Забор Виктор Поповичев
#
Виктор Поповичев
Забор
- Дядь, дай двадцать копеек.
Грустный худенький пацаненок в вельветовой курточке с белым подворотничком смотрел на меня и теребил грязными руками хлопчатобумажную кепку с пластиковым козырьком.
- Зачем тебе? - спросил я.
- Кукурузных хлопьев куплю.
- А почему у родителей не попросишь?
- Нет у меня никого, в интернате живу. - И, продолжая тискать кепку, носом дернул, того и гляди заплачет.
Я не выдержал и расхохотался. Однако дал ему двугривенный и легкий подзатыльник. Он схватил монетку, поблагодарил, надел кепку и убежал. А я приник к щели в заборе, за которым желтели корпуса интерната. Когда-то в стенах этого заведения текло мое детство. Ничего, казалось, не изменилось: двери парадного, исписанные женскими именами, все так же хлопали, впуская и выпуская школьников; загаженный голубями гипсовый пионер с отломанной рукой стоял посреди клумбы, бывшей, правда, в мою бытность фонтаном.
- Дядя, очень мороженого хочется, - услышал я и обернулся. Система продолжала работать.
Это был другой вымогатель, но такой же щупленький, глаза печальные и влажные. Дал и ему монетку…
Когда-то и меня старшеклассники посылали стрелять гривенники, как самого хилого и жалкого. Самыми добрыми были старушки и молодые матери, особенно если с ребенком на руках. А я еще и слезу мог пустить самую натуральную. Помнится, одна сердобольная женщина дала мне пятерку, а сама заплакала навзрыд и все какого-то Кольку проклинала.
Прислонившись к забору, я ждал третьего вымогателя. Он обязательно должен прийти. Интернатские знают: добрый человек до трех раз ныряет в карман за мелочью, но в четвертый, как правило, может и осерчать. А забор серый, как стены в привокзальном сортире. Сколько раз его поджигали, чтоб в теплое время года выскакивать на улицу и гонять по расчерченному па квадраты асфальту банку из-под гуталина, для веса наполненную песком. Такие же квадраты и асфальт во дворе интерната, но мы летели сюда, за забор, чтоб мешать прохожим. И странное дело, неписаные интернатские законы запрещали вымогательство гривенников, пока не восстановят забор. Но его вновь отстраивали, и опять разрешалась охота на добросердечных людей, вернее, на их гривенники.
- Дяденька, ро-одненький…
- Как звать-то тебя, соплюха? - спросил я аккуратно одетую девочку с белыми бантиками в рыжих волосах, выставившую перед собой ладошку ковшиком.
- На-астенька, - жалобно пискнула она. - Дя-день-ка, ро-одненький…
- Ловко у тебя получается, - похвалил я. - Жалостливо.
- Сосучих конфеток хочется покушать.
- Зови сюда всех, кого увидишь. - Я поднял авоську и постучал по ней ладонью: - Конфеты, пряники, жареные семечки. Ну, чего стоишь? Беги за ребятами.
- А ты не шутишь? - спросила она, опустив руку. Я погрозил ей пальцем и вытащил из авоськи пряник:
- Прошу вас, мадемуазель. Отведайте гостинца из Тулы.
Минуты через полторы подошли двое подростков. Тот, что повыше, достал из кармана записную книжку, перелистнул страницы и пристально глянул мне в лицо:
- Вроде он.
- Привет, Фомин! - крикнули они вразнобой. Подошли ближе. - Проведать решил?
Они показали мне страницу в записной книжке, где была приклеена моя фотография.
- Женькой меня зовут, - представился долговязый, пряча записную книжку. - А его - Петькой… Думали, опять кто-то пацанку пряником заманивает. В прошлом году хлюст один такую, как Настька… Приставать начал. Отоварили его, козла вонючего. Как живешь?
- А зачем тебе моя фотка? - поинтересовался я.
- Забор поджигал?.. Поджигал. Вот и храним твою личность для истории.
Конечно, я не стал им объяснять, что и не герой я вовсе. И забор проклятый поджигал по принуждению. Дознались учителя. На педсовет вызывали, хотели из школы турнуть, но вступилась учительница по литературе… Лучше и не вспоминать, как униженно я просил на педсовете разрешения доучиться.
- Понятно, - сказал я. - Как вы-то живете? Лошадь жива? Да вы возьмите, - протянул авоську. - Для вас купил. Проездом здесь. Дай, думаю, заскочу, хоть одним глазком гляну на дом, в котором кантовался.
