Звездные войны товарища Сталина. Орбита «сталинских соколов» Владимир Перемолотов
        Звездолет «Иосиф Сталин» #2
        Новый роман от автора бестселлера «Звездолет «Иосиф Сталин»! Фантастический боевик в жанре альтернативной истории, где Советский Союз вырывается в космос уже в начале 1930-х годов, а «лучи смерти» становятся главным оружием пролетариата.
        Боевые орбитальные станции товарища Сталина против программы «звездных войн» президента Рузвельта! Гений Циолковского и Цандера против «повелителя Вселенной» Николы Теслы, угрожающего «зажечь небо» и «расколоть земной шар»! Даешь Мировую Революцию в галактическом масштабе! Даешь Сталинград на Луне к 20-летию Великого Октября! «Сталинские соколы» поднимут Красное Знамя под иными звездами! «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы»!
        Владимир Перемолотов
        Звездные войны товарища Сталина. Орбита «сталинских соколов»
        САСШ. Вашингтон
        Март 1929 года
        Мистер Вандербильт ходил по кабинету от стены к окну, готовый рычать и ругаться как павиан из зоосада. Хоть зима и кончилась, а вид за окном был самый рождественский - крупные снежинки планировали с серого неба, деревья в парке, укутанные снегом, смотрелись как рисунки с поздравительного открытого письма или плаката Армии Спасения, только не смотрел миллионер на заснеженную землю, не думал о младенце Христе…
        Мало ему неприятностей на бирже… Так еще и большевики! Вот от кого главные неприятности! Что экономическая нестабильность? Пустяки, система преодолеет их, не в первый раз, а большевики - вот главное зло!
        Лезут и лезут, лезут и лезут!
        Его скверные предчувствия сбылись. Большевики и впрямь не успокоились. Напротив, появились в Турции. Свершившийся факт! Не домысел! Они даже не скрывали своих намерений. Турецкие газеты писали о помощи Советов в строительстве железной дороги в этом районе. Глупая, никчемная маскировка!
        Только от этого ничуть не легче. Нечем остановить красные орды! Нечем!
        Установка профессора Тесла взорвалась, хорошо хоть, сам изобретатель уцелел, ладит сейчас новую при щедром его финансировании, но он не Господь Бог, ему время нужно… Французы? Что ж, это вариант, спасибо Чарльзу… Только не придется ли ему так же уговаривать французского президента, как он уговаривает своего?
        А большевики ждать не собираются. У них все бегом да с опережением графика… Хорошо было предкам в Европе лет двести назад. У каждого барона своя дружина, а он, хотя несравненно богаче любого европейского короля, не имеет своей армии и ничего не может поделать…
        Миллионер ударил кулаком по случившемуся по пути столу. От сотрясения телефон звякнул, словно несмело напомнил хозяину о своем существовании.
        Миллионер остановился, и телефон тоже замер, словно испугался того, что сделал.
        - Правильно! - сказал мистер Вандербильт, глядя на изящно изогнутую трубку с рожком микрофона. - Верно! У меня нет солдат, чтоб воевать с большевиками, но у Америки они есть! Я не смогу воевать с Турцией, но Америка сможет!
        Он сорвал трубку и на память набрал телефонный номер госсекретаря.
        - Мистер Стимонс? Добрый день… Это… Спасибо, что узнали… Мне нужно переговорить с вами и с президентом. И чем скорее, тем лучше… Для кого лучше? Для всех нас…
        Два дня спустя, сидя в «Роллс-Ройсе», направляющемся в Белый Дом, мистер Вандербильт смотрел на город, невольно отмечая то, чего в нем никогда не было - очереди безработных к кухням Армии Спасения.
        Жалости к этим людям он не испытывал. Отчего-то больше думалось о том, что каждый из тех, кто сейчас, запорошенный снегом, стоит в ожидании миски бесплатной похлебки, сжимая в бессильном отчаянии кулачонки, может взять в руки камень или револьвер и встать под красный большевистский флаг.
        Возможно, президент думает так же, тогда ему будет легче…
        Правда, определенности тут пока не было.
        Газеты сообщали, что именно сейчас конгресс изучал возможности СССР как партнера по выходу из охватившего страну несчастья. Советы могли помочь САСШ удержаться и не рухнуть в финансовую пропасть, влив свое золото в обмен на заводы и технологии…
        Страна стояла на развилке, и миллионер готов был бросить свою гирю на нужную чашу весов.
        Решение, которое примет президент, должно опираться на серьезные аргументы… Он погладил элегантный портфель крокодиловой кожи, в котором лежали очень серьезные аргументы.
        Они встретились в Овальном кабинете. Два человека, от которых многое зависело в этом мире. Обменявшись рукопожатием, сели по разные стороны стола.
        - Мистер президент! - сказал гость, выдержав небольшую паузу. - Я буду краток и конкретен. У меня есть определенные интересы в России, и мои люди, собирающие там информацию, сообщили, что у большевиков появилось новое оружие. Точнее оружие нового типа. Я не стану много говорить, ибо опасность слишком близка. Я просто покажу вам кое-что…
        Открыв портфель, он выложил на президентский стол обрезок водопроводной трубы и большевистскую саблю. Пару секунд он, словно заправский престидижитатор, убеждающий зрителей, что нет в его действиях никакого колдовства, держал их перед глазами президента.
        - Это действующий макет. Посмотрите, что он может.
        Вырастив на глазах зрителей из рукоятки «кукурузный лист», он в три движения разделал кусок железа на несколько коротких обрезков. Разогнав дым перед лицом, президент невозмутимо подержал один из них и передал госсекретарю. Тот вежливо покачал головой. С действием большевистского оружия миллионер ознакомил его на день раньше.
        - Продолжайте, мистер Вандербильт. Вы говорили об угрозе, но пока это похоже на цирк…
        - В настоящее время большевики закончили сборку установки гораздо больших размеров и большей мощности.
        - Вы уверены, что это возможно?
        Президент Гувер подержал в руке рукоятку от большевистской сабли.
        - Не всегда большое работает так же эффективно, как и маленькое.
        - Поверьте, господин президент, работает.
        Он выложил перед президентом глянцево блестевшие фотографии, на которых Джомолунгма уменьшалась почти на треть. Черно-белые снимки показывали, как это происходило, передавая ощущение буйства стихии. Гувер раздвинул их на столешнице и вопросительно посмотрел на гостя.
        - Это, господин президент, результат действия нашей аналогичной экспериментальной установки, созданной профессором Тесла и работающей по такому же принципу. Как видите, гора, высотой около десяти километров, стала меньше почти на треть…
        Президент чуть приподнял бровь и оттолкнул снимки в сторону. Мистер Вандербильт ждал чего угодно, но не такого.
        - В нашей стране нет таких гор!
        Он не нашелся, что ответить, и оттого сказал правду.
        - Конечно, господин президент. Эта гора находится в Индии.
        Гувер откинулся в кресле и посмотрел на собеседника каким-то новым взглядом.
        - Вы сильно рисковали, взяв на себя решение разрушить что-то на территории Британской империи, - медленно сказал он. - Я удивлен, что англичане еще не заявили нам протест…
        Он встал из-за стола…
        - Напомню вам, мистер Вандербильт, что прерогатива межгосударственных отношений закреплена нашей Конституцией за конгрессом и президентом САСШ!
        Миллионер только дернул головой, словно лошадь, укушенная мухой, да сжал кулаки.
        - Я знаю это, господин президент, и с уважением отношусь к нашим законам. Но если бы я этого не сделал, у большевиков, возможно, уже сегодня была бы стартовая площадка для рывка в космос….
        - Почему это плохо для Америки? Объясните мне… Большевики сидят у себя и до нас им никак не добраться, даже на аэроплане! Скорее своим беспокойством вы должны были поделиться с европейскими державами…
        - Времена меняются, господин президент. И очень быстро. А что касается вашей уверенности, что до большевиков далеко, то оно ошибочно. Мне известно, что у большевиков в настоящее время есть человек, немец, который предложил им создать устройство, способное летать выше и дальше всех существующих в настоящее время летательных аппаратов.
        Президент и госсекретарь переглянулись.
        - Ракета? Это интересно…
        - Ракета, - подтвердил миллионер. - Действие нового оружия не имеет ограничения по дальности, но оно достаточно громоздко и неповоротливо. Однако, чтобы держать под прицелом установки весь мир, достаточно поднять её над Землей. Именно это и хотят сделать большевики.
        Президент нахмурился.
        - Постойте… Я потерял нить… При чем тут гора? Зачем большевикам гора?
        Чем больше раздражался президент, тем спокойнее становился Вандербильт. В эти секунды он чувствовал себя неизмеримо умнее президента САСШ. Приятное, черт побери, ощущение!
        - Современные ракеты не в состоянии поднять и вывести на околоземную орбиту сколько-нибудь значительный груз. Поэтому, какую бы гениальную ракету ни изобрел немец, она не сможет поднять над землей несколько десятков тонн оборудования. Возникает замкнутый круг - чем больше мы хотим загрузить ракету полезным грузом, тем больше должно быть горючего. Чем больше горючего, тем тяжелее ракета, тем меньше она может взять полезного груза.
        Президент кивнул. В этих словах была логика, и он её чувствовал.
        - Для того чтоб разорвать этот круг, придумали ставить разгонные системы, - продолжил миллионер. - Экономя топливо, они еще на земле разгоняют ракету и подбрасывают в воздух. Соответственно, чем выше такая система поднимет ракету над землей, тем больший груз может доставить ракета на орбиту. Все просто…
        Президент кивнул.
        - Логично, что самое лучшее место для такой системы - самая высокая гора. Гора Джомолунгма! Поэтому я и разрушил гору, невзирая на политические последствия.
        Услышав знакомое слово, президент сразу почувствовал себя в своей стихии. Гипноз научных фраз развеялся, улетучился.
        - Не думаю, что в этом была необходимость. Британия, разумеется, ни за что не пошла бы на то, чтоб предоставить большевикам возможность что-то делать на своей территории.
        Миллионер хотел было возразить, что большевики в своей политике не очень-то оглядываются на окружающих, и что вся их политика сама по себе ведет к конфликтам и революциям, но сдержался. Пока они с президентом понимали друг друга, и портить это понимание не стоило.
        - Возможно… Но я предпочел решить вопрос радикально. В конце концов, что может помешать большевикам поднять восстание в Индии уже через неделю? Ничего! Англичане так обходятся с туземцами, что впору удивляться, что земля еще не горит под их ногами. А теперь это просто незачем делать…
        - Стало быть, вы британцам еще и услугу оказали?
        Миллионер не принял шутливого тона, вздохнул и продолжил уже тише.
        - Как бы то ни было, я ошибся в расчетах… Разрушение Джомолунгмы не остановило большевиков. Они переориентировались на Турецкий Большой Арарат.
        - А что остановило вас? - чуть насмешливо поинтересовался Гувер. Он все еще не верил в то, что только что услышал. - Что помешало вам обойтись с Араратом так же, как и с Джомолунгмой?
        - Только одно, - совершенно серьезно ответил борец с мировым коммунизмом. - Аппарат, которым удалось разрушить Джомолунгму, сейчас не работоспособен. Новый аппарат будет готов не раньше чем через полгода… А сколько времени нужно большевикам, чтоб достигнуть своих целей, я не знаю… Во всяком случае, сейчас они совершенно спокойно могут действовать в Турции…
        - На территории другого государства? Войти туда без объявления войны? - уточнил Гувер и с сомнением покачал головой. Политический деятель оставался политическим деятелем.
        - Им незачем объявлять Турции войну. С Турцией у них есть договоры и секретные протоколы к ним. Там они могут действовать совершенно легитимно. И они действуют! Если они доведут свое дело до конца, то через два-три месяца миру, нашему с вами миру, господин президент, придет конец…
        Президент сызнова пересмотрел фотографии, подержал в руке большевистский сюрприз, дотронулся до водопроводного железа. Что творилось в президентской голове, мистер Вандербильт не знал. Гувер смотрел на него, но у миллионера не было ощущения, что его видят. В президентской голове сталкивались мнения, возникали альянсы и соглашения, там делалась политика…
        - Что вы предлагаете? - наконец спросил он. - На основании вашего рассказа объявить войну Советской России? Это смешно… Мы не станем сейчас воевать с Россией. Она нужна нам как рынок сбыта…
        В его голосе гость ощутил твердость. Ту твердость, которая диктуется уверенностью в том, что все верно понято и правильно взвешено, но миллионер не мог остановиться на половине пути. Еще была надежда поколебать мнение президента, не противореча ей, а просто чуть-чуть изменив направление президентских мыслей.
        - Это экономика, а не политика.
        - А наша политика и есть экономика, - усмехнулся хозяин Белого Дома. - По-вашему, большевики могут быть опасны…
        - Они уже опасны. Их доктрина Мировой революции не пустые слова. Это предупреждение…
        Челюсть президента поехала вперед, и Вандербильт опомнился.
        - Тем более я не хочу никакой войны. Я хочу устранения угрозы для Америки и только…
        Президент вопросительно посмотрел на него.
        - Зачем воевать с Россией? - продолжил миллионер. - В этом нет никакой необходимости. Нужно только провести небольшую полицейскую операцию в Турции. Всего-навсего.
        Гувер молчал, ожидая продолжения.
        - Кому сейчас есть дело до Турции, - продолжил Вандербильт. Он остро ощущал, что именно в этот момент решается судьба его идеи. - Если и раньше она была краем света, местом табака, ковров и красных фесок, то теперь, когда все читают только экономические новости… Кому какое дело до того, что там произойдет?
        Он словно случайно задел за обрезки трубы, и они звякнули перед носом задумавшегося президента.
        - Цивилизованный мир может вообще никогда не узнать о том, что там случится…
        Нерв разговора натягивался, натягивался, и вот-вот должно было произойти одно из двух. Он либо порвется, убив взаимопонимание, либо сдвинет их точки зрения, притянет друг к другу.
        - А сделать это все можно руками британцев, - неожиданно подал голос Стимонс. И президент и миллионер повернулись к нему.
        - Пусть все, что нужно, сделают британцы, - повторил госсекретарь. - У нас нет военного присутствия в Турции - у них есть. Кроме того, они находятся гораздо ближе, а счет времени идет на дни и недели, а не на месяцы…
        Вандербильт ухватился за его слова, как за последний аргумент.
        - К тому же им должно быть страшнее, чем нам. Это у них большевики под боком, а не у нас…
        - А мы станем с ними торговать, - добавил президент.
        Миллионер покидал Белый Дом с улыбкой триумфатора. У него даже возникло неодолимое желание сбежать по ступеням лестницы вниз, но он сдержался. Если уж быть героем и спасителем мира, то до самого конца. Он смог! После стольких безуспешных попыток ему все же удалось поставить на службу Западной Цивилизации силу САСШ! За одно это его должно ждать персональное место в раю!
        Теперь дело пойдет! Рядом с ним на перевале встанут президент и вся мощь военной машины САСШ.
        Он не сдержался и убыстрил шаги.
        Хотя…
        Он задумался и чуть помрачнел.
        Британия, конечно, сильна, но мало ли что может произойти? Нужно как-то подстраховаться…
        Жизнь давно приучила мистера Вандербильта не складывать все яйца в одну корзину.
        Задумчиво глядя на дверь, за которой скрылся мистер Вандербильт, Гувер спросил:
        - Вы верите в это, Генри?
        - Что значит «верю - не верю»? Это не вопрос веры…
        Госсекретарь подошел поближе и уселся рядом с президентом.
        - Интерес большевиков к наивысшим вершинам мира объективен. У меня есть донесения наших разведчиков. То, что оружие существует, так и это факт. Я связывался с теславскими лабораториями. Там подтвердили все то, что рассказал мистер Вандербильт…
        - И Джомолунгму?
        - И Джомолунгму… Единственное слабое место тут - это мифический немецкий ученый… Пока мне ничего не удалось узнать про него.
        - Не расстраивайтесь. Я кое-что знаю про этого немца.
        - Вы? Откуда?
        - Британский премьер писал о нем моему предшественнику. Правда без подробностей. Тем не менее все, что он говорит, выглядит правдоподобно… - заметил президент. Он смотрел на госсекретаря с усмешкой. Тот покачал головой.
        - Вы так и не поверили ему…
        - Отвечу вам так же, как и вы только что ответили мне. «Это не вопрос веры». Хороший политик для достижения своих целей должен уметь пользоваться любой информацией. Правда это или нет - не важно… Правда - это то, что нам помогает… Если нам удастся убедить англичан вмешаться в это дело, то Советы рано или поздно разберутся, кто им помешал, и их главным противником станет Великобритания, а не мы… Пусть воюют они, а мы станем торговать!
        Он энергично поднялся, приняв решения и наметив цель.
        - Хорошо, Генри… Распорядитесь, чтоб меня связали по телефону с Лондоном. С резиденцией премьер-министра.
        СССР. Свердловск
        Март 1929 года
        …Они не пошли в ресторан, как хотели, потому что у профессора не случилось интереса к этому, а вдвоем отправились в пивную. Слушая, как шипит пиво, перетекая из бочки в кружки, как перестукиваются бильярдные шары, они пили ячменный напиток из высоких кружек и с удовольствием поглядывали по сторонам. После торжественной черноты космоса, в которой горели чужие звезды, приятно было видеть что-то простое и понятное, вроде этого бильярда, графинчиков с «беленькой» да тарелками с закуской. Ощущение было такое, словно в музей зашли, а не в трактир.
        Все, что тут было, было прошлым и настоящим. Неплохим прошлым и настоящим.
        А они были будущим. Великолепным будущим Человечества!
        С хрустом разгрызая соленую сушку, Деготь сказал:
        - Прав профессор. Теперь и помирать можно. Мы и так - часть Истории! Сталинские соколы!
        - Мы её секретная часть, - с сожалением сказал Федосей. - О сегодняшнем, в лучшем случае, два десятка человек в стране узнает… Да за такое дело нам всем по ордену полагается и портреты в газетах, а ты - «помирать»! Надо сперва всего этого вот дождаться…
        Федосей сдул белопенную шапку с кружки, добираясь до поверхности цвета темного янтаря.
        - Мы, я думаю, себя еще не один раз в Историю-то впишем. Луна есть. Марс… Мы ведь с тобой теперь специалисты. Нас раз-два и обчелся…
        - Специалисты по Великой Пустоте!
        Они посмотрели друг на друга и, усмехнувшись, сдвинули кружки.
        - Там проблем - в двух руках не унести! Решать и решать… Те же пустолазы возьми… Там еще работать и работать…
        - А чем тебе те, что есть, не нравятся?
        - Это не костюм… Это карцер какой-то… Не знаю, как ты, а я себя устрицей почувствовал…
        - Ну ты сказал… Холод держит? Держит! Работать позволяет? Позволяет. Чего тебе еще нужно?
        Агент Коминтерна хлебнул и зажмурился от удовольствия. Глядя на него, и Федосей хлебнул от души.
        - Удобств бы… Ну ничего… Профессор чего-нибудь придумает…
        - Это точно, - сказал Деготь уже без улыбки. - Вообще-то странно это. Чудно…
        - Чего тебе чудно?
        - Легко у него все как-то получается… Летали в первый раз, а откуда ему знать, что человек при невесомости испытывает?
        На мгновение задумавшись, Федосей объяснил:
        - Это, брат, гениальность… Ульрих Федорович из тех, кто в капле воды океан разглядит, каждую рыбинку в нем и еще посоветует, как её лучше поймать, на какой крючок…
        СССР. Москва
        Апрель 1929 года
        В кабинете их было двое, и каждый хотел предвидеть будущее. Хотя бы самое ближайшее.
        Важность этого трудно было описать словами. Начатые несколько месяцев назад работы по проектированию шли не так уж быстро, но не могли идти быстрее. Первопроходцам приходилось сталкиваться с такими трудностями, о которых никто не мог знать. Генеральный понимал, что ему докладывали не все, но в кое-какие проблемы посвящали и его. Как, например, сделать станцию и такой, чтоб её не повредили ни холод Великой Пустоты, ни жар Солнца? Чем дышать? Воздухом или только кислородом? Как решать проблемы гигиены, в конце концов? И ответ приходилось находить чаще всего опытным путем. И таких вот проблем возникало множество.
        Все это отнимало время, а враги его не теряли… Они чувствовали, что что-то меняется, и как могли противодействовали этому. Пока, к счастью, вслепую…
        Но вечно скрывать нельзя ни одну тайну.
        Время! Время!! Время!!! Откуда его взять?
        Тухачевский стоял около карты, Сталин вполоборота к нему читал бумаги. Перевернув последний лист, спросил:
        - И что они, по-вашему, сделают?
        Тухачевский взметнул указку к карте.
        - С точки зрения военного аспекта проблемы, наиболее вероятным, товарищ Сталин, будет следующее развитие событий…
        Он прокашлялся.
        - Во-первых, англичане постараются высадить морские десанты вот тут или тут…
        Указка, словно шпага, уколола Турцию в двух местах - около Трабзона и Искандеруна.
        - Во-вторых…
        Сталин жестом остановил его. Можно было задаться вопросом о суверенитете Турецкой Республики, но вряд ли англичане будут об этом думать. Он спросил о другом.
        - Сколько времени на это потребуется?
        - Не менее месяца. В настоящее время, по нашим сведениям, у них нет кораблей в Черном море, а на Средиземноморском бассейне всего три линкора.
        - Неужели этого мало?
        - Они без морской пехоты, товарищ Сталин, а палубная команда…
        Сталин кивнул. Понятно. Только красные моряки готовы воевать на суше, иные же - нет.
        - А что-нибудь другое они могут предпринять?
        - Чисто военно - нет. У них нет для этого достаточных сил. Правда, они могут попытаться решить вопрос политически, сменив правительство Турецкой Республики, поставив во главе его политиков прозападной ориентации и использовать турецкую армию, но…
        - Но?
        - Но и на это нужно время…
        - А Франция? Французов вы сбрасываете со счетов?
        - И французов и американцев. Американцы далеко, а французы… Пока Леон Блюм заседает во французском парламенте, я думаю, фракция социалистов сумеет провалить любое действие, направленное против СССР.
        Великобритания. Лондон
        Апрель 1929 года
        …Мистер Макдональд Джеймс, британский премьер-министр, ждал гостей, прохаживаясь по кабинету. Двенадцать шагов вперед, двенадцать назад… Ковер на полу скрадывал шаги, и слышно было только гудки пароходов и катеров на Темзе. Вчерашний разговор с американцем заставил его испытать несколько неприятных минут.
        Время и впрямь не стоит на месте.
        То, что год назад виделось далекой угрозой, оказывается, не осталось в прошлом, а пришло в настоящее… Немцы, большевики, ракеты, турки…
        Послышались приближающиеся шаги. Дверь кабинета отворилась, и вошли Черчилль, адмирал Тови и шеф «МИ-6». Потрясая пачкой бумаг, Черчилль дошел до стола и с грохотом бросил их перед премьером.
        - Да, господа… Если все это правда - то это трагедия!
        - Что «это»?
        Черчилль поднял брови.
        - Вы не знаете? Большевики в Турции!
        - Вы правы. Боюсь, что правды тут больше, чем лжи. Шеф нашей разведки ручается, по крайней мере, за три четверти.
        Черчилль посмотрел на шефа «МИ-6», словно ища подтверждения.
        - Добрый вечер, сэр… Адмирал…
        - Не такой уж он и добрый… Информация о большевиках в Турции? Она достоверна?
        - Сейчас мы проверяем её… Учитывая их особые отношения с Кемалем - это не выглядит фантастичным. Пока доподлинно известно, что в районе Армянского нагорья расквартировался отряд военных советников численностью до восьмисот человек.
        - Как они там очутились?
        - Через западную Армению… У них теперь это называется Закавказской республикой.
        Черчилль трудно вздохнул.
        - Этот вопрос был риторическим…
        Адмирал Тови отодвинул тяжелое дубовое кресло.
        - Самое главное, насколько я владею проблемой, это пресловутый турецкий плацдарм большевиков?
        - Все несколько сложнее, - сказал мистер Макдональд Джеймс. - Вчера я говорил с президентом Североамериканских Соединенных Штатов и он рассказал о планах большевиков использовать этот плацдарм для создания нового сверхоружия.
        - Сверхоружия? - переспросил адмирал, недоуменно оглядывая соседей. - Что там за сверхоружие?
        - Пока рано говорить об этом, - поспешил сказать премьер. - Главное в другом. Мы не представляем, что там такое, с чем придется столкнуться. Турецкую армию я в расчет не беру.
        - Если то, что сказали американцы, правда, то там сейчас огромная строительная площадка. Что мы можем сделать?
        Адмирал кашлянул, привлекая внимание премьера.
        - Лучший выход из положения - несколько эскадрилий «Болтон-Пол-Р 29». Что бы там ни устроили большевики, бомбардировщики разотрут все в пыль.
        - Насколько я осведомлен, их дальность действия 750 миль? - спросил разведчик.
        - Вы хорошо осведомлены.
        - А разве у нас в тех местах есть хотя бы одна эскадрилья ночных бомбардировщиков?
        - А я и не говорил, что они есть, - проворчал адмирал. - Просто это действительно было бы наилучшим выходом для всех. Пролетели, отбомбились и все…
        - Странно слышать это от адмирала.
        - Ничего странного. Если я вижу наилучший выход, то я его и называю.
        - Он, однако, не наилучший. В окрестностях Арарата у нас нет бомбардировщиков. А что мы можем сделать силами флота?
        Он перевел взгляд на адмирала.
        - Когда? Обозначьте приемлемое время.
        - Завтра…
        Адмирал нахмурился, и премьер сам понял, что желает невозможного. Все-таки действовать придется не на море, а на суше.
        - Через неделю.
        Изломанная удивлением бровь невозмутимого адмирала разгладилась.
        - Практически ничего.
        - Как?
        - Ничего… - повторил он. - В лучшем случае мы произведем демонстрацию силы в Средиземном море.
        Это был удар по самолюбию премьера! Черт с ними, с большевиками и турками… Но в своей собственной стране? Быть главой правительства самой сильной, самой уважаемой страны в мире и чего-то не мочь… Это было оскорбительно!
        - Но почему, дьявол вас раздери? Что вам мешает?
        - Обстоятельства… Флот не приспособлен для действий на суше. У нас нет морской пехоты, а артиллерия флота не способна достать указанную вами цель даже главным калибром. Ближайшее место, где мы можем взять морскую пехоту, - Александрия… С учетом этого - дней через пятнадцать.
        Молча пыхавший сигарой Черчилль вдруг сказал:
        - Прошу прощения, господа…
        Все посмотрели на лорда Адмиралтейства.
        - Вы слышали что-нибудь о гомеопатии?
        - Нам не до шуток, сэр…
        - Я и не шучу. Хотел бы я пошутить, я бы… - Он ухмыльнулся, проговорил про себя какую-то шутку. - Ну ладно. Я хочу предложить гомеопатический выход из положения. Русские…
        - Эти чертовы русские! - в сердцах добавил адмирал.
        Черчилль взмахнул рукой.
        - Не «эти чертовы русские», а русские, что сейчас находятся в Турции и Болгарии. Тех, что большевики называют «белыми»… Они там всегда под руками. Они злы и умеют воевать… Насколько я знаю, их там десятки тысяч боевых офицеров. Вооружите их, погрузите на корабли вместо морской пехоты…
        Насколько я знаю, Русский Общевоинский Союз реальная организация, и они с радостью сделают все, чтоб досадить своим «красным» соотечественникам…
        Премьер требовательно посмотрел на адмирала. Тот, скосив глаза в окно, что-то быстро подсчитал.
        - В этом случае мы уложимся в неделю!
        Французская Республика. Париж
        Апрель 1929 года
        … Со смотровой площадки четырехногого железного монстра, поднятого над Парижем гением великого Эйфеля в память Всемирной выставки, город отчего-то казался спящим. Этого ощущения не исправляли ни огни рекламы, ни мчащиеся по улицам автомобили, ни даже туристы, бродившие вокруг по площадке.
        Город словно притворялся веселым, а на самом деле всемирная столица мод и веселья словно позевывала в кулак, устав от легкой жизни, посматривая на гостей, радуясь, что вновь обманула их.
        Возможно, это ощущение он испытывал оттого, что видал Париж и в более веселом настроении.
        Жизнь становилась все тяжелее. Она брала некогда легкомысленных парижан за горло, заставляя задуматься не о шампанском, а о хлебе насущном.
        А уж что говорить о невольных гостях города - русских эмигрантах…
        Александр Павлович Кутепов, глава РОВС - Российского Общевоинского Союза, провел рукой в перчатке по пруту металлической решетки, собирая капли влаги. Конец зимы, а тут…
        Позади послышался шум подъезжающего лифта. Металлические двери с лязгом раскрылись, выпустив нескольких человек. По их заносчиво-удивленному виду сразу было видно туристов из-за океана. Как ни плохо у них там шли дела, а все-таки кого-то кризис не затронул.
        Последним из лифта выскочил человек в цивильном пальто, но в военной фуражке. Увидев Кутепова, остановился и стал дышать, хватая ртом воздух, словно не на лифте поднимался, а пробежал эти сто метров вверх своими ногами. Несколько мгновений он обмахивался ладонью, потом сказал, прерывая фразы глубокими вздохами:
        - Здравствуйте, Александр Павлович… Слава богу, нашел я вас… Так и знал, что тут застану.
        - Здравствуйте, Николай Владимирович. Что еще случилось?
        - Вы срочно нужны в штаб-квартире.
        - Зачем?
        - Приехали англичане и хотят видеть вас по какому-то важному и секретному делу…
        - Неужели настолько секретному, что и вам не сказали?
        - Представьте себе…
        Он усмехнулся.
        - Только и мы не в сенях пальцем деланы. Скорее всего, будут склонять нас к сотрудничеству. Что-то они затевают то ли в Турции, то ли в Греции…
        Александр Павлович, прикрыв глаза, припомнил, какой он - Константинополь, так и не ставший Царьградом. Вспомнил летний город в потоках солнечного света, тепло, запах жареной рыбы, свежий запах моря. Открыв глаза, он увидел холодный туман внизу и передернул плечами.
        - А ведь хорошо теперь в Турции…
        Турецкая Республика. Армянское нагорье
        Апрель 1929 года
        … Сверху, с высоты в полторы мили Армянское нагорье выглядело не бог весть каким интересным. Под крыльями «Савойи», трехместной летающей лодки, тянулись бело-коричневые горы, изредка прерываемые то горной рекой, то дорогой. За полтора часа эта гамма еще не успела надоесть. Привычные к полетам над то голубым, то свинцово-серым морем, глаза летчиков отдыхали на снегу и камнях. Тоже, конечно, однообразие, но хоть цвет другой. К тому же тут иногда встречались маленькие городки! Хоть и редко встречались, да и проносились под крыльями, не оставляя возможности рассмотреть себя. Но не они сегодня были главной целью.
        Сдержав зевок, пилот повернулся назад, к штурману.
        - Скоро?
        Из-за шума его, конечно, никто не услышал, но тот показал согнутый палец, а другой рукой повертел перед лицом ладонью, явно показывая неопределенность. Понятно. Полчаса. Примерно. Собственно, можно было бы и не спрашивать - горы уже поднимались на горизонте. Погода была - лучше не придумаешь, видимость - сто на сто, и Большой Арарат уже выпирал из общей горной массы острым локтем. Говорят, что где-то там до сих пор лежат останки ковчега Праотца Ноя… Вот уж повезет тому, кто найдет… Деньги, слава…
        В переговорном устройстве, перебивая шум кабины, раздался голос летчика-наблюдателя.
        - Командир. Смотрите. Нас не за этим посылали?
        Под крыльями промелькнули черные извилистые линии окопов, и пилот, толкнув штурвал к приборной доске, направил самолет вниз. Рев мотора стал тише, словно отстал, горизонт качнулся и стал заполнять собой иллюминаторы.
        Их заметили.
        По снегу забегали темные фигурки. Невооруженным глазом разобрать, кто там бегает, было нельзя, но в бинокль было видно, что одеты они в турецкую военную форму. Потом показались палатки.
        - Считать!
        Это, конечно, было делом наблюдателя, он сочтет и запишет, но командир и сам не поленился, насчитал двадцать одну. Их заметили…
        - Стреляют!
        Вспышки снизу говорили, что на их счет там, внизу, не ошибаются. Опознавательных знаков на крыльях, конечно, не было, но любому было ясно, что не могла быть эта летающая лодка турецкой. Заложив вираж, пилот еще ниже прижался к земле и вывел машину из сектора обстрела.
        СССР. Москва
        Апрель 1929 года
        …Менжинский негромко продолжил:
        - Наш источник в РОВСе сообщает, что в Париж прибыли эмиссары Британского флота. Речь идет не больше не меньше чем об участии белогвардейских офицерских частей в вооруженных действиях на территории Турецкой Республики…
        Сталин подошел к карте, поводил пальцем по территории Турции.
        - Это они о секретных протоколах узнали… Наши войска как там?
        - Заняли позиции в тридцати километрах от Арарата. Перекрыли дороги.
        - То есть все по плану?
        - Все по плану, товарищ Сталин.
        - А строители?
        - На месте…
        - Хорошо…
        Вождь прошелся от стола к окну, спросил:
        - По вашему мнению, товарищ Менжинский, РОВС - это серьёзная организация?
        - Да, товарищ Сталин. Реальные враги. Они ведь не пропагандой занимаются…
        Менжинскому не нужно было как-то по-особенному напрягать память, чтобы вспомнить дела РОВСа и в СССР, и в Европе… За боевиками Российского Общевоинского Союза тянулся длинный кровавый след. Это сейчас они как-то попритихли, все-таки операция «Синдикат» делает свое дело, а ведь всего несколько лет назад…
        В феврале 1926 года покушение на советских дипкурьеров. Теодор Нетте погиб, а Иоганн Мамасталь тяжело ранен… В том же году, в июне в Париже убийство редактора советской газеты «Новая Грузия» Вешапели… 26 сентября - покушение на полномочного представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе Станислава Мессинга. Убийца умудрился пробраться в кабинет и несколько раз выстрелить в Станислава, но… промахнулся. В июне 1927 года троица боевиков попыталась в Москве взорвать дом, в котором проживали чекисты, но там все обошлось. А вот в Ленинградском партклубе - нет… Июль - взрыв в бюро пропусков ОГПУ в Москве…
        - Англичане знают кому деньги давать…
        - А сам Кутепов - значительная фигура?
        - Да, товарищ Сталин. Значительная. Бывший командир лейб-гвардии Преображенского полка. Дрался с нами до последнего. Ушел из Крыма вместе с бароном Врангелем… Враг. Матерый вражина.
        Сталин коснулся мундштуком трубки щеки.
        - Это хорошо, товарищ Менжинский, что вы так наших врагов знаете… Хорошо…
        Он вернулся к карте, посмотрел на Арарат, в котором торчал красный флажок.
        - Без этого белого генерала британцам сложнее будет поднять эмигрантов на борьбу с нами?
        - Думаю, да, товарищ Сталин… Кутепов - это знамя.
        - В таком случае незачем нам его в Париже оставлять. У нас там и без него врагов хватает… Как вы полагаете?
        Вождь повернулся.
        - Согласен, товарищ Сталин. Возможности в Париже у нас есть. Можно похитить генерала хоть завтра.
        Сталин сделал протестующий жест рукой.
        - Ну, прямо завтра не надо. Пусть они там с англичанами еще немножечко поговорят, посмотрим, до чего договорятся, а вот недельки через две…
        СССР. Свердловск
        Апрель 1929 года
        … То, что с профессором что-то неладно, Федосей почувствовал еще в понедельник.
        Тогда он застал его с коробкой конфет в руках. Коробка простая, конфеты, правда, шоколадные - начали такие выпускать последнее время в Москве, на фабрике «Красный Октябрь», вот он и привез в подарок одну для немца. Ульрих Федорович смотрел на изображение Кремля на крышке, словно старался различить что-то скрытно изображенное художником.
        Деготь тогда окликнул профессора и тот вроде как очнулся, даже пошутил что-то о Кремле…
        А в среду оно и случилось.
        Аппаратов теперь при лаборатории числилось четыре, и Малюков с Дегтем обкатывали каждый свой. Дёготь - «Емельяна Пугачёва», а Федосей - «Степана Разина». До собранного позавчера «Пролетария» пока руки не доходили, и он, готовый уже подняться в небо, стоял в лаборатории, дожидаясь пилота.
        Когда Федосей первый вернулся из испытательного полета, Ульрих Федорович сидел перед окном и смотрел в графин. Не на графин, а именно сквозь него, словно перепутал с аквариумом. На подоконнике за ним ничего существенного не было, только несколько карандашей да листков, на которых профессор делал свои вычисления, да коробка из-под конфет, пустая уже, в которую Ульрих Федорович начал с немецкой аккуратностью складывать письменные принадлежности.
        Федосей вошел, поздоровался, ожидая услышать обычное «добрый день», но профессор не отозвался.
        Прошло с полминуты, пока Федосей не сообразил, что что-то не так и не подошел поближе.
        Солнечные лучи пронизывали хрустальный граненый шар, пестря на подоконнике всеми цветами радуги. Казалось, эти разводы интересовали профессора больше всего остального мира. Федосей заглянул немцу в лицо.
        На профессорской физиономии, разукрашенной всеми цветами спектра, отпечаталось странное выражение недоумения. Он мучился, что-то то ли вспоминая, то ли свыкаясь с какой-то неприятной мыслью.
        - Что с вами, Ульрих Федорович? Нехорошо?
        Малюков плеснул из графина в стакан, протянул его профессору. Едва радужные разводы пропали с его лица, немец встрепенулся и стал крутить головой.
        - Нехорошо? - повторил Федосей, поднося стакан к его губам. - Выпейте, профессор… Эх, коньячку бы!
        Профессор глотнул, взгляд его стал осмысленным. Откинувшись назад, он вжался в стену, словно не знал, чего ждать от старого товарища. Не меньше минуты он, стараясь не спускать взгляд с Малюкова, украдкой водил глазами по сторонам. Взгляд его показался Малюкову таким диким, что он отступил назад.
        - Ульрих Фё…
        - Вы кто?
        Выпученные глаза, постепенно приходящие в нормальный, человеческий вид, и голос… Чужой, не профессорский голос.
        - Это я, Федосей, - ощущая уже не столько беспокойство, сколько глупость ситуации, сказал Федосей.
        - А я кто?
        - Вы уж меня не пугайте, Ульрих Федорович…
        - Ульрих Федорович?
        Профессор смотрел серьезно, без улыбки в глазах. Взгляд был чужой или, во всяком случае, нездешний. Федосей нашарил стул позади себя и сел.
        - Что случилось, профессор? Объясните.
        - Где я? - хрипло спросил немец.
        - В лаборатории…
        - К черту… Страну назовите!
        - Союз Советских Социалистических Республик…
        Профессор дернулся, и Малюков почувствовал, как тот хотел спросить что-то еще, но не решился. Его глаза заметались по углам, отыскивая ответ на незаданный вопрос.
        Федосей растерянно смотрел на профессора, не зная, что предпринять. Был бы профессор ранен - тогда все ясно - жгут, бинт, йод… А тут… Но за эту мысль он ухватился.
        - Может быть, врача вам?
        Тяжело тянутся секунды размышления. Профессор что-то соображал, решал про себя.
        - Нет, нет… Спасибо… Сейчас пройдет… Воды, будьте добры…
        Федосей облегченно вздохнул, сунул в руку профессору стакан, и тот на нетвердых ногах пошел к двери.
        Немец шел как-то странно, и дело было даже не в нетвердости походки. Через секунду Федосей сообразил. Так мог бы идти только совершенно чужой тут человек, человек, впервые попавший в лабораторию. Стараясь быть естественным, Ульрих Федорович переходил от стола к столу, от прибора к прибору, но это-то старание как раз и выдавало его.
        Федосей отчего-то вспомнил детство, когда по большим праздникам выходил на улицу в обновке и одновременно испытывал желание любоваться новой вещью и быть незаметным.
        Перед портретом Сталина немец остановился и, покачиваясь с пятки на носок, стоял почти минуту.
        Малюков хмыкнул, но промолчал. Раньше такой вот нарочитой почтительности за профессором не замечалось.
        Чекист стянул с головы летный шлем, бросил его на полку, а когда обернулся, профессора уже не увидел, зато заметил, как закрывается дверь аппарата. Он не подумал ничего плохого - мало ли какие дела у него могут найтись внутри «Пролетария», но когда скрипнули створки люка, прижимаемые друг к другу винтами, он крикнул:
        - Эй, профессор! Ульрих Федорович!
        Ничего… Тишина…
        А спустя несколько секунд аппарат вздрогнул.
        Федосей понял, что сейчас произойдет. Звук этот он узнал бы из тысячи - началась подача горючего в камеру сгорания… Понимал, но не мог сдвинуться с места. Не верил…
        Грохот сбил с Малюкова оторопь, и когда волна неземного жара докатилась до него, он уже не мозгом ведомый, а какими-то животными чувствами бросился под защиту кирпичной стены. Вой нарастал, становясь нестерпимым. Волна жара окатила, коснулась кожи. За его завесой беззвучно рассыпался стеклянный потолок, и яйцо, победно фыркнув лиловым факелом, взмыло в небо.
        …Валентин Спиридонович Бахарев, в благословенном прошлом настоятель Московского храма Всех Святых на Кулишках, смотрел в окно на разноцветные дымы, пятнающие небо, и вспоминал имение на Тамбовщине. В начале весны о лете думалось особенно хорошо. В деревне в это время пахло бы собранным хлебом, отяжелевшие от собранного меда пчелы лениво жужжали бы среди наливающихся сладким соком яблок и груш, белые, словно ангельские крылья облака кучерявились в небе, а тут…
        За окном явочной квартиры фараоновыми постройками торчали домны, что дымили на манер то ли гигантских костров, то ли походных кухонь. В сравнении с ними домики обывателей казались маленькими и невзрачными.
        Вообще весь город виделся ему огромным заводом - с вонью, скрежетом и бесцеремонными мастеровыми.
        Глядя на каменных исполинов, батюшка прихлебывал горячий чай, вспоминал прозрачный звон, плывущий в чистом воздухе, да ароматный самоварный дымок…
        В газетах - что-нибудь об общественной пользе да об увеселениях, что Градоначальник давал, да портреты Государя Императора и сановников поменьше…
        Нда-а-а-а-а. Было время…
        Он машинально посмотрел на желтоватый лист с передовицей о самолете «Страна Советов», долетевшем аж до Нью-Йорка, и фотографиями пилотов Шестакова, Болотова, Стерлигова… Вот они, герои нынешние. Суета мирская.
        Князь не вошел - влетел в комнату. Валентин Спиридонович посмотрел на него и поставил стакан чая на фотопортреты героев-летчиков.
        - Что случилось, князь? На вас лица нет…
        - У нас проблема, батюшка. Такая проблема, что…
        Князь преувеличенно аккуратно закрыл дверь, не забыв посмотреть, не поднимается ли кто-нибудь следом. Лязгнул засов, звякнула цепочка. В комнату князь не вошел, прислонился к притолоке и слушал, что там за дверью.
        - Ну что еще, князь… И так, вроде, все уж по-вашему идет… - спохватился батюшка. - Чаю хотите?
        Гость мотнул головой.
        - К сожалению, не все по-моему идет. Не все… Профессор пропал.
        Батюшка опешил, вмещая эту мысль в голову. Никак она туда не вмещалась. Что может случиться с человеком, которого берегут и красные и белые? Единственно, что…
        Он взялся за сердце.
        - Погиб?
        - Не знаю!
        Князь взмахнул рукой, то ли в раздражении, то ли в отчаянии. Нащупав стул за спиной, тяжело упал на него, обхватив голову руками.
        - Пропал. Сел в свой аппарат и сгинул…
        Дотянулся до бутылки, налил себе в рюмку, выпил и уставился в стену. Батюшка торопливо налил ему ещё и затормошил товарища.
        - Толком, толком говорите, князь. Простым русским языком.
        - Да чего ж тут непонятного? - зло отозвался товарищ. - Сгинул. Пропал. Улетел… Ни с того, ни с сего сел в аппарат и сбежал.
        Батюшка винтообразно помахал ладонью перед лицом, показывая вознесение профессора в небесные сферы, и князь подтверждающе кивнул.
        - Улетел.
        Да-а-а-а… Уж чего-чего ждать можно было, но только не этого. Как над куриным яйцом над профессором тряслись… Чекистам головы заморочили, англичан отвадили. А такая-то беда с какого боку? Или ошибка?
        - А не может того быть, чтоб чекисты его раскрыли? Может, он от чекистов сбежал?
        - Не может, - раздраженно отрезал князь. - Там такой глубокий гипноз был, что он себя другим человеком ощущал. Год его чекисты проверяли - ничего не нашли, а уж сейчас-то, когда он им аппарат сделал…
        Он покачал головой, отметая глупую мысль.
        - Тогда почему?
        В голосе священнослужителя чувствовалась та агрессивная растерянность, что требовала от всех незамедлительных разъяснений.
        - Не знаю!!!
        Князь сорвался, но тут же взял себя в руки.
        - Извините, батюшка. И сам не соображу.
        Лукавил малость князь. В глубине души он уже все понял, но что-то внутри не решалось окончательно поверить и согласиться с этим. Но батюшка смотрел на него испытующе, и он нехотя выдавил из себя.
        - Похоже, прав был доктор… Мозги у него съехали…
        Какое-то время он сидел неподвижно. Потом, приняв решение, резко ударил кулаком по ладони.
        - Нужна связь с Москвой.
        Телефонов у обывателей не было, и пришлось идти на телеграф.
        - Москва? Товарища Карабеева, пожалуйста.
        Минута ожидания.
        Губы князя растянулись в улыбку, и он, прижав трубку плотнее, веселым голосом затараторил:
        - Семен Николаевич, ты? Здравствуй, дорогой! Это Суровцев. Узнал? Ну спасибо, спасибо…
        Радость у нас! Спешу вот поделиться. Племянник-то выздоровел! Нет. То-то и оно, что безо всяких докторов! Вот что значит натура-то! Он теперь, я думаю, в Москву наладится. Поездом? Ну конечно поездом. Он как птица в Москву рвется. Встретьте его там как договорено было? Встретите? Ну и отлично. Да домой, конечно, куда же еще? И телеграмму. Телеграмму сразу же! Чтоб мы тут не волновались… Ну все. До свидания. С революционным приветом!
        Князь положил трубку, и губы снова сошлись в линию.
        - Надеюсь, сообразил…
        - Так, по-моему, все ясно, - сказал батюшка. - Племянник, птица… Только вот где его искать?
        Князь впервые за вечер улыбнулся.
        - А вот это как раз не вопрос…
        СССР. Москва
        Апрель 1929 года
        …К тому моменту, когда профессор долетел до Москвы, в голове у него стала складываться какая-то картина.
        Постепенно в нем смешивались две памяти - его, профессора Московского университета Владимира Валентиновича Кравченко, и фантомной фигуры германского профессора Ульриха Федоровича Вохербрума.
        Чужая жизнь не помнилась как своя.
        Годы, прожитые в чужой шкуре, сейчас вспоминались как наизусть затверженная книга. Интересная, увлекательная, с приключениями, но с чужими приключениями. Последние минуты в чужой шкуре были особенно ясными. Полузнакомое лицо и собственный непонятный страх…
        Оставалось ответить на единственный вопрос: что это такое, что с ним случилось? Болезнь? Переутомление? Сумасшествие?
        Может быть, ответ знают те, от кого он улетел?
        Он подумал о том, чтоб вернуться, но что-то внутри воспротивилось этому. Мысль об этом вызывала приступ тошноты. Нет. Возвращаться нельзя.
        Он перебирал в памяти обрывки впечатлений, так и не решив, что там чьё. Лица, чертежи, запахи горелого железа и снова чертежи…
        Пару часов спустя он приземлился в подмосковном лесу и двинулся в город…
        Если новая столица Империи и изменилась за годы его отсутствия, то ненамного.
        Окраины, во всяком случае, какими были, такими и остались - те же деревянные жалкие домишки с палисадниками. От вида этих неказистых построек на душе потеплело. Не разбогатели, значит, пролетарии за счет награбленного. Получается, как ни экспроприируй экспроприаторов, а чтобы жизнь к лучшему переломить, самим все-таки работать нужно… Осторожно просеянные воспоминания дали ему адрес дома в Москве. В прошлой жизни он занимал много места, и профессор отправился туда.
        Память не подвела, и дом свой он нашел быстро.
        Темнота скрывала улицу и ветхий забор. Перед ним он остановился, не зная, верно ли поступает, но другого места, где он мог бы укрыться, профессор не знал. Его окно не горело, но это ничего не значило. За три года Москва не изменилась, а вот список жильцов мог и поменяться…
        Идти? Не идти?
        Раздумья его оборвал голос из темноты
        - Владимир Валентинович!
        Он обернулся.
        Из тьмы появились три фигуры. Одна впереди, двое - чуть позади. Явно не гопники. Вряд ли те стали б именовать его по имени-отчеству. Даже залитые дождем, они смотрелись как-то интеллигентно, что ли… У переднего на носу поблескивали очки.
        - Кто вы?
        - Мы друзья…
        Профессор промолчал, протянул руку к калитке.
        - Вам туда нельзя, - сказал первый, уловив движение.
        - А куда мне можно?
        - Пойдемте с нами…
        - Куда?
        В голосе незнакомца прибавилось настойчивости.
        - Пойдемте, Владимир Валентинович!
        Профессор не сделал шага вперед, но и руки с калитки не убрал. Старший потянул его за рукав, но профессор легко освободился.
        - Я вас не знаю.
        Голос его визави оказался неожиданно спокоен.
        - Знаете, но забыли… Сейчас мы это исправим. Семен Николаевич, дайте фонарь…
        В руке нового знакомого появилась открытка. Сквозь дождевые капли профессор разглядел фотографию Кремля.
        И память вернулась.
        Это был удар, отбросивший его в прошлое, тот удар, который все объяснял и все ставил на свои места.
        - Началось это почти три года назад, - начал его новый товарищ…
        Ретроспекция. СССР. Москва
        Октябрь 1927 года
        …Рисковать и привлекать внимание Московского ОГПУ им никакого резона не было.
        Хотя и документы у каждого имелись, сто раз проверенные, перепроверенные, хоть и выглядел каждый словно и впрямь был плотью от плоти рабоче-крестьянской, да и при случае выругаться мог так, как будто родился между молотом и наковальней, но никому тут не стоило объяснять, что Господь Бог бережет только береженого, а излишняя самоуверенность, сиречь гордыня, именуется не иначе чем «смертный грех» и наказывается небесной канцелярией при любом режиме - что при царе-батюшке, что при господине Керенском, что при большевиках…
        Поэтому и повод собраться сегодня имелся не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий - хозяйские именины. Могли бы, как это часто было, собраться и нелегально, только зачем, когда такой повод подвернулся?
        Конечно, никто специально не подгадывал - просто так само собой произошло.
        Отрадно видеть было, что успехи новой власти на поприще искоренения старорежимных привычек не так уж и велики. Как ни боролась новая власть с пережитками прошлого, а все ж повод собраться, хорошо покушать и выпить водочки стремились использовать и совслужащие и даже некоторые передовые пролетарии.
        Свет яркой пятилинейной керосиновой лампы, приглушенный ярко-оранжевым шелковым абажуром, падал вниз, освещая стол, на котором, словно отражение безумного времени, смешавшего в России все, что только можно, вперемешку стояли изящные кабаретницы с солеными огурцами, фарфоровые блюда с холодцом, хрустальные пепельницы, полные махорочных окурков, и даже невесть как оказавшаяся на обеденном столе карточная колода.
        Все как у всех, только вот разговоры…
        - Ах, господа! Господа! Какая идея!
        - Чудо! Господи Всеблагой, настоящее чудо… Умудрил Господь!
        - Ну, это вы батюшка, того…
        - Да неужели вы не видите!? Да с помощью этого можно держать мир в кулаке!
        - Вы гений, господин Кравченко! Гений!
        - Трудно поверить, что это возможно…
        - Не скажите. Идеи носятся в воздухе. Вспомните Уэллса или хотя бы «Аэлиту» графа Толстого. Люди уже созрели принять от науки такой подарок, как междупланетные путешествия. А наука щедра!
        - Щедра-то щедра…Только вот плоды её часто горьки… Иприт, пулемет, танки, наконец… Кабы и это…
        - Да вы, Семен Феофилактович, никак в толстовцы записались? А помните, в Пинских болотах немчиков-то ихним же огнеметом потчевали? А? И на прогресс не жаловались!
        - Это все, господа, суета и томление духа… Как такую штуковину сделать? Вот в чем вопрос! Как вы себе это представляете? В сарае? На коленке? Серпом и молотом? Это только в советском синема бывает…
        - Обратиться к цивилизованным нациям, и они…
        -..а они это присвоят, не побрезгуют! Обдерут, как медведь липку!
        - Князь!
        - А что? Не так, скажете? - возмутился невидимый в темноте князь. Его папироса с треском разгорелась. Оранжевая вспышка очертила скулы, усы, блеснуло столь ненавидимое возомнившими о себе хамами пенсне.
        - Что русским придумано, то России должно пользу принести!.. Неужели дарить это англичанам и французикам?
        - Да уж! Надарились! Они с большевиками договора будут подписывать, а мы им - «Нате! Владейте!»?
        - Князь! Спокойнее!
        Видно было, что хочется отпрыску голубых кровей совершенно в духе времени плюнуть на пол, но сдержался князь.
        - Так они тем же и нас по мордасам…
        - Вот-вот! Воистину… Фарисеи!
        - Батюшка!
        - Точно!
        - А где еще вы рассчитываете найти помощь? Не у тевтонов же?
        Уже спокойнее князь ответил:
        - Про немцев ничего не скажу. Плохо у них, но уж никак не хуже, чем у нас. У них хоть строй человеческий… А если Антанте отдать, то они же потом нас этой штукой и гнобить будут.
        - Что-то вы, князь, совсем опролетарились…
        Гости засмеялись, а князь Гагарин, одетый в темненькую косоворотку и впрямь похожий больше на интеллигентного слесаря, только рукой махнул. Большевизия - чего тут скажешь. Десять лет в совдепии прожить - это вам не канарейкин свист.
        Шутка сняла накал разговора. Кто-то потянулся за холодцом, кто-то ухватился за бутылку «рыковки»… Из темноты, нависшей над столом, гость налил хозяину рюмку.
        - Лучше бы вы, профессор, какую-нибудь бомбу, что ли, изобрели бы, - грустно сказал с отчетливым волжским выговором княжеский сосед, одетый как средней руки нэпман. - Бомбу хоть как-то в нашем положении использовать можно. Хоть Троцкого, хоть Сталина в Кремле подорвать… Чтоб не своей смертью сдохли вожди голодранские.
        - Господа! Господа!
        От звука этого голоса все стихло.
        - Товарищи, - ворчливо поправил князь, ткнув окурком в пепельницу. - Давайте все-таки, Семен Николаевич, соблюдать конспирацию… Закон один для всех, и для рядовых, и для генералов.
        - Ваша правда, князь… Заболтались… И правда, товарищи, не о том говорим… Открытие, конечно, что говорить, профессор совершил эпохальное…
        Лёгкий поклон в сторону хозяина.
        - Человечество вам, профессор, спасибо скажет… На скрижали занесет.
        Крепкие пальцы ухватились за спинку венского стула так, что сухое дерево скрипнуло жалобно.
        - Только вот человечество - это не Россия. Нынешняя Россия - сами видите - со всем человечеством по разным дорогам идет… Понимаю, конечно, полет мысли не остановить, но…
        Он вздернул подбородок, в голосе появились суровые нотки.
        - Нам не о небесах нужно мечтать, вы уж простите батюшка, а о том, как тут на грешной земле у большевиков власть отобрать…
        В повисшей тишине кто-то сказал, вроде как разговаривая сам с собой или обращаясь к соседу.
        - Если смотреть шире, то открытие Владимира Валентиновича развязывает нам руки. Я имею в виду массовую эмиграцию. Ведь за этой штукой, как я понимаю, ни один аэроплан не угонится?
        Ему ответили с другого конца стола.
        - Зачем это нам? У нас и без этого достаточно «окон» на границе, чтоб вывезти кого угодно. Нет, товарищи! Бегство - это не выход… Надо у красных Россию отбирать. Вы же не думаете, что если умные отсюда улетят, а дураки останутся, тогда все само собой решится?
        - Нагрузить бомбами - и на Кремль! - восторженно выдохнул молодой-молодой голос. - Выжечь большевистский клоповник!
        По тому, как это было сказано, видно было, что обладатель его сдерживался, сдерживался, да и не удержался. Прорвало.
        - Авантюра!
        Резкий голос со стороны, словно лязг затвора.
        - Конечно, авантюра, а каков размах? Представляете заголовки в газетах?
        - Чушь…
        Голоса вновь закружились, словно мотыльки вокруг лампы - сталкиваясь и разлетаясь в стороны.
        - Да почему бы и нет?
        - Из пушки по воробьям. Тогда уж проще Тушино захватить и бомбить с аэропланов…
        - Нет, госпо… виноват, товарищи. Это все мелко как-то… Сталин, Троцкий, Пятаков, Рудзутак… Нам ведь не вожди мешают, а режим. Режим убирать надо!
        - Пропаганда…
        - Вот вам ОГПУ попропагандирует!
        Князь вскинул голову.
        - Я сто раз говорил и еще сто раз скажу: единственный выход - интервенция. Без западных демократий нам большевиков не свалить… Даже если мы московские головы отрубим - щупальца останутся.
        Из темноты отозвались:
        - Знаем мы эти интервенции, князь, проходили в двадцатом…
        - Кулаком надо было, а они растопыренными пальцами… Японцы - там, французы - сям… Американцы вообще…
        Князь вздохнул сквозь зубы, но сдержался.
        Имелись! Имелись у него кое-какие идеи, только вот рано их еще до товарищей доводить. Подумать надо, посоветоваться…
        С именин уходили мелкими группами.
        Спустившись на первый этаж, князь задержался, зажигая папиросу. Дрянные советские спички гасли на ветру, шипя и воняя. Семен Николаевич, спустившийся следом, дождался огня и тоже прикурил. Выдохнув дым в глубину двора, спросил:
        - Ну и как вам все это, товарищ Гагарин?
        - Гениально, - отозвался князь. - То, что нужно…
        Последним гостем из темного подъезда вышел доктор.
        - О чем это вы, граждане?
        Семен Николаевич показал головой наверх, напоминая о том, чему только что были свидетелями.
        - Нда-а-а-а… В цивилизованных странах такой голове живо бы применение нашли б… Не умеем мы с гениями работать.
        - Возражу вам, Аполлинарий Петрович. Я нашему профессору хоть сейчас могу место найти.
        - Есть идеи? - спросил Семен Николаевич.
        Князь кивнул.
        - Не хотел при всех…
        Выбравшись из темной пасти подъезда, они неспешно направились вдоль трамвайных путей. Город окутали ранние сумерки, сделав его похожим на город их молодости. Несколько минут они шли молча, переживая одно и то же чувство - чувство утраты.
        - А помните, господа… - мечтательно сказал доктор.
        - Помним, гражданин профессор, - одернул его Семен Николаевич. - Так о чем вы, товарищ Гагарин…
        - Я что думаю, Семен Николаевич…
        Князь нерешительно поскрёб подбородок.
        - Родилась у меня идея… Не идея даже, а так, мысль, пока отвлеченная…
        - «… Воздушная, в облаках витающая»?
        - Примерно… Но уж больно после сегодняшнего разговора все один к одному сходится…
        Редкий снег закружил в воздухе. Князь поймал снежинку на ладонь, и та стала каплей воды.
        - Как вы считаете, какова вероятность, что поляки или англичане нападут на СССР?
        - В ближайшее время? Немногим больше нуля… А у вас иное мнение?
        - К сожалению, нет. А сами большевики, по-вашему, не захотят кулаками помахать?
        - Вряд ли. После Германии и Польши они поуспокоились… А почему вы спрашиваете?
        - Да вот склоняюсь к мысли, что в ближайшее время на серьёзную войну рассчитывать не приходится.
        - Да, шансов немного, - согласился Семен Николаевич.
        - Вот и я о том же думаю. Равновесие, черт его дери. Если бы каким-то чудом удалось нам это равновесие разрушить… Большевики ведь все мировой революцией бредят, только никак решиться на неё не могут. Им бы смелости побольше или уверенности в своих силах…
        - И что? Хотите с ними своей смелостью поделиться?
        - Да нет, - серьёзно ответил князь. - Хочу новую мировую развязать…
        Доктор посмотрел на Семена Николаевича с подозрением, словно подумал, что не понял шутки, но его товарищ смотрел на князя без недоумения.
        - Вы мою позицию знаете. Я другого пути для России не вижу, - продолжил князь, - кроме как столкнуть лбами большевиков и Запад…. Мы можем, конечно, надувать щеки, но…
        Семен Николаевич кивнул. Организация могла многое, но далеко не все. Это была закономерная плата за незаметность. В их силах было осуществить что-то вроде дворцового переворота, может быть, даже захватить какой-нибудь из некрупных городов, но не более. Сковырнуть власть коммунистов по всей России разом они не могли. Для этого нужен был сильный союзник. Запад вполне сгодился бы на эту роль, но…
        - У Запада в отношении большевиков свои планы… Мы теперь для них не партнеры.
        Доктор говорил правду, и от такой правды душа горевала.
        - Им проще с большевиками сговориться, чем нас поддержать. Нет у них политической воли к конфликту.
        - Вот-вот… - кивнул князь без огорчения. - Только жизнь, к счастью, не всегда спрашивает, есть у тебя воля или нет. Она перед фактом ставит.
        Он серьезно посмотрел на товарища.
        - Я, граждане-товарищи, думаю, что из того, что профессор придумал, хороший кнут может выйти. Такой, чтоб мир в нужную сторону погонять… Не туда, куда кому-то хочется, а туда, куда нам нужно.
        - Загадками говорите, князь…
        - Да какие уж тут загадки…
        Он наклонился поближе, понизил голос до шепота.
        - Мне известно, что большевики в Питере разрабатывают одну очень перспективную военно-техническую идею. Она у них проходит под названием «Лучи смерти». Все идет к тому, что примерно через полгода или год всё у них получится, и вполне краснопузым может в голову прийти новый революционный пожар запалить. А уж если ту штуку с профессорским аппаратом совместить, да на орбиту куда-нибудь подвесить, то они обязательно попробуют еще раз Запад до исподнего раздеть…
        Семён Николаевич остановил его.
        - Не пойму я, князь. То вы союзникам аппарат отдавать не хотите, а то большевикам предлагаете.
        Князь кивнул.
        - Считал и считаю, что аппарат нужно делать в России.
        - Это в вас, князь, не квасной ли патриотизм взыграл?
        - Не патриотизм, а здравый смысл. Если эту штуку получит Запад, то он без сомнения захватит СССР.
        Доктор улыбнулся. Он считал себя англоманом и улыбнулся, представив британские танки на Красной площади. Непатриотично? Ха-ха-ха… Лучше уж быть полуколонией, чем жить под красными. К тому же не так страшно это… Скольких захватчиков Россия-матушка переварила! И этих переварит…
        Князь, кажется, понял его и улыбнулся в ответ.
        - Захватить-то захватит, только не для нас, а для себя. Нам ведь не нужна их победа? Нам нужна наша победа. А в руках большевиков это оружие уравняет шансы и введет красных в соблазн напасть первыми.
        Доктор с сомнением покачал головой.
        - Я не совсем представляю, о чем идет речь…
        - Об оружии. Об оружии, в сравнении с которым всё то, о чем говорил Семен Феофилактович, - детские игрушки. Лучи невиданной силы, против которых не устоят ни металл, ни камень. Сила, которая разрежет и броненосец, и крепостную стену. Если такую установку поставить на ракету профессора, то вполне реально сделаться властелином мира.
        Семён Николаевич с сомнением кашлянул.
        - Гхм… Тем более! Собственными руками вооружать врагов?
        - Считайте, что мы будем вооружать не врагов, а соотечественников. К тому же, кто нам помешает, в случае крайней необходимости, передать оружие на Запад?
        - Правильно! - неожиданно согласился с ним доктор. - Надо думать и о том, что будет после войны. В новом мире у Российской империи должно быть преимущество перед всеми, даже перед союзниками.
        - Особенно перед союзниками!
        Возвращая всех на землю, Семен Николаевич заметил:
        - Пока это звучит фантастично… Ведь вашего чудо-оружия пока нет?
        - Нет. Но у нас есть Владимир Валентинович!
        Доктор пренебрежительно фыркнул и покачал головой даже не с сомнением, а с горькой уверенностью в собственной правоте.
        - Одной личности мало. Чего бы там ни говорили, батенька, а от личности - в этом с марксистами соглашусь - не так уж много и зависит. Что может сделать один человек, пусть даже умный и отчаянный, против того же ОГПУ? Раствориться во вспышке индивидуального террора? Одиночка против организации?
        - Личность личности рознь, - возразил Семен Николаевич. - Если личность вроде телеграфиста Тюлькина, что словно пьяный к забору к любому чужому мнению прислоняется, то вы правы. Ничего такой не сделает… Но ведь в Истории не только Тюлькины… Точнее, там их вовсе нет. Там Наполеоны, Македонские, Бертольды Шварцы. Вашего брата, врачевателей разных, сколько, наконец…
        - Эка вы хватили! Когда это было! Вы б еще Христа, да басурманского Магомета вспомнили… Тогда времена иные были - ни телеграфа, ни полиции…
        - Согласен, Аполлинарий Петрович. Не будем далеко заглядывать. Но смог же некто Ульянов-Ленин противостоять обществу и даже разрушить его? А уж его-то последователей и полиция щипала, и телеграф не щадил.
        - Там была организация.
        - Так у нас она тоже есть.
        Голос доктора внезапно пожестчал.
        - Но нет царя-батюшки и его либеральных законов, позволявших всякой швали отдыхать в ссылках и скрываться за границей… Каленой метлой надо было..
        Он стиснул кулак, потом остыл, разжал пальцы. Князь остужающе похлопал его по плечу. Все-таки не следовало забывать, что год ныне 27-й и идут они по Москве коммунистической. Как напоминание об этом, под фонарем стоял милиционер.
        - Ладно… Хорошо… Согласен. Шварц, Македонский, Ленин… - понизив голос, сказал доктор. - И Владимир Валентинович.
        - И Организация! - напомнил князь. - Все вместе - это шанс. Серьёзный шанс.
        Доктор с сомнением покачал головой.
        - Аппарат профессорский, конечно, гениальное изобретение, но князь вот говорит, что это - только половина дела. Вы представляете, чем нужно его дополнить, для того чтоб, как вы с князем собираетесь, диктовать свою волю всему миру?
        - В общих чертах представляю, - кивнул князь. Семен Николаевич вопросов не задавал. Они были настолько очевидны, что ответы должны были появиться сами собой.
        - У нас есть силы сделать это?
        - У нас? Нет, - спокойно откликнулся товарищ.
        - Ну, а о чем тогда разговор?
        Несмотря на свой пессимизм, доктор-таки надеялся услышать «есть», но разговор не оборвался.
        - Разговор о том, что мы должны привлечь к проекту иные силы.
        - К проекту? Что за «проект»?
        - Тот, который станет называться «Власть над миром», - после минутного молчания сказал, наконец, князь. - Совсем рядом с нами есть сила, которую мы можем использовать.
        - Большевики?
        Доктор догадался легко - в Советской России других сил попросту не было.
        - Разумеется, большевики… Ну самого себя со счетов не сбрасывайте. Вы в этом плане очень серьёзная фигура.
        Доктор попытался угадать.
        - Вы предлагаете Владимиру Валентиновичу перейти на службу к «товарищам»?
        В голосе непонятно чего было больше - недоумения или брезгливости. Князь ответил явной насмешкой.
        - К сожалению, ваше предложение, доктор, нереально. Большевики не допустят потомственного дворянина до такой работы. Тут нужен чужой человек.
        - Чужой? - переспросил Семен Николаевич.
        - Чужой, - подтвердил с усмешкой князь. - Чужой человек с головой Владимира Валентиновича.
        - Документики попрошу, граждане…
        В разговоре они не заметили, как дошли до столба с милиционером. Тот поднес руку к форменной шапке.
        К счастью для них, в Советской России паспорта отменили как проявления царской отсталости и деспотизма, так что документом мог стать любой клочок бумаги с синей печатью.
        Семен Николаевич протянул билет профсоюза кожевников и вопросительно посмотрел на доктора. Уж кому-кому, а ему-то опасаться было вовсе нечего. Не голь перекатная, а настоящий профессор психологии, на совслужбе состоит. Только отчего-то не спешил доктор доставать документы. Милиционер отошел к фонарю и, шевеля губами, начал читать, изредка поглядывая на задержанных.
        Вернув бумаги, пробормотал что-то вроде «спасибо» и уже твердым голосом спросил профессора.
        - А ваши, гражданин?
        Доктор вместо ответа чуть наклонился вперед и встретился с ним взглядом. Милиционер вздрогнул и застыл.
        - Оставьте его, доктор, - брезгливо прошептал князь. - Зачем?
        - Пойдемте князь, пойдемте, - потащил его Семен Николаевич. - Нечего смотреть…
        Оба знали, что сейчас случится. Доктор догнал их через минуту. Князь оглянулся. Милиционер, по-прежнему стоя под фонарем, неторопливо подносил к виску ствол.
        Они сделали несколько шагов, когда позади раскатисто ударил выстрел.
        - «Наган»? - спросил Семен Николаевич.
        - Скорее «маузер», - возразил князь и повернулся к доктору. - Это вы его?
        Доктор хищно оскалился.
        - Нет. Это он сам себя…
        Князь пожал плечами, словно не знал, как отнестись к тому, что только что произошло на него глазах.
        - Ребячество какое-то, ей-богу… Вас бы в Кремль запустить с вашими-то талантами… И бомбы никакой не нужно.
        - Нет уж, увольте, - криво усмехнулся доктор, - там и своих таких хватает…
        СССР. Москва
        Апрель 1929 года
        Теперь в голове профессора не стало перегородки, отделявшей русского профессора от профессора немецкого. Он вспомнил все. Организацию «Беломонархический центр», задачу, поставленную пред ним товарищами по Организации, и итог двухлетней жизни с чужим сознанием.
        Когда он давал согласие на все это, знал, что это должно будет кончиться. Только вот кончилось все не так, как планировалось. Его должны были ввести в старую личность незаметно для окружающих. Паролем, отпирающим его сознание, был вид Московского Кремля в определенной цветовой гамме и несколько слов на латыни.
        Ввести должен был свой доктор, член Организации, но жизнь распорядилась по-своему.
        Кто ж знал, что большевики наладят выпуск конфет? Кто мог подумать, что изображение Кремлевской стены окажется за хрустальным графином и что день будет солнечным?
        Так или иначе, все случилось, как случилось. Тратить силы и время на кусание локтей он не хотел. Оставалось надеяться, что все-таки время в чужой шкуре прошло не даром.
        - Здравствуйте, господа, - устало сказал профессор. - У нас всё плохо?
        - Ничего, ничего, профессор, - подбодрил его Семен Николаевич. - Не так уж всё скверно. Главное, что вы живы и с нами.
        - Не вовремя это всё, - подал кто-то голос из-за спины. В словах слышалось сожаление.
        - Ничего не поделаешь…
        Профессор, отчего-то чувствуя себя виноватым, предложил:
        - Может быть, мне вернуться?
        - В этом нет смысла…
        - Они мне верят, - горячо сказал Владимир Валентинович.
        - Нет. Если вы вернетесь, то у нас не будет ни вашего аппарата, ни вас.
        Профессор хотел что-то сказать, но Семен Николаевич остановил его жестом.
        - Я знаю, что они вам доверяют, но после срыва они вряд ли допустят вас к новым испытаниям.
        Он усмехнулся.
        - Для них ваше здоровье так же дорого, как и для нас…
        СССР. Свердловск
        Май 1929 года
        …В заводской больничке Федосею выделили отдельную палату, и Малюков целыми днями лежал в койке, выложив поверх колючего, застиранного одеяла забинтованные руки. Дело было, в общем-то, не так плохо. Глухота постепенно проходила, подсыхали легкие ожоги. Досталось больше всего кистям рук, которыми он загородил голову, да волосы сожгло выхлопом. Если б не эти мелочи, то можно было бы прямо сейчас в строй.
        Только некуда.
        Не стало монолитного строя… Рассыпался….
        Деготь, ежедневно забегавший в больничку, рассказал, что испытания прекратили до особого распоряжения, а на заводе работает следственная комиссия, и ждут еще одну - из Москвы. Отголосками её работы, долетавшими даже сюда, стали визиты следователя, начавшиеся буквально на второй день.
        Когда он приходил, Деготь пересаживался на кровать, а сержант ОГПУ деловито раскладывал на тумбочке блокнот, бросал цветные карандаши и начинал допрашивать раненого. Первый допрос Федосею очень не понравился.
        - Ты, товарищ, «гражданина» для других оставь… - нехорошо прищурился Деготь после первой же фразы следователя. - Тут все свои, потому и разговаривай по-человечески.
        - Извини, товарищ, - смутился слегка сержант. - Зарапортовался…
        Вопросы у сержанта оказались простые.
        На все на них Федосей за последние четыре дня уже ответил и не раз, но следователь продолжал мучить его, надеясь, наверное, что тот либо вспомнит что-то существенное, либо сознается в пособничестве. Только не в чем было сознаваться.
        Они и сами с Дегтем строили предположения, только вместо стройных шерлокхолмсовских версий получались у них какие-то загогулины - непонятные и нелогичные. Самой разумной казалась версия кратковременного помешательства профессора. Она объясняла всё!
        Бывает же ведь, живет, живет человек, а потом съезжает с катушек… Не бывает, скажете? Еще как бывает! А если не этим, то чем еще можно объяснить то, что человек сам приехал в СССР, сам все создал, а потом сбежал?
        Следователь же, то ли от души, то ли по должности, простых решений не принимал и копал глубже. Его интересовали мелочи - как профессор сидел, какой карандаш держал в руке, когда разговаривал, в глаза ли смотрел или в сторону, не заикался ли….
        Федосей, как мог, отвечал, причем чаще виноватым пожатием плеч. Что знал - сказал, а чего не было - так что ж об этом говорить?
        Потом пили чай с пряниками, мятной сладостью смягчая очевидное разочарование сержанта.
        - Ну, может быть, сказал чего на иностранном языке? - по инерции поинтересовался следователь, стряхивая крошки с блокнота. - Может быть, по-польски? Или…
        - Что он сказал, я уже вчера и позавчера сообщил, - отозвался Федосей. - Ничего он не говорил… По-иностранному. Только по-русски.
        - А как говорил - громко или шепотом?
        - Нормально говорил, вот как мы…
        - Ну, может, еще что-то? Что-то неважное, не существенное?
        Федосей послушно закрыл глаза, восстанавливая в памяти события тех минут. Отчего-то вспомнился вместо профессора товарищ Ягода и настойчивые его вопросы о профессорских странностях. И тут его словно озарило!
        - Было!
        Сержант, забыв о крошках, наклонился. Взгляд стал колючим, цепким.
        - Что было?
        Малюков открыл глаза и, глядя на Дегтя, сказал:
        - Голос был не его.
        - А чей? - не понял следователь. Он плечом подвинул коминтерновца, стараясь заглянуть в глаза раненому.
        - Не его…Он говорил по-русски.
        Сержант нахмурился. Рука его дернулась к прошлым протоколам, но тут же вернулась обратно. Уж это-то он помнил хорошо.
        - А раньше он по-каковски разговаривал? Не по-русски, что ли?
        Голос его посуровел.
        - Что-то вы, гражданин Малюков, заговариваетесь.
        - Да по-русски, по-русски… - поспешил объяснить Федосей. - Только с акцентом. А тут… Как мы с вами! Словно он не немец, а природный русак!
        САСШ. Нью-Йорк
        Июнь 1929 года
        … Необычных гостей в доме мистера Вандербильта всегда хватало.
        Его эксцентричность простиралась так далеко, что он открыл свой дом для артистов синематографа, пригласив на вечер первых лауреатов премии Американской академии киноискусств - режиссера фильма «Крылья» Уильяма Уэллмана и актеров Эмиля Яннингса и Джанет Гейно, получивших призы за лучшую мужскую и женскую роли.
        Собравшиеся вокруг его особняка зеваки завидовали и закатывали глаза, но для миллионера звезды и звездочки экрана не значили ничего. Главным героем был другой гость - Государственный секретарь Североамериканских Соединенных Штатов. Интерес был обоюдным - госсекретарь хотел уточнить кое-что для себя, а борец с мировым коммунизмом нуждался в сведениях о реальных действиях Правительства. После той знаменательно-никчемной встречи с президентом он не получил никакой информации из Белого Дома, а что касается прессы…
        Совершенно справедливо мистер Вандербильт полагал, что об этом ни президент, ни конгресс в газетах ни слова не напечатают…
        Большая часть гостей продолжала шуметь в буфетах и танцхолле, а хозяин и госсекретарь уединились в библиотеке. В окружении нескольких тысяч книг вершители мира сели друг против друга.
        - Коньяк? Сигары? Папиросы?
        - Сначала вопрос…Тогда, на встрече, вы сказали президенту, что ошиблись.
        Вандербильт неторопливо закурил сам и пододвинул к гостю папиросницу с черными египетскими папиросами. Табачный дым на секунду разделил их. Вандербильт прищурился.
        - Когда?
        - Ну… С Джомолунгмой… Получается, что она все-таки была ложной целью?
        Миллионер скромно потупил глаза.
        - Признаться, Генри, я слегка лукавил… Не хотелось представать перед президентом в облике Рыцаря без Страха и Упрека. Пусть считает, что и у меня могут быть ошибки.
        - Вы лгали президенту? - почти патетически спросил госсекретарь.
        - Да, - честно сознался миллионер и с вызовом добавил: - И если это будет необходимым, солгу ещё раз!
        Мистер Стимонс проглотил это без комментариев… Другое сейчас интересовало его.
        - Так что же все-таки с этой чертовой горой?
        - Там все очевидно. Они уже начали там постройку эстакады. У меня есть документы. Их документы.
        - Откуда?
        - Вы, может быть, помните недавние события в Харбине? Ну, нападение на Советское консульство?
        - Да. Это тоже вы…?
        Хозяин кивнул. Госсекретарь привстал в изумлении, чтоб возмутиться и обличить, но сообразив, что он тут гость, а не хозяин, уселся обратно. Понимая это движение, мистер Вандербильт сказал:
        - Вы государственный человек, мистер Стимонс, и у вас свои стереотипы, а я - частное лицо и могу позволить себе то, что не может позволить ни госсекретарь, ни президент САСШ. Главное, мы успели, и они поняли, что уязвимы в этом районе… А теперь у них договор с Турцией и это, видимо, в какой-то степени их успокаивает.
        Он стряхнул пепел. Столбик, похожий на собачью какашку, покатился по богемскому хрусталю, теряя кусочки самого себя.
        - Возможно, они просто надеются, что мы не сможем действовать в этой полуцивилизованной стране с тем же размахом, что и в Британской колонии.
        На стене в рамке висел фотографический снимок обрубленной Джомолунгмы.
        - А они не могли передумать? - задал госсекретарь главный свой вопрос. Балансируя между выгодой и безопасностью, правительство не хотело упустить ни того, ни другого.
        Мистер Вандербильт улыбнулся - как все это было понятно, - но, не сдержавшись, засмеялся.
        - С их страстью опролетарить весь мир? С их беспринципностью?
        Рука его взлетела вверх в небрежном жесте и опустилась на стол.
        - Даже не надейтесь на это, Генри… Вы помните, что изображено у них на гербе? Земной шар! Весь земной шар!
        Лоб чиновника покрылся сердитыми морщинами.
        - Но почему Арарат! Почему не их собственный Кавказ? Это ведь очевидный выход! Строй у себя и…
        - Я тоже думал над этим, - серьезно сказал миллионер. - И, кажется, нашел объяснение… У них нет иного выхода! Нет!
        Наклонившись к высокому гостю, он начал загибать пальцы.
        - Во-первых, Арарат выше… Во-вторых, и это, видимо, главное: несмотря на свою техническую отсталость, у Турции все-таки больше железных дорог в непосредственной близости от горы. На Кавказе у русских железных дорог нет, а у турок, рядом с Араратом, - есть!
        - Вы хотите сказать, что вопрос только в этом?
        Морщины госсекретаря шевельнулись и начали расплываться, впитываясь в кожу.
        - Я не вижу иного ответа, - серьезно ответил хозяин. - Я ударил их по рукам в Индии, и они протянули их к Арарату. Надеюсь, что у англичан хватит политической мудрости последовать моему примеру… Хватит?
        Госсекретарь не сказал ничего.
        Но он кивнул.
        Турецкая Республика. Стамбул
        Июнь 1929 года
        … Место для вербовочного пункта они оборудовали в Долма-Бахче.
        Старый, даже ветхий двухэтажный дом как нельзя лучше подходил для этой цели: он был незаметен, легкомыслен и стоял так, что любого направляющегося к нему по немноголюдной улице тот, кому было положено приглядывать тут за порядком, увидел бы метров за сто.
        Для кривых, изломанных временем улочек Стамбула это было небывало удачно!
        Сам дом побелили, дворик вокруг почистили, разгребли старый хлам, выставили охрану. Так что, если смотреть со стороны, выглядел домик как прибежище какой-нибудь не очень солидной организации - то ли некрупного банка, то ли торгового дома с претензиями.
        А когда базу подготовили, за дело взялись эмиссары Российского Общевоинского Союза.
        Механизм вербовки использовался самый простой.
        По своим каналам РОВС собрал тридцать человек, которым разъяснили задачи и условия. Те, в свою очередь, довели информацию до проверенных людей в низовых звеньях организации. В идеале, информация о наборе волонтеров должна была бы разбрестись только между своими, но иллюзий по этому поводу никто не питал…
        Скрыть такое дело ни от большевиков, ни от турецких властей никто и не надеялся, однако турецкие власти, похоже, предпочли не замечать того, что творилось в Стамбуле, а что касается большевиков…
        Эти наверняка что-то уже пронюхали.
        Да и странно было бы надеяться на всеобщее молчание, когда через двор старого дома только за первую неделю прошло более трех тысяч офицеров Белой армии, но что Советы могли сделать? Хоть и рисовали они на своем гербе земной шар анфас, но дотянуться до Африки ручки у них были еще коротковаты.
        Ход с Африкой придумал сам Кутепов.
        Чтоб совесть турецких властей продолжала оставаться незапятнанной, офицеров вербовали, предлагая участие в военных действиях в Северной Африке. Желающих понюхать пороху среди бедствующих эмигрантов хватало. Предпочтение при этом отдавалось тем, за кем тянулся кровавый след с Гражданской войны.
        Как правило, человек приходил в дом с фонтаном во дворе с уже готовым решением. Там ему сообщали, что по другую сторону от мушки будут не негры, а большевики. Останавливало это не многих. Тем, кто хотел подумать в свете изменившихся обстоятельств, предлагалось, под присмотром британских морских пехотинцев, конечно, погулять по чистому дворику, подумать.
        До чего бы он там ни додумался, гость возвращался в дом и… исчезал.
        Имевшимся в доме подземным ходом волонтеры выводились на другую улицу и в закрытых машинах вывозились из Перы - европейской части Стамбула - в порт. Там каботажными пароходиками они доставлялись на один из островов в Мраморном море, где их ждали представители Британского флота и … Кто желал свести счеты с красными, получал винтовку в руки, кто же держал зуб на негров и не хотел связываться с бывшими соотечественниками, задерживался на островке на пару недель на полном пансионе Её Величества Королевы Англии, Шотландии… и так далее…
        Турецкая Республика. Окрестности Большого Арарата
        Июнь 1929 года
        …От лагеря в разные стороны уходили четыре дороги - два хорошо накатанных тракта к Каракесе и Эрзуруму и еще пара поплоше - в сторону турецко-советской границы.
        До ближайшего селения было километров пять, и это вполне устраивало комбрига. Место специально выбиралось так, чтоб лагерь не бросался в глаза и в то же время, случись такая необходимость, мог легко оседлать все дороги.
        Холмистая равнина уходила вперед до самого горизонта, сливаясь там с горами. Казалось, что вокруг нет ни души, но комбриг товарищ Родимичев знал, что, подумав так, ошибется. Люди вокруг были. Причем свои люди, хоть и переодетые в турецкую военную форму - синие шаровары и френчи, красные фески.
        У него на голове была точно такая же. Он снял её с наголо бритой головы, вытер вспотевший лоб. Карнавал какой-то… Комбриг сплюнул, но не сказал ничего. Приказ есть приказ. Хорошо, что хоть турецкий язык учить не заставляют.
        Бригаду перебросили сюда неделю назад из-под Ростова. Ночью, по тревоге подняв личный состав, погрузили в теплушки и довезли до Армавира, а там пешим манером перевели через границу. Сделано это было так быстро, что кое-кто из бойцов так и не сообразил, что находится на территории сопредельного государства, где в ходу не рубли и копейки, а лиры и куруши.
        За спиной, отрогами поднимаясь вверх, простиралось Армянское нагорье, над которым хорошо видна была громада Арарата. Не так далеко, всего в сотне шагов, стояли палатки рабочих, что тянули сюда железнодорожную ветку. Отношения у СССР с Турецкой Республикой были отличные, не то что с западными соседями, так почему не помочь соседу с постройкой, раз просит? Это ведь и называется интернационализм!
        - Самолет! Самолет!
        Он вскинул бинокль. Точно. Летающая лодка. Как и предупреждали из ОГПУ, опознавательных знаков нет. Ты смотри, что мировая буржуазия делает! Совсем стыд потеряли! Над чужой страной, среди белого дня!
        Аэроплан сделал круг над лагерем и снизился, чтоб рассмотреть все получше. Гостя ждали, и каждый знал, что следует делать.
        - Не стрелять! - пронеслось между палаток. Красные командиры помнили позавчерашний приказ. - Боевыми не стрелять!
        Инструкцию позавчера все получили самую строгую! Только не всех она касалась.
        Товарищ комбриг бросился к палатке, где как раз в ожидании этой минуты с утра гоняли чаи три лучших бригадных пулеметчика, что не просто в мишень попадут, а в случае нужды серп и молот на ней двумя очередями нарисуют.
        - Готовы?
        Все трое вскочили из-за стола, на котором стоял парующий самовар, и, вытянувшись, разноголосо отрапортовали.
        - Так точно!
        Стрекот авиационного мотора влетел в палатку. Ручные пулеметы - два «льюиса» и «гочкис» - лежали тут же.
        - Тогда давайте, товарищи бойцы, давайте…
        Он тряхнул кулаками. Красноармейцы, похватав пулеметы, выскочили наружу. Родимичев выскочил следом, ощущая знакомый азарт удачной атаки. В бело-голубом небе кружила железная птица. Навстречу ей в небо уперлись стволы.
        - Давай, давай, ребята… Патронов не жалеть… Только не сбейте его ненароком…
        …Окопы бойца вырыли правильные - в полный профиль.
        Товарищ Родимичев с адъютантом шли по брустверу, обходя воронки и любуясь.
        При его приближении бойцы вытягивались, и по их глазам видно было, что если кто из них и жалел втайне о затраченном напрасно труде и кровавых мозолях, то только до вчерашнего дня. После того, как позиции были обстреляны тяжелой артиллерией, стало ясно, что воевать придется всерьез, а на такой войне пот дешевле крови обходится.
        Сперва, как началось, комбриг, прямо скажем, озадачился - вроде бы дружеская страна, и на тебе. Промеж бойцов шум прошел. Комиссар прошел по ротам, объяснил все это происками империализма, а когда тем же вечером разведчики притащили «языка», то все прояснилось.
        Оказалось, действительно происки!
        Выяснилось, что никакие это не дружественные турки, а всего-навсего уже раз битые белые офицеры, нанятые на деньги английского империализма.
        Комиссар собрал коммунистов, объяснил политический момент, и к утру пропала из глаз бойцов растерянность. Враг-то оказался старый, уже не раз битый!
        А кого раз побили, того и второй побьем!
        Да и позиция - загляденье! Не обойти!
        С обеих сторон дороги холмы да горки - сам черт ногу сломит. Там, где хоть какое-то движение возможно, - колючая проволока в три кола и мины… Так что белякам деваться некуда - только в лоб.
        «А лбы у нас крепкие!» - подумал комбриг.
        Перейдя линию окопов, он спустился по склону к палатке, на ходу размышляя о том, как сюда занесло беляков и что они готовят.
        А они должны были что-то готовить.
        Не было времени у них на позиционную, такую, как в 16-м, на империалистической, войну. Как ни спокойны турки, не потерпят они у себя такого безобразия. Танки? Откуда они тут у них… Газы? Комбриг отрицательно покачал головой. Это вот вряд ли… Это не по-русски как-то, нарушение традиций какое-то… Аэропланы? Это в горах-то, где ровного места нет? А что тогда? Что? Эх, война, война… Это рядовому бойцу в удовольствие пострелять, а командиру голову ломать приходится…
        Впереди взревел двигатель. Он отвлекся, приложил ладонь козырьком ко лбу.
        Прямо за палаткой разворачивался грузовик. Рядом с другим грузовиком стояло несколько человек, причем по крайней мере четверо - штатские…
        Да что ж тут такое происходит? Не действующая армия, а цыганский табор какой-то!
        Брезентовый бок палатки загородил их, и тут же что-то там грохнуло и посыпалось металлом.
        Настолько невоенным был этот дребезг, что комбриг ускорил шаг.
        - Та-а-а-к, - нехорошо дрогнул его голос. - Это еще что?
        За палаткой разгружались три грузовика. Один из ящиков упал, и теперь жестяные рупоры и медные штыри, выпавшие из него, лежали под ногами у гостей.
        Раздражение, что целый день копилось в нем, плеснуло наружу. Он оглянулся и грозно повторил.
        - Что это?
        Краском со шпалами в петлицах вытянулся перед ним, при этом умудряясь глазом косить в сторону и присматривать, как штатские в синих халатах сгружают на землю ящики.
        - Товарищ комбриг! Прибыл для проведения боевых испытаний новой техники.
        - Какой… - Он сдержал ругательство. Адъютант за спиной вытянулся и губами проговорил за комбрига то, что и так висело в воздухе. - Какой такой техники? Вы что, не видите, что тут творится? Быстро собирайтесь и езжайте отсюда, чтоб я вас больше не видел!
        Он повернулся на каблуках и, рубя рукой воздух, отправился к палатке.
        - Послушайте, товарищ. Эй, я вам говорю… Куда вы пошли? Стойте. Вы, в феске…
        Адъютант сбился с шага, и до комбрига, наконец, дошло, что обращаются к нему. От удивления он обернулся. Худой человек в штатском плаще махал рукой и не спеша направился в его сторону. Вот это было самым настоящим беспорядком. Краском вздохнул, загоняя злобу внутрь, и спросил.
        - А вы кто? Каким образом очутились в расположении части? Часовой!
        Штатский переждал всплеск начальственных эмоций, приподнял шляпу.
        - Позвольте представиться. Бернард Кажинский. Изобретатель. Направлен к вам распоряжением…
        Он поморщился, вспоминая, кем именно направлен, потом бросил тужиться и просто протянул военному несколько листов бумаги.
        - Вот тут все. Прочтите и узнаете… А мне некогда…
        Он повернулся и словно забыл о комбриге. Синехалатные техники с машины смотрели, чем закончится разговор. Гражданский повернулся к ним.
        - Что ж вы, милые мои, хорошие… Сгружайте, сгружайте… Быстрее!
        Они смотрели за спину инженеру, где комбриг растерянно читал документы. Он читал и качал головой - не верил собственным глазам…
        Атака началась с рассветом.
        Сперва двадцать четыре залпа тяжелой артиллерии разметали большевистские заграждения из колючей проволоки, а затем в прорыв пошли офицерские цепи.
        Их одежда была той же, что и у красноармейцев - турецкое обмундирование. Со стороны могло показаться, что тут проходят учения - и нападавшие и защищающиеся были одеты одинаково, но уже через пару минут все изменилось.
        Кто-то из нападавших на волне нервного подъема сбросил позорные турецкие фески и достал из-за пазухи фуражки Российской императорской армии.
        - Не стрелять! - пронеслось вдоль позиции красных. - Не стрелять без команды!
        Офицеры впереди двигались грамотно - перебежками. Верно народ говорит - «за одного битого двух небитых дают». Научились воевать.
        Фигурки, несмотря на то, что красные не стреляли, то появлялись, то исчезали, припадая к земле.
        Комбриг считал шаги. Кустик, который он мысленно отметил как предельную дистанцию, остался уже позади первой цепи перебегающих фигурок в синем.
        - Ну что, хватит вам?
        - Товарищ военный! Вы их метров на пятьдесят подпустите!
        Комбриг скрипнул зубами, зло ответил, не отрываясь от стереоскопической трубы.
        - Да что вы, товарищ изобретатель, смеётесь, что ли? Они ж нас гранатами закидают.
        - Ну пожалуйста… Я вас очень прошу!
        «Какое там «пожалуйста», - подумал комбриг, - с твоими бумагами ты меня, если не послушаюсь, перед строем расстрелять сможешь… Видали мы таких изобретателей!» Телефонная трубка стала вдруг тяжелой.
        Фигурки набегали, набегали, и у командира зачесалось в горле - так хотелось скомандовать «Огонь!». Он сжал тяжелые кулаки. Еще десять шагов. Ему показалось, что он различает пуговицы на груди первых. Ну когда, как не сейчас?!
        - Ну же!
        - Не нукайте! - резко прикрикнул ученый. - Установка экспериментальная, дальность действия не более трехсот метров…
        - Так уж и так…
        - С такого расстояния они не воспримут моей команды… Сейчас я могу их только разогнать… Хотите? Я внушу им ужас, и они разбегутся.
        Не отрываясь от стереотрубы, комбриг отрицательно качнул головой.
        Если этот штатский не врет и не ошибается, у него появлялась возможность покончить со всеми одним махом - просто подвести золотопогонников под пулеметы. Соблазн кончить все разом был велик! Комбриг тяжело вздохнул.
        - Нет, товарищ изобретатель. Давай, как и договорились.
        Еще десять долгих секунд комбрига терзало сомнение - не заигрался ли он, но тут случилось чудо.
        Первая офицерская шеренга вдруг остановилась и бесстрашно замаршировала на месте. Через секунду те, кто не бежал, а лежал в снегу, поднялись и деревянными шагами замаршировали вперед.
        Товарищ Родимичев, не отрываясь от окуляров, скомандовал:
        - Пулеметчикам приготовиться…
        Адъютант повторил эти слова в трубку полевого телефона. Комбриг словно увидел, как подобрались первые номера всех восьми пулеметов, поставленных там, где потребовал ученый. Как вторые номера приподняли ленты, чтоб не случилось перекоса, как взгляды ушли сквозь прицельные рамки туда, где маршировал враг.
        Беляки и впрямь маршировали.
        Стройными рядами они сходились в плотную группу и, подстраиваясь под шаг друг друга, словно всех их вела не слышимая никому музыка, пошли вперед.
        Слово, что уже минут десять терзало горло комбрига, наконец выпорхнуло оттуда.
        - Огонь!
        Адъютант, крикнув команду в мембрану полевого телефона, высунулся из окопа. В этот момент красные окопы вспыхнули пулеметным огнем. Плотную, собранную группу хлестали пулеметные очереди, укладывая на землю живых людей.
        Комбриг азартно охнул. Зрелище было непривычным. Плотно сбитая толпа ровным шагом маршировала на месте, а её резали струи пулеметных очередей. Пулеметы выплевывали почти шестьсот пуль в минуту. А пущенная с близкого расстояния пуля пробивала двух-трех человек и застревала в четвертом. Убитые валились на землю, освобождая место для новых смертников…
        Это продолжалось не более пяти секунд.
        Инженер Кажинский увидел это через его плечо и, дернув щекой, переключил рубильник на пульте. Повинуясь неслышному щелчку, марширующая толпа на заснеженном поле сломалась и, обуянная ужасом, бросилась назад.
        До своих окопов добежали немногие.
        Перевалившись через бруствер, с отвращением отбросив в сторону феску, поручик Розинцев вытер разгоряченное лицо грязной травой. Над головой продолжали свистеть пули, но в окопе это было уже не страшно…
        Привалившись к земле, он прикрыл глаза, слыша, как то справа, то слева в окоп падали товарищи. Глаза он открыл, когда кто-то засмеялся. Мелко, истерично…
        - Да, господа… Давно я так не бегал!
        Полноватый незнакомый ротмистр вытерся рукавом, оставив на небритых щеках глиняные разводы.
        - Что это было?
        - Умопомрачение, - мрачно отозвался кто-то. - Мы дружно сошли с ума и…
        Ротмистр осторожно высунулся. Стрелять красные перестали - не в кого.
        - Боюсь, что нет… Скорее большевики изобрели что-то новое…
        К коричнево-серым валунам, что усеивали землю между окопами, добавились тела товарищей. Полоса земли между окопами теперь напоминала болото - ровная поверхность, и, словно кочки, тела, тела, тела…Кто-то там еще шевелился, кто-то сидел под прикрытием камней, не решаясь преодолеть простреливаемое пространство.
        - Не знаю, как у вас, господа, а у меня было мерзкое ощущение, что в моем мозгу кто-то ковыряется…
        При воспоминании ротмистра передернуло.
        - Мозолистой рукой? Серпом и молотом?
        - Идите вы к черту со своими шуточками, поручик!
        - Я думаю, господа, что мы столкнулись с новым оружием…
        - Почему с оружием? Оружие - это то, что убивает.
        - Извольте посмотреть за бруствер.
        - Это пулеметы.
        - Это страшнее пулеметов. Я своими глазами видел, как барон шел на пулемет… Глаза безумные, лицо белое… Чтоб еще раз подойти к ним так близко, понадобится мужество, которого у меня нет.
        Ротмистр помотал головой.
        - Я готов убивать их и рисковать собственной шкурой, но по-честному… При приблизительно равных шансах… А так вот… Увольте, господа…
        То, что большевики обладают каким-то страшным новым оружием, стало ясно уже через день, когда посланные в передовой секрет офицеры РОВСа на глазах товарищей и британских инструкторов молча поднялись из-за камней и, не скрываясь, пошли к красным окопам. Просто перебежчиками они быть никак не могли - и подполковника и обоих капитанов в сводном отряде хорошо знали, потому и не стали стрелять как в предателей - рука ни у кого не поднялась.
        Удивительно было и то, что и большевики не стреляли. Эти словно знали, что там происходит, словно это так и было нужно… Посланные за ними в горячности вдогонку три офицера, не добежав до ушедшей вперед первой группы, вдруг остановились и заметались на одном месте.
        Издалека казалось, что они ведут борьбу с кем-то невидимым. Кто мог - припали к биноклям и стереотрубам. Кто не видел - вытягивали шеи и переспрашивали.
        - Что там такое, господа? Что такое?
        Никто не решился сказать - словно наблюдал какой-то таинственный обряд. Люди топтались на одном месте, то ли мешая, то ли, наоборот, помогая друг другу что-то делать… Они толкались, держались друг за друга, дергались в разные стороны…
        Кончилось это тем, что один из них, бросив винтовку, деревянно переставляя ноги, зашагал следом за первой тройкой, а второй заковылял обратно, неся дергающегося в его руках третьего товарища. В спину им ударили пулеметы.
        Они едва успели добрести до камней, как земля тяжело вздрогнула, и над их головами полетели первые снаряды.
        Единственным достойным ответом на большевистские происки, который нашелся у атакующих, оказалась артиллерия..
        Пушки ударили из-за холмов, с закрытых позиций, сводя схватку «в ничью».
        Снаряженное взрывчаткой железо с воем перелетело окопы, и пулеметный огонь с той стороны вовсе прекратился. Из блокгауза было видно, как за красными окопами встали черные султаны земли и камней, как погасли злые вспышки станковых пулеметов.
        Генерал Долин, командир сводного отряда, опустил бинокль на грудь, оборотился к подчиненным.
        - Нда-а-а, господа. Неужели эдак каждого можно маршировать заставить?
        Его взгляд перебегал с лица на лицо, но нигде не мог увидеть уверенность. Люди подавленно молчали.
        - Управляемое сумасшествие, - наконец сказал кто-то. - Это ведь какая низость, господа!
        И всех прорвало. Страх превратиться в марионетку, покорно идущую к смерти, заставил всех говорить разом.
        - Такого же не может быть! Просто не может быть!
        - И тем не менее это факт… Все видели…
        - А что это? Может быть, газ? Тогда раздать противогазы…
        - Да какие газы, капитан… Ветер от нас дул. Это же форменное чудо…
        - Может быть, молебен? - неуверенно прозвучал чей-то голос.
        - Вы еще муллу позовите…
        - Да… Что бы там ни было, после этого ходить на них в штыковые атаки глупо…
        - Верно… Атаковать «в лоб» - обречь отряд на бессмысленную гибель…
        Позиции красных продолжали взрываться и подниматься дымными столбами. Эта сила и мощь подчиненного ему оружия вернула генералу самоуважение. Снаряды казались ему кулаками, которыми он колотил хитроумных врагов.
        Генерал смотрел на дымные фонтаны, думая о том, как найти в военных уставах ответ на вопрос, витавший в воздухе: что делать дальше? От размышлений его оторвал голос за спиной.
        - Что бы ни изобрели большевики, оно действует только на короткой дистанции. Значит, кроме пушек, у нас в этом случае есть только один способ.
        Долин обернулся.
        Британский полковник, числившийся при сводном отряде наблюдателем, говорил по-русски свободно, но медленно.
        - Какой?
        - Авиация… У красных нет воздушного прикрытия.
        Кто-то из-за его спины, нарушая субординацию, вмешался в разговор.
        - Ну уж не скажите, полковник. Это у большевиков-то самолетов нет?
        Не оборачиваясь, он ответил офицерам.
        - Нет, господа офицеры. Я говорю не о самолетах, а о воздушном прикрытии отряда. Посмотрите вокруг.
        Он провел рукой окрест. Вокруг, куда только достигал взгляд, волнами поднималась вздыбленная миллионы лет назад земля.
        - В этих местах нет ровного клочка земли, чтоб расстелить носовой платок.
        Генерал посмотрел на него с интересом. Самолеты - это выход. Даже если это действительно газ, то пилоты могут не опускаться ниже двухсот метров. А если какая-то иная каверза, то, видимо, и впрямь она действует не так далеко. От красных окопов до того места, где один офицер взвалил на себя помешавшегося товарища, было как раз метров двести.
        - Ну, положим, что все так и обстоит… Только откуда тогда возьмется наша авиация? Или у британцев носовые платки меньше наших? Или их самолеты в воздух не взлетают, а прыгают?
        - Британцы - цивилизованная нация, - отозвался полковник. - Ради успеха в этом деле мы готовы поделиться с союзниками кое-какими секретными разработками. Увидите…
        СССР. Москва
        Июль 1929 года
        … Четыре раза Сталин в размышлении прошелся от стены к стене, и все четыре раза чекист проводил его взглядом, ожидая, что вот поднимет он глаза и спросит, как умеет…
        - Сколько времени вам еще нужно?
        Чекист вздрогнул.
        - Пятнадцать дней, товарищ Сталин.
        Слова эти тяжело дались Менжинскому, но он их все же произнес. Генеральный секретарь посмотрел на председателя ОГПУ из-под насупленных бровей не грозно, но требовательно и спросил, медленно проговаривая слова:
        - Вы понимаете, товарищ Менжинский, что сейчас там, в Турции, гибнут наши с вами товарищи, советские люди, коммунисты? Что каждый день задержки это чья-то смерть… Вы понимаете это?
        Менжинский выдержал взгляд, кивнул.
        - Понимаю, товарищ Сталин. Но быстрее нельзя…
        Непроизвольно он оттянул ставший тесным воротник гимнастерки.
        - Мы не можем ошибиться. Если мы допустим оплошность, то их смерть окажется напрасной…
        Несколько долгих секунд Сталин смотрел на него желтоватыми звериными глазами, потом отвернулся.
        - Хорошо… Как вы считаете, доберутся они до Арарата?
        - Думаю, что да.
        - В таком случае этот аспект нам следует учесть в нашей европейской и азиатской политике. Я уверен, что верующие обязательно возмутятся, если пострадает святыня трех религий…
        Турецкая Республика. Атмосфера
        Июль 1929 года
        … Непривычно смотрелся из кабины неподвижный винт. Чудно как-то ощущать себя в кабине летящего самолета при неподвижном винте. Передернув плечами, Федосей оглянулся. Справа, в метре от крыла, не больше, висел такой же самолет, и за стеклянным пузырем кабины виднелась голова в летном шлеме. Слева - закруглением уходящий вверх корпус «ТБ-1».
        Отсюда он не казался большим, но Федосей знал, что это ощущение обманчиво. Авиаматка была не просто большой - огромной… Это дальний воздушный авианосец мало того, что нес под собственными крыльями четыре аэроплана, так еще и сам имел шесть пулеметов. К такому на кривой козе не подъедешь!
        С другой стороны висели еще два самолета, но уже не истребители, а тяжелые штурмовики «ТШ-1».
        После вчерашнего налета белой авиации на позиции красных командование решило ответить врагам тем же, и они поднялись в воздух, чтоб прикрыть свои войска.
        Под турецкие облака Федосей попал, в общем-то, случайно.
        Он не попал в число пятерых летчиков с «Троцкого», которых товарищ Бехтерев лично отобрал для выполнения особого задания Партии и Правительства, но, поскольку высокое начальство решило использовать конфликт на турецкой территории как полигон для испытания новейших видов вооружений, Малюков попал в число тех, кому особо доверяли… С профессорским аппаратом, конечно.
        Профессорское яичко сейчас не узнал бы и родной папа. Его оснастили двумя пулеметами, но в дело пока не пускали. Хватало других технических новинок. Хотя бы и таких, на которой он сегодня поднялся в небо.
        Можно сказать, и тут повезло - у красвоенлета Перовского обнаружилась дизентерия, и Малюков стал реальной заменой занедужившему красному герою. Тут учли и боевой опыт, и умение стыковаться с авиаматкой.
        Привычней было бы идти в бой на родной цеппелин-платформе, но «Товарищ Троцкий» остался в Свердловске, а нужда диктовала свои условия.
        Мембрана шлемофона ожила.
        - Всем пилотам. Приготовиться…
        Федосей проверил ход штурвала, коснулся кнопки стартера, но отдернул руку. Торопиться не следует. Его от него никуда не уйдет.
        - Впереди на десяти часах группа самолетов противника численностью до пяти машин.
        И тут же в ухо ударил голос командира.
        - Пошли!
        Противников Федосей пока не видел. Фраза «до пяти» могла означать все что угодно. Конечно, красный летчик врагов не считает, а только спрашивает «где» и бьет в хвост и в гриву. Но все-таки интересно узнать, по одному врагу «на нос» получается или поболее.
        Задача перед ними стояла простая - отогнать чужие аэропланы от наших позиций и по возможности так, чтоб отбить охоту вообще летать в эту сторону.
        Над головой длинно заскрипело, словно железный палец по тёрке, и звонко щелкнуло. Самолет, отцепленный от крыла, клюнул носом, и откуда-то пришло уже знакомое мгновенное ощущение невесомости. Оно скользнуло из желудка вверх, Федосей сжал зубы, но тут пропеллер провернулся раз, другой и расплылся дрожащим кругом.
        Где-то рядом летели товарищи.
        Федосей глянул по сторонам. Так и есть. Все четыре самолета отделились от авиаматки. Четыре к пяти - нормальное соотношение, тем более, белые никак не ждут их в воздухе.
        Солнце осталось справа, и веселая мощь мотора понесла его вперед сквозь уплотнившийся воздух. Через несколько минут на голубом горизонте появились черные точки.
        Они росли на глазах, а в промежутках между ними появлялись все новые и новые. Три. Пять, семь, десять… Пришло желание выругаться, но пилот только присвистнул.
        Двенадцать машин! Вот тебе и «до пяти»…
        Их пока не видели, но скорее не оттого, что зрение у белых было хуже. Те пока просто не подозревали, что могут встретить соперников в турецком небе.
        - Сокол! Сокол! Я - Второй. Их не пять! Их двенадцать!
        - Вижу…
        Материться красному летчику не к лицу, но в это «вижу» было вложено столько жара, что наблюдатель умолк.
        Четыре крупных силуэта отделились от барражирующей группы и скользнули вниз.
        «Бомбардировщики или штурмовики», - подумал Федосей, добавляя оборотов двигателю. На земле, в окопах путь беляков к спецобъекту преграждали красноармейцы. Именно на их головы и должны были бы сейчас посыпаться бомбы….
        - Первому и Третьему прикрыть пехоту. Второму и Четвертому - связать остальных боем.
        Федосей мысленно согласился с командиром. Ничего другого им и не оставалось… Только вот соотношение один к шести…
        Когда белые их заметили, что-то делать было уже поздно.
        Выбрав себе по противнику, а точнее по жертве, красные соколы налетели на чужие бипланы, заранее зная, чем все кончится. В этом случае помочь жертвам могло только чудо. Что может противопоставить фанерная бабочка, вооруженная в лучшем случае двумя пулеметами калибром семь и шестьдесят две сотых, его почти двадцатимиллиметровой пушке? Ничего!
        Поймав в кольцо прицела чужое крыло, Федосей нажал на гашетку. Пушка отозвалась крупной дрожью и треском, словно рядом кололи сухие поленья.
        Биплан задымил, как-то неуверенно качнулся, клюнул носом. Федосей чуть сбавил обороты, чтоб не потерять самолет из виду. Добавить или оставить все как есть? Дым стал гуще, там мелькнуло пламя, и стало ясно, что золотопогонник уже не боец.
        Федосей отвернул, направляя машину вниз. Земля ринулась навстречу, запестрила бело-коричневыми пятнами.
        В сотне метров от него тяжелый штурмовик плавно наклонился и резко упал в крутое пике. Оба его пулемета молчали, но Федосей знал - у летчика для белогвардейцев есть подарки посерьезнее пулеметов. Где-то внутри аэроплана имелся гранатный ящик с тремя сотнями ручных гранат. Стоило пилоту нажать на рукоять, как отсечной механизм в форме мальтийского креста начнет активировать гранаты и сыпать их вниз.
        Вместе со штурмовиком он скользнул к самой земле. Рев двигателя стал надсадным, и штурмовик, выровнявшись, стрелой пронесся над боевыми порядками белой пехоты. Позади него земля вздымалась высокими фонтанами, что-то занялось веселым пламенем. Крутанув «бочку», штурмовик ушел на разворот и второй раз проутюжил позиции белых.
        Федосей не стал ждать продолжения и взмыл вверх, где его товарищи отбивались от подоспевших истребителей.
        Над головой закрутилась карусель. За тремя его товарищами охотились все кому не лень. Небо исчертили пулеметные трассы. Сквозь голоса друзей пробился голос пилота-наблюдателя.
        - Вижу цеппелин-платформу! На одиннадцать часов.
        Ну правильно… Иначе и быть не могло…Наблюдателю не только следовало смотреть лучше, но и думать. Откуда-то взялись ведь эти самолеты… Ну один-два понятно. Может быть, британцы додумались до таких же авиаматок, но пятнадцать…
        Федосей свечой взвился в небо и, перевернувшись через крыло, скользнул вниз, стряхивая с хвоста чужой биплан. Бой остался внизу, и у пилота осталось время, чтоб осмотреться.
        Голова влево, голова вправо до позвоночного хруста… Вон он! Серебряная искорка блеснула на самом горизонте.
        - Вижу платформу!
        Мимо, оставляя дымный след, воздух прошила пулеметная очередь.
        - Продержитесь, - донеслось из эфира. - К вам идет вторая авиаматка.
        Уходя от верткого биплана, Федосей скользнул вниз. Тот не отстал, а рванул следом. Ничего… Еще немного, и им станет не до него.
        Его полутораплан немного проигрывал в маневренности вражескому биплану, зато имел гораздо большую скорость. За счет этого он мог уйти от вражеского истребителя, но вместо этого Федосей заложил бочку и с переворотом ушел в сторону солнца.
        Задача теперь стояла самая простая - добраться до серебристой искорки и обрушить её на турецкую землю.
        Правда, все только казалось простым - где-то рядом с легковесным небесным гостем должны были быть самолеты прикрытия, но с такого расстояния их не было видно.
        Думать о том, что его ждет впереди, было некогда - мимо дымными трассами проскакивали вражеские очереди, которых становилось все больше и больше… Вжимая голову в плечи, он жал на педали, добавляя обороты двигателю, и дирижабль становился все больше и больше. За блестящей серебром тушей объявилась еще одна… Вот откуда столько самолетов!
        Навстречу ему вылетело еще несколько вражеских аэропланов, и в небе стало тесно. Федосей, огрызаясь пушечными очередями, рванул вверх. На трех тысячах он перешел в горизонтальный полет.
        До дирижаблей было не меньше пяти километров, когда мимо мелькнул невиданный еще силуэт.
        Он прошел ниже и сверху показался Федосею огромной серебристой бабочкой, распахнувшей параболические крылья. Пилот там не маневрировал, а за счет скорости ускользал от убийственных трасс. Вражеские бипланы неслись следом, но советский аппарат, повернувшись набок, сблизился с головным дирижаблем и ударил из автоматической пушки. За ревом мотора Федосей не услышал ничего, но воображения и здравого смысла хватило на то, чтоб понять, что там сейчас случится.
        До огромного бока неповоротливого монстра было метров триста, и промахнуться никак было невозможно.
        Проломив строй бипланов-защитников, он миновал первый дирижабль.
        Под крыльями проскользнули прямоугольники оболочки. Для пилота они стали рябью, в которую входили пули обоих пулеметов. Мгновение - и под крыльями снова потянулась бело-коричневая земля, но дело было сделано. Он знал, что не промахнулся.
        … Можно было бы сказать, что беляк вертелся в воздухе с ловкостью акробата, но Федосею пришло в голову другое сравнение - словно вошь на гребешке или, если уж быть совсем точным, как уж под вилами. Это последнее было, пожалуй, гораздо точнее. Уворачиваясь от преследователя, противник не только рыскал из стороны в сторону, но даже, как показалось Федосею, иногда еще и противоестественно застывал на месте, позволяя огненным хлыстам пулеметов стегать воздух впереди него. Без сомнения, ему противостоял ас! Федосей даже поаплодировал ему. Мысленно, разумеется, так как враг все-таки оставался врагом.
        Хотя, что говорить? Можно было бы и вживую похлопать. Конец-то был уже предрешен. Патроны у офицера все вышли, и тому только что и осталось, как убегать, но это имело тот же скверный конец… Известно ведь - кто обороняется, тот проигрывает.
        Но все кончилось несколько не так, как рассчитывал красвоенлет. Взгляд Федосея зацепился за хвост вражеского биплана, и он пропустил момент, когда в совершенно пустом небе возник натянутый канат.
        Идеально прямая линия перечеркнула горизонт наискось, справа налево, проткнув биплан насквозь.
        В роли пуговицы биплан был только мгновение.
        Какая-то сила в секунду развалила его на куски, и летательная машина обломками скользнула к земле.
        Федосею хватило ума уйти вниз, под «нитку».
        Задрав голову, он проследил взглядом направление. Канат одним концом упирался в горную цепь, а другим - в далекий горизонт. Только конец там был или начало, сказать бы никто не смог.
        На всякий случай Малюков отлетел в сторону, но когда через пару минут он развернулся, чтоб посмотреть на феномен, в небе уже ничего не было. Только в далеких горах что-то дымило, словно там проснулся вулкан.
        Великобритания. Лондон
        Июль 1929 года
        … Стол викторианской эпохи, что стоял в лондонском кабинете сэра Уинстона, как и все, что его окружало, массивностью походил на хозяина кабинета. Не зря, наверное, умные люди утверждают, что не люди ищут вещи, а напротив, вещи находят своих хозяев и служат им. Стол, без сомнения, мог быть доволен новым хозяином - его положением, статью и посвященностью в государственные тайны. Не каждому столу довелось повидать в своей жизни то, что повидал этот стол. И уж точно никто до него не видел ту пачку фотографий, что лежала поверх полированного красного дерева. На всех снимках было запечатлено одно и то же - чадящий дымом горный массив. Похоже это было на картину морского сражения, где полузатопленные корабли исходят черно-белыми дымами в ожидании неприятного момента погружения в пучины.
        Адмирал Тови одобрительно прищелкнул языком и, качая головой, объявил:
        - Это, пожалуй, не хуже ночных бомбардировщиков…
        И, еще раз оглядев фото, самокритично добавил:
        - При ночном бомбометании такая точность и кучность поражения вряд ли достижимы… Как вы говорите, это называется?
        - Это называется «лучи смерти», - пояснил шеф «МИ-6». - Как раз то, о чем нас предупреждал президент САСШ.
        - Французское изобретение?
        - Теперь уже и не скажешь… Оно есть у французов, у американцев и у русских … А кто там был первым, теперь не узнать.
        Черчилль, хмурясь, поправил его.
        - У русских ничего нет! Все нормальные русские живут во Франции, и у них нет никакого оружия. Речь, видимо, идет о большевиках?
        - Разумеется.
        - Почему же такого оружия нет у нас?
        Шеф разведки пожал плечами.
        - Получается, что мы не готовы к большой войне, что каждую минуту может начаться на континенте?! - продолжил свой вопрос сэр Уинстон. - Почему у наших врагов есть оружие, которым не располагает Британская армия? Кто ответит за это?
        Черчилль распалялся все больше и больше.
        - Неужели британские мозги хуже французских или тем более большевистских?
        - Не хуже, - быстро вставил разведчик. - Мне известно, что наши ученые обращались в военное министерство с подобными предложениями…
        Канцлер казначейства стремительно развернулся в сторону военного министра.
        - Ах, вот как? Объяснитесь, сэр! Своими действиями, точнее бездействием, вы, господин министр, подставили родину под удар!
        Военный министр не остался в долгу и ответил лорду-канцлеру с тем же накалом страсти.
        - Да, обращались… Но как можно верить людям, которые не могут представить никакой технической документации для обоснования идеи? Что мне делать, когда ко мне приходит велеречивый краснобай от науки и начинает обещать мне все, прося в обмен деньги на исследования. Огромные деньги! Не пенсы и не фунты! Тысячи!!!
        Он встряхнул руками и неожиданно для всех улыбнулся, вспомнив что-то, и уже более спокойно продолжил:
        - Как можно верить человеку, который утверждает, что изобрел «лучи смерти», но все забыл и теперь ему все нужно открывать наново… Вы знаете, сколько таких вот людей приходит в военное министерство ежемесячно? Не один и не два!
        Тоном ниже, но все еще агрессивно Черчилль напомнил:
        - В свое время ваше ведомство поверило Маркони и не пожалело об этом.
        Военный министр вернул шпильку назад.
        - Поверьте, там далеко не каждый Маркони.
        - Кстати, - напомнил о себе шеф разведки. - Раз уж мы упомянули Маркони, то он, по моим сведениям, также занимается «лучами смерти»…
        Хозяин кабинета живо обернулся к нему.
        - Вот! Муссолини и король Эммануил поверили ему, а вы - нет!
        - Маркони бы и я поверил. Во всяком случае, ему наверняка хватило бы ума внятно изложить свои мысли на бумаге…
        Адмирал Тови густо кашлянул, и разговор оборвался.
        - Я хотел бы, чтоб мы вернулись к обсуждаемому вопросу…Устранили ли мы ту опасность, о которой говорили несколько дней назад?
        Черчилль посмотрел на адмирала.
        - Кто может дать нам гарантии, что все удалось? Это слишком важное решение, чтоб принимать его, основываясь только на листке глянцевой бумаги…
        Он коснулся пальцами фотографий.
        - Нам нужны живые, достойные доверия свидетели нашего успеха или нашего поражения.
        Турецкая Республика. Окрестности Большого Арарата
        Июль 1929 года
        …День с самого утра у Федосея не задался.
        Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда, похохатывая, бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула - порезался. Никогда такого не случалось, а тут - на тебе!
        Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу, и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.
        Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, «наган» в мягкой кожаной кобуре у бедра - и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда, ни на миг не задерживаясь и не теряя движения, - в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и - вперед, в бой!
        Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли - наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект - пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.
        У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он с ходу, с налета сбил третьего.
        Только радость победы оказалась недолгой.
        Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.
        Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.
        Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.
        Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.
        Места в небе хватило всем - совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих, Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!
        Две авиаматки - это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…
        Двенадцатимиллиметровая пуля - это уже не пуля даже - почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет - не застрянет.
        Не отводя глаз от неба, начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и, по-змеиному извиваясь, оттуда упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.
        Что и случилось.
        Купол скомкался и, словно устав держать живую тяжесть пилота, полетел вниз.
        Радость свободного полета не успела коснуться Малюкова, как ноги врезались во что-то твердое. Федосей охнул от боли. Вполне могло оказаться, что это была крупнокалиберная пуля, но тут же его приложило спиной обо что-то размером побольше пули и куда как более твердое, чем облако. Не соображая, что происходит, он машинально попробовал зацепиться и встать, но сверху обрушился парашют. Малюкова перевернуло, покатило по каким-то ребрам и снова бросило в бездну. Желудок, наполнившийся холодным воздухом, рванулся к горлу, но тут Федосея дернуло еще раз, и все кончилось.
        Он висел, еще не вполне уверенный, что остановился. Несколько секунд приходил в себя тупо, без мыслей, глядя перед собой. Все случилось настолько быстро - огонь за спиной, прыжок, хлопок парашюта над головой, шальные пули, перебившие стропы купола, боль от удара, потом снова падение в бездну и резкий рывок, остановивший полет вниз, и далекая земля под ногами, что он понял только одно - он жив и висит, прицепившись к чужому дирижаблю.
        Подняв очки на лоб, посмотрел вниз. Под ногами, не дальше чем в трех-четырех верстах, плыла каменистая турецкая земля. Ужас того, что уже случилось, сменился в Федосее ужасом того, что еще только могло произойти. Он висел под нижней палубой вражеского дирижабля, и любой из тех, кто увидит его сейчас, может легко отправить к земле, просто отцепив парашют. Несколько мгновений он ждал торопливых шагов над головой и тревожно-радостного крика, но, кроме моторного и пулеметного треска, ничего не слышал.
        Обошлось…
        Красвоенлет, пересиливая страх многокилометровой бездны под ногами, расстегнул парашютный замок, подтянулся и, перехватывая замерзшими пальцами стропы, пополз вверх. Ветер трепал над головой белый лоскут парашютного шёлка, стропы в ладонях гудели, словно струны гигантской мандолины, перекрывая рев моторов, а он лез, стараясь не думать, что раньше закончится - его силы или терпение невесть за что зацепившегося парашюта. В голове назойливо болталась мысль, что где-то там, над головой, с неслышным за гулом ветра и ревом моторов тихим треском расползается такой тонкий, такой невесомый парашютный шелк.
        Рывок, еще рывок. Палуба нависла, словно поверхность моря, и Федосей, резким движением вскинув голову, вынырнул из-под неё, перекатился и встал на дрожащие ноги.
        Тут бы сесть, прислониться к чему-нибудь, смахнуть пот со лба да выругаться так, чтоб кровь взбодрилась, потекла быстрее, только где там!
        Едва ходившая ходуном грудь стала вздыматься чуть потише, Федосей дрожащей рукой расстегнул кобуру, огляделся… Совершенно пустая палуба упиралась в далекие горы. Чуть левее угольно-черной вершины Арарата в небе, располосованном расплывающимися черными полосками, кружили с десяток самолетов. Разобрать, кто там свой, а кто чужой, было невозможно. На Федосеевых глазах один из аэропланов беззвучно вспыхнул и, таща за собой черный хвост, покатился к земле. Пилот только кулаки сжал. Непонятно. То ли горевать, то ли радоваться…
        Красвоенлет, спохватившись, обернулся.
        И с другой стороны пусто. На душе стало легче. Кажется, эта палуба у них явно предназначалась для посадки аэропланов, а поскольку с начала боя прошло вряд ли больше двадцати минут и беляки еще не израсходовали ни патронов, ни горючего, то…
        Попади он на верхнюю палубу, было бы гораздо хуже..
        Пока ему везло. Может быть, и дальше удача от него не отвернется? Она хоть дама и легкомысленная, а любит инициативных и предприимчивых.
        Ревевшие над головой моторы ясно показывали, где находятся аппараты, готовые к взлету. Только там незваный гость мог найти помощь. Надежды на чужие крылья у Федосея было больше, чем на собственный парашют. Оставляя себе единственный выход, он, встав на колени, отцепил шелк, проводив взглядом его падение. Теперь у него оставался один способ выбраться отсюда - улететь. Причем улететь «по-тихому».
        С легкой заминкой рука отпустила застежку кобуры. В очках-консервах, шлеме и кожаном реглане его скорее примут за своего. Может быть, и прорываться с боем никуда не придется. Он глубоко вздохнул - выдохнул, вздохнул - выдохнул…
        Спокойствие и сосредоточенность. Ну и естественность, конечно…
        Не торопясь, дошел до лестницы и так же неторопливо полез вверх, по-хозяйски твердо ставя ноги на железные ступени.
        Первое, что бросилось в глаза, - люди. На верхней палубе, под трепетавшим на ветру «юнион джеком», царила деловитая суета - пилоты и механики занимались своей работой - катили баллоны со сжатым воздухом и тележки с заправленными пулеметными лентами, ковырялись в моторах, готовились к вылету. За шумом двигателей почти ничего не было слышно - люди привычно объяснялись знаками, но Федосей и не рассчитывал разжиться тут военными тайнами - ноги бы унести…
        Стараясь не показывать любопытства, оглянулся. Все тут было примерно как на «Товарище Троцком» - ряд аэропланов стоял справа, освобождая место для взлета. Колеса воздушных машин сжимали колодки. Сейчас механики возились у переднего, готовя машину к вылету - от него уходила пустая тележка из-под огневого запаса, а навстречу ей быстро шагал пилот. Вот она, удача!
        Федосей зашел за самолеты и, пригибаясь, чтоб не задеть крылья, нависшие над трехверстной пропастью, заспешил к переднему биплану. План был прост, как революционный лозунг «Даешь»! - оглушить пилота, занять его место и улететь, пока тут не сообразят, что к чему. В этой суматохе у него были неплохие шансы провернуть все так, чтоб убраться отсюда целым … Были! Только бы немного везения и чуть-чуть удачи!
        Из-за хвоста он увидел, как пилот приподнялся в кабине и крутанул в воздухе рукой. Мотор взвыл, тугая струя ветра отбросила полы Федосеева реглана назад, обожгла холодом щеки, а аэроплан, вздрагивая крыльями, медленно тронулся вперед, разворачиваясь на взлет.
        Пора!
        Федосей вскочил на крыло, ухватился за расчалку и, хватанув ни о чем не подозревающего пилота за воротник, со всех силы потащил на себя, вытаскивая из кабины.
        Сил бы у него хватило, но подвел воротник. Кусок бараньей шкуры затрещал перепрелыми нитками и остался в руке красвоенлета. От этого чудовищного усилия Федосея чуть не снесло с крыла, но тут очнулся англичанин.
        Он заорал от неожиданности и сам подскочил с места. На мгновение оба замерли - летчик с разинутым в крике ртом и Федосей с чужим воротником в руке…
        За шумом и грохотом их, конечно же, никто не услышал, но зато Федосея теперь заметили механики. Оба, еще не понимая, что происходит, замахали руками и затрусили за аэропланом, а тот уже развернулся и, набирая скорость, рвался к концу палубы, спеша вернуться в родную стихию.
        Англичанин от неожиданности не схватился за пистолет, а достал незваного гостя прямым в челюсть.
        От удара Малюкова отбросило на крыло, и неуправляемый самолет завалился, срываясь со стартовой платформы вниз и входя в последний в своей жизни штопор… От этого движения биплан крутануло, и англичанин, не удержавшись в кабине, вылетел на крыло, сбивая цеплявшегося за расчалку красвоенлета…
        Обнявшись, они сорвались в бездну…
        Турецкая Республика. Гора Большой Арарат. Атмосфера
        Июль 1929 года
        …Считается, что ночь - не лучшее время для прыжков с парашютом.
        И это, безусловно, так.
        Однако выбирать не приходилось. Точнее, выбор был, но весьма условный. Выброситься можно было бы и днем, но при этом слишком была высока вероятность долететь до земли только в виде трупа. Два аэроплана, что летали сюда с наблюдателями на борту, вернулись просто чудом. Как говорили сведущие люди, столько дыр в одном самолете, сколько они привезли отсюда, просто не могло поместиться… Если уж даже на подступах большевики так охраняют свои секреты, что с ним не могут справиться регулярные части, то уж самый центр секрета они должны охранять еще крепче.
        Пилот взмахнул рукой. «Приготовиться!»
        Опустив на лицо вязаную маску, капитан королевских военно-воздушных сил Джеральд Глоссоп поправил очки-консервы и перебросил ногу вниз, на крыло. Если на месте наблюдателя было просто холодно, то теперь, когда между ним и ветром не осталось никакой преграды и тот голодным волком набросился на человека, холодно до омерзения. И даже вспоминать не хочется, что вроде бы лето вокруг. Только на четырех километрах высоты и летом холодно, и зимой.
        Ногами капитан чувствовал, как самолет вибрировал, словно тоже дрожал от холода, но ему-то что? Через несколько часов машина будет стоять в теплом ангаре, и внутри у него будет копаться механик, смазывая и налаживая шестеренки, а вот капитану теплый ангар совершенно не светил. Лучшее, на что он мог рассчитывать, - так это на то, что ветер станет потише.
        Правда, того, что кто-нибудь будет копаться и в его внутренностях, он вовсе не исключал. По-всякому могло получиться… Если большевики и впрямь начеку…
        Посланная сюда днем авиаразведка не обнаружила ничего интересного, кроме склада материалов и непонятно как затащенного сюда красными паровоза, о чем и доложила по команде, но кто-то на самом верху психанул, и командование рискнуло отправить сюда доверенного человека, чтоб тот сам, лично, потрогал руками то самое «ничего», которое тут было.
        «Это, конечно, хорошо, когда тебе так доверяют, - подумал офицер, - но у всего есть оборотная сторона…»
        С этой мыслью он и разжал руки.
        Оборотной стороной доверия была перспектива сломать шею или замерзнуть.
        Поток воздуха смахнул человека, растворив в себе самолет. Аэроплан ушел в облако и исчез, оставив вместо себя свист в ушах. Вместо звездного неба над головой вились облака.
        Борясь с желанием рвануть кольцо, капитан досчитал до пяти и только тогда размашистым движением отбросил скобу на шнуре в сторону.
        Матерчатый треск на груди утонул в свисте, а небо над головой перекрыл темный шелковый купол.
        Спустя десять минут капитан уже стоял на земле, прислушиваясь к тому, что творилось вокруг.
        Придавив парашют камнями, он осторожно пошел навстречу ветру.
        По всем расчетам, он должен был приземлиться километрах в двух от строительной площадки, и уверенность в этом не покидала его до того момента, пока через три десятка шагов из темноты не выплыла длинная стена барака.
        Он прошелся вдоль неё, слушая, как между плохо подогнанных досок свистел ветер. Держась рукой за стенку, дошел до окна. Стекла в раме не нашлось. Внутри на черном полу лежали сугробы наметенного, но нерастаявшего снега. Безусловно, когда-то тут были люди. Хотя бы те, кто построил этот дырявый барак, только вот жить в нем они вряд ли захотели бы. Для жилья дома строят по-другому…
        Не верить собственным глазам он не мог, тем более что все остальные чувства говорили ему о том же. Не так давно тут были люди. Может быть, неделю назад, может быть, два дня, но теперь от них ничего не осталось. Он оглянулся. Привыкшие к темноте глаза различали стены бараков, штабеля досок и даже несколько настоящих рельсов, брошенных там, где было поровнее, но вещи в отсутствии людей были мертвы. К тому же в воздухе не было ни одного из запахов, что отмечают жилые места - запахов еды и дыма.
        В горном воздухе запах креозота казался резким, словно окрик часового.
        Темнота и тишина…
        Капитан поёжился, потер замерзающие щеки. Темнота, тишина да еще и холодный ветер. Ничего больше тут его не ждало.
        Уже не остерегаясь чужих ушей, офицер пошел к здоровенному куску темноты, очертаниями напоминавшему паровоз. Ветер, поднимая снег с земли, заволакивал его снежной пеленой. Чем ближе британец подходил к паровозу, тем короче становились его шаги. Опасаясь, что глаза его все-таки подводят, он подобрал с земли палку и с размаху шарахнул по колесу.
        Не веря ушам, он ударил другой раз и третий…
        Мерзлая деревяшка стучала по замерзшему дереву… Британец вспомнил, как это называется у русских. «Потемкинская деревня».
        Теперь оставалось выбраться отсюда и посмеяться над этим вместе с полковником.
        САСШ. Нью-Йорк
        Июль 1929 года
        … - Чарльз! Я счастлив!
        - Что случилось, мистер Вандербильт?
        - Я наконец-то увидел наши, американские ракеты…
        - И что с того? Я их тоже видел…
        Несколько секунд мистер Вандербильт молчал. Видно было, что миллионера переполняют чувства и восклицательные знаки.
        - Это великолепно! Видя это, начинаешь понимать, что мы не зря идем в авангарде всего цивилизованного человечества. Городок в Окичоби - это какой-то новый Вавилон. Только башен там много больше. Мистер Годдарт обладает бешеной энергией! Похоже, он печет свои ракеты, словно хот-доги! Я рад, что участвую в этом хотя бы своими деньгами!
        Миллионер смотал шарф и бросил его на кресло. С наслаждением вытянув ноги, он пошевелил ступнями, словно пришел с долгой прогулки.
        - Вы знаете, Чарльз… В мире существует не так уж много вещей, в которых человек может быть уверен на все 100 %. Для меня теперь таковой является мысль, что Америка обязательно станет сверхдержавой.
        Приняв шляпу из рук шефа, Линдберг повесил её.
        - Любопытный термин…
        - Если хотите - страной, доминирующей во всем мире!
        - Капитаном мировой бейсбольной команды?
        - Ну, если желаете… Вы не представляете, какое это ощущение! Мы уже уходим в отрыв от всего человечества именно потому, что наука дает нам все, что нужно - вещи, еду, лекарства… Наука и ничто другое, что бы там ни говорили коммунисты, опрокинула над нами рог изобилия - есть все. Бери, что нужно, и пользуйся!
        Он прищурил глаза, словно смотрел в блистающее будущее.
        - Я могу представить картину… Она вызывает у меня восторг и восхищение. Блистающая в недосягаемой высоте Америка и остальной мир… Нет, даже не у её ног. Гораздо, гораздо ниже… В скором времени, если все пойдет так, как я себе представляю, вокруг Соединенных Штатов останется мир дикости и нового варварства!
        Линдберг недоверчиво покачал головой.
        - Дикости и варварства? Это уже слишком… Вряд ли весь остальной мир так стремительно скатится вниз… Нет для этого никаких причин.
        - Почему же скатится? Ничего подобного не будет! Просто мы так стремительно уйдем вперед, что медлительное движение остального мира не станет иметь никакого значения для нас! Это будет соревнование Ахилла и черепахи, только наоборот… Помните Зенона?
        Летчик кивнул, но миллионер в его согласии не нуждался.
        - Возможно, вам в это верится с трудом, но… Припомните мировую историю. Все эти древние персы и греки с римлянами… Я не думаю, что они думали о себе хуже, чем мы думаем о своей цивилизации. Но какими они кажутся нам с нашего места, без машин, электричества, связи… Разве там была наука? Нет!
        - А что же там было? - озадаченно спросил великий летчик. - Или имена Пифагора, Сократа, Герона ничего для вас не значат?
        Миллионер качнул у лица указательным пальцем.
        - Баловство! Интеллектуальное баловство! И не более того! Наша наука производительна, а их - нет. Их ученые забавлялись, разгадывая загадки природы, а наши - ставят их на коммерческую основу! Именно это и определит разделение мира! Я в этом убежден!
        - На богатых и бедных?
        - Отнюдь! Разделение мира не пойдет по пути богатые - бедные. Это большевистский лозунг. Для реальной жизни это слишком просто, очевидно и прямолинейно, а поскольку мир все же развивается по спирали, думается, человечество ждет иная судьба!
        - Но разделение все-таки будет?
        - Видимо, да… Но деление пойдет по грани «умные - глупые»..
        - Странное разделение…
        - «Сытое брюхо к учению глухо»!
        - А, вот что вы имеете в виду. Тогда уж следует обозначить такое противостояние как «головы и желудки»
        - Головы и желудки? А что… Хороший термин! Я воспользуюсь им с вашего разрешения… Итак, головы станут собирать знания, а желудки - пить, есть и совокупляться…
        - Сегодня, я думаю, именно этим путем с большим удовольствием и пошла бы большая часть человечества.
        - В том-то его беда! Они бы действительно пошли, но только, слава богу, правительства стран понимают, что без науки, без «голов», как вы выразились, накормить всех не удастся. Но у меня отчего-то есть уверенность, что совсем скоро мы подойдем к этому барьеру вплотную. И тогда…
        - Тогда?
        - И тогда «головы», то есть те, кто станет заниматься наукой, из интеллектуального баловства превратят её в производительную силу, поставят законы мира себе на службу и…
        - И?
        - Наберутся смелости решить вопрос с «желудками».
        В голосе его летчик различил торжество. Торжество человека, заранее причислившего себя к категории «умных».
        - Надеюсь, что у умных хватит сообразительности не истребить тех, кто не может жить, как они? - почтительно спросил Линдберг. - В конце концов, они и сами зависят от них.
        - Как?
        - Воспроизводство, разумеется. Умные появляются из среды глупых. «Головы» растут из «желудков»! Возьмите СССР. Там не редкость, что в родне известного ученого отец рабочий или крестьянин!
        Миллионер небрежно махнул рукой.
        - Это у них. А у нас все будет иначе! Занятие наукой требует образования, а значит, денег. Мы не социалисты и не станем тратить деньги на образование масс. Нам хватит ученых из своего класса!
        - А Мечта!? Великая Американская Мечта? Мы общество равных возможностей!
        - Мечта пусть и останется мечтой. А если Америке не хватит собственных ученых, гораздо проще найти их в Европе. В бедной, нищей Европе! Мы будем брать их оттуда, словно ангелы, забирающие праведных в небесный рай!
        Ему понравилось это выражение, и он повторил его еще раз.
        - Именно как праведников в рай! А в нашей стране ученые должны стать новой кастой, воспроизводящей самих себя.
        - В любом случае нам понадобятся рабочие…
        - Разумеется, понадобятся! Конечно! Для этого нам должно хватить американских «желудков». Вы видели фордовский конвейер? О! Это гениально! Колоссальный рост производительности труда! Другие «желудки» будут только путаться под ногами и потреблять ресурсы. Очевидно, что деление на головы и желудки пройдет не только внутри общества. Граница пройдет и между нациями мира. Персы, китайцы, японцы, арабы… Подумайте, что они сейчас дают науке? Ни-че-го! От них только революции и беспокойство.
        Летчик представил всю ту массу «лишних» людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.
        - И что с ними станет?
        - Сберегая жизненное пространство Земли, «мозги» вряд ли уничтожат «желудки». Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход… Например, мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!
        Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой…
        - Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!
        - Это верно… Поездка доставила мне истинное удовольствие… А что, позвольте спросить, так веселит вас? Может быть, за ту неделю, что меня не было, вы установили еще один рекорд?
        Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.
        - И какой же?
        Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.
        - Я установил… Точнее, прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей
        - Англичане! - ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.
        - Нет, мсье. Французы!
        Авиатор развернул бланк телеграммы.
        - Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни…
        Миллионер привстал.
        - И? Говорите! Говорите быстрее!
        - Могу только сказать, что они его использовали.
        Он развел руки в стороны.
        - К сожалению, фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат, скорее всего, уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!
        - Когда?
        - Два дня назад.
        От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты «Марсельезы».
        - А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему, повод есть!
        - С удовольствием, - засмеялся Линдберг. - Вы прямо расцвели!
        - Шампанского! - крикнул миллионер, и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой «Вдовы Клико».
        Когда благородная пена перестала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:
        - Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое, она говорит мне о том, что большевизм обречён!
        С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.
        - Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!
        - В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, - в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. - Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол… Точнее, как тот ангел из Библии. Вы первым вострубили. Если б не вы…
        - Если б не мы, Чарльз, если б не мы…
        Вандербильт стал серьезным.
        - А что большевики?
        - Молчат.
        - А турки?
        Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.
        - Впрочем, кого интересует их мнение…
        Турецкая Республика. Гора Большой Арарат
        Август 1929 года
        - Смотрите, господа! Снимайте на ваши камеры и записывайте в блокноты, что видите! Аллах велик, и он не даст мне обмануть вас, а вам - ошибиться, приняв ложь за правду!
        Юсуф-бей, личный представитель генерала Кемаля, горестно разводил руки, желая объять бедную турецкую землю и прижать её к сердцу.
        На лице его было такое выражение, словно ему страшно хотелось начать причитать знаменитое восточное «вай-вай-вай», но он не решался ввиду почтенного общества, собравшегося у него за спиной. А там стояло действительно почтенное общество.
        Турция не представляла особого интереса в глазах мирового сообщества, но все-таки оставлять такую страну без корреспондентов было никак нельзя, и самые крупные газеты держали там по одному-двум корреспондентам.
        К этой минуте все они стояли рядом с ним и смотрели на горы, а Юсуф-бей обводил их рукой жестом обиженного, но все еще гостеприимного хозяина.
        - Мы всегда считали наших западных друзей цивилизованными нациями, способными понять значимость символов в жизни народов и цивилизаций. Но мы ошиблись…
        Да, я мусульманин, но я цивилизованный человек. Мне, как представителю иной, не европейской культуры, воспитывавшемуся на иных ценностях, никогда бы не пришло в голову разрушать Кёльнский собор, или базилику Святого Стефана, или Египетские пирамиды. Но тут… Это ведь варварство в чистом виде! Вы понимаете, что это не просто гора, не просто камень. Это - Арарат. Место, священное для трех религий! Именно там праотец Ной высадился на землю после потопа. Именно там голубь принес ему оливковую ветвь. Это то место, где Создатель заключил новый завет с человеком! Смотрите! Смотрите!
        Он отступил, словно освобождал сцену главному герою.
        Снег уже прикрыл грязь каменного крошева, но и того, что осталось, хватило бы, чтоб увидеть и оценить размер разрушений. Легендарная гора перестала быть частью природного хаоса. Беспорядочные разрезы и трещины делали её похожей на сахарную голову, неаккуратно обколотую ножом. В горе не осталось грозной красоты природы, а осталась грязь неубранной стройплощадки. Неуют и неудобство стояли над ней, словно запах.
        - Почему вы считаете, что это сделали европейцы? - поморщился корреспондент «Таймс». - Это больше похоже на большевиков. Это у них нет ничего святого… Атеисты, отрицающие самую идею Бога, могли приложить руку к разрушению святыни.
        - Большевики сами пострадали от этого оружия, - возразил турок. - Они строили нам железную дорогу и…
        - Может быть, Создатель так покарал их? - предложил свою версию корреспондент «Оссерваторе Романо». - Господь не выдержал их разнузданного безбожия и…
        Юсуф-бей не дал ему договорить.
        - Вряд ли Аллах стал бы пользоваться для этого силами британской авиации.
        Корреспонденты почуяли сенсацию, сгрудились вокруг турка.
        - Что вы говорите, уважаемый Юсуф-бей?
        - Только то, что вы слышите… У нас есть два британских летчика, принимавших участие в этом деле…
        Великобритания. Лондон
        Август 1929 года
        … В этом месте Гайд-парка обычно собирались политики, то есть те, кого интересовала политическая составляющая человеческой жизни, поэтому странно было видеть тут проповедников. Рядом, плечом к плечу, с озабоченным видом стояли англиканский священник, упитанный православный батюшка и индиец в оранжевом саронге. Мистер Герберт Уэллс замедлил шаг в некотором недоумении, но Мария, точно знавшая, куда надо вести великого писателя, потянула его за собой.
        - Сюда, сюда…
        - Но, дорогая…
        - Сюда! - Голос стал жестче, рука - тверже.
        «И что в ней такого? - подумал в который уж раз автор «Войны миров». - Но ведь есть что-то…»
        Он любил эту таинственную женщину, а она… Она вела себя так, словно жила в другом мире - со своей логикой, своей моралью и своими собственными ценностями. И сегодня он оказался тут только потому, что его привела сюда она. Какое ему дело до бродячих проповедников? Мало ли их в Лондоне? Наверное, нет… А тут, похоже, собралась большая их часть.
        Компания собиралась странная. Помимо лондонцев в кепи и котелках тут обретались какие-то африканцы, несколько ярких азиатов - японцев или китайцев - и с десяток смуглых сикхов.
        Рука любимой направляла его именно к ним.
        Они приближались, и с каждым шагом становилось слышнее выкрикивание маленького человека в мусульманской чалме, совершившего хадж.
        - Пора прекратить религиозные распри! Когда уничтожаются наши общие святыни, время ли думать о том, что нас разъединяет? Нужно объединяться и спасать то, что осталось от новых варваров!
        Слушатели зашумели. Сенегальцы загремели навешенными на себя погремушками, но ходжа поднял руку, и они смолкли.
        - Мы - члены «Общества Праотца Ноя» призываем всех верующих задуматься о том, почему Британское правительство отдало приказ разрушить священную для всех религий гору Арарат? Неужели пришли времена, когда Священные места трех религий можно безнаказанно подвергнуть поруганию? Сколько можно терпеть надругательство над святынями? Наши братья в Нью-Йорке и Париже …
        Французская Республика. Париж
        Август 1929 года
        …Леон Блюм, лидер социалистической фракции республиканского парламента, эффектным жестом отбросил назад волосы со лба и обратился к залу:
        - Наша фракция спрашивает у правительства: почему аппарат, принадлежащий французской армии, был использован для нанесения удара по святыне трех религий, горе Арарат? Разве республика объявила войну Турции? Разве уважаемый парламент обсуждал этот вопрос и одобрил нападение? Кто ответит?
        Каждый следующий вопрос звучал громче предыдущего, но когда парламентарии приготовились услышать возмущенный крик, на них обрушилась тишина. Мсье Блюм выдержал драматическую паузу, оглядел зал. Что справа, что слева лица коллег выглядели озабоченно. Ни один из них - это он знал точно - не знал, как обстоят дела на самом деле.
        - Господа народные избранники! У нас разные политические позиции… Нашими убеждениями мы разделены на правых и левых, но каждый из нас выражает волю своих избирателей и реализует их права на руководство страной….
        Он потряс в воздухе воздетым пальцем.
        - Поэтому никто из нас не может допустить, чтоб такие важные вопросы, как вопросы войны и мира, решались помимо воли народных избранников! Именно через нас идет воля французского народа!
        Голос его налился угрозой.
        - От имени парламента, от имени правых, левых и умеренных я требую объяснений у французского правительства! Пусть оно объяснит нам свою позицию, и если мы не услышим разумных объяснений от руководителей наших вооруженных сил, то оно должно уйти в отставку! Нам не нужна еще одна мировая война!
        Последние его слова заглушили аплодисменты.
        В ладоши хлопали и левые и правые.
        СССР. Свердловск
        Сентябрь 1929 года
        С тележки, что катили перед ними двое лаборантов, стрекотал киноаппарат. Незнакомый мужик в черном берете со странным именем Дзига крутил ручку, а они, словно не замечая его (так и было сказано товарищем комиссаром пусковой площадки - не обращать внимания), шли вперед, разговаривая о материалах последнего пленума ЦК.
        Позади, за спиной товарища комиссара и сопровождающих тоже трещал киноаппарат и слышалось шарканье ног десятка корреспондентов, приглашенных, чтоб запечатлеть исторический момент - первый полет человека в космос.
        Большая часть тех, кто сейчас шел по коридору, искренне считали, что все оно так и есть, однако все местные знали, что это далеко не так. Все исторически значимое уже произошло полгода назад и записано в бумаги под такими серьезными грифами, которые рядовым гражданам Союза знать было совершенно не обязательно.
        Но если матери истории нужно, то отчего бы не повторить?
        Тележка с оператором уперлась в стену, и Малюков с Дёгтем, пока техники разворачивались, обошли её и теперь, когда никто не мешал, заговорили о своем, точнее, продолжили прерванный разговор.
        - Ну и? - спросил Деготь. - Дальше-то что?
        Федосей оглянулся. Техники ворочали телегу, а оператор, извернувшись нечеловечески, крутил ручку им в спину.
        - Что «ну и»? Дальше все просто… Законы физики пока еще никто не отменил. Самолет вниз, мы в обнимку следом. В общем, почти по Лермонтову - «Обнявшись крепче двух друзей…». Он орет, лягается, а у меня в башке пустота. Не рассчитывал я как-то, что этим все кончится. Глупости какие-то героические в голову лезут. И, главное, понимаю ведь, что конец пришел, а ничего с собой поделать не могу.
        Федосей тряхнул головой, вспоминая.
        - Да-а-а-а, - протянул Дёготь, - в такие минуты, говорят, вся жизнь перед глазами проносится…
        В словах слышался вопрос.
        - Не знаю… Я ж говорю, глупости разные.
        Он смущенно ухмыльнулся.
        - Летел и думал, засчитают мне этот аэроплан как сбитый или нет?
        Деготь засмеялся - удивил товарищ.
        - Засчитали?
        - Тебе вот смешно, а я вцепился в него, как в родную маму - одной рукой за шиворот, второй - за пояс. Он-то тоже ополоумел. Ему б «наган» схватить, а он как мальчишка - лягаться начал. И так мне, понимаешь, ботинком врезал, что я сразу в разум вошел.
        Федосей машинально почесал ногу.
        - Оглушил его, благо свой «наган» не потерял, да за кольцо дернул. Так вдвоем на его парашюте и спустились. Потом две недели в лазарете отлеживался, синяки сводил.
        Малюков по привычке пошевелил плечом, на которое тогда приземлился. Боли уже не чувствовалось, но воспоминания остались.
        - Вот, собственно, и все…
        - Везучий ты, чертяка! - с хорошей завистью сказал Деготь, вполне осознавая, что везение товарища напрямую касается и его самого.
        - Летучий, - поправил его Федосей. - Не везучий, а летучий…
        Позади послышался ровный топот. Техники развернули-таки тележку и теперь нагоняли.
        - Да уж как это ни называй, а не зря тебя Ульрих Федорович для первого полета дожидался.
        Оба, не сговариваясь, вздохнули. Пропал профессор. Пропал, как и не было… Так и не нашелся - не объявился благородный немец, давший Революции возможность смотреть на весь мир свысока. Деготь хлопнул товарища по плечу.
        - Ладно… Нечего горевать. Пошли сызнова в Историю записываться.
        СССР. Москва
        Сентябрь 1929 года
        … Циферблат настольных часов, отражая солнечный луч, светился золотом.
        Иосиф Виссарионович посмотрел на часы. Время. До обнародования заявления ТАСС оставалось не более двух минут. Щелчок выключателя вдохнул жизнь в добротный пятиламповый «Телефункен», и радиоаппарат загудел, прогревая лампы. В тишине кабинета негромко зашуршали динамики, и, набирая силу, в комнате зазвучал голос диктора.
        Часы все-таки отставали почти на минуту, и самое начало Сталин пропустил, но это не важно. Человеку, который лично правил текст заявления ТАСС, отсутствие нескольких заглавных фраз никак не могло помешать воспринять все сообщение целиком, без чьей-либо подсказки.
        «…Советское Правительство заявляет, что сегодня 12 апреля 1930 года в Советском Союзе на орбиту вокруг Земли выведен первый в мире космический корабль-спутник «Иосиф Сталин».
        Старт космической ракеты прошел успешно, и после набора первой космической скорости корабль-спутник совершает свободный полет по орбите вокруг Земли. По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 89,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра; угол наклона плоскости орбиты к экватору 65 градусов 4 минуты. Вес космического корабля-спутника составляет 4725 килограммов.
        Советским Союзом планируется запуск еще нескольких искусственных спутников с целью создания на орбите исследовательского комплекса, обеспечивающего нужды народного хозяйства. Наблюдать движения ИСЗ можно в лучах восходящего и заходящего солнца…»
        Генеральный дотронулся до рубчатого эбонитового верньера, и бегунок медленно поплыл по шкале настройки. Через мгновение голос диктора сменился на треск грозовых разрядов, потом на писк морзянки, потом кремлевский кабинет на несколько секунд заполнили плавные такты классической музыки.
        Наткнувшись на итальянскую скороговорку, он замер, впустив в комнату голос диктора. В скороговорке проскакивали знакомые слова - «большевик», «коммунист» и «космос». Сталин приглушил звук. Мир активно обсуждал успехи Советской власти.
        - А какова реакция на сообщение ТАСС наших европейских соседей?
        Поскребышев выложил перед Сталиным несколько листков.
        - Политической реакции, товарищ Сталин, пока что нет… Все серьезные газеты перепечатали заявление ТАСС, однако политики молчат… По нашим сведениям, ни одна из значимых политических фигур не выступила в прессе.
        - Хорошо… Это понятно.
        Сталин качнул головой, подтверждая правильность поведения западных политиков.
        - А неофициальная реакция?
        - Восторженный отклик Французской академии наук… Шведы… Королевское научное общество Великобритании…
        - Неужели только восторги? - нейтрально переспросил вождь. Не могло же такого быть в самом-то деле. Его бессменный секретарь чуть улыбнулся.
        - Не только… Ватиканская «Оссерваторе Романо» вышла с передовой «Безбожники у Божьего престола».
        - Что еще?
        - Большой интерес к личностям первых космонавтов.
        Сталин несколько минут думал. Поскребышев стоял рядом, не решаясь отвлекать Вождя. Несколько секунд Генеральный словно плыл в потоке слов чужого языка.
        - Хорошо… Страна должна знать своих героев… Дайте сообщение ТАСС о том, что первыми космонавтами стали члены ВКП(б) товарищи Деготь и Малюков…
        САСШ. Вашингтон
        Сентябрь 1929 года
        …Морской бинокль оттягивал шею госсекретаря словно камень, но он не снимал его. Большевистский спутник должен был появиться с минуты на минуту. Солнце уже село, и вечер раскрашивал небо в оттенки темно-синего. Редкие облака закрывали звезды, но все-таки увидеть спутник надежда была. Вместе с госсекретарем её делили еще двое - мистер Вандербильт и мистер Линдберг. Острые глаза авиатора первыми углядели станцию. Маленькая, словно соринка в глазу, звездочка бежала среди неподвижных небесных огней.
        - Вон он, «Иосиф Сталин»!
        Звезда не более яркая, чем другие, но куда как более быстрая, мчалась по американскому небу. Разрывы американских облаков не могли скрыть большевистский спутник. Рукотворная звезда промчалась над городом и скрылась за грозовым фронтом. Госсекретарь медленно опустил бинокль. Он словно только теперь поверил, что это правда.
        - Мы действительно проиграли… Как они смогли? Как, черт побери? Где их стартовая площадка?
        - Наука, мистер Большой Государственный Чиновник! Наука! Видно, тот немец и вправду знает нечто такое, что пока не знает никто в мире.
        - Кроме большевиков!
        - Да, разумеется, - не стал спорить миллионер. Он запахнул борта легкого кашемирового пальто и уже другим голосом добавил: - Радует другое. В этой жизни нельзя ничего утаить… Наши ученые рано или поздно…
        - Вот именно «поздно»!
        Сжав зрительные трубки руками, чиновник сдвинул их со стуком.
        - Никто не даст нам гарантий, что уже на следующем витке коммунисты не ударят по Капитолию своим чудовищным оружием!
        - Еще совсем недавно вы сомневались, что оно вообще есть у большевиков.
        - Я и сейчас не уверен, что оно у них есть. Я просто предполагаю наихудшее. Тем более, что они объявили на весь мир, что начали строить станцию!
        Госсекретарь говорил так, что мистер Вандербильт ощутил себя виноватым.
        - Вам никто не мешал обратить внимание на деятельность большевиков раньше… А что сделали вы?
        - Мы следовали вашим советам. Эверест разрушен, Арарат - разрушен! По вашим же выкладкам получалось, что им неоткуда запускать свои корабли?
        Глаза миллионера сузились.
        - Не хотите ли сказать, что мои советы были плохи… - вкрадчиво переспросил он. Госсекретарь вздохнул и вновь поднял бинокль к глазам. Смотреть было не на что, но это избавляло от немедленного ответа. Он не мог быть виноватым. Государство не может быть виноватым никогда. Миллионер молчал. Молчал настолько вызывающе, что ответить все же пришлось.
        - Если б вы потрудились убедить меня и президента в реальности всего этого, то мы задавили бы это все в зародыше…
        В голосе его жил упрек, что в свое время миллионер струсил, не поступил так, как следовало бы, не настоял…
        Миллионер, закипая, спросил:
        - Не вы ли говорили мне о том, что такие дела - прерогатива конгресса и правительства САСШ?
        - Не я! - холодно парировал выпад госсекретарь. Мистер Вандербильт умолк. Оба знали, кто это сказал, но ни один из них не хотел вмешивать в эти дела президента.
        - Жаль, что я не заслужил благодарности, - жестко сказал миллионер. - Вообще-то я и не рассчитывал на неё, и все же…
        - Мы проиграли, - отозвался госсекретарь, запахивая пальто на груди. Казалось, бинокль гнет его к земле все сильнее. - Какая тут может быть благодарность? За что?
        - За то, что если б не я, вы до сих пор так и не поняли, что проиграли! - взорвался миллионер. - Вы бы до сих пор сидели и думали - не продать ли большевикам еще чего-нибудь - спичечный завод или фабрику карандашей.
        Он задохнулся от злобы, закашлялся и уже спокойнее сказал:
        - За то, что вы, наконец, прозрели, черт вас дери!
        Госсекретарь хотел ответить жестко, но простая мысль, что теперь надо не ругаться, а искать союзников, отрезвила его.
        - Ладно, - проворчал он, проглотив гнев и обиду. - Нет смысла ругаться над общей бедой. Поговорим о другом. Не менее важном… Скажу честно, что последние несколько недель у меня складывается впечатление, что большевики отчаянно блефуют.
        - После этого?
        Линдберг кивнул в небо, пропаханное большевистским спутником.
        - Именно.
        - Почему? Вы не верите в эффективность наших действий?
        - Напротив. Только они и являются реальностью. Такое впечатление, что мы ведем бой с тенью… Конфликт в Турции…
        - Не было в Турции никакого конфликта.
        - Ну хорошо… Тогда события в Турции, Джомолунгма… Это наши действия. Они видны и являются реальностью. Но что делают большевики?
        Госсекретарь посмотрел на своего визави, словно надеялся, что тот что-то скрывает. Тот молчал. Пришлось отвечать самому.
        - Ни-че-го! Нам приходится верить слухам и донесениям одного-двух ваших шпионов. Разве наша разведка привела хоть какие-нибудь вещественные доказательства того, что большевистское оружие существует вне нашего воображения?
        Миллионер отмахнулся.
        - Вы не верили моим рассказам о стремлении большевиков в космос… И только что убедились, что были не правы. Теперь вы верите в реальность их оружия и у вас нет права отвергать те сведения, которые я собрал для вас.
        Госсекретарь пожал плечами.
        - Вам, мистер Келлог, придется верить моим людям, ибо больше некому верить… Боюсь, что вы сочтете меня занудой, но я повторюсь - у вас нет разведки! А что касается моих людей… Я доверяю им…
        - Вы им платите…
        - Именно потому, что я плачу им немалые деньги, я им и доверяю… Им есть что терять…
        - Это не страхует их от ошибок. Ваш Гаммер и этот, китаец… Может быть, их банально перекупили?
        Вандербильт чуть наклонил голову и ничем более не отреагировал на слова. Несколько секунд он смотрел на госсекретаря, подбирая слова.
        - Главное не в этом, - наконец мягко сказал он, - мои люди могли ошибаться, я сам тоже мог сделать что-то не так.
        Он энергично взмахнул рукой, отметая самую возможность этого.
        - Но мне поверили правительства! Правительства Великобритании и Французской Республики! Они не просто поверили словам. Они наверняка получили подтверждение от своих секретных служб. Вот это - главное!
        Но госсекретарь не сдался.
        - Разве наша разведка привела хоть какое-то доказательство того, что показанный вами большевистский сюрприз есть у большевиков в более крупном размере?
        - Я устал повторять… У вас нет разведки. А у британцев она есть! Кроме того, я и сам знаю, что установки такого типа есть и у нас, и у французов..
        - Но есть ли они у большевиков? - гнул своё Келлог.
        Миллионер иронично усмехнулся. Вот ведь политик. Только что, буквально минуту назад, сам говорил о большевистском оружии, а теперь вот так легко отыграл в обратную сторону…
        Мысли госсекретаря лежали на поверхности. Даже сейчас он думал о том, как оставить все как есть, продолжить торговать… Непростительная для политического деятеля такого масштаба наивность. Неужели он всерьёз надеется, что с Советами можно выстроить более-менее нормальные отношения, как с другими странами? Нет, не думает госсекретарь о своем классе… Разиня или предатель?
        - А вам бы хотелось, чтоб мои люди приволокли вам многотонную махину в упаковочной бумаге?
        - Во всяком случае, это выглядело бы более убедительно, нежели их бумажные донесения… - проворчал госсекретарь остывая.
        - У вас плохое настроение, мистер Келлог.
        - Да, - согласился чиновник. - Поверьте мне, что поводов для этого предостаточно. Этот сталинский спутник, экономика рушится, и торговля с СССР могла бы нас серьезно выручить… Вместо того, чтоб вступать в конфликт…
        Он отрешенно махнул рукой.
        - Так торгуйте! - не сдержался миллионер. - Торгуйте, пока есть возможность! Торгуйте, черт вас дери, потому что скоро, совсем скоро, ваше желание увидеть это оружие в действии исполнится.
        Госсекретарь заинтересованно посмотрел на миллионера.
        - Только вряд ли вы будете этому рады…
        - Каким образом? О чем вы?
        - Как только большевики посчитают, что готовы к Большой Войне, они обязательно покажут его миру. И теперь уж вы поверьте мне, что это случится скоро. Очень скоро!
        САСШ. Аламогордо
        Сентябрь 1929 года
        … Большевистский аппарат давно пролетел, и они посматривали на небо без необходимости, а так, для души, из-за красивого вида. Облаков не осталось ни одного, Луны сегодня также не было, и можно было считать звезды или загадывать желания, разглядывая следы сгоревших аэролитов, только вместо этого Линдберг вернулся к старому разговору.
        - А в чем сложность? Неужели мы с нашей установкой не сможем достать станцию? Ей, по-моему, и Луну распилить можно…
        Тесла протянул руку, щупая воздух. Ладони коснулась легкая изморось. Дождь закончился, но в темнеющем небе еще сновали ласточки, выклевывая из воздуха насекомых.
        - Луну, конечно, вряд ли, а вот станцию… Теоретически… Хотя… Включите-ка фонарь.
        - Зачем?
        - Для наглядности… Включите и попробуйте вести лучом любую из птиц.
        Чарльз направил рефлектор в небо. Птицы не обратили на них никакого внимания. Они преследовали мошек, хаотически меняя направление полета. Если б они оставляли след в сыром, насыщенном дождем воздухе, то над головой повис бы перепутанный клубок.
        В луче свете на мгновение появлялись птицы, сверкали белой манишкой и тут же пропадали из виду. Луч фонаря, беспорядочно обежавший половину неба, высвечивал то силуэты птиц, то ветки, стену дома. Он хоть и метался, но за движениями птиц не успевал.
        - Поняли? В этом-то и состоит проблема. Станция слишком подвижна. Они несутся в пространстве со скоростью не менее девяти миль в секунду… Мало того. В любой момент они могут свернуть в сторону. Единственный способ достать их лучом - это подобраться поближе.
        - Ваша установка срезала гору бог знает за сколько тысяч миль отсюда, а тут всего сотня-две.
        - Не забывайте, что это все-таки гора! Кубические километры камня! Ну и, конечно, то, что она стояла на месте и целых двадцать секунд мы могли резать её, как именинный торт. Все это время луч упирался в одно и то же место! Большевики нам такой возможности не предоставят. Едва они почувствуют, что мы их поджариваем, как они постараются увернуться…
        - То есть у нас не будет времени?
        - Да…
        - Но ведь есть и другой путь.
        - Вы имеете в виду увеличение мощности установки, чтоб сжечь их в одну секунду? Может быть, это вас и разочарует, но сейчас мы и так работаем на пределе возможностей.
        Линдберг хотел что-то добавить, но Тесла остановил его.
        - Поверьте, что мы делаем все возможное… Даже лишний ноль, приписанный к чеку вашего патрона, не позволил бы решить проблему быстрее.
        - А два нуля?
        - Девять беременных женщин, собравшись в одной комнате, не родят ребенка через месяц. Есть законы природы… Теперь я думаю больше о том, чтоб уменьшить установку так, чтоб мы могли поднять её в стратосферу. Тогда, возможно…
        САСШ. Нью-Йорк
        Октябрь 1929 года
        …Начало осени 1929 года в Нью-Йорке радовало глаз - каштаны в парках щедро дарили тень, георгины на клумбах пышными желтыми цветами славили английского короля Георга, в честь которого и были названы, небо радовало безоблачностью и тихими теплыми ветрами. Дни стояли сухие и ясные, ночи - прохладные и тихие.
        Даже биржу не лихорадило.
        На Нью-Йоркской бирже «быки» привычно поднимали рынок ценных бумаг, а «медведи» тянули его вниз, но как-то лениво, явно проигрывая собратьям по профессии. Индексы медленно, но неумолимо тянулись к небу, обещая американскому народу процветание и развитие…
        Все бы хорошо, но уже тогда что-то витало в воздухе… Что-то неуловимое, такое, что заставляло деловых людей поеживаться от нехороших предчувствий и выпивать в конце недели на несколько стаканчиков виски больше, чем обычно. Газеты продолжали развлекать обывателей сенсациями, но деловые люди чувствовали что-то… Так, верно предчувствуют землетрясения собаки и кошки, или, используя менее обидные для бизнесменов сравнения, как альпинисты по дрожанию снега или движению воздуха предчувствуют сход лавины…
        Мистер Вандербильт тоже чувствовал дрожание, но сейчас его больше заботили большевики, чем экономика САСШ.
        А в борьбе с большевиками имелись свои достижения! Ощущение удачи, после того, как мистер Вандербильт увидел фотографии Джомолунгмы, уже потеряло остроту, хотя все еще приятно возбуждало. Он держал снимки в ящике стола и временами рассматривал их с лупой.
        Один человек оказался умнее всего конгресса! Умнее самого президента! Он победил тех, кто считал, что у них хватит сил завоевать весь земной шар! Он оказался сильнее природы, воздвигнувшей самую высокую гору!
        Казалось бы - вот он, результат!
        Но проходили дни, и радость тускнела.
        Красные исчезли из Британской Индии и Китая, более не помышляя о Тибете, только никто не мог сказать - надолго ли? Он был уверен, что враг исчез только для того, чтоб где-нибудь неожиданно появиться.
        Радовала его не только мощь, что оказалась в руках, а то, что большевики после экзекуции притихли.
        Из Советской России, сжигаемой жаром преобразований всего и вся, информация приходила регулярно, но возможностей у него там было не так уж много. Американское правительство так и не поверило в большевистскую угрозу, и миллионер продолжал чувствовать себя одиноким бойцом, борющимся с невидимым врагом, стражем перевала.
        И тут грянул КРИЗИС, смешавший все и вся.
        СССР. Свердловск
        Февраль 1930 года
        Технология вывода грузов на орбиту уже сложилась и отработалась.
        Конечно, профессорские «яйца» могли выводить на орбиту довольно значительные грузы, но их возможности все-таки отставали от планов и темпов жизни Советской страны. Орбитальная станция, получившая название «Знамя Революции», строилась ударными темпами во многом благодаря идее товарища Циолковского, технически доработанной учеными ГИРДа, получившей название «ступенчатого взлета» или «облачной эстакады».
        Все оказалось до гениальности просто - с помощью связки дирижаблей, орбитальный корабль с прикрепленным к нему грузом поднимался на высоту около двадцати километров и стартовал оттуда, утаскивая на орбиту всю прикрепленную к нему груду железа.
        А там все было уже привычно…
        Станция со стороны напомнила Федосею три слипшихся друг с другом пирожных эклер, какие в давние времена продавали у «Елисеева», только вместо вкусного крема внутри их стояло оборудование и жили люди - комсомольские бригады Путиловского и Сормовского заводов собирали первую советскую орбитальную станцию.
        «Иосиф Сталин» осторожно, чтоб дров не наломать, приближался к ней, а там не прекращалась работа - вспыхивали огни электросварки, и, если присмотреться, видно было, как по поверхности корпуса медленно и осторожно двигаются люди.
        - Живет профессорское дело! Хочу выйти с предложением, чтоб следующий аппарат «Профессор Вохербрум» назвали… Ты как, поддержишь?
        Федосей кивнул.
        Оставляя за собой струйки тающего дыма, к кораблю направились несколько человек, перехватывать привезенный груз.
        - Как все просто… Ни дозоров, ни секретов… Как будто у нас и врагов нет.
        - Да есть враги, есть. Куда нам без врагов? Только руки у них коротки.
        Он как доброму знакомому кивнул помахавшему им монтажнику.
        - Да и не так всё просто, как кажется. Туда не так легко попасть… Каждая секция - настоящий пролетарский сейф.
        - Это в каком смысле?
        - В самом прямом. Внешние стенки - броневая сталь, из тех, что на советские подлодки идет. А между такой стеной и второй - как в самых настоящих сейфах пепел засыпан. Любой жар, любой холод выдержит. А это, брат, посерьезнее буржуйских козней будет…
        Встретили Федосея на станции просто здорово - все-таки первый космонавт. Один из. Двое их первых оказалось, но это ничего. Это даже лучше, потому что не в уединении сила, а в единстве! Два - это не один. Два - это коллектив. Бригада!
        Деготь хотя уже и был тут своим, примелькался, а все ж и его за компанию провели по станции, показали, как в небесах жизнь к лучшему меняется. Ну и митинг, конечно, на котором все свободные от вахты пятнадцать человек присутствовали. После всего Владимир Иванович ушел корабль к отбытию на Землю готовить, а Федосей с начальником станции товарищем Цандером в командной рубке остался на правах главного гостя.
        Осторожно придерживаясь протянутого через всё помещение шнура, Федосей подлетел к иллюминатору. Порядка в каюте не было. В разных местах прикрепленные эластичными шнурами к стенам и даже потолку лежали полураспакованные приборы. Складывалось впечатление, что хозяин, приоткрыв ящики и убедившись, что там находится то, что находится, от радости, что получил такое богатство, пошел порхать по кораблю, позабыв про работу.
        - Людей катастрофически не хватает, - пояснил хозяин. - Сам живу на два дома: неделю здесь - неделю на Земле… Некогда… Большое дело серьезной подготовки требует, а времени нет…
        Он чуть виновато развел руками.
        - Видите, сколько всего - разобраться некогда. Жду коллег. Обещали через неделю-другую прислать…
        Он кивнул на иллюминатор. Федосей обернулся.
        Небо над Европой не пятнало ни одно облако, а там, куда указывал ученый, несомненно, была Москва. Федосею даже показалось, что он различает что-то на поверхности голубовато-зеленого шара. Все было так близко, что казалось, прицелься из трехлинейки и попадешь! И в Париж попадешь, и в Берлин, и Нью-Йорк! Мир оказался таким маленьким, что делить его с кем-то еще было никак невозможно…
        - Мир, как на ладони, - прошептал Федосей и уже поувереннее добавил: - Подходи да в карман засовывай!
        - Ошибаетесь, юноша! Рано еще говорить о кармане.
        Голос ученого разбил иллюзию единоличного обладания Землей.
        - Это почему, Фридрих Артурович?
        Тот по-хозяйски оглядел новоприбывшие ящики и мешки, словно знал их тайные свойства. Да так оно и было, наверное. В голове он держал все возможности своего детища и точно мог сказать, чем обернется каждый ящик, каждый мешок через неделю или через месяц.
        - Сейчас мы еще не готовы к трудовым подвигам. Не все еще сделано тут… Многое еще только предстоит сделать. А как все настроим-установим…
        Он задумался, наверное, представляя все то, что еще предстояло сделать, и Федосей пошутил:
        - К вам бы сюда империалистов на экскурсию возить. Чтоб убедились в преимуществах социализма.
        - Я вижу, вы шутите… А ведь, поверьте, так оно и будет. Вы еще увидите, как тут плечом к плечу будут трудиться ученые разных стран. Это и станет лучшей пропагандой социализма!
        СССР. Москва
        Апрель 1930 года
        …Корреспондентов набралось около двух десятков. Три дня назад их собрали в зале Наркомата земледелия, и Николай Иванович Ежов, заместитель наркома, пригласил их в поездку по СССР, пообещав, что без сенсации они не вернутся. Кое-кто из корреспондентов, лично знавшие замнаркома, попытались что-нибудь разузнать, но Ежов улыбчиво отмолчался, а сотрудники Наркомата только кивали на своего шефа. Вообще в чем суть обещанной сенсации, так никто и не понял. После недавней оглушительной новости от Советов можно было ждать чего угодно… Жизнь словно сговорилась с большевиками и старалась доказать, что СССР идет по верному пути. Газеты всего мира писали о собиравшем кровавую жатву кризисе, а из Москвы шли новости об успехах народного хозяйства, о строительстве дорог, каналов и новых городов.
        Желающих принять участие в путешествии оказалось человек двадцать - финны, поляки, американцы, французы и немцы.
        - Поверьте мне, господа. За неделю нас далеко не увезут. Повозят вокруг Москвы, покажут два-три образцово-показательных совхоза и электрифицированную дойку, - мрачно вещал корреспондент от «Нью-Йорк пост», - этим дело и закончится… Дойка будет американская, разумеется! - закончил он.
        Американец ошибся, и это стало ясно уже в первый же день.
        Утром понедельника их на двух автобусах привезли на Ходынское поле, где корреспондентов ждал дирижабль «Матрос Железняк». Понимавший в этом деле немец из «Фолькишер беобахтер» восхищенно качал головой. Разумеется, внутри не оказалось вызывающей роскоши, однако все разумные удобства были налицо - от индивидуальных кают до горячей воды.
        За два дня чудо советского авиастроения домчало их до Средней Азии. Из иллюминаторов стала видна рыжая пустыня, кое-где покрытая пожелтевшей от солнца травой.
        Там товарищ Ежов, собрав всех в кают-компании, опершись на небольшой кабинетный рояль, словно собравшись петь, объяснил, что к чему.
        - Господа! Не так давно каждый из вас наверняка писал о прорыве человечества в космос, о первых советских космонавтах. Все это удалось нам благодаря культурной революции, новой пролетарской культуре, которую несут в массы коммунисты и комсомольцы!
        Кто-то из корреспондентов зааплодировал, но получилось это так неискренне, что на него шикнули свои же. Не умеешь тонко поиздеваться - так и не берись за это дело вовсе.
        Николай Иванович, как ни в чем не бывало, кивком поблагодарил.
        - Так вот, господа! Советскими учеными совсем недавно открыт новый способ строительства каналов, который мы сегодня хотим представить мировой общественности…
        Корреспонденты зашумели.
        - Вы обещали нам сенсацию, Николай Иванович, а не шутку… - оглядываясь на коллег, крикнул финн из «Хельсингин саномат». Смех взбурлил и стих. Ежов рассмеялся вместе со всеми.
        - Предложение о сенсации остается в силе. Мероприятие планируется провести за пять минут…
        - Вы привезли нас, чтоб мы увидели начало работ?
        - И начало и окончание.
        Меж корреспондентами пробежал шумок. Расслабленные ожиданием люди собрались оттого, что услышали что-то необычное.
        - Вы шутите? - повторил вслед за финном немец. - Как это можно?
        - Это возможно, - серьезно ответил замнаркома. - Не забывайте, что вы находитесь в Советской Стране. Вы увидите это своими глазами… Минут через десять.
        На смотровой площадке корреспонденты получили по биноклю и, привыкая к оптике, обежали взглядами горизонт, только ничего интересного там не обнаружили. Пустыня была такой же, как, наверное, и сто и двести лет назад - океан рыжего песка, кое-где украшенного кустиками саксаула. Товарищ Ежов снял трубку телефона.
        - Готовность?
        Как ни прислушивались корреспонденты, ответа они не услышали.
        - Добро. Готовность полторы минуты.
        Он вскинул руку, посмотрел на часы.
        - Итак, господа… Смотреть следует по левому борту. Через несколько минут вы все увидите своими глазами, и тогда…
        Он не успел закончить.
        С неба с самого зенита упал… Несмотря на свою долголетнюю корреспондентскую жизнь, корреспондент «Фолькишер беобахтер» затруднился так вот сразу описать то, что увидел. Луч? Столб света? Это было похоже, но все-таки не то… Но все же это как-то надо было назвать. Пусть все-таки луч, но не простой. Живой. Расширяющийся словно веер, состоящий из неотчетливых полосок тумана, он заскользил по пустыне, словно узкая метелка из перьев, смахивающая пыль с книг и фарфоровых безделушек.
        Там, где он касался песка, в воздух взмывала туча не то пыли, не то пара, хотя откуда тут вода, в этой обезвоженной пустыне? Желтые клубы рвались оттуда в разные стороны, но, словно привязанные к песку небесным лучом, двигались вслед за ним по пустыне.
        Немец воевал в Мировую и поэтому вполне представлял, что может поднять так высоко песок и землю.
        Мощь, которая на их глазах перепахивала пустыню, не поддавалась осознанию. За этими желтыми облаками творилось бог знает что. Бинокль тут уже не помогал, и, опустив их, люди смотрели своими глазами, как совсем рядом бушует неведомая сила. Дирижабль качнуло, он словно попятился.
        - Что это? - раздалось несколько голосов. - Что это?
        В словах сплелись самые разные акценты, но ощущение тревоги слышалось в каждом голосе.
        - Объяснения потом, - спокойно отозвался хозяин. - Смотрите…
        Все, как он и обещал, продолжалось минут пять, потом луч исчез, а облако расползлось и осело. Вместо него прямо по курсу светилась багровая полоса. Свет её уже не резал глаза. Что бы там ни происходило, оно уже закончилось.
        - Итак, господа, вы стали свидетелями эксперимента. На ваших глазах советская орбитальная станция «Знамя Революции» произвела опытный цикл работ по постройке оросительного канала.
        - Что это? Оружие? - прямо спросил немец.
        - Оружие?
        Замнаркома пожал плечами.
        - Оружие разрушает. Мы же - созидаем!
        - Но этим же можно… - начал было француз из «Фигаро», и все поняли, что он хотел сказать, но тут же поправился, - … прорыть канал через середину Парижа!
        Хозяин посмотрел на того так, словно посчитал идею настолько глупой, что постеснялся сообщить об этом в присутствии коллег француза.
        - Не думаю, что парижанам такой канал необходим, - совершенно серьезным голосом сказал Ежов. - Париж - прекрасный город, и, по-моему, ему вполне хватает Сены.
        Он улыбнулся открыто, и словно сократил расстояние между ними.
        - Честно говоря, я не вижу возможности использования нашего аппарата в Европе. Здесь нет проблем с ирригацией, а вот наши Среднеазиатские республики нуждаются в этом! Недостаток воды при выращивании хлопчатника…
        Его почти не слушали. Дирижабль плыл вдоль канала.
        Идеально прямая линия, уходящая за горизонт, продолжала светиться вишневым светом остывающего муранского стекла. Глубину канала отсюда определить было трудно, но шириной он был не менее десяти метров. Корреспонденты смотрели на пустыню, и каждый из них представлял внизу развалины родного города.
        Болгарское царство. София
        Май 1930 года
        …Пролетка резво катилась по проспекту Царя Освободителя, ничем не выделяясь из числа десятка точно таких же изящных экипажей. Внутри сидели двое солидных мужчин, также ничем не отличавшихся от обеспеченных подданных царя Бориса, кативших рядом, - хорошие костюмы, золотые цепочки с брелоками. Но если в соседних пролетках под шуршание пневматических шин признавались в любви и обсуждали коммерческие предприятия, то тут шли совсем иные разговоры.
        - В чем им не откажешь, так это в энтузиазме. Я даже по-хорошему удивлен! Всего два месяца, и их стараниями станция практически готова!
        - Придет время - скажем спасибо большевичкам, - скрипуче отозвался второй.
        - Да уж скажем. Долго, я думаю, ждать не придется… Газеты читали?
        - Вы об установке? Читал, конечно… Канавокопатели…
        - Значит, у вас два-три дня…
        Князь сжал товарищу руку и по-детски недоверчиво спросил:
        - Правда?
        - Правда!
        Кося глазом в сторону - мало ли что могут подумать люди, - первый освободил руку.
        - Вы, князь, как пылкий влюбленный… Истомились?
        Князь кивнул. Новость не то чтоб ошеломила - ждал он её, все к тому шло… Но все-таки как ни жди, а если срок подходит и рубеж приближается, то нервы как-то по-другому под кожей позванивают. Сколько пережито! Сколько вытерплено! Видно было, что сдерживает себя он, сдерживает желание вскочить на ноги и замахать котелком, привлекая мир к своей радости.
        - Еще немного терпения. А Владимиру Валентиновичу скажите, что аппарат свой пусть держит в постоянной готовности. Все решится на этой неделе! Связь с Екатеринбургом есть?
        - Есть. Красные должны были послать один аппарат сегодня, а второй - через день-два.
        - Успеете?
        - Успеем. Нам второй корабль очень пригодится.
        …Болгарию господин Кравченко толком и не разглядел - что там увидишь с высоты, особенно когда не разглядывать красоты нужно, а, напротив, думать о том, куда сесть так, чтоб не поломать чего ненароком. А теперь, когда время появилось, смотреть было не на что.
        Из головной части «яйца» он видел только кусочек берега - оплавленные камни и маленькие смерчики из пыли и морского песка. Никакой живой травки вокруг, конечно, не осталось. Ту малость, что росла когда-то на этом скорбном месте, его аппарат сжег при посадке. Сжег, а пепел вплавил в камни, и теперь стеклянная проплешина окружала профессорский аппарат, словно капище какого-нибудь пустынного бога.
        Со стороны все это так напоминало полуугасшее кострище, что от одной этой мысли постоянно свербило в носу. Однако, как Владимир Валентинович ни принюхивался, отовсюду тянуло не гарью, а цветочными ароматами.
        В воздухе висел запах ракии, а поднимался он снизу, где за стальными стенами корабля прятались от жары офицеры десанта. Во чреве «Пролетария», недавно перекрещенного в «Святого Георгия Победоносца» и освященного митрополитом Софийским, сидели и лежали девять человек. Четыре казака, два авиатора и два морских офицера.
        Прислушавшись к профессорским рекомендациям, людей для необычного дела отобрали по двум признакам - хороший вестибулярный аппарат и отменное владение холодным оружием. Летчики и моряки идеально подходили по первому пункту, а казаки-пластуны - по второму. У профессора, правда, были серьёзные основания надеяться, что ножами и шашками махать не придется, но и лишним это умение в их ситуации наверняка не окажется.
        Немного особняком сидел только вчера прибывший из матушки Москвы сотрудник Краснознаменной лаборатории товарища Иоффе. Член Организации, нелегально работавший в лаборатории и еще не успевший сбросить с себя личину совдеповского служащего, еще не стал органической частью десанта, но в офицерскую компанию уже вроде как влился - ракию, во всяком случае, употреблял наравне со всеми… Кстати… Профессор наклонился и сказал в пока еще прохладную темноту:
        - Вы там не злоупотребляйте, господа… Про печень не забывайте.
        - Не беспокойтесь, Владимир Иванович. Мы меру знаем, - ответил за всех князь Гагарин. Голос его звучал бочковой гулкостью. От такого голоса веяло уверенностью. Профессор невольно улыбнулся.
        - Вы, господа, земную меру знаете, а не небесную…
        - А нам, профессор, все едино - у нас на все одна мера!
        СССР. Москва
        Май 1930 года
        …Небо за начальственным окном голубело настолько ослепительно, что волей-неволей товарищ Ягода представил прожаренную солнцем Лубянку. Жара… Мучительно захотелось холодненькой сельтерской или кваса, на худой конец… Одинокое облако, медленно плывущее от одного края окна к другому, выглядело насмешкой. Генрих Григорьевич непроизвольно коснулся рукой потного затылка.
        - Продолжайте, Генрих Григорьевич…
        Ягода встрепенулся.
        - По имеющимся сведениям, их должно быть немного. Всего восемь или девять человек. Командир десантной партии - князь Гагарин.
        - Когда планируется акция?
        - Точного времени мы не знаем. Но, очевидно, в самое ближайшее время.
        - Почему вы так считаете?
        Снизу из папки он аккуратно вытащил несколько скрепленных листов, положил перед Менжинским.
        - Я связываю подготовку к диверсии на станции с тем, что они покупают рекламные площади в ряде европейских газет. Видимо, одновременно с акцией хотят сделать заявление…
        - Свердловская стартовая площадка предупреждена?
        - Шифротелеграмма ушла еще ночью.
        - Каким образом они планируют достигнуть станции?
        - Скорее всего, им удалось овладеть утерянным нами аппаратом. Тем самым, на котором исчез наш немецкий друг.
        - Просто получить аппарат - это мало, - сказал, подумав, Менжинский. - Как считаете, Генрих Григорьевич?
        - Согласен с вами, Вячеслав Рудольфович. Кто-то должен был обучить их, приготовить горючее.
        - Вам не кажется это странным? Неизвестная организация… Неизвестный учитель… Что-то мы проглядели…
        САСШ. Вашингтон
        Май 1930 года
        … Круг доверенных лиц американского президента был крайне узок.
        Однако вопрос стоял настолько остро, что выносить его на более широкое обсуждение не имело никакого смысла. Тут меж своими договориться бы, выработать общую точку зрения.
        Рядом с президентом сидели глава военного департамента, секретарь войны Патрик Джей Хёрли, госсекретарь (куда же без него?) и глава департамента юстиции Уильям ДеВитт Митчелл. Все проверенные, трезво соображающие политики… Только такие ему сейчас и были нужны. Слишком уж неожиданной оказалась свалившаяся на голову беда.
        - Как? Как им это удалось? Как, черт побери!
        Президенту никто не ответил. Вопрос звучал столь часто, что уже перешел в разряд риторических. Время от времени этим возгласом президент выплескивал досаду на окружающих. Первое время ему пытались объяснять, говорили о немецком ученом, но потом перестали. В очередной раз сжав пальцами голову, президент Гувер произнес:
        - Ладно, хорошо… В смысле плохо, конечно, но это свершившийся факт. Господь дал нам его, и мы должны, смирив гордыню, принять испытание! Большевики подвесили над нашими головами какую-то дрянь. Что мы можем им противопоставить?
        Задав один вопрос, он получил сразу два ответа.
        - Сегодня? Ничего…
        - Дипломатию. Нужно признать их и…
        Это было уже слишком. Второй ответ оказался чистой воды провокацией. Признавать большевиков он не собирался.
        - О признании не может быть и речи!
        Голос секретаря департамента войны перекрыл весь штатский писк, словно сирена морского парохода свистки речных катеров.
        - Самые действенные решения - это решения простые… Устранить угрозу государству нужно самым простым способом - уничтожив и корабль и станцию!
        Юридический монокль блеснул неодобрительно.
        - Может быть, у вас там, на Индейских территориях, это и возможно, но среди цивилизованных наций это как-то не принято… - заметил юрист. - Они пока ничего нам не сделали…
        Генерал миролюбиво улыбнулся.
        - И слава богу! Не думаю, что дело следует доводить до того, чтоб у нас появился повод. Пусть они называют её хоть трижды исследовательской, пока мне не докажут обратного, я буду считать её боевой. Я надеюсь, что уроженец Миннесоты в этом согласится с уроженцем Индейских территорий? Политики исходят не из намерений, а из возможностей…
        - Чем, генерал? Чем вы станете их уничтожать?
        Военный отмахнулся.
        - Отлично понимаю, что свою чернильницу вы туда не докинете… Придется искать что-то другое.
        - Вот именно «что-то другое»! А что?
        Генерал браво отмахнулся от вопроса.
        - Технические сложности пусть решают специалисты. Мы, я полагаю, принимаем сейчас политическое решение?
        Он посмотрел на президента. Гувер кивнул.
        - Ну так и давайте определяться - либо мы спокойно терпим большевиков у себя над головой, либо сбиваем их к чёртовой матери!
        И опережая гневно засверкавшего глазами юриста, добавил:
        - А наши Теслы и Годдарты пусть думают, каким образом реализовать решение президента САСШ…
        - Я не политик, - внушительно сказал глава военного ведомства, - я - военный. И я считаю, что это заявление - прекрасный повод разобраться и со станцией, и с самими большевиками, пока они не нарыли каналов через центр Нью-Йорка! Уверен, что нас поддержит вся Европа. Новый крестовый поход сметет большевиков на Шпицберген или Землю Франца-Иосифа… А возможно, и дальше, если мы этого захотим.
        - А у нас короткие руки, или они успели отрасти?
        - Короткие… - нимало не смутившись, ответил генерал. - Но мы их очень быстро отращиваем!!!
        САСШ. Полигон Окичоби
        Июнь 1930 года
        …Стрелка на циферблате скачками, словно вырвавшаяся из вольера застоявшаяся гончая, двигалась к зениту, обозначенному двумя цифрами - единицей и двойкой. Кто-то за спиной миллионера хриплым от волнения голосом (не рядовое все-таки событие, а запуск первого американца в космос) бубнил:
        - Тридцать восемь, тридцать семь, тридцать шесть…
        Пристукивая от нетерпения ногой, мистер Вандербильт посмотрел вперед. Машины мистера Годдарта лежали на эстакадах, словно… Словно… Во всяком случае, избитого, но так любимыми газетчиками сравнения с акулами, лежащими на берегу, они не выдерживали. Металлические веретёна на стартовых платформах смотрелись куда как изящнее, да и размером были побольше. Над чёрно-красными телами, предназначенными для броска за атмосферу, дрожал воздух, словно и ему не терпелось узнать, чем все это закончится. Успехом? Неудачей?
        У другого окна толпились снедаемые предстартовой лихорадкой репортеры.
        Эти готовы были снимать все - и успех, и неудачу. Возможно, неудача гиен пера устроила бы даже больше - трагедии более красочны: взрывы, обломки, огонь… Да и горе людское подчас выразительнее, чем радость.
        - Что, мистер Годдарт, каковы наши дела? - не выдержал миллионер.
        Он вполне имел право и смотреть так и говорить - это ведь его деньги через десяток секунд могут обратиться там в дым или, укрытые легированной сталью, улететь по эстакаде в неизвестность. Не отводя глаз от циферблата - белый диск с делениями был куда важнее мецената, уже вложившего свои деньги в предприятие, - ученый откликнулся.
        - Чего гадать? Сейчас все сами увидите…
        К старту готовили две ракеты. Создатель назвал одну из них «Мэри», а вторую широким жестом предложил назвать мистеру Вандербильту. Тот не задумываясь нарек ту «Сьюзан». В эту минуту на старте стояла старшая из сестер - «Мэри»…
        - Ноль! - взревел сиплый голос за спиной.
        Годдарт, словно дрессированный тюлень из цирка, наклонился вперед и перебросил рубильник с рукоятью, раскрашенной в цвета американского флага, вниз. Вспыхнули блицы.
        - Зажигание!
        Облаченные в белые халаты помощники бросились крутить и переключать. Щелчки электрических разрядов доносились и справа и слева, но на эстакаде ничего не изменилось, хотя ясно было, что какие-то процессы там уже начались. За спиной разом заголосили еще несколько лаборантов. Молодые люди наперебой выкрикивали цифры, считывая показания приборов, а организатор всего этого бедлама, Новый Американский Колумб, Открыватель Дверей в Царствие Небесное, вертел головой и все успевал - понимать, говорить, улыбаться в объективы и раздавать приказы.
        Все это длилось секунд десять, не больше, потом там, где лежали ракеты, что-то грохнуло. Звук получился такой, как будто уронили огромный церковный колокол, а мгновением спустя на эстакаде взревело. Корреспонденты завопили, словно стая мартышек, и бросились к амбразурам, снимая вырвавшийся из сопел разгонной платформы факел. Оттуда повалил жёлто-белый дым, махина под ракетой задрожала и, трубя, словно сотня слонов или десяток паровозов, медленно двинулась с места. Миллионер почувствовал в этом движении тяжесть. Ту тяжесть, что несла в себе ракета. Он даже наклонился вперед, добавляя силу своего тела к силе, что поднимала летающее железо все выше и выше.
        - Давай! - неожиданно для себя завопил мистер Вандербильт и затряс кулаками над головой. - Давай, девочка! Задери-ка юбку повыше!
        «Мэри» послушалась и плавно понеслась по эстакаде, набирая скорость.
        Оттолкнув кого-то, миллионер выбежал наружу и, прикрывая глаза ладонями, стал смотреть, как по серебряным нитям эстакады в ореоле бело-желтых облаков, окрашенных местами алыми всполохами огня, черно-красный ответ Америки большевистской России поднимается все выше и выше…
        Ракета, наконец, сорвалась с платформы и ушла в самостоятельный полет. Пробив облачный слой, огненное пятно становилось все тусклее и тусклее, а потом и вовсе пропало. Только сейчас он вспомнил о человеке, что прятался за железной скорлупой.
        - До свидания, мистер Шепард!
        Орбита Земли. «Святой Георгий Победоносец»
        Июнь 1930 года
        … После часа перегрузки на «Святом Георгии Победоносце» невесомость показалась его пассажирам чем-то вроде награды за перенесенные испытания…. Господин Кравченко осторожно сунул голову в нижнюю часть корабля, посмотреть, как там пассажиры.
        Кряхтение и оханье сменились радостными возгласами. Сперва осторожно, а потом все смелее и смелее люди начали двигаться в пространстве корабля - с шутками, смехом и неуклюжими попытками научиться летать.
        Глядя на них, профессор почувствовал себя волшебником из сказки, что позволил осуществить детям, жившим в этих крепких мужчинах, давно забытые мечты, когда, кажется, все можно: захотел и полетел.
        А хотели все…
        Все они были одеты в одинаковые плотные облегающие куртки и бриджи, заправленные в сапоги. Он еще не успел разобраться в молодых лицах, знал только князя, да и казаков отличал по пышным усам.
        - Знаете, господа, кого мы сейчас напоминаем? - сказал кто-то сквозь смех, сопровождавший его после нескольких неудачных попыток сползти с потолка. - Майских жуков! Мы с братом набирали их, бывало, полную банку и смотрели, как они там мечутся и по стенам ползают.
        - Головами о стенки бьются? - засмеялся кто-то. Эйфория полной свободы не проходила.
        - Не без этого…
        Понимая радостное возбуждение пассажиров, профессор все же сказал:
        - Подождите, господа, подождите. Еще налетаетесь…
        Какое-то время он смотрел на них снисходительно, но только до тех пор, пока один из них, пролетев мимо него на второй этаж, не врезался головой в пульт управления кораблем. Слава богу, обошлось без последствий. Поймав незадачливого летуна за ногу, господин Кравченко отправил его к товарищам.
        - Господа! Вы же не дети. Остановитесь, - воззвал он.
        Но где там! Любое неловкое движение, и всех сызнова разбрасывало по каюте.
        Желая отвлечь их от опасных забав, профессор убрал с иллюминаторов металлические заслонки, и пассажиры, забыв о радости движения, разом прилипли к окнам. Какая там невесомость, если за стеной такое!
        - Матерь Божья! - перекрестился кто-то из казаков. - Неужто это все взаправду?
        - Да уж поверьте ученому человеку, Антон Семенович. Все как есть правда, - отозвался князь.
        - Что ж, я теперь Еноху уподоблен? - растерянно спросил усач, разглядывая занавешенную облаками Атлантику. Под кисеёй водяного пара проступали очертания берегов Южной Америки.
        - Ну, про Еноха - это преждевременно… Это, друг мой, еще не царствие небесное. Царствие небесное еще заслужить надобно…
        - А это что, вон там выпирает?
        - Это Луна.
        Вечный спутник Земли висел над ощутимо закруглявшейся голубой окраины планеты еще более яркий и желтый, чем можно было бы увидеть с Земли.
        - А большевики где?
        - Будут вам большевики. Никуда не денутся.
        За разглядыванием Земли и угадыванием того, что видели (тут себя показали моряки), прошел почти час.
        Голоса за спиной потихоньку стихли. Люди устали хлопать друг друга по плечам и удивленно ахать. Да и смотреть особенно было уже нечего - ну Земля, ну Луна, ну звезды… Короче, ничего нового…
        И тут над нежно-голубым ореолом атмосферы показалась яркая звезда.
        - Станция, господа!
        На мгновение профессор почувствовал себя не то кондуктором, не то начальником подходящего к перрону поезда. Его пассажиры, гроздьями висевшие у иллюминаторов, зашевелились и горстью тополиного пуха вновь разлетелись по кораблю.
        Встреча с большевиками должна была состояться на темной стороне Земли. Никакого умысла в этом не было, но так получилось.
        Издалека станция казалась изломанным набором труб, но чем ближе «Святой Георгий Победоносец» подлетал, тем яснее становилось её устройство.
        Все, что незваные гости знали о ней, они почерпнули из большевистских газет. Большевики, конечно, как им свойственно из классовой этики, могли все придумать для обмана классовых врагов, но другого источника информации попросту не было. В этих условиях приходилось надеяться на отвагу десанта, да и на русский всепобеждающий «авось».
        - Смело мы летим… - заметил князь, вися у иллюминатора вниз головой.
        - Нам опасаться нечего. Как родных примут, можете не сомневаться.
        - Так у них, что, и наблюдателей нет?
        - Как не быть. Наверняка есть… А вот связи с Землей нет..
        - И что с того?
        - А то, каждый, кто оттуда, - свой!
        - Как это связи нет? - удивился князь. - Это что, от бедности?
        - Нет. Денег на свою игрушку большевики не пожалели, а только есть в атмосфере такая штука - слой Хэвисайда. Он отражает радиоволны назад, к Земле. Люди его пока пробивать не научились, так что на станции не знают, кто к ним летит, а корабли у них все одинаковые.
        Князь успокоенно усмехнулся.
        - Ночью все кошки серы?
        - Вот-вот…
        Когда станция заняла собой две трети иллюминатора, навстречу «Святому Георгию» из темноты рванулись два щупальца.
        Гибкие тросы с магнитными наконечниками плыли навстречу кораблю, словно две змеи. С отчетливым щелчком, от которого все вздрогнули, бока корабля коснулся сперва один, потом другой. Приятно удивленный профессор тут же отключил азотный бустер. Радостно было видеть, что ни одну из загодя подброшенных идей большевики не обошли вниманием. Об этом способе швартовки он много говорил со знакомыми коммунистами, да и кое-что написал в своей рабочей тетради, оставшейся у них. Вот и пригодилось.
        Натянувшиеся тросы бесшумно потащили махину корабля к станции.
        - Отойдите от иллюминаторов, господа, - прошептал профессор. - Могут увидеть…
        Офицеры не так ловко, как птицы в небе, и не так изящно, как рыбы в воде, сгрудились внизу, подальше от стекла. Свет в кабине уже не горел, и в отсветах Земли темнота впереди обрела оттенки и протяженность, превратившись в ворота стояночного ангара. Они медленно разъезжались, словно беззубая пасть великана, готовая поглотить корабль, и темнота заливала проем, в который аккуратно вмещался «Святой Георгий».
        Несколько секунд профессор прислушивался, смотрел на приборы, потом обернулся.
        Створки люка позади них закрылись, стало темно. Воздух на глазах превращался в холодный пар, через минуту иллюминатор покрылся инеем, который вскоре превратился в капли воды. Глядя на манометр, профессор сообщил:
        - В шлюзе воздух.
        - Прибыли.
        - Принимайте команду, князь…
        Офицеры по земной привычке хотели построиться, но ничего у них не вышло. Они впрямь напомнили профессору комариный рой.
        - Хочу только еще раз напомнить, господа… Никакой стрельбы! Если уж возникнет необходимость действовать - действуйте холодным оружием.
        Князь, ощупывая себя - все ли на месте, - ответил:
        - Вы, Владимир Иванович, о нас не беспокойтесь.
        С точки зрения пассажиров, долетев до станции, он совершил то, что было не под силу им, а дальше должно было произойти то, что не под силу было сделать самому профессору - ворваться на орбитальный оплот большевизма и захватить его.
        Профессор заволновался, хрустнул пальцами. Сколько всего было сделано, сколько узлов завязано и сколько распутано, чтоб все они сегодня оказались здесь… Понимают ли они все значение того, что произойдет? Князь почувствовал его состояние и добавил:
        - Вы, Владимир Иванович, не волнуйтесь. Вы свое дело сделали - спасибо вам. Теперь наш черед - мы свое сделаем…
        Чтоб обнадежить некстати разволновавшегося профессора, добавил:
        - На пулеметы за тремя колами проволоки ходить не страшнее было, а хаживали.
        Профессор понял, но не оценил.
        - Может быть, на пулеметы и не страшно было, только ведь цена таких эскапад жизнь…
        - А это не так уж и мало, - суховато перебил его слегка опешивший князь.
        Профессор взмахнул рукой, словно огорчился, что его не поняли.
        - … а тут все наше дело на кону…
        Князь дернул щекой - не понравилась ему профессорская нотация.
        - Спасибо, Владимир Иванович! - за всех суховато ответил он и, принимая команду на себя, скомандовал: - Маски!
        Едва створки разошлись и за ними сквозь рванувшийся туман князь различил фигуры обитателей, как туда полетели газовые шашки, а потом… Князь скомандовал:
        - С Богом!
        Офицеры поступили так же, как, верно, поступали во время войны - выскакивая из окопов под пули, чтоб сократить расстояние до противника. Сработали рефлексы. С криком, заглушенным противогазами, незваные гости прыгнули вперед.
        Все трое шутихами улетели внутрь станции, опережая газовую волну. Там кто-то засмеялся. Видно, что-то похожее бывало с каждым из хозяев, но уже через пару секунд комсомольцы-добровольцы сообразили, что что-то не так. Кто-то закричал, правда, скорее удивленно, чем испуганно.
        Четверо оставшихся в ангаре сделали правильные выводы и поползли вперед, придерживаясь за стенки. Шашки с газом должны были сделать почти всю работу. Князь плыл последним, сильно рассчитывая, что так все и случится.
        Только не все пошло так гладко, как хотелось бы.
        Мимо него пролетел не то обрезок трубы, не то газовый ключ. Железо за спиной лязгнуло по железу и отскочило.
        Он прижался к стене. Из-за поворота вынесло одного из незваных гостей в обнимку с ящиком, и, завертев, отбросило в сторону. Ящик распался щепками, посыпались и поплыли по коридору болты и гайки… Князь не раздумывая бросил вперед газовую шашку и только после того, как задымивший брикет, словно маленькая ракета, улетел в стену желтоватого тумана, подхватил товарища. Из-за респираторной маски он не мог понять, кто перед ним. Тот помахал, держась одной рукой за грудь, показывая, что жив.
        Бах!
        Звук ударил по ушам, словно водяной столб.
        Однако!
        Стрелять в стоянии невесомости мог только тот, кому терять было уже нечего. Оттолкнувшись от стены, князь бесшумно пролетел в соседнюю секцию, краем глаза успевая отмечать висящие то тут, то там безвольные тела коммунаров. Они походили на дирижабли, заблудившиеся в облаках. Все шло как надо! Не подвели германские химики!
        Бах! Бах!
        Дважды «однако»!
        Шевельнув рукой, командир десанта направился к видневшемуся за газовой завесой комингсу, но на полпути зацепился пальцами за стену. Тонкий свист, напоминавший не шипение, а неуместный тут стрекот кузнечика, приковал его к месту.
        От этого звука чесались зубы и покрывалась мурашками спина. За стеклом, пробитым насквозь револьверной пулей, воздух превращался в поток хрусталиков, создавая образ фонтанной струи, бьющей прямо в звездное небо. Вместе с фонтаном за борт уходили тепло, воздух и водяной пар. Он там леденел, превращаясь в сверкающие звезды, и закручивался в спираль, добавляя черному небу еще одну галактику.
        Воздух вокруг становился ощутимо холоднее. Звуки схватки, доносившиеся из соседнего отсека, стали какими-то тусклыми, и сам свист словно бы отдалился, уши заложило ватой. Князь сглотнул и снова услышал однообразные переливы песни смерти, что насвистывал высасываемый Великой Пустотой воздух.
        Это было куда опаснее, чем коммунары с гаечными ключами. Дыра вела в смерть. Князь чувствовал, как его самого эта неведомая сила закручивает и втягивает в застекольную черноту.
        Нужно было заткнуть её чем-то мягким и тонким… Но чем?
        Тут все было как в читанной когда-то в далеком детстве сказке про барона Мюнхгаузена, только наоборот. Не вода стремилась заполнить трюм корабля, а воздух рвался наружу, освобождая место для Великой Пустоты.
        Там, в детстве, барон справился.
        А чем же князь хуже барона?
        Эта простенькая мысль сдвинула что-то в голове. Он подхватил безвольное тело одного из строителей станции и сунул чужой палец в ледяную дыру… Вихрь стих, и кружившийся в воздухе мелкий мусор прилип к стенам.
        Князь передернул плечами. Мудрое решение! Стало теплее, да и большевик никуда не убежит…
        Орбита Земли. Станция «Знамя Революции»
        Июнь 1930 года
        …Установку большевики смонтировали в одном из трех пеналов, что составляли тело станции. Она несомненно была самой важной частью Сталинского детища, и под неё выделили целиком один из них, и теперь недавний сотрудник краснознаменного профессора Иоффе ползал там, соображая, как можно запустить это оружие смерти. Офицеры десанта, можно сказать, стояли в дверях и смотрели, как тот что-то крутит, дёргает рычаги и присматривается к циферблатам. Князь смотрел спокойно, даже благожелательно, не пуская на лицо свое волнение. Специалист специалистом, а все ж кто его знает, как там все повернется…
        Полчаса спустя техник молча поднял большой палец вверх. У князя словно гора с плеч упала. Всё… Мир становился их собственностью…
        Он прижмурился, сдерживая подступившие слезы, и торжественно перекрестился.
        С минуту князь смотрел на установку, не решаясь дотронуться до полированного железа. В нем что-то боролось, не давая руке сделать простого движения. Пересилив себя, положил руку на никелированный штурвал, словно брал под уздцы белого коня.
        - Свершилось! Сегодняшний день мы давно заслужили своей работой и своим терпением. Поздравляю вас, това… господа. Господа!!! Отныне и навсегда только господа! То, что мы планировали три года назад, пришло к завершению. Нам останется использовать оружие и выставить свои требования миру.
        - Вы хотите сказать, большевикам?
        - Нет! Именно миру!
        - Вы думаете, они подчинятся?
        - С силой трудно спорить, - спокойно обронил князь, - а вы, честное слово, не представляете, что это за сила…
        Он снова коснулся полированного металла.
        - Этим мы изменим ход Истории!
        Голос его был так серьезен, что никто не улыбнулся. Он покачал головой, словно одновременно удивлялся и завидовал тому, чем все они только что стали.
        - Отсюда…
        Князь поднял ладонь вверх и сразу стал похож на ветхозаветного пророка.
        - Отсюда мы сможем сметать города, словно муравейники…Танки, линкоры, пулеметы, ядовитые газы - это игрушки, которые человечество с брезгливостью отбросит, едва узнает о новом оружии. Оно содрогнется!
        Теперь, после ужасных войн и беспощадных революций, после временного торжества Великого Хама, наверное, всем понятно, что человечеству нужен строгий ментор. Строгий судья и наставник, оберегающий незрелые умы от опасных экспериментов над собой и своими странами.
        Горящими глазами он обвел товарищей.
        - Мы! Мы станем таким ментором! С пучком розог в руке мы вознеслись над Землей для того, чтоб строго наказывать непослушных и искоренять крамолу!
        Непонятно, чего он ждал, но его экзальтация не воодушевила товарищей. Люди молчали, то ли удивленные услышанным, то ли примеряя на себя тяжесть новой Мономаховой шапки. Тишина висела пологом, отгораживающим его от собравшихся, пока, наконец, профессор не нарушил её.
        - Вы себе прямо ангельский чин выбрали… - сказал он. В голосе его звучала ирония.
        Князь поджал губы.
        - Зря смеётесь, господин Кравченко. Так оно и будет, если не дрогнем в последнюю минуту.
        Французская Республика. Париж
        Июнь 1930 года
        …Выпускающий редактор «Фигаро», мсье Форитир отдыхал душой. Он был довольно легкомысленным молодым человеком и иногда, глядя на открывавшуюся его взгляду картину, восхищенно качал головой. За стеклянной стеной его офиса сидели полтора десятка барышень - телефонисток и машинисток. Это царство молодости и свежести подбадривало его не хуже рюмки родного французского коньяка с чашкой черного турецкого кофе. А отчего бы и не посмотреть?
        Рутинная работа закончилась, передовую удалось-таки втиснуть в те шесть столбцов, что ей отводились, и даже рисунки у художника удались как никогда.
        Теперь оставалось дождаться свежего номера, чтоб вычитать страницу объявлений и послать в тираж.
        А пока ожидание новых событий можно было скрасить, любуясь новой машинисткой, мадемуазель Гаранской.
        Вдобавок к коньяку и кофе захотелось раскурить сигару да вытянуть ноги и водрузить их на стол.
        Американцы, верно, не дураки, что сидят так в своих офисах. Пусть вокруг кризис, а женскую красоту никакой кризис отменить не сможет.
        Мадемуазель, кажется, почувствовала, что за ней подсматривает начальник, и начала кокетничать.
        «Пригласить её в кафе? - подумал он. - А почему бы и нет? Что может помешать настоящему французу угостить красивую девушку чашкой кофе, если та и сама не прочь откликнуться на такой знак внимания? А потом немного потанцевать…»
        Он представил, как она в танце ложится на его руку, а её локоны покачиваются в воздухе, скользя по безупречным плечам, и от предвкушения прикрыл глаза.
        Когда его веки раскрылись, он увидел перед собой коллегу, главу наборщиков мсье Жака.
        В руках тот держал лист бумаги, а на унылом лице пробегали отблески беспокойства.
        «А вот с таким вот она танцевать ни за что не пойдет! - подумал мсье Форитир. - И кофе от него не примет!» От этой мысли газетчик исполнился внутреннего торжества.
        - Что вам, Жак?
        - Да я с этим объявлением от русских…
        - Что там не так?
        - Они выкупили треть рекламной площади.
        Унылое лицо так контрастировало с беленькой шейкой и чудными каштановыми завитками прекрасной польки, что хотелось вытолкать коллегу взашей и окунуться в грезы. А действительно, почему бы и не в ресторан? Легкое сухое вино, оркестр играет «Шимми»…
        - Странное какое-то объявление…
        Господи! Ну вот неймется человеку…
        - Деньги в кассе?
        Недотепа загородил весь вид на работающих внизу девушек. Места другого не нашел?
        - Да, но…
        - Какие могут быть «но»?
        Каждое мгновение, которое мсье Жак отнимал у редактора, делало его несчастным. «А после ресторана - в цирк! Жонглеры, гимнасты, наездницы…»
        - Все в дело в тексте объявления, - промямлил он. - Они хотят…
        - Какое мне дело до того, что они хотят? - уже серьезно злясь, спросил редактор. Пока он не смотрел на девушек, их красота, вместо того, чтобы радовать мужчин, бесполезно улетала в пространство. Чтоб ничего не пропустить, он отодвинулся в сторону. Мадемуазель Гаранская, изящно склонив голову, начала выстукивать что-то на своём «Ремингтоне». Рядом с громоздким лязгающим железом агрегатом она казалась укротительницей, щелкающей своим хлыстиком хищника по клыкам.
        «Точно, в цирк! Ей понравится!»
        - Слава богу мы живем в свободной стране и можем позволить себе печатать все что угодно, не оглядываясь на цензурные кабинеты.
        Мысль, пришедшая редактору в голову, пригасила его раздражительность, и он заинтересованно спросил:
        - Надеюсь, там нет ничего непристойного? Рисунков? Стихов?
        Гость закатил глаза.
        - О, нет! Это скорее политическое заявление… Послание сумасшедших.
        Редактор сразу потерял интерес.
        - Если деньги в кассе, то объявление должно сегодня же появиться в газете… Сегодня же!
        - Значит, печатать?
        - Да!
        Наборщик с облегчением повернулся, чтобы уйти, и эта легкость насторожила мсье Форитира.
        - Нет! Погодите… Дайте мне взглянуть на эту эпистолу.
        Гость выпустил листок, что держал в руках. Хозяин офиса повернул его к себе. Слава богу, объявление они написали по-французски.
        «Обращение к народам и правительствам всех стран!
        Политическая организация «Беломонархический центр» доводит до сведения всех заинтересованных лиц, что Божьим соизволением её боевым отрядом захвачена большевистская орбитальная станция «Знамя революции». По праву сильного станция переименована в «Святую Русь».
        Взгляд его нырнул вниз, в конец.
        «Мы отдаем себе отчет в том, что наши действия могут быть интерпретированы как начало войны, и принимаем на себя ответственность за это.
        Наша цель - добиться восстановления в России монархической формы правления как единственного уклада, необходимого Русскому Народу для развития и процветания. Второй по значимости целью организации является восстановление Российской империи в границах 1914 года…»
        - Так… Все ясно… Можете спокойно ставить эту чушь.
        - Но…
        Мадемуазель, привстав, наклонилась что-то подправить в своем железном звере.
        - Ставьте, ставьте… Если мы начнем задумываться над тем, что пишут в объявлениях наши подписчики и читатели, нам некогда станет делать газету.
        Он щелчком подвинул лист с текстом к коллеге.
        - Это все ничуть не страннее, чем прошлонедельное объявление о наборе разных уродцев в «Цирк лилипутов»…Ну, помните, мы все еще смеялись. Печатайте и не забивайте голову ни мне, ни себе…
        СССР. Москва
        Июнь 1930 года
        …Сталин волновался, и от волнения грузинский акцент стал заметнее. Волнение выдавали и руки. Правая, словно сама собой мягко пролетев над столом, поймала красный карандаш, которым вождь обычно правил документы, и стиснула его, словно рукоять оружия.
        - Вы понимаете, что это значит?
        Еще бы не понимать! Все Вячеслав Рудольфович понимал. Чем что грозит и стране в целом, и ему самому в частности…
        - Пока это означает только одно. Со станцией нет связи. Вы знаете, это технические трудности, над которыми сейчас работает лаборатория Бонч-Бруевича в Нижнем. Мы не знаем, что там сейчас происходит. Единственно, что мы знаем наверняка, так только то, что корабль, отправленный к «Знамени Революции», не вернулся в положенный срок. Как это связано с обращением «Беломонархического центра», неизвестно…
        - Вы думаете, это случайность?
        В голосе Сталина Менжинский уловил скрип пружины раскрывающегося капкана.
        - Не думаю.
        - Нет? - переспросил Сталин. Глаза его нехорошо блеснули, и только тут чекист понял двусмысленность своего ответа и поправился.
        - Товарищ Сталин! Через несколько часов я все буду знать точно.
        - Каким образом?
        Генсек отложил карандаш и сцепил пальцы перед собой.
        - Мы собираем сведения. Весь аппарат внешней разведки и Коминтерна задействован на это.
        Сталин, щурясь, смотрел на чекиста, но Менжинский выдержал взгляд. Слишком велика и густа была задействованная агентурная сеть. Что-нибудь да попадется… Сталин эту уверенность уловил.
        - Что ж… - сказал Генеральный секретарь тоном ниже, - надеюсь, что даже если все это правда, у них хватит ума не ударить по нам нашим же оружием…
        Орбита Земли. Станция «Знамя Революции»
        Июнь 1930 года
        … Внутренние стены станции оказались склепаны не из легированной стали, а из обычного стального листа, того, что шел на паровозы. Малюков сразу же вспомнил ящики с маркировкой Коломенского паровозостроительного завода, что вез на «Товарище Троцком», и успокоился. Правда, на всякий случай он еще простукал стены и постучал ногой по полу. Деготь, вися посредине пустой комнаты, смотрел на товарища с хмурым выражением лица, пытаясь найти повод для оптимизма.
        Пока не нашел ни одного…
        Они сидели в железном ящике, и как выбраться отсюда, не знал ни один из них.
        Дёготь читал, что есть в САСШ такой престидижитатор - мистер Гудини, удивлявший публику всего мира удивительной способностью выпутываться из таких вот положений - сбегать из запертых и опутанных цепями сундуков, выбираться из смирительных рубашек и кандалов, из перетянутых цепями кожаных мешков, брошенных в воду… Вот этому, возможно, и удалось бы что-нибудь придумать с ходу, а им - нет.
        Федосей под его взглядом продолжал выстукивать пол и стены.
        От всего этого веяло монтекристовщиной самого дешевого разбора, только проблемы графа выглядели по сравнению с их проблемами детской задачкой на вычитание.
        А попались они по-глупому…
        Хотя как тут не попадешься? Кому могло прийти в голову, что на станции непонятно каким образом окажутся беляки. Мистика какая-то… Обскурантизм и поповщина!
        «Иосиф Сталин», как всегда это случалось, вошел в створки причальных ворот, Дёготь открыл люк и…получил по голове. С Федосеем та же история. Высунул голову, получил по ней, отключился… Только вот оптимизма у товарища оказалось больше. Несколько минут Федосей еще вертел головой.
        «Не иначе план побега измысливает…» - подумал Дёготь и как в воду глядел.
        - Сбежать отсюда проще простого, - сказал старый товарищ. - Для этого всего лишь нужно повязать беляков, открыть ворота ангара, забраться в корабль и убежать…
        Оптимизм в его голосе был какой-то не настоящий. Дёготь отчетливо недоверчиво промолчал.
        - Сложна ли эта задача? - спросил Федосей. - Да, сложна! Выполнима ли? Безусловно! Помнишь, как говорил Феликс Эдмундович: «Раз нужно - значит, можно!»
        Деготь вместо ответа только бровями шевельнул. Нужно-то нужно, только ведь железо вокруг и до Земли верст полтораста, да воздуху ни капли.
        - Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики, - добавил Федосей.
        Тут Деготь спорить не стал - одобрительно кивнул и вытащил из потайного кармана фляжку, просмотренную беляками при обыске.
        - Осталось только придумать, как…
        - Не думаю, что их тут много…
        - Во всяком случае, их достаточно для того, чтобы захватить станцию, на которой работало почти пять десятков человек. Интересно, кстати, что с ними?
        - Хороший вопрос…
        Ни тот, ни другой не стали развивать эту тему. Оба знали, что творилось в Гражданскую, не понаслышке. Жалеть врагов тут было не принято, оттого и первым делом при смене власти победители учреждали комиссии по выявлению совершенных противной стороной зверств. Работы таким комиссиям всегда хватало.
        - Во всяком случае, рассчитывать приходится только на себя.
        - Если нам удастся добраться до…
        - Я так понимаю, что одним «если» ты не ограничишься? Тогда имей в виду, что если в плане больше двух «если», то это не план, а утопия… Это закон природы.
        - «Если» существуют в любом плане, - ничуть не смутившись, отозвался Федосей. - У тебя есть план без «если»?
        Товарищ с полминуты покусывал нижнюю губу, пошевеливал смоляными бровями.
        - У меня, по крайней мере, есть здравая идея. Если совпадут два «если» и мы уложимся в десять секунд…
        За ними пришли примерно через час. Дверь отъехала в сторону, и на пороге появился аккуратно одетый незнакомец с револьвером. Первые слова сразу расставили все по местам. Весело оглядев их, офицер, видно, еще не изживший привычек Гражданской войны, скомандовал.
        - Ну, краснопузые, давай на выход.
        Пленные, скорее по привычке, чем по необходимости старавшиеся держаться ближе к полу и оттого висевшие в десятке сантиметров над ним, спросили:
        - Это еще зачем?
        - Не бойся… Расстрела не будет, - ухмыльнулся конвоир. - В случае чего всего-навсего на Землю-матушку своим ходом отправитесь… Тут недалеко, всего-то верст с полсотни будет. За три дня дойдете.
        Он поманил их «наганом», взывая к здравому смыслу. Пришлось подчиниться.
        Конвоиров оказалось трое. Один плыл впереди, а два других позади. Оружие, правда, имелось только у одного.
        В длинном коридоре не было ни людей, ни звуков, и Федосей снова подумал, куда враги могли подевать комсомольцев, что тут работали. Неужели и впрямь выбросили в пространство?
        - Эй, господа хорошие… А с мастеровыми что сделали?
        Спросил в пространство, словно не надеялся, что ответят.
        - Что сделали, переделывать не будем, - отозвался тот, что шел впереди. - Разговорчики в строю…
        Следов крови, как Малюков ни всматривался, нигде не увидел. Это обнадеживало, однако куда-то же подевался народ… Никого не было ни видно, ни слышно.
        Уже представляя строение станции, Деготь скоро сообразил, что они идут в рубку.
        У двери ангара пришлось задержаться. Прямо перед ними из стояночного ангара двое вытаскивали привезенные ими же баллоны с кислородом. Осторожно, стараясь не повредить вентили, беляки направляли его им навстречу. Пришлось прижиматься к полу и пропускать их над головами.
        Деготь глазами показал Федосею на внутреннюю дверь ангара. То ли по незнанию, то ли по нерадивости, её прикрыли не до конца. Между створкой и стеной оставалась щель толщиной в палец… Федосей пожал плечами. Скорее всего произошло это оттого, что там еще не прекратились работы по разгрузке «Иосифа Сталина». Открывать-закрывать дверь никто не хотел. Тяжелое это было занятие - каждый раз герметизировать шлюз.
        Их довели до рубки управления, и конвоир движением ствола пригласил их внутрь. Федосей замешкался и влетел туда первым. И первым же увидел нового хозяина станции.
        - Профессор? - удивился Федосей. - Ульрих Федорович!!???
        И от удивления чуть не бросился обнимать немца, но не долетел. Офицер с «наганом», ухватив за воротник, остановил его порыв. В лице профессора что-то изменилось.
        - А-а-а-! И вас они тоже поймали… - сообразил Малюков. Профессор отозвался сразу, но чужим голосом, без привычного акцента.
        - Да как вам сказать… Все по-другому, но объяснять вам все это времени у меня нет. Станция «Святая Русь» экспроприирована у большевиков мной и отрядом героев Белого движения.
        - Так, - влетев внутрь, сказал Деготь. - Вот уж кого не ждал тут встретить…
        Коминтерновец сообразил, что тут к чему, быстрее товарища. Слишком уж спокойно стоял немец. Слишком независимо для жертвы.
        - И что дальше?
        - А дальше я предлагаю вам сотрудничество.
        Он замолчал, и чекисты молчали, глядя по сторонам. Это помещение было сердцем станции, отсюда она управлялась. Видно было, что новые хозяева стараются разобраться, что тут к чему. Причем в самом прямом смысле - кое-где в пультах зияли прорехи, видно, так проверяли коммутацию, кое-где над кнопками и рубильниками виднелись листочки бумаги, приклеенные гуммиарабиком, пояснявшими назначение приборов. Федосей пригляделся. Почерк был разборчивый, но старорежимный. С «ятями». Профессор не стал тянуть и все объяснил.
        - Мне некогда разбираться с устройством станции, и нас сильно выручил бы человек, который взял бы на себя труд объяснить, что тут к чему.
        - И что после? - спросил Федосей. Профессор, отчего-то по-немецки, откинул палец от сжатой в кулак ладони.
        - Во-первых, жизнь.
        Деготь поднял бровь. Федосей оценил. Получилось это у товарища хорошо. Вроде бы агент Коминтерна удивился такому несерьёзному предложению. Профессор не захотел увидеть изломанной брови и продолжил, играя пальцами.
        - Во-вторых, участие в деле, которое прославит вас на века. Новая Россия будет помнить всех нас, что бы ни случилось… Даже если кто и заблуждался раньше…
        Он голосом выделил это слово «раньше», уже зачислив их в команду.
        - А если нет? - остановил его Федосей. - Заставите?
        Профессор отрицательно мотнул головой, и от этого движения стал медленно поворачиваться.
        - Нет… Рабы мне не нужны. Мне нужны союзники… Если вы откажетесь, то пользы от вас мне не будет никакой. Зачем мне тратить на вас ресурсы? Оставлю вас где-нибудь, отключу воздух - и живите, как знаете и сколько хотите…
        Деготь, до сих пор молчавший, с интересом спросил:
        - А чего вы хотите-то? Чего добиваетесь, Ульрих Федорович?
        Господин Кравченко поморщился, успел уже отвыкнуть от похабного заграничного имени, ну уж ладно… На такой вопрос нельзя было не ответить.
        - Величия России! Хочу, чтоб Великая Российская империя встала во главе всего цивилизованного мира и…
        Офицеры медленно дрейфовали, не сводя глаз с арестованных, а их руководитель говорил о самодержавии и о границах 14-го года, о Маньчжурии и Дарданеллах…
        Федосей слушал и не верил ушам. Слушать такое после тринадцати лет Советской власти? Бред! Бред, да и только!
        - А мне это нравится, - неожиданно прервал профессора Деготь, заметив, как меняется лицо Федосея. - Слушай, а почему бы и нет?
        В глазах агента Коминтерна горели знакомые Федосею огоньки азарта. Малюков внутренне подобрался. Что-то подступало, что-то близилось.
        - Потому что они - враги! - ответил чекист. Он говорил так, как говорил бы на партийном собрании, глядя профессору в глаза.
        Коминтерновец кивнул.
        - Верно. Враги. Только они не только нам враги… Ты программу оценил? Понял?
        - Величие России? Я - пролетарский интернационалист. Мне не Россия важна, а власть пролетариата в ней.
        Деготь расстроенно покачал головой. Тот офицер, что не расставался с «наганом», направил его на Федосея и спросил у профессора:
        - Может быть, я облегчу господину чекисту выбор? Вам ведь и одного большевичка хватит?
        - Подождите, князь…
        Дёготь прижал руку к сердцу.
        - Позвольте нам, профессор, подумать… Жизнь такая хитрая штука…
        Он сунул руку за обшлаг куртки. Ближайший офицер непроизвольно дернулся, но Деготь с самой плебейской ухмылкой извлек оттуда свою фляжку и отхлебнул. Отхлебнул неловко, и по кабине полетели капли янтарного цвета. Все, кто был, повели носами, ловя запах хорошего коньяка. Медленно, словно секундная стрелка, поворачиваясь вверх ногами, Федосей видел, как побагровел князь.
        - Почему не отобрали? - резко спросил он, глядя на пленника.
        - Потому что не нашли, - ухмыльнулся Деготь. Он немного переигрывал, но это видел только Федосей.
        Оказавшиеся на орбите осколки Российской империи считали их быдлом и не чувствовали иронии.
        Давая волю созданному образу, Деготь рукавом проехал по губам и обратным движением метнул флягу в полуразобранный рубильник.
        Князь, глядевший на коммуниста, уловил изменение выражения глаз и вскинул руку с револьвером… Попытался вскинуть…
        Федосей, ждавший этого момента, оттолкнулся от стены, ударил его по руке, и обе пули без визгливого рикошета ударили в паровозное железо. Каюта сразу же наполнилась жизнью.
        - Бей!
        - Лови!
        - Не стрелять!
        Федосей узнал только последний возглас профессора. Отдача завертела и его и князя, но чекист сориентировался, ухватился за стену. У него все-таки был больший опыт пребывания в невесомости, чем у беляка. Остановив вращение, обежал взглядом рубку. Все шло, как и предвидел Деготь, и даже лучше. Выстрел пробил внутреннюю стену станции и оттуда двумя потоками лился тончайший, перетертый до состояния пыли пепел, превращая атмосферу рубки в подобие лондонского смога. Но не это было главным. Фляга Дегтя замкнула контакты рубильника, и где-то в конце коридора в этот момент начали раздвигаться ворота стояночного ангара.
        Белогвардейцы еще не поняли, что произошло. Они только сообразили, что большевики пошли в побег. Чья-то тень, почти неразличимая в сгустившейся мути, метнулась к рубильнику, но в азарте исправления ошибок офицер коснулся приварившейся к контактам фляги голой рукой.
        Электрический треск, голубоватый разряд, короткий крик.
        - На корабль!
        Оттолкнувшись ногой от потолка, Федосей закрыл глаза и, пробив пылевое облако, маленькой ракетой вылетел в коридор. Позади слышалась ругань, распухала черно-серая темнота и гремел надсадный кашель.
        - Деготь! - крикнул Федосей. - Деготь! Десять секунд! Девять!
        Стена пепла перед Федосеем дрогнула и, словно до предела натянутый кусок материи, поползла в коридор, словно расползающаяся в воде осьминожья клякса. Сквозь раздвигающиеся створки ангара и щель в шлюзе воздух утекал со станции в Великую Пустоту, и пепел рвался составить ему компанию.
        - Восемь!
        Из рубки, держась руками за лицо, выплыл беляк, но Федосей безжалостно втолкнул его обратно.
        - Семь!
        Вторым оттуда выплыл Деготь. Товарищ кашлял и тер глаза. Не теряя времени, Федосей подхватил его и, обгоняя поток пепла, устремился вперед по коридору.
        За их спиной взвыли сирены, зазвонили датчики разгерметизации. Автоматика герметизировала отсеки, спасая станцию, как спасала бы подводную лодку, затопляемую водой. На его глазах, перегораживая коридор, поползла стальная плита. Малюков швырнул товарища в суживающийся проем и нырнул следом. Стальной лист у него за спиной встал в пазы, отрезая их от остального мира станции.
        - Четыре! - весело заорал Федосей. - Не успеют! Слышишь, товарищ! Не успеют!
        Не настолько хорошо профессор знал станцию, чтоб вот так сразу справиться с автоматикой. Это давало возможность добраться до корабля без погони за спиной.
        Поток уходящего в пространство воздуха нес их к выходному шлюзу. Выставив вперед ногу, Федосей остановился и, упершись ногой и одной рукой в потолок, остановился.
        Оставалось самое рискованное - попасть на корабль.
        Федосей представил за дверью отсека леденящую пустоту и нервно сглотнул. На самом деле все было совсем не так. Во всяком случае, пока. С того момента, как стальная фляжка агента Коминтерна замкнула контакты, прошло не более полуминуты. Щель между расходящихся створок была еще не столь велика, чтоб из ангара вышел весь воздух, да и не так уж и много его им было нужно - всего-то на пару вздохов. У них еще оставалось время забраться в «Иосифа Сталина».
        Отбросив лишние мысли, он повернул рукоятку, и щель в двери стала шире. Воздух из коридора, вползавший в ангар с шипением, рванулся туда со звериным ревом, толкая чекистов в спины.
        Там было темно, и первое, что увидел Малюков, - щель. В темноте она голубела нерастраченной атмосферой Земли. Вторым взглядом он разглядел «Иосифа Сталина». Корабль стоял люком к двери.
        Деготь все еще тер глаза и ничего не видел, так что Федосею пришлось потрудиться за двоих. Сквозь холодный туман он увидел корабль и, двумя ногами оттолкнувшись, полетел к люку.
        Пока Дёготь вслепую нащупывал запирающий механизм открывавшего двери выходного шлюза, Федосей закрутил входной люк на станцию и вернулся. Воздуха тут уже почти не было, ломило уши, и холод пробирал до костей.
        Закрутив штурвал люка, кулаком сбил клапан аварийного наддува и, хлебнув шипучего кислорода, рванул наверх, к приборам.
        Он представил, как яйцо, цепляясь бортами за нераскрывшиеся до конца створки, вылезает наружу. Его подмывало ударить двигателем на полную мощность, но он не хотел губить труд людей и деньги Республики, да и самих строителей станции. Возможно, что все не так уж и плохо? Может быть, сидят где-нибудь, бедолаги?
        Сжатый азот рванулся из-под днища, толкая корабль к люку. Он ударился о ворота шлюза раз, другой… Станция содрогнулась, и, казалось бы, вот и все, конец станции, но автоматика раздвинула ворота еще на полметра, и «Иосиф Сталин» выскользнул из западни. За иллюминатором одна половина неба сверкала звездами, а вторую заливал бело-голубой земной свет.
        В сердцах Федосей грохнул кулаком по приборной доске.
        - Ушли!
        СССР. Свердловск
        Июнь 1930 года
        Четыре часа спустя они сидели на жестких стульях Особого отдела Свердловской пусковой площадки и писали отчет о том, свидетелями чему оказались на «Знамени Революции». Федосей, старательно вспоминавший подробности, выкладывал свои соображения на бумагу, вдруг остановился и спросил:
        - А, кстати, что ты там, на станции, плел о совместных действиях? Зубы заговаривал?
        Вопрос адресовался Дёгтю. Рядом с тем уже лежала небольшая стопка исписанных листков. Коминтерновец отложил карандаш и с хрустом потянулся.
        - И это, конечно, тоже… Только… Ты помнишь, что он говорил о своей программе?
        Федосей поднял брови.
        - Империя в границах 1914 года? Дарданеллы? - Он пренебрежительно фыркнул. - Чушь собачья…
        - Не скажи… - не согласился Деготь. Положив на стол карандаш, он сжимал-разжимал уставшие от писанины пальцы. - Идея-то богатая! Это ведь перекройка границ по всей Европе, чудила…
        Дёготь пошел загибать пальцы.
        - Эстония, Латвия, Польша, Турция, Германия… Ульрих Федорович всех заденет! Что после этого будет?
        - Будет война, - ответил Федосей. - Само собой…
        - Именно! - согласился товарищ, снова берясь за карандаш. - А война - мать революций…
        Так и не начав писать, он, мечтательно щуря левый глаз, посмотрел в окно. Над крышами маленьких домиков распахнулось гостеприимное небо, под которым волнами ходили переливы желтого и зеленого цвета - цвели одуванчики.
        - Что мы в этот раз с Европой сделаем!..
        Великобритания. Лондон
        Июнь 1930 года
        - …Газеты! Вечерние газеты!
        Мальчишеский крик летел вниз по Риджент-стрит, обгоняя автомобили. Сегодня они двигались медленнее обычного - тротуары, да и кое-где саму проезжую часть заполнили джентльмены с газетами. Джентльмены не смотрели по сторонам, не уворачивались от колес и бамперов, а стояли, уткнувшись в них. Сутки просидевший за письменным столом мистер Уэллс понял, что за эти 24 часа в мире что-то произошло. Что-то, что он пропустил. Он вскинул руку, подзывая голосистого продавца новостей.
        - «Таймс».
        Мальчишка швырнул в него пахнущий краской лист, подхватил свой медяк и был таков. В мире творилось такое, что он был нарасхват. Мир трещал, и джентльменам в котелках и цилиндрах хотелось слышать все подробности этого треска. Провожая глазами щуплую фигурку, мистер Уэллс невольно столкнулся взглядом с пожилым джентльменом, стоящим напротив. Тот смотрел поверх листа, качая головой, явно желая с кем-нибудь обсудить прочитанное. Писатель слегка поклонился, и старик посчитал это достаточным поводом для того, чтоб обратиться с вопросом:
        - Вы уже читали это, мистер Уэллс?
        - Что? - осведомился писатель, еще не развернувший газету, и с неудовольствием подумал, что известность все же имеет и свои отрицательные стороны, когда делает тебя мишенью для праздного любопытства.
        - Передовицу…
        Старик встряхнул свою газету и скрылся из глаз.
        - «Общество детей праотца Ноя» снова угрожает цивилизованным странам актами террора!
        Уэллс открыл свой лист и прочитал заголовок статьи. Да. Так оно и было. Организация со странным названием от лица верующих всего мира обещала отомстить за разрушение священной горы Арарат. Он вспомнил, где встречал это название. Гайд-парк. Небольшая группа священников, призывающих к защите межконфессиональных символов веры и святынь.
        - «Странный путь для пастырей, - машинально сказал Уэллс. - Заменить молитвенник - бомбой…
        - Кто они?
        - Неизвестно.
        Его визави пожал плечами.
        - Никто о них ничего не знает…Появились совсем недавно. Кто бы мог подумать, что религиозные фанатики возьмут на вооружение методы анархистов? Чудовищно!
        Старый джентльмен пожевал губами, словно примеривался сказать нечто неординарное.
        - А я думаю, что это большевики! - выпалил он. - Да, сэр… Это все коммунисты. Вы читали, что произошло в колониях?
        Писатель покачал головой, чувствуя отчего-то себя школьником, не выучившим урок.
        - В Дели и Мадрасе Индийский национальный конгресс проводит демонстрации… Ганди объявил очередную голодовку.
        - Но в Лондоне-то, слава богу, тихо?
        Старик буквально вытаращился на него.
        - Вы что, не читали утренних газет?
        Писатель еще раз покачал головой, уже понимая, что пропустил слишком много.
        - Сегодня ночью четверо сикхов напали на гвардейцев, охраняющих Букингемский дворец. Двое убитых, четверо раненых!
        - Но в газете ничего нет, - бегло посмотрев заголовки, сказал писатель.
        - Это уже новости вчерашнего дня, - отмахнулся старик. - Попомните мои слова, это большевики! Только большевики!
        - Почему? - удивился такому напору писатель.
        - Потому что они разрушили Арарат!
        - Большевики? Но ведь турки определенно заявили…
        - Врут, - важно, словно сообщал известную только ему тайну, сказал собеседник. - Все они заодно, и турки и большевики.
        - А Индия? А Букингемский дворец?
        - Разумеется! Ганди с ними, и эти ужасные сикхи.
        Глубокомысленный маразм старческих заявлений потихоньку стал раздражать мистера Уэллса.
        - А при чем тут коммунисты?
        - А кто же ещё? - обиженно вопросил старик. - Не ваши же марсиане? Вы читали сообщения корреспондентов из России об их новом оружии, которым они роют противотанковые рвы?
        - Рвы?
        - Ну не рвы. Пока каналы… А раз они могут прорыть каналы, то что им стоит срыть гору?
        СССР. Москва
        Июнь 1930 года
        … «ТАСС уполномочен заявить, что три дня назад, в результате диверсии, осуществленной белогвардейскими бандитами из РОВСа, нашедшими себе пристанище в странах Европы, советскими учеными утрачен контроль над первой в мире инженерно-научной орбитальной станцией «Знамя Революции». Об этой провокации захватчики, именующие себя боевым отрядом «Беломонархического центра», сообщили мировому сообществу, опубликовав в газетах разных стран «Обращение к народам и правительствам».
        Эта акция повлекла за собой гибель сорока двух советских граждан.
        В результате провокационной деятельности белогвардейских эмигрантов в настоящее время мирная исследовательская станция стала прямой угрозой человечеству и может быть использована диверсантами для достижения своих военных и политических целей.
        Советское правительство предупреждает нации всего мира о потенциальной угрозе всему человечеству и выражает надежду, что правительства всех цивилизованных стран примут политически правильные решения в отношении существующих на их территории белоэмигрантских организаций, показавших свою террористическую и античеловеческую сущность…»
        Орбита Земли. Станция «Святая Русь»
        Июнь 1930 года
        …Связь с Землей «Святой Руси» приходилось поддерживать единственно возможным способом. Господин Кравченко раз в два-три дня спускался вниз и узнавал новости.
        Его возвращений ждали с нетерпением, но… Новостей он не привозил. Мир вроде бы и не заметил свершившегося подвига.
        Объявления во всех крупных газетах, обращения к Правительствам ничего не дали. РОВС, с которым они поддерживали отношения, после похищения агентами большевиков генерала Кутепова погряз во внутренних разборках и дележе денег. К эмиссарам «Беломонархического Центра», желавшим встретиться с первыми лицами Франции, Англии, Италии и Испании, относились как к умалишенным и не пускали даже на порог.
        Никто там, внизу, не хотел понять, что война уже началась и большевики потерпели в ней первое поражение. По всем военным законам следовало собрать все силы в кулак и бросить в прорыв, но…
        После первого визита господина Кравченко на Землю отсутствие реакции всего лишь насторожило князя. А после второго визита, когда профессор вернулся с Семеном Николаевичем, все встало на свои места.
        - Нам не поверили?
        - Видимо, нам придется заставить их поверить, что мы есть и мы не шутим.
        Никто ему не возразил. Он вздохнул.
        - Да. Другого выхода я, к сожалению, не вижу…
        Профессор не озадаченно, а даже оторопело как-то спросил:
        - Как? Неужели у кого-нибудь из нас на Россию-матушку рука поднимется? На Москву? На Петербург?
        Никто слова не сказал. Офицеры молчали.
        - Нет. Россию трогать не будем, - подумав, решил Семен Николаевич. - Это неэффективно. Надо выбрать несколько мест в Европе и показать им наши возможности.
        - А что выбирать? Давайте сразу по столицам ударим! - оживился князь. - Разок по Парижу или Риму пройдемся, и ни у кого не останется никаких сомнений насчет наших возможностей…
        - Мы же культурные люди, - перебил его профессор. - Это что, по Лувру? По галерее Уффици? По собору Святого Петра?
        Князь в долгу не остался.
        - А вот это, Владимир Валентинович, от вашей меткости исключительно зависит. Получше прицелились - и без жертв обойдемся.
        Правда тут же добавил, извиняясь за кровожадность:
        - Европейцы… Когда чужое горит, они не понимают. Чтобы им понятно стало, надо, чтоб свое загорелось.
        - Это ведь по своим стрелять придется, по союзникам…
        - Ну так что ж? Детей во все времена розгами на доброе дело наставляли.
        - И побыстрее… - добавил Семен Николаевич, как об уже решенном деле. - Время, к сожалению, работает не на нас, а на большевиков. Вы понимаете, что у нас нет шансов висеть тут долго. Большевики своими кораблями просто заблокируют станцию. Сколько их у них? Три? Четыре?
        - Теперь не знаю. Может быть, и все десять…
        - В любом случае у нас не так много времени, чтобы дать Западу повод развязать войну. Точнее, мы дадим им выбор - либо поверить нам, нашей силе на их стороне, либо не поверить и счесть это провокацией Советов. И в том и в другом случае - это неизбежная война.
        Князь усмехнулся.
        - Им нужен повод? Будет у них повод… Самый настоящий казус белли. С кого начнем?
        - С ближайших соседей.
        - Хельсинки? Варшава? Бухарест?
        - Варшава. И далее по списку. Пусть мир вздрогнет!
        Польская Республика. Варшава
        Июнь 1930 года
        …Полдень в Варшаве миновал довольно давно, и в воздухе, пропитанном солнечными лучами, слышались звуки работающего города - трамвайные звонки, звуки клаксонов, паровозные гудки, музыкальные фразы сразу трех шарманок. Президентский дворец открытыми окнами прислушивался к ним, но главное сейчас происходило внутри стен. Пан Пилсудский, властитель свободной Польши, беседовал со старым знакомым, принесшим не самые радостные вести.
        - Но ваши требования восстановить Российскую империю в границах 1914 года… Они неприемлемы. Лично мне не хочется снова становиться российским подданным.
        - Это политика, пан Юзеф. У нас есть свои непримиримые. Пусть пошумят. У тебя, насколько я знаю, тоже хватает энтузиастов, собравшихся создавать Польшу «от моря до моря»?
        Поляк кивнул.
        - Российская империя - это цель завтрашнего дня, и немногие из нынешних борцов до неё доживут… Сейчас для нас важнее разбить большевиков и постараться при этом не расколоть Россию на части.
        Скрестив руки, Юзеф Пилсудский встал у окна.
        - Ты предлагаешь мне начать войну? За освобождение нашего давнего поработителя?
        - Война так и так начнется. Я всего лишь предлагаю просто ускорить события. Ты же сам видишь, куда катится мир.
        - Я не хочу воевать. Польша не готова…
        Семен Николаевич демонстративно пожал плечами.
        - Это, наверное, в крови у всех славян. Мы тоже никогда не были готовы к войне, но всегда воевали. И почти всегда выигрывали войны… Но тут у вас нет выбора. Гарантами мира, насколько я понимаю, в Европе ныне являются Франция и Англия, а отнюдь не Польша и Румыния.
        - Зачем же ты приехал в Варшаву, а не отправился сразу в Париж и Лондон? - В голосе диктатора слышалась насмешка. - Неужели только из чувства дружбы?
        Словно не почувствовав насмешки в тоне диктатора, собеседник ответил:
        - Тому три причины. Во-первых, ты прав, я помню о нашей дружбе. Во-вторых - в Париж и Лондон поехали мои товарищи, к словам которых там прислушаются внимательнее, чем к моим. А в-третьих - воевать все-таки придется не французам и англичанам, а полякам, чехам и румынам. Во всяком случае, в первых рядах.
        - Польша - суверенное государство, - отчеканил хозяин Польши.
        - В какой-то степени, - согласился Семен Николаевич, даже не стараясь, чтобы слова казались дипломатией. Ведь политика нельзя оскорбить правдой. - Она суверенна настолько, что может открыть свой кошелек и заплатить за свой суверенитет.
        - Не понял?
        - Если Старая Европа даст «добро» на войну, вам никуда не деться. Это - аксиома.
        - Мы - суверенное государство, - повторил Пилсудский.
        - Но не в вопросах большой европейской политики.
        Оба понимали, что правы лишь отчасти. Пилсудский осознавал, что идти против общих политических тенденций, задаваемых странами-победительницами, бывшими своего рода гарантами существования новых европейских государств, Польше просто невозможно, а Семен Николаевич понимал, что польский гонор может и трезво оценивающего ситуацию политика толкнуть по неверному пути.
        - Я понимаю, что нужны аргументы… В самое ближайшее время мир увидит их. А лично ты…
        Он оглянулся, поискал глазами часы. Старинный циферблат, украшенный римскими цифрами, показывал четверть третьего.
        - Точные? - серьезно спросил гость. Пилсудский только челюсть выпятил.
        - Сегодня между 17 и 17.30 мы покажем, чем мы можем поддержать польский бросок на восток… Ты ведь знаешь, что Советы запустили туда, - он показал пальцем в потолок, - свой аппарат?
        - Знаю, разумеется…
        - Наверное, ты читал и о том, что они пристроили там установку для рытья каналов, - насмешливо продолжил он. Пилсудский в ответ тоже усмехнулся, мол, знаем мы ваши каналы. Даже если б дело не касалось старого врага - России, он все равно исходил не из декларируемых кем-то намерений, а из теоретических возможностей. Имея в руках пулемет, можно пытаться убедить окружающих, что у тебя самые мирные намерения, вроде распугивателя воробьев, но окружающие почувствуют себя спокойными не раньше, чем сами получат такие же распугиватели.
        - Так вот, теперь эта землеройная машина в наших руках. Если ты последуешь моему совету, мы поддержим тебя с небес.
        Он не сказал, что будет, если поляк не последует совету. Все было и так ясно.
        - Давно не был в Варшаве… Левый берег в районе Жерани по-прежнему пуст?
        - Мы строимся… Там теперь парк.
        - Да? Жалко ваш парк…
        Орбита Земли. Станция «Святая Русь»
        Июнь 1930 года
        … Господин Кравченко бесшумно подлетел к открытой двери. Как он и рассчитывал, князь сидел, точнее, висел перед иллюминатором, провожая взглядом проплывающую поверхность. В позе его Владимиру Валентиновичу виделась усталая безысходность.
        «Устал, - подумал профессор. - Все устали…Вторая неделя заканчивается. Все-таки тяжкий крест мы на себя взвалили… Одни против всего мира!»
        Князь спиной почувствовал гостя и, не оборачиваясь, сказал:
        - Никак не могу привыкнуть, что нет на нем меридианной сетки. Параллелей нет…От этого кажется, что несколько сдвинулся умом.
        Профессор посмотрел на самый большой в мире глобус и удивился вместе с князем.
        - Верно! Действительно! Зато облака.
        Офицер осторожно кивнул.
        Они несколько секунд смотрели, как расползается облачный фронт над Канадой. Зрелище, конечно, того стоило. Где-то под многокилометровыми слоями водяного пара ползали по земле букашки, возомнившие себя венцом творения и хозяевами Вселенной.
        - Но ведь и впечатление от всего этого гораздо мощнее, чем от глобуса, не так ли?
        - Конечно… Ну что, профессор? Покажем червякам, кто в доме хозяин?
        «Нда-а-а-а, - подумал профессор, - всего пара недель на орбите, и вот - первый сумасшедший с признаками мании величия!»
        - Что-то вы, князь, сегодня какой-то не такой?
        - А что, чувствуется?
        Профессор ограничился кивком без медицинских размышлений.
        - Я, профессор, себя сегодня человеком почувствовал.
        - Не Богом?
        - Нет, нет… Именно человеком. Только из сказки… Простым русским Иваном, которому в руки попал меч-кладенец.
        Он глубоко вдохнул, и от этого вздоха его закрутило по каюте. Медленно дрейфуя и словно вальсируя под неслышную музыку, он продолжил.
        - Всегда думал, что получится, если б такое чудо и впрямь существовало.
        - И что?
        - Махнешь в одну сторону - улица, отмахнешься - переулочек…
        - Скорее уж наоборот, - серьезно поправил его Владимир Валентинович, - махнём - и нет улицы…
        - Да-а-а, пожалуй, - согласился князь. Он посмотрел на часы. - Мы за разговорами Варшаву не пролетим?
        Профессор откинул кожух аппарата и приник к прицельному окуляру. Под тридцатикратным увеличением перед глазами побежала земля Европы.
        - Варшава - хороший город, - продолжил князь у него за спиной. - Я там бывал… Брудно, Жолибож, Марымонт… Вы уж там поосторожнее как-нибудь… Поаккуратнее, что ли… Все-таки всё скоро опять Российской империей станет.
        Профессор присел на корточки и, не отрывая глаза от окуляра, закрутил рукоять червячного механизма, настраивая излучатель.
        - А в Париже были?
        - Представьте, и там был, - рассеянно отозвался князь. - Между прочим, в девятисотом году на Всемирной выставке какие-то хамы украли у меня бумажник.
        - Значит, с этими можно и по-плохому?
        Князь кивнул. Совершенно хладнокровно кивнул. Словно не понимал, что все это означает.
        Владимир Валентинович захлопнул крышку и, едва не взмыв к потолку, раздраженно спросил:
        - Какой вы толстокожий, князь! Ей-богу не поверю, что вам всё равно. Вы хоть понимаете, что, сделав это, мы все, поименно, станем врагами человечества? По-и-мен-но!
        - Понимаю.
        Гагарин сбросил улыбку, словно ненужную шкуру. В один миг лицо стало злым, жестким.
        - Меня это ничуть не коробит. Если этот мир принял большевиков как данность, то ничего другого он и не заслуживает.
        Польская Республика. Варшава
        Июнь 1930 года
        …Солдаты стояли негустой цепью, не столько запрещая варшавянам входить в парк, сколько обозначая это запрещение. Так и так желающих погулять оказалось немного - все-таки рабочий день. На вопросы редких прохожих, что тут такое происходит, солдаты не отвечали, просто кивали головами на два огромных плаката по бокам центральных ворот. Там на польском и немецком языках прописано было, что парк сегодня не работает и все желающие побывать тут могут прийти сюда завтра.
        Чуть в стороне от ворот, в тени огромной столетней липы, стояли два автомобиля. Один пустовал, там не было даже водителя, а во втором расположилось трое мужчин в штатском. Несмотря на жару, одеты все были строго и изысканно.
        Пилсудский достал часы, посмотрел и недовольно встряхнул свой «Лонжин».
        - Ну и сколько на ваших?
        Оба его спутника одинаковым движением полезли за своими хронометрами.
        Разница оказалась в полторы минуты.
        - Десять или двенадцать минут шестого, пан Юзеф. Это не может оказаться дурной шуткой? - спросил один из них, демонстративно не глядя на второго. Второй только улыбнулся, как улыбаются упрямому ребенку. Через секунду сомневающийся уже позабыл о своем вопросе.
        Странное, небывалое ощущение - в секунду неизвестно откуда появившийся звук из тонкого комариного писка выросший до оглушительного рева - заставило их разом прижать ладони к ушам, а потом выскочить из машины.
        Из совершенно пустого неба, залитого бесконечной голубизной, на землю упало дрожащее полупрозрачное щупальце, и тут же в недрах парка началось движение, словно кто-то огромный ворочался там, пробираясь сквозь толщу земли.
        Свечками вспыхивали деревья, и сквозь стену ветвей поднявшийся горячий ветер гнал на людей плотное облако запыленного пара.
        Со скоростью гоночного авто (ни с чем другим скорость никто из наблюдателей сравнить просто не мог) щупальце добралось до берега. Там, словно оно угодило в забытый с войны склад боеприпасов, вверх рванул плотный фонтан пара и грязной воды и… Все смолкло. Рев пропал. В том, что теперь можно было смело назвать тишиной, трещали, обгорая, деревья и, шелестя, падал с неба горячий дождь.
        - Вот. Где-то так… - сказал Семен Николаевич - Правда убедительно?
        САСШ. Аламогордо
        Июнь 1930 года
        … К объявлению, появившемуся в некоторых крупных газетах, мир отнесся очень спокойно. Он его … не заметил. Однако избранные, кто понимал подоплеку происходящего, среагировали очень быстро. Мистер Вандербильт отправил письмо президенту, в котором писал о необходимости проверить этот факт и разобраться - не провокация ли это большевиков. Вторым письмом он отправил Линдберга в лабораторию профессора Тесла, чтобы подготовиться к отпору, если большевики задумают что-либо сделать.
        Стыдно признаться, но больше всего мистера Линдберга раздражала приветливая улыбка профессора. Не мог тот не понимать сложности положения. Никак не мог… Легкомыслие? Так и спросил, а в ответ Тесла несколько иронично поинтересовался:
        - Ну, давайте спокойно, без экзальтации подумаем, что они могут сделать? Если, конечно, все это правда.
        Авиатор, в глазах которого стоял любимый фотографический снимок шефа - обрезанная Джомолунгма, - привстал, но вновь опустился на неудобный стул.
        - Вы не понимаете? Вы действительно не понимаете?
        - Я действительно не понимаю! Мало того, я уверен, что и вы не понимаете всего. Они не в состоянии причинить ущерб больший, чем землетрясение.
        Линдберг все же не усидел на месте - вскочил, заходил кругами.
        - Вы действительно не понимаете… Они оттуда одним поворотом выключателя, одним нажатием кнопки или не знаю чем, они, приведя в действие свою ужасную машину, могут уничтожить и меня, и вас, и даже Капитолий!
        - Капитолий - это теоретически возможно, - благосклонно согласился ученый, что-то прикинув, - правда только в том случае, если у них есть план Вашингтона и хороший телескоп. А вот ни меня, ни вас им достать не удастся. Даже с хорошим телескопом… На этот счет можете быть совершенно спокойны.
        - Их энергетический луч… Я собственными глазами видел…
        - Чтобы попасть, - надо прицелиться, - насмешливо остановил его ученый. Он все улыбался и улыбался. - А значит, видеть цель… Что они увидят со ста миль, несясь при этом со скоростью десяти миль в секунду? Сейчас они похожи на слепца, вертящегося на карусели, с револьвером в руке.
        - С револьвером!
        - Но слепца! Что значат семь пуль для всего мира? Нужно думать не о тех, кто в небесах, а об их сообщниках, о тех, кто доставляет им еду, воду и воздух…
        Не желая терять время на спор, Линдберг согласился.
        - Хорошо, профессор. Мы об этом подумаем… Только уж и вы подумайте, чем мы сможем им ответить.
        Французская Республика. Париж
        Июнь 1930 года
        … Она все-таки согласилась!
        Согласилась, и вчерашний вечер превратился в сказку.
        Конечно, это не ограничилось десятком франков, но бог с ними, с деньгами! Мир все-таки создан не для денег, а для удовольствий. Для встреч с девушками, для чувств, для улыбок, для танцев и для таких вот утренних минут, когда ты здоров и тебя переполняют счастливые воспоминания…
        Жизнь, радуясь вместе с мсье Форитиром, послала ему улыбку солнца. Сквозь щели ставень в комнату проникали золотые ленты солнечных лучей. Пылинки сверкали в них, словно частички золотой пудры счастья. В этом золоте купалась стоящая в молочной бутылке роза. Она вчера подарила её ему.
        Она - ему!
        Закинув руки за голову, мсье Форитир смотрел сквозь спинку кровати на все это великолепие и улыбался… Довольно глупо улыбался, конечно, как отметила какая-то сконфуженная этим часть его сознания, ну да ладно… Во-первых, никто не видит, а во-вторых - приятно. Такое случается не каждый день.
        Сегодня они опять куда-нибудь пойдут. И возможно…
        Распираемый энергией, он отбросил одеяло и направился в ванную. Проходя мимо окна, тронул ставни, и те разошлись, впуская в комнату солнечное утро. Краем глаза поймал панораму города. За окном утро в порыве небывалой щедрости делилось с людьми солнцем и свежим воздухом. Чудесный город Париж! Старые черепичные крыши, небо, облака..
        Не дойдя до ванной, он замер и шагнул обратно.
        Небо, конечно, осталось на месте, но теперь его не делил надвое росчерк Эйфелевой башни.
        САСШ. Нью-Йорк
        Июнь 1930 года
        … Джошуа Хиккамайзер, лиловогубый безработный негр, последний день своей жизни решил провести не так, как обычно. Вместо бесплатной столовой и стояния на бирже труда он отправился к Ист-Ривер. Умирать на голодный желудок было, конечно, неприятно, но и, правду сказать, супчик из кухни Армии Спасения тоже не самая большая радость для желудка, решившего расстаться с жизнью, а на что-либо другое сейчас он рассчитывать не мог.
        Денег у него не было, работы у него не было, да и надежды найти её - тоже. Работы не хватало даже для белых, на что в таком положении могли рассчитывать черные?
        Безработица, черт её подери! Кризис!
        «Совсем Бог забыл Америку», - подумал Джо.
        Справа от него раскинулся Бруклин, слева - Манхэттен. Впереди - Манхэттенский и Уильямсбергский мосты, а под ногами, пожалуй, в сотне футов - вода Ист-Ривер. На её фоне сам Бруклинский мост казался не таким уж и широким. Безработный негр прищурил глаз и ладонью перекрыл асфальтовую ленту.
        Из-под пальцев редкими горошинами катились черные автомобили. У их хозяев были деньги и работа, и наверное, они уважали себя больше, чем он, но Джошуа смотрел не на них. Он смотрел в будущее, представил, как наклонится и, не в силах держаться на камне, соскользнет и полетит вниз, в воду…
        Не было ни страха, ни любопытства.
        Он мог бы не раздумывать, а прыгнуть прямо сейчас, но к жизни его привязывал окурок сигары длиной не меньше трех дюймов. Зачем расставаться с жизнью, когда напоследок можно получить еще немного удовольствия?
        Это была сигара белого неудачника. Он подобрал её вчера около трупа выбросившегося из окна биржевого игрока. Видно, не хватило терпения у бедолаги докурить её до конца. То ли совесть мучила, то ли Смерть так позвала, что не смог удержаться.
        И хотя Джошуа был даже вдвойне благодарен ему - и за сигару, и за то, что натолкнул на мысль прийти сюда, повторять его ошибку он не хотел. Сперва докурит, а уж потом…
        Он вспомнил крик прыгуна, заставивший его обернуться, звук удара - мокрый шлепок и посмотрел налево.
        Там торчали небоскребы Манхэттена, скрывая за каменными стенами офисы банков и корпораций. Такие ни плечом не сдвинуть, ни разбить.
        Откуда ни возьмись, волной накатила злоба, заставив сжать кулаки. Паразиты! Кровососы! Чертовы эксплуататоры!
        Друг Гесс, Гесс Холл, объяснял ему, почему сейчас рабочим живется плохо, но Джошуа не верил ему. Даже не то чтобы не верил, просто знал, что борьба за справедливость бесполезна. Слишком не равны силы.
        Он выпустил плотное колечко дыма и загляделся, как ветер понес его вдоль реки. Говорят, один из миллионеров пообещал миллион долларов тому, кто сумеет пустить так вот двенадцать колец и продуть их струйкой дыма… Подумать только! За двенадцать колец - целый миллион. Денег им, паразитам, девать некуда.
        Он зябко поёжился.
        Конечно же, люди, которые могут позволить себе заключать такие пари и курить такие сигары, как эта, никогда не проиграют тем, кто курит дешёвые сигареты и, вместо того, чтобы тренироваться пускать кольца, всю жизнь работают.
        Эти белые держали жизнь за горло и диктовали условия всем остальным. Они хорошо одевались, ели в ресторанах, а на долю таких, как он, доставались миски Армии Спасения.
        Справиться с такими смогли бы разве что президент или Господь Бог. Только они… Пальцам стало горячо. Вынырнувший из раздумий безработный оглядел придирчиво окурок, прикидывая, чем тот может его порадовать. Да уж ничем, пожалуй.
        И щелчком отправил его вниз.
        Вот, в общем-то, всё и закончилось…
        То, что он собирался сделать, не было трудным. От него требовалось лишь подняться, сделать шаг вперёд и хорошенько оттолкнуться ногами. Дальше все за него сделает природа. Но сейчас не хотелось не только вставать, не хотелось даже просто шевелиться. Хороший табак как-то примирил его с миром. Вместо горькой злобы в душе воцарилось тихое умиротворение. Секунд десять он сидел, вдыхая-выдыхая прозрачный воздух.
        Да. Именно с таким настроением и стоит покидать этот мир.
        Джошуа поднялся, но шага в пропасть не сделал. Любопытство остановило его.
        Столб возник как-то сразу. Он упирался в землю с ощутимым наклоном, словно Господь Бог, пролетая где-то рядом с Нью-Йорком, спустил с неба свой посох, чтоб хорошенько взбаламутить жизнь на материке. Джошуа сперва не понял, что затеял Господь, но Божий Посох уперся в землю и поспешил к нему, оставляя за собой жидковатый дымок, словно пыхтел где-то там по земле маломощный паровозик. Так продолжалось до тех пор, пока Посох не пробежал по Бруклину и не коснулся реки.
        Вода вскипела, с грохотом орудийного салюта превратившись в пар. В секунду Посох наискось пересек Ист-Ривер, коснулся моста, и, словно гнилые нитки под ножом, стальные тросы, державшие на себе многотонную махину, лопнули. Несостоявшийся самоубийца не услышал этого за ревом кипящей воды, но увидел, как половинки моста кренятся и рушатся в воду, пропадая в вале горячего пара, поднявшегося даже до верхушки пилона.
        Из горячего тумана, словно щупальце неведомого морского гада, выхлестнул оборванный трос и чуть не снес ему голову. Только что готовый умереть Джошуа смотрел на все это без страха.
        Мелькнула мысль, что и затеяно-то все это было исключительно для того, чтобы остановить его, не дать совершить непоправимое. Негр упал на колени, уже не думая, что сорвется. Бог повелел ему жить!
        - Прости, Господи! На все воля твоя!
        И он узрел ЕГО волю!
        Ветер словно ладонями раздвинул горящее марево, и безработный увидел, как Посох уперся…
        Не уперся! Не уперся, а легко, словно бумагу проткнул башни ненавистного Манхэттена и унесся дальше, оставив за собой косо срезанные башни небоскребов и дымы начинающихся пожаров…
        СССР. Москва
        Июнь 1930 года
        …Ягода косился на Артузова, но молчал. Конечно, у каждого имелись свои секреты, но раз Менжинский после коллегии пригласил остаться обоих, то, верно, в этом есть смысл. Однако любопытство все же покусывало Генриха Григорьевича.
        - Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?
        - Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем, кого ищем.
        Менжинский поднял брови.
        - И кого же?
        - Это профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.
        - Это всё? Медленно работаете… Место их базы установили?
        - Побережье Болгарского царства. Район Бургаса. Но сейчас можно точно сказать, что там никого нет. Все, кто нас интересуют, находятся на станции. Утром зафиксирован старт аппарата.
        Менжинский постучал пальцами по столу.
        - Не кажется ли вам, Генрих Григорьевич, что мы несколько потеряли в темпе?
        - Нет, Вячеслав Рудольфович. Операция по захвату станции подготовлена. Будет команда - начнем хоть сегодня.
        - Есть команда.
        Ягода поднялся и, уже уходя, поймал фразу, адресованную Артузову.
        - А вы беритесь за британцев всерьёз. Запускайте операцию «Тарантелла».
        СССР. Малаховка
        Июнь 1930 года
        …Летние ночи коротки, но и за них можно многое сделать.
        - Станция?
        Сколько раз это слово за последние три дня влетало в эбонитовый кружок микрофона, никто не сказал бы. Некогда было считать. Дела такие заварились, что только дурак стал бы тратить на это время.
        - На подходе, - ответили с вышки. - Двадцать секунд…
        Эта фраза тоже бессчетное число раз уходила в мембрану телефона и пропадала там.
        - Приготовились.
        - Станция на горизонте! Пошел отсчет!
        Суета пронеслась по лабораторному бараку и сгинула. Сквозняк, раскачивающий подвешенную на шнуре слабенькую лампочку, тоже, казалось, замер.
        - Подключение!
        За стеной взвыл мотор. Лампочка под потолком вспыхнула, но уже через мгновение притухла. Затрещали перебрасываемые в рабочее положение рубильники, электрические разряды пронзили воздух, насыщая его озоном и запахом обгорелой меди.
        - Частота! Модуляция!
        Вой мотора стихает. Невнятные восклицания. Лампочка разгорается ярче, свет режет глаза.
        - Повтор!
        - Станция уходит!
        Уверенности уже нет, но остаётся надежда.
        - Повтор! Еще сеанс!
        Снова воет двигатель… Визг его становится невыносим, и кто-то из лаборантов, не выдержав звука, бьет себя по ушам и кричит.
        - Отключить!
        Вой стихает. Не сразу, а перейдя из визга в басовый ключ, оканчивающийся сытым животным урчанием.
        Осунувшиеся лица, угрюмые взгляды.
        Никто ничего не спрашивает. И так все ясно.
        Владимир Иванович выбрался под серое предрассветное небо, подставив лицо каплям. Небо плакало грибным дождём. Неудача! Опять неудача… За спиной заскрипели ступеньки. Он не стал оборачиваться. Чиркнула спичка, запахло дымом от хорошего табака, и знакомый голос спросил:
        - Чем вы это объясните, товарищ Бекаури? Почему станция вас не слушается?
        Изобретатель почувствовал внутри себя унизительное желание оправдаться, разъяснить, но сдержался. При строительстве станции предусмотрительно установили и дублирующую систему управления. Как раз на такой случай, что в случае чего можно было бы перехватить управление. На Земле при испытаниях системы все получалось как надо - управление перехватывалось «на раз», но сейчас ничего не получалось. Почему? Ответа на этот вопрос не знал никто.
        - Не знаю… Вы же видите, что мы уже больше тридцати раз пытались взять её под контроль..
        - Аппаратура?
        - Аппаратура в порядке. Мы же проверяли… Может быть, расстояние… Может быть, излучение Солнца. Не знаю.
        О том, что было причиной его неудачи, он думал уже вторую неделю, но в голову ничего не приходило…
        - А не могли они отключить оборудование?
        Соблазнительно было согласиться, снять с себя ответственность, но учёный нашел в себе силы на правду.
        - Это маловероятно. Чтобы отключить, сперва нужно понять, с чем столкнулся. Вряд ли они в состоянии это сделать…
        Молча они простояли минут пять. Тухачевский курил, интеллигентно стряхивая пепел в ладошку. Владимира Ивановича это молчание не тяготило. Он уже знал, что ему скажут, и с облегчением услышал.
        - Работу приказываю прекратить. Оборудование переправить на Свердловскую пусковую площадку.
        СССР. Москва
        Июнь 1930 года
        … По виду Генерального Менжинский не сказал бы, что тот как-то особенно волнуется. Да и поводов особенно не наблюдалось.
        - Товарищ Сталин! Уничтожить станцию мы можем хоть сегодня. Но я думаю, не следует сейчас прибегать к крайним мерам. Надо попытаться сохранить её.
        Сталин повернулся спиной, и Менжинский чуть тише добавил.
        - Жаль ведь… Столько труда, столько денег вложено! К тому же там остались наши люди - рабочие-комсомольцы.
        - Остались?
        Кто бы знал, что там теперь осталось… Чудом вырвавшийся со станции экипаж «Иосифа Сталина» ничего толком рассказать не мог. Правда, после удара по Варшаве, Парижу и Нью-Йорку ясно стало самое главное - аппарат профессора Иоффе работает и угрозы золотопогонников не пустая болтовня.
        - Будем надеяться на лучшее.
        Сталин сломал карандаш. Это было не волнение. Это был гнев. Сталинские усы дернулись, ноздри шевельнулись, но вождь все же сдержался. Как всегда, когда он волновался, прорезался акцент.
        - Ви, товарищ Менжинский, свои поповские штучки бросьте. Что значит «надэяться»? Нам увэренность нужна. Нэужели вы думаете, что Политбюро устроят ваши прэдположения?
        - Не устроят, товарищ Сталин, - подтянулся чекист, - но в любом случае там стоит уникальное оборудование, которое нам еще понадобится.
        Сталин смотрел сердито.
        - А вы представляете, что будет, если им на Западе поверят и откликнутся на их кровожадные призывы?
        - Да, товарищ Сталин.
        - Я не представляю - а он, видите ли, представляет!
        Генсек раздраженно подхватил трубку и стал набивать её, просыпая табак на стол.
        - Так что же будет, товарищ Менжинский?
        - Война, товарищ Сталин!
        Генсек зажег спичку и долго-долго водил огоньком по тлеющему табаку. Размеренность привычных движений помогла укротить гнев. Уже гораздо спокойнее он сказал:
        - Вы все правильно говорите, товарищ Менжинский, другое дело, нужна ли она нам именно сейчас…
        - Нет, товарищ Сталин.
        Слово слетело с губ легко и просто. Война так и так неизбежна, так чего же бояться неизбежного?
        И опережая новый вопрос вождя, добавил:
        - Прежде чем они там на что-то решатся, станция снова станет нашей.
        А потом чуть тише добавил:
        - Или её совсем не будет…
        Дымя трубкой, Генсек прошелся по кабинету, от глобуса до книжных полок. Словно черпая силу для непростого решения, Сталин провел по корешкам недавно вышедшего многотомного ленинского Собрания сочинений. Темно-синие с золотым тиснением корешки поделились ленинской мудростью. Конечно, риск тут присутствовал, но риск оправданный.
        - Сколько вам нужно времени? - уже спокойно спросил он, косо глянув через плечо.
        - Нам нужно два-три дня, чтоб попробовать новые способы…
        - Вроде не оправдавшей себя аппаратуры профессора Бекаури?
        - Мы решаем этот вопрос, товарищ Сталин, - неожиданно твердо ответил Менжинский. - И не сомневаюсь, что в самое ближайшее время решим. Слово коммуниста!
        САСШ. Вашингтон
        Июнь 1930 года
        …Вашингтон и Нью-Йорк разделяло не маленькое расстояние, только никого из собравшихся в президентском кабинете это не утешало. С неба рукой подать было до любого города на Земле. Кто бы ни обосновался там, над их головами - «белые» или «красные», у этой шайки были длинные руки. Длинные руки и нахальные, безумные требования.
        - Они требуют, чтоб мы объявили войну Советам.
        Приглашенные к президенту САСШ на совет промолчали, понимая, что это всего лишь начало разговора.
        - У нас не так много альтернатив, - продолжил президент. - Либо они помогают нам разгромить большевиков своим чудовищным оружием, и мы помогаем им создать Россию в границах 1914 года, либо они постепенно разрушат наши города. Дом за домом. Квартал за кварталом…
        Что это значит, никому объяснять не требовалось. Начавшее в конце апреля регулярное вещание, телевидение Нью-Йорка доводило до небольшого числа владельцев телеприёмников картинки разрушений прямо с места событий, а что уж говорить о прессе.
        О разрушениях в Нью-Йорке писали все газеты, добавляя хаоса в неустойчивую жизнь американцев. В каждом листке от желтых до самых респектабельных можно было найти фотографии и рисунки разрушенного Бруклинского моста и развалины Манхэттена.
        - Однако!
        - Неужели мы ничего не можем противопоставить этой наглости?
        Президент смотрел на мистера Вандербильта с вызовом, словно немалая часть вины за происшедшее лежала на нем.
        - У профессора Теслы не получилось…
        Президент уже знал о неудаче, но не преминул вставить шпильку миллионеру.
        - Разрушать горы вы можете, а принести пользу родине…
        Не обращая внимания на слова и тон, мистер Вандербильт продолжил:
        - Пока наши специалисты пытались поймать их «на мушку», большевики…
        - Большевики?
        Миллионер не стал спорить. Он-то точно знал, кто стоит за разрушением Нью-Йорка.
        - Ну, ладно, русские перепахали окрестности лаборатории. В само здание, слава богу, не попали, а вот по линии электропередачи прошлись основательно…
        Опережая вопросы, которые вертелись на всех языках, мистер Вандербильт закончил:
        - Первый раз мы восстановили электроснабжение, но они на каждом витке продолжали обрабатывать район и с третьего раза разрушили лабораторию.
        Он отрицательно покачал головой.
        - Боюсь, тут ничего не выйдет.
        - А Франция? Они не хотят ответить на нанесенное оскорбление?
        - Хотят. Но не могут. Им, как и нам, нечем.
        - Надо признать, они дают нам повод. Хороший повод, - проворчал глава Военного департамента. У него единственного из собравшихся был вид нерастерявшегося человека. Что там говорить - браво выглядел генерал. Когда слова сливались в общий шум, он немножечко напоказ ковырял в ухе мизинцем и ждал. - В конце концов, мы можем посчитать, что там сидит тот, кто нам выгоден - «красные» или «белые»..
        - А вам не приходило в голову, что это ловушка? Почему, если там инсургенты, они сами не разрушат свой Кремль? Хотя бы для подтверждения своих намерений перед мировым сообществом.
        - Это-то как раз объяснимо. Они хотят захватить страну, а не разрушить её.
        - К тому же, как мы узнаем, что они там сделали у себя, в России?
        - Газеты…
        - В СССР нет газет и журналистов. Там только агитационные листки.
        - А если это все же не большевики? Как вы думаете?
        - Я думаю, что эту станцию надо сбить к чертовой матери, а потом разобраться и с большевиками! - глядя на президента, ответил генерал, но его голос тут же заглушили слова министра иностранных дел.
        - А договориться с Советами?
        - Как? У нас нет на это времени.
        - Это точно ловушка! Посмотрите, мистер президент, что получается. Если там все же большевики, то это огромная провокация. Едва мы начнем собирать флот, чтоб перевезти войска в Старый Свет, они своими лучами смерти перетопят его на полпути к Европе… И мы останемся беззащитными перед…
        -..мексиканцами и канадцами?
        Улыбка генерала лучше всяких слов говорила о том, что он думает о вероятности этого.
        Президент взмахом руки остановил прения и прямо спросил:
        - Генерал! Генерал! Скажите вы… Неужели мы ничем не можем ответить им? Мы - великая страна! Мы богаты и могущественны…
        - Но не настолько, чтоб ответить ударом на удар, - возразил министр финансов. Он поторопился.
        - Настолько, - отозвался министр войны.
        - Что?
        - Настолько, - повторил генерал. Он посмотрел на мистера Вандербильта и по-свойски подмигнул ему. - Теперь мы можем себе это позволить. У мистера Годдарда есть огромный сюрприз для большевиков…
        Орбита Земли. Трюм космического корабля «Колумб»
        Июнь 1930 года
        …Если б у этой штуки были колеса, то можно было бы назвать её мотоциклом, но колес не было, не было вообще ничего, кроме зауженного в середине ящика с сиденьем да штурвала на одном из его концов. Что находится внутри, он тоже не знал, но главное, эта штучка, как им обещали, могла двигаться в пустоте.
        Конструкция напоминала цифру восемь, изображенную художником-кубистом и украшенную рогами.
        Том опять мысленно посетовал, что нет колес, а то пнул бы разок, и по звуку сразу стало бы ясно, добрая перед ним машина или так себе. Он покосился на товарищей. Те смотрелись не лучше.
        Нет, растерянности ни у кого на лице не было, но какая-то ошеломленность. Никто еще не почувствовал ни того, что произошло, ни того, что еще должно произойти.
        Прижавшись друг к другу, люди стояли в тесном отсеке, отведя в сторону пустые головы шлемов. Командир группы астронавтов полковник Воленберг-Пихоцкий поднял руку, привлекая внимание.
        - Джентльмены! На все у нас с вами не более тридцати минут.
        Он кивнул на стену, за которой остался пилот.
        - Мистер Линдберг, чтобы забрать нас, конечно, постарается подойти поближе к их коробке, но не все от него зависит… Америка надеется на наше мужество!
        Полковник посмотрел каждому в глаза. Ему не надо было угадывать, что они чувствуют. Он сам чувствовал то же самое. Все, кто тут стоял, были первыми, и им предстояло сделать то, что до них раньше никто не делал. И что хуже всего, никто не мог сказать, выполнимо ли дело, за которое им пришлось взяться, в принципе. Полковник знал это, но сказал совсем другое.
        - То, что нам предстоит, не сложнее, чем подойти на лодке к плоту. Садитесь на пустоциклы, рулите, и они везут вас к русским. Закладываем взрывчатку - и обратно. Нас там никто не ждет. Большевики даже не представляют, что такое возможно, так что сложностей быть не должно. Все ясно?
        Никто слова не сказал. Только кивнули разом.
        - Шлемы закрепить. Проверить пустоциклы…
        Он лично проверил герметичность и каждого хлопнул по шлему и только после этого повернул рукоять запорного механизма шлюза.
        - По коням, ковбои!
        Они этого не услышали, но полковнику хотелось сказать это, и он сказал.
        Крыша над головами начала расходиться. Выходя в пустоту, воздух взвихрил пыль и мелкий мусор, непонятно откуда появившийся в отсеке. Из щели над ними полился поток бело-голубого света. Только это была голубизна не неба, а воды. Над головами катил невидимые волны Атлантический океан. Полковник первым оседлал свой ящик и в пустоте, не имевшей ни верха, ни низа, взмахнул рукой, задавая направление.
        Орбита Земли. Станция «Святая Русь»
        Июнь 1930 года
        … Иллюзий насчет того, что большевики смирятся с потерей станции, ни у кого не было, поэтому наблюдение «за небом» велось круглосуточно. Большевикам их самонадеянность стоила станции, и никто из героев Белого движения не хотел оказаться на их месте. Так что один из офицеров с двенадцатикратным биноклем постоянно наблюдал за окрестностями «Святой Руси» и вовремя обнаружил незваных гостей..
        Князь смотрел на далекие черточки, пока те не обрели объемность. В предощущении надвигающихся событий у наблюдательного колпака собрались почти все, но внутрь стеклянного колпака попасть смогли только трое. Остальные висели ниже и слушали тех, кто видел.
        - Большевики?
        Князь отвечать не торопился - рассматривал ракеты.
        - Не знаю… Не похожи. Что-то необычное.
        Из открытой двери донеслось далекое, но с каждым мгновением приближающееся:
        - Господа! Господа! Пропустите!
        Владимир Валентинович, растолкав кого можно, последним взлетел под стеклянный купол.
        - Где?
        Князь махнул рукой. Профессор повернулся. Земля летела где-то над головой, и в голубом свете родной планеты черно-красные ракеты смотрелись чужеродными вкраплениями.
        - А-а-а-а-а! Понятно… Это скорее всего американцы.
        - Почему они? Почему не англичане?
        - Англичан мы еще не трогали… А американцы нам уже поверили… Не поляки же это в конце-то концов?!
        Станция догоняла плывущие в пустоте ракеты - те двигались медленнее её.
        - Мы их нагоним минут через сорок.
        - Не жду я ничего хорошего от этих ракет, - озабоченно сказал князь. - Как бы они…
        Ракета окуталась облаком белого пара, очень быстро растворившегося в пространстве.
        - Они что-то выбросили, - озабоченно сказал князь. Он повертел бинокль, раздраженно мыча что-то неразборчивое. - Ящики! Они выбросили ящики!
        Профессор вырвал у князя бинокль.
        - Ящики?
        - Там люди на них… - подтвердил через секунду правоту князя зоркоглазый Еремеенко.
        Мичман Загорузкий, которому не досталось ни места, ни оптики, сказал так, что услышали все.
        - Не хочу оказаться пессимистом, господа, но очень это похоже на торпедную атаку…
        - Там же люди, - возразил профессор.
        - Ну и что? - отозвался совершенно хладнокровно князь, отбирая у него бинокль. - Если человек предан долгу и присяге… Вы разве не слышали о брандерах?
        Мичман из-за спины спросил:
        - А что ракеты?
        - Продолжают встречное движение…
        - В таком случае, если, конечно, это не дружественный визит, то, скорее всего, это не торпеды, а действительно брандеры..
        Никто не сказал ничего, и моряк пояснил:
        - Они пристыкуются, запалят фитили и вернутся на свои ракеты… «Запалят фитили» - это, сами понимаете, аллегория.
        Движение ящиков определилось. Вытянувшись цепочкой, они двигались к станции. Князь озабоченно опустил бинокль. Лучше всего для того, чтоб обратить в бегство гостей, подошел бы «Архангел Гавриил», но его-то как раз и не было. Корабль отбыл на Землю за припасами и новостями. Оставалось надеяться только на себя.
        - Профессор, вы можете сбить гостей нашим аппаратом?
        Господин Кравченко, не отрывая бинокля от глаз, отозвался.
        - Не уверен.
        - Давайте-ка, профессор, без интеллигентщины. Просто да или нет?
        - Так вот сразу - нет. Объясню почему: нет времени на подготовку. Его нужно перенастроить. Сами знаете, что аппарат сориентирован для удара по Лондону. Хотя попробую…
        - Попробуйте, профессор… Попробуйте… Пусть Лондон еще немного поживет, не догадываясь о наших планах. Господа офицеры! К шлюзу!
        Чтобы не терять воздух при выходе в Пространство, станцию оборудовали двумя маленькими шлюзами, в которых мог разместиться человек в скафандре, только сейчас время было дороже воздуха, и десант выбирался наружу через главный шлюз, в какой входили грузовые корабли.
        Сейчас он пустовал.
        Шумно торопясь, офицеры влезали в скафандры-ящики, доставшиеся им в наследство от строителей-пролетариев.
        - Без спешки, господа. Без спешки… - напутствовал князь, сам суетливо разбираясь с перепутавшимися рукавами. - Оружие не забывайте. Стрелять только по моей команде. Точнее, только после моего выстрела.
        Слава богу, у них было чем встретить незваных гостей!
        Похоже это было больше не на оружие второй четверти двадцатого века, а на кулеврину начала семнадцатого - толстый короткий хобот, закрытый тонкой мембраной, а снизу - упор, напоминавший более всего ножку от венского стула… На земле вполне можно было бы обойтись без упора, однако стрелять без него в невесомости решился бы только сумасшедший. Силой отдачи стрелка унесло бы на Луну, если не дальше.
        Князь дождался, пока товарищи загерметизируются, и открыл шлюз. Станция чихнула, выпустив наружу облако пара пополам с пеплом.
        Придерживаясь обшивки, они переползли вперед и неуклюже, но более-менее связанно выстроились в линию, перекрыв направление подлета американцев, прижавшись спинами к обшивке «Святой Руси». Мир перед ними делился полукругом земного диска на две части. Слева вверху - чернота неба, справа - пестрая Земля. На фоне облачных полей, покрывших Австралию, американские ящики казались неподъемно тяжелыми.
        Князь, хоть и знал, что голос его никуда не уйдет, все-таки скомандовал, поднимая руку вверх:
        - Внимание!
        По спине скользнул торжественный холодок. Не страх, но понимание причастности к Истории. Первая схватка новой эры! Еще нет ни тактики, ни стратегии, только злость, только сила…
        Показывая, что делать, Гагарин уперся в станцию, направив загороженное тонкой мембраной жерло в сторону приближающихся…
        Да уж не друзей, конечно, - врагов.
        …Пустота давила на душу так явственно, что Том время от времени поводил плечами. Только легче не становилось. Мироздание окружало его со всех сторон, и каждая пара звезд казалась глазами библейского Бога, с укоризной и недоумением смотрела на него, на Тома, на то, как он тащился со своим заминированным драндулетом к русской станции.
        - Так надо, - сказал он то ли себе, то ли Господу. - Что они сделали с Нью-Йорком! Да им за это… А Париж?!!
        Бог молчал.
        - Если в курятник повадился хорек…
        У его отца была своя ферма, и он знал, что говорил. С хорьками не договариваются. Их отваживают или уничтожают.
        Станция, изломанное причудливыми тенями сооружение, медленно увеличивалась в размерах.
        Теперь она походила на три слепленных друг с другом пенала от сигар «Корона». Определить расстояние до неё в пустоте никто не умел, но ощущение того, что до неё осталось 2-3 мили, было настолько сильным, что Том поверил себе.
        Их несло навстречу друг другу неспешно и плавно, словно и впрямь тут существовало течение.
        Главный вопрос, который занимал Тома сейчас больше всего, состоял в том, видят ли их большевики или нет. Если видят, то все может кончиться очень и очень плохо, а если нет… Если нет, то у них был очень жирный шанс сделать все как нужно и вернуться на Землю героями.
        Чтобы подбодрить себя, он подумал:
        «Какому дураку придет в голову ждать гостей в этом месте?»
        Он повторял это как заклинание до тех пор, пока станция не скрыла для глаз три четверти Вселенной.
        До неё оставалось метров тридцать, когда ударивший навстречу сноп огня показал, что он ошибся.
        … Первую космическую битву начал князь. Вполне представляя, что сейчас будет, он дернул за рычаг снизу. Беззвучно и почти без вспышки кулеврина выбросила вперед веер картечи. Отдача ударила в станцию и вырвала оружие из княжеских рук. Он дернулся было поймать, перехватить, но махнул рукой. Черт с ним! Все равно одноразовое.
        В начавшемся сражении каждый был сам за себя. Каждый был стратегом и тактиком - никто не руководил боем и не распределял целей. Они сражались, словно первобытные люди. В каком-то смысле они и были первобытными людьми - первыми людьми новой эпохи, нового времени.
        Став безоружным, он, стараясь не упустить ничего, завертел головой.
        Первый выстрел никуда не попал. Во всяком случае, никто из врагов не взорвался, не задымил и не вышел из боя. А вот второй снес сразу двух человек.
        Безвольно раскинув руки, тело первого полетело назад, к уже видимым невооруженным взглядом ракетам.
        Второму картечь попала в ящик, и летучий механизм завертелся, выбрасывая быстро рассеивающуюся в пустоту струю газа. Человека с него отшвырнуло в сторону, и тот, извиваясь, полетел к «Святой Руси». Князь успел злорадно подумать, что пленных тут не берут, но тут грянул еще выстрел.
        Сноп огня ушел вверх, в Землю. В полной тишине одного из офицеров отбросило вниз, а оружие, кувыркаясь, рвануло в сторону. Ни крика, не проклятья. Погибающий товарищ только руками крутил, надеясь найти в окружающей пустоте что-то, что позволило бы опереться о себя. Медленно, словно продавливаясь сквозь воду, он летел к Земле, а за его спиной над Тихим океаном раскручивалась чудовищная спираль антициклона, делая картину смерти русского офицера до неприличия похожей на гибель мухи, увлекаемой в слив ванной.
        Черт!
        Князь очнулся от сковавших его ужаса и жалости.
        Загораживая гибнущего товарища, мимо медленно пролетел американский аппарат без седока. Струя пара за ним безразлично рассыпалась в воздухе облачками кристалликов. Князь колебался лишь мгновение. Осторожно перебирая руками, он добрался до шлюза и, оттолкнувшись от него, полетел навстречу чуду заокеанской техники.
        Все тут было медленно и неуклюже.
        Ящик лениво двигался навстречу, и сам князь, растопырив руки, медленно летел к нему, надеясь, что их траектории пересекутся.
        Он не рассчитал совсем немного.
        Показалось, что ящик специально приотстал, вежливо пропуская человека вперед. До шейного хруста вывернув голову, князь видел, как чудо американской космической техники уходит за спину, и взвыл от ощущения горькой несправедливости. Так не должно было быть! Не должно!
        Резко, словно это могло чем-то помочь, он взмахнул рукой… Это был рывок из болота, в который тонущий вкладывает все, что у него есть, понимая, что беречь что-то на черный день - глупо. Чернее этого дня уже не будет.
        Большевистский ящик на теле не давал свободы движения, но его все-таки развернуло, и руке удалось зацепиться за край летающего ящика. Даже не зацепиться, а всего лишь прилипнуть двумя пальцами. Секунду он висел на них, не решаясь сдвинуться с места, но смерть дышала в затылок, и, перебирая указательным и средним пальцами, князь подтянулся еще на вершок и мертво вцепился в какую-то щель, потом, пару вздохов спустя, дотянулся и до руля.
        Возможности усесться, как это делали американцы, у него не было, и он повис на руках, стараясь прижаться плотнее к седлу.
        Слава богу, управление тут было, как на мотоциклете - поворот рукояти, и машина прибавила в скорости. Рукоять руля вниз, и ящик нырнул к Земле, на себя - к станции. Приноровившись к аппарату, князь Гагарин повернулся туда-сюда. Машина слушалась, и он бросил себя вниз, вдогонку за летящим в бездну товарищем.
        Когда они вернулись, битва завершилась.
        Американские ракеты наплывали на станцию, оставаясь при этом чуть в стороне и выше. Теперь их можно было разглядеть и невооруженным глазом - черные бока, алые носы. Три или четыре ускользнувших от защитников «Святой Руси» аппарата плыли к ним так неспешно, словно и не было тут только что стрельбы и крови.
        Кто-то из своих, не в силах сдержать распирающую радость удачи, вскинул победно руку, тряхнул кулаком и уже через мгновение все оставшиеся в живых беззвучно трясли кулаками вслед проигравшим, неслышно добавляя каждый от себя что-то обидное.
        Что касается князя, то он кричал просто «дураки!».
        Насколько полной оказалась победа, князь судить не мог, но самое главное - они устранили опасность для станции.
        Подавая пример, командир десанта осторожно направился к шлюзу. Все было кончено. Правда, точку в битве поставил не Гагарин, а профессор. Необходимости в этом не было никакой - драка кончилась, победители определились, но чтобы не считать время на перенастройку аппарата потраченным совершенно уж напрасно, Владимир Валентинович отрезал хвост у одной из ракет.
        Вторую пожалел.
        Князь неодобрительно покачал головой. Это уж точно было лишним.
        Дождавшись, пока все свои войдут в шлюз, он, от греха подальше, зацепившись одной рукой за поручень, другой оттолкнул американскую поделку. Словно лодка в тихом пруду, ящик полетел за своими оставшимися в живых хозяевами. Он смотрел, как тот удаляется, и не сразу заметил рядом с собой чужой скафандр.
        Орбита Земли. Станция «Святая Русь»
        Июнь 1930 года
        …Странное чувство испытывал Том. Никогда до этого момента он не чувствовал себя лягушкой, а тут пришлось. Причем не лягушкой в родном болоте - грозой комаров и мошек, а лягушкой, забравшейся в чужой ухоженный сад и застигнутой на садовой дорожке асфальтовым катком. Беззащитность и острое ощущение неизбежной гибели.
        Слава богу, станцию свою большевики строили второпях, наспех, и оттого хватало на ней и углов и выступов. Вот за один из них и зацепился американец и теперь висел там, ожидая, которой стороной к нему Судьба повернется.
        Когда все кончилось и стало ясно, что все провалилось, когда Воленберг-Пихоцкий, собрав оставшихся диверсантов, так же неспешно, как и прибыл, отправился обратно, Том понял, что Судьба повернулась к нему затылком. Он остался один.
        Даже не просто один, а один на один… С этой станцией, с этими русскими и всей Вселенной. Эта мысль как громом его ударила.
        Несколько секунд он пытался заставить себя думать, что делать дальше, но голова отказывалась работать. Ужасный страх опустошил её, не оставив ни одной связанной мысли.
        О чем вообще может думать человек, вдруг очутившийся посреди океана, когда до ближайшего берега сотни миль и ближайшая земля в десятке километров под тобой… В этом положении - только о чуде.
        Шанс, единственный шанс, все-таки имелся… Эти чертовы русские!
        Связывать его никому в голову не пришло. Его отбуксировали в какое-то большое помещение, напоминавшее кают-компанию на хорошем корабле, и подвесили в центре. Русские висели вокруг - снизу и сверху и без ненависти, а скорее с любопытством смотрели на пленника. Только взгляд одного казался недобрым.
        Князь и впрямь смотрел на находку со злым прищуром. Под этим взглядом американец ёжился, но не терялся. Ощущение, что он гражданин великой страны, поддерживало его.
        - Вот уже у нас и тараканы завелись, - сказал Гагарин. - Обживаемся, значит…
        Профессор ехидничать не стал - видел, что гостю не по себе, и вполне добродушно спросил.
        - Как вас зовут, юноша?
        - Том. Том Порридж.
        - Англичанин? - несколько удивился профессор.
        - Нет. Американец, - гордо ответил гость.
        - Ага… Конечно… Ничего нам рассказать не хотите?
        Американец хотел спросить, что имеет в виду профессор, но князь, почувствовав, что допрос превращается в собеседование, гаркнул.
        - Имя? Звание? Задание?
        Американец попытался вытянуться, но ничего у него не получилось.
        - Том Порридж. Техник Седьмой бригады морской пехоты САСШ. Задание - отомстить за гибель Нью-Йорка!
        Он сказал это и замер. Точнее, вытянувшись по стойке «смирно», завертелся по каюте, став похожим на поплавок. Кто-то ухватил его за ногу, останавливая вращение, развернул лицом к экипажу станции.
        - Гибель? - озадаченно переспросил у него профессор. - Ну это уже слишком… Стоит ведь Нью-Йорк. Ничего ему не сделалось.
        Голос Владимира Валентиновича выдал обиду. Попасть по городу аккуратно на том витке было трудно, но он постарался. И ведь попал! Точно попал! В смысле аккуратно-аккуратно…
        Пока профессор переживал обиду, князь сообразил, что спрашивать этого молодчика вообще-то не о чем. Ничего он не знает. Командира бы его взять, может быть, тогда… А так…
        - Ладно - махнул рукой князь. - Скажите лучше, кем его теперь числить прикажете? Пленным?
        - Ну, какой он вам пленный… У нас что, война с Америкой? - возразил обиженный профессор и подумал: «Была бы война, они бы двумя небоскребами не отделались бы…»
        - Война не война, но боестолкновение имело место.
        Владимир Валентинович вздохнул тяжело. Нет на этом свете справедливости. Как ни старайся, все одно кому-то ногу оттопчешь или тебя во враги запишут. Ладно бы Франция возмутилась, а то эти… Всем мил не будешь, как ни старайся.
        - Ну уж если вы, князь, такой законник, то давайте по писаному. Оружие при нём было?
        Князь усмехнулся с нескрываемым превосходством. Оружием в космосе пока обладали только русские, несмотря на цвет их политических убеждений.
        - Ну, если только ногти, - уничижительно ответил он. Разговор велся на английском, и Том, услышав это, покраснел. Захотелось сказать о минах, но благоразумие взяло верх, и он сдержался.
        - Ну тогда все очевидно.
        Профессор начал загибать пальцы.
        - Военной формы нет. Захвачен на поле боя без оружия в руках. Нонкомбатант. Женевская конвенция прямо говорит о его статусе.
        - Ну и что? - раздраженно сказал князь. - Что говорит Женевская конвенция о его статусе?
        Американский гость удивлённо смотрел на профессора, а тот теперь откровенно потешался. Ситуация и впрямь была нелепой. Тут люди жизнями рискуют ради воссоздания Империи, а этот из-за двух домов мстить прилетел. Нелепость! Поди пойми этих американцев. Ни людей, ни денег не пожалели! Это бы все да большевикам на голову!
        - Считайте его туристом. Или корреспондентом газеты…
        - Не понял.
        - Ставьте нашего американского коллегу на довольствие, научите пользоваться уборной. Нам еще через него с президентом САСШ разговаривать.
        - Это что, заложник? - брезгливо спросил князь.
        - Я же сказал - коллега. Бог даст, мы еще в едином строю большевиков колотить станем…
        Черное море. Побережье Болгарского царства. Атмосфера
        Июнь 1930 года
        … То, что у захвативших станцию беляков имелись помощники на Земле, никто под сомнение не ставил. Сколь ни мало их там было, а без еды, кислорода и, самое главное, связи с сообщниками они существовать не могли. Поэтому, едва стали ясны намерения врагов, как ОГПУ послал на поиски опорных баз врагов боевые цеппелин-платформы.
        Цеппелин-платформа «Парижская Коммуна» плыла на высоте трех километров, и оттуда все видно было как на ладони - солнце, берег, море.
        Евгений Иванович Битюг, командир платформы, смотрел-смотрел на воду, да и отошел от греха подальше - уж очень хотелось плюнуть вниз, а это никогда хорошо не заканчивалось - такая уж это была верная примета. Только что душе до примет? Хочется, хочется плеваться от такой жизни.
        Платформа барражировала в этом районе четвертые сутки, неся круглосуточное дежурство - день и ночь сменялись наблюдатели, день и ночь самые зоркие красноармейцы искали стартовую площадку белых, находившуюся где-то в этих местах.
        «Кто бы сказал десять лет назад, где с беляками придется схватиться, не поверил бы, - подумал Евгений Иванович. - И главное, на чем!» Последнее было ещё более удивительным. Огневой мощью платформа считай что и не обладала. Из положенной по уставу двадцатки, имелось там только три самолета. Все остальное место занимали гражданские специалисты со своим оборудованием. Правда, гражданскими они были условно - задачи гражданские мозги решали чисто военные, для чего половину взлетной палубы техники заставили аппаратурой да проволокой опутали. Ради всего этого пришлось изуродовать посадочную палубу. Там поставили огромный, нечеловеческой длины, узкий медный рупор и заплели все вокруг медной же проволокой.
        Выглядело это уродливо, зато перспективы обещало сказочные.
        Он продолжал рассматривать это медное приобретение, сделанное дирижаблем, как мимо почти пробежал, традиционно придерживая шляпу, товарищ Кажинский. Рукой краском его ухватить не успел и только крикнул вслед.
        - Бернард Бернардович! Что случилось?
        - Готовность! - на бегу крикнул изобретатель. Шляпу с его головы сорвало, но он не стал догонять - не до того. Где-то рядом взвыла сирена, расставив все по местам.
        Не унижаясь до бега, но с разумной поспешностью командир цеппелин-платформы добрался до командной рубки. Его встретили донесением:
        - Наблюдателями отмечена характерная вспышка в районе болгарского берега. Объявлена готовность.
        - Хорошо. Командование принял.
        В застекленной со всех сторон рубке зазуммерил телефон.
        - Слушаю.
        Знакомый голос.
        - Евгений Иванович! Это Кажинский. Мы начинаем. Направо немного поверните, пожалуйста.
        Битюг вздохнул. Беда с этими штатскими. «Направо», «немного»…
        - Хорошо, товарищ Кажинский, поверну. Только вы уж лучше дайте трубку летнабу.
        Летчик-наблюдатель повел себя как надо - толково доложил, что, куда и насколько нужно развернуть платформу.
        Они не успели закончить маневр, как первый помощник крикнул.
        - Вон он!
        Облака там, куда он указывал, разорвались, и в прореху впрыгнуло и зависло металлическое яйцо. Вот они - беляки! Не блестящее пасхальное яичко, а сизый кусок металла, даже на первый взгляд крепкий и побывавший и в воде и в огне.
        На нижней палубе забегали. Загремел из жестяного рупора голос товарища Кажинского, раздававшего указания. Через секунду его голос уже лез в рубку из телефонной мембраны.
        - Ближе, ближе! Поворачивай! Быстрее!
        Но куда там! Не мог солидный многотонный дирижабль тягаться в скорости с чудным яйцом. Верткое, как муха, оно рявкнуло двигателем, и ослепительное пламя подняло его наверх.
        Чувствуя, что не успевает, командир дирижабля загремел в ответ с морскими переливами:
        - Крути машину, изобретатель…… Крути, ежа тебе в подмышку!
        Внизу что-то затрещало, потом заорали люди. Со скрипом развернулся к яйцу медный рупор. Там тоже спешили, не зная, что у белогвардейцев на уме. Каждому ясно было, что вспорхнет яйцо в любой момент - и нет его, и спасибо нужно будет сказать, если не сожжет их своим пламенем.
        Внизу взревел аэропланный мотор, но, заглушая его, совсем рядом простучала пулеметная очередь.
        Счетверенный пулемет ударил по беглецу. Правильно ударил, с упреждением, только вот не знал никто, что у этого аппарата есть задний ход. Пилот там, едва увидев вспышки, уронил аппарат метров на двадцать, и пока пулеметчик менял прицел, успел свечой уйти в небо.
        Шум словно ножом срезало. Стало слышно, как внизу Бернард Бернардович то ли сердито распекает кого-то, то ли рвет волоса на голове. То, что случилось, его явно не устраивало, а у товарища Битюга на этот счет имелось собственное, отличное от бернардовского мнение.
        «Не до нас ему, - со странным облегчением подумал Евгений Иванович. - Пожалел…»
        Орбита Земли. «Иосиф Сталин»
        Июнь 1930 года
        …Смерть летела рядом.
        В этот раз у неё имелись два названия - Великая Пустота и смертельные лучи аппарата профессора Иоффе. Если б все это было по отдельности, то было бы не так страшно, но в этом месте они накладывались друг на друга, что делало перспективы вовсе уж мрачными.
        Сегодня вся эта история с беляками, захватившими станцию, должна была закончиться.
        Отбивать станцию у белогвардейцев послали три аппарата - «Иосифа Сталина», «Емельяна Пугачева» и «Степана Разина».
        На «Пугачёва» установили комплект оборудования профессора Бекаури, в расчете на то, что с близкого расстояния все-таки можно будет перехватить управление станцией и блокировать её. Если это удастся, то останется сделать самое простое - проникнуть внутрь и повязать господ офицеров, а если нет…В этом случае станцию придется штурмовать. Для этого каждый из кораблей вёз по десятку десантников.
        Корабли летели в трёх-четырех километрах друг от друга. «Сталин» шел в центре. Левее Федосей видел «Пугачева», а «Разин» шел с другой стороны. Оружия у них не имелось, хотя оснащены корабли в этот раз были куда лучше.
        На каждом имелся радиоаппарат. Связи с Землей он еще не обеспечивал, а вот переговоры между собой экипажи уже вели. В наушниках сейчас, правда, стоял вой - поднимающееся над земным горизонтом Солнце заливало каналы связи своим светом. Зато от светила для большевиков имелась иная польза - станция смотрелась как на ладони.
        Федосей вспомнил, что в первый раз «Знамя Революции» показалась ему похожей на склеившиеся пирожные, и тут же в мозгу возникла иная ассоциация - три пчелы кружат над лакомством, не решаясь сесть. Сейчас, находясь в пятидесяти километрах от станции, он понял, что им не так повезло, как они того заслужили. Станция, как оказалась, висела очень неудобно - боевой башней к поверхности, что означало, что поднимающиеся с Земли корабли обязательно будут обнаружены и, возможно, сбиты.
        - Черт!
        Деготь на секунду оторвался от пульта и подлетел к иллюминатору. Думали они об одном и том же, так что слов не понадобилось.
        - Точно… - согласился коминтерновец. - Следить за башней. Сообщать о любой активности.
        - Справимся, - отозвались с «Разина». Пилот на нем опыта имел куда как меньше и в опасность не верил. - Никуда они от нас теперь не денутся.
        Дёготь не ответил.
        - «Пугачёв», как вы там?
        - Нормально.
        - Готовы?
        - Готовы.
        - Приступайте…
        - Мы уже минут пять как приступили. Ничего пока.
        Федосею нестерпимо захотелось спросить «почему», но он сдержался. Вокруг было столько неизведанного, но ни один вопрос тут не имел пока ответа. Ответы для здешних вопросов имелись только на Земле.
        - Всем быть готовыми к внезапному маневру.
        - Готовы. Готовы, - донеслось сквозь завывание эфира.
        Минут пять спустя стало ясно, чего стоила эта готовность…Что-то они упустили.
        Прямо на глазах невидимый в вакууме луч прошел сквозь головную часть «Пугачева». Воздух, вырвавшись облаком наружу, на долю секунды сделал луч видимым, и Федосей скорее угадал, чем понял, куда направлено его движение.
        - Вверх! Вверх!
        Деготь ударил основным двигателем, не важно куда, лишь бы не попасть под удар. И навалившаяся тяжесть прижала Федосея к иллюминатору. Корабль закрутило, Малюкова отбросило в сторону, прокатило по полу и потолку, в конце концов он ударился в стекло иллюминатора и испачкал его кровью из разбитого носа.
        Больно, черт! Это была не самая большая потеря. Дёготь, подняв корабль на несколько сотен метров, ушел из-под удара.
        Из разреза «Пугачева» повалил пепел, создавая за кораблем траурный шлейф. Со стороны казалось, что кто-то невидимый стирает звезды с неба, оставляя вместо них длинную черную ленту.
        Разрезанный надвое «Пугачев» уже не существовал как корабль. Отсеченная передняя часть, лениво кувыркаясь, летела вперед, когда взорвался двигатель аппарата. Катастрофа произошла внезапно. Тусклая вспышка, и туманное облачко там, где только что находился красный звездолет и двенадцать членов экипажа. Настоящих большевиков!
        Висевший ниже «Сталина» «Разин», уходя от луча, рванулся в сторону. Снизу ударило оранжевое пламя, и тяга повела корабль вбок, навстречу обломкам.
        - Чёрт! - в голос заорал Дёготь в микрофон. - Уводи корабль, уводи!
        Медленно (тут все делалось медленно) «Разин» коснулся осколка «Пугачева». На мгновение они словно слиплись. Сотни пудов железа без грохота коснулись друг друга, превращая энергию движения в силу смерти.
        - Проклятый Ньютон! - заорал Федосей, когда от этого движения обломок изменил траекторию и полетел прямиком в станцию..
        Орбита Земли. Станция «Святая Русь»
        Июнь 1930 года
        Профессор азартно вертелся в наблюдательной башне, просовывая голову в узкую щель между окуляром прицела и стеклянной стеной иллюминатора, стараясь выцелить второй корабль. Только предназначенный для удара по Земле аппарат, где перемещение луча регулировалось микрометрическим винтом, не мог угнаться за скачущими, как блохи, юркими большевистскими кораблями - после гибели первого те разлетелись в разные стороны и, беспорядочно кружа, рванули в верхнюю полусферу. Не оставляя попыток, Владимир Валентинович крутил штурвал наводки, наводя луч на уходящие к Луне корабли. Понятно было, что вряд ли он их достанет, но азарт заставлял…
        Десяток секунд он пытался успеть, но разум, наконец, пересилил азарт, тем более что в окуляр попал надвигающийся на станцию обломок только что раскуроченного большевистского монстра.
        - Всем держаться! - выкрикнул профессор, живо представляя себе последствия столкновения в мире, где вес отсутствовал.
        Вися в воздухе, они не почувствовали удара, но спокойно плывущая в иллюминаторе Земля изменила движение, стала уходить сторону.
        - Что там, профессор?
        - Похоже, в нас врезались обломки корабля…
        Не прошло и десятка секунд, как станцию сотряс новый удар. Профессор не удержался и соскользнул вниз. Его ударило о стену и понесло по кругу. Он сумел зацепиться и, вися на стене, крикнул.
        - Держитесь! Нас бомбардируют обломки!
        Не все смогли последовать этому совету.
        Ротмистр, вращая руками, с глуповато-смущенной улыбкой (он наверняка казался себе нелепым) летел спиной вперед, даже не подозревая, что его там ждёт.
        - Стой! Назад! - взревел князь, отлично видевший, куда несет товарища. Ротмистр завращал руками еще сильнее, но… Тут нужны были не руки, а крылья. В последний момент он обернулся, но сделать уже ничего не успел.
        От удара кожух установки подскочил вверх, став похожим на раззявленную пасть Молоха, и зацепившегося за нижнюю часть лафета установки ротмистра опрокинуло внутрь. Удивленную и недоверчивую усмешку офицера затмила ярчайшая, ослепительная вспышка. Треск, словно ударила молния. Кто-то закричал, запахло горелым маслом. Князь едва успел стереть с глаз слезы от первой вспышки, как тут же последовала вторая. Из-под чудовищной установки вверх ударил толстый бело-голубой разряд. Воздух наэлектризовался, став сухим и колким. Волосы поднялись дыбом. Неестественно долго, секунды полторы жгут электрического огня плясал одним концом на груди мертвого офицера, а другим - упираясь в потолок станции.
        В этом бедламе установка сама собой включилась, и невидимый энергетический луч обрушился на пространство.
        - Рабочий режим, - закричал профессор. - Рубильник, откиньте рубильник!
        Он полз по сотрясавшейся от ударов стене к пульту управления, но не успел.
        Жар вольтовой дуги за это время расплавил внутренний слой станции, и сверху в рубку хлынул поток пепла. Поняв, что дело плохо, профессор бросился в опускающуюся черноту, чтоб заткнуть пробоину телом, но, едва влетев в облако, с криком вылетел обратно, тряся обожженными руками и кашляя.
        А сверху на него рушились и рушились килограммы пепла, заливая боевую рубку темнотой и кашлем.
        Кашель, хрип, электрический треск. Неудержимо дерет горло.
        Князь, зацепившись за переборку, отбросил себя в коридор и вздохнул чистого воздуха. Пепел сюда еще не добрался. Но обязательно доберется.
        Что-то изменилось. Что? Ах да… Тяжесть. Ноги непривычно прижимались к полу, хотя какой тут пол? Под ногами оказалась дверь в соседний отсек. Станцию крутило, и центробежная сила превратилась для них в силу тяжести. Для них и для сотен килограммов пепла.
        Черное облако разрасталось, словно кто-то, до сих пор прятавшийся наверху, надувал огромный черный пузырь. Десяток секунд оно медленно распухало, а потом, вдруг, в одно мгновение обрушилось вниз.
        Станция вращалась, и сила тяжести меняла направление. Путь к спасению теперь напоминал широкую спираль - то они бежали по полу, то по стене, то по потолку. А следом той же незамысловатой кривой, след в след, тек пепел. Спеша выбраться наружу, люди даже не подумали, что их ждет. Там все было проще и страшнее - невидимый луч установки профессора Иоффе резал пространство и материю. Первый удар пришелся по Земле, по острову Сахалин.
        Японское море. Остров Сахалин
        Июнь 1930 года
        … До бухты оставалось не более получаса хода. Десятки раз швартовавшаяся там команда «Кессин-мару 8» чувствовала каждую минуту, подгадывая сборы к тому моменту, когда сходни протянутся на берег. Все это делалось не раз и не два. Чанг аккуратно складывал в мешок подарки, что вез семье, в который раз прикидывая - не забыл ли кого. Полюбовавшись новой курительной трубкой, он протянул руку, чтоб вернуть её в коробку, когда корабль задрожал и накренился. Чанга отбросило к двери, и он спиной, как это бывало в смешных фильмах белых людей, что он видел в Сан-Франциско, покатился по коридору. Оказывается, это было не так весело, как в кино, и не понравилось не только ему!
        В воздухе висели крики и проклятья. Каждый, кто не откусил язык, крыл рулевого, вспоминая на пяти языках дурные привычки и самого рулевого, и его ближайших родственников. Команда хоть и находилась на японском судне, все ж была интернациональной.
        Через пару минут, кряхтя от боли, Чанг выполз на палубу, сжимая в кулаке обломки никому не доставшегося подарка. Там злые моряки обступили рулевого, а тот, бледный как покойник, все тыкал за борт трясущейся рукой, тихонько подвывая. Даже с одного взгляда видно было, что ему так плохо, что хуже - только убить.
        Чанг не поленился, перегнулся поглядеть на его оправдания. Море под ними потеряло свой цвет и длинной волнующейся прямой соединяло корабль с берегом.
        А там, где на мысу всегда стоял высоченный утес, теперь не стояло ничего.
        Только дым и раскаленное до красноты каменное крошево…
        Станция повернулась, и луч вновь хлестнул по Земле.
        Китай
        Июнь 1930 года
        … За окном поезда тянулось бесконечное, уходящее за горизонт рисовое поле.
        Кое-где на нем виднелись фигурки крестьян, копошившиеся в иле. Их было немного, и это подчеркивало бесконечность предстоящего труда. Они словно по колено стояли в зеркале. Хотя солнца из-за туч почти не было видно, серебристый блеск спокойной воды слепил глаза. В ней отражались облака и яркое пятно скрытого солнца.
        Особенно хорошо было смотреть на эту картину из окна пульмановского вагона и не чувствовать ни сырости в ногах, ни запаха тины и ила, ни ноющей боли в согнутой спине. Условия существования пассажира-европейца в вагоне первого класса существенно отличались от условий жизни китайского крестьянина. У китайца в руках мотыга и солнце над головой, а тут…
        Колеса глухо постукивали, покачивая в такт перестуку портвейн в больших тяжелых стаканах, сигарный дым, свиваясь в затейливый жгут, уходил в вентиляционную трубу. Хорошо…
        - Посмотрите, дон Диего, какая прелесть…
        Дон Диего, представитель фирмы Крохлеммер в Восточной Азии, кавалер и любитель живописи, привстал, чтобы увидеть.
        - О, да… Красиво… Похоже на Сислея… Обратите внимание на тени. Видите? Вон там, где стоят те четверо?
        Продолжалось это полсекунды, не более.
        Что-то пробежало по земле, вздев в воздух полосу грязного пара. Рев изверженной воды оглушил на мгновение и пропал, только в небе, в облаках, висящих над равниной, медленно затягивалась идеально прямая прореха. От горизонта до горизонта.
        - Что это? Аэролит?
        Ответить на вопрос дон Диего не успел. Поезд завизжал тормозами, стараясь остановиться до того места, где невероятный луч разрезал железнодорожные рельсы и сплавил насыпь в стекловидную массу.
        Станция сделала еще один кувырок, и удар пришелся по Луне…
        Луна. Море Спокойствия
        Июнь 1930 года
        Лунный день только начался, и серебристо-белая поверхность спутника Земли не успела прогреться. Равнину еще пересекали тени от скал и кратеров. Первобытный хаос пустоты и кое-как наваленных камней еще хранил холод мирового пространства.
        Луч пронесся по касательной, срезав верхушки трех тонких пиков и сбросив вниз вековые пласты космической пыли, унесся в бесконечный полет в сторону созвездия Рыб. С Земли это никто не видел, но если б кому-то из земных астрономов и пришло в голову рассматривать Луну, то он удивился бы, увидев многокилометровую прямую линию, несколько часов державшуюся над лунной поверхностью.
        СССР. Шпицберген
        Июнь 1930 года
        Следующую отметку луч оставил на острове Шпицберген. Распоров облачный покров, луч стремительно коснулся снега и, пробежав по нему до берега моря, канул в воду, подняв фонтан пара. Полоса черной оттаявшей на метр вглубь земли сменилась блеском бурлящего кипятка, растворяющего в себе белоснежные льдины…
        Орбита Земли. «Иосиф Сталин»
        Июнь 1930 года
        …Ни одного глупого вопроса не прозвучало. Не было сейчас места глупым вопросам.
        Станция кувыркалась, словно подброшенная метким выстрелом консервная банка. Земля притягивала её, заставляя крутиться вокруг себя, и станция своим лучом полосовала её поверхность.
        Нет, все-таки один глупый вопрос все же прозвучал.
        - Насколько её хватит?
        Это спросили со «Степана Разина». Ни Деготь, ни Федосей отвечать не стали. Да там, собственно, никто и не ждал ответа. Кто ж его знал, этот ответ?
        - Эй, на «Разине». Мы сейчас к станции, - сказал Дёготь, - попробуем остановить эту карусель. Если нам не повезет, тогда ваша очередь.
        - Удачи вам, товарищи! - донеслось из эфира.
        - Всем нам удачи.
        Станцию крутило самым причудливым образом, и лучистая смерть летала тут самым непредсказуемым путем. Казалось, что смертельный луч, словно белоказачья шашка, посвистывает над головой, выбирая момент, чтобы стать границей между жизнью и смертью. Тут оставалось надеяться на собственное счастье и удачу. Луч мог настигнуть их и в полете, и при полной неподвижности, но движение давало шанс прекратить все это.
        Чтоб подобраться поближе, им понадобилось семь минут страха. На восьмой на станции вспыхнула тусклая звезда, и Малюков заорал:
        - Сдохла! Сдохла, честное слово!
        Сквозь зубы Деготь процедил:
        - С чего бы ей дохнуть? Притворились офицеры…
        Федосей не слушал - кричал в микрофон:
        - Эй, на «Разине», идите ближе. Сдохла установка! Сейчас за офицеров подержимся!
        - Дадут они тебе за себя подержаться, как же… Там фрукты отборные. До последнего наверняка драться будут. А потом еще и застрелятся.
        Шансов у золотопогонников никаких не было - в каждом из кораблей находилось по десятку человек десанта. После гибели «Емельяна Пугачева» их осталось два десятка, но и этого должно было хватить.
        «Иосиф Сталин» остановился в километре от станции. Несмотря на то, что видели они её уже не первый раз, впечатление она производила ошеломляющее. Вот-вот должна была появиться боевая рубка.
        - Ну, смотри…
        Дёготь держал руки на пульте, готовый бросить корабль в сторону.
        Сперва из-за длинного округлого бока появился колпак наблюдательной сферы, потом длинная труба…
        - Шлюз! - сказал следивший за станцией в морской бинокль Малюков. - Шлюз открыт…
        Это означало только одно - на станции никого не было. Некому было закрыть шлюз.
        - Вполне в их духе. Предпочли смерть плену…
        - Да кто им плен-то собирался предлагать? Дьявол! И как теперь нам туда забираться?
        Зев распахнутого люка проплыл и пропал с другой стороны.
        Французская Республика. Париж
        Июнь 1930 года
        …Париж и раньше был неравнодушен к русской культуре, но теперь после известных событий мода на все русское и даже советское затопила столицу. Отодвинув на задний план американские фокстроты и аргентинские танго, огромные оркестры и нищие аккордеонисты играли русские и советские песни. Особенным успехом пользовались выступления казачьих хоров. Есаулы и урядники, выпевающие сочными басами «Белая армия, черный барон…» - это было что-то.
        Князь не мог понять, почему это случилось, - то ли это была тоска по России-матушке, надежному другу Французской Республики, то ли желание захватить на память хотя бы краешек уходящей советской эпохи, услышать песни страны, от которой скоро не останется и следа…
        Рестораны разделились на «прорусские» и «просоветские».
        Разумеется, князь, выбиравший ресторан, чтобы отметить благополучное завершение орбитальной эскапады, выбрал тот, где пел хор донских казаков.
        Окно отдельного кабинета выходило на улицу, и там над крышами торчал обрубок парижского чуда.
        Легкомысленные парижане неожиданно легко смирились с потерей «кружевной башни», и остряки уже спорили, как называть то, что осталось - то ли Эй то ли Фель, разумно считая, что если целое сооружение называли Эйфелем, то оставшаяся часть может носить только половину названия.
        Владимир Валентинович, вспомнив об этом, невольно улыбнулся. Вины за содеянное он не чувствовал. Все получилось, как получилось. Главное, они сделали то, что должны. Война еще не стала фактом, но она уже стала неизбежностью. Это, слава богу, понимали все.
        За окном, наполняя улицу воинственной музыкой, шел оркестр зуавов. Черные музыканты в красных мундирах выводили бодрую мелодию. От этих звуков водка в графинчике вздрагивала и ежилась мелкими кругами.
        - Жаль, конечно, что все так получилось, - с сожалением сказал князь, разливая «Смирновскую» по хрустальным рюмкам. - Рано мы оттуда ушли. «Святая Русь» помогла бы нашим друзьям, останься она в наших руках…
        Где-то рядом слаженные мужские голоса затянули «Дубинушку». Русская песня причудливо переплелась с французским маршем.
        - Не думаю, князь. Чудо, что мы вообще вернулись.
        Владимир Валентинович коснулся его рюмки. Рука еще дрожала. Все-таки две недели в невесомости оказались нешуточным испытанием для тела, но не для духа.
        - Станция изначально была обречена. Красные не позволили бы нам сделать ничего более того, что мы сделали.
        Князь выпил, поморщился и, подцепив на вилку парочку рыжиков и колечко сладкого лука, сказал:
        - Не понял…
        - При первой же серьезной опасности большевики спихнули бы нас с орбиты в течение трех-четырех часов. Что, собственно, и произошло.
        Профессор свою рюмку поставил на стол, так и не пригубив.
        - Мы, князь, спустили курок новой войны. И за это честь нам и хвала!
        Мгновение подумав, он все же взял рюмку и, пока князь торопливо наливал себе, сказал:
        - Мы сделали много, да еще и живыми вернулись. Это стоит рюмки водки.
        Они чокнулись, князь выпил, но профессор вдруг вновь отставил рюмку и озабоченно спросил неизвестно кого:
        - Одного только не могу понять - почему большевики ждали так долго?
        Швейцария. Женева
        Июль 1930 года
        … Лига Наций бурлила.
        Вопрос, что обсуждали делегаты, касался не одного-двух государств, а всех их. Опасность, это сознавали все, нависла над каждым.
        - Кто бы там ни был - красные или белые, большевики ответственны за разрушение, так как именно им принадлежит станция!
        Леон Блюм крикнул с места:
        - В таком случае пересажайте всех фабрикантов оружия. Преступник не тот, кто сделал нож, а тот, кто взял его в руки для свершения преступления!
        Социалисты - их тут было немного - засмеялись, но оратор не ответил на реплику из зала.
        - Тот факт, что ни один город в СССР не пострадал от этого чудовищного изобретения, не позволяет мне верить в слепую игру случая. Это скорее умысел и злой расчет! Ответственность государства как раз и состоит в том, что оно отвечает за все то, что делает, и разговоры о том, что они якобы не представляли последствий, не должны мешать осознанию ответственности большевиков за все то, что случилось. Вы, собравшиеся тут представители цивилизованных стран, не должны думать только о своих странах и своих народах… Мы должны думать о человечестве, о его судьбе, о его безопасности, потому что ущерб, нанесенный одному народу, одной нации, означает ущерб всему человечеству!
        Мистер Вандербильт, представитель президента Гувера и американского народа на заседании Лиги Наций, поднял пачку листов, привлекая внимание делегатов.
        - Десятки стран пострадали от… Не стану говорить «оружия», ибо это означает немедленную войну с Советами, ведь никто из нас не отрицает святого права каждой страны на самооборону. Скажу «от неосторожности». Но неосторожность ли это?
        Он вздохнул поглубже, паузой давая разгореться любопытству. Пристальный взгляд в зал, и он увидел, как напряглись его слушатели. Все ждали разоблачений.
        - Впрочем, сейчас это уже не важно. Важно другое. Все, кто тут присутствует, единодушно уверены в одном. Питая огромное уважение к русскому народу, чьи лучшие представители вынуждены были покинуть свою страну, мы не можем позволить безответственным большевистским правителям подвергать мир таким гнусным экспериментам!
        Миллионер бросил руку вниз, и вокруг него птицами закрутились листы бумаги.
        - В интересах всего человечества мы должны установить контроль над действиями большевиков. Может быть, даже применить для этого силу! Страна, принесшая столько горя мировому сообществу и своему народу, не должна оставаться вне цивилизованного контроля!
        Зал дворца Лиги Наций взорвался аплодисментами и свистом.
        СССР. Москва
        Июль 1930 года
        …В кабинете горела зеленая ленинская лампа.
        Свет ложился на стол, усыпанный бумагами, и на поднос с чайным стаканом и блюдечком с печеньем. И только немного света падало на карту. Европа тонула в полумраке, словно стараясь спрятаться от сурового взгляда Генерального секретаря ВКП(б), только тайн у неё каких-то особенных от Сталина не было.
        ОГПУ, Коминтерн, их же западные журналисты давали достаточно информации, чтобы понимать суть процессов, происходящих на континенте. А там, где информации все же недоставало, выручало классовое чутьё и марксистско-ленинская логика.
        Маховик подготовки к Большой Войне раскручивался все быстрее и быстрее. Буржуазные газеты, словно получив прямые указания, выплескивали на читателей проплаченные поджигателями войны воспоминания героев белого движения о зверствах большевиков и страданиях русского народа.
        На соседних полосах политики среднего масштаба комментировали выступление на заседании Лиги Наций личного представителя президента САСШ и американского народа мистера Вандербильта, единодушно восторгаясь его напором и бескомпромиссностью позиций в отношении большевиков.
        Ощущение близких грозных перемен пронизывало всю Европу. Особенно ясно это было видно во Франции. С политических эмпирей оно спускалось вниз, к обывателям и даже глубже - к клошарам. Проявлялось это даже в мелочах.
        Фокстрот «Идем на Восток» в исполнении краковского диксиленд-джаза Марыньского начал пользоваться бешеной популярностью. Наверное, в виду неизбежной гибели большевизма как культурно-исторического явления появился ажиотажный спрос на предметы искусства с советской символикой.
        Сталин вспомнил это место из справки и невольно улыбнулся.
        Конечно, все это не ограничивалось словами. Дела тоже делались, и были они несравненно опаснее и гнуснее. Дипломаты «санитарного кордона» собрались в Париже, провели стремительное совещание, оставив журналистов, пронюхавших об этом, без коммюнике о целях и итогах встречи… Особо прытким журналистам удалось сфотографировать спину вездесущего мистера Вандербильта, и это фото кочевало из газеты в газету с многозначительными, в зависимости от позиции владельца газеты, подписями от «Рыцарь справедливости» до «Отец войны».
        Все обозреватели, вне зависимости от степени информированности и политического оптимизма, сходились на том, что что-то случится.
        Напряжение в обществе копилось, и оно должно было найти выход.
        Газеты Польши, Эстонии, Румынии, Чехо-Словакии выстрелили набором статей, где громко и пафосно говорилось о долге цивилизованных стран перед русским народом и под сурдинку о скромных территориальных претензиях и восстановлении исторической справедливости.
        Потом началось то, что газетчики мгновенно окрестили «войной глоток». Словно спущенные с цепи, политики забросали свои парламенты речами. Старт дал Маннергейм, выступивший перед эдускунтом и осудивший позицию Финляндии в отношении армии Юденича, назвав все, что случилось в 1918 году, «ошибкой, которая вопиет об исправлении».
        Потом варианты этой арии зазвучали по всему «санитарному кордону» - от Эстонии до боярской Румынии, а после слов неизбежно последовали дела.
        Провокации на границах СССР следовали одна за другой.
        Мелкие шавки империализма задирали российского медведя под пристальными взглядами охотников из Англии и Франции.
        Из-за океана за всем этим наблюдали САСШ.
        … - Как же они проскользнули мимо вас, Енох Гершенович? Как вы умудрились не обратить на них свое просвещенное внимание?
        Сарказма в голосе первого чекиста хватило с избытком, но его зам находился не в том состоянии, чтоб оценить это.
        - Вот это-то и есть самое удивительное! - почти с восторгом отозвался Ягода. - До чего додумались! Они проверяли лояльность новых членов организации под глубоким гипнозом! Был, есть у них такой специалист, которому чужие мозги прощупать, что чихнуть, - один труд!
        - Его нашли?
        - Ищем… Между прочим, этот же гений и создал и загрузил в мозги нашего русского профессора совершенно искусственную личность профессора германского! Вы представляете?!
        - Что-то у вас, Генрих Григорьевич, восклицательных знаков уж слишком много.
        - Так ведь какая идея! Какие возможности! Это ведь не чемодан - человек с двойным дном! Если врага можно признать гениальным, то это как раз тот самый случай!
        - Гипноз, говорите, - задумался первый чекист страны. Занимаясь безопасностью первого пролетарского государства, ОГПУ приходилось сталкиваться с ситуациями, когда традиционные методы работы давали осечку. В таких случаях к работе привлекался спецотдел ОГПУ. Шифры, яды, гипноз, оккультные тайны, масонские организации… В отделе работали специалисты, способные разобраться с такими загадками.
        - Где они сейчас?
        - В Париже, по моим сведениям.
        - А «Пролетарий»?
        - Там же.
        - Французы не догадываются?
        - Скорее всего, делают вид, что им ничего не известно.
        - Так. Это существенно меняет дело и нашу тактику… - наконец сказал Менжинский. Если тем, что сейчас назревало в Париже, не управлять, то события могли пойти так, как нужно кому-то, а не Советским людям. - Да… Профессора нужно вернуть в Москву. Если мы не сделаем этого, то его просто заставят делать свои аппараты во Франции или в Британии.
        Несколько секунд он стоял у окна, проверяя правильность умозаключений.
        - Жду вас через два часа вместе с товарищем Бокием. Эта работа для его специалистов. Да! И узнайте, где нынче наши герои околоземных орбит.
        - Они в Москве. На Лубянке. Ждут распоряжений…
        …Разница между последним посещением Федосеем здания на Лубянке состояла только в том, что, признав в них героев космоса, дежурный отдал честь, а так все как и было - и сверлящий спину взгляд, и обтянутая клеенкой двойная дверь, и часы, и стол, и нарукавники на Артузове.
        Положительно он хотел, чтобы они приняли его за счетовода!
        Они подошли, и так же, как и в прошлый раз, не отрывая взгляда от бумаг на столе, он сказал:
        - Есть работа для двоих старичков по ту сторону границы…
        Они подтянулись, расправив плечи.
        - Нужно поехать во Францию и привезти оттуда одного человека…
        - Выкрасть? - задал вопрос Федосей. Дёготь только глазом дернул. Отложивший перо в сторону Менжинский заметил это и усмехнулся.
        - Нет. Всего лишь помочь вернуться…
        Задание получено. Можно было подняться и уйти, но Федосей остался на месте. Артузов вопросительно посмотрел на него.
        - Не знаю, товарищ Артузов, - решился Федосей. - Может, мой вопрос и не по чину, но мне это обязательно нужно знать.
        - Что?
        - Профессор. Кто он? Что? Зачем?
        Малюков смешался.
        - Я был в группе… Мы расследовали…Такие же аппараты…
        Под взглядом Артузова он замолчал. А Артузов думал, что ему ответить… Конечно, он мог вообще промолчать, просто сказать, что действительно не по чину товарищу Малюкову такие вопросы задавать, но он видел, что не просто так, не из любопытства задаётся вопрос. Болит душа у человека - с кем он все это время работал? С другом? С замаскировавшимся врагом?
        Пауза затягивалась. Артузов увидел, как изменилось лицо у Федосея, сообразившего наконец, как он нарушил субординацию. Чекист замер. Вытянулся.
        - Гипноз, - сказал наконец Артузов. - Враги загипнотизировали профессора. Он не ведал, что творил…
        Французская Республика. Париж
        Июль 1930 года
        …Плюшевые занавеси темно-багрового цвета закрывали окно парижского отеля не полностью, и из его середины лился ласковый солнечный свет. В номере, вокруг стола в добротных креслах, возможно, нживших в себе тела графов и баронов, сидели трое советских людей и решали одну очень важную проблему.
        - Какие условия вам необходимы для работы? - деловито спросил Дёготь.
        - Объект, как я понимаю, уже подвергался гипнотическому воздействию?
        - Да.
        - Тогда все просто. Мне нужно остаться с ним наедине хотя бы на 2-3 минуты. Ну и естественно, чтоб никто не мешал и чтоб объект был спокоен…
        У Федосея брови поползли вверх, он уж хотел было спросить насчет того, не нужно ли при этом присутствие британской королевы или американского президента, но Деготь спросил.
        - По-другому нельзя?
        Товарищ Орландо развел руками с искренним сожалением.
        - В другом случае я не могу гарантировать…
        Деготь посмотрел, как сдувается Федосей, и пожал плечами - делать нечего, придется обеспечивать… Конечно, легко сказать.
        - То есть необходимо помещение, - загнул палец Федосей.
        - И ничего не подозревающий клиент, - добавил Дёготь.
        - То есть помещение, куда он пойдет добровольно, - сформулировал Федосей.
        - И несколько минут наедине, - подытожил сотрудник Спецотдела ОГПУ.
        Пару минут они смотрели друг на друга. Дёготь выстукивал что-то по подлокотнику кресла, а Федосей ногой выписывал эллипсы. Трудно было предположить, что в головах троих мужчин сейчас происходила одна и та же работа.
        - Столик в ресторане? - предположил Федосей. - Знаете, бывают такие выгородки.
        - В принципе возможно, - согласился третий товарищ. - Если отдельный кабинет…
        Дёготь тряхнул головой.
        - Ха! Как ты его туда затащишь? Письмом от таинственной незнакомки?
        - Хотя бы, - не сдался Федосей. - Сам знаешь, что в юбке иногда проще запутаться, чем в сети…
        Сберегая время, Дёготь не стал спорить. Просто записал это на листочке за номером один.
        - Ладно… Что ещё?
        - Туалет, - понизив голос, не то предложил, не то спросил Малюков.
        Дёготь совершенно серьёзно сказал:
        - Две минуты спокойствия - пожалуй. Но вдвоем…
        - Общественный туалет, - пояснил Федосей. - Там кабинки.
        Их третий товарищ достал папиросу и разминал её пальцами.
        - Лучший вариант - пригласить его к врачу на обследование.
        Он прищурился, вспоминая что-то приятное.
        - Только в нашем положении это, пожалуй, невозможно…
        - Сломать ему ногу? - оживился Федосей. - Слегка отравить?
        - Вариант…
        - Еще примерочная в большом магазине готового платья. Оденем товарища Орландо как продавца.
        - Полицейский! - Перебил его Федосей. - Полицейский может остановить его для разговора. Форму достать сможем?
        - Сможем.
        Тихонько куривший в сторонке гипнотизер выпустил колечко и негромко обронил.
        - Лифт.
        В головах чекистов быстро проскакали нужные мысли.
        - Лифт… Отлично! Думаем дальше…
        Билеты в цирк профессор нашел у себя на пороге. Он открыл дверь, а они уже лежали, словно дожидались его, чтоб обрадовать. Слава богу, лежали они снаружи, а не внутри. Несколько секунд подумав, он, не опасаясь неприятностей, поднял конверт и вошел к князю, что жил напротив.
        - Посмотрите, князь. Мне сделали подарок.
        - Что там у вас? Надеюсь, не советский паспорт? Бойтесь данайцев…
        - Слава богу, нет. Всего лишь билеты в цирк.
        Новости князь даже, казалось, обрадовался.
        - А-а-а-а! Значит, нашли они нас!
        - Кто?
        - Большевики, разумеется.
        Разглядывая билеты, профессор спросил:
        - Почему большевики? Может быть, американцы? Том уже, наверное, в Вашингтоне?
        - Может быть, конечно, и они… - не стал сопротивляться князь. - Только чувствую я, что это красные… К тому же нам-то не все равно? Маховик крутится.
        - И то верно…
        Князь покрутил билеты в руках.
        - Цирк Франкони! Неплохое заведение, я вам доложу… Бывал. Не то чтоб я вам завидую, но все же… Придется вам, Владимир Валентинович, все-таки сходить туда.
        Профессор взглянул в окно… Над Парижем собирались дождевые тучи.
        - Стоит ли? И так ведь все понятно… Хотят выманить, чтобы посмотреть, что тут у вас… Топорная работа. Пожалуй, это и впрямь большевики.
        Князь поднялся, подошел к кровати и достал из-под подушки револьвер.
        - Ничего, профессор. Вы зонтик возьмите, а мы устроим засаду и посмотрим, кому и что тут понадобилось. А чтобы вам было не скучно, с вами пойдут ротмистр и есаул.
        Профессор не успел возразить.
        - Для моего исключительно спокойствия.
        - Может быть, все же не ходить? - нерешительно сказал профессор, глядя в хмурое небо. - И так ведь все ясно…
        Князь сочувственно отозвался.
        - Нельзя. Надо ехать. Если они не увидят вас в цирке, то сюда никто не сунется. И некого мне будет брать за жабры.
        Французская Республика. Париж. Цирк «Франкони»
        Июль 1930 года
        …Когда львы убежали и униформисты в мгновение ока разобрали сетку, отделявшую хищников от зрителей, он успел счастливо вздохнуть и снова замереть.
        Как она испугалась, когда этот полосатый наглец зарычал на дрессировщика! Она даже схватила его за руку и держала до тех пор, пока последний полосатый хвост не мелькнул за кулисами. Но и после этого она почти минуту приходила в себя, сжимая его пальцы. Спасибо тебе, Господи, что дал человеку руки! И пальцы. И такую нежную кожу…
        А тем временем на арене появился шпрехшталмейстер и громогласно объявил:
        - Всемирно известный маг и престидижитатор! Личный друг Сиамского короля господин..
        Голос замер, а затем волной обрушился на партер.
        - Орландо!
        В лучи прожекторов вступил невысокий сухощавый человек в плаще и цилиндре и начал свой номер.
        Фокусы у него, на взгляд мсье Форитира, были так себе - голуби и зайцы из цилиндра, клетка с канарейкой из плаща, шарики, но присутствие мадемуазель Гаранской наполняло манеж таким очарованием, что фокусник казался настоящим волшебником. Дав публике возможность посмотреть на простые фокусы, он сказал:
        - Для следующего номера мне понадобится доброволец.
        Голос раскатился под сводами шатра и улетел ввысь.
        - Уважаемая публика, кто из вас хочет испытать на себе оккультный феномен полного исчезновения с последующим возрождением, разумеется?
        Её рука сжалась и расслабилась. Она словно давала знак.
        «А вот интересно, - подумал мсье Форитир, - она испугается, если я…»
        Он поднялся, расправив плечи.
        - Позвольте мне испытать судьбу, мсье?
        Обежав половину зала, луч прожектора уперся в него, сделав их с мадемуазель Гаранской центром Вселенной. Орландо посмотрел на него, на девушку, так и не отпустившую его руки, и, улыбнувшись, ответил:
        - Боюсь, если вы исчезнете, очаровательная мадемуазель рядом с вами никогда не простит мне этого.
        Мсье Форитир посмотрел на свою даму. Она покраснела! Покраснела!
        Он сел. Голова кружилась от счастья.
        Взгляд фокусника обежал ряды зрителей и вернулся к ним.
        - Может быть, ваша дама окажет нам честь и лично выберет кого-нибудь из почтеннейшей публики?
        Голос фокусника пробежал по залу, касаясь каждого уха. В нем жило обещание приключения! Сразу несколько мужчин вскочили с жестких кресел, но господин Орландо смотрел только на девушку. Освещенная прожектором, она нерешительно встала, не отпуская руки кавалера. Пару секунд она нерешительно смотрела то на фокусника, то по сторонам и, наконец, махнула рукой, указав на ряд кресел напротив.
        - Благодарю вас, мадам!
        Артист поклонился и пошел в указанную сторону.
        - Позвольте пригласить вас, мсье…
        Его рука указывала на зрителя во втором ряду.
        - Не откажите, мсье… Вас выбрала дама.
        Голос фокусника звучал тихо, но его слышал весь зал, каждый из сидящих.
        - Извольте, - так же негромко отозвался случайный зритель. Он поднялся и, прижимая руку к сердцу, начал протискиваться на арену. А негромкий голос артиста кружил по цирковому шатру, завораживая и обещая чудо…
        - Прошу вас зайти в эту кабину и задернуть штору…
        - Чудес не бывает? - шепотом спросила мадемуазель Гаранская у своего кавалера.
        - Плохих - нет, - так же шепотом ответил кавалер, словно невзначай коснувшись губами розового ушка.
        На глазах публики фокусник вошел в соседнюю кабинку. Разворачиваясь, сверху упал купол из черного шелка, расшитый звездами.
        Барабанщик ударил дробь и, доведя её до немыслимой частоты, обрушил… Воцарилась тишина, длившаяся несколько минут, и только где-то за кулисами тонко и высоко пропел горн.
        Еще через секунду полог взвился вверх, освобождая реквизит, и из-за кулис побежали униформисты, в десять секунд разобравшие ящики.
        Зрители дружно ударили в ладоши.
        Внутри никого не было…
        Зал неистовствовал.
        - Успокойтесь, господа! - поднял руку шпрех. - Представление продолжается.
        Нарочито замедленно он вытащил из-за спины огромный черный пистолет, поднял дуло вверх и нажал курок…
        Из дула вылетел разноцветный фонтан искр, струи бело-желтого огня, а грохот выстрела словно выключил звук. Стало тихо, и в этой тишине на арену сверху спустился ящик, опутанный цепями. Вездесущие униформисты в момент сняли железо, и оттуда вышли оба героя.
        - Плохих чудес не бывает! - убежденно повторил мсье Форитир…
        Французская Республика. Париж
        Июль 1930 года
        Аполлинарий Петрович опустил руки и медленно откинулся в кресло. Мягкая плюшевая спинка со вздохом приняла в себя спину врача. Владимир Валентинович, увидев, как в один миг по лицу доктора пробежала целая гамма чувств - от осознания радости собственной правоты до горького сожаления о её последствиях, в секунду охрипшим голосом спросил:
        - Что?
        Стало так тихо, что сквозь пол и закрытые стены в номер пробился какой-то опереточный мотивчик. Французы гуляли, спеша урвать свою долю счастья перед маячившей в дверях войной.
        - Плохо, Владимир Валентинович. Все плохо. Вы теперь ходячая адская машина.
        - Что? - повторил профессор. Не столько слова, сколько полный безнадежности тон коллеги потрясли его. - Объясните, наконец, толком…
        - Они-таки добрались до вас.
        - Как? Когда?
        Профессор хотел сдержаться, но у него не получилось. Голос невольно дрогнул. Доктор пожал плечами.
        - Видимо, в цирке или по дороге туда.
        Видя сдержанность товарища, он взял себя в руки.
        - Это приговор?
        - Да… Почти.
        Владимир Валентинович ухватился за это «почти» как за соломину, но врач и её вырвал из профессорских рук.
        - Я смог только ослабить действие внушения.
        Господин Кравченко, ухватившись за голову, стиснул её, словно хотел то ли оторвать, то ли, напротив, прижать покрепче, чтоб не потерялась. То, что он испытывал, было сродни страху смерти. Владимир Валентинович помнил, что значит обрести себя, но это значило и то, что он помнил, что значит потерять себя, потерять свои мысли, свою индивидуальность, своё «я».
        Врач содрогнулся, представив себе глубину и черноту мыслей товарища.
        - Ничего, ничего, профессор! - ободрил он его. - Все не так страшно. Через какое-то время вы вновь из профессора Вохербрума станете профессором Кравченко. Из немца - русским.
        - Через какое время? - так и не подняв голову, спросил профессор. Доктор вновь пожал плечами. Профессор не увидел - почувствовал ответ.
        - А совсем снять это?…
        - Нет. Не смогу. С их стороны с вами работал очень сильный специалист. Опасно…
        Профессор ухватил доктора за рукав.
        - Попробуйте, доктор! Рискните!
        - Нет! - неожиданно твердо ответил врач. - Это может свести вас с ума. Нет! Риск слишком велик!
        Он машинально перехватил ладонь профессора и, поглаживая её, заговорил:
        - Я не знаю, когда начнет действовать их внушение, но вам нечего опасаться. Мы дождемся князя и завтра же утром уедем из Парижа. Мы, вы, я, князь, наши друзья, вместе переживем эту неприятность там, где нас никто не найдет. Нам нужно только дождаться утра…
        …Три часа спустя перед гостиницей остановился автомобиль, и из окна высунулось медное жерло горна.
        - Давай!
        - Момент.
        Тесновато сиделось в машине, и Федосей поерзал, выбирая позицию поудобнее. Ему хотелось, чтоб труба смотрела прямо в профессорское окно, чтоб звук по прямой линии полетел профессору прямо в уши и чтоб никто другой…
        Горн призывно вскрикнул, оповещая мир, что пришло время превращений…
        …Профессор проснулся, словно кто-то толкнул его.
        Странное, ранее не испытываемое ощущение, словно его насквозь продувает теплый ветер, возникло и пропало. Неосознанный, дикий страх накатил волной и тоже скрылся где-то, застряв только в кончиках пальцев, вмертвую вцепившихся в чью-то шкуру… Шкуру? Доннерветтер!
        Ослабив хват пальцев, он, не решаясь открыть глаза, пощупал то, за что держался, и облегченно вздохнул. Одеяло! Просто одеяло… Он в кровати… одеяло.
        Осознав это, он проснулся окончательно.
        Ночь пока и не думала превращаться в утро, но того света, что просачивался сквозь жалюзи, ему хватило понять, что это незнакомая комната. Даже темнота тут была незнакомой, пронизанной светом далеких электрических огней.
        Он хотел позвать кого-нибудь, но вовремя передумал. Это ведь неизвестно еще, кто придет. И с чем.
        Профессор отбросил в сторону одеяло. То, что он оставался самим собой, сомнений у него не было, но пижама. Пижама опять-таки оказалась не его.
        Стараясь не скрипеть пружинами, он встал, подошел к окну… Нет. Это, конечно, не Свердловская пусковая площадка и даже не родная Германия. За стеклом, полуоткрытым по поводу теплой ночи, вызывающе выставив напоказ своё уродство, переливался огнями обрубок Эйфелевой башни.
        Не понимая, что произошло с ним, почему в голове не осталось подробностей, оттолкнул створку. Скрип, разогнав тишину, впустил в комнату обрывки далекой мелодии и знакомый голос:
        - Профессор! Герр Вохербрум! Профессор! Где вы там?
        Не веря собственным ушам, он наклонился. Внизу, как раз под фонарем, стояли его старые знакомые из СССР и махали руками.
        Определенность старых друзей была предпочтительней новой пижамы, и профессор, тихонько одевшись, без сомнения, свою, но опять же незнакомую одежду, спустился вниз. Прижимаясь к стене, он спустился в мраморный вестибюль, заставленный розовыми кустами. Зал оказался пуст. Только рядом с входом в окружении цветочных композиций дремал ночной портье. Профессор крадучись сделал несколько шагов и сообразил, что осторожностью выдаст себя. Несколько раз вздохнув, он расправил плечи. И кося взглядом на портье, открыто пошел к двери.
        Он ждал вопроса, может быть, окрика, но сонный портье проводил его безразличным взглядом.
        А вот у авто его ждала горячая встреча.
        В полной тишине профессора обнимали, хлопали по плечам, настойчиво подталкивая к машине. Он и сам в ответ обнимал, хлопал ладонью по плечам и спинам (он давно заметил, как русские любят это делать) и двигался, но его распирали вопросы.
        - Господа… Товарищи! Товарищ Федосей! Что случилось? Что со мной? Я ничего не помню…
        - Потом, все потом… Ульрих Федорович, - ласково, чуть не со слезой в голосе говорил товарищ Федосей. - Сейчас нам отсюда убираться следует..
        - И как можно быстрее, - добавил Дёготь, левой рукой похлопывая немца по плечу и не решаясь отпустить рукоять «нагана» правой. - По дороге все расскажем, как по вас классовая борьба ударила.
        - Классовая борьба?
        Немец от удивления остановился.
        - Именно.
        Федосей задвинул-таки его в машину.
        - Ну ей-богу, профессор, не задерживайтесь.
        Напряженное лицо его, наконец, расслабилось, и на губах появилась привычная профессору улыбка.
        - Тут ведь сейчас и стрельба случиться может…
        Взревел мотор, «Ситроен» прыгнул в парижскую темноту.
        Счастливо вздохнув - все-таки появилась определенность в его жизни, профессор с надеждой спросил:
        - Куда мы теперь? В Москву?
        И с облегчением услышал.
        - Конечно. Только сперва одно дело сделаем. Надо ваш аппарат назад в СССР вернуть.
        Эта новость сразу сделала профессора серьезным.
        - Аппарат? Его угнали?
        Он поднял брови.
        - Это невозможно…
        - Возможно, - с переднего сидения ввязался в разговор Дёготь. - Все возможно. Ежели умеючи взяться, да все спланировать…
        - Кто? - сурово спросил профессор. - Кто этот мерзавец?
        Дёготь быстро переглянулся с Федосеем. По лицам пробежали отблески электрической рекламы.
        - Вы этого человека, профессор, не особенно ругайте, - сказал водитель. - У угонщика, считайте, и вины-то настоящей нет.
        - Как это нет? - всплеснул руками немец. - Это же кража! Взять чужое…
        - Он не ведал, что творил.
        - Да и особенно чужим это не назовешь.
        - Кто он?
        - Да не «он», а вы. Вы, профессор…
        Несколько секунд Ульрих Федорович смотрел, никак не меняясь в лице, а потом уголки губ слегка опустились вниз.
        - Стыдно, товарищ Малюков! Стыдно вам должно быть. Пусть я и болен и, возможно, что-то не помню…
        Деготь самым серьезным тоном перебил его.
        - Да какие тут шутки? Вы, профессор, в гипноз верите?
        - Нет! - жестко и обиженно ответил немец.
        - Ну и напрасно… - бросил Дёготь. - Сейчас я вашу память немного проверю. Помните, как мы из Германии в СССР добирались?
        - Помню.
        - Все помните? И дирижабль, и ту старую норвежскую калошу, что утопла, чуть-чуть нас с собой не прихватив?
        Профессор кивнул.
        - А людей, что на Федосея напали, когда он ваше яйцо обкатывал?
        Еще один кивок.
        - Так вот люди, которые за всем этим стояли…
        Коминтерновец на мгновение замялся, подбирая формулировку.
        - Эти люди вам, профессор, мозги гипнозом засрали, извините, конечно, за грубое выражение. Задурили, задурманили и в Париж увезли. Точнее, это вы в загипнотизированном состоянии их в Париж увезли на «Пролетарии».
        Профессор потер лоб. Скорее недоуменно, чем виновато. Кем-кем, а виноватым он себя не чувствовал.
        - Ничего не помню. Ни-че-го…
        Трое его товарищей одновременно переглянулись и качнули головами.
        - И не надо. Не напрягайтесь пока. Нужная память вернется, - сказал водитель. - Я специалист. Я знаю…
        СССР. Свердловская пусковая площадка
        Август 1930 года
        …Сидеть вот так вот, рядом с самоваром, с вазочкой вишневого варенья, Ульрих Федорович теперь почитал за высшее счастье. Лето, покой, тишина… Все неприятности кажутся далекими-далекими. Слава богу, только из газет и узнаешь, как дела там, в большом мире…
        Да и честно говоря, последние три недели хватало на сборочной площадке своих трудностей. Ох, хватало!
        Какое дело своротили!
        А как люди работали? За такую работу памятники ставить надо! Орденами награждать!
        Он открыл подшивку «Правды» за последнюю неделю, предвкушая погружение в мировые новости, но сперва решил посмотреть, что тут у нас творится…
        Новый завод в Омске… Канал под Душанбе… Колхозное строительство… Обсуждение в партийных организациях материалов XVI съезда ВКП(б). Ускорение развития страны «Пятилетку в четыре года». Правильный лозунг. Технический прогресс. Так… Кто в Политбюро? Сталин, Ворошилов, Каганович, Калинин, Киров, Косиор, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак. Томского вывели…
        О нас пока не пишут - рановато… Далее…
        Провокации на КВЖД… Перестрелка на советско-румынской границе. Что ж они нам спокойно работать не дают? Минометный обстрел пограничной заставы на советско-финляндской границе. Советско-чехо-словацкий конфликт…
        Так. А в Западной Европе что?
        В Германии небывалый подъем национального социалистического движения… Выступление товарища Литвинова в Лиге Наций…
        Ассошэйтед Пресс сообщает, что в Польше и Чехо-Словацкой Республике вчера произошла серия разрушительных землетрясений. Станции слежения за сейсмологической обстановкой зафиксировали толчки силой до 8 баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясений находится в десяти километрах от советско-польской и советско-чехословацкой границы. Корреспонденты сообщают о сильных разрушениях военных лагерей Польской и Чехо-Словацкой армий. Есть жертвы и разрушения. Следствием разрушительного катаклизма стало решение Чехо-Словацкого и Польского Генеральных штабов о переносе срока намеченных на конец августа - начало сентября 1930 года совместных военных учений войск двух стран.
        …Необычайное атмосферное явление в Румынии, близ Плоешти. Сразу после захода солнца при совершенно чистом небе шаровая молния попала в нефтеперегонный завод… Жертв нет. Пожар потушен благодаря героизму рабочих-нефтяников.
        Продолжается триумфальное турне артиста Мосэстрады товарища Н.А. Смирнова (сценический псевдоним Орландо) по Франции и Италии…»
        Топот ног за дверью отвлек его от чтения.
        - Профессор! Профессор!
        Дёготь вбежал, держа над головой газету.
        - Читайте, профессор! Там про нас!
        Догадываясь, что он сейчас увидит, профессор не торопясь сложил подшивку и взял новый лист.
        - Вон. На первой странице…
        «ТАСС уполномочен заявить, что вчера в Советском Союзе принято решение об осуществлении запуска трех новых орбитальных станций для решения задач, стоящих перед социалистическим народным хозяйством.
        В частности, значительной частью работы станет практическая деятельность по созданию ирригационной системы, отвечающей всем современным требованиям на территории Советских Среднеазиатских республик. Для достижения этих научно-производственных целей станции оснащены всем необходимым оборудованием.
        Учитывая недавние события, связанные с Советской научно-исследовательской станцией «Знамя Революции», Советское Правительство готово предпринять все меры для обеспечения безопасности, используя для этого мобильные аэрокосмические подразделения Красной Армии.
        Советское Правительство выражает надежду, что его действия будут с пониманием приняты всем мировым сообществом…»
        - Ну и где тут «про нас»? - с улыбкой произнес профессор. - Пока только про наши дела.
        - Читайте. Читайте… Ниже.
        «В связи с этим Советское Правительство постановило наградить орденами и Почетными грамотами группу ученых и технических сотрудников, принявших непосредственное участие в разработке, строительстве и испытании орбитальных станций.
        Орденом Трудового Красного Знамени награждается…»
        СССР. Москва
        Сентябрь 1930 года
        Так уж устроен наш мир, что у руководителя государства не бывает ни выходных, ни праздников.
        Объяснение этому самое простое - если в одном месте Земли воскресенье, то в другом - точно понедельник. А раз так, то всегда найдется кто-то, кто именно в этот момент неприятность и затеет… Ну, а уж если ты руководитель первого в мире государства рабочих и крестьян, то и вовсе некогда голову приклонить - желающих навредить будет столько, что хоть в очередь пристраивай. Только что с человеческой натурой-то делать? Прорывалась она наружу, своего требовала… Слаб человек.
        Генеральный смотрел на Тухачевского, стараясь не упустить мыслей заместителя наркомвоенмора - о важных вещах говорил ведь товарищ, только в этот сентябрь, теплый и солнечный, хотелось думать не о международном положении и накатывающейся, словно вал, войне, а о расстеленной на траве бурке, о пышущих жаром багровых углях, о шашлыке и прохладном кахетинском.
        Однако вот жизнь расслабиться не позволяла.
        Чуть повернув голову, Сталин посмотрел на карту за плечами Тухачевского. Вдоль всей Западной границы СССР алыми язычками пламени торчали красные флажки.
        Провокации…
        Провокации на границах с «санитарным кордоном» шли непрерывным потоком. Пахло порохом, пахло большой кровью. В воздухе витало ощущение приближающейся мировой бойни. Только немного подождать и… Все начнется.
        Тухачевский, уловив отрешенную задумчивость Генерального, умолк.
        - Продолжайте, товарищ Тухачевский. Мы вас внимательно слушаем…
        Поглядывая в папку, замнаркомвоенмор продолжил:
        - …С сопредельной территории обстрелян из ручных пулеметов митинг в приграничном селе Сулица.
        На советско-румынской границе аэропланы без опознавательных знаков обстреляли поезд на перегоне Черновцы - Винница. Вечером того же дня при попытке перейти государственную границу СССР рассеяна и частично истреблена пытавшаяся прорваться на нашу территорию конная банда. Погибло двое пограничников.
        Советско-польская граница. За два дня произошло восемь обстрелов наших погранзастав из тяжелого оружия. Отражено двенадцать попыток пересечения границы СССР мелкими бандгруппами. В ходе боестолкновений погибли девять пограничников. Ранено тридцать шесть бойцов и командиров. В зоне ответственности восьмого погранотряда речные катера польской пограничной стражи обстреляли наши секреты.
        Советско-эстонская граница. Четыре минометных обстрела погранзастав. Пограничники предотвратили подрыв моста…
        Тухачевский отложил папку.
        - На всей приграничной территории отмечается активизация белогвардейского и националистического подполья. Участились нападения на советский и партийный актив. Резко, в разы, увеличилось число попыток контрабандной доставки подрывной антисоветской литературы на Украину и в Белоруссию.
        Он усмехнулся.
        - Представляете, товарищ Сталин, в Польше даже начала работать радиостанция, распространяющая антисоветские материалы…
        - Ваши выводы, - остановил его Сталин.
        - Я думаю, что враги недвусмысленно выражают свое желание воевать с Советским Союзом. Как бы нам ни хотелось сохранить мир, это уже вряд ли удастся. Наше спокойствие…
        Он запнулся.
        - Наше миролюбие расценивают как слабость. А слабых всегда бьют.
        Карта за спиной Тухачевского колыхнулась, словно хотела слететь со стены, кавалерийской буркой улечься на плечах заместителя наркомвоенмора.
        Сталин вспомнил двадцать седьмой год, когда тот же Тухачевский, может быть, даже с буркой на плечах писал приказы о «трупе белопанской Польши» и во главе красных казачьих частей двигался на Варшаву, рассчитывая, что этот путь выведет его к Берлину и Парижу… Да что он… Не он один. Все рассчитывали… «Даёшь Варшаву, даёшь Берлин!»
        Не получилось. Польская буржуазия сумела заморочить своим рабочим и крестьянам голову так, что верности классу они предпочли верность нации. Но ничего. Все можно повторить. История любит настойчивых.
        - Ваше предложение?
        - Отвечать ударом на удар. Воевать!
        Сталин промолчал. Сочтя его молчание колебаниями, замнаркомвоенмора добавил:
        - Необъявленная война уже идет, товарищ Сталин. Сколько же можно терпеть провокации на границах?
        Сталин, щурясь, продолжал смотреть на Тухачевского.
        «Мало ему прошлого раза, что ли? Да нет… Скорее всего просто не понимает. Все-таки военный, а не политик… Не понимает, что нужно только совсем немного подождать и Польша сама объявит войну СССР. Хоть и наплевать на европейское общественное мнение, а все же… В их глазах лучше уж быть жертвой, чем поджигателем войны».
        Ему очевидно было то, о чем замнаркомвоенмора даже не задумывался. СССР мог бы обойтись и без войны, а вот поляки - никак. Пилсудчикам война была необходима как воздух.
        Тут все по Марксу - объективные интересы правящего класса. Бывший осколок Российской империи не имел возможности нормального развития. Западу польские товары не нужны - своих хватает, а вот кусок СССР себе урвать, Украину или Белоруссию, например, вот и будет рынок сбыта. Эксплуатируй новые колонии…
        На словах, конечно, все будет, скорее всего, оформлено как федерация Польши, Украины и Белоруссии. А на самом деле - колонии…
        Что характерно, радетелям о благе народном - недобитой буржуазии белорусской да украинской на это наплевать. У буржуев свой интернационал. Им не важно, в каком качестве, важно, чтобы без Советской власти, чтоб поместья свои да земли назад вернуть…
        И ведь не только говорят - действуют!
        Только вот недавно товарищ Ягода, зампред ОГПУ, докладывал, как раскрыли в Киеве контрреволюционную организацию социалистов-федералистов, связанных с петлюровцами в Польше…
        Сталин поднялся и подошел к окну.
        Не показывал товарищ Сталин беспокойства, но никуда оно не девалось. Нападут! Нападут!!
        Самое для них время силу нашу пощупать - за спиной Франция. По её свистку не только Польша - вся свора кинется: и Румыния, и Финляндия, и Эстония с Латвией…
        Не так страшны, конечно, эти эстонии-румынии, но стоит только чуть конфликту разгореться, как обязательно вмешаются «старшие братья»: Франция начнет, двинет войска на помощь, и никакой Леон Блюм их не остановит. Не тот это вопрос, чтоб на него надеяться… А за Францией и Британия потянется…
        Скверно…
        Сталин вздохнул.
        Каменный, в серебристых прожилках, красноармеец, что стоял на письменном приборе меж двух чернильниц, одной ногой опирался на половинку земного шара. Каблук сапога стоял на Британской Индии, а всё остальное омывали океанские волны. Боец стоял прочно, словно право имел мыть сапоги в Индийском океане. А вот в жизни все было не так определенно.
        Есть, конечно, кое-что в запасе у СССР из военно-технических новинок, только ведь и Запад не спит… Сталин вспомнил фотографии изрезанных и исколотых Арарата и Джомолунгмы и передернул плечами. В одной из комнат Кремля и сейчас стоял как напоминание недоразрезанный булыжник, величиной с лошадиную голову. Смертельный луч разрезал его больше чем наполовину, оставив на месте разреза каменные слезы…
        А СССР пока нечем ответить на это. Нечем… Так уж получилось, что как раз сейчас боевая станция ничего не могла и примерно полгода еще ничего не сможет… Изъездили белые диверсанты станцию так, что восстанавливать боевой модуль и восстанавливать. Виновные в этом, разумеется, уже наказаны, но дела это не меняет. Станция пока бесполезный кусок металла. Работают, конечно, ленинградцы, но и они не боги. Что можно, делают, а если нельзя больше?
        Он вздохнул, понимая, что упустил возможность щелкнуть Запад по носу, да одну из самых лучших. Так что случись чего, не исключено, что, как и в Гражданскую, опять придется в одиночку против всей Антанты воевать да, вдобавок, почти голыми руками. А не хотелось бы, честно говоря.
        Все тут собравшиеся знали, что о союзниках или хотя бы о тех странах, к которым можно было бы без большой опаски повернуться спиной, не приходилось и мечтать.
        Нет, к сожалению, союзников у первого в мире государства рабочих и крестьян. Поляки? Исключено. Прибалтийские республики? Тоже нет. Финны? Вот немцы могли бы… Пожалуй, единственные в Европе - могли бы… Только не те немцы, которые есть сейчас, а те, которые могут быть в перспективе.
        А пока нет не только союзников, но и просто сочувствующих.
        Он опять подумал о немцах.
        Германия могла бы повлиять на ситуацию, например перекрыть дорогу французам, только вот вопрос, сделают немцы это или нет.
        Еще в двадцать шестом году Германия под нажимом СССР взяла на себя обязательства не пропускать через свою территорию чужие войска. Только ведь этому обещанию уже четыре года, и как поведет себя Германия сегодня, никто сказать не мог… Правительство Брюинга могло выполнить обещание, а могло и не выполнить. Между немцами двадцать второго года и нынешними - дистанция огромного размера.
        Когда-то проигравшая войну Германия и не принятая в число победителей Россия были изгоями на мировой арене, сама жизнь толкала их друг к другу.
        В Рапалло, в двадцать втором году, они подписали соглашения, но время не стояло на месте. Оно меняло отношения между странами.
        На словах все вроде бы оставалось хорошо, но дела…
        Министр иностранных дел господин Курциус демонстративно почти уклонялся от публичных подтверждений верности принципам Рапалло. В немецкой печати, как недавно докладывал товарищ Литвинов, появилось даже выражение «сумерки рапалльской дружбы». Вот так… Сумерки.
        Он бросил взгляд на наркома иностранных дел, сидевшего тихонько у другого окна.
        Впрочем, удивляться нечему. Помнит немецкая буржуазия восстание немецких коммунистов и роль в нем СССР и Коминтерн, конечно, не забывает… А вот Франция в июне вывела войска из Рейнской области.
        Пропустят… Пропустят немцы французов. Уже в прошлом году во время советско-китайского конфликта на КВЖД немцы показали, что относиться к ним иначе, чем к другим империалистам, нельзя.
        Кардинальное различие между Германией и другими империалистическими державами размывалось, уходило в прошлое. Бриан спал и видел союз прекрасной Франции с нарождающейся неоимпериалистической Германией как противовес набиравшему силы СССР. Как он там сказал…
        Сталин вернулся к столу, сдвинул несколько листов доклада Литвинова, нашел нужный абзац.
        «На политических биржах Европы, Америки и Азии уже учитывается окончательный отход Германии от СССР и политическая изоляция Советского Союза». Нда-а-а-а-а… Пропустят. А надо, чтоб не пропустили…
        - Сколько войск могут выставить наши противники в случае войны?
        Тухачевский ответил быстро, видно было, что готовился.
        - Немало. Только Польша миллион семьсот тысяч, да Румыния миллион с хвостиком…
        - С хвостиком, - повторил Сталин. - С хвостиком…
        Литвинов, до сих пор сидевший молча, подал голос.
        - Наш полпред в Варшаве товарищ Антонов-Овсеенко сообщает, что, начиная с марта, в Польше газеты уже в открытую призывают к превентивной войне с СССР. Совсем обнаглели… Он запрашивал у поляков разъяснений, но ответа не получил..
        - А что они ответить могут? - спросил Тухачевский, перехватывая инициативу. - И так все понятно без разъяснений.
        «Польша - твердый орешек, - подумал Генеральный. - Миллион семьсот тысяч… А расколоть можно… И нужно! Зажать с двух сторон и давить, пока не развалится… Только вот дадут ли время на это?» Если быстро и показательно разгромить Польшу, то, скорее всего, Большой войны может и не случиться и тогда Европу можно будет прибрать к рукам по кусочкам. Революция там, революция сям. Вот так потихонечку, полегонечку… Слона надо есть по кусочкам. Но это, конечно же, не избавляет от необходимости поиска союзников. А где у нас, по Марксу, самый революционный пролетариат? Так-то!
        Вождь перевел взгляд на карту Европы.
        Точно! В две руки это могло бы получиться.
        Он повеселел, найдя выход. Это только в геометрии прямая - кратчайшее расстояние. В политике все иначе. Самая короткая дорога в Варшаву шла через Берлин.
        «Германия… Германия! Вот резерв и стартовая площадка Мировой Революции… С неё начинать нужно. А если там все получится… Мы с одной стороны, немцы с другой, а изнутри - поляки из «Серпа и молота»… Он снова вспомнил камень с Джомолунгмы.
        Эх, американцы! Что им на месте не сидится? Сидели бы у себя в Америке, не лезли в Европу… Хочешь не хочешь, а рано или поздно придется схватиться с ними… Конечно, Большой войны не избежать. Все идет к тому, что она вот-вот разразится, но вступить в неё СССР должен не один, а с двумя новыми союзниками: Германией и Польшей!
        Но до этого следовало разгромить Польшу, а значит - освободить Германию!
        Сталин поднял взгляд на Тухачевского.
        - Нет, товарищ Тухачевский. Воевать в одиночку это как-то…
        Перевел взгляд на Литвинова.
        - …как-то это нескромно с нашей стороны воевать в одиночку. Так что давайте подумаем, где нам найти союзников.
        - Теоретически в Европе им может быть только Германия.
        Литвинов близоруко прищурился, отыскивая на сталинском столе свой доклад, хотел там на что-то указать, но Генеральный решительно взмахнул рукой.
        - Верно… Значит, нам нужны немцы.
        - Только там нет армии, - напомнил Тухачевский.
        Сталин усмехнулся. Какие все-таки эти военные ограниченные люди. Политически близорукие, можно сказать.
        - Зато там есть немцы, злые на победителей, и ещё…
        Сталин замолчал, задумавшись. Бесплотная мысль становилась планом.
        Реальных сил, способных превратить Германию из лакея Антанты в наковальню, на которой можно будет расколоть Польшу, было целых две.
        Немецких коммунистов Генеральный знал довольно неплохо, а вот национал-социалистов - значительно хуже. Само словосочетание «национал-социализм» раздражало его. Интернационалист Сталин национализм считал глупостью, недостойной мыслящего человека, а социалистов не любил за соглашательство и мягкотелость. Трудно было представить, что партия, чьё название составлено из двух этих слов, может представлять из себя что-нибудь путное, но кто знает… Кто там у них? Штрассер? Гитлер? Он вспомнил о том, что на выборах в 1930 году национал-социалисты, успешно разыгрывавшие карту предательства и национального поражения, обошли социал-демократов, став второй по численности партией Германии. С коммунистами можно было договориться через Коминтерн. Точнее приказать. А вот национал-социалисты… С этими придется выстраивать отношения.
        Только рано об этом говорить. Сперва надо десять раз подумать… - Он тряхнул головой. Тухачевский вопросительно смотрел, ожидая окончания фразы.
        - И еще там родился Карл Маркс.
        Сталин мельком глянул на часы и решительно направился к двери.
        СССР. Пулково
        Сентябрь 1930 года
        Корреспондент приехал в обсерваторию прямо с Путиловского завода.
        После бодрой суеты заводских цехов тут было непривычно тихо и безлюдно.
        Ни людей, ни звуков, и спросить-то не у кого, где тут этот двенадцатый кабинет. Оно, конечно, и понятно - обсерватория. Основная работа тут начинается ночью, когда звезды видны. Днем, верно, тут одни бездельники сидят… Хотя, по здравом рассуждении, все они тут от реальной жизни в стороне стоят. Вон сколько уже прошел по коридору и ни одного экрана социалистического соревнования не увидел, ни одной стенной газеты. Сонное царство…
        Журналист вздохнул и покачал головой.
        На что только народные деньги идут? Не на трактора, не на книги и газеты, а на внимательное рассматривание Луны и неба. Пустого неба, между прочим…
        После Путиловского завода, после громадных сборочных цехов, после грохота паровых молотов, плющивших многотонные куски железа в тонкие листы, после длинных, уходящих в светлое будущее конвейеров - обсерватория. Тишина, шепот звезд, лунный свет… Влюбленные парочки… Короче говоря, оторванные от марксизма знания, нужные далеко не всем. Но редакционное задание - это редакционное задание.
        Коридор изогнулся, став уютным тупичком с темно-зеленым фикусом у окна.
        Так. Вот он, двенадцатый кабинет. Нашелся.
        Глядя на дверную табличку, корреспондент сверился с бумажкой. Все точно. Доцент Козырев Н.А.
        Ну, может быть, тут какая-то жизнь теплится.
        Он толкнул дверь. Та приоткрылась на две ладони и встала, во что-то упершись. В щель гость разглядел внутренность кабинета и молодого человека в темно-синем техническом халате за столом.
        На всякий случай спросил:
        - Товарищ Козырев? Николай Александрович?
        Астроном отложил карандаш, отодвинул логарифмическую линейку. Никакой попытки помочь гостю он не предпринял. Смотрел так, словно не человек перед ним стоял, а интеграл какой-то.
        - Да.
        Облегченно вздохнув, корреспондент стал протискиваться в дверь. Со скрипом та подалась еще на пару сантиметров, но насмерть встала, заклиненная стопкой книг. Тогда гость сперва протолкнул в щель портфель, а только после этого протиснулся сам. Демонстративно оглядевшись, обозначился.
        - Здравствуйте. Я - корреспондент «Ленинградской правды». В редакции услышали о вашем открытии и дали мне поручение поговорить с вами об этом.
        Ученый молчал, и по глазам никак не угадать было, слышит он гостя или нет.
        «Не иначе как лунатик», - подумал корреспондент и несколько менее уверенно спросил:
        - Вам звонили из обкома?
        Астроном тряхнул головой, сбрасывая задумчивость.
        - Да-да, конечно… Разумеется.
        Корреспондент уже по-хозяйски начал оглядываться, собирать впечатления.
        Тесновато тут было - шкафы, шкафы… По стенам карты звездного неба, замусоленные графики, на которых то цветные кривые переплетались, словно брачащиеся змеи, то строгие линии делили ватман на сектора и квадраты, изображения Луны в разных фазах, что-то блестяще-стеклянное, чему корреспондент названия не знал, но определенно имеющее касательство к астрономическим исследованиям.
        Следуя за приглашающим жестом, гость уселся и вписал в блокнот первую фразу интервью:
        «На столе книги, над головой - портрет товарища Сталина. Ученый молод.
        Светлые глаза сперва кажутся холодными, словно остыли от долгого наблюдения за далекими звездами, но вот он поворачивается, и видно, как в глубине вспыхивают огоньки живого энтузиазма…»
        - Давайте познакомимся для начала, - сказал ученый, протягивая руку через стол. - Меня зовут Николай Александрович. А вас?
        - Александр Сергеевич, - приподнялся из кресла гость.
        - Очень приятно. О чем будем разговаривать, Александр Сергеевич? О лаборатории вообще или о нашем последнем открытии?
        - У меня задание редакции написать заметку об открытии.
        Ученый вытянул вперед руки, сцепил пальцы в замок, с хрустом потянулся.
        - Ну, хорошо. Что вас интересует?
        - Как что? Открытие! Не знаю, чего вы тут сумели открыть…
        Он хотел, чтобы его слова прозвучали добродушно, но не получилось.
        - Николай Александрович! - с энтузиазмом продолжил гость, готовясь наколоть на карандаш слова хозяина. - Сколько вы уже работаете в обсерватории?
        - Не так и давно. Около года.
        - И сразу открытие?
        Ученый скромно улыбнулся.
        - Вы не совсем точно представляете работу нашего коллектива. Это не только моё открытие. Над проблемой спектрографии небесных тел советские ученые работают уже несколько лет. Так что открытие сделал не я, а весь коллектив обсерватории под научным руководством товарища Амбарцумяна.
        - В чем суть открытия? Если можно - простыми словами. Чтоб наши читатели поняли.
        Хозяин кабинета задумался, явно подбирая слова, понятные неспециалисту.
        - Вы помните «Тезисы о Фейербахе»?
        - Конечно, - несколько обидевшись, ответил корреспондент.
        - Не обижайтесь, - улыбнулся ученый. - Разумеется, это был риторический вопрос. Помните то место, где Маркс говорит о философах? «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том…»
        - «…чтобы изменить его», - подхватил гость.
        - Верно. Так вот, у нас в астрономии все обстояло точно так же…
        Он откинулся в кресле.
        - Человечество изучает небо уже тысячи лет. Если раньше это изучение было в значительной степени абстрактным, - ученый улыбнулся, - разумеется, за исключением моряков и астрологов, то теперь, когда появились первые советские ракеты, можно задуматься, а чем конкретно может помочь Луна в социалистическом строительстве.
        - И что? Неужели может? - спросил гость. Ну никак он не мог унять свою иронию.
        - Разумеется, - серьёзно откликнулся ученый. - Настолько может, что даже Ленинградский обком ВКП (б) заинтересовался нашей работой и прислал вас.
        - Понял, - сразу пошел на попятный корреспондент. - А почему Луна? Почему не Марс, не Венера?
        Иронии в голосе его стало меньше, но все же до конца она не исчезла.
        - Луна - ближайшее к нам небесное тело, - спокойно объяснил ученый. - С полным отсутствием атмосферы. То есть прекрасный полигон для обкатки теории. Поэтому мы и начали с неё.
        - И сразу открытие?
        - Нет. Экий вы быстрый… Я повторюсь: Пулковская обсерватория начала обследование Луны на предмет отработки методики дистанционного обнаружения залежей полезных ископаемых по вторично отраженному излучению более года назад. Союзу республик нужны полезные ископаемые - железо, нефть, золото, алюминий. Геологи ищут, но это колоссальный и опасный труд - экспедиции, хождения по горам и лесам. А как хорошо было бы, если б мы могли на расстоянии определить, не рискуя жизнями людей - тут золото, а там - уголь! Так вот, спектрометрические исследования…
        Корреспондент оторвался от блокнота.
        - Боюсь, наши читатели не смогут полностью уловить суть…
        - Давайте я сперва отвечу вам на один вопрос, а потом на другой. Договорились?
        Гость кивнул.
        - Так вот, спектрометрические исследования, - повторил ученый, не обращая внимания на гримасу гостя, - позволяют нам определять места залегания некоторых видов полезных ископаемых. Представляете? Летит самолет или космический корабль и сверху определяет с высокой, между прочим, точностью, где что под землей спрятано. Где нефть, где золото, где уголь…
        Он кивнул в сторону графиков.
        - Пока нам несколько мешает атмосфера, но там, где её нет…
        - На Луне?
        - Да. На Луне. Там все получается просто отлично. Совсем недавно мы обнаружили там, например, залежи кристаллического углерода.
        - Уголь нашли? - блеснул эрудицией корреспондент. - Уголь на Луне?
        Его рука бегала по листку туда-сюда, оставляя там цепочки стенографических значков.
        - Боюсь, что нет. Речь тут, по нашему мнению, может идти о гигантском месторождении алмазов.
        Журналист прекратил стенографировать и оттолкнулся от стола.
        - Гигантское?
        Хозяина кабинета невозмутимо кивнул.
        - Оно настолько большое, что, по предварительным оценкам, может снабдить всех женщин Земли тремя парами сережек.
        Сообразив, что его разыгрывают, корреспондент улыбнулся.
        - Для этого еще нужно и золото…
        - Его мы тоже нашли, - совершенно серьёзно ответил ученый и, давая понять, что места для шуток в разговоре нет, большим пальцем небрежно махнул себе за спину, где висела подробная карта видимой стороны Луны.
        - Оказалось, что Луна - отличное место для отработки методики! Отсутствие атмосферы позволяет фиксировать результат практически без искажения спектра!
        Корреспондент писал быстро, надеясь успеть сдать заметку в завтрашний номер.
        САСШ. Полигон Окичоби
        Сентябрь 1930 года
        Рядом с носками ботинок мистера Вандербильта зияла глубокая щель. Не банальная яма в земле, а хорошо оборудованное укрытие, облагороженное по стенкам широкими досками, еще пахнущими орегонской сосной, а по дну - решетчатым щитом из той же сосны… Миллионер обернулся и знаком отослал машину обратно. Чарльз за ветровым стеклом послушно кивнул и закрутил рулем, разворачивая «Кадиллак» по смеси глины и обрывкам травы в сторону далеких бараков. Из-за машины появился мистер Годдарт..
        Любое испытание техники делало его собранным и сосредоточенным. Он словно выходил на поединок с природой, сознавая серьёзность своего противника, но сегодня ученый выглядел вовсе не так, как обычно.
        Не было спокойной отрешенности. Озабоченность ученого ощущалась настолько явно, что миллионер, не дав ему слова сказать, первым спросил:
        - Что случилось, мистер Годдарт? На вас лица нет.
        - Вы читали последний «Астрономический вестник»? - вместо ответа спросил ученый. Миллионер посмотрел на него с весёлым недоумением.
        - А что, там теперь печатают биржевые сводки?
        - Слава богу нет, но и там можно встретить полезные для биржевиков вещи.
        - Да? Удивлен… Слышал я, конечно, о попытках совмещать биржевую игру и астроном… Хотя нет.
        Он улыбнулся.
        - Там была астрология, но точно знаю, что добром дело не кончилось.
        Ученый не принял шутки.
        - Возможно, что моя новость также не несет нам ничего хорошего.
        Вандербильт посмотрел на него внимательно, словно видел впервые.
        - Ничего страшного. После того, как большевики немного успокоились, меня перестали волновать мелочи, - засмеялся миллионер. - Так что вашу весть о внеочередном лунном затмении или метеоритном дожде я приму, как это и подобает настоящему американцу, - мужественно и спокойно.
        - Это действительно плохая новость, мистер Вандербильт, - серьёзно сказал ученый, не поддавшись легкомысленному тону. - Русские пишут, что ими разработана методика дистанционного обнаружения месторождений полезных ископаемых.
        Миллионер пожал плечами.
        - И что? Пока не вижу ничего страшного…
        - И с помощью созданной аппаратуры они обнаружили на Луне месторождения полезных ископаемых.
        - На Луне? Это возможно? - нахмурился миллионер. Комбинация из большевиков и космоса задевала его везде, где только возникала. Из-за этого можно было не только хмуриться. Глаза мистера Вандербильта сузились, превратившись в сердитые щелочки.
        - В принципе да.
        - Вы что-то недоговариваете, - медленно сказал он. - Что они там нашли?
        - Золото и алмазы.
        Там, где речь заходила о золоте, места для шуток не оставалось.
        С минуту миллионер стоял неподвижно, осмысливая, как это может изменить политическую картину, не обращая внимания на коллегу по борьбе. Тот повторил.
        - Золото!!! Больше, чем в Форте Нокс!!!
        Это слово, словно вспышка молнии, осветило весь большевистский план. Не жалея себя, он ударил кулаком по лбу. Как четко, как логично, черт побери! Как продуманно и безнравственно поступили большевики со всем цивилизованным миром! Во всем мире думали, что они продавали последние свои драгоценности и золото, чтоб купить хлеб и трактора, а они наверняка уже знали о залежах благородного металла на спутнике Земли. Весь мир смеялся над большевиками, продававшими историю своего народа, а они смеялись на своих секретных собраниях и подсчитывали дни до того момента, когда, сев на свои чертовы космолеты, смогут превратить золото в банках всей планеты в никому не нужный мусор… И тогда, по плану из их чертова «Манифеста…», после гибели тонкой самонастраивающейся машины капитализма останутся только дикари, не ведающие ценности благородного металла, и большевики.
        Для этого нужно ведь не так много. Растерзанную кризисом экономику Запада могут свалить совсем небольшие усилия…
        Что ждет мир после этого? Хаос и кровавые революции, где борьба развернется уже не за богатства, а только за право жить, за право съесть свой кусок хлеба…
        Это крах. Это гибель цивилизации.
        Мультимиллионер содрогнулся от представшей перед мысленным взором картины, посмотрел на холодно-собранного ракетчика и… взял себя в руки. Это был хороший пример выдержки.
        - Мы можем оказаться там первыми?
        Мистер Годдарт одобрительно кивнул.
        - Я вижу, что вы сразу увидели опасность.
        - Я вижу её так же ясно, как и вы. Все-таки мы можем оказаться там раньше большевиков?
        - Мы?
        - Ваши ребята…
        Ученый пожал плечами.
        - Где это «там»? Луна всего в шесть раз меньше Земли.
        Он твердо посмотрел в глаза собеседнику.
        - Если б нашелся человек, имеющий смелость ткнуть пальцем в карту и сказать «Тут!», то я начал бы думать над этим. Но это большевистская тайна.
        Ученый ждал чего-то, и миллионер понял, что именно он хочет услышать. Чувствуя, что пережитой ужас никуда не ушел, а остался за плечами, мистер Вандербильт напряженно сказал.
        - Любую тайну можно купить. Наверняка эту тоже. Если уж они пишут об этом в газетах…
        - Мало купить тайну. Надо еще суметь ей воспользоваться. Технически…
        Миллионер не понял, о чем он, но ответ у него уже был.
        - Если это научный или технический вопрос, то решать его вам. А если денежный, то его решу я. Вы думайте о том, как нам забросить туда наших людей, а об остальном позабочусь я… Ваше дело - ракета. Мое - тайна.
        Внутри ученого словно ослабла какая-то струна.
        - В таком случае задержитесь. Может быть, прямо сегодня я скажу, что могу их доставить на Луну. Пройдите…
        Он кивнул на бункер в десятке шагов.
        - Заодно увидите, на что мы тратим ваши деньги.
        Крыша бункера поднималась над землей фута на три. Под бетонной плитой во всю длину передней стенки тянулась щель, шириной дюймов двадцать. Щель прорубили так, чтобы сквозь неё виднелся бетонный пьедестал, похожий на усеченную пирамиду, и тележку, стоящую на рельсах. Как ему объяснили, на тележке стоял новый усовершенствованный двигатель. Последний из серии в три механизма, представленной лабораториями мистера Годдарта на испытания и последний оставшийся «в живых». Пока.
        Иллюзий ни у кого не было. Мощность и температура, которую развивал новый двигатель, были такими, что конструкция плавилась и текла, как вода.
        - Скоро?
        Лаборант молча кивнул головой. Мистер Вандербильт вздохнул. Понятно, что сейчас не до него, но все-таки невежливо…
        - Зажигание!
        На стенде заревело. Вой, грохот, скрежет… Миллионер невольно втянул голову в плечи.
        Сквозь дым блеснуло пламя, сперва желтое, но быстро ставшее голубым.
        Сдерживаемая тросами тележка стенда дергалась на рельсах, словно хотела взлететь… К ней тянулись кабели от группы стальных щитов, под прикрытием которых стояли наблюдатели. В тяжелых неуклюжих защитных костюмах, они делали там что-то наукообразное.
        Двенадцать секунд спустя над стендом вспух огненный шар и, превратившись в столбы пламени, ударил в разные стороны.
        Огонь обошелся с людьми так, как человек обошелся бы с назойливым насекомым.
        На глазах мистера Вандербильта над укрытой прозрачным шлемом головой мистера Годдарта пролетел огненный протуберанец и, словно щелчком пальца, сбил на землю. Подхваченный огненным щупальцем ученый отлетел в сторону и пропал за обрезом смотровой щели.
        Мистер Вандербильт, ошеломленный грохотом, проводил его взглядом, а когда посмотрел на стенд - ужаснулся. Прямо на его глазах струя голубого пламени с легкостью хирургического инструмента резала бетон. Почти сорвавшийся с опоры двигатель наклонился, и голубое лезвие кромсало кусок за куском армированный сталью искусственный камень.
        - Ложись!
        В бункере не нашлось ни одного дурака, кто не послушался бы. Тем более, что оставшиеся в живых смогут посмотреть разгром на стенде чуть позже - за испытаниями смотрели три длиннофокусные кинокамеры.
        Уткнувшись лицом в чью-то брючину, от которой несло химией, миллионер привередничать не стал.
        Снаружи загрохотало, и в щель вместе с дымом полетели осколки. Люди вжимались в пол, не думая, что это спасет от острого железа, но ничего не могли с собой поделать.
        Через несколько минут грохота и затихающего воя стало слышно, как ревут снаружи пожарные машины. Осторожно двигаясь вдоль стены, Вандербильт выбрался наружу.
        Гарью тут несло куда больше, и к виду обломков пускового стенда добавились докрасна раскаленные, свернутые штопором рельсы и полыхающие куски шпал. Из мельтешения людей и машин, борющихся с огнем, вышел один в огнеупорном асбестовом костюме. Мистер Вандербильт узнал его и помахал рукой. Слава богу, жив!
        Испытатель подошел к бункеру и, сев на землю рядом с ним, с раздражением отбросил закопченный шлем.
        - Луна пока откладывается, мистер Вандербильт…
        От асбестового костюма мистера Годдарта несло жаром, и гость отодвинулся. С отвращением ученый бросил к его ногам искореженный кусок металла. Когда-то полированную, а теперь прокопченную и покореженную поверхность покрывали трещины.
        - Вот проблема! Не выдерживает температуры… Дрянь металл…
        Миллионер медленно вытащил чековую книжку. Ученый с раздражением посмотрел на него, еще не отойдя от неудачи.
        - Я, конечно, готов принять ваши деньги, но, к сожалению, пока не знаю, кому их предложить… Возможно, кому-то из большевиков? Может быть, у них дела идут лучше?
        - Не отвергайте руку дающего. У большевиков скоро начнутся свои проблемы… Я финансирую не только созидание.
        Французская Республика. Париж
        Сентябрь 1930 года
        Осень 30-го года началась для парижан ничуть не хуже осени 29-го - как и прошлая, она радовала жителей столицы мира золотом отшелестевшей листвы и хорошей погодой.
        На первый взгляд за прошедший год и жизнь-то не изменилась, но это только казалось. Ушедший тридцатый поменял многое и в первую очередь в головах у людей.
        Все вокруг теперь было как-то иначе…
        Даже пахла нынешняя осень по-другому. Не жареными каштанами, не пармскими фиалками, до которых всегда были охочи ветреные парижанки, а кофе, абсентом и страхом.
        Не признаваясь себе в этом, Париж боялся.
        Кризис, вот уже год терзавший весь цивилизованный мир, выплеснул наружу тщательно скрываемую голытьбой зависть пролетариев к чужому богатству.
        Еженедельно хозяева жизни выбрасывали на улицы тысячи рабочих, пытаясь, словно аэронавты прошлого, удержаться в воздухе, сбрасывая балласт, но тщетно… Падение не замедлялось, заставляя уже назавтра выбрасывать на улицу все новых и новых пролетариев.
        Те копили злобу, собираясь в угрюмые молчаливые толпы.
        Эти сборища разгонялись полицией и жандармами, но ненадолго - смутьяны собирались сызнова и поднимали над головами уже не национальные, а красные флаги и опасные лозунги. Какие там «свобода, равенство, братство»?! Тут похлеще предложения выводили - «Вся власть советам!», «Даёшь Французскую Советскую Социалистическую Республику»!
        Красные агитаторы разжигали пламя классовой ненависти, будоражили рабочих рассказами о чужом богатстве и соблазняли фантастической химерой всеобщей справедливости. Экспроприация экспроприаторов - вот как они называли это.
        Правительство пыталось действовать решительно, но никто не знал, что принесет пользу. Попытки наведения порядка силой больше походили на усилия затоптать тлеющие угли посреди громадного лесного пожара. Работа вроде бы была, но эффекта от неё - никакого. Власть заигрывала с профсоюзами, тряся пронафталиненные лозунги национального единения, но те вместо того, чтобы слиться в едином братском хоре, показывали зубы, требуя решительной борьбы с кризисом. Только что могло поделать правительство, не скатываясь к ползучему социализму? Ничего!
        И поэтому фабрики и заводы продолжали закрываться, а их хозяева со страхом смотрели в завтрашний день.
        Но это был малый страх, к которому все уже притерпелись.
        Страшнее этого била по нервам политическая неизвестность.
        Европу пучило.
        Германия, недавно смиренная Версальским миром и изможденная репарациями, перестала скулить и начала показывать зубы. Турки строили какие-то комбинации с большевиками, а те… Ох уж эти большевики!
        Истекший год оглушил мир сонмищем событий - красный медведь заворочался в своей берлоге, грозя цивилизованным нациям обломанными в Польше и Венгрии когтями: Москва изобретала чудовищное оружие и, подняв его в космос, угрожала нашествием соседям. Вот где был самый большой страх!
        Все ждали неизбежного - у порога, притопывая от нетерпения, стояла Большая война.
        В ожидании её французы жили сегодняшним днем. Что думать о завтрашнем, если встречать его придется в окопах? Мир катился в пропасть, и любой парижанин, если б его спросили, пожелал бы упасть туда слегка пьяным, а не на трезвую голову, сожалея о несправедливости мира и упущенных возможностях.
        Кое-кто пытался противостоять этим настроениям.
        Настоящие парижане, несущие в себе дух Франции, не забывали, что их город совсем недавно был другим, - жизнерадостно-весёлым, больше думающим о том, как потратить, нежели о том, как заработать, принимавшим гостей со всего света и распевающим арии из опереток. Старые привычки подсказывали манеру поведения, и страх перед будущим покрывался лихорадочным весельем.
        Электризуя атмосферу ожидания, кафешантанные аккордеонисты вместе с модными аргентинскими танго наигрывали советские и французские военные марши. В газетах, нервных от ожидания и бросающихся гурьбой за любой новостью, в разделах частных объявлений самыми частыми стали объявления о покупке-продаже противогазов и приглашения домашних учителей для изучения иностранных языков.
        Особым спросом пользовались учителя русского и английского.
        Франция готовилась к неприятностям.
        Веры в свои силы не было. Надежду давала только Америка.
        Где-то далеко за океаном жили своей жизнью Североамериканские Соединенные Штаты. Там также собирал кровавую жатву кризис, тоже шумели красные демонстрации, инспирированные большевиками, но там были и те, кто готов был противостоять мировому коммунизму.
        Портреты трех великих американцев не сходили с газетных страниц - президента САСШ Гувера, ученого Николы Тесла и миллионера Вандербильта, возглавившего крестовый поход против большевизма.
        Только на этих троих и была надежда у истосковавшихся по какой-то определенности людей.
        Парижане страстно жаждали новостей, одновременно с этим странным образом радуясь, что их все еще нет…
        Живя в атмосфере ожидания, французы, просыпаясь каждое утро, хватались за газету и, не находя там указа о мобилизации, удивленно благодарили Бога за еще один день без войны и спешили провести его под сенью полосатых тентов, а те, у кого в это непростое время водились денежки, предпочитали, с самого утра заняв место в кафе, вести умные беседы о войне и мире, о Пуанкаре, о новых заокеанских военных изобретениях и о страшной большевистской боевой космической станции, лезвием гильотины висевшей у них над головами.
        … Эти двое сидели на солнечной стороне. Рядом стоял радиоприемник, бутылка легкого вина и лежали две пары наушников.
        Пока в кафе народу было немного, посетители предпочитали сидеть в тени полосатых маркиз, так что жара давала хоть какую-то конфиденциальность. Как все вокруг, они пили вино и разговаривали. Только у этих двоих разговоры были не про Америку и Пуанкаре.
        По залитой солнцем улице шуршали шинами автомобили и становившиеся редкостью запряжные экипажи. Шуршание отражалось от стен и мешалось со звуками далекого марша. Этот звук сейчас тут был единственной приметой тяжелого времени.
        - Да поймите же вы, князь… - негромко внушал один другому. - Невозможно ждать больше! Тем более сейчас, когда появились средства. Вы представляете, что будет, если профессор ТАМ придет в себя?
        Глядя на обрубок Эйфелевой башни сквозь рюмку белого вина, тот, кого назвали князем, ответил:
        - Ну, доктор, вы из него левофлангового кадета не стройте. Он уже раз через это прошел, значит, не оплошает. Опыт имеется. Сообразит, если что…
        - И что? В тот раз, смею напомнить, не все гладко получилось… Не окажись я тогда в Москве…
        Князь нахмурился.
        - Не торопитесь, доктор… Не торопитесь. Средства у нас теперь действительно есть, так вот давайте подумаем, как нам и обязательства выполнить, и свои интересы соблюсти…
        Он пододвинул доктору рюмку.
        Легко сказать - «не торопитесь». Князь Гагарин и сам чувствовал фальшь своего призыва.
        Не о чужом человеке шла речь - о товарище. Для их дела, для освобождения России от большевиков сделавшем столько, сколько, наверное, никто из них, и вот теперь большевики увезли профессора в СССР…
        Хотя тут сразу и не скажешь, кого они увезли, какого профессора? Русского? Немецкого?
        Хотя какая разница…
        Кем бы он сейчас ни был, он был там и работал на большевиков. Когти точил большевистскому медведю. Так они и без того, пожалуй, острые… Если большевики свою орбитальную станцию отремонтируют, то плохо придется Западу. С орбиты до любой столицы рукой подать. Это они уже Западу доказали…
        А привезти его сюда - объективная польза… После того, что они собираются сделать, война обязательно начнется. Обязательно… Ну не могут вынести большевики такой пощечины. И если нужно будет ракеты для Антанты сделать, то никто лучше профессора с этим не справится… У американцев что-то своё, конечно, есть, только это все не то… Получается, прав доктор - вытаскивать обратно профессора нужно. Вытаскивать и превращать немца в русского. Не дай бог опоздаем - большой кровью для союзников его изобретения обернуться могут…
        К тому же и еще более скверный вариант просматривается - сойдет там профессор с ума, и вообще тогда Запад останется без летательных аппаратов…
        Размышляя об этом, князь в задумчивости стучал пальцами по столешнице в такт едва слышной военной музыке. Его визави морщился, но терпел. Наконец он прекратил играть пальцами и резким движением разгладил льняную трехцветную, цветов национального флага, скатерть.
        - Доктор! Время играет роль?
        - Решающую! - с жаром отозвался доктор. - Он может прийти в себя в любой момент! И вот тогда…
        Князь вопросительно поднял бровь. Доктор покачал головой, поймав себя на мысли, что горячится, как дитя.
        - И если я не окажусь там, рядом с ним, то неизвестно, на что он может решиться.
        Князь помолчал еще немного. Доктор понимал, что товарищ по организации не отыскивает возражения, а принимает решение, взвешивает все «за» и «против». Хоть князь и не мог понять его беспокойства, но ведь доверял же… Доверял!
        - Хорошо, доктор… Вам лично там быть обязательно?
        - Да!
        Он улыбнулся.
        - Если время так дорого, то до Москвы я вас подброшу… Скоро случится оказия. Безопасности не гарантирую, но быстроту обеспечу.
        СССР. Свердловская пусковая площадка
        Октябрь 1930 года
        …Заметку об открытии советских ученых «Ленинградская правда» поместила в рубрике «Мир науки». Не на первой странице, конечно, а ближе к концу, там, где печатались разные занимательные и полезные для ума заметки.
        - Читали? - спросил Ульрих Федорович. - На Луне золото нашли и алмазы…
        - Много? - по-хозяйски поинтересовался Дёготь, водя пером по бумаге.
        Профессор посмотрел на него поверх газетного листа.
        - Корреспондент осторожен в оценках, но если они обнаружили месторождение за 350 000 километров от Земли, то, наверное, не маленькое…
        - Вот и польза практическая от астрономии, - заметил коминтерновец. Он отложил карандаш и недописанный отчет об испытаниях. - Слетаем туда, и будет у каждого советского бойца золотая винтовка с золотым штыком и алмазной мушкой!
        - А в казармах - золотые унитазы! - добавил Федосей, что-то считавший на логарифмической линейке. То ли пошутил, то ли классика процитировал.
        Профессор покачал головой.
        - Молодежь, молодежь… Зря вы над этим смеётесь. Вы недооцениваете силы благородных металлов.
        - Почему же недооцениваем? Полезная вещь золото. Не ржавеет, блестит красиво. Правда, плавится легко.
        - «Все мое! - сказало Злато. - Все мое! - сказал Булат. Все куплю! - сказало Злато. - Все возьму! - сказал Булат», - неожиданно продекламировал Федосей.
        - Это вы написали? - воодушевился профессор. Хоть и был герр Вохербрум человеком, безусловно, образованным, но вот в части русской литературы в его образовании зияли пробелы.
        - К сожалению, нет. Пушкин успел высказать эту мысль раньше меня.
        Ульрих Федорович одобрительно покачал головой.
        - Сильно сказано. Сильно и справедливо. Что сталь, что золото, это серьёзные силы. Если вы не сомневаетесь в силе оружия, то не стоит сомневаться и в силе золота. Наш Бисмарк говорил, что все проблемы в этом мире решаются железом и кровью. Про золото он ничего такого не говорил, но это же очевидно! Золото - кровь экономики!
        - Очевидно? - Федосей пожал плечами. - К счастью, не для всего мира… Стихи-то еще дореволюционные. Бог знает когда сочиненные. Хотя на Западе это еще и возможно…
        Он улыбнулся легкомысленно.
        - Но это и к лучшему. Привезем с Луны золото и скупим у буржуев всю Европу и обе Америки!
        Немец промолчал, но как-то демонстративно, а потом все же сказал:
        - Золото, молодые люди, это новые заводы, фабрики, машины…
        Дёготь стал серьёзным, убрал улыбку.
        - А вы знаете, Ульрих Федорович, в этом есть смысл.
        Глядя на портрет Сталина, профессор отозвался.
        - Я тоже так думаю. Есть смысл… Поэтому мне кажется, что Луна и есть наше ближайшее будущее.
        - Это как?
        - Один неглупый человек когда-то сказал: «Внимательно смотри на видимое и увидишь невидимое».
        - Путаник вы, Ульрих Федорович. Какое видимое? Какое невидимое?
        Немец постучал по газете.
        - Вот это видимое. А невидимое очень скоро станет видимым. Запомните мои слова. Вскоре мы получим команду готовить корабль к полету на Луну.
        - Ну и полетим.
        Федосей посмотрел на Дёгтя. Тот кивнул.
        - Слетаем, конечно. Тут же вроде недалеко? И все время по прямой?
        Немец усмехнулся.
        - Ну, в общем-то, недалеко. По масштабам Вселенной совсем рядом. Только ведь локоть еще ближе.
        - У нас проблемы? - уже серьёзно спросил Федосей. - Какие у нас могут быть проблемы? Корабль есть. Люди тоже…
        - Корабль есть, а двигателя пока нет. А не будет нового двигателя - не будет и Луны.
        В профессорском голосе слышалось недовольство. Поводов для этого хватало. С новым двигателем не ладилось, как ни старались.
        Как ни торопились люди, а к Октябрьским не успевали. Хоть и в три смены работали - все одно не успевали. Не складывалось.
        Обидно, конечно, было, что не все шло, как задумывалось, но не особенно. Профессор поначалу и вовсе спокойно к этому отнесся. В ответ на просьбу парторга пусковой площадки постараться как-то успеть к годовщине Великого Октября он вежливо, но непреклонно ответил.
        - Я, товарищ Андреев, привык работать на совесть, обстоятельно и в понуканьях не нуждаюсь.
        Это он еще в хорошем настроении был. А случись у него меланхолия - не сдержался, наговорил бы дерзостей. Хороший человек, а не понимает еще, что парторг-то все это из самых лучших побуждений говорит.
        Хотя, честно говоря, прав профессор. Новый двигатель требовал доводки.
        Сопротивлялась природа, зубы показывала. То одно всплывало, то другое… Устраняли, конечно, чинили, ремонтировали и таскали его раз в три дня на стендовые испытания.
        Новый двигатель приходилось выкатывать к стенду всей бригадой - тяжелый оказался, зараза. Зато и силушки в таком против прежнего - вчетверо! Можно было бы радоваться, только радость оказалась преждевременной.
        Глядя на помрачневшего профессора, Федосей припомнил утренние испытания.
        …Из окопчика как раз видно было третью модель профессорского детища. На черной-черной, спекшейся земле, упершись головой в бетонный куб, стоял прибор новой конструкции. От него, пригибаясь, как солдат под обстрелом, бежал к окопчику профессор. Мог бы и не торопиться - все равно без него не начали бы, но видно, и самому хотелось поскорее узнать, что получилось в этот раз.
        - Давай!
        Веселый голос у профессора, азартный. Оно и понятно - борьба с природой вещь веселая.
        Он крутанул рукоять машинки. Электрический ток побежал по проводам к двигателю, и мощный гул заставил степь вздрогнуть. Дёготь машинально затянул ремешок шлемофона. Если б не прокладки, уже давно бы оглохли все. Парторг, сидя рядом, зажимал руками кожаные наушники. На нового человека это действовало.
        Профессор привстал, глядя на свое детище с надеждой. Как и в прошлые разы.
        Над двигателем задрожал воздух, и вытянувшийся в линию лепесток фиолетового пламени испарил воду, оставшуюся от прошлого пожара. Краем глаза Федосей заметил, как Ульрих Федорович беззвучно открывает рот. И в прошлый и позапрошлый раз все было точно так же. Федосей и сам начал считать.
        - Один, два, три, четыре…
        На восьмом счете рев изменился.
        Это был сигнал к тому, что «этот» раз становился «прошлым» разом. Наученные горьким опытом, они попадали друг на друга, на дно окопчика.
        Двести метров - это не так уж и много. Там, где стоял двигатель, зачмокало, словно лопались большие пузыри, рев перешел в визг. Земля задрожала, и с бруствера змейками поползли песчаные струйки. Парторг попытался выскочить, тушить - народное же добро горело, но Дёготь прижал его к земле, неслышно разевая рот. Парторга в коллективе любили, и лишним его тут никто не считал. Над окопом уже летели куски железа и камней. Потом грохнуло так, что всех отбросило к противоположной стене, а потом шум утих. Теперь это был не механический рёв, а просто гул пламени, в котором что-то шипело и лопалось. Содрав шлемофон, товарищ Андреев спросил неизвестно кого.
        - Опять?
        Смотрел он на остатки двигателя. Третьего двигателя.
        - Опять, - согласился профессор. - Третий раз…
        - Да. Третий.
        - Может быть, тут саботаж? - шепотом сказал парторг. - Враги народа? Диверсанты?
        Профессор отрицательно покачал головой.
        - К сожалению, нет.
        - К сожалению? - Парторга покоробило. Он даже подобрался весь, готовый дать оценку профессорскому политическому легкомыслию.
        - Конечно, к сожалению! - опередил его немец, разглядывавший грязную шляпу. Он взвесил её в руке, бросил на землю и застучал руками по полам пальто - выколачивал пыль. - Саботажника можно поймать. За руку или за шею. А тут - закон природы.
        Прищурившись, он оглядел парторга, словно прикидывал, как будет смотреться у того в руках закон природы. Приняв его молчание за озадаченность, объяснил:
        - Ну, это примерно как решение ЦК - не обойти, не обскакать, постановлением не урезонить…
        Он кивнул, указывая на кусок металла, что лежал в пяти шагах от бруствера.
        - Никаких врагов, никаких диверсантов. Металл слаб. Дрянь металл. Течет. Плавится. Горит…
        Германия. Берлин
        Октябрь 1930 года
        Когда за Эрихом Мильке закрылась дверь, Отто Штрассер еще несколько секунд сидел за столом не двигаясь и не говоря. Это не было хитростью или желанием дать гостю подальше уйти и не услышать разговора, а следствие ошеломления услышанным. То, что предлагали коммунисты, могло перевернуть историю Германии, как горшок с супом. Хотелось бы верить, что Адольф понимал это не хуже его.
        Через стол, напротив, сидел второй человек в национал-социалистической рабочей партии Германии - Адольф Гитлер. То есть Отто считал его вторым, хотя объективно вторым-то был именно он сам, и он это понимал. Приходилось признать, что Гитлер на сегодняшний день был популярнее его. Так вот сложилось.
        - Что думаешь, Адольф?
        Гитлер, на лице которого лежала печать усталости, отозвался, вертя в пальцах красно-синий химический карандаш.
        - Это или провокация, или…
        - Или шанс! Он обещает помощь России!
        - Скорее всего, это все-таки провокация, - повторил товарищ по партии, так и не назвав альтернативы. - Обещания - это только слова…
        Только час назад он вернулся с митинга в Мюнхене и еще не отошел от напряженной атмосферы схватки с социал-демократами.
        - Мы поднимаем восстание, Брюинг прихлопывает нас, а коммунисты и социал-демократы на следующих выборах получают большинство.
        - Ты пессимист.
        - Я - реалист. Посмотри на Россию. Где политические попутчики русских коммунистов?
        - Да, - одобрительно кивнул Отто. - Этому у них можно поучиться. Нам тут тоже попутчики не очень нужны.
        Гитлер скептически усмехнулся, а Штрассер серьёзно сказал:
        - Реалист должен думать и о деньгах…
        Разговор, куда бы он ни повернул, не мог изменить главного - финансового положения партии. Да, они были популярны, да, их митинги собирали тысячи сторонников и сочувствующих. Только этого было мало. Партии нужны были деньги. На агитационные и пропагандистские материалы, на знамена и коричневые рубашки для своих охранных отрядов. Членские взносы, к сожалению, не могли дать столько, сколько было необходимо. А впереди были выборы. Возможно, они дадут им все, но только в том случае, если им удастся до них дожить. Именно это и было проблемой.
        Финансовое положение партии было таковым, что они могли и недотянуть до выборов, намеченных на следующий год. Их подписи стояли под определенными соглашениями с банками, хоть и не щедро, но как-то финансировавшими партию, и после выборов в случае неудачи им пришлось бы бежать из страны или садиться в тюрьму. Ни то ни другое их не пугало, но оба понимали, что после этого движение умрет. Никому не захочется быть членом партии-банкрота.
        Коммунисты предлагали третий выход - захватить власть до выборов, силой.
        Гитлер вздохнул.
        - За ними Коминтерн, - продолжил Штрассер. - А за ним - СССР. Ты понимаешь, что это значит? Два красных знамени, две партии товарищей…
        Гитлер покачал головой.
        - Красное знамя должно быть одно. Наше. Со свастикой, а не со звездой. Незачем нам заигрывать с коммунистами.
        Штрассер посмотрел на товарища с удивлением.
        - Ты называешь их предложение «заигрыванием»? Они предлагают нам союз и власть!
        - Союз - это не власть… Это только половина власти, - поправил его Гитлер. - А в этом случае и того меньше. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии.
        - Насчет союза ты, конечно, прав. Половина. Но прав и я. Сперва половина, а потом и вторая половина. За нами большая часть нации!
        Гитлер поморщился, словно ребенок, выпивший касторку.
        - Сталин лицемер. Нельзя заключать союз с лицемером. Предлагать нам такое, когда всего несколько месяцев назад, в июне, Советы продлили договор о ненападении и нейтралитете…
        Остановив раскрытой ладонью слова, рвавшиеся с губ товарища, Штрассер продолжил без тени иронии или насмешки:
        - Сталин и не станет нападать на Германию. Он просто поможет нам поднять и победоносно завершить восстание. Ему нужна лояльная, предсказуемая Германия. Если б ему хватило для этого коммунистов, можешь не сомневаться, он не обратился бы к нам. Но коммунистов меньше, чем нас, и мы нужны Сталину. Мы. Именно мы. Он прекрасно понимает, что за нами «Стальной шлем» и вообще весь «Харцбургский фронт». Коммунисты у него и так в кармане, а социалисты… Он не любит социалистов. И я его понимаю. Безрукие болтуны не нужны никому.
        Штрассер закурил, и Гитлер помахал ладонью перед лицом - он не любил табачного дыма.
        - Ты хочешь сказать, что у социалистов нет боевых отрядов, а у нас и коммунистов они есть?
        Отто зеркальным движением тоже разогнал ладонью дым перед лицом.
        - Это одно и то же. Наших с коммунистами общих сил вполне хватит, чтобы свалить правительство Брюинга.
        - И что потом? - В голосе Гитлера прорезалась горечь. - Что потом? Мы оба знаем… Вернутся французы. А поляки и чехи, возможно, попробуют откусить кусочек с Востока…
        Его голос дрогнул, рука непроизвольно дернулась, сжавшись в кулак.
        - Ненавижу! Ненавижу их всех!
        Товарищ взмахнул раскуренной папиросой.
        - А вот чтобы этого не случилось, нам как раз и нужно пугало в виде Красной России.
        Прищурив глаза, он посмотрел куда-то поверх головы Адольфа.
        - Красный медведь за нашей спиной будет выглядеть чертовски убедительно. У них ужасная космическая станция…
        Гитлер отрицательно покачал головой.
        - Немцам нужна Европа, а мне - честный, законный захват власти. Через выборы. Через парламент. Потом… Потом все может быть по-другому. Но начало должно обязательно быть законным. А потом законы мы поправим. К тому же в Советском правительстве еврей на еврее, которых я ненавижу еще больше, чем поляков и французов!
        - Париж стоит мессы…
        - Так мог сказать только француз.
        - Скорее разумный политик. Смотри на эти вещи шире.
        - Я предпочту остаться неразумным. Честь арийца выше торгашеской выгоды!
        Разговор иссяк.
        За человеческими эмоциями громадной, необоримой силой вставала историческая необходимость.
        Оба понимали неизбежность новой Большой войны в Европе, и решать, по существу, нужно было то, с кем в этой войне будет Германия. С Англией и Францией или с СССР.
        Брюинг и его правительство решили это для себя и за всех немцев. Они хотели быть в Европе, хотя это автоматически делало немцев нацией второго сорта. Нацией людей беззащитных, обираемых контрибуциями, нацией дойных коров, кормящих своих врагов. Им не нужна была Великая Германия, не нужны новые земли.
        Желание Гитлера расширить жизненное пространство немецкой нации все же объективно толкало его к союзу с Советами. Вместе с большевиками они могли разделить Польшу и Чехословакию.
        Воюя же на стороне объединенной Европы против красных, Германия ничего не получала в случае победы Антанты и ничего вообще в случае её поражения. Коммунисты не забудут того, что национал-социалисты отказались разделить власть поровну.
        Думать, думать, искать выход…
        Или рискнуть?
        Молчание прервал Штрассер.
        - По крайней мере, мы можем начать переговоры.
        Гитлер пожал плечами.
        - А ты представляешь, что случится с партией, если хоть кто-нибудь узнает об этом?
        - Представляю…
        - И что?
        - Я понял так, что большевики сами обеспечат нужный уровень секретности…
        Германия. Окрестности Оберштайна
        Октябрь 1930 года
        …Федосей, оглянувшись, посмотрел, все ли в порядке, положил руки на приборную доску. Деготь, сидя рядом, задумчиво глядел в иллюминатор на обугленные кусты, на спекшуюся в стекло глину под ними. В стеклянной глине отражались габаритные огни космолета. По кривым и черным веткам быстро мелькнули лучи фар отъезжающей машины, и вокруг «Иосифа Сталина» снова растеклись немецкие сумерки. Стартовать можно было прямо сейчас, но надо дать водителю минут десять, чтобы отъехал подальше. Место тут, конечно, дикое, но тем не менее… Зачем лишние разговоры?
        Снизу, через незакрытый люк, доносились неразборчивые слова - привязанные к креслам нижнего салона немцы о чем-то спорили. Ну и ладно. Их дело.
        Владимир Иванович улыбнулся, вспомнив удивленные глаза, когда гости сообразили, на чем им придется лететь и кто их повезет. Это в один миг сняло то скучновато-скептическое выражение с лица того, что помоложе, и добавило туда же почтительного удивления. Приятно, черт побери, ощущать, что твоя слава - явление планетарного масштаба. Словно ты Мэри Пикфорд.
        Пока хозяева пристегивали гостей к креслам и кратко инструктировали, те вертели головами по сторонам и улыбчиво кивали, когда их спрашивали, понятно ли. То ли радость была для них в этом полете, то ли удивление…
        Пальцы быстро пробежались по приборной доске, готовя корабль к взлету.
        Что ж… Пора. Федосей двинул вперед рукоять реостата, и корабль вздрогнул, принимая в камеру сгорания первую порцию топлива.
        - Эй! Эй! Товарищи!
        Кричали снизу, и голос принадлежал тому, что посубтильнее, с усиками щеточкой. Дёготь наклонился над люком.
        - Слушаю вас…
        - Скажите-ка, товарищи, а немцев вам приходилось уже возить на своем аппарате?
        Пилоты переглянулись. Федосей покрутил пальцем у виска, благо пассажиры его не видели. Вот тебе и политические деятели. Везут чудаков к самому товарищу Сталину, а его такие мелочи интересуют.
        - Да, пожалуй, нет, - улыбнувшись, отозвался Дёготь. Именно с его головой, видневшейся за обрезом люка, разговаривал немец.
        - То есть мы первые?
        - Похоже на то…
        - Тогда не могли бы вы подняться над Землей. Все-таки любопытно узнать, что чувствует человек на такой высоте.
        «И стать первым немцем, поднявшимся в космос, - подумал Дёготь. - А этот тщеславен… Как его? Адольф?» Он наклонился в Федосею.
        - Свозим?
        - Как дети малые, право слово, - пробормотал Федосей по-русски, запуская двигатель. - Взрослые, вроде, люди. Партийные лидеры… К товарищу Сталину!
        Пол под ногами завибрировал, и грохот двигателя проник за стальные стены кабины. Легкая дрожь пробежала по рядам огоньков на пульте, словно корабль вздохом откликнулся на нажатие кнопок. Поколебавшись, Малюков крутанул вентиль, добавляя кислорода - как немцы переносят невесомость, неизвестно, вот потом отмывать кабину не хотелось бы… А то бывали прецеденты.
        - Доставим, - крикнул вниз Дёготь. - Только условие. Сидеть спокойно и без моей команды не вставать.
        - Разумеется, - заголосили немцы. - Конечно!
        «И второй не лучше», - подумал коминтерновец, а вслух сказал:
        - Надеюсь на немецкую дисциплинированность… Подъем!
        Двигатель взревел по-настоящему, в полную силу, реальность смешалась, придавливая людей прессом перегрузок.
        Какое-то время пассажиры чувствовали себя вещами, забытыми в такси - наверху шла какая-то жизнь, пилоты обменивались неразборчивыми замечаниями, а по салону летал напряженный грохот, тяжесть наваливалась, вдавливая тела в мягкий плюш, но вскоре перегрузка сменилась легкостью. Дышать стало легче. С каждым вздохом новая сила входила в них, делая ум яснее, мысли - чётче.
        Сверху из кабины управления плавно слетел один из русских. В том, как он это сделал, видна была привычка. На мгновение Адольф вспомнил детство и фигурки ангелов на рождественской ёлке. Может быть, летая над Землей, эти русские и впрямь стали похожи на ангелов? Летают и раздают кому что. Кто что заслужил. Кому - пряник, кому - розги, а кому и независимость и новые жизненные пространства… Лицо вон какое у него доброе…
        Улыбаясь, пилот подлетел ближе и отстегнул ремни.
        - Как вы?
        В голове легкость. Тело почти не чувствуется.
        - Нормально…
        Гитлер тут же попробовал всплыть, но ухватился за подлокотники. Как-то не по себе…
        - Может кружиться голова, подташнивать… Это нормально. Это бывает. На разных людей это действует по-разному.
        - Но действует на всех?
        - Да, на всех.
        «На немцев - нет! - подумал Гитлер. - На кого угодно, но не на немцев! Мы рациональны и защищены от этого!»
        Мысль мелькнула и пропала, потому что русский коммунист снял заслонки с иллюминатора. Адольфу захотелось зажмуриться, но он заставил себя смотреть.
        Русский был прав.
        Подействовало.
        Слов не хватало, чтоб описать то, что с ним произошло в одну секунду. Он почувствовал себя гусеницей, превратившейся в бабочку, в полубога, в существо, которое сумело выйти за пределы, отпущенные природой для всех остальных.
        Дотронувшись рукой до кресла, Гитлер подлетел ближе к иллюминатору.
        «Вот оно, жизненное пространство… - подумал он. - Пространство для немцев… И русских!»
        Земля, огромная планета, поворачивалась под ним. Как художник он не мог не оценить красоты, которая разворачивалась перед ним, а как бывший солдат не мог не понимать уязвимости этой красоты. Отсюда все казалось возможным, все было рядом - океаны, острова, враги и друзья… Ну, может быть, не друзья еще, но союзники. Выяснить одно, главное, и решиться… Он загадал и, оторвавшись от созерцания колыбели человечества, спросил:
        - Скажите, товарищи… В создании этого аппарата принимали участие евреи?
        Вопрос был глупым, неправильным, и Федосей хотел уж было недоуменно пожать плечами и отшутиться, но под взглядом немца передумал. Для того вопрос глупым не был. Для него он, возможно, был принципиальным… Все-таки, пожав плечами, Федосей ответил.
        - Честь изобретения этого аппарата принадлежит одному немецкому и одному русскому ученому. А сделали его наши советские рабочие.
        Деготь то ли одобрительно, то ли подтверждающе кивнул.
        «Вот как хочешь, так и понимай».
        Гитлер понял как надо… Даже неширокие плечи его как-то расправились, став шире.
        - Я так и знал! Так и знал! Немец и русский… Германия и Россия…
        Он попытался потрясти Федосееву руку, но вместо этого полетел по каюте. Федосей поймал гостя, усадил в кресло. Теперь вместе с краем Земли виден был и кусочек звездного неба с восходящей Луной.
        - А до Луны, - неожиданно спросил немец, - до Луны вы можете добраться?
        С небольшой заминкой Федосей спросил:
        - Сегодня?
        Немец взмахнул головой, и косая челка, словно приклеенная ко лбу, разлетелась.
        - Нет, нет… В принципе?
        Врать Федосей не хотел, но и всей правды говорить не собирался. Да как тут ответить честно? Сейчас им до Луны не добраться, а вот через пару недель… Вроде бы должны были решить советские ученые проблему металла для дюз.
        - В принципе можно, только делать там нам пока нечего.
        - Неужели не интересно? - спросил Штрассер, плавая около иллюминатора. Глаза его подозрительно блестели.
        Сентиментальная нация, подумал Федосей, хотел, было, пошутить, но вспомнил, как сам в первый раз на орбите пел «Интернационал» сквозь слезы, и сдержался.
        - Почему «не интересно»? Интересно. Просто пока у нас и на Земле забот хватает. Вон вокруг сколько несправедливости…
        Он вспомнил, за чем их послали, и официальным голосом сказал:
        - Так, товарищи… Поздравляю вас со званием первых немецких космонавтов! Этот факт зафиксирован в бортовом журнале. А теперь - на Землю. К товарищу Сталину!
        СССР. Москва
        Октябрь 1930 года
        К удивлению гостей, не было тут никаких атрибутов власти - ни знамени, ни герба, ни парадного портрета, ни даже стола величиной с теннисный корт. То есть стол-то был, но обычный, за которым в лучшем случае с десяток человек разместится, друг другу не мешая.
        Кроме стола стоял там ряд обитых бордовым плюшем стульев. Их было пять-семь штук, что сразу показывало, что круг собирающихся тут людей узок, а о том, что далеко не каждому приехавшему в Москву гостю оказывается честь побывать за этим столом, гости и сами догадывались.
        Напротив двери тянулось широкое окно, за которым виднелись еще зеленые ветки парковых деревьев, а по другой стене тянулся ковер с замысловатым восточным узором.
        Пропустив гостей вперед, Сталин зашел в комнату последним и прикрыл дверь. Поймав взгляд Штрассера, он с вопросительной интонацией произнес:
        - Господа? Товарищи?
        Переводчик ОГПУ, пятый и самый незаметный в их компании, растворенный среди них, словно сахар в стакане горячего чая, точно передав вопросительную интонацию Генерального секретаря ВКП(б), перевел эти слова на немецкий.
        Штрассер, чуть повернувшись к Гитлеру и ловя взглядом его реакцию, быстро ответил:
        - Конечно, «товарищи»! Если уж историческая предопределенность толкает нас друг к другу, то нет смысла противиться этому словами.
        - Согласен, - кивнул Сталин. - Прошу, товарищи…
        Он гостеприимно провел рукой, приглашая к накрытому столу.
        - Сегодня вы мои гости.
        Встреча происходила на даче в Кунцеве, и никакой официальности тут и в помине не было. Ну и панибратства, конечно, не наблюдалось. Просто собрались серьезные люди, чтоб поговорить и за бокалом хорошего вина решить судьбу Европы.
        На белоснежной скатерти стояли блюда с закусками.
        Гитлер поискал глазами что-нибудь овощное, но переводчик негромко сказал за спиной.
        - Товарищ Гитлер… Вегетарианское с этого края.
        Штрассера такие тонкости не волновали, и он уселся первым, выбрав себе место поближе к украшенному большими звездами военному.
        Тот под одобрительным взглядом Сталина разливал вино по бокалам. Глядя, как перебродивший виноградный сок заполняет хрусталь, спросил:
        - Как долетели, товарищи? Я слышал, вы летели в Москву на моем тёзке?
        - Этот чудесный аппарат назван в вашу честь?
        Сталин кивнул.
        - Очевидно, что бы ни писали британцы и французы, русский народ любит своего вождя!
        - У нас разный народ, - ответил Сталин. - Хочу спросить… Как там? - Он кивнул вверх.
        Гитлер опередил Штрассера с ответом.
        - Чудесно! Вид Земли с такой высоты вызывает незабываемые ощущения. Пилоты сказали, что этот аппарат создали русский и немецкий ученые?
        Сталин кивнул.
        - Да. Это так.
        Гитлер поднялся, держа бокал перед собой.
        - В моих глазах это лучший пример сотрудничества наших народов. Это символично! Русский и немец объединились, чтоб дать своим народам то, чем ранее они не обладали! Новые знания! Новые жизненные пространства!
        Сталин поднялся, протягивая свой бокал навстречу Гитлеру.
        - Надеюсь, что это не последний пример сотрудничества. Германия и СССР в состоянии еще не один раз удивить мир. Человеческая натура одинакова. Везде уважают тех, кто отказывается от стереотипов и имеет смелость взглянуть на мир с новых позиций. Шагнуть в неизвестность и победить!
        Он коснулся краем бокала хрусталя, что держали в руках гости.
        - Я хочу выпить за таких людей. За первых немецких космонавтов!
        Штрассер смело опрокинул бокал «Киндзмараули», и даже Гитлер пригубил.
        Ставя бокал на скатерть, Сталин закончил:
        - Надеюсь, что скоро Германия присоединится к освоению околоземного космического пространства.
        Возвращая бокал на стол, Штрассер отозвался.
        - Сперва надо сделать Германию по-настоящему свободной!
        - Путь к свободе один - борьба. Его по силам пройти смелым людям, возглавляющим великую нацию.
        Сталин поднял бокал еще выше.
        - Советский Союз посчитает за честь помочь германскому народу в этой борьбе!
        СССР. Московская область. Деревня Могутово
        Ноябрь 1930 года
        …Хоть и красный день нынче на календаре, а у пастуха праздников не бывает. Корова, как и человек, жрать хочет, что по праздникам, что по будням. Так что, как ни хотелось председателю колхоза Прову Пантелеймоновичу Кривошеину, чтобы все селяне в своей, колхозной демонстрации участие приняли, ничего у него не вышло. Показал Михалыч председателю кукиш, издали, правда - и на работу. У колхозного пастуха что ни день своя демонстрация, вот она - на четырех ногах впереди скачет. А почему бы и нет? Пока погода позволяет и трава имеется, отчего не побаловать колхозных коровенок?
        Михалыч, колхозный пастух, сквозь защуренный солнцем глаз оглядывал стадо и выкрутасы Игнатия Петровича перед пегими телками. Помощник неумело и без надобности махал кнутом, сёк воздух… Надо бы прикрикнуть для порядка, но зачем хорошего человека обижать? Да и лень. От камня, на котором сидел пастух, тянуло не стылой сыростью, как то полагалось бы в это время года, а ласковым теплом. Одного этого ради не стоило с места двигаться.
        По календарю глядя, впору дождю со снегом, а тут такая теплынь! Вон и Петрович, хоть и чуждый крестьянской жизни, а понимает - шляпу свою снял, на ветку повесил. Михалыч привстал, поглядел. На интеллигентной лысине весело отражалось восходящее солнце.
        - Эй, Петрович! - крикнул пастух товарищу. - Шляпу надень, лысину застудишь!
        Тот не расслышал, но, обернувшись, заулыбался.
        Во как они теперь запросто! А сперва-то Михалыч робел городского человека из газеты. Очков робел, портфеля кожаного с двумя блестящими замками, да шляпы с калошами, но к концу второго дня они уже по-свойски разговаривали - Михалыч да Петрович. Оказалось, что за шляпой да за калошами городскими душа-человек живет. И выпить мастер, и закусить, а уж говорить начнет - заслушаешься. И про Африку с Америкой и тамошний героический пролетариат, и про мировой империализм, и про жизнь московскую толково расскажет.
        А по хорошему собеседнику у Михалыча душа давно болела.
        Кто с пастухом поговорит? Некому! Пастух все больше с коровами, а они, известное дело, - твари бессловесные.
        А особо уважительно, что гость городской сам его выбрал! Как репей ухватился. Ему ведь, как оказалось, в газете так и сказали - пастуха найти и вызнать, что простой советский пастух думает о войне, о мире, о товарище Сталине. Расспрашивает обо всем, записывает, ну и помогает, конечно, как может. Хотя какой из него помощник?
        Михалыч улыбнулся.
        Одно слово - городской. Ни сноровки, ни ловкости. И чего он там и впрямь размахался? Еще глаз кому по неопытности выхлестнет… Он все-таки привстал и прикрикнул:
        - Эй, Петрович! Не гоняй скотину. Иди сюда лучше. Поговорим…
        Волоча за собой кнут, довольный жизнью журналист поднялся к теплому камню и до хруста в костях потянулся, прогоняя остатки сна.
        - Хорошо как, - вздохнул городской гость. - Вот она, Россия-то! Настоящая! Посконная! Нутряная!
        Ну, насчет «нутряной» это он, положим, загнул. Не такая уж и нутряная, если до Москвы, до товарища Сталина всего пятьдесят верст, а вот место и впрямь было не простое - колхозный выпас. Лес тут расступался, давая место огромной - с версту длиной и с полверсты шириной - поляне.
        Колхозные коровенки бывали тут часто и особого присмотра не требовали, оттого люди, усевшись на камне спина к спине, могли говорить о новой жизни, о колхозе, о товарище Сталине. Ну и о главном, конечно, - о близкой войне.
        Поглядывая на часы, словно солнца ему было мало, Петрович спросил.
        - Ты, Михалыч, в Гражданскую воевал?
        - Воевал, конечно…
        - На чьей стороне?
        Пастух сперва не понял, а потом в голос захохотал.
        - Ну шутник ты, Петрович! Ну шутник!
        - А зачем?
        - Что значит «зачем»? - удивился пастух.
        - Ну, чего тебе не хватало? Чего вообще людям не хватает, раз они воюют? Порода у нас, что ли, такая?
        Колхозник свой ответ с вопроса начал.
        - А вот ты скажи, Петрович. Ты человек городской, к партии приближенный, это знать должен. Чего больше всего человек в жизни хочет?
        Обалдевший от осеннего тепла шмель закружил вокруг журналиста. Тот ловко сбил его шляпой в траву и ногой придавил. Мокро хрустнуло.
        - Это смотря кто… Кто хлеба досыта, кто славы всемирной, а кому и мыслей возвышенных достаточно.
        Почувствовав какую-то подковырку в ответе, пастух возразил.
        - Ну, положим, на голодное брюхо и мысли в голове разбегутся… А если вообще?
        - Вообще?
        Хитринка ушла и из глаз и из голоса товарища.
        - Наверное, свободы.
        - А вот и нет! - довольно, словно этого ответа и ждал, возразил пастух. - Свобода сама по себе не нужна.
        - Что ж тогда?
        - А справедливости! Каждый хочет, чтоб мир вокруг него был устроен по справедливости.
        - Знать бы, что это еще такое - справедливость…
        Он чуть отстранился, улыбнулся. Вид у него заделался такой, словно к чему-то прислушивался.
        - Мастак ты, Михалыч, загадки загадывать.
        Михалыч даже обиделся слегка. Он, понимаешь, душу нараспашку, а этот еще и улыбается.
        - Вот скажи мне, мил человек, при старом режиме была справедливость? - с задором спросил пастух.
        Петрович снова посмотрел на часы, даже поднес их к уху.
        - Нет, ты ответь, была?
        - Не было… - как-то вскользь, словно не о главном говорили, ответил Петрович.
        - А вот врешь! Была! Только не для всех.
        Где-то далеко родился звук, словно стая комаров снялась с ближнего куста и направилась к ним…
        То ли гул, то ли гром нарастающий прокатился в высоком бледно-голубом ноябрьском небе.
        - А сейчас, стало быть, для всех? - странно улыбнувшись, спросил новый товарищ. - «С южных гор, до северных морей»?
        - И сейчас не для всех. Только тогда справедливость для царя да попов, да для чиновников с офицерами была, а сейчас она крестьян да рабочих касается. Сам посуди, кого в России больше.
        - «Справедливость», - укоризненно протянул газетчик. - А вот товарищ Карл Маркс считает, что все дело в прибавочной стоимости.
        - В справедливости, - упрямо повторил пастух. - Русскому человеку справедливость подавай, да все поровну чтоб… Я как сообразил, за что большевики борются, так сразу в красные партизаны подался - за крестьянскую справедливость воевать. Вот тебе и ответ…
        Гул в небе сделался явственнее, и городской гость повеселел.
        - Думаю, ошибаешься ты, Михалыч. Справедливость материя тонкая. Она-то как раз офицеров да бар, да студентов недоучившихся интересовала. А рабочему да крестьянину что-то посущественнее подавай…
        Он подмигнул и наклонился к портфелю.
        - Ты что, Петрович, думаешь, народ в революцию поверил оттого, что хлебушка у него было не досыта? Нет, шалишь, брат! Народ тринадцать лет назад за большевиками пошел, потому что большевики путь к справедливости указали.
        Пастух прищурился, ожидая умного ответа, и дождался.
        - А вот, кстати…Михалыч. Сегодня вроде как праздник?
        - Ну… - сообразив, что к чему, и оттого заранее улыбаясь, спросил пастух.
        - Так, может, мы употребим ради торжества справедливости?
        Журналист дотронулся пальцами до горла, словно слова его для пастуха без этого жеста могли оказаться непонятными. Вдруг тот подумает, что ему молока или сметаны предлагают?
        - Почему нет? Очень даже возможно…
        Быстро, словно в сказке, возникла фляга, что Петрович безотрывно носил с собой, и два стакана червленого серебра - остатки старой дореволюционной жизни. Он налил по половинке, и Михалыч, удивленный необычной прижимистостью товарища, спросил:
        - Ты что, краев не видишь? Чего жадничаешь!
        - Для разгону по половиночке, - твердо отрезал Петрович, и пастух послушался. Вдруг, коли спорить, так и вообще ничего не нальет?
        - Ну… За победу…
        - … Мировой революции! - торопливо добавил Михалыч и выдохнул по привычке, хотя лишнее это. Не сивухой его городской друг потчевал, а вкусным французским вином под названием «коньяк». Духовитая влага ущипнула язык, холодным огоньком прилипла к деснам и скатилась внутрь. Раздувая ноздри, бывший красный партизан разок-другой вздохнул. Аромат коньяка смешал мысли, отодвинув настоящее и приблизив прошлое. Потеряв нить разговора, Михалыч ткнул себя в грудь, словно вышибал из себя застарелую занозу.
        - И такая нестерпимая боль от несправедливости, что хочется все в этом мире поменять!
        Он попытался обнять товарища, но не смог.
        Руки онемели. Понимая, что что-то произошло, но еще не соотнеся беду с выпитым вином, он опустил руку, чувствуя, как пропадают пальцы, как волна надвигающейся слабости кружит голову и укладывает его к подножию горячего камня. Удивляясь несообразности происходящего, он посмотрел на товарища. Тот смотрел с настороженной напряженностью.
        - Ты чего, Михалыч? Плохо тебе?
        Пастух открыл, закрыл рот, но из горла и звука не вылетело.
        Взгляд его уперся в стакан, что Петрович продолжал держать в руке. Глаза еще слушались пастуха, и недоумение заставило поднять взгляд. Поймав взгляд, Петрович улыбнулся и перевернул стакан. Медленно, словно в остановившемся времени или если вдруг каким-то чудом коньяк превратился в кисель и тягучий, пружинящей струйкой потек в траву.
        - За что? - всё ж найдя в себе силы, прохрипел Михалыч.
        - За то, что водку хорошо пьешь, за философию разумную. Живи уж, красный партизан… Проспишься…
        Гул приблизился, стал мощнее.
        Журналист поднял голову.
        Из-за леса, едва не касаясь крыльями верхушек деревьев, вынырнул аэроплан.
        Журналист смотрел на это без удивления, даже с радостью. Уже не обращая внимания на засыпающего пастуха, откуда-то из портфеля он достал ракетницу. Грохнуло. В воздух порхнул комок огня. Ракета пролетела низко, не выше деревьев, и упала на поле. Аэроплан, получивший условный сигнал, в ответ качнул крыльями. Следом за ним над поляной показался еще один, и еще, и еще…
        На его глазах первая машина, сделав в воздухе круг, с дальнего конца зашла на посадку.
        Подскакивая на кочках, распугивая коров, она добежала почти до края поляны. В последний раз размешав винтом воздух, аэроплан остановился. Журналист увидел, как из кабины на крыло выскочил затянутый в кожаный летный комбинезон пилот. Доверчивостью гость не страдал - ствол «маузера» смотрел в сторону журналиста. Игнатий Петрович побежал к аэроплану, но за два десятка шагов перешел на «строевой». Замерев по стойке «смирно» перед летчиком, отрапортовал:
        - Капитан Несмеянов. Местность зачищена. Шесть бочек бензина вон в тех кустах.
        Обведя взглядом поляну, пилот отошел в сторону, несколько раз наособицу взмахнув рукой. По его знаку парившие над поляной железные стрекозы стали заходить на посадку.
        С нарастающим рокотом стальные стрекозы планировали к земле и рвали зеленые травы, гоняя по ним блестящие росой волны.
        Капитан смотрел на садившиеся на траву самолеты и людей, выходивших из них, и у него щипало в глазах. Герои… Эти люди шли на смерть, на подвиг… Чистые души, рыцари без страха и упрека… А ему - нельзя. Он смотрел на них с завистью.
        Времени тут не было ни минуты. Деловито, не обращая внимания на него, пилоты катили бочки, чавкали насосы, заполняя пустые баки самолетов советским бензином.
        - Капитан!
        Капитан очнулся.
        - Слушаю!
        - Поручение вам…
        Капитану отчего-то почудилось, что пришло время чуда и скажет сейчас незнакомый пилот: «Давай, капитан, с нами! Ты нам нужен! Прижмем хвост большевикам!» Он даже слегка приподнялся на носках в ожидании этих слов, но…
        Но чуда не случилось.
        Командир кивнул в сторону двух штатских, что стояли в стороне с тем же выражением зависти на лицах, что и у самого капитана.
        - Доставите наших товарищей до Москвы. В целости и сохранности… Все понятно?
        - Есть!
        Хоть и не в форме был, а вскинул ладонь к мягкому полю шляпы.
        Четверть часа офицеры обихаживали свои аппараты. Кто-то курил в сторонке, кто-то стоял, упершись лбом в берёзу, прощаясь с Родиной.
        Минуты сгинули - и снова рёв моторов, ветер, волнующаяся трава… Один за другим аэропланы разворачивались в сторону Москвы.
        Теперь их не могло остановить ничего. Почти ничего.
        Четверть часа спустя под крыльями потянулись крыши московских пригородов.
        СССР. Москва. Красная площадь
        Ноябрь 1930 год
        С полуверстной высоты Москва смотрелась какой-то фантастической картой, планом, созданным безумным архитектором. Шестерка аэропланов шла ниже рваной облачности, и город был как на ладони. Ноябрьское солнце высвечивало серые улицы, заполненные людьми. Под крыльями уже промелькнул Александровский вокзал, и кремлевские башни неслись навстречу привычными двуглавыми орлами. Слава богу, у большевиков не дошли руки до этих символов старой России. Бог даст, и вовсе не дойдут.
        Оторвав взгляд от золочёных орлов, пилот посмотрел вниз. Голодранский праздник, день скорби униженной и растоптанной России был в самом разгаре. Пролетарии текли по Тверской, вдалеке вливаясь на Красную площадь.
        Они казались серыми потоками, украшенными кое-где кумачовыми полосками лозунгов. Людские головы походили на выпуклые камни булыжной мостовой, по которой водой несло всякий мусор - обрывки красных тряпок, солому, плевки…
        Время пришло. Святое время мести.
        Ах, не подумали когда-то члены Московской Городской думы, что поставили здание для себя между Тверской и Красной площадью. Как теперь на площадь попасть? Да и с другой стороны, со стороны Москвы-реки тоже не подойти - мешал собор Василия Блаженного… Ну так с Бармы и Постника какой спрос?
        Придется укладываться в те секунды, что будет аэроплан над брусчаткой.
        Получится… Должно получиться!
        Красные их наверняка не ждали. Операция была настолько секретной, что кроме участников, что сейчас неслись следом, знали об этом не более десятка человек - тех, кто обеспечивал горючее на аэродромах подскока. Ни один не предал! Ну, теперь-то красные кровью умоются!
        Вытянув из кабины руку, штабс-капитан Огарев подал сигнал к атаке.
        Самолеты за его спиной разошлись, вытягиваясь в неширокой клин. До земли, точнее до брусчатки, обильно политой в 17-м кровью защитников Кремля, юнкеров и офицеров, оставалось саженей 200.
        Теперь серая толпа внизу разделилась на отдельные фигурки. Возомнившие о себе хамы там, внизу, задирали головы, махали руками. Штабс-капитан скрипнул зубами. Несколько лет назад эти фигурки отобрали у него Родину, отобрали счастье спокойной жизни и страну с гордой тысячелетней историей…
        Пилот нажал на гашетку, и грохот двух пулеметов добавился к реву двигателя. Сквозь винт видно было, как пули жалили толпу, укладывая людей на камни. Хамы! Мужичье отродье! Под крыльями мелькнуло и кануло в вечность перекошенное в крике лицо.
        Восемь пулеметов били по изгаженной площади, выметая с неё человеческий мусор. За товарищей офицеров, что погибли от пуль красных бандитов, за растоптанную жизнь с тихими вечерами и интеллигентными разговорами о Канте и Ибсене, за унижение великой Империи, за Государя Императора, за жизнь эмигрантскую… Он не сдержался - закричал, выпуская то, что копилось внутри шесть долгих эмигрантских лет!
        Несколько секунд безумного счастья, утоления мести, когда кажется, что машина дрожит вместе с тобой не от выстрелов, а от радости…
        Мгновения оторопи там, внизу, прошли. Спрессованные волей диктатора пролетарии пытались разбежаться, однако теснота площади не позволяла этого. Дальние ряды, только что вышедшие на площадь, напирали, еще не сообразив, что путь вперед - путь к смерти. С той стороны накипь красных знамен колыхалась на поверхности серого человеческого моря.
        А вот почти миновавшие площадь оказались сообразительней.
        Двумя рукавами, обтекающими собор Василия Блаженного, люди ринулись прочь, сшибая и топча друг друга. Гранаты вниз, гранаты! Кусты взрывов, вой, визг. Краем глаза увидел, как одно за другим беззвучными водопадами обрушиваются стекла в «Мюре и Мерилизе».
        Смотреть бы не насмотреться, да некогда…
        Под крылом мелькнули купола Василия Блаженного, разворот над Москвой-рекой и Кремлем и новый заход. Снова грохот пулеметов, но уже по другой цели. Если уж сегодня Бог на их стороне, то может быть, и вождей у голодранцев поубавится? Уродливая ступенчатая пирамида, новодел, примостившийся у кирпично-красной стены уже пуста - хорошо постарался кто-то из товарищей ещё в первый заход, но еще разок пройтись по сатанинскому надгробию не мешает…
        Нет! Уже мешают…
        С крыши «Мюра и Мерилиза» и в крест им с крыши Думы ударили счетверенные пулеметы. Что ж, верно…
        Свою удачу они уже исчерпали. То, что они тут, не одно и не два чуда, а гораздо больше! Теперь пришел черед удачи красных.
        Невидимая плеть хлестнула поперек аэроплана капитана Сенявина. Машина, только что вот бывшая частью осеннего неба, отяжелела, напичканная злым свинцом, и, на мгновение застыв в воздухе, рухнула на брусчатку.
        От удара аэроплан должен был рассыпаться, развалиться, но что-то пошло не так. Машина с мертвым пилотом боком воткнулась в медленно текущую серую массу и вместо того, чтоб распасться от удара на части, колесом покатилась по площади, сминая, срубая головы, калеча. Крыло, нос, крыло, хвост. Море человеческих голов раздалось перед тяжёлой машиной, но слишком нерасторопно. Кромки крыльев резали толпу, как торт.
        Вторую машину пулеметы срезали над зданием Городской думы.
        То ли не желая спасаться, то ли не видя этой возможности, пилот направил аппарат на Мавзолей. Косо качнув крылом, аппарат устремился к земле, кренясь в сторону Кремлевской стены. Сообразили большевички, на что решился белый герой. На нем сошлись огненные струи сразу четырех пулеметов. В воздухе вспух черно-золотой шар взрыва. Нашпигованный свинцом аппарат развалился в воздухе и огненным дождем пролился на бегущих.
        Эффект неожиданности они использовали на все сто процентов и теперь могли только стать жертвами, только это не входило в планы нападавших. Командир группы выставил руку наружу и пустил сигнальную ракету - знак окончания операции. Пощечину большевикам они отвесили, и если радиостанция Коминтерна, как бахвалились красные, и в самом деле вещает на весь мир, то их героизм не останется в безвестности.
        Теперь каждый уносил ноги как мог, чтобы встретиться в условленном месте. Это было почти невозможно, но сегодня Бог был на их стороне - на Москву шел облачный фронт.
        СССР. Московская область. Тушино
        Ноябрь 1930 года
        Ноябрьские праздники, они, конечно, общие - у каждого радость в сердце, одна на всех, у каждого красный бант на груди, только одни перед трибунами со знаменами идут, а другие… У других свои задачи.
        Малюков да Дёготь были как раз из последних.
        Да, конечно, почетно в колонне передовиков производства пройти перед товарищем Сталиным и членами Политбюро по самой главной площади страны, где герои революции похоронены, но куда почетнее пролететь над Красной площадью на новом боевом аппарате! Показать буржуям, чем теперь располагает Советская власть!
        До Красной площади они могли бы долететь за пять минут. Могли бы, но воздушный парад в день Великого Октября это не то мероприятие, где позволяется своевольничать. Все должно было идти по плану, поэтому, сдерживая мощь двигателей, товарищи висели над Тушинским аэродромом в ожидании сигнала. Радиостанции трещали дальними грозами, но и только.
        Нынешний боевой аппарат несколько отличался от той конструкции с мотоциклетным седлом, которую чуть больше года назад облетывал Федосей. Принципы, доказавшие свою эффективность, правда, остались прежними, то есть яйцо осталось яйцом, только три четверти его теперь покрывала броневая сталь, а острый конец превратился в стеклянный колпак, дававший панорамный обзор.
        Сейчас сквозь него Федосей видел застекленную вышку управления полетами и блестку золотой маковки Ивана Великого. Где-то рядом с ней шли колонны трудящихся, весело колыхались знамена…
        Прислушиваясь к шипению рации, Малюков представлял себе всё, что сейчас происходило на Красной площади: колонны веселых людей, красные знамена, размахивающие флажками дети на плечах отцов, гротескные фигуры Чемберлена и Бриана, олицетворяющие мировой капитализм…
        «Красиво, - подумал Федосей. - Знамена, транспаранты… Вот для Дёгтя развлечение - он такого, может, и не видал еще никогда…»
        Его товарищ на втором аппарате, агент Коминтерна Владимир Иванович Дёготь, год назад работал в Западной Европе, разжигая пожар мировой революции, а теперь вот - и первый космонавт, и пилот уникальной военно-научной техники. Интересно, как ему…
        Додумать мысль не удалось. Что-то там, внизу, случилось. Забегали туда-сюда люди, разъездные машины и мотоциклы прыснули в сторону, словно капли от булыжника, попавшего в спокойную воду. Федосей закрутил головой, отыскивая, что же всех так переполошило, но тут рация ожила голосом дежурного.
        - Тревога! Воздушное нападение на Кремль! Вражеские аэропланы обстреливают Кремль!
        Если есть на свете вещи, которые не укладываются в голове, то это - первая из них. Сердце республики! Москва!!
        Руководитель полетов на башне и сам, верно, не очень верил тому, что говорил, но его взволнованный голос резал прозрачность осеннего утра, колол на острые, царапающие душу осколки.
        - С аэропланов обстреляны демонстрация и Мавзолей! Спецаппараты 1 и 2, срочный вылет на место. Повторяю. Срочный вылет!
        Это они услышали уже на лету. Окраины Москвы слились в неразборчивый поток крыш, труб, площадей и деревьев. Золотая искра в одно мгновение разрослась и прыгнула навстречу, став колокольным куполом.
        Зависнув над Красной площадью, Федосей посмотрел вниз. Этого не могло быть. Не могло…
        Москва! Кремль!
        Но было!
        Ветер гнал по площади дым.
        Сквозь него проступали тела людей, брошенные плакаты, еще какие-то обломки… Победа, если это можно было считать победой, далась нападавшим нелегко.
        Обломки одного аэроплана исходили дымом рядом с Мавзолеем. С нелепо задранным хвостом, он опирался на остатки крыльев, уткнувшись разбитым мотором в братскую могилу красногвардейцев. Хвост второго чадил меж куполов Василия Блаженного. Сбитая полосатая маковка лежала внизу, расколотая, словно сброшенная со стола чашка. Крылья разбитой машины валялись на Васильевском спуске.
        Еще один аппарат чадил, придавленный опрокинувшейся на бок платформой, на которой совсем недавно стоял толстопузый капиталист. Платформа и аэроплан горели, а голова в огромном цилиндре, откатившись к Кремлёвской стене, таращилась оттуда в небо нарисованными глазами.
        Трупы, кровь и обломки и люди, люди, люди…
        Кто-то брел, кто-то корчился на камнях, кто-то сидел, оглушенный случившимся.
        На главной трибуне уже никого не было, но на мраморных стенах Мавзолея выделялись следы пуль. Оспины густо усыпали почетную трибуну и Кремлёвскую стену позади неё.
        Они не решились сесть - никто и не подумал выложить на брусчатку асбестовые маты, чтоб выхлоп аппаратов не расплавил древние камни, политые кровью красногвардейцев, штурмовавших Кремль в 17-м, да не до них сейчас было внизу - неслышные отсюда, к месту трагедии спешили кареты «Скорой помощи».
        - Гады, - треснул наушник голосом товарища. - Какие же гады!
        Опомнившись, Федосей схватился за микрофон.
        - Башня! Мы над площадью. Противника нет. Вижу три сбитых самолета. Есть жертвы среди демонстрантов. Повторяю. Есть жертвы. Нужны врачи.
        - Что с Мавзолеем? Что с товарищем Сталиным?
        Голос дежурного дрожал от напряжения. Федосей не рискнул подлететь ближе.
        - Вижу следы обстрела. Врачей шлите! Врачей! Тут люди умирают!
        - В налете участвовали шесть самолетов. Ищите еще троих.
        - Принято!
        Федосей переключился на Дёгтя.
        - Приказ слышал?
        - Слышал.
        - Мысли есть?
        - Только одна - выполнить…
        Задача оказалась не из простых, сродни той, в условиях которой говорится об иголке и стоге сена, только тут было еще интереснее: и стог и иголка медленно погружались в туман. На Москву надвигался облачный фронт. Не грозные черные тучи, чреватые быстрой грозой, а простые бело-серые облака стадом слонов наползали на столицу с запада, словно спешили выполнить договоренность с воздушными пиратами. Искать кого-то там, внутри, занятие совершенно бессмысленное.
        - Ты вниз, я вверх…
        Пробив облачный слой, Федосеев аппарат завис в сотне метров выше. Глядя в бинокль поверх облаков, пилот не нашел в воздухе ни одной машины.
        - Как у тебя?
        Дёготь искал врагов ниже облаков.
        - Ничего…
        В принципе, это было логично. Если у врагов всё было в порядке с головами, то они находились где-то внутри слоя. Белякам, а Федосей не сомневался, что это беляки, хватило ума нырнуть в облако и не высовываться.
        Он, представив, как пилот, понимая, что внизу только враги, вслепую летит вперед, не зная ни высоты, ни места под собой, а из приборов перед ним только стрелка компаса, покачал головой. Смело. Нет. Не смело, а безрассудно! Смелость - хорошее слово. Его к врагу прикреплять нельзя. Смелость могла быть только у своих, а у врагов - исключительно глупость и безрассудство.
        - Разделимся. Тебе юго-восток. Мне - юго-запад.
        - Связь держи, первый космонавт…
        Таранить облака Федосей не стал. Если беляк стремился скрыться, то он-то, напротив, хотел найти. Нырнув ниже облачного слоя, он быстрым зигзагом рванул на юго-запад. Дёготь тем же маневром ушел в свою сторону.
        Минут через десять тучи, наконец, разродились дождем. По стеклянному колпаку потекли струи воды. Встречный ветер размазал её по стеклу словно масло, сделав мир по ту сторону мутным, как дно неглубокой речки. Время от времени раздраженно протирая стекло, Малюков щурился, высматривая свою добычу. Взгляд влево, взгляд вправо. Одним глазом на приборы и снова - влево, вправо. Это не мешало думать.
        Глупо, конечно, себя беляки повели…
        Была б его, Федосея, воля, не стал бы он так рисковать, а сел бы на какой-нибудь площади или дороге, прямо в Москве, бросил бы аэроплан, а сам затаился в городе. Беляку на это ума не хватило… Не иначе как идейный смертник. Ну и ладно. Его дело.
        Сейчас главное - что выскочит он из-за облаков. Вниз выскочит. Не может не выскочить - не на Луну же он в самом деле собрался? Нет. На Луну летать - это привилегия советских космонавтов, а не белых воздушных пиратов!
        А как выскочит, вот тут уж кому больше повезет. Если ему, то беляку конец, ну, а если гаду фортуна, тогда поживет еще вражина.
        Повезло Федосею.
        Золотопогонник знал, что его ищут, и попытался нырнуть из моря облаков в море листьев. Малюков увидел его, в общем-то, случайно. Сошлось всё - и поворот головы, и ветер, раздернувший пелену дождя, и нетерпение беляка.
        Облака шли низко - метров сто над землей, а то и меньше, и пилоту пришлось несладко. Внизу тянулся лес, где самолет не посадить, а только сломать, но тот все равно рванулся к земле. Через секунду Федосей понял замысел врага. Тот углядел просеку и попытался скрыться за кронами деревьев, но не повезло беглецу, попался-таки на острый глаз!
        Теперь они неслись над свободной от деревьев полосой земли - Федосей чуть выше, а беглец - едва не задевая крыльями ветки деревьев. От скорости и маленькой высоты земля под ними слилась в один бесконечный мазок темно-зеленой краски, по окоёму окантованной серо-голубой лентой облаков.
        По этой зелени крест аэроплана не спеша подплывал к Федосею.
        По гордости или глупости беляк даже не замаскировался. Вместо красных звезд на крыльях красовались царские трехцветные овалы. Кто-то, может быть, назвал бы это героизмом, но Федосей точно знал, что это глупость. Пустой гонор не помогал делать дело, а, напротив, осложнял жизнь пилоту, склоняя весы между удачей и неудачей в сторону последней. Конечно, с той секунды, как Федосей увидел в разрывах облаков вражеский самолет, это перестало иметь для беляка малейшее значение. Что со звездами, что с овалами, шансов у того уже не было, разве что только немного оттянуть неприятности, нависшие за плечами.
        Не отпуская штурвала, беляк повернулся.
        «Любопытной какой. Хочешь смерть свою увидеть? Ну, смотри, смотри…»
        Только не для того тот повернулся, чтоб рассмотреть свою смерть. Рука пилота вытянулась в сторону преследователя и задергалась, вздрагивая от выстрелов. Федосей только хмыкнул. Беляк стрелял, а мог бы и кукиш показать - пользы что от кукиша, что от пистолетной пули было бы одинаково… Сталь корпуса мелкокалиберная пуля взять не могла, да и винтовочная, пожалуй, тоже, а стекло колпака, специальное стекло в два пальца толщиной, револьверной пуле однозначно не по зубам.
        Да еще ведь попасть нужно будет ухитриться.
        Однако попал!
        Толчка Федосей не почувствовал, однако на боковом нижнем сегменте появилась длинная матовая царапина - свинец только скользнул по стеклу. «Сволочь!» - мелькнуло в голове, но на ругань времени не оставалось.
        Оттенок зелени внизу изменился - стал светлее. Просека, словно река в море, а точнее как рукотворный канал, впала в огромное поле, покрытое пожухлой травой. Что ж, место подходящее. Пора заканчивать эту воздушную акробатику.
        Федосей спустился еще ниже и стал надвигаться на аэроплан, поднося к хвосту факел выхлопа.
        Десять метров, пять…
        Громкий треск заглушил даже рев двигателя. Только что чистое стекло перед глазами Федосея затуманилось и пошло трещинами. В один миг там появились пять тусклых кругов, от которых в стороны расползлась белёсая паутина трещин, а ещё через мгновение поток ветра швырнул ему в лицо горсть стеклянной крошки, наждачкой прошедшейся по коже.
        У-у-у-у ё…
        Очки-консервы спасли глаза, но лоб и щеки закровянили десятком порезов и царапин. За разбитым стеклом, внизу, у земли, клокотали оранжевые вспышки выстрелов. Пулемет бил с земли длинными очередями, не жалея патронов, словно злобой захлебывался. Сволочь… Гадина белая… Гидра недобитая…
        Среагировал Малюков мгновенно. Горизонт за разбитым стеклом накренился, встал дыбом. Яйцо развернулось и резко ушло с линии огня за высокие сосновые кроны.
        Проведя рукой по закровянившему лбу, пилот оскалился. Не дурак и не смертник оказался белячок-то, а хитрый и расчетливый враг. Не шкуру спасал, пока туда-сюда ёрзал, а в засаду заманивал… Хотя какая там засада? Не засада это, а наверняка запасной аэродром с наземным прикрытием. Вон места сколько: садись - не хочу.
        Эх, не зря товарищ Сталин об обострении классовой борьбы говорит! Вон как беляки в нашем тылу себя вольготно чувствуют! И пулемет тут у них, и аэродром… Тут, конечно, без помощников из «бывших» не обошлось, без кулаков да подкулачников…
        Он рукавом сердито смахнул с пульта осколки.
        Патронов бы! Были бы патроны, показал бы он пулеметчику… Только нет их. На парад летел - не воевать… Свежий воротничок есть, гимнастёрка коверкотовая есть, сапоги начищенные имеются… А вот патронов нет… А на пулемет, даже в каждой руке по сапогу имея, идти не хочется… Не кончаются добром такие походы.
        Клокотавшая под днищем мощь, способная подбросить аппарат за атмосферу, держала его в нескольких метрах над землей. Сквозь выбитые стекла соседние стволы протягивали в кабину еловые лапы, но оттуда поднимался дерущий горло дым, а не хвойная свежесть - выхлоп жег старую хвою и деревья. Одно хорошо - враги его не видели, хотя дым пожара и грохот вполне точно показывали, где он может быть.
        Ветер дунул в спину и погнал дым вперед.
        Вот и хорошо. Вот так и надо! Прикрываясь черными клубами, Федосей ударил двигателем. По крутой дуге, словно подброшенное пинком, яйцо вознеслось метров на пятнадцать вверх, и с этой высоты Малюков длинным фиолетовым факелом лизнул место, откуда совсем недавно бил пулемёт.
        Мгновение спустя там грохнул взрыв. Припасенный беляками бензин взорвался, расплескивая огонь по верхушкам деревьев. Федосей ощутил, как неуправляемая сила взрыва сквозь днище ударила его по ногам. Яйцо подбросило вверх, и оно, словно камень, закувыркалось в воздухе. В глазах Федосея небо поменялось местами с землей, но он умудрился удержать аппарат в воздухе.
        Свесившись вниз, попытался что-нибудь высмотреть.
        Под днищем горели деревья, выбрасывая в небо толстые чёрно-красные жгуты дыма. Отстреливаться там было уже некому.
        СССР. Москва. Красная площадь
        Ноябрь 1930 года
        Несмотря на то, что творилось на границах, Сталин иногда позволял себе пройтись по Москве пешком. Тем более и повод был - с трибуны Мавзолея или с Кремлевской стены разрушения после налета беляков на Москву смотрелись совсем иначе, не то что с земли. Генеральному хотелось своими руками потрогать искореженную брусчатку, словно поднять перчатку, брошенную ему в лицо. Так ведь оно и было. Спастись удалось чудом. Если б не четкая работа охраны, неизвестно, чем бы все кончилось… Вон что из площади сделали, мерзавцы.
        Запахнув отворот серой шинели, он шел по брусчатке под стук молотков. Позади, отстав на шаг, шли Ворошилов и нарком по финансам.
        Главный бухгалтер страны заметно нервничал. Что-то срочное у него было. Настолько, что пошел следом, хотя мог и дождаться.
        Нарком свое место занимал недавно и знал, на чьё место пришел. Его предшественник оказался врагом народа и был органами репрессирован. Помня об этом, новичок старался делать свое дело и не высовываться в большую политику, чтоб не попасть в раскручивающиеся жернова, но жизнь для него повернулась так, что пришлось забыть об исповедуемых принципах.
        «Интересно, - подумал Сталин, - отчего он нервничает. О себе беспокоится или о деле?»
        Генеральный на ходу повернулся к нему.
        - Слушаю вас, товарищ Гринько…
        Тот кашлянул, пробуя голос. Приноравливаясь к шагу вождя, пошел чуть быстрее.
        - Товарищ Сталин! Мы привыкли, что Мировая революция движется вперед, освобождая рабочих и крестьян штыком и шашкой…
        - И идеей! - поправил его Сталин, раскуривая трубку. Люди шли мимо и вроде бы не узнавали вождя.
        - Разумеется, товарищ Сталин! Идеи марксизма, разумеется, изначальны.
        Сталин кивнул, ожидая продолжения.
        - До сих пор мы старались помочь угнетенным рабочим и крестьянам военной силой, но…
        - А вы считаете, что империалисты отдадут свою власть добровольно? - прищурился Сталин. Этот прищур наркому не понравился.
        - Нет, товарищ Сталин, я так не думаю. Они за свою власть до последнего драться будут. Польша, Венгрия, Германия… Есть примеры.
        - Вы хотите предложить какой-то другой путь?
        Стало интересно, каким это образом финансист, денежный мешок Страны Советов, собрался разгромить мировой империализм? Неужели счетами или арифмометрами? Сталин усмехнулся и посмотрел на Ворошилова. Тот глядел на коллегу с интересом. Похоже, что тоже не знал иного пути и его забрало за живое.
        - Да, товарищ Сталин. Военные привыкли мерить силу врагов танками, пушками и солдатами. Они упускают, что у капитала есть еще одно страшное оружие - золото. Если мы выбьем его из рук буржуазии, то она уже не будет ни сильной, ни страшной для нас. Не будет золота - не будет ни танков, ни пушек, ни солдат..
        Сталин молчал. Что было у него в голове, нарком не хотел даже догадываться. Теперь это походило на езду на велосипеде - чтоб не упасть, нужно было крутить педали.
        - Я предлагаю не атаковать буржуазный строй, а купить его…
        - Собрать золото и купить всю Европу и всю Америку? - переспросил Ворошилов. - Так ведь не продадут. Не дураки же там живут.
        - Не купить, - поправился нарком. - Разрушить.
        Сталин повернул голову, став внимательнее.
        - Золото - самое опасное оружие. Стоимость его является одним из краеугольных камней мировой экономики. Напечатать фальшивые деньги можно, но подделку легко обнаружить и такие деньги изъять. А вот золото никогда не бывает фальшивым. Из Африки или из Сибири, с Луны или Марса, с Венеры или Юпитера… Его происхождение безразлично для экономики. Золото - это просто золото…
        Шагов десять Сталин молчал. Его спутник так же молча следовал за ним, отставая на полшага.
        - Вы шутите? - наконец спросил он.
        Наркомфин на ходу умудрился вытянуться по стойке «смирно».
        - Никак нет! Там все продается и покупается, - торопливо продолжил Григорий Федорович. - Да и покупать ничего не придется. Они развалятся, а мы только сметем остатки поганой метлой в одну кучу…
        Сталин перебросил трубку из одного уголка рта в другой. Он видел, что финансиста распирает словами.
        - Очень вы, Григорий Федорович, поэтически выражаетесь… Конкретнее можете?
        - Извините, товарищ Сталин… Волнуюсь…
        - Ничего. Закуривайте, если курите…
        - Спасибо.
        Закурить наркомфин не решился, не посмел, но несколько успокоился.
        - Рецепт краха западной системы принадлежит не мне. Он придуман нашим писателем Алексеем Толстым. Суть его проста - разрушить экономическую базу капитализма. Если мы выбросим на международный рынок достаточно много золота, то его цена изменится. Это вызовет хаос в международных расчетных системах, что усугубит последствия кризиса, бушующего на Западе. От этого оружия у Запада нет защиты. Золото - его кровь!
        Его цена устанавливается на биржах и зависит от количества металла, предлагаемого к продаже. Если его мало - его цена увеличивается. Если много - уменьшается…
        Если мы сможем влиять на цену золота, мы превратим экономику Запада в хаос!
        - А мы сможем?
        - Сможем!
        В этот момент Запад представился Сталину в виде гротескной фигуры капиталиста, вроде тех, что возили перед Мавзолеем на каждой демонстрации - толстого мордатого человека в цилиндре с мешком золота, от которого пока отскакивали и штыки и сабли.
        - Правильно ли я вас понимаю… - Трубка Генерального снова оказалась в ладони. - Вы предлагаете выставить на продажу очень много золота и обрушить финансовую систему Запада?
        - Так точно, товарищ Сталин. Обрушить!
        «Теоретически это возможно, - подумал Сталин. - Если золото кровь Запада, то его может убить полнокровие! Но где взять столько золота?» Он-то знал, что в Гохране нет стольких ценностей, чтобы реализовать угрозу наркомфина. И без того многое, очень многое уже уплыло на Запад в обмен на заводы и фабрики, на оборудование и машины. Идея, конечно, неплоха, но, как многое в этом мире, хороша теоретически. А вот на практике ничего не выйдет. С сожалением отказываясь от этой мысли, он сказал:
        - Это фантастика…
        - А это - нет!
        Гринько быстро вытащил из кармана свернутую газету. Сталин остановился. Номер «Ленинградской правды» был сложен так, чтобы в глаза бросался заголовок - «Золотое открытие советских ученых». Не читая, Генеральный вопросительно посмотрел на Гринько. Тот коротко объяснил, в двух словах.
        - Ленинградские ученые нашли золото на Луне. Очень много золота. Если мы сможем организовать доставку его на Землю, то мы надуем Запад этим золотом, и он лопнет…
        СССР. Москва
        Ноябрь 1930 года
        …Спускаясь по Ильинке, он гадал - убрали красные остатки его аэроплана с храма или нет. Лучше бы, конечно, если б не убрали. Он представил, как обгорелый фюзеляж кривым сучком совершенно неуместно торчит между куполов творения Бармы и Постника, и ухмыльнулся.
        Конечно, не старые времена и приезжих в Москве немного, а все-таки кто-то, да и увидит своими глазами и передаст дальше с присказкой «Вот те крест! Сам видел!», глядишь, и прибавится сторонников у Белого движения.
        Он вспомнил, как оказался там, и покачал головой в восхищении.
        Был в этот день Всевышний в Москве! Был! Вот прямо в храме Василия Блаженного, наверное, и был, не иначе. А как еще объяснить, когда самолет вдребезги, крылья в разные стороны, а ему самому такая фортуна - ни ушиба, ни царапины? Бог помог, не иначе… Кто другой, может, и сказал бы - повезло, только штабс-капитан Огарёв по-другому считал.
        Когда оторопь прошла, низвергнутый, аки ангел с небес на землю, он сбросил очки, шлемофон и выбрался на крышу.
        В небе ревели моторы и пулеметные очереди, на земле выли люди и грохотали взрывы. А вот на крыше было спокойно. Храм и впрямь стал убежищем от скверны большевистского мира.
        Секунд десять он смотрел на бегущую толпу под ногами, прикидывая, как спуститься, чтобы не затоптали, но тут кто-то из пулеметчиков заметил его и влепил очередь прямо по храму. Пули ударили в старую кладку, выбивая облачка кирпичной пыли, но пилота не достали. Прыгая от купола к куполу, Огарёв перебрался на другую сторону крыши. Присев в относительной безопасности, он не без удовольствия поглядел на то, что творилось внизу. Это была уже не демонстрация. Это был исход. В глазах людей не было никакой идеологии. Они бежали, думая только о том, чтобы оказаться подальше от смерти, свалившейся на них с неба.
        Содом и Гоморра, подумал он тогда, и все казни египетские…
        Дело они сделали. Теперь следовало подумать и о себе. И исчезнуть.
        Такой вариант они тоже предусмотрели. Не такой, конечно, счастливый, чтобы сесть прямо на Красной площади, но все же… В цивильной одежде, с профсоюзным билетом почтового служащего и справками он должен был добраться до Рязани, где мог рассчитывать на помощь, но он решил задержаться в Москве на пару дней. Его вела не пустая бравада, а холодный расчет. Найти одного человека в таком городе, как Москва, невозможно, да и когда еще придется побывать в Первопрестольной, к тому же и новости из первых рук тоже не последнее дело. Только одно сейчас огорчало его - по всему выходило, что не убили они красного тирана. Не повезло… Оставалась надежда, что, может быть, ранили? То, что большевики в газетах ничего не написали, ничего и не значило. Когда это они правду в своих газетах печатали? Оставалось надеяться на везение - вдруг все-таки получилось?
        Он закрыл глаза и взмолился: «Господи! Помоги! Грех большой желать смерти человеку, только ведь не человек он вовсе, не человек…»
        Редкие прохожие, что двигались навстречу или обгоняли, не мешали думать и наслаждаться моментом. Он старался не выделяться, но брови сами поднимались недоуменно, когда взглядом натыкался на вывески с сокращениями и аббревиатурами. Понятных слов было немного, и оттого казалось, что Москву захватили какие-то инородцы.
        «А ведь очень похоже, - подумал он. - Люди-то кругом другие… Совсем другие…»
        Раньше тут шла бойкая торговля, вокруг дорогих магазинов роилась чистая публика, а теперь - хмурые, голодные лица, взгляды не по сторонам, а под ноги. Никто глаза от земли не поднимает. Только вот военные или комиссары…
        Взгляд пробежал и вернулся к двум шедшим навстречу комиссарам. Фуражки, длинная кавалерийская шинель на одном, добротная кожаная куртка на другом. Тот, в куртке, обгоняя кавалериста на полшага, заглядывал ему в лицо.
        Он!
        - Спасибо, Господи! - пробормотал Огарёв. - Воистину нет меры твоей доброте!
        Рука скользнула в карман плаща, а в голове уже шел расчет.
        Семь пуль. Трех хватит, ведь в упор стрелять буду. Одну соседу. Хватит и этого. А три оставшихся - резерв. Мало ли что… И направо в переулок. Сбросить плащ и дальше налегке …
        Все было просто, все должно было получиться…
        Он даже пошел чуть медленнее, чтоб поравняться с кремлёвским горцем около Рыбного переулка…
        - Смотри, - прошептал Дёготь. - Сталин с Ворошиловым… И еще кто-то…
        - Газету читают…
        Они как раз шли вниз, к Красной площади. Сегодня им должны были вручать награды. В этот раз они нашли героев гораздо быстрее, чем обычно. Наверное, оттого, что все произошедшее несколько дней назад на Красной площади затрагивало очень больших людей и никому не нужно было объяснять, что ими седьмого ноября сделано действительно важное дело. И трех дней не прошло, как постановление Советского Правительства о награждении товарищей Дёгтя и Малюкова «за героизм и мужество, проявленные в деле защиты Социалистического Отечества», опубликовали в «Правде» и «Известиях», а еще через два дня героев пригласили в Кремль.
        Время до награждения оставалось немного - только-только успеть, - но оба, не сговариваясь, замедлили шаг. Редкие прохожие, казалось, не замечали занятых беседой вождей, шли по своим делам, но человек впереди них тоже замедлил шаг и сунул руку в карман. Насторожившись, Федосей наклонился вперед.
        Все произошло в секунду.
        Тот, в плаще, выхватил из кармана револьвер, поворачиваясь в сторону Сталина.
        - Стоять! - взревел Федосей. Встать на пути пули он не мог, но вот помешать стрелку - вполне. В три прыжка он подскочил поближе и, еще не коснувшись земли, ударил того под локоть, отводя ствол в сторону. «Наган» задрался в небо, и над головой ударил выстрел. Поддев плечом его руку, Малюков навалился на врага, не давая тому направить револьверное дуло в сторону товарища Сталина.
        Бах!
        Наверху зазвенело, кто-то там визгливо заголосил, посыпались осколки.
        Стрелок, кряхтя и ругаясь, пытался повернуться, чтоб выстрелить наверняка, а Федосей оттирал его в сторону. Пару секунд они танцевали на одном месте, меряясь силой и проворством. Шанс у стрелка был, но тот его уже потерял - сзади, невидимый для него, набегал Дёготь с занесенной для удара рукой.
        На мгновение Генеральный почувствовал себя помолодевшим лет на двадцать. Не вождем многомиллионной армии коммунистов-большевиков, а юнцом, не боявшимся ходить на эксы и доставать деньги на нужды партии, экспроприируя банки и казначейства.
        Он, пригнувшись, отпрыгнул в сторону, рассчитывая, что стрелок повернется за ним и подставит себя. Так и вышло… Жутко скалясь от напряжения, тот все-таки сумел развернуться, но времени на выстрел у него не осталось. Набежавший сзади человек ударом сбил террориста на брусчатку.
        Несколько мгновений все суетились.
        Федосей, прижимавший врага к брусчатке, услышал, как Ворошилов сказал Сталину.
        - Третий…
        Тот вопросительно посмотрел на него. Подоспевшие охранники деликатно, чтобы товарищ Сталин не слышал, матерясь, вязали неизвестному руки. Наркомвоенмор стал загибать пальцы.
        - В сентябре, помнишь, на море? На демонстрации - два, ну и этот вот. Три.
        - Ну и что?
        - А то… Прав Тухачевский. Это война, Коба. И хотим мы этого или нет, а она уже идет…
        Не дождавшись ответа, Ворошилов спросил:
        - Как там с Германией?
        Сталин и тут не ответил, повернулся к своим спасителям, протягивая руку.
        - Спасибо, товарищи…
        Задержав взгляд на Дёгте, он с удивлением спросил:
        - Товарищ Дёготь?
        - Так точно, товарищ Сталин!
        Дёготь козырнул, и словно подсказывая Сталину, что он тут не один, покосился на товарища.
        - А-а-а! И товарищ Малюков с вами!
        - Здесь, товарищ Сталин.
        - Спасибо, товарищи… Первые в космосе и на Земле первые.
        СССР. Москва. Кремль
        Ноябрь 1930 года
        За эти несколько дней площадь привели в порядок, и только Мавзолей стоял, загороженный деревянными щитами. Из-за них доносился негромкий разговор строителей. Дёготь поднял взгляд. Над деревянным обрезом выступало только гордое слово «ЛЕНИН».
        - Как только рука поднялась?
        Дёготь обернулся. Федосей стоял рядом с проплешиной в брусчатке, смотрел под ноги. Воронки наспех забросали гравием, и они болячками выделялись на поверхности. Кровь уже смыли, но в памяти-то она осталась.
        Мимо проплешин, мимо внимательных чекистов на КПП Спасской башни вместе с другими приглашенными они, наконец, добрались до Георгиевского зала.
        Приглашенных оказалось не так уж и много - всего десятка два человек. Момент был нетривиальный, и все старались скрыть возбуждение. Кто-то напряженно улыбался, Дёготь с преувеличенным интересом, задрав голову, разглядывал череду огромных люстр, а у окна собралась компания, из которой доносились взрывы приглушенного смеха. Центром её оказался невысокий широкоплечий человек в штатском. Абсолютно лысая голова, перетекавшая в крепкую шею, казалась отлитой из благородной бронзы.
        Федосей невольно позавидовал здоровяку. Цвет кожи и громкий голос говорили в первую очередь, что ведет человек жизнь здоровую, не отягощенную нервной умственной работой, на исключительно свежем воздухе. Малюков ткнул локтем товарища, переставшего смотреть на люстры и залюбовавшегося лепниной.
        - Вон… Глянь… Смотри, как далеко целит Мировая революция… Уже и негров советскими орденами награждают…
        Деготь всмотрелся и улыбнулся.
        - Да какой это тебе негр? Наш это, русак. Я эту шею уже почти два года знаю.
        Федосей вгляделся.
        - Шея как шея…
        - Мы с тобой пару лет назад на этой шее сидели, ножки свесив, а он нас из беды на себе вытаскивал.
        Малюков припомнил тогдашние неприятности, но место в них бронзовошеему не отыскал. Тогда он попытался угадать и начал рассуждать вслух, поглядывая на товарища.
        - Здоровый. Водолаз или кузнец? А загар тогда как? Так у печки не загоришь… Загар южный, среднеазиатский… Пограничник, что ли, губитель басмачей? Так нет у меня знакомых пограничников…
        - Ну и память у тебя… Как бублик, - укоризненно заметил Дёготь. - С дырой.
        - Почему же это сразу с дырой?
        - А потому что только брюхо старого добра не помнит. А вот голова - должна! Он же нас с Ульрихом Федоровичем спасать на подлодке прилетел!
        Федосей припомнил обстоятельства и помрачнел. Что может быть хорошего в воспоминаниях человека, не своей волей сидящего посреди Балтики в лодке с утонувшего парохода, но Владимир Иванович оказался прав.
        - Точно! Вот только что подводнику в Средней Азии делать?
        - Почему там?
        - Загар. Загар у него южный…
        Подойти, чтобы удовлетворить любопытство, они не успели. Появился Михаил Иванович Калинин, и шум сам собой стих. Несколько секунд отголоски его еще летали меж обтянутых мягким плюшем стульев, но секретарь вызвал первого награждаемого, и церемония началась. Мимо друзей, поскрипывая начищенными сапогами и новыми скороходовскими ботинками, прошли пограничники, хлопководы, строители… Старый знакомец отчего-то оказался именно строителем… Дёготь с Федосеем переглянулись, но тут пришла и их очередь.
        Выйдя один за другим к столу - их узнали, и по залу пронесся шумок, - они получили по ордену Боевого Красного Знамени, и Михаил Иванович, смешно встряхивая бородкой, пожал им руки.
        Еще с четверть часа товарищи наблюдали, как награждаемые пожимали Всесоюзному старосте руку и с гордым смущением возвращались на свои места, держа в руках обтянутые темно-синим и бордовым сафьяном коробочки, а затем грянул банкет!
        Тут они и настигли старого товарища.
        - Михаил Петрович, если не ошибаюсь?
        Старый знакомец обернулся, но узнал не сразу. Точнее узнать-то узнал, но не так. Портреты покорителей космоса встречались, может быть, чуть реже портретов членов Политбюро, но в каждом сельсовете - наверняка. Во взгляде Михаила Петровича читалось какое-то замешательство. Не мог он вспомнить, где встречался с первыми космонавтами. В том, что он их знал, не было ничего удивительного, а в то, что они его…
        - Позапрошлый год, - напомнил Федосей. - Балтика, шлюпка, трое штатских…
        - Ба-а-а-а-а! - обрадовался летчик-подводник. - Товарищи первые космонавты! А я все думал, кажется мне, что я вас раньше видел или это последствия баротравмы.
        - Поздравляем вас.
        Они поочередно потрясли руку подводника.
        - Взаимно, - кивнул он на их ордена.
        - Переквалифицировались?
        - Вы о чем? - удивился Михаил Петрович.
        - Мы вас как летчика-подводника знаем, а вы, оказывается, герой-строитель.
        Тот улыбнулся.
        - Я кем был, тем и остался. Жизнь такая пошла, что приходится совмещать.
        Он ухватил плошку с жульеном, осторожно потрогал ложечкой коричневую корочку, предвкушающе улыбнулся..
        - Строитель я теперь по совместительству. Участвую в строительстве спецобъектов.
        - Неужели подводный аэродром строите?
        Старый знакомый белозубо улыбнулся.
        - Почти.
        И опережая вопросы, добавил.
        - Где - сказать не могу.
        - Понимаем, - качнул головой Федосей. - Понимаем… Хотя какие там тайны - по вашему загару и так все видно. Юг, арык, урюк, кишмиш!
        Пару секунд старый знакомый колебался, но ведь не чужие люди - первые космонавты!
        - Спецобъект «Тузик» называется. Не слышали?
        - Ага, ага, слышал, слышал, - засмеялся Федосей. - Собачья будка?
        - Точно! - рассмеялся в ответ старый знакомый. - И не одна!
        САСШ. Полигон Окичоби
        Ноябрь 1930 года
        …После третьей катастрофы на испытательном стенде мысли о стали, способной выдержать мощь ракетного пламени, стала для американцев задачей номер один. На второй план отодвинулись даже работы по восстановлению аппарата профессора Тесла.
        Жаль, жаль было немалых трудов рук своих!
        Деньги и американский деловой напор творили чудеса: новые двигатели, пусть не такие компактные, как у большевиков, а сложные и неуклюжие, но мощные! Инфраструктура стартовых площадок, обучение личного состава…
        Чтобы обогнать русских, было сделано очень много. Почти все, но, как доллар без одного цента еще не доллар, так и без любой мелочи это «почти всё» превращалось в «ничто».
        Все это было сложно и дорого сделать, но сделали, не побоявшись ни трудов, ни затрат. Заводы, тресты и консорциумы, где у мистера Вандербильта были возможности, работали, чтоб обеспечить САСШ превосходство в космосе. Решались технические задачи, находились какие-то ходы, но основная задача никак не поддавалась. Здесь противником денег были не люди, а сама природа. Двигатели работали, но толку от этого не было никакого. Металл плавился, с роковым постоянством превращая каждый новый двигатель стоимостью в тысячи долларов в огромный костер.
        Отчаявшись решить проблему своими силами, мистер Вандербильт учредил премию тому, кто решит её. Коллективы ученых объединяли усилия, чтобы найти решение, технологические лаборатории металлургических концернов бились над ней, но без особого успеха. Он не сомневался, что рано или поздно её решат, но насколько поздно? Кто знает, как там у «красных»?
        Через доверенных людей в России стали приглядываться к большевистским космическим аппаратам. У тех вроде бы дело шло быстрее. Они, правда, еще не оповестили, как это было у них в привычке, весь мир о предстоящей экспедиции на Луну, но уж очень многозначительно молчали и о Луне, и о золоте.
        Неделю спустя агенты миллионера в Москве и Париже получили новые задания.
        Но опекаемые миллионером яйца лежали в разных корзинах. Не такой бизнесмен был мистер Вандербильт, чтобы поставить на одну лошадь. Ставки были так высоки, что пришлось даже в надежде на чудо обратиться к энтузиастам-любителям.
        Проблема решилась неожиданно.
        Если б какая-то из лабораторий в своих изысканиях набрела на ответ, миллионер, без сомнений, поверил бы в то, что Бог любит Америку, но помощь пришла не с небес, а с другой стороны океана.
        Один из бесчисленных его агентов, натурализовавшийся поляк, почитывающий время от времени газеты с исторической родины, наткнулся на заметку о неудавшемся ограблении банка. Статейка была явно заказной (мистеру Вандербильту потом её перевели) - пелись дифирамбы полиции и лично какому-то комиссару Пшигоде, а в самом конце репортер бодро утверждал, что наконец-то польская промышленность вышла на мировой уровень и даже кое в чем его превзошла. Поводом для авторского оптимизма стал невскрытый сейф отечественного производства. Швейцарский и бельгийский сейфы не устояли перед злоумышленниками, а польский - устоял!
        Там было еще много чего, но мистер Повецкий за репортерской трескотней увидел главное - грабители (не любители - профессионалы!) не смогли вскрыть польский сейф, имея и время, и карбидный резак.
        Будучи в прошлом полицейским, мистер Повецкий в полной мере представлял возможности карбидного резака. Не так уж и давно появившееся оборудование для резки металла огорчало производителей сейфов тем, что резало практически все.
        И неудивительно - сталь плавилась при температуре полторы тысячи градусов, а кислородно-ацетиленовая смесь, сгорая, давала около трёх тысяч. Поляк сообразил, что если умельцы не смогли разрезать сейф, то виной тому не плохой резак, а особенный металл сейфа. Он вовремя почувствовал дуновение пролетевшей мимо птицы-удачи. Пернатая бестия махала крыльями где-то совсем рядом, и каждое перышко в её крыльях походило на листок из чековой книжки…
        Неделю спустя он уже встречал в Нью-Йорке прибывшего германским почтовым дирижаблем бывшего соотечественника, нагруженного образцами сталей, выпускаемых на принадлежащем ему маленьком заводике. Еще по прошествии трех дней пан Гонцверлеген, став богаче на сто двадцать тысяч долларов, вернулся в Европу, чтобы наладить поставку в САСШ специальных легирующих добавок, делающих сталь его сейфов неподвластной ацетиленовому пламени.
        ОГПУ узнало об этом через неделю.
        СССР. Москва. Кремль
        Ноябрь 1930 года
        Идея, высказанная наркомфином, запала Генеральному в душу.
        В тот же вечер он не пожалел времени и бегло просмотрел «Гиперболоид инженера Гарина». Его интересовал не сюжет и не мастерство писателя, а только то место, в котором автор живописал ситуацию на Западе, после того как в мир хлынуло дешевое золото.
        Несколько раз перечитав нужные страницы, он заложил пальцем книгу и задумался.
        Придуманный писателем ход поражал правдоподобием. Так вполне могло быть, и значит, так должно стать!
        Если Архимеду недоставало точки опоры, чтоб перевернуть мир, то Сталину недоставало для этого рычага. И теперь писатель дал ему этот рычаг. Точнее, идею рычага. Чтобы воспользоваться им, его еще следовало построить.
        Конечно, это не отменяло работы по превращению Германии в союзницу, но это было новой, еще одной возможностью, не связанной с этим. Генеральный негромко засмеялся. Новый шанс - не лишний…
        Утро началось для него со встречи с Цандером. Советский ученый занимался ракетостроением и самое живейшее участие принимал в строительстве «Знамени Революции». И сейчас только он мог дать ответы на вопросы, появившиеся у Сталина.
        Поздоровавшись с ученым, Генеральный сразу спросил:
        - А что, товарищ Цандер, когда мы сможем организовать экспедицию на Луну?
        Вопрос был задан таким тоном, что Цандеру захотелось расправить плечи, бодро ответить «Хоть сейчас!». Но благоразумие победило, и он сдержался.
        - Не готов ответить за ваш вопрос, товарищ Сталин. Есть технические сложности…
        - Я помню наш прошлый разговор, - сказал Сталин. - Тогда мы тоже говорили о сложностях, но вы сумели их преодолеть.
        - Любые трудности преодолимы, но…
        - Но?
        - Это вопрос времени. Поэтому я и не могу ответить на ваш вопрос. Мы сможем добраться до Луны, когда решим технические сложности.
        Иосиф Виссарионович неопределенно качнул головой.
        - В чем они состоят?
        Цандеру показалось, что Сталин вызвал его для того, чтобы он сказал, что его помощники что-то не поняли, напутали, а на самом деле все просто, и достаточно будет принять какое-то постановление, и все кончится… Самое сложное - объяснять политику очевидные для ученого истины. Он посмотрел на хрустальный графин, рассчитывая, что там, словно в магическом шаре, отыщутся нужные слова, чтобы объяснить невозможность исполнения этого желания.
        - Товарищ Сталин! - произнес он после короткого раздумья. - Существуют законы природы. С ними бессмысленно бороться.
        Сталин нахмурился, но не перебил его, и Фридрих Артурович торопливо продолжил:
        - Земля притягивает любое тело, находящееся около себя - вас, меня, ракету… Оторваться от неё можно, только развив определенную скорость. Для того, чтобы выйти на орбиту Земли, достаточно иметь скорость чуть больше 7 километров в секунду. Этой скорости мы сегодня можем достичь и достигаем. Но для того чтобы оторваться от Земли и достичь Луны, скорость должна стать еще больше - примерно 12 километров в секунду.
        - Наши советские ракеты могут сделать это?
        - Двигатель, что сейчас профессор Вохербрум испытывает в Свердловске, может развить нужную мощность, но..
        - Но?
        - Вот тут и начинаются технические трудности, о которых я упомянул. Высокая температура плавит ракетные дюзы. Двигатели взрываются на испытательном стенде…
        В лице хозяина кабинета что-то изменилось. Это не было огорчением взрослого человека, скорее какой-то детской обидой и разочарованием. Гость ощутил, что товарищ Сталин старается скрыть досаду.
        - Но это преодолимо?
        Цандер выпрямился в кресле так, что оно жалобно скрипнуло.
        - Я уверен, мы найдем правильное решение, только у меня нет уверенности в том, что это свершится завтра или послезавтра.
        Сталин помолчал и уже другим тоном сказал:
        - Вот видите, как тесно переплелись наука и политика! Технические трудности превращаются в политические! Получается, что от решения технических трудностей в какой-то степени зависит политика нашей страны… Вы понимаете это, товарищ Цандер? Понимаете всю меру ответственности?
        Фридрих Артурович хотел было сказать, что ему куда как больше, чем товарищу Сталину, хотелось бы, чтобы люди могли преодолеть притяжение Земли и вырваться к Луне, но он вовремя остановился. Не то это было место, и собеседник не тот. Вместо этого он со всей силой своей убежденности сказал:
        - Товарищ Сталин! Проблема обязательно будет решена. Обязательно!
        - Что может ускорить решение? - после небольшой паузы спросил Сталин.
        - Путь тут только один - нужно подключить новые научные силы…
        Бросив взгляд на карту Европы, Сталин спросил:
        - А за рубежом кто-то работает в этом направлении?
        Ученый пожал плечами.
        - Наверняка работают, только я не специалист, товарищ Сталин. Вам товарищи из Академии наук точнее скажут.
        СССР. Москва
        Ноябрь 1930 года
        - Давай!
        Негромко хлопнуло, и носик горелки украсился лепестком ацетиленового пламени. Толстые шланги от медной трубки уходили к баллонам, дающим пламени силы резать, плавить, испарять. Силу этого лепестка товарищ Цандер знал, так что особенно ни на что не надеялся. Не случалось ему еще видеть металл, способный ему противостоять. И хотя ОГПУ организация, слов на ветер не бросающая, даже уверениям товарища из органов как-то не очень верилось.
        А Семен, лабораторный газорезчик, и подавно уверенности в себе не терял. Когда он работал, не было для него ни чинов, ни званий - пролетарий! Он подмигнул им, прежде чем опустить на глаза темные очки на пол-лица, сразу став похожим на мотогонщика перед ответственным стартом. То же решительное выражение на лице, выпяченная вперед челюсть. Весь облик его говорил, что он готов бороться с металлом и победить его. Что-то он там подкрутил, и послушное человеку пламя вытянулось, став лезвием скальпеля, поголубело…
        Огонь кольнул брусок, проверил на прочность, словно примеривался, с какой стороны за него приняться… Кольнул еще раз, вцепился.
        Это продолжалось минуты две. Огонь упирался в брусок, заставлял его тускло светиться, но не более того.
        - Время, - сказал чекист, смотревший за секундной стрелкой наручных часов.
        Цандер не верил своим глазам. Без охлаждения, без теплоотвода!
        - Не может быть!
        Брусок остывал, темнея прямо на глазах, но он до сих пор оставался бруском, а не раскисшим брикетом пломбира.
        - Мог бы предложить потрогать рукой, но не советую - обожжетесь… - не скрывая иронии, сказал чекист. В его словах скрывалась какая-то усталая радость, словно он сам свернул такое неподъемное дело.
        - Но как? Кто?
        За этим возгласом стояло не только любопытство ученого, но и жадность конструктора, увидевшего изобилие новых возможностей.
        Гость усмехнулся, но ничего не сказал.
        - Что это значит? - уже спокойнее спросил ученый.
        - Это значит, что наука не стоит на месте.
        Из темно-красного металл стал уже малиновым, но волны тепла продолжали колыхать воздух над ним.
        - Значит, в самом скором времени у наших кораблей будут новые дюзы? - воодушевился ученый. Чекист пожал плечами.
        - Разумеется, они будут, однако не могу сказать, как скоро.
        Рассказывать о сложностях, связанных с добычей присадок, он не хотел, да и смысла в этом не видел. Ученый и сам почувствовал, что вторгся не в свою область, и спросил о другом.
        - Но как? Каким же образом?
        - Я и сам толком не знаю всего, - уклончиво ответил гость. - Единственно, скажу, что добавляют в расплав металла некое вещество. Редкое вещество. Академия наук организовала его поиск на всей территории СССР. Это я о «самом скором времени»…
        Инженер понимающе кивнул. Велика Страна Советов - на двух континентах раскинулась… Тут потрудиться придется советским геологам - пока найдут, да и найдут ли… Может быть, есть путь короче?
        - А там, где этот металл взяли..
        - Взяли не металл, а присадку к металлу. Металл наш. Златоустовская сталь.
        - Купить присадку…
        Чекист вздохнул, думая о чем-то своем. Наверное, о том, что все вокруг такие умные.
        - Мы попробуем… Как раз сейчас готовится торговая делегация.
        Польская Республика. Судеты
        Декабрь 1930 года
        …Как только человечество изобрело государства и границы, так сразу появились желающие их нарушить. С этого момента, наверное, и началась борьба тех, кто не пускал, с теми, кто пытался проникнуть. Борьба эта шла веками с переменным успехом, со временем вылившись во что-то вроде борьбы брони и снаряда. В этот раз «снаряд» выиграл.
        Все ухищрения защитников границ были посрамлены Малюковым и Дёгтем с легкостью небывалой. Оттолкнувшись от земли на Тушинском аэродроме, они поднялись километров на тридцать вверх и отправились на запад, чтоб приземлиться в Судетских горах. В разрывах облаков Земля казалась огромной географической картой, слегка прикрытой марлей облаков. На белых полях неотчетливо выделялись нитки дорог и черно-коричневые проплешины городов. Где-то там остались пограничная стража, таможенники и пограничные переходы. Внизу и в прошлом.
        - Детишек бы сюда. Географию учить…
        - Чему тут учиться? - возразил Дёготь. - Терра инкогнита. Сплошное белое пятно.
        Найти рудник оказалось нетрудно - все ж не зажигалка какая-нибудь. Такую вещь не спрячешь, а вот подобраться поближе не получилось.
        Входом на рудник служила пещера на склоне горы. За десятки, а может, и сотни лет разработок добытчики протоптали сюда широкую дорогу, только ходу им по ней не было. Поперек стоял шлагбаум, около которого отирался польский жолнеж. Судя по поведению, ну никак он не верил в серьёзность своего поста, хотя в обе стороны от него расходилась колючая проволока в три линии. В первой наблюдались спирали Бруно, в двух остальных - обычная колючка, но в шесть ниток. Между первым и вторым рядами лежал нетронутый снег, хотя можно было поспорить на что угодно, что там-то незваных гостей как раз и ждут мины, а между вторым и третьим виднелись цепочки собачьих следов.
        Все это, включая снег и будку часового, выглядело только что появившимся на свет. Шлагбаум и тот сверкал свежей краской. Около самого входа, под скальным козырьком, там, где бежал не скованный льдом ручей, стояли палатки и маленький, собранный из деревянных щитов, домик. Из трубы валил дым. Глядя на кудрявые завитушки, командир группы, товарищ Епрынцев поёжился. Холодно. А к ночи и вовсе станет морозно… Это, конечно осложняло задачу, но никак не отменяло её.
        Пятеро сотрудников ОГПУ и два польских коммуниста смотрели на все это, расположившись за грудой камней, метрах в трехстах от шлагбаума.
        - Неделю назад этого тут не было, - сказал один из проводников. В его голосе слышалась растерянность. - Был рудник как рудник… Ни колючки, ни охраны… Рабочих человек тридцать - и всё…
        - С милкой мы косили траву, была девкой - стала бабой… - вполголоса пробормотал товарищ Епрынцев. Это для него тоже оказалось неожиданностью.
        - А? - переспросил поляк.
        - Ничего, Томек, ничего… Это я о своем… Наука, понимаешь. Марксизм! Переход количества в качество. Было тридцать рабочих - стало сто солдат. Сразу видно, кто для исторического процесса более ценен…
        Опустив бинокль, он задумался.
        Прорваться за колючку не было проблемой. Огневой мощи достало бы, чтоб ворваться даже по трупам. Пять «томпсонов», по полдесятка гранат у каждого, да по «маузеру», да… Ума и уменья хватило бы и на то, чтоб просочиться туда и, тихонько разглядев все, что нужно, вернуться обратно. Только вот ничего этого им в этот раз не требовалось. Задача состояла в том, чтоб вывезти отсюда как можно больше камня. Этого серого, невзрачного камня! Удивительно и немного обидно было, что таких умельцев, как они, послали за какими-то камнями. Он вздохнул, в очередной раз подумав и утешившись этой мыслью, что раз уж послали, то камни эти подороже золота будут для Советского Союза.
        Из домика вышел кто-то и начал махать руками. Голоса они не расслышали, но за колючкой началось движение - солдаты забегали и даже часовой у шлагбаума подтянулся и заходил побойчее. Минут через пять взревел мотор, и из пещеры выкатился грузовик.
        - А вывозят как?
        - Теперь уж и не знаю, - озадаченно сказал Томек. Вместо гражданского грузовичка там стоял военный автомобиль. Темно-зеленый, крытый сверху брезентом германский «майбах».
        - Раньше попросту. Грузовиками. Нашвыряют лопатами кучу побольше и - вперед…
        В глубине пещеры что-то загрохотало, послышался слитный строевой шаг, и наружу вышел еще десяток солдат. Над головами взблескивали штыки на карабинах.
        - Без охраны? - уточнил командир. Теперь-то становилось ясно, почему послали именно их.
        - А чего камни-то охранять?
        С транспортировкой минералов все оказалось и сложнее и проще. Груз теперь, разумеется, шел с охраной. Колонну из девяти грузовиков сопровождала машина с солдатами, перед которой трещали два мотоцикла, а замыкали колонну еще два «цундапа».
        От рудника колонна отъехала днем, а к спуску на равнину подошла в глубоких сумерках. Так уж все сложилось - и день зимний оказался так короток, и еще пришлось повозиться с обвалом, завалившим дорогу в трех километрах от рудника. Обвал удалось устроить так аккуратно, что и сам Вулкан бы не подкопался. Камни уложили в беспорядке, снегом присыпали так, что комар носа не подточит.
        Снег, темнота, ветер…
        Группа разделилась надвое. Одни засели около дороги, а другие - чуть ниже, за склоном. Тем, кто сидел в камнях, было все же легче, чем тем, кто их ждал у дороги, но у тех, кто мерз, имелась своя радость - уж больно удачное место нашлось для засады. На склоне горы, где дорога, соскальзывая с вершины, раздваивалась. Одна довольно круто поворачивала влево, а вторая, еле наезженная, шла прямо.
        Моторы ревели все ближе и ближе. Отражаясь от камней, их рев казался громче, словно не десяток автомобилей там катились, а танки. Вот первые мотоциклисты показались из-за поворота. Несутся, не снижая скорости. Маршрут не один десяток раз, наверное, пройден, да и не разгонишься особенно-то в горах. Но километров сорок выжимают. Это хорошо, поскольку законов физики никто не отменял.
        Метров за двадцать до очередного подъема они берут разгон, а следом в разгон идет грузовик с охраной.
        Все идет, как просчитано. Остается дать команду, но даже и её не нужно. Все, что можно было, обсудили заранее, и каждый боец знал свой манёвр.
        Вот мотоциклы вскарабкиваются на подъем, вот исчезают за ним, вот пропадает за камнями первый грузовик с охраной, вот к подъему подкатывают остальные грузовики…
        В каждом из них две тонны таких нужных Мировой революции камней..
        Первый, второй… восьмой… Последний грузовик переваливает на другую сторону, и теперь её штурмует замыкающий колонну мотоциклетный дуэт.
        «Цундапы» почти достигают вершины, когда прямо перед колесами земля вздыбливается, рождая из себя припрятанный там до времени трос.
        Скорость эскорта невелика, но её хватает, чтобы выбить седоков из седел. В общем реве захлебывающийся клёкот мотоциклов почти не слышен. Остаётся мизерный шанс, что злоключения мотоциклистов увидят из кабины последнего грузовика, но шанс действительно минимален - на горной дороге водитель не часто смотрит назад. Тем более, что не проходит и минуты, как мотоциклы с новыми водителями оказываются в конце колонны. Все в порядке. Все идет, как планировалось.
        Догоняя последний грузовик, они скрываются за поворотом, и спустя пять минут тот задним ходом возвращается к ним.
        Им можно говорить в полный голос, но бойцы по привычке общаются знаками. Несколько энергичных движений, и грузовик сворачивает с дороги. Поворот тут же засыпают собранным на брезент снегом. Может быть, это даст им несколько минут, которые в их деле не бывают лишними.
        Группа уходит бесшумно и незаметно, как и появилась. Снег с темнотой, минуту назад бывшие ее врагами, превратились в друзей. Шум двигателей ставшей на одну машину меньше колонны уходит вдаль, теряясь в промороженных камнях, а бесценный трофей, урча мотором, двигается совсем в другую сторону - к немецкой границе.
        Заряды мокрого снега бьют людям в лица, в темном небе, уже слившемся цветом с уходящими ввысь гранитными громадами, не виднеется ни единого просвета. Стирая перчаткой ледяную корку с лица, командир улыбнулся. Погода позволяла надеяться на лучшее. Они, конечно, не могли рассчитывать на то, что пилсудчики не заметят пропажи грузовика, но каждая лишняя минута увеличивала шансы на успех и жизнь. Раскачиваясь, словно терпящий бедствие корабль, тяжело груженная машина проползла еще около километра и вновь встала. До того ее дважды пришлось вытаскивать из ям, и если б нужно было, вытащили бы и в третий, но необходимости уже не было. Впереди дорога становилась козьей тропой. Место-то они присмотрели заранее…
        Товарищ Епрынцев давал растеряхам, позволившим увести у себя из конвоя машину, не более сорока минут. За это время они должны были сообразить, что к чему, и найти их, а они сами должны были бы убраться отсюда… Но те оказались расторопнее.
        Уже через четверть часа, когда они сматывали припорошенный снегом брезент с металлической платформы, позади глухо грохнули первые выстрелы, и высоко над головами пролетели первые не меткие пули. В ответ рванула граната.
        Тем двоим, что он оставил там, где дорогу преграждала каменная осыпь, было чем ответить.
        После этого стрельба стала постоянным фоном их работы.
        - Давай, давай… - подбадривал товарищей командир, прислушиваясь к близкой стрельбе. - Тимоха! Тойво! Передние колеса!..
        Все - каждый свое колесо - крепили машину к платформе. Крепили на совесть. Не для дяди работали - для Мировой революции!
        Командир крутил свою проволоку, но не переставал слушать бой. Выстрелы слышались пока из одного места - не приближаясь. Это значило, что заслон стоял там, где он его и поставил. Стоял и не подпускал поляков к машине. А те, похоже, и не торопились особенно. Наверняка ведь знали, что дороги для автомобиля дальше нет. Тропа через сотню метров сходила «на нет», растворялась в камнях, а через несколько часов рассветет, и тогда загнавшим себя в ловушку большевикам (конечно же, большевикам! А кому ж еще?) останется только поднять руки повыше, если, конечно, они не предпочтут застрелиться от стыда за свою глупость, за то, что не сообразили посмотреть на карту.
        Командир усмехнулся злорадно.
        За спиной вновь загрохотали гранаты, затрещали винтовочные выстрелы, которым редко отвечали автоматы. А потом неожиданно громко, перекрывая треск автоматных очередей, застучал пулемет.
        Солидно и обстоятельно, словно вся стрельба, что велась до этого, и стрельбой-то не считалась, а так… Мелкая подготовка к настоящему делу. В ответ трижды грохнули гранаты, но только на разговорчивость пулемета это никак не повлияло.
        Через минуту из темноты выскочил Вано. Морщась от боли, он встряхивал рукой, с которой летели красные брызги.
        - У них там крупнокалиберный, командир… Гранат бы…
        Наскоро заматывая руку товарища бинтом, товарищ Епрынцев спросил:
        - Жмут?
        - Напирают…
        Помогая себе зубами, чекист затягивал узел на повязке, и вопрос у него вышел неразборчиво.
        - Скоро вы тут?
        - Торопимся…
        Грузовик быстро крепили тросами, подпирая колеса «башмаками». Сквозь скрип скручивающейся проволоки, сквозь лязг металла отчетливо слышались автоматные очереди и перекрывавший их треск пулемета…
        К заставе они вернулись вдвоем. Над камнями вовсю свистели пули.
        Желтые вспышки обозначили пулеметчика. Приложив к глазам бинокль, товарищ Епрынцев разглядел его. Толстое дуло торчало как раз между двух валунов, а сверху эту позицию прикрывал каменный козырек. Позиция тут была мировая. Настоящий дот.
        Командир достал гранату.
        - Не берет его граната, - зло сказал Вано. - Вот устроился, понимаешь…
        - Без ума бросаешь - вот и не берет…
        Граната полетела не в пулемет, а чуть правее. Ударившись о камень, она отскочила, по невысокой параболе пролетев пару метров, ударилась о другой камень и только после этого скатилась под плюющееся свинцом дуло.
        Взрыв опрокинул машинган, и сразу стало тихо.
        Епрынцев поднял в небо ракетницу.
        - Приготовились!
        Ракета рассыпалась искрами над головами заставы. Красный отсвет упал на снег, на дышащие морозом камни, не сумев погасить злые огоньки винтовочных выстрелов.
        Все было обговорено. Навстречу злым огонькам полетели гранаты. Взрыв, другой, третий… Едва грохот стих, как нападавшие поднялись, надеясь одним броском преодолеть те тридцать шагов, что отделяли их друг от друга, но из-за камней, словно в насмешку над напрасной предусмотрительностью, ударили автоматы и снова обрушились гранатные взрывы.
        Нападавших отбросило за камни. Смелых там хватало, но безрассудных уже не осталось.
        - Отходим!
        Выпустив на шевеление в камнях остаток диска, он вставил новый и соскользнул вниз.
        - Бегом, бегом, бегом!!!
        Времени добежать до машины им как раз хватило. Руки товарищей подхватили их, помогли забраться в кузов, и тут же тяжёлый, пригибающий к земле рев заглушил и вой ветра, и звуки близких выстрелов.
        - Держись, орёлики! - проорал командир, хватаясь за борт. Он и сам знал, что его никто не услышит, но сдержаться не смог.
        Темнота правее них вспыхнула оранжево-лиловым огнем. Машину качнуло, и люди навалились друг на друга. Тойво, продолжавший беззвучно палить из своего «томпсона» по преследователям, покатился по мешкам и оттуда разевал рот, тыча рукой вниз. Товарищ Епрынцев показал ему большой палец. Те, внизу, были уже не страшны.
        Горы за передним стеклом вдруг поплыли в сторону.
        Рожденный ползать взлетел…
        САСШ. Полигон Окичоби
        Декабрь 1930 года
        Если б зиму нужно было выбирать, как время для житья, мистер Линдберг никогда бы не выбрал флоридскую зиму. Да, конечно, апельсины, конечно, тепло, но вот дождь…
        Дожди тут были удивительными. Нарушая все физические законы, небесная вода, словно она обладала собственной волей, текла где хотела. Везде. И не просто текла. Она звучала! Журчала ручьем, тренькала неуместной тут весенней капелью, плюхалась в лужи солидными каплями.
        Слева, справа, спереди и сзади.
        Одно мирило с действительностью - всё это происходило на улице. А в данный момент от промозглой прохлады его отделяла стена бара, а слышное позади журчание было не журчанием дождевых струй, а журчанием пива.
        За барной стойкой бармен наполнял бокалы ячменным напитком. Виски тут не продавали. Хоть и числился полигон Окичоби на особом положении, но все-таки являлся частью САСШ, а значит, и тут действовал Великий сухой закон. Обозначая торжество Великой Засухи, за спиной бармена вместо привычной батареи бутылок виски красовались фотографии боксеров.
        Перехватив взгляд мистера Линдберга, бармен встрепенулся и вопросительно качнулся вперед - не надо ли чего герою Атлантики и личному другу миллионера Вандербильта, но Чарльз отрицательно качнул головой и отвернулся.
        Он хотел спросить мнение соседа по вопросу зимы, но не решился. Лицо полковника Воленберг-Пихоцкого смотрелось куда кислее замечательных флоридских апельсинов. Сосед с презрением смотрел и на них, и на дождь, ничуть не радуясь изобилию.
        Нудный зимний флоридский дождь как нельзя лучше передавал его настроение.
        Не выдержав, полковник сунул руку под мундир.
        - А не выпить ли нам, мистер Линдберг?
        - Спирт? - спросил знаменитый летчик.
        - Виски, - довольно ответил полковник. - Спирт у нас тут пьют техники, когда заправляют творения мистера Годдарта.
        - Недолетов еще не случалось?
        Полковник ухмыльнулся.
        - Мы пока и не летаем… Заправляем, выкачиваем, заправляем, выкачиваем…
        - А виски откуда? Бутлегеры и к вам дорожку протоптали?
        - Конечно…
        Не стесняясь бармена, он вытащил серебряную фляжку, ту самую, которую брал с собой на орбиту, и протянул летчику - героям позволено многое. Линдберг, продолжая глядеть в окно, отрицательно качнул головой.
        За стеной дождя, за мокрыми кустами мимозы вставали зыбкие силуэты «карандашей мистера Годдарта», как окрестил ракеты кто-то из журналистской братии. Теперь, когда он доподлинно знал, что таится в этих машинах, авиатор смотрел на них с уважением… Нет, конечно, в них не было элегантности аэропланов, но какая мощь! Какая сила!
        - Красавицы, - негромко пробормотал Линдберг.
        - Старая рухлядь, - процедил сквозь зубы полковник, прикладываясь к серебряному горлышку.
        - Эко вы… - удивился Линдберг. - Ведь именно эти красавицы сделали вас Героем Америки…
        - Нас, - проворчал полковник. - И вас тоже…
        Фляжка вернулась в карман мундира.
        - Ошибаетесь, - усмехнулся летчик. - Я стал Героем Америки несколько раньше.
        - Ничего подобного, - осклабился в ответ подобревший полковник. - Тогда, Чарльз, вы еще были просто героем, а после нашего полета - Героем-Избавителем!
        Он хихикнул.
        - Почти Суперменом.
        Линдберг поморщился.
        Прав был полковник. Это приключение с ракетами, когда он вместе с отрядом полковника атаковал космическую станцию большевиков, прославило его куда больше, чем трансатлантический перелет. Деньги, эти независимые спутники славы, подтверждали это. Они сыпались и сыпались на него, заставляя с презрением думать о тех жалких двадцати пяти тысячах долларов, которые он получил за штурм Атлантики всего два года назад. Шпилька полковника о Супермене, между прочим, подтверждала это. Наличные теперь возникали из пустоты, из ничего, сами собой…
        Только два дня назад он подписал контракт с Марвел Энтерпрайз, став героем новой серии комиксов. Полковник ему, конечно, завидовал.
        - Не завидуйте, полковник. В гробу карманов не бывает, а у нас с вами большие шансы угодить именно туда, а не в списки миллионеров.
        Полковник, соглашаясь, энергично закивал.
        - Вот именно. На этом старье, безусловно. У большевиков ракеты лучше.
        - Скоро и у нас будут такие же.
        - Скоро, это всегда означает «не сегодня», не так ли?
        - Иногда это означает «завтра».
        Он машинально коснулся нагрудного кармана.
        - Вы же знаете, что конструкторская мысль не стоит на месте. Мистер Вандербильт вкладывает в разработки свои деньги, а он обычно знает, что делает. Дайте время…
        Полковник покачал головой.
        - Да кто же нам его даст? Нельзя отнять время от красных и дать его нам … Не исключено, что за то время, что мы догоняем их, они смогут вновь вырваться вперед.
        Дождь ударил по крыше, как барабанщик из циркового оркестра - частой дробью с переливами, словно приветствовал выходящую на арену «звезду» или нагнетал настроение. Курившие у входа рабочие быстренько заскочили внутрь и закрыли дверь.
        - У вас есть предложение? - лениво поинтересовался авиатор, глядя, как те отряхиваются.
        Полковник пожал плечами.
        - Тут надо решать проблему не головой, а руками. И энергично…
        Линдберг не ответил, хотя полковник ждал ответа. Спустя минуту он все же спросил:
        - Это как? Я, конечно, слышал, что военные мыслят не так, как штатские, но до сих пор мы вроде бы понимали друг друга…
        - Я имею в виду захват одного из большевистских кораблей, одного из этих так называемых звездолетов.
        - Да вы прямо пират, полковник. Настоящий космический пират! - ничуть не удивился авиатор.
        - Я коммерсант, - отозвался тот, - и хорошо помню первый закон торговли. «Краденое стоит дешевле».
        Линдберг после недолгого колебания наклонился к уху полковника. Бар не поражал многолюдьем, только у барной стойки потягивал пиво работник «карандашной фабрики», но Бог только береженого бережет.
        - Скажу по секрету, что именно в это мистер Вандербильт сейчас и вкладывает деньги.
        - Лично? - удивился полковник.
        - Ну что вы… - успокоил его авиатор. - Там есть кому…
        - Вы хотите купить у большевиков их секреты?
        Полковник поднял бровь и что-то прикинул в уме.
        - Нет. Будь я большевиком, я бы их не продал.
        Линдберг понял, что переоценил полковника.
        - Слава богу, вы не большевик.
        - Резонно. Но будь я монархистом, то тоже не продал бы. Это ведь власть над миром… Да и вообще купить идейного большевика тяжело…
        - Тем почетнее победа. Слава богу, для многих в этом мире чековая книжка заменяет совесть.
        Он знал, что говорил. В его кармане лежала сложенная в несколько раз записка от московского агента мистера Вандербильта. Два часа назад тот поделился радостью с товарищем.
        «Спешу сообщить, мистер Вандербильт, что успешно справился с Вашим поручением. Человек, готовый посодействовать нам в этом предприятии, найден. По наведенным мной справкам, он входит в круг руководителей национал-социалистической партии и таким образом имеет возможность сделать то, что нам нужно. Незапятнанность репутации этого человека как раз и обуславливает ту сумму, которую он запросил за содействие. Я согласен, что 50 000 долларов - огромные деньги, да еще и авансом, но в ближайшем времени у меня не предвидится для этого дела другого человека. Этот немец - единственный ход. Поиски другого займут время, которого, как вы пишете, у нас нет.
        Принимать решение Вам.
        С уважением, Ваш А. Гаммер».