Зона ужаса (сборник) М. С. Парфенов
        Самая страшная книга
        Коллеги называют его «отцом русского хоррора». Читатели знают, прежде всего, как составителя антологий: «Самая страшная книга 2014 -2017», «13 маньяков», «13 ведьм», «Темные». Сам он считает себя настоящим фанатом, даже фанатиком жанра ужасов и мистики. Кто он, Парфенов М. С.? Человек, который проведет вас по коридорам страха в царство невообразимых ночных кошмаров, в ту самую, заветную, «Зону ужаса»…
        Здесь, в «Зоне ужаса», смертельно опасен каждый вздох, каждый взгляд, каждый шорох. Обычная маршрутка оказывается чудовищем из иных миров. Армия насекомых атакует жилую высотку в Митино. Маленький мальчик спешит на встречу с «не-мертвыми» друзьями. Пожилой мужчина пытается убить монстра, в которого превратилась его престарелая мать. Писатель-детективщик читает дневник маньяка. Паукообразная тварь охотится на младенцев…
        Не каждый читатель сможет пройти через это. Не каждый рискнет взглянуть в лицо тому, кто является вам во сне. Вампир-графоман и дьявол-коммерсант - самые мирные обитатели этого мрачного края, который зовется не иначе, как…
        Михаил Парфенов
        Зона ужаса (сборник)
        В оформлении книги использованы иллюстрации Александра Соломина
        Иллюстрация на обложке: Ависс Вейльски
        

* * *
        PRO ET CONTRA,
        или
        ЧТО ГОВОРЯТ О ТВОРЧЕСТВЕ ПАРФЕНОВА М. С. ЧИТАТЕЛИ И КОЛЛЕГИ?
        «По-хорошему завидую, я хотел бы написать нечто подобное».
        Майк Гелприн, писатель
        «Просто великолепно… напоминает творчество Кинга. Это огромный плюс автору».
        Wolf94, livelib.ru
        «Подробности, которые не захочется узнать. Чувства, которые не захочется испытать. Читайте - на свой страх и риск».
        Николай Иванов, писатель
        «Быстрое и непринужденное создание атмосферы - и дальше уже не отпускает до окончания текста».
        glucker, darkermagazine.ru
        «Аплодирую автору, перешагнувшему через моральные принципы, чтобы сделать своего героя настоящим».
        Дмитрий Лазарев, писатель
        «Я иногда даже дух переводил, читая».
        Naivety, livelib.ru
        «Жестокий, умный, захватывающий и по-хорошему эмоциональный».
        Анатолий Уманский, писатель
        «От финальной фразы даже мурашки по коже поползли».
        Бафомет1969,
        «Идеальный рассказ».
        Дмитрий Тихонов, писатель
        «Всерьез сомневаюсь в психическом здоровье автора… Мне кажется, что таких людей не следует допускать к перу».
        Magik, livelib.ru
        Предисловие
        Парфенов М. С. - организатор, популяризатор, литератор
        Свою вступительную речь я поделил на две части. В первой я пытаюсь представить читателю автора этой книги как человека. Во второй - как литератора. Но прежде добавлю определение. Им станет имя прилагательное - одно на обе авторские ипостаси. Вот оно, это прилагательное: «незаурядный».
        Итак, кто же он и о чем он пишет, незаурядный человек и незаурядный литератор с псевдонимом Парфенов М. С. и по имени Михаил Парфенов?
        1. ОТЕЦ РУССКОГО ХОРРОРА
        Этот подзаголовок - не ирония, не сарказм и даже не гипербола. Так Михаила называют коллеги, единомышленники, друзья и многие его читатели. Причем называют совершенно заслуженно.
        Нисколько не ошибусь, если скажу, что сегодняшним своим успехом темный жанр отечественного производства обязан Парфенову М. С. больше, чем кому-либо другому. Более того: на мой взгляд (поверьте, это слова не из серии «кукушка хвалит петуха»), Михаил сделал для популяризации и продвижения русского хоррора больше, чем все прочие вместе взятые. Фактически мы имеем дело с феноменом: жанр, считавшийся низким, бесперспективным и коммерчески убыточным, за считаные годы расцвел, набрал силу и пожинает плоды - потому, что нашелся человек, сумевший свернуть горы.
        Как же это случилось и почему? Попробую ответить на оба вопроса.
        Двенадцать лет назад усилиями Парфенова М. С. было создано литературное сообщество «Тьма». Объединив многих талантливых единомышленников, оно фактически стало первым серьезным начинанием, посвященным русскому хоррору в литературе.
        На тот момент жанр пребывал в плачевном состоянии, если не сказать что в зачаточном. Авторы, рискующие писать «ужастики» и «страшилки», как довольно пренебрежительно называли произведения темного жанра, за редчайшим исключением не публиковались. Печатать отечественный хоррор дружно отказывались издатели, критики его в лучшем случае просто игнорировали. А читатели вовсе не подозревали, что хоррор хотят и умеют писать не только признанные зарубежные авторитеты, но и десятки на самом деле одаренных, однако (увы!) мало кому известных соотечественников.
        Литературное общество «Тьма» (ЛоТ) действует до сих пор и продолжает развиваться. На сегодняшний день оно эволюционировало в огромного монстра с множеством щупалец-ответвлений, объединяющего сетевые (и не только!) ресурсы с общим названием «Хоррор Веб». Обзавелось десятками тысяч участников, подписчиков и фэнов. Реализует многочисленные литературные проекты, проводит промоакции, конкурсы, выпускает периодику и, наконец, участвует в издании печатных книг. Но тогда, дюжину лет назад, ничего этого нельзя было и представить. Михаил начинал русский хоррор едва ли не с нуля.
        Прочитаны, отредактированы сотни текстов: рассказы, повести, романы, рецензии, критические статьи, переводы, эксклюзивные и не эксклюзивные интервью. Издаются (и имеют успех!) межавторские антологии хоррора. О них я скажу отдельно, чуть позже, а пока попробую ответить на вопрос, почему же это все удалось осуществить.
        Мы познакомились с Михаилом в 2014 году на литературном конкурсе хоррора «Чертова дюжина». К тому времени я был уже вполне сформировавшимся литератором, автором полутора сотен произведений короткой формы, считающим темный жанр чем-то вроде не стоящей внимания безделки. Собственно, я и забрел-то на конкурсную площадку, чтобы в этом лишний раз удостовериться. Месяц спустя, когда конкурс закончился, я покинул его с твердым намерением сменить амплуа - настолько увлек, очаровал и захватил меня жанр. Произошло это в том числе и по итогам полемики с Михаилом, начавшейся с жаркой и острой перепалки, чуть ли не ругани, продолжившейся перепиской и завершившейся для меня сдачей позиций. Как этому человеку удалось убедить меня в том, что хоррор ничуть не уступает светлым жанрам, а во многом их превосходит, мне долгое время было попросту не понять. Потом я, наконец, разобрался или, по крайней мере, думаю, что разобрался.
        Энциклопедичность знаний. Энтузиазм и упорство на грани подвижничества. И стопроцентная, абсолютная порядочность. Сочетание этих трех качеств сделало Михаила Парфенова - Парфенова М. С. - тем, каким мы его знаем. Лицом сегодняшнего русского хоррора, его основателем, апологетом. Человеком, сумевшим поднять неподъемное. Тем, кто дал дорогу множеству литераторов, пишущих в темном жанре. Тем, кто - не побоюсь сказать - взрастил многих из них.
        Не премину заметить при всем том, что в общении Михаил - человек крайне не простой. Лично мне, по крайней мере, было весьма непросто привыкнуть к тому, что поначалу казалось излишней категоричностью суждений, даже авторитарностью и - что есть, то есть - бескомпромиссностью. Лишь спустя некоторое время я понял, что все это - качества профессионального лидера и авторитета, человека дела, умеющего увлекать за собой, убеждать и воплощать свои идеи на практике. Таких уважают, но далеко не всегда обожают.
        Любопытно, что сам Михаил считает своей основной человеческой слабостью порядочность и принципиальность (называя их вкупе честностью). Я догадываюсь, что он имеет в виду некоторые неудобства, возникающие при общении с людьми, когда принцип «вась-вась» отсутствует как таковой. Но по сути согласиться с заявленной слабостью не могу. На мой взгляд, не будь Парфенов абсолютно порядочен, в том числе по отношению к самому себе, значительную часть того, что он сделал, реализовать бы не удалось. Не удалось бы сплотить литераторов и убедить в собственной правоте издателей. Сломать годами складывавшиеся стереотипы и запустить в жизнь считавшийся бесперспективным проект. Однако он сделал это, и гадкий утенок по прозвищу «русский хоррор» обернулся вдруг уверенно набирающей высоту гордой птицей.
        Три года назад свет увидела составленная Михаилом первая антология русского хоррора под названием «Пазл». И сразу вслед за ней - первый том ежегодника «Самая страшная книга». К удивлению, если не изумлению скептиков и всезнаек, оба издания оказались успешными. Их раскупили - за предельно короткие сроки смели с магазинных прилавков, так что «ССК 2014» издателю пришлось допечатывать. Любителей и поклонников темного жанра, которые некогда пришли на сайт сообщества «Тьма» и остались, а потом стали постоянными подписчиками вебзина Darker и завсегдатаями хоррорных мероприятий, оказалось не просто много. Их оказалось очень много. Для них имена пишущих в темном жанре литераторов уже не были пустым звуком. Десятки тысяч читателей успели поверить в «своих» авторов, оценить их талант и стать целевой аудиторией проекта.
        За последние три года Михаил Парфенов составил и выпустил в свет:
        - четыре ежегодника серии «Самая страшная книга»;
        - два первых сборника подсерии «13» - «13 маньяков» и «13 ведьм»;
        - три внесерийные антологии - «Пазл», «Хеллоуин» и «Темные»;
        - авторский сборник безвременно ушедшего от нас Владислава Женевского «Запах».
        Впечатляющий список, не правда ли?
        На очереди новые книги серий «ССК» и «13», ждем их в 2017 году.
        Ну а сейчас позвольте представить вам авторский сборник самого Парфенова М. C. - коллекцию историй, которой он дал название «Зона ужаса».
        2. АВТОР РУССКОГО ХОРРОРА
        Свой первый рассказ Миша Парфенов написал в девятилетнем возрасте. С тех пор с творчеством он не расставался. На вопрос «сколько же всего написано?» ответить Парфенов М. С. не может - ранние, юношеские тексты не сохранились или были переделаны в нечто иное, новое. Так или иначе, вошедшие в этот сборник рассказы и повести - лишь малая толика авторского литературного багажа. То, что Михаил счел на сегодня лучшим.
        О чем же они, эти истории?
        Прежде всего, позволю себе процитировать автора:
        «…бывает такое в жизни, когда откровенно плохие, мерзкие люди неожиданно для нас с вами поступают благородно, по-доброму. Бывает, но редко. На мой взгляд, верно и обратное. И верно, быть может, в большей степени… Страшно не только, когда мы сталкиваемся с внешним злом. Еще страшнее, когда мы понимаем, насколько оно похоже на нас, близко нам…» (Парфенов М. C., интервью для сайта «Библиотека ужасов»).
        Эта мысль проходит через все произведения сборника. В каждом из них герои, наши современники, так или иначе сталкиваются со злом. В некоторых рассказах это зло исходит от них самих («Бабай», «Мост»). Зачастую обрушивается на них извне («Гроб на колесах», «Конец пути», «Страна тараканов», «Снежки», «Тени по воде», «Что тебе снится?»). Иногда зло копится, зреет в них, сводит с ума, затягивает на свою сторону, превращает в злодеев («Благословенная тишина», «Остановка у кладбища»).
        Таким образом, все вошедшие в сборник тексты в той или иной мере имеют дело со злом, с его проявлением, воздействием, с его буйством. Но не только и не столько это объединяет все эти истории. Главное в том, что эти рассказы (о паре исключений будет сказано ниже) - страшные. Парфенова М. С. смело можно назвать мастером страха, и сборник недаром называется «Зона ужаса». Мне, к примеру, множество раз было отчаянно, по-настоящему страшно. И не столь важно, какие эмоции сопутствовали страху - отвращение, злость, брезгливость, - заканчивая каждый рассказ, мне приходилось брать передышку, прежде чем перейти к следующему. Чтобы унять нервы.
        Зачастую бывает так: читаешь написанный в темном жанре текст, а он вместо страха вызывает скептическую ухмылку. Даже текст, написанный признанным авторитетом. С рассказами Парфенова М. С. этого не случилось. Достоверность - вот что есть в каждом из них. Героям веришь, кто бы они ни были и в каких бы ситуациях ни оказались. Образы и антураж проработаны настолько глубоко и психологично, что волей-неволей читатель оказывается вовлечен в действие, он начинает ощущать себя частью его, словно находится там - внутри текста, бок о бок с попавшими в отчаянное положение персонажами. И вот уже честность, которую автор считает своим слабым местом в социальном смысле, оборачивается сильной стороной в его творчестве.
        Будь то психологический триллер («Мост»), зомби-апокалипсис («Снежки»), постапок («Конец пути»), современная готика («Тени по воде»), фантастика ужасов («Страна тараканов»), едва ли не сплаттерпанк («Гроб на колесах») или сугубый реализм («Остановка у кладбища», «Что тебе снится?»), все они вызывают страх. Парфенов М. С. одинаково уверенно чувствует себя в любой теме, за которую берется, и неизменно добивается цели - вызвать страх у читателя. Со мной, по крайней мере, ему этот фокус удался в абсолютном большинстве случаев.
        Особняком в сборнике стоят рассказы «Ампутация» и «Корректура», в которых автор не стремится прямо напугать читателя. Здесь он откладывает в сторону мясницкий нож, забывает о расчлененке, каннибализме и монстрах, зато вооружается иным инструментом - черным юмором. И на этом поле Парфенов М. С. играет ничуть не менее уверенно, чем на кровавом ристалище иных своих произведений. Анекдотичный финальный финт в «Корректуре» и дерзкая, парадоксальная идея «Ампутации» запомнятся мне надолго. Оба рассказа не раз вызывали улыбку, несмотря на хоррорный антураж, а скорее, благодаря ему.
        Мы живем во время, когда моду устанавливают всевозможные топы и рейтинги. Напоследок я тоже выделю четыре истории от Парфенова М. С., которые оставили у меня наиболее яркие впечатления. Отдаю себе отчет, что мой вкус далек от идеала и сплошь и рядом не совпадет с предпочтениями других читателей. Но тем не менее отдам дань своим фаворитам и буду рад узнать, попал ли в резонанс с вашим мнением, если кто-либо сочтет нужным им со мной поделиться.
        Итак, вот они, мои любимцы, те, что проняли до самого нутра: «Гроб на колесах», «Мост», «Снежки» и «Что тебе снится?».
        В каждом из них есть нечто очень и очень самобытное, глубокое, бьющее под ложечку, под дых. В каждом это нечто свое, особенное. И вместе с тем общее для них всех - плод писательского мастерства, ноу-хау незаурядного литератора.
        На этом я заканчиваю. И, знаете, немного завидую вам - тем, у кого то, что я пережил при чтении этого сборника, еще впереди.
        Майк Гелприн
        Страна тараканов

1
        Пешая прогулка от метро к дому, как правило, занимала у Кости Пургина минут двадцать, плюс-минус. Иногда чуть больше, если надо было заскочить в «Биллу», - он испытывал слабость к тамошним мороженым чизбургерам. Дважды в месяц, после получки и аванса, по пятницам мог заглянуть в местный паб, носивший оригинальное название «Паб», благо тот располагался буквально через дорогу от высотки, в которой Костя снимал квартиру. Так или иначе, но, даже если мутноватый, с привкусом кориандра «Хугарден» удерживал его в пивной дольше положенного, Костя все равно возвращался домой еще засветло. Самое позднее - на закате.
        В этот раз дорогу ему уже освещали уличные фонари, а небо покрыла беззвездная ночная тьма. Трудовая неделя в маленькой фирме, где Костя работал, только началась, в «Биллу» заходить надобности не было, но он все равно задержался. И на то у него имелась очень даже веская причина.
        Костя переехал в столицу несколько лет назад, мечтая, конечно же, устроиться поближе к центру. Собственная, обязательно двухъярусная, квартира (квартирище!) в Москва-Сити или окрестностях - вот о чем он лелеял мечты, но пока приходилось ютиться в Митино. Не худший вариант, на самом деле, и - лучшее из того, что он мог себе позволить. Всякий, кто хоть раз бывал в Митино, не считая местных жителей - тех, кто тут родился или жил уже долгое время, - подтвердит, что это еще не совсем настоящая Москва, но уже и не трущобы замкадья. В этот вечер у Кости состоялось романтическое свидание с девушкой из здешних, из тех, кто как раз считает себя полноценными москвичами. Уже третье по счету, но первое, когда Вика пригласила его к себе.
        Они неплохо провели время: перекусили чуть теплой пиццей за просмотром какого-то глупого фантастического фильма на ТВ-3, запивая красным домашним вином. Бутылку, подарок кубанских однокашников, принес с собой он, пиццу заказала она. Режиссером фильма был Джим Уайнорски, и ближе к финалу Костя, смеясь, сказал Вике, что в жизни не видел такого дешевого дерьма. А та вместо ответа мягким движением скользнула к нему на руки, подставляя полуоткрытые губы для поцелуя.
        Потом, после первого, немного сумбурного акта, они вышли покурить, и Костя, смущаясь, показал на свой дом - с ее балкона на двадцатом этаже весь район был как на ладони, виднелась крыша и его высотки на другом конце Митино. «Хорошо, - кивнула Вика. - В следующий раз у тебя заночуем». Из-за уха у нее выпал непослушный вьющийся локон, и сердце Кости затрепетало, как у подростка в пубертатный период. Она добавила, окинув взглядом открывавшийся с верхотуры пейзаж: «Как же все-таки здесь чертовски замечательно!»
        В тот момент Костя готов был с ней согласиться, несмотря на свои мечты о Москва-Сити. Вид впечатлял. Башни панельных домов сторожили покой зеленых газонов, где, как блестящие камушки на дне фонтана, были разбросаны цветастые кругляши игровых площадок. Замечательно или нет, подумал он тогда, но жить здесь и правда не так уж плохо. Далековато, конечно, от настоящей Москвы, достаточно далеко, чтобы Костя пять дней в неделю жалел об украденных подземкой часах сна и отдыха. Но зато рядом с Викой, о чем жалеть точно не приходилось. А может, ну его к черту, этот Сити?..
        Он продолжал думать об этом, возвращаясь к себе, пока лениво плыл по узкому руслу Третьего переулка, то и дело черпая подошвами асфальтовый ил. Мышцы все еще сладко ныли после второго, куда более продолжительного, нежного и выматывающего приступа страсти. На губах и языке осталась тень ее поцелуев. Костю клонило в сон, отчего все вокруг выглядело чуть иначе, фантастичнее, не так, как обычно. Мысли кружили в голове, как мотыльки в сказочном мареве фонарного света. Колонны многоэтажек подпирали темный небосвод, и он сам себе казался маленьким, но весьма довольным насекомым, бессмысленно копошащимся под ногами у мрачных великанов. Этот образ, можно сказать, материализовался, когда из зарослей овсяницы на тротуар перед ним выполз таракан.

2
        Ползучие твари вызывали у него отвращение с детства, так что при виде этого уродца он внутренне содрогнулся и на время забыл про Вику. Фантазия о медовой реке Третьего переулка, которую Костя успел себе насочинять, треснула и разбилась на мелкие кусочки.
        Их с тараканом разделяло несколько метров, но Костя при свете стоящего впереди фонаря достаточно четко видел овальное, цвета спелой маслины, тело. Приближаясь, смог разглядеть шесть изогнутых ножек и пару тонких усиков. Насекомое шевелило ими, напоминая слепца, орудующего не одной, а сразу двумя тросточками. Когда Костя в очередной раз с громким шорохом загреб подошвой асфальт, таракан не бежал обратно в траву, но даже наоборот - развернулся навстречу. Чуть задрав маленькую черную голову, зашевелил усиками, словно собираясь что-то сказать.
        Эй, старичок, не подскажешь, как доползти до ближайшей свалки гниющих отходов?
        Должно быть, это проснулись его собственные внутренние «тараканы». До знакомства с Викой у Кости с момента приезда было всего несколько свиданий тут, в столице, и все неудачные, так что он привык проводить вечера и ночи в одиночестве, разговаривая с самим собой. Со своими внутренними тараканами, у которых был вот этот язвительный, злобный голосок.
        Слышь, дылда деревенская? Я что, за тобой гоняться должен?
        Ребристый протектор китайской кроссовки припечатал нахальное насекомое к асфальту. Костя как будто наступил на перезрелую вишню - под пяткой раздался еле слышный хруст ее невидимой косточки. Он хотел вытереть подошву о траву, но тут в кармане джинсов ожил смартфон.
        Вика?.. О нет. Хриплым голосом Елена Ваенга весело сообщила ему о том, что даже Ван Гог пил абсент, а потому она не променяет зеленый цвет ни на что другое.
        Костя поморщился, пока остатки его сонных мечтаний разлетались прочь, будто стайка птиц, потревоженных на стоянке. В его жизни хватало неприятных, но обязательных ритуалов: оплатить счета, вынести мусор… поболтать со своим персональным дьяволом. Следовало позвонить ей после работы, как он делал всегда, каждый вечер. Ему следовало сделать это, чтобы не нарушать заведенный обычай, но сегодня Костя отвлекся, у него в кои-то веки был повод отвлечься, и - забыл.
        - И что же вы себе возомнили, молодой человек?!
        Она выплевывала слова визгливой квакающей скороговоркой, и шо жа вы са-бэ ва-за-мни-ли, ма-ла-дой ча-ла-вех. Будто имперский штурмовик, стреляющий из бластера короткими пульсирующими очередями. Ему не нравилось часами кататься в московском метро, он терпеть не мог тараканов, но больше всего Костя ненавидел этот мерзкий говор. На избавление от кубанского акцента у него ушло полгода. Но всякий раз, когда он слышал ее голос в трубке, в нем просыпались те самые внутренние тараканы и начинали нашептывать о том, что ему, сраному провинциальному ничтожеству, никогда не стать настоящим москвичом.
        По крайней мере до тех пор, пока жива эта старая пьяница.
        - Прости, мам, совсем замотался. Как белка в колесе…
        - Нет, посмотрите-ка на него! - Это звучало как са-три-ти-ка-на-ни-хо. - Мама места себе не найдет, ждет звоночка (зва-но-щи-ха) от сыночка (сы-но-щи-ха). А он…
        Костя ясно представил, как та сидит на старой кухне, с дешевым мобильником в одной руке, банкой джин-тоника в другой и - квакает, квакает, квакает. Изрыгает пульсирующие сгустки плазмы. По с трудом ворочающемуся языку среди подгнивших, коричневых от никотина зубов ползают блестящие, перемазанные ее же желчью твари наподобие той, с которой он только что покончил. И с каждым словом, с каждым чертовым иш-шо валятся из разверстой могилы рта в вырез потасканного домашнего халата на массивную желеподобную грудь, шлепками отмечают встречу с клеенкой на крышке стола, с влажным чмоканьем падают в ее пойло.
        Вытравить Елену Николаевну Пургину из своей жизни, как крикливый малоросский акцент, оставить прозябать в дурной компании двух старинных приятелей, джина и тоника. Забыть раз и навсегда. Не этого ли он хотел, не от назойливого ли ее внимания бежал в столицу?.. Напрасно! Мать была не из тех увядших пенсионерок, что в будни смотрят вечерние ток-шоу на Первом, а по выходным встают спозаранку, дабы позачеркивать цифры в билетах «Русского лото» и «Золотого ключа». В любой день недели, в любое время суток, трезвая или пьяная - в последние годы чаще пьяная - мать командовала. Привыкла держать на поводке кого-нибудь, на кого можно вдоволь поквакать. Прошлой осенью отчима сразил инсульт, и невидимая петля удушливой материнской «заботы» туже прежнего затянулась на шее у Кости.
        - Мам, ну правда, прости, - безуспешно пытался он оправдаться. - Завал на работе, устал…
        - Уста-ал!.. О семье уже (ужо) и подумать некогда!.. Бессовестный… бесстыжий… весь в отца!.. Если (ес-си) вы, молодой человек, думаете там (тама) себе, что (шо) можете вот так запросто…
        «Вели ей закрыть пасть и за-пра-ста ат-ва-лить от тебя, - шепнул внутренний голос. - Раздави погань. Слабо?! Сраная провинция! Потому и не живешь в настоящей Москве, а годами копошишься в дерьме у порога. Как таракан, как жалкий гребаный таракан. Ну хотя бы просто сказать «спокойной ночи» и выключить телефон ты способен, ничтожество? Это ведь…»
        -…не так трудна-а?! Костя, ты вообще слышишь, шо мама тебе говорит?
        - Да, - он замер перед пешеходной дорожкой, на перекрестке. Одинокий светофор механически мигал оранжевым глазом, как цветомузыка на самой бессмысленной в мире дискотеке. - Мам, прости, бога ради. Честное слово, нет сил… Спать хочу - умираю.
        - Господи! (хос-спа-ади-и) - прошипел динамик телефона. - Время-то, время-то сколько (ско-ха)!.. А ты еще (иш-шо, о боже, опять это «иш-шо»!) даже не дома?!.. Да какая ж это работа, когда ночь на дворе?!
        - Я уже почти дошел, мам, - вздохнул Костя (раздави ее), стараясь не прислушиваться к тому (размажь чертову пьянь по асфальту), что нашептывал мерзкий голосок. - Просто в офисе задержался на несколько часов. Пару багов нашли в новой версии софта, а на неделе уже сдавать в релиз, ну и…
        - В голове твоей баги! - «Вот тут я с тобой согласен, ма, только ты сама и есть один из моих ба-хов». - Ни матери позвонить, ни жену завести, ни детей…
        - Я работаю над этим, - прошептал он, ощущая, как покидают его последние силы: мать вытягивала из него энергию, словно пылесосом. Вы-са-сы-ва-ла-се-со-ки, образно ха-ва-ря. - Тут немного осталось, пара шагов буквально. Доброй ночи, мам. Я пойду… Завтра созвонимся, ладно?
        - Да уж только попробуй не позвонить (па-за-нить)!.. Давай топай до хаты. Понятно?
        - Да, мам. Хорошо, мам.
        - Ну тогда… - Она замолчала, и Костя прямо-таки увидел, как, переводя дух, мамаша прикладывается к банке с джин-тоником. Когда Елена Николаевна продолжила, голос у нее дрогнул и приобрел плаксивые интонации: - Спокойной ночи тебе, сыночек. Утречком брякну тебе. Ты там, это… Не обижайся на старуху-то, ладно?.. Мамка дура, но любит тебя.
        - Я тоже тебя люблю, - соврал Пургин и поспешно убрал телефон.
        Ему хотелось прикрыть глаза и отключиться на минутку-другую самому. Перезагрузить голову. Ночная мгла поможет остыть его бедным кипящим мозгам. Может, даже удастся вновь настроиться, поймать ту романтическую волну, которая несла его раньше, до встречи с одной тварью и разговора с другой.
        Он глубоко вздохнул. Смутное, горьковатое воспоминание: воздух его детства; он был свежее и с поздней весны до первых осенних ливней наполнял дом. Мать еще не похоронила отца, еще не стала жить с чужим пришлым дядькой, чтобы затем похоронить и его. Не спивалась за закрытыми ставнями, потому что вообще не пила. А он, маленький Костик, ночи напролет, бывало, воевал в своей спаленке с жадными до крови комарами…
        С визгливым ревом мимо промчалась компания байкеров, расстреляв из пробитых выхлопных труб Костины сонные видения. В свете фонарей мотоциклетные шлемы матово блестели, как хитиновый панцирь, а рулевые рукоятки напоминали тараканьи усы.
        «В этом городе полно насекомых, - подумал Пургин, провожая взглядом мотоциклистов. - В этом мире, в этой стране…»
        И у каж-на-хо сва-и ба-хи в ха-ла-ве.
        Краем глаза заметил какое-то движение на тротуаре. Оглянулся - и обомлел.
        С десяток черных тараканов окружили влажное, подсыхающее пятно посреди асфальта. Тонкие ножки и усики беспрестанно шевелились. Как, наверное, двигались и челюсти, слишком мелкие, чтобы их можно было увидеть на таком расстоянии.
        Тараканы жрали то, что осталось от их соплеменника.
        Еще парочка каннибалов выглянула из овсяницы и метнулись к месту пирушки. А от основной массы вдруг отлип один («Новый вожак?.. - пронеслось в голове у Кости. - У тараканов вообще есть свои вожаки?..») и, проворно перебирая всеми шестью ножками, устремился в его сторону. За смельчаком побежали второй, третий… Он не стал смотреть, насколько длинную цепочку образуют насекомые, прежде чем достигнут конца тротуара. Прежде чем доберутся до него. Не думая о том, как вообще могло его, взрослого мужчину, напугать странное поведение сраных тараканов, Костя развернулся и быстрым шагом, почти бегом, пересек «зебру», чтобы исчезнуть на другой стороне дороги в тени своего подъезда.

3
        За дверью его накрыло запахом вареной гречки и отдающей чем-то кислым, перебродившим, сыростью. Лампочка на потолке проигрывала неравный бой тьме по углам маленького холла. В каморке у консьержки было совсем уж черно, лишь слабо мерцал выпуклый кинескоп старенького «Рубина», бросая отсветы на такое же древнее и такое же квадратное лицо дежурной. Старуха жевала кашу и смотрела выступление мэра перед камерами. Звука у телевизора не было, поэтому казалось, что мэр тоже что-то молча жует. Заметив Костю, консьержка выудила пальцы из тарелки и поднялась со своего дивана:
        - Здра-авствуйте!
        - Добрый вечер, Азатгуль, - ответил он, отдышавшись. Перед глазами все еще стояла пугающая своей нелепостью картинка: темный ручеек хитиновых панцирей, целенаправленно, осознанно текущий в его направлении. Щеки вспыхнули то ли от того, что к лицу прилила отхлынувшая во время пробежки кровь, то ли от запоздалого стыда. Боже! Если бы Вика видела его позорное бегство, то, вероятно, следующее свидание у них бы уже не состоялось.
        - Припозднились сегодня, - губы старой казашки растянулись в фальшивой подобострастной улыбке, такой же кривой, как и ее раскосые глаза. Над верхней губой торчало несколько волосков, а по нижней стекала, набухая на подбородке мутной каплей, пережеванная гречка. - На двенадцатом у Петровых сегодня праздник. Вроде как день рождения у девочки ихней. Я вот думаю, что это уже слишком. В такое время деткам спать давно полагается, а они все шумят-гуляют, в трубу для мусора пустые бутылки бросают…
        Костя понятия не имел, кто такие Петровы. Некоторых соседей, с кем пересекался в лифте, возвращаясь с работы, он мог бы узнать в лицо, но по фамилиям и кто где живет - не разбирал. Кроме Азатгуль и еще одного пенсионера, дяди Вити, который жил этажом выше. Знакомству с последним, впрочем, Костя не особо был рад: старик был вредным и грубым. Семей же с детьми в доме хватало: на выходных площадка с качелями и песочницей, насколько он мог оценить, глядя из окна своей кухни, была заполнена. Скакала ли там среди прочей ребятни девочка Петровых, его совершенно не волновало.
        - Вот они там пьют, едят, мусорят, а потом у нас в доме вредители заводятся, тараканы.
        - Тараканы?.. - Костя невольно вздрогнул и не без труда удержал себя от того, чтобы оглянуться и посмотреть назад, на вход в подъезд, не лезут ли ОНИ через щель под дверью.
        - Да, да! Тараканы!.. Нашар таракандар! - Старуха воодушевленно затрясла головой, с подбородка капнуло. - Гадкие тараканы. Вредные, опасные. Еду портят.
        Она вытерла рот запачканной в каше ладонью, заставив его поморщиться: Бывают люди не менее гадкие, чем «таракандары».
        - И воду еще. Таракан любит воду, особенно такой, как эти.
        - Крупные такие, черные? - Костя вспомнил раздавленную тварь: та больше смахивала на жука неизвестного вида, чем на типичного прусака.
        - Да, да, точно! - Консьержка закивала еще радостнее, и вареные зерна гречихи полетели в его сторону. - Лесные таракандар, дикие. Мусорщик жаловался, когда днем заезжал. Много, много таракандар.
        - Так вы сами-то их не видели?
        - Видала, видала, а как же! Большой таракан, зулмат какой черный!.. Еду портить будет, по дому бегать будет, нашар таракандар!
        - А что, Азатгуль… - осторожно поинтересовался Костя. - Эти таракандары… они вели себя как, нормально?
        - Вели как?.. - Она посмотрела на него с удивлением. - Как тараканы…
        - Может, мусорщики обратили внимание? Ничего такого, странноватого, про этих таракандар не рассказывали?
        - Ничего такого… странно-ватного… А! Вспомнила! - Глаза старухи широко распахнулись. - Голодные таракандар, шибко голодные!.. Такие голодные, аж пауков едят! Мусорщик шибко удивлялся. Говорит, первый раз такое видал. Говорит - так-то наоборот, пауки тараканов жрут, а тут задом наперед вышло. Голодные таракандар, шибко голодные! Всю еду портить будут. Воду портить будут. Сами не уйдут. Но я уже СЭС звонила. Правда, они если только завтра приедут, а то и в четверг. Лето, говорят, жара. Много сигналов, говорят, времени нету.
        Последние слова консьержки привели его в чувство. Вре-мя-та, вре-мя-та ско-ха! Завтра снова метро с утра пораньше, работа. А он, вместо того чтобы распластаться по кровати, на полном серьезе слушает старческие бредни о страшно голодных тарасиках. Трясется от одной мысли про таракашек, что ползают ночами по улочкам Митино.
        - Пойду я, пожалуй, Азатгуль. До свиданья, - спохватившись, он поспешил на площадку у лифтов.
        - Это Петровы все! И Виктор Палыч!.. Мусорят! Из-за них вредитель завелся!.. - доносилось ему вслед.
        - Да-да, я понял, Азатгуль! - отмахнулся Костя. - Таракандары атакуют!

4
        В квартире было темно и душно. Хозяева денег на кондиционер пожалели, а окна Костя не открывал. Еще подростком привык держать ставни закрытыми, чтобы не получить от матери на-ха-няй. В детстве, впрочем, комарам окна не были помехой, а однажды он у себя в спаленке обнаружил огромного сверчка. Здесь, в Москве, в Митино, подобных проблем он не испытывал - как-никак седьмой этаж. Но привычка осталась. Костя вывалил ключи и телефон на тумбочку в прихожей, скинул обувь и одежду. Прошел в одних трусах в уборную, помочился. Душ успел принять у Вики (и даже пожалел тогда, что та не пожелала составить ему компанию), так что просто сполоснул руки над раковиной и смысл пот с лица. На кухне перелил остатки воды из фильтра в кружку, одним махом осушил ее и заново наполнил приемник. Соорудив тощий сэндвич из белого хлеба и ломтика ветчины, отправился в спальню, где и поужинал в темноте, сидя на краю кровати.
        Хос-спа-ди, весь-ва-ца! - квакнула где-то в подворотне сознания мать.
        Мусора, мусора много будет, плохие таракандар! - вторила ей Азатгуль.
        - Идите в жопу, - сказал Костя им обеим, а заодно и собственным внутренним таракандарам, быстро дожевал бутерброд и улегся.
        Наверху глухо громыхнуло.
        Надеюсь, это табурет свалился набок, когда Виктор Палыч повис в петле.
        Для бывшего слесаря дядя Витя пил не очень много, но имел дурную привычку, чуть выпив, засыпать в ванне, оставляя при этом открытым кран. И даже не думал оплачивать ремонт. Вот уж кто настоящий вредитель, не зря от него и консьержка воет. Впрочем, эта от всех воет… Костя был уверен, что и ему от нее тоже достается. «Тридцать два уже, а ни жены, ни детей, а си-ме и па-ду-мать не-ха-да…».
        Почему старики всегда мешают жить молодым? Новое поколение должно мягко сменять старое, как после выхода новой операционной системы уходят в прошлое предыдущие. Жаль, что их - Азатгуль, дядю Витю, мать и им подобных - нельзя стереть с винчестера планеты Земля.
        Жаль, что их нельзя раздавить, как тараканов.
        Жара и влага пропитали комнату. Простыня липла к коже. Спасаясь от духоты, он повернулся на спину, спихнув ногой одеяло. Все равно было душно. Температура?.. Могло продуть, пока шел еще разгоряченный от Вики. Костя помнил, что градусник лежит на верхней полке в боковой секции шкафа, подле кровати. Рядом с баночкой шипучих «Упса» и другими таблетками, за коробкой из-под обуви, в которой он устроил склад старых носков. Отыскать среди всего этого барахла термометр казалось так же просто, как Рокки Бальбоа нокаутировать Ивана Драго в первом же раунде. Но, может, дело не в температуре? Может, он просто переутомился, не выспался, да и нервы ведь не железные.
        Костя попробовал отвлечься, вспомнить сегодняшнее свидание, Вику. Ее ласки… У него с первого раза толком ничего не вышло - слишком долго вся его половая жизнь сводилась к мимолетным передергиваниям шкурки под одеялом. Так что девушке пришлось помогать. Сейчас ее помощь ему тоже не помешала бы, но перед глазами вместо блондинки с маленьким, упруго выпирающим под юбкой задом внезапно нарисовалась мать, непотребно пьяная и голая.
        Свесив меж целлюлитных бедер многочисленные жировые складки, Елена Николаевна по-жабьи растеклась на столике перед кроватью, где стояли ноутбук и совмещенный с ксероксом принтер. Открывала и захлопывала гигантскую пасть, словно порываясь издать любимый всеми жабами звук, но изо рта с протяжным шелестом - ссскырсссссск - выскакивала бумага. Потом мать сыто рыгнула и превратилась в Азатгуль, лицо которой снежило помехами, как кинескоп старого «Рубина». Пару секунд спустя помехи исчезли, на экране, то есть прямо на лице казашки, возник Виктор Палыч, в классических трениках и майке дающий интервью для ТВ-3. Дядя Витя с умным видом жевал гречку и рассказывал что-то про санитарно-эпидемиологическую ситуацию в Митино. И мял в мозолистой ладони бумагу для ксерокса - ту самую, которой блевала мать.
        Косте было что сказать дяде Вите о соблюдении чистоты и порядка в их доме. Он хотел попросить - нет, потребовать! - чтобы тот больше не оставлял открытым кран, потому что в прошлый раз на обоях проступили темные сырые пятна, которые затем, засохнув, вздулись уродливыми пузырями. От этой сырости, а еще от жары, хотел сказать Костя, в доме могут завестись большие черные таракандары. Зулмат какие голодные. Еще он был готов умолять, пасть перед столиком на колени и молить, молить со слезами на глазах, только бы дядя Витя прекратил мять и царапать бумагу, потому что тихое, шелестящее скырск-скырск сводило с ума.
        Или нет, ничего в руках у соседа не было. На самом деле бывший слесарь выполз из телевизора и, проникнув в спальню к Косте, вскарабкался на шкаф. С трудом пропихнул свое грузное тело в узкую нишу под потолком и сосредоточенно скреб отставшие от стены обои.
        Скырск, скырск. Скырск, скырск, скырск. Пауза… Скырск-скырск, дядя Витя, смешно дрыгая пятками, заполз в угол и, скырск-скырск-скрылся из вида.
        Надо его найти, скрыск-скырск. Хотя он, скырск, может, скырск, и подождать, скырск-скырск-скырск.
        Костя не хотел слушать эти мерзкие звуки и видеть мерзкого дядю Витю тоже не хотел. Это, в конце концов, его сон, а не чей-то еще. Стоило подумать об этом, как назойливый сосед исчез. Последний, кого Костя увидел во сне, был его отец. Не отчим - родной. Верный напарник по играм и рыбалке, старший товарищ во всем, что касалось компьютерных прибамбасов. Именно отец подарил Костику его первую игровую приставку, «Денди», а до нее древний БК, понимающий компьютерный язык «бейсик». Теперь отец лежал в сосновом гробу, покрытый саваном, как будто запорошенный снегом по плечи, и держал в сложенных на груди руках простое деревянное распятие. За изголовьем гроба стояла крышка - словно долговязый солдат в коричневой шинели, лениво прислонясь к стене, ждал приказа вступить в бой. Комната, в которой маленький Костик угадал сени родной хаты, источала холод и мрак. Сладко пахло подгнившим сеном и плесенью.
        Но это же сон. Разве сны пахнут?..
        Отец медленно повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза.
        «Поди-ка сюда, сынка», - сказал отец, и его густые черные усы зашевелились
        как тараканы.
        …Маленький Костик робко шагнул вперед. В нем боролись два чувства: желание обнять папу и страх, что тот схватит его за плечи своими большими руками и затащит в гроб.
        «Поцелуй батю в щечку», - тень пала на бледное худое лицо, глаза папы стали черными
        как тараканы.
        …Костик приподнялся на цыпочках, чтобы прижать губы к сухой и прохладной папиной щеке. Усы неприятно кольнули кожу.
        «Сынка, скырск-скырск», - глухо сказал отец.
        Тут Костя вспомнил, что отец уже давно мертв, и что сам он сейчас находится за многие километры от дома, в съемной квартире в Митино. Он сейчас спит…
        И У НЕГО ПО ЛИЦУ ПОЛЗЕТ ТАРАКАН.

5
        Вскрикнув, Костя вскочил с кровати и метнулся к стене. Хлопнул ладонью по выключателю. Электрический скальпель полоснул зрачки, перед глазами замельтешили черные точки. Косте на миг почудилось, будто это десятки, сотни тараканов разбегаются по углам комнаты. Он ощущал прикосновения мерзких щетинистых лапок повсюду: на животе, груди, шее, щеках. И ему все еще было щекотно.
        Некоторое время он тер и отряхивал свое голое тело, пока не почувствовал шевеление (скырск) в волосах на черепе. А когда запустил туда пятерню, что-то, что копошилось (скырск-скырск) там, больно ужалило, впилось в натянутую тонкую кожу между указательным и большим пальцами. Заорав, Костя отшвырнул насекомое в сторону шкафа. Издав щелчок, с каким трескается сухая ветка, оно ударило по гладкой зеркальной поверхности и свалилось на пол.
        Эта тварь хотела залезть тебе в рот.
        Костя посмотрел на свое отражение в стенке. Белки глаз покраснели.
        Она могла попасть тебе НА ЯЗЫК.
        Открыл рот.
        Ты мог ее ПРОГЛОТИТЬ.
        Во рту было пусто.
        ОНА УКУСИЛА ТЕБЯ!
        Взглянул на руку и увидел на тыльной стороне ладони алую каплю. Невероятно! Его ни разу в жизни не кусали тараканы, и он никогда даже не слышал о таком, чтобы тараканы вообще кого-либо кусали до крови. Но жгучая боль, распространяющаяся по кисти вокруг укуса, прямо сейчас, в этот самый момент, опровергала весь его предыдущий жизненный опыт, связанный с мерзопакостными насекомыми.
        «Рану стоит обработать», - подумал он.
        Черт с ней! Дело ведь совсем в другом, не так ли?
        Внутренний голос не унимался.
        Если ты не найдешь таракана, то уже не сможешь сегодня уснуть. Возможно, никогда уже больше не сможешь нормально спать, зная, что стоит прикрыть веки, как мерзкая гадина вылезет из своего укрытия и заберется - теперь уж ТОЧНО заберется! - тебе в рот, ноздрю или ушную раковину. И будет ползать там, скребя твои внутренности щетинистыми лапками, трясь лоснящимися бочками, щекоча отвратительными усиками…
        Его начало колотить от отвращения, по спине побежали мурашки.
        Костя осмотрелся. Насекомое куда-то уползло, скрылось, а ему, он знал, было жизненно важно, просто необходимо отыскать и уничтожить эту тварь. Тем более, в комнате могли найтись и другие, ведь тараканы редко ползают по одиночке. Сваленное на пол одеяло цеплялось за кровать, как утопающий за борт спасательной шлюпки. Так же остатки здравого смысла Кости цеплялись сейчас за детали обстановки, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью. Шкаф, столик, компьютер, занавеска, кровать…
        Одеяло упало, издав тихий шорох: ссскырссск…
        Костя побросал сверху подушки. Сорвал простыню, почти с благоговейным трепетом ожидая обнаружить под ней ощетинившуюся усиками и ножками мразь. Или с десяток-другой ей подобных.
        На голом матраце желтели пятна - засохшие следы долгих холостяцких ночей, чуть более заметные, чем стертые мозоли на внутренней стороне его правой ладони. Свалявшиеся шерстяные катышки неизвестного происхождения. Несколько хлебных крошек, мумифицированный мушиный трупик… Никаких таракандаров. Вообще никакой поганой живности. Костя приподнял матрац, но и под ним не нашел ничего, что могло бы перебирать лапками и скрестись о ткань, издавая мерзкие звуки.
        Сынка, скырск-скырск.
        Он застыл, недоуменно озираясь. Что это? Показалось?.. У него начались эти, как их, слуховые галлюцинации? Может, он уж вконец рехнулся? Вот Вика-то обрадуется!.. Способен ли тараканий укус повредить мозги?..
        Скырск? - в этом было что-то издевательско-вопросительное. Словно то, что издавало эти шорохи, вежливо пыталось уточнить, все ли верно Костя расслышал с первого раза.
        «Откуда? Шкаф?..»
        Скырск-скрыск-скырск! - из сваленного на пол белья. В складках под белой тканью копошилось что-то темное. Он босой ступней отбросил угол простыни в сторону и увидел то, от чего полупереваренный сэндвич моментально взлетел по пищеводу к самому горлу и Костю едва не вырвало прямо на пол.
        Их было двое. Один, огромный, настоящий гигант, раз в пять крупнее обычного рыжего таракашки, оседлал другого, меньших размеров - видимо, самку. В желтом свете комнатной лампы тельца тварей матово лоснились. Щетина на лапках большого таракана напоминала зазубрины на лезвии армейского ножа. Передними конечностями самец обхватил и удерживал свою подругу, а задними упирался, скользил, скырск-скырск, по ткани, приподнимаясь над партнершей. Усики у обоих активно шевелились, а сами тараканы замерли в нечестивой пародии на двух слившихся в любовном экстазе людей.
        Голос в голове у Кости зашелся истерикой:
        Это ты, ТЫ, говённая деревня, их сюда притащил! Э-та та-ра-ка-шхи из ба-шхи тва-ей ма-ма-шхи, кубаноид!
        Ну нет! Костя подавил подкравшийся к горлу смешок. Какой бы сволочью ни была его ма, в ее маленькой глупой голове не водилось гигантских, способных укусить человека до крови насекомых. Скорее уж эта парочка выглядела как монстры из давешнего фильма с ТВ-3. Как плоды больной фантазии какого-нибудь Джима Гавнорски.
        ТЫ МОГ ЭТО СЪЕСТЬ! - завопил озлобленный маленький Костик у него внутри.
        И он стал топтать простыню.

6
        Под пяткой влажно хрустело, скыр-рск, и жидкость, похожая на гной, заляпала светлое белье. Костю едва не вырвало от нового приступа тошноты. Зарычав от нахлынувших ярости и отвращения, он поднял ногу и снова ударил, и так повторял раз за разом, буквально вбивая белье в ламинат.
        Эта!
        Погань!
        Ползла!
        У тебя!
        По лицу!
        «И лучше не думать о том, что так могло продолжаться дни, скыр-рск, недели, скыр-рск, и даже месяцы, скыр-рск, скыр-рск, скыр-рск, ночь за ночью, правда?..»
        ТЫ!
        МОГ!
        ЭТО!!
        СЪЕСТЬ!!!
        В какой-то момент Костя запыхался, обессилел и остановился. Внизу на простыне расплылось пятно желтовато-коричневой слизи, похожее на лопнувший перезрелый прыщ. Мелкие частички хитина и раздробленных конечностей плавали в гадкой лужице. Стопа болела, руку в месте укуса жгло, а по телу разливалась холодная равнодушная пустота. Казалось, если прислушаться, то можно уловить, как слабый ветер гуляет в тоннелях кишок.
        Молодцом, сынка! Одолел супостата!
        А-та-мстил за па-па-чху!
        Костя то ли мысленно, то ли вслух, он сам не понял, велел замолкнуть обоим родителям: и мертвому, и живой. Потому что единственный уцелевший тараканий усик вздрогнул. Из-под кашицы, в которую превратилось туловище крупного насекомого, высунула головку чудом уцелевшая самка. Зазубренный кончик ножки нащупал опору, лапка переломилась в сочленении, напоминая хищно загнутый коготь. И тараканиха медленно поволокла вперед лопнувшее брюхо, оставляя гнойный след из перемешанных между собой внутренностей, своих и своего любовника.
        э-та та-ра-ка-шхи из-ба-шхи тва-ей ма-ма-шхи
        «Живучая, сука».
        Он кинулся на кухню. Дрожащими пальцами нащупал выключатель, щелкнул тумблером - и чуть не заорал, увидев, как по керамограниту разбегаются несколько тараканов помельче. Одного Костя успел припечатать ножкой попавшегося под руку стула.
        «ДА КОГДА ВЫ ТОЛЬКО УСПЕЛИ НАБИТЬСЯ КО МНЕ В КВАРТИРУ?!»
        Спокойно, селянин. У тебя ведь есть план? Вот и следуй ему. И не паникуй, деревенская блевотина! Попытайся хоть раз что-нибудь сделать правильно в своей никчемной жизни. И лучше с первой попытки, а не как с Викой.
        Давай, сынка! У тебя все получится!
        Ма-ма-чха лю-би-т ти-бя…
        - Заткнитесь все на хер! - рявкнул Костя. Метнулся к ящику кухонного стола. Взгляд почти сразу напоролся на то, что ему сейчас было нужнее всего на свете.
        Старый тяжелый молоток, доставшийся от хозяев. С деревянной, темной от времени рукояткой и мощной ударной головкой из закаленной углеродистой стали. С таким на медведя ходить, не то что на тараканов.
        Костя схватил инструмент и тут же с криком выронил его обратно в ящик, почувствовав резкую боль в подушечке мизинца, точно под ноготь вонзилась раскаленная игла. Когда он затряс рукой в воздухе, то увидел, что в кожу вцепился еще один таракан.
        - Хос-спа-ади-и! - выдохнул Костя, не заметив, как вернулся к нему ненавистный кубанский акцент.
        Отодрал от себя насекомое. Тварь изворачивалась у него в пальцах - он готов был поклясться, что слышит, как злобно щелкают микроскопические челюсти. Торчащие из брюшка конечности отчаянно елозили по воздуху. Живот таракана имел удивительный розоватый оттенок, и Костя с отвращением подумал, что это, должно быть, виднеется его кровь.
        Борясь с тошнотой, он положил ублюдка на стол, лапками кверху, и, прежде чем тот сумел перевернуться, с размаху опустил на него молоток. От удара у старого стола чуть ножки не повылетали, а от таракана в буквальном смысле осталось лишь мокрое место.
        Костя потряс молотком в воздухе, торжествуя.
        Повоюем, сынка!
        - Так точно, бать!
        Босиком, в одних трусах, зато с молотком - этим молотом тараканьих ведьм - в кровоточащей руке, Костя прошел обратно в спальню, распахнул дверь и замер.
        Сначала он подумал, что, выходя, по привычке выключил свет.
        Потом поднял взгляд наверх, к лампе. Молоток глухо стукнул о ламинат, выпав из в миг потерявших чувствительность пальцев.

7
        Потолок шевелился. Он был черен от покрывавших его толстым слоем тараканов. Они наползали друг на друга, толкались и падали на пол, на сваленное возле кровати белье, на матрац. Как черный снег. Как ретроверсия картинки из «Матрицы», где вместо зеленых цифр кода вниз по экрану сыпались черные крошки. Словно огромный трехмерный «Тетрис» в черно-белом варианте.
        В этом было даже что-то величественное.
        Костя успел заметить, что начало бурлящему океану тьмы давал угол за шкафом. Кусок обоев отстал там от стены, обнажив глубокую кривую трещину, из которой расширяющейся кверху воронкой ползли все новые и новые насекомые. Их здесь теперь были, наверное, уже тысячи, десятки тысяч. Грозди и россыпи тараканов облепили стены. На черном от тараканов столике покачивалась распахнутая крышка ноутбука, тоже черная из-за ползающих по ней тварей. Белая занавеска на лоджии выглядела так, словно какой-то бродяга рисовал на ней граффити черной краской из аэрозольного баллончика - только этот рисунок был живой, дышал и копошился.
        Скырскскырскскрыскскырскскырск - услышал Костя.
        А потом с потолка на лицо ему скакнул таракан.
        - А! - вскрикнул Костя, когда таракан укусил его в лоб.
        Другое насекомое спикировало на шею. Третье упало в волосы на макушке.
        Отмахиваясь от падающих, словно капли быстро набирающего силу дождя, гадов, он попятился в прихожую. Ушибленной пяткой задел валявшийся на полу молоток, потерял равновесие и с новым криком опрокинулся на спину. Затылком больно стукнулся об пол, от удара голова подскочила на долю секунды, а потом по инерции ударилась снова. Повторный удар был слабее, но отозвался в голове Кости многократным раскатистым эхом - смутно знакомым, как в детстве, на Кубани, когда отец водил его в пещеру на горе со смешным названием Индюк. Воспоминание всплыло из тьмы на секунду, когда Костя потерял сознание. Затем он приподнял гудящую голову и увидел, что лежит у входа в такую же пещеру. С высокого свода лились черные струи.
        скырскскырскскрыскскырскскырскскырскскырск
        Жалящая боль пронзила ноги сразу в нескольких местах, на ступнях и щиколотках: первые тараканы уже успели облепить их, а некоторые забрались даже дальше, приближаясь по голым худым бедрам к области паха. Костя почувствовал, как сжимаются в комок его яички. Он шарахнулся спиною назад, усиленно работая ногами и руками, чтобы сбросить с себя насекомых. Черная шуршащая волна неторопливо накатывала из спальни, готовая накрыть его с головой. Он заставил себя подняться, не обращая внимания на боль в голове и ногах. Захлопнул дверь. Несколько тараканов зажало в щели внизу, гнойные брызги запачкали выкрашенный белой краской косяк.
        «Хозяева будут ругаться», - подумал Костя.
        Потом он подумал, что ему совершенно насрать, что скажут квартиросдатчики, - он здесь все равно больше жить не станет. Ни за что. Никогда.
        Скырскскырскскрыск, тараканы протискивались в щель под дверью.
        Скырскскырскскрыскскырскскырск - раздалось у него за спиной. Кухня! Он обернулся.
        Их там было пока не так много, как в комнате, но орда прибывала на глазах. Они ползали по ножкам и крышке стола, по стульям, карабкались по отвесной стене холодильника, десятками выбегали из приоткрытой уборной. Костя увидел, как накренилась и рухнула вниз фильтрационная установка, услышал треск раскалывающейся пластмассы. Вода разлилась по полу, и это отвлекло тараканов, дав ему время прийти в себя.
        «Влага. Им нужна влага».
        Твари сгрудились над лужей неким подобием конуса или пирамиды. Шуршащая гора дрожала, как проснувшийся, готовый вот-вот извергнуться вулкан, и быстро прибавляла в высоте. Очень скоро от воды не останется ничего, понял Костя.
        И тогда они обратят внимание на другой источник жидкости. На него.
        «Плохие таракандары. Злые, голодные, жаждущие человеческой крови таракандары».
        Беги, твою мать, деревня, беги!
        Костя почувствовал острое желание опорожнить мочевой пузырь и стиснул зубы, а потом, в кулаке, и мошонку. Обмочиться, сейчас? С тем же успехом можно сунуть в рот сдвоенный ствол «Ижа» и спустить курки. Черт, возможно, он бы так и поступил, но ружья под рукой не было - отцовская берданка осталась дома, на Кубани.
        По ногам у него текла кровь, и обе руки тоже были в бурых пятнах. Он поднял молоток с пола, попутно размазав по рукояти небольшого таракана. На глаза попалась дверь в комнату и щель, в которую продолжали лезть новые твари. Пол рядом был покрыт мелкими крупицами белой краски и древесной щепой. Отверстие становилось шире, потому что - приходилось верить собственным глазам, хотя разум отчаянно протестовал, - тараканы прогрызали дерево. Еще минута, и он окажется зажат в тисках, окруженный со всех сторон.
        Тараканы не пожирают людей. Не могут вести себя настолько разумно и вместе с тем дико. Удел тараканов - подъедать крохи со стола и лакомиться падалью из мусорного бачка. Разве не так?
        С другой стороны, разве не думал он прежде о самом себе, своих соседях и даже об их детях как о падали? Так ли уж странно, что жизнь, по обыкновению, воплотила в реальность худшие из его представлений?.. Та трещина за обоями выглядела глубокой и длинной, словно начало брала в самом сердце Ада. А сколько таких разломов могло быть во всем доме? Большое, высоченное жилое здание, целых двадцать два этажа отборной столичной падали. Настоящий пир для изголодавшейся орды.
        Что ж, ничтожество, хотя бы сейчас ты начал ощущать себя москвичом…
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        …а теперь беги. Беги, пока не поздно, сука!
        Костя потянулся к тумбочке за ключами и схватил их, не глядя, вместе с телефоном. Застрявший в волосах таракан укусил его за мочку уха. Костя воткнул в него ключ. Еще один укус обжег большой палец ноги. Шорох тысяч насекомых стал громче и возвысился до подобного водопаду рокота, когда дверь спальни треснула и разошлась посередине под напором тараканьего цунами. В прихожую хлынула черная шуршащая хитином масса.
        Костя отбежал к входной двери и обрушил позади себя тумбочку, чтобы выиграть еще несколько секунд драгоценного времени.
        Тебе всегда не хватало времени, деревенщина. Ни на сон, ни на отдых… Ни на жизнь.
        Трясущимися, скользкими от крови пальцами он повернул круглую фалевую ручку, как никогда радуясь тому, что, будучи дома, замыкал дверь лишь на один поворот, а не полностью, на два с половиной. Лишние мгновения, дарующие надежду.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Не оглядываясь, - он знал, что черная волна уже накрыла тумбочку и перехлестывала через нее, - Костя дернул дверь, поспешно скользнул в узкий проем, ободрав бок о металлическую лутку, и, перехватив ручку замка уже с внешней стороны, всем весом потянул на себя. Сталь лязгнула о сталь, а спустя секунду до его слуха донесся множественный дробный стук - будто сотня озорников устроила соревнование по стрельбе горохом из трубок, используя в качестве мишени дверь его квартиры.
        Пусть ломятся сколько угодно, сталь им не по зубам. По крайней мере ему хотелось на это надеяться. Костя запер замок и оставил ключ в скважине, закупоривая металлом последнее отверстие.
        Теперь оставалось самое простое: понять, что делать дальше.

8
        Стучать в квартиры соседей, звать на помощь?
        Ну да, гений, ты хоть представляешь, какой у тебя сейчас видок?
        Из одежды на Косте остались только трусы, в которых он ложился спать. Руки и ноги продолжали кровоточить, раны жгло, как будто по коже ласково провели паяльной лампой. Мелкая деталь, дополняющая портрет обезумевшего провинциала, - молоток, испачканный какой-то пакостью.
        И телефон.
        Он мог позвонить. В «Скорую помощь», пожарным, копам - кому угодно, кто приедет и разберется со всем этим безумием.
        «Ага. Давай звякни и расскажи им, что отборные тараканьи войска только что совершили вторжение на суверенную территорию твоей съемной квартиры. Посмотрим, как скоро после этого ты попадешь в желтый дом на Волоколамке».
        СЭС. Надо звонить в СЭС, тараканы - это по их части. Азатгуль звонила - вспомнил Костя. Она знает номер. А он знает ее, еще несколько часов назад они разговаривали о вредителях-таракандарах.
        Правда, старуха вряд ли сильно обрадуется, увидев соседа в одних трусах.
        «А с чего ты взял, умник, что лишь С ТОБОЙ этой ночью что-то случилось?»
        Только тут Костя сообразил, что, помимо непрекращающегося дробного стука с той стороны двери, слышит и другие звуки. Много звуков. Они наполняли дом, сливаясь в единую приглушенную какофонию, будто музыканты огромного оркестра, готовясь у себя в яме к концерту, настраивали инструменты. Он различил некоторые из них: партия плачущего ребенка, литавры бьющегося стекла, разноголосые духовые женских и мужских криков.
        На негнущихся ногах Костя вышел из коридора на площадку к лифтам. Из-за закрытых створок в шахте доносились могучие удары. Бух. Бух. Словно какой-то шутник с чувством юмора, как у идиота с Волоколамки, запер в лифте разъяренного носорога.
        Он вспомнил про лестницу. Дверь к ступенькам - обычная деревяшка с мутным куском стекла - располагалась напротив мусоропровода, сразу за лифтовой площадкой. Костя прошел туда, оставляя на грязной плитке алые отпечатки. В шахте бухнуло особенно сильно, и что-то заскрежетало. Свет на площадке моргнул. Костя поднял голову - по плафону светильника с внутренней стороны сновали многоногие тени.
        Когда он приблизился к выходу, ржавый короб мусоропровода с отчетливым лязгом распахнулся, как пасть неведомого зверя, и из него хлынули тараканы. Труба выблевывала их толчками, потому что желающих выбраться наружу было слишком много. Костя успел выскочить на лестничную клетку и захлопнул за собой дверь прежде, чем первая волна врезалась в нее с другой стороны. Он зафиксировал дверную ручку в поднятом положении и уставился в ужасе на стекло, через которое, впрочем, все равно ничего нельзя было разглядеть.
        - Думаешь, это их надолго удержит?
        От неожиданности и испуга Костя подпрыгнул на месте, и его мочевой пузырь непроизвольно расслабился. Он слишком долго терпел и теперь с отстраненным удивлением осознал, что испытывает жгучий стыд от того, что обмочился, хотя в сложившейся ситуации расстраиваться из-за таких мелочей было, пожалуй, довольно глупо.
        - Смотрю, кто-то вполне способен залить свою халупу и без моей помощи, - хмыкнул дядя Витя. Он стоял на площадке выше, на полпути с восьмого на седьмой этаж. Шлепанцы на босу ногу, тренировочные штаны с полоской, от века не водившая знакомства со стиральной машинкой майка, - все как всегда. Когда Виктор Палыч сошел по ступенькам, Костя разглядел, что руки у него испачканы красным, а небритая физиономия как будто напудрена.
        - Хреновый из вас клоун, Виктор Палыч, - выдавил Костя. Он стоял перед соседом в одних трусах, по ногам у него текло, но ему хотелось хихикнуть.
        - Ян Арлазоров мой ученик, - сказал дядя Витя без улыбки. - Скушай Машеньку.
        - Чего?
        - Мел жри, говорю, зассанец, - дядя Витя протянул пакет, в котором и правда лежало несколько кусочков белого мела. На пакете была наклеена этикетка с надписью «Машенька» и рисунком, изображающим дрыгающихся, как в танце, рыжих тараканов. - Я тридцать лет слесарил, всякой живности повидал по подвалам. А до того на кораблях плавал, там у нас и похуже твари водились. Борной кислоты в нужных для зачистки объемах у нас нет, «Раптор» у меня кончился, а ты, ссыкло, как видно, решил прогуляться налегке. Остается «Машенька», без вариантов. Отрава не моментального действия, но хоть какая-то, да защита.
        Костя безропотно сунул руку, запачкав край пакета кровью, и вытащил кусок мела.
        - Жри.
        - Есть-то зачем?
        - А чтоб я знал, что к тебе в башку прусак не заселился, - сказал дядя Витя так, словно это все объясняло.
        - Но ведь это же яд. Мне плохо не станет?
        - Куда уж хуже-то? - Глаза старика серебрились безумием, но в его словах была доля правды. Костя провел мелком себе по лбу и щекам, начертил белый смазанный крест на груди и положил оставшийся шарик на язык, под нёбо. На вкус «Машенька» оказалась горькой - каким, наверное, и должен быть мел.
        - Вот и правильно, без вариантов, - удовлетворенно кивнул дядя Витя. Сделал шаг в сторону, чтобы не наступить в желтую лужицу, растекающуюся под ногами у Кости, заодно придавил шлепанцем пробравшегося в щель под дверью таракана. - А теперь валим отсюда, если ты, конечно, уже закончил орошать поляну. Как по мне, здесь сколько ни удобряй - один хрен ничего не вырастет.
        Они стали спускаться. Первым шел дядя Витя - не торопясь, осторожно, осматриваясь по сторонам и внимательно слушая малейший шорох. Прежде чем перейти на следующий лестничный пролет, он высовывал голову сверху за перила и просматривал предстоящий отрезок пути. Воняло кошачьей мочой, но Костя и сам пах изрядно. На пятом этаже им встретилась кучка засохшего собачьего дерьма, а на стене в переходе чьей-то, судя по высоте надписи, детской рукой было выведено: «КТО МЫ - МЯСО!» и буква «С» в криво намалеванном ромбике. Костя мрачно подумал о неожиданно пророческом смысле этого послания.