Петька взял авоську и пошел к воротам. Женька потащил меня к автобусной остановке. Я угостил его папиросой. Закурили.
- Лошади нет. - Он затянулся, пустил дым тонкой струйкой. - Сдохла два года назад. Теперь хлеб на машине возят. Серегу-повара застал?.. Вытурили. С десятиклассницей в кладовке застукали.
Я слушал интернатские новости, а думал о своем житье-бытье. Непреодолимая стена отгораживала мой нынешний мир от того, в котором живет Женька. Наверное, и Женьке сейчас кажется, что стоит выйти из-под опеки учителей и воспитателей, как откроется дорога в чудесную, наполненную радостями страну всеобщего счастья и благоденствия. В свое время и я ждал свободы, независимости. Возможности тратить деньги, которые буду зарабатывать. Однако новый мир, открывшийся мне за воротами интерната, оказался запутанным, и зловещим, и непонятным. Я и сейчас иногда тоскую по интернатской полуголодной жизни, по интернатским законам, карающим жадных, лжецов и предателей…
- Чего ты, говорю, к директору не хочешь зайти? - толкнул меня Женька. - Он радуется, когда кто-то из бывших интернатских к нему заходит. Пошли. Картинки посмотришь. У нас в вестибюле местные художники выставку устроили. Есть клевые картинки. Идем?
- Не хочется, - отмахнулся я. Протянул ему пачку папирос.
Он без церемоний сунул ее за пазуху.
- Кормят как? - спросил я.
- Жить можно… Настька! - крикнул он и ударил кулаком по алюминиевой стене павильона. - Иди сюда.
Девчушка подошла. Улыбнулась, глядя на Женьку.
- Чего подслушиваешь? - спросил он строгим голосом.
- Я тебе семечек принесла. - Она протянула Женьке кулачок.
- Клюй сама… И иди, дай нам поговорить.
- А он на мне жениться будет! - похвасталась Настенька, нисколько не испугавшись строгого голоса, и погладила Женьку по плечу. Повернулась ко мне, склонила головку набок и язык показала: - Бе-е-е…
- Ножницами отстригу, - притворно нахмурившись, пригрозил Женька, незаметно подмигнув мне.
- Платье мне купит, как у Марии Степановны, и жинсы, и банты с голубыми цветочками! Правда, Женек?
- Обязательно. Выйду на волю и устроюсь на работу - все куплю.
Он посадил Настеньку на колени, достал из кармана гребешок и начал причесывать и без того аккуратно уложенные волосы девчушки. Движения его рук были осторожными, плавными.
- Побегу я, - сказала Настенька, слезая с колен. - Разговаривайте. - И вприпрыжку к интернатским воротам. Но вдруг остановилась и, обернувшись, махнула рукой. - Женек, я тебя подожду! - крикнула, улыбаясь.
- Буду надеяться, - сказал Женька, глядя на меня. Мы немного помолчали. Потом поговорили о погоде, о чем-то еще, не имеющем отношения к интернатской жизни. Я уже собрался уходить, как в павильон влетел Петька. Переглянувшись с Женькой, он протянул мне мою авоську, в которой что-то лежало.
- Бери, бери, - сказал Женька. - Это тебе. Подарок от нас.
Они ушли. В свертке оказалась бутылка из-под болгарского соуса, в бутылке - бензин. Я сунул «подарок» под лавку и вышел из павильона. До моего отъезда оставалось чуть меньше часа.
Шагая на вокзал, я думал о заборе. Яснее ясного был для меня смысл «подарка». Но мое детство кончилось. И я знаю, что не всякую преграду можно уничтожить огнем.
- Мужик… Стой! - Выскочивший из подворотни подросток торопливо натягивал кожаные перчатки. - Трехи не найдется?
- Местная мафия, - усмехнулся я, сунув руку в боковой карман пиджака. - Ну?.. Чего остановился? Подходи ближе… Сколько тебе отстегнуть?
- Треху гони! - крикнул он, оглянувшись на стоящих в подворотне товарищей.
- Еще раз гавкнешь, замочу. - Я, чувствуя прилив крови к лицу, шагнул к нему, продолжая держать правую руку в боковом кармане пиджака.
- Шустер, - сказал подросток, попятившись. - С ржавчиной ходишь. Потому, значит, и смелый.
Я усмехнулся и пошагал своей дорогой.
- Попадешься еще! И перо не поможет! - крикнул кто-то мне в спину.
Но я не оглянулся.
|
