может, к тому времени она отойдет от своей непонятной ненависти. Может, к тому времени она поймет, что я не тот человек, которого они искали. В этом районе каждый житель заметен. Все слова они произносят так, будто читают по книге с опечатками. У них тут опечатки вроде местного говора. А еще приметная лиственница. И рабочий клуб с красным флагом.
        Что-то неправильное чувствовалось в окружающем.
        Впрочем, у большинства пользователей в мире «винды» кривые, а прикладные программы все-таки работают.
        - Видите кочегара?
        Я кивнул.
        - У него университетское образование, - с непонятным вызовом произнесла Кора. - Он заканчивал Сорбонну, имеет диплом.
        - Зачем же теряет квалификацию?
        Неужели он правда не понимает?
        - Посмотрите туда!
        - Вижу. Там окно светится.
        - Это окно в квартире моего брата.
        - Хотите нас познакомить? Зайдем к нему?
        Не может быть, чтобы он не понимал! Нет, не может такого быть!
        Ладно. Я не хотел спорить. И объяснять ничего не хотел. Глядя на парочку, уютно устроившуюся на скамье, вдруг представил, как нежно и влажно поддались бы губы Коры под моими губами. Противно пустил слюну, как сержант Дронов. Когда ты захочешь. Кора была упакована в свои праздничные тряпки, как рождественский подарок. К черту! Из него тянуть слова - как резину. Ну да. Не стоило ей обманываться. Ей, наверное, было бы противно терпеть мои поцелуи...
        Неужели ничего? Совсем ничего? Неужели он ничего не вспомнит?
        Деревянные крылечки, палисадники, заросшие пыльной крапивой, - мы, несомненно, находились на окраине города. Черные, будто антрацитовые лужи, в которые даже при свете фонарей можно смотреться, как в зеркало. Неподалеку ритмично ударял паровой молот. Пусть смотрит. Коре было противно. О, Боже, Боже! Впрочем, Боже был для нее всего лишь фигурой речи. Никаких приступов религиозности. Зачем она затянулась во все эти тряпки? Когда ты захочешь. Целовать плечи, лопатки, читать строку за строкой. Я хотел ее. Он видит только то, что видит. Ничего больше. Кора была в отчаянии. Она не собиралась входить в мои проблемы. Место мыши в амбаре, это само собой. Да и какие это проблемы, думала она, не помнить, не чувствовать. И мучительно хмурилась. Узнай, узнай! Неподалеку два задумчивых чела все еще прогуливались по тротуару. Один прихрамывал, другой одергивал пиджак. Они поднимутся позже. Они поднимутся позже. У них намечено время. Они всегда поднимаются под утро. Кора цепенела от своих мыслей. Они тоже видят в окошке свет. .
        - Кого они пасут?
        Догадался. Она покачала головой.
        - Вашего брата? Я правильно понял?
        - Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом, - дрогнувшим голосом произнесла Кора. Ума не приложу, почему она думала обо мне так беспощадно.
        Троица на террасе прикончила второй графинчик.

«А ты на рынок загляни! Ты загляни, загляни на рынок!»

«Да чего там заглядывать? Чего я там не видел? Все то же самое!»

«А ты загляни, загляни, паразит. Ты загляни, сам увидишь. Там куры - как куры. Я на таких курах за зиму пять кило набрал».

«Ну, ты крепкий культурник!»
        - Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом, - с ненавистью повторила Кора.
        В ее голосе звучала безнадежность. Она не верила мне. Ее знобило. «Надо брать венские булочки, а к ним черный чай непременно с сахаром». Плетеные стулья под алкашами поскрипывали. Мысли Коры занимал свет в окне. Сволочь! Сволочь!
        Я ни в чем не винил ее.
        Мифы и реальность часто не совпадают.
        В реальной жизни древние греки раз в год везли на Крит самых красивых девушек - в жертву кровожадному Минотавру. До острова далеко. Пока плыли, выпивалось море вина. На открытых палубах происходило такое, что по прибытии в страшный порт девушки сами требовали вина и продолжения банкета, а перепуганный Минотавр забивался в самый дальний уголок своего дворца и злобно мычал: «Здесь Лабиринт, а не блядский двор!» Сравните с мифами. Разница бросается в глаза, правда?

5
        Водочка в графинчике убывала.
        Прихрамывающий чел подал незаметный знак парочке на скамье.
        Парочка напряглась. Не влюбленные это были, а два мордастых придурка, играющих свою игру. Один незаметно кивнул прихрамывающему и развернул газету.

«Смотри. Снова выборы в академию».

«Ну и что?» - буркнул второй.

«Где их столько берут?»

«Кого?»

«Академиков этих».
        Он близоруко поднес газету к глазам:
        - «В числе избранных - три крупных специалиста в различных областях механики. - Мне показалось, он рассчитывал, что Кора и я его услышим. - Доктор математических наук Н. И. Мусхелишвили известен как создатель советской школы теории упругости, имеющей большое прикладное значение». Это хорошо, - несколько фальшиво одобрил он, не отрываясь от текста. Он точно хотел, чтобы мы с Корой его услышали. - «Тов. Мусхелишвили - председатель Грузинского филиала Академии наук, депутат Верховного Совета СССР». Достойные, достойные граждане. «Доктор физико-математических наук Н. Д. Папалекси - крупный авторитет по вопросам теоретической и экспериментальной радиотехники. Доктор технических наук М. В. Шулейкин - по радиосвязи. Доктор физико-математических наук В. П. Линник - по оптической технике».
        - Ты погоди, - насторожился второй. - Граждане-то они граждане, но фамилии. Ты что, не чуешь?
        Первый не ответил.
        Бубнил, не отрываясь:
        - «Депутат Верховного Совета СССР Е. М. Ярославский является автором ряда исследований по истории революционного движения в России. Доктор исторических наук, депутат Верховного Совета Грузинской республики, орденоносец И. А. Джавахишвили - один из крупнейших знатоков истории Грузии, Армении и Ближнего Востока. Доктор философских наук Я. А. Манандян - даровитый ученый, специалист по истории Армении древних и средних веков. Доктор философских наук М. Б. Митин плодотворно работает в области истории философии и диалектического материализма». Мы гордиться должны такими.
        - А мы гордимся.
        Я вдруг уловил мысли чела.
        Звали его Павел. Павел Григорьевич.
        Он уже пожалел о своем замечании насчет имен.
        Сверху - там все знают. Ненужные имена в список не попадут.
        - «Академик В. П. Никитин входит в высшее научное учреждение нашей страны с фундаментальными книгами, с оригинальными теоретическими исследованиями. Его знают многие профессора, многие студенты. На учебниках В. П. Никитина вырастают советские специалисты-электросварщики». Вот какие у нас люди, - с гордостью укорил себя Павел Григорьевич. - «Торжественное молчание установилось в зале академических собраний. Вдумчиво слушают старые академики краткую повесть научной жизни новых товарищей. Звучит имя Владимира Николаевича Образцова. У него есть книги, у него много научных книг, но с академиком Образцовым входит в стены Академии живой, ритмический шум железнодорожного транспорта. Старая, цеховая наука пренебрежительно относилась к технике. Она не понимала, какую ценность для теоретической мысли, для теоретических обобщений представляет железнодорожное движение с его гигантским размахом, с множеством научных проблем».
        Закинув голову, Кора смотрела на освещенное окно.
        Вьющиеся волосы, светлая беретка, синее платье с белым воротничком.
        Ах, Рио-Рита! Свет в окне горел. В этом было много печали. Даже для одинокой студентки-вечерницы. Ничто не прерывается. На террасе говорливая троица заказала новую бутылку ликера.
        Я изумился:
        - Кора, это же коллекционная бутылка!
        - Ну и что? - Она холодно повела плечом. - У нас все принадлежит простым людям.
        - Но это бенедиктин! Там на бутылке выдавлено: Datur omnibus mori.
        - Как такое перевести?
        - Все смертны.
        Кора промолчала.
        Бог правды. Теперь она снова обратилась к Богу, и снова Бог был для нее только фигурой речи. Древняя Азия. Междуречье. Бог Шамаш. Случись такое сейчас, бог Шамаш носил бы галифе и сапоги, как сержант Дронов. Она умирала от ненависти. Неужели он ничего не узнает? Она думала обо мне. Неужели все зря и свет в окне погаснет? Не может быть, чтобы все казалось ему чужим. Должен же он вспомнить что-то! Официант в кафе. У него две судимости, но он из социально близких. Выпускник Сорбонны, враг, да. Но они помнят...
        Что-то тем временем изменилось.
        Прихрамывающий и его напарник поднялись на террасу.
        В глубине террасы продолжали танцевать. Обреченно мелькали тени. Ах, Рио-Рита! Танцевали как во сне. Как заколдованные. Отмечая такт музыки почти неуловимым покачиванием плеча, Кора молча смотрела на окно третьего этажа. Только под утро. Свет в окне горел. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.
        В руках пьяной троицы появились документы.
        - Вы отпустите их?
        Я изумленно посмотрел на Кору.
        Отпущу их? Я? У него мозгов нет. Кора снова уставилась на окно.
        Может, не сегодня. У нее тяжело билось сердце, мысли наплывали урывками.
        У нас тут как на кладбище, только все живые. Кора в отчаянии смотрела на освещенное окно, а я смотрел на нее. Свет фонарей ронял на людей мягкие двусмысленные пятна. Не мир, а букет чудесных алгебраических загадок. Вы отпустите их? Неужели она спросила это всерьез? Неужели не понимает? Мир устойчив потому, что стоит на плотве. Киты давно сдохли. Нет китов. Они лежат на дне океана, кости занесло илом, а мир как стоял, так и стоит на грандиозном облаке плотной мельтешащей плотвы: на наших мелочных желаниях, на наших неизлечимых привычках. Выпить пивка, сгонять в шашки. Кому я могу помочь? Кого я могу остановить? Мы видели, как прихрамывающий и его напарник увели всю троицу. Взвыла труба, хлопнула пробка от шампанского. Оставшаяся плотва праздновала спасение. Прямо на глазах у них кого-то заглотала акула, но ведь они живы!
        За сараями у речки ходят белые овечки. Щиплют травушку овечки за сараями у речки. Огромная пестрая женщина, круглая, как матрешка, вышла на крошечную сцену в дальнем углу террасы. Прямо не женщина, а мясная сказка. Никакого этого депрессивного рока. Взвыли тарелки, заныла медная труба. Облако плотвы вздрогнуло, замутилось.
        А трава-то, а трава-то, а в траве-то хоть ныряй.
        Кора беспомощно, все с тем же отчаянием уставилась на меня.
        За сараями у речки есть глубокое бучило. Под беретиком Коры ругательства мешались с непониманием. Меня тетя научила мыть холсты на быстротечке. Я тем более ничего не понимал. Уж я мыла, полоскала, и белила, и сушила, и катала. А водичка - гуль, гуль, гуль, гурковала. Гуль, гуль, гуль, гурковала.
        Я боялся, что Кора сейчас заплачет.
        А мне нравилось мясное чудовище на сцене. Оно весело и легко взмахивало толстыми ручками, притопывало толстыми ножками. За сараями у речки гуси белые гогочут. Гуси белые гогочут от утра до самой речки. Ночи, ночи, темны ночи, не боюсь ночей я темных!
        При этих словах терраса взорвалась аплодисментами.
        Плотва не боялась ночей темных! Взвыли, захлопали, заплескались, как утки.
        Толстый человек попытался проскочить мимо меня. Он задыхался, истекал потом. Жирные плечи обтянуты грязной майкой-сеточкой, с брючного пояса свисает серебряная цепочка. Я сразу вспомнил выставку, на которую меня как-то водил Последний атлант. Такой же потный художник в такой же майке-сеточке демонстрировал облака, синюю речку, гусей, русалок, всякую другую интеллектуальную живность. А на вопросы отвечал: «Содержание моих картин мне неизвестно».
        - Какой это город? - быстро спросил я.
        - Никаких идей, я не местный. - Жирный дико взглянул на меня.
        И у этого бак потек. Исчез, как провалился. Не знает. Ничего не знает.
        Замкнув круг, мы в третий раз вышли к рабочему клубу. Под ногами сухо шуршала кожура расщелканных подсолнечных семечек.
        Я затосковал.
        Закончу игру, уеду в Сикким.
        В сладкое средоточие Просветленных.
        Там круглый год цветут магнолии и рододендроны.
        Там волшебные скалы, исполняющие тайные желания.
        Там под снежными вершинами отсвечивает нежной голубизной прозрачное Озеро утешений, над ним возвышается Тигровый холм.
        Ах, город Дарджилинг! Я молча смотрел на девушку в темной шляпке, поднимающуюся по ступенькам террасы. В Дарджилинге не носят темных шляпок, там не носят золотистых чулок со стрелками, тосковал я, глядя, как девушка поднимается на террасу. Она явно гордилась особенным стилем, принятым на углу проспекта Сталина и улицы Карла Маркса. Это наша миллионерша. Я не стал требовать у Коры объяснений. Наверное, у девушки несколько таких шляпок.
        Плотва гуляла.
        Сушеная вобла, кружочки копченой колбасы.
        Крошащийся сыр, недоваренный горох, белые и черные сухарики, запах пива.
        Мы шли по улочкам, углублялись в переулки. Запущенные жилые дома. Такие же запущенные, замусоренные дворы. Разбитая мостовая. Кое-где светились квадратные окна, - прямо из темноты. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом. Тяжко прогромыхал трамвай. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Усталый милиционер в белых перчатках приглядывал за очередью, молча выстроившейся к ночному дежурному магазину.
        Шляпа, еще одна.
        Пенсне, еще шляпа, на этот раз соломенная.
        Мичурин, блин! Жили у старой женщины две рыбы фугу. Одна белая, другая серая - две веселых рыбы. Я болезненно чувствовал бесконечное презрение Коры.
        - Когда вы меня отпустите?
        - Да хоть сейчас.
        Расслаивающееся время.
        Крутящееся, засасывающее пространство.
        Кора снова смотрела на светящееся в ночи окно.
        - Но мы увидимся? - с надеждой спросил я.
        - Никогда, - ответила Кора.
        - Но почему? Почему?
        - Вам нечего нам ответить.
        Конкордия Аристарховна
1
        Мы ехали под дождем.
        Никаких молний, грома - просто дождь.
        Темный, теплый, ночной, невыразимый. Без грусти, без воспоминаний.
        Вам нечего нам ответить. Я просыпался, снова засыпал. Не знаю, что мне подсыпали в кофе, но смотрел я на мир как из огромной ямы. Расслаивающееся время. Зияющая черная дыра. Колеса влажно ползали в мокрых колеях. Ужас черного, засасывающего пространства. Тетрадь торчала из кармана. Приеду, решил, сожгу. Как Гоголь. Чтобы никому не попадалась на глаза.
        Машину вел сержант Дронин. Сосредоточенный, в полувоенном кителе. На шее - кашне в рябчик. Молчал. Если оборачивался, меня пробивало холодком. «Сколько понадобится программистов, чтобы вкрутить лампочку в патрон?» Сержант, похоже, не знал, кто такие программисты. Буркнул, не оборачиваясь: «Хватит и одного».

«А вот и нет. Вкручивание лампочек - аппаратная проблема».
        Он незаметно перекрестился.

«Давно работаете с Корой?»
        На этот раз сержант не ответил.
        Может, у него был приказ не обращать внимания на такие вопросы, не знаю.
        Опять везут меня к оврагу, везут к оврагу убивать. А может, не хотел отвечать. Не знаю. Гегемон - руководитель гегемонии. Спрашивай, о чем хочешь, но ответа не жди.
        Я засыпал, просыпался.
        Светало. Лес сменился пустырями.
        Над влажными отвалами курился синий дымок, на проселочную дорогу свернула колонна армейских грузовиков, никакого трафика. Потянулись частные постройки - домишки, палисадники, огороды. Солнца нет, рано еще. С неба накрапывает, стороны света не определишь. За кривыми изгородями зубчатым, серым хребтом обозначились городские застройки.
        - Вылазь.
        - А где мы?
        - Сам разберешься.
        Района я не знал, но спорить с сержантом не хотелось.
        Вылез, стараясь не попасть башмаком в лужу. Раннее утро, на небольшую грязную площадь, искря, выкатился трамвай. Желтый, свеженький, умытый дождем. Запахло озоном. Номера я не видел, но у нас любым трамваем можно добраться до железнодорожного вокзала.
        - Пока!
        Сержант не ответил.
        На развороте эмка вильнула.
        Сержант оскалился. Жалел, что меня отпустили.

2
        Электронные часы показывали пять утра.
        Будь стоиком, сказал я себе, разглядывая мерцающую дату.
        Я даже не выругался. Если верить электронным часам (а почему не верить?), я вернулся из «Кобры» совсем недавно. По электронным часам получалось, что я буквально полчаса назад вышел из «Кобры» и вот - дома. Правда, на башмаках осталась грязь пригорода, я был немыт, одежда помята, опять же, тетрадь лежала на столе...
        Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Я вынул из бара бутылку коньяка и плеснул в чайную чашку, ничего другого под рукой не оказалось.

«Черный аист».
        Наверное, приносит негритят.
        Нёбо обожгло. Я набрал Пашин номер.
        - Ой, Сергей Александрович!
        - Здравствуй, Ойлэ. Паша у тебя?
        - А меня Паша учит всегда-всегда быть вежливой, - затараторила писательница. Наверное, хотела укорить меня за поздний (или ранний?) звонок. - Он, когда звонит, всегда-всегда спрашивает о здоровье. Но вы можете не спрашивать, у меня все хорошо.
        Она радостно засмеялась:
        - Что-то вы по голосу подвисший.
        - Устал. Не спал долго.
        - Еще бы! - таким сладким голоском могут говорить только очень ядовитые змеи. - Вы ведь не один ушли. Паша все видел. Он вроде пьяненький, а наблюдательность у него - как у Бунина. Нет, нет, Сергей Александрович, я не спрашиваю, с кем вы ушли. Какое мне дело, правда? Просто Паша все видел. А вы всегда такой сдержанный, - все же не выдержала она. - Ну, почему вы ушли с такой...
        Я не позволил Ойлэ подыскать нужное определение.
        - Разве я ушел из «Кобры» не один?
        - Ой, не надо, Сергей Александрович. Паша все видел. Там внизу вас ждала эта...
        Я снова не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:
        - Можно мне поговорить с Пашей?
        - Сейчас, сейчас, - заторопилась Ойлэ, она прямо вся горела. - А эта ваша... Она же не умеет одеваться... Ой, Сергей Александрович, у нее, наверное, трусики из общепита. Ой, простите, из бутика для бедных, да? И спину ей лучше закрывать...
        - У нее красивая спина, - вступился я за Кору.
        - Ну да. Пластические операции иногда помогают. Но ненадолго. - Я слышал, как Ойлэ на другом конце провода щелкает белоснежными клыками. - Вот вам, например, почти всю кожу сменили, вы все равно мужчина. И тату можно нанести куда угодно, вот спросите у Паши, где у меня маленький лепесточек...
        - Иногда лучше стихи на спине, чем лепесточек на заднице.
        - Ой, вы видели? - обрадовалась Ойлэ. - Ну да, мы же вместе были в сауне! У меня лепесточек на левой ягодице. Я нисколько не стесняюсь. Он там на месте, правда? Всего только лепесточек, нежный и легкий, - вкрадчиво укорила она меня. - А у этой вашей... Ну ладно, ладно... У этой вашей на спине целая поэма Пушкина! «Анчар»! Кто такое будет читать ночью?
        - Не все следует делать ночью, - сказал я наставительно.
        - Ой, а вы любите при свете?
        - Перестань. Позови Пашу.
        - Он перезвонит.
        Ожидая, я закурил и сел у окна.
        Снова шел тихий дождь. Он шуршал, копошился в листьях.
        Глядя на развернувшуюся над городом дрожащую туманную сферу, я подумал, что меня можно показывать в цирке. Скажем, представлять зрителям, как некое совершенно бесполезное существо, навсегда потерявшее, а может, никогда и не имевшее своей экологической ниши. У таракана - кухонная щель, у бобра - запруда, у птицы - гнездо, все окружены себе подобными, только я живу в мире, который не подчиняется никаким обычным законам. У меня время течет иначе. У меня даже глюки бессмысленные, что-то вроде непреднамеренных ошибок в программе. Или, может, я сам - такая программа, дающая сбои? - мрачно подумал я, выпуская облачко теплого дыма. Может, я сам всего лишь неудачный компьютерный вирус, написанный, запущенный, но никак не успевающий надежно встроиться в чужую программу? Баг. Так, кажется, называют повторяющуюся ошибку. Я - баг. «Вкручивание лампочек - аппаратная проблема». Это само собой. Все началось с лекции доктора Григория Лейбовича. Нет, вспомнил я, скорее, со звонка Л?сы.
        Ладно, решил я. Завтра получу из ремонта машину.
        Методично, квартал за кварталом, объезжу все пригороды, разыщу Кору.
        При мысли о Коре холодком трогало спину. Красная блуза, синяя юбка - Кору видно издалека. Красный платок, туго охватывающий темные волосы. Расслаивающееся время, черт побери. Светлая беретка, длинное платье с белым воротничком. Где одеваться студентке-вечернице, как не в бутике для бедных? А еще там проходит железная дорога, это сразу упрощает поиск. И там некий чудак, кашне в рябчик, разъезжает на
«доисторической эмке». На чудака сержант Дронов не тянул, но мне не хотелось нервничать.
        Я молча курил.
        Часы сбили меня с толку.
        Получалось, что каким-то образом я потерял... чуть ли не сутки.
        Целые сутки выпали из моей жизни! Я их не забыл, я помнил каждую деталь, но по часам получается - я только что вернулся из «Кобры».
        Длинная комната.
        Вопросы сержанта. Клеенчатый диван, конская колбаса.
        Где же это я побывал? Что думать об этом? Необоснованный запрос. Того и гляди, перед глазами качнется мерцающий флажок - Invalid request.
        Но вместо флажка прозвучал звонок.
        Паша малость протрезвел, но не намного.
        - Зачем пугаешь мою соавторшу?
        Я не успел ответить. Он восторженно заорал:
        - Эта позорная девка еще у тебя?
        - О ком ты?
        - Ну, что еще за косяк?
        - Слышал анекдот о двухголовом малыше?
        - О двухголовом? - пораженно откликнулся Паша.
        Не знаю, что он там подумал. Анекдот достаточно старый.
        В кунсткамере случайно оказались «чайник», квакер и программер. На полке - банка с заспиртованным двухголовым малышом. «Чайник» говорит: «Блин! Программа совершила недопустимую ошибку». Квакер возражает: «Брось! Это монстр из quake! Из него полигоны лезут!» А программист смеется: «Дураки! Просто ошибка в коде». На всякий случай спрашивают заглянувшего в кунсткамеру пользователя: «Ты в сети живешь, все знаешь. Что это там в банке?» Пользователь посмотрел. «Да это же два умника подсоединились к сети под одним логином!»
        Паша заржал:
        - Позорная ситуация!
        - Ой! - подключилась к разговору Пашина соавторша. - А вы слышали...
        Паша прикрикнул на Ойлэ. Соавторша заплакала. По-моему, притворно. Паша стал кричать громче. Ойлэ заплакала громче, уже непритворно. Я медленно повесил трубку. В конце концов, я и без Паши догадывался, что судьбы человеческие невероятны.
        Дотянулся до тетради. Представления не имею, чем мои записи могли заинтересовать Кору. Самые ординарные записи. Отрывистые, не очень связные.
        Трещины в каменистой земле, чудовищные разломы, из которых несет ядовитыми желтыми испарениями.
        Зачем это?
        На вершинах Сиккима, в Гималайских отрогах, среди ароматов балю и цветов рододендронов...
        Если только для игры, аромат все равно не передашь.
        майор
        Дело партии
        Многие этого не понимают
        мешают другим
        телефон
        Пушкина
        Калапе
        всех стран мира
        астрономических мироедов
        пролетариата
        в органах работают
        органах много
        книг
        Филиппова
        «Зеленый луч в древнем Египте»
        мерами пресечения
        настроениях
        принимала
        раз жаловалась на странности
        Од
        Обыкновенный пожилой
        выступает в роли наставника
        сложнейшему пути
        Майор
        В папке перед ним лежали
        В той же
        имена которых
        с родной дочерью
        мной
        узнав, что я каждый
        Записано мной, без сомнения.
        Но вырвал листы не я. По крайней мере, не помню.
        Дождь за окном. Шуршание дождя, шуршание песков.
        Не дождь, нет. Холод ночной пустыни. Вареное мясо застывает в руках, губы покрываются холодным жиром, фитиль вгорает в свечу. Дрожащая рука затворника тянется к пище, значит, физическое тело еще не отошло. В далеком храме звучат трубы невиданной длины.
        В начале развития мышление людей на Земле было направлено на истинное миропонимание. Логическая и духовная составляющие были едины. Египетские жрецы еще
5000 лет назад являлись подлинными интеграторами человеческих знаний. (Сейчас я так не думал, конечно.)Со временем система постижения истины начала разделяться у человека на логическую и мистическую (духовную). Началась эры потери знания - период примерно с 2200 года до н. э. до Рождества Христова. Наука строилась на логической системе, что привело к еще более резкому разделению между ней и религией.
        Может быть.
        Сейчас меня это не занимало.
        В основе современного человеческого интеллекта лежит логическое мышление. Чтобы осмыслить окружающее, мы должны изучать десятки наук, прочитывать тысячи книг, затрачивать на обучение время и огромные физические, психические и интеллектуальные силы. А в прежние времена (сама формулировка казалась мне нелепой) египетский жрец, будучи духовно высокоразвитым, получал все необходимые знания в результате мгновенных озарений.
        Ментальный мусор.
        Бедняга Эйнштейн, бедняга Хокинг!
        Смуглые люди в грязных овчинных кафтанах.
        Винтовки с рогатками. Сердца чернее угля и тверже камня.
        Из темноты крики «Ки-хо!». С другой стороны отвечают «Хой-хе!»
        Подрагивает, дергается дряблая кожа на спине старой кобылы. Фыркают яки. Бесшумно крутится Дуйнхор - колесо времени. Многим доводилось встречать снежных людей. Карлик постанывает: «Я болен». Помешивает указательным пальцем воду с ячменным порошком цампу.
        Как понять всё?

3
        Я отложил тетрадь.
        Электрик. Капитан Женя Кутасова. Л?са.
        Что я о них знаю? В сущности, не больше, чем о себе.
        Сержант Дронов. Кора в красном платке. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Сегодня спрашивают, завтра начнут бить. Не хочу служить интеллектуальным существам запредельного мира, передавать сообщения, о которых не имею никакого представления. Я упорно не хотел думать о Коре. Правда, мир не меняется от того, как ты относишься с утра к каким-то забытым записям, но чашка кофе...
        Поспав пару часов, я отправился в «Иероглиф».
        Как я и думал, за столиками сидело человек пять - в разных местах.
        Зато с террасы - знакомое место - помахала мне рукой изящная, как всегда, доисторическая костенурка. Как-то не вязалась ее узкая рука с черным мундиром полковника СС или с жестикулирующим советником Муссолини. Честно говоря, с образом пламенной комсомолки рука эта тоже не вязалась.
        Перед Конкордией Аристарховной лежал плоский конверт.
        Она улыбнулась мне, но в выцветших глазах пряталась тень усталости и морщинки на шее с утра выглядели особенно густыми.
        Засыпая, я вижу вновь,
        что балконная дверь чуть приоткрыта,
        и кисейную тюль
        в окно, где пыльный июль,
        выдувает капризный сквозняк...
        Конкордия Аристарховна внимательно смотрела на меня.
        ...этот странный мотив
        позабыть не могу я никак...
        Чуть заметно покачивая головой в такт музыке, Конкордия Аристарховна улыбнулась.
        Ах, Рио-Рита!
        Как высоко плыла ты над нами
        через страх и озноб, через восторг побед, -
        Аргентины далекой привет!
        Ах, Рио-Рита! Как плескалось алое знамя!
        В нашей юной стране был каждый счастлив вдвойне, -
        Где все это? - Не было и нет, - улыбнулась Конкордия Аристарховна.
        - Здесь часто ставят такие мелодии.
        Ах, Рио-Рита! - Хочу сделать вам подарок.
        Костенурка вежливо улыбнулась.
        Она не видела молоденькую (студентка, наверное) распространительницу спринт-лотереи, уверенно приближающуюся к нашему столику. Не видела, но улыбнулась в ответ на мои слова:
        - Да, да. Я слышала, что вы иногда промышляете мелкими чудесами.
        - Не обязательно мелкими. Может, вам не хватает денег на лекарства? - поддразнил я. - Пенсии нынче маленькие, а лекарства дорогие. Даже поддельные. Впрочем, - засмеялся я, - подозреваю, что денег вы от меня не примете.
        - Правильно подозреваете.
        - А если я предложу что-то другое?
        Ах, Рио-Рита!
        Пустота, прочел я ее мысли.
        Правильно говорят о свойствах пустоты.
        Никакой фантазии - вот главное свойство пустоты.
        Не знаю, что Конкордия Аристарховна имела в виду, но, кажется, бывшие мужья открыли ей много истин. И подарили всего не мало. Теперь у нее хватало денег на лекарства - на самые дорогие, патентованные, и сами лекарства были, но мне хотелось развеселить ее.
        Или себя. Не знаю.
        Настроившись, я уловил ее мысли.
        У нее сегодня день рождения. Она думала о маме.
        Да, о маме. О своей маме. Нет, ничего определенного. Просто мысли. Ведь все было страшно давно. В те мифические времена, когда детей еще находили в капусте, а иногда аист их приносил, а иногда говорили: ветром надуло. Маме Конкордии Аристарховны дочку вот так - ветром надуло. Но день рождения Конкордия Аристарховна собиралась отметить торжественно. Дома - при свечах и фотографиях. Она накроет стол на семь персон и подаст особенные слоеные пирожки, которые не часто позволяешь себе в конце даже такой долгой жизни.
        Стол на семь персон.
        Но, конечно, сядет она одна.
        Свойства пустоты трудно переоценить, прочел я костенуркины мысли.
        Вечером с нею будут полковник СС в черной форме, советник Муссолини - в оливковой. Еще дизайнер из Нью-Йорка и даже мальчишка-комсомолец, с которым она провела ночь перед заданием.
        Само собой, мама.
        Седьмого я пока не видел.
        - Вот кому нужен подарок!
        Я изумленно посмотрел на костенурку.
        Нет, она не читала моих мыслей. Просто увидела распространительницу спринт-лотереи - молоденькую, длинноногую. У студентки точно не было денег на лекарства, к счастью, болезней тоже пока не было. На мир она смотрела с высоты своего возраста, то есть с некоторой завистью, но снисходительно. С ее точки зрения и я и столетняя костенурка родились в один день. Самка гиббона, самец гиббона. Она страстно мечтала всучить нам пару своих дурацких билетиков. Вся цвела, улыбалась, нежные ямочки круглились на щечках, темные пряди красиво падали на виски.Пляшет на одной ножке довольный торговец рисом. Обманул умного человека на четыре кулака.
        - Выиграйте машину!
        Она обращалась ко мне.
        - Спасибо. У меня есть машина.
        - Ну, выиграйте квартиру в Москве, - посмотрела она на Конкордию Аристарховну.
        Костенурка улыбнулась еще благожелательнее:
        - Спасибо. У меня есть квартира даже в Нью-Йорке.
        - Даже в Нью-Йорке! - Студентка зачарованно уставилась на костенурку.
        Впрочем, восхищение в ней мешалось с тайным неодобрением. «В чем вы храните свои сбережения?» - «В мечтах». Квартиру в Нью-Йорке нужно иметь молодым и веселым, считала студентка, чтобы хватало сил бродить по бродвейским театрикам и пить капучино. Ну, не важно, что пить. Там видно будет. И отгонять взглядом веселых похотливых афроамериканцев. Зачем такое старым бабушкам и дедушкам? Студентка этого искренне не понимала. Зачем квартира в Нью-Йорке глупой старушке, а хорошая машина - сытому пожилому придурку? «Наверное, эта бабка, - уважительно подумала она о Конкордии Аристарховне, - своего богатого американского мужа задушила узкими тоненькими лапками».
        Она завидовала.
        Она еще не понимала своей силы.
        Она еще не знала, ей в голову не приходило, что красивые длинные ноги и девятнадцать лет значат гораздо больше, чем квартира в Нью-Йорке или мощная
«хонда» в нашем городе, когда тебе валит уже... ну, не важно... мысль понятна... Длинные молодые ноги - лучший рычаг. Таким рычагом самого Архимеда можно лишить точки опоры.
        Ну, так помогите ей, подмигнула Конкордия Аристарховна.
        И одновременно вспомнила, что у нее сгорел электрический утюг.
        Не проблема, конечно, но к вещам привыкаешь. Утюг был маленький, тяжеленький, с надежным разбрызгивателем. Я так и увидел эту маленькую вещь. И вот утюг сгорел. Так сказать, родилась еще одна недействующая вещь. Когда в квартире скапливается много таких вещей, квартира умирает.
        Засыпая, я вижу вновь, что балконная дверь чуть приоткрыта... - Хотите новый утюг?
        Костенурка улыбнулась.
        - Ой, у вас день рождения? - догадалась студентка.
        И радостно затараторила, раскладывая на столике билеты:
        - Купите вашей бабушке штук десять билетов. - Она обращалась ко мне. - Когда билет не один, обязательно выиграете!
        Она осуждала костенурку.
        Зачем такой богатой бабке утюг? К ней, наверное, приходят девчонки из соцслужб. Погладят плохо, конечно, зато им и платят немного. Это Раскольникову здорово был нужен утюг, вспомнила студентка, или топор, или что-то другое тяжелое, в лекциях не раз об этом упоминали. Бабке-то зачем? Гладить кружевные ночнушки? Ладно, пусть пользуется, если выиграет, великодушно решила студентка. У стариков все как в последний раз.
        - Крайний справа, - указал я.
        Студентка получила свои маленькие деньги, но не отошла от столика. Хотела увидеть, как бабка вскроет билетик и увидит, что ей не досталось ни хрена. Сколько можно? Пусть пролетит. Ишь, у нее квартира в Нью-Йорке! Студентка внимательно следила за тонкими пальцами Конкордии Аристарховны.
        Но костенурка не торопилась.
        - Вы не будете вскрывать билетик?
        - Зачем? - вмешался я. - Там выигрыш. Электрический утюг.
        - Да ну! - не поверила студентка. - Как вы можете такое знать?
        - Вы забыли? Я обещал электрический утюг Конкордии Аристарховне.
        - Конкордии Аристарховне? Ой, да вы что? Это же так революционный броненосец назывался!
        Костенурка замерла.
        Такого она еще не слышала.
        - Да и вы не похожи на волшебника.
        Какой-то он мятый, думала студентка, глядя на меня. Спит плохо.
        Она так хотела порадоваться предполагаемому пролету, что Конкордия Аристарховна острым лиловым ноготком содрала фольгу.
        - Ой, правда!
        Студентка обрадовалась.
        Но как-то фальшиво обрадовалась.
        И я сразу увидел ее возможное будущее.
        Красота не всегда спасает. Беременность на третьем курсе... брошенная учеба... самка гиббона, самец гиббона, двое в одной клетке... Конечно, беременности можно избежать, но для этого надо не билетиками спринт-лотереи торговать, а иметь умного, богатого, надежного друга. Таких нынче мало, она это понимала. Да и подруг умные, богатые, надежные мужчины ищут не среди распространителей спринт-лотереи. Набор опций в этом деле всегда невелик.
        - Спасибо!
        Конкордия Аристарховна улыбнулась.
        Но на вечернее чаепитие, на вакантное седьмое место, как я втайне надеялся, не пригласила. К тому же прониклась внезапным корпоративным сочувствием к студентке. Может, та напомнила ей нелегкую комсомольскую юность.
        ...в нашей юной стране
        был каждый счастлив вдвойне. - Пока выбьешься в люди, локти искусаешь, правда?
        - Ага, - подтвердила студентка. - Свои. Чужие не даются.
        - Ну, что вы медлите? - посмотрела на меня костенурка. - Раз уж вы так настроены, сделайте подарок девушке.
        - Ага! - подтвердила студентка.
        Конечно, она не верила нам, но почему старикам не подыграть?
        Ах, Рио-Рита!
        Старики любят врать.
        Так девушка думала про нас.
        В нашей юной стране
        был каждый счастлив вдвойне.
        При этом студентка все равно надеялась на чудо, хотя прекрасно понимала, что второй раз подряд электрический утюг не выпадет. Да и зачем ей утюг? В общаге такая штука всегда найдется. В юной голове, украшенной снаружи красивыми веселыми прядями, металось множество пестрых мыслей. Старики врут, постоянно врут, делать им нечего, но вдруг? Это все, конечно, ерунда, болтовня, бред, но вдруг хорошие туфельки? А? Хорошенькие на стипендию не купишь. Впрочем, какие туфельки в спринт-лотерее? Бонус бы. В отдел дамского белья. Студентка мысленно представила несколько изящных, почти невесомых вещиц, дура, она еще не понимала, что, получив такой подарок, залетит уже на втором курсе. Но чудесные видения так и метались в веселом, взбудораженном мозгу. Торт, например. Она видела такой в кондитерской на углу, килограммов на десять, угарный торт, половину общаги накормить можно.
        Или квартира в Москве.
        Она даже испугалась. У меня бак потек.
        Я посмотрел на студентку. Потом на лотерейные билеты. Она их жадно перемешала. Пальцы у нее были красивые, не хуже, чем у костенурки, только молоденькие и длинные, и на одном царапинка, тоже красивая. А вот маникюр начал расслаиваться. Не то качество. Билеты, лежавшие на столике, были пустые, кроме одного, невзрачного и помятого, лежащего на краю. Его уже не раз отталкивали - именно из-за помятости.
        Квартира в Москве. Она, может, и не поедет в Москву, но какие перспективы!
        Я уплатил, и пододвинул мятый билет по столику к студентке.
        - А почему этот?
        - Потому что он с выигрышем.
        - Ой, мне его здесь открыть?
        - Лучше сделайте это дома.

«А вдруг там пять тысяч рублей?» - мелькнуло в маленькой голове.
        Конечно, она не верила. Но гуси кричали в ее голове. И бак потек. Она удалялась, презрительно покачивая удлиненными бедрами, показывая нежную полоску голого незагорелого тела между низким поясом джинсов и светлой кофточкой.
        - Она выиграет?
        Я кивнул. Конечно.
        - А пойдет ей это на пользу?
        - А вот чего не знаю, того не знаю.

4
        - Тогда я тоже сделаю вам подарок.
        - Что вы мне можете подарить? - удивился я.
        Я читал ее мысли. Она была уверена, что знает, знает.
        Я поскучнел. Они меня достали. Одна знала, как меня зовут, другая знала, где моя тетрадь, третья догадывалась, как мне следует жить. Один я ничего не знал. Разве что мог подсказать, где нам искать профессора Одинца-Левкина, но и об этом ничего не знал.
        Ах, Рио-Рита!
        Не хотел я думать о Коре.
        Чтобы не сойти с ума, следует умерять желания.
        Я помахал рукой, чтобы официантка принесла еще чашку кофе.
        Костенурка с любопытством рассматривала меня. Как экзотическую бациллу. Не знаю, насколько опасную, но взгляд был сосредоточен. Все ее черные полковники, оливковые советники, красные комсомольцы и нью-йоркские дизайнеры оценивала меня в этот момент. Не думаю, что у кого-то из них я вызывал симпатию.
        Выхожу один я из барака,
        светит месяц, желтый, как собака,
        и стоит меж фонарей и звезд
        башня белая - дежурный пост... -
        вспомнил я стишок из толстой книжки, переплетенной в веселую оранжевую кожу.
        Оранжевый цвет любил Последний атлант. Ему одному я привык верить. В отличие даже от главврача, даже от Коры, даже от капитана милиции Жени Кутасовой, он один никогда не сожалел о потерявшейся тетради и не допытывался, шпион я или просто беглый убийца?
        В небе - адмиральская минута,
        и ко мне из тверди огневой
        выплывает, улыбаясь смутно,
        мой товарищ, давний спутник мой...
        Последнему атланту нравились такие аллюзии. Он мог представить себя кем угодно, даже лагерником. В отличие даже от доктора Григория Лейбовича, он действительно знал, что когда-то на Земле существовала другая цивилизация.
        Он профессор города Берлина,
        водовоз, бездарный дровосек,
        странноватый, слеповатый, длинный,
        очень мне понятный человек...
        Никто, кроме Последнего атланта, не хотел простить того, что я возник ниоткуда. Подразумевалось, что если даже меня скачали из Интернета, черт побери, то на хард-диске должен был остаться какой-то след.
        В нем таится, будто бы в копилке,
        все, что мир увидел на веку.
        И читает он Марии Рильке
        инеем поросшую строку.
        Поднимая палец свой зеленый,
        заскорузлый, в горе и нужде,
        «Und Eone redet mit Eone», -
        говорит Полярной он звезде...
        Доисторическая леди не спускала с меня глаз.
        Что могу товарищу ответить
        я, делящий с ним огонь и тьму?
        Мне ведь тоже светят звезды эти
        из стихов, неведомых ему.
        Там, где нет ни время, ни предела,
        ни существований, ни смертей,
        мертвых звезд рассеянное тело -
        вот итог судьбы твоей, моей.
        Костенурка печально наклонила голову.
        Светлая, широкая дорога -
        путь, который каждому открыт.
        Что мы ждем? Пустыня внемлет Богу
        и звезда с звездою говорит...
        Я вдруг пожалел, что вышел из дома.
        Куда ни приду, количество загадок множится.
        Запомнилась мне оранжевая книжка, сержанту Дронову бы ее подсунуть.
        - Вы много читаете?
        - Да нет, наверное.
        - А что читали последнее?
        - «Триста актов».
        - Мне следует покраснеть?
        - Вы шутите! Бухучет, всего лишь.
        - Видимо, для ваших дурацких игр большего и не надо?
        - Выходит, что так.
        Я не протестовал.
        Умная доисторическая леди.
        Прожила интересную жизнь. Все помнит.
        А у меня прошлого нет, и будущее аморфно.
        - У меня был брат... - негромко произнесла Конкордия Аристарховна.
        Я даже оглянулся. С таким лицом пойдешь покупать табуретку, непременно предложат бонус - мыло и веревку.
        - Брат спас меня...
        Я кивнул. Я слушал.
        - Мой брат был майором НКВД.
        Костенурка внимательно следила за моим лицом.
        - Однажды он не вышел на службу. Был у него любимый зеленый чемоданчик - для командировок. При обыске чемоданчик не нашли. Но на столе под мраморным пресс-папье лежала записка: «Ухожу из жизни». Странно, да? Уйти из жизни с зеленым фибровым чемоданчиком. Он, конечно, понимал, что в органах быстро поймут, потому и писал откровенно. Через много лет я нашла его записку в одном закрытом партийном архиве. «Не считаясь с жертвами, нанесите полный оперативный удар по местным кадрам, - цитировал он в записке указание своего шефа. - Да, могут быть и случайности. Но лес рубят - щепки летят». Мой брат не хотел принимать такие тезисы. Он не был пай-мальчиком, но указания наркома его ошеломили. Он не хотел считать, что эффективность работы следует подчеркивать количеством арестов. А слова «железного наркома» много раз цитировались. Мой брат был выдвиженцем Ежова. Когда Николая Ивановича выдворили из НКВД и перекинули в наркомат связи, брат сразу понял опасность и отправил меня на Западную Украину.
        - И этим спас?
        Она неопределенно вздохнула.
        - Ладно. Давайте дальше. Как ваш брат?
        - Конечно, записке не поверили. Ориентировка попала на все пограничные пункты. Установили слежку за родственниками. Убегать от смерти никому не возбраняется, правда? - Она улыбнулась. - Но куда бежать от верной смерти?
        - Может, в сторону верной любовницы?
        Конкордия Аристарховна улыбнулась:
        - Сразу видно, вы привыкли играть?
        Я притворился непонимающим. Она напомнила:
        - «Нет плохих вестей из Сиккима».
        И вдруг спросила. Странно спросила:
        - Ваши герои, Сергей Александрович, дойдут до Шамбалы?
        - Не знаю. Должны. В каком-то смысле.
        - Почему так неопределенно? Ведь результаты зависят от вас.
        - Дизайнеры и разработчики тоже влияют на течение игры.
        - Ну да, - не поверила она. - «Разработчики». Жрут водку, бьют жен, не читают никаких книг, китайцы и шерпы для них одинаково желтые. Вы что, всерьез? Разве такие разработчики помогут вычислить путь в Страну счастливых?
        - Даже банда уголовников может построить коммунизм, если им хорошо платить.
        - Сами придумали?
        - Выписал откуда-то.
        - Но почему Сикким? Почему?
        - Не знаю. - Я правда не знал. - Мне попросту хотелось закольцевать один известный сюжет.
        - Какой именно?
        - Роман Берджеса «One Hand Clapping». «Однорукий аплодисмент».
        - Даже не слышала о таком романе.
        - Англия пятидесятых. Но это неважно. Игра всегда условна. Мне хотелось сделать что-то близкое к реальности, рассчитанное на людей понимающих, чувствующих. Молодой Говард торгует подержанными автомобилями. Можно эффектно показать гонки на старых тачках, - машинально отметил я. - А его жена Джанет работает в продуктовом магазине. Или сделать ее цветочницей? Как думаете? - я улыбнулся. - Ладно, пусть будет такой, как в романе. После многих попыток прочно встать на ноги Говард задумывается о бессмысленности существования...
        - Вы это серьезно? Разве компьютерные игры такое передают?
        - Я хотел попробовать. Этот Говард, по Берджесу, отличался фотографической памятью.
        - Как вы?
        Я не стал обижаться.
        - Однажды Говард принял участие в фотовикторине и выиграл десять тысяч фунтов. Как вам такой расклад? Это не какой-то там утюг, - мягко уколол я костенурку. - Делая удачные ставки на скачках, Говард увеличил сумму до восьмидесяти тысяч, и в его голове созрела мысль: взять от жизни все, что можно купить за деньги, а затем вместе с Джанет покончить с жизнью.
        Костенурка вежливо поджала губы.
        Но о свойствах пустоты на этот раз не вспомнила.
        - Для полноты ощущений Говард заказал одному знакомому поэту стихи, в которых отразилась бы его пессимистическая философия, и отправился с Джанет в кругосветное путешествие. А по возвращении раскрыл свой замысел. Но молодая жена, полюбившая мир, который оказался таким большим и разнообразным, не захотела участвовать в подобном социальном протесте. Защищаясь... убила супруга... утюгом...
        - Чувствуется перекличка с одним известным русским писателем.
        - Если вы о Достоевском, то его герой предпочел топор, да и мотивы им двигали иные. Спрятав труп мужа в сундук, Джанет ответила на чувства поэта, написавшего к тому времени заказанные Говардом стихи, и начала жизнь с новоиспеченным супругом. Однако поэт, отравленный пессимистической философией Говарда, скоро сам начал поговаривать о тщете сущего...
        - И Джанет вновь взялась за утюг?
        Мы рассмеялись. Костенурка подвинула ко мне конверт.
        - Что в нем? Неужели фотографии Шамбалы?
        На этот раз доисторическая леди не улыбнулась.
        - Неважно. Вам понравится.
        - Но сегодня у вас день рождения.
        - А может, и у вас, а? Может, подарок напомнит вам...
        - О чем?
        - Об истории.
        - Я - ремесленник. Мои интересы лежат в стороне.
        - Не торопитесь, - сказала костенурка. - Что вы помните о своих интересах?
        - В любом случае, история меня не интересует. Пусть этим занимаются Ойлэ и Паша.
        - Полные пустышки, - вежливо заметила костенурка.
        - Мои друзья, - вежливо напомнил я.
        - Они не учитывают закон октав.
        Она меня заинтересовала.
        - А я учитываю?
        - Конечно.
        - С чего вы взяли?
        - Не знаю. Мне так кажется, - рассеяно провела она пальцем по краю кофейной чашки. - Тот карлик... Ну, вы про него рассказывали... Который все болеет... Он доберется до Шамбалы?
        - Вряд ли.
        - Ему не удастся спрыгнуть с колеса?
        - Скорее всего, нет. Он умрет. На соляной плите, брошенной на его могилу, красноармейцы высекут его слова: «Я же говорил вам, что я болею».
        Конкордия Аристарховна покачала головой:
        - Впечатляет. Но интересоваться надо историей, а не анекдотами.
        - Разве вся история не сплошной анекдот?
        - О нет! - Она положила на стол узкие руки. - О нет, Сергей Александрович. Текущая история - это коллективное восприятие тех или иных концепций. Слышали о таком? Как текущие события будут поданы в учебниках, в популярных книгах, даже в детективных романах или в ваших дурацких компьютерных играх, так историю и будут воспринимать. При любой власти существует кучка преданных, на все готовых специалистов. Они умеют работать. Они кропотливы, как вы. Ничего не помнят, ничего не понимают, но активно формируют учебники, то есть формируют коллективное восприятие. Франко и Сталин, Гитлер и Рузвельт, Путин и Буш, для них нет никакой разницы. Они могут любого деятеля подать как национального героя или международного негодяя. И все-таки, Сергей Александрович, история реальна. Как красиво ни подавай пресловутую альтернативу, истинная история вылезет наружу. По крайней мере, пока существуют такие неудобные люди, как я, - печально улыбнулась она. - Меня не спрятать. Я вылезу из любого мешка. Я ни на кого не похожа, потому что отчетливо помню очень разные детали прошлого. Пусть в сплетнях и в пересказах я выгляжу
смешной, мое прошлое реально. Вы, конечно, слышали о моем прошлом?
        Я уклонился от прямого ответа:
        - Я больше интересуюсь играми.
        - Подумать только! Прямо Шекспир.
        На этот раз я улыбнулся несколько натянуто.
        Я читал мысли Конкордии Аристарховны. Правда, она ничего и не прятала.
        Собственно, утром она действительно ждала меня. Не знала, приду ли, но ждала. У нее была причина ждать - конверт, лежащий сейчас передо мной. Как правило, по утрам ходят в кафе бездельники. Она смотрела на меня без особой надежды. Наши подарки мало что означают, еще реже они помогают тем, кто их получает. Она не верила в будущее девушки, выигравшей квартиру в Москве, но какая разница? Она хотела понять, на что я способен. Нет, даже не понять. Что тут понимать? Свойства пустоты известны. Она хотела разбудить меня, ткнуть носом, как щенка, в собственную лужу. Другое дело, что я все еще не понимал, где и как я мог нагадить? А костенурка знала о моих прегрешениях, и досада боролась в ней с поистине дьявольским терпением.
        - Что в этом пакете?
        - А вы посмотрите. - И опять улыбнулась: - Я знаю, вам не нравятся намеки на ваше прошлое. Атара?ксия. Но тут ничего не сделаешь. В Нью-Йорке у меня есть приятельница - такая же старая черепаха, как я. Она, как вы, старается не покупать старые вещи. Ее раздражает уже то, что они появились на свет задолго до ее рождения.
        Я не стал уточнять, о ком она говорит.
        Сотрудники НКВД, модные дизайнеры, итальянские фашисты, эсэсовские полковники, комсомольцы с Западной Украины - центр мира все равно занимала Конкордия Аристарховна.
        Расслаивающееся время.
        Крутящееся, засасывающее пространство.
        Она вдруг заговорила. Был у нее брат, был!
        Ну, ладно, ее возлюбленным и мужьям - им всем воздано! Они получили то, что рано или поздно должны были получить. Никаких иллюзий. У нее нет претензий, как бы жестоко судьба ни обошлась с теми или с другими. Но брат... Нет, он этого не заслуживал... Когда стали брать ставленников «железного наркома», он сам не захотел ждать... Польская граница, румынская...
        Но ведь он не дурак, он мог бежать на восток, правда?
        Костенурка не спускала с меня мутноватых, когда-то зеленых глаз.
        Я слушал. И никак не мог понять. Одни страстно хотят знать, где им искать профессора Одинца-Левкина, другие столь же страстно открывают мне свои семейные тайны. Кто я такой, чтобы отвечать или просто выслушивать?
        Мы - азиаты, посмотрела на меня костенурка.
        Воротничок ее блузки разошелся на одну пуговичку.
        Попробуйте перезапуститься, засмеялась она, перехватив мой взгляд.
        Тонкие морщинки густо иссекали мраморную шею - настоящая чудесная доисторическая леди. Попробуйте перезапуститься, непонятно повторила она. Вот увидите, все заработает. И пусть мой брат, понизила она голос, доберется до какого-нибудь сибирского поселка. Пусть он уйдет в сторону Алтая и Монголии, раз ему нет места на родине. Что вам стоит? В Монголии его не будут искать.
        Я был знаком с берлинским палачом,
        владевшим топором и гильотиной.
        Он был высокий, добродушный, длинный,
        любил детей, но выглядел сычом...
        Это тоже из оранжевой книги, подаренной мне Последним атлантом. Не думаю, что брат Конкордии Аристарховны походил на палача, свободно владел топором и гильотиной. Нет, скорее он был умной, лощеной машиной, умеющей правильно потянуть собеседника за язык. Наверное, он многих раскрутил, если вырос до майора.
        Я знал врача, он был архиерей,
        я боксом занимался с езуитом.
        Жил с моряком, не видевшим морей,
        а с физиком едва не стал спиритом...
        Может, брат Конкордии Аристарховны был не самым дурным сотрудником, но я-то тут при чем? Мне приходилось читать отчеты о расстреле «железного наркома». Расстреливали Ежова его же ставленники. С удовольствием, кажется, расстреливали.
        Была в меня когда-то влюблена
        красавица - лишь на обертке мыла
        Живут такие девушки, - она
        любовника в кровати задушила...
        Да нет, конечно, никаких намеков. Братьев полагается любить. Я нисколько не злился. Накрапывающее низкое небо, вкусный кофе, вот девушке сделал подарок. А Конкордия Аристарховна поговорит, поговорит, еще раз убедится, что я пустышка, и отправится пить чай со всеми своими любимыми покойниками.
        - ...однажды я видела Ежова, - сказала Конкордия Аристарховна.
        Жизнь баловала доисторическую леди. Она встречалась с дуче, рейхсфюрер давал разрешение на ее брак с полковником СС, и все такое прочее, а она, оказывается, еще и Ежова видела.
        - В Москве, - уточнила она. - Он пригласил моего брата и разрешил мне прийти с ним. Он был маленького роста, брат старался не садиться с ним рядом. Знаете, Сергей Александрович, на «железном наркоме» был дешевый костюм и синяя сатиновая косоворотка. Это меня поразило. Правда, перед этим я видела его в мундире генерального комиссара госбезопасности. А там роскошная золотая звезда на красной петлице с золотым просветом. Это же маршал! Не сержантские усеченные треугольники на серебряной полосе, - улыбнулась она. - Николай Иванович любил петь. Да, да, у него оказался баритон - не очень сильный, но верный. Правда, пил он гораздо больше, чем пел. Мой брат рядом с ним выглядел франтом. Воротник и обшлага гимнастерки обшиты малиновым кантом, френч из настоящей шерстяной ткани, - почти хвастливо произнесла костенурка, - с нагрудными накладными карманами и шестью пуговицами-застежками. В какой-то момент они вышли, оставив меня за столом. Из соседней комнаты тут же донеслись их голоса. Я была поражена. Казалось бы, в квартире генерального комиссара все должно быть продуманным, но неплотно прикрытая дверь
позволила мне услышать рапорт брата. Контроль по литеру «Н», вам это ни о чем не говорит, правда? Писатель Шолохов останавливался в то время в Москве - в гостинице «Националь». Специальная стенографистка в определенное время подключалась к номеру и записывала все, что в нем говорилось и делалось. Я была потрясена. За писателем следили не как за идейным врагом. Речь шла о жене наркома. .
        Но как-то в дни молчанья моего
        над озером угрюмым и скалистым
        Я повстречал чекиста. Про него
        мне нечего сказать - он был чекистом. - Принесите коньяк.
        - Как обычно? - спросила официантка.
        Я никогда не заказывал у нее коньяк утром, но кивнул: «Как обычно».
        Мне требовался полный апгрейд. Костенурка это поняла и откинулась в удобном кресле. Быстрым движением коснулась пуговичек на кофточке. Самыми кончиками длинных пальчиков - весело и легкомысленно (как делала, наверное, и пятьдесят лет назад). Конечно, кофточка разошлась. На шее, на фоне чудесных, густо переплетающихся морщинок (ничего с этим не поделаешь) я увидел потемневшее серебряное ожерелье с подвеской из трех сплющенных пуль. Калибр 6,35. Подойдут к вальтеру и к браунингу.
        ...Засыпая, я вижу вновь,
        что балконная дверь чуть приоткрыта,
        и кисейную тюль
        в окно, где пыльный июль,
        выдувает капризный сквозняк.
        Я молчал.
        ...Ах, Рио-Рита! Как высоко плыла ты над нами через страх и озноб, через восторг побед, - Аргентины далекой привет! Как плескалось алое знамя! В нашей юной стране был каждый счастлив вдвойне... - Возьмите конверт. В нем листы, выдранные из вашей тетради.
        - У вас? Почему они оказались у вас?
        - Какая разница? - Она внимательно осмотрела на меня: - Прошлой ночью я сказала вам, что мы больше не встретимся. Видите... не получилось...
        И вежливо улыбнулась:
        - Я Кора.
        Отступление
        Апрель 1939: Золотой фазан
        (листы, выдранные из тетради)

* * *
        Сегодня, милая Альвина...
        Майор Каганов не торопил события.
        Он ждал телефонного звонка. Умение ждать - чувство профессиональное.
        Ненавижу философов! Майор молча смотрел на профессора Одинца-Левкина. Говорят, раньше он носил семь длинных волос под шапочкой и каждый месяц менял кольцо на указательном пальце. Ну да, астральное влияние. Он и на вопрос о социальном происхождении ответил, что «происходит от Адама». На изможденно-наглом лице огромные жемчужные пустые глаза. Похожи, как две склянки эфира. К черту философов! Они только объясняют мир, а мы хотим его изменить.
        Ах, Рио-Рита! Кирпичные стены, мутные стекла, такие толстые, что решетки на окна можно не ставить. Не должны решетки смущать прохожих. А музыке не укажешь, она пробьется сквозь любые стены.
        Позвонить могут в любой момент.
        Зачем жалеть время, если оно в любой момент может кончиться?
        Майор Каганов душно, всей шкурой, чувствовал, как время обтекает его.
        Время, как кровь. Оно уходит - с ним уходит жизнь. Чем скорей позвонят, тем проще будет принять решение. Профессору Одинцу-Левкину в голову не приходит, как сильно его жизнь зависит сейчас от короткого телефонного звонка. Даже не стоит начинать игру с археометром. Заманчиво, но не стоит. Четкий круг вписан в пересекающиеся треугольники. Двенадцать окрашенных в разные цвета вершин образовывают еще один круг. Планетарные символы, музыкальные ноты, еще один круг, разбитый на двенадцать секторов по числу зодиакальных домов, обозначенных отдельными цветными щитами. Причудливые буквы ваттанского алфавита, а рядом буквенные эквиваленты на ассирийском, халдейском, самаритянском, латинском языках. Наверное, профессор ответил бы на вопросы, касающиеся будущего, но, наверное, это выглядело бы как слабость - спрашивать о своем будущем. Не стоит перегружать сознание, посчитал майор. Поскользнуться легче всего на пустяке, на арбузной корке, на выброшенных во двор картофельных очистках. Отправлюсь ли я в каменистую пустыню или поставят меня к стенке - как ни странно, ответы на это зависят сейчас исключительно от
телефонного звонка. В принципе, нашим юристам стоило бы обдумать статью, не оставляющую никаких лазеек врагам народа. Социализм будет построен наперекор любому давлению, и все же... Пятьдесят восьмая - статья достаточно емкая, она поддерживается многими другими серьезными статьями, и все же не охватывает всего многообразия вражеских уловок. (Майор с интересом следил за профессором.) В исключительно необходимых случаях виновным следует, скажем, считать любого, кто хотя бы раз в жизни держал в руках сумму, превышающую некую, заранее указанную законом. Возраст и пол не должны иметь значения. Окончательный итог важнее любых ошибок. Возникнут проблемы у лиц, постоянно имеющих дело с большими суммами? Конечно. Но решение напрашивается. Кассиров можно объявить спецами, защищенными законом, их можно одеть в специальную форму, поставить под постоянный контроль, обязать их ежедневно отчитываться перед коллективом. Будущее всегда за коллективом. Это однозначно.
        Мы будем есть паштет из дичи и пить французское клико.
        Да, так! Мы - спасительно во всех вариантах. Это следует донести до каждого. Ученый профессор, колеблющийся, но ищущий опору в умном и дружелюбном сотруднике НКВД, - разве не к этому мы должны стремиться? Живой организм здоров и весел, когда охотно откликается на команду «смирно». В этом смысле профессор Одинец-Левкин - соцвред. Нужно подержать его в боксе, пусть подышит гнилой пылью, мертвой тишиной. Он привык к ветрам и к простору пустынь, гор, степей - пусть вдохнет ужас замкнутого пространства. Из бокса подследственных его приведут в кабинет.

«Раздевайтесь!»

«Совсем раздеться?»
        Они всегда так спрашивают.
        Удивительно, они всегда так спрашивают.
        Сержант Дронов только пожимает плечами: конечно, совсем, таков закон.
        Два надзирателя передают сержанту вещи подследственного. Сержант просматривает каждый шов, каждую пуговицу, кромсает ножом наборные каблуки хромовых сапог. Может, в них спрятаны яды, шифры, инструкции иностранных разведок. Почему нет? Сержант Дронов аккуратно срывает с ремня внутреннюю кожаную прокладку, наконец, приказывает снабдить подследственного старыми кирзовыми опорками и списанным обмундированием, от которого тошнотворно несет хлоркой. Все большого размера. Но это обдуманно. Пусть ноги соцвреда утонут в искоробленных опорках, а драная гимнастерка повиснет на плечах, как плащ-палатка. Пусть руки будут заняты не в меру длинными брюками. На интеллигентных людей такое действует сильно.
        Майор молча смотрел на профессора Одинца-Левкина.
        Умный ученый человек? Да нет, троцкист до мозга костей, японский наймит, шпион, хорошо замаскировавшийся враг! Куда хотел уйти? В Шамбалу хотел уйти! В стране - творческие порывы, не хватает рабочих рук, а профессор Одинец-Левкин отрывает людей от свободного коллективного труда, внушает им мысли о несбыточной мечте, обучает верховой езде, держит где-то на заброшенном алтайском подворье сытых лошадей, собирает большие деньги на личные безумные цели. Ходит раскорякой, как настоящий кавалерист, самолично шьет перекидные сумы, учит монгольский язык. Морендоо - поскакали. Почему нет? Зугээр - все нормально. Может быть и так. Но мы прямо скажем профессору: хулээй - подождем! И пусть на все наши слова он быстро кивает седеющей головой и бормочет: баярлаа, баярлаа. Мы поймем, что это - спасибо.
        Щеки обвисли, поросли серой щетиной. Голос изменился, сел. Но хорошо уже то, что сержант Дронов не успел превратить профессора в репу. Бьют? Что значит - бьют? Бьют даже старых политкаторжан. Образование и опыт в этом деле не имеют значения. У «железного наркома», например, незаконченное нижнее, но он умеет... теперь уже умел... разговаривать и с плотниками, и с академиками, и с бывшими членами Политбюро. «Не смотрите, что рост у меня маленький, а знаю, может, меньше, чем учитель математики, - сказал как-то Николай Иванович на коллегии. - Зато умею планировать число врагов, подлежащих аресту. - И добавил с усмешкой: - Малый рост и слабое образование хорошей работе не помеха. Умение видеть врага есть самый главный признак истинной преданности делу революции!» А старые политкаторжане - это же чаще всего закоренелые провокаторы, агенты, предатели. У них связи на всех уровнях. Приказали профессору Одинцу-Левкину доставить в Лхасу и поставить там радиостанцию, а разве обсуждалось это в партийном кругу? Приказали профессору Одинцу-Левкину найти путь в Шамбалу и там тоже поставить радиостанцию, а
обсуждалось это на коллегии? Если слухи о Счастливой стране соответствуют правде, тогда тем более такие вопросы следует решать сообща. Одно дело гордо вещать о победе социализма на все страны Азии и Европы, и совсем другое - передавать фашистам государственные секреты.
        Майор Каганов не сводил глаз с ушей профессора. Ясно, что Ламброзо тут ни при чем. Если бить подследственного сразу двумя папками по ушам, он вспоминает неожиданные вещи. А уши, конечно, пухнут. Против физики не попрешь. «Дорогой товарищ! Если Вам по делам суда случится быть на Обводной, то зайдите к портному (фамилию не помню), у которого мы были вместе, и скажите, что если он к определенному дню не пришлет мне брюк, причитающихся мне в качестве гонорара за защиту, то дело будет передано в суд. С коммунистическим приветом - такой-то».
        Что профессор Одинец-Левкин признал в последний раз?
        Ах да! Он письменно подтвердил давний, уже хорошо известный чекистам тезис, что центральный ключ к Великому посвящению скрыт в египетских пирамидах.

«Вот, дьявол! - хохотнул сержант Дронов. - А я-то думал, в колоде игральных карт!» Это он так шутил. «Разоружайся перед партией, падаль!» И все совал, совал под нос профессору фотографию старого политкаторжанина, расстрелянного вместе с врагом народа Генрихом Ягодой: «Где познакомился с этим человеком?»

«Возле магазина „Имро“.

«У вас была назначена встреча?»

«Нет. Я случайно остановился возле витрины. Меня заинтересовал узор на восточном ковре».

«Чем он тебя заинтересовал?»

«Мне показалось, я улавливаю в узоре какие-то элементы Универсальной Схемы. Археометра, - он кивнул в сторону прибора, лежавшего на столе. - С помощью этого прибора можно легко предугадывать будущее. Но я тогда не думал об археометре, просто рассматривал узоры, пытался понять их скрытый смысл. Тогда рядом остановился человек. Сухощавый. В возрасте. В полушубке. Подпоясанный ремнем. На голове офицерская фуражка без кокарды. Тоже стал смотреть на ковер. Я спросил:
„Этот узор вам что-то напоминает?“ А он носком сапога нарисовал на снегу геометрическую фигуру: „А это вам что-нибудь напоминает?“ Так мы познакомились».

«Это он передал вам археометр?» - вмешался майор.

«Нет, у меня уже был. Свой был. Мне привезли из Парижа. Там есть Институт ритма. В Институте ритма ведется большая работа по гармонизации всего сущего. Человек, с которым я познакомился, знал об этом. Да, да, его зовут гражданин Колушкин, он приходил ко мне позже. Он многое знал об Универсальной Схеме, - у профессора, как у школьника, горели распухшие уши. - Работа с Универсальной Схемой позволяет читать законы Вселенной, понимать движение и развитие духа и материи. Числа - суть созерцаемые идеи, эйдосы, силы, выступающие посредниками между видимыми и невидимыми планами Вселенной. В этом смысле Отто Шпенглер прав: «Именами и числами человеческое понимание приобретает власть над миром».

«Заткнись и отвечай только на вопросы!»

«Хорошо. Я буду отвечать только на вопросы».

«Зачем вы хотели поставить радиостанцию в Лхасе и в Шамбале?»

«Чтобы передавать свободным и угнетенным народам слова воплощенных вождей».

«Бухарина и Зиновьева? Рыкова и Троцкого? Кого я еще упустил? Перечислите поименно».

«Я не знаю. Все так быстро меняется. - Профессор Одинец-Левкин поправил очки, в глазах появилась страшная растерянность. - Пока я находился в экспедиции, многие из тех, с кем я беседовал, исчезли. Исчезли даже те, о ком и думать так нельзя. Теперь не знаю, с кем посоветоваться».

«Предположим, вы дошли до Шамбалы, - негромко произнес майор, отгоняя мысли о сержанте Дронове, которого уже стоило опасаться. - Значит, радиостанция, поставленная в Стране счастливых, вещала бы от имени выявленных нами врагов народа?»

«Не знаю. Право, не знаю. Я только ищу путь».

«Почему на поиски Шамбалы направили именно вас?»

«Я ученый человек, но из простой семьи. Мои родители сочувствовали народникам».

«При обыске в вашей квартире нашли много патронов. Зачем вам столько?»

«Для порешения различных животных в пустынях Азии».

«Не исключая и человека?»

«Если обстоятельства к тому понудят».

«Но начать стрельбу вы, конечно, намеревались в Москве?»
        Профессор понял намек. Когда хотят убить собаку, говорят, что она бешеная.
        Майор Каганов тоже понял. Мысли профессора не были для него тайной. Правда, кричать он не стал. Соцвреда криком не возьмешь. Сегодня, милая Альвина, сирени отцветает куст. Он бормотал про себя запавшую в память строку и молча смотрел на профессора. Ли?са, наверное, уже проснулась. Она не знает, где ее отец. Она представить себе не может, что я каждый день по многу часов провожу с профессором Одинцом-Левкиным. Хитрая зловредная бестия, посмотрел он на профессора. Выглядит жалко, но умен и присутствия духа не теряет. Посвящен. Видит себя архатом, достойным. Как мудрый Арья, мечтает освободиться от перевоплощений. Ради этого, только ради этого, такие, как профессор Одинец-Левкин, готовы травить народ идейными ядами, жестоко убивать вождей, обманывать партию, тайно продавать земли иностранным хозяйчикам. Они думают, что вступили на последнюю и высшую тропу, а потому свободны. Думают, что видят глазами сердца.
        Майор раскрыл тонкую папочку.
        Выписки из писем, отчеты сексотов, протоколы допросов.
        Вот многозначительная цитата. Взята из рассуждений мадам Блаватской - известной теософки, много лет умножавшей в народе невежество. «Никогда человечество не задумывалось над явлением жизни архата. Принято видеть архата в области облачной. Рекорды мышления ужасны и смешны. Истинно, Мы, братья человечества, не узнаем себя в представлениях человеческих. Наши облики так фантастичны, что Мы думаем порой, что если бы люди переменили свою фантазию на противоположную, только тогда наши изображения приняли бы верную форму». Это точно. Самый верный облик врага народа - ядовитая змея или пес смердящий. Ли?са - чудо, она милая, но ведь и она написала заявление, когда въехавший в квартиру профессора сотрудник НКВД по-своему распорядился некоторыми вещами. «Плоский чемодан типа «глоб-троттер» с инициалами. Индусское бронзовое божество. Слоны чугунные. Продал часть мебели, а остаток отдал мне неохотно. Пропало фунта четыре серебряных вещей, которые хранились в сундуке. Пропали эти вещи в то время, когда я лежала в больнице. Еще он взял дверной ковер без моего согласия и отцовскую лампу в восточном вкусе. А из
шкатулки пропало голубое эмалевое ожерелье. Недавно, когда я рассказывала знакомому об этом ожерелье, то он заявил, что видел это ожерелье у киноартистки». Растерявшиеся, не понимающие мира люди. Почти безработные, живут в уплотненных квартирах, продают вещи. А пишут, что «архат, идя к высшим мирам, беспределен во всех проявлениях». Ну да! Если архата правильно прижать, он впадает в ничтожество.
        Глядя на профессора Одинца-Левкина, майор старался не думать о его дочери, но не мог, не мог. Опасная неправильная нежность к Ли?се заливала его сердце сладким туманом. Она верит, в чистоте своей она убеждена в том, что отец скоро вернется. Ну, исчез, так это он просто уехал. Отец и раньше исчезал внезапно, Ли?са убеждена, что он уехал по делам. А профессора взяли в парикмахерской, цирюльники знают, о чем не следует болтать. «Отец, наверное, уехал». Майор жалел Ли?су:
«Наверное». - «Он у меня странный, правда?» - Странный? Конечно. Каким еще может быть соцвред?
        Майор старался не думать о Ли?се, и не мог, не мог. Она, наверное, уже проснулась. Она сейчас думает о нем. Целовать голое плечо, гладить волосы. Как много нежности можно услышать в шепоте. Невозможно понять, как слизняки, вроде этого
«профессора», могут порождать такое волшебство. Черт побери весь этот голландский аукцион, в ходе которого цены не набавляют, а наоборот, играют на понижение!
        - Сегодня, милая Альвина...
        - ...сирени расцветает куст.
        Майор сделал вид, что не расслышал подсказку профессора.
        Рассуждения сержанта Дронова не сильно умны, тем более, не глубоки, но в одном сержант прав: вся эта старая профессура - сорняки. Мощно и густо проросли сквозь все социальные слои, обвили корнями общество. Их выкашивают, их выдергивают, их выжигают, они отрастают вновь. Человек, написавший стишки про Альвину, тоже был профессором. И тоже, как Одинец-Левкин, считал свой арест ужасной ошибкой. Предположение совершенно не материалистичное. Когда ему, наконец, предъявили обвинение в принадлежности к «трудовой крестьянской партии», он только рассмеялся:
«Нет такой партии. Совсем нет. Я ее придумал».

«Вот вы и попались! Раз придумали, значит, есть такая партия».

«Да нет же! Я придумал ее для удобства. Чтобы легче было размышлять. Я написал фантастическую книжку о будущем. Там прямо указано - это фантастическая книжка. Я попробовал представить, как сложилась бы жизнь, приди к власти крестьяне, а не твердый пролетариат».

«Значит, вы эсер?»

«Помилуйте! Я ученый».

«У вас, наверное, широкий круг учеников и коллег?»

«Разумеется. У меня много учеников и последователей».

«Многие, наверное, могут подтвердить вашу порядочность?»

«Разумеется, - совсем успокоился арестованный. - Обратитесь к любому!»

«Ну, скажем, доцент Томский. Он считает вас порядочным человеком?»

«Ни минуты в этом не сомневаюсь!»

«Ладно. Вот его показания. - Майор вынул из папки три тетрадных листа, исписанных мелким, почти бисерным почерком. - «Невыносимый брюзга, отрицающий роль пролетариата. Издевался над идеей диктатуры пролетариата. Пытался завербовать меня в антисоветскую трудовую крестьянскую партию».

«Это обо мне? Там так написано?»

«Взгляните сами. Узнаёте почерк?»

«Узнаю, - ужаснулся профессор, на свою голову писавший фантастические книжки. - Но этого не может быть! Его заставили!»

«Доцент Томский ссылается на личные разговоры с вами».

«Но это же личные разговоры. Вы сами говорите, что личные. Никто, кроме нас, этого не слышал!»

«Когда известный профессор разговаривает с доцентом, пусть даже просто за домашним столом, их разговоры перестают быть личными».

«А профессор Сотников? Вы его спрашивали? Он мой друг, мы дружим домами».

«Профессор Сотников недвусмысленно указал на ряд ваших высказываний абсолютно контрреволюционного толка».

«О боже! А лаборант Пшеничный? Аспирант Устинов? Я всегда их поддерживал. Даже материально».

«Да, они не отрицают этого!»

«Вот видите! Они не отрицают!»

«Но показывают, что вы активно пытались сформировать из них банду политических убийц. - Майор Каганов понимающе улыбнулся: - Да вы не волнуйтесь. Вы подумайте хорошенько. Должен же быть у вас товарищ, который в принципе не способен солгать».

«Да, есть такой».

«Назовите имя?»

«А он не пострадает?»

«Если скажет правду, нет».

«Иван Александрович Тихомиров».

«Профессор экономической географии?»

«Да! Да! Именно он. Мы дружим с ним более тридцати лет».

«Так я и думал», - кивнул майор Каганов. И прочел показания Тихомирова.
        Старая история. Никто не выдерживает давления. Показания профессора экономической географии добили Одинца-Левкина.
        - Чем вы занимались до отъезда в Азию?
        - Писал научную монографию. И лечил людей.
        - Вы имели разрешение на врачебную практику?
        - Я не нуждался в таком разрешении. Я лечил только безнадежных больных.
        Профессор Одинец-Левкин горестно покачал головой. Он чувствовал, что майор Каганов что-то не договаривает. Все друзья его предали. Только Ли?са не раз предупреждала. Просила быть осторожным. Особенно когда он бездумно повторял анекдоты этого подозрительного гражданина Колушкина. Приходит в ресторан человек интеллигентного вида, заказывает водочку, два салата, две порции икры, два горячих, разумеется, и два кофе. «К вам кто-то подойдет?» - спрашивает официант. «Нет, я ужинаю один». -
«Но заказ на двоих!» - «А вы что, не узнаете меня?» - «Да нет, не узнаю. А вы кто такой будете?» - «Я Зиновьев и Каменев». «Папа, - сказала тогда Ли?са, тревожно сжав пальцами виски, - никому не позволяй рассказывать при тебе такие анекдоты. Этот гражданин Колушкин - скверный человек. У него отец поляк, подкаблучник Пилсудского. Не дружи с Колушкиным, он подведет тебя».
        - Значит, вы не имели официального разрешения на врачебную практику?
        - Я не нуждался в официальном разрешении. Я лечил только тех, от кого отказались врачи.
        - Вы владеете какими-то своими особыми методами?
        - Да, владею.
        - Расскажите об этом.
        - У нас привыкли каждую болезнь лечить отдельно, в отрыве от общего состояния организма, - медленно пояснил Одинец-Левкин. - Собственно, не лечить даже, а так..
        притушевывать внешние проявления... Наши врачи не хотят думать о том, что человеческий организм сам по себе обладает исключительными свойствами, способными противостоять любым болезням. Условия? Они просты. Жить вдали от железа, радио, суеты, и не бороться с болезнью, а укреплять организм. - Профессор Одинец-Левкин взглянул на майора с каким-то испуганным превосходством. - Прежде всего, каждому думающему о своем здоровье следует избавиться от железных кроватей, а также от кроватей с пружинными матрацами. Гораздо полезнее спать на дереве, покрыв ложе войлоком из овечьей шерсти.
        У нас с Ли?сой все превосходно получается на железной кровати, усмехнулся про себя майор.
        - Вам удавалось излечивать безнадежных больных?
        - Конечно. Думаю, вам докладывали об этом. Помните товарища Миронова? Да, да, тот самый знаменитый товарищ Миронов, бывший политкаторжанин, заведовал Домом ссылки. Он дружил с вашими коллегами. Я встречал чекистов в его доме. У товарища Миронова была последняя стадия туберкулеза. Когда врач дал расписку в том, что окончательно отказывается от больного, позвали меня. Я питал товарища Миронова свежими куриными яйцами, в ясный морозный день укладывал его спать на солнце в защищенном от ветра месте. Уже через месяц товарищ Миронов начал вставать, а еще через месяц самостоятельно выехал в Крым продолжать лечение.
        Товарищ Миронов не доехал до Крыма, лечения не последовало, этого профессор Одинец-Левкин не знал. Соцвреда товарища Миронова сняли прямо с поезда. Враг народа, знаменитый вредитель, он оказался неразговорчивым - и умер от побоев в Харьковской тюрьме, так и не дав признательных показаний.
        - Еще я лечил дочь товарища... - профессор приглушено произнес известную партийную фамилию. - В безветренные дни ее по моему указанию выносили на солнце. Я давал девочке свежий морковный сок. В начале лечения она даже лежать не могла, терпела мучения, сидя в кресле. А летом ее увезли в деревню, и она сама собирала цветы. Я видел фотографию, на которой она идет по саду.
        Майор Каганов кивнул. Девочка оказалась политически грамотная. «Осенью я болела туберкулезом легких и поражением ног. Сестра привела своего знакомого профессора О-Л, который, узнав, что я больна, изъявил желание мне помочь, как он уже помогал другим знакомым. Он рекомендовал мне настойку от травы полынь, лучше питаться, пить портер, и клал руки на больные места - грудь, руки, ноги». Пусть под некоторым давлением, но девочка показала, что неумолимый профессор Одинец-Левкин приказывал ей наизусть заучивать сложные шифры, чтобы с их помощью в будущем пересылать шпионские весточки фашистам. На интенсивных допросах девочка признала, что профессор Одинец-Левкин заставлял ее принимать солнечные ванны в тонкой красной кумачовой рубахе, покрытой знаками свастики. Он называл такую свастику - бон, и уверял, что это всего лишь древние знаки Солнца. Он говорил - солярные знаки. Она не знает. В древних цивилизациях так оно, может, и было, но партию не обманешь. Возле священной горы Кайлас находится вход в Шамбалу. Профессор много говорил о Счастливой стране, дескать, партия уверена, что ее давно следует
присоединить к Союзу республик. Советская социалистическая республика Шамбала. Это ведь хорошо. А украшать свастикой священную гору Кайлас и красные кумачовые рубахи - это плохо. Это - лить воду на мельницу фашизма.
        Еще профессор Одинец-Левкин лечил комдива Ивана Сергеевича Костромского.
        Лихой герой Гражданской войны, комдив Костромской прославился дерзкими рейдами своего летучего отряда в стан беляков. Неоднократно ранен, почти потерял зрение, ходил с палочкой. С фронтов Гражданской войны привез туберкулез и последствия тяжелой контузии в голову. Такой суровый, что, когда умывался, даже не закрывал глаза.
        Майор Каганов понимающе кивал.
        Все было так, как говорил профессор.
        Только числившийся военным инвалидом лихой комдив товарищ Иван Сергеевич Костромской оказался не таким уж простым. Глаза его, правда, часто воспалялись. Профессор Одинец-Левкин особенным образом заваривал траву арауку и густым отваром протирал больному глаза, хотя органами НКВД давно установлено, что враги пролетариата слепнут чаще не от ран, а от собственного бешенства. Через некоторое время бывший комдив стал видеть без сильных очков, даже устроился в отдел кадров большого тракторного завода. Там его и разоружили.
        - А товарища Углового я лечил росой. - Голос профессора Одинца-Левкина окреп. - У товарища Углового развилась сильная гангрена. Самые опытные врачи настаивали на операции, считали, что правую руку надо отнять. Но к тому времени у товарища Углового и так уже все отняли. Не семья у него была, а сплошные соцвреды, даже малые дети - настоящее шпионское гнездо. Я обмывал товарища Углового утренней росой, потом, уложив под солнце, прижигал руку через толстую лупу. Начав с полуминуты, довел счет до десяти минут, и таким образом спас товарищу Угловому руку.
        Что ж, это можно поставить профессору в плюс, усмехнулся майор.
        Товарищ Угловой трудится сейчас на лесозаготовках где-то под Саранском.
        Майор шумно высморкался, и профессор Одинец-Левкин вздрогнул, моргнул непроизвольно. Сержант Дронов любил смотреть, как профессор соцвред моргает. Он внезапно стрелял из нагана поверх его головы (штукатурка сыпалась с грязных стен) и профессор быстро и смешно моргал. «Знаешь, падла, что привело тебя в стан врага?
        - весело спрашивал сержант. И сам отвечал: «Болезненное сознание неполноценности собственной личности, постоянно ущемляемое бестолковым, беспорядочным и низкопробным образом жизни». Нарком внутренних дел требовал умения ловко подходить к подследственному, вот сержант и заучивал наизусть такие умные фразы. Скорпионы, они ведь полые, никакого в них наполнителя.

«Разве на вас такое болезненное состояние не может распространиться?»

«Не может, - весело отвечал сержант. - Я не какой-то архат. Я - пролетарских кровей, правильный человек».
        Слова об архатах оживили профессора.
        Архаты каждое столетие делают попытку просвещения мира.
        Неясно, видел ли в этот момент профессор Одинец-Левкин мир таким, каким он был в реальности. Например, графин с водой, пыльный стол под зеленым сукном. Профессор запутался. Все попытки просвещения такого пыльного, такого несовершенного мира бесполезны. По крайней мере, ни одна не удалась.
        - Но такое положение дел будет нарушено, - с тайным протестом возразил майору профессор. - Когда я дойду до Калапы, это будет нарушено. Калапа - столица Шамбалы. Она лежит к северу от Сиккима. Я знаю путь к Шамбале. Он лежит где-то между сорок пятым и пятидесятым градусами широты, в районе реки Сита, или реки Яксарт. Когда партия убедится, что мой арест всего лишь досадная ошибка, экспедиция будет продолжена.
        - И вы сможете провести в Калапу кавалерийский отряд с пулеметами и с парой полевых орудий?
        - С пулеметами? С парой полевых орудий? - Одинец-Левкин непонимающе глянул на майора. - Как это, полевых орудий? В Шамбалу идут с открытым сердцем.
        - Разве надежное оружие мешает открытости?
        - В Шамбалу идут за знанием.
        Майор кивнул:
        - Конечно, за знанием.
        И еще раз удовлетворенно кивнул:
        - Все добытые знания мы отдадим народу.
        - Но истинным знанием могут владеть немногие.
        - Вы - соцвред. А партия думает иначе, - возразил майор. - Партия считает, что любое знание должно принадлежать народу.
        - Как же так? Знание нельзя делить на всех поровну, - возразил профессор Одинец-Левкин. - Знание по своей природе материально. - Он боялся спорить, но уступать не хотел, вдруг понял, сейчас его бить не будут. - Количество знаний в любом конкретном месте и в любое конкретное время всегда строго ограничено. Как, скажем, ограничено количество песка в пустыне или воды в озере. Понимаете? Воспринятое в большом количестве одним человеком или небольшой группой, знание помогает получать прекрасные результаты. Но если его распределить между многими людьми, то пользы не будет, один вред будет. Небольшое количество знаний ничего не может изменить в жизни людей, тем более в понимании мира. Истинные знания должны быть сосредоточены в немногих руках, тем более что большинство людей вообще не хотят никаких знаний. Даже тех, что необходимы для повседневных нужд.
        - Чем занимался ваш отец?
        - Служил в музыкальной команде.
        - А потом? Когда вышел в отставку?
        - Работал обходчиком железнодорожных путей.
        - А в старом городском справочнике указано, что ваш отец одно время держал питейное заведение.
        - Это было недолго. Он разорился.
        - Но держал, держал! Вы хотели скрыть это?
        - Я не счел нужным говорить о том, что сам знаю мало.
        - А у нас есть сведения, что питейное заведение вашего отца сразу задумывалось как настоящий притон.
        - Я не знал. Я бы не стал скрывать.
        Теперь майор видел, что сержант Дронов хорошо поработал с подследственным. На главные вопросы профессор Одинец-Левкин отвечал так, как в общем и следует отвечать соцвреду.
        - Вы не будете меня бить?
        - В органах не бьют. В органах добывают истину.
        - А ваш коллега меня бил, - голос профессора дрогнул. - Не знаю, что он хотел добыть. Я его боялся и многого не говорил. А вот вы не бьете, и я откровенен с вами. Вы хороший человек, вас Бог послал.
        - Не Бог, а партия.
        - Пусть партия. Ей спасибо.
        Майор Каганов перевел взгляд на оживший телефон.
        Дело партии не бить, а спокойно готовить людей к новой счастливой жизни.
        Многие этого не понимают. Многие не умеют жить счастливо. Они всячески мешают другим. Таких надо перековывать, думал майор Каганов, тревожно глядя на оживший телефон. Каждая пчела должна приносить мед. Дети должны ходить строем и читать Пушкина. Никакого мата, только добрые слова, а если мы поставим радиостанцию в Калапе, известия о том, как мы ярко, весело и хорошо живем, достигнут абсолютно всех стран мира. Даже профессор Одинец-Левкин бросит секцию астрономических мироедов... черт, мироведов... и начнет разъяснять детям пролетариата неведомые, но полезные тайны. Профессор напрасно думает, что в органах работают только такие, как сержант Дронов. Это не так. В органах много грамотных людей, иначе профессор Одинец-Левкин не получал бы в камеру книг, которые с головой выдают ход его мыслей. «Когда возникла Каббала» Л. Филиппова, «Астральная основа христианского эзотеризма первых веков» Д. Святского, «Зеленый луч в древнем Египте» А. Чикина,
«Астрономия и мифология» Н. Морозова. С мерами пресечения в данном случае, к счастью, не запоздали. Сигналы о неправильных настроениях в кружке мироедов... черт, мироведов... поступали давно. Ли?са, конечно, не принимала участия в спорах, которые велись в доме профессора, но не раз жаловалась на странности отца. Любила, но жаловалась. Кажется, Дмитрий Иванович считал себя чуть ли не Бодхисатвой. Вот дошли до чего! Обыкновенный пожилой соцвред начинает выдавать себя за идеальное существо, выступает в роли наставника и образца для других людей, готов вести их по сложнейшему пути нравственного совершенствования. То есть, грязную работу нам, а результаты пополам.
        Да-с.
        Так вот.
        Майор поднял трубку.
        В папке перед ним лежали показания бывшей жены профессора Одинца-Левкина.
        В той же папке лежали показания людей, о которых профессор никогда не думал, имена которых в голову ему не приходили. Представляю, как старик был бы потрясен, вдруг подумал майор, узнав, что Ли?са живет со мной и впредь собирается делить со мной ложе. И Ли?са, конечно, была бы не меньше потрясена, узнай она, что я каждый день работаю с ее отцом.
        Возможно, с ней придется расстаться.
        Сестру я отправил. Она в безопасности. Следует решить вопрос с Л?сой.
        Майор сурово посмотрел на профессора. Голос в телефонной трубке хорошо прочищал мозги. Комиссар госбезопасности Суров был настроен по-деловому. Он приказывал майору Каганову сдать все материалы, к которым был причастен враг народа бывший сержант безопасности Дронов, сущность которого, наконец, выявлена. (Значит, сержанта взяли буквально двадцать-тридцать минут назад, когда он вышел из этого кабинета.) Комиссар госбезопасности Суров был по-деловому доволен. Такой хороший деловой стиль пришел в НКВД с новым наркомом.
        Сегодня, милая Альвина.
        Майор медленно положил трубку.
        Потом, так же медленно, он поднял глаза на профессора:
        - Послушайте, Дмитрий Иванович. Шамбала - это ведь целое учение о жизни?
        Майор Каганов добился нужного эффекта. Профессор замер. До этого момента все чекисты казались ему одинаковыми. Как шутил (и дошутился) Карл Радек: аббревиатуру ОГПУ можно читать по-разному. Если слева направо, то получится: О Господи Помоги Убежать! А если справа налево, то: Убежишь Поймают Голову Оторвут. Но, оказывается, не нужно подходить к чекистам с одной меркой.
        - Значит, Шамбала - это целое учение о жизни?
        - Несомненно, - изумленно ответил профессор.
        - И все махатмы относятся к Шамбале?
        - И это несомненно.
        - И воинство Ригден-Джапо относится к Шамбале?
        Профессор Одинец-Левкин смотрел на майора почти со страхом. В следственном кабинете НКВД услышать слова на понятном языке - это даже непонятнее, это даже страшнее, чем получить по ушам двумя папками.
        - И Калачакра?
        - Конечно.
        - И Арьяварша, откуда ожидается Калки Аватар? И Агарти с подземными городами?
        - Да, да! Много раз да!
        - И Минг-сте? И Великий Яркас? - не останавливался майор. - И великие держатели Монголии? И жители Кама? И Беловодье Алтая? И Шабистан? И долина Лаоцзина? И черный камень? И Чудь подземная? - Он так и сверлил профессора взглядом. - И Белый Остров? И подземные ходы Турфана? И скрытые города Черчена? И подводный Китеж? И субурган Хотана? И священная долина посвящения Будды? И книга Утаншаня? И Таши-ламы? И Белый Бурхан?
        - Вы... вы...
        - О нет, я коснулся только поверхности.
        - Но вы называете имена, которые известны немногим.
        - Неужели вы думали, что вами у нас займутся исключительно дураки?
        Теперь, когда телефонная трубка была повешена, когда стало ясно, что новая метла действительно метет чисто и целенаправленно, направление мыслей майора Каганова определилось. В конце концов, никто, кроме профессора Одинца-Левкина, не знает дорогу к Шамбале.
        - В Гумском монастыре, на границе Индии и Непала, - негромко заговорил майор, зная по опыту, что именно такая интонация сильнее всего воздействует на подследственных, - вместо центрального изображения Будды возвышается гигантское изображение Майтрейи, Будды грядущего. Вы это знаете, правда? Оно выполнено подобно изображению в Таши-Лунпо, в святилище Таши-ламы, духовного вождя Тибета. Владыка Майтрейя сидит на троне, и ноги его не скрещены по восточному обычаю, а опущены на землю. Они даже достают носками до земли. Не удивительно ли? Ведь это знак скорого пришествия Владыки, я не ошибаюсь? Эпоха Шамбалы началась! Разве не так, Дмитрий Иванович? Смотрите мне в глаза! - сурово приказал майор. - Ригден-Джапо, владыка Шамбалы, уже подготовил войско для победного боя. Сотрудники и вожди Ригден-Джапо воплотились.
        - И вы один из них!
        Майор с удовлетворением отметил потрясение профессора.
        Кони и люди ждут профессора Одинца-Левкина на Алтае, значит, дорога открыта на восток. Больше никуда. Когда я исчезну, меня начнут искать. Ориентировки отправят на польскую границу, на румынскую, наверное, в Москву, в Ленинград, в Харьков. Ну, где еще я могу прятаться? А профессор считает меня воплотившимся сотрудником Ригден-Джапо. Забрать с собой Ли?су? Отправить ее вслед за сестрой? Майор не зря так внимательно вникал в старые книги. Исполняются древние пророчества. Пришло время Шамбалы. Дмитрий Иванович Одинец-Левкин не лжет. В давних веках было предсказано, что перед временем Шамбалы произойдут поразительные события. Зверские войны опустошат многие страны, разве не так? Рухнут великие державы, подземный огонь сотрясет горы и океаны, Панчен Рипоче покинет Тибет, разве не так? Я не все, конечно, могу объяснить, но в этом сейчас нет нужды. Сержант Дронов хорошо поработал с профессором: Одинец-Левкин готов поверить, что я призван. Он своими глазами видит, как быстро и мощно исполняются древние пророчества. Слесарь Петров из маленького хозуправления привел в НКВД злостного инженера Ломова. Инженер
обещал слесарю десять тысяч рублей за совершение диверсионного акта - нужно было вбить железный болт в электрический кабель на большом заводе. Конечно, данное событие можно посчитать незначительным, на самом деле это не так. Это знаковое событие. Оно говорит об ужасной, всеобщей, всюду разгоревшейся борьбе. Таких людей, как слесарь Петров, будет полезно отправить в Шамбалу. События множатся. Они нарастают, как лавина. Обыкновенный, ничем не примечательный доцент пединститута помог органам разоблачить шпионскую работу собственной жены. Дворники с проспекта Сталина добровольно взяли на себя труд ежедневно докладывать о настроениях жильцов крупных домов. Люди тянутся к духовной чистоте, они не хотят терпеть дурного. Дмитрий Иванович смотрит на меня как на человека с улицы, но мы подружимся. У нас не может быть иначе. Возможно, профессора смущает мой потертый пиджак. Но так сейчас живут многие. У товарища Сталина вообще нет пиджака, а товарищ Сталин - воплощенный вождь. Если мы дойдем до Калапы, первая советская радиопередача из Шамбалы будет обращена к товарищу Сталину.
        Профессор многое упустил, бродя по пустыням Азии.
        Майор заглянул в папку. Там тоже было много удивительного.
        Например, секретный сотрудник, укрывшийся под псевдонимом «ДД», докладывал майору о посещении кружка профессора Одинца-Левкина. «После доклада, длившегося почти полтора часа, делали опыты по передаче коллективной мысли. Получалось неотчетливо. Гражданин Колушкин никак не вписывался в ритм. Только когда его исключили из живой цепи, все одинаково правильно прочитали мысли археолога Лапина. Он мечтал о том, что индустриальные победы в будущем неизбежны».
        Тут же хранилась записка, написанная рукой профессора Одинца-Левкина: «Прошу прервать допрос, чтобы дать мне возможность точно восстановить все факты моей вражеской деятельности». Судя по листам допроса, профессор добровольно признался в том, что в своей вражеской деятельности, в своих антисоветских мыслях и разговорах ориентировался на религиозно-мистический центр, который он называл Дюнхор.
        Но теперь хватит разговоров. Вчера соцвреда Одинца-Левкина можно было рубить резкими словами, как червя лопатой, и он судорожно крутился под ее острием, признавая многочисленные ошибки, но сегодня так поступать неразумно. Институт ритма в Париже. Нелегальные денежные фонды. Сытые лошади на Алтае, опытные монголы-проводники. Дмитрий Иванович еще не раз скажет мне баярлаа - спасибо.
        Судьба сержанта Дронова совершенно по-новому высветила будущее майора.

* * *
        Свет Шамбалы.
        Чисто духовный свет.
        Северное сияние - свет оттуда.
        Профессор Одинец-Левкин смотрел на майора Каганова.
        Ну да. Эти странные новые люди многое видят, они наблюдательны, они роются в рукописях и в книгах, отнятых у подследственных, они изучают их. Рукописи и книги взяты из пустых умирающих квартир. Хозяева рассеялись, некоторые буквально. Зато майор знает, как переводится с санскрита Шамбала.
        Источник счастья. Источник, недостижимый для тех, кто тянется к счастью, как к свежему пирогу, но открытый чистым сердцам. Источник, окруженный вершинами. За ледниками, за снежными перевалами нет болезней, нет голода и страданий. Как при коммунизме, думает майор Каганов. Он меня пытается пугать, он подбрасывает мне слова мнимой надежды, но внутренне догадывается, конечно, что вся эта суета - прямой путь к вырождению.
        Кажется, майор дождался нужного звонка.
        Он изменился, исчезло напряжение, мысли текут иначе.
        Может, он даже догадывается, что совершенным можно стать в любых стенах - внимательно изучая Колесо жизни.
        Раз, два, три - вижу три народа.
        Раз, два, три - вижу три книги прихода Майтрейи.
        Одна - от Благословенного, другая - от Асвогшеи, третья - от Тзон-Ка-Па.
        Одна написана на Западе, другая - на Востоке, третья будет написана на Севере.
        Раз, два, три - вижу три явления. Одно с мечом, другое - с законом, третье - со светом, ярким, но не слепящим.
        Раз, два, три - вижу три летящих коня. Один - черный, другой - огненный, третий - снежный.
        Раз, два, три - вижу свет.
        Луч красный, луч синий, луч - серебряный.
        Звонок явно изменил майора, придал ему уверенности.
        Так верблюды еще робко, но все увереннее и увереннее вступают на поблескивающие пятна солончаков. Сиреневый туман, соленая густая слюна, ничего ясного впереди, но шаг сделан. Меня ждут в Монголии, думал Одинец-Левкин, не спуская глаз с майора. Меня ждут на Алтае. Люди простые, верят, что я вернусь. Без меня никто не решится пойти даже в соседнюю долину. Я должен вернуться, ведь они не владеют даже тем небольшим знанием, которое придало столько уверенности майору Каганову. Он думает, что я сломлен. Вот обман, который во благо. Сегодня, милая Альвина. Майор думает, что цитируемые им стишки на всех действуют одинаково. Но нельзя цитировать стишки и ждать немедленного результата, когда колеи непроезжие, все в тумане, и такая тоска подрагивает в мутных капельках, повисших в складках брезентового плаща. Майор инстинктивно ищет спасения. По своему недомыслию, физического.
        Ах, Рио-Рита! - Могу я задать вопрос?
        Майор согласно кивнул.
        - Ответьте мне. Я хочу знать. Меня переодели в чужое грязное платье, я понимаю, в республике не хватает одежды. Меня плохо кормят, это тоже понятно. Меня бьет ваш коллега, у него, наверное, плохие нервы. Понимаю, что вы имеете дела не с чистой уголовщиной, ваши интересы лежат в иной сфере, правильно? - Одинец-Левкин быстро заморгал, будто сержант Дронов стал стрелять из нагана над самой его головой. - Но вы казенный человек. И в немалом звании, это так, я не ошибаюсь? А полмесяца назад меня допрашивал человек из Москвы. У того вообще было два ромба в петлицах. Зачем приезжал такой крупный чин? Он сказал, чтобы поговорить со мной. А я не понимаю. Крупные люди всегда должны ценить свое время, ведь оно принадлежит республике. Да знаю, знаю, - быстро отмахнулся профессор. - Знаю, что чем больше наши успехи, тем ожесточеннее сопротивляются враги. Так говорит товарищ Сталин. Но я тоже не лгу. Меня действительно послали искать путь в Шамбалу. Меня послали люди, делавшие революцию. «Мы должны, - сказали они, - распространить свет нового учения на весь мир». Верная мысль, правда? Она не изменилась с той
поры. Она осталась в силе. Что с того, что, пока я искал путь в Шамбалу, враги народа попытались изменить курс, вступили на черную тропу предательства? Меня здесь не было! Я вернулся с полдороги только потому, что кончились припасы, а пустыня не кормит. Я уверен, я убежден в том, что дойду до Калапы. Мои спутники устали, путь труден, но он ведет в царство запредельных существ, союз с которыми навсегда положит конец всем нашим страданиям. Иначе не имело смысла посылать нас в Страну счастливых, правда? Почему же вы не спрашиваете меня о том, что мы встретили на пути? Почему вас не интересуют страдания и мысли моих спутников? Почему вы, и даже тот крупный чин, интересуетесь в основном моими родителями и каким-то непонятным гражданином Колушкиным, о котором я знаю меньше, чем вы? Почему вы интересуетесь только тем, что было сказано кем-то о привычках товарища Ежова или о том, что говорил о своих коллегах товарищ Сокольников?
        - Это не пустяки, - хмуро ответил майор Каганов. - В эпоху исполинских перемен пустяков не бывает. Вы, Дмитрий Иванович, слишком долго находились в пустыне среди отсталых людей. Вы растеряли правильные ориентиры. За годы, которые вы провели в пустыне, наша великая страна достигла такого уровня развития и благоденствия, в ней так неоспоримо победил социализм, что появление людей из прошлого, а вы ведь явились к нам из прошлого, опасно. У заядлых врагов, у скрытых соцвредов много нехороших чувств к нашей развивающейся стране. Если вы с уважением относитесь хотя бы к некоторым врагам народа, с интересом прислушиваетесь к их словам, значит, вы неистребимо враждебны к собственному народу. Чувствуя близкую кончину, свирепеют даже самые тихие псы.
        И сурово поднял голову.
        Встал, расстегнул две пуговички гимнастерки.
        Подошел к окну. Задумчиво потрогал задвижку окна.
        Засыпая, я вижу вновь, что балконная дверь чуть приоткрыта. - Ваши ученые коллеги в Третьем рейхе утверждают, что три или четыре тысячи лет назад в районе нынешней пустыни Гоби обитал народ, обладавший очень высокой культурой. Вы тоже так говорите, я не ошибаюсь? - На фоне окна майор походил на вдохновенного заезжего лектора. - Какая-то катастрофа погубила прекрасную страну, обратив цветущие сады в каменистую пустыню. Но часть погибшего народа уцелела. Понимаете, никогда не получается так, чтобы полностью выжечь огнем или смыть водой всю набившуюся в щели плесень. Даже такую, как народ высокой культуры. - Он покачал головой. - Оставшиеся в живых ушли в северную Европу, часть их рассеялась на Кавказе. Арии, так вы их называете. - Майор не смотрел на профессора, он как бы просто рассуждал сам с собой. - А уцелевшие мудрецы укрылись на высокогорье Гималаев. Одни пошли Путем правой руки, другие пошли Путем левой руки. Вам это о многом говорит, правда? Центром тех, кто пошел Путем правой руки, стала загадочная страна Агарти - Обитель созерцания, Храм, удалившийся от мира. А центром тех, кто пошел Путем
левой руки, стала Шамбала - Град могущества и власти, повелевающий стихиями и людскими массами.
        Ах, Рио-Рита! Как высоко плыла ты над нами через страх и озноб, через восторг побед - Аргентины далекой привет! Как плескалось алое знамя! В нашей юной стране был каждый счастлив вдвойне.
        Майор выпрямился.
        - Как вы думаете? В Шамбале коммунизм построен полностью?
        Профессор Одинец-Левкин промолчал. Он не знал, будут ли его еще бить, но на всякий случай промолчал.
        - Как далеко от столицы Шамбалы остановился ваш караван?
        - По моим расчетам, примерно двадцать три перехода.
        - Я смотрел протоколы допросов. - Майор положил руку на папочку. - Вы много интересного говорили о Шамбале. Вы произносили слова, на которые невозможно не обратить внимания. - В этот момент майор явно думал о суровых воплощенных вождях страны. - Например, об ужасной лучистой энергии, распространению которой ничто не может воспрепятствовать. Поделятся ли лучистой энергией вожди Шамбалы с мудрыми творцами первой в истории страны, строящей коммунизм? Мы сможем с ними договориться?
        Рука майора легла на оконную задвижку.
        Вряд ли майор Каганов допускал, что какой-то там профессор Одинец-Левкин, типичный соцвред, человек, нуждающийся в перевоспитании трудом и идейным внушением, встанет когда-нибудь плечом к плечу с суровыми воплощенными вождями партии. Единственное дело, на которое он годен: довести караван до цели. Караван, усиленный кавалерийским эскадроном и несколькими орудиями, вряд ли устрашит смелых защитников Калапы, но оружие в таких случаях всего лишь указатель выбора - им можно не пользоваться. Главное, убежденность.
        Майор принял решение.
        Он знал, что теперь важно уйти из города.
        На Алтае он сразу окажется вне опасности. Но надо сделать так, чтобы туда же попал профессор.
        Постоял задумчиво.
        Покачался на носках.
        Затем спросил быстро:
        - Если я помогу вам, доведете караван до цели?
        - До цели? То есть до Шамбалы? - растерялся Одинец-Левкин. - Но...
        - Что но? Что вам мешает? Стены этого кабинета?
        - Нет, - пришел в себя профессор. - Что-то подсказывает мне, что скоро я окажусь далеко от этого кабинета. - Он запнулся. Лицо его побледнело. - Но в Шамбалу приходит не каждый. Нельзя сказать: сегодня я пойду в Шамбалу. Даже не все мои спутники надеются на успех. Достичь Страны счастливых могут только те, кого позвали. Те, кто освободился от дурных мыслей и собственности.
        - А разве мы чем-то владеем?
        Майор произнес это так искренне, что Одинец-Левкин невольно улыбнулся:
        - Но слушайте! Прийти в Шамбалу нельзя только потому, что вы этого захотели. Вас должны позвать. Понимаете? Вы должны расслышать зов.
        - А вы... расслышали?
        Профессор снова улыбнулся:
        - Я иду только потому, что верю.
        - Но вы знаете дорогу? - насторожился майор.
        - Знаю. Это не секрет. Правильную дорогу знают многие. Через Кяхту, Ургу, Юм-Бейсэ, через Анси, Цайдам и Нагчу в направлении Лхасы. Многие ходили этим путем. А можно через Кяхту, Ургу, Алашань и Синин на озеро Кукунор и Тибетское нагорье, а там уже на Лхасу. Только я не убежден, что Далай-лама согласится поставить в Лхасе радиостанцию.
        - Не отказался же от нее Аманулла!
        Профессор промолчал. Майор выпрямился:
        - Мы отправили афганскому эмиру радиостанцию, и он принял подарок с благодарностью. Он понял, как важно вести разговор с будущим. Для него мы - свет будущего. Нет плохих вестей из Сиккима, вы постоянно это повторяете. Но в союзе с могущественными архатами мы построим истинный коммунизм. Ведь мы почти ликвидировали имущественные классы. Осталось совсем немного. Лет через пять мы поставим к стенке последнего хозяйчика. Ну? Что с вами? Почему вы молчите?
        - Один человек почти двадцать лет искал Будду Майтрейю, - покачал головой Одинец-Левкин. - Нигде не нашел, разгневался и отказался от поиска. Идя по городу, увидел несчастного, который конским волосом пилил железный столб. «Вот если жизни моей не хватит, все равно перепилю!» Смутился ищущий: «Что значат какие-то двадцать лет перед таким невиданным упорством? Лучше я снова вернусь к исканиям». И тогда явился к ищущему сам Будда Майтрейя. «Давно я с тобой, - сказал, - только ты не замечаешь меня, отталкиваешь меня, плюешься». - «Такого не может быть!» - «А вот сделаем испытание. Ты пойди на базар, а я все время буду сидеть на плече твоем». Пошел человек на базар, зная, что несет на плече бога, но шарахались в ужасе от него люди, бежали в стороны, носы заткнув. «Почему бежите вы от меня, люди?» - «А ты разве не видишь, что у тебя на плече? Вся в язвах смердящая собака». Не увидели люди Будду Майтрейю. Каждый увидел только то, чего был достоин. Понимаете? - негромко спросил Одинец-Левкин. - Надо правильно осознать поиск, иначе вместо бога всегда будешь видеть смердящую собаку.
        Засыпая, я вижу вновь, ч
        то балконная дверь чуть приоткрыта,
        и кисейную тюль
        в окно, где пыльный июль,
        выдувает капризный сквозняк.
        Майор кивнул.
        Он забрал со стола папку и вышел.
        Профессору Одинцу-Левкину он ничего не сказал, но дежурному за дверями бросил: «В течение двадцати минут никого не допускать в кабинет».
        Ах, Рио-Рита!
        Подождав, профессор поднялся.
        Он знал, что дежурный за дверью прислушивается, но не мог больше ни минуты усидеть на привинченном к полу табурете. Где Ли?са? Как выйти из этого кабинета? Почему майор оставил меня? Если я не вернусь на Восток, Шамбала вновь растает в смерчах, в песках, развеянных солеными ветрами.
        Я должен вернуться.
        Среди пустыни - скалы.
        Узкие проходы верблюды обходят стороной.
        Но люди обязательно стремятся пройти сквозь расщелины.
        Прошел - хорошая карма. Не прошел - плохая. Можно раздеться и пробовать снова и снова. Ничего, что карлик плачет, жалуется на болезнь. Воплощенные вожди Шамбалы легче поймут оборванных страдальцев, чем лихой кавалерийский эскадрон с шашками наголо.
        Поддерживая спадающие брюки, Одинец-Левкин подошел к окну.
        В таких штанах, в такой чудовищной гимнастерке я буду выглядеть нелепо.
        Да и не попаду я на улицу. Стекло не разбить, защелки намертво укреплены. Даже Ли?са, увидев меня, вскрикнет. Ужасные опорки, тряпье, хуже, чем у бродяги. И все-таки я должен вернуться. Караван ждет. Интеллектуальные существа запредельного мира выбрали мое истощенное тело.
        Ах, Рио-Рита!
        Он неловко потянул задвижку.
        Такие рамы не оставляют не прихваченными намертво, но защелка отошла.
        Теперь раму легко открыть. Профессор задохнулся. Это зов Шамбалы. Меня позвали! Сладкие запахи влажной теплой травы ворвались в кабинет. Смутные огни в колеблющихся просветах, ночь теплая, душистая.
        Он испуганно обернулся.
        Музыку с улицы могли услышать.
        Впрочем, нет, никто не услышит, ведь его позвали.
        Профессор Одинец-Левкин бесшумно скинул с ног покоробленные опорки, в них все равно не уйти, пошевелил босыми грязными пальцами и, не теряя ни секунды, перевалился в окно.
        В нашей юной стране был каждый счастлив вдвойне.
        Его никто не заметил.
        Снаружи не было никаких специальных постов.
        Две неясных томных фигурки обжимались за кустами сирени.

«Ой!» - испуганно пискнула девушка. «Отвали, придурок!» - угрожающе обернулся парень.
        Профессор, счастливо фыркая, отвалил.
        Окно за ним осталось раскрытым. Шамбала позвала.
        Он торопился. Минуть через пять, а может, и раньше, в раскрытое окно выпрыгнет майор Каганов, а за ним сотрудники. Парк сразу заполнится злыми голосами. По всем уголкам парка, рассыпаясь по дорожкам, кинутся чекисты по городу.
        Одинец-Левкин не строил иллюзий.
        Уйти от погони невозможно. Скорее всего, он не уйдет.
        Но почему, почему, ну, правда, почему, с отчаянием думал он, поддергивая чужие, сползающие с него штаны, воплощенным вождям Шамбалы не поделиться ужасной лучистой энергией с творцами мирового коммунизма?
        Ах, Рио-Рита!
        Через час...
        Или через два...
        Все равно меня схватят...
        Если, конечно, вдруг пришло ему в голову. Если, конечно...
        Нет, он не мог в это поверить! Это переворачивало его представления о людях.
        Но мысль не уходила из головы. Да, схватят его, конечно, схватят. Если только побег не подстроен майором Кагановым...
        Шепот кармы
1
        Я вспомнил!
        Я увидел выдранные странички и вспомнил!
        Тихая, отдохнувшая за годы память наполнилась шумами, звуками, музыкой, голосами, гудками автомашин. Пять лет назад! Тот самый день! Последний день той, прежней, до самолета, жизни! С Колей и Ларионычем мы вылезли из полуподвального кафе на уютной улочке Рубинштейна. Дыхание сбивалось. Рукопись надежно лежала в кейсе, рабочую тетрадь я заткнул в карман куртки. Сейчас я вспомнил все необыкновенно отчетливо: непоздний вечер, свет фигурных фонарей, на темных фасадах вспыхивающие там и там окна, дивный отблеск на кривом стекле пробежавшего мимо «мерса».
«Вам бы пошли священные бусы дзи».

«Те, что выкатываются из земли при обработке полей?»

«Ну да. Их считают пометом небесной птицы. Но на самом деле это шарики отвердевшей молнии».
        Мы только что это обсуждали. Нам не хватило четырех часов, проведенных в кафе, к тому же Коле мои наброски не понравились.

«Отпусти профессора, - густо дышал он водочными парами. - Отпусти старика, пусть топает в Страну счастливых. Стряхни с него энкэвэдэшников, как клещей, его же позвали».

«А майор?»

«Плюнь на майора!»

«Легко плевать на мертвых львов».

«Не на мертвых, а на дохлых, - с наслаждением вмешался Ларионыч. - И не на львов, а на шакалов».

«Хулээй. Подождем».
        Несуразность спора (да и не спор это был, конечно) понимала даже черная горбатая ворона, расположившаяся на каменном парапете. Одновременно она как-то странно походила и на старуху, и на птеродактиля. Пораженный Коля сказал: «Зачем, к черту, писать большой роман, вводить в него целую кучу героев, а потом превращать всех в лагерную пыль?»

«Разве так не бывает?»

«Тебя не это должно интересовать».

«Ну, ну. А что меня должно интересовать?»

«Исключительно старый мудак должен тебя интересовать».

«И я о том же! - густо дышал Ларионыч. - Профессора же позвали».
        К главам романа, уже напечатанным в журнале, Коля и Ларионыч отнеслись снисходительно, даже с одобрением, даже с настоящим одобрением, но наброски последней главы их категорически не устроили. «Долой открытые финалы! Открытый финал - прибежище труса!»

«Ладно, - отбивался я. - Прилечу домой, подумаю».

«У тебя времени мало. Через неделю текст должен быть в редакции».

«Мне хватит. Целая неделя впереди!»

«Не целая, а всего одна».

2
        Эта чертова тетрадь.
        Я молча перелистывал выдранные странички.
        Линия отрыва точно соответствовала линии отрыва переданных костенуркой страничек.
        Майор Каганов перевел взгляд на оживший телефон.
        Дело партии не бить, а спокойно готовить людей к новой счастливой жизни.
        Многие этого не понимают. Многие не умеют жить счастливо. Они всячески мешают другим. Таких надо перековывать, думал майор Каганов, глядя на оживший телефон. Каждая пчела должна приносить мед. Дети должны ходить строем и читать Пушкина. Никакого мата, только добрые слова, а если мы поставим радиостанцию в Калапе, известия о том, как мы ярко, весело и хорошо живем, достигнут абсолютно всех стран мира. Даже профессор Одинец-Левкин бросит эту свою секцию астрономических мироедов... черт, мироведов... и начнет разъяснять детям пролетариата неведомые, но полезные тайны. Профессор напрасно думает, что в органах работаюттолько такие сотрудники, как сержант Дронов. Это не так. В органах много грамотных людей, иначе профессор Одинец-Левкин не получал бы в камеру книг, которые с головой выдают ход его неправильных мыслей. «Красная Каббала» Л. Филиппова, «Астральная основа христианского эзотеризма первых веков» Д. Святского, «Зеленый луч в древнем Египте» А. Чикина, «Астрономия и мифология» Н. Морозова. С мерами пресечения в данном случае, к счастью, не запоздали. Сигналы о неправильных настроениях в кружке
мироедов... черт, мироведов... поступали давно. Лиса не принимала участия в спорах, которые велись в доме профессора, но она его дочь. Она не раз жаловалась на странности отца. Любила его, но жаловалась. Дмитрий Иванович Одинец-Левкин считал себя, кажется, чуть ли не Бодхисатвой. Вот дошли до чего! Обыкновенный пожилой соцвред начинает выдавать себя за некое идеальное существо, выступает в роли наставника и образца для других людей, готов вести их по сложнейшему пути нравственного совершенствования...
        Майор поднял трубку.
        В папке перед ним лежали показания бывшей жены профессора Одинца-Левкина.
        В той же папке лежали показания людей, о которых профессор даже не думал, имена которых даже в голову ему не приходили. Там лежали даже выписки из разговоров с родной дочерью. Представляю, как старик был бы потрясен, узнав, что Лиса живет со мной, и впредь собирается делить со мной ложе. И Лиса, конечно, была бы потрясена, узнав, что я каждый день работаю с ее отцом...
        Я потрясенно смотрел на Конкордию Аристарховну.
        Несомненно, такой женщине можно довериться. Она не собиралась отменять свой вечерний чай, как я было подумал, но и не собиралась меня приглашать.
        Я - Кора.
        Она понимала мое потрясение.
        При этом никакого удивления, она все знала заранее.
        И три сплющенных пули демонстративно уютно касались ее груди.
        Кора? Наверное, я так и сойду с ума среди разных миров, умудряясь каждый раз промахиваться мимо единственно нужного.
        Как это она - Кора? А та мрачная девушка, вызвавшая меня из «Кобры» и водившая по ночному городу? Неужели время никогда не прерывается, неужели мы вечно скользим по нему, не имея возможности ни остановиться, ни вернуться назад?
        Я вспомнил, кто я.
        Вспомнил, чем занимался.
        Вспомнил, куда и зачем летел и почему меня провожали Коля и Ларионыч.
        Впрочем, Конкордия Аристарховна по-прежнему смотрела на меня с горечью. Если она правда была Корой... а почему нет?.. что могло этому помешать?.. теперь, когда все объяснилось... Острое презрение Коры выродилось в горечь Конкордии Аристарховны... Но она по-прежнему хотела знать, чем закончится мой недописанный роман.

«Кому сейчас это интересно?»
        Костенурка (мысленно, как я) ответила:

«А вы не задумывайтесь. Вы просто допишите».
        И добавила странно: «Вы отпустите их? Они уйдут?»
        Так спрашивала Кора, глядя на облако плотвы, дымящейся в смутных глубинах кафе:
«Вы их отпустите?» А мясной праздник содрогался на крошечной эстраде. Ночи, ночи, темны ночи, не боюсь ночей я темных!
        Теперь я знал, что никогда не увижу Кору.
        Бог правды Шамаш в древней Ассирии носил галифе и обмотки. У нас боги одевались так же. Каждый говорил свою правду, и Конкордия Аристарховна прекрасно знала цену правды каждого, потому и смотрела на меня с такой горечью. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.
        Я знал, о чем Конкордия Аристаховна хочет спросить.
        Мое внутреннее состояние интересовало ее меньше всего. Она вернула мне память - сразу, всю. Этого достаточно. Хватит с меня. Больше она не собиралась торговаться. Да и Кора говорила о торге только потому, что отчаянно боялась будущего. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом. То, что это и мой город, Кора принимать во внимание не хотела.
        Жили у старой женщины две рыбы фугу.
        Одна белая, другая серая -
        две веселых рыбы.
        Расслаивающееся время.
        Крутящееся, засасывающее пространство.
        Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
        Вот все и встало на свои места, подумал я. Вопрос повторен.
        Но Конкордия Аристарховна укоризненно покачивала красивой головой. Она мне не верила. Не в том смысле, что я ее обману, нет. Она не верила, что я действительно могу что-то сделать. Даже сейчас. У меня голова разламывалась от этого. Кора и костенурка... Кора и Конкордия Аристарховна... Кора и доисторическая леди... Lucy in the sky with diamonds и Рио-Рита...
        Где нам искать профессора Одинца-Левкина?
        Я никак не мог отвязаться от видений ночного города.
        Свет в окне третьего этажа. «У меня был брат». Аргентины далекой привет.
        Куда можно уйти, выбравшись из окна следственного кабинета? Ну да, на Алтай, в Ойротию. Это известно. Если, конечно, выберешься из города. Если сядешь в поезд. Если тебя не остановят на первом же углу. Майор, профессор, Ли?са, кочегар с дипломом Сорбонны, и десятки, сотни других людей - всех их вызвал к жизни я. И отцом, и матерью всех их был я. Ну да, Алтай до войны называли Ойротией. Выбравшись из окна, профессор Одинец-Левкин мог миновать парк. Опорки он скинул, а штаны... Да ладно... В темноте вряд ли кто обратил внимание на его странный прикид. Профессор Одинец-Левкин не пошел домой, это я знал (теперь знал); он не пошел к любимым ученикам - уроки майора Каганова пошли ему на пользу. Нет плохих вестей из Сиккима.
        А Л?са?
        А сержант Дронов?
        А те, пляшущие в кофейне?
        Каждый требовал участия. Все взывали к Создателю.
        Но я думал о Коре. Я думал только о ней. Плевать на миры. Не так часто пишешь героиню, в которой совпадают все женщины, которых ты знал. Я смотрел на Конкордию Аристарховну, полный самых смутных сомнений, а одновременно (в моей памяти, конечно) Ларионыч (там, в Питере, пять лет назад), как трансформатор под напряжением, гудел о судьбе как о некоем латентном свойстве природы, а Коля мрачно уверял, что вообще-то судьба - большая глупость.
        Конкордия Аристарховна смотрела на меня с горечью.
        Она тоже видела тот непоздний питерский вечер - пять лет назад.
        Все еще споря, мы (Коля, Ларионыч и я) брели к Летнему саду, в котором раньше, много раньше, может, лет пятнадцать, а то и двадцать назад, на деревянной скамье, выкрашенной в зеленое, перед молчаливым и добродушным дедушкой Крыловым и его многочисленной животной свитой я целовался с девушкой, которая тоже была Корой.
        Они все были Корой.
        Кого бы я ни встречал, все были Корой.
        Даже строгий капитан милиции Женя Кутасова.
        Таким девушкам идет все. Доисторическая юбка из сатина и полувоенная форма, туфельки от Версачи и самодельные веревочные сандалии, золотое кольцо с бриллиантом и серебряное ожерелье с подвеской из сплющенных пуль. Они всегда молоды. Они всегда прекрасны. Мое место всегда лучшее! Но в итоге ты все равно однажды оказываешься перед Конкордией Аристарховной! Господь тоже, наверное, немало дивится, когда волей Его созданное чудесное, извивающееся, поблескивающее влажной кожей земноводное проходит цепь многих превращений и преобразуется за столиком кафе в образ прекрасной ископаемой костенурки.
        - Сколько вам сейчас?
        Конкордия Аристарховна улыбнулась.
        Я суеверно постучал пальцем о край стола, хотя какой смысл стучать: черепаха, она всегда дома.
        - Восемьдесят семь. - Она опять улыбнулась: - Если и не совсем так, то не намного.

3
        До Летнего сада мы не дошли.
        Коля затащил нас в подвальчик.

«Политбюро», может, «Трибунал», не помню.
        В яркой вспышке озарения некоторые факты прошлого как бы подтаяли.
        Ларионычу в «Трибунале» ужасно понравились полки с книгами и портретами бывших советских вождей. Там все были выставлены, как на иконостасе. Даже те, которые были убиты пулями, пошедшими на подвеску Конкордии Аристарховны. Ларионыч незамедлительно потребовал у официанта книгу, в которой Лев Давидович Троцкий безапелляционно утверждал, что искусство пейзажа не могло возникнуть в тюремной камере. Ларионыч был уверен, что это чушь. Он готов был оспорить Троцкого. Плесень на стенах камеры интереснее любого пейзажа. Если начистоту, громко заявил Ларионыч, то самые прекрасные полотна мира - это камерная плесень.
        Официант понял Ларионыча правильно. «Значит, водочки, - записал он. - Что еще?»
        Мы отмахнулись. Ларионыч говорил беспрерывно. Все сказанное им было одним бесконечным предложением, в котором уместилось всё: питерская погода, мой недописанный роман, любовь к самолетам, неожиданная жалоба на то, что вот он, Ларионыч, в раннем детстве много раз перечитывал непонятный роман «Что делать?», а
«Путешествия Гулливера» попались ему только в школе. Правда, попадись ему
«Путешествия» раньше, говорил и говорил Ларионыч, он, наверное, неправильно бы их понял. В самом деле, какой смысл читать о придуманных чудесах, когда летающие острова парят над нашими головами, а казенные заведения заполонены замшелыми струльдбругами? «Заканчивай роман, и сразу мотай обратно в Питер!» - время от времени повторял Коля. А Ларионыч его поддерживал: «Пора выпить!»
        Мы расставались всего на неделю.
        Что нам какая-то неделя? Мы бессмертны.
        Отпущенное нам время бесконечно. Оно вмещает в себя абсолютно все: римских рабов и мрачные египетские пирамиды. Первая мировая тоже входит в наше общее время. И пунические войны, и далекие военные походы древних персов и греков, и плавания доисторических мореходов на край ойкумены. Вся история человечества вплавлена в наше общее время, мы, как муравьи в янтаре, входим в один объем - галактики, звезды, запредельные миры, чудесная расширяющаяся Вселенная, пронизанная трассами необыкновенных ченнелинговых сообщений. Мы бессмертны, мы молоды, ничто для нас не может оборваться. Нет плохих вестей из Сиккима!

4
        На канале Грибоедова ангел-хранитель Ларионыча, пьяно и нагло расположившийся на его левом плече, сделал строгое замечание пожилому менту за расслабленную походку и похотливый рот, отчего тот нервно начал на нас оглядываться. Но я отшил мента вопросом: «Чиный нэр хэн бэ?» Он отпал, приняв нас за распоясавшихся иностранцев.

«Ус уух. Выпить бы».
        Ларионыч продолжал говорить.
        К моменту окончательного прощания у Коли выработалась стойкая аллергия на водку. Пришлось заказать по рюмочке коньяка в каком-то баре на Невском. Рюмочки выбирал мрачный Коля. «Это чаши для крюшона», - деликатно подсказал бармен, пораженный его мрачностью. Коля не ответил. За окном начал сеять дождь, понесло нежным туманом, растравой сердечной. Мы плыли сквозь плотную влажную мглу, как меланхоличные прямоходящие рыбы. Потом Ларионыч поймал такси.
        - В Пулково!

5
        В полупустом самолете я устроился в кресле рядом с молоденькой монголкой.
        Она удивленно взглянула на меня. Широкий лоб, широкие скулы, чудесные монгольские складочки в уголках глаз.

«Сайн байна. Здравствуйте».
        Может, она была бурятка, не знаю.

«Чиный нэр хэн бэ?» Она только улыбнулась.
        Наверное, привыкла к вербальным домогательствам.
        Но, в конце концов, мой билет вполне мог соответствовать месту, которое я так нагло занял. Почему нет? Волосы у монголки были на удивление темные, не хочется сравнивать с пером одной известной птицы. Из-под густой челки, падавшей на глаза, посверкивали удивленные черные глаза. Профессор Одинец-Левкин не зря отзывался о монголах одобрительно. Якобы портянки и носки они на ночь развешивают перед входом в юрту - отпугивать злых духов. Но профессор Одинец-Левкин был особенный человек: он даже о сержанте Дронове, бившем его папками по ушам, отзывался одобрительно. Он в запертом боксе явственно слышал голоса, полет невидимых птиц. Там были ему видения. Смутные отражения в гигантской голубой глубине небе, нежная тень птицы, падающая в черную всасывающую воронку. Такой человек мог добраться до Шамбалы. Надо только немного продуктов. Без этого любой караван рассеется по пустыне. Верблюды и лошади - не дураки. Не поев, не пойдут даже в сторону приятных звуков.

«Хана зам? Где дорога?»

«Навш митын! Хрен его знает».
        А Кора? Могла Кора уйти с майором?
        Нет, известно, брат отправил сестру в Закарпатье.
        С собой майор взял бы, скорее, Л?су. «Онцын юм гуй. Ничего особенного».
        Я улыбнулся монголке: «Сочог?»
        Она опять не ответила.
        Я потянул носом. Незаметно.
        Не знаю, чем там монголы отпугивают злых духов, но от моей соседки отчетливо попахивало. Не Шанель, нет. И не Живанши. И не Порто-левкои. Что-то гораздо более выразительное, более агрессивное. Чудесная лаковая кожа, дивился я, чудесный звериный взгляд, а запах - как от переигравшей медведицы.
        Счастливчик.
        Настоящий счастливчик.
        Конкордия Аристарховна тут же ответила мне: никого нельзя назвать счастливчиком, пока он жив.
        Лиственница напротив «Иероглифа». Кривой ствол, черные шишечки. Ойротские шаманы утверждали, что Время - это сознание человека. А мне почему-то кажется, что время - это нежная, засасывающая сумеречность, густо и опасно таящаяся в траурных лиственничных ветках.
        Кстати, так думала и Конкордия Аристарховна.
        Восемьдесят семь лет бесконечной жизни... а она все еще боялась расслаивающегося времени и черной, раскручивающейся воронки, в которую все-таки угодила.

6

«Вы недооцениваете себя».

«А чего я, собственно, достиг?»

«Вы построили новый мир. Вселенная стала шире».

«Ну и что с того? Догадываюсь, что таких миров миллионы. Лучше скажите. В том городке... Те двое, что сидели на лавочке и обсуждали выборы в Академию... Они поднялись в квартиру вашего брата?»

«Конечно».

«Но опоздали?»

«Это знаете только вы».
        Наконец Конкордия Аристарховна заговорила.
        Для посетителей кафе мы по-прежнему оставались достаточно молчаливой парой, никто не видел, как мы внутренне напряжены, но для меня Конкордия Аристарховна превратилась в мое собственное продолжение, она думала моими мыслями.
        Ну да, я не дописал роман. «Это плохо».
        Закоулки нашего общего подсознания были открыты.
        Костенурка насквозь видела меня, а я чувствовал и вновь и вновь переживал ужас ее раскручивающейся жизни. Черный мундир полковника СС. Инструменты, похожие на зубоврачебные. Их было много в кабинете полковника. Оказывается, любовь с первого взгляда вполне можно имитировать, если боишься. Если смертельно боишься. К тому же обжигающий коньяк. К тому же мысль о невозможности спасения. Ведь каждый в грехе, совершенном двумя, отвечает сам за себя.

«Вы цитируете не мой роман».

«Конечно, - усмехнулась костенурка. Безжалостно, как умела Кора. - Но это же вы сами вытолкнули, выпихнули меня из ваших романных построений. Любовь! Ах, любовь! Вы всегда обожали слухи. Слухи, они - как сама жизнь, только живее, правда? А я в свой медовый месяц мечтала о смерти полковника. Я мечтала об этом. Это был единственный выход - умереть ему. Я ведь умирать не хотела. Мне не перед кем просить прощения. Не у вас же, за то, что я выскользнула из вашего воображения, правда? Я выскользнула, я уже не была героиней вашего романа, в отличие от моего бедного брата. Зато я оказалась в другом мире. Одна. Чужая речь, в которую ныряешь, как в мутную воду. Я видела военных преступников, которые в семейном кругу мило улыбались и напевали сентиментальные песенки. Видела дуче. О нем писали, что он был красив. Не знаю, у него были липкие пальцы. У моего итальянского мужа тоже. В романах Моравиа и Гарнета дуче выглядел как-то совсем иначе. А что касается любви с первого взгляда, то, уверяю вас, имитировать ее совсем нетрудно. Я проделывала это много раз. Вы не дописали роман, не достроили начатый мир, вот меня
и выбросило во Львов, в руки полковника СС, а потом советника дуче. Думаете, я мечтала об этом? Мне, может, благодарить вас за такую судьбу? Или извиниться за неправильное поведение? Попасть в Германию или Италию начала сороковых - это хуже, чем оказаться на берегу Маклая. Дикарей-людоедов можно обмануть, чиновников не обманешь. Мой муж был чиновником. Уезжая, он просил друзей, таких же лукавых веселых чиновников, беречь меня, не спускать с меня глаз. Я ведь русская. Они насиловали меня на дружеских вечеринках, и я молчала. Мне некуда было бежать. Я оказалась одна на берегу Маклая в самые темные первобытные времена. Моих мужей убивали, как мокриц. Только за океаном страх несколько притупился. Понимаете? Не отступил, а притупился. Мне все время снилась черная всасывающая воронка, расслаивающееся время, я просыпалась от собственного крика. Правда, нью-йоркский дизайнер оказался честным и добрым человеком, я часто изменяла ему. Не ждите оправданий».
        Она смотрела на меня.
        Ей больше нечего было сказать.
        Я отчетливо видел: мы вошли в переулок, я и Кора.
        Помаргивали неяркие огни, выступали из мрака углы домов.
        Как теперь узнать это жалкое каменное и деревянное уродство? «Портной Михельсон, он же и мадам». Никогда не видел таких нелепых вывесок. «Вяжу детские вещи из шерсти родителей». А рядом на бамбуковых жалюзи: «Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается». Кора любила это. Я чувствовал. «Я ваше сердечко украду и положу под подушку, чтобы слушать». Кора ненавидела все это. Это я тоже чувствовал. Колонны рабочего клуба, нищий с шапкой у подогнутых ног, кочегар, окончивший Сорбонну. Ах, Рио-Рита! Куда бежать, если ты выброшена из романа, в который, как в тюрьму, заключены твои близкие?

«Но теперь вы допишите книгу!»
        Она требовала. Я невольно покачал головой.

«Конкордия Аристарховна, вы - живой, вы думающий человек! Зачем вам теперь этот текст? Да, вам жилось трудно, но вы прожили свою жизнь. Разве плохо то, что вам удалось выпрыгнуть из романа?»

«Сержант Дронов тоже выпрыгнул, - она смотрела на меня, не мигая. Злыми выцветшими глазами. - Он выпрыгнул прямо в лагерь. Даже став швейцаром в ночном клубе, он инстинктивно крестится, завидев вас».

«Вы не сержант».

«Никакие варианты не являются лучшими».

«Кора поэтому смотрела на меня, как на ничтожество?»

«Возможно. Преимущество возраста. Не переживайте. Я чувствовала, как вы тянетесь ко мне. Ко мне - к той, с которой вы уже действительно никогда не встретитесь. - Она усмехнулась. - Демиурги заслуживают ненависти».

«За что можно не любить демиургов?»

«За слабость. За неумение завершить начатое. Нет мастеров, которые бы оставили после себя завершенный мир. Сама природа этого не позволяет, понимаете? Все начинают как боги, а заканчивают как люди».

«Вот видите».

«Это не относится к вам».

«Что вы хотите этим сказать?»

«Только то, что есть мастера, и есть ремесленники. Вы - мастер, а ваш Паша - ремесленник. В Пашиных построениях опасно появляться. В них смута, дрязги, сплетни, лужи, нелепые фигуры, пустая болтовня, тьма, разор. «Тойота» стоит на горе. Нету колес у «тойоты». Их унесла молодежь. Вечный праздник в «Кобре» - предел Пашиных мечтаний. Но даже этот нелепый праздник он не умеет передать правильно, потому и ищет альтернативу. Врать легче. А ваш мир...»

«Чем он лучше? В нем почти все погибнут».

«Погибнут все, - негромко произнесла костенурка. - Я за жестокое отношение к героям, так справедливее. Но именно вы, только вы можете достроить мир, который запомнится читателям не хуже, чем остров Робинзона Крузо или донские степи времен Гражданской войны».
        Она отодвинула принесенный кофе.
        И вот таким я возвратился в мир,
        Который так причудливо раскрашен.
        Это не я, это она вспомнила оранжевую книжку.
        Гляжу на вас, на тонких женщин ваших,
        На гениев в трактире, на трактир,
        На молчаливое седое зло,
        На мелкое добро грошовой сути,
        На то, как пьют, как заседают, крутят,
        и думаю: как мне не повезло!

7
        В самолете (пять лет назад) меня окружало облако запахов.
        В кафе «Иероглиф» нежно пахло молотым кофе, позвякивали столовые приборы, приглушенно звучала музыка. Зачем дописывать роман, печатание которого оборвалось пять лет назад? Уже на самом авторе собственной кожи не осталось. Кто станет болеть за какого-то профессора Одинца-Левкина, кто углубится в переживания какого-то безвестного майора госбезопасности? Таких, как они, были сотни тысяч, может, миллионы. И все они умерли, умерли, умерли. Их было так много, что даже лиц их теперь не различить, сплошная муравьиная толчея. Легче забыть, оттолкнуться, построить новый сюжет, придать ему иной ход, иную скорость. Писатели врут, природа не врет. Писатели обыгрывают бесконечные варианты, у природы вариантов нет. Писатели вольны как угодно менять финалы, природа любой сюжет обрывает внезапно.
        Профессор Одинец-Левкин достигнет Шамбалы?
        Странно, пять лет назад я о такой возможности не думал.
        Но Конкордия Аристарховна права. Природа не знает вариантов, правда, она и справедливости не знает. Может, скорректировать детали? Течение истории от этого не изменится, зато множество самых разных людей увидят мир иным. Скажем, майор госбезопасности Каганов встретится на Алтае с профессором Одинцом-Левкиным. Чем не вариант? Пройдет даже сегодня, когда не терпят ничего, что могло бы обеспокоить душу. Если майор и держал в голове лукавые казенные умыслы, если он и хотел присоединить Шамбалу к суровому рабоче-крестьянскому государству, пусть сделает это. Пусть приведет в Страну счастливых усталый конный отряд сабель в семьдесят, с пулеметами, с заклиненным полевым орудием. Вдруг это та самая весть, которую ждали веками, которая самых тупых заставит высунуть нечесаные головы из грязных нор? Если мы действительно несем некое сообщение, пусть оно наконец достигнет цели. Может, потому и не доходят до человечества важные вести из запредельных миров, что мы попросту не успеваем доснять кино, дописать роман, осмыслить живую историю в ее едином движении, отдаем все это на откуп безмерным мириадам
халтурщиков, тупых муравьев, умеющих только растаскивать. Пусть усталый караван на заре увидит чудесные оранжевые башни Шамбалы. Пусть карлик счастливо заплачет, потирая ноющий затылок, так долго обращенный к северу, что оброс мхом. Жалобы не важны, если ты достиг цели. Пусть монголы и красноармейцы в восторге вскинут руки, а привратник Шамбалы уважительно покачает головой: «Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна». А профессор Одинец-Левкин сипло ответит: «Сайн явж ирэв». А привратник опять покивает понимающе: «Сонин юу байна? Что особенного?» А профессор Одинец-Левкин, откашлявшись под острым взглядом майора Каганова, опять сипло ответит: «Онцын юм гуй. Ничего особенного». Вдруг правда они донесут ту весть, которую ждали веками? Вдруг такой финал перекипятит варево мировой истории?

«Но откуда вы это знаете?»

«Я знаю все, что знаете вы».
        Я покачал головой. «Не понимаю».
        Конкордия Аристарховна с сожалением заметила:

«Все же вы недалекий человек. Вы бы никогда не сумели понравиться Коре».
        Я хотел обидеться, но звякнул мобильник. «Тебе уже надоело, что тебя разводят? - прочел я эсэмэску. - Ты считаешь, тебя за лоха держут? Отправь 100 СМС с текстом
«Я НЕ ЛОХ» на номер 5454 - и ты докажешь, что ты не лох».

«Отключите свою машинку».
        Я кивнул. Я чувствовал ужасную усталость.

«Конечно, у вас бывают прозрения, - примирительно сказала костенурка, - но все же вы недалекий человек. Можете обижаться, пожалуйста, это ничего не изменит. Вы умеете строить, отдаю вам должное, но стропила не возведены. Вы никак не поймете, - костенурка не читала мои мысли, нет, она думала, как я. - Вы никак не поймете, что сама по себе история не существует. Ее придумывают. Когда-то ее придумывали племена каменного века, потом египтяне, хетты, ассирийцы, сарматы, гунны, славяне, сами можете продолжить список. История существует в том виде, как она изложена в учебниках. Кажется, я уже говорила это. Или вам кто-то говорил, не помню. В польских, американских, эстонских учебниках. В том виде, как высечена на глиняных табличках, расписана в летописях. Она всегда своя для той или иной страны. Более того, в каждой отдельно взятой стране, - она усмехнулась, - история отличается от самой себя, иногда весьма кардинально, потому что в одном веке у людей одни ценности и стремления, а в другом - совсем иные. Да что это я, право, поучаю вас? Это же вы меня создали, а не наоборот. Мои знания - это ваши знания. И
наоборот. Историю нельзя ни дописать, ни придумать, но она дописывается и придумывается постоянно - все новыми и новыми миллионами, миллиардами людей. Те нейроны мозга, назначение которых ставит в тупик ученых, может, как раз для того и даны, чтобы поддерживать бесконечное количество виртуальных вариантов мировой истории. Вы спросите: а для чего нам нужно их так много? Не спрашивайте. Не знаю. Это вопрос к доктору Григорию Лейбовичу. Я не отвечу даже на арамейском».

«Но роман - это всего лишь роман».

«Не забывайте, его прочтут многие. Он не закончен, но он уже существует. В тысячах умов. А история - это коллективное сознание, сколько можно повторять это. По-настоящему существует и развивается только то, что существует и развивается в коллективном сознании. Ваш роман уже прочли многие. Вопросы к вам копятся. Уйдет ли майор из города? Спасется ли профессор Одинец-Левкин? Доберется ли он до Шамбалы? Вдруг воплощенные вожди Страны счастливых действительно захотят поделиться известной им лучевой энергией с воплощенными вождями партии? Неважно, как вы ответите. Главное - ответить. Дописывайте свой мир, он войдет в учебники какого-то другого времени, как в нынешние учебники вошли нелепые прошлые летописи, книги, партийные документы, дознания секретных служб. Профессор Одинец-Левкин, майор Каганов, сержант Дронов, Ли?са, ночной городок с рабочим клубом, парками, тайной тюрьмой - благодаря вам это уже вошло в сознание многих. Поставьте последнюю точку, соберитесь с силами, иначе все рассеется, как морок. Мы окружены бесчисленными мирами. Они возникают и возникают. Их мириады, этих миров, - досказанных и
недосказанных. Но почти не за что зацепиться. Можно смеяться над доктором Григорием Лейбовичем, но, может, ченнилинговые каналы как раз и являются загадочными переходами из виртуальных миров в миры реальные и обратно. Сложные, долгие ходы между множественными мирами. Разве не обидно? Вы строите, а ублюдки и халтурщики нарушают гармонию, заводят нас в лабиринт. Допишите роман. Допишите ради... - Она улыбнулась. - Ради Коры... - Глаза ее засмеялись. Наверное, она хотела сказать: ради меня. - Пусть хотя бы в вашем мире герои найдут то, что искали. Пусть мой брат доберется до Ойротии, не препятствуйте ему. Пусть Ли?са останется при нем. Пусть профессор Одинец-Левкин увидит Шамбалу. Осмысление, как звездный свет, омоет созданное вами».

«А если я не смогу? Если я разучился?»

«Тогда грош вам цена. - Костенурка хищно оскалила белые великолепные зубы. - Тогда вас забудут. Вас будто не было, понимаете? Давайте, давайте! Придумывайте свои никчемные игры, оставайтесь главным свойством пустоты! В конце концов, мир и без ваших компьютерных игр забит уродливыми вариантами жизни. Они в каждом кинотеатре, в каждом книжном магазине. Вы ничего особенно не испортите. Даже музыка врет, а раньше этого не умели. - Она кивнула презрительно. - Я сделала все, чтобы подтолкнуть вас. И Кора пыталась. Правда, ей не удалось преодолеть предубеждения против вас. Я это знаю лучше, чем кто бы ни было, ведь я - это Кора. Даже Ли?са, бледная, жалкая немочь, пыталась вас подтолкнуть. И капитан милиции Женя Кутасова, - она облизнула узкие губы, - и майор Каганов, и несчастный карлик с затылком, обросшим мхом, и все, все, даже плохие девчонки из «Кобры», пытались вас подтолкнуть. Только не ссылайтесь на отсутствие памяти, кто, собственно, помнит историю? Мы - ваше порождение, Сергей Александрович. Может, мы - ничтожества, может, вам уже и не сделать нас лучше, но мы стучимся к вам, взываем. Не оставляйте
нас в конце пути, не обрывайте дыхание на полувздохе. Забросьте в колеблющееся коллективное сознание мысль о том, что мы были, что мы есть, что прекрасное и дурное всегда рядом, что другая жизнь возможна, и всегда следует добиваться цели».

«А если я не смогу?»
        Конкордия Аристарховно холодно усмехнулась:

«Тогда придут падальщики. Они с удовольствием допишут вашу историю. В своем варианте, конечно. Отдадут профессора Одинца-Левкина моему неумолимому брату, а бедную Кору - сержанту Дронову. Вы хотите, чтобы я еще и с ним жила? Мало мне полковника СС и оливкового советника? Придет Паша и превратит ваши суровые наброски в жалкий альтернативный роман. Помните ночные переулки, странные рожи за окнами? Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом! Это Пашин мир. И если вы не сможете, люди запомнят именно Пашины кривляния, а вы безвестно сгорите в своем вонючем ночном самолете и, воплотившись в смердящего пса, скуля, побежите под ногами лошадей».

«Но зачем все это сейчас?»

«Хотя бы затем, что я хочу прожить свою жизнь».
        Конкордия Аристарховна помолчала. В выцветших глазах мерцала печаль.

«Помогите моему брату уйти. Пусть он пересечет пустыню. Он спас меня. Пусть в самом наихудшем варианте, но все-таки спас, и я тоже хочу спасти его. Пусть он доберется хотя бы до озера Джорджей Пагмо, вы ведь о нем знаете. Это не подсказка, это отчаяние. Если не до Шамбалы, то пусть доберется хотя бы до озера Джорджей Пагмо. Это по пути, разве что чуть в сторону. Там жить нельзя, нет никакой растительности, только со стороны Шамбалы доносятся приятные звуки. Но если искупаешься, если вода озера коснется тела, то попадешь в рай. А если отопьешь чистой воды озера, будешь освобожден от последствий грехов на последующие сто жизней. Даже зверь, искупавшийся в озере, попадет в рай. Я - это вы, - улыбнулась она. - Мир устал от страданий. Зачем истосковавшемуся телу, больной душе - только звезды, только приятные звуки со стороны Шамбалы? Доведите героев хотя бы до озера. Вы же знаете, мы устали».

8
        Когда ты захочешь плакать, позови меня.
        Я не обещаю тебя утешить, но поплачу вместе с тобой.
        Если однажды ты захочешь сбежать, позови меня. Вряд ли я уговорю тебя остаться, но мы можем сбежать вместе.
        Если однажды ты никого не захочешь слушать, позови меня. А если позовешь и я не откликнусь, поспеши ко мне -наверное, в этот момент я в тебе очень нуждаюсь.
        Не иди впереди меня - я могу не успеть за тобой.
        Не иди позади меня - ты можешь отстать от меня.
        Но иди рядом. Будь моим другом.
        Стихи на спине Коры

9
        SAVE.

10
        В Москве монголка вышла.
        Букет душных запашков как-то не способствовал нашему сближению.
        Каждый остался при своем, при невысказанном. Я радовался, входя в салон после короткого перерыва. В транзитном зале аэропорта, где нас продержали почти час, продавали пиво, я успел порядочно нагрузиться. Людей вышло много, теперь весь ряд (и другие тоже) находился в моем распоряжении. Я затолкнул свой сверток (он случайно попал мне под ноги) глубже под сиденье, и вдруг понял, что монголка ушла, а запах остался.
        Намгийг тойрон гарах.
        Обойти болото нереально.
        Это было горькое разочарование, но я рассмеялся.
        Наверное, монголка и сейчас где-то там в своих краях пугает своих раскосых подружек рассказами о пахучем белом челе, с которым однажды ей пришлось лететь из Питера в Москву. Наверное, пугает она подружек, на ночь этот странный белый чел развешивает свои портянки на дверях спальни, чтобы злые духи боялись. «Хайнак!» - смеются подружки. Коля и Ларионыч знали, что делали. Они сунули мне в дорогу пакет с корейскими закусками. Они были убеждены, что в салоне самолета я непременно захочу водки, вот тогда-то сгодятся и это чудесное вонючее хе, и тухлая кимча, и еще что-то, черт бы их побрал!
        Я сунул сверток с закусками в целлофановый пакет. Тоненькая стюардесса, проходя мимо, невозмутимо улыбнулась - засранцы в самолете ее давно не удивляют.

«Все в порядке?»

«Лучше не бывает».
        Ну да, она тоже так подумала.

11
        Конкордия Аристарховна улыбнулась.
        Она знала, что я вспомнил. Она знала, что я захочу закончить роман.
        А я не хотел помнить. Не хотел ничего заканчивать. Я хотел уйти и сесть в кресло. У своего привычного широкого окна. Смотреть, как внизу догоняются пацаны и взвизгивают девчонки. В моем пятилетнем одиночестве было так много спокойствия. Закрыть глаза и не думать ни о чем. Болтать с Последним атлантом. Дописать игру. Поехать в Сикким. Там, среди цветущих балю и рододендронов...

«Почему вы все-таки вернулись в Россию?»

«Потому что я ваша часть. Я - часть вашей души».
        Ну да. Все они были мною, моим собственным продолжением. Это я вел караван и отвечал майору Каганову, и был профессором Одинцом-Левкиным, задавал ему вопросы, и бил его по ушам двумя папками. Это я был Корой, Ли?сой, сержантом Дроновым. Я мог полюбить Кору? Какое ужасное заблуждение! Они все (и Кора, прежде всего) были частью моего сознания, нет, они были самим моим сознанием, и ничего изменить или придумать я не мог. Может, только донести весть. Люди - как рассада, бесцельно разбросанная по планете. Что из нас вырастет?
        Я пил кофе, улыбался костенурке, и прислушивался к мыслям немногих посетителей. В универе тоска. Мысли в общем небогатые. Интересно, приедет он завтра, или опять облом? И еще что-то такое же - сплошные мелочи, ерунда, невнятная каша, правда, кипящая, ворочающаяся, булькающая в едином мировом котле. Я будто заглянул за край мира. Вот только что сиял надо мной привычный хрустальный свод, на нем смеялись цветные звезды, желтела луна - все, как полагается, чистенько и красиво. А Конкордия Аристарховна подтолкнула меня, и я прошиб головой хрустальный свод. Осколки нежно звенели, а я уже по пояс высунулся в пустоту, главным свойством которой был так долго.
        Я все видел.
        Я все понимал.
        Я был в начале Большого взрыва.
        Ничего, что мы сгорим. Ничего, что мы все сгораем. Новый Большой взрыв, как рассаду, опять и опять разбросает зерна жизни по Вселенной. Что взойдет из этих семян, никому знать не дано. Даже Творец не очень ясно представляет последствия. Но мы несем весть. Зачем-то нам нужно донести до будущего смешанные запахи провинциального пригорода, грохот пролетки, выехавшей на булыжную мостовую, тени колонн рабочего клуба, нищего с шапкой у скрещенных ног, парочку на скамье (сексоты), мамашу, высунувшуюся из окна, наконец, Кору, презрительно оглядывающую меня, ничего не понимающего и растерянного.
        И вот таким я возвратился в мир,
        Который так причудливо раскрашен.
        Известно, из «чайника» может получиться все, что угодно, а вот из ламера никогда ничего порядочного не получится.
        Еще парочка присела за соседний столик.
        Я вчеpа Гамлета в оpигинале читал. Это такое эстетическое наслаждение!
        Парочка сладко перешептывалась. А я смотрел «Андалузского пса» и, знаешь, нашёл коррелят с ранними картинами Пикассо. Нормальная беседа, могли бы и не шептаться. Но так им было привычнее. Им так нравилось. И за столиком в углу активно фунциклировали. Помнишь, какое пойло жрали у Илюхи? Негромкий смешок.Зато потом я запросто вскрыл пpогу твоим дебаггеpом.
        Конкордия Аристарховна подняла узкие руки, поправляя волосы.
        Я уже все знал. Но, подняв руки, Конкордия Аристарховна приподняла и плечи. И я вновь увидел ажурное ожерелье из потемневшего серебра и расплющенные пули на нем. Костенурке не надо было поворачиваться, я знал, каким тату украшена ее почти не сутулившаяся спина. Какая тоска, думала Кора. Какая тоска, думала Конкордия Аристарховна. Она пронзительно думала, потому что вспомнила сержанта Дронова. Даже зубы сжала. Ее тошнило от тоски. Ты думаешь, что я хороша, это она думала уже для меня. А я нехороша. Ты мне совсем не нужен, ни в каком качестве. Я не хочу потерять брата. Не надо считать меня умной и красивой. Она обращалась ко мне на ты. А потом без всякого перехода - на вы.С вами я не могла бы жить. Из вас все надо вытягивать силой. Мне надоел мир, где из людей каждое слово приходится вытягивать силой. И жить я хотела бы не в Нью-Йорке или Москве, а в тихом провинциальном пригороде. А вам бы я изменяла, неожиданно подумала она, и мне сразу стало теплей.
        Наркотики, гейши, цунами,
        Горячее саке, харакири -
        Вот что нас губит.
        Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом!
        Если меня и не принимали всерьез, мир все равно зависел и от меня.
        Я поднялся. Протянул руку Конкордии Аристарховне. Нам ничего не надо было говорить. Я слышал все ее мысли. Профессор Одинец-Левкин, сотрудник НКВД майор Каганов, Ли?са, сержант Дронов, он же швейцар ночного клуба, Последний атлант, доктор Григорий Лейбович, плохие девчонки из «Кобры», Кора - все зависели от меня. Их странные жизни, как цветные огоньки, тлели, вспыхивали и угасали в расслаивающемся времени, в черном круговороте неведомых пространств. Кора превратится в Конкордию Аристарховну. Сержант Дронов оттянет срок и на закате жизни сядет в кресло почетного швейцара при ночном клубе, основанном его разбогатевшим родственником. Монголы, красноармейцы, воплощенные вожди. Правда, никакая программа не работает без сбоев. Тонкие морщинки густо иссекали мраморную шею доисторической леди. Я сам был как северное сияние. В мировой полынье яростно отражались звезды и самолет, медленно проплывающий на их фоне.
        Объявили посадку. Я потянул из-под сиденья вонючий сверток.
        Ничего еще не изменилось, все было как всегда, мы вечны, с нами лично ничего никогда не может случиться, но вдруг потянуло дымком, вскрикнула стюардесса голосом Конкордии Аристарховны. Жалко, тогда я не расслышал ее слов. А ведь пять лет назад она вскрикнула: попробуйте перезапуститься!

12
        SAVE.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к