        - Блаттоптероз, - изрек дядя Витя во время очередной краткосрочной остановки. - Так это врачи называют. Вред, который могут причинить людям тараканы. В основном дерматиты всякие, ну и прочие гадости.
        Возможно, он просто заскучал, а может, считал, что делится крайне важной информацией. Косте было все равно. Его раны горели адским пламенем и сочились кровью, голова раскалывалась. К тому же он начал мерзнуть. Но рядом с дядей Витей чувствовал себя определенно лучше, чем прежде. Спокойный, деловитый голос бывшего слесаря согревал получше любого калорифера. И Костя радовался звукам этого голоса, заставившим умолкнуть его проклятых внутренних тараканов.
        - Вообще, лучшую в мире защиту от тараканов дала нам сама природа. И дело тут не в нас, не в наших размерах, - продолжал дядя Витя. - Размеры тут больше в минус. На флоте - а я по Тихому три года бороздил, чтоб ты знал, - был у нас случай. Одному матросику мелюзга такая прям в ухо заползла, пока тот спал. Залезть-то гнида залезла, а развернуться и обратно выползти - не может. И задницей наперед ползать - не умеет, без вариантов. Копошилась так, что аж кровь у бедолаги из уха течь начала. Ох и намучился парнишка! Хорошо, что медик толковый оказался. Ну тогда других на флоте и не держали, без вариантов. Это тебе не по подъездам ссать, хех.
        - Вытащил?
        - Вытащил, само собой. Матросика, правда, все равно на сушу списали. Отказало то ухо у него. Перепонку, что ль, таракашка повредил. Хрен знает…
        -…без вариантов, - закончил Костя. Ему хотелось быть полезным: - У меня телефон есть, мобильник. Может, копам… в милицию позвонить?
        - В полицию, - поправил дядя Витя. - Это можно. Только выйдем вот - и звони. А лучше военным. Но это когда выберемся отсюда. В данный момент нам от них пользы мало.
        - Тогда… тогда я девушке своей позвоню. - Костя дрожащими пальцами набрал номер Вики, но мерцающий экран сообщил, что абонент недоступен.
        Оставалось надеяться, что она просто легла спать, выключив мобилу. Что бедствие коснулось только их дома, а не охватило весь район… или того хуже - весь город.
        - Давайте хоть посвечу, - Костя включил фонарик в настройках смартфона и направил его на ступеньки.
        - Другое дело, - ухмыльнулся дядя Витя и выхватил у Кости мобильник. - А я-то думал, ты только ссаться умеешь, салага.
        Они продолжили спуск, но теперь пошли быстрее. Дядя Витя светил телефоном перед собой, а Костя ковылял следом. Происходящее отдавало бредом: десять минут назад он спасался бегством от полчищ плотоядных насекомых, полчаса назад спокойно дремал в кровати и видел сны. Не очень хорошие (сынка, скырск-скырск), но сны. И вот опять будто погрузился в кошмар. В этом видении вредный, пьющий сосед все больше напоминал ему отца - человека, на которого всегда и во всем можно было положиться… пока тот не умер. И даже привычное хамство бывшего слесаря Костю уже не раздражало, а казалось чем-то совершенно нормальным. Так, должно быть, в армии старшина по-отечески, не со зла, матюгает новобранцев, чтоб знали свое место. Место Кости было позади командира, а командовал сейчас Виктор Палыч.
        Они выбрались в холл первого этажа. Здесь царила ночь. Во тьме слабо мерцала зеленым лишь кнопка вызова у одного из лифтов. Грохот в шахте прекратился, в тишине («мертвой тишине», - пришло на ум Косте, и он вздрогнул) чудилось гудение натянутых в стылом воздухе стальных тросов. Он не хотел думать, что могло по ним карабкаться, вызывая вибрацию.
        Дядя Витя поднял руку с телефоном. Подсветки хватало, чтобы развеять мрак метра на три, не больше.
        - Не нравится мне это, - сказал дядя Витя. - Как затишье перед бурей. Двигаем помаленьку… Не торопиться. Не шуметь. Аккуратненько.
        От выхода на улицу их отделяло, по прикидкам Кости, шагов тридцать. Несколько ступеней, широкий коридор, комнатка дежурного по подъезду.
        - Азатгуль, - вспомнил он.
        - Черт! И правда. Спит, наверное, чурка нерусская… - Дядя Витя опустил телефон, раздумывая. Потом посветил Косте в лицо: - Значит, так. Стоишь тут. Ждешь меня. Я зайду к старухе, проверю. Очень, очень надеюсь, что она не заорет с перепугу, когда я ее будить начну. Но вот тебе… для твоего собственного здоровья, ссыкун, будет лучше оповестить меня, если заметишь, что эти гады сюда лезут. Без вариантов. Понятно выражаюсь?
        Костя кивнул, дрожа всем телом и уже не только от холода. Дядя Витя окинул его взглядом серебристых старческих глаз и усмехнулся:
        - Не ссы, ссыкун. Не из такого дерьма выплывали…
        Костя очень хотел ему верить. Однако вера его пошатнулась, когда дядя Витя отобрал у него молоток и сунул за пояс своих великолепных тренировочных штанов.
        - На всякий случай. А случаи бывают разные…
        И он остался во тьме один, голый и безоружный, пока бывший слесарь осторожно шел вперед.
        Дядя Витя двигался медленно, производя минимум шума. Фигуру его окружало смутное марево, исходящее от телефона, и со стороны выглядело, как будто он плыл в световом шаре по океану темноты. Когда он спустился по ступенькам к каморке консьержа, света стало совсем мало, и Костя, не выдержав, сделал несколько робких шагов вслед за соседом. Подоспел как раз, чтобы увидеть, как дядя Витя нащупывает во мгле ручку двери от комнаты дежурного, поворачивает и открывает.
        - Эй, курва старая. Конец света проспала, - хриплым шепотом позвал дядя Витя и снова поднял телефон. Свет упал на диван и фигуру, укрытую с головой черным шерстяным одеялом.
        Вернее, Косте показалось, что это было одеяло.
        Скырскскырскскрыскскырскскырскскырскскырск - зашипела Азатгуль, поднимаясь. Покрывало схлынуло к ее ногам, оказавшись сотканным не из шерсти, а из тысяч тараканов. Словно сама тьма ожила и обрушилась лавиной на пол каморки, а оттуда - прямо к дяде Вите. Слесарь, шатаясь, попятился, не отрывая глаз от внезапно вознесшейся перед ним в полный рост старухи. Азатгуль стояла на диване, а у дяди Вити ноги подогнулись в коленях, сам он начал невольно опрокидываться назад, от чего рука с телефоном задралась еще выше. В призрачном, отдающем синевой свете Костя, как и сосед, увидел лицо старой казашки, на котором не осталось живого места, где совсем не было кожи и которое при этом жило, потому что в мясе щек и в пустых глазницах копошились тараканьи личинки.
        - Царица Мать Небесная… - отвисла челюсть у дяди Вити.
        В кровавом месиве, когда-то бывшем толстыми губами, тоже раскрылась дыра. Азатгуль тяжело подняла руку, сплошь покрытую насекомыми, и, указав на бывшего слесаря, произнесла (никогда еще ее русский не звучал так странно):
        - ЖРИТЕ.
        Дядя Витя заорал, поскользнулся в своих шлепанцах, упал, но тут же вскочил снова, швырнул в Азатгуль пакет с мелками и, продолжая вопить, побежал назад, к Косте.
        - Не туда… - пискнул Костя, но было уже поздно.
        Скырскскырскскрыскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырск - за спиной дяди Вити черная река выплеснулась в подъезд и в один момент достигла противоположной стены, отделив Костю и его напарника от двери на улицу.
        - Назад!!! - Дядя Витя споткнулся и едва снова не рухнул, но устоял на ногах, хоть и потерял на ступеньках второй шлепанец. Отбросил остолбеневшего от ужаса Костю с дороги и пинком распахнул дверь на лестницу.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Проход был забит тараканами. Они сбегали по стенам, текли ручьями по ступеням, покрывали перила - и вся эта масса двигалась вниз и вперед. Самые быстрые уже достигли лестничной площадки и перебегали через порог, минуя сослепу ноги дяди Вити либо с ходу впиваясь в босые ступни.
        Костя, медленно сползая по стене, видел всю картину. Он услышал глухие детские рыдания и подумал: «Это я. Это мой собственный плач». Мысль нисколько его не испугала. Он уже не испытывал страха, не чувствовал боли и отчаяния. В нарастающем, сливающемся в монотонный гул звуке сотен тысяч тараканьих ножек ему слышался знакомый мотив. Костя никак не мог вспомнить, где слышал эту песню без слов, но, превращаясь в нее, безостановочное скрыскскырскскырскскырск уже не было так страшно, даже напротив: обещало ласку, тепло и покой. Возможно, дядя Витя тоже уловил нечто подобное, потому что замер на месте и опустил руки.
        Створки лифта в полутора метрах от Кости разъехались в стороны. За ними в водопаде мутно-желтого света стоял кукольный светловолосый ангел в белом платьице и ревел навзрыд.
        - Лифт! - закричал Костя еще до того, как успел понять, что это плач девочки слышал минуту назад, а не собственные рыдания.
        Тараканы уже добрались до его многострадальных пяток, но он не обратил на укусы внимания и даже не заметил, как, снова вставая на ноги, расплющил несколько тварей. Дядя Витя также пришел в себя. Одновременно они ломанулись в кабину, едва не расшибив друг другу лбы в проеме. Более массивный, тяжелый слесарь выиграл короткую схватку и проскочил внутрь первым. Бесцеремонно отпихнув девочку-ангела к дальней стенке, сам прижался к боковой, изо всех сил колошматя смартфоном по кнопкам этажей. Костя едва успел нырнуть следом, как двери закрылись и лифт начал подниматься.

9
        Несколько секунд все трое молча вжимались в стенки кабины, каждый в свою. Дядя Витя тяжело и часто дышал, просунув ладонь под майку с левой стороны, где у него обнаружилась расплывшаяся по дряблой бледной коже синяя татуировка в виде большого, обвитого цепью якоря. Костя изучал эту находку, пытаясь вспомнить, были ли какие-нибудь тату на груди у его покойного отца. У Вики была - маленький паучок в области поясницы. Эх, он бы все отдал за то, чтобы остаться вчера у нее на ночь… Сейчас Косте казалось, что он парит в невесомости. Даже девчонка прекратила плакать и, широко распахнув огромные голубые глазищи, поочередно смотрела то на одного взрослого, то на другого.
        Потом дядя Витя отлип от стены и надавил большим пальцем кнопку в нижней части лифтовой панели. Ощущение невесомости исчезло - кабина прекратила движение.
        - Черта с два я отсюда куда выйду.
        - Виктор Палыч, телефон проверьте, - сказал Костя. - Может, теперь все-таки есть смысл позвонить в полицию?
        - Умный больно, да? - сказал дядя Витя. - Не фурычит. Связи нет, видишь?
        Костя кивнул, забирая бесполезный теперь мобильник. В этом здании столько бетона, а его сотовый оператор никогда не отличался надежностью. К тому же смартфон пострадал: пластмассовый корпус в нескольких местах треснул, спасибо дяде Вите. Впрочем, с его-то везением разве могло быть иначе?
        Не гневи Бога, сынка, девку тебе сам Господь послал.
        «И то правда, бать. Но что дальше?»
        Покойник замолчал, но, в общем, мертвым и не свойственна особая разговорчивость.
        - Что это было там, внизу? Ты видел? - Дядя Витя продолжал растирать себе грудь, лицо у него стало еще белее и уже не только из-за мелового грима. - Эта сука, Азатгуль, она показала на меня! А ты, - дядя Витя наконец обратил внимание на спасшего их ребенка, - чьих будешь? Как звать?
        - Я девочка Маша Петрова, у меня болит вот здесь, - она потрогала пальчиком висок, задев при этом завитой нежно-золотистый локон.
        Костя только сейчас заметил на голове у девчонки ободок с пушистыми розовыми заячьими ушками. Наверное, родители любили называть ее «зайчиком». Ушко осталось одно, второе куда-то исчезло. Большое горе для малышки ее лет - может, потому и плакала?.. Как бы там ни было, Костя сейчас даже собственные грязные трусы не рискнул бы поставить на то, что девочка Маша когда-нибудь вырастет в длинноногую грудастую «зайку Плейбоя».
        - Мама, папа твои где? - продолжал допрос дядя Витя.
        - Не знаю, - пожала плечами Маша. - Где-то… там.
        Потом заплаканное личико вдруг просияло неподдельной радостью, и она, вытянув перед собой обе руки, сообщила:
        - Мне шесть лет. Нет, уже семь! - оттопырила еще один пальчик. - У меня день рождения!
        - Господи. Что бы ты ни заказывала на днюху, надеюсь, папаша подарил тебе не тараканью ферму.
        - Виктор Палыч, - отвлек его Костя, - инструмент верните.
        - Что? А, черт, забирай, - дядя Витя выудил молоток и невесело улыбнулся: - Веришь, нет… забыл внизу про него совсем, когда началось. С другой стороны, ты вспомни ту тварюгу! Какой от него прок против всей этой хрени, а?
        - Без вариантов, - согласился Костя, сжимая деревянную рукоятку.
        Сунуть молоток было некуда - не в трусы же пихать. Слесарь говорил верно, против таких тараканов бесполезно любое оружие, кроме, разве что, огнеметов. Но, по странному стечению обстоятельств, никто из присутствующих пиротехники на это маленькое собрание жильцов не захватил.
        - Там игрушки есть? - Маша смотрела на его телефон.
        - Посмотри сама, я не знаю, - Костя протянул ей мобильник. - Считай это, ну, типа подарком на день рождения.
        - Спасибо.
        - Виктор Палыч… Надо выбираться отсюда, Виктор Палыч.
        - Ты глухой?.. Или тупой? Черта с два я отсюда выйду!
        - Кабина не герметична. Шахта лифта тоже. Рано или поздно они до нас доберутся.
        - Кто-то придет на помощь.
        - Кто? Мы никого не встретили, кроме девчонки. Тараканы сожрали ее родителей, сожрали Азатгуль… Во всем здании в живых остались только мы трое. И у нас нет связи с внешним миром. Делайте что угодно, выстукивайте SOS азбукой Морзе по стенкам - никто нас не спасет! - Костя прервался и услышал в паузе шорох. В углу кабины в семечковой кожуре копошился таракан. - Смотрите! Они уже здесь.
        - Ну и что? Их здесь мало. А по одному, - слесарь сделал шаг и превратил семечки в труху вместе с тараканом, - по одному мы как-нибудь с ними справимся.
        - Это пока они не проели дыру побольше, - сказал Костя. - Или несколько дыр. Они это могут. Я видел, как они проедают дерево. И потом, Виктор Палыч, сколько мы здесь высидеть сможем - день, два?.. Что будем пить? Есть что будем? Тараканов? Мы же сами тут, как жуки в коробке…
        - Ничего, продержимся!
        - Сколько ты продержишься без лекарств, дядя Витя? У тебя ж с сердцем плохо, да?
        - Это моя забота, сучонок. Сперва ссать в унитаз научись, прежде чем диагнозы ставить.
        - Ой, тут птички есть! - воскликнула Маша: девочка нашла в телефоне Angry Birds.
        Костя снова взглянул на дядю Витю:
        - Виктор Палыч, вы же говорили что-то про лучшую защиту от тараканов…
        - Намастрячился сикать H^3^BO^3^, гений?
        - Нет, - терпеливо сказал Костя. - Я про другую защиту. Про ту, которую нам дала природа. Вы же говорили о птицах, верно? Птицы клюют тараканов.
        - Какая разница, о чем я говорил? Если ты гадишь, как голубь, это не значит…
        - Да ЗАТКНИСЬ ты хоть на минуту! Просто послушай, - на плечо упал таракан, и Костя, не отвлекаясь, раздавил его в ладони. - Мы могли бы подняться в лифте на верхний этаж. А оттуда выйти на крышу. Крыша - это не дерево и пластмасса, дядя Витя. Это бетон. Туда им пробраться будет сложнее. Там мы сможем звонить куда угодно, кричать сверху, звать на помощь. И главное. Там будут птицы. Много птиц.
        - Птички нам помогут! - Девочка все это время слушала Костю с открытым ртом.
        - Природа нам поможет, Виктор Палыч!
        Старик задумался. Сейчас он выглядел действительно как глубокий старик, а не молодящийся, прежде служивший на флоте слесарь, недавно вышедший на пенсию. На глубоких залысинах проступили бисеринки пота, щеки посерели и будто втянулись в череп. Костя вдруг понял, что щетина на подбородке дяди Вити не окрашена мелом - она была белая, потому что была седая. И серые зрачки его не серебрились, как казалось прежде, а помутнели от возрастной катаракты.
        - Все это имеет смысл, только если ход на крышу открыт, - наконец выдавил он из себя.
        - Даже если там заперто, - Костя поднял молоток, - у нас есть чем сбить запоры.
        Вместо ответа дядя Витя молча повернулся к панели и до упора утопил внутрь кнопку с числом «22». Кабина едва ощутимо вздрогнула и снова начала подниматься. Сквозь стены был слышен шорох тросов… и, возможно, чего-то еще.
        - Как будем действовать, дядя Витя? - спросил Костя, когда на панели мигнула кнопка «12». По телу пробегала дрожь, но рукоятка молотка горячила ладонь. Адреналин наполнял жилы расплавленным свинцом.
        - Быстро, четко, слаженно, - старый моряк воспрял духом, словно приняв колыхание спертого воздуха в кабине за бриз. На панели зажглось и потухло число «14». - Выходим и сразу к люку на крышу, он должен быть рядом. Первый идешь ты, как молодой и здоровый. Плюс у тебя молоток, а он может понадобиться, когда дело дойдет до замков.
        - А я иду?..
        - Ты, девочка Маша, идешь сразу за Константином. Не идешь, а бежишь со всех ног, чтоб только пятки сверкали, без вариантов. Я - прикрою вас сзади.
        «16».
        - Годный план, Виктор Палыч.
        «17».
        - Будешь драпать на крышу - не обоссысь ненароком, скалолаз. Не горю желанием принимать душ из твоей мочи.
        «19».
        На числе «20» лифт вновь тряхнуло, уже серьезней. Подъем прекратился. Костя и дядя Витя уставились один на другого.
        - Какого черта? - спросил Костя.
        - Откуда мне знать? Я не лифтер, я слесарь! - крикнул Виктор Палыч, давя на все кнопки подряд.
        - Не ругайтесь, - сказала Маша. - Ругаться плохо.
        - Скырскскырскскрыскскырск, - сказал потолок.

10
        Свет в кабине моргнул. Все трое задрали головы и увидели тени под колпаком светильника. Много теней, и у каждой - по шесть маленьких ножек. Косте вдруг стало трудно дышать, словно в горле застрял замороженный чизбургер из гипермаркета. Целиком застрял, здоровый такой чизбургер, размером с кулак Николая Валуева. «Господи, да мы сами тут как бургер для тараканов», - подумал он, ощущая панику, растущую по мере того, как света в кабине становилось все меньше, а теней под полупрозрачным пластиком лампы (скырск-скырск-скырск) все больше. Ожили голоса в его голове:
        Ну вот, лимита, аккурат перед смертью ты узнал, что страдаешь клаустрофобией. Она, знаешь ли, быстро развивается у всякого провинциального говна вроде тебя, особенно если застрять в окружении тараканов-людоедов.
        - Они лезут сюда, - сказал дядя Витя.
        И теперь весь ваш блистательный план спасения будет сожран вместе с вами.
        - Что делать будем?
        - Можно вызвать лифтера, - криво усмехнулся дядя Витя. - Но что-то мне подсказывает, что толку от это будет ноль целых, хрен десятых.
        - Дай-ка сюда, - Костя забрал у Маши телефон, потряс им в воздухе, проверил число делений. Потом попробовал набрать номер службы спасения, но, услышав начало фразы «абонент временно недоступен», вернул мобильник девочке. - Связи все еще нет.
        Под ногами раздался тихий шлепок. На потолке в углу появилось небольшое отверстие, куда один за другим начали проползать тараканы. Дыра расширялась прямо на глазах, и через секунду в нее пролезало уже по два, по три насекомых одновременно.
        - Надо валить, - губы у дяди Вити стали того же серого цвета, что и грязная майка. - Слышь, Костя, надо сваливать отсюда.
        - Мы не доехали до конца.
        - Мы на двадцатом! Два гребаных перехода на два гребаных этажа - и будем на месте!
        - Если там, - кивнул Костя на двери, - нас не ждет толпа гребаных тараканов.
        - Там неизвестно, а здесь их скоро будет полная коробочка!
        Что-то царапнуло по бедру с левой стороны, и Костя едва не ударил молотком, не глядя, но в последний момент понял, что это Маша коснулась его рукой.
        - Дядечки, не ругайтесь, - в глазах у Маши стояли слезы. - Давайте лучше уйдем отсюда, давайте убежим от таракашек.
        По нижнему краю белого платьица карабкалось насекомое. Дядя Витя нагнулся, раздавил таракана меж пальцев, сунул обе руки под мышки девочке и, крякнув от натуги, поднял ее.
        - Давай, Константин, - сказал он хрипло. - Открой нам. Мы, пожалуй, тут выйдем.
        - Ладно. - Костя повернулся к дверям и, уцепившись ногтями за край, попробовал отодвинуть створку. Та отъехала на пару миллиметров, затем пальцы соскользнули, Костя чуть не упал, а двери вновь сомкнулись.
        - Твою мать! - взвизгнул он. - Не получается!
        - Молоток, - подсказал дядя Витя.
        Свет погас. В кабине стало совсем темно. Костя слышал беспрестанное скырск-скырск-скырск и шлепки - звук, с которым насекомые падали, одно за другим, на пол. Кожу на левой щиколотке обожгло укусом. Костя лег спиной на одну стену лифта, уперся ногой в противоположную и, как можно дальше просунув узкий конец молотка в разъем между створок, изо всех сил потянул на себя. Он весь взмок от усилий, но сумел проделать щель шириной с ладонь, куда попало немного света снаружи, а дядя Витя тут же сунул в отверстие ногу.
        - Давай, Костя, тяни! Молодой еще, спра вишься!
        Костя сменил позицию, пропихнул в зазор плечо и начал давить, раздвигая створки еще сильнее. Тараканы уже ползали у него в волосах, кусали шею.
        скырскскырскскрыскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырск
        - Давай, Костя! - плакал белокурый ангел, прячась на руках у дяди Вити.
        - Давай, ты сможешь, - подбадривал бывший слесарь. - Я тебя в ученики возьму, если сможешь. Бросишь свои интернеты, станешь мастер - золотые руки!
        Что-то в дверях громко лязгнуло, и они вдруг открылись полностью. Костя ударился поясницей о створку и чуть не свалился на пол. Путь был свободен.
        - Понятия не имел, что вы знаете, где я работаю, - слабо улыбнулся Костя, потирая спину.
        - Да я и не знал, - пожал плечами дядя Витя. - Так, ляпнул, что в голову первое пришло. Вперед!
        На площадке двадцатого этажа - лифт застрял почти вровень с полом - моргала лампа, но света было достаточно, чтобы увидеть облепивших пол, стены и потолок насекомых: они чернели, будто следы от пуль, и выглядело это как в каком-нибудь дурацком кино про гангстеров, точно все вокруг изрешетили автоматным огнем. Отчетливо воняло помойкой. Когда люди выбрались из кабины, «пулевые отверстия» ожили и начали перемещаться по стенам вокруг них, издавая все тот же омерзительный скребущийся звук. Осторожничать, как на первом этаже, некогда, сообразил Костя. И побежал, отмахиваясь молотком от падающих сверху тараканов, прямиком к двери на лестницу.
        - С ноги ее! - крикнул, с трудом поспевая за ним, дядя Витя.
        Костя пнул дверь, та с грохотом ударилась о стену. Но даже звон бьющегося стекла не смог заглушить многоголосый шорох преследующих их тварей.
        Костя побежал прямо по хитиновым тельцам, усеивающим лестницу, перескакивая через две-три ступени за раз, слыша хруст лопающихся под ногами панцирей и чувствуя укусы, десятки укусов - тараканы атаковали со всех сторон. Позади шумно дышал дядя Витя и что-то пищала Маша, он слышал их у себя за спиной, но не мог оглянуться, чтобы проверить, боясь, что впопыхах цепанет ногой очередную ступеньку или поскользнется в жиже из раздавленных насекомых. Встать снова он бы уже не успел.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        На двадцать первом этаже Костя, поворачивая на следующий, последний лестничный пролет, не прерывая движения, бросил беглый взгляд в узкий проем между стоек перил. С нижних этажей поднималась, стремительно нагоняя беглецов, сама тьма. Черный поток рвался наверх с мощью и скоростью нефтяного фонтана, бьющего из свежей скважины.
        - Поспешай, сынка, поспешай, - прохрипел Виктор Палыч голосом его мертвого отца.
        Костик обернулся и увидел, что дядя Витя и сам уже почти мертв - лицо старика стало синего цвета, жилы на висках и шее вздулись, потемнели. Но он все еще шел, из последних сил передвигая ноги и удерживая на руках ребенка.
        - Дай ее мне, - Костя перехватил у него Машу свободной рукой и побежал дальше.
        До последней лестничной площадки оставалось шагов двадцать, когда позади раздался, перекрывая оглушительное шебуршание, тяжелый глухой стон.
        - Дядя! - закричала Маша, до боли вжав пальчики ему в плечи.
        Костя повернул корпус, стараясь продолжать движение по лестнице и одновременно сделать так, чтобы девочка не видела происходящее у него за спиной. И увидел сам.
        Дядя Витя упал на колени, широко раскрыв рот в немом, полном муки и отчаяния крике. В серебристо-серых глазах старика плескались океаны боли. Скрюченными пальцами он разорвал у себя на груди майку. Татуировок на теле дяди Вити стало больше, гораздо больше, чем прежде. Только они были не синие, они были черные и шевелились. Из-под них ручьями бежала кровь. Волна - высотой по меньшей мере в метр - тараканов нахлынула сзади, на мгновение приподняв бывшего слесаря на самый гребень, а через миг поднялась сама и рухнула на него сверху, накрыв немного удивленное, как показалось Косте, в этот последний момент лицо дяди Вити дрожащей от голода массой.
        Это задержит их, сообразил Костя.
        Спасайся, зассанец! - прокричал у него в голове то ли отец, то ли дядя Витя, он уже не мог разобрать.
        Но двигаться Костя все еще был способен. Хотя по ляжкам ползли, вгрызаясь под кожу, пытаясь задержать, остановить, десятки насекомых, и мышцы ныли сильнее, чем обжигали укусы чертовых тварей, он пробежал несколько оставшихся метров подъема с Машей на руках - и очутился на площадке перед простой вертикальной лестницей из двух плоских металлических стоек с перекладинами из арматуры. Меж перекладин болтались нитки паутины - на крышу через этот ход никто не проникал годами. Верхний конец лесенки упирался в квадратный люк.
        Тот был небрежно покрашен дешевой зеленой краской и смотрелся на фоне выцветшей штукатурки довольно нелепо. С дальнего края свисала плоская, слегка погнутая скоба, через которую, соединяя ее с такой же скобой, торчащей из потолка, была продета дужка навесного замка. Замок, как и сам люк, выглядел солидным и старым.
        - Слезай, - Костя не без труда оторвал от себя руки девочки и спихнул ее на пол. Маша ревела навзрыд, но ее плач практически заглушал шелестящий рокот приближающейся снизу волны насекомых. Дядя Витя своей смертью задержал орду на некоторое время, но не надолго - их, прожорливых тварей, было слишком много, чтобы одного трупа хватило на всех.
        Он поднял молоток. Теперь старый добрый молот тараканьих ведьм уже не казался таким уж надежным орудием. Деревянная рукоятка треснула поверху - видимо, когда он давил, пытаясь открыть двери лифта. Тяжелая ударная головка сидела неплотно. Кто из ветеранов выйдет победителем в финальной битве - старый молоток или не менее старый замок?
        И хватит ли у меня времени, чтобы узнать?..
        Костя посмотрел через перила на лестницу - поток тараканов уже захлестнул предпоследний пролет, пока еще жиденькими ручейками, но вслед угрожающе поднималось то самое цунами, что полминуты назад погребло под собой дядю Витю.
        - Дядечка, Костик, ну!
        Костя поправил боек, покрепче насаживая головку молотка на рукоять. Бросил взгляд на висячий замок, прикидывая, насколько сильно могло подгнить гнутое колечко металлического крепления. Затем коротко размахнулся и ударил молотком Машу в висок.
        Скушай Машеньку, - голос дяди Вити у него в голове. Внутренние тараканы вернулись. - Скушай Машеньку, ха-ха-ха.
        Отчетливо хрустнуло. Голова девчонки от удара мотнулась вбок, и дужка с розовым заячьим ушком отлетела в сторону. Длинные светлые ресницы пару раз изумленно хлопнули, голубые глаза закатились, выставив напоказ блестящие белки.
        «Все равно ей не светило стать звездой „Плейбоя“», - подумал Костя. И, подхватив обмякшее тело на руки, скинул его на ступени внизу. В ладони Маша все еще сжимала телефон, его подарок.
        Это их задержит.
        По щекам обильно лилась соленая вода, но он уже ни о чем, кроме люка на крышу, не думал. Взобрался по короткой лесенке к замку, повис там, уцепившись согнутой в локте левой рукой за верхнюю перекладину, и ударил. С первого раза промахнулся мимо скобы, скользкая от крови головка молотка лишь зацепила замок. Дужка была слишком толстая, чтобы сломать ее с одного удара.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Они наступали. Костя не мог смотреть вниз, себе под ноги. Он сосредоточился на замке и удерживающей его скобе. Прицелился. Ударил. Слишком слабо - скоба только еще больше погнулась, но - он увидел, что с одного края она словно надорвалась, самую малость, на миллиметр отстав от крышки люка. Первые тараканы уже бежали по металлическим полозьям лесенки.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Они поднимались по стенам и лезли на потолок, Костя видел их краем глаза, когда размахивался, чтобы нанести еще один удар. Он спешил и на этот раз вообще махнул мимо, едва не выронив молоток из мокрой от крови и пота руки. Укусы тварей отвлекали, заставляли думать о боли в ногах, в паху, на животе. Пот и слезы застилали глаза.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Он заставил себя успокоится, отрешился от боли и всех иных чувств. Чуть подпрыгнул, увереннее опираясь на арматуру и крепче цепляя свободной рукой перекладину. Провел по лицу рукой с молотком, вытирая влагу.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Примерился как следует, зная, что это последний шанс, и ударил - сильно и точно. Головка молотка от удара соскочила с рукоятки. Замок не слетел, но повис на почти целиком оторвавшейся от люка скобе. Костя толкнул молотком сам люк - и скоба вместе с навесным замком, звякнув напоследок, упала вниз, в ковер из насекомых, заполонивших площадку. Костя нащупал ногой следующую перекладину и поднялся выше, изо всех сил надавив головой и плечом на крышку люка. Та поддавалась с трудом, нехотя, шелуха старой зеленой краски, осыпаясь, попадала в глаза, липла к коже. Костя взвыл, напрягая мышцы.
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        СКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСКСКЫРСК
        Крышка поднялась, вытолкнутая его усилиями наверх. Костя, бросив бесполезную деревяшку, подпрыгнул и, зацепившись локтями за край проема, обдирая кожу до кровавых ссадин, продрался через приоткрывшуюся щель в запыленное помещение с низким потолком. Крышка люка под ним грохнула, вставая на прежнее место. Снизу все еще доносился шорох.

11
        Через узкий пыльный проход он выполз на холодный, остывший за ночь гудрон, покрывавший крышу. С трудом поднялся на ноги и, шатаясь, сделал несколько шагов мимо скелетов старых, забытых телевизионных антенн. Костя ступал босыми ногами прямо по засохшим кляксам птичьего помета, но ни одного голубя вокруг не видел. Где же они? Где эти чертовы птахи, где, мать ее, Природа?!
        Когда он подошел к краю крыши и взглянул оттуда на город, ему все стало понятно.
        Соседняя многоэтажка дымилась. Клубы черного дыма валили с верхних этажей, в дырах на месте разбитых окон метались языки огня. Были слышны отдаленные крики и звуки сирен. Следующее по улице здание тоже окутывал дым, столбы его поднимались вверх, языческими кострищами наполняя светлеющее перед рассветом в Митино июньское небо.
        Тараканы ползли по стенам спального района, и все птицы летали там, ниже крыш, либо высоко-высоко, напуганные пожарами.
        Костя скорее почувствовал, чем услышал лязг люка позади себя. Твари рвались наружу. Возможно, там, под землей, откуда они явились, эти странные тараканы тысячелетиями мечтали выбраться на поверхность. Как, быть может, уже однажды выбирались, когда исчезли динозавры. А после, с наступлением холодов, надолго ушли обратно, чтобы вернуться сегодня, сейчас, в эту ночь, и окончательно утвердить свое законное владычество. Построить на планете новую мировую империю, шелестящее государство скырск-скырск. Страну Тараканов.
        Утренний воздух пах дымом, но оставался свеж, как в его далеком забытом детстве. Где-то за огненным заревом и чадом в своей высотке прямо сейчас погибала Вика, как погибали миллионы по всей столице. Старое поколение москвичей и приезжих пожирали новые жители, старый мир со всеми его мелкими недостатками и мелочными проблемами уступал новому, совершенному и по-своему прекрасному порядку. Чертовски замечательному порядку.
        - Что ж ты молчишь? - спросил Костя внутренний голос. - Почему не смеешься над глупой провинцией? Давай расскажи мне про деревенское дерьмо, бултыхающееся по московским сортирам.
        Но голос молчал. Все его голоса молчали - и мамин, и папин, и дяди Вити, и девочки Маши, и казашки Азатгуль, и отчима, которого он почти не знал, и всех остальных, с кем Костя когда-либо был знаком по работе, с кем водил дружбу, кого любил.
        Теперь он слышал только их. И потому, как шорох медленно заполнял все вокруг, он догадывался, что тараканы уже здесь, на крыше. Костя мог позволить себе сейчас лишь одну роскошь: не оглядываться. Взобрался на бетонный бордюр, встал на край и посмотрел вниз. Детская площадка перед домом пустовала, качели и песочница казались крохотными, будто собранными из деталек конструктора.
        скырскскырскскрыскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырскскырск
        Все еще не оглядываясь назад, он прыгнул.

12
        Падение было непродолжительным, предшествовавший ему подъем с первого этажа наверх занял гораздо больше времени. Но в конце Пургину немного не повезло: внизу росли березы, и он задел одну из них, сломав дереву ветку и себе руку. Это его немного притормозило, и, хотя от удара о землю остальные кости его тела превратились в желе, позвоночник раскрошился, ребра проткнули в нескольких местах легкие, пузырь желудка лопнул, а череп треснул у основания, Костя, уже приземлившись, еще несколько мучительных минут оставался в живых.
        Этого времени ему хватило, чтобы увидеть, как медленной, неровной походкой приближаются со стороны подъезда они: дядя Витя, Азатгуль и другие. С объеденными лицами, с тараканами, снующими в дырах глазниц. Глаза Кости заливала кровь и еще что-то серое, возможно его собственные мозги, но он смог различить, как шевелится, словно живая, кожа на руках и ногах его бывших соседей.
        Таракандары любят влагу и боятся света, вспомнил он.
        Что ж, значит, теперь тысячи их обрели новые, уютные, полные вкусной влаги, защищенные от солнца оболочки. И вышли встретить рассвет.
        Среди бывших жильцов к нему брела Маша. Из проломленного виска выползали и тут же заползали обратно тараканы. В руке она сжимала телефон. И телефон звонил. Может быть, Вика? Может, она каким-то чудом все же спаслась?..
        никогда не поменяю зеленый цвет…
        - Мамачха, мама, как же я тбя любю, - выкашлял Костя с кровью.
        Внутри мертвой Маши скреблись тараканы. В каждом из них шебуршали, заставляя двигаться. Теперь Костя узнал этот звук - ровный, монотонный, дарующий покой. Песня без слов, знакомая с детства песня… колыбельная.
        Прежние соседи окружили переломанное тело Кости Пургина. Вперед выступила Маша. Подняла руку и указала на труп:
        - ЖРИТЕ.
        Из ее рта хлынули насекомые.
        Мост
        Старый мост по-прежнему висел над пересохшим руслом реки. Ржавые балки угрюмо выглядывали из-за чахлой растительности на берегах, и слабый солнечный свет безнадежно тонул в глубоких тенях между ними. Перекрестия стальных ферм напоминали глазки мертвецов из детского комикса. У моста было много таких глаз.
        - Чертов старик, - пробормотал Савельев. - Тебя уже давно пора разобрать и захоронить по кускам на свалках.
        «Я еще всех вас переживу», - отвечал мост безмолвно.
        Несколько жирных черных ворон одна за другой сорвались с насиженных мест и начали рисовать уродливые кружева в вечернем небе. Словно кто-то, укрывшись в железобетонных сочленениях, подал сигнал, громко хлопнув в ладоши.
        «С возвращением», - прокаркал мост голосами воронья.
        - И тебе привет, дохлая развалина, - усмехнулся Савельев и стал подниматься по насыпи. В голове, как вороны над мостом, кружились обрывки воспоминаний.
        Ее так и не нашли, ни тогда, ни после. Вот странно. Бывший сосед, с которым он, прогуливаясь возле старого дома, случайно встретился пару дней назад, рассказал Савельеву, что ее тело так и не нашли. Волосы у дяди Коли поредели и стали белыми, но в остальном он ничуть не изменился. Ничего здесь не менялось. Время в этих краях застыло, не иначе: двадцать лет прошло, а проклятый мост все так же скалит железные зубы всем, кому только попадается на глаза… и труп до сих пор не нашли.
        Он взобрался по осыпающемуся щебню наверх и встал на разбитых шпалах, чтобы отряхнуть брюки. Увидел носки своих черных туфель, которые пыль окрасила в цвет плешивой шевелюры постаревшего дяди Коли. Потянулся было в задний карман за платком, но махнул рукой: бесполезно. Шпалы, рельсы, камни и сорняк меж ними - заброшенная железнодорожная ветка вся была серая и тусклая. От земли поднимался запах древности, пыль залетала в нос и глаза. Савельев поднял взгляд.
        Мост теперь был прямо перед ним, в паре сотен шагов по шпалам. Покатые полосы боковых перекрытий уходили с двух сторон в небо, где их соединяла толстая стальная перекладина. В образуемую арку тянулась железная дорога, дальний конец тоннеля тонул в сизом тумане. По правую руку от арки из насыпи торчал почерневший остов сторожевой будки.
        Родители запрещали детям гулять в этих местах. В те времена, раз в неделю или раз в месяц, дорога еще оживала, и по ней мог днем или ночью пройти, гремя колесами и вагонами, грузовой состав. Савельев помнил рассказы матери, которыми та пыталась удержать их с сестрой подальше от железной дороги и моста.
        Один мальчик не слушался родителей и полез на мост, там он случайно коснулся электрического кабеля, и его убило. Одна девочка скакала по шпалам и слишком поздно заметила, когда рядом оказался поезд; девочка испугалась, споткнулась, и ее разрезало на две части. Ирка слушала эти страшилки, раскрыв рот, с широко распахнутыми глазами. А Паша Савельев к тому времени уже был большой, и подобные истории уже не производили на него впечатления. Даже если - он допускал - в них и была доля правды. Подумаешь, какой-то дурак хватанул десять тыщ вольт. Надо ж думать, куда руки суешь.
        Мальчишки много раз бывали и на самом мосту, и рядом, курили папиросы, разводили по вечерам костры в сторожке, малевали сажей на стенах пошлые слова и картинки. И в итоге сожгли будку.
        Щебень хрустел, плевал мелкой крошкой из-под ног, пока Савельев неторопливо приближался к арке и закопченному скелету справа от нее. В груди зацвела теплая сладость - тень детского восторга при виде высоких языков пламени на фоне черного неба и тающих среди звезд оранжевых искр. Господи, он и забыл, как ему нравилось смотреть на огонь!..
        Арка моста становилась все ближе, конструкции ее росли на глазах. Уже можно различить полустертые трафаретные надписи «Опасно» и «Вход запрещен». Даже пацаном Савельев этих, тогда еще оранжевых, а теперь уже выцветших бледно-желтых букв не боялся. Другое дело Ирка. Когда Паша первый раз ее сюда завел, она прочитала каждое слово вслух, по слогам, и, нахмурившись, сказала брату: «Сюда низя! Низя же!»
        «Можно, ведь ты со мной».
        Савельев невольно глянул вниз, на правую руку. Воспоминание было таким ярким, что он на мгновение ощутил в ладони тепло ее потных от страха пальчиков.
        В тот, первый, раз Ирка боялась нарушить запрет матери. Предупреждающие надписи нагоняли на нее ужас, она трепетала перед большим старым железнодорожным мостом и стискивала руку старшего брата изо всех своих детских силенок.
        «Ничего не бойся, глупая. Там интересно. Там живет тролль», - сказал он тогда. Ирка поверила и заулыбалась.
        На миг он увидел фигурку в коротком белом платьице с цветочками, облако светлых кудряшек… В глазах защипало.
        Торчащий из насыпи черный зуб спаленной сторожки медленно, как во сне, проплыл мимо. На его округлой верхушке дремала, спрятав голову под крыло, крупная ворона. Туман клубился посреди распахнувшегося впереди коридора. Савельев шагнул внутрь, и ржавая металлическая сетка, прибитая поверх шпал, скрипнула, упруго прогибаясь под тяжестью его тела.
        «Добро пожаловать домой», - прошелестел мост. В шепоте ветра улавливалась угроза. И холодная насмешка.
        Ирку так и не нашли. За двадцать лет - как такое возможно? Маленькая девочка в белом платьице до сих пор прячется где-то тут вместе с громадным старым троллем, сказка про которого ей так нравилась.
        Паша больше верил в запах гари и языки алого пламени, пожирающие дерево в ночи, чем в истории про рыцарей и принцесс. А вот сестренка любила слушать рассказы о драконах, царевичах и умных животных, разговаривающих как люди. Про косматого тролля, обитающего под мостом, Паша сочинил, чтобы порадовать ее. Вернее, не сочинил, а вспомнил историю из книги про викингов, которую брал в школьной библиотеке. «Переложил на новый лад», как сказали бы коллеги Савельева. Впрочем, что эти люди, жители большого города, могли знать о сказках его родного захолустья? Ровным счетом ничего. Пропавшей два десятилетия тому назад девочке определенно было известно о троллях куда больше, чем профессорам с кафедры.
        Тролля звали… Какое-то имя они для него придумали, точнее Ирка придумала, но сейчас Савельев уже не мог вспомнить.
        В свое время Пашу изрядно повеселила та твердая убежденность, с какой сестрица заявила, что у чудища обязательно должно быть имя. Ему тогда казалось, что выдуманные существа - все эти болтливые волки, крылатые эльфы, скатерти-самобранки и живые избушки на курьих ножках - вполне могут обойтись и без кличек. Фантазии они и есть фантазии, пустое место. Глупо обращаться к воздуху по имени-отчеству. Но сестренка смотрела на мир иначе. У каждой куклы в доме было свое имя - Маша-Глаша-потеряша… Дворовым псам и кошкам Ирка тоже давала клички, каждому свою, а однажды Паша услышал, как сестренка обращается к росшей возле дома березе, о чем-то спрашивает дерево и гладит пятнистую кору ласково, как плечо человека. Маленькая глупышка. Возможно - Паша не хотел уточнять, - она спрашивала у березки, где их папа, когда он вернется домой.
        Белесый туман обволок Савельева, лизнул влажным языком лицо. Кожа на шее покрылась мурашками.
        «Странно, - подумал он, нащупывая взглядом конец уходящей вперед дороги. - В детстве мост казался меньше и короче, а сейчас стал большим и длинным. Разве не должно быть наоборот?..»
        Как Алиса, напившаяся из волшебного пузырька, он будто бы рос обратно, вниз, становясь меньше с каждым шагом. Нет, конечно, на самом деле ничего не менялось ни в нем самом, ни вокруг. Просто косые стальные колонны обступали уже и спереди и сзади, толстые железные трубы чертили воздух сверху и по сторонам, от чего Савельев начинал чувствовать себя зверьком, попавшим в клетку.
        Громко хлопая черными крыльями в нескольких метрах впереди, расчертила стылую мглу ворона. Хриплое злое карканье разорвало тишину, и он вспомнил, как сестра называла придуманного им для нее тролля.
        Хрясь. «Хияс-сь» - так она произносила это, смешно пришепетывая, потому что всегда плохо выговаривала букву «р», а еще потому, что у нее выпадали молочные зубы, и во рту хватало прорех.
        Тролль Хрясь - Хияс-сь - обитал под мостом и был людоедом. Он ел человечину, да и маленьких девочек тоже кушал.
        Паша сообщил об этом Ирке, когда они вдвоем как раз сидели на широком полукружье одной из бетонных опор, и над головами у них тянулись толстый грязный кабель и пупырчатые листы металла - дно моста. Чтоб сестра не запачкала платьице, Паша усадил ее себе на колени. И рассказывал сказку про тролля.
        В детских глазах застыли изумление и испуг.
        «Не бойся. Я же с тобой. А еще у меня есть вот что», - перед глазами девочки блеснула, а затем со звоном полетела вниз монетка.
        «Это для тролля…»
        «Дья Хияс-ся?!»
        «Да, для Хряся-хренася, хе-хе. Видишь, мы ему заплатили, чтобы он нас с тобой не скушал, милая».
        Ирка смеялась и просила, чтобы в другой раз он дал монетку ей. Хотела сама бросить ее в широкое полукруглое отверстие торчащей из бетона трубы, на дне которой плескалась темнота. В этой тьме ждал подарков ее любимый тролль.
        Двадцать лет. Тело так и не найдено. Кто-то забрал его, спрятал вместе с давешней карманной мелочью.
        Сквозящий в перекрытиях ветер тихо гудел в щелях и пустотах вокруг Савельева. Сверху доносился вороний грай, приглушенный металлом громадных ферм. Ему показалось, что он слышит что-то еще - шорох и скрежет сзади… и снизу, под ногами. Будто какое-то большое животное ползет по другой стороне моста, цепляясь за крепления кривыми когтями. Он оглянулся на уже далекий, исчезающий в тумане вход. Присмотрелся - почудилось, будто справа из-за трубы показалось и немедля скрылось блестящее чешуйчатое кольцо, упругое и живое, как…
        Как часть длинного гибкого хвоста.
        Савельев замер.
        Брось, не дури. Просто ветер качнул чертов кабель. Блестящий, мокрый из-за тумана кабель.
        «Хи-яс-с-сь…» - проскрипел мост.
        - Пошел в задницу, - ответил Савельев.
        Надо добраться до конца моста, спуститься по металлической лесенке сбоку на вторую опору, чтобы проверить. За два десятка лет никто не додумался осмотреть это место. Никому и в голову не пришло искать маленькую девочку там, куда и взрослому человеку пробраться было непросто. Паша всегда сначала сползал первый, а затем помогал сестренке.
        Позади все было спокойно. Никаких посторонних шумов, змеиные хвосты нигде не мелькали. Савельев облегченно выдохнул, и облако пара растаяло в тумане у его лица.
        Как же тут холодно!
        Он зашагал дальше, высматривая по левую руку малозаметный спуск к опоре. Их с сестрицей тайный уголок для игр и страшных сказок.
        Это местечко Паша нашел и облюбовал спустя пару месяцев после того, как они с друзьями спалили брошенную сторожку. Мальчишкам на пепелище стало неинтересно, а его тянуло. Нравилось там бывать одному, вечерами, вдыхать сладкий запах паленого дерева, пока тот не выветрился. Вспоминать магический танец огненных лепестков. Все-таки и правда было что-то волшебное в пересохшем русле реки, в старом мосту над ней, в пробивающихся среди шпал ростках ковыля и погорелых развалинах рядом. Паша возвращался сюда снова и снова, но никому о своих походах не рассказывал. Только сестренке, которая была слишком маленькая, чтобы что-то понимать про это. Впрочем, он и сам ничего не понимал. Мост словно звал его, манил, обещал что-то смутное, таинственное, запретное. Что-то, чем Паша хотел поделиться с сестрой.
        В один из дней по пути к насыпи ему на обочине попалась сбитая каким-то лихачем кошка. У нее оказались переломаны задние лапы, на мордочке засохла кровь, но она еще дышала и даже тихо, еле слышно не то скулила, не то мяукала. Уже смеркалось, а мост был близко, поэтому никто не видел, как Паша отнес кошку к останкам сторожки, и как он сжег ее там живьем. Потом ему стало стыдно. Он представил, как залилась бы слезами сестренка, как выговаривала бы мать, как, выглянув из мамкиной спальни, плюнул бы в сердцах дядя Коля. Паша решил спрятать обгоревший трупик, чтобы избежать всего этого. И нашел узкую лестницу, спускавшуюся с края моста на одну из опор.
        «Так ты впервые покормил тролля», - вкрадчиво шепнул туман. Дурацкий сленг, которым пользовались студенты Савельева, сейчас почему-то не казался ему ни смешным, ни глупым.
        Он удивленно моргнул, увидев очередную ворону, что сидела над узким отверстием у бокового парапета… прямо над вертикальной линией из коротких перекладин-ступенек, уходящих в эту дыру. Блестящий черный глаз внимательно следил за Савельевым. Ворона открыла клюв и издала пронзительный крик.
        - Да вижу я, вижу… Спасибо, - поблагодарил он ворону, сдержав зародившийся в горле смешок.
        Без истерик. Просто мерзкая птица на мерзкой железке мерзкого моста.
        Савельев сошел с рельс. Остановился у отверстия. Внизу плыл туман. Савельева трясло от холода, но на лбу все равно выступил пот. Он утерся рукавом и начал спускаться.
        Неожиданно сизую хмарь разорвало порывом ветра, и, глянув под ноги в поисках очередной ступеньки, Савельев увидел далеко-далеко внизу темное дно реки, покрытое камнями и мусором. Голова закружилась, ослабшие пальцы предательски дрогнули на скользкой перекладине. В последний момент он успел схватить другой рукой боковую стойку, рывком подтянул тело и прижался к хлипкой, раскачивающейся решетке. Савельева мутило, и он зажмурился, чтобы мир вокруг перестал скакать в бешеном вальсе.
        В темноте холод сжимал его, давил ребра. Воняло сыростью, хлопали крылья, каркали вороны. Старое ржавое железо тоскливо мяукало, как та искалеченная кошка. Скрипом и шорохом этому стону вторили трубы, балки, спайки и заклепки над головой. Снизу подвывал ветер.
        «Покорми своего тролля», - проскрежетал мост злым, ехидным голосом. Не открывая глаз, Савельев в страхе потянулся обратно, наверх.
        Что ты делаешь?
        Двадцать лет. Два-дцать-лет.
        Здесь ли она еще?..
        Тяжело выдохнув, он замер. Рискнул посмотреть вниз еще раз и - продолжил прерванный спуск.
        За многие годы ветра и ненастья как следует поработали над хлипкой лестницей, ослабили крепления так, что нижняя ее часть оказалась отогнута в сторону. Бетонная плашка опоры все еще была рядом, достаточно протянуть ногу над бездной и сделать шаг.
        - Ирка… - прохрипел через зубы Савельев, подбираясь для короткого прыжка. - Заплатила ли ты троллю свою копеечку?
        В прежние времена здесь было не так опасно. Паша водил сюда сестру несколько раз. Он курил сигареты без фильтра, которые воровал у дяди Коли, она играла со своими куклами или рисовала в альбоме, елозя коленками и локтями по бетону. Паша смотрел на нее неотрывно. Однажды Ирка так увлеклась рисованием, что не заметила, как платьице задралось, оголив тощие детские бедра и краешек трусиков.
        А Паша заметил.
        «Хочешь монетку кинуть?»
        «Хияс-сю?!»
        «Хренасю, ага. На вот, держи… Садись вот сюда, ко мне. Давай я тебя обниму, чтоб ты не улетела вслед за монеткой».
        Верхушка опоры была широкой и плоской, по центру в ней тонули основания стальных перекрытий, образуя нижнюю часть буквы V. Толстенные железные полосы тут превращались в скрещивающиеся полые желоба, которые, соединяясь в трубу, утопали на два-три метра в бетон. В трубу они кидали мелочь для тролля. В этой темной искусственной пещере Паша хоронил убитых им кошек. Ирку он засунул туда же, в трубу. Двадцать лет миновало, но Савельев и сейчас отчетливо помнил, как это было.
        Он достал из кармана монетку и отдал сестре. Та устроилась у него на коленях. Паша прижал хрупкое тельце к себе. Подол задрался Ирке выше пояса. Возможно, она почувствовала, как что-то упругое и горячее ткнуло сзади бедро, но, слишком увлеченная фантазиями о своем Хияссе, не обратила внимания. А потом стало слишком поздно. Потом Паша уже не мог остановиться.
        После он, конечно, запаниковал. Сестра хныкала и звала несуществующего тролля. Изодранные детские трусики валялись на бетоне бесполезной грязной тряпицей. Паша видел бурые пятна на светлой ткани и понимал, что копеечкой здесь уже не откупишься. Ирка ползла к лестнице. Если бы она выбралась, дохромала до дома и рассказала матери о том, что он с ней сделал…
        Паша ударил ее головой о бетон, а потом задушил. И затолкал в трубу.
        Когда позже, дома, мать стала спрашивать его о сестре, он ответил, что не видел Ирку с обеда. Несколько месяцев вся округа искала девочку, но безрезультатно. Дядя Коля запил. Мать сникла, заболела и умерла на следующий год, а Пашу забрали к себе в большой город дальние родственники.
        Людоедом был не тролль под мостом. Людоедом оказался он сам. Пусть подобное случилось с ним лишь однажды. Пусть после этого Паша с головой окунулся в учебу, закончил школу с золотой медалью, поступил на филфак и, выйдя оттуда с красным дипломом, продолжил карьеру ученого и преподавателя. Пусть он уже дважды был женат - ему все равно нравились молоденькие студентки, и людоед внутри него облизывался, когда те проходили мимо.
        С годами Савельев все чаще задавал себе вопрос, на который до сего дня не мог найти ответа.
        Заплатила ли Ирка троллю свою копеечку?
        Он помнил, как сбрасывал в трубу трупы убитых кошек. Их было три… четыре, если считать самую первую, обгоревшую. Помнил, как запихивал в узкое отверстие еще теплое тельце сестры. Затолкав ее туда, бросил последний взгляд в темноту. Увидел помятое платье, светлые кудри, изломанные тонкие ручки и ножки.
        А кошачьих скелетов не увидел.
        - Заплатила ли ты троллю свою копеечку?
        Шатаясь под порывами усилившегося ветра, разгребая руками загустевший туман, Савельев подошел к железному желобу. Ухватил рукой за край, уперся в другой желоб. Старая краска шелушилась под одеревенелыми пальцами, крупицы ее отслаивались и улетали серым пеплом.
        Ирка верила в то, что Хрясь настоящий.
        А кошки пропали. И тело Ирки до сих пор не нашли.
        И та девчонка, про которую рассказывала мать, ее разрезало поездом на две половины, но, говорят, отыскать смогли лишь переднюю часть. И тот глупец, схвативший электрический кабель, - его руки сгорели до локтей, а кистей не осталось вовсе.
        Скорее всего, кошачьи останки он тогда не заметил. Не до того ведь было. А Ирку просто не нашли, так тоже бывает. И верила она всему, а особенно тому, что ей старший брат говорил.
        Но что, если?..
        Дрожа всем телом, Савельев опустил голову и заглянул в дыру.
        Поначалу ничего рассмотреть не удавалось. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и вот уже стали проступать смутные очертания: одна косточка, другая, кругляш детского черепа - похож на резиновый мячик. Кусок истлевшего белого платьица… с цветочками.
        «Здравствуй, сестренка», - подумал Савельев.
        Сердце сжалось в груди. Глаза обожгло, и по замерзшей щеке потекла горячая капля.
        - Я ведь не хотел, чтобы так вышло, Ирка, - прошептал он в дыру. - Правда не хотел…
        Прислонившись лбом к ледяному железу, Савельев закрыл глаза и разрыдался. Дал выход горечи, что копилась в его душе все эти годы. Ревел, как мальчишка, стоя на пятачке бетонной опоры, и вороны кружили над ним, потревоженные громкими, надрывными всхлипами.
        Наконец он успокоился. Вспомнил о платке в заднем кармане брюк, достал, утер слезы с лица. Запустил пальцы в другой карман и выудил оттуда круглый, серебристо поблескивающий пятак.
        - Последняя плата твоему троллю, Ирка.
        Монета, сверкнув, полетела в трубу, ударилась о стену с внутренней стороны и отскочила в сторону. Проследив ее короткий путь взглядом, Савельев увидел мелкие кошачьи кости, белеющие кучкой неподалеку от останков его сестры.
        Что ж, так оно и должно было быть.
        Фантазии остались в мире детства. Деревья и животные не разговаривают. Людоеды прячутся не под сенью сказочных переправ, а в черством человеческом сердце. И у всякой сказки есть свой конец, даже у страшной. Выплакавшись, Савельев почувствовал спокойствие. Настоящий покой, какого не знал все эти годы.
        Ответы найдены. Прощание состоялось. Ритуал соблюден. Перекреститься, что ли?..
        Да нет, наверное, не стоит. Глупо как-то.
        - Ма-аль-т-чик… - проворчала дыра.
        Савельев окаменел.
        - Ты ми-няу хорош-шо кормил, ма-аль-т-чик, - голос раздался уже сзади и одновременно - со всех сторон.
        С протяжным злым свистом дыра выплюнула пятак обратно. Монета, срикошетив о ржавое железо, больно ударила Савельева в лоб. Выйдя из ступора, он метнулся в сторону лестницы. Но по бетону под ногой скользнул толстый, покрытый зелеными чешуйками хвост, и Савельев, зацепив его, с беспомощным писком растянулся на холодной шершавой поверхности.
        Волна удушающего теплого смрада накатила на него сзади и сверху. Савельев подтянул колени к груди, сжался в тугой комок, толкнулся от камня и прыгнул к лестнице. Из разбитого носа хлестала кровь вперемешку с соплями. Краем глаза он увидел проступающие за пеленой тумана смутные очертания чего-то большого, невероятно большого… Громадная тень, выросшая из другой тени - моста. Она двигалась.
        По ляжкам потекли теплые струи, но Савельев не заметил, что обмочился. Пулей он взлетел, цепляясь за трясущиеся жерди расцарапанными в кровь пальцами, - наверх, наверх! Отчаянно брыкая ногами, кинул свое тело на шпалы, больно, до треска в ребрах ударившись грудью о рельс. Подняться на ноги сил уже не было.
        И тогда Савельев, ломая ногти о металлическую сеть, скользя в собственной крови, слезах и моче, пополз. Над ним, хрипло хохоча, закружили проклятые птицы.
        - Покор-рми мен-няу еш-ще, ма-аль-т-чик, - пророкотал мост.
        Позади из тумана выпросталась, разогнав воронье, гигантская, покрытая шерстью и чешуей ладонь. Она накрыла истошно вопящего человечка целиком. Огромные пальцы, заканчивающиеся черными когтями, сжались в кулак, оборвав жалкий писк влажным чавкающим хрустом:
        - Хияс-сь.
        Забрав свое, громадная длань бесшумно растворилась в тумане, словно была соткана из него. Ветер развеял смутные очертания и подул ниже, чтобы слизать капли крови со шпал. Одинокий ворон, жалобно каркнув, взмыл наверх и присоединился к кружащей над переправой стае.
        Вечер набросил на округу покрывало сумерек. Бледный серп неполной луны выкатил из закатных туч, разливая серебро в стылой дымке над пересохшей рекой. Старый мост смотрел во тьму холодными мертвыми глазами.
        У него было много таких глаз.
        Корректура
        В первый раз Алена встретила этого человека (тогда она еще думала о нем как о человеке) в пятницу вечером. Традиционный аврал перед сдачей номера закончился ближе к полуночи, и она, как всегда в такие дни, последней покинула редакцию. Вышла из офиса на свежий воздух, когда ночь, пожирая город, уже сомкнула холодные челюсти над районом. За спиной с тихим шелестом сошлись зеркальные створки, впереди короткий спуск в несколько ступеней выводил на полоску тротуара и пустующую стоянку. Ожидая такси, Алена закурила.
        Ее нормой было три, максимум четыре сигареты в день. Но Игорек все равно хотел, чтобы она бросила. Почти все ее бывшие этого хотели. Что поделать, высокие парни с широкими плечами Алене всегда нравились больше, чем бородатые хипстеры с кафедры. Она долго терпела нытье очередного спортсмена, даже сократила норму до двух сигарет, но сегодня утром, когда Игорь обнаглел настолько, что, порывшись в сумочке, выкинул оттуда початую пачку «Ричмонда» - неприкосновенный запас! - послала его куда подальше. Тот даже не успел заявить традиционный ультиматум «выбирай - или я, или…», как дверь захлопнулась у него перед носом. Никаких «или», дорогуша.
        Сейчас, вдыхая сладкий дым с привкусом вишни, Алена искренне наслаждалась этим маленьким актом мести и от удовольствия на секунду прикрыла глаза. В этот момент ее руки коснулось нечто холодное и склизкое, и тусклый голос проскрипел прямо в ухо:
        - Вы работаете в этом из-здании. «Влас-сть тайн». Вы опубликуете мое произ-зведение.
        «Что за дурацкий акцент?» - подумала Алена, а потом испугалась и отпрянула в сторону от незнакомца.
        Вид у того, впрочем, оказался не слишком угрожающий. Мужчина с холодными влажными пальцами и странным, тягучим произношением (так могла бы разговаривать ржавая деревенская калитка, надели Всевышний ее голосом) был ниже ее ростом и У же в плечах даже в своем темном пальто - полная противоположность тем, с кем она предпочитала заводить романы. К тому же он был стар. Худое лицо с глубокими тенями на месте щек напомнило фото узников Освенцима из статьи в последнем выпуске газеты. Кожа на абсолютно голом черепе отливала в свете фонаря желтым.
        - Вы… вы, вообще, кто, дедушка? - вырвалось у Алены.
        Старик выглядел озадаченным. Она подумала о своей матери и о других ей подобных, с еще более высушенными мозгами, кому самое место в домах престарелых. Может, и этот из таких? Вышел прогуляться вечером, а по дороге забыл, куда и откуда идет, какой нынче год и как его зовут?
        - «Влас-сть тайн», - прошипел ненормальный. - Вы работаете здес-сь?
        - На сегодня уже нет. На сегодня работа закончена, дедушка, впереди два выходных. Которые я бы хотела провести дома, чего и вам желаю. Доброй ночи и… ой!
        Забытая сигарета обожгла пальцы, и Алена невольно взмахнула рукой, рискуя уронить тлеющий фильтр на сумочку или платье. Однако щуплый старикан стремительно метнулся вперед, подхватил костлявой пятерней окурок и мгновенно затушил его, сжав в маленьком бледном кулачке.
        - Глаз-за. Пос-смотри мне в глаз-за.
        Она подчинилась и заметила в черных зрачках изумрудные отблески. Зелень притягивала, манила за собой, на глубину.
        - Ты. Напечатаеш-шь. Мой текс-ст…
        С этими словами старик развернулся, словно ища, куда выбросить сигарету, но вместо этого взмахнул кожистыми крыльями, в темноте так похожими на полы пальто, и взлетел.
        Разинув рот и задрав голову, Алена еще долго всматривалась в ночь. Потом запоздало потянулась к сумочке, за телефоном, запуталась в кармашках, бросила это бесполезное занятие, оглянулась по сторонам - никого. Ни-ко-го!
        Божечки мои! Она только что столкнулась с чем-то, превосходившим любые бредни из читательских писем с пятнадцатой страницы (между платными объявлениями разномастных знахарей и гороскопами), встретила нечто реально «не от мира сего» - и поблизости не оказалось ни одного свидетеля!
        Алена чуть не расплакалась. Ей никто не поверит! Захотелось напиться, но она предпочла выудить дрожащими пальцами из пачки еще одну сигарету и снова чиркнуть колесиком зажигалки. Черт с ним, пусть будет пятая.
        Уже дома, разбирая сумочку, она обнаружила несколько неизвестно как там очутившихся тетрадных листков, исписанных мелким убористым почерком. Первая строчка служила заголовком, и эти слова давали однозначный ответ на вопрос, кем же был ее странный ночной собеседник. Алена вспомнила тот жутковатый наказ, что летучий старик оставил ей вместе с бумагами. Разделась, легла в кровать, включила ночник и принялась за чтение…
        В следующий раз незнакомец явился в ночь с понедельника на вторник. Выходные у Алены не задались, она плохо спала, все время возвращалась мыслями к встрече со стариком. Порой ей почти удавалось убедить себя в том, что случившееся - только видение, нелепая шутка, которую сыграл с хозяйкой перенапряженный в будних трудах мозг. Увы, проклятые листочки ничуть не походили на эфемерный мираж.
        Может, это просто чей-то глупый розыгрыш? Хорошо бы так!.. В понедельник Алена прихватила рукопись на работу, думая показать ее подружке-верстальщице. Но по пути, в метро, еще раз пробежалась по тексту - уже стараясь абстрагироваться от того, кто или что было автором рассказа. Работа есть работа, а Алена считала себя профи.
        В итоге дальше ее рабочего стола бумаги не ушли. А к вечеру Алена про них и вовсе забыла - после обеда ей пришлось разгребать электронную почту и заниматься официальным сайтом газеты. Туда требовалось перенести материалы из брошюрок «Мега Ужас», что выпускались ежемесячно в течение трех лет в качестве приложения к еженедельнику, пока около года тому назад не было решено заменить их более ходовым товаром - сборниками рецептов. Около шести на мобильный ей позвонила с югов маман, а сразу по окончании совершенно бесполезного десятиминутного разговора (жара страшная, вода в море холодная, давление скачет, а еще маман сфотографировалась с обезьянкой, но не знает, как отправить снимки по телефону) напомнил о своем существовании бывший. К половине седьмого батарейка сотового, по счастью, начала медленно агонизировать, так что Алена в конце концов допила остывший зеленый чай, собрала вещички и побежала домой. Все, о чем она мечтала к тому моменту, - чтобы ее все наконец оставили в покое.
        Приняв душ и наскоро поужинав холодными бутербродами, она налила в бокал красного полусладкого и, только взглянув на плещущуюся за стеклом багряную жидкость, вспомнила, что забыла рукопись на работе. Как раз в этот момент в окно тихонько постучали.
        - Господи! Умеете же вы напугать, дедуля!
        Третий этаж - как он сюда забрался?.. Впрочем, ничего удивительного, если подумать. Крылья-то ему на что? После сегодняшней нервотрепки и предыдущих бессонных ночей у Алены не осталось сил даже удивиться нежданному визиту. С полминуты она просто смотрела на повисшего за окном гражданина, на его беззвучно шевелящиеся тонкие губы и странные жесты, которые он делал правой рукой в ее сторону. В другой руке старик трепал свежий воскресный выпуск «Власти тайн».
        - Вам нужно приглашение, - догадалась Алена. - Залетайте, чего уж там…
        Старикан не без труда, задев форточку крылом, пролез в распахнутое окно и завис над столом, выставив на обозрение хилый бледный торс с торчащими ребрами, покрытый белесыми волосками морщинистый животик и съежившийся отросток с мешочком яиц. Настал черед Алены кривить губы.
        - Боже… Простите… Вы не могли бы опять пальтишко надеть?
        - Женщ-щина, - полыхнул глазищами гость. Но крылья все же сложил, обернув ими уродливое тело.
        «Эксгибиционист чертов!» - подумала Алена. А вслух произнесла:
        - По половому признаку обращаться не слишком культурно, тем более к даме.
        Возможно, виной тому был омут деловой рутины, в котором Алена тонула весь день, возможно - нелепый облик крылатого деда. А может, она просто успела свыкнуться с тем, чем этот дед по сути своей являлся. Как бы там ни было, а страха перед загадочным стариком она больше не испытывала.
        - Садитесь, плиз… Выпьете? А, вы ж не пьете…
        - Да, - подтвердил гость, устраиваясь за столом. - Вина мы не пьем. Об этом, кс-стати, напис-сано…
        - На заборе тоже написано, - отмахнулась Алена.
        - Напис-сано, - прошипел старик еще раз и выложил «Власть тайн» на скатерть. - Но не напечатано.
        Газета была открыта, разумеется, на последнем развороте. Литературный раздел - на той неделе Алена поместила туда новую страшилку от одного из постоянных авторов, Москалева.
        - Почему не напечатано? - спросил гость тихо.
        Алена всплеснула руками:
        - Ну как почему? Вы русский-то понимаете? Хотя о чем я - судя по вашему тексту, с русским у вас дела плохи. Во-первых, когда вы изволили караулить меня у офиса, этот номер был уже сдан. А во-вторых, я, при всем пиетете, просто физически не могу опубликовать вашу писанину.
        - Пос-смотри мне в глаз-за… - не шибко уверенно прошипел старик.
        - Бросьте эти ваши штучки, дедуля! - оборвала Алена, махом допила и повторно наполнила бокал. - Это столица, а не румынское село какое-нибудь. Я вообще плохо гипнозу поддаюсь, чтоб вы знали. Хотите публикаций - терпите критику! Иначе - как там у Кинга? Я отменяю свое приглашение…
        - Критику…
        Несколько секунд он молча жевал тонкие губы, словно пробуя слово на вкус. Алена тоже молчала, облокотившись на подоконник и попивая вино.
        - Хорош-шо, - наконец, кивнул старик. - Что не так?
        - Да все! Все не так. Начать хотя бы с автора. Вас как зовут?
        - С-сигиз-змунд. Подкарпатс-ский.
        - Ну и?.. - выгнула бровь Алена. - Это же бред, а не имечко! Вот в этом номере у нас - Москалев. До того - Самохин, Колыхалова… Ивановых несколько штук бывало. Нормальные человеческие фамилии, имена. А тут вдруг - Подкарпатский. Да еще Сигизмунд! Смех один, что люди подумают?
        - Что я - вампир, - буркнул старик. - Мне это и требуетс-ся. Чтобы люди поняли, чтоб увидели, прочли о нас-с правду…
        - Ой, да таких вампиров сейчас по Интернету!.. Куда не плюнь, извините за выражение. Каждый второй школьник нынче - Дракула. Каждый первый студент - Цепеш. Роланды, Беллы, Эдварды, Луисы Альберты… Запомните, дорогой мой человек… вернее, не-человек… Зарубите на своем упырином носу: если хотите, чтобы ваш текст воспринимали всерьез - пользуйтесь обычными именами, а не идиотскими псевдонимами.
        - Пс-севдоним… Но меня так величают на с-самом деле…
        - Соболезную. И все же - Сигизмундов сейчас ни в одной газете не пропустят, уж поверьте. Будь вы каким-нибудь Семеном - другой разговор.
        Вампир тяжело вздохнул.
        - Ладно. Пус-скай С-семион…
        - Ну а фамилия, допустим, Карпов. Пойдет?
        - Допус-стим, - снова вздох. - Что-то ещ-ще?
        - Ну о том, что тексты лучше присылать электронной почтой общим порядком, я уже помолчу. Понимаю, что с компьютерной грамотностью у вас еще хуже, чем с обычной. Но, как минимум, рассказик ваш надо сократить. Ой, вот только не надо мне корчить рожи! Есть такая штука - формат. Есть такое понятие - объем. - Она ткнула пальчиком в разложенную на столе газету. - Видали? Одна полоса, один рассказ. Плюс еще место под рекламу. Девять тыщ. Двенадцать - максимум!.. Боже, вы и этого не знаете, да?
        - Девять тыс-сяч чего?
        - Рублей, блин! Гонорар за три рассказа. А ваш по объему как раз за три пойдет. У вас же там тридцать с лишним тыщ знаков с пробелами! Почти авторский лист! А полоса в газете - одна, на двенадцать тысяч максимум. Слишком большой текст, придется сокращать.
        - Нельз-зя, нельз-зя… - захныкал Подкарпатский.
        Алена развела руками, едва не пролив вино из бокала на стол:
        - Велкам! Учитесь работать с Интернетом, там объемы не критичны, можете хоть десяток авторских на сайт какой-нибудь забабахать. А у нас все строго: хотите публикаций - сокращайте. Самое большое, что могу предложить в качестве компромисса, выложить на сайте газеты вашу эту писанину как есть. Но в самой газете - не больше трети от нынешнего объема.
        - Мне надо подумать, - вампир Сигизмунд поднялся из-за стола и, не прощаясь, прыгнул во тьму за окном. Алена услышала хлопанье огромных кожистых крыльев, на мгновение тень, похожая на гигантскую летучую мышь, закрыла бледный шар полной луны.
        «Черт побери, - подумала она, провожая Подкарпатского взглядом. - Опять не успела включить телефон и сфоткать!»
        На следующий вечер старик встретил ее у подъезда. Весь день Алена разгребала письма с идиотскими историями от читателей. Призраки прабабушек в старинных зеркалах, исповеди похищенных инопланетянами алкоголиков, загадочные предвидения - бог знает какие авгиевы конюшни ей приходилось вычищать еженедельно, чтобы наполнить постоянную рубрику. Подчас она чувствовала себя ассенизатором, пытающимся выудить в переполненном биотуалете ненароком соскользнувшее в клоаку обручальное колечко. Безнадежный труд - в большинстве случаев все заканчивалось тем, что приходилось брать и сочинять нормальные истории самой.
        - Вы пахнете кровью, - вместо приветствия заявил Сигизмунд.
        - Оставьте свой номер. В следующий раз, когда у меня начнутся месячные, - позвоню предупредить.
        - У меня нет телефонного аппарата…
        - Как и чувства юмора. Ладно, с чем пожаловали?
        Подкарпатский вздыхал и мялся.
        - Я обдумал вс-се…
        - Ну и?
        - Интернет как мес-сто публикации… меня не интерес-сует. Я предпочитаю печать, в с-силу, так с-сказ-зать, приверженносс-ти традициям… С-стокер… ЛеФаню… Полидори, опять же.
        - Полидори-помидори… Желаете попытать силы в книжных издательствах? Флаг в руки, Сигизмунд, - сказала Алена, выудив из сумочки ключи и сотовый.
        - Нет, - печально покачал головой старик. - Не С-сигиз-змунд. С-семен.
        - Вот так все-таки? - усмехнулась Алена.
        - Да. Я с-смотрел… Я хочу рас-сказ-зать правду. О нас-с… Чтобы ее уз-знали вс-се… Тиражи с-современных книг… удручают. У вас-с - двес-сти тыс-сяч. С-совс-сем другое дело.
        - То есть вы согласны на сокращения? Вы это хотели сказать, Семен?
        Вампир в очередной раз печально вздохнул и поплотнее закутался в крылья-пальто.
        - Что ж, я посмотрю, что можно сделать с вашей писаниной. Загляните через неделю. А пока, если позволите…
        Она шагнула к старику, обняла его хрупкое плечо одной рукой, а вторую, с телефоном, вытянула вперед и нажала кнопку фотоаппарата.
        - Что ты делаеш-шь?!.
        - Это называется «селфи», дедуля.
        Перед тем как лечь спать, Алена выложила свежее фото у себя в Твиттере, подписав его «Мой Носферату». Подкарпатский на снимке был смущен и бледен, глаза его тускло блестели, отдавая зеленью. Первый ретвит и комментарий оставила подружка-верстальщица: «Какой импозантный дядечка))))))».
        Во вторник в обед Алена заглянула в Сеть снова и, к своему неудовольствию, обнаружила на почте с десяток уведомлений о полученных в Твиттере сообщениях. Все новые комментарии к выложенному фото оставил бывший. Она ничего не ответила: пройденный этап есть пройденный этап, а если Игорек считает иначе, то это его проблемы.
        Потом позвонила мать. После короткого и не шибко красочного отчета о пойманных дохлых медузах и найденных на берегу ракушках речь зашла о личной жизни, из чего Алена сделала вывод, что бывший (маман всегда ему симпатизировала) уже успел поплакаться у несостоявшейся тещи на груди.
        Нет, мам, у меня никого нет. И я никого не ищу. Общаюсь исключительно с коллегами по работе. А работы много, мам, правда, и я вообще-то прямо сейчас пытаюсь… Так что не могла бы ты?.. Верность догадки подтвердила заключительная речь маман: та в течение пяти минут вспоминала Игорька, какой он был хороший и внимательный и как жаль, что Алена его совершенно не ценила…
        Остаток дня прошел из рук вон. Очередной опус прислал Москалев - на сей раз никуда не годный. Якутских шаманов и переселение душ - к чертям собачьим, такого «добра» в газете и так навалом, а надо подумать и о читателях, жаждущих кровищи, убийств, маньяков. Собственно, настроение было такое, что ее и саму тянуло почитать что-нибудь в духе «Баек из склепа» или «Американской истории ужасов». К тому же Алена не собиралась публиковать постоянно одних и тех же авторов, а в архивах сохранились переводы парочки рассказов Роальда Даля и Роберта Блоха. Ах да, и еще дурацкая рукопись дурацкого нетопыря-эксгибициониста. Упыриные письмена требовалось набрать заново на компьютере, а потом посмотреть, что с ними можно сделать в смысле редактуры, но Алена сегодня уже слишком устала. Сколько дедушке лет-то, интересно?.. Они же, нечисть эта, вроде как бессмертны. Двести, триста?.. В любом случае, Семен-Сигизмунд достаточно стар, чтобы подождать еще день-другой.
        В итоге к вечеру четверга Алена только начала набирать рассказ Подкарпатского в текстовом файле, попутно выбрасывая из истории ненужные куски. Которых там хватало с избытком. И вообще, творение старика ей категорически не нравилось. Категорически! Вот вечно ей не везет. Всяким малолеткам, судя по фильмам и книгам, встречаются на пути сплошь бесконечно талантливые и романтичные кровососы, ей же попался вампир-графоман.
        Подкарпатский ждал ее у входа в метро, похожий в своем извечном пальтишке на бездомного пьянчужку.
        - Слушайте-ка, - обратилась к нему Алена без обиняков. - Уж за сто лет, или сколько вам там, дедуля, могли бы и научиться писать! Раз уж в писатели податься решили. Есть же, в конце концов, какие-то курсы, семинары проводят.
        Упырь скрипнул клыками.
        - «Влас-сть тайн». Могу я рас-считывать на публикацию в текущ-щем номере?
        - Очень с-сомневаюс-сь. Полегче, полегче, Семен Сигизмундыч, не надо так зыркать! Могу сказать, что объемы текста я уже сократила. Убрала весь тот бессмысленный треп про ваше детство и отрочество…
        - Как ты пос-смела?!
        - А у меня был выбор? - возмутилась Алена. - Две трети написанного так или иначе необходимо выкидывать. И потом, дорогой мой не вполне человек, во времена вашей юности, возможно, читатель и готов был продираться через биографические подробности к интересным эпизодам, но в наши дни, в нашем мире людей нужно увлекать сразу, буквально с первых же строчек повествования. Что и подводит нас к следующей проблеме вашего текста - его стиль.
        - Что с-с ним не так?
        - Он скучный! Неимоверно скучный, затянутый, выспренный. А пафоса сколько, божечки! Огромное количество совершенно ненужных описаний, сравнений, эпитетов. Длинные-предлинные предложения: к концу уже успеваешь забыть, что было в начале. Никуда не годится.
        - Но я с-старалс-ся… Эдгар Аллан По… Ховард Филлипс-с Лавкрафт…
        - Скончались стотыщпятьсот лет до нашей эры! Их никто уже не читает, товарищ! По крайней мере для развлечения.
        - Я и не с-собираюс-сь никого раз-звлекать!
        - Оно и заметно. Вот только нашу газету люди читают там, - Алена махнула рукой в сторону ведущего на станцию перехода. - Поутру, когда на работу едут. Пока еще просыпаются. А ваша писанина, дедушка, действует как снотворное. Ну вот что это такое - «хладный диск полночного светила, как рыба в глубине океанских бездн, плыл, серпом Селены взрезая массивные, налитые грядущей грозой тучи»? Что это, если не издевательство над мозгом читателя? Хотите писать так, чтобы было интересно современному читателю, - пишите проще, пишите короче. «На небе сияла луна» - и точка. Понимаете?..
        - Допус-стим… - издал Подкарпатский уже привычный для ее слуха горестный полувздох-полустон. - С-сколько мне ещ-ще ждать?
        - Не знаю, - отмахнулась Алена. - Две, может, три недели. А то и больше.
        - Я терпелив… Но мое терпение не вечно.
        - Ой, вот только не надо угроз! Знаете сколько вас таких, страждущих? Тех, кто заваливает письмами и ноет, ноет, ноет - опубликуйте то, опубликуйте се.
        - С-сами хорош-ши… С-сколько крови у нас-с, авторов, выс-сос-сали…
        - Ой, вот кто бы говорил! Насчет «высосать» и прочего. И вообще. Вас, так называемых «авторов», - сотни! А я одна, одна на всех, и возиться с каждым, как с ребенком, не могу и не буду! Ясно?
        Старик, казалось, задумался. Алене от близости этого мозгляка стало зябко, и она уже направилась было к спуску в метро, когда зазвонил телефон.
        - Я тебя вижу! У перехода! С этим мерзким старикашкой! - Игорь явно был пьян (о-ля-ля, спортсмен забыл про здоровый образ жизни) и на взводе. - Как ты могла! С ним! С таким!.. После всего, что было! После того как я, ради тебя…
        - Как же вы меня все достали. - Алена сбросила вызов и тут же получила повторный. Пришлось возиться, отключать звук у айфона, и это ее задержало.
        Подкарпатский, догнав Алену на ступеньках, изрек:
        - Ес-сли бы я мог оказ-зать вам какую-нибудь ус-слугу… В качес-стве единовременной благодарноссти з-за труды, так с-сказ-зать…
        Затылком она ощущала липкий взгляд Игорька - вполне вероятно, бывший продолжал следить за ними, стоя наверху, у спуска в метро.
        - Услугу? Хм…
        Настал ее черед пораскинуть мозгами. Продолжающий назойливо вибрировать в сумочке телефон, однако, помог принять решение быстро. Сейчас, когда Алена была на взводе, оно далось ей легко, вопрос как-то сам собой соскочил с языка:
        - А это, вообще, правда, что вы в своем рассказе написали? Ну про то, что люди просто так в вампиров не превращаются? Что для этого мало стать жертвой вампира, что обычно от потери крови человек просто умирает?.. Если так и если ваше, дедуль, предложение еще в силе, то, кажется, есть у меня один вариантик…
        В течение нескольких дней Алена занималась правкой рассказа. Вычищала излишние «красивости», выгребала устаревшие слова с «ятями» и безжалостно уничтожала рассыпанные по всему тексту в изобилии местоимения и предлоги, выжигала наречия, рубила чрезмерно сложные, длинные предложения на несколько коротких простых. В итоге от исходного текста нетронутым осталось разве что название - оно-то подходило для «Власти тайн» на все сто. Остальное же ей пришлось фактически переписывать набело. Провозившись всю ночь, к утру понедельника она валилась с ног от усталости, но зато - рукопись была готова, бери и сдавай в верстку. Чувство удовлетворения наполняло ее весь день еще и потому, что бывший более не беспокоил ее ни через Твиттер, ни по телефону. А вечером они отпраздновали день рождения подружки-верстальщицы, выпив несколько бокалов «Мохито» и всласть натанцевавшись в ночном клубе.
        Во вторник, к приятному своему удивлению, Алена проснулась в постели не одна, а в компании с мускулистым танцором из клуба. Кажется, его звали Конан, она точно не помнила, да и так ли уж это было важно? Не Игорь - и на том спасибо. К тому же он пил и курил. Длинноволосый блондин оказался младше ее на десять лет, но ни его, ни ее это нисколько не волновало, так что она позвонила в офис секретарше, сказалась простуженной, и они не выползали из спальни весь день. Впервые за этот месяц Алена смогла расслабиться и ощутить себя по-настоящему счастливой и свободной.
        Так продолжалось вплоть до вечера среды, когда в очередной раз отзвонилась маман. Алена не без гордости похвасталась, что ее личная жизнь наконец-то налаживается. Да, без Игорька. Да, мама, я в курсе, что он пропал без вести, но мне совершенно плевать. Что-о?! Да как ты смеешь! Пускай я плохая, пускай бесчувственная, но я твоя дочь, единственная, между прочим. Как это лишишь наследства? Как… что… Нет!!!
        В эту ночь ее белокурый варвар танцевал в клубе, а она не смыкала глаз, лежа в спальне одна. Злилась на старую сумасбродку, гадала, высчитывала, сколько лет еще ей придется мучиться с графоманскими опусами для «Власти тайн», чтобы накопить на собственную квартиру в Москве. В отличие от Сигизмунда, думала она, у нее нет в запасе пары столетий. В отличие от моего Носферату, у меня времени нет вообще - маман прилетает с курорта в конце недели.
        Файл с рассказом Подкарпатского был у нее при себе, на флешке, когда в четверг вечером Алена заглянула в кабинет верстальщицы.
        - Кофеечку? - предложила та, приветливо улыбнувшись. - Что там у тебя, Аленка, что-то из классиков опять?
        - Не совсем, - вместо флешки Алена выудила из сумочки пачку «Ричмонда» и угостила подружку.
        Верстальщица выкуривала по половине в день, а в период авралов расправлялась с целой пачкой. В комнатке у нее вечно стоял запах дыма, что вообще-то всеми внутренними правилами редакции было строго-настрого запрещено, но Алена смотрела на эти нарушения сквозь пальцы - сама такая.
        - А вот скажи, Вероника, - обратилась она к подружке как бы невзначай, когда они обе устроились на мягком диванчике у раскрытого окна, с кружками горячего кофе и тонкими сигаретами в руках, - если бы ты могла, скажем так, подкорректировать что-нибудь не в газете нашей, а в… окружающем мире, но только не бесплатно - ты бы пошла на это?
        - Придумаешь тоже, - фыркнула Вероника. - Мне за верстку зарплата капает, с чего бы я должна за собственную работу кому-то еще платить?
        - Нет, ты представь, что речь идет не об обычной верстке, а о такой, что твою жизнь могла бы изменить. Но лишь ценой жизни кого-то другого.
        - В смысле убить кого-нибудь ради того, чтобы разбогатеть?
        - Не напрямую, - осторожно кивнула Алена. - Не лично, а как бы чужими руками…
        - Ну, если мне за это ничего не будет, - верстальщица посмотрела на нее, выгнув тонкую бровь, - так почему бы и нет? Если честно, то я сейчас убить готова за хорошего кобеля. У тебя никого на примете не имеется?
        Алена оставила ей номер своего стриптизера, а себе - флешку с рассказом Подкарпатского. В последние дни (вернее, вечера) тот оставил ее в покое, но она не первый год зналась с графоманами такого типа, как он, и была уверена: старик еще напомнит о себе, у них будет возможность поговорить. В конце концов, в редакционном портфеле имеются шаманы Москалева, которыми, в случае необходимости, можно заткнуть дыру в текущем номере, - и уж тогда-то ее Носферату явится выяснять, почему его «шедевр» в очередной раз продинамили.
        К услугам москалевских шаманов, однако, прибегать не пришлось. Сигизмунд подошел к ней в переходе между станциями метро, вышел из-за колонны, худой и высокий, - Алене почудилось, что он прибавил в росте с последней их встречи. Впалые щеки налились румянцем, как от мороза, в глазах танцевали зеленые искры.
        - Какой вы нынче жизнерадостный, - не удержалась от колкости Алена.
        Вампир не обратил внимания на ее ехидный тон:
        - Питаю надежду, что вы меня порадуете. Моя ис-стория. Текущий номер. «Влас-сть тайн». Договореннос-сть в с-силе?
        - Ой, даже не знаю… Возможно. Наверно… Скорее всего.
        - С-скорее вс-сего? Как это понимать? - Кровь отхлынула у старика от лица, и Алена подумала про себя, что это, должно быть, кровь Игорька.
        - Нет, лично я ничего против вашего текста не имею, - уверила она. - Правки сделаны, все готово. Но, Семен Сигизмундыч, вы должны понимать, вы ведь не один такой. Ну, то есть вы-то такой один, конечно, но у нас и другие авторы есть, другие рассказы тоже ожидают публикации. Я же не могу вот так вот взять и изменить все планы. Может быть, через месяц, если к тому времени литературный раздел газеты не прикроют…
        - Из-здеваеш-шь-с-ся? - Старик обнажил клыки.
        - Ой, только не надо скрипеть сейчас на меня! Я и так делаю ради вас все, что в моих силах. Жертвую силы и личное свое время, между прочим.
        Подкарпатский по-кошачьи скользнул к ней одним быстрым плавным движением, так что черные с зеленью зрачки оказались аккурат напротив ее глаз. Теперь он был одного с Аленой роста, и - с удивлением обнаружила она - стал шире в плечах. От него все еще пахло древностью, застарелой подвальной пылью, но к этому запаху, кажется, примешался другой, знакомый, - так пах дезодорант Игоря, которым тот пользовался до и после тренировок в зале.
        - Ус-слуга, - произнес вампир, взирая на ее без гнева, с пониманием. - Тебе нужна ещ-ще одна усслуга. Хорош-шо… Но это будет пос-следний раз-з. З-запомни, это - пос-следний!
        - Воскресенье, - пообещала она. - В это воскресенье ваш рассказ напечатают. Если…
        - Никаких ес-сли. Это - пос-следний. Пос-следний ш-шанс-с.
        В пятницу она сдала номер в верстку. В субботу попыталась дозвониться маман, но безрезультатно, как и в воскресенье. Днем в понедельник ей самой позвонили на рабочий номер, из больницы: мама лежала при смерти. Где-то дома, в московской квартире, упала, порезала руку, да так неудачно, что практически истекла кровью к тому моменту, как приехала скорая. Алена никому не стала рассказывать об этом звонке. На душе у нее кошки скребли, работа шла из рук вон, ей требовалось выпить, вволю накуриться, расслабиться, забыться.
        Вечером она снова попала в клуб и до полуночи извивалась со своим (впрочем, теперь ей приходилось делить его с Вероникой, но в понедельник, четверг и воскресенье была ее очередь) блондином как на танцплощадке, так и в кабинке уборной. А когда, оставив Конана, немного пьяная и очень довольная, явилась домой, то, не без труда отперев замок, скинула туфли, одежду и приняла душ, зашла на кухню выпить перед сном бокальчик любимого красного полусладкого. Где и наткнулась на разъяренного Сигизмунда.
        - Непрос-стительно, - проскрежетал Подкарпатский, швыряя в лицо Алене свежий, воскресный выпуск «Власти тайн». Зрачки вампира горели холодным зеленым пламенем, он возвышался над ней огромной могучей тенью, и темные густые локоны, пахнущие шампунем ее матери, струились у него по плечам, мускулатуре которых позавидовали бы и Игорь, и Конан. В этот вечер Сигизмунд соответствовал всем ее представлениям об истиной мужской красоте.
        Алена подхватила газету и, справившись с колышущейся перед глазами мутью, сосредоточила взгляд на странице литературного раздела.
        «Божечки, - подумала она, не в силах поверить тому, что увидела. - Божечки мои, Вероника, подружка-верстальщица, как же так, божечки святы!..»
        Она пыталась что-то лепетать в оправдание, но Подкарпатский не стал ничего слушать или говорить. Молча распахнул гигантские крылья, стремительно прыгнул к ней и одним движением больших и невероятно сильных рук оторвал женщине голову.
        Голова с глухим стуком упала на пол, вслед за ней полетели, планируя, мятые газетные листы, а тело редактора осталось стоять, зажатое в объятиях писателя. Лицо вампира склонилось к дыре, которой теперь заканчивалась шея Алены, и струи крови, толчками вырываясь из порванных жил и сосудов, ударили в жадно распахнутый рот алым фонтаном.
        Несколько капель упали и на страничку газеты, где, прямо под псевдонимом автора (Семен Карпов, Карпаты), красовалось, набранное красивым готическим шрифтом с вытянутыми литерами и эффектными засечками, название его рассказа:
        УКСУС ВАМПИРА.
        Конец пути
        В последние деньки я все чаще стал замечать, как Штырь украдкой бросает голодные взгляды на Янку и на ее вздувшийся живот, и мне это, конечно, не нравилось. Люди в нашем маленьком отряде наперечет, всех нас Война изрядно потрепала, и с каждым меня связывало что-то общее, но Штырь есть Штырь: в нем уже и человеческого-то почти ничего не осталось. В отличие от Янки, Василича и остальных, ему я не доверял. Опасался - не столько его самого, сколько тех тусклых огоньков, что тлели на глубине темных впадин под лишенными волос надбровными дугами, когда он отрывал взгляд от потрепанной книжки и долго, молча, не мигая глазел куда-то вдаль. Что он там видел, какие картины рисовал в воображении, можно только догадываться. Но в такие моменты Штырь пускал слюну, как умственно отсталый, и бормотал что-то себе под нос. Нельзя было разобрать ни единого словечка, но я точно знал, с Кем он говорил.
        Кто-то, когда-то, еще до Войны ляпнул красного словца ради: «Безумие заразно». Глядя на Штыря, я не мог не вспоминать эту фразу и не задаваться вопросом, насколько болезненное состояние его надломленной психики передается мне, Янке, другим. Царь Голод был для Штыря богом, но, положа руку на сердце, кто из нас теперь, в эти скудные времена, не обращал к Нему молитвы, во сне или наяву, кто не выпрашивал милости?.. Не знаю, есть ли такие, сохранившие здравомыслие удальцы в моем отряде, но я сам точно не из их числа. А началось все с него, со Штыря.
        Штырь был первым, кто услышал Царя. Помню, как он орал, щуря на небо опухшие, красные от известковой пыли и слез глаза, когда мы с Максимом вытаскивали его переломанное тело из-под завалов старой школы на Маросейке. Это не были крики радости, нет. Штырь вовсе не ликовал по поводу чудесного спасения. Он выл, и голос его источал тоску и страдание, каких я никогда не слышал, а уж за время после Войны я всякого наслушался вдоволь. Волосы у него уже тогда начали выпадать, но те, что оставались, были седые, как у глубокого старика. На зубах и подбородке чернела кровь, он кусался, царапался, бился у нас на руках в припадках бешенства, да так, что мы вдвоем едва могли его удержать, несмотря на сильнейшее его истощение и сломанные в нескольких местах ребра. В себя пришел далеко не сразу, а постепенно. Разум начал к Штырю возвращаться, только когда Максим, добрая душа, поделился с ним своей пайкой. По счастью, тогда у нас еще было чем делиться. Тогда мы еще не знали, что такое Царь Голод. В отличие от Штыря.
        Теперь каждый в отряде так или иначе знаком с Царем. Кто больше, хотя Штырь тут и вне конкуренции, кто меньше. Как Янка - о ней все-таки я забочусь. Но даже она признавалась мне с неделю тому, что слышала Его голос. Вот что пугало больше всего. Безумие заразно. Доставшийся мне по наследству от отца хронометр уже давно приказал долго жить, но по ночам я слышу сухие щелчки, с холодной неумолимостью отмеряющие путь из пункта А в пункт Б. Понятия не имею, долго ли нам еще туда идти, боюсь, что уже немного осталось. Точно знаю одно: в конце этой дороги нас всех с распростертыми объятиями поджидает оно - кровавое безумие.
        Тэк-с, тэк-с - щелкает у меня в голове. Голод не тетка! Тэк-с, тэк-с - цокает языком Штырь, посматривая на Янку. Аппетитная девочка…
        Мы устроились за насыпью у поворота к имению Губера - я, Штырь, Янка и еще четверо. Всего, получается, семь человек - втрое меньше, чем два месяца назад, когда кончились запасы консервов. Кто жевал траву, кто изучал почерневшие остовы деревьев в надежде найти нетронутый пламенем, а значит, съедобный участок коры. Штырь в миллионный раз перечитывал учебник русской литературы за седьмой класс - он был при нем, болтался в штанах, когда мы его откопали в завалах во время того рейда по городским развалинам. Черт знает почему, но Штырь с этой дурацкой книжкой никогда не расстается. Янка спала с открытыми глазами, утопая невидящим взором в низких, налитых свинцовой тяжестью тучах. Слава богу, в ее зрачках не видно этих жутких огоньков. Я сидел рядом, касаясь бедром ее бедра, ощущая тепло ее тела. Проверял амуницию: лук, стрелы, ножи, - так было удобнее следить за Штырем.
        Максим-то знал, а вот остальные, считая и Янку, не в курсе, что мы со Штырем знакомы еще по прошлой жизни. Выросли в одном дворе, ходили в одну школу (ту самую, превращенную в пепелище, - впрочем, сейчас все школы сровнялись с землей), только в разные классы. Кому из отряда скажи - не поверят, но я на год старше Штыря. Война всех уравняла в этом смысле, а кому и воздала сторицей. Штырь с его бледным иссохшим лицом и клочками белого, как снег, мха на голом, покрытом серыми пятнами черепе, по виду мне в отцы уже годится, а то и в деды. Нет уж давно того двора, дома наши, как и все прочие дома, разметало в пепел. Былая дружба превратилась в затхлые руины, где над гниющими трупами родных и близких правит Царь Голод. Это огоньки Его смеха мерцают в глазах у Штыря, когда он поглядывает на дремлющую Янку, уж я-то знаю.
        Тэк-с, тэк-с - щелкает в голове. Тэк-с, тэк-с. Желто-зеленой змеей проскальзывает язык меж почерневших редких зубов. Очерчивает контур тонких лиловых губ, оставляя влажную борозду на грязной, покрытой струпьями коже. Тэк-с, тэк-с - цокает Штырь, сглатывая слюну.
        Затолкав последнюю самодельную стрелу в колчан, я поднялся и тихонько свистнул. Взгляды охотников на секунду-другую обратились в мою сторону. В глазах у некоторых виднелись те же голодные огоньки, что и у Штыря. Тот понял, кому предназначался сигнал, не сразу: несколько раз моргнул, схаркнул зеленоватой жижей, только затем уставился на меня.
        - Айда по периметру, - сказал я. - Стоит проверить.
        - У бабы своей под юбкой проверь, - буркнул в ответ Штырь, без вызова, голосом таким же серым и тусклым, как и он сам.
        - Она не носит, из моды вышло.
        Штырь оценил шутку, и череп его понизу расколола кривая ухмылка:
        - Тэк-с, тэк-с. Ну тады давай пройдемся. Может, сыщем обнову.
        Крякнув по-стариковски, он спрятал учебник за пазуху дырявой ветровки (досталась ему от Максима, когда того не стало), оперся тощей рукой о навершие топора и медленно встал. Закинув топор на плечо, похромал вперед. Я задержался, чтобы еще раз взглянуть на спящую Янку. Умиротворенное лицо, тонкая белая шея, мальчишечья грудь… округлый, выпирающий живот. В желудке у меня заурчало, а в голове защелкало с новой силой.
        - Как думаешь, друже, сколько мы еще так протянем? - спросил Штырь, не оборачиваясь, когда я нагнал его.
        Шагал я быстро, но тихо - привык уже не шуметь в окрестностях Губерских владений, - но он все равно услышал. Как много времени Штырь провел в тех завалах, одному Богу известно, но выволокли мы с Максимом оттуда уже не старого моего знакомого, не Ваньку Штырлова, а кого-то другого. Может, как мне иногда кажется, и не человека вовсе. Чувства его: обоняние, зрение, слух - обострились до предела. Благодаря этим нежданно раскрывшимся в нем сверхчеловеческим способностям Штырь, оклемавшись, стал едва ли не самым ценным членом нашего отряда. Жаль, Максиму это не помогло… Может, и поэтому тоже я его опасаюсь - слишком мало в Штыре осталось от того соседского парня, с которым когда-то мы водили дружбу.
        - Не знаю, Ванька, - ответил я на вопрос, чувствуя себя противно от того, что приходилось разговаривать с ним вот так, осторожно, подбирая слова. Изображая, как будто бы мы с ним еще близки, хотя на самом деле он давно стал для меня чужаком. - Не знаю.
        - День-другой… Затем дохнуть начнем, - ответил он сам себе. - Людям надо что-то жрать, кроме ковыля и коры, чтобы сохранять силы.
        - Ты же у нас учитель, тебе видней.
        - Был учитель, да съели с потрошками.
        Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил зубы в усмешке. Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно, и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад - с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высокой бетонной стеной имение Губера.
        - Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, - продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле в пути прошло не менее получаса.
        Мы миновали мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до выгоревшего в уголь ствола павшей ели, повернули направо, к дороге.
        - Наверное, начнут, - сказал, подумав, я. - Но, что делать, что делать прикажешь-то?
        Вопрос мой был риторическим и ответа не подразумевал, вот только Штырь про это не знал, а если и догадался о чем таком по тону моего голоса, то плевать хотел на это. Ему, как оказалось, было что сказать.
        - Что делать? Топать за мост. Ждать больше нельзя.
        - Лучше попасть под пули губерской банды, что ли? - попробовал я его урезонить.
        Штырь резко замер и обернулся ко мне - впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.
        - Альтернатива хуже, Миша, - проскрипел он сквозь зубы. - Альтернатива гораздо хуже. Уж ты мне поверь.
        Я верил, потому что знал, как давно знакомы Штырь и Царь Голод. Что стало с другими, с теми учителями, вместе с которыми после первых бомбежек он несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями, вроде Губера и его парней? Мы, охотники, нашли черепа да кости. И детские косточки там тоже были, обглоданные. Максим предполагал, что их съели животные. Но Максим всегда был наивен, верил в людей - он говорил, что без такой веры сам перестаешь быть человеком. Максим был глуп и неосторожен, и потому он уже месяц как мертв. А зверей в округе совсем не осталось, если не считать некоторых двуногих.
        - Если не решишься… - Штырь, отвернувшись, почесал шею. Голос у него снова стал тусклый, скучающий. - Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее, - за ними следи. Серый, Василич этот ваш, завхоз. Они начнут. Будут выбирать слабых и умирающих… Начнется все с какой-нибудь ссоры, словно случайно. Закончится смертоубийством, конечно. Потом пойдут речи о том, что мясу нельзя пропадать… И мы согласимся. Мы все. К тому времени за нас будем говорить уже не «мы» - будет говорить Царь. Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.
        Я подумал про Янку. Жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. У нее крупные бедра, мускулистые икры - мне ли не знать. И внутри растет еще одна жизнь.
        В животе опять заурчало. Штырь услышал, оглянулся - и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.
        - А ты? - Я положил ладонь на рукоять заткнутого за пояс ножа. - Кого бы выбрал ты, друже?
        Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под полой у груди книгу.
        - У стариков, вроде Василича, мясо жестче… и хватит его ненадолго. Я б начал с женщин и детей, но… детей среди нас нет.
        Сказал - и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой вытащили полгода тому назад пулю. Янка вытаскивала, она у меня курсы медсестер закончила еще до Войны. Работала раскаленным на углях лезвием кухонного ножа, а я, Василич и Максим держали. Ранение было делом губерских: поймали его тогда на рейде, но Штырь сумел каким-то чудом отбиться и добрался, истекая кровью, до лагеря. Максиму несколько месяцев спустя повезло меньше.
        Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей… Только детишек у нас пока нет. Пока нет.
        Я нагнал Штыря у самого периметра, на краю нашей, относительно безопасной, зоны. Относительно потому, что губерские время от времени устраивали собственные рейды. Правда, в отличие от моего отряда, искали не провиант в развалинах, а выживших.
        Штырь сидел на корточках, на ближней стороне оврага, опираясь тощей, похожей на паучью лапу рукой о топор, и смотрел вдаль. Не в ту умозрительную «даль», с которой он порой разговаривал, бурча что-то под нос, когда впадал в это свое полубредовое состояние и начинал пускать слюни, а туда, куда тянулась от положенной над провалом переправы полоса асфальта. Когда-то здесь, по обе стороны от дороги, рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пыли и пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. А дорогу, проложенную незадолго до начала Войны, бомбы чудом не зацепили. Нигде по ту сторону переправы, вот ведь как бывает. Ровное полотно рассекало мертвое поле прямой, как линейка, полосой и казалось на этом фоне столь же уместно, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе… Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.
        - Скажи, - я, пересилив отвращение, тронул костлявое плечо. - Почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки обложка, страницы… Бумагу ведь делают… делали из дерева. И если можно жрать траву, то… Все-таки лучше бумага, чем…
        Штырь посмотрел на меня снизу вверх.
        - Не скажу. Тебе, Миша, этого не понять. Пока еще - не понять.
        Несколько минут мы сидели молча.
        - Курить хочется, - сказал он. - Веришь, до Войны вообще не курил, а уж после тем более. Но как же иногда хочется затянуться.
        - Хорошо, - наконец, кивнул я. - Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.
        - Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, - то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. - Что все-таки лучше так, чем ждать, кто первый укусит твою бабу за ляжку, да? Этого ты боишься больше.
        - Определенно. - Я промолчал о том, подумать о чем для меня было страшнее всего. О том, что первым, кто укусит, могу оказаться я сам.
        -…И потом, может, они там передохли уже давно, а мы все за периметр зайти боимся.
        - Боимся зайти потому, что еще сами не дошли до предела, - попытался в тон ему пошутить я. Шутка, впрочем, не удалась - каламбурить я никогда не умел.
        - Ой ли?..
        Так, развлекая друг друга ничего не значащими репликами, почти как в старые добрые времена (хотя тогда у нас были совершенно иные темы для разговоров - все больше о девчонках и видеоиграх), мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.
        - Приятно ощутить под ногами нормальную дорогу, - заметил я, когда за спины нам уплыл изрядно покореженный знак скоростного ограничения, под которым болталась изрешеченная пулями жестянка, предупреждающая о том, что впереди лежат частные владения.
        - Дорога жизни, - мрачно сказал Штырь. То есть в голосе у него никогда не наблюдалось особого воодушевления, но эти слова прозвучали как-то особенно хмуро даже для такого существа, как Штырь.
        - Не понял. Ты чего?..
        - Да так… Видишь? - Он указал рукой на вплавившийся в землю железный остов. - После первых атак народ, кто побойчее, рванули к губерской резиденции. Кто-то искал защиты, кто-то справедливости. И пешком шли, и на машинах, у кого целы остались. Для многих несчастных дорога эта была дорогой жизни, дорогой надежды…
        - Да ты поэт.
        - Это они поэты. Были.
        За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с - щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули под слоем земли и пепла.
        - Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Спасибо мертвым поэтам, этим несчастным дебилам, таким, как твой дурачок-приятель Максим. Мясо само шло к ним в руки.
        - Как и мы теперь, - я содрогнулся.
        Дорога жизни? Дорога смерти… Дорога в никуда, из одного ада в другой.
        Некстати вспомнил родителей… Как и миллионы других, батя тоже сгинул на какой-то дороге, откликнувшись на зов Войны. Ему терять, как он считал, было уже нечего - мамке повезло оказаться в числе тех, кого накрыло первой волной, в центре, а я уже был взрослый и жил отдельно, с Янкой. Влившись в какой-то стихийный, вооруженный дрекольем отряд, отец отправился в поход, как он сказал, «на запад», - и ушел навсегда. Когда-нибудь так же уйду и я. Пойду куда глаза глядят, чтобы уже не вернуться. Вопрос лишь в том, будет ли кому продолжить мой путь.
        И надо ли его вообще продолжать?..
        Штырь приметил у обочины пару зеленоватых стеблей, наклонился, сорвал и отправил в рот. Потом посмотрел на меня снизу вверх. Сказал:
        - Асфальт теплый. А солнца нет.
        - Губерские?..
        - Кто ж еще.
        - Значит, выезжали.
        - Только до моста не доехали.
        Авто на ходу остались только у Губера и его нелюдей. Равно как и топливо, и оружие - ушлые ребята подсуетились, сгребли все, что можно (и что нельзя - тоже заграбастали, кто бы им рискнул помешать?), пока остальные, вроде меня и Янки, пытались просто выжить. В открытом бою шансов одолеть их не было - чего стоят ножи, топоры и самодельные луки против ружей и пистолетов? Поэтому, когда губерские выезжали за мост, мои охотники сами становились легкой добычей. За одну только зиму мы потеряли пятерых, и лишь один из них умер от болезни и холода, прочих забрали губерские. Вот и сидел наш отряд за насыпью у поворота уже неделю. Ждали своего, быть может последнего, шанса в засаде.
        - Что могло их остановить?
        - Не знаю. Соляра кончилась, поломалось что?.. Идем, поищем следы.
        Я вытер вспотевшую ладонь о штаны и достал нож. Глянул в сторону бетонки, потом назад, оценил расстояние в обе стороны. Если вдруг Губер с бригадой заявится, придется рвать когти обратно, за периметр. Они, конечно, могут продолжить гонку и за мостом, но там все-таки ландшафт другой, местность холмистая, деревья повалены. Много укрытий. А главное: в укрытиях - наши. Здесь же как на ладони, и если мы со Штырем видим отсюда стены губерского имения, то, понятное дело, оттуда нас тоже можно приметить.
        - Что-то мне уже не кажется удачной твоя затея пойти сюда на разведку…
        - Тише. Слышишь?
        - Да.
        Я боялся услышать звук ревущих моторов, но вместо этого до ушей донесся… плач? Точно, плач. Или даже скорее - тихое поскуливание. Этот тоненький вой можно было бы принять за злые шутки гулящего ветра, если б нас не укрывал от него подъем к переправе. Если бы в этих краях еще жил ветер. И если бы вой не прерывался время от времени жалобными всхлипами.
        Женский голос… Даже детский. Сухие щелчки врезали изнутри по вискам колокольным набатом. Откуда эти стоны? Я глянул на Штыря - смешно, я и забыл, что он умеет шевелить ушами. В детстве это было просто забавой, едва ли не зависть вызывало. Но сейчас, когда он вслушивался, склонив лысую голову набок, и кромка уха извивалась дождевым червяком, это выглядело пугающе, придавая и без того не сильно приятному облику старого знакомого совсем уж нечеловеческий, упыриный вид.
        - Там, - кивнул Штырь в сторону, где останки авто громоздились небольшим погребальным холмом.
        За свалкой в земле обнаружилась глубокая воронка - след от снаряда. На другой стороне стоял джип, покрытый толстым слоем пыли, измятый, но в остальном практически не тронутый, если не считать битых стекол и фар. На дне ямы тихонько плакала лишенная ног девочка.
        На вид ей было лет десять - двенадцать. Кожа настолько бледная, что, казалось, почти светится под коркой из грязи. Драное бесцветное платье с едва заметным узором - издалека цветочки да листики походили на ползающих по телу ребенка пауков. Она лежала на спине, раскинув ослабшие ручки и стянутые у ран тряпичными жгутами культи, словно распятая. И, хотя лицо ее было обращено к нам, девочка ни меня, ни Штыря не видела. Не могла видеть: тот, кто бросил ее в эту дыру, не только отрезал несчастной ноги, но и выколол глаза. На их месте зияли дыры, а по щекам девочки струились кровавые слезы.
        - Миша, - прохрипел Штырь, не отрывая взгляда от измученной калеки. - Ты сейчас думаешь о том же, о чем и я, да?
        «Я бы начал с женщин и детей».
        - Что? Ваня, стоп. Стоп, не надо, Ваня, - только и мог пролепетать я. - Это же ребенок.
        - Мясо есть мясо, - сглотнув слюну, ответил мне голосом бывшего друга Царь Голод.
        Штырь начал спускаться вниз, я последовал за ним, пытаясь утихомирить взбесившийся перезвон у себя в голове. В руке у меня был нож, и я мог бы остановить Штыря, всадив его ему в спину. Но, в отличие от напарника, я не был ни в чем уверен. В отличие от него, я все еще оставался человеком, но это и делало меня слабым. Я смотрел мимо Штыря на девчонку, а видел Янку. Если выбирать между ней и этой… Она же все равно не жилец, с такими-то ранами. Первую помощь оказать можно. Вон, того же Штыря Янка дважды, считай, спасала. Но здесь… Здесь ее навыков медсестры будет мало. Нужна больница, нужны палата, наркоз - а все это давно превратилось в прах, как и весь город. Как и весь мир, возможно. Со дна этой ямы девчонке уже не выкарабкаться, во всех смыслах. Хотя…
        У нее отняли ноги, но ведь зачем-то озаботились, чтобы перевязать раны?
        Озарение пришло слишком поздно. Я понял, что мы допустили роковую ошибку, только услышав, как хлопает дверца джипа у нас над головами.
        - Стой, где стоишь, - хохотнули сверху. - Ру-ки вверх.
        Из машины выбралось трое: два здоровяка в косухах, с ружьями, а между ними встал еще один - толстый, седовласый, в темном пиджаке, давно не глаженных брюках, с когда-то стоившими бешеных денег длинноносыми туфлями на ногах и белой рубахе, расстегнутой на широкой, покрытой белесой порослью груди. Губер улыбался.
        - Рыпнетесь - и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам.
        Мы замерли.
        - Нож, топор - в землю.
        «Мясо» у наших ног затихло - девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о нашем отряде, о тех четверых, что остались за переправой. О Сером, Василиче и других.
        И о Янке. Как она теперь, без меня?..
        - Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Боже мой…
        - Божечка больше не принимает. Офис закрыт! - заржал возникший перед глазами амбал и ударил меня прикладом ружья в лоб.
        
        Тэк-с, тэк-с. Хронометр все еще тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
        Сначала во мраке стали слышны они, а только потом - запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах: пыль, кровь, пот - вперемешку. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Было темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в каком-то небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И нахожусь я тут не один - рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел, прислонившись спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах - другая стена, по правую руку - третья, а в углу стоял стол или, может быть, верстак, под которым валялось что-то округлое, смахивающее формой на бублик, только бублик этот был размером с крупного пса.
        Шина. То есть мы в гараже. Пошевелив конечностями, я понял, что связан. Присмотревшись, убедился, что и Штырь ничуть не в лучшем положении - руки, как и у меня, за спиной, ноги перехвачены веревкой в щиколотках.
        Слева раздался металлический лязг, скрип, пахнуло холодом, и на мгновение комнату залил белый, слепящий свет. Штырь хрипло закашлялся, а я отвернулся, почувствовав, что еще секунда - и глаза лопнут. Конечно, ничего подобного не случилось. Послышалось шарканье, замелькали, разбивая потоки яркой белизны, тени и, хотя за лобной костью у меня все еще плясали рок-н-ролл под аккомпанемент участившего ход хронометра искры, зрачки смогли сфокусироваться. Передо мной и Штырем стоял, возвышаясь над нами в полный рост, Губер.
        - Как видите, господа, мы весьма вовремя. Наши дорогие гости почти что в добром здравии. Правда, если судить по кислому выражению лиц, они не слишком расположены к задушевным беседам…
        - Ничо, с паяльником в заднице запоют соловьями, гы, - проворчал один из его подручных, горилла в грязном свитере с закатанными по локоть рукавами. Татуированные перстнями пальцы и правда сжимали ручку паяльной лампы.
        Губер брезгливо отмахнулся:
        - Не засти.
        Громила чуть подвинулся, давая хозяину больше света, а тот, нырнув рукой под полу пиджака, выудил оттуда и нацепил на нос очки с пыльными, заляпанными стеклами в тонкой золотистой оправе. Другую руку вытянул перед собой на всю длину - в ней он держал раскрытую книгу… чертов учебник за седьмой класс. В льющемся через гаражные ворота свете черты оплывшего лица казались аристократически благородными, холеными, как у римских патрициев в старом кино. Легкая щетина на приподнятом круглом подбородке напоминала младенческий пушок. Он громко прочистил горло, будто готовясь произнести торжественную речь, и я вспомнил, что в прошлой жизни слыхал много таких по местному телевидению, особенно на день города. Черт подери, я даже голосовал за этого ублюдка, когда тот на заре своей политической карьеры избирался в мэры. Мы с Ванькой безмолвно наблюдали, и не знаю, как у Штыря, а у меня эта маленькая театральная сценка вызывала только недоумение.
        Ну конечно! Ответ родился не в сознании, а в горле, в легких. И эта мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила.
        - Деревья и трава, - произнес Губер, не отрывая взгляда от раскрытой книги, и я понял, что он читает вслух. - Он поглядел на свои руки и повернул их ладонями вверх. Он будет сажать траву и деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может помешать ему остаться здесь. Он объявит Марсу войну - особую, агробиологическую войну. Древняя марсианская почва… Ее собственные растения прожили столько миллионов тысячелетий, что вконец одряхлели и выродились. А если посадить новые виды? Земные деревья - ветвистые мимозы, плакучие ивы, магнолии, величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие минеральные богатства таятся в здешней почве - нетронутые, потому что древние папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
        Недоумение мое росло. Какого черта, что за цирк эта скотина нам тут устраивает?
        - Рэй Брэдбери, «Зеленое утро», - пояснил Губер. Схлопнул обложки, повертел книгу в руках. - Фантастика. Какая глупость! Старый учебник, советский еще… Не слишком патриотично. Пацифизма многовато… на том ведь и погорели. - Небрежно бросил потрепанный томик к сваленным на верстаке инструментам. - Однако же, господа, тут у нас интеллигенция в гостях. Интеллектуалы, так сказать.
        - Говно, - буркнул детина с паяльником.
        - Можно и так выразиться, - пожал плечами Губер. - Как бы там ни было, а какая-то правда жизни есть и в фантастике. Чтобы жить, нужен кислород. Нужны растения, плоды которых можно потреблять в пищу.
        - Помидорчики, - облизнулся детина.
        - Они самые. Знаете ли вы, граждане, - обратился Губер к нам со Штырем, - что одна хорошая, ухоженная теплица способна снабдить пропитанием десять - пятнадцать человек в течение всего года? У меня таких теплиц три. Я же аграрий по образованию! Первый бизнес по сельхозчасти делал, в натуре.
        «В натуре, ты - сука», - подумал я и глянул на Штыря. Тот, похоже, не думал ни о чем, снова впал в прострацию и тупо смотрел в стену за спиной стоящего рядом с ним губеровского амбала. С края рта вниз тянулась тонкая ниточка слюны.
        - Конечно, урожаи нынче уже не те, - продолжал Губер. - Экологическая обстановка, так сказать, не способствует. Однако, - сделав паузу, он снял и спрятал обратно очки, - в наше сложное время по-настоящему огромную ценность обретают уже не деньги, не золото, не газ и даже не нефть.
        Запустив пухлую ладонь в карман брюк, вытащил маленький, размером с мизинец, огурчик.
        - Вот вам валюта нового времени. Зеленый рубль. Или даже евро. За это теперь можно купить все - бензин, пули, женщину… Но главное - лояльность. Не так ли?
        - Так точно, - поддакнул детина.
        Губер забросил огурец себе в пасть и захрустел, двигая челюстями. От этого звука у меня скрутило в тугой узел кишки, а рот наполнился слюной, голова раскалывалась от боли, перед глазами все поплыло, и я на миг прикрыл веки, борясь с накатившей тошнотой.
        - Видите ли в чем дело, граждане. Во все времена ресурсы дают людям власть. Настоящим людям, как я, - над зверьем опущенным, вроде вас. И возможность жить, так сказать, на широкую ногу… Как там шашлык, не готов еще?! - крикнул в распахнутые ворота. Оттуда донесся ответ: «Скоро!» Губер опять повернулся в нашу со Штырем сторону. Тепло, по-отечески, улыбнулся, развел руки в стороны. - Оставим лирику, господа. Помидорами-огурцами можно насытиться, но вся эта зеленая херь, травка, кора древесная - для вашего брата, вегетарианцев. Настоящим людям нужно время от времени баловать себя мирскими радостями - котлетки, бифштексы, шашлычок.
        - Витамин Це - сальце-маслице-винце, - хохотнул громила с татуированными пальцами. Только по смеху я догадался, что это именно он меня вырубил там, возле ямы.
        - Именно, - кивнул Губер. - Что и подводит нас, наконец, к основной теме разговора. В вас, граждане, сала не больше, чем у мух-падальщиков, кем вы, собственно, и являетесь. Но для мошкары вас слишком мало - всего двое. Теперь внимание - вопрос. И я бы хотел, чтобы вы крепко подумали, что ответить. Подумали о паяльниках в заднице и страшной, неописуемой боли… Итак, жужжите мне, мушки. Где остальные и сколько вас всего?
        Я крепко, как мог, стиснул зубы и зажмурился. Старался представить Янку, ее синие, как море, глаза, и тихий спокойный голос. Ее животик, в котором рос мой сын или моя дочь.
        Тэк-с, тэк-с, мухи. Тэк-с, тэк-с, зверье. Я буду молчать, чтобы эти твари со мной не сделали.
        Но, как только я подумал об этом, слева раздался голос Штыря, спокойный и заинтересованный:
        - Пожрать дадите? Тогда и побалакаем. И еще покурить бы, тэк-с.
        - Цокотуха! - восторженно расхохотался татуированный. Губер тоже заулыбался.
        - Милая мушка, ты, кажется, прожужжала последние мозги. Разве похоже, что мы на рынке, торгуемся? Борис, включай паяльник…
        - Посмотри на меня, дядя, - осклабился Штырь в ответ. - Разве похоже, что я боюсь боли, а?.. И я не торгуюсь. Я хочу устроится на работу. Там, за периметром, еще пятеро. Три мужика и две бабы. Одна беременная - свежее мясо.
        - Гнида, не смей!! - Я рванулся к нему из своих пут, грохнулся на бок, попытался доползти до паскуды в надежде вцепиться зубами в глотку.
        - Ответ неверный, - послышалось сверху. - Борис, успокой скотинку.
        На мою многострадальную голову обрушился удар, затем еще один - в лицо. Тяжелыми солдатскими берцами амбал пинал меня в живот, топтал череп, крошил зубы и кости. Боли не было. Я не почувствовал ее, я забыл о ней, потому что милосердная темнота вернулась, накрыла…
        - Плешивого покормите. Дикого - оставим на утро… - Губер раздавал деловитые указания примерно в тысяче километров от меня.
        И хронометр снова перестал щелкать.
        Второе пробуждение оказалось куда хуже первого, потому что на этот раз меня били по щекам - не сильно, но теперь и легких шлепков было достаточно, чтоб разбитое лицо отозвалось вопящими вспышками. Ныла грудь, тупая боль (о, понятие боли ко мне вернулось, вот ведь радость-то) отзывалась в ребрах и спине. Очнувшись от очередного шлепка, я повернул голову вбок, и меня вывернуло желудочным соком на пол.
        - Тише, тише, Миша… - прошептал в темноте знакомый голос.
        - Штырь… сука, падла, сволочь…
        - Тихо, дурак! Заткни пасть и не издавай ни звука, если хочешь жить, - состоящие лишь из костей и кожи руки, как костыли, воткнулись мне под мышки и осторожно потянули вверх, поднимая на ноги. Пришлось сжать изо всех сил остатки зубов, чтобы не заорать от боли.
        - Стоишь? Держишься? Обопрись о стену пока.
        Штырь куда-то исчез. Я привалился боком к холодной шершавой поверхности, чтоб не рухнуть, и попробовал оглядеться. С этим у меня возникли проблемы - один глаз совсем заплыл, на его месте набухала, как я чувствовал, солидная шишка, другой я смог разлепить лишь узенькой щелочкой, в которую увидал перед собой коридор на тот свет, каким его описывали в желтых газетенках из прошлой жизни. Черные стены, пол, потолок - и сияние впереди, в конце пресловутого тоннеля. Впрочем, светом этот квадрат темно-синей зыбкой материи назвать было сложно, он просто оказался не столь темным, как все остальное, на тон слабее.
        Распахнутые гаражные ворота. Выход. Свобода.
        Цепкие пальцы стиснули локоть.
        - Стоишь? Нормально? - Штырь говорил тихо, отрывисто. В темноте его пятнистая черепушка с хаотично рассыпанными по ней клоками белых волос плыла, как луна среди туч. - Сам идти как, сможешь?
        - Куда… идти? - Я утер губы тыльной стороной ладони, чтобы содрать запекшуюся на них кровь. - Куда ты меня тянешь?
        - К своим. К нашим.
        - Какие они тебе «свои»? Ты же, гнида, сдать всех решил… за огурцы, тварь…
        - Тэк-с! Тебе еще пощечину дать? Приди в себя уже, Миша, я тебя сейчас спасти пытаюсь.
        - Спасти?.. А где эти…
        - Спят. Обожрались шашлыков, водяра у них тут есть… На вот, держи, - Штырь сунул мне в руки большой разводной ключ, добытый, очевидно, с верстака в другом конце гаража. Сам он тоже вооружился - сжимал кусок арматуры. И свой учебник не забыл прихватить, сунул под куртку. - Давай, Миша, соберись. По шли домой, - тощая рука снова нырнула мне под локоть.
        Мы двинулись. Каждый шаг отзывался болью в левом колене - видимо, какие-то удары пришлись в ногу, - поэтому хромали мы уже оба. Но терпеть, а значит, и ковылять кое-как я мог. Когда выбрались наружу, сумел даже отпихнуть помогавшего мне Штыря:
        - Сам справлюсь… спасибо.
        - Сам так сам. Только тише, тише.
        Ночной воздух обтекал, как ледяная водица из ручья. Остужал раны, приводя в чувство. Удалось раскрыть уцелевший глаз чуть шире и осмотреться. Мы были у Губера в имении, где ж еще. Впрочем, лично я здесь оказался впервые. Сюда и до Войны-то даже журналистов не пускали, не то что простой люд. Увидел рядом громадный трехэтажный коттедж, почти дворец, с мраморными статуями у высоких витражных окон, широкими низкими ступеньками, убегающими в два пролета к высоченным стеклянным дверям, перед которыми каменным цветком распустился не работающий фонтан. По бортику расселись изваяния крылатых младенцев с луками и стрелами в маленьких ручках. Возможно, при свете дня все это выглядело заброшенным памятником былой роскоши, но сейчас, в ночной темноте, смотрелось как королевский замок из сказки. С другой стороны от гаража я разглядел три низких, вытянутых по длине и накрытых пленкой сооружения - теплицы, которыми хвастал Губер. Чуть впереди, среди деревьев - бляха-муха, у них тут живые деревья растут! - угадывалось что-то вроде маленькой ротонды. Внутри едва заметно чадил на тонких ножках мангал. Сладкий запах
жареного мяса плевать хотел на мой разбитый и сломанный нос: проник внутрь, закружил голову.
        - Не стой, Миша, не стой, некогда, - Штырь схватил за рукав, потянул в сторону ротонды. В слабых просветах между колоннами белела бетонная стена ограды. И ворота, через которые губерские выезжали на охоту или чтобы расставить ловушки для любопытных дураков вроде нас.
        В тени ротонды лежало тело - давешний амбал, уже без паяльной лампы, зато с копьем шампура, торчащим из горла.
        - Этот у них за сторожа остался. Меня охранял, - коротко пояснил Штырь, продолжая тянуть мою руку.
        Он торопился, и на то были причины, но я все равно заметил ржавое ведро в паре метров от мангала. Глянул внутрь, когда проходили мимо, - и меня едва вновь не вывернуло наизнанку. На дне ведра змеились ленты кишок, на которых, как вишенка на торте, возлежала человеческая голова. По дырам на месте глаз я узнал ту девчонку с отрезанными ногами, которую бандиты использовали в качестве приманки, когда поймали нас. На живца - кажется, так это называется.
        - Шашлык… - прохрипел я, замерев на месте и тем самым заставив остановиться Штыря. - Ты… жрал?
        - Угостили. - Его белеющее во тьме лицо не выражало никаких эмоций.
        - Вкусно было? - спросил я, желая превратить эту звериную морду в кровавую кашу, но не имея на то сил. Разводной ключ тянул руку к земле пудовой гирей, поднять почти невозможно, ударить им сейчас?.. С тем же успехом я мог бы попытаться перелететь через бетонную стену прямиком к Янке и остальным.
        - Сытно.
        - Ты же… тля… ты же учитель. У тебя ж такие, как она… учились…
        Уголки тонких губ чуть дрогнули. Глаза превратились в узкие темные щелки. Царь Голод смотрел на меня со злобой.
        - Я еще и добавки просил, тэк-с, - процедил Штырь. - А теперь, если ты закончил читать нотации, давай двигай булками. У нас мало времени.
        Тогда я понял, что убью его. Потом, когда и если доберусь до наших, если прежде меня не схватят, не прикончат и не пустят на шашлыки, как ту девочку. Убью, потому что это существо не должно, не имеет права ходить по одной земле с моей Янкой.
        Но это потом. Когда-нибудь. А пока я с помощью Штыря выбрался за ворота. В былые времена те работали от электричества, ныне же Штырь просто слегка толкнул загородку рукой, и та с тихим скрипом отъехала на ржавых колесиках в сторону, давая нам проход. Я подумал, что охрана губерского имения не слишком хороша. Всего один «настоящий человек» бодрствует ночью, замков и шлагбаумов на въезде нет. Знай мы об этом раньше, не бойся мы так их огнестрелов - можно было бы атаковать по науке, под утро, взять еще тепленькими… Рисковый план, но - дающий шансы на победу. Доберемся до своих, оклемаюсь чуток - можно попробовать. Если до нас самих первыми не доберутся…
        До оврага оставалось метров пятьдесят, когда сзади раздался рев мотора. Я оглянулся - в полной темноте, с выключенными фарами (нет, вспомнил, не выключенными - они же были разбиты), в километре от нас из ворот губерского имения выехал огромный, похожий на танк джип. В кузове стояли люди, и не просто стояли: раздались хлопки, полыхнуло - они стреляли в нас. Пока еще мимо, но машина набирала ход, разделяющее нас расстояние стремительно сокращалось.
        - Ходу! - рявкнул Штырь и помчался к мосту.
        Я - за ним, забыв про боль в поврежденном колене. Асфальт не пускал, лип к ступням, словно играя на руку преследователям. Выбросив бесполезный ключ, я рвался вперед. Казалось, что грудь сейчас разорвет от недостатка кислорода - в нашем мире, как и на Марсе у Брэдбери, зелени катастрофически не хватало все-таки… Штырь ждал уже на той стороне моста. А уши мне заполнил рык пробитого выхлопного легкого дышащего в спину монстра. Я упал на протянутые руки, уже готовый получить пулю меж лопаток. Мы завертелись, теряя равновесие, рухнули вместе, в обнимку, сбоку от трассы и покатились вниз со спуска. В этой круговерти на миг в поле зрения мне попал выпрыгивающий на полной скорости на противоположный конец моста джип - перекошенное от ярости лицо Губера за рулевым колесом… Мелькнула в голове мысль, неожиданно спокойная и обреченная: «Это конец. Приехали. Пункт Б, Миша, на выход».
        В какой-то момент, когда падение наше остановилось, когда я и Штырь уже рухнули без сил, разлепив объятия, земля под нами вдруг ощутимо дрогнула, раздался грохот, в котором потонул рев настигающего нас чудовища.
        Тяжело дыша, мы посмотрели друг на друга. Прошла минута, другая, а чудище о четырех колесах все не появлялось, и никто не шел к нам с ружьем в руках.
        - Какого хрена они тянут? - прохрипел я.
        - Тихо, - сказал Штырь, шевеля своими чудесными нетопыриными ушами. Я решил, что это команда, и замолк, вслушиваясь. А он повторил: - Тихо…
        Тут до меня дошло. И правда - тихо! Не слышно ни мотора, ни стрельбы, ни криков преследователей. Неужели спаслись?..
        Затем из предрассветного зарева явились они - Серый, Василич, Янка и остальные. С луками, дубинками, ножами, осторожно выкарабкались с обеих сторон дороги. Разбившись на группы по двое, перебежками, подтянулись к нам. Последней подбежала Янка, у которой пары не было. Склонилась надо мной, обняла, поцеловала мои опухшие губы - никогда еще ее поцелуи не были так приятны, а собственная соленая кровь показалась мне на вкус слаще сахара. Она помогла мне встать. Штырь успел подняться сам, раньше, и теперь, стоя наверху, на краю оврага, смотрел оттуда на нас - и хохотал.
        Я не верил своим глазам, я не видел его таким со времен… ну да, со времен нашего детства. Он смеялся, подпрыгивая на месте с поднятыми над головой руками, заливался смехом сам и лил его потоки на нас с Янкой.
        - Кранты губерским… мост рухнул… завалило… - утирая слезы сквозь смех, говорил Штырь. - Дорогу-то перед Войной… к поместью… дорогу новую отгрохал, сука, а на мосту… ха… сэкономил!
        Таким я его и запомнил навсегда, Штыря. Высоким, как жердь, тощим, похожим на огородное пугало уродцем, скалящим гнилые зубы на фоне багровых рассветных туч. Взорвалась хлопушка - и полы старенькой ветровки распахнулись. Талисман, с которым Штырь никогда не расставался, его книга вылетела оттуда, запестрев страницами, как голубь какой-нибудь голубиными своими крыльями. А на голой костлявой груди появилась дыра выходного отверстия размером с ладонь. Штырь подлетел вверх словно в очередном прыжке, на секунду будто завис в воздухе с широко разведенными руками… а потом упал и больше уже не поднимался.
        Нет, умер он не сразу. Такие люди, как Штырь, сразу концы не отдают, даже если пробитые насквозь легкие и развороченные ребра не оставляют шансов на жизнь. Губер, видно, той же породы оказался, раз, умирая, сумел шандарахнуть со дна оврага по нему. Когда я с помощью Янки подошел к Штырю, тот хрипел, кровь пузырилась алой пеной на тонких белых губах, и с каждым мучительным вздохом бурые капли взлетали и падали, россыпью опадая на лицо и даже на покрытый болезненными пятнами плешивый затылок. Он пытался что-то сказать, но был слишком слаб, так что мне пришлось прижать ухо к его рту, чтобы разобрать слова.
        - Книгу сыну… читать будешь. Как сказки. Вот они для чего… книги-то… Чтобы людей растить.
        Не знаю, почему он решил, что у нас с Янкой именно сын родится. Но, как выяснилось спустя пять месяцев, Штырь угадал.
        Мне кажется, он говорил еще что-то, хотя разобрать уже было сложно. Про то, что Царь Голод не вечен. Про то, что конец одного пути - это всего лишь начало другого, нового. Он смотрел вдаль, будто бы снова, по обыкновению, впадал в транс, только вместо слюны из распахнутого рта хлынула черная кровь. Потом его зрачки закатились, но тело продолжало трясти мелкой дрожью в агонии. Тогда я закрыл ему глаза, опустив лишенные волос веки, поднял с земли выроненный им кусок арматуры - и добил, чтобы не мучился.
        Так вот и умер Ванька Штырлов, бывший учитель русского языка и литературы…
        Стоит ли говорить о том, что с нами - мной, Янкой и другими - было дальше? Штыря схоронили в той самой воронке от снаряда, вместе с останками девочки. За бетонными стенами губерского имения нашли запасы солярки, рабочий генератор, оружие, пару ящиков самогона и много законсервированных припасов. Василич наш оказался заядлый огородник, так что на пару с женой облюбовал теплицы, ну и нас, молодежь, стал учить, как и что.
        Жизнь, если так можно выразиться, наладилась. Янка родила. Сына назвали Иваном. В будущее стали смотреть… ну да, с надеждой.
        Правда, незримый хронометр у меня в голове все еще щелкает. Но все реже и, в основном, по ночам. И люди иногда еще говорят во сне с Ним. Почему так? Не знаю. Возможно, причина этих ночных кошмаров в том, что мы сделали с Губером и его бригадой.
        Мясо их было сочным, сладким. Янке понравилось.
        Тэк-с.
        Гроб на колесах
        В половине восьмого утра Артем чувствовал себя отвратительно ровно в той мере, чтобы словечко «дедлайн» заиграло для него всеми возможными смыслами. Линия смерти? Определенно, он находился где-то совсем рядом.
        Проснулся поздно - не по будильнику даже, по нужде. Мобила провела ночь в отключке, как и он сам, а для зарядного устройства дедлайн уже наступил, поскольку кто-то вчера, похоже, наступил на сам адаптер. По черному корпусу расползлась широкая зигзагообразная трещина, от которой пахло как от задымившего на той неделе старенького монитора. Артем не помнил, что конкретно случилось с зарядкой, но он вообще плохо помнил это вчера, все, что с ним происходило после третьего бокала «Лонг-Айленда» и пятого страйка. Или, наоборот, пятого коктейля и третьего захода на дорожку. В памяти отложилось главное: платил за все старший менеджер Олег. Пришлый новичок, умудрившийся месяц назад занять кресло и должность, на которые вообще-то претендовал сам Артем. Тому же мудиле… Тому же славному парню, своему в доску чуваку Олегу (Олегу Сергеевичу в рабочее время. Ну вы ж понимаете, девочки, не мне вам объяснять. Субординация и все такое, сечешь, Темыч, ага?), держать ответ перед руководством уже в понедельник, и Артем не сомневался, кого именно менеджер выставит крайним в случае срыва сроков.
        Не забудь сдать проект, Темыч, ага? Время капает. Ну ты же можешь поработать пару часов в выходные?.. Можешь-можешь, дружище, я в тебя верю! Ты позвони мне завтра из офиса. Позвони мне в восемь, ага?
        Проблема была в том, что - и это, скорее всего, понимали они оба, - когда речь идет о дизайне вебсайта для крупной госкорпорации, два часа работы запросто превращаются в шесть, восемь, двенадцать часов. Особенно если у дизайнера голова тяжелая и неповоротливая, как шар для боулинга. Артем с радостью бы высверлил сейчас в этом шаре несколько дыр, чтобы слегка проветрить мозги. С еще большим удовольствием он бы проделал эту операцию на черепе милейшего Олегсергеича. По крайней мере тогда дедлайн наступил бы для них обоих.
        Утренние полчаса на велотренажере, естественно, отменялись. Принять душ он тоже не успевал, поэтому лишь пару раз сбрызнул чуть теплой водой из крана лицо. Помогло не очень. Глаза слипались (сколько он спал - два, три часа?.. чертов боулинг, чертов, мать его, Олег-ага-сергеич), в ушах гудело. Зубы почистил на скорую руку, во рту остался кислый привкус чего-то перебродившего, вполне возможно - вчерашнего пьяного полуночного ужина.
        Джинсы… куртка… кеды… Ключи - карман… Бумажник - карман… Дверь. Короткий спуск, подъезд, остановка - ждать… Прислонившись затылком к объявлению на столбе (нарезанные для отрыва полоски ласкали шею нежно, как мягкие бумажные пальцы), Артем едва не уснул опять. А когда, встряхнувшись, полез за пазуху, вспомнил, что забыл сигареты дома, в ванной на раковине.
        «Твою мать», - подумал он.
        Низкорослая, фигурой подобная губке Бобу из интернет-мемасов старуха в грязно-синем плаще посмотрела на Артема сердито, будто мысли читала. Откуда только берутся такие плащи на любой остановке в любое время суток?.. Носительницы морали, черт бы их подрал, ни свет ни заря караулят, как в деревнях своих попривыкли. Как у них говорят, «с первыми петухами» влечет подобных бабушек на рынки, дачи, огороды. Вон и авоська из кармана торчит. Где уж тебе, кошелка, понять молодого, которому в субботу спозаранку да на постылую работу - ах как влом…
        Вообще, остановка почти пустовала. Помимо Артема и бабки еще только мальчишка-подросток с рюкзаком за плечами и нитками наушников, концы которых скрывались за ободом вязаной шапочки. Этот на других внимания не обращал в принципе, ушел в себя, в музыку свою. Что он там сейчас слушает? Дай бог «Нирвану», а не очередного бездарного рэпера из подворотни.
        По дальней полосе проехала малиновая «девятка». За ней полз грузный мусоровоз, мерцая желтыми огнями габариток из-под кузова. Октябрьский утренний морозец начинал проникать под куртку, щекотал за ушами. Солнышко вроде бы и встало, поднялось уже над крышами, а вроде и нет еще, не проснулось будто, потягивалось, оттого и свет блеклый, как через салфетку просеянный, расплескавшийся. По-осеннему свежий воздух пах озоном. И время в нем застыло, залипнув мухой в янтарной с багровыми отблесками капле. Клонило в сон.
        - А что, мать, не подскажешь, который час? - насилу отлип Артем от столба и обратился к бабке. Та даже головы не повернула. - Але, Хьюстон, прием, у нас проблемы. Как слышно? Я говорю, время сколько, мать?
        - Часы пропил, что ль? - донеслось в ответ.
        Но синий плащ ожил, складки зашевелились. «Да в них же, наверное, прошла вся ее жизнь, в этих складках», - ужаснулся про себя Артем. Через секунду перед ним возникла синяя же «Моторола», допотопная дешевка с примитивным чэбэ-монитором - подарок заботливых внуков, не иначе.
        - Сам глянь, мне очки одевать надо.
        - Надевать, - автоматически поправил Артем, всматриваясь в миниатюрный экран. - Черт, уже восемь! Мать, а позвонить не дашь?..
        - Ишь чего придумал, - старуха проворно сунула руку в карман. - Дай такому, и поминай как звали, знаем!
        - Ну и ладно, - не стал он спорить. - У пацана спрошу. Слышь, малой. Малой, затычки-то из ушей вынь, к тебе взрослые обращаются!
        В это время из сизого тумана на перекресток выкатила маршрутка. Обычная серая «Газель» с широкой полосой грязевых брызг над колесами и надписью на клейкой ленте поверх лобового стекла, начинавшейся с TRANS. Название фирмы? «Транзишен», «трансауто» какое-нибудь. Культурно обождав, пока сигнал светофора сменится на зеленый, машина неспешно преодолела метров двадцать темного, сырого дорожного полотна.
        В тот момент, когда, шурша шинами, маршрутка замерла перед Артемом, в небе раздался слабый, но отчетливо слышный треск - отголоски минувшего ненастья. Он вспомнил, что в пьяном бреду, который едва ли можно сравнить с нормальным здоровым сном, вроде бы слыхал, как гремело. Вроде как даже и вспышки молний отсвечивали на потолке. Но все равно было что-то зловещее в том, как медленно, молчаливо, в сопровождении только этого странного электрического треска «Газель» прекратила движение у самой обочины. В голове почему-то всплыл детский стишок, страшилка про гробик на колесиках, который «едет за тобой, едет за тобой, едет за тобой - приехал!»
        Номер маршрута Артем не сумел прочесть из-за грязи на лобовом стекле. Какая, впрочем, разница? Отсюда, с окраины, трасса вела прямо в центр, так что мимо офиса не проскочишь. Он шагнул вперед, синий плащ с юнцом тоже подскочили. С картонки на двери кривоватая трафаретная надпись предупреждала: «Аткрывается автоматически». Однако старуха все равно захлопала рукавами плаща о борт в поисках ручки, что-то недовольно бубня себе под нос. Артем легко представил, свидетелем какой сцены станет внутри салона: возмущение, шум, ругань, «у меня проездной, инвалид второй группы, всю войну прошагала». У пацана наушники, ему легче… Артем предпочел бы оградить себя от всего этого, устроившись на одном из двух мест впереди, рядом с водителем. Вот только, посмотрев через заляпанное коричневым, будто дерьмом измазанное, стекло, увидел, что там уже занято. Кто-то сидел, отвернувшись от окна так, что, кроме копны темных спутанных волос, ничего не видно. Чудилось: длинные волосы будто бы слипались с окошком, слово врастая в покрывавшие стекло разводы.
        «Ладно, хрен с вами, белые люди, - подумал он. - Поеду, как ниггер, с остальными, послушаю с утра концерт по заявкам».
        Наконец дверь открылась, издав протяжный хлюпающий звук, похожий на тот, который раздается, если во время простуды ненароком втянуть носом воздух вместе с соплями. Толстуха в плаще, громко кряхтя, протиснулась внутрь, за ней шмыгнул школьник. Последним, сплюнув подступившую ко рту желчь на асфальт, проскочил Артем. Дверь закрылась за ним плавно и - слава богу - теперь уже беззвучно, как смыкаются, реагируя на датчики, створки дверей в торговых центрах или отсеки космических кораблей в старом кино.
        Артем окунулся в тепло. Несмотря на ранний час, салон был прилично набит, а вот кондиционер, похоже, не фурычил. Ну ты же не думал, что все будет лайтово, Темыч? Иногда приходится поднапрячься, ага! Густой, застоявшийся воздух пах потом и еще чем-то омерзительным, кислым, да так сильно, что у Артема на мгновение потемнело перед глазами.
        Проморгавшись, он окинул сонным взглядом нутро маршрутки в поисках свободных мест. Бабка заняла сиденья впереди, оставив жалкий клочок у окошка, куда еще надо было протиснуться между ее телесами и мужиком, прислонившимся небритой щекой к поручню. Одно из двух мест рядом с дверью занял юный меломан, на оставшееся рухнул Артем. Позади них сидела девица не особо приятной наружности, а дальше, в глубине салона, угадывались хмурые лица еще двух людей. Рассматривать попутчиков не очень-то хотелось, однако факт есть факт - в машине было куда теплей, чем снаружи, и Артем решил, что это пассажиры надышали.
        - Граждане, одолжите сотовый телефон кто-нибудь, - вспомнил он, когда машина плавно набрала ход. - Мне начальнику позвонить, а то на работу опаздываю, а у нас там сроки поджимают.
        Ответом ему была тишина, и это уже начинало раздражать. Гробик на колесиках… и то правда, как будто в катафалке едешь, все в трауре. Почему у них в офисе, в их не слишком-то дружном коллективе, поделиться на минутку айфоном не составляет проблемы ни для кого, даже для сраного Олегсергеича, а на улице или в маршрутке попросишь, так таращатся на тебя как будто карманника с поличным поймали?
        - Ау, люди, не будьте настолько мнительны, - повторил он. - Ну не выпрыгну ж я на ходу с вашей мобилой, родненькие.
        - Здесь связи нет, - глухо ответил кто-то из сидевших сзади. - Сигнал не ловит. Пробовали уже, и не раз.
        - Да ладно? С трудом верится, - не оборачиваясь, отмахнулся Артем. - Я бы все-таки попытался. Ребят, ну правда, срочное дело… премиальных лишаюсь, бонусов! Хотите, денег вам дам? Рублей пятьдесят готов выделить.
        - Зря вы, - хихикнул вдруг небритый.
        - Что зря, любезный?.. - недобро покосился на субъекта Артем.
        «Вот уж кому полтинник на опохмел не помешал бы. Надо завязывать с посиделками по пятницам, а то стану таким же».
        - Зря вы сюда… сели.
        - Не туда едем, что ли? - взметнулись рукава и полы синего плаща. - Не по Свердловой?..
        - Туда, мать, туда, - меньше всего Артем сейчас хотел слушать маразматический бред заслуженной труженицы комсомольских времен. - Здесь, мать, маршрут один.
        - Маршрут один, - эхом донеслось с водительского сиденья. - Все доедут.
        Артем глянул на зеркальце заднего вида, которое должно было, как это обычно бывает, висеть впереди, над рулем и панелью приборов. Должно было, но не висело. Там, где он ожидал встретить взглядом глаза водителя, зияла пустота, фоном которой служило мутное лобовое стекло.
        - Зря, - еще раз крякнул небритый и уронил голову на обтянутую ветхим свитером-водолазкой грудь.
        «Почему там нет зеркала? Ведь в каждой машине есть. Должно быть, чтобы водитель мог видеть, что творится у него за спиной, в салоне, чем заняты пассажиры, кто еще не передал за проезд… Почему зеркала нет?»
        Подобно приступу тошноты, накатило беспокойство. А еще неприятный, вызывающий тошноту запах в салоне будто усилился, смешавшись с другим, смутно знакомым, - пахло как от разбитого зарядного устройства, палеными микросхемами несло и сгоревшим монитором. Уж ни эту ли вонь он слышал ночью, когда на улице сверкало и ливень хлестал в окна?
        - Зря сюда сели. Больше не встанете.
        - Да как же так? - не унималась старуха. Толстый зад нервно ворочался, складки плаща сердито шуршали по обивке сиденья. - Мне на Свердлова надо, на оптовку…
        - Спокойно, мать, - твердо сказал Артем, стараясь не думать о зеркальце заднего вида, странном запахе и о том, что «связи здесь нет, сигнал не ловит». - Не слушай придурка. Он же пьяный в задницу, разит за километр.
        От небритого и правда воняло, перебивая прочие беспокойные запахи, причем не столько алкоголем, сколько… Да, с отвращением осознал Артем, от мужика разило мочой. Это было чересчур мерзко даже для его не шибко брезгливой натуры, но, как ни странно, теперь ему стало легче. Потому что нашлось объяснение если не всему, то многому. Дядька просто упился до чертиков, до абсолютной потери самоконтроля, вот и несет бред про «зря вы сюда сели». А то, что зеркала впереди нет… Да мало ли что бывает! Поломано, треснуло, вот водила и убрал, ага.
        А связи нет, потому что… Да хрен его знает почему. Нет и все. Черт с ним, с Олегсергеичем, обойдется как-нибудь без доклада давешний именинник. По субботам вообще работать не положено, тем более после бурных праздников с боулингом и коктейлями. В запасе, на худой конец, еще воскресенье, так что главное - добраться до работы, и тогда дедлайн будет бит. «Нам, офисным кабанам, не привыкать».
        Он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза, чтобы отрешиться от окружающей обстановки. Старался дышать ртом. Темнота за веками скрывала целый космос, бесконечные манящие дали, по которым Артем скользил, паря в неизвестном направлении через полнившиеся вакуумом пространства. Заказчик хотел оформить главную страницу сайта в виде пачки фотокарточек: высокие гости, новогодний корпоратив, стройка завода. Артем представил на первом фото собственный офис, себя и девчонок из SMM-отдела, а старший менеджер где-то сзади, вылез из кадра. В салоне, кажется, стало еще теплее. Как в террариуме, куда он водил потаращиться на питонов Ирку из бухгалтерии. Их первое и последнее свидание, закончившееся поцелуем в щеку у подъезда. Месяц назад водил, а вчера застал в сортире боулинга с начальством - Олегсергеич и тут его обскакал… От жары у Артема над верхней губой выступил пот.
        «Не отрубиться бы. Может, окошко открыть? Странно, что никто не додумался, здесь ведь так жарко и воняет. Странно, что все окна закрыты, зеркала нет, связи нет, и сказал Иуда пророку… ЧТО-О?»
        Он моргнул и дернулся от неожиданности, услышав краем уха фразу, похожую на обрывок проповеди. Повернулся к мальчишке, о существовании которого и думать уже забыл, - голос раздался оттуда, с соседнего кресла.
        Парень, заметив, что на него обратили внимание, поспешно спрятал выбившийся из-под шапки наушник. Лицо у пацана - Артем только сейчас обратил внимание - было бледное, губы восковые; такие лица он встречал неподалеку от предыдущей работы, где по соседству с офисом - с тем, предыдущим, офисом, мало чем отличавшимся от нынешнего, - адвентисты седьмого дня или какие-то другие религиозные фанатики арендовали помещение для своих сборищ. Господи, малой, да ты сектант, что ли… Вот же утречко выдалось. Гробик на колесах, гробик на колесах, и сказал Иуда Сергеич: «Закройте все окна, ибо связи тут нет, ага». Совсем-совсем никакой связи.
        Разогнавшаяся было «Газель» притормозила и стала разворачиваться. Вроде бы. Окна изнутри запотели, а снаружи были забрызганы грязью так, что сложно понять, где они едут. Оставалось надеяться, что водитель объявит остановку.
        - Э, куда? Куда? - подскочил один из тех мужчин, что сидели сзади, плечистый бородатый кавказец в фирменном спортивном костюме.
        - Все нормально, - безразлично ответил водитель.
        Артем видел только его широкий, поблескивающий в сумраке салона затылок.
        - Что нормально? Что нормально?! Куда едем, а?!
        - Все нормально. Маршрут один. Так короче.
        - Куда короче? Мне на следующей выходить! - Бородач тупо озирался по сторонам. Лоб у него был чем-то измазан, да и белые полосы на спортивном костюме в нескольких местах тоже перепачканы бурым, похожим на… кровь?
        На кровь, Темыч, ага.
        Маршрутка резко остановилась, скрипнув колесами. Синий плащ ахнула, Артема качнуло вперед. У мальчишки, кажется, опять выпал наушник, по крайней мере Артему послышалось «…и возвысил он голос». Девушка сзади возвысила свой, издав жалобный всхлип. Назойливо мельтешащие на границе сознания мысли о зеркале заднего вида, отсутствии связи, закрытых окнах, кровавых пятнах на куртке и штанах кавказца - все это вогнало Артема в панический ступор. Что происходит? Что, мать вашу, тут творится-то?
        - Выходи, - спокойный, даже чуть насмешливый голос. - Давай выходи. Мы тут насильно почти никого не держим, не так ли?
        Почти?
        - Не надо, - услышал вдруг Артем испуганный шепот. Девица сзади смотрела на него широко распахнутыми глазами: белки были розовые от полопавшихся капилляров, а на глубине окруженных тонкой зеленой радужкой зрачков колыхался ужас. - Скажите ему, чтобы он этого не делал. Скажите, пожалуйста, я просто не могу, я не могу еще раз, после Сашки, я не вынесу больше…
        «Какого черта, - подумал Артем. - Полная машина идиотов. Ну и поездочка». За эту мысль он уцепился, как за нить Ариадны, которой полагалось вывести его обратно, в мир нормальных людей и нормальных маршрутных такси.
        Не получилось, потому что кавказец уже устремился к дверям.
        Потому что, не дожидаясь, пока те откроются, бородач с яростью пнул их ногой в длинноносом ботинке. Артем еще успел подумать, до чего банально и отвратительно смотрится эта обувка в сочетании с костюмом от «Найк».
        Он подумал так и мысленно фыркнул, а потом нога бородача провалилась внутрь двери.
        Артем почувствовал, как его собственные глаза начинают буквально вылезать из орбит. Школьник справа испуганно взвизгнул и вжался в спинку кресла так резко, что теперь уже оба наушника выпали. Проповедь из плеера заглушил женский вскрик. А еще - истеричное, визгливое хихиканье небритого.
        - Что за?.. - Человек, который собирался выйти на следующей, посмотрел на торчащее из двери бедро.
        Обивка стала вдруг жидкой, нога увязла в ней по колено. То, что прежде казалось обычным куском железа, прикрытым для порядка листом тонкой фанеры, теперь вязко шевелилось и подрагивало, как желе. Черное масляное пятно, которое, вопреки законам физики, не стекало вниз, а оставалось перпендикулярно полу.
        Так было секунду. Потом сжиженная, непонятно из чего состоящая масса резко свернулась, закрутилась воронкой. Хлынула кровь, и бородач пронзительно, по-детски, завизжал.
        Брызги красного, ошметки кожи и мяса попали на лицо сидящей ближе всех бабки. Та подпрыгнула от испуга, едва ли не выскочив из собственного дурацкого плаща. И, конечно, первое, что сделала бабка сразу после этого, - оттолкнула вопящего от себя (вслед за ногой в кроваво-черное месиво нырнула по самое плечо и рука несчастного). А потом развернулась и заорала:
        - Шофер, шофер!
        - Не стоит этого делать, - поддавшись какому-то неясному, но определенно плохому предчувствию, попытался остановить ее Артем, но было уже поздно.
        Старуха протянула руку к тому, кого звала. Ладонь коснулась обшивки сиденья и… резко отдернулась: двух пальцев как не бывало. Женщина громко охнула и обмякла, закатив глаза.
        Машина стала набирать ход.
        - Дядя, что происходит? - Мальчик с наушниками неожиданно оказался совсем рядом, прижался к Артему сбоку, как будто ища защиты. Щеки пацана стали еще белее, голос дрожал.
        - Да если б я знал! - ответил Артем машинально, не в силах оторвать взгляда от того, что происходило с бородачом и дверью маршрутки. Ничего подобного он не видел ни в жизни, ни даже в роликах на «Ютьюбе», где всякого дерьма хватало.
        - Никто не знает, - просипел небритый из своего угла.
        Под ногами у них на грязном, залитом кровью полу корчился и стонал лишившийся двух конечностей кавказец. Умирающий что-то бормотал на родном языке, очень быстрой и невнятной скороговоркой, состоявшей, казалось, из одних согласных звуков. Смуглое прежде лицо превратилось в мокрую красную маску. Затем он вдруг на полуслове смолк. Тело выгнулось в последней уродливой корче, в один миг изо рта вырвался поток темной крови, которая на глазах у всех впиталась в пол «Газели» - все с тем же знакомым омерзительным звуком проскакивающих через носовую пазуху соплей. Мальчишка снова закричал, и Артем не был уверен, что не составил ему дуэт в этот миг.
        Рывок! Обмякшее, искалеченное тело одновременно потянуло со стороны двери и прижало к полу. Еще рывок. С громким треском спортивную куртку - и то, что было под ней, - разорвало надвое в области живота. Верхнюю половину трупа засосало с чавканьем в двери, а то, что оставалось от нижней части, затянуло в жижу на полу. Артем машинально поджал ноги, чтобы не зацепить кедами скользящую мимо по полу ленту кишок.
        Еще рывок.
        Еще.
        - Все нормально, - деловитый голос с водительского сиденья. - Едем дальше.
        И они поехали.
        - Как он здесь оказался? - спросил Артем минут пятнадцать спустя, когда немного пришел в себя. Потом оглянулся: - И вообще, все вы?..
        - Как обычно, - пожал плечами сидящий сзади.
        Точнее - попытался пожать, но вышло плохо. Присмотревшись - теперь он стал очень внимателен к любым, даже самым мелким деталям окружающей обстановки, - Артем увидел то, чего в сумраке кабины поначалу не замечал.
        Торс мужчины буквально сливался в единое целое с разбухшим сиденьем маршрутки. Спинка кресла, плавно переходя в состояние липкой мазутоподобной массы, обхватывала его от шеи и ниже, не давая пошевельнуться. Невероятная, не-реальная смирительная рубашка. «В нашем дурдоме, в нашем гробике на колесах всем пациентам могут выдать такие при необходимости», - подумал Артем и с трудом сдержал рвущийся наружу истеричный смешок. Испугался, что вместо смеха из горла у него выскочит мерзкое «ага».
        - Собрался по делам, в налоговую. Машина моя в ремонте, вот… решил, в кои-то веки, лоховозом воспользоваться, - продолжал «спеленутый». - Дурак. Дома бы лучше сидел…
        - Всем надо было. Дома сидеть.
        - Заткнись ты, урод, - показал небритому кулак Артем. - А вы, - вновь обратился к спеленутому, - стало быть, бизнесмен или вроде того? Я и сам в частной фирме работаю. Компьютеры, веб-дизайн… Сегодня в офис намылился сверхурочно. Дедлайн… Меня Артем зовут, кстати.
        - Николай, - едва заметно, как мог, кивнул мужчина. - Николай Пантелеевич, будем знакомы. - Он даже слегка улыбнулся одними губами: - Извините, руки не подаю…
        - Господи боже, о чем вы, господи, - запричитала девица тихонько, на одной и той же плаксивой ноте, которую, кажется, взяла аккурат перед смертью бородатого спортсмена. - Мы все умрем, мы все уже считай что мертвы, а вы о чем-то еще говорите, беседуете, Господи…
        - Не надо всуе, - попросил ее мальчик и осторожно потянул Артема за рукав куртки: - Дядь…
        - Не сейчас, малой. Видишь, общаюсь.
        - Господи боже, что вы такое несете, какое общение, господиии…
        - Это нормально, - успокаивающе сказал ей Николай. - Вы, барышня, находитесь в состоянии аффекта, перемежающемся истерикой. Наш новый знакомый - Артем, да? - не желая уподобляться вам, пытается найти для собственной психики некие точки опоры, чтобы оценить ситуацию и по возможности отыскать из нее выход. Пожелаем ему в этом удачи и мешать не станем.
        - Дядь, у вас кровь.
        Артем коснулся щеки… и правда - на пальцах осталось красное. Несколько секунд он разглядывал его. Потом сверху шлепнулась новая капля, и в ладони начала собираться лужица. Они с мальчишкой задрали головы.
        - Ну да, - хихикнул небритый. - Подтекает…
        - Боже, абсурд какой-то, такого не бывает… - девушка сзади. - Это мне, наверное, снится, это мне точно снится, такого не бывает, это сон, это просто кошмарный сон, Саша, разбуди меня…
        - А ты ущипни себя за титьку. Или лучше сунь пальчик в окошко.
        - Заткнись, - процедил Артем сквозь зубы. - А то я твою башку туда засуну.
        Небритый подмигнул ему мутным глазом, но замолчал.
        - Не трогайте его, - попросил Николай. - Это Гарик. Он говорил, что его зовут Гарик. Смешное имя… наверное. Он вообще-то учителем в школе работает. Точнее, работал. Биолог, если не ошибаюсь. Так вот - Гарик не пьян, как вам могло показаться. Он просто дольше всех здесь катается и слегка тронулся умом. Или, вполне возможно, не слегка. Что и не удивительно в такой ситуации. Удивительно другое - то, как долго он сумел продержаться…
        - Господи, господи, господиии…
        - А ее как зовут? Слышь, милая, тебя как звать? - Артем осторожно протянул руку через спинку сиденья и потряс плачущую девушку за плечо. Рука у него ощутимо дрожала.
        - Ан… Анна.
        - Анна, ты давай… Потише себя веди, договорились? Во всем этом сумасшествии только не хватало самим с катушек слететь, как этот… Гарик.
        - Да какая разницааа… - заголосила было девчонка опять, но Артем, быстро сжав пальцы в кулак, легонько пробил костяшками ее по плечу. Быть может, даже чуть сильнее, чем следовало бы, но это подействовало: Анна осеклась, и в залитых слезами зеленых глазах появилось что-то осмысленное, чего раньше он там не видел.
        А еще только сейчас, когда от тычка голову девушки мотнуло в сторону, и темная эмо-челка качнулась вслед, он заметил, что у Анны не хватает волос с одной стороны. Отсутствовало и ухо. Рана сочилась сукровицей и гноем.
        - Потише, Анна, - повторил Артем, убирая руку. - Поговорим спокойно.
        - Я… я постараюсь, - кивнула та. Голос все еще дрожал, но истеричная нотка из него исчезла. Надолго ли?..
        - Я за билет заплачу! - пришла вдруг в себя бабка. - Я не зайцем, я нормально, по-честному я!!!
        Полезла в карман кровоточащей рукой и действительно выудила оттуда тощий кошелек. Тот норовил выскользнуть из пальцев, но каким-то образом старуха не только удержала его покалеченной рукой, но и открыла, выудила оттуда мятую сотенную купюру.
        - Заплачу я, заплачу, - посеревшие губы по-рыбьи хлопали, хватая воздух и разбрызгивая слюну. - И сдачи не на…
        - НЕ НАААДО! - завизжала Анна.
        Артем наблюдал за происходящим с отвисшей челюстью. В уме проплыло отстраненное и пафосное, подсмотренное когда-то у кого-то, возможно у Ирки из бухгалтерии, то ли в статусах ВКонтакте, то ли в Твиттере: «Велика же глупость людская…» Должно быть, в юности бабка была чемпионом своей деревни по скаканию на граблях. Когда она полезла со своим кошелем вперед, Артему показалось, что по бритой макушке шофера словно пошла рябь: кожа там влажно колыхнулась, покрывшись жирными складками. Прежде чем кто-нибудь успел помешать, старуха перегнулась через сиденье. Складки на шее и затылке водителя резко раздались в стороны, образовав широкую черную щель. В следующий миг - Артем видел все как в замедленной съемке - эта дыра дернулась навстречу бабке и накрыла ее голову целиком.
        Потом плащ затрещал, грузный корпус старухи прямо на глазах стал распадаться, разваливаться на неравномерные куски. С чмокающим звуком, от которого у Артема скрутило живот и горло вновь наполнилось желчью, эти куски медленно засасывало в обивку. Спинка сиденья выгнулась дугой, протянулась щупальцами, стараясь захватить порцию побольше. Артем закрыл лицо, чтобы в глаза и рот ничего не попало, но продолжал смотреть поверх рукава, не в силах что-либо поделать. Девушка опять закричала, мальчишку вырвало прямо на пол. Последней в жидкой черноте растворилась кисть руки с тремя еще подрагивающими морщинистыми пальцами. На подушечке большого сбоку выделялась шишковатая, похожая на бородавку мозоль.
        В наступившей тишине раздалось довольное хихиканье Гарика.
        - Радуешься, скотина? - Артем сжал кулаки, его всего колотило.
        - Пообедала. Машинка пообедала.
        - Ах ты!..
        - Спокойнее, юноша. Он ведь прав, - донеслось сзади. - Теперь у Гарика, да и у всех нас есть некоторое время в запасе. Возможно, пара часов, прежде чем тварь проголодается снова.
        - Как это, дядь? - Мальчик отлип от Артема и, согнувшись у него над коленями, сунул голову в проход между креслами.
        - Просто. Пока Гарик еще был относительно в своем уме… Он мне объяснил. Видите ли в чем дело… То транспортное средство, что нас везет… Не маршрутка это вовсе.
        - Не маршрутка?
        - Так точно, - Николай подмигнул пацану, и Артем оторопело подумал, у одного ли Гарика здесь крыша поехала. - Это нечто… совсем другое. Не машина. Не «Газель». И, как вы понимаете, не водитель там впереди сидит.
        - Так точно! - донеслось насмешливо с водительского сиденья. - Маршрут один!
        Артем бросил взгляд вперед: «не-водитель» козырнул ему правой рукой. Вернее, не совсем рукой. Теперь, когда все его чувства обострились до предела, Артем заметил, что у существа за рулем (за рулем ли? Есть ли у этой штуки что-то, что можно действительно назвать «рулем»?) не было ногтей на пальцах. Совсем не было. Просто куски ровной серой плоти, слепленной как будто из пластилина, такой же безволосой, как и макушка водителя. И рядом никого не было, хотя - Артем точно помнил - прежде на переднем сиденье находился кто-то еще. Кто-то с грязными длинными волосами… Иллюзия?
        Фокусы, ага.
        - Что ты за тварь?
        - Скажи ему, Пантелеич, - хохотнуло впереди.
        - Какое-то животное, - сказал Николай. - Может, не с нашей планеты. Может, не из нашей Вселенной даже. Никогда не был силен в физике или там в астрономии, но в автомобилях вроде бы неплохо разбираюсь, и одно могу сказать точно: это не авто. Тут нет ничего настоящего, если присмотреться!.. Мне кажется, оно состоит из каких-то мелких чешуек или гранул, которые способны произвольно менять собственную структуру, переходить из условно твердого состояния в условно жидкое. Оно передвигается, принимает удобную форму, чтоб заманить добычу.
        - Рыбы такие есть…
        - Спасибо, что напомнил, Гарик. Хорошее сравнение. Действительно, у этих рыб имеется специальный ус, на конце которого - светящийся в глубоководной темноте шар. Мелкая рыбешка плывет к шарику, на свет… а оказывается прямо в пасти у монстра, - Николай невесело усмехнулся. - Теперь понятно, ребята? Мы все - рыбешка, попавшаяся такой твари на ужин.
        - Левиафан… - Голос мальчика стал похож на то, что доносилось у него из плеера. В шепоте мальчишки Артем ощутил благоговейный трепет. - Мы попали в Левиафана!
        - Так точно, - прокомментировал водитель. - В Левиафана.
        - И ты знал? - крикнул Артем в глубину салона. - И этот убогий знал? Все вы знали?! Знали - и не предупредили?!
        - А ты хочешь сдохнуть? - вскинул голову Гарик. На мгновение взгляд бывшего учителя прояснился и стал осмысленным, злым. - Вперед, никто не против!
        - Спокойнее, юноша… Нам ведь всем сейчас хорошо. Очень хорошо, лучше и не бывает. Сидим вот. Беседуем. Едем.
        - Едим, - вставил водитель.
        - Господи-боже-мы-все…
        - Помолчите, Анна, ей-богу! Только ваших истерик нам не хватает. Видите, Артем, как получается? Каждый новенький на маршруте - шанс для остальных прожить еще час-другой. Присмотрись! Принюхайся! - Глаза Николая блеснули из тени. - Здесь есть куда испражняться. Здесь есть чем питаться. Здесь можно спать. Единственное - когда ты начнешь умирать, оно сожрет тебя. Потому что Тварь любит свежее мясо, а не тухлятину.
        Здесь есть чем питаться, ага. Артем почувствовал резкий приступ тошноты, кислый комок подкатил к горлу, тело скорчило на секунду в непроизвольной конвульсии. Но он сдержался. Перед глазами померкло, всплыла картинка, фото для сайта… Офис, мерцающий монитор и горячий кофе в пластиковом стакане из «Миллвэй» на столе. Белые жалюзи… Белые-белые!
        Дедлайн.
        Тошнота отступила. Придя в себя, Артем по-новому посмотрел на Гарика и Анну, а затем с ужасом перевел взгляд на Николая.
        Есть чем питаться.
        Лицо и одежда погибшего кавказца были измазаны кровью.
        - Ее ухо, - он глазами показал Николаю на девушку. - Это же не маршрутка ее, да?..
        Тот вздохнул. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы Артем убедился в своей правоте. Рвотные позывы усилились. Николай объяснил, разговаривая с ним, как с маленьким:
        - У нашего покойного горского друга был нож. И он готов был резать головы этим ножом. И я, если честно, его не осуждаю. Скорее даже жалею о его бесславной кончине.
        - Он людей резал, а тебе его жалко?..
        - Он тоже человек был. И не из худших.
        - Артем… - Анна коснулась его щеки. - Вас ведь Артем зовут, я правильно помню?.. Будьте с ним осторожны, с этим мужчиной сзади.
        - Почему?
        - Тот парень, который… уже мертв. Я не помню его имени, но этот… Николай. Он его знал. Они вместе были. Друзья или один на другого работал. Они действовали сообща. Николай говорил, кого убивать, а тот убивал. - По щекам Анны катились слезы, но она продолжала тихо и быстро шептать: - Тот, бородатый, он не хотел, но Николай говорил с ним. Говорил и говорил. Убеждал - и убедил. Они убили двоих при мне, а последним был мой парень, Сашка мой, хотя должна была быть я. Они меня выбрали и хотели… Николай сказал бородачу, что тот может сначала меня изнасиловать, а затем… Поэтому Сашка и полез с ними драться. А потом бородатый зарезал его. И после этого… ну, как будто ушел в себя. Впал в беспамятство, крыша поехала. Он словно забыл обо всем, что было…
        - Да, - подтвердил Николай, внимательно прислушивавшийся к шепоту девушки. - Психическое состояние Назира оставляло желать лучшего и в былые времена. Чрезмерная импульсивность. Того напряжения, которое выпало каждому из нас в этой затянувшейся поездке, его недалекий ум в итоге не выдержал. И это приводит нас к тому, что мы имеем сейчас. Понимаешь, Артем?..
        - Понимаю, - скривился тот. - Понимаю, что ты тут и есть главная сука.
        - Так точно! - захихикал водитель, забавляясь. - Все доедем, Пантелеич!
        - Куда мне до нашего маршрутчика, юноша. Взгляни на меня… Взгляни! Я всего лишь пытаюсь выжить. Просто пытаюсь выжить. Мы все, так или иначе, выживаем, и у каждого свой срок. Лично я уже недели две катаюсь, Гарик и того дольше. Ну и Анечка, надобно заметить, пускай и всего день-другой с нами в одной, так сказать, лодке, водички тем не менее хлебнуть успела. Правда, красавица?
        - Да пошел ты! Не слушай его, Артем! Не надо, господи…
        - Левиафан, - поправил ее мальчик. - Большая-большая рыба, как в Писании, да? Мама рассказывала, что он глотал целые семьи, вместе с маленькими детьми, и они какое-то время могли жить у него в животе. Я всегда думал - куда он потом делся и были ли у него свои детки?
        Шум несуществующего мотора напоминал рокот звериной утробы. Артем боролся с тошнотой, поминутно закрывая глаза и воображая фотокарточки, плавающие среди звезд по Млечному Пути.
        - Анна… Анна, а ты, скажи, как ты тут оказалась?
        - Мы с Сашкой ехали в ЗАГС, подавать заявление…
        Она заскулила, как собака, и это оказалось для него уже чересчур. Хотя здесь, в этом чертовом гробу на колесах, чересчур было все. Артем обхватил голову руками, взъерошил волосы и крепко стиснул зубы, чтобы не завыть на пару с девчонкой.
        - Безумие, - прошептал он. - Безумие, безумие, безумие…
        - Согласен, - отвечал ему Николай все тем же менторским тоном. - Тебе, Артем, сейчас, верно, как никогда хотелось бы очутиться на работе, нырнуть с головой в привычный, скучный порядок дня. Как и любому из нас, поверь. Мне нравится твоя стойкость. Назиру ее не хватало, чего уж там. У него был горячий нрав, но это всегда только мешает в жизни. Когда успокоишься, Артем… Ты подумай, на что сам готов пойти, чтобы выжить. Подумай. Время пока еще терпит. Возможно, у нас с тобой все-таки получится найти общий язык. Я же всегда готов ответить на любые твои вопросы - помогу, чем смогу…
        - Да разве это жизнь? - криво усмехнулся Артем. - Хотя то, чем я жил прежде, тоже трудно жизнью назвать.
        - Но это была жизнь, друг мой! Жизнь, еще какая! Сейчас мы о ней можем лишь мечтать. И здесь, в этом аду на колесах, здесь тоже жизнь! Мы можем жить здесь, Темыч, сечешь?..
        - Ага, - закончил за него Артем.
        - Ага, - эхом откликнулся водитель. - Все нормально. Можно жить, можно трахаться, можно даже размножаться. Все доедут. Дойную корову просто так не убивают.
        «Он тупо повторяет чьи-то слова, - понял вдруг Артем. - Чьи-то фразы. Чьи - Николая? Кого-то еще, кто катался прежде?..»
        - Ты-то кто такой, твою мать?.. Что это за мразь, люди?
        - Оно не один из нас. Мы не знаем, как устроены мозги твари, но какая-то их часть несомненно изображает из себя этого типа, чтобы контролировать пищу - тех, кто внутри. Или для того, чтобы просто смеяться над нами.
        Артем посмотрел на девушку.
        - Анна, а что ты думаешь?
        - Я? - Та потерла глаза, а потом вдруг растянула тонкие губы в странной детской улыбке. - К моему мнению так редко кто-то прислушивался, разве что Сашка…
        - Мне важно твое мнение. Знаешь, оно для меня куда важнее, чем все, что изрыгает этот людоед, Николай. Тварь впереди. Скажи, как ты считаешь, она понимает, о чем мы тут говорим? Читает наши мысли? Знает наперед, что мы сделаем?
        Девушка задумчиво нахмурила брови, отчего на лбу у нее возникла маленькая изогнутая уголком вниз морщина. Такая же глубокомысленная морщинка была у Ирки из бухгалтерии, и это делало ее милой. Анне милой мешала стать кровоточащая дыра на месте левого уха, но сейчас рану снова накрыло челкой.
        - Мне кажется… - сказала Анна тихо. - Это чудище… Мы для него как домашняя скотина. Мой Сашка любил животных, мы даже хотели котеночка завести, британской породы, такого пухленького… Ты обращал внимание когда-нибудь на то, как люди разговаривают со своими питомцами? Спрашивают их о чем-то и иногда как будто бы понимают, что те им в ответ фыркают или мяукают. На самом деле это не так, никто язык зверей не знает, просто о чем-то можно догадаться по поведению, по повадкам… а что-то люди просто воображают. Думаю, эта тварь… Это существо может догадываться, о чем мы говорим, ведь оно наблюдает за нами уже давно. Но только догадываться, понимать нас или читать мысли - вряд ли. Оно… слишком иное. Слишком чуждое нам, людям. Сложно вообще представить нечто подобное, но еще сложнее вообразить, что оно в чем-то сродни человеку.
        - В этом есть смысл. Анна… - Артем замолчал, собираясь с мыслями. - Скажи, а вот ты - ты хочешь жить? Вот так, как предлагает Николай этот? На чужой крови жить, как он, - хочешь?
        - Не знаю… Такие, как Николай, они, мне кажется, всегда так и живут… В любую эпоху, в любом уголке планеты. Так всегда было. Их богатство - на чужом горе. Они звери по своей натуре, как чудовище это… Левиафан. Им так легче, наверное.
        - А тебе?
        - А мне тяжело, - Анна показала ему свои руки, развернув запястья внутренней стороной наверх. Так, что Артем смог увидеть пересекающие их в нескольких местах светлые полоски застарелых шрамов. - Когда я была маленькой и глупой, как этот мальчик, который с тобой… Я пыталась покончить с жизнью. Чтобы не стать… Ну, как остальные, как все вокруг. Как Николай или тот, второй. Но не смогла, - она печально улыбнулась и убрала руки. - Потому что я трусиха. Мне было страшно, и поэтому в самый последний момент я всегда отступала. Я боялась всего и всех. Пока не встретила своего Сашку. Его я не боялась… Рядом с ним я никого и ничего не боялась! Он был такой сильный, мой Сашка… Но теперь его нет. И страх вернулся. Мне сейчас опять страшно, Артем. Очень-очень. Жить так, жить без Сашки - не хочу! Но и не жить - не могу, не получается…
        - Вот видите, юноша, - вкрадчиво сказал Николай. - Барышня и сама не против. Ей просто надо чуточку помочь. И это ваша обязанность. Выбор за тобой, Темыч. Решай, время есть. Но когда решишь - действуй, не откладывая. Ты говорил, работаешь сверхурочно, дедлайн?.. Здесь дедлайн наступает каждые два-три часа, дружок. И имей в виду: на тебе свет клином не сошелся. На худой конец мы всегда можем поговорить с Гариком. Или кто-то из новеньких пассажиров нагрянет. Нет, я бы и сам все сделал, но у меня, увы, руки связаны…
        - Знаешь, урод, - зыркнул Артем исподлобья. - Меня на твой счет интересует только одно: как ты, собственно, оказался в этом своем… - Он запнулся, подбирая слово: - …Коконе? Почему он еще жив, Анна?
        - Не знаю…
        - Гарик, ты как, с нами? Поможешь отгадать эту загадку?
        - Машинка начала его кушать, - очнулся и одарил их счастливой улыбкой клинического идиота небритый. - Но не доела. Сытая была. А еще он так забавно голосил… Умолял. Обещал вместо себя десяток привести.
        - Да, я пытался договориться! Но, думаю, дело не в этом. Думаю, наша готичная подружка права насчет природы этого… Левиафана. Скажем так, наш водитель недоговороспособен. Вы, конечно, можете учинить надо мной расправу, юноша, но я не думаю, что вам захочется меня убивать. И не уверен, что Левиафан позволит вам это сделать, даже если захотите. Мое печальное состояние служит мне защитой и дарит надежду. Я ведь живое назидание для всех вас, чтобы не дергались. - Мужчина усмехнулся. Лицо у него было такое бледное, что почти светилось в сумраке салона. - А еще… оно меня потихоньку сосет, кажется.
        Черная масса, покрывающая тело Николая, словно в подтверждение сказанному, влажно чмокнула, перекатившись мелкой рябью. Подобно тому, как время от времени рябила кожа на голове водителя.
        - Сука им запивает, - хихикнул Гарик.
        - Запивает-запивает, - в тон ему засмеялся безликий водитель. - Все нормально, мы можем питаться.
        Артем, охнув, поспешил зажать рот ладонью.
        - Думаю… Ну, пока я еще могу думать, - хмыкнул Николай. - Так вот, думаю, если оно кого-то берет, даже совсем чуть-чуть, как меня, то оно либо жрет, либо пьет.
        - Господи…
        - Левиафан, - поправил водитель.
        Не забудь сдать проект, Темыч, ага? Ну ты же можешь… Можешь-можешь, дружище, я в тебя верю!
        «Газель» ехала в неизвестность. В дедлайн. В тишине. Артем не знал, как долго длится эта поездка, но чувствовал, что силы его на исходе, и подозревал, что стойкости в нем гораздо меньше, чем думал или в чем пытался убедить его и себя Николай. Голова раскалывалась, а к тошноте, на которую он уже перестал обращать внимание, добавились изжога и горечь в гортани. «Время капает», - думал он, провожая взглядом темные капли, падающие с потолка на пол маршрутки.
        Но он не смирился, в отличие от других. В отличие от, кажется, дремавшего, прислонившись к поручню, дебила Гарика. В отличие от Анны, тихо хныкавшей на своем месте. Он ничего не ждал, как ждал в своем коконе Николай, и не ушел в астрал через наушники, как мальчишка, чьим именем в машине так никто и не поинтересовался.
        - Время не капает, - додумал Артем вслух.
        Анна встрепенулась, Николай с любопытством повернул голову ухом в их сторону.
        - В режиме дедлайна время течет, льется рекой, быстрым потоком, - стал рассуждать Артем. - Там, где работы, кажется, на час, дело может тянуться сутки. А когда у тебя в запасе считаные часы - дедлайн - мозг начинает использовать скрытые резервы. И тогда ты находишь выход из любой, даже из совершенно безвыходной ситуации.
        - Что это значит? - спросила девушка.
        - Видимо, наш новый приятель решил устроить мозговой штурм, - ответил Николай. - Очень надеюсь, что в итоге Артем примет единственно верное решение. Хотя тебе, конечно, лучше надеяться на другое.
        - Он прав, - подтвердил Артем, чувствуя странный прилив энергии. Ему хотелось вскочить и начать ходить по салону из стороны в сторону, как это с ним бывало в офисе перед сдачей какого-нибудь особо важного проекта. - Только это не штурм, а лобовая атака. Тот момент, когда нужно включать ум на все сто процентов, когда нужно ловить волну. Пора нестандартных подходов.
        - Надеюсь, твои мозги это выдержат, дружок.
        - Мы можем тебе чем-нибудь помочь? - Анна засуетилась, в ее тонком голосе появилась робкая надежда, в которую, как показалось Артему, она сама боялась поверить. - Что тебе нужно для твоего вдохновения? Музыка? Сашка любил музыку… Мальчик, что играет в твоем плеере?
        А ведь действительно! На исходе любого дедлайна он всегда врубал на офисном компьютере музыку, да погромче. Артем выдернул у мальчишки наушник.
        - Герой, найдется в плей-листе что-нибудь пожестче? Помощнее церковных хоралов?
        Пацан хлопал ресницами:
        - Раммштайн, «Аллилуйя»…
        - Отличный выбор, малой.
        - Все нормально, - донеслось с водительского сиденья. - Все доедем! Здесь можно трахаться, можно размножаться. Не так ли, Пантелеич?
        - Я тебя сам сейчас трахну, - лихорадочно прошептал Артем, вставляя провода от плеера в уши.
        С первыми тяжелыми рифами гитарного хора он что есть мочи зажмурил глаза. Голова будто взорвалась изнутри. Его в очередной раз чуть не вырвало. И одновременно осенило.
        Это было как бывало в работе, когда бьешься меж двух альтернативных вариантов дизайнерского решения, каждый из которых кажется в чем-то хорош, но ни один на самом деле не устраивает. Выбираешь, сравниваешь, рихтуешь мелочи, считаешь миллиметры отступов, тестируешь различные цветовые гаммы, но понять, что лучше, остановиться на чем-то одном - не можешь. А потом, едва ли не в последний момент - аллилуйя, бог дедлайна! - обнаруживаешь третье, простое и потому идеальное решение. Видишь ту единственную опцию, которая в итоге сметает все прочие подходы за ненадобностью. Подобно чуду. Подобно озарению свыше.
        «Это ужасно, - подумал Артем с благоговейным восхищением, когда музыка в наушниках стала затихать. - Это настолько чудовищно, что никто и никогда не сможет такого сделать. Ни я, ни Николай - никому такое не по силам».
        Но, черт подери, это так креативно! Его ум обострился до невероятного и, как мощный процессор, в долю секунды обсчитывал сотни и тысячи операций, высчитывая десятки возможных раскладов, к которым могло или не могло привести найденное решение.
        «Я не смогу это сделать. Не смогу переступить через себя».
        Можешь-можешь. Я в тебя верю!
        Ага.
        - Артем, осторожно! - Крик Анны вырвал его из подобного трансу состояния. Ее рука потянула на себя провод наушников, а другая схватила Артема за плечо. - Николай! Он уговорил Гарика!
        Артем распахнул глаза - и получил кулаком в лицо. В нос ударило запахом мочи и экскрементов, а потом, по касательной, мозолистыми набитыми костяшками. Что-то хрустнуло и начало быстро набухать внутри, в рот сверху хлынуло теплое и соленое, все запахи разом пропали. Небритый навалился на Артема сверху, сосредоточенно работая руками, как поршнями. Град ударов пришелся на голову, плечи и грудь. Краем уха, где-то на периферии, он слышал женские крики и плач. Напряженный мужской голос сзади - Николая Пантелеича?.. - выкрикивающий какие-то гортанные команды. И довольный попугайский хохот водителя.
        Артем вытянул перед собой руки, уберегая лицо от новых ударов. «Как, должно быть, нелепо я выгляжу со стороны, - пронеслось в гудящем на все лады колоколе, чьей-то злой прихотью помещенном внутрь его черепной коробки. - Мы как два боксера, один из которых вышел на ринг в инвалидной коляске».
        Он закатил глаза в своей сидячей «стойке» - багровое от напряжения, потное лицо Гарика показалось в щели меж двух стиснутых ладоней. Артем поразился странному выражению этого лица. Взгляд у небритого был ясный и четкий, но в нем не было ни капли ярости - только отчаяние и жестокая, холодная решимость. Сжатые в узкую полоску губы, ходящая, как на шарнирах, нижняя челюсть, вздувшиеся на тощей шее фиолетовые жилы - все это походило на маску, наброшенную поверх совершенно спокойных, немигающих глаз с расширенными серыми зрачками. Человек убивал его не из ненависти, а просто потому, что считал это необходимым.
        А потом Артем увидел выпирающий под небритым подбородком кадык.
        Он ударил - и противник отшатнулся, захрипел. Артем кинулся на него всем телом - и тот под его напором отлетел назад. Спиною Гарик впечатался в передние кресла, голова по инерции запрокинулась так, что затылок едва не столкнулся с голым затылком водителя. Навстречу учителю распахнулась черная щель.
        Он в одночасье лишился скальпа вместе с глазами и верхней частью черепа и закричал. Николай закричал, все закричали. Фонтанчики крови выплеснулись наверх и оросили грудь и лицо Артема. Не переставая извергать из распахнутого рта истошный, захлебывающийся визг, Гарик стал вслепую молотить руками и ногами по воздуху, абсолютно беспорядочно, как в приступе эпилепсии… либо в агонии. Артему было не до рассуждений о терминах - он прыгнул вперед и ударил Гарика в грудь ногой, вбивая его в кресло. Во время драки он позабыл, что «Газель» продолжает движение и, потеряв равновесие, едва не упал сам, но, изловчившись, сумел оттолкнуться от пола ногой, левой рукой схватился за теплый, скользкий и неожиданно упругий, как будто живой, поручень. Используя его для опоры, еще несколько раз подряд лягнул Гарика. С каждым ударом тот кричал все громче и влипал в черную жижу все глубже, щедро орошая все вокруг кровью из разорванных вен и артерий. Маршрутка превращала человека в фарш, пока Артем заталкивал в нее мясо.
        Убедившись, что с Гариком покончено, он развернулся к остальным:
        - Дедлайн, ребята. Дед-лайн.
        Анна сидела, приоткрыв рот, челка опять съехала набок, обнажив изуродованное ухо:
        - Господиии…
        - Да заткнись ты, дура.
        Нет, она все-таки совсем не была похожа на Ирку. Поэтому ему пришлось выхватить из памяти образ последней, поместить его в воображаемую рамку для фото, как на главной странице заказанного сайта. Ширина, высота, масштаб настроим - теперь он чувствовал себя почти всесильным, теперь он был способен на все, с этой фотографией перед глазами.
        Похоже, Николай со своего места сумел заметить что-то в его глазах, в повадках. Что ж, иначе бы он и не прожил так долго, если бы не научился подмечать такого рода детали. Иначе бы он не сумел занять чужое место.
        - Артем, будь экономен! Машина сыта, дружок, так что побереги наш ресурс… Ты молодец, не зря я в тебя верил, Темыч.
        - Помолчи уж, Олег Пантелеич, - Артем моргнул, и лицо мужчины в глубине салона уже само по себе, без каких-либо дополнительных усилий с его стороны, обернулось слегка мятой по краям фотографией старшего менеджера. - Помолчи, Николай Сергеич, все равно ты ее уже оприходовал.
        Анна звала своего Сашку. Ах, значит, у Ирки, грязной шлюхи, еще и Сашка какой-то был. Артем схватил ее тонкую руку, рванул сначала на себя, а потом резко вперед. Кто-то крикнул там, в офисе, но писклявый голосок был слаб и доносился из самой глубины. Из-за двери в углу, наверное той, что рядом со шкафом. В шкафу на полочках папки с договорами, формами, образцами… Потоки красного пролились из-под рамы, хлюпанье и хруст, женский вскрик, какое-то копошение… Недосуг сейчас. Всего лишь шум из-за двери.
        Офис. Дедлайн. В офисе не обращают внимания на шум из коридора.
        «Надо действовать быстро».
        Пол под ногами дрожал, в ушах стоял электрический треск…
        - ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ, ЩЕНОК?!
        Дикий нечеловеческий вопль на два голоса. Безухая девица упала, поползла к Артему - тяжело идти, когда тебе оторвало ноги. Позади нее поднялось, выросло нечто, ранее казавшееся человеком, а теперь на глазах обрастающее иглами и щупальцами. В голове у Артема пронеслось: «Так ты такой же, как и тот, что впереди? Так ты тоже часть всего это дерьма - попросту развлекаешься и следишь за мясом? Или ты стал таким после того, как Оно тебя коснулось?!. Так, значит, ты НЕ МОЖЕШЬ просто так меня схватить».
        - Жри, падаль. Давись.
        Артем подхватил девушку с фотографией в рамке вместо лица под руки и швырнул в объятия ощетинившегося щупальцами Николая-Олега-Пантелеича-Сергеича-Какая-Разница-Кого. Два изуродованных тела столкнулись, слились воедино и взорвались. Наверное, так же выглядит смерть старой и рождение новой звезды в космосе, пришло ему в голову.
        «Рождение новой звезды в офисе», - подумал Артем. Или сказал вслух, он не был уверен в том, что до конца отдает себе отчет в своих мыслях и действиях. Но при этом внутренне ощущал невероятную легкость - такую, что стало уже все равно, каков будет итог. Его жилы полнились мегатоннами живой, кипучей творческой энергии. Он был почти в экстазе. Он желал творить.
        - Дядя?..
        Мальчик ждал, стоя в чужой крови по щиколотку. Комкал в ладошке свою шапочку. Оказывается, он был кудрявым блондином.
        Крайне сложно представить себе вместо этого бледного детского лица фото кого-либо из офиса. Впрочем, в такой подмене уже и не было никакой надобности.
        - Молись, сынок.
        Артем встал перед ним на колени. Так в поле зрения попадал и водитель, который уже потерял какое-либо сходство с человеком: в головной части «Газели» клубилось спиралями многочисленных щупалец, извергало в стороны вулканы сверлоподобных игл нечто даже не черного, а того неопределенного цвета, какой обретается во мраке за прикрытыми веками. В этой тьме сверкали электрические разряды, с треском вырывались фонтаны белых искр, надувались и лопались с громким хлюпаньем пузыри плазмы. В общем, там для Артема не происходило уже ничего интересного.
        - Видишь в чем дело, пацан, - он наклонился и обнял мальчика за плечи, - они все ошибались. Анна и остальные. Они считали, что у Твари нет ничего общего с людьми, но это неправда. Так что молись.
        - Отче наш…
        - А правда, сынок, в том, что даже такие удивительные создания подчиняются законам природы. Ну или Божьим законам, если хочешь.
        - Иже еси на небесех, - шептал мальчик.
        - Энергия не исчезает в никуда. Оно ест, и значит - оно существует. Оно жрет, и значит - оно рано или поздно наедается.
        - Я к маме хочу… Я ее понимаю…
        - Ты еще слишком молод для этого. И слишком религиозен, но… - Артем оглянулся по сторонам.
        Стены и потолок маршрутки перестали притворяться стенами и потолком. Теперь все вокруг ощетинилось, почернело, перекатывалось волнами, присмотревшись к которым, можно было различить мелкие, острые трущиеся друг об друга чешуйки. Трение вызывало электрический треск, Тварь сбросила наряд, однако не атаковала. И это давало надежду.
        - Но если я прав, - продолжил он фразу, - то, обожравшись, оно отравится и проблюется.
        Крепко сжав ребенка в объятиях, Артем оттолкнулся от ставшего мягким «пола» и прыгнул прямо в колышущуюся перед ними маслянистую бездну.
        В последний миг чернота вывернулась наружу.
        Его протащило по твердому и мокрому, ломая, царапая, душа со всех сторон. Артем разжал руки, отпустил мальчишку во тьму и скорее почувствовал, чем увидел, как тот отлетает от него, словно оттолкнувшись в невесомости. Хотелось вдохнуть, но дышать оказалось нечем, потому что легкие от ударов и тряски онемели, и порванные в клочья об мостовую губы не желали слушаться.
        Мостовая. Гул в голове. Глухой шум. Голоса чьи-то, крики.
        Мокро.
        Артем открыл глаза и увидел прямо перед собой камень и грязную лужу бурого цвета. Он лежал в ней и смотрел в нее. Отражения не было, поверхность дрожала, капал мелкий дождик и еще кровь и слизь, его кровь и не его слизь, черная с бурым.
        Постепенно он снова обрел возможность дышать и втянул в себя стылый воздух вместе с влагой из лужи, в которую уткнулся разбитым лицом. С трудом повернулся с живота на бок; от усилия перед глазами сначала все потемнело, а затем кисть (правая, левая - он не сообразил) подвернулась, и его накрыло яркой сияющей вспышкой боли. Похоже на перелом.
        Когда сияние отступило, Артем увидел омытый ливнем асфальт и плитку тротуара. Там, очень далеко и одновременно так близко к нему, в каких-то ста метрах стояли люди. Их было много, кто-то помогал подняться мальчишке, другой заботливо держал над ним раскрытый зонт. Какой идиотский узор…
        «Я жив?.. Я жив. Я ЖИВ!»
        «Аллилуйя», - хотел проорать Артем, но изо рта вырвался только сдавленный хрип, а заодно выпал окровавленный осколок зуба. «Плевать», - подумал он и выплюнул еще несколько обломков.
        - Я жив, - Артем медленно встал на четвереньки. - Мы шмогли. Шлышишь, пашан, мы шделали это, - его голосу все еще не хватало мощи, слишком много сил уходило на то, чтобы выпрямить сначала одну ногу и опереться на нее, затем вторую.
        Слишком громким был шум в голове, и, по мере того как Артем поднимался над мостовой, этот шум нарастал, становясь все громче.
        - Я жив, - он слабо махнул рукой людям на тротуаре и мальчику, который вдруг стал для него таким родным и близким, какими никогда не были ни родители, ни старшая сестра, ни, тем более, коллеги по работе.
        Те, на тротуаре, заметили его, начали тыкать пальцами.
        - Я жив, - сообщил Артем им благую весть. Ему хотелось хохотать, только липкие ошметки губ мешали это сделать. - Тварь шлишком много шожрала жа раж. И я жив!
        Те, на тротуаре, не торопились ему помогать. Вместо этого они что-то кричали, и кто-то, бросив зонт, даже побежал прочь. Плевать, плевать на них, плевать на этот звериный рев в ушах. У него он сам, у него есть мальчик, а у мальчика есть телефон.
        - Эй, пашан! - Наконец, ему хватило сил, чтобы крикнуть достаточно громко, хотя нарастающий шум уже заглушил даже его собственный вновь обретенный голос. Плевать и на это: ОН ЖИВ. Артем впервые чувствовал себя настолько живым. - Дай пожвонить, шынок.
        Люди на тротуаре перед ним в ужасе разбегались кто куда.
        - У меня же работа, - старался объяснить этим глупцам Артем. - Дедлайн…
        Позади него из-за стены дождя выскочила на полной скорости перепачканная грязью «Газель» с буквами «TRANS» над лобовым стеклом. Невидимый глазу мотор ревел, подобно трубному реву первобытного мамонта, над крышей сверкали молнии, и за рулем клубилось щупальцами Горгоны черное Нечто.
        Гробик на колесах едет, гробик на колесах едет… Приехал.
        Снежки
        Из бабушкиной спальни доносится хриплый бубнеж старого радиоприемника - будто кто-то говорит через прижатую ко рту варежку. В квартире холодно: света нет, газа нет, ничего нет. Алеша в это время на кухне - в шерстяных носках, спортивках поверх рейтуз, толстом свитере, с обмотанным вокруг шеи шарфом - стоит на шатком табурете, прижавшись носом к заледенелому, расписанному морозом стеклу. Смотрит на улицу. За окном, тремя этажами ниже, на заснеженной площадке играют дети.
        У него мерзнут пальцы, воздух вырывается изо рта облачками пара. Алеша хочет найти свои варежки, сунуть ноги в меховые сапожки и выскочить из дому во двор, чтобы бесконечно долго, до одури играть в догонялы, кататься с горки, лепить снеговиков. Но ему нельзя, бабушка не разрешает. Вот уже неделю твердит, что там, снаружи, все заболели, что надо подождать, пока приедут врачи и военные и всех вылечат. А сама то и дело кашляет и схаркивает потом в грязный платок красное.
        Все его друзья-приятели - во дворе. Вадик, Костя, Антоха, Эдик толстый. А еще там Наташа из соседнего подъезда и Катька с пятого этажа. Прошлым летом Алеша все время гонялся за Катькой, плевал ей на сандалии, пока однажды ее подруга не бросила в него камень, разбив лоб до крови. Он тогда не разревелся только потому, что Наташка ему нравилась еще больше, чем Катька, и было бы ужасно стыдно распустить сопли у них на виду. Толстому, который сейчас стал совсем не толстый, Наташа тоже нравилась. Эдик сказал об этом Алеше еще месяц назад, по секрету. И вот эти двое: Наташка и толстый-нетолстый - они там, во дворе, вместе с другими, а ему, Алеше, приходится сидеть дома и тосковать у окна.
        Он смотрит на Наташу. Девочка стоит по колено в снегу на дальнем краю площадки, в розовой курточке. На плечах у нее иней. Раньше у Наташки были красивые вьющиеся волосы, а теперь торчат из-под шапки, как солома, и тоже покрыты инеем.
        Она медленно нагибается, вытягивает руку и набирает в пригоршню коричневатый снег. Снег теперь весь такой - с коричневым оттенком, иногда со следами чего-то алого. И люди тоже такие - покрытые инеем, грязные, с темными лицами. Их рты измазаны красным, как будто они ели клубничное варенье и забыли умыться после этого.
        Алеша сам уже неделю как не моется - нечем. Ту воду, которую бабушка набрала в кастрюли и ванну, ему разрешено только пить. Еще можно раз в сутки сливать воду из специального ведерка в унитаз, чтобы убрать нечистоты. Мыться нельзя - экономия. Поэтому у него что-нибудь где-нибудь на теле постоянно зудит. А вот редкие прохожие, как и Наташка, как и другие дети, совсем не чешутся. Они вообще делают все спокойно, двигаются медленно и плавно, будто во сне.
        Вот так же плавно, неторопливо Наташа выпрямляет спину, отводит назад кулачок с коричневым, точно из шоколада слепленным, снежком. Затем резко, как будто где-то внутри нее разжалась невидимая пружина, выпрямляет руку, и снаряд летит по короткой дуге совсем недалеко, шлепается в сугроб на границе площадки, в стороне от других детей.
        - Не туда, - шепчет Алеша дрожащими губами, обращаясь через стекло к Наташе и остальным. - Кидать надо друг в друга, а не куда попало.
        Эх, он бы вышел, он бы показал, как надо. Если бы не бабушка. Ну почему она не пускает его, почему? Ведь он же ребенок, ему нужно гулять! И он - здоровый. Это они там, на улице, больные, это им нельзя играть, а если уж им можно, то ему тогда тем более. И эти врачи, военные, о которых говорила ба, где они все? Где мама, папа? Бросили, оставили его у вредной старой бабушки. Нечестно! Алеша готов расплакаться от досады. В голове у него все время крутится стишок, который они заучивали в прошлом году в школе: «Сижу за решеткой, в темнице сырой…» Он представляет себя героем этого стихотворения, узником в студеной камере, который завистливо глядит на своих друзей в узкие бойницы каземата и пытается поймать лучики безнадежно далекого, тусклого солнца.
        Скрипят половицы. Бабушка тяжелой походкой шуршит на кухню. Радио продолжает бубнеть, Алеша не вслушивается, о чем, ему неинтересно. Там, на единственной станции, которую ловит никогда не выключающийся бабушкин приемник, круглые сутки повторяют одно и то же. Говорят непонятные слова: про эпидемию, вирусы, про какие-то куда-то выпадающие остатки, зоновый слой, дыры, про чрезвычайные меры. И еще там все время звучит то так, то эдак, слово «ОПАСНОСТЬ». Опасайтесь. Опасно. Следует опасаться. Потенциально опасные контакты. Опасность заражения. Опасно, опасно, опасно… Все эти скучные, мрачные мужские голоса, голоса через варежку, они хотят напугать Алешу. Как уже давно до смерти перепугали ба. Это, послушав их, она запретила ему выходить во двор. Подчиняясь их командам, внимая предупреждениям («опасно-опасно-опасно-опасно»), на два замка заперла входную дверь и спрятала ключи у себя в спальне. Алеша устал слушать эти голоса. Алеша ненавидит невидимых врунов, прикрывающих рты толстыми варежками.
        Бабушка громко, с хрипом кашляет. Алеша не обращает внимания, продолжая следить за вялыми играми своих приятелей через покрытое изморозью стекло. Бабушка ему надоела не меньше, чем ее радио. Она тоже постоянно говорит одни и те же слова, рассказывает одни и те же истории. Про то, как ей было тяжело, когда она была маленькой, во время войны. Про то, каким хорошим был дедушка, которого Алеша совсем не помнит. Про то, до чего он, Алеша, похож на своего папу, бабушкиного сына. Он знал наперед, мог угадать, о чем она будет говорить и что будет делать. Это было совсем несложно. Не сложнее, чем догадаться, куда она спрятала ключи от входной двери.
        Вот сейчас ба кашляет и охает, наверняка хватаясь при этом рукой за грудь. Значит, у нее снова колет сердце. Значит, сейчас бабушка снова будет искать таблетки и капли в аптечке рядом с хлебницей, снова будет жаловаться на холод. Но сначала отругает Алешу за то, что тот вскарабкался с ногами на табурет. Пускай ругается, ему все равно.
        - Кха-кха! Исусехристе, шо ж так холодно-то, прям до косточек пробирает… Ну, архаровец, куды залез-та? Слазий, слазий давай, а то ишо, не ровен час, выпадешь с окошка!
        На улице толстый Эдик - толстый-нетолстый Эдик - кидает снежок в сторону бездвижно, как столб, застывшего Вадима. Недолет, хотя Вадик буквально в двух шагах от него. Еще совсем недавно, этой осенью, они втроем бегали на пруд позади школы, совали в мутную, покрытую ряской воду руки, ловили пиявок, а потом отрывали их от своей кожи и били об камни, с восторгом и отвращением любуясь на остающиеся от гадин брызги крови. Одну, особенно упитанную, раздувшуюся пиявку Вадик придумал сунуть Катьке за шиворот, но Алеша и толстый отговорили его от этой идеи. Лучше найти дохлую крысу или кошку и запихнуть в портфель, решили они тогда. А потом пришел Костик, притащил из дома футбольный мяч, и всем стало вообще не до девчонок.
        - Ну чаво прилип-то, Лешк? - Мозолистая бабушкина ладонь ложится ему на плечо, тяжелая, с дряблой кожей, с пупырышками бледно-синих вен. От ба неприятно пахнет грязью, потом и какашками. Как и Алеша, она тоже давно не мылась. У нее слабый, усталый голос, глухой и хриплый, как из радио. - Шо там тебе, медом намазано, шо ли?
        - Почему им можно гулять, а мне нет? - спрашивает Алеша, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать, так сильно ему хочется выбежать на свежий воздух, к друзьям, во двор. - Почему им теперь можно гулять всегда, по ночам гулять можно, а мне и днем даже нельзя выйти, ба! Почему?! - Он все-таки срывается на визг. Злой на себя и бабушку из-за всей этой несправедливости, сбрасывает ее руку с плеча, прыгает с табурета сам и, утирая горячие слезы, бежит из кухни к дверям. Но замирает у порога, вспомнив, что ключи остались у ба в комнате.
        Очередной врун монотонно жует сквозь варежку: «…кризис-носит-глобальный-характер… внеочередная-ассамблея-оон-вынесла… еще-раз-предостерегаем… соблюдайте… будьте… опасно». А в голове у Алеши звучит совсем другой, тоненький девчачий, голосок. Это Наташка, зовет его. Он не знает как, но ей удается, оставаясь на улице, шептать ему на ухо: «Дуй к нам, Алешка! Беги к ней в спальню, вытащи ключи, быстро, быстро, она старая, она не успеет! Забирай скорей ключи и беги сюда!»
        Алеша стоит на месте, словно окаменев, а в мыслях мечется, не зная, кого слушать, что делать. То ли назад, на кухню к бабушке возвращаться, то ли правда в комнату рвануть. Наташка зовет, а радио бубнит свое про опасность, про то, что ни в коем случае нельзя покидать дома и квартиры, что помощь скоро прибудет. По радио крутят эти враки всю неделю, только старая глупая ба еще верит им. Но, с другой стороны…
        «Выходи, Алешка! Будем играть в снежки, построим большую снежную крепость. Вадик, Антоха и Катька станут ее осаждать, а мы вместе с Эдиком - держать оборону».
        …Но Алеша помнит, что видел раньше в окно. Не хочет, но помнит страшные крики, доносившиеся из-за стенки и с улицы в те, первые, дни. И у него до сих пор перед глазами, что Вадим, Антоха, Наташка и Катя, и толстый, тогда еще толстый-толстый, Эдик сделали с Костей. Почему Костик теперь не может ходить, а просто сидит на горке.
        «Опасность», - сипит радио. Это единственное слово, раздающееся оттуда, которому Алеша готов верить. Пока еще помнит, из-за чего светлая куртка Наташки порозовела.
        «Зато Костик здесь, с нами, играет, - шепчет девочка у него в голове. - И ты тоже мог бы с нами играть. С утра до вечера и даже дольше веселиться тут, а не торчать дома со своей вонючей старухой».
        «Давай к нам, Лешик!» - зовут Вадик и Катя.
        «Айда гулять, Леха!» - вторят Эдик с Антоном.
        «Не боись, амиго, - а это уже сам Костя. Ухмыляется, по-царски восседая на вершине горки, весело болтыхая в воздухе тем немногим, что осталось от его ног. - Помнишь тех жирных пиявок, амиго? Тоже казалось страшно, противно! А крови-то сколько было - помнишь?.. А ведь ни чуточки не больно оказалось, правда ведь? Так, слегка пощипало кожу, да и все. И тут точно так же, точно так же, амиго! Я ж тогда для виду больше орал, когда они меня грызли, Наташка и остальные. Как в тот раз, когда мы девчонок пугали, изображая привидений. Компренде, амиго?.. Выходи! Сыграем с тобой в царя горы. Выходи - и займи мое место».
        И Алеша готов их послушать. Они же его друзья! Его ведь и самого тянет туда, к ним, наружу. Тянет со страшной силой. Он еще никогда так долго не пропадал дома. Тем более, что сейчас, без света, без телевизора, без мамы и папы, с одной только ба ужасно скучно…
        Бабушка.
        - Лешенька, - это ее слабый, жалобный голос с кухни. - Лешенька, внучек, ты хде?
        Одна часть Алеши советует ему не обращать на нее внимания, а торопиться во двор, чтобы лепить снеговиков вместе с Наташкой и прочими. Другая же его часть говорит, что бабушке плохо.
        Алеша заглядывает в дверной проем, ведущий обратно, на кухню. Она сидит там, на табурете, привалившись спиной к подоконнику. Большая, как бегемот. Три года назад, когда Алеша был еще совсем маленький и не ходил в школу, родители отвели его в зоопарк, чтобы показать зверят. Там была эта огромная, вся какая-то круглая, похожая на большой воздушный шар бегемотиха. Стояла одна-одинешенька в маленькой, тесной для нее клетке, опираясь на короткие толстые ножки, и дышала так тяжело, как будто вслух сокрушалась о своей нелегкой бегемотской доле. Алеше было противно на нее смотреть. И жалко. Точно так же ему жалко и противно смотреть на бабушку.
        Он никогда ее не любил так сильно, как маму или папу. Она ему никогда даже не нравилась хотя бы так, как Катька или Наташка. На самом деле - и это Алеша сейчас особенно ясно чувствует и понимает - ему всегда было ее просто жаль. И только поэтому он терпел ее слюнявые поцелуи, после которых приходилось оттирать щеки, ее потные объятия, в которых чувствовал себя так, как будто его душили подушками сразу со всех сторон. Мама с папой часто отправляли Алешу на каникулы к ба, но сами у нее гостили редко… Он, ее внук, был всем, что оставалось у бабушки.
        А у него теперь нет никого, кроме ба. Внезапно для себя осознав это, Алеша бежит к ней и, распахнув руки, падает, прижимается к бегемотскому животу, ныряет носом в мягкие складки халатов, которых бабушка, спасаясь от холода, нацепила на себя сразу то ли три, то ли четыре штуки.
        - Ну шо ты, Лешенька… шо такое, внучек… - Ее сиплый голос дрожит. Дрожат и ладони, когда она гладит его по голове, по плечам - он чувствует это. Алешу и самого мелко трясет, он сам не понимает отчего.
        - Ба, - всхлипывает он. - Они зовут меня, ба…
        - Хтой-то? Хто тебя зовет?
        - Ребята, - хнычет Алеша, не отрывая лица от бегемотского живота. Теперь его собственный голос звучит глухо, как голоса тех врунов с радио. Но он не может, он боится поднять голову и посмотреть ба в глаза. Боится, что, взглянув на него, она поймет, что еще совсем недавно, еще минуту тому назад он почти уже готов был ее предать, бросить здесь одну-одинешеньку. - Они зовут меня гулять, ба… Играть с ними в снежки.
        Все ее большое, необъятное тело содрогается. Будто землетрясение прокатилось по горным склонам. Бабушка издает громкий то ли стон, то ли вздох, обхватывает Алешу за плечи, прижимается к его щеке своей, и он чувствует мокрое, которое ручейками течет у нее по морщинам.
        - Это кажется, внучек, - говорит она. Алеша слышит, как гулко стучит ее больное старое сердце, как хрипит у нее в легких. - Это тебе просто кажется…
        - Да?..
        - Да, Лешенька. Не могут они тебя звать, - тихонько плачет бабушка. - Понимаешь, они ведь уж как бы и не они. Не живые… не мертвые.
        - Они злые, ба?
        - Да и не злые, пожалуй шта… Просто не люди ужо. Ну да ничего, - снова вздыхает она и громко, с хлюпом, тянет носом. - Прорвемси, Лешк… Фашистов в оккупацию претерпели - и этих… переживем. Лешк, ты ж, наверное, кушать хочешь, а, Лешк?..
        Он совсем не думает о еде, но кивает просто для того, чтобы порадовать бабушку. Он знает - все бабушки любят кормить своих внуков, и его ба не исключение. Алеша выскальзывает из теплых мягких объятий, делает шаг в сторону, чтобы ба могла подняться. Пока она шаркающей походкой идет к кладовке за консервами, мальчик снова невольно прилипает взглядом к стеклу. Его друзья все еще там. Бродят бесцельно по площадке, оставляя в коричнево-буром снегу широкие борозды.
        «Как же так? - снова одолевают Алешу сомнения. - Как же они не живые, если играют в снежки? Или… или они только притворяются живыми?»
        Внезапно его накрывает тень. Грохочет, стукая дном по столу, консервная банка. Бабушка придвигается мимо Алеши к окну, трясущимися руками отбрасывает в сторону желтоватый тюль, с шумом и лязгом поднимает щеколду. Трещит ледяная корка, дребезжит стекло - ба распахивает окно, пуская в комнату поток морозного воздуха, сама высовывает непокрытую голову наружу, сипло кричит во двор:
        - Пошли прочь! Прочь пошли, нехристи окаянныя! Оставьте нас в покое! Неча вам тут делать, среди живых!
        Те, внизу, никак не реагируют на ее ор. Наташка кидает очередной снежок куда-то в кусты. Вадим нагибается к сугробу. Катька идет, как шла, из одного угла площадки к другому. Эдик стоит без движения, Антоха сидит на качелях, а Костя продолжает покачивать культями. Под ним, на скате горки, поблескивает заледеневшая кровь.
        - Вот видишь, внучек, - оборачивается ба. - Не слышат они нас. И говорить не могут, и позвать никого никуда не способны. Нелюдь они, больше никто. - Она прикрывает ставни, двигает в его сторону консервную банку. Там, в мутной, похожей на слизь жиже плавают несколько бледных килек. - Кушай, Лешенька, кушай, внучек. А я… - бабушка наклоняется к аптечке, - валидольчику возьму, а то чтой-то сердце сегодня шибко колет…
        Она находит початую пачку, выдавливает из нее таблетку и кладет под язык. Алеша, притихший, молча сидит за столом, ковыряя грязной вилкой в банке. Килька нехорошо пахнет, и он не испытывает никакого, даже мало-мальского, желания ее есть. Запах из банки похож на тот, что ворвался на кухню вместе с холодным воздухом, когда бабушка открыла окно. И еще он похож на то, как попахивает от самой бабушки, на тот едва уловимый, терпкий аромат, что поднимается из больших складок у нее между грудью и животом. Алешу отчего-то пугает эта вонь.
        - Пойду прилягу, - вздыхает ба. - Холодно-то как, божечки ж ты мой… Кха-кха! - И, держась левой рукой за грудь, а правой опираясь о стену, шаркает к себе в комнату. - Сталина на вас нет, - слышит Алеша, как ругает она вполголоса радио.
        Это вызывает у него улыбку. Ему вспомнилась мама, как та ворчала, если бабушка говорила что-нибудь о Сталине. Он не мог понять почему, но маму такие разговоры всегда очень злили. В ее глазах этот непонятный Алеше человек, Сталин, был кем-то ужасным. «Все мечтает о твердой руке, старая кошелка», - сказала однажды мама, а папа расхохотался в ответ: «А может, и не о руке вовсе!»
        Алеша надеется, что с ними все в порядке, с его родителями. Там, куда они каждый год летают в отпуск, в месте под названием «Тайланд», должно быть, как он слышал, очень тепло. Там всегда светит солнце. Там вообще никогда не бывает зимы, а значит, там не могло быть и этого неправильного коричневого снега. Обычно мама звонила каждый вечер на домашний телефон. Поговорив с ней, ба давала трубку Алеше, и он долго слушал рассказы мамы о пляжах с золотистым песком, пальмах и море. В конце разговора трубку брал уже папа, чтобы пожелать ему спокойной ночи и сказать, как они его любят. Когда-нибудь, знает Алеша, уже совсем скоро, когда он станет старше на год или, может быть, на два, мама и папа начнут брать его с собой в эту сказочную страну, Тайланд, и тогда он своими глазами сможет увидеть все то, о чем говорила мама.
        Звонков не было уже давно, но бабушка объяснила ему, что это из-за проблем со связью. Мама с папой обязательно вернутся к нам, обещала ба. Очень скоро они прилетят, вместе с врачами и военными, и тогда все станет по-старому, хорошо, как раньше. Алеша мечтает, что так все и будет.
        Но сейчас он сидит один за кухонным столом, изо рта у него вырывается облачками пар. И его снова манит к себе оконное стекло. Отодвинув консервы, к которым так и не притронулся, Алеша встает. Пол холодный, ледяной, он чувствует этот лед через носки. Алеша подходит к окну, заглядывает в него. На улице темнеет, мороз схватил стекло крепче прежнего, покрыл плотным, словно сотканным из снежинок, узором. Алеша дышит на него, трет подмерзшую поверхность концом шарфа, но это не сильно помогает. Стекло остается мутным, как будто смотришь сквозь стакан с водой. Там, на бело-коричневом, все еще угадываются фигурки ребят. В глаза бросается розовое пятно Наташиной курточки, ее желтые волосы. В расплывчатой глади она видится ему принцессой из мультика. Сгущается тьма. Тихо подвывает ветер. Живые, мертвые ли, его друзья будут играть во дворе всю ночь, пока Алеша спит, и наутро, когда он вернется к своему наблюдательному пункту на табурете, то снова увидит, как они кидают куда попало коричневые снежки.
        Холод и темнота окутывают мальчика, его начинает клонить в сон, где он снова слышит голоса своих друзей. Те звонко хохочут и зовут его погулять…
        В спальне у бабушки что-то с грохотом падает на пол. Что-то большое. Алеша, придремав было, подпрыгивает на месте. Испуганно озирается по сторонам, но мало что может разобрать спросонок в заполнивших помещение сумерках. Снаружи уже выкатила на небо луна. Ее серебристый свет, преломляясь в морозной мозаике оконных стекол, разметал по кухне десятки причудливых теней. Алеша часто, прерывисто дышит и чувствует, как под толстым свитером в груди колотится, трепещет от страха маленький комочек его детского сердца.
        Радио молчит.
        Почему-то это пугает Алешу больше, чем что бы то ни было еще, больше чем темнота и разбудивший его шум. Все эти дни приемник в бабушкиной комнате не замолкал ни на минуту, раз за разом повторяя одно и то же. «Опасно, опасно, опасно, опасно» - сейчас это слово звучит лишь в голове у Алеши, и от этого ему ужасно не по себе. Он был бы счастлив услышать что угодно, любой знакомый звук, пусть даже храп или тяжелый, болезненный кашель ба, но квартиру наполняют только холод и пронзительная, напряженная тишина.
        «Опасно. Что-то случилось. Опасно!»
        «Лучше б ты вышел поиграть с нами, Алешка, - ласково шепчут ему на ухо Катя, Наташка и остальные. - Лучше б ты вышел, когда тебя звали».
        Он старается не слушать их. Боязливо крадется через узкий проход в коридор и к бабушкиной комнате. Пытаясь заглушить голоса в голове, тихо повторяет:
        - Сижу за решеткой, в темнице сырой… Сижу за решеткой, в темнице сырой…
        Скрипит дверь в спальню. Здесь света еще меньше, чем на кухне, но глаза Алеши уже привыкли к полумраку. Он застывает на пороге, обмерев при виде открывшегося зрелища.
        Посреди комнаты на полу лежит ба, на спине, упершись дальним плечом в угол кровати. Ноги в толстых колготах разметаны, халаты распахнуты, большая и бледная, покрытая морщинами титька вывалилась наружу и свисает набок, напоминая одновременно спущенный мячик и сдутую боксерскую грушу. Глаза бабушки закрыты, кожа белая, по щекам растекаются серые пятна, из тонкой щелочки рта тянется вниз блескучая нить слюны.
        - …в темнице сырой. Ба-а?..
        Бабушка выглядит как большая игрушка, плюшевый бегемот с встроенным механизмом, в котором что-то поломалось.
        «Она умерла?» - вспыхивает в голове у Алеши страшный, ужасный вопрос.
        Ее левая рука, чуть согнутая в локте, протянута по полу в его сторону, кончики скрюченных пальцев едва заметно дрожат. Рядом, у стены, валяется разбитое радио, а среди осколков белой пластмассы Алеша видит пузырек с бабушкиными каплями от сердца - колпачок слетел, вокруг растеклась небольшая лужа. Едкий запах валокордина смешался с вонью, как от консервной банки, только гораздо более противной, терпкой.
        «Не умерла… умирает».
        - Ба! - зовет он шепотом.
        - Щи-щас, внучк… - сипит бабушка еле слышно, практически не шевеля губами. - Щищас я немног… отдхну… полжу… вста-а-а…
        Алеша начинает понимать, что произошло. Ба, видимо, стало плохо. Она хотела принять свои капли, встала с кровати, но не удержалась, упала, зацепив при этом провод от радио и выронив пузырек с лекарством.
        Его дыхание в темноте клубится сизым дымком. А ба дышит еле-еле, пар из черной беззубой щели поднимается едва заметным туманом.
        - Ба, не умирай, - хнычет Алеша, упав перед ней на коленки. - Не умирай, пожалуйста, пожалуйста, ба!
        - Ну шо ты, роднкий, шо ты… А-А-А-а-а-а-… - издает бабушка протяжный нутряной стон и замолкает. Бегемотская туша содрогается. Слюна перестает течь изо рта.
        А потом ее рука вцепляется в бедро Алеши.
        Крепко, жестко. Искривленные пальцы, как когти, вонзаются в его плоть сквозь штаны и рейтузы. От боли и испуга он пронзительно вскрикивает. Бабушка поворачивает в его сторону голову и смотрит на Алешу сверкающими белыми бельмами, в которых не видно зрачков.
        - Ба, что с тобой, ба! - верещит он, не помня себя от ужаса. Чувствуя, как по ногам струится горячая жидкость: описался.
        Бабушка грузно переворачивается на бок, выпрастывает вторую руку, чтобы схватить его. Рот ее широко раскрывается, как пасть у змеи, которую он когда-то видел в документальном кино на канале «Дискавери». И, словно та гадюка, бабушка шипит.
        В панике Алеша дергается назад, уворачиваясь от когтистой лапы. Изо всех сил брыкает ногами, пытаясь вырваться из мертвой хватки. «Бежать, бежать, бежать, ОПАСНО!» - вопит все его существо. А бабушка, продолжая издавать угрожающее шипение, уже опирается на локти и колени, уже поднимается, тянет к нему белое с серыми пятнами на щеках и бездонной пещерой рта лицо. Вытаращенные, лишенные зрачков глаза гипнотизируют Алешу. С трудом оторвав от них взгляд, мальчик перекатывается на живот и быстро, как может, выползает из комнаты. В мякоть ладони больно вонзается острым концом осколок разбитого корпуса радио. Бежать, бежать, бежать! Алеша подскакивает, цепляет стопой порог, но все-таки вываливается в коридор, прыгает к двери… Закрыто! Дурак, ведь ключи-то У НЕЕ В СПАЛЬНЕ, дурак, дурак, ДУРАК!
        Трясясь от ужаса, с мокрыми штанами, в соплях, он оглядывается назад. Там, в узком пространстве дверного проема, стоит бегемот: ба терпеливо поджидает своего внука. Голая титька все еще торчит из халата, повиснув на толстом, выпирающем вперед брюхе. Широкий плоский сосок таращится на Алешу, будто огромный серый глаз. Ничего более неправильного, ничего более пугающего он еще в жизни не видел.
        - Сижу за решеткой, в темнице сырой… сижу за решеткой, в темнице… - скороговоркой повторяет Алеша, вжимаясь спиной, до боли в лопатках, в коридорный угол. Бабушка неповоротливо шагает вперед, раскрывая для него холодные мертвые объятия.
        Последний шанс! С истошным воплем он кидается вперед. Зажмуривается, вжимает голову в плечи и проскакивает у бабушки под мышкой. Кровать! Подушка! Матрац! Ключи! Вдруг его горло обвивает тугая, колючая змея. Что-то хрустит, шею пронзает мгновенная боль, звенит под ногой стеклянный пузырек. Алеша на мгновение подлетает вверх, его ступни отрываются от пола, взмывают на уровень лица. А затем он всем телом тяжело падает, ударяясь спиной об пол. Толстый шерстяной свитер смягчает приземление, но все равно из груди разом выходит весь воздух, в голове звенит, перед глазами мелькают белые искорки. Как выброшенная на берег рыба, Алеша беззвучно хлопает ртом, пытаясь вдохнуть хоть капельку кислорода.
        Отпустив длинный конец шарфа, бабушка медленно склоняется над Алешей, прижимает его ноги своей необъятной тушей. Он чувствует запах - от ба воняет тухлыми консервами. Морщинистое лицо все ближе, ближе… Бабушка словно желает подарить любимому «внучеку» один из тех влажных, противных поцелуев, после которых потом приходится так долго оттирать щеки… Только на этот раз она целует его не в щеку - огромный холодный рот накрывает целиком губы и нос Алеши. Влажный, липкий как пиявка язык ползет по его коже, червяком проталкивается в ноздрю… У Алеши темнеет перед глазами, он задыхается. Безотчетно шаря по полу руками, вдруг нащупывает что-то твердое, хватает, сжимает слабеющими пальцами. Радио!
        Не соображая, что делает, Алеша бьет приемником оседлавшее его чудище по голове. От удара ба прерывает свои омерзительные ласки, ее губы и язык с мягким чавкающим звуком отлепляются от его лица. Алеше удается вдохнуть. Это придает ему сил, и он снова бьет старуху в висок, еще и еще. Разломанный корпус радио трещит, пластиковые щепки летят во все стороны, что-то липкое брызжет у бабушки из ушей, носа и рта. Наконец, она заваливается на бок рядом с Алешей. Приемник выпадает у того из руки. Всем телом Алеша смещается как можно дальше от ба, пока не упирается в стенку.
        Несколько минут он лежит там, пытаясь отдышаться. Легким не хватает воздуха, горло дерет, Алешу мутит от вони лекарств и бабушкиного трупа, он блюет. Его выворачивает кислым желудочным соком на цветастый рисунок обоев.
        Кажется, он несколько раз теряет сознание на долю секунды, а потом снова приходит в себя. Алеша не знает точно, обморок ли это. Прежде ему еще никогда не доводилось падать в обморок. Как будто проваливаешься в бездонную черную яму, а затем медленно, с большим трудом карабкаешься обратно на свет. Можно ли упасть, если уже валяешься?.. Можно ли подняться, оставаясь без движения?.. Он не понимает, ему сложно думать об этом, как и о чем-либо еще.
        Потом к нему приходит понимание того, что он сделал. Оно, это понимание, представляется ему в образе папы, обычно такого веселого и улыбчивого, но только не сейчас. Лицо выплывает из темноты. Папа хмурит брови и говорит тем голосом, каким обычно отчитывал Алешу, если тот приносил из школы дневник с тройкой, забывал почистить зубы перед ужином или небрежно заправлял постель поутру.
        «Ты убил ее, - говорит папа. - Убил нашу бабушку».
        Огромное, тяжелое, в сто тысяч раз тяжелее, чем бегемотское тело ба, чувство вины обрушивается на Алешу.
        - Я не хотел, - шепчет он в темноту. - Я не думал… не знал…
        «Полюбуйся, что ты натворил», - приказывает папа, и Алеша делает так, как велено. Привалившись спиной к заблеванной стенке, смотрит перед собой. Бабушка лежит бесформенной кучей, а перед ней, ощерив зазубренные пластиковые клыки, валяется расколотый старый приемник. Из его нутра торчат медные проводки, с которых, как и с обломков корпуса, стекает темная вязкая кровь. Еще больше черной жижи натекло вокруг бабушкиной головы. Алеша замечает пучок седых волос и прилипшую к ним серую кожу, похожую на обрывок туалетной бумаги.
        «Вот видишь, что ты наделал», - говорит папа печальным голосом.
        «Разве хорошие мальчики поступают так со своими бабушками?» - спрашивает мама, возникая рядом с отцом. Алеша чувствует себя очень виноватым, но все равно счастлив видеть их обоих, хотя и понимает, что они - лишь плод его воображения. На самом деле мамы и папы здесь, рядом с ним, нет. На самом деле, возможно, их уже совсем нигде нет.
        Ба ведь уже была мертвая… Или все-таки живая? Он окончательно запутался, то ли бабушка умерла только после того, как он ее ударил, то ли это была уже вторая ее смерть, а до этого она успела умереть и ожила.
        Может быть, она сумеет оживить себя еще раз? От этой мысли ему вновь становится страшно. Алеша устал, очень устал, и ему страх как не хочется подходить к бабушке, но иначе никак не добраться до ее постели и того, что спрятано там внутри. Поэтому он перебарывает страх, заставляет себя встать. На негнущихся ногах аккуратно, мелкими шажками обходит ба, стараясь не спускать с нее глаз. По другую сторону, однако, ему все-таки приходится упустить ее из вида, чтобы, нагнувшись, просунуть руку и раздвинуть щель между кроватным дном и матрацем. У него перехватило дыхание и сжалось сердце в груди, когда раздался сухой шелест - почудилось сначала, что это бабушка опять ползет за ним. Но это был просто шорох простыней, потревоженных им. Алеша долго не может нащупать то, что ищет. Пришлось запустить под матрац обе руки по самые плечи и прижаться щекой к волокну покрывала. Постельное белье пахло застарелой мочой и смертью. Мама и папа - два призрачных лика, плавающих под потолком, - внимательно наблюдали за его действиями. Алеша чувствовал на себе их печальные взгляды, но пытался не обращать на них внимания.
Наконец его пальцы касаются холодного, как лед, металла, под матрацем глухо звякает связка ключей. Алеша тянет их на себя, но те цепляются за что-то. Одно страшное мгновение он видит мозолистую руку ба, схватившую ключи с другой стороны кровати, - видение исчезает, когда связка все-таки поддается, и Алеша по инерции, не удержавшись, падает на пол.
        «Ты что же, собираешься бросить бабушку здесь, одну?» - лица мамы и папы плавают над ним в темноте, как два воздушных шарика.
        «Оставишь ее гнить?» - их губы не шевелятся, голоса раздаются у него в голове.
        - Внуче-ек… Ты хде, внуче-ек? - жалобно стонет ба из-за кровати.
        - Вы не можете говорить! НЕ МОЖЕТЕ ГОВОРИТЬ! - Алеша машет руками, разрывая в клочья призрачные лица, разбивая бряцаньем ключей и собственным криком призрачные голоса.
        - Это вы меня бросили. Вы все, - шепчет он возле дверей, отпирая дрожащими руками замки. А через пару минут уже выбегает на заснеженный двор и, купаясь в лунном сиянии, вдыхает студеный, с легким, почти неуловимым ароматом гнильцы, воздух.
        Коричневый снег забавно хрумкает под ногами, когда Алеша приближается к игровой площадке. Когда он, счастливый, спешит на встречу с друзьями.
        Первым его замечает Костик. Повернувшись вполоборота на своем троне на вершине горки, Костя тянет к Алеше руки, показывает пальцем. «Привет, амиго!» - мысленно говорит Алеша. Больше нет нужды разговаривать вслух, они и так его слышат.
        В грудь ему попадает снежок. Потом еще один.
        Он безумно рад видеть их всех. Они тоже рады, он знает. Они улыбаются ему красными улыбками, окружают его… Самые лучшие на всем коричнево-белом свете друзья: Наташка, Антоха, Катька, Вадим, Костик и, конечно же, толстый-нетолстый Эдик. Они все ближе.
        У его друзей белые, лишенные зрачков, глаза. Худые, голодные лица.
        И, в отличие от старой Алешиной ба, у них есть зубы.
        Ампутация
        Феликс Сикорский долго готовился, ждал этой ночи. Единственной ночи в году, когда, если верить сказанному в книгах Остина Османа Спейра, А. Д. Чембли и Валентина Скавра, которым вторил и сам Алистер Кроули, можно совершить ритуал.
        Сикорский был стар, его мучили запоры, подагра и еще десяток свойственных людям преклонного возраста недугов. Он понимал, что до следующего раза может не дотянуть, а потому волновался. Когда Сикорский рисовал на полу своей занюханной общажной комнатенки пентаграмму и обводил ее кругом, его руки тряслись сильнее, чем обычно, а мел то и дело выпадал из непослушных, скрюченных артритом пальцев.
        Согласно указаниям, содержащимся в оригинальном англоязычном издании «Сатанинских ритуалов» мистера Говарда Стэнтона Леви, более известного как мсье Антон Шандор ЛаВэй, удостоверенных его второй и истинной дщерью Зиной Галатеей ЛаВэй, для совершения обряда требовалось также зажечь по внешнему краю колдовского круга дюжину свечей черного воска, включить запись «Сатанинской мессы» и окропить пентаграмму кровью животного.
        Сикорский уже запалил свечные фитили. Едкий дым быстро наполнял помещение и легкие, вырывая из горла старика надсадный кашель, пока сам он устраивал потертую пластинку в пазах старинного граммофона. Покончив с этим делом, Феликс вооружился большим столовым ножом и подступил к клетчатой сумке-переноске с вентиляционными прорехами по бокам, в которой держал черного котенка двух месяцев от роду, специально для этой ночи купленного в ближайшем зоомагазине.
        В тот миг, когда его ладонь коснулась пластиковой ручки, Сикорский услышал сердитый окрик:
        - Оставь кота в покое, дурак!
        Высокий брюнет в костюме того же, как пишут в плохих романах, иссиня-черного тона, что и шевелюра на его голове, вышел сзади, откуда-то из-за спины Сикорского. Строгий наряд и седина на аккуратно стриженных висках говорили вроде бы о достаточно зрелых годах незнакомца, но холеное лицо с вздернутым носом, румяные щеки, по-детски пухлые губы и ярко-зеленые, озорно поблескивающие глаза могли бы принадлежать правнуку Сикорского, кабы у того имелись потомки.
        - Здравствуй, Ванюша, вот и свиделись, - ухмыльнулся брюнет, не протянув, впрочем, руки для приветствия.
        - Вообще-то меня зовут Феликс, - буркнул старик. В ладони он все еще нервно тискал ставшую скользкой от пота рукоять и сейчас раздумывал над тем, как бы половчее использовать нож, чтобы проделать пару дырок в нежно-розовой коже на глотке незваного гостя.
        - Ну, при крещении-то у тебя другое имя было… Впрочем, Феликс так Феликс, нам без разницы. - Мужчина, насмешливо сощурясь, смотрел на Сикорского. Он наклонил голову легким кивком, после чего ножик выпал у старика из моментально онемевших пальцев.
        - Ну и вонищу ты у себя развел, старина!
        Оглядевшись, незнакомец тихо кашлянул, и все свечи разом потухли. В темноте он щелкнул пальцами: люстра под потолком засияла всеми тремя лампочками. Причем одна из них уже месяц как перегорела, а еще одну старик сам, своими трясущимися руками выкрутил более года тому назад в целях экономии.
        Комната была обставлена бедно: Сикорский ограничивал себя во всем, откладывая деньги на дорогие малотиражные издания таких авторов, как Блаватская, Кроули и Джон Ди. Он мало пил и почти не ел, потому в доме не было холодильника - старик просто не видел в нем смысла. В отличие от многих людей своего возраста, Феликс не следил за погодой и не смотрел ни шоу Малахова, ни «Поле чудес», так что обходился без телевизора и радио. Все более-менее ценные вещи и предметы мебели, включая кресло, шкафы, стол, стулья и даже кухонные табуретки, старик давно продал. Спал он на убогой тахте, чьи торчащие во все стороны пружины царапали его старые кости по ночам. В любую ночь, кроме этой.
        Хлыщеватый брюнет обозрел печальную картину, чуть задержался равнодушным взором на пыльных томах, сложенных вдоль стен высокими, почти до потолка, стопками. Хмыкнул. Потом сделал шаг в центр комнаты и небрежно черканул носком лакированной туфли нарисованную мелом звезду:
        - Вот уж не думал, что в наше время можно сыскать кретина, который верит во все эти бредни. Ха!
        Феликс задрожал в бессильной ярости.
        - Берите все, что вам нужно, и уходите. Сейчас же, - прошипел он вставными челюстями, а когда зеленоглазый наглец проигнорировал его требование, не выдержал и сорвался на скрипучий фальцет: - Я полицию вызову, предупреждаю!
        - Кого ты лечишь, болезный, у тебя и мобилы-то нет. И взять с тебя ровным счетом нечего, не считая чахлой душонки.
        - Я… у меня есть влиятельные друзья.
        - Лжешь, засранец, - почти ласково молвил зеленоглазый. - Но, знаешь, этим-то ты нам и симпатичен.
        Только тут Сикорский начал что-то соображать.
        - Как вы сказали? «Душа»?..
        - Я сказал «душонка». Если уж беретесь цитировать, то делайте это корректно. Иначе ведь столько нюансов теряется… - Юноша с седыми висками воздел изумрудные очи к потолку и вздохнул: - Ох уж мне эти Твои человечки!
        - Так, значит…
        - Умница! - сверкнул зрачками дьявол и рассмеялся заливистым, ребячески звонким смехом, демонстрируя идеально ровные белые зубы и чуть раздвоенный на конце язык. - Какой смышленый дедуля. Вот только, скажи мне, Ванюша… Пардон! Скажи-ка мне, Феликс, ужель в твою плешивую головенку пришла столь дурацкая мысль, что силу, подобную нашей, можно удержать в каких-то рамках? Нет, я все понимаю, но… мел?! Миль экскюз за каламбур, но, черт бы меня побрал, МЕЛ! Тебе самому-то не смешно?
        - Но слова, книги…
        - Не больше чем книги и слова. Их пишут и произносят невежественные лжецы. То есть вы, человечки. - Дьявол шагнул на невидимую приступку и, развернувшись к Феликсу лицом, удобно устроился в столь же невидимом сиденье, прямо в воздухе. Закинул ногу на ногу, сцепил кисти рук на колене и, небрежно покачивая туфлей на уровне пупка Сикорского, воззрился на старика сверху вниз. - Кстати, «Отцом Лжи» меня нарекли тоже люди, как всегда, приписав мне собственные слабости. Видит Бог… пардон, Всевышний, но ведь любому понятно, что, обладая такой властью, какой обладаем мы, просто незачем прибегать к мелочному обману… Мел-лочному, если позволишь. Отнюдь не я, но вы, нищие духом, от века лжете друг другу и, прежде всего, сами себе. Гоняетесь за призрачными химерами, жертвуете всем ради никому не нужных идеалов. Меняете имена, опять же, фамилии… Однако вернемся к нашим барашкам на заклание. Как говаривал старина Атти, у кого язык есть, тот и Рим может съесть. Сам-то он, впрочем, малость подавился - мортире хуманум эст. Хуманум! Как бы там ни было, а я здесь, пред тобой, как глист перед елдой. И, - он зевнул, -
я готов выслушать твое предложение.
        Феликс внутренне закаменел. Хоть он и стремился к этой встрече, и готовился к ней, но все-таки никак не думал, что в итоге все выйдет так, как вышло. Вот так вот буднично, по-простому. О кристальной честности Князя Тьмы твердили многие сатанисты, но, признаться, откровенность адского гостя граничила с хамством, если не переходила любые границы. В текстах же иных авторов, исповедовавших более традиционные взгляды и верования, нежели семейство ЛаВэй, Сикорский не раз наталкивался на предупреждения касательно того, что в беседе с диаволом следует быть осторожным со словами и избегать каких-либо двусмысленностей.
        - Предложение? - переспросил он. - То есть речь о договоре, не так ли?
        - Ну да. «Сделка», как это обычно в литературе называют. Ты мне - я тебе, кви про кво, как говаривал один мой киношный коллега, и все такое. Итак, твое предложение?..
        Внутренности Феликса превратились в затвердевшие куски мяса из морозилки (которой в его доме не было, как и холодильника). Неужели так просто? Столько лет он стремился к заветной цели, ограничивал себя во всем, изучил тонны пожелтелых страниц стародавних манускриптов, якшался с провидцами, магами, знахарками и прочими шарлатанами, сменил несколько религий… и вот сейчас, так легко и непринужденно, потратив от силы пару минут, обретет желаемое?
        - Бессмертие, - выдохнул старик. - Я хочу бессмертия!
        Затем продолжил скороговоркой:
        - Нормального бессмертия, чтобы без всяких там закавык вроде превращения из человека в камень, унитаз в женском сортире или там картину Пикассо. Здорового человеческого бессмертия, чтобы жить и получать удовольствие от жизни…
        - Унитаз в дамском клозете? - брезгливо поморщился нечистый. - Ну и фантазии, черт побери. Ох, силь ву пле, любезный, прости мне этот маленький грешок - тягу к каламбурам… Что еще?
        Феликс нервно облизнул вмиг пересохшие губы. «Не торопись! - приказал он себе. - Формулируй мысль четко, подробно и однозначно!» Подумать, однако, было куда проще, чем сделать.
        - Ну, естественно, я бы хотел… иметь возможность… пользоваться этим… даром… бессмертием… на свое усмотрение. Такое возможно?
        - Само собой. Что насчет рака?
        - Рака?
        Дьявол проказливо хихикнул.
        - Видишь, старина? Все по-честному! Ты вот даже и не подозревал, хотя, в твои-то годы, пора бы уже собственным здоровьем обеспокоиться. Так что, Ванюша - ах, пардон-пардон, Феликс, конечно же, Феликс! - избавить тебя от сего досадного компаньона? Мне кажется, было бы разумно уничтожить эту маленькую, но быстро растущую опухоль в кишечнике, чтоб ты не мучился вечно от вечной же болезни. Бессмертие с избавлением от всех возможных и невозможных недугов, как тебе такое уточнение?
        - Да! Да, конечно! И еще… физические повреждения…
        - Пусть даже тебе оторвет голову, - беспечно махнул рукой дьявол. - На ее месте тут же вырастет новая, точно такая же. Ты не почувствуешь никакой боли, и на твоем рассудке или памяти это никак не скажется.
        - Звучит хорошо…
        - Фирма веников не вяжет. Пара тысячелетий на рынке, между прочим. - Гость подмигнул, и в его вытянутой руке появилась банка «Жигулей».
        Алюминиевое колечко звякнуло, упав на пентаграмму, из отверстия с легким шипением вырвались газы. Пахнуло серой, а Дьявол, запрокинув голову, сделал добрый глоток. В своем дорогущем с виду костюме, с этой банкой в лапе, развалившись в воздухе, как в мягком домашнем кресле, он выглядел совершенно нелепо. Это насторожило Сикорского, и он снова вспомнил о тех опасностях и подводных камнях, что таят в себе сделки с преисподней.
        - Но должна же быть какая-то хитрость. Бесплатный сыр есть, где ж мышеловка?
        - Бес-сплатный. Бес платный… Мышь - и ловко! Ах, мон ами, мой глупенький дружочек, ну просто ничего не могу с собой поделать, игра словами ведь тоже игра, а я, чего скрывать, азартен.
        - Зубы мне заговариваешь, чертяка? - разозлился на радость дьяволу Сикорский.
        - Конечно, - тот громко отрыгнул серой. - Все три оставшиеся в твоей пасти гнилушки.
        - Что требуется от меня в обмен? Душа?
        - А разве ты способен предложить что-либо еще?.. Старик, мы теряем время, а я теряю терпение. Видишь, уже и пиво закончилось?
        - Но как же вы получите мою душу, если я никогда не умру?
        - Боже мой… - вздохнул дьявол. - Пардон, Всевышний, бес попутал. Черт бы тебя побрал, старче! Фигурально выражаясь, разумеется. Да я могу забрать твою жалкую душонку прямо сейчас, в чем проблема-то? Меньше слушай сказки про Фауста и прочих.
        - Да как так?!
        - Да просто кавардак!.. Что есть душа, по-твоему? С вашими последними человеческими исследованиями в этой области знаком? - Дьявол поднялся со своего невидимого сиденья и принялся рассуждать, расхаживая в полуметре над полом и активно жестикулируя банкой: - Душа - как аппендикс! Атавизм, человеку вовсе не нужный. Она бессмертна, что правда, то правда. Но представляет собой не какие-то незримые глазу эфирные частицы, а нечто вроде выжимки. Берешь апельсин, выдавливаешь сок в стакан, бросаешь туда же мякоть, а от того, что останется, - избавляешься за ненадобностью. В этих отходах нет ни капли твоего «я»! Ни памяти, ни чувств. Душа человеческая подобна паразиту, она меняет оболочки, просто переходит по смерти одного носителя к другому. Сечешь, старче? Всасываешь? Вам в вашем мирке души совершенно без надобности. На самом деле, - он многозначительно оттопырил вверх указательный палец, остальными пятью продолжая сжимать жестянку, - души людей представляют для наших с Всевышним организаций интерес сугубо практический, как своего рода валюта. Согласно принятой традиции, все дела между низом и верхом
решаются на основании определенных операций с душами. Происходит обмен, согласно установленному курсу. Души престарелых грешников, вроде твоей, котируются слабо. Вам же, людям, на все это плевать. Ведь вам не важно знать, куда стоматолог выбрасывает выдранные зубы. А по правде говоря, сгнивший до корня зуб мудрости - и тот человеку нужнее никчемной души.
        - А как же Страшный суд?
        - Всякая финансовая пирамида когда-нибудь, рано или поздно, должна рухнуть, согласно вашей же экономической науке. Правда, это не мешает курсу доллара постоянно расти, не так ли? В наших сферах, что наверху, что внизу, переизбыток душ, конечно, влияет на уровень инфляции и способен в перспективе привести к изъятию избыточной денежной массы…
        - Это как?
        - Как и раньше. С помощью Всемирного потопа. Или большой чумы. Заметь, занимаемся этим всякий раз не мы, а вышестоящие. Там, наверху, настоящие воротилы, уж поверь!.. Я же, образно выражаясь, из тех доходяг, что сутками напролет заливают в глотки дрянной кофе на углу у обменного пункта…
        - То есть эта вечная жизнь…
        - Правильно! Она нисколько, ни в коей мере не зависит от твоей души! Ты, старик, можешь стать одним из тех немногих, кто реально бессмертен, в отличие от миллионов фанатиков, надеющихся на мифическое возрождение после смерти. Не осознающих, что возрождены будут не они сами, а лишь жалкие душонки, фактически никак не связанные с их личностным «Я»… Пиво будешь?
        Сикорский молча мотнул головой из стороны в сторону.
        - А кто еще?.. - спросил он, уже почти решившись.
        - Есть несколько человек. Но, думаю, с каждым годом таких будет все больше, благодаря интеллектуальному росту масс… Итак, твое слово?
        - Согласен. По рукам! - махнул старик. - Если все действительно как вы говорите…
        - Можешь не сомневаться. Репутацию нам подпортили идеологи Средних веков и Возрождения, но на самом деле организация дает стопроцентную гарантию выполнения своих обязательств. Дело за малым: сейчас я заберу твою душу.
        - Все-таки непривычно как-то…
        - Не надо бояться, это совсем не больно. Оп! Вот и она. - В банке с пивом что-то булькнуло. - Пардон, одну секундочку… - Дьявол улыбнулся и щелкнул пальцами: вместо «Жигулей» в его руке оказалась небольшая пробирка, высотой в ладонь, наполовину заполненная мутноватой жидкостью. - Несколько грамм твоей души. Испытываешь облегчение?
        Сикорский прислушался к внутренним ощущениям. На всякий случай украдкой пощупал у себя в паху - мало ли. На удивление, чресла отреагировали на эти осторожные прикосновения весьма бурно, как в молодые годы. И он поспешно отдернул руку, чувствуя, как кровь приливает к щекам при виде похотливой дьявольской ухмылки.
        - Недурно… Ну, то есть все на месте вроде бы.
        - Что и требовалось доказать. Я ж говорю, аппендикс… Ну-с, мой добрый гнус, - бывай!
        - Погоди! Но разве я не должен был подписать какие-то бумаги?
        - Акт изъятия тебе подпихнуть? Отчет о сдаче-приемке?
        - Не знаю, - развел Сикорский руками, тремор в которых, к его радости, прекратился. - По идее, надо скрепить договор кровью, разве нет?
        - Старик, - теперь это слово из уст дьявола звучало как дружеское обращение, - перед кем ты собрался свидетельствовать собственными кровяными тельцами? Пред Всевышним? Так он и так все видит, все знает. Ему по должности положено. Засим, - он вытянулся по-военному, браво стукнув каблуками дорогих туфель, - оставляю тебя пребывать в жизни вечной…
        Спустя тринадцать лет помолодевший, изрядно окрепший физически Феликс в освещенном флуоресцентными лампами подвале своего нового загородного особняка в поте лица пытался повторить комбинацию с пентаграммой, пластинкой и свечами.
        - Не мучай кота, тебе говорят! - раздраженно рявкнул дьявол, возникая из воздуха между Сикорским и клеткой с животными.
        Феликс кинулся на него, схватил мускулистой рукой за темный рукав, угрожающе занес над головой мачете.
        - Чертов мошенник! Будь ты проклят за то, что сделал со мной! Мне плохо, плохо, Господи, мне ТАК плохо!
        - Ты о чем, Ванюша? Пардон, запамятовал… - Дьявол взглядом отвел от своего лица широкое лезвие, тупую сторону которого украшали выгравированные золотом иероглифы. - Так-то лучше. И все же, о чем ты лопочешь, Феликс?
        - Меня сосет, меня гложет, мучит! - Сикорский, вмиг обессилев, выронил оружие на мраморный пол, сам осел на колени и, обхватив кудрявую голову руками, зарыдал.
        - Мучает ЧТО? У тебя что-то болит? Руки, ноги? Хвос-ст?.. Сердечко пошаливает?
        - Нет. Нет, нет! БОЛИТ! Еще как болит! Не знаю что…
        - А я тем более не знаю. Прекрасно выглядишь. Здоров как бык. Да тебя же просто не узнать! И правда смахиваешь на былинного Ивана, не то что доходяга Сикорский… С финансами тоже полный порядок, вижу, время зря не терял. Одобряю. Больше скажу - молодец! Иные в запой бесконечный уходят, а ты помозговитее оказался. Признаюсь честно: не ждал. Что же не так, старичок? Что мешает наслаждаться жизнью?
        Сикорский поднял на него мокрые от слез, полные муки глаза и одними губами ответил:
        - Душа!
        Дьявол изогнул тонкую бровь, изображая удивление. Но в глубине изумрудных зрачков поблескивали все те же озорные огоньки, что Феликс подметил в них такой же темной безлунной ночью годы тому назад.
        - Память никак подводит, старик? Никакой души у тебя давным-давно нет.
        - Но она ВСЕ РАВНО болит! - проревел Сикорский. - Я же чувствую!
        - Силь ву вуле, щ-ща посмотрим… - Дьявол на мгновение прикрыл веки. А когда распахнул их вновь, пухлые губы растянулись от уха до уха: - Ха! Даже не знаю, что тебе и сказать, старичок.
        - Правду! На этот раз - правду!
        - Да я ж тебе никогда и не врал, мон ами. Изучив кое-какую медицинскую информацию, могу лишь высказать предположение, к нашей маленькой сделке не имеющее никакого отношения…
        - Говори!
        Сатана наклонился и почти ласково погладил старика горячей ладонью по мокрой от слез щеке.
        - Видишь ли, в чем тут дело… Души у тебя, как мы и договаривались, нет. Если помнишь, сегодня исполняется ровным счетом чертова дюжина лет с того момента, как я успешно ее ампутировал.
        - Но что же тогда?..
        Изумрудные глаза полыхнули:
        - Удивительный феномен! Случайность, конечно же, ничего боле. Лихая превратность судьбы, предугадать которую не в силах даже я. То, что ты испытывал все эти годы, хирурги и психиатры называют «фантомные боли».
        - Фантомные…
        - Бо-оли… Все верно, мой нестареющий бонвиван. Бывает, человек теряет ногу или руку, но ему все одно кажется, что они остались на месте. Он чувствует, как удаленный орган болит. Ему хочется почесать пятку, которой он лишен. Слыхал о таком? Вот и тебе, старичок, чудится, что зудит смертным зудом бессмертная твоя душа, которой у тебя давно уж нет.
        - Ты знал, - простонал Феликс, расцарапывая ногтями щеки до крови.
        - Безусловно. Ты же не думал, что это картинки, мелом намалеванные, на меня подействовали, правда? Ты же не думал, что твоя никчемная душонка интересна сама по себе хоть кому-нибудь, что снизу, что сверху?
        - У нас был договор.
        - Но кто же мог предусмотреть подобный поворот сюжета? Пред Богом и людьми все законно, и каждый пункт соглашения исполняется неукоснительно. И будет исполняться во веки веков, как мы тебе и обещали. Что же касается твоей маленькой проблемы, старичок… Я ведь, кажется, сравнивал нашу сделку с валютными операциями, да? Так вот. Сугубо с финансовой точки зрения прошлогодний обмен вышел мне скорее в минус. Как я, опять-таки, уже говорил, твоя душонка и в самом деле не стоит ломаного гроша. Но в некоторых сделках прямая выгода меркнет в сравнении с дополнительными приятными бонусами. И помнишь, что я еще тебе сказал тринадцать лет тому назад? Вы, человечки, по природе своей обманщики, но чаще всего… Вы лжете сами себе. Ты лишен души, но чувствуешь ее боль - какой потешный самообман, ей-черту! Трэ бьян, трэ бьян, манифик! Я б лучше выдумать не смог…
        - Черт! - выругался Сикорский.
        - Дьявол, - поправил его собеседник.
        И растаял, оставив человека в одиночестве, в роскошном пустом доме, посреди умирающей ночи, в отчаянии.
        Испытывая чувство невероятной горечи и опустошения, Феликс поднялся в дом. Дорогие ковры, статуэтки из бронзы, мебель, которая стоила больше, чем все, что у него когда-либо было прежде, полотна в инкрустированных золотом рамах - ничто не радовало ни глаз, ни сердце. Сикорскому было тошно и горько, и даже сунуть голову в петлю или перерезать себе вены он теперь не мог, как бы ему того ни хотелось. Все было бесполезно, все, абсолютно все потеряло смысл.
        Он встал у высокого окна и раздвинул бархатные занавески. Холодные лучи рассветного солнца залили его лицо будто молодым красным вином, будто кровью.
        Сикорский думал о детях, которые веселятся, не зная беды. О стариках, уходящих в пустоту, в мир иной со спокойным сердцем. О законах мироздания, таких странных и несправедливых.
        Адское пламя жгло нутро. Слезы раскаленным металлом плавили кожу. Запах серы окутывал все вокруг, а на уходящем вдаль небосводе мерцала розовым сатанинская утренняя звезда. Душа, которой у него не было, отчаянно болела без надежды на исцеление.
        И впереди его ждала Вечность.
        Остановка у кладбища
        Тихий шепот, сухой шелест в тонких ветвях - там легкий ветерок незримыми пальцами будто бы листает страницы старой книги. Ветер и время уж вдоволь поработали над мрамором изваяний, но не оставляют трудов. Плоды их выстроились неровными рядами, как картины в заброшенной, забытой галерее - полустертые буквы и числа на сером, потемневшем от дождей полотне. Памятники, выросшие из травы и земли. Чистота здешнего воздуха, столь непохожего на злой и шумный чад городских улиц. Всё здесь близко твоему сердцу, всё хорошо, всё успокаивает и умиротворяет.
        Silentium perfectum, чувствуешь ты. В молчании - красота. Вот слова, что могли бы украсить твою могилу.
        Подняв голову к бесконечности осеннего неба, наблюдаешь за черной птицей, одиноким вороном, рисующим там круги. Вспоминаешь элегии, написанные давным-давно умершими поэтами, и думаешь, что если жизнь подобна монете, то ее оборотная сторона, реверс, куда глубже, значимее и прекрасней.
        Здесь хорошо найти приют, лечь посередь диких трав и словно раствориться, исчезнуть в них. Склоняешься к порослям сорняка - местами жухлым, местами сочно-зеленым, - проводишь кончиками пальцев. Трава нежно щекочет кожу. Кажется, что она тебя любит так же, как ты ее. Не бросит, не покинет, всегда будет ждать в простоте своего растительного бытия. Как будут ждать эти камни, деревья, ветер и небо.
        В отличие от всего остального мира - они будут ждать. В молчании.
        И поэтому ты приходишь сюда время от времени, чтобы успокоиться и послушать шепот вечности. Дабы увидеть вечность и возжелать ее.
        Поэтому ты рад, когда никого не бывает рядом, - кому дано понять потаенные желания, стремления души твоей?
        Здесь, в бесхитростном и гениальном совершенстве, в этом храме молчания и красоты, проходят минуты и часы, обтекая тебя, как ветер обтекает древесные кроны, трава - камни, а небеса - ворона-одиночку. Здесь ты порой грезишь наяву и в грезах своих обращаешься ветром, травой и камнями. Становишься частью вечности - небом, над коим время не имеет никакой власти.
        А потом наступает пора возвращаться домой. И ты едешь обратно, в город, на старом автобусе, бока которого покрыты царапинами, пыльные окна засижены мухами, а мотор кашляет на последнем издыхании.
        Раз за разом повторяешь ты свое паломничество. Вновь и вновь обрываешь его поездкой обратно, в реальность. А там - что тебя ждет?.. Скупые на чувства, глупые, лживые люди. Фальшивые улыбки. Приторные школьные истины. Приземленная обыденность проходящей в трепете жизни. Как тягостно, как жутко, как бессмысленно.
        На уроках рисуешь в тетради гробы и кресты. Дома слушаешь в наушниках музыку - преимущественно ту, что отец называет «похоронной». Родителей беспокоят твои предпочтения - музыкальные и не только. Испытываемое ими волнение так сильно, что они ведут тебя к психологу. Говорят о тебе: «Он так мало ест. Он так мало спит». Тот кивает на переходный возраст и советует завести домашнего питомца. Отец приносит домой котенка, которого ты забываешь кормить, и через месяц он умирает.
        Когда родители спросят, ты скажешь, что тот сбежал. Сам же кладешь еще теплое тельце в пустую коробку из-под посылки с книгами, заказанными у букиниста по Интернету, и везешь на кладбище.
        Капли дождя шебуршат по крыше, местами протекающей так, что автобус становится похож на сырую пещеру. По радио звучит гордая и прекрасная «Forever Young» Альфавиля, за окнами медленно проплывают размытые ливнем поля - грязь и земля, а за ними черный периметр вековечного леса. Коробка с котенком за пазухой. Губы шевелятся, беззвучно подпевая некогда молодому солисту. О том, что нужно дышать, ты почти забыл. Лица знакомых и родственников теряют четкие очертания в памяти, превращаясь в собственные отражения в подернутой рябью мутной луже. Мысли блуждают далеко отсюда, в крае вечного неба и прекраснейшей тишины. В поле зрения смутно, как бы во сне, виднеются другие пассажиры. Даже не люди - лишь тени их…
        И если можно придумать рай, то это рай.
        А потом взгляд останавливается на юноше в черном у грязного поручня в нескольких шагах от тебя. Он стоит, хотя рядом есть свободные места: автобус на кладбище редко бывает переполнен, и нынче не тот день. Ловишь на себе встречный взгляд темных, подернутых задумчивой пеленой глаз. И вдруг неожиданно понимаешь, что вы - ты и этот парень - дышите ровно, в такт.
        На остановке у кладбища вы оба сходите. И, когда автобус, проскрежетав закрывающимися дверями-гармошкой на прощание, удаляется, начинаете говорить. О чем-то: о погоде, об Альфавиле, о своих именах. Проходите через проржавевшие врата в царство мертвых. Новый знакомый спрашивает, и ты отвечаешь, и оказывается, что он, как и ты, приходит сюда просто так, а не «к кому-то». Долго гуляете среди могил. Общаясь, цитируя мертвых поэтов, читая друг другу эпитафии на надгробиях. Когда ты хоронишь кота, новый друг тебе помогает.
        И, возвращаясь в город, ты уже знаешь, что вы с ним - одинаковые. Как стебли травы, или ветви деревьев, или облака на небе.
        С тех пор вы часто вместе. Родители рады, что у тебя появился друг. Его родители точно так же рады за него. Их успокаивает ваша странная дружба, она лучше, чем вообще никакой.
        Иногда вы говорите о любви - но ничего такого, просто вам обоим интересна вечная троица: любовь, молодость, смерть. И ты, и он приходите к одному и тому же выводу, к одному чувству. Жалость.
        Жаль любимых родителей. Так же, как жаль пожилого водителя кладбищенского автобуса и его постоянных пассажиров: старушек с сухими цветами в дряблых руках; грустных людей, которые когда-то потеряли своих близких и теперь безуспешно пытаются их найти в фотографиях на камне. Жаль всех, чья жизнь давно превратилась в постылую безысходную муку, забирая их молодость, день за днем. Не оставляя взамен ничего, кроме пустых разговоров, неказистых шуточек, уродливых фраз. Красота - в молчании.
        Вы много молчите, а если говорите - то о книгах, и ты показываешь ему свою коллекцию раритетов. Друг делится с тобой экземплярами из собственной библиотеки. Обычно это древние на вид, толстые тома в изрядно потрепанных одноцветных переплетах. Язык этих книг витиеват и сложен, но вместе с тем красив, как узор паутины. Изображенные на иллюстрациях символы загадочны и велики, как религиозные полотна. Знание, сосредоточенное на пожелтевших от времени страницах, принадлежит не этому миру. То же знание собрано в тысячелетней давности эпитафиях, в мертвом языке древних римлян. Возможно лишь прикоснуться к этому знанию, не более. Но и этого почти достаточно.
        И когда вечером, на пустыре за кладбищем, с черной стеной леса за спиной, вы любуетесь опускающимся на могилы закатом и пускаете друг другу кровь, ты чувствуешь, что так и должно быть. Багровое солнце отражается в алых каплях, когда друг проводит влажными пальцами по твоим губам. Кровь стекает на землю, солнечный свет струится туда же, само светило будто покровительственно смотрит на вас и зовет за собой.
        Вокруг поднимается в человеческий рост трава, и тень Того, Кто Выше Любой Травы, накрывает вас. Вы разговариваете, и ты согласен с другом. Его предложение воодушевляет, и окровавленные губы сами собой растягиваются в улыбке. Все так естественно, так просто, как правда - не та лишенная смысла подделка, которую преподают в школах, а настоящая великая Истина. С тех пор ты с трепетом думаешь о ней, об этой правде, ты ждешь наступления Того Самого Дня, готовишься к тому хмурому утру, о котором вы с другом теперь мечтаете оба.
        А когда время приходит, ты счастлив. Старый автобус тарахтит и трясется, направляясь по пустым улицам за город, к последней своей остановке. Ты сидишь в салоне и думаешь: как хорошо, что друг умеет водить. Поглаживаешь топор, что лежит на коленях тихо, как лежал там умирающий от голода котенок. И запах совсем не мешает, ведь он знаком тебе и близок почти так же, как сидящая рядом мама или отец, что устроился чуть впереди. Рядом с папой - бывший водитель автобуса, а у задней двери лежат родители твоего друга, трогательно обнявшись напоследок. Его маленькая сестренка привалилась раскроенным, похожим на распустившийся цветок колокольчика черепом к окну, словно любуясь нарисованным снаружи пейзажем. Ты никогда не видел ничего настолько прекрасного.
        И вот вы уж едете вместе, вы все - старые знакомые, одна большая счастливая семья, единые в этом молчаливом путешествии. Утро встречает вас серыми полями, и черным лесом, и прекрасным вечным седым небом, а в стареньких колонках звучит «Forever Young», и вы молодые.
        Теперь уже навсегда.
        Бабай
        - Знаете, у Дениса очень богатое воображение. Боюсь, у вас могут возникнуть трудности, - чуть запинаясь и едва ли не розовея лицом от смущения, сказала Наталья Левина.
        Для своих лет мамочка выглядела просто великолепно. Коля с трудом удерживался от того, чтобы не мазнуть взглядом по высокому бюсту, гадая про себя, досталось блондинке это богатство от природы или же старик Левин раскошелился на радость себе и своей домохозяйке ради имплантов из силикона. За те несколько минут, что длилось их общение, Николай в уме уже не раз освободил мадам Левину от лишних предметов одежды и изучил все выпуклости и впадины ее сочного зрелого тела.
        - Не волнуйтесь, - широко улыбнулся он. - У меня фантазия тоже неплохо развита. Так что мы еще посмотрим, кто кого больше удивит!
        - Да-да, конечно… - рассеянно кивнула женщина. - На каком факультете, вы говорили, учитесь?
        - На педагогическом, Наташ, на педагогическом, - подсказал глава семейства, коснувшись локтя супруги. - Милая, нам уже пора, самолет вылетает через час. Ступай в машину.
        Они стояли на каменистой тропинке перед двухэтажным коттеджем. Солнце заливало золотом аккуратно постриженную лужайку и кусты по периметру, бликовало на стеклах высоких, в человеческий рост, окон первого этажа и на стали, выступившей из-под краски детских качелей во дворике. Там сидел шестилетний Дениска, успевший уже попрощаться с родителями и оттого, наверно, немножко грустный. Мальчишка не смотрел в их сторону, а, понурив голову, казалось, считал мелкие камушки на проплешине, протертой под качелями. Коля украдкой следил за ним. Пусть знойная мадам Левина и беспокоилась, удастся ли студенту наладить контакт с ее сыном, он сам на сей счет был совершенно спокоен. Чай, не в первый раз.
        Подождав, пока жена устроится на заднем сиденье такси, Петр Сергеич Левин повернулся к Коле:
        - Сам понимаешь, Николай. Мать все-таки, волнуется, - объяснил он, смущаясь едва ли не сильнее супруги. Если у той от непривычных разговоров на пухлых щеках появлялся румянец, то у Левина, годившегося Наталье в отцы, а Дениске в деды, проступили бурые пятна на висках рядом с кустистыми седыми бровями. - Раньше, когда надо было уезжать по делам, с Деней обычно дочь моего приятеля оставалась. Но теперь девушка вышла замуж, переехала в столицу, сама уж двойню поджидает - и вот… Пришлось решать проблему таким образом.
        - Вполне разумно, - кивнул Коля. - Я бы на вашем месте поступил так же.
        - Да… Хорошо, что сейчас появились эти студенческие биржи. И вам лишний заработок, учиться легче будет. Ладно, - заспешил Петр Сергеич. - Значит, следи за домом, гараж закрыт наглухо, так что о машине можешь даже и не беспокоиться. В любом случае, все ценное имущество застраховано, так что главное - за Дениской смотри получше! Пацан шебутной, да и возраст у него такой, что на одном месте не сидится. Улавливаешь?
        - Шило в попе, - не моргнув, ответил Коля, - как про таких говорят. Гиперактивность.
        - Точно-точно! Особенно про шило ты верно подметил. Имей в виду! Ну, а значит, завтра к вечеру - мы уже здесь.
        - Я все понял, Петр Сергеич. Не стоит переживать, ночь уж как-нибудь продержусь.
        - Молодец! Ну давай тогда, - мужчины пожали руки, после чего Левин побежал к такси. Напоследок, уже открыв дверцу, он махнул сыну, а потом ободряюще потряс кулаком в воздухе и что-то крикнул Коле.
        Водитель как раз заводил мотор, и тот не разобрал слов: то ли «но пасаран!», то ли «так держать!»
        Машина, громко шурша шинами по гравию подъездной дорожки, скрылась за поворотом, а он еще чувствовал на себе напряженный взгляд Натальи с заднего сиденья. Ох уж эти мамаши, куриные головы в золотых клетках - и только. Хотя окорочка у нее и правда аппетитные.
        Постояв с полминуты на тропинке, Коля обратил внимание на своего подопечного. Во внешности Дениски вроде бы ничего примечательного не было: аккуратно зачесанные набок прямые русые волосы, ясные синие глаза, какие только у детей бывают, а у взрослых с возрастом обычно тускнеют, что и случилось, к примеру, с глазами Левина-старшего. В отличие от собственного великовозрастного папаши, паренек вызывал у Коли симпатию.
        - Ну что, капитан, давай еще раз знакомиться? Теперь уже по-настоящему, без взрослых. Меня зовут дядя Коля.
        - А я Денис. - Ребенок протянул руку, и Коля, аккуратно ее пожимая, ощутил холод в маленькой хрупкой ладошке. Пальчики, впрочем, были сухие, без пота. Мальчишка, судя по всему, нервничал при встрече с новым человеком куда меньше, чем его родители. Благая наивная юность.
        Коля подмигнул ему.
        - Покажешь свой корабль, капитан?
        - Конечно, старпом! - Дениска засмеялся, довольный.
        Его погрязшему в делах отцу или застывшей в развитии, привыкшей к обеспеченной, беззаботной жизни мамочке трудно понять простую истину, что путь к сердцу любого ребенка лежит через игру. Коля же в душе сам был игрок и общий язык с детьми находил моментально.
        Они вошли в дом. Коля закрыл массивную входную дверь на оба замка и спрятал доверенную ему связку ключей в карман джинсов. Первым пунктом осмотра оказалась просторная кухня, со вкусом обставленная и напичканная разными техническими диковинками, - маленький храм питания, с поправкой на эпоху развитых технологий.
        - Это кухня, - сказал Дениска.
        - Э нет! Это будет отличный камбуз для нашего с тобой звездолета, правда?
        - Правда!
        - Тогда полный вперед - идем дальше…
        - Это наш Зал, - мальчик обвел взглядом большую комнату, игравшую роль холла или гостиной. Затем с любопытством глянул на Колю, явно ожидая его комментариев.
        - Назовем это место Рекреацией. Здесь отдыхает в пересменках экипаж нашего судна. Что дальше, капитан?
        - Дальше по коридору ванная и туалет, а потом спуск в гараж, - Дениска запнулся, отвел глаза. - И еще подвал.
        - Боишься подвала? - поинтересовался Коля.
        - Нет! У нас там светло и сухо! Ну, если свет включить. А ты что, подвалов боишься?
        - Есть немного, - хмыкнул студент. - Понимаешь, капитан, когда я маленьким был, у нас дома в подвале жили крысы.
        - Большие?
        - Еще бы! Огромные, как коты. Или еноты. А то и с маленького мальчика размером. Такие, знаешь, серые, с глазками-пуговицами и длинными лысыми хвостами… А наверху у вас что? - Он показал на деревянную лестницу.
        - Спальня родителей, моя и еще комната отца.
        - Кабинет, - догадался Коля.
        Семья Дениски жила весьма неплохо, Левин-старший руководил вполне успешной фирмой, компьютерный бизнес. Собственно, Петр Сергеич и нашел-то Колю через Интернет. На одном из вузовских сайтов работала доска объявлений для студентов, подыскивающих работу на время летних каникул. Удобная штука. К тому же, в отличие от Фейсбука или Вконтакте, здесь никто из работодателей не мог залезть на страницу твоего профиля, чтобы покопаться в фотоальбомах или послушать, какую музыку ты предпочитаешь.
        - Играть будем? - Дениска рванул вперед. - Догоняй меня, старпом дядя Коля!
        За спиной что-то громко ухнуло, заскрежетало и зазвенело. От неожиданности парень вздрогнул, резко обернулся и рассмеялся: часы! Да такие большие, массивные, с тяжелым маятником. Старинные или под старину сделанные, темного дерева. Как это он их сразу не заметил? Семь. За окном постепенно наползал вечерний сумрак, солнце клонилось к закату, воздушным шариком нависнув над пиками растущих по окраине поселка елей.
        - Ну что ж ты? Догоняй! Я индеец, ты - шериф!
        Коля с хохотом погнался за мальчишкой, норовя ухватить того руками, но каждый раз в самый последний момент нарочито неловко промахивался. Дениска визжал от восторга и бежал еще быстрее, прыгал по дивану, то и дело нырял под журнальный столик. Пару раз Коля давал мальцу проскользнуть у себя между ног.
        - Не поймаешь, бледнолицый, ты слишком косолап! - кричал Дениска из угла.
        - Врешь - не уйдешь, краснокожий! - Коля скакнул в его сторону, огромным прыжком преодолевая несколько метров, и растянулся на полу.
        Дениска радостно верещал уже с дивана. Студент перевернулся лицом вверх и, заговорщицки подмигнув «краснокожему», одним движением вскочил со спины на ноги.
        - Ух ты, здорово! Научи, научи меня так!
        - Ха, разбежался! Сразу не получится. Но если будешь меня слушаться, то, может, потом…
        - Буду слушаться! Но, может, потом! - заверещал Дениска, сел-спрыгнул на край дивана и заболтал ногами в воздухе. - Давай мультяшки смотреть?
        - Мультяшки? Давай, почему нет? - Коля подобрал с журнального столика пульт и включил телевизор.
        Ведущая городской программы новостей что-то рассказывала об очередной серии убийств в округе, крупным планом показывали фото без вести пропавших. Внутри у Коли похолодело: некоторые из предполагаемых жертв были ровесниками Дениски.
        - Блюрэй включи! - отвлек его мальчишка, уже деловито ковырявшийся в тумбочке с дисками.
        - Как скажешь, капитан…
        Они устроились на диване: Дениска сел «по-турецки», поджав ноги, Коля вытянул свои вперед. На экране два маленьких мышонка с индейскими перьями на головах снимали скальп с придурковатого кота. Малец хихикал, наблюдая все это. Студент проверил телефон: Петр Сергеич должен был позвонить в девять или позже, после того как самолет сядет.
        Когда виброзвонок сработал, было уже начало десятого.
        - Да, Петр Сергеич. Да, конечно, у нас все в порядке, «Том и Джерри» смотрим.
        - Рад за вас, ребятки, - голос в трубке звучал глухо, перебиваемый помехами, и казался немного уставшим. - А мы еще в аэропорту. Рейс задерживают из-за погоды, так что, может, позже и не позвоним, вы там уже спать давно будете. Да еще Наташка тут… нервничает.
        - А в чем дело?
        - Да сам знаешь, женское. «Материнское сердце» ее изволит беспокоиться из-за сынули…
        - Да нормально все с ним! Так ей и передайте. Хотя нет, - Коле пришла в голову мысль получше: - Давайте я ему трубку дам, пусть поболтают. Это-то ее успокоит?
        Он отдал телефон мальчику и сделал знак, чтоб тот говорил, а сам пошел на кухню приготовить чего-нибудь на ужин. Поздновато, конечно, но что поделаешь - после всей этой беготни надо подкрепиться.
        Наполнил чайник водой из фильтра, включил в розетку, достал из большого трехкамерного холодильника банку с яблочным джемом. За окном совсем стемнело, поднимался ветер. Он присмотрелся: на небе не было звезд, значит, все оно покрыто тучами; погода и правда портилась. Первые мелкие капли дождя падали на стекло. Коля достал из шкафчика стойку с ножами, повыбирал, любуясь блеском отточенных лезвий. Воображение рисовало разные сказочные, приятные картины: дождь, лужайка перед домом, танцы под теплым и яростным летним ливнем, ветер, бьющий в лицо, ласкающей голую кожу…
        - Ну что, капитан, доложился мамке? - Когда Коля вернулся с подносом в комнату, телевизор был выключен, Денис валялся на полу и рисовал что-то фломастерами в альбоме. Телефон лежал на диване.
        - Ага, я сказал, что ты кушать готовишь, - ответил мальчик, не оглядываясь.
        - Все верно сказал! И теперь самое время как раз таки перекусить. - Коля поставил на пол поднос с большой желтой кружкой дымящегося чая и несколькими кусочками белого хлеба с намазанным на них джемом, сам уселся рядом. - А что это ты тут у нас изобразил, маэстро?
        На альбомном листе можно было узнать плоское, аляповатое изображение дома и лужайки перед ним. Дом коричневый, лужайка зеленая. Рядом с домиком стояло что-то огромное, в два раза выше самого строения, когтистое, с большими, похожими на блюдца белыми глазами без зрачков.
        - Ну-ка, дружок, скажи дяде Коле, что это за бяка?
        - Это Бабай, - мальчик робко взглянул на большие часы. - Он приходит в полночь.
        Коля облегченно вздохнул.
        - Парень, тебе скоро семь лет, а ты еще… - Он усмехнулся, задумавшись на секунду. - В двенадцать, говоришь?
        Денис кивнул с мрачным видом.
        - Ну подождем сегодня, посмотрим, кто к тебе придет, хе-хе… Ты кушай давай, чай пей.
        - А ты?
        - Я потом, пока еще аппетит нагуляю.
        Порывшись на книжной полке, Коля достал потрепанный томик Чейза и, улегшись на диване, попытался погрузиться в чтение, пока мальчишка ел. Но в голову лезли разные мысли. Подумать только! Шесть лет, уж скоро в первый класс пойдет, а все еще в Бабая верит! Редкий случай… Даже странный, наверное, удивительный. А ведь кто, в сущности, этот Бабай? Так, пугало для маленьких детей, выдуманное взрослыми. Его и самого в детстве таким бабка пугала, чтобы спать уложить. Говорила: «Если глазки не закроешь, придет к тебе старый Дед Бабай. Слышишь? Тук, тук, тук (рукой бабка, надо думать, стучала по спинке кровати для пущей убедительности, хотя маленький Коля сам этого и не видел) - это он идет, Дед Бабай!» В каждой стране есть такой злой дух, бессмертное чудовище из снов, которое приходит к непослушным, не желающим засыпать, к вредничающим. Где-то Бука, где-то Бугимен, у нас - Бабай. И что же делает этот монстр, когда приходит к своим жертвам? Уж вряд ли что-то, способное сравниться с тем, что творят настоящие чудовища из плоти и крови. А мамаша-то была права - у паренька и правда воображение о-го-го! Весело
же к полуночи тут будет…
        От нетерпения у Коли начало покалывать внизу живота.
        - Эй, капитан, наелся? Пойдем, покажешь свою комнату. - Коля отбросил книгу.
        - Надо убрать…
        - Да я сам уберу. Потом, - он улыбнулся своим мыслям.
        Когда они поднимались наверх, часы, будто отсчитывая их шаги, начали бить одиннадцать. Студент шел чуть сзади, кулаки его сжимались и разжимались.
        - Эй, капитан. Боишься своего Бабая?
        - О нем нельзя говорить. Получается, будто зовешь. И на него нельзя смотреть, а то он тебя увидит…
        - Разумеется… А где он живет? На чердаке? В подвале? У него там тоже своя комната в доме, вроде этой?
        Мальчик открыл дверь, включил свет. Внутри все было весьма мило: детские игрушки, трансформеры из пластмассы и мягкие пупсы, разбросаны по полу, маленькая кровать с цветастым одеялом, на стенах плакаты с Халком, Железным Человеком и другими Мстителями, в углу - двустворчатый шкаф. В окне напротив входной двери отражались лица Дениса и возвышающегося у него за спиной Коли.
        - Нет, - замер, словно что-то в последнюю секунду почуяв, боясь оглянуться, ребенок. Голос его дрожал: - Он не живет в доме. Он… приходит.
        - Вот тут ты прав.
        Коля сильно пнул мальца ногой в спину, на кровать, и тут же навалился сверху сам, придушил, оглушил ударами по голове. Несколькими мощными рывками разорвал пододеяльник, одну из получившихся полосок деловито скомкал и запихал, буквально забил через рассеченные, сочащиеся кровью губы в рот своей жертве, другими тряпками связал ей руки и ноги. Остатками ткани привязал тело к кровати, для верности. Запыхавшийся и довольный, встал, осмотрел результаты проделанной работы. Класс! То что надо: мальчик постепенно приходил в себя, что-то мычал жалобно, из-под дрожащих век катили крупные слезы. Наверно, ревел, как и все эти сопляки до него. Разве могли они понять, как им повезло, что он их коснулся!
        Коля спустился вниз, в зал. Не спеша разделся, аккуратно сложил джинсы, футболку, нижнее белье и носки на диване, туда же определил телефон, подергивающийся от виброзвонка. На экране высвечивался знакомый номер. Э нет, Петр Сергеич, мы уже спи-им, не извольте нас беспокоить… Летите, мой дорогой, летите, а мы тут тоже - полетаем. Только без вас…
        Так легко. Найти их по Интернету, узнать адрес, достать студенческий, вклеить фотографию… В Самаре было сложнее, а в той деревне под Краснодаром вообще пришлось в итоге вырезать всю семью.
        Николай поиграл мышцами, любуясь своим совершенством в высоких стеклах. Вернулся на кухню, по дороге подфутболив желтую детскую кружку с недопитым чаем. Ударившись о стену, та треснула, круглая ручка отлетела в сторону. На ковер потекла коричневатая жидкость вперемешку с кусочками заварки.
        Он постоял перед кухонным столом, раскладывая ножи: самый большой тесак оставил напоследок, как и крупные ножницы для резки мяса. В голове его неспешно кружились мысли о маленьком сувенире или, может быть, двух, на память. Наконец, он выбрал нож - не слишком длинный, но острый и достаточно широкий. Глядя в отражение своих глаз на полированной поверхности, вспоминал, как бывало раньше. Как заманил одного в старый вонючий лифт, где поиграл с ним с помощью валявшегося там же куска арматуры. У того была хорошая попка, мягкая и белая. О, как незабываемо красиво смотрелись на этой нежной коже влажные красные разводы… И пусть гаденыш в итоге обгадился, запаха крови и внутренностей это не портило. А одному селянину он разорвал анус серпом, а потом «нарисовал» улыбку от уха до уха. Но ножи - ножи всегда были самым лучшим инструментом.
        Кого-то из них искали, да так до сих пор и не нашли. Там, в Самаре, как и здесь, успели поднять шумиху о серии. Но он не любил надолго задерживаться в одном городе, не потому, что боялся быть пойманным, - его просто тянуло в путь, в дорогу, к новым местам, новым мамашам и их детишкам. Даже жаль, что мадам Левина сейчас уже далеко, с ними можно было бы позабавиться на славу и вдвоем. Вырезать Дениске глаза и вставить ей в грудь на место сосков. Заставить его сожрать язык собственной мамки, - как в свое время он поступил с собственными дедом и бабкой. О, Наталья, поверьте, у меня с фантазией все в порядке! Вам такое и не снилось! Никому не снилось. Ну ничего. Когда-нибудь мир узнает… И преклонится.
        Внизу у него уже все напряглось, выросло и горело. Он коснулся себя там, сначала рукой, а потом плоской стороной холодного лезвия. Здорово… Хорошо, как никогда. Предвкушение.
        Коля порылся в кухонном шкафчике, достал упаковку дешевых свечей. Пейзане, такие пейзане, вроде бы вполне состоятельные люди, а на мелочах экономят… Прихватив свечи, нож и зажигалку, вернулся наверх. Его подопечный совсем уже пришел в себя: распятый на собственной кровати, один из носочков с зайками сполз, обнажив маленькую детскую ступню, глаза широко раскрыты и в них - о Боже, хорошо-то как! - невыразимое удивление и ужас.
        - УУУУУ! - взвыл Коля, по-звериному впрыгивая в комнату. - БА-БАЙ ПРИШЕЛ!!!
        - Ну что, капитан, - прошептал он, присев рядом с мальчишкой, - чуть позже мы с тобой снова сыграем в индейцев. Как ты на это смотришь, а? Только на этот раз индейцем буду я, а ты станешь моим бледнолицым пленником. Помнишь мультик? Я - мышонок, а ты - кот, да?
        Провел плашмя ножом - той стороной, которая еще хранила тепло Его тела - по щеке малыша. Дениска задергался, замычал что-то через кляп.
        - Тш-ш-ш, - Коля легонько хлопнул его рукояткой ножа по носу. - Если не хочешь задохнуться с этой тряпкой в глотке, лучше молчи - и я ее вытащу. Договорились?
        Слезы продолжали катиться по лицу мальчишки, но Дениска замолчал и медленно кивнул.
        - Умный мальчик… Погоди минутку, мне надо еще кое-что приготовить.
        Встал, зажег свечи и укрепил - одну на полу, еще три на подоконнике позади кровати. Осмотрелся, прикрыл дверь. Залюбовался мрачной игрой света и тени на своем полностью обнаженном, мускулистом теле в отражении.
        - Великолепие… - прохрипел он восхищенно. - А они, представляешь, говорили, что я плохой. Не давали играть с крысами и котами… но теперь эти глупые взрослые нам уже не помешают, правда?
        Снизу раздался глухой бой часов.
        - Вот. Время ОНО! - Он расправил плечи, полной грудью вкушая ужас, вместе с запахом мочи исходящий от маленького ублюдка. Взял нож, склонился над кроватью и вытащил кляп изо рта жертвы.
        - Смотри же! Ты, боявшийся ветхих духов и примитивных поверий, смотри! Узри Меня!
        Удары часов, казалось, становились все громче, а может, это за окном гремела гроза - так, что стекла дрожали. Он ощущал энергию, которая хлестала, кипела под кожей, в мышцах. Сегодня, сейчас, во веки веков - аминь!
        Оседлав мальчишку, Коля возвысился над ним и занес нож для первого удара - нежного и не смертельного. Нет, конечно же, не столь быстро, у них впереди вся ночь. В этот миг Дениска зажмурился.
        - Смотри на меня! - заорал сумасшедший.
        Мальчик, придавленный его телом, отчаянно замотал головой из стороны в сторону.
        - СМОТРИ, СКАЗАЛ, ИЛИ Я ВЫРЕЖУ ТВОИ ГЛЯДЕЛКИ!
        - Нет, нет… там БАБАЙ!!!
        Смолкли часы, и сзади раздался тонкий пронзительный скрип - будто створки старого шкафа неожиданно сами собой раскрылись. Огромная тень колыхнулась по стенам и потолку, дрогнуло и разом потухло пламя свечей. Пришла темнота. А вместе с ней пришел запах. Запах сырости и крысиного помета, вонь протухшего мяса… запах подвала. Коля затрясся, и нож выпал из его пальцев, коротко полоснув по запястью.
        - Не смотри, не смотри, не смотри! - исступленно визжал мальчишка и бился под ним в эпилептическом припадке.
        Но когда огромная старческая ладонь тяжело опустилась на плечо, Николай поднял глаза - и, озаренный на миг вспышкой молнии, увидел в стекле Отражение.
        …Темно. Темнота вокруг обступает, клубится особенными оттенками, которые нельзя определить зрением, но можно почувствовать, как неуловимое шевеление воздуха. Обволакивает медленно и неотступно сразу со всех сторон. Огоньки. Разноцветные тусклые огни начинают кружиться повсюду в этой тьме. Точки-искорки, мерцающие крысиные глазки. Ты знаешь, кто этот Многоглазый, Коля. Ты боишься его, потому что, когда он спускается сюда, в подвал, становится больно…
        Смешок. Тихий, на периферии слуха, как шелест пожелтевшей от времени бумаги, завалившейся за пыльную раму сломанного холодильного ящика, запрятанного в глубину, в самый дальний угол. Где ты всегда прятался раньше от крыс и не только.
        И всякий раз напрасно.
        Деда, не надо, деда! Я не хочу видеть, не хочу, не хочу!
        …Такси затормозило у самых ворот, наехав передними колесами на газон. Наталья выскочила из машины и, сама не своя, рванулась к дому, пока Петр Сергеич расплачивался с водителем и, смущенно краснея, просил прощения за поведение супруги. Хотя ее истерика уже начинала беспокоить и его самого.
        Дениска сидел на качелях, не двигаясь. Тусклый утренний свет тонул в тумане, в воздухе пахло прошедшей грозой. Растрепанная мать подбежала, обняла сына, шепча какие-то слова почти в беспамятстве от обрушившегося на нее невиданного и необъяснимого чувства радости и облегчения. Вот и отец подошел. Что Дениска делает во дворе так рано, почему в одном носке? А мальчик молчал.
        - Какого хрена? Что тут, черт побери, произошло?
        Петр Сергеич оглядел холл: осколки разбитой кружки, перевернутый поднос, мужская одежда на диване, разбросанные по полу диски, грубо разорванные на куски альбомные листы.
        - Николай где? - оглянулся он на жену с ребенком.
        Дениска, прижавшись к матери, молча указал рукой в сторону лестницы.
        Петр Сергеич поднялся. Тишина давила на нервы сильнее, чем ночная гроза давеча. Тени по углам казались живыми.
        Дверь в детскую была распахнута. Внутри царил полный кавардак: потеки воска на полу, подоконнике, одеяло клочьями, чья-то кровь на плакате с Дауни-младшим. Мужчина замер, потрясенный. Вдохнул странный и неприятный запах. Эта вонь… откуда она? Петр Сергеич повернулся и осторожно приоткрыл дверцу шкафа. Проникающий в окна слабый утренний свет упал на скорчившийся там внутри грязный, дрожащий комок плоти, о чем-то тихонько скулящий, плачущий и молящий, пытаясь спрятаться в углу от тени Петра Сергеича. И хихикающий.
        - Николай?.. - Мужчина осторожно протянул руку к этому жалкому созданию, чтобы убрать от лица ладони, которые кто-то выкрасил в ярко-алый цвет.
        Существо дернулось, испуганно завыло, отмахиваясь от Петра. И он сам отшатнулся, поперхнувшись ужасом и омерзением.
        Нет, Коля не прятал лицо от света или тени. Обломанными до основания ногтями он яростно рвал, раздирал себе глазницы.
        В пыль
        Сан Санычу было под шестьдесят. В декабре у него диагностировали рак легких (тот еще подарочек на новогодние праздники, конечно), но он отказался от терапии и продолжал курить по две пачки в день, а пить стал только больше и чаще. Жена его отдала Богу душу без малого пять лет тому назад, на Пасху. Детей они не нажили, вот и обретался Сан Саныч теперь один-одинешенек, бобылем. У него, правда, была жива еще мать, старуха за девяносто, которая нуждалась в помощи и уходе, но он не стал переезжать к ней на квартиру ни после смерти жены, ни даже когда узнал, что жить ему самому осталось всего ничего. Предпочитал заходить в гости по вечерам, потому что старушка совсем выжила из ума, баночка треснула, и проводить время в некогда родном доме стало и мучительно, и страшно.
        Характер Сан Саныча, и в молодые-то годы не самый приветливый, с возрастом испортился окончательно. Немногочисленные друзья все либо уже умерли, либо постепенно отвернулись, обиженные его брюзжанием и утомленные бесконечным стариковским нытьем. Так что со своими страхами Сан Саныч боролся в небольшой компании, состоящей из граненого стакана, графинчика беленькой, допотопного телевизора с выпирающим, как «дуля» из кулака, кинескопом и круглолицей девки с опухшими от прыщей щеками, которая орудовала за стойкой бара.
        Местечко это, названное в честь этой самой дамочки «У Аллы», имело снаружи изрядно потрепанный и пошлый вид, тем самым напоминая Сан Санычу его покойную супругу, которую он иначе как «старая проститутка» и не называл. Вход в полуподвальное помещение прятался в торце жилого дома, где раньше ютились сантехники, потом, в девяностые, торговали секонд-хендом, а в последние годы сдавали помещения в аренду под магазин для кошек и собак. Когда этим местом завладела его нынешняя хозяйка, сбоку над входом появилась, дабы выглядывать клиентов, светящаяся в темноте вывеска. Но особой популярности этот рекламный ход подвальчику не принес. Нынче вторая «л» в названии бара чернела, будто дырка на месте выбитого зуба, а внутри царило запустение, да к тому ж по-прежнему воняло собачьим кормом. Но Сан Санычу все равно здесь нравилось.
        Во-первых, дешевая выпивка. Во-вторых, тут он мог курить - вряд ли Алле кто когда выдавал полагающиеся на то разрешения, но, очевидно, взять с нее было нечего, так что проверяющие смотрели на подобные вольности сквозь пальцы. В-третьих, подвальчик находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома Сан Саныча - и всего в пяти минутах от его другой пятиэтажки, в которой доживала отпущенный срок мать. То есть был расположен просто идеально для того, чтобы заглядывать сюда по пути к старухе. А Сан Санычу требовалось выпить перед тем, как досматривать мать.
        Наконец, в-четвертых, ему нравилась сама хозяйка. Как и многие пенсионеры, Сан Саныч не любил и по всякому поводу и без повода осуждал молодежь. Аллу молодухой назвать было сложно, на вид он бы дал ей тридцать с чем-нибудь, и вообще опухшее, круглое ее лицо, «украшенное» большой волосатой бородавкой на подбородке, смахивало на морду бобра. Но в сравнении с Сан Санычем она была молода, вот только имела к старику подход. Вежливо выкала, наливала, если надо, по-свойски в долг и всегда терпеливо выслушивала его жалобы и бурчание. А главное - не задавала лишних вопросов. Полгода назад, когда Сан Саныч впервые заглянул к Алле, он еще ограничивался парой кружек светлого, с января же перешел на водку с томатным соком. К марту сок из его меню исчез, а водку он уже хлебал графинами. Но Алла никогда, ни разу за все время не спросила Сан Саныча, почему тот пьет. Она лишь наблюдала за тем, как он пьет, знай себе подливала и иногда, под настроение, могла махнуть с ним рюмашку на пару.
        Как-то незаметно для него самого, Сан Саныч прикипел сердцем к Алле и обращался к ней уже не иначе как «дочка». Она же звала его просто «Саныч», а на прощание, когда он, пьяненький, вострил лыжи из ее заведения на свежий воздух, чмокала в небритую щеку. Большего ему от нее и не нужно было.
        Сегодня Сан Саныч напиваться не думал, хотя копейка водилась - намедни получил пенсию и, заглянув к Алле, первым делом отдал долги. Вместо пол-литры заказал двести граммов, которые, крякнув, и осушил в один присест, после чего задымил папиросой, посматривая слезящимися глазами сквозь дым на ящик в углу. В местных новостях говорили о старом заводе на Фрунзе, за речкой, а прогноз погоды обещал продолжение суровой зимы, гололедицу и двойную норму осадков вслед за короткой весенней оттепелью. Рядом с собой Сан Саныч положил на стул непрозрачный белый пакет, внутри которого темнел плотно завернутый в газету большой столовый нож. Его он прихватил из дома, так как у матери все острые предметы, включая кухонные приборы, давно уже повыбрасывал, чтобы та не учудила чего. В последнее время Сан Саныч жалел об этом: уж лучше б сама…
        - Как здоровье-то, Саныч? - поинтересовалась Алла. - Вы сегодня мрачней обычного.
        - Не обращай внимания, дочка, - махнул он рукой, а затем сцепил пальцы на столе в замок, чтобы та не заметила, как они трясутся. Конечно, Алла подумала бы, что это дрожь, свойственная старым пьяницам, но ему-то не хотелось, чтобы она так думала. Не хотелось, чтобы «дочка» запомнила его таким. - Переключи-ка лучше канал, а то нет мочи смотреть, как у нас тут все плохо.
        Она щелкнула кнопкой пульта - и попала на другой новостной выпуск, где вновь показывали снос химзавода. Сан Саныч так и замер с недокуренной папироской, повисшей в углу приоткрытого рта, не в силах оторвать взгляд от экрана. По груди будто стайка крыс пробежала - он буквально сердцем почувствовал их цепкие коготки.
        - Вы там работали, - догадалась Алла, приметив его реакцию. - Химичили, значит.
        В ящике рушились под давлением строительной техники стены из кирпича. В морозный воздух над развалинами поднимались клубы пыли.
        - Нет, не работал, - сказал Сан Саныч. Расцепив руки, бросил окурок в стеклянную пепельницу и украдкой запустил ладонь в пакет, пощупать ножичек. - Моя мать там работала.
        - Как и половина города, - хмыкнула Алла, прислонясь к стойке. Она тоже увлеклась репортажем и, кажется, не обратила внимания на то, чем занимался ее единственный этим вечером клиент. - Жалко. Он же точь-в-точь старик, бомжара бездомный, всеми забытый и брошенный. Грустно, когда такие предприятия становятся не нужны ни государству, никому.
        - Наоборот, хорошо, - возразил Сан Саныч. - Завод, дочка, был полусекретный, армейские заказы выполнял. То, что его прикрыли, значит только одно - воевать уже не с кем.
        - Но ведь у вашей семьи с ним столько воспоминаний, наверное, связано.
        - Не самых лучших, поверь, не самых лучших… Опасное производство, все эти реагенты, вещества… Мой отец в тамошних лабораториях всяким вредным дерьмом надышался так, что умер еще молодым, лет в сорок. Вся та химия, которую они прямо в речку сливали, - мы ведь пили потом эту воду, весь город пил! Стоит ли удивляться болячкам, которые на старости лет вылезают, - он вздохнул. - …Или вот жена моя, старая проститутка. Родить не могла ни от меня, ни от любовников своих. Зачать не получалось - а почему? Все оттуда же, химия и водичка.
        - У меня там дед работал. Обгорел, когда людей спасал… Вы, наверное, помните тот пожар, в семидесятом. Деду тогда почетную грамоту выписали и звание героя дали, вместе с инвалидностью.
        - Еще бы не помнить! Дым стоял коромыслом, такой, что по ту сторону реки в селах видали. Нас, школьников, с занятий сняли на неделю, все уроки отменили, пока устраняли последствия… Директору еще повезло, что просто посадили. Дело-то подрасстрельное - восемнадцать человек угорели. И кое-кто не от газа, а от химии тамошней, да так, что глаза полопались и легкие в труху.
        - И ваш отец?
        - Нет, он позже, в семьдесят пятом. Я только с армии пришел - и сразу на похороны. А меня же невеста ждала, представляешь? Проститутка старая, ну то есть тогда еще молодая. Свадьбу пришлось отложить… Хотя, может, лучше б было и вовсе отменить, ну да чего уж теперь, - задумавшись, Сан Саныч опустил взгляд на дно стакана. - А знаешь, дочка, плесни-ка еще. И тогда уж графин сразу неси, как обычно. Не хотел сегодня, но, раз такое дело, помяну чертов завод, туда ему и дорога.
        - Не расстраивайтесь, Саныч, - ласково улыбнулась Алла. - Зато ваш отец пожил дольше, а не тогда еще, в семидесятом, ушел.
        - Пожар-то в цеху был, не в лабораториях. И это хорошо, потому что в лабораториях у них гадость похуже водилась, чем на производстве. Экспериментальные образцы. С другой стороны, может, пущай бы и горело оно все синим пламенем.
        - Всему свое время, в конце концов, - рассудила она. - Теперь-то уж там ничего не осталось.
        - И то правда, - кивнул Сан Саныч, думая о матери. - Каждому свой срок отмерен.
        - Щелкнуть? - спросила Алла, когда он опрокинул в себя вторую порцию и закурил новую папиросу. - Сегодня Лига чемпионов, наши играют.
        - Да ну их, - махнул Сан Саныч, отгоняя дым от лица, чтобы лучше ее видеть. - Эти питерские все одно без ума играют, только бегают, как физкультурники.
        Сам он, как и его отец, и дед, болел за московский «Спартак». Одинаково хорошо помнил что победный гол Шмарова со штрафного в ворота «Динамо Киев» в последнем союзном первенстве, что «черпачок» Цымбаларя в матче с «Реалом» в девяносто восьмом. Но уже не надеялся отпраздновать юбилейное десятое чемпионство и считал, что настоящий футбол в стране закончился, когда туда пришли олигархи и госкомпании с большими деньгами.
        - Баночка треснула, понимаешь? - припьянев, пояснял он Алле чуть позже, когда уже шел второй тайм. - Слишком много им платят, слишком! Когда человек о деньгах думает, ему уже не до работы. Его жаба душит. От жадности все проблемы у людей, только из-за нее, поганой.
        К десяти часам Алла свою работу кончала, да и Сан Санычу было уже пора, но покидать теплое местечко ужас как не хотелось. Не сегодня, не в этот раз. Стоило подумать о том, что ждало его в квартире у матери, как становилось тошно, и решимость, полнившая его на трезвую голову, поиссякла подобно тому, как опустел графин из-под водки.
        - До завтра, Саныч, - чмокнула Алла его в щеку.
        Старик чуть-чуть не заплакал, расчувствовавшись.
        - Будет ли оно, завтра…
        На улице выпал снег, накинув белые шубы на кусты и деревья. Свежий морозец помог немного прий ти в себя, хотя Сан Саныча все еще изрядно шатало к тому моменту, когда он добрался до родного дома. И начало клонить в сон. С трудом одолевая подъем меж душными камерами лестничных пролетов, он поневоле стал клевать носом. Доковыляв до двери, надавил большим пальцем кнопку звонка и, удерживая ее, ткнул лбом холодную обивку из дешевого кожзаменителя. С другой стороны доносились мелодичные трели, но больше Сан Саныч ничего не услышал. Внутри него зародилась слабая надежда, что мать тихо скончалась, утонув в загаженных простынях.
        «Это было б неплохо, - думал он, посматривая вниз, на пакет, нож в котором, казалось, был сделан из чугуна и оттягивал руку, как гиря. - Можно б не заходить к ней неделю-другую, чтобы своей смертью, от голода…»
        Вот только батя что-то в свое время утащил с работы, из лаборатории теперь уже мертвого завода, и баночка треснула. И здоровье Сан Саныча треснуло, разлетелось на осколочки. А значит - дальше ждать нельзя, надо что-то делать.
        Его все сильней клонило ко сну. Мать тоже спит, догадался Сан Саныч. Либо вконец оглохла. Впрочем, в последние дни она и вставала-то с кровати редко. Покопавшись в карманах, нашел собственный ключ, с трудом попал им в замочную скважину и повернул - сначала, по ошибке, не в ту сторону. Наконец, справившись с запорами, ввалился в прихожую. В ноздри моментально ударил знакомый неприятный дух. В квартире, в отличие от заведения Аллы, пахло не собачьим кормом. Здесь царил аромат забытья и тлена, воняло экскрементами, пылью.
        «Хэ, Зэ, сынок, тридцать один, ноль-один, баночка треснула, - вспомнил он. - Моли Божью Мать, чтоб заступилась пред Господом за твою родимую, да и за тебя самого. Ибо, где пыль, там и нечистый».
        - Да хватит уж врать самому себе, - проворчал Сан Саныч, ступая в темноту. - Кому молиться? Ты, старый хрыч, всю свою жизнь ни во что не верил.
        Это было правдой. Как и то, что пыли в квартире становилось все больше.
        Всякий раз, заглядывая к матери, он проводил тщательную уборку. Прежде она сама этим занималась, а после смерти отца привычка ее к чистоте доросла до фанатичной приверженности. Многие годы Сан Саныч не мог понять, с чем это связано, лишь наблюдал и помогал, а в последнее время делал все сам, выполняя ее требования: мать просила, настаивала, кричала - и он подчинялся. Потом стал замечать необычное. Сколь бы старательно он ни убирался в доме, как долго бы ни ползал по углам с тряпкой - на другой день в этих местах вновь появлялась пыль.
        Вот и сейчас, когда он оперся о дверной косяк, пальцы словно погрузились в бархат. Прикосновение было нежным, почти любовным. Сан Саныч невольно отдернул руку. Пыль закружила в сумраке прихожей, поблескивая искрами, когда в ее крупицах отражался падающий из коридора свет. Эти искорки мелькали перед глазами, щипали за нос. Сан Саныч вычихнул пыль вместе с соплями. Чих отозвался гулким болезненным эхом одновременно в стенах квартиры и в его легких.
        Кажется, он жаловался на мать Алле в перерыве футбольного матча. А может, и до этого, месяц или два тому назад. Или только хотел нажаловаться.
        - Первое время после свадьбы, пока государство отдельную жилплощадь не выделило, мы с женой жили там же, у матери, - рассказывал или мог бы рассказать Сан Саныч «дочке». - Это было невыносимо! Когда была дома, она все время стирала, пылесосила, подметала, мыла полы. Уборка начиналась спонтанно и велась в любое время дня и ночи. Однажды я проснулся глубоко за полночь от странного, пугающего звука. Что-то среднее между скрипом и шорохом. А когда встал и вышел из спальни - увидел, что мать протирает шкафы. Она и раньше возилась с тряпкой то в одной, то в другой комнате, но в тот момент, посреди ночной тиши звук был на редкость отчетливым и нагонял жути. Будто старые кости терлись друг о друга. Стирались в прах. Тогда мы и съехали, потому как жена, старая проститутка, не могла такое уже выносить, да и мне не по себе бывало.
        - И чем все закончилось? - может быть, сегодня, а может, месяц или два назад спросила Алла. - Она попала в психушку?
        - Она постарела, - сказал Сан Саныч, стоя перед дверью в комнату матери.
        В этом и крылась пугающая истина. Старуха свихнулась. Не сошла с ума в одночасье, но постепенно ее разум и воля слабели. Сначала она забывала имя его жены. Когда благоверная еще здравствовала, они иногда захаживали в гости. Мать путала, перебирала наугад разные имена, и по первости Сан Саныча это даже забавляло, тем более что с женой они уже тогда не особо ладили. Однако потом мать стала забывать и его имя тоже.
        Это было странно и страшно: смотреть в глаза родной мамке и видеть там боль и отчаяние; понимать, что, пока ты смотришь, та изо всех сил старается вспомнить, как тебя зовут, но ничего не выходит. Потому что баночка, будь она проклята, треснула.
        - Ма, ты спишь? - окликнул Сан Саныч темноту, сбрасывая с себя верхнюю одежду. Он был пьян, но понимал, что при включенном свете раздеваться куда как проще. Вот только для этого следовало нащупать на покрытой пылью стене покрытый пылью тумблер.
        - Нет, Шурочка, не сплю, - донесся в ответ слабый, тоненький голос. - Зачем же мне спать? Мне не надо, не надо…
        - Ма, ты опять… запылилась, - пробормотал он.
        - Нечистый… - прошелестела тьма.
        - Я уберу, ма. Я все уберу, как всегда, - ответил Сан Саныч, не сразу сообразив, что услышал голос только в собственной голове.
        Это тоже пугало. Голоса в голове. Так бывает, когда идешь по тонкому льду. Одна маленькая трещинка, за ней вторая, третья - и вот их уже так много, что опора, казавшаяся незыблемой, как скала, рассыпается, и ты с головой окунаешься в холодный темный омут. Мать лишилась рассудка, но самое страшное заключалось в том, что Сан Саныч иногда не был уверен, что не следует за ней той же дорожкой. Иногда ему казалось, что лед уже хрустит и у него под ногами.
        Уже пара лет, как мать совсем перестала выходить на улицу. Ноги практически отнялись из-за больных суставов и проблем с вестибулярным аппаратом. Она стала мочиться прямо в постель и порой впадала в бред. Пунктик насчет мусора никуда не делся, но приобрел совершенно безумную форму - как на тех бездарных, по мнению Сан Саныча, рисунках так называемых художников-авангардистов, что выставлялись в местном ДК с полгода назад.
        «Хэ, Зэ, тридцать один, ноль-один, - бормотала старуха в периоды помутнения рассудка, которые поначалу длились минуты, потом часы, а теперь уже почти никогда не заканчивались. - Баночка треснула… Нечистый, нечистый меня подъедает».
        Так и говорила: не «пьет», не «жрет» - «подъедает». И, глядя на то, как не по дням, а по часам множится пыль в квартире, Сан Саныч готов был поверить, что это правда: пыль пробралась к матери в голову и каким-то образом выела старушечий мозг.
        Приоткрыв дверь, он сунул голову к ней в спальню. Кровать стояла в дальнем углу, у окна. Рядом два стула, заваленные таблетками, мазями и микстурами. Поблизости на полу валялся, источая гадкий запах, использованный памперс для взрослых. На улице уже зажгли фонари, отблески далекого света очерчивали накрытую десятком одеял и простыней фигуру. На покрывале серебрилась сверкающими крупицами вездесущая пыль.
        - Ты голодная?
        - Еще как голодная, - шевельнулась гора тряпья, словно могильный холм ожил и заговорил. - Мне мясца бы, Шурочка, чтоб абсорбировать. Вкусненького… Дай мне мяса!
        Сан Саныч с трудом узнал этот скрипучий тембр, в котором вдруг прозвучали новые, не знакомые ему интонации. Так мог бы говорить обиженный ребенок, подумал сначала он, но вспомнил, что у самого детей никогда не было, а значит, откуда ему знать, как те разговаривают, когда расстроены или обижаются?
        - Я такая голодная, - теперь она говорила весело, с хитринкой. - Что корову б съела целиком. Шурочка, сладенький, поди к мамке…
        - Я разогрею тебе покушать, - он поспешил прикрыть дверь.
        Пакет с ножом лежал там, где он его и оставил, в прихожей. Несколько долгих минут Сан Саныч стоял над ним, сжав трясущиеся пальцы в кулаки. Слушая доносящиеся из спальни вой и причитания:
        - Мясо, хочу абсорбировать мясо, тефтелей хочу, а твоя шалава только супы готовить умеет…
        С женой у них отношения начали портиться лет двадцать тому назад - получается, где-то за пятнадцать годков до ее смерти. Мать уже плохо соображала, и Сан Санычу приходилось навещать старушку все чаще, надолго покидая дом, и оставаться у нее все дольше, иногда на целую ночь. Химикаты в речной воде уже, видимо, начали сказываться на его здоровье, мужская сила ему отказала. В конечном счете, не мог не признать Сан Саныч, ничего удивительного в том, что благоверная нашла себе полюбовника, не было, хотя он все равно не мог ей того простить. А еще жена уговаривала отправить мать в дом престарелых и продать квартиру.
        Дура, да кому нужна эта халупа с таким количеством совершенно неизводимой пылищи?..
        Думая обо всем этом, а вернее, наоборот, пытаясь перестать думать, стараясь избавиться от сонма тяжелых пьяных мыслей, Сан Саныч прошел, покачиваясь, на кухню, включил газ и поставил на плиту кастрюльку с позавчерашними магазинными голубцами. Пока те разогревались, он едва не уснул, сидя за столом и глядя на широкое блестящее лезвие посреди разложенной старой газеты. В чувство Сан Саныча привел громкий утробный стон, донесшийся из спальни:
        - НЕЧИСТЫЙ! Богородица, родненькая, споможи, нечистый меня подъедает…
        - Приятного аппетита, - буркнул Сан Саныч, вываливая исходящие паром голубцы на тарелку.
        Дверь пришлось подтолкнуть ногой, чтобы открыть, так как обе руки у него были заняты. В левой он нес тарелку с едой, чтобы мать абсорбировала, а правую, в которой держал нож, спрятал за спину.
        Глаза его уже привыкли к темноте, но Сан Саныч все равно поначалу им не поверил, когда увидел мать снова, и замер на несколько секунд на пороге комнаты, будто оглушенный представшим перед ним зрелищем.
        - Нечистый, Хэ, Зэ, тридцать один, ноль-один, - глухо, по-собачьи поскуливала старуха, стоя лицом к окну в горе беспорядочно сваленного у кровати тряпья. Она была совершенно голая, и жирное, рыхлое ее тело с темными пятнами пролежней на боках слегка серебрилось крупинками пыли. Огромная обвисшая задница и верхняя часть бедер были измазаны коричневым. - Нечистый, баночка треснула, нечистый, нечистый, нечистый…
        Странно, но запах какашек пропал, хотя должен был вроде стать сильнее. Однако Сан Саныч чувствовал только удушливую пыль. Рукоять ножа обжигала ладонь. Удобнее момента для удара не улучить: мать явно бредила, и вся ее бледная отвратительная фигура сейчас была уязвима как никогда.
        Это твердила Сан Санычу одна часть его разума, но какая-то другая в то же время вопила, что ему следует немедля покинуть квартиру и никогда, никогда сюда уже не возвращаться. Потому что квартира превратилась в огромный пыльный чулан, а в чуланах - любой дурак знает! - не обитает ничего хорошего. Вот и мать превратилась в чудище, так пусть же и остается здесь один на один с собственным безумием. Один на один с пылью.
        - Сынок, - вдруг обратилась к нему старуха неожиданно ясным и чистым, прежним своим, знакомым голосом. - А когда мне пенсию принесут, не знаешь?
        - Завтра, ма, - сглотнув подступивший к горлу ком, тихо ответил Сан Саныч.
        - Ты тогда зайди ко мне завтра, я тебе денюжку дам. Жинке подарок купишь, у вас же скоро годовщина. Ох, да я ж неодетая! Не смотри, не смотри, нельзя же…
        Он вернулся на кухню, набрал в пустую кастрюлю теплой воды, прихватил мешок для мусора и губку. Как мог, обтер бока, спину и ноги матери под аккомпанемент старушечьих стыдливых причитаний. Затем собрал испачканное белье и памперс в мешок и бросил все на полу в прихожей. Подумав, закинул туда же, к мусору, и пакет с ножом.
        - Не так, - сказал себе. - И не сегодня, в другой раз.
        Скормил ей голубцы, пожелал доброй ночи, как в его детстве они друг другу желали, и, плотно прикрыв дверь спальни, прикорнул сам на диване во второй комнате. Долгожданный сон сразу обхватил его мягкими лапами. Во сне Сан Саныч вспомнил, что у матери была кошка - он сам принес, когда жену еще схоронить не успел. И потом ведь, захаживая к старой, он всякий раз и питомицу ее домашнюю прикармливал, а не одну только мать. Хотел же забрать кошку, когда все закончится, передать Алле…
        На следующее утро бежал из квартиры в панике. Потому что, проснувшись, увидел серую пыль, покрывшую подлокотники дивана, рукава его куртки и кисти рук толстым весомым слоем. Пол, стены и мебель точно обросли за ночь шерстью, пыль даже с потолка свисала перекрученными бесцветными гирляндами. Когда Сан Саныч стремительно шагал к выходу, липкие толстые нитки разбивались об его щеки. Он зажмурился, чтобы пыль не попала в глаза, но прежде, пробегая мимо дверей в спальню матери, увидел в приоткрывшуюся щель… Вернее, ему показалось, что он там увидел огромную гору пыли, поглотившую и кровать, и старуху, и стулья с таблетками и пузырьками.
        Весь день Сан Саныч бродил по городу сам не свой. Дошел аж до самой речки, лед на которой уже потрескался и поплыл белыми осколками по черной воде. Так и внутри Сан Саныча все трещало по швам, кусками отваливалось и бултыхалось без толку, как дерьмо в проруби. Он стоял на берегу, где среди снежных проталин пробивалась первая едва живая травка, и смотрел на реку, на льдины и на развалины старого химзавода по другую сторону. Думал о женщинах, которые его окружали в течение всей жизни: о жене, о матери и об Алле, последней и единственной оставшейся у него подруге. Думал о времени и о пыли. О том, что в итоге - а итог-то один - всё на свете превращается в прах. Вот и его пора, знать, пришла. Откладывать больше нельзя.
        В этот раз он прошел мимо заветной вывески «У А. лы». Конечно, он предпочел бы провести вечер - все оставшиеся ему вечера - там, в тепле и уюте за спокойными разговорами. Но в голове крутилось: баночка треснула, Хэ, Зэ… И в том, что мать уже абсорбировала кошку, Сан Саныч почти не сомневался.
        Безумие. Древнее запыленное безумие. Он снял куртку, стащил с ног обувь и снова взял в руки нож, который, как и мусор, остался валяться в прихожей. Шел будто бы по ковру, хотя здесь никогда даже завалящего коврика не бывало, только потрескавшийся линолеум. И все же стопа через тонкий носок ощущала мягкое и холодное, словно он шагал по слегка припорошенной снегом земле.
        - Ма?.. - позвал он.
        Пыль немедля осела на языке. Сан Саныч зашелся кашлем, подавившись ею.
        В темноте тоскливо скрипнула дверь спальни. Зашуршала, осыпаясь, серая крошка. Как много пыли!.. Как много!..
        Баночка треснула, сынок, тридцать один, ноль-один. Нечистый меня подъедает…
        - Боже, дай мне силы, - всхлипнул Сан Саныч.
        «Ты видел, ты видел, ТЫ ВИДЕЛ!» - в отчаянии вопил его мозг, зажатый пульсирующей в висках болью, словно тисками. Перед глазами вновь встала картина, в которую Сан Саныч отказывался верить утром и не мог поверить сейчас.
        - Ма, ты спишь?
        - Ш-шынош-шек, - донеслось из спальни.
        Он распахнул дверь. И сначала подумал, что все-таки безумие, сожравшее разум матери, добралось и до него.
        - Шура… поди ш-шуда, - прошуршало со стороны кровати.
        Мать лежала там голая. И вместе с ней, прижавшись к грузному высокому боку, лежала еще одна старуха. Когда Сан Саныч вошел, головы обеих с тихим шорохом повернулись к нему, и он увидел, что они срослись. Дряблая серая кожа будто сплавилась в единое целое. У них была одна щека на двоих и всего три глаза - четвертый утонул в складках кожи и в пыли, обе женщины были покрыты пылью так, словно целиком состояли из нее.
        Сан Санычу показалось, что он узнает лицо второй старухи. Тонкая сухая ее рука потянулась в его сторону, словно моля о помощи. Взгляд Сан Саныча упал на стул перед кроватью. В поле зрения оказались дешевая черная сумочка и несколько рассыпанных банкнот.
        - Шуда, - прошуршала почтальонша, абсорбированная его мамашей. Из впадины рта просыпались серые, искрящиеся крошки пыли. Сан Саныч, сдержав возглас омерзения, несколько раз нажал кнопку выключателя - безрезультатно.
        «А зачем тебе свет? Теперь-то ты все уже видел».
        - Шынок! - Темный холм на кровати перед ним содрогнулся от гнева и нетерпения.
        О нет, этот голос не мог принадлежать матери или кому бы то ни было еще. Сан Саныч сделал шаг, наклонился и воткнул в ужасное сдвоенное лицо нож.
        Лезвие, не встретив сопротивления, погрузилось в прах. Его рука по инерции прошла еще дальше, утонув почти по локоть, Сан Саныч потерял равновесие, и губы матери оказались прямо у него перед глазами. Она выдохнула пыль.
        В ужасе он выдернул ладонь из того, что когда-то было лицом его матери. Пыль взметнулась в воздух, чудище содрогнулось.
        Существо потянулось к нему. Вся эта гора тлена. Сан Саныч заорал и махнул кулаком, не глядя, а потом отшатнулся, когда от удара нижняя челюсть старухи рассыпалась, обнажив останки зубов и языка, волокна мышц, жил и сухожилий, которые тоже были покрыты серой пылью.
        - Шы-ы-ы… - прошипел нечистый.
        Сан Саныч отскочил назад, но пыль на полу, собравшись в подобие воронки, закружилась, обхватила стопы и щиколотки, и он, запнувшись, упал. Потолок и стены осыпались потоками серой крупы, ее струи стекались к мужчине со всех сторон, мягкими щупальцами проникали за шиворот, а двуликая тварь на кровати медленно поднялась, грозя накрыть его с головой.
        Он закашлялся и выплюнул на пол сгусток крови. Пыль моментально впитала влагу. Абсорбировала.
        «Хэ, Зэ, тридцать один, ноль-один, - отчетливо, как команда, раздалось у него в голове. - Баночка треснула!»
        Этой твари, которую отец притащил с работы, понадобились годы, десятилетия, чтобы набрать силу. Сначала она медленно, ночь за ночью, «подъедала» мать. Потом, одолев ее, добралась до кошки. А сегодня жертвой HZ310-1 стала разносившая пенсию почтальонша. Нечистый становился могущественней день ото дня. Сверкнул, выпав из раззявленной пасти, ставший бесполезным нож.
        - Не бойш-ша, Ш-шурочка. - Монстр протянул к старику четыре руки. - Это не больно.
        Тот в ответ чихнул и по-крабьи пополз спиной к выходу настолько быстро, насколько мог. Пыль мешала ему. Липла, как болотная тина, цеплялась за кожу. Сан Саныч на секунду опустил взгляд вниз - и увидел сотни маленьких, напоминающих детские ручек, растущих из пыльного моря.
        - Нет, нет! - крикнул он в отчаянии, упершись спиной в закрытую дверь.
        Сан Саныч толкнул преграду затылком, но та, чуть подавшись, тут же спружинила обратно, отказываясь уступать. Из-за двери донеслось громкое шипение, будто в соседней комнате собрался огромный клубок змей. Он оглянулся - сбоку сквозь щель обильно сыпалась пыль.
        - Ош-штавайш-ша, - предложил Нечистый. Сан Саныч никак не мог понять, правда ли слышит его или этот громкий шепот раздается у него в голове, но понимал, что тот сейчас говорит правду. - В пыли. Во мне. Ты умираеш-шь, но пыль - вечна.
        «Сожрав почтальоншу, эта тварь стала сильнее», - догадался Сан Саныч.
        - Вот почему я тебе нужен? Чтобы стать еще больше, еще быстрее?
        - Мясца, - хихикнул нечистый голосом его матери. - Дай мне мясца!
        - Подожди, - попросил Сан Саныч. Состоящая из пыли фигура возвышалась на кровати до самого потолка. Черты стерлись, теперь это была просто огромная бесформенная масса, тень от которой накрывала старика с головой. - Погоди, ма. Я разогрею покушать.
        По спине протянуло холодом - это чуть приоткрылась дверь.
        - Тефтели, - плаксиво сказал нечистый. Чем бы он ни являлся, но что-то от матери в нем еще оставалось. - Тефтелей хочу!
        - Сейчас. - Сан Саныч попятился, не отрывая взгляда от чудовища, пока не очутился за порогом. - Я мигом, ма. Пять минут.
        Прикрыв за собой дверь, он быстро оглянулся по сторонам. У стены по-прежнему стоял диван. Сан Саныч, упершись в него плечом, подвинул диван, загородив им вход в спальню. На какое-то время мать это задержит. Что дальше?
        «Бежать, бежать куда глаза глядят!» - подсказал внутренний голос.
        «Но ведь он был прав. Я умираю. И только пыль бессмертна».
        Сан Саныч вспомнил про Аллу. Если он сейчас сбежит - как много времени понадобится твари, чтобы добраться до подвальчика? Он думал, что мать уже не может ходить, но нечистый - мог. Нечистый открыл квартиру, чтобы запустить внутрь почтальоншу, - и пожрал ее, став сильнее, чем когда-либо до этого. Следующими его жертвами, если Сан Саныч сбежит, могут стать соседи, сначала по этажу, затем выше и ниже, пока весь подъезд не станет одним гигантским пылевместилищем. А дальше? Что будет дальше?..
        - МЯСА! - заорала мать из-за двери. А потом зашипела: - Ш-ш-ш…
        Сан Саныч пошел на кухню. Включил газ. Сел на табурет, достал папиросы и спички. Монстр в соседней комнате неистово выл, тонны пыли шуршали, дверь трещала и диван содрогался под неимоверным давлением. Оставалось надеяться, что времени хватит.
        В уме Сан Саныч прокручивал гол, забитый Ильей Цымбаларем со штрафного в ворота Илгнеру осенью девяносто восьмого, когда «Спартак» одолел на своем поле «Реал» с Морьентесом и Раулем в составе. Незабываемый матч, незабываемый гол - на исполнение, на технику, точно в угол… Пройдет совсем немного времени после этой игры, и Цымбаларь покинет команду, а потом и вовсе закончит карьеру. А потом умрет, тихо и мирно. Но этот гол - чистая футбольная магия, настоящее искусство - вой дет в историю.
        На кухне уже пахло газом. Как, наверное, пахло им и в семидесятом, когда рвануло в цеху на заводе - жаль, что не в лаборатории. Шипение горелки нельзя было различить, оно потонуло в шуме перемещающихся по квартире потоков пыли, померкло в сравнении с грохотом выломанной двери, превратилось в ничто, когда Нечистый позвал:
        - Ш-ШУРА!
        - Это тебе, дочка, - хмыкнул Сан Саныч, вставив папиросу в рот. Перед глазами у него Илья Цымбаларь аккуратно устанавливал мяч и брал небольшой разбег для удара, и на губах ветерана играла легкая, спокойная полуулыбка. - Гори он синим пламенем!
        Он чиркнул спичкой о коробок:
        - А все остальное - в пыль.
        - А все остальное - в пыль.
        Каждый парень должен пройти через это
        УТРО
        Тимур глядел на меня, наслаждаясь произведенным впечатлением. Он снимал мою реакцию на планшет, который держал прямо перед собой, так что большая часть его лица оставалась скрыта. Я видел бисеринки пота у него на переносице, но не мог разглядеть ни сам нос, ни щеки, ни рот. Хотя и подозревал, что, спрятавшись за эмблемой с модным надкусанным яблоком, этот рот сейчас ухмыляется. Тим слегка прищурился, его глаза блестели, будто там, в волшебной их синеве, кто-то разбросал новогоднюю мишуру.
        На самом деле до зимних праздников оставалось еще четыре долгих месяца. Мы оба взмокли и разомлели от жары, а солнце сияло так, словно это был последний августовский денек на планете Земля и нужно срочно выплеснуть весь свет, сейчас, без остатка, ведь дальше - вечная тьма. Но в глазах и голосе друга бенгальскими огнями плясали веселые жгучие искры.
        «Ну давай спроси!» - хохотали небеса за радужкой его глаз. «Спроси же меня!» - вторил взбалмошный вихор, топорщащийся над правым виском. В пшеничного цвета кудрях гулял отраженный экраном планшета солнечный зайчик, что делало Тимура похожим на античную статую из музея. Так, должно быть, древние представляли себе Диониса - вечно юным озорным богом.
        «Все писатели онанисты» - вот что изрек Дионис устами Тима пару минут назад. Глупость, конечно, но слышать такое обидно. Особенно если сам сочиняешь истории. От неожиданности я даже колой поперхнулся и теперь ощущал в горле неприятную горечь. Еще противней было от того, что Тимур сейчас снимал видео не просто так, по приколу, а чтобы потом выложить на своем канале. У него было шесть тысяч подписчиков на «Ютьюбе». Сам он считал, что мало, но это ровно в шесть тысяч раз больше, чем насчитывалось читателей у моих рассказов. Расстроившись, я бросил смятую банку в мусорный бак, но промахнулся, и та упала на клумбу позади скамьи.
        - Что за бред! Да с чего ты взял вообще?!
        - А ты сам подумай…
        Тим продолжал снимать, испытывая мое терпение, и явно никуда не торопился. Ему нравились затяжные сцены пыток в кино и то, что он называл «атмосферой саспенса». Он обожал Хичкока, Ромеро, Карпентера и противопоставлял их стиль тому, что часто встречалось в современных фильмах: дешевым приемчикам, скримерам, которые Тим называл «бу-из-за-угла». «Чтобы создать атмосферу кошмара, - умничал он, - нужно нагнетать страх постепенно, работая со звуком и грамотно обставляя композицию».
        Сейчас сцена была выстроена мастерски: чуть покачивались пустые кабины колеса обозрения на дальнем плане, тихо скрипели ржавые качели, сохла илистая водица на дне заболоченного фонтана. В столь ранний час в парке аттракционов не было ни души - только я, Тим и хриплый голос, напевающий из старых динамиков, как из прошлого века: «Если друг оказался вдруг…»
        - Прекрати, Тим. Я прыщавый и плохо смотрюсь в кадре, ты же сам сказал. Я не хочу быть частью твоего кино. И не буду! Не стану ничего говорить об этой чуши.
        - Ну вот прикинь, - он направил планшет камерой к себе. - Чем занимается писатель? Пишет, конечно! Но ведь он не может писать и одновременно звонить в пиццерию, смотреть футбол или резаться в «контру». В процессе работы писатель ни с кем не общается. Он проводит это время один. Сидит где-нибудь у себя в спальне…
        - В кабинете, если уж на то пошло.
        Я всегда мечтал, что когда-нибудь, когда стану взрослым и знаменитым, обзаведусь личным рабочим кабинетом. Вместо компьютера там будет стоять дорогая старинная печатная машинка, как у завуча в нашей школе, - тот, правда, вряд ли своей пользуется. На массивном столе из темного дерева также сыщется местечко для изящного пузырька с синими чернилами. А рядом, в узорной кружке, ежиными иголками встопорщатся ручки и перья. Внешняя стена этой комнаты будет сделана из стекла, чтобы видеть бескрайнее море уходящего за горизонт хвойного леса. А у других стен встанут шкафы, забитые книгами моего авторства.
        - Пусть в кабинете, неважно, - небрежным взмахом разбил мои мечтания Тим. - Двери закрыты, шторы задернуты. Туда никто из его семьи зайти не имеет права, пока он работает. Пока он занят своим, хм, интимным делом…
        - Я вижу, к чему ты клонишь, но пусть так. Допустим.
        - Чтобы много писать, нужно много сидеть на одном месте, не отвлекаться, правильно я говорю? Конечно, правильно! Нужно работать руками. Ручками, понимаешь? А для этого привычка нужна, терпение. Ну а как и когда такая привычка вырабатывается? Еще в юные годы… Вот и выходит, что все писатели - онанисты. И у тебя, Петро, есть шанс со временем стать Акуниным. Ну либо просто стереть ладошки до мозолей.
        Он снова меня снимал и опять надо мною смеялся.
        - Да пошел ты. Логики - никакой.
        - Просто ты еще слишком мал, не догоняешь.
        Тим, наконец, отложил планшет. Сам расслабленно откинулся на спинку скамьи. Блаженно прикрыл глаза, с лица не сходила фирменная улыбка - такая яркая и счастливая, что на него невозможно было обижаться.
        - Между прочим, я читал, что мастурбацией занимаются девяносто процентов подростков. Это даже полезно для организма… В нашем возрасте.
        Он приоткрыл один глаз, посматривая на меня с интересом. Стыдно признаться, но мне внимание Тима было приятно даже сейчас, когда я вообще-то должен был на него обижаться.
        - Зря не веришь! Каждый парень должен пройти через это, чтобы… Ну чтобы у него все там нормально развивалось.
        - Там? Ага, ну да, конечно. На порносайтах твоих любимых еще и не такое напишут, Петруччо. Кстати, о писаках! Один, знаешь, совсем дописался: у негров в рот берет.
        - Лимонов, что ли?
        - Какие на фиг лимоны? Член у негров сосет дядька, прикинь! Тот, который «Восставших из ада» снял…
        - Так то режиссер получается, не писатель.
        - Одно другому не мешает.
        - Чушь какая-то, - не особо уверенно возразил я. - Мама говорит, каждый должен заниматься своим делом. Ты же не пишешь, а я не снимаю.
        - А Майкл Крайтон? А Кроненберг? Блэтти?.. Про них твоя мама что-нибудь слышала?
        Он вдруг вскочил:
        - Я тебе покажу, мамина дочка, через что на самом деле надо пройти, чтобы стать настоящим мужиком. Айда со мной!
        Тим схватил меня за рукав и потянул. Я упирался слабо, как и спорил с ним до этого, больше для виду, чем всерьез надеясь одолеть друга. Мы отошли на пару шагов, но тут он отпустил мою руку, хлопнул себя по лбу и побежал обратно к скамейке.
        - Вот дурья башка, чуть девайс не забыл! Фух…
        ДЕНЬ
        - Где это мы? - спросил я Тима.
        Тот стоял передо мной - стройный, красивый. Планшет сунул за пояс джинсов, волосы были взлохмачены, как у рокера, и с по-рокерски же черной футболки мне в лицо скалил гнилые зубы череп. Кажется, это рисунок с постера к фильму Лючио Фульчи. Тимка у нас коллекционер. Год назад он подарил мне другую футболку, с надписью на русском: «УБИЙЦА ВНУТРИ МЕНЯ», тоже в честь какого-то фильма, но я еще ни разу ее не надевал, чтобы не давать лишний повод для насмешек. Мне подобные клевые вещички носить не полагается, мордой не вышел, а вот Тиму, как тому неведомому «подлецу» из поговорки, - все к лицу. Футболка была ему чуть великовата, но не скрывала широкие плечи. Мышцы проступили под тканью, когда он развел руки в стороны, распахивая передо мной врата в свое маленькое личное царство. Царство мертвых Лючио Фульчи.
        - Кладбище, Петрофан! Старое. Не как обвислые титьки твоей мамаши, а как коллекционный экземпляр авто, как партийная «Чайка» какая-нибудь. Старинное кладбище, где уж лет сто как никого не хоронят.
        Ничего особого я не приметил. Сотни раз до этого дня, что зимой, что летом, ходил мимо, и никогда бы не подумал, что чахлая поросль на холме за парком аттракционов скрывала чьи-то могилы. Из земли перед нами поднимались к вершине холма стертые, покрытые трещинами ступени. Другой конец лестницы затерялся наверху, среди сорняка, под сенью разлапистых, не по-летнему желтых кленов.
        - Мама говорила, что, после того как кладбище закроют, лет через пятьдесят на его месте делают новое.
        - А здесь не стали. - Тим ступил на лестницу. В воздух взметнулась потревоженная пыль.
        - Почему?
        - У мамули своей поинтересуйся, доча. Ты идешь или будешь весь день тут торчать как столб?
        Не дожидаясь ответа, он быстро, легко перескакивая ступени, взбежал наверх и через несколько мгновений скрылся за кленами. Я без особой охоты потопал следом.
        Тим был гораздо сильнее, гибче и пластичнее меня, хотя старше всего-то на год. Он мог спокойно подтянуться на турнике двадцать раз, а после этого еще подъем с переворотом сделать и выход на руки. По нему все девки в округе сохли, и не только из школы нашей, но даже студентки из колледжа. Как-то на физре, в раздевалке для мальчиков, он похвастал, что уже занимался сексом с девушкой, - и пацаны из обоих наших классов ему поверили. Просто так, на слово. Тиму легко верить, потому что он открытый, веселый и… совершенный. «А потом она мне еще и яйца отлизала», - ляпни такое кто другой, засмеяли бы. Скажи так я - побили б, наверное, за враки.
        Я ведь пустое место. Унылое говно, как таких нелюдимых изгоев называют. Что могли видеть люди, когда смотрели на меня рядом с Тимуром? Полную его противоположность, неказистое нечто, низкорослого (а я на голову его ниже) доходягу. На меня девчонки никогда не западали и вообще терпели разве только как Тимкиного приятеля. Этакий щуплый придаток, уродец Санчо рядом с бравым Кихотом. Так что трахал я покамест лишь собственную ладошку - тут Тимур был прав, пусть я никогда бы ему в том и не признался. Как никогда бы не сказал, кого именно представляю, когда остаюсь в ванной один и задергиваю занавеску.
        Я шагал по раскрошившемуся камню неуверенно, с опаской. Затхлый воздух, наполненный запахом прелой листвы, драл горло и щипал ноздри. Попавшая в глаз паутинка повисла на реснице, отчего веко начало по-дурацки моргать. Вытирая выступившую слезу, я повернул голову к свету, и яркий солнечный луч неожиданно выстрелил из гущи кленовых листьев мне в лицо, точнехонько в другой глаз, который тоже начал слезиться. Несчастные двадцать метров подъема превратились в адскую муку. Когда я, наконец, одолел эту Голгофу, то изрядно запыхался и первое время не мог произнести ни слова.
        Тим терпеливо ждал. Уселся прямо в траве, жмурился на солнце и едва ли не потягивался всем телом, как кот. На губах играла все та же ленивая озорная ухмылочка. Я присел рядышком, чтоб отдышаться.
        - Тут… так просторно… Пикники можно устраивать, наверное.
        Он фыркнул - ну точно кот! - и сказал:
        - Чувак, ты расселся на костях чьей-то прабабки - и мечтаешь здесь же шашлычок замутить? Маленький извращенец, да ты не только онанист, ты к тому же еще и некрофил.
        Крыть было нечем. Молча вытерев рукавом рубахи лицо, я просто вытянулся рядом с Тимом. Посмотрел на небо с разлитыми по нему молочными лужицами облаков. В окружающей первобытной тиши были слышны редкие голоса птиц, трава щекотала шею. Сердце в груди билось все реже, дыхание стало спокойным и ровным. Мне не хотелось уже ни о чем думать.
        Я провалился было в дрему, когда Тимур вдруг вспомнил, ради чего мы сюда вообще явились:
        - Ночью здесь бывает жутко.
        - Почему?
        - Главным образом, потому, что это кладбище, гений. Те, кто здесь похоронен, мертвы уже десятки, даже сотни лет. Включи воображение, сочинитель!
        Я попытался. Постарался представить древние кости, погребенные глубоко в сырой земле под нами, укрытые саваном из корней. Черепа. Заполненные перегноем и червями глазницы, как у зомби на футболке Тима, таращатся снизу, сквозь слои почвы, сквозь меня, на это бесконечно синее небо и белые облака. Как им должно быть завидно! Как они злятся в своих всеми позабытых могилах, что они - старые и мертвые, а мы - такие юные, такие живые.
        Мгновенная дрожь пробежала по телу, но мне было совсем не страшно. Скорее приятно, даже весело - ощущать свои годы, дышать полной грудью, осознавать, что рядом, на расстоянии вытянутой руки, мой лучший друг. Капелька его совершенства в эти минуты перепадала и мне. А мертвецы внизу, которыми зазря пугал меня Тимур, - они не настоящие. Вот когда три года назад умер папа… Ох, об этом я думать не хотел. Но кладбище, где его похоронили, казалось куда больше похожим на кладбище, чем то место, где мы сейчас находились.
        - Где же кресты, надгробия?..
        - О, это ты верно заметил! - Тим достал пачку «Ричмонда» и спички, прихваченные, кажется, из какого-то кафе в качестве сувенира. Вопросительно посмотрел на меня: - Будешь?
        - Неохота, - изображая скуку, я перевернулся на бок. - И все-таки, что здесь не так, с этим местом?
        Он сунул сигарету в рот и зажег спичку от ногтя. Лихо, так и взрослый не каждый умеет. Глубоко, с наслаждением затянулся. Затем потушил пламя, воткнув спичечный огарок в землю у меня перед носом.
        - Во-первых, в советское время в Бога верить запрещали.
        - Это при Ленине только. Еще, может, немного при Сталине, а потом все нормально было, мне мама говорила.
        - Мама, мама, чтоб тебя! Дай досказать. Так вот, тогда вообще многих хоронили без всяких крестов и украшений. А во-вторых…
        - Что - во-вторых?
        - А то, что еще до революции это было не просто кладбище. Специальное! Тут неподалеку психушка была. Причем не обычная, а чисто женская такая богадельня. Куковали там больные на голову бабы пожизненно, пока не помирали. А еще эксперименты над ними ставили, потому что таких, как они, считали уже ни на что не годными и никому не нужными. Они были моделями, но не такими, как нынешние, - в другом смысле. Медицинскими моделями. Над которыми ставили опыты, всё искали способ мозги вправить. Заливали ледяной водой, били током, вскрывали черепушки. Многие, конечно, не выдерживали, мерли. Тут их и хоронили… то есть то, что от них оставалось после всех мучений. А еще здесь закапывали проституток, нищенок, тифозных… Тех, кого не могли опознать. Убитых. Замученных. Самоубийц.
        - Кончай заливать-то, а?
        - Вот те крест! - Тим нарисовал в воздухе фигуру планшетом и заржал. Я бы и хотел посмеяться с ним заодно, но эта история мне была не по душе. Тимуру нравились страшилки, которые сочинял я, но сам он никогда не мог придумать ничего оригинального.
        - Что дальше? Вызывать духов начнем? Ахалай-махалай…
        - Глупости не говори! В такой бред лишь старухи и девчонки безмозглые верят. Тебе предстоит пройти… испытание. Испытание для настоящих мужчин. Но не сейчас… Сейчас я покажу тебе тут все и объясню, что надо будет сделать.
        - А остальное?
        - Ночью, - заговорщицки прошептал Тимур, наклонившись ко мне так близко, что почти коснулся губами уха. - Все остальное случится ночью.
        ВЕЧЕР
        «Это надо сделать именно сегодня ночью, - рассказал Тим. - Потому что сегодня особая ночь, сегодня восходит Кровавая Луна. Говорят, в такие ночи все мертвое оживает, и если уж когда призракам и положено появляться, так это нынче в полночь на старом женском кладбище. Прах взывает к праху, тлен к тлену, а сиськи к члену. Сечешь, Петруччо?»
        Где только он набрался таких словечек - прах, тлен… Должно быть, услышал в одном из тех старых фильмов, что так любил. Несколько раз я «зависал» дома у Тима с ночевкой, когда его предки сматывались в Таиланд или Европу. Мать не возражала - к ней-то по вечерам то дядя Боря с работы, то еще какие-то мужчины заглядывали. Ничего и никого не стеснялись, а уж тем более меня, ведь я же Мальчик-Пустое-Место. В общем, я с радостью сбегал в такие вечера к Тимуру. Мы брали пакетики с соленым арахисом, пиво. Выключали в комнате свет, забирались с ногами на диван и смотрели всякое древнючее дерьмо. Как правило, про кровожадных покойников: «Демоны», «Зловещие мертвецы», «Калейдоскоп ужасов», «Ночь живых мертвецов»… Дурацкие страшилки, на съемках которых проливались тонны кетчупа, - Тим обожал их. Когда очередной красотке на экране отрывали голову или вспарывали брюхо, он начинал глубоко дышать, будто впадал в транс. Смерть, пытки из этих фильмов приводили его в особое, возбужденное состояние. Да и меня тоже. Хотя, возможно, все объяснялось самой обстановкой - темень, стоны с экрана, горячее дыхание сидящего
рядом друга… Это было похоже на то, что происходило в спальне у мамы, когда к той приходил дядя Боря, но только без пьяного гогота и песен Любы Успенской. Невелика разница, но было уже не мерзко. Наоборот. Возникало сладкое ощущение чего-то запретного. Наползало, окутывало, как туман из фильма Карпентера, заставляя сердце биться чаще. Теплой волной скатывалось по горлу к солнечному сплетению и ниже. Когда напряженная музыка обрывалась истошным воплем еще одной неудачливой жертвы зловредных монстров, я, было дело, сам ахал, поддавшись странной магии момента, и невольно хватал Тима за руку. А тот начинал хохотать и толкал меня в плечо, обзывая трусом и девчонкой.
        «Говорят, на этом кладбище только баб и хоронили. Вот в чем вся фишка, Петроний, всасываешь?.. Их, телок этих, при жизни пытали, насиловали, держали взаперти. И кто все это делал? Мужики, конечно! Легенда гласит, что с тех пор дамочки, погребенные здесь, не могут уняться, столько злобы и ненависти накопилось у них к нашему брату… Слыхал, поблизости находили трупы бомжей? Но что самое интересное - только мужчин. Женщин они никогда не трогали…»
        К вечеру, когда за окном спальни начал сгущаться мрак, я уже изнывал. Чем темней становилось на улице, тем менее смешной и глупой казалась мне рассказанная Тимуром байка. Залез в Интернет, чтобы найти хоть какую-нибудь информацию о проклятом кладбище. Выяснилось, что, и правда, еще до революции, при царе, располагался на том самом месте, где теперь стояли карусели, то ли приют, то ли лечебница, а может, и тюрьма - или вообще все сразу. Деталей, правда, никто нигде не приводил, только досужий треп на местных форумах. Из серии «Таинственные тайны нашего городка». Что ж, по крайней мере стало понятно, где Тимур свою страшилку вычитал. Единственное фото, которое попалось на глаза, возможно, было использовано просто в качестве иллюстрации к статье о заброшенных больницах, где упоминалась среди иных и эта лечебница. Оно было без подписи и совсем не факт, что имело какое-нибудь отношение к самой психушке. Но производило зловещее впечатление.
        На старой черно-белой фотографии с потертыми краями были запечатлены двое - молодая женщина с повязкой на глазах, сидевшая на стуле, и худой высокий мужчина в докторском халате, стоявший рядом. Ладонь мужчины лежала на плече его пациентки. Он серьезно, без тени улыбки смотрел в объектив камеры, а на девушке была надета смирительная рубашка. И девушка, в отличие от доктора, улыбалась, только в гримасе этой сквозило больше страха и безумия, нежели искренней радости. Посмотришь на нее - и поневоле задумаешься. Что видит она там, в черноте под повязкой?..
        Пытаясь убить время, я воевал с орками и драконами в онлайне, но без толку - мысли раз за разом возвращались к другому, уже не виртуальному квесту. Бродить в темное время суток среди могил - бррр!.. Особенно если перед глазами будет стоять эта девушка с фото. Я волновался, ерзал на стуле перед монитором, то и дело поглядывая на цифры в углу экрана.
        С Тимом мы уговорились на десять. Но как же долго тянулось время! Стемнело быстро, потому что небо затянули тучи. Где-то вдалеке уже погромыхивала приближающаяся гроза. В комнате становилось душно, я вспотел и забеспокоился - а может, лучше позвонить Тимке и все отменить? Из-за этой погоды мы оба промокнем до нитки, а Кровавая Луна все равно уже вряд ли взойдет.
        Я нервничал все больше и, чтобы справиться с нервами, полез в Сеть, принялся бродить по сайтам с порнушкой. А что, в тех журналах, которые я нашел у мамки в спальне, действительно ведь писали, что обычное дело и даже полезно… Хотя именно порно у меня особого интереса не вызывало, что бы там Тимур ни болтал. Страшенные, почти полностью состоящие из силикона, девицы. Безмозглые качки с огромными членами… Часто еще и старики, лет по тридцать.
        Скрипнула дверь, и в комнату без предупреждения зашла мать - я едва успел свернуть окошко с видео «для взрослых». Увы, столь же быстро «свернуть» собственный возбужденный член у меня бы при всем желании не получилось, так что я поспешно прикрыл пах ладонью левой руки и до боли прикусил губу, надеясь, что ма ничего не заметила.
        - Петруха, а что это у тебя щечки такие красные, не заболел ли?
        Накрашенные губы влажно блестели. Судя по развязному тону, она была пьяна. После того как похоронили отца, мать стала пить и якшаться с разными мужчинами. Мне она объясняла свое поведение тем, что подыскивает нам «нового папу», желательно при деньгах, как дядя Боря, ведь «ты, Петечка, не должен жить в нищете». То, что ее сын не желает жить в одном доме с проституткой, мать мало волновало. «Петруха», «Петечка», «дружок» - так она обращалась ко мне, только когда бывала под градусом.
        - Пожалуйста, не называй меня так! Знаешь же, что терпеть не могу. И вообще, стучать надо, когда заходишь.
        - Ой, да ладно тебе! - Покачивая широкими бедрами, мать подошла и плюхнулась рядом, на мою кровать. - Вижу, здоров, раз ворчишь… Чем ты тут занимаешься?
        - Ничем, - торопливо соврал я, мысленно моля Бога о том, чтобы тот ниспослал мне импотенцию. - Просто реферат скачать хотел, для школы.
        - Какая школа, дружок? Август месяц, каникулы еще. - Она наклонилась ко мне так, что обтянутую кофточкой грудь в специальном, придающем форму, бюстгальтере прижало к моему предплечью. А я окаменел, прикованный к своему стулу, как та девушка в смирительной рубашке на фотографии. - Ты что, что-то скрываешь от своей мамочки?
        - Нет, не совсем, - лихорадочно пытаясь найти какое-нибудь вменяемое оправдание, я стал шарить глазами и курсором по рабочему столу монитора. Кликнул первый попавшийся текстовый файл. - На самом деле я тут пишу рассказ. Видишь?
        - «Жаждущие крови зомби», - вслух прочитала название мать. - Глупо как-то, тебе не кажется? И опять ужастик! Нет чтобы про любовь сочинить что-нибудь…
        - Ну, ма!
        - Ладно, ладно. Пиши, что тебе самому нравится, только мне эти страсти не показывай… Петечка, - хрипло шепнула она, дыхнув мне в лицо смесью дешевых духов и дешевого же вина, и вдруг положила свою ладонь поверх моей - той самой, которой я пытался прикрыть эрекцию. Длинные пальцы, заканчивающиеся накладными ногтями ярко-красного, в тон помаде, цвета, сцепились с моими. - Ты ведь знаешь, что мамочка тебя любит?..
        Я готов был провалиться сквозь пол от стыда и отвращения. Одно хорошо - от этих прикосновений писюн моментально скукожился, ибо не было ничего на свете менее возбуждающего, чем моя пьяная старуха-мать.
        - А ты любишь маму, Петечка? - спросила она, тиская мои пальцы. - Скажи, что любишь, милый. Мама так скучает за папой, ей иногда так его не хватает…
        - Конечно, люблю, ма.
        - В таком случае, - хихикнула она и отстранилась, - ты же побудешь сегодня послушным мальчиком и не станешь выходить из своей комнаты, когда к маме гости придут?
        - Опять дядя Боря?
        - Нет… неважно, - освободив руку, мать мягко шлепнула меня по ладони. - Обещай, что не вылезешь из своей комнаты до утра, дружок!
        Я, хоть и мечтал стать писателем, не смог бы найти подходящих слов для того, чтобы описать свое облегчение, когда она от меня, наконец, отстала.
        - Обещаю, ма. Попишу еще чуть-чуть, а потом сразу лягу, хорошо?
        - Замечательно, - ухмыльнулась мать и хотела было подняться с кровати, но ее повело, и, едва оторвав зад, она со смехом плюхнулась обратно. - Помоги же мне, Петя!
        Я подставил для нее локоть.
        - Спокойной ночи, ма…
        - Приятной писанины, Петруха! - Она потянулась ко мне, приоткрыв влажные красные губы для поцелуя «по-взрослому», но я вовремя успел подставить щеку. - «Жаждущие крови зомби» - ну надо ж такое придумать!
        Продолжая смеяться, чересчур громко для трезвого человека, мать наконец покинула комнату, оставив меня наедине с моими расстроенными чувствами и мыслями. Взгляд нашел часы в углу экрана - время близилось к десяти. «Видимо, на этот час и свидание у мамаши назначено», - подсказал внутренний голос. Старое кладбище, психушка царской эпохи, сумасшедшая девушка на фотографии, Кровавая Луна, призраки - все казалось теперь несусветной глупостью, вроде тех дурацких фильмов, что так нравились Тиму. Чего тут бояться? Чего?!
        Встреча с безумными привидениями на забытых всеми могилах во время грозы казалась теперь чем-то куда более приятным, чем тот ад, который окружал меня дома.
        НОЧЬ
        - Задача ясна?
        Тимур светил мне в лицо и говорил серьезным, строгим голосом, как если бы преступника допрашивал. Только на полицейского он в своей футболке с черепом не очень-то смахивал, да и вместо лампы использовал планшет.
        Мы вновь оказались на вершине кленового холма, и Тим снова снимал все на видео. Обещанная Кровавая Луна осталась скрыта от глаз тяжелыми мрачными тучами. Не смотря на темную пору, на полянке было даже жарче, чем днем, словно вокруг росли не клены, а пальмы. Я пожалел, что накинул, тайком покидая дом, легкую куртку, а еще сильней корил себя за то, что не прихватил с собой зонт. Душный воздух пропитался влагой, шорох листвы на ветру становился все громче, как и пока еще отдаленные громовые раскаты.
        - Зонтики для девчонок! - загоготал Тим, когда я высказал ему свое беспокойство. - А мы же с тобой настоящие мужики, да? Уж конечно, настоящие!
        Его манера задавать вопрос и тут же самому на него отвечать всегда меня раздражала. Впрочем, кого волнуют эмоции Мальчика-Пустое-Место.
        - Вот намочишь девайс, мужик, тогда, может, прекратишь выпендриваться.
        - У меня планшет водонепроницаемый, - оскалился Тим.
        Моя собственная старенькая «Нокиа», доставшаяся в наследство от отца, была лишена всяких наворотов. По сравнению с планшетом Тимки она смотрелась такой же дешевкой, какой рядом с Тимуром казался я сам.
        - Еще раз повторяю, - продолжил он инструктаж, не переставая тыкать мне в лицо камерой. В уме, должно быть, «выстраивал сцену». - Делаешь круг по тропе, обходишь те могилы, что я показывал, и возвращаешься сюда же, на стартовую позицию. Задача ясна?
        - Ясна-то ясна, - поежился я, косясь в сторону зарослей. - Но здесь же хоть глаз выколи…
        - Аккуратнее со словами, - в свете планшета лицо Тимура приобрело бледно-зеленый оттенок. Теперь он уже напоминал не статую античного героя, а бездушный манекен в магазинной витрине. - А то ведь услышат…
        - Кто услышит?
        - Безумные мертвые сучки. Услышат - и глазенки-то тебе вырвут! И на жопу натянут, гы-гы.
        - Не смешно. Вот возьму и уйду домой сейчас вообще.
        Я злился, потому что сказанное им пробрало сильнее, чем нарастающие порывы ветра. Как назло, Тим заметил мой страх - и завелся:
        - Не порть воздух, Петрушок. Мертвые сучки тебя не тронут, а знаешь почему? За своего примут. В смысле за свою, ты же ссышься, как телка!
        - Да пошел ты.
        - Э не-ет, - оскалил зубы манекен с зеленоватым лицом. - Пойдешь ты. Уговор помнишь? Конечно, помнишь! Каждый парень должен пройти через это, и все такое.
        - А сам-то бродил тут, парень? Ночью, один, а?
        - Да раз сто, не меньше, - быстро ответил Тим. Слишком быстро.
        - Так, может, со мной тогда прогуляешься, дорогу покажешь?
        - Да не, я лучше тут… ну, покараулю, - хамоватые нотки из его голоса исчезли. - Чувак, это ведь своего рода ритуал… Знаешь, как в старые времена молодых ребят из племени отправляли ночью одних в лес, охотиться на медведя. Проверка на храбрость…
        - Инициация. Это называется «обряд инициации», - вспомнил я.
        - Во-во, это самое. Как первый секс, когда мальчик становится мужчиной. Интимное дело.
        - Как у писателя, когда он пишет? - Меня все еще терзали сомнения.
        - Вроде того. Слушай. - Тим, кажется, вновь обрел уверенность. - Я понимаю, что страшно. Но ведь в этом и суть! Нужно доказать, что ты можешь одолеть свои страхи. Что ты мужик, а не потаскушка из колледжа.
        Я вздохнул и повернулся в ту сторону, где в ночной мгле вилась среди древесных стволов поросшая сорняком тропинка. Едва различимая. Ее и вовсе было не сыскать, если бы отсвет далекой молнии, как вспышка фотоаппарата, не озарил на миг поляну, раскачивающиеся на ветру ветви кленов и узкую дорогу, уводящую отсюда прямиком в царство мертвых сучек.
        - Ты ори в случае чего, - напутствовал меня Тим. - Я услышу, прибегу за тобой. Если хочешь, сам кричать буду, время от времени, чтоб ты знал, что я рядом. Не бойся.
        - Я не боюсь. Просто все это так глупо…
        - Тут всего минут двадцать бродить. Если плутать не будешь, до полуночи вернешься еще, дружище.
        Не надо было даже оглядываться, чтобы понять, что он и сейчас, стоя позади, снимает все происходящее на планшет. Ракурс-то отличный: ветви кленов образовали арку, и я стоял перед ней, маленький и напуганный. Под курткой на мне был подарок Тима, та самая футболка, которую раньше я не рисковал надевать. Возможно, ему захочется поймать в кадре надпись? Обойдется!
        - Вернусь, гребаный ты мудак, еще как вернусь…
        - Узнаю брата Петьку! - хохотнул Тим, а потом вдруг взвыл не своим голосом, заставив меня вздрогнуть: - Они идут за тобой, Барбара! Иду-ут! Они хотят тебя трахнуть и съесть! У-у!
        - Мы не в кино, придурок. Это не «Ночь живых мертвецов».
        - Да, потому что это ночь безумных мертвеньких сучек, у-ха-ха-ха! И они уже идут за тобой, идут за тобой, у-у-у!
        Я старался не обращать внимания на подвывания за спиной, пока брел своей дорожкой. Пытался сосредоточиться на тропе, не потерять ее из виду. В темноте потеряться было проще простого, а еле мерцавший экран старенькой отцовской «Нокии» света давал мало. Но в кромешной тьме было бы еще хуже. Пройдя метров десять, я повернул вслед за вихляющей петлей тропинки и чуть-чуть не напоролся ногой на торчащий из прелой листвы острый сук. Осторожно пихнул его носком кеда - сук задрожал, как живой, но с места не двинулся. Крепко засел, зараза. Ладно, обойдем. Надо всего лишь на пару секунд сойти с тропы. Я шагнул в сторону, внимательно глядя себе под ноги, - и тонкая ветка царапнула висок.
        Это было больно, черт побери! Словно длинный острый коготь рассек кожу. И на мгновение мне почудилось, что это и правда коготь. Криво загнутый, желтый, торчавший из костлявого, покрытого истлевшей кожей пальца, владелица которого протянула ко мне свои гниющие руки-крюки… Небо озарила новая яркая вспышка, за которой чуть запоздало последовал могучий, отдающий раскатистым эхом треск набравшего силу грома.
        - Эй, Петрильо! - проорал из-за деревьев Ти мур. - Скоро потоп начнется, слыхал? Ты поторопись-ка!
        Заливистый смех отдавал, как мне показалось, истерикой.
        - Поторописька-пиписька, Петрильо-о!
        - Заткнись, Тим, - попросил я сквозь зубы, утирая кровь с лица. Он мою просьбу если и слышал, то проигнорировал… Ага, ну да, конечно.
        - Знаешь, а ведь мертвые любят воду! - донесся очередной крик. - Даже больше, чем Кровавую Луну! Время к полуночи! Хэй-хо, Золушка, скоро твоя задница превратится в тыкву!
        Я бросил взгляд на телефон, чтобы лишний раз убедиться - Тимур опять врал. Времени было только половина двенадцатого. У меня в запасе оставалось еще полчаса, целых тридцать минут, чтобы продраться сквозь заросли и добраться до пункта назначения. И главное - уберечь при этом глаза и ноги от хищных когтистых веток.
        - У-у-у! Они идут за тобой!.. - Шум ветра и новые громовые раскаты заглушили вопли.
        Первые тяжелые капли шлепнулись мне на макушку, будто кто-то сверху постучал. «Тук-тук, молодой человек, все ли у вас дома?..» Я вспомнил то фото, с девушкой в смирительной рубашке и доктором. Тим говорил, что пациенток пытали водой. Экспериментировали, погружая силком в ледяную ванну. Насиловали - ведь в ту эпоху мозгоправы не считали их за людей. Мама говорила, что женщины тогда вообще были бесправны и с ними можно было творить что угодно.
        Смутное воспоминание из детства, когда отец еще был жив. Однажды посреди ночи я проснулся и услышал, как родители… хлюпали. Я заглянул в их спальню и увидел, как они, взмокшие от пота, ворочаются на кровати, все равно что парочка гигантских, слипшихся друг с другом слизней. Увидел волосатую мускулистую спину отца и жировые складки на боках матери. Ее пятки, прижатые к его заднице.
        Последнее, что вы хотели бы вспоминать, думая о своих родных.
        Дождь обрушился бурным потоком. Холодные струи побежали по щекам и за шиворот десятками ручейков. Под ногами зачавкало. Наверное, и мать сейчас, как тогда, в детстве, «хлюпает». Только уже не с отцом, а под другим мужчиной стонет, под дядей Борей с ее работы или под кем-нибудь еще. И плевать хотела на то, где сейчас ее сын и что он делает…
        «Так же, как плевать на тебя и твоему приятелю», - подсказал внутренний голос.
        Нет-нет, ведь Тим обещал, если что, прийти на помощь. Да и мама… Какой бы она ни была, какой бы она ни стала после смерти отца - я все равно ее любил и верил, что это чувство взаимно. Уходя из дома, на столе перед компьютером я оставил для нее записку на случай, если задержусь. Если «мертвые сучки» меня все-таки достанут.
        «Всем плевать на Мальчика-Пустое-Место. Возможно, Тимур сам не прочь заглянуть к твоей мамаше в гости. Возможно, он специально выманил тебя, чтобы сделать это, и сейчас уже спешит к тебе домой. Ты ведь знаешь, что мамочка не откажет такому красавчику, как Тимка».
        «Он не поступит со мной так» - даже в мыслях это утверждение звучало не слишком убедительно.
        Я ускорил шаг, освещая телефоном намокшую палую листву, дерн, превратившийся в лужи грязи, и стволы кленов по обе стороны от дорожки. Та петляла, иногда пропадала из виду на несколько секунд. Живот у меня ныл, кишки крутило. Я облизнул губы и почувствовал на языке соленое - то ли слезы, то ли кровь из расцарапанного виска.
        На очередном повороте завесу мрака внезапно разрезала сияющая ломаная линия. Невероятной силы удар оглушил меня и сбил с ног. Листва в том месте тропы, куда ударила молния, яростным фонтаном взмыла вверх. Буквально в двух шагах от меня! А я упал спиной в грязь, и листья, кружась и мельтеша в воздухе, стали засыпать меня, накрывать, будто саваном. На миг я провалился во тьму и…
        …и оказалось, что я уже не лежу, заливаемый дождем, в жидкой грязи, а сижу на стуле в черной комнате без стен и потолка, упираясь голыми ступнями в холодный каменный пол. С ног капает, но это, с ужасом понимаю я, не дождевая водица. Это моча.
        Я одет в белое. Или даже не одет - окутан светлой тканью, да так, что не могу оторвать, вытащить из-под мышек прижатые к бокам крест-накрест руки. Рядом со мной стоит мужчина в медицинском халате, а в лицо мне светит что-то яркое, причиняя боль глазам, будто в глазные яблоки вонзаются раскаленные иглы. Лица мужчины не видно, оно остается за гранью света, в тени, но, когда он кладет мне ладонь на плечо, я вижу черные волоски на внешней стороне запястья - как у отца.
        - Перед вами, господа, медицинская модель, - обращается мужчина к тьме, в которой, я чувствую, скрывается кто-то еще. Их много там, за пологом слепящего света, тех, кто сидит и наблюдает.
        - Наглядный образец, на примере которого вы можете понять, чем мы здесь занимаемся во имя науки и прогресса, - говорит мужчина. Его четкий, поставленный голос кажется мне знакомым, но это точно не грубый, гулкий бас отца - гораздо звонче и моложе.
        - Это не лечение как таковое, это нечто большее. Нечто, направленное в помощь не одному конкретному человеческому экземпляру, но уже всему человечеству. То, что мы делаем с нашими медицинскими моделями, разумеется, не способно избавить несчастных от страданий. Но в будущем это многим поможет излечиться. Прямо у нас на глазах творится история! Что-то большое, новое приходит в мир благодаря нашим усилиям. И мир меняется. Происходит перерождение!.. Ценою некоторых жертв, потому что, как говорят в народе, нельзя пожарить яичницу, не разбив ни одного яйца.
        Он смеется неожиданно заливистым, развеселым смехом и крепко стискивает мое плечо, скованное смирительной рубашкой. Наклоняется ко мне, и я вижу перед собой лицо античного божества.
        - Вы готовы, милочка? - спрашивает меня Тимур. - Тебе следует быть готовой, ведь они уже идут за тобой, идут за тобой, у-у-у!
        - У-У-У, - вторит ему тьма, заполненная, как теперь я вижу, множеством молодых людей с такими же прекрасными интеллигентными лицами, как у моего мучителя. Зал взрывается громом аплодисментов.
        Гром рокотал, и новые молнии озаряли кленовый холм. Очнувшись, я с трудом встал на ноги. В голове крутилась заевшей пластинкой одна-единственная фраза: «Вы готовы, милочка? Вы готовы?..» Слова эти кружили, набирая скорость, и уносились вниз, в сверкающую воронку, узкое горло которой терялось в бездне на самом дне моего сознания. Меня шатало, спина и задница намокли, в голове стоял гул. Чтобы не упасть снова, мне пришлось согнуться почти вдвое и упереться ладонями в собственные колени. Джинсы потемнели от грязи, коричневая жижа заляпала руки.
        Отдышавшись и выждав, пока земля перестанет кружиться перед глазами, я поднял взгляд. Тропа вышла на открытое место, на небольшую проплешину, окруженную кустами и деревьями, над которой повисло беззвездное сводчатое полотно. Света не хватало, тем более что я выронил телефон, когда потерял сознание, и уже вряд ли бы смог его отыскать. Но все-таки можно было различить покореженные пни и несколько торчащих из земли кривых жердей.
        «Блин, - тихо шепнул внутренний голос. - Это ж не просто пенечки да палочки, да?..»
        Что там, на ближайшем, доска какая-то висит, что ли?..
        Блииин!!!
        Это могилы. Их могилы. Тех сумасшедших, про которых писали на форумах. Тех замученных докторами-садистами нищенок и самоубийц из побасенок Тима.
        Ветер стих, гром тоже взял паузу. Стихия словно выжидала.
        Вы готовы, милочка? Вы готовы?..
        - Спокойно, - приказал я себе. - Возьми себя в руки. Тут идти-то всего ничего осталось. Соберись, сожми яйца в кулак. Что там наш Тимурчик-всегда-как-огурчик болтал?.. «Каждый парень должен пройти через это».
        а они будут идти за тобой, идти за тобой, ИДТИЗАТОБОЙ
        Меня затрясло, и отнюдь не от холода. Поляна напоминала огромную пасть, могильные холмы и корявые палки над ними торчали, как сгнившие зубы, а челюсти этой пасти были широко разведены в беззвучном обвиняющем крике, обращенном к небесам. «Вы готовы, милочка?!» Сделай шаг - и провалишься в эту пасть. В которой все хлюпает.
        Я ступил уже в другой, новый, лес, который был создан из воткнутых в землю жердин с болтающимися на них (не везде, кое-где отвалились) мятыми ржавыми табличками. Сколько же их тут было - десятки, сотни?.. Во мраке белели полустертые римские цифры и старинные буквы с «ятями». Некоторые знаки сплетались в имена и даты.
        Днем, когда Тим водил меня мимо нескольких земляных холмиков, которые выдавал за старые могилы, ни этих табличек, ни этих имен и чисел тут не было.
        Не было! А теперь - вот они, целый частокол. Можно было вытянуть руку и собрать в ладонь капли дождя со щербатой поверхности. Или побежать, сбивая кулаком таблички с именами, одну за другой - заодно сосчитать, сколько женщин тут взаправду похоронено. Бежать, сбивать, считать и хохотать - это будет ужасно весело, определенно.
        1860-какой-то, 1902-й… Ера… а, Ерафонтова! Ерафонтова Катерина… Причитаева Але… Алевтина Геннадьевна… а здесь совсем неразборчиво… а тут - некая Ежова. А там - Иванина Маша, так и написано - «Маша». Медленно, словно во сне, имена и фамилии покойниц проплывали мимо меня, пока я бродил по кладбищу.
        «Тебе это чудится», - убеждал внутренний голос, но я не верил и все искал взглядом… даже не знаю, что именно искал. Возможно, надгробие с лицом той девушки, которую я видел на фото. Было бы интересно узнать, как ее звали.
        Косые жерди и болтающиеся на них жестянки виделись мне теперь частоколом с нанизанными на колья кусками человеческих тел. Грудины, бедра, лопатки… и черепа, их было больше всего, круглых черепов, иссушенных голов, бледных лиц с дырами на месте глаз. Как в мясной лавке, они были развешены по всей поляне. «Или только в твоем воображении», - успокаивал я себя.
        Дождь перестал. Гроза, похоже, отступала, одна из последних вспышек осветила на долю секунды поляну, могилы, уродливые колья и тропу. Я увидел, куда бежать.
        В этот миг холодные, осклизлые мертвые пальцы легли мне на шею, и я с диким воплем кинулся прочь, куда глаза глядели.
        Я орал, звал на помощь Тимура - ведь он обещал, обещал, обещал! А за мной по пятам неслась сама смерть. Листва кленов шумела, гроздьями рассыпая собранный урожай дождевой водицы, когда я, проносясь мимо, случайно задевал ветки головой или плечом. Грязь чавкала под ногами, жадно липла, пытаясь задержать, остановить, отбросить назад, в пасть чудовищу.
        Я споткнулся обо что-то в темноте, упал лицом в вязкое хлюпающее море, подавился собственным криком и грязью, моментально наполнившей рот. Еще одна запоздалая молния прорезала воздух и ударила, рассыпая искры, точно в жердь посреди поляны. И я увидел, как прочие колья быстро обрастают плотью, прямо на глазах превращаясь в худые, блеклые до прозрачности фигуры. Они извивались, как огромные черви, танцевали, влажно поблескивая во тьме, как смертельно ядовитые водяные змеи в морской пучине. И этот танец был прекрасен.
        - Тимур! - Я выскочил туда, где меня должен был дожидаться мой лучший и единственный друг. Но его там не было.
        Не выдержав, я заревел в голос, размазывая кровь, слезы, сопли и грязь по щекам. Я озирался по сторонам, но Тима нигде не было видно. А это значило, что он либо бросил меня здесь, либо пошел за мной и встретил на кладбище то, от чего удалось сбежать мне. Силы покинули меня окончательно, почва ушла из-под ног, и я медленно, как во сне, повалился в мокрую траву.
        И услышал знакомый издевательский хохот.
        - Это будет мой лучший короткий метр! Петрушка, звезда «Ютьюба»!
        Тимур стоял на тропе, в промокшей насквозь футболке с черепом, и снимал меня на свой чертов планшет.
        - Улыбочку, мистер Пи! Ну ты и дал стрекача, это был спринт века, не меньше!
        Вспышка айпада была включена в режиме фонарика, белый свет резал глаза, клены стояли черной стеной позади Тима. Я это уже видел. Я уже чувствовал прежде эту боль: предательство, беспомощность, обиду…
        - Ты… Ты… Ты где был?
        - Во дает! - Тимур пошел в сторону, выбирая лучший ракурс. - Я ж за тобой всю дорогу шел, чудила!
        - За мной?..
        - Ага. Ради прикола. Петро, этот ролик наберет миллион просмотров, я тебе точно говорю. Видел бы ты себя со стороны, когда молния ударила! А потом, когда ты завис на проплешине той, дай-ка, думаю, шугану слегка… Иначе ведь какой смысл, без страха-то? Не дуйся, Петруччо! Боевой ты у нас, оказывается! Храбрец, каких поискать…
        Признаться, я уже не очень внимательно слушал его насмешки. Не потому, что в ушах у меня звенело. Просто в этот момент на небо из-за рассеивавшихся туч выкатила луна, и лицо Тимура окрасило красным. А еще осветило заросли за его спиной, и я увидел, как на один из темных стволов легла худая рука, а за ней в листве клена проступило хмурое лицо в обрамлении длинных светлых - розовых в лунном свете - волос. Вместо глаз на этом лике зияли темные дыры. Другая рука выросла прямо из земли и грязи под ногами у Тима. Между его ступней. Другие во множестве возникали, выползая как будто из самой тьмы. Лица и руки с тонкими пальчиками, которые заканчивались кривыми и острыми, как звериные когти, ноготками. Их никто не стриг уже сотню лет.
        Тим улыбнулся и опустил планшет.
        - Дошло, наконец, да? Конечно, дошло!.. Ну ты даешь, Петрик! Я ведь не думал, что ты на всю эту байду с мертвыми девками поведешься…
        - А ведь это все чистая правда, Тимур, - я даже удивился спокойствию собственного голоса, ведь у меня на глазах происходило то, чего он пока еще не замечал.
        Бледно-розовая, будто омытая кровью рука тянулась к его паху. Из-за деревьев выходили одна за другой обнаженные худые фигуры, похожие в своих истлевших саванах на невест, которых изрядно потрепала жизнь… Нет, не-жизнь.
        - Они у тебя за спиной сейчас, Тимка.
        Он скривил губы в саркастической усмешке:
        - Ага, ну да. Конечно. Кто же там у меня за спиной, Петрилльо?
        - Безумные мертвенькие сучки.
        Я хихикнул, не выдержав. Тим же принял все за шутку и засмеялся следом. Мы оба расхохотались.
        - Они идут за тобой, Тимка! - даваясь смехом, крикнул я. - Идут за тобой, у-у-у!
        Он по-прежнему их не замечал. Его трясло от хохота. Меж тем единственный путь к спасению, который у него оставался - лестница, - находился у меня за спиной. То есть теперь, чтобы бежать с кладбища, Тимуру требовалось, чтобы я уступил дорогу. А я не собирался этого делать.
        Я встал перед ним и сжал кулаки. Мне все еще было ужасно весело. Еще бы! С его футболки на меня смотрел мертвец, а на моей красовалась надпись: «УБИЙЦА ВНУТРИ МЕНЯ», ну разве не смешно? Ухохочешься ведь!
        Когда бледные руки добрались до него, когда Тим стал орать от боли, я продолжал смеяться.
        УТРО
        К тому моменту, как меня нашли, от моего лучшего друга уже мало что осталось. Потом они много раз спрашивали об этом, повторяли один и тот же вопрос - и его родители, и полицейские. Где тело? Где остальное тело, парень? Почему-то все думали, что я знаю ответ. Глупые люди, как я могу вам помочь, если вы даже не видите того, кого спрашиваете?..
        Да, у меня есть две руки, две ноги и член, который болтается между ними. Но если присмотреться как следует, то станет совершенно очевидно, что я вовсе не тот человек, за которого меня все принимают. Я уже не Мальчик-Пустое-Место. Я нечто переродившееся - и это ясно как день, надо только немного подумать. В моем распоряжении была целая пропасть времени, чтобы поразмыслить обо всем как следует, потому что бледные барышни, мои новые подружки, провели со мной на поляне у старого кладбища остаток ночи, а исчезли только под утро, с первыми лучами рассвета. Девушки оказались не из разговорчивых… правда, чавкали очень громко.
        Тимка, не ведая того, попал в самое яблочко, когда сказал, что меня местные покойницы не тронут, так как примут за своего. «За свою то есть» - пророческие слова несостоявшегося кинорежиссера.
        «Каждый парень должен пройти через это», чтобы стать мужчиной. О да. Пройти испытание. Обряд, ритуал - называйте как хотите, смысл один. Столкнуться лицом к лицу со страхом и одолеть его, если повезет. Только вот мне не нужно было сражаться с кошмарами, просто потому, что я - я вовсе НЕ парень.
        Повторюсь, у меня была возможность поразмыслить обо всем.
        И я многое поняла.
        Поняла, что любила Тимура. Или только думала, что любила… Так бывает. Мы все приносим свои чувства в жертву на алтарь чужого безразличия, чтобы получить в обмен боль и опыт.
        Знаете, кто еще тем утром получил изрядную порцию душевной боли и незабываемый опыт? Мама и дядя Боря. Могу представить, каково им было, когда, следуя указаниям из моей записки, они явились на кленовый холм - и нашли там меня. Утреннее солнце после ночной грозы давало неяркий свет, поляну перед кленами затянул белесый туман. Их лица были бледными, но не как у моих милых мертвых подружек. Они приобрели цвет самой дешевой туалетной бумаги - посерели.
        «Петечка, что ты делаешь, Петя, родной…»
        Мать так торопилась, что забыла напомадить губы. Зато я свои накрасила как следует - алым и влажным. Так старалась, чтобы быть красивой… Дядя Боря, правда, не оценил - его вывернуло тут же, на травку. Ох уж эти мужчины, ничего-то они не видят и не понимают. Я помогу им прозреть, когда меня выпустят.
        Тимур, головой которого я водила у себя в паху тем утром, уже прозрел. И мог бы объяснить, что происходит, и маме, и дяде Боре. Мог бы, если бы рот его не был занят, если бы сам он не был мертв и холоден как лед. Если бы голова его не была отделена от тела.
        Он ведь и в этом был прав…
        Все писатели - онанисты.
        Подарок
        Дело было в ночь перед Новым годом. За окнами падал, медленно кружа, сказочный снег. Со двора доносились пьяный смех, звон стекла и бренчание гитары, а из телевизора в гостиной - праздничная музыка, тосты. Сергей Иванович Квашнин, подхватив с блюда бутерброд, оставил кухонные дела жене и дочке, а сам заглянул в комнату к сыну. Втихую от супруги Сергей Иваныч чуть раньше уже сподобился тяпнуть рюмашку и теперь весь пропитался новогодним настроением. Веселья, однако, поубавилось, когда взгляд его, пошарив в сумраке, уперся в черные тени глаз на бледном, недовольно скривившемся лице.
        Влад по обыкновению куковал у монитора. В слабом мерцании экрана кожа у него была белой, как у трупа, длинные волосы топорщились во все стороны, массивные наушники дугой обнимали череп.
        - Мм? - Сергей протянул вперед руку с бутербродом.
        Влад покачал головой и сосредоточился на игре. Там, в мониторе, шла война. Настоящая бойня, судя по брызгам цифровой крови, заляпавшим объектив игровой камеры.
        - Нам всем иногда надо что-то кушать, - заметил Сергей.
        - А?
        - Бэ! Есть. Пить. Общаться с семьей. Эх, - махнув рукой, он прикрыл дверь и ушел в гостиную.
        С сыном было сложно найти общий язык. Влад в последнее время стал как неродной. Отдалился от семьи, оценки снизились - не критично, но заметно. Переходный возраст, черт бы его побрал! Все интересы юноши сосредоточились внутри его комнаты: кровавые игры, кровавые фильмы, тяжелая громкая музыка, от которой кровь могла пойти и из ушей. Наверное, понимал Сергей, с этим надо что-то делать. Вот и Галя о том же зудела едва ли всякий раз, когда они оставались вдвоем. Он, как отец, обязан предпринять какие-то шаги. Но не сейчас, не в эту же ночь. Не то чтобы Сергей был нынче занят, как раз-таки наоборот - хотел насладиться сладким ничегонеделанием.
        Устроившись на любимом диванчике с ПДУ в одной руке и надкусанным бутербродом в другой, он собрался было понаблюдать за весельем замшелых экранных знаменитостей, да вдруг заметил, что рядом с миниатюрными фигурками Деда Мороза и Снегурочки под пластиковыми лапами искусственной елки появилось несколько весьма симпатичных на вид маленьких свертков.
        Коробчонки радовали глаз. Они были бережно упакованы в подарочную бумагу с блестками, любовно обвязаны праздничными лентами, обсыпаны разноцветными конфетти. Сергей поневоле улыбнулся, глядя на них, но затем призадумался: кто эти аккуратные кубики с бантиками наверху сюда подложил, и что же находится там, внутри?
        Он отметил, что подарков - а это несомненно были подарки - всего три. В семье же четыре человека: он, жена, Влад и Иришка. Новый год они традиционно праздновали вместе, дома, никого из знакомых или друзей к себе не звали. Для Сергея это всегда был особый вечер и особая ночь. Праздник настоящего семейного единения. Да и выходных дней вполне достаточно, чтобы наведаться до или после знаменательной ночи к кому только пожелаешь. У Иришки впереди прогулки с подругами, сам он с женой нагрянет к соседям сверху, а потом еще в офисе корпоратив на старый Новый год… Только Влад в лучшем случае останется высиживать мозоль на заднице перед компьютером, а в худшем - затусит с такими же, как он, раздолбаями. Но все это - потом, потом, а сегодня, сейчас - семейный ужин, «Голубой огонек» и старина оливье.
        Но, раз подарочков под елью ровным счетом три штуки, а в семье Квашниных четыре человека, значит, кто-то из родных решил таким милым образом одарить остальных. Вот только кто бы это мог быть?..
        Жена. В ее духе. Благоверная и в юности такой была, как воздушный шарик, наполненный фантазиями. Он сравнивал ее тогда с Ассоль, и это сравнение не казалось ему банальным или пошлым, ведь то, что правильно, никогда не бывает оригинально. Правильно встречать Новый год у себя дома, кушая правильный салат и правильную селедку под шубой, запивая правильным шампанским. Галина и в зрелые годы, несмотря на то что прибавила в весе и все чаще жаловалась на мигрень, оставалась романтической натурой. Ее стараниями дети лет до десяти верили в сказки о Деде Морозе. Сергей подобное воспитание не очень одобрял, но с характером Гали-Ассоль давно смирился. В былые годы даже помогал ей запрятать подарочки с вечера, чтобы утром, когда Влад и Иришка встанут, сонные, предъявить им. «Откуда, откуда?» - спрашивали детки, а мать отвечала: «Пока вы спали, дедушка в красном тулупе зашел, велел вам передать да наказал, чтоб хорошо себя вели в новом году». «Неправда! - однажды крикнул маленький Владик. - Я всю ночь его ждал, не было у нас никого!» И тогда на помощь жене пришел Сергей: «В этот раз Дед Мороз ко мне на работу
заглядывал, подарки передать. Ты же не думаешь, что он только по домам и квартирам ходит? У него столько дел в Новый год, что порой надо спешить, чтобы все успеть».
        Да, если бы они с Галей еще неделю назад не обсуждали, что подарят сыну и дочке, и если б он сам этим утром уже не пользовался новым бритвенным станком, то мог бы твердо сказать, чьих рук дело эти маленькие презенты.
        Однако набор косметики для дочуры и диск с одним из тех ужасных американских фильмов, которые так нравятся Владу, уже были припрятаны в укромном местечке на антресоли, на гладко выбритом подбородке Сергея не осталось ни мало-мальской щетинки, а значит, вариант с женой отпадал.
        Дети? Сговорились на пару порадовать стариков? Было бы здорово. Но, во-первых, подарочков три, а не два. А во-вторых, Влад с Иришкой не очень-то ладили меж собой. Да, с Владом им всем непросто. Вчера дотемна где-то шлялся, а на упреки родных по этому поводу упорно отмалчивался. Вот и теперь, пока сестра с мамкой орудовали у плиты, сынуля заперся у себя и кромсал очередных монстров в очередном побоище. Ох, не доведут эти его увлечения до добра…
        Ирка, маленькая Иришка, она! На сердце у отца потеплело. Вся в мать пошла, чудо светловолосое… Добрая, отзывчивая - золото, а не дочь! Красавица, отличница, надежда и отрада для родителей. Вот только откуда у нее деньги на подарки? Конечно, Сергей что-то подбрасывал своей любимице на карманные расходы, но был уверен, что та все тратит на колечки и болтовню по мобильнику.
        Или все-таки Влад? Может, наш парень хоть к Новому году позабыл о своих подростковых проблемах, бросил строить из себя взрослого мужика (что ты, не подступись!) и решил вспомнить детство? Верилось с трудом. Эх-эх-эх…
        Так ничего и не решив, отец семейства задремал, убаюканный льющейся с экрана песней из старой новогодней комедии.
        Ближе к полуночи между диваном и телевизором девчонки накрыли праздничный стол. Оживившийся Сергей Иваныч резво откупорил бутылку «Советского» (другого не признавал) и разлил шампанское по бокалам. Принарядившиеся по такому случаю жена и дочка с умилением следили за процессом, и только Влад, бледный компьютерный Влад с темными кругами вокруг глаз, сидел с безразличным видом чуть в стороне от всех и ритмично постукивал лезвием ножа по краю стола.
        - Ну что, семья. - Отец поднял бокал. - Пора проводить старый год! Пусть все плохое, что было, уйдет вместе с ним… Владик, ты не мог бы перестать?
        Сын взглянул на него исподлобья, не выпуская нож из руки.
        - Действительно, - нахмурившись, сказала Галина. - Если уж не помогал накрывать, так хоть веди себя нормально.
        - Зачем стол-то портить? Что он тебе сделал? - возмутилась Иришка.
        Влад скривил тонкие губы. Когда он заговорил, в голосе его Сергею послышались насмешка и презрение.
        - Я бы хотел срезать этим ножом ваши самодовольные лица, - сказал он. - Срезать и сорвать их, как маски, чтобы увидеть звериные морды, которые вы под ними прячете.
        Взглянул на свое отражение в лезвии, отложил нож. Пока вся семья, онемев, таращились на него, Влад медленно встал из-за стола. Неужто опять за старое взялся, с нарастающим ужасом и изумлением думал Сергей. Переходный возраст или что другое, но от Влада сейчас можно было ждать чего угодно. На той неделе они изрядно поцапались с сестрой по какому-то поводу, та даже влепила братцу пощечину, а мать вступилась за дочь. Пришлось и главе семейства сказать веское слово: мол, что ж ты, мужчина, с бабами в перепалки вступаешь… В знак протеста Влад тогда молча оделся и ушел на улицу, к дружкам. Может даже, к тем самым, которые сейчас во дворе с гитарой и пивом веселятся.
        - Ты… ты куда? - Отец опустил бокал и быстро переглянулся с супругой.
        Они успели обменяться мнениями по поводу подарков, обнаруженных под елкой, и пришли к выводу, что оставила их там все-таки Ира.
        Но сейчас именно сын доставал коробочки и по очереди раскладывал их на столе. С бледного, может даже чуть бледнее, чем обычно, лица не сходила вялая полуулыбка, вызывавшая скорее беспокойство, чем радость.
        - Это тебе, ма, - отодвинув миску с оливье, Влад положил на стол подарок в обертке салатового цвета с золотыми крапинками. - Ты так часто в этом году, да и в прошлом злилась из-за соседского щенка сверху. Ох и доставал же он тебя своей возней и тявканьем… Заметила, что-то давно его не слыхать?
        - Что… Ты не мог, только не это! - Женщина было привстала, но тут же тяжело рухнула обратно на свое место. Стул под ней тоскливо скрипнул.
        - Сестренка, - Влад повернулся к ней, протягивая завернутую в синее коробочку. - Думаю, ты уже никогда не станешь завидовать глазкам своей подружки из соседнего подъезда. Ах, какие они красивые, зеленые до умопомрачения! Ах, почему у тебя нет таких же изумрудов… Одна из этих драгоценностей достается тебе, теперь-то уж точно. С Новым годом!
        Он замолчал, наблюдая за реакцией родственников. За спиной у Влада на фоне Кремлевской стены начал свою речь президент. Голос гаранта был негромким, звучал сухо и по-деловому.
        Влад хихикнул. Ира испуганно взвизгнула, отшвырнула подарок. Коробочка полетела на пол и покатилась, переваливаясь с одной грани на другую. При этом внутри что-то еле слышно шуршало и билось о стенки. Как показалось Сергею, что-то маленькое, круглое.
        - Да как ты… - начал было побледневший отец, но Влад уже положил перед ним последний презент - завернутый в темно-красную, как клубничное варенье, бумагу.
        - Папа, - глаза мальчишки сияли. - Ты ведь больше уже не будешь злиться на своего начальника? Всего лишь пара несильных ударов вот сюда, - он коснулся рукой своего горла, - и никаких проблем на работе не осталось. Больше - нет.
        Сергей тихо ахнул. «Запретить, - крутилось у него в голове. - Давно надо было уже запретить все эти жуткие кровавые игрушки. Вон у Малахова в передаче что ни день - обсуждают, один случай ужасней другого, и всё про свихнувшихся на играх геймеров. А Брейвик? Он же на приставках игровых тренировался, в шутерах этих. Или тот парень, ровесник Влада, что в школе стрельбу устроил, он ведь тоже играл во что-то…»
        В динамиках раздался торжественный бой курантов. В ушах Сергея он сейчас гремел тревожным набатом. Воображение его мигом нарисовало картину - банальную, но правильную.
        Боммм… Влад дежурит у входа в офис, пряча под полой зимней куртки нож, этот вот большой столовый нож с широким блестящим лезвием. Боммм… Темнеет, улица перед входом в здание пуста, фонари не работают. Боммм… Дверь открывается, и на пороге возникает грузная фигура директора фирмы. Ему не дойти до своей машины, припаркованной в нескольких метрах, потому что сзади крадется юноша с бледным решительным лицом и черными пятнами вместо глаз.
        Боммм… Боммм… Боммм…
        - Что там? - сглотнув, тихо спросил Сергей, не глядя на сына - взгляд приковала к себе коробка с «подарком». - Что ты… взял у него?
        - Кусочек. - Улыбка Влада стала шире. - Маленький сувенир на память. Для тебя.
        Сергей услышал тихий стон и краем глаза увидел, как жена схватилась за грудь.
        Тяжелые удары гремели над башнями Кремля и одновременно в гостиной, как гром. За окном, подхватив эстафету, раздались взрывы петард. Отсветы новогоднего фейерверка - зеленые, синие, красные, как упаковка проклятых коробок, - падали, сменяя друг друга, на спокойное и гордое лицо юноши.
        - Боже, - выдохнул отец. - Нет!
        Отброшенный одним резким движением, бокал ударился о стену и взорвался брызгами стекла и шампанского («Боммм…» - отозвались куранты). Иришка опять закричала. Сергей схватил свой подарок и стал остервенело рвать ленточки и обертку.
        - Не надо… - простонала жена, отворачиваясь.
        Мужчина добрался до картона, вскрыл его трясущимися пальцами - и слезы потекли по белым как снег, белее, чем у сына, щекам.
        Пусто.
        ПУСТО!
        Ничего, кроме ваты. Совсем ничего.
        Сверху донесся звонкий лай, и Галя рухнула в обморок. Иришка, уронив стул, кинулась в ванную, ладонями зажимая рот, чтобы удержать рвоту.
        - Не всё так плохо, - улыбался Влад, разглядывая собственное отражение в лезвии. - И даже резать не пришлось. Разве это плохой подарок, па?
        - Ты еще спрашиваешь. - Дрожащей рукой Сергей Иванович Квашнин вытер мокрый от пота лоб. - Да это… это…
        На глаза ему попался белый клочок, будто вырванный из бороды Деда Мороза.
        - Спасибо тебе, сынок, - сказал Сергей Иваныч и нервно икнул. - Спасибо. Это лучший подарок за всю мою чертову жизнь.
        Благословенная тишина
        Один мой друг, имя которого я здесь называть не буду (и вскоре вы поймете почему), служил в органах правопорядка, а точнее - в «убойном» отделе милиции. Был он там не то что за главного, но и не в рядовых сотрудниках ходил. При этом друг мой - человек характера самого серьезного, к глупым шуткам отнюдь не склонный, что позволяло мне всегда и во всем доверять ему, что бы он мне ни рассказывал.
        Однажды этот мой приятель пришел ко мне не то чтоб с официальным визитом, а скорее по старой привычке. Оба мы были холостяки. У меня на личном фронте дела не складывались из-за нелюдимости, свойственной многим бумагомарателям. Я по натуре домосед, из тех, кто с большим трудом идет на контакт. Друг же, напротив, был весьма любвеобилен, что вообще распространено среди мужчин его профессии, но из-за тяги к прекрасному полу, видимо, никак не мог сделать окончательный выбор: два брака, два развода, множество сменяющих друг друга любовниц, некоторые из которых годились ему в дочки. Жили мы по соседству, в маленьких однокомнатных квартирах на разных этажах облезлой хрущевки. Каждый из нас мог зайти к другому в любое время дня и ночи просто так, без предупреждения, за солью или спичками, узнать, как дела, или перекинуться парой ничего не значащих фраз. Поговорить всегда было о чем: область его профессиональных интересов пересекалась с моей.
        Шел 199… год. Политические и финансовые бомбы взрывались одна за другой, на Кавказе гремели настоящие взрывы, женщин и детей брали в заложники. Мир был грязен и пах падалью, как заваленная отходами подворотня. Персональный компьютер считался роскошью (лично я пользовался пишущей машинкой фирмы «Эрика», старушка и сейчас пылится где-то на антресолях), а словечки «вай-фай» и «мобильник» еще не успели войти в обывательский лексикон. Зато в те времена люди чаще заглядывали друг к другу в гости и предпочитали живое общение кривому зеркалу онлайна.
        В тот день друг мой выглядел мрачнее обычного, даже лицом был бледен, а под глазами залегли синеватые пятна, словно он несколько суток не смыкал век. Мы прошли с ним на кухню, где я налил нам горячего чаю и поинтересовался: «Неважно выглядишь. Может, случилось что?»
        Поначалу он не отвечал. Лишь молча пригубил ароматной жидкости, грея ладони о стенки кружки, хотя на дворе уже вовсю зеленела листва, а ласковое весеннее солнце щедро лило на улицы потоки тепла. Лето в том году, если помните, выдалось сухое и жаркое, к августу оно превратило город в огромных размеров духовку, но по весне погода стояла еще замечательно нежная, навевавшая мысли о том, что все не так уж плохо и есть ради чего жить и к чему стремиться. Тем удивительнее было видеть, в каком состоянии находится мой приятель.
        Посидев какое-то время, он спросил вдруг, нет ли у меня чего покрепче (хотя мы с ним редко выпивали вместе, у каждого были дела, работа, да и ни я, ни он спиртным особо не увлекались). А потом, когда я достал из буфета припасенную с новогодних праздников бутылку портвейна и пару граненых стаканов, сказал:
        - Знаешь, хочу тебе одну вещь передать. Мне от нее плохо становится, если читать начинаю, а тебе как писателю-детективщику может пригодиться.
        Заинтересовавшись - что это за «вещь» такая, что от нее вполне себе опытному милиционеру не по себе? - я присел напротив и выжидающе посмотрел на гостя.
        - С неделю назад поймали мы одного… душегуба, - продолжил он. - Правда что душегуба, по-другому не скажешь! Совершенно сумасшедший оказался. В контору позвонил кто-то из местных, увидев поутру голого мужика - представляешь? - во дворе жилой пятиэтажки.
        - Ну, мало ли психов развелось…
        - Погоди. Он не только голый был, но и с ног до головы буквально весь покрыт кровью. Причем не своей.
        - Ого!
        - Вот тебе и «ого»… Приехали за ним, чтоб в участок запаковать, а он, знаешь, улыбается этак… странно-странно. На своей волне, в общем, не пойми в каких розовых облаках витает. Вообрази картинку, писака, - утро, солнышко встает, птички на деревьях чирикают, а тут во дворе, под окнами жилого дома, стоит окровавленный голый мужик и улыбается.
        - Готика какая-то.
        - Она самая! Короче, на вопросы он не отвечает, почему голый и чья на нем кровь - молчит. Знай себе лыбится, вроде как ребенок, отхвативший на день варенья игрушку, о которой весь год мечтал. Однако подсуетилась там поблизости бабка. Сам понимаешь, таких кумушек в любом дворе пачками, сыскать не сложно. Им на старости лет заняться нечем, вот и следят за всеми и каждым, как КГБ. Сама к нам подошла и говорит: так, мол, и так, ночью какой-то шум со стороны гаражей слыхала. Рядом с тем домом, это на Луначарского, чуть на отшибе, там еще стройка замороженная, помнишь?.. Так вот, там рядом гаражи, обычные такие коробки из битого кирпича. А бабка, значит, ночью плохо спит, с ними такое бывает, вот и услышала - то ли крик, то ли скрип…
        - И что дальше-то?
        - А дальше… - Тут товарищ мой непередаваемо тяжело вздохнул и одним махом осушил стакан. И только потом, даже не поморщившись, продолжил: - Стали гаражи эти обследовать… Долго искать не пришлось. От одного, с краю, мягко сказать, запашок шел. Оно, конечно, места там сами по себе дикие, мусора полно, и амбрэ соответствующее. Но от этой коробки воняло натурально, как со скотобойни. Сладко так, приторно. Еще бы, солнышко-то к тому времени уже припекать начало, а стены и крыша гаража гофрированным металлом обделаны. А внутри…
        - Ну?!
        - Вот этого я тебе рассказывать не буду, - покачал он головой. - Извини. Не могу просто. Одно скажу: в бригаде нашей много народу старой еще закалки, советской, всякое повидали, а только вся бригада дружно рыгала куда попало. Такая вот, мать ее дери, пещера Али-Бабы нам открылась.
        С этими словами он вытащил из-за пазухи обычный копеечный пакет, в который оказались завернуты несколько бумажных листков.
        - Дневничок мы в гараже том нашли. Записи того ненормального… Я, конечно, оригиналы тебе давать не имею права, но вот сделал копии. Ты почитай, только будь готов морально: он там много чего написал, шизоид этот, рассуждения всякие. Тоже «мыслитель» оказался, навроде тебя. Философ, блин.
        Я было хотел тут же развернуть целлофан и приняться за чтение, но приятель меня остановил, гаркнув:
        - Обожди! При мне - не надо. - Он поднялся. - Пойду… Как уйду - тогда читай, если очень уж любопытно. Только мне потом ничего не говори, ладно? Я тебе эти записки передаю, чтобы выкинуть из головы хоть на какое-то время. Как эстафетную палочку, что ли. Пускай у тебя теперь голова болит! А то спать уже нормально не могу… Пригодятся тебе бумажки эти - хорошо, нет - ну и ладно. А я пойду нажрусь лучше, чтоб скорей обо всем забыть.
        С чем он меня и покинул. Ушел, не прощаясь, как и явился - мрачный, задумчивый и даже какой-то злой. Забегая вперед, скажу, что видал я его тогда, конечно, не в последний раз, но в дальнейшем дружба наша как-то сама собой потихоньку сошла на нет. Я, чего таить, ненароком стал избегать встреч с ним, а он, в свою очередь, старался лишний раз не пересекаться со мной.
        Пару лет спустя сосед мой уволился из органов, подался в бизнес, где, видимо, добился какого-то успеха, потому что квартирку свою продал, а сам переехал из области в центр. Причем уезжал он отсюда уже на джипе. Я же по сей день кукую здесь, потому как, сами знаете, тиражи книг в мягких обложках в наше время скукожились до неприличия, а рерайтом или копирайтингом - идиотский новояз! - на достойную жизнь не заработать. Ничему же другому я не обучен.
        Но если быть честным до конца, то разделили нас, развели по разные стороны жизненного пути, кого на обочину выбросив, а кого на скоростное шоссе выведя, не обстоятельства, не разные личные приоритеты и не данные каждому от природы способности. А всего лишь несколько жалких, мятых листов для ксерокса формата А4.
        …Изучив предмет тогдашнего разговора, передаю его вам теперь, как есть, без каких-либо исправлений. Написано местами, быть может, немного сбивчиво, но в целом грамотно и, к сожалению, по большей части совершенно ясным и понятным языком. К сожалению потому, что, наверное, лучше бы половину написанного оказалось невозможно понять… Впрочем, судите сами:
        Вот вам идея.
        Или не так - Идея.
        То, что, согласно Платону, обретается выше нашего ума и спускается к иным из нас в качестве награды или наказания непонятно за какие заслуги или провинности.
        Идея.
        Расхожая фраза германского философа: «Что нас не убивает, делает нас сильнее», - верна лишь отчасти, так как «сильнее» - неправильное слово. Сила - понятие относительное и весьма субъективное. Становится ли сильнее калека, которому отрезало ноги поездом? Являет ли пример сказочной мощи опустившийся на дно жизни, издыхающий алкоголик с больной печенкой? Наркоман с дырявыми венами?..
        Нет, то, что не убивает окончательно, либо стремится тебя добить, либо - меняет, выводит на другой уровень, какой прежде ты был не способен постичь. Явленная высшей властью или просто судьбой идея - ИДЕЯ - может изменить тебя настолько, что внутренне ты станешь совершенно другим, новым, человеком.
        Так вот вам Идея.
        Никто не знает, что такое настоящее удовольствие. Я спрашивал об этом у разных людей - умных и глупых. Кто говорил одно, кто - другое, но ни один из ответов нельзя назвать удовлетворительным, ни один из них не способен умерить мое любопытство. А гложущая меня мысль - идея! - слишком необычна, чтобы я мог поделиться ею с кем-либо. По крайней мере в разговоре.
        Возможно, на бумаге лучше получится? Лишь бы эти записи не попались на глаза моей благоверной или, еще хуже, нашему мальчишке! Впрочем, он вечно во дворе, а она или на работе, или с подругами, так что времени, чтобы изложить свои мысли и наблюдения, а потом припрятать куда подальше, до следующего удобного случая, у меня будет вполне достаточно.
        (Здесь текст обрывался, продолжение обнаружилось на другой странице, и так было несколько раз - очевидно, какие-то части записок делались в течение продолжительного периода времени с перерывами.)
        Купил гараж.
        Вернее - взял в аренду на год в местном кооперативе.
        Обошлось в копеечку, но я все равно доволен. Пускай Ленка возмущается, зачем он нам, если машины у нас нет и в ближайшие годы не будет. Есть вещи важнее машин, да разве ей понять.
        Нельзя сказать, чтоб я долго выбирал подходящее местечко, приценивался, решался. Иногда наши поступки определяет не разумный расчет, а чистой воды интуиция. Вот и с гаражом какое-то шестое чувство сработало: на глаза попалась приклеенная к фонарному столбу рекламка, рядом - объявление о пропавшем щенке. В голове будто что-то щелкнуло, все было решено за долю секунды.
        Идея, большая великая Идея, может вызревать годами. Но когда процесс запущен, его уже не остановить. На улице сейчас много снега, сугробы на обочинах по пояс. Ванька с дружками лепят огромные шары и с хохотом запускают их вниз с горки. Моя Идея формировалась подобно такому снежному кому, и ей хватило легкого тычка, чтобы, набирая скорость, покатиться вниз. Горе тому, кто окажется у этого снаряда на пути, - зашибет, увлечет за собой, обернется сминающей все и вся лавиной…
        У меня даже руки тряслись от нетерпения, когда я рассчитывался с директором кооператива. Одну из купюр выронил в грязь, запачкал. Он подумал, что я дрожу от холода, предложил выпить «для сугреву, заодно и обмоем». Я отказался, и так был пьян от переполнявших эмоций. Аренда гаража - первый шаг от многих лет теории к практике. Удачное вложение в будущий великий опыт.
        Во-первых, недалеко от дома, можно будет помаленьку готовиться. Лучше ночами, чтобы никто не видел и не лез с дурацкими вопросами.
        Во-вторых, стены хорошие, плотная кирпичная кладь, поверх которой полотна гофра.
        Надо только ворота изнутри обить каким-нибудь звукоизолирующим материалом. Помещение, конечно, не очень большое, и от старого хозяина осталось изрядное количество хлама. Пустые бутылки, гаечные ключи, сломанная ножовка… Не знаю. Может быть, что-то получится использовать?
        Не знаю.
        (…)
        Говоря о наркомании. Если уж на то пошло, то это всего лишь яркий пример, одна из тех зависимостей, которыми полнится жизнь. Все начинается с малого. С яркого, запоминающегося ощущения, на почве которого уже растет, постепенно заполняя все твое существо, настоящая мания.
        В раннем детстве я стал свидетелем ужасного происшествия. Мне понадобилось в гастроном, возле него стояли автоматы с газировкой. А на выходе оттуда увидел, как нерадивая мамаша, переходя с детской коляской дорогу на перекрестке, попала под грузовик. Огромный, похожий на боевых роботов из мрачного будущего, как в «Терминаторе», МАЗ с уродливой квадратной кабиной, хищно оскаленной решеткой радиатора впереди и мерзкого оранжевого цвета кузовом сзади. С большими, смертельно опасными колесами. Водитель не видел пешехода, дамочка оказалась в «слепой зоне». Резво, с рычанием МАЗ тронулся с места на зеленый… Коляска - всмятку, а бабешка осталась жива. Но голосила страшно, на всю улицу.
        Конечно, сбежались прохожие, жители соседних домов. Женщина выла, сидя прям на дороге в луже крови и еще чего-то, водила руками над месивом, будто пытаясь собрать коляску… и то, что в ней. Как какой-нибудь детский развивающий конструктор. Мадам Самоделкина, погубившая собственного ребенка (вроде бы это была девочка, хотя я уже не помню) и заодно поломавшая жизнь несчастному работяге, водителю грузовика. Пока приехала скорая, менты, вокруг дурочки уже толпа собралась. Заметил я в той толпе и своего отца. Подталкиваемый любопытством, попробовал сунуться ближе к месту разыгравшейся драмы. И в сонме возбужденных голосов услышал знакомый отцовский рык: «Да заткнись ты уже наконец, идиотка!» А кто-то - должно быть, тетя Галя, дородная молодуха из гастронома, ответила: «А если б то твоя жена была, малахольный?» Потом взрослые заметили меня, вытолкали взашей из толпы, и что там дальше творилось, я уже не знаю. Но в памяти почему-то отпечаталась вот эта маленькая сценка: шумные люди, разгневанный отец, воющая белугой молодая мамаша… и риторический тот вопрос, о жене, то есть - о моей маме.
        Думаю, с этого и надо начинать отсчет. С вопроса «а что, если?», запавшего однажды в детскую душу. Пустившего корни в юном уме, чтобы впоследствии, прирастая событиями и выводами, распуститься той самой Идеей.
        (…)
        Играли с Ванькой в гараже. В школе зимние каникулы, никуда от сына не деться, да и, опять же, детям в его возрасте все интересно, все покажи да расскажи.
        Малой еще совсем мальчишка, места много не займет. Но, когда я его щекотал в шутку по животику, верещал громко, на улице слышали. Надо будет набить старые наволочки каким-нибудь ненужным тряпьем и обделать как следует ворота. Чтобы гасить звук.
        Сложно, конечно, бороться с соблазном. Исключить Ванюшу из эксперимента, обойтись одной Ленкой.
        Помню его еще крохой, свертком писклявым весом в три с половиной кило, агушки, а-та-та, по врачам бегали… Как? Как можно я его…
        (…)
        Забавно.
        Перечитывая предыдущие записи, заметил, что, когда переживаю, волнуюсь (особенно, если речь идет о сыне), начинаю писать невразумительно. Сбиваюсь, допускаю ошибки. Как если бы не писал, а говорил - запинаясь, бормоча что-то.
        Видимо, нервное.
        Хорошо это, плохо ли, что нервничаю, сам не знаю.
        Но эффект любопытный.
        (…)
        Где-то год, а может, и целую жизнь спустя после той трагедии - в детстве время течет неторопливо - на уроке физкультуры я неудачно упал с канатов и сильно ушиб копчик. Боль была жуткая, до слез, до потери контроля над собой. Я катался по полу, как в припадке, и голосил так, что, наверное, оперные певцы обзавидовались бы, если б слышали мою арию подыхающего кота. В те секунды, казавшиеся вечностью, весь мир для меня сузился до размеров тонкой, раскаленной докрасна металлической спицы, впившейся на всю длину мне в спину чуть ниже поясницы и немногим повыше задницы. Когда несколько минут спустя боль малость утихла, у меня уже не было мочи ни кричать, ни плакать, я даже дышал с трудом. Но в глубине души в тот момент я был счастлив, как ни разу до или после этого. Счастлив оттого, что пусть мне и ужасно больно, но уже не так нестерпимо больно, как до этого.
        Месяц я потом вовсе в школу не ходил, отлеживался дома, слушал Цоя и Летова на отцовском кассетнике, читал Жюля Верна и рассказы из «Вокруг света». Отец все чаще возвращался со смены затемно, пьяный, они долго ругались с матерью, она била посуду, кричала. Этот ор, доносящийся из-за стены, отдавался у меня в копчике и прокатывался вверх по хребту тупой ноющей болью. Я наслаждался ею, погружался в нее, как уходил с головой, пока родителей не было дома, в песни «ГрОба» и приключения детей капитана Гранта. Боль заглушала доносящиеся из-за стены звуки, но не могла убить мысли в моей голове. Желание, чтобы мать с отцом поскорее разошлись, чтобы уже не слышать ее мерзкий свинячий визг, так похожий на вой той нерадивой мамаши, малыша которой раздавило МАЗом.
        Наверное, тогда, теми долгими темными ночами, Идея уже начала формироваться во мне. Зерно было брошено и давало всходы.
        (…)
        Незадолго до праздников убил в гараже собаку. В порядке опыта, в плане подготовки к настоящему Эксперименту, конечно. Написать «по горячим следам» не имел возможности, все-таки Новый год, Ленка и малой слишком много времени торчат дома. Сейчас, неделю спустя, впечатления уже изрядно притупились, но, впрочем, не исключено, что это и к лучшему. Подводить некие предварительные итоги, анализировать имеет смысл на холодную голову, максимально отстранясь от любого эмоционального фона.
        Я использовал молоток и топорик для рубки мяса. Самого щенка подобрал на улице вечером, а инструмент и сменную одежду заранее сложил в гараже в укромном месте, рядом с верстаком.
        Опыт получился неприятный, но полезный, дал много пищи для размышлений.
        Первое: даже слабые и больные яростно бьются за жизнь. Сопротивляются до последнего - дольше, чем можно было бы предположить. В конце головешка несчастной твари превратилась просто в чавкающий фарш, в кашу из крови, мяса и костей, а он все еще хлюпал горлом и сучил ножками.
        Второе: грязи много, очень много. Если уж такой малыш заляпал меня всего с ног до головы, то, надо думать, когда и если дойдет до людей, крови будет гораздо, гораздо больше.
        Третье: сложнее всего, как и предполагал, бороться не с жертвой, а с самим собой. Со своими чувствами, с жалостью, состраданием.
        Выводы?.. Подопечных нужно предварительно обездвиживать, это главное.
        (…)
        Поправка. Главный вывод: двигаюсь в верном направлении. Если отбросить ряд открывшихся сложностей, которые, конечно, сильно отвлекали, но все-таки имели скорее технический, рабочий характер, контраст эмоций обещает быть феерическим.
        (…)
        Нет, я что, серьезно готов пойти на это?..
        (…)
        Родители развелись, когда я закончил школу. У матери нашелся ухажер из старых знакомых, давнишний воздыхатель. Отец, впрочем, тоже недолго горевал: сошелся с Галиной из гастронома.
        Пару лет назад мы с Ленкой к ним заезжали в гости. Жена настояла, сам бы я в старый дом носа не сунул. Наверное, мне просто не хотелось видеть, в какое дерьмо превратился человек, приходящийся дедом нашему Ванюше.
        К моему удивлению, все у них с Галиной оказалось в порядке. Работают, где и работали. Не поручусь, но, как мне показалось, отец пьет чаще… но меньше. Видимо, тетя Галя составляет компанию.
        Я к моменту развода родителей уже поступил на физмат и жил отдельно, в студенческой общаге. На втором курсе познал первую юношескую любовь. Естественно, неудачную. У девицы случился бывший, к которому она и вернулась, а я стал третьим лишним - обычное дело. Слава богу, узнал я об измене еще до того, как собрался свататься, а то могло бы выйти, как у отца с матерью.
        Любопытное совпадение: ту мою пассию звали Света. Как мать. Еще они обе были блондинками.
        Интересно, как звали ту светловолосую дамочку, которая отправила свое дитятко прогуляться под МАЗ? Если и слышал что-то об этом - не помню.
        Важно другое. Расставание со Светой я, конечно, переживал сильно. Но «что не убивает - меняет». Благодаря в том числе и ее предательству, я со временем научился ценить в людях те качества, на какие прежде не обращал внимания. Честность, прямоту… предсказуемость. Миниатюрная девушка с параллельного курса, с коротко стриженными черными как смола волосами и маленькими, чуть раскосыми глазами, Светкина подружка, которая рассказала мне все тогда про нее и ее бывшего-будущего, - она была со мной искренна, потому что я ей нравился. Она была совсем не похожа на мою первую несчастную любовь. Она была предсказуема, и в итоге мы с ней предсказуемо сыграли свадьбу.
        Я ведь и по сей день с ней счастлив.
        Удовольствие, настоящее удовольствие возможно постигнуть, лишь испытав сначала нечто прямо противоположное. Как известно, все познается в сравнении. Будем считать эту мысль исходной и от нее отталкиваться…
        (…)
        Прошел месяц, а я все думаю о той собачонке. Вспоминаю, как закапывал останки в снегу за гаражами. Боюсь, когда станет теплее, а если прогнозы не врут, то это случится уже скоро, труп кто-нибудь найдет. Лишний риск - и, возможно, повод поторопиться. Хотя я и так с трудом себя удерживаю, стараюсь все тщательно подготовить. Второй попытки не будет. Лучше следовать плану. Лучше выкопать то, что осталось от щенка, и переместить куда подальше, да хоть бы и на свалку, на тот пустырь, что рядом с работой…
        Нет. Это все отговорки. Страх перед неизбежным, затягивание времени. Проще оставить как есть, и пусть сама природа ведет обратный отсчет!
        Или?
        Или.
        (…)
        Интересная мысль, насчет той дворняжки. Связываю с размышлениями иного рода, с терзаниями по поводу собственного психического здоровья. В бухгалтерии как-то зашел разговор о «Криминальной России», передаче канала НТВ. В одном из выпусков рассказывали о серийных убийцах. Медики утверждают, что маньяки начинают обычно с животных.
        Как и я.
        Значит ли это, что я такой же?.. Глупо отрицать наличие мании, хотя меня коробит от самого термина. Да, я одержим определенной, надо признать, жестокой Идеей.
        И я ищу наслаждения. Готов ради этого убивать.
        НО!!!
        Но.
        !!!!!
        Я не серийный убийца. Не садист, не социопат.
        Я из тех, кто любит творить добро, кто переведет бабушку через дорогу. Я способен к состраданию, я гуманен.
        Просто у меня научный склад ума, это еще преподы в вузе подмечали.
        Я исследователь.
        В конце концов, я плакал, убивая ту собаку.
        Иначе все это не имело бы никакого смысла.
        (…)
        Ленка жалуется: я все время торчу в гаражах, забыл о семье, забыл, когда мы в последний раз с ней занимались любовью.
        Надо трахнуться с ней, чтобы успокоилась.
        Так и запишем.
        Напоминание:
        Первое. Удовлетворить благоверную.
        Второе. Взять на работе со склада хлороформ. Уточнить дозировку, чтобы не переборщить.
        (…)
        Всю ночь не мог сомкнуть глаз. После секса с Леной… Нет, не так, не то слово - секс. Слишк по-деловому звучит, буднично. Интимная близость - лучше подходит.
        Жена потом рядом спала тихо-тихо… как убитая.
        А я опять плакал. Одноврименно боялся и желал ее разбудить. Хотел убедитса, что она еще дыши…
        (…)
        Утром не без труда прогнал ночные страхи прочь. Выкурил полпачки, не меньше, прежде чем успокоился. Теперь вот опять могу внятно мыслить и писать без детских ошибок, чистенько.
        Чистота - это важно.
        Чистота эксперимента важнее всего.
        Хорошо, на самом деле просто прекрасно, что я переживаю, главное в нужный момент переступить через эти переживания. Не отбросить их за ненадобностью - они нужны, они крайне нужны! - а преодолеть. Удовольствие должно лишь усилиться от волнений испытуемого, то есть меня самого.
        Поэтому перед часом Икс надо будет трахнуть ее. После траха я становлюсь сентиментален, и ощущения будут острее.
        (…)
        Пересматривал крайние записи свои, закралась мыслишка: если я способен так чувствительно воспринять участь жены, то, может, Эксперимент может обойтись без Ваньки?..
        Сумел убедить себя, что это была мимолетная слабость. Все равно терзаюсь: смогу ли? В нужное время, в нужный момент, пересилю ли?..
        Должен!!!
        (…)
        Опять просматривал ранее написанное. Пришел к выводу, что, возможно, подсознательно желаю смерти для Ленки. То есть какая-то часть меня может винить ее за то, что, так или иначе, причинила мне боль, когда выдала Светкину измену. Не только поэтому, но и поэтому тоже - пытаюсь исключить из «уравнения» сына, он-то ни в чем не виноват.
        Когда видишь свои слабости - легче с ними бороться.
        Напоминание: поискать на свалке крюки для мяса.
        (…)
        Есть! Этот вечер и ночь вслед за ним прошли в делах. Устал ужасно… Но зато теперь гараж полностью подготовлен. На днях заглядывала супруга, спрашивала, какого черта я здесь пропадаю сутками? Если б ты знала ответ на свой вопрос… Но это здорово, что она интересуется. Легче будет заманить. Ведь если придется тащить тело, пусть даже и ночью, все равно может кто-нибудь встретиться.
        Ванюша?..
        С мальчишкой будет полегче.
        (Далее следует размашистая надпись на всю оставшуюся часть страницы.)
        РЕШЕНО! В следующий раз СДЕЛАЮ ЭТО!
        Надо сделать!!!
        (Оставшиеся листки исписаны неровным скачущим почерком, сохраняющим, однако, при всех отличиях заметное сходство с предыдущим текстом. Нет никаких сомнений, что написаны все части одной рукой. Но, скорее всего, последняя часть записывалась в спешке, а если судить по тому, как много дефектов на копиях этих страниц, то и на малопригодной для письма поверхности.)
        Это ужасно, это чудовищ, это бессмысленно!
        (…)
        Работаем… Связал крепко, пока хлороформ еще действовал, заткнул рот кляпом. Вешал на крюк - было тяжело, все-таки изрядно потолстела за последние пару лет, настоящая пышка стала.
        (…)
        Когда пришла в себя, вырвал ей ноготь плоскогубцами. Все хорошо, все идет нормально, стон приглушен даже внутри, снаружи вообще не слышно. На всякий случай еще раз заставил дышать химией, чтобы опять потеряла сознание. Лицо у нее мокрое от слез. Жалко… Пойду пацана приведу.
        (…)
        Сын дома, с другом из школы. Спрашивал, не вернулась ли мама с работы, пришлось соврать.
        Волнуюсь
        ХОРОШО
        Подумал о варианте с «нарастающим» по поводу школьного приятеля. Соблазн велик, но его родственники будут беспокоиться, искать. Пришлось отказаться.
        Но это тоже правильно.
        Чистота Эксперимента
        следовать плану
        (…)
        Господи, что же я делаю?!
        Назад дороги нет.
        Впрочем
        бога тоже нет
        (…)
        Минутная передышка.
        Все получилось, как и задумывал. Повесил его рядом с матерью. Та уже пришла в себя, воет что-то сквозь кляп. Самое тяжелое впереди. Надо будет удалить кляпы, но пока не могу решиться, готовлю инструменты, боюсь глядеть на них, чтобы не…
        Передышка затягивается. Двигаюсь дальше.
        (…)
        На улице темно, хоть глаз выколи. С этого и начнем.
        (…)
        Ленкричит и плачет, ругается умоляет не делать этого. Поздно, дорогая!
        Использовал шило на мальчишке. Ужасно! Глаз потек, пацан… мальчик… ВАНЮША потерял сознание
        кажется
        Может, так и лучше… для него…
        Нет! Надо подождать…
        НЕТ
        Нельзя ждать, можно использовать нашатырь! Так, а потом?
        (…)
        Делал надрезы бритвой. Не смог! Невыдерзи… не выдергива…
        НЕ ВЫДЕРЖАЛ
        Уронил, бросил на пол… сам упал, ревел, забившись в угол…
        Ее крики сводят меня с ума
        нет
        другое, конечно, другое, мой маленький, сынуля, боже…
        (…)
        Бороться с самим собой тяжелее всего, ты знал.
        Ты знал
        Наз дороги нет.
        Назад. Дороги. Нет.
        Назаддорогинетназаддорогинетназаддорогинет… Бесконечная прогрессия
        (…)
        Терпеть тяжело больно страшно
        Думаешь, еще есть шанс бросить начатое?
        (…)
        Снова взялся за бритву. Опять бросил.
        Не могу. Не-мо-гу.
        НЕ БУДУ!!!
        (…)
        можно попробовать
        представить, что я грузовик
        ЯМАЗ
        а она Ленка не Ленка а дура
        с коляской
        буду давить
        (…)
        Хули ты все время визжишь, сука?!!
        (…)
        Заткнись твою мать заткнись твою мать заткнисьзаткнисьзаткнись!!!
        (…)
        …собрался… с силами… собрался… Возможно, если абстрагироваться…
        (…)
        Сорвал с него кожу, лоскут со спины.
        (…)
        замолчите все
        (…)
        Жена, кажется, уходит куда-то. Закрыла глаза, больше не плачет, не вопит. Только скулит так тоненьно-тоненько. Не знаю, что хуже. Буду… приводить ее в чувство.
        (…)
        Отрезал сосок. Ковыр… ковырял в ране отверткой. Крови много. Очень много. Очень мерзко. Весь в ней, мальчишка обмочился, жену рвало, ужасно, все ужасно! Надо пойти почиститься, помыться…
        НЕТЧистотаэкспериментабеспрерывность
        (…)
        Господи, ежели ты естьт останови меня нидай мн сделать это
        (…)
        Закончили с ногтями. Вернулся к ребенку. Что дальше. Зубы. Дальше пойдут зубы.
        (…)
        Она воет. Теперь воет, я понял. Это один кошмарный бесконечный однотонный звук.
        Ванюша затих. Жаль.
        (…)
        вотвидешьсветатотынаделала
        (…)
        Замолкни, тварь!!!
        (…)
        отрезал язык
        все равно воет
        хихи
        давится кровью и воет
        (…)
        Выпотрошил. Он все раа… всерано… ОН ВСЕ РАВНО МЕРТВ!!!
        (…)
        поскользнулся и упал, стукнулся головой, но сознания не терял, лежал думал про ее уши, встал отрезал нечиво оратьнаминя ушами
        мама?
        (…)
        Господи.
        Убей меня, прошу, на одного тебя уповаю, тебе верую, убей меня.
        (…)
        ТЫ
        кто читает
        запомни
        ИДЕЯ
        может прийти и к тебе
        Понимаешь?
        (…)
        онакричитсноваисноваисноваиснвнаивансовссвиноаяииии
        (…)
        ОНИ ВСЕ КРИЧАТ
        …)
        как же их много
        (…)
        Молчание.
        Кончено.
        Я. Был. Прав.
        Нет и не может быть наслаждения большего.
        Ничто не сравнится с силой эмоции, захлестывающей мое существо.
        Благословенная, ниспосланная свыше, кристальная, всевечная, райская, блаженная, неповторимая, любезная, желанная тишина.
        СЛАВЬСЯ.
        На этом записки заканчивались.
        Друга своего с того дня я стал видеть реже. Хотя, как мы и договаривались, я никогда ничего не говорил ему о прочтенном. Словно пустынная полоса пролегла между нами - пустынная, но настолько огромная, что преодолеть ее было выше моих сил. А еще я долго ходил как сомнамбула, не реагируя на приветствия старых знакомых на улице, а однажды, выходя из дома, забыл запереть за собой дверь. К счастью, квартирка осталась нетронутой.
        В этом смысле мне повезло.
        Дороги наши с приятелем, как я уже упоминал, разошлись. Каждый живет своей жизнью, он на своем уровне существует, я на своем дне обретаюсь. И, если подумать, мне не так уж и плохо. В конце концов, нелюдимость всегда была мне свойственна. А так - сыт, одет. Пишу статьи для вебсайтов: о стройматериалах, дорогих лекарствах, политике. Пробую силы в фантастике - вроде бы сюжеты о попаданцах имеют успех. Когда-нибудь закончу роман.
        Только теперь я решительно не выношу тишины. Находясь в одиночестве, что мне всегда было привычно, я теперь включаю радио погромче. Или телевизор. Или магнитофон. Поэтому пишу я медленно, очень медленно - шум отвлекает от работы, мешает сосредоточиться.
        Но…
        «Благословенная тишина»…
        Это слишком для меня страшно.
        Что тебе снится?
        - Что тебе снится?
        Лида сидела перед трюмо и удаляла с лица макияж. Из зеркала на нее смотрела тусклым взглядом усталая старуха с желтой пергаментной кожей. Слабый свет прикроватного ночника дробился в зеркале, высекая в отражении морщины и тени, и тени морщин - они становились все глубже, по мере того как исчезали остатки тонального крема и румян. Темная россыпь угрей на подбородке, торчащие в чрезмерно широких ноздрях волоски, жирные поры на рыхлых щеках дополняли портрет, не делая его ничуть краше.
        Она себя и ощущала такой - унизительно старой и отвратительно липкой. Хотела бы закрыть глаза, отвернуться от зеркала. Но стоило опустить взгляд, как в поле зрения влезали мерзкие жировые валики на животе и боках. Ночнушка нисколько их не скрывала, даже наоборот: там, где тонкая ткань запала в складки, проступали темные влажные пятна. В дневном выпуске новостей ведущие минут пять удивлялись небывало жаркому октябрю, к обеду температура подскочила к отметке в двадцать градусов - такого в Москве не случалось лет сорок. По этому вечерами в квартире было жарко, и Лида истекала потом. Но по ночам осень отыгрывала свое, и к утру зубы начинали стучать. Так что сплит-система работала на обогрев, воздух в спальне напоминал горячий густой кисель, а Лида продолжала течь.
        - Что тебе снится? - повторила она чуть громче.
        - В смысле?.. - Олег, ее муж, оторвался от чтения и удивленно изогнул бровь.
        Он лежал на дальней стороне кровати, закинув изуродованные синими варикозными шишками икры на скомканное в беспорядке одеяло. Круглое пузо напоминало большой силиконовый шар: когда-то она подумывала купить такой, чтобы заниматься фитнесом, но так и не купила. Олег использовал живот как подставку для книги. В руках он держал дешевое издание в мягкой обложке, что-то про экономику, геополитику, конспирологию. Что-то такое, разговоров о чем Лида избегала, наперед зная, что в итоге во всем окажутся виноваты жидомасоны, рептилоиды или древнеегипетские жрецы. Подобные темы вызывали у нее в лучшем случае сонливость и скуку, в худшем - головную боль.
        - Тебе что-то снилось прошлой ночью, - пояснила она. - И я хотела бы знать, что ты видел во сне. Или кого.
        - Глупость какая, - Олег закрыл книгу и лениво зевнул, даже не подумав прикрыть рот ладонью. - Ты же знаешь, я снов не помню. По сути, мне и не снится-то ничего.
        - Да уж, обычно ты спишь как сурок, - согласилась Лида. - Даже не храпишь почти, разве что иной раз воздух портишь.
        Она была рада отвлечься от уродливого отражения в зеркале, чтобы поговорить с мужем. О чем угодно, пусть даже о вездесущих масонах или о том, как тот пускает шептунов по ночам. К тому же внутри нее росло смутное чувство, которое весь день не оставляло ее в покое.
        - Ну, знаешь. Что естественно, то не безобразно, - ухмыльнулся Олег и, недолго думая, выпустил газы, издав при этом звук, похожий на треск рвущейся ткани.
        - Разумеется.
        Мужчину следует принимать таким, какой есть, - повторяла ей мать с детства. На практике, во взрослой жизни это у Лиды вылилось в правило двух «не» и одного «да». Не устраивать сцен, если муж возвращается поздно, зависнув после работы в баре с сослуживцами. Не обращать внимания на его сальные шуточки, стоически выслушивать треп о футболе и политике. А также стирать его нижнее белье и вонючие носки, нюхать по ночам пердеж и - то самое «да» - время от времени раздвигать ляжки и стонать, имитируя бурный оргазм.
        «Лучше уж маленький член в руках, чем большой в заднице», - подвыпив, делилась опытом мамаша. Она пережила троих мужей, так что Лида вполне доверяла ей в вопросах семейных отношений, справедливо полагая, что маме виднее. Днем, пока Олег был на работе, она даже звонила матери в Сызрань, спросить насчет его странных снов. Но понимания не нашла: та обозвала ее шизофреничкой и посоветовала выпить чего-нибудь успокоительного, чтобы унять паранойю. Что ж, мама никогда не отличалась особой отзывчивостью.
        - Все-таки тебе что-то снится. Ты что-то видишь там, в голове, когда спишь, - попыталась она объяснить, с трудом подбирая слова. Язык во рту, похоже, распух не меньше, чем кожа у нее под глазами, превратился в еще одну огромную жировую складку, как на боках.
        Иногда ей бывало физически сложно выражать свои мысли. Особенно если она волновалась или испытывала сильное беспокойство, как сегодня. Утром в гости нагрянула соседка из пятого подъезда, вдовая баба примерно одного с ней возраста: обычное дело, справиться о здоровье, поболтать о том о сем, перемыть косточки молодым вертихвосткам. Но в этот раз разговорчик не склеился. Лида ничего не могла с собой поделать: мысли и фразы, вроде бы вертящиеся на языке, норовили брякнуться оттуда куда-то в пустоту, где их приходилось вылавливать, будто черпая дырявым половником со дна кастрюли вязкую вываренную кашу. И то, о чем говорила Тамара, проходило мимо ее ушей. Мигрени, давление?.. Все в порядке, Томочка, пью таблетки. Что?.. Ах да, малость нездоровится, ну да ладно, бывает. Что-что?.. Да, буду держаться, и ты держись, спасибо. В итоге пришлось соврать насчет простуды и попрощаться, пока соседка вконец не доконала ее своими заботами.
        Когда вечером вернулся Олег, беспокойное состояние никуда не исчезло, даже наоборот: стало ощущаться острее. За ужином, пока челюсти с трудом перемалывали безвкусные листья салата, Лида подумала, что причиной всего: и плохого аппетита в том числе - может быть приближение цикла. Но предыдущие месячные закончились не более двух недель тому назад, так что для очередного «м-синдрома» («красный день календаря», как называла это мать) рановато.
        И только теперь, готовясь ко сну, Лида окончательно уверилась в том, что проблема была именно в муже. Это не с ней - это с ним что-то было не так. И решилась спросить о снах.
        - Ты вчера говорил во сне, - она оставила скомканную салфетку на трюмо, рядом с набором пилочек и маленькими маникюрными ножницами, а сама поднялась. - Понимаешь, Олег? Впервые за все время, что мы живем вместе, ты разговаривал во сне!
        - Вот даже как? Весьма интересно, - тон мужа намекал как раз на обратное, говорил о том, что ему скучно, и он слушает вполуха.
        Но Лида была решительно настроена высказать все, что наболело. Мать, возможно, и возразила бы ей что-нибудь на это, но ведь она же отказала ей в помощи сегодня, так что нужно брать дело в свои руки.
        - То, как ты говорил… Олежк, это сложно назвать человеческой речью.
        - Ругался, что ли?
        - Нет. Нет, там вообще не было слов. Не знаю, как описать, - она пожала плечами. - Похоже на какой-то хрип или даже рычание… Точно. Ты рычал на меня ночью, как собака из подворотни.
        - Хм. Нет, я, конечно, старый кобель… Но ты уверена, что этот звук доносился не отсюда? - Улыбнувшись, он погладил надутое пузо. - Те макароны по-флотски, что ты приготовила… Очень вкусные, конечно, просто пальчики оближешь. Но я, видать, переел. Утром маялся животом, пока не сходил по-большому. И на службе еще два раза бегал.
        А когда ты НЕ переедал, могла бы спросить она, но вместо этого просто прилегла рядом и уставилась в потолок. Мужчину следует принимать таким, какой есть, и она уже давно привыкла ко всем его излишествам и недостаткам, включая обжорство и тягу к спиртному. Ее это все вполне устраивало, поскольку было знакомо. Лиду не устраивало другое - то новое, что она в нем обнаружила. То странное, что заставляло мурашки бегать по коже.
        - Ты вчера не только рычал, Олег. Не только издавал эти непонятные, угрожающие звуки. Ты еще и непонятные вещи делал. Как-то странно двигался.
        - Хе-хе, вот так, что ли? - Он пошевелил тазом, изображая фрикции. Но даже сымитировать секс у него получалось не очень, только матрац растряс и простыню, которую она не далее как третьего дня поменяла, измял.
        Что ж, лучше маленький член, чем никакого члена, не так ли?..
        - Нет, иначе. Вот так, - Лида подняла руку над головой. Несколько раз сжала-разжала пальцы. - Понимаешь? Будто хотел свернуть кому-то шею. И рычал при этом… Со злобой рычал так, с яростью.
        - Что ты хочешь этим сказать? - насупился Олег, недовольно ворочаясь на своей стороне кровати.
        - Что это выглядело чертовски странно, вот что. Ты представь, каково было мне лежать с тобой, когда ты все это проделывал, да еще и с закрытыми глазами! Ты как будто пытался кого-то придушить, а рядом-то никого, кроме меня, не было! Что я должна была подумать в эти минуты, глядя на эту твою пантомиму?
        - Должно быть, напугал тебя не на шутку, - покачал он головой.
        - Просто ты был как чужой. Совсем не похож на себя…
        Она продолжала искать нужные слова, чтобы выразить то неясное чувство, то волнение, которое испытывала, но без особого успеха. В голове опять все перемешалось, стерлось в кашицу, как свекла и морковь в заготовке для борща.
        - Я стараюсь, - вздохнула, наконец, Лида. - Я правда стараюсь тебе объяснить, но, видно, у меня плохо получается. Ты не понимаешь.
        Олег повернулся и, протянув руку, накрыл теплой ладонью ее запястье. Господи, ужаснулась Лида, обратив внимание на испорченный маникюр, мои ногти, боже, я ведь и не помню, как и когда их сгрызла. А все из-за него и его дурацких снов!
        - Попробуй еще раз, дорогая, - ласково попросил муж. - Что же тебя напугало?
        Лида уже готова была заплакать.
        - Мы так долго вместе… Любое твое движение, любой жест, любой издаваемый тобой звук уже давно стали для меня привычными и знакомыми. Превратились в рутину, понимаешь?..
        - Не очень-то приятно такое слышать от собственной жены, но… понимаю. Да, понимаю, - повторил он твердо. - Продолжай.
        - То, как и над чем ты шутишь… Как смеешься, знаешь, как будто подхрюкивая. Как ты икаешь, отрыгиваешь после еды… Даже то, что иногда ты забываешь поднять ободок унитаза, когда мочишься, - все это обычное дело.
        - Ну спасибо. Когда это я забывал?..
        - А вот вчера ночью, - отмахнувшись, продолжила Лида, - ты был не такой, как всегда. Ты был необычный. Ты был… не ты. Словно рядом со мной оказался кто-то совсем другой, какой-то совершенно незнакомый мне человек, только притворяющийся тобой. Не могу передать словами… Жуткое ощущение.
        - Еще бы, - согласился Олег. По голосу стало ясно, что он уже не шутит, а действительно говорит серьезно. - Но, думаю, это не повод так расстраиваться, дорогая. Всему ведь можно найти объяснение наверняка. Может, это какая-то форма сомнамбулизма? Вроде бы я где-то читал даже, что эта штука связана с возрастом, бывает у маленьких детей и стариков. Мы с тобой, конечно, еще не бабушка с дедушкой, но ведь и не студенты-первокурсники, какими были, когда познакомились. Помнишь, я еще на пары к тебе заявился с букетом?..
        - Помню, - тихонько шепнула Лида, и на глазах у нее выступили первые слезы.
        - Кто ж об этом писал-то?.. Должно быть, у Фрейда что-то такое было… как, бишь, его там?.. Сублиматность, что ли? Короче говоря - подсознание.
        - Подсознание… - повторила Лида, позволив этому слову проползти вверх по языку, под нёбо. Вкус у слова был неприятный, отдающий гнильцой. И морозом. В том, как оно отозвалось у нее в голове, было что-то, что делало его похожим на отражение в зеркале, какой она видела себя этим вечером и все вечера в последние месяцы. Если бы слова могли обрести кожу и плоть, то у «подсознания» оказалось бы древнее, покрытое сетью старческих морщин лицо и неказистое тело с уродливо выпирающим брюхом.
        - В любом случае, даже не представляю, что мне могло присниться, чтобы я так себя вел, - добавил Олег. - Прости, пожалуйста.
        Он показался ей несколько озадаченным, и это было довольно мило, напоминало его такого, каким он выглядел в молодости. Каким Лида когда-то его полюбила - немного рассеянного, но забавного в этой своей всегдашней растерянности юношу. Сейчас, как и тогда, много лет назад, когда он, смущаясь и краснея, сунул свои жалкие три розочки, ей хотелось его обнять и поцеловать в лоб, как маленького испуганного ребенка. Лида не удержалась и, высвободив руку, погладила мужа по голове, пройдясь подушечками пальцев по тому месту у него на макушке, где раньше смешно торчали волосы, а теперь наметилась лысина.
        - Обещай так не делать, чтобы больше не пугать меня, ладно? - попросила она, чувствуя, как приходит успокоение, а вместе с ним и сонливость.
        - Обещаю…
        - Ты уж постарайся, - вздохнула она и, оторвавшись от мужа, выключила из розетки ночник.
        Комната погрузилась во мрак. Тихонько забарабанил по подоконнику дождь. Точно множество рук принялись выстукивать вразнобой давно забытую мелодию. Откуда к ней пришел этот образ, Лида не знала, но подумала во мраке спальни: «Подсознание…» - и поежилась.
        - Спокойной ночи.
        - Приятных снов, дорогая.
        Укрывшись одеялом по пояс, повернулась на бок, спиной к мужу. Свернулась калачиком, как в детстве, и попробовала уснуть. Пару минут спустя почувствовала на плече его ладонь. Горячие, слегка влажные от пота пальцы, как червяки, сползли ей на грудь. В темноте он неосторожно царапнул ногтем ее сосок, заставив поморщиться от боли.
        - Хочешь отвлечься от дурных мыслей, - прошептал Олег ей на ухо. Она поняла, что он опять забыл почистить зубы: дыхание мужа отдавало пивом и сушеными кальмарами, которых Лида терпеть не могла.
        - Прости, любимый. Голова разболелась, - сказала она.
        Это не было ложью: у нее в последнее время постоянно ломило лоб и затылок. Как видно, сказывалась изменчивая погода. Давление и эти перепады температуры - в их возрасте такое бесследно не проходит.
        - Опять?.. Ну ладно. Доброй ночи тогда, - разочарованно просопел Олег, чмокнул ее в висок и грузно перевернулся на свою сторону кровати.
        В темноте Лида продолжала слушать, как он дышит. Надеясь, что вскоре под его привычное размеренное похрапывание сможет наконец уснуть и сама.
        - Вспомнил, - вдруг сказал он. - Про сны вспомнил. Это не Фрейд говорил, а Ницше.
        - Что?..
        - Маленькие кусочки смерти, - муж сонно заворочался. Пружины в матраце заскрипели от движения его массивного тела. Лида замерла, напрягшись. - Так Ницше называл сны. Маленькие кусочки смерти.
        Звучало ужасно, хотя сейчас, в данное мгновение, в темноте, под глухой рокот усиливающегося осеннего ливня, в этом было что-то… что-то правдивое.
        - Знал я одного парня… - пробормотал Олег глухо, и Лида догадалась, что он по обыкновению уткнулся лицом в подушку и уже засыпает. - Он рассказывал, про другого парня… С которым они когда-то работали в смене…
        - Что?
        - А?
        - Ты хотел сказать про приятеля твоего друга.
        - А, это… Ну… Вроде бы тот кого-то убил во сне. Ну или не во сне, не помню… Раздвоение личности там было или что-то вроде того. Кажется, отгрыз нос своей подружке… Должно быть, совала куда не следует… Когда его спросили, как он это сделал… Тот отвечал, что ничего не помнит…
        Он продолжал что-то невнятно бормотать у нее за спиной, все чаще сбиваясь на сонливое сопение, а Лида лежала, поджав колени к животу, таращилась в душную темноту и думала.
        Подсознание, думала Лида. Это значит, что в каждом человеке может быть скрыто что-то еще, чего сам он не улавливает, не осознает. Неведомое нечто, которое, наверное, как раз и является нам во снах, когда привычные, знакомые мысли и чувства исчезают. Когда сознание берет отпуск, место его занимает то, другое, первобытное… И его царство - это царство снов.
        Но разве сны не отражают реальность? Не приукрашивают ее, будучи всего лишь мечтами? Видения того, о чем думает подсознание… О чем же втайне от самого себя мечтает ее муж, если во сне он стал себя вести так странно?
        - У Юнга еще… - на секунду пробудился Олег. - Архе… архетипы… Отец, мать… Ид. В Древнем Египте, знаешь, и в Греции вроде бы тоже, люди верили, что во сне душа спускается в царство мертвых. Аид… Ид, пока ты танцуешь…
        - Как ты сказал?
        - Ид, Лида… Лида Ида, пока ты спишь… Амунра, пожиратель солнца, цербер о семнадцати головах стоит на страже ея, и Танатос раскрывает врата не восходу, но на закат… То-тепх, То-тепх! Арх… АА-АРГХ! - раздалось вдруг у нее за спиной. Лида повернулась и отползла в ужасе на самый край кровати.
        - ИД! ТО-ТЕПХ! АААРГХ! - хрипло выкрикивал в темноту Олег, и хрип его был похож на стон.
        Он скинул с себя одеяло, вытянул обе руки к потолку, скрючил напряженные пальцы и всем телом выгнулся наверх - так, как при его комплекции казалось просто невозможно: круглый живот, словно купол, возвысился над кроватью и будто бы вздулся, едва ли не готовый взорваться, лопнуть, как переполненный гелием воздушный шар.
        - Проснись, Олежк, - испуганно пролепетала Лида.
        - АААРГХ! АААРГХ! - выкашлял он во тьму вместе с кусочками чего-то белого, взметнувшимися у него над напряженным лицом, как перья из наволочки.
        - Просыпайся! - закричала она и толкнула мужа в плечо.
        - А… А… А… - Продолжая хрипло стонать, Олег накренился и рухнул на бок, животом к ней. Его лицо стало совсем пунцовым, щеки побагровели и надулись, на губах засохли обрывки книжных страниц. Олег снова закашлялся и выплюнул в нее еще больше мятой, изжеванной бумаги.
        Господи, он там что, все это время, пока она не видела, жрал свою долбаную книгу, что ли?! В ответ на ее немой крик за окном оглушительно громыхнуло, и в ярком блике молний на Лиду уставились широко распахнутые, блестящие безумием глаза.
        - ЛИИИДА, - простонал он. На шее Олега набухли и вздулись от неимоверного напряжения жилы. Его пальцы оказались у нее на шее и стиснули горло Лиды, кривыми крючьями вонзаясь прямо под кожу.
        - Что тебе снится?! - придушенно просипела Лида, не помня себя от ужаса и боли. - Что… тебе… снится?..
        - НЕ Я! - заорал он в ответ, пуча глаза и продолжая душить жену. - АААРГХ! Это не я, Лида! Не я! Я НЕ СПЛЮ!
        Она сопротивлялась из последних сил, сучила ногами и руками, била его коленом в пах, в пузо, куда придется, но руки мужа все с большей и большей силой стискивали ее шею. Задыхаясь, Лида успела поймать где-то на самом краю сознания мысль, которая в эту секунду показалась ей одновременно смешной и ужасающей: за все годы их долгой семейной жизни он еще никогда не обнимал ее так страстно.
        - Это не я, ЛИДА! - выл Олег, пока она задыхалась, пытаясь вырваться. - ЭТО ТЫ! ТЫ!!!
        Левая рука Лиды метнулась назад, за спину, больно ударилась кистью о край столика трюмо. Пальцев коснулся холодный металл, и она схватила его, не глядя, потому что все равно ничего и никого не могла видеть, кроме пытающегося ее задушить безумца.
        - ЭТО ТЫ! ТЫ СПИШЬ! ОТКРОЙ ГЛАЗА! ЭТО НЕ МНЕ, ЭТО ТЕБЕ СНИТСЯ! Я ТЕБЕ СНЮСЬ, ЛИИИДААА!
        Она вонзила острия ножниц в надутый силиконовый мяч, но тот не лопнул, а продолжал кричать, ругаться и плакать. Немного удивленная, Лида стала тыкать еще и еще.
        - Жить будет? - обратился участковый по имени Федор, молодой еще мужчина, лет тридцати, но с уже вполне оформившимся, выпирающим над поясом форменных брюк пивным брюшком, к врачу из скорой. Врач был немногим старше его, не исключено, что они даже учились в одной школе, так что участковый позволил себе слегка развязный тон, предложил медику сигарету, и тот не отказался. - Что скажешь, братишка, приходилось с подобным сталкиваться?
        - Трудно сказать, я ведь не специалист, - пожал плечами врач и, затянувшись, задумчиво выдохнул облако сизого дыма. - Наше дело - первую помощь оказать, при необходимости - доставить в больничку. Там уже точный диагноз поставят, но пока, предварительно… похоже на коматоз.
        Они стояли на ступеньках, сбоку от двери в подъезд, куда только что прошли с носилками санитар и - в помощь - вызванный участковым, чтобы разобраться с замками, слесарь. Ждали, когда вынесут дамочку из девятой квартиры. Рядом крутилась соседка, позвонившая самому Федору. Он уже и забыл, как ее по батюшке - Тамара Васильевна, что ли, а может и Викторовна. После ночного ливня воздух во дворе был свеж, а утренний морозец прихватил лужи ледяной коркой и норовил пробраться под куртку.
        - Кома, значит… На криминал вроде как непохоже, да? - Участковый продолжал говорить нарочито небрежно, с ленцой, но то и дело косился в сторону медика. - Мне ж для отчетности, сам понимаешь.
        - Ты все видел. Если у нее самой спросить только, когда в себя придет.
        - А она вернется в сознание?
        - Может вернется, а может и нет. Кома - дело такое.
        - Ну да… И что, долго это может продолжаться?
        - Понятия не имею, - признался врач. - Годы… Если о ней, конечно, есть, кому позаботиться.
        - А что, гражданка, - Федор обратился к соседке, - имеются у Лидии родственники какие-нибудь?
        - Разве что мама. В Сызрани вроде живет. Хотя вроде они не очень дружили, - затараторила Тамара, обрадовавшись, что на нее опять обратили внимание. - Надо бы позвонить, так-то, сообщить все равно, мать же… Батюшки, горе-то какое, бедная, бедная Лидочка… Только я ее мамы номера не знаю.
        - Ничего, разберемся, - успокоил ее участковый. - Сами как-нибудь найдем.
        - Так-то она, Лида, уже давно вроде как не в себе была. Еще после смерти мужа, - торопливо перекрестилась Тамара. - Месяца три тому назад скончался, бедняга, инфаркт у него вроде случился. Так-то я и сама своего схоронила уж года два как, но Лида - та сильно, видать, переживала. Ей и таблетки прописали, от нервов, да только те не шибко, видать, помогали.
        - Что прописали? - обозначил профессиональный интерес врач из скорой.
        - Да разве ж я помню… Для сна что-то вроде, то бишь от бессонницы.
        - Думаешь, передоз? - предположил Федор.
        - Чтоб до комы-то? - хмыкнул врач. - Вряд ли.
        - А она рассказывала, кстати, - соседка еще раз перекрестилась. - С месяц тому, как разговор у нас этот был. Рассказывала, что муж ей, покойник, сниться начал. Как живой. Так-то она хорошая женщина была, добрая. Но, видно, любила его сильно, Олега своего, душой прикипела. Вот и тронулась умом на этой почве. Заговариваться в последнее-то время начала. Как о живом о нем говорила, о муже-то… Я ее давеча проведать зашла, так-то, а она мне - Олег мой то, Олег се… Спасибо, говорит, что зашла, пока муж на работе.
        - Психическая, значит, - кивнул участковый, роняя окурок в лужу.
        - Да уж, - философски протянул врач. - Сон разума рождает чудовищ.
        - Вот что странно, конечно, - сказал Федор. - Эти следы у нее на шее… Кто-то ж ее душил, получается, в запертой квартире… Вот как такое возможно, братишка?
        - Не исключено, что сама, - врач снова пожал плечами.
        - Серьезно? Может и такое быть, да?
        - Всякое бывает… Ты видел. Она ж, по сути, спит с открытыми глазами.
        - Точно, спит.
        - Ну вот и… - махнул рукой молодой врач и, развернувшись, шагнул к машине. - Мало ли что ей там снится…
        Комната Павлика
        ОДИНОЧЕСТВО
        Вадиму снился сон, один и тот же, в который уже раз с тех пор, как он поселился в этом доме… Или видения стали преследовать его еще до переезда?
        У каждого свои обстоятельства. У горя много лиц, но депрессия для всех одинакова, и с ней, как с нелюбимой женщиной, ты всегда одинок. Должно быть, его жизнь превратилась в бесконечный кошмарный горячечный бред сразу после того, как не стало Жени. Вспомнить сложно, потому что думать сложно. Думать почти физически больно, когда нет покоя. Когда болен и не можешь нормально спать. Когда само понятие нормы становится размытым, неясным, и даже при свете дня чувствуешь себя словно паук, застрявший где-то в трещине между сном и явью.
        Старый Сиделец, запутавшийся в липких нитях своей печали. Этот образ преследовал его не чаще, но и не реже других, приходя, как правило, в темное время суток вместе с тошнотворной вонью жженого сахара, когда кожа на шее и лице начинала яростно зудеть, ощущая чужой внимательный взгляд.
        Однажды Вадим, пробудившись, увидел в углу комнаты глаза и узнал их. Это были глаза Жени. Ее зеленые красивые большие глаза. Их было восемь.
        Тогда он закричал и проснулся еще раз, по-настоящему. Он не мог сказать, сколько ночей длилась эта пытка, но конца ей не было видно. Кошмар пожирал истончившуюся ткань бытия, призраки наводняли эфемерное настоящее, сон переходил в бодрствование, сплетаясь с ним в единое целое.
        Во сне он спал. Как и в реальности, пьяный. Он много пил со дня переезда, а может, и до этого. Ведь в трезвую голову вряд ли могла прийти мысль, что жить одному в большой и пустой, как первобытная пещера, квартире - хорошая затея. Застрять среди темноты и уныния, запутаться в одиночестве, как тот паук, Старый Сиделец, по неосторожности… или, что еще хуже, по собственной воле.
        А еще тишина. Проклятая тишина, в пучине которой становился столь отчетлив и проникновенен вкрадчивый шепот дождя.
        Ему опять снилось, что звонит телефон. Словно с того света звонит, из-за грани мира, вспарывая полог туго натянутой тишины, царящей здесь ныне, присно и во веки веков, аминь. Голос в трубке, скрипучий из-за помех, - в этом доме так много помех, что любая техника работает через раз, - знакомый и одновременно незнакомый, мужской или женский, не разобрать. Голос шепнул ему, что Женя мертва, что ее тело накрыли саваном, крышку гроба заколотили. Ее зарыли, зарыли, зарыли! А ты - ты все пропустил, утонув в слезах бесконечного ливня.
        Снилось, что он проснулся. В поту, волоски на запястьях встали дыбом, глаза и щеки мокрые, кожа чешется. Череп раскалывается, а сердце сжато в трясущийся от напряжения кулачок.
        Во сне ему становилось страшно. Он бежал в уборную, подальше от запаха жженого сахара и глаз в темноте, к крану и душу, окатить себя ледяной водой. В этом доме вечные проблемы с теплом, здесь всегда холодно, но ему и нужно было взбодриться, вот только метры растягивались до бесконечности, и то, что Женя мертва, что ее похоронили (зарыли, зарыли, зарыли!), - давило все сильней.
        Ужас набухал внутри подобно той опухоли, что убила его жену. Пускал метастазы и распространялся от желудка к груди, все шире и глубже по мере того, как Вадим осознавал, что происходящее здесь и сейчас, ныне, присно и во веки веков, аминь, - не реально. Ничто вокруг не реально, кроме, быть может, дождя - и того, что ее больше нет. Да-да, холодный гниющий труп застрял меж треснувших досок, наполовину вывалившись из перекошенного гроба на дно залитой коричневой жижей могилы, распластав исхудавшие руки, словно чертов паук свои чертовы лапки.
        Вот почему он боялся бодрствовать еще больше, чем спать. Настоящее всякий раз оказывалось хуже любой похмельной фантазии. Осознание сна не спасало от страха, а только нагоняло еще больше жути, потому что в этом доме уже давно истлели все нити, стерлись границы, и невозможно отличить тусклую прохудившуюся реальность от ее морочного доппельгангера.
        Догадываясь, что видит сон, но все еще пребывая в нем, он включал свет, открывал воду, которой все равно не было (в этом доме и такое случается, да), так что тишину ничто не нарушало. Ничто, кроме глухих ударов, с которыми сжимался и разжимался детский кулачок, укрывшийся у Вадима под ребрами. Одиночество, как и страх, похоже на раковую опухоль - оба жрут тебя изнутри.
        Вадим опирался босыми ступнями на ободок унитаза. Пятки ныли от холода. Стены чадили вонью, как пакет с конфетами, брошенный в огонь: языки незримого пламени лизали сахаристую скорлупу; чернели и плавились, изнывая, клетки мозга. Он доставал ремень, цеплял бляху за трубу стояка, вдевал в петлю голову. Откидывался и тянул, что есть мочи, на себя и в сторону, до боли, до хруста в шее. Явственно ощущая, как пустота разрывала легкие, пока он медленно душил сам себя.
        И тогда он проснулся. В очередной раз, снова голый, снова с этим тонким тугим ремешком в руках, сидя на толчке, в тишине. С потолка на уровень глаз опустились паучьи нити, поблескивающие в свете лампы, как сахарная вата. И - Господи Боже - его затрясло мелкой дрожью, когда в голове прошелестел знакомый и одновременно чужой голос:
        «Жаль, что это лишь сон, правда?..»
        Он посмотрел в дверной проем. Тьма наступала. В квартире гас свет. В этом доме и такое бывает, да-да. Сначала мрак накрыл спальню, плеснув темнотой по краю прихожей. Затем потонул в непроглядной черноте коридор. Вместе с тьмой к ванной приближались шаги: мягкие, частые и почти бесшумные, шелестящие, будто дождь за окном. Сколько там, он не знал точно, но догадывался - восемь. Восемь нечеловеческих ног.
        Или, что еще хуже, человеческих.
        - Не хочу-у-у… - захныкал Вадим, сползая на ледяной пол.
        - Не хочу! - взвизгнул, забившись в пахнущий плесенью и праздничными сластями угол, в затянутый вездесущей паутиной закуток под раковиной.
        - НЕ ХОЧУ! НЕ БУДУ!
        Ударил гром, полыхнула далекая молния. Перед глазами на секунду побелело. А потом, когда вспышка минула, рассеялась без следа, так же, как потонули в паутине комнат громовые раскаты и его полный отчаяния крик, Вадим поднял взгляд и увидел в дверях Ее. Свою Женю. И одновременно не свою - чужую, незнакомую. За Ее спиной колыхался мрак.
        Много рук было у Нее, много ног. Больше, чем нужно человеку. Женя широко распахнула рот. Лампочка потухла, и во мраке блеснули острые белые зубы:
        - С-с-с-с…
        Зубы стали расти.
        Их тоже было много.
        ПОКУПКА
        В итоге Игорь Кривцов все-таки поставил подпись в нужных местах, хотя - невиданное дело! - риелтор пыталась отговорить его от покупки. Потом он горько сожалел о принятом решении, корил себя за жадность, приведшую к роковым последствиям, но было уже слишком поздно. Все равно что сокрушаться о пропущенном техосмотре в тот момент, кода несешься по горной трассе прямиком к обрыву, и у твоей машины вдруг отказывают тормоза. А ведь продавец предупреждал о возможных неполадках.
        Возможно, его сбило с толку то, что осмотр шел своим чередом, и ничто не предвещало последовавших сюрпризов. В тот день Игорь находился в приподнятом настроении. Погода вслед двум неделям грозовых майских ливней установилась хорошая. Дом, не такой уж и старый, в иное время года имел, должно быть, блеклый, унылый вид, но теперь выглядел опрятным и аккуратным. Особенно мило смотрелись светлые занавески на окнах то тут, то там.
        Гуляя по комнатам, он какое-то время честно пытался строить из себя знатока: интересовался метражом квартиры, состоянием труб, сверялся с планом и другими документами на жилплощадь. В общем, изо всех сил старался вести себя как полагается солидному мужчине его возраста и как, должно быть, ждала от него эта пигалица. Но быстро сдался - озвученная в объявлении цена была слишком уж хороша, а все остальное, по такому-то счету, не имело никакого значения.
        В итоге они очутились на кухне, он и Ирина Корост - так она назвалась еще во время их первого разговора, по телефону. Девушка заварила кофе. Он, сидя за столом, украдкой посматривал на ее мягкие плечