Охота на льва. Русская сова против британского льва! Дарья Плещеева
        Дмитрий Станиславович Федотов
        Другая Россия
        Петр Аркадьевич Столыпин не погиб 1 сентября 1911 года. Пистолет убийцы дал осечку. Но это, тринадцатое по счету, покушение на премьер-министра переполнило чашу терпения императора, и он повелел создать специальную Службу охраны высшей администрации - СОВА, призванную остановить бесконечную череду покушений на первых лиц государства. Однако это явилось только началом! Спустя полгода сотрудники СОВА вышли на «британский» след - разветвленную шпионскую сеть, сплетенную секретной службой МИ-6 Соединенного Королевства, одной из главных задач которой являлось во что бы то ни стало втянуть Российскую империю в войну против германского рейха. Но благодаря умелым и решительным действиям «совят» планам этим осуществиться было не суждено!..
        Дарья Плещеева, Дмитрий Федотов
        Охота на льва. Русская сова против британского льва!
        Пролог
        Август - сентябрь 1911 года. Киев
        Утром двадцать девятого августа в кабинете начальника Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка подполковника Николая Николаевича Кулябко зазвонил телефон. Это техническое новшество появилось в столице Малороссии сравнительно недавно, лет пятнадцать назад. Но телефон уже прочно вошел в обиход киевлян и стал повседневной необходимостью. А всего полгода как была проложена и заработала междугородная линия Петербург - Киев. Конечно, первыми выход на «межгород» получили правительственные учреждения.
        Кулябко уже привычно снял наушник и крутнул ручку коммутатора.
        - Слушаю, - произнес он в микрофон.
        - Добрый день! - раздался в наушнике приятный голос «телефонной барышни». - Вы начальник отделения по охранению общественной безопасности и порядка?
        - Да. Подполковник Кулябко у аппарата.
        - Вас вызывает Санкт-Петербург. Абонент номер К-28 - 03. Будете разговаривать?
        Николай Николаевич нахмурился.
        - Я не знаю, кто это, но… соедините, пожалуй.
        Некоторое время в наушнике слышен был только треск помех, а затем раздался голос, который Кулябко предпочел бы не слышать никогда:
        - Со здоровьицем, Николаша. И с праздником великим!
        Подполковник открыл рот, но не смог выдавить ни звука - горло перехватило. То ли от страха, то ли от гнева. Он прекрасно запомнил этот просторечный говорок, впервые услышав его летом 1907 года, накануне назначения на новую должность в Киев. Тогда свояк, Александр Иванович Спиридович, посоветовал «для успокоения нервов и подтверждения будущего» посетить дом «святого старца» на Гороховой улице. Кулябко хмыкнул, но поехал. Пробыл он там не более пяти минут. «Старец», окинув (тогда еще) капитана Кулябко пронзительным взглядом, бросил: «Вижу, метишь высоко, Николка. А допрыгнешь ли?.. Ступай с Богом!»
        И вот теперь снова этот голос!..
        Да, праздник есть - Ореховый Спас, но ведь не его имел в виду «святой старец», ох, не его…
        - Чего молчишь-то, начальник? Али не признал?..
        - Признал… - выхрипнул наконец подполковник. - Чем обязан?
        - Да ты не трясись там, Николка. Я же добра тебе желаю, молюсь за душу твою грешную. Потому и спишь ты пока спокойно. А ну как не станет меня?..
        - С чего бы?..
        - Шутю я, шутю. А вот тебе, Николка, нонче не до шуток. Слыхивал я, что Папа с Мамой и дочками старшими к тебе в Киев едут?
        - Едут…
        - Во-от! Стало быть, и забот тебе полон рот плывет?
        - Естественно. К чему вы клоните? - Кулябко заметно разозлился. Все-таки злость лучше, чем страх.
        - Ты не серчай, Николка. Не о себе забочусь, о душах заблудших… - построжел голос на том конце провода. - А речь я к тому веду, что заботой больше, заботой меньше - тебе ж без разницы?
        - Допустим. Хотя смотря какая забота…
        - Так вот я и говорю, сними с себя одну заботу, глядишь, и другие полегчают. Папу-то с Мамой и детками ихними пуще глаза стеречь надобно. А еще министров там всяких прочих - пропасть! Так ты, Николаша, прыти-то чуток поубавь, да про одного забудь немного…
        - Это про кого же?
        - Али не догадываешься? Фуй, какой!.. А припомни-ка, про кого тебе свояк-то твой сказывал? Кто самый главный возмутитель спокойствия государева? Кто людям жить не дает спокойно? Вспомнил?..
        У Кулябко вторично застрял в горле ком, но он неимоверным усилием пропихнул его дальше и выдавил:
        - Да…
        - Вот и славно. А теперь - забудь. Про него теперича другие люди думать будут.
        - Ну а вам-то с этого какой резон? - не сдержался подполковник, потому как внутри у него уже вспыхнул пожар ненависти и презрения к мерзкому человечишке, возомнившему себя равным императору. Конечно, Николай Николаевич и сам недолюбливал государя, хотя и не смог бы, случись такое, внятно объяснить неприязнь. Здесь скорее сказалось авторитетное влияние свояка, чувствовавшего себя в высших политических кругах как рыба в воде. Но то мнение разных князей, графов и прочих сильных мира сего, а тут какой-то сибирский босяк. Ведь ни в какие ж ворота…
        - Мой резон всегда при мне, Николка, а знать про него тебе и вовсе не с руки. - Голос в наушнике лязгнул металлом. - А люди, что просили о малости, не чета ни мне, ни тебе. Ты, главное, не мешай им, Николка. Ну, прощевай! С Богом!..
        Подполковник почти механически повесил наушник обратно на крючок, крутнул ручку коммутатора, давая отбой связи, и обхватил большими руками изрядно поседевшую голову. На душе, если честно, скребли кошки, во рту появилась неприятная горечь.
        - Чтоб ты сдох поскорее! - с ненавистью произнес Кулябко в пространство и заставил себя раскрыть папку с рабочими бумагами, которые ему подготовил накануне расторопный секретарь.

* * *
        В этот же день около двух часов пополудни по Киеву поплыл разноголосый колокольный звон. Великое событие ожидалось всего через четверть часа, но город еще прихорашивался, и на самом Крещатике по фасаду городской думы, там, где недавно надстроили третий этаж, ползали монтеры, доводя до совершенства вензель из электрических лампочек. Это было хитрое переплетение инициалов «Н» и «А» - «Николай» и «Александра». Прочие каменные здания на центральных улицах Киева также были иллюминированы.
        На видных местах стояли гипсовые бюсты и портреты их императорских величеств и императора Петра Великого, и всё, что можно было увить гирляндами из зелени, - увили; всё, что можно было задрапировать бело-сине-красными материями, - задрапировали.
        Сложнее обстояло дело с вокзалом, куда должен был прийти царский поезд. Старый вокзал, в свое время - роскошный, за более чем тридцать лет перестал соответствовать новым требованиям и был разобран. Какое-то время киевляне и приезжие довольствовались временным зданием в ожидании нового великолепного вокзала, и проект его дума уже утвердила, но принимать государя императора со свитой пришлось все же в неподходящей обстановке, и это городские власти раздражало. Кроме всего прочего, непросто было наладить охрану, а неподалеку стояли железнодорожные мастерские, где трудилось под три тысячи человек. А рабочие - такой народ, от которого после 1905 года можно ждать всяких неприятных выходок - и неприличных выкриков, и настоящих демонстраций. Руководству мастерских в приказном порядке предложили распустить опасных пролетариев по домам - пусть уж отдыхают по такому случаю.
        На длинном перроне толклась огромная почетная делегация встречающих, там же держали наготове гимназистов и гимназисток - самых хорошеньких, в белых пелеринках, с белыми бантами в косах. Подросткам раздали цветы и строго наказали стоять смирно и не мять букеты. Вдоль всего Крещатика также стояли ученики и учителя всех киевских школ, составив живой коридор вплоть до Царской площади, где государь император должен был открыть памятник своему деду, Александру II Освободителю.
        Встречающие волновались - не упущено ли чего в церемониале встречи. А гимназисты шептались - всем было любопытно посмотреть на царский поезд, устроенный совсем не так, как обычные: первый вагон занимала электростанция. И не в каждом-то киевском доме горело электричество, а тут - поезд с двумя сотнями новомодных светильников. Кое-кто из гимназистов рассуждал, почему в голове поезда вторым поставлен багажный вагон: ясно ж и младенцу, на случай, коли революционеры подложат бомбу под рельсы; чемоданы взлетят к небесам, а царская семья уцелеет. О том, что пострадает прислуга, для которой предназначен третий вагон, гимназисты как-то не подумали. Опять же - телефон. Собственная телефонная связь в поезде - да до этого ни один французский режиссер не додумался бы! (Гимназисты бегали в «Электробиограф» на Крещатике смотреть «Экскурсию на Луну» и полагали, что знают о технике завтрашнего дня решительно всё.)
        Девочки же гадали, во что будут одеты великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна. Детей царского семейства обычно одевали одинаково, без особой роскоши, и гимназистки, у которых были фотографические карточки (государь с государыней сидят, пятеро детей живописно расставлены вокруг), предполагали, что Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна будут по случаю хорошей погоды в простых соломенных шляпках, белых блузках под горлышко и длинных светлых юбках.
        Ровно в два часа дня к перрону Киевского вокзала медленно подошел царский поезд, имевший благородно-элегантный вид: темно-синие вагоны на черных тележках, с тонкой золотой отводкой по контурным линиям и по узким штапикам, закрывающим стыки металлических листов. Гимназисты гадали, в котором из двенадцати вагонов едут их величества, и даже составляли стремительные пари. Угадали те, кто поставил на седьмой и восьмой вагоны.
        Первыми вышли министр императорского двора, он же - командующий главной императорской квартирой, барон Фредерикс, начальник охраны, гофмаршал, лейб-медик, потом из шестого, «дамского» вагона - фрейлины и камеристки ее величества.
        Гимназисты и гимназистки вытягивали шеи, чтобы поскорее разглядеть их величества. Наконец государь под руку с супругой появились на перроне, грянуло «ура!», киевский городской голова Ипполит Николаевич Дьяков, взмокнув от волнения, приступил к приветственной речи. Подростки чувствовали себя немного обманутыми - государь оказался ниже ростом, чем им хотелось бы, а уставшая после долгого пути государыня имела очень недовольный вид. Только юные великие княжны соответствовали ожиданиям - они оказались прехорошенькими, даже лучше, чем на карточках, и весело оглядывались, перешептывались с фрейлинами, почти как гимназистки.
        Дьяков долго и заковыристо говорил о полувековом юбилее отмены крепостного права, рассыпался в комплиментах покойному Александру II Освободителю, памятник которому, укрытый парусиновым чехлом, ждал на Царской площади. Свита - почтенные осанистые господа, главным образом пожилые, одетые почти одинаково, кто в белом кителе, кто в темном пиджаке - терпеливо ждала завершения речи. Гимназистам и на ум не брело разглядывать эти суровые или же брюзгливые физиономии. А меж тем на одну стоило бы обратить внимание.
        То был не старый еще господин в кителе и фуражке, стоявший наособицу, словно бы свитские желали показать ему свое недовольство. Глубоко посаженные темные глаза под нахмуренными бровями, большие подкрученные усы, бородка с проседью - все самое обыкновенное, и мешки под глазами вполне соответствовали возрасту, а разглядеть регалии на кителе гимназисты не могли. Мало ли какого чиновного дедушку привез с собой государь?
        А то был российский премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин.
        Столыпин чувствовал себя неважно. Киевское солнце, в конце августа все еще жаркое, раздражало его; портфель из черной кожи с бумагами обременял руку; ночью случился приступ допекавшей в последнее время стенокардии. Премьер-министр не выспался и смертельно устал. Он уже почти жалел, что отправился в это путешествие, можно было и в столице найти возможность для приватной беседы с государем, невзирая на обстановку. Александра Федоровна не могла простить Столыпину стремления изгнать из Санкт-Петербурга ее любимца «святого старца» Распутина, но вдовствующая императрица Мария Федоровна, дама с характером еще более сильным, чем у нынешней, имевшая огромное влияние на сына, как раз была на стороне премьер-министра и благословила эту поездку. И вот он, вместо того чтобы отдыхать и лечиться в своем любимом Колноберже, под Ковно, потихоньку благоустраивая имение и доводя до идеального состояния, а также по несколько часов в день трудясь над своими проектами, едет в столицу, оттуда - в Киев. Да еще недомогание, совершенно несносное для человека, который смолоду был бодр и любил физические упражнения…
        - Трата времени, бездарная трата времени, - негромко сказал Столыпин.
        Времени и так недоставало. Щеголеватый юный офицер, услышав, покосился и тут же отвернулся. Брал пример со старших по званию, негодник. А старшие, ловкие интриганы, уже поняли, что государь рад бы избавиться от строптивого премьер-министра. Весной при голосовании в Государственном Совете его важнейший законопроект о земствах в западных губерниях был провален. А кто бы рискнул голосовать против, если бы не чувствовал безмолвной поддержки государя? Однако когда Столыпин подал в отставку, Николай Александрович его не отпустил. Самодержец пока еще волен менять министров по своему усмотрению, и Мария Федоровна решительно вступилась за Столыпина, поддержанная великими князьями.
        Разум велел премьеру соблюдать спокойствие, но сердце сообщало: близок новый приступ, новое болезненное удушье. Главное - ни одного резкого движения, глядишь, и обойдется. Столыпин застыл, окаменел, а Дьяков меж тем завершил свои риторические упражнения, выслушал лаконичный ответ государя и повел их величества к автомобилям.
        Поняв, что барину плоховато, на помощь поспешил слуга Казимир Станюлис, самый верный из всех, кто окружал Столыпина в Колноберже. Верность была не простая. В черный день 12 августа 1906 года, когда дачу Столыпина, в ту пору министра внутренних дел, взорвали боевики, тяжело ранило детей Петра Аркадьевича, был убит сын Казимира, Франц. Сам Казимир имел полное право покинуть ставшего опасным хозяина, однако остался.
        Он всегда носил с собой маленькую аптечку с нитроглицериновыми каплями, заранее наколотыми кусочками сахара, на которые следовало капать лекарство, пузырьком с амилнитритом, запах коего был весьма полезен, и с фляжечкой, где плескалась настойка валерьяны, разведенная мятным отваром.
        - Подожди, Казюкас, - шепотом по-литовски попросил Столыпин. Он хотел, чтобы свита отошла подальше. И снова подумал: и без того времени нет, так еще стой на этом перроне, на самом солнцепеке, и жди - прихватит сердце, не прихватит?
        Однако тот проект, который уже почти был завершен, требовал использовать любую возможность для приватной беседы с государем, слишком он был серьезен. Петр Аркадьевич замахнулся на основательное политическое переустройство российского общества.
        Он как глава правительства имел право на соответствующую его рангу встречу и сопровождение по прибытии. Но свитские не упустили возможности сделать маленькую неприятность. Трудно сказать, как им это удалось, однако, когда Столыпин, порядком отстав от свиты, зато возглавив шествие прислуги с багажом, вышел с перрона, оказалось, что транспорта для него нет. Гостиница «Гранд-отель», где должны были разместить дорогих гостей, имела свой собственный омнибус на железнодорожном вокзале, но он появлялся к прибытию тех поездов, что значились в расписании, а царский шел вне всяких расписаний. Свита как-то очень быстро расселась по автомобилям и укатила.
        Премьер-министра России никто не встретил. Если для него и было назначено место в автомобиле, то его занял кто-то из свитских. Это огорчило Столыпина, но в меру. Он знал, чего ожидать от придворной публики. Оказалось, киевляне тоже умеют держать нос по ветру. Впрочем, за последние два года премьер привык к подобному негласному бойкоту. К тому же Столыпин отличался редким бесстрашием и решительностью действий в любой, даже самой опасной ситуации. Почти год назад, к великому ужасу сопровождавших его агентов охранного отделения, Столыпин на первом российском празднике воздухоплавания даже поднялся в небо на «фармане» капитана Льва Мациевича.
        Пришлось послать Станюлиса за извозчиком и ехать в обычной пролетке; естественно, безо всякой охраны.
        - А забавно было бы на трамвае, - сказал он Казимиру. - Вон, видишь, к самому вокзалу подходит ветка.
        Станюлис покосился на трамвай. Вот уж где не миновать неприятностей, начиная с жуликов-карманников и кончая теми негодяями, что, возможно, следят за хозяином от самой столицы. Черный 1906 год слишком уж хорошо запомнился…
        - Нужно хотя бы городового в коляску взять, - тихо сказал Станюлис. - Мало ли что местные смутьяны удумать могут. А так хоть какая защита…
        - Не смеши меня, - устало отмахнулся Столыпин. - Ну какие из городовых защитники? Они от одного только крика «бомба!» в обморок упадут. Поедем уж обычными пассажирами, авось и не обратит на нас никто внимания…
        Так и вышло. Столыпин, никем не узнанный, благополучно добрался до гостиницы «Гранд-отель», где ему был забронирован двухкомнатный номер-люкс. Пока Петр Аркадьевич с дороги приводил себя в порядок, поправлял роскошные усы и принимал ванну, расторопный Станюлис заказал в номер ужин и пачку свежих номеров газет.
        На изнывающий от жары Киев опустился вечер 31 августа.

* * *
        Примерно в то же время в третьеразрядной гостинице «Бристоль», что располагалась на границе Верхнего города и Подола, в скромном номере на втором этаже с окнами во двор находились двое.
        Молодой человек интеллигентной наружности, с чертами лица, четко определяющими его национальную принадлежность, возбужденно прохаживался по комнате, делая при этом массу лишних движений. То поправлял очки на породистом носу, то комкал в руках носовой платок, присаживался на стул, на край стола, на подоконник и тут же вскакивал, словно ожегшись. Его взгляд блуждал, вернее, метался по стенам и обстановке, а чувственные губы кривила неуверенно-хищная улыбка.
        Второй являл собою полную противоположность первому. Крепко сбитый, широкоплечий настолько, что коротковатый, по причуде моды, пиджак, обтягивавший их, едва не трещал по швам. Лет ему с виду было около сорока, и сидел он, удобно откинувшись, в старом кресле с продранным и залатанным сиденьем напротив двери, бесстрастно наблюдая за своим визави и пожевывая мундштук незажженной папиросы.
        - Значит, я могу быть уверен, что мне никто не помешает? - в который раз нервно-высоким голосом спросил молодой человек, на миг остановившись перед сидящим мужчиной.
        - Дмитрий Григорьевич, я не ваш куратор, слава богу, - медленно и раздельно проговорил тот. - В десятый раз повторяю: мне поручено вас проинструктировать и снабдить всем необходимым. А дальше уж вы сами.
        - Н-ну, хорошо. - Молодой наконец справился с собой и остановился у стола. Налил себе полный стакан воды из графина, залпом выпил и глубоко вздохнул. - Начинайте ваш инструктаж.
        - Вот и славно. - Кряжистый легко выметнул свое плотное тело из кресла и вмиг оказался рядом с молодым человеком, так что тот невольно отшатнулся и едва не выронил пустой стакан. - Итак, господин Аленский, завтра вы посетите спектакль в городском театре. Сказки любите?..
        - Н-не особенно…
        - Ну, ничего. Долго вы там, думаю, не задержитесь. - Кряжистый вынул из кармана пиджака бумажный сверток и припечатал к столу с глухим стуком. - Это… инструмент. А вот вам документ, - он извлек из другого кармана сложенный вчетверо лист и развернул. - Именной пропуск. Сим удостоверяется, что господин Аленский Григорий Михайлович допущен к посещению всех публичных встреч, концертов, спектаклей, собраний и прочая, приуроченных к празднованию пятидесятилетия вступления в силу «Манифеста 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права» в качестве аккредитованного журналиста харьковского еженедельника «Вестникъ». Подписано самим начальником Киевского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, его превосходительством подполковником Николаем Николаевичем Кулябко…
        - Этого не может быть! - вдруг взвился молодой человек. - Это ловушка! Кулябко решил засадить меня пожизненно!
        - Да бог с вами, Дмитрий Григорьевич, - презрительно скривился кряжистый. - Охота была его превосходительству об вас руки-то марать! Лучше вот, - он развернул сверток, и заблудившийся закатный луч солнца отразился от вороненой стали, - осмотрите и проверьте.
        Молодой человек опасливо и восхищенно взял в руки пистолет, погладил рукоять, повертел, оглядывая со всех сторон.
        - Пользоваться-то умеете? - хмыкнул кряжистый.
        - Таким не доводилось…
        - Тогда смотрите. - Мужчина забрал оружие, сноровисто вынул обойму, передернул затвор и поставил пистолет на предохранитель. - Это новейшая разработка господина Браунинга: модель FN 1910, калибр 7,65 мм, емкость магазина - семь патронов, прицельная дальность…
        - Не надо! Я выстрелю, только если смогу подойти к тирану вплотную.
        - Так вы уж постарайтесь, господин Аленский. Сами понимаете, другого случая может и не представиться.
        - А… вы точно знаете, что у него не будет охраны?
        - Трусите?.. Правильно. Ничего не боятся только дураки. Не беспокойтесь, человек, который будет вас страховать, позаботится о том, чтобы вам никто не помешал.
        Молодой человек снова взял пистолет в руки, аккуратно вставил обойму, передернул затвор, загоняя патрон в ствол, и щелкнул предохранителем.
        - Да поможет мне Бог! - дрогнувшим голосом произнес он.
        - Скорее уж дьявол, - буркнул его наставник и, не прощаясь, направился к выходу из номера.

* * *
        Петр Аркадьевич не очень любил музыкальные спектакли, ему больше нравились драматические. Но как поклонник отечественной литературной традиции Столыпин чтил и уважал Александра Пушкина. Поэтому постановку «Сказки о царе Салтане» оценил по достоинству - благо, и труппа в киевском театре подобралась сильная, голоса вполне профессиональные.
        Он следил за действием и думал. «Занятный получается намек: государю, сидящему в ложе, показывают историю другого государя, которого обвели вокруг пальца хитрые и злые бабы. Поймет ли? Может, и поймет. Умные люди говорили, император многое видит и знает, только не хочет портить отношения с супругой, боится ее сцен, боится разлада в семье. Может, нужно нечто неожиданное, экстраординарное, чтобы государь собрался с духом?..»
        Прослушав два первых акта, премьер пришел к выводу, что стоит досмотреть представление до конца. Он хотел было прогуляться по фойе во время антракта - верный Станюлис, во время спектакля сходивший в разведку, шепнул, что в буфет завезли жареные каштаны, которые так любил Петр Аркадьевич, и подают их с медом и взбитыми сливками. «Полакомлюсь! - решил Столыпин. - А то когда еще представится случай. Да и представится ли?..»
        В памяти совершенно некстати всплыл текст секретной депеши, полученной референтом буквально накануне отъезда из Петербурга. Там без обиняков сообщалось, что во время киевских торжеств на премьер-министра будет совершено покушение! Узнав о депеше, Станюлис потемнел лицом и предложил патрону сказаться больным и никуда не ездить. Но Столыпин отверг трезвую мысль: работа, что отняла у него несколько месяцев жизни, была завершена и требовала немедленного одобрения императора. Ирония ситуации заключалась в том, что попасть на прием к государю премьер не смог бы, не огласив цели визита. А в этом случае Петр Аркадьевич сильно сомневался, что его допустят пред светлые очи его величества. Так что встреча во время поездки в Киев выглядела как единственный шанс донести свои идеи, свою программу возвышения и возрождения России до императора.
        Перед спектаклем Столыпин от относительно надежного человека узнал, что устное разрешение на рандеву с его величеством получено, и что оно состоится 4 сентября, сразу после официального закрытия торжеств в летнем домике императора в Вышгородской пуще, в десяти верстах от Киева и в четырех от самого Вышгорода, облепленного кирпичными заводиками, как барбоска блохами.
        Антракт после второго акта традиционно был длинным, минут на двадцать, поэтому публика гуляла по залу и фойе не торопясь, образовывались небольшие кучки что-то возбужденно обсуждающих театралов, кокетничали дамы, ловеласничали молодые кавалеры. Столыпин тоже поднялся со своего места в почетном первом ряду, бросил взгляд на императорскую ложу - государь отсутствовал. По-видимому, Николай Александрович, верный привычке никогда не досиживать спектакли до конца, отправился отдыхать, а Александра Федоровна последовала за супругом. Но в ложе по-прежнему оставались обе прелестные великие княжны - Ольга и Татьяна с фрейлинами. Ольга перехватила взгляд премьера, улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Татьяна же, проследив за движением сестры, тоже приветливо помахала сложенным веером.
        Петр Аркадьевич в ответ слегка склонил голову и направился по проходу направо, сопровождаемый Станюлисом. Однако, не сделав и пяти шагов, Столыпин услышал:
        - Ваше высокопревосходительство, умоляю, одну минуту!
        Полуобернувшись, премьер увидел спешащего к нему крупного человека, облаченного в строгий черный фрак, белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой и штучный жилет.
        На его высоком, с залысинами лбу посверкивали мелкие бисеринки пота.
        - Хочу засвидетельствовать свое почтение, Петр Аркадьевич, - одышливо произнес человек, останавливаясь и слегка склоняя голову: - Граф Иосиф Альфредович Потоцкий, член Государственной думы от Волынской губернии, почетный член Варшавского научного общества и ярый поклонник вашего плана преобразования сельского хозяйства в империи.
        Столыпин вторично, уже с интересом, взглянул на собеседника и крепко пожал ему руку.
        Премьер-министр у себя в Колноберже много возился с сельскохозяйственной техникой, совещался и с опытными агрономами, и с крестьянами, стал большим знатоком по части почв и удобрений. Имение было невелико - и то Столыпин положил немало трудов, чтобы сделать его образцовым. А тут выпал случай побеседовать с человеком, который владеет тысячами десятин хорошей земли.
        - Рад, что и среди солидных землевладельцев есть понимающие люди, - сказал Столыпин.
        Станюлис, чтобы не мешать, отошел в сторону, но глаз с хозяина не спускал.
        - Да что ж тут непонятного?! Ведь если действительно провести массовую механизацию зерновых угодий, да правильно обустроить элеваторное хозяйство, потери хлеба при хранении сократятся в разы. Прибыток налицо!
        - Эх, Иосиф Альфредович, кабы остальные ваши сотоварищи по землевладению думали так же!..
        - Ну, это ведь поправимо, господин премьер-министр? - раздался рядом еще один знакомый голос. К беседующим подошел осанистый барон Фредерикс, министр Двора Его Величества. - Например, можно было бы организовать нечто вроде курса лекций для, так сказать, ликвидации пробелов в теории хозяйствования на селе…
        - Вы предлагаете мне начать метать бисер, уважаемый Владимир Борисович? - недовольно приподнял бровь Столыпин. Он недолюбливал барона за самодовольство и поучающую манеру разговора.
        - Зачем же так, Петр Аркадьевич? - укоризненно покачал головой Потоцкий. - Смею вас уверить, что среди землевладельцев предостаточно грамотных и интересующихся людей.
        - Что-то незаметно, судя по их выступлениям в прессе и Думе!..
        - Полноте, господин Столыпин, - снисходительно усмехнулся Фредерикс. - Быть может, это вы не в состоянии донести свои мысли до сознания оппонентов?..
        Петр Аркадьевич хотел было ответить министру колкостью, на которые был горазд, но неожиданно заметил быстро шедшего к ним по проходу высокого молодого человека с модной золоченой оправой очков на почти белом лице. Однако не цвет лица удивил премьера, а выражение глаз юноши - взгляд веселого безумца буквально прижал Столыпина к барьеру оркестровой ямы. Молодой человек, как заведенный, широким и ровным шагом приближался к премьеру, одновременно поднимая правую руку. А еще Петр Аркадьевич краем глаза увидел бегущих сразу по двум боковым проходам сотрудников охраны в штатском и Станюлиса - тот, спеша, запутался в оборотах русской речи и в отчаянии что-то закричал по-литовски. Но они были далековато, а спустя долю мгновения всех заслонил собой молодой безумец.
        Блеснула вороненая сталь. Вспышки практически не было видно, а звук выстрела почти потонул в гуле голосов, заполнившем огромный зал. Что-то несильно ударило Столыпина в правую, покалеченную в юности на дуэли руку чуть выше локтя и ожгло, будто тонкий раскаленный прут пронзил мышцу. Петр Аркадьевич явственно увидел, как палец безумца лихорадочно дергает спусковой крючок пистолета, а следующего выстрела все нет. «Осечка!» - мелькнула растерянная мысль, и тут же навалилась дикая слабость. Не от боли - ее не было, - но премьер вдруг буквально почувствовал, как страшное напряжение последних дней разом куда-то исчезло, забрав с собой остатки сил. Он сумел лишь сделать короткий шаг и рухнул в ближайшее свободное кресло. Поэтому не видел, как опомнившийся Потоцкий с разворота, по-крестьянски ударил в челюсть незадачливого убийцу, как одновременно его обхватил со спины Станюлис, как подскочили крепкие люди в штатском и поволокли юношу прочь, как началась запоздалая суета с воплями и заламыванием рук, а Станюлис, убедившись, что патрон жив, встал возле него непробиваемой преградой, пока не подоспели
дежурившие в театре фельдшер и сестра милосердия.
        Носилки с раненым премьер-министром споро пронесли к выходу, погрузили в наглухо закрытую карету с белым крестом на дверцах и повезли под охраной в клинику братьев Маковских на Маловладимирскую улицу.

* * *
        Несостоявшийся убийца Дмитрий Богров, он же журналист Григорий Дмитриевич Аленский, пребывал в прострации в одиночной камере киевской крепости «Косой Капонир», куда его доставили под усиленной охраной прямо из театра. От волнения его знобило, и он, сидя на табурете, обхватил себя руками.
        Один вопрос гремел в голове и шепотом вырывался из губ: как?!
        Этот вопрос прилагался ко всему, что творилось вокруг Богрова. Как вышло, что браунинг дал осечку? Не должен был, а дал. Как вышло, что рука дрогнула, ствол повело, пуля ушла чуть не на пол-аршина правее, как?! Ведь Богров нарочно упражнялся, выехав из Киева на заброшенную дачу, к Ореховатским ставкам! Как?.. Ведь все же должно было получиться в лучшем виде! Неужели все-таки это ловушка?..
        Задание провалено, тиран жив, а он, молодой и полный сил, умный и образованный человек обречен теперь до конца жизни прозябать где-нибудь в Сибири или, того хуже, на каких-нибудь рудниках?.. Он - на рудниках, под землей, словно декабрист, но без того ореола подвига, каким общество снабдило заговорщиков 1825 года, как?.. Это несправедливо! Так не должно быть!.. Он желал общего блага! Он этого не заслужил!..
        Внутренние мучения и терзания продолжались не первый час, и Богров в какой-то момент осознал, что весь набор стенаний идет по кругу. Тогда усилием воли молодой человек стряхнул оцепенение, встал и с хрустом потянулся. Затем оглядел камеру, будто впервые. Сразу бросилось в глаза, что в помещении нет окна. Совсем. Лишь в углу под потолком виднелось квадратное зарешеченное отверстие - вентиляция. Дверь камеры тоже имела прикрытое снаружи заслонкой окошко с маленькой полкой. Само же узилище представляло собой куб три на три метра. Кроме железной койки, металлического стола и табурета, другой обстановки не было. Справа от двери стояло прикрытое крышкой ведро. От него исходил слабый, но отвратительный запах нечистот.
        Богров невольно поежился, представив, что рано или поздно придется им воспользоваться по прямой надобности, и тут же почувствовал, что в камере довольно прохладно, а пробравший его озноб не прекращается. Пиджак у террориста отобрали при обыске, равно как и ремень из брюк, и шнурки от ботинок. Поняв, что в одной рубашке он долго не протянет, Богров принялся махать руками, приседать и подпрыгивать. Это принесло некоторые плоды, но скоро холод вновь добрался до тела.
        Молодой человек ощутил легкий приступ паники. Часов у него не было, и понять, сколько осталось до утра, а следовательно, до прихода тюремщиков, не представлялось возможным. «Замерзну, как есть!» - мелькнула мысль, и Богров, отбросив остатки гонора и спеси, затарабанил каблуком в дверь.
        Минут пять он наполнял грохотом объем камеры, пока не заложило уши. Наконец, когда совсем отчаялся и рухнул на тощий матрац койки, из-за двери донесся неясный шум голосов, чьи-то шаги, и на пороге узилища возникла до боли знакомая, вызвавшая у горе-террориста невольную оторопь фигура. Государь?!.. Но почему в таком виде и главное - зачем?..
        Николай Александрович, облаченный в простой сюртук мелкого служащего, несколько секунд простоял неподвижно, давая возможность глазам обвыкнуться с полумраком помещения, который не в силах была разогнать трехсвечовая лампочка под потолком. Затем император молча прошел к столу и опустился на табурет. Богров, пребывая на грани обморока от страха, вмиг заполнившего все его существо, не моргая, смотрел на государя и потому пропустил момент появления в камере еще одного человека.
        - Ну, здравствуйте, господин Аленский, - раздалось у Богрова над головой. Он вздрогнул, судорожно дернулся назад и больно стукнулся затылком о стену. Ледяной пот моментально пропитал тонкую ткань рубашки. Столыпин с едва заметной усмешкой продолжил: - Извините, руки подать не могу, поскольку вы мне ее прострелили, да и не испытываю желания.
        Рука была, как и положено, согнута, и, чтобы лишний раз ее не пошевелить, лежала в черной повязке-косынке, надетой через плечо.
        Несостоявшийся террорист попытался придать себе толику гордости - выпрямился на койке и, бросив короткий взгляд на премьера, произнес:
        - Жалею, что не смог выполнить свою священную миссию!
        На последних словах голос у Богрова предательски сорвался на фальцет, и вся фраза получилась жалкой и вымученной. Молодой человек понял это и снова сник.
        - Я так полагаю, что господин Аленский осознал всю глубину своего проступка, - внезапно заговорил император, - и готов объяснить нам причины, побудившие совершить его.
        - Особенно, если учесть, что «Аленский» - его оперативный псевдоним, как секретного осведомителя Четвертого отделения Департамента охраны общественного порядка, - добавил Столыпин. - Я прав, господин Богров?
        Молодой человек не ответил, лишь обхватил руками крупную голову. Оба его высочайших гостя терпеливо ждали. Наконец Богров, не меняя позы, глухо сказал:
        - Ничего объяснять я не намерен. Вам ведь и так все известно, Ваше Величество. А с господином Столыпиным нам тем более не о чем разговаривать… - Он все же поднял голову и обвел обоих тусклым взглядом. - Выносите свой приговор, и закончим на этом.
        Богров повернулся и лег на койке лицом к стене, обхватив себя руками за плечи и подтянув колени к животу.
        - Кто дал вам задание убить премьер-министра? - спросил император, и на сей раз в голосе его внезапно лязгнул металл.
        Богров заметно вздрогнул, но не переменил позы. Столыпин встал вплотную к нему и размеренно-ровно произнес:
        - Витте, Курлов, Спиридович, Кулябко, Некрасов, Нестеренко, Вакулов… Достаточно? Или я кого-то забыл, господин Аленский?
        Богров молчал.
        - Так от кого из этих людей исходил приказ?.. Впрочем, действительно, можете не отвечать. Мы скоро и сами все узнаем. А вами завтра займутся следователи. Идемте, Ваше Величество!
        Император поднялся, заложил руки за спину, покачался с пяток на носки. Посмотрел на Столыпина и вдруг понял, что премьер сейчас глядит на него малость свысока, и не только благодаря росту. Да, государь изволил прийти посмотреть на Богрова; да, государь, обычно спокойный и мягкий, решил показать характер - характера хватило ровно на одну фразу… И Петр Аркадьевич наверняка думает: государю не хватит духа поставить настоящую точку в этом ночном визите. Ну что же, придется… придется самого себя приводить к дисциплине духа, обучать жесткости, без которой теперь не обойтись.
        - Вы выбрали неверный путь к славе, молодой человек. И вот результат. Вас осудит военно-полевой суд и, скорее всего, отправит на эшафот. Вас казнят на рассвете в тюремном дворе в присутствии судебного исполнителя и врача, который констатирует вашу смерть. Вас похоронят в общей могиле для преступников, а родным будет сообщено, что вы пропали без вести. Дмитрий Григорьевич Богров будет вычеркнут из списков живых и не попадет в списки умерших. Dixi.
        Столыпин кивнул. Примерно этого он и добивался.
        Николай Александрович вышел из камеры в предусмотрительно распахнутую тюремщиком дверь, Столыпин молча последовал за ним. Уже в коридоре, нагнав государя, тихо сказал:
        - Он сознается, Ваше Величество.
        - Не сомневаюсь, - бросил император через плечо.

* * *
        В комнате, обставленной в псевдоантичном стиле, с гипсовыми копиями древнегреческих статуй по углам и мраморными столиками и скамейками по периметру помещения друг напротив друга стояли двое. Оба смотрели исподлобья, сверля взглядом своего визави. Молчаливая дуэль наконец прервалась.
        - И што мне таперича присоветуешь делать-от? - хрипло и нервно спросил высокий и поджарый, с неопрятной лопатообразной бородой, одетый в помятый купеческий кафтан и низкие сапоги из мягкой кожи. - Кулябко твой, как пить дать, проболтается об нашем с ним разговоре…
        - Не суетись, Гриша, - поморщился второй как от зубной боли. Был он статен, подтянут, и выглядел как преуспевающий сановник высокого ранга, коим, собственно, и являлся. Звали его Александром Ивановичем Спиридовичем. - Твое участие в этом… инциденте еще доказать нужно.
        - Да твой Николка, коли его спытают, в одночасье про меня скажет!
        - Не спытают. Этот… Аленский, стрелок - дурачок идейный. Да и не знает он толком ничего.
        - Но Кулябко-то?..
        - А что Кулябко? Николай Николаевич - уважаемый и ответственный служака, на своем месте…
        - Да у ентого Аленского пропуск им подписанный!..
        - Гриша, неужто ты думаешь, что начальник Киевского охранного управления в состоянии помнить все документы, что подписывает ежедневно?..
        Собеседники внимательно посмотрели друг на друга и… улыбнулись. Бородатый - с облегчением, подтянутый - с пониманием.
        - Смотри, Сашка! - укоризненно погрозил Распутин пальцем. - С огнем играешь. А ну как энти пиявки полицейские за меня возьмутся?
        - У тебя, Григорий Ефимович, крыша над головой такая, что и бомбой не пробить, - усмехнулся Спиридович. - Что тебе пиявки?.. А что касается… недостигнутой «цели», так ведь она никуда от нас не денется. Достанем в следующий раз. Например, на грядущих февральских торжествах…
        - Твои слова, да богу в уши. - «Старец» огладил бороду и потянулся к стоящему на «греческом» столике хрустальному графину с янтарной жидкостью. - А ну, как и вдругорядь сорвется? Энтот иуда будто заговоренный - аж тринадцатый раз, и все одно вывернулся!.. Ну, да ладно. Поживем - увидим… А вот мадерца-то у тебя хороша!..

* * *
        Четвертого сентября император и премьер-министр встретились, как и было оговорено, тет-а-тет. Государь был собран, порывист и деловит. Столыпин даже подумал, что император отменит разговор, поскольку куда-то торопится. Однако беседа все же состоялась, хоть и краткая.
        - Петр Аркадьевич, я ознакомился со всеми вашими документами, что вы мне передали в ночь покушения. Не скажу, что в восторге от нарисованной вами картины и особенно от проекта закона о запрещении на территории Империи деятельности организаций, имеющих отношение к масонству. Но, с другой стороны, вы правы: хаос нужно остановить любой ценой, иначе государство погибнет. - Николай Александрович сделал паузу, прошелся по гостиной, увешанной охотничьими трофеями, где происходила встреча. Столыпин терпеливо ждал продолжения.
        Он думал: если бы покушения не случилось, его бы следовало устроить самому, нанять каких-нибудь безумцев. Теперь, поняв, как легко он мог лишиться премьер-министра, Николай Александрович словно переменился, разногласия отступили на задний план, опасность объединила их - не всегда последовательного и решительного в поступках царя и твердого, способного идти наперекор мнению двора Столыпина. Тем более что Александра Федоровна порядком напугалась, узнав о покушении, и не отважилась молвить хоть слово во вред Петру Аркадьевичу. Опять же - телеграммы от Марии Федоровны и великих князей…
        - Итак, я принял следующие решения, - сказал государь. - Закон о запрещении масонства отложить до того времени, когда будут собраны неопровержимые доказательства вреда, наносимого империи этими господами.
        Столыпин кивнул. Фактически это был приказ действовать.
        Затем была крошечная пауза. Петр Аркадьевич потрогал раненую руку. Странная иллюзия: кажется, будто прикоснешься пальцами к больному месту, и боль станет меньше. Царь это движение заметил.
        - Деятельность военно-полевых судов в отношении террористов и прочих, подрывающих устои государства и самодержавия, возобновить в кратчайшие сроки, - сказал он. - Весь пакет агропромышленных реформ перевести в ранг закона и оформить в виде специального указа за моей подписью. Дело это важное, даже жизненно необходимое, тем более что результаты ваших нововведений налицо…
        - Есть еще один вопрос, Ваше Величество, - вежливо заговорил Столыпин, воспользовавшись новой паузой, - требующий безотлагательного решения. И вытекает он как раз из произошедшего инцидента в театре…
        - Я догадываюсь, что вы хотите сказать, Петр Аркадьевич, и в данном случае полностью с вами согласен. Необходимо срочно сформировать особое ведомство, неподконтрольное Департаменту полиции, которое бы профессионально занялось проблемой охраны высших сановников империи. Предлагаю подчинить новую структуру непосредственно моей Канцелярии. Я сам подберу куратора…
        - Вы совершенно правы, Ваше Величество, такая структура необходима, и она будет создана в кратчайшие сроки. Я подготовлю проект указа.
        - Назовите ее… Служба охраны высшей администрации. - Император улыбнулся в усы. - СОВА… А что, по-моему, неплохая аббревиатура получается?
        - Верно, - посветлел лицом и Столыпин. - И даже герб придумывать не нужно - сова и будет!..
        Император заложил по обыкновению руки за спину, качнулся с пяток на носки и кашлянул, глядя в окно на густые кроны отяжелевших плодами яблонь и груш.
        - Петр Аркадьевич, ныне известная вам личность, имеющая некоторое отношение к моей семье, спешно отбыла за границу, кажется, в Иерусалим…
        - Именно так, Ваше Величество. У этого… упыря воистину звериное чутье на опасность. Подполковник Кулябко еще не успел назвать его имя, а подлец уже выправил себе подорожную!..
        - Действительно, этот человек вовремя сумел выйти из-под наблюдения Особого департамента. Однако, как только он вернется в Россию, его необходимо будет изолировать от контактов с императрицей и наследником всеми возможными способами. Для их же блага… Думаю, это будет несложно сделать с помощью сотрудников учреждаемой нами службы?
        Столыпин внимательно посмотрел на государя, словно силясь обнаружить скрытый подвох в его словах. Но внутри премьера бушевала волна искренней радости. Он прекрасно понял, о ком идет речь. Наконец-то!.. Эта гнида, этот кровосос, этот растлитель душ по царскому велению попадет в его руки!
        - Можете всецело положиться на меня, Ваше Величество. Одно ваше слово, и тот, о ком вы говорите, никогда больше не обеспокоит ваших близких! СОВА справится с такой несложной задачей.
        - Этого не потребуется, Петр Аркадьевич. Достаточно будет устранить его присутствие в столице. К тому же Александра Федоровна на днях имела возможность убедиться в мудрости поговорки, что незаменимых людей не бывает…
        - Вы имеете в виду лечение наследника, Ваше Величество? - осторожно, боясь ошибиться, уточнил Столыпин.
        - Именно! - Император вздохнул с явным облегчением. - Профессору Бадмаеву удалось подобрать лекарство, и теперь надобность в… посещениях известной вам личности отпала. Так что действуйте, Петр Аркадьевич!..
        Глава 1
        Июль 1912 года. Москва
        - Вот за что люблю «Московские ведомости», так это за ахинею, - сказал Давыдов[1 - Краткие биографии главных героев приведены в конце книги, дабы пытливый читатель мог удостовериться, что мы ничего не выдумали. - Примеч. авт.], стоя перед зеркалом и придирчиво оглядывая себя. Одернул китель, поправил шнуры серебристого аксельбанта на правом плече - знак окончания Академии Генерального штаба, провел ладонью по сверкнувшей золочеными мечами «Святой Анне» на груди.
        Из зеркала глядел плечистый офицер в расцвете лет. Так сказал бы всякий про мужчину с уверенной повадкой, которому до тридцати всего год, мальчишеской худощавости не осталось и в помине, под одеждой угадываются литые округлые мышцы, и взгляд не распахнутый, полный удивления перед причудами жизни, а с истинно мужским строгим прищуром. Хотя постоянно возникающая на губах молниеносная улыбка и выдает живой и непоседливый нрав…
        - В самом деле? - откликнулся его приятель, орловский помещик Барсуков, лихорадочно копаясь в своем саквояже. Он был в одном белье, панталоны и белоснежная сорочка висели на спинке стула, а где-то в глубине квартиры камердинер утюжил фрак.
        Из саквояжа вылетали, будто от разрыва гранаты, платки, носки, перевязанные лентами пакетики, мешочки; шлепнулась на пол потрепанная книжка «Искусство флирта и обольщения»; наконец вспорхнули к люстре большие домашние туфли без задников.
        Барсуков на миг оторвался от своего занятия и оценивающе взглянул на Давыдова.
        - Хорош!.. За что «Анну»-то схлопотал?
        - За Люйшунь.
        - Ух ты! Это когда там эскадру япошек на минное поле заманили?
        - Ага. Славную «липу» им тогда подкинули…
        - Сокол ты, Давыдов! Весь в деда… Так что ты там про «Ведомости» сказал?
        - Да репортеришки ихние - сущие балаболки: где-то что-то краем уха услышат, сущую нелепицу, и сразу раздувают событие европейского масштаба, а потом из номера в номер извещают о своем расследовании. И вся Москва потешается! - усмехнулся Денис, отойдя наконец от зеркала вполне довольный собой.
        - А им того и надо, - поддакнул Барсуков и вернулся к прерванному занятию - поискам запропастившихся куда-то запонок. Он сумел вырваться из имения, оставив жену с новорожденной дочкой, и примчался в столицу тратить деньги. А для этого следовало сделать из себя светского льва хотя бы на две недели. - Читал недавно про медведя?.. Да вот же они! В последний миг Катя сунула…
        Разогнувшись, он показал коробочку, открыл ее, недовольно хмыкнул.
        - Алеша, надень другие запонки. - Давыдов искренне посочувствовал приятелю. - Почему тебе понадобились именно яшмовые? Кто вообще тебя запонками снабжает? Это же сущий ужас!
        - Жена… - вздохнул Барсуков. Он пытался одеваться не хуже столичных щеголей. Получалось плохо.
        - Выбрось, право. Новые купим на Кузнецком Мосту… Так что медведь? Я не уследил - хозяин нашелся?..
        Из номера в номер репортеры описывали страдания юного медведя. Сперва он был опоен водкой и отправлен из Вышнего Волочка в Москву в багажном вагоне, уложенный в кадушку и укрытый рогожей. Затем мишка проснулся слишком рано, на станции Кулицкой, вылез и произвел подозрительный шум. Станционные служители решили, что в вагоне заперт сундучный вор - мошенники наловчились сажать щупленьких парнишек в хитро устроенные сундуки и отправлять в виде багажа, чтобы за время пути воришка вылез, обчистил все ящики и чемоданы и с добычей забрался обратно. Вызвали полицию, вагон оцепили, двери раздвинули и увидели страшное чудовище. Перепуганный медведь вскидывался на задние лапы, ревел и, сказывали, едва не пробил дурной башкой вагонный потолок. Его поскорее заперли и отправили в столицу - пусть там разбираются. И вот выяснилось, что зверя уложили в кадушку по распоряжению именитого купца Бабушинского. Его управляющий привез кадушку и проследил, чтобы ее установили в углу вагона. Он же, будучи приперт к стенке, и про водку рассказал.
        - Нашелся! Штраф платить не желает… Вот неплохо бы, если этот купчина вздумает дворянства добиваться, поместить ему на герб медведя в кадушке!
        Давыдов рассмеялся.
        - Это было бы по заслугам, - сказал он. - А вообще - недостоин наш купчина такого зверя. Геральдический медведь - это сила, ловкость и большое упрямство при защите отечества. Кажется, в гербе города Берлина он присутствует, еще какие-то европейские города его присвоили.
        - Да, медведь - он такой… Это я тебе как охотник говорю. Куда опаснее льва. А львов на гербах развелось - на целую Африку хватит, и за что им такая честь? Взять хотя бы британского! На самом же деле лев - ленивая скотина, ему львицы добычу приносят.
        - А на британском гербе лев-то в короне, да еще и рампант!
        - Это как?
        - На дыбках стоит. Вроде к прыжку приготовился. А напротив него - единорог стоит, тоже взъерепенился. - Денис откровенно развлекался, разглядывая оторопелую физиономию приятеля.
        - И почему же он ерепенится? - Барсуков даже рот приоткрыл из любопытства.
        - Тебя на цепь посадить, небось тоже взбрыкнешь!
        - Меня?! На цепь?!.. Накось, выкуси!..
        Денис не выдержал и расхохотался. Барсуков несколько секунд непонимающе смотрел на него, потом, осознав причину веселья, надулся было. Однако тут же просветлел лицом и бросил с небрежной хитринкой:
        - Слушай, Давыдов, а какого черта мы собрались в концерт? На кой нам сдались эти фортепьяны и шуманы? Давай в балет!
        - В концерте - приличное общество.
        - А в балете - фигуранточки!.. Юбочки - вот по сих! - Барсуков стукнул себя ребром ладони по бедру, вершка на три повыше колена. - Кузьма, где ты там? Беги, добудь газету с театральной афишкой!
        Денис понял: классическая музыка обнаженным ножкам не конкурентка.
        Он приехал в Москву из северной столицы ради встречи с курьером, везшим ценные сведения с Дальнего Востока, где снова зашевелились японцы, очухавшиеся наконец после разгрома их флота на рейде Порт-Артура восемь лет назад. Но курьер задержался где-то, чуть ли не в Иркутске, а о причинах этого сообщил весьма туманно. В результате Давыдов получил два дня неожиданного отдыха и телефонировал в московскую квартиру Барсукова так, наудачу. И надо же - старый лакей Кузьма, оставленный охранять квартиру, наушник сразу передал хозяину.
        Концерт, составленный из произведений Шумана, не был предметом первой необходимости, просто Денис пожелал сделать приятное кузине-консерваторке. Кузина была хороша собой, и невинный флирт с девушкой очень занимал Давыдова. Но, увидев в афише балет «Дон Кихот», он ни секунды не колебался. В прелестном балете Минкуса столько азарта и романтических плясок, столько ножек мельтешит, что грех не сходить, тем более балетмейстер Горский поставил вполне связное действо, а не грандиозный дивертисмент, как в Мариинке. Конечно, столичные балерины лучше, безупречнее, но в московских плясуньях больше огня, так что решено!
        - Телефонируем Шереметеву! - воскликнул воспрявший Барсуков. - То-то Митька будет рад!
        Дмитрий Александрович, несмотря на молодость, уже получил чин тайного советника, был женат на прелестной юной графине Домне Бобринской, но при этом оставался страстным балетоманом, имевшим в Большом театре собственную ложу, добытую, правда, не без помощи авторитета отца, генерал-майора Свиты Его Величества и руководителя Музыкально-исторического общества Санкт-Петербурга. Обычно Шереметев приглашал в Большой мужскую компанию, чтобы без помех обсуждать достоинства не только музыки и сценографии, но и фигуранток, танцовщиц, корифеек и прочих балерин. Только там можно было, вопреки восторгам газетчиков, единодушно согласиться, что «у заезжей дивы Пьерины Леньяни ноги коротковаты, икры толсты, антраша - мазня, амбуатэ - кошмар, да и вообще в ее годы пора бы уж внуков нянчить».
        Заранее радуясь веселому вечеру, Барсуков кинулся к телефону, распевая во всю глотку:
        Я возвращался на рассвете,
        Всегда был весел, водку пил,
        И на цыганском факультете
        Образованье получил!
        - Алеша, побойся Бога! Ты что, служил в «бессмертных»?! И где же нашли слона тебе под седло?
        Менее всего, глядя на Барсукова, можно было подумать, что этот рослый и крупный мужчина хоть две недели прослужил в Александрийском гусарском полку: в гусары брали невысоких и шустрых, из них получались отменные наездники. «Бессмертными» александрийцев издавна прозвали за отвагу, черные мундиры и полковую эмблему - серебряную «мертвую голову», а их лихая застольная песня ушла в народ и исполнялась решительно всюду.
        Так что поддеть располневшего и не знавшего прелестей военной службы приятеля - святое дело!
        - А говорят, Бог посмотрел на гусара и придумал колесо, - отшутился Барсуков, намекая на известную кривоногость хороших наездников. В давыдовском роду их было немало, но Денис, к счастью, этой беды не унаследовал. - Барышня? Барышня, голубушка, душенька, дайте мне Эс-47 - 16!
        Дмитрий страшно обрадовался звонку и даже предложил после балета ехать в «Яр». Да не просто так, а с молоденькими фигуранточками, которых обещал выбрать и пригласить лично. Танцорки Шереметева любили - щедр, обходителен, весел и не назойлив, да и какая дурочка откажется от приглашения в «Яр», где за соседним столиком запросто мог оказаться кто-либо из великих князей?
        - Вот видишь, нас ждет прелестный вечер! - резюмировал довольный Барсуков и завертелся, требуя, чтобы Давыдов оценил, как на нем сидит новый фрак. - А вот куда можно податься завтра? Московские дамы, слыхал, составили «Общество культурных связей». Уж что они называют культурными связями, одному Богу ведомо, хе-хе… Так вот, они пригласили особу, о которой нынче галдит вся Европа. Эта дамочка - якобы беглая жрица какой-то языческой богини и исполняет восточные танцы в полнейшем неглиже! Говорят, на ней из одежды - только жемчужные бусы. Она выступает в частных домах и берет за свои пляски немалые денежки.
        - Любопытно, - пробормотал Денис. - Возьмешь меня с собой?
        Он уже снова стоял перед зеркалом и пальцами выкладывал завитки круто вьющихся черных волос с очаровательным белым локоном, спадавшим на лоб слева. Это было фамильное - и масть, и локон. Повелось от прадеда, в честь которого Давыдов получил свое имя. Того еще поэт Языков воспевал: «Наш боец чернокудрявый с белым локоном на лбу». К счастью, прадедова роста Денис не унаследовал, хотя и был немногим ниже, чем хотелось бы. Зато круглая физиономия, малость вздернутый нос и черные глаза - фамильные, не придерешься! При том никому бы не пришло в голову усомниться в славянской крови Давыдова - был он плечист, светлокож и румян, как ярославский детинушка.
        Седым же локоном Давыдов немного гордился, но и проклинал, потому что дамы при виде этой прядки порой совершенно теряли голову и готовы были брать штурмом давыдовскую опочивальню. Почему локон производил такое действие, понять было невозможно. Но Денис стойко держал оборону и не позволял себе связей, которые грозили неприятностями.
        - С превеликим удовольствием! - хмыкнул Барсуков. - Кузьма, иди-ка, поймай нам извозчика…

* * *
        На Москву опускался теплый июньский вечер. Уже зажглись новомодные электрические фонари, залив театральную площадь и сквер густым желтым светом. Однако сил у фонарей хватало лишь осветить пространство высотой десять - двенадцать сажен, а выше продолжало царствовать закатное солнце, раскрашивая стены зданий и верхушки тополей красно-оранжевыми пятнами и полосами.
        У колонн Большого театра царило сущее светопреставление. Съезжались экипажи и пролетки, с воплями клаксонов подкатывали автомобили, выходили кавалеры в мундирах и во фраках, выводили дам, одетых на разные лады. Эта - в тугом корсете, рисующем соблазнительные изгибы стана, а та - в модном французском платье от Поля Пуаре, подпоясанном под грудью и словно сползающем с плеч, зато внизу узком до такой степени, что не на всякую ступеньку ногу поднимешь. И на всех - шляпы самых фантастических фасонов.
        Давыдов и Барсуков отошли в сторонку, поджидая синий «Руссо-Балт» тайного советника. Шереметев, едва поздоровавшись, похвастался - приобрел новый морской бинокль! Это сокровище в коричневом кожаном футляре фунта три весом, не меньше, изготовленное во Франции по заказу британского Адмиралтейства и совершенно необходимое для разглядывания мельтешащих ножек, Дмитрий прижимал к груди едва ли не волнительней, чем девушку на первом роковом свидании.
        Давыдов отродясь не бывал в Большом с этаким страшным орудием. Как только приятели оказались в ложе, он выпросил у Шереметева бинокль и стал исследовать огромный шестиярусный зал и знаменитую роспись на потолке, а также дам, занимавших понемногу места в ложах напротив.
        Шереметев абонировал ложу в первом ярусе, объясняя это так: классические постановки лучше смотреть немного сверху, чтобы наслаждаться линиями и узорами кордебалета. Из царской ложи - и то белые тюники виллис и «лебедей» сливаются в одно большое трепещущее пятно…
        Пока Барсуков с Шереметевым изучали программку и спорили о достоинствах танцовщиц, Давыдов возился с биноклем: выставив восьмикратное увеличение, он принялся искать в партере знакомых, из-за чего и пропустил момент появления странного человека. Ему явно не место было возле кресел, которые занимали важные господа.
        Незнакомец выглядел слишком заурядно для театрала - студент или мелкий канцелярист - бледная тощая личность в поношенном цивильном костюме. Давыдов подумал, что он ищет свое начальство, чтобы доложить о выполнении распоряжения. Но опытным взглядом отметил единственную деталь, не вписывавшуюся в портрет: достаточно внушительный животик, вернее, живот!
        Эта деталь выламывалась из образа настолько, что Денис, хоть и с запозданием, все же отвлекся от приятного процесса и попытался присмотреться к «нарушителю гармонии пространства», как выражался профессор психологии Яринцев из академии. Однако тощий пропал из поля зрения так же быстро, как и появился, и сколько Давыдов ни шарил по толпе взглядом, не смог его отыскать.
        - Ого! - невольно вырвалось у Дениса в следующий момент, ибо буквально наткнулся на знакомую до боли физиономию. Через секунду тренированная память контрразведчика подсказала: Андрей Голицын! Бывший однокашник по академическому курсу, одетый во фрак с ослепительно белым пластроном, с радужной искрой бриллианта в галстучной булавке, стоял у барьера оркестровой ямы с каким-то молоденьким щеголем. С Голицыным Денис охотно бы побеседовал в антракте - им было что вспомнить.
        Давыдов достал часы. До начала спектакля оставалось тринадцать минут, уже появились в яме первые музыканты, но не все места в партере были заняты. Он успевал добежать до Голицына и условиться о встрече.
        - Я сейчас, господа, - сказал Денис приятелям, но те лишь отмахнулись: мол, валяй.
        Бежать навстречу потоку нарядных дам, поднимающихся по устланным ковровыми дорожками лестницам, удовольствие сомнительное, и дважды Давыдова обозвали нахалом. Но то были почтенные старые дамы, на которых белый локон не действовал.
        Лавируя, Денис спустился в партер не там, где рассчитывал. К Голицыну можно было проскочить между рядами кресел, и Давыдов отважно ринулся в проход, двигаясь боком и посекундно извиняясь. Тут-то Денис и увидел снова странного тощего юношу с большим животом. Он быстро шел по центральному проходу партера в сторону оркестровой ямы, к первым рядам, где как раз рассаживались именитые посетители - семейство начальника Московской сыскной полиции, председатель образовательного комитета Государственного Совета с супругой и дочерью и прочие почтенные и достойные представители московского общества. И снова, как и в первый раз, у Давыдова возникло неприятное ощущение несоответствия. Ну, не должно быть этого человека в таком месте и в такое время!
        Денис оглянулся по сторонам: штатные сотрудники охраны правопорядка и капельдинеры, проверяющие билеты у последних, почти опаздывающих, зрителей, торчали на привычных местах - у каждого выхода.
        Но как раз в первых рядах кресел, где находились важные персоны, даже ни одного капельдинера не было, и именно туда стремился тощий субъект с большим животом. Давыдову оставалось пройти десяток кресел, когда это произошло. Странный человек достиг барьера оркестровой ямы, развернулся лицом к залу и распахнул полы пиджака.
        - Да здравствует свобода! - перекрывая негромкую разноголосицу настраиваемых инструментов, фальцетом прокричал он. - Смерть тиранам и угнетателям!..
        Раздался такой визг, что на мгновение у Давыдова уши заложило. Он профессиональным взглядом за доли секунды сумел оценить ситуацию и даже пожалеть, что не оказался рядом. «Живот» под пиджаком у юноши на поверку стал поясом с динамитными шашками, а реле взрывателя террорист уже сжимал в руке.
        Давыдов непроизвольно пригнулся, однако взрыва не случилось. За миг до того, как смертник нажал на кнопку, Голицын, стоявший слева от него шагах в пяти, совершил невероятный прыжок, буквально распластавшись в полете, и обрушился всей тяжестью на террориста, умудрившись вырвать из его руки взрыватель. Оба рухнули в проход возле ямы. К ним тут же подскочили еще двое из публики. Началась свалка.
        - Полиция! - продолжала голосить какая-то дама во втором ряду, перекрывая общий гвалт.
        Полицейским Давыдов не был, однако рванулся вперед еще быстрее, пробился сквозь толчею и увидел, что на полу барахтаются четыре человека. Внизу хрипит тощий бомбист, выпучив глаза и елозя щекой по ковру. Его оседлал Голицын, красный от усилия, и заламывает подлецу руки. Рядом бестолково суетится его недавний щеголь-собеседник, а еще один крепкий господин во фраке цепко ухватил Андрея за шиворот и пытается стащить с преступника.
        Моментально разобравшись в ситуации, Давыдов отшвырнул четвертого в сторону, повредив ему кисть правой руки так, что не скоро заживет. Потом ухватился за левую руку голицынской жертвы, и тут однокашник его узнал.
        - Скорее, Давыдов! - крикнул он. - Нужно вытащить этого мерзавца отсюда! Ставим на ноги… Осторожно…
        Они споро поволокли разом сникшего террориста к выходу, а подоспевшие охранники следом прихватили его полуоглушенного подельника. В вестибюле Голицын свистком созвал перепуганных капельдинеров, приказал одному телефонировать в полицию, другому - принести веревку, третьему - бежать в дирекцию и требовать, чтобы предоставили хоть какое помещение, куда можно было бы посадить добычу.
        - Держи сукина сына крепче, - велел Голицын Денису. - Не ровен час, подорвет на себе эту хреновину, тогда и нам несдобровать.
        - Все восхищены вашим геройским поступком, господа! - встрял между ними пронырливый тип с блокнотом и карандашом. - Представьтесь, пожалуйста, для срочного интервью в утренний номер «Московским ведомостям»! Только нашей газете!
        - Да пошел ты! - отмахнулся от него, как от мухи, Андрей и крепко пожал руку бывшему однокашнику по Академии Генерального штаба. - Спасибо, дружище, вовремя подоспел.

