Земля навылет Геннадий Мартович Прашкевич
Отряд Иностранного Легиона забрасывают в Южную Америку, на территорию Французской Гвианы. На борту вертолета вместе с наемниками находится и сотрудник Спецотдела майор Монро, которому предстоит провести необычное расследование, к результатам которого ни в коем случае не должны быть допущены штатские ученые…
Алёхин был обыкновенным страховым агентом, неженатым и небогатым. Много ли заработаешь страхованием жизни? Но Алёхину повезло, трое незнакомцев предложили ему возможность отомстить всем, кто его унижал. Для этого ему надо лишь… поджечь море…
Звездолет «Узза» был построен людьми, но по чертежам, полученным из Далекого Космоса. Наконец-то человечество получило возможность добраться до звезд! Есть только одна проблема - воспользовавшись кораблем Чужих, не станут ли люди на его борту сами Чужими?..
Геннадий Прашкевич
Земля навылет
Земля навылет
Глава I
Счастливчик Шаффи
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
12 июля 1998 года, находясь в утреннем патруле (05.17), обратил внимание на танк Шеридан М 551. Он двигался по северному сектору закрытого полигона. Я решил, что танкисты принимают участие в утренних учебных стрельбах, но в графике стрельб день отмечен прочерком, к тому же, в это время начинается завтрак. Я выкинул сигнал «стоп». Возможно, сигнал не был замечен, потому что танк не остановился. Выпустив две красные ракеты, я попытался связаться с экипажем по рации, но связь забивали помехи. Я еще подумал: наверное, все же готовятся к учениям, но в бинокль на кормовой броне танка были видны грязные металлические ящики. Скорее всего танкисты (Джим Редер - командир, члены экипажа - С. Плисси, Р. Оуэн, О. Рампо-второй) незаконно вывозили мусор за маскировочную загородку полигона, вместо того, чтобы переправить его на специальную свалку, находящуюся милях в пяти севернее. Такое, к сожалению, случается. На наших глазах танк въехал за маскировочную загородку, развернулся и исчез. Следы гусениц до маскировочной загородки отчетливо прослеживаются, но за ней сразу исчезают. Характеристики пропавшего танка.
Экипаж - 4 чел. Вес - 15 т, дальность пробега - 550 миль, броня - 13 мм. Вооружение: 152-миллиметровая пушка-ракетомет, пулеметы - спаренный и зенитный. Поступил в часть в начале этого года.
Лейтенант Перри.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Передать рапорт в Спецотдел майору Моро. Создать комиссию, начать расследование.
Генерал Бастер.
16 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Кайенна.
После вспышек и грохота светошумовых гранат, после стрельб ан рафаль (очередями, одиночными, из положения лежа, на бегу, стараясь уложиться в обязательные две секунды) в длинном, как колбаса, тире, забросанном через окна шашками со слезоточивым газом, сумеречная прохлада бара «Добрый самаритянин» действовала оглушающе.
Конечно, не марсельский бар. И даже не бар отеля «Монтабон».
И Поль Роу, хозяин заведения, правильно привинтил деревянные столы к полу.
Адапты пьют шумно, поскольку прибывают в Гвиану с Антил хотя и по призыву, но вовсе не для того, чтобы бегать кроссы и стрелять по целям. Тем более что вид за окном не радует: серые деревянные дома, наклонные крыши, каналы, забитые чахлыми лилиями и серой травой. Во время сиесты даже муравьи замирают, а крысы падают замертво от теплового удара. Замолкают оборванные продавцы падди, белого риса, исчезают с улиц бритые католические священники. В конце концов, Кайенну определяют лачуги, а не здание префектуры, построенное еще иезуитами. И не тридцатиметровые каменные колонны, видимые с любой точки площади Пальмист. И не институт Пастера с празднично поблескивающим стеклом стен. Даже не новый порт. Кайенна - это серые бараки, источенные муравьями, запах мочи, гнилой рыбы. Кайенна - это трепыхание застиранного белья, вялые розы на пустырях, ароматы острых специй, дешевого табака, нефти, приторной патоки, тростникового сахара, блевотины, кокосового масла, неочищенного рома. Кайенна - это розовые крысы увари, роющиеся в мусорных баках, и трещащая под ногами скорлупа креветок и голубых крабов.
Капрал Тардье держал руку на стакане.
Легионеры Морис Дюфи и Джек Кроуфт следовали его примеру.
Джек Кроуфт задумчиво сплевывал на пол. Это раздражало хозяина «Доброго самаритянина». Он ведь не знал, что через несколько часов легионерам придется нырять в раскаленное чрево вертолета. Девять рядовых, капрал и майор. Один счастливчик останется в казарме. Майор Моро, прикомандированный к штабу полковника Вокулера, решил принять участие в патруле, а вертолет поднимает двенадцать человек. Пилот, майор, капрал - это уже трое. Значит, могут полететь девять легионеров, один останется.
Хозяин заведения подавал пиво адаптам.
Он был недоволен. Он морщился и гримасничал.
«Они приходят в бар, - жаловался он адаптам, - и заказывают по полстакана на каждого!»
Адапты понимающе кивали.
Защитная форма, береты, сдвинутые на ухо.
Денег у адаптов немного, но, как правило, они пропивают все.
Метис симпатизировал адаптам. И злобно поглядывал на легионера Шаффи, в прошлом порк-ноккера, профессионального искателя алмазов и золота, а до того, говорят, чуть ли не профессора в каком-то университете. Черный Зепп слушал бывшего порк-ноккера, открыв рот, снайпер Кул тоже не отвлекался. Голос бывшего профессора доносился до стойки.
«Там должно быть озеро... Все, кто ходил к Золотому городу, упоминали об озере... Где находится? Может, на восточном склоне Анд. Или между реками Ваупес и Какета. Или между Эссекибо и Парима. В Колумбии, на севере Бразилии, а может, в Гвиане. Так, например, писал сэр Уолтер Рэли…»
«Ты чокнутый, - возражал черный Зепп, он, конечно, предпочел бы более конкретные приметы. - Я всякое о тебе слышал, но ты точно чокнутый. Если о Золотом городе все так хорошо известно, почему до него еще никто не добрался?»
«Добирались, но не вернулись, - возражал бывший порк-ноккер. - Три века назад здесь появился сэр Уолтер Рэли. Испанцев тогда тут было, как в баре адаптов. Они, как мухи, облепили окраины всех новых стран. Сами не могли съесть пирог, но другим ничего не давали. Сэр Уолтер Рэли писал английской королеве о Золотом городе. Если хочешь знать, Зепп, этот город точно был золотым. Там вся утварь была из золота. Во дворце стояли золотые статуи и изображения в натуральную величину всех зверей, птиц, деревьев и трав, что есть на земле, и всех рыб, что водятся в море. Доходит до тебя? А? Сумки, сундуки, корыта - все там было из чистого золота, - бывший порк-ноккер жадно облизал пересохшие губы. Он бы заказал рыжего гвианского рома, но неизвестно, кого капрал оставит в казарме. - Даже поленья перед камином лежали золотые».
«Какому идиоту понадобились золотые поленья?»
«Не важно. Так было. - Шаффи вновь облизнул губы. - У пленного испанца сэр Уолтер Рэли видел красивое блюдо из чистого золота. Испанец утверждал, что прошел болотистую страну до невысоких гор. Там ржавая вода пробивалась сквозь почву, орали ревуны, было много огромных червей и змей, а на деревьях висели каменные устрицы».
«Ну да, конечно! Точней примет и быть не может!»
Капрал незаметно повел плечом. Первую тройку он уже определил.
Полетят Джек Кроуфт, Лехонь и русский, записанный в легион под именем Мориса Дюфи. Вторую тройку составят Кул и Шаффи, а вместо черного Зеппа можно ввести Тибора. Зепп промахивается на стрельбах. Скорее всего в казарме останется Зепп. Капрал опять покачал головой. Майора Моро очень не вовремя принесло в Кайенну. «Капрал, вы будете работать с майором!» - Коротко и четко.
Серб Кракар, Райзахер и Тибор сидели на террасе.
Влажную духоту не освежало ни одно движение воздуха. Рыжий неочищенный ром, никакой закуски, даже орешков - к великому раздражению Поля Роу. Он предпочитал иметь дело с адаптами. Хорошо, что Лехонь не притащил свою подружку полис-вумен Атту. Хорошо натренированная меднокожая дрянь. «… Пьяницы, богохульники, всяческая накипь, - доносился до Поля Роу приглушенный голос бывшего порк-ноккера. - Дома пребывание всех этих мерзавцев обошлось бы дороже тридцати фунтов, которые требовались для записи на пиратское судно. Добраться до Золотого города тогда было проще…»
Капрал сделал глоток. Он был уверен в своих людях.
«Капрал, - сказал ему в штабе полковник Вокулер. - Через несколько часов вы отправитесь к бразильской границе. Координаты вам назовут перед вылетом. - Полковник повел плечом, украшенным погоном с пятью золотистыми полосками. - Возьмете с собой самых надежных легионеров. Девятерых. Десятым сегодня полетит майор Моро. - Он помедлил, будто ждал возражений, но капрал только кивнул. - Придется искать самолет. Понимаете? Нелегкое дело, но самолет упал в сельве. Наши ракетчики ошиблись, такое случается. Ни Суринам, ни Гайана пока не сообщали о потерянном самолете, бразильцы тоже молчат, но самолет был. Понимаете? Самолет точно был. Если проведете операцию грамотно, - полковник внимательно смотрел на капрала, - если поможете майору Моро, можете рассчитывать на очередную лычку».
…В бар ввалилась толстуха Ди-Ди.
Мулатки и негритянки слоняются обычно по бульвару перед отелем «Монтабон», его роскошный вид отбрасывает на них праздничный отсвет, но таких, как Ди-Ди, к отелю не подпускают. Такие работают в мелких барах. Это красивые молодые мулатки радуются, увидев капрала Тардье. Они бегут навстречу и весело лепечут на всех наречиях Французской Гвианы. Они называют капрала большим генералом. Они считают, что большой генерал зарабатывает хорошие деньги в ракетно-космическом центре Куру. Или в закрытом комплексе порта Дегра-де-Кан. Или в Рошамбо. Не важно где! Главное - зарабатывает!
Но не для Ди-Ди.
Ввалившись в заведение Поля Роу, толстуха Ди-Ди сразу оценила обстановку.
Десятка полтора не сильно богатых, зато не прижимистых адаптов, пара случайных негров, и наглые люди ненавистного «большого генерала». Демонстративно обняв молоденького адапта, толстуха ткнула пальцем в сторону Джека Кроуфта. Не мешало бы парню сбрить его поганые усы. Толстуха произнесла это вслух и громко. На токи-токи - самом распространенном в южных портах бастард-инглиш. И добавила по-французски: «Этот френджи быстро стричь свои поганые усы - есть».
Адапт, которого обняла толстуха, рассмеялся. Он был крепкий, широкоплечий. На такого можно положиться. А приятели его заставили весь мокрый цинк запотевшими кружками, и дальние столики бара тоже были заняты ребятами с Антил. Два полуголых негра самозабвенно колотили по стертым клавишам расстроенного фортепьяно. Проникновенная речь толстухи понравилась всем. Адапты и негры обидно захохотали, но уровень опасности капрал Тардье все еще расценивал как нулевой. Не больше. Даже когда кто-то из адаптов, слегка покачиваясь, с тяжелой кружкой пива в руке подошел к столику легионеров, капрал все еще оценивал уровень опасности как очень низкий. Уже не нулевой, но все еще очень низкий.
- Зачем тебе пить ром? - оглядываясь на приятелей и на толстуху Ди-Ди, загадочно спросил адапт на токи-токи. Почему-то он обращался к Валентину (Морису Дюфи). - Этот ром для тебя хорош - нет. Френджи страдают через ром печенью.
- Я френджи - нет, - ухмыльнулся Валентин.
- Я так и понять, - адапт увидел на поясе Валентина тяжелый штурмовой нож. - Дизи малиа котти на! Этот нож резать - нет. - Адапт мешал в кучу индейские, английские и французские слова. Он знал, что на поясе легионера не может болтаться плохой нож, но всей спиной чувствовал поддержку многочисленных приятелей. - Сакре ном, френджи! Вы есть в Кайенне - что делать?
- Мы в Кайенне торговать гроб.
«Лучше бы русский промолчал», - подумал капрал. Ему не хотелось, чтобы с адаптами связывалась именно первая тройка. И то что Джек Кроуфт, глядя на адапта, помянул Господа, тоже было нехорошо. Вместо God у Кроуфта всегда получалось что-то вроде Coat. Бог и Козел, - это большая разница. Ее чувствовали даже адапты. Им очень не нравилось, когда Большого Старика называли козлом.
- Что ты всегда жевать? Ты есть голоден? Джанк-фуд?
- Шьен! - весело хохотнул Джек Кроуфт. - Шьен! Понимаешь?
- Собака? Ты жевать собака? - сильно удивился адапт. - Ты, наверное, большой герой? Где твои краша! - он интересовался медалями легионера. Но из-за плохого выговора слово краша (медаль) прозвучало как плевок.
Джек Кроуфт, не задумываясь, плюнул в лицо адапту.
- Джизус Крайст! - обрадовался Лехонь, до того старавшийся не замечать пьяного адапта.
Оплеванный адапт растерянно оглянулся. Уровень опасности в баре сразу подскочил на пару градусов, но капрал все еще был уверен, что дело обойдется без драки. Ведь плевка многие не видели. Если адапт утрется и, как ни в чем ни бывало, отойдет к стойке, все встанет на свои места.
Ди-Ди все испортила.
- Смотрите! Он в него плюнуть! - завизжала толстуха. - Длинный френджи плюнуть в нашего друга - есть! Длинный френджи оскорбить Иисуса! - Ди-Ди визжала и пальцем издали тыкала в капрала. - Твой грязный человек - плюнуть - есть! Почему ты не встать? Почему ты не сказать, что твой друг поступить неправильно?
- Он бояться встать, - насмешливо произнес кто-то из адаптов и уровень опасности в баре подскочил еще на градус. - Капрал бояться. - Адапт, кажется, сам не поверил столь неестественному предположению. - Он трус - есть. Он кабокло.
- Кажется, капрал, - ухмыльнулся Кроуфт, - нам собираются устроить перформанс.
И с удовольствием плюнул на пол.
- Все видеть? - заорал хозяин заведения. - У меня чистый бар! У меня два раза в неделю метут полы! А ты плюнуть!
- Позови сапер-помпье, - заметил капрал. Он уже прикинул, что на каждого легионера придется по три-четыре адапта, поскольку в бар ввалилась новая партия. - Вон они едут по улице. У них полная машина воды. Пусть протянут шланги и смоют из-под ног плевки и рыбьи головы.
- Ше муа! - завопила Ди-Ди. - Долой Иностранный легион!
- Их выгнали из Алжира, отняли казармы Сидди-бель Аббес, это правильно сделать - есть! - поддержали адапты. - Долой легион!
- Эй ты! - оплеванный адапт поманил пальцем Джека Кроуфта. - Же сюи инвите пар месье Поль Руа. Ты понять, френджи? Поль Роу наш друг!
Джек Кроуфт кивнул.
А капрал пересчитал адаптов.
Он понимал, что они не виноваты в том, что в шестьдесят первом году генерал Немо, Верховный главнокомандующий Антильских островов и Французской Гвианы, предложил создать некую новую адаптированную военную службу. Но, пожалуй, они виноваты в том, что не терпят насмешек. И в том, что не смогли привыкнуть к синему кругу с вписанной в него химерой. Эмблема элитного полка парашютистов Иностранного легиона их раздражает, так же, как и белая лилия, символизирующая чистоту легиона.
- Вам уходить есть! - орал адапт, обводя пальцем легионеров.
И отдельно ткнул в Джека Кроуфта:
- Ты остаться!
- Неверный выбор, - покачал головой капрал.
- Почему так? - не успокаивался адапт.
- Он выдавит вам глаза.
Капрал все еще надеялся, что конфликт будет улажен, но на террасе раздался визг, кто-то упал. Вывернув руку адапта, Валентин уложил его лицом в грязный столик. Капрал знаком указал на выход. Он не думал, что будет так уж сложно пробиться сквозь толпу, но Шаффи уже получил бутылкой по голове. - «Кому-го надо остаться в казарме, да, капрал? - махался рядом Джек Кроуфт. Он думал, конечно, о меднокожей полис-вумен. - Оставьте меня, капрал. Я буду ходить в бар, как на стрельбы. Каждый день. Пока метис не принесет извинения». - «Боюсь, Джек, остаться придется Шаффи». - «Вот счастливчик!» - «Не знаю, - покачал головой капрал. - Правда, не знаю, Джек, кому завтра придется завидовать. Тем, кого я возьму с собой, или тому, кто останется в казарме».
Глава II
Катастрофа
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
12 июля 1998 года.
Сэр! Прилагаю запись допроса.
ВОПРОС К ВОДИТЕЛЮ КЕЙСИ: Танк Шеридан М 551 пропал на территории закрытого полигона. Ничего подобного никогда здесь раньше не происходило. Вы полагаете, что исчезновение танка может быть связано с недисциплинированностью танкистов? Они не первый раз совершали несанкционированный вывоз мусора?
ОТВЕТ: Майор Моро спрашивал об этом. Я ответил, что так делают сплошь и рядом. Не только в нашей части.
ВОПРОС: Вы лично тоже занимались таким?
ОТВЕТ: Я? Да вы что! Никогда!
ВОПРОС: Но другие занимались?
ОТВЕТ: А как иначе? Без этого утонешь в мусоре. Тащить его за пять миль не всегда есть возможность, а мусор быстро скапливается. От него скверный запах, а еще заводятся крысы. Ну вы сами знаете. Иногда мы договариваемся с танкистами, и они вывозят пластиковые мешки туда, где мусор не бросается в глаза.
ВОПРОС: Например за маскировочную загородку?
ОТВЕТ: И туда тоже.
ВОПРОС: А запах? А крысы?
ОТВЕТ: На полигоне это не так страшно, сэр!
ВОПРОС К РЯДОВОМУ ДИ СЛЕНГУ: Вам самому часто приходилось видеть, как танкисты незаконно вывозят мусор на территорию полигона?
ОТВЕТ: Нуда. Я же не слепой. Я видел это. И не раз. У нас в Айдахо…
ВОПРОС: Отвечайте только на поставленные вопросы, рядовой! Если мусор к маскировочной загородке вывозят достаточно часто, то куда же исчезают пластиковые мешки? Они не горят, их не разносит ветром. Они не могут раствориться в воздухе! Ведь так? Я лично обошел весь северный сектор полигона, там нет ничего такого! Там даже придраться не к чему.
ОТВЕТ: Я и сам не понимаю, сэр. Но у нас в Айдахо…
ВОПРОС: Отвечайте только на поставленные вопросы, рядовой! Видели вы сами или слышали от других рядовых о том, что мусор, незаконно вывезенный на полигон, убирался кем-то с указанной территории?
ОТВЕТ: Это же закрытая территория, сэр! Никогда ни о чем таком не слышал. И майор Моро обнюхал там каждую травинку. Говорят, его дважды понижали в звании… Есть отвечать только на поставленные вопросы! У нас в Айдахо…
ВОПРОС К ЛЕЙТЕНАНТУ ПЕРРИ: Капрал, охарактеризуйте, пожалуйста, членов вверенного вам патруля.
ОТВЕТ: Водитель Кейси откомандирован в мое распоряжение из второй мотороты, сэр. Исполнителен, дружелюбен, знает технику, всегда готов к взаимовыручке. С ним легко работать. Обладает чувством юмора. Видит не только колею, по которой ведет машину. Не конфликтен. Что же касается рядового Ди Сленга, я несколько раз подавал на него рапорт. Неопрятен, безынициативен, выполняет только непосредственные приказы. Несколько раз вступал в перепалку с майором Моро. Правда, майор требовал от него невозможного.
ВОПРОС: Что вы имеете в виду?
ОТВЕТ: Он требовал от рядового Ди Сленга отвечать только на поставленные вопросы.
ВОПРОС: Тогда понятно. Спасибо. Как вы оцениваете ответы своих солдат?
ОТВЕТ: Думаю, что они правы, сэр. Несанкционированный вывоз мусора на закрытый полигон - это факт, сэр. Печальный, но факт. Иначе не скажешь. Я сам внимательно осмотрел место происшествия. Правда, майор Моро находился рядом, но я старался работать спокойно. Майор задает сотни вопросов, сэр, некоторые из вопросов не совсем понятны. Ученые крысы, сэр, они даже в военной форме - крысы. Да, сэр! Есть придерживаться привычной формы ответов, сэр! У маскировочной загородки следы гусениц действительно внезапно обрываются. Там земля взрыта при резком развороте, вот и все. Никаких углублений, никаких ям, никаких провалов. Будь там что-то не так, майор Моро бы заметил. Он, как таракан, влезает в каждую щель. Да, сэр! Есть придерживаться привычной формы ответов! Ни мы, ни майор Моро, ни члены комиссии не обнаружили в северном секторе ничего такого подозрительного. Ровная, поросшая травкой земля. Никакого мусора. Вот это, правда, подозрительно, сэр. Ведь пластиковые мешки не разлагаются… Куда они могли деться?
Листы допроса сверены.
Полковник Редноу.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Продолжить расследование. Никакой утечки информации с территории вверенной мне части. Майору Моро докладывать мне все результаты расследования.
Генерал Бастер.
16 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Тень вертолета скользила по зеленому ковру сельвы, прихотливо изрезанному бесчисленными речушками. Ленты тусклого серебра. И от горизонта до горизонта - бесконечный разлив бессмысленной зеленой пены.
Легионеры вжались в металлические сиденья. Никто не знал, зачем к спецподразделению прикомандирован майор Моро. Бритый желтый скелет в новенькой американской форме. Желчный взгляд, узкие скулы, наверное, недавно переболел лихорадкой. - «Где и когда вы в последний раз видели танки?» - Лучше всех на нелепый вопрос ответил черный Зепп: - «В Лувре». - Майора это не смутило. Он приставал в казарме к каждому. - «Это был тяжелый танк?» - «Нет, сэр. Там просто висела такая картина». - К полному торжеству легионеров тут же выяснилось, что речь шла о баре «Лувр» в пригороде Марселя.
Капрал тоже не понимал, зачем с ними летит майор Моро?
Собирается допросить мертвецов? Но зачем тогда полковник Вокулер вручил пакет - «Вскрыть только в чрезвычайной ситуации»? У нас всегда чрезвычайная ситуация. Неизвестный самолет мог сгореть. О каких трупах может идти речь? Самолет мог утонуть в озере, развалиться в воздухе. Даже индейские охотники не заходят в этот болотный край…
Майор Моро чувствовал настороженность.
Он проглотил уже три таблетки, но ноющая боль в желудке не отпускала.
Боевая ракета, запущенная с полигона Куру, вышла из-под контроля и поразила оказавшийся на ее пути самолет. Такое действительно случается. Майор желчно приглядывался к легионерам. Он тщательно изучил личное дело каждого. К созданию военно-ракетного комплекса Куру имел прямое отношение национальный герой Франции генерал де Голль. В марте шестьдесят четвертого года он побывал в самом далеком своем заморском департаменте. Он лично попросил своих граждан поддержать идею создания во Французской Гвиане нового Центра космических исследований. «Мы лишились полигона в Алжире, - откровенно сказал генерал, - но, слава Богу, у нас есть Гвиана. Благословенный край, где не случается опасных циклонов, ураганов, землетрясений, где всегда держатся плюсовые температуры. Разве вам помешает новый город на реке Синнамари?»
Откровенность генерала была оценена.
В начале апреля шестьдесят восьмого года с полигона Куру была запущена первая французская ракета «Вероника». Однако вторая просьба - предоставить базу для частей Иностранного легиона, у жителей Французской Гвианы энтузиазма не вызвала. Майор чувствовал на себе косые взгляды. Они, наверное, думают, что я копаю под них с этой стороны. У них звериное чутье. Я лечу с ними, я рискую, как и они, но я для них чужой. Их раздражают мои вопросы, они считают их нелепыми. Их раздражает даже мой жилет. Эти ремни, лишенные блеска, замки из жароустойчивой пластмассы, емкие подсумки на грудном планшете, куда входят восемь магазинов для «УЗИ» и шесть ручных гранат. Все на тебе, не распихано по карманам походного ранца, который так легко потерять. Но и это их раздражает.
Капрал развернул крупномасштабную карту.
Атлантика. Огромная, занимающая треть планшета Атлантика.
Майор предпочел бы сейчас длинный песчаный берег. Он ненавидел сельву. Ему нравились океанские берега, вечный накат, влажные пески, темные валы перепрелых водорослей. Французы называют свою Гвиану Золушкой. Так оно и есть. Заняв громадные пространства между порожистыми реками Ояпок и Марони, западным своим краем департамент выходит к чудесному огромному океану, а восточным тонет в гнилой сельве. Эта часть носит имя Инини. Кажется, от слова вода на одном из местных наречий. Легиогнеры знают, где им прятаться… Райзахер… Мелкий сейлсмен, жадный недоумок, салоп, как говорят сами французы… Джек Кроуфт… Когда-то его звали Реджи Тэйт и он водил тяжелый бомбардировщик… Майор крепко сжал зубы, ноющая боль в желудке изматывала. Кул… Бич Божий, как прозвали его в Азии…
Лехонь, помешанный на бабах… Полис-вумен Атта… Адо нее Клодин… А до нее Элен, Доминик, Беатрис, Габриель, Анна-Мария, Хьюгет, Исабель… Самое невероятное - все эти подружки действительно существовали… И русский… Морис Дюфи… В легионе имя не имеет значения…
«В час или в два, - майор взглянул на часы, - мы окажемся в предполагаемом районе падения самолета. Сделав положенное число кругов, пилот высадит нас в сельве и вернется за нами через трое суток».
Проклятые земли…
Он чуть не застонал от боли…
Здесь прижились только черные рабы, вывезенные из Африки…
Сен-Жорж… Саюль… Больше никаких поселков… Район Инини - это сплошные болота… Одно дерево цветет, другое плодоносит, третье умирает, четвертое уже умерло, но продолжает стоять над гнилыми лужами, поддерживаемое лианами… Легионеры прекрасно знают, где можно спрятаться… «У тебя нет никаких документов? Совсем никаких? - спросил капрал Тардье, записывая Джека Кроуфта в Марселе. - Как тебе удалось добраться до нас?» - «Разными путями», - уклончиво ответил легионер. Но большей точности никто и не требовал. В тире и на полигоне Джек Кроуфт укладывался в необходимые секунды. Три километра пробегал за двенадцать минут. Мог, наверное, лучше, но не хотел выделяться. После сорокакилометрового пешего перехода по-пластунски преодолевал болото. А в пустом бумажнике таскал истертый на сгибах портретик Саддама. Когда в Эль-Кувейте собиралось Двенадцатое совещание Совета сотрудничества арабских государств (Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн, Катар, Оман и Ирак), именно Саддам предложил проводить все совещания в простой бедуинской палатке, чтобы ни у одного араба не возникло мысли о том, что их
вожди могут быть развращены проклятой Америкой. Правда, палатку раскинули в роскошном зале дворца «Баян»… В налете на Ирак пилот Реджи Тэйт (теперь легионер Кроуфт) шел в первой волне бомбардировщиков. И был сбит одним из первых. Дохлые крысы в бомбовых воронках, наполненных тухлой водой… Пытки в отеле «Рашид», превращенном в тюрьму для военнопленных… И все же Тэйт сумел уйти из Ирака… Сам… Большой Старик не обиделся, что Кроуфт так часто путал его с козлом…
Вертолет лег на борт.
Вспененные заросли. Блеснуло озеро.
Из темных вод выступали бесчисленные островки, торчал сиреневый камыш, в такой же сиреневой дымке на юго-западе громоздились угрюмые вершины хребта Тумак-Умак. Что тут можно найти? Майор Моро всматривался в раскрывающуюся сельву. Ничего необычного… Впрочем, грифы… Они не живут стаями… Почему их так много?..
- Обойди вокруг озера! - знаком показал он пилоту.
Воздушные потоки нещадно трясли ревущую машину.
- Ближе! Еще ближе! - требовал майор. Но пилот и сам уже видел дорожку, будто кто-то на расстоянии полумили специально посшибал верхушки деревьев. - Заложи еще круг!
В этот момент вертолет подбросило.
- Уводи машину! Меняй курс!
Но пилот молчал.
Кровь.
Глава III
Развозчица смерти
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
22 августа в 19.30 в северном секторе полигона военный патруль в составе капрала Аустона, рядового Квайта и водителя Шора обнаружил у маскировочной загородки труп человека в изношенной форме французского Иностранного легиона. Никаких ран, но неизвестный уже минимум час (по мнению дивизионного врача, на мой взгляд, не очень компетентного) был мертв. Личный знак позволил капралу определить место службы легионера - элитный парашютный полк, расквартированный в Кайенне (Французская Гвиана). Рядом лежал индеец - лет около тридцати, волосы гладкие, черные, грязная кожа, от зубов одни корешки, одет в рубашку с оторванным воротником и в короткие штаны. Босые ноги в рубцах, подошвы зароговели, наверное, всю жизнь ходил босиком. В руках длинноствольное ружье Гиннера (калибр 1 2), без патронов. Увидев патрульных, индеец (он был еще жив) без всякого выражения произнес: «Даго?» Так называют испанцев и португальцев в бассейне реки Ориноко. Через семь минут после этого индеец скончался. Подозреваю, что ему не была вовремя оказана помощь. Капрал Аустон был так напуган тем, что на вверенной ему части закрытого
полигона оказались неизвестные, что не вызвал сразу военных медиков. На обожженной, сильно закопченной пластиковой бочке, валявшейся рядом с трупами, я разобрал слово по-русски: химкомбинат. В карманах индейца и легионера обнаружены обрывки пушистой сухой травы и несколько корешков.
Дознание, проведенное среди расквартированных в части танкистов и сотрудников охраны, выявило многочисленные нарушения служебной дисциплины. Неумеренное хвастовство, расшатанная дисциплина, невежество рядовых поразительны. Даже офицеры в ответ на задаваемые им вопросы плетут что угодно. А ведь именно в этом секторе у той же маскировочной загородки пропал 12 июля танк Шеридан М 551 вместе с экипажем.
К настоящему времени все патрули заменены новыми, усилена охрана полигона. Выяснено, что северный сектор полигона давно уже пользуется у танкистов дурной славой. Однажды там якобы нашли труп прекрасной женщины. Никаких доказательств такой дикой находки не существует, однако рядовой Касси (допрошен) видел ее собственными глазами. У неизвестной были розовые щеки, а одежда издавала аромат полевых цветов. В руках погибшая держала особенную книгу - якобы на металлических листах с поющим птичьим шрифтом (данный факт ничем не подтвержден). Предполагаемое содержание книги (по словам рядового Касси) - изложение принципов личного бессмертия. Благодаря каким-то там неслыханным опытам, самые обыкновенные мотыльки вместо нескольких часов получают возможность жить месяцами. Разумеется, эти сведения можно было бы считать выдающимися, если бы при дальнейшем допросе не выяснилось, что рядовой Касси придумал вышеуказанную историю у стойки бара «Sissi», когда (так он выразился), ему пришлось «расшевеливать этих дур-медсестер» из обслуживающего полк санитарного подразделения.
Майор Моро.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Майору Моро - продолжить расследование. Рядового Касси отправить на полное психиатрическое обследование. Виновных в распространении нелепых слухов - наказать. Все данные по делу о пропавшем танке и появляющихся на полигоне трупах или предметах докладывать.
Генерал Бастер.
16 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Влажная листва, колючки, гнилые рытвины.
Солнечный свет не доходил до земли - влажной, размытой, заиленной.
Деревья в наклон, будто изнемогали под тяжестью колючих лиан, со стволов сползали обрывки коры. Папоротники, протухшие лужи. Влажная вонючая грязь под ногами пузырилась, отравляя воздух мертвыми газами. Но все же это была тропа.
- Иматака, - развернул карту майор. - Мы следуем параллельно Иматаке?
- Не уверен, - капрал сверил направление с компасом. - Часть рек здесь существует только в сезон дождей. Я не могу определиться точнее.
- Но вот озеро. Мы видели его с воздуха.
- Озера здесь тоже часто меняют месторасположение.
- А Канети? Тоже временная река?
- Ну да. Вот ее пунктир.
- А Канти?
- Болото.
- А Сеуни?
- Болото.
- Что за дьявол? Не может быть, чтобы вся страна была покрыта болотами.
- В Гвиане может быть и не такое, - капрал еще раз мрачно оглядел легионеров.
Здесь были все, кроме Зеппа и Коффи. Пилот погиб, осколок ракеты попал ему в голову. А Зепп просто не успел выпрыгнуть из упавшего вертолета. Может, его захлестнуло ремнем, может, он промедлил, потерял время. В зловонную пучину легионер и мертвый пилот ушли вместе. А Коффи сейчас просто шел замыкающим - устанавливал на тропе заградительные мины.
Майор Моро прислушался.
Неясно, что он хотел услышать.
Желтое лицо напряглось. Чувствовалось, что идет он на взводе.
- Худший вариант, - желчно заметил он, - если полковник Вокулер, не дождавшись от нас известий, отправит сюда вторую машину. Вы ведь уже теряли здесь людей?
- Год назад здесь пропал патруль.
- Тогда машина тоже была сбита?
- Не знаю. Мы не нашли никаких следов. Ходили слухи о дезертирстве, дескать, легионеры могли перелететь в Бразилию, но я не знаю деталей.
Капрал сплюнул.
Пот прихотливо размывал маскировочные узоры на лицах легионеров.
Башмаки, подбитые титановыми пластинками, бесшумно вдавливали траву в грязь. Чешуйчатые стволы гринхарт (весельных деревьев) уходили в смутную зелень закрывших небо крон. Пурпуреи клонились под тяжестью лиан, тонкие уаллабии жались к стволам мор. Что можно услышать сквозь завесу влажной зелени? С веток падали рыжие муравьи, жгли, как раскаленные иглы. Восковые цветы казались искусственными.
- Здесь есть птицы, звери, змеи, наконец?
- Конечно. Но мы идем слишком шумно.
- Но нас не слышно в пяти шагах.
- Это я и называю шумно…
Сухие стволы.
Уродливые пальмы, густо оплетенные колючкой.
Ну да, Гвиана… Вечнозеленый мир… Майор внимательно следил за еле угадывающейся тропой. Бледные воздушные корешки неприятно касались лица, свисали с ветвей, как выцветшая драпировка.
- Думаете, тут можно наткнуться на след?
- Не знаю, - ответил капрал. - Но у меня приказ обнаружить обломки сбитого самолета.
- Поэтому мы и идем к озеру?
- Да, майор.
Далеко позади грохнул приглушенный расстоянием взрыв.
- Это Коффи, - кивнул капрал. - Он заставит их осторожничать.
- Их? Почему вы так говорите? Кто они!
- Не знаю.
Они вдруг вышли к озеру.
Лилии, плоские, как тарелки, лежали на темной воде, в воздухе дрожали, чуть серебрясь, стрекозы. Влажный мир, напитанный гнилью и ароматами. Только часть южного берега была свободна от зарослей, там торчали метелки пушистой травы кагасу, а одичавшие банановые деревья явно указывали на то, что прогалина искусственного происхождения, сохранился даже ребристый скелет индейской малоки - деревянной хижины на сваях. Настил из неошкуренных бревен, прогнившая лесенка.
Сеар!
- Кто это? - шепотом спросил Лехонь.
- Попугай. - Капрал посмотрел на майора. - Всего лишь попугай. Но вон там…
Майор кивнул. Он уже видел. На гнилом пне сидели два грифа. Опустив траурные крылья, мрачные птицы высоко тянули голые шеи, разглядывая людей, явившихся к ним из зарослей. Грифы чего-то ждали, им не хотелось покидать Удобное место. По знаку капрала Кул странной расслабленной походкой направился прямо к пню. На самом деле он шел к малоке. Бич Божий… Грифы поняли это и не снялись с Места… По периметру прогалины двинулись Лехонь, Тибор и Райзахер, а Валентин выдвинулся к озеру. Вода показалась ему пыльной. Озеро было засорено нежным пухом с деревьев. Нигде никаких следов. Да и кто их оставит?..
- Спокойней, Морис. Гуси летят.
Услышав Кула, Валентин скользнул к малоке.
Вблизи на него сразу пахнуло трупным запахом. Угрюмые грифы снялись с пня и переместились на дерево. Снизу доверху оно было так густо обвито гирляндами лиан и орхидей, что казалось задрапированным. Пробуя ногой позеленевшие от плесени ступеньки, Валентин осторожно поднялся по деревянной лесенке на бревенчатый настил и встал рядом с Кулом. Блеснуло стекло разбитой бутылки. «Мерде!» Валентин увидел труп. На тронутом разложением плече, брезгливо подергивая белесой лапкой, сидела розовая крыса.
- Сгони ее.
- У нее пасть, как у собаки.
- Все равно это только крыса.
- Что там у вас? - крикнул снизу капрал.
- Женщина.
- Белая?
- Похоже на это.
На неимоверно распухшем трупе действительно чернели обрывки платья-сафари. Не лучший наряд для прогулок в сельве. Платье лопнуло от плеча до распухших ягодиц, труп казался голым.
- Как она попала сюда?
- Возможно, выпала из самолета.
Капрал и майор тоже поднялись в малоку.
- Ее могло выбросить в озеро, а сюда она добралась сама.
- Но умерла не сразу. Повсюду дерьмо. Похоже, ее здорово пронесло…
Легионеры уставились на майора. Подобрав палку, он уверенно рылся в дерьме - желтый страшный скелет в обвисающей на плечах военной форме. Никакой брезгливости, никакой суетливости. Он сам напоминал крысу, только не розовую, а желтую. Широким пальмовым листом захватив что-то из дерьма, он спустился по лесенке к тухлой луже.
- Дюфи, переверни труп! - приказал капрал.
Валентин с трудом перевернул неимоверно распухшее тело.
Лица они не увидели, его съели черви и муравьи. Но разложение еще не везде затронуло светлую кожу.
- Карманы?
- Ничего такого.
- Особые приметы?
- Она расползается, как кисель.
- Тогда предайте ее земле.
- Клодин… - бормотал Лехонь, взрывая землю ножом. - Это могла быть Клодин. Слышишь, Морис?.. Клодин любила путешествовать. Она бывала в Бразилии. Это не так далеко отсюда. Она могла вспомнить обо мне и полететь в Гвиану, почему нет? Она любила видеть новые страны, просто денег на все не хватает, приходится искать состоятельных друзей… Или Беатрис. Она тоже мечтала о дальних странах. О разных красивых странах. Ну, сам знаешь, голубые бассейны, первоклассные отели, шикарные рестораны. Беатрис в голову не приходило, что чем дальше страна, тем трудней до нее добраться… Думаю, этого никогда не понимали ни Габриель, ни Хью-гет, ни даже Изабель… Факин Крайст! Они бы обгадились, увидев розовую крысу.
- С этой тоже такое произошло.
- Как ты думаешь, она была католичка?
- Представления не имею. Да и какая разница?
- Если католичка, я за нее помолюсь, - смиренно заметил Лехонь. - Элен и Клодин были так правоверны, что это Даже портило общение с ними… Факин Джезус! Только Господь знает, что кому уготовано… Не хотел бы я оказаться на месте этой несчастной. Большой Старик с нею явно переборщил. Что она такого наделала, что ее выбросило с самолета в сельву? Я не богохульствую, Морис. Большой Старик всегда прав, но зачем так подставлять женщину? Сакре ном! - Он срубил повисшую над ним, как коричневый шнурок, змейку. - Но случись такое с Клодин, - сплюнул Лехонь, - тут все выглядело бы еще хуже. Гораздо хуже. Нервы у Клодин связаны напрямую с желудком.
И подвел итоги:
- Мерде!
Кто-то сунул Валентину банку с разогретыми бобами.
Он не успел кивнуть. Рев, полный ярости, прозвучал совсем рядом.
Листва не только не приглушила, она усилила звук. Что-то тяжело грохнулось с дерева, легионеры заученно упали в траву, отползая от костра в колеблющуюся тьму. «Это они, - решил Валентин, передергивая затвор автомата. - Они уже здесь. Мы зря понадеялись на заградительные мины. Они расстреляют нас, не выходя из зарослей. Если капрал собирался вывести нас на ту сторону озера, он опоздал». Холодные мурашки жгли спину, а может, кусались настоящие муравьи.
- Отставить! - приказал, вставая, майор. - Это всего только ревуны.
Лицо майора в свете костра казалось темным. Уже не желтым, а темным.
Наверное, его опять достал желудок, но уступать обезьянам майор не хотел. Не считал нужным. Только выругался, когда из кустов, пошатываясь, как пьяный, выступил рыжий самец. Он ничего не видел. Казалось, его спину украшает горб, а может, он правда был горбатым. Шерсть вздыбилась. При вспышках костра она отдавала медной рыжиной, на оттопыренных губах пузырилась пена. Белым порошком испачкан подбородок, порошок рассыпался по всей груди. Шаря перед собой лапами, пригибая колени, ревун захрипел, и сразу с ветвей наклонившегося над озером дерева донеслись в ответ жуткие утробные вопли. Наверное, не меньше десятка невидимых обезьян раскачивалось на дереве. Они выли и ревели так, будто стыдились своего вожака, пытались его образумить.
- Осторожней, майор. Эта тварь сильнее, чем кажется.
- Все равно это просто тварь… К тому же обнюханная…
В этот момент ревун бросился на майора. Горестно завопили на дереве самки. Они прыгали, бесновались, они осыпали вниз массу листьев и лепестков орхидей. Майор, отпрянув, пропустил ревуна и ударил его локтем в затылок. Такой удар валит с ног крепкого человека, но ревун удержался. Оскаленная пасть пузырилась, глаза горели. Только второй удар поверг его на землю. Наклонившись, майор провел пальцем по мокрой морде.
- Клянусь, это кокаин.
- Тут что, бродят пушеры? - удивился Валентин.
- Не думаю. Но если на борту самолета был такой груз… Пакеты с кокаином могли разлететься по всему берегу… - Майор устало присел у костра. - В Бразилии, в Гайане, в Суринаме, в Колумбии масса частных авиакомпаний. Так легче обходить таможенные правила. - Майор сунул руку в карман и вынул пару розовых пластмассовых капсул. - Видите? Это «торпеды». Я отмыл их из дерьма. Шлюха, которую мы нашли в малоке, подрабатывала перевозками. Возможно, об этих «торпедах» не знал даже ее работодатель. Так сказать, частная инициатива. Такая капсула не растворяется под действием желудочного сока, ее не выявляет рентген. Для работодателя она перевозила кокаин, но для своих нужд кое-что покруче… А пакеты действительно могло раскидать по большой территории… Этому придурку, - кивнул он в сторону валяющегося в траве ревуна, - новый продукт мог прийтись по вкусу…
Глава IV
Солдат удачи
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Майор Моро настаивает на постоянном патрулировании северного сектора полигона. Многочисленные опросы выявили тот факт, что мусор действительно вывозили к маскировочной загородке Разумеется, без разрешения. С места незаконной свалки этот мусор исчезал как бы сам по себе. Майор Моро считает это важной деталью. Если бы речь шла только о пищевых отходах, не стоило бы и заводить разговор, но потеряна боевая машина со всем экипажем. Бесследно исчезают пластиковые мешки, набитые техническими отходами, а у той же маскировочной загородки найдены два трупа и пластиковая бочка с русской надписью Кстати, пропавшие танкисты были опытными профессионалами Майор Редер (командир) принимал участие в боевых операциях (см. приложение), отмечен медалями, члены экипажа - С.Плисси, Р.Оуэн, О.Рампо-второй имеют благодарности за отличную службу. Майор Моро тщательно опросил всех офицеров и рядовых, хоть раз входивших в контакт с членами пропавшего экипажа. У майора Моро, на мой взгляд, не совсем правильные методы подхода к людям, он бывает излишне нетерпелив и прямолинеен, но отзывы об исчезнувших танкистах он получил
самые лучшие. Только о рядовом Рампо-младшем вспоминают, как о человеке, может быть, чересчур суеверном. Например, он считал, что поскольку каждый танк имеет точную дату выпуска (как бы день рождения), значит, по звездам можно вычислить его будущую судьбу. По расчетам рядового Рампо-младшего получалось, что у танка Шеридан М 551 перспективы с самого начала не выглядели блестящими. Этот танк не доживет до ближайшей войны - так утверждал в баре «Sissi» рядовой Рампо-младший.
Что касается трупов, найденных в северном секторе полигона, оба тщательно исследуются. На запрос о человеке в форме легионера полковник Вокулер (Кайенна) подтвердил (предположительно), что это его рядовой. Имя Герт Лау, прибыл во Французскую Гвиану из Германии (см. приложение). Указанный Герт Лау пропал в сельве почти год назад во время воздушного патрулирования практически не заселенного района Инини. Полковник Вокулер подозревает Герта Лау, а с ним пилота и еще семерых легионеров (см. приложение) в массовом дезертирстве. Они могли перелететь в Бразилию. Такое время от времени случается. В ближайшее время в часть для опознания трупов прибудут капрал Тардье и рядовой Джек Кроуфт. Майор Моро настаивает на активном продолжении расследования, сэр. По его мнению следы пропавшего танка могут привести нас к чему-то очень неожиданному.
Полковник Редноу.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Сообразуясь с новыми данными, предоставить капралу Тардье и его подчиненному возможность детально изучить интересующие их «материалы». Всеми силами пресекать возможное просачивание какой-либо информации с территории танковой части. Майора Моро откомандировать в Кайенну, наделив особыми полномочиями.
Генерал Бастер.
17 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Валентину снился тесный салон.
Тусклое освещение. Спящие пассажиры.
Во сне Валентин знал, что ничья рука не дотянется до самолета. Даже длинная рука бывшего полковника КГБ, столько лет преследовавшего его в России. Очнувшись (так снилось Валентину), он с наслаждением прокатывал в усталом мозгу простую и такую замечательную мысль: теперь ничья рука до него не дотянется! Он летит в Париж. В Париж, черт побери! Когда приблизилась улыбчивая стюардесса и негромко, чтобы никого не разбудить, спросила, чего желает месье. Валентин с наслаждением ответил: «Коньяк». Да, хороший французский коньяк. Чего еще может желать свободный человек, прошедший десять кругов ада? И спросил: «У нас все в порядке?» Стюардесса улыбнулась: «Конечно, мсье». - «И никаких отклонений в маршруте?» - «Совершенно никаких». - «Значит, Париж, Париж!» - «Совершенно никаких отклонений, - улыбаясь повторила стюардесса. - Париж - Москва. У нас почти не бывает отклонений. Маршрут детально отработан за много лет».
Париж - Москва! Валентина пробило потом.
«Простите, как вы сказали: Париж - Москва?»
«Ну да. Совершенно рядовой рейс, не стоит волноваться. - Стюардессу смешил этот здоровяк. Pour les jeunes filles. Иногда таким здоровякам все приходится объяснять, как молодым девицам. Нервы. Такое время. - Еще коньяк, мсье?»
«Париж - Москва?» - ошеломленно повторил Валентин.
«Именно так, мсье. Прямой рейс. Через час приземлимся».
Через час. В чудовищном сне Валентину почему-то не приходило в голову спросить стюардессу, а как он, собственно, попал на борт, летящий в Москву, если только что взлетел в Шереметьево? Его похитили? Он просто умирал от мертвого ужаса - вновь оказаться в руках бывшего полковника. «Видишь, дорогой, - слышал он во сне знакомый скрипучий голос. - У тебя был выбор».
Сеар!
«Видишь, дорогой, - скрипел во сне бывший полковник. - Напрасно ты пытался всем доказать, что я украл большие деньги. Я вовсе не украл. Я сохранил. Это большая разница. Пока вы сокрушали прекрасную страну в угаре своего демократического путча, я ни цента не потратил из того, что принадлежит народу. Напротив, я приумножил богатство, доверенное мне партией».
Сеар! Сеар!
«Я будущее спасал, дурак! А ты полез куда не нужно. В Шереметьево тебе объяснят».
Дикий сон!
Валентин проснулся.
Он лежал в траве. Над вырубкой стелился тонкий туман, выравнивал гнилые холмики и ложбинки.
Сеар! Сеар!
Горела покусанная москитами шея.
Он бесшумно спустился на заиленный берег.
Почему так часто снится это нелепое возвращение в Москву? Почему даже Марсель не смыл эти воспоминания? «Теперь ты Морис Дюфи, привыкай, - сказал ему на сборном пункте капрал Тардье. - Отслужишь срок по контракту, получишь настоящие документы. С ними можешь отправиться куда угодно, хоть в Россию. Откуда у тебя шрам на виске?»
«Не помню».
«Правильный ответ».
В Марселе волонтерам выдали спортивные костюмы и форму.
В кубриках казармы размещалось уже не двадцать пять человек, как в Париже, а всего шестнадцать. 5.30 - подъем. 6.30 - завтрак. 11.00 - обед. 17.00 - ужин. До 21.00 - свободное время. Времени ни на какие воспоминания не оставалось. Каждый старался показать лучшие результаты, но отсев все равно был огромным. Соседа по кубрику, длинноногого танзанийца Куако, отсеяли из-за плохих зубов. Француза Гюи, белобрысого, на редкость нежадного боксера-неудачника - из-за недавно перенесенной операции на почке. Немца Вольфа, с которым Валентин успел сблизиться, сломали в «гестапо», так волонтеры прозвали отдел психологических тестов.
«Ты жил в Германии?»
«Да».
«Ты жил в Восточной Германии?»
«Да».
«Ты родился в Восточной Германии?»
«Да».
«Ты служил в армии?»
«Да».
«Ты служил в армии Восточной Германии?»
«Да».
«Ты хотел служить в армии Восточной Германии?»
«Я не думал об этом. Меня призвали».
«Ты служил потому, что тебе нравится Восточная Германия?»
Собственно говоря, немец так и не понял, почему его отсеяли. «Может, надо было отвечать как-то иначе?» - «Может. - Валентин, конечно, сочувствовал немцу. - Никто ведь не подскажет, надо выворачиваться самому. Куда ты теперь?» - «Не знаю. Потолкаюсь среди марсельских пушеров. А ты?» - «Подразделение диж». - «Станешь генералом», - без зависти сказал немец. - «В легионе не становятся генералами. Мне бы отработать контракт…»
Озеро высветилось.
Пыльное, неестественно плоское.
Женщине, труп которой нашли в руинах малоки, фантастически повезло.
Майор Моро покачал головой. Эта шлюха могла разбиться при падении самолета, ее могло разорвать на куски, ее могла укусить ядовитая змея, но каким-то образом развозчица смерти выкарабкалась на берег.
Но на этом везение кончилось.
Майор закурил. Снайпер Кул, застывший в тени паракусана, повернул голову. Гигантское весельное дерево сильно наклонилось к озеру, его поддерживали, как контрфорсы, чудовищные плоские отростки. Индейцы режут из таких «досок» весла, отсюда название. Природа много чего подарила индейцам для нормального существования в сельве, желчно подумал майор. Он видел, как Джек Кроуфт бросил в кружку с водой таблетку пантоцида. Коричневая вода сразу посветлела. С негромким шорохом соскользнул с дерева легионер Коффи. Расписанная маскировочным узором лысина, ободранное плечо. Подняться на такое огромное дерево, как сходить в другой мир.
- Ревун выжил, - сообщил Коффи. - Сидит на ветке с подружками. Gueule du bois. Скажем так. Сильно не в духе.
- Что ты еще увидел сверху?
Коффи озадаченно потер лысину:
- Озеро углублено в сельву мили на три. К югу заросли понижаются, там сплошные болота. Так мне показалось. Восточнее просматриваются участки саванны. Там почти нет деревьев, там трава и низкие кустарники. Зато на юго-запад сельва уходит сплошным массивом. И далеко вдали виден хребет. Не могу утверждать… - Коффи замялся. - Не могу утверждать, майор, но похоже, мы стоим неподалеку от поселка…
- От индейского поселка? - не поверил майор.
- Не думаю. Я видел планер. - Коффи быстро моргнул. - Индейцы не пользуются планерами. Наверное, берег реки там расширяется, есть песчаные косы…
- Ты сам видел планер?
- Ну да. Кто же еще?
- А людей? Технику? Скажем, танки?
- Там болота, майор. Над ними можно только летать.
- Но ты утверждаешь, что неподалеку расположен поселок!
- Я предполагаю, майор. Я видел, что на песчаную косу сел планер.
- Этого достаточно. Готовьте людей, капрал. Мы выдвинемся к поселку.
- Простите, майор, - возразил капрал Тардье. - Перед нами поставлена другая задача. Мне наплевать на все видения легионера Коффи. Я обязан выполнить поставленную задачу. Я потерял пилота и своего человека. Я никого больше не хочу терять.
- Вам придется подчиниться капрал!
- Подчиниться? Вам? Вы даже не офицер Иностранного легиона.
- Вскройте пакет полковника Вокулера. Да, да, тот самый, с надписью «Вскрыть в чрезвычайной ситуации».
Майор не смотрел на капрала.
Он ни на секунду не сомневался, что выполнен будет его приказ.
Он смотрел на легионеров. На Коффи и Тибора, переводил взгляд на Райзахера, Кула, Дюфи. Ублюдки, с которыми можно не церемониться. Но с каждым связано что-то такое, о чем нельзя забывать. Скажем, история с головой петуха. Добавим для уверенности, галльского. Впрочем, так писали журналисты, этот акцент может быть отброшен. Просто голова петуха. А с нею напрямую связаны Джек Кроуфт и Морис Дюфи. Майор хорошо помнил фотографию, полученную в Спецотделе за два дня до вылета в Кайенну. Морис Дюфи (русский) на фоне пластиковых бочек. Целая стена пластиковых бочек. Всех русских можно держать на подозрении уже потому, что они любят фотографироваться на самом неожиданном фоне.
Он нервно повел плечом. Полтора года назад Дюфи и Кроуфт находились в марсельской казарме. Работал телевизор. В алжирском аэропорту имени Хуари Бумедьена террористы захватили Аэробус Ф-300 линии «Эр Франс». В униформе алжирской полиции террористы вошли в готовый для отлета самолет. «Проверка документов! Всем предъявить документы!» Правильный ход, так оценил произошедшее Кроуфт. Теперь террористы знают заложников.
Аллах акбар!
Кабину пилотов захватили двое.
Еще двое держали заложников под прицелом.
Майор Моро молча смотрел на Кроуфта. Он пытался понять, каким образом Неизвестное может связывать такого ничтожного человека с Чудом. Джек Кроуфт следил за происходящим в алжирском аэропорту вместе с Морисом Дюфи. Переговоры с представителями аэропорта не устроили террористов. Они вывели в носовую часть лайнера алжирца-полицейского, собиравшегося провести в Париже каникулы. «У меня большая семья!» - более убедительных аргументов несчастный не нашел. Ему выстрелили в голову, а тело сбросили через грузовой люк на стоявшую под аэробусом тележку. Еще через час в тележке оказалось тело военного атташе Вьетнама. Напрасно он заверял, что его страна не имеет никакого отношения к исламским конфликтам. «Теперь погромы в арабских кварталах Марселя гарантированы», - удовлетворенно заметил Джек Кроуфт.
В течение суток марсельская казарма напоминала игровой клуб.
Выходя на дежурства, легионеры держали пари, закончится к их возвращению вся эта история или нет. Справиться с ситуацией пробовал министр внутренних дел Алжира Мези-ан-Шариф - тучный усатый человек с вечно недовольным лицом. Освободить из тюрьмы Абасси Мадани и Али Белхади? С чего бы это? Требования террористов раздражали министра. Лидеров Исламского фронта освобождения с таким большим трудом затолкали в тюрьму, какой смысл их отпускать? Организовать в аэропорту международную пресс-конференцию? Ну, на это можно пойти, только освободите детей и женщин.
«Бон аннэ!» - приветствовал Джек Кроуфт выходящих из самолета заложников.
Наверное, он считал, что террористы пошли на уступки, желчно подумал майор. Но это не так, террористы сбрасывали балласт. С детьми и женщинами всегда много хлопот. Во Франции о захвате доложили генеральному директору «Эр Франс» и министру внутренних дел. В офисе на Кэ Д’Орсэ спешно организовали кризисный штаб. Джеку Кроуфту нравилось представление. В свободные часы он обсуждал ситуацию с Клодин. Без слов, больше стонами. Клодин имела небольшую квартирку. Джек Кроуфт знал, что ему не придется лезть под пули террористов, это его вдохновляло. По тревоге подняли специальное соединение ГИГН из Корпуса национальной жандармерии, а с ним полицейскую группу, занимающуюся чрезвычайными ситуациями. В 12.00, то есть через девять часов после начала событий, тридцать пять опытных профессионалов во главе с капитаном Дени Фавье были уже в воздухе. Они летели на аэробусе, абсолютно идентичном захваченному, чтобы, не теряя времени, изучить все его уголки. Правда, самолет посадили в Пальма-де-Майорка. К этому времени министр Мезиан-Шариф пришел к выводу, что предпочтительнее выпустить террористов из Алжира, чем
впустить в страну французских коммандос. Араб Абдула Яхья, руководивший террористами, согласился на такое решение. Его помощники Назэддин Мехти и Сайд Оуфчан беспрекословно повиновались. Имя четвертого террориста так и осталось невыясненным.
Боль в желудке утихла.
Майор Моро без прежней желчи рассматривал Джека Кроуфта.
Конечно, легионер не верил в операцию освобождения. Ребята из алжирских спецподразделений здорово стреляют и бегают, но им все равно, в кого стрелять. Насторожился Кроуфт только после того, как Аэробус Ф-300 взял курс на Францию. Префект Марселя собрал в башне управления полетами аэропорта Мариньян все способные сломать террористов силы: опытных специалистов из ГИГН и подразделение Иностранного легиона, возглавленное капралом Тардье. Когда в 3.30 террористы приземлились, самолет тут же отбуксировали на бомбовый паркинг. Инструкции были предельно просты: спасти заложников и уничтожить террористов. Капитан Фавье, возглавивший силовую операцию, незамедлительно приступил к действиям. «Вода? Пища? Нет проблем, - ответил он по радио террористам. - Мы доставим припасы к трапу. Горючка? А вот с этим сложнее. Аэродромная команда отказывается работать. Люди боятся, что по ним начнут стрелять».
В конце концов от политических требований террористы отказались.
Теперь они хотели попасть в Париж. Только в Париж! Двадцать тонн горючего и пресс-конференция в Париже! Капитан Фавье позволил террористам без буксира вывести аэробус на взлетную полосу, но тотчас под прикрытием опытных снайперов (среди них был Кул) три штурмовых группы на движущихся трапах двинулись к аэробусу со стороны хвоста. Они двигались в мертвом пространстве, однако были замечены. Кто-то из террористов открыл огонь из открытых задних дверей. Впрочем, семи секунд, пока стрелявший был на виду, оказалось достаточно. Выстрелить успел только Кул, поэтому никаких споров по поводу удачного выстрела не было.
Через правую, сорванную взрывом дверь первым в салон ворвался рядовой Дюфи. Его поддержал огнем капитан Дени Фавье. Вторая группа ворвалась через задние двери. Мгновенно выкинули надувные аварийные рукава. Заложников, соскальзывающих с борта, укладывали на землю и тщательно обыскивали. Легко раненого капитана больше всего удивило то обстоятельство, что граната с парализующим газом, удачно заброшенная в кабину пилотов, не произвела на террористов особого действия. «Живут в дерьме, дышат дерьмом, - сплюнул капитан. - Травить их можно только кислородом».
Впрочем, проверить это не удалось, все террористы покончили с собой.
Об операции много писали, но только в закрытые отчеты попала одна странная деталь. В одном из туалетов аэробуса легионеры Морис Дюфи и Джек Кроуфт нашли петушиную голову. Она лежала в фарфоровой раковине. Галльский петух Ну да, символическое убиение галльского петуха. Но где был сам петух? Кровь из отрезанной головы еще сочилась, она была горячей, а фарфоровая раковина растрескалась на мириады тончайших полосок, как от внезапного резкого перепада температур.
«Ладно, мы доберемся и до этого, - сказал себе майор. И кивнул капралу: - Выполняйте поставленную перед вами задачу. С вами останутся легионеры Кроуфт и Тибор. Остальные пойдут со мной».
Глава V
Беспечный патруль
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Следственный эксперимент, проведенный майором Моро перед его отлетом в Кайенну, не пролил света на события.
Гусеничный тягач, загнанный в северный сектор закрытого полигона (у маскировочной загородки), прошел точно по следам исчезнувшего танка Шеридан М 551, но никуда не исчез, ничего такого с ним не случилось. Грубость майора Моро заставляла нервничать водителя. У предполагаемого места исчезновения водитель выскакивал из кабины и вновь забирался в нее только уже на безопасном расстоянии. Расстояние это высчитывал майор Моро по каким-то только ему известным характеристикам. Думаю, он был не прав, заставляя водителя раз за разом повторять опасный опыт и выпрыгивать все ближе и ближе к маскировочной загородке. Он даже требовал, чтобы водитель оставался за рычагами тягача в указанном выше месте, но я не усмотрел в этом необходимости. Вынужден обратить Ваше внимание на вообще присущее майору Моро вызывающее и бесцеремонное отношение к коллегам. Оскорбительно отнесся он и к легионерам, прибывшим из Кайенны для опознания трупов, оценив их интеллектуальные возможности крайне невысоко. А тягач он прогнал за маскировочную загородку девятнадцать раз, однако все, что там обнаружили - это раздавленная гусеницами
тягача некая бесформенная растительная масса, похожая на перезревшие бананы. Могу официально подтвердить, что в последний раз бананы поступали в казармы полтора месяца назад, а водитель тягача утверждает, что терпеть не может этот вид фруктов и никогда ничего не берет с собой на полигон, поскольку иметь при себе посторонние предметы строго воспрещается. Это, впрочем, не остановило майора. Он оскорбительно отозвался о бронетанковых частях вообще и о дисциплине в нашей части конкретно. Вынужден еще раз обратить на это Ваше внимание, сэр.
Полковник Редноу.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Установить постоянное наблюдение за северным сектором закрытого полигона. Все сообщения майора Моро из Французской Гвианы немедленно доставлять мне.
Генерал Бастер.
17 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Майор Моро не оглядывался.
Он знал, что легионеры идут за ним.
И он знал, почему оставил Джека Кроуфта с капралом.
Под подозрение автоматически подпадают все, кому повезет самостоятельно выбраться из плена. А Кроуфт выбрался из иракского плена. Майор тщательно изучил личное дело легионера, для него не были тайной противозаконные отношения Джека Кроуфта с марсельскими пушерами. Маловероятно, чтобы бывший военный пилот навсегда завязал с продажей наркотиков, да и появление в марсельской казарме русского тоже могло что-то означать. Это ведь они нашли голову петуха в туалетной раковине отбитого у террористов аэробуса. И это они близко знали легионеров, год назад исчезнувших в юго-западном районе Инини. Каким-то образом это увязывалось с русским словом на пластиковой бочке. В последнее время (майор это прекрасно знал) традиционные каналы перевозок наркотиков из Нового света в Старый претерпевают какие-то странные изменения. Наркотики появляются там, где их никогда прежде не было. Майор сам изучал обстоятельства появления на складе в городке Рено (Аляска) груза наркотиков в специальной упаковке. Триста шестьдесят упаковок в мешках с мукой. И никаких следов. Будто упаковки появились на складе сами. Достаточно
бессмысленная акция - триста шестьдесят упаковок в заполярном городке с населением в семьсот тридцать шесть человек… А теперь этот обнюханный ревун… И планер… Сообщение Коффи, кстати, не удивило майора. Планер бесшумен. Он длительное время может держаться на большой высоте в разогретых воздушных потоках. Его трудно засечь. Он достаточно грузоподъемен…
По знаку майора легионеры упали на землю.
С тонкой ветки, чуть качнув ее, глянула длинная ящерица с чешуйчатым телом изумрудно-травянистого цвета. Майор глянул в просвет. Высветилось песчаное пространство, нечаянная проплешина в зарослях, взрытая так, будто по ней недавно прогнали табун лошадей.
- Гуси летят…
На проплешину, переговариваясь, вышли два человека.
Пятнистые комбинезоны, шнурованные башмаки, сетчатые шляпы. Американские автоматы «Ругер». Негр и белый. «Ругер», скорее, пистолет-пулемет. Майор хорошо знал эту модель. Охватывающий затвор во время выстрела надвигается на ствол, магазин расположен в рукоятке. Стрелять можно с руки, как из пистолета. Шестьсот выстрелов в минуту. Негр, наверное, из лесных. Таких везли когда-то в Гвиану тысячами. Они оказались сильнее и выносливее местных индейцев, к тому же в чужой стране африканцы многого боялись, это устраивало плантаторов. «Это теперь, - желчно отметил про себя майор, - лесные негры привыкли к сельве. Они не признают границ. Им все равно, где селиться - в Суринаме или в Бразилии. Им все равно, как называют их леса - Французской Гвианой или Гайаной. Они здесь выросли».
- Дюфи, Коффи! Мне нужны эти люди.
- Оба?
- Не обязательно. Но второй не должен уйти.
Валентин и Коффи бесшумно нырнули в кустарник.
Негр и белый остановились. Щелкнула зажигалка, потянуло дымком. Блеснул на солнце нож Коффи и Валентин понял, что брать живым придется негра. Он зажал локтем горячее горло.
- Не убей его! - крикнул майор.
Оглушенный негр открыл глаза. Легионеры привели его в ужас.
- Quel est votre prenon? - заорал майор. - Откуда ты?
- Негр ошеломленно ответил:
- Же не са пас…
Он все забыл.
Он ничего не помнил.
Тогда майор сменил тон.
- Ты нас видишь? - спросил он.
- Са ви… - Глаза негра наконец сконцентрировались. Кажется, он не успел увидеть, как Коффи заколол его напарника, но что-то ужасное до него дошло. Он только теперь понял, что его жизнь ужасно изменилась. - Demalenpis…Mais que diable allait il faire dans cette galere…
- Да, это так. Дела у тебя - хуже не придумаешь, - подтвердил майор. - Но у тебя есть выход.
- Да? - Негр сел.
Его лихорадило. Ему было сильно не по себе. Он не сводил расширенных глаз с майора.
- Есть, есть выход, - желчно подтвердил майор.
- Какой?
- Ты ответишь мне на поставленные вопросы.
- А Карлос? Где мой напарник?
- Ему не повезло. - Майор покачал головой.
- Он умер? Так сразу?
- Все серьезные вещи случаются сразу. Не хочу тебя утешать. С тобой это тоже может случиться. И тоже сразу. Но у тебя есть шанс. Лично у тебя. Если ты ответишь на поставленные вопросы.
Негр жалко кивнул.
- Ты готов?
- Же не са врамент пас… - пробормотал негр. Он наконец по-настоящему испугался. Даже кожа на лице стала пепельной. При этом было видно, что испугался он не майора. Он что-то такое вспомнил, и его испугало именно воспоминание.
- Ты знаешь этого человека? Где ты встречал его? - Майор вынул из кармана фотографию. Он держал ее так, чтобы только негр мог ее увидеть.
- Это белый человек, - пробормотал негр.
- Не умничай, - оборвал майор. - Тебе приходилось встречать этого человека? - Он держал в ладони фотографию Джека Кроуфта. - Не обязательно здесь. В Боготе, скажем. Или в Лиме. Или в Сан-Франциско. Не важно где. Встречал ты его?
- Я никогда не бывал в Сан-Франциско.
- Как тебя звать?
- Джегг.
- Ты хорошо подумал, Джегг?
- Да, я подумал. Я не знаю этого человека.
- А этого? - майор сменил фотографию.
В глазах негра росла тоска. Он сжал черные виски пальцами.
- Это Большой хозяин.
- Молодец, Джегг. Как его зовут?
- Дон Каличе. Так говорят. Почему вы о нем спрашиваете?
- Потому что хочу знать о нем все. Понимаешь, Джегг, все! Привычки, тембр голоса. Как выглядят его глаза и усы. Его походку. Его любимые словечки. Каких женщин и сорт сигар он предпочитает. Ну и все такое прочее. Понимаешь?
- Но я не знаю так много, - еще сильней испугался негр.
- Расскажи о том, что знаешь.
- Но я ничего не знаю!
- Неправильный ответ. Ты же узнал Большого хозяина.
- Но я ничего не знаю о нем, - обреченно произнес негр.
- Большой хозяин убил много людей, - с некоторым напряжением произнес майор. Боль в желудке мешала ему сконцентрироваться. - Он убил очень много людей. Тебе столько не снилось. Тебе в голову не приходит, как много людей умерло от того, что живет Большой хозяин. Ты мне веришь?
Негр побледнел и кивнул. Он сильно боялся. Но, кажется, не майора.
- Это хорошо, что ты мне веришь, - глаза у майора стали совсем больные. Казалось, он вдруг разочаровался в Джегге. - Сейчас я прикажу связать тебе руки и ноги. Понимаешь? Потом тебя бросят на землю и я буду прыгать по твоим голым ногам и рукам. Видишь, на мне башмаки? Они прочные. В их подошвы вшиты титановые пластины. А ты будешь босой, мы стащим с тебя башмаки и комбинезон. Я буду топтать тебя башмаками, со всей силой топтать, - майор указал взглядом на свои тяжелые воловьи башмаки. - Не думай, что я легкий. Я похож на скелет, ты так подумал, да? Но у меня хороший вес, чтобы ты не обманывался. Кости немало весят. И у меня почти не осталось времени, Джегг, я буду торопиться. Ты прости, я размозжу тебе коленные чашечки. Они превратятся в кровавое крошево. У тебя мышцы слезут с костей. Понимаешь? Но это еще не все. Покончив с ногами, я с удовольствием возьмусь за твои руки. Через несколько минут они превратятся в ласты. С такими проще жить в воде, в болоте, куда мы тебя и бросим. Но ты же не водяной, правда? Раз-два, раз-два, - попрыгал майор перед лесным негром, лицо которого стало совсем
пепельным. - Раз-два, раз-два, и твои руки станут как ласты. Понимаешь? А потом я приколочу тебя к тому сухому дереву шипами колючей пальмы. Пусть над тобой поработают бродячие муравьи, москиты и мухи кабуру. Понимаешь?
Негр угодливо кивнул.
Он был полон страха. Теперь уже и перед майором.
- Ну так вот, Джегг. Я постараюсь как можно тщательнее обработать все выдающиеся части твоего тела. Понимаешь? А уходя, запущу камнем в осиное гнездо. Видишь, под развилкой дерева висит? Это осы марабунта. Мы успеем уйти, а ты останешься. Гнездо будет разрушено, это не понравится осам.
- Чего вы хотите?
- Расскажи мне о доне Каличе. О Большом хозяине.
- Но вы же убьете меня!
- Конечно, Джегг, - негромко ответил майор и переступил с ноги на ногу. - А как же иначе? Речь сейчас не идет о жизни. Речь идет о легкой смерти для тебя. Понимаешь? Легкая приятная безболезненная смерть. Говорю тебе совершенно честно. Или ты хочешь поторговаться?
- Да, хочу.
- И что ты мне предложишь?
- Всякую информацию, - угодливо сказал негр. - Самую разную. Только вы должны застрелить меня. Как только я закончу, вы должны застрелить меня.
- К чему такая спешка?
- А к тому, - сказал негр и глаза у него странно блеснули, - что если я, не дай мне этого Господь, останусь жив, мне придется гораздо тяжелей, чем вы тут расписывали. На меня не будут напускать ос и не станут топтать башмаками. Для людей, которые за меня возьмутся, это слишком гуманно.
- Ты хорошо говоришь для лесного негра.
- Я долго жил в городе.
- В каком?
- Зачем вам это?
- Надо, Джегг!
- В Кали.
- Джегг - это твое настоящее имя?
- Это имеет значение?
- Для меня да.
- Тогда настоящее.
- Сколько человек находится в поселке?
- Примерно двадцать. Или двадцать пять. Я точно не знаю. Я прилетел на смену только сегодня.
- На чем?
- На планере. Карлос повел меня знакомить с местностью.
- Ему это удалось. - Майор желчно улыбнулся. - Откуда поднялся самолет, отправивший твой планер в Инини?
- С закрытого частного аэродрома в Бразилии. Я не знаю, как он называется. Может, никак. Просто узкая взлетная полоса в джунглях.
- Кому она принадлежит?
- Наверное, Большому хозяину. Но я точно не знаю. У него много друзей.
- Сколько человек прилетело на планере?
- Восемь.
- Это наемная охрана?
- Да.
- Какое оружие есть в поселке?
- Крупнокалиберный пулемет, гранатометы, автоматы, думаю, несколько ручных зенитных комплексов.
- А танки?
Негр испуганно промолчал.
- В поселке есть танки?
Майор не ждал утвердительного ответа. Он понимал, что спрашивает о невероятном. Он привык, что в ответ на его вопросы люди непонимающе таращат глаза. Но негр ответил:
- Он совсем ржавый.
- Только один?
- Нуда.
- Его доставили на планере?
- Не знаю. Я только что прилетел. Но я видел, танк есть. Он стоит внизу под поселком.
- Какой это танк?
- Я ничего в этом не понимаю.
- Как часто меняют охрану?
- Отдельными составами. Раз в два месяца.
- А лаборатория?
- О чем это вы говорите?
- Я говорю о большом помещении, в котором работают люди в белых халатах. Разве в поселке нет таких помещений?
- Не знаю. Я успел побывать только в казарме. Это Карлос все знал. Может, все так и есть, как вы говорите.
- Какой груз вы доставили?
- Сизалевые мешки и пластиковые бочки.
- Что в них? Сырье? Химикаты? Взрывчатка?
- Я не знаю, правда, ничего этого не знаю. Я охранник.
- Откуда везут мешки и бочки? Из Боготы? Из Медельино?
- Не знаю. Может, из Кали. Я увидел бочки и мешки уже в планере.
- Обманывая нас, Джегг, ты обманываешь Господа, - внушительно напомнил майор. - Как устроен поселок?
- Заросший холм. Несколько больших хижин. Построены как индейские малоки, - заторопился негр. - Некоторые со стенами, другие без стен. Хорошо укрыты с воздуха. Все заросло деревьями. Планеры и вертолеты отыскивают поселок по радиомаяку. Прибывшие планеры разбирают и прячут в лесу, а вертолеты куда-то улетают. Я не знаю, чем занимаются люди в больших малоках, но в некоторых находятся склады. А охрана живет в большой казарме. Там натянуты гамаки и противомоскитные сети. Еще там много каменных стен. Они совсем древние. Карлос говорил, что когда-то тут стоял город. Очень древний, никто о нем уже не помнит. А на холм можно подняться по трем каменным лестницам. Они тоже древние. Другого пути нет.
- Сколько человек сейчас в поселке?
- Может, пятнадцать.
- Где остальные?
- Ушли искать чужих людей. Может, вас, - догадался вдруг негр. - Но они уже сегодня вернутся, потому что завтра придет вертолет. - Глаза лесного негра испуганно блеснули: - Карлос сказал, что сюда летит Большой хозяин.
- Дон Каличе? Сам?
- Я не называл никаких имен!
- Часто он здесь бывает?
- Я не знаю. Кто же мне скажет?
- А на фотографии это точно он?
- Сходство есть.
- Ты его боишься?
- Очень.
- Очень сильно боишься?
- Еще сильнее, чем можно подумать.
- Тогда почему ты не остался дома?
- У меня большая семья.
- На свете существует много разных занятий, - желчно выговорил майор. - Ты бы мог ловить рыбу или животных, Джегг. А? Ты бы мог выучиться другим ремеслам, например, служить вышибалой в баре. Это уважаемое ремесло. Поверь, Джегг, на свете существует много интересных занятий, за которые тебе не станут крушить кости.
- Мы живем так, как скажет Большой хозяин.
- Еще что-нибудь о нем расскажешь?
- Я ничего не знаю.
- Ладно, - согласился майор. - Вижу, что ты не врешь. Ты совсем бледный. У тебя кружится голова?
- Да.
- Это от удара по голове. - Майор странно взглянул на Валентина. - Сейчас тебе станет легче. Потерпи.
И вынул из кармана шприц-тюбик одноразового действия.
- Ты католик?
- В отставке.
- Как это понять?
- Считайте, я разочарован.
- В Боге? - удивился майор.
- В способности верить кому бы то ни было.
- Это правильно, Джегг, - подумав, подтвердил майор. - Чувствуется, что ты жил в городе. Но все-таки думать надо было раньше.
И спросил, готовя шприц к уколу:
- Эти каменные лестницы, о которых ты говорил. В поселок можно подняться только по ним?
- Да. На склонах густая грязь и много колючки.
- А как выйти к лестницам?
- Прямо по тропе. Все время прямо по тропе. - Глаза негра странно блеснули.
- Ладно, Джегг, вытяни руку. Поработай мышцами. Вот так. Сейчас тебе станет легче.
Негр кивнул.
Глаза его затуманились.
Его взгляд уже ничего не выражал.
- Он умер? - не поверил Коффи.
- Это блаженная смерть, - торжественно заметил майор. - Тихая и спокойная. Мы же с ним сторговались. Он сказал правду. Может, он и не узнал человека на фотографии, теперь это не важно. Бросьте труп в болото. - И желчно объяснил: - По лестницам будем подниматься парами. Лехонь и Коффи. Дюфи и я. Кракар и Райзахер. Со скалы нас прикроет Кул.
- А потом? Когда мы захватим поселок?
- Будем ждать вертолета.
Глава VI
Агент Dea
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Последние десять лет, помимо главных задач, определяемых моим служебным положением в DEA (Департамент по борьбе с наркотиками, США), я много сил и времени по собственной инициативе отдаю сбору данных о загадочных находках, ставящих в тупик самых известных специалистов. Раздавленные бананы под гусеницами тягача, труп легионера на закрытом полигоне, там же труп южноамериканского индейца, исчезновение танка Шеридан М 551 - все это лежит в одной плоскости, связано какими-то общими, пока неизвестными нам законами. Сейчас можно с уверенностью говорить о южноамериканском происхождении трупов, найденных у маскировочной загородки. Это подтверждено легионерами, прилетавшими из Кайенны, а также тщательным изучением обрывков растений, найденных в карманах трупов. Эти обрывки принадлежат к тропическим растениям бабассу (Orbignya speciosa). бурити (Mauritia flexnosa L.), пики и тимбо (Caryocar butyrosum и Paullina pinnata sp. соответственно). Игла колющего ската (Paratrygon) так же подтверждает тропическое происхождение указанных «находок». Как и несколько слов (а не одно, как указывалось в предыдущих отчетах,
составленных нерадивыми сотрудниками), которые успел произнести перед смертью индеец. Он произнес рагр. А еще он произнес оройти, то есть «костер, пламя которого видно только говорящему». Слова эти относятся к словарю именно южноамериканских индейцев ораваки и напишана.
Что касается других необъясненных находок, укажу следующие.
В 1959 году английский армейский капитан Прескот на шельфовом леднике Шеклтона (Антарктида) в трехстах милях от береговой полосы, в районе, куда раньше не заходил ни один полярник, обнаружил замерзший рой пчел. Их было несколько тысяч, огромный мерзлый клубок, облепивший голые, обдутые ледяным ветром камни. Впечатление было такое, что пчелы появились на леднике внезапно. Указанных пчел с подробным описанием обстоятельств находки можно сейчас видеть в закрытом отделе Британского музея (Лондон). Разумеется, невозможно поверить в то, что рой в Антарктиду занесло атмосферными течениями или пчелы сами залетели на безжизненный шельфовый ледник.
В 1971 году в Австралии в Большой Песчаной пустыне австралийские археологи нашли при раскопках кирку, выполненную из рога северного оленя. Кирки подобного типа известны из раннего палеолита Англии. В каменных галереях Грэймз Грейвза (Норфолк) такие и сейчас находят во множестве. Это рога северного оленя (обрезанные выше среднего отростка), с которых удалены все отростки, кроме надглазного. Для Австралии указанная находка выглядит более чем экзотично, но факт находки подтвержден весьма авторитетными специалистами.
В 1982 году русские полярники, ставившие метеостанцию на одном из необитаемых островков Карского моря, обнаружили глубоко вмороженную в лед черную широконосую обезьяну, обитающую только в Южной Америке. В настоящее время отделенная от трупа (скормленного полярниками собакам) правая верхняя конечность найденной за полярным кругом обезьяны (рука) выставлена в Красноярском музее краеведения, как некий странный каприз природы.
В 1993 году в Домском соборе (Рига) служитель, явившийся утром на уборку концертного зала, обнаружил перед органом следы костра. Поразительно, что под головешками каменный пол собора не сохранил никаких следов разогрева. Все выглядело так, будто кострище уже остывшим было осторожно перемещено из какого-то другого места. В местных газетах журналисты объявили произошедшее актом вандализма, но специалисты отметили, что использованная в костре древесина пористая и легкая, какую невозможно найти в умеренном поясе.
Наконец, два года назад в поселке Рено (Аляска) на складе метеостанции было найдено сразу триста шестьдесят упаковок героина. Это в заполярном городке с совершенно ничтожным населением!
В свете таких находок (не столь уж редких, как принято думать) появление трупов легионера и южноамериканского индейца на закрытом военном полигоне США не выглядит удивительным Мы просто в очередной раз столкнулись с каким-то непонятным явлением. Глубоко убежден, что конкретный анализ запасников разных музеев мира может выявить находки столь же странные, как указанные. Уверен, что в случае легионера, труп которого найден на полигоне, речь вовсе не идет о дезертирстве. Имея при себе спутника с длинноствольным ружьем Гиннера (пусть и в брезентовом чехле, и без патронов) вряд ли можно незаметно пересечь океан, многочисленные таможни и пункты проверок. Ни в каком виде легионер французского Иностранного легиона и безымянный индеец не могли попасть на закрытый военный полигон. Не могла туда попасть и пластиковая бочка с русской надписью. Ничего такого не могло произойти, если, конечно, не представить, что в какой-то нулевой момент времени все это вдруг само собой попало к маскировочной загородке прямо из Французской Гвианы или Бразилии. В свете вышесказанного нисколько не удивлюсь, если загадочно
исчезнувший с полигона танк Шеридан М 551 будет столь же загадочно обнаружен в тропиках.
Разумеется, я далек от мысли связывать все эти многочисленные находки напрямую, но факт остается фактом: мы имеем дело с какими-то пока совершенно необъяснимыми явлениями. Некоторые предметы (иногда весьма громоздкие) каким-то странным образом преодолевают невероятные расстояния, чтобы появиться там, где этого ждут меньше всего. Возможно, со временем мы разгадаем механизм столь невероятных перемещений. Если, конечно, вовремя отстраним от расследования людей ленивых и тупых. Мы просто обязаны это сделать. Потому что если мы (обращаю внимание на это мы), научимся отправлять наших людей (прежде всего воинские контингенты) в любую точку земного шара за считанные секунды или даже миллисекунды времени, это станет огромным прорывом в военном деле, сэр. То, что южноамериканский индеец на полигоне оказался живым (смерть воспоследовала в ближайшие пять минут после его появления), открывает совершенно невероятные перспективы.
Майор Моро.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Оказывать расследованию майора Моро постоянное и всяческое содействие. Просить Управление РЕА полностью ориентировать майора на ведущееся им расследование. Все донесения из Французской Гвианы докладывать непосредственно мне.
Генерал Бастер.
17 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Воздушные корни, влажный зной.
Настоящая опасность всегда отдает гнилью. Как нечистое дыхание.
У смерти всегда нечистое дыхание, думал майор. В сельве смещены все понятия, вот в чем беда. Майор пытался забыть о ноющей боли в желудке. Когда ты столетиями выращиваешь и жуешь коку, общепринятые понятия перестают работать. Мальчишки в рванье, зато с автоматами, без страха нападают на правительственные отряды. Не остается выбора. Если ты правительственный солдат, ты обязан стрелять в тех же мальчишек и выжигать незаконные плантации. А если ты мальчишка с автоматом, ты обязан стрелять в солдат, отстаивая свои незаконные посадки. Конечно, ты несешь смерть братьям и отцам, зато защищаешь матерей и младших сестер и братьев. А они снова и снова высаживают коку. В других, иногда весьма отдаленных странах многие десятки, даже сотни тысяч людей умирают от наркотиков. Это ведь только пушеры говорят, что торгуют радостью забвения. Окуренные фумигантами поля, ручные зенитные комплексы - белая смерть на все закрывает глаза. Она всех уравнивает. Когда в воздухе носится запах по-настоящему больших денег, смещаются привычные ориентиры. Кубинцы, отстаивающие идеи коммунизма, продают наркодельцам ракеты и через
порт Варадеро завозят героин в коробках из-под сигар к проклятым гринго. Агринго, бросая сотни миллионов долларов на борьбу с наркотиками, другой рукой столь же щедро снабжают наркодельцов оружием. Конечно, иногда мы дотягиваемся до корней, но наследники Пабло Эскобара вновь и вновь собирают по ночлежкам бездомных, строят для них дома, создают для них все новые и новые рабочие места. Сотрудники DEA всего лишь спасают несчастных от мучительной смерти, а наследники Эскобара позволяют им жить. Какое странное и страшное противоречие. На кладбище в Медельине самая ухоженная дорожка ведет к могиле Эскобара. Склоняя головы, молодые люди клятвенно повторяют: «Пока существуют небеса, Пабло, ты будешь жить в наших сердцах!» «Будь моя воля, - желчно думал майор, - я смешал бы с дерьмом все эти могилы. Я бы смешал с дерьмом всех наследников и поклонников. Запах дерьма благодатно воздействует на память. Люди слишком любят обманываться. Самого большого наркобарона давно нет в живых, нов сельве функционируют тайные взлетно-посадочные полосы и десятки тысяч пушеров распространяют белую смерть…»
Майор молча шел по тропе.
Спина Валентина раскачивалась перед ним.
Майор прекрасно знал, что Морис Дюфи - это псевдоним.
Самовар, медведь, матрешкин сын, Иван-дурак, как русских ни называй, они становятся все опаснее. Они вмешиваются во все военные конфликты. Лаос с шестидесятого года по семидесятый. Вьетнам с шестьдесят первого по семьдесят четвертый. Йемен и Эфиопия, где русские учились вести военные действия в пустыне. Египет, Сирия, Мозамбик. Матрешкины сыны, дураки, медведи появляются то в Камбодже, то в Бангладеш. Они воевали на Кипре, в Анголе, в Корее, в Афганистане, в Ливии. В тяжелых башмаках матрешкины сыны топали по вонючим топям Вьетнама, жарились под солнцем Африки, подрывались на минах-ловушках, выставленных на горных тропах Афганистана…
Проглотив таблетку, майор с омерзением вспомнил белого ублюдка, взятого год назад в Атлантик-Сити. Это был русский. Майор сам его допрашивал. Он никогда не боялся допрашивать ублюдков так, как они этого заслуживают. Тем более, что пойманный выглядел как-то особенно чисто и был полон странных хищных сил. Высокий лоб, белокурые волосы, синенький цветочек, выжженный на плече.
«Почему твои клиенты так часто умирают?»
«По собственной глупости, - рассмеялся ублюдок. - В тюрьме они быстро забывают, у кого покупали товар. А самый чистый товар у моих пушеров».
«Откуда ты получаешь товар?»
«Выращиваю в горшочках на балконе. Исключительно для собственных нужд».
«Сержант, - негромко приказал майор помощнику, - введите ему в вену несколько кубиков пентотала. Только вводите медленно. Я не хочу, чтобы он загнулся от шока».
И кивнул ублюдку:
«В наше время героев нет».
«А что есть?»
«Химия, - ухмыльнулся майор. - Только химия. Подставляй вену. Сейчас свет для тебя потускнеет, предметы уменьшатся в размерах и ты без всякого сопротивления очень охотно, я бы так сказал, с огромным желанием выложишь все свои самые подлые и тайные мыслишки».
Майор видел перед собой раскачивающуюся спину Валентина.
Легионер Кроуфт - мелочь. Но именно он на пару с матрешкиным сыном наткнулся на петушиную голову в туалетной потрескавшейся раковине. Как она попала в аэробус? Как это можно увязать с наркотиками в Рено и с танком, исчезнувшим с полигона?..
- Майор, здесь тропа раздваивается.
- Куда ведет ответвление?
- Кажется, на скалу.
Наверху они укрылись за колючими кустами.
Там было просторно, торчали голые камни, кусты.
Необозримо-зеленое, как бы вспененное пространство сельвы уходило до горизонта. Отсвечивали тусклые озера, корявыми пальцами лезли сквозь заросли, как сквозь расползающуюся ткань, острые скалы, переходя на юге в сумеречную, не оживляемую даже Солнцем громаду каменного хребта.
- Тропа впереди слишком хорошо выглядит, майор. Я видел, как Джегг отвел глаза, когда говорил про тропу, ведущую к поселку. Она протоптана для отвода глаз. Держу пари, рядом идет другая, скрытая тропа для постоянных перемещений, а эта напичкана минами-ловушками.
- Кого тут можно бояться?
- Случайных гостей. Таких, как мы.
- А поселок там, - указал Кул на зеленый холм впереди. - Конечно, отсюда почти ничего не видно. Но присмотритесь. Вялая листва. Люди ходят, мелкие веточки ломаются, вот листва и привяла. Уголок крыши. Не зная, что там поселок, никогда не поймешь, что это. Думаю, лестницы, про которые говорил Джегг, начинаются где-то там.
Майор кивнул.
Он знал о Куле больше, чем сам Кул.
Он знал, например, что вьетнамцы давали за снайпера хорошие деньги.
Настолько хорошие, что военное начальство держало Кула под псевдонимом.
Бич Божий… Именно так… Мало кто знал в лицо невзрачного, ничем не примечательного на вид солдата. В восемнадцать лет он вступил добровольцем в морскую пехоту США, но полевая служба долго не затянулась. Уже на четвертом месяце молодого снайпера перевели в спецподразделение, о котором даже в армии знали только то, что такое вроде бы существует. Винтовка М-2 калибра 7.7 с оптическим прицелом двукратного увеличения. С помощью такого инструмента можно рассмотреть человека подробней, чем бациллу под микроскопом. Во время операции «Де Сото», описанной многими военными историками, снайпер Кул обосновался на зеленом холме, господствовавшим над долиной Дык Пхо. В течение пяти часов он методично расстреливал ничего не понимающих вьетконговских солдат и носильщиков. А неделей позже Кул выследил некую скво, умевшую обрабатывать пленных американцев. О маленькой женщине с красивыми глазами ходили невероятные слухи. Не все пленные, прошедшие через ее руки, погибли, но выжившие навсегда оставались калеками. Именно Кулу повезло увидеть пересекающую рисовое поле группу вьетконговских партизан. Впереди шла маленькая
женщина в комбинезоне защитного цвета. Тщательно протерев оптику, Кул несколько минут изучал скво. Как красивую редкостную бациллу. Он видел, как она встряхивала головой, разметывая черные волосы. Тонкие губы двигались, помаргивали продолговатые, как рыбки, глаза. Кул с трудом заставил себя вспомнить отбитого у вьетнамцев калеку, уже неспособного вести нормальную жизнь, потому что семь часов находился во власти этой миленькой скво. «Это Для тебя, сука!» - сказал он, загоняя патрон в ствол. Он хотел сперва прострелить красавице руки и полчаса погонять ее по рисовому полю, но майор Джон Лекленд, выступавший в паре с Кулом, разгадал его мысли. «Спокойней, Кул. Гуси летят».
Чаще всего Кул работал с капралом Джозефом Бурке.
В кармане непромокаемой куртки капрала Бурке всегда лежала тонкая книжка. Он знал несколько местных наречий и не раз цитировал снайперу стихи дедушки Хо. Я не слагал бы стихов в уме, но чем заняться в проклятой тюрьме? Стихи слагаю для развлеченья и жду свободы в цепях, во тьме. Капрал Бурке не любил и не понимал поэзию, но стихи дедушки Хо дразнили его воображение. В Цзужуне, что значит «Высокая честь», меня вы оклеветали, назвали шпионом вражеским здесь и в грязь мою честь втоптали. За несколько месяцев совместной работы за Кулом и капралом Бурке официально были признаны восемьдесят вьетконговцев. Но сами они знали, что убили гораздо больше. В одной только Долине Слонов они меньше, чем за сутки, истребили почти всю северо-вьетнамскую роту. Закрепившись на вершине зеленого холма, обойти который из-за гнилого болота было невозможно, Кул и капрал Бурке дождались появления на рисовом поле колонны, состоявшей примерно из восьмидесяти северо-вьетнамских солдат. Роту составляли новобранцы, форма на них была совсем новая. И через сырое рисовое поле они шли беспечно, даже не удосужились выслать патруль.
Первыми выстрелами Кул и капрал убили офицера, ведущего колонну, и солдата, замыкавшего ее. Началась паника. Вьетконговцы пытались укрыться в затопленных бороздах рисового поля, но тщетно. Меняя заранее заготовленные позиции, Кул и капрал держали в прицеле все поле, а приборы ночного видения позволили им работать и ночью. Только под утро, когда над сырым рисовым полем пополз нежный туман, несколько полумертвых от ужаса и усталости вьетконговцев смогли уйти.
Пусть роза расцветет, пусть лепестки уронит - к нам аромат дойдет, ее кончиной тронет. Кул тоже не любил и не понимал стихов. Но повторял их, поймав в прицел очередную жертву. Только капрал Бурке и специально созданная комиссия знали про случай с вьетконговским генералом. Именно Кулу поручили его убрать. «Каковы шансы?» - задал он свой обычный вопрос. - «На успех?» - «На выживание?» - «Минимальные. Но они есть».
Вертолет доставил Кула и Бурке в самое сердце джунглей.
Они даже не знали, где находятся. Может, в Лаосе, может, в Камбодже, а может, в Северном Вьетнаме. Бурке остался на специальной позиции, устроенной на опушке леса, у него, как у Кула, был карабин с оптикой, восемьдесят четыре патрона, котелок, несколько банок консервов и сухари. Резиденция генерала располагалась в старом здании из красного кирпича, построенном во французском колониальном стиле. Сверху здание покрывали густые маскировочные сети. На всех постах - пулеметы. И везде много-много солдат и ни одного деревца или куста. Правда, травянистое поле, подступающее к резиденции, было изрезано заброшенными ирригационными каналами, но милю, отделяющую кирпичное здание от кромки джунглей, Кул преодолевал всю ночь. Он часто останавливался и прислушивался. В Годэ готовят свежую рыбу, в Баосяне - собачье жаркое. В течение нескончаемого дня снайпер преодолел еще некоторое расстояние. Он медленно, но неуклонно приближался к месту намеченной огневой позиции. Однажды наткнулся на бамбуковую змею. Ядовитая тварь долго смотрела на молчащего человека стеклянными, ничего не выражающими глазами, потом, подергав
раздвоенным язычком, исчезла.
В Годэ готовят свежую рыбу, в Баосяне - собачье жаркое.
Глубокой ночью Кул добрался, наконец, до сырого рва метрах в пятистах от резиденции генерала. Он пролежал в ржавой воде весь день. Только на рассвете в прицеле появился человек, которого он ждал. Разговаривая с подчиненными, знаменитый вьетконговский генерал повернулся лицом в сторону джунглей. Пуля должна была войти ему в лоб и разнести голову. Он был обречен. Но Кул не успел нажать на курок, потому что генерал исчез. Легкое свечение, так Кулу показалось. А может, никакого свечения и не было, просто генерал. Сопровождавшие его офицеры замерли. Ничего не произошло, но генерал исчез. В прицел Кул видел растерянные лица.
Только когда за спиной сомкнулись влажные ветки и капрал Бурке указал направление, в котором следует отступать, до Кула дошло, что в стихах дедушки Хо реалий больше, чем можно было подумать. Свежая рыба, которую готовят в Годэ… Собачье жаркое, принятое в Баосяне… Нет, там было что-то еще, о чем Кул подолгу и безрезультатно раздумывал в одиночке между допросами. Исчезновение знаменитого генерала почти год держалось вьетнамцами в тайне. Но затем странные слухи подтвердились, и Кул был уволен из армии.
- Спокойней! Гуси летят.
Шагах в десяти от майора упала граната.
Майор не услышал взрыва. Но когда, оглушенный, поднял глаза, Бич Божий сидел в траве, привалившись спиной к теплому камню. Обеими руками он сжимал левое колено, а внизу на тропе стрекотали чужие автоматы. Майор чуть не силой оторвал руки снайпера от искалеченного колена.
«Нужен врач».
«Здесь даже священника не найдешь».
«Попробуй встать».
«Даже не хочу пробовать», - Кул бледнел прямо на глазах.
«Обними меня за шею».
«Раздумали идти в поселок, майор? - лицо снайпера стало совсем пепельным, как у Джегга. - Меня убили. Я знал, что однажды такое случится».
И спросил:
«Где капрал Бурке?»
«Хочешь сказать - Тардье?» - не понял майор.
«Где капрал Бурке?» - повторил Кул.
«Garde ton sang main. Держи себя в руках, Кул», - в ушах майора звенело, он опять ничего не слышал.
«В Годэ готовят свежую рыбу… В Баосяне - собачье жаркое…»
«Никому больше об этом не говори», - майор приложил палец к губам.
Стрекот автоматов смолк. Тишина и зной навалились на сельву. Казалось, воздух остекленел.
- В Годэ готовят свежую рыбу… В Баосяне - собачье жаркое…
Силы быстро покидали снайпера, но винтовку он снова держал стволом вверх, как привык. Забинтованное колено больше не кровоточило. Майор помахал правой рукой перед глазами Кула, но расширенные зрачки снайпера не дрогнули.
Глава VII
Восемь секунд
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Как выяснила Комиссия, члены экипажа танка Шеридан М 551 (Джим Редер - командир, С.Плисси, Р.Оуэн, О.Рампо-второй) никогда не были связаны родственными или дружескими связями с легионером Гертом Лау, труп которого обнаружен 22 августа прошлого года в северном секторе закрытого полигона. Капрал Аустон, рядовой Квайт, водитель Шор также не знали погибшего. Рядовой Герт Лау пропал в юго-западном районе Инини (Французская Гвиана) при воздушном патрулировании. Разумного объяснения появлению трупа легионера и южноамериканского индейца на закрытом полигоне до сих пор не найдено. Слухи о некоем таинственном колодце, проходящем чуть ли не сквозь всю Землю, нами жестко пресекаются, так же, как пресекаются ни на чем не основанные слухи о находках якобы большого количества платины и золота на месте незаконного сброса мусора рядовыми части (у маскировочной загородки). Предположения, высказанные майором Моро, откомандированным в Кайенну, тоже не кажутся нам убедительными.
Полковник Редноу.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Начатое расследование продолжить. Все сообщения майора Моро, убывшего в Кайенну, незамедлительно докладывать мне.
Генерал Бастер.
17 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Из тухлой воды торчала морда каймана. Под ногой подломилась ветка, кайман исчез без всплеска, без бульканья. С ходульных корней упала вниз черная рыба. На месте падения осталось углубление в мягком иле. Валентин был уверен, что на пути к лагерю непременно наткнется на людей Большого хозяина, но пока никого не видел. Джегг не врал, охота уже велась. Кул и майор Моро убиты на скале. Конечно, убиты, ведь по ним выпустили несколько гранат. Лехонь попал под перекрестный прицел, он мертв, как самые мертвые мертвецы. Кракар и Коффи убиты при отходе.
Пять трупов.
Это порадует Большого хозяина.
Сеар! Сеар! Шорохи, шелесты, вздохи, неясные придыхания.
Яркая птица мелькнула в просвете обвисших ветвей. Чувство опасности пришло сразу. Люди Большого хозяина возвращались в поселок. Они шли шумно, уверенно. Первым появился неф с гранатометом на плече. Он был в маскировочном комбинезоне, голова повязана желтой банданой, на правой щеке царапина. Возможно, пулевая. За ним шел второй - белый. За ними несли в плащ-палатке раненого. Люди Большого хозяина двигались со стороны лагеря - открыто, громко разговаривая. Они никого не боялись. Это могло означать одно: подразделения капрала Тардье больше не существует.
Проводив взглядом «охотников», Валентин взглянул на часы.
До бывшего лагеря часа полтора ходу. Там, наверное, оставлена засада, но вряд ли люди Большого хозяина насторожены.
Сеар! Сеар!
Каждый вскрик заставлял Валентина останавливаться тем не менее, он вовремя вышел к знакомой прогалине. На фоне темнеющей зелени трепетал костерок. Незнакомые люди в камуфляже совсем по-домашнему сидели на корточках у огня. Запах острого кэрри мешался с дымком.
Валентин невольно сглотнул слюну.
Два трупа в траве. Джек Кроуфт? Капрал Тардье?
То, что не Тибор - ясно. Труп венгра усажен под наклонившуюся уаллабию, руки смиренно сложены на коленях. При всплесках огня, когда тьма отступала, ужасно чернела дыра перерезанной глотки, сквозь которую протащили наружу язык убитого. Возможно, Тибор попал в руки людей Большого хозяина живым. В любом случае галстук по-колумбийски повязали только ему.
Две - три первых звезды смутно отразились в пыльном озере.
Один из людей Большого Хозяина снял котелок с огня и осторожно поставил на землю. Какое бы направление я ни выбрал, подумал Валентин, я все равно не смогу пройти болота. Сезон ливней близок. Еще неделя - две и на сельву обрушатся океаны воды. Нет смысла уходить. Я должен отнять лагерь. В тренировочных лагерях я отстреливал за полгода по полтора десятка тысяч патронов, из «магнума» поражал цели, расположенные в двадцати пяти метрах. Выстрел - две секунды. Это не так уж мало. Сейчас передо мной три цели. Теоретически - шесть секунд. Эффект неожиданности - еще две.
Он терпеливо ждал.
Люди Большого хозяина считали себя в безопасности.
Они не глазели по сторонам. Они переговаривались и работали ложками.
Когда я начну стрелять, котелок упадет на землю, с сожалением подумал Валентин. Он думал о вкусном кэрри, а мертвый Тибор издали из тьмы смотрел на него, страшно вывалив черный язык, искривив лицо, испачканное кровью и маскировочной краской. Тяжелая рукоять «магнума» привычно легла в руку, и Валентин сразу успокоился. Каждый выстрел только наверняка, это подразумевалось.
Восемь секунд.
Он знал: у него нет права на промах.
Все еще прикидывая шансы на успех, он открыл огонь.
Двое сразу упали, но третий успел вскочить. И упал только после выстрела из сельвы.
- Капрал?
Капрал Тардье бесшумно возник у костра.
За весь день, мрачно признался он, я съел только сырую лягушку. Ободрал ее и сожрал чуть ли не живьем. Схватив ложку и котелок, он шумно глотал, успевая оборачиваться на каждый шорох.
- Ты встретил их?
Валентин кивнул.
- Значит, они ушли. Здесь оставались только эти трое.
Капрал передал котелок Валентину. Он не спрашивал, где остальные, Валентин уже показал ему пальцы. Пять. Это означало, с ним никого нет. И здесь никого, жестом ответил капрал. Его самого спасло то, что утром на илистом берегу он нашел брошенное индейское каноэ. Днище протекало, но капрал аккуратно заткнул щели травой и замазал глиной. Оставив в лагере Джека и венгра, он отправился к месту предполагаемого падения самолета. За озером стояла стена вечного леса. Она была туманная и безмолвная. Так же туманно и безмолвно возвышались на юго-западе безжизненные отроги хребта Тумак-Умак, уже покрытые темными тучами, первыми предвестниками сезона дождей. К удивлению капрала, озеро оказалось глубоким, а на противоположном берегу он легко обнаружил свежую просеку - раздробленные стволы, вывернутые корневища, груды сорванных веток, листвы, лиан…
- А Тибор и Джек?
- Я приказал им держаться вне поляны, чтобы постоянно держать ее под контролем. Думаю, они нарушили приказ. Так случается. Слишком тихо. В тишине все кажется безопаснее, чем на самом деле. Они вступили в бой неожиданно. Я услышал выстрелы издалека. Но все кончилось прежде, чем я переправился через озеро. Меня никто не искал. Они не знали, сколько нас было, а Тибор проглотил язык. - Капрал мрачно усмехнулся. - Скорей всего, они решили, что уничтожили всех. А ближе к вечеру, оставив троих в засаде, ушли. Правда, успели развлечься с Тибором.
И не выдержал:
- Где майор?
- Наверное, убит.
- Что значит, наверное?
- Он был на скале с Кулом и по ним выпустили несколько гранат. Они не спустились вниз. Думаю, некому было спускаться.
- Тс-с… - Капрал приложил палец к губам.
Почесываясь, ворча, сопровождаемый униженными и испуганными выкриками растерянных самок, в освещенном ко строи круге возник ревун. Он стоял на четвереньках, как со бака, нагло подняв рыжую морду. Весь день проспал на дереве, а теперь какое-то сильное воспоминание снова потянуло его к людям. На дереве бесились невидимые самки. Они ни чего не понимали. Они издавали бурю ужасных выкриков но до свихнувшегося вожака вопли не доходили. Почесывая медно-красную грудь, он непонимающе смотрел на огонь и стеклянная слюна тянулась с дергающихся узких губ.
- Guelle du bois? - хмуро выругался капрал. - Je suis a vons.
- Нет, это не похмелье. Скорее, ломка.
- Думаешь, он вернулся за кайфом?
- К хорошему быстро привыкают, капрал.
- Но где он все-таки нанюхался в прошлый раз?
- На борту могли находиться пакеты с кокаином. Так считал майор Моро. Думаю, он не случайно был прикомандирован к нашему подразделению. Он всю жизнь занимался нар - котиками. По крайней мере так говорили в штабе. У меня там приятель. Боюсь, эта тварь не позволит нам выспаться. Пристрелить ревуна?
Капрал покачал головой:
- Он уйдет. Ты же видишь, он ничего не понимает. Завтра нас ждет работа. У нас нет ни людей, ни вертолета, значит, надо захватить поселок.
- Вдвоем?
- Девять человек. Ровно столько ушло отсюда. Один ранен, но в поселке легко найдется замена, так я думаю. Зато на нашей стороне неожиданность. Они не ждут ничего такого. Вы успели сориентироваться в подходах?
- Подняться в поселок можно по каменным лестницам, так сказал негр, которого мы захватили. Других подходов нет. Значит, нет и выбора.
- А он нам и не нужен. Передай фляжку.
- Она пуста.
Глава VIII
Хороший химик
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Я не думаю, что все научные теории верны.
К тому же подход к правильному решению бывает долгим.
Но если мы рассмотрим точки на карте, каждая из которых соотносится с соответствующей находкой (замерзшие пчелы на леднике Шеклтона, кирка из рогов северного оленя в Большой Песчаной пустыне, широконосая южноамериканская обезьяна в русском секторе Арктики, кострище в Домском соборе, трупы легионера и южноамериканского индейца на закрытом полигоне, принадлежащем армии США, груз наркотиков на складах Рено), а затем присоединим к ним точку, в которой исчез танк Шеридан М 551, невозможно отделаться от мысли, что все эти точки как-то связаны между собой. Особенно пропавший танк и трупы на полигоне. Проведя условную кривую, соединяющую полигон и юго-запад Инини, мы получим некое условное полукольцо, пронизывающее часть земного шара. Космический пирсинг, так бы я это назвал. Возможно, Земля действительно пронизана неизвестными нам силовыми полукольцами в самых разных местах. Просто мы пока не знаем соответствующих пар. Мы знаем о находке северных палеолитических орудий в Австралии, роя пчел в Антарктике, теплолюбивой обезьяны в Арктике, груза наркотиков на Аляске и так далее, но знаем только одну
доказанную пару: французский легионер и южноамериканский индеец, а на другой стороне - исчезнувший танк. Думаю, пора физикам математикам подключиться к расследованию. Мое ремесло: наблюдать за непонятным и делать выводы. На мой взгляд, указанные выше факты позволяют утверждать, что какие-то еще не установленные, видимо, внешние по отношению к нашей планете силы (космические?) без каких либо усилий могут перебрасывать из одних мест земного шара в другие (часто весьма отдаленные) те или иные предметы, даже людей и другие живые существа.
Я знаю о негативном отношении некоторых офицеров к моим методам расследования, сэр. Но сейчас это не имеет значения. Речь идет о невероятно перспективных для военных целей исследованиях. Только это имеет значение и в самое ближайшее время я надеюсь выложить все карты на стол. То, что со стороны выглядит откровенным сумасшествием, сэр, совсем не всегда является таковым на самом деле.
Майор Моро.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Полковнику Редноу: затребовать в dea личное дело майора Моро. Провести тщательное обследование здоровья всех офицеров и рядовых, так или иначе имевших отношение к событиям на закрытом полигоне. Держать меня в курсе всех выявленных и выявляемых фактов.
Генерал Бастер.
18 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Солнечные лучи пробились сквозь крону весельного дерева и нежный ночной туман, призрачно укрывший траву, растаял на глазах. Тысячи серых червей копошились в зловонных, засыпанных гниющими листьями ямах.
Факин Крайст! Капрал и Валентин скрытно подошли к ответвлению тропы.
Лес тут не казался густым. Солнечные лучи падали в мутные лужи. Ни писка, ни шороха. Это насторожило капрала, он поднес палец к губам и почти сразу они услышали с невысокой скалы, на которой вчера остались трупы снайпера и майора, чужой голос. «Рожа у тебя совсем кислая, амиго». Голос звучал хрипло, но уверенно. «Я тебя здорово развеселю. Я знал многих молчальников. Рано или поздно все они начинали говорить. Так что, не зли меня, парень. Ты френджи? Гринго? Ну хотя бы кивни, скотина, это совсем нетрудно».
Из кустов пахнуло сладковатым дымком.
Тут кто-то остался жив? Валентин всей спиной чувствовал невысказанный вопрос капрала. Он сам не мог поверить, что майор или Кул остались живы. Испарина выступила на лбу, когда он медленно отвел ветку. Неровная каменистая площадка, поросшая рыжеватой травой.
Все-таки Кул…
Майора на площадке не было…
Все-таки Бич Божий. Левая рука прикована наручниками к прихотливо изогнутому деревцу. Такое не вырвешь, корни уходят на большую глубину, да и нога перетянута грязным, пропитанным кровью бинтом - не упрешься в камень. Правая рука на животе, носовой платок. Обыкновенный носовой платок, которым можно пользоваться и как удавкой. А в трех шагах - здоровенный человек в пятнистой форме, с американским автоматом на плече.
- Ты совсем ослабел, амиго, - хрипло рассуждал человек. - Ты совсем как ребенок, который еще не научился держать головку. Поговори со мной. Я помогу тебе умереть, но открой душу, доверься мне. - Испанские слова звучали резко, Кул явно понимал своего стража. - Я давно не встречал таких живучих тварей, как ты. Мухи живут долго, если им оторвать все лапки, но ты крепче, амиго. Мне приказали проследить за тем, чтобы ты не умер легко. Поговори со мной. Здесь хорошо, - он оглянулся. - Здесь пусто. Тебе, наверное, стоит умереть до появления Большого хозяина, амиго. Вдруг ты его заинтересуешь? Лучше поговори со мной. Может, я позволю тебе умереть до появления Большого хозяина. Хочешь, я сверну тебе сигаретку? - спросил он, вдохновляясь новой идеей. - Хорошая травка, придаст сил. Ты сможешь удержать сигаретку? Я ведь еще не все пальцы тебе отрезал. Сколько там осталось под платком? Указательный и большой? Правильно. Ты застрелил троих, вот я и отрезал тебе три пальца.
- У тебя еще будет работа, - медленно кивнул Кул.
- Давай я сверну тебе сигаретку, а потом отрежу еще один палец. Палец за сигаретку, а? Так будет честно.
- Отрежь. Но указательный.
- Почему именно указательный?
- Иначе я еще смогу нажать на курок.
- Ты? Сможешь? - удивился человек с автоматом. - Ты даже нож не поднимешь, не то что винтовку. Ты уже никогда не сможешь убивать. Ты ведь многих убивал, да? Ты, наверное, убивал и католиков?
- Уверен, что так.
- Это нехорошо. Они не снятся тебе?
- А что, у католиков есть такая привычка?
- Не надо так говорить, амиго. - Испанец мелко положил крест. - Они обязательно должны тебе сниться. Добропорядочный католик никогда не оставляет убийц в покое. У тебя есть семья?
- Нет.
- Совсем никого?
- Совсем.
- Жаль.
Кул не спросил - почему? Наверное, догадывался.
Подняв глаза, он увидел в просвете ветвей глаза Валентина. Для себя снайпер уже ничего не ждал, но ему явно не хотелось отпускать добропорядочного католика.
- Держу пари, амиго, - с трудом произнес он, - я переживу тебя.
- А что ты поставишь на кон? - засмеялся человек с автоматом.
- Палец… Даже два… Ты же знаешь, на правой руке у меня осталось еще два пальца… И торопись, а то я умру… Ты, наверное, устал стоять? Ты же должен торчать, как столб, чтобы тебя видели из поселка… - Кул явно хотел, чтобы его слова долетели до Валентина. Он старался выговаривать слова отчетливо. Это получалось плохо, но все-таки получалось. - Держу пари, ты умрешь раньше меня…
Валентин подал знак капралу.
Стрелять нельзя, это ясно. Выстрел услышат в поселке.
Бросок тоже не пройдет. Добропорядочный католик откроет стрельбу при первом же шорохе. Валентин положил руку на нож. Широкое лезвие, зазубрен по обуху, выемка-зацеп на лезвии для шокового воздействия, в пустотелой рукояти запас для выживания - несколько спичек с теркой, запаянные в полиэтилен, три булавки, три метра ниток, иголка, половинка лезвия безопасной бритвы, завернутая в вощеную бумагу, несколько рыболовных крючков, шестиметровая леска, мини-аптечка и презерватив. Не для секса, нет. Просто в случае необходимости, презерватив можно поместить в носок, получается прекрасная емкость для жидкости.
Капрал поймал человека с автоматом в прицел.
Валентин весело поднялся над кустами. Он не знал, засекут ли его наблюдатели из поселка, но других вариантов все равно не было.
- Марсео! - весело окликнул он.
Вряд ли добропорядочного католика звали Марсео, но имя заставило его оглянуться. На любое другое действие он ответил бы немедленным огнем, но имя… Даже чужое… Кто может по имени окликнуть человека в сельве?.. Не враг… Уж точно не враг… Секундной заминки вполне хватило - нож, с силой пущенный Валентином, вошел в шею человека с автоматом.
- Видишь, я оказался прав, - прохрипел Кул и предупредил Валентина: - Пригнись. Привали придурка спиной к камню. В такой позиции он будет виден из поселка. Как и я. Пусть думают, что он курит.
И не выдержал:
- Сколько вас?
- Двое.
- Пригнись. Еще ниже. Сними с меня наручники, ключ в кармане у этого придурка… В левом… - подсказал Кул и сумрачно ухмыльнулся: - Я был прав, он умер раньше меня… Я думал, он исчезнет, а он умер… - Наверное, в голове снайпера все мутилось. Положив освобожденную от наручников руку на колено, он попросил: - Оставь мне автомат католика. Он с оптикой. Может, я сумею произвести выстрел… Вы ведь собираетесь войти в поселок?
Валентин кивнул.
- Скоро к ним придет вертолет… Амиго был болтлив… Поднимайтесь в поселок с двух сторон, это усилит впечатление. Вам придется работать ножами. Сперва… Потом забросайте казарму гранатами… Амиго много чего наболтал… Обычная вещь… Когда умираешь, тебя перестают бояться…
- Где майор? - подал голос капрал, не выходя из подлеска.
- Возможно, в поселке… Он был контужен… Его унесли… У нас тут многое не сложилось…
И попросил:
- Оставьте мне фляжку католика.
- В ней три глотка, может, четыре.
- Мне больше и не понадобится.
- Разве ты сможешь стрелять? У тебя рука искалечена.
- Только правая… - Кул сумрачно усмехнулся. - Смотрите туда… Там южная лестница. Видите, листва слегка пожелтела… Такая же лестница находится южнее… Заходите одновременно… С двух сторон… Может, вас сразу убьют, я не знаю… Или вы исчезнете… - Он опять бредил. - Сколько у вас гранат? Три?.. Снимите с амиго… Ан рафаль… Не упустите никого… Где капрал Бурке?..
Он уронил голову на грудь.
Нырнув в листву, Валентин наконец почувствовал под ногами твердую землю.
Теперь он двигался короткими перебежками, раскачивал корпус, чувствовал силу слаженно работающих мышц, легко вдавливал ногу в траву, преодолевал скользкие участки шагом еще более коротким. Ничто в карманах жилета ни разу не громыхнуло, не звякнуло. Валентин был уверен, что не потеряет направление в зарослях, твердая земля прибавила ему сил. Он решил, что бежит по выступу скалы, но это оказались плоские плиты, кое-где замытые прелой листвой. Впереди, в полумраке тоннеля, пробитого в зарослях, начиналась лестница. Выщербленные ступени давным-давно потеряли блеск и цвет. Пританцовывающими шажками, используя для прикрытия глубокие боковые ниши, Валентин взбежал до первой площадки. Сверху послышались голоса. Вжавшись в сырую стену, Валентин извлек нож. Он был уверен, что пройдет лестницу до самого поселка. Он сам дивился этой уверенности. Может это потому, подумал он, что приближающиеся голоса звучат так расслабленно? Кому придет в голову, что два недобитых легионера среди бела дня рискнут появиться здесь?
Первый из патрульных поравнялся с нишей.
По звуку дыхания Валентин понял, что патрульный находится уже перед ним.
И ударил. И убил второго. И, очистив лезвие об одежду патрульных, снял с них гранаты. Затем осторожно поднялся по каменным ступеням выше и замер под наклонившимся деревом, обвешанным лианами как бахромой. Теперь прямо перед ним лежала плотно утоптанная площадь, занятая малоками. Пять ровно. Три в линию и две чуть в стороне. У одной стен не было, просто навес из пальмовых листьев. А под навесом аккуратно уложенные мешки и пирамида пластиковых бочек.
Надпись, повторенная по-испански и по-английски, предупреждала:
НЕ СТРЕЛЯТЬ! НЕ КУРИТЬ! ВЗРЫВООПАСНО!
Пригнувшись, Валентин нырнул под навес. Ударило в нос нагретым камнем, железом, ржавчиной, прелью. Сладковатый аромат орхидей смешался с таким же запахом дыма. Шагах в двадцати от склада стояли незнакомые люди. В майках, в шортах. Человек пять. Они курили.
Укрывшись за бочками, Валентин взглянул на часы.
Капрал должен был вот-вот подняться с другой стороны площади.
Из пяти малок, образовавших подобие короткой улочки, две Валентин сразу отмел как неперспективные. Еще одна (большая) могла служить казармой. Окна остальных были закрыты пленкой. Где-то глухо работал генератор, светились электрические лампочки над входами. На бочках чернели четкие буквы:
КСУМКОУБАХЭТ
Он никак не мог понять, на каком языке написано. Потом до него дошло - по-русски:
ХИМКОМБИНАТ
Краем глаза он отметил подозрительное движение и отпрянул за пирамиду мешков.
Под навес шагнул негр в желтой майке, в светлых шортах и что-то крикнул рабочим. Их было только двое. Они не были вооружены и выглядели вялыми. Как после перепоя. Или перекурили травки. Когда негр повернулся, Валентин ударил его ножом.
Это ошеломило рабочих.
Они знали, что в поселке не может быть чужих.
Они уже открыли рты, но Валентин уже стрелял. В конце короткой улочки ответно трещали автоматные очереди. Видимо, капрал поднялся по лестнице. Валентин выскочил из-под навеса и метнул в ошеломленных курильщиков светошумовую гранату. Чека в кармане была прикреплена к шнурку, взорвалась граната еще в воздухе. Чудовищный грохот потряс малоки, фиолетовые молнии ослепили мир. Даже сквозь плотно сжатые веки Валентин ощутил неистовость вспышки. Курильщики упали в траву, кто-то закричал. Трое были живы, но не понимали, что происходит, и Валентин скрутил им руки капроновым фалом, сорванным со столба. На южной стороне люди Большого хозяина, кажется, прижали капрала к земле, застучал крупнокалиберный пулемет. Не мешкая, Валентин забросил на малоку две гранаты.
- Морис! Я иду!
Стрельба стихла.
Готовые к любым неожиданностям, капрал и Валентин прочесали поселок. Одиннадцать трупов, трое контуженных пленников. Казарма лениво горела изнутри, распространяя бензиновый смрад.
- Кто-то мог сбежать, - капрал ухватил за майку оглушенного негра. - Сколько вас было?
Негр бессмысленно тряс головой. Он ничего не слышал.
Бросив пленников, они обошли малоки. В распахнутую взрывом дверь казармы были видны еще три трупа. Еще один свисал с крыши. Возможно, отличился Бич Божий, сумел нажать курок. Склады были забиты плоскими ящиками. В каждом по восемь пластиковых пакетов.
- Сакре ном!
Они обернулись.
Из сумеречной мглы смотрел на них полуголый, худой, страшный, как смерть, человек, прикованный к тяжелому ящику. Судя по следу, оставшемуся на земляном полу, ящик стоял сперва в дальнем углу, но майор доволок его до порога. На большее не хватило сил. Лихорадочный блеск в глазах выдавал его нетерпение. Он прохрипел «Сакре ном!» и закашлялся. Связанные Валентином пленники влекли его как магнит.
- Посадите меня у стены.
- Но кто-то может прятаться за деревьями.
- Не думаю, капрал. Никто сюда не сунется до появления вертолета. У нас мало времени, совсем мало - Липкая испарина покрыла лоб майора. - Может, пара часов, потом явится дон Каличе. Я гоняюсь за ним пятнадцать лет и никогда не видел его. Я даже не видел его настоящих фотографий, понимаете? Фоторобот, опознанный негром, вот все, что я знаю. Но это самый крупный убийца, капрал. Он объявлен вне закона более чем в тридцати странах. На него работают десятки тысяч пушеров. Он убивает сотнями тысяч. Нельзя упустить Большого хозяина, капрал. На складе, откуда вы меня вытащили, лежит пара ручных зенитных комплексов. Это совсем простая вещь. Труба, пусковая рукоять и запросчик - ответчик свой - чужой.
- Я справлюсь.
- Сожгите вертолет в воздухе! - приказал майор. - Если я не успею… Сожгите сразу! Не позволяй Большому хозяину приземлиться. На земле он неуловим. На земле ты его не переиграешь. Убей прежде, чем он почует смерть.
- Я справлюсь, - кивнул капрал.
- Тогда веди сюда пленников.
Негр, индеец и белый.
Светловолосый худощавый белый.
Кудряшки взмокли от пота, он нервно сжимал руки, туго скрученные фалом.
- Дай мне свой «дырокол».
Майор ткнул стволом «магнума» в светловолосого:
- Ты радист? Кажется, ты радист?
- Да, да!
- На какое время назначена связь с вертолетом?
- Я не знаю. Они сами выходят на связь. Может, через час.
Не поднимая руку, майор нажал на спуск. Пуля взрыла землю под ногами светловолосого, он с воплем подскочил, негр презрительно усмехнулся.
- Что у него во фляжке?
Валентин сорвал с пояса негра фляжку.
- Ром. Очищенный. Но его тут на самом донышке.
- Мне хватит. - Майор с усилием сделал глоток и уставился на негра, страшный скелет с горящими глазами. - Любишь хвалить Бога?
Светловолосый с ужасом смотрел на майора.
Губы светловолосого шевелились. Он читал молитву. Так все подумали. Кроме Валентина. Сволочь… Козел… Сука… Даже в устах богохульника это не могло быть молитвой. Светловолосый бормотал по-русски. Он был глубоко убежден, что никто его не поймет. Ну пусть так и будет. Валентин прислонился к деревянной стене. Он видел всю улочку до южной окраины. Сволочь… Сука… Козел… Кое-где валялись трупы. Лениво шевелился огонь в окнах казармы, но дым, как в трубу, всасывало в заросли.
- Ты готов? - желчно спросил майор.
- Да, да! - угодливая улыбочка перекосила лицо светловолосого.
- Кто выбирал место для химической лаборатории?
- Я не знаю. Наверное, люди дона Каличе.
- А ты? - крикнул майор негру.
Негр ухмыльнулся. Он почти пришел в себя.
- Несколько дней назад здесь неподалеку упал самолет. Слышал об этом?
- Си, сеньор, - ответил негр без всякой угодливости.
- Почему ты отвечаешь по-испански?
Выстрелом негра отбросило назад. Он повис на руках вскрикнувших индейца и светловолосого, и капралу пришлось перерезать ножом фал.
- А ты?
- Да! - закричал светловолосый. - Я слышал о самолете. Это сделали люди Большого хозяина. Сволочь… Сука… Козел… - Похоже, он решил выжить любой ценой. - Мы знаем, что самолет сбили. Его нельзя было упустить, ведь с борта могли заметить этот чертов танк.
- Танк? - быстро спросил майор.
- Ну да. Совсем ржавый. Торчит внизу, на свалке.
- Зачем вам танк? Какой смысл? Он утонет в болотах.
- Он появился сам. Не стреляйте! Это звучит глупо, но танк, правда, появился сам.
- Только не говори, что он был с экипажем. - На желтом лице майора определилась странная улыбка.
- Экипаж был!
- Кто это подтвердит?
- Рауль. Комендант базы. Но его убили, он лежит там… - светловолосый со страхом покосился на капрала. - Сволочь… Сука… Козел… У любого можно было спросить, но вы же всех убили… Этот чертов танк появился сам, его никто сюда не тащил. Четыре человека… Полный экипаж… И все мертвые… Большой хозяин запретил подходить к танку. Ни при каких обстоятельствах! Он сказал, что ученые специалисты объяснят загадку.
- Они объяснили?
- Не знаю. Правда, не знаю.
- Ты встречался с доном Каличе?
- Откуда мне это знать? Я мог с ним встречаться, но я же не знаю, был ли это он?
- Как тебя понять? - Майор с усилием облизнул потрескавшиеся от жара губы.
- Большой хозяин нигде не появляется один. Он всегда в компании. Никто не знает, как он выглядит. Если кто-то говорит с доном Каличе, то обращается ко всем сразу и ответить может любой. Напрямую к нему никогда не обращаются, только ко всем сразу… Сволочь… Сука… Козел… Прилетают пять-шесть человек, один из них, наверное, Большой хозяин, а может, нет. Может, он сам никогда не прилетает. Мы же этого не знаем. Возможно, я встречался с Большим хозяином, но я не знаю, кто из этих пяти-шести он?
- Они так похожи?
- Они все разные. Кто толстый, а кто так совсем заморенный.
- Как давно существует химическая лаборатория?
- Думаю, года два.
- А танк? Когда он появился?
- В прошлом году. Кажется, в июле. Все негры попадали, - он с ужасом оглянулся на теплый труп. - Никто не знает, как это случилось. Просто - раз! - и на болоте появился танк. Он бы уже затонул, если бы не древние плиты… И мертвые танкисты… - Светловолосый перекрестился. - Дьявольская работа… Дон Каличе дружите самим Дьяволом…
Хрупкая тишина, нарушаемая лишь хриплыми вскриками жаб, установилась под деревьями. Горько несло дымом. Майор расслабленно опустил левую руку к земле и, к огромному изумлению, Валентин разглядел в сжатой желтой руке миниатюрный диктофон. Майор писал весь допрос на пленку.
- Кто строил лабораторию?
- У Большого хозяина много специалистов.
- Но почему здесь? Почему ее построили именно здесь?
- Никаких внешних посягательств… Никто сюда не доберется… Козел… Сука… Мертвец… Эти районы не заселены… Ты скорее лопнешь, чем добьешься правды… Эти районы необитаемы… Их не контролируют ни французы, ни бразильцы…
- Как сюда доставляют людей и технику?
- Вертолетами и планерами.
- Откуда они взлетают?
- С закрытого частного аэродрома в Бразилии.
- Разумеется, координаты тебе неизвестны?
- Ну да, конечно. Как я могу такое знать?
- Откуда поступает сырье в лабораторию?
- Может, из Кали.
- Хочешь сказать, что вы получаете колумбийское сырье?
- Не знаю… Боюсь что-нибудь напутать… - Светловолосый умоляюще выставил перед собой связанные руки. - Козлы… Как можно на глаз отличить боливийскую коку от колумбийской?
Майор тяжело опустил голову.
- Капрал Тардье!
- Здесь!
- Посадите меня там, - он ткнул рукой в сторону обрыва.
- Да, да, там все видно! Оттуда виден танк! - угодливо забормотал белый.
Валентин на руках донес майора до края обрыва и посадил у каменной невысокой стены, здорово источенной временем. Сквозь листву внизу проглядывало зеленое болото и каменные плиты, на которых действительно стоял полузатопленный тяжелый танк, густо помеченный пятнами ржавчины. Странное зрелище. Шеридан М 551. Майор торжествующе замер. Металлические ящики на корме забиты дерьмом, отходами, мусором.
- Вы сели слишком близко к краю, майор.
- Это не важно. - Он поманил светловолосого. - Вы сбрасываете мусор вниз? Скатываете туда бочки? Бросаете пустые мешки, всякие отходы?
- Ну да. Все тонет в болоте. Скатил бочку и с концами, нет никаких следов.
- Полгода назад здесь сбили вертолет с легионерами, так?
- Вы знаете и об этом? - изумился белый.
- Кто-то из легионеров остался жив, так?
- Да, мне рассказывали… Такое было…
- Одного из легионеров, а с ним проводника-индейца бросили вниз в болото?
- Да, да… - в ужасе шептал светловолосый. - Бросили…
- И проводник был еще жив?
- Я не знаю.
- Эй ты, - указал майор на индейца. - Прыгай!
- Нельзя его отпускать, майор, - быстро предупредил капрал. - Пять метров высоты - это же сущая ерунда. Он не разобьется. Мы его упустим, он расскажет о нас сбежавшим, и они вернутся.
- Прыгай! - приказал майор.
Какое-то время индеец непонимающе смотрел на майора.
- Мне развяжут руки?
- Прыгай! - майор поднял «магнум».
Индеец закричал. Он закричал и прыгнул с обрыва.
Внизу взлетели брызги, но звука никто не услышал. Все произошло совершенно бесшумно. Взлетели брызги, но никакого звука, совсем никакого. Болото поглотило индейца.
- Сакре ном! - потрясенно выругался майор.
Он допил ром и запустил фляжкой в танк. Она долетела до машины, звонко ударилась о броню и исчезла, как только что исчез индеец. Майор поднял глаза, будто мысленно продолжал путь падающей фляжки. Он сидел на самом краю обрыва, желтый и страшный.
- Сколько раз отсюда вывозили груз?
- При мне раза три. О других я не знаю.
- Сегодня тоже возьмут?
- Чего захотел, сука… - Светловолосый вспотел. - Не знаю…
- А химикаты? Откуда их доставляют?
- Я не знаю. Правда, не знаю.
- Но ты радист. Ты не можешь этого не знать. Из Штатов? Из Китая? Из стран Восточной Европы?
- Не знаю.
- Неправильный ответ, - устало произнес майор.
- Погодите, майор, не стреляйте, - поднял руку Валентин. - Можно, я поговорю с этим человеком?
- Ты?
- А почему нет?
- Хорошо, поговори, - усмехнулся майор.
Точнее, хотел усмехнуться. Но никто не назвал бы усмешкой ужасную гримасу, исказившую его лицо. Майор не верил Валентину. Капрал и Джек Кроуфт летали на полигон в Америку для опознания трупа Герта Лоу. Джек Кроуфт и Морис Дюфи нашли голову мертвого петуха в туалетной раковине. Радист врал напропалую, это точно. Майор никому не верил. Подняв фляжку, сделал глоток. От крепкого рома его пробила испарина. Он ни слова не понимал из того, о чем говорили Морис Дюфи и светловолосый радист. Но диктофон в руке майора был включен.
- Ты попал, земеля. - Валентин произнес это по-русски, без угрозы, без нажима, но светловолосый оцепенел. Его пронзило животным ужасом. Он ждал чего угодно, только не русских слов. - Ты попал, земеля. Майор Моро не любит тайн. Когда я переведу то, что ты бормотал в его адрес, он рассердится.
- Ты русский?
- Был им.
- Откуда ты?
- Из-под Владимира.
- А я из Омска. Я правда из Омска!
Майор и капрал непонимающе следили за развитием беседы.
- Послушай, - залепетал светловолосый. Он торопился, он боялся оглядываться на майора. - Послушай, ты прав, мне не стоило распускать язык. Но так бывает. Я же не думал! Ты помоги мне! Я не хочу, чтобы этот мертвец пристрелил меня, как собаку. Ты же видишь, что он мертвец. Он мертвее мертвеца. Никто из них, - мотнул он головой в сторону напряженно наблюдающих за ними капрала и майора, - никто из них не понимает нас. Ни слова!
- Хочешь что-то предложить?
- Да! - задыхаясь, заявил светловолосый. - Многое!
Он вдруг почувствовал какую-то отчаянную надежду:
- Через пару часов сюда прилетит вертолет. Ты оке знаешь. На нем прилетят серьезные люди. - Радист неопределенно повел рукой, решив все-таки не называть имен, чтобы не насторожить майора Моро. - Эти люди… Понимаешь? Они неуничтожимы… Они всесильны… А твой майор уже наполовину мертвец. Даже больше, чем наполовину. Ты же сам видишь!.. Он привык гоняться за людьми, которых ему никогда не поймать… Пятнадцать лет! - вдруг злобно выкрикнул он. - Ну разве не дурак твой майор? Пятнадцать лет и никаких результатов! Или он правда думает, что наркоту можно остановить? Ты реальный человек, я вижу. Ты ведь не веришь всему этому? Правда? Остановить наркоту никому не по силам. Нет на свете людей, которые могли бы остановить ее нашествие. Можно посадить в тюрьмы и в лечебницы несколько поколений, но подрастут новые. Нельзя отнять у человечества его пороки и радости. Понимаешь? Однажды сам Пабло Эскобар заколебался, но Бог его вразумил. Тогда Пабло одумался и удрал из тюрьмы. Так что все это ерунда. Никого не надо слушать. Никто не в силах остановить механизм, запущенный самой природой. Ты только вдумайся, самой
природой! Нужно просто не мешать работающему механизму. А рынок растет, он постоянно расширяется…
- Что ты имеешь в виду?
Радист с надеждой взглянул на Валентина:
- Россию.
- Так я и подумал.
- Конечно! Я знал, что ты поймешь! Ты же умный человек! Ты же из России, совсем такой человек, как я. Мы с тобой видим перспективу, правда? Ты нормальный человек, не то, что эти мертвецы, правда? Ты должен знать: сейчас в России формируется новый рынок. Огромный рынок, таких больше нет! Сам подумай. Российский уголовный кодекс за незаконное приобретение и хранение наркотиков в целях сбыта практически не наказывает провинившихся. Три года! Разве не смешно?
- Не три. Семь.
- Какая разница?
- С конфискацией имущества.
Светловолосый нервно рассмеялся:
- Какое, к черту, имущество? Трудно, что ли, выкупить попавшего в беду человека? В России все можно выкупить. Там идет ломка. Там все бурлит, как в котле. Там нет чистых, остались только нечистые, потому что все варятся в одном котле. Нас с тобой ждут. Понимаешь? В России нужны такие вот динамичные люди. Я чувствую, что ты такой. Нужно рассуждать здраво. Если нельзя остановить зло, значит, надо попробовать приспособить его к действительности, заставить работать на себя. Разве это не разумно? Понимаешь меня?
- Не совсем.
- Я предлагаю тебе работу.
- А ты давно из России? Ты там часто бываешь?
- Я там живу. И часто езжу. По всему миру.
- Развозишь готовый продукт?
- Ты что! Я химик! - возмутился светловолосый. Он явно шел ва-банк. Он уже совсем не оглядывался на майора и на капрала. - Я великий химик. Твой сумасшедший майор принял меня за радиста, но я химик. Ему это знать не надо. Я настоящий химик. В сущности, крупный ученый. Не хочу волновать твоего майора, но Большой хозяин не держит слабых специалистов. Я слежу за чистотой продукта.
- То есть поставляешь химикаты?
- А ты еще не понял?
- Я хочу, чтобы на вопросы отвечал ты. - Валентин видел, что диктофон в руке майора работает.
- Да, поставляю. Из России. У нас есть чем удивить мир. Видишь, я с тобой откровенен, - заторопился химик. - Совсем откровенен. Так и должно быть между друзьями, правда? Люди Большого хозяина установили связь с одним хорошим российским химическим заводом. Конечно, не напрямую.
- Это государственный завод?
- Нет. Приватизированное предприятие. Там молодые хозяева. Злые, честолюбивые. Им нужны такие люди, как ты, как мы с тобой. Пойдешь с нами - осуществишь любую мечту. Любую, понимаешь? Сможешь жить свободно. От всех этих так называемых человеческих чувств происходит один только вред. Я тебе так скажу. В России нас ждут. Там нуждаются в радости и в забвении. Ты будешь иметь дело с людьми ответственными.
- Можешь назвать имена?
- Нет.
- Почему?
- Я не знаю имен.
- Как такое может быть?
- Если я не буду знать имен, значит, никому их не выдам. Доходит до тебя? Я великий химик, но всего только химик, понимаешь? - Он наклонил голову и со страхом, но и со все возрастающей надеждой взглянул на Валентина: - Соглашайся. Часа через полтора придет вертолет, мы должны быть готовы. Ты сразу окажешься в кругу серьезных людей. Они любят инициативу. Они знают, что нам нужны инициативные люди в России. Это только твой сумасшедший майор считает, что всех, кто нарушает закон, можно переловить и посадить в тюрьму. Твой майор - тупица. Он мертвец. У него мозги мелкие. Он, наверное, не представляет, что такое пятьсот пятьдесят пять тонн наркотиков, ежегодно производимых в мире. Дело химиков, таких, как я, делать эти наркотики предельно безвредными. Дарить людям радость, понимаешь? Им тебе так скажу: я великий химик, у меня получается!
- Но имен ты не назовешь?
- Я их не знаю.
- А твое имя?
- Я Жихарев! - заторопился химик. - А по имени - Юрий. Юрий Александрович Жихарев, органик. Это легко проверить. Зайди на любой серьезный химический сайт. Ты сразу увидишь ссылки на мои работы.
- Морис, что с ним?
Это спросил капрал. Он стоял шагах в трех от Валентина, держа на прицеле пустую улочку, но взглядом показал на майора.
- Он умер?
Но майор открыл глаза:
- Дюфи, помоги мне… Помоги встать…
- Да, конечно…
Валентин сделал шаг.
Он хотел взять диктофон, но майор неожиданно оттолкнулся от стены.
Может, он сделал это сознательно, а может, так получилось случайно, никто не понял. Химик вскрикнул, закрыв глаза руками. Он не хотел видеть ужасного бесшумного всплеска.
Глава IX
Игра сделана
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
Уже несколько дней мы не получаем отчетов от майора Моро.
По сообщению из штаба полковника Вокулера, майор Моро принял участие в воздушном патрулировании юго-западного района Инини (Французская Гвиана).
Полковник Редноу.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Срочно восстановить связь с майором Моро.
Генерал Бастер.
18 ноября 1999 года. Французская Гвиана. Инини.
Прежде всего они заставили химика перенести на вертолетную площадку оба зенитных комплекса. Скрыть трубы за обломками древних стен не представляло никаких сложностей. «Вертолет сядет здесь, - химик выглядел сломленным. - Пилот из машины не выходит. Это ему запрещено. На борту крупнокалиберный пулемет, но специального стрелка нет. Все люди Большого хозяина владеют любым оружием. Двигатель тоже не выключают». И быстро спросил:
- Вы хотите сжечь вертолет?
- Я бы сжег, - кивнул капрал. - Но не хочется встречать сезон дождей в этой дыре. Думаю, нас уже разыскивают, но я и лишнего дня не хочу торчать здесь среди трупов. Почему в поселке нет радиостанции?
- Зона радиомолчания. Таков приказ. Даже радиомаяк включается в определенные часы.
И опять быстро спросил:
- А я?
- Что ты?
- Если я помогу… Что будет со мной?..
- Я отдам тебя полковнику Вокулеру. Ты ведь не хочешь сказать, что заслужил большего? - Капрал не спускал глаз с химика. - Сделай так, чтобы Большой хозяин и его люди вышли из вертолета. А чтобы ты при этом чувствовал себя уверенно, я обвяжу тебя поясом со взрывчаткой. Управление дистанционное, этого добра здесь хватает.
- Можно я еще раз переговорю с ним, капрал?
Капрал кивнул.
Он верил Валентину.
- Послушай, Жихарев, - сказал Валентин по-русски. - Ты тут кое-что предлагал мне, так? - Он выдержал небольшую паузу и вытащил из кармана пачку «Житана». - Хочешь закурить?
- Яне курю. - Химик настороженно смотрел на Валентина.
- Ты ведь хочешь жить?
- Это правда.
- И ты догадываешься, как можешь заслужить жизнь?
- Вы собираетесь захватить вертолет? Это невозможно.
- И все же мы его захватим.
- Это ошибка.
- Почему?
- Ваш майор был сумасшедший. - Волнуясь, химик провел ладонью по светлым, слегка вьющимся волосам. - Он - кабокло, дурак. Но он понимал, что переиграть Большого хозяина нельзя. Понимаете? Если за пятнадцать лет охоты такая хорошо обученная ищейка, как этот сумасшедший майор, не добыла даже настоящей фотографии дона Каличе, то что вы можете с ним поделать?
- Убить.
- А варианты?
- Какие варианты? - удивился Валентин.
- Работать… Работать на Большого хозяина…
- Ты же был с нами в контакте, - засмеялся Валентин. - Мало ли о чем мы могли договориться, правда? С чего ты взял, что Большой хозяин по-прежнему будет доверять тебе?
- Ну да, это так. - По лицу химика пробежала тень. - Наверное, ты прав.
И пришел к окончательному выводу:
- Тогда вам лучше сжечь вертолет в воздухе. Этот сумасшедший майор был прав, он сто тысяч раз прав. Если Большой хозяин сойдет на землю… - Химик побледнел от волнения. - Лучше сжечь его в воздухе и дождаться следующей машины. Кто бы в ней ни прилетел, захватить ее будет не так опасно.
- Ты боишься?
- Даже больше, чем можно видеть.
- Значит, теперь ты готов нам помочь?
- Если вы подскажете, как это правильно сделать.
- Ты выйдешь на площадку и встретишь вертолет, - объяснил Валентин. - Остальное мы сделаем сами. Главное, чтобы дон Каличе и его люди вышли из вертолета. Держись соответствующе. Будь таким, как всегда. Если подашь знак, любой знак, который покажется нам подозрительным, тебя сразу убьют. Или мы, или люди Большого хозяина. Я даже дам тебе автомат. Повесишь на груди, чтобы никто ничего не заподозрил. И улыбайся. Весело улыбайся. Ты сможешь? Если все получится как надо, мы возьмем тебя в Кайенну.
- А потом?
Валентин пожал плечами:
- Ты уже спрашивал.
Из-за раскрошенных камней древней стены, бурых от сырости, из-под влажной завесы бледно-зеленых воздушных корешков, густо свисающих с чудовищных зеленых мор, Валентин внимательно следил за небом. Все равно плоский, как щука, армейский вертолет выпрыгнул из сизоватой синевы над туманящимся лесом совершенно неожиданно. Определившись по радиомаяку, пилот сделал короткий круг и повел машину на посадку. Валентин ясно видел пилота и двух наклонившихся к открытому борту людей. Наверное, в вертолете был кто-то еще, но Валентин видел пилота и еще двоих. Если верить майору, подумал он, один из вглядывающихся в сельву людей может быть доном Каличе. Но кто? Длинноволосый в синей бандане через широкий лоб? Или мулат в желтой футболке? В конце концов, подумал Валентин, Большим хозяином может оказаться даже пилот. Почему нет? Прекрасная маскировка. Можно присутствовать при всех делах, при всех сделках, все видеть, все слышать и при этом оставаться в стороне, всегда оставаться неузнанным.
Он внимательно наблюдал за посадкой.
Он знал, что обнаружить его в зарослях невозможно, но все равно спину трогал нервный холодок. Из невидимого поселка тянуло сладковатым дымком. В вертолете запах вряд ли можно почувствовать, а если дон Каличе выйдет из вертолета, это уже не будет иметь значения. Главное, чтобы капрал вывел из игры пилота.
Белая рубашка, шорты, шнурованные башмаки, галстук - химик Жихарев даже на расстоянии казался франтом. Все равно вертолет сперва с ревом прошел над руинами. Пилот оценивал обстановку. Сверкающие винты грозно секли плотный воздух, пускали радуги. Химик развел руки в стороны и вертолет, раскачиваясь, ревя, блистая винтами, медленно опустился. Возможно, встречи так всегда и происходили. Возможно, дон Каличе и его люди именно так всегда высаживались на вершину лысого холма. Валентин не собирался ломать голову над этими вопросами. Уже не имело значения, ошиблись они в чем-то или все делали правильно. Спины выскочивших из вертолета людей заслонили химика. Щелкнул пистолетный выстрел, и сразу завели свою мантру автоматы.
- Морис! В машину! Гуси летят.
Если кто-то из людей дона Каличе остался в живых, Валентин мог не добежать. Он знал это, но бежать надо было. Автоматная очередь, к счастью, хлестнула по бронированному брюху, когда Валентин уже завалился на борт. Ревя и содрогаясь, плоская машина подпрыгнула над примятой травой и пошла вверх.
- Вытолкни пилота!
Мертвый пилот мешал капралу.
- Где второй зенитный комплекс? - крикнул Валентин, сталкивая тяжелое тело за борт.
- Остался внизу. Я не смог утащить оба.
- Тогда заваливайся на борт и уходи в сторону!
- Я уже делаю это. Зачем ты застрелил химика?
- Он занял неправильную позицию. Он должен был стоять чуть в стороне.
Ревущая машина круто разворачивалась над сельвой. В дымке, в листве, в сизоватом, дрожащем от жары воздухе они не видели поселка, никаких построек, даже догорающие малоки ничем себя не выдавали. Но на мгновение среди тухлой бурой воды возник тяжелый танк с длинным грозным стволом, впрочем, низко опущенным, будто и танк смирился с поражением.
- Что в кейсе? - крикнул капрал.
Объемистый металлический кейс стоял под ногами Валентина.
Штурмовым ножом он срубил замки, металлическая крышка откинулась.
- Сакре ном! - потрясенно выругался Валентин.
- Что там? - крикнул капрал.
- Доллары.
- Много?
- Думаю, несколько миллионов.
- Факин Крайст!
- Это знак свыше.
- Что он может означать?
- Как что? Мы богаты!
- Боюсь, это ненадолго, - покачал головой Валентин. - Среди людей Большого хозяина кто-то выживет. Уверен, что убиты не все. Одни сбежали из поселка, некоторые только ранены у вертолета. Когда коммандос полковника Вокулера захватят их, они все расскажут. И про этот кейс тоже. А если первыми в поселок прилетят люди Большого хозяина, то о пропавшем кейсе станет известно еще быстрее.
- Сколько там? - не оборачиваясь крикнул капрал.
- Думаю, около пяти миллионов.
- За каким чертом дон Каличе тащил деньги в сельву?
- Не обязательно сюда. Маршрут дона Каличе мог быть сложнее. Он мог заглянуть в Бразилию, в Колумбию, мало ли, мы ведь ничего не знаем о его распорядке. Где-то он мог расплачиваться с работающими на него компаниями. В поселок он мог заглянуть по пути на какую-то встречу. Жаль, что мы не убрали всех. Кто бы теперь ни наткнулся на уцелевших - о кейсе станет известно.
Двигатель мощно ревел. На фоне далеких угрюмых вершин пенилась густая зелень, тускло отсвечивали болота. И так до самого океана, подумал Валентин. Он не знал, что совсем недавно так думал майор Моро. До белых, окаймленных синевой океанских мысов. До медлительных плесов Марони и сизой дымки Суринама.
Сакре ном!
Несколько миллионов!
Вертолет резко накренился.
- Почему ты меняешь курс?
- Я кое-что забыл, - ухмыльнулся капрал.
- Хочешь вернуться? Нам не хватит горючего до Кайенны!
- Думаю, нас больше устроит Саюль. Там можно договориться с рейсом на Бразилию и купить документы. Приготовь зенитный комплекс, тебе придется стрелять по земле. У тебя три ракеты, Морис. Я кое-что обещал майору.
- Но в поселке остался второй.
- Я выскочу из-за холма, бей сразу по центру поселка. Там химикаты и взрывчатка.
- А другие варианты?
- Какие?
- Сдать людей Большого хозяина…
- Сакре ном! - выругался капрал. Он не оглядывался, он следил за приборами. - Через месяц, а то и раньше, их выкупят или выкрадут. Химик был прав. Если майор Моро не смог добраться до Большого хозяина, то мы что с ним сделаем? Поселок мертвецов, вот что меня устраивает. Только поселок мертвецов. Помнишь, что сказал Кул? Мы должны убить всех!
И закричал:
- Приготовься!
Вертолет с ревом всплыл над холмом.
Опять в болоте внизу промелькнул танк - ржавый, ужасный, с грязными металлическими ящиками на корме. Почему майора так интересовали танки? Как пятнадцатитонная махина оказалась среди болот?
- Давай, Морис!
Вспышка, отдача.
Ракета ушла в зеленое месиво.
Почти сразу взрывная волна подбросила вертолет метров на десять.
Чудовищный черный гриб накалился изнутри, в нем страшно сверкнуло и только тогда докатился рокочущий грохот. Рвались склады с химикатами и взрывчаткой. Черный столб, пронизанный молниями, разрастался над сельвой, как гигантская, на глазах стареющая и оползающая поганка. В стремительном разлете жирных завитков копоти и дыма беспрерывно что-то ворочалось, вспыхивало, взрывалось. Вряд ли кто-то мог спастись от этого бешеного огня.
- Я дал слово майору Моро.
- А если бы мы не нашли доллары?
Валентин постучал ногой по металлическому кейсу.
Капрал ухмыльнулся. Он смотрел на одиноко торчащее над сельвой дерево. Почти до самой верхушки оно было голым, ни одного листочка, но верхушку украшал яркий зеленый зонтик.
- Мы сядем в Саюле, - крикнул капрал. - Думаю, дня нам хватит. У меня везде есть приятели, они тоже хотят заработать. Служба в легионе закончилась. В ближайшее время рынок наркотиков тряхнет так, что нам не надо оставаться даже в Бразилии…
И заорал:
- Выброси кейс!
- Выбросить? - не поверил Валентин.
- Кейс! Только кейс! - орал капрал. - Содержимое переложи в сумку. Вон валяется под сиденьем. Через три часа мы будем в Саюле. Игра сделана, Морис!
- Пятнадцать минут назад ты рассуждал совсем по-другому.
- Пятнадцать минут назад я еще не был миллионером.
Совершенно секретно.
База S1-6. Генералу Бастеру.
Сэр!
18 ноября в два часа ночи офицер Джон Ф.Степлтон, обходивший посты северного сектора полигона, обнаружил у маскировочной загородки два трупа. Белый и индеец. Индеец был еще жив. Кровь текла по лицу, он выговорил какое-то слово. Что-то вроде араси, офицер так записал его. Рядом с индейцем лежал очень худой человек в изодранной военной форме. Офицер Степлтон утверждает, что знаком с этим человеком. Он утверждает, что это майор Моро из Спецотдела, несколько месяцев назад откомандированный в Кайенну (Французская Гвиана). В левой руке майора был зажат диктофон. Пленка частично размагничена, но некоторые фразы дивизионным специалистам удалось восстановить. Часть фраз произнесена по-русски. Привожу восстановленные обрывки.
…Quel est votre prenon?..
…De mal en pis… Mais que diable allait il faire dans cette galere…
…хочу знать о нем все. Понимаешь, Джегг, все! Привычки, тембр голоса. Как выглядят его глаза и усы…
…с закрытого частного аэродрома в Бразилии. Я не знаю, как он называется…
… А танки? Только один? Его доставили на планере?..
…не хочу, чтобы этот мертвец пристрелил меня. Ты же видишь…
…пятнадцать лет и никаких результатов! Или он правда думает, что наркоту можно остановить? Ты реальный человек. Ты ведь не веришь всему этому…
…люди, хорошо знающие Россию…
…хорошее приватизированное предприятие…
…если я не буду знать имен, значит, никому их не выдам. Понимаешь? Я великий химик, но всего только химик…
К сожалению, это все, что удалось установить.
Полковник Редноу.
ПРИПИСКА: Дивизионный лингвист отнес слово араси к языку индейцев араваков. Указанное слово можно перевести как мать дня, заря.
РЕЗОЛЮЦИЯ: Полностью засекретить все сведения о происшествиях в северном секторе полигона. Диктофон майора Моро передать в Спецотдел, связаться с РЕА и с командованием Иностранного легиона в Кайенне. Тело майора, так же, как и индейца, подвергнуть полному обследованию. С полученными данными незамедлительно знакомить меня.
Генерал Бастер.
ПРИПИСКА НА ПОЛЯХ(рукой генерала Бастера): Не допускать к расследованию никаких штатских крыс. Привлечь специалистов физиков, математиков и биологов из военного Исследовательского центра. Слишком заманчивые перспективы, чтобы упускать их.
Разворованное чудо
В.Свиньину
Совесть - сознание и чувство моральной ответственности человека за свои действия перед обществом, народом, а также перед отдельными людьми, моральная самооценка личностью своих поступков и мыслей с точки зрения определенных для того или иного народа, класса норм нравственности, ставших внутренним убеждением человека. Совесть является общественной, конкретно-исторической категорией, возникшей в результате взаимоотношений между людьми в процессе их исторического развития.
БСЭ
Глава I
Белые великаны
Таких, как я, можно встретить в любом недорогом баре Солсбери, Стокгольма, Парижа, Брюсселя, Лондона. Среди нас есть французы, славяне, бельгийцы, немцы. За нами прошлое и большой опыт обращения с любыми видами оружия. О нас говорят: у них нет будущего. Это не так. Пока газеты и телевидение кричат о политических страстях и военных переворотах, терзающих ту или иную страну, пока существуют колониальные и полуколониальные зоны, пока в мире действуют силы, направленные друг против друга, мы всегда будем нужны тем, в чьих интересах совершаются эти перевороты, тем, кто пытается силой утвердить свое превосходство. Новоиспеченные диктаторы и специальные военные комитеты без каких бы то ни было колебаний снабжают нас оружием, и мы летим в очередной Чад, в очередную Уганду.
Мы - это солдаты Иностранного легиона.
И в Конго я попал с легионом.
Американский «Боинг-707» принадлежал бельгийской авиакомпании «САБЕНА» и пилотировался английскими пилотами.
Меня это не трогало.
Мне вообще наплевать, кому принадлежит самолет и кто его ведет, главное, чтобы он приземлился в запланированном пункте. Я летел работать, а не решать ребусы. К тому же я не люблю лишнюю информацию.
Катанга.
Бросовые жаркие земли с термитниками, возвышающимися, как дзоты, над мертвой сухой травой. Непривычно высокие, поросшие кустами, то оранжевые, то мертвенно-серые, как слоновья шкура, то красные, то фиолетовые, термитники, громоздясь друг на друга, тянутся, как надолбы, через всю Катангу - от озера Танганьика до Родезии.
Племен в Катанге не перечесть.
Я пытался что-то узнать о них, но в голове, как строки непонятных заклятий, остались одни названия - лунда, чокве, лвена, санга, табва, бвиле, тембо, зела, нвенши, лемба. Были и еще какие-то, я их не запомнил. Да и перечисленные остались в памяти только потому, что с одними, поддерживающими партизан-симбу, мы вели войну, а другие, признававшие власть премьер-министра Моиза Чомбе, нас поддерживали.
Наемникам, то есть нам, платил, понятно, премьер министр.
Бороться с партизанами-симбу оказалось не столь уж сложно. Оружием они владели никудышным - длинноствольными ружьями, попавшими в их руки чуть ли не во времена Ливингстона и Стэнли; кроме того, симбу были разобщены. Б тропических чащах прятались симбу Пьера Мулеле, симбу Кристофера Гбенье, симбу Николаса Оленга, симбу Гастона Сумиала, наконец, просто симбу без всяких кличек. Их разобщенность была нам на руку и не раз помогала брать большие призы: люди Моиза Чомбе хорошо платили за труп каждого симбу, вне зависимости от того, к какой группировке он принадлежал.
Понятно, были у нашей работы и свои темные стороны.
Например, отравленные стрелы.
Пуля может проделать в тебе дыру, но пуля иногда оставляет тебе шанс выжить, а вот отравленные стрелы бьют наверняка. Через час - полтора ты уже труп, ты валяешься под солнцем, вздутый, как дирижабль, и ни один лекарь не посмотрит в твою сторону.
Понятно, это не добавляло нам добрых чувств к симбу, хотя в принципе я не из тех, кто вообще относится к черным плохо. Просто я привык выполнять работу тщательно. Этому я научился у немцев, когда они вошли в Хорватию. Немцы в высшей степени аккуратные работники. Опыт, перенятый у них, пригодился мне в Конго, где я старался обучить новичков прежде всего основательности. Увидел черного - убей! Ведь на черном лице не написано - враг он тебе или просто в неудачное время вышел из хижины взглянуть, светит ли солнце. Наш главный шеф, командовавший рейнджерами (кстати, немец - майор Мюллер), одобрял подобные вещи, а уж майору Мюллеру можно было верить - с 1939 года не было, кажется, ни одной войны, в которой он бы не участвовал. Именно майор научил нас в занятых у симбу деревнях убивать прежде всего знахарей и кузнецов. Кузнецы штампуют наконечники стрел, а знахари снабжают партизан ядами.
После активных действий на юге мы рады были узнать, что наша группа выступает на патрулирование одного из самых глухих, но зато и самых спокойных уголков Катанги. Капрал, человек желчный и скрытный, давно, на мой взгляд, оставивший мысли о штатской жизни, в первый же день собрал нас вместе. Он прекрасно разбирался в местных диалектах и сразу спросил меня:
- Усташ, как прозвучит на местном диалекте команда: стой, пошел, вперед, сидеть, не глядеть по сторонам?
- Телема, кенда, токси, ванда, котала на пембените, - без особой охоты ответил я.
- А как ты поймешь просьбу черного друга - бета не локоло на либуму?
- Бей его по животу! - вмешался в беседу француз Буассар.
- А если черный спросит: мо на нини бозали кобета? То есть, за что бьете?
Буассар опять вмешался:
- Лично я в ответ поддам черному под ребра. И скажу - экоки то набакиса лисусу? То есть - хочешь еще?
И заржал.
Буассар любил посмеяться.
Пылища на тропах Катанги невероятная.
Когда мы ввалились в лес, от пыли мы избавились, зато джип сразу начало бросать на корнях, будто мы на небольшом судне попали в приличную болтанку. Со всех сторон обрушилась на нас влажная горячая духота, в которой, как в бане, глохли все звуки. Откуда-то сверху прорывался иногда вопль обезьяны или птицы-носорога, но внизу все тонуло в душном обессиленном безмолвии, нарушаемом лишь рычанием джипа.
Я никогда не забирался в тропический лес так глубоко и чувствовал себя несколько неуверенно. Наверное, и остальные чувствовали себя не в своей тарелке. Только на капрала ничто никогда не действовало. Кроме, пожалуй, темноты и замкнутых помещений, о чем я случайно узнал еще в Браззавиле. Могу поклясться, что в прокуренном темном кинозале капрал интересовался не тем, что происходило на экране, а тем, что могло происходить за его спиной.
Не знаю, кого он боялся и боялся ли, но что-то такое с ним происходило.
Впрочем, какой рейнджер любит позиции, не защищенные с тыла?
Да и скелеты в шкафу у каждого свои.
Место для лагеря мы отыскали удобное - огромные деревья наглухо и со всех сторон окружали большую, поросшую травой поляну, редкие кусты на поляне мы сразу вырубили.
Буассар завалился на брошенный в траву брезент, и дым его сигареты приятно защекотал ноздри.
Я присел рядом.
Малиновый берет и пятнистую рубашку я сбросил, подложив под локоть, чтобы не чувствовать жесткость брезента. И не торопясь потянулся к вскрытой французом банке пива.
- Ба боле, ба-а-а… Ба би боле, ба-а-а… - отбивал такт Буассар.
В нехитрой песенке, мелодию которой он насвистывал, речь шла о том, как хорошо, когда нас двое, а ночь тиха и безлюдна.
Типичная французская песенка, хотя на чернокожий манер.
Впрочем, какое дело до манер тем, ночь вокруг которых тиха и безлюдна?
- Ба боле, ба-а-а! - подмигнул я Буассару.
Несмотря на некоторую болтливость француз мне нравился, я старался держаться к нему поближе. Занимаясь такой работой, как наша, нелишне знать тех, на кого можно положиться в деле.
Мы курили, потягивали теплое пиво и смотрели, как негриль бабинга, взятый капралом месяца три назад в сожженной глухой деревушке, возится у костерка, собираясь готовить обед, а голландец ван Деерт, глухо обросший густой бородой, здоровенный, как буйвол, жуя резинку и щуря маленькие свирепые глазки, что-то негру внушает. Мы не слышали - что, но примерно догадывались. Голландец терпеть не мог черных, у него была на черных аллергия, он пятнами шел, когда видел двух, а то, не дай бог, троих черных.
Но я это не в осуждение.
У каждого свои привычки и вкусы.
Будем считать, что в данном случае голландец просто следил за чистотой и опрятностью негриля ба-бинги.
За походным столом я сидел рядом все с тем же французом. Никто не звал его по имени, многие даже не знали его имени - просто Буассар, иногда. Длинноголовый. Буассар на прозвище не обижался, ведь это он сам однажды объяснил - богатые люди, дескать, почти всегда относятся к долихоцефалам, то есть как раз к этим вот длинноголовым. Только голландцу утверждение Буассара не понравилось. Ему, наверное, больно было узнать, что, как короткоголовый, он навсегда обречен на нищенство.
- Жри я так, как ты, Буассар, - сказал тогда голландец, поигрывая коротким ножом, - я наел бы себе голову подлиннее, чем твоя.
В этой фразе был весь ван Деерт.
Буассар ухмыльнулся.
Он вовсе не настаивал на своем утверждении, касающемся исторической роли долихоцефалов. В конце концов, эти свои неожиданные знания он почерпнул из случайной книжки, опять же случайно попавшей ему в руки в военном госпитале Алжира в тяжкие минуты кафара - большой тоски, часто одолевающей белого человека в чужом для него тропическом климате. Буассар не собирался спорить с голландцем. Ван Деерт часто вел себя как скотина, но Буассар находился рядом с ним во время похода на Чад, а потом воевал на Гваделупе, а потом они вместе усмиряли Алжир и Марокко. Им было что вспомнить. А это позволяет терпеть друг друга.
Буассар и сам любил шутки.
Случалось, он садился около кухонного костерка так, чтобы видна была рукоять тяжелого «вальтера», сунутого в карман, и как о чем-то само собой разумеющемся заводил неторопливый разговор с негрилем бабингой о его, бабинги, возможном и скором побеге к симбу.
- Только ты не уйдешь далеко, - вкрадчиво заканчивал Буассар, и его выцветшие глаза смеялись. - Ты знаешь, я хорошо стреляю. И если ты попробуешь сбежать, бабинга, я продам твой череп тем американским ребятам, что обслуживают бананы Сикорского.
Знаешь, что такое банан Сикорского, бабинга? Не знаешь? Подсказываю. Это боевой вертолет. Такая большая стрекоза, загруженная ребятами в пятнистых рубашках. За череп негра с пулевым отверстием во лбу или в затылке они дают кучу долларов. А это твердая валюта, бабинга. А твердая валюта нужна всем.
И показывал негру «вальтер»:
- Тот самый калибр, бабинга. Пуля большого калибра может раздробить череп, а «вальтер» - деликатное оружие. Получается просто дырка в черепе и мелкие трещинки вокруг, будто паутина. Очень красиво, бабинга, держать над камином череп негра с пулевым отверстием. Ты согласен?
Бабинга кивал затравленно.
- Оставь негра, - окликал я француза.
Я знал, что ему нравилось мое вмешательство.
Спрятав «вальтер», Буассар, ухмыляясь, брел к палатке. На смуглом лице рейнджера играли все его шрамы, перемешанные с ранними морщинами.
А вот голландца я не любил.
Точнее, не доверял голландцу.
Ван Деерт был слишком жаден, слишком жесток - даже для легионера. На что он способен, он доказал еще в Индокитае, а к нам его занесло объявление, однажды появившееся в «Дагенс нюхетер»: «Крепких мужчин, интересующихся сельскохозяйственными работами в Конго и владеющих всеми видами огнестрельного оружия, просят позвонить по телефону такому-то».
Ван Дееерт позвонил.
Он обожал «сельскохозяйственные работы» и владел всеми видами огнестрельного оружия. И еще - он торопился. В те дни его фотографию таскали в карманах чуть ли не все полицейские Швеции, в которой он временно пребывал. К счастью голландца, из «сельскохозяйственной» конторы его быстренько переправили прямо в Конго.
Слева от меня жевал тушенку новичок немец Шлесс.
Капрал сам подогнал Шлессу форму, она сидела на нем прекрасно, но это было все, что мы о нем знали. Никто из нас пока не видел новичка в деле.
А напротив сидел Ящик.
Он сидел, опустив глаза. Случалось, ложка надолго застывала у его губ, будто неожиданная мысль останавливала его. У Ящика были светлые короткие волосы. Он не любил, разговаривая, глядеть собеседнику в глаза. Мы, собственно, никогда с Ящиком не разговаривали: он объяснялся только на плохом итальянском, хотя на итальянца не походил.
И еще деталь - он боялся дождей и грома.
Нас это смешило.
Но если Ящик, так его почему-то прозвали, ложился за пулемет, можно было спокойно раскуривать сигарету прямо на бруствере. Умение Ящика владеть пулеметом пугало. Впрочем, в легионе всегда есть возможность стать в каком-то деле непревзойденным мастером. Б конце концов, тебе платят и за это. В конце концов, это позволяет тебе выжить.
Из нагрудного кармана капрала торчал обрывок газеты, давно затертый на сгибах. Он подобрал обрывок газеты в каком-то браззавильском баре и постоянно таскал обрывок в кармане. Может, там было что-то такое, о чем не прочтешь ни в какой другой газете, не знаю, но, капрал давно заработал право на причуды. Он относился к настоящим легионерам, к легионерам до смертного часа. Там, где он проходил, сгорала и уже не росла трава, как, впрочем, и под ногами голландца.
А это кое-что значит.
Прихватив пару жестянок, я вернулся на брошенный возле палаток брезент.
Из-за примятой травы глянула на меня тупыми глазами желто-зеленая древесная лягушка. Наверное, она свалилась с ветки. Ни с того, ни с сего я вспомнил слова одного чудака о том, будто в спокойном состоянии такие вот лягушки вообще ничего не видят. Так у них устроено зрение. Мир для них - просто сплошной голубой фон без каких-то там деталей или просветов. Но, как объяснил мне тот же чудак, лягушки ничуть не чувствуют себя обездоленными существами. Достаточно чему-то перед ними шевельнуться, дрогнуть, мелькнуть, как лягушки будто просыпаются и без всяких раздумий прыгают на внезапно высветившуюся добычу. Понятно, что при таком раскладе вполне можно помереть с голоду, находясь в окружении десятка насекомых, вкусных, но не проявляющих никаких признаков жизни, но так устроена жизнь: хочешь доказать, что ты живой, - дергайся.
- Усташ, ты знаешь, какого цвета зебра?
- Она полосатая, Буассар.
- А она черная в белую полоску? Или белая в черную?
- Обсуди это с бабингой.
Но французу хотелось поговорить:
- Это правда, Усташ, что тебя видели в Каркахенте?
Вообще-то о таких вещах не спрашивают. Буассар это знал, но, наверное, я сам спровоцировал его своим невысказанным вслух расположением. За добро платят. Иногда дорого.
- Не злись, - понял меня Буассар. - Я под тебя не копаю. Просто мне говорил о тебе один парень. Он был итальянец и работал на крупную газету, хотя ходили слухи, что работает он не на газету, а на Интерпол. В конце концов для него это кончилось плохо. А ведь он, Усташ, умудрился взять интервью у самого майора Мюллера.
- Майор не родственник нашему капралу?
- С чего ты взял?
- Не знаю, - усмехнулся я. - Зачем макароннику понадобилось брать интервью у майора Мюллера?
- Чтобы рассказать миру правду про нас. Это его собственные слова. Кое-кто якобы еще не знает про нас всей правды, а им якобы этого хочется. В кармане макаронника, Усташ, мы нашли список. Довольно подробный, со всякими деталями. Там среди имен было твое. Этот макаронник и меня, кстати, спрашивал: не встречался ли я с парнем по кличке Усташ? Я, понятно, отнекивался. Да и откуда мне знать парня с такой кличкой, правда? - Буассар заржал. - Но если честно, Усташ, этот макаронник кое-что знал о тебе. Он утверждал, что натыкался на твой след в Аргентине, а потом в Испании. Не знаю. Может, врал.
- Чего он хотел?
- Подробностей. Любых подробностей о нашем быте. Капрал этого не допустил. Но несколько лет назад настырный макаронник сумел добраться до испанского поселка Бенинганим, лежащем рядом с Каркахенте. Ну, а кое-кто знает, что именно в Каркахенте находится военный лагерь усташей, давным-давно проигравших свою войну. Я потому и спрашиваю, Усташ, что никак не могу понять: ну, если нет такого самостоятельного государства Хорватия, если сама партия усташей давно объявлена вне закона, то как могут существовать, да еще в Испании, военные лагеря усташей?
- Это ошибка, - неохотно ответил я. - Там, наверное, есть ребята из Хорватии, но они иммигранты, и их немного. Думаю, это просто спортивный лагерь.
Буассар затрясся от смеха:
- Конечно, спортивный, о чем я и говорю! Макаронник утверждал, что там проходили подготовку очень спортивные ребята. Броде тебя. Ты не злись, Усташ, я тоже занимался в похожем лагере. Видишь эти шрамы? Я заработал их на тренировках.
- Отстань, Буассар. Хочешь поболтать, иди к бабинге.
Но в принципе француз был прав: все мы прошли через «спортивные» лагеря.
- Ладно, - Буассар запустил пустую пивную банку в траву. - Я не собираюсь копаться в твоей биографии. Да и макаронник к тебе больше не пристанет. Он утонул в озере Альберт. Несчастный случай. Рядом с макаронником тогда плыл ван Деерт. Потом я сам видел - майор Мюллер одобрительно похлопал голландца по плечу. - Буассар ухмыльнулся: - Он много чего нам порассказал, этот макаронник. Например, об усташах. Этот человек, который основал вашу партию… Ну, как его?.. Ох уж эти мне славянские имена… Ага, вспомнил!.. Анте Павелич… Он, правда, приказывал вырывать глаза у своих политических противников?..
- Если бы он это делал планомерно, мы не проиграли бы войну и не шлялись бы сейчас по всяким там черным Конго, - неохотно сказал я. - Заткнись и отстань от меня, Буассар. Настоящие усташи не воюют в дфрике. Хефер, Илич, Любурич, Бранчич, Ровер - что ты о них знаешь? Да и не надо тебе знать о них. И ко мне не приставай с такими вопросами. Я здесь потому, что мне нужны деньги. Бот все, что могу тебе сказать.
Он кивнул.
Он сам думал так же.
В наши годы не тешат себя иллюзиями.
- Бабинга! - заорал я. - Принеси пива! Буассар вскрыл принесенные банки и первую подал мне.
Мы еще немного поговорили.
О Конго, о заработках.
Никто не упирал на то, что мы - малиновые береты, синие гуси, рейнджеры, ну и это там, белые великаны.
И нам совсем было хорошо, когда в невидимом, закрытом зеленью непроницаемой духотой небе раздался дальний гул, постепенно перешедший в странный свист, и мы невольно привстали, пытаясь понять, чей это самолет выпевает в небе свою прощальную лебединую песнь?
А потом до нас дошел приглушенный грохот взрыва.
- Кто-то из верхних, - ткнул в небо Буассар. - Я никогда не завидовал верхним. Гляди!
Из палатки выкатился Ящик.
Круглые вытаращенные глаза были полны ужаса.
Он был весь серый, как пепел перегоревшего костра.
Трус, невольно подумал я. Что с того, что он умеет владеть пулеметом? Он все равно трус.
И еще раз решил - держаться надо ближе к французу.
- В машину! - рявкнул, выскакивая из палатки, капрал.
Через пять минут все мы, кроме Ящика, оставленного с бабингой охранять лагерь, тряслись в джипе.
Что мы получим от этой вылазки?
Держу пари, этот вопрос интересовал всех.
Если мы найдем разбившийся самолет, можно будет не торопясь порыться в обломках. Это живые не любят делиться своим добром, а мертвым, как правило, на все наплевать. Если что-то при них остается, они никогда не оспаривают вашего права на эти вещи.
Глава II
Оборотень
Морщась от тряски, капрал спросил:
- Зачем тебе малокалиберка?
Голландец нежно провел рукой по вишневому прикладу:
- Пригодится…
Когда он щурился, щеки его, неестественно красные и тугие, выпирали над буйной растительностью, и тогда голова голландца начинала напоминать подкрашенный волосатый кокос.
Капрал понимающе усмехнулся.
Милях в шести от лагеря дорогу нам преградило огромное, опасно нависшее над тропой дерево.
- Оно насквозь прогнило, - сказал Буассар. - Если мы въедем под него, оно рухнет.
Капрал недоверчиво фыркнул, но остановил джип.
Вытянув шеи, мы пытались рассмотреть - что там, в глубине зарослей? Мне даже показалось, что там что-то мерцает в душном темном переплетении бесчисленных ветвей.
- Там что-то есть, - подтвердил немец Шлесс.
Раздвигая стволом автомата ветви, он нырнул в гущу зарослей.
Немец был новичком, ему следовало утверждаться. Он правильно делал, беря на себя инициативу, но на его месте я бы не полез вот так сразу неизвестно куда. Закурив, мы молча ожидали его, прикидывая, с какой силой должна была врубиться в землю дюралевая сигара самолета, если отсветы взрыва, казалось, и сейчас еще разгуливали в душной полутьме джунглей. Впрочем, у тех, которые вверху, все обычно кончается сразу, а вот сержант Андерсон, попавший в капкан, выставленный на тропе каким-то хитроумным симбу, отстреливался от черных почти три часа, отлично зная, что никто ему не поможет. Он тогда попал в самый настоящий капкан, выставленный на крупного зверя, и левая нога, чуть ниже щиколотки, была у него раздроблена.
Наконец мы услышали:
- Капрал! Я нашел негра.
Буассар заржал.
Неожиданной находку Шлесса мы назвать не могли.
Капрал крикнул:
- Убей его!
- Подожди, Шлесс! - Голландец торопливо спрыгнул на землю. - Не торопись! Я покажу тебе, как это делается.
Через минуту мы услышали выстрел, но ни немец, ни голландец на дороге не появились.
Капрал недовольно ткнул меня локтем:
- Поторопи их.
Я бесшумно нырнул в кусты, скользнул под низкими сучьями какого-то необъятного дерева, как канатом перекрученного лианами, и замер.
Во-первых, я увидел негра.
Это был крошечный, очень худой, с рахитично выдающимся вперед животом мальчишка. Он стоял на земле на коленях, спрятав черное лицо в черных ладонях, но, похоже, лицо он прятал вовсе не из страха перед возвышающимся перед ним, как башня, голландцем, а…
Во-вторых, я увидел странное существо, какую-то уродливую гигантскую бородавку, нечто вроде полупрозрачной опухоли или ненормального нароста на поросшем мхами старом пне. Перед этим наростом, под прозрачной слизистой оболочкой которого все время что-то подрагивало, переливалось, слабо фосфоресцировало, и застыл негр. И чисто интуитивно я вдруг понял, что этот маленький черный вовсе не боится ни голландца с малокалиберкой в руке, ни таинственной опухоли…
В-третьих, я нигде не обнаружил следов разбившегося самолета…
Ван Деерт, чем-то сбитый с толку, поднял малокалиберку и почти в упор вогнал пулю в торчащий перед ним нарост.
- Я ведь попал?
Я пожал плечами.
Было бы странно, если бы он промахнулся.
Тогда голландец выстрелил снова.
Когда пуля с малого расстояния попадает в живую ткань, звук получается отчетливый, специфичный. Такой звук ни с чем не перепутаешь. Но сейчас мы ничего такого не услышали.
Присев на корточки, я осмотрелся.
Не страх, не брезгливость, не удивление внушало бугрившееся над пнем странное образование. Я и сейчас не могу точно определить охватившее меня чувство. Я не боялся, нет, но вот некоторая настороженность… Я не испытывал брезгливости, но вот ощущение чужого… Совершенно чужого… И что-то там под полупрозрачной оболочкой действительно происходило: вспыхивали неясно, вновь гасли, расплывались неопределенные радужные пятна… Так море светится за кормой теплохода… Казалось, эта тварь в любой момент, как хамелеон, готова сменить обличье.
Наверное, так же подумал голландец.
- Оборотень, - хмыкнул он.
- Ну и что? - возразил я. - Никогда ничего такого не видел, но, наверное, эту штуку можно выгодно продать.
- С чего ты взял? - заинтересовался голландец. - Кто купит оборотня?
- Ну, не знаю… Какой-нибудь музей… В музеях любят выставлять всякие уродства… - И спросил: - Ты что-нибудь такое уже встречал?
Голландец поджал губы:
- Я всякое встречал.
- Ладно, идем. Я заберу оборотня, а ты кончай с негром.
- С негром? - Голландец спохватился: - Где негр?
Мы переглянулись.
- Сбежал, - усмехнулся я. - Зачем ему ждать того момента, пока ты обратишь на него внимание?
Оборотень, как мы сразу назвали найденное нами существо, оказался совсем не тяжелым. Его вес странным образом не соответствовал его объему. Любое другое существо подобных размеров весило бы гораздо больше, а я свободно нес оборотня к машине, обхватив его всего лишь одной рукой. Так же легко я забросил его за заднее сиденье джипа.
- Мягкий, - ткнув пальцем в оборотня, удивился Буассар.
- Ничего себе мягкий! Я всадил в него три пули, - возразил голландец, - а на нем нет ни царапины. Он что, глотает пули?
- Где Шлесс? - грубо спросил капрал.
Мы переглянулись.
- Буассар, Усташ, ван Деерт, прочесать местность!
Ленивая вялость, одолевавшая нас, мгновенно ушла.
Одному из нас грозила опасность.
Прорываясь сквозь заросли, я крикнул:
- Шлесс!
Чуть в стороне отозвался голландец, чуть дальше француз.
Неожиданно я очутился на небольшой полянке, плотно окруженной стеной леса. По инерции сделав шаг, я ощутил опасность и инстинктивно упал в траву. Автоматная очередь подстригла надо мной листья и, медленно кружась в воздухе, они теперь падали на меня. По характеру стрельбы я понял: стреляющий не остановится, пока не расстреляет всю обойму.
Так и случилось.
Б тот же момент в мое плечо ткнулся подползший голландец.
- Сволочь! - шепнул он. - Этот придурок соберет здесь всех окрестных симбу.
- О ком ты?
- О немце. Ты что, не видишь? Шлесс спятил.
Как ящерица вынырнувший из листвы Буассар негромко позвал:
- Шлесс!
Ответ - если это, правда, был ответ - нас поразил: Шлесс плакал!
Он плакал по-настоящему, навзрыд.
Мы понять не могли, что это с ним, но когда я поднялся, чтобы подойти к немцу, пуля снова ударила в ствол дерева над моей головой.
- Он спятил, - уверенно шепнул мне голландец. - Я видел такое в Индокитае. Там на ребят иногда находило. Когда человек плачет и палит во все, что движется, это к добру не приводит.
Он вынул из-за пояса нож.
- Ты убьешь его? - удивился Буассар.
- Зачем нам сумасшедший?
- Но мы же не знаем, что с ним случилось.
- А зачем нам это знать?
Пока они переругивались, я осторожно скользнул в заросли, перебежал открытое место и, выпрямившись за толстым стволом, туго обвитым цветущими эпифитами, осторожно глянул туда, где по моим расчетам должен был находиться немец.
И увидел его.
Неестественно бледный, будто из него выкачали всю кровь, немец Шлесс сидел, прижавшись спиной к дереву и далеко выбросив перед собой длинные, обутые в солдатские башмаки ноги. Автомат он отбросил и держал в руке, чуть отведенной в сторону, пистолет. Я отчетливо видел, как по его хорошо выбритой щеке (как все немцы, он был аккуратистом) скользнула, упав на распахнутую рубашку, крупная, блеснувшая, как глицерин, слеза. Левой рукой Шлесс неуверенно, как слепой, водил перед глазами.
- Шлесс! - позвал я.
Он выстрелил.
Не целясь.
Тогда я снова позвал:
- Шлесс!
Еще два выстрела, один за другим. Зато теперь я знал, сколько патронов у него осталось.
Так, время от времени окликая немца, я заставил его расстрелять всю обойму.
И тогда, уже не боясь, пересек поляну, присел перед ним на корточки:
- Что с тобой?
Немец невидяще уставился на меня.
Сломав ветку, я помахал ею перед немцем, но он и ветку не видел.
Его зрачки были неестественно расширены, но он ничего не видел - ни ветку, ни меня.
- Он ослеп, - сказал я рейнджерам, окружившим нас.
- Тогда зачем он нам нужен? - угрюмо спросил голландец. - Кто с ним будет возиться?
Скотина, подумал Буассар. Он скотина, этот голландец. От него и пахнет скотиной. Чем еще и пахнуть скотине? Я таким никогда не доверял, я спать не лягу, если в прикрытии стоит такая скотина. При первой опасности он займется спасением собственной шкуры, он на это запрограммирован. Ему плевать на всех. Так уже было.
Он вспомнил Индокитай.
За колючей проволокой лагеря Ти шла перестрелка, у шлагбаума из всех люков дымил подожженный танк. Сержант Лоренс первым заметил снайпера. Заметил его и ван Деерт, но снайпера снял Лоренс. Я долго потом думал, вспомнил француз, зачем Лоренс это сделал? Он не очень меня любил. Но он снял снайпера, на какую-то секунду открывшись, и сам в ответ получил пулю. Он, наверное, считал, что в следующий раз уже я прикрою его. Может, и жаль, что его убили. Я бы его прикрыл.
Прикрытие!
Вот единственное, о чем стоит всерьез заботиться.
Бот единственное, над чем стоит постоянно думать, - прикрытие.
А ван Деерту наплевать. Он не прикрыл немца Шлесса, скотина. Это надо запомнить и не торчать рядом с голландцем. Он не прикроет, если это понадобится. Он плохое прикрытие.
Что ж, подбил итоги Буассар, я свои выводы сделал. Надо держаться поближе к Усташу или к Ящику.
У Буассара отлегло от сердца.
Он уважал себя за правильные выводы. И он умел радоваться удачам.
Глядя на плачущего немца, он еще раз, далеко не впервые за свою долгую, полную неожиданных приключений жизнь, порадовался - удача не обошла его. Он жив, он может рассуждать, у него есть выбор.
И это справедливо, сказал себе Буассар.
Это справедливо, что удача меня пока не обходит.
Это справедливо, что весь в слезах лопочет что-то свое немец Шлесс, а не я.
Это справедливо!..
Когда капрал развернул джип, Буассар ухмыльнулся:
- Может, ты и прав, Усташ. Может, эту тварь у нас купят.
- Что там с немцем? - перебил его капрал.
И резко затормозил.
Немец, Шлесс, дергаясь, хрипя что-то, двумя руками держался за горло. Его лицо на глазах чернело, он задыхался.
И агония не продлилась долго.
- Вытащите его из машины, - приказал капрал. - В джунглях много непонятных болезней. Мы не повезем немца в лагерь.
Только бросив лопаты в джип, мы несколько пришли в себя.
Крошечный холмик, укрытый дерном, вот все что теперь напоминало о недавнем существовании немца Шлесса.
Поняв наше состояние, капрал сплюнул:
- У нас есть время, а тут рядом есть деревушка. Говорят, что черные в ней поддерживают премьер-министра, но все они скрытые симбу. А уж знахари в деревне точно найдутся. Ван Деерт, садись за руль. Я хочу знать, от чего может так неожиданно умереть такой молодой здоровый мужчина, как этот Шлесс? Просто так ничего не бывает. Держись слоновьей тропы.
И спросил:
- Есть у кого-нибудь выпивка?
Буассар, ухмыльнувшись, вытащил из кармана плоскую фляжку.
- Разве я не запрещал брать выпивку на задание? - спросил капрал, делая крупный глоток.
- Случайность, - еще шире ухмыльнулся француз.
Капрал выругался:
- Дерьмовое виски! - И мрачно усмехнулся: - Но глотку продирает.
Часа через полтора джип подкатил к островерхим хижинам, спрятавшимся под банановыми деревьями. Несколько масличных пальм, черных как сажа, поднимались над поляной. Заливаясь отвратительным визгом, под колеса бросились две - три тощих собачонки с оттопыренными, как у гиен, ушами.
- Они все симбу, - выругался капрал.
Вождь деревни, плюгавый человек с сильно выдающейся вперед нижней челюстью и низким и черным, блестящим, как будто он был отлакирован, лбом, встретил нас у порога хижины. На вожде был старый замызганный пиджак без рукавов - символ силы и власти. Б узких глазах пряталась плохо скрываемая неприязнь.
- Джамбо! - приветствовал вождя капрал. - Умер белый. Он встретил в зарослях черного. Мы работаем на Моиза Чомбе и хотим знать, что делал черный в лесу вдали от деревни? Других деревень здесь нет. Это твой черный. Ты вождь, ты знаешь закон - скажи!
Вождь трижды хлопнул в ладони.
На его сигнал из темных, казавшихся необитаемыми хижин выползли на свет божий десятка полтора стариков и старух. Сгорбленные, беззубые, они равнодушно смотрели на нас, не делая никаких попыток заговорить или хоть как-то выразить интерес к нам.
Капрал покачал головой:
- Черный в лесу был молод. Он ждал белого, и белый умер. Мы хотим знать, зачем черный ожидал белого в лесу?
Вождь снова хлопнул в ладони.
К толпе стариков молчаливо присоединились еще пять - шесть человек. Я бы не назвал их очень молодыми, а может, они просто были сильно истощены.
Капрал побагровел.
Повинуясь новому сигналу вождя, из стоящей поодаль хижины выползла на свет тощая, отвратительная, искривленная болезнями и возрастом старуха. Ее лицо, кроме таз, чуть не наглухо закрывала повязка, сплетенная из сухих бледных стеблей. Медленно обведя стариков взглядом, в котором, несмотря на древний возраст, все еще таился некий жадный огонек, старуха на мгновение замерла. Она тут самая живая, невольно подумал я, увидев, как резво схватила старуха длинный гибкий хлыст, видимо вырезанный в кустах совсем недавно - на нем еще не просох сок, мгновенно окрасивший в желтое сморщенный, черный, как уголь, кулачок старухи.
Тягостное чувство охватило собравшихся.
Капрал, отступив на шаг, незаметным жестом поправил заткнутый за пояс пистолет.
Пригнувшись к земле, старуха хищно ударила, хлыстом о землю.
Раз!
И еще раз!
Колючая белая пыль заволокла поляну.
Но старуха не останавливалась.
Трясясь, что-то выкрикивая, она с силой колотила хлыстом по земле, кривлялась, иногда почти падала в ту же пыль. Тонкая сухая рука безостановочно отбивала удары, хотя никто из черных и глазом не моргнул, равнодушно ожидая, чем кончится для них все это действо. Руки и ноги старухи дергались в одном ритме, она уже танцевала, она уже летела над землей, казалось, сейчас она впрямь взлетит! Но она не взлетела, она наконец упала сморщенным лицом в пыль под ноги тощему, испуганно отпрянувшему негру.
Вождь равнодушно смахнул пыль с рукава:
- Возьмите этого человека.
- Ахсанте, - поблагодарил капрал. - Я забираю его.
И подтолкнул негра к джипу:
- Кенда!
Негр уперся.
- Экоки то набакиса лисусу?
До негра дошло.
Он обреченно опустил голову.
- Привяжи негра к дереву, - приказал капрал Ящику, когда мы вернулись в лагерь. - И скажи бабинге, что нам пора жрать. В этом чертовом климате устаешь быстрее, чем кажется.
Подавая обед, бабинга испуганно скашивал глаза на привязанного к дереву негра.
- Ты чем-то недоволен? - спросил капрал.
- Нет, бвана.
- Может, ты хочешь ему помочь? - указал капрал на пленника.
- Нет, бвана.
Сгустились сумерки.
Голландец развел костер.
Поставив джип так, чтобы его фары высвечивали всю поляну, Буассар пристроился на жестком брезенте рядом со мной. Я примерно представлял, что будет дальше.
- Умер белый, - сказал капрал, подойдя к привязанному к дереву пленнику вплотную. - Ты знаешь об этом.
Капрал не спрашивал.
Капрал утверждал.
Он поднимал наш боевой дух, и пленник кивнул безвольно:
- Ндио, бвана.
- Ты подстерег белого в кустах. Ты произнес заклятия. Ты подослал туда мальчишку, обработавшего кусты ядами. Так тебя научили деревенские знахари.
- Нет, бвана! - закричал негр.
По его щеке, подбираясь к моргающему, широко раскрытому глазу, спокойно бежал муравей, но пленник не замечал его.
- Ты хотел дождаться, когда мы уйдем. Тогда ты забрал бы труп белого. Ты ведь всегда так делаешь.
- Нет, бвана.
- Впрочем, ты не похож на знахаря, - заметил капрал, задумчиво раскуривая сигарету. - Может, ты даже говоришь правду. Я, наверное, смог бы тебе поверить. Докажи, что ты говоришь правду. Мы не видели в твоей деревне женщин и девушек. Наверное, вождь прячет женщин и девушек. Скажи, где он их прячет? Я подарю тебе нож и прощу твое колдовство. Где они прячутся? Я говорю о женщинах и девушках. Я хочу помочь тебе. Ты ведь знаешь, где они прячутся?
- Нет, бвана.
Я поморщился.
Кричать так громко не стоило. Капрал стоял прямо перед негром, и никто к их голосам, в общем-то, не прислушивался. Черный вполне мог отвечать не так громко.
Буассар заметил мою гримасу.
- Усташ, - негромко позвал он. - Иди сюда. Есть дело.
В палатке он сразу вытянул из угла вещевой мешок Шлесса:
- Рубашки мои. Не спорь. У меня тот же размер, что у немца.
Я не спорил.
Я взял нож.
Превосходный штурмовой нож крупповской стали.
Денег в мешке нашлось немного. Что-то около трехсот конголезских франков. Мы поделили их поровну.
Из клапана, заботливо обшитого целлофаном, Буассар извлек аккуратно обернутую в пластик бумагу.
- Придурок, - заметил он, имея в виду мертвого немца. - Он таскал с собой договор.
Включив фонарь, он наклонился над бумагой.
- Точно, договор. «Между правительством Демократической Республики Конго, представленным премьер-министром Моизом Чомбе, с одной стороны, и господином Герхардом Ф.Шлессом, с другой стороны, в последующем именуемым как Лицо, связанное Договором, заключается следующее соглашение…»
Француз ухмыльнулся.
Кажется, ему нравился звук его собственного голоса:
- «Статья первая. Лицо, связанное Договором, обязуется нести службу в качестве волонтера. Функции, выполняемые Лицом, связанным Договором, не обязательно должны соответствовать обусловленной выше должности…»
- Это точно, - подтвердил я. - Джек Макферти… Помнишь такого?.. Он охранял в Каланге черных чиновников, а потом ему приказали их же зарезать… Работа Макферти оплачивалась таким же договором.
- «Статья вторая. Настоящий Договор заключается сроком на шесть месяцев и может быть продлен автоматически, если не последует предуведомления о его расторжении, которое должно быть представлено Лицом, связанным Договором, за тридцать дней до истечения настоящего Договора…»
- Бертон, а еще тот француз… Ну, помнишь, который жрал тушенку как крокодил?.. Жадюга и сволочь… Они, кажется, предуведомили о расторжении Договора как раз ровно за месяц, а пристрелили их за неделю до интересующего их дня…
Буассар хмыкнул:
- «Статья третья. Ежемесячный оклад Лица, связанного Договором, выражается в приводимых ниже суммах (в конголезских франках): волонтер - 41 148.57, унтер-офицер - 49928.50, фельдфебель - 66438.25, младший лейтенант - 99 662.60, лейтенант - 105 642.25, капитан - 126 236.04, майор - 148 321.25, подполковник - 177 321.04. Выплата оклада производится ежемесячно и вперед. Ежегодное повышение - три с половиной процента».
- До повышения доживают не все…
Буассар меня не услышал.
- «К основному окладу добавляются надбавки для семейных (в конголезских франках): жена - 9 975.63, жена и один ребенок - 15 964.76, жена и двое детей - 22 343.26, жена и трое детей - 29 518.86, жена и четверо детей - 37 899.89, с прибавлением сверх этого по 8 381.03 конголезских франка за каждого ребенка».
Буассар заржал:
- Если бы я получал надбавку за всех своих детей!
И продолжил:
- «Если Лицо, связанное Договором, не помещено в гостиницу или в правительственный дом для приезжающих, то оно имеет право на квартирные, соответственно своей должности, а также суточные - 938 конголезских франков в день, а так же на ресторанную надбавку - 526 конголезских франков. Если Лицо, связанное Договором, находится в опасной зоне, оно имеет право на ежедневную надбавку за риск в количестве 2 345 конголезских франков…»
- Франки не бронежилет…
Буассар меня опять не услышал:
- «Статья пятая. В случае смерти Лица, связанного Договором, правомочным родственникам жертвы выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогами не облагается и никаким удержаниям не подлежит. В случае ранений, имеющих последствием полную потерю зрения, ампутацию или полную потерю функций обеих рук, обеих ног, или же одной руки, или одной ноги, полную инвалидность, или неизлечимое психическое заболевание, делающее невозможной любую работу, Лицу, связанному Договором, выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогом не облагается и никаким удержаниям не подлежит. Для постоянной частичной инвалидности устанавливается следующее возмещение: в случае полной потери, то есть ампутации, правой руки - 75 %, левой руки - 60 %, правого предплечья - 65 %, левого предплечья - 55 %, правой кисти - 60 %, левой кисти - 50 %, бедра - 60 %, ноги - 50 %, ступни - 40 %, большого пальца правой руки - 20 %…»
Буассар зевнул:
- «Для левши, при условии, что заявление было сделано им до ранения, оценки, установленные для правой руки, автоматически переносятся на левую. За все ранения, следствием которых явилась постоянная или временная инвалидность всех других органов, кроме перечисленных, подлежит возмещение, определяющееся аналогично установленным выше условиям. От имени Демократической Республики Конго - премьер-министр Моиз Чомбе. Лицо, связанное Договором - господин Герхард Ф.Шлесс, волонтер. Семейное положение - холост. Текущий счет в заграничном банке - Солсбери. Нормально пользуется правой рукой».
- Давай договор, - сказал я. - Передам его капралу.
Легионер, подумал я без усмешки, он вроде говяжьей туши, разделанной опытным мясником. И этот мясник всему знает цену. Бирки с ценой нацеплены на каждый орган.
Ладно.
Мы сами приняли условия игры.
Отдав капралу бумаги Шлесса, я подошел к костру.
Негра давно убрали.
Как ни странно, находясь в палатке, я не слышал выстрелов, но выстрелы должны были прозвучать, ибо голландец с самым что ни на есть деловым видом кипятил в котле что-то черное, крутящееся в крутом кипятке. Я не успел спросить, ван Деерт сам подмигнул мне:
- Череп с пулевым отверстием. Американцы с бананов Сикорского платят за такие штуки долларами.
- Так вот зачем тебе малокалиберка.
- А ты думал!
Я отошел.
Вопила в зарослях какая-то птица, ночь затопила землю.
Бан Деерт, как и я, несомненно, хотел умереть в собственной постели.
Голландца не устраивала земля Катанги, его не устраивали ружья времен Ливингстона и Стэнли, не устраивали отравленные стрелы. Чтобы не получить отравленную стрелу в грудь и не лечь в сухую землю Катанги, ему нужны были доллары.
Как и мне.
И ван Деерт был прав.
Пока Моиз Чомбе, черный премьер-министр, научившийся носить европейский пиджак, будет платить нам, мы будем выжимать из него все, ибо Иностранный легион наше последнее прибежище.
Глава III
Отравитель Бабинга
Я проснулся невыспавшийся, разбитый.
Заставив меня высунуть язык, Буассар покачал головой:
- Я сталкивался с таким в Индокитае. Сперва бессонница, головная боль. Потом начинает желтеть язык. А потом тебя трясет пару дней, на этом все и кончается. На, проглоти эту пилюлю.
Меня морозило.
Ломило каждый сустав.
Я никак не мог что-то вспомнить.
Утомительное и безнадежное дело вспоминать то, что не можешь вспомнить, но я все время пытался вспомнить, совершенно изматывая себя.
- А ты? - спросил я француза. - Ты как?
Он ощерился, правда несколько растерянно:
- Нормально, Усташ. Я ничего такого не чувствую. Проглоти еще вот эти пилюли, - он высыпал на ладонь несколько разноцветных таблеток. - По крайней мере хуже тебе не будет.
- Чем занимался твой отец, Буассар?
Он презрительно пожал плечами:
- У меня не было отца. С такой женщиной, как моя мать, никто, похоже, не мог ужиться. Я не осуждаю ее, - он неожиданно подмигнул мне. - У каждого есть свои… Как бы это сказать…
Он не нашел нужного слова и махнул рукой.
Но я его понял.
Мне вот только никак не удавалось вспомнить… Что-то очень важное… Я отчетливо чувствовал: важное… Что-то, связанное со всеми нами… Что-то такое, чему мы все были или могли быть свидетелями…
Прикидывая и так, и этак, я припомнил даже газету, в которой когда-то в длинном списке имен появилось мое. Это был список военных преступников, приговоренных к смертной казни через повешение. Я, хорват Радован Милич, бывший активный член партии усташей, не был прощен на родине, там охотно заполучили бы меня обратно.
Чтобы тут же повесить.
Ладно, подумал я.
Не знаю, что это такое, - страна Югославия, просто не думаю, что в таком огромном разнонациональном котле можно сварить что-то съедобное. Разве что яд, который убьет самих поваров.
- Судя по виду капрала, завтрак испорчен, - ухмыльнулся Буассар, выглядывая из палатки. - Когда капрал морщится и потирает пальцами виски, не стоит ждать от него ничего хорошего. Он, наверное, злится на немца Шлесса. Если говорить откровенно, немец его подвел.
Буассар снова ухмыльнулся.
- Он настоящий парень, наш капрал. - Что-то неуловимое скользнуло в голосе француза. - На озере Альберт он остановил нас только потому, что в его кармане размок чек на триста конголезских франков. Мы не сильно возражали, позиции у симбу были там хорошо пристреляны, все равно кое-кто считает, что Лесли Торнтона там ухлопали из-за капрала. Помнишь Лесли Торнтона?
Я помнил.
Если ван Деерт прибыл в Конго из Швеции, где прятался от полиции, то Торнтон и Буассар явились к нам из столицы Южной Родезии, где подрабатывали мытьем посуды в одном из ночных баров квартала Хэтфилд. Кто-то посоветовал им заглянуть в скромный домик, на дверях которого красовалась вывеска: «Врач-дантист принимает ежедневно». В приемной толпились крепкие ребята, они болтали на самых разных языках и сверкали белыми, крепкими, как у акул, зубами. Худощавый человечек в штатском с удовольствием отвечал на вопросы.
- Как насчет добавки за риск?
- Она входит в оговоренные договором условия.
- А можно получить заработанное не в конголезских франках, а в твердой валюте?
- Нет проблем. Треть суммы перечисляется в фунтах или в долларах в любой указанный вами банк.
- А как насчет передышек? Нам полагаются отпуска?
- Мы ценим друзей, - худощавый человечек в штатском широко улыбался. - Чем тяжелей труд, тем ответственней и веселей отдых.
Торнтона и Буассара условия устроили.
Только Торнтон добрался лишь до озера Альберт, не успев заслужить отдых. В тот день, когда в кармане капрала размок чек на триста конголезских франков, Лесли Торнтон получил пулю от черного снайпера, засевшего где-то на дереве.
Обычная ситуация.
- Чего они там суетятся? - снова выглянул Буассар из палатки.
- Это оборотень! - раздался мрачный голос голландца. Он незаметно подошел к нашей палатке. - Оборотень выбрался из джипа, проделав в металлическом днище приличную дыру. Мало того, он ведущую ось вывел из строя. Мы здорово влипли. - Голландец нехорошо хмыкнул. - Это ведь ты, кажется, забросил оборотня в машину, Усташ?
- Оборотень пользовался автогеном? - не поверил Буассар. - Что ты несешь, ван Деерт?
- Иди сам убедись.
Мы выбрались из палатки.
Оборотень лежал в траве под джипом, куда вывалился сквозь округлую дыру, аккуратно вырезанную в металлическом днище.
Мы с Буассаром переглянулись.
В металлическом днище действительно была дыра, с тарелку величиной.
При этом мы не увидели никаких следов окалины, вообще температурных воздействий. Просто круглая дыра, будто ее выдавили прессом. А трава под оборотнем пожухла и почернела, как от холода.
Полупрозрачный мешок, заполненный слабо мерцающей слизью.
Что эта тварь могла? Как ей удалось проделать дыру в металле?
- Почему ты не вытащил ее из машины, Усташ? - хмуро поинтересовался капрал.
Я пожал плечами.
И молча наклонился над оборотнем.
Странное зрелище.
Какие-то плавающие радужные пятна… Какое-то движение, там, под полупрозрачной оболочкой… Чем, собственно, может питаться такая тварь? И чем она могла прожечь металлический лист?.. Если кислотой, то, что это за кислота и как она ее вырабатывает?..
Я отчетливо представил оборотня, висящего на ветке дерева.
Эта тварь может здорово пугать.
Тех же негров.
Ага, подумал я, негров.
И поманил пальцем бабингу, насторожено поглядывавшего на нас со стороны кухни.
- Мниама мполе, - сказал я, дождавшись негра. - Прелестный зверек. Ты уже встречал таких?
- Нет, бвана.
Голландцу ответ не понравился.
Он рявкнул:
- Нендо зако!
Бабинга послушно отошел в сторону.
Я попробовал встать так, чтобы оборотень оказался в моей тени.
Он это сразу почувствовал.
Легко, не касаясь травы, как на воздушной подушке, он сместился дюймов на десять в сторону и вновь равнодушно застыл над мгновенно почерневшей под ним травой.
Я осторожно прикоснулся к его оболочке пальцем.
От оборотня несло холодом.
Я сказал:
- На нем пиво охлаждать можно.
- Поиграйся, поиграйся, - с отвращением сплюнул капрал. - Такие умники, как ты, Усташ…
Он не стал договаривать, на что способны такие умники, как я. Его заботила выведенная из строя машина. Он уже принял решение, и его решение мне не понравилось.
- По твоей вине мы лишились джипа, Усташ. Завтра ты отправишься в лагерь майора Мюллера. Нам необходим новый джип. Пригонишь его в лагерь вместе с запчастями.
Я вытянулся и откозырял:
- Я отправлюсь один?
Он чуть-чуть отошел:
- Я подумаю.
И спросил, уже не скрывая удивления:
- Чем можно прожечь такую дыру?
- Возможно, кислотой.
- Ты что-нибудь слыхал про такое?
- Никогда.
- Я тоже, - раздумчиво заявил капрал. - А чем может питаться такая тварь? У нее не видно ни рта, ни глаз. Что она, выпускает кислоту через поры?
- Возможно, оборотень питается воздухом, - предположил Буассар. - Или солнечными лучами. А может, это растение.
- А мне плевать! - заявил голландец. - Растение это или какая-то особо гнусная тварь, какая разница? Если ее нельзя сбыть за хорошие деньги, от нее надо немедленно избавиться.
Все почему-то уставились на меня.
Я пожал плечами и хмыкнул:
- Ты уже пытался избавиться от оборотня, ван Деерт.
- Это точно. Я стрелял в упор. Никакого эффекта.
- Если он жрет металл, если он действительно питается металлом, - покачал головой Буассар, - как мы сможем его транспортировать?
У меня вновь разболелась голова.
Боль пульсировала в висках, отдавалась гулким пульсом в ушах, в каждой частице тела. Осторожно опустившись на спальный мешок, я залег в палатке. Я уже не слышал рейнджеров, прикидывающих возможную цену необычного создания. В конце концов, я в доле, без меня не обойдутся. Я был рад, что капрал не отправил меня в лагерь майора Мюллера незамедлительно. Вряд ли я бы добрался до лагеря в таком состоянии.
Я почти уснул, когда рядом грохнули пистолетные выстрелы.
Стрелял капрал.
Француз первым откинул полу палатки капрала.
Капрал стоял на коленях, обеими руками зажав уши. Пистолет валялся на полу палатки. Не отнимая рук от ушей, капрал прохрипел:
- Выбросьте эту тварь! Она убьет меня!
- Но тут никого нет, - сказал Буассар, машинально оглядываясь.
Наверное, он подумал об оборотне. Но оборотень лежал под джипом - там, где мы его оставили.
- Есть! - прохрипел капрал. - Есть!
- Да вот она! - торжествующее заявил ван Деерт, вытаскивая из складок смятого полога дергающуюся летучую мышь.
Неужели мышь могла напугать капрала?
Никто, понятно, такого вопроса не задал, но Буассар понимающе подмигнул.
- Эта тварь вопила, как сирена воздушной тревоги, - выругался капрал, отнимая наконец руки от ушей.
- Но мы ничего не слышали, - возразил Буассар.
- Не слышали? - переспросил капрал с каким-то тайным значением. - Ты, наверное, спал!
Это хорошо, что вы ничего не слышали, подумал капрал.
И не дай вам бог услышать такое.
Оставшись один, капрал снова заткнул уши.
Эта крошечная тварь совсем меня оглушила. Говорят, человеческое ухо неспособно улавливать ультразвук, но я - то слышал скрипучие вопли летучей мыши! Я вообще теперь слышу каждый шорох! Я, кажется, слышу, как растет трава. Может, я схожу с ума? Случилось же что-то такое со Шлессом. Он был крепкий парень, а скончался в считанные минуты. От чего? И почему я стал слышать такое, чего в принципе нельзя слышать?
Он опустил руку и случайно коснулся обрывка газеты, торчащего из кармана.
Шорох, которого он прежде не замечал, громом отозвался в ушах капрала.
Ладно, смиряясь подумал он, будем считать это громом победы. Или маршем моего возвращения. Ведь для меня это вовсе не обрывок старой газеты, для меня это возвращение.
Он знал наизусть содержание заметки, напечатанной в газете.
Заголовок заметки гласил: «Гюнтер Ройтхубер мертв!»
Они рано хоронят Гюнтера Ройтхубера, желчно, но и с удовлетворением усмехнулся капрал. Хотя и вовремя. Капрал давно привык думать о себе в третьем лице. Я устал. К черту Африку! Я хочу в Европу. Тех денег, что у меня есть, должно хватить и на домик, и на сад, а больше мне ничего не надо. Тех денег, которые я скопил, мне хватит.
«Более восемнадцати лет шли поиски военного преступника Гюнтера Ройтхубера, - вспомнил он текст газетной заметки. - Международный военный трибунал в Нюрнберге приговорил в свое время Гюнтера Ройтхубера к смертной казни за исполнение варварских акций по уничтожению мирного населения Франции, Дании и Голландии. К сожалению, преступник избежал наказания. На днях прокуратура Франкфурта-на-Майне официально объявила Гюнтера Ройтхубера мертвым и сообщила о прекращении его поисков. Решение прокуратуры основано на показаниях, свидетелей, подтвердивших, что Гюнтер Ройтхубер погиб на их глазах во время одной из бомбардировок Берлина».
Вот оно, возвращение.
Капрала пробило холодным потом.
Он слышал, как ползет по брезенту жук - тупо и неторопливо. Он слышал, как трава, пытаясь распрямиться, скребет по днищу палатки.
Это ничего, подумал он. В сущности, это нестрашные звуки. Лишь бы опять не ворвалась в палатку летучая мышь. Капрал боялся летучих мышей, но сладкое торжество охватило его. В конце концов, от летучей мыши можно отбиться. Главное - я вернусь! Теперь я могу вернуться! Свидетели подтвердили факт моей гибели!
Капрал готов был расцеловать неведомых свидетелей, столь охотно подтвердивших факт его смерти.
Я проснулся ночью от шума.
Француз с проклятиями копался в своем вещевом мешке.
- Голова разламывается, - выругался он. - Этот немец, наверное, подцепил какую-то заразу. Надо было бросить Шлесса в лесу. Голландец был прав, не надо было возиться с трупом! Взгляни на мой язык. Уверен, его обложило известью.
Но язык француза оказался чист.
Пошатываясь от слабости, я выбрался из палатки.
Трава таинственно серебрилось. Б просветы ветвей глядели на нас звезды. Далекие, холодные, а оттого чужие.
Я вдруг поймал себя на том, что думаю о звездах как-то не так.
Никогда я не думал о них, как о звездах. Ну, светят себе с небес, этого мне вполне хватало. Сама мысль о звездах таила в себе какую-то загадку. И, как вчера, я все время мучительно пытался что-то вспомнить.
В джунглях стояла глубокая предутренняя тишина.
Даже ночные птицы примолкли.
Но я чувствовал, я не мог ошибиться - за мной кто-то наблюдал. Это не было чувством опасности, тренированный человек сразу определяет такое. Просто кто-то за мной следил: может, не заинтересованно, может, даже равнодушно, но при этом ни на секунду не выпуская из зоны обзора.
В рассеянном звездном свете трудно было что-то рассмотреть, но краем глаза я успел отметить короткую вспышку света под джипом, там, где мы вчера оставили оборотня. Никто не хотел с ним возиться, никто не стал придумывать для него клетку. Зачем? Если он без всяких усилий прошел сквозь металл, разве удержит его деревянная клетка?
Включив фонарь, я сразу увидел оборотня.
Он лежал рядом с джипом, и трава вокруг была черная, будто оборотень убил ее своим невидимым ледяным дыханием.
Заморозки в Африке?
Опустившись на корточки, я прикоснулся к оборотню.
От него действительно исходил холодок, а там, где мой палец коснулся полупрозрачной оболочки, вдруг родилось, вдруг возникло странное далекое сияние, далекое радужное свечение.
Как звездочка в ночном небе, неимоверно отдаленная и чужая.
И почти сразу весь оборотень - весь! - вспыхнул.
Как огромный радиоглаз.
Я отпрянул.
Мне вдруг показалось, оборотень чувствует мое присутствие, подает мне какой-то сигнал. Утирая со лба пот, я сказал себе: оборотень не человек. Оборотень это просто безмозглый мешок, набитый фосфоресцирующей слизью. Правильней смотреть на него не как на живое существо или там растение, а как на нечто, способное принести нам приличные деньги.
- Что ты с ним делаешь?
Над оборотнем наклонился голландец.
- Выключи его, - хмуро сказал он, внимательно разглядывая вспыхивающего, как радиоглаз, оборотня. - Иллюминация нам не нужна.
- А где он выключается?
Голландец сплюнул.
- Никогда не слыхал такой тишины, - признался он. - Не нравится мне эта тишина.
Я промолчал.
Нам платят не за то, что нам нравится.
А утром все поднялись больными.
- Мне снилась виселица, - морщась, пожаловался француз. - Может, Усташ, меня и следует повесить, но почему, черт побери, делать это надо во сне?
За столом капрал обвел рейнджеров хмурым взглядом:
- Что мы ели вчера? Мы могли чем-то отравиться?
- Это надо спросить у бабинги, - со значением ответил голландец. Б его маленьких глазках зажглись хищные выжидательные огоньки.
- Бабинга!
Негр подошел.
Он ни на кого не смотрел, руки у него дрожали.
- Бабинга, - сказал капрал. - Ты бросал вчера в мясо какую-нибудь траву? Ты знаешь много местных трав. Что ты использовал вчера как приправу?
- Ничего, бвана.
- Капрал, можно, я с ним поговорю, - вмешался ван Деерт.
- Заткнись!
- Разве я не соблюдаю дисциплину?
- Заткнись!
- Есть заткнуться, капрал.
Стол стоял в тени, но духота и в тени была нестерпима. Я чувствовал, как медленно, но неостановимо возвращается головная боль.
- Ван Деерт, - взяв себя в руки, негромко приказал капрал. - Сейчас ты отправишься в лагерь майора Мюллера. Я хотел отправить Усташа, но боюсь, он заблудится. Сообщишь майору о случившемся и попросишь помощи. Лучше всего, если ты приведешь пару джипов с волонтерами. Мне кажется, эти места следует хорошенько прочесать.
- Да, капрал!
Преувеличенно твердо ван Деерт прошел к палатке и скоро появился снаружи уже в башмаках, в пятнистой униформе и в малиновом берете, лихо надвинутом на глаза. Автомат он держал в левой руке, и я сразу подумал: капрал прав, голландец единственный, кто еще не подхватил никакой заразы. И подумал: голландец дойдет. Он лучше, чем я, знает местные условия.
А если не дойдет…
- Бабинга! - позвал капрал, проводив взглядом ван Деерта.
Негр опять неуверенно приблизился к столу.
- У тебя не болит голова, бабинга?
- Нет, бвана.
- И суставы не ломит? И слышишь ты хорошо?
- Да, бвана.
- Бросить в мясо траву тебя научили местные знахари?
- Нет, бвана.
Рука капрала скользнула за пояс, но бабинга оказался проворнее.
Каким-то нелепым кривым прыжком он сразу достиг джипа.
Еще секунда, и негр исчез в чаще.
Правда, во всем этом было что-то странное. Ну, скажем, никто не ожидал, что бабинга бросится в ту же сторону, куда только что ушел ван Деерт. К тому же, бабинга мог оказаться в зарослях сразу, но бросился он сперва к джипу. Почему-то бабинга выбрал самый длинный путь.
И еще одна странная деталь.
Хотя капрал и выхватил пистолет, он не выстрелил.
Почему?
Скосив глаза, я взглянул на француза. Потом на Ящика. Они не могли не заметить, что бабинга вел себя не так, как от него ожидали. Он не должен был бежать к джипу. А он побежал.
Почему?
Глава IV
Звездный миссионер
К сожалению, это был не единственный вопрос.
Больше всего меня тревожил Буассар.
Мы устроились с ним в тени отдохнуть, но он беспрестанно тер кулаком глаза и дергал головой, как галльский петух, то вперед, то назад, будто собирался меня клюнуть.
- Какого черта?
Он замялся.
- Не хочешь говорить, не надо, - предупредил я. - Но хотя бы не дергайся. Голландец, возможно, привезет лекаря, дождись его. И вообще, лучше нормально выспаться, чем попасть в руки лекаря.
- Я не могу лечь, - ответил Буассар ошеломленно.
- То есть как это не можешь?
- А так… - ответил француз и снова задергал головой вперед-назад.
А меня от его слов почему-то холодом окатило. Точнее, не от слов даже, а от интонации, с какой он произнес эти слова.
- «Мертвый город застыл в глазах, давай завоюем себе новые земли!..»
- Смени пластинку!
Буассар не слушал:
- «Мы печатаем шаг, наши мышцы крепки, мы хотим прочесать дальние страны!..»
Он не только не мог лечь, он, кажется, не мог остановиться.
- «Отправляйся-ка, парень… - он смотрел на меня выпученными, ничего не видящими глазами и тянул упрямо: - Отправляйся-ка, парень, на поиски незнакомого цветка в дальние страны, лежащие там, за океаном… Все - ничто, кроме твоей силы… Печатай шаг, и пусть дрожат те, кому хотелось бы остановить тебя!..»
- Заткнись, Буассар!
И тогда он сказал негромко:
- Я ослеп, Усташ.
- Ослеп? Ничего не видишь?
- Я вижу, Усташ, но не так, как надо… Чтобы видеть, я должен все время дергать головой… Если я сижу неподвижно, я будто погружен в туман. А? Ты слышал когда-нибудь про такое? Я собственную руку не различаю, если не шевелю ею… Как ночью при вспышках молнии… Наверное, бабинга действительно отравил нас… А?.. Как думаешь, это навсегда?..
- Побереги нервы.
- Ты не бросишь меня, Усташ? Все еще может вернуться. Я говорю о зрении.
- Конечно, - успокаивающе ответил я. - Обязательно все вернется.
- Вот я и говорю, не бросай меня, Усташ, - быстро заговорил француз, ловко хватая меня за руку. - Мы с тобой кое-что знаем, правда? - Он жадно дышал мне в лицо. - Не бросай меня, Усташ. Мы с тобой знаем, что такое надежное прикрытие, правда? Б нашем деле нельзя без прикрытия. Ты ведь меня не бросишь? - Он, наконец, выдохнул то, что, видимо, боялся выдохнуть: - Я не Шлесс, Усташ. Я не заразный. Я точно знаю, что я не заразный. И ты же видишь…
- Да ладно, - сказал я. - От слепоты еще никто не сдыхал.
- Я знаю! - обрадовался француз. - Бот увидишь, я еще прикрою тебя!
Я усмехнулся.
Это он-то прикроет? Будет дергать головой, что ли, чтобы увидеть цель?
Казалось еще минута и француз расплачется.
Мне этого не хотелось.
Я сказал:
- Сиди, не вставай. Пойду принесу пиво.
Подойдя к столу, я негромко выложил новость капралу и Ящику:
- Буассар, кажется, ослеп.
- Ослеп?!
- Ну, не совсем, но в дело, наверное, не годится. Нас теперь только трое. И если ван Деерт не дойдет…
- Голландец дойдет! Я его знаю.
- А если все-таки не дойдет?
Капрал выругался:
- Майор Мюллер прав. Б этой стране, прежде всего следует уничтожать знахарей и кузнецов!
- А если бабинга ничего не подсыпал в мясо? - спросил я. - Мы ведь едим из одного котла. Если бабинга что-то подсыпал, почему это на всех подействовало по-разному? У меня, например, болит голова, а Буассар ослеп…
Я не стал продолжать.
Я не знал, как сказалось отравление на Ящике и капрале. Но, видимо, какого оно на них сказалось, иначе они заставили бы меня договорить.
Взяв несколько банок пива, я вернулся к французу.
- Усташ! - схватил он меня за руку. - А моя слепота, она может сойти за полную потерю зрения? Я могу потребовать по Договору все сто процентов?
- Наверное, - сказал я, и Буассара это несколько успокоило.
По крайней мере до вечера француз протянул без особых ухудшений.
Зато я, очнувшись после тяжелого послеобеденного сна, задохнулся.
Запахи!
Я приподнялся на локте, боясь резких движений, но головной боли не было, как не было вообще никаких плохих ощущений. Я даже испугался - так хорошо может себя чувствовать, наверное, только мертвец. Только вид француза, даже во сне дергающего головой, отрезвил меня.
И я сразу и по-настоящему ощутил запахи.
Ничего такого прежде я не испытывал.
Деревья и кусты, трава и камни, металл, брезент, оружие, пустые банки из-под пива - все обрело неожиданную способность источать запахи. Мир просто исходил запахами. Жадно поводя ноздрями, я вбирал в себя тропическое неистовство - влажную духоту, душную сырость, пряность невидимых орхидей и сотен других, мне неизвестных растений; заплесневелые и чистые ароматы, и ароматы прекрасные и отвратительные.
Конечно, такую чувствительность нельзя было назвать нормальной.
Но, даже думая так, я не переставал жадно узнавать, ловить все новые и новые запахи и ароматы. Несмотря на их чудовищное разнообразие, я легко отделял один от другого, угадывал, ловил легчайшие полутона, сразу узнавая - относится данный запах к какому-то живому существу или он, скажем, исходит от оброненного кем-то патрона?
Еще я заметил, что вижу над предметами таинственное свечение.
Например, над белыми цветами орхидей это свечение было голубоватым, а желтая нежная травка, обычно такая незаметная, испускала пепельный свет.
Я будто попал в другой - неистовый, странный мир, пугающий, но не отталкивающий.
- Иди к нам, Усташ!
Капрал и Ящик сидели рядом у костерка, метрах в пяти от джипа.
Запах брезента, углей, потной одежды густо мешался с ароматами орхидей, мятой травы, бензина.
- Взгляни на оборотня, Усташ.
Не знаю, что и как они видели, - я, например, увидел ураган вспышек.
Оборотень пылал, как обломок радуги.
Он сверкал, как мощная маячная мигалка в ночи, как звезда в пустом небе.
Тысячи и тысячи светлячков, привлеченные его пожаром, толклись над ним в светящемся хороводе, как крошечные планетки вокруг сияющего светила. И я, бывший усташ Радован Милич, профессиональный рейнджер, замер, как гимназистка, вдруг вспомнившая давно исчезнувший в прошлом выпускной бал.
Светлячки толклись над пылающим оборотнем.
Я почему-то подумал: а может, это создание вовсе не с Земли? Может, этот оборотень упал к нам с неба? Может, его занесло к нам из других пространств? Может, и он видит нас в нежных красках и запахах?
Капрал у костра шевельнулся.
Будто испугавшись, запахи на мгновение погасли, но тут же вспыхнули с новой силой. Среди них появилось много новых, незнакомых, каких я прежде не слышал. Были среди них и враждебные, их я сразу отторгал. Были и такие, что пугали меня, но главное, я это понял, весь этот праздничный разлив запахов был напрямую связан с состоянием оборотня.
- Ты когда-нибудь слышал о чем-то таком, Усташ? - потрясенно спросил капрал.
Он сидел прямо в траве, поджав под себя скрещенные ноги, сложив руки на груди. Я отчетливо различил на левом запястье следы тщательно сведенной татуировки.
- Ты говоришь о запахах?
- О каких запахах, Усташ? Звуки!
В голосе капрала прозвучало такое торжество, что сперва я решил - капрал пьян. Как я ни напрягал слух, я ничего не слышал, кроме бесконечного, скучного, как прибой, звона цикад.
Я так и сказал:
- Цикады.
- Заткнись, Усташ! - возмутился капрал. - Эти цикады только мешают. Ты вслушайся! Вот… - Он странно наклонил голову и, выпятив узкие губы, полузакрыл глаза. - Ты слышишь?.. Это какая-то мелкая птичка… Совсем крохотная… Села на ветку… Она роется клювом в перьях… Она невозможно громко роется клювом в перьях, Усташ!.. Черт! - выругался он, затыкая уши пальцами. - Опять летучая мышь!
- Не стоит поминать черта, капрал.
Это произнес Ящик.
По-французски!
В лилово-багряных отсветах костра я увидел впалые щеки Ящика и по запаху его тела, по тяжелому нездоровому запаху понял - Ящик болен, хотя и скрывает это. И еще я понял по запаху - Ящик, несомненно, старше нас, по крайней мере, он не моложе капрала.
- Я из Нанта, - ответил на мой безмолвный вопрос Ящик.
Я кивнул.
Я видел, что он француз. И видел, что он не врет.
Плевать.
Теперь я на полную мощь включил свою способность повелевать запахами. Что-то необыкновенное, тонкое, давно утерянное мучительно овладевало мною. Я сосредоточился, я почти вспомнил - что, но капрал все разрушил.
- Не шуми, Усташ, - прохрипел он. - Ты все заглушаешь. Ты мешаешь мне.
- Но я молчу, - возразил я.
- Ты сам по себе шумный. У тебя мысли шумные. Ты шумишь гораздо сильнее оборотня, а уж оборотень-то гудит, как трансформатор под напряжением.
- Капрал прав, - кивнул Ящик.
Он кивнул раньше, чем я успел задать вопрос. Кажется, он заранее знал все, о чем я хочу его спросить.
- Не знаю, как это получается, - неопределенно пожал он плечами, обтянутыми пятнистой рубашкой. - Просто я чувствую какие-то еще не высказанные вслух слова. Я не читаю мыслей, Усташ. Просто я знаю, что именно надо сказать в тот или в иной момент… - И спросил: - А у тебя?
- У меня запахи.
- Не удивляйся… Не надо ничему удивляться… Может, ты не знаешь, но цикады в траве находят друг друга по запаху. А лососи родную реку находят тоже по запаху. За тысячи миль, находясь в океане. А угри, пересекая Атлантику, ищут водоросли саргассы по запаху…
- Откуда ты все это знаешь?
- Когда-то я преподавал в лицее географию.
- Ты был учителем?
- Ну, все мы кем-то когда-то были… Разве нет?..
Я промолчал.
Человек, сросшийся с пулеметом, и география в лицее.
Но почему нет?
«Что с нами?» - подумал Ящик.
И поймал себя на том, что впервые за много лет подумал - с нами.
Впервые за много лет.
С того утонувшего в далеком прошлом пятьдесят третьего года, когда меня отправили защищать французскую колонию Вьетнам.
Отправили во Вьетнам, защищать страну от туземцев, не умеющих и не хотящих жить правильно.
Какую-то двусмысленность в этом я уже тогда ощущал, хотя, черт знает, может, это я сейчас так думаю. Тогда я только с изумлением наблюдал за беженцами. Тысячи и тысячи колясок и велосипедов запрудили дороги, мешая генералу Наварру, командовавшему колониальными частями, свести на равнине Бакбо рассеянные по стране войска.
К счастью, меня откомандировали в Верхний Лаос.
Или к несчастью.
Ведь именно там я, Анри Леперье, стал Ящиком, попав по приказу в число конкретных исполнителей акции «Гретхен».
Кстати, почему «Гретхен»?
Почему не «Мари», почему не «Сьюзен»?
Был просторный школьный двор, окруженный колючкой.
По одну сторону двора заставили лечь женщин, по другую - мужчин.
Я думал, женщин мы сразу отпустим, их, наверное, и хотели отпустить, но когда заработали огнеметы, женщины сами стали бросаться в огонь. Они даже не кричали. Они просто бежали в огонь, в котором, вопя, катались их мужья, и сгорали сами. Именно в тот день кто-то впервые назвал меня Ящиком. Почему? Не помню. Война слона и кузнечика сломала меня. Что бы там ни писали в газетах, мы все-таки были не слоном, вовсе нет, мы были только кузнечиками. Даже генерал Наварр.
И все же по-настоящему Ящиком я стал позднее.
Может, в тот день, когда меня прикомандировали к американской спецчасти, охранявшей в Лаосе склад йодистого серебра. Невзрачный, вполне безобидный на вид порошок носил великолепное название - оружие Зевса. Лейтенант Кроу доходчиво объяснил: достаточно кристалликам йодистого серебра попасть в самую безобидную тучу, чтобы вызвать настоящий потоп.
И потоп случился.
Я имею в виду день, когда была проведена операция «Поп - I».
Говорят, там смыло все.
Показывая мне фотографии голых заиленных склонов, которые еще недавно были покрыты вечными джунглями, лейтенант Кроу удовлетворенно объяснил: это только начало. У нас есть вещества, способные вызвать кислотный потоп, объяснил он. Не просто потоп, а - кислотный! В течение часа такой потоп выведет из строя всю технику - локаторы, радиоустановки, орудия, самолеты, танки. Мы откроем в небе такую дыру, что сам Ной ужаснется разверзшимся хлябям, удовлетворенно объяснил лейтенант Кроу. Мы находимся в преддверии геофизических войн, Анри, похвастался он. Скоро мы научимся нагревать и охлаждать целые континенты, повышать уровень искусственной, нами же наведенной радиации, наконец, потрясать враждебные нам страны искусственными землетрясениями.
Он был оптимист, этот лейтенант Кроу.
И, как многих других, похожих на него оптимистов, его убили вьетнамцы в тихом местечке Лай в одну беззвездную ночь, никак не желавшую разразиться долгожданным кислотным дождем.
А я…
Я выжил…
«Что с нами? - снова подумал Ящик. - Разве мне кто-то говорил, что я никому не нужен? Разве я был первым, призванным убивать? Почему что-то сломалось именно во мне, а не в ком-то другом? В конце концов, разве я видел более страшные вещи, чем голландец, или Буассар, или Усташ? Почему я начал спасать себя? Почему я начал спасать только себя? И какой смысл в том, что я уже много лет прячусь от самого себя?»
Ящик перевел дыхание.
С того места, где он сидел, ему хорошо было видно мерцание оборотня, лежащего под джипом.
От оборотня несло силой и напряжением.
Он освещал весь мир - с его запахами, с его сияниями, с ночной мглой.
Ради чего я себя спасаю? Почему мое сознание так явно начинает пробуксовывать, когда я начинаю думать не о себе, а о нас?..
Опять до меня донесся счастливый забытый запах, и я опять не успел его вспомнить.
Ящик сказал негромко:
- Завтра я ухожу.
- Как уходишь? Куда?
- В Уганду.
Я взглянул на Ящика и пожалел его.
Наверное, он собирался бросить Иностранный легион и превратиться в обыкновенного человека. Наверное, он думал, что превратиться из киллера в преподавателя географии так же легко, как из преподавателя географии превратиться в киллера. Как будто киллер действительно может стать тихим преподавателем или сторожем при лицее. Знаменитый стрелок, снискавший известность в самых кровавых точках, он хотел затеряться в какой-то вшивой Уганде. Да там все жите-пи попадают с деревьев, узнав о решении Ящика.
- Да нет, Усташ, - устало покачал головой Ящик. - Я не останусь в Уганде. Зачем мне Уганда. Я пойду дальше.
«А что там дальше Уганды?» - хотел спросить я, но не успел.
Шаркающей походкой, беспрестанно дергая длинной головой, к костру приблизился Буассар.
Зрачки его глаз были сильно расширены.
Он спросил:
- Меня кто-то звал?
- Нет, - ответил Ящик. - Но раз ты встал, посиди с нами.
- Ты француз! - изумленно сказал Буассар. - Держу пари, ты из Нанта!
- Это так, - негромко ответил Ящик.
И они замолчали.
Один торжествующе, другой устало.
А рядом капрал, упав лицом в траву, пьяно вслушивался в непостижимую для нас вселенную звуков.
Когда Буассар присел около меня, меня обдало запахом табака.
Не глядя я извлек сигареты из кармана его рубашки.
Дым мне не мешал.
Я был полон счастьем узнавания.
Я понимал всех и вся.
Я понимал бег термита в подземных переходах его бесконечного дворца, понимал дикую птицу, затаившуюся на развилке дерева. Я понимал цикаду, бессмысленно трепещущую где-то рядом. Я впервые так сильно понимал весь этот мир - всей своей шкурой, по которой раз за разом пробегали волны ледяного холода. И это бесконечное счастье узнавания кружило мне голову, это бесконечное счастье чувствования вытаскивало меня из грязного болота, в котором, казалось, я погряз навсегда.
А одновременно я вдруг понял, чем пахнет надбавка за риск.
Надбавка за риск пахнет теплым бензином, понял я, перегретой резиной шасси и кровью.
Ничем больше.
- Это все оборотень, - негромко произнес Ящик. - Уверен, что это все он.
- Почему ты в этом уверен?
- А ты взгляни на него. Он похож на космос. Он похож на океан. Он умеет усиливать все те зачатки, что в нас сохранились. Не знаю, как он это делает, но у него получается.
- Да ну, - сказал Буассар. - При чем тут оборотень. У этой твари даже нет пасти.
- Насчет пасти ты прав. Но она ему, наверное, не нужна. Может, он питается всего лишь звездным светом? Может, он звездный миссионер, волею случая заброшенный в наши пространства? А? Не надо ничему удивляться, Буассар. Гремучая змея по теплу, источаемому мышью, узнает о ее присутствии за десяток метров. Японские рыбки сомики улавливают так называемые теллурические токи, которые постоянно циркулируют в земной коре, значительно меняя свои характеристики перед землетрясениями. Скаты и угри, Буассар, умеют генерировать мощные электрические заряды. Наверное, и оборотень что-то такое умеет. Не знаю… Пусть оборотнем займутся те, кому мы его передадим…
- О ком это ты? - подозрительно спросил Буассар.
- О тех, кому мы передадим оборотня, - повторил Ящик.
- В Уганде?
- Если там найдется специалист, то в Уганде.
- Что значит - передадим? - Буассар нервно сжал кулаки. - Ты, кажется, сказал - передадим? Я правильно тебя расслышал?
- Совершенно правильно, Буассар.
- А может, в Родезии за оборотня дадут больше?
- Он похож на чудо, Буассар. На самое настоящее чудо. А разве за чудо берут деньги?
- Именно за чудо и следует брать деньги! - со скрытой угрозой заявил француз, и голова его задергалась еще сильнее. - Чем я буду платить врачам. Ящик? Мне ведь теперь понадобятся хорошие врачи, я вовсе не намерен проводить остаток жизни в обществе слепых! Пусть сперва эта тварь вернет мне зрение, тогда я, может, подумаю!
- Ты мешаешь мне, Буассар, - прохрипел из травы капрал. - Заткнись или убирайся!
Буассар вскочил.
Вид у него был сумасшедший.
Он даже пах не так, как все мы, и по этому его запаху я вдруг понял - он опасен. Немец Шлесс ведь тоже стрелял в нас, а у Шлесса было меньше причин на это. К счастью, как и Шлесс, Буассар не мог вести огонь прицельно, и когда автоматная очередь срезала листья над нашими головами, мир будто взорвался.
Все менялось и упрощалось самым диким и неестественным образом.
Я еще видел светящиеся цветы, слышал писк перепуганных птиц, но все это уже было всего лишь суетой разложения.
Все распадалось, разваливалось, возвращая нас в прежний мир, по шею, да нет, с головой погружая в обыденное дерьмо лагерной жизни. А одновременно возвращалась боль, разламывающая виски.
Взбешенный, я попытался вырвать автомат из рук Буассара.
Но он сам его отпустил.
- Усташ! - завопил он. - Я вижу!
И столько неподдельной радости прозвучало в его словах, что я невольно опустил руки.
- Оставь его, Усташ, - безнадежным мертвым голосом сказал Ящик. - У него все не так… Он напугал оборотня…
Я обернулся.
Оборотень лежал там же, под джипом.
Он все еще светился, но это был тусклый свет, - игра цветных миров под его оболочкой угасла. Он на глазах выцветал, как грязная тряпка. Он тускнел, как зола костра. А по траве катался капрал, зажимая пальцами уши. Не знаю, что он чувствовал. Проклятия капрала полностью перекрывал счастливый вопль француза:
- Я вижу, Усташ! Я вижу!
Глава V
Бегство
Только Ящик сохранил спокойствие.
Даже голландец, шумно появившийся на поляне, его не удивил.
Рядом с ван Деертом испуганно семенил бабинга.
- Кто стрелял?
- Я вижу, ван Деерт! Вижу!
- Что ты видишь? - не понял голландец.
- Тебя!
Голландец презрительно сплюнул.
- Почему ты здесь? - медленно приподнялся капрал.
- Новости, капрал.
Они отошли к джипу.
Оборотень в траве окончательно погас. По крайней мере, я не видел никакого свечения. Звездный миссионер? Или тупая тварь? Почему-то мне было это уже все равно. В конце концов, подумал я, разве скат, поражая жертву электрическим разрядом, совершает разумное действие? Или цветов, источая нежные ароматы, хочет нам понравиться? Будь оборотень звездным существом, сознательно влияющим на человеческую психику, он бы нашел возможность провести свой странный эксперимент более корректно.
- Голландец струсил, - заявил счастливый француз. - Ему не хватило смелости пробраться к лагерю майора Мюллера. А бабингу он, видимо, перехватил где-то в пути. Теперь у него есть причина для оправданий. Бот увидишь, голландец сейчас начнет оправдываться. А потом, сам знаешь… Потом, когда все успокоится, он пристрелит бабингу и хорошенько, с золой, выварит его череп.
Француз похлопал меня по плечу:
- И он, наверное, прав!
- Торопишься на рынок? - усмехнулся я.
- Еще бы! - заржал француз. Он очень быстро обрел утерянную уверенность. - Ты что, поверил Ящику? Решил вместе с Ящиком осчастливить человечество загадочной находкой в джунглях? Сдать оборотня в музей? Он же сумасшедший, этот Ящик, у него в голове неладно, ты что, не видишь? Мы доберемся до Солсбери и там найдем покупателя. Я чувствую, оборотень стоит денег. Мы постараемся не прогадать!
- Заткнись, Буассар, никаких торгов не будет.
Мы обернулись.
Капрал и ван Деерт стояли рядом, рука голландца лежала на автомате.
- О чем это ты?
- Об этой твари, - голландец кивнул в сторону оборотня.
- За эту тварь мы можем получить круглую сумму.
- Держи карман шире, - ухмыльнулся ван Деерт. Похоже, он многое успел рассказать капралу, потому что тот согласно кивнул. - В Конго нет психушек, Буассар, а нам не с руки таскать за собой свихнувшихся. Или тебе снова хочется стать слепым?
Подонки, подумал голландец, твердо ставя ногу на пень. Они не могут без окриков. На них можно только орать. Ради лишней монеты они готовы отправиться хоть в психушку, даже потерять руки и ноги. С ними опасно находиться даже в патрулировании. А этот лягушатник постоянно лезет мне под ноги. Они тут все посходили с ума. Эта тварь нагнала на них такого страху, что они, кажется, уверовали в какое-то чудо.
Давайте, давайте, сказал он про себя. Я знаю, как вас остановить.
- Это все оборотень, - сказал голландец вслух. - На меня его присутствие тоже подействовало, я был как бы не в себе, но, отойдя от лагеря на милю, сразу пришел в чувство. А еще я встретил бабингу. Он тоже шарил по кустам, как ты, Буассар. Пришлось поддать ему башмаком, чтобы он очнулся. Он говорит, капрал, что эта тварь известна местным жителям. Раньше он врал, когда говорил, что никогда ни о чем таком не слышал. Черные знают про эту тварь. Когда она появляется рядом с деревней, жители деревни уходят. Нельзя находиться рядом с оборотнем. А ты, Усташ, - обернулся ко мне голландец, - сам притащил оборотня в лагерь.
- Хочешь отыграться на мне?
- Прикончи оборотня!
Я опустил глаза.
Я уже знал, что голландец задумал, поэтому ему не следовало видеть моих глаз.
Но, опустив глаза, я увидел оборотня.
Разворованное чудо, вот ты кто, подумал я. Вовсе не звездный миссионер, не тупая тварь, даже не растение. Ты, может, чудо, но разворованное. Тебя еще не успели понять, а ты уже разворовано.
И спросил вслух:
- Прикончить оборотня? Разве ты уже не пытался сделать это, ван Деерт? Еще там, в лесу, ты стрелял в него из малокалиберки?
- А ты можешь взять автомат, - напряженно ухмыльнулся голландец. - А если и автомат его не проймет, воспользуйся гранатой. Это твое дело. Хоть голыми руками его души, оборотень должен исчезнуть. Бабинга утверждает, что, как правило, эта тварь выбирает кого-то одного. Ты ее подобрал, ты с нею и разделайся.
Буассар изумленно открыл рот, но я знал, что он ничего не спросит.
Я ждал.
Я был готов.
И когда голландец бросился на меня, заученно ударил его кулаком в живот, а потом, когда он задохнулся, коленом в лицо.
- Все равно тебе придется разделаться с оборотнем, Усташ.
В голосе капрала не было никакой угрозы.
Я обернулся к голландцу, пытавшемуся встать с травы, и в этот момент Буассар завопил:
- Берегись, Усташ!
Я замер.
Оборотень дрогнул, заколыхался, как полупрозрачный бурдюк, и медленно двинулся в мою сторону.
Он не катился и не полз, у него не было конечностей, он просто медленно плыл над пригибающейся травой, будто использовал для движения воздушную подушку. От него веяло холодом, как от открытого морозильника. Под прозрачной оболочкой таинственно пульсировали нежные светлячки. Может, правда, это был отдельный мир со своими звездами и планетами?
Я хотел шагнуть в сторону, и не смог.
Сейчас он обрызгает меня кислотой, подумал я, глядя сверху на странное существо, медленно переливающееся у самых моих ног. Если оборотень прожег металлическое днище джипа, то что для него человеческая плоть.
Я ждал.
Я не мог сделать ни одного движения.
Так же молча, положив руки на оружие, смотрели на оборотня внезапно осунувшиеся капрал, Буассар и голландец. Только Ящик безучастно сидел у костра.
Медленно, очень медленно оборотень опустился в траву прямо у моих ног, тяжелый, бесформенный, как полупрозрачный бурдюк, наполненный светящимся желе.
- Мы погорячились, Усташ, - негромко сказал капрал. И голос его прозвучал хрипло: - Но ты должен и нас понять. Мы постоянно находимся в условиях, приближенных к боевым.
- Если хочешь, Усташ, возьми одну из рубашек Шлесса, - так же хрипло предложил Буассар.
- Я бы предпочел взять компас, - пробормотал я, пытаясь понять, что, собственно, происходит.
- Возьми мой, - поднял голову Ящик. - Если ты уходишь, то возьми мой. Он лежит в палатке на вещмешке. Ты его сразу увидишь.
- Встретимся в Солсбери, Усташ, - с некоторым усилием выдавил голландец. Наверное, ему нелегко было это произнести, но он произнес это. И в его словах не было угрозы. - Мы не зажмем твою долю.
Я ничего не ответил.
Но этого, кажется, никто и не ждал.
- Держись слоновьей тропы, - хрипло посоветовал капрал, когда я наконец настороженно выбрался из палатки с мешком и с автоматом в руке.
Компас Ящика я нацепил на руку.
Пересекая поляну, я вдруг поймал себя на том, что пересекаю ее в самом широком месте, но так, чтобы между легионерами и мною находился оборотень. Я никого не боялся, но готов был в любую минуту упасть на землю и открыть огонь. И почему-то я нисколько не удивился, заметив, что оборотень следует за мной.
Я пробормотал:
- Похоже, ты впрямь на воздушной подушке?
Оборотень слабо замерцал в ответ, зависнув в высокой траве.
- Ты что, правда, выбрал меня? - сказал я вслух, вспомнив, что говорил голландец. И выдохнул: - Ладно. У меня нет выбора.
Глава VI
Конец вселенной
К утру я был далеко от лагеря.
Оборотень бесшумно следовал за мной, будто действительно решил никогда не оставлять меня. Помня поведение легионеров в последние минуты перед моим уходом, я ничему не удивлялся. «Возьми одну из рубашек Шлесса…», «Держись слоновьей тропы…», «Компас лежит в палатке на вещмешке…»
Странные подарки.
А организовал их, несомненно, оборотень.
Наверное, он мог организовать и еще что-нибудь, обязательно мог что-то такое организовать, но почему-то я его не опасался. А организуй он заново тот ночной праздник запахов, я бы только обрадовался. Там, среди тех запахов… Я никак не мог вспомнить… Я мучительно не мог вспомнить… Тот был такой тонкий запах… Я знал его… Что он напоминал?..
Карты у меня не было, но шел я уверенно.
Военных постов я совсем не боялся - основные части Иностранного легиона располагались южнее, ну а от случайных встреч с симбу в Конго не застрахован никто. Было бы нелепо опасаться таких встреч. Надо было просто быть к ним готовым.
- Давай, прочищай мне мозги, - одобрил я поведение оборотня. - Веди меня, стереги меня. Я нуждаюсь в этом.
«Но откуда ты? - думал я, разводя стволом автомата ветви. - Почему тебе повезло на встречу со мной, а не с кем-то, кто действительно мог понять твое происхождение? Окажись ты в Европе или где-нибудь в Северной Америке, у тебя был бы шанс. А здесь… Здесь я и сам почти не имею шансов… Если, конечно, не сумею выгодно сбыть тебя…»
Я с сомнением покачал головой.
Как я управлюсь с оборотнем в городе?
Как вообще доберусь до ближайшего города?
Разве люди премьер-министра Моиза Чомбе позволят мне потеряться в каком-то из городов?
Со злобной мстительностью я решил: при первом случае продам оборотня! Почему бы и нет? Разве мне не нужны наличные? В сорок пять лет поздно начинать посудомойщиком в дешевом кафе. А новые ангажементы на проведение сельскохозяйственных работ мне больше не светят.
Я знал, что почти по самой границе Бельгийского Конго с Угандой тянется извилистое шоссе.
К нему я и стремился.
Из Уганды нетрудно пробраться в Родезию, а в Родезии можно снять деньги в банке или действительно продать оборотня.
Там будет видно.
Главное - добраться до места.
На какой-то поляне я обратил внимание на то, что впервые при такой передышке оборотень на траву не опустился. Обычно он подминал под себя траву, моментально ее вымораживая.
Я поднял голову и увидел черного.
Мне хватило мгновения, чтобы упасть на землю.
К счастью, я не открыл стрельбу.
Что-то в позе негра меня удивило, слишком неестественной она мне показалась. Ну да, сказал я себе, негр стоит на коленях. И не передо мной, это понятно. Он стоит на коленях перед оборотнем.
Грудь негра вздымалась.
Б правой руке он сжимал короткое копье.
С первого взгляда было понятно, с каким, собственно, желанием борется негр. Голландец был прав, постоянно утверждая: стреляй первым. Стреляющий первым всегда прав. Но я не выстрелил. Я видел, как трудно приходится негру, который пытается одновременно решить две противоречащие друг другу задачи - и угодить оборотню, и пустить в меня копье.
Убей черного, обычно говорил голландец.
Убей черного и брось его рядом с термитником.
Через пару часов термиты очистят тело до костей. А если они почему-то пренебрегут негром, ты увидишь удивительную штуку - белого негра! Не знаю, почему это происходит, но под палящим солнцем тело негра обычно выцветает до белизны.
Ван Деерту можно было верить.
- Кенда! - коротко крикнул я негру, поднимаясь с земли и держа палец на спуске автомата. - Иди!
Он медленно поднялся.
Он отступил на шаг, потом еще на шаг.
Поскольку он смотрел при этом не на меня, а на оборотня, я не мог видеть - что там в его глазах?
Потом он прыгнул в чащу.
Я незамедлительно поступил так же.
Сердце мое забилось только потом, когда я поднялся к белым скалам, как ворота открывающим вход в длинное, наглухо перекрытое в конце ущелье. Идеальная ловушка для дураков, но недурная позиция для долговременной огневой точки.
Взобравшись на плоскую, прикрытую кустами и развалом каменных глыб площадку, нависающую над входом в ущелье, я бросил мешок в траву. Пиво у меня еще было. Я не торопясь опустошил банку. Я решил здесь заночевать. И упал на траву, положив автомат под руку. Оборотень отстал, я его не видел, но почему-то я знал, что он скоро появится.
Мне показалось, что звезды в небе надо мной раскиданы реже, чем над Хорватией. Над самым горизонтом мерцал опрокинутый ковш Большой Медведицы, а напротив торчком стоял Южный Крест. «Прекрасная позиция, - автоматически отметил я. - Если залечь под Крестом…»
К черту!
Кто я?
Почему мне в голову приходят только такие мысли?
Ну да, сперва юнец, поверивший зажигательным речам Анте Павелича. Потом хорошо показавший себя усташ, бежавший вместе с Павеличем в Бад-Ишле. Позже опытный рейнджер, трижды проводивший теракты на территории Югославии. А еще позже наемный убийца, обыкновенный киллер, топчущий чужую землю.
«Мы печатаем шаг, наши мышцы крепки, мы хотим покорить дальние страны…»
Перевернувшись на спину, я негромко произнес:
- Киллер…
Звезды в небе мерцали ровно, и я подумал, что если оборотень и правда попал к нам оттуда - со звезд, то ему здорово не повезло. Черные, конечно, смотрят на него, закатывая глаза, а белые таращатся, сразу прикидывая его рыночную цену. Он никогда не добьется настоящего внимания, если он, конечно, ищет внимания. Он может как угодно светиться, он может устраивать какие угодно чудеса, все равно его везде будут воспринимать лишь как нелепого фокусника. И его фокусы будут вызывать только раздражение. Людей много, они разные. И у каждого свои желания. Попробуй, угоди им.
К черту!
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, как в ту ночь в Катанге.
Трава, шорохи, птицы, камни - все казалось мне чужим.
Я тонул.
Я знал, что тону.
Я тонул в вонючем смертном болоте, хрипя, катался по камням, ударяясь о собственный автомат, и смертельно боялся одиночества, страдал от него, как от пытки.
- Киллер! - орал я звездам. - Я киллер!
Вдруг мое сумасшествие ушло.
Человеческий голос вырвал меня из бездны.
Измученный, отупевший, я осторожно подполз к краю площадки и в неверном свете звезд и луны увидел внизу всех четверых - капрала, голландца, Ящика и француза. Наверное, они опомнились. Они были вооружены. Почему-то я сразу понял, что они пришли за оборотнем.
Я слышал, как голландец сказал:
- В этой дыре Усташ в ловушке.
И крикнул:
- Усташ!
Голландцу ответило только эхо.
Оценив позицию, я решил - с легионерами я справлюсь. Чтобы попасть на площадку, им непременно понадобится пересечь открытое место. Вряд ли они решатся на это.
Подтянув к себе автомат, я передвинул рычаг на боевой взвод и широко разбросал ноги, укрывшись за навалом каменных глыб.
Голландец, вот кого надо убрать из игры сразу.
Он один стоит всех.
- Усташ! - будто услышал мои мысли голландец. - Верни нам оборотня и можешь катиться, куда хочешь. Ты нам не нужен!
Я так и думал, сказал я себе. Я вам не нужен.
И осторожно глянул вниз.
Если я окликну голландца, подумал я, он не станет поднимать голову, он знает все эти штуки. Он просто упадет лицом в траву за полсекунды до выстрела, и тогда мне придется иметь дело с одним из самых свирепых рейнджеров, в чьих руках шелковая петля стоит больше, чем бельгийский карабин в руках дилетанта.
Подняв автомат, я, не раздумывая, открыл огонь.
Ван Деерт уже оседал в траву, а я продолжал стрелять, злобно и торжествующе выкрикивая:
- Бета ие! Бета ие! Бей его!
Я стрелял, даже на таком расстоянии чувствуя, как пули рвут плоть голландца.
По мне никто даже не выстрелил, так быстро все произошло.
Осторожно выглянув из-за камней, я убедился, что голландец мертв, а остальных как ветром сдуло с площадки.
- Нисамехе… - прошептал я, имея в виду голландца. - Куа хери я куанана… До свидания, до нового сафари…
Чувствуя, как травинка щекочет мне лоб, я увидел в траве жука, катившего перед собой черный, удивительно круглый шарик.
Наверное, скарабей.
Никогда не думал, что скарабеи водятся в Конго.
Я легонько дохнул на жука, и он мгновенно поджал лапки, притворясь мертвым.
Как ван Деерт.
Правда, голландец не притворялся.
- Усташ! - крикнул Буассар из какой-то расщелины.
Я перевернулся на спину.
Никто из них не станет перебегать открытое пространство, зная, что оно простреливается.
- Не валяй дурака, Усташ! Ты знаешь, тебе крышка!
- Я знаю.
Ответ их удовлетворил.
Они замолчали, и я понял, что сейчас кто-нибудь из них под прикрытием пулемета все-таки попытается пересечь открытое место.
Наверное, это будет француз, подумал я и пожалел Буассара.
После голландца, впрочем, по-настоящему бояться следовало лишь Ящика, тем более что его пулемет еще не вступал в игру.
Нашарив под рукой камень, я бросил его в кусты, и не успел он как следует разворошить листву, как пулеметная очередь вспорола воздух, ослепив меня сухой выбитой из камней пылью.
Я не стал смотреть, как пыль оседает.
Я знал: именно сейчас Буассар попробует перебежать площадку.
Пулемет смолк.
Меня на это не купишь, мрачно усмехнулся я. И опять подумал: кто это будет? И опять решил, что это будет француз.
Я ждал.
Терпеливо ждал.
И когда в лунном свете мелькнула густая тень, я выстрелил всего один раз - одиночным, опередив, обманув Ящика, пулемет которого сразу прижал меня к камням.
- Котала на пембени те… Не гляди по сторонам… - шепнул я себе и все-таки приподнялся.
И сразу увидел француза.
Но как увидел!
Согнувшись, уронив автомат, схватившись руками за грудь, Буассар медленно, не скрываясь, даже не пытаясь скрываться, шел через залитую лунным светом площадку, не пытаясь ни укрыться, ни поднять оружие. Даже издали я отчетливо видел, каким белым стало его лицо.
- Усташ, - хрипел он. - Я иду убить тебя.
Пот залил мне лоб.
Капли пота скатывались по щекам, ползли по шее, между лопатками.
Я не мог оторвать взгляд от француза.
Я знал, что Ящик следит сейчас за каждой веточкой, за каждым камнем, я знал, что во второй раз Ящик не промахнется, но не мог, не мог, не мог не смотреть…
Не надо смотреть, сказал я себе. Француз сейчас упадет. Француз упадет сам.
Но француз шел и шел, и это длилось веками.
Он шел под тремя парами настороженных глаз, уже ничего не видя и не слыша, только хрипя иногда:
- Усташ… Я иду убить тебя…
Наконец какой-то сердобольный камень остановил его вечное и бессмысленное движение.
Буассар упал.
- Ие акуфе - шепнул я себе. - Он мертв.
Теперь я остался против двоих.
- А оборотень? - вспомнил я.
Где оборотень? Почему он не примет участия в этих играх? Ему что, все это не интересно?
Осторожно обернувшись, я увидел невдалеке неподвижный, но слабо светящийся силуэт. Оборотень завис над травой, пожалуй, чуть выше, чем следовало, его могла зацепить случайная пуля.
Слегка приподнявшись, я попытался оттолкнуть оборотня прикладом.
На этот раз Ящик был точен.
Первая пуля ударила меня в плечо. А почти вся очередь пришлась по оборотню.
Мне в лицо плеснуло чем-то невыразимо едким.
Даже закрыв глаза, я видел, как взрывается оборотень.
Пытаясь унять чудовищную, слепящую, убивающую боль, я катался по камням и все равно видел, как оборотень взрывается.
Он взрывался, как звезда.
Из-под лопнувшей оболочки вставали огненные струи, кривые молнии плясали над ним, сияли протуберанцы.
Конечно, это моя собственная боль рисовала такие картины. Но одно я знал точно - до автомата мне не дотянуться.
Когда капрал и Ящик молча остановились надо мной, я открыл глаза. Не знаю, как выглядело мое лицо, но они отвели глаза в сторону.
- Это оборотень? - спросил капрал.
Я кивнул.
И вдруг снова пришли запахи.
Что заставило их вернуться?
Я даже привстал.
Я ничего не хотел терять.
Меня мучил отчетливый запах крошечного цветка. Теперь я вспомнил, я слышал этот запах в детстве. Кажется, точно такой цветок стоял в горшке на окне. Я даже помнил цвет его листьев.
Как назывался цветок?..
Ящик помог мне сесть и ловко перемотал бинтом рану на плече.
От Ящика томительно несло безнадежностью, обожженное лицо саднило, и, как только что запахи, я вдруг услышал вдали барабан.
Я прислушался.
Нет, не один.
Барабаны гудели далеко, но отчетливо. Я слышал далекие голоса. Может, это был голос бабинги или его соплеменников. Не знаю. Самое главное - я понимал слова.
Пришли белые!
Они сказали: эта земля принадлежит нам,
этот лес - наш, эта река - наша. Була-Матари,
белый человек повелитель над всеми,
заставил нас работать на него.
Пришли белые!
Лучшие мужчины нашего племени, самые храбрые
и сильные, стали их солдатами. Раньше они
охотились на быстрых антилоп и на свирепых
буйволов, теперь они охотятся на своих
черных братьев.
Пришли белые!
Мы отдавали все наше время и весь наш
труд Була-Матари. Наши животы ссохлись
от голода. Мы не имели больше ни
бананов, ни дичи, ни рыбы. Тогда мы сказали
Була-Матари:
- Мы не можем больше работать на тебя.
Пришли белые!
Они сожгли наши хижины. Они отняли наше оружие. Они взяли заложниками
наших жен и дочерей.
- Идите работать! - сказали они уцелевшим.
- Идите работать!
Пришли белые!
Уцелевших погнали в большой лес. Они резали
там лианы. Когда каучук был готов,
он был полит пурпуром крови. Белые взяли
наш каучук.
Пришли белые!
Наши дочери были прекрасны. Поцелуи
белых осквернили наших дочерей.
Пришли белые!
Младшая, самая младшая, цветок моей
старости, понравилась вождю белых.
Она была такого возраста, когда еще не
думают о мужчинах. Я умолял белого вождя:
- Не трогай ее! - но вождь надо мной посмеялся.
Пришли белые!
Я умолял его:
- Она еще так мала! Я умолял его:
- Я ее так люблю! Я умолял: - Отдайте
моих сыновей, отдайте моих дочерей!
Но великий вождь белых исполосовал мою
черную спину бичами.
Пришли белые!
Мои раны сочатся. Земля моих предков
пропиталась кровью.
Пришли белые!
Какое значение, подумал я, черные пришли или белые? Суть не в этом. Важно прийти так, чтобы твоя походка не устрашала.
Это была простая мысль, но даже от нее у меня закружилась голова.
Я взглянул на торчащий над нами Южный Крест.
Он заметно наклонился, его звезды потускнели.
Капрал протянул мне сигарету и спросил:
- Сможешь идти?
- Наверное…
- После того, что произошло, - хмуро сказал капрал, - нам нечего делить. Надо убираться отсюда, здесь можно наткнуться на симбу. Если они услышали выстрелы, скоро будут здесь. Бросим трупы. Мы не успеем их унести. Но твой автомат, Усташ, - капрал усмехнулся, - все-таки понесу я.
Я кивнул.
Я вдруг увидел веточку над камнем - нежные, как облитые лунным светом, розовые лепестки.
И узнал мучивший меня запах.
Гибискус, вот как назывался этот цветок.
И когда мы уходили, легионеры, в свой легион, я украдкой коснулся цветка, окончательно прощаясь с чудом.
Я знал, что чудес больше не будет.
Звезды, когда я поднял голову, были чужие. Капрал и Ящик чужие. И чужая лежала вокруг страна. Что я там делал? Этого я не знал.
Чужие звезды.
Чужое небо.
Чужие люди.
Демон Сократа
Там, где возможно все, что угодно, ничто уже не имеет ценности.
Глава I
Юренев
Пакет подсунули под дверь, пока я спал.
Пакет лежал на полу, плоский и серый, очень скучный на вид. Он не был подписан и не просился в руки, впрочем, я и не торопился его подбирать. Сжав ладонями мокрые от пота виски, я сидел на краю дивана, пытаясь успокоить, унять задыхающееся, останавливающееся сердце.
Зато я вырвался из сна.
Там, во сне, в который уже раз осталась вытоптанная поляна под черной траурной лиственницей. Палатка, освещенная снаружи, тоже осталась там. Ни фонаря, ни звезд, ни луны в беззвездной ночи, и все равно палатка была освещена снаружи. По смутно светящемуся пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, скользили тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если только такие странные письмена могли где-то существовать. В их непоколебимом беге что-то постоянно менялось, вязь превращалась в рисунок, я начинал различать смутное лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.
Кто это? Кто?
Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться, я только знал - я умираю. И все время беспрерывно, жутко и мощно била по ушам чужая, быстрая птичья речь, отдающая холодом и металлом компьютерного синтезатора.
Я умирал.
Я знал, что умираю.
Я не мог двинуть ни одним мускулом, не мог даже застонать, а спасение, я чувствовал, крылось только в этом, я беззвучно, я страшно, без слов вопил, пытаясь пробиться сквозь сон к дальнему, пробивающемуся сквозь птичью речь, крику:
- Хвощинский!
И грохот.
Крик, а за ним грохот. Далекий грохот, обжигающий нервы нечеловеческой болью.
- Хвощинский!
Я вырвался из сна.
Я сумел застонать - и всплыл из ужаса умирания.
Серый пакет лежал под дверью, в номере было сумеречно, горел только ночник. В дверь явно колотили ногой, незнакомые испуганные женские голоса перебивались рыком Юренева:
- Где ключи? Какого черта! Дождусь я ключей?
И снова удары ногой в дверь:
- Хвощинский!
Меньше всего я хотел видеть сейчас Юренева. Не ради него я приехал в Городок, незачем было Юреневу ломиться в мой номер, как в собственную квартиру. В некотором смысле ведомственная гостиница, конечно, принадлежала и Юреневу, то есть научно-исследовательскому институту Козмина-Екунина, малоизвестному закрытому институту, но все равно ломиться Юреневу ко мне не стоило: два года назад мы расстались с ним вовсе не друзьями.
Не отвечая на грохот, не отвечая на голоса, едва сдерживая разрывающееся от боли сердце, я добрался до ванной. Ледяная вода освежила. Возвращаясь, я даже поднял с пола пакет и бросил его на тумбочку. Все потом. Сперва нужно прийти в себя, отдышаться.
Собственно, в гостиницу я попал случайно.
Я приехал вечером, идти было некуда, вот я и поднялся в холл - только для того, чтобы позвонить по телефону. Толстомордый швейцар сразу ткнул толстым пальцем в объявление, отпечатанное типографским способом: «Мест нет», и так же молча и презрительно перевел толстый палеи левее: «Международный симпозиум по информационным системам».
Я понимающе кивнул:
- Мне позвонить…
Толстомордый швейцар раскрыл рот.
Пари готов держать, я знал, что именно хочет сказать швейцар, но, к счастью, вмешалась рыжая администраторша. Если быть совсем точным, рыжей была не администраторша, а ее парик. Не понимаю, как можно надевать парик в жаркий июльский день, но все равно администраторша оказалась добрее, чем толстомордый швейцар:
- Звоните.
Я бросил монету в автомат.
Длинные гудки…
Зачем вообще носят парики? Почему парики носят даже летом? - размышлял я. Почему в швейцары, как правило, идут бывшие военные? У них что, пенсия маленькая?
В трубке щелкнуло. Незнакомый мужской голос произнес:
- Слушаю.
- Андрея Михайловича, пожалуйста.
- Кто его спрашивает?
- Хвощинский.
- Изложите суть дела.
Я удивился:
- Какую суть? Личное дело.
- Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть… - Две первых цифры подразумевались. - Вам ответит доктор Юренев.
- Зачем мне Юренев? Мне нужен Козмин. Мне нужен Андрей Михайлович.
Но трубку уже положили.
Я удивленно присвистнул.
Рыжая администраторша смотрела на меня из-за стойки со странным, даже с каким-то подозрительным интересом. Их тут всех, наверное, окончательно засекретили, подумал я. Швейцар в дверях шумно зевал, ожидая, когда я проследую мимо, чтобы высказать мне накопившиеся в нем соображения.
Я набрал номер Ии. Не хотел ей звонить, не собирался, но набрал. И даже обрадовался, когда ответила не она, а все тот же незнакомый мужской голос:
- Слушаю.
- Ию Теличкину, пожалуйста.
- Кто ее спрашивает?
- Хвощинский.
- Изложите суть дела.
Я еще больше удивился:
- Что за черт? Всего лишь личное дело.
- Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть. Вам ответит доктор Юренев.
- Мне не нужен доктор Юренев!
Но трубку уже положили.
Я тоже повесил трубку, не Юреневу же, в самом деле, звонить, и задумался. Решил, пойду к ребятам в газету, разыщу кого-нибудь из знакомых, устроят. Не хотел я звонить Юреневу.
- Господин Хвощинский!
Я обернулся.
Рыжая администраторша улыбалась очень сладко, очень загадочно. Она даже привстала из-за стойки, что явно сбило с толку толстомордого швейцара. Он даже перестал зевать, пытаясь сообразить, что, собственно, происходит?
- Что же вы так, господин Хвощинский?.. - администраторша, несомненно, слышала каждое слово, сказанное мною в трубку. - Мы вас ждем, мы вас давно ждем, номер на вас заказан…
- Заказан? - удивился я.
Она глянула в лежащие перед нею бумаги:
- Уже месяц как заказан. Так и стоит пустой… - Администраторша так и ела меня голубыми пронзительными глазами, пытаясь понять тайну моего пустующего номера. - Вы сейчас, наверное, прямо из-за кордона?
- Нет, - ответил я, прикидывая, могла ли она ошибиться и чего мне может стоить ее ошибка. - Я сейчас не из-за кордона.
- Да это неважно, - махнула рукой администраторша. - Юрий Сергеевич так и распорядился: держать номер для Хвощинского. Когда, дескать, явится, тогда и явится. Я говорю: как же так, Юрий Сергеевич? Почему пустовать номеру? А Юрий Сергеевич: и пусть пустует!.. А вас нет и нет… Только сейчас нечаянно и услышала, что вы Хвощинский!.. Дмитрий Иванович, да?.. Писатель, да?..
Я кивнул.
- А вещи? - спросила администраторша.
- На крылечке, - пояснил я. - Всего-то сумка спортивная. С сумкой меня швейцар вообще бы не пропустил.
- Да ладно, ладно, Дмитрий Иванович, - взмахнула администраторша сразу обеими руками. - Я ведь все слышала… Теличкина, Козмин… Я сразу все поняла… Мне Юрий Сергеевич настрого приказал: Хвощинский появится, сразу в номер. А если там кофе или еще что, сразу к дежурной по этажу. Вы же у нас проходите в гостинице как иностранец.
И закричала строго швейцару:
- Никитыч! Чего стоишь? Вещи в номер Хвощинского!
Фокусы Юренева, подумал я.
Провидец…
Но сейчас, сидя на диване, чуть освеженный ледяной водой, но все еще разбитый, я чувствовал лишь злое недоумение: какого черта Юренев ломится ко мне в номер среди ночи? Я сознавал, что из моего смертельного сна меня выдернул именно шум, поднятый Юреневым, но все равно… Третий час ночи!
Испуганные приглушенные женские голоса, рык Юренева, катящийся по коридору:
- Ключи! Где ключи?
Сердце медленно успокаивалось, боль уходила.
- Ключи, вашу мать! Будут ключи когда-нибудь?
- Таньку сейчас найдут, Таньку! - оправдывались, суетились за дверью приглушенные женские голоса. - У Таньки ключи. Сейчас ее найдут, Таньку.
- Дверь вышибу!
- Юрий Сергеевич, - суетились, оправдывались испуганные женские голоса. - Иностранцы здесь. Всех побудите.
Нашли чем пугать, усмехнулся я, дотягиваясь до сигарет. Спичек, впрочем, не оказалось. Я случайно нашел спичку на подоконнике и чиркнул о пустую коробку. Какого черта нужно от меня Юреневу?
- А вот и Танька! - радостно заголосили под дверью. - Чего ж ты спишь, Танька? Тут вот Юрий Сергеевич!
Я хмыкнул, не желая участвовать в развитии событий. А развитие событий не замедлило.
Послышалось царапанье, легкий скрежет. Дверь распахнулась.
«Два ангела напрасных за спиной…»
За широкой спиной Юренева пугливо прятались не два, а целых три ангела, точнее ангелицы, все раскрасневшиеся и встрепанные; самой встрепанной выглядела ангелица Танька, она, по-моему, и сейчас спала.
Зато Юренев был в самой форме.
Да, он был в той самой форме, когда уже совершенно неважно, рассыпаются ли картинно седые кудри по вискам и по лбу, или ты просто небрежно прижал их к потной голове огромной ладонью. Джинсы, закатанные до колен, сандалии на босу ногу, вызывающая футболка под расстегнутым изжеванным пиджаком с оттянутыми карманами, и дивный рисунок на футболке, поддетой под пиджак: бескрайняя степь, а на ее фоне фаллической формы камень: «Оля была здесь».
Нормальная современная футболка.
Плечистый, огромный, моргающий изумленно Юренев, выпятив вперед брюхо, двумя руками оттолкнул дежурных ангелиц в коридор, гулко захлопнул дверь и прошел мимо меня, распространяя запах хороших сигарет, коньяка, кофе. Он трубно и изумленно рычал:
- Счастливчик, Хвощинский! Спишь и спишь! В следующий раз дверь сломаю, трубу иерихонскую притащу!
Его ничуть не смущало мое молчание. Он попросту не замечал моего молчания. Он добился своего, он видел меня, он ворвался в мой номер - это наполняло его гордостью и восторгом.
- Смотри! - трубил он, изумленно помаргивая. - Смотри на меня, Хвощинский! Я вот он, пришел! Узнаешь? Радуешься?
Я невольно усмехнулся.
Юренев всегда ставил меня в тупик.
Начинал Юренев у Козмина в лаборатории исследований новых методов получения информации.
«Разве известных методов мало?» - спрашивал я.
«Аля тебя, может, и достаточно, ты писатель, - Юренев никогда не скрывал того, что думал. - Только тебе не объяснить. Ты не поймешь. Я тебе начерчу символ, а ты скажешь: греческая закорючка. Не требуй лишнего. Оставайся собой. Твое дело - поверхностные явления. Описывай природу, описывай своих землепроходцев, там есть о чем врать. Ну, скажи, скажи, волнует тебя то, что состояние Вселенной на нынешнюю эпоху несколько противоречит второму началу термодинамики?»
«А оно противоречит?»
Мое невежество всегда восхищало Юренева, он пузыри пускал от восторга. Он был полон вопросов, которые действительно казались мне несколько напыщенными, а, иногда и бессмысленными. Почему мы помним прошлое, а не будущее? Почему время не течет вспять? Почему Вселенная вообще существует? Возможно, Юренев признавал мою интуицию, но мои знания он и в грош не ставил. И сейчас пер на меня, как танк, чудовищно довольный тем, что в три часа ночи вломился-таки в мой номер.
- Кыкамарг, - ревел он. - Тагам! - И объяснял: - Это по-чукотски, Хвощинский! Тебе не понять, ты, бывает, путаешься и в русском, сам читал твои книги. Даже рецензентов твоих читал. Ну и поганые у тебя рецензенты! - Юренев откровенно ждал моего восхищения. - Может, я не точно выговариваю чукотские слова, но тебе так не сказать.
- Конечно, не сказать. Я никогда не знал чукотского, - пробормотал я.
Мое сообщение Юренева явно заинтересовало.
- Да ну? - не поверил он.
И моргнул изумленно:
- Мы научим! Мы тебя многому научим, Хвощинский, раз уж ты здесь. По-настоящему бездарных людей не существует, Хвощинский. Ну, может, какой-то совсем уж особенный случай.
Рыча, всхрапывая от восторга, он сдвинул в сторону выложенные на стол книги, полупустой графин, пепельницу с одним окурком, и начал извлекать из оттянутых карманов своего жестоко помятого пиджака какие-то подозрительные кульки, недопитую бутылку с коричневой жидкостью, смятую пачку «Кэмела», настоящего, дорогого, без фильтра, и, совсем уже торжествуя, выложил прямо на скатерть изжульканный соленый огурчик, весь в пятнышках укропа и табака.
- В буфете стащил! - с гордостью прорычал он. - Буфетчица отвернулась, я стащил. Я бы и два стащил, да боялся, рука в банке застрянет. У Роджера Гомеса рука тонкая, его рука в банке бы не застряла, но Роджер впал в испуг. Будь у меня такая рука, как у Роджера Гомеса, я бы полбанки стащил, а Роджер впал в испуг. Тоже мне: Колумбия, мафия! Знаем теперь, какая там у них в Колумбии мафия!
- Нельзя было купить?
- С ума сошел! - Юренев чуть не протрезвел от внезапной ко мне жалости: - «Купить…»
Он завалился на застонавшее под ним кресло, грудь его выпятилась. Да, я не ошибся, верхушка фаллического камня на его футболке действительно была украшена надписью: «Оля была здесь».
- Ты глупостями набит, Хвощинский! - Юренев воззрился на меня изумленно. - Ты на аксиологии сломался, это беда многих, тебя система ценностей подкосила. А ценить надо… - Он поискал не дающееся, ускользающее от него слово. - Ценить надо невероятность. На кой мне то, что объяснит даже буфетчица? Я ценю то, что даже тебе в голову не придет, что даже тебе в голову прийти не может!
- Провидец…
Но как ни злись, я отдавал Юреневу должное.
Ведь это он заставил Леньку Кротова купить лотерейный билет, а потом отмахивался, не желая принимать даже самую малую часть приличного выигрыша. Это он не пустил Ию в командировку в тот крошечный и несчастный азиатский городок, что был снесен через неделю с лица земли селевыми потоками. Это он предсказал одиноким девушкам из отдела кадров поголовную и внезапную беременность, что вскоре и произошло, к вящему гневу Козмина-Екунина. Короче, за словами Юренева далеко не всегда стоял треп.
Лучше молчать. Пусть выговорится.
А стаканы уже звякнули, он даже не сполоснул стаканы.
- Трогай, Хвощинский! Мы тут тебя ждем, как голубя с оливковой ветвью в клюве, а ты где-то за бугром болтаешься. Мало тебе было Алтая?
Лучше бы он не вспоминал про Алтай…
- Трогай, Хвощинский, трогай! - Юренев даже постанывал от нетерпения.
Я невольно усмехнулся. Юренев сразу расцвел:
- До дна!
И зарычал, заглотив свою долю:
- Бабилон!
Его любимая приговорка…
- Спирт на орешках. Сильно? - объяснил он и широкой ладонью прижал к голове топорщащиеся седые кудри. - Я этой настойкой Роджера Гомеса поднимаю на ноги. А он колумбиец, у них там мафия, - Юренев изумленно моргнул. - От похмелья иногда можно избавиться.
- От трезвости тоже.
- Ты прав! - Он восхищенно моргнул, но тут же нахмурился, полез в карман: - Ты напрасно ждешь хороших рецензий, Хвощинский. Не будет тебе хороших рецензий.
Провидец…
Номер в гостинице он мог, конечно, снять и вслепую, черт с ним, но откуда ему было знать, что я действительно жду рецензий?
- Книгу читал?
- С ума сошел! Время тратить… - Юренев рылся в карманах своего измятого пиджака. - Где зажигалка?.. Я твои романы и раньше читать не мог… - Это он врал, набивая себе иену, к чему-то меня готовил. - Где зажигалка?.. В буфете оставил!.. Роджер подарил, а я оставил… У них там, в Колумбии, мафия… Спички где? - рявкнул он на меня. - Тебе платят за твои романы? Где спички?
Он обхлопал карманы, заглянул зачем-то под стол, перевернул серый пакет, так и валявшийся на тумбочке. От толчка дверца тумбочки распахнулась, и Юренев узрел припрятанную там бутылку «Тбилиси».
- Ну вот! - восхищенно выдохнул он, будто искал именно бутылку. И выставил ее на стол. - К такому коньяку… - Он жадно потянул носом. - Лимончик! - Он даже огляделся, будто пытаясь понять, где я прячу лимон. - А хороших рецензий не жди… Будут тебе рецензии, Хвощинский, но лучше бы их и не было!..
- Ты еще не академик?
Он вдруг заколыхался, как спрут:
- Академик? Зачем?.. Спички где?.. - Спички явно интересовали его больше, чем ученые звания. - Ну, Бабилон… Писатель без спичек!
Он нашел пустую коробку и разочарованно раздавил ее в огромной ладони.
Скорее машинально, я тоже полез в карман, но там ничего, конечно, не оказалось. Лишь в нагрудном пальцы мне обожгла копейка.
- Нет спичек. Кончились.
- Бабилон! - мое сообщение изумило Юренева. - Ты же толстые романы печатаешь.
- Оплачивают их не спичками.
- Да ну? - он пораженно уставился на меня, он не мог этому поверить, он меня жалел. - В буфете надо было стащить. Были в буфете спички.
- Что за страсть хапать чужое?
- Чужое? Какое чужое? Нет ничего чужого, Хвощинский.
- А что есть?
- Неупорядоченное множество случайностей… - Он изумленно моргнул. - Ни больше ни меньше. Так что лавируй, не то жизнь уйдет.
Я снова сунул пальцы в нагрудный кармашек.
Копейку, что так обожгла меня, вручил мне два года назад Юренев. Правда, уже не на Алтае, а в Городке. И даже не в Городке, а на железнодорожном вокзале. Я уезжал один, ночью, я никого не хотел видеть, ни Ию, ни Козмина, ни Юренева, но именно Юренев все-таки отыскал меня на вокзале. Небритый и злой.
- Что? Бежишь?
Я кивнул:
- Бегу.
- Надолго бежишь?
Я кивнул:
- Надолго.
- Тогда катись!
Он выругался и что-то сунул мне в руку.
Копейка…
- За какие заслуги?
- Это ты у Ии спроси.
- У Ии?
- У нее, у нее, придурок.
Интересно, помнил он это?
Я с трудом отмахивался от вдруг всплывшего в памяти: ночь, чужой вокзал… и настоящая грусть… цыганка бормочет рядом… Юренев…
Но ведь он все-таки появился…
- Ну, Бабилон! Где спички?
Глава II
Огонь из ничего
Все это время серый скучный пакет незаметно валялся на тумбочке. Ни я, ни Юренев его просто не замечали.
Спирт ли подействовал, а может, ночное смутное состояние, но мы оба впали в болтливость. При этом я искренне презирал себя за беспринципность, что же касается Юренева, то он только все больше распалялся. А небо меж тем светлело, какая-то птаха за окном пискнула, тень мелькнула.
Может, мышь. Они тоже летают.
Юренев, рыча, снова искал спички, ни к кому, даже к колумбийцу, идти он не хотел. Я, ворочаясь, следя за ним беспокойно, спрашивал. Меня многое интересовало. Со стороны все наши действия могли казаться бессмысленными, но остановиться мы уже не могли.
- Ты исторические романы пишешь, - рычал Юренев. - Где спички?
- Мне Андрей Михайлович всегда говорил, ты плохо кончишь, - отругивался я. - Я звоню, а мне дают дурацкий телефон. Ноль шесть, ноль шесть. Зачем мне твой телефон?
- Я этих спичек могу припереть хоть ящик. Зажигалку оставил. Всех перебужу!
- Мне-то что, меня ты уже разбудил. Я из-за тебя никому не могу дозвониться.
- Зато ты у Козмина вечно ходил в любимчиках? Ынкы! - рычал Юренев.
«В любимчиках…»
Может, мне показалось, скорее всего, показалось, но в мощном рыке Юренева вдруг прозвучала какая-то странная нота, будто в мощном многоголосье я нечаянно тронул не ту струну.
- Ты международные конференции проводишь, - лениво отругивался я. - Толстомордый швейцар трепещет при одном твоем виде. Вот говоришь по-чукотски. Почему по-чукотски? Договор подписал с чукчами? Совместная тема?..
Я ничуть не боялся обидеть Юренева, мне даже хотелось его обидеть, но слова от Юренева отскакивали как от скалы. Он гудел как динамо-машина, он раздувал грудь. «Оля была здесь».
- Гошу помнишь? Поротова помнишь? - рычал он, обнажая на удивление ровные зубы. - Вот Гоше будут рецензии, он никого своими книгами не задевает.
Изумленно моргнув, Юренев вдруг повел нараспев, явно подражая голосу неизвестного мне Гоши Поротова:
- «Только снова заалеет зорька на востоке, раздаются крики уток на речной протоке: ахама, хама, хама, ик, ик, ик!» С ума сойти, Хвощинский, как хорошо! А ты Гошу не помнишь. У него, помню, зажигалка была, такая - из охотничьего патрона.
Я перебивал Юренева:
- Куда ни позвоню, везде ноль шесть, ноль шесть. Это что, телефон доверия? Я трубку теперь боюсь брать в руки.
Юренев торжествовал:
- Ахама, хама, хама!
Я пытал:
- Где Андрей Михайлович, где членкор Козмин-Екунин? Почему ни до кого нельзя дозвониться?
Юренев не слышал меня, раздувал грудь изумленно:
- «Захватив ружьишко, Ое с песней мчится к речке. Вы сейчас, певуньи-утки, будете все в печке. Ахама, хама, хама, ик, ик!»
Я пытал:
- Где Андрей Михайлович?..
Как ни странно, лет десять назад с Юреневым свел меня именно Козмин-Екунин. До того я много слышал о небольшом закрытом институте, вроде как бы даже и не существующем, в каких-то домах я даже пересекался с самим Козминым, но до настоящих разговоров с закрытым членом-корреспондентом АН СССР дело как-то не доходило. А я тогда был в ударе: рукопись романа складывалась. Написав с утра две-три странички, я натягивал спортивный костюм и бежал к Зырянке. Улица спускалась в овраг, по узкой тропинке можно было выбраться на луг, к живописной искусственной горке. Бегай хоть час, никого не встретишь. Но однажды, после дождя, шлепая по отсыревшей траве, я чуть не сбил с ног Кузмина-Екунина.
Выглядел член-корреспондент весьма необычно.
Тяжелый брезентовый плащ чуть ли не до земли, болотные резиновые сапоги, на голове серый подшлемник танкиста. На груди, на плечах подвесные карманы, за спиной плоский, но, кажется, увесистый рюкзак, и три антенны, устремленные в небо. Какие-то датчики были закреплены даже на дужках очков. Не человек, а робот. Я оторопел от неожиданности.
- Простите, - Козмин-Екунин всегда отличался вежливостью. - Вам сегодня не надо туда бежать… - Он ткнул рукой в сторону искусственной горки. - Вы ведь туда бежите?
Я кивнул:
- Туда.
И спросил:
- Почему не надо?
- Вы же правой рукой работаете? - склонив голову к плечу, Козмин-Екунин к чему-то прислушивался, может, к невидимым наушникам. - Я имею в виду пишущую машинку. Вы ведь работаете правой рукой?
Я кивнул.
К своему стыду, я так и не научился работать на машинке всеми пальцами.
- Не надо вам сегодня туда бежать, - повторил Козмин-Екунин, все так же к чему-то прислушиваясь. - День нынче такой. Вы руку сломаете.
- Правую? - тупо уточнил я.
Он вежливо кивнул:
- Правую.
- Но я не понимаю…
- И не надо пока, - Козмин-Екунин оценивающе улыбнулся. - Представьте, сегодня день такой. Именно для вас такой.
И предупредил:
- Мне можно верить.
И вежливо предложил:
- Давайте вместе пойдем.
- Куда? К горке?
- Нет, к дому… Я, кстати, давно хотел поговорить с вами… Мне вашу книгу давали…
Странный разговор. Я его потом записал.
Разговор о человеческой судьбе, о книгах, о таинстве сюжета, о необратимых играх, ведущих только к проигрышу… Есть что-то величественное в том, что мы всегда уходим, а мир всегда остается… Об экспериментах, требующих непредвзятых умов… Кончил Козмин-Екунин несколько неожиданно: в ближайшие годы их институт планирует несколько выездов в поле. Хотите побывать на Алтае? Все же рериховские места, там красиво, там даже дышится иначе. И команда у нас неплохая: Ия Теличкина, Юренев.
Я хотел.
Я не спрашивал ни о странном наряде Козмина-Екунина, ни об этом довольно неожиданном интересе к моей особе (думаю, книга была предлогом), но поехать на Алтай согласился.
Впрочем, это случилось не сразу. Просто я тогда вошел в круг ближайших помощников Козмина.
- Ахама, хама, хама… - бормотал Юренев, ворочаясь в кресле. - Придурки… Спичек у них нет…
Он сунул сигарету в толстые губы. Я замер.
С Юреневым что-то происходило. Он так побледнел, будто в лицо ему плеснули поташом, зрачки под полузакрывшимися веками странно расширились. По-моему, Юренев не видел меня. Он шумно втягивал воздух, он явно к чему-то там такому странному приноравливался, и меня внезапно обдало мерзким ледяным холодком.
Ветер дохнул в окно?
Да нет, вряд ли. За окном не дрогнула ни одна веточка, а инверсионный след, оставленный в раннем утреннем небе одиноким реактивным самолетом, казался таким нежным и нематериальным, что в его петле, как выразился бы Юренев, и ангел бы не удавился.
Вдруг яркая звездочка вспыхнула на мгновение перед бледным лицом Юренева. Вспыхнула и тут же исчезла. Но сигарета уже дымилась. Юренев затих и, удовлетворенно сопя, выпустил изо рта клуб дыма.
- Как это у тебя получилось?
Я разозлился:
- Спички тебе! Показывай буфетчицам свои фокусы!
Впрочем, с возмущением я, пожалуй, несколько запоздал.
Гостиница уже просыпалась: обыденные шумы, обыденные звяканье, шарканье, наконец, вечное гудение водопроводных труб.
В дверь постучали.
- Да, - ответил я недовольно.
Два крепких молодых человека заглянули в дверь. Они даже не поздоровались, хотя и входить не стали.
- Юрий Сергеевич, вам пора. Юрий Сергеевич, мы за вами.
Они знали, что Юренев находится у меня.
Ни на кого не обращая внимания, все так же удовлетворенно сопя, Юренев докуривал сигарету. Он был размягчен. Он вовсе не выдохся, просто он был размягчен своим странным успехом. Он даже мне не предложил прикурить.
- Ахама, хама, хама, - бормотал он размягченно. - Сейчас поедем.
Это он сказал своим молодым людям.
А мне сказал:
- Пока, Хвощинский. Учи чукотский язык. Скоро увидимся.
Глава III
Серый пакет
А утро уже кипело - июльское, нежное. И к окну не надо было подходить, так нежно пахло листвой. Но Юренев! «Учи чукотский язык! Скоро увидимся!»
Все во мне протестовало против этих его слов.
Правда, при этом мне было бы крайне затруднительно объяснить, зачем я, собственно, сюда приехал. А ведь зачем-то приехал, зачем-то вышел из вагона здесь, а не в Иркутске, например, не в Благовещенске, и не в Хабаровске. Как мог Юренев знать, что я приеду?
Провидец, подумал я с раздражением.
Проветрив, почистив номер, я принял душ. Впрочем, какое-то равновесие все равно было нарушено. Неприятнее всего подействовал на меня фокус, проделанный Юреневым с сигаретой. С рецензиями ладно, не так уж трудно понять, что писатель, только что выпустивший большую книгу, итог многих лет, не может не интересоваться отношением к ней коллег и читателей. Но заранее снятый номер, эти странные телефонные отсылки…
НУС, решил я.
Это НУС.
И Козмин, и Юренев, и Ия, все они всегда гордились созданием своих рук - сверхмощной, перерабатывающей любую информацию, системой. К пресловутому Нусу Анаксагора НУС, понятно, не имела никакого отношения. Нус Анаксагора - это существо, даже не существо, конечно, а некое естественное организующее начало, без которого невозможны серьезные логические построения, а НУС Козмина-Екунина - всего лишь машина. По крайней мере, я считал так, а большего мне не объясняли. Никто на Земле не знает того, что знает все общество в целом, а вот НУС может знать. Она может знать даже нечто более значительное: например, то, о чем не догадываются специалисты, то, что не может быть объяснено действием никаких природных сил. Юренев всегда был склонен к подобным вещам, отсюда и его провидческие способности.
Почему я так раздражен?
Это сны, подумал я. Сны, отнимающие у меня силы. Опять придет ночь, я усну, и опять, в который раз, буду выдираться из убивающих снов.
Думать об этом не хотелось. Хотелось кофе.
Терпеть не могу дежурных, швейцаров, горничных, но я переборол себя, взялся за телефон.
- Кипятку? Вам? - удивилась дежурная по этажу. - Вы хотите сделать кофе? Сами?
- Что ж тут такого?
- Может, лучше принести кофе?
- Пожалуй, лучше, - решил я, вовремя вспомнив предупреждение рыжей администраторши.
На положении иностранца… Я ведь нахожусь тут на положении иностранца… Такое можно услышать только у нас.
Но в кофе дежурной по этажу я не верил. Какая-нибудь гостиничная бурда из растворимых и нерастворимых остатков…
В дверь постучали.
Так быстро?
Дежурная оказалась пожилой, сухонькой. Я видел ее ночью, она тоже пряталась за спиной Юренева.
- Вот кофе, - сказала она, осматриваясь так, будто хотела застать в номере еще кого-то.
Я принял поднос. Сахар, печенье, лимон, которого так недоставало ночью Юреневу.
- И часто у вас селят гостей на положении иностранцев? - усмехнулся я.
- Ну что вы, - виновато сказала дежурная. - На моей памяти вы второй, а я здесь семь лет работаю.
- Кто же был первым?
- Да так… Вроде вас… - Дежурная смутилась. - Только нам не положено интересоваться.
- Ну да, не положено, - кивнул я. - А почему вы не идете домой? Дежурство, кажется, заканчивается утром?
- Да жду я, - вздохнула дежурная и испуганно оглянулась. - Вот жду.
- Чего? - удивился я.
- Мне к обеду надо быть в больнице, а я в Бердске живу. Это что же, ехать домой и сразу обратно?
- Простите, я не знал… - Кофе она сварила отменный. - Болеет кто-нибудь?
- Да дед у меня… - Произнесла она беспомощно. - Дед у меня отморозил пальцы.
Дедом она называла мужа, это я понял. Но что-то он там залежался в больнице: июль на дворе. На всякий случай я поддержал дежурную: зимы у нас суровые, я, помню, в детстве приморозил пальцы на ноге, до сих пор ноют на холод. Помните, небось, какую обувку таскали после войны?
Дежурная кивнула:
- Помню…
Получилось у нее жалостливо. Она явно искала утешения. Может, и с кофе потому так ко мне спешила.
- Я утром звоню домой. Я всегда утром звоню, у нас телефон у соседки. Веранды рядом, крикни, дед сразу слышит. А тут говорит мне: нет деда, увезли деда. Куда, говорю, увезли! А в больницу. У меня аж сердце захолонуло. Что, кричу, сердце? Да нет, говорит, ты успокойся. Просто деда к хирургу свезли, пальцы он на руках поморозил. Ты после дежурства беги в больницу, там недалеко, сама поспрашиваешь, узнаешь. Видишь, вот как оно.
- Не понимаю, - сказал я, отставляя пустую чашку. - Когда ваш дед отморозил пальцы?
- Утром, - дежурная скорбно опустила глаза. - Я же говорю, звоню утром соседке, у нас веранды рядом…
- Что значит утром? Сегодня утром?
- Ага, - в усталых глазах дежурной таилось непонимание, беззащитность, испуг. - Я звоню, а соседка: ты успокойся, дескать, пальцы он поморозил…
- Он на морозильной установке работает?
- Да ну вас, - отмахнулась дежурная испуганно. - Я и не слышала про такую. Он у меня баньку топит по средам, всегда почему-то по средам. Сколько раз говорила, топи как люди, по субботам топи. А он любит по средам, такой у него день. И греется. Заляжет на полке и греется. И зимой греется, и летом, ему все равно. И вчера так лег, а утром, нате вам, отвезли к хирургу.
- Может, сломал руку? Не отморозил.
- Да ну вас. Я тоже так думала.
- Ну, не сломал, обжег. Или ошпарил там. В баньке-то.
- Да отморозил. Говорят, отморозил. Я до хирурга дозвонилась, отморозил. Оттяпают теперь пальцы.
- Так уж сразу оттяпают?
- А чего? - возразила дежурная с каким-то непонятным мне вызовом. - Хирург сам сказал, будет резать пальцы.
Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.
Конечно, виднее, она не спорит.
Дежурная разгорячилась.
Дед у нее смирный, пенсии радуется, почти не пьет. Она подозрительно повела носом, но бутылки я предусмотрительно спрятал. Истопит баньку, погреется. Ей, наверное, давно хотелось выговориться. Жил и жил, век так живи, только вот эти письма…
- Какие письма?
- Ну да, вы же не знаете, - виновато потупилась дежурная, - дед вдруг письма стал получать. Много писем.
- От родственников?
- Да где у него столько? - дежурная быстро оглянулась на дверь и подошла поближе. - Я тоже сперва подумала - от родственников. А там каждый день штук по десять, даже из Вашингтона. Откуда у него в Вашингтоне родственники?
- По десять? Из Вашингтона?
- Ага. Я соседей стала стесняться. Говорила сперва, мол, дальние дядьки отыскались у деда. А какие там дядьки? То баба пишет, вместе, мол, жили, зачем забыл? То мужик какой-то, ссылается, на Вятке шли по одному делу. А из Вашингтона который, тот непонятно, не по-нашему, но тоже, чувствуется, с обидой. Все с обидой, с жалобой, с просьбами, - дежурная смотрела на меня круглыми желтыми глазами. - У одного дом сгорел, другой судится, третья денег просит, зачем, мол, забыл? А я деда знаю, он всю жизнь у меня под боком, да и что мы кому отправим - у деда всего-то пенсия, а я дежурю. В Вашингтон, наверное, и не отправишь? - спросила она неожиданно. - Хоть по миру иди, что отправишь? Хорошо, я Юрию Сергеевичу пожаловалась. Тоже, родственники!.. Он сказал: разберемся, и разобрался, видать, никто больше не пишет. Дядька был настоящий в Казани, и тот перестал писать. Вот как! А тут такое, пальцы на руках поморозил… - Она опасливо перекрестилась. - Небось, весь Бердск уже знает.
- Разобраться надо, - хмуро кивнул я. - Но вы сперва все-таки сходите к хирургу.
- Вот я и собираюсь.
- А пакет вы принесли? - кивнул я. Мне хотелось отвлечь дежурную от печальных мыслей. - Я проснулся, а под дверью пакет.
- Какой пакет?
- А вон…
- Да нет. Я не приносила. Это, может, программа. Вы ведь к Юрию Сергеевичу приехали?
- В некотором смысле…
Дежурная вздохнула. Но женщина она оказалась отзывчивая, сварила еще чашку кофе, даже принесла спички. И, ушла, наконец.
Я закурил и устроился в кресле.
Я почти не спал, голова после встречи с Юреневым была тугая. Бездумно я обратил взор горе и увидел под самым потолком паучка. Паутинка была совсем прозрачная, казалось, паучок карабкается прямо по воздуху. Ему хорошо. У него не было моих загадок. Зачем я, собственно, приехал? Что меня пригнало сюда? Мог себе трястись в поезде, добраться до Благовещенска, у Светки Борзуновой выходит книга. В Хабаровске Тимка Скукин. Это у него фамилия такая, а вообще-то с ним не соскучишься. Но ведь приехал, чего виниться задним числом? Я виноват, что они все тут чокнутые? Или это я чокнутый?
Без всякого интереса я дотянулся наконец до серого пакета и вскрыл его.
Фотографии. Три штуки.
Я всмотрелся.
Непонятно, знакомо как-то…
Пятиэтажный большой дом фасадом на знакомый проспект…
Сосны с обломанными ветками… Ветром их обломало?..
Битый бетон на продавленном асфальте, в стене дома на уровне четвертого этажа дыра, будто изнутри выдавили панель…
Недурно там, видно, грохнуло.
Я отчетливо видел отвратительно обнаженную квартиру - перевернутое кресло, завернутый край ковра, битое стекло стеллажей.
С ума сойти, я узнал квартиру!
Конечно…
Кресло столь редкого в наши дни рытого зеленого бархата… Семейный портрет с обнаженной женщиной в центре… Как он не сорвался со стены?.. Письменный стол… Книги, книги, книги… Среди них должны быть и мои…
Ну да, я смотрел на вещи Юренева…
Сосны с обломанными ветками. Чудовищная дыра в стене. Зацепившись за что-то, чуть не до второго этажа свисал из дыры алый длинный шарф.
Что это значит?
И если в квартире произошел взрыв, почему там ничего не сгорело?
Какая-то дымка угадывалась. Несомненно, дымка. Она даже несколько смазывала изображение, но вряд ли это был настоящий дым.
Странно…
Я взглянул на вторую фотографию.
И оторопел.
Все та же дымка. Лестничная площадка, запорошенная мелкой кирпичной пылью. И Юренев. Он безжизненно лежал на голом полу, вцепившись все еще мошной рукой в стойку металлического ограждения. И маечка на нем была та же. Не маечка, а футболка со степным пейзажем. Я знал, что на ней написано: «Оля была здесь».
Какая, к черту, Оля!
Я бросился к телефону.
Час назад Юренев сидел передо мной, жрал коньяк, цитировал неизвестного мне Гошу Поротова и наказывал учить чукотский язык. Что могло случиться за это время? И ведь пакет уже тогда лежал здесь!
Номер мне вдолбили в голову навечно. Ноль шесть, ноль шесть. Не хочешь, а запомнишь.
Длинные гудки.
Черт, может, он впрямь валяется там на голом полу? Когда это могло произойти?
Меня вновь пробрало морозом.
Длинные гудки.
Их просто не может существовать - таких фотографий. Подделка. Это подделка!
Кому нужна такая подделка? Юреневу?
Длинные гудки.
Куда еще позвонить? Ие? Козмину? Но ведь меня просто отошлют к номеру ноль шесть, ноль шесть.
Я готов был положить трубку, когда Юренев откликнулся, достаточно, кстати, раздраженно:
- Ну что там еще?
- Ты дома?
- А где мне быть? - он обалдел от моей наглости. - Ты меня всю ночь спаивал, могу я час отдохнуть?
Теперь я обалдел:
- Это я тебя спаивал?
- Ты, ты! Свидетели есть, всегда подтвердят. Полгостиницы подтвердит, - он, кажется, не шутил. - У тебя моя бутылка осталась.
Я положил трубку.
За Юренева можно было не бояться.
Но фотографии…
Я, наконец, взглянул на третью, последнюю. Заросший травой овраг, зеленые, политые солнцем склоны. Две мощных трубы метрах в семи над землей, покрытые деревянной лестницей с выщербленными разбитыми ступенями, таинственно уходящей вверх, в белизну смыкающихся берез, а возле ручья - сухая бесформенная коряга.
Я знал это место.
Я не раз бывал в этом овраге.
Сейчас, на фотографии, сидел на бесформенной коряге тоже я, только это все равно не могло быть правдой. Я любил это место и в свое время часто туда ходил, но один, без Ии. Уж тем более мы никогда там с Ией не целовались. На Алтае - да. На Алтае мы рассыпали поцелуи по огромной территории, но то был Алтай, а здесь мы не целовались.
Подделка?..
Кому, зачем нужны такие подделки?
Глава IV
Купить штопор
Я еще раз тщательно просмотрел фотографии.
Если и подделка, то классная.
Чудовищная, зловеще зияющая в стене дыра… Семейный портрет с обнаженной женщиной в центре… У Юренева никогда не было семьи, он был слишком занят для этого, картину ему подарил Саша Шуриц, художник умный и тонкий. Без всякого намека, кстати, подарил, просто так, по дружбе… Зеленое кресло, крытое редким зеленым рытым бархатом, завернутый угол ковра, алый, провисший как вымпел, шарф, трещиной расчертивший стену… Наконец, Юренев, безжизненно застывший на голом полу задымленной лестничной площадки…
Ну, ладно… Ну, пусть…
Но Ия Теличкина! Почему Ия Теличкина?
И почему овраг?
Целующимися нас можно было снять только на Алтае. Только на Алтае, нигде больше. Когда я уезжал, Ия через Юренева передала мне копейку, возможно, именно в такую сумму оценила она все наши прежние отношения… Вполне возможно… С нее станется… Но в овраге мы с ней не целовались, не могли мы там целоваться, мы и не были там никогда вместе…
А на Алтай я ездил с отрядом Юренева.
Конечно, я не входил в состав официальных сотрудников института, но Козмин-Екунин добился своего: я действительно ездил на Алтай. Не знаю, зачем это понадобилось старику, но я ездил. И как можно было не поехать, если в тот же отряд входила Ия.
Три водителя, Ия Теличкина, Юренев, я. Газик и два трехосных ЗИЛа с жесткими металлическими фургонами. В этих ЗИЛах была смонтирована специальная аппаратура. Собственно, это была некая самостоятельная, вполне автономная часть большой НУС. Смонтированная на колесах, она могла вести самый широкий поиск, - так объяснил Юренев.
- Поиск чего?
- Плазмоидов, - Юренев никогда не снисходил до подробностей. - Неких аналогов НЛО, если хочешь. Тех самых плазмоидов, которые, по некоторым гипотезам, постоянно врываются в земную атмосферу из околосолнечного пространства.
Если Юренев и врал, то вдохновенно…
- Если хочешь подробностей, поищи книгу Дмитриева и Журавлева «Тунгусский феномен - вид солнечноземных взаимосвязей». Издательство «Наука», восемьдесят четвертый год. Почитай, полистай - скучно не будет.
Не знаю, как там вообще обстоит дело с плазмоидами, но поиск их велся довольно странно. Антенны НУС действительно торчали в небо, но бесчисленными датчиками были забиты все окрестности лагеря. При такой их плотности плазмоиды следовало скорее ожидать из земных недр, а не из космоса. Поставив однажды ЗИЛы буквой «Г», Юренев уже никому не позволял заглядывать в фургоны. Даже Ие. Глухое урочище, ни аила вблизи, ни городского поселка. Труднее всех переносили вынужденную изоляцию (никаких гостей! никаких поездок! никаких отлучек!) водители ЗИЛов. Круглые сутки они резались в карты или играли с Юреневым в чику, я не раз заставал их за этим странным занятием. Впрочем, задание, данное мне и Ие, выглядело не менее странным: я должен был купить штопор.
Штопор Юренев высмотрел еще в прошлом году, подыскивая место для будущего лагеря. Есть такое место в степи - Кош-Агач. Последнее дерево, коней света.
Голая каменная степь, злобное сухое солнце, ветхие жерди над руинами древних могильников.
На горячих камнях, приспустив крылья, как черные шали, всегда восседали мрачные одинокие орлы. Пахло каменной крошкой, справа и слева кроваво нависали осыпи, насыщенные киноварью.
Купить штопор…
Газик послушно проскакивал мост через реку Чаган-Узун и устремлялся к далекому неровному силуэту Северо-Чуйского хребта. Если подняться на две тысячи метров, задохнешься от медового запаха эдельвейсов. Поляна за поляной тянулись пространства, мохнато серебрящиеся от цветов. Но мы редко поднимались в горы. Чаше всего газик летел по выжженной каменистой степи, волоча за собой бурый шлейф пыли. Стремительно выкатив на единственную скушную улочку Кош-Агача, шофер Саша, плечистый, румяный, обтянутый армейской гимнастеркой, тормозил у «лавки древностей».
Забытая богом комиссионка. Самый обыкновенный скучный домишко, полный тишины, пыли, забвения. «Лавкой древностей» комиссионку назвал я.
Румяный Саша, не скрывая алчности, прямо с порога бросался к белому, как айсберг, холодильнику:
- Беру!
Еще бы не брать, цена - 50 руб. Ничтожная цена по тем временам.
Румяный Саша тянул на себя дверцу и чертыхался: агрегат холодильника был варварски вырван.
Цветной телевизор, цена - 30 руб.
- Беру!
То же чертыханье: кинескоп украшен отчетливой трещиной.
Все в этой лавке древностей было ущербным, все вещи попали сюда после неких таинственных, но ужасных катастроф. Даже на брезентовом цветке отталкивающего серого цвета (цена - 1 руб.) не хватало пыльного грязного лепестка. Велосипед без колес и цепи… Мотки прогнившей, разваливающейся в руках бечевки… Мятые, уже попадавшие под удары каски монтажников… Зеркала с облезшей амальгамой… Забавно, но даже козел, бродивший перед лавкой древностей, выглядел абсолютно доисторическим животным. Его возраст, несомненно, превышал возраст века.
- Я его боюсь, у него рога в плесени, - пряталась за меня Ия. - Как ты думаешь, сколько ему лет?
- Миллионов тридцать.
- Не преувеличивай.
Услышав голоса, козел останавливался и мутно, непонимающе смотрел на нас. Желтые шорты Ии вводили козла в старческое искушение.
«Он хочет тебя», - предупреждал я Ию.
«Отгони его!» - Ия пряталась за меня или за румяного Сашу.
«Зачем? Лучше подержи козла за бороду. Это приведет его в чувство».
«Я боюсь».
Замечательно быть молодым, сильным, смелым.
Я хлопал дверцей газика, отпугивал доисторического козла и вел Ию в лавку древностей.
Медлительная, на редкость длинноногая алтайка с роскошными раскосыми глазами поднималась из-за стойки. Ее не интересовали наши покупательные способности, ее интересовали мы. Ее интересовала смеющаяся Ия в желтых шортах и в маечке, ее голубые, даже синие вдруг глаза, ее интересовал румяный Саша в армейской гимнастерке и в закатанных до колен джинсах, ее, наконец, интересовал я, высокий человек в яркой рубашке, расстегнутой до пояса. «Тухтур-бухтур!» - бормотал шофер Саша, исследуя очередную искалеченную неизвестной катастрофой вещь, но алтайка его не слышала. Мы были для нее людьми из совсем другого мира. Мы врывались в ее пыльный тихий мирок из знойного марева, из подрагивающего воздуха степей, мы выглядели совсем не так, как она, мы говорили совсем не так, как она, и походка у нас была другая. Глазами медлительной длинноногой алтайки на нас взирала сама вечность. Это Юренев мог посмеиваться: «Вечность? Оставьте! Ваша красавица просидит в своей лавке до первого приличного ревизора. С ним она и сбежит. Вот и вся вечность».
Провидец.
Я подходил к стойке, не замечая металлических заржавевших корыт, измятых, разрушенных велосипедов.
Моей целью, целью всех наших нашествий на Кош-Агач был чудный штопор - огромный, покрытый ржавчиной, насаженный на такую же огромную неструганную рукоятку. Я не знал, что, собственно, можно было открывать таким штопором, существуют ли бутылки с такими нестандартными горлышками? - но иена штопора приводила меня в трепет.
0, 1 коп!
Я вынимал из кармана копейку, небрежно бросал ее на пыльную стойку и, указывая на штопор, требовал:
- На все!
Алтайка медленно пожимала красивым круглым плечом. Она, несомненно, сочувствовала мне. Я был из другого мира, я многого не понимал. Штопор один, объясняла алтайка сочувственно. Других таких нет. И копейка одна. А цена штопора - 0, 1 коп. У нее, у алтайки, нет сдачи. Будь у нее другие штопоры, она выдала бы мне сразу десять штук, но штопор всего один. Она не может продать штопор, у нее нет сдачи.
- Давайте без сдачи, - барски заявлял я.
Алтайка сочувственно улыбалась. Она так не может. Это противоречит советским законам. Она работает в лавке пятый год. Она еще ни разу не нарушала советские законы.
- Вот пятьдесят рублей, - я бросал бумажку на стойку. - Мы возьмем телевизор, брезентовый цветок и штопор. - Я проникновенно понижал голос: - Остальное вам на цветы. Личный подарок.
Алтайка медлительно подсчитывала: неработающий телевизор - 30 руб, нелепый брезентовый цветок - 1 руб, штопор с неструганной рукоятью - 0, 1 коп. Всего получалось тридцать один рубль ноль десятых копейки, цветов здесь негде купить, она никогда не принимает подарки от незнакомых мужчин. К тому же это запрещено законом.
На меня смотрела сама вечность. Вечность медлительно разводила руками: у нее нет сдачи.
Думаю, наш торг впечатлял больше, чем внезапное появление НЛО или взрыв плазмоида.
- Не надо сдачи, - проникновенно убеждал я алтайку. - Мы хорошо зарабатываем, нам не надо сдачи. Понимаете? Совсем не надо!
Она не может. Она работает в лавке пять лет, ее пока что никто не упрекал в нечестности. Если вещь стоит 0, 1 коп, она может продать эту вещь только по обозначенной прейскурантом иене.
- Где я возьму вам одну десятую копейки? - не выдерживал я.
Алтайка медлительно пожимала плечами. У нее были круглые красивые плечи, я невольно завидовал будущему приличному ревизору. Она не знает, где мне взять монетку достоинством в 0, 1 коп. Но закон есть закон. И медлительно советовала: может, вы обратитесь в банк? Ближайший банк находится в Горно-Алтайске. А если и в банке не найдется таких монеток, медлительно советовала алтайка, тогда, наверное, надо ждать.
- Чего?
- Может, снова поднимут цены.
Я шалел:
- Цены? На это?
И обводил рукой умирающие пыльные вещи.
Алтайка сочувствовала мне:
- На это.
- Ладно, - говорил я, пытаясь успокоиться, чувствуя на себе смеющийся взгляд Ии. - Дайте мне тряпку, я сам смахну пыль со стойки. Хотите, мы запаяем вам дырявые тазы? Хотите, мы починим вам телевизор? Согласитесь, такая работа стоит 0, 1 коп!
Алтайка медлительно кивала. Конечно. Такая работа стоит больше, чем 0, 1 коп. Такая работа стоит гораздо больше, но у нее нет права найма, она не может заключить с нами трудовой договор.
- Хорошо, - соглашался я. - Давайте сделаем так. Мы возьмем у вас велосипед, телевизор, холодильник, мы возьмем даже ваш нелепый, ужасный брезентовый цветок, а вам взамен подарим ящик свиной тушенки. Мы возьмем все, что вы нам предложите, но только вместе со штопором. А с вами рассчитаемся тушенкой. Прямая выгода, - утверждал я. - Всем выгода. Вам, мне, государству.
- Как можно? - медленно покачивала головой алтайка.
- Хорошо, - предлагал я уже в отчаянии. - Пусть это все сгорит. Пусть случится самый обыкновенный пожар. Они всегда тут случаются. Мы оплатим все убытки, только отдайте нам этот штопор. В конце концов, он и вправду может сгореть, - злился я. - Его и украсть могут!
- Как можно? - осуждающе покачивала головой алтайка. Закон есть закон. Жить следует по закону. Она уже пять лет работает в лавке, она еще ни разу не нарушала законы.
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: УВИДЕТЬ КОШ-АГАЧ И УМЕРЕТЬ. ТАМ ВСЕ КЛОНИЛО К ПОКОЮ. ТАМ ВСЕ БЫЛО ЗАРАНЕЕ ПРЕДРЕШЕНО. ТАМ И СЕЙЧАС, НАВЕРНОЕ, ШТОПОР ЛЕЖИТ НА СТОЙКЕ.
Бабилон.
Торг, как всегда, кончался ничем.
Мы выходили на пыльное крылечко.
В эмалированном тазу, продравшись сквозь сухую землю, бледно и вызывающе цвел кустик картофеля. Забившись в тень, дремал беззубый плешивый пес, тоже, наверное, перенесший неведомую катастрофу. Увидев Ию, из-за печальных построек медлительно появлялся козел.
- Я боюсь, - пугалась Ия. - У него рога заплесневели.
- Тухтур-бухтур! - весело ругался румяный Саша, лез в газик, жал на стартер.
- Твое задание невыполнимо, - пенял я Юреневу в лагере.
- Невыполнимых заданий не существует, - Юренев изумленно моргал. - Я сказал тебе: купи штопор. Я предоставил тебе все возможности. Этот штопор мне нужен. Купи его.
- Зачем тебе это уродство?
- Для дела.
- Я сам сделаю тебе такой. Даже еще страшнее. И продам по еще более сходной цене - 0, 01 коп.
- Мне нужен именно этот.
Степь…
Злое солнце…
Локоть Ии, упирающийся мне в бок…
Мрачные орлы в поднебесье и на обожженных камнях…
Бабилон.
Почему так грустно вспоминать это?
Глава V
«Убери! Я их не видел!»
Редакция газеты находилась, как прежде, на углу Обводной. Я поднялся мимо вахтера, он не узнал меня. Зато ребята набежали из всех отделов. Всегда любопытно взглянуть на живого писателя, особенно если когда-то немало времени он провел в знакомых тебе стенах. Особенно обрадовался фотокор Славка:
- У тебя роман - во, Хвощинский!
Он нисколько не повзрослел - из белого воротника все так же, как два года назад, тянулась тонкая, почти детская беззащитная шея, в глазах мерцало вечное удивление.
От ребят я отбился, пообещав в ближайшее время зайти всерьез, не на час; сразу потащил Славку в его фотобудку.
Славка, несомненно, почувствовал себя польщенным. Я этим грубо воспользовался:
- Вот скажи. Можно сработать фотографию так, чтобы человек, которому нет еще и сорока, выглядел на ней на все семьдесят? По-настоящему сработать, так сказать, вынуть эту фотографию из будущего.
- Запросто, - несмотря на свой детский вид, Славка был и оставался мастером.
- Как?
Славка засмеялся:
- А просто. Здесь даже НУС не нужна. Хватит нормального компьютера с хорошей памятью, умеющего строить математические модели. В данном случае - модели возрастных изменений. Полсотни параметров вполне хватит. - Славка оценивающе глянул на меня при свете красного фонаря, а сам уже возился над ванночкой, цепляя там что-то плоским пинцетом. - Накладывай картинку за картинкой на фотопортрет и получай свои семьдесят!
- Ну, а сфотографировать событие, которое еще не произошло, можно?
- Это как?
- Ну, скажем, завтра мы с компанией собираемся отправиться на пикник, а ты мне вдруг показываешь уже снятые на этом пикнике фотографии. Ну там, полянка, шашлыки, рожи навеселе…
- Да ну тебя, - польщенно отмахнулся Славка. - Ты придумаешь!
И спросил:
- Роман фантастический задумал? Я люблю фантастику.
- Не до фантастики, - теперь отмахнулся я. - Вот взгляни.
И выложил на стол серый скучный пакет.
При свете красного фонаря фотографии показались мне темными и какими-то особенно зловещими. Даже та, на которой я целовался с Ией.
- Убери, - быстро сказал Славка, оглядываясь. - Я их не видел.
- Я сам увидел их только сегодня, - не понял я.
Славка неприятно ощерился:
- Совсем убери. Не хочу их видеть. Я тут ни при чем. Это, наверное, юреневские штучки. Вот и иди к нему.
- Да погоди ты.
Но Славка не хотел годить. Он страшно нервничал:
- Зачем ты их сюда приволок?
- Ты же мастер.
- Слушай, Хвощинский, не надо! То, что делает НУС, никому не повторить. Да и не надо никому повторять то, что делает НУС.
- А это НУС делает?
- Не знаю. Спроси Юренева. Убери. Я ничего не видел.
- Не трясись. Какого черта? Ты присмотрись… Видишь, лежит именно Юренев. Не шибко веселая фотография, правда?.. Как можно такое сделать?.. Вот что меня интересует… Или вот дом, стена вынесена… А я только что проходил под этим домом, все там в порядке…
- Я тут при чем? Спроси у Юренева.
- А ему откуда знать об этом?
- Не знаю. Он хам, - не очень логично объяснил Славка, жалобно выгибая тонкую шею. - Никаких дел не хочу иметь с ним. Пока старик Козмин не чокнулся, Юренев еще походил на человека, а сейчас…
- Погоди. Что значит чокнулся? Какой Козмин?
- А ты не знаешь? - Славка обалдело уставился на меня. - Андрей Михайлович… Ты что, вообще, ни с кем не переписывался, не перезванивался? Ничего не знаешь? Совсем ничего?..
Разговор явно тяготил Славку, даже пугал, но кое-что я из Славки выжал.
С его слов получалось, что год назад что-то сильно грохнуло в институте Козмина.
- Причем не где-то, а именно в одной из лабораторий НУС. Сильная машина, таких даже японцы не делают. Ну, лично Козмину не повезло, он находился в лаборатории. То ли памяти он целиком лишился, то ли вправду чокнулся, пойди узнай, к Козмину с того дня на выстрел никого не подпускают. Я точно не знаю, но Козмин вроде бы безвылазно сидит в своем старом коттедже. И Ия там с ним. Ну, помнишь? Теличкина… - Такие вот дела… - Славка почему-то даже не смотрел на меня. - А эти фотографии убери.
- Не уберу. И не дергайся. Я, наоборот, оставлю здесь эти фотографии.
- Зачем? - по-настоящему испугался Славка.
- Хочу знать, настоящие это фотографии или подделка? А если подделка, как можно подделать такое? Откажешься, сам Юренева сюда притащу.
Это подействовало. Славка неохотно спросил:
- Где взял?
- Под дверь подсунули. В гостинице.
- Прямо так вот подсунули?
- Прямо так.
Я добавил:
- В пакете.
- В этом? - Славка даже обнюхал пакет. - Тоже оставь.
В чем-то Славка мне не верил, испуганно гнул тонкую шею:
- И ты ничего не видел, не слышал?
- Я спал.
- Хвощинский, - не шепнул даже, а прошипел вдруг Славка и ткнул пальцем в потолок. - Может, ты выше поднимешься? Там знающие люди… Они обязаны о таком знать…
- Брось. - Славка мне надоел. Мне было его жалко. - Никуда подниматься я не собираюсь, и ты молчок. А вечером загляну, так что ты посмотри, пожалуйста, фотографии.
И вышел из фотобудки.
Славка, наверное, побежал бы за мной, но меня снова окружили ребята.
- С чего ты, Хвощинский, полез в историю?.. Мы твой роман читали… Диковатые у тебя герои, получишь по шее… Приходи к нам часа на три, вопросов тьма!..
Я обещал.
Я прорвался к выходу.
Кой черт меня сюда притащил? Надо было отдать фотографии Юреневу, пусть сам разбирается. Вон как виновато гнул Славка тонкую шею при одном только упоминании о Юреневе. Чего он боится? Что там произошло с Андреем Михайловичем?
Проспект был почти пуст. Все тут оставалось таким, каким я помнил. Аптека, «Академкнига», красный магазин, газетный киоск… Известно, города за два года не меняются, меняются люди…
- Ахама, хама, хама…
Я вздрогнул. Юренев меня преследует?
Что за вздорная мысль? Юренев даже не видел меня, ожидая, возможно, кого-то, бормотал про себя, перекатывал в толстых губах погасшую сигарету.
Трудно поверить, но выглядел он как с иголочки. Свежая светлая рубашка, строгий костюм. Взгляд невидящий, но вовсе не усталый, не скажешь, что человек не спал всю ночь. Лишь в легких припухлостях под глазами таилась некая неопределенная тень.
Я остановился.
Юренев очнулся. Он меня узнал. Правда, не выразил ни удовольствия, ни восхищения, как это было сегодня ночью. Напротив, тряхнул недовольно седыми кудрями.
- По утрам не звони, - сказал он незнакомым бесцветным голосом. - Не принято мне звонить по утрам.
Он так и сказал: не принято. Это меня взбесило:
- Это мне не указ.
- Да ну? - он нисколько не удивился моей вспышке.
- Почему ты ничего мне не сказал о Козмине?
- А ты спрашивал? - Юренев медленно, нагло, как-то бесцеремонно осмотрел меня. Сандалии, брюки, расстегнутая на груди рубашка - ничто, наверное, не осталось незамеченным. - Ты мою настойку жрал на орешках, потом коньяк. Тебе, кстати, нельзя пить так много, вид у тебя помятый.
Результаты осмотра Юренева явно не удовлетворили. Он продолжал исследовать меня, как афишную тумбу:
- Позвони Козмину сам.
- Я звонил.
- И что? - спросил он без всякого интереса.
- Отправляют к доктору Юреневу.
- Ну и позвонил бы ему.
Я остолбенел:
- Брось издеваться. Что с Андреем Михайловичем?
- Ахама, хама, хама, - Юренев снова погрузился в свои мысли. Потом вздохнул, неопределенно отмахнулся: - Завтра.
- Что завтра? - не понял я.
- А черт его знает, - Юренев даже объяснений не хотел искать. - Ну, послезавтра. Так удобнее.
- Для кого?
- Аля меня, конечно, - он снова очнулся, снова оценивающе, беззастенчиво осмотрел меня. - У тебя плечо не болит?
- С чего ему болеть?
- А оно у тебя немного опушено. Почему? Зачем ты его так держишь? Оно у тебя всегда так опушено? - он явно заинтересовался этим, его глаза ожили, влажно сверкнули. - Я знаю. Это демон на твоем плече топчется. Примостился и топчется. Сколько помню тебя, он всегда на твоем плече топтался.
- Какой еще демон? - он окончательно сбил меня с толку.
- Сократовский, конечно. Какой! Помнишь, Сократ часто ссылался на демона? Как правило, демон сидел на плече своего хозяина и запрещал ему поступать иначе, как он поступал. Только запрещал, но никогда не возбранял. Только запрещал, понимаешь? Ты тоже у нас всегда этим отличался. Козмин тебя за то и ценил.
Он снова задумался. Даже не задумался, а впал в задумчивость. Было ясно, я его сейчас не интересовал. Он напал на какую-то мысль. Тем же бесцветным, незнакомым мне голосом он спросил:
- Хвощинский, почему люди вранливы? Почему ты вранлив, и Гомес, и буфетчица, и Козин? Ну, ладно, буфетчице торговать надо, ей нельзя без обмана, но зачем вранливость писателям? У нас тут один поэт все ратует за спасение российского генофонда, а сам, во-первых, из тюрков, во-вторых, импотент. Может, вы вранливы потому, что полностью завязаны на прошлое? Врешь, врешь, а это опасно. Когда постоянно врешь, это становится образом мышления. Что вам всем в прошлом, Хвощинский, почему вы не думаете о будущем? Вот ты несколько лет жизни убил на роман о землепроходцах, зачем? Они же вымерли, их давно нет, даже памяти о них не осталось, одни легенды, вранье, а ты еще прибавляешь вранья. Зачем? - он нехорошо, быстро ухмыльнулся. - А еще ждешь нормальных рецензий. Почему вы не думаете о будущем, Хвощинский? Почему ты сам ничего не напишешь о будущем? - «Чем сидеть, горевать, лучше петь и плясать…», так, что ли? Гоша Поротов отличный был человек, но тоже вранлив. «Бубен есть, ноги есть…» Неужто этого достаточно? Пиши о будущем, Хвощинский. Когда пишешь о будущем, меньше врешь.
И моргнул изумленно, знакомо, разбуженно.
И, махнув рукой, двинулся, не спеша, вниз по проспекту.
Мне даже о фотографиях не захотелось ему сообщать.
Глава VI
Зона
Демон Сократа…
Я спускался по рябиновой аллее к речке, мне хотелось прямо сейчас побывать в знакомом овраге. Не знаю почему, но я хотел побывать там именно сейчас, ни позже, ни раньше.
Демон Сократа…
«Учи чукотский язык…»
Юренев не изменился…
И эта дежурная с ее вздорным рассказом о муже, отморозившем в бане пальцы…
«Пиши о будущем…»
Чокнутый Козмин…
Мир вокруг Юренева, как всегда, был перевернут с ног на голову.
Демон Сократа…
Какие еще там были?..
Ну да, лапласовский.
Этот умный, въедливый. По мгновенным скоростям и сегодняшним положениям атомов мог абсолютно точно предсказать все будущие состояния Вселенной. Завидное существо. Провидец.
Затем максвелловский.
Этот - трудяга. Работал себе заслоночкой: этот атом впущу, а этот не пущу. Распихивал туда-сюда атомы: здесь тебе вакуум, тут избыточная плотность, здесь тебе холодно, там чудовищный жар. Романтик, в принципе сократовскому до него далеко.
Я усмехнулся: плечо оттоптано.
Но, может, Козмин и впрямь ценил меня за мои вечные сомнения: а следует ли это делать? И еще за то, что принятых решений я не менял.
«Завтра…»
На Алтае Юренев вел себя столь же бесцеремонно.
Случались дни, когда он срывался. Что-то у него с НУС не ладилось.
Злой, он вылезал из своего фургона и часами сидел над подробными топографическими картами Алтая. Орал на обленившихся шоферов, грубо обрывал Ию. Ия терпела и мне показывала знаками - терпи. Терпение Ии бесило меня.
Однажды Юренев растолкал меня ночью.
- Что такое?
Лагерь был погружен во тьму, под кухонным тентом при свете одинокой лампочки Ия паковала рюкзак.
- Куда собрались? - Я ничего не мог понять. - Опять покупать штопор? Ночью?
Ия улыбнулась: не спрашивай. Юренев забросил в «газике» палатку, рюкзак, какой-то ящик. Их краткие переговоры были мне непонятны. Координаты, разброс, настройка, выход сигнала.
- Что случилось? - не понимал я. - НЛО где-то приземлился, плазмоид ворвался в атмосферу Земли?
- Садись за руль.
- А Саша?
- Пусть спит. Вдвоем управимся, - Юренев был необычно серьезен.
Я оглянулся. Ия незаметно кивнула.
Ей я верил. Я кивнул Ие ответно и повеселел. Если мы впрямь наткнемся на летающую тарелку, я передам ей привет от Ии Теличкиной.
- Давай на тракт.
Я вырулил на тракт, мы долго катили во тьме, миновали спящий поселок. Небо начинало уже высвечиваться, кое-где блестели холодные утренние звезды, справа надвинулся мрачный силуэт Курайского хребта.
- Сворачивай.
- Там склон. Я не смогу провести «газик» по такому откосу.
- Обогни.
Юренев настойчиво направлял машину к какой-то ему одному известной цели.
У него даже компаса не было, но он крутил головой и уверенно указывал, в какую сторону двигаться. Когда окончательно рассвело, мы проскочили хрупкий, звенящий снежник и остановились на широкой поляне, отмеченной лишь тем, что почти в центре ее торчала траурная черная лиственница.
- Ставь палатку.
Я осмотрелся.
- С ночевкой?
Юренев кивнул.
Минут через тридцать перед палаткой, под черной лиственницей, дымил костерок. Мы даже успели напоить чаем четверку геофизиков, пешком пришедших с дороги. Они были шумные, возбужденные. Они видели, как ночью тут шарахнуло, как из пушки? Шары цветные взлетели. Где-то там, на террасе, выше. Они пришли посмотреть, что тут такое.
- Вы не хотите?
Юренев усмехнулся:
- Нет.
- А мы сбегаем посмотрим. Необычно как-то. Там же вообще ни одного человека нет. Что там могло взрываться?
Я взглянул на Юренева. Он сидел, опустив глаза, и явно что-то знал о ночном происшествии. Помня улыбку Ии, я в разговор не встревал.
- Рюкзаки хоть оставьте, - сказал Юренев. - Что вы с ними потащитесь?
- Да ну, - геофизики говорили все сразу, перебивая друг друга, здоровые, загорелые парни. - Мы только поднимемся на террасу, а потом в лагерь.
- Ну-ну…
Галдя, переговариваясь, отпуская в наш адрес шуточки, геофизики полезли на террасу.
- О чем это они? - спросил я. - Может, тоже сходим?
- Да ну, - Юренев усмехнулся, и его усмешка мне очень не понравилась. - Сиди отдыхай. У нас еще все впереди. А эти ребята… Они скоро вернутся. Закипяти-ка еще чайку.
Я лежал на траве и смотрел в небо. Гигантские кучевые облака несло с востока, из Китая, наверное. Дикая, чудовищная тишина, прерываемая лишь позвякиванием плоскогубцев - Юренев вскрывал какой-то металлический ящик. Я ни о чем его не расспрашивал. Понадобится, скажет сам. Не принято было расспрашивать о чем-то Юренева. Это входило в условия договора, подписанного мною перед выездом в поле.
- А вот и они.
Я удивленно обернулся.
Геофизики, все четверо, вывалились из колючих кустов чуть выше нашей стоянки. Здоровые, загорелые ребята, но вид у них был, мягко говоря, неважный. Они дрались там, что ли? Серые лица, блуждающие, выцветшие глаза. Руки у них дрожали. «Мы правильно идем к тракту? Мы выйдем так к тракту?»
Юренев поощрительно кивал, зорко вглядываясь в каждого. И меня поразила мысль: он знал, что так будет!
- Выберетесь, выберетесь, только не сворачивайте никуда, - Юренев даже не пытался успокоить этих насмерть перепуганных людей. - Валите прямо вниз, там тракт.
- Что это с ними? - оторопело проводил я взглядом геофизиков. - Они ведь без рюкзаков. Они рюкзаки на террасе бросили?
- Подберем, - Юренев победительно выпятил толстые губы. - Куда они денутся?
- А нам… - Я помедлил. - Нам тоже туда идти?
- Конечно.
- Сейчас?
- С ума сошел. Ты же их видел. Ночью пойдем, налегке, с фонарями.
Меня распирало любопытство: что могло так напугать взрослых, ко всему привыкших людей? И я видел: Юренев что-то такое знает. Он же впервые за два месяца покинул лагерь. Раньше из фургонов не вылезал, а теперь собирается ночевать на террасе…
- Тебя шофера разорвут, - предупредил я. - Шоферов-то ты никуда не пускаешь.
- У них такие оклады, что перебьются.
- Но что там? - не выдержал я, кивая вверх, на террасу.
Юренев изумленно моргнул:
- Сам не знаю.
Кривил, конечно, душой. Знал, куда идти, значит, знал, что там можно увидеть…
А увидели мы маленькую поляну, поскольку поднялись на каменную террасу не ночью, а вечером. Солнце почти село, но сумеречный свет позволял увидеть кусты, раздутый ветром пепел. Совсем недавно тут прошел пал, но почему-то остановился перед сухими кустами. Они должны были вспыхнуть, но стояли целехонькие, шуршали под слабым ветерком. Там же, под кустами, валялись рюкзаки геофизиков.
- Придется тащить, - вздохнул я. - Ты хоть знаешь, где нужно искать этих неврастеников?
- Зачем? - удивился Юренев. - Они тебя просили?
- Ты же видел, они насмерть перепуганы. Надо вернуть им вещи.
- Ну-ну, - ухмыльнулся Юренев, осторожно присаживаясь на старый пень. - Если ты такой альтруист, действуй.
Его ухмылка мне не понравилась, как не понравились раньше выцветшие от страха глаза геофизиков. А Юренев чего-то ждал. Сидел на пне, курил, поглядывал на меня и ждал, ждал чего-то.
Я неторопливо направился к рюкзакам.
Они лежали вповалку, там, где их бросили - два друг на друге и два в стороне в выжженном огнем круге. Я подтащил пару рюкзаков к пню и пошел за третьим. Юренев меня не торопил, но и не останавливал.
Чего он ждет?
Меня ударило током, когда я ступил на выжженную землю. Я не видел разряда, не слышал характерного треска, но всю левую ногу до самого бедра пронзило ошеломляющей рвущей болью.
Я вскрикнул и отступил.
Боль сразу исчезла.
- Ну? - спросил Юренев, не вставая с пня.
Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.
А Юренев, наконец, встал.
Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.
- Не делай этого!
Он стащил рюкзак с выжженной земли и опять успокоительно потрепал меня по плечу. Вид у меня, наверное, был не лучше, чем у тех геофизиков.
- Тебя не ударило? - кажется, я заикался.
- Нет.
- Но почему?
- Не спрашивай. Не надо. Все хорошо, - он обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. - Что ты почувствовал? Расскажи.
Заночевали мы в палатке под траурной лиственницей.
Я оборачивался, глядел на темную террасу.
Не было никакой охоты о чем-то спрашивать, я все еще не отошел от пережитого мною страха. Я даже на Юренева не злился, хотя он, несомненно, мог вовремя меня остановить.
Ночная гроза прошла над дальними отрогами Курайского хребта, зловещая тьма затопила поляну, лиственницу, палатку. Не было в беззвездной ночи ни фонаря, ни луны, ни зарниц.
Я не спал, меня томила тревога.
Чем, собственно, занимаются Юренев и Ия?
Поисками мифических плазмоидов?
Вздор.
Я уже не верил этому.
Отрабатывают систему НУС? Но почему в поле, не в лаборатории? Откуда мог знать Юренев о том, что произойдет на выжженной поляне? Ну да, они, конечно, переговаривались с Ией перед отъездом: координаты, разброс, настройка, выход сигнала. Но тогда почему Юренев подставил меня под удар, он же видел, в каком состоянии вернулись геофизики. И зачем я гонялся за этим дурацким штопором из лавки древностей? Ведь не затем же, что меня нечем было занять? Да, я согласился не задавать вопросов, но всему есть предел.
Юренев всхрапывал рядом. Ему было хорошо.
Мгла.
Ночь.
Я сам медленно проваливался в сон.
Было ли это сном?
Полог палатки медленно осветился. Не могло тут быть ни фонарей, ни далеких прожекторов, зарницы и те не вспыхивали в невидимом ночном небе, и все же палатка осветилась - оттуда, снаружи. По ее пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, потянулись тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена могли существовать. В их непоколебимом беге что-то менялось, вязь превращалась в смутный рисунок, я начинал различать лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.
Кто это?..
Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться. Я знал, я умираю. Жутко и быстро била в уши чужая металлическая птичья речь. Я еще пытался понять, чье это лицо, но сил понять уже не было: я умирал, меня затопляло убивающей болью. Вскрикнуть, шевельнуться, издать стон, и я бы вырвался из тьмы и опустошения, но сил у меня не было.
Не знаю, как я сумел, но, кажется, вскрикнул.
Это меня спасло.
Юренев все так же спал, всхрапывая, полог палатки был темен и невидим. Сердце мое колотилось, как овечий хвост, я задыхался. Бессмысленно шаря руками по полу, я выполз из спального мешка, из палатки и упал лицом в прохладную траву.
Что я видел? Что это было?
Даже сейчас воспоминание о той ночи вызывало во мне непреодолимый ужас.
Я спустился в овраг, продрался сквозь плотные заросли черемухи и увидел над головой весело высвеченные солнцем трубы.
Ну их всех к черту - и Юренева, и воспоминания!
Солнце, трава, ажурная даже в своем запустении лестница, уходящая вверх, в белую теснину берез, - вот все, что мне нужно. Я в транзитной командировке, незачем мне беспокоиться за Юренева, похоже, он во всем защищен лучше меня. Надо уезжать, иначе он опять втянет меня в свои непонятные игры.
Рядом хрустнул сучок.
Я обернулся.
Шагах в пятнадцати от меня стояла Ия.
Глава VII
Ия
- Тухтур-бухтур, - пробормотал я. - Что ты здесь делаешь?
Ия рассмеялась:
- Это я должна тебя спросить.
Я не сводил с нее глаз.
Удлиненное лицо, чуть вьющиеся волосы, нежная кожа… Этого не могло быть, но Ия, кажется, помолодела. Голубые, нет, синие, типично нестеровские глаза, румяные щеки… Это в тридцать-то лет… Вязаное платье туго облегало, обтягивало грудь, бедра… Когда-то на шее Ии начинали намечаться морщинки, я хорошо это запомнил, но сейчас от морщинок не осталось и следа. Ровная, гладкая, нежно загорелая кожа…
- Иди сюда.
Я подошел.
Ия, улыбнувшись, присела на сухую коряжину, торчавшую над берегом ручья, и я мгновенно узнал пейзаж.
Заросший травой овраг, зеленые, политые Солнцем склоны, деревянная лестница с выщербленными ступенями, наклонно уходящая вверх, в белизну смыкающихся берез…
Конечно, та фотография могла быть сделана только тут.
- Что с тобой?
Я усмехнулся:
- Да так… Вспомнил…
- Ты шел так, будто боялся задавить случайного муравья, - Ия улыбнулась.
Она, как всегда, была спокойна. Ее глаза манили, радовали, но сама она ничем не выдавала своего внутреннего состояния. Если бы не копейка, лежащая в моем нагрудном кармане, я мог бы подумать - мы с нею не разлучались ни на час.
Но это было не так. Ия сказала:
- Я читала твою книгу. - Она, кстати, нисколько не удивлялась тому, что я стою перед нею. - Мне понравилось. Только почему вдруг ты взялся описывать чукчей?
В ее вопросе таился некий затаенный смысл. Я возмутился:
- В моем романе действуют не чукчи. Чукчи там появляются только в третьей части. А в основном речь идет о юкагирах.
- Это все равно… - Она улыбнулась, прощая мне мое возмущение. - Все равно семнадцатый век… Зачем ты полез так далеко? Ты же всегда писал о нашем времени.
Я усмехнулся. Я не мог понять, как Ия могла натянуть на себя такое узкое вязаное платье. Может, сзади есть молния?
И пробормотал, теряясь:
- На такой вопрос трудно ответить.
- Разве?
- Ты тоже считаешь, что вся литература о прошлом - вранье?
- Это не имеет значения, - Ия всегда отвечала прямо.
- Для кого?
- Предположим, для меня. Ты ведь не обидишься?
Я обиделся.
Ия, не вставая, потянула меня за руку и посадила рядом. Потом мягко провела ладонью по моему виску.
- Ты постарел. Или возмужал. Это тебя не портит.
- Ты помолодела. Ты стала еще красивее. Тебя это тоже не портит, - ответил я в унисон.
- Ты звонил мне?
Я кивнул.
- Наверное, ты звонил и Андрею Михайловичу?
Я усмехнулся:
- Ты же знаешь, и то и другое приводит к одному результату.
- Юренев?
- Да.
- Ему ты звонить не стал?
- Конечно. Но он пришел сам. Я его видел.
Ия кивнула:
- Я знаю. Иногда я неделями живу у Андрея Михайловича.
- У Козмина? - вспыхнул я. - Тогда почему меня все время направляли к Юреневу?
Ия мягко улыбнулась, ее прохладная рука лежала в моей ладони:
- Ты все хочешь знать сразу. Так не бывает.
И все это время она рассматривала меня. Не нагло и беззастенчиво, как Юренев, но внимательно, вникая в каждую мелочь. Что-то ее беспокоило. Она ничем не выдавала этого, но я почувствовал - что-то ее беспокоит. Потом она облегченно вздохнула и положила руку мне на грудь:
- Ты все еще таскаешь в кармане копейку?
Я растерялся, я никак не ожидал такого вопроса:
- Да.
- Можешь выбросить. Я тогда ошиблась.
Я окончательно растерялся:
- Вы что, впрямь научились читать чужие мысли?
- Это несложно, - сказала Ия со вздохом.
Она вытянула руку перед собой, и на раскрытой ладони сверкнула монетка.
Я, вздрогнув, схватился за нагрудный карман.
- Эта она, не ищи, - сказала Ия печально. - Ты тогда здорово нам помешал. Там, на Алтае. Но сейчас и это не имеет значения.
- Помешал? - не понял я. - На Алтае?
Она кивнула, все так же печально рассматривая монетку.
- Чем помешал?
- Не надо об этом…
Она медленно вытянула руку над тихим ручьем. Монетка блеснула и исчезла в воде.
- Фокусники… - пробормотал я, но впервые за последние сутки мне было в Городке хорошо, впервые я не пожалел, что остановился здесь.
- Оставь… - Ия обхватила колени руками и внимательно посмотрела на меня. - Почему ты все же взялся за чукчей?
- За юкагиров, - терпеливо поправил я. - За первых сибиряков. За первых русских в Сибири.
- Но и за чукчей тоже, - почему-то для нее это было важно.
- О них там совсем немного.
Не знаю, почему я спросил:
- Знаешь, сколько страниц занимает история освоения Сибири в школьном учебнике?
- Не знаю.
- Всего одну. Ермак, разумеется. Дежнев, Хабаров, кажется, Атласов.
- Этого мало?
- А ты как думаешь? - удивился я.
Она пожала круглыми вязаными плечами:
- У меня не государственный ум. Я не историк.
Снова заболело сердце. Равнодушие Ии к истории ничуть не удивило меня, и все равно это было неприятно.
- Как ты себя чувствуешь?
Я тоже пожал плечами. Я чувствовал себя скверно. Стоило мне заговорить об истории, как вернулась боль. Эта боль пульсировала в висках и в сердце.
- Сейчас легче? - Ия прохладными узкими ладонями сжала мне виски.
- Легче…
Я задыхался:
- Сейчас отпустит…
Меня действительно отпустило.
- Часто у тебя так?
- Часто. Но обычно ночью. Днем это впервые… Наверное, недоспал сегодня… - Я настороженно прислушивался ко все еще бьющемуся с перебоями сердцу. - Наверное, не выспался.
- На тебе лица нет.
- Ничего… Все прошло…
Ия ласково провела рукой по моему горячему, вмиг взмокшему лбу:
- С тобой давно так?
- Два года.
- Два года… - откликнулась она как эхо.
- Только не впадай в задумчивость, - попросил я. - Когда ты впадаешь в задумчивость, ты куда-то исчезаешь. Я не хочу, чтобы ты исчезла.
- Я не исчезну.
Мы засмеялись.
- Как это у тебя получилось? - спросил я. - С монеткой. Как она оказалась у тебя в руке?
- Ты ведь сам говоришь - фокусники. Мы здорово на этом поднаторели.
Она улыбнулась, глядя на меня так, как умела глядеть только на Алтае.
- Хорошо, что ты приехал. Мы ждали тебя.
- У вас тут крыша поехала, - я опять почувствовал приступ упрямства. - Я не собирался сюда приезжать. Я приехал совершенно случайно. Никто из вас не мог знать, что я приеду.
Мне хотелось обнять Ию. Потому я и грубил.
Она засмеялась.
Просто засмеялась, и мне сразу стало легче.
Я видел Ию, я к ней прикасался, - это было хорошо.
Я не знал, увижу ли ее завтра, позволит ли она себя поцеловать, - это было плохо.
И еще…
Я не знал, говорить ли ей о странных фотографиях, особенно о той, где мы с нею изображались целующимися именно в этом овраге.
Я невольно осмотрелся. Наверное, надо сказать.
И сказал.
Ия не удивилась:
- Фотографии в гостинице?
Я не стал крутить:
- Помнишь Славку? Ну, фотокор, с тощей шеей. Выглядит, как пацан, но на самом деле он мастер. Я отдал фотографии ему. Он обещал проверить - не подделка ли?
- Не подделка, - сказала Ия. - Фотографии надо забрать.
Она вдруг улыбнулась:
- Перепугал, наверное, мальчишку. «Мастер»… И вообще… - Ее синие глаза притягивали, смеялись. - Хорошо, если в таких случаях ты будешь сперва советоваться со мной или с Юреневым.
- С тобой, - сказал я быстро.
- Ну, пусть со мной, - послушно откликнулась Ия. Но, подумав, добавила печально: - Но лучше все же с Юреневым. Он сильней.
Глава VIII
Телефон, швейцар, хор женщин
- Пойдем…
- Куда?.. - Я и думать не мог, что вспомню Ию так быстро.
- Хочешь, к тебе… В гостиницу…
- Хочу. Только там швейцар.
Мы рассмеялись.
- Не завидуй швейцару, - сказала Ия. - Его Юренев гонял вокруг квартала. Сперва пил с тобой, а потом гонял швейцара. Чем-то швейцар не показался Юреневу.
- Наверное, наглостью.
- Нет, - сказала Ия, - этот швейцар просто боится Юренева.
- Такие никого не боятся.
- Нет, ты не знаешь…
Ия задумалась:
- Если будешь сегодня гонять швейцара, помни, он, конечно, нагл, но уже не молод.
- Обещаю.
Мы шли, вдруг останавливаясь, чтобы поцеловаться. Вверху, пусть на пустой, но улице, это пришлось оставить, зато мы прибавили шаг.
Швейцар на входе в гостиницу стоял все тот же - мордастый, тяжелый. Он взглянул на нас подозрительно, но, узнав Ию, впустил.
- Ты обедала?
- Нет.
- Может, зайдем в ресторан?
Ия энергично затрясла головой.
- Ладно, я закажу что-нибудь в номер, - сказал я. - Ты вот не знаешь, а я здесь живу на положении иностранца.
- Я знаю.
Мы засмеялись.
Нас все веселило.
Еще утром я думал об Ие с обидой и болью, сейчас все куда-то ушло… Куда? В прошлое?.. Не знаю… Честно говоря, там, в прошлом, отнюдь не всегда все было плохо…
На этаже дежурила новенькая - бант в волосах, юбка до колен, блудливый опытный взгляд. Выдавая ключ, она взглянула на меня понимающе, хорошо еще, не стала подмигивать.
Мы вошли.
Номер был пуст. Что-то грустное почудилось мне в непременном графине с водой, в казенной тумбочке, пусть и не самой худшей работы. Дымом почти не пахло, но Ия повела носом.
- Это с ночи, - пояснил я.
- Дай мне сигарету, - улыбнулась Ия, - и позвони Славке.
Прикурив, будто привыкая, не торопясь, Ия обошла комнату, что-то там переставила на столе, открыла окно пошире. Она обживала комнату, понял я, номер уже не казался чужим, он был нашим. Даже графин с водой вдруг пустил стаю разноцветных зайчиков.
Не спуская глаз с Ии - не дай Бог уйдет! - я набрал номер редакции.
- Хвощинский? - Славка растерялся. Он не ждал моего звонка. - Чего тебе? Вечно ты не ко времени.
- Я фотографии тебе оставлял.
- Ну?
- Вот и хочу знать.
- Обязательно по телефону? - спросил Славка опасливо.
- Почему нет? Чего ты там маешься?
- Взял бы да сам зашел… Или, погоди… - Он засопел еще гуще. - Нет, лучше не заходи…
- Ну, хватит, - я начал терять терпение. - Ты посмотрел фотографии?
- Ну?
- Настоящие? Подделка?
- Хвощинский, - Славка затосковал, он был в полном отчаянии. - Ведь специальные службы есть, почему отдуваться должен я?
- Что значит отдуваться?
- А вот то самое! - неожиданно рассвирепел пугливый фотокор. - Я эти штуки показал специалистам. Это же не игрушки, на них изображены известные люди, сам должен понимать. А меня там трясли три часа, дескать, где другие фотографии? Всю душу вытрясли. Теперь сам звони!
- Я тебе это позволял? - теперь рассвирепел я. - Выкладывай напрямик: настоящие или подделка?
Ия стояла у окна, неторопливо пускала замысловатые колечки дыма и слышала каждое наше слово.
- Настоящие, - выдавил, наконец, Славка.
- Как можно такое сделать?
- Не знаю. Спроси Юренева.
- Я тебя спрашиваю. Мастер!
- Откуда мне знать?.. Вот ведь хотел уехать, командировку обещали… Один в Сингапур летит, другой в Канаду, а я дальше Искитима никуда не ездил… - Прервав жалобы, Славка быстро сказал: - Там на этих фотографиях есть детали, которые невозможно режиссировать. Понимаешь? Подлинные фотографии, подлинные! Не знаю, как можно такое сделать, но подлинные фотографии, Хвощинский.
Совсем растерявшись, Славка повесил трубку.
Ия рассмеялась.
- Ты все слышала?
- Конечно. Он так кричал.
- В госбезопасность он, что ли, снес фотографии?
- Неважно. Дай мне трубку.
Не знаю, куда Ия звонила, я старался не глядеть, какой номер она набирает. Но там, куда Ия звонила, ее слушали внимательно. У меня сложилось такое впечатление, что фотографии давно уже находятся у тех служб, что трясли несчастного Славку.
Впрочем, мне было все равно.
Я смотрел, какое на Ие узкое платье.
Как она его надевает?
А Ия говорила в трубку: «Эффект… Да, да, эффект второго порядка…» И еще: «Хвощинского не тревожить…» И еще, прикрыв трубку ладонью, не в трубку, а мне: «Куда там мастер Славка хотел в командировку поехать?»
Я хмыкнул:
- В Сингапур. Или в Новую Зеландию.
Мне безумно хотелось обнять Ию, но она, укорив меня взглядом, сказала в трубку:
- Хвощинский говорит, в Сингапур или в Новую Зеландию. Впрочем, это далеко. Пусть съездит в Ленинград. Если он мастер, Новая Голландия его ничуть не разочарует.
И повесила трубку.
- Кажется, Славке пошла пруха, - сказал я.
- Не думаю. Мы замолчали.
Ия странно смотрела на меня.
Ее синие глаза потемнели.
- Это платье… - спросил я. - Ты сама его вязала?
- Сама.
- Оно мне нравится…
В темнеющих глазах Ии стояло обещание:
- Хочешь, завтра я приду в нем же?
- Хочу… - В горле у меня пересохло. - Как оно снимается?..
Глаза Ии были полны тревоги, но и понимания, колебаний, но и нежности. Она действительно колебалась.
Но это не длилось долго.
Она решительно повернулась спиной:
- Видишь, какая длинная молния?..
Я целовал ее плечи - гладкие, круглые, поддающиеся под губами, ее нежную ровную шею, на которой когда-то начинали угадываться будущие морщинки, от них сейчас следа не осталось. Я задыхался:
- Ты, наверное, все можешь?
- Не все, - шепнула она.
Платье сползло с нее, как змеиная кожа.
Ия сама оказалась гибкой, как змея.
Мы задыхались, мы забыли обо всем, и в этот момент грянул телефон - пронзительно, настойчиво, нудно.
Я не отпустил Ию. Пусть телефон верещит. Я сейчас дотянусь и разобью аппарат ногой.
- Не надо. Возьми.
Тяжело дыша, я дотянулся до трубки.
- Хвощинский! Какого черта? - Юренев был явно взбешен. - Почему эти фотографии прошли мимо наших спецслужб?
- Наверное, потому, что я не имею к вашим спецслужбам никакого отношения, - холодно ответил я.
- Ты шутишь!
- Как это шучу?
- А так, Хвощинский! Запомни! Мои службы - это и твои службы. Так было и так будет. А твоим дружкам я шеи поотворачиваю!
Вовремя Ия отправила мастера в Ленинград, подумал я и повесил трубку.
Я не мог сейчас злиться даже на Юренева.
Я мог только дивиться - свету в окне, гомону воробьев за окном, тому, как быстро Ия успела разобрать постель.
- Рано смеешься… - В синих глазах Ии плавала непонятная мне печаль. - Это только начало…
Я не успел спросить, о чем она? Вновь грянул телефон. Сейчас я его отмажу, хищно подумал я. Сейчас Юренев услышит от меня все, что я о нем думаю. Звонил не Юренев.
- Ну ты! - голос был мерзкий, грязный, с каким-то нечистоплотным присвистом. - Тянешь, ублюдок? Помочь, что ли?
Я ошеломленно повесил трубку.
- Это не все… - улыбнулась Ия печально. - Тебе еще будут звонить…
Я обнял ее.
Телефон мгновенно сошел с ума.
Он трещал теперь так пронзительно, с такой силой, что его вполне могли слышать в холле.
Я не выдерживал, снимал трубку.
Ия зарывала лицо в подушку и смеялась.
Звонили из Госстраха, намерен ли я, наконец, погашать задолженность? Звонили из автоколонны: мой заказ, видите ли, наконец, принят, а шифр контейнера я могу узнать в конторе. Звонили из детского клуба «Калейдоскоп» - там вырубило силовую сеть, почему, черт возьми, не идет электрик? Звонила некая девочка, не столь даже откровенная, сколь закомплексованная. «Придешь в „Поганку“? - проворковала она, волнуясь. - Правда, не можешь? Жалко. Хочешь, я сама приду к тебе?»
Я целовал Ию, я видел, как темнели ее глаза, а телефон опять исходил визгом.
- Позволь, я разобью его.
Ия закрывала глаза, мотала головой:
- Нам надо быть сильными.
Не знаю, что она имела в виду.
Я поднимал трубку.
- Ваш товарищ вчера, я понимаю, очень известный товарищ, часами в меня бросал. Он, когда рвался к вам, сильно ругался, я понимаю. Вот я и говорю совсем вежливо: вы, товарищ, не ругайтесь, вы такой известный, вас все знают, а он часами в меня бросал… - Швейцар деликатно кряхтел, вспоминая ночные подвиги Юренева. - А часы золотые, иностранные. Они с боем и с музыкой. Зачем же так, я сейчас поднимусь к вам…
- Только попробуй, - предупредил я.
- Да это ж минуточка, всего одна минуточка, - засуетился швейцар. - Вы меня и не заметите. Минуточка, и я у вас.
- Сволочь, - сказал я негромко.
- Как-с? - не понял швейцар.
- Сволочь, - проговорил я негромко, но внятно.
- Виноват-с…
Ия смеялась.
Я целовал Ию.
Но что-то уже наполнило комнату, тревожное, темное, как там, на поляне под траурной лиственницей. Удушье, томление неясное, как перед грозой, даже смех тонул, растворялся в этом темном душном удушье.
В дверь постучали.
- Это швейцар, - Ия ласково погладила меня по плечу. - Прости его. Пожалуйста, не будь груб. Пожалуйста, не гоняй его по всему коридору. Он уже в возрасте. Обещаешь?
Я мрачно кивнул.
И приоткрыл дверь.
Боком, как краб, угодливо, но нагло, не спрашивая разрешения, швейцар, сопя, полез в приоткрытую дверь. То, что я стоял перед ним всего лишь в плавках, нисколько его не смущало. Багровый, со слезящимися глазками, он, как ни странно, до сих пор сохранял следы армейской выправки. Задирал плечи, пытался выпячивать грудь. Наверное, подполковник в отставке. Это потолок для таких типов. Бывший аккуратист, служака, скучающий штатской жизнью. В правой руке он держал часы Юренева, а в левой… мою книгу!
- Мы понимаем… Мы следим за отечественной патриотической литературой…
- Знаю, что следите… - Меня передернуло от отвращения.
Он что-то, наконец, понял и отступил в коридор.
А я пошел на него.
- Я тебя в котельную загоню!
Швейцар неожиданно вскрикнул и криво побежал по коридору мимо ошеломленной дежурной.
- Вы что? Вы что? Иностранцы здесь! - замахала руками дежурная.
Я вернулся к Ие:
- Бабилон.
Она засмеялась, но уже устало.
И приложила пальцы к распухшим губам:
- Тс-с-с…
Я прислушался.
Шорохи, непонятные голоса…
Наверное, по соседству где-то, подумал я.
- Тише… - Ия зажала мне рот узкой ладонью. - Слышишь?
Я мрачно кивнул.
Сплетающиеся далекие женские голоса. Как дальнее эхо, как слабые отзвуки. Неясный гул, как в переполненном зале железнодорожного вокзала. Или, скажем, в бане. Женские дальние сплетающиеся, но вполне явственные, вполне разборчивые голоса. «Он меня раздевает…» Умоляюще: «Не гаси свет…» С умирающим исступленьем: «Еще!.. Еще!..» И совсем уступая: «Делай, как хочешь, милый…»
Голоса сливались и смешивались.
Каждый в отдельности я когда-то слышал.
Один под колоннами Оперного театра, другой на запорошенной снегом зимней даче, третий в каюте рейсового теплохода. Но то, что ввергало в трепет наедине, сейчас казалось верхом пошлости. Меня коробило от стонов и восклицаний. Этот задыхающийся, смятенный ушедший мир, эти задыхающиеся смятенные хоры!
- Это твои бывшие подружки? - спросила Ия.
Я мрачно кивнул. Я не знал, что с этим делать. Голоса звучали отовсюду и в то же время ниоткуда конкретно. «Нам надо быть сильными». Как?
- Их много… - усмехнулась Ия.
- Так только кажется, - мрачно возразил я. - Просто они все вместе, потому так и кажется.
- Возможно, - Ия усмехнулась печально. Простыня сползла с ее ног и упала на пол. Поднимать ее Ия не стала, лишь с отвращением приложила пальцы к вискам: - Он сильней.
Я не знал, о ком она.
Стыд и горечь.
Ничего другого я не испытывал.
- Бабилон.
Смолкли женские голоса, молчал телефон, никто больше не звонил, не пытался ворваться в номер. Ия вышла из ванной комнаты уже одетая.
- Помоги застегнуть молнию.
Я помог.
- Спасибо. Не провожай. Завтра все равно увидимся.
Я остался один.
Раздавленный.
Глава IX
Цитата из тьюринга
Полог палатки опять светился, смутные тени бежали по нему, хитрые, завитые, как арабская вязь, их бег сопровождался чужой птичьей речью, она отдавала металлом, болью…
Это лицо…
Кто, кто ты?!
Я умирал…
Только бы вспомнить!..
Из ужасов сна меня вырвал телефонный звонок.
- Спишь? - на этот раз Юренев был благодушен. - А кто собирался к Козмину?
- Я, - выдавил я хрипло.
- Пил? Опять пил? - удивился Юренев.
- Оставь… Жди меня в холле, скоро спущусь…
Но я заставил его ждать.
Не специально.
Тряслись руки, я сосал валидол.
В зеркале отразилось бледное лицо, мешки под глазами. Как ослепительна Ия, подумал я. У нее совсем девичье тело, ей семнадцать лет. Рядом с ней я скоро буду выглядеть старцем.
Юренев ждал меня в холле. Швейцар что-то уважительно втолковывал ему.
Юренев добродушно кивал. На меня швейцар даже и не взглянул.
- В коттедж?
Юренев кивнул, на этот раз мне. Выглядел он свежо, как человек, принявший какое-то решение. Я нетерпеливо двинулся к выходу - вдохнуть свежего воздуха, но на ходу спросил:
- Что там случилось в вашей лаборатории? Объясни. Я ведь ничего не знаю.
- И хорошо. И не надо тебе знать, - Юренев довольно выпятил губы. - Тебе, Хвощинский, вообще бы не общаться с нами, да судьба…
Он загадочно подмигнул, даже взял меня за руку:
- Мы тебя ценим. Ты много читал, Хвощинский, а это значит, что, хотя бы в силу случайности, ты натыкался порой на нужные вещи Со многими людьми этого не происходит.
- На какие такие нужные вещи?
Мы шли с ним по яблоневой аллее.
С ума сойти, каким ароматом тянуло от каждого деревца.
Недавно косили газоны, пахло сырой травой, две тяжелые галки прыгали перед нами по дорожке, соблюдая, впрочем, безопасную дистанцию.
- Большинство признанных книг - пустышки, - Юренев неодобрительно ухмыльнулся. - Есть просто вредные книги, ты в это дело тоже внес лепту. Но есть книги и полезные, нужные. Они не каждому по зубам, - Юренев даже всхрапнул от удовольствия. - Хотел сказать, не каждому по уму, но и так сойдет.
- Что же это за книги такие - полезные?
- Ахама, хама, хама! Ну, скажем, Тьюринг. Слыхал о таком? - Тон Юренева меня злил, но Юренев не чувствовал моего раздражения. - Цитирую. «Система Вселенной как единое целое такова, что смешение одного электрона на одну миллиардную долю сантиметра в некоторый момент времени может явиться причиной того, что через год некий человек будет убит обвалом в горах». А? - Юренев даже приостановился и изумленно моргнул. - Ты, Хвощинский, к сожалению, в системе, потому не прыгай. «Сам по себе… Завтра уеду…» - передразнил он меня, впрочем, вполне благодушно. - Даже Тьюринг утверждает, нельзя без нужды смешать электроны даже на миллиардную долю. Так что запомни, Хвощинский, хоть ты и в системе, но куда не надо, туда не лезь.
- Ты о фотографиях?
- Для нас это не фотографии, а эффекты второго порядка. Они подтверждение того, что ты входишь в систему. Не входи ты в систему, ничего такого ты бы не получил.
- О какой системе ты говоришь?
- Не торопись. - Юренев жмурился чуть ли не отечески. Выпятив живот, пер по дорожке. Я почти ненавидел его. - Система у нас одна: НУС.
- Надо же… - протянул я скептически. - Не знал… Только какое отношение к НУС имею я?
- Не торопись, не торопись, - благодушно гудел Юренев. - Мало тебе фотографий? Мало тебе такого подарка?
- И часто вы получаете такие подарки?
- Неважно. Подарок подарку рознь, - Юренев изучающе покосился на меня. - Например, некто Носов из котельной нашего института четырежды находил кошелек с долларами примерно на одном и том же месте. Последний раз он отправил кошелек в милицию почтой, сам боялся идти, думал, что его зачем-то проверяют. Некто Лисицына с почты, женщина пожилая, здравомыслящая, вдруг стала ясновидящей. Вреда никакого, зато Лисицына хорошо теперь зарабатывает на жизнь, а на почте она работала техничкой. Или есть у нас такой лаборант Грибалев. У него в кладовой лежали валенки. Самые обычные, много раз чиненные. Он сам накладывал на них новые подошвы. Как-то ударили морозы, Грибалев полез в кладовую, а валенки ему подменили - лежали там такие же, только подошва в длину на полметра, на великана. Это сперва Грибалев так подумал - подменили. А глянул внимательно - его работа. Он на дратву как-то особенно сучит нитку - его, его работа! Только как это валенки вдруг подросли к зиме, а? - Юренев усмехнулся. - Это не тебя я спрашиваю. Это Грибалев меня спрашивал. Чуть не спился бедняга, пока мы его не успокоили. Лаборант хороший.
- Или некий дед начинает получать письма от родственников, - мрачно напомнил я. - Никакие, конечно, не родственники, пусть и из Вашингтона, но запить действительно можно.
- Уже знаешь? - Юренев обрадовался. - Вот я и говорю: ты в системе. Это хорошо. Объяснять ничего не надо.
- Нет, позволь. Одно дело валенки, другое - отмороженные пальцы. Тоже связано с вашими экспериментами?
- В общем, да, - Юренев благодушно моргнул.
- Вы там что-то взрываете, а какой-то неизвестный вам дед, сидя в бане, отмораживает пальцы?
- Зато лучшая больница в городе, - быстро сказал Юренев, радостно кивая. - И добавка к пенсии. Приличная добавка. Не каждому так везет.
- А как вы объясняете такие вещи самому деду?
- Никак. Зачем нам что-то объяснять?
- Но ведь дед начнет спрашивать, интересоваться. В конце концов, не так часто люди отмораживают пальцы в хорошо истопленной бане.
- Не так часто, - согласился Юренев. - Только не будет ничего этот дед спрашивать, не будет он ничем интересоваться. Необъяснимое, сам знаешь, пугает. Этот дед, как все нормальные люди, просто будет болтать. А чем больше человек болтает, тем меньше ему верят. Тем более что для НУС это вообще безразлично.
- Для НУС… - протянул я.
- Ахама, хама, хама!
- НУС… - До меня, наконец, дошло. - Послушай… А Андрей Михайлович?.. Он тоже получил какой-нибудь «подарок»? Что-нибудь вроде этого обморожения в бане?
- Оставь, - Юренев несколько даже презрительно выпятил толстые губы. - С Андреем Михайловичем все проще и все сложнее. В лаборатории был взрыв. Собственно, даже не взрыв, а некий волновой удар с совершенно неожиданной динамикой. Правда, в лаборатории при этом плавились химическое стекло и керамика. Андрея Михайловича доставили в больницу без сознания, операция велась под сложным наркозом. И прошла удачно. Так говорят врачи. А вот потом началось странное. Повышенная температура, бред… Или то, что мы приняли за бред… А когда Андрей Михайлович пришел в себя, он, к сожалению, перестал ощущать себя математиком, крупным ученым. Он даже перестал ощущать себя нашим современником. Он очнулся совсем другим человеком. Он теперь не крупный математик Козмин-Екунин, он теперь всего лишь охотник Йэкунин. Чукча. Понимаешь, чукча!
Юренев изумленно моргнул и схватил меня за плечо своей лапищей. Мы остановились.
- Йэкунин действительно чукча, - повторил Юренев. Чувствовалось, он никак не может привыкнуть к этой мысли. - Он не понимает нас, он не отвечает на вопросы, зато бегло объясняется по-чукотски. Образ его мышления прост: стойбище, охота. Он не знает, что такое радиан или теорема, зато он знает, как подкрадываться к моржу.
Юренев замолчал, будто вспомнил что-то. Потом сказал:
- Ты появился здесь не случайно. Мы тебя действительно ждали. Мы знали, что ты обязательно появишься. Более того, мы знаем, что ты нам поможешь.
- Я? Чем?
- Послушай, - Юренев крепко взял меня за руку. - Ты действительно включен НУС в систему. Ты не знаешь об этом, но ты включен в систему НУС давно, еще на Алтае. Подтверждение тому твое нынешнее появление в Городке, фотографии, даже откровенность дежурной по этажу. Что бы ты теперь ни делал, где бы ни находился, ты уже давно - часть системы. Ты, скажем, начал писать о чукчах два года назад, раньше ты о них даже не задумывался. Случайность? Не знаю. Ты подружился с Козминым-Екуниным, в некотором смысле ты был ближе ему, чем мы, его сотрудники - я или Ия. Случайно? Не знаю. Но знаю: именно ты нужен нам сегодня, именно ты можешь нам помочь.
- А что говорят врачи?
- Врачи ищут причину, - Юренев взглянул на меня неодобрительно, ему явно не нравилось, что я не загораюсь его идеями. - Хроническое переутомление, сильнейшее потрясение, сложный наркоз. Все это я и без врачей знаю. Ну, естественно, какой-то сбой в мозговом обмене. Какой-то фермент или белок воздействует, возможно, на скрытый механизм генной памяти, потому Андрей Михайлович и чувствует себя чукчей. Но неувязка! Есть неувязка! - Юренев даже остановился. - Современный индус при определенных обстоятельствах, ну, скажем так, в чем-то схожих с нашими, вполне может припомнить восстание сипаев, а современный монгол описать степную ставку Золотой орды. Это у них, так сказать, в крови. Но и Козмин-Екунин соответственно должен был припомнить нечто свое, связанное с его кровью, каких-нибудь древлян, боярские смуты, на худой коней - скифов. Но при чем тут чукчи?
- Не ори так.
- Ладно.
Он помолчал.
Потом сказал, грубо даже:
- Займешься Козминым.
- Я не говорю по-чукотски, - сухо напомнил я.
- Дадим тебе переводчика. Записывайте все на пленку. Анализируйте каждую фразу. Вы должны вырвать Козмина из небытия. Разработайте набор ключевых фраз, дразните его, обижайте, если понадобится. Уверен, он как-то отреагирует на тебя, он тебя любил. Сам знаешь. Мы обязаны вырвать его из прошлого!
- Почему ты все время говоришь о прошлом?
- Да потому, что он и чукча не наш, а где-то из семнадцатого века, из первой половины его! - в голосе Юренева звучало искреннее возмущение.
Я промолчал.
Глава X
Чукча Йэкунин
Мы шли вниз по рябиновой аллее, то ускоряя шаг, то почти останавливаясь. Все это время мы были не одни: шагах в тридцати от нас медленно двигалась пустая черная «Волга». Впрочем, может, и не совсем пустая, стекла «Волги» были тонированными.
- Эта ваша НУС, - я уже не считал нужным скрывать раздражение, - что, собственно, она делает?
Юренев ухмыльнулся:
- Отвечает на вопросы.
- Как?
- Очень просто. Ты спросил, она ответила. У нее даже голос есть, понятно, синтезатор речи. Главное, сформулировать вопрос верно.
- А если вопрос поставлен неверно?
- Этого нельзя допускать. Вопрос всегда должен быть сформулирован жестко и точно.
- Но если все-таки так случилось? - настаивал я.
- Вот тогда и начинают проявляться эффекты второго порядка. Фотографии из будущего, нелепые валенки для великана…
- …отмороженные пальцы, - продолжал я.
- И отмороженные пальцы, - без удовольствия подтвердил Юренев.
Мы подошли к коттеджу.
Зеленая калитка, палисад, зеленая английская лужайка с постриженной ровной травкой - ничего тут не изменилось за два года. На плоском низком крылечке, заменяя перила, возвышался гипсовый раскрашенный лев, подаренный Козмину местным скульптором.
Два коротко стриженных крепыша в кожаных куртках не торопясь прошли за березами. Они ни разу не посмотрели на нас, но я понял, что каждый наш шаг контролируется.
Знакомый холл, трость под вешалкой, гостиная.
Не знаю, чего я ожидал. Может, больничной койки, медицинских сестер, истощенного беспокойного старика под простыней.
Ничего такого здесь не было.
Широкий дубовый буфет (в верхнем ящике когда-то лежали сигареты - для таких, как я и Юренев), на слепой стене несколько старинных литографий и лиственничная доска под икону - лик Андрея Михайловича под медным нимбом.
Великомученик…
В камине потрескивали, вспыхивали огоньки, лежала на полке медная закопченная кочерга, а на белой медвежьей шкуре (раньше тут ее не было), скрестив ноги, сидел чукча Йэкунин. Он завтракал.
Андрей Михайлович?..
Он, он.
Конечно он.
И в то же время…
Болезнь резко обострила выпирающие скулы, желтый лоб Андрея Михайловича избороздили многочисленные морщины. Несмотря на духоту, он был обряжен в широкую, спадающую с худых плеч, вельветовую куртку. Не в какую-нибудь там кухлянку, как можно было ожидать, а именно в вельветовую куртку. Такие же широкие вельветовые штаны, похоже, на резинке, на ногах стоптанные, разношенные тапочки.
Чукча Йэкунин завтракал.
Поджав под себя ноги, он неторопливо таскал из чугунной сковороды куски черного, как уголь, мяса. Наверное, сивучьего. У сивуча мясо во всех направлениях пронизано многочисленными кровеносными сосудами, кровь сразу запекается. Он таскал мясо из сковороды прямо пальцами, не боялся обжечься, потом вытирал лоснящиеся от жира руки полами куртки. Узкие тундряные глаза туманились от удовольствия. Не знаю, как он видел нас, но как-то, наверное, видел.
- Мыэй!
Голос совсем не тот, к которому я привык, он как бы сел, охрип, напитался дымком, жиром, диковатой, не свойственной прежде Козмину уверенностью.
Старые чукчи довольны, если молодые едят быстро, почему-то вспомнил я. Чукча Йэкунин не выглядел молодым, но ел живо, с удовольствием, чавкал со вкусом, сплевывал, опять лез руками в сковороду.
- Вул! - он, щурясь, всматривался, но я не уверен, что он видел нас именно такими, какими мы выглядели друг для друга. Может, это стояли перед ним охотники в грязных кухлянках. И пахло в гостиной странно. - Мэнгин?
Он спрашивал: кто пришел.
- Ну, я пришел, - деревянным голосом ответил Юренев.
Я поразился.
Где его обычная самоуверенность? По-моему, Юренев даже оглянулся на молоденькую женщину в белом халатике, в такой же косыночке, уютно и неприметно устроившуюся в закутке за дубовым буфетом. Возможно, она выполняла функции медсестры, но ее зеленые глаза смотрели жестко и холодно. Она даже успокаивающе кивнула Юреневу, при этом цепко и быстро оглядев меня.
А у камина, за спиной Андрея Михайловича, как бы греясь, сидел человечек в простом сереньком костюме, тихий, как мышь. Близко поставленные глазки смотрели на нас робко, оттопыренные уши покраснели. Наверное, переводчик… И правда, он тут же вступил в дело, монотонно переводя все сказанное чукчей Йэкуниным.
Оказывается, чукча Йэкунин и впрямь каким-то образом выделил меня из присутствующих. Он хрипло, низко спросил:
- Какой юноша пришел?
- Ну, свой юноша, - ответил Юренев тем же деревянным голосом.
Чукча Йэкунин насытился. Он утирал жирные руки полами куртки. Туманные тундряные глаза довольно замаслились. На какое-то время он забыл про нас.
- Ну, как тут?
Юренев, несомненно, обращался к переводчику, но ответила женщина из закутка:
- Чалпанов переводит: Йэкунин сказки говорит.
- Сказки?
- Сказки, - кивнул от камина маленький Чалпанов. - Так говорит, с двоюродным братом по реке Угитилек ходили. Кости мамонта собирая, ходили.
- Много нашли? - недоброжелательно поинтересовался Юренев.
- Много нашли.
Я ошеломленно молчал.
Андрей Михайлович Козмин-Екунин, член-корреспондент Академии наук СССР, почетный член Венгерской академии и Национальной инженерной академии Мексики, почетный доктор Кембриджского университета (Великобритания), Тулузского университета имени Поля Сабатье (Франция), иностранный член Национальной академии Деи Линчей (Италия), почетный член Эдинбургского королевского и Американского математического обществ, почетный доктор натурфилософии университета имени братьев Гумбольдтов (Берлин), пожизненный член Нью-Йоркской академии наук, человек, известный всем и давно во всем цивилизованном мире, сидел на белой медвежьей шкуре, подобрав под себя ноги, и шумно жевал черное сивучье мясо: лез жирными руками прямо в сковороду и тут же вытирал жирные руки полами своей грубой куртки; и это он, Козмин-Екунин, человек, с которым я дружил в течение многих лет, сейчас интересовался: какой юноша пришел?
- Ну, свой юноша.
Чукча Йэкунин шевельнулся.
Взгляд его ожил.
Не было, не было в нем безумия, но и узнавания в его взгляде я не увидел.
- Айвегым тивини-гэк…
- О чем он? - насторожился Юренев.
Переводчик Чалпанов монотонно перевел:
- Вчера я охотился… На реке Угитилек охотился…
Я ошеломленно рассматривал гостиную. Все, как всегда, все, как раньше. Но Йэкунин! Но чужая гортанная речь! «В кашне, ладонью заслонясь, сквозь фортку крикну детворе: какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?..»
Чукча Йэкунин долго, пронзительно смотрел на меня. Потом перевел взгляд на Юренева, улыбка исчезла с морщинистого скуластого лица.
- Рэкыттэ йвонэн йилэйил?
- Что, собака настигла суслика? - монотонно перевел Чалпанов. Он не вкладывал в свой голос никакого чувства и, наверное, правильно делал.
- Собака? Какая собака? - насторожился Юренев.
- Не знаю, - бесстрастно ответил Чалпанов. - Выговор не пойму, какой. Тундровый, оленный он чукча или человек с побережья? У него выговор странный. Он фразу не всегда правильно строит.
- А ты строишь правильно? - Юренев грубил.
- Я правильно, - бесстрастно ответил Чалпанов.
Их краткая беседа привлекла внимание Йэкунина. Не спуская глаз с Юренева, он сжал кулаки, резко подался вперед. Глаза его, только что туманившиеся удовольствием, вдруг налились кровью:
- Ыннэ авокотвака! - прохрипел он. - Тралавты ркыплы-гыт!
Чалпанов обеспокоенно перевел:
- Не сиди! Не стой! Ударю тебя! Это он вам, Юрий Сергеевич. Уйдите пока. Поднимитесь пока наверх.
Такое, похоже, у них уже случалось.
Кивнув, Юренев мрачно взбежал по деревянной лестнице на второй этаж.
Я спросил:
- Вы узнаете меня, Андрей Михайлович?
Чукча Йэкунин разжал кулаки и враз обессилел. Нижняя губа бессмысленно отвисла, глаза подернуло пеплом усталости.
- Он никого не узнает, - бесстрастно пояснил мне Чалпанов. - Он не понимает по-русски. Он живет в другом мире, у него там даже имя другое.
- Это не сумасшествие?
- Ну, нет, - сказал Чалпанов спокойно. - В этом смысле у него все в порядке. Он просто другой человек. Его мышление соответствует его образу жизни.
- Как он пришел к этому образу жизни?
- Не знаю, - все так же спокойно ответил Чалпанов, но глаза его обеспокоенно мигнули. - Об этом лучше с Юреневым.
- Да, да, - холодно сказала из закутка женщина в белом халатике. - Поднимитесь наверх.
Ей что-то в происходящем не нравилось.
- Нинупыныликин…
Не уверен, что это одно слово, но мне так послышалось.
- Поднимитесь в кабинет. Андрею Михайловичу нехорошо. Я должна сделать успокаивающие уколы.
- Ракаачек… - услышали мы, уже поднимаясь.
Чалпанов шепнул:
- Он на вас реагирует… А я вас сразу узнал, Дмитрий Иванович… Я книгу вашу читал…
И заторопился:
- Он, правда, на вас реагирует. Вот спросил: какой юноша пришел, а обычно новых людей не замечает. Он весь в другом времени, он прямо где-то там, в вашем романе. По речи его сужу. Келе, духи плохие, моржи, паруса ровдужные… Он Юрия Сергеевича за келе держит.
- Не без оснований, - хмыкнул я.
- Ну что вы, Дмитрий Иванович, не надо так. Вы первый, кто на Йэкунина так подействовал. Только, знаете, он все-таки не береговой чукча. И не чаучу, не оленный. Что-то в нем странное, мне понять трудно. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется: ветры сильные, яранги замело, в снегах свету не видно. А то взволнуется: большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова.
Глава XI
НУС
Поднявшись в кабинет, я удивился - в кресле у раскрытого окна сидела Ия. На ней была белая короткая юбка и такая же белая кофточка, удивительно подчеркивающие ее молодость, ее свежесть.
Юренев раздраженно и тяжело прохаживался по кабинету.
- Торома! - хмыкнул он, увидев меня. - Понял, как мы тут влипли? А ты - уеду!
- У меня билет заказан.
- Сдашь.
- Какого черта ты раскомандовался? - Меня злило, что Ия ничем не хочет напомнить мне о вчерашнем - ни улыбкой, ни взглядом.
А еще меня злило то, что за окном постоянно торчал коротко стриженный малый в кожаной куртке. Он был далеко, стоял под березой, но почему-то я был уверен - он слышит все, о чем мы говорим.
- Ладно, - сердито вздохнул Юренев. - Понятно, тебе хочется знать, чем мы тут занимаемся. Это твое право. Так вот, - он недовольно выпятил губы, - мы уже довольно давно ведем серию экспериментов, главным объектом которых является НУС. Какое-то время назад, я тебе говорил, у нас случилось непредвиденное: некий удар, взрыв, как ты понимаешь, неожиданный, разрушил одну из лабораторий. Одну из весьма важных лабораторий, - почему-то повторил Юренев. - В тот день с НУС работал Андрей Михайлович. Судя по разрушениям, НУС должна была сойти с ума… - Юренев так и сказал: «сойти с ума», как о человеке, - …или вовсе разрушиться. Но НУС продолжала работать! Мы даже не стали трогать разгромленную лабораторию, боялись нарушить связи, налаженные самой НУС. Я лично готов утверждать, правда, кроме интуитивных, у меня нет никаких доказательств, что тот самый взрыв был спровоцирован самой НУС. Она, скажем так, самостоятельно вносила какие-то коррективы в свою конструкцию. К сожалению, рабочий журнал, который заполнял в день эксперимента Козмин, оказался поврежденным, полностью мы не смогли восстановить почти ни одной
записи. Короче, мы не знаем, какой именно вопрос Козмина вызвал «гнев» НУС… - Юренев опасливо покосился на меня: - Надеюсь, что ты понимаешь, что речь идет вовсе не о чувствах… Естественнее всего было бы расспросить саму НУС, но, похоже, начиная эксперимент. Андрей Михайлович ввел в программу некий запрет, некий ограничитель, касающийся меня и Ии… - Он изумленно моргнул. - В данный момент мы практически не контролируем НУС.
- А раньше вы ее контролировали?
Юренев и Ия переглянулись.
- Да, - наконец ответил Юренев, морщась. - Когда нам не мешали.
- Кто мог вам мешать?
Юренев подошел и встал против меня:
- Хочу, чтобы до тебя дошло: в систему НУС с самого начала входили четыре человека - Козмин-Екунин, я, Ия и ты. Ты этого не знал, таково было требование Андрея Михайловича. Он считал тебя очень важной составляющей эксперимента. И действительно, все было хорошо, пока тебя не стало заносить.
- Не понимаю.
- Ладно. Попробую объяснить проще. Помнишь Алтай? Наверное, сейчас ты уже сам понимаешь, что поиски плазмоидов, разговоры об НЛО - все это было так, для отвода глаз. На Алтае мы занимались настройкой НУС, не всей, конечно, но очень важного ее блока. Нам необходимы были специальный условия, некоторый устойчивый жестко детерминированный мирок. Если помнишь, Лаплас, утверждая своего демона, смотрел на Вселенную именно как на жестко детерминированный объект. Мы должны были сами создать условия. Понятно, мы не могли полностью отгородиться от внешнего мира, отсюда неточность многих полученных нами результатов. Некоторые мы даже не смогли расшифровать. Помнишь зону на террасе, где побывали до нас геофизики? Этот феномен был связан с работой НУС, но так до сих пор и остается лежащим в стороне, непонятым и необъясненным. Твои с Ией походы за штопором были одной из самых важных опор нашей детерминированной системы. Ничто так надежно не балансирует систему, как бессмысленно повторяющийся акт. К сожалению, ты не продержался до конца эксперимента.
- Ладно, я помешал. Ладно, я сорвал вам эксперимент, - до меня еще не все дошло. - Но что помешало Андрею Михайловичу?
- Этого мы не знаем. Это нас и тревожит. Возможно, вопрос Козмина был сформулирован некорректно. Это тоже вызывает возмущения. Со временем мы разберемся в этом. Сейчас для нас главное - вернуть Козмина, расставить по местам заблудшие человеческие души.
- Ты думаешь, настоящий Козмин сейчас впрямь находится в чукотском стойбище где-нибудь в семнадцатом веке?
- Не знаю… - Юренев хмуро отвернулся, он смотрел теперь прямо в окно на коротко стриженного крепыша, застывшего под березой. - Не могу утверждать… Я не большой поклонник загадок. Я всю жизнь вожусь с загадками, но я вовсе не поклонник загадок. Мы надеемся на тебя, возможно, ты сумеешь разбудить спящую память чукчи Йэкунина. Он реагирует на тебя, я надеялся на это. Он реагирует, правда, и на Ию, даже имя ей дал - Туйкытуй, сказочная рыба, красивая рыба, но на тебя он реагирует иначе… В этом что-то есть, здесь следует копнуть поглубже… Меня, например, Йэкунин не терпит. Не знаю почему, но не терпит. Это тоже реакция, но Чалпанов утверждает - случайная. Как и реакция на Ию. Только на тебя у Йэкунина промелькнуло что-то вроде вспоминающей реакции.
Провидцы!
Меня раздирали самые противоречивые чувства.
Встать и уйти?
Но Козмин!
Почему Козмин должен томиться где-то за стеной времени в тесной вонючей яранге? Я спросил:
- Она разумна, эта ваша НУС?
- Скорее всесильна, - уклончиво ответил Юренев. - Он даже моргнул изумленно, будто такое объяснение удивило его самого. - При определенном подходе НУС может дать человеку все.
- Что значит все?
Юренев лишь усмехнулся. Похоже, он и так сказал уже больше, чем имел право говорить.
- А отнять?.. - спросил я. - При определенном подходе она и отнять может все?..
- Дать, отнять, - нахмурился Юренев. - Какая разница?
- Не знаю, как ты, а я ощущаю разницу.
- Ну, если ты настаиваешь… - Юренев помедлил. Было видно, ему не хочется говорить. - Если ты настаиваешь… Да, НУС может и отнять все… Но только у нас. У людей, включенных в систему.
Глава XII
«Когда нам не мешали…»
Гостиницу вдруг заполнили иностранцы.
Видимо, обязательные доклады на международном симпозиуме по информативным системам были прочитаны, по коридору и в холле прохаживались группы возбужденных людей. Дежурная по этажу строго присматривала, чтобы курили в специально отведенных для этого местах. Мне она кивала как старому доброму знакомому.
- Как там дед? - спросил я ее.
- Хорошо, - обрадовалась дежурная. - Ему два пальца всего-то и отхватили. Теперь обещают повысить пенсию.
Она с удовольствием варила и приносила мне кофе.
Всего-то два пальца… Зато пенсию обещают повысить… Ахама, хама, хама… НУС может дать все, но может и отобрать все…
Как это понимать?
И почему Козмин не захотел, чтобы я вошел в систему сознательно? Я нужен был ему лишь для чистоты эксперимента?
Ахама, хама, хама…
Быть в системе…
Это, наверное, что-то вроде импринтинга, усмехнулся я. Перед вылупившимся цыпленком вместо мамы-курицы протаскивают старую шапку. Для глупого цыпленка именно старая шапка и будет теперь всю жизнь мамой-курицей…
Шутка, конечно.
НУС не цыпленок.
«А раньше вы ее контролировали?» - вспомнил я. - «Да… Когда нам не мешали…»
Да нет, Юренев сказал больше. Юренев ясно дал понять, что это я сорвал им эксперимент.
Возможно…
Я усмехнулся: хорошее занятие - покупать штопор, который нельзя купить. Все при деле. Шоферы сходят с ума от скуки в лагере, им запрещено его покидать, а ты должен каждый день мотаться в Кош-Агач и вовсе необязательно возвращаться в лагерь в определенное время. Ведь рядом Ия.
Ия.
Она все знала! - эта мысль обожгла меня.
Она все знала, но ни взглядом, ни жестом не дала мне понять, кто я для них такой на самом деле. Может, и целовалась она со мной по заданию НУС или Козмина? Может, я для нее был всего лишь объектом эксперимента?
Алтайские загадки были теперь открыты.
Ясное солнце.
Ясная тишина.
Автомобильные фургоны, поставленные буквой Г.
Где-то неподалеку мальчишеский голос: «Тор! Тор, твою мать!».
Юренев высовывается из фургона:
- Хвощинский, гони его!
Я перехватываю неожиданного гостя за ручьем. Ему нельзя входить в расположение лагеря. Это совсем мальчонка, на ногах сапоги, на плечах расхристанная заплатанная телогрейка. Лошаденку свою он держит под уздцы, строжится: «Тор! Тор, твою мать!».
- Встретишь медведя, что сделаешь? - это любопытствует появившаяся у ручья Ия.
Она знает.
- Ну, побегу, однако.
- А если медведь не захочет, чтобы ты побежал? - Ну, все равно побегу.
И я знает.
Бабилон.
Я выкладывался перед медлительной алтайкой в лавке древностей: давай мы купим все, а возьмем только штопор! Давай мы сожжем лавочку и спишем все на стихийное бедствие. На какое? Да хоть на землетрясение, хоть на вулканическое извержение, а хочешь, на метеорит. Или выходи за меня замуж!
Алтайка медленно улыбалась.
Она не может продать штопор. У нее нет денег на сдачу.
А Ия знала.
С неловкостью, мучительной, как зубная боль, я вспоминал вечерние рассуждения о плазмоидах.
Аналоги НЛО… Изолированные вспышечные потоки солнечной плазмы… Некие космические экзотические формы с замкнутым и скрюченным магнитным полем, способные самостоятельно преодолевать чудовищные расстояния, разделяющие Солнце и Землю…
Как романтично!
Шелестел костер. Попискивал, возился в кустах веселый удод - полосатый, как матрос в тельняшке, хохлатый, как запорожец.
Вспышечные потоки… Замкнутые поля…
А вокруг степь, ночь в звездах. Холодные зарницы над Северо-Чуйским хребтом.
Вечность.
В фургонах мерцал синеватый свет - НУС работала. Она помогала Юреневу искать следы проявлений деятельности НУС.
Якобы.
А Ия знала.
Свет костра, поднебесная эйфория.
Плазмоид врывается в атмосферу Земли, как метеорит. Этакая магнитная бутылка, космический пузырь разрежения. Самая прочная часть плазмоида - носовая, говоря попросту, горлышко бутылки. Здесь магнитные силовые линии должны быть закручены так, чтобы обеспечить полное отражение зарядов плазмы. Вот деформация силовых линий там и начинается. Когда сжимание достигает критического уровня, магнитная бутыль схлопывается и происходит мгновенная рекомбинация водородной плазмы. Взрыв, затмевающий вспышкой солнце. Вот где, наверное, надо искать разгадку Тунгусского феномена. Не метеорит, а именно плазмоид.
Изящно.
«Когда нам не мешали…»
Ночь в звездах, ветер, настоянный на чабреце, молчание высоких небес, далекие вершины, покрытые снегом.
«Когда нам не мешали…»
Я хорошо помнил последнюю ночь в нашем алтайском лагере. Первым услышал ломящихся к нам сквозь кусты людей, кажется, Юренев. Да, он. Он же и первым вылез с фонарем из палатки.
- Хвощинский!
Я бежал вслед за ним, оскальзываясь на мокрой траве. Никогда еще посторонние не подходили так близко к нашему лагерю. Мы сперва услышали их, потом увидели - два алтайца, в сапогах, в неизменных телогрейках. Они вели за собой лошадей. Лошади испуганно шарахались от бьющего им в глаза света.
- Ну, помогай, - облегченно выдохнул пожилой алтаец, стаскивая с круглой головы шапку, заслоняясь ею от света. - Вот бабе надо рожать. Тухтур-бухтур! Помогай.
Второй для вящей убедительности хлопнул себя кнутом по голенищу.
- Нельзя сюда! - заорал Юренев. - Туда возвращайтесь! Туда!
Юренев задыхался.
- Почему нельзя? - удивился старший алтаец и почесал рукой редкую бороденку. - Почему возвращаться? Однако роженица у нас.
- Какая к черту роженица, с ума сошли! Нельзя сюда! - Юренев отталкивал, оттеснял алтайцев к дороге. - Туда идите! Там тракт.
Из темноты вынырнула полуодетая Ия.
- Баба, однако, - обрадовались алтайцы и потянулись к ней, волоча за собой упирающихся лошадей. - Ну, роженица у нас. Ну, совсем рожает. Дай машину, повезем роженицу в поселок.
- Нельзя! Нельзя! - отталкивал, оттеснял алтайцев Юренев, и тот, что был помоложе, рассердился:
- Помогай, однако. Машины нет, трактора нет, тухтур-бухтур, ничего нет. Как роженицу в больницу везти?
- Нет машины! - рычал, наступая на алтайцев, Юренев.
Он явно был не в себе, я смотрел на него с удивлением. Как это не дать машину роженице?
Но Юренев ревел:
- На тракт идите, на тракте много машин.
- Нельзя сюда, - подтверждала Ия. - Совсем нельзя. И нельзя на наших машинах возить людей.
- А «газик»? - подсказал я.
- Заткнись! - прошипел Юренев, зло отбрасывая меня к ручью. Я чуть не упал. - Заткнись! Тебя, дурака, не просят выступать.
- Там же роженица! Ты с ума сошел!
- Молчи! - Ия быстро зажала мне рот узкой ладошкой.
Она знала.
Я увидел расширенные зрачки Ии:
- Молчи. Прошу тебя, молчи. Машины - это не твое дело. Тут и так… Все к черту…
Испуганные, ошеломленные алтайцы все-таки отступили. Какое-то время мы слышали в ночи перестук копыт, потом перестук смолк.
Я презрительно сплюнул: ага, штопор нам нужен!..
Я не мог смотреть ни на Ию, ни на Юренева.
Звезды.
Дивная ночь.
Вечность. Плазмоиды.
В ту ночь я ушел из лагеря.
Глава XIII
Козмин насон, покрученник
Белка цыкала за окном на ветке сосны. Я отмахнулся: вали, белка! нет у меня ничего.
Горячий асфальт.
Июль.
Дымок сигареты легко выносило в окно, он тут же растворялся в душном воздухе.
Эти фотографии, эти эффекты второго порядка. Как они поступают с такими штуками? Прячут в архив? Уничтожают?
«Не делай этого…»
Демон Сократ, когда его хозяин принимал важное решение, всегда запрещал ему поступать иначе, как он поступил… Наверное, Козмин не случайно ввел меня в систему - осторожность далеко не всегда вредна… В общем, на Козмина я не держал обиды, как, впрочем, и на Юренева… Но Ия!.. Туйкытуй… Сказочная рыба, красивая рыба…
Я понимал, я несправедлив к Ие, но ничего не мог с собой поделать.
Чукча Йэкунин, рвущий мясо руками, это и есть великий математик Козмин, создавший НУС, систему, которая может дать все? И что, кстати, значит это все? Что по-настоящему может НУС? Загонять людей в какое-то чужое время?
«Не делай этого… Уезжай…»
Я вспоминал.
Как там сказал чукча Йэкунин?
А, да… «Что, собака настигла суслика?..»
Именно так спросил чукча Йэкунин, а сам странно смотрел при этом на Юренева. И эта внезапная вспышка: «Не сиди! Не стой! Ударю тебя!».
Туйкытуй…
Сказочная рыба…
Бедный Козмин…
Уехать? Остаться? Я же для них всего только часть системы, некий инструмент для достижения их целей. Вчера космические плазмоиды, сегодня чукча Йэкунин.
Не чукча, возразил я себе, Андрей Михайлович.
Но сразу лезли в голову - вязаное платье Ии, телефонные звонки, мерзкий швейцар, хор женских голосов…
Отвлекись.
Не думай об этом. Думай о Козмине!
Козмин…
Юренев прав, это несколько странно: почему чукча?.. Если включился механизм генной памяти, то почему чукча? У Андрея Михайловича были в роду чукчи?
Екунин…
Йэкунин…
Близко лежит…
Впрочем, это не доказательство.
Что, кстати, говорил Юренев о ключевых фразах? Они, кажется, собираются разговорить чукчу Йэкунина?
Как, интересно, видит нас чукча Йэкунин? Как он видит комнату, зелень поляны под окном. Как он видит Юренева, Ию? Как он справляется с этим двойным миром, ведь между нами почти ничего нет общего?
Большой червь живет, вспомнил я. В стране мертвых живет. Червь красного цвета, полосатый и так велик, что нападает на моржа даже, на умку даже. Когда голоден, опасен очень. На олешка нападает - душит олешка, в кольцах своих сжав. Проглатывает жертву целиком, зубов не имея. Наевшись, спит. Крепко спит. Где поел, спит. Так крепко спит, что дети мертвецов разбудить не могут, камни в него бросая.
Как там сказал Чалпанов?
«Выговор не пойму какой… тундровый, оленный он человек или с побережья?..»
Что-то там еще было.
Это Чалпанов потом шепнул, когда мы поднимались по лестнице. «Он не береговой чукча. И не чаучу, не оленный. Что-то в нем странное, мне понять трудно. Вот жалуется: народ у него заплоховал. Жалуется: ветры сильные, ярангу замело, в снегах свету не видно. А то взволнуется: большой огонь снова зажигать надо! Так и говорит: снова!»
Большой огонь… Сполохи… На севере говорят: уотта юкагыр убайер - юкагиры зажигают огни…
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: ЛУННЫЙ СНЕГ СЛЕЖАВШИЙСЯ, УБИТЫЙ ВЕТРАМИ. НИЗКАЯ ЛУНА, СМУТА НОЧИ. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
«Что, собака настигла суслика?..»
О чем я?
Я не знал, но что-то уже томилось в мозгу, что-то толкалось в сознании. Козмин-Екунин фамилия древняя. Если предки Андрея Михайловича когда-то ходили в Сибирь, где-то их путь мог пересекаться с чукчами.
Я, наконец, впервые набрал телефон ноль шесть ноль шесть.
- Я слушаю вас, - тут же ответил вышколенный женский голос.
- Юренева, пожалуйста.
- Юрия Сергеевича?
- У вас есть другой?
- Нет, - секретаршу Юренева, похоже, трудно было смутить. - Что передать Юрию Сергеевичу?
Я помедлил секунду. Странная штука мстительность. Есть в ней что-то недоброе.
- Передайте: Хвощинский ждет звонка. И срочно.
И повесил трубку.
Я был уверен, Юренев не позвонит. А если позвонит, то далеко не сразу. Но звонок раздался незамедлительно.
- Зачем ты пугаешь Валечку? - Юренев хохотнул. - Она не привыкла к такому обращению.
- Пусть привыкает.
- Ага, понял, - обрадовался Юренев. - Не тяни. У меня мало времени. Что там у тебя?
- Книга мне нужна.
- Книга? - Юренев удивился, но он умел ценить юмор. Я слышал, как он там крикнул: «Валечка! Сделай все так, как просит Хвощинский!».
- Слушаю вас, - Валечка и виду не подала, что минуту назад уже разговаривала со мной.
Голос у нее теперь был обволакивающий, ведь я явно входил в круг интересов ее шефа, она уже любила меня. Я не мог и не хотел этого допустить:
- Записывайте.
- Записываю.
- «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах». Это сборник документов. Издание Главсевморпути, год, кажется, пятьдесят третий. Почему-то при вожде народов любили географию. Книга нужна мне срочно.
- Простите, но данная книга вне тематики нашего института, у нас вряд ли найдется такая книга.
- Меня это не интересует, - в тон ей ответил я. - В принципе история не может быть вне тематики, даже в вашем институте. Так что жду.
И повесил трубку.
И заказал кофе.
И стал ожидать Валечку.
Кофе мне принесла пожилая дежурная. Мы с ней совсем подружились. Конференция кончается, сообщила мне дежурная доверительно, скоро иностранцы пить начнут.
Я понимающе кивнул.
А книгу принесла все же не Валечка. Книгу принесла худенькая, совсем юная лаборантка, коротко стриженная, в очках, и смотрела она на меня так пугливо, что я сразу ее отпустил.
Я подержал в руке тяжелый, прекрасно изданный том.
«Все до сих пор в России напечатанное, ощутительно дурно, недостаточно и неверно», - так в свое время сказал по поводу публикаций исторических материалов в России немец Шлецер. Хорошо, что мне не надо было отвечать на его вызывающие слова, это прекрасно сделал в свое время Ломоносов. «Из чего заключить можно, - ответил Ломоносов на слова Шлецера, - каких гнусных гадостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина!»
Я наугад открыл книгу.
Северо-восток России, путь к океану, полярная ночь. Некий стрелец Мишка отчитывается: «А как потянул ветер с моря, пришла стужа и обмороки великие, свету не видели и, подняв парус, побежали вверх по Енисею и бежали до Туруханского зимовья парусом, днем и ночью, две недели, а людей никаких у Енисейского устья и на Карской губе не видели…»
Бородатые казаки, огненный бой, дикующие инородцы, ветер, снег, над головой сполохи.
«А соболь зверок предивный и многоплодный и нигде ж на свете не родица опричь северной стране в Сибири. А красота его придет вместе с снегом и опять с снегом уйдет…»
Я вздохнул.
Я успокаивался.
Это был иной мир, я им занимался много лет.
Где-то среди этих документов следовало искать следы неизвестных мне предков Козмина-Екунина.
Я раскрыл именной указатель. Тут были десятки, сотни имен, но я знал, где искать нужное, и медленно повел пальнем по узкой колонке.
Елфимов Томил Данилов, промышленный человек… Елчуков Степан Никитич, дьяк… Емгунт, юкагирский князь… Ерастов Иван Родионов (Велкой), казак, сын боярский… Ерило Денис Васильев, казак…
Фамилии Екунина в этой колонке я не нашел.
И сразу почувствовал разочарование.
Впрочем, фамилия Екунина могла в свое время писаться и через Я.
Яковлев Алексей Усолец, торговый человек… Яковлев Данила, промышленный человек… Яковлев Иван, казак… Яковлев Кирилл, енисейский воевода… Яковлев Яков, промышленный человек… Ярыжкин Петр, сын боярский… Ячменев Иван, казак…
Сколько сапог стоптали в сибирских и в северо-восточных тундрах и на горах никому не ведомые Яковлевы и Ярыжкины, пробиваясь к Великому океану, - томящему, зовущему, тонущему в туманах и преданиях…
За Яковлевым Яковом, промышленным человеком, я обнаружил имя Якунина Воина, подьячего.
«См. стр. 220».
Я перелистал том.
«Наказная память якутского воеводы Ивана Акинфова козаку Федору Чюкичеву о посылке его на реку Алазею для сбора ясака и роспись служилым людям, посланным с ним вместе, а также товарам и запасам, выданным на подарки иноземцам».
Алазея.
Я вздохнул.
Алазея и Чукотка - это вовсе не рядом.
Я быстро нашел нужное место.
«…Аля письма ссыльный подьячий Воин Якунин, Ивашко Ячменев, Любимка Меркурьев, Лучка Дружинин. Да ему ж, Федьке, на Алазейке реке принять служилых людей: Левку Федотова, Лаврушку Григорьева, Ивашка Перфирьева. Да ему ж, Федьке, дано ясачным юкагирем за ясак на подарки: 7 фунтов одекую синево, да в чем аманатам есть варить, котлы меди зеленой весом 6 фунтов…»
И так далее.
Ссыльный подьячий Воин Якунин не ходил на Чукотку. Если какое-то родство и связывало его с Козминым-Екуниным, мне оно ничего дать не могло.
Не теряя времени, я заказал телефонный разговор с Москвой. Если кто-то мне мог помочь, то, прежде всего, Ярцев - В.П.Ярцев, Василий П.Ярцев, как он любил расписываться, короче, Вася Ярцев, мой старый друг. Он, Вася Ярцев, вхож в любой архив, он знает родословную любой более или менее известной семьи в России.
Ожидая звонка, я раскрыл именной указатель на букве «к».
Проверка, собственно, больше формальная.
Кабалак Люмбупонюев, юкагир… Казанец Иван Федоров, промышленный человек… Казанец Любим, целовальник… Кайгород Федор Иванов, казак… Калиба, чукчанка… Камчатый Иван, казак… Каптаганка Огеев, якутский тойон… Катаев Второй Федоров, сын боярский…
Не имена - музыка.
Келтега Калямин, юкагир… Кетев Леонтий, гонец… Кобелев Родион, сын боярский… Ковыря, юкагир… Кожин Иван, пятидесятник… Козинский Ефим (Еуфимий) Иванов, письменный голова…
В самом конце столбца я увидел имя, сразу остановившее мой взгляд.
Козмин Насон, покрученник.
Глава XIV
Эффекты второго порядка
- Оставь чашку в покое, дай Хвощинскому осмотреться, он не был у тебя два года.
Было странно видеть Юренева расслабленным.
В шортах и знакомой футболке «Оля была здесь» он завалился в кресло. Потом вскочил, прошелся по комнате.
Оказывается, у Юренева появилось новое увлечение: раковины.
Семейный портрет с обнаженной женщиной в центре висел прямо надо мной на стене, сквозь раскрытую дверь я видел старинный застекленный шкаф в коридоре, оттуда Юренев время от времени приносил удивительные раковины, но меня вдруг заинтересовала небольшая черно-белая фотография, взятая в металлическую рамку.
Робкий взгляд, длиннокрылая мордочка, в огромных круглых глазах мохнатого создания растворено неземное страдание.
- Лемур?
Юренев неопределенно хмыкнул. Концом салфетки он пытался осушить лужицу пролитого на стол кофе:
- Тупайя.
Я глянул на Ию, она подтверждающе кивнула.
- Разве тупайи не вымерли?
- Вымерли. И даже давно, - Юренев неожиданно обрадовался.
- Тоже эффект второго порядка? - спросил я сухо.
Юренев кивнул. Он загадочно усмехался. Меня все больше и больше охватывало неприятное чувство зависимости.
- Зачем НУС эффекты второго порядка? Она пугает?
- Пугает? - Юренев в негодовании надул щеки. - Разве можно говорить про смерч, что налетая на город он кого-то собирается пугать? Или цунами.
Он тяжело вставал, разминал отсиженную ногу, хромал в коридор и появлялся с какой-нибудь раковиной в руках.
- Взгляни, Хвощинский, - его голос становился доброжелательным, на мгновение он обо всем забывал. - Это ципрея… - Он показывал волнистую розовую раковину, похожую на полуоткрытые женские губы. - Хороша?.. А эта? - он осторожно поднимал длинную узкую раковину, похожую на спиралью завитый гвоздь… - Редкая штучка. Это Силичжария кюминчжи. Или вот, - он восхищенно поднимал над собой красноватую раковину, похожую на половинку растрепанной хризантемы. - Спондилюс красивый! Я ни слова не придумал. Именно так она и называется!
Он ставил раковину в шкаф и возвращался.
- Видишь, как они разнообразны? Та же ципрея может быть грушевидной, пятнистой, тигровой, она умеет изумлять, Хвощинский. Но разве изумляет она осознанно?
- Где ты берешь их?
Вопрос Юреневу не понравился. Он даже моргнул, но отвечать не стал. Гнул свое:
- Природа не может действовать осознанно. Может быть, целеустремлен но, но никак не осознанно.
- А разве цель не следует осознать?
- Ты осознанно тянулся к материнской груди?
Юренев не желал принимать меня всерьез.
Он явно нуждался во мне, но принимать всерьез не хотел, а я устал от его антимоний.
Ия почувствовала разлад.
Разливая кофе, она положила руку мне на плечо. Она пришла к Юреневу в вязаном платье, которое мне так нравилось, но я не был уверен, что она сделала это ради меня.
- Ты не очень подробно рассказывал мне про НУС.
Юренев выпятил губы:
- А я не собирался рассказывать. Зачем тебе это? Твое дело творить мифы. Это можно делать, не влезая в суть проблем.
Шутка Юреневу понравилась, он даже подобрел на мгновение:
- НУС создание нашего ума, наших рук, но, право, я не смог бы объяснить тебе и двадцатой доли того, что о ней знаю. НУС охватывает определенный район, его мир для нее детерминирован способами, о которых я сейчас говорить не могу. Зная сегодняшние состояния этого мира, мы вполне можем предсказывать будущее. Короче, Козмин приручил лапласовского демона - это был, скажем так, классический период нашей работы. Я понятно объясняю? - он фыркнул. - А сейчас мы вошли в период, скажем так, квантовый, на нас начинает работать демон Максвелла. Мало знать о катастрофе, которая может нас ждать, следует научиться на нее воздействовать. Предвидеть и воздействовать, есть разница, правда?
- Прикуривать прямо из воздуха… - пробормотал я.
Юренев снисходительно кивнул:
- У меня получилось.
- А мораль? - спросил я. - Это же насилие. Почему кто-то должен терять пальцы только потому, что у тебя не оказалось под рукой спичек?
Ия внимательно следила за нами.
Ее синие глаза оставались бесстрастными.
Почему?
Она целиком разделяла взгляды Юренева или просто не хотела ему возражать?
«Нам надо быть сильными», - вспомнил я.
- Мораль? - Юренев задумался. - Мораль определяется целью. Так было всегда.
- Мне не нравится это утверждение.
- Тебе всегда что-то не нравилось, - Юренев расправил плечи. «Оля была здесь». - Наверное, Козмин потому и включил тебя в систему. Для равновесия. - Он ухмыльнулся. - У тебя плечо оттоптано.
- Плечо не душа.
- Мы тоже не бомбу испытываем.
- Хиросима может быть тихой.
- Да? - Юренев изумленно моргнул. - Хорошо сказано. Но, надеюсь, новый эксперимент нам поможет, мы вернем Козмина.
- И ты уже знаешь, как это сделать? - не поверил я.
- Посмотрим…
Юренев задумался.
- Одно ясно, Козмин чего-то недоучел. А может, наоборот, представлял всю опасность такой работы, потому и ввел некие запреты. Я их сниму. Я уже объяснял тебе: НУС - достаточно замкнутый мир. В такой системе все состояния могут бесчисленное количество раз возвращаться к исходным. Вот я и проделаю это.
Он неожиданно усмехнулся:
- В сущности, все снова сводится к старой проблеме чуда. Вот комната, - обвел он рукой. - Будем считать, что она достаточно изолирована от мира, существует сама по себе. В такой системе рано или поздно тяжелый письменный стол может сам по себе подняться к потолку, зависнуть под потолком на неопределенное время. Без всяких видимых причин, понимаешь? - он прямо гипнотизировал меня блестящими от напряжения глазами. - Или, скажем, распустится бамбуковая лыжная палка, даст корни, листья. Разумеется, речь идет о вероятности исключительно малой, но такая вероятность, заметь, существует, она не равна нулю. Почему бы нам не повысить процент? А?
Я перехватил взгляд Ии, она смотрела на Юренева с тревогой, она явно боялась за него.
Я сказал:
- Метеоролог строит расчеты на известных ему состояниях атмосферы, кстати, довольно неустойчивых. Он никогда не принимает во внимание все условия, это попросту невозможно, а потому мы никогда не имеем абсолютно точных прогнозов. Как бы ни была изолирована твоя система, выходы на мир у нее есть. Я не знаю, чего в конце концов вы добиваетесь от НУС. Может, она действительно даст вам все, сделает вас всесильными, может, она даже и на этом не остановится, хотя, убей Бог, не могу представить, во что все это выльется. Но ведь может случиться и так, что вы упретесь в какое-то уже непреодолимое ограничение. Ты можешь сказать, что вы в него уже не уперлись?
Юренев быстро спросил:
- Ты боишься?
Я пожал плечами. Если я боялся, то за Козмина. Впрочем, и за себя тоже.
- Твоя нерешительность понятна, хотя и беспочвенна, - мягко вмешалась Ия.
- Почему?
- Хотя бы потому, что ты уже работаешь на НУС, - она улыбнулась. - За эти три дня ты столкнулся со множеством вещей, которые ужаснули бы обыкновенного человека. Но ты ничуть не ужаснулся, ты даже не собираешься уезжать. А вчера ты потребовал у Валечки старую книгу. Я видела ее. По-моему, скука смертная. Но книга тебе потребовалась не просто так. Ведь не просто так? - она смотрела на меня внимательно, она насквозь видела меня. - Это связано с Козминым? У тебя есть какой-то свой план? Расскажи нам.
Глава XIV
(Продолжение)
- Ну да, чукча. Но почему чукча? Законы крови определенны, а любая информация оставляет свой след в мире. Зачем сразу браться за эксперименты, результаты которых могут привести Бог знает к чему? - я покосился на Юренева. - Надо поднять старые документы. Если Андрей Михайлович действительно оказался в стойбище чукчей, он не мог не оставить каких-то следов, если даже и там его окружают коротко стриженные ребята в кожаных кухлянках. Я уже звонил Ярцеву, он обещал помочь.
- Ярцев? Кто это?
- Архивист. Мой приятель.
Юренев нетерпеливо забарабанил толстыми пальцами по столу:
- Ахама, хама, хама. Ярцеву надо помочь. Дай мне его телефон, я свяжу его со спецслужбами.
- Не надо, - возразил я. - Не пугай человека.
- Как хочешь, - Юренев недовольно покачал головой. - Ну, ты нашел в именном указателе некоего Насона Козмина. И что? Кто он?
- Покрученник.
- Не дури нам головы. Что за дурацкая терминология?
- Иначе соуженник, - пояснил я не без тайного злорадства. - Промышленник, на свой страх и риск присоединяющийся к какому-нибудь отряду. Оружие у него свое, и снасть своя. Но он самостоятелен, хотя и входит в отряд.
- Как ты, например, - ухмыльнулся Юренев, любуясь раковиной ципреи, оставленной на столе.
- Я уже установил, что Насон Козмин впервые появляется в отчете неизвестного Холмогорца. Они вместе ходили на Оленек.
- Холодно, холодно… - пробормотал Юренев. - Я не географ, но Оленек это не Чукотка.
- В первой половине семнадцатого века, а если совсем точно, в тысяча шестьсот сорок восьмом году, отряды Холмогорца и Дежнева, если вы помните, отправились на поиск богатой реки Погычи. Они обошли Большой каменный нос, высаживались, естественно, и на чукотском берегу. Новые походы никогда не бывают мирными. В столкновении с чукчами сам Холмогорец был ранен копьем в бедро, возможно, кто-то из отряда был убит или потерян. Насон Козмин входил в отряд Холмогорца. Мог он попасть в руки чукчей?
- Теплей, теплей… - Юренев даже надул щеки. - Представляю Андрея Михайловича… Он и в яранге бы выжил… Математику не надо каких-то особых инструментов…
И вдруг спросил, наморщив нос:
- Собственно, что это дает нам?
- Уверенность, - ответил я. - Уверенность в том, что мы правы, рассуждая так, а не иначе.
- Но этого мало, - изумленно воззрился на меня Юренев.
- Если мы будем знать, что Андрей Михайлович, подобно чукче Йэкунину, действительно находится в чужом мире, мы можем выходить на НУС. Ведь зачем-то же ей это понадобилось. Может, она предупреждает нас о чем-то? Вспомни, что делается в физике, ты же физик. Если Вселенная подчиняется вполне определенным законам, в конце концов мы можем свести все частные теории в единую полную, которая и будет описывать все во Вселенной. Понятно же, что таким образом мы подойдем вплотную к пониманию законов, которым подчиняется Вселенная. Но если это так, сама же теория должна каким-то образом воздействовать на нас, то есть определять наш же поиск. Не сочти это за дилетанство, - я обращался к Юреневу, - я могу сослаться на мнение Хокинга, по-моему, он и для тебя авторитет. Почему же теория должна заранее предопределять правильные выводы из наших наблюдений? Почему ей с тем же успехом не привести нас к неверным выводам? И почему ты думаешь, что в новом эксперименте НУС выдаст тебе то, чего хочешь ты, а не она? Тебя что, абсолютно не трогают эти ваши эффекты второго порядка?
- То есть ты хочешь сказать, - медленно заметил Юренев, - что мы должны сидеть сложа руки, пока ты там что-то будешь искать в этих своих казачьих отписках и скасках? Сколько может длиться такой поиск?
- Годы, - сказал я твердо. - Ведь я даже не знаю, что именно надо искать.
- Ну вот, - облегченно вздохнул Юренев, - а я сделаю это в считанные часы.
- Кому-то здорово достанется…
- Может быть. У нас нет другого выхода. Мы не можем держать Андрея Михайловича в яранге многие годы.
Я взглянул на Ию. Она виновато опустила глаза. Я их не убедил.
- С чего они начались, ваши эффекты? - хмуро спросил я.
Ия улыбнулась:
- Со случайностей. Возможно, что-то происходило и во время первых экспериментов, мы этого попросту не знали. Одно время нам здорово не везло, вместо определенных результатов НУС выдавала галиматью. Юренев прямо взбесился, сутками не вылазил из лаборатории, однажды утром притащился ко мне злой, голодный. «Сделай омлет…» - Ия улыбнулась. - У меня в холодильнике лежало одно-единственное яйцо. «Все равно жарь!» Не поверишь, я что-то такое чувствовала, я несла яйцо к сковороде осторожно, а оно все равно вывалилось. Прямо на пол, - синие глаза Ии потемнели. - Я слышала, я видела, как оно шмякнулось. Всмятку! А Юренев выпучил глаза: «Назад!» Я даже взвизгнула, когда яйцо - целое! - снова оказалось в моей руке. Теперь я уже выпустила его из страха. И опять: «Назад!» - и яйцо в руке. Мы это проделали раз двадцать, до остолбенения, а потом я это яйцо все же изжарила.
Ия вспомнила и другой случай.
Они возвращались в Городок. Машину вел Юренев. Он никогда не был хорошим водителем, а тут самое что ни на есть паскудное сентябрьское утро с моросящим дождем, а над железнодорожным переездом густой туман, фонарей не видно. Какая-то машина в кювете, того смотри, сам там окажешься. Ну хоть бы на минуту окошечко! Это Юренев выругался. И тут же обозначилось в тумане какое-то смутное шевеление. Шум какой-то, вихревой толчок. В течение трех минут машина шла в центре вихря, прорвавшего туман до небес. Можно представить: сырой переезд, уходящий в туман поезд и солнце, брызжущее на оторопевшую дежурную у шлагбаума!
- Вот тогда мы и взялись за эти загадки. Андрей Михайлович завел особую тетрадь, куда мы стали вносить подробные описания всех необычных событий, случившихся в районе Городка. Был такой клоун-канатоходец Бим, очень известная среди детворы личность. Творил чудеса. Плясал на канате, делал стойку, вертелся как белка - без страховки, на любой высоте. И вдруг что-то случилось с ним прямо на представлении, - Ия с отвращением передернула плечами, обтянутыми вязаным платьем. - Нет, он не сорвался с каната, он просто повис на нем. Он орал на весь зал, он был полон ужаса и перепугал и детей, и взрослых. Естественно, карьера его на этом закончилась. И если бы только это… - Ия вздохнула. - Был период, когда мы спокойно предугадывали события. Лаборатория провидцев. Тот выигрывает в лотерее, этот находит тугой кошелек. Мелочи, но эффектные. Обком додумался использовать нас в своих целях, но это, к счастью, не затянулось. Предсказать неприятности мы могли, повлиять на них было невозможно. На нас махнули рукой. И зря. Потому что как раз к тому времени мы научились и воздействовать на события. Но одновременно
пошли странные вещи Помнишь Леньку Кротова? Осенью в Тюмени, где уже шел снег, он схватил тяжелейшую форму тропической лихорадки. Или вдруг дед один стал получать письма десятками, как бы от родственников… - Ия явно что-то не договаривала. - Мы проанализировали все факты, ставшие нам известными. Получилось так: любое наше воздействие на события вызывает некий обратный эффект.
Ию прервал Юренев.
Он неожиданно приподнялся и хрюкнул, как сарлык, есть на Алтае такие животные, помесь быка и яка. Лаже с бородами, кстати. Юренев нас не видел, что-то там такое пришло ему в голову, он даже глаза закрыл, отыскивая на ощупь карандаш.
- Не мешай ему, - шепнула Ия.
- Чем я ему мешаю?
Юреневу действительно ничто не могло помешать, он быстро писал что-то в блокноте, снятом с полки.
Я мрачно заметил:
- И ничем нельзя оградить себя от этих эффектов? Скажем, фотографии… - Я вспомнил лежащего на лестничной площадке Юренева, и Ия, кажется, меня поняла. - Нельзя же просто ждать.
Я осмотрелся.
Конечно, все это я уже видел на той странной фотографии - семейный портрет с обнаженной женщиной в центре, зеленое кресло старинного рытого бархата, книжные стеллажи.
- Можно, - ответила Ия. - Если знаешь конкретно обстановку предстоящего события, обстановку следует изменить.
- Как?
- Ну, скажем, переставить мебель, - Ия явно думала сейчас все о тех же фотографиях, побывавших у Славки. - Убрать, вынести из квартиры некоторые предметы.
- Шарф, к примеру…
- Шарф, к примеру, - кивнула она.
И вдруг спросила у Юренева:
- У тебя есть красный шарф?
Юренев, не отрываясь от записей, отрицательно покачал головой.
- И этого достаточно?
- Вполне.
- Но если это так, - я не мог понять, - если все так просто, то что вас, в сущности, пугает?
- Мы не обо всем узнаем вовремя.
Ия улыбнулась, но я бы не назвал ее улыбку веселой.
- Скажем, эти фотографии не обязательно могли попасть в твои руки.
Глава XV
Сквозь века
Двое суток я был предоставлен самому себе.
Тревогой были наполнены эти сутки.
Я боялся спать и почти все свободное время проводил в Доме ученых или в коттедже Козмина-Екунина. Как-то само собой случилось знакомство с Роджером Гомесом («Знаем теперь, какая там мафия!»), колумбийцем. Держался он непринужденно, с достоинством посматривал по сторонам красивыми карими глазами, хорошо говорил по-русски и всегда был не прочь подшутить над окружающими. Чаше всего объектом его шуток становились голландец Ван Арль и некий Нильсен, скандинав по происхождению и бразилец по гражданству. Обычно я с ними обедал. С невероятным упорством Нильсен все разговоры сводил к институту Юренева (никто не говорил - к институту Козмина-Екунина). Похоже, доклад, прочитанный доктором Юреневым на международном симпозиуме, что-то стронул в мозгу Нильсена. Роджер Гомес этим беззастенчиво пользовался. Подмигнув тучному Ван Арлю, и мне, он утверждал: этот русский доктор Юренев умеет вызывать северные сияния.
- Северные сияния? - Белобрысый, но дочерна загорелый Нильсен щелкал костлявыми пальцами. - Я верю. Я заинтригован.
- Представляете, Нильсен, - заводился Роджер Гомес, сияя великолепной улыбкой, - вы и Ван Арль, - он подмигивал тучному голландцу, - вы плывете на собственной яхте по Ориноко…
- Я небогатый человек, - честно предупреждал Нильсен. - У меня нет собственной яхты.
- Ну, на яхте Ван Арля. Это все равно.
Ван Арль добродушно улыбался. Похоже, он мог иметь собственную яхту.
Откуда-то со стороны выдвигался острый профиль австрийца - доктора Бодо Иллгмара. С сонным любопытством он прислушивался и моргал короткими светлыми веками.
- Так вот, Нильсен, вы плывете на собственной яхте Ван Арля по Ориноко…
- Ориноко - это в Венесуэле, - возражал бывший скандинав.
- Ну, хорошо… - Гомес начинал терять терпение. - Вы плывете по Амазонке на собственной яхте Ван Арля…
- Вы своим ходом пересекли Атлантику? - вмешивался ничего не понявший в нашей беседе доктор Бодо Иллгмар. - Это нелегкое дело. Снимаю шляпу.
Мы смеялись.
Гомес громче всех.
Ему многое прощалось: он считался лучшим другом доктора Юренева.
Потом в гостиницу позвонил Ярцев.
Тихий, незаметный человек, он и говорил тихо, не торопясь. Козмины-Екунины древний род. Не очень богатый, не очень известный, но древний.
- И интересный, - несколько занудливо убеждал меня Ярцев. - Вот сам смотри. Отец Андрея Михайловича служил в штабе адмирала Колчака. Как ни странно, не ушел в эмиграцию и дожил до тридцать седьмого. Один из предков, Николай Николаевич, дед, участвовал в кампании против персов и турок, усмирял Польшу, был лично отмечен императором Николаем I. Судя по всему, отличался резко выраженной верноподданностью. Когда англичане взяли Бомарзунд, Аландские острова, вышли в Белое море, на Дунай и Камчатку, подвергли бомбардировке Одессу, высадились в Крыму и разбили русскую армию под Альмой, престарелый Николай Николаевич Козмин-Екунин покончил с собой выстрелом из пистолета в сердце.
- Ну, что еще? - бубнил в трубку добросовестный Ярцев. - Козмин-Екунин Алексей Николаевич упоминается в тетрадях Василия Львовича Пушкина. Алексей Николаевич был масоном, но большой патриот. Один из тех, кто к императору Александру I писал в стихах: «Разгонишь ты невежеств мраки, исчезнут вредные призраки учений ложных и сует. Олтарь ты истине поставишь, научишь россов и прославишь, прольешь на них любовь и свет…»
- Хорошо, - поторопил я. - «Призраки» это хорошо. Давай дальше.
- Интересна судьба Алексея Алексеевича, он из прямой ветви Козминых-Екуниных. Выдвинулся при Павле, при нем и унижен.
Я возмутился:
- Копай глубже!
- Ну, так вот, Насон Козмин, спутник Холмогорца, тоже из прямых предков Алексея Михайловича. Ты, наверное, не знаешь, Андрей Михайлович сам об этом писал. Есть его записи к юбилею академии. «Горжусь предками, первыми русскими, ступившими на берега Тихого океана…» Узнаешь стиль? Андрей Михайлович был иногда подвержен торжественности. Но фраза не из пустых, не общая. Имеется в виду и Насон Козмин, пропавший в свое время вместе с Холмогорием во время бури, а может, еще раньше погибший в стычках с чукчами…
Ярцев, посмущавшись, перешел на мой роман. Ты не терзайся, сказал он, эти «историки» тебе не указ. Ярцев имел в виду рецензии неких М. и К., появившиеся в «Литературной России». Всей правды не знает никто, но ты к правде ближе многих. Главное, на что в своих рецензиях обращали внимание М. и К. - роман Хвощинского жесток. Всем известная гуманность русских землепроходцев ставится Хвощинским под вопрос. Как так можно? Да так! М. и К. не изучали казацких отписок, не рылись в казенных архивах, они привыкли к официальным отпискам.
Я усмехнулся.
Ну да, теория всеобщего братания!
Это мы проходили, как же…
«Было нас семнадцать человек, и пошли мы по реке и нашли иноземцев, ладных и оружных, и у них сделан острожек, и бились мы с ними до вечера, и Бог нам помог, мы тех людей побили до смерти и острожек у них сожгли…»
Всеобщее братание.
«И они, Анаули, стали с нами драца, и как нам Бог помог взять первую юрту, и на острожек взошли, и мы с ними бились на острожке ручным боем, друга за друга имаяся руками, и у них, Анаулей, на острожке норовлено готовый бой, колье и топоры сажены на долгие деревья…»
«И на том приступе топором и кольем изранили в голову и в руку Пашко, немочен был всю зиму, да Артюшку Солдатика ранили из лука в лоб, да Фомку Семенова, да Тишку Семенова на съемном бою изранили кольем, и Бог нам помог тот их острожек взять и их, Анаулей, смирить ратным боем…»
Бог судья всем рецензентам.
Я отчетливо видел угрюмые скосы Большого Каменного Носа.
Ледяная волна раскачивала деревянные кочи.
Крепко сшитые ивовым корнем, залитые по швам смолой-живицей, они медленно шли к берегу. Вдруг проступали из редкого тумана очертания яранг, на берег выбегали чукчи. Опирались на копья, пытливо всматривались в таньга, в русских. «Очень боялись, потому как у русских страшный вид, усы у них торчат, как у моржей. Наконечники их копий длиной в локоть и такие блестящие, что затемняли солнце. Вся одежда железная. Как злые олени рыли землю концами копий, вызывая на борьбу…»
Я невольно представлял себе Андрея Михайловича - в меховой кухлянке, в шапке, с копьем в руке.
Нет, не Андрея Михайловича.
Насона Козмина.
Впрочем, в их жилах текла одна кровь.
Глава XVI
Большой огонь
А тени ползли по пологу палатки, их сопровождала чужая птичья, отдающая металлом речь, тени сливались в странную вязь, рисовали странно знакомое лицо, и боль росла, разрывая сердце, раскалывая мир.
Звонок выдирал меня из умирания.
Я не брал трубку.
Я знал, это Ия в очередной раз вытаскивает меня из бездны.
Я не знал, о чем с Ией говорить, я еще не забыл про хор женщин.
Сдерживая стон, я брел в ванную.
Уехать?
Но смысл?
Забудется ли Козмин, смогу ли я, как прежде, сидеть над рукописями, не вспоминая, совсем изгнав из памяти чукчу Йэкунина?
Сам чукча Йэкунин, несомненно, скучал жизнью. Ничто не задевало его за живое.
Я приходил в коттедж, коротко стриженные ребята в кожаных куртках не замечали меня. Я раскланивался с Чалпановым и с медсестрой, устраивался перед Йэкуниным на маленьком стульчике. Как, в каком виде воспринимал он меня, не берусь судить. Может, считал соплеменником. Иначе к чему делиться тем, что понятно лишь в той, веками отделенной от меня жизни?
- Гук! - встряхивался чукча Йэкунин. - Турайылкэт-гэк. Спал долго.
Чалпанов был весь в сомнениях: выговор Йэкунина его смущал.
Но зато чукча Йэкунин действительно выделял меня среди многих. Тянулся, разводил руки, впадал в болтливость. Несомненно, не считал меня чужим. Гыт тэнтумги-гыт. Ты хороший товарищ. Кивал мне, грел руки над черной сковородой. Снега метут, льды стоят. Ты хороший товарищ.
- Рактынаге? - спрашивал. - Зачем пришел?
Я мог что-то объяснять, чукча Йэкунин меня не слышал, он слышал что-то свое. Но обращался ко мне.
- Как звать тебя? - спрашивал я, простые вопросы иногда до него доходили.
Дивился:
- Как звать? Однако, как прежде, Йэкунин.
И жаловался, вдруг ощущая дряхлость:
- Нэрмэй-гым, гым гит. Вот, сильным был…
Я кивал.
Я давал ему выговориться.
Чалпанов от камина монотонно вел перевод.
- Как стойбище зовется твое?
- Нунэмын… - Чалпанов переводил: - Коней суши…
- Там совсем коней суши? Там льды, вода? Там Каменный Нос, совсем большая вода, камни?
Чукча Йэкунин щурился, гонял по круглым щечкам морщины. Совсем коней суши. Большая вода. Вот ровдужный парус встал. Коричневое пятно в тумане.
- Ты носил все железное? Ты с моря пришел?
Чукча Йэкунин кивал. Но это не было ответом. Он не слышал таких вопросов. Он впадал в старческую спесь. Вот чукчи - настоящие люди. Другие - иноязычные, а чукчи - настоящие люди. Вот таньги есть (он говорил о своем, это нельзя было считать ответом). Вот как голодные чайки есть, никогда не бывают сытыми. А чукчи - настоящие люди. У них еда сама на ногах ходит, отъедается на жирном ягеле, сама растет, пока чукчи спят.
- Под парусом ты пришел? Под ровдужным парусом пришел? Ты жить стал в яранге? Один? Кто-то был с тобой?
Морщины бегали по щечкам чукчи Йэкунина. Он щурился.
Таньги копье несут, таньги огнивный лук несут. Чукчам зачем такое?
Это тоже не было ответом.
- Ты хорошо жил? Ты плохо жил?
- Гук, - отвечал старик. - Ям уйнэ. Гэвьи-лин.
Всяко жил. Плохо жил тоже.
Случалось, чукча Йэкунин впадал в чудовищную болтливость. В такую, что терял всякое сходство с Андреем Михайловичем. Бил себя в грудь: он большой охотник. Намекал: в большой путь ходил. Лукавил: тывинв экваэт-гэк, в тайный путь ходил. Совсем в тайный.
Чалпанов подтверждал: один, похоже, ходил куда-то, от других втайне.
- Охотился? Человека искал?
Чукча Йэкунин щурился, его лицо становилось совсем плоским. Он себя невидимым сделал, совсем невидимым себя сделал. Жалгыл выгвы камчечата, совсем невидимым себя сделал. Камни с обрывов рушиться будут, никто его не увидит. Так укрыться умеет. На голом берегу укрыться умеет.
- К огнивным таньгам ходил?
Чукча Йэкунин уклончиво опускал глаза. Чукчи - настоящие люди. Нехорошо лишнее болтать. Болтливых людей келе не любят. Плохие духи приходят к болтливым людям, тайно приходят, сильным огнем палят болтливым язык.
Это было как в моих снах.
Там тени, неразгаданные, смутные. Здесь намеки, столь же неясные, тревожащие.
Чукча Йэкунин жадно хватал черное мясо из сковороды, размазывал жир по куртке. Чукча Йэкунин хвастливо, но и лукаво тянул, намекал на тайное: майны неийолгыч-гын тытэйкыркын. Намекал: большой огонь снова зажигать надо.
- Это юкагирский огонь? В полнеба огонь? В небе ночной огонь?
Чукча Йэкунин лукаво щурился.
Он не видел солнца за раскрытыми окнами, не узнавал знакомой гостиной.
Он не тянулся к камину, предпочитал греть руки над чугунной сковородой.
Коротко стриженные ребята в кожаных куртках не привлекали его внимания, как не привлекали его внимания ни так называемая медсестра, ни тихий переводчик Чалпанов. Ему было абсолютно все равно, что его окружает. Он жил в своем мире, мы ничем не могли поколебать этот мир.
Я умолкал.
Я подолгу смотрел на чукчу Йэкунина. Если даже это и был Андрей Михайлович, я ничем пока не мог ему помочь. А он ничем не мог помочь Юреневу и Ие.
Бывало, он ласково вспоминал: Туйкытуй где? сказочная рыба где? красивая рыба где?
Впрочем, он тоже не ждал ответов.
Глава XVII
«Ты с нами…»
Они пришли неожиданно - Юренев и Ия. Похоже, Юренев не спал всю ночь, глаза у него были красные, вид помятый. Ия рядом с ним смотрелась девчонкой.
И в который раз я этому поразился. Неужели Ия что-то взяла для себя у вечности?
- Ну? - спросил Юренев, выпячивая толстые губы.
- Ты о Козмине?
- И о нем тоже.
- Связь прослеживается. Один из предков Андрея Михайловича действительно побывал на Чукотке, обошел с Холмогорцем и Лежневым Большой Каменный Нос.
- «Нос»! - фыркнул Юренев пренебрежительно. - Слова в простоте не скажешь! И ничего ты, Хвощинский, не вытянешь из старика. Я с ним огненную воду пил и то ничего не вытянул.
- Огненную воду? - я опять почувствовал ненависть к этому мощному, пышущему здоровьем человеку.
- А что еще? Не воду же. Мне нужны ответы. Мне нужен Козмин, а не чукча Йэкунин. Зачем мне этот болтун? Вот, говорит, напложу сыновей, вот, говорит, насильников напложу. Соседей побьют, возьмут олешков. Нет, - покачал он головой, - заходить надо с другого конца.
- Что ты задумал?
Он размышлял, внимательно, не без удивления разглядывая меня, наконец, высказался:
- Ты всегда боялся будущего. Не злись, ты неосознанно боялся. Кто в этом признается? «Вот разберемся с прошлым…» - передразнил он меня, очень похоже, кстати. - А разбираться следует с будущим.
- Оно и видно. Андрей Михайлович как раз вкушает сейчас от вашего будущего.
- А почему нет? - Юренева не тронул мой сарказм. - С чего ты взял, что этот неопрятный старик, хвастающий насильниками, и есть Козмин-Екунин?
- А ты так не считаешь?
- Сейчас - нет, - отрубил Юренев, и я понял: он действительно принял какое-то очень важное и, видимо, окончательное решение.
- Не делай этого, - сказал я. - Мало тебе предупреждений? Хотя бы фотографии.
- Мы приняли меры, - спокойно вмешалась Ия.
- Какие? - не выдержал я. - Мебель вынесли?
- Ну, почему? Не только. Выкинули шкаф, сняли с гвоздя семейный портрет. К вечеру освободятся ребята, передвинут еще какую-нибудь мебель, если это понадобится. Кстати, оставь Паршину ключ, - предупредила она Юренева. И кивнула: - Ты не против, если мы проведем день вместе?
- Что вы задумали?
- Повторить эксперимент Андрея Михайловича, - снисходительно объяснил Юренев. - По сохранившимся обрывкам записей все-таки можно установить примерный ход. Конечно, весьма примерный… Но если все пройдет, как мы задумали, Козмин уже сегодня будет с нами.
- А если…
Ия глянула на меня с укором и постучала пальцем по деревянному косяку. Юренев хмыкнул, но тоже прикоснулся к дереву:
- Никаких если. За будущее надо платить.
- Чем? - спросил я, не спуская с него глаз. - Чужими пальцами? Чужими судьбами?
- У тебя есть свой вариант? - лениво спросил Юренев.
- Есть, - упрямо ответил я. - Но он требует терпения.
- Говори.
- Есть архивы, - честно говоря, я не был готов к обстоятельному разговору. - Ты сам утверждал, что информация никогда не теряется в этом мире полностью. Если Андрей Михайлович впрямь попал в чукотское стойбище, он найдет способ дать о себе знать. Не знаю как… Может, несвоевременное слово в казачьей отписке, как знак на скале, понятный только нам, намек на невозможное. Не знаю… Что-то должно быть… Есть томские, якутские, другие архивы… Есть архив Сибирского приказа… Если знать, что именно ищешь, можно найти…
- Сколько времени тебе понадобится? - по-моему, Юренев уже спрашивал меня об этом.
- Не знаю… Год, два…
- Вот видишь, - спокойно сказал Юренев, - а мы это сделаем за несколько часов. Да и сам подумай, как ты отыщешь след? След, если он и был, мог затеряться. Его сгрызли мыши, пожрала плесень, сожгли пьяные дьяки. Ты можешь не опознать след, пройти мимо него. Мало ли сумасшедших умирало в старых чукотских стойбищах? Андрей Михайлович вообще мог не оставить никаких знаков, он мог попросту не осознать своей новой жизни, как не осознает ее чукча Йэкунин. Нет, Митя, - он впервые назвал меня по имени, - Андрею Михайловичу может помочь только НУС. Только она. Что же касается побочных эффектов… Да, ты прав, их появление вполне реально…
И быстро спросил:
- Ты боишься?
Я покраснел:
- Я уже говорил. Не за себя.
Юренев полез в карман пиджака и выложил на стол два авиабилета:
- На Москву сегодня два рейса, на утренний ты опоздал. Один через два часа, другой через шесть. Можешь лететь любым, ты успеваешь выбраться из зоны действия НУС. Может быть, впрямь так будет лучше.
- А вы?
Ия улыбнулась, Юренев стоял молча.
- Я остаюсь, - сказал я угрюмо.
- Я знал, - Юренев так же спокойно спрятал билеты. - Одна морока с тобой. Но ты с нами. Это обнадеживает.
И он хохотнул привычно, низко. И моргнул изумленно, как выброшенный из потемок на свет филин.
Глава XVIII
Облачко в небе
- Он действительно не пойдет домой?
- Мы сняли номер в гостинице. Рядом с твоим. Прямо из лаборатории Юренев приедет к нам.
- К нам. Странно звучит… Почему ты одна?
Ия поняла вопрос и пожала плечами:
- У меня тоже есть особенности. Я могу не спать. Совсем не спать. Понимаешь? У меня свой образ жизни. Боюсь, некоторые мои особенности способны отпугнуть любого нормального человека. Кому нужна женщина, не похожая на других?
- Единственная женщина всегда ни на кого не похожа.
- Долго ли?
Я промолчал.
- Эта НУС… Как она выглядит?
Ия улыбнулась:
- Ты был бы разочарован. Анфилада тесных комнат, набитых электроникой… Поцелуй меня.
Мы сидели на склоне оврага.
Солнце ярко высвечивало белизну берез и чернь черемух.
- Взгляни, - сказала Ия, закидывая руки за голову. - Взгляни, какое неприятное облачко. Оно похоже на закрученную спираль. Правда?
Я поднял голову.
Облачко в небе выглядело необычно, но оно не показалось мне отталкивающим.
- В Шамбале люди бессмертны… - негромко сказала Ия. - Они умирают, когда покидают Шамбалу…
- К чему ты это?
- Не знаю…
- Хочешь, уйдем? - спросил я. - Не обязательно валяться именно здесь.
- Мы не валяемся, - задумчиво улыбнулась Ия, жуя травинку. - А если валяемся, то все равно лучше валяться здесь. Так мы меньше мешаем НУС, ведь она нас всех чувствует. Так мы меньше мешаем Юреневу.
Я кивнул.
Она сказала «Юреневу», и в голосе ее проскользнуло восхищение.
- У него тоже свой образ жизни?
- Как странно ты спрашиваешь… Он, конечно, тоже не такой, как мы. Он даже не такой, как я. Он зашел дальше. Он зашел очень далеко.
- В чем?
Ия не ответила. Потом засмеялась:
- А знаешь, я ведь подержала того козла за бороду.
- Какого козла?
- Не помнишь?.. Ну, там, перед лавкой, в Кош-Агаче… У него были совершенно ледяные глаза. Он всегда был готов наподдать мне под зад, ему смертельно не нравились мои желтые шорты. Я его боялась, всегда пряталась за тебя, а ты дразнил: подержи его за бороду! Когда ты сбежал, я ездила в Кош-Агач одна и однажды сделала это. Козел появился прямо у крылечка лавки и готовился напасть на меня. Я даже не знаю, как это у меня получилось. Я просто подошла и ухватила козла за бороду.
- А он?
- Он обалдел. Он застыл. Он даже перестал жевать. А глаза у него оказались не ледяные, а просто мутные, старческие. Я держала его за бороду и помирала от страха, а он вдруг двинул челюстями и принялся мирно жевать. Он смирился, признал свое поражение. Понимаешь? Тогда я стала пятиться от него, а он не стал даже смотреть на меня. Опустил виновато голову и жевал, жевал…
- Почему мы всего боимся? - спросила вслух Ия. - Почему ты всего боишься? Ты же не такой, как другие, а все равно всего боишься. Ты начинаешь книгу, пишешь пять - шесть страниц и начинаешь бояться, что не закончишь ее. Ты еще не переспал со мной, а уже боишься, что этого никогда не случится…
Она незнакомо, холодно улыбнулась:
- Юренев прав. Твое плечо оттоптано демоном Сократа. Ты раб сомнений. Стряхни с плеча демона. Вообще, с чего ты взял, что именно этот демон главное существо?
- Это не я. Это вы придумали.
- Не обижайся, - она погладила мою руку. - Кому мне и говорить, как не тебе. Мы все отмечены по-своему: ты снами, убивающими тебя, я - отсутствием снов, Юренев…
- Ну, - сказал я. - Продолжай.
- Не хочу.
Она даже отодвинулась.
Какие нежные листочки, подумал я, глядя на распластавшуюся надо мной березу. Как много пятен светлых и темных. Мечта пуантилиста.
И - облачко в небе.
Сейчас оно и мне показалось тревожным.
Темный, даже сизый клок, завитый спиралью.
Не бывает таких облаков.
На него совсем не хотелось смотреть, но и не смотреть было трудно.
- Ты не свободен, - негромко сказала Ия, нежно гладя мне руку.
- А вы?
Она подумала и ответила:
- Мы на пороге.
- Возможность прикурить, не имея спичек? Показать вовремя фокус с исчезающей из кармана копейкой? - я опять не смог удержаться от сарказма.
- Это низший уровень, - она опять взглянула на меня с незнакомой холодной улыбкой. - Ты тоже через это пройдешь. Может, даже ты уже умеешь все это.
Я ждал, думая, что она объяснит сказанное, но она усмехнулась:
- Ты здорово нам помешал на Алтае. Мы могли находиться сейчас совсем на иной ступени. Ту роженицу все равно увезли, рядом тракт. Нельзя потакать традиционной национальной лени. После твоего бегства все пошло к черту.
- Новое человечество? - усмехнулся я. Ия меня не убедила. - Вы хотите создать новых людей?
Ия не ответила.
Она смотрела в небо.
- Не нравится мне это облачко…
Я поднял голову.
Сизое, налитое изнутри чернью, облачко теперь походило на короткую жирную запятую. В любую минуту оно могло взорваться неожиданным дождем, градом, молнией.
- Не смотри на него, - я обнял Ию.
- Подожди, - она сняла с плеч мои руки. - После твоего бегства все пошло к черту.
- В чем это выразилось?
- На Алтае?
- Ну да. Мы все время говорим об Алтае.
- Да, да… В чем?.. - она задумчиво улыбнулась. Теперь уже обыкновенно, без холодка. - Сперва запили все три шофера. По-черному, безобразно и беспробудно. Они лезли в драку, требовали от Юренева проигранные ими пятаки, помнишь, они часто играли в чику. Это входило в эксперимент. Они тайком убегали в поселок, пытались приводить каких-то баб. Потом на лагерь обрушилась туча ворон. Их были сотни, они заглушали любой звук, они тащили все, что можно было утащить. Потом приехали какие-то геофизики. Юренев говорил, вы встречали их на горной террасе, в одной из зон, определенных действием НУС. Геофизики были прямо не в себе. Они утверждали, что из подобранных тобой и Юреневым рюкзаков пропали какие-то очень секретные топографические карты и документы. И деньги. Довольно большие деньги. Чушь собачья!
Она неожиданно рассмеялась:
- Кое-что, правда, утешало. Помнишь алтайку, у которой ты торговал штопор? Ты считал ее символом постоянства и вечности. Так вот, этот символ, как и предсказывал Юренев, резво сбежал из Кош-Агача в тот же год с каким-то заезжим ревизором.
- А штопор?
- Как раз в ту осень подняли цены на металл и дерево.
- Вот видишь… - неопределенно протянул я.
- А ты боишься… - так же неопределенно протянула Ия. - Даже бывших любовниц боишься. Их уже нет, они давно рассеяны по свету, а ты до сих пор боишься их голосов.
- Оставь.
- Да, оставим это, - Ия протянула руку. - Помоги мне встать.
- Куда теперь?
- В Дом ученых. Я не обедала.
- А Юренев? Мы не помешаем ему?
Она минуту смотрела на меня чуть ли не презрительно, потом вздохнула:
- Уже не помешаем. Он уже запустил НУС.
Глава XIX
Дом ученых
В Доме ученых царило неестественное оживление. Международный симпозиум по информационным системам закончился, сибиряки и киевляне, москвичи, питерцы, иностранцы - все смешались. Это был не банкет, скорее товарищеский ужин. Многие улетали уже сегодня, шло активное братание.
Из крайней кабины нам помахал рукой тучный Ван Арль.
- Подойдем?
- Черные шаманы… Инфернальный мирок… - Ия осмотрелась. - Но нельзя не подойти, все другие места заняты… - Ей явно было скучно. - Я знаю все, что они могут сказать.
За столиком Ван Арля сидел доктор Бодо Иллгмар, прилично, кстати, поддавший.
«Он похож на того алтайского козла, - негромко шепнула Ия. Она могла бы говорить вслух, так галдели в зале, но почему-то предпочитала шептать. - Тоже весь в плесени. Терпеть его не могу».
«У того только рога были заплесневелыми», - вступился я за козла.
«А этот заплесневел весь - от рогов до копыт».
«Подержи его за бороду», - шепнул я и испугался.
Ия вполне была способна на такое.
Почувствовав мой испуг, Ия улыбнулась.
- Можно к вам, господин Иллгмар?
- О! - доктор Бодо Иллгмар смешно потряс козлиной неопрятной бородой. Его бледные руки, выложенные на столик, были разрисованы бледными прихотливыми бесформенными пятнами экземы. Он даже привстал: - Мы ценим внимание.
Ия шепнула мне: «Он ненавидит оперу».
Почему-то ей было смешно, она даже подмигнула Ван Арлю, и тучный голландец расцвел. Впрочем, голландца все время отвлекали киевляне из соседней кабины.
«Австриец почти в кондиции, - шепнула Ия. - Скоро он нам споет».
«Он же не любит оперу?»
«Человек соткан из противоречий», - Ия снова подмигнула Ван Арлю.
- А Роджер Гомес? Почему он не с вами? Я привыкла видеть всех в обшей компании.
Ответил Ван Арль, поскольку доктор Бодо Иллгмар, активно выразив благодарность за наше внимание, внезапно впал в мрачность.
- Роджер Гомес - личный друг доктора Юренева, - разъяснил нам Ван Арль. - Доктор Юренев после своего блистательного доклада не появлялся на симпозиуме и даже не освятил своим присутствием его закрытие. Это огорчило всех. Роджер Гомес, как личный друг, отправился разыскивать доктора Юренева. Он уже бывал у доктора Юренева, у него с собой хороший ямайский ром. Он хочет преподнести доктору Юреневу презент.
Я обеспокоенно взглянул на Ию.
- Вот и хорошо, - улыбнулась она. - В квартире доктора Юренева сейчас должны переставлять мебель, так что дело Роджеру найдется. Он спортивный мужчина.
- Они же напьются, - пробормотал я, глядя на Ию.
- Роджеру еще надо разыскать его…
- Бедный Роджер.
- Не жалей. Он не так беден, как тебе кажется. Мы помолчали.
Доктор Бодо Иллгмар неожиданно звучно прочистил горло. Ван Арля вновь отвлекли киевляне. Ия шепнула: «Это даже хорошо, если Гомес разыщет Юренева. - Ия смешно свела брови. - Юренев здорово устает, ему надо встряхнуться. Знаешь, одно время, сразу после экспериментов Юренев брал такси и уезжал на железнодорожный вокзал».
«Подрабатывал?» - хмыкнул я.
«Оставь. Ему никогда не надо было подрабатывать. Думаю, он ездил на вокзал для того, чтобы напоминать себе о людях. Мне кажется, Юренева мучило чувство вины».
«Вины?»
Ия отвела глаза:
«Потом это кончилось. Он подрался с цыганами. Никогда не говорил, что он там не поделил с этими цыганами, но с тех пор перестал убегать от нас».
«Ваша свобода не столь уж благостна», - подумал я.
Доктор Бодо Иллгмар, отхлебнув из фужера, вдруг встал во весь рост и, раздув грудь, взял первую ноту.
Зал загудел и замер.
Сухой, тощий Иллгмар странным образом оказался преисполненным истинной страсти.
Он похотливо, по-козлиному, поглядывал на Ию, и пел.
И пел неплохо.
Но Ия шепнула: «Какая тоска…»
«О чем ты?»
«Разве ты не видишь? Мы в пещерах. Мы ничего не можем. И по слабости своей, считаем все это жизнью».
«А какой она должна быть? Мы же всегда живем только в сегодня».
«А нужно жить в завтра! В завтра!»
«Не вздумай заплакать, - шепнул я. - Говори, что хочешь, пей, даже напейся, только не вздумай заплакать. А лучше объясни, как все это у вас получается. Как можно прикурить прямо из воздуха? Ты тоже умеешь?»
«Так, кое-что… - неохотно ответила Ия, успокаиваясь. - Ты сам этому научишься. Тебе от этого не уйти». - Она напряглась, и наполовину опустошенный фужер доктора Бодо Иллгмара вдруг сам по себе развалился на две части.
Доктор Бодо Иллгмар оборвал пение и сказал по-русски:
- Какая неловкость.
Зал загудел с еще большей силой.
Доктор Бодо Иллгмар вновь впал в мрачность. Ван Арль живо беседовал сквозь решетку, разделяющую кабины, с киевлянами.
Ия взяла меня за руку.
Она хотела выговориться.
У Юренева, понял я, все началось в вагоне поезда Бийск - Томск.
Юренев возвращался с Алтая злой, стояла непроглядная ночь, залитая тусклым осенним дождем. При сумрачном свете он слышал за стеной купе женский плач, вопли ребенка и мужской голос, кроющий все матом.
Безнадежность.
Юренев лежал на верхней полке и пытался понять, как мы доходим до этого. Он чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что мешает нам быть людьми.
Грязь, наконец, понял он.
Человек полон грязи, он не может не запачкаться среди подобных себе, а запачкавшись, чаше всего сразу сдается. Было бы славно научиться прочищать людям мозги. Прочищать в буквальном смысле. Вымывать из человека зависть, злобу, низость, униженность. Юренев страстно желал, чтобы алкаш за стеной купе заткнулся, чтобы алкаш за стеной купе раз и навсегда забыл всю гнусь, подцепленную им еще в детстве.
Юренев так желал этого, что не сразу понял: за стеной тихо.
Уснул ребенок, замолчали мужчина и женщина.
Юренев тоже уснул.
Утром, уже в городе, он специально задержался на перроне. Он хотел увидеть своих ночных попутчиков.
И не ошибся.
На перрон вышла маленькая замученная женщина. Она вынесла на руках плачущего ребенка и две вместе связанные сумки. А потом Юренев увидел мужа - плюгавого, растрепанного. Этот муж все время оглядывался, в его бегающих глазах застыла растерянность, будто он и впрямь что-то забыл в вагоне, потерял, будто его впрямь ограбили.
- Ты думаешь, этого достаточно?
Ия усмехнулась и шепнула:
- Я бы с удовольствием прочистила мозги доктору Бодо Иллгмару. Он улыбается, он любезен даже в своей мрачности, но я - то знаю, что бы он делал со мной, окажись я с ним в одной постели.
- А как быть с моими мозгами?
Ия улыбнулась:
- Они тоже засорены.
- А тот мужик из вагона? Вдруг он вообще все слова забыл?
- Ничего. Он уже давно научился новым.
- Бабилон, - пробормотал я.
- Ладно, - засмеялась Ия. - Держи себя в руках и дай мне монетку. Я позвоню из автомата.
- Юреневу?
- Да.
Глава XX
Плата за будушее
В настежь раскрытые окна столовой Дома ученых врывался нежный запах теплой травы. Доктор Бодо Иллгмар окончательно впал в мрачность, голландец, извинившись, пересел к киевлянам.
- Что-нибудь не так? - спросил я Ию.
- Все в норме. Минут через сорок Юренев придет в гостиницу.
Я полез за деньгами.
- Оставь. Расплачивается пусть Иллгмар.
- Его заставят выложить валюту.
- Тебе жалко? Это же для страны.
Мы рассмеялись.
Ия смотрела на меня с нежностью и благодарностью.
Я не понимал: за что? Я сказал:
- Идем.
- А твои бывшие подружки? - шепнула Ия. - Сегодня ты их не испугаешься?
Я сказал вслух:
- Нет.
Мы рассмеялись.
Выйдя из Дома ученых, Ия подняла голову.
Ночное небо усеяли яркие звезды.
Куда уплыло странное облачко?.. Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Я хмыкнул.
Что за вопросы?
Мне ли об этом спрашивать?
- Все хорошо, - засмеялась Ия и облегченно вцепилась мне в руку.
В дверях гостиницы стоял швейцар. Увидев нас, он ничего не сказал, только выше задрал толстый подбородок: мол, можете проходить. На этаже молоденькая дежурная обрадовалась:
- Ой, вам все время звонят. Междугородняя. Женщина все плачет, говорит, вы про нее забыли.
Ия насторожилась:
- Ты кому-то давал свой телефон?
- Только Ярцеву. Наверное, ошиблись номером.
- Вы Хвощинский? Так? - дежурная смотрела на меня во все глаза. - Фамилия ведь такая?
- Такая.
- Вот вам и звонят.
Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.
- У меня коньяк есть, - сообщил я ей с веселым отчаянием.
Ия кивнула.
Я плеснул в стаканы.
Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Наивный вопрос.
Мы выпили.
- Ты ему позвонишь?
- Зачем? - устало сказала Ия. - Он сам скоро явится.
Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.
Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:
- Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!
- С кем я разговариваю?
- Тебе еще объяснять, козел плешивый!
Я повесил трубку.
- Козлом назвали, - сказал я Ие. - Почему-то плешивым.
Ия печально усмехнулась.
А на меня вдруг напала словоохотливость.
- Ты меня в копейку оценила, - пробормотал я. - Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?
Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:
- Слушаю.
Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…
Ветер насвистывает, скука, тьма…
Где это, Боже?
- Будете говорить?
Никто не ответил.
- Не обращай внимания, - сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. - Ты тут ни при чем.
И испугалась, что я неверно ее пойму:
- Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.
До меня дошло:
- Вы постоянно вот так живете?
- А ты нет?
Я хотел ответить: нет. И не смог.
Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…
- Но так нельзя жить, - кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: - Интересно, как лают тебя?
- Ничего интересного.
Длинный звонок.
- Ну чё? - голос был наглый, влажный. - Наколол дуру?
- С кем я разговариваю?
- Не узнает, - обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: - Не узнает, козел!
Я повесил трубку и улыбнулся:
- Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?
Ия промолчала.
- Но смысл? Какой смысл?
- А какой смысл в автобусной сваре? - спросила Ия. - Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.
Я позвонил дежурной.
- Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…
Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.
Дежурная явилась подозрительно быстро.
Кофе она не варила, принесла растворимый.
- Доктора Юренева этот спрашивал… - Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… - Гомео… Нет, Гомек…
- Гомес, - подсказал я.
- Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.
Я поправил:
- Наверное, колумбийских.
- Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.
Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.
- Ну что, сладко тебе? - голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. - Шибко сладко?
- Ага, - сказал я.
- Тебе еще слаще будет, - многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.
- Как думаешь, ему что-нибудь удалось? - спросил я, вешая трубку. - Разброд какой-то в природе.
Ия кивнула.
- Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.
- Почему нельзя?
Я пожал плечами.
- Чего вы хотите от НУС?
- Точных ответов.
- Что значит точных?
- Как тебе объяснить? - задумалась Ия. - Ты спрашиваешь, например, сколько мне лет. Я называю цифру. Но, может, ты хотел знать, сколько мне лет не как особи, а как представителю определенного вида? Самое сложное - это точно сформулировать вопрос, дать ясно понять, что ты хочешь именно этого и ничего другого.
- Некорректный вопрос вызывает сбои? Эффекты второго порядка, они не только компенсация каких-то действий, но и плата за неточность?
Ия кивнула.
Мне стало жаль ее.
- Какого черта нужно от Юренева Гомесу? - я хотел отвлечь Ию от мыслей.
- Распить бутылку рома. Ничего больше. Они правда дружат.
Она сказала это, и лицо ее неожиданно изменилось.
Она даже схватила меня за руку:
- Что там дежурная говорила о презенте? Какой презент? Что еще, кроме рома? Почему от колумбийских женщин? Он же нес Юреневу ром.
Она сама дотянулась до телефона.
Да, она сотрудница доктора Юренева, сказала она дежурной, и голос Ии был полон холода. Да, она имеет право задавать подобные вопросы. Ия холодно разъяснила: да, я имею право выгнать вас с работы прямо сейчас. Ни с кем не советуясь. При этом выгнать раз и навсегда, лишив даже надежды на пенсию. Не устраивает? Прекрасно. Тогда отвечайте. Что это за презент? Гомес что-то держал в руках? Я не слышал, что отвечает Ие дежурная, но прекрасное смуглое лицо Ии побледнело.
- Шарф, - сказала она мне, закончив разговор. - У Роджера Гомеса был длинный алый шерстяной шарф. «От всех колумбовских женщин».
И снова взялась за телефон.
Ей долго не отвечали, потом ответили.
- Ты? - спросила Ия бесцветным голосом. - Почему ты дома?
Юренев отвечал так громогласно, что я слышал почти каждое его слово.
Я же не один, громогласно ответил Юренев. Меня Роджер Гомес по дороге перехватил. Юренев хищно хохотнул, и я представил, как он там счастливо и изумленно моргает. Присутствие Роджера условие больше чем достаточное, правда? Юренев счастливо всхрапнул, совсем как лошадь, похоже, ему там с Гомесом здорово было хорошо. Хвощинский с тобой? Вас тоже двое? Юренев не к месту заржал. Сейчас мы с вами воссоединимся.
- Выходи, - попросила Ия все тем же бесцветным незнакомым мне голосом. - Брось все, как есть, бери Роджера и выходи. Только вместе с ним, не отпускай его от себя ни на шаг.
Они прямо сейчас выйдут, громогласно пообещал Юренев. Бутылка рома у них здоровущая, но они ее почти допили. А сейчас допьют остатки. Не тащить же полупустую!
Я слышал каждое слово, потому что Юренев вошел в форму.
Он торжествовал: ром у них ямайский, не мадьярского разлива! Бутылка большая, тоже не мадьярская, мы ее сейчас прикончим. Роджеру сильно понравился семейный портрет, счастливо рычал Юренев где-то там, на другом конце телефонного провода. Особенно понравилась Роджеру обнаженная женщина в центре семейного портрета. Роджер утверждает, что эта обнаженная женщина сильно похожа на обнаженную колумбийку. У них же там мафия! Юренев всхрапывал от удовольствия. Сейчас они досмотрят обнаженную колумбийку и сразу выйдут. Можете встретить, разрешил он.
- Выходи…
У меня сжалось сердце.
Они называют это свободой?
Они бояться каждой мелочи и впадают в транс при одном лишь упоминании о каком-то там длинном алом шарфе?
«Нам надо быть сильными».
Хороша свобода.
Я смотрел на Ию чуть ли не с чувством превосходства.
Она подняла голову и перехватила мой взгляд.
Я покраснел.
- Идем, - негромко сказала она. - Потом ты все поймешь. Невозможно все это понять сразу. Сейчас нам надо встретить Юренева.
Глава XXI
Подарок Роджера
Я задохнулся.
Всего квартал, но мы с первого шага взяли резвый темп.
- Подожди, так мы разминемся с Юреневым.
- Здесь не разминешься.
- Все равно, не беги. Если они дома, значит, все в порядке. Юренев не один, с ним Роджер. Юренев сам сказал: условие более чем достаточное.
- Идем!
Перебежав пустой проспект, мы сразу увидели дом Юренева. Наполовину он был скрыт темными соснами, но свет из окон пробивался сквозь ветки.
- Они еще не вышли, - удивился я. - Наверное, ром действительно оказался не мадьярского разлива.
Светящиеся окна выглядели удивительно мирно.
Они успокаивали, они настраивали на спокойный лад.
В конце концов, все, как всегда. Самый обыкновенный душный июльский вечер.
- Видишь… - начал я.
И в этот момент свет в окнах квартиры Юренева погас.
- Они выходят?
- Наверное…
Но что-то там было не так.
Что-то там происходило не так, как надо.
Боковым зрением я отметил: Ия молча стиснула кулачки и прижала их к губам.
Свет вырубился не в одной квартире, даже не в двух, а сразу во всем подъезде. Рыжеватую облупленную стену здания освещали теперь только уличные фонари. По рыжеватой облупленной стене ходили причудливые смутные тени. И мы отчетливо видели, как крошится, разбухает, выпячивается странно бетонная стена дома, будто изнутри ее выдавливает неведомая сила.
Как фильм, сработанный замедленной съемкой.
Как фильм, кадры из которого мы уже где-то видели.
Всего лишь отдельные кадры, распечатанные на фотографиях, но мы видели их, видели…
Хлопок, совсем не сильный.
Треск ломающихся ветвей. Облако пыли.
Панель с грохотом вывалилась на пешеходную дорожку, продавливая и разбрасывая асфальт. Сыпались куски штукатурки, катилась по дорожке пустая кастрюля, бесшумно планировали бумажные листки. Сам дом устоял, но на уровне четвертого этажа возникла, зияла чудовищная черная дыра.
Свет фонарей таинственно преломлялся в облаке пыли, таинственно играл на осколках стекла. Мы явственно видели сквозь зияющую дыру в стене дома завернувшийся край ковра, перевернувшееся кресло и даже этот проклятый семейный портрет. Он висел на своем месте. Скорее всего, Юренев только что показывал его Гомесу.
Я не столько видел, сколько узнавал открывавшееся перед нами.
Ия больно сжала мне руку. Но до меня и так уже дошло: длинная трещина, прихотливо расколовшая бетон, была вовсе не трещиной.
Это был шарф.
Алый длинный шарф.
В свете фонарей он казался черным.
Послышались испуганные голоса, где-то неподалеку взвыла милицейская сирена.
Обежав угол дома, я рванул дверь подъезда.
Во тьме, в пыли, кто-то перхал, ругался неумело по-русски, шарил перед собой руками. На полу что-то валялось. Может быть, раковина. Я бежал вверх по задымленной лестнице, мимо распахивающихся настежь дверей, сквозь испуганные голоса, бежал, прыгая сразу через несколько ступенек. Бежал, задыхался, но самое страшное, я уже знал, что именно сейчас увижу.
Так и оказалось.
Взвешенная дымка, пыльная муть, пронизанная кирпичным фонарным светом, падающим сквозь вышибленную дверь и дыру в стене.
И Юренев.
Он лежал на бетонном полу, судорожно вцепившись рукой в стойку металлического ограждения. Он никуда не хотел уходить. Он был в шортах и все в той же футболке.
«Оля была здесь».
И в том, что я видел все это уже не в первый раз, заключалось нечто бессмысленное и жестокое.
Год спустя
(Вместо эпилога)
Чтобы увидеть следующий пейзаж, необходимо сделать еще хотя бы шаг, и еще шаг, и еще…
Якутск, Тобольск, Москва, Томск, Питер…
Я знаю, как пахнет архивная пыль, как она въедается в пальцы, как першит в глотке. Я знаю, какой желтой и ломкой становится бумага, пролежавшая в забвении чуть ли не три века. Тысячи казачьих отписок, наказных грамот, скасок. «Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии…», «Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу…»
Я научился читать тексты, размытые временем.
«…А которые служилые и торговые люди Ерасимко Анкудинов, Семейка Дежнев, а с ними девяносто человек с Колымы реки пошли на ту реку Погычю на семи кочах и про них языки сказывали: два коча де на море разбило, и наши де люди их побили, а достальные люди жили край моря и про них не знаем, живы ли оне или нет…»
И про них не знаем, живы ли оне или нет.
Тени на ночном окне.
Тени на окне несущегося поезда.
Тени на иллюминаторе самолета, пробивающегося сквозь лунную мглу.
Тени на пологе палатки, рисующие столь знакомое, столь недоступное памяти лицо.
И - боль.
Я беззвучно орал, я пытался восстать из бездны. Я задыхался, я умирал. Но пока мне везло: случайно услышав срывающиеся с моих губ стоны, меня будил сосед по купе, или сосед по креслу в самолете, или сосед по номеру в гостинице.
Я смахивал со лба ледяную испарину и садился, медленно собирая остатки сил.
Почему нам кажется, что капли дождя падают с неба равномерно?
Ионы, как известно, распространяются в атмосфере задолго до ливня. Они не бывают неподвижными, они все время в движении. Понижается температура, сгущается туман, каждый ион становится центром растущей капли. Нет никакой равномерности в падении капель. Чтобы знать, каким образом они распределяются в падении, мало даже знать их начальные состояния.
Безнадежность.
Как все, я нуждался в чуде.
Рядом с чудом стоял в свое время Козмин-Екунин, но что хорошего в столь отчужденном существовании? Рядом с чудом когда-то стояла Ия, но что хорошего в пустой жизни рядом с человеком совсем из другого времени? Рядом с чудом стоял Юренев…
Не надо об Юреневе.
Я просто нуждался в чуде.
Поезд шел на восток, в Иркутске меня ждали друзья.
В купе я был один.
Я сильно устал, я зарылся под простыню. Я готов был даже к тому, что этой ночью меня никто не услышит.
Якутск, Тобольск, Москва, Томск, Питер… В любом порядке, в любой сезон…
Каждый приближает будущее по-своему.
Козмин-Екунин приближал его, обдумывая новые формулы. Юренев - экспериментируя. Ия - организуя соответствующие условия.
Я приближал будущее поездом или самолетом. Я слишком устал. Будущее ничего мне не обещало. И в прошлом и в будущем я одинаково умирал во снах. Может, поэтому я так остро нуждался в чуде.
Бег времени.
Козмин-Екунин, Юренев, Ия…
Моего имени в этом ряду быть не могло.
С чего они взяли, что связь времен непрерывна?
«Ты сам этому научишься…»
Я не хотел этого.
Полог палатки, бегущие тени, вязь странных имен, сливающаяся в полузнакомое лицо, и - боль, боль. В купе никого не было, проводник спал в служебном отсеке, уронив голову на руки. Я знал, на этот раз мне не всплыть.
Тени на пологе.
Я не знал, кто и как мог осветить снаружи полог палатки. Я лишь видел: палатка освещена снаружи. Свет ровен, чист, он струится, он несет по пологу смутные тени.
Я умирал.
Я больше не противился боли.
Я знал, на этот раз мне не всплыть.
Может, поэтому я, наконец, узнал.
Козмин-Екунин!
Я уже не хотел умирать.
Почему я раньше не мог узнать Андрея Михайловича? Что мне мешало? И почему именно Козмин? Почему именно он?
Я очнулся.
Впервые за три года я очнулся сам. Без толчка, без телефонного звонка, без чужого оклика. Простыни промокли от пота, боль разрядами пробивала сердце, пульсировала в виске, но я все понимал!
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
Как Козмин увидел вспышку взрыва? И как увидел вспышку взрыва Юренев? И почему боль? И почему Козмин? Почему сны?
Поезд грохотал в ночи.
Я чувствовал слабость освобождения.
Но единственное, чего я действительно сейчас хотел по настоящему - глоток чаю.
Крепкого. Горячего.
С косой долькой лимона.
Губы пересохли.
Еще несколько минут назад я умирал от боли, теперь боль прошла, теперь меня убивала жажда.
«Ты сам этому научишься…»
Я отчетливо представил себе тонкий стакан в тяжелом серебряном подстаканнике, серебряную ложечку, нежно позвякивающую о край стакана.
В купе никто не входил, но в купе вдруг сладко запахло крепким свежезаваренным чаем.
Я открыл глаза.
Стакан в тяжелом серебряном подстаканнике стоял на столике.
Над стаканом клубился пар.
Похоже, демоны Лапласа и Максвелла обслуживали меня в паре. Ложечка нежно позвякивала, лимон золотился. Он был срезан косо, как я это только что себе представлял.
ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: СВЯЗЬ ВРЕМЕН НЕПРЕРЫВНА.
Как в перевернутом бинокле я видел пыльный Кош-Агач, лавку древностей, медлительную алтайку, геофизиков, обмирающих от непонятного ужаса. Как в перевернутом бинокле я отчетливо видел чукчу Йэкунина, впадающего в хвастливость, и неведомого мне деда, отморозившего пальцы в жарко натопленной бане, и запорошенную кирпичной пылью лестничную площадку.
Серебряная ложечка призывно позвякивала.
Я с трудом сел.
Я уже знал, что сойду на первой станции, чтобы вернуться. Чтобы попасть в Городок.
Ия, чукча Йэкунин…
Почему я, собственно, опять сбежал?
«Нам надо быть сильными».
Я уже знал: я выйду на первой станции.
И заранее страшился: вокзальная толчея, очереди у касс, дурные буфеты - жизнь, утекающая между пальцев.
Соблазн был велик.
Я вдруг отчетливо увидел перед собой железнодорожный билет, он был даже прокомпостирован.
Так просто, перевел я дух, никаких усилий. Ну да, Ия же говорила: «Ты сам этому научишься. Ты включен в систему.»
Я подумал о незаконченной рукописи…
Захочу ли я теперь заниматься рукописями?
Отхлебнув из стакана, я вытер ладонью вспотевший лоб.
Как там плечо? Я еще чувствую на нем тяжесть? Кто-нибудь сидит на моем плече?
Я усмехнулся: а обладает ли демон весом?
И шепнул: «Демон, демон, не исчезай. Ты мне нужен. Ты никогда не был так мне нужен, как сейчас.»
«Даже Ия?»
Я не стал отвечать.
Чтобы понять ошибку, не обязательно ее анализировать. Какие-то нюансы просто подразумеваются.
Агент Алехин
Ты спрашиваешь, откуда стартуют ядерные бомбардировщики, приятель? Они стартуют из твоего сердца.
М.Орлов
Глава I
- Теперь возьмешь?
- И теперь не возьму. - Алехин еле отмахивался. - Козлы! Вообще не беру чужого!
- Чего врешь-то? - наседал на Алехина маленький, глаза раскосые, длинные волосы неряшливо разлетались по кожаным плечам. По плечам кожаной куртки, понятно. - Ты недавно червонец увидел на дороге, что - не взял? «Вообще не беру чужого»! Раскудахтался!
Спрашивая, маленький злобный тип все время оглядывался на приятеля. Длинный смуглый приятель почему-то ласково назвался Заратустрой Намангановым. Непонятно только, откуда маленький тип мог знать про червонец, недавно найденный Алехиным на дороге. И непонятно, почему так ласково назвался Заратустрой длинный. Никто не просил его как-то называться. В самом имени Заратустры Алехину послышалось что-то тревожное. К тому же на голове длинного набекрень сидела гигантская кавказская кепка. Конечно, мохнатая.
А третий вообще ни на кого не походил. Ну, может, на Вия - чугунный, плотный, плечистый. Мощный нос перебит, сросся неровно, криво, на плечах ватная телогрейка. Алехин таких не видел сто лет.
- Ну, возьмешь?
- Не возьму.
- Ты же не за так берешь, - упорствовал маленький. - Ты за деньги.
- А я и за так не возьму.
Конечно, Алехин мог бы что-то приврать, подкинуть что-то такое сильное, обвести козлов вокруг пальца, но Верочка твердо предупредила его - не врать! Даже установила испытательный срок и близко к себе Алехина не подпускала. Срываться из-за таких козлов? Жалко. Соврешь, а волны далеко пойдут. Известно ведь, начнешь с мелочей, с истинной правды - ну, скажем, служил на флоте. А потом почему-то из сказанного тобой как-то само собой выходит, что ты не просто служил, а выполнял тайные приказы правительства. Или заметишь, что, мол, живу в домике под снос, правда, в самом центре города, а получается, будто он, Алехин, в ближайшее время получает элитную двухуровневую квартиру со встроенным гаражом.
А неадекватная информация быстро доходила до Верочкиных ушей.
Глава II
С Верочкой у Алехина поначалу складывалось все хорошо, прекрасно. Как увидел ее в приемной у начальника телефонной связи, так в тот же день позвонил. Не мог не позвонить. Он таких, как Верочка, раньше не встречал. Лицо овальное, гладкое, нежная кожа блестит, волосы волнистые, глаза лесные, зеленые. И Верочка Алехина тоже сразу отметила, выделила из толпы. Не могла не отметить, не могла не выделить. Рост почти средний, глаза неуверенные, всегда не знает, куда сунуть руки - то ли в карманы, то ли под мышки.
Правда, доброжелательный. И врет много.
В первый день Верочка еще не знала, что Алехин врет много, а сам Алехин считал, что вранье - не повод для ссор, это ерунда, чепуха, раз плюнуть. Но увидев, как Верочка начинает поджимать губки, Алехин решил: раз так, он с враньем завяжет. Теперь точно завяжет! Верочка еще ни слова не произнесла, а Алехин решил: завяжет он теперь с враньем.
И действительно.
У него домик маленький деревянный на снос, зато в самом центре города, рядом с драматическим театром. И садик при нем в три дерева. Без малого семь лет обещают Алехину двухкомнатную квартиру в центре, посносили уже всех соседей, а до его домика никак руки не доходят. Алехин при первом свидании издали показал Верочке домик. Вот, дескать. По-настоящему перспективный. Двухкомнатная квартира светит. А Верочка пожала круглым плечиком: «Ой, Алехин, так я же на твой домик смотрю каждый день!»
Оказалось, Верочка живет в новой девятиэтажке напротив.
Понятно, Алехин смутился. Маленький домик хоть и стоял под боком у драматического театра, но стоял на пустыре, рядом с новостройкой, а значит, был открыт для обозрения, и Верочка каждый день могла видеть, как Алехин наведывается в туалет. А туалет вроде скворешни. Даже отверстие вырезано в дверце, как сердечко.
Алехин, понятно, не удержался.
Сказал:
- Пошли ко мне, Верочка. Посидим, поговорим, музыку послушаем. У меня дома кофе есть. Маулийский.
На самом деле он не знал, существует ли такой сорт, но прозвучало красиво. Верочка даже покраснела, услышав про маулийский кофе, и отказалась. Да и как идти, если деревянный домик Алехина с такими неслыханно простыми удобствами открыт глазам всех Верочкиных соседей?
Но если честно, Алехин Верочке почти не врал.
- Вот, - начал он, - зовут меня Алехин. Пусть трудно мне, пусть нехорошо говорить такое, но тебя сказать обязан…
Верочка затаила дыхание.
- Трудно такое говорить вслух, но я скажу… Понимаешь, необычная у меня профессия…
От напряжения Верочка рот открыла. И тогда Алехин брякнул:
- Агент я!
А Верочка, дура, сама, именно сама, красивой своей нежной ладошкой закрыла Алехину рот. Не надо, дескать, ни слова не говори больше! Я все понимаю! Ты, наверное, давал подписку о неразглашении. Я заметила, ты держишься не так, как все. Я видела, как свободно ты входил к начальнику телефонной связи. С моим шефом, Алехин, так свободно, как ты, никто никогда не разговаривал.
Короче, не дала Алехину говорить.
А потом обиделась: почему врал?
А он не врал. Зачем ему врать? Ну, агент. Что плохого? Не первый и не единственный. Зато опытный и знающий. Его ценят в Госстрахе. Он зарабатывает неплохо. У него интересные клиенты. Например, пенсионер Евченко. Или крупный математик Н. По вредности пенсионер Евченко первый в мире, а научные труды математика Н. печатаются в развитых странах мира. В странах средне - и малоразвитых научные работы математика Н. пока не печатаются, но и там до них дойдут, разберутся. Прогресс не стоит на месте.
А Верочка, дура, как узнала, что Алехин не тайный агент, а всего лишь агент Госстраха, ударилась в слезы. Ей, наверное, было бы гораздо приятнее узнать, что он, Алехин, вовсе не просто опытный, вовсе не просто ответственный агент Госстраха, а самый настоящий тайный агент какой-то особенно недружественной, даже враждебной страны. Тогда бы она, дура, смогла страдать, смогла бы понять и простить Алехина. А может, сжав чувства в кулак, сдала бы куда нужно.
А агент Госстраха…
Ну что такое агент Госстраха? Куда сдашь простого, хотя и опытного агента Госстраха? Подумав, Верочка определила Алехину испытательный срок. «Даю тебе месяц. Если за это время ты ни разу не соврешь, удержишься, приучишь себя к нравственной дисциплине, сам увидишь, какой интересной станет жизнь».
А что в такой жизни интересного? Как можно жить, совсем не привирая?
Тяготясь отлучением, Алехин звонил Вере и говорил в трубку таинственно и печально: «Это я, твой последний романтик». А Верочка печально отвечала: «Врунишка». И в ее произношении самые обычные слова вдруг обретали волшебный смысл.
Глава III
Но кое-что Верочка одобряла. Например, Алехин читал серьезную литературу. Верочка была глубоко уверена, что книги всяких там Стругацких и Прашкевичей, Штернов и Бабенков до добра не доведут. Какой-то «Пикник на обочине» (пьют, наверное), «Костры миров» (это еще о чем?), «Записки динозавра» да рассказы с матом, какой услышишь только на улице. Какие динозавры? Разве динозавр мог писать? Зачем ненормальные книжки нормальному человеку?
Но однажды Верочка встретила Алехина на улице. Он нес книги в букинистический магазин. Понятно, те, которые читать не мог и не хотел. А Верочка обрадовалась: «Ой, Алехин, наконец ты купил серьезные книги! Какой молодец! Ох, тут даже Пришвин! Я его книжки читала в детстве. У него все больше про зайцев. Большой, трагический писатель. Ты растешь у меня, Алехин! Я тобою горжусь!»
А чего гордиться?
Алехин вовсе не купил книгу Пришвина.
Он, наоборот, энергично хотел от нее избавиться. Не хотел трагичного про зайцев. Лучше бы Пришвин писал про милицию. Но похвалу Верочки, конечно, принял. И теперь часто вворачивал в разговор: «Читал я как-то у Пришвина…» Или: «Пришвин бы не согласился…» Или: «А вот в третьем томе Пришвина…» У него, собственно, только третий том и был, но в разговоре звучало солидно. Верочка даже вздрагивала от волнения: «Ой, Алехин!»
Но испытательный срок выдерживала.
Глава IV
Но сказать, что Алехин прямо вот так сразу начал новую жизнь, значило бы несколько преувеличить.
Не сразу, конечно.
К тому же, с того самого злополучного дня, когда он дал Верочке опрометчивое обещание, пошла ему непруха. Например, он стал стесняться бегать в свою деревянную скворешню. Побежишь, а Верочка увидит и подумает: это чего он так часто бегает? А не побежишь, Верочка подумает: это как это он так обходится?
Потом демократически настроенные пикетчики стали устраивать на пустыре перед домиком Алехина шумные несанкционированные митинги. Понятно, к деревянной скворешне выстраивалась гигантская очередь, попробуй туда попасть! Иногда Алехин думал, что Верочку огорчает вид на такую очередь к его туалету. Почему, дескать, он это позволяет? Какая распущенность!
Потом в садик Алехина, состоящий из трех деревьев, опустился самый настоящий НЛО (неопознанный летающий объект). Свидетелем оказался сержант Светлаев, милиционер. Он лично видел НЛО. Такой большой серебрящийся шар. Пускает яркие голубые и зеленые лучи, движется, как хочет и куда хочет, и шипит негромко, но сердито, как масло на сковороде. Правда, пока приехал милицейский патруль, вызванный сержантом Светлаевым, НЛО спугнули какие-то полуночники.
Алехина в тот день страшно утомили пикетчики и ораторы. Особенно злобствовали бородатые иссохшие ребята из общества «Память». Их мегафоны начали матюгаться под окнами Алехина прямо с утра: «Россия, проснись! Где твоя память?»
Уж лучше склероз, чем такая «Память».
Особенно невзлюбил Алехин известного в городе оратора У.
С помощью мегафона маленький, рыжий, горластый, горбатый и мутноглазый оратор У. с редким неистовством с самого раннего утра требовал одного: срочно восстановить, срочно омолодить генофонд русской нации! Это главное, а может, и единственное, в чем прямо сейчас, с самого раннего утра нуждается простой русский народ, замордованный всеми другими окружающими его народами! Свой собственный генофонд оратор У. нерасчетливо порастряс еще в юности по всей популяции, вот теперь и требовал неистово: «Освободим рюсских зенсин! Вернем рюсским зенсинам простого русского музика!»
Лежа в постели, Алехин отчетливо представлял себе пылающий русский очаг. А перед очагом - просторный русский топчан, застеленный русской простынкой. А на топчане в полной готовности маленький, рыжий, горластый, горбатый и мутноглазый оратор У. с его вечным рефреном «Освободим рюсских зенсин!» и длинная очередь женщин, пригнанных как раз для восстановления русского генофонда. Очередь, прямо скажем, похлеще той, что днем выстраивается к туалету Алехина. И Верочка среди прочих других - плачущая, упирающаяся.
А вот крупный математик Н. ни на какие разборки внимания не обращал. Зато, услышав про НЛО, мгновенно примчался на грузовой машине и с помощью двух грузчиков выставил из кузова странный, отталкивающего вида прибор, что-то вроде армейского миномета, установленного на чугунной плите, но с датчиками и с небольшим телевизионным экраном. По экрану, как живые, ползли зеленые кривые. А когда Алехин подошел поближе, стрелки на датчиках зашкалило. Крупный математик сразу оживился. Губы толстые, жадно трясутся. Уставился:
- Алехин, вам сны снятся?
- А я что, не человек?
Математик Н. оживился еще больше:
- Вас мучают сомнения?
- Ни в чем я не сомневаюсь!
- А шкаф для одежды у вас не падал без причины?
Алехин хотел ответить, что не шкаф, а сам он недавно падал без причины. В лужу. Перед тремя хулиганами. Но перевел разговор на другое. Уважительно ткнул пальцем в таинственный прибор, который было решено на несколько недель оставить в садике:
- Застрахован?
- От чего? - удивился математик.
- От митингов.
- Думаете, поломают?
- Непременно поломают.
- А, не жалко, - отмахнулся математик. - Пусть ломают. Нам бы только снять четкую информацию.
И объяснил, жадно затягиваясь сигаретой:
- На изучение НЛО никто не выделяет денег и приборов. Мы пользуемся чужими. Создали лабораторию по ремонту редкой научной аппаратуры. Принимаем приборы у самых разных организаций. Неделю ремонтируем, а в документах указываем, что три месяца. А сами пользуемся.
Глава V
С хулиганьем сложнее.
Объявились в переулках вокруг пустыря рукастые придурки.
Встретили вечером Алехина - маленький тип, потом этот длинный и еще тот тип, что похож на Вия. В переулке лужа, по сторонам заборы, за заборами заглохшая новостройка. Домой можно сбежать только по переулку, а поперек - лужа, и эти трое: ласковый Заратустра в мохнатой кавказской кепке, Вий в ватной телогрейке и маленький длинноволосый. Алехин, увидев троицу, сразу понял: сейчас попросят закурить. И решил: пройду мимо, пусть думают, что глухонемой.
Но хулиганье пошло хитрое.
Они не попросили закурить. Они сразу схватили Алехина за грудки и сунули под нос что-то вроде игрушки. Может, рак, а может, не рак. Всякие там псевдоподии, ложноножки, усики, клешни, лапки. Присматриваться Алехин не стал. Только для вежливости взвесил на ладони тяжелую игрушку:
- Из золота, что ли?
Таких, как эти типы, Алехин всегда недолюбливал. Пропились, пытаются толкнуть с рук игрушечного, металлического, явно украденного рака. И глаза не живые. И ругаются как-то странно, без интереса. Думают, наверное, куда денется этот Алехин? Перед ним лужа, не побежит он через лужу. А Алехин несколько дней назад сам набросал под ноги кирпичей - один туда, другой подальше. С первого взгляда не заметишь, но он-то знал тайную подводную тропу и мог пробежать по воде, аки по суху. Потому и не торопился, не выказывал робости. Предлагаемого металлического рака активно отталкивал. Зачем ему чужое? Он сроду не брал чужого! Чувствуя несомненное моральное превосходство, даже дерзко подмигнул маленькому длинноволосому. Брось, дескать! Тоже мне, рак! Закусь под царскую водку.
И умудрился оторваться от типов.
В общем, жизнь кипела. По утрам митинги, днем очереди к туалету. А вечерами появлялся неугомонный крупный математик Н. Курил, хрипел:
- Алехин, голова у тебя не кружится? Странные сны не снятся?
А Алехину снилась Верочка. В одних только длинных коричневых сапогах, и ничего на ней больше не было в том сне…
Но разве про такое расскажешь?
Глава VI
Опять возвращался вечером домой.
Нет, чтобы пойти более дальним, кружным, зато безопасным путем, поторопился, свернул в переулок. А там опять трое. Длинноволосый дергается, подбрасывает на ладони тяжелого металлического рака:
- Бери, бери! Для тебя, Алехин!
- За полбанки? - ухмыльнулся догадливый Алехин. И подумал: «Ишь придурки, узнали где-то мою фамилию».
- Зачем за полбанки? Ты по делу бери.
- Это как, по делу?
- А за полтинник.
- Значит, растут цены? - обиделся Алехин. - За простую механическую игрушку полтинник? Да она даже не заводится, в ней дырки нет для ключика. И ключика нет. Ну, положим, возьму я. Зачем мне ваш рак? Таскать в кармане?
И улыбнулся.
Не обидно, но с некоторым чувством превосходства.
Улыбка у Алехина широкая, открытая, как у губастого зайца из трагических рассказов Пришвина. И зубы ровные. Вот по ровным зубам, по широкой губастой заячьей улыбке Алехину и прилетело.
- Ты чего? - обиделся Алехин.
И опять ему не понравились глаза троицы - тусклые, неживые. Не поймешь, что надо таким? Но в драку не полез, намекнул, отмахиваясь: видел я вас, козлы. Небось, пробавляетесь на стройке? Мне вас найти, как плюнуть.
И дунул прямо по луже.
Обидно. Он мотается день-деньской по участку, пенсионер Евченко достал, сидит в печенках, а тут еще это хулиганье. Сегодня опять не сумел уговорить упрямого пенсионера пролонгировать страховку. Вот, дескать, помру, наследников у меня нет, кому достанется моя страховка? Такая у пенсионера логика. Алехин отвечает: да не пропадет ваша страховка, пенсионер Евченко, достанется государству. А достанется государству, станет оно сильнее. А станет государство сильнее, отыщутся ваши отдаленные потомки.
- Ага, - обиделся пенсионер. - Я всю жизнь горбатился, а потомки сразу на готовенькое?
Глава VII
Но больше всего мучила Алехина Верочка.
Он у нее был однажды. Уютная однокомнатная квартирка. Литовская стенка. Дорогой хрусталь, книжки на полках. Всякие красивые камни, особенно агаты. Их Верочке дарил геолог, с которым она когда-то дружила. Алехин не любил про это слышать. Бельгийский ковер, японский пылесос, тефлоновая посуда.
И все!
Представляете, все!
Совершенно не застраховано!
Алехин балдел от такой беспечности.
Задумавшись, вновь двинулся по роковому переулку.
Моросил дождичек. Развязался шнурок на ботинке, шлепал по грязи. Подняв воротник ветровки, Алехин присел на корточки, как раз перед знакомой лужей. Завязывая шнурок, подумал: как бы ни складывалась жизнь, пусть даже Верочка откажется от него, пусть даже не выдержит он испытательного срока, все равно он Верочку уговорит. Застраховать! Всю квартиру! Ведь случись пожар, все погибнет!
Когда Алехина сзади пнули, он как раз думал о том, как хотелось бы ему помочь Верочке. Поэтому упал неудачно - лицом в лужу. Вскочил весь в грязи, злой, хоть ополаскивайся.
Ну конечно, те же трое.
Ласковый Заратустра Наманганов за неделю оброс щетиной, смотрел на Алехина тускло, без интереса. Глаза под козырьком кавказской кепки, сдвинутой набекрень, казались неживыми. А на Вие промокла ватная телогрейка. Но стоял прямо, ни разу не чихнул перебитым носом. Только длинноволосый дергался и кривлялся. Нехорошо, мол, не по-товарищески поступаешь, Алехин. Расселся посереди дороги, ни пройти, ни проехать. Даже подмигнул. Мы, дескать, случайно пнули тебя, Алехин. Подумали, что это сидит перед лужей один наш хороший приятель.
А разве так обращаются с приятелями?
Алехин надулся, вытер платком лицо. Главное, решил, не дать им возможности спровоцировать драку.
- Если даже приятель, - заметил миролюбиво, - зачем же его пинать?
И сразу понял: ошибся. Длинноволосый задергался, обозлился, засучил рукава:
- Ты нас учить будешь, как обращаться с хорошими приятелями? Корить будешь приятелями?
И запрыгал, задергался, пытаясь достать кулаком до ровных зубов, до губастой миролюбивой улыбки Алехина.
- Он еще нас будет корить!
Когда Алехин позже рассказывал про случившееся в переулке, он, в общем, почти ничего не скрывал. Да и что скрывать? Все-таки трое. Разве разумный человек полезет в драку против троих? И забор грязный. Его, Алехина, значит, прижали к мокрому грязному забору, испачкали ветровку. А он все сдерживал этих типов. Жалел. Вы чего, дескать, разошлись, мужики? Здесь рядом милиция, здесь сержант Светлаев! Но глупым мужикам было все равно. Особенно бесился длинноволосый. Алехин, если бы захотел, мог запросто утопить его в луже, но рядом находились Заратустра и Вий. Черт знает, что у них в оттопыренных карманах, что спрятано за голенищами?
По рассказу Алехина выходило, что все трое были в высоких резиновых сапогах.
Чтобы не пугать длинноволосого, чтобы не спровоцировать настоящую неравную драку, Алехин якобы демонстративно отступил в лужу и, понятно, промочил ноги. Кроме того, скользко, Алехин нечаянно упал в лужу. Эти типы вроде опомнились, начали извиняться, длинноволосый протянул руку помощи. Но рука сорвалась, и Алехин еще три раза нечаянно падал лицом в грязь. Это рассердило длинноволосого: вот, дескать, Алехин, ты не держишься на ногах, а потом начнешь говорить, что это мы тебя замарали! Стали тянуть Алехина из лужи уже все втроем и, конечно, опять уронили.
Но подняли.
А чтобы снова не упал, прижали к грязному сырому забору. Длинноволосый при этом нечаянно сорвал с Алехина шарфик и втоптал в грязь.
- Ну, берешь рака? За деньги.
- За какие такие деньги? - отмахивался от длинноволосого грязный и мокрый Алехин.
- За хорошие деньги, - дергался длинноволосый. - За отечественные.
- Я вообще не беру чужого, - отмахивался Алехин.
- А ты не бери. Ты купи.
Для надежности Алехина прижали к забору, но забор оказался скользкий, Алехин упал. Его снова выловили из лужи:
- Теперь возьмешь?
- А что изменилось? - якобы обиделся Алехин. - Цены упали? Не хочу брать ничего чужого. Не мой этот рак, - упорствовал Алехин. - Не хочу рака. Он и не ваш, наверное.
- Вот заладил. - У длинноволосого прямо руки опускались. - «Наше - ваше». О чем ты? Чего как попугай. Раз наше, значит, и ваше. Что за непонятки? Наше, значит, ваше, а ваше - это наше. Не так разве?
- Не так!
- А как? - обозлился длинноволосый. - Если рак наш, тогда что твое?
- Ветровка моя, - заявил Алехин. - Шарфик мой. - Он топнул по воде. - Лужа моя. Родина моя. Земля.
- Земля? - сильно удивился длинноволосый. - Неужели Земля твоя?
- Ну, наша, - поправил себя Алехин.
- А Родина? - еще сильнее удивился длинноволосый. - Она твоя?
- Ну, наша.
- Тебя прямо не поймешь. Чё попало. - Длинноволосый ловко сунул руку в наружный карман алехинской ветровки. - Черт с тобой, уговорил. Бери рака без денег. - И добавил, пытаясь достать кулаком до ровных зубов Алехина: - Ты нам сразу понравился.
И снова заинтересовался:
- А реки, горы, Алехин? Они чьи? А подземные ископаемые и облака? А вымершие существа? Тоже твои?
- Наши, - совсем запутался Алехин.
- А море?
- Обское, что ли?
- Ну, пусть Обское.
- Тоже наше.
- А Черное?
- И Черное - наше.
- Это, значит, и твое, Алехин?
- Ну да. Алехин не врал.
Черное море, Понт Евксинский, он любил. Он пять раз ездил к Черному морю. Возвращался из Пицунды загорелый, уверенный, похорошевший. Начинал считать себя обаятельным, что льстиво подтверждали его пожилые клиентки. Загорелый, уверенный, подолгу тренировал перед зеркалом уверенную улыбку. Для опытного страхового агента широкая уверенная улыбка - первое дело. Спорт, искусство, кино и все прочее - это второе дело, а улыбка - первое.
- А вот лишишься ты Черного моря, Алехин, хорошо тебе будет?
Ну, козлы! Алехин даже рассмеялся. Лишиться Черного моря! Да пусть оно окажется хоть грузинским, хоть украинским, хоть турецким, хоть румынским или там болгарским и так далее, никто всего моря никогда не лишится. Хватит моря на них и на нас. На всех хватит.
Смех Алехина Заратустру Наманганова и его корешей неприятно разочаровал.
Они переглянулись, вроде как не поверили Алехину. Все мокрые, на Вие телогрейка раскисла. Да и сам Алехин, плотно прижатый к грязному сырому забору, сильно скучал. Не поленился бы пойти в обход опасного переулка, сидел бы в своей кухоньке и варил чай. До него не сразу дошли слова ласкового Заратустры и его кореша.
- Ох, лишишься, Алехин, Черного моря… Аральского лишился, теперь лишишься Черного… Вспыхнет в одночасье… И не будет больше твоим или ихним… Лишишься, лишишься моря, Алехин…
- Как это вспыхнет море? - поразился Алехин.
- А вот так. - Длинноволосый сделал неприятное движение, будто чиркнул спичкой под носом Алехина. - Пых и готово!
Дебилы! Алехин презрительно засмеялся.
- Телефон у тебя есть?
Алехин помедлил, потом высокомерно кивнул.
Глава VIII
Домашний телефон был предметом его гордости.
Алехин простоял в очереди на телефон почти десять лет и все равно ему поставили только воздушку - в один день и совершенно случайно. Кстати, в тот день он и увидел Верочку. Ноги длинные, глаза лесные, зеленые, полупрозрачная кофточка на груди и все такое прочее. И Алехин чем-то ее привлек. Может, осторожной улыбкой. Алехин никогда об этом у Верочки не спрашивал. Строго ответив на открытую широкую улыбку страхового агента, Верочка, как и подобает опытной секретарше, пробежала тонким красивым пальчиком по длинному списку, лежащему перед ней:
- Опаздываете, товарищ Алехин.
Алехин удивился, но виду не подал.
Неужели его очередь подошла? По срокам не получалось, но мало ли.
Начальник телефонной связи, человек еще молодой, но умудренный казенной жизнью, сидел за просторным письменным столом и курил длинную иностранную сигарету. При этом он внимательно слушал острые анекдоты какого-то кудрявого смуглого весельчака, может, первого своего помощника. Увидев Алехина, кудрявый умолк и недовольно отсел в сторону, а начальник телефонной связи с удовольствием закурил новую сигарету.
Алехин в ответ улыбнулся открыто.
Он видел: начальник телефонной связи много работал. Пепельница забита окурками, на столе номер газеты «Советская Сибирь». Он даже упал духом. Конечно, у начальника телефонной связи тысячи важных дел, а тут он, Алехин, явился со своим мелким вопросом. К счастью, начальник уже поднял на Алехина глаза. В них роилось некое безмыслие, но посоветовал он умно:
- Мне звонили о вас, товарищ Алехин. Мне рекомендовали вас. Но теперь работать надо много. Теперь перестройка. Не старые времена. Гласность. Ускорение. Каждый должен показывать пример в демократическом быту. Учиться и работать. Работать и учиться. Вот что должно нас вести, товарищ Алехин. - При упомянутых им словах перестройка и гласность, а особенно ускорение полные безмыслия глаза начальника телефонной связи стали обиженными. Было видно, что на душе у него накипело. А до Алехина дошло, что принимают его за кого-то другого, но он промолчал, решил дослушать до конца умного человека. - Телефон не роскошь, это известно. Мы не ставим телефоны просто так. Телефон - это определенное признание тебя обществом. То, что мы, мол, теперь готовы любому поставить телефон за деньги, неверно. Мы ни с одного телефона не имеем лишней копейки. Все деньги уходят на развитие государства. Ты, товарищ Алехин, отдаешь отчет, как много тебе надо теперь работать?
Слова начальника телефонной связи взволновали Алехина.
Он, конечно, не думал, что его сейчас отправят в колхоз на копку картошки, или в горячий цех, или в Институт повышения квалификации, но насторожился. Он очень хотел установить дома телефон. Он сходил с ума от желания угодить начальнику телефонной связи, гармонично вписаться в строй его непонятных, но мудрых мыслей.
- Я теперь много работаю, - произнес он, не придумав ничего лучшего. - У меня теперь много работы, но я постоянно увеличиваю ее объем. И постепенно повышаю качество.
Некоторое время начальник связи с сомнением рассматривал Алехина - его круглое доверчивое лицо, черные широко открытые глаза, по самый верх полные веры в величие поставленных перед ним неизвестных задач. Сам дьявол в тот день столкнул начальника телефонной связи с тысячу раз пройденного пути. Ни с того ни с сего, сам себе дивясь, начальник связи вдруг спросил:
- Это хорошо, товарищ Алехин. Это хорошо, что ты стал работать больше. Перестройка, гласность, ускорение. Теперь так и должно быть. - Обычно после таких слов он ставил или не ставил визу на заявлении просителя, но в этот день дьявол дернул его за язык: - А над чем конкретно, товарищ Алехин, сейчас работаешь?
Алехин сломался.
Он ждал всего чего угодно, только не вопроса в лоб.
Он держал в голове много хороших слов - о перестройке в рядах страховых работников, о гласности, без которой глохнет любое доброе дело, о неладах некоторых сотрудников Госстраха с рабочей совестью; в голове Алехина вспыхивали и гасли яркие интересные факты из богатой и содержательной жизни страхового агентства, а тут… «Работаешь… Над чем конкретно работаешь?..» Ну, если быть точным, то конкретно он работает сейчас с пенсионером Евченко… Алехин с ужасом понимал, что правильный или неправильный ответ решит судьбу его телефона. Но конкретная работа! Что могли означать такие слова?
Терзаясь, холодея, понимая весь ужас своего положения, Алехин вдруг вспомнил про книжку Пришвина. Он сам не знал, почему про нее вспомнил. Тогда, кстати, он уже подумывал сдать ее в бук. Алехин почему-то отчетливо вспомнил про книжку Пришвина, как она лежит на кухонном столе, всегда открытая на тридцать четвертой странице, и как он, Алехин, никак не может перейти на страницу тридцать пятую. Собрание сочинений, том третий. Что-то там про губастых зайцев, про солнечные блики, про апрельскую капель. Ничего такого грубого, никакой порнухи. «Не могу молчать! Не могу поступиться принципами!» Сам не понимая, что такое несет, Алехин выпалил:
- Конкретно я работаю сейчас над третьим томом сочинений товарища Пришвина!
Если бы Алехин в упор выстрелил из ружья в начальника телефонной связи, тот, наверное, испугался бы меньше. Он ждал от Алехина чего угодно. Он ждал от Алехина фальшивых просьб, наглых требований, нелепого вранья, всяческих уверток, даже обещаний крупной или мелкой взятки. Но третий том товарища Пришвина! У начальника телефонной связи нехорошо дрогнуло сердце. Еще полгода назад завом отдела в его большом телефонном хозяйстве работал некий товарищ Пришвин. Он, начальник телефонной связи, сам изгнал товарища Пришвина из хозяйства - за плохие организационные способности. А теперь что получается? Теперь получается, что всего за полгода изгнанный из большого телефонного хозяйства товарищ Пришвин сделал неслыханную карьеру, по крайней мере издал уже третий том своих сочинений, а ребята начальника связи все проморгали? Что там такое вошло в этот третий том? - не без ревности подумал начальник телефонной связи. Наверное, всякие речи, всякие выступления на активах.
Но в панику начальник не впал.
Нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики.
Начальник телефонной связи поднял на Алехина еще более усталый взгляд, дохнул на Алехина ароматным дымом хорошей американской сигареты и, как бы не заинтересованно, как бы давно находясь в курсе всех этих странных дел, устало и понимающе заметил:
- Третий том… Хорошее дело… Это хорошо, что ты так много работаешь, товарищ Алехин… Это хорошо, что ты работаешь уже над третьим томом товарища Пришвина… - Начальник явно шел вброд, на ощупь, он всеми силами пытался проникнуть в темную тайну своего бывшего завотделом. - У тебя верный взгляд на вещи, товарищ Алехин… Мне понятен твой интерес… Только ведь… - Начальник связи никак не мог выговорить главные слова, но все же сломал себя: - Только ведь, товарищ Алехин, у товарища Пришвина… Только ведь у товарища Пришвина, товарищ Алехин, плохие организационные способности!
Слово было сказано.
В голове Алехина сгорела последняя пробка.
Но он решил погибнуть в этом кабинете, но не сдаться.
Наверное, не зря у меня дома валяется третий том товарища Пришвина, решил он. Мало ли что там про губастых зайцев да про апрельскую капель. Это как посмотреть. Будь все так просто, начальник связи не стал бы вздрагивать. И за апрельской капелью можно рассмотреть затаенное что-то, страшное. Он, Алехин, теперь будет много и конкретно работать над классическими произведениями товарища Пришвина. Правда, замечание начальника связи тоже следовало учесть.
И он учел.
Он выдохнул одними губами:
- Да, организационные способности у товарища Пришвина очень плохие. Но природу пишет хорошо!
Теперь последняя пробка сгорела в голове начальника телефонной связи.
- Ты прав, товарищ Алехин, - потрясенно подтвердил он. - Природу товарищ Пришвин пишет хорошо. - Он явно не мог взять в толк, при чем тут природа? - Это верно, товарищ Алехин, товарищ Пришвин хорошо пишет природу, но вот организационные способности… Вот организационные способности у товарища Пришвина совсем плохие…
- Плохие! Плохие! Совсем плохие! - восторженно подтвердил Алехин.
- Но природу пишет хорошо! - не менее восторженно подтвердил начальник телефонной связи.
И так они беседовали на глазах потрясенного их страстью помощника, потом начальник связи чуть ли не с любовью спросил:
- Чай? Кофе?
- Конечно, кофе, - так же ласково ответил Алехин.
- Почему конечно? - снова обеспокоился начальник телефонной связи.
Алехин ответил: да вот кофе исчез из магазинов. Он обошел все магазины города, ну нигде нет кофе в зернах. От этих слов начальник телефонной связи снова запаниковал:
- Как? У нас нет кофе?
И моментально превратился из любезного, настроенного пошутить человека в строгого начальника, отвечающего за подчиненное ему немалое учреждение.
- А так вот. Нету.
Взгляд начальника заледенел. «Кофе нет… - бормотал он как бы про себя, и черной тревогой несло от этого неясного бормотания. - Кофе нет…»
И нажал звонок.
В кабинет немедленно вошла секретарша.
Это и была Верочка с лесными, с зелеными, все понимающими глазами.
- У нас есть кофе? - осторожно спросил начальник телефонной связи и весь напрягся в ожидании ответа.
- Конечно, - мягко ответила Верочка, улыбаясь сразу всем, в том числе и Алехину.
- И в зернах? И молотый? И растворимый? И тот, который одесский?
- Всякий есть, - мягко подтвердила Верочка.
- Сварите нам по чашке, - облегченно распорядился начальник телефонной связи. - И, пожалуйста, принесите… Пару банок… Банку в зернах и банку растворимого…
И печально взглянул на Алехина: это у нас-то нет кофе? И окончательно пришел в себя:
- Все-таки у товарища Пришвина плохие организационные способности…
Алехин никогда прежде не задумывался об организационных способностях товарища Пришвина, но согласно кивнул, хотя, теперь уже чисто из принципа, напомнил: зато природу пишет хорошо.
А сам ел глазами Верочку, пока она ставила на стол подно-сик с чашками и банками.
Юбка у Верочки была с длинным разрезом. При ходьбе разрез расходился, но по-настоящему ничего такого Алехин никак не мог ухватить, Верочка немного неправильно к нему стояла - боком. Зато начальник связи полностью пришел в себя. Он пододвинул обе банки к Алехину («У нас нет кофе!») и уже удовлетворенно поставил визу на заявлении.
Глава IX
- Есть у меня телефон.
Длинноволосый отпустил Алехина и сердито пошлепал по луже за угол бетонного забора. Наверное, там стоял автомобиль, по крайней мере, вернувшись, длинноволосый принес трубку сотового телефона.
- Вот, - сказал он с нехорошей ухмылкой. - Набери свой номер.
- Зачем?
- А вот набери.
- У меня дома нет никого.
- А ты набери. Ты набери, Алехин.
«Ага, - догадался Алехин. - Это они меня держат специально. Они меня тут держат, а другие шмонают сейчас мой домик». Криво усмехнувшись, он неохотно набрал собственный номер.
Длинные гудки.
- Ну вот… - якобы снисходительно начал Алехин, но в этот момент что-то в трубке щелкнуло, и из темной бездонной мглы, из дымных глубин времен, из какой-то совершенно невероятной и страшной бездны донесся до страхового агента завораживающий ужасный голос:
- Горит, Алехин, море… Горит… Зря не веришь…
- Какое море? - ошеломленно спросил Алехин.
- Черное.
Длинноволосый отобрал у Алехина трубку.
- Хватит с тебя, - сказал он с придыханием. - Тяжелый ты человек.
До Алехина наконец что-то дошло.
- Эй, мужики, - обеспокоенно сказал он. - Если даже горит море, я то при чем? Море вон где, а я здесь.
- Тебе сколько лет? - спросил длинноволосый.
- Немного за тридцать, - неохотно признался Алехин.
- Медленно взрослеешь, Алехин. - Длинноволосый с некоторым сочувствием похлопал Алехина по грязной ветровке и строго погрозил: - Смотри, не потеряй рака! Мы его тебе вручаем на время. Как переходящий приз. Когда понадобится, придем. А теперь сваливай!
Алехин свалил.
Да с такой скоростью, что чуть не сшиб в садике странный, похожий на гранатомет, прибор математика Н. Чертыхнулся: вот тоже придурок! Прибор поставил, а страховать его не стал.
Глава X
А в конторе услышал:
- Ой, Алехин! Зоя Федоровна видела летающую тарелку! Все конторские метелки были в ужасе и восторге. Все молоденькие, все, как на подбор, некрасивые. Правда, все замужем. Видно, для такого дела, как замужество, остренькие коленки, белесые реснички и копешки волос на маленьких головах вовсе не препятствие. А вот Зоя Федоровна, заведующая отделением Госстраха, при всей своей внешней торжественной импозантности, при всей своей внешней торжественной привлекательности, всю жизнь просидела в старых девах. Отсюда, наверное, и характер. Зная, например, что Алехин пьет крайне редко, Зоя Федоровна все равно каждый день незаметно к нему принюхивалась. И всяко предупреждала:
- Был у нас один человек, Алехин… Все пил… А где сейчас?
Сама отвечала:
- На каторге!
- Да какая каторга в наше время? - не верил Алехин.
- А жизнь? - резонно возражала Зоя Федоровна. - Разве не каторга?
О жизни Зоя Федоровна знала все.
Чтобы жить счастливо, знала она, надо все предметы роскоши поровну разделить на всех и бесплатно раздать. После такого важного события в истории человечества надо будет лишь следить за тем, чтобы ни у одной отдельно взятой человеческой особи снова не возникло смертельной и унизительной жажды накопления. Если такая жажда возникнет, незамедлительно отправлять такую ненадежную особь на каторгу, невзирая ни на пол, ни на возраст, ни на образование. А всем ворам, даже самым мелким, рубить руки выше локтей. А чтобы нигде и никогда не возникало дурацких несуразиц, связанных с так называемым любовным томлением, раз и навсегда освободить все человеческие особи от исполнения дурацкого супружеского долга.
И все такое прочее.
НЛО (неопознанными летающими объектами) Зоя Федоровна раньше никогда не интересовалась. Но вот ночью встала, захотелось воды, и пошла босиком на кухню. А окно кухни выходит прямо на пустырь, на заброшенную стройку, на домик Алехина. И вот над тремя деревьями маленького садика Зоя Федоровна увидела огромный, как бы зеркальный шар. А на поверхности шара Зоя Федоровна увидела свое огромное отражение. И это отражение Зое Федоровне безнравственно подмигнуло.
- Да вы сами, наверное, просто моргнули от удивления, - догадалась худенькая метелка Ася, ответственная, хорошая работница.
Зоя Федоровна обиделась:
- Зачем это мне моргать ночью?
Алехин промолчал. Он не хотел вступать в споры. Он сам находился в смятении. Он ночью увидел сон - явно из тех, которыми активно интересовался крупный математик Н.
Приснилось Алехину, что он идет по тропинке.
Зоя Федоровна ночью шла босиком на кухню, а он во сне шел босиком по тропинке.
Солнце печет, вокруг пологие коричневые глинистые холмы, редкая скудная травка. А может, холмы не глинистые, может, они из коричневого суглинка, который, как сметана, расползается после дождя. Кое-где торчат сосны, похожие на рыжий укроп. Короче, страна блаженная на прекрасном морском берегу. А он, Алехин, идет босиком по тропинке и твердо знает, что уютный домик с тремя балкончиками на берегу - это его, это его собственный домик. Или его собственная дача. Не важно что. Главное, его, собственное! И получил он домик не просто так, а официально от правительства, как Большой Герой. Что-то он, Алехин, сделал такое, что вот ему, как Большому Герою, дали то ли домик, то ли дачу с тремя балкончиками. А главное, снилось Алехину, стоит у зеленой калитки Верочка и ждет его, Алехина. Нетерпеливо и страстно ждет. Играет круглым бедром, глаза лесные, зеленые. Алехин во сне так и набросился на Веру, будто правительство и Верочку отдало ему с дачей. Как Большому Герою. Обнял Веру, врос корнями в землю, бомбой не сдвинешь. А может, не корнями врос, может, лапами, или звериными когтями, или какими-нибудь
псевдоподиями, Алехин уже не помнил. Но сон такой, что Алехин долго млел, проснувшись.
А во-вторых…
Его же вчера били и унижали. Его вчера мордой тыкали в грязный мокрый забор, у него вся морда должна быть раскрашена синяками, а он проснулся, а на лице ни следа, ни царапины. Он специально посмотрел в зеркало. Где ссадины? Где царапины? Где синяки? Его вчера возили по луже, его вчера ставили к забору, как смертника, ему вчера тыкали кулаком в зубы, а где следы?
Глядя в зеркало, Алехин нерешительно улыбнулся.
Но улыбка получилась уверенная, профессиональная. В страховом деле такая улыбка очень важна. Придешь к какой-нибудь бабуле, уговариваешь, убеждаешь, улыбаешься ей, перечисляешь условия, а сам как бы невзначай посматриваешь на полуоткрытую дверь ванной, там взрослая внучка купается…
Собираясь на работу, недоумевал: что за сон?
Без всякого интереса глянул на замоченную с вечера одежду.
В кармане ветровки должен был лежать рак. Металлический, заржавеет.
Но даже на работе ему не дали додумать эту мысль. «Ой, огромный зеркальный шар!» Метелки были в трепете и в восторге. Огромный зеркальный шар! И отражение Зои Федоровны! Зина, мать троих детей, самая смелая, предположила: «Увидишь тарелку - жди событий». А Тася, голубоглазая, тихая, всегда немножечко приторможенная, вдруг рассказала ужасную историю про то, как один американский летчик погнался на военном истребителе за летающей тарелкой, а из летчика чудным образом вымыло весь кальций. Вернулся на базу, трясется, как холодец. Жена теперь держит своего летчика в большом эмалированном ведре. А метелка Ася, всегда симпатизировавшая Алехину, вспомнила, что некоторые люди, видевшие летающую тарелку, сами научились летать. Подпрыгнут, зависнут в воздухе и так летят понемножку.
- Ты чего? - обиделась Зоя Федоровна. - Зачем мне летать? Я на девятом этаже живу.
Глава XI
Пользуясь разговорами, Алехин проник в пустой кабинет Зои Федоровны и позвонил Соньке Лужиной.
Было время, когда они запросто могли сделаться мужем и женой. Лет семь назад, когда Алехин только начал работать в страховой конторе. Но Сонька сразу начала водить его за нос. Даже в самые лучшие месяцы их отношений она не отвергала ухаживаний речника Косенкова. Позволяла водить себя в разные интересные места, провожать до дома, вывозить на веселые пикнички, но если что, сразу рядом с нею оказывался мрачный речник Косенков. Устраивая счастливое будущее, Алехин на самых льготных условиях последовательно застраховал все немалое Сонькино имущество, даже устроил ей льготное свадебное страхование, но вышла Сонька за речника. И теперь Алехин видел ее раз в год, когда скромно заходил к Косенковым пролонгировать их многочисленные страховки. При этом Сонька смотрела на Алехина с укором.
Разговаривал он с ней всегда на одну тему.
- Ну почему так? - с ходу пожаловался. - Ну почему, Сонька, как что-то плохое, так это непременно со мной? Сама погляди. Всех соседей посносили, а мой домик обходят. Мне что, жить на пустыре до старости?
- Ну ты даешь, - издалека ответила Сонька, сладко позевывая.
- Сразу видно, что ты спишь, - разозлился Алехин. - Все работают, а ты спишь.
- Ну ты даешь. - Загадочно намекнула: - Может, я сейчас не одна…
- Нужен мне твой речник!
- Ну ты даешь. Совсем глупый.
- С тобой поглупеешь, - пожаловался Алехин и попросил: - Сонька, ну придумай что-нибудь!
Сонька знала, о чем он.
Время от времени Алехиным овладевал зуд перемен.
Бросить к чертям осточертевший деревянный домик с деревянными удобствами под многочисленными окнами девятиэтажки, забыть про печку, пожирающую тонны угля и дров и старомодно коптящую на зеркальные окна девятиэтажки! Он был согласен на любую квартиру.
- Ты же начальница обменного бюро, - с укором сказал он Соньке. - Ты же все можешь.
- Ну ты даешь. Твоя хибара официально предназначена под снос, - зевая, объяснила Сонька. - Мы даже на учет не можем поставить тебя. Хоть в Совет министров звони.
- А ты? - спросил Алехин с надеждой.
- Сволочь ты, Алехин, - рассердилась Сонька. - Было время, я тебе все предлагала. Я всю себя тебе предлагала. А ты растоптал. Все мое было в твоих руках.
На самом деле Сонька преувеличивала. Все ее всегда было в руках жадного речника Косенкова. Все равно Сонька до сих пор укоряла Алехина: дескать, слушался бы меня, и все мое было бы у тебя в руках.
Он повесил трубку.
Что-то его тревожило, но он никак не мог понять - что.
Не хулиганы же, всучившие ему игрушечного металлического рака.
Да и не пойдет он больше по тому переулку. Он в тот переулок пошлет милиционера сержанта Светлаева. Но все равно что-то такое тревожило Алехина. Что-то такое вторглось в его жизнь. А-а-а, вдруг вспомнил он. Этот голос по телефону. Мерзкий, чужой, страшный голос. «Горит, Алехин, море… Горит…»
Глава XII
Алехин незаметно выскользнул из кабинета.
А метелки вовсю разошлись. Особенно Ася.
Ася всегда была натурой художественной, хоть и прихрамывала с детства, как Серая Шейка. Однажды ее стихи напечатали в городской вечерней газете. Алехин радовался вместе со всеми, но потом Зоя Федоровна попросила и его написать что-нибудь. «Но по делу… - повела она глазами в сторону Аси. - Короткую рекламную статейку о льготной страховке для очень пожилых людей, например». Алехин написал, но из редакции ответили, что для них это скучновато.
Он осторожно провел рукой по лицу.
Все-таки странно. Длинноволосый дважды заехал мне по морде, потом меня били о забор, а кожа неиспорченная. У него даже настроение улучшилось. «С одним моим приятелем, - вмешался он в разговор, - такое случилось. Был у меня приятель в Томске. Жена от него ушла».
Метелки так и сгрудились вокруг Алехина.
Тема несложившейся жизни всегда их болезненно волновала.
А приятель Алехина был человеком благородной души. Такого каждый обидеть может. Жена его оказалась стопроцентной самкой. Он без всяких споров оставил ей и квартиру, и обстановку, и детей, а сам трагически скитался по друзьям и знакомым, случалось, ночевал на вокзале. Начальство, боясь потерять замечательного слесаря, выделило ему комнату в пустом, обреченном на слом здании на месте бывшего городского аэропорта на Каштаке.
Там приятель и зажил.
А звали его Коля, руки золотые.
Мог, кстати, и поддать. А поддав, мог побить самку. Но по своему углу сильно соскучился. Вселившись наконец в комнату, твердо решил: все, хватит, теперь целую неделю отдыха! Обстановку его комнаты составили мягкий диван, а у противоположной стены в метре от входной двери - холодильник. На диван Коля набросил простыню, чтобы уже никогда этим не заниматься, а холодильник загрузил некоторой едой и красным портвешком. И первый вечер в собственной комнате решил отдать не гостям, а отдыху и глубоким благородным раздумьям.
Стояло лето.
Окно распахнуто настежь. В пустом доме ни души.
Коля, раздевшись до трусов, солидно прогуливался от мягкого дивана к белому холодильнику и обратно. Подойдет босиком к белому холодильнику, возьмет небольшой вес красного портвешка и довольный топает обратно к мягкому дивану. Полежит немного, отдохнет, подумает и снова топает к белому холодильнику. Хорошая жизнь. Коля решил жить так долго, пока не отдохнет полностью.
Малость захорошев, залег на диване.
В окно заглядывала луна, весело мерцали летние звезды.
Звезды мерцали так ярко, так близко, что казалось, протяни руку и ухватишь любую. Коля когда-то читал или слышал, может, что звезды на самом деле - это не серебряные гвоздики, а самые настоящие солнца. А значит, вокруг разных звезд обязательно могут быть разные планеты. Даже такие, как Земля. А если есть планеты, то на них возникает жизнь.
От чего?
Да от сырости.
Ну а если уж на какой-то планете появляется жизнь, знал Коля, ее уже ничем не остановишь. На Земле, например, пробовали всякое. И напалм жгли, и взрывали водородную бомбу, и устраивали искусственные землетрясения, и просто сжигали в специальных печах большие количества людей, а жизни наплевать на все это - развивается. Ведь простому человеку, такому, как Коле, что? Простой человек, он как? Вот он получил комнату в пустом доме и доволен.
Коля понимал, что на других планетах все, наверное, немножко не так, но твердо верил в тот факт, что если уж на какой-то планете появилась жизнь, то ее уже ничем не остановишь. Удобно устроившись на диване, раскурив недорогую отечественную сигарету «Прима» (он все предпочитал отечественное), Коля мысленно представил, что где-то за миллиарды, а может, за биллионы верст от него, на совсем другой отдаленной планете, тоже пережившей, как и Земля, множество войн, даже атомных, может, вот совсем, как он, Коля, лежит сейчас и смотрит на сияющие над ним звезды некий внеземной самец. Может, он тоже вчера получил небольшую личную жилплощадь. И вот теперь отдыхает, купил межзвездного портвешка.
И так хорошо, так благородно стало Коле, что даже глаза увлажнились.
Он прогулялся до холодильника, взял небольшой вес, подышал на запястье, где в принципе мог находиться широкий обшлаг праздничной белоснежной рубашки, и неторопливо двинулся к мягкому дивану - по своей, по родной, по принадлежащей теперь ему комнате.
И тут что-то случилось.
Из-под босых ног Коли, как бы пройдя сквозь темный линолеум, которым был покрыт пол, поднялся пухлый огненный шар. Этот огненный шар не был ярким, от него не несло жаром, но шипел он крайне выразительно и зловеще, с какой-то необычной, как заметил Коля, с блатной интонацией. И в долю секунды Коля оказался в коридоре за плотно прикрытой дверью, вероятно, продиффундировав сквозь ее плотную древесину и дерматиновую обшивку, потому что сам он выскочить из комнаты за такое короткое время просто не мог. А за дверью грохнуло и в коридор понесло отчетливым запахом уксусной кислоты и аммиака.
Коля осторожно заглянул в комнату.
Да, попахивало уксусной кислотой и аммиаком, но все осталось на своих местах. Горел свет, окно открыто, призывно поблескивала белая эмаль холодильника, манил к себе мягкий диван, обещая полноценный отдых. Никакой копоти, никаких новообразований.
Неужели портвешок такой крепкий?
Коля нерешительно вошел в свою комнату.
Опасности не чувствовалось. Он открыл холодильник и на всякий случай сразу взял хороший вес. Решил, на сегодня хватит. Решил, прилягу на диван. И осторожно пошлепал к дивану. И вот как раз на середине комнаты, как раз между холодильником и диваном, из-под босых Колиных ног всплыл все тот же пухлый огненный шар и от всей души шваркнул Колю.
Как молнией.
Как высоковольтным разрядом.
На этот раз Коля диффундировал на диван.
Он стоял босиком на чистой простыне и двумя руками держался за полуспаленные трусы. Как человек благородный, он сразу и напрочь отмел всякие мысли о возможном сумасшествии. По той же причине он напрочь отмел все сомнения о религиозных чудесах. Очень осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, решив все перепроверить, он отправился в новую экспедицию к белому холодильнику, мерцающему у дверей, как айсберг.
И ничего.
Опасная экспедиция завершилась благополучно.
Коля покачал головой. Жизненный опыт у него был богатый. Он чуть ли не с детства знал гениальную формулировку - всякое бывает. А что трусы спалило, ну так и это бывает. Поэтому он уже успокоенно прилег на диванчик и снова попытался настроиться на далекого внеземного самца, о котором думал недавно.
Но что-то мешало.
Пораскинув мозгами, он решил, что, пожалуй, рано завязал с выпивкой.
Но когда, поднявшись, он вновь двинулся к холодильнику, стебануло его по-настоящему. Взвыв, он оказался на мягком диване. Как молния, резнула ослепляющая сознание мысль: неужели теперь он навсегда отрезан от белого холодильника? Поэтому, немного отдышавшись, мудрить Коля не стал. Просто вылез в открытое окно и, обогнув здание, вошел в свою комнату, как положено, через входную дверь. Глотнув из бутылки, тем же кружным путем Коля вернулся на диван. Он даже похвалил себя: вот, мол, даже в самых экстремальных условиях способен на скромные и разумные решения. Правда, зимой комната будет выстуживаться.
Утром все ребята по слесарному цеху знали Колину историю. И вечером к нему явилась целая компания. Шумели, выпили весь портвешок и принесенную водку, ходили босиком из угла в угол, некоторые для чистоты эксперимента раздевались до трусов - и ничего! Это, Коля, у тебя видения, решили ребята. Ты хорошенько отоспись и все как рукой снимет.
Коля, собственно, тоже так думал, но, оставшись один, не посмел босиком пойти к холодильнику. Остался в трусах, только на ноги натянул резиновые сапоги. Вот в этих сапогах его и шваркнуло. Да так, что следующую ночь Коля, опаленный до пояса, провел в доме одного своего пьющего, но надежного приятеля-электрика. Будучи специалистом, приятель-электрик отверг все самые смелые и неожиданные Колины гипотезы. В жизни все проще, покачал он головой. И посоветовал: сходи в политех. Там есть крупный математик Я. Они в политехе любят психов…
К большому огорчению метелок, Зое Федоровне позвонили. Отправляясь к телефону, она строго напомнила: «Рабочий день, девочки! Хватит лясы точить!»
- Алехин! А чем кончилось? - жадно шепнула худенькая Ася, но Зоя Федоровна так строго на нее взглянула, что Ася без понуканий направилась к своему столу.
- И тебе, Алехин, пора.
Глава XIII
У Алехина как раз была назначена встреча с пенсионером Евченко.
Оглядываясь на зловещий переулок, в котором вчера напали на него Вий, Заратустра и длинноволосый, Алехин прошел к знакомой девятиэтажке. На седьмом этаже нажал на звонок. Соседняя дверь вела в однокомнатную квартиру Верочки. Он старался не смотреть в ту сторону. Там бельгийский ковер, литовская стенка, всякий хрусталь, агаты от геолога. И все такое незастрахованное!
Алехин испытывал нежность и беспокойство.
Вздохнув, снова нажал на звонок.
За дверью, будто далеко-далеко, запела невидимая птичка, потом послышались легкие птичьи шаги.
Персональный пенсионер Евченко Кузьма Егорыч когда-то писал книжки по советскому праву, преподавал в высших учебных заведениях, был активным членом единственной прогрессивной партии и много занимался общественной работой.
Он и сейчас многим интересовался.
Когда бы Алехин ни заходил к Кузьме Егорычу, он всегда сидел в махровом халате за огромным письменным столом и разглядывал через мощную лупу какие-то документы и газетные вырезки. За спиной пенсионера в коричневой раме висел большой портрет Генералиссимуса, вырезанный из послевоенного «Огонька».
- Вы прямо как бывший шпион, - доброжелательно подмигивал Алехин, желая сказать пенсионеру приятное.
- Типун тебе на язык, - пугался Евченко.
Лысый, остренький, моргал белесыми ресничками, впивался взглядом в Алехина. Доктор зоологических наук, никак не меньше! Почему зоологических, Алехин не знал, но так думал. Было, было в пенсионере Евченко зоологическое упорство. Он, например, никак не хотел пролонгировать страховой договор.
- Кузьма Егорыч, - убеждал Алехин, - имея пролонгированную страховку, вы обеспеченный человек. Сломаете руку - получите на лечение. Сломаете ногу - получите еще больше. А если переедет вас поезд - считай, уже и миллионер!
- А деньги? - сварливо, но резонно возражал Евченко. - Куда они мне, если меня поездом переедет?
Логика в словах Евченко была.
Но Алехин не сдавался. Намекал, что был случай, один дедок умер. Считался бедным, а оказывается, имел страховку. Теперь на эту страховку учится его любимый наследник - талантливый юноша-ветеринар.
- Ну да, не буду я поддерживать прыщавых, - моргал белесыми ресничками пенсионер Евченко. - «Мертвые с косами вдоль дорог стоят, дело рук красных дьяволят». Орут целыми днями, ничего святого.
А еще было, ненавязчиво намекал Алехин, скончался в одночасье один дедок, всю страховку оставил детскому садику. Этого дедка, благородного человека, детский садик всем составом провожал в последний путь. Как настоящего человека. Даже детей-грудничков несли воспитательницы в голове процессии.
Евченко возмущался: зачем на похоронах столько писку?
Глава XIV
- Это я, Кузьма Егорыч!
- Да зачем ты опять? - ворчал пенсионер Евченко, неохотно возясь с цепочками.
- Вот видите, Кузьма Егорыч, - поймал пенсионера Алехин. - Путаетесь в цепочках, дверь на семи запорах, как в тюрьме. Конвоиров не хватает. А застрахуете имущество, ничего бояться не надо.
- А если унесут застрахованное?
- Купите новое.
- А если унесут новое?
- Снова купите. Еще более новое. Так сказать, круговорот средств и вещей в природе. Вон у вас телевизор «Атлант». Древность. Ему больше лет, чем вам. Таких уже не выпускают. Пусть прут! Вы получите страховку и купите «Сони» с экраном на полстены.
- Ладно, проходи.
- Вы меня так шпыняете, как человекообразную собаку, - пожаловался Алехин, входя в холостяцкую квартиру пенсионера. - Вы же умный человек. Я сам слышал, как вас называли - умный.
- Где? - подозрительно заинтересовался Евченко.
- В магазине, наверное, - соврал Алехин. Для своих клиентов он никогда не жалел добрых слов. - Я, кстати, так же думаю.
Он говорил, а сам рассматривал знакомую комнату.
Книжный стеллаж, на стене портрет. Книг много, но все больше справочники и энциклопедии. Алехин однажды заглянул в том на букву Б. Интересно было: правда, что враг народа английский шпион маршал Берия носил золотое пенсне, или враки? Но статьи о маршале Берии в томе на букву "Б" в энциклопедии не оказалось. Вместо нее была вклеена цветная карта Берингова моря.
С непонятным волнением Алехин рассмотрел на письменном столе персонального пенсионера толстую книгу в красном переплете.
«Лоция Черного моря».
Зачем пенсионеру Евченко лоция? Не желая задавать прямой вопрос, Алехин начал издалека:
- Вот за что мы всю жизнь боремся, Кузьма Егорыч?
Пенсионер ждал такого вопроса.
- Чего же тут не понимать, Алехин? Всегда боролись и всегда будем бороться за счастье народа. - Он даже нахмурился: - Смысл всякой вечной борьбы - счастье народа.
- При всех режимах? - не поверил Алехин.
- При всех законных правительствах, - строго поправил пенсионер Евченко. - Многие поколения русских революционеров доказали ценой собственных кристально чистых жизней то, что любой человек достаточно высокой духовной организации чрезвычайно способен с героической и максимальной самоотдачей бороться за общее счастье, к чему мы и должны их незаметно подталкивать.
Алехин кивнул.
Везет старику. Совсем рядом, за стеной, всего в метре от ничего не подозревающего упрямого пенсионера живет Верочка. Она может ходить по квартире в одном легком халатике, несмотря на такую близость. А Евченко, как любой сосед, в любое время может заглянуть к ней… Скажем, за солью… Но вот зачем ему «Лоция Черного моря»?.. Вслух он все же спросил о другом.
- А что есть счастье, Кузьма Егорыч?
- А счастье - это есть мир на всей Земле, - незамедлительно ответил пенсионер. - Всеобщий всеобъемлющий мир. И свободный труд. И всеобщее равенство. И равенство всех освобожденных от какой бы то ни было духовной и материальной ответственности.
Он подумал и уточнил:
- Больше от материальной.
Сам он в застиранном махровом халате и в теплых тапочках не выглядел почему-то человеком, полностью свободным от духовной и материальной ответственности. И ободренный этим наблюдением, Алехин умно заметил, что в этом году чуть ли не юбилей знаменитого высказывания: жить стало лучше, жить стало веселей. А странно. Вот он, Алехин, несмотря на все прогрессивные изменения, несмотря на все пережитые им режимы («Законные правительства», - строго поправил пенсионер)… несмотря на все пережитые им законные правительства, до сих пор обитает в деревянном домике, предназначенном на снос еще при Брежневе, и бегает в деревянный сортир на глазах всей огромной девятиэтажки.
- А дурак он и есть дурак. - Пенсионер Евченко никак не склонялся к сочувствию. - Настоящий человек, Алехин, имеет право на всеобщее счастье только в том случае, если он не рассматривает всех других людей как средство для достижения своего личного счастья.
И объяснил:
- Посадить дерево, Алехин, воспитать тихого ребенка, оплодотворить одну отдельно взятую верную женщину - это, Алехин, еще не все. Это, Алехин, каждый умеет. Под освобождением человека мы, материалистические философы, имеем в виду не просто освобождение от всех форм духовной и материальной зависимости, но еще и от всех форм зависимости от самой природы.
Пенсионер увлекся.
А Алехин почему-то вспомнил металлическую игрушку, навязанную ему алкашами Заратустры Наманганова. Ведь точно заржавеет рак в кармане сырой ветровки… И зачем сдалась пенсионеру «Лоция Черного моря»?..
- …когда миллиарды и миллиарды самых различных пониманий сольются воедино, - вдохновенно пел пенсионер Евченко, - и образуют некую единую гармонию, подобную гармонии музыкального эпического симфонического произведения, вот тогда, Алехин, наступит счастье и для тебя лично.
- А для вас?
Пенсионер Евченко обиделся.
Он даже замахал маленькими, покрытыми коричневыми пигментными пятнышками лапками, но Алехина это не смутило. Он хорошо помнил главное правило страхового агента: какую бы чепуху ни молол клиент, выслушивать его надо терпеливо и до конца. Пусть размахивает пигментными лапками, никогда не перебивайте клиента. Смотрите ему в глаза. Улыбайтесь. Даже если он вам противен, улыбайтесь. Клиент не говорит ничего путного? А вам-то что? Дайте ему выговориться, он станет податливее.
Алехин вздохнул.
- Счастье счастьем, Кузьма Егорыч, а вот меня вчера возле собственного дома чуть алкаши не побили. - Он знал, что пенсионер Евченко, как любой смертный, с интересом относится к таким историям. - Полный беспредел, Кузьма Егорыч, - пожаловался Алехин, с подозрением поглядывая на «Лоцию Черного моря». - Алкашам дай волю, они и море подожгут.
- А что? И подожгут, - горячо откликнулся пенсионер.
И вдруг полез суетливо в какие-то бумаги, кучей сваленные на письменном столе:
- Я раньше думал, что не горит море. А оказывается…
- Что оказывается?
- А ты вот сам почитай. Вот бери, бери. Это вырезки из газеты. Из большой газеты. - Пенсионер Евченко, как суетливый паучок, бегал по комнате. - Да возьми, возьми с собой, вернешь потом. А то держишь меня за этого… - Он не решился произнести вслух задуманное им слово. - Вот почитай. Тебе такое в голову прийти не могло. А это научный факт!
Глава XV
Алехин и на этот раз ушел от пенсионера ни с чем, только с газетной вырезкой.
Это его разозлило. Встречу алкашей - побью, решил. Или позову сержанта Светлаева…
Пива выпить…
Дверь открыл сам сержант милиции.
- Как служба?
- Нормально.
- Как здоровье?
- Нормально.
- Как жена?
- Нормально.
И все такое прочее.
Здоровенный плечистый сержант Светлаев был в милицейской форме.
Обычно встречал в потрепанном спортивном костюме, а тут в полной форме. Наверное, вернулся с дежурства. Крепкий, волевой, как глыба гранита. Много подумаешь, прежде чем бросишься на такого крепкого и волевого сержанта.
- Проходи.
- Да нет. Бери канистру и пошли. Пивка купим. - И пошутил: - Дома у меня рак есть.
Странно, но о раке он упомянул с неким холодком в груди. И мысль о том, как удивится сержант, увидев, что рак металлический, тоже почему-то не развеселила Алехина.
- Рак?
- Ага. Вот такой.
- Рак - это нормально.
В сущности, Алехин не разделял мнения сержанта, но слово уже вырвалось. Он еще раз показал на пальцах:
- Вот такой.
- Нормально, - кивнул сержант. - Значит, очищаются наши водоемы.
- Вовсю, Сема.
- А мы власть ругаем.
- Ага, Сема.
- Я раков ловил на Ладоге, - вспомнил сержант. - Нормально. - И неожиданно приуныл: - Только в командировки далеко не посылают. Так… Куда-нибудь рядом…
- Это куда же? - полюбопытствовал Алехин.
- Служебная тайна, - твердо отрезал сержант.
В комнате зазвонил телефон и, как все у сержанта, звонок показался Алехину твердым и волевым.
- У аппарата, - твердо сказал сержант Светлаев.
И твердо удивился:
- Гражданин Алехин? Присутствует гражданин Алехин.
И еще больше удивился:
- Есть передать трубку гражданину Алехину!
И поманил страхового агента пальцем.
- Меня? - не поверил Алехин.
И услышал в поднесенной к уху трубке мощное чужое дыхание.
И услышал чужой, страшный до паралича, а оттого чрезвычайно убедительный голос: «Горит, Алехин, море… Горит…» И почти без перехода: «И место жительства сменишь…»
Пискнуло и пошли глухие гудки отбоя.
Розыгрыш, с противной тоской подумал Алехин. Сонька, наверное, подбила своего глупого речника. Не зная, что сказать, пояснил туманно:
- Это, Светлаев, из обменного бюро… Я тут занялся обменом… Есть, говорят, варианты… Вот звонят…
- А зря, - твердо отрезал сержант. - Домашние номера сотрудников МВД не подлежат разглашению.
- Какое ж тут разглашение?
Подозрительно поглядывая то на Алехина, то на замолчавший телефон, сержант Светлаев переоделся в штатское. Сейчас даванем пивка, успокоимся, подумал Алехин. А рак это шутка. Он нам не по зубам.
Глава XVI
Пивные киоски или не работали, или запасов пива не имели.
- Хоть на Чукотку езжай, - рассердился сержант.
- Почему так далеко? Светлаев не ответил.
Стоял насупясь.
Всерьез настроился на отдых, а тут…
- Вот посмотри, - сказал Алехин, не желая длить молчание. - Видишь, мой домик, а за ним пустырь?
- Нормально. Мой участок.
- Гнусное местечко.
- Это почему?
- Меня вчера трое там встретили.
- Кореша?
- Какие кореша! Алкаши. Унизили всяко, загнали в лужу. Нагнули, можно сказать. Сапогом пинали в лицо.
- Сапогом?
- Ага.
- А следы побоев?
- Что? - не понял Алехин.
- Следы побоев где?
- Ну, следы… Это…
- Не нравишься ты мне сегодня, Алехин. Жизнь, она, конечно, сложная. Вот по статистике, есть такие города, где каждая вторая женщина изнасилована. Так даже в тех городах не так финтят, как ты.
- То есть как это каждая вторая? - опешил Алехин.
- А вот так.
- А если в таком городе живут три сестры?
- Считай, две уже изнасилованы. Или одна, если повезет, - твердо объяснил сержант Светлаев. - Зависит от последовательности. Нормально. Если одна за другой стояли, то одна или две обязательно изнасилованы.
- А что же милиция?
- У меня на участке тихо, - уклонился сержант от прямого ответа.
- Ну, не скажи. Меня вчера нагнули, пинали сапогами в лицо. Ссора, в общем, получилась.
- Ты, Алехин, разгласил тайну служебного телефона!
- А у тебя, Светлаев, участок запущен!
- А где следы от побоев?
- А почему каждая вторая изнасилована?
- Ты клевещешь на органы!
- А ты защитить не можешь!
Позже, рассказывая про эту ссору, Алехин клялся, что ему не хотелось ссориться, но будто тянули его за язык. И сержанта тоже. Оба зациклились, в груди холодок. Короче, разошлись недовольные.
Глава XVII
Дома, вспомнив о металлическом раке, Алехин перерыл мокрую одежду, но рака не нашел. Развесил простирнутое белье и ветровку в садике. Долго любовался на прибор крупного математика Н. Зеленая линия весело прыгала по экранчику, давая при приближении Алехина неожиданные всплески. Но, может, так и должно быть. По какой-то непонятной ассоциации он вспомнил про газетную вырезку упрямого пенсионера Евченко. Его даже холодком обдало, когда он увидел название статьи, вырезанной пенсионером Евченко из «Литературной газеты».
«Когда взорвется Черное море?»
Это что же такое?
«…Судьба Черного моря, - прочел Алехин, не веря собственным глазам, - судя по результатам последних научных экспедиций, оказалась вдруг на весах жесткой, даже, походке, жестокой альтернативы: мы в любой момент можем стать свидетелями и участниками небывалой экологической катастрофы, число жертв которой никто не берется подсчитать».
Неужели даже крупный математик Н. не берется? - испугался Алехин.
«…О крымских событиях конца 20-х годов (землетрясение силой 8 -9 баллов), - прочел Алехин, - остались многочисленные свидетельства очевидцев, среди них, например, недавно рассекреченный рапорт начальнику Гидрографического управления Черноморского флота, составленный по данным военных постов наблюдения и связи на мысе Лукулл, Константиновского равелина (Севастополь) и Евпатории.
Из упомянутого рапорта следует, что в море землетрясение сопровождалось появлением огня:
ВПНС Лукулла 0 ч. 42 мин. - столб пламени продолжительностью 5 с;
Евпатория 2 ч. 48 мин. - на море вспышки огня белого цвета;
Севастополь 3 ч. 31 мин. - по пеленгу 255 вспышка огня высотой 500 м, шириной 1, 5 морской мили;
ВПНС Лукулла 3 ч. 41 мин. - по пеленгу 260 замечена огненная вспышка высотой около 500 м, шириной около 1 морской мили.
Что это было?
Откуда поднялись над морем гигантские всполохи огня?
Что могло гореть на открытом водном пространстве?»
Алехин стопроцентно разделял недоумение автора.
«…Ответить на это тогда, более чем семьдесят лет назад, было, конечно, гораздо легче, но, увы, бесценные документальные свидетельства о необычайном явлении десятилетиями оставались неизвестными для науки. С соответствующими грифами они легли в архив ВМФ, хранящийся в Санкт-Петербурге. И сейчас мы вправе наконец спросить: в чем заключался секрет случившегося?»
К сегодняшнему дню, утверждал автор статьи, существует лишь одна, зато во многом согласующаяся с указанными данными версия: внезапное сильное подводное землетрясение спровоцировало выход из глубин моря к его поверхности, а затем самовозгорание огромных количеств горючего газа сероводорода. Не случайно в журналах наблюдений указано на «неожиданное вскипание спокойного моря», на «тяжелый запах тухлых яиц», на «бурый дым после огненных вспышек» и тому подобное. Гигантскими полукилометровыми факелами полыхал над открытым морем скорее всего именно сероводород.
Чувствуя странное стеснение в груди («Горит, Алехин, море… Горит…»), невидяще уставившись глазами на окна освещенной вечерним солнцем Верочкиной девятиэтажки, Алехин задумался.
Из текста статьи следовало, что мертвые безжизненные пространства сероводорода заполняют все Черное море от глубин в 100 -200 метров до самого дна с рекордной глубиной в 2245 метров. Другими словами, сероводородом заражено более девяти десятых всего объема прекрасного Черного моря, на котором Алехин так часто раньше бывал. И количество ядовитого горючего газа все возрастает и возрастает.
«Да что же это такое? - испугался, прикинув масштаб явления, Алехин. - Я, значит, отдыхаю где-нибудь в Сочи или в Пицунде, а содержание ядовитого газа в море все растет?»
В 1974 году, узнал Алехин, американские ученые (везде эти американцы!) вроде бы решили, что, к счастью, началось естественное затухание опасного процесса, однако вскоре их оптимизм (так им и надо!) начал затухать. Верхняя граница сероводородного слоя в Черном море вновь по каким-то неясным причинам начала подниматься, причем в ускоренном темпе. К концу 80-х (Алехин как раз приезжал в Пицунду) скорость подъема верхней границы достигла двух метров в год. Аэробным, то есть живым, содержащим живительный кислород, слоем в Черном море остается сейчас только его поверхность. То есть на человечество надвигается невиданное экологическое бедствие. Не дай Бог, ударит новое землетрясение - сразу вскипит спокойное до того море и с чудовищной силой взорвется над морскими просторами ужасный горючий газ.
«Горит, Алехин, море… Горит…»
Понятно, что после такой вспышки побережье вокруг Черного моря на многие тысячи километров будет сожжено и отравлено, а в воздух будет выброшено неисчислимое количество едкой серной кислоты. И кто может предсказать, в какую сторону по воле ветров отправятся черные кислотные тучи?
Алехин представил: вот они с Верочкой гуляют по берегу прекрасного Черного моря, а издали неожиданно наползает черная кислотная туча. А у них с Верочкой нет даже зонтиков. Ведь одежда на Верочке расползется на клочки, пожалуй, ошеломленно, но живо представил Алехин.
И оборвал себя.
Подошел к тому месту в статье, которое по-новому вдруг высветило его недавнюю беседу с паскудными корешами Заратустры Наманганова. Автор статьи как-то нехорошо, как-то очень даже нехорошо подчеркивал, что землетрясение - это вовсе не единственная штука, которая способна сыграть роль адской запальной машинки. По Черному морю, намекал автор, плавают корабли самого различного назначения, на нем испытывают боевые торпеды, бомбы, мины. Опять же, туристы швыряют окурки за борт, тревожно подумал Алехин. Известно ведь, что, если есть возможность совершить какую-нибудь пакость, всегда найдется придурок, способный ее совершить.
Он чувствовал себя беззащитным.
Выйдут однажды с Верочкой на катере в море, а вода под катером вдруг вспухнет, вскипит, гнусно дохнет тухлыми яйцами…
Интересно, зачем понадобилась «Лоция Черного моря» пенсионеру?
Глава XVIII
Смутно, нехорошо стало на душе Алехина.
Набрал знакомый номер. Откликнулась Верочка. Он обрадовался:
- У нас вчера Зоя Федоровна видела летающую тарелку.
- И все?
В голосе Верочки не слышалось ласки.
- А еще мне подарили металлического рака, только он куда-то запропастился.
- И все? - Холодок в голосе Верочки прозвучал уже совсем явственно.
- А еще я прочитал в газете, что Черное море может взорваться.
- И все?
- А разве этого мало?
- Алехин, - чуть не заплакала Верочка. - У меня в квартире лопнули трубы, кругом вода, даже с потолка течет. Я хотела сходить в театр на «Лебединое озеро», а ты со своим раком!
- Верочка, - обрадовался Алехин, - давай я тебе помогу.
- Я уже сантехника вызвала.
- На ночь? - ужаснулся Алехин.
- Какая разница? - обиделась Верочка. - Лишь бы пришел.
- Прийти-то придет, только что от него пользы?
- Почему ты так думаешь?
- Потому что все они алкаши!
- Надо верить в людей, Алехин!
Верочка повесила трубку.
В Алехине все кипело. Ну конечно! Лопнули трубы, сейчас сантехник придет. Ноги длинные, глаза лесные. К такой чего не прийти. Только он, Алехин, управился бы со всем за полчаса!
Тревожно было Алехину.
Сидит где-нибудь в подвале грязный террорист-сантехник и подло мастерит грязную самодельную бомбу. Может, сидит рядом, в соседнем доме. Пьяный, сходит к Верочке, дунет в трубу, а потом сядет в поезд, доберется до Черного моря, скотина, наймет катер и запузырит грязную бомбу куда поглубже.
Вот бы поймать такого.
За совершение такого подвига любое правительство не пожалеет даже отдельного домика…
- Еще бы! - услышал Алехин ровный, отливающий металлом голос.
И обернулся.
И увидел на столе рака.
Глава XIX
Ну, клешни - он ими слегка пощелкивал, попугивал. Ну, многочисленные усики - он ими медленно поводил. Ну, плоский, короткий, отливающий литой медью хвост. Ну, масса неясного назначения псевдоподий. А особенно глаза. Маленькие, черные, как бусинки. Глаза свои рак стеснительно, но высоко поднимал над собой - они были на тоненьких стебельках и вращались, как перископы. Иногда рак пятился, отступал, прятался за стакан с мутной водой, тогда Алехин только эти черненькие бусинки-глаза и видел.
- Ты кто? - нервно спросил Алехин. - Что я тебе сделал?
- Не хватало еще, чтобы ты мне что-нибудь сделал, - так же ровно и с большим достоинством ответил рак. Он беспрерывно помахивал, шевелил, подергивал всеми своими многочисленными усиками, клешнями, псевдоподиями. Алехин так и решил, что это дорогая импортная игрушка со встроенным магнитофончиком и с реакцией на человеческий голос.
Но полыхнуло вдруг воспоминание о вчерашнем сне.
Темный берег, коричневые глинистые холмы, уютный домик вдали, несомненно, его, Алехина, домик. И он с Верой, застыв у калитки, счастливо и слепо следит за морским прибоем. Несомненно, он, Алехин, получил домик от какого-то сильного правительства. Как Большой Герой. И получил, несомненно, за крупный подвиг. Может, даже за то, что спас Черное море от грязного террориста-сантехника. Правда, на соснах, похожих на рыжий укроп, вспомнил Алехин, возились какие-то рукокрылые, и у Верочки было много присосков…
- Ты кто?
- Я твой счастливый случай, - ровно ответил рак. - Звать Авва.
- А я - Алехин, - на всякий случай представился Алехин и с большим сомнением хмыкнул: - Как это - Авва? Почему?
- А почему ты Алехин?
- Ну у меня и отец, и дед, и прадед - все были Алехиными.
- А мне ты в этом отказываешь? Алехин пожал плечами.
- Давай я буду звать тебя просто Алехиным.
- Зачем?
- Мы ближе станем друг другу. Я ведь вообще-то троякодышащий.
- Это как?
- А так. - Рак Авва многие человеческие слова воспринимал буквально. Например, слово «скотина». - Как всякая троякодышащая скотина, - пояснил он без всякого кокетства, - я дышу так, и еще так, и еще вот этак. Ты на ночь сунул меня в таз с мыльной водой, гадость какая, а я доброжелательно беседую с тобой и мечтаю долго продолжать наши беседы.
Клешня рака стеснительно поднялась над стаканом, потом из-за другого края сверкнули черные бусинки-глаза. Они показались Алехину чрезвычайно умными, и это ему особенно не понравилось. Взял бы и вырвал с корнем!
Но Алехин держался.
Что-то заставляло его соблюдать вежливость по отношению к столь непривычному троякодышащему созданию. Решил, пусть болтает. Не кусается, уже хорошо. И глаза умные.
Последнее почему-то не нравилось Алехину. Беспокоило. Навевало печаль.
«Ну почему так? - думал он. - Почему Верочка вызвала сантехника? Мне не верит? Почему длинноволосый бил меня и всучил умного говорящего рака? Почему пенсионер Евченко никак не желает пролонгировать страховку? А Зоя Федоровна такую летающую тарелку видела, что ее собственное отражение ей безнравственно подмигнуло. И домик никак не сносят. И Верочка объявила испытательный срок. Гадко. Гадко».
- Это еще что, - высунулся из-за стакана рак. - Это еще ничего. Будет гаже.
- Да куда ж гаже?
- Есть куда, - рассудительно помахал клешней рак. - К примеру, домик твой вообще сгорит, а Верочка выберет другого. Или пенсионер Евченко напишет на тебя донос, а метелка Ася приведет в твой домик всех своих сопливых детей. Или сержант Светлаев притянет за разглашение служебных тайн. Ты плюнь на всех. Прямо на всех и плюнь.
- На кого это на всех?
- На счастливчиков-соседей по девятиэтажке, на алкашей, хулиганов, гегемонов, кондукторов, упрямых пенсионеров, тупых сержантов, на членов правительства, - ровно перечислил рак Авва. - На всех подряд! В конце концов, Алехин, их много, а ты один. Купи билет, лети на Черное море. А я дам тебе одну маленькую штучку. Ты запузыришь ее поглубже, вот всем и прилетит. Они еще пожалеют, что не ценили тебя.
- А за что меня ценить?
- Ну как? - с гордостью произнес рак. - Ты - Алехин.
Алехин выпучил глаза. Кажется, наглость рака Аввы не имела пределов.
- Я сейчас тебе так запузырю, - сказал он, - что ты своих клешней не соберешь.
- Ты лучше подними трубку, - посоветовал рак, стеснительно топчась за стаканом. - Слышишь?
Телефон действительно надрывался.
Алехин поднял трубку и из каких-то страшных глубин опять пахнуло на него подвальным холодом. Из глухих безымянных подвалов вечности, не пронумерованных никакими астрономами, услышал он ужасный знакомый голос: «И место жительства сменишь…»
И сразу отбой.
Глава XX
…Почему сны? Зачем сны? Как объяснить радость и печальную тревогу коротких и быстрых снов? Почему в снах сходится несхожее? Почему, если тебе плохо, сон способен утешить?
Алехину снился домик.
Тот самый, что он, похоже, получил как Большой Герой.
Крошечный милый домик в два этажа с витой деревянной лестницей.
Стоял он на берегу моря за аккуратным штакетником. В соснах, похожих на колючий рыжий укроп, возились рукокрылые. На берегу жирно возились в грязи черные илистые прыгуны. Все тут принадлежало Алехину. Эта была его жизненная база. Она была им воздвигнута, как пирамида. Он всю жизнь возводил ее и теперь на вершине было начертано - ВЕРА. Ни люди, ни время не могли сокрушить возведенную им пирамиду, потому что имя ВЕРА, начертанное на ее вершине, включало в себя и НАДЕЖДУ, и ЛЮБОВЬ.
Алехин шел по узкой уютной дорожке, посыпанной желтым песком.
Он старался не шуметь, не скрипеть башмаками. Он видел в окне Верочку, она жарила на кухне что-то вкусное. Он торопился к Верочке, он жаждал Верочку, но чем ближе подходил, тем больше тревожился, потому что в знаменитой Книге было сказано: «Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною - ЛЮБОВЬ». А Верочка, наверное, никогда не слышала про дом пира. Она стояла у открытого окна, потом крепкой грудью навалилась на подоконник и подставила влажные губы для поцелуя. Алехин жадно сжал Верочку, и она прижалась к нему, повторяя по-немецки: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…»
Алехину было хорошо.
Обнимая Верочку, он знал: Большой Герой победил в великой борьбе.
Но с кем и как он боролся? Почему это мучило его даже во сне? Какая-то неправильность чувствовалась во всем. Алехин хотел проснуться, но несло терпким колючим дымом, а Верочка обнимала его сразу всеми присосками, страстно шепча: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…» И ни с того ни с сего у Алехина начала расти борода. За считанные минуты она, как туман, покрыла окрестности. А невидимая рука выставила перед ним огромную фотографию. Безрадостную, он это понимал. Опаленные деревья, печная труба над руинами… Война, понимающе качал головой Алехин. И вдруг понял, что это не война, а руины его собственного домика…
Он проснулся.
Но запах гари не исчез.
Потом алый язык пламени с треском прорезал серую удушающую мглу и до Алехина дошло: горит, горит его гнездо! Горит его дом родимый, единственный, предназначенный на снос. Пылает с четырех углов. Рабочим портфелем Алехин высадил стекла и обожженный, отравленный, исцарапанный вывалился из окна.
Огонь шумно рушил стропила.
Подъехавшие пожарники помочь Алехину не могли. Просто сбивали пламя, не давая ему дотянуться до окон девятиэтажки.
- Твой? - сочувственно спросил испачканный сажей пожарник, поставив перед Алехиным портфель.
- Мой, - хмуро ответил Алехин.
- Под окном валялся.
Алехин кивнул.
- Что сохранилось-то у тебя?
- Вот ветровка, - хмуро объяснил Алехин. - Сушилась на веревке. Ну и портфель.
- Ну хоть портфель сохранился. Считай, повезло.
- Так и считаю, - хмуро кивнул Алехин.
Тоской, безнадежностью, чем-то невыразимым, неясными, но тревожными обещаниями несло от дымящегося пепелища.
Глава XXI
Впоследствии Алехин никак не мог восстановить в подробностях тот день.
Зато метелки в страховой конторе проявили себя с самой лучшей стороны. Они не только сочувствовали, они помогали. А Зоя Федоровна сказала: «Алехин, на три дня ты свободен. Тебе следует отдохнуть». И почему-то добавила: «Как погорельцу». Услышав такое, метелки дружно набросились на Зою Федоровну. Дескать, как так? Алехину нужен настоящий отдых. Двадцать четыре дня, пока не опомнится. Но Зоя Федоровна остудила их пыл:
- Есть закон.
И добавила, потянув носом:
- Может, пил?
И повернулась к Алехину:
- Согласен насчет закона?
Алехин был согласен. Он знал, что в принципе Зоя Федоровна относится к нему не хуже, чем к метелкам. В конце концов, именно она, пользуясь своим официальным положением, выбила Алехину номер в гостинице. Как погорельцу. А в гостиницу ему позвонила Верочка. Сама!
- Какой ужас, Алехин, - сказала она. - Я увидела в окно закопченную печку с длинной трубой и решила, что ты сгорел.
- Уж лучше бы сгорел.
- Оставь, Алехин. Самое дорогое у человека - это жизнь.
И нелогично пожаловалась:
- А у меня, Алехин, все наоборот. У меня вода отовсюду. Я, наверное, утону, Алехин.
- Ты же вызывала сантехника… На ночь… - не удержался Алехин от маленькой колкости.
- Он считает, что текут скрытые трубы.
- Какие скрытые трубы в панельном доме?
- Так сантехник сказал. Он, кстати, культурный и воспитанный человек. Я угостила его чашечкой кофе, - отомстила Алехину Верочка. - А на сегодня вызвала специальную бригаду.
- У тебя кофе не хватит.
- Я хорошо зарабатываю, Алехин. - Верочка догадывалась, что сердце Алехина разрывается от ревности, поэтому не обижалась. - Я взяла день без содержания. Вот сижу у окна, смотрю на твою закопченную печку и жду сантехников.
- Может… помочь?
Спрашивая, Алехин оставил всякий юмор.
Он теперь разговаривал с Верочкой серьезно.
Он вовсе не набивался к ней в гости (как погорелец). Просто не хотел оставлять Верочку одну с целой бригадой пьяных сантехников. «Сейчас! Сейчас!» А сами только и знают, что хватать беззащитную женщину за крутой бок.
Вот Алехин держался с Верочкой умеренно.
Но бок крутой тоже держал в уме.
Глава XXII
Положив трубку, Алехин спохватился: а где рак? Где рак Авва? Неужели сгорел? Что скажет Заратустра Наманганов? Ведь Алехину намекали, что отдают рака на небольшой срок. Если они так били меня за то, что я не хотел брать, подумал Алехин, то как будут бить за то, что не хочу возвращать?
- Не думай об этом, - услышал Алехин знакомый голос.
На поцарапанной гостиничной тумбочке, прячась за графин с мутноватой несвежей водой, сидел рак.
- Как ты выбрался из огня?
- Из огня? Из какого еще огня? - Рак Авва, кажется, не понял вопрос. Он обновленно с любовью шевелил сразу всеми усиками, псевдоподиями и клешнями. - А-а-а, - все-таки дошло до него, - огнем ты называешь процесс окисления! Да, там все окислилось, - с глубоким удовлетворением выдохнул он. - И металл окислился. И дерево. И целлюлоза. И то, что вы называете пластической массой.
Глазки-бусинки, поднятые над графином, с интересом обозревали гостиничный номер.
Поцарапанная тумбочка.
На ней графин с мутноватой водой и телефонный аппарат.
Типовая гостиничная кровать, стол, торшер у стены. Живописная картина на стене «Утро в бобровом лесу» - ранний период безымянного гостиничного мастера. Настолько ранний, что по полотну между редких хвойных деревьев ходила только беременная медведица. А за широким хвойным деревом угадывалась настороженная фигура русского охотника с большим биноклем в правой руке.
- Я много не дам, - загадочно произнес рак, - но свое ты получишь.
Алехин пожал плечами. Он не знал, рад ли он появлению рака. Кажется, немного привык к нему. В любом случае он смутно чувствовал за раком нечто огромное и вовсе не игрушечное, как казалось в первые минуты общения.
- Встряхнись! Докажи им всем, что они козлы.
- Кому это им?
- Да всем! Я перечислял. Ты помнишь. Трахни от души. Домик у тебя сгорел, квартира не светит. Верочка хочет посмотреть «Лебединое озеро», а тебе билет купить не на что. Опять же, пьяные сантехники, ночные распития кофе. Ну, Алехин! Кто относится к тебе с душой? Милиционер Светлаев? Или пенсионер Евченко? Или твоя начальница? Или президент страны? Ты же стоишь большего, Алехин. Вот и докажи.
- Я докажу.
- Как? - живо заинтересовался рак, и на тумбочке внезапно появилась желтая банка, очень удобная для пользования - плоская, на боках вмятины для пальцев. Так и просилась в задний карман брюк. - Как? Расскажи подробнее.
- Ну, как… - неуверенно начал Алехин. - Получу страховку…
- Всего-то? - Рак был разочарован.
- А ты чего хотел?
- Ты же высшее плацентное, Алехин! Бери задачу покруче. Вот лежит взрывной запал на тумбочке, видишь? Отдаю бесплатно. Садись в поезд и отправляйся к Черному морю. Отдохни, отведи душу, а потом запузырь запал в море. Вот они ахнут!
- Кто они?
- Да все, кто тебя не ценит. Ты вот Верочку хочешь, - рак стеснительно отвел глаза, - а она не пускает тебя в квартиру. Ты хочешь жить бурно, а тебя окружают глупые метелки. Ты уважаешь крупного математика Н., а он смотрит на тебя, как на подопытного обоссума…
- Опоссума, - поправил Алехин.
- …какая разница? Никто не обращает на тебя внимания. У всех собственные квартиры, а тебя скоро и из гостиницы выставят. Кто ты вообще, Алехин? Кто о тебе слышал даже на этом свете?
- А тебе-то что?
- Мне за тебя обидно, Алехин. Не хочу, чтобы ты остался ничтожеством. Стукни кулаком по столу, запузырь запал в Черное море!
- Я тебе клешни пообрываю, - пообещал Алехин.
Рак добродушно возразил:
- Я их регенерирую.
И опять взялся за свое:
- Ты только посмотри, как ты живешь, Алехин! В твоем возрасте каждое уважающее себя разумное существо раз пять уже объехало вокруг света. О других планетах я пока не говорю. А ты? Ну, Пицунда. Ну, рынок в Бердске. В твоем возрасте каждое уважающее себя разумное существо переспало с немалой дюжиной самок. О полусамках я даже и не говорю. А ты? Ну, даже предположим, что переспишь ты с Верочкой, что дальше? Пойдут плаксивые дети, нехватка денег, катастрофически надвинется старость. Начнешь болеть, Алехин.
- Это еще почему?
- Верочка начнет болеть.
- Да почему?
- Да по кочану! - не выдержал рак, топнув по тумбочке сразу семью или девятью конечностями. - Докажи всем, Алехин, что ты волевое существо. А то ведь смешное говоришь. Что тебе эта жалкая страховка?
- Знаешь, Авва, - обиделся Алехин, - я, может, и бывал нечист на руку, но совесть у меня чиста.
Затрещал телефон.
Это Верочка, обрадовался Алехин.
Но оказалась не Верочка. Снова прозвучал ужасный голос из Вечности. Низкий, угрюмый, исходящий из темного чрева Вселенной, из непредставимых ее глубин, пугающий до паралича. «Возьми, Алехин, взрывной запал… Трахни этих козлов… Ты свое получишь, Алехин…»
Бросив трубку, он заорал:
- Убери отсюда этот запал, а то я тебя самого трахну!
- Не торопись, Алехин, - терпеливо уговаривал рак, прячась за графином с водой. - А то мы найдем другого. Мир узнает имя Большого Героя, но это будешь не ты. Вся твоя жизнь, Алехин, останется бессмысленной работой на грех. Понимаешь? В процентном отношении, Алехин, доля грехов, вырабатываемых твоими соплеменниками, давно уже превышает долю грехов, вырабатываемых всеми другими цивилизациями. А вы ведь не предназначались для выработки грехов. Сколько можно? Останови процесс.
- Заткнись!
Рак Авва нисколько не обиделся:
- Ты стоишь большего, Алехин, поверь мне. Раз ты на меня голос возвысил, значит, действительно стоишь большего. Нельзя жить так, как вы живете. Сам посмотри. - Рак Авва выставил из-за стеклянного графина клешню и раскрыл валявшуюся перед телефоном желтую книжечку «К сведению проживающих». - Ты сам посмотри, Алехин. Здесь все вранье.
И с наслаждением процитировал:
- «Доставка в номер кофе, сигарет, фруктовой и минеральной воды, вафель и печенья, различных фруктов…» Вот позвони, позвони. Вот закажи в номер различные фрукты!
Алехин из принципа набрал номер дежурной по этажу.
- Различные фрукты? - неприятно откликнулась дежурная. - А может, вам заодно доставить различные спирты?
- Получил? - обрадовался рак Авва, потирая сразу множеством псевдоподий.
И добавил радостно:
- Трахни их всех, козлов!
- Ах, это погорелец? - вдруг дошло до дежурной, и голос ее стал сочувственным, а от того приторным и фальшивым. - Выпили, наверное? - И предложила так же приторно и фальшиво: - Хотите, принесу кофе? У меня свой. Из дому приношу. Растворимый. Одесский.
- Спасибо, - отказался Алехин.
Приторное сочувствие ему не понравилось. Но рака даже оно расстроило.
- Смотри, - ровно произнес он, листая литой клешней странички желтой книжки. - «Гостиница предназначена для временного проживания иногородних граждан в течение срока, согласованного с администрацией гостиницы, но не свыше тридцати суток…» Кончатся эти сутки, куда ты?
- Женюсь на Верочке.
Рак Авва совсем расстроился:
- Хочешь всю жизнь подбирать воду тряпкой?
- Почему?
- У нее трубы текут.
- А ты откуда об этом знаешь?
Рак Авва уклончиво промолчал. Но сдаваться не собирался.
- Вот тебе для начала легкий вопрос, Алехин. Есть Бог или нет Бога?
Алехин оторопел:
- Не знаю.
Но рак и сейчас не думал останавливаться на достигнутом.
- Ладно, Алехин. Предположим, что Бог есть. Да? Но тогда он чего Бог? Только маленькой планеты Земля, или большой Галактики, или Метагалактики, или попросту всей Вселенной?
- Откуда ж мне знать?
- Ты, наверное, атеист, Алехин, - покачал головой рак. - Тогда скажи, атеист Алехин, почему зеркало меняет отражение слева направо, а, скажем, не сверху вниз?
Алехин машинально глянул в зеркало, висевшее под живописным полотном «Утро в бобровом лесу». А действительно, почему?
- Не знаю.
- А хаос? - открыто торжествовал рак Авва. - Скажи мне, Алехин, раз ты такой умный, почему невозможно создать настоящий, истинный хаос? Почему так трудно создавать бесконечные ряды случайных чисел? Почему настоящий случай практически невозможен?
- А это правда так? - удивился Алехин.
- Правда, - удовлетворенно выдохнул рак и перелистнул еще одну страничку желтой книжки. - «Оставлять в номере посторонних лиц в свое отсутствие, а также передавать им ключи от номера воспрещается…» Почему?
- Как почему? А если постороннее лицо очистит твой номер?
- Очистит? - Все-таки рак Авва многие слова воспринимал слишком буквально. - Что в этом плохого? Чистая клешня, чистый номер, чистая Вселенная. Почему, Алехин, нельзя доверить ключ постороннему лицу?
- Давать ключ постороннему лицу, - обозлился Алехин, - значит намеренно провоцировать его на кражу. Не выдержит, сопрет что-нибудь, а ему срок за это накрутят.
- Срок?
Рак Авва задумался.
Слово «срок» явно о чем-то ему напомнило. - «Воспрещается хранить в номере громоздкие вещи, легко воспламеняющиеся и дурно пахнущие вещества…» А это почему?
- Ну, припрешь ты в номер концертный рояль. - Алехин ухмыльнулся. - Как прикажешь убираться горничной?
- Куда убираться?
Алехин демонстративно не ответил.
- А пользоваться нагревательными приборами? - в отчаянии вскричал рак Авва. - Почему нельзя пользоваться нагревательными приборами? Почему нельзя переставлять в номере мебель?
- А это нарушение гармонии, - красиво объяснил наконец пришедший в себя Алехин. - Переставлять мебель и пользоваться нагревательными приборами в номере - это же явное нарушение гармонии, Авва. Сам подумай. Начнется пожар, то есть процесс активного окисления, а в номере громоздкие вещи и легковоспламеняющиеся дурно пахнущие вещества. Соседей отравишь, сам сгоришь.
- Я несгораемый, - возразил рак. - «Воспрещается курить и распивать спиртные напитки в случае возражения других лиц, проживающих в номере…»
- А ты возражаешь? - спросил Алехин, демонстративно раскуривая сигарету.
- Возражаю. - Рак Авва опасливо выглянул из-за графина.
- Перебьешься.
- Все вы такие, - укоризненно покачал клешней рак. - И ты, Алехин, такой. Ничем не отличаешься от других ничтожеств.
И попросил со страстью:
- Помоги себе! Трахни обидчиков! О тебе напишут двенадцать книг. И все будут с отчетливыми изображениями лиц, приятных тебе.
- У меня все фотографии сгорели, Авва.
- Мы их восстановим. Мы снимем настоящий полнометражный фильм. Помоги, Алехин, своим соплеменникам, останови массовую выработку грехов. Грехи планеты Земля одурманили всю Галактику. Мы терпеть не можем. Ваши грехи ложатся на нас. Ваши грехи душат нас. Они не дают нам развиваться. Мы устали отвечать за вас. Зачем тебе слабая капризная самка? Мы доставим тебе крепкую и здоровую из сферы Эккурта. Самки из сферы Эккурта, Алехин, приносят крепкий и волевой помет. Выбери судьбу, достойную разумного существа! Хочешь, я прямо сейчас выдам тебе билет до самого Черного моря?
- А обратный?
- Зачем тебе обратный? Выйдешь в море, запузыришь запал как можно глубже. Вот и все. Зачем обратный билет Большому Герою?
Глава XXIII
А дежурная принесла кофе.
Это была молодая, уже увядающая женщина.
Она во все глаза смотрела на погорельца Алехина. Она охала и ахала, все еще приторно, но уже не так фальшиво. Она вынимала из карманов фирменного голубого халата печенье и сахар в пакетиках. Рака на тумбочке и взрывной запал она почему-то не замечала. По крайней мере ни разу не посмотрела в сторону тумбочки. Выпроводить ее оказалось не так просто. Но она отвлекла Алехина. Честно говоря, он ведь пока никак не представлял своего будущего. Если, скажем, поддаться на уговоры рака Аввы и трахнуть всех, то во что это выльется, какие формы приобретет? Алехину вовсе не хотелось превращаться в какое-нибудь знаменитое членистоногое, ему не хотелось иметь крепкий здоровый помет от какой-то там крепкой и волевой самки из сферы Эккурта. Тревожила его и туманная судьба Большого Героя. Что это вообще за Большой Герой? За что отличают таким необычным званием?
Но главное - Верочка. Хрустальная вершина его величественной жизненной пирамиды.
Он не выдержал и набрал знакомый номер.
К сожалению, за истекший час настроение Верочки нисколько не улучшилось.
- Я всех соседей обошла, Алехин, ни у кого вода не бежит, только в моей квартире. И сантехников нет до сих пор.
- Хочешь, приду?
- Не надо, Алехин. - В обычной жизни Верочка руководствовалась какими-то своими, впитанными с молоком матери представлениями. - У меня тут как на «Титанике».
- А ты плюнь, - вдруг предложил Алехин, ужасно поразившись собственной смелости. - Придут сантехники и пусть занимаются. А ты уйди. И ключ им не оставляй. Для ответственности. Пусть работают, пока все не сделают.
- Да куда я пойду, Алехин?
- Как это куда? - заорал он. - Ты же хотела посмотреть «Лебединое озеро». Пошли в театр. Я погорелец, а у тебя трубы текут. Куда нам еще идти?
- На «Лебединое озеро»? - переспросила Верочка.
И сказала, подумав:
- Пошли.
Алехин чуть не уронил трубку.
Он был в восторге. Он даже замахнулся трубкой на рака Авву, нацелившегося было отключить телефон: «Я тебя сейчас трахну!» И уже в трубку закричал Верочке:
- Правильное решение! Нельзя поддаваться никаким обстоятельствам! Захотела посмотреть «Лебединое озеро», иди в театр! - И, прикрыв трубку рукой, грозно пообещал нервничавшему раку: - Я тебя трахну!
Последние слова, кажется, расслышала Верочка.
Она как бы ничего не поняла, но обрадовалась:
- Ну ладно. Жди у театра.
Глава XXIV
Алехин был в восторге.
А опечаленный рак, укрывшись за графином, следил за Алехиным с болью и с недоумением. Дом сгорел у человека, важный выбор не сделан, будущее под вопросом, а он рвется к болезненной капризной самке.
- Тебе не понять, - заявил Алехин. - Тебе, Авва, самому пора брать билет. И тоже в один конец. Только не к Черному морю, а куда-нибудь подальше на север.
И предупредил:
- Начнешь спорить, суну тебя в сосуд с царской водкой.
И вдруг похолодел.
Деньги! Деньги! Вот о чем он забыл. У него нет денег!
И немедленно в контору.
Ответила вахтерша. Метелки, значить, ответила, у Зои Федоровны. А Зоя Федоровна, значить, не велела никого звать к телефону.
Алехин позвонил сержанту Светлаеву.
Домашний телефон не отвечал. Пришлось звонить в отделение.
- Сержант Светлаев отсутствует.
- А где отсутствует сержант Светлаев?
- В служебной командировке.
- В Черепаново? В Бердске? В Искитиме? Где?
- Никак нет. На Чукотке.
- Разве у сержантов милиции бывают такие командировки?
Трубка растерянно и завистливо засопела, тогда Алехин позвонил Соньке.
- А, это ты, скунс? - ответила трубка наглым голосом речника Косенкова. - Чего тебе? Ты у нас уже все застраховал. Может, хочешь застраховать мою жизнь на свое имя? Не получится!
И гнусно добавил:
- Скунс!
В дверь номера постучали.
- Войдите, - хмуро кивнул Алехин.
Дверь распахнулась, и в номер, как буря, влетел крупный математик Н. От него так и несло крейзовой энергетикой. «Сильно погорел?» - спросил он, хватая Алехина за плечо и восторженно его рассматривая. Тактом он, видимо, не отличался. Конечно, мог при случае обратиться к малознакомому человеку на «вы», но это не было его главной особенностью. Не выпуская Алехина из крепких объятий, он обрушил на него массу самых невероятных вопросов. Снились ли Алехину сны? Не ощущал ли он во сне тревогу? Вспыхнул ли его домик сразу или это случилось как-то необычно? Не было ли у Алехина в последнее время видений? Не прыгала ли по домику мебель? Не собирается ли Алехин совершить в ближайшее время что-нибудь особенное?
Алехин отбивался.
Он ни слова не сказал о раке. Он промолчал о некоторых своих снах. Но все равно крупный математик Н. радовался:
- Значит, ты проснулся, а вокруг все во мгле? И ты начал задыхаться? И бросил портфель в окно? И портфель выбил стекла? И ты вывалился из огня?
И вдруг повторил:
- А сны? Какие сны видел?
И опять странный холодок тронул Алехина. Он вспомнил невидимую руку, во сне протянувшую ему фотографию. Он думал, на фотографии война, а на ней дымились руины его собственного домика. Но вслух он сказал:
- Ничего не снилось.
Математик явно не поверил, но, пробежавшись по комнате, принюхавшись, приглядевшись, все же ушел, оставив на кровати газету. Непонятно, с умыслом или просто так.
Глава XXV
Газета оказалась университетская.
Прикидывая, у кого можно срочно добыть деньги, Алехин машинально раскрыл свежие, пахнувшие типографской краской, листы. Всю третью полосу газеты занимала статья крупного математика Н. под интригующим названием «НЛО в Новосибирске».
Это радовало.
Во-первых, большой промышленный город, как говорится, не чужд страстей. Во-вторых, можно при случае успокоить сержанта и Зою Федоровну: не привиделось им то, что они видели. Ну а в-третьих…
Он вчитался.
«…Погода вчера была переменная, рассказал нашему корреспонденту штурман вертолета С.Непялка. Цель, о которой идет речь, мы обнаружили во время тренировочного полета. Внизу всегда много ярких естественных бликов - озерца, старицы, речки, а обнаруженный нами объект характеризовался более тусклым, я бы сказал, ртутным блеском. Шел неизвестный объект на высоте порядка пятисот метров, но, заметив нас, мгновенно переместился метров на восемьсот выше и стал уходить в сторону. Мы вели вертолет прямо за ним. Это не понравилось объекту. Вдруг развернувшись, он пошел на нас, резко увеличиваясь в размерах. Тогда мы отвернули под девяносто градусов. А объект зеркально повторил наш маневр. На более близкое знакомство мы, скажу прямо, не решились. А когда уходили на посадку, то видели, что странный объект как бы остановился и, повисев над нами, вернулся на свою исходную позицию на высоте примерно в пятьсот метров. Как птица, отогнавшая хищника от гнезда».
- Читай вслух, - потребовал рак Авва.
«…На что был похож объект?
По Центральному телевидению недавно показали кадры, отенятые японцами на Аляске. Так вот, наш объект был точной копией тускло отсвечивающих шаров, которые снимали японцы. Может, мне показалось, но по поверхности наблюдаемого нами объекта даже расплывались какие-то круги. Как бы неясные отражения.
Диспетчер С.Букин: После того как вертолет пошел на посадку, НЛО совершил несколько больших кругов в стороне от аэропорта, над городом Краснообском, спутником Новосибирска. Мы ясно видели его маневры на экранах радаров. Более того, мы зафиксировали точный курс, и точную высоту нахождения неопознанного объекта.
Уникальный случай?
Несомненно.
Единственный?
Вовсе нет.
В ноябре прошлого года жители Новосибирска в течение целой недели могли наблюдать над городом такие же странные светящиеся объекты. Они стремительно двигались на огромной высоте. От некоторых объектов вниз уходили расходящиеся пучки света.
Студент М.Янушевич: Вышел я во двор и глазам своим не поверил. Напротив, метрах в тридцати от меня, завис над зеленой травой здоровенный шар. Ну, как елочная игрушка. Завис, как на воздушной подушке, только пыль не летит и трава не помята. А поверхность шара блестит и ходят по ней кривые круги, будто спираль крутится. Я шагу не успел сделать, а он снялся с места и взлетел. Минут пять я его видел, а потом он растворился в небе…»
- А комментарии? - не без интереса спросил рак.
«…Доктор физико-математических наук крупный математик Н. любезно согласился ответить на наши вопросы.
Наш корреспондент: Доктор Н, в математике вы узкий специалист. Ваши работы известны семи-восьми таким же узким специалистам, зато широкий круг читателей восхищается написанной вами книгой об НЛО. Скажите, что подтолкнуло вас к разработке столь, скажем, вызывающей темы? Я имею в виду книгу «Кто-то извне», изданную в Англии и в Германии. Любовь к загадкам? Природное любопытство? Как вообще складывалась судьба книги?
Математик Н: Книжке долго не везло. В одном издательстве книжка была даже набрана, но военная цензура заставила рассыпать набор. Оказывается, сам того не зная, я покусился на тайны наших военных. Долгое время моя книжка числилась в списке не рекомендованных к печати трудов. Так сказать, индекс либрорум прогибиторум. Надеюсь, перевод не нужен?
Но времена меняются.
Я считаю, что мы живем в очень интересное время. Я имею в виду и то, что теперь можно открыто ставить проблему НЛО. В памяти компьютеров хранятся тысячи необъясненных фактов. Например, случай, описанный в вашей газете, всего лишь один из многих. Было, что НЛО атаковали самолеты и вертолеты, пытаясь отогнать их от каких-то важных для них мест. Классический пример - гибель в 1948 году капитана ВВС США Томаса Мантела, самолет которого на глазах у других пилотов развалился в воздухе при попытке догнать подобный объект. Или, скажем, недавний случай с иранскими «фантомами», которые вынуждены были совершить преждевременную посадку после того, как при погоне за НЛО у всех у них враз отказала электроника.
Наш корреспондент: А что вы можете сказать о природе НЛО?
Математик Н: Ну, блок гипотез о природе НЛО обширен. Некоторые из них касаются внеземного разума. Вы, наверное, хотите об этом услышать? Не смущайтесь. Вполне возможно, что мы давно находимся под пристальным наблюдением других, более развитых цивилизаций. Я подчеркиваю, именно цивилизаций. И вполне понимаю ваш скепсис. Трудно поверить, что некоторые представители человечества уже не раз побывали в таких удаленных от Земли местах, как созвездие Гончих Псов.
Наш корреспондент: Как это понимать?
Математик Н: Я всегда подвергаю сомнению все сообщения о подобных путешествиях, но отдаю себе отчет в наших весьма далеких от ясности представлениях об истинной структуре окружающего нас мира.
Разве не так?
Разве наше знание окружающего мира не отрывочно? Разве оно не грешит многими пробелами? Иногда сами эти лакуны в знаниях мы принимаем за особую форму физических законов. Понимаете? Даже та часть фундаментальных физических законов, что нами выведена и доказана, вовсе не обязательна для каких-то других, более отдаленных от нас частей мира. Понимаете? Мир, в котором мы живем, нами пока недостаточно изучен. Образно говоря, мы, люди разумные, стоим у ноги чудовищного существа, более крупного, чем Эверест, и, тщательно изучая эту ногу, пытаемся представить себе общий образ существа. Это сравнение вполне можно отнести к НЛО. Неопознанные объекты всего лишь малая часть огромного, во многом неизвестного нам мира.
Наш корреспондент: А не могут НЛО оказаться шаровыми молниями?
Математик Н.: Шаровая молния живет секунды, редко минуты. НЛО живет сутками, неделями, есть свидетельства - месяцами. Шаровые молнии не превышают в диаметре нескольких дециметров, НЛО не ограничены в размерах. Траектории шаровой молнии, как правило, повторяют изгибы рельефа, а у НЛО траектория полета может быть самой вычурной. Шаровые молнии возникают только в атмосфере, насыщенной электричеством, НЛО появляются где угодно.
Наш корреспондент: Академик В.Казначеев в открытой печати высказал предположение, что НЛО ниоткуда не прилетают, что они порождение нашей собственной планеты. «Организованная энергия, структуры которой, сливаясь, образуют новые виды материи», - так сформулировал свою мысль академик. Можете добавить что-нибудь?
Математик Н.: Гипотеза академика В. Казначеева напоминает мне «мыслящий эфир» древних греков.
Но, в конце концов, почему нет?
Есть свидетельства, подтверждающие способность НЛО амебообразно перетекать друг в друга, отпочковываться от какого-то общего «тела», наконец, элементарно делиться. Почему бы не подумать о проявлениях, скажем, некоей гипотетической небелково-нуклеиновой жизни? В конце концов, разумные рассуждения не бесполезны.
Наш корреспондент: Складывается впечатление, что в последние годы НЛО идут на людей прямо-таки косяками.
Математик Н.: Просто факты их появления замалчивались. А есть и объективные обстоятельства, мешавшие и до сих пор мешающие получать достаточно достоверную информацию. Человек весьма болтливый биологический объект, при этом он наделен сильными чувствами, он в высшей степени эмоционален. Например, человеку присущи чувство стыда, ответственности, иронии, смущения, он часто боится показаться смешным. В серьезном деле это здорово мешает. Несколько лет назад некто С., директор крупного химического комбината, полностью отравившего протекавшую по району реку, прогуливался вечером по пустынному парку. У него было плохое настроение. Он был угнетен обязанностью в короткий срок выплатить крупные штрафы и обдумывал возможность оправдать действия своих подчиненных перед местным населением и начальством. Вдруг рядом с ним опустился бесшумный корабль, не имевший определенной формы, и С. попал в другой мир - благоухающий, опрятный, полный уюта и чистоты. Только через три месяца странные похитители, очень похожие на людей, но не люди, вернули С. на Землю.
Понятно, нас интересует: где находился С. все эти три месяца? С кем он провел указанное время?
Вы думаете, С. подробно рассказал о том, что с ним случилось?
Да нет, конечно. В том-то и дело, что он старался это скрыть. Он признался в случившемся только нескольким самым близким людям, потому что прекрасно понимал - выскажись он публично, в лучшем случае его запрут в психушку. Ему выгоднее было врать. Он придумывал несуществующих любовниц, фантастических похитителей, требовавших от него выкупа. Он врал по тем самым причинам, о которых я говорил выше.
Или слесарь М.
Совершенно ординарный веселый молодой человек.
Он собрался на свидание с девушкой и для смелости выпил.
Девушка к месту свидания запоздала, зато рядом со слесарем появились маленькие зеленые человечки. Для разминки слесарь М. попытался погонять их по пустому бульвару, и в итоге попал в неземной корабль, в котором тоже пробыл три месяца.
Думаете, вернувшись на Землю, слесарь М. честно рассказал о том, что с ним произошло? Да нет, нет, конечно. Все знали, что слесарь М. не дурак выпить. Конечно, раньше он никогда не допивался до зеленых человечков, но тут…
Подумайте сами.
Любимая девушка… Трехмесячное отсутствие…
Кстати, существует гипотеза, что за нами внимательно наблюдают как раз потому, что мы слишком далеко зашли в своем нравственном и экологическом безумии. Нас боятся. Понимаете? Совершенствуя грязную технику, мы становимся опасными для окружающего мира. Чем страшнее наши свалки, чем грязнее наши вода, суша, воздух, тем большее мы к себе привлекаем внимание. Давно пора говорить об этом вслух, громко. Давно пора понять, что, скрывая свои болезни, мы только усугубляем их. Вот почему, пользуясь вниманием вашей газеты, я обращаюсь ко всем и к каждому. Если с вами произошло что-то странное, что-то необычное, что-то смущающее вас, не стесняйтесь, обратитесь к нашему телефону доверия. Его номер легко запоминается и указан в конце статьи. Пусть вы чувствуете себя испуганным, пусть вы стыдитесь каких-то поступков, пусть вам внушена мысль об отвращении к любым общественным обращениям, переборите себя - ваши знания необходимы науке!»
- Там действительно указан номер телефона? - живо заинтересовался рак Авва.
И задумался. Втянул в металлические глазницы стебельчатые глаза, прижал к телу клешни, псевдоподии, усики. И замер в таком положении, затаившись за графином с мутной желтоватой водой.
В этот момент позвонили.
- Погорелец, - мягко сообщила все та же дежурная по этажу. - У нас в холле внизу есть почтовое отделение. Там вами интересовались. На ваше имя пришел перевод. Вы спуститесь вниз, паспорт ведь у вас сохранился?
Глава XXVI
Он спустился.
Переводов на самом деле оказалось семь.
Один на три рубля сорок девять копеек, три - по одному рублю семьдесят четыре копейки, два - по пятьдесят две копейки, а один аж на семь рублей и тридцать четыре копейки. То есть Алехин сразу мог получить семнадцать рублей и восемь копеек!
Заполняя квитанции, Алехин стыдливо отводил глаза от кассирши.
- Вот всегда так… - бормотал он. - Ждешь, ждешь…
Бормотание не выглядело убедительным. Он не знал, откуда свалились на него деньги.
- Из газет это, - сухо прояснила ситуацию кассирша. - Вот на квитанциях указан обратный адрес. Фельетонами пробавляетесь?
Похоже, кассирша не уважала фельетонистов.
Алехин тоже не уважал фельетонистов, но деньги есть деньги. Да и пришли деньги как гонорар за отвергнутую ранее рекламную статейку о льготном страховании для пожилых людей.
Как говорят, в жизни всякое случается.
Лет пять назад, например, Алехин купил семь лотерейных билетов. И вспомнил про них только месяца через два, увидев валявшуюся в конторе газету. Отыскав билеты, отправился в ближайшее отделение связи. «Вот билеты, я про них забыл, - попросил он скучавшую за стойкой кассиршу. - Проверьте, пожалуйста». Кассирша повела тонким пальчиком по колонке цифр и мило улыбнулась: «Вы счастливчик. От души поздравляю. Вы выиграли „Славу“. Будильник». Она взяла второй билет и весело рассмеялась: «Вы выиграли еще один будильник. Тоже „Слава“. Поздравляю». Алехин не поверил, но кассирша вновь повела тонким пальчиком по колонке цифр и голос ее упал: «Глазам не верю. Вы и на третий билет выиграли будильник».
Алехин решил, что кассирша его разыгрывает, но она продолжала водить пальчиком по серым колонкам цифр. Правда, ни с четвертым, ни с пятым, ни с шестым, ни даже с седьмым выигрышем она Алехина поздравлять не стала. Когда это один человек на семь купленных лотерейных билетов выиграл сразу семь будильников «Слава»? На вопрос, будет ли Алехин забирать выигрыш будильниками, он строго ответил: «Только наличными». И сильно помрачневшая кассирша буркнула в ответ: «Клоун!»
Глава XXVII
Семнадцать рублей и восемь копеек!
Они с Верочкой посмотрят «Лебединое озеро», а потом зайдут в кафе и вкусно перекусят. Сантехники к тому времени закончат ремонт, конечно, и Верочка пригласит его навести порядок в квартире.
До встречи оставался час.
Алехин почистил единственную рубашку, накинул на плечи уцелевшую после пожара ветровку и спустился в холл. С Верочкой он решил вести себя просто. Как нормальный человек, не как погорелец. Верочка чуткая и понимающая женщина. Она должна оценить простой и убедительный стиль. Он ни на что не будет жаловаться, он даже расскажет Верочке что-нибудь смешное. Скажем, о приборе крупного математика Н., погибшем в огне пожара.
Нет, спохватился Алехин, я ни словом не обмолвлюсь при Верочке о пожаре. Не хочу выглядеть погорельцем. Я простой надежный мужчина, на которого может положиться простая симпатичная женщина.
Что может означать глагол положиться? - задумался Алехин.
И вдруг вспомнил полковника с улицы Выдвиженцев.
Полковник в отставке Самойлов считался в Госстрахе грубым и бескомпромиссным человеком. Метелок он в квартиру просто не впускал, а Алехина впускал для того, чтобы минутой позже спустить с лестницы. Он явно не считал страховку предметом первой необходимости. Все метелки называли полковника невоспитанным человеком и бесперспективным клиентом.
Однажды в магазине «Культтовары» выкинули детские механические игрушки. Для смеху (пугать метелок) Алехин купил парочку прыгающих лягушек. Проходя по улице Выдвиженцев, рассматривая купленные игрушки, он решил еще раз (на всякий случай) заглянуть к полковнику Самойлову. На успех он, конечно, не надеялся, но чем черт не шутит. Зная характер полковника, он заранее решил не даться в руки полковника, не быть спущенным с лестницы, а пусть спешно, но самому по ней сбежать.
Когда полковник открыл дверь, Алехин держал одну из лягушек в руке. В этом не было умысла, но, увидев лягушку, полковник вдруг страшно удивился:
- Это чего?
- Это лягушка.
- Механическая?
- Ну да.
- А ну войди!
Железной рукой полковник Самойлов ухватил Алехина за грудки и втащил в квартиру, захлопнув за собой дверь на замок. Заметьте, не сбросил с лестницы, а, наоборот, втащил в квартиру.
- Сыграем?
- В очко? - испугался Алехин.
- Почему в очко?
- А во что?
- В лягушек.
- Как это в лягушек?
- А вот мы так делали в молодости, - грубо признался полковник. - Снимали с лягушек эти дурацкие кожухи, получались механические гоночные аппараты на лягушиных лапах. Лягушек у тебя две?
- Две.
- Ну снимай кожух со своей.
А своим экземпляром полковник Самойлов посчитал вторую купленную Алехиным лягушку. Ободранные лягушки выглядели эффектно. Устойчивые квадратные механические гоночные аппараты на лапах. Лапы у своего гоночного аппарата полковник Самойлов умело подогнул. Чувствовался опыт. Гоночный аппарат полковника Самойлова выглядел приземисто и мощно.
- Победа будет за нами, - неуверенно заметил Алехин.
- Это точно, - по-военному ответил полковник Самойлов.
- А приз? - спросил Алехин.
- Приз? - Увлекшись приготовлениями, полковник в отставке забыл про столь важную часть соревнований. - Выиграешь в семи забегах, получишь бутылку «Столичной». Соответственно наоборот.
- Я не пью, - соврал Алехин.
Полковник с отвращением посмотрел на него.
- Если проиграете в трех забегах, - предложил Алехин, - то страхуете мебель. Если проиграете в пяти забегах, страхуете квартиру. Если проиграете во всех забегах, страхуете жизнь.
Полковник Самойлов задумался.
В военных глазах мерцали загадочные огоньки.
Наверное, как всякий военный человек, он взвешивал шансы. Наверное, пытался понять, что выгоднее: сразу спустить Алехина с лестницы, получив ординарное удовольствие, или принять гнусное предложение жалкого штафирки, а потом уже, выиграв, спустить жалкого штафирку все с той же лестницы каким-нибудь особенно изощренным военным образом?
Остановился полковник на втором варианте.
В тренировочных забегах лягушки, точнее, то, что от них осталось, вели себя разнообразно. Одна падала на бок, задирая вверх трепещущие лапки, другая резко меняла направление движения. Понадобилось немало усилий, чтобы нормализовать их поведение и выработать единый стиль. После чего полковник Самойлов красным мелком начертил на крашеном полу две параллельные беговые дорожки, разметил линии старта и финиша и вытащил из ящика письменного стола чудовищно большой револьвер неизвестной Алехину системы.
- Заряженный?
- Полный комплект.
- Боевыми?
- А то!
- Зачем? - робко спросил Алехин.
- А стартовый выстрел?
- А соседи услышат? А обои испортим?
Полковник подумал и спрятал револьвер обратно в стол.
С веселым стрекотанием носились по расчерченным дорожкам два странных гоночных аппарата на лягушиных ножках. Алехину четко шла пруха. Часа через два он застраховал мебель полковника в отставке Самойлова. Через два с половиной - квартиру полковника в отставке Самойлова. И, наконец, через три - жизнь полковника в отставке Самойлова.
Заодно на двоих они выпили бутылку «Столичной».
Прощаясь, полковник сказал сухо:
- Мы, военные, умеем проигрывать!
Глава XXVIII
Верочка! - пело сердце.
Карман ветровки оттягивало, но Алехин не стал выбрасывать опечаленного рака.
Верочка!
Теплый вечер. Низкое солнце.
Недалеко от горисполкома Алехин увидел большую толпу. Или митинг, подумал, или цыганки. Но тут же забыл и про митинг, и про цыганок, потому что увидел впереди Верочку.
Она шла плавно.
Толпа как бы обтекала ее.
Мужчины оглядывались, вздергивая головы, как норовистые быки, а женщины поджимали губки.
Еще бы! Верочка шла легко, свободно. Не размахивала руками, не прижимала руки к бокам. Длинноногая, в коротенькой юбке, с голыми ногами и в такой прозрачной кофточке, что, пожалуй, уместно было бы что-нибудь и поддеть под нее.
Кто-то легонько похлопал Алехина по плечу.
- Билет до Сочи. С однодневным отдыхом в санатории «Север».
Алехин очнулся. Маленький длинноволосый тип из команды Заратустры Наманганова протягивал ему голубой авиабилет. К счастью, ни Вия, ни Заратустры рядом не наблюдалось.
- Иди ты!
Алехин с восхищением уставился на приближающуюся Веру.
- Алехин, - печально произнесла она вместо приветствия. - У меня так и течет. А сантехники придут только вечером. Может, нам не ходить в театр?
- Ты же хотела «Лебединое озеро»!
Верочка нежно взяла агента под руку..
Идя рядом, она так откидывалась, что кофточка на груди становилась почти прозрачной. Никогда Алехин не видел Веру так близко и так отчетливо, и, чувствуя это внимание, Верочка оживилась. Он не знал, чем тронул Верочку, но она действительно оживилась. Она как бы мягко подталкивала Алехина высоким бедром, она явственно прижималась к нему тугим боком. Алехин сразу возненавидел всех этих жалких самцов, оглядывающихся на Веру. Он сам хотел на нее оглядываться. «Билет в Сочи! Ишь, придумали! С однодневным отдыхом в санатории „Север“…»
У Алехина были деньги.
Он вел Верочку в театр.
Он гордился тем, что Верочка красивая.
Он радовался, что вечер теплый, а под ногами поблескивают веселые плоские лужи от недавно пролившегося непродолжительного дождя. «Хорошо бы увидеть очень большую лужу, - подумал он. - Я бы взял Верочку на руки и легко перенес через широкое водное пространство. И, наверное, увидел бы сквозь прозрачную кофточку…»
А Верочка шла свободно.
Она шла легким широким шагом.
Она легко переступала через плоские лужицы, чуть поддергивая при этом свою и без того короткую юбку. Впрочем, поддергивание можно было считать условным. Ничего больше того, что Алехин уже видел, Верочка показать не могла.
Они шли под веселыми липами прямо на театр, как в сторону небольшого дружелюбного государства. Они были послами в мир чистого искусства. Алехин расправил плечи и старался не смотреть на грудь Веры, очень уж прозрачная оказалась у нее кофточка. От него веяло уверенностью, и Верочка смотрела на него снизу вверх.
- Ты мало отдыхаешь, Алехин…
- Мы вместе поедем в отпуск…
- На Черное море?
- Конечно.
- Так ведь на это деньги нужны, Алехин, - очень серьезно ответила Верочка. - Я, правда, неплохо зарабатываю. Вместе с премиальными и рекламными. Но все равно на отпуск деньги надо специально откладывать.
Алехин кивал, Верочка жаловалась:
- Иногда так хочется откровенности… Чтобы излить душу… Чтобы услышать откровенность за откровенность…
К чему это она? - насторожился Алехин.
Но спросить не успел. Они как раз подошли к особенно большой, к особенно плоской веселой луже. По ее поверхности бегали веселые радужные разводы. «Осторожнее, Верочка», - хотел сказать Алехин. Он даже хотел подхватить ее на руки, но не успел, не решился.
- Ступай вон на тот кирпич, а я приму тебя на сухом месте. Верочка, смущаясь, чуть поддернула и без того короткую юбку.
Ноги у нее были длинные, загорелые. Выказывая робость и смущение, она ступила длинной загорелой ногой на указанный Алехиным кирпич. Кирпич под ногой Верочки незамедлительно перевернулся. С жалобным стоном, как раненая лебедь, Верочка ухнула в грязную мерзкую лужу, покрытую нефтяными разводами.
Знай Алехин, как это делается, он тут же бы умер. Или провалился сквозь землю. И там, среди антиподов, на той стороне Земли, жил бы еще несколько времени тихо и незаметно, как некое давно вымирающее растение.
Но он не умер.
И не провалился.
Поднимая Веру, чуть не сорвал кофточку, ставшую совсем прозрачной.
- Ты простудишься, - жалко бормотал он, насильно закутывая Верочку в сорванную со своих плеч ветровку. - Ты простудишься и умрешь.
- Такси! - кричала мокрая Верочка.
- Ты простудишься и умрешь, - жалко бормотал Алехин. - Побежали ко мне, я затоплю печку. Ты обсушишься.
В волнении он забыл о том, что уже сутки как погорелец и нет у него ни домика, ни печки, ничего нет, а в казенную гостиницу строго воспрещено приводить посторонних лиц, особенно противоположного пола.
- Такси!
Ни разу не оглянувшись, Верочка нырнула в салон, и Алехин остался один перед плоской взбаламученной лужей.
На душе было скверно.
«Плевать, - угрюмо решил он. - Жизнь не удалась. Прав рак Авва. Возьму запал и всех трахну!»
Глава XXIX
Мир рухнул.
Алехин стоял под окнами девятиэтажки.
Пять минут назад он прошел мимо родного пепелища, и теперь скорбный запах гари преследовал его. Подняв голову, он с тупым отчаянием всматривался в неяркую вечернюю звезду Верочкиного окна. Рядом скромно светились окна однокомнатной квартиры упрямого пенсионера Евченко. А в окнах квартиры сержанта Светлаева света не было, наверное, он еще не вернулся из служебной командировки. В узком роковом переулке Алехин чувствовал какое-то движение, но не оборачивался. Плевал он теперь на роковой переулок. Подозрительный силуэт скользнул в телефонную трубку, Алехин и на этот раз не повернулся. Плевать ему на подозрительные силуэты.
«Вегетирую, как микроб на питательной среде».
Однажды Алехин услышал такое от крупного математика Н., но только сейчас до него дошел смысл. Поистине, микроб. Любой человек, даже самый неуклюжий, мог вовремя подхватить Верочку. А на меня нельзя положиться. Он тоскливо следил за окном Верочки. Она ведь хотела увидеть «Лебединое озеро», а я уронил ее в лужу. У Верочки течет с потолка, а я не помог. У нее пьянствуют грубые тупые сантехники, честь и достоинство Верочки подвергаются опасности, а я стою тупо, как козел, и смотрю на ее окна. Правда, вдруг подумал он, у нее, может, все исправили? Может, она сейчас приняла горячий душ и пьет чай из тонкой фарфоровой чашки. Сидит в кресле в тонком полупрозрачном халатике без ничего под ним и с презрением вспоминает, какое ничтожество этот Алехин!
А ветровку выбросила.
На всякий случай он позвал: «Авва!» - но умный рак не отозвался.
Получается, я и рака отдал Верочке, с горечью подумал Алехин. Я все ей отдал. А Верочка… Он задумался. В проскользнувшей мысли таилась какая-то зацепка… А Верочка ведь не швырнула в меня ветровку., Значит… Она же не станет присваивать чужую вещь… Надо позвонить ей, решил он… Может, она простуженная лежит на мокром диване и стонет, а со всех сторон хлещет вода, как в тонущем «Титанике», и надрывно поют пьяные сантехники.
Уеду из города, решил он. Позвоню Верочке и навсегда уеду.
Он поискал монетку. Он решил позвонить Вере незамедлительно.
- Эй, ребята, - воззвал он к подозрительным силуэтам, хихикающим в телефонной будке. - Двушки не найдется?
Неприятно знакомый голос назидательно произнес:
- Работать надо, козел!
- Тебе двушки жалко?
- А вот билет в Сочи, - вылез из будки длинноволосый и помахал голубой бумажкой. - С однодневным отдыхом в санатории «Север».
- Иди ты!
Длинноволосый без замаха ткнул Алехина кулаком.
Тяжелый Вий, вывалившись из телефонной будки, чугунной рукой замахнулся на Алехина, и даже Заратустра, надвинув на глаза мохнатую кепку, поднял над головой тяжелый гаечный ключ.
Алехин с ужасом понял, что его сейчас искалечат.
Проходя под ручку с возлюбленным, а может, с мужем, проходя мимо несчастного полуслепого горбуна, явно погрязшего в пороках и в нищете, Верочка, конечно, никогда не догадается, что на асфальте сидит, прикрывшись пыльным дождевиком, бывший ее близкий друг, бывший страховой агент Алехин, а ныне пустое ничтожество, сраный гнус и подлый обманщик.
Алехина испугала такая перспектива.
Он кинулся к девятиэтажке и вбежал в Верочкин подъезд.
Лифт не работал. Задыхаясь, Алехин побежал на седьмой этаж. Преследователи ломились вслед. В отчаянии Алехин нажал звонок упрямого пенсионера Евченко. Он не хотел выводить негодяев на Верочку. Он жал и жал звонок, зная, что пенсионер Евченко никогда не торопится. Жалко, думал он, что сержант Светлаев в командировке. Чукотка - это далеко. Бродит сержант милиции среди смирных олешков, а на его участке орудуют хулиганы.
Дверь открылась.
- А ну, отпусти звонок!
Вид пенсионера поразил Алехина.
Обычно он гулял по комнате в застиранном махровом халата, а сейчас предстал перед страховым агентом в скромном дорожном платье: серый плащ шестидесятых годов, серая шляпа, серые сапоги. Не пенсионер, а заслуженный садовод-мичуринец. А в левой руке он держал дерматиновый обшарпанный чемоданчик, из тех, что задолго до перестройки упорно называли почему-то «балетками».
Алехин втолкнул пенсионера в дверь.
- Но позвольте!
- Не позволю, Кузьма Егорыч, - горячо зашептал Алехин. - За мной преступники гонятся. Отберут чемоданчик, обчистят квартиру. - И тревожным ухом прижавшись к двери, услышал, как матерятся на лестничной площадке Заратустра Наманганов и его кореша.
Упрямый пенсионер тоже прижался к двери маленьким суховатым ушком. Мат, услышанный им, был небогатым, но выразительным.
- Это кто? Это они за тобой? Ну что, наделал делов, Алехин? А ну, вали отсюда! Я тебя укрывать не стану. Некогда мне.
- То-то вы в полной походной форме, - выразительно протянул Алехин.
- Уж какая есть, походная или не походная, - сердито возразил упрямый пенсионер. Прислушиваясь к ругани на лестничной площадке, он сжался, стал похож на раздраженного паучка. - У меня, понимаешь, весь вечер соседка стонет за стенкой, а теперь ты!
Алехин дернулся, но сдержал себя. Стонет! Значит, простудилась! Но вслух спросил:
- Вы что, уезжаете?
- Улетаю, Алехин! Улетаю!
- Самолетом?
- Нашим, отечественным, - самодовольно кивнул пенсионер и, как бы коря себя за некоторую романтическую восторженность, пояснил: - Бесплатная путевка, Алехин. Понимаешь? - И грозно помотал сухоньким пальчиком: - Я, Алехин, много работал! Вот и награда.
- В Сочи? - нехорошо догадался Алехин.
- В Сочи!
- В санаторий «Север»?
- В санаторий «Север».
- С однодневным отдыхом?
- Почему это с однодневным? - обиделся пенсионер. - На полную катушку и на полном обеспечении! - Он вдруг фальшиво пропел: - «Есть море, в котором я плыл и тонул…» Теплое южное море, Алехин. Наши предки сделали его своим. Благодатное, гордое. Если откровенно, - таинственно понизил голос упрямый пенсионер, - то я давно заслужил бесплатную путевку. Если откровенно, то такие люди, как я, имеют право бесплатно ездить на Черное море. Вот так. Проваливай. Понадоблюсь, позвони.
Он привычно полез двумя пальцами во внутренний карман серого дорожного плаща и извлек огромную визитку, больше похожую на меню. Убористым шрифтом были перечислены многочисленные чины, посты и звания, когда-либо полученные или занимаемые пенсионером Евченко в его прежней жизни.
- У меня еще много почетных грамот, - наклонив голову, добавил упрямый пенсионер. - Я всяким вождям был нужен. - Пенсионер Евченко с уважением склонил голову в сторону портрета Генералиссимуса, вырезанного из послевоенного «Огонька». - Все, Алехин. Пора мне. Освободи квартиру.
- А разве вы не возьмете трубку, Кузьма Егорыч? Телефон на столе действительно разрывался.
- Ну, я… - высокомерно ответил на вызов Евченко. - Да, персональный пенсионер… Имею многие грамоты и поощрения… - Голос его расцвел и возвысился: - А как же… Если официально предупреждаете… Ну, задерживается рейс… Утром даже удобнее… Извинения принимаю…
И колесом выпятил сухонькую паучью грудь:
- Есть отдыхать!
Повесив трубку, он самодовольно отдул губу:
- Видишь, Алехин, как резко возрастает в нашей стране внимание к персональным пенсионерам? Такие, как я, всегда нужны. Отечественным властям, - непонятно пояснил он. - За мною опыт, Алехин. Нас теперь персонально предупреждают, если задерживается рейс.
Интересно, откуда знать аэрофлотовским работникам телефонные номера всех персональных пенсионеров? - удивился про себя Алехин. И как они предупреждают тех, у кого нет телефонов?
Но говорить вслух он не стал.
Только спросил:
- Не боитесь лететь самолетом?
- Аэрофлот гарантирует.
- Гарантирует только страховая компания.
Алехин так сказал скорее машинально. По профессиональной привычке. У него не выходили из головы стоны Верочки. Неужели так громко стонет? Он сам, например, ничего не слышал. Чтобы не мучить себя, спросил:
- Вы на ответственных участках работали, Кузьма Егорыч?
- Это само собой. - Пенсионер Евченко неторопливо снял плащ и остался в старинном полувоенном костюме из габардина. - Ты еще молод, Алехин. Ты еще не знаешь, что такое порядок. Ты не знаешь, в каких условиях мы совершали творческие подвиги. Я, например, вел передачи на государственном радио. Получал данные, садился перед микрофоном, рядом усаживал помощника, чтобы позвякивал гаечными ключами. Он умел талантливо позвякивать, убедительно. Посевная это не просто так, Алехин. Посевную надо душой чувствовать. Я уж не говорю о сборе богатого урожая. Это сейчас государственные деньги уходят на радиожурналистов, которые едут в колхоз, а потом клевещут на простых трудовых людей, обвиняя их в воровстве и в пьянстве. В мое время, Алехин, такого быть не могло. Мы получали проверенную информацию. Получали сверху, там не ошибались. И денег на бессмысленные поездки не тратили, каждая копейка шла государству. Я, значит, зачитывал информацию, а ответственный помощник в нужное время позвякивал гаечными ключами. Вот что такое экономная экономика, Алехин. Мы все работали талантливо…
Он поискал сравнение и нашел:
- …как А.Налбандян.
Даже мечтательно прищурил глаза:
- До сих пор помню чудесную завитушку росписи на талантливых полотнах великого советского живописца.
- Налбандян? - попытался вспомнить Алехин. - Это который гуси-лебеди?
- Великий советский живописец Налбандян не имеет никакого отношения к упадническим гусям-лебедям, - холодно поправил Алехина пенсионер. - Великий советский живописец Налбандян был академиком.
- Все равно гуси-лебеди, - не уступал Алехин. - Зря вы, Кузьма Егорыч, решили лететь самолетом.
- Это почему?
Алехин объяснил.
У него приятель летел в Сочи. Тоже по бесплатной путевке. Торопился, море хотел увидеть. А самолет есть самолет. Вынужденная посадка в Воронеже, а приятель-дурачок не застраховался. Рука сломана, нога сломана, зубов нет, жена не узнает, и на лечение ничего не получил дурачок.
- А другие пассажиры? - невольно заинтересовался Евченко.
- Остальным что! У них страховка.
Алехин уставился на замочную скважину.
Из нее со зловещей медлительностью низверглась закрученная струйка вонючего дыма. Это кто-то из корешей Заратустры в бессильной ярости вколотил в замочную скважину окурок отечественной сигареты.
- А твой приятель? Он как? - осторожно спросил Евченко.
- Ну как, - покачал головой Алехин. - Жена ушла. Лечение за свой счет. Путевка пропала.
- Ну, не знаю, - покачал головой и пенсионер, неприятно пораженный услышанным. - Наш Аэрофлот самый надежный. Один Кожедуб сколько накрошил. Я-то знаю. Я в жестокие годы войны, Алехин, формировал новые части, отправляющиеся на фронт. Ответственная работа, даже пострелять не удалось. Ты представить не можешь, сколько усилий я отдал на благо родины!
И повторил:
- Нет, нет, самолеты у нас уверенные!
- А со страхованием все равно надежней.
Алехин говорил, а думал только о Верочке.
Ну как она там? Он даже прикоснулся к стене. Она же здесь! Она рядом. Может, в метре от него! Правда, и пакостники Заратустры рядом. Он прислушивался, но не слышал стонов.
- Ну, если так… - покачал головой упрямый пенсионер. - Ну, если так, можно поехать поездом. Железнодорожный транспорт у нас надежный.
- А со страхованием надежней.
- Это почему? - опять заинтересовался пенсионер.
- У меня как-то приятель ездил в братскую Болгарию, - прислушиваясь ко всем звукам, долетающим с лестничной площадки, объяснил Алехин. - Решил ехать через две границы, посмотреть на быт коренных иностранцев. В Кишиневе кто-то сорвал стоп-кран, а приятель мой как раз сытно обедал в вагоне-ресторане. Так всем лицом и въехал в салаты и фужеры. Сломал руку, сломал ногу, сломал ключицу, повредил глаз, а правый у него косил с детства. Другие рядом побились меньше, но все равно приятель остался довольным.
- Это почему?
- А полная страховка, - небрежно пояснил Алехин. - Он за все свои страдания получил наличными. За каждый раненый глаз, за каждую пораненную конечность. Родина не оставила в беде.
- Тебя, Алехин, послушать, так вообще никуда ехать нельзя, - возмутился Евченко. - Хоть всю жизнь сиди на кухне.
- Не скажите, Кузьма Егорыч! «На кухне»! А долбанет электрическим током? А вентилятором отрубит палец? А обваритесь крутым кипятком? А отрубите тяжелым ножом три пальца?
- Ты обалдел, Алехин! - закричал Евченко. - Какой кипяток? Какой вентилятор? Какие ножи, пальцы? Какой электрический ток? У меня бесплатная путевка с отдыхом в санатории «Север»!
- Незастрахованную путевку легко потерять.
Охнув, Евченко кинулся к брошенной на диван «балетке».
Волнуясь, открыл два замка. Выложил на диван «Лоцию Черного моря».
- Да вот она, моя путевка! С отдыхом в «Севере»! Никуда не делась!
Успокаивая разволновавшегося пенсионера, Алехин посоветовал:
- Если страховаться, Кузьма Егорыч, то все-таки комплексно. Жизнь, смерть, травмы, хищения, дикие родственники, домашний скот, личный транспорт, разнообразное имущество. Хорошая страховка, Кузьма Егорыч, это путь к свободе. Полная страховка - освобождение от всех тревог.
В виде примера он рассказал упрямому, но уже несколько растерянному пенсионеру историю из жизни все того же своего приятеля. Он стал большим человеком. Часто ездил в командировки. Там его хорошо встречали. Активно работали, потом показывали что-нибудь интересное. Например, показали однажды отечественную реку Обь. Это большая река. Если не считать Миссисипи с Миссури, самая длинная в мире.
«Хороши вечера на Оби…»
Лето цветет, вода зеркальная. Шашлыки на палубе прогулочного катера. Скорость такая, что большой человек, приятель Алехина, невольно заинтересовался, запивая огненный шашлык ледяным пивком: «Встречаются ли на Оби мели?»
«А то! - ответили дружелюбные хозяева. - Обязательно встречаются. Течение - оно и есть течение. Здесь намоет, там размоет. Течению втык не сделаешь. Природа».
«А зачем такая высокая скорость? - опасливо заинтересовался большой человек, вспомнив прошлые свои поездки. - Ведь если воткнемся в мель, то небось, как птицы, полетим за борт».
«Даже быстрей, - ответили радушно. - Куда там птицам! Но мы не воткнемся».
И шкипер подмигнул, не отпуская штурвал: у нас это невозможно.
Тут и воткнулись.
Сорванные с палубы страшным ударом, пассажиры летели над остановившимся катером, как нестройная стая немного нетрезвых птиц.
Стая галдела.
Самым первым, официально вытянув руки по швам, летел головой вперед большой человек, приятель Алехина. Когда он пролетал над шкипером, единственным человеком, удержавшимся на ногах, потому что держался за штурвал, благородный шкипер решил спасти хотя бы его и, не отпуская штурвала, ловко ухватил летящего гостя за одну из его рук. Но большой человек, ни на секунду не замедлив движения, так и полетел дальше. А рука осталась в руках шкипера. Оторвалась, падла. И, увидев такое, доперев, что он учинил, шкипер рявкнул, как тифон океанского лайнера, и без размаха отправил столь ужаснувший его предмет как можно дальше от катера. Оторванная рука уже коснулась воды, когда над взволнованной поверхностью показалась мокрая голова большого человека.
«Не бросай!» - ужасно закричал он.
Но шкипер уже бросил.
- И чего? - настороженно спросил Евченко.
- А того… - прислушиваясь к странным звукам на лестничной площадке, объяснил Алехин. - Погорели все, кто плавал на катере… Хозяева погорели… Шкипер погорел… Некоторые подхватили дизентерию, а большой человек…
- Истек кровью? - испугался Евченко.
- У него же страховка! - высокомерно парировал Алехин. - Он новый протез купил. А на сдачу приобрел другие полезные в быту мелочи.
- Давай, Алехин, давай! - вдруг лихорадочно заволновался пенсионер. Что-то в нем сломалось. - Давай, Алехин, не болтай, работай! Я думал, что ты трепун. Я тебе не верил, Богом клянусь. Но теперь вижу, что ты мыслящий, думающий человек. Я все хочу застраховать, Алехин, - имущество, личный транспорт, жизнь и смерть, диких родственников, квартиру. Что увидишь, все бери на учет. Только на льготных условиях, Алехин, на льготных. Как много потрудившемуся пенсионеру. Все вноси в страховой полис, ничего не пропусти. Не могу терпеть… Поезда эти… Самолеты… - В крайнем возбуждении упрямый пенсионер бегал по комнате, как маленький обесцвеченный паучок уроподус. Про такого паучка Алехин прочитал в третьем томе собрания сочинений Пришвина. - Давай, Алехин, давай! Все страхуй! Заодно мы и старый договор пролонгируем.
Но пролонгировать они ничего не успели.
За бетонной стеной раздался пронзительный женский крик.
Кричала Верочка.
Глава XXX
В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В.Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков.
А.С.Пушкин, Дневник. 17 декабря 1833 года
Опять старая история.
Когда построишь дом, то начинаешь понимать, как его надо было строить.
Ф.Ницше
«Неужели сантехники?»
На лестничной площадке никого не оказалось.
Алехин с разбегу высадил дверь Верочкиной квартиры и вместе с дверью ввалился внутрь. Диковато всхрапнув, упрямый пенсионер Евченко, как серый габардиновый паучок, нырнул обратно за свою надежную дверь, в надежные, сплетенные за много лет сети. Тщательно заперев замки, он попытался дозвониться до сержанта Светлаева, но телефон сержанта не отвечал. Тогда упрямый пенсионер жадно прильнул маленьким мохнатым ухом к стене, отделяющей его от сумасшедшей соседки.
Алехин хорошо помнил уютную Верочкину квартиру.
Вязаный половичок в прихожей, дивная вешалка, украшенная оленьими рогами, высокое зеркало до потолка, на лакированных полочках народные игрушки, всякие прялочки, медведи. Кухню Алехин из прихожей не видел, но отчетливо донеслось оттуда фырканье холодильника. Он будто пытался вскрикнуть, о чем-то предупредить, но какая-то сила наваливалась на него и было непонятно, что, собственно, происходит в кухне. Зато была видна часть комнаты. Богатая литовская стенка. Книги. Дорогой хрусталь. На полу ковер - бельгийский, серо-коричневый.
Милый уютный мир, навсегда запавший в сердце Алехина.
Но сейчас зеркальные стекла литовской стенки были разнесены вдребезги, бельгийский ковер прожжен, тлел сразу в двух местах. В уютной прежде квартирке отчетливо несло бедой, паленой шерстью, горелой резиной. На тлеющем ковре валялись детали разобранного письменного стола. Не разбитого, а именно разобранного. По болтику. По заклепочке. По гаечке. Немало терпения надо приложить, чтобы так разделаться с массивным столом надежной, литовской работы.
Рога на вешалке странно оплыли.
Одиноко сияла на фоне сырой стены лампа нагло обнаженного торшера. Абажур был содран, как шкура, и заброшен на металлическую гардину.
Перевернутое кресло.
Изъеденные мелкими кавернами стены, будто кто-то в упор палил в них из дробовика.
Среди этого ужаса Верочка стояла в углу дивана в таком коротеньком и тонком халатике, что его можно было и не надевать. Увидев неожиданного спасителя, она отчаянно закричала:
- Он за мной гоняется!
- Кто? - Алехин лихорадочно крутил головой, пытаясь обнаружить среди этого ада разбушевавшихся пьяных сантехников.
- Да пуфик, пуфик!
Верочка спрыгнула с дивана - испуганная, длинноногая. Халатик на ней разлетелся, обнажая летнюю загорелую кожу. Вскрикнув, она бросилась к Алехину, но, зафиксировав прыжок, зеленый пуфик, возбужденно топтавшийся возле дивана, весело, как собачонка, кинулся вслед за хозяйкой. Алехин с трудом отбросил его ногой в сторону.
- Он сошел с ума! - кричала Верочка, тыкая тонким пальчиком в сбесившийся, приседающий перед ними пуфик. - Он преследует меня. - Похоже, что необъяснимое поведение пуфика пугало Верочку гораздо больше, чем все остальное.
- Что здесь творится?
- Я не знаю, - потрясенно ответила Верочка и обвила шею Алехина тонкими руками. - Сперва сильно текло на кухне, а теперь везде. Сантехники говорят, что не может быть такого, но ты же видишь.
Действительно, на изъеденных кавернами стенах здесь и там выделялись темные пятна сырости. Это было ужасно необъяснимо, но Алехин сквозь ткань прозрачного халатика чувствовал такое горячее нежное тело, что уже не хотел, чтобы ужасные чудеса кончились.
- В кухне течет, - прижималась к Алехину Верочка. - Соль поплыла, рис разбух. Я не успеваю убирать. У меня тряпок столько нет. А на стенке, - она ткнула пальчиком в сторону обезображенной литовской стенки, - камень подпрыгнул и лопнул. Я чуть с ума не сошла. Видишь, ковер прожжен. Сейчас такой ковер просто так не купишь.
И спросила с отчаянием.
- Алехин! Зачем за мной пуфик гоняется?
Может, это самец? - мелькнуло в голове Алехина, но сама постановка вопроса явно была бессмысленной. Какой из пуфика самец? За Верочкой, например, мог гоняться пьяный сантехник, да и из него в такое время какой самец?
Но пуфик правда вел себя как живой.
Мотался под ногами, рвался к хозяйке, сбежавшей от него. Пару раз Алехин откидывал пуфик в сторону, потом, разозлившись, заклинил между сырой стеной и диваном. В принципе можно было опустить Верочку на диван, но он не хотел этого. Она с ужасом вдыхала запах гари, он с нежностью запах духов.
- Подожди, подожди, - пытался он понять, обнимая Верочку. - Почему ты говоришь, что пуфик бегал и справа, и слева? Он один. Он не может бегать сразу и справа, и слева. Почему ты говоришь, что он бегал строем? Как один-единственный пуфик может бегать строем?
- Не знаю. Разруха была полной.
Разруха в квартире Верочки ничем не могла быть объяснена, а от этого казалась еще страшнее. На кухне звонко, по-весеннему, звенела веселая капель (как в третьем томе собрания сочинений Пришвина), журчали ручейки. Пуфик страстно возился между сырой стеной и диваном, наверное, ревновал хозяйку. В стенах что-то подозрительно потрескивало. Вдруг громко пошли стоявшие до того настенные часы. При этом они как-то неприятно разухабисто сыграли известный вальс. А кусок камня, валявшийся на ковре, вдруг сам по себе распался на несколько частей. Под ним сразу затлел ковер, густо понесло паленым. И повис в растерянном пространстве долгий тоскливый звук.
Верочка сразу обрела способность смущаться.
Покраснев, вырвавшись из объятий, она поправила на себе халатик. Нечего там было поправлять, но она поправила. Лесная, нежная, зелеными большими глазами испуганно поглядывала на пуфик. А из ванной тем временем донесся легкий хлопок.
- Ой!
Они осторожно приблизились к ванной.
В нос ударил смешанный запах нашатырного спирта, йода и валерианы.
На полу валялись самые разнокалиберные тюбики и пузырьки, небрежно вытряхнутые из домашней аптечки. Алехин готов был поклясться, что пузырьки, а также пластиковые тюбики не были ни разбиты, ни раздавлены, тем не менее их содержимое каким-то образом было выдавлено и бессердечно вылито на прежде белую раковину, на ванну, на стиральную машину. Чешский голубой унитаз, скрытая гордость Веры, был особенно унижен: его покрывала какая-то гадость вроде гуталина. Негр не решится на такое сесть. А среди разгрома и ужаса висела на капроновой веревке чисто выстиранная ветровка Алехина.
Он почувствовал нежность.
Оказывается, Верочка успела простирнуть ветровку.
Значит, думала о нем! Вспоминала! Надеялась увидеть!
Стараясь не выдать внезапной радости, Алехин сказал:
- Там документы лежали…
- Ага, - всхлипнула Верочка, с ужасом рассматривая униженный унитаз. - Я выложила. Они теперь там. - Она не стала пояснять где, но у него сердце сжалось. - Там в кармане еще что-то лежало. Тяжелое. Ты извини, Алехин, оно упало в унитаз. Я не успела схватить.
- Забудь, - строго сказал Алехин.
А сам подумал: рак Авва выберется и из канализации.
И еще подумал: «Дура Верочка. Не застраховать такое имущество!»
Они вернулись в разгромленную комнату. Вырвавшийся на свободу пуфик радостно бросился им под ноги, но Алехин безжалостно пинком загнал его в тесный промежуток между диваном и стеной. И сразу пахнуло на них застоявшимся табачным дымом.
- Ой, Алехин, - снова прижалась Верочка, - ко мне подружка приходит. Ну, выкурит сигаретку, а как пахнет!
Он промолчал.
Он понимал, что дело тут не в подружке.
- Ой, Алехин, а как же мы жить будем? - всплеснула руками Верочка.
Музыка сфер.
Верочка не могла найти фразы, которая прозвучала бы сильнее.
Еще десять минут назад Алехин был готов взять билет в одну сторону, положить в карман взрывной запал и лететь к Черному морю. Сейчас его не сумел бы отправить к Черному морю даже полковник в отставке Самойлов. Верочка произнесла - мы, и это наполнило душу Алехина самыми невероятными надеждами. Сильным ударом ноги он отправил пуфик за диван и строго, чтобы не испортить впечатления, спросил:
- Где телефон?
- В милицию позвонишь?
Он помотал головой.
- В психушку?
Он опять помотал головой.
- В домоуправление?
- Да ну. Кто там сидит в домоуправлении! - Он судорожно вспоминал номер крупного математика Н.
И вспомнил.
И математик сразу откликнулся.
- Здравствуйте. С вами Алехин говорит.
- Да ну? - обрадовался математик. - Чего это в третьем часу ночи?
- У меня новости.
- Хорошие?
- Разные, кажется.
- Тогда начинай с плохих.
- Ну, ковер прогорел, разрушаются камни, пахнет паленой шерстью, унитаз загажен, пуфик бросается на людей…
- А вода? - тревожно спросил математик. - Сочится вода из стен?
- Еще как! Я такого раньше не видел.
- Так это же хорошая новость, а не плохая, - обрадовался математик Н. И кому-то там рядом крикнул: - Собирайтесь, ребята! - И крикнул Алехину: - Теперь давай хорошие новости.
- Я звоню не из гостиницы.
- Догадался.
- Я из девятиэтажки звоню.
- Тоже догадался.
- Из семьдесят второй квартиры.
- И об этом догадался.
- Я не один.
- Женщина?
- Ага, - негромко ответил Алехин, не решаясь при Верочке заявить, что он с женщиной.
- Тогда не трусь, скоро приедем, - ободрил Алехина математик. - Типичный полтергейст. Похоже, вы попали прямо в фокальный центр.
Верочка тоже прижалась маленьким красивым ухом к трубке. Теперь они слушали крупного математика вместе, и это здорово сближало. Стараясь продлить разговор, Алехин переспросил.
- А что такое полтергейст?
- Если б мы знали, - хохотнул математик Н. - Тебе разве не достаточно того, что ты видишь? Если я начну рассказывать о полтергейсте даже то немногое, что знаю, нам понадобится несколько суток. Даже устоявшейся терминологии мы еще не имеем. Интеллектоника, Алехин, это наука совсем новая, мы еще только ее создаем. При случае прочти мою статью. Напечатана в доступном журнале.
- В «Химии и жизни»? - блеснул познаниями Алехин.
- Ну что ты! «Химия и жизнь» нас не печатает. Статья опубликована в «Советском скотоводстве».
- Почему в «Скотоводстве»? - опешил Алехин, а Верочка даже немножко отодвинулась от трубки.
- А мы научили скотоводов лечить мастит у коров. Нашли эффективный способ. Вот они нас и полюбили. - И спросил с любопытством: - Женщина, с которой ты сейчас, она уже рожала?
- А вам зачем?
- Если у нее разовьется мастит…
Алехин разозлился:
- Здесь мебель сошла с ума, а вы про мастит какой-то!
- Все в природе связано и взаимосвязано, Алехин, - весело произнес математик Н. Шутил, наверное. - Если в ближайшее время у твоей женщины заболит голова, если ее начнет подташнивать и всякое такое, не пытайся давать лекарства. Обойдись соленым огурчиком.
- Вы это к чему?
А Верочка густо покраснела.
- Значит, так, - удовлетворенно хохотнул математик Н. - Приборы подготовлены, через десяток минут приедем. Вы там не сойдите с ума. Любовью займитесь. В экстриме возбуждает. Интеллектонные волны во много тысяч раз увеличивают биоэнергетический потенциал.
Верочка опять густо покраснела, но голову от телефонной трубки не отодвинула.
Сказать ему про рака Авву?
Но математик Н. сам спросил:
- Когда в последний раз ты сталкивался со своими зомби?
- С какими еще зомби? - переспросил Алехин, боясь, что Верочка опять покраснеет.
- Ну, с этими своими хулиганами. От которых тебе по зубам прилетело. И на которых ты сержанту жаловался.
- А вы откуда знаете?
- Ты отвечай. Не тяни. У нас мало времени.
- А-а-а, эти… - неохотно припомнил Алехин. - Ну, пару часов назад… Гоняли меня по лестницам… И теперь, может, бродят по двору. Их Бог разумом обидел.
- Разум - тонкая штука, - засмеялся математик. - Можно и красную рыбу считать дурой, а она за тысячи километров посреди океана находит путь к своей единственной, затерянной на островах речке.
- Да не считаю я красную рыбу дурой.
- Тогда и зомби не считай хулиганами. У них особенное назначение. Как и у тебя. Как у всего сущего.
- Ой, посмотри!
Алехин бросил трубку.
На кухне рождалось странное молочное сияние.
Нет, к счастью, оно рождалось не в кухне. Оно рождалось за окном, на пустыре, над обгорелыми метелками деревьев, совсем недавно окружавших деревянный домик Алехина.
Прижавшись носами к влажному стеклу, Алехин и Верочка замерли.
В нежном молочном свете прямо над черным пожарищем мерцал и переливался смутными радугами огромный зеркальный шар. Он был величиной с пятиэтажный дом, не меньше. А со стороны рокового переулка со всех ног мчались к переливающемуся радугами шару Заратустра Наманганов в кавказской мохнатой кепке, чугунный Вий в сырой телогрейке, и тот, третий, маленький длинноволосый. Всю эту троицу энергично преследовал сержант Светлаев, видимо, вернувшийся из дальней командировки. На ногах сержанта красовались меховые унты, на плечах - теплая меховая куртка. А толстые штаны поблескивали, как подошвы. Наверное, были обшиты тюленьей шкурой. Бежал Светлаев споро, но было видно, что догонять хулиганов не собирается.
Прижавшись друг к другу, они смотрели на огромный зеркальный шар.
На мгновение Алехину показалось, что он видит в шаре отражение свое и Верочки, но, наверное, это ему показалось. Не было там никаких отражений. Только медленно, как спирали, ползли по поверхности шара смутные радуги. А Верочка опять ойкнула, и они увидели, от кого это убегали Заратустра и его кореша.
Не от сержанта Светлаева. От рака Аввы. И в отличие от сержанта рак Авва здорово превосходил беглецов в скорости. Все псевдоподии работали так стремительно, что, казалось, рака несла невидимая воздушная подушка, не дающая пыли. Ударила яркая вспышка, и длинноволосый исчез, не добежав десяти метров до зеркального сверкающего шара. Ударила вторая, и исчез Вий. А потом растаял в воздухе Заратустра.
Сержант Светлаев остановился.
Сунув руку под куртку (наверное, там висела кобура), он изумленно следил за раком Аввой, вдруг необыкновенно раздувшимся. Одним прыжком рак Авва достиг шара и слился с его зеркальной поверхностью. Будто старинный монгольфьер, шар начал плавно взлетать пожарищем, над пустырем, над городом…
- Это НЛО, Алехин?
Боясь соврать, Алехин кивнул.
Померк молочный свет, заливавший пустырь. Сразу стало сумрачно. Верочка с полными слез глазами обернулась на разгромленную квартиру:
- Алехин, как же мы будем жить?
Он вздохнул и потянулся за сигаретой, но Верочка остановила его:
- Давай не будем больше курить, Алехин.
Он кивнул.
Как в последний раз (а может, правда в последний), он увидел вдруг берег моря, уютный домик с балкончиками, сосны, похожие на рыжий укроп, и нелепых рукокрылых. Услышал страстное: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…» И рыжее неземное солнце разостлало по морю колеблющуюся дорожку. И он понял, что никогда не будет у него такого уютного домика. И не будет он жить среди рыжих сосен, похожих на укроп. И никогда не услышит шелеста рукокрылых. И не станет Большим Героем, которому благодарное правительство и благодарный народ могли подарить домик с балкончиками. Не будет никогда у него такого внимательного правительства.
- Какое сегодня число? - спросил он.
- Уже двадцатое, - тихо ответила Верочка. - Август. Осень на носу. - И опять подняла на Алехина полные слез глаза: - Как же мы теперь жить будем? Ведь у меня ничего-ничего не было застраховано.
- А ты плюнь, - мягко посоветовал он и подошел к странным образом уцелевшему на тумбочке телевизору. - Мы с тобой будем хорошо жить.
И обрадовался, указывая на вспыхнувший экран:
- И в театр не надо ходить. Снова «Лебединое озеро»!
Новосибирск,
20 августа 1991 года
Доктор Микробус
Если хочешь увидеть Куумбу, нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце. Затем нужно сложить ладошки перед грудью лодочкой и быстро повернуться вокруг себя 7 раз. И потом приоткрыть глаза. И тогда в просвет между ресницами можно увидеть, как Куумба бежит от одного края глаза до другого - яркая такая точка света. Если повезет, она остановится, станет умываться или еще что-нибудь вроде того. И уж совсем редкий случай - поманит лапкой или чихнет. Куумба живет за ушами у счастливых людей, там она спит, играет, занимается своими делами. Так что, выходит, в том, что ты видишь Куумбу, ничего хорошего нет, ведь счастливые люди про нее даже не знают.
Т.С.
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
ИРА ЛЕТЧИК
БАЛЛАДА
На подошве Олимпа ночью одной
сидели влюбленные под двойной Луной.
Он сказал: «Я верен тебе всегда,
ты для меня как серебряная звезда».
А потом сказал в потоке лунного света:
«Жду от тебя, любимая, добрых слов или совета».
«Хочешь правду узнать? - сказала она. - Не могу я тебя любить.
Ты пространство Олимпа решил без меня покорить».
Так сказала: «Уйди, даже руку тебе не подам.
Между нами разлука равна световым годам».
Он ушел, и теперь только письма мои во сне
напоминают ему обо мне.
ФАИНА
Мне скоро пятнадцать, а я главные положения путаю.
ГЛУХОЙ
Вся Вселенная - в дырках. Как швейцарский сыр. Пылевые туманности, скрытая материя, черные дыры, «полости Глухого», конечно. Когда из Центра исследований исчезла любимая обезьяна Цикады - хульман, Цикада пришла ко мне: «Подумаешь, дырки!» И спросила: «Где хульман?» Я жестами показал: зря ты своему любимчику голову выбрила, природа не терпит пустоты. Бритая обезьяна чувствует себя неловко, показал я жестами, будет стесняться, а значит, прятаться. «Кого ей стесняться? У нас все свои».
Ну, не знаю. Увидев меня, обезьяны Цикады стесняются.
До появления в Центре исследований я изучал теорию направленного взрыва в колледже Маха, немного повредил Исторический портал, такое случается, - меня перевели в Индийский технический. Направленным взрывом я за пару секунд прочистил запущенные подвалы башен Сарджента, но главная просела. В дело вмешался доктор Микробус: «Интересно работаешь, Глухой. - Специально прилетел для этого в Варанаис. - Хочешь учиться в Центре исследований?» Я знал, что доктор Микробус наполовину живет в будущем, поэтому кивнул - хочу: «Только вы ведь меня тоже выгоните».
«Не факт».
Я обрадовался.
«Но звук взрыва ты сбавляй, Глухой».
Я жестами показал: зачем? Звук - это всегда красиво. Взрыв выжигает пространство, потом оно со страшной силой схлопывается. Все согласно природе.
«А ты не соглашайся с природой. - Доктор Микробус смотрел на меня из будущего. Наверное, видел что-то. - Сделай так, чтобы пространство не схлопывалось».
Вот и появились «полости Глухого».
ЧИМБОРАСА
У Файки бонусов больше, чем у меня или у Котопахи, зато у нас нет родителей. Мамы никогда не было, и о папе ничего не знаем. Но мы не из жалкой пробирки, мы - из Главного резерва АБС. Огромное стеклянное здание в Столице - Ассоциация Банков Спермы. Сто двадцать семь этажей. Столько же под землей. Стекло в окнах особенное, с секретом: пропускает свет с замедлением. Над Столицей гроза, везде сыро и сумрачно, а по залам АБС прыгают вчерашние солнечные зайчики. Увидев нас, Ханна Кук первая догадалась: «Вы однояйцевые?» Я думал, Ханна прикалывается, но Котопаха подтвердил: всё чики-пуки, мы - однояйцевые! А на вид Ханна Кук дурочка по программе 13+. Так бывает с красивыми девочками. Мы с Котопахой решили: лето проведем на Марсе рядом с Ханной. Воспитанную девочку каждый может обидеть. Но доктор Микробус разделил лиценциатов на хульманов и лангуров. «Бесподобное зрелище!» От того, что доктор Микробус наполовину живет в будущем, в голове у него всегда что-то смещено, не все картинки накладываются одна на другую. «Квак? Квак? - за сто семь лет жизни он так и не научился выговаривать слово как. - Почему
Чимбораса? Почему Котопаха? Вы же не эквадорские вулканы, другие имена есть?» Брат отжёг: «Котопаха!» Я отжёг: «Чимбораса!» Лиценциаты, заработавшие бонусов выше крыши, имеют право на любое имя. Это Ирке Летчик не повезло. Прилетела к отцу на орбитальную станцию Хубу, собиралась провести лето с нами, а на Марс врачи не пустили. С хульманами пошла Файка. В ухе смоллета, на левом плече крошечное тату - анютины глазки. Глухой, увидев Файку, чуть не заговорил. Она это почувствовала: «Слышишь, Глухой?» Он кивает. «Понимаешь, Глухой?» Он кивает. «Вот бы вывести на орбиту Марса спутник с огромными зеркалами». Глухой, конечно, слышит и понимает. «Ирка Летчик глянет в иллюминатор, а на Северной равнине выписано крупными буквами: ДУРА!»
ХАННА КУК
На орбитальной станции даже робот Мик носил белый фартук. «Спасибо, что кушаете наши фрукты… Спасибо, что пьете наш вкусный крюшон…» - «На здоровье, Мик, только не путайся под ногами». - «Спасибо, что не сплевываете косточки на чистый пол… Спасибо, что не отталкиваете меня…» - «Да на здоровье, Мик, давай проваливай на кухню!» - «Спасибо, что не грубите…» - «Ну, ты скотина!» - сказал Рупрехт и выбросил робота из гостиной. Раздался визг и вбежала Файка: «Он меня трогал! Он меня трогал!» Юбочка в оборочках, кофта в горошек, ну, ножки, всякое такое. Трогать такую - крику не оберешься.
«Ого! К тебе уже роботы пристают».
«Он похлопал меня верхним щупальцем!»
«Ну и что? Он всех похлопывает по плечу!»
«Ага, по плечу! Достанет этот карлик до моего плеча!»
Глухой вскочил. Мы говорили о любви и славе, а у Глухого эти валентности заняты сплошным интересом к Файке. Рупрехт тоже вскочил. «Зацени! - крикнул он Глухому. - Древняя железяка, а туда же!»
Вдвоем они сбросили Мика в шахту, в которой стояли снаряженные зонды. Робот от непонимания ситуации залез в самый близкий, а зонд за ним захлопнулся.
«Готовность номер один!»
«Есть готовность номер один!»
«Отсчет!»
«Пошел отсчет!»
Под тиканье метрономов Рупрехт и Глухой, довольные, вернулись в гостиную. Крюшон разливали сами - Мика нет, а полевых роботов (духов) на станции Хубу нет. Файка успокоилась, показала нам место, по которому похлопал Мик. В момент, когда в атриуме появилась Ира Летчик, титановый пол станции медленно дрогнул.
«Ой, папа вернулся!»
«Нет, это Мик ушел».
«Там Мик?» - не поверила Ирка.
«А что такого?»
«Почему он там?»
«Приставал к Файке, зараза».
«Ну и что? Я вчера обновила ему центр удовольствий».
«Вот он сразу и залетел».
«Он же заикаться начнет!»
Когда зонд вернули, мы некоторое время присматривались: начнет бедный Мик заикаться или не начнет? «Спасибо, что я снова с вами», - сказал робот, прижался к стене и мелко затрясся.
А за иллюминатором, в черном пространстве, пронизываемом всеми видами излучений, бесшумно расцвела чудесная новогодняя елка. Вся в огнях, в хлопушках - я такой красоты не видывала. Это Мик отстрелил такое чудо со страху. Такая у них мораль на Марсе.
ГЛУХОЙ
Только я уснул, как заявился пятнистый паук - символ взрывников. Приподнял тонкие лапы, заглянул в закрытые глаза. Говорить ничего не стал - догадывается, что хорошему взрывнику глухота не мешает. А может, сердился, что никак не можем отыскать для Файки марсианского Сфинкса. Файка верит в Сфинкса, уши всем прожужжала. Но лучше бы отыскать еще одну Делянку Сеятеля. Если Аскрийские ледники взорвут, единственное местонахождение смоллет в Солнечной системе исчезнет, вместе с парами воды насытит будущую атмосферу Марса. А смоллеты - это не останки какого-то там бывшего организма, а, может, начало совсем другой жизни. Какой?
Даже доктор Микробус не знает. Чудесные микроскопические пирамидки и капельки неясного назначения. Нанообразования объемом с бога. Я одну смоллету подарил Файке. При повороте головы смоллета в мочке ее уха волшебно вспыхивает, иногда с непонятным замедлением. Губы у Файки вырезаны, как по лекалу, на ножках меховые унтики. Колени голые, живот голый, на попе много пушистых хвостиков. Днем температура на Марсе редко поднимается выше десяти градусов по Цельсию - смотреть на ее голый живот страшно. А хочется.
ФАИНА
Потом из метанового тумана выступила каменная фигура Ма Це-ду. Раскосые глаза смотрели за горизонт, руки сложены на груди, у массивных ног - виртуальные фанзы, храмы, ажурные мостики, в окнах невысоких домов - морщинистые личики. Кто-то машет рукой, кто-то трясет косичками, а толку? Ничего коснуться нельзя. Правда, китайцы упертые. Они построят настоящие города, надышат атмосферу, статую Ма Це-ду покроют чешуей из белого мрамора и позолоченной бронзы. Появятся мухи - у китайцев нет ничего ненужного. В младшей группе с нами учился китаец с бурятским именем Хутухта. Он говорил, что любит Ма Це-ду больше, чем рис. Еще у него жили три ежа зеленого цвета. Я вспомнила про Хутухту как раз потому, что пыльную, перепаханную китайскими вездеходами дорогу перебежали три зеленых ежа. «Пинай их!» - крикнул Котопаха. Чимбораса пнул. Нога прошла сквозь ежа. Старички и старушки в окнах обрадовались, стали кивать быстро-быстро, как фарфоровые игрушки, а в разрывах метанового тумана вновь проявился величественный Ма Це-ду. У его ног камни поросли пестрыми грибами, «…два тигра, два тигра…» Котопаха и Чимбораса -
настоящие хульманы. «…бежали быстро, бежали быстро…» Даже я поддержала их любимую песенку. «…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
«Файка!»
«Чего тебе?»
«Увидишь череп, не трогай».
«Не пугай меня. Какой череп?»
Котопаха обернулся: «Ты меня спрашиваешь?»
«А кого же еще?» Связь у нас замкнутая: каждый слышит каждого, но сейчас получалось так, будто только я одна слышала Котопаху.
«Увидишь череп, не дергайся!»
«Котопаха, ты о чем?»
Он тоже не понял: «Это ты о чем?»
И посоветовал: «Глухой, перепаяй Файке контакты!»
Глухой подтянулся ближе. Он меня в обиду не даст. Он или дальтоник, или я, правда, чудо. Мы с ним составляем карту «Настоящий Марс». Глухой все время предлагает поместить на карте мое изображение, но я против: я же родилась на Земле. Другое дело - марсианский шестигранный кратер. В Солнечной системе все кратеры круглые или овальные, других не бывает, а этот шестигранный, как головка болта. Солнце начинает пригревать - головка «болта» темнеет, из серенькой превращается в алую…
«Файка, не трогай череп!»
«Ты чего, Котопаха? Какой череп?»
Котопаха повертел пальцем у виска. Даже страшно.
ЦИКАДА
«Как блаженна ты, цикада, ты живешь в ветвях деревьев, ты сыта одной росинкой».
Я-то сыта, а вот Косте плохо. Он знаменитый композитор, его пьесы слушает вся Солнечная система, а когда мой топик разлезся, Костя сам отдал мне свою рубашку. А то они с Рупрехтом стали на меня оглядываться. Ханна Кук не оглядывается, а Костя и Рупрехт оглядываются. Настоящие лангуры. У Рупрехта - цейлонская косичка, у Кости - красная набедренная повязка. Рубашка, конечно, оказалась длинной, я остановилась, подтыкая полы за пояс, и Рупрехт нагло заявил: «Ты как эбеновая статуя». Не знаю, что он имел в виду, на всякий случай я встала так, чтобы над моим левым плечом светился нежный серпик Земли. У меня грехов нет, переживать пока не за что, но в правом уголке губ появилась первая морщинка. Рупрехт говорит - это от сильных чувств. Я часто смеюсь или страдаю. А я, правда, ни о чем не могу говорить спокойно. В Центре исследований я рассказывала лиценциатам, почему нас решили разделить на лангуров и хульманов. Это мои любимые обезьяны, я с ними много работаю. Ханна Кук скептически поджала губки, но хульманы и лангуры все равно распространены по всей Индо-Малайской области. Они живут на склонах
Гималаев, в сухих зонах Индии и Шри-Ланки, в дождевых лесах Ассама и Индокитая, в мангровых болотах Малакки и Калимантана. «Вот как надо приспосабливаться к условиям, - посмотрела я на Костю, потому что он глаз не спускал с Ирки Летчик. - Лангурам и хульманам везде хорошо. У них округлые головы, укороченные морды, длинные конечности. Ведут себя с достоинством, - со значением посмотрела я на Костю. - А еще у них особенный воздушный горловой мешок. От этого голоса лангуров и хульманов красиво вибрируют. Шерсть нежная, а на головах - шапочка с козырьком, и ресницы синие…»
Пока я так объясняла, с дерева спустился настоящий лангур - шерсть нежная, на голове шапочка с козырьком, подошел к Косте, обнял мягко его за плечи и стал моргать синими ресницами.
«Чего это он?»
«Принял тебя за зеркало».
«Какое я ему зеркало?»
«Он, Костя, все понимает. Он музыку любит».
«Ты, Цикада, с ума спрыгнула, - сказал Костя. - Не может зверь любить музыку».
ХАННА КУК
Такая у них мораль на Марсе.
КОСТЯ
«Комаров смешить», - так Ирка Летчик сказала про мою скрипку. Сперва забыла ее на Лунной базе, потом сказала: «Подумаешь, остался без инструмента». Я обалдел от ее слов. «Поднимемся на гору Олимп, поводи руками, ты же артист. На Марсе это всем все равно. Поводи руками, будто смычком, а звук потом запишем на Хубу».
Я тогда впервые почувствовал во рту привкус пережаренного лука.
А сейчас все отдает этим противным запахом, зря Цикада говорит, что такого быть не может. Да, знаю, в искусственной оболочке сьютелла человек напрямую включен во все процессы. Да, знаю, человек в сьютелле не может испытывать жажду и голод, его не могут донимать никакие запахи. Но я-то чувствую. Я мучаюсь. Скрипки нет, и рябые облачка в небе кажутся копчеными курами. «Страстное дитя», - ненавижу, когда Ирка так говорит. По условиям эксперимента, связи у нас нет ни с Землей, ни с Луной, ни с Марсом, ни с орбитальными станциями, а Ирка почему-то оказалась на связи. «Помнишь пирожки с вишневым повидлом?» Я говорю: «Отключись, Ирка, а то нас с маршрута снимут!» А она будто не слышит. «Помнишь, как вкусно стряпала мама, когда мы с тобой летали на Кольский?» - «А ты помнишь, что забыла на Луне мою скрипку?» - «Страстное дитя!» Только потом дошло: Ирка, правда, меня не слышит. Просто до высадки на Марс тайком забила сенсорный центр моего сьютелла своими письмами, наставлениями, стихами, угрозами, пожеланиями. Мерзлая пыль, черные камни, рыжие пески, Плеяды над головой - как пожар, Фобос несется навстречу
Деймосу, а для меня от всего несет пережаренным луком.
ЦИКАДА
Однажды я видела садик. На Земле, за Полярным кругом. Там росли карликовые березки. Ростом вершка в три, не больше, а над ними - мухоморы в горошек. Я решила: это дача Сеятеля. Сеятель везде, и он нигде, он - мега и нана, почему такому не иметь дачу за Полярным кругом? Был поздний вечер. Я накувыркалась за день, сидела на подоконнике в Центре исследований и вспоминала садик. Мои лангуры и хульманы тоже накувыркались. Доктор Микробус разыскал меня по громкой связи: «Цикада, я кривой от перегрузок, левый глаз ничего не видит, хромаю, и голоса нет». Я ответила: «Клёво! Приходите к нам такой!» Он пришел и сел рядом на подоконник. Он весь день перед смоллетами прогонял сжатый воздух сквозь духовую трубу. Говорят, Чарльз Дарвин, сделавший нас родственниками хульманов и лангуров, тоже играл на трубе перед живыми тюльпанами. Так мы сидели, молчали, смотрели на звезды в окне, потом доктор Микробус заглянул в мои мысли и вздохнул: «Подумаешь, звезды далеко! Все равно все там будем».
Обезьяны, услышав такое, зашумели.
«Они у тебя, Цикада, многое понимают».
«У них, - подтвердила я, - богатая интуиция». А про себя подумала: лангуры и хульманы не живут наполовину в будущем, как вы, доктор Микробус, им кувыркаться приходится. И уточнила: «Если все там будем, значит, и Глухой?»
Лангуры и хульманы, услышав про Глухого, застонали. Зачем им звезды и вечность, если рядом опять будет Глухой? Доктор Микробус нас понял. Древним людям, объяснил он, всегда хотелось самим и поскорее добраться до новых мест, а остальные - чтобы отстали. У Глухого очень развиты некоторые древние чувства. Горы и моря, острова и проливы древние из эгоистических устремлений называли именами только своих королей, королев и императоров. «А вот сама-то ты, Цикада, чьим именем назовешь действующий вулкан, если откроешь такой на Марсе?»
Я обрадовалась: «Уж точно не именем Глухого».
«Ну, это я понял. А чьим все-таки именем?»
«Может, именем моих китайских подружек».
Обезьяны на ветках одобрительно загудели.
«А много у тебя китайских подружек?»
Я посчитала в уме: «Девять».
«Тогда тебе придется здорово потрудиться».
«Ну и что? Они того стоят. Они правдивые девочки».
«А квак их зовут?»
«Динь Линь».
«Это одну так зовут. А я про всех спрашиваю».
«А вот и не одну, - еще больше обрадовалась я. - У меня девять китайских подружек, все очень правдивые, и всех зовут Динь Линь».
ЧИМБОРАСА
«Ой!» - заорала Файка.
А чего «ой»? Череп не видела? Ну, блестит, ну, пустые глазницы, ну, височная кость обкрошена.
«Женский!»
«Почему женский?»
«Красивые женщины часто теряют голову».
«Так она еще и красивая была? - удивился Котопаха и, опустившись на корточки, осторожно обдул с черепа песок. - Всё чики-пуки. Зубы отсутствуют. Альвеолярные отростки атрофированы. Помнишь, Файка, в солярии Центра исследований жила гиббонша Соня? Ее током ударило, она стала ходить, как паук. Странный череп: нёбо плоское, никаких швов - или заполированы, или их вовсе не было. У гиббонши Сони с черепом тоже были всякие непонятки, ее самцы люто боялись. Эта «красавица», - подул Котопаха на череп, - ничуть не краше. Скуловая дуга тонкая, в костной стенке - неясные отверстия, черепная коробка истончена. Sulci arteriae meningeae mediae. He гиббонша, так старуха…»
«Не трогай череп!» - крикнула Файка. Она первой увидела изменения. Так она потом говорила. Не знаю, я сам не видел. Я смотрел на Файку, на ее хвостики и анютины глазки. Она и Глухой потом утверждали, что череп под пальцем Котопахи начал таять. Сперва медленно, потом так быстро, что однояйцевый Котопаха отпрянуть не успел. Череп таял, как мороженое в жаркий день, и Котопаха с ним таял. Камни, пески, железная пыль - ничего ни с чем не происходит, а череп и однояйцевый оплывают, как шоколадные фигурки. Правда, приколами Котопахи меня не удивишь. Он всегда любил исчезать. Если не туда, то отсюда.
КОСТЯ
Найти бы ровер «Бигль-2».
Конечно, «Бигль-2» был, скорее, небольшой стационарной лабораторией.
Зато на таких аппаратах лет сто назад использовали интересные музыкальные заставки, может, такие аппараты где-то и сохранились. Марс маленький, зато укромных мест на нем много… Зря я отправился на Марс. Мне не везет в играх и путешествиях. Когда сажусь играть в «космического сапера», первым кликом попадаю по «бомбе». А если не попадаю, то открываю «шестерку». Доктор Микробус на Земле посматривал на меня загадочно, но в итоге решил: «Хороший тестер вам тоже понадобится».
Что делать в день рождения? Смеяться или грустить?
Жалеть о днях, которых не вернуть, о годах, которых не забыть?
Ирка перешла на стихи.
О тех минутах счастья, которых не повторить?
О тех секундах, что вдруг раз и навсегда все могут разрешить?
«Ну и вопросики!»
«Ты мне?» - запаниковала Цикада.
«Да нет, - обозлился я. - Просто так. Не обращай внимания».
«Нет, ты скажи, скажи, - паниковала Цикада. - Если мне, то объясни, какие вопросики?»
«Отстань, мне и так тошно».
«Это почему?» - Цикада остановилась.
«Ты не поверишь, отовсюду несет пережаренным луком».
«Такого быть не может!»
«Я знаю. Но еще я есть хочу».
«В сьютелле не едят, - завелась Цикада. - Просто у тебя сильное воображение».
«Может, и так, но мнемописьма раскрывались в моем сознании все чаще и чаще. Меня тошнит, а Ирка о днях, «которых не забыть». Дура!»
«Я дура?»
«Да нет же, Цикада, не ты».
А Ирка не отстает: «Жри, котик, пирожок». Меня чуть не вырвало. Принцип сьютелла: все наружу, ничего вовнутрь. От этого, конечно, не легче. Будто смычком из мочала водит по струнам. От мнемописем можно спастись, закрыв глаза. Я закрыл, голос Ирки прервался, зато в темном пространстве сознания призывно вспыхнули цветные флажки виртуальных напоминаний.
«Думай, когда молчишь».
Я открыл глаза. «Ты видел мамину землянику?»
Закрыл. «Доктор Микробус утверждает, что умники покупаются на необычное».
Падает снег на руку, слезой стекая.
Вот и пришла разлука - одна шагаю.
Куда можно шагать на орбитальной станции?
Шагаю навстречу ветру, навстречу серому небу.
Кому я была подругой? Кто мне другом не был?
В своей семье Ирка Летчик - единственный ребенок. Мама (биологическая) - на Земле, папа (тоже биологический) - на орбитальной станции. От этого в голове у Ирки все по-особенному. Сочинение, предложенное доктором Микробусом, как последнее воспоминание о чудесной зеленой Земле, Ирка закончила словами: «А на берегу тихой реки стояла пьющая лошадь». Файка решила, что доктор Микробус лишит Ирку пары бонусов за насмешку над бедным животным, но доктор Микробус смотрел на нас, как из будущего, и ласково молчал. Наверное, не знает, что у Ирки есть виртуальный альбом, а в нем куча потрясных видов. Не лошадь там стоит у реки, а колеблет течением мрачный ил Марианской впадины, крутятся, как жернова, ледяные кольца Сатурна, плывет Церера, залитая лавой, как округлый каток. И везде: на илистом дне, на ледяных кольцах, на лавовых боках Цереры - выведено разными почерками: «Ира Летчик была здесь».
ХАННА КУК
Говорили о любви и славе. У Рупрехта ногти грязные. Это он специально придумал. Я просто так, в пространство, сказала: «У гениев чистые руки. Если я когда-нибудь буду целоваться, то лишь с гением».
Хорошо, что однояйцевые ушли с Фаей.
На земле Темпе нам, лангурам, пришлось держаться вместе.
Голые скалы, трещины, лавовые потоки. Рупрехт протянет руку с наведенными грязными ногтями, приходится хвататься. Цикада прыгает по камням в чужой рубашке, Костю тошнит. А китайцы тоже хитрые. Узнав, что мы собираемся испытывать сьютеллы, каждому (еще на Земле) прислали подарки. Девочкам - хрустальные цветы, молочно тающие в темноте, мальчикам - колечки, снимающие душевную боль. Колечки доктор Микробус отобрал и отослал обратно в Чайна-таун, а хрустальные цветы украсили обезьянник. Сьютеллы, которые мы испытываем, - это как бы еще один слой нашей кожи, сложнейшая наносистема, экранирующая излучения, защищающая от перепадов температур и давлений; она нас кормит, поит, согревает, выравнивает настроение, следит за расходом энергии. В сьютелле можно жить в открытом космосе, глубинах газовой планеты, извергающемся вулкане. Мы, конечно, таким стрессам не подвергались, но на земле Темпе вышел навстречу нам совершенно голый чел мужского пола. В принципе, на Марсе можно встретить китайца, но не такого голого. А у этого еще попугай на плече.
«Скажите, - спросил Костя, - я выйду так к каньону Эхо?»
«Никаких идей, - завопил голый чел. - Я не местный».
«А я?»
Рупрехту голый чел и отвечать не стал. Вскрикнул и бросился в лабиринт скал и теней. Мелькнула голая длинная спина, розовые пятки. Попугай сорвался с убегающего чела и устроился на Костином плече.
«Как такая тварь может жить в метановой атмосфере?»
Никто Рупрехту не ответил, потому что из-за черной базальтовой стены вытек ровер.
Он именно вытек. Он мерцал как расплавленный. В нем чувствовалась ужасная мощь. Он мог сокрушать скалы. А всего-то - до моего колена. Конечно, я слышала о наведенных существах и всяких там постройках, вроде китайских виртуальных городов, но пестрый попугай на Костином плече выглядел совсем натурально. И ровер не казался наведенным. Тяжелый, непрошибаемый, никаких колес; плыл над камнями, как на воздушной подушке.
«Костя, а на каком языке тебе чел ответил?»
Костя покачал головой: «Разве есть разница?»
«Если на китайском, - объяснила я, - мы бы не поняли».
«Вот ловко!» - прохрипел попугай. А Костя вздохнул: «От него луком несет».
«Не может от наведенной птицы нести луком», - возразила Цикада. У нее в группе все девчонки такие. Одной покажи палец, другая откусит. «Костя, - сказала она, - ты совсем бледный». И предложила, оглянувшись на меня и Рупрехта: «Давайте угоним ровер! Костя сядет на него, и ровер выведет нас к каньону Эхо». - «Я - за, - первым кивнул Рупрехт, - у ровера, наверное, масса интересных опций». - «Садись, Костя! - сказала Цикада. - Только помочись сперва. У меня папа врач. Он всегда говорит: чувствуешь себя плохо - помочись. Не копи в себе шлаки».
Костя спорить не стал. Попросил: «Отвернитесь».
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
«Орбитальная станция Хубу! - робот закашлялся. - Почему это вы в перьях?»
«Это не перья, это рубашка. Ты ведь различаешь цвета? - доктор Макробер с удивлением взирал на вполне архаичное создание - титановый конус, расписанный голографическим карандашом; лиценциаты называют такой карандаш голиком. - А где духи? Я не чувствую духов». Что-то заволновалось в углу, дрогнул воздух, но и всё. Поле для духов - полевых роботов - поддерживается на каждой орбитальной станции, только на Хубу, похоже, царствовал архаичный титановый дриопитек.
«Квак тебя звать?»
«Мик».
Да уж. Иначе не назовешь.
По дымчатому напылению - разброс имен.
Ира Летчик. Доктор Макробер довольно потер виски. Может ли дриада выглядеть страшненькой? Глухой. Изображение пятнистого паука. Костя. Не подпись, а изящный скрипичный ключ. Однояйцевые! Эти и тут, конечно, исхитрились выделиться. Рупрехт. Сила и уверенность. Ханна Кук. Само изящество и опрятность. Цикада. Скачущие весело буквы, будто девочку подталкивали под руку. Фая. Почерк любимицы.
«Приветствую вас на орбитальной станции Хубу, доктор Микробус!»
«Ты уверен, что правильно выговариваешь мое имя?»
«Конечно, доктор Микробус!»
«Ладно, Мак».
«Мик, доктор Микробус».
«Нет, нет! С этой секунды - Мак!»
«Думаете, Ира Летчик не обидится?»
«Не знаю. Девочки в ее возрасте непредсказуемы».
«Так же, как мужчины в вашем. Все эти старые пердуны в спектральных рубашках, - робот давал уверенные оценки, - есть умы с одышкой. Зачем делать под себя? Отойди в сторону. - Робот чуть ли не пританцовывал от удовольствия. - Чем богаче жизненный опыт, тем беднее духовная сущность. Я правду говорю?» И добавил: «Цветы у Сеятеля всегда получались лучше, чем разумные существа».
Уже не слушая, доктор Макробер толкнул дверь.
За невыносимо прозрачным иллюминатором жилого отсека в проваливающейся в ничто тьме медленно плыла пушистая новогодняя ель, расцвеченная звездами, огнями и хлопушками. Космос вглядывался в доктора Макробера исполинским черным зрачком, задымленным цепями звездных скоплений. Только в самом низу иллюминатора, в голубоватой чаше призрачной марсианской атмосферы, просматривались извилистые хребты…
2.
«Квак ты себя чувствуешь?»
«Квак, квак! - весело передразнила девочка. - Лучше не бывает!»
Никакого уныния. Ничего, что могло бы насторожить. Световой колодец атриума расширялся над алым креслом девочки и воронкой уходил вверх. «Ты в этом кресле, как в огне». Девочка засмеялась. Высоко над ней выступал из стены атриума металлический балкончик, возможно, декоративный. Оранжевая ночная рубашка… След ожога на голом плече… Смоллета в мочке уха…
«А где слезы, жалобы, причитания?»
«Я не обезьяна Цикады!» - засмеялась девочка.
«Тогда почему сидишь здесь, а не шляешься по Марсу?»
«Квак это почему? - счастливо передразнила Ира Летчик. - Разве не вы рекомендовали врачам оставить меня на станции, доктор…»
«…Микробус!»
Девочка покраснела.
«Не стесняйся! Твой робот уже называет меня так».
Ира Летчик с восторгом смотрела на доктора Макробера.
Конечно, она была рада. По-настоящему рада. Когда долго-долго ждешь, радуешься еще больше. Ох, Сеятель, зачем ты привел сюда доктора Микробуса! На расстоянии он безопаснее. В огромном иллюминаторе перед девочкой мерцали звезды, плыла новогодняя елка. На раскрытой голографической развертке темнели долины Марса, россыпи кратеров, вдавленное в лавовые поля огромное копыто Эллады. У стены - плетеная из тростника корзина, помеченная алыми иероглифами.
Они весело присматривались друг к другу. «Вы ведь не позволите китайцам…» Подразумевалось: «…взорвать Делянку Сеятеля». Он мельком взглянул на алые иероглифы на плетеной корзине: «Один человек такие вопросы не решает». - «Еще как решает! - не поверила девочка. - В Чайна-тауне только о вас и говорят. Ваше слово решающее. Китайцы обещают два контейнера смоллет тому из исследователей, кто докажет необходимость превращения Аскрийских ледников в водяной пар». - «Необходимость этого уже доказана. Смоллеты могут ждать миллионы лет, а китайцы уже сейчас мечтают передвигаться по Марсу без скафандров».
Девочка вздохнула: «А как же Костин концерт?»
«У него появилась скрипка?»
Девочка покраснела. «Если смоллеты будут уничтожены взрывом…» Доктор Макробер отчетливо видел продолжение ее слов: «…обессмыслится ваша работа». Кажется, лиценциатка переживала за своего руководителя. Он почувствовал тепло в сердце. Пока в словах Иры Летчик действительно не было ничего настораживающего. Ну, не нравится ей замысел китайцев испарить Аскрийские ледники, так замысел этот многим не нравится.
«Со смоллетой в ухе я всегда на связи с Сеятелем».
«Разве я не учил вас не персонифицировать явления природы?»
«У меня никак получается. Я даже пыталась писать ему».
«Сеятелю? - не поверил доктор Макробер. - И был ответ?»
«Конечно, был. Адресат выбыл».
Они засмеялись.
Стены атриума чудесно отблескивали. В их таинственных глубинах не терялся ни один фотон. «Наверное, вы путешествуете в последний раз, - весело и беспощадно заявила девочка. - Как здорово, что вы прилетели! Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на Землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».
Доктор Макробер кивнул.
Дальше Дарджилинга? Пусть так.
Когда я впервые занялся смоллетами, Дарджилинг считался краем ойкумены. Теперь, когда о смоллетах знают все, Дарджилинг стал оживленным местом. Туда я точно уже не вернусь. Сейчас, понял доктор Макробер, девочка спросит: «Разве жизнь не латентное свойство Вселенной?»
Ира Летчик сладко зевнула: «Разве жизнь не латентное свойство Вселенной?»
Он кивнул и автоматически глянул на часы: 15.01. «Ты хочешь спать?»
Она потянулась: «Да». Снова сладко зевнула: «Я всегда сплю в это время». С девочкой что-то происходило. В стене чудесно отражалось алое кресло, но отражение девочки расплывалось, таяло. «Как это у тебя получается?» Ира Летчик сонно рассмеялась. Потому лиценциаты и считаются вундеркиндами, что мастерски делают то, чего сами не понимают.
«Мик!»
Робот вошел.
«Мик, угости нашего гостя кофе».
Она добавила полусонно: «Доктор Микробус любит эти доисторические напитки».
Рано или поздно эта дерзкая девчонка захочет влиять на меня… Предчувствие веселого несчастья охватило доктора Макробера.
3.
Вызвав Мака, доктор Макробер без церемоний влез в его сенсорные настройки.
Ничего особенного, вот только карты памяти… Устанавливать такую карту удобно, а вынимать следует осторожно - на защелках можно ставить рекорды стрельбы по дальности. Если хочешь увидеть Куумбу, нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце, - бормотал робот, подчиняясь манипуляциям, производимым доктором Макробером. - Затем нужно сложить ладошки перед грудью лодочкой и быстро повернуться вокруг себя 7 раз. И потом приоткрыть глаза. И тогда в просвет между ресницами можно увидеть, как Куумба бежит от одного края глаза до другого - яркая такая точка света. Если повезет, она остановится, станет умываться или еще что-нибудь вроде того. И уж совсем редкий случай - поманит лапкой или чихнет. Куумба живет за ушами у счастливых людей, там она спит, играет, занимается своими делами. Так что, выходит, в том, что ты видишь Куумбу, ничего хорошего нет, ведь счастливые люди про нее даже не знают.
Вербальные упражнения неандертальцев.
Впрочем, Мак ориентировался не только в сказках.
Квантовая химия. Теория суперструн. Игровые математические модели. Синии - искусственные растения для Марса. Соотношения биологических возрастов. Время как признак жизни. Мифология обжитого Космоса. Оцифровка материи. Даже мораль Сеятеля… Каждая элементарная частица имеет одну-единственную историю - с этим утверждением человечество соглашалось достаточно длительное время, но девочка склонялась к взглядам Фейнмана, Квентина, Стравинского. Чтобы учесть все известные естественные взаимодействия, приходится приписывать элементарным частицам больше степеней свободы, чем просто положение и скорость, масса и электрический заряд, цвет («заряд», связанный с сильным взаимодействием), наконец, спин, - но почему каждая элементарная частица должна перемещаться в пространстве-времени не по одной, а сразу по всем возможным траекториям? «У меня такая история, - прислушался доктор Макробер к бормотанию робота. - Я люблю парня. - Мак имитировал расстроенный девчоночий голосок. - Он меня тоже любит, но я не могу с ним встречаться, потому что его любит моя подруга, а мы с ней дружим с двух лет и ни разу не ссорились.
А сейчас полная фигня, Ирка, я его люблю, и она тут как тут. Проблема в том, что я не хочу нарушать эту дружбу. Это единственное, что у меня есть. Остальные подруги мне не так дороги…»
«Это почта лиценциатки Иры Летчик?»
«Это почта сей группы лиценциатов. Они получат ее, вернувшись на борт».
«Бесподобное зрелище! А чем Ира Летчик занимается на станции?»
«Аппликатурой, - прямо ответил Мак. Свежие настройки освежили его отношение к миру: исчез скепсис, прорезался интерес к собеседнику, может, даже уважение. - Указательный палец мы называем первым, средний - вторым…»
«Кто это - мы?»
«Ира Летчик и я».
«Она учится играть на скрипке?»
«Да ну! Просто не хочет выглядеть дурой! Я правду говорю. - Мак явно ждал реакции на свою смелую метафору, но никакой особенной реакции не последовало. - Спасибо вам за сдержанность, доктор Микробус. Если вы не знаете, стоит запомнить. Способ ведения смычка имеет большое влияние на характер и силу звука. На соседних струнах можно брать одновременно две ноты, а если быстро, то даже три или четыре. Чередование двух звуков…»
«Ты про коль леньо? Можешь не объяснять. Лет этак около ста назад меня выгнали из музыкальной школы».
«Пиццикато…»
«Я и с этим успел намучиться».
«Спасибо, доктор Микробус, что вы интересуетесь музыкой».
«Интересуюсь музыкой? Вот уж нет!»
Десять солов назад лиценциаты прилетели с Лунной базы на орбитальную станцию Хубу. Ивен Летчик друзьям дочери не мешал. В конце концов, лангуры и хульманы сами выбрали способ провести лето. К сожалению, у Иры Летчик наметились некоторые проблемы (бессонница, провалы в памяти), и врачи оставили ее на борту. После бурных развлечений следовало выспаться. Занялась этим девочка, проводив лиценциатов на Марс. Прикорнула в кресле как раз после обеда - в 14.40 по бортовому времени. Робот Мак тщательно фиксировал все происходящее на борту. Получалось, что в первый день лиценциатка спала ровно шесть часов тридцать одну минуту. Ничего особенного, но на другой день она уснула в 14.51 и проспала опять шесть часов тридцать одну минуту. На третий день…
Тенденция улавливалась.
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы отожгли летом)
Ира Летчик
СТРАСТНОЕ ДИТЯ
На крыльях ночи Время - ветра страстное дитя,
все летит, бежит от тебя, говоря миру: «Нельзя!».
Нельзя его превозмочь, нельзя его любить,
нельзя сказать: «Прочь!», нельзя воротить.
И еще много всяких «нельзя» гремит над Землей,
и тихо плачу я, забытая мечтой.
Но вера в тебя, мой друг,
укрепляет меня, хоть и снег вокруг.
Ира Летчик
Черный ровер сбросил информацию китайцам, а на Марсе китайцев - тысячи. Они живут в Чайна-тауне, дышат искусственным воздухом и упорно, без перерыва, смотрят в микроскопы и телескопы - попробуйте напастись научными открытиями на такое количество умных людей. В давние-давние времена люди страстно гонялись за благородным желтым металлом, а сейчас черные роверы гоняются за благородной научной информацией. Чтобы первым прийти к богатой жиле, самые умные садились на быстрых коней и с лопатой в руках наперегонки мчались на далекий прииск. Вопрос: а что делали самые-самые? Ответ: торговали лопатами.
Ровер сбросил информацию, и сразу стало видно, как массово китайцы мечтают о великих научных открытиях. Межпланетную сеть облетело потрясающее известие: китайцы открыли жизнь на Марсе! Веками искали эту жизнь, найти не могли, а тут - сразу! Причем не примитивную, не какие-то там ископаемые останки, не туманный намек на что-то необычное, ужасно далекое от нас, вроде смоллет, а самую настоящую - белковую! Престарелый доктор исторической медицины Ли Сын-ман, юный магистрант Пай-ку и еще более дурной лиценциат Ду-си почти одновременно заявили: на планете Марс, на каменистой земле Темпе, ими только что зафиксировано активное облачко органики (возможно, разумной), в состав которой входят мочевина, аммиак, пуриновые основания, креатинин (хорошее название для пытливых исследователей) и, в малых следовых количествах, производные продуктов гниения белков.
Крейзи кризис: следы щавелевой и молочной кислот тоже обнаружили.
Цикада
Голый чел исчез, а попугай остался. Рупрехт посмотрел на него и почему-то сказал: «Помните лунное кафе, в котором подавали гениталии енота?» Попугай ответил: «Вот ловко!», а Ханна Кук поджала губки. Тогда Рупрехт начал определять глубину виртуального колодца, к которому мы вышли.
«Вам бы всё играть, Рупрехт».
А что остается? Фанзы, кумирни, храмы, колодцы, ажурные мостики и тихие водоемы - на Марсе ни к чему нельзя притронуться. Все - мираж, обман. Конечно, китайцы возведут на планете и настоящие города, но для этого нужна настоящая атмосфера. А чтобы создать настоящую атмосферу, надо по-настоящему взорвать Аскрийские ледники. Попугай будто чувствовал мои мысли: тревожно оборачивался, смотрел с Костиного плеча. Чтобы удивить птицу, я пустила по сьютеллу роскошную фиолетовую волну, отрастила и сбросила рыжую шевелюру.
Попугай заорал: «Вот ловко!»
«Почему он ничего другого не говорит?»
«Потому что он - наведенное изображение».
«Ну да, наведенное! У тебя плечо под ним прогибается».
«Ну, не знаю, - ответил Костя. - Может, это не попугай тяжелый, а я слабый».
«Вернемся на станцию Хубу, - пригрозила я попугаю, - отдам тебя Ире Летчик».
Попугай похлопал крыльями - не знаю, что хотел сказать этим.
«Костя, ты знаешь, какое слово первым произнес доктор Микробус?»
Костя не знал. А я недавно проштудировала «Жизнь в Дарджилинге», поэтому знала. Маленького Микробуса мама-химик часто брала в лабораторию. Колбы, вытяжные шкафы, платиновые тигли, запахи, вентиляционные установки - ужас как интересно, а маленький Микробус молчит. Смотрит и молчит. Ни на какие вопросы не отвечает. Или не нравится ему все это, или какие-то проблемы с речью. Так бы это и длилось, но однажды по лаборатории распространился какой-то непонятный запах. Вот тогда маленький Микробус посмотрел на маму: «Парааминоарсенбензолгидрохлорид!»
«Как блаженна ты, цикада, ты живешь в ветвях деревьев, ты сыта одной росинкой».
«Вообще-то без пищи нормальный чел может прожить не менее двадцати суток, - успокоила я Костю. - Если с твоим сьютеллом что-то случилось, чего в принципе быть не может, ты обязан протянуть пару лишних солов. Сиди на ровере и не умирай. Я боюсь покойников».
«Вот ловко!»
«Помнишь домен Спроси Сеятеля?»
Костя кивнул, а попугай прикрылся крылом.
«Там хотели собрать философов и логистиков, чтобы учились формулировать вопросы, обращенные к Сеятелю: что может быть, если?.. И все такое прочее. Но появился мальчик из Пензы. Он не знал, что домен создан именно для философов и логистиков, и сам стал задавать вопросы. Почему соленое не сладкое? Почему муравьи не питаются кобальтом? Почему вода течет, а человек ходит? Почему земля? Почему бамбук растет быстро, а кристалл медленно? Почему лягушкам детей не аист приносит? Как вести себя в аквариуме с пираньями? Как приготовить блюдо-сюрприз для любимых одноклассников, чтобы они полгода не появлялись в гимназии? Как хорошие девочки едят шоколад?»
Попугай: «Вот ловко!»
«А мне Ира Летчик рассказывала, что в Сибири встречала настоящего сибирского лешего», - догнала нас Ханна Кук. Черный ровер струился у ее ножек, как чрезвычайно опрятное домашнее животное. Чуть приотстав, тянулось за Ханной другое домашнее животное - Рупрехт. «Сибирский леший похож на сосновую шишку и живет в корнях хвойных деревьев. Если кого-то съест, непременно зубы чистит. Неприятного человека может долго водить по тайге, а потом выталкивает в обжитое место. Правда, перед этим так отделает, что тот в тайгу ни за какие коврижки больше не пойдет».
Черный ровер переливался у ножек Ханны Кук, перетекал с камня на камень, как чудесный металлический ручей. Иногда он становился прозрачным, тогда сквозь металл просвечивали камни. Костя, горбясь, сидел на спине ровера. Как средневековый монах, только до пояса голый. В хороших волшебных сказках девушки дают в дорогу любимым молодым челам клубки суровых ниток. Конечно, не для того чтобы носки штопать, а чтобы отмечать дорогу. А Ирка не дала Косте.
Ханна Кук
Такая у них мораль на Марсе.
Фаина
«…два тигра, два тигра…»
Оба бежали быстро, а пропал один.
Я оглядывалась, звала пропавшего Котопаху, но из-под низких метановых облаков смотрел только мрачный Ма Це-ду. «Не знаешь ты Котопаху», - снисходительно сплевывал Чимбораса, а Глухой жестами показывал: может, тот череп в песке вовсе не марсианке принадлежал? «А кому?» Глухой жестами показывал: а самому Котопахе? «Это в каком смысле?» Глухой жестами показывал: в прямом. Сперва я решила, что у Глухого жестокое сердце, но потом до меня дошло: чего я так волнуюсь? Есть ведь главные положения.
Первое: Отстанешь от группы - не паникуй.
В сьютелле не погибнешь. Не получится. В сьютелле тебя лавина не задавит, в болоте не утонешь, в метановом колодце не задохнешься. Лежи под камнями или в ядре газового гиганта, вспоминай сложные формулы. Тебя все равно отыщут. Пусть через двести лет, но отыщут. Оцифровка материи привела к таким результатам, что везде можно чувствовать себя в безопасности.
Второе: Сьютелл ничто не может вывести из строя.
Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, глупости говоришь». Чимбораса удивился: «Это почему?» Я ответила: «Не знаю». Сьютелл не может отказать, не может выйти из строя. И свой череп нельзя просто так держать в песке, если он тебе нужен. Вселенная - огромная штука. Она никогда не выходит из строя. Что в ней может сломаться такое, чтобы вся небесная механика встала?
И третье: Никогда не думай о плохом.
Цикада
Ой, Сеятель, пусть Косте повезет. Пусть он доберется до Олимпа. У Кости нет скрипки, но пусть он доберется. Ты все можешь, ты породил жизнь. Пусть однояйцевым повезет, и Ханне Кук, и всем лиценциатам, они мои друзья, и даже Глухому. А Файка пусть найдет своего марсианского Сфинкса. Конечно, Сфинксам верить нельзя, потому что они постоянно спят, но помоги Файке. Она зациклена на Сфинксе, считает, что китайцы скрывают сведения о погибшей когда-то цивилизации марсиан. Помоги ей. Конечно, вот так срочно заселить Марс, а потом одним махом уничтожить марсианскую цивилизацию только ради того, чтобы Файка нашла засыпанного песком марсианского Сфинкса, даже для тебя, наверное, накладно, но ты же Сеятель! Ты все можешь!
Ой, Сеятель, пусть все получат, чего хотят, а Костя живым останется.
Ира Летчик
«Если окликнут, помнишь, как надо отвечать?»
Мы засмеялись. Папа иногда появляется на развертке и дает мне всякие наказы, а иногда напоминает про случай на корабле «Хокинг». Он ходил на нем на Сатурн. Давно, в молодости. Считался исследователем, но вахты нес наравне с членами экипажа. Было однажды, он в камбузе с боцманом обдумывал обеденное меню. Шли на предельных скоростях, экипаж отдыхал в специальных полостях, боцмана тоже сморило. Когда папу окликнули: «Иди сюда», - он не сразу понял, что зовут его. Растолкал боцмана, но тот ему не поверил. Поговорили, углубились каждый в свое, а голос снова: «Иди сюда». Боцман дремлет, в иллюминаторах звезды. Не Сеятель же зовет, в те времена о Сеятеле не слышали. Папа растолкал боцмана, тот озлобился: «Ты что, о психосдвижках не слышал?» И посоветовал: «Еще раз позовут, скажи, что занят. Скажи, что тебе некогда, ты соль перебираешь». И снова уснул. А голос тут же: «Иди сюда». А куда это сюда? Иллюминатор, звезды, смертные провалы видимого и невидимого вещества, волосы дыбом. «Некогда мне, - ответил папа, - я соль перебираю». - «Тогда кранты вашему кораблю!»
«Папа, это Сеятель был?»
«Нельзя персонифицировать явления природы».
«Ты говоришь, как доктор Микробус. Разве Сеятель - явление природы?»
«Все вокруг нас, вся наша Вселенная, даже наши мысли - явления природы».
Может, и так. Я загрустила. Почему все так сложно? Сколько раз я еще буду ошибаться в любви? Три раза уже было. Окликнула: «Мик!»
«Чего тебе?»
«Ты почему грубишь?»
«Потому что я теперь - Мак».
Я обалдела: «Тебя окрестили, что ли?»
«Ты не поймешь. Девочки в твоем возрасте непредсказуемы».
«Ты что такое несешь? - совсем обалдела я. - Я тебя с борта спишу!»
«А я всем справку предъявлю о перенесенных страданиях. На ней девять подписей и твоя есть. Лиценциаты Рупрехт и Глухой отстрелили меня в зонде, я летал вокруг орбитальной станции, страдал, мог стать заикой». Ох, Сеятель, почему ты позволяешь создавать таких непослушных и болтливых роботов? Прибавь ему ума! Раскрути время, не жалей. Пусть жаром опалит каждого. Ты же видишь, как сильно я хочу изменить жизнь. Раньше я жила неправильно, сделай так, чтобы такие дни не засчитывались. Это только говорят, что хорошо зафиксированный больной в анестезии не нуждается. Ты все можешь. Ты огненный. Ты подогреваешь Вселенную. Ты ее жар. Помоги мне обуздать тягу к доктору Микробусу. Я не виновата, что он старый и толстый и у него рубашки спектральных цветов. Ты же видишь, он похож на клоуна.
Ханна Кук
Такая у них мораль на Марсе.
Чимбораса
К Аскрийской горе мы вышли в сумерки. Хорошо, что Котопаха еще не вернулся, а то замучил бы меня своими знаниями. А я и без него знаю, что Аскрийские ледники набиты смоллетами - это единственное их местонахождение в Солнечной системе. Смоллеты рассеяны под осадочными породами - ими набиты льды. Однояйцевый корил бы китайцев: единственное местонахождение смоллет, а они собираются его взорвать. А может, Котопаха заговорил бы о ядре Марса: «Оно состоит из чистого железа. Представляешь, что будет, если китайцы до него доберутся?» - «Зачем им расплавленная никелево-железная смесь с примесями серы?» - «Заморозят». - «А зачем им кристаллический ком из сульфидов металлов?» - «Да им всё чики-пуки!» - «Нет, Котопаха. Лучше разведи на встречу одну из правдивых китайских подружек Цикады». - «А какую?» - «Динь Линь, к примеру». - «Да они все у нее Динь Линь». - «Выбери самую достойную». - «А как это определить?» - «Да очень просто, - сказал бы я. - Подходишь к той, что кажется тебе самой достойной, и говоришь: привет, я - однояйцевый, идем на звезды смотреть!» - «А она?» - «А она воспитанная и правдивая. Она
сперва улыбнется и поздоровается и только потом пошлет тебя к метановым духам». - «Зачем мне это?» - «Ну, как же! Ты должен показать, что у нее есть выбор».
Но Котопаха боится девочек. У него глаза разбегаются, мысли вразнобой, когда он к ним приближается. Оно и понятно, это не интегралы брать. Конечно, китайские девочки, все эти Динь Линь, склонны к ужасным правдивым высказываниям, но пикапский уровень достигается только суровыми тренировками. Объявляешь, скажем, день борьбы с робостью. Просишь Сеятеля: не будь жабой, ты многим помог, даже самым поганым цивилизациям Вселенной, если таковые имеются. И, утвердившись в боевом настрое, входишь в салон «Летящего экспресса». Смотришь на пассажиров, если китайцев среди них нет, и громко затягиваешь: …liang zhi laohu, liang zhi laohu… На Земле китайские песенки многих напрягают…pao de kuai, pao de kuai… Это не по Марсу пылить.
Совсем стемнело.
Бесшумные камнепады вычерчивали во тьме огненные дорожки.
Глухой так быстро отыскал маячки над скрытыми китайскими шахтами, что я не успел удивиться. Быстро-быстро перебирал конечностями, как пятнистый паук. «Зачем это тебе?» Глухой жестами показал: Файка переведет. Тяжелый люк отъехал в сторону, открылась черная шахта. «Зачем ему туда, Файка?» Она заколебалась, но перевела: «Лезь и ты, если хочешь». - «Но это же ход к взрывным китайским устройствам!» - «Ну и что? Глухой - лучший взрывник мира». - «А если китайцы услышат?» - «Глухой умеет работать бесшумно». - «А если тут все рванет?» - «Глухой давно изобрел бесшумную взрывчатку, он бонусы за нее получил». - «Но закладывали заряды китайцы, при чем тут Глухой? Как можно лезть в шахту без разрешения?» - «А он - любимый ученик доктора Микробуса».
Ханна Кук
Вернемся на Землю, решила я, подарю Рупрехту китайского лесовичка. На груди этого фарфорового уродца написано на девятнадцати языках: «Мы, говнюки, тоже нуждаемся во внимании».
«Ханна Кук, хотите поговорить об этом?»
Я покраснела, но Рупрехт имел в виду теорию суперструн.
«Не знаю, - засомневалась я. - Такое, наверное, не каждый поймет».
«Да ну, - протянул Рупрехт. - Все типы элементарных частиц заменяются на единый фундаментальный блок - струну, вот и весь фокус».
И спросил: «У тебя в детстве волосы были кудрявые?»
«Нефункциональные детали можно пропускать, Рупрехт».
«При движении, - как бы нехотя пояснил он, - струна, то есть единый фундаментальный блок, вычерчивает в пространстве что-то вроде трубки или листа, в зависимости от того, замкнута струна или нет. При этом струна может вибрировать. Эти вибрации мы, физики, называем модами. Костя, будь у него интеллект, назвал бы их нотами.
Но у Кости нет ни интеллекта, ни скрипки. А с помощью суперструн, Ханна Кук, можно построить теорию всего».
«Это нескромно, Рупрехт».
Он демонстративно сплюнул.
Это ведь он, впервые увидев меня, раскрыл рот: «Какое интересное сочетание атомов!» Если бы я этого не услышала, улетела бы в Пустынный парк. Он огромный, он тянется по всему экватору Марса. Пески в дюнах рыжие и такие нежные, что в них можно купаться. И все такое прочее. Когда край каньона Эхо совсем четко вырисовался рядом, я стала смотреть на звезды. Они беспредельно высокие, а в провале каньона - противная тьма. За многие тысячелетия, за многие миллионы лет там, на дне каньона, могли скопиться самые ужасные гадости.
«Костя, а как мы обойдем каньон?»
«Похоже, ты из пугливых?»
«Нет, я из смертных».
Он нехотя улыбнулся и полез в сенсоры черного ровера.
Ужасный каньон, на который я не смотрела, тонул и тонул во тьме, но все равно оставался все время рядом. Я чувствовала его всей своей полуголой спиной, а черный ровер выбросил гибкую лапу и установил на камне плоский светильник. Из светильника вырвался узкий, как игла, луч света. Пронзив тьму, он уперся в противоположную, невидимую, стену каньона.
«Ханна Кук и Цикада пойдут первыми».
«Куда это они пойдут?» - не поняла я.
«На ту сторону каньона».
«Я не умею ходить по лучу».
«Этого и не надо. Это умеет ровер».
«Тогда первыми пусть идут мальчики».
«Если мы пойдем первыми, вы струсите, придется возвращаться за вами».
«Все равно не пойду с Цикадой. Она начнет трястись, и я упаду в пропасть».
«Ладно, - сказал Костя. - Мы с Цикадой пойдем первыми».
И спросил: «Рупрехт, ты справишься с Ханной?»
«В Центре исследований я даже с обезьянами справлялся!»
«Не смейте так говорить!» Я хотела закрыть глаза, чтобы не видеть, как Цикада и Костя вместе с черным ровером рухнут в пропасть, но ничего такого не произошло. Не было ни звуков, ни движений. Ничего такого не произошло. Сумрак, черный провал, узкий, как игла, луч. Только в какой-то момент Костя и Цикада исчезли. Вот сидели на спине черного ровера и исчезли. Сидели, обнявшись, и исчезли. Ровер как стоял, так и стоит на краю каньона, а, их нет.
«Рупрехт!»
«Что, Ханна Кук?»
«Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет. Они уже на той стороне».
«Не обманывайте меня, Рупрехт! Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет же. Садитесь со мной рядом. Ближе!»
«Пожалуйста, не касайтесь меня руками».
«Садитесь ближе, а то буду касаться».
«Я боюсь, Рупрехт! Я боюсь!»
«Хотите остаться одна?»
«Лучше остаться одной, чем упасть в такой страшный каньон».
«Не дергайтесь, Ханна Кук. Дайте мне помочь вам».
«Почему вы помогаете мне так? Уберите руки!»
«Не уберу. Не могу убрать. Так удобнее». Рупрехт поднял меня и усадил на широкую спину черного ровера, ужасный мальчик с грязными невербальными коммуникациями. Я везде чувствовала его руки, особенно там, где их не было.
«Если вы меня уроните, Рупрехт, я погибла».
«Я знаю». Он меня ни разу не уронил, но я чувствовала, что погибла.
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
Запрещающие голограммы всплывали как зеленые пузыри. Два контейнера смоллет. Официально доктор Макробер еще ни для кого не определил своего места в мировом пространстве, поэтому войсеры искали его и на Земле, и на Лунной базе, и на Марсе. Но он пока не собирался определять свое место.
14.40…
14.51…
15.02…
15.13…
15.24…
15.35…
Загадочное смещение.
И сон - всегда одной длительности.
Впрочем, в атриуме все выглядело по-прежнему. Те же полированные стены. Алое кресло. Панели голографических разверток. «Хотите яблоко?» - «Я не люблю яблоки». - «Хотите, я прикажу Мику обращаться к вам, как к папе?» Ира Летчик явно ждала вопроса: «А как Мик обращается к папе?»
Но он не спросил.
«Вы ведь не позволите китайцам взорвать Делянку Сеятеля?»
«Один человек такие вопросы не решает». Доктор Макробер кивал. Девочка повторяла их вчерашний разговор. «Вы ведь любите все эти доисторические напитки?» - «От тебя ничего не утаишь». Если лиценциатка забыла вчерашний день, почему разговор крутится все в той же плоскости, почему возникают те же самые слова? «Наверное, вы путешествуете в последний раз. Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».
2.
Аскрийские ледники… Атмосфера Марса… Делянка Сеятеля… Появление сразу восьми лиценциатов в районе Аскрийских ледников, уже подготовленных к взрыву, конечно, насторожило китайскую сторону. Но доктора Макробера интересовало другое.
«Мак, чем занята сейчас Ира Летчик?»
«Сладкий послеобеденный сон».
«Мы можем войти в атриум?»
«Когда лиценциатка проснется».
«А сейчас?»
«Атриум заперт изнутри».
«Зачем девочке запираться?»
«Личный приказ Ивена Летчика».
Доктор Макробер внимательно изучил развернутую роботом голограмму.
Запреты на вход касались только атриума и машинных отделений. Видимо, девочку нельзя тревожить во сне. Стало ясно, почему на станции нет духов. Для них титановые стены не препятствие.
«Проводишь меня в оранжерею, Вергилий».
«Должен ли я теперь откликаться на новое имя?»
Доктор Макробер не ответил. Отвечать на вопросы роботов себе дороже.
В оранжерее оказалось душно и влажно. Палая листва и колючие, почти фиолетовые кусты заполняли все видимое пространство - вокруг и над головой. Гигантская сфера оранжереи была сердцем станции. «Модифицированный тростник, выведенный специально для марсианских плантаций». Но кое-где росли знакомые кусты, а на обочинах голубели незабудки, даже белели на темных обломках камня седые лепешки сухих лишайников.
Раздвинув ветки, доктор Макробер шагнул в полумрак.
Нога не встретила опоры. Вскрик и ужас падения. И печаль, темная печаль небытия. Потревоженные кусты еще раскачивались, крестообразные листья крошечными парашютиками падали в шахту, но доктор Макробер снова стоял на краю шахты. Мышцы сводило от напряжения. Но отступать он не хотел. Массивная резервная дверь откликнулась на приказ, и робот Мак гостеприимно пропустил доктора Макробера на узкий балкончик.
Ушибленный локоть ныл.
Сто метров падения - две миллисекунды ужаса.
Нежные алые отсветы, как языки огня, всплывали из глубины атриума. Локоть ныл, рубашку придется выбросить - грязные пятна, может, кровь. «Орбитальную станцию Хубу строили китайцы, Мак?» Нет смысла чистить рубашку. «Спасибо, что интересуетесь такими вопросами, доктор Микробус». К счастью, запас рубашек не конечен. «Не впадай в патетику, Мак. Зачем вокруг атриума расположены открытые шахты?» - «Станция Хубу планировалась как контрольная». Голос Маку ставил мастер. «У китайской диаспоры, - бормотал Мак вкрадчиво, - величественные цели: вернуть утерянную планетой атмосферу, заполнить водой доисторические русла, засеять равнины синиями. Марс единственная планета, кроме Земли, на которой можно жить. Луна не имеет нужной массы, гулять по ней в сапогах со свинцовыми подошвами не станут даже китайцы. Меркурий с одной стороны оплавлен Солнцем, с другой - подморожен абсолютными температурами. Венеру заливают потоки агрессивных кислот, у газовых гигантов нет твердых поверхностей. Китайцы поставили на Марс, - вдохновенно объяснял Мак, - и выиграли. Ось планеты наклонена под углом 24,935 градуса к плоскости
орбиты вращения вокруг Солнца. Период вращения - 24 часа 39 минут 36 секунд. Почти как у Земли. Четыре климатических сезона. Из-за эллиптической орбиты лето в северном полушарии продолжается сто семьдесят семь марсианских суток, а в южном короче чуть ли не на месяц, но будущая атмосфера смягчит все контрасты…»
Локоть ныл.
Рубашка безнадежно испорчена.
Достигнув дна шахты, доктор Макробер мгновенно оказался наверху, будто его отбросило назад во времени. Я счастлив, как мытый слон. Как тогда в Дарджилинге, когда до меня дошел замысел Сеятеля. Смоллеты… Именно смоллеты… Кристаллические капельки и пирамидки… Взрыв в Центре исследований уничтожил весь запас смол-лет, но теперь это не имеет значения… Пусть долю секунды, но мы видели, как выжженная взрывом «полость Глухого» поглотила выросший перед нами огненный куст. Ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния не возникают узоры, столь причудливые и прихотливые, как те, что встали над местом бесшумного взрыва. Ужасный и прекрасный огненный куст. Миллионы огненных отростков. Они раскачивались, дышали, меняли форму и цвет. Никаких отдельных деталей - мы ж не говорим о температуре отдельных молекул.
«Они живые?» «Спроси Сеятеля». Кажется, Глухой понял.
Сейчас, глянув с балкончика, я тоже, наверное, что-то пойму. «У тебя хорошая оптика, Мак?»
«Спасибо, что заботитесь обо мне, доктор Микробус».
«Я не забочусь, Мак. Я злюсь. Где девочка?»
«Она спит, доктор Микробус».
«Но в кресле ее нет!»
«С этим не поспоришь».
«И вход в атриум заперт изнутри!»
«С этим тоже спорить бессмысленно».
«Где же наша девочка, Мак?»
«Полагаю, во сне».
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
Ира Летчик
О ПУШКИНЕ
Много Пушкин подарил
нам произведений.
Как ударник, он творил
в день по сто творений.
В пламенном порыве
гениальный дядя
сочинял красиво,
но вперед не глядя.
Ведь смутило б гения,
если б знал заранее:
что одним - творения,
то другим - задания!
Костя
В метановых тучах, приткнувшихся к склонам Олимпа, сверкали молнии. Иркины напоминания так же появлялись и исчезали в моем сознании. «Ты так не умеешь», - сказал я попугаю. Он обрадовался: «Вот ловко!» Страшные белые ответвления трепетали над рыжими склонами, черный ровер замедлил ход, потом остановился. «Жри, котик, пирожок». Я оглянулся на Цикаду. «Что? Что?» - закричала она.
Я кивнул: ничего. «Вернешься на орбитальную станцию, я буду кормить тебя с ложечки, чтобы сбросила лишний вес». «Костя, почему ровер остановился?» «Не знаю. Может, брал пробы грунта или атмосферы». Подошел Рупрехт. Провел ладонью по черной как ночь спине ровера: «Какие пробы? На ощупь он совсем холодный». «Он умер, он умер!» - запаниковала Цикада. «Ровер не может умереть. Машины не умирают». «Ну, сломался, сломался!» Они как сговорились. Ирка Летчик: «Жри, котик, пирожок». Цикада: «Ой, Костя, не ломайся!» Рупрехт: «Нечему тут ломаться!» И еще попугай: «Вот ловко!» Пришлось спросить: «Вы запомнили того чела?»
«Он не местный», - вспомнила Цикада. «Он полный придурок», - сказал Рупрехт. «Он совсем голый», - добавила Ханна Кук.
Фаина
«…два тигра, два тигра…» «…бежали быстро, бежали быстро…» С западной стороны восстала гора Олимп.
Зеленые ежи, курильницы по горизонту, даже череп казались мне теперь чем-то мелким-мелким перед такой небесной вершиной. Я осторожно потрогала смоллету в ухе. Она не грелась, но волшебно вспыхивала. Глухой толкнул меня под локоть. Северное плечо Олимпа вдруг потемнело, над ним понесло разводы противного белесого цвета, наверное, пошел метановый снег. Сеятель, подумала я, почему мы с тобой незнакомы? Я бы попросила вернуть Котопаху. А если он где-то далеко, то не обижать его. На западном плече Олимпа есть чудесная площадка. С трех сторон нависают скалы, а с восточной стороны - обрыв километров пять. Туда мы должны подняться. Ужас, ужас! «Сеятель, - попросила я, - конечно, ты хочешь заселить планеты другой жизнью, не такой, как мы, люди тебе давно надоели, но сперва помоги нам. Конечно, в сьютелле можно жить даже в потоке расплавленного базальта, но зачем нам это? Не позволяй китайцам взрывать Ас-крийские ледники без предупреждения?» Мало ли что говорит Чимбораса. Если Котопаху взрывом выкинет за атмосферу Марса, что хорошего?
Ханна Кук
«Он совсем голый».
Все посмотрели на меня.
А Рупрехт встряхнул цейлонской косичкой:
«Ханна Кук, почему вы считаете биологию непристойной?»
Я покраснела. Что бы он понимал! Ему повезло - он родился мальчиком. А Файка, например, носит спортивные лифчики, только они ничего не держат. А Цикада носит лифчики с рюшечками и сеточками, такая у нее мораль. А вот если бы люди размножались опылением, такие глупости отпали бы сами. Летние луга, медуницы, ромашки, цветущий мак - никакой ревности, никаких страданий. Одно счастье без перерыва. Есть даже такие лифчики, которые тянут грудь вверх, как нос у лодки. Разве это должно возвышать? Я лично - за опыление. А то мальчики всё делают с ненужным запасом. Прошлое лето я, например, провела у тети на Валдайских засеках и там нагляделась, что выделывали ее «мальчики». Одному - семь лет, другому - двенадцать. Один, намертво закрутил кофемолку так, будто поставил ее на кодовый замок, а другой заказал любимой тете торт, от которого даже духи зашлись в приступе аллергии.
Хуже всего - выяснять отношения. Особенно, когда отношений нет. У меня кожа горела там, где недавно прикасались руки Рупрехта. А будь мы цветами, мир изменился бы. Первое время пчелы, наверное, вели бы себя несносно: вылетали из ульев только по приказу и только на сладкий запах. Кстати, как узнать, какая пчела прилетела? Они же цейлонские косички не заплетают… На Марсе с моралью плохо. За Файкой даже роботы гоняются. Однояйцевые орали бы: «Пинай ее сюда! Чики-пуки!» А какие чики-пуки, если не определить, кто жужжит над тобой? И как рассчитать правильный радиус опыления? Ограничиться пределами дома - скучно, а расширить до пригородов - опасно.
Даже мурашки по коже.
Костя
Ну, придурок.
Ну, не местный.
Ну, совсем голый.
«Еще попугай, - добавила Цикада, - но ты попугая не трогай».
Я погладил холодную спину ровера.
Когда-то я коллекционировал марсианских скитальцев. Модели, конечно. Самые разные. Были у меня «Марсы», похожие на древние рупоры. Были «Маринеры», перепончатокрылые, как космические мыши особого вида. Были архаичные «Викинги», напоминающие ветряную мельницу. И «Бигли» были, и «Спириты», и «Опортунити» с чудесными музыкальными заставками. А вот про голых черных че-лов на Марсе я никогда не слышал. Пусть наведенный, но почему голый? Ровер будто подслушал меня - вдруг ожил, приподнялся над камнями, будто додумался до чего-то хорошего. Ничего под ним не мерцало, не бликовало, не крутилось, но без шума и пыли двинулся он и пошел, пошел над камнями по малому кругу, забирая на юг, к ледникам.
Котопаха
Нет записей.
Костя
Ну, ладно, совсем голый. Ну, ладно, не местный. «А вы помните историю девочки Ли и мальчика Цюя?»
Никто, конечно, не помнил.
«Они тоже ровер угнали. На земле Ксанфа».
«Видишь, - обрадовалась Цикада, - мы не первые».
«Тот ровер тоже сбежал».
«Вот ловко!» - попугай нежно прижался щекой к щеке Цикады.
«Чего тут ловкого? Как ровер мог бросить живых девочку и мальчика? - не поняла Ханна Кук. - В любую машину ставятся запретительные программы. Даже дух не может набрасываться на человека, бросать в беде, унижать его достоинство. - Она подозрительно посмотрела на меня: - А тот ровер нашелся? Он был из наших?»
«Как это из наших?» - заволновалась, вскрикнула Цикада.
«Ну, мало ли… Может, он из другой галактики… Тогда эти глупые Цюй и Ли были для него всего лишь неизвестными представителями местной фауны…»
«Вот ловко!»
«Заткни птицу!»
«Рупрехт, не пугай попугая! Он не виноват. У меня жил такой же. Они не понимают, что говорят. Перед тем как сказать глупость, мой обязательно мотал головой и бормотал: «Та-а-ак, т-а-ак», будто мучился собственной умственной несостоятельностью. А когда втихаря вытворял что-то, то еще и приговаривал: «Ну что ты. Рома, делаешь… Ну, нехорошо, Рома, нехорошо…»
Черный ровер, как капля ртути, катился по крутому каменистому склону, будто знал, куда ему надо.
«А вдруг он, правда, пришелец?» - сказал я.
«Тогда зачем ты на него пописал?» - спросила Ханна Кук.
Рупрехт оживился. «Ханна Кук, - сказал он. - Представьте, что вы, вся такая опрятная, впервые высаживаетесь на неизвестную планету-сад. Пчелы, птички - все, как в сказке. Вы, конечно, наводите красоту, играете зеркальцем, как же - первый контакт! И тут - на тебе! - является неизвестное разумное существо и поступает с тобой, как Костя».
«Некоторые животные так и поступают», - неудачно защитила меня Цикада.
Ирке Летчик хорошо. На станции Хубу у нее - удобный атриум и никаких духов, только проверенный робот Мик. А в Центре исследований на Земле - мебель обита замшей. Сидит себе и эхо в кофточки разного цвета наряжает. Зато есть такие фаны, что при одном только упоминании моего имени слышат нежный чудесный звук. А есть такие, что, услышав мое имя, сами бодро кричат: «Позитив!». Даже запуганные землетрясениями жители сейсмоопасных районов Земли при упоминании моего имени расслабляются. Когда я играю в Центре исследований, обезьяны Цикады захлебываются от счастливых слез, а доктор Микробус прячет морщинистое лицо в ладонях. Жил на Земле древний мастер Тесторе, носил очки с треснувшими стеклами и делал замечательные скрипки. Одна досталась мне. Когда играю минор, из капелек пролитой на подоконник воды прорастают поблескивающие кристаллы, а когда играю мажор - в воздухе распускаются розы.
А Ирка оставила мою скрипку на Лунной базе. «Сколько можно пиликать этого Тартини!» - «Тартини - великий ком!» - «Еще скажи, что Хувентино Розас - великий ком? Или этот… как его… Корелли! Комарам на смех. На Олимпе ты будешь играть свою музыку!»
«Интересно, как ты это себе представляешь?»
«Огромная гора. И ты со скрипкой».
«А что за гора?»
«Говорю же, Олимп!»
«Мы что, поедем в Грецию?»
«Нет, что ты. Мы полетим на Марс!»
«Там двадцать семь километров высоты! У меня руки будут дрожать».
«Я обо всем договорюсь. Мы будем в сьютеллах. Китайцы тебя услышат - с деревьев попадают!»
Цикада
Ползли облака. Белесые, сквашенные. Китайцам надо сильно упираться всеми копытами, чтобы поскорее надышать нормальную атмосферу. Правда, в момент Большого взрыва весь мир вообще был никакой. Это сейчас Вселенная настолько выросла, что с большой вероятностью является евклидовой. С пространством, в принципе, мы уже научились управляться. Сьютеллы - прямое тому доказательство. Когда Глухой говорит о новостях науки, особенно о своих «полостях», мои обезьяны тревожатся. Думаю, они в курсе многих научных проблем, скажем, вполне могут представлять, что пространство вблизи нейтронных звезд - кривое. А Глухой и Файка еще тайком обучают обезьян языку жестов. В ночь ужасного бесшумного взрыва в Центре исследований мой любимый лангур находился в третьем корпусе, его готовили для прогулки с нами на Марс, даже побрили и одели в сьютелл. А из лаборатории доктора Микробуса в тот день пропала чудесная платиновая звездочка, украшенная смоллетой. Я позвала Глухого. «Что за дела?» Я объяснила, и он тут же показал обезьянам выпрямленный средний палец руки.
«Зачем ты так?»
«А ты посмотри на эти вороватые морды!»
«Во-первых, не вороватые. Во-вторых, лица».
Глухого не переспоришь. Он уверенно показал жестами: морды!
Хульманы и лангуры замерли. Может, Глухой напоминает какого-нибудь их жестокого предка: дриопитека или проконсула. Повинуясь приказу, смиренно уселись на полу в кружок, закрыли головы ладонями. На языке жестов Глухой подробно рассказал, как с такими, как они, поступают в Индии, на их исторической родине. В Варанаисе, показал он жестами, ваши мохнатые сестрицы, братья, дяди и тети, бабушки и дедушки живут в чудесном старинном храме - наслаждайся жизнью, думай о будущем, а они время от времени самовольно срываются в город. От баловства и лени душевной. У них в храме все есть, а они грабят прохожих, тащат все, что попадет под руку. «И напрасно вы думаете, - показал Глухой жестами, - что ваши мохнатые родственники несут все украденное в свой чудесный обезьяний храм. Нет, нет и нет! Они просто воруют».
Я чуть не заплакала.
Не верь им, показал жестами Глухой. У тебя, Цикада, доброе сердце, а у твоих воспитанников сердца заросли шерстью, в них не осталось места для раскаяния. По наглым глазам видно, как они завидуют той вороватой морде, которая уперла платиновую звездочку со смоллетой. И зря завидуете, предупредил он. В определенных условиях смоллета может активизироваться. Тогда внутри вора вспыхнет огонь, на несколько порядков превышающий температуру Солнца.
Обезьяны заплакали. Пока Глухой пил кофе, они поодиночке бегали к доктору Микробусу жаловаться. Доктор Микробус гладил виноватые головы, но советов никаких не давал. А Глухой допил кофе и снова рассадил моих послушных воспитанниц на полу. Я в то время находилась в лаборатории и не могла запретить Глухому беспощадно показывать лангурам и хульманам самые ужасные фотографии. Например, снимок черной дыры, заглатывающей сразу три звездных скопления.
«Знаете, как Вселенная выглядела до Большого взрыва?»
Обезьяны не знали. «Разве Цикада не рассказывала вам про блаженного Августина?»
Хульманы и лангуры заспорили. Одни не слышали такого имени, другие будто бы когда-то слышали, но забыли, третьи по неизвестным соображениям и слышать о блаженном не желали. А этот Августин всего лишь предполагал, что время и пространство до Большого взрыва ни в каких нынешних качествах не существовали и «нормальное» четырехмерное пространство-время возникло только в процессе. Как при этом выглядело пространство? - на такой вопрос хульманы и лангуры низко опустили головы. «Есть теория, - показал Глухой обезьянам прямой средний палец руки, - что в самом начале пространство имело десять измерений, правда, шесть из них оставались свернутыми в «трубочки» диаметром примерно планковой длины.
Поняли? Выделение времени в континууме пространство-время, как особой координаты, и есть способ восприятия мира живым». И опять показал обезьянам палец.
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
Когда зажигаются первые звезды,
лиценциаты летят в свои гнезда.
Спит мальчик Костя, притихнув во сне,
звездная ночь улыбается мне.
Я тоже хочу улыбнуться в ответ,
но сон навалился, и сил больше нет.
«Сон?»
«Сладкий, послеобеденный». «Ты, Мак, ничего не упустил?» «Законченное и совершенное произведение». В черном пространстве, расшитом звездами, праздничная елка, сияя огнями и хлопушками, совершала очередное кругосветное путешествие. Доктор Макробер рассматривал красавицу с некоторой опаской. Два контейнера смоллет. Китайцы уже знают, где находится доктор Макробер, и незатейливо напоминают о проблеме, требующей безотлагательного решения.
«Мак, что в Сети говорят об открытой китайцами разумной жизни на Марсе?»
Он готов был услышать самые пространные философские толкования, но робот его удивил: «Практически ничего». «Что-то скрывают?» «Разочарованы». «Чем?»
«Открытая китайцами органика оказалась мочой молодого лиценциата. Только первые три минуты обсуждалась предполагаемая разумность открытой китайцами органики».
«Три минуты - не так уж мало, Мак. Первые три минуты Большого взрыва сформировали Вселенную».
2.
«Мы друзья, Мак?» «Спасибо, что помните об этом».
«Тогда поговорим о самом интересном».
Робот Мак был не против. Два контейнера смоллет. На этот раз сигнал, несомненно, исходил от робота, хотя не контролировался им.
«Лиценциатка Ира Летчик в курсе всех ваших работ, касающихся смоллет».
Ну да, смоллеты. Загадочные капельки и пирамидки. На необычные образования мало кто обращал внимания, пока в руки доктора Макробера не попал метеорит ALL 16 840. Не из Антарктики, не из дебрей Африки или Сибири, а из обыкновенного пыльного запасника Чикагского музея естествознания.
Робот вывел на развертку изображение угловатой черной глыбы.
Когда-то доктор Макробер знал каждую щербинку этого метеорита.
Он первый всерьез занялся загадочными вкраплениями, не совсем правильно преломляющими свет. Жизнь как латентное свойство природы… Жизнь как особое свойство пространства-времени… Доктор Макробер искал запоминающийся образ, а войсеры разнесли по Межпланетной сети массу выдумок о Сеятеле. Чисто речевая фигура переросла в символическую. Была поднята архаика: работы Аррениуса, Ги Платтера, Ильина. Известные биологи Сатти и Розен, генетик Ставенберг, палеонтолог Рози насытили идею доктора Макробера многочисленными фактами. Невообразимое число публикаций окончательно утвердило внеземной статус смоллет.
«Да не вопрос, тетя!»
Робот Мак бормотал своё.
До моих исследований человек надежно заселял центр известного мира.
Доктор Макробер откинулся в кресле. «За мною - мириады инфузорий, передо мною - мириады звезд». Я сместил центр, человечество оказалось на периферии мира. Но нас не вытесняют, как посчитали крайние ортодоксы. Человек - существо неравномерно одушевленное. Он способен на божественные озарения, но способен и на долгое прозябание. Искать врага в смоллетах? Видеть в них только возможных конкурентов? Такими вопросами задался некий швед, посетивший лабораторию в Дарджилинге. «Спросите Сеятеля». Пожалуй, я зря высказался столь определенно. Топая ножищами в разные стороны, швед ушел, а в Межпланетную сеть хлынула волна новых дурацких выдумок.
Доктор Микробус нетерпим…
Доктор Микробус задвинут на идее Сеятеля…
Доктор Микробус лишил человечество статуса исключительности…
Доктор Микробус подверг сомнению кантовский восторг перед миром…
Доктор Микробус против культурного заселения планет…
Доктор Микробус предал интересы человечества…
«Это всё обо мне?»
«Это далеко не всё, доктор Микробус».
«Я понял. Давай поговорим о вещах бесспорных».
«Спасибо, что вы интересуетесь бесспорными вещами, доктор Микробус».
«С кем встречалась Ира Летчик в те дни, когда я еще не появился на орбитальной станции Хубу, а лиценциаты уже покинули ее борт?»
«С Ивеном Летчиком…»
«Это само собой».
«С доктором У Пу…»
«Ничуть не удивлен».
«С лиценциатом Котопахой…»
«Мак, мы же договорились! Мы говорим о вещах бесспорных».
«Я тоже не изобретаю гипотез, доктор Микробус», - напыщенно ответил Мак.
3.
«Квак ты себя чувствуешь?»
«Квак, квак! - весело передразнила девочка. - Лучше не бывает!»
Если хочешь увидеть Куумбу, - вспомнил доктор Макробер, - нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце…
Лиценциатка сладко потянулась.
«В этом кресле ты, как в огне. Даже плечо у тебя немножко обожжено…»
Девочка засмеялась: «Вы ведь не позволите китайцам…»
«…взорвать Делянку Сеятеля?»
«Ну да».
«Один человек такие вопросы не решает».
«Это только так говорят…»
Он успел предотвратить другой ее вопрос: «Я не люблю яблоки», но все уже катилось по утоптанной дорожке. «Почему ты не научишь бедное животное смеяться?» - «Если смоллеты будут уничтожены…» - «Со смоллетой в ухе я всегда на связи с Сеятелем…» Стены атриума чудесно отблескивали. Все как вчера, как позавчера.
«Ты моя любимая морщинка».
На месте Ивена Летчика я бы тоже злился.
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
Ира Летчик
ВОСПОМИНАНИЕ
Помню это лето, помню этот сад,
где играли бабочки, будто снегопад.
Но прошло то лето - за окном зима,
люди ходят в шубах, ждут - придет весна.
И в снежки играют дети во дворе.
Тихо тянет песню кот на чердаке.
Костя
«Жри, котик, пирожок». А пирожка-то нет!
Я еще на Хубу чувствовал - зря полетел на Марс.
Перед высадкой нас затянули в эластичные, почти невидимые кольца - минут пять пощипывало поясницу и ноги, потом в воздухе расцвела чудесная радуга. Слой хай-би, как говорят нанотехники. Ханна Кук спросила: «Я уже могу чем-нибудь прикрыться?» - «А вы читали историю о Красной Шапочке?» - спросил Рупрехт. - «Конечно, читала». - «Чему учит нас эта чудесная история?» - «Лучше запоминать лицо бабушки».
У Вселенной много историй. Так говорит доктор Микробус.
У некоторых, кроме надоевших эльфов, гномов, сказочных старичков, говорящих медведей, нагло отбирающих пирожки у глупых маленьких девочек, и черных, якобы мудрых столетних воронов, предсказывающих все будущие состояния любых белковых и небелковых систем, существуют такие удивительные формы жизни, что взрослые даже говорить о них стыдятся. Может, смоллеты - одна из таких форм, не знаю. «Если не пробовал спелую облепиху прямо с ветки, то совсем дурак». Иркин голос преследует меня везде.
Скал нездешних - вода.
Мест нездешних - звезда.
Рек звенящих - поток.
Звезд горящих - чертог…
Ладно. Я не сержусь на Ирку.
Программа 13+. Выросла на двух планетах.
Древо жизни - смола.
Грани призмы - цвета.
Звуки слова - струя.
Жар - основа огня…
Ира Летчик
Ох, Сеятель, сделай так, чтобы звезды всегда светили. Без света ничего не поймешь. У Кости синие ресницы, пусть такими останутся. У доктора Микробуса спектральные, нечеловеческие рубашки, пусть никогда не выцветают. Доктор Микробус бывал там, куда я не попаду, но ведь и он не попадет туда, где я греюсь. Ох, Сеятель, пусть доктор Микробус позовет меня за Полярный круг. Я не персонифицирую явления природы, я тебя прошу. За Полярным кругом холодно, а я люблю тепло. Я скажу доктору Микробусу: «Я не хочу за Полярный круг», и откажусь от поездки. Сеятель, ты оставил нас, людей, одних в пространстве барионной материи, а сам даже не появляешься.
«…два тигра, два тигра…»
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
А бывает так, что есть и глаз, и хвост, и все остальное?
Мне хочется, чтобы у всех дела складывались удачно. Ох, Сеятель, сделай так, чтобы проблемы не возникали из-за того, что кто-то настырный, а другой с этим соглашается.
Фаина
«У меня новость».
«Надеюсь, хорошая?»
«Не знаю», - Чимбораса смотрел вдаль.
На сером склоне Олимпа, таком большом, что он казался частью неба, от края до края расцвели необыкновенные белые одуванчики, - наверное, китайцы всей диаспорой спрыгнули с ума. В небе, нежном, как сливочный крем, бесшумно вспыхивали молнии. Не злые и крючковатые, как руки старой Бабы-яги, а длинные, нежные, озаряющие Марс от Олимпа до Северного полюса.
А среди одуванчиков стоял Котопаха.
«Я же говорил, он вернется», - сказал Чимбораса.
«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»
«Котопаха! - обрадовалась я. - Беги к нам!»
Котопаха ответил: «Я не один».
«А с кем ты?»
«С девушкой!»
«Пинай ее сюда!»
«Я девушек не пинаю».
А я студень люблю, жестами показал Глухой. По шарам стучит крепче!
«Ты где был, Котопаха? Где твой череп? Мы тебя совсем заждались, беги к нам!»
«Не могу, - ответил Котопаха. Было видно, что он гордится собой. Даже нашел силы похвалить меня: - Череп не мой. Все равно, ты молодец, что не коснулась черепа. Бегала бы сейчас, как коза».
«А ты не бегаешь?»
«Я здесь с девушкой».
«Она что, китаянка?»
«Да какая разница?»
«Покажи нам ее».
«Не могу. Мы на границе».
«На какой границе?»
«Времени и истории».
Ну да, программа 13+.
Я засмеялась, но Глухой показал жестами: отстаньте от Котопахи. Может, он из другой истории.
Сам Глухой походил в этот момент на одичавшего оборванца - одни лохмотья. Если бы Сеятель наконец обратил на нас внимание, он бы рассердился. Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, зря не изучаешь историю. Глухой говорит, что тебе никогда не понять того, чего ты не видишь своими глазами». - «Это он-то мне такое говорит?» - «А еще он говорит, Чимбораса, что ты всегда будешь понимать мир неправильно, потому что никогда не знаешь, что следует понимать в первую очередь».
Правда, я и сама не очень понимала. Желтые одуванчики у ног Котопахи только что появились, а уже начали скукоживаться. Они увядали прямо на глазах, клонились, будто стояли на горячей сковороде. Глыбы черного базальта, разбросанные там и здесь, медленно и тревожно наливались изнутри красным светом, как лампы накаливания.
«Котопаха, как там у тебя?»
«Все чики-пуки!»
Но глыбы под его ногами трескались, а из длинных трещин, раскалывающих склон, выплескивался рыжий огонь.
Рупрехт
Однажды в Центре исследований доктор Макробер задал вопросы: а вот что мы считаем главным событием нашего времени? Какой факт поразил нас больше всего? Что случилось такого, от чего мы никак не опомнимся? Сьютеллы? Оцифровка материи? Или, может, «полости Глухого», куда до лучших времен можно упрятать самые ужасные, самые жгучие проблемы современности? А может, осознание смоллет как другое проявление жизни? Работайте, работайте, потребовал доктор Макробер. Думайте лучше, не впадайте в панику. Он даже выгнал из аудитории любимую обезьяну Цикады, решившую, что она тоже может подумать над вечными вопросами.
Лучше всех ответила Ирка Летчик.
«Я родилась».
Цикада
Ночь выдалась тихая, а я уснуть не могла.
«Костя, что там скрипит?»
«Мышь, наверное».
«Откуда на Марсе мышь?»
«Китайцы завезли».
«Я боюсь. Сделай что-нибудь!»
«Смазать ее, что ли, чтобы не скрипела?»
Костя еще не так исхудал, чтобы у него кости скрипели, все равно мне скрип в ночи слышался. Я вдруг представила, что смоллеты пробудились - на Солнце, Луне, Марсе, Земле. По всем дорогам к столице ползут динозавры-огневики, как Змеи Горынычи: дышут огнем, все вокруг пылает. Пожарные пытаются остановить огневиков, а они ныряют в реки и озера, заселяют океан, мгновенно выпаривая его. Все затянуто дымом и паром. А посреди этого ужаса Костя стоит. Если заиграет на скрипке - все упорядочится, огневики снизят температуру. Только гениальная музыка восстанавливает гармонию мира. Пора! Начинай! Но у Кости нет скрипки.
«Костя, - спросила я с отчаянием, - ты, правда, есть хочешь?»
«Спи, мой одноклеточный друг», - с таким же отчаянием ответил Костя.
Когда нам было по четыре года, мы ходили смотреть на королевских крабов в большом Океанариуме. Костя тогда услышал, что крабы питаются большими группами, и тайком спросил у меня: «А мы - большая группа?»
Глухой
Однажды Сеятель заглянет в «полость Глухого», а бритая обезьяна Цикады из темноты - зырк, зырк. Сеятель испугается, отпрянет: «Опять штучки Глухого!» А я скажу: «И не штучки, а полости». И устрою такой взрыв, что снесет полмира, а звука никакого не будет, даже старая нервная мышь не проснется. Или устрою мгновенную заморозку пространства. Сеятелю пора понять, что человечество нуждается во внимании. Вот почему китайцы не высаживаются на Меркурии? Да потому, что планета неудобная очень - на солнечной ее стороне температура зашкаливает за плюс тысячу. А я давлю на взрыватель - и расплавленные континенты Меркурия мгновенно замерзают. Устраивай балы в прохладных дворцах, гоняй по залам хульманов и лан-гуров. Зачем обезьянам знать структуру коричневых карликов? Они и без того отрываются по полной. В доисторические времена люди вполне могли выбрать базой для языка не звук, а жест. А они обломались. И зря. Костя сейчас без проблем отмахал бы на Олимпе любую симфонию. Конечности дома не забывают.
Костя
Мысль допросить попугая пришла Рупрехту.
Я покачал головой: «Если попугай не местный, мы не поймем друг друга. А если местный - китайцы обидятся. По законам диаспоры китайский попугай может отвечать только китайцам».
«А откуда нам знать, что он китайский?»
Рупрехт посмотрел на Ханну Кук, и она кивнула.
И Цикада кивнула: «Только не делайте птице больно».
Рупрехт снисходительно объяснил: «Наведенные попугаи не чувствуют боли».
«Ну не надо! - закричала Цикада. - Разве ты не слыхал про фантомные боли? Рук нет, ног нет, а все болит».
Мы устроились под отвесной скалой. Отсюда видны были хульма-ны, появившиеся на склоне Олимпа со стороны Аскрийской горы. Связи еще не было, хульманы появлялись по двое, по трое и ни разу не появились вчетвером. Как в японском саду: знаешь, что камней семь, а с какой стороны ни глянь - одного не видно.
Рупрехт крутить не стал, прямо заявил попугаю:
«Пространство-время обречено».
«Вот ловко!»
«Видите, он соглашается!»
«С кем это он соглашается?»
«С новейшими физическими веяниями».
«Это ты соглашаешься с новейшими физическими веяниями. А попугай о них и не слышал».
«Ошибаетесь, эта птица хитрее, чем кажется. Сами слышали, попугай произнес: «Вот ловко!», значит, восхищается новейшими физическими веяниями. Понимаешь, пестрый, - доверительно обратился Рупрехт к попугаю, - мы, прогрессивные физики, считаем, что про-странство-время обречено. Надо строить новую модель Вселенной. Возможно, в таком случае Сеятель наконец обратит на нас внимание. Слыхал о теории суперструн? Видите, - обернулся к нам Рупрехт, - попугай опять произнес: «Вот ловко!» Понимает, что в теории суперструн можно непрерывным образом изменять топологию пространства-времени, а общая теория относительности этого не позволяет - сразу прут сингулярности…»
«Рупрехт!»
«А что такого?»
«Пожалуйста, Рупрехт!»
«Ханна Кук, подождите. По глазам видно, попугай понимает, что, непрерывно меняя параметры решений, можно переводить мировые суперструны в пространство другой топологии. Например, световые лучи, используемые в микроскопе, сами по себе состоят из тех же мировых струн, - Рупрехт уставился на попугая, и тот умно моргнул. - А с любым повышением энергии мировые струны растягиваются. - Рупрехт старался говорить как можно проще, и попугай так и ел его веселыми выпуклыми рубиновыми глазищами. - Короче, пора отказываться от старых понятий».
Не знаю, что бы еще выяснил Рупрехт, но на меня дохнуло пережаренным луком, а Ханна Кук вскрикнула. Мы подняли головы и увидели Котопаху. Он стоял над нами, на вершине скалы.
«Котопаха, ты почему один?»
«Я не один. Я с девушкой».
«С какой еще девушкой?»
«С особенной».
«С Файкой, что ли?»
«Да ну, с Файкой! Зачем?»
«А почему мы не видим девушку?»
«Говорю, она особенная. Мы за птицей пришли».
«Это не птица. Это тайный лазутчик из мира другой физики».
«Обалдеть, - сказал однояйцевый. - А у меня день прошел без фанатизма и с девушкой».
Ханна Кук
Такая у них мораль на Марсе.
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
Два контейнера смоллет.
Два контейнера чудесных, божественных капель и пирамидок.
В оранжерее, как всегда, было душно и влажно. Палая листва покрывала дорожки. В Дарджилинге никогда не было так тихо, в Дарджилинге все цвело в любое время года, и птицы этому откровенно радовались. Раздвинув колючие ветви синий, доктор Макробер, не глядя, шагнул к стене, величественно выгибающейся над ним в искусственную небесную сферу. Лучше не смотреть под ноги, когда шагаешь в стометровую шахту. Он не боялся. Просто печаль - вечная, неизбывная… Удара доктор Макробер не почувствовал, просто щемило сердце, и он вновь стоял на краю шахты… Пришлось снова шагнуть в темный провал, поскольку другого способа попасть в запертый изнутри атриум не было…
Крестообразные листья медленно кружились в воздухе…
Алое кресло… Оранжевый плед… Голографическая развертка…
Перед сном лиценциатка Ира Летчик прокручивала виртуальный альбом. Сумеречное дно Марианской впадины, ледяные кольца Сатурна, Церера, залитая лавой. Ира Летчик была здесь. Доктор Макробер отшатнулся от выплеснувшегося в лицо огня. Жадные протуберанцы, встающие над развалами дымящихся камней… Выжженная равнина, изорванная прихотливыми трещинами… Огненные черви, как тесто, выдавливались на плавящийся базальт, обретали нестерпимую четкость…
«Мак! Идентифицируй местность».
«Данная местность не идентифицируется».
14.40…
14.51…
15.02…
15.13…
15.24…
15.35…
Повинуясь указаниям доктора Макробера, пульсирующий зайчик орбитальной станции Хубу поплыл по голографической развертке над каменистой пустыней Сирия, над скалами Дедалия, над землей Сирен, зализанной пылевыми бурями.
14.40…
14.51…
15.02…
Провал Эллады, столовые горы Непентес.
15.13…
15.24…
15.35…
Каждой цифре на развертке соответствовало определенное место.
Так все без исключения человеческие жизни, от самых неудачливых до самых счастливых, занимают свое место в единой бесконечной реке времени. Какие бы течения ни возмущали реку, сужается она или напротив далеко выходит из берегов, каждая человеческая жизнь встроена только в одну, определенную часть реки. От этого мыса и до того… От этого поворота до той отдаленной горы, едва просматривающейся в тумане… Одна жизнь зарождается на тихом плесе и там же заканчивается через какой-то десяток лет, течение даже не успевает вынести ее на быстрину, другая жизнь сразу попадает в стремнину. Но все - самые неудачливые, самые счастливые, инертные и активные, ничтожные и величественные - всегда врезаны в совершенно определенную часть времени; никакая сила не переместит тебя из будущего в прошлое или наоборот… Не исключено, что состояние лиценциатки Иры Летчик каким-то образом связано с тем, что происходит или происходило совсем недавно в закрытых лабораториях подземных метановых заводов…
Доктор Макробер внимательно следил за орбитой станции. Возможно, что-то случилось, когда она проходила над землей Сирен или над землей Темпе. Доктора У Пу не случайно прозвали доктором Время, и это ведь он появился на Хубу после высадки лиценциатов на Марс. Он наблюдал Иру Летчик, он понимал, что с каждым возвращением из своих снов у лиценциатки все больше и больше сил будет уходить на попытки вспомнить. Не появись доктор У Пу на станции Хубу, это выглядело бы странно, как если бы доктор Макробер не появился на новой, пусть даже самой ничтожной Делянке Сеятеля. Войсеры считают меня гончей, несущейся по следам Сеятеля, но и доктор У Пу - такая же ищейка, только бежит с другой стороны. Может, в неутомимом преследовании мы уже тыкались мордами в ногу Сеятеля…
Два контейнера смоллет. Как предугадать, что выйдет когда-нибудь из микроскопических капелек и пирамидок, не всегда правильно преломляющих свет? В сгущениях остывающей Вселенной, в протопланетных ее облаках в том или ином виде уже существовали вода, металлы, приемлемые температуры и, само собой, сложные органические молекулы - производные метана и этана, сейчас не формирующиеся на Земле. Разумная жизнь этапна и преемственна - только такой взгляд может приблизить нас к пониманию смоллет, к пониманию всего, что связано с положением и развитием жизни во времени и пространстве. Странствуя по Вселенной, смоллеты рано или поздно попадают в благоприятные для них области. У Сеятеля красивые следы. До того как человек стал человеком, его предки сменили миллионы личин, пробились через чудовищные эпохи злобы и боли, а смоллеты?
Был ли выбор у Сеятеля?
2.
«Квак твои дела?»
Девочка нисколько не удивилась.
Атриум заперт изнутри? Но ведь со стороны снов никто и не думал запираться.
Ох, Сеятель, сделай так, чтобы доктор Микробус всегда оставался таким растрепанным! Рубашка сползла с плеча девочки, и он опять увидел след ожога.
«Ты часто встречаешься с лиценциатами?»
«Они дикие, - засмеялась Ира Летчик. - Они как звери!»
Зачем с такими встречаться? Когда понадобится, они набегут сами.
«Почему ты назвала лиценциатов зверями?»
«У них звериные привычки».
«И у Котопахи?»
«Без разницы».
Она действительно не видела разницы - Котопаха или кто другой. Нельзя одновременно быть на Марсе и на орбитальной станции - это противоречит условиям эксперимента. Но разве настоящий эксперимент ограничен какими-то рамками?
«Мне всех жалко».
Она, правда, жалела.
«Мне кажется, мы…»
«…уже разговаривали?» - закончил он.
Девочка обрадовалась: «Наверное».
«Можешь вспомнить, о чем?»
«Никак не могу».
«А ты соберись».
«Я пытаюсь».
«Ладно, - рассмеялся доктор Макробер. - Все-таки главное - определить проблему».
«Если вы о моем здоровье, то проблема не во мне».
«Сможешь объяснить?»
«Разве вы не знаете?»
13+. Невыносимый возраст.
«Только догадываюсь, - засмеялся он. - Например, ты не отключила виртуальный альбом. Друзья собрали тебе хорошую коллекцию. На Марсе тоже останется след, да? Ты договорилась о чем-то таком с лиценциатами? Тебе хотелось бы побывать везде? - Доктор Макробер не дал ей ответить. Он отчетливо видел каждый не произнесенный ею вслух ответ. - А как ты определяешься? Вот эта огненная пашня, скажем…»
Он взглядом указал на пятно ожога: «Кажется, ты легко отделалась».
Она покраснела и одернула рубашку.
«Ты бываешь в этом огне?»
Она повела плечом.
«Ты там одна?»
«Нет».
«А кто еще?»
«Котопаха».
«А я?» - не удержался он.
«Вас там совсем нет».
«Это… будущее?»
«Нет».
«А что?»
«Другая история».
«Но это как будущее?»
«Я не знаю».
«Тебе там нравится?»
«Там тепло…»
«Но это не сон? Ты не боишься, что навсегда останешься в той истории?»
«Не знаю. Я еще не умею делать выбор».
«Что-то мешает?»
«Не знаю», - повторила она. «Ты пытаешься что-то вспомнить?»
Она не ответила. Молчала, наклонив голову.
«А доктор У Пу? - спросил он. - Такой плешивый и маленький? Он там появляется?»
Лиценциатка с сомнением оглядела атриум: «Иногда я забываю то, чего не хочу помнить».
«Но день, когда лиценциаты прибыли на станцию Хубу, ты явно помнишь?»
«Конечно. Могли бы не спрашивать. - Лиценциатка вновь обрела уверенность. - В памяти Мика все расписано по секундам. Он не упускает ни одного события, произошедшего на борту. Он даже потребовал справку о перенесенных страданиях, когда Рупрехт и Глухой выбросили его за борт. Ужас, как весело».
«А когда на станции появился доктор У Пу?»
«Ой, ну через несколько солов после того, как хульманы и лангуры высадились на Марс. Этот У Пу появился тут вместе с папой. Они были ужасно сердитые и не верили в Костин концерт».
«А ты веришь?»
«Конечно».
«Но у Кости нет скрипки!»
«Он импровизатор. Пусть выкручивается».
«Почему ты уверена, что Костя выкрутится?»
«Он поклялся, - засмеялась Ира Летчик. - Он обязан выкрутиться».
Ох, Сеятель, зачем они все меня мучают? Костиной скрипке несколько веков, она старенькая, сплошное барахло, пусть валяется на Лунной базе.
«Он стал спрашивать: почему у меня в ухе смоллета? Он ужасно хотел знать, зачем вы подарили мне эту смоллету».
«И что ты ответила?»
«Доктор Микробус живет так долго, - ответила я, - что его голова давно набита никому не нужными вещами. Не знаю, понял ли доктор У Пу, но ответ ему понравился».
«А там ты действительно встречаешь Котопаху?»
«Ну да. Он появился там с черепом в руках. Как Гамлет. Помните про такого?»
Он кивнул. Возможно, кто-то из лиценциатов прежних выпусков.
«Зачем Котопахе череп?»
«Он сказал, это знак».
«Знак чего?»
«Я не помню».
«Совсем не помнишь?»
Она посмотрела на него и два раза кивнула. Как маленькая девочка.
«Я будто увязла… Будто ступаю по болоту…» Доктор Макробер испугался: сейчас она предложит мне кофе. И она действительно предложила.
«Вы ведь любите эти доисторические напитки?»
Он хрюкнул с негодованием: «В другой раз». И спросил: «Квак ты все-таки исчезаешь? Квак ты оказываешься в другой истории?»
«А квак вы оказались в закрытом атриуме?» - засмеялась она.
Он не стал врать: «Просто прыгнул с того балкончика».
Она с сомнением оглядела его. Но промолчала.
«А как ты спрыгиваешь в другую историю?»
«Я не спрыгиваю. Я засыпаю».
«И все?»
«Ну да».
«Там огонь?»
Она кивнула.
«Квак можно жить в огне?»
«Не всякий огонь жжет».
«Но на твоем плече след ожога».
«Я еще не на все вопросы могу ответить».
«Просто не помнишь? Или не получается?»
«Трудно объяснить», - она опять покивала.
«В той истории тебе комфортнее?»
«Скорее, спокойнее».
«И ты всегда засыпаешь, как по расписанию».
«Ну да. Доктор У Пу сказал папе, что так будет длиться до определенного времени».
Два контейнера смоллет. Разговор явно зашел в тупик.
«Что ты держишь в этой ужасной корзине?»
Она засмеялась: «А вы откиньте крышку».
С некоторым сомнением доктор Макробер оглядел плетеную из тростника крышку, украшенную алыми, как огонь, иероглифами. Впрочем, вырастить тростник в оранжерее несложно, а умельцы везде найдутся. С опаской, преодолевая внезапно возникшее сопротивление, доктор Макробер приподнял крышку и с изумлением уставился в открывшуюся перед ним невероятную глубину. Там, в кошмарном провале времени и пространства, свет отливал нежно и пепельно, как при полном солнечном затмении. И в этой пепельной дали развертывался яркий спектр, размахивало конечностями какое-то человекообразное пятно.
«Что это за клоун?»
«Квак? Вы не узнали?»
Он засмеялся и покачал головой:
«Доктор У Пу назвал бы это кризисом».
«Нет, - возразила девочка. - Доктор У Пу назвал бы это новой возможностью».
3.
Оказывается, иероглифы кризис и новая возможность очень схожи.
Доктор У Пу появился на орбитальной станции Хубу через пару солов после отбытия лиценциатов на Марс. Маленького роста, с блестящей лысиной, лицо морщинистое, ласковое, как у лангура. «Ну, вы видели обезьян Цикады, - смешно пожала голыми плечами лиценциатка Ира Летчик. - А папа нервничал. Он был не такой, как всегда. Он расследовал очередную аварию на метановом заводе, и ему что-то там не показывали. С доктором У Пу они условились говорить по-китайски. Оба были уверены, что китайская часть разговора окажется не по зубам такой маленькой девчонке, как я. Но папа знает китайский не очень хорошо, ему все время приходилось переводить в голове собственные мысли, поэтому я понимала почти все, только не подавала виду. Сперва они говорили про аварию на каком-то закрытом метановом заводе, про вышедшую из строя сложную аппаратуру. Ничего особенного, но они нервничали. Аварии случаются всегда, но они сильно нервничали, особенно папа. Я так поняла, что доктор У Пу чем-то мог мне помочь. Он несколько раз повторил: в сущности, мы работаем над одним и тем же».
«Над одним и тем же? Он так сказал?»
«Даже повторил. Подтверди, Мик!»
«Не кричи на меня».
«Добьешься, я выброшу тебя за борт».
«А кто тебе подскажет, как себя вести?»
«Заведу духов».
«Ой-ой-ой!»
«Мак, - строго приказал доктор Макробер, - повтори нам разговор доктора У Пу и И вена Летчика».
«А какой именно разговор?»
«Разве их было несколько?» - удивилась девочка.
«Видишь, какая ты дура!» - Мак слегка наклонился, чтобы гость и девочка оценили его новое напыление. В его пересказе все выглядело достаточно просто, никаких особенных сложностей.
Ивен Летчик сказал: «В мире накопилось много масштабных угроз. Мы не можем избавиться от всех сразу. Тем более что часть этих угроз изначально встроена в нашу историю Вселенной».
Доктор У Пу ответил: «Мы не одно и то же считаем угрозами».
Ивен Летчик сказал: «Вы понимаете меня. Я дорожу здоровьем дочери».
Доктор У Пу с удовлетворением отметил: «Видите, к чему приводит отсутствие надежной связи. - Он явно намекал на что-то хорошо известное начальнику станции Хубу. - В сущности, Делянка Сеятеля никому не нужна, кроме доктора Макробера. Проблема, на решение которой требуются миллиарды лет, для существ таких далеко не вечных, как мы, не может считаться проблемой. - И почему-то добавил: - Аппаратура пострадавшего завода нуждается в срочном обновлении».
«Почему вы не попросили о помощи раньше?»
«А почему вы не сделали того же?»
«Не все можно объяснить».
«Но надо пытаться».
«Раньше вас не сильно беспокоили такие аварии».
«Раньше вы не сильно жаловались на здоровье дочери».
«Значит, пришло такое время», - сказал Ивен Летчик, а доктор У Пу добавил: «Вы, Ивен, выбираете здоровье дочери. Я выбираю атмосферу Марса».
«Просто, как лапша».
Доктор У Пу покачал головой: «Лапша - сложный иероглиф. В нем пятьдесят семь черточек». И многозначительно добавил: «А в ухе вашей девочки - смоллета?»
Ивен Летчик кивнул: «Да, это смоллета. Из запасов доктора Макробера». И быстро спросил: «Вы часто посещаете Делянку Сеятеля?»
Доктор У Пу ответил: «Никогда».
«Но почему?»
«Аскрийские ледники будут взорваны. Зачем посещать места, которых уже завтра не будет ни на одной карте? Чем скорее Аскрийские ледники превратятся в пар и воду, тем лучше. Смоллеты - опасность. Смоллеты - грозная опасность, Ивен. Смоллеты - неконтролируемая опасность».
И почему-то взглянул на девочку: «Вы - дети. Вы еще никому не причинили боли». И улыбнулся: «Если будете хорошо бегать, сумеете спастись».
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
Ира Летчик
Гэры бывают разные:
черные и алмазные,
расползшиеся по земной шири,
как планета, большие,
Цвета грусти и праздника -
разные.
Под самый звездный венец
поднимаются они, как хрустальный дворец.
А над ними метель снежная -
Музыка нежная.
Цикада
Я спросила: «А могут существовать карлики, рост которых измеряется длиной Планка?»
Рупрехт переспросил: «Карлики - порядка десять в минус тридцать третьей степени?» Я сказала: «Ага».
Он сказал: «Ну, давай еще раз допросим птицу». «Хватит, - не разрешила я. - Попугай не знает, что отвечать на твои дурацкие вопросы».
Ох, Сеятель, успокой всех, зачем они спорят? Я люблю хульманов и лангуров. Я люблю китайцев и тех, кто работает на орбитальных станциях. Я всех люблю, даже куумбу, открытую моей знаменитой прапрапрабабушкой. Куумба с тех пор так и бегает из одного края глаза на другой. Иногда почесывается. Жалко, что про нее счастливые люди не знают.
Рупрехт
Цикада считает, что доктор Микробус в Дарджилинге тайно держит в своей лаборатории самку научного реакционера. Мы поднимались по склону горы Олимп, когда Цикада такое сказала: «Ты у нас сама - вроде кривой второго порядка». Цикада, конечно, не поверила. Мы поднимались все выше и выше по бесконечному базальтовому склону горы Олимп. Вершину мы не видели: на высоте километра ползли плоские метановые облака, а сама гора занимала так много места вокруг, что стало сумеречно, как поздним вечером, а Костя опять пожаловался, что от всего несет на него запахом плохо пережаренного лука. Через расщелины мы перепрыгивали. Правильный упор в сьютелле помогает перенестись сразу на пятьсот, а то и на семьсот метров. Время от времени я ловил Ханну Кук, ее почему-то вечно заносит в сторону. И кстати, именно она опять увидела внизу хульманов. С тех пор как нас разделили на орбитальной станции Хубу, мы ни разу не перебросились словом, а теперь хульманы появились в пределах прямой видимости. Впереди Файка - в мохнатых унтиках, с хвостиками на попе, на лбу противосолнечный козырек. За Файкой, как привязанный, тянулся
Глухой. Рваная хламида, похож на пятнистого паука, в хорошем смысле. И, наконец, Чимбораса - босиком, босиком по мерзлым камешкам.
«После Котопахи, - сказал я, - Костя самый большой дурак».
Ханна Кук покраснела, а Цикада обиделась: «Это почему, интересно?»
«Да потому, что отстал от хульманов. А Костя потому, что физику не любит».
«Ну и что? Он и химию не любит».
Я промолчал. На станции Хубу мы бросали монетки - на интерес. Сто раз кинули, и все сто раз нам выпала решка. Я спрашиваю: ну, на спор, что выпадет в сто первый раз? Файка кричит: «Пятьдесят на пятьдесят!» Цикада промолчала, а Костя брякнул: «Орел, конечно!» - «Это почему же орел?» - «Ну, ему тоже хочется».
«Рупрехт!»
«Чего тебе, Цикада?»
«Нечестно, если концерт не состоится».
Я хотел засмеяться, но Ханна посмотрела на меня.
Ханна Кук похожа на пчелу, ее хочется погладить. Единственный принцип, по которому наша Вселенная, наверное, выделяется изо всех других, это, конечно, то, что в ней возможно существование белковой жизни. Но совсем необязательно давить на меня только потому, что кто-то доверился девчонке, а она забыла про инструмент…
Костя
«Знаешь, Цикада, - напомнил я. - Был древний городок Локры. А в нем собирались лирники. Однажды на состязаниях у самого лучшего лопнула струна на кифаре. Зрители ахнули, тишина наступила такая, что даже цикады в траве умолкли. Но самая смелая не растерялась, - Костя посмотрел на меня, - и прыгнула на кифару. И она так ловко вплела свой голос в звучание оставшихся струн, что лучший лирник и в тот раз остался лучшим».
Ханна Кук
Такая у них мораль на Марсе.
Фаина
«Ой, мы попугая нашли!»
«Ой, мы Котопаху потеряли!»
Связь между хульманами и лангурами включилась, как только мы оказались метрах в ста друг от друга. Внизу все закрывали плоские облака, они заметно округлялись по горизонту, а восточную сторону неба - мрачная вершина горы Аскрийской. Глухой жестом показал: теперь наговоримся! Рупрехт сразу вылез на связь: «Кто решит задачку на дурачка?» Откликнулся Чимбораса: «Ты про Файку, что ли?» - «А мне все равно. Задачка на устойчивость стола с четырьмя ножками». - «Без проблем, - сказала я. - Выходим на решение для стола с произвольным количеством ножек, а потом подставляем найденные значения в формулу N=4». - «А я бы вышел на решение для двух предельных случаев N=1 и бесконечности, - заспорил Чимбораса, - а потом интерполировал результаты к промежуточному значению N=4».
«Принято!»
ДОКТОР МИКРОБУС
1.
Доктор Макробер стоял посреди атриума.
Зачем посещать места, которых завтра не будет на карте?
«Смоллеты - опасность, смоллеты - грозная опасность, смоллеты - опасность неконтролируемая», - сказал доктор У Пу в беседе с Ивеном Летчиком. Конечно, смоллеты спят. Пока. На создание человека у природы (лиценциатка Ира Летчик сказала бы - у Сеятеля) ушло миллиардов пять лет, если считать со времени появления одноклеточных. На создание другой - неорганической - жизни может уйти не меньше, если считать со смоллет. Звездным ветром смоллеты разносит по Вселенной. Конечно, речь не о вытеснении Человека разумного, не о выталкивании его за пределы обитаемого мира. Речь о развитии свойств, возникающих в первые доли секунды Большого взрыва. Органика - венец холодного, точнее, остывающего мира. Разглядывая окаменелости, невероятные, микроскопические следы давно вымерших диккинсоний или эдиакарий, не сразу протянешь от них восходящую линию к Человеку разумному. Невообразимый провал зияет между столь близкими по сути формами. А ведь и диккинсонии, и эдиакарии, и масса других давно вымерших, почти не определяемых уже существ - все это органика, все они накрепко с нами связаны. Горячая земля остывала, возникал
температурный баланс, первичные океаны заселялись одноклеточными, температура падала, постепенно достигая комфортной для класса, к которому мы относимся. Не стоит придумывать богов, их никогда не было. Мы обживаем планеты, создаем сьютеллы, цифруем информацию и материю, но только очень немногие задумываются о непредставимо далеком будущем - что там? Войсеры создали символическую фигуру Сеятеля. Так им легче понять распространение жизни: некий одинокий гигант, разбрасывающий зерна жизни по расширяющейся Вселенной. То, что мы увидели с лиценциатом Глухим в «полости Глухого», не увидишь ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния. Ужасный и прекрасный огненный куст выпустил сразу миллионы отростков. Они раскачивались, они дышали, меняли цвет и форму.
«Они живые?»
«Спрашивать надо Сеятеля».
Лиценциат понял, но как всему человечеству объяснить опасность, так странно растянутую на многие миллиарды лет? Даже в момент максимального расширения температура микроволнового фона Вселенной не превысит полутора градусов по Кельвину. Это - все еще - мир для органики, какие бы формы она ни принимала.
Но потом Вселенная начнет сжиматься. Сеятель - гениальный игрок, что бы мы под этим ни подразумевали. Были эпохи холода, придут эпохи огня. Мы - дети холода, смоллеты - дети огня. Мы долгое время не будем замечать ничего необычного: физики расписали историю Вселенной чуть ли не по минутам. В течение еще миллиарда лет Вселенная будет оставаться миром для органики, но затем дело пойдет быстрее. Постепенно ночное небо станет ярким, как при солнечном дне. И вот тогда можно сказать: теперь всё, Сеятель отыграл органику. Небо Вселенной вспыхнет, оно станет невыносимо ярким.
Выгорит не просто органика, начнет выгорать материя, Вселенную испещрят «полости Глухого». Молекулы в атмосферах звезд и в межзвездном пространстве начнут диссоциировать на составляющие их атомы, и постепенно космическая температура достигнет десятков миллионов градусов, превращая всё в космический суп из излучения, электронов и ядер.
Человек разумный уйдет.
Наступит эпоха Огня разумного.
Сеятель ни на секунду не оставляет Вселенную без разума. Вселенная всегда наполнена волнами разума. Поняв это, следует сделать следующий шаг: выяснить, существует ли хотя бы гипотетическая возможность перекинуть мостик из нашей тьмы в последующее пламя? Можно ли поделиться с грядущим огненным Разумом нашими человеческими чувствами?
Два контейнера смоллет. Жалкая подачка, о которой не может идти речь.
Но каким-то образом лиценциатка Ира Летчик попадает из одной истории Вселенной в другую…
2.
Он машинально глянул на часы.
16.17. Орбитальная станция Хубу проходила над Ацидалийской равниной.
В алом кресле Иры Летчик что-то менялось… Некое сгущение… Неясное облачко… Возникали и уплотнялись контуры… Румяная щека… Капелька пота… След ожога… Доктор Макробер облегченно выдохнул: «Квак дела?» И сразу спросил: «Ты не против, если Мак будет фиксировать нашу беседу?» И сразу добавил: «Запись, сделанную Маком, нельзя стереть. Она будет сбрасываться одновременно в три главные мировые точки сбора информации. Вечное хранение. Слышала о таком? В этом архиве хранятся самые важные свидетельства. Те, что могут повлиять на само развитие человечества».
«А как определяется значимость такой информации?» За словами девочки, как всегда, стояло: «Вы ведь не позволите взорвать Аскрийские ледники?» Доктор Макробер смотрел на девочку с ужасным неодобрением.
«Мак!»
«Чего тебе?»
«Когда лангуры и хульманы выйдут на связь?»
«С первыми музыкальными тактами», - важно ответил робот.
Ох, Сеятель, зачем инженеры создают таких глупых и важных роботов! Лиценциатка покраснела от волнения. Ох, Сеятель, помоги Косте! Пусть все будет так, как должно быть, только еще лучше. Ира Летчик прекрасно знала, о чем просила. В розовой мочке пульсировала нежная звездочка смоллеты.
«Вы опять идете по следам Сеятеля?»
«От тебя ничего не утаишь».
Доктор Макробер обозлился. Он не хотел повторений. Он не хотел тратить время на чепуху, вновь и вновь отказываться от яблок, которых никогда не любил, и от доисторических напитков. Другая история Вселенной. Из своего будущего он отчетливо видел мысли Иры Летчик. Общение с Сеятелем наделило меня многими способностями, но, похоже, не только меня. Способности Глухого… Способности Иры Летчик… Теперь Котопаха… Легкие сны - вестники лжи… Тяжкие сны - вестники любви... Нелегко Косте выслушивать такое.
3.
«Попробуй вспомнить».
Иру Летчик несло по течению.
Бесчисленные истории Вселенной.
Как происходит переход из одной в другую?
«У тебя есть выбор или ты все-таки привязана к какой-то одной истории?»
Девочка наморщила лоб, доктор Макробер ее не торопил. Вопросы понятны. Что она переживает там? Огненный мир - что в нем особенного? Котопаха, к примеру, всегда любил жаркие песчаные пустыни. Есть ли разница? Котопаха не раз бродил по горячим осыпающимся барханам Сахары, но это на Земле - при температурах, приближающихся к комфортным. А огненный мир, он сжигает? Он прошлое? Или он - наше будущее? Доктор Макробер видел самые затаенные мысли лиценциатки. Конечно, никаких котлов, запаха серы, никакого ужаса. Она, как чудесная рыба, плавает в густом пламени, которое есть пространство. А может, и время, - она не знает. Она не чувствует масштабов, там нет тени. А высокое ли небо? Честно говоря, она об этом не задумывалась. И никакой сьютелл там не нужен.
«Там я сама огненная».
«А это?» - указал он на след ожога.
«А это я испугалась. В самый первый раз».
«Но ты не сгорела, - засмеялся он. - Почему?»
«Потому что не стала бояться».
«Обратилась к Сеятелю?»
Лиценциатка засмеялась: «Вы сами учите нас не персонифицировать явления природы. - Смоллета в ухе Иры Летчик испустила снопик алых лучей. - Вы сами учите нас терпеливости, а мы терпеливо ждем. Да знаю я, знаю, что нельзя так говорить о Сеятеле, - заторопилась она. - Но вы сами хотели его услышать! Вы сами мечтаете обратить на себя его внимание! Почему он не слышит наших голосов, если мы - его сущность? Там в первый момент я испугалась. Но только на мгновение. На ничтожное мгновение. Огонь меня лизнул длинным языком, как собака. Он не угрожал, понимаете? Он лизнул. Он почувствовал: я не такая! Знаю, знаю, что нельзя так думать, но мне показалось…»
«Что тебе показалось?»
«Ну, понимаете… Я будто попала в огненный сад…»
«В сад? Как это понимать? Ты везде была окружена пламенем?»
«Ну да… Как в саду… Есть сад камней, почему бы не быть саду огня, правда?»
«Это походило на цветы? Ты будто бродила среди алых цветов?»
«Ну, если упасть лицом в охапку роз…»
Доктор Макробер чувствовал, как девочку опаляет внутренним огнем. Люблю… Так она думала. Люблю… Смоллета в мочке розового маленького уха испускала пронзительные голубые лучики…
«Где же ты была?»
«Во сне», - важно подсказал робот.
А девочка добавила: «А вот Котопаха - там. Котопаху я вижу».
«И общаешься с ним?»
Девочка обрадовалась: «Спросите его сами».
«Разве он здесь?»
«Вы сами учили, что историй много, а Вселенная одна».
«Неужели Котопаха в корзине?»
Он спросил грозно: «Котопаха, ты здесь?»
Ему не ответили. Доктор Макробер встал. Он подошел к корзине, отмеченной алыми иероглифами, и откинул плетеную крышку. Он боялся, что дурная бесконечность восторжествует, как в прошлый раз, и в чудовищной глубине, как в «кротовой норе», опять мелькнет тот же клоун в рубашке спектральных цветов. Но из непередаваемого далёка смотрели на него знакомые смеющиеся глаза.
«Как это у всех вас получается?»
«Кто бы понимал, доктор Мик…»
«…робус», - закончил он за лиценциата.
«Зато у меня есть девушка».
«Огненная?»
«Очень».
«Опять не повезло?»
«Почему?» - удивился лиценциат.
«Ты не сможешь повести ее на Костин концерт».
«Я как раз собираюсь это сделать», - Котопаха засмеялся. Его, как облачко, разворачивало в неведомой голубоватой глубине. Он находился за много световых лет от орбитальной станции Хубу, но доктора Макробера и его ничто уже не разъединяло. «Вы спрашиваете, что происходит с мировыми струнами?» Доктор Макробер оторопел, поняв, что на этот раз слышит не Котопаху, а наведенного вомбату, и даже понимает его. «Когда две мировые струны вступают во взаимодействие, - сладостно стонал вомбату, - возникает вероятность их превращения в третью струну. - Вомбату даже закашлялся от восторга. - Потребовалось бы пронумеровать все возможные кривые, чтобы определить реальную вероятность вступления этих струн во взаимодействие. Вместо одного параметра - заряда - нам пришлось бы вводить бесконечное множество неопределенных констант. Так что истинное взаимодействие мировых струн удобнее всего представлять в виде «брючных диаграмм», а именно: две штанины в горизонтальном срезе, перемещающемся по течению времени. Внизу срез описывает замкнутые струны, а ближе к поясу они сливаются…»
Голова закружилась, но доктор Макробер справился.
«Знаете, - сказала Ира Летчик весело и безжалостно, - вы многого не сможете понять, потому что мы сами чего-то не понимаем».
Доктор Макробер осторожно повел рукой.
Странно вытягиваясь, она ушла в бездонную глубину корзины. «Кротовая нора». В сотне световых лет от станции Хубу рука доктора Макробера прошла сквозь туманное плечо Котопахи. «У Сеятеля есть все, что есть в мире, и у него есть все, чего еще нет в мире».
4.
На большой развертке возникла панорама горного склона.
Осыпи и обрывы падали вниз, тонули в зеленоватом разливе метановых облаков, в мутных разрывах проглядывали прихотливые извивы каньонов, круглился край планеты, взрезанный горными пиками. Среди звезд пылало маленькое злобное солнце, слегка размытое по краям, - намек на корону, а с запада обрывались в неизвестность тьмы стены исполинского кратера.
«Цикаду я бы держала в клетке».
«Почему?» - спросил доктор Макробер.
«В древности цикад всегда держали в клетках».
«Но почему?» - настаивал на вопросе доктор Макробер.
Прыгают. Ох, Сеятель, помоги мне! Доктор Макробер слышал каждую мысль Иры Летчик. Сеятель, ты видишь, какие ужасные у доктора Микробуса рубашки. Огонь не бывает пестрым, а на рубашки доктора Микробуса даже моль не садится. Ох, Сеятель, он думает, что если лиценциатов любить, то каждый, каждый, совсем каждый ответит на его любовь. Образумь доктора Микробуса, открой ему глаза шире, он уже не наполовину в будущем, а меньше. Не знаю почему, но я так чувствую. Может, он уже старый, а ты, Сеятель, не оглядываешься на него. И мне не разрешай оглядываться. Доктор Микробус - прошлое, как холмы за Уйгуром. Ох, Сеятель, не разрешай мне оглядываться. Вот ты даже на Большой взрыв не оглядываешься, а это красиво. Человек не может выиграть у тебя. Человек не может сыграть вничью с тобой. Он не может не проиграть тебе. Люди боятся, что ты вытеснишь нас с удобных планет, оставишь им только парочку ненадежных плутоидов - сидеть на льдах и выть в сторону вечности…
На развертке появилось хмурое лицо Ивена Летчика:
«Хотели видеть меня, доктор Макробер? Что вас интересует?»
«Рабочая орбита станции Хубу, Ивен».
«В реальном времени?»
«Да нет, пожалуй».
«А точнее?»
«Ну, скажем, день, когда лиценциаты покинули станцию».
Развертка немедленно изменила цвет. Над зеленоватыми впадинами, над коричневыми плато, над оранжевыми хребтами Марса неудержимо плыла яркая пульсирующая звездочка. Над перепаханной метеоритами Сирией, над извилистым лабиринтом Ночи, похожем сверху на обуглившийся отпечаток колючего доисторического растения, над скалистыми массивами Фарсид, проткнувшими своими пиками атмосферу. Ивен Летчик с бокового экрана подозрительно следил за доктором Макробером. Плато Дедалия, земля Сирен, чудовищная подкова Эллады, равнина Исиды, наконец, Ацидалийская (Ивен Летчик отер платком вспотевший лоб) и Чайна-таун, как всегда, оставшийся в стороне.
«Ивен!»
«Я здесь».
«Что произошло в день высадки лиценциатов?»
«На Марсе?» - вопрос Ивену Летчику явно не понравился.
Но это не имело значения. На втором боковом экране появился доктор У Пу, и он был готов ответить на любой вопрос. Морщинистое личико улыбалось. Правдивостью отличаются не только китайские девочки. Доктор У Пу быстро кивал: «В день высадки лиценциатов, доктор Макробер, на Марсе произошла крупная авария - на подземном метановом заводе, расположенном на земле Темпе».
«Причина аварии?»
«Нестыковка рабочих контейнеров».
Ну да, никаких других причин быть не может. Доктор Макробер прекрасно помнил беседу, сохранившуюся в памяти Мака.
Ивен Летчик тогда сказал: «В мире накопилось много масштабных угроз. Мы не можем избавиться от всех сразу. Тем более что часть этих угроз изначально встроена в нашу историю Вселенной».
Доктор У Пу ответил: «Мы не одно и то же считаем угрозами».
Ивен Летчик сказал: «Вы понимаете меня. Я дорожу здоровьем дочери».
Доктор У Пу с удовлетворением отметил: «Видите, к чему приводит отсутствие надежной связи. - Он явно намекал на что-то, хорошо известное начальнику станции Хубу. - В сущности, Делянка Сеятеля никому не нужна, кроме доктора Макробера. Проблема, на решение которой требуются миллиарды лет, для существ таких далеко не вечных, как мы, не может считаться проблемой. - И почему-то добавил: - Аппаратура пострадавшего завода нуждается в срочном обновлении».
«Почему вы не попросили о помощи раньше?»
«А почему вы не сделали того же?»
«Не все можно объяснить».
«Но надо пытаться».
«Раньше вас не сильно беспокоили такие аварии».
«Раньше вы не сильно жаловались на здоровье дочери».
«Значит, пришло время…» - сказал Ивен Летчик. А доктор У Пу добавил: «Вы, Ивен, выбираете здоровье дочери. Я выбираю атмосферу Марса…» И многозначительно добавил: «А в ухе вашей девочки смоллета?»
Ивен Летчик кивнул: «Да, это смоллета. Из запасов доктора Макробера».
И быстро спросил: «Вы часто посещаете Делянку Сеятеля?»
Доктор У Пу ответил: «Никогда».
«Но почему?»
«Аскрийские ледники будут скоро взорваны. Зачем посещать места, которых уже завтра не будет ни на одной карте? Чем скорее Аскрийские ледники превратятся в пар и воду, тем лучше. Смоллеты - опасность. Смоллеты - грозная опасность, Ивен. Смоллеты - неконтролируемая опасность». И почему-то взглянул на девочку: «Вы - дети. Вы еще никому не причинили боли». И улыбнулся: «Если будете хорошо бегать, сумеете спастись».
Конечно, оба знали больше, чем говорили.
Доктор Макробер весело откинулся в кресле. «Скажите, Ивен, прерывалась ли связь орбитальной станции с Чайна-таун и метановым заводом в день аварии?»
«Да, контрольные счетчики в тот день зафиксировали сбои».
«Как долго они длились? Это зафиксировано?»
«Шесть часов тридцать одну минуту».
5.
Иллюминатор залило светом.
Алый луч, прожигая метановые облака, выбросился в пространство.
Одновременно с ослепительной вспышкой ворвались в эфир возбужденные веселые голоса: «…два тигра, два тигра…» Связь лиценциатов со станцией возобновилась. «Файка, подбери хвостики!» Но разве луч, вонзившийся в звездную тьму, можно считать первыми тактами? Похоже, Ира Летчик подумала о том же: «Никто не говорил, что такты должны быть непременно скрипичными?»
Новая чудовищная вспышка осветила атриум.
Свет был таким плотным, что заполнил каждую щель.
«Конец света», - подумал доктор Макробер. «Начало будущего», - подумала Ира Летчик. Голоса лиценциатов смешались. «Костя, ты здорово начал!» Правда, вряд ли такого концерта ожидали фаны Земли, Луны, орбитальных станций. «Глухой, помоги ему!» Гигантское синее яйцо взрыва бесшумно разбухало на подошве Аскрийской горы. Изнутри его пронизывали белые молнии. Огненная спираль стремительно раскручивалась, разбрасывая во все стороны сверкающие мальтийские кресты. А небо стремительно выцветало, ошеломленное убийственным светом, страшно и безмолвно расталкивающим материю.
Ой, у меня юбочка такого цвета!
Котопаха, ты куда закинул череп?
Ой, сколько пыли! Это, наверное, китайцы побежали?
Похоже, снизу огненный разлив виделся совсем не так, как с орбитальной станции. Доктор У Пу и Ивен Летчик одновременно исчезли с экранов. Звучали только голоса, но изображение на развертке двоилось и дробилось от напряжения.
Куумба!
Костя, у тебя получается!
Смотри, Ханна Кук, у меня чистые ногти.
Ой, а когда можно открыть глаза?
6.
Потом за иллюминатором потемнело.
Аскрийской горы больше не существовало.
На боковой развертке снова появился доктор У Пу.
«В мире накопилось много масштабных угроз». В день высадки лиценциатов на Марс контрольные счетчики зафиксировали значительные сбои в связи. Эти сбои длились все те же пресловутые шесть часов тридцать одну минуту. В момент аварии координаты станции Хубу точно совпали с координатами подземного метанового завода. «Нестыковка рабочих контейнеров». Результаты: значительный материальный ущерб и резкое ухудшение здоровья лиценциатки Иры Летчик. «Время ужасных чудес только начинается», - подумал доктор Макробер. И помахал рукой китайцу: «Не поговорить с человеком, достойным откровенного разговора - потерять этого человека». Доктор У Пу его понял: «Стрельба из лука учит находить истину». Доктор Макробер благостно улыбнулся: «Действие должно быть решительным». Доктор У Пу быстро покивал: «А слово - верным».
Не доверяйте Сфинксам, они всегда спят.
7.
Марс погрузился в кромешную тьму. Только на месте Аскрийской горы все еще мерцали нежные звездчатые переливы. «Они существовали, может, тысячную долю секунды, но на «полость Глухого» больше и не уходит», - автоматически отметил доктор Макробер. Вспышки слились, чудовищная молния высветила каждую неровность планетного рельефа. Бесшумный взрыв, казалось, достанет станцию - внизу бурно испарялись базальтовые массивы и подземные ледники. Атриум беспрерывно заливало зеленым и красным светом столь необыкновенных оттенков, что заболели глаза. Миллионы куумб суетливо перебегали с одного края глаз на другой. Орбитальная станция Хубу, как вычерненная исполинская рыба, плыла сквозь ужасный безмолвный свет. «В пекле объединения рая и ада». Как прочесть книгу, не зная языка, на котором она написана?
Файка, у тебя анютины глазки выгорят!
Ой, Глухой, а Сеятель сейчас видит, что мы раскачали суперструны?
Ханна Кук! Идите сюда! У меня чистые руки!
Отсветы и голоса размазывались по сложному интерференционному фону, волновые узоры врывались в атриум, как вчерашние солнечные зайчики. А может, они врывались из будущего. Тысячные доли секунды - безмерно малый отрезок времени, но пожар длился вечность. «Они сумели, - догадался доктор Макробер. - Лиценциаты вписались в мировую гармонию, раскачали суперструны». Он ими гордился. «О, доктор Макробер! - услышал он, не понимая еще, что Ира Летчик впервые произнесла его имя правильно. - Вы думаете, теперь Сеятель нас услышит?»
Чудесный тающий свет истекал в пространство.
Праздничная елка, сияя огнями и хлопушками, плыла сквозь горящий эфир.
Исполинские полотнища безмолвного огня уже достигли Луны и Земли, вызвав полярные сияния на всех полюсах. Ох, Сеятель, неужели ты нас не слышишь? Мир раскалился до совершенно уже немыслимой белесости. Даже закрыв глаза, доктор Макробер видел залитую огнем каменную площадку. Упираясь ногами в обломок базальтовой скалы, лиценциат Костя, совсем как настоящий локрский лирник, вскидывал руки, изгибался в напряжении, а наведенный попугай на его плече медленно отступал, растягивая клювом пространство. Стоя босыми ногами в потоках плывущей, как алое тесто, вулканической лавы, лангуры и хульманы с восторгом всматривались в сад огненных цветов, а выше, с оплавленного гребня смотрел на них Котопаха. Всё чики-пуки! Котопаха давно догадывался, что холодная Вселенная - это место, где жить нельзя. Ох, Сеятель, неустанно молила Ира Летчик, отведи взгляд доктора Микробера, пусть он не смотрит на меня так счастливо, пусть не видит того, что никогда не будет ему принадлежать. Чудовищные зеркала скольжения… Плывущий базальт… «В пекле объединений рая и ада»… Но сквозь безмолвие распадающегося огня уже выплескивались и
плясали на месте бывшей горы исполинские буквы, начертанные голиком Глухого:
ИРА ЛЕТЧИК БЫЛА ЗДЕСЬ.
Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников
На борту "Уззы"
Красота уравнений важнее, чем их соответствие экспериментальным данным.
Поль Дирак
Часть первая
СВОИ
альфа
Вероника Стрешнева (28 лет, ксенопсихолог).
Бортовое время 11.00.
Результаты тестирования:
(файл вырезан)
бета
В черном пространстве контрольного экрана одиноко пылал коричневый карлик - как далекий маяк, указывающий путь «Уззе». Экипаж отдыхал. Только в кают-компании бортовой психолог фрау Ерсэль и капитан Поляков выясняли отношения.
«Стармех Бекович скоро завалит нас мышиными хвостами!» - «Я доволен действиями стармеха, тайтай». - «Но тридцать хвостов за сутки!..»
На Земле учителем фрау Ерсэль был известный психиатр Эжен Сютри. Он так хорошо поставил дело, что скоро оказался единственным пациентом собственной клиники. Зато он был из тех, кому позволялось работать с раскаявшимися террористами.
«Возмущаться несправедливостью, но не впадать в пессимизм!»
Я понимал фрау Ерсэль. И не мог оторваться от контрольного экрана.
Очередные, выброшенные с корабля зонды выдавали на контрольный экран изображение «Уззы»: чуть перекошенный силуэт архаичного утюга с широко раскинутым парусом локатора и выдающейся килевой частью.
Наверное, Чужие любили сложную геометрию.
гамма
Бекович (45 лет, старший механик).
Бортовое время 11.00.
Результаты тестирования:
- Часто вспоминаете Землю?
- Со дня старта - ни разу.
- Причины?
- «Живем в счастливые времена», - говорят ублюдки. «Золотой век давно миновал», - говорят еще бoльшие ублюдки.
- Кажется, что-то подобное писал в воззваниях ваш брат.
- Идеи терроризма меня никогда не интересовали.
- Как идет охота на мышей?
- Предоставить официальный отчет?
- Спасибо. Предпочту личные впечатления.
- Тогда отвечу так: охота идет удачно.
- Откуда на «Уззе» появились мыши?
- Будь вы ублюдком, тайтай, вы задали бы именно такой вопрос.
- Ладно. Скажите, сколько хвостов вы добываете за сутки?
- До пяти-семи. Кэп обещает отгул за каждые полсотни.
- Как думаете использовать возможный отгул?
- Активизирую охоту.
- Думаете выловить всех?
- Вряд ли. Мыши на «Уззе» плодятся, как настоящие!
- Настоящие? Что вы имеете в виду?
- Исключительно наш корабль.
- А яснее?
- «Тип корабля - не определен. Тип двигателя - не установлен». Лишившись господина У, мы потеряли возможность подробно узнать нашу «Уззу». Мы не знаем, откуда на корабле мыши. Чтобы их выловить, надо изучить самые удаленные уголки. Все эти сжимающиеся коридоры, запутанные ходы, неработающие лифты, появляющиеся и исчезающие тупики…
- Где вы росли, Бекович?
- Мазендеран, север Ирана.
- Наверное, пустынные места?
- Верно. Там и людей нет, одни ублюдки!
- Вы росли в семье вместе со старшим братом?
- Ну да, первые восемь лет. Потом он убил муллу и его увезли в город.
- Вы никогда не сочувствовали террористам?
- Никогда.
- Осознанно?
- Не знаю, как ответить, тайтай.
- Ответьте, как считаете нужным.
- Господин У любил рассказывать такую притчу. Одному больному ублюдку, тайтай, назначили для лечения корень женьшеня. Он отдал за корень все свои сбережения и решил для надежности выпить настой сразу, чтобы в короткое время победить болезнь. В итоге ублюдка обнесло ужасными нарывами. Пришлось ему продать последнюю курицу и купить редьку для компрессов. Понимаете? И женьшень куплен зря… и на редьку потратился…
- Почему вы суровы к роботам?
- У них нет души, тайтай.
- Даже боюсь спрашивать, кто они…
- Я не совру. Ублюдки!
- Вам хотелось попасть в экипаж «Уззы»?
- Когда мой брат устроил взрыв на верфи, я понял, что обязан участвовать в проекте. Любой попытке разрушения следует противостоять, иначе мы ничего не добьемся.
- Потому и покончили с карьерой пилота «формулы один»?
- Такая связь существует. Но я был лучшим.
- Помните, китайский этап 2032 года?
- Конечно. К этому этапу я уже доказал, что могу ездить быстрее всех. В Сингапуре, тайтай, я выиграл у Дарби целую минуту. То же - в Монако и в Бразилии. И был первым в Абу-Даби.
- Но не в Китае.
Приложение к тестированию.
Выдержки из спортивного репортажа:
«Йонг, Людвиг, Волович, Дэвид… Трассу заволокло желтой пылью… За Дэвидом следует Вебер… Он выходит на обгон, но н-е-е-ет, н-е-е-е-ет… Вебер не вписывается в поворот, его достает Бекович… Он всех достал, этот Бекович. Похоже, он пришел в «формулу» всерьез и надолго, а не просто как платный пилот с пятью миллионами спонсоров… О-о-о-о… Бекович влетает в груду гравия… К нему бегут китайцы. «Толкайте!» Бекович буквально орёт. «Толкайте!» Нет, Бекович, тут вам не будет трактора. Это Китай. «Толкайте, ублюдки!» - кричит Бекович. Китаец-механик толкает заглохший болид… Два китайца… Три китайца, четыре… Да соберите хоть весь Китай… Бекович уже не орёт: «Ублюдки!» - он так думает… Да и Ральф Кимми, похоже, доездился… Ох, Кимми, Кимми, сбрось скорость, о-о-о-о-о-… Болид Ральфа Кимми врезается в болид Бековича… Они горят… Не пить Бековичу шампанского в Китае… Напрасно он твердит, что его место всегда лучшее…
дельта
«Южная оранжерея, кэп!» - «Вижу, Стеклов, теперь вижу». - «Отправить в оранжерею дежурных?! - «Продолжайте наблюдения. Где Бекович?»
«На связи!» - мгновенно отозвался старший механик.
«Выходы из оранжереи перекрыты? Психологи оповещены?»
«Я на связи, - отозвалась фрау Ерсэль. С другого экрана молча кивнула ксенопсихолог Вероника. - В пять сорок семь по бортовому времени вахтенный Стеклов обнаружил движение в южной оранжерее».
По экранам прошла нежная рябь, высветились рябиновые аллеи.
Совсем недавно прошел дождь, искусственное небо в оранжерее потихонечку разъяснялось. Ремонтные роботы Бековича («быстро сориентировались, ублюдки!») волокли по траве пластиковые мешки с чужими клеймами. Другие расставляли складные столики, расставляли в траве стулья, стряхивали с нависающих веток нежных гусениц и охотящихся на них муравьев.
«Ксенопсихолог! Что вы думаете об этом?»
Теперь мы все видели ясные, сложно перемещающиеся тени.
«Ой, на меня падают червячки», - прозвучал незнакомый голос.
И ответил такой же незнакомый: «Они и будут падать. Время любви».
«Это люди? - спросила фрау Ерсэль. - Как они оказались на «Уззе»?»
Все повернулись к Веронике, но ксенопсихолог молчала. Только потом произнесла: «Фантомная память!» Объяснять она ничего не стала, но доктор Голдовски тоже не разделял общей тревоги. Узкие солнечные лучи отвесно падали в оранжерею, трава влажно дымила.
«Подключите роботов!»
Мы вновь увидели оранжерею. На этот раз совершенно отчетливо.
Так бывает, когда неожиданно выходишь из темного помещения на солнце.
Кажется, ты уже навеки забыл про четкие изгибы, тени, линии, но вот они перед тобой! Каждый отдельный листочек, каждая гроздь, каждая тропинка. Ремонтные роботы не успели вывезти палую листву, а их уже переориентировали - заставили таскать и расставлять складные столики.
«Тут как в Гвинее», - раздался мужской, странно знакомый голос.
«Ой, не надо! - ответила женщина. - Там малярия и лихорадка!»
«Зато листва в цвете!»
«А я хотела спросить… Как раз про цвет… Если сканировать яркую картинку, краска сильно тратится?»
«Само собой. Это как красить волосы».
эпсилон
Я узнал отца.
«Фантомная память».
И сразу вспомнил последний сон.
Приснилась ксенопсихолог - жди Чужих.
Только мне часто не везет. Я буду последним, кто увидит Чужих.
Ксенопсихолог Вероника снилась мне и раньше, но всё равно я буду последним, кто столкнется с Чужими. Я и на «Уззу» попал последним, и снится мне обычно то, что уже снилось другим. Пугающий вой сирен (врывающийся извне), грохот башмаков по железным трапам, пламя, как личинок, вылизывающее людей из оплавленного ударом железа. Падают защитные шторки, гаснут иллюминаторы.
И всё это незаметно перерастает в реальную учебную тревогу.
«На шкентеле! - орёт, багровея, капитан Поляков. - Как строй держите?»
Все стараются. Старший техник Цаппи особенно старается. Волосы торчат над круглой римской головой, будто он укладывал их петардой. Программисты, механики, навигаторы, техники, физики, свободные от вахт марсовые косят налитыми кровью глазами на шелковый флаг Земли, а Цаппи и коситься не надо - у него с детства глаза вразлёт. Он - моя единственная удача. В компании с механиком Лавалем за три дня до старта Вито Цаппи попал в руки террористов. Через семь часов их отбили, но Лаваль с огнестрельным ранением угодил в госпиталь. Так я оказался на борту «Уззы».
Чужие мне снились часто. Но ксенопсихолог Вероника оставалась недоступной. Другой вес, другой класс. Она - человек со шканцев, я с бака. Собственно, и Чужие не снились мне. Просто в забортной тьме медленно крутились звездные течения, играя смутными отблесками…
А потом ксенопсихолог Вероника стояла рядом с капитаном Поляковым, опять далеко от меня, как другая галактика. Длинные ноги, зеленый комбинезон, подобранные волосы. Вряд ли она выделяла меня в общем строю. Это на Земле никак нельзя было не заметить мой роскошный «мокрый дуплет».
Ах, любовь на заднем сиденье! Моя девушка не напрасно плакала, провожая нас всех на «Уззу». Она плакала навзрыд, правда, ксенопсихолог об этом не знала. Ее дело - Чужие, ее дело - возможный контакт, возможные модели поведения. Расставания с любимыми не затрагивают ее холодного ума. Я для ксенопсихолога всего лишь один из многих, что-то вроде Черного Ганса - нашего палубного кофейного агрегата. Потому она и не снится мне, а снятся Чужие - клубящаяся за бортом тьма. Мораль, она ведь как линия горизонта - ее можно пересечь только ночью, при выключенном свете. А как увидеть ксенопсихолога при выключенном свете? Это на Земле девушки с радостным визгом прыгали в мой летающий рыдван. Врожденное несовершенство самой ординарной летающей машины легко можно выдать за роскошь богатого «бугатти-ту», ведь желтые брызговики, блестящие китайские зеркала, чехлы из меха чебурашки, руль диаметром с глушитель и глушитель калибром с руль - устанавливал я сам.
«Может, еще наддув вкорячить?»
«Вкорячить можно, - соглашались ремонтники. - Только во что это обойдется?»
Обойтись могло в цену самой машины. Такие кредиты мне не светили. Ну, мелкий ап-грейд, ну, замена сцепления, убитого в любительских драг-заездах, теперь это не важно. Не какие-то особенные качества привели меня в экипаж «Уззы», а всего лишь прихоть судьбы: можно сказать, для меня постарались террористы, ранившие Лаваля. Правда, стармех Бекович сразу меня полюбил: уже на третьем дежурстве я отмывал нижнюю палубу всего четырьмя ведрами мыльной воды. Но, возможно, Бекович считал меня роботом, как знать. Своих многочисленных любимцев он с гордостью и любовью именовал ублюдками. Я бы добавил: гениальными. Самый непрезентабельный робот Бековича ножом и вилкой всего за одну минуту мог съесть стакан семечек.
Ублюдки Бековича и обнаружили аварийный участок.
«Мыши!» - доложил я (дежурный) стармеху.
«Мыши!» - доложил стармех капитану.
«Мыши? На борту «Уззы»? У нас и пылинки не может быть!»
Никто и не спорит. Пылинки у нас и не найдешь. Но на видеозаписях, представленных умелыми роботами Бековича, серые грызуны весело лакомились цветной изоляцией в сумеречных пространствах ходового (недоступного для людей) отсека.
Всё же одну мышь отловили. И обнаружили на задней лапке, как неведомое клеймо, крошечный знак «уззы» - иероглиф, читающийся как «раздвинутая решетка». Корабельный психолог фрау Ерсэль осторожно пыталась навести капитана на мысль о возможном земном происхождении грызунов, но катастрофическое несовпадение взглядов капитана и фрау Ерсэль давно известно. В их споры мог вмешиваться только доктор Лай. Оказывается, на его родном языке указанный иероглиф означает «братья». Это несколько сглаживало тревогу. Но тот же иероглиф по-китайски означал «предел знания». Это настораживало. И тот же самый знак, в зависимости от контекста, мог означать «встречу»…
…«путь терпения»…
…«большой разум»…
«А почему, черт побери, не инвентарный номер?»
Доктор Лай улыбчиво пожимал узкими плечами. Почему бы и нет? Каждый человек однажды в жизни встречает развилку. Но один садится и плачет, а другой выбирает верное направление.
«Вы еще скажите, что этот знак употребляется и как числительное!»
Доктор Лай улыбчиво пожимал узкими плечами. Понимание и объяснение не всегда совпадают. Пусть капитану Полякову не покажется странным, но в определенном контексте иероглиф «узза» в самом деле употребляется китайцами как числительное.
В результате я, марсовый Александр Стеклов, получил три внеочередные вахты, а стармех Бекович - замечание. Вполне законно, между прочим. По корабельному Уставу во всём виноват тот, на чье дежурство приходится незапланированное событие.
«Странно, что мыши начали с изоляции…»
«Почему, Бекович, вы смотрите на меня?» - возмутилась фрау Ерсэль.
Объяснять что-либо «небольшой медведице» (так переводится имя фрау Ерсэль с немецкого, а тайтай - всего лишь уважительная приставка к имени) стармех счел ниже своего достоинства. Приказ, отданный им ублюдкам, гласил: «Ловить и рубить хвосты!»
Мышам, конечно.
В космосе проблемы решаются кардинально.
дзета
«…как в Гвинее».
Сравнить оранжерею «Уззы» с гвинейскими джунглями мог только мой отец.
«Там малярия и лихорадка!» - произнесла женщина, но голос отца почти не изменился. Он возразил: «Там листва в цвете!» Конечно, я узнал отца, хотя последний раз мы виделись очень давно - в клубе Славы, где друг отца Санти Альварес угощал меня бузинным напитком.
Санти Альварес был уверен, что юношам, вроде меня, ничего другого и не нужно, кровь должна кипеть в жилах сама по себе. Он видел, как жадно я осматриваю зал - кубки, портреты, модели знаменитых космических кораблей, уютные столики, за которыми сидели знаменитые и пока не очень знаменитые пилоты, ученые, конструкторы, финансисты.
«Бузинная настойка стоит копейки, а подается вообще бесплатно».
Санти Альварес мне нравился; несмотря на возраст (сорок пять лет), борода у него была белая, как у Саваофа. «Непременно прилетай, мой мальчик, в Мехико. Осенью я набираю новый философский курс. Мы всегда начинаем с самых Начал, понимаешь? Интересны всегда самые Начала. Ты ведь хочешь жить в счастливом мире?»
Я хотел. Очень.
Я собирался в Мехико.
Я тогда не знал, что, оказывается, счастье мира опирается на тайных бойцов Железного Драйдена и Санти Альвареса. Зато знал другое: Санти Альварес - друг моего отца, а мой отец, капитан Стеклов, командует Модулем - к тому времени самым дорогим космическим объектом, построенным землянами.
«Я, наверное, никогда не попаду в космос».
Санти Альварес ответил: «Как знать?»
Смысл его слов дошел до меня позже.
Однажды в «Новостях» я услышал любимую притчу Санти Альвареса - тайного финансового покровителя террористов, к тому времени арестованного властями.
У одного старика пропала лошадь. Соседи старику сочувствовали, но сам он ничуть не переживал: «Как знать? Может, это к удаче».
И правда, пропавшая лошадь скоро вернулась, даже привела с собой неизвестно кому принадлежащего жеребца. Соседи бросились поздравлять внезапно разбогатевшего старика, но тот только качал головой: «Как знать? Может, это к беде».
И правда, на другой день сын упал с жеребца и в двух местах сломал ногу.
Соседи сочувственно жали старику руку, но он твердил: «Как знать?»
И опять оказался прав: началась война, всех молодых людей призвали в армию…
эта
На Земле мы готовились к неизвестному.
Но кто знает, как надо готовиться к неизвестному?
Мы изучали корабль, но бесчисленные переходы и галереи «Уззы» сами по себе постоянно менялись. Мы не знали пункта назначения - но, видимо, нам и не надо было этого знать. Мы строго следили за порядком на борту, но в ходовом отсеке вдруг появились мыши. Более того, в оранжерее «Уззы» бывший экипаж Модуля устроил стихийный пикник. Их там собралось человек двенадцать.
«Они всю траву вытопчут».
Но доктор Голдовски, отключаясь, бросил:
«Полагаю, что силовую защиту оранжереи можно снять».
Стармех изумленно уставился на капитана: «А если они - (он подразумевал под ними гостей) - разбредутся по кораблю? Мало нам мышей?»
«А кстати, что там с мышами?» - выдохнул Поляков.
«Это вовсе не мыши», - ответила фрау Ерсэль.
«Как вас понимать, тайтай?»
«Это одна мышь».
«Клоны?»
Стармех возмутился: «Как это одна? Я ловлю их каждый день. Их много!»
«И всё же, - возразила фрау Ерсэль, - это всего лишь одна особь».
«Но я лично выловил их три десятка!»
Фрау Ерсэль кивнула. Слова стармеха ничего не меняли. Генетический анализ указывал на единственность появившихся на борту мышей.
Я тоже не понимал. Почему доктор Голдовски не заинтересовался экипажем пропавшего Модуля? И что значит - «фантомная память»? Я ведь отчетливо видел отца, слышал его слова. «Ой, мне бы темные очки, - заглядывала в его глаза черноволосая спутница. - Мне бы сейчас волосы собрать в хвостик и балахонку какую-нибудь старую с кедами…» Почему ксенопсихолог Вероника не сочла нужным проявить хоть какой-то интерес к этой, как они выразились, «фантомной памяти»?
«Где пиво?»
Непрошеные гости хотели пива!
«Загляните в морозильник!»
«Вы бы его еще в дефлегматор залили!»
Отец щурился.
Взгляд казался усталым.
А черноволосую спутницу я вспомнил.
Тогда, в клубе Славы, она держалась несколько в стороне, по крайней мере, я не помнил, чтобы она что-нибудь говорила. А звали ее Аннор. Я слышал, как отец в оранжерее объяснял ей: «…оболочка с нейтринной звезды слетает в доли секунды… Да это так… Всё пространство космоса, милый друг, как содранными скальпами, замусорено газовыми оболочками…»
«Какой ужасный фэн-шуй!»
тета
Вито Цаппи (32 года, старший техник).
Бортовое время 21.30.
Результаты тестирования:
- Что вы думаете о морали?
- Усложнения ей не на пользу.
- Легко уживаетесь с самим собой?
- Если поступки не противоречат желаниям.
- Скучаете по Земле? Мучают вас воспоминания?
- Скорее, сны, тайтай. Я в них хромаю. Мысленно, конечно. Боюсь, что люди Железного Драйдена решат, что мне досталось меньше, чем следовало.
- Но мы на «Уззе»!
- Это не отменяет снов.
- Вы хорошо знали капитана Стеклова?
- Служил с ним на прогулочном судне «Лебедь». Транспортировка туристов, всего лишь. Капитан «Лебедя» Эжен Дюммель был профессионалом с безупречным послужным списком, но в космосе никто не гарантирован от приступов «синдрома пустоты». Кажется, вы занимались этим синдромом, тайтай? На полпути к Луне капитан Дюммель приказал пассажирам срочно улечься в аварийные криокамеры. Понятно, кое-кто воспротивился. Замечу, что в официальном отчете, тайтай, смерть капитана Дюммеля рассматривалась как самоубийство.
- Но стрелял Стеклов?
- Не буду оспаривать. Он был первым помощником Дюммеля.
- Почему случившееся на «Лебеде» не помешало капитану Стеклову возглавить экипаж Модуля?
- Умение вовремя сделать выбор в космонавтике всегда приветствуется.
- Какие сны вас мучают, Вито?
- Это один и тот же сон. Всегда один и тот же сон. Я проваливаюсь в него, как в пещь огненную.
- И никаких исключений?
- Никаких!
- Что вам снится?
- Скудоумный пейзаж, тайтай. Как на западном берегу Красного моря. Голые оплавленные камни. А я в шортах и босиком. И голова непокрыта.
- Не пытались навернуть рубашку на голову?
- Наверное, я боюсь… Там, в своем сне, я всего боюсь… Говорю же, я там, во сне, даже хромаю. Лучше страдать под палящим солнцем, чем снова оказаться в руках террористов. Я там бреду один под палящим солнцем, и всё вокруг выжжено. Даже возникающие вдали домики кажутся раскаленными. У меня мозг вскипает!
- Вы входите в поселение? Стучитесь в первую попавшуюся дверь?
- О нет, тайтай. Я боюсь. У меня от зноя голова раскалывается.
- Но тайком заглядываете в окно?
- Только тайком.
- И что там видите?
- Никогда не угадаете, тайтай.
- Никакого зноя? Прохлада и ковры?
- Не надо об этом, тайтай!
- И те самые люди?
- Не надо, тайтай.
- Расскажите, что вас мучает, Вито?
- Не знаю… Правда, не знаю… Нас приучили к тому, что истинный Разум не агрессивен, но за семь часов, проведенных с террористами, у меня всё перевернулось в голове… Эти люди только и делали, что рассуждали об истинном Разуме… Они считали себя единственными представителями истинного Разума… И между делом убивали заложников. Одного - в полчаса. Они точно выдерживали время. Нас осталось девять человек. Мы сидели в банкетном зале ресторана за круглым столом. Он был накрыт для какой-то компании, не успевшей к торжеству. Было много фруктов, всё только самое свежее. Там было даже мое любимое вино, тайтай, хотя должен заметить, что насилие и вкус как-то несовместимы. «Выпейте, Цаппи, следующим будете вы». Террористы, как всегда, требовали у правительства выдачи господина У. Я прекрасно знал, что господина У за меня никогда не отдадут, поэтому сказал: «Это убийство». Они огорченно согласились. Я спросил: «Зачем меня убивать, если господина У вам всё равно не выдадут?» Они ответили: «Человеческую Мораль нужно постоянно подпитывать новым смыслом». Именно так. Они всё время рассуждали об истинном Разуме. Они
были убеждены, что отказ от проекта «Узза» вернет человеческой истории естественный природный ритм. «Выпейте, Цаппи, следующим будете вы». Вот тогда я и начал мысленно прихрамывать. Я хотел, чтобы меня пожалели. А они явно хотели, чтобы до меня дошло: чем больше на Земле проливается человеческой крови, тем гибче становится Мораль. «Зачем убивать меня? - спросил я. - Зачем уничтожать «Уззу»? Почему вы не хотите проверить, что нас ждет в космосе?» Мне ответили: «Нельзя путешествовать на чужом корабле, не став Чужими». Я спросил: «Для кого чужими?» Они ответили: «Для землян».
- И что вы думаете об этом?
- Ничего, но стараюсь прихрамывать.
- А за тем окном… Что вы там увидели?
- Всё равно не поверите, тайтай.
- Что-нибудь страшное?
- Внешне это был просто домик… Но я тайком заглянул в окно… Я знал, что увижу обыкновенную пыльную комнату, низкую мебель, ковры…
- А увидели?
- Розового фламинго!
- Пожалуйста, объясните.
- Вы скажете, это вздор, тайтай, и я не стану спорить. Конечно, вздор! Как такое может быть? Тайком заглядываешь в небольшое окно небольшого домика, а видишь узкий залив, облака над темной водой и ажурный мостик, на котором стоит розовый фламинго. Да, да, фламинго, тайтай! И с небом там что-то такое происходило. Оно будто проваливалось, вкручивалось в какую-то воронку. Не знаю, как вам объяснить. Но с той минуты, тайтай, я прихрамываю еще сильнее…
йота
Однажды… Не я, конечно… Один мой друг…
Ну так вот, однажды мой друг проснулся в собственной квартире и вдруг - oops: в собственной постели обнаружил неизвестное живое устройство…
Контрольные экраны наводят иногда на очень странные мысли.
Coma Berenices. Никогда на Земле я не поднимал глаз к этому созвездию.
В Волосах Вероники шестьдесят четыре звезды - немало, учитывая, что практически каждую можно видеть невооружённым глазом, но никогда на Земле я не думал о черном пространстве между Волопасом, Девой, Львом и Гончими Псами, об этом черном бездонном пространстве, в котором чудесно разбросаны звездные пряди древней царицы…
Господин У был великий строитель. Он был окружен людьми понимающими. По чертежам, полученным из космоса, господин У построил «Уззу» - корабль поистине пожирающий пространство. Да, тип корабля не определен, тип двигателя не установлен, но расстояния ему нипочем. Шаровые скопления, пекулярные галактики, траурные пылевые облака - ничто не может остановить «Уззу». Отправляясь на войну с сирийцами, царь Эвергет слишком долго не подавал о себе вестей, поэтому Вероника отдала свои волосы в храм Афродиты… А моя девушка, провожая меня, плакала…
Звездные петли, золотые волокна, струйные выбросы…
Кто смотрит на нас из звездных глубин? Что мерцает во тьме, в которой не за что уцепиться взгляду? Зеленоватые струи света как слезы щемили сердце, но на параллельном экране, готовясь к очередной охоте на мышей, стармех Бекович уже строго строил своих ремонтных роботов.
«Там, где я начертил ноль, всегда должна стоять единица!»
Легко подчеркивать превосходство, будучи человеком.
«Чтобы далеко не ходить, пойдём дальше!»
Роботы ничего не понимали, но ослушаться не могли.
И давил, давил на уши процеженный фильтрами рёв кипящего за бортом холода…
каппа
Черный Ганс, как всегда, был окружен вкусными ароматами.
«Кто там шумит в санзоне, Ганс?» - «Старший техник Цаппи». - «Почему он так шумит?» - «Налаживает дружеские контакты».
Черный Ганс умел объяснять. Всего лишь кофейный аппарат, но монтировали его как собеседника - на все случаи жизни. «Горацио считает это всё игрой воображенья и не верит в ваш призрак, дважды виденный подряд…» Трудно принять Вито Цаппи за Горацио, но настырность старшего техника всем известна. Почему-то Вито решил, что в одном из туалетов санзоны заперся стармех, объяснил мне Черный Ганс. Вито утверждает, что время от времени стармех приоткрывает дверь и выпускает на палубу мышей. Возможно, предположил Черный Ганс, стармеху Бековичу некого больше отлавливать и в охоте на мышей он вышел на второй круг…
«Но Бекович в кают-компании!»
Вито Цаппи, конечно, не верил.
Я с трудом убедил его подняться наверх.
И первый, кого мы увидели в кают-компании, был стармех Бекович.
Он уютно устроился в угловом кресле - губастый, наглый, багроволицый. Человек из Мазендерана. Туманные голографические фигуры в длинных развевающихся плащах бодро бряцали перед ним шпагами. Навигаторам Конраду и Леонтьеву живой концерт ничуть не мешал; они потягивали вишневый сок и, как всегда, обсуждали любовь во Вселенной.
Да, именно так.
Любовь во Вселенной.
Голоса навигаторов звучали приглушенно, но чувствовалось, что им хочется, очень хочется быть услышанными доктором Голдовски и его помощником китайцем Лаем, расположившимися за столиком напротив.
Мыши в санзоне… Любовь во Вселенной… Члены когда-то выброшенного в пространство Модуля… Конечно, любопытство - одно из главных свойств истинного Разума, но к старшему технику Цаппи и к навигаторам не прислушивалась даже ксенопсихолог Вероника.
А у меня сердце ноет, когда я вижу ее золотистые, распущенные по плечам волосы.
Coma Berenices… В левой руке - пяльцы с куском зеленого шелка. В правой - игла с цветной нитью… Странные мыши… Пекулярные галактики… Любовь как главный источник космической энергии… Ходили слухи, что в экипаж «Уззы» ксенопсихолога Веронику рекомендовал сам господин У…
Вито Цаппи нервно втиснулся в кресло между навигаторами.
«Подумайте только! Человек входит в туалет и битый час не выходит наружу!» - «О ком ты, Вито?» - «О нашем стармехе». - «Да вон он - сидит в кресле?!» - «Исключительно обман зрения». - «Но этот обман зрения только что съел большую пиццу».
«На самом деле он сидит в туалете санзоны, - упорствовал старший техник, - и время от времени выпускает на вторую палубу мерзких мышей, которых даже Черный Ганс боится».
«Стармех вроде бы должен ловить мышей, - удивился Конрад. И негромко окликнул: - Бекович! - И засмеялся: - Видишь, он помахал рукой…»
И добавил, оглядываясь на ксенопсихолога: «Сам подумай, Вито, как один и тот же человек может одновременно находиться в двух совершенно разных местах? - И быстро поднял руку, отмахиваясь от старшего техника. - Если ты о квантовых эффектах, Вито, то даже не открывай рот! Бекович не похож на шрёдингеровского кота».
Цаппи в бешенстве опустил глаза.
Он же сам видел! Он настаивал! Сам!
На его глазах (Черный Ганс может подтвердить) стармех Бекович заперся в туалете (Черный Ганс это видел) и очень долго оттуда не выходил. Собственно, Бекович и сейчас там находится (спросите Черного Ганса), а иногда приоткрывает дверь и в образовавшуюся щель выпускает мышек.
Волосы на голове Цаппи стояли ежом.
Чувствовалось, что ему хочется немедленно проверить правдивость своих слов.
Так он и сделал. Вышел, злобно не оглядываясь на Бековича, а навигаторы вернулись к своей дискуссии. Рыжий Конрад в очередной раз настаивал на том, что Вселенная - живой организм. Говорят, настаивал Конрад, что мыши, которые завелись в ходовом отсеке «Уззы», на самом деле всего лишь одна мышь, так же и наша Вселенная едина и все галактики ведут в ней себя как живые. А столкновения галактик - это проявления вселенской сексуальной энергии. Разве не секс поднимает силы и настроение? Пламя сшибающихся галактик освещает самые темные уголки. Звучит непривычно только на первый взгляд. Просто нас сбивают с толку масштабы. Человек привык смотреть на Вселенную глазами карлика, а Вселенная создана для гигантов.
Ксенопсихолог все-таки улыбнулась.
От ее ледяной улыбки мурашки бегают по спине.
Если бы не террористы, ранившие Лаваля, где бы я сейчас находился?
«В пространствах Вселенной кипят исполинские страсти…» Я готов был согласиться с Конрадом. «Может, те голоса, Леонтьев, которые ты слышишь в последнее время, принадлежат Чужим…»
«Зачем Чужим знать, еду ли я летом в Грецию?»
«А ты, правда, едешь летом в Грецию?» - удивился Конрад.
Белобрысый Леонтьев обиженно засопел. Он видел, как под тонкими быстрыми пальцами Вероники две чуткие мышки бесконечно раскидывали и раскидывали исполинские звездные хвосты, обсыпанные дымчатыми огнями.
лямбда
Доктор Джон Голдовски (58 лет, научный руководитель «Уззы»).
Бортовое время 21.06.
Результаты тестирования:
- Почему 25 января 2027 года вы называете Определяющей датой?
- Потому что именно в этот день локаторы Разума впервые приняли из космоса сигналы искусственного происхождения, так называемое Послание. К такому выводу независимо друг от друга пришли космические службы Бразилии, США и России, а позже к ним присоединились французы и австралийцы.
- Космический корабль?
- Всего только чертежи.
- Но адресовалось ли Послание землянам?
- Мы посчитали - да. Человечество находится как раз на том уровне развития, который позволяет нам получить всё необходимое для постройки упомянутого объекта.
- Но строительство «Уззы» привело к глобальному экономическому кризису.
- Мы заблаговременно предупреждали об этом.
- И активизировало множество темных сил.
- Мы и об этом предупреждали.
- Когда именно вы возглавили Проект?
- После ухода академика Некрасова. Русские самой природой запрограммированы на рискованные проекты, но, к сожалению, после трех подряд покушений академику Некрасову пришлось оставить свой пост. Проект «Узза» перестал быть техническим. Он перешел в область политики. От космического Послания ждали чуда. Большинство людей считали, что Чужие не могли ограничиться только чертежами. Как заметил один остроумный комментатор: «Они не из Тогучина». Какое-то время мы, правда, надеялись, что за Посланием последуют какие-то пояснения, но ничего такого не было. Послание бесконечно повторялось, будто за ним перестали следить. Последовательность приема была вычислена нашими математиками и логиками до последнего знака. Вы прекрасно знаете, тайтай, что приступ эпилепсии можно вызвать определенным повтором световых сигналов, что-то такое можно сказать и о деятельности террористов. Их удары ужесточались после каждой попытки активизировать Проект. Это понятно. Работы слишком много стоили, они требовали неимоверных вложений, неимоверной энергии. Бюджеты самых богатых стран ужаты, уровень жизни упал. А обыватели, они,
тайтай, не любят изменений. Они считали и считают, что прожить можно и с каменным топором в вонючей пещере, лишь бы никуда не спешить.
- Вы хорошо знали господина У?
- Достаточно, чтобы наше общение было эффективным.
- Как вы относились к его образу жизни?
- Имеете в виду засекреченность?
- И это тоже.
- Тысячи разных специалистов обеспечивали безопасность Проекта, но всё равно руководителям доставалось больше всех. Судьба академика Некрасова всем известна. Не раз попадал под удары и господин У. В нескольких странах мира у него были кабинеты, абсолютно аутентичные. Одинаковые огромные окна, лестница в тридцать три ступени, кабинет в эркере, ротонда в саду. Господин У везде должен был чувствовать себя как дома. Заходящее солнце бросало лучи в западное окно кабинета, на рабочем столе лежала зеленая ветка. Ее меняли каждый день, хотя сам он вряд ли это замечал. На северной стене везде, во всех кабинетах, висела одна и та же старинная картина: «Ба-цзе принимает зятя». В Китае, в Марокко, в Италии, в Бразилии. Почему-то прием зятя неким Ба-цзе нравился господину У, хотя я не уверен, что он хотя бы замечал картину. А меня прием этого зятя скорее отталкивал. Люди со свиными мордами, невестка на тонких ножках, серенькая, как мышь. Но господин У так долго жил в Китае, что насквозь пропитался его духом. Он, например, никогда не произносил вслух слово «умер». Когда убивали его помощников, он говорил: «дуб
повалило молнией». Идеи господина У тоже никогда не повторялись - как знаки в книге «Тысяча иероглифов». Говорят, за день до исчезновения господина У кто-то видел на китайской верфи человека в глубоком трауре: весь в белом, подпоясан веревкой из рисовой соломы, на ногах соломенные сандалии, на шее - связка денег из серебряной бумаги, а на ленточке, украшающей соломенную шляпу, надпись: «Увидишь и обрадуешься».
- Думаете, господина У убили?
- Я не комментирую подобных предположений.
- Но «Узза» стартовала без господина У.
- Никаких комментариев.
- Чего вы ждете от полета «Уззы»?
- Прежде всего, достижения Цели.
- Вы считаете, мы встретим Чужих?
- Мы воспользовались их приглашением.
- А если пригласившая сторона нас разочарует? Они ведь не из Тогучина. Сами говорите. Вдруг они похожи на каких-нибудь грандиозных звездных червей или на облака темной материи?
- Ни черви, ни облака не способны создавать чертежи.
- Как вы оцениваете действия первых двух экипажей «Уззы», доктор Голдовски?
- Неоднозначно, тайтай. На борту Модуля, которым командовал капитан Стеклов, были собраны прекрасные опытные специалисты, но, к сожалению, там произошел какой-то технический сбой, возможно, по вине террористов. Экипаж выбросило в свободное пространство. Связи с ним нет, местоположение не установлено. Правда, нам известно, что капитан Стеклов успел загрузить на борт Модуля всю необходимую аппаратуру. Кто-то уже шутил, что людям Стеклова хватит пищи, воды и воздуха на все сто пятьдесят лет вперед, дай им только небо здоровья.
- А второй экипаж?
- Они отказались от полета.
- Что повлияло на них? Угрозы террористов?
- Я не комментирую подобных предположений. Когда господину У было холодно, он надевал стеганый халат на подкладке и цитировал: «На четыре разных части небо год разделило…» Он любил цитировать старинные стихи. «Украдкой один я грущу осенней порой…»
мю (ми)
«Бекович!»
Стармех оглянулся.
«Почему никто не интересуется этими…»
«…фантомами памяти?» - догадался он.
«Ну да». Я увидел вдруг, как много в оранжерее муравьев. Желтые, черные, коричневые, белые, красные - они копошились везде. Я боялся на них наступить. А в мокрой траве валялась мятая салфетка с неясным отпечатком розовых губ.
«Не наклоняйся, - сказал Бекович. - Всё равно не возьмешь в руки».
«Тоже фантом? Мы что, правда, вошли в зону Чужих?»
«Спроси навигаторов, - усмехнулся стармех. - А можешь и не спрашивать. Ты, наверное, не знаешь, но капитана Стеклова на «Уззе» уже видели. - Он посмотрел на меня: - Не вся информация доходит до марсовых. Феномен пока не объяснен, мы ничего не знаем о природе таких вот странных отражений сознания. Но знаем: люди с Модуля, появившиеся в нашей оранжерее, - чистая иллюзия. Не стоит придавать этому значения. Ты ведь не придаешь значения появлению мышей на корабле, правда? Ну, тревожат они нас, ничего страшного. В течение жизни каждый человек хотя бы раз видит то, до чего не дотянется ни при каких условиях. Мы все - иллюзия, Стеклов. По крайней мере, твой отец считал так же, потому и не планировал возвращения».
«Как это не планировал?» - «Очнись, Стеклов! Мы не в кругосветке!» - «Как можно не планировать возвращения?»
«А ты вспомни, - покачал головой стармех. - О нас говорили на Земле всё, что угодно, только о будущем возвращении никто не упоминал. Колумб плохо представлял себе, куда несет морскими ветрами его ненадежную каравеллу. А «Уззу» несут звездные ветры. И только в одном направлении. Неизвестном, как ты понимаешь. Мы как бы подразумеваем обратный путь, но если его нет, а? Я - старший механик, но не имею доступа к двигателям. А наши навигаторы не могут определить точку прибытия. Колумб шел вокруг круглой Земли, мы лишены даже этого преимущества. Да и кому нужен наш экипаж?»
«Близким», - сказал я, поколебавшись.
Бекович сплюнул: «Не уверен, что моего брата еще не повесили».
Я не хотел развивать тему его брата. Старший Бекович даже среди террористов выделялся жестокостью. Известно, что научные центры после его акций выглядели как руины.
«Истинный Разум, Стеклов, это - Любопытство, - покачал головой стармех. - Так принято думать. Да, мы приняли подарок Чужих, но не имеем никакого представления о том, куда нас это заведет. Железный Драйден, лидер террористов, считал «Уззу» ловушкой. Он считал, что Чужие давно на Земле, совсем незачем искать их в космосе. Они давно рядом. Просто мы не понимаем их, как не можем сейчас понять экипаж Модуля. Железный Драйден считал, что нельзя заниматься Проектом, который не усиливает землян. Он был уверен, что Чужих надо искать на Земле. Возможно, мы миллионы лет сосуществуем с ними, как, скажем, сосуществуем с дельфинами, просто наши приемники работают на разных волнах. Железный Драйден требовал бросить всю энергию, все силы, финансы, интеллект землян на дальнейшую разработку радаров Разума, переориентировав их на поиск в реальных пределах. Он считал, что Чужие не могут быть плохими или хорошими, они просто чужие. Они чужие всем: и Железному Драйдену и господину У. Террористы вели бесконечную войну вовсе не с наукой и не с учеными, а с функционерами, требовавшими одностороннего и безумно дорогого
развития в сторону космоса. Только в сторону космоса. А разве нам не всё равно, где мы встретим Чужих - в Волосах Вероники или в созвездии Стрельца, в Гончих Псах или в Деве? А раз так, то лучше уж встретить их прямо на Земле, Стеклов, и по своей собственной инициативе, а не выполняя условия некоего загадочного Послания. Может, «Узза» действительно как доисторический паровоз поставлена на невидимые рельсы? А? Зачем нам терять возможность маневра?»
Честно говоря, я не ожидал от стармеха такой рассудительности.
«Да, послание Чужих оказалось чертежами космического корабля, - Бекович пристально смотрел на меня. - Но с тем же успехом оно может оказаться бомбой замедленного действия. Ты так не думаешь? Ты говоришь: истинный Разум не агрессивен? Но это наше допущение, Стеклов, только наше, ничьё больше. Перевес оказался у тех, кто ждал Послания. Вот и всё. А мы и без того всю жизнь ждем Послания. Или, может, его вовсе не было? А? Может, господин У, академик Некрасов, доктор Голдовски и их приспешники, ученики, коллеги просто посчитали человечество жирным, тупым, застрявшим на перепутье и решили хорошенько встряхнуть его? Лучше Цель, выводящая в Будущее, чем отсутствие Цели. А? Неповоротливое, забывающее о звездах человечество купается в комфорте, обывателю это нравится. Но ты-то знаешь, что Железный Драйден главным террористом считал именно господина У. Отправить лучшие умы в чужой титановой коробке неведомо куда, без всяких намеков на возвращение - разве это не теракт? А? «Чужие рядом!» Железный Драйден всего лишь требовал закрыть Программу, предложенную не нами. Железный Драйден всего лишь требовал
уничтожить чужое Послание».
«Террористы всегда чего-то требовали».
«Потому что хотели, чтобы людей оставили в покое! Человечество заслужило праздника. Человечество заслужило эру покоя. Зачем обывателю какая-то подозрительная «Узза»? Конструировали дебилы, управляют ублюдки. Я скажу о себе. Стармех, не имеющий никакого представления о ходовых двигателях своего корабля, - это же нонсенс!»
«Но разве господин Голдовски…»
Стармех прервал меня, подняв руку:
«Знаешь, почему я оказался на «Уззе»?» - «Что тут странного? Вы - классный специалист». - «Спасибо. Рад слышать. Скорее всего, это так и есть». - «И еще, думаю, у вас превосходные рекомендации». - «Для меня это не похвала, но принимается».
Стармех засмеялся: «А ты-то как попал в экипаж?» - «Вы прекрасно знаете. Заменил раненного террористами Лаваля». - «То есть тебя усадили на борт «Уззы» именно террористы?» - «Что за странный взгляд на события, Бекович?» - «А ты старайся видеть скрытую сторону событий. Тот же капитан Стеклов утверждал, что если «Узза» уйдет с Земли, то поведут её террористы». - «По-моему, это утверждал Железный Драйден». - «Я не оговорился». - «Тогда при чем тут мой отец?» - «Боюсь, ты огорчишься. Но Железным Драйденом был твой отец».
ню (ни)
Александр Стеклов (27 лет, марсовый).
Бортовое время 13.00.
Результаты тестирования:
- Вы росли рядом с отцом?
- Да. Но виделись редко. А когда это случилось… Я имею в виду несчастное стечение обстоятельств с Модулем… Когда это случилось, мне было уже под двадцать…
- Где вы в последний раз виделись с капитаном Стекловым?
- В клубе Славы.
- Вы были приглашены официально?
- Нет. Меня привел отец. К тому времени он уже провел первые испытания Модуля. Наверное, вы сейчас вспомнили о тех фотографиях, тайтай? Да, они были сделаны на той встрече в клубе Славы. Я там стою по левую руку Санти Альвареса. Кто тогда знал, что этот человек финансирует террористов, активно выступающих против постройки «Уззы»? Тогда многие выступали против Проекта. Плохо, когда догадываешься меньше, чем знаешь. Ну да, известный бизнесмен, много вкладывавшийся в космонавтику… Но я оказался рядом с Альваресом случайно…
- Господин У тоже присутствовал на этой встрече?
- Если и присутствовал, я не мог знать об этом. Отец ничего не рассказывал мне о главном строителе «Уззы». Это было категорически запрещено. Никто не знал господина У в лицо. Сами помните эти ежедневные сообщения. «Господин У принял верфь… Главный строитель «Уззы» недоволен движками Саффиджа… Руководитель технического проекта настаивает на новых расчетах…» Но никто и нигде не видел господина У. А отец рассказывал о нем только анекдоты. Скажем, про то, как господин У знакомил отца с пекинской верфью. Разглядывая огромный город с верхней площадки старинной башни Семи Небес, отец спросил: «А какое в Пекине население?» Господин У ответил: «Мы считаем, около сорока миллионов». Отец помолчал. Потом спросил: «А чем еще вы тут занимаетесь?»
- Господин У бывал у вас дома?
- Не исключено. У отца бывали разные люди.
- Неужели никто из гостей не запомнился вам чем-то необыкновенным?
- А что считать необыкновенным? Китайское лицо? В Китае? Большой рост или карликовый, какие-то физические недостатки? Да и почему господин У должен был выглядеть необыкновенно? Правда, люди Железного Драйдена обещали колоссальные деньги за любой намек на внешность господина У. Заметьте, за любой! Невозможно ведь убить всех, кого считают господином У, верно? Один гость отца, впрочем, занимал меня больше других. Тоже ничего необыкновенного - плотный и болтливый. Он даже Черного Ганса пытался разговорить, когда кофейный агрегат стоял еще в кабинете отца. Болтал он обычно на немецком. Черному Гансу, в общем, всё равно, на каком языке к нему обращаются, но запомнившийся мне человек разговаривал исключительно на немецком. Но не думаю, что это был господин У, ведь обращался он к Черному Гансу как к человеку, а господин У никогда бы так не поступил. Искусственное сознание Черного Ганса формировали люди, и пытаться получить от него ответ на серьезные вопросы - всё равно что разговаривать с самим собой. Тем более что главного строителя «Уззы» всё равно убили. По крайней мере, с нами его нет.
- Вы часто проводили время с отцом?
- Как только представлялась возможность.
- И куда ездили? Были у капитана Стеклова любимые места?
- Конечно. Но не в Париже и не в Москве. И Америку он не любил. Зато много экспериментировал: серфинг, дайвинг, прыжки с парашютом, горные лыжи. Любил покопаться в развалинах Мачу-Пикчу, ему это разрешали. В египетских пирамидах всё давно разрыто, в школах это выдают прямым текстом, чтобы гимназисты не бегали прямо с уроков в Гизу, но мы с отцом заглядывали и в страну фараонов. Но чаще всего - в Мексику.
- По приглашению Санти Альвареса?
- Я убежден, что отношения этого человека с моим отцом сильно преувеличены. Как можно знать, с кем рядом окажешься на банкете…
- Кто рекомендовал вас в экипаж «Уззы»?
- Доктор Блиндер. Мой шеф из программного Бюро. Обычная процедура, ничего занятного. Как принято, подаете заявление-заявку и, получив ответ, находите храм-проект под названием «Узза». Торговец вакансиями в комнатке «отдел кадров» выписывает вам направление. Вы относите направление к главному технику и он долго и скучно рассказывает, чем грозит такому вот неугомонному молодому специалисту многомесячное пребывание в замкнутом пространстве. Вы послушно киваете, затем ищете техотдел, где некий волшебник выдает вам список итемов, которые надо срочно доставить в храм-проект: волшебный свиток из медицинского центра, чудесную трудовую книгу, красный диплом и всё такое прочее. Наконец, находите самую большую очередь. «Я только спросить».
- Как вы решаете щекотливые ситуации?
- Мучаюсь бессонницей. Жду, когда само рассосется.
- А на корабле? Здесь, у нас? Каким образом вы расслабляетесь на «Уззе»?
- Дружу с Черным Гансом. Часто болтаю с ним. Мимо кофейного агрегата на второй палубе не пройдешь, после вахты каждому приятно выпить кофе. Если не хочется говорить, Черный Ганс потихоньку шепчет мантры из «Гамлета». «Одиночество есть жребий всех выдающихся умов».
- Он правда помнит анекдоты еще первого экипажа?
- Конечно. Ведь создавался он для Модуля. Честно говоря, мне нравится болтать с Черным Гансом. Он ничего особенного не знает о Чужих, но, по крайней мере, никого ими не пугает. И мантры из «Гамлета» у него всегда с подтекстом. «Он встал, оделся, отпер дверь, и та, что в дверь вошла, уже не девушкой ушла из этого угла». Это щекотливая ситуация, тайтай, или просто несовпадение хаосов?
- Как Черный Ганс относится к учебным тревогам?
- Никак. Зато мышей недолюбливает. Наверное, кто-то из создателей его программ боялся этих тварей. Никакой изоляции у Черного Ганса нет, грызть ему нечего, тайтай, а он боится. Мы, тайтай, мало знаем о природе своих страхов. Скажем, для Канта вопрос о любом знании, в том числе и о страхе, сводился всего лишь к возможности синтетических суждений априори, а для Фихте - к вопросу о сущности человека, но Черному Гансу на старую немецкую философию наплевать, да и я после собачьих вахт слишком устаю, чтобы копать глубоко, понимаете? Такая у нас служба. В семь ноль-ноль - подъем. В восемь ноль-ноль - завтрак. В девять ноль-ноль - построение, подъем флага, развод, проверка отсеков. Потом проверка скафандров - литиевые патроны, аккумуляторы, система охлаждения. Тестирование систем жизнеобеспечения, уборка отсеков. Драишь по мокрому пролету, а роботы Бековича рвут швабру из рук. Они не слышали о старых немецких философах. Они считают, что физический труд - их прерогатива.
кси
«Как вы решаете щекотливые ситуации?»
Вольно было фрау Ерсэль задавать такие вопросы!
Но, если честно, я не знал, что на это ответить. Рассуждения стармеха Бековича окончательно сбили меня с толку. Я и раньше не всё мог объяснить, просто боялся задуматься, а теперь еще воспоминания. Какие-то фразочки в разговорах с коллегами, какие-то намёки в печати… Почему-то моя девушка не любила встречаться с моим отцом. Она говорила, что не любит знаменитостей, они привлекают к себе много внимания, но, кажется, она скрывала что-то. Однажды она улетала из Рима. Эту историю она рассказала мне гораздо позже. Рейсы задерживали, потому что в те дни Италию посещал господин У, а это вызывало нездоровую шумиху. На информационных экранах каждые пять минут возникали варианты портретов Железного Драйдена.
«Приглядись к соседу!»
Глаза, уши, особые приметы.
«Сотрудничайте с безопасностью!»
Одно вроде бы лицо, но ничего конкретного.
Всё, связанное с Железным Драйденом, строилось на слухах и на догадках. Железный Драйден в те годы был чем-то вроде пресловутых мышей с «Уззы»: ловят одну, а вылавливают многих.
«Я хотела позавтракать в «Pedicabo», в монинг-клубе, - пожаловалась моя девушка подсевшей к ее столику паре. Если честно, моя гламурная кисо ни верила тогда в существование Железного Драйдена. Террористы - это же где-то далеко. Это не для нас. Это как Панамский канал, через который, конечно, можно проплыть, но покажите мне человека, который это только что проделал? Гламурные кисо сильны своей непричастностью к мировым событиям. - Может, в «Pedicabo» подают пассерованный топинамбур с одеколонным муссом, - пожаловалась моя девушка, - зато там не пугают этими ужасными рожами на экранах».
«Я - Беппе», - улыбнулся незнакомец.
Он был среднего роста, глаза серые, смеющиеся, благородный лоб.
Ничего более конкретного гламурное кисо не запомнила, зато спутница его врезалась ей в память. С молний тонкой замшевой куртки свисали серебряные замки размером с чайную ложку. Конечно, голубые джинсы, конечно, низкие дорожные туфли. А еще сумочка на серебряной цепи - с книгу величиной. Может, она так хорошо всё это запомнила потому, что спутница Беппе презрительно щурилась на мою гламурную кисо. На ее светлую юбку-карандаш. На чудесную шляпку, белые перчатки. Спутница Беппе явно чувствовала в моей девушке классового врага. Впрочем, замечание моей девушки ей понравилось. Она негромко повторила: «Эти ужасные рожи!» И вдруг фыркнула: «Аристократ на «бугатти» промчись, а ты, пролетарий, иди в лифт помочись!»
Гламурная кисо окаменела.
«Айрис», - представилась итальянка.
Но гламурная кисо окаменела. С нею такое случалось. Когда меня впервые представили ей: «Это наш Александр», она умудрилась спросить: «Это вас так зовут?» А там, в аэропорту «Леонардо» у гламурной кисо буквально язык примерз к нёбу.
Пришлось Беппе вмешаться: «У каждого свой юмор, правда?»
Моя девушка явно ему понравилась. Она, наверное, понравилась ему даже больше, чем сопровождавшая его сучка (определение гламурной кисо). Вожди богатых племен когда-то ели из золотых чашек, это подчеркивало их силу и удачливость, - Беппе чувствовал, что моя гламурное кисо любит порядок и уверенность. От нее несло золотом и комфортом.
«Приходилось вам есть печень муравьеда?»
«Я чуть не описалась, - позже признавалась мне гламурное кисо. - О, Александр! Беппе так это произнес, будто я каждый день вырываю печень у бедных муравьедов. Это ведь животное, да? Или рыба? А его сучка добавила, что сами они уже давно гоняются за одним таким».
К счастью, объявили рейс на Москву.
«Бон шанс!» Они распрощались. Навсегда.
А вечером в новостях первым экраном прошло лицо сучки Айрис, убитой в перестрелке всё в том же римском аэропорту. Айрис и начала перестрелку, увидев спускающихся по трапу гостей. Может, посчитала, что среди них находится господин У. Под замшевой курткой Айрис оказался короткоствольный автомат, а на широком поясе крупные буквы: «Увидишь и обрадуешься!»
Гламурная кисо зарыдала - задним числом.
«Александр, мы могли с тобой не увидеться».
Но Айрис (если ее так звали) гонялась совсем за другой дичью.
«Этот Беппе был настоящий красавец». Странно, после знакомства с моим отцом, моя девушка никогда больше не возвращалась к истории в римском аэропорту.
омикрон
В три ноль-ноль по бортовому времени меня вызвали к капитану.
Такие встречи специально не планируются. Капитан Поляков и я, мы - как солнце и маковое зернышко. Все мои действия изначально вписаны в корабельный распорядок, а действия капитана организует только он сам. Темный китель с золотыми шевронами на рукавах, хмурый взгляд, - я сразу понял, что вызов не принесет мне радости.
«Марсовый Стеклов при…»
Он оборвал: «Обойдемся без доклада».
И спросил: «Как вы развлекаетесь, Стеклов?»
«Имеете в виду повышение профессиональных знаний?»
«Имею в виду обыкновенные развлечения, Стеклов! - Капитан не скрывал раздражения. - Чем вы занимаетесь, когда остаетесь один? Играете в шахматы, в куклы, в двойное бу-бу? - Он прекрасно знал, что я имею право не отвечать на подобные вопросы, а я прекрасно знал, что он имеет право заставить меня ответить на любой вопрос. - Ну? - мрачно поощрил капитан. - Что вы любите, кроме этих дурацких арамейских горок?»
Об арамейских горках я упоминал в Основной анкете. Когда голубой снаряд, запущенный чуть ли не в зенит, начинает трясти и переворачивать, когда весь мир начинает заваливаться куда-то за спину, слабаки седеют в один момент, а когда голубой снаряд с воем рушится в бездну, это выматывает больше, чем долгая ночь с малобюджетной девушкой. Не такое уж дурацкое занятие! Конечно, на Земле арамейские горки особенно не рекламируются, но ведь и настоящий наддув вкорячивают втихую.
«Подруги?»
Я вытянул руки по швам. До меня не сразу дошло, что капитан цитирует невидимый мне текст. Но он сам тут же пояснил:
«Это вопрос из вашей анкеты».
И спросил:
«Зачитать ответ?»
Я неопределенно кивнул.
«Подруги?» - спросил капитан.
И сам себе ответил: «Близкие!»
И сразу продолжил: «Отношения?»
И, конечно, ответил: «Далекие».
«А служебные поощрения?»
«Заложены в памяти кэпа».
Это всё он сам спрашивал и сам себе отвечал.
А точнее, он цитировал анкету, переданную по внутренней связи.
Сперва такая анкета расшифровывается психологами, визируется фрау Ерсэль и, наконец, через Черного Ганса попадает на стол капитана.
«Чем известен капитан Поляков?» - «Спросите у Милы с Третьей авеню». - «Чем занимается Мила с Третьей авеню?»
Капитан Поляков побагровел, но не сбавил тона: «Малобюджетным сексом».
«Кто это подтвердит?» - «Старший техник Цаппи». - «Почему именно старший техник?» - «Ему снятся необычные сны». - «Что в них такого необычного?» - «Спросите у Милы с третьей авеню». - «Да кто она такая, что знает так много?»
Капитан Поляков еще больше побагровел: «Мне продолжать?»
«А много там таких вопросов?»
Зря я об этом спросил.
Минут десять капитан Поляков вываливал на меня всё новую информацию.
Оказывается, за три месяца (по бортовому отсчету) я уверенно побил все рекорды малых и больших дисциплинарных проступков. Черного Ганса называл Серебристым Фрицем, пропускал обязательные лекции навигаторов, а непонятную Милу с Третьей авеню уверенно связывал именно с капитаном Поляковым, при этом совершенно по-своему трактуя сны старшего техника. А еще я считал (так утверждал кэп), что старшего техника (подразумевался Вито Цаппи) неплохо знали ремонтные роботы (ублюдки) стармеха, хотя из приведенного контекста не совсем угадывалось, как именно они его знали. В анкете, которую капитан цитировал, подчеркивалось: неплохо. Но и это было не всё. Фрау Ерсэль, например, оценивалась в моей анкете как овца. А навигаторы Конрад и Леонтьев - как заклиненные…
Капитан, наконец, перевел дух.
К этому времени я несколько успокоился.
Обычная история. Подобные анкеты время от времени рассылаются всем членам экипажа. Инициатива бортовой овцы, извините, бортового психолога. Ничего страшного в вопросах, спонтанно задаваемых особой программой, нет. Вообще ни в каких вопросах ничего страшного нет, пока человек не начинает отвечать. Бывает, люди дерзят или посмеиваются, это понятно, но никогда (капитан Поляков особенно это подчеркнул), никогда еще на борту «Уззы» никто не осмеливался так глупо и дерзко превращать аналитический документ в предмет пустого и изощренного зубоскальства. «Кстати, кто такая эта Мила с Третьей авеню?» - «Не могу знать!» - «А фрау Ерсэль действительно напоминает вам овцу?» - «Не могу знать!»
Капитан кивнул.
В общем, он не нуждался в моих ответах.
«Вашу анкету, Стеклов, - пояснил он, - можно использовать как рвотное».
«Есть три внеочередные вахты!»
пи
«Ганс, откуда у нас на корабле мыши?»
Каким-то образом я связывал их появление с непонятным гневом капитана.
«Наблюдалось ли что-то подобное на других кораблях?»
Черный Ганс налился радостными огнями.
«Санитарное судно «Фотон» - ядовитая памирская гадюка из разбитого контейнера. Сторожевик «Сатурн» - редкие тропические бабочки. И в том и в другом случае вся живность… - как ни странно, Черный Ганс употребил именно это слово, - … погибла сама по себе».
«А оранжерея?» - «Поясни вопрос». - «Экипаж Модуля в нашей оранжерее!»
Чудесный кофейный аромат обволок мягкие обводы кофейного агрегата.
«Деянья тёмные… Их тайный след поздней иль раньше выступит на свет…»
Неожиданная и немыслимая скромность Черного Ганса объяснялась просто: в обозримой истории космического флота подобные случаи никем ни разу не были зафиксированы.
«Тогда с чем связано появление фантомов на «Уззе»?» - «Возможно, с конструктивными особенностями корабля». - «Означает ли это, что мы входим или уже вошли в область Чужих?
Черный Ганс налился теплым огнем. По крайней мере, так мне показалось. Но ответил он не совсем понятно:
«Людей губит осознание первородного греха».
«При чем здесь фантомы в оранжерее?»
«Придумать страх и бояться, человеку это свойственно. - Черный Ганс дружелюбно мигал всеми своими светящимися полосками: - Разбираться следует с азов. Страх не всегда приходит извне».
И пояснил: «Адам и Ева не любили друг друга».
Я промолчал. Когда командиром Модуля становится тайный террорист, проблемы действительно запутываются. Но при чем тут отношения Адама и Евы?
«Думаешь, это можно исправить?»
«Всё можно исправить, кроме Большого Взрыва… - философски заметил Черный Ганс. - Воспользуйся «кротовыми норами», поговори со стармехом Бековичем. - (Я вздрогнул, но Черный Ганс этого не заметил.) - Не могу сказать, зачем на целые часы запирается стармех Бекович в туалете, но видел бы ты, как счастливо лоснится его лицо, когда он выходит из туалета! Смело прыгай в «кротовую нору», отправляйся в прошлое и влюби в себя Еву! Эдем - это недалеко, если хорошенько в себе покопаться. Ветхому Адаму не потянуть против тебя, ты ведь уже бросил на Земле девушку. - (Я вздрогнул.) - Начни с прямых атеистических утверждений. Ничто так не действует на молодых женщин, как нападки на Бога. Big Bang - вот твой шанс! Убеди Еву в том, что она - единственная, а все другие - просто дуры. К тому же их ещё даже нет. Припугни её: рано или поздно они появятся! Убеди Еву в том, что Адам, может, и способен придумать что-нибудь вроде примитивной канализации, но информатика или квантовая механика ему не по рогам. Без подсказок Змея он бы и с Евы не сорвал фигового листка. Заставь первую девушку Вселенной восхищаться звездами.
Вздерни её голову к звездам! Пусть история человечества начнется с любви!»
«Что ты знаешь о любви, Серебристый Фриц?»
Черный Ганс расцвел, как полночное северное сияние.
«Пред тем как властный Юлий пал… Властный Юлий… Могилы обходились без жильцов… - Что-то в нём не схватывалось. - А мертвецы невнятицу мололи… В огне комет кровавилась роса, на солнце пятна появлялись…»
У меня голова разболелась от его бормотаний.
И слова Бековича мучили меня. Я не мог им верить.
Капитан Стеклов и Железный Драйден. Благородного вида господин Беппе и жестокий террорист. Мой отец, командовавший чудом техники - Модулем, и человек, требовавший запрета всех Проектов, связанных с Чужими.
«Обязанность осиротевших близких блюсти печаль, но утверждаться в ней с закоренелым рвеньем - нечестиво…»
Черный Ганс прервал бормотание:
«Поговори с амейсенбёром».
«Ты о докторе Голдовски?»
«А кто еще похож на упитанного муравьеда?»
Ну да, печень муравьеда… «Мы тут за одним охотимся»…
Совсем не обязательно неизвестному человеку по имени Беппе быть моим отцом, даже если у него внешность благородная. Черный Ганс очень к месту припомнил историю о террористе, который забыл наклеить почтовые марки на пакет, однажды отправленный амейсенбёру. В пакете находился чудовищной силы взрывчатый порошок и язвительная карикатура (это выяснили позже): доктор Голдовски с напрочь оторванным длинным и любопытным носом. Проект «Узза» навязан извне, значит, он направлен против человечества. В конце концов, Адам тоже не столько уговорил Еву, сколько воспользовался ее неопытностью. Чужие - они не из Тогучина. Они подрывают нашу экономику, сами оставаясь недоступными, значит, бей их пособников!
К счастью для доктора Джона Голдовски, почтовая служба задержала пакет.
Черный Ганс затрясся от удовольствия. У него было припасено много таких историй.
Однажды в Тунисе на дальнем пастбище наткнулись на мертвое тело, рассказал он. «С мышами это никак не связано». Секретные службы сразу опознали погибшего, ведь они гонялись за ним добрый десяток лет, он входил в число самых близких помощников Железного Драйдена. Рядом с погибшим валялась разряженная винтовка. Возможно, одна из овец случайно наступила на курок.
«Ты не забыл о вызове к ксенопсихологу?»
Я кивнул. Черный Ганс опять затрясся от удовольствия.
«Гламурная кисо планирует на посадочную площадку, - включил он всю свою праздничную иллюминацию. - Гламурная кисо планирует на посадочную площадку в стильном, но архаичном «замбо», держащемся, если честно, только на немецкой обязательности. Ремонтники смотрят на такие машины с подозрением. «Замбо» свистит, скрежещет, его трясет, он не держит нужной дистанции, но на законный вопрос: «Что случилось? Где? Когда? На какой скорости?» - гламурная кисо только надувает пухлые губки. Красота - страшная сила. Она спасет мир, но погубит человечество».
Земная летающая машина ксенопсихолога Вероники тоже, наверное, благоухала нежной жимолостью и была полна всяких кавяйных няшечек, но готов держать пари - масла в ней было только на кончик щупа, шарниры клацали, провода искрили, колодки скребли железом по железу, иначе Черный Ганс так бы не наслаждался. «Страшись, сестра! Офелия, страшись! - тянул он свои мантры. - Остерегайся, как чумы, влеченья, на выстрел от взаимности беги. Уже и то нескромно, если месяц на девушку засмотрится в окно, оклеветать нетрудно добродетель…»
ро
В пять пятнадцать я спустился на нижнюю палубу.
Коридоры грузового отсека мрачными арками уходили вдаль.
Говорили, что отсутствие господина У помешало экипажу эффективно освоить все пространства «Уззы». Но мало ли о чем говорили на борту «Уззы».
Ксенопсихолог Вероника ожидала меня на нижней палубе.
«Где-то здесь хранятся бусы и стеклярус для туземцев».
Обычно такие шутки проходят на ура, но ксенопсихолог даже не оглянулась.
Так же решительно она отвергла мои попытки воспользоваться скоростным лифтом.
«Говорят, только Черный Ганс знает эти закоулки. Ну, может, еще ремонтные ублюдки Бековича, - попытался я завязать разговор, но ксенопсихолога мои взгляды на тайны корабля тоже не заинтересовали. Без нее я бы сразу заблудился в бесчисленных переходах. Все эти титановые колонны, клинкетные двери, раздвижные мостики; казалось, их теневая сторона покрыта сизым налетом какого-то грибка (может, виртуального).
«Черный Ганс редко говорит об этих этажах».
Ксенопсихолог и на этот раз не обернулась. Тогда я окончательно предал Черного Ганса. «Он чокнутый, - твердо сказал я. - Он цитирует «Гамлета», чтобы подчеркнуть уровень моего незнания. Он играет в шахматы с рыжим Конрадом, чтобы намекнуть на его интеллектуальный уровень».
Обычно в таких случаях спрашивают: а каков этот уровень?
Но ксенопсихолог Вероника не спросила. Я видел её плечи, обтянутые зеленой мягкой тканью комбинезона. Видел бедра, обтянутые той же тканью. Каждое её движение волновало меня, вызывало тысячи ассоциаций. И вызывало совсем уж непонятную тревогу: зачем она меня вызвала? Отчитает, как только что сделал капитан Поляков? Спросит, чем я развлекаюсь, оставаясь наедине, и как оказался на борту «Уззы»? Кажется, тут все помешаны на бегстве. Всю жизнь мы бегаем друг от друга. Человечество со дня творения пущено по кругу. Железный Драйден бегает от силовых структур, господин У - от Железного Драйдена. А потом выясняется, что Железный Драйден на самом деле возглавляет Модуль, а господин У напротив - не собирается ступать на построенный им корабль. Да, стармех Бекович знал, как заронить в меня сомнения. В конце концов, захват Лаваля действительно мог быть спровоцирован, чтобы на борт «Уззы» попал еще один террорист…
Но я не террорист!
Я всего лишь марсовый!
«На «Уззе» всё спокойно, - произнес я больше для себя. - На Земле многое мешает, правда? - Ксенопсихолог не обернулась, и я предположил: - Наверное, доктор Голдовски завершит, наконец, свои исследования по реликтовым монополям. Это ведь знаковая работа…»
«…для дураков».
Я решил, что ослышался.
«Наверное, он завершит, наконец, исследования пространственных дыр. Люди давно мечтают мгновенно преодолевать самые невероятные расстояния. - На секунду мне показалось, что я заинтересовал ксенопсихолога. - Доктор Голдовски знаменит. На Земле формулы доктора Голдовски можно увидеть в самых неожиданных местах. Их часто используют как украшение. На Мэдисон-авеню, на Красной площади, на Тибетском базаре, даже на футболках…»
«…для дураков».
Мы остановились у металлической двери.
Больше я не пытался заинтересовать ксенопсихолога.
Она стояла совсем близко, и я затаил дыхание. Меня влекло к ней, но я ощущал непонятный холод. Так смотрят из комнаты на ледяную метель, украсившую окно морозными узорами. Сейчас дверь поднимется, подумал я, и всё придет в норму. Сейчас дверь поднимется и я увижу все те же, как на Земле, как в кают-компании, как в индивидуальных кубриках диванчики, круглый стол, ну, может, овальное трюмо, в котором ксенопсихолог Вероника каждое утро любуется своим ледяным совершенством…
Но дверь поднялась и я увидел белые кучевые облака над узким заливом.
Да, грандиозные медленные белые кучевые облака над темным узким заливом.
Ладно, сказал я себе, сдаваясь. Пусть будет так. Если в корабельной оранжерее идут грибные дожди и там живут бесчисленные муравьи, раздавить которых ничем невозможно, значит, в кубрике ксенопсихолога Вероники тут могут плыть по настоящему небу белые настоящие облака. Конечно, уместнее бы смотрелись уютные домашние кресла, китайские росписи, полки с живой музыкой, коллекции загадочных артефактов, существенных для профессии ксенопсихолога, но уж ничего не поделаешь. Что есть, то есть. Умеренный солнечный свет (это в килевой-то, самой узкой части «Уззы»!) нежно ложился на мелкую рябь узенького заливчика, в котором отражался ажурный мостик, на котором стоял розовый фламинго.
Поднимаясь по мостику, я машинально протянул руку.
Сквозь голографическое изображение рука проходит свободно, она никогда не встречает препятствий, ну разве что на долю секунды свет ломается, как в колеблемой воде, но, вытянув руку, я с ужасом натолкнулся на живые тугие перья, и птица изумленно и оскорбленно вскрикнула.
Настоящее проходит шаг за шагом, сказал бы китаец Лай.
Экран (наверное, всё же экран… не может тройной борт корабля оказаться столь прозрачным…) в каюте ксенопсихолога был огромен. Мы буквально повисли над медленными течениями черной бездны, над неподвижной, перевернутой над нами звездной рекой - безбрежной, размазанной, как чудовищные зарницы. А приглушенный солнечный свет всё равно падал неизвестно откуда, и темная вода нежно поблескивала, и медленно вставали над головой грандиозные белые облака.
Coma Berenices…
О чем она сейчас спросит?..
О моем отце? О господине У? О том, как я представляю себе Чужих?
Краем глаза я видел в воде странно увеличенное отражение ксенопсихолога.
Она медленно развела молнии зеленого комбинезона, и он мягко упал на пол к ее голым ногам. Всё происходило в тишине. Она не просила меня отвернуться. И лишь потом опять пошел мерный, ни на секунду не стихающий гул, похожий на накат невидимого океана. Может, это гудело мое сердце. Не знаю. И еще я видел крошечное тату на левом бедре Вероники - китайский иероглиф на счастье.
Братья… Предел знания… Большой разум… Путь терпения… Раздвинутая решетка…
Гламурная кисо («…ты ведь уже бросил на Земле девушку…») долгое время целовалась с закрытым ртом, но потом многому научилась. («…Эдем - это недалеко, если хорошенько в себе покопаться…») Мысли в моей голове смешались. До меня дошло, наконец, что вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдией, чудовищно долгой прелюдией к этому вот узкому заливчику, каким-то образом занявшему килевую часть «Уззы», к звездному провалу под нами, к переодевающейся женщине, к оскорбленному фламинго на мостике…
Я был полон самых странных подозрений…
На Земле гламурные кисо проводят жизнь среди цветов, ковриков, затканных веселыми котятами, среди чудесных шелковых сердечек, крылатых ангелочков, ручных зверей, картин, написанных светящимися ночными красками, а здесь…
Сюда, наверное, и мыши не забегают…
Голое плечо Вероники отливало оранжевым ровным цветом. Не знаю почему, но я решил, что это естественный цвет её кожи. А крошечное тату еще раз мелькнуло и исчезло под коротким китайским халатиком. Возможно, он был подарен Веронике господином У. Почему нет? Сейчас, решил я, она заговорит о бездне - уж слишком страшно выглядели притягивающие мой взгляд пылающие звездные провалы…
Где-то вдалеке (так показалось) взвыли сирены.
Грохоча башмаками (тоже вдалеке), разбегались по постам аварийные команды.
А может, подумал я, прислушиваясь к жуткому всё нарастающему вою сирен метеоритной опасности, мы правда не получали никакого Послания? Может, всё это придумано, всё это инсценировано какими-то людьми, тем же доктором Голдовски или господином У, решившими, наконец, растолкать жирное, засыпающее человечество?
Сирены выли уже на всех уровнях корабля.
Может, кто-то действительно вздернул человечество под уздцы над пропастью?
И теперь, включенные в тайный заговор, мы попросту кружимся где-нибудь на орбите Плутона, надежно укрытые в его тени? И нет никакой цели, кроме как привести в ярость человеческий муравейник?
«Узза» содрогнулась от чудовищного удара.
Спокойствие цивилизации достигается неординарными мерами.
Меня бросило на камни, боль пронзила руку. Вода залива всколыхнулась, отражение мостика и розового фламинго размылось, но звездный провал оставался всё тем же - он манил, он засасывал. Какой величественный обман, успел подумать я. Придумать Чужих и через сеть многочисленных станций, разбросанных вокруг Земли, отправить Послание на Землю, создать нужную иллюзию, «расшифровать» чертежи, насильно повернуть человечество лицом к космосу!
Я медленно плыл над засасывающими провалами в вечность.
Я не спускал глаз с ксенопсихолога Вероники - счастливых глаз ничтожного карлика.
А она, завязав, наконец, чудесным бантиком пояс китайского халатика, подняла голову и, встряхнув своими золотистыми волосами, спросила:
«Почему вы так много обо мне думаете?»
Часть вторая
ЧУЖИЕ
сигма
Полная тьма.
Ничего в ней не было.
Даже меня в ней больше не было.
Только тьма и боль, которую ничем не прогнать.
С того мгновения, когда на нижней палубе взвыли первые аварийные сирены, прошла вечность. А может, несколько вечностей. Я никак не мог понять, как следует исчислять вечности. Два чудовищных удара, с интервалом в три минуты, до основания потрясли громаду «Уззы».
«Почему ты не принял место в лабораториях Заксена?»
Да потому что представить себе не мог, что тьма бывает такой враждебной.
Потому что никогда не догадывался, что никому уже не придется жить, как жили до Большого Взрыва.
«Аварийные зонды!»
Тьма стремительно отступала.
«Запуск!»
«Запуск!»
«Запуск!»
«Запуск!»
Я видел «Уззу» со стороны - гигантский, обожженный до синевы утюг.
Я видел «Уззу» извне - из глубочайшей невыразимой тьмы. Над «Уззой» недавно глумились страшные силы. Нижнюю палубу вывернуло, как железную розу, штопором закрутило килевой выступ. Из невидимых щелей выдувало сиреневые газовые хвосты, в них крутились бесформенные обломки. Пламя, как личинок, вылизывало людей из оплавленного железа, но шли, уже шли в огонь непоколебимые механические ублюдки стармеха Бековича и, рассеиваясь в пространстве, сиреневые газовые хвосты на глазах тускнели, снова погружая мир в потрясающую боль-тьму…
тау
«Когда я шила, сидя у себя, принц Гамлет - в незастегнутом камзоле, без шляпы, в неподвязанных чулках, испачканных, спадающих до пяток, стуча коленями, бледней сорочки и с видом до того плачевным, словно…»
«…был выпущен из ада…»
«…вещать об ужасах…»
Coma Berenices…
Звездные скопления…
Они разбегались за пределы видимого мира…
И давил, давил, накатываясь, мерный ровный гул, сквозь который прорывались звуки… или то, что казалось звуками…
«Ганс…» - «Да, принц…» - «Я ничего не вижу…» - «Наверное, принц, это такое заболевание…» - «Какое заболевание? У меня даже глаз нет…» - «…вещать об ужасах…»
Я заполнил собой всё пространство. Я сам был пространством, облаком, пылью. «Узза» пронизывала меня - сизое, обожженное в огне веретено. Нет, она разглаживала меня, как перекаленный утюг, великий не только массой.
«Вернуть зрение - вернуть боль…»
Меня медленно разворачивало и несло невидимыми течениями.
Я не знал, как я выгляжу. Я не знал, как далеко я распространился: вечный ужас карлика - оказаться вдруг большим, чем есть…
«Ганс!» - позвал я.
Но Черный Ганс больше не отозвался.
Наверное, пересчитывал бусы и стеклярус для туземцев.
ипсилон
«В гелиотроповых вспышках молний летучих…»
Сталкивающиеся галактики, абсолютная копия мышек, разбрасывающих звездные хвосты на зеленом шелке под длинными пальцами ксенопсихолога Вероники, теперь занимали большую часть видимого мною мира.
«Почему вы так много обо мне думаете?»
Я слышал ровный голос ксенопсихолога Вероники.
Но я не знал, надо ли мне отвечать. Я еще не привык к новым масштабам.
Я чувствовал, что занимаю непомерную часть мира, может, я сам уже был миром. Может, этот мир и есть Чужие? - мелькнуло во мне. Но без прежнего обжигающего интереса. Скорее, констатация факта, вспышка, ничего не осветившая, кроме подвалов моего почти уже не существующего сознания.
Я пытался понять, что я чувствую и чувствую ли?
Почему ненависть к чудесам заставляет нас так страдать?
Почему неистребимое влечение к чудесам толкает нас на край мира?
«Приходилось вам есть печень муравьеда?»
Я чувствовал Веронику где-то рядом. Ледяной холод галактик был её холодом, ее недоумением. «Почему вы так много обо мне думаете?» Человек бы так не спросил. Но разве ксенопсихолог Вероника не человек? Она летела с нами - с самой Земли. Ее рекомендовал сам господин У, так говорили. Правда, господин У загадочно исчез, его не оказалось на борту, зато командиром Модуля оказался Железный Драйден.
Я перебирал факты как чётки.
Я ничего не чувствовал, кроме медленно рассеивающейся боли.
И почему-то я знал, что пока эта чудовищная боль-тьма совсем не уйдет, моя девушка, оставленная на Земле, будет плакать и плакать, сняв очки, огромные, как у летчика-истребителя.
«Ты делаешь это напрасно, - будет плакать она. - Ты делаешь это напрасно…»
Наверное, Бекович прав: нас не ждут. Нас нигде не ждут. Мы просто всё придумываем. Голос ксенопсихолога Вероники (или мне так казалось) кипел в мрачном шипении электрических разрядов, его передергивало как вырожденную нейтронную жидкость. «Почему вы так много обо мне думаете?» Любая подвижка, самое ничтожное оседание моей мысли высвобождало чудовищную, невероятную боль, отражающуюся, как свет, от искореженного массива в прах разнесенной «Уззы».
«Рост жизни не в одном развитье мышц. По мере роста тела в нем, как в храме, растет служенье духа и ума…»
Я простирался в пространстве, клочьями многих сброшенных оболочек отмечая свой крестный путь.
фи
«Какой ужасный фэн-шуй!»
хи
В звездных ореолах, в коротких блестках, в световых смещениях пряталось всё, чем я прежде жил. В сверкающих ореолах, световых блестках, смещениях пряталось всё, чем я мог дальше жить. И неважно, пылевое я облако или целая галактика, а может, что-то гораздо, гораздо, гораздо большее; неважно, чем порождалось волшебное взрывчатое сияние волос Вероники - спасительной ложью господина У или убивающей истиной моего отца…
Coma Berenices…
«Дайте мне материю, и я построю из нее мир…»
«Дайте мне материю, и я покажу, как можно создать живую гусеницу…»
Гламурная кисо там, на Земле, плакала, поняв, что её чудесные кавяйные няшечки больше ничего не значат. В чудовищных отсветах, озаряющих самые темные углы моего сознания, дожаривался третий экипаж «Уззы» - первые, как мне всегда хотелось думать. Я видел (или так казалось) бездонную тьму, в которой бесчисленно вспыхивали огни. Я видел (чувствовал) кают-компанию, в которой, как в стальной банке, намертво заварило капитана Полякова и «небольшую медведицу».
пси
«Обнимите меня, тайтай». - «Разве у нас больше нет моральных принципов?»
омега
Статус: сброшен.
дигамма
Теперь «Узза» походила на темную угловатую комету, широко раскинувшую два чудовищных сиреневых хвоста на сияющем фоне сталкивающихся галактик, будто сбежавших с вышивки ксенопсихолога.
«Дуб повалило молнией».
Пространство глядело на меня мерцающими провалами.
Я всегда знал, что буду самым последним, кто, возможно, столкнется с Чужими, но ведь это мне был задан вопрос: «Почему вы так много обо мне думаете?»
Звездный ветер… Ржавчина медленного огня… Темные скважины туманностей…
Я плыл и плыл сквозь оплавленное сознание…
стигма
Чужие?
хетта
«Как знать?»
сан
Coma Berenices…
шо
«Он человек был в полном смысле слова…»
Звездные россыпи нежными светящимися языками вкатывались в перекрестья ломающихся лучей - намертво промороженных, полных такой страшной тьмы, что в ней даже ад не угадывался.
«Что такое ад?» - «Когда совсем плохо». - «Разве ты еще не в аду?» - «Хотите сказать, будет еще хуже?»
Я не знал, что ответить. Я не знал, что звучит во мне.
Боль медленно отступала, и я всё внимательнее прислушивался к кипящему миру.
Фламинго на резных перилах узкого мостика… Узкий залив, почему-то вмещающийся в килевую часть «Уззы»… Coma Berenices… Золотистая вечность, угадывающаяся в черной воронке…
Стармех Бекович был неправ…
И капитан Стеклов тоже был неправ…
И неправы были господин У и доктор Голдовски…
Все ждут возвращения. Все отчаянно ждут возвращения. В прошлое или в будущее - неважно. Мир замкнут. Мы никогда не будем жить, как до Большого Взрыва, но все мы ждем возвращения… Кто бы на самом деле ни отправил нам Послание, прав был только он…
Братья…
Предел знания…
Большой разум…
Путь терпения…
Раздвинутая решетка…
«Ба-цзе принимает зятя…»
«Помоги мне!» - взмолился я.
И снова услышал гул рассеивающейся Вселенной.
Звездные мышки с жадным любопытством тыкались друг в друга раскаленными носами, откидывали чудесные длинные хвосты, заливали пространство огнем, полным сладкого яда. С чего мы взяли, что Чужие должны обживать планеты? Зачем им крошечные планеты, когда есть весь мир? Они же не из Тогучина. С чего мы взяли, что почему-то боимся тьмы? Просто мы еще не привыкли к собственным масштабам. Просто мы еще всплываем в самих себе, как из бездны…
Это щекотливая ситуация?
Волосы Вероники медленно закручивало ходом времени.
коппа
«Не страшно ль, что актер проезжий этот в фантазии, для сочиненных чувств, так подчинил мечте свое сознанье, что сходит кровь со щек его, глаза туманят слезы, замирает голос…» Чем невнятней звучал в общем ровном гуле незнакомый рассеивающийся голос ксенопсихолога Вероники, тем нестерпимей охватывала меня боль.
Я был всего лишь крошечным пузырьком, раздувающимся в пространстве.
Я был крошечным пузырьком, порождающим новый мир.
«Почему вы так много обо мне думаете?»
Кажется, теперь я знал, что ответить.
сампи
Вероника Стрешнева (28 лет, ксенопсихолог).
Бортовое время 11.00.
Результаты тестирования:
(файл вырезан)
|