* * *
        В тот вечер никаких испанок с розами в волосах не получилось. По просьбе Голицына Давыдов поехал вместе с ним. В полицейском участке Андрею, предъявившему некий загадочный документ, сразу дали отдельное помещение и вызвали специалистов, знающих толк во взрывных устройствах. Потом, когда пленника освободили от опасной игрушки, Голицын телефонировал незримому начальству; пришлось ждать решения; около полуночи за пленником приехали, а Давыдов с Голицыным наконец-то вышли из участка на свежий воздух.
        - Ф-фу! - сказал однокашник. - Пронесло! Ну, что, к «Яру»? Угощаю, я твой должник.
        - Не откажусь, - ответил Денис, у которого с обеда маковой росинки во рту не было. - Ты же знаешь, я всегда за справедливость.
        То, что для Шереметева там всегда найдется столик, не удивляло, точно так же Денис пребывал в уверенности, что и Андрей попадет в знаменитый ресторан без затруднений. «Яр», конечно, не гуттаперчевый, и всех желающих не вмещает, несмотря на то, что его два года назад перестроили и из причудливого деревянного терема превратили в сущий дворец с куполом и колоннами.
        Когда подъехали, Голицын послал хозяину, бывшему ярославскому крестьянину, а ныне знатному ресторатору Алексею Акимовичу Судакову визитную карточку. Пять минут спустя однокашников через боковой вход провели в отдельный кабинет.
        - Конечно, в общем зале поинтереснее будет, там тебе все знаменитости и при них цыгане, - пояснил Голицын. - Но я с тобой о деле хочу поговорить.
        Они удобно расположились на угловом мягком диване, обложенном к тому же вышитыми подушками.
        Давыдов глядел на однокашника, пытаясь высмотреть перемены в его лице. Светлые волосы по случаю выхода в свет припомажены, но острижены так же коротко, как полагалось в кадетском корпусе. Лицо, пожалуй, осунулось, стало сухим и тонким, как положено аристократу. И еще неподвижным - вот главная перемена. Оно теперь прекрасно скрывало мысли и чувства хозяина. Да, взгляд стал другим, спокойным и холодным даже сейчас, когда ничто не мешает радоваться встрече. Впрочем, особо пылкими страстями Голицын и в академии не блистал. Незадолго до выпуска у всех завелись романы с барышнями, а он возился с конспектами, всем видом показывая: дурачье вы, господа, тратите время бездарно, а карьеру кто будет делать? Давыдов знал, что как раз по части карьеры у старого товарища все благополучно. И предполагал, что лет через десять Голицын очень выгодно женится, а невесту ему будут искать все пожилые столичные барыни, и немало из-за его благосклонности вспыхнет ссор и скандалов.
        Стены кабинета, затянутые тяжелым бархатом, казалось, съедали любые звуки. При этом в помещении было на удивление свежо - видимо, имелась хитро устроенная вентиляция. Половой мигом расставил перед господами набор холодных закусок, запотевший графинчик с крымской мадерой и тут же испарился.
        Андрей наполнил пузатые рюмки янтарной жидкостью, отсверкивающей в мягком полусвете живым золотом.
        - Ну, со свиданьицем, дружище Давыдов! - Они чокнулись, пригубили душистое вино.
        - «Стукнем чашу с чашей дружно, нынче пить еще досужно», - вспомнил Денис прадедовы стихи и очень удивился, когда Голицын продолжил строфу:
        - «Завтра трубы затрубят, завтра громы загремят…» Да-а, не приведи Господь. Сколько же мы с тобой не виделись?
        - Да, считай, с самой Академии, - хмыкнул Денис, принимаясь за телятину с хреном и малосольными огурчиками.
        - И вот надо же, где угораздило свидеться! - Андрей взялся за заливное из судака.
        - Так ведь меня после курса сразу в Осведомительное агентство[2 - 10 мая 1895 года по указу Николая II создано Осведомительное агентство (ОСВАГ) с подчинением непосредственно императору для выполнения разведки и борьбы за российские интересы за рубежом. Директором агентства назначен статский советник Владимир Иосифович Гурко (Ромейко-Гурко).] направили, а потом - в Маньчжурию, японцев шерстить.
        - А меня поначалу в Особый департамент[3 - 10 февраля 1895 года вышел указ императора о создании Особого департамента при Канцелярии Е.И.В. в задачи которого входило выполнение контрразведывательных мероприятий на территории Российской империи. Руководителем департамента назначен генерал-лейтенант Николай Иванович Петров.] определили, на оперативную работу…
        - А нынче?
        - Нынче, брат, я на особой службе! - Голицын снова поднял рюмку. - Давай-ка за нас, за офицерский корпус, за незримых сторожевых псов государя нашего и Отчизны!
        Выпили до дна. Давыдов даже крякнул: хороша мадерца, давненько такой не пил!
        - А что все-таки за дело, о котором ты хотел поговорить со мной? - кивнул Андрею.
        - Ага, запомнил. Хорошо. Что ты знаешь об организации под названием СОВА?
        - Почти ничего. Кажется, это что-то вроде специального подразделения для охраны высших должностных лиц империи?..
        - Ну, и это тоже… СОВА - Служба охраны высшей администрации - особое ведомство. Оно образовано по личному распоряжению Его Величества вскоре после известного покушения на премьер-министра Столыпина в Киеве. Можно сказать, это злодейство стало последней каплей, переполнившей чашу терпения государя. Террор нужно было остановить во что бы то ни стало. А главное, докопаться до его корней. До тех, кто заказывает эту «похоронную музыку». И скоро это стало даже не второй, а первой и главной нашей задачей. Понял, чем занимается СОВА?
        - Значит, ты теперь «совенок»? - прищурился Денис и потянулся за графином. - Охраняешь или выслеживаешь?
        - В основном - второе. - Андрей подвинул ему свою рюмку, сам же достал из кармана крошечную коробочку, раскрыл и выставил на стол. Там на бархатной подушечке величиной чуть побольше мундирной пуговицы лежал значок - сова из темно-красной эмали с мелкой бриллиантовой россыпью вокруг глаз.
        - И что, все у вас такое носят?
        - Носят?! Да я понятия не имею, куда это приспособить. На виду - нельзя, я не барышня и не кокотка. А мы тогда от сознания собственной значимости и великой незримой власти словно одурели, сговорились, заказали себе эти штуки. Благодарение Богу, что денег не хватило - нашей дурости стало бы и на то, чтобы заказать эмалевых сов в натуральную величину.
        Давыдов усмехнулся, язвительность товарища была ему хорошо известна.
        - А зачем ты мне все это рассказываешь? - спросил он. - Да еще птичкой хвалишься?
        - Не догадался?
        Денис молча наполнил рюмки, взял свою, медленно принялся крутить в пальцах ее вычурную ножку. Голицын тоже не спешил выпить, откинулся на подушки и терпеливо ждал ответа.
        - Я, дружище, весьма доволен службой, - наконец проговорил Давыдов и прямо посмотрел на однокашника. - И считаю, что моя работа важна не меньше твоей.
        - Да разве ж я предлагаю тебе ее менять?! - искренне удивился Андрей. - Вот чудак-человек! Я ж тебе совсем о другом толкую.
        - Тогда уточни.
        - С удовольствием. Суть в том, что для такого сложного и - не скрою - опасного дела, как борьба с вражеской агентурной сетью, нужны самые разные таланты.
        - И какой же талант ты разглядел у меня? - Давыдов улыбнулся и принялся накладывать себе в тарелку ассорти: маринованные маслята, греческие маслины, куриные фрикадельки под сыром и пару песочных корзиночек с севрюжьей икрой.
        Голицын последовал его примеру, добавив к набору моченой брусники и пирожок с луком.
        - Я тебе, Денис, отродясь комплиментов не говорил, если помнишь.
        - Да уж! Такого от тебя наслушался…
        - По существу наслушался. А теперь вот сижу перед тобой, как старый балетный генерал перед Малечкой Кшесинской после ее блистательного выступления в «Баядерке», и соловьем разливаюсь. Ну, вот прости, комплименты - дело для меня непривычное… соберусь с силами и приступлю. Ты, Денис, обладаешь самыми лучшими качествами для офицера-контрразведчика: молод, красив, образован, бесстрашен, силен и предан.
        - Шесть штук, - подытожил Давыдов, не желая отставать в ехидстве от Голицына. - Но молодость на исходе.
        - Ничего, мы с тобой, как старые пни, еще поскрипим. Да, седьмое: быстро принимаешь решения. И этим ты сегодня, возможно, и меня, и весь театр спас. Ну, ты приблизительно понял уже, что я предлагаю. Притом тебе совершенно необязательно менять место службы. Даже нежелательно. Просто у тебя появится еще одно важное дело, важное и нужное для безопасности Отчизны. Ты ведь как разведчик понимаешь, что новая война не за горами. И это будет очень большая война.
        - Совершенно не нужная сейчас России война.
        - Ну вот, сам все понимаешь… И ради этого, ради того, чтобы войны не случилось, ради долгой и мирной жизни мы и кладем свои. Это не риторическая фигура, Денис, враг у нас основательный, и - прямо скажу - будь ты женат и с детишками, ничего бы я тебе не предложил. Но мы оба свободны, и вдовы, коли что, голосить не станут, сиротки за гробом не побредут. Справимся - будем и дальше жить и радоваться, мадеру пить, барышень любить, а нет…
        Андрей резко умолк, залпом осушил рюмку и посмотрел на друга. Тот несколько секунд разглядывал свою порцию, потом тоже махнул одним глотком и сказал:
        - Хорошо. Убедил. Чем мне предстоит заниматься?.. Только имей в виду, у меня по службе тоже куча дел, и меня могут в любой момент загнать туда, где Макар телят не пас.
        - Спасибо, дружище, за доверие. Учту, - облегченно вздохнул Голицын. - Отношения наши мы, конечно, оформим должным образом, а пока - вот тебе первое задание.
        - Так сразу?
        - Время не терпит. Ты о графине Крестовской слыхал?
        - Кто ж о ней не слыхал? Московская достопримечательность. Всеобщая тетушка и бабушка. Только в Москве такие еще и водятся. По-моему, через ее салон только Наполеон Бонапарт не проходил, потому что этаким гостем она бы уж похвасталась, - усмехнулся Давыдов.
        - Чудак ты! Бывал, бывал у нее Бонапарт! Шарль Луи, конечно, - рассмеялся Голицын. - А не признается, чтобы не принялись считать, сколько же ей годочков.
        - А на самом деле?
        - За семьдесят, но вовсю молодится. Раза два за зиму непременно замуж собирается. Так вот, всякий год у нее новые любимцы. Сейчас, когда в большой моде благотворительность, она привечает одну даму, американку по фамилии Веллингтон, которую принесла нелегкая в Москву, чтобы открывать по всей России приюты для сироток нового образца. Ты про Исидору Дункан слыхал?
        - Про «босоножку»? - Денис усердно ловил по тарелке юркий масленок, не желавший попадаться на вилку.
        Американская плясунья лет семь назад гастролировала в Санкт-Петербурге и в Москве, собирая полные залы и ввергая публику в трепет. В Мариинке и в Большом танцовщицы, желая показать, что ходят по сцене босиком, рисовали на ногах пальчики поверх трико, а эта - доподлинно сверкает голыми пятками, и под всеми одеяниями, что на ней болтаются, взмывая вверх и распахиваясь на прыжках, вовсе ничего нет! Давыдов пробился посмотреть на модное диво и остался в недоумении. Или это уж было чересчур для него возвышенно, или, как он в простоте души полагал, с такими плясками справится любая молоденькая кокотка, утратившая всякое чувство стыда.
        - Ага. - Андрей отправил в рот песочную корзинку с икрой, пожевал, пожмурился от удовольствия. - Эта Дункан у себя в Америке заработала плясками в древнегреческом стиле бешеные деньги и открыла приют для девочек, где их учат пению и танцам, а на прогулки выводят в древнегреческих хитончиках. Вот такая у нее блажь. И мисс Элис Веллингтон, по примеру этой чудачки, собирается всех наших сироток обрядить в хитоны и сандалии. Заметь, без всяких батистовых панталончиков.
        - В самом деле, чудачество. И кому это надо?
        - Не удивлюсь, если никому. Американцы и не на такую дурь способны. Однако, дружище, хоть эта мисс приехала к нам из-за океана, вряд ли она американка. Увидишь - поймешь. Ты ведь по-английски немного балакаешь?
        - Хуже, чем по-японски, но уж с дамой как-нибудь договорюсь. Значит, мисс Элис Веллингтон? Интересно, уж не родственница ли она знаменитого английского фельдмаршала Артура Веллингтона, победителя Ватерлоо?!
        - Вот заодно и выяснишь. К счастью, дамы, глядя на тебя, менее всего задумываются о твоих умственных способностях. Плечищи, черные глаза, локон этот фамильный - и все, больше им ничего не нужно.
        - Откуда такие сведения?
        - От родной сестры, - усмехнулся Голицын. - Она была в тебя влюблена, да не одна, а вместе со всем гимназическим классом - двадцать три души! Чуть ли не до смертельного питья уксуса дело доходило.
        - Что ж ты молчал?! - Давыдов закатил глаза и хихикнул.
        - Только теперь призналась. Когда стала женой и матерью двух крошек… Так вот, навести-ка ты госпожу Крестовскую.
        - Предлог нужен…
        - Простейший! - отмахнулся Голицын. - Узнал о будущих приютах для девочек и решил пожертвовать некоторую сумму… Да не смотри на меня так. Деньги я тебе выдам, и даже без расписки - у нас на то особые суммы, не мелькающие в отчетности. Главное - свести знакомство с этой американкой.
        - По-моему, ты преувеличиваешь мою неотразимость, Андрюха, - покачал головой Денис.
        - Тогда поезжай на Кузнецкий Мост, пройдись по лавкам. Купи сиреневые кальсоны из шелкового трико. Тебе будут к лицу!
        - Ох, чует мое сердце, зря я с тобой связался!.. Ладно. Продолжим!..
        И друзья с завидным аппетитом налегли на молочного поросенка, только что доставленного к столу расторопным половым.

* * *
        Два дня спустя Давыдов с корзиной цветов, принаряженный и благоухающий одеколоном «Сиу», стоял у дверей небольшого, типично московского особнячка Крестовской. За это время Денис успел встретить курьера и передать по инстанции куратору секретный пакет. А затем испросил разрешения задержаться в Первопрестольной еще на несколько деньков, благо, обстановка пока позволяла. Он заранее выяснил, что госпожа графиня нынче принимает по четвергам.
        Время тоже выбрал самое обычное для визитов - послеобеденное. И вот теперь переминался с ноги на ногу, словно в воду прыгать собрался.
        До сих пор его задания не предполагали донжуанских подвигов. Он даже не очень-то умел ухаживать за дамами - просто не было такой необходимости. Вот толстый Барсуков - тот выучился! Не зря же с собой книжки про флирт и обольщение возит…
        Мудрая мысль пришла в давыдовскую голову с явным запозданием: нужно было для отваги хлопнуть хоть стопочку коньяка. И тут в голове включился граммофон.
        «Когда я пьян, а пьян всегда я, - пропел залихватский голос, - ничто меня не устрашит! И никакая сила ада мое блаженство не смутит!»
        - Брр!.. - вслух сказал Денис. Ему только пьяного Барсукова в голове недоставало.
        Однако несуразный куплетец взбодрил. Что-то мистическое все же было в гусарской песне. Денис перекрестился, вздохнул, усмехнулся и нажал кнопку новомодного электрического звонка.
        С графиней Крестовской Давыдов встречался год или два назад, в этом же доме, сопровождая красавицу-кузину и ее матушку. Хозяйку он запомнил как даму, немилосердно затянутую в корсет и с пышной прической, на которую пошло фунта два фальшивых пепельно-русых волос, такими толстыми были бандо надо лбом и по бокам.
        Войдя же нынче в гостиную, он не сразу сообразил, что дама на диване и есть Ангелина Павловна Крестовская. Темные волосы, уложенные в греческую прическу с золотой диадемой, лихо сдвинутой к затылку, платье в стиле Пуаре из ткани с крупным восточным узором, а на протянутой для поцелуя руке - сложное сооружение из двух перстней и браслета в виде змейки, соединенных вместе. Причем на кисти, именно там, куда следовало беззвучно приникнуть губами, оказалась большая розовая камея с головой Горгоны Медузы. Словом, вид у старой графини был экзотический и современный. Никто бы не смог упрекнуть ее, что отстала от моды.
        Если бы не обвисшее подрумяненное лицо с тщательно запудренными морщинами, Давыдов не дал бы ей и пятидесяти лет.
        - Душка, Денис Николаевич! - жеманно произнесла Крестовская, выслушав визитера. - Вы кстати. Как раз за четверть часа до вас пришла мисс Веллингтон. И вы можете сами отдать ей свое пожертвование.
        Ошарашенный обновленным видом графини, Давыдов не сообразил оглядеться. А в гостиной присутствовали и другие гости. Пожилой мужчина с роскошными седыми бакенбардами, едва не свисающими на грудь, дама средних лет с девочкой-подростком, щеголь, похожий на картинку из модного журнала (Давыдов догадался, что это графский внук) и две молодые женщины.
        Мисс Веллингтон Денис узнал сразу и подумал: «Боже мой, какая же она американка?!» Жены и дочки заокеанских миллионеров, приезжая в древнюю российскую столицу посмотреть, как по улицам бродят белые медведи, брали с собой все бриллианты, какие только могли приобрести, и ходили блистающие, словно рождественские елки. Но на мисс Веллингтон обнаружилась только небольшая брошь с гранатами, скреплявшая воротничок скромной, под горлышко, белоснежной блузки. Она выбрала для визита лиловый полосатый костюм-тальер с длинным жакетом. И портной, что кроил этот костюм, по мнению Давыдова, честно заработал свои деньги. Тонкая и гибкая фигура гостьи вроде и скрыта, однако обо всех округлостях можно догадаться. Прическа мисс Веллингтон была именно такой, как пристало женщине из хорошей семьи, получившей правильное воспитание, - не слишком пышной; золотистые пряди обрамляли фарфоровое лицо.
        «На вид - около двадцати пяти лет, не дитя малое… Пожалуй, можно спокойно прибавить года два-три - не ошибусь», - оценил Денис. Рядом стояла ее подруга, рыженькая, с живым круглым личиком, тоже в тальере, только голубом и с большими клетчатыми лацканами.
        «На какой же козе к тебе подъехать, голубушка?» - безмолвно вопросил Давыдов.
        Голицын на интимном знакомстве не настаивал, но намекал: было бы неплохо. Теперь и Денис понял: было бы неплохо…
        - Душка, я вас представлю нашим красавицам, - сказала графиня. - Они с сегодняшнего дня состоят в моем Обществе культурных связей, вступайте и вы, это даст вам шанс! - И подмигнула самым залихватским образом.
        С Давыдовым Крестовская говорила по-русски, а к гостьям обратилась почему-то по-французски. Тут возникло недоразумение. Давыдов твердо знал, что целовать руку можно только замужней даме, а обе иностранки - именно мисс, однако ручки протягивают исправно. Начинать же знакомство с рукопожатия, которое стараются ввести в моду суфражистки и примкнувшие к ним дамы, как-то нехорошо. Впрочем, черт ее, Америку, знает - может, там эта глупость уже прижилась?
        Внесла ясность Элис Веллингтон: в Америке рукопожатие дело обычное, но она получила иное воспитание и против поцелуя не возражает, при этом предрассудки времен вавилонского столпотворения в расчет не принимает.
        В свое время Денис начал изучать английский язык, но чуть не подрался с учителем - не так был устроен давыдовский рот, чтобы жевать гласные, фырчать согласные и проделывать языком балетные экзерсисы. И тут ему повезло: знакомые рекомендовали старого морского офицера, не знавшего о существовании склонений и спряжений, но имевшего педагогический талант. Он заставил Дениса прочитать вслух полстраницы дребедени и сказал: «Дурак, кто вообразил, будто английский язык - один. Их много. Я выберу тот, который вам ближе, и буду натаскивать, как юнгу. Потом вы с гордостью скажете, что у вас, допустим, бостонское произношение, и ни одна сухопутная крыса пискнуть не посмеет, потому что так оно и будет».
        В процессе обучения Давыдов достаточно узнал об английских языках, чтобы сразу понять: мисс - не американка, мисс - англичанка. Настоящая, чистокровная, разве что плавала в Америку к какой-нибудь дальней родне - развлечься и подцепить богатого мужа. Выходит, не подцепила.
        Поцелуй руки - он тоже, как английский язык, не один. Можно подвести свою ладонь под ладонь дамы, практически ее не касаясь, и задержать губы над кистью, опять же без прикосновения, и даже не изобразить «чмок», этого довольно. Или снизу проползти пальцами до нежного дамского запястья и даже чуть выше, изобразить губами легкий трепет и приникнуть самым настоящим поцелуем!..
        Это Давыдов и проделал.
        Наглость, конечно, при первой встрече устраивать такие штучки, но сердце и опыт подсказали: возмущения не будет.
        Ответ был правильный. Полная невозмутимость лица и прикосновение большого пальца Элис, которому при поцелуе полагается безвольно свисать. А он слегка, но внятно прикоснулся к руке Дениса. Диалог состоялся!
        Их дальнейшая беседа одновременно на английском и французском - французскую ноту вносила Крестовская - уже была чистой формальностью. Молодые люди прекрасно поняли, что нравятся друг другу. Однако вели себя преувеличенно благовоспитанно, потому что обоих это очень развлекало. Но взгляды! Взгляды говорили без слов: «Я с тобой, ты со мной, мы - пара…»
        - Я решила завести у себя правильный английский файф-о-клок, - вдруг без перехода объявила Крестовская. - Дементий, голубчик, - повернулась она к мажордому, - распорядись, чтобы подавали чай. Уж не знаю, как там в Лондонах и Бирмингемах, а у меня будет стоять самовар. Без самовара и чай не чай!
        Но, в отличие от купеческого застолья, когда пузатое, двухведерное чудовище взгромождают посреди стола, у графини имелся особый чайный столик, стоящий сбоку, чтобы хозяйка сама могла наливать кипяток в чашки и передавать их гостям, соблюдая давний красивый обычай. Посреди стола стояла, как в лучших домах Лондона, ваза с белыми цветами. Принесены были три заварочных чайника с серебряными подвесными ситечками, установлены возле самовара, чтобы гости могли выбрать любимый сорт чая - индийский, цейлонский или желтый «императорский», самый дорогой из всех.
        Дабы уж все было в английском стиле, выставили сервиз из веджвудского фарфора и правильные английские имбирные пирожные, жареные булочки с изюмом и вафли в фарфоровых плетеных сухарницах. Но и русский вишневый пирог присутствовал - как же без пирога?
        - Она опаздывает! - неожиданно пожаловалась Крестовская, когда все уселись за стол. - Ну что за разгильдяйство, прости господи? Некоторых, как ни учи, светскими людьми не сделаешь!
        И тут дверь маленькой столовой, предназначенной для файв-о-клока, отворилась.
        Первым вошел зверек, ростом с бульдога, но очень мохнатый и с вытянутой, как у овчарки, мордой. За ним - женщина, что вела его на позолоченном поводке. Женщина была такая, что Давыдов невольно приоткрыл рот. Доводилось ему встречать дам, одетых в стиле «смотрите на меня все и восхищайтесь», но такая попалась впервые. Заглядевшись, Давыдов даже не сразу понял, что по комнате бродит не шпиц, а самый настоящий медвежонок.
        Зверек оказался ручной - сразу сообразил, кто тут раздает тарелочки с нарезанным вишневым пирогом, и потопал к графине, натянув поводок и желая непременно залезть к старушке на колени.
        Хозяйка медвежонка, которой полагалось бы удержать нахала, наоборот - поводок выпустила. Она, будь неладна, уставилась на белый локон Давыдова!
        Мишка под шумок ловко вскарабкался на колени к Крестовской, а та от неожиданности даже не взвизгнула - только растопырила руки. Тогда косолапый ткнулся носом ей в губы, учуяв пирожное.
        Гости загалдели. Внук театрально призывал отцепить чудовище от бабушки, а скромная дама с дочкой-подростком оказалась неожиданно голосистой и опытной по медвежьей части:
        - Отцепить?! Да вы на его когти посмотрите! У него когти - с вершок!
        Давыдову приходилось иметь дело с медвежатами. У деда в имении, на заднем дворе, жила пара таких сиротинушек, найденных возле убитой медведицы. Он спокойно подошел и взял мишку, как малое дитя, на руки.
        - Господи Иисусе! - выдохнула Крестовская. - Душка, спаситель вы мой! Уберите его куда-нибудь подальше. Господи, страху-то сколько!..
        И тут заговорила мишкина хозяйка.
        - Рюски медвед! - отчетливо произнесла она с обидой в голосе. Потом быстро подошла к Давыдову и забрала мохнатое сокровище.
        Денис увидел вблизи обильно накрашенное лицо. Столичные дамы почти не красились - считались допустимыми разве что румяна, и то полунамеком. Но в обществе на грани приличного и богемного завелись страстные и роковые женщины. Они обводили глаза чем-то вроде жженной пробки, пудрились до смертельной белизны, губы себе рисовали карминные, немного кармина доставалось и мочкам ушей, зачем - непонятно. Примерно так была размалевана и гостья, но скрыть свой возраст не сумела. Давыдов уже через секунду сообразил, что ей тридцать с хвостиком. И хвост этот, скорее всего, предлинный.
        Еще Денису показалось странным и безвкусным сочетание цветов в ее одежде - ядовито-розового и нежно-зеленого. Диадема в волосах тоже была из арсенала провинциальной артистки. Но когда по столовой прошелестело «Мата Хари!», Давыдов понял: камни в диадеме настоящие!
        - Вы меня перепугали, моя крошка, - по-французски, капризным голоском, сказала танцовщице Крестовская. И та заговорила в ответ весело и страстно, объясняя, что медведь - подарок от поклонника, привезен в виде багажа по железной дороге, и что все это - очаровательная шутка.
        - Он обещал мне подарок в русском стиле. И вот вносят что-то большое, деревянное, похожее на низкую бочку. Я думала, там деревенские лакомства - масло, ягоды, варенье… Лакомства в русском стиле! А оттуда выскакивает этот ангел!
        Давыдов вспомнил, как описывали «ангела» газетчики со слов станционных служащих. Вряд ли этот мишка, встав на задние лапы, выбил бы головой потолок вагона. Ох, вряд ли!..
        - Ваш поклонник безумен, моя дорогая, - прямо заявила Крестовская.
        - О, да, да! Настоящее русское безумие! - Мата Хари подошла к окну. - Вот он, караулит меня! Он всюду ездит за мной следом. Я зову его «мой бабуин». Настоящий рюсски бабуин!
        - Но почему?! - не удержался потрясенный Давыдов.
        - У него такая фамилия… В России такие забавные имена и фамилии. У вас тоже?
        «Боже мой, - подумал Денис, - да ведь она дура! Настоящая неподдельная дура, как теперь говорят, патентованная».
        Однако танцовщица, при всей своей глупости, оказалась упорна в достижении цели.
        - Там, где я выросла, все было другое, - вещала Мата Хари, закатывая подведенные глаза к потолку. - И мужчины тоже. Мне нравится в России, здесь меня прекрасно принимают, дарят бриллианты! Но ведь я родилась в Индии, в семействе знатного брамина, меня с детства готовили в храмовые танцовщицы. Я могла видеться только с двоюродными братьями… О, это были красивые мальчики, смуглые и черноглазые - как вы! Да, и разрез глаз у вас, как у наших мужчин…
        Она придвинулась к Давыдову поближе, буквально впиваясь глазами в его лицо. Оказалось, что она с Денисом почти одного роста. Едва не прижавшись грудью к его груди и не отводя взгляда от его глаз, Мата Хари продолжала рассказ. Ее губы оказались в опасной близости от его губ, что и было замечено всеми гостями Крестовской.
        - Но однажды в храм Кришны, где я танцевала с плодами перед статуей божества, тайно пробрался юный английский офицер. Он увидел меня, а я была в наряде пастушки. Это священный наряд для танца перед Кришной - открытые по колено ноги, почти обнаженная грудь… на груди цветы, гирлянда цветов… О, мне было всего шестнадцать лет!.. Он влюбился, он стал искать со мной встреч… А шестнадцатилетняя девушка в Индии… О, мы рано созреваем! Мы уже в тринадцать готовы для любви…
        Мата Хари совершенно не обращала внимания, что кроме Давыдова в комнате есть и другие слушатели. Он же внезапно ощутил запах - запах самки, истосковавшейся по самцу. «Только этого мне не хватало! - Денис невольно вздрогнул. - Спятившая от страсти дура в моей собственной постели!..»
        - Меня бы не отдали ему. Мой отец был знатный брамин… - бормотала с придыханиями танцовщица. - Я была посвящена Кришне, одиннадцать лет меня учили священным танцам… я блистала… И тогда офицер меня похитил…
        - Ваш медведь, мадам! - почти в отчаянье воскликнул Давыдов.
        Мишка, воспользовавшись тем, что вся компания с приоткрытыми ртами следила за маневрами танцовщицы, полез на стол.
        Очень уж не хотела Мата Хари отрываться от чернокудрого красавца с белым локоном на лбу, но ей снова пришлось ловить медвежий поводок.
        Давыдов не растерялся и кинулся к Элис Веллингтон.
        - Мы должны увидеться, непременно должны! - воскликнул он, не боясь быть услышанным остальными - такой галдеж поднялся вокруг стола.
        - Да, конечно! - прелестно порозовела англичанка. Они, не сговариваясь, схватились за руки и замерли, наслаждаясь секундами даже такой близости.
        - Мы с Кэтрин остановились в «Метрополе». Бегите, мистер Давыдов! - произнесла Элис и на мгновение прижала денисовы руки к своей груди. - Да бегите же! Иначе она…
        - Бегу!
        Не попрощавшись с графиней, Денис пташкой вылетел из особняка, ибо ловля косолапого хулигана благополучно закончилась, и безумная дочь брамина вот-вот могла вспомнить о новом предмете своего обожания.
        Напротив особняка стоял ярко-красный железный саркофаг на колесах - неимоверной длины «кадиллак». Опершись о его крышу, смотрел вверх, безошибочно определив окна маленькой столовой, великан - ростом более сажени и косая сажень в плечах. На голове его был сверкающий цилиндр, лихо, по-купечески, сдвинутый на затылок. Давыдов сразу опознал в златокудром детинушке настоящего русского купчину, способного душу вытрясти из собрата за медный грош и швырнуть миллион к ногам даже не балерины из «Мариинки», а провинциальной певички, сумевшей проникновенным романсом вышибить из него, пьяного, слезу. Да, именно такой орел и мог подарить танцовщице живого медведя.
        Купчина с подозрением взглянул на Давыдова. Денис приосанился и задрал подбородок. «Рост - еще далеко не все», - безмолвно сказал он купчине этим решительным движением. Хвастаться же своей нечаянной победой над Матой Хари не рискнул - экие вон кулачищи, как два чайника.
        Оглянувшись на всякий случай, Давыдов кинулся наперерез извозчичьей пролетке.
        - Стой, братец! В «Метрополь», без ряды, только скорее!
        - Не извольте беспокоиться, ваше благородие, садитесь!..
        Следовало немедленно снять там номер, пусть даже дорогой. Деньги Голицын на эту авантюру выделил, и нужно их потратить не только с пользой для дела, но и себе в удовольствие.
        Глава 2
        Июль 1912 года. Санкт-Петербург
        В этот день Голицыну не везло с самого утра. Сначала, как только пришел на службу, дежурный поручик Фефилов с плохо скрываемым злорадством сообщил, что группа капитана в полном составе слегла.
        - Инфлюэнца! - притворно округлил глаза Фефилов. - Натуральная эпидемия…
        «Скверно, - подумал Андрей, - совершенно некстати. Как раз когда нужны все, когда наконец появилась реальная зацепка по мистеру Рейли, я должен работать один?..» Расписавшись в журнале регистрации, он поднялся на второй этаж неприметного особняка на Шестой линии Васильевского острова, значившегося в городской управе как дом купца Бастрыгина. На самом же деле Бастрыгин не имел к строению никакого отношения, будучи коренным сибиряком и никогда не выезжавшим на запад далее Екатеринбурга. Но именно в этом здании с февраля 1912 года и расположилась штаб-квартира новой секретной службы Канцелярии Его Императорского Величества. Особняк выбирал из десятка предложенных сам глава новой организации, генерал-майор Александр Васильевич Соболев.
        Голицын прошел мимо его кабинета в самый конец коридора и толкнул тяжелую резную дверь с медной табличкой «Б.Л. Вяземский». В крохотной приемной перед кабинетом начальника пятого управления (внутренней безопасности) умещался лишь стол адъютанта, сейф с рабочими документами и пара стульев для возможных посетителей. Хотя, сколько помнил Андрей, шеф никогда никого не мариновал в приемной, а сразу приглашал в кабинет.
        Князь Борис Леонидович Вяземский был старшим сыном знаменитого генерала Леонида Дмитриевича Вяземского, героя обороны Шипки во время последней Русско-турецкой войны, и однокашником Голицына по Академии Генштаба. Правда, учились они в разных группах - Андрей по военной контрразведке, а Борис стажировался на авиационном курсе. Потом их пути разошлись, и когда год назад Голицына вызвали в кадровое управление Генерального штаба и предложили перейти на работу в СОВА, капитан, узнав, что его новым начальником станет товарищ по учебе и молодецким кутежам, не колеблясь, согласился.
        - Господин подполковник у себя? - спросил, поздоровавшись, Андрей у адъютанта, совсем еще юного поручика.
        - Так точно, господин капитан! Вас ожидает. Дважды уже интересовались…
        - Ну, так доложите, что капитан Голицын прибыл.
        Поручик исчез за обитой коричневой кожей дверью. Андрей встал к ней вполоборота и кинул придирчивый взгляд на себя в зеркале, висевшем напротив входной двери. Оттуда на него глянул крепкий молодой человек с немного усталым лицом и пронзительными глазами цвета закаленной стали. «Хорош, черт! Жаль только, оценить некому…»
        Самоиронии в Академии Генштаба не обучали - она как-то незаметно зарождалась у тех, кто планировал настоящее будущее, без блеска галунов и белого коня под седлом на смотрах и парадах. Если человек, занятый настоящим делом, не приучится смотреть иногда на себя со стороны, ехидно подмечая мелочи, то серьезность может и до сознания собственной непогрешимости довести. А в такой службе, как СОВА, это опасно.
        - Проходите, господин капитан! - Адъютант аккуратно придержал перед ним створку двери.
        Голицын четко и бодро вошел в просторный и светлый кабинет и сделал три уставных шага по направлению к столу справа от входа.
        - Здравствуй, Андрей, - улыбнулся Вяземский в усы и кивнул на ряд стульев вдоль стола для заседаний, примыкавшего к его собственному. - Присаживайся. Надеюсь, ты в курсе последних событий?
        - Естественно, господин подполковник…
        - Давай без официоза, - чуть поморщился князь, - не на докладе, чай! Вот, ознакомься с новой вводной, - протянул Голицыну тонкую картонную папку.
        Андрей быстро просмотрел ее содержимое - всего несколько листков, отпечатанных на пишущей машинке - и невольно присвистнул. Тут же спохватился:
        - Извините, господин подполковник, само вырвалось.
        - У меня такая же реакция была, - хмыкнул Вяземский. - Твое мнение?
        - Этот мистер Рейли, кажется, совсем голову потерял. Ведь знает, что мы его пасем…
        - …и тем не менее шлет вот такое!
        - Но этой депешей он в первую очередь подставляет своего главного начальника, господина Бьюкенена!..
        Сэр Джордж Уильям Бьюкенен был старым хитрым лисом в должности чрезвычайного и полномочного посла Соединенного Королевства в Санкт-Петербурге. Дипломат с огромным опытом - служил в Италии, Японии, Австро-Венгрии, Германской империи, был посланником в Болгарии и Нидерландах. Уже более двух лет он обретался в Санкт-Петербурге и успел натворить немало дел, не очень соответствующих статусу полномочного посла: завел дружбу с кадетами, с господами из Государственной думы, с министром иностранных дел господином Сазоновым и даже сумел понравиться его величеству императору Николаю Александровичу. А если принять во внимание взгляды посла на российскую государственность, то выглядело это, по меньшей мере, странно - Бьюкенен был за конституционную монархию.
        Естественно, что у такого человека работали на посылках ловкие и не обремененные моралью господа. И одним из них стал мистер Рейли…
        - Ты в этом уверен? - Вяземский с иронией посмотрел на старого друга. - А может, они именно так все и задумали?.. Только представь: мы перехватываем секретную депешу помощника генерального консула Британии о сентябрьской встрече российского и германского императоров в Риге, которую тот, якобы в нарушение субординации, отправляет прямо в штаб-квартиру МИ-6 в Лондоне, и делаем очевидный вывод, что мистер Рейли и есть резидент агентурной сети Петербурга или даже в целом по империи! Каковы должны быть наши дальнейшие действия в этом случае?
        - Задержание Рейли, предъявление компромата, вынесение частного определения, объявление его персоной нон-грата и выдворение из страны…
        - Правильно, а господин консул при этом остается совершенно ни при чем! И вся сеть мистера Рейли также остается нетронутой. А через пару месяцев этот лжеантиквар перейдет границу обратно где-нибудь в Курляндии и продолжит свою мерзкую деятельность на нелегальном положении под именем какого-нибудь мистера Смита, специалиста по разведению овец.
        Андрей был прекрасно осведомлен, что Рейли способен на самую наглую и беспардонную мистификацию лишь бы добиться своего. Достаточно было вспомнить его авантюру с планами укреплений Люйшуня, которые этот пройдоха умудрился раздобыть в штабе адмирала Алексеева, главного начальника и командующего войсками Квантунской области и Даляньской оперативной группой Тихоокеанского военно-морского флота империи, разгромившей в феврале 1904 года японский флот. Рейли попытался продать планы японцам, однако едва не был пойман с поличным. Сбежал, чтобы через год появиться в Санкт-Петербурге уже в качестве помощника генерального консула Великобритании. За этим господином тянулся и уголовный хвост в связи с покушениями на некоторых высших сановников Российской империи, правда, так и не доказанный. В общем, хлопот с мистером Рейли хватало у всех, начиная от Департамента жандармерии и заканчивая военной контрразведкой.
        Сейчас этот феноменальный авантюрист жил в Санкт-Петербурге в полное свое удовольствие. Словно бы навеки позабыв о своей законной супруге, красавице-ирландке Маргарет (по сведениям, которые раздобыла СОВА, Рейли приложил-таки руку к смерти ее второго мужа, миллионера Хьюго Томаса), он сошелся с русской женщиной и представлял ее в обществе как свою жену. Где и когда состоялось венчание, никто не знал, да и могло ли состояться вообще? Женщина была не простая - то ли явная, то ли бывшая супруга одного из помощников морского министра Надежда Петровна Залесская.
        Голицын встречался с этой дамой в свете, и большого впечатления на него она не произвела. Ему даже казались странными слухи, будто пронырливый мистер Рейли отбил ее у Распутина. Вокруг «старца» крутилось немало экзальтированных дам, которые разбаловали его окончательно, - они чуть не дрались за право попариться в бане вместе с Распутиным. Голицын подозревал, что счастливицы уносят с собой банные веники и хранят их, как величайшую драгоценность. Мог ли он относиться уважительно к таким особам?
        В высший свет Рейли втерся, изобразив страстное увлечение искусством и стариной. Его уже считали бог весть каким опытным антикваром и коллекционером. Кроме того, он поддался модному увлечению - ездил на Комендантский аэродром, летал на бипланах. И, возможно, строил новые гнусные планы, на сей раз связанные с авиацией…
        Некоторое время Голицын и его шеф Вяземский молчали, обдумывая ситуацию. Потом Андрей сказал:
        - Моя группа, к сожалению, временно выбыла из строя, так что я сам прослежу за Рейли. Он просто обязан теперь выйти на связь со своим вероятным преемником. Только не мешало бы предупредить наших красавиц…
        Он имел в виду телефонных барышень, которым СОВА приплачивала к жалованью за исполнение мелких поручений.
        - Мы уверенно знаем только три номера: антикварного салона, квартиры Рейли и квартиры, которую он снял для Залесской. И я сомневаюсь, что у него хватит глупости пользоваться этими номерами… хотя насчет Залесской предупредим. Присмотреть за голубчиком надо, но одному без подстраховки опасно, - с сомнением покачал головой Вяземский. - Могу придать тебе группу Свиридова, они, как раз наоборот, остались без командира.
        - Что с Георгием?
        - Колено повредил на тренировке.
        Когда полгода назад начальство решало, какими видами рукопашного боя должны владеть «совята», мнения разошлись. Начальник второго управления, подполковник Сабуров, решил почему-то, что сочетание меткой стрельбы с приемами греко-римской классической борьбы и ударами из английского бокса должно стать ведущим в подготовке офицеров и агентов. Более того, он обязал их посещать вошедшие в большую моду гимнастические залы, где атлеты возились с гирями, гантелями и штангами, отжимались от пола и подтягивались на «шведской стенке». Это, конечно, было полезно. Голицын сам, обнаружив, что может подтянуться всего три раза, довел количество до двадцати и на том успокоился. Но в уличной драке не станешь рассказывать противнику, что жмешь лежа десять пудов. Ситуацию спас начальник четвертого управления, полковник Татищев.
        Один из его агентов обнаружил где-то в гавани старого моряка-француза с загадочным прошлым, в котором начальство решило не копаться: мало ли кого дедушка тридцать лет назад зарезал в своем родном Марселе. Этот француз показал агенту приемы матросской борьбы под названием «сават», которая была хороша уже тем, что удары ногами предполагали использование прочных ботинок с широким рантом, а немудреные правила не требовали раздеваться по пояс и раскланиваться с противником. Были вывезены из Парижа и Дьеппа два мастера этого дела, тоже с очень сомнительным прошлым. Им положили неплохой оклад денежного содержания, а задачу сформулировали просто: нужен результат. Тренировки по савату начались три месяца назад, и молодежь уже делала успехи, а вот Свиридов в свои тридцать шесть утратил былую ловкость и пострадал. Голицын же, в юности увлекавшийся фехтованием, сохранил и растяжку, и скорость реакции, а пощечиной (сават обходился без туго сжатых кулаков) мог свалить с ног детину в полтора раза себя тяжелее.
        - Н-нет, пожалуй, сам справлюсь. - Андрей поднялся. - Разрешите идти, господин подполковник?
        - Иди уж, сорвиголова!..
        Голицын удивился: он сам себе казался человеком серьезным, не склонным к проказам - именно таким, который спокойно и уверенно делает карьеру. Вот Давыдов - тот сорвиголова, в глазах у него - азарт и веселье, а он, Голицын, нарочно усвоил суровый и строгий взгляд, причем подсказала ему это некая дама. Обиженная холодностью кавалера, она заметила, что и голос у него дребезжит, как жестяное ведро, и глаза цвета закаленной стали. Сталь - этот металл Андрею нравился. Он желал быть похожим на отточенный клинок - легким, гибким, острым, неумолимым. Однако раз произвели в сорвиголовы, придется соответствовать…

* * *
        Антикварный магазин господина Сигизмунда Лембовски, как называл себя Рейли в этом качестве, располагался на Петроградской стороне на Большой Посадской улице, поэтому Андрею пришлось брать извозчика, чтобы успеть до закрытия проверить, на месте ли Рейли. Обычно мистер антиквар имел привычку навещать свое детище и прикрытие чуть ли не ежедневно после обеда, проверяя, как идут дела. Управляющим у него подвизался некий расторопный, но жуликоватый малый по имени Феофан Булкин. Он обладал несомненным талантом по части кому-чего-продать. Однако при этом никогда не упускал случая подзаработать себе на карман за спиной хозяина. Голицын однажды попросту прихватил Булкина именно на воровстве, когда тот пытался перепродать с «черного хода» украденную за пару месяцев до того из одного из псковских приходов серебряную церковную утварь. Дело случилось тогда громкое, а злоумышленников по горячим следам задержать не удалось. Информацию из полиции на всякий случай передали по другим ведомствам, и Андрей взял историю на заметку просто из любопытства. И вот же - пригодилось!..
        Дальнейшая вербовка Феофана как осведомителя заняла у Андрея не более десяти минут. Он умел нагнать холода на жертву, особенно если совесть у жертвы была крепко нечиста. И с той поры, вот уже полгода управляющий регулярно докладывал Голицыну обо всех встречах и переговорах хозяина, которые Рейли проводил в задних комнатах магазина. Правда, не всегда мог назвать имена, особенно если речь шла о дамах, которые поверх шляп обматывались длинными полупрозрачными шарфами, прикрывавшими личики чуть не полностью. Это считалось необходимым при езде в открытом автомобиле, чтобы не попортить цвет лица, потому что кружевной зонтик на скорости в тридцать верст страх как неудобен.
        Нынче Андрей снова получил от осведомителя «писанку», что, мол, хозяин договаривался о некоем свидании с кем-то по телефону, сильно при этом ругался и грозился. Номера, который Рейли назвал телефонной барышне, Булкин не расслышал.
        Ровно без четверти пять пополудни Голицын отпустил извозчика за квартал от дома, где располагался антикварный магазин Лембовски, и направился вдоль улицы походкой праздно шатающегося человека. Он и одет был соответственно - в клетчатый костюм, коричневый с бежевым и в желтые ботинки, казавшиеся огромными из-за широких рантов. Так может выглядеть человек, у которого есть кое-какие необязательные дела, ставшие поводом для приятной прогулки. Голицын и тросточкой помахивал, как опытный в своем ремесле столичный бездельник, и даже, войдя в роль, обгонял молодых дам и девиц, чтобы заглянуть им под шляпки.
        Пройдя мимо магазина, Андрей присел на открытой веранде небольшой кофейни напротив, заказал себе слоеные пирожки с мясом и шампиньонами, чаю с чабрецом и стал ждать.
        Ожидание не было бы таким мучительным, если бы не приходилось все время глядеть в одну точку. Была и другая беда - Андрей привык есть быстро, а тут следовало растянуть провиант хотя бы на полчаса, чтобы не выглядеть по-дурацки и не нарушить конспирации.
        Бог весть из каких глубин памяти выкарабкался и запросился на волю куплет.
        - «Пускай погибну безвозвратно, навек друзья, навек друзья. Но все ж покамест аккуратно пить буду я, пить буду я», - чуть слышно забормотал Андрей, сперва почти без мелодии, а потом с ужасом осознав, что готов запеть по-настоящему.
        Эта александрийская песня была хуже всякой холеры и чумы! Она прилипала, как банный лист к голой заднице, и средства от нее избавиться никто не знал. Однако песня хоть не давала скучать.
        Пирожки - еда несерьезная, так, перекусить. Но заказывать еще пару Андрей не стал - в половине шестого в дверях магазина появился сам мистер Рейли, одетый по последней моде - в элегантном темно-синем пиджачном костюме, из-под которого виднелся удачно подобранный по тону малиновый жилет, лакированных черных штиблетах и с котелком на голове. Дополняла образ типичного питерского буржуа трость черного дерева с костяным набалдашником. Британский шпион остановился на пороге своего заведения, огляделся вдоль улицы, щурясь от непривычно яркого солнца, и буквально уперся взглядом в Голицына.
        Андрей едва не поперхнулся чаем - показалось, что Рейли улыбнулся ему и даже подмигнул, как старому знакомому. «Не может быть! - против воли мелькнула в голове капитана паническая мыслишка. - Он не может меня знать!.. Откуда бы?.. Тогда почему он так на меня посмотрел?.. Вычислил?! Тоже невероятно. Здесь кроме меня еще десять человек сидят, и все на улицу уставились…» Кое-как успокоив себя, Голицын едва не пропустил момент, когда Рейли довольно шустрой походочкой достиг угла дома и исчез. Тут уж капитану стало не до церемоний.
        Опыта уличной слежки у Голицына было мало, на филеров он обычно смотрел свысока: работники низшего ранга, исполнители. И вот Бог наказал - самому пришлось спешно влезать в шкуру топтуна.
        Торопливо кинув на стол ассигнацию, достоинством почти вдвое превысившую счет за заказ, Андрей, как мог, напустил на себя озабоченный вид и деловым шагом устремился вслед за британцем. За угол он заворачивал, будто в Неву решил прыгнуть, ожидая самой подлой пакости, вплоть до выстрела. Так и примерещилось за секунду: поворот, а из густой тени ближней подворотни навстречу - тусклая вспышка вместе со звуком рвущейся жести, тупой удар в грудь и…
        Ничего подобного не случилось, зато Голицын успел заметить знакомую спину почти в конце проулка. «Грамотно уходит, гад! Подстраховывается. Сейчас выйдет на соседнюю улицу, вскочит в пролетку и…» Пришлось капитану перейти на бег, и то едва не опоздал. Увидел, как британец остановил извозчика и покатил в сторону Каменноостровского проспекта.
        Андрей метнулся туда-сюда - ни одной свободной пролетки. Неужели все сорвалось? Он так бездарно завалил дело?.. Причем простейшее! Любой полицейский филер бы справился… Осталось только воззвать к небесам: Господи, ну почему же ты помогаешь мерзавцам, а не честным людям?! Единственное, что успел запомнить невезучий сыщик, - сложенный верх пролетки был непривычно зеленого цвета, в то время как обычно их красили в серо-коричневые тона.
        И тут, похоже, Бог услышал вопль голицынской души. Со стороны Большой Невки показалась неспешно катившая пустая пролетка. Извозчик высматривал среди пешеходов седока. Андрей ринулся за ней, как за спасательным кругом.
        - Гони, брат! Целковый дам, если вон за тем шустрилой поспеешь!..
        - Что вы себе позволяете, молодой человек?! - Визгливый альт ударил Голицына точно в левое ухо. Андрей оглянулся. Перед ним, подбоченясь, стояла дородная дама в старомодном летнем пальто, сидевшем на ней, как седло на корове, к тому же обшитое какими-то шнурами и кошмарной бахромой, и огромной безвкусной шляпе - вылитая провинциальная барыня из-под Тамбова. Рядом топталась некая юная особа лет пятнадцати, тоже одетая как пугало, и бросала по сторонам пугливые взгляды. «Мамаша с дочкой в столицу вырвались из своей тмутаракани», - автоматически определил Голицын, все еще не понимая причины женского гнева.
        - В чем дело, сударыня? - поморщившись, спросил он, краем глаза следя за удаляющейся пролеткой с британцем. - Я тороплюсь.
        - Видали?! Торопится он!.. - Барыня, похоже, была не прочь поразвлечься после многомесячного квасного затворничества в мужнином имении. - Все вы тут такие, хлыщи столичные! Торопятся они… А приличных дам, значит, уже можно локтями толкать?!
        Мамаша распалялась все больше, напротив на тротуаре остановились несколько зевак и заинтересованно уставились на сценку. Пролетка с Рейли маячила почти в самом конце квартала. Голицын понял, что еще немного, и окончательно провалит дело. И тут - о, подарок Фортуны! - среди зрителей разглядел знакомую усатую физиономию.
        - Долматовский, дружище! - радостно возопил Андрей и призывно замахал руками. Скандалистка из Тамбова невольно обернулась, и вдруг, как по волшебству, вся спесь с нее слетела в одно мгновение. Барыня расцвела восторженно-умильной улыбкой и даже попыталась сделать что-то типа полупоклона, успев дернуть за руку свое чадо. Девица торопливо сотворила неуклюжий книксен.
        Давид Долматовский, известный в столице исполнитель романсов и арий, любимец и желанный гость многих питерских музыкальных салонов и объект постоянных воздыханий женского общества от пятнадцати до пятидесяти лет, был давним знакомым капитана Голицына и частым участником бурных кадетских вечеринок. А ныне родной брат Давида, Арон Долматовский, стал модным и авторитетным московским адвокатом.
        Братья были по-своему великолепны: огромные, кудрявые, черноглазые. К тому же они отлично умели носить одежду - качество, по которому прежде определяли аристократов. Оно, как видно, у Долматовских было врожденным, и у Арона в Москве насчитывалось не меньше яростных поклонниц, приходивших в суд на все его выступления, чем у Давида в Питере.
        Не обращая никакого внимания на суету, возникшую вокруг его персоны, и широко раскрыв объятия, Давид направился к Андрею.
        - Дорогой ты мой, брат Голицын! - очаровательно грассируя, могучим баритоном почти пропел Долматовский. - Сколько лет, сколько зим!..
        - Очень рад тебя видеть, - искренне произнес Андрей, с трудом освобождаясь от медвежьей хватки певца. - Давай-ка, брат, рванем отсюда побыстрее?
        - А и впрямь, - согласился тот, покосившись на растущую толпу. - Любезный, - обратился ко все еще ожидавшему извозчику, - отвези-ка нас на Невский к «Северной Звезде».
        Голицын вскочил в экипаж.
        - Барин целковый обещали, - пробурчал полувопросительно мужик.
        - Ну, значит, получишь! - Долматовский с медвежьей грацией влез в пролетку и уселся напротив Голицына. Рессоры экипажа жалобно скрипнули. - Трогай!..
        Они шустро покатили в сторону Петропавловской крепости, куда давно скрылась пролетка с британским шпионом. Андрей уже смирился с положением проигравшего, когда неожиданно заметил мелькнувшее далеко слева, у самого Каменноостровского моста, знакомое зеленое.
        - Стой! - заорал не своим голосом. - Давай налево, живо!
        - Что случилось, дружище? - изумленно уставился на него Долматовский.
        - Извини, Давид, дело у меня срочное. Так что придется тебе со мной немного в сторону прокатиться, а уж потом в «Звезду» ехать.
        - Ну, коли срочное… Мне торопиться некуда. Поехали. Может, развеюсь чуток… Мне сегодня к Вишневским, у них домашний концерт, а я… Веришь ли, ничего не соображаю! А если поехать домой да лечь спать, меня мой Спиридон к вечеру и пушкой не разбудит.
        Прервавшаяся было погоня нежданно возобновилась, и Голицын воспрял духом. Вдобавок на очередном перекрестке, когда впереди блеснула гладь Обводного канала, зеленая пролетка снова повернула, явно направляясь в пригород по дороге на Петергоф. Андрей зорким глазом с удовлетворением отметил, что Рейли по-прежнему сидит в экипаже.
        «Уж теперь я тебя не упущу! - азартно думал капитан. - Клещом на заднице сидеть буду!»
        И едва не рассмеялся - про клеща ему рассказывал Денис Давыдов; речь шла об однокашнике, увивавшемся за знаменитой певицей Анастасией Вяльцевой.
        Поездка продолжалась еще минут двадцать. Долматовского явно укачало, и он, устав вяло поддерживать беседу, похрапывал, развалившись во всю ширь сидения, так что Андрею пришлось положить его цилиндр и трость рядом, иначе они бы выпали из пролетки на первом же ухабе. Наконец зеленый экипаж впереди остановился возле крыльца двухэтажного особняка, имевшего весьма обшарпанный вид. Голицын тут же тормознул своего возницу, проследил, как Рейли постучался в дом и ему открыли. Тогда Андрей с облегчением выдал извозчику обещанный рубль, потом похлопал по колену Долматовского.
        - Просыпайся, брат.
        - Что, уже поймал кого? - Давид, не смущаясь, зевнул во весь рот, сладко потянулся и водрузил цилиндр на голову.
        Андрей опешил: вроде он ничего Долматовскому о погоне не говорил. Но слухами земля полнится - нашелся, видимо, болтун, закинувший в светское общество столицы несколько слов о новой службе Голицына.
        - Поймал. Личного брадобрея китайского богдыхана и трех одалисок турецкого султана.
        Давид расхохотался.
        - Одалисок отпусти, - посоветовал он. - Хлопот с ними не оберешься. А брадобрей мне бы пригодился…
        Певец потрогал подбородок.
        - По части одалисок ты у нас знаток, - подпустив в голосе зависти, сказал Голицын. - Прости, что завез тебя бог весть куда, жаль было будить. Увы, не смогу составить тебе компанию в «Звезде». Как-нибудь в другой раз?
        - Да я не в обиде, все понимаю: служба у тебя такая.
        Андрей возражать не стал - провоцировать Долматовского на расспросы было незачем. Служба и служба, пусть думает, что ему угодно.
        - Честное слово, закончу это дело и обязательно тебя найду, - искренне пообещал он, спрыгивая на пыльную обочину.
        - Договорились, дружище! - Долматовский вдруг полез во внутренний карман просторного летнего пиджака, достал портмоне, вытащил визитную карточку. - Вот, коли хочешь, приезжай вечером к Вишневским. Держи, адрес у них какой-то мудреный…
        - Разберусь.
        Голицыну не терпелось помчаться за Рейли.
        Давид постучал тростью по облучку.
        - Вперед, любезный, разворачивай, и на Невский, в «Звезду». Без ряды!
        Лошадь пошла крупной рысью, из пролетки выпорхнула бумажка, которую Долматовский случайно достал из портмоне вместе с визитной карточкой господина Вишневского. Голицын подхватил бумажку на лету. Это оказалась газетная вырезка весьма пикантного свойства. Предлагались настоящие парижские и американские предохранители для мужчин: дешевые - резиновые без швов и дорогие - из рыбьего пузыря.
        Голицын, сразу решив при возможности подсунуть бумажку кому-либо из сослуживцев, положил ее в карман, проводил взглядом пролетку и быстро направился к особняку, где скрылся Рейли. Привычный азарт охоты отныне полностью завладел мыслями капитана. Сейчас он был, наверное, не совсем человек - скорее пес-ищейка, плотно взявшая след добычи. Андрей прошел вдоль улицы до угла дома, порадовавшись, что здесь вместо заборов росли густые кусты сирени и боярышника. Благодаря им из окна капитана можно было бы заметить, только если точно знать, что он там стоит.
        Однако вокруг отнюдь не городские кварталы, и потому улица была практически безлюдна, что делало наблюдение на ней проблематичным. Голицын торчал в кустах, будто обманутый муж, следящий за любовным свиданием жены. Песня по-прежнему была с ним - никуда не денешься, приходилось беззвучно бормотать:
        Без сюртука, в одном халате,
        Шинель одета в рукава.
        Фуражка теплая на вате,
        Чтоб не болела голова…
        «Кыш!» - гнал ее прочь Андрей, пытаясь отвлечься более творческим делом: он начал сочинять монолог об этом приключении для Давыдова. И ругал себя за то, что не взял на дело никого из младших чинов. Вдвоем даже неопытные филеры добычу не упустят.
        Долго так продолжаться не могло, нужно было срочно искать другое место для засады. Андрей, почти не таясь, прошел мимо крыльца особняка, прочитал на ходу табличку «Улица Лифляндская, 12, дом В.И. Пашутина» и быстро переметнулся на противоположную сторону улицы, приметив там нечто вроде крохотного скверика. Место было явно самодельное: две низкие лавки на пеньках и стол из досок на козлах. Такие закутки в зарослях, на ничейных пустырях вдоль дорог обычно мастерили возчики фуража, крестьяне и другие ходоки - чтобы было где передохнуть, перекусить, махнуть по маленькой. Сейчас там было пусто. А как бы хотелось, чтобы сидели кружком, позволив себе четверть часа отдыха, извозчик, нанимаемый помесячно кем-то из здешних жителей, соседский дворник с метлой и огромным совком для навоза, посыльный из бакалейной лавки, почтальон, которого в штанах и рубахе из небеленого холста, дозволенной в жаркое время года форме, сразу можно опознать по кожаной сумке через левое плечо и темно-синей фуражке с черным околышем… Вот кто бы поведал много любопытного про дом Пашутина!
        Голицын мысленно возблагодарил неизвестных мужиков за расторопность и основательность и удобно устроился на угловой скамейке. Отсюда вид на дом Пашутина был идеальным - и парадный вход, и все окна первого этажа, и даже полузаросшая травой тропка вокруг особняка. Просидев с полчаса, Андрей пожалел, что не захватил с собой ни воды, ни захудалого пирожка, - голод все сильнее давал себя знать, а съеденные пару часов назад пирожки казались теперь позавчерашним завтраком.
        Он любил побаловать себя деликатесами, но мог и не есть сутками, если дело занимало все его мысли. Сейчас безделье и беспокойство, соединившись, породили голод. Его, наверно, следовало бы назвать нервным голодом или болезненным голодом, но Голицын был не силен в медицине.
        Внимательно оглядев ближние заросли, он обнаружил, к собственной радости, светло-зеленые плети густой травы с мелкими белыми цветами-звездочками - мокрец! Это была забава детских лет, вполне съедобная и приятная на вкус травка. Во всяком случае, голод на некоторое время приглушит. Андрей покосился на пашутинский дом, перешагнул через скамью и опустился на корточки, выбирая растения посвежее на вид. Увлекшись, не сразу сообразил, что за спиной слегка потемнело, будто тучка на солнце нашла. Однако лучи светила по-прежнему пробивались сквозь листву, и Голицын понял, что одиночество его закончилось.
        Продолжая делать вид, что собирает травку, капитан внутренне собрался и напружинился. Противника за спиной он, понятно, не видел, зато почувствовал движение воздуха и кувырком ушел вправо, легко вскочив на ноги. Это его и спасло от неминуемой гибели. Здоровенный детинушка, видать, слишком долго примеривался половчее шарахнуть не в меру любопытного барина дрыном по голове. Потому промахнулся и снес дрыном вместо головы куст сирени. Пока он разворачивался и замахивался для следующего удара, Голицын сам перешел в атаку и, как учили на тренировках, нанес детинушке «тройное оскорбление». Пнул в коленную чашечку его опорной ноги, заставив противника взвыть от боли и пошатнуться. Затем с разворота влепил ему ту самую великолепную французскую оплеуху (парень выпустил дрын и замотал оглушенной головой). Третий и последний удар - в пах - был самым жестоким. Детинушка издал совсем не грозный рык, быстро перешедший в стон, и сложился пополам на траве. Однако оказалось, что это только начало!
        Чуть расслабившийся Голицын пропустил появление второго супостата и схлопотал от него настоящий боксерский хук в челюсть. Небо и земля для Андрея в одно мгновение поменялись местами, и все, что он сумел сделать, это продолжить движение вслепую на карачках подальше в заросли. Сзади выругались, чья-то сильная рука схватила его за лодыжку и попыталась вытащить из кустов. Тогда Голицын быстро перевернулся на спину и пнул свободной ногой обидчика наугад. И попал!
        Человек вскрикнул, выпустил ногу Андрея, а в следующую секунду капитан вновь обрел способность видеть. И узрел неприятную картину. В двух шагах возле скамьи корчился, схватившись за голову, незнакомый молодой человек, а еще один - третий, такой же молодой, со злым и красивым лицом - шел к Голицыну через полянку, держа в вытянутой руке револьвер.
        Пытаться достать собственное оружие не имело смысла, поэтому Андрей схватил и метнул в противника первое, что попалось под руку. Это оказался оброненный детинушкой дрын. Конечно, нормального броска получиться и не могло, однако дрын был тяжелым и большим, а пространство для маневра у стрелка - маленьким. Вдобавок дрын в полете крутился как попало. Поэтому избежать с ним встречи молодому человеку не удалось. Голову он, правда, прикрыл, но увесистая палка стукнула одним из концов аккурат по руке с револьвером, и оружие улетело в траву.
        Теперь хозяином положения стал Голицын. Он мгновенно подскочил к незадачливому стрелку, увернулся от кулака и оглушил его ударом рукоятки своего «смит-вессона». Потом развернулся к ушибленному им второму незнакомцу.
        - Встать! - тихо и сурово приказал Андрей, направив на него револьвер.
        Молодой человек, постанывая, поднялся и злобно уставился на капитана.
        - Кто таков? Имя, чин, сословие?
        - А-а, я так и знал: ищейка! - натужно улыбнулся пленный. - Из «голубых» или из «петроградцев»?..[4 - Напавший на Голицына имеет в виду, что капитан может служить как в жандармерии, так и в контрразведке. - Примеч. авт.] Впрочем, мне без разницы. Все равно ничего не скажу!
        - Ну-ка, сядь за стол и руки положи перед собой! - Голицыну не понравилась уверенность в его голосе. Неужели он нарвался на какую-то банду? Впрочем, по виду последних двух не скажешь, что они обычные налетчики. «Что же мне с ними теперь делать? У меня всего одна пара наручников…»
        И тут он вспомнил про трюк, который показывал на тренировках штабс-капитан Гринько, мастер по захвату боевиков, бомбистов и бандитов. Гринько был из казаков, из почтенного рода пластунов, и приспосабливал свои знания самым неожиданным образом: казаки этак батовали на ночь в поле верховых лошадей, связывая их - повод одной к пахве другой, чтобы пастись могли, а убежать - нет, потому что дернутся в противоположные стороны и невольно друг дружку удержат на месте.
        Голицын вытащил браслеты и кинул пленному.
        - Застегни один на своей щиколотке, а другой у твоего приятеля на правом запястье. Живо!
        Парень недоуменно покрутил головой, помедлил, но выполнил приказ.
        - Как же ты нас теперь в отделение попрешь?
        - А я и не собирался, - пожал плечами Голицын, подходя к почти очухавшемуся детинушке. - Извини, бугай! - И ударом револьвера по затылку вновь отправил того в царство Морфея.
        В этот момент его внимание привлек странный звук, совершенно неуместный здесь, на глухой столичной окраине. Быстро оглянувшись на дорогу, Андрей узрел картину, от которой у него снова опустились руки. Возле крыльца злополучного особняка остановилось последнее достижение технической мысли - автомобиль «Руссо-Балт» К12/20. Двери дома отворились, и на крыльцо вышли двое. Одного Голицын узнал бы, как говорится, и с закрытыми глазами, а вот второго видел впервые, и от того огорчился еще больше. Пытаться задержать парочку смысла не имело, а преследовать их было не на чем.
        Рейли и его напарник уселись в автомобиль позади шофера, и «Руссо-Балт», пыхнув сизым выхлопом, резво укатил в город. Голицыну не оставалось ничего другого, как добежать до ближайшего полицейского участка, чтобы раздобыть транспорт для задержанных бандитов.
        - Я бы не советовал пытаться скрыться, - сказал он обоим на прощание. - Далеко не уйдете, а ваш друг-силач не скоро вообще способен будет самостоятельно передвигаться.
        Ответом ему были два злобных, затравленных взгляда.

* * *
        В участке Голицын предъявил свои документы и, поскольку транспорта сию минуту не нашлось, все автомобили и экипажи были в разгоне, пошел вместе с околоточным надзирателем к дому Пашутина. По дороге прихватили стоявшего на перекрестке городового, чтобы покараулил добычу.
        Околоточный надзиратель четко и внятно отвечал на вопросы. Дом оказался принадлежащим молодой вдове, госпоже Пашутиной. Ее покойный муж, полковник Пашутин, недавно погиб в перестрелке на афганской границе, и вдова носила траур. Она мало где появлялась, все больше домовничала, и, насколько мог судить околоточный надзиратель, заперла на замок весь второй этаж дома, а сама жила с горничной, экономкой, кухаркой и дворником на первом. О том, каких гостей принимает дама, околоточный надзиратель ничего сказать не мог. Вроде бы у нее бывают люди солидные, но редко, а на каких автомобилях приезжали, он определить не смог, потому что во всех этих «бенцах» и «роудстерах» совершенно не разбирался.
        Голицын привел полицейских служащих к тому месту, где должны были сидеть на земле его пленники.
        Он сильно сомневался, что напавшие на него молодчики станут столь долго дожидаться своей участи, даже с учетом их незавидного положения. Тем более что оглушенный детинушка ко времени прибытия служителей правопорядка всяко должен был очухаться и предпринять какие-то меры по спасению дружков.
        В общем-то, так все и вышло. Налетчиков на укромной полянке не оказалось, зато Голицын с околоточным надзирателем моментально обнаружили «след» - широкую полосу примятой травы, - по которому довольно быстро и настигли всю компанию. Оказалось, что богатырь, несмотря на собственную травму от удара револьвером по голове, сумел взвалить на себя двух крепких мужчин на манер переметной сумы и протащить с полверсты по кустам и бездорожью в сторону берега речки Екатерингофки. Тут, видимо, силы оставили его, и детина в третий раз потерял сознание.
        Картина была как раз такая, что по-русски определяется «смех и грех». Ничком на траве лежал огромный мужик, а рядом скорчились два молодых человека в перепачканных глиной и зеленью летних костюмах и тихо переругивались между собой. Появление полицейских оба проигнорировали. Даже продравшийся сквозь кусты к берегу обшарпанный фаэтон, который помнил, поди, еще сурового обер-полицмейстера Трепова - того самого, в которого стреляла бунтарка Вера Засулич, - не вызвал у них хотя бы удивления.
        - Ну что, орелики, приуныли? - громко поинтересовался Андрей, останавливаясь прямо перед ними. - Говорил же вам, сидите смирно.
        - Забираем, ваше благородие? - кивнул на пленников околоточный надзиратель.
        - Пакуйте. И в участок. Там разговаривать будем.
        - Ничего вы от нас не добьетесь, сатрапы! - вскинулся один из налетчиков, тот, что боксировал с Голицыным. Теперь на его растерявшей лоск физиономии пышным цветом багровел большой кровоподтек, формой похожий на подошву ботинка.
        - А мы и не будем, - пожал плечами участковый пристав. - С вами вот господин капитан побеседует. Взяли их, ребята!
        Городовые споро перестегнули обоих в новые наручники и запихали субчиков в фаэтон.
        - А с ним что делать? - Пристав достал коробку с папиросами, прикурил и выжидательно посмотрел на Голицына. - Не тащить же, вон какой бугай.
        - И не надо. - Андрей ловко обшарил карманы детинушки, но, как и предполагал, ничего, кроме временного паспорта, не обнаружил. - Савелий Петров Сидоров, досрочно освобожденный с Тобольского острога… Ваш клиент.
        - Не, ваше благородие, куда ж его? Если только вы в претензии…
        - Лично мне он худого сделать не успел, а как фигурант дела - бесполезен. Ну, подтвердит этот Сидоров, что наняли его те двое «пощупать» буржуа одного, и что? Лишняя возня.
        - Пожалуй, вы правы, господин Голицын. - Пристав выбросил окурок в речку. - Поехали обратно в участок. Вы с нами?
        - Хм… Нет.
        У Андрея был небогатый выбор: допросить «ореликов» по горячим следам или кинуться на поиски хоть какого трактира, потому что есть хотелось чрезвычайно. Но он вспомнил Дениса…
        У того не было нужды гоняться за дамами - они сами рады были упасть в его объятия. Но именно сейчас Давыдов бы отказался от обеда, чтобы заняться госпожой Пашутиной. Дама, принимающая у себя Рейли, заставила бы азартного контрразведчика забыть о голоде. И можно держать пари, что в течение суток Денис бы с ней познакомился. Так отчего же Голицын не способен на давыдовские подвиги? Очень даже способен! А вояки никуда уже не денутся.
        Так что бравый капитан, наперекор собственному желудку и незримому Давыдову, остался возле пашутинского дома. Его добычу повезли в участок. Андрей, обещав, что вскоре сам туда явится, стал патрулировать вокруг дома в надежде увидеть хоть горничную, хоть кухарку, и с противоположной стороны улицы заглядывал в окна. Но молодая вдова не показывалась.
        Он уж решил было идти прочь, в участок, препоручив слежку какому-нибудь надежному агенту сыскной полиции, но тут к крыльцу подкатил лихач - из тех, которых богатые домовладельцы, купцы, офицеры и чиновники нанимают помесячно. Экипаж был отличный: сама коляска лакированная, с откидным верхом, шины-«дутики». Этот лихач, как оказалось, имел даже карманные часы, и, сверившись с ними, уставился на входную дверь.
        И точно. На крыльцо вышли две дамы. Одна, высокая и полноватая, в черном платье, с черной кружевной наколкой на голове, вторая - в модном полосатом костюме-тальере.
        Тут сама природа пришла на помощь Голицыну. Подул ветер, и огромная шляпа гостьи едва не упорхнула вместе с пышным эгретом. Андрею не нравились эти шляпы, очень похожие на перевернутые корзинки, а вот дамам пришлись по сердцу, хотя с длинными шляпными булавками было много мороки.
        Гостья вовремя поймала шляпу, но Голицын успел увидеть ее лицо. И оно его поразило.
        Андрей не смог бы назвать женщину красавицей, более того - был уверен, что через десять лет она станет просто безобразна. Густые брови, глаза с опущенными уголками, угловатые очертания лица, довольно длинного, скорее бы пристали мужчине. Но четко очерченные, хотя и слишком выпяченные губы, прямой нос, пышные волосы были хороши. И взгляд… и усмешка…
        Голицын сразу понял: перед ним отчаянная кокетка, из тех, кого французы называют «тре пикан э симпатик». То бишь, дама, зная недостатки своей внешности, постаралась сделать себя пикантной, обаятельной и даже немного порочной. Одно то, как гостья изогнулась, целуя на прощание вдову Пашутину и прижавшись к ней грудью, много что сказало контрразведчику. Да еще напряглась память: где-то ему это лицо уже попадалось… в какой-то гостиной?.. В ресторане?..
        Когда гостья спускалась к пролетке, Андрей наконец сообразил: она похожа на Сиднея Рейли! Не настолько, чтобы предположить, что авантюрист додумался напялить дамское платье, но все же!
        - Я в последний раз прошу тебя, Раиса, ехать со мной, - сказала гостья. - Тебе не обязательно сидеть у всех на виду - у Вишневских есть малая гостиная, ты оттуда прекрасно увидишь и услышишь Долматовского…
        - Нет-нет, Надин, нет, никакой музыки! Приезжай лучше завтра к обеду, - ответила Пашутина. - У нас будет окрошка, будут пожарские котлеты…
        Надин!.. Значит, это была Залесская! Теперь Андрей вспомнил окончательно: он видел даму в подвале «Бродячая собака» на Михайловской площади, в любимом местечке художников и артистов. Сам Голицын оказался там из профессионального любопытства - надо же знать, где валяют дурака подозрительные господа и их отчаянные дамы.
        - Ты трусиха, моя милая. И всегда была трусихой.
        - Есть вещи, на которые я никогда не соглашусь! - воскликнула вдовушка и метнулась в дверь.
        - В Итальянскую, Семен Семенович, - сказала странно похожая на Рейли дама извозчику, который сошел наземь, чтобы помочь ей сесть в экипаж. - И приедешь за мной часам к одиннадцати. Хорошо будет, если ты за это время найдешь других седоков - и тебе прибыток, и мне польза…
        Не довершив этой загадочной фразы, она укатила.
        Голицын смотрел вслед пролетке и думал, что успевает одно из двух: или переодеться для вечернего визита, или как следует пообедать.
        Эту сложную задачу он решил артистически. Примчавшись домой, велел денщику Васе начать наполнять ванну и сразу положить поперек нее доску, на доске же сервировать чай с бутербродами. Потом Вася помчался звать парикмахера, жившего в том же доме этажом ниже, а Голицын разделся и полез в воду. У него было целых десять минут на блаженство.
        Последний бутерброд он доедал, когда Вася в очередной раз проходился щеткой по его визитке. Оставалось сполоснуть рот, нахлобучить котелок и показать своей свежевыбритой припудренной физиономии в зеркале язык.
        Из зеркала глядел вполне достойный кавалер - в штатском, но с офицерской выправкой, не красавец (тут опять вспомнился Давыдов), без рокового белого локона, однако для знающей в мужчинах толк дамы - отличный приз.
        Была ли Надин (а в том, что он видел именно Надежду Залесскую, подругу Рейли, Голицын не сомневался) дамой, способной обратить внимание на такой «приз»? Или ей, вынужденной лавировать между законным мужем (о разводе что-то слышно не было), нынешним избранником и Распутиным, у которого ее Рейли якобы увел, было не до четвертого скальпа в своей боевой коллекции?
        Надев на палец дорогой перстень от Фаберже (платина, круг из синей эмали, крестообразно четыре бриллианта, каждый - в треть карата), Голицын подхватил тросточку и помчался к Вишневским. У входа в большую, во весь этаж, квартиру он показал швейцару визитную карточку хозяина и сказал, что у него назначена встреча с Долматовским. Его впустили.
        Гостиная у Вишневских была роскошна. Именно в такой должен был блистать Давид Долматовский. И он действительно потряс общество, начав свой маленький концерт со знаменитой «Песни за сценой».
        Странная судьба была у этого шедевра. Кто помнит о скромной одноактной опере «Рафаэль» господина Аренского? Скорее всего, сразу после премьеры о ней забыли навеки. А певцы уже лет двадцать исполняют неувядающую песню - и находит же она отклик в каждой душе, еще не совсем одеревеневшей от жизненной прозы!
        Долматовский не вышел вперед, как полагалось бы, а встал за маленьким белым концертным роялем. Дама-аккомпаниаторша взяла первые аккорды, и певец преобразился. Сейчас бы устыдились те, кто посмеивался над его огромной фигурой и широким губастым лицом. Давид был великолепен в сдерживаемой страсти, он умудрился наполнить всю гостиную любовным томлением, и Голицын, видя женские лица, несколько раз повторил себе: «Я не понимаю, что это за колдовство такое, но оно есть и имеет силу!..»
        Грудью, взволнованной в жарких объятьях,
        Нежится море в сверкающем сне.
        Как я люблю, не в силах сказать я,
        Страшно и сладостно мне! -
        пел Долматовский, и всем слушателям было в этот миг страшно и сладостно.
        Всем, кроме Голицына. Он эротической магии не поддавался. У него было более важное занятие - следить за Надин Залесской.
        Сперва, пока гости собирались, она была центром дамского кружка и кокетничала с кавалерами, норовившими вмешаться в беседу. Но когда Долматовский запел, женщина преобразилась. Казалось, все ее тело откликается на музыку и голос.
        Потом Давид исполнил роскошную эпиталаму из оперы «Нерон», словно созданную для его великолепного баритона. Потом объявили арию Роберта из «Иоланты» - тоже любимый всеми концертный номер. Программа Долматовского была самая обыкновенная, салонная, но преподносилась с блеском.
        В перерыве Голицын подошел к приятелю.
        - Так и знал, что придешь! - обрадовался Давид. - Погляди, какой цветник! Сплошные красотки!
        - Залесскую я бы красоткой не назвал. Даже странно, что из-за нее столько суеты.
        - Ты про «нашего друга»? - Давид перешел на шепот. - Вокруг него столько светских дур вертится.
        - Но она-то не дура.
        - Ох, не дура!.. Так я спорить могу, Андрюша, что с «нашим другом» у нее ничего и не было. Так, один шум, чтобы цену себе набить.
        - То есть как?!
        Голицын отвел Долматовского в сторонку, в дальний угол малой гостиной, а там через узкую дверь для прислуги вытащил в коридор, опоясывавший парадные комнаты квартиры.
        - А так. Ты вот посмотри на меня.
        - Ну, смотрю…
        - Как полагаешь, какому количеству прекрасных дам я подарил блаженство?
        - Ох, Давид… Сотни две?
        - Куда мне столько? - хитро подмигнул певец. - Жена и еще, наверно, десяток прелестниц. И это - всё! А спроси у публики - тебе тотчас скажут, что их с полтысячи, и даже назовут все имена. Причем это не домыслы! Дамы сами похваляются, что рухнули в мои объятия. Я тебе прямо говорю: так они себе цену набивают. С самим Долматовским предавалась бурной страсти, это же, это же… ну, как звезда во лбу! Сама - чучело огородное, но божится и клянется, что сию минуту из постели Долматовского, чтобы кавалеры думали: мол, а в ней что-то есть, коли сам Долматовский! Вот то же самое и с Залесской - ты уж мне поверь. Она крутится вокруг «нашего друга» и сама же распускает слухи, будто познала с ним те самые восторги…
        - Давид, ты даже не представляешь, какую умную вещь сейчас сказал! - Андрей от души хлопнул друга по могучему плечу.
        - А ты думал, я только ля первой октавы взять и полчаса тянуть могу? - приосанился тот.
        Любопытная картина сразу нарисовалась в голове у Голицына: Залесская, приятельница «нашего друга», как, подражая императрице, называли в свете Распутина, служит посредницей между ним и Сиднеем Рейли. Не Рейли отбил ее, после чего бывшие любовники смотрят друг на друга волком, а совсем даже наоборот! Рейли вполне мог подослать ее к «нашему другу», чтобы она влилась в стройные ряды поклонниц. Или же «наш друг», будь он неладен, таким способом ищет тропку в английское посольство?.. Возможно, она ведет какую-то свою игру, и хотелось бы понять, Распутину ли Рейли зачем-то понадобился, или авантюрист в чине помощника генерального консула Великобритании через даму, сохранившую непонятные отношения с Распутиным, подбирается чуть ли не к российской императрице.
        А императрица, при всем уважении к ее величеству, никак не может простить Петру Аркадьевичу Столыпину его серьезных проектов и точных решений. Ибо задевают интересы «нашего друга» и всевозможных прихлебателей российского царского двора.
        Вот ведь какая сплелась интрига! И то, что Залесская оказалась в доме вдовы Пашутиной аккурат во время, когда Рейли затеял там загадочное рандеву с человеком, который явно будет его преемником, тоже кое-что значит!..
        - Ты ведь тут не впервые? - спросил Голицын Долматовского.
        - Какое там впервые! Веришь ли, в десятый раз эту «Матильду» пою - и все не устают слушать. Ария отличная, выигрышная, но сколько ж можно? «Кто может сравниться с Матильдой моей?..» - тихо пропел Давид. - Да только бутылка «журавлиного» коньяка из московского «Славянского базара», друг мой, только она!
        - Где в этом доме может быть телефонный аппарат?
        - А их тут три: в спальне, в хозяйском кабинете и в сенях. Пойдем, я тебя коридорчиком в сени выведу.
        Голицын телефонировал в «совиную» штаб-квартиру, где молодые сотрудники несли круглосуточное дежурство. На свою группу он рассчитывать не мог - инфлюэнца посильнее служебного долга оказалась, но с утра ему пообещали бойцов из группы Свиридова. И сейчас он, невзирая на позднее время, хотел вызвать к дому, где пел Долматовский, хоть пару человек.
        Прозвучало это так:
        - Николаша, душа моя, мне бы две или три бутылочки самолучшего шампанского на Итальянскую, да тех, что по одиннадцать ровно…
        Дежурный подтвердил, что все понял.
        Залесская собиралась покинуть квартиру Вишневских в одиннадцать. Без четверти Голицын раскланялся и с Долматовским, троекратно при всем честном народе облобызавшись с певцом, и с любезными хозяевами. Затем вышел на улицу.
        Народу было немного, Андрей огляделся, пытаясь понять, где прячутся помощники, и едва не расхохотался. На стене дома, у самой двери, появилась нарисованная мелом сова. Значит, бойцы следили за входом и сейчас отлично видели Голицына, тем более, он встал под фонарем. Пора белых ночей миновала, и в Петербург вернулось уличное освещение.
        Одиннадцать - время, когда почтенная супружеская чета возвращается домой из гостей или из театра. Подруга Рейли вряд ли в такой час собиралась ложиться спать - для авантюристов бурное время суток только начиналось. Значит, она отправится с ночным визитом. Может статься, просто-напросто поедет к человеку, который всюду представляет ее как супругу. Вот этого не хотелось бы…
        Подкатила пролетка с откидным верхом - лихач был более чем пунктуален, до одиннадцати оставалось три минуты. Голицын отошел в тень. Вовсе незачем было показываться Надежде Залесской. Вскоре она появилась, ее провожали два кавалера и помогли сесть в коляску.
        Стоило Залесской отъехать на сотню сажен, из-за угла раздалось совиное уханье, неожиданное посреди города. И к Голицыну подъехал молодой человек на велосипеде - хорошем дорогом рижском велосипеде с завода Лейтнера.
        - Андрей Николаевич, что прикажете? - спросил он.
        - Сколько вас, Олексенко?
        - Трое. Там Синицын и Байкалов стоят с велосипедами. Мы и для вас взяли.
        - Это хорошо. Фонарики при себе?
        - Как же без них? У-ху, у-ху!..
        «Балуется молодежь, - подумал Голицын, - надо бы приструнить». Но воздержался.
        Когда СОВА еще только создавалась, причем создавалась очень споро, по именному указу Его Императорского Величества от 22 декабря 1911 года, на стол к начальнику, генерал-майору Александру Васильевичу Соболеву, легли два проекта. По первому предлагалось закупить во Франции для нужд сотрудников недорогие самокаты, по второму - привезти из Риги дорогие велосипеды. И тогда же Голицын, участвуя в обсуждении, высказался в пользу самокатов, еще не очень хорошо представляя себе, какая реальная польза может быть от двухколесного транспорта. Аргумент был: во Франции уже лет пятнадцать в ходу именно самокаты, и никто не жалуется, даже есть целые самокатные батальоны, и в России тоже соответствующие роты появились. Но сторонники велосипедов победили. И вскоре их правота стала всем ясна.
        Самокаты были хороши для воинских частей на маневрах, когда рота или батальон выполняют свою задачу, командируются из пункта А в пункт Б, там спешиваются, дружно отрывают окопы, делают нужное количество выстрелов, опять неторопливо куда-то едут. А СОВА предлагала своим сотрудникам такие задания, что требовали более подходящего транспортного средства. Самокат не имел во втулке заднего колеса муфты свободного хода, педали были связаны с колесами жестко: пока их крутишь - сидишь в седле, не крутишь, значит, через несколько секунд грохнешься. Всякий подъем на холм или спуск с холма был сложной задачей, да и тормозов самокаты не имели. А для «совят» техника, которую то и дело приходилось, спешившись, вести за руль, мало подходила.
        Из-за угла выехали два велосипедиста, один ловко вел за руль велосипед для Голицына.
        - Вон за тем лихачом, - сказал Андрей. - Главное, не упускать из виду.
        Синицын и Олексенко отправились в погоню, Байкалов с Голицыным покатили следом.
        Как бы ни был хорош лихач, как бы ни холил своего быстроногого мерина, а на городских улицах велосипедист мог с ним состязаться. Время было такое - началась ночная жизнь столицы, самая пора для лихачей, именно сейчас заламывавших цену. Не один Семен Семенович вез седока по Итальянской в сторону Фонтанки. Улица была полна экипажей, и особенно приходилось беречься встречных: какой-нибудь подвыпивший офицер, катающий даму, прикажет гнать во весь опор, и всем приходится сторониться, пропуская, не то сцепятся на полной скорости две пролетки, забьются испуганные кони, и одно разорение получится.
        Залесская велела свернуть влево на Караванную и выехала к Симеоновскому мосту. Ее пролетка пересекла Фонтанку и вскоре оказалась на Литейном. Там, на широком проспекте, лихач уже мог похвастаться быстротой своего коня. Пришлось погоне основательно нажать на педали.
        - Далеко же барыня собралась… - сказал чуть запыхавшийся Голицын.
        - В Кирочную сворачивает, - сообщил Олексенко.
        Собственно, этого можно было ожидать. В пятиэтажном доме номер двенадцать на Кирочной улице проживал Григорий Распутин.
        «Совята» остановились на углу, издали глядя, как дама спускается по ступенькам пролетки и входит в парадное.
        - Теперь что, Андрей Николаевич? - спросил Байкалов.
        - Теперь самое любопытное. Синицын, Олексенко - за лихачом. Ухитритесь посмотреть номерной знак. А мы, Байкалов, побудем пока тут…
        Вовремя вспомнил Голицын слова Залесской. Она советовала Семену Семеновичу вечером, пока сама будет в гостях, брать других седоков. А польза от этого была следующая: видимо, она скрывала, что нанимает лихача для постоянных поездок, и желала, чтобы его видели и с другой публикой. А если от контрразведчика что-то скрывают - значит, именно это он обязан узнать по долгу службы. Лихач мог отправиться зарабатывать деньги, а мог быть послан с поручением. Он покатил по Кирочной в сторону Таврического сада, «совята» - следом.
        Голицын и Байкалов перешли на ту сторону улицы, откуда были видны распутинские окна.
        - Черт бы его побрал! - проворчал Андрей, которому опять захотелось есть. - Даже если Давид прав… а Давид, скорее всего, прав… Этим объясняются все шалости с проститутками. С дамами у господина Распутина одна духовная мистическая близость, а утешается он с какой-нибудь Манькой, что промышляет у Полицейского моста…
        Голицыну очень не хотелось верить в те гнусные слухи, которые старательно пресекала полиция: там поминалась отчаянная поклонница Распутина фрейлина Вырубова, но не только она. Ее августейшая повелительница тоже…
        Вспомнился Давыдов. Вот уж кто духовную близость с Элис Веллингтон очень скоро перевел в совсем иную. Был бы Денис в столице! Залесская не устояла бы перед белым локоном на лбу. А теперь вот как подобраться к хитрющей даме, которую Рейли неспроста выдает за супругу? Нет у Голицына белого локона на лбу, и давыдовской привлекательности тоже нет. Есть зато хладнокровие и целеустремленность. Есть хватка. Кого попало СОВА под свои знамена не призывает.
        - У-ху… - тихонько сказал Байкалов.
        И Голицын понял: тревога!
        Народу на Кирочной было немного, и Байкалов сразу вычислил троицу подгулявших мастеровых, которые как встали на углу, так и ни с места. Вроде бы им там особо делать нечего - кабака или трактира поблизости нет, остановить мимоезжего «ваньку» не желают, просто торчат, время от времени вспоминая, что надлежит изображать пьяных. И тогда кто-нибудь скрипучим голосом заводит пресловутое «Шумел камыш, деревья гнулись», но одним куплетом все и кончается.
        Дом, где жил Распутин, охраняли. Но кто охранял?
        Очень может быть, что полиция. Есть кому спустить сверху указание позаботиться о «нашем друге», чтобы он, ведя бестолковый и несуразный образ жизни, не влип в неприятности. Может, даже его величество, устав от размолвок с ее величеством, велел установить негласное наблюдение - пестрый народ ходит к Распутину, однажды сумасшедшая баба убить пыталась.
        Полицейские агенты - это еще полбеды. Поди, узнай, какое воинство навербовал в петербуржских трущобах Рейли. Да и не только в трущобах. Среди студентов тоже горячие и безмозглые головы есть. Даже не ради денег, а ради приключений пойдут в ландскнехты к обаятельному авантюристу. Те трое, что напали на Голицына возле пашутинского дома, охраняли его явно не по приказу полиции. Может статься, Рейли уже знает, куда они угодили. И тогда именно он распорядился не церемониться с подозрительными личностями. Двое «совят» против троих ландскнехтов - это ничего, это по-божески, если только Рейли не вооружил парней револьверами.
        - Отойдем-ка к Литейному, - тихо сказал Андрей. Байкалов кивнул.
        Странно было бы взять верный «смит-вессон», собираясь на приватный концерт Долматовского, - Голицын и не взял. Кроме приемов французского бокса, как иногда называли сават, у него в арсенале была легкая тросточка, непременная принадлежность всякого городского гуляки. Вот только гуляка был отменным фехтовальщиком.
        - Они нас заметили и совещаются, - доложил Байкалов.
        - Нужно дождаться наших.
        Ландскнехты (или полицейские агенты, кто их разберет?) направились к Голицыну и Байкалову. По дороге один из них очень грамотно, снизу вверх, стукнул пустую бутылку о каменную тумбу у ворот. В кулаке у него осталось горлышко с острыми краями.
        - Нет, это не полиция… - пробормотал Андрей. Полицейский агент, даже изображая в зюзю пьяного бродягу, не начал бы с угроз.
        - И что вы тут позабыли, господа хорошие? - спросил человек с бутылочным горлышком в руке.
        - Или вчерашний день ищете? - осведомился другой.
        - Друзья, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? - вдруг дурниной заорал третий.
        - Студент, - сказал Байкалову Голицын. - Ишь, Грибоедова помнит… - И резким ударом трости выбил бутылочную «розу» из выставленной вперед руки.
        Рейли, нанимая ландскнехтов, вряд ли устраивал для них соревнования, чтобы оценить способности. Да и сам ли нанимал - большой вопрос. Махать кулаками парни, возможно, умели, а вот драться ногами - нет. Знали только простейшее - подножку и старый добрый удар с носка. Байкалов, аккуратно уложив велосипед, отмахивался еще не в полную руку, оплеухами, но один противник уже отскочил, вопя и держась за ухо. Голицын же наметил себе пленника - того самого «студента». По его соображению, самый грамотный мог руководить тройкой - это раз, а два - он вполне мог числиться в полицейских сводках, проходя по делу о студенческих беспорядках и даже тайных революционных кружках. Забавно было бы изловить сейчас, в Питере, бомбиста, которого обыскались в каком-нибудь Екатеринбурге.
        И тут, весьма некстати, появилась пролетка Семена Семеновича с поднятым верхом.
        Уж кого он там привез, можно было только гадать, потому что пролетка, въехав на тротуар, встала вплотную к двери парадного. Кто-то из нее выскочил, вроде бы - два человека. Пробиваться к парадному, чтобы разглядеть их, было поздно.
        Дверь захлопнулась, извозчик хлестнул коня, пустая пролетка унеслась.
        И тут Голицын услышал громкое «у-ху, у-ху!». Это неслись во всю велосипедную прыть Синицын и Олексенко.
        Воинство Рейли, видать, имело свою систему сигналов. Что выкрикнул «студент», Андрей не разобрал, но ландскнехты отскочили, собираясь пуститься наутек.
        «Ну что же, - подумал Голицын, - они свою задачу выполнили, дали хозяину возможность беспрепятственно пробраться в квартиру Распутина и привести гостя. Главное теперь - “студент”»…
        - Этого пакуй! - приказал он Байкалову и сам кинулся в погоню.
        Но легкая куртка-тужурка «студента» была расстегнута, чтоб сподручнее махать кулаками, а Байкалов сдуру ухватил его за шиворот. «Студент» вывернулся из тужурки и помчался с удивительной для обычного человека скоростью.
        - Вот поганец, не иначе, в гимнастическом кружке занимается, - сказал озадаченный Байкалов.
        - Тебе бы тоже не мешало, - буркнул Голицын. - Ну-ка, что там у нас?
        Олексенко и Синицын, не дожидаясь приказа, понеслись в погоню, но не на предельной скорости. Андрей, забрав тужурку, подошел к уличному фонарю и обшарил карманы. В них оказались сложенная пополам брошюрка - «Манифест коммунистической партии», какие-то счета, похоже, от портного и бакалейщика, распечатанные письма.
        - Я буду бегать, непременно буду, - обещал смущенный Байкалов.
        - Надеюсь…
        Подъехали Синицын и Олексенко.
        - Дворами ушли? - уточнил Голицын.
        - Так точно… мы на велосипедах через заборы не можем… а велосипед - его оставлять нельзя… имущество казенное… - вразнобой ответили «совята».
        - Ничего, не унывайте, вылазка удачная, - сказал Голицын. - Мы узнали адрес, где обитает загадочный приятель Рейли и Распутина. Мы узнали номерной знак лихача, который возит Залесскую, и завтра его выловим. Он много чего расскажет… И вот - тужурка, полная секретов. Где, кстати, извозчик забрал Рейли и другого господина?
        - Мы шли за ним по Кирочной, повернули по Знаменской, пересекли Невский, потом - по Лиговскому, - доложил Синицын. - До Обводного канала - прямиком, а это - чуть не две версты…
        - Два километра, - поправил Олексенко.
        - У нас еще версты, а не километры!
        - Есть закон о километрах…
        - Есть, но не закон! Там рекомендуется переходить понемногу.
        - Нет, закон! Давно уже принят! И есть Метрическая конвенция!..
        - Отставить болтологию! - приказал Андрей. - И за Обводным?..
        - И за Обводным еще с версту…
        Голицын внимательно посмотрел на смутьяна Олексенко. Тот промолчал.
        Оказалось, пролетка развернулась, встала на видном месте и простояла там не менее десяти минут. Из какого-то переулка выбежали двое, вскочили в экипаж и помчались.
        - А у нас тут было прелестное побоище. Насколько я понимаю, эта троица вскоре сюда вернется… - Голицын задумался. - Где бы вас, голубчики, поместить, чтобы вы незаметно вели наблюдение?
        - Сейчас поищем.
        Беседуя с «совятами», Голицын продолжал обшаривать тужурку. И набрел-таки на потайной карман - не слева, как полагалось бы в мужской одежде, а справа. В кармане оказались листки с планом, начерченным от руки и не очень аккуратно - какие-то улицы, стрелочки, крестики и кружочки. Андрей хорошо знал Петербург, но с ходу опознать эти улицы не сумел. Однако крестики явно означали места, где что-то находится… Или кто-то?.. Или должен находиться?
        - Это первые кроки, это прикидка… - сказал он. - Нужна большая карта столицы. Ладно. Господа, я оставляю вас тут. Постарайтесь дождаться, когда окончится это гостевание, и Рейли с приятелем уедут. Может, увидите что-то любопытное. А я - домой.
        Наутро ему предстоял допрос троих пленников, взятых возле пашутинского дома.
        Глава 3
        Июль 1912 года. Москва
        Давыдов волновался, как кадет перед свиданием с гимназисткой. Он получил от Элис записку в ответ на свою: красавица очень сдержанно обещала нанести ему визит. Читая это краткое послание, никто бы не догадался, что замышляется ночной побег из номера на третьем этаже «Метрополя» в номер на четвертом.
        Барсуков немного обиделся, что приятель улизнул от него в гостиницу. Ссориться с ним Давыдов не желал и потому позволил увлечь себя в «Чепуху» - ресторан за Крестовской заставой, где выступали то певицы с романсами, то плясуньи с бубнами. Денис намеревался, поужинав там и запасшись шампанским с корзинкой фруктов, ближе к полуночи явиться в «Метрополь» и ждать Элис в бодром расположении духа.
        Но когда друзья прибыли в «Чепуху», то обнаружили, что ресторан на весь вечер снял какой-то гуляющий без чувства меры купец.
        - На что ему весь ресторан, братец? - спросил ошарашенный Барсуков у швейцара.
        - Тс-с-с!.. Бабу свою изволят голой добрым людям казать! - прошептал почтенный бородатый служитель.
        - Это как же?!
        - Тс-с-с… Она уже там! Плясать будет телешом. Тьфу, прости господи! - И швейцар тихонько перекрестился.
        - Да ты, братец, спятил. Как это вдруг - плясать телешом?! - не поверил Давыдов. Он знал, конечно, что в столичных борделях за деньги и не такое непотребство покажут, но чтобы в приличном ресторане?
        - А вот так. Ремесло у ей такое. Сказывали, ей за то большие деньги платят. И еще раз - тьфу!..
        - Да это же наверняка Мата Хари! - сообразил Барсуков. - Денис, нам несказанно повезло! А скажи, братец, купца-то ты знаешь?
        - Как не знать, - приосанился швейцар, - господин Бабушинский!
        - Точно. Бабуин! - воскликнул Давыдов. - Русский бабуин! Все сходится!
        - Тише ты… А что, братец, не провел бы ты нас потихоньку в ресторан? - любезно спросил Барсуков. - Да не усадил бы в темном уголке? А мы готовы соответствовать…
        И он полез в карман, всем видом показывая - соответствие будет щедрым.
        - Нешто с распорядителем договориться? - задумчиво спросил сам себя швейцар.
        - И распорядителя не обидим.
        - Я не пойду, - сказал Давыдов. - Ты как знаешь, а мне там делать нечего. На голеньких девочек я могу за небольшую плату в других местах посмотреть.
        - Но это же Мата Хари! Вся столица шумит! - изумился Барсуков.
        - Дура она… - буркнул Денис.
        - Странное у тебя понятие о женском уме. Вон - Бабушинского с ума свела, он ей непременно дорогие подарки делает, значит, по-своему - не дура!
        Давыдов невольно расхохотался.
        - Он ее за то и любит, что совершенно невозможная дурында. Она глупости говорит, русским бабуином его называет, а он от этого в восторге. И ведь как говорит! Подойдет вплотную, прямо в лицо тебе дышит, и какие-то колебания от нее исходят… - Денис замолчал и задумался. - А может, и впрямь? Любопытно ведь, что там могут быть за пляски? Соблазнительные, поди, до последней степени…
        - Я понимаю, что ты не хочешь с ней встречаться, - сказал Барсуков, которому Давыдов вкратце доложил о визите к Крестовской, объяснив этот визит просьбой своей столичной родни. - Так ведь нас спрячут. Засунут в какую-нибудь щелку, как клопов, и мы оттуда подглядим. Одно дело, когда эта мадамочка в частных домах выступает, где приличная публика, и совсем другое - для Бабушинского и его дружков. Улавливаешь?
        - Да уж…
        Уговорившись со швейцаром о цене авантюры, приятели проникли в «Чепуху» со двора и прошли через кухню. Как во всяком приличном ресторане средней руки, в «Чепухе» имелись и просторный зал, и отдельные кабинеты на балконе - вроде лож, даже со шторами. В такой кабинет и препроводили Барсукова с Давыдовым, строго наказав электрическую лампочку не зажигать, сидеть тихо, как мыши под веником, и шторы не раздергивать, а смотреть в щелочку. Потому что ссориться с Бабушинским - это нужно сперва исповедаться, причаститься и завещание написать.
        Купец славился буйным и страстным нравом. Посылка медвежонка в кадушке относилась к самым мирным из его проказ. Как-то он поспорил с другим таким же затейником, кто больше съест арбузов. Начали спор в трактире Тестова, где угощались знаменитой тестовской кулебякой, потом как-то загадочно переместились на телеграфную станцию, что на Мясницкой. Там господа, пришедшие отправить срочные депеши, были сильно недовольны вторжением двух расхристанных детин, за которыми следовала банда прихлебателей с арбузами. Способ поедания был вполне в духе Бабушинского - арбуз резали пополам, и спорщики вычерпывали ложками мякоть, каждый из своей половины. Послали за городовым. Бабушинский надел служителю порядка на голову недоеденную половинку арбуза и с торжествующим хохотом убежал. Дальнейший путь спорщиков был отмечен дракой с извозчиками на Лубянке, потом они вломились в «Славянский базар» на Никольской. Там Бабушинский опознал карточного шулера, который ловко его обчистил на Нижегородской ярмарке. Спорщик, тоже именитый купец, проявил солидарность, и вдвоем они кинулись вязать злодея. Тот, убегая, опрокидывал
столы, перебил прорву дорогой посуды и устроил величайший переполох в огромном двусветном зале, которым гордились хозяева «Славянского базара». Потом, когда прибыла полиция, уже невозможно было определить, кто, метнув в шулера арбуз, промахнулся и угодил в лоб почтенному воронежскому помещику, прибывшему в кои-то веки с семейством посмотреть на Первопрестольную.
        Игрушек у Бабушинского было много. Он где-то раздобыл старую цыганку-гадалку и возил по Москве, слушая туманные прорицания о последних днях и новом потопе. Потом ему прислали из Сибири самого настоящего шамана с бубном. Еще была какая-то история с попугаями, которых он скупил оптом, чуть ли не сотню штук, и отдал знатоку в обучение, а от знатока они сбежали и летали по городу с самыми непотребными воплями, или же их выпустил из клеток лично Бабушинский, так никто никогда и не узнал.
        Затем неугомонный купчина, съездив по делам в Павлово, увлекся гусиными боями и, ни в чем не зная меры, привез оттуда четыре дюжины бойцовых гусаков. Нарочно приобрел для них домишко в Замоскворечье, устраивал «круг», целыми днями, вопя и чертыхаясь, стравливал птиц. Затеял даже тотализатор, но в одночасье к этой забаве остыл и обменял все гусиное хозяйство на золотой самородок, вывезенный из Сибири. Причем ценность самородка была не столько в весе, сколь в заковыристой форме, наводящей на пикантные размышления.
        Теперь вот вместо шаманов, попугаев и гусей завелась у Бабушинского Мата Хари.
        Пока Барсуков шепотом рассказывал Денису про эти купеческие шалости, небольшую сцену в зале, не зажигая верхнего света, готовили к выступлению. На краю сидел старичок в тюрбане и наигрывал на деревянной флейте, другой старичок подтягивал струны инструмента, с виду - точь-в-точь маленькая кастрюля на длинной палке. Официант, уже во фраке и припомаженный, вынес высокую корзину и установил ее там, где показала сама Мата Хари. Она куталась в отороченный мехом пеньюар, не застегнутый, а подхваченный пояском. Полы пеньюара то и дело расходились и в разрезе мелькали длинные стройные ноги.
        - Гляди, Денис, она ведь действительно голая!.. - взволнованно прошептал Барсуков.
        - Можно подумать, это для тебя в диковинку? - хмыкнул Давыдов.
        - Ни черта ты не понимаешь…
        И тут с шумом и гамом ввалилась буйная мужская компания во главе с Бабушинским. Мата Хари смерила мужчин презрительным взглядом и неторопливо ушла за сцену. Бабушинский стал рассаживать гостей за столиками. Ими оказались подвыпившие московские купчики, уже привыкшие одеваться у лучших портных, пара репортеров с опухшими от непрерывной пьянки физиономиями и неопределенная длинноволосая персона с преогромным розовым бантом на шее и морковкой в петлице - возможно, очередной шут при особе Бабушинского. Мелькнуло в толпе и красивое юношеское лицо. Где-то Давыдов уже видел этого стройного мальчика, где-то видел…
        Но вспомнить с ходу не удалось, а мгновение спустя Денис невольно присвистнул, узрев еще одного зрителя - черноволосого, как он сам, но смуглого, горбоносого, с узким лицом сухой лепки. Про такие лица в народе говорят: «Рожа топором тесана».
        - Ты что? - удивился Барсуков.
        - Граф Рокетти де ла Рокка, надо же!.. Этого-то как сюда занесло?
        Граф был не более и не менее как международным авантюристом, дорого берущим за свои загадочные услуги. Он мотался между Бомбеем, Стокгольмом и Рио-де-Жанейро. Когда нынче в апреле утонул «Титаник», на котором собрались сливки общества, полиция многих стран перекрестилась с облегчением: Рокетти взял билет на злосчастное судно, а в списках спасенных его не оказалось. Вынырнул голубчик где-то в Португалии…
        Кто и зачем прислал его в Москву на сей раз? И на кой ему ресторан «Чепуха», компания Бабушинского и пляски в индийском стиле? Можно, конечно, предположить, что граф всего-навсего развлекается, но его появление в Москве явно неспроста, и об этом непременно следует доложить начальству. «Даже обоим начальствам», - решил Давыдов: своему собственному и «совиному».
        Пляски «дурынды», вопреки его ожиданиям, оказались неплохими - и пластическое моление, адресованное огню на треножнике, и посвящение Шиве с разбрасыванием розовых лепестков из корзины. Барсуков от переполнявших его эмоций поскуливал, пофыркивал и временами принимался тихонько скрести ногтями гобелен на стене. Да и Денис не смог остаться равнодушным к эффектному зрелищу.
        Вначале Мата Хари вышла в длинной красной юбке и короткой расшитой кофточке, открывавшей на обозрение живот, плоский и упругий, как у девицы. Однако потом «дурында» оставила за сценой сперва кофточку, явившись с двумя металлическими чашками на цепочках, прикрывающими грудь («Видал я и попышнее…», - разочарованно прошептал Барсуков), а затем и юбку, заменив набедренной повязкой из цепочек, бус и еще какой-то дребедени. И наконец, танцовщица вышла полностью обнаженной.
        - Вот это да! - не сдержался Давыдов, которому на мгновение стало даже неловко.
        - Тю! Да на ней трико, - отмахнулся разочарованный Барсуков. - Ты посмотри на линию груди. Шелковое трико телесного цвета, будь оно неладно! А под шеей ожерельем замаскировано. Тьфу, и тут обман!..
        Мата Хари, стоя на одном месте, извивалась на разные лады, пускала волны по телу, изображала волны руками, но не смогла предусмотреть, что компания, обалдев от восторга, начнет хлопать и стучать по столам пустыми бутылками в такт деревянной флейте.
        - Теперь мы можем, наконец, уйти? - Давыдову не терпелось телефонировать начальству об обнаруженном опасном авантюристе де ла Рокка. Ох, не к добру заявился граф!
        - Да уж, можем… - Барсуков понуро поднялся и поплелся к двери.
        Их вывели на улицу, снабдив заказанной корзинкой с шампанским и фруктами, и мальчишка-рассыльный поймал для друзей извозчика.
        - Да ты не горюй, - утешал приятеля Давыдов. - Она уж немолода: тридцать лет, не меньше, и в трико она поавантажней будет, чем была бы совсем раздетая. Я слыхал, у нее дети есть. Значит, бюст уж не тот. Да что я тебе объясняю, ты человек женатый - сам знаешь. Сколько у тебя детишек?
        - Шестеро, - тоскливо вздохнул Барсуков. - Значит, ты твердо решил в «Метрополь»?
        - Да, но подвозить меня к парадному подъезду незачем. Я, пожалуй, выйду у Иверской.
        Денис любил эту маленькую часовню. Сейчас она была закрыта, но он думал хотя бы перекреститься на наддверный образ и попросить прощения за прошлые грехи. Он понимал, что краткая молитва впопыхах может и не взлететь к небесам, но бывало - взлетала, и он вскоре получал ответ: не словесный, конечно, однако тогда случалось что-то нужное.
        На сей раз в голове составилось такое прошение: «Матушка Богородица, прости мою душу грешную, а вот понять бы, зачем нелегкая принесла этого нехристя Рокетти де ла Рокка…»
        От Иверской до «Метрополя» было минуты три ходу. Гостиница имела свою телефонную станцию. Давыдов заказал разговоры с Санкт-Петербургом и вскоре продиктовал сообщение о международном авантюристе. Потом поднялся к себе на четвертый этаж, в недорогой номер. Нужно было торопиться. Денис послал коридорного за дежурной горничной, велел спешно приготовить себе ванну, велел также красиво сервировать привезенные фрукты и шампанское. Хитрая горничная сказала, что может принести изысканный ужин из любого ресторана - их в огромном «Метрополе» имелось то ли пять, то ли шесть, - и оставить его на стуле у двери. Она прекрасно поняла: у господина офицера намечается амурное свидание. Давыдов подумал и решил: если Элис проголодается, горничную можно будет вызвать звонком. Сам же он от волнения голода не ощущал.

* * *
        Англичанка постучалась после полуночи, когда Денис уже лежал на постели поверх покрывала, только сняв пиджак и жилет, и читал мрачный и тяжеловесный роман Брюсова «Огненный ангел».
        Элис была моложе Маты Хари и не нуждалась в шелковом трико…
        Это был идеальный с точки зрения Давыдова роман: никаких лишних разговоров, уговоров, объяснений, вспыхнуло пламя в крови - и этим все сказано. К тому же задание Голицына превращалось теперь почти в приятное развлечение. Денис даже отложил роман и дал волю воображению, рисуя картины ближайшего будущего - одна соблазнительней другой.
        Однако Элис пришла явно в расчете на серьезный разговор. Начала она издалека: спросила о семействе Давыдова, услышала историю о фамильном локоне, с восторгом рассказала о своей жизни в Санкт-Петербурге, вспомнила светских знакомых и, только убедившись, что любовник вращается в кругах высокопоставленных чиновников, продолжила амурную игру.
        Слегка приунывший от болтовни Денис воспрял духом и приступил к приятной части свидания. Элис не возражала. Несколько минут они упоенно целовались и обнимались. Но как только Давыдов попытался перейти к более интимному общению, англичанка мягко и решительно взяла тайм-аут.
        - Дорогой, не стоит так торопиться. У нас впереди целая ночь…
        - Ты голодна? - Денис попробовал удержать ситуацию на бытовом плане, уловив, что Элис сейчас начнет подготовительную фазу его вербовки. - Давай-ка выпьем немного шампанского с чудесными абхазскими персиками и крымской черешней. Уверен, такого ты еще не едала!
        - Хорошо, - без энтузиазма согласилась она. - Только совсем чуть-чуть, потому что у меня к тебе есть очень важный разговор, и головы у нас должны быть совершенно ясными.
        Давыдов, довольный маленьким успехом, эффектно выстрелил пробкой в потолок, выпустив из горлышка бутылки ароматный «дымок», и наполнил бокалы на треть игристым золотом «Абрау-Дюрсо». Потом разрезал бархатистый румяный плод пополам, отбросил косточку и протянул половинку персика женщине.
        - Персик изумительно дополняет букет настоящего шампанского, - доверительно произнес Денис. - Загадай желание!..
        Бокалы встретились с тихим звоном. Элис отпила глоток вина и хотела поставить бокал на столик, но Давыдов не позволил.
        - Ты в России. А у нас есть примета: если не выпить до дна, то задуманное не свершится. Ты же хочешь, чтобы твое желание сбылось?
        - Очень хочу!.. - Она несколько секунд всматривалась в его лицо, улыбнулась и решительно осушила бокал.
        - А теперь сразу - персик!..
        - М-мм, вкусно!..
        - Ну, что, повторим?..
        - Э, нет! - Элис тихо засмеялась. - Я все-таки хочу сначала с тобой поговорить.
        - Ладно, я весь внимание!..
        Денис снова улегся на кровать в позе римского патриция. Элис опустилась рядом, протянула руку, провела по его смоляным кудрям, накрутила на пальчик знаменитую белую прядь. Вздохнула и будто бросилась головой в омут.
        - Я должна тебе признаться, дорогой: я не американка!
        - Да-а?! - Давыдов очень умело изобразил удивление. - А кто?
        - Я - подданная Соединенного Королевства.
        - А что же ты делала в Америке?
        - Понимаешь, Дэн, деньги странствуют по миру и ищут место, где бы могли плодиться и размножаться. - Элис явно решила зайти «от печки». - Вы, русские, считаете, что думать о деньгах неприлично. А вот американцы не стесняются этого. В самом светском обществе Бостона дамы преспокойно говорят о деньгах… Но дело даже не в этом. И Америка, и Британия сильно обеспокоены ростом экономического влияния стран «Тройственного союза» и пытаются найти способы… уравновесить ситуацию.
        - Что ж, логично. - Денис как бы невзначай положил руку на бедро Элис. - Но при чем здесь ты?
        - В Америке есть господа, которые всерьез интересуются Россией, как перспективным партнером. После того, как ваш царь…
        - Его Величество - император!
        - Извини. После того как ваш император подпишет договор о ненападении с австро-венгерским монархом, Россия станет очень привлекательна для американских банкиров. А это, в свою очередь, почти наверняка сильно обеспокоит британские деловые круги.
        - Так ты тут в роли агента влияния верхушки американского делового мира? - уточнил Денис.
        - Ты весьма проницателен, дорогой! - Элис наклонилась и быстро поцеловала его.
        - Но я все равно не понимаю, зачем ты приехала в Россию?
        - Есть два очень влиятельных бизнесмена, которые входят в десятку богатейших людей Америки. Один из них - мой собственный двоюродный дядюшка. Он и его партнер, руководствуясь своим деловым чутьем, решили действовать на опережение и уже вложили деньги в «Российский земледельческий банк», но им стало известно, что Рейхсбанк собирается инвестировать очень крупные средства в техническое переоснащение перерабатывающей отрасли в сельском хозяйстве России. Если это произойдет, американцы… мой дядюшка потеряет большую часть своих вложений, а это будет катастрофа. Видишь ли, дорогой, я весьма обязана дядюшке, он много помогал мне, пока я училась, делала карьеру. Я не могу отказать ему, поэтому согласилась поехать в Россию и попытаться спасти дядюшкин капитал…
        - Как-то слишком запутанно… - Давыдову почти не пришлось изображать недоумение. - Ладно, а что я-то могу для тебя сделать?
        - О, Дэн, ты можешь сделать очень много! У тебя есть связи, светские знакомства. Кто я для высшего света вашей столицы? Загадочная американка, которая пытается втереться в гостиные ваших аристократов. А ты там - свой. Ты знаешь, с кем и о чем можно говорить. Пожалуйста, помоги мне! - Элис сделала брови «домиком» и закусила пухлую губку.
        - Как-то все это странно… - пробормотал Давыдов с видом смущенного рыцаря.
        Его обучали, что в подобных случаях, когда идет неприкрытая вербовка, сразу соглашаться не следует, нужно колебаться, возмущаться, набивать себе цену. Да и в конце концов, смешно выглядел бы взрослый мужчина, который позволил за четверть часа уговорить себя интимной подружке и стать участником непонятной интриги.
        Англичанка поняла, что перестаралась.
        - Который час? - спросила она. - Я, пожалуй, вернусь в свой номер. Я бы не хотела, чтобы Кэти все поняла. Ты ведь ей тоже очень понравился…
        - А что случится, если она поймет? - почти искренне удивился Денис.
        - Не знаю, - задумчиво ответила Элис. - Она моя подруга, но мне все чаще кажется, что она следит за мной. Может быть, тайно шлет донесения дядюшке или его партнеру… Нет, нет, я пойду!
        Элис выпрямилась, сделав вид, что хочет встать, однако рука Давыдова по-прежнему покоилась на ее бедре. Денис набрался храбрости и по-хозяйски погладил упругую плоть под тонкой тканью. Легкая дрожь была ему ответом.
        - Я не отпущу тебя, - тихо сказал Давыдов.
        И не отпустил.

* * *
        Потом Элис все же оделась и убежала, а Денис остался в постели, и в голове у него звучал один-единственный вопрос: «Неужели я настолько похож на дурака?»
        Логика тут была такая: если бы прекрасная англичанка сочла его умным человеком, то вряд ли стала бы на первом свидании, перед которым не было обязательного флирта с подарками и признаниями, рассказывать о задании, с которым приехала в Москву, и сразу просить о помощи.
        Следовало отделить зерна от плевел.
        Элис Веллингтон, безусловно, англичанка, и Голицыну это известно. Она располагает деньгами, иначе не сняла бы роскошный номер в «Метрополе». Она - опытная любовница, и хорошо это или плохо - еще вопрос. Такая мастерица сумеет изобразить истинную страсть, одновременно размышляя о списке собственных расходов за последние полгода…
        Это - зерна.
        История о дядюшке-инвесторе, страдающем приступами наивного доверия, могла до некоторой степени быть правдой, равно как и полной выдумкой. Во всяком случае, проверить не помешает. Но если это легенда, то почти беспроигрышная. Под нее возможно провести любой вариант с обменом или передачей необходимой информации. С другой стороны, очень может статься, что в Америке действительно имеется парочка банкиров, решивших вложить инвестиции в Россию, только вряд ли они подозревают о племяннице. А это уже - плевелы.
        Что же касается дурака, Денис вспомнил смешную теорию одной из своих тетушек. Та была убеждена, что красивый мужчина умным быть вообще не может, и место ему - в гвардии, в почетном карауле, в свите персон царской крови, то бишь там, где нужно блистать стройностью, ловкостью и осанкой, но никак не разумом и талантом. Если Элис рассуждает так же - значит, считает своего любовника красавцем, и это может служить утешением…
        Решив, что не мешает проверить оба варианта, Давыдов завел свой дорожный английский будильник «Биг-Бен», способный дребезжанием поднять мертвого из могилы, и заснул.

* * *
        Рано утром он вызвал горничную, велел подать себе в номер крепкий кофе и приготовить ванну, а также вызвать парикмахера. В полку, где Денис служил первые полгода после окончания Академии, была популярной шутка: офицер в любое время суток должен быть до синевы выбрит и слегка пьян, а не слегка выбрит и до синевы пьян. Давыдов, будучи брюнетом, имел вечные хлопоты с этой самой синевой.
        Элис, уходя, позволила Денису выпросить, как милость, совместный завтрак в кондитерской «Метрополя», но до этого следовало побывать на телефонной станции и связаться с Голицыным.
        - Добро, - сказал Андрей, узнав новости. - Дамочка время зря не теряет. Похоже, не так-то у нее много этого времени. Ну, и ты не теряй. Берись за любое поручение, разберемся! Что касается де ла Рокка, я уже сделал необходимые запросы. Не исключено, что он просто присосался, как клещ, к этой Мате Хари, видя, сколько богатых поклонников сражаются за честь взять ее на содержание. С богом!..
        В кондитерскую они явились одновременно, встретились у двери. Элис привела свою компаньонку, очаровательную хохотушку Кэтрин Маккормик. Давыдов попросил столик у окошка, чтобы угостить красавиц суетой московской улицы, видом дорогих экипажей, автомобилей и извозчиков-лихачей.
        Рыженькая Кэти восхищалась всем, кроме лакомств: ей до боли не хватало в «Метрополе» гречишных оладий с кленовым сиропом и лакричных конфеток.
        Держа в уме наставление Голицына, Денис не торопил Элис, а ждал, пока она сама вспомнит о своей просьбе. Она и вспомнила. Туфелька с изящным французским каблучком коснулась под столом его начищенного сапога. Это означало: милый, я не забыла и хочу поскорее оказаться в номере на четвертом этаже.
        Давыдов ответил тем, что поцеловал англичанке руку по-особенному, в запястье, пока Кэти развлекалась занятным для иностранки зрелищем: за окном проплывал караван пролеток, груженных цыганками в полном боевом облачении - ярчайших шалях и юбках. Пришлось Денису рассказывать про цыганские хоры и таборную жизнь, насколько хватило английских слов.
        - А я думала, эти люди - дикие, вроде наших индейцев, - сказала Кэти. - Посмотрите, как они руками машут!
        И девушка расхохоталась.
        Потом Давыдов повел своих дам на прогулку и даже до того дошел в патриотическом энтузиазме, что предложил посетить Исторический музей. Эта идея очень насмешила Кэти. Потом девушка призналась, что терпеть не может музеев, и Денис подумал, что она-то, возможно, и есть настоящая американка - живая, непосредственная и не обремененная тягой к возвышенному. В Элис же за версту чувствовалась если не аристократка, то девушка дворянского происхождения, получившая хорошее воспитание.
        - Я бы лучше сходила в какой-нибудь большой магазин, - призналась Кэти. - Хочу видеть, как у вас все устроено. Я сама недавно проработала полгода в отцовском магазине продавщицей в отделе перчаток. Если я стану его хозяйкой, мне нужно знать все, и как продавцы обманывают хозяев - тоже!
        - Тут совсем рядом великолепный магазин «Мюр и Мерилиз», там есть на что посмотреть, - предложил Денис.
        Как и следовало ожидать, оказавшись в магазине, Кэти ахнула, пораженная его масштабами, понеслась вдоль прилавков и пропала.
        - Не беспокойся, она найдет дорогу в «Метрополь», - отмахнулась Элис. - Кстати, а когда ты собираешься в Санкт-Петербург?
        - Сегодня вечером я встречусь с одним господином, и тогда станет ясно.
        - Ты помнишь наш разговор?
        - Да, дорогая.
        - Ты обещал мне помочь…
        Давыдов такого обещания не давал, но согласился.
        - Вечером передам тебе конверт, - деловито продолжила Элис. - Если я сама повезу это письмо в столицу, то просто не смогу его вручить нужному человеку, меня и близко к его кабинету не подпустят. Я знаю, его очень охраняют. А ты сможешь, ты же в высшем свете всем знаком.
        - Что за человек, дорогая? Может, и меня к нему близко не подпустят.
        - Это секретарь министра внешних сношений господин Чуркин.
        - Но… почему именно он? - искренне удивился Давыдов.
        - Мне его рекомендовали… - скромно потупилась англичанка и тут же возбужденно взмахнула рукой. - О, смотри! Смотри!..
        Давыдов невольно обернулся и ощутил резкое желание нырнуть под прилавок.
        Толпа нарядных молодых женщин, главных покупательниц роскошного магазина, расступилась, давая дорогу фантастической красавице, сопровождаемой двумя статными кавалерами. Это были Мата Хари, граф Рокетти де ла Рокка и купец Бабушинский. Недоставало только медведя.
        - О боже, она идет сюда!.. - в отчаянии прошептал Давыдов. - Дорогая, встретимся в «Метрополе». Я зайду за вами, пообедаем вместе…
        И исчез.
        В сущности, ему следовало благодарить сумасбродную плясунью - она дала возможность без суеты добраться до почтамта и телефонировать в гостиницу «Европа», дабы убедиться, что нужный человек приехал.
        Но сперва Денис решил проверить одно подозрение.
        Спрятавшись за компанией немолодых плотных дам, что во все глаза таращились на шляпу Маты Хари, он несколько минут понаблюдал за Элис и убедился, что ее компаньонка вовсе не увлеклась товарным изобилием. Довольно скоро она вернулась к подруге, из чего следовало, что исчезала она, чтобы дать Элис возможность поговорить с любовником, а потом следила издали, дожидаясь то ли ухода Давыдова, то ли какого-то знака.
        Обе девушки, оживленно беседуя и больше не обращая внимания на прилавки, быстро направились через весь магазин к противоположному выходу, о котором знать бы не должны, если только не посещали магазин прежде. Давыдов, однако, подавил в себе желание проследить за интриганками и отправился по своим делам.
        Телефонный разговор приятно успокоил Дениса: агент Голицына прибыл вовремя и был готов взять в разработку де ла Рокка. Оставалось встретиться. Давыдов спросил об этом и услышал: Федор Самуилович Нарсежак будет ждать его на Никольской в аптеке Карла Феррейна ровно в полдень, ровно в час и ровно в два. Примета - галстук модного узора «куриная лапка» и номер «Петербургской газеты» в руке. Пароль: «Что нового в столице?», отзыв: «В Мариинке дают “Фею кукол”».
        Имя Нарсежака Давыдову уже приходилось слышать - во время событий 1904 года на Дальнем Востоке. Он совершенно случайно узнал в штабе, что один из разведчиков, имевший оперативный псевдоним «Сенсей», на самом деле носит французскую фамилию. Ничего удивительного в этом не было. Сто лет назад, когда остатки наполеоновских войск уходили из России несолоно хлебавши, многие солдаты и офицеры, попав в плен, так и остались в новом отечестве - завели семьи, вырастили детей и передали им свои причудливые для русского слуха имена.
        Денис и предполагал увидеть человека, хоть малость похожего на француза. Но невысокий и коротконогий Нарсежак больше всего смахивал как раз на японца. Черные блестящие волосы ложились на лоб справа налево гладкой плоской челкой, прищур и форма носа тоже соответствовали образу самурая. Опознав друг друга, Давыдов с Нарсежаком пошли к Александровскому саду, чтобы, сидя на лавочке, спокойно все обсудить. Тут выяснилось, что «японец» считает себя коренным москвичом - на этом основании его и послали в помощь Денису.
        Давыдов сообщил ему все, что знал об авантюристе, включая словесный портрет, и обещал затребовать из столицы данные его бертильонажа[5 - Бертильонаж - система опознаванияпреступниковпо их антропометрическим данным, разработанная французским юристом Альфонсом Бертильоном в 1883 году.]. Ведь если Рокетти де ла Рокка попался хоть раз в лапы полиции, его должны были всего обмерить по методике господина Бертильона и сфотографировать. Но Денис сомневался, что граф когда-либо попадался.
        Расставшись с Нарсежаком, он с чистой совестью отправился к себе в гостиницу.

* * *
        - Господин Давыдов, - окликнул портье, едва Денис появился в просторном и гулком вестибюле «Метрополя». - Вам просили передать. Срочно. - И он протянул Давыдову серый казенный конверт с сургучной печатью.
        - Благодарю, - сухо кивнул Денис, уже понимая, что все сладко-щемящие предвкушения предстоящего вечера (и ночи!) с Элис, которыми он всю дорогу до гостиницы тешил себя, вмиг разлетелись испуганными мотыльками.
        Капитан зажал конверт под мышкой, поудобнее перехватил большой бумажный пакет с покупками и двинулся к лестнице.
        - Вам помочь, барин? - сунулся к нему мальчишка-носильщик.
        - Брысь! - беззлобно сказал Давыдов и побрел наверх.
        Настроение упало вопреки всякой логике. Конверт означал, что начальству позарез понадобился капитан Давыдов для выполнения чего-то срочного. А поскольку Денису всегда нравилась его работа, то, видимо, он должен был обрадоваться новому заданию. Однако радоваться не получалось. Давыдов шел в гостиницу, посещая по дороге магазины. В одном приобрел фунт отменного камамбера и столько же крупного, нежно-золотистого изюма к нему. Ведь всякий гурман знает, что этот сорт сыра великолепно сочетается с вяленым виноградом. В дополнение Денис прикупил в знакомой винной лавке литровую бутыль полусухого «Шардоне» трехлетней выдержки и, лишь представив себе весь процесс употребления сего букета в компании с очаровательной женщиной, едва не захлебнулся слюной. А вот теперь нужно срочно запихивать гедонистские грезы подальше и приводить себя в рабочее состояние.
        В номере Давыдов сунул пакет с угощениями в буфет и мрачно уставился на злосчастный конверт. Спустя минуту капитан почувствовал себя вполне рассердившимся и собранным, сломал печать и вынул сложенный вдвое лист с грифом Осведомительного агентства в левом верхнем углу и знакомой размашистой подписью начальника департамента под коротким, отпечатанным на пишущей машинке, текстом.
        Перечитав послание раз пять подряд, Денис так и не мог сообразить, какое отношение ко всему описанному имеет его контора. В тексте говорилось о том, что некая общественная организация со странным названием «Большая Медведица» в последнее время проявляет повышенную активность и рассылает пригласительные письма другим общественным организациям с не менее загадочными названиями с предложением провести совместное мероприятие не позднее второй половины июля сего года. Дату, место и время мероприятия предлагалось уточнить путем приватных телефонных переговоров. Давыдову предписывалось принять участие в сборе дополнительных сведений о предстоящем собрании непонятных организаций. Для связи и дополнительных инструкций был дан номер телефона.
        С каких это пор Осведомительное агентство занимается обществами и клубами внутри империи? Ведь до сих пор сия функция делегировалась Четвертому управлению Департамента полиции и, отчасти, Особому департаменту. Это их дело - заниматься «внутренними» врагами. А ОСВАГ всегда имело дело с врагами внешними. Видимо, все-таки случилось нечто из ряда вон выходящее, коли потребовалось привлекать его агентов?
        Давыдов всегда был человеком ответственным, а потому решил сначала получить всю недостающую информацию, и лишь затем приступать к выполнению задания. И он отправился на телефонную станцию, благо, в гостинице таковая имелась.
        - Племянник из Тулы просил передать привет дядюшке, - назвал Денис условную фразу.
        - Дядюшка весьма тронут, - прозвучал отзыв. И следом: - Поручик Федотов. Готов ответить на ваши вопросы, господин капитан.
        Давыдов хмыкнул: ответить?.. Если бы он знал, что спросить!..
        - Ладно, поручик. Вопрос первый: причина привлечения агента, работающего на другом направлении. Вопрос второй: где вводные данные? Вопрос третий: сроки исполнения нового задания и его приоритет.
        Федотов на другом конце провода явственно покряхтел, кашлянул, но заговорил бодро и четко.
        - Вводная. Силами агентства однозначно установлено, что в ближайшее время в Москву прибывает некая Марта Бетенфельд. Официально она приезжает в составе делегации Парижского воздухоплавательного клуба к российским единомышленникам из Общества воздухоплавания и планеризма. Однако по сведениям нашей агентуры, эта дама имеет задание встретиться с представителями русских сообществ «вольных каменщиков»…
        - Масоны?! - не удержался Давыдов.
        - Так точно. Масоны. Мадемуазель Бетенфельд также состоит в членах ложи «Новый Иерусалим», входящей в Великую женскую ложу Франции. - Поручик шпарил как по-писаному. - Связь здесь очевидна: московская ложа «Большая Медведица» - тоже женская…
        - А при чем тут наше агентство?
        - Марта Бетенфельд зафиксирована нашим резидентом в Париже как офицер связи французской разведки.
        - Понятно…
        - Вам надлежит проследить все контакты французского агента в Москве и постараться выяснить истинную подоплеку его пребывания в России.
        - Так просто! - сорвалось у Дениса.
        Еще бы! Похоже, начальство возомнило, что капитан Давыдов стал настоящим донжуаном и что ему раз плюнуть - завлечь в свои коварные сети любую особу слабого пола и выпотрошить содержимое ее прелестной головки на первом же свидании! Какой кошмар!.. Дениса аж передернуло. И это при том, что он уже и так на задании, и тоже «работает» с агентом-женщиной… При воспоминании об Элис у Давыдова против желания сладко защемило в груди. Так, что он даже испугался. Однако поручик Федотов не оставил ему времени на самокопание.
        - Господин капитан, по не подтвержденным пока сведениям, контакт французского агента с «нашими» масонами должен произойти в ближайшие три дня.
        - Откуда такая уверенность?
        - Дело в том, что в среде масонов наметились признаки явной консолидации…
        - И чем это грозит империи?
        - Теоретически ничем. Однако тот факт, что лидерами большинства российских лож вольных каменщиков являются члены партии конституционных демократов, заставляет думать о явной политической подоплеке происходящих событий…
        - Поручик, это ваши собственные рассуждения или…
        - Никак нет. Я лишь озвучиваю переданные для вас сводки фактов и выводов.
        Давыдов понимающе вздохнул.
        - Хорошо. То есть у меня три дня в запасе?
        - Так точно. Объект вашего внимания должен поселиться в гостинице «Метрополь»…
        Этого еще не хватало! Денис выругался про себя. И как теперь прикажете поступать? Каким образом возможно общаться одновременно с двумя женщинами в одном и том же месте? Ох, не к добру все!.. Хотя почему «не к добру»? Давыдова осенило. Вот шанс укрепить свое реноме перед английской шпионкой! Он расскажет Элис об этой… воздухоплавательнице и о ее контактах с масонами. Почему бы нет? А вдруг каждая из дамочек решит, что другая ставит ей палки в колеса? То-то начнется потеха! Голицын наверняка одобрил бы такой поворот дела: столкнуть лбами две разведки - ну, разве не прелесть?
        - У вас еще есть вопросы, господин капитан?
        - Пока нет, поручик.
        - Тогда удачи вам!
        - И тебе не хворать, Федотов…

* * *
        Повторение романтической ночи все-таки состоялось и придало Денису сил и уверенности в успехе. «Шардоне» под камамбер с изюмом было просто изумительно, а Элис - неподражаема и неуемна, так что поспать молодым людям удалось лишь под утро и не более пары часов.
        Наконец после завтрака в постели, который организовала им давешняя смышленая горничная, мисс Веллингтон, решив, видимо, что русский офицер крепко сидит у нее на крючке, вынула из ридикюля запечатанный сургучом конверт из плотной сероватой бумаги, какие использовались для пересылки важной документации.
        - Я доверяю тебе, дорогой, не только свою судьбу, но и жизнь, - тихо проговорила Элис, вручив Денису конверт и погладив по щеке.
        - К чему такой пафос? - нарочито солдафонски хмыкнул он, а про себя невольно подумал: «Что-то слишком много конвертов за последние сутки!..»
        - Но ты же должен понимать, что если это… прошение попадет не по адресу, меня могут обвинить во вмешательстве в государственные дела или, того хуже, в подпольных финансовых махинациях!
        - По-моему, ты переоцениваешь значимость своей миссии. Если кого и обвинят, так твоего дядюшку…
        - О, это же будет катастрофа!
        - Да не волнуйся ты так. - Давыдов привлек девушку к себе и ласково поцеловал. - Все будет в порядке, как только мое начальство сочтет, что я выполнил поручения и нужен в столице, передам пакет лично в руки господину Чуркину.
        - Когда ты это будешь знать?
        - Милая, у меня такая служба, что узнать это я могу и за полчаса до отхода петербуржского поезда.
        - Ну что же, я подожду, дорогой!..
        Денис в последний момент передумал пока рассказывать Элис о ее французской конкурентке. Они еще минут пять целовались у окна в лучах утреннего солнца, и Денис даже на секунду пожалел, что все это не по-настоящему. Однако нельзя было давать себе ни малейшей поблажки, и контрразведчик Давыдов, не колеблясь более, отправился прямиком в Московское бюро СОВА по адресу, каким снабдил его Голицын. Располагалось оно в Колпачном переулке, в глубине большого двора.
        Там конверт профессионально перлюстрировал хмурый и неразговорчивый человек, похожий на излечившегося алкоголика, - худой, бледный тип с ввалившимися и очерченными синими глазами и большим красным носом. Давыдов смотрел ему через плечо, когда эксперт вынул из конверта сначала сложенный вдвое лист писчей бумаги с письмом, а затем - сиреневый бланк из чековой книжки.
        - Письмо без адреса, - сообщил эксперт, - ни имени, ни должности…
        - А что в нем? - нетерпеливо перебил Денис.
        - Просьба снять копию с проекта договора об экономическом сотрудничестве между Российской империей и Германским рейхом…
        - Черт побери! Ну и дела!.. А чек?
        - На предъявителя. Банк швейцарский, но обналичить такой тип чека можно, в общем, в любом европейском банке с разницей по внутреннему курсу.
        - И большая сумма?
        - Четверть миллиона фунтов стерлингов…
        - Ох, матерь божья!.. - Давыдова аж пот прошиб: это ж какая крупная игра вокруг него пошла!
        «Ну, брат Денис, держись! Теперь тебе или грудь в крестах, или голова в кустах!.. И назад ходу нет, и впереди полный мрак…»
        Волей-неволей Давыдов позавидовал Голицыну - тот со своим хладнокровием чувствовал бы себя в интриге с дамой, как рыба в воде. А как быть, когда увлечение нешуточное? Не передавать же, в самом деле, конверт Чуркину?..
        - Для вас еще пакет, - сказал ему сотрудник бюро. - От господина Голицына. Просили не злоупотреблять.
        В пакете оказалось удостоверение агента сыскной полиции с давыдовской фотографией, а к нему на всякий случай - агентский значок, который обычно называли жетоном. На нем были буквы «МУС» - Московский уголовный сыск, который жулье прозвало «мусорга». Хотя жетоны уже два года как заменили удостоверениями, они еще были в ходу. Удостоверение-то бумажное - отсыреет или порвется, а значок - железный, что ему сделается?
        Встретившись вечером с Элис, Денис честно сообщил, что начальство велит еще дня на три задержаться в Москве. Теоретически за это время Голицын со своим руководством составили бы для Давыдова план действий. А пока… пока - вот такая причудливая передышка.
        «Хотя какая уж тут передышка? - вспомнил Денис о втором задании. - Как бы не надорваться… Кстати, хорошо, что теперь есть полицейский значок. Проще будет контактировать. Сочиню подходящую легенду. Например, негласно приставлен к французским воздухоплавателям для обеспечения безопасности от местного уголовного элемента…» - Давыдов даже поаплодировал себе мысленно: ай да капитан!
        Но поскольку французы в гостинице еще не появились, Денис снова невольно вернулся к насущному. Что же, черт возьми, с ним происходит? Почему эта женщина, ко всему агент враждебной разведки, стала так сильно занимать его мысли и чувства? Неужели он наконец пал жертвой коварного сыночка беспутной Афродиты, которая и сама не знала, кто же его отец?[6 - В античной мифологии существует несколько версий происхождения Амура (Эрота). Все они называют Афродиту его матерью, а вот насчет отцовства расходятся, указывая на разных «старших» богов - от Зевса до Ареса и Гефеста. - Примеч. авт.] Не время, ей-богу, не время… Такие страсти впору неопытному кадету или старцу за пятьдесят, в последний раз норовящему израсходовать всю силу, что скопилась в душе…
        «Прекрати! - строго сказал Денис сам себе. - Нюня! Слюни распустил и раскис! Институтка, смольнянка, кисейная барышня! Ты еще портрет любимого создания укради и на груди таскай! Шекспировский Ромео в должности капитана контрразведки! Позорище!»
        И далее Давыдов внушал себе: «Не ты первый, не ты последний, у кого случился роман с вражеским агентом в юбке, это никакое не диво, а обычная неприятность; нужно просто взять себя в руки и воспользоваться удачной возможностью выудить как можно больше ценных сведений о противнике и его замыслах. Да, именно так!..»
        Денис прислушался, оппоненты внутри него - институтка, кисейная барышня и Ромео - молчали. Кажется, сработало. Он снова ощутил себя собранным, энергичным и готовым к действию - как будто спросонья валялся, разнежившись, и по сигналу боевой трубы вскочил, встряхнулся и плеснул в рожу ледяной воды. Интрижка с мисс Веллингтон интрижкой и останется, приятным эпизодом, не более.
        Небосвод над головой Дениса снова был чист, но одно крохотное облачко все же висело у горизонта - мысль о том, что где-то кто-то доносит в письменном виде: агент и объект уединились в номере «Метрополя», в два часа ночи спросили шампанского, в пять часов утра вызвали дежурную горничную, спросили горячего чая.
        Эту ночь он провел один в собственном номере.

* * *
        Наутро все завертелось. Давыдов завтракал в кондитерской напротив главного подъезда «Метрополя», когда к крыльцу лихо подкатил новенький «Олдсмобил-Лимитед», сияя белоснежной резиной колес и свежим синим лаком открытого кузова. Из авто вышли трое - молодая, рыжеволосая женщина в модном костюме-тальере темно-шоколадного цвета, прекрасно оттеняющем почти белую кожу хозяйки, и двое, тоже молодых, людей в клетчатых спортивных костюмах, делавших их почти близнецами. Троица, оживленно переговариваясь, скрылась в холле гостиницы, а их дорогущую машину обступили носильщики и вскоре гуськом потянулись за гостями, кренясь под тяжестью их чемоданов и баулов. Шофер же «олдсмобиля» заглушил рокочущий мотор и закурил длинную тонкую сигару.
        Денис, подчиняясь внутреннему чутью, скоренько допил свой чай, бросил на столик ассигнацию, минимум в полтора раза превышающую достоинством стоимость завтрака, и быстро покинул кондитерскую. Сделав полукруг по улице, Давыдов праздной походкой подошел к авто и принял заинтересованный вид, разглядывая чудо техники. Поравнялся с местом водителя и воскликнул:
        - Надо же! Новый «Лимитед»?! Чей же он, если не секрет?
        - Арендован Московским обществом воздухоплавания, лично господином Жуковским, для сопровождения французских коллег, - словоохотливо сообщил шофер.
        - Да-а?! И чего ж у нас французам-то занадобилось? - Денис решил и дальше разыгрывать праздного обывателя. - Авиаторы, что ль?
        - Да нет, какое там! На шарах воздушных они летают и на этих… как их… дирибляхах?..
        - Дирижаблях.
        - Вот-вот!.. А вы, гляжу, в технике разбираетесь? Небось, инженер?
        - Что вы, сударь! Я как раз интересующийся, любитель… А что, дамочка ихняя, я видел, тоже летает?
        - Не, она у их навроде переводчика. Или секретаря?..
        - Ну и дела, - озабоченно вздохнул Давыдов. - Надо же… - И продолжая бормотать себе под нос всякую ерунду, ретировался от машины в обратном направлении.
        Выйдя из поля зрения шофера и убедившись, что тот нашел себе новый объект внимания - двух гимназистов, во все глаза уставившихся на авто, Денис так же, по дуге, обошел квартал и незамеченным проник в гостиницу.
        За стойкой администратора дежурил незнакомый ему молодой человек. Давыдов решил воспользоваться своим новым качеством и предъявил служителю полицейский значок.
        - Старший инспектор Давыдов. Сыскная полиция.
        - Чем могу быть полезен? - подобострастно улыбнулся портье.
        - К вам только что заселились французы. Двое мужчин и женщина.
        - Точно так-с…
        - Мне нужны их имена и номера апартаментов.
        - Извините, господин инспектор… но они все же иностранцы, а по правилам нашей гостиницы…
        - Я знаю правила, сударь! - рыкнул Денис. - Но у нас есть сведения, что против господ французов замышлена уголовная акция. Потому я обязан войти с ними в контакт и провести профилактическую беседу, а также обеспечить негласный надзор для их же безопасности. - И он сурово уставился на стушевавшегося портье.
        - М-минуточку, господин капитан, - залепетал тот, судорожно листая журнал регистрации, - т-так бы сразу и сказали… за-зачем же кричать?.. Господи, пронеси!.. не хватало еще неприятностей с иностранцами… Вот! Номер двести шесть, месье Монтиньяк и месье Ле Бурж. Номер двести семь, мадемуазель Бетенфельд. Все трое - члены официальной делегации Парижского общества воздухоплавания, прибыли по приглашению Московского общества воздухоплавания…
        - Благодарю за содействие, сударь! - буркнул Давыдов, не выходя из образа, и нарочито грубо хлопнул опешившего портье по узкому плечу. После чего решительно направился к лестнице на второй этаж.
        Зачаток придуманной экспромтом легенды стремительно разрастался в голове капитана вместе с возбуждением от нового приключения. Французский язык, не в пример английскому, Денис знал на «ять», так что проблем в общении с новой шпионкой не видел. Для достоверности образа московского сыщика он, правда, решил немного снизить уровень владения языком, дабы отвести возможные подозрения.
        Но когда постучал в дверь 207-го номера, неожиданно услышал:
        - Войдите!
        Сказано было по-русски и почти без акцента. «Однако, дамочка не так проста, как показалось!» - взял себе на заметку Давыдов.
        Номер, вопреки его ожиданию, был самым обычным: гостиная, спальня, ванная комната. Обстановка тоже роскошью не блистала, вполне современная, без излишеств. Денис осторожно прошел на середину гостиной и остановился возле круглого обеденного стола. На темно-лиловой атласной скатерти белел лист бумаги с заковыристым то ли гербом, то ли вензелем - какие-то буковки, крылышки… или шарики?..
        - Добрый день, месье, - раздалось у Давыдова за спиной. Он медленно обернулся. В дверях ванной комнаты стояла, кутаясь в пушистый халат до пят, невысокая темноволосая и бледнокожая девушка. «Ей не больше двадцати! - удивился про себя Давыдов. - И уже - шпионка?!»
        - Здравствуйте, мадемуазель Бетенфельд. Капитан Давыдов, старший инспектор московской сыскной полиции.
        - Что-нибудь случилось, капитан? - Девушка стремительно и одновременно грациозно пересекла комнату и села в кресло у полуоткрытого окна, взяла со столика рядом золотисто-черную коробочку, вынула оттуда такого же цвета длинную пахитоску.
        Денис не имел сей пагубной привычки, потому не сразу сообразил, чего ждет от него француженка, держа на отлете руку с пахитоской. Девушка поняла ситуацию раньше, мило улыбнулась и прикурила сама.
        - Пока нет, - сохраняя хмурое выражение лица, Давыдов уселся в кресло напротив. - Но мы имеем сведения, что о вашей делегации узнали местные уголовники и вознамерились «прощупать»…
        - Что, простите?..
        - Ну, это у них так называется… По-другому, обокрасть вас или ваших друзей.
        - А откуда же господа уголовники узнали о нашей миссии?
        - Это нам предстоит еще выяснить. А пока я уполномочен предупредить вашу делегацию о возможном… инциденте, а также должен обеспечить минимальную охрану.
        - И каким же образом вы намерены нас охранять? - Француженка в упор уставилась на Давыдова, вернее, на пресловутый белый локон, и вызывающе томно вздохнула. При этом отвороты халата несколько разошлись, образовав весьма аппетитное декольте. Денис с трудом заставил себя не смотреть туда.
        - Я должен организовать негласное сопровождение моими сотрудниками ваших коллег.
        - А я? - Француженка пошевелилась, отчего пола халата сползла с колена, и оказалось, что ножки у мадемуазель весьма и весьма стройные. - Кто будет сопровождать меня?
        - Я подберу вам самого опытного…
        - Нет, капитан. Я желаю, чтобы это были вы. Кстати, зовите меня просто - Марта.
        - Хорошо, мадемуазель… Марта… Я подумаю.
        Давыдов почти не притворялся, испытывая самую настоящую растерянность. Он-то строил хитроумные планы, как обаять незнакомку, а получалось, это она его обворожила?! Его, любимца женщин от пятнадцати до пятидесяти? Черт! Надо что-то срочно придумать, как-то разорвать внезапно возникшие путы, иначе добром это не кончится… Ну же!.. «Элис!» - Денис ухватился за представший перед глазами нежный образ и сразу почувствовал облегчение.
        «Вот ведь зараза! - уже почти спокойно подумал о француженке. - Специально их там этому обучают, что ли?.. Бедная Мата Хари, - вспомнил он и невольно усмехнулся, - вот у кого тебе учиться нужно! А то, понимаешь, Индия, храмы, Камасутра…»
        - Извольте сообщить мне план ваших передвижений на ближайшие сутки, - деловито и строго попросил Давыдов. - И своих коллег - тоже.
        - Что ж, пожалуйста, - повела плечиком, как ни в чем не бывало, мадемуазель Бетенфельд. - Записывайте…

* * *
        Денис лежал не раздеваясь у себя в номере на кровати, глядел в потолок и пытался в который раз разобраться в том странном состоянии, что не отпускало его последние недели.
        Есть вещи, которые не спрячешь и не сыграешь по-актерски, как корыстолюбивая балетная фигуранточка играет страсть в объятиях влюбленного генерала-балетомана. Генерал, может, и знает правду, да только раз и навсегда от нее отмахнулся.
        То, что случилось между ним и Элис Веллингтон, не укладывалось в правильное понятие о любовном романе. Как будто четыре человека его вели - два дневных и два ночных.
        Ночных бешено тянуло друг к дружке, они обо всем забывали - стоило оказаться наедине. Были мгновения, когда Давыдов отчетливо понимал: это - любовь, та истинная любовь, которой он до сих пор не знал. Наступало утро - дневной Давыдов и дневная Элис продолжали прерванную вечером игру. Она, рассказывая ему о своих путешествиях, понемногу убеждала в правоте Британской империи и в великой чести служить Британии. Он же, слушая и задавая вопросы, позволял не слишком быстро втянуть себя в интригу. Такая шахматная партия длилась и в присутствии хохотушки Кэти, которая вовремя вмешивалась, если вопросы Давыдова ставили Элис в тупик.
        Девушка весело осваивала роскошные московские магазины, даже уговорилась с мастером из фотографического ателье, чтобы сделал снимки торговых залов и расположения товаров на полках. Ее забавная деловитость веселила Давыдова, но он постоянно держал в уме, что Кэти - надежная помощница Элис, исполнительница ее распоряжений.
        А Элис… Элис была прекрасна!
        Она умела быть прекрасной. И простота ее прически из безупречных золотистых волос, и дорого стоящая элегантность костюмов и платьев, и свежесть кожи, и даже отполированные ноготки - все было овеяно ароматом привычного, из поколения в поколение передаваемого аристократизма. Аристократизма того уровня, когда неудачное сочетание цветов вызывает почти физическую боль. С Давыдовым тоже иногда случалось нечто подобное.
        Но Элис ночная все же помнила о том конверте, что должен быть отправлен Чуркину. Ночной Давыдов забывал, а она - нет. И, приходя в себя, он видел особым, ночным зрением, как меняется ее лицо - только что было отрешенно-счастливым, а в следующий миг стало озабоченным…
        Он был уверен, что в ночные мгновения эта женщина принадлежит ему вся целиком. Каждую ночь - сперва был уверен, потом вспоминал, что все не так просто.
        И они ни разу не сказали друг другу короткого «люблю», ни на одном известном им языке…
        Неожиданно вклинившееся в их непростые отношения новое задание Дениса еще более усложнило ситуацию. Давыдов теперь вынужден был сопровождать, хоть и на расстоянии, шуструю мадемуазель Бетенфельд. А она будто бы специально развила настолько бурную деятельность, что Денис буквально приползал вечером в свой номер, предварительно убедившись, что француженка уединилась у себя и сегодня уже никуда не отправится.
        Потому дневной Давыдов и не мог уделять Элис столько внимания, сколько хотел бы, но это только шло на пользу делу. Красавица, видя, что кавалер смеет заниматься чем-то кроме амуров, не почивала на лаврах, а старалась укрепить свои завоевания. Денис наслушался всяких историй про американские деньги - до того наслушался, что сам мог бы при желании изобразить посланца американского дядюшки.
        Правда явилась на свет самым неожиданным образом.
        Давыдов не был ревнив, по крайней мере, до сих пор. Он полагал, что мужчина и женщина, которые не довели друг друга до алтаря, в сущности, свободны и имеют право предпочесть другую любовь. Сам он влюблялся не всей душой и без рассудка, а именно так, как положено красавцу-офицеру, любимцу дам: радостно и без страданий.
        И вот на третий день после очередного многочасового хождения за неуёмной француженкой, возвращаясь в «Метрополь» довольно поздно вечером, Денис решил встретить у колонн Большого театра Барсукова. Тот, как Давыдов доподлинно знал, по-прежнему пропадал с Шереметевым в ложе и за кулисами. Достаточно было при разъезде публики высмотреть синий «Руссо-Балт» и спросить шофера (экзотическое высокомерное создание в кожаной, несмотря на погоду, куртке, новомодном кепи и преогромных защитных очках) о планах барина. Если эти два балетомана не затеют очередной ночной гулянки, то можно бы и поужинать с ними - мирно, по-холостяцки. Расслабиться… хоть на полчасика!
        Высматривая приметный автомобиль, Давыдов шел вдоль Петровки, где дорогие авто стояли вереницей. Подкатило еще одно, и, увидев его, Давыдов присвистнул.
        Барсуков, собираясь приобрести роскошную игрушку, все уши прожужжал названиями и махал перед давыдовским носом газетками с рекламой, как взбесившаяся модница - веером. Денис поневоле вспоминал семейное предание, когда курносый прадед ворвался к Багратиону с криком: «Ваше сиятельство, неприятель у нас на носу, надобно немедленно отступать!», а генерал хладнокровно ответил: «На чьем? Если на твоем, то он близко, а если на моем, так мы успеем еще отобедать». А вот окажись перед Барсуковым Багратион, пожалуй, его мужественный профиль немало бы пострадал.
        Автомобиль с белыми колесами, с просторным пятиместным салоном, с двигателем, внутри которого сидело шестьдесят лошадиных сил, - большая редкость на российских просторах - подкатил к краю тротуара. Именно про сие чудо Барсуков Денису все уши прожужжал. Давыдов, узнав заморскую игрушку по картинке, удивился - до чего ж этот «Руссо-Балт» похож на «Олдсмобил-Лимитед», что обслуживал французских воздухоплавателей! - и поспешил к ней, дабы разглядеть в подробностях и доложить приятелю: видел-де твое «чудо-юдо» вблизи, ничего особенного, нарисованный он лучше…
        Но в пяти шагах от авто Денис резко остановился и попятился. На тротуар вышел не кто-нибудь, а граф Рокетти де ла Рокка, роковой красавец. По логике, далее следовало ожидать явления Маты Хари. Вот уж без кого Давыдов охотно бы обошелся!
        Не успел он подумать, для чего бы танцовщице с медведем приезжать к Большому театру, когда публика уже расходится, как из автомобиля показалась стройная и почти до колена открытая женская ножка. Туфелька с неизменным французским каблучком (два дюйма соблазна!) уверенно встала на ступеньку. Граф протянул руку, дама оперлась и легко выскользнула из салона.
        Это была Элис Веллингтон!
        И без подруги, исполнявшей роль компаньонки…
        Она ехала одна с Рокетти де ла Рокка, великим умельцем использовать дам в своих целях. Ехала неведомо откуда, вопреки всем правилам хорошего тона, одинаковым что в Британии, что в России, остановилась на тротуаре, чтобы завершить беседу, и ее рука так и осталась в руке треклятого графа!
        Тут с Давыдовым случилось то, чего при его ремесле случаться вообще не должно ни при каких обстоятельствах: раздвоение личности. Давыдов-дневной и Давыдов-ночной чуть было не сцепились, как пьяные хитрованцы.
        Ночной едва не лишился рассудка от внезапной и страстной ревности. Он был готов оттащить Рокетти от Элис, надавать графу пощечин и бросить его под конские копыта, благо к театру как раз летел припозднившийся лихач. Дневной же беззвучно восклицал:
        «Стой, дурак, стой! Из этого можно извлечь пользу!»
        «Из ревности?!» - спросил ночной.
        «Да, да!..»
        Рокетти поцеловал Элис руку, и она быстро-быстро пошла в сторону «Метрополя».
        Давыдов, проклиная себя за малодушие и соперника за наглость, забежал вперед и заступил ей путь. Он не собирался ссориться с Элис посреди Театрального проезда, но его английская речь была чуть громче, чем полагалось бы вышколенному джентльмену.
        Конечно, Давыдов-дневной понимал, что Элис, при всем ее аристократизме, такая же международная авантюристка, как и де ла Рокка, который, вполне возможно, был настоящим породистым графом. Им было о чем побеседовать без посторонних и, может статься, заключить оборонительно-наступательный союз против самого Давыдова. Но Давыдов же ночной забеспокоился, что испанско-итальянский (а может, и бразильский) красавец уведет у него женщину. И какую женщину!
        - Добрый вечер, - невозмутимо сказала Элис. - Как насчет того, чтобы поужинать в ресторане?
        - Добрый вечер. Неужели ваш рыцарь отпустил вас без ужина? - весьма натурально удивился Денис.
        И понеслось!
        Они все же зашли в ресторан - на этом настоял Давыдов-дневной. Он видел, что Элис злится, а если женщину разозлить, от нее можно услышать много любопытного.
        Элис сперва утверждала, что Рокетти - давний знакомец, и ничего странного в их путешествии на авто нет: кавалер подвез даму, и только.
        - Но почему не к дверям «Метрополя»? Почему там, где в суете никто не обратит на кавалера и даму внимания? - удивлялся Денис.
        К тому часу, когда оба оказались в номере Давыдова, спор уже дважды заходил в тупик и дважды разгорался снова.
        - Репутация графа тебе, конечно же, неизвестна! - выпалил Давыдов, запирая дверь. - Если бы на Всемирной выставке в Париже устроили конкурс донжуанов, этот занял бы первое место! И его бы показывали, как породистую скотину, в особом вольере.
        - Говорю же тебе, тут нет ни малейшего повода для ревности. Давнее знакомство!.. Расстегни мне, пожалуйста, туфли, - ответила Элис.
        Это адресовалось к Давыдову-ночному и показывало: красавица тоже поскорее хочет стать ночной и прекратить перебранку. Но Давыдов-дневной жестко заявил ночному собрату, что сцену ревности прекращать рано.
        - Ты не представляешь себе, что это за человек! И если ты думаешь, что он в тебя влюблен, то сильно ошибаешься. Запах денег он чует за десять миль. И начал ухаживать за тобой не раньше, чем навел справки о твоем дядюшке. Ладно, графа я беру на себя. Он вылетит из Москвы, да и из России тоже, со скоростью и свистом револьверной пули! Сейчас же иду на телефонную станцию…
        - Не делай этого! - воскликнула Элис.
        - В России ему ничего не светит! Пусть ищет богатых наследниц в Австралии! Пусти, дорогая, я не позволю…
        Но Элис не желала выпускать любовника из номера.
        - Дэн, дорогой, я тебя умоляю, никуда не ходи, я все объясню!..
        - Ты уже объяснила! - рявкнул Давыдов-ночной, а Давыдов-дневной приготовился слушать.
        - Дорогой, я должна сказать тебе правду: у меня нет богатого дядюшки…
        - И, значит, этому прощелыге незачем ухаживать за тобой? Не верю!
        - Я клянусь тебе! Дядюшка тут ни при чем…
        - Значит, через тебя граф подбирается к твоей Кэти, а у нее-то как раз богатая родня. И ты позволишь, чтобы подлец воспользовался твоей наивностью? Нет, я просто обязан вмешаться!
        Элис в отчаянии повисла у Давыдова на шее.
        - Дэн, остынь! Сейчас я скажу тебе всю правду. Понимаешь - всю! Садись и слушай. Да садись же!..
        Ей удалось усадить Давыдова на кровать - да он и не слишком сопротивлялся.
        - Графу сейчас нельзя уезжать из Москвы, потому что он выполняет важное поручение. Послушай, раз уж ты знаешь, что я не собираю сведения для своего дядюшки-банкира, то ты, конечно, пытаешься понять, что за письмо о предателях адресовано секретарю министра внешних сношений господину Чуркину. Не забывай: это письмо отвезешь ты, собственноручно…
        - И что же?
        - Ты выполняешь задание британской разведки, дорогой. Да, я англичанка, я служу своему отечеству, и я убеждена: Россию толкают на опасный путь. Ваш Столыпин - злейший враг российского престола, какого только можно вообразить. Вот правда. А вот другая правда: я люблю тебя! Я не думала, что способна так полюбить. Если теперь ты бросишь меня, я… умру, клянусь тебе!..
        Элис опустилась перед Денисом на колени, запрокинула голову, и золотистые волосы, словно вырвавшись на свободу, рухнули ей на плечи.
        Давыдов-ночной подумал: «Пропади все пропадом! Я люблю эту женщину, и будь что будет!»
        Давыдов-дневной задал себе вопрос: «Любопытно, когда же она успела вытащить шпильки? Обычно женщина, распуская дневную прическу, не меньше пяти минут сидит перед зеркалом…»
        Не давая ему и слова вымолвить, Элис стала рассказывать о своей любви, о первой встрече, о головокружении, о неутолимой жажде. Она говорила быстро, сама себя перебивала, вдруг вспоминая некие подробности, потом взяла Дениса за руки и прижалась к его коленям. Наконец, поклялась, что между ней и Рокетти никогда ничего не было и быть не могло, - он не имеет возможности тратить свое драгоценное время на роман с товарищем по оружию. А сейчас вплотную занят танцовщицей - и это очень важно!
        - Но ведь Мата Хари - любовница Бабушинского? - с трудом вставил Давыдов.
        - Нет, дорогой, Бабушинский только бегает за ней и делает подарки. Она морочит ему голову, а выбрала графа. Ты же сам сказал, он умеет нравиться женщинам.
        - Но на что графу эта… это…
        Давыдов никак не мог определить по-английски, что такое Мата Хари, да и по-русски не сумел бы. Дура. Но ведь не только дура. У нее несомненный талант, и тело явно умнее головы…
        - Так все дело как раз в Бабушинском и его приятелях, - объяснила Элис.
        - Но зачем графу наши купцы?!
        - А ты еще не понял? Это ведь не просто богатые чудаки, которые крутятся вокруг модной артистки, это - поставщики провианта для вашей армии. Если знать подробности контрактов, очень многое можно понять. Каждая сделка имеет, как сказал граф, стратегическое значение.
        Денис безмолвно обругал себя дурнем и простофилей. Как все просто! Если той же говядины полагается пять фунтов в день на десять человек рядовых, то одни перемещения коровьих стад - уже подарок для человека, проявляющего интерес к расположению и численности русских гарнизонов. А перевозка того же картофеля - большое ведро в день на десять человек? И четверть ведра квашеной капусты - на них же?.. Да ведь и соли для солдатушек не жалеют - полфунта в день на десяток рядовых. Вагонами эту соль везут! И куда должен прибыть этот самый вагон?.. Ох, то-то и оно - куда? После реформ военного министра Сухомлинова вероятному противнику очень важно знать, как изменилась дислокация войск…
        - Вот оно что… - произнес Давыдов вслух, уже составляя в голове план донесения начальству. Российская контрразведка еще так молода, что очевидные вещи ускользают от внимания. Знатный подарок сделала Элис, что уж говорить! - Я твой должник, дорогая, вечный твой должник, - пробормотал он.
        - Я люблю тебя, какие тут могут быть долги? - не поняла она. - А ты? Ты любишь ли меня?
        - Да, - честно ответил Давыдов-ночной, и лишь несколько секунд спустя Давыдов-дневной насторожился.
        - Ты веришь мне?
        - Да!..
        - Ты со мной заодно?
        - Да! - Это сказал уже Давыдов-дневной.
        - И я могу рассчитывать на твою помощь?..
        - Да, дорогая, да!
        - Тогда рассказывай мне обо всех поручениях, которые тебе дает начальство. Дэн, это - для твоей же пользы! Кто ты в России?.. Один из тысяч молодых офицеров. Ты не граф, не князь, тебя на служебной лестнице не просто обойдут, а обскачут. А Британская империя умеет ценить ум, храбрость и верность. Это не красивые слова, дорогой мой, любимый, так оно и есть!
        Давыдов-дневной сказал себе: «А вот тут красавица не врет. Английским офицерам грех жаловаться на свое начальство, особенно тем, кто служит в Вест-Индии».
        Давыдов-ночной вздохнул: «Как бы хотелось, чтобы все ласковые слова Элис говорила в порыве любви, а не по заданию генерального консула Великобритании в России мистера Локхарта и его помощника мистера Рейли…»
        - Но откуда мне знать, что именно тебе интересно? - спросил Денис, поглаживая золотистые волосы женщины и уже касаясь пальцами ее голого плеча.
        - Я буду тебя расспрашивать. - Она чуть изогнулась, как кошка в ожидании ласки. - И не думай, что совершаешь страшный грех. Это вовсе не грех - служить тем, кто может оценить тебя по достоинству. К тому же…
        - Что, дорогая?
        - Я подумала… Если ты действительно любишь меня… хотя бы вполовину так, как я тебя люблю… - Элис немного смутилась. - У нас могут быть дети. И мне бы хотелось растить их в богатом поместье где-нибудь в Девоншире… Понимаешь?.. А ты бы ездил на охоту, выращивал породистых лошадей, занял достойное место в нашем высшем свете… А хочешь, можно уплыть в Индию!.. Объездим весь земной шар, ты ведь еще нигде не был! Я повезу тебя в Египет, но сперва - в Париж!..
        Давыдов-дневной усмехнулся: кто же тут кого поймал в ловушку? И решил, что настал удачный момент для закрепления легенды о завербованном контрразведчике.
        - Кстати о Париже, дорогая, - почти заговорщицким тоном начал он. - Не далее как позавчера я получил от начальства весьма странное задание, так удачно задержавшее меня в Москве. В Белокаменную прибыла делегация французских любителей воздухоплавания, якобы по приглашению русских единомышленников. И мне поручили отслеживать все перемещения и контакты одного из делегатов, вернее, одной - некой Марты Бетенфельд…
        Произнося это, Денис внимательно следил за мимикой Элис, и от него на сей раз не ускользнуло мимолетное, скорее всего непроизвольное, движение уголков ее губ: то ли презрение, то ли небрежение? А еще - тревожный огонек в глубине глаз. «Ага, милая! Похоже, ты знаешь об этой мадемуазели побольше моего!» - отметил Давыдов-дневной, а ночной нетерпеливо пробурчал: «Не тяни кота за хвост, выкладывай побыстрее! Ночь уже на дворе, и девушка вся извелась!..»
        - И чем же примечательна эта женщина? - мурлыкнула Элис, неспешно расстегивая многочисленные пуговки на блузке и одновременно соблазнительно прохаживаясь по спальне.
        - Мне передали сведения о том, что она - агент французской разведки, имеет задание установить контакты с русским обществом «вольных каменщиков» под названием «Большая медведица». И что якобы эти масоны готовят некое крупное мероприятие в ближайшие дни…
        - А какое отношение может иметь контрразведка к делам, находящимся в ведении министерства внутренних дел и полиции?
        Блузка оказалась на спинке стула, туда же последовала и юбка.
        - Начальство объяснило интерес тем, что почти все общества «вольных каменщиков» в империи возглавляют люди, принадлежащие к партии конституционных демократов. А эти господа спят и видят Его Величество и всю августейшую семью на кладбище. Так что интерес иностранной разведки к явным противникам монархии - прерогатива именно нашего ведомства.
        Элис в одной нижней рубашке подошла к Денису вплотную и запустила пальцы в его густую шевелюру.
        - То, что ты сейчас рассказал, очень важно. Спасибо, милый. - Она одним грациозным, кошачьим движением очутилась у него на коленях, обвила рукой за шею. Губы, оказавшиеся совсем близко от его губ, призывно приоткрылись, и тут Давыдов-ночной решил, что он уже достаточно долго ждет подходящего мига для поцелуя. А вся прочая политика и география были забыты от заката до рассвета.

* * *
        Утром же, когда Элис убежала к себе в номер, Денис молниеносно оделся и помчался на телефонную станцию, весело напевая:
        - Ах, лири-лири-лали, меня завербовали!..
        Его краткий доклад был выслушан и одобрен, а инструкции оказались лаконичны: не менять приоритеты, но кроме того помочь Нарсежаку в поисках Рокетти де ла Рокка, поскольку он, Давыдов, знает мерзавца в лицо. Плясать следовало от суеты графа вокруг Бабушинского и всей купеческой компании. Но Нарсежак признался: мало того, что Рокетти как сквозь землю провалился, так еще и Бабушинский, распустив свою шалую компанию, куда-то исчез.
        Агент проделал адскую работу, но местожительство авантюриста установить не удалось. Владельцы гостиниц, подававшие в полицейские участки сведения о постояльцах, в списки такую персону не вносили. Дворники, обязанные сообщать о новых жильцах меблированных комнат, тоже графского появления не заметили. Стало быть, граф либо проживает у кого-то в гостях секретно, либо заявился под чужим именем. Нельзя же предположить, что он скрывается в трущобах Хитрова рынка, где при необходимости может тайно проживать хоть стадо индийских слонов?
        Куда запропал Бабушинский, оставалось только гадать. Может, повез свою восточную красавицу в имение, кататься на лодках с музыкой и устраивать банкеты под открытым небом. Может, вообще проживает с ней в цыганском таборе, развлекая Мату Хари бешеными плясками и томными романсами.
        Самое простое объяснение, что купец ведет плановое хозяйство, выделяя себе определенное время на баловство, и, ошарашив Москву новой причудой, возвращается к серьезным делам, Давыдову в голову не пришло. Видимо, потому, что о купеческой жизни Денис, в сущности, имел смутное понятие. Бабушинский на досуге колобродил примерно так же, как богатый помещик-бездельник, не знающий, куда деньги девать. Это и сбивало с толку. Если бы Давыдов увидел его на складах проверяющим качество кож или в конторе, корпящим над бухгалтерскими документами, мнение о кутиле основательно бы поменялось.
        Но первым делом нужно было как-то предупредить купца, чтобы держал рот на запоре, - даже с риском угодить в объятия к озабоченной танцовщице. Если бы они были знакомы или Бабушинский хоть подозревал о служебном положении Давыдова, хватило бы записки. Теперь же требовалась беседа.
        - У меня две ночи и один день в распоряжении, - сказал он Нарсежаку. - Два приоритетных задания и совершенно пустая голова. А у вас?
        - Мата Хари, - ответил агент. - Это не та дама, чтобы сидеть в деревне и считать кур. Больше двух дней не выдержит.
        - Думаете, она где-то в Москве?
        - Убежден.
        - А если она не знает, куда подевались поклонники?
        - Давайте сперва найдем ее, - проникновенно попросил Нарсежак. - Может, хоть что-то уразумеем?
        - Можно заглянуть к госпоже Крестовской… Нет, нельзя! - сам себя одернул Денис.
        Там вполне могли оказаться Элис и Кэти. А француженку так и вовсе некому перепоручить.
        - Отчего же? - удивился Нарсежак.
        Давыдов, скрепя сердце, объяснил ситуацию.
        - Вы плохо знаете дам, - хмыкнул агент. - Госпожа Крестовская дожила до тех лет, когда начинают страстно интересоваться чужими амурными шашнями. Делать-то ей больше нечего, кроме как наряжаться, сплетничать да покровительство оказывать. Вот когда вы, господин капитан, со своей француженкой распрощаетесь попозже вечерком, так и наведайтесь к старушке. Объясните, что она лишь одна может дать вам верный совет: как помириться с жестокой красавицей…
        - С кем?! - удивился Денис. За всю свою жизнь он еще ни одной жестокой красавицы не встретил.
        - А потом, - невозмутимо продолжил Нарсежак, - выслушав совет, потихоньку о госпоже Мате Хари разведайте. Старушка наверняка знает, в каких домах это чудо бывает.
        - Уговорили, - вздохнул Давыдов.
        Сейчас Денис желал одного: чтобы деятельная француженка не отправилась на свою «тайную вечерю» с господами масонами, пока он будет разбираться с де ла Рокка и Матой Хари. Хоть раздваивайся, ей-богу! Но мадемуазель все еще не оставила попыток соблазнить красивого и туповатого инспектора, а потому была с ним достаточно откровенна. Накануне госпожа Бетенфельд бросила как бы между прочим, что была бы весьма признательна господину Давыдову, если бы он смог сопровождать ее послезавтра на одно важное рандеву. Однако не уточнила - куда и в котором часу. Но Денис шкурой почуял, что встреча должна быть не в пример всем предыдущим. Лишь бы чертовка его не разыграла. Вроде бы Давыдов повода для подозрений в свою сторону ей не давал, хотя чем черт не шутит, когда бог спит?..
        Вот с такими тяжелыми мыслями, оставив за собой гостиничный номер, Давыдов взял саквояж и поехал на Николаевский вокзал. Там его встретил Нарсежак и быстро провел через служебные помещения, по железным лестницам вверх и вниз. Потом они оказались на безлюдной улице между какими-то, судя по архитектуре, сараями и складами.
        - К чему такие предосторожности? - ворчливо поинтересовался Денис.
        - Береженого и бог бережет. А вдруг ваша француженка сама вам «хвост» приделала? - без намека на шутку ответил агент. - Вон там - Каланчевская площадь, - показал он. - Я на ней извозчика оставил.
        - Отродясь не бывал в этих закоулках, - признался Денис.
        - В нашей работе как раз и нужны закоулки.
        До того времени, когда имело смысл являться к Крестовской, Давыдов с Нарсежаком поели в трактире на Мясницкой. Федор рассказал о любопытных местах Николаевского вокзала и обрадовал Дениса: буквально неделю назад в депо прибыли новые паровозы, теперь путь от Москвы до Питера укладывается ровно в одиннадцать часов. Скорость неслыханная - и то ли еще будет!
        Потом они отправились к особняку Крестовской.
        Старая дама любила устраивать приемы, но не каждый день. На сей раз окна ее гостиной были темны - значит, повезло, и Ангелина Петровна отдыхает у себя в спальне.
        - Ну, с богом, - сказал Нарсежак. Он остался ждать на улице.
        Давыдов взбежал на крыльцо и нажал кнопку электрического звонка. Спустя минуту хмурый и чем-то недовольный Дементий впустил его в прихожую. Денис велел мажордому доложить о себе, дескать, по неотложному делу, умоляет принять, вопрос жизни и смерти. Дементий проворчал неразборчиво на тему, мол, ходют всякие, житья не дают, но отправился к хозяйке. На «жизнь и смерть» Крестовская клюнула - Нарсежак оказался прав, говоря о любопытстве графини к амурным страстям.
        Старушка приняла Давыдова в кабинете и за свою доброту получила настоящий спектакль. Денис взволнованно рассказал ей про ссору с красавицей Элис и отчаянно просил совета - у кого же просить, как не у дамы, столь тонко чувствующей и знающей жизнь?.. Ангелина Петровна тут же принялась строить планы примирения. И неизвестно, до каких фантастических идей бы возвысилась, но в дверь просунулась голова пожилой горничной.
        - К вам барыня с медведем, прикажете принять?
        - Она с ума сошла! - воскликнула Крестовская. И тут раздался визг - видимо, кто-то из прислуги не смог удержать оборону.
        Графиня величественно поднялась и вышла из кабинета в комнату, примыкавшую к гостиной, поманив Дениса за собой. Когда был жив супруг, там устроили диванную и держали все, что нужно для прекрасного мужского досуга, - трубки, ящички с сигарами, даже большой кальян. Старый граф помер, и формально вдова истребила из своего жилища табачный дым, а фактически - иногда курила тайком испанские пахитоски. Она приказала Давыдову молчать, приложив холеный палец к губам, и вернулась в гостиную как раз вовремя. Мата Хари с медведем возникла на пороге.
        - Ах, я знала, что вы ждете меня, мадам! - воскликнула она по-французски. - Мы проезжали мимо, я заметила в окне свет и поняла: я вам необходима. Граф, сказала я, граф, перестаньте говорить мне глупости, я никогда не буду вашей, я хочу танцевать для этой прекрасной женщины! Я хочу посвятить ей танец перед статуей Шивы на закате солнца!
        Как и следовало ожидать, танцовщица, размахивая руками, упустила поводок медведя.
        - Моя милая, я счастлива видеть вас, но зачем же танцы? Уже поздно для танцев. - Ангелина Петровна попыталась угомонить «дурынду». - У меня и оркестра нет… И ваш костюм не подходит…
        - Костюм? Это ерунда! Я сейчас изготовлю себе костюм, велите принести ножницы!
        Давыдов, выглянув в щелочку неплотно прикрытой двери, увидел: танцовщица ухватилась за оконные шторы, а потрясенная Крестовская пытается их спасти. Медведь же валяется на полу кверху брюхом, очень довольный суетой.
        - Вы спятили! - по-русски закричала графиня.
        - О, я буду танцевать, я буду танцевать только для вас, мадам! Ножницы, ножницы!..
        Мата Хари легко вскарабкалась на подоконник и замерла.
        - Денис Николаевич, голубчик! - громким шепотом, обернувшись к двери, взмолилась Крестовская. - Она же сейчас обрушит на себя карниз! Сделайте что-нибудь!
        Первое, что сделал Давыдов, проскользнув в гостиную, погасил свет. Вот что было хорошо в электрических лампочках - их можно было выключить все разом. Затем он поймал медвежий поводок и быстро прикрутил его к дверной ручке. Что бы ни случилось теперь, мишка не помешает.
        Мата Хари стояла спиной к Денису и что-то высматривала на улице. Давыдов схватил Крестовскую за руку.
        - Ступайте к себе, Ангелина Петровна, - мужественно прошептал он, - я с ней справлюсь.
        Он полагал сгрести безумную танцовщицу в охапку и вынести на улицу, невзирая на сопротивление. А там, на улице, ждет Нарсежак. Может, он сообразит, что нужно взять след. Да что там «может» - наверняка сообразит!
        Но Мата Хари все-таки услышала шепот и поняла, что Крестовская поздно вечером принимает у себя мужчину. Танцовщица ловко повернулась и соскочила с подоконника.
        В гостиной было темно, однако белый локон на давыдовском лбу, как видно, испускал некое мистическое сияние.
        - О! - воскликнула Мата Хари. - Наконец-то!.. Послушайте, это судьба! Я знала, что встречу вас. Я мечтала о вас еще дома, в женских покоях раджи Гуадайпура! Моя мать была любимой дочерью раджи. Вы не знали?.. Она была рани Джанси Лакшми-бай! Она должна была выйти замуж за раджу Сринагара, но белый человек покорил ее сердце. Это был покойный английский король Эдуард! И родилась я!.. Я должна была стать женой англичанина - так решил раджа, но я… я…
        Видимо, танцовщица не до конца придумала эту новую версию своей судьбы, а тратить время на творчество не пожелала. Она просто-напросто кинулась Давыдову на шею.
        Но Денис на сей раз приготовился к подобным эскападам, потому довольно легко высвободился из страстных объятий и кинулся прочь - в спальню графини. Там, как он догадывался, имелась дверца в туалетную комнату, а окно туалетной комнаты вряд ли выходило на улицу, и через него можно было выбраться, не привлекая к себе лишнего внимания.
        Оказавшись во дворе, Давыдов перемахнул через забор, но оказался вовсе не там, где рассчитывал, а в каком-то переулке. Сориентировавшись, он побежал обратно к входу в особняк Крестовской. Но, выскочив из-за угла, тут же попятился.
        Почти у самого крыльца стоял «Руссо-Балт» с белыми, отлично видными во мраке колесами. Автомобиль графа Рокетти де ла Рокка!
        Нужно было немедленно отыскать Нарсежака и втолковать ему, что незачем идти по следу танцовщицы, когда граф - вот он, наверняка сидит в авто. Но поди, догадайся, где прячется опытный агент. И ведь как глупо вышло - Давыдов забыл рассказать Федору про приметный автомобиль! О тайном знаке они тоже не договорились. И в голову не пришло, что он может потребоваться.
        Но Денис был тем, кого называют натурой творческой. Сигнал агенту должен быть таким, какой с посторонними шумами не спутаешь, причем понятен одному лишь Нарсежаку…
        - У-ху! У-ху! - бешеным филином заухал Давыдов.
        Федор не появился. Зато с крыльца сбежала Мата Хари, ведя на позолоченном поводке своего медведя. Она закружилась посреди улицы, ловко перекидывая поводок из руки в руку. Это, очевидно, должно было означать ночное приветствие Шиве. Потому что ей тут же открыли дверцу автомобиля, она подпихнула под мохнатый зад мишку и сама забралась в салон. «Руссо-Балт» тронулся.
        - У-ху! У-ху! - отчаянно призывал Денис.
        Нарсежак молчал.
        С полверсты Давыдов бежал за автомобилем, понемногу отставая. И все яснее понимал, что провалил важное дело. Наконец встал и перевел дух.
        - Рапорт напишу! - сказал он в пространство. - Вот подсунули агента, будь он неладен… Ну, Голицын! Ну, Голицын!.. Втравил меня в историю…
        Глава 4
        Июль 1912 года. Санкт-Петербург
        Спозаранку Голицын уже был в участке на набережной Обводного канала. На сей раз - сытый и довольный. Вася ни свет ни заря был приставлен к плите и соорудил гигантскую яичницу - блюдо простое, сытное и полезное, а также смолол и сварил кофе. Но кофе попался какой-то неправильный, бодрости в нем не нашлось даже на чайную ложечку.
        Поэтому, едва прибыв в участок, Андрей потребовал себе отдельный кабинет, большую кружку крепкого чая и первого из задержанных.
        Треклятая песня «черных гусар» сопровождала Голицына, и он, ожидая, пока приведут арестованного, тихо и довольно фальшиво напевал:
        А утром перед эскадроном
        В седле я буду строг и прям.
        И взором медленным и томным
        Ловить улыбки милых дам.
        Песня мешала думать, а ведь подумать было о чем! Конечно, следовало «расколоть» противника по горячим следам, пока он еще не успел все обмозговать, взвесить, сочинить правдоподобную версию. С другой стороны, если бы Андрей сразу взялся за свою добычу, то не оказались бы у него в руках кроки с пересечениями неведомых улиц…
        В кабинете висела большая карта Санкт-Петербурга. Голицын достал кроки и еще раз внимательно их рассмотрел. По крайней мере, одно было понятно: нарисованы не Литейный, не Невский и не проспекты Васильевского острова. Неизвестный топограф старательно изобразил кривизну улицы на небольшом участке. И квартал невелик…
        Андрей подумал, что стоило бы озадачить кого-то из молодых в бастрыгинском доме. Пусть ползают по карте и ищут варианты - им полезно, хотя бы ради воспитания дисциплины духа. Но наметить кандидатуры капитан не успел - в коридоре раздались шаги.
        Через порог переступил, гордо задрав подбородок, молодой человек, что свалил Андрея хуком в челюсть. Кровоподтек на его лице уже начал синеть, и от того в сочетании с бледной кожей и глубоко запавшими глазами физиономия стала сильно похожа на вампирскую. Не хватало только змеиной улыбки и острых белоснежных клыков. Голицын так для себя и обозначил парня - Вампир. Тем более что никаких документов типа паспорта или удостоверения у задержанного не обнаружили.
        - Присаживайтесь, господин-неизвестно-кто, - благодушно предложил Андрей, указав на стул перед столом. - Сразу представлюсь, чтобы не было недоразумений: капитан Службы охраны высшей администрации Голицын. Теперь вы в курсе, кто именно будет заниматься вашей личностью, и какие это вам сулит перспективы в случае отказа от сотрудничества. Ваша очередь?..
        - А если я не желаю общаться с вами? - с вызовом бросил Вампир, покачиваясь с пяток на носки прямо перед столом.
        - Ваше право. Но тогда вы должны ясно представлять себе, что полагается по закону за нападение на сотрудника силового ведомства.
        - А я не знал, что вы оттуда!..
        - Ну, господин… или, может, мистер?.. Что за детство, право слово?! - Андрей снисходительно усмехнулся. - Присаживайтесь, и поговорим, как взрослые люди.
        Молодой человек горделиво дернул плечом и опустился на краешек стула, выпрямившись при этом, будто аршин проглотил.
        - Станислав Жатецкий, - процедил через губу, - к вашим услугам!
        Вся многовековая гордость польской шляхты была в его голосе и взгляде. Да еще презрение - ах, какое великолепное презрение! Ну, еще бы. Куда там русскому служаке до польского аристократа, который числит в своих предках не иначе короля Болеслава Кривоустого, которому сам Ричард Львиное Сердце во внуки годился. Но презрения многовато, да и какое-то оно… артистическое?
        - О, ясновельможный пан, пшепрашем, не пшизналэм пана! - развеселился Голицын и сразу резко посерьезнел: - Тем хуже для вас. Появление в столице без разрешительных документов польским дворянам запрещено после известных вам событий[7 - Голицын имеет в виду массовые беспорядки в 1905 году, организованные Польской социалистической партией под непосредственным руководством Юзефа Пилсудского, едва не приведшие к фактическому отделению Польши от России. - Примеч. авт.]. Так кто же вы на самом деле?
        Жатецкий нахмурился, затем переменил позу - откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и скрестил руки на груди. Голицыну стало ясно, что молодец решил уйти в глухой отказ, видимо, рассчитывая на бюрократическую волокиту, обычную при подобных делах. Пока выяснят, кто он, откуда и зачем, срок предварительного заключения истечет, а там, глядишь, и друзья подсуетятся, залог внесут, адвокатишку пронырливого подберут.
        Но «пан» все же не учел, с кем имеет дело. Андрей взял стоявший на краю стола колокольчик и позвонил. Тут же вошел могучий городовой, едва не задев фуражкой притолоку двери.
        - Отведите задержанного в карцер, - равнодушным тоном приказал Голицын. - Ввиду отказа сотрудничать со следствием и до выяснения его личности. На семьдесят два часа.
        При слове «карцер» в глазах Жатецкого мелькнул испуг. Однако он встал и вышел из кабинета, сохраняя надменный вид. Андрей только хмыкнул на этот демарш и велел привести второго задержанного.
        Тот заметно отличался от самозваного шляхтича - лицо породистое, глаза умные. «С такими бы глазами государю служить, а не сидеть в кустах по заданию авантюриста Рейли, - подумал Голицын. - Впрочем, этот - еще очень молод, глядишь, и образумится. Однако, однако…»
        Гусарская песня снова зазвучала в голове, мешая сосредоточиться.
        Вошедший красавец вызвал в памяти капитана целую цепь воспоминаний, и эта цепь рвалась, добраться до истины никак не получалось. Одно Андрею было ясно: он уже видел где-то этого молодого атлета с аристократическими манерами и уверенным взглядом больших черных глаз. Но вот где?..
        «Сейчас я только полупьяный, я часто вспоминаю вас, и по щеке моей румяной слеза скатилась с пьяных глаз!» - издевательски прокомментировала песня. «Кыш!» - беззвучно приказал ей Голицын, а вслух предложил арестанту садиться.
        В отличие от своего подельника красавец не стал изображать из себя жертву охранки и сразу заговорил. Правда, не о том, о чем собирался с ним беседовать Андрей.
        - Меня зовут Михаил Тухачевский. Я являюсь членом партии социалистов-революционеров и выполнял задание моего руководства по устранению офицеров государственных силовых ведомств.
        «О, как! - изумился про себя Голицын. - А ведь ты врешь, дружок, насчет своей партийной принадлежности. Вспомнил я тебя!..»
        - То, что вы сейчас сказали, господин Тухачевский, является правдой лишь наполовину. Не хотите ли сами поправиться?
        - Я сказал вам правду, господин…
        - Вы даже не знаете, кого собирались убить?! Совсем плохо, - Андрей сокрушенно покачал головой. - Нельзя же быть таким доверчивым, право. Мистер Рейли ведь и соврет - недорого возьмет. Я - капитан Голицын, Служба охраны высшей администрации Канцелярии Его Императорского Величества. А вот вы действительно Михаил Николаевич Тухачевский, выпускник Московского Императрицы Екатерины Второй кадетского корпуса, выбравший в качестве службы лейб-гвардии Семеновский полк. Я присутствовал на вашем посвящении в гвардейцы и читал ваше личное дело…
        - Э-э… А зачем? - с Тухачевского напрочь слетела спесь.
        - Мое руководство озабочено подбором новых сотрудников. Но не обольщайтесь, вашу кандидатуру я отмел сразу.
        - Интересно узнать, почему?
        - Нашему ведомству не нужны авантюристы и недисциплинированные люди. Смелость хороша только там, где присутствует расчет и четкое осознание конечной цели деяния. Кстати, эти же требования господа эсеры предъявляют к членам своих боевых групп. Так что вас они бы точно не взяли! Вы как себя вели у дома госпожи Пашутиной?.. Это называется - бездарно провалить задание. Ей-богу, как дети малые - налетели, полезли в драку… Вас же двое было! Вы могли преспокойно меня выследить и узнать много любопытного. О третьем уж помолчу - он для разумной деятельности не создан…
        Тухачевский еще не научился владеть свой физиономией - Андрей сразу увидел, что насчет третьего, Савелия Петрова Сидорова, юноша полностью с ним согласен.
        - В эту авантюру вас втравил Жатецкий, и Сидоров - его приобретение, - уверенно продолжал Голицын. - Вам таких знакомых взять неоткуда - не тот, изволите видеть, слой общества. Вас только молодость и оправдывает - ведь у этого ясновельможного пана на лбу написано, что мошенник… И тот, кто нанял его, это отлично понимает.
        Тухачевский насупился, хрустнул пальцами и с вызовом посмотрел на капитана.
        - Можете считать меня кем угодно, но я не вижу смысла в дальнейшей беседе.
        - Ох, какие мы гордые!.. - не удержался, съязвил Голицын. - И все же побеседовать придется. Вам ведь интересно, что с вами будет дальше? А вот мне, например, интересно, почему вы все время проверяете полу своего пиджака? То покоситесь, то потрогаете…
        - Ничего я не проверяю!..
        - Ага. Значит, я угадал. - Андрей ехидно улыбнулся и позвонил в колокольчик. Снова вошел давешний городовой. - А ну-ка, любезный, изучи нашего подопечного на предмет потайных карманов!
        - Вы не имеете права! - подскочил было Тухачевский, но тут же рухнул обратно на стул, придавленный могучей дланью полицейского. Городовой без лишних вопросов сноровисто ощупал полы его пиджака и кивнул Голицыну.
        - Есть что-то, господин капитан.
        - Ох, господин Тухачевский! Ведь могли же вовремя уничтожить… Положительно, я был о мистере Рейли лучшего мнения. Вскрывай!..
        Через минуту на стол перед Андреем лег сложенный вчетверо лист белой бумаги. Городовой отступил назад, к двери, и застыл там каменным изваянием. Капитан хотел было отпустить его, но потом передумал.
        Лист был исписан по-английски довольно крупным почерком, абзацы пронумерованы. Голицын посмотрел бумагу на свет.
        - Извольте радоваться… - пробормотал он. - Лев рампант…
        Плотная бумага и геральдический водяной знак - что бы это значило? Лев, понятно, не имел отношения к Российской империи, скорее уж к одному из европейских королевств. А текст…
        Хитрый Рейли писал своему наемнику по-английски. Судя по всему, это были инструкции. Андрей неплохо знал английский, но в первом же абзаце увидел пару грамматических ошибок, несколько слов вообще не понял, а англо-русского словаря в полицейском участке не водилось.
        - Не хотите рассказать, что там написано? - спросил он Тухачевского.
        - Понятия не имею! - вызывающе усмехнулся юноша. - Этот пиджак я сегодня позаимствовал у одного пьяного в рюмочной на Невском.
        - Ценю ваше чувство юмора. А куда делся ваш собственный?
        - Отдал в починку.
        - И украли другой у первого встречного?.. В рюмочной? Среди бела дня? Фу, как нехорошо! А еще дворянин!.. - Голицын покачал головой. - Что ж, почитаем… Так… Да тут за вас половину дела уже сделали - время, когда персона обретается дома и уезжает на службу, сообщили, время прибытия со службы… Так… это, кажется, о дворнике персоны речь?.. Телохранители?.. По-русски попросту - охрана…
        Ни одной фамилии в инструкции не было. Только местоимения и зловещее слово «персона».
        - Орудия труда получите не ранее… не ранее… нет, как раз перед… актом? - пробормотал Голицын. - Ведь не о револьверах же речь? Бомбы?.. Так, понял. Учебник юного бомбиста… Слушайте, господин Тухачевский, вы опасный человек, вы готовите покушение на видного чиновника. Не станете же вы забрасывать бомбами какого-нибудь коллежского регистратора.
        Тухачевский вскинулся.
        - Да, готовим! Я же сказал, что являюсь членом боевой группы партии социалистов-революционеров, хоть вы мне и не верите. В том числе мы занимаемся устранением самых жестоких и опасных руководителей!.. Ретроградов и держиморд!
        - Эту песню я уже слышал, - отмахнулся Андрей, снова разглядывая бумагу на свет. - Неприятно ведь сознаваться, что вас использует заграничный проходимец, держиморды - отличный аргумент. А что за лев? Польский, моравский или… британский?
        - Понятия не имею!
        - Сами не знаете, кому служите? Ох, полагаю, что знаете. Ладно… - Голицын кивнул городовому на задержанного. - Уводите. В камеру.
        Затем еще раз рассмотрел водяные знаки на просвет, задумчиво потер мочку уха и также вышел из кабинета.

* * *
        СОВА, еще не имея собственных экспертов, пользовалась услугами специалистов, сотрудничавших с полицией, а то и попросту - агентов сыскной полиции, у которых после нескольких лет службы определялись личные направления. То есть, например, знаток жульничеств, связанных с ювелирными изделиями, не посылался туда, где у пьяного заезжего барина увели запряжку породистых лошадей - на то был знаток по конской части. Даже до того дошло, что несколько человек имели совсем узкую специализацию - поиск пропавших кошечек и собачек. Это произошло не от хорошей жизни. Дама, жена или сестра видного в обществе человека, у которой сбежала любимая болонка, могла своими рыданиями и требованиями на два дня парализовать работу целого полицейского участка.
        Голицын телефонировал Владимиру Гавриловичу Филиппову, который уже около десяти лет возглавлял Сыскную полицию Санкт-Петербурга. Он охотно делился сведениями с Охранным отделением и согласился поделиться также экспертами. Перед тем, как лично отвезти по указанному адресу бумажку, Андрей позаботился о том, чтобы приставить к дому вдовы Пашутиной наблюдателей - более опытных, чем он сам. Владимир Гаврилович все понял с полуслова: и что сотрудники у Голицына молодые, необстрелянные, и что дело государственной важности. Уговорились, что вместе с филерами на дежурство заступят «совята» - поручики Верещагин и Свиблов. Обоим было под сорок, и они считались у бойкой молодежи ветеранами.
        Потом Андрей поехал к самому Филиппову - благодарить и совещаться.
        Тот вызвал к себе старых сыщиков, знавших все закоулки Санкт-Петербурга, служивших еще при знаменитом Путилине. Им были показаны кроки. При помощи стекла и электрической лампы кроки были довольно точно перерисованы. Голицын потолковал с сыщиками, узнал много любопытного и отправился к дому вдовы Пашутиной.
        Вовек бы он не нашел опытных филеров, если бы они сами не обратили внимание на мужчину с военной выправкой и строгой физиономией, блуждавшего по улице и переулкам, изучавшего окна пашутинского дома. Голицына признали, послали за ним парнишку, привели на соседский чердак, откуда все подступы к дому были как на ладони.
        - Ежели кто к ней и ходит, то в потемках, - сказали филеры. - Потому как соседи сказывали: ведет себя тихо, о репутации беспокоится. Гости бывают иногда, но редко.
        - Двое приезжали среди бела дня, - напомнил Голицын.
        - Это - которых вы видели. А которых не видели?
        Филеры были правы.
        На Андрея напал азарт. Он уговорился с филерами и «ветеранами», что останется ночевать в полицейском участке по соседству, чтобы сразу, как только что-то произойдет, примчаться. У него был на примете огромный кожаный диван в кабинете начальника участка. На вопрос Андрея, откуда сие чудо мебельной мысли взялось, седеющий пристав охотно пояснил:
        - Так то в прошлом году на Курляндской ресторан горел. Ну, мои-то ребятки подсуетились, спасли много чего из имущества. Вот нам господин Боровиков, владелец, от щедрот и подарил. Все равно, сказал, буду мебеля менять, а вам - память о смелости на пожаре.
        Из участка Голицын позвонил на Шестую линию, велел дежурному прапорщику направить утром курьера к экспертам, а результаты их изысканий привезти в участок. И только он, разувшись и скинув китель, улегся на диване, гусарская песня в голове встрепенулась. Видно, весь день ждала подходящей минутки - и вот, когда хорошо было уснуть хоть на пару часов, зазвучала, да как! Андрей явственно ощущал присутствие духового полкового оркестра.
        И невольно забормотал нараспев:
        Я пью от радости и скуки, Забыв весь мир, забыв весь свет. Беру бокал я смело в руки, И горя нет, и горя нет…
        Заснуть удалось не сразу.
        Когда прибыл курьер с результатами экспертизы, Голицын только-только продрал глаза и пытался с помощью гимнастических упражнений вернуть телу привычную гибкость и силу.
        Эксперты сообщили, что бумага дорогая, продается в кожаных бюварах, входит в набор письменных принадлежностей богатого господина, а водяные знаки - геральдические, самые разные, на любой вкус, и приказчики в лавках говорят, что господа их очень уважают. Написано по-английски, но с ошибками. На отдельном листке были старательно выписаны в столбик слова: слева в неправильном виде, справа - в правильном, и было их полтора десятка. Что касается почерка - уверенный, торопливый, крупный, размашистый, показывающий силу воли и некоторую склонность к психическим заболеваниям, буквы открыты, наклон вперед…
        - Это я и сам вижу, - буркнул Андрей. - Мужской почерк в разгильдяйском стиле, для этого и эксперты не нужны. Черт! Нужно было затребовать образцы почерка мистера Рейли! Наверняка же где-то имеются.
        - Другие приказания будут? - осведомился курьер.
        - Будут. Эксперты… За что только жалование получают! Чтобы купить бювар с бумажками и конвертами, не обязательно быть знатным господином… - Андрей задумался. - Вот что… Излови-ка ты мне извозчика! И когда изловишь, живым духом на Васильевский. Я напишу записку…
        - А вы куда же, ваше благородие?
        - Работать дальше, любезный! Нужно успеть провести еще одно дознание, пока чего не вышло…
        Тут в участок пожаловал Свиблов, доложил: вдова спала сном праведницы, спозаранку ее кухарка ругалась на крыльце с молочницей, и других событий не случилось. Распорядившись продолжать наблюдение и позвонив по этому случаю в полицию, Андрей умылся из рукомойника, прополоскал рот, пригладил коротко стриженные волосы - и вновь стал готов к подвигам. До такой степени готов, что даже есть не хотелось.

* * *
        Пожалуй, впервые за всю извозчицкую карьеру Захара Матвеева седок велел себя везти не в трактир, не в баню, даже не в храм Божий, а в лавку, где продаются дорогие писчебумажные принадлежности. Такая нашлась вблизи Невского, на Казанской.
        Любезный приказчик норовил всучить раннему покупателю полдюжины бюваров разом - на все случаи жизни. Но Андрею требовался всего один - где бумага была с короной. Такой нашелся, корона соответствовала. Капитан попытался купить одну лишь бумагу, без кожаной папки с разнообразными кармашками, но приказчик был неумолим. Он в конце концов Голицыну понравился: стоило собрать о нем сведения - такие благовоспитанные и настырные молодые люди в хозяйстве пригодятся.
        - А вот могу предложить новинку, - вдруг сказал приказчик. - Третьего дня из Вены привезли. Венские бронзы - они всегда в цене.
        - У вас что же, и бронзами торгуют? - удивился Андрей. - Понял! Письменный прибор?
        - Нет, сударь, держатели для книжек. Чтобы на вашем письменном столе книжечки не валялись, а дыбом стоять изволили. Удобно, практично, модно!
        Голицын сам знал, что это удобно: книги не портятся, стоят себе, подпираемые справа и слева, корешки видны, и для папок с бумагами держатели тоже будут, пожалуй, хороши.
        - Ну, покажи.
        - Извольте!
        Это оказались две бронзовые совы, каждая - в два вершка высотой. Венский шедевр выглядел так: сова сидела на книжке, тоже бронзовой, книжка лежала на пятнистой яшмовой подставке. Каждый из держателей весил не менее трех фунтов - такие не то что обычные книжки, а и большой морской атлас, поди, удержат.
        - Давай! Только заверни получше! И бечевки не жалей!
        - И бюварчик-с?
        - Хм… И бюварчик!
        Сверток получился увесистый. Приказчик с особым шиком изготовил петлю, чтобы удобно было нести, и снабдил ее бечевочным бантом.
        Сев в пролетку, Голицын приказал не торопясь везти себя на Лифляндскую. По дороге он приводил в систему все, что наговорил приказчик. Желтоватая бумага с золотым обрезом действительно нравилась покупателям и покупательницам, бювары чаще всего брали для подарков. Это были практичные подарки - бумажки и конверты рано или поздно закончатся, а прочная папка из тисненой кожи, с бронзовыми накладками, пригодится для хранения писем, счетов и прочих нужных документов. Отдельно такая бумага не продавалась. Приказчик божился, что ее отдельно нигде не купить. А зря…
        Да, подарок был отменный, а покупал ли кто эти бювары для собственного употребления? Вот если бы бумага продавалась отдельно, имело бы смысл пополнять ее запасы в своем бюваре и горя не ведать…
        По опыту Андрей знал, что существует целый список никчемных дорогих подарков. Скажем, вручат тебе на Пасху расписное фарфоровое яйцо. Ни съесть его, ни рабочий кабинет украсить. Так что яичко ждет следующей Пасхи, а тогда уж вручается кому-нибудь из теток, или даже вовсе жене швейцара - простонародье любит такое безделушки и устраивает на комодах целые выставки. А все эти крошечные латунные рамочки для фотографических карточек, спичечницы из слоновой кости, вазочки, в которые и один цветок не воткнешь?..
        Может, и бювар из тех подарков, что переходят из рук в руки?.. А что? Вещица солидная. Такую и даме, и кавалеру можно подарить, но только богатый человек станет ею пользоваться. Изловить бы того, кто подарил бювар мистеру Рейли! Да, Рейли как раз тот человек, который изведет всю бумагу на кораблики, а пустой бювар выкинет в окошко…
        Лишь проехав половину пути, Андрей вдруг осознал, что сейчас еще слишком рано, чтобы ломиться в дом к одинокой женщине, к тому же вдове героя военной кампании. Он с детства помнил правила хорошего тона. Время, когда можно наносить визиты, зависело от порядков в семье и соотносилось с обеденным временем. Если обедали в три или в четыре пополудни, то визитеров принимали обычно с двенадцати, если обедали в шесть - то с часу дня. Поздними обедами баловалась богатая публика - чтобы, встав из-за стола, ехать в театр или в концерт. А госпожа Пашутина, похоже, домоседка и хорошая хозяйка - встает затемно, сама следит за кухонным порядком, обедает не позже двух. Может, одиннадцать и не слишком рано?..
        Пришлось велеть извозчику остановиться у кондитерской на углу набережной и Старо-Петергофского проспекта. Здесь с утра подавали замечательный кофе со сливками и свежими булочками. Но что такое булочки для голодного гвардейского капитана? Андрей сам порой недоумевал: если бы тот же подполковник Вяземский столько ел, то проходил бы в дверь боком. А ему - хоть бы что!
        Без четверти одиннадцать Голицын подъехал к пашутинскому дому. Подумал: отпускать ли извозчика? Решил, что тот еще может пригодиться.
        Сойдя наземь шагах в двадцати от крыльца, Андрей прошелся взад-вперед, изучая обстановку. Теперь он сообразил, где сидели давеча в засаде Тухачевский, Жатецкий и Сидоров. Сейчас вокруг не было ни души. Хотя очень может быть, что дом охраняли более опытные люди. На всякий случай Андрей взял петлю свертка в левую руку, а правой сжал рукоятку «смит-вессона». Взбежав на крыльцо, он прислонился к двери спиной и еще раз осмотрел улицу. Ничего опасного не обнаружил. Тогда он покрутил ручку дверного звонка, в ответ изнутри донеслось громкое дребезжание. Еще раз оглядев окрестности и услышав шаркающие шаги, капитан отскочил от двери.
        - Кого еще нелегкая принесла? - донесся хриплый, недовольный голос. Он явно не принадлежал вдове.
        - Из Канцелярии Его Императорского Величества. Открывайте! - рявкнул Голицын.
        За дверью явственно охнули, загремел засов, клацнул замок. Тяжелая створка приоткрылась, и на Андрея уставились круглые от страха, подслеповатые глаза.
        - А-а… вы кто будете?
        - Капитан Голицын. Со срочным пакетом для госпожи Пашутиной.
        - Ох, ма… - Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой человек в выцветшем, потертом мундире солдата-артиллериста на плечах, домашних панталонах и обрезанных валенках на босу ногу. Он, прищурившись, несколько секунд разглядывал Андрея, потом спохватился, отступил на шаг в сторону и даже сделал попытку выпрямиться по стойке «смирно». Однако последнее у него не получилось - старый солдат болезненно сморщился и виновато сморгнул.
        - Извиняйте, ваше благородие, спина перебита… Проходите.
        - Где воевал? - поинтересовался Голицын, входя в просторную прихожую. Правда, здесь было довольно темно, окно над входной дверью не мыли очень давно, а канделябр, стоявший слева на полке, давал тусклый дрожащий свет от двух парафиновых свечей.
        - Балканская кампания. Ранен дважды - под Плевной у Горного Дубняка и под Пловдивом. - Старик покряхтел, попереминался с ноги на ногу. - А что ж вы так рано-то прибыли, ваше благородие? Хозяйка моя еще не принимает…
        - Срочное дело, герой. Так что иди, зови хозяйку. Я в гостиной подожду.
        Ждать Голицыну пришлось довольно долго. Он слышал в глубине дома женские голоса, причем довольно сердитые. Кажется, вдова ссорилась с кухаркой и еще какой-то женщиной.
        Капитан положил свой сверток на подоконник и развлекался фарфоровыми фигурками на каминной доске. Камин по случаю летней жары не топили, но Голицын на всякий случай осмотрел его - нет ли следов сожженных бумажек. В доме, где регулярно появляется Рейли, такое вполне могло быть. Но больше всего Андрея поразил телефон.
        Осматривая гостиную, он наткнулся в углу на небольшой столик, сработанный в итальянском стиле, в окружении двух низких пуфиков. На темно-зеленой под малахит полированной столешнице расположилось чудо технической мысли - настольный телефонный аппарат производства шведской фирмы Eriksson, уже получивший прозвище «Эйфелева башня» за сходство очертаний со знаменитым творением инженера Эйфеля в Париже.
        «Вот это номер! - Голицын в изумлении уставился на аппарат. - Откуда у вдовы полковника, получающей мизерную пенсию, такая роскошь?! Не иначе, господин антиквар расстарался!..»
        Наконец двери гостиной распахнулись, и в помещение вплыла высокая, располневшая не по годам женщина, одетая в темное домашнее платье и чепец.
        Лет ей на вид было чуть за тридцать, и Голицын, придумавший свою классификацию достойных внимания дам, определил Раису Пашутину так: «домашняя женщина». Ее крупные пухлые руки были отнюдь не в пудре, а в муке. Мукой же был выпачкан низ платья.
        Однако лет пять назад вдова, похоже, была очень красива, да и теперь еще произвела бы впечатление на любителя сдобных и роскошных форм. Щеки - с естественным румянцем, тугие, шея - стройная, плечи - великолепны, волосы под чепцом - темные и пышные. Движения вдовы показались Андрею плавными, и сразу же в голове возникла картинка, как эта женщина приводит в порядок комнату, расправляя занавески, расставляя безделушки на комоде, нагибаясь за упавшей салфеткой. Она вполне могла служить музой домашнего уюта, если бы нашелся художник, умеющий оценить это. Но современные художники бросились рисовать угловатых девиц, у которых на лице было написано: у меня скверный характер, склонность к истерикам и страсть командовать.
        Невольно вспомнилась женщина, бывшая совершенной противоположностью вдовы: танцовщица Ида Рубинштейн. Голицын видел в Русском музее ее скандальный портрет работы покойного Валентина Серова и согласился с общим мнением: ничего более костлявого природа не создавала. Не женщина, а какой-то кузнечик! И ведь этакое безобразие входит в моду…
        - Капитан Службы охраны высшей администрации при Канцелярии Его Императорского Величества Голицын, - отрекомендовался Андрей.
        - Чему обязана? - немного растерявшись, спросила Пашутина. - Вы садитесь, ради бога… что стоять-то…
        Голицын отметил: женщина струхнула. Он сел на стул и выдержал совершенно артистическую паузу. Кажись, артистка Сара Бернар первая сказала: «Если взял паузу, держи ее, сколько можешь». А гениальная француженка свое ремесло знала.
        Пашутина тоже села - на диван, поближе к круглому столику на гнутых ножках. На нем Андрей заметил шкатулку с папиросами, пепельницу и спичечницу. Вдова, несколько смутившись, отряхнула руки, потом вдруг выпрямилась, извлекла из шкатулки длинную дамскую папироску, прикурила и, прищурившись, посмотрела на гостя.
        Андрей понял: мода на роковых женщин и сюда пробралась. И ничего удивительного - если тут бывает госпожа Залесская… или миссис Рейли?.. Кто их, этих эмансипированных дам, разберет!
        - Итак, - начал Голицын. - Итак…
        И покачал головой.
        У вдовы едва заметно дрогнула рука с папиросой, и на секунду метнулся в сторону взгляд. «Ага, у мадам имеется-таки камень за пазухой!» - Андрей сделал вид, что не заметил замешательства хозяйки.
        - Так что же привело вас в мой дом? - поинтересовалась Пашутина.
        - Дело государственной важности, - строго сказал Голицын. - Среди ваших знакомых, сударыня, есть некая госпожа Залесская…
        - Я не могу отвечать за все ее затеи… - вдова неожиданно покраснела. - Я не желаю терять репутацию! Все, что у меня есть, это репутация. Вы скажете - дом… Поверьте, я не знаю, как быть с этим домом, он заложен в Дворянском земельном банке. Никто не знает… Я пыталась брать жильцов - боже мой, я не знала, как от них потом избавиться! Но я никогда, никогда…
        И она опять бросила взгляд в сторону. Голицын проследил за ним. Отчего-то Пашутина боялась собственной этажерки с книгами и безделушками?
        - Вернемся к госпоже Залесской, - строго сказал Андрей.
        - Я все понимаю! Но моей вины в этом нет, я и повода не давала!.. - Тут Пашутина вдруг вспомнила, что решила изображать роковую женщину, нервно затянулась дымом, выдохнула, вздернула подбородок. - Нельзя упрекать даму в том, что она производит впечатление, это просто смешно, ха-ха-ха!
        Голицын сдвинул брови и всем видом показал: твердо намерен упрекать во всем, что подвернется под руку.
        - Надин Залесская бог весть что вообразила. Но у дамы должна быть гордость! И я - вдова! - совсем уж загадочно сообщила Пашутина.
        - Это вас не оправдывает, - с каменным лицом процедил сквозь зубы Голицын.
        - Как не оправдывает?! Вдова должна соблюдать приличия… то есть, жить согласно приличиям. И я никому не давала повода! И мне безразлично, кто этот человек! Так и запомните: безразлично! Я себе цену знаю, ха-ха-ха!..
        - И все же повод был, - наугад брякнул Голицын.
        - Да разве же это повод? Я уже раскаялась в том, что послушала Залесскую! Если бы я туда не поехала, ничего бы и не было, и ни в чем бы вы меня сейчас не обвиняли.
        - Однако ж вы поехали, - уже совсем ничего не понимая, сказал Голицын.
        - Поехала… - Пашутина вздохнула и опять преобразилась: не могла она долго оставаться роковой дамой. Перед Голицыным сидела обычная женщина, попавшая в передрягу и от расстройства чувств забывавшая затягиваться своей дамской папироской.
        Вот такой же она была на крыльце, уговаривая Залесскую приехать на домашние котлетки, а та обозвала ее трусихой. И услышала в ответ решительное: «Есть вещи, на которые я никогда не соглашусь!»
        Чего же испугалась Пашутина? Или - кого?..
        - И что же было потом?
        - Потом? Боже мой!.. Но моей вины в этом нет, я и повода не давала!.. - Пашутина снова вспомнила, что она - роковая женщина, нервно затянулась дымом, выдохнула, вздернула подбородок. - Это все Залесская! Я не буду больше ее принимать! Я не так проста, как кажется! Я же отлично вижу, для чего вы пришли!
        - Разумеется, я же представился…
        - Ах, оставьте!..
        Ни одна из знакомых Голицыну роковых женщин не произнесла бы это с таким презрением и апломбом. Он мысленно поаплодировал вдове, сохраняя при этом каменную физиономию.
        - Мало ли какое учреждение могли вы назвать! А на самом деле вас интересует, с кем я сожительствую, и нет ли тут повода лишить меня пенсии за покойного супруга! Вынуждена вас огорчить: ни с кем я не сожительствую, ни к кому на содержание не пошла, а если этот гадкий человек обещал мне деньги, так я с гордостью отказалась! Вы можете проверить это, коли угодно!
        Вдова несла явную околесицу, но спорить Голицын не стал. И в самом деле - женщина простая, не слишком умная, именно так бы и поняла его утренний визит. Высокие политические материи ей недоступны, но лишиться пенсии она очень боится.
        - Да, отчасти вы правы, - ответил Андрей. - Отчасти. Но я готов рапортовать начальству, что сожителей не обнаружено. А если вас беспокоят гадкие мужчины, только намекните, и мы с ними живо управимся.
        - Правда?! - Радость во взгляде и в голосе вдовы была неподдельной.
        И тут в гостиную влетела женщина лет пятидесяти, в большом грязном фартуке.
        - Барыня, да что ж это делается?! Меланья меня и вовсе в грош не ставит! - заголосила она. - Долго ли до беды - котлетную машинку поломать!..
        - Извините, сударь! - Пашутина вскочила. - Я сейчас, сейчас… Ни на минуту нельзя оставить, боже мой!..
        Она неожиданно ловко выскользнула из гостиной. В следующее мгновение Голицын оказался возле этажерки, быстро перебрал книги и сказал:
        - Ого!
        Среди разнообразных и лохматых от времени журналов, рядом с «Подарком молодым хозяйкам», боком стоял бювар из зеленовато-коричневой кожи с бронзовыми накладками.
        К счастью, у Андрея всегда был при себе, кроме «смит-вессона», швейцарский офицерский нож с двумя лезвиями. Он моментально надрезал свой сверток, вытащил купленный бювар, сунул его между «Нивой» и «Подарком молодым хозяйкам», а принадлежащий вдове с некоторым трудом затолкал в сверток. Похоже, это была ценная добыча!
        Через минуту вернулась Пашутина.
        - Просто ужас! Совершенно невозможно найти хорошую кухарку, - пожаловалась она. - Вот что такое нужно сделать, чтобы поломать котлетную машинку? Камни в ней прокручивать?
        - Я вам сочувствую. Итак, я убедился, что вы живете на одну лишь пенсию за покойного супруга, и что иных денежных средств не имеете, так?
        Пашутина потупилась.
        - И никто, поверьте, не лишит вас пенсии. А сейчас позвольте откланяться
        - Но постойте! Я просто растерялась… Меланья, Меланья! Ставь на плиту кофейник! - зычно крикнула вдова. - Уж я так вам признательна!.. Позвольте угостить? Я сама готовлю, сама пеку… булочки со сливками, печенье с корицей… Меланья! А рыбный пирог хотите? Ни в одной ресторации такого не подадут!
        Немалого труда стоило Голицыну отказаться от домашних разносолов.
        Оказавшись на улице, он забрался в пролетку. Не терпелось поскорее изучить добычу. Но он боялся, что листки может унести ветром. Пришлось ехать в полицейский участок - ничего поближе Голицын придумать не смог.
        А там и обнаружился долгожданный сюрприз - при изучении промокательной бумаги. Она сохранила отпечатки фраз, написанных тем же разгильдяйским почерком, что и английская инструкция в пиджаке Тухачевского. Фраза наползала на фразу, и разобраться тут смог бы только специалист. Из чего следовало - добычу нужно доставить на Шестую линию и сдать в третье управление. Там сидят старые мастера, умеющие извлечь пользу из любого клочка бумаги.
        Голицын помчался на Васильевский, а по дороге принялся выстраивать версии.
        Вряд ли это писала вдова. Скорей всего, она имела почерк чисто дамский, выработанный и опрятный. Поскольку Пашутина клялась и божилась, что сожителя не имеет, а ветеран Крымской кампании, живший в доме на правах дворника и истопника, бюварами не пользуется, оставалось предположить: на бумаге с коронами писал или тот, кто должен был заменить на боевом посту Рейли, или мужчина, который бывает в доме, но не воспринимается хозяйкой как кавалер. Иначе она, оправдываясь, что-то бы про него брякнула…
        Или же это - тот «гадкий», которого она откровенно боится.
        Так, может, все-таки мистер Рейли? Господин антиквар смог бы внушить должный трепет вдовушке - это несложно.
        Голицын вздохнул: Давыдова бы сейчас сюда! Увидев белый локон, Пашутина бы растаяла и все свои тайны выболтала. А про себя Голицын твердо знал, что не очень-то способен разговаривать с дамами. Вот загнать в угол бомбиста и своим ехидством спровоцировать того на неосторожные реплики - это пожалуйста!
        Залесская, видимо, давняя приятельница, раз зовет Пашутину по имени. Именно она притащила в дом Рейли - может статься, сперва для амурных свиданий, хотя проклятый авантюрист мог бы не поскупиться на гостиницу. А потом Рейли, обнаглев, стал использовать дом вдовы для своих интриг - вот и сподобился титула «гадкий»… Такое могло быть, но Пашутина еще чего-то нагородила, какой-то невнятицы. Куда-то она ездила, кто-то ее испугал?..
        И тут Голицына осенило. Он сообразил, о ком говорила вдова.
        Естественно, если ей время от времени взбредало на ум подражать Надин Залесской и корчить из себя роковую светскую даму! Иначе и быть не могло! По натуре-то она - обычная домашняя курица. Послал Бог мужа - и она премного счастлива. О приключениях не помышляла, пошлет Бог другого - будет и ему безупречно верна, а любовь станет выражать кулинарными способами.
        - На Гороховую, - не доехав до штаб-квартиры, велел извозчику Андрей.
        Насколько он помнил, как раз Охранное отделение и присматривало за «святым старцем», «нашим другом», «святым чертом» - да как только не называли Григория Ефимовича Распутина. Уж там-то знали поименно всех дам и девиц, наносивших ему визиты.
        Голицыну показали рапорты агентов, и донесения оказались такие, что будь у него волосы подлиннее - непременно встали бы дыбом.
        Но капитана мало интересовали шашни Распутина с проститутками. Он искал в куче донесений Залесскую и сопровождавшую ее даму. Поскольку Раиса Пашутина, овдовев, вела довольно скромный образ жизни и в свет почти не выезжала, агенты могли не знать ее в лицо.
        Послав курьера в третье «совиное» управление, связавшись по телефону с бастрыгинским домом и отправив дозор молодых «совят» присматривать за жилищем Пашутиной (с тайной надеждой, что парни чему-то научатся от опытных филеров), Голицын взялся за работу.
        Пока он копался в бумагах, третье управление искало в своих шкафах, в папках со сведениями о Рейли, фотографические карточки Залесской - желательно в дамском обществе. В конце концов командировали Байкалова на Невский, в знаменитое ателье Карла Буллы: там вроде имелся архив негативов чуть ли не с царствования Его Величества Александра Александровича.
        К вечеру Байкалов привез нужную картинку в шести экземплярах - Залесская, Пашутина и еще три дамы очень красиво позировали на фоне изгороди, увитой бумажными розами, и швейцарского пейзажа с горами и водопадом.
        Через час агенты Охранного отделения опознали Пашутину. Она была сопровождавшей Залесскую безымянной дамой из одного, месячной давности, донесения.
        - Пышная, - сказал агент. - Нашему «старцу» нравится, когда в теле. Есть за что ухватить! А он как раз и любитель ухватить.
        - Полагаете, он вел себя с госпожой Пашутиной непристойно? - спросил Андрей.
        - Да он и слова-то такого, «пристойность», не знает.
        - Но тогда получается, он не одну Пашутину насмерть своими штучками перепугал?
        - И очень даже может быть. Знаю точно: к нему барынька приезжала, тоже в теле и тоже из любопытства. Так он за ней потом кого-то из своих келейниц посылал… Мы их келейницами зовем - этих особ женского полу, которых «старец» при себе держит для услуг.
        - Понятно… Не все, выходит, считают за честь у него на коленках посидеть?
        Агент расхохотался. А Раиса Пашутина, бестолковая домашняя курица, стала в этот миг Андрею даже симпатична.

* * *
        На следующий день с утра Голицын поехал разбираться со вдовой.
        Его приняли точно так же, как в прошлый раз. Пашутина опять утро посвятила хозяйственным хлопотам. И опять вышла не сразу.
        - Добрый день, сударыня, - сказал Голицын. - Не обессудьте, разговор у нас будет серьезный.
        - Пенсия? - в ужасе спросила она.
        - И о пенсии потолкуем. Вот, полюбуйтесь: вам этот кавалер часом не знаком?
        Фотографическая карточка Рейли (двухлетней давности, но удачная) легла на круглый столик. Пашутина шарахнулась от нее, как от дохлой мыши.
        - Знаком, выходит, - удовлетворенно кивнул Андрей. - Может статься, и в гостях у вас бывал?
        - Нет!.. То есть… да… как-то заезжал…
        - А познакомила вас госпожа Залесская?
        - Да, но я не понимаю… Отчего бы Надин не привезти ко мне положительного господина? Какое в этом преступление? Я живу уединенно, в свете не бываю, но я тоже дама, я не могу быть одна…
        Андрей знал, что Рейли обладает особенным талантом покорять женщин. Выходит, и до вдовы своими чарами дотянулся… Интересно знать, нарочно или случайно?..
        - Вы правы, женщине в вашем положении лучше всего - вторично выйти замуж. Тем более, господин весьма положительный. Но на каком языке вы будете с ним говорить?
        - На русском, разумеется. Все поляки понимают по-русски.
        - Вы считаете господина Лембовски поляком?
        Задавая этот вопрос, Андрей немного рисковал. Чертов Рейли мог представиться вдове под каким-нибудь иным именем.
        - Д-да… хотя… хотя он лучше знает английский…
        - Очень может быть. А его друг - тот, с кем он встречался у вас?
        Вдова замялась, во взгляде была тревога. Андрей ответил строгим взглядом, а лицу придал выражение: я неумолим!
        - Тот по-русски не говорит. Я думала, что финны хоть немного знают русский…
        - Так он - финн?! - Это был основательный сюрприз.
        - По-моему, финн. Его зовут господин Каминен, Тиму Каминен. Разве это не финское имя?
        - Финское, - согласился Голицын. - А вы сами, госпожа Пашутина, бывали в Финляндии? Ну, хоть в Териоки отдыхать ездили?
        - Да, когда муж был жив…
        - Слышали финскую речь?
        - Конечно, слышала!
        - Смогли бы ее отличить от любой другой?
        - Смогла бы, но какое отношение имеет финская речь к моей пенсии?
        - Этот Каминен произнес при вас хоть слово по-фински?
        - А зачем?
        - Значит, он тоже говорил по-английски?
        - Нет!..
        Взволнованная вдова, явно почуяв неладное, схватила портсигар, вынула папироску, потянулась за спичечницей. Андрей блеснул галантностью и дал ей прикурить. После чего воцарилось молчание - Пашутина быстро затягивалась дымом и явно не желала продолжать беседу.
        - Итак, он говорил по-английски, - подсказал Голицын.
        - Допустим, а разве это преступление?
        - И Лембовски говорил по-английски, даже с вашей приятельницей Залесской, так?
        Ответа не было.
        - Хорошо, начнем с другого конца, - Голицын усмехнулся. - Начнем с Григория Ефимовича Распутина.
        - Ах!..
        Пашутина выронила папироску, но Андрей у самого пола подхватил и вернул.
        - При чем тут этот, этот…
        - Этот гадкий человек?
        - Боже мой, откуда вы знаете?!
        - Я знаю, что именно Распутин преследует вас своими нежностями. Знаю также, что этот господин имеет друзей в самых высоких сферах. Называть его гадким в присутствии хотя бы фрейлин двора - большая ошибка. - Голицын сделал решительный жест, отметая готовые сорваться с губ вдовы возражения. - Молчите, я знаю, на что он способен, вам незачем рассказывать. А теперь выбирайте. Я могу избавить вас от внимания господина Распутина, и госпожа Залесская даже не заикнется о нем, не станет больше вас к нему приглашать. А близкие к нему дамы тоже оставят вас в покое… Но могу сделать так, что ваше бегство от Распутина станет всем известно. Ведь вы сбежали от него, вы оттолкнули его и выбежали на лестницу?.. И что подумает свет о такой женщине? Что подумают власть имущие? Что скажут при дворе?.. Да одно слово нашей государыни, всего одно неодобрительное слово - и ваша пенсия за покойного супруга повиснет на волоске. Вы это понимаете?
        - Да, господин капитан, - голос у Пашутиной сорвался, она всхлипнула, губы ее задрожали.
        «Только бы истерику не закатила или в обморок не хлопнулась», - встревожился Андрей, подвинул свой стул поближе к дивану, сел и участливо улыбнулся:
        - Ну, полноте, мадам, не надо так волноваться. Пока ничего страшного не случилось. Но выбор сделать придется. И вы ведь уже его сделали?
        - Вы точно сможете избавить меня?..
        - Могу. Но я должен побольше узнать о ваших гостях. Я ведь ни в чем вас не обвиняю. Нет оснований. Вы могли и не знать, что это за люди. Скорее всего, и не знали. Ну, так как же?
        - Я точно знаю, что они не поляки или финны! - Пашутина справилась с собой и прямо посмотрела в глаза Голицыну. - Я вам во всем признаюсь, господин капитан. С недавних пор здесь, в моем доме, собирается на свои заседания некое Общество дружбы, дружбы между Великобританией и Россией. Так они себя называют. Вы спросите, почему я их к себе пустила?.. - Она вздохнула. - После гибели мужа, полковника Пашутина, я осталась совсем одна. Пенсия за мужа оказалась существенно меньше, чем мне обещали… да и ее платят нерегулярно… А через какое-то время я познакомилась с господином Лембовски. Он был настолько мил, обходителен и любезен, что… когда попросил меня об услуге, я не смогла ему отказать…
        - И какого рода понадобилась ему услуга?
        - Попросил пустить на постой одного очень милого и воспитанного человека, его помощника. У меня комнаты во втором этаже пустуют, есть отдельный вход… И он даже не каждую ночь приходит!
        - Финна Каминена?..
        - Его…
        - Вот оно как! И что же, он действительно финн?
        - Бог его знает… Разговаривали они с господином Лембовски всегда по-английски. И люди, члены Общества этого, тоже почти всегда говорят по-английски. Но здесь бывают и русские…
        - Вы знаете, о чем они беседуют? - Голицын почти не надеялся на положительный ответ.
        - Конечно, - Пашутина усмехнулась. - Я знаю три языка, в том числе и английский.
        «Вот это номер! - Андрей едва не выдал свое волнение. - Ай да вдова! И что же мне теперь с ней делать? По сути, она - пособник иностранных агентов, а по-человечески…»
        - Мадам, - сказал он вслух, - надеюсь, вы понимаете свое положение. Поэтому хочу предупредить, чтобы о нашем разговоре ваши… гости ничего не узнали. Вы могли бы вспомнить, о чем они говорили?
        Пашутина смутилась.
        - Видите ли, я - хозяйка… я об угощении заботилась, в гостиной бывала недолго… приходила, уходила…
        - И что же вы слышали?
        - В минувший раз говорили о детских приютах, о том, что нужно их открывать в Москве, Петербурге, Казани, Пскове, Нижнем Новгороде, и что для этого должны приехать молодые образованные женщины, говорили про Общество культурных связей, про людей, которые им занимаются в Москве… Но что же в этом плохого?
        Задав еще несколько вопросов, Голицын выяснил, что планируется целый десант молодых людей и дам, которые будут устраивать благотворительные столовые, приюты, ремесленные школы, и, собирая пожертвования, проникать в высшие слои общества. Получалось, что Элис Веллингтон с ее «босоножками» была первой ласточкой?
        - А о чиновниках высокого ранга не говорилось? О том, что они могут мешать вашим гостям в их благих начинаниях? О том, что некоторых неплохо бы сместить?
        - Говорилось! Я даже удивилась: какое отношение имеют богадельни к господину Сухомлинову.
        - К военному министру?
        - Кажется, да…
        - Кого еще поминали?
        - Господина Драчевского. Но этот, кажется, может запретить или позволить богадельни…
        - Постойте, я должен записать!
        - Ради бога, вон, возьмите бювар.
        - Какой прелестный бювар! - похвалил Голицын. - Подарок поклонника?
        - Нет, Надин Залесская подарила на Рождество, - вымученно улыбнулась Пашутина. - Да только сама им и пользуется, во время этих заседаний записи делает.
        - Залесская?! Она, выходит, присутствует?
        - Конечно, она же состоит в Обществе…
        Голицын задумался: почерк, которым написаны инструкции Тухачевскому, был совершенно мужским. И полтора десятка грамматических ошибок… Русский человек, видно, писал. Человек, которому кажется, будто он знает английский язык. Может быть, Залесская попросила кого-то перебелить свои записи?..
        - Кого еще, кроме Надежды Залесской, вы знаете в этой компании?
        - Петра Ивановича, - не сразу призналась вдова. - Это первый муж Надин.
        - Тот, кого она бросила ради господина Распутина? Ну и подруга у вас… И с Распутиным, кстати, не ужилась. Или она вам про эти подвиги не рассказала?.. Ну, ладно. Что собой представляет Петр Иванович Залесский?
        - Это святой человек!
        Вот тут Андрей чуть не свалился со стула. Ему казалось, что на весь Питер с избытком хватит одного «святого» - того, что с Кирочной улицы. Оказалось, и другой завелся. Но Раиса Пашутина, как уже заметил капитан, плохо разбиралась в людях. И ее комплимент, скорее всего, следовало понимать наоборот.
        - В чем же заключается святость господина Залесского?
        - Он все еще любит Надин. Невзирая ни на что!
        - И ради нее вступил в Общество дружбы между Великобританией и Россией?
        - Разумеется!
        Спорить было невозможно.
        - Хорошо, продиктуйте мне фамилии чиновников, которые не угодили этому Обществу сомнительной дружбы.
        В бюваре имелись отдельные кожаные петельки для деревянных ручек, коробочка с позолоченными перьями-вставками, вдова принесла чернильницу. Писать на гладкой дорогой бумаге было одно удовольствие.
        Задавая наводящие вопросы, Андрей составил список «смещаемых», от которого ему чуть дурно не сделалось: министр внутренних дел Макаров, морской министр Григорович, градоначальник Москвы Адрианов…
        И ведь что любопытно - именно этих людей должна охранять СОВА!
        Вскоре список из восьми фамилий был готов.
        - Больше никого припомнить не могу, - призналась Пашутина.
        - И этих за глаза хватит!.. - потрясенно вздохнул Андрей. - Так вот, это - ваш первый шаг к избавлению от гадкого мужчины. Вы умница, Раиса Ильинична! Вы сразу раскусили этого человека! И то, что вы его избегали, делает вам честь. Никого не забыли?
        - Кажется, никого…
        - Может быть, это даже поможет увеличить вам пенсию, чтобы не приходилось пускать жильцов…
        - Боже мой!
        - И больше скажу: если вы окажете услугу государству - в моем лице - и поможете задержать этих людей, сие сомнительное Общество, я в свою очередь обязуюсь не привлекать вас за пособничество их пакостям, а выставить как жертву обстоятельств. Совершенно невинную жертву. Опять же, пенсия… Вы согласны?
        - О, господи, ну конечно же! - Пашутина покраснела до кончиков ушей и сплела пальцы перед грудью. - Умоляю, господин капитан, скажите, что я должна сделать?
        - Всего лишь сообщить мне, когда произойдет заседание этого… Общества дружбы. Кстати, надеюсь, они проводят сборища не раз в полгода?
        - О, нет! Эти господа отличаются дисциплиной и постоянством. Заседания они проводят по четвергам, два раза в месяц…
        - Отлично. Значит, следующее собрание состоится через неделю?
        - Конечно!.. Чуть больше…
        - Вот и хорошо. - Голицын поднялся. - А, кстати, еще один уточняющий вопрос. Телефонный аппарат, что стоит в гостиной, в углу на неаполитанском столике, вам господин Лембовски удружил или финн Каминен?
        - Лембовски. Его причуда. Сказал, дескать, очень удобное устройство для срочных сообщений и переговоров.
        - И что, пользуется им?
        - Бывает… Да, как раз об очередных заседаниях Общества меня предупреждает. В назначенный день обязательно телефонирует, мол, принимайте, Раиса Ильинична, едут господа…
        - Ага. Значит, и в следующий раз он вам тоже должен телефонировать?
        - Ну конечно же! Ведь надобно гостиную подготовить - пыль смахнуть, чай заварить, да и булочки чтоб вовремя поспели.
        - Прекрасно! Мадам, разрешите откланяться. До встречи в следующий четверг. Я пришлю к вам курьера с запиской. Но для страховки нужен знак, который вы подадите в случае тревоги. Всякое может случиться. Ну, скажем, мелом на дверях, будто мальчишки баловались.
        - Какой же знак? Я, право, не знаю…
        - Ну, хоть крест… - Тут Голицын осекся, потому что от креста на дверях веяло чем-то кладбищенским. - Андреевский крест, косой! Сможете изобразить?
        - Смогу.
        - Мел дома есть?
        - Как не быть, я же сама крою и шью.
        - Хорошо. Значит, как господин Лембовски вам телефонирует, вы этак аккуратненько из окна, что в малом кабинете, платочком беленьким махните два раза. Мои люди и увидят. И помните, никому ни слова о нашей беседе. А своим домашним скажете, что приходили по поводу увеличения пенсии за мужа.
        - Будьте уверены, господин капитан, я вас не подведу. - Пашутина с самым серьезным видом подала ему руку для поцелуя, и Андрей не отказал женщине в такой малости.
        Потом Голицын что есть духу помчался на Шестую линию, к бастрыгинскому дому.
        - Лапиков! Омельченко! Зиночка! Кто там свободен - все ко мне! - кричал он, быстро шагая по коридору.
        Собрав «совят» из своей группы в кабинете, Андрей споро раздал задания: выписать, вызнать, хоть из-под земли выкопать адреса чиновников из рокового списка. И не только местожительство - дома родственников, любовниц, приятелей. А когда эти адреса появятся, найти их на карте столицы и сверить с загадочными кроками.
        «Совята» оккупировали все кабинеты, где имелись телефонные аппараты, и работа закипела.
        Повезло Синицыну.
        - Андрей Николаевич, нашел, нашел!.. Это Петров!
        - Какой Петров?! Называй, как полагается!
        - Его превосходительство, начальник петербургского Особого департамента генерал-лейтенант Николай Иванович Петров!.. И не дом - тут особняк его сестры, куда он раза два в неделю непременно наведывается.
        - Черт побери! Ишь, на кого замахнулись?! Ну, Синицын, Отечество тебя не забудет… Господа, я сперва к генералу Сабурову, потом вместе с ним - к генералу Соболеву!
        Александр Васильевич Соболев, генерал-майор, возглавлял все «совиные» отделения, и только он мог отдать нужные распоряжения, коли речь зашла о покушении на жизнь начальника Особого департамента…
        Глава 5
        Июль 1912 года. Москва
        Нарсежак не объявился и на следующий день после давыдовского бегства от Маты Хари. А ведь знал, что Денис решил заночевать у Барсукова - хоть немного расслабиться и пообщаться с добрым приятелем, - знал и адрес, и номер телефона, однако же и обычного звонка не сделал.
        - «Пускай погибну безвозвратно навек, друзья, навек, друзья. Но все ж покамест аккуратно пить буду я, пить буду я», - бурчал Давыдов, расхаживая по барсуковской квартире в хозяйском халате.
        - С утра? - осведомился приятель.
        - С утра, - подтвердил Денис. - Что же делать-то? Сил моих больше нет…
        - Совсем запутался?
        - Совсем… - Это относилось и к Элис.
        - Ты на охоту-то хоть ездишь?
        - При чем тут охота?
        - Экий чудак!..
        И тут приятель изрек такое, что Давыдов изумился - до того, что даже надоедная гусарская песня из головы пропала.
        - Кабы ты ходил по лесам и болотам, то знал бы, как себя вести, если заблудишься. Первое правило: когда идешь незнакомой тропой, все время оборачивайся. Нужно, чтобы у тебя в голове правильная картинка образовалась, - сказал Барсуков. - Та, которую увидишь, когда будешь возвращаться. И потом. Скажем, занесло тебя черт знает куда, и уперся ты в болото - в настоящее топяное болото, с окошками, или на чарусу набрел… Как, ты и про чарусы не знаешь?! Окошко - это вроде как полынья в болоте, там, на слое торфа зелень всякая, почище клумбы. А если туда ступишь, то и ахнуть не успеешь - ты уже на дне. Чаруса еще хлеще. На вид - зеленая цветущая полянка. Да только ходить по этой полянке могут одни кулики, травка-то выросла над глубоким озером… Так о чем это я?.. Вот уйдешь в отставку, пошастаем с тобой по лесам, я тебя всему выучу! Итак, напоролся ты на чарусу и что делаешь?.. Садишься на кочку, плачешь и мамку зовешь? Нет, ты аккуратненько поворачиваешь назад и доходишь до того места, которое тебе уже знакомо, откуда ты свой блудный путь начал. Понял? Так вот, тебе нужно вернуться туда, где…
        - Понял, понял! - заорал Давыдов.
        - Ни черта ты не понял…
        - Алеша, ты гениален! Я сейчас же еду туда, откуда следует начинать! - Давыдов сорвал с себя халат. - Кузьма у тебя грамотный, пусть сидит у телефонного аппарата и принимает телефонограммы. Я ему бумагу и карандаш дам… Рубаха! Пусть сейчас же мне рубаху отутюжит!.. Где мой саквояж? Значок, значок!..
        Благодаря старому приятелю Давыдов сообразил, кто ему требуется. И отправился туда, где натолкнулся на Рокетти де ла Рокка, - в «Чепуху». Правда, по дороге не преминул заглянуть в ставший родным «Метрополь» и осведомиться у верного помощника, портье, не покидала ли мадемуазель Бетенфельд гостиницы. Расторопный парень, уже взявший на заметку иностранку, которой так интересуется полиция, заверил Дениса, что француженка не только не покидала номера, наоборот, только что позвонила и заказала поздний завтрак, часов этак на одиннадцать. «Время есть!» - с облегчением выдохнул Давыдов и помчался дальше.
        Хитрый швейцар в «Чепухе», стоявший на боевом посту по меньшей мере лет десять, знал всех постоянных посетителей, которых по правилам ресторанного и трактирного хорошего тона называли «гостями». Сам же, возможно, усаживал полумертвые тела в пролетки и давал извозчикам адреса, где высадить ценный груз. Неспроста Бабушинский снял «Чепуху» - видать, бывая в Москве, кутил там с завидной регулярностью.
        Швейцар получил от Барсукова столько, что просто был обязан оказать еще одну услугу.
        Разнообразия ради Давыдов решил прокатиться до Крестовской площади на конке. Человеку его ремесла не вредно знать все особенности московской жизни, и маршрут конки в том числе, пока ее не заменили, как собирались, трамваем. От поворотного кольца конки у Иверской часовни до Закрестовья малость более четырех верст. И прелюбопытных. Особенно забавно наблюдать, когда конка неторопливо проезжает между двумя сорокаметровыми башнями, ни дать ни взять - старинными крепостными, хотя на самом деле они водонапорные. Именно отсюда растекается по столице знаменитая мытищенская вода, которую еще государыня-матушка Екатерина Алексеевна хвалить изволила. Что поделаешь, мало в Москве колодцев с хорошей водой… Опять же, Давыдов никогда не видел Виндавского вокзала, а говорили, что по части архитектуры он весьма удался.
        Но что в конке плохо - с рельс ей не сойти. Если впереди какое недоразумение, лошадей останавливают и ждут, пока оно закончится. Недоразумение подстерегало прямо на Неглинной - навстречу конке двигалась колонна демонстрантов. Мирные демонстрации по согласованию с полицией были дозволены, вот только Давыдов, выглянув, чтобы посмотреть, глазам не поверил. По шестеро в ряд маршировали господа во фраках и белых накрахмаленных манишках, в сорочках со стоячими воротниками, уголки которых у всех были одинаково загнуты, при белых галстуках-бабочках и в белых же пикейных жилетах. Из-под черных брюк сверкали черные лаковые ботинки.
        Сперва Давыдову показалось, что знатные балетоманы, живмя живущие в Большом театре, вздумали протестовать против нововведений балетмейстера Горского. Но потом он увидел колыхавшийся над колонной фрачников транспарант. Огромными белыми буквами по пунцовому полю было намалевано: «МЫ НЕ ИВАНЫ».
        - Это что за фантасмагория? - сам себя вслух спросил Давыдов.
        - Доподлинно фанагория, - откликнулся кругленький мещанин, стоявший рядом.
        - Фанаберия, прости Господи! - поправило пожилое лицо духовного звания.
        - Неймется им. Живут, как господа какие, а туда же - медистируют! - встряла тетка с огромными красными ручищами; надо полагать, прачка.
        - Демистрируют, дура! - крикнули ей.
        - Честный отче, кто эти люди и чего они добиваются? - спросил Давыдов батюшку.
        - А вы не распознали? Половые это. По-немецки - кельнеры, а по-нынешнему - официянты. Живут не хуже графьев. Им жалованья не платят, они с чаевых кормятся. Так им взбрело в головы, будто чаевые их унижают. Смирения-то ни на грош! И когда пьяный купец кричит: «Эй, иван, подь сюды!» - тоже, понимаете ли, унизительно. А уж если кто гаркнет: «Эй, че-а-эк!» - батюшка очень похоже передразнил загулявшего кутилу, - так и вовсе прямое оскорбление, хоть к барьеру зови. Вот составили свое официянтское братство…
        Давыдов присмотрелся и оправдал себя: поди распознай, что это официанты, если у них нет при себе «лопаточников» на шелковых поясах, куда складываются деньги и металлические марки для внутриресторанных расчетов.
        - Профессиональный союз? - уточнил он.
        - Вроде того. И требуют, чего отродясь не бывало: чтобы по восемь часов в день работать. И чтобы при этом никто им тыкать не стал. А коли кто удерет, не расплатившись, чтобы с них не взыскивали… Ах ты, Господи! Началось!..
        Ремесленный люд из толпы, вмиг образовавшейся по обе стороны Неглинной, стал задирать официантов, те огрызались, какой-то местный остроумец запустил в демонстрантов яйцом…
        Городовые в белых кителях, а было их при демонстрации двое, не спешили разнимать драку и даже не сразу засвистели, давая понять, что вот-вот вмешаются, и плевать им, кто прав, кто виноват. Должно быть, их тоже развлекала причудливая демонстрация.
        Давыдов не был ангелом милосердным, но, увидев, что упавшего наземь длинного и тощего парнишку во фраке вот-вот затопчут, кинулся на выручку. Был он в штатском, но военную ухватку не спрячешь. Раскидав драчунов, Денис вздернул парнишку на ноги и вытащил из толпы.
        Тому расквасили нос, и весь его великосветский наряд был в крови. Давыдов затащил спасеныша в подворотню и потребовал, чтобы тот достал из нагрудного кармана платок, торчавший кокетливым уголком, и вытер рожу.
        - Ох, что мне хозяин скажет… - пробормотал парнишка. - Прибьет!..
        - А чего ты, дурак, на демонстрацию потащился?
        - Васька с толку сбил. Мы, говорит, равноправные, время, говорит, новое…
        - Нос высморкай. Осторожно только… Очухался?
        - Я-то очухался, а фрак… Ой, взыщут с меня!..
        Фрак действительно пострадал, да и от жилетки пуговицы отлетели.
        - Пойдешь со мной, - решил Давыдов. - Я - в «Чепуху», что в Закрестовье. Там попросим молодцов, чтобы помогли тебе отчистить и починить одежку. Наверняка при «Чепухе» есть свои прачки. Ничего, поправим дело. Тебя как звать?
        - Гераськой.
        - Пошли, Гераська, выйдем закоулками на Рождественку, возьмем извозчика.
        Долговязый Гераська был чуть ли не на полголовы выше своего спасителя и поплелся за ним с комической покорностью, чем-то похожий на горестного жирафа.
        У входа в «Чепуху» оказался другой швейцар, помоложе. Наверно, осанистого бородача выставляли ближе к вечеру, потому что выглядел он до изумления солидно. Денис попытался объяснить, кто ему требуется, и выяснил: именно сегодня бородача не будет, прихворнул. Тогда Давыдов попросил провести себя к главному повару Ивану Ильичу. Поскольку их с Барсуковым проводили в ресторан через кухню, повару дали на ладонь целых два рубля, и он должен был запомнить щедрых гостей.
        На кухне еще только начинался трудовой день. Истопник загружал в плиты дрова, кухонные мужики втаскивали корзины со свежим, еще горячим хлебом, бадейки с живой рыбой и раками. Две бабы, переругиваясь, выскребали большой котел, а прачка выдавала поварятам только что отутюженные свеженькие халаты, фартуки и колпаки. Повара снимали с полок блестящие кастрюли. Еще несколько человек, стоя у длинного стола, дружно стучали ножами - рубили какие-то овощи. А над всей этой суетой царил его величество главный повар - осанистый седовласый старик. Он заседал в своем закутке с бухгалтером, выверяя накладные и строя наполеоновские планы насчет какого-то банкета.
        Главный повар гостя сразу вспомнил и соблаговолил уделить ему четверть часика.
        - Прежде всего, у меня просьба, - сказал Давыдов. - Посмотрите, Иван Ильич, я парня привел. Видите, на что он похож? Велите кому-нибудь, пусть помогут ему вернуть божеский вид. Пусть кто-нибудь продаст ему сорочку, манишку и галстук, я заплачу. И пусть пуговицы пришьют.
        - Демастировать ходил? - догадался повар.
        - Что, и ваши ходят?!
        - Хозяин сказал, если какой дурак туда потащится и вернется с попорченной рожей, сразу от ворот поворот получит и без всякого милосердия. Так какое у вас к нам дело?
        - Сейчас объясню, только парня сдайте кому-нибудь. Жалко дуралея…
        - У меня у самого два таких же подрастают… Эх, что за времечко!
        - А коли подрастают, то вы, Иван Ильич, очень хорошо меня поймете и будете содействовать. Вы же не хотите, чтобы деток ваших по законам военного времени призвали служить и посадили в окопы?
        - Спаси и сохрани!..
        Так началась очень важная беседа.
        Давыдов показал свой документ и, отогнув лацкан, агентский значок. Затем объяснил повару приблизительное положение дел, стараясь не слишком все усложнять.
        - Значит, граф вокруг нашего дорогого гостюшки петли вьет? - уточнил Иван Ильич. - И из-за него, балахвоста, чуть ли не война случиться может?
        - Может, если все разнюхает про наши гарнизоны.
        - Тьфу ты! Вы, сударь, пришли рановато, придется вам подождать, пока наши половые сбредаться начнут. Сейчас в зале только Анисим с Егоркой прислуживают. В тот вечер, когда голая гульня плясала, все вокруг гостей крутились, по-всякому угождали. Господин Бабушинский денег не жалел. Вот они вашего графа не первый день знают и Бабушинского - тоже. Я-то что? Я при сковородках. А они - в зале служат. Знатоки!..
        Полчаса спустя Гераську привели-таки в божеский вид, а на кухню прибежала заполошная баба. Ее муж, официант Савельев, угодил в участок.
        - Демастировал! - сердито констатировал Иван Ильич. - Долго я его еще покрывать буду?.. Вот тоже, важная особа - без него и демастирации не выйдет! А Николка где?
        Баба разревелась в голос.
        - Вон оно что!.. Паршивец родного батьку в демастирацию втравил! - догадался главный повар. - И самого, поди, в участок загребли?..
        Новая серия рыданий была ответом.
        - Ну что ж… Даниле Романычу докладывать придется. Два половых из строя - вон…
        - Ох, не надо!.. - всхлипнула баба.
        - А как же?
        - Ох, Иван Ильич, придумай что-нибу-удь! - снова завыла баба. - Только не доноси-и! Выгонит же обоих, и куды нам? На паперть корочку просить?
        - Кабы хоть один, а то оба… - Главный повар повернулся к Давыдову. - Кабы нашего распорядителя уломать… Так ведь оба… И батька, и сынок шелапутный… Двух человек в зале недостанет!
        Денис посмотрел на Гераську. С отмытой физиономией, гладенько причесанный, в белоснежной манишке, он был парень хоть куда. И ведь повезло демонстранту за права иванов - никто фонаря под глаз не поставил, разве что кровь из носу пустили…
        Гераська же таращился на Давыдова с восторгом: из бучи добрый барин вытащил, может статься, и жизнь спас, сорочку с манишкой и новые пуговицы купил!
        Этот восторг был Денисом уловлен и отлично вписался в запланированную интригу.
        Если допытываться у официантов о гостях, могут всей правды и не сказать. Хозяин осерчает, когда узнает, что работнички распускают сплетни о посетителях. И ведь узнает - непременно какой-нибудь подлец донесет. То есть человеку, в котором за версту видно то ли барина, то ли офицера, а возможно, чиновника, лишнего не доложат, хоть каким документом у них перед носом маши.
        - Иван Ильич, а этот тебе чем не половой? - кивнул Давыдов на спасеныша. - На один-то вечер? Гляди: вид пристойный, глаза умные. Гераська, улыбнись!.. Вот так!
        Улыбка была жемчужная - видно, парню не доводилось бывать в крутых драках, после которых зубы на земле хоть лопатой сгребай.
        - Вашему метрдотелю я, так и быть, заплачу, - добавил Давыдов, - выручу шалопутов. Да только чтобы для меня тут всегда столик был, слышишь, Иван Ильич?
        - А что ж я своему хозяину скажу? - спросил Гераська.
        - Придумаем что-нибудь, я сам к нему съезжу. Так что, Иван Ильич? Ваш Данила Романович ничего не узнает, а мой молодчик покажет себя!
        - Коли угодит, так пусть в «Чепуху» совсем перебирается. Нам нужны такие молодчики, что уже и ремесло знают, и поведения трезвого. А хозяину мы с Сергеичем, коли что, скажем, мол, взяли на пробу, - подумав, решил главный повар. - Сергеич, поди, уже по залам ходит, сведу к нему новенького да в лапу дам…
        И повар так взглянул на Дениса, что пришлось раскошеливаться. Потом Давыдов отвел Гераську в уголок.
        - Хочешь служить в «Чепухе»?
        - Хочу, конечно!
        - Тогда слушай. Твое задание: узнать все, что только можно, про купца Валерьяна Демидовича Бабушинского и про графа Рокетти де ла Рокка, - сказал он. - Всякое слово может иметь цену: у кого из знакомцев Бабушинский останавливается, когда в Москву наезжает. Про приятелей купчины неплохо бы узнать, с фамилиями и прочими прозваниями, и про девок, которых они с собой привозят. И, конечно, где этот подозрительный граф обретается, будь он неладен. Заодно и про ту даму, которая в «Чепухе» голышом плясала, что-нибудь интересное откопать. Может, ее в «Чепуху» не один Бабушинский возил?
        - А как я все это… - спросил ошарашенный Гераська.
        - Придумай сам - как. Ты же понимаешь, прямые вопросы ставить нельзя. Если ты по демонстрациям бегаешь, то, значит, умные брошюрки читаешь и соображать учишься. Это для меня очень важно. Тебе, братец, сколько лет?
        - Двадцать…
        - Так тебе можно и чего посерьезнее доверить, а не только о гостях узнавать. Ведь, согласись, если ты хочешь служить в «Чепухе», то просто должен побольше знать о постоянных гостях…
        - Понял, понял! - обрадовался Гераська. - А что, вы за меня точно словечко замолвите? «Чепуха»-то - ресторан знатный, не то что мой «Палермо»…
        Контрразведка понемногу обзаводилась осведомителями - кого-то привели с собой жандармские офицеры, командированные в новое ведомство, кем-то поделилась полиция. Но опыта вербовки у того же Давыдова совершенно не было. И поучиться у старших товарищей он не мог - не было этих старших товарищей, российская контрразведка стала самостоятельной лишь в 1908 году.
        Так что уходил Денис в прекрасном расположении духа - не то что завербовал, а, скажем, нанял личного агента. Встречу с Гераськой назначили на следующий день. Парень жил с родителями где-то у Сухаревой башни, там и условились встретиться, когда Гераська выспится после ночных трудов, в полдень.
        Вернувшись в «Метрополь», Денис осведомился сначала насчет американок. Элис и Кэти где-то пропадали - не иначе, бегали по делам Общества культурных связей, приюта для юных «босоножек» и еще каких-нибудь сомнительных дамских организаций. Потом, глянув на часы, Давыдов решил навестить француженку - наверняка мадемуазель уже позавтракала и чистит перышки.
        Подойдя к двери двести седьмого номера, Денис деликатно постучал. Ответом ему была тишина. Выждав минуту, постучал снова, уже громче. Опять тихо. Внутри Давыдова завозилось нехорошее предчувствие. Он быстро оглянулся - в дальнем конце коридора заметил выходящую из какого-то номера горничную.
        - Любезная!
        Девушка обернулась и поспешила к постояльцу. Улыбнулась, изобразив книксен.
        - Что угодно господину?
        - Господину угодно немедленно узнать, в номере ли госпожа Бетенфельд. - Для верности Денис ткнул в дверь номера пальцем.
        Горничная сделала бровки «домиком».
        - Так нету мадемуазели. Еще два часа тому. Я уже и приборку сделала…
        Давыдов едва не выругался. Показал девушке полицейский значок.
        - Отпирай! Живо!
        Вконец сбитая с толку горничная шустро открыла дверь, и Денис буквально ворвался внутрь. Первым делом проверил платяной шкаф - целая вереница нарядов, и настолько разных, что в глазах рябит. Тут тебе и тальеры, и платья любых фасонов… А это что? Цыганский наряд?! А вот монашеское облачение…
        Давыдов со злости стукнул кулаком по дверце шкафа, жалобно тенькнуло зеркало в рамке с обратной стороны. «Вот ведь зараза!.. Провела как мальчишку!.. Ай да мадемуазель!.. Ищи ее теперь, свищи, пока не похудеешь… - Денис лихорадочно пытался найти выход из пренеприятнейшей ситуации. Фактически ведь провалил задание. - А нечего за двумя зайцами гоняться! Так тебе и надо!.. С другой стороны, дали задание - выполняй. А голова на что? Оперативник ты или служка церковный?.. Нужно было четко обосновать отказ от второго задания, никто бы не попрекнул. А теперь что?..»
        Расстроенный Давыдов решил посоветоваться и заказал телефонный разговор с Петербургом.
        - Нарсежак как сквозь землю провалился, - пожаловался он Голицыну. - На связь не выходит, где искать - неведомо. И моя подопечная француженка сгинула!
        - Насколько я знаю, агент Сенсей приобрел на войне дурную привычку уходить в самостоятельный поиск, - ответил Андрей. - Так и в его деле значится: уходит на три дня, возвращается через две недели, но уж такое приносит - все ахают. А то, что француженка из-под твоей опеки улизнула, так ты, брат, сам виноват. Хотя, если честно, она так и так от тебя бы скрылась. Опытная и хитрая бестия - я тут навел кое-какие справки. Потому ты сейчас успокойся и, как нас учили в академии, постарайся найти во всем этом бардаке вокруг себя хоть что-нибудь положительное…
        - Есть такое!.. - вспомнил Давыдов и с гордостью доложил о внедрении неопытного агента Гераськи в ресторан, где гуляет Бабушинский в обществе Маты Хари и графа де ла Рокка.
        - Экий узелок завязался, - резюмировал Голицын. - Ты правильно сделал, да только мальчишка годен ли?
        - Годен. Глаза у него умные, - подтвердил Денис. - Только по молодости дурит - права половых на постоянное жалованье защищает. А того не понимает, что чаевыми больше заработает. Хозяин, если его принудят постоянное жалование платить, тут же догадается высчитывать за каждую погнутую вилку и каждое пятно на салфетке.
        - Люди и постарше него дурят. Но пусть лучше во фраках по улицам маршируют, чем булыги из мостовой выворачивают и баррикады строят. Или корсеты из динамитных шашек мастерят… Вот что, Денис, своди его в фотографическое ателье. Нам для отчетности карточка нужна.
        - Это что-то новое!
        - С начальством не поспоришь. А парню, если оправдает ожидания, скажи: не век ему бегать, наклонясь, башку набок своротив и щерясь, как бешеная собака. Достойно себя покажет - найдется ему дело получше. А если хорош собой и умеет фрак носить, так перед ним многие дороги будут открыты.
        - А черт его разберет, хорош ли он собой. Я в мужской красоте мало смыслю, - признался Давыдов. - Кстати, о красоте! Я тебе подарок припас, буду отсылать новые бумаги - с ними передам. Дивно похорошеешь! Станешь душка и прелесть. Все дамы твои будут.
        - И что это?
        - Сиреневые кальсоны! И к ним флакон «Персидской сирени» от Брокара. Для полной гармонии!
        - Ну, спасибо, брат, удружил… - Голицын хихикнул, но тут же совершенно серьезно добавил: - А насчет твоей Бетенфельд скажу так: сегодня она нас обставила - не беда, отыграемся. Ты, когда отчет будешь кропать для начальства, мне копию спиши. Вместе покумекаем, что дальше делать.
        - Спасибо, Андрей! - с искренним облегчением сказал Денис и дал отбой.

* * *
        Отыскать в Москве Сухареву башню, даже не зная, что она поставлена на пересечении Садового кольца и Сретенки, несложно. Она мало того, что сама неимоверного роста, так еще и стоит на горе, окруженная невысокими домами.
        Башня вырастала в створе Сретенки, нагоняя в голову Денису совершенно фантастические мысли о рыцарских замках и сэрах Ланселотах.
        Было жарко, и Давыдов прохаживался в тени, в аркаде, время от времени выходя, чтобы задрать голову и взглянуть на башенные часы. Его собственные, похоже, убежали вперед, а Гераська должен был сообразовываться с башенными.
        Новоявленный труженик «Чепухи» явился вовремя. И немало удивил Дениса, когда достал из кошелька ассигнацию.
        - Это за сорочку с манишкой.
        - Считай подарком.
        - Нет, подарок - на именины, а вы меня в беде выручили. Нельзя не уплатить.
        - Ну, давай… Как там, в «Чепухе»? Нужные гости не появлялись?
        - Нет, вчера их не было.
        - Пришелся ты ко двору? Угодил Сергеичу?
        - Всю выручку ему отдал, - вздохнул Гераська. - Зато теперь у меня место есть, не то, что в «Палермо»!
        - Рад за тебя, - искренне улыбнулся Давыдов. - А товарищи твои как? Не смотрят косо?
        - Что я Савельевых потеснил? Ну, смотрят… Да это ничего, я закон знаю. Завтра устрою угощение.
        - Так что, про нужных гостей пока расспросить не мог?
        - Нет… Но при мне о них говорили.
        - Уже кое-что. Пойдем-ка в трактир, расскажешь. Тут многовато народу слоняется.
        Трактиров поблизости было немало, но ближе всех - знаменитый «Саратов». Для удовольствия публики там играла пианола, а публику составляли главным образом мещане и мастеровые из тех, кто прилично зарабатывает. Женщины, солдаты и лакеи в ливреях в трактиры не допускались.
        Давыдов выбрал место в самой глубине зала. Днем, когда свет не зажигали, там был даже не полумрак, а сумрак. Подошел почтенный пожилой половой и при нем мальчик-стажер, одетый точно так же - в белую русскую рубаху и белые штаны. Только у старика висел на поясе неизменный «лопаточник».
        Денис голоден не был, а Гераську дома мать накормила кашей, так что взяли по паре расстегайчиков с налимьей печенкой и жареных мозгов на черном хлебе. От спиртного отказались, а велели принести «чай пaрами», не самовар. Половой тут же послал подручного на кухню, и через минуту мальчишка явился с подносом, красиво раскидал по столу тарелки с закусками, правильно поставил чайники с заваркой и кипятком. А вот с расстегаями малость оплошал - под строгим взглядом старшего смутился и порезал их неровными ломтиками.
        Давыдов встретил взгляд старого полового. Его выцветшие глаза говорили: не серчайте, учится малец. Денис улыбнулся: дай бог ярославскому мальчишке превзойти трактирную науку и выйти в люди.
        - Ну, так что ж? - приступил он к расспросам, когда половые ушли.
        - Вчера господина Бабушинского не было, - с готовностью заговорил Гераська, - а вот когда был, когда эта… как ее… когда плясала…
        - Ну, ну?..
        - Господа всю «Чепуху» взбаламутили.
        - Неудивительно, после таких-то плясок, - хмыкнул Денис.
        - Да ну их, пляски… Нешто порядочная пойдет по кабакам кривляться? - строго вопросил Гераська. - При мне вот о чем говорили, и я Алешку-судомойку спрашивал, он подтвердил. Эти господа купеческого звания меж собой по-русски говорили, а граф с бабой - по-французски, а господин Бабушинский перетолмачивал. И что-то такое они, видать, сказали политическое. А мы, официанты, страсть как любим политическое… И гости уже уехали, и нужно уже марки с деньгами сдавать да по домам разбегаться, устали все, как собаки, так еще чуть не час на кухне спорили: будет наш государь встречаться с немецким кайзером или не будет?
        - А для чего?
        - Вот о том и спорили.
        - То есть, наслушались гостей и угомониться не могли?
        - Выходит, так.
        - А не знаешь, граф в этих разговорах как-то участвовал?
        - Так потому-то спор и вышел! У нас в «Чепухе»…
        Давыдов усмехнулся.
        - …Семен Гусев и Яша Воротников по-французски понимают, и они слышали, о чем граф господина Бабушинского спрашивал, а Бабушинский ему на французский перетолковывал. И еще господин Крашенинников Валерьян Демидычу помогал. Крашенинникова-то я знаю, дядька мой у него на складе служит.
        - И что, Бабушинский неправильно перетолковывал?
        - Он не все перетолковывал. Граф еще про австрийского короля хотел знать: что о нем наше купечество думает. Так до сих пор ведь Воротников с дядей Макаром лаются из-за этого австрийского короля.
        - Ты, Гераська, молодец, - подытожил Давыдов. - И за это будет тебе награждение - так у вас говорят?
        - Да какой я молодец?.. - засмущался парень. - Там старшие еще много чего говорили, нечто все упомнишь?
        - Учись запоминать.
        - А что, разве с австрийским королем будет война?
        - Этого еще не хватало! Кто такую глупость выдумал?
        - Да у нас в «Чепухе» толковали…
        - Тех же господ наслушались, графа с Бабушинским?
        - Да, видно, их. Почем мне знать?..
        Докапываться, точно ли речь шла о войне, или ее присочинили доморощенные политики, Денис не стал.
        - А что за купцы были, какую торговлю держат? - спросил он. - По части провианта?.. И не поминались ли армейские поставки? Молчи, врать не надо. Попробуй понемногу определить, чем эти купцы занимаются, фамилии узнай, где лавки у них, а пуще всего - про Бабушинского.
        - А он не московский, - уверенно заявил Гераська. - В Москве наездами бывает, по делам и так… склады у него где-то в Подмосковье…
        - Это я уж понял. Лучше скажи, удалось тебе вызнать, где поселились граф и Бабушинский?
        - Нет…
        - Ну что же, любопытные ты сведения принес… - удовлетворенно кивнул Денис. - Что так глядишь?
        - Хочу понять, на что они вам, - смело сказал Гераська.
        - А как полагаешь, кто я? Немец, француз? Может, австрияк?..
        - Русский вы…
        - А чин у меня какой?
        - Офицерский, поди.
        - Догадлив ты, Гераська. И как сам думаешь, если русский офицер хочет знать, какими такими тайными делишками занимается в Москве этот непонятный граф, то что бы сие значило?
        Парень пожал плечами.
        - Ну, вот и поразмысли на досуге. А сейчас пойдем в фотографическую мастерскую. Хочу тебе подарок сделать - твою карточку. Будет что барышням дарить. Как у вас подписывать принято?.. «Дуня душка, Дуня цвет, я дарю тебе портрет»?
        Гераська ухмыльнулся.
        - Да что Дунька, коли я теперь в «Чепухе»? Другая найдется, почище! Только у меня тут дельце есть. Хочу с половыми потолковать. «Саратов» - единственный трактир, где половым жалованье платят, три рубля в месяц. А что на чай от щедрот отсчитано, все равно им оставляют. Хочу узнать, так ли это выгодно получается - на чай-то тут, поди, немного дают.
        - Ладно. Беги, толкуй, только быстро…
        В фотографической мастерской изготовили такой портрет, что ни одна Дунька бы не устояла. Гераська опирался о фанерную колонну, а за спиной у него был пейзаж с бурным морем. Отдельно сняли его физиономию на маленькую карточку. Потом, уговорившись с агентом о встрече, Давыдов пошел писать покаянный отчет о провале задания с французской шпионкой.
        Уже завечерело, когда он, забрав фотографические карточки, оказался в Колпачном переулке. Там Денис сдал маленькие снимки в «совиное» бюро, а четыре больших оставил для Гераськи.
        - Вы поездом передаете? - спросил дежурного.
        - Обычно поездом…
        - Так что если завтра отправите, послезавтра карточки уже в Питере будут?
        - Именно так…
        Дежурный прапорщик не был склонен к разговорам, и все же Давыдов спросил его про Нарсежака.
        - Это не по моей части, - тусклым голосом ответил прапорщик, кстати, совсем еще молодой парень. Даже удивительно, как его столь качественно успели вышколить.
        - Мне нужно связаться с господином Голицыным, - решительно потребовал Денис.
        - Извольте…
        Разговора пришлось ждать минут двадцать.
        - Рокетти странные сведения запускает в оборот, - доложил Давыдов, передав вкратце сообщение Гераськи. - В основном о встрече нашего государя с кайзером Вильгельмом. Я не знаю, задумана ли такая встреча на самом деле, но для чего-то она графу понадобилась. Может, распуская слухи, он кого-то ловит на приманку?
        - Черт его разберет, - вздохнул Голицын. - Мне про такую встречу в ближайшем будущем неизвестно. Но, коли она нужна господину графу, приготовим подарочек. Попробуй-ка брякнуть при своей американке, что-де опять собираешься в столицу, поскольку нужен начальству при устройстве этой встречи. И погляди, что будет.
        - Сделаю. Еще граф изволил интересоваться, что наше купечество думает об австрийском императоре. А оно, я полагаю, разве что имя его знает, да Вену на карте с трудом сыщет. Идет у нас торговля с Австро-Венгрией?
        - Тебе подготовить докладную записку?
        - Не мешало бы. Есть у вас какая-нибудь архивная крыса, чтобы сделать сводку о торговом обороте? Скажем, года за три?
        - Крысу найдем. В третьем управлении непременно должна быть. Они там уже обросли пудами нужных бумаг.
        - Тогда жду…
        Приехав к Барсукову, Денис первым делом спросил, не объявлялся ли Нарсежак. Агент как сквозь землю провалился.
        - Выпей мадеры и ложись спать, - посоветовал приятель. - Утро вечера мудренее. А я ванну приму и поеду, благословясь…
        - Ты на часы посмотри, ездок!
        - Ну, так как раз ее выступление через полчасика закончится, и я ее оттуда заберу, - загадочно ответил Барсуков. Из чего даже человек, далекий от разведки, понял бы: купчина завел подружку из тех, что чуть не до рассвета трудятся в ресторанах, хористочку или арфистку, а то и певичку, исполняющую романсы. Чего и следовало ожидать…
        Давыдову оставалось только последовать мудрому совету: выпить мадеры и лечь спать.

* * *
        Кузьма разбудил его в самую неподходящую минуту - Денису снилась Элис!
        - Господин Нарсежак не телефонировал? - спросил Давыдов первое, что пришло на ум.
        - Никак нет, ваше благородие, а завтрак стынет.
        - Где барин?
        Кузьма развел руками.
        - Ты что приготовил?
        - Горячий винегрет.
        - Это как?!
        - А так. Когда припасов особых нет, селедку с картошкой запекают. С луком и сухарями.
        - И это называется горячим винегретом?
        - Так барыня сказала.
        - Хм… ну ладно, подавай. Барин ведь дома только завтракает?
        - Бывает, и завтракает…
        Давыдов все понял: Барсуков наслаждался свободой.
        Мельтешить в центре Москвы Денису не хотелось - мало ли, по каким магазинам ходят Элис и Кэти, нежелательно было бы сейчас налететь на них. Настроение после истории с хитрой француженкой в сочетании с ожиданием скорой головомойки от начальства было далеко не мажорным и не располагало к легкомысленной болтовне вообще и с особами женского пола в частности. Съев горячий винегрет и послонявшись по пустой квартире, Давыдов сделал звонок в «совиное» бюро.
        - Для вас пакет, приходите, - сказали ему. И Денис радостно засобирался, потребовал горячей воды - мыться и бриться, потом послал Кузьму за извозчиком.
        Из Санкт-Петербурга прислали бумаги для Элис Веллингтон - якобы от Чуркина. Пакет был открыт, чтобы Давыдов ознакомился с содержимым. Там лежали две копии проекта экономического договора между Россией и Германией. Денис очень бы удивился, узнав, что в этих бумажках хоть одна цифра, кроме даты, соответствует действительности.
        Он снова спросил, не нашелся ли Нарсежак. Ему ответили: нет, не объявлялся. И нехорошие мысли гуртом полезли в давыдовскую голову. Все-таки Рокетти де ла Рокка не на каторге лишь потому, что не пойман на горячем. А в том, что на счет графа можно спокойно записывать полдюжины нераскрытых убийств, Денис не сомневался.
        После этого разговора, выйдя из мрачноватого бюро на солнечную московскую улицу, Давыдов решил, что влюбленный мужчина должен по случаю встречи сделать своей красавице хоть один дорогой подарок, причем за собственный счет, а не за «совиный». Он зашел в ювелирную лавку и крепко задумался. Выбирать подарок женщине - тяжкий умственный труд. С колечком можно промахнуться, на бриллиантовую «ривьеру» денег не хватит… Браслетка? У Элис безупречный вкус, не посмеялась бы над браслеткой…
        Когда Давыдов объяснил свою беду приказчику, тот предложил портбукет.
        - Многие господа берут и - довольны. Ни разу не возвращали.
        - У моей бабки был золотой портбукет для балов, - вспомнил Денис. - Весил больше фунта. А вместе с цветами - все два.
        - Такие теперь не носят, - успокоил приказчик. - Вот портбукет-брошка. С палец длиной, золото, бирюзой гарнирован, удобно к лацкану прикалывать, а вставишь туда живой розан с листочками - его самого, почитай, что и не видно. Господин Бор давеча для невесты брали, беспокоились. А сегодня утром повенчались - выходит, подарочек-то понравился!
        Давыдов господина Бора не знал, но согласился: подарок и впрямь симпатичный. Пока обрадованный приказчик занимался упаковкой товара, Денис не торопясь прошелся вдоль витрин, и вдруг его взгляд приковала необычная подвеска: на черном бархате расположилась тонкая золотая цепочка с застежкой-замочком, а точно посередине на ней висел ажурный вензель в виде прописной буквы «Д». Рядом Давыдов заметил еще несколько подобных подвесок с другими буквами.
        - А что это у вас, любезнейший, за странные украшения появились? - кивнул Денис на витрину.
        - А, так новомодное украшение! - охотно пояснил приказчик, протягивая ему коробочку с порт-букетом, перевязанную пышной белой лентой. - Из Европы, все оттуда. Молодые люди с удовольствием своим зазнобам дарят, вроде как перманентное объяснение в любви, когда на слова таланту или смелости не хватает…
        - Смелости, говоришь?.. - Решение пришло как озарение. - Пожалуй, я возьму вот эту. - И Денис указал на подвеску с буквой «Д».

* * *
        Потом он поехал обедать в «Чепуху».
        Гераська, обслуживавший другого гостя (именно так называли в ресторанах и трактирах посетителей), проходя мимо с подносом, подмигнул. И всей физиономией показал: мол, есть новости.
        Давыдов кивнул и выбрался из-за столика.
        - Покамест ты, братец, закусочку сооружаешь, - сказал он, подражая выкрутасистой речи купцов, - схожу-ка я, навещу Ивана Ильича.
        Слышавший это Гераська перехватил капитана у кухонных дверей.
        - Денис Николаевич, она приезжала! Ну, та, что телешом плясала…
        Давыдов внутренне напрягся.
        - С графом? С Бабушинским?..
        - Нет, с купчиком каким-то. С виду - мой ровесник, а все пальцы в перстнях. Ходила по залу, Сергеича велела позвать, он ей все кланялся. Завтра опять плясать собралась, там показывала, куда столы сдвинуть и где ей место высвободить.
        - На подмостках ей, выходит, уже тесно? - усмехнулся Денис.
        - Кто ее разберет? - Гераська пожал плечами и тоже улыбнулся. - По мне - так тетка озабоченная… Так что, Сергеич сказал, вся компания опять тут соберется. И опять вроде Бабушинский приглашает.
        - Понятно. Ну что же, и я приду.
        - Только вот не знаю, выпустят ли меня к гостям? Гости-то отличные, на чай не пятачками дают, а когда раздухарятся, могут не то что «зелененькую» или «синенькую», а даже «беленькую» отвалить[8 - Денежные купюры образца 1905 года имели каждая свой цвет, от которого и получили в народе прозвища: 1 рубль - «рыжик» или «канарейка», 3 рубля - «зелененькая», 5 рублей - «синенькая» или «слива», 10 рублей - «красненькая», 25 рублей - «беленькая» и т. д. - Примеч. авт.].
        - На то они и богатые купцы, чтобы двадцать пять рублей на чай бросать.
        - Так вот я и боюсь, что старые официанты передерутся за очередь таким знатным гостям услужать… - погрустнел Гераська.
        - Это дело я улажу, - обнадежил его Денис, похлопав по плечу.
        «Дело» обошлось всего-то в «красненькую», которую Иван Ильич обещался поделить с распорядителем Сергеичем по-братски - по пять рублей на рыло.
        Потом Денис отправился в Колпачный переулок. Он уже всерьез беспокоился о Нарсежаке.
        Федора словно корова языком слизнула. Зато прибыл еще один конверт - с инструкциями. Там была детально расписана информация, которую следовало донести до Элис: подробности предстоящей встречи российского императора с германским кайзером и детали процедуры подписания в Киеве договора с Австро-Венгрией о ненападении.
        Оставалось только вернуться к Барсукову, вызубрить инструкцию и с горя лечь спать, чтобы утром вернуться в осточертевший «Метрополь».

* * *
        Элис сидела в кондитерской. И одна.
        - А где Кэти? - поцеловав ей ручку, поинтересовался Давыдов.
        - О, Кэти… - почти натурально всхлипнула англичанка. - Дорогой, это ужасно! Она получила телеграмму, ей нужно срочно ехать в Париж.
        - Что-то случилось?
        - Ее отец отправился туда по делам… Но это же Париж! Там даже самый деловой господин в конце концов пойдет на Пляс Пигаль или в «Мулен Руж». Отец бедной Кэти попал в дурное общество… Там случилась драка, он пострадал, его отвезли в больницу!.. Телеграмму передал его секретарь…
        - Может, проводить Кэти на вокзал?
        - Нет, она уехала вчера, я сама ее проводила. Она была сильно расстроена, ей теперь не до светских бесед. Боже мой, более двух суток в поезде, одной, с самыми ужасными мыслями!.. Я хотела ехать с ней, но она отказалась. Потом я опомнилась - ведь я должна была дождаться тебя!..
        - Пойдем наверх? - осторожно предложил Давыдов, горя желанием утешить расстроенную женщину.
        - Да, пойдем, - Элис судорожно вздохнула и приложила платочек к губам. - Можно к нам… то есть, ко мне. Я оставила за собой номер, хотя жить там одной…
        - Я знаю, чем тебя обрадовать, - сказал Давыдов с самой похоронной физиономией. - Я привез ответ. Ей-богу, дорогая, на душе неспокойно…
        - Я люблю тебя, что бы ни случилось, - прошептала Элис. - И ты люби меня… Ты просто не представляешь, как я тебя ждала!
        Давыдов очень хотел спросить «меня или ответа?», но, разумеется, воздержался. А взгляд Элис был совершенно правдив - и впрямь ждала?..
        Они праздновали встречу по меньшей мере три часа подряд. Денисовы подарки Элис оценила, как истинная женщина: порт-букет был осмотрен, приложен перед зеркалом к надлежащему месту и… отложен на туалетный столик. А вот подвеска вызвала такой немой восторг, сияние глаз и глубокий вздох, что Давыдов почти поверил в их искренность.
        А потом оба вспомнили о своем ремесле. И это было печально - видеть, как лжет любимая женщина, и лгать самому.
        Денису казалось, что пакет «от Чуркина» вызывает у Элис больше радости, чем его поцелуи. Настроение испортилось, он захотел было уйти, но она не отпустила.
        Наконец, когда уже стемнело, Элис уснула.
        Давыдов осторожно выбрался из постели, бесшумно умылся и оделся. Оставив в ее номере саквояж - пусть исследует, коли угодно, мужское исподнее! - он вышел из «Метрополя» и стал высматривать извозчика. Время было позднее, и капитан прекрасно понимал, что опоздал к выступлению Маты Хари. Понимал и тогда, когда целовал обессилевшую Элис. Понимал! И ничего не мог с собой поделать.

* * *
        Приехав в «Чепуху», он решил пройти с черного входа и попасть в зал через кухню. Он уже знал, в какие двери заходить и за каким углом поворачивать. Из зала доносились вопли восторга и стук - зрители настолько разгорячились, что топали, как конский табун.
        Денис выглянул и увидел Валерьяна Бабушинского. Купчина сидел за одним столиком с Рокетти де ла Рокка и отчаянно бил в ладоши. Третий с ними был тоненький стройный юноша, и опять Давыдов мучительно пытался вспомнить, где он этого красавчика встречал.
        Непонятно откуда появилась Мата Хари и села за столик четвертой. Она была в накидке из переливчатой ткани, и капитан сразу вспомнил шторы из гостиной графини Крестовской, на которые покушалась танцовщица.
        Какой-то совсем обезумевший поклонник выбежал из глубины зала, рухнул перед ней на колени и грохнул к ее ногам фаянсовый вазон с комнатными цветами. Бабушинский вскочил, рывком поднял несчастного с пола и куда-то поволок. Минуты три спустя он вернулся, хохоча, и, подняв руку, щелкнул пальцами.
        Тут мимо Давыдова пробежал с кухни официант. Таким официантом любой ресторан мог бы гордиться, он больше смахивал на хорошо откормленного щеголя, любимого гостя светских салонов. Коридор был узок, официант спешил угодить, уже видел внутренним взором роскошные чаевые, вот и налетел на Дениса. И мало того, что выронил поднос с деликатесами, так сам же на него и грохнулся.
        Давыдов шарахнулся и оказался в закутке, откуда через узкую дверь проскользнул в темный чуланчик. Там ему тут же врезались в бока полки, а где полок не случилось - висело тряпье. Но вылезти обратно, пока в узком коридорчике возится на полу официант, Денис не мог.
        Бедолаге поспешили на помощь товарищи, подняли, и тут выяснилось, что его манишка безнадежно перепачкана. Давыдов узнал Гераськин голос. Парнишка взывал: «Я, я!..» Ему ответил Сергеич: «Живо, пошел! Степка, дай ему поднос!» Видимо, пять рублей были потрачены не напрасно…
        Сидя в чуланчике, Денис пытался составить план действий. Вылезти и прямиком направиться к Бабушинскому? Отозвать его на несколько минут?.. А Мата Хари? Ведь может опять повиснуть на шее со своими фантастическими историями и тревожными запахами. Если Бабушинский ее любовник, то вряд ли… Или же (зная эту красавицу, всякое можно предположить), наоборот, станет дразнить купчину, вешаясь на шею постороннему мужчине. И тут результат непредсказуем.
        Наконец Денису пришла в голову светлая мысль: передать Бабушинскому записку с Гераськой, выманить из-за стола, спрятаться с ним хотя бы на балконе и рассказать то, что тому знать просто необходимо. Карандаш и записная книжечка у Давыдова имелись, а вот навыка писать в потемках - нет.
        Нужно было оказаться там, где есть возможность подставить страницу под луч света. Или, не мудрствуя лукаво, забраться в закуток старого мудрого повара Ивана Ильича.
        Надо отдать Денису должное, он выбрался из чулана очень вовремя. На кухне закричали, да не просто, а матерно. Загремели кастрюли и котлы, кто-то взвизгнул, потом рухнуло что-то многопудовое.
        - Держи!.. Имай!.. Хватай!.. Караул!.. Бей его, бей!.. - услышал Давыдов.
        Даже если на кухню пробрался воришка, все равно повар с официантами не учинили бы такого переполоха. Значит, дело более серьезное. И орут ведь так, что в зале слышно!..
        Денис ринулся на кухню.
        Там кипела потасовка. Драчуны барахтались на полу. Они опрокинули на себя кастрюлю с каким-то розоватым соусом, сверху их припорошило мукой. Двое поваров пытались их растащить, Иван Ильич командовал:
        - За ноги хватай дурака, за ноги, скотину!
        Поварята, окружив бойцов, визжали от восторга.
        Вдруг один драчун непостижимым образом взмыл в воздух и отлетел на полторы сажени. Он сбил с ног зрителей, но сам как-то удержался и снова кинулся в бой.
        - Гераська, стой! - опомнился Давыдов.
        - Так уйдет же! - ответил парнишка и оказался прав.
        Его противник, вскочив на ноги, схватил со стола стопку грязных тарелок и пустился наутек, но не через кухню, нет! Он выскочил в зал, и уже по крикам гостей можно было понять, куда его понесло дальше.
        - Что тут за сумасшедший дом?! - возмутился Давыдов.
        - Денис Николаевич, держите его! Держите!..
        Капитан выбежал в зал, и это стало ошибкой. Его увидел Рокетти де ла Рокка.
        У международных авантюристов обычно хорошая память на лица, без этого в их ремесле наживешь одни неприятности. А тут еще знатная примета - белый локон в шевелюре.
        Поскольку авантюрист может иметь дело с контрразведчиком только в одном случае - когда пытается дорого продать свои услуги, а контрразведчик, выскакивающий с ресторанной кухни, явно не станет предлагать при всей публике опасное поручение, граф отреагировал на ситуацию с той самой скоростью, которая не раз его выручала. Вскочив, он бросил Давыдову в ноги стул и пустился наутек.
        Денис легко перепрыгнул препятствие, но налетел на Бабушинского. Тот как раз встал, и встал на дороге. Ростом купчина был под потолок, весом - в шесть с половиной пудов, но сложен пропорционально, даже красиво, так что массивность Валерьяна Демидовича мог оценить лишь тот, кто налетел на него, как на каменную стенку.
        - Вы, сударь, спятили? - спросил сердитый купец.
        - О, мой бабуин! - воскликнула Мата Хари. - Рюсски бабуин! О!.. - И, схватив руку Бабушинского, прижала к груди.
        - Да пошла ты, дура! - рявкнул купец и понесся следом за графом.
        Мата Хари расхохоталась.
        Давыдов уже вообще ничего не понимал. Но попадаться в лапки к танцовщице совершенно не желал. И со всей возможной скоростью ретировался на кухню.
        Теперь там били Гераську. Но били бестолково. Давыдов сумел схватить парнишку за руку и увлечь за собой. Прокладывая путь, он не пожалел знаменитых французских оплеух. Наконец они с Гераськой оказались на дворе.
        - Сними рубаху и вытри рожу, - велел Денис. - Что это за дрянь на тебе? И башку свою дурную вытри, а то застынет в волосах - не отмоешь. Как тебя угораздило?
        - Служил Отечеству! - гордо ответил Гераська. - Ох, не возьмут меня теперь в «Чепуху»… после такого-то… Но я Отечеству служил!
        - Каким манером? - удивился Давыдов. - Что же с тобой делать-то? Все бани закрыты… Вот что, я тебя к господину Барсукову отвезу, там тебя Кузьма отчистит и отмоет. Высматривай извозчика и докладывай!
        Доклад Гераськи был одновременно загадочен и прост. Парнишка, прислуживая за столом графа и Бабушинского, уносил грязные тарелки, как полагается, составляя одну на другую. Мата Хари, уставившись на него, вдруг воскликнула: «О, рюсски маладес!» и что-то стала объяснять по-французски графу. Гераська, от греха подальше, поскорее утащил тарелки. А на кухне, разбирая стопку, обнаружил, что к соусу приклеились листки с цифрами. Цифры были написаны карандашом. Видимо, гости в ожидании еды вели деловые разговоры. Сообразив, что листки будут интересны Давыдову, Гераська стал их разбирать, чтобы стереть соус. На секунду отвернулся, глядь - листков нет, а новый мужик-судомойка что-то сует за пазуху. Гераська потребовал: верни, не то плохо будет. Тот ответил бранью и попытался улизнуть с кухни. Гераська на него набросился, и начался уже известный Давыдову кавардак.
        - Ну, и где листки-то?
        - Так он же их утащил! Там два еще на тарелке оставались. Они, видно, ко дну прилипли, когда Савелий тарелки ставил, а потом со дна к соусу и прилипли…
        - Черт знает что… - Денис искренне расстроился: вот невезуха! - Извозчик! Эй, сюда!.. Гераська, едем!

* * *
        На сей раз Барсуков был дома - отсыпался после подвигов. Кузьма получил приказание сунуть Гераську в горячую ванну и отмыть до блеска. Парнишка, горько оплакивая попорченный фрак, пошел раздеваться. Кузьма включил газовую колонку для нагрева воды и вышел к Давыдову.
        - Меня не искали? - спросил Денис.
        - Нет, телефон весь вечер молчал.
        Тут-то и раздался звонок.
        - Господин Давыдов, это Нарсежак. Необходимо встретиться.
        - Вы где?
        - У Марьиной Рощи.
        - Ловите извозчика, гоните ко мне на Петровку…
        Сказав это, Денис понял, что в «Метрополь» до утра уже не вернется. Это было обидно, однако служба всегда на первом месте…
        Нарсежак примчался довольно быстро. Он был одет весьма причудливо - в белые штаны и дорогой пиджак. Но под пиджаком не было решительно ничего. А волосы стояли дыбом.
        - Ну, слава те господи! - воскликнул Давыдов, впустив его. - Где вы были, отчего не телефонировали?
        - Я с добычей, Денис Николаевич, но что за добыча - сам не понимаю. И я потерпел поражение, как - тоже не понимаю. Все же шло безупречно…
        - Вы загадками говорите, Федор Самуилович.
        - Так обстоятельства-то совершенно загадочные! Шло, как по маслу, идеально шло…
        - Я чувствую, вам не терпится доложить все с самого начала.
        Нарсежак кивнул.
        - Когда вы пошли к госпоже Крестовской, - заговорил он, - я рассудил, что неплохо бы отдохнуть. А сидеть, согласитесь, приятнее, чем стоять. Мимо проезжал лихач на хорошей пролетке с поднятым верхом. Я остановил его, залез в пролетку и велел ждать. Думал, дождусь вас, и разъедемся по домам. Смотрю, подъезжает автомобиль, оттуда выходит кавалер, помогает спуститься даме, а вслед за дамой вылезает медвежонок. Я отродясь не видывал Мату Хари, но шляпа размером с тележное колесо и медведь - это могла быть только она. Что касается кавалера, его-то я как раз видел и на карточках, и живьем. И Господа возблагодарил!..
        - Рокетти де ла Рокка! - вставил нетерпеливо Денис.
        - Этого красавчика ведь ни с кем не спутаешь, - согласно кивнул агент. - Дама убеждала его, что она - ненадолго, лишь исполнит танец и вернется. Для чего при исполнении танца нужен медведь, я не понял.
        - Это просто счастье, что Бабушинский подарил ей медвежонка, а не слона!
        - И я того же мнения… Значит, граф стоит у автомобиля, тихо говорит с шофером, я в пролетке жду. Услышать невозможно, даже понять, на каком языке беседа ведется. Я, было бы вам ведомо, говорю по-японски, немного понимаю по-китайски, могу кое-как объясниться с корейцем. Французским владею свободно, а вот с английским не повезло. Пробовал, да учитель попался дрянной.
        - Понимаю…
        - С дамой, кстати, граф говорил по-французски. Ну так вот, сижу, жду. Выбегает дама, тащит за собой медведя, хохочет-заливается. Говорит, старушку бедную до полусмерти перепугала. Граф сажает ее в авто и - вперед! Я высунулся - вас нигде нет. Ну, думаю, вы не малое дитя, дорогу домой найдете. Гони, говорю, братец, не упускай из виду вон ту таратайку. И покатили.
        - Вы с ума сошли, Федор Самуилович! - сердито сказал Давыдов. - А если бы граф заметил, что за ним гонятся? Вы, наверно, плохо понимаете, с кем имеете дело. Вас чудо спасло!..
        - Да уж, воистину чудо, - согласился Нарсежак. - Оно вывернуло из-за какого-то угла на трех тройках и голосило на всю Тверскую-Ямскую.
        - Что голосило? - удивился Денис.
        - Позвольте, дайте вспомнить… - И Нарсежак запел именно то, что уже не первый день преследовало Давыдова:
        Когда я пьян, а пьян всегда я, Ничто меня не устрашит. И никакая сила адаМое блаженство не смутит!
        - Но… зачем?!
        - Денис Николаевич, это была пьяная компания, которая неслась в Петровский парк к цыганам, - голосом, исполненным терпения, достойного няньки при плаксивом младенце, отвечал Нарсежак. - Что же этим молодцам еще петь? Покаянные псалмы?.. Ну, мой лихач их пропустил и пристроился им в хвост. Да не глядите вы так, все очень просто: Рокетти ведь тоже к цыганам ехал. Потому я его и не проворонил.
        - Вы рисковали…
        - Ремесло такое. Когда он выехал на Тверскую-Ямскую, да когда автомобиль понесся во всю прыть, я первым делом подумал о цыганах. Там же за деньги кого угодно спрячут. А Рокетти, не иначе, сам цыганских кровей.
        - Хм…
        - Согласен, спорное предположение. Но главное, что я оказался прав, и что остановился его автомобиль в Зыковском переулке, в двух шагах от Петровского парка. Там у наших, русских цыган, у хореводов, богатые дворы. А вот цыгане-котляры, что пришли из Трансильвании, живут поблизости в настоящих бараках. Кто чуть побогаче - комнатки снимают. А двор у богатого хоревода - что боярская усадьба. Там же и вся семья, и хористки с хористами при нем живут, и детишек дивизия. Так вот, для нашего графа отворили ворота, и автомобиль туда въехал. Я спросил лихача: кто тут живет? Лихачи ведь все цыганское сословие знают, целое лето туда гостей возят. Оказалось, хор Лебедева двор занимает, а сейчас все в Петровском парке, в «Стрельне» поют. До «Стрельны» - два шага, и калитка есть, через которую цыганочки в парк бегают - очень удобно. Я лихачу заплатил три рубля, велел ждать, а сам - к калиточке. И точно, выходят оттуда граф с дамой, но уже без медведя, идут к «Стрельне». Я потихоньку - за ними. Ведь, казалось бы, прячешься ты, господин Рокетти, и по ресторанам тебе шастать не с руки.
        - Так, может, его туда господин Бабушинский затащил? - уточнил Давыдов.
        - Вот и я подумал, - кивнул Нарсежак. - Если эта парочка идет в «Стрельну», то не ждет ли ее там Бабушинский? И дальше думаю, как бы мне туда пробраться незаметненько? Ну, думал я недолго. Если японцы меня за японца принимали, китайцы - за китайца, корейцы - за корейца, а французы только спорили, из Лангедока я или из Прованса, так, может, среди цыган за цыгана сойду?
        - Федор Самуилович, вы доподлинно сумасшедший!
        - Э-э, смелым Бог владеет… Я через калиточку - во двор, а там такая география. Большой хозяйский дом, вдоль всего двора - клетушки стоят, где хористки живут, каждая со своим входом, еще подальше - просторная дача, за ней - другой дом. Все население, как я понял, в «Стрельне», по случаю жары окошки открыты, а сторож у ворот впустил автомобиль и опять спать завалился.
        - А шофер?
        - Шофер поехал эту таратайку в сарай ставить. Я - по клетушкам. Вышел оттуда молодец молодцом - в красной рубахе, штаны неимоверной ширины, жилет, картуз… И в таком великолепии пошел я в «Стрельну» с черного хода. Ну что - пропустили! А там… ох… батюшки мои, пропал, совсем пропал!.. - вдруг изменился в лице Нарсежак.
        - Что же стряслось?! - Давыдов испугался, что от этого обстоятельного доклада и его хватит разрыв сердца.
        - Цыганочка у них есть. Зовут - Женя Сизова. Голос - ни одной оперной примадонне такой и не снился! Высокий, силищи неимоверной!.. Потом я узнавал: у цыган такое раз в сто лет бывает, так что в хоре ее прозвали «Свисток». И как завела она «Матушка, что во поле пыльно…», так я и растаял, вроде бланманже на солнцепеке!..
        - А если бы вас сами цыгане выдали?
        - Не выдали же. Так вот, это - только присказка, сказка впереди. Угадайте, кого я там, в «Стрельне», обнаружил?
        - Даже и вообразить не могу…
        - А напрасно, Денис Николаевич. Потому что в нашем ремесле воображение тоже необходимо. Так вот, за столиком на видном месте сидели Рокетти, Бабушинский и… мистер Локхарт!
        - Кто-о?!..
        - Мистер Роберт Гамильтон Брюс Локхарт, генеральный консул Великобритании в Москве.
        - Что же он там делал?!
        - Да то же, что и я - Сизову слушал. Я потолковал с кельнерами, так вот, этот мистер у цыган - частый гость. Он таким манером российскую действительность изучает.
        Давыдов расхохотался.
        - Точно! Вспомнил!.. Это же он был тогда в «Чепухе» с Рокетти и Бабушинским. Юное создание, похожее на гимназиста-переростка! Очевидно, пляски индийской жрицы в неглиже для него - тоже российская действительность! Но…
        И тут Денис осекся.
        Присутствие британского консула там, где Рокетти де ла Рокка добывал у безалаберных русских купцов стратегически опасные сведения, ничего хорошего не сулило.
        Да и этой ночью ведь Локхарт был в «Чепухе»!..
        - Продолжайте, - строго сказал капитан Нарсежаку.
        - Ну, значит, я рассудил: если тут Мата Хари с медведем, то где-то поблизости должен быть и Бабушинский. И пошел налаживать себе наблюдательный пункт.
        - Куда пошел?
        - На лебедевский двор, конечно. Если там на ночь глядя приютили графский автомобиль, то и его самого - за милую душу. Опять же, госпожа Хари, коли она собирается полночи провести в «Стрельне», то где-то поблизости и заночует. Если только вообще не поселилась в цыганском таборе, с нее станется…
        - Или если там ее не поселил Бабушинский, - подсказал Давыдов.
        - Это - скорее всего, подумал я. Потому что, согласитесь, Денис Николаевич, не во всякую гостиницу пустят даму с такой «постельной собачкой». А цыгане - они привычные.
        - И очень даже может быть, что она из-за медведя принуждена была съехать…
        - Вполне. Ну, так вот. Устроил я себе лежку на крыше сарая. Оттуда двор хорошо виден. Того сарая, куда загнали автомобиль его сиятельства. Лежу, хорошо мне там, ночь теплая, да я еще тюфяком разжился - с веревки снял. Его, видать, проветривали и до утра висеть оставили…
        Тут Давыдов едва ли не впервые в жизни ощутил зависть. Он тоже хотел бы вести себя, как Нарсежак, с лихостью влезая в опасные места и блаженствуя на крыше. Но это, видимо, приобреталось с опытом. Федору вон уже за сорок, да и на японской войне побывал, в самой мясорубке, на Квантунском плацдарме! А Давыдов… он, конечно, свою «Анну» тоже не за красивые глаза и белый локон получил, но ведь не сравнишь - или с японцами рубиться насмерть, или лазутчиков ихних отлавливать, да дезинформацию им подбрасывать…
        - И слышу: во двор люди входят, идут и поют. Хорошо так поют, на два голоса, стройно. Думаю, рановато для цыган, им еще в «Стрельне» петь и петь. А это - сам Бабушинский! И при нем - черт знает что, в розовой размахайке по колено, на шее лиловый бант, волосня чуть не до пояса, глотка - натуральный Шаляпин!
        - Бант, говорите?.. - насторожился Денис. - Так это сокровище у него в свите состоит. Не иначе, сманил где-то запойного дьякона и одел декадентом. Знаете, из тех, что безумные стихи вслух читают?
        - Спаси и сохрани! - Нарсежак перекрестился. - Ну, я с крыши и - за Бабушинским. И надо было мне сразу его схватить, а я подумал: есть еще время, пусть своего чудака сбудет с рук. А он, Валерьян Демидович то есть, через весь двор - к другому сараю шасть. А в другом сарае у него - красный автомобиль. Кто ж знал, что он с пьяных глаз сам за руль сядет?
        - И что, укатил?
        - Только крикнул чудаку: никуда, мол, не уезжай, жди меня тут, я по делам и обратно! Ну, какие могут быть среди ночи дела? А укатил как?! Прямиком сквозь забор, снес - и вперед!
        - Дела могут быть такие… - Давыдов задумался. - У него склады в Подмосковье, и если, скажем, где-то не доезжая Твери, то как раз к рассвету он бы уже был на складе, к большой радости своих кладовщиков…
        - Может быть… Ну, значит, пришлось мне сидеть на лебедевском дворе, ждать этого купчину. Ждал я его более суток.
        - А телефонировать в бюро?..
        - Пытался! Из «Стрельны». Линия не работала. А далеко от «Стрельны» я бегать не мог - вдруг мой голубчик явится? Но нет худа без добра. Я много чего про цыган узнал такого, что в книжке не прочитаешь.
        - А Мата Хари?
        - Так она там на даче жила. Половину дома Сизова занимала, половину - она. А полиция тамошняя у цыган, известное дело, прикормленная. Вот никто и не знал, что танцовщица там угнездилась вместе с медведем. Это же относится и к графу.
        - Понятно…
        - Ну, так вот. Дождался я Бабушинского. Сумел с ним потолковать. Объяснил, для чего граф к нему липнет. И знаете, что мне ответил сей купчина?.. Мол, его графское счастье, что он сейчас куда-то убрался, не то бы шею сволочи свернул! Слово за слово - оказалось, что граф жил в гостинице «Ливорно», оттуда съехал, несколько дней прожил у цыган, и где сейчас обретается вместе с автомобилем и шофером - черт его знает. Но Бабушинский затеял еще один концерт своей плясуньи, тоже в «Чепухе», и графа успел туда пригласить. Ну и решили мы устроить там для господина Рокетти ловушку…
        - Ах ты, холера! - С таким боевым кличем Гераська ворвался в гостиную, где сидели Давыдов с Нарсежаком, повалил агента на пол вместе со стулом и стал требовать, чтобы Денис Николаевич немедля вызвал полицию.
        Кузьма кинулся их растаскивать. Из спальни выскочил Барсуков - в подштанниках, но с револьвером. Хорошо еще, что не принялся палить.
        Четверть часа спустя, когда бойцы угомонились и Кузьма развел их по разным углам гостиной, когда из их выкриков и обвинений составилось что-то вроде картины происшествия, Давыдов подвел итоги.
        - Значит, Бабушинский уплатил кому-то, чтобы вас, Федор Самуилович, временно взяли в «Чепуху» судомойкой? И ваша задача была - охранять те ходы и выходы, через которые можно было попасть в ресторан со двора? И затем в нужную минуту принять руководство теми молодцами, которых Бабушинский расставил возле ресторана, чтобы не дать уйти графу?
        - Да, - буркнул Нарсежак. - Но кто же знал?..
        - И вы следили за столиком Бабушинского, где сидели также Локхарт и Мата Хари? Гераська, молчи, Христа ради!
        - Да.
        - И вы заметили, что граф и Локхарт, беседуя, что-то записывают? А когда наш друг Герасим принес тарелки, к которым прилипли листки, вы решили эти листки сразу же экспроприировать?
        - Спереть он их решил, а не спритировать! - вмешался Гераська. - Я, я не позволил! Там, может, что-то такое было… Такое, что один Бог знает, какое важное! Вы ж мне сами, Денис Николаевич, говорили!..
        - Помолчи, сделай милость! - рявкнул, теряя терпение, Давыдов. - А когда вам удалось сбежать с кухни, что было дальше, Федор Самуилович?
        - Дальше - упустили мы проклятого графа! Один автомобиль остался. Гнались вместе с самим Бабушинским! И упустили. Вот по его милости. - Нарсежак ткнул пальцем в Гераську. - Спугнули и упустили. Вот сам его теперь лови, дурак!..
        И Федор выругался на никому не известном языке - может, по-японски, а может, и по-корейски.
        - Сам ты болдырь лободырный! - не растерялся Гераська.
        - Тихо! - вдруг гаркнул Барсуков. И действительно стало тихо.
        - Но одна добыча у нас все же есть, - сказал Давыдов. - Бумажки, из-за которых вы сцепились. Федор Самуилович, давайте их сюда.
        Нарсежак вынул из кармана пиджака (отлично пошитого, да только не на его фигуру; до кондиций Бабушинского агенту примерно двух пудов недоставало) смятые листки.
        - Цифры… - пробормотал разочарованно Давыдов. - Цифры… Рубли с копейками, что ли?
        Барсуков тоже заглянул в бумажки.
        - Вот когда тебе придется всю бухгалтерию по собственному имению проверять, тогда ты и запомнишь, что рубли с копейками при больших оборотах редко группу из трех цифр составляют, очень редко! - сказал он. - А все больше из четырех и из пяти.
        - Группы из трех цифр - это может быть шифр… - рассуждал вслух Давыдов. - Но какого черта Рокетти и Локхарт ведут шифрованную переписку за столиком в «Чепухе»?
        Он понял, что спозаранку придется нести бумажки в Колпачный переулок, в «совиное» бюро.
        - Федор Самуилович, сейчас все равно не до сна, садитесь писать отчет, - сказал он Нарсежаку. - И особо укажите, куда подевался Локхарт. Не удрал ли он вместе с графом и не приютил ли графа в консульстве?
        - Вряд ли…
        Барсуков принес из кабинета письменный прибор.
        - А я покамест сделаю отчет вот этого молодчика, - он указал на Гераську. - Глядишь, и от меня польза будет.
        Пока в двух углах гостиной бормотали Нарсежак и Гераська, Денис еще раз взял в руки бумажки. Несколько было простых, белых. А четыре показались любопытными: бумага явно дорогая, желтоватая. Давыдов посмотрел на свет и увидел водяные знаки, маленькие геральдические короны…

* * *
        Ранним утром Денис неторопливо шел к «Метрополю». Он успел отвезти загадочные бумажки в Колпачный переулок и обдумывал то, что ему там сказал начальник бюро, имевший квартиру в том же доме и по такому случаю вышедший к нему в халате.
        - Это значит, что мистер Локхарт - не милое дитя, которое бегает по театрам или слушает цыганские хоры. Юношу готовили именно для такой миссии - заведовать здешней британской агентурой. Кто бы подумал, на него глядя, что он опасен?
        - А Рокетти?
        - Рокетти, скорее всего, связной. И хотелось бы знать, с кем Локхарт через него связывается? Но это мы так скоро не определим. Раз уж он сбежал, то прятаться будет основательно. Локхарту же бежать и скрываться невозможно.
        Денис хотел сказать, что Рокетти де ла Рокка мог быть связным между Локхартом и мнимыми американками. Но промолчал. Надо было, надо было сказать! А промолчал…
        Угрызения совести сопровождали Давыдова до самого входа в «Метрополь».
        Он вошел в свой номер, вызвал дежурную горничную, потребовал кофе и ванну. После бессонной ночи следовало взбодриться.
        Сидя по уши в ароматной теплой пене, Давыдов думал, как быть с Гераськой. Нарсежак, сдав отчет, опять поступит в распоряжение СОВА, а Гераська?.. Ведь так мечтал парень стать официантом в «Чепухе»! И сам свою мечту разрушил ради службы Отечеству. Нужно будет что-то для него сделать…
        Потом Денис спустился в кондитерскую, спросил еще кофе, горячий венский штрудель с яблоками и изюмом, свежих булочек, газет, и стал ждать Элис. Не обнаружив его рядом с собой, она уж догадается, где искать голодного любовника.
        Там же, в кондитерской, можно было купить подарочные коробки конфет. Давыдов взял круглую жестяную бонбоньерку Константиновской фабрики, куда помещался фунт батончиков «Пралине», «Ланг-де-ша» и миндаля в шоколаде. Крышка была украшена портретом генералиссимуса Суворова, и ради одного этого портрета стоило взять бонбоньерку: полководец являлся окруженным цветами и гроздьями яркой малины, в такой же малиновый цвет были окрашены и его губы. Элис должна оценить прелесть этого шедевра.
        Англичанка явилась в дурном настроении, но на ее стройной шее Денис с радостью заметил тонкую золотую цепочку - подвеска! Значит, девушка все-таки приняла его объяснение!..
        - Дорогой, твое начальство не может потребовать, чтобы ты опять уехал в Санкт-Петербург? - спросила Элис.
        - Я только что оттуда. У меня множество поручений, которые я должен выполнить в Москве. А в чем дело?
        - Дело? - Она помолчала, старательно размешивая кофе. - Дело… Ты должен встретиться с компанией молодых людей. Это наши люди. Они готовятся к важному заданию. Решено, что ты будешь заниматься ими…
        С каждым словом Элис, обычно сидевшая прямо, как положено аристократке, все ниже наклонялась над чашкой. Давыдов видел: ей этот разговор неприятен. И вдруг его осенило.
        - Дело опасное? - спросил он.
        - Да. И я боюсь…
        - За меня?
        - Да.
        Денис накрыл своей ладонью руку Элис, и минуты две они сидели молча - два маленьких игрока большой игры, которые только что думали, как бы обмануть друг дружку, но вдруг ощутили резкое желание прекратить этот обман, спасти ставшего близким человека.
        Однако две минуты истекли очень быстро. Элис подняла голову.
        - Все будет хорошо, дорогой, мы справимся, - сказала она. - Через два часа ты пойдешь на встречу с господином Станкевичем. Это эсер. Так что вспомни, что ты знаешь об эсерах.
        - Он рядовой член партии?
        - Не совсем. Но партии нужны люди, способные на решительные действия, не боящиеся крови. Вот он как раз такой…
        - Значит, будет кровь?
        - Будет. Если нам повезет - то будет.
        - Кто?..
        - Граф Леопольд фон Берхтольд.
        Давыдов чуть было не брякнул: да чем же провинился министр иностранных дел Австро-Венгрии? Но сразу вспомнил: ведь сам подбросил Элис информацию о киевской встрече двух монархов.
        - Значит, мистер Станкевич поедет в Киев?
        - Да, заблаговременно выедет в Киев вместе со своими товарищами. Там их встретят наши люди и поселят в безопасном месте.
        «Так, - подумал Давыдов, - “наши люди”. Надо бы познакомиться с “нашими людьми”, а совещаться с Голицыным некогда…»
        - Я могу попросить отпуск и сам сопроводить мистера Станкевича в Киев. - Сказал он. - Ты ведь это имела в виду?
        - Да…
        Глава 6
        Август 1912 года. Санкт-Петербург
        - Что же касается Петра Ивановича Залесского, то его в эту интригу впутала, похоже, блудная супруга, - пояснил Голицыну начальник третьего «совиного» управления Михаил Семенович Кухтерин. - Сведения о нем, я бы сказал, благообразны, хотя собрали их с некоторым трудом. Оказалось, у нас два Петра Ивановича Залесских, и его полный тезка ныне - командир Четвертого драгунского Новотроицко-Екатеринославского полка. Сам понимаешь, Андрей Николаевич, при возне со старыми документами был нужен глаз да глаз. Пока единственное, в чем можно упрекнуть нашего Залесского, это женитьба на барышне Массино. Уж как она его под венец заманила - никто не понимает. А сейчас приготовься, услышишь дивное. Мои орлы раскопали, что это за Массино такая. Ну, что наш мистер Рейли купил свою фамилию не иначе, как у пьяного ирландца, мы и раньше знали. Он родом из Одессы, звали его там Зигмунд Розенблюм, и был он в родстве с семейством Массино…
        - Черт побери!
        - Вот именно, коллега. Надин Залесская - его родня. Что-то вроде московской кузины.
        - Да уж…
        Московские старожилы, истые и коренные москвичи, могли без зазрения совести назвать кузиной троюродную сестру второй жены бывшего зятя двоюродной бабки. Но Надин была похожа на Рейли, следовательно, родство явно натуральное и неподдельное.
        - Так вот, наш капитан первого ранга Залесский родился двадцатого августа восемьдесят первого года, - достав из зеленой папки бумаги, зачитал Кухтерин. - В службе с девяносто восьмого года. Закончил Морской корпус в девятьсот первом году. Служил мичманом на вспомогательном крейсере «Ангара». А дальше - послужной список всем нам на зависть. Награжден орденом Святой Анны четвертой степени «За храбрoсть» за бой с японской эскадрой двадцать седьмого января девятьсот четвертого года на внешнем рейде Люйшуня; имеет орден Святого Владимира третьей степени за уничтожение японского десантного флота на траверзе Квантунского полуострова двадцать шестого апреля девятьсот четвертого года, чем, собственно, и закончился военный конфликт с империей Мэйдзи. Получил также Анну третьей степени с мечами и бантом по совокупности за успешные боевые действия в течение всей Дальневосточной кампании…
        - Как же его угораздило жениться на этой пройдохе?! - спросил потрясенный Голицын.
        - Как многих славных и чистых мальчиков, которых отпускают в увольнительную раз в год. Кровь кипит, голова бездействует… Хорошо, если обойдется визитом в офицерский бордель, а может такой ангелочек и под венцом очнуться…
        - Не складывается, Михаил Семенович. Боевой офицер, помощник морского министра, господина Григоровича, и вдруг - пособник Рейли?!
        - Да, не складывается… Однако с документом не поспоришь. С адмиралом Григоровичем наш бравый каперанг, видно, свел знакомство еще в Люйшуне. Адмирал его заметил и впоследствии предложил должность… Тогда же Залесский и женился.
        - Ну что ж, благодарю за ценные сведения, господин полковник.
        Голицын крепко пожал Кухтерину руку, щелкнул каблуками и вышел из кабинета.
        Конечно, не таких сведений он ждал. Но Кухтерину не удалось его успокоить.
        - Может, Давыдов что-то краем уха слышал? - сам себя спросил Андрей. - Он в тех краях бывал, у него тоже «Святая Анна» за Люйшунь, но - третьей степени…
        Он устремился по лестнице вниз, в собственную телефонную станцию бастрыгинского дома. Была она невелика, на два десятка добавочных номеров, и трудились там посменно три долговязых телефониста.
        - Здравствуй, Шварц, - кивнул Голицын одному из них, самому длинному, заступившему на дежурство с утра. - Мне нужно связаться с нашим московским бюро. Я сейчас пойду по делам, а ты запиши: требуется, чтобы на связь вышел капитан Давыдов. Пусть ищут, где хотят! Пусть шлют курьера в «Метрополь», пусть курьер там хоть в вестибюле поселится, а дождется капитана… Погоди, это еще не все. Пусть снабдят Давыдова всеми номерами, по которым он может меня найти. А ты всей этой катавасией будешь дирижировать. Если он вдруг меня не найдет, ты скажешь ему, куда и когда еще звонить.
        - Так точно, господин капитан. Можете на меня положиться!..

* * *
        Заверениям вдовы Пашутиной Голицын поверил лишь отчасти. Он, конечно, не сомневался, что дама не станет передавать историю их встречи Рейли или кому-нибудь еще. Гости приходят и уходят, а потерять пенсию она боится. Однако насчет сроков проведения тайного сборища «общества дружбы» позволил себе усомниться. И дело тут было не в доверии к словам вдовы. Просто капитан вспомнил азбуку разведчика: создавай вокруг всех своих действий и поступков максимальную неразбериху, тогда у твоих вероятных и явных противников будет меньше шансов вычислить тебя. Поэтому Андрей, возвратившись на Шестую линию Васильевского острова, развил бурную деятельность, удивившую даже его энергичного начальника.
        Свою оправившуюся от инфлюэнцы оперативную группу Голицын буквально разогнал по разным концам столицы. Кого-то послал в наружное наблюдение к дому Пашутиной, кого-то - с тем же заданием к антикварному магазину Лембовски. Зину Ермолову, единственную женщину группы, усадил на связь в собственном кабинете, дав ей в сменщики стажера - румяного и суетливого корнета Петю Лапикова. Двоих же ветеранов, поручиков Верещагина и Свиблова, подробно проинструктировав и снабдив фотографическими карточками, Андрей отправил к британскому посольству. Оба переоделись в штатское и изображали агентов сыскной полиции. Опрашивая окрестных дворников и лавочников, они должны были хоть попробовать докопаться, мелькали ли в окрестностях посольства супруги Залесские, Рейли и, на всякий случай, вдова Пашутина. Хотя Голицын, в общем-то, не имел права этого делать, ведь посол обладал дипломатической неприкосновенностью и, если бы обнаружил «хвост», скандал случился бы грандиозный.
        Дорого бы Голицын дал, чтобы узнать, каковы на самом деле отношения между сэром Джорджем Уильямом Бьюкененом и Сиднеем Рейли.
        Лет десять назад британская разведка внедрила Рейли в Общество друзей свободной России - эта организация собирала в Лондоне деньги для русских революционеров. Уж как там Рейли попрошайничал, стараясь разжалобить английских лордов и леди горестями русских бомбистов, узнать было невозможно, однако возникло предположение, что он приложил руку к одному основательному безобразию. В 1898 году западные области Российской империи оказались буквально наводнены фальшивыми рублями. Охранка старательно искала тех, кто поставил под угрозу всю российскую экономику. Следы привели в Лондон. Но Рейли не стал дожидаться неприятностей, и даже его покровители из английской разведки не поняли, куда он скрылся. А вынырнул этот авантюрист в России. Никто и не додумался там его искать…
        Поскольку Россия велика, затеряться в ней было несложно, главное - не мельтешить в Москве и Санкт-Петербурге. И Рейли отправился на Дальний Восток. Неизвестно, собирался ли он действительно торговать лесом и древесиной, но именно в образе коммерсанта вошел в доверие к русским генералам. Британские разведчики обнаружили его, когда Рейли вел переговоры о продаже планов укреплений Порт-Артура, то бишь Люйшуня, японцам, и ему оставалось только согласиться на их условия и стать агентом английской разведки.
        Но что именно из его нынешних затей реализовывалось по заданию лично Бьюкенена, а что - по приказам лондонских хозяев, понять было сложно. Сложно, но необходимо. Посол, формально не имея отношения к разведке, мог с ней ссориться и мириться, а догадаться об этом не представлялось возможным.
        Однако не один Рейли был способен на пакости. Тот, кого он собирался оставить взамен себя, был пакостником того же уровня. Финн, будь он неладен! Тиму Каминен! Отчего не китайский богдыхан Люй Сунь Вынь?!
        Голицын азартно взялся за разработку таинственного напарника Рейли, с которым тот укатил у него из-под носа на «Руссо-Балте». Он, насколько мог, хорошо изучил привычки и манеру работы британца, потому сразу сделал охотничью стойку на незнакомца. Рейли был не из тех, кто встречается с людьми просто так. Опять же - предполагаемый преемник… Значит, этот неизвестный - важная птица. «Или он личный связной мистера Сиднея Рейли, - рассуждал Андрей, - или уполномоченный из Лондона. А может, и его правая рука?.. Хотя, куда же тогда делся прежний помощник, господин Пёрлз?..»
        Мысль о Пёрлзе оказалась докучливой. Голицын промучился с нею целый день и в конце концов, чтобы отвязаться, решил проверить. Позаимствовав из архива фотографическую карточку англичанина, капитан отправился по известному ему адресу на Мойке, где мистер Уэсли Пёрлз, представитель торговой компании «Вудринг и сыновья», проживал у солидного домовладельца Доброхотова, снимая уютную двухкомнатную квартирку со всеми удобствами.
        Отпустив извозчика у дома номер восемь, Андрей перешел на другую сторону улицы и внимательно оглядел фасад четырехэтажного, добротного каменного особняка - домовладения господина Доброхотова. Квартира Пёрлза, как он помнил, находилась на третьем этаже и имела, соответственно, два окна - по числу комнат. А располагалась она практически над парадным.
        Голицын присмотрелся к окнам, прикрытым веселыми «цветочными» занавесками, - никакого движения внутри. Освещения тоже нет, хотя на улице и пасмурно. Похоже, жилец отсутствовал. Капитан решительно пересек проезжую часть и вошел в парадное. Навстречу из застекленной клетушки рядом с лестницей вывалился толстенький, вислощекий и вислоусый швейцар в форменном кителе. На животе у кителя не хватало двух пуговиц, и оттого сквозь разошедшиеся полы виднелось линялое исподнее.
        - Чего изволите, барин? - строгим и сиплым, будто со сна, голосом поинтересовался швейцар.
        Голицын молча продемонстрировал жетон сыскной полиции.
        - Ох, ма! - вытаращился толстяк и постарался приосаниться. - Случилось что? Убивство, аль грабеж?
        - Возможно, - таинственно изрек Андрей и показал швейцару фотокарточку англичанина: - Знаешь такого?
        - Ну, как не знать! - оживился тот. - Господин мистер Пёрл завсегда на стаканчик… э-э… на чай двугривенный давали. От щедрот, значит!..
        - Давал?..
        - Ну да. Так ведь седмицу тому съехал он…
        - Куда?
        - Надысь, в Британию свою подался… - Швейцар почесал проглядывающее из-под кителя брюхо. - Так это… ваш бродь, может, найдете двугривенный? Или там пятиалтынник?..
        - А ты, братец, нахал! - Андрей даже развеселился. Он прекрасно знал неписаные правила сбора конфиденциальной информации, однако всякий раз изумлялся бесцеремонности «добровольных» помощников, с которой они требовали платы буквально за каждое произнесенное ими слово. - Сначала скажи, куда этот мистер убыл? Ведь врешь, что не знаешь!
        - Вот те крест, ваш бродь, не ведаю! Знаю только, что аккурат под вечер, в прошлый четверг, к нему приехали двое молодых щеголей, али студентов. Споренько так погрузили перловы манатки в пролетку, его самого и укатили.
        - Погоди-ка, говоришь, приехали двое молодых и увезли?.. А мистер Пёрлз… сопротивлялся?
        - Двугривенный бы…
        - А, вымогатель чертов, держи! Полтину целую даю. Авансом!..
        - Ага. Благодарствуем… Так нет же, британец этот будто сам с ними сел. Хотя физия у него шибко грустная была. Попрощался со мной даже, сказал, мол, покедова, Аристофан Мануилович, даст бог, свидимся еще, а нет - не серчай и не поминай лихом…
        - Прямо так и сказал? - нахмурился Голицын.
        - Так ить примерно… - Толстяк попробовал на зуб полтинник и спрятал в карман.
        - А молодые что?
        - Ничего. Помалкивали… Не, вру. Когда уже садились в пролетку, тот, что постарше, брякнул второму, мол, на Петроградскую не поедем, сразу за Обводным налево свернем, дескать, есть место и поближе.
        - Слушай, Аристофан Мануилович, - Андрея внезапно осенило, - а вот мог бы ты, к примеру, тех двоих опознать?
        - По карточке?
        - Нет. Живьем.
        Швейцар снова почесал брюхо, потом за ухом и хитро прищурился на капитана.
        - За полтину?
        - За целковый!
        - Запросто!
        - Ну, тогда поехали…

* * *
        Догадка, пришедшая Голицыну в голову в доме на Мойке, оказалась верной. Аристофан Мануилович уверенно опознал в неудачливых налетчиках, напавших два дня тому на капитана у дома вдовы Пашутиной, тех самых «молодых щеголей», которые и увезли мистера Пёрлза в неизвестном направлении за несколько дней до встречи на Лифляндской.
        Заплатив честно отработанный целковый памятливому швейцару, Андрей отправил его восвояси, а сам кровожадно уставился на своих крестников.
        - Ну, что, голуби сизокрылые, поворкуем?
        - Не понимаю, о чем… - начал было заносчивый Жатецкий, но Голицын грубо его оборвал:
        - Не дурите, пане! Где Пёрлз?
        - Какой еще… - попытался возмутиться Тухачевский, но, перехватив красноречивый взгляд напарника, стушевался.
        - Ага. Значит, снова разговора не получается? - Андрей недобро прищурился. - Конвойный! - крикнул в сторону двери. - Этого, - указал на Жатецкого, - обратно в карцер… - А вот с вами, Михаил Николаевич, - продолжил Голицын, когда строптивый поляк вышел, - побеседуем, как говорится, по душам.
        - Я не собираюсь…
        - Полноте, господин Тухачевский. К чему упрямиться? Мне ведь показаний швейцара достаточно, чтобы возбудить против вас обоих уголовное дело о похищении иностранного подданного. В курсе, сколько вам за сие полагается?..
        Молодой человек, набычившись, молчал. Капитан ждал. Наконец Тухачевский сдался.
        - Ладно. Что вы хотите знать?
        - Куда вы дели Пёрлза? И уж заодно, кто теперь является правой рукой вашего шефа, мистера Рейли - пардон! - господина Лембовски?
        Голицын оперся на спинку стула, закинул ногу на ногу и демонстративно посмотрел на большие, красного дерева часы в углу кабинета. Тухачевский тоже попытался принять независимую позу, но потом сгорбился на своем стуле, облокотившись на колени и понурив голову.
        - Господин Уэсли Пёрлз, то есть Джордж Уотсон, - заговорил он глухим голосом, - действительно был одно время главным помощником, вернее, первым заместителем господина Лембовски в Обществе дружбы Великобритании и России. Но он каким-то образом узнал, что господин Лембовски… использовал довольно крупную сумму, выданную ему господином генеральным консулом мистером Локхартом, не по назначению…
        - То есть - украл?
        - Д-да… Он очень хотел прикупить для себя одну ценную вещь… Ну, вот Уотсон и поймал его на горячем, потребовал объяснений, пригрозил доложить о его неблаговидном поступке в Лондон…
        - И Рейли испугался…
        - Нет! - Тухачевский поднял голову и удивленно посмотрел на Андрея. - Рейли, по-моему, вообще ничего не боится… Нет, он здорово разозлился. Сказал, что чистоплюям не место в разведке.
        - Понятно, - удовлетворенно кивнул Голицын. - Куда вы дели тело?
        - Да там оно, на Лифляндской, у вдовушки в сарае, на леднике лежит…
        - Кухарка же каждый день на ледник бегает. Придумайте, Тухачевский, чего поумнее.
        - Так лето ведь, лед в яме тает. Спустили в яму, сбоку лед подковырнули, завалили…
        - Ага, выходит, вдовушкины сливки к кофею на покойнике стояли?! Ничего себе!
        Капитан, не удержавшись, выругался, вызвал конвойного и отправил молодого убийцу в камеру, а сам сел составлять предварительный отчет. Напрягало его обстоятельство, что сейчас у Пашутиной обыск нельзя было устраивать, дабы не вспугнуть остальных «друзей России». С другой стороны, после ареста сразу двух исполнителей Рейли мог насторожиться и постараться замести следы, избавиться от трупа помощника.
        «Вот же мерзавец! - внутренне негодовал Голицын. - Ему даже соотечественника прихлопнуть - раз плюнуть. И откуда только такие звери берутся?..» Впрочем, он тут же вспомнил, что Рейли никакой не англичанин, благо, что получил британское подданство, втеревшись в 1895 году в доверие к агенту Бюро разведки Ее Величества, Чарльзу Фотергиллу. Рейли якобы спас агента от разъяренной пумы, и тот в благодарность, по возвращении в метрополию помог ему получить британский паспорт и превратиться из Зигмунда Розенблюма в Сиднея Рейли.
        Чтобы хоть немного успокоиться, Андрей отправил к дому Пашутиной еще одного сотрудника под видом бродяжки, устроившего себе лежку на задах усадьбы, в небольшой рощице, сохранившейся при застройке. Этому агенту Голицын строго-настрого наказал: отмечать всех, кто появится в его поле зрения, независимо от внешнего вида и направления движения.

* * *
        Расторопный Шварц устроил телефонный разговор между Голицыным и Давыдовым.
        - Здравствуй, Денис. Вся надежда на тебя. Из нас всех ты единственный участвовал в люйшуньском конфликте. Тебе что-либо говорит фамилия Залесский?
        - Здравствуй, Андрей. - Давыдов помедлил. - Одно то, что задаешь этот вопрос ты, мне уже многое говорит.
        - Значит, мелькал?
        - Мелькал. Но не пойман - не вор.
        - А ты изложи подробнее. Похоже, что вор.
        - Еще раз говорю, были одни подозрения, и те смутные.
        - Твои смутные да мои смутные - это уже кое-что!
        - Ладно. - Денис вздохнул. - Ты знаешь, как нам подгадил тогда мистер Рейли. Так вот, был некий человек в Порт-Артуре, по сведениям - морской офицер, который скопировал для Рейли важные карты. Подозревали нескольких, и один умный человек мне тогда сказал: вероятнее всего, Залесский.
        - Все складывается, - удовлетворенно подытожил Голицын. - Теперь я могу распутать этот узелок.
        - А что за узелок-то?
        - Из веревочек, брат Давыдов, из веревочек! Теперь понятно: Залесский у Рейли на крючке. Отсюда и женитьба, чтобы эта мартышка, Наденька Массино, попала в высшее столичное общество. А если бедный Залесский перестанет выполнять распоряжения Рейли, тот найдет способ сообщить господину Григоровичу отдельные пикантные эпизоды люйшуньского конфликта… Все складывается!
        Продолжать Голицын не стал. Веревочка оказалась уж больно извитой. Барышня Массино, преданная любимому кузену, по его просьбе влилась в стройные ряды поклонниц «нашего друга» и, возможно, уже потихоньку подбирается к самой государыне, главной покровительнице «святого черта»… На каком-то этапе интриги Залесского решили вывести, отставить в сторонку, а Надин сделать невенчаной женой Рейли. То есть напрямую увязать «нашего друга» и Рейли. Ведь если объяснять, что они, Надин и Рейли, - родня, то слишком многое вылезет на свет божий. А так - встретились в свете, влюбились, решили жить вместе, и прошлое тут вовсе ни при чем!..
        - Я тебе еще нужен? - спросил Давыдов.
        - А что такое? - Андрей с усилием вернул себя к действительности.
        - На поезд спешу. Ты меня чудом изловил.
        - На киевский?
        - На какой же еще?
        - Тогда - бог в помощь.
        - И тебе.
        - У-ху! У-ху!..
        - У-ху! - рассмеявшись, ответил Давыдов.
        После этого разговора на душе у Андрея полегчало. Интрига стала более или менее понятна. «Святой человек» Залесский отлично знал, что делал, когда перебелял записи, сделанные супругой на совещаниях «Общества дружбы». Так что не мешало бы и за ним присмотреть…
        «Совята» трудились, не покладая рук, исправно учились филерскому мастерству, и Синицын пустил по рукам комическую докладную записку о стоптанных подошвах. Из-за этой записки в верхах вышел спор. Начальник первого управления, ведавшего набором и подготовкой управленческих и оперативных кадров, Владимир Оттович Витман[9 - Прусский род Витманов служил в России с 1730 года, когда императрица Анна Иоанновна, учредив Измайловский полк, велела брать туда главным образом курляндцев, лифлянцев и всевозможных иноземцев. - Примеч. авт.] сердито заявил, что СОВА - это не водевильная антреприза, шутники могут поискать себе иное применение. За шутника вступился начальник четвертого управления полковник Татищев: он пообещал выписать Синицыну премиальные за поддержание бодрого духа среди товарищей.
        - Может, еще и «Павлом Буре» премировать? - возмутился Витман.
        Фирма «Буре» производила для армии наградные часы, гравированные соответственно роду войск, а для чиновников - часы марки «Россия», украшенные портретом государя. Для СОВА же, по особому заказу, - недавно вошедшие в моду наручные часы, очень удобные для человека, которому некогда вытаскивать «луковицу» из жилетного кармана. Такие часы были впервые заказаны Главным артиллерийским управлением в 1904 году для офицеров, уезжавших на Дальний Восток на формирующийся театр боевых действий в Маньчжурии.
        Те, что предназначались «совятам», были украшены маленькой гравированной совой. Этими дорогими часами награждали за успехи, причем без различия чинов. У Голицына пока наручных часов не было, а поручик Тепляков и корнет Лапиков их уже получили.
        В конце концов пришли к разумному решению: нечего было вообще обращать внимание на шалости молодежи, пока эти шалости не вредят делу.
        На четвертый день наблюдений от поручика Теплякова, который следил за антикварным магазином Рейли, поступил телефонный звонок. Тепляков сообщил, что рано утром, еще до открытия, к магазину подъехал незнакомый человек на автомобиле «Руссо-Балт». Он вошел внутрь, после того как постучал каким-то особым стуком. Кто открыл гостю дверь, корнет не увидел. Автомобиль чуть погодя уехал. А гость пропадал в магазине весь день и покинул его лишь после закрытия. За незнакомцем вновь прибыл «Руссо-Балт». Гость вышел из магазина с объемистым портфелем, которого утром у него не было. Автомобиль уехал. Тепляков не имел никакой технической возможности последовать за ним, поэтому ограничился телефонным звонком. Но он тщательно записал приметы и машины, и водителя.
        Голицын тут же отправился к своему непосредственному начальнику.
        - Господин подполковник, - с порога начал Андрей, - требуется ваше незамедлительное участие!
        - Что случилось? - поморщился Вяземский, оторвавшись от папки с бумагами. Он, конечно, был в курсе происшествия с капитаном, однако предпочитал не вмешиваться без необходимости в ход следственных мероприятий, организованных его офицерами. - Еще одно покушение?
        - Слава богу, пока нет. Но нужно содействие полиции.
        - Опять?
        - Да.
        - Поподробнее, пожалуйста.
        - Моя группа проводит разработку известной вам организации - Общества дружбы Великобритании и России, и в ходе оперативных мероприятий теперь срочно требуется найти и отследить передвижение одного автомобиля, а также установить имя его владельца.
        Голицын выжидающе замолчал. Вяземский тоже не торопился с ответом, постукивая карандашом по разложенным на столе бумагам.
        - Андрей, ты уверен, что надо привлекать полицию?
        - Да, Борис Леонидович. Найдем машину и владельца - узнаем, кто у Рейли правая рука. Тогда картина станет исчерпывающей, и можно будет без опаски провести арест всех этих «друзей». - Голицын помолчал и добавил: - Автомобилей модели «Руссо-Балт» К12/20 в столице не так уж много, но, чтобы отследить их всех, у нас просто не хватит кадров, даже если задействовать внештатных агентов… А полиции можно сказать полуправду: дескать, ищем авто, на котором похитили человека. СОВА занимается его розысками - стандартное дело.
        - Хорошо. Я свяжусь с Даниилом Васильевичем[10 - Даниил Васильевич Драчевский - градоначальник Санкт-Петербурга с 1907 года; с 1883 года градоначальники столицы совмещали функции обер-полицмейстера, т. е. начальника городской полиции.]. Надеюсь, мне он не откажет, по старой дружбе.
        Голицын, окрыленный, помчался к себе и принялся названивать в московское отделение СОВА, дабы справиться, нет ли новостей из Москвы - не дай бог, его подопечная по каким-либо причинам вдруг объявится в столице. С Элис Веллингтон у Андрея были связаны не самые приятные воспоминания, и он бы предпочел не видеть больше эту женщину, тем более когда операция по нейтрализации агентурной сети Соединенного Королевства в Санкт-Петербурге шла полным ходом.
        Едва он закончил телефонный разговор с Москвой, позвонил адъютант Вяземского.
        - Борис Васильевич велели передать, что разрешение на сотрудничество с полицией получено.
        «Отлично! - с облегчением вздохнул про себя Андрей. - Теперь - дело за малым…»

* * *
        К вечеру того же дня Голицын уже знал, что темно-синий «Руссо-Балт» К12/20 официально принадлежит генеральному консулу Великобритании господину Локхарту. Сам Локхарт, как ему и полагается, в Москве, а автомобиль передан во временное использование некоему Феликсу Каннингему, тоже британскому подданному, представителю одной из крупнейших судостроительных компаний Королевства - «Ferguson Shipbuilders» в Глазго.
        - Так вот ты кто, голубчик! - пробормотал довольный Андрей, делая пометку в своей записной книжке. - Интересно, а ты в курсе, что стало с твоим предшественником?..
        Определить местонахождение Каннингема не составило труда, потому что все иностранцы обязаны были регистрироваться в полиции и сообщать адрес проживания, а также испрашивать разрешения на непредусмотренные предварительным протоколом перемещения по территории России.
        Однако когда по указанному адресу явились для проверки два полицейских агента под видом работников санитарно-эпидемиологической службы, хозяйка небольшой частной гостиницы с презрением сообщила, что ее жилец уже неделю как не ночует дома.
        - Наверняка связался с какой-нибудь вертихвосткой! - бросила она агентам, кокетливо поправляя кружевной чепец. - Господин Каннингем - мужчина видный, богатый, а наши-то лахудры на таких сразу стойку делают. Третьего дня вот тоже, объявилась одна, рыжая. Не иначе - полячка, а может, финских кровей…
        - Почему вы так решили, Софья Степановна? - осторожно уточнил один из агентов.
        - Так по-нашему она говорила хоть и бойко, но коряво. Ясно, что не русская. А туда же!..
        - А вы, случайно, не знаете, как ее зовут?
        - А вам это зачем? - Женщина подозрительно уставилась на обоих.
        - Так ведь… иностранка же. А у нас - сигнал: опасность инфлюэнцы, аккурат из-за границы зараза пришла.
        - О, господи!.. Нешто стерва меня заразила?!
        - Ну, пока у нас только предположение… - поспешил заверить ее второй агент, укоризненно зыркнув на коллегу. - Вы уж, уважаемая Софья Степановна, коли кто из этих иностранцев объявится, телефонируйте нам в департамент, будьте любезны. Так как, вы говорите, ее звали?..
        - Да уж, всенепременно сообщу! Можете не сомневаться! - твердо пообещала та. - А называлась та иностранка почти что по-нашему - Катей…

* * *
        Наконец настал день, которого Голицын ждал и опасался. Сегодня должно было состояться то самое заседание «друзей» в доме вдовы Пашутиной, и Андрей с утра переживал, хотя больше не за себя, а за вдовушку. «А ну как струхнет? Все-таки женщина…» - вертелось в голове капитана.
        Он еще раз побывал у Пашутиной поздно вечером, успокоил ее, и все-таки сомневался.
        Основные силы группы Голицын еще с ночи распределил по округе дома на Лифляндской. Пришлось снова обратиться за содействием к полиции, прикрыв операцию по захвату заявлениями об освобождении похищенного террористами англичанина из военно-морского представительства. Полицейские составили внешнее кольцо оцепления и должны были выдвинуться на исходные позиции только после сигнала Андрея.
        Время близилось к полудню, а от вдовы по-прежнему не поступило никакого сообщения.
        - Может, она убоялась? - в который раз спрашивал Тепляков своего молчаливого напарника. Они сидели в том самом закутке, напротив дома Пашутиной, где Голицын схватился с боевиками Рейли, и усердно изображали из себя двух бродяжек, решивших потрапезничать и отдохнуть в тишине перед дальней дорогой. - Мы тут уже три часа сидим, скоро всем глаза намозолим. Поди, уже срисовали нас вражины?..
        - Типун тебе! - озлился наконец напарник, прапорщик Белов. - Ложись давай, кемарить будем!..
        Но едва они устроились на маленьком пригорке, совсем укрывшись в высоком разнотравье, как в доме на втором этаже приоткрылось окно, и высунувшаяся из-за занавески рука с платком изобразила оговоренный условный знак - нарисовала в воздухе косой крест.
        - Гляди! - подскочил Белов. - Не подкачала наша вдовушка!..
        - Вот и ладно. - Тепляков подобрался, от былой неуверенности не осталось и следа. - Беги на угол вон того дома, семафорь остальным!
        Пока Белов отсутствовал, корнет открыл счет прибывавшим гостям. Сначала подъехали две - одна за другой - пролетки. Компании, сидевшие в них, всем своим видом демонстрировали праздность настроения, шумели, шутили и в таком задоре скрылись в гостеприимно распахнувшихся дверях пашутинского дома.
        «Семь», - отметил в блокноте Тепляков. Чуть погодя примчался «Руссо-Балт» и высадил у крыльца еще троих.
        Когда вернулся Белов, у поручика на страничке значилось: «8 м., 4 ж.»
        - Слетаются, стервятники! - хищно потер ладони прапорщик.
        Вдвоем они за полчаса сочли еще два десятка гостей.
        - Вот это да! - изумлялся Белов. - Неужели сегодня сразу всех возьмем?!
        - Сплюнь, - посоветовал Тепляков. - Вряд ли такое случится. Они же не совсем дураки?
        - А чего? Они же не ведают, что их обложили.
        - Откуда ты знаешь?
        - Андрей Николаевич вчера на совещании сказал: мол, все правильно делаем, комар носа не подточит! - Белов гордо задрал подбородок.
        - Ладно, там видно будет… - скептически хмыкнул Тепляков. - Вон, смотри, еще подъехали.
        Однако на сей раз прибывшие - четверо крепких молодых людей в одинаковых серых в полоску пиджачных костюмах - не стали заходить в дом, а двинулись в разные стороны, создавая условный периметр. Один исчез за углом особняка, второй направился к длинному бараку, в конце которого укрылись в засаде полицейские. Третий фланирующей походкой пошел в том направлении, откуда все трое только что приехали. А вот четвертый потопал прямиком к двум «бродяжкам», нахально расположившимся на травке со своей нехитрой снедью.
        - Вот черт! - процедил сквозь зубы Белов, краем глаза следя за новым противником. - Что будем делать?
        - Его пока трогать нельзя, - спокойно, не разжимая губ, проговорил Тепляков. - Если погонит, идем к реке…
        - Эй, убогие! - небрежно, но с угрозой в голосе начал молодец. - А ну, валите-ка отсюда подобру-поздорову!
        - С чего бы? - задиристо посмотрел на него Белов и смачно хрустнул огурцом. - Наше место, где хотим, там и сидим!
        - Я тебе сейчас похочу! - В руке молодца появился револьвер. - А ну, брысь, подзаборники!
        - Ладно, ладно, - примирительно поднял руки Тепляков, - не серчай, барин, уже уходим! Не надо в нас пистолем тыкать…
        «Бродяжки» споро сгребли свои нехитрые пожитки и поковыляли в сторону недалекой речушки. Молодец проводил их долгим, оценивающим взглядом, спрятал оружие и сел за стол боком, чтобы держать в поле зрения и кусты, и крыльцо дома Пашутина.
        Оперативники же, едва заросли скрыли их от глаз противника, быстро присели и устроили совещание.
        - Снимем мазуриков! - азартно предложил Белов. - Как на учениях. А, господин поручик?
        - Это внешняя охрана сборища. Когда начнется операция, они шум подымут, - возразил Тепляков. - Надо сообщить господину капитану.
        В этот момент со стороны речки раздался шорох, и перед схватившимися за оружие «совятами» возникла взлохмаченная голова корнета Лапикова.
        - Чтоб тебя, Петя! - шепотом ругнулся Белов, пряча револьвер. - Предупреждать надо! Ведь договорились же об условных сигналах…
        - Извините, господин прапорщик, - заморгал корнет, - я с поручением от господина капитана. Велено сверить часы - ровно в четыре начинаем!
        - А с охранением что делать, Андрей Николаевич не сказал?
        - Сказал: вяжите по возможности, нам лишней крови не нужно.
        Тепляков и Лапиков разом поддернули рукава и посмотрели на свои наручные часы.
        - Ровно без четверти три пополудни, - почему-то торжественным тоном произнес корнет. - Я пошел!

* * *
        - Пора! - выдохнул Голицын, защелкивая крышку часов. - Кажись, все съехались.
        Среди гостей он не заметил бывших супругов Залесских, но и без них народу хватало. Опять же, где искать Залесских - известно, а нужно ли их арестовывать - еще большой вопрос…
        - Трогай! - махнул он двум стоявшим рядом пролеткам с замершими в них «совятами», сотрудниками отдела задержания Службы охраны.
        Три пролетки лихо вырулили на улицу со складского двора, где хоронились до поры от любопытных глаз, и понеслись по Лифляндской к дому номер двенадцать. Со своего экипажа Андрей увидел впереди, как один из охранявших дом боевиков присел от неожиданности, метнулся к крыльцу, но тут же рухнул в пыль, раскинув руки. Второй с другого конца улицы бросился навстречу пролеткам, в руке его блеснул металл. Однако воспользоваться оружием молодчик тоже не успел. На него из кустов буквально прыгнула фигура в лохмотьях. Голицын не разглядел, кто это был, но почему-то уверился, что прыгнул Белов. Парень имел прекрасную физическую форму, да к тому же усиленно занимался греко-римской борьбой.
        Противники, схватившись, покатились по улице. Выстрела так и не последовало. Зато когда основная группа уже высаживалась перед домом Пашутина, откуда-то издалека прилетело эхо револьверных выстрелов.
        - Похоже, из-за дома? - повернулся к Голицыну Верещагин.
        - Проверь, - кивнул Андрей и скомандовал: - Двое - на задний двор, двое - здесь, следить за окнами! Остальные - за мной!
        Он толкнул входную дверь, и она открылась. «Молодец, не подвел ветеран-балканец!» - кивнул самому себе Голицын. Группа быстро втянулась в полутемную прихожую и профессионально рассредоточилась по помещению. Он махнул рукой с зажатым в ней «смит-вессоном» в сторону лестницы. Свиблов, возглавивший половину группы, направился в глубь первого этажа, а остальные во главе с Андреем осторожно двинулись наверх. Именно там, в большой гостиной, и проходило дьявольское сборище «друзей России».
        Видимо, они не ожидали, что их накроют. Когда оперативники СОВА ворвались в помещение и навели на присутствующих пистолеты, никто из «друзей» не попытался сопротивляться. Растерянные лица, трясущиеся руки, поднятые вверх без всякой команды.
        «Как-то даже обидно, - мелькнуло в голове у Голицына. Он разглядывал собравшихся с плохо скрываемым презрением. Несколько лиц показались знакомыми. - Ба, а они-то как сюда попали?! Профессор Рузский?.. Консультант британского посольства… кажется, Гальперн?.. А в углу, похоже, господин Демьянов сидит?.. М-да, воистину не знаешь, где найдешь и кого… И вот эти люди собирались вершить судьбу России?! Странную компанию набрал себе в помощники господин Рейли!..»[11 - Рузский Дмитрий Павлович - секретарь городского петербургского совета ВВНР, профессор Санкт-Петербургского политехнического института; Гальперн Александр Яковлевич - юрисконсульт британского посольства, один из лидеров ВВНР; Демьянов Александр Алексеевич - директор 2-го департамента Министерства юстиции, ведавшего назначением судей. - Примеч. авт.]
        Андрей медленно обошел огромный длинный стол, за которым сидели члены Общества дружбы, и приблизился к сухопарому человеку с жестким, желчным лицом, единственному, кто не поднял рук и продолжал сидеть в неизменной позе - позе хозяина и властелина.
        - Добрый вечер, господин Лембовски. Неожиданная встреча, не правда ли? Каким же ветром вас сюда занесло?
        - Меня пригласили… знакомые, - медленно, пытаясь скрыть растерянность, ответил Рейли.
        - Удивительно! А мне показалось, что это вы пригласили всех здесь присутствующих на некое… совещание. Или заседание?.. - Голицын обвел сидящих за столом тяжелым взглядом. - Впрочем, времени у нас теперь достаточно. Так что выясним все по порядку и не торопясь. Итак, господа, начнем, пожалуй. И согласно правилам хорошего тона, представимся друг другу. Я - капитан Голицын, начальник оперативного отдела Службы охраны высшей администрации Канцелярии Его Императорского Величества. Вы же все - шпионы, предатели и государственные преступники. А теперь - каждый по порядку, быстро, четко и правдиво!..
        Однако процедура опознания и ареста затянулась. Слишком много оказалось на «тайной вечере» известных и влиятельных в масштабах столицы лиц, не желавших огласки своего участия в провалившемся мероприятии. Обнаружился здесь, кроме тех, кого опознал Андрей, и известный адвокат Переверзев, и сопредседатель Общества содействия русской промышленности и торговли господин Исаев, и даже депутат IV Государственной думы от Кутаисской губернии Геловани. Прошло не менее трех часов, прежде чем Голицын смог наконец объявить:
        - Прошу на выход, господа. Мы доставим всех к вашему временному местожительству с казенным содержанием. Идем спокойно, без паники, слушаем приказы офицеров. И без глупостей!..
        Когда в гостиной остались лишь Рейли и еще двое «друзей», Андрей подошел к одному из них, помоложе, и пристально посмотрел в глаза.
        - Феликс Каннингем, если не ошибаюсь?
        - Ошибаетес. - Незнакомец гордо выпрямился на стуле. - Я ест Тиму Каминен, жител Великого княжества Финляндского!
        - В самом деле? - перешел Голицын на финский. - И откуда же вы родом, любезнейший?
        Каннингем оторопело несколько секунд таращился на него, потом побагровел и сжал кулаки.
        - Э, мистер финн, да у вас нервы ни к черту! - Андрей сочувственно покачал головой и обернулся назад, чтобы отдать приказ стоявшим поодаль оперативникам, как вдруг ощутил за спиной некое движение. Отреагировать он не успел. Каннингем сжал его за шею мощным удушающим захватом и приставил к горлу остро отточенный карандаш.
        - Назад! - хрипло каркнул он. - Один движение, и я убить ваш командир!
        - Не стрелять! - просипел Голицын, пытаясь не слишком напрягать шею.
        Каннингем, ловко лавируя между стульев, попятился к дальнему выходу из гостиной, толкнул дверь спиной, и они с Андреем очутились в тесном коридорчике, ведущем в подсобные помещения и комнаты прислуги. Здесь британец внезапно ударил Голицына сначала под колени, заставив осесть на пол, а затем крепко приложил кулаком по затылку, от чего у капитана в глазах погас свет, и он рухнул вперед лицом вниз.
        Очнулся Андрей от того, что его поливали холодной водой. В голове гудел набат, перед глазами все плыло, но Голицын все же сумел выговорить:
        - Где он?..
        В поле зрения проявилось знакомое лицо.
        - Чуть было не ушел, - послышался голос Верещагина. - Поручик Тепляков перехватил.
        - Хорошо… - Андрей снова прикрыл глаза. - Посадите его в одиночку, я сам… допрошу…
        - Не получится, господин капитан… Феликс Каннингем убит.
        - Как?!
        - Теплякову ничего не оставалось. Он выстрелил британцу в ногу, и тот сорвался с берега в Екатерингофку…
        - Немедленно выловите тело!.. - Андрей попытался встать, но сильное головокружение кинуло его обратно.
        - Конечно, мы постараемся, но… Там сильное течение по-над берегом и омуты…
        Дальнейших слов Голицын не услышал и вновь провалился в беспамятство.

* * *
        Он очнулся на постели в том самом состоянии, которое служивый люд определяет так: во рту будто эскадрон ночевал. И это не было особым преувеличением - Андрея мутило.
        - Эй… эй… - прохрипел он.
        - Батюшки, очнулся!
        Голос денщика Васи. Стало быть, привезли домой… но нет, это не дом, комната с казенными стенами, выкрашенными казенной краской…
        - Васька… ведро…
        Голицына вывернуло наизнанку. Но сразу полегчало, и он с любопытством оглядел помещение.
        - Мы вас к доктору Шварцкопфу привезли, - объяснил Васька. - Мне велено тут сидеть, а господа - в прихожей.
        - Что со мной и какие господа?
        - Шварцкопф говорит: мозги ушибли, и оттого блевать… ох, простите!..
        - Да ладно тебе…
        - А в прихожей - господа Верещагин, Байкалов, Тепляков!..
        - Теплякова ко мне…
        Но вместо него вошел подполковник Вяземский.
        - Я только что приехал, - сказал он. - Ты лежи, Андрей. Тебе главное сейчас - как следует отлежаться…
        И тут стряслась беда - в голицынскую голову вернулась надоедная песня.
        «Без сюртука, в одном халате, шинель одета в рукава», - залихватски исполнил издевательский голос.
        - Тридцать шесть человек арестовано. Рейли ждет основательного допроса в Петропавловке, - перебил незримого певца Вяземский. - Некто Кедрин[12 - Евгений Иванович Кедрин - присяжный стряпчий при Санкт-Петербургском коммерческом суде. - Примеч. авт.] пытался сжечь документы - целый портфель бумаг, вот ведь дурашка… Он у них - секретарь Общества. Мы взяли списки ячеек Общества по городам и весям, финансовые документы…
        «Фуражка теплая на вате, чтоб не болела голова», - не унимался голос и запустил такую фиоритуру, что Андрей сразу узнал Долматовского.
        - …и шифровки от лондонского начальства…
        «Кыш», - беззвучно сказал Давиду Андрей. И вслух:
        - А Каннингем?
        - Этого вражину не нашли. Ты же знаешь Екатерингофку - пока она к заливу пробьется, много всяких закоулков минует, где тело может застрять. Ну, значит, поздравляю с победой! А теперь лечись. Ты нам нужен живой и бодрый.
        - Что… что в Киеве?..
        - Угомонись. В Киеве все будет отлично.
        Глава 7
        Август 1912 года. Киев
        Весь путь до столицы Малороссии прошел вполне благополучно, если не считать того, что троица боевиков, которых Давыдов вызвался лично сопроводить на место дислокации, сразу после отправления поезда с Киевского вокзала отправилась в вагон-ресторан. Молодые люди гулеванили там до глубокой ночи, просаживая выданные мисс Веллингтон «командировочные», и это им удалось.
        Когда на следующий день к полудню состав прибыл в Киев, господа эсеры имели вид весьма помятый и несвежий. Они и без того не блистали опрятностью. Давыдову доводилось обходиться по несколько суток без мыла и зубной щетки, а эти, кажется, принципиально желали выглядеть как хитрованы, весь век прожившие в трущобе. Уж где их таких откопала Элис - оставалось только гадать.
        Денис брезгливо оглядел всех троих и выдал старшему, молодому парню лет двадцати пяти, рубль на опохмелку в привокзальном буфете.
        - У вас в распоряжении не более получаса, господин Станкевич, - холодно проинформировал он боевика. - Жду на площади у остановки трамвая.
        - Ради бога, Денис Николаевич! - Парень зажал монету в кулаке и стукнул им себя в грудь. - Одна нога здесь… другие там. Как штыки!..
        Он попытался выполнить по-военному разворот «кругом», но его занесло, и боевик едва не рухнул на своего товарища, тоже пытавшегося поймать равновесие с помощью уличного фонаря. Какое-то время господа эсеры выясняли, кто из них «пьяная морда», «грязный мужлан» и почему-то «выхухоль», но затем Станкевич продемонстрировал остальным спасительный рубль, и троица дружно потопала в буфет.
        Давыдов проводил их долгим взглядом и направился в противоположную сторону, где узрел вывеску «Телеграф». Там отправил три телеграммы по разным адресам, но с одинаковым содержанием: «Доехали благополучно. Племянники здоровы. Дядя ждет в высоком доме». Один текст должен быть сегодня же доставлен в гостиницу «Метрополь», второй - в Колпачный переулок, а вот третий… Третий почтовый курьер повезет в неприметный дом у Яузских ворот и передаст тому, кто откроет дверь с табличкой «А.М. Бауэр. Дантист». И неважно, кто именно примет телеграмму, поскольку в той квартире располагался один из пунктов связи Осведомительного агентства, а дежурные офицеры сменяли друг друга каждые сутки. В этой операции СОВА и Осведомительное агентство работали вместе. Денис заранее условился с руководством о смысловых текстах телеграмм, означающих порядок действий в разных типовых ситуациях, в которые попадает агент при выполнении задания.
        В данном случае текст означал: «Группа прибыла в Киев в полном составе. Встреча состоится в небоскребе Гинзбурга»[13 - Небоскреб Гинзбурга - 12-этажное здание, стоявшее в Киеве в начале ХХ века. Вошел в историю как «первый небоскреб Украины». Строился в 1910 - 1912 гг. В год постройки был самым высоким небоскребом Российской империи. Владелец и строитель - купец 1-й гильдии Лев Гинзбург - использовал здание в качестве доходного дома (гостиницы класса «люкс»).]. Давыдов покинул помещение телеграфа в тот момент, когда из противоположного крыла вокзала показалась приободрившаяся троица «племянников». Денис не стал привлекать их внимание и двинулся на привокзальную площадь, как и было условлено.
        Сутолока здесь наблюдалась приличная, что, впрочем, было обычным явлением для подобных мест. Ловко лавируя в толпе, Давыдов вскоре оказался на относительно свободном пространстве - большой площадке, вымощенной брусчаткой и с уложенными полукольцом чугунными рельсами. Прямо напротив левого крыла вокзала вдоль рельсов располагался длинный деревянный навес со скамейками - трамвайная остановка. На шестах по краям навеса были прикреплены фанерные щиты с исполненными по трафарету надписями: «Маршрут № 2. До Александровской площади».
        Давыдов прошел под навес и присел на скамью, подложив под себя свежий номер «Киевлянина», который ему сунул в толпе пронырливый мальчонка-газетчик. Будь на капитане светлые брюки, он не рискнул бы - типографская краска въедливая. А в черных - можно.
        Вдруг он услышал за спиной заливистый хохот и обернулся. Смеялись две пышные дамы, чернобровые и черноглазые, настоящие красавицы-хохлушки.
        - А вин що кажэ?.. - нетерпеливо спрашивала одна подружка. Другая отвечала ей на ухо.
        - А вона що?..
        Ответа Давыдов опять не услышал, зато услышал хохот. Да уж, смеяться киевлянки умели на славу. Потом они вспомнили общего знакомого - какого-то коммерсанта Мандельбаума, недавно побывавшего по делам в Берлине вместе со старшим приказчиком своей лавки. Давыдов достаточно знал малороссийскую речь, чтобы понимать смысл, тем более что слово «бордель», как выяснилось, по-малороссийски звучит так же, как по-русски. Мандельбаум с приказчиком в поисках немецкой экзотики и решили посетить этот самый бордель.
        - …й Мандэльбаум кажэ: моя жинка робыть усэ цэ краще! А прыкажчык видповидае: набагато краще, панэ Мандэльбаум!
        - Брэшуть, сучи диты!
        Давыдов еле сдержал смех. И в самом деле, если с Мандельбаумом случился такой конфуз, откуда бы добрым людям узнать подробности? Да и не стал бы он держать в старших приказчиках дурака.
        Наконец подкатил лязгающий и дребезжащий вагон с большой двойкой над лобовым стеклом. Давыдов поднялся, прихватил газету и полез внутрь, махнув свободной рукой своим «племянничкам». Оживившиеся после «лечения» боевики дружно ломанулись на заднюю подножку, которую уже успели оседлать местные работяги. Господа эсеры моментально стали там возмутителями спокойствия. Станкевич, пытаясь пролезть внутрь вагона, неудачно наступил на руку притулившемуся на верхней ступеньке пролетарию. Тот заорал дурноматом, Станкевич извинился, ему тут же съездили баулом по уху с другой стороны, за командира вступился второй боевик, и с него кто-то сбил фуражку. Спустя минуту вся задняя часть вагона выясняла друг с другом отношения, а несчастные господа эсеры забились в угол и затравленно озирались в поисках Давыдова, как последней надежды на спасение.
        Денис, конечно, не видел подробностей разборки, зато все прекрасно слышал и молил про себя бога и черта, чтобы обошлось без кровопролития, ибо прорваться сквозь плотную толпу пассажиров было практически невозможно.
        К счастью, когда трамвай свернул на Бибиковский бульвар, основная часть бузотеров из задней части вагона рассосалась, большинство из них сошло на промежуточных остановках. Давыдов тут же пробрался к своим подопечным и не сдержал улыбки. Троица выглядела не лучшим образом. У одного боевика оказалась расцарапанной вся левая половина физиономии, второму напрочь оторвали рукав пиджака, а Станкевич бережно прикрывал ладонью распухшее лиловое ухо.
        - Хороши, голубчики! - крякнул Денис. - Хоть сейчас в цирк… Вещи-то целы?
        Господа эсеры принялись озабоченно проверять карманы и застежки саквояжей, с коими не расставались всю дорогу, даже когда пьянствовали в вагоне-ресторане.
        Давыдов вздохнул: кто подсунул Элис этих клоунов? Хотя, наверно, как раз такие и способны палить в толпе из револьвера, очень смутно представляя себе, для чего это нужно. Стало быть, не так уж и глупо…
        - Вроде бы, все в порядке, - облегченно выдохнул Станкевич. - А долго нам еще ехать?
        Давыдов глянул в окно. Трамвай как раз выкатился на Бессарабскую площадь и заскрежетал на стрелках, поворачивая налево, на Крещатикскую улицу или, как ее называли сами киевляне, Крещатик.
        - Три квартала.
        - Куда мы хоть едем? - встрял расцарапанный боевик.
        - А тебе не все равно? - огрызнулся Станкевич и заискивающе покосился на Давыдова.
        Денис демонстративно отвернулся и стал смотреть на неспешно проплывавшую за окнами улицу. За спиной у него началась тихая возня и бурчание - господа эсеры взялись решать извечные вопросы русской интеллигенции: «что делать?» и «кто виноват?»
        Минут через пятнадцать трамвай доставил их на угол шумной Крещатикской и тихой, укрытой июльской зеленью Институтской. Давыдов еще раз оглядел свою потрепанную команду и молча двинулся к огромному зданию, возносившему свои многочисленные этажи напротив массивного модернового особняка Киевской биржи.
        - Господи, что это за чудище?! - невольно ахнул исцарапанный боевик.
        - Доходный дом господина Гинзбурга, - бросил через плечо Денис. - Поторапливайтесь, господа, мы опаздываем.

* * *
        Яша Блюмкин страдал. Буквально накануне его посетила сама Любовь! В смысле, впервые в жизни Яшка испытал нечто необыкновенное - щемящее и тягостное, когда вчера познакомился на конспиративной квартире с милой рыженькой хохотушкой, назвавшейся Кэтрин. «Надо же, настоящая англичанка! И шо такой крале занадобилось в Киеве?» - таковы были первые мысли юного авантюриста и прохиндея Якова Блюмкина, сына мелкого служащего из Одессы.
        Яша был четвертым ребенком в семье Герша Блюмкина и родился аккурат в год коронации нынешнего императора - Николая Александровича. Хотя у правоверных евреев каждый ребенок считается даром Божьим, Яша с малолетства опровергал эту доктрину, занимаясь мелким грабежом и вымогательством среди своих сверстников. Причем даже когда его ловили «на горячем», никто не мог поверить, что этот худосочный и болезненно бледный мальчишка способен на подобные безобразия. Вдобавок едва Якову стукнуло шесть, скоропостижно умер отец - единственный кормилец, и в семье на долгие годы поселилась настоящая нищета, что, однако, никак не способствовало нравственному созреванию мальчика. Кое-как окончив начальную еврейскую школу, которой руководил известный писатель, «дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим, Яша решил, что этого достаточно для того, чтобы устраивать свою дальнейшую жизнь самостоятельно, и направил стопы в столицу Малороссии. Помыкавшись с годик по всяким притонам и злачным местам Киева и чудом избежав ареста за бродяжничество, Блюмкин наконец прибился к анархистам. Там его, понятно, взялись
просвещать и в какой-то мере продолжили обучение. Яша, обладая незаурядной памятью и проницательным умом и смекалкой, быстро освоил революционную философию и терминологию, а также агитационное и террористическое дело. Правда, очень скоро ему наскучили трескучие собрания и лозунги последователей Кропоткина, и Блюмкин, оглядевшись, переметнулся к эсерам, где стал энергично делать карьеру социалиста-революционера.
        И вот, когда ему поручили ответственное дело - встретить и сопровождать группу московских товарищей, прибывших в Киев для выполнения важнейшей миссии, Яшу неожиданно для него самого, что называется, накрыло в самый неподходящий момент. Отправившись за инструктажем на конспиративную квартиру на Фундуклеевской, Блюмкин обнаружил там очаровательную незнакомку, которая и оказалась тем самым инструктором. Кэтрин бойко лопотала по-русски с таким премилым акцентом и так обворожительно морщила при этом курносый носик, что Яшка не устоял. Его еще не засушенное годами подполья и уголовщины сердце вдруг отозвалось на эту встречу настоящим любовным трепетом, чем изрядно напугало своего хозяина. Если честно, Блюмкин плохо запомнил тогда, что ему говорила рыжая чаровница, зато долго, с затаенным ужасом и радостью, вспоминал вкус ее горячих губ, подаривших на прощание долгий и сладкий поцелуй.
        Сегодня как раз наступил день выполнения ответственного поручения. Утром должна была прибыть группа товарищей - боевиков-эсеров, которых следовало встретить на летней веранде кафе, расположенного на первом этаже небоскреба Гинзбурга, и после обмена паролями препроводить в снятый заранее номер тут же, в небоскребе, на восьмом этаже, с видом на Михайловский монастырь и здание Дворянского собрания напротив. Но посторонние и фривольные мысли не давали Блюмкину сосредоточиться на задании. Поэтому он позорно пропустил момент появления за соседним с ним столиком компании молодых людей весьма помятого вида, возглавляемых, судя по всему, неулыбчивым и хмурым плечистым мужчиной с шикарной смоляной шевелюрой, украшенной ярко-белым локоном надо лбом.
        Мужчина пристально посмотрел на Якова, хмыкнул в усы и негромко, но внятно произнес:
        - Здесь очень уютное место!
        Несколько секунд Блюмкин лихорадочно вспоминал отзыв, его даже в пот бросило - позор, конспиратор хренов!
        - На Крещатике есть и получше, - выдавил он внезапно севшим голосом. - Исаев, к вашим услугам.
        - Давыдов, - кивнул плечистый. - А это - Станкевич, Бауман и Жданов.
        - Таки вы еще действительно не видели Крещатика, господа. - Яков прокашлялся. - Прошу проследовать за мной.
        - А может, мы немного перекусим?.. - предложил Станкевич.
        - Обед подадут в номера прямо из рук маэстро Мартусевича. - Блюмкин окончательно оправился от растерянности.
        - Это кто еще такой? Шеф-повар, что ли?..
        - Он - маэстро, господин Станкевич! Бог антрекотов, специй и салатов!
        Плечистый Давыдов снова хмыкнул и махнул господам эсерам: мол, вперед. Вся компания дружно протопала в просторный вестибюль небоскреба, Блюмкин после короткого препирательства с консьержем получил ключи от трехкомнатной квартиры на восьмом этаже и повел гостей к лифтам. Эти кованые монстры являлись гордостью владельца небоскреба, ибо были им выписаны аж из Северо-Американских Соединенных Штатов и представляли собой шедевр технической мысли от знаменитой фирмы «Отис».
        Попав в просторную кабину, обшитую изнутри панелями из красного дерева, лакированными и покрытыми узором из золотой фольги, господа революционеры присмирели и всю дорогу наверх лишь косили глазами по сторонам, не рискуя задавать вопросы лифтеру - статному и серьезному, седовласому мужчине в коричневой ливрее с тоже золотыми позументами.
        Квартира на боевиков тоже произвела внушительное впечатление, и даже Давыдов оценил ее удобства и стиль.
        - Что ж, господа, вы тут располагайтесь, приводите себя в порядок, а мы с нашим юным другом Исаевым немного прогуляемся, - резюмировал Денис. Он намеревался добраться до местного отделения Осведомительного агентства и поставить их в известность согласно действующему в ведомстве протоколу, по которому прибывающий в любой город сотрудник обязан выйти на связь, чтобы в дальнейшем иметь возможность воспользоваться помощью местных коллег в полном объеме и своевременно.
        Господа эсеры не стали возражать и принялись спорить, кто первый займет ванную комнату. Давыдов и Блюмкин спустились на том же лифте в вестибюль, и Денис, доверительно взяв юношу под локоток, поинтересовался:
        - А не подскажете ли, господин Исаев, где в вашем славном городе можно весело и со вкусом провести вечер?
        Яшка с подозрением покосился на него, пытаясь определить, шутка это или нет. Но Давыдов не дал ему времени на раздумья.
        - Кажется, я переоценил ваш возраст, юноша? Прошу прощения, видимо, вопрос не по адресу.
        - Это почему же?! - взвился Блюмкин, обидевшись за свой возраст. - Вы решили, шо если у молодого человека нет усов, мешков под глазами и живота между подтяжек, таки он не знает за веселых женщин? Тогда послушайте, шо я скажу, господин из столицы. Вы родились барчуком, барчуком и помрете, но я не стану оплакивать ваши похороны. Я поеду на Фундуклеевскую и закажу там такой разврат, шо вздрогнет весь Крещатик от Прорезной до Думской. И когда люди спросят меня, зачем я это делаю, я скажу, шо то не разврат за просто так, но в память о человеке из столицы, который не успел хорошо повеселиться в своей жизни, таки пусть теперь посмотрит сверху и порадуется об нас!
        - Ладно, ладно, успокойтесь, юноша, - несколько ошарашенно проговорил Денис. - Я вовсе не хотел вас обижать…
        - Но таки обидели, господин Давыдов. И вам это зачтется. Но не здесь, и не от доброго меня… Так шо можете заказывать веселье. Вы какой сорт предпочитаете?.. Есть «минерашки», «полушелковые»… А может, вам «даму с буфета» организовать?..
        - Перестаньте паясничать и изображать из себя жигана с Привоза, господин Исаев, - уже более строго повторил Денис. - Я предпочитаю «мадам с дочкой», если вам интересно. И уж точно не с Прорезной… Давайте-ка вернемся к нашим баранам. Насколько я понимаю, вы - всего лишь мальчик на поручениях. Потому должны передать мне время и место встречи с вашим местным руководителем. У меня к нему личное послание от московского товарища.
        - Вы снова говорите обидно, господин Давыдов, но вы не виноваты. Вас так воспитали. - Яшка обезоруживающе улыбнулся и пожал тощими плечами. - И я не в претензии, шо вы таки не видели телефона на стенке в вашем номере. Так вот, если вы вернетесь в ваш номер и сядете у того телефона, то сможете узнать за место встречи, когда вам позвонят.
        - Когда же, хотя бы примерно, ждать звонка? У меня еще другие дела есть в Киеве.
        - После шести часов пополудни и будет в самый раз, господин Давыдов…
        Блюмкин, не оглядываясь, рысцой припустил в сторону Крещатика. Денис, проводив взглядом его узкую спину, неспешно двинулся в том же направлении, намереваясь пересечь Крещатик и через Михайловскую площадь выйти к Малой Житомирской улице, где в доме номер три располагалось местное отделение Осведомительного агентства.
        Когда спустя час Денис вышел из особняка ОСВАГа, ему на миг почудилось, что на углу, у выхода к Михайловскому монастырю в толпе гуляющих мелькнула знакомая тощая фигура. Но поразмыслив, Давыдов убедил себя, что молодому террористу просто нечего тут делать, ведь никакого повода для подозрений Денис ему не давал. «Показалось», - решил капитан и направил стопы на Крещатик - благо до назначенного времени телефонного разговора оставалось еще более двух часов. А прогуляться по центральной улице Киева, заодно и пообедать в каком-нибудь ресторанчике, отведав местной кухни, - в этом Денис не смог себе отказать.
        Но в чужом городе лучше не заходить в первое попавшееся заведение - кто знает, какая у него репутация. Давыдов подозвал извозчика и велел отвезти себя в лучший ресторан.
        - Ну, так то вам, шановный пан, в «Крендель» надо!
        - И чем же там кормят?
        - А славно кормят! Есть повар-француз, есть повар-немец.
        - Ну, тогда поехали, - решив, что в Киеве не обязательно есть вареники и галушки, сказал Давыдов.
        Ресторан оказался премилым, а в том зале, куда любезный официант провел капитана, стояли большие и мягкие диваны. Денис решил, что это для тех обжор, которые после десерта уже не могут самостоятельно выбраться из-за стола и должны хоть немного отдохнуть. Оказалось, дело не только в обжорах.
        За соседним столиком сидели на диване две дамы, одна - постарше и попышнее, другая - совсем молоденькая. Давыдов немного удивился: дамы без кавалеров могли прийти утром в кондитерскую, а тут уже вечер близится, в ресторане вот-вот начнет собираться приличная публика. Он оглядел зал и увидел еще двух дам - тоже без мужчин. Стоило ему задуматься о том, что в Киеве какие-то странные нравы, как официант, положив перед ним меню и карту вин, шепнул:
        - Могу предложить пану приезжему приятные светские знакомства…
        Денис невольно взглянул на своих соседок. Старшая из дам, поймав его взгляд, кокетливо улыбнулась. «Так то ж местные мадамы с дочками!» - Давыдов едва не прыснул, а потом вдруг разозлился.
        - Весьма рекомендую, - прошептал догадливый официант. - Пан сам убедится: мадам с дочкой натуральные, без подделки. Показывают сцены страсти промеж собой, утешают всеми средствами…
        - Еще одно слово, и получишь в ухо, - зверским шепотом произнес Давыдов. - Неси живо гратен из цветной капусты, а через пять минут - сырный суп!
        Официант исчез. Мадам с дочкой переглянулись и уставились на Дениса весьма нахально. Он сердито фыркнул и подтащил к себе хлебницу. Чтобы не встречаться взглядом с дамами, принялся выбирать ломтик булки с поджаристой корочкой, потом поневоле этот ломтик сгрыз. И все время обеда просидел, опустив взор в тарелку.
        А когда уже расплачивался, краем глаза увидел, что мадам с дочкой встают. Он разгадал их маневр - перехватить пикантного брюнета с седым локоном у двери. Дамы оказались ловкие - им это удалось.
        - Не подумайте дурного, - сказала старшая.
        - Ни о каких деньгах и речи быть не может, - добавила младшая.
        - Вы тот, ради кого я на все согласна…
        - Все, что пожелаете…
        Пикантный брюнет протиснулся бочком мимо них вдоль стенки и кинулся наутек. Опомнился Денис уже на улице.

* * *
        Вернувшись в дом Гинзбурга ровно к шести часам вечера, Давыдов, к своему удивлению, не застал в квартире подопечных господ эсеров. Вместо них его встретил тот же худосочный Исаев-Блюмкин. Только теперь одессит сидел в гостиной на кожаном диване, возле столика с телефонным аппаратом последней модели шведской фирмы «Ericsson» с хромированными микрофоном и наушником. На остром колене Блюмкина удобно устроился «смит-вессон» внушительного калибра.
        Мужчины какое-то время молча рассматривали друг друга, будто впервые, потом Давыдов поинтересовался:
        - Ну, и к чему это представление?
        Яшка, которого буквально подбрасывало от бурлившего в крови адреналина, сумел выдержать многозначительную паузу и хриплым голосом сообщил:
        - Таки вы предатель, господин Давыдов! Этот печально, но факт. Вы посетили сомнительное заведение на Малой Житомирке…
        - Какое заведение? - прищурился Денис, а сам подумал одновременно с восхищением и досадой: «Надо же, какой подозрительный и пронырливый! Выследил, сосунок!..»
        - В том доме квартируют «слухачи». За это знает каждый босяк с Подола!
        Давыдов от души расхохотался, даже за стол присел, вытирая выступившие слезы. Блюмкин смотрел на него во все глаза и не мог понять причины веселья, поэтому пропустил момент, когда в руке капитана возник «кольт» не менее солидного вида, чем у Яшки. И дуло его недвусмысленно уставилось парню прямо в лоб, в то время как его собственный «смит-вессон» был даже не взведен.
        - Брось-ка револьвер на пол, - посоветовал Денис, - от греха подальше.
        Яшка, бледный от злости, нехотя повиновался.
        - А теперь слушай внимательно, - продолжил Давыдов. - Твои пинкертоновские изыски меня нисколько не волнуют. Хотя - браво: хорошее чутье на опасность и слежка почти профессиональная. Но, чтобы больше не возникало вопросов, так и быть, поясню. Я действительно работаю в Осведомительном агентстве, то есть у «слухачей», и твое руководство об этом знает. Странно, что тебя не поставили в известность. Видимо, решили, что ты ничего не заподозришь и просто выполнишь их поручение. Впрочем, сейчас это уже неважно. Так что кончай валять дурака и говори нормальным языком и быстро: где моя группа?
        - На Фундуклеевской они, - буркнул Яшка. - Катька их туда вызвала…
        - Что еще за Катька?
        - Катерина. Куратор киевского отделения партии социалистов-революционеров.
        - Почему без меня?
        - А с вами она хотела отдельно поговорить. Скоро придет… - Блюмкин немного успокоился и начал коситься на свой револьвер на полу. - Извините меня, господин Давыдов. Погорячился я…
        Денис встал, подобрал оружие и сунул в карман пиджака, свой же «кольт» убрал в кобуру на поясе.
        - Извинения приняты, юноша. Но револьвер ради нашего обоюдного спокойствия останется у меня. Идите пока, чаю хоть приготовьте. Все-таки дама к нам пожалует…
        Яшка вздохнул и поплелся на кухню.

* * *
        Когда в прихожей раздался звонок, Давыдов с Блюмкиным приканчивали по третьей чашке чая с баранками. Слегка разомлевший Яшка отправился открывать, а Денис, быстро оглядев себя в висевшее между оконными проемами зеркало, пересел на диван и принялся листать свежий выпуск «Киевлянина», купленный утром на привокзальной площади.
        Но вот в коридоре простучали легкие шаги, и насмешливый голос произнес:
        - Good evening, Денис Николаевич!
        Давыдов выронил газету. Перед ним в трех шагах стояла… Кэтрин Маккормик собственной персоной и улыбалась во все тридцать два зуба. Блюмкин с любопытством выглядывал из-за ее плеча, оказавшись почти одного роста с англичанкой.
        - Кэтрин… - Денис закашлялся. - Вы - Катерина?! Руководитель киевского отделения партии эсеров?..
        - Нет, Денис Николаевич, я - куратор. - Маккормик по-хозяйски села за стол и сама налила себе чаю. - А что вас удивляет?
        - То, что вы так хорошо говорите по-русски… - Давыдов медленно, стараясь выглядеть естественно, поднялся и тоже присел за стол, напротив девушки. Блюмкин, оглядев обоих, тихо удалился на кухню. - От чего же раньше вы…
        - Ну, это всего лишь мера предосторожности, - пожала плечиком Кэтрин и впилась крепкими жемчужными зубками в баранку. - Всегда нелишне придержать козыря про запас. Кажется, так у вас говорят?..
        - Гм, да… Получается, вы с Элис меня проверяли.
        - Естественно. Ведь не могли же мы запросто довериться офицеру из учреждения, которое призвано как раз заниматься выявлением и поимкой таких, как мы?
        - И каковы… результаты проверки?
        - На мой взгляд, весьма сомнительные. - Маккормик отложила баранку и принялась прихлебывать чай. - Уж больно легко вы пошли на сотрудничество, а Элис чересчур увлеклась вами, что недопустимо в работе агента. И потом, зачем вы взялись сами сопровождать группу?
        - То, что я легко, как вы говорите, согласился на сотрудничество, объясняется именно и в первую очередь моим чувством к мисс Веллингтон, - спокойно парировал Давыдов. - Я действительно увлекся вашей подругой, а дополнительный источник доходов мне пришелся как нельзя кстати. Я, видите ли, люблю жить на широкую ногу…
        - Допустим. Но группа…
        - А сопровождать господ эсеров я добровольно вызвался, потому что привык с ответственностью выполнять порученное мне дело. Получил командировку от своего начальства в Киев и решил совместить обе миссии - удобный случай.
        - Хорошо… - Маккормик явно пребывала в затруднении, что-то обдумывая, и Денис позволил себе тайком перевести дух. - Но тогда как вы объясните…
        Она не договорила, в прихожей снова раздался длинный, требовательный звонок. В гостиную заглянул Блюмкин и вопросительно посмотрел на Кэтрин.
        - Пойди, посмотри, кто там, - приказала она.
        Минута ожидания показалась обоим за столом едва ли не часом. Давыдов даже подумал, уж не группа ли его подстраховки явилась? Хотя вроде не должны были без условного сигнала - отдернутой шторы на правом со стороны улицы окне. Но это были не оперативники агентства. В гостиную стремительно не вошла - влетела самая настоящая фурия. Одета она была так, что у Кэти глаза на лоб полезли. Огромная черная фетровая шляпа была отделана топорщащимся алым шелком, гипюром кремового цвета, розой из черной соломки, величиной с большое яблоко, и еще - черным фетровым крылом, вздымавшимся вверх на пол-аршина. Ярко-синее платье в стиле Поля Пуаре, подпоясанное чуть ли не под самой грудью, было отделано настоящим горностаем, а на шее у фурии висело не меньше десятка нитей крупного жемчуга. Картину довершал алый зонтик.
        - Боже мой… - прошептал Давыдов. - А эта здесь откуда?!
        Меньше всего он ожидал увидеть в Киеве сумасбродную танцовщицу.
        - О, Дьенис, мон шер ами, рюсски медвед?! - воскликнула Мата Хари своим неподражаемым контральто, срывая с руки тонкую перчатку и протягивая Давыдову холеную руку для поцелуя прямо через голову Маккормик. Затем она все же перешла на французский. - Какая радостная встреча на чужбине!
        - Мадам, я потрясен… - пробормотал Денис, нисколько не лукавя и припадая губами к ее длинным, нервным пальцам. - Какими судьбами?!
        - О, моя судьба!.. Моя судьба! Вы знаете, я родилась на Суматре, я росла красавицей, меня два раза похищали, сперва - жрец богини Сарасвати, потом священник-миссионер… Магараджа Сринагара подарил мне двух питонов, чтобы я научилась исполнять танец со змеями…
        Сообщая все эти удивительные подробности, Мата Хари придвигалась все ближе к Давыдову.
        - Это тоже наша сотрудница, - слегка сморщив курносый носик, сказала Кэтрин. - Да присядьте уже, Мата!
        Расторопный Блюмкин тут же подвинул танцовщице стул и кинулся к буфету за еще одной чайной парой.
        - А где же ваш воздыхатель? - рискнул поинтересоваться Денис. - Ну, тот, русский бабуин?..
        - О, мой бабуин!.. Его больше нет! Увы, увы, его больше нет!..
        Танцовщица сказала это радостно, однако от ее звонкого голоса у Давыдова мурашки по спине побежали. Ведь Бабушинский пытался изловить графа Рокетти де ла Рокка, и Мата Хари поняла, что он раскусил графа. А трудно ли ей было заманить купца туда, откуда он уже живым не вышел?
        - Черт возьми… - пробормотал он и вдруг, сам от себя такого не ожидая, треснул кулаком по столу.
        - Вас это огорчает? - спросила Кэти и так прищурилась, что стало ясно: она сейчас сопоставляет в голове все сомнительные факты своего с Денисом знакомства. И главным образом - то, как скоро он согласился сотрудничать…
        Давыдов понял, что выдал себя. Времени на подачу условного сигнала не оставалось, и он принял единственное решение: надо их брать! Сейчас. И по возможности всех.
        Сделав вид, что хочет подойти к телефону, Денис внезапно выхватил из кармана «трофейный» револьвер Блюмкина и навел оружие на рыжую англичанку.
        - Внимание, мисс Маккормик, вы арестованы!
        Однако, к его удивлению, это не произвело на Кэтрин никакого впечатления. Более того, она от души рассмеялась и танцующей походкой двинулась к капитану.
        - Стойте, мисс! Иначе я буду вынужден стрелять!.. - почти в отчаянии крикнул Давыдов, взводя курок.
        - Нет, Денис Николаевич, вы не станете в меня стрелять, и вы это знаете, - все еще улыбаясь, сказала Кэтрин, но все же остановилась в двух шагах перед ним.
        Давыдов понял, что она права, и растерялся. Впервые в жизни. Всего на пару секунд. Но этого оказалось достаточно. Он даже не сообразил, отчего револьвер из его руки вдруг прыгнул высоко вверх, к потолку, а в следующий миг сильный удар в грудь сбил его с ног и бросил на диван. Револьвер с глухим стуком закувыркался по ковру и исчез под столом.
        Спасли капитана рефлексы, натренированные годами регулярных занятий по физической подготовке еще со времени учебы в Академии Генштаба. Инструктором по рукопашному бою там был тогда Жорж Лефевр, ученик самого Жозефа-Пьера Шарлемона, основателя собственного стиля савата и Академии французского бокса в Париже. Русские офицеры с удовольствием изучали необычные приемы и удары - все эти фуэтэ, шоссэ и реверсы - и дивились их простоте и эффективности.
        И вот теперь Давыдов, ворочаясь на диване, понял, что его атаковали именно одним из шоссэ - прямым ударом ногой в корпус. Но более всего его поразила мысль о том, что это проделала женщина. «Черт меня подери! Не хватало еще оказаться битым какой-то рыжей авантюристкой!» - со злостью подумал Денис и, сгруппировавшись, легко вскочил на ноги… чтобы с трудом отразить следующий выпад.
        На этот раз англичанка ударила сбоку, выполнив совершенно немыслимый (по представлению Давыдова) для женщины, одетой в платье, фуэтэ - удар ногой с разворота. Денис лишь в последнее мгновение сумел поставить блок рукой. И все равно не удержался на ногах, упал в проход между столом и диваном, зацепив по дороге стул. Именно стул и помешал разъяренной фурии, в которую превратилась милая хохотушка, добить противника.
        Давыдов успел перекатиться через плечо, вновь встать на ноги и даже оценить ситуацию в целом. Вовремя! Справа на него тут же бросился тощий Блюмкин с большим кухонным ножом. В то время как Мата Хари вжалась в угол между косяком двери и резной этажеркой с книгами и костяными слониками на верхней полке и молча смотрела на драку широко распахнутыми, испуганными глазами.
        Но Яшка совершил ошибку, ставшую для него фатальной, решив, что Денис уже не способен к серьезному сопротивлению. Он сделал выпад ножом, снизу и сбоку, как научили его уличные драчуны, и грохнулся навзничь на ковер, получив мощный удар в лоб каблуком ботинка. Шоссэ в исполнении Давыдова удался на славу.
        Это остановило приготовившуюся добить капитана Маккормик. Как опытный боец, она мгновенно оценила ситуацию и замерла в паре метров в обманчиво расслабленной позе, опершись рукой на стол, а другой подперев соблазнительно крутое бедро.
        - Браво, Денис Николаевич! Не ожидала. Вы тоже поклонник савата?
        - Я - боевой офицер, если вы не знали, мисс Кэтрин. - Давыдов продолжал внимательно следить за ней, не расслабляясь. Положение складывалось аховое. У него теперь практически не было шансов задержать всех троих, и стоило подумать, как выбраться отсюда хотя бы живым. Судя по всему, рыжая бестия не собиралась его отпускать. А если в схватку ввяжется еще и эта дура у этажерки, шансы уцелеть приблизятся к нулю. Поэтому Денис счел нужным добавить: - И уж коли так сложилось, что вы стали моим противником, предупреждаю: я не стану вас жалеть только потому, что вы - женщина. То же касается и вас, госпожа Хари. Вы поняли?
        Танцовщица вздрогнула, словно выпала из транса, шумно сглотнула, оглядев всю мизансцену, и неожиданно жалобным голосом спросила:
        - Дорогой, ты цел?
        Давыдов растерялся, и это едва не стоило ему жизни. Маккормик рыжей молнией сорвалась с места и попыталась достать его новым фуэтэ. «Прямо балеринка, твою мать!» - успел подумать Денис, уклоняясь от удара и нанося ответный - кулаком в правое подреберье. Он очень надеялся, что англичанка - явная суфражистка по поведению - не носит корсета. Так и оказалось. Кэтрин охнула, побледнела и с трудом отскочила в сторону, схватившись за бок.
        И вот тут Давыдов совершил почти смертельную ошибку. Вместо того чтобы продолжить атаку и окончательно добить противника, он попытался выхватить свой «кольт» из кобуры под пиджаком. Но револьвер зацепился курком за полу пиджака, Денис буквально на пару секунд отвлекся, высвобождая оружие, и тут же получил страшный удар в висок, отправивший его в глубокий нокаут. Поэтому он уже не видел, как Маккормик с торжествующей улыбкой подбирает из-под стола «смит-вессон» Блюмкина, подходит к Давыдову и прицеливается ему в голову; как Мата Хари с совершенно безумным лицом хватает с этажерки самого большого мраморного слоника и с криком «don’t you, bitch!»[14 - Не смей, мерзавка! (англ.)] обрушивает статуэтку на затылок англичанки…
        Очнулся Денис от того, что кто-то шлепал его по щекам. Голова гудела набатом, пострадавший висок напоминал о себе пульсирующей болью. С трудом приоткрыв глаза, увидел над собой холеную накрашенную мордашку танцовщицы. «Господи, кошмар продолжается?..» - проползла вялая мысль.
        - Ты рюски медвед, ты рюсски медвед… - повторяла Мата Хари. - Сильный-сильный… сидеть, медвед, сидеть…
        Сильная рука обхватила его, потянула вверх. Приходилось поверить в невероятное: «Эта дурочка, похоже, спасла мне жизнь?!»
        Денис с трудом сел и огляделся. На полу лицом вниз лежала Кэти. Чуть подальше валялся Яшка.
        «Вот так же могла сейчас лежать Элис - с разбитым затылком или с пулей в груди… Как хорошо, что Элис не поехала в Киев!..»
        - У вас крепкая голова, - сказала Мата Хари уже по-французски. - Продержитесь еще немного, мы вызовем врача. Только не падайте, осталось совсем немного…
        - Отойдите, - велел Давыдов.
        Кэти назвала танцовщицу своей сотрудницей - черт знает, чего еще от нее ожидать!
        Держа Мату Хари под прицелом, Денис кое-как добрался до окна и отдернул штору, подав условный сигнал группе захвата, ожидавшей на улице. А потом прислонился к стене и, не опуская «кольта», стал ждать…
        Ему было плохо. Голова трещала, мутило, и при этом Давыдов все яснее понимал: игра закончена, а Элис потеряна для него навсегда.

* * *
        Группа захвата - шестеро крепких, молчаливых молодых людей в цивильном во главе с представительным мужчиной, чей более старший возраст выдавала благородная седина на висках - появилась через пять минут. Блюмкин к тому времени пришел в себя, но не делал попыток даже встать - слабо ворочался на ковре, то и дело хватаясь за голову и постанывая. На лбу его четко проступал лиловый кровоподтек в форме каблука от ботинка.
        - Болит? - хрипло поинтересовался Денис. Ему принесли с кухни холодной воды, и он понемногу отпивал из стакана. Вроде от этого делалось легче.
        - Шоб у вас так болело остальное!.. - огрызнулся Яшка. - У вас, часом, папаша не орловский рысак?
        - Думаю, нет…
        - Так шо ж вы лягаетесь, як коняга необъезженный?
        - А нечего было ножиком махать, коли не умеешь.
        Блюмкин ничего на это не ответил, и двое оперативников под руки повели его к выходу. К Давыдову обратился старший группы:
        - Господин капитан, а с этой что делать? - кивнул на лежащую без сознания Маккормик. Затылок у англичанки был в крови.
        - Она жива? Вы проверили?
        - Пульс есть, но слабый…
        - Вызывайте медицинскую карету. А что с боевиками на Фундуклеевской?
        - Взяли точно по плану. Сейчас, должно быть, дают показания в конторе. Плюс нашли там интересные документы - списки членов боевых ячеек господ эсеров в Киеве, Чернигове, Житомире, Херсоне, Одессе и Николаеве, адреса некоторых явочных квартир, а также часть финансового отчета организации перед спонсорами из Соединенного Королевства.
        - Ух ты!.. Стало быть, и в Малороссии господам из МИ-6 не пофартило.
        Давыдов попытался улыбнуться, но тут же скривился от боли в виске, покосился на присмиревшую с появлением оперативников танцовщицу.
        - Эту тоже забирайте.
        - Не могу, - пожал плечами седой.
        - Почему?! - Денис едва не поперхнулся.
        - Она предъявила свои полномочия. - И оперативник протянул ему сложенный вчетверо лист.
        Давыдов развернул бумагу и обомлел. Это оказалось удостоверение сотрудника отдела специальных расследований Особого департамента Канцелярии Его Императорского Величества Маргариты Зелле, подписанное его начальником, генерал-лейтенантом Николаем Ивановичем Петровым.
        - Чтоб я сдох! - вырвалось у капитана. - Ну и дела!..
        - Настоящи рюсски медвед! - вдруг сказала Мата Хари и рассмеялась.
        - Но этого не может быть!..
        - Душка медвед!..
        События, в которых участвовала танцовщица, возникли в давыдовской памяти, но не целиком, а клочками, и вдруг увязались воедино требование сдать в бюро фотографическую карточку официанта Гераськи и прилепленные к тарелке бумажки с шифрованными записями. Эти бумажки, ловко выкрав во время ужина, послала ему, Давыдову, Мата Хари - и ведь они дошли по назначению! Ну, точно: медведь он несообразительный…
        Глаза у нее были веселые и дерзкие. Денис вдруг понял: он ей действительно нравится, и сейчас придется принимать решение. Но Мата Хари не стала смущать его своими опасными шалостями, прижиматься и бормотать эротическую ерунду. Очевидно, она многое знала и понимала.
        Танцовщица всего лишь положила свою тонкую руку на его кисть и сказала по-русски:
        - Ничего, ничего! Мой бабуин говорит: пе-ре-мье-лет-са будет мука!
        - Может быть… - пробормотал Денис.
        - Потом, потом… как это… уйдет, уйдет… и будет хорошо!
        - Ох, не знаю…
        - Я знаю! Я! Пусть уйдет!..
        - Да, - сказал Давыдов и вздохнул. Немало дней пройдет, прежде чем лицо Элис, такое отчетливое в его памяти, потускнеет и сотрется.
        - Медвед, идем. Обед, ужин! Финь-шампань! - потребовала Мата Хари. - Много-много. Если пить - уходит… я знаю, медвед…
        И вдруг ее лицо на миг изменилось. Давыдов отчетливо увидел немолодую женщину, прошедшую огонь, воду и медные трубы, многое потерявшую, но еще способную на неожиданные находки. Она пересилила свою судьбу, она справилась, она танцевала, как победительница… А он слабее, что ли?
        - Идемте, мадам! Надеюсь, в Киеве найдется приличное шампанское, - сказал Денис по-французски. - Я только прослежу, чтобы всех наших пленников доставили по назначению. Служба - на первом месте…
        Эпилог
        Канун Рождества, 1913 год

1
        Император стоял возле высокого окна своего рабочего кабинета в Александровском дворце и задумчиво смотрел на заснеженный парк, окружавший резиденцию, словно безмолвный страж.
        «Вот и закончился последний, предъюбилейный год, - размышлял Николай Александрович, переводя взгляд на морозные узоры по краям оконной рамы. - Неплохо закончился, надобно отметить! Идея создания специальной Службы охраны высшей администрации неожиданно принесла весомые плоды. Мне-то поначалу казалось, что дело исключительно в безопасности сановников, ан вот оно как обернулось. Целую агентурную сеть раскрыли! И чью?.. Британскую!.. Да если бы только ее. Еще год назад казалось, что главная внутренняя угроза империи - это агрессивно настроенные господа из партии социалистов-революционеров и так называемых большевиков. Они никак не желают успокоиться после своей неудачи в 1905 году и продолжают попытки смутить умы заводских и фабричных рабочих, равно как студенческой молодежи и безземельных крестьян. Однако теперь всплыли более неприятные факты: зараза предательства проникла в среду просвещенной интеллигенции и даже предпринимателей…»
        За спиной императора раздался тихий стук. Николай, прервав размышления, обернулся и увидел в дверях адъютанта, генерала Иванова.
        - Ваше Величество, прибыл премьер-министр.
        - Очень хорошо. Пусть войдет.
        Николай Александрович шагнул было к письменному столу, но передумал и вернулся к окну. Спустя минуту в кабинет стремительно вошел Столыпин. Остановившись на секунду, оценил обстановку и, обойдя стол, приблизился к императору слева, таким образом попав в его поле зрения.
        - Доброе утро, Ваше Величество.
        - Оно действительно доброе, Петр Аркадьевич! - приветливо улыбнулся государь, и они крепко пожали друг другу руки. - Вчера вечером, после ужина, я получил большое удовлетворение, указав на дверь генеральному консулу Британской империи. А сегодня подписал вердикт об объявлении господина Локхарта персоной нон-грата.
        - Это замечательно, Ваше Величество, - улыбнулся уголками губ Столыпин, - но что нам делать с его помощником, господином Рейли?
        - Как я понимаю, господин Рейли обвиняется в деятельности, нанесшей серьезный вред нашему государству, - посуровел император, - а следовательно, подпадает под юрисдикцию наших, российских законов, как государственный преступник, и должен понести соответствующее наказание!
        - Всецело согласен, Ваше Величество, однако, по моему разумению, будет более значимым, если мы проведем над Рейли и его соратниками публичный судебный процесс, а затем передадим всех в руки их хозяев из Туманного Альбиона. Думаю, такой поворот дела надолго отобьет охоту господам из МИ-6 строить козни против России.
        - Пожалуй, вы правы, Петр Аркадьевич… Однако вернемся к нашим героям. Считаю, необходимо отметить наградами всех непосредственных участников проведенной успешной операции. Напомните-ка их имена.
        Столыпин с готовностью раскрыл принесенную с собой папку в кожаном переплете.
        - Непосредственными и главными исполнителями проведенной операции по ликвидации агентурной сети британской разведывательной службы, известной как МИ-6, явились офицеры Службы охраны высшей администрации, как то: подполковник Вяземский Борис Леонидович, начальник пятого управления - внутренней безопасности, капитан Голицын Андрей Николаевич, начальник оперативной группы пятого управления, также члены оперативной группы в количестве двенадцати человек. Список прилагается. Особо считаю должным отметить роль в операции гвардии капитана Давыдова Дениса Николаевича, старшего офицера связи контрразведывательного отдела второго оперативного управления Осведомительного агентства Канцелярии Вашего Величества. Капитан Давыдов принял личное участие в разработке и поимке двойного агента, некой госпожи Веллингтон, и ее помощников, что привело к полной дезорганизации разведывательной сети Британской империи и Северо-Американских Соединенных Штатов в Малороссии и ее столице. К сожалению, сама госпожа Веллингтон сумела избежать ареста и скрыться. Возможно, что ей помогли все те же господа эсеры…
        - Не думаю, что после произошедших событий и катастрофического провала своей миссии госпожа Веллингтон вновь появится у нас в обозримом будущем. Прекрасный итог отлично сделанной работы, Петр Аркадьевич! - великодушно сказал император. - Готовьте указ о награждении. А каковы настроения в Думе?
        - Михаил Владимирович уведомил меня, что ратификация Договора об экономическом и культурном сотрудничестве с Германской империей прошла на последнем заседании уходящего года и, по всей видимости, не встретила серьезного сопротивления, как и ранее ратифицированный пакт о ненападении с Австро-Венгерской монархией сроком на сорок девять лет.
        - Что ж, поздравляю, Петр Аркадьевич! А сопротивлялись ратификации, думаю, все те же господа из левой оппозиции?..
        - Не только, Ваше Величество. На этот раз к ним присоединилась определенная часть фракции конституционных демократов, и даже кое-кто из «Группы 17-го октября».
        Император бросил острый взгляд на невозмутимое лицо премьера и снова вернулся к созерцанию морозных узоров на стекле окна. Столыпин прекрасно знал эту манеру государя - разговаривать о важных делах, не глядя на собеседника и даже отвернувшись. Непосвященному человеку могло показаться, что монарх заносчив и высокомерен с ним, однако все было наоборот. Николай Александрович имел весьма мягкий, если не сказать нерешительный, характер, к тому же неважно владел своим лицом и, не желая, чтобы собеседник хоть на минуту заподозрил его в этом, предпочитал принимать такую «защитную» позу. Поэтому премьер также обратился лицом к окну и устремил взор на заснеженный парк, продолжая говорить.
        - Мы выиграли только первую кампанию, Ваше Величество, и сейчас самое время закрепить успех.
        - Вы имеете в виду вступление в силу Указа о запрещении деятельности в России организаций и обществ «вольных каменщиков»? - нахмурился император.
        - Не только!.. - Столыпин все же посмотрел на него. - Закон - что, бумага. А вот добиться его реального выполнения будет ох как нелегко. Это не британских агентов вылавливать! Позволю себе напомнить, Ваше Величество, что первая, так сказать, стадия консолидации «вольных каменщиков» успешно завершилась минувшим летом в Москве. Большинство разрозненных групп этих господ из ряда губернских и даже уездных городов прислали своих депутатов и провели два или три заседания - фактически, учредительный съезд. И теперь это новое, более крупное и влиятельное общество называется Великий Восток Народов России…
        - Претенциозно, но неоригинально, - пожал плечами Николай Александрович. - Гораздо важнее, какие цели эти господа поставили перед своей организацией?
        - Весьма масштабные, смею вас уверить, Ваше Величество. Судя по высказываниям их руководителей, того же господина Гальперна, очень характерной для настроений подавляющего большинства членов их организации является ненависть к трону, к монарху лично. А известный вам господин Некрасов открыто декларирует, что среди политических задач Великого Востока на первом месте стоит курс на насильственную ликвидацию самодержавия. Кстати, московское отделение Осведомительного агентства попыталось вмешаться в ход консолидации новой ложи, поскольку выявились ее связи с французской, в частности, разведкой. Однако операция успехом не увенчалась. У господ «вольных каменщиков» обнаружилась весьма неплохая служба охраны, сумевшая с помощью опытного французского агента, некой Марты Бетенфельд, обмануть агента ОСВАГа.
        Столыпин замолчал, ожидая реакции государя. Тот продолжал смотреть в окно, потом вдруг повернулся и прямо взглянул на премьера. Сказал сухо и жестко:
        - Когда организм болен, его лечат, Петр Аркадьевич. А эта… неудача только подтверждает необходимость безотлагательного вмешательства.
        - Так ведь по живому придется резать, Ваше Величество. Припарки и примочки в виде послаблений и обещаний уже не помогут.
        - Иногда приходится и оперировать, Петр Аркадьевич. Вы готовы встать к операционному столу?
        - Готов. Давно готов…
        - Ну, Бог вам в помощь!.. - Император глубоко вздохнул, будто перед нырком в ледяную воду. - Завтра текст указа с моей подписью будет на вашем столе. Только я вас прошу, Петр Аркадьевич, назначьте… операцию после февральских торжеств. Пусть хотя бы в столицах все пройдет без неожиданностей, как планировалось.
        - Именно так мы и поступим, Ваше Величество!.. - четко и бесстрастно ответил премьер.

2
        Капитан Денис Давыдов сидел за своим рабочим столом в неприметном здании на Мойке, арендованном Канцелярией Его Императорского Величества у владельца, купца первой гильдии Рукавишникова на ближайшие десять лет. Никакой вывески, понятно, на доме не имелось, ведь Осведомительное агентство - организация тайная, шумихи не терпящая и ажиотажей не создающая.
        В этот предрождественский день Денису страсть как не хотелось заниматься делами, но начальник контрразведывательного отдела подполковник Максимов, человек предельно пунктуальный и дисциплинированный, потребовал закончить отчет о киевских событиях, коих Давыдов был свидетелем и участником, до Рождества. На слабые возражения Дениса о только что пережитом потрясении - смертельной схватке с агентами британской разведки, требовавшем заслуженного отдыха и поправки здоровья (лучше на водах, ну хотя бы в Липецке!), последовал неумолимый приказ: сдать отчет, а потом - хоть на все четыре стороны.
        Давыдов с тоской глянул в окно, вздохнул и заправил в печатную машинку лист. Хорошо хоть пером писать не приходится - начальство вовремя обеспокоилось и закупило для агентства целую партию «ремингтонов», оснащенную под заказ отечественной клавиатурой. Денису поначалу показалось, что эту премудрость он никогда не освоит, но уже спустя месяц лихо отстукивал на «чудо-технике» свой первый отчет о кавказской командировке. Позже так вошел во вкус, что частенько забывал чистить писчие перья и заправлять чернильницу, хотя никто не отменял составление мелких, текущих бумаг от руки.
        Отчет, будь он неладен…
        Такого отчета и врагу не пожелаешь.
        Конечно же, там не будет ни слова о том, каким образом одному из агентов влияния британской МИ-6 в Москве, некой Элис Веллингтон, удалось избежать ареста и скрыться от наблюдения. По-видимому, ее предупредил кто-то из оставшихся вне поля зрения Осведомительного агентства помощников. Денис с усилием подавил в себе прилив тайной радости, от того что любимая женщина сейчас в безопасности, неважно - где. Да, хотя бы теперь, перед самим собой, но нужно признаться, что сие слово лучше всего описывает его отношение к Элис…
        За каждым словом давыдовского отчета - воспоминания, картинки, голос… шампанское и абхазские персики в ту первую ночь… А она? Может, вспоминает, как не хотела отпускать Дениса в Киев?
        Он помотал головой - все, хватит, иначе и спятить недолго. За работу, за работу!
        Но едва Давыдов настучал первую фразу отчета, в комнату буквально влетел его коллега из информационно-аналитического управления, штабс-капитан Пивоваров. На радостно-возбужденном лице его лихорадочно блестели большие синие глаза, обрамленные, как у девушки, длинными пушистыми ресницами. В правой руке Пивоваров сжимал, словно рождественский букет, пучок телетайпных лент.
        - Началось, Денис! - возгласил он, потрясая ими.
        - Что именно, Петя? - уныло приподнял бровь Давыдов.
        - Паника на Лондонской товарной бирже! Акции металлургических и сталелитейных компаний на минувшей неделе подешевели втрое!.. Британский премьер-министр сэр Герберт Асквит заявил, что правительство рассматривает вопрос об отставке ряда министров, в том числе министра промышленности и министра обороны.
        - Что-то быстро они всполошились…
        - Это еще не всё! - Пивоваров перевел дыхание. - Франция объявила сегодня технический дефолт из-за приостановки выполнения большинства военных заказов.
        - Надо же! - К Денису постепенно возвращалось хорошее настроение. - Какой, однако, муравейник мы разворошили!
        - А что мы такого сделали?
        - Не ты, Петя, а мы, контрразведка. Всего лишь раскрыли агентурную сеть наших официальных союзников.
        - Ну да?! Это же скандал?
        - А то! Будто сам не видишь!.. - Давыдов развеселился. - Слушай, не в службу, а в дружбу. Когда составишь аналитическую записку, сделай мне копию.
        Пивоваров подозрительно уставился на него.
        - И зачем тебе?
        - Лично. На память. А с Максимовым я улажу, не волнуйся.

3
        К Рождеству Григорий Ефимович готовился основательно. В его квартире на Гороховой улице, в доме номер четырнадцать, с утра до вечера сновали какие-то люди с корзинами и баулами, пахло жареной рыбой, чесноком, уксусом и почему-то апельсинами. Тяжелые корзины, прикрытые холстинами и позвякивавшие, когда их передвигали, толпились во всех углах и в коридоре. Сам Распутин в малиновой рубахе, синих шелковых портах, подпоясанный витым красным кушаком с кистями, благообразный и причесанный, сидел в самой большой и светлой комнате на плюшевом диване, опираясь на расшитые подушки, и принимал ходоков и просителей. Две смазливые девицы в сарафанах и кокошниках то и дело подносили «старцу» большую чашку чаю и тарелочку с постными бубликами.
        Когда настенные часы в комнате прокуковали полдень, вошел личный секретарь Распутина, купец Арон Симанович, и предложил:
        - А что, Григорий Ефимович, не сполдничать ли нам?
        «Старец» живо встрепенулся, отшвырнул чашку с остатками чая, соскочил суетливо с дивана, оттолкнув последнего просителя - дохлого мужичонку в штопаном армяке и облезлой заячьей шапке, которую он непрерывно комкал в узловатых крестьянских руках.
        - Нешто мы не православные?! - утробным голосом взвыл Распутин. - Нешто сполдничать не могём?.. А ну, брысь отседова, недородец! - Он чувствительно пхнул под ребра нерасторопного просителя.
        - Не угодно ли, свет наш Григорий Ефимович, откушать кашки гречиховой с медом? - прощебетала одна из девиц.
        Распутин плотоядно оглядел ее с головы до пят.
        - Годится, коли с ложечки меня покормишь, да как мамка уговаривать станешь.
        Симанович громко фыркнул, не сдержавшись. «Старец» и ухом не повел, подхватил обеих девиц за задницы и повлек к дверям столовой. Но едва все расселись вокруг обильно уставленного тарелками и судками стола, как в комнату ввалились заснеженные жандармы во главе с офицером.
        - Господин Распутин? - полувопросительно-полуутвердительно произнес офицер и, не дожидаясь, подтверждения, добавил: - Вам надлежит проследовать с нами.
        - Позвольте! По какому праву?! - вскочил было опомнившийся Симанович, но тяжелая жандармская длань пригвоздила его обратно к стулу.
        «Старец» недобро зыркнул из-под густых смоляных бровей на непрошеных гостей. Оскалился.
        - Нешто не християне вы, люди государевы? Милости просим к нашему столу. Отведайте, что Бог послал…
        - Господин Распутин, извольте встать и одеться, - железным голосом повторил офицер. - Две минуты на сборы!
        Улыбку с лица «старца» будто ветром сдуло. Он смахнул с колен девицу и поднялся во весь свой немалый рост.
        - Чего привязались, изверги? Али я натворил чего? Так Бог свидетель…
        - Бог тут ни при чем! - раздраженно оборвал его офицер. - Пошли.
        - Арон, - повернулся Распутин к секретарю, - телефонируй Маме, што раб Божий Григорий не приедет сегодня маленькому колыбельную петь. Забрали его супостаты, псы государевы, ни за што ни про што!..
        Жандармы, ни слова не говоря, вывели «старца» из дому и усадили в закрытый экипаж. Внутри оказался только один человек - молодой, одетый в штатское. Но наметанным глазом Распутин сразу опознал в нем кадрового военного, и лишь гадал про себя: кто же он такой? Из какого ведомства? Не «охранка» - точно! Но и не разведка…
        Словно прочитав его мысли, молодой человек представился:
        - Капитан Голицын. Служба охраны высшей администрации Российской империи.
        - Тю, капитан? - осклабился враз повеселевший Распутин. - А хочешь стать полковником?
        Андрей посмотрел на него так, будто разглядывал таракана. И взглядом этим мог преспокойно убить. Распутина невольно передернуло, и он, против обыкновения, почти искренне перекрестился.
        - Ну и глаза у тебя, капитан! Страсть какая… Да нешто я противу Папы мово, государя, сотворил?!
        - Ты, гаденыш, уже много чего сотворил! - тихо и зло заговорил Голицын, глядя в пространство. - А если подзабыл, могу организовать встречу, например, с господином Кулябко, подполковником в отставке. Уж у него-то найдется чем освежить твою память… Ну а теперь молчи и запоминай. С сего дня вход тебе во дворец Царскосельский заказан. Явишься - шомполами бит будешь. Телефонировать или записки писать государыне Александре Федоровне не советую, не получится. А настырничать станешь - лично прибью. У меня на то полномочия имеются. Это первое. Второе: если хочешь еще в столицах пожить, покутить да простакам мозги покрутить, придется поработать. А именно - на нас, Службу охраны. После каждой встречи с любым чиновным лицом будешь писать подробный отчет и сдавать мне лично. Наврешь или профилонишь хоть однажды, отправишься прямиком в родную Сибирь. На вечное поселение. Все понятно?
        Распутин шумно сглотнул, поскреб ручищей бороду.
        - Не много ль на себя берешь, мил человек? Как бы пупок не развязался…
        Он недоговорил. Андрей резко и коротко ударил «старца» в кадык ребром ладони. Распутин выпучил глаза и захрипел, потом попытался было выскочить из экипажа, но, получив второй жесткий удар - костяшками согнутых пальцев точно над ухом, «поплыл». Грузно откинулся на сиденье, взгляд затуманился. Распутин хватал воздух широко раскрытым ртом и смотрел теперь на Голицына с неподдельным испугом.
        - Ты все запомнил, урод? - по-прежнему тихо и ровно спросил Андрей, разминая кисть правой руки.
        «Старец» истово закивал и принялся креститься и бормотать что-то бессвязное.
        - Тогда пошел вон!..
        Распутин едва ли не кубарем вывалился из экипажа и, оскальзываясь, побежал вдоль укрытой сумерками улицы, к парадному своего дома.
        Андрей спрыгнул с подножки на утоптанный снег и подошел к жандармам, стоявшим поодаль. Офицер улыбнулся ему, протянул раскрытую коробку папирос.
        - Молодцы, ребята, - ухмыльнулся в ответ Голицын. Прикурил. - Разыграли как по нотам! Особенно ты, Верещагин. - Он дружески хлопнул «жандармского офицера» по плечу.
        - Думаете, поверил, господин капитан?
        - Конечно. Ведь я же ему сказал правду. А это то, что у меня получается лучше всего.

4
        В угловом кабинете бастрыгинского дома на Шестой линии Васильевского острова было темно. Голицын и Вяземский стояли у окна.
        - Плохо мы российскую историю учили, - сказал Вяземский. - Вот я задумался вчера о столетних юбилеях, так в Брокгауза с Ефроном лазил. Что у нас в тысяча шестьсот двенадцатом году было, а?
        - Плохо было, - ответил Андрей. - Поляки в Москве сидели. В Кремле заперлись.
        - Вот как раз в этом году их из Москвы и выставили. Ополчение их истребило, князь Пожарский да Козьма Минин Сухорукой… И Россия, как птица феникс, для новой жизни ожила. В тринадцатом году венчали на царство Михаила Федоровича Романова…
        Голицын удивился - это были прописные истины из гимназического учебника.
        - А что в семьсот двенадцатом было?.. Не мучайся, сам скажу: царь Петр столицу из Москвы в Санкт-Петербург перенес. И, опять же, с новой столицей новая жизнь началась. Про восемьсот двенадцатый ты и сам помнишь. А потом, в восемьсот тринадцатом, уже мы с победой по всей Европе прошли… Столетний цикл, Андрей. И как ему сменяться - перед роковым годом страсти и беды, перевалили роковой год - словно ожили.
        - Думаешь, мы свой тысяча девятьсот двенадцатый год пережили, и теперь все дела сразу на поправку пойдут?
        Вяземский усмехнулся:
        - Пока пойдут, будет нам много мороки. Я был на заседании Комитета для устройства празднования трехсотлетия царствующего Дома Романовых - такого наслушался! Ждет нас великая суета. В столицу тысячи гостей со всей страны съедутся, да иностранцы валом повалят, и тут всякому жулью будет раздолье. Тем более что ожидается великая амнистия, и их полку прибудет. Но на жулье у нас полиция есть. И по случаю юбилея всюду будут появляться наши подопечные - одно открытие новой церкви у Александро-Невской лавры чего стоит. Весь свет, весь двор, вся царская фамилия, все министры…
        - Да, нелегкий у нас будет февраль, - согласился Андрей. - Гляди, гляди!..
        Темное небо в окошке озарилось целой радугой. Это фейерверкеры, готовясь к февральским торжествам, устроили очередную репетицию.
        Оперение двух бронзовых сов, подпиравших на столе пятерку книг, пошло бликами.
        - Надо же, на Крестовском палят, а будто рядом… Я ж говорил тебе, отсюда будет отлично видно. Эх, у всех добрых людей праздник, а у нас?
        - Вот такие у нас теперь праздники, Борис Леонидович…
        - С чем нас и поздравляю, Андрей Николаевич…
        Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись.
        Краткие биографии главных героев
        ДАВЫДОВ ДЕНИС НИКОЛАЕВИЧ (1883 г.р.) - сын статского советника Николая Вадимовича Давыдова (1862 г.р.), правнук героя-партизана, генерал-майора Дениса Васильевича Давыдова (1785 - 1839) - капитан гвардии, старший офицер связи 1-го контрразведывательного отдела (КРО) 2-го оперативного управления Осведомительного агентства. Окончил I Московский кадетский корпус (1893 - 1900) с отличием и был зачислен в гвардейский резерв. В 1900 - 1902 гг. проходил обучение в Николаевской академии Генерального штаба по курсу военной разведки, выпущен в звании поручика и назначен в распоряжение штаба Приамурского военного округа. Участник Манчьжурского военного конфликта (Русско-японская война) в декабре 1903 - мае 1904 года. Отличился (орден Святой Анны II степени) во время Люйшуньской операции (март - апрель 1904 года), когда была почти полностью уничтожена Квантунская армейская группировка Японии, а последовавшее в мае 1904 года Даляньское морское сражение поставило крест на японском флоте. С 1905 года переведен на службу в Осведомительное агентство в 13-е отделение 3-го восточного отдела (Япония), а с 1908 года -
в звании капитана - в 1-й КРО 2-го ОУ Осведомительного агентства (Московский филиал). Не женат.
        ГОЛИЦЫН АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (1880 г.р.) - князь, сын полковника артиллерии Николая Сергеевича Голицына (1848 - 1904), внук генерал-лейтенанта Сергея Павловича Голицына (1815 - 1888), одного из активных сторонников реформы 1861 года - капитан гвардии, командир оперативной группы Службы охраны высшей администрации (СОВА) Канцелярии Е.И.В. Окончил 1-й кадетский корпус (Санкт-Петербург, 1890 - 1896) с отличием. Направлен на действительную службу в распоряжение штаба Одесского военного округа. Принял участие в военной экспедиции на Крит в апреле-сентябре 1897 года в составе интернационального контингента стран-покровительниц (Австро-Венгрия, Великобритания, Германия, Италия, Россия, Франция). Прикомандирован в 1898 году к штабу Бессарабского пограничного участка Одесского ВО. В 1900 году направлен на учебу в Николаевскую академию Генерального штаба, окончил курс контрразведки в 1902 году и выпущен в звании штабс-капитана, направлен для дальнейшей службы в Особый департамент Канцелярии Е.И.В. (1895) в контрразведывательный отдел по Северо-Западному региону. В 1911 году переведен в звании капитана во вновь
организованную Службу охраны высшей администрации Канцелярии Е.И.В.
        МАККОРМИК КЭТРИН (Catharine McCormick, 1886 г.р.) - младшая дочь полковника национальной гвардии Дункана Маккормика, приходившегося двоюродным племянником знаменитому американскому изобретателю Сайрусу Маккормику. Окончила в 1902 году Эдинбургскую женскую школу имени Святой Терезы и поступила в Университет Абердина в Колледж искусств и социальных наук по специальности «социология», который успешно закончила в 1906 году, защитив магистерскую степень. Как молодого специалиста со знанием иностранных языков (немецкий, японский и русский) Кэтрин сразу пригласили на работу в офис Министерства иностранных дел в Эдинбурге, а затем и в главный офис в Лондоне. С 1908 года переведена в Бюро секретной службы Ее Величества, а с 1909 года - в иностранный отдел Бюро (МИ-6). С 1911 года - агент по особым поручениям резидента британской разведки в Малороссии (Украине), официально - сотрудник торгового представительства Министерства пищевой промышленности САСШ.
        ВЕЛЛИНГТОН ЭЛИС (Elisabeth-Mary Wellington, 1880 г.р.) - правнучка знаменитого английского фельдмаршала, 1-го герцога Артура Уэсли Веллингтона (1769 - 1852). Окончила Йоркширскую женскую гимназию (1896) и Университет Кембриджа (1902, Школа искусства и гуманитарных наук). Принята на службу в главный офис Министерства культуры на должность эксперта по живописи и скульптуре. В 1904 году откомандирована в культурное представительство посольства Великобритании в САСШ. Официально вступила в американское Общество социальной защиты детей-сирот в 1905 году, а с 1907 года стала его официальным эмиссаром. В 1908 году вернулась в Лондон и перешла на работу в Министерство иностранных дел. С 1909 года - внештатный сотрудник-эксперт МИ-6. С 1910 года - агент по особым поручениям посла Великобритании в России. Официально - эмиссар американского Общества социальной защиты детей-сирот.
        notes
        Примечания
        1
        Краткие биографии главных героев приведены в конце книги, дабы пытливый читатель мог удостовериться, что мы ничего не выдумали. - Примеч. авт.
        2
        10 мая 1895 года по указу Николая II создано Осведомительное агентство (ОСВАГ) с подчинением непосредственно императору для выполнения разведки и борьбы за российские интересы за рубежом. Директором агентства назначен статский советник Владимир Иосифович Гурко (Ромейко-Гурко).
        3
        10 февраля 1895 года вышел указ императора о создании Особого департамента при Канцелярии Е.И.В. в задачи которого входило выполнение контрразведывательных мероприятий на территории Российской империи. Руководителем департамента назначен генерал-лейтенант Николай Иванович Петров.
        4
        Напавший на Голицына имеет в виду, что капитан может служить как в жандармерии, так и в контрразведке. - Примеч. авт.
        5
        Бертильонаж - система опознаванияпреступниковпо их антропометрическим данным, разработанная французским юристом Альфонсом Бертильоном в 1883 году.
        6
        В античной мифологии существует несколько версий происхождения Амура (Эрота). Все они называют Афродиту его матерью, а вот насчет отцовства расходятся, указывая на разных «старших» богов - от Зевса до Ареса и Гефеста. - Примеч. авт.
        7
        Голицын имеет в виду массовые беспорядки в 1905 году, организованные Польской социалистической партией под непосредственным руководством Юзефа Пилсудского, едва не приведшие к фактическому отделению Польши от России. - Примеч. авт.
        8
        Денежные купюры образца 1905 года имели каждая свой цвет, от которого и получили в народе прозвища: 1 рубль - «рыжик» или «канарейка», 3 рубля - «зелененькая», 5 рублей - «синенькая» или «слива», 10 рублей - «красненькая», 25 рублей - «беленькая» и т. д. - Примеч. авт.
        9
        Прусский род Витманов служил в России с 1730 года, когда императрица Анна Иоанновна, учредив Измайловский полк, велела брать туда главным образом курляндцев, лифлянцев и всевозможных иноземцев. - Примеч. авт.
        10
        Даниил Васильевич Драчевский - градоначальник Санкт-Петербурга с 1907 года; с 1883 года градоначальники столицы совмещали функции обер-полицмейстера, т. е. начальника городской полиции.
        11
        Рузский Дмитрий Павлович - секретарь городского петербургского совета ВВНР, профессор Санкт-Петербургского политехнического института; Гальперн Александр Яковлевич - юрисконсульт британского посольства, один из лидеров ВВНР; Демьянов Александр Алексеевич - директор 2-го департамента Министерства юстиции, ведавшего назначением судей. - Примеч. авт.
        12
        Евгений Иванович Кедрин - присяжный стряпчий при Санкт-Петербургском коммерческом суде. - Примеч. авт.
        13
        Небоскреб Гинзбурга - 12-этажное здание, стоявшее в Киеве в начале ХХ века. Вошел в историю как «первый небоскреб Украины». Строился в 1910 - 1912 гг. В год постройки был самым высоким небоскребом Российской империи. Владелец и строитель - купец 1-й гильдии Лев Гинзбург - использовал здание в качестве доходного дома (гостиницы класса «люкс»).
        14
        Не смей, мерзавка! (англ.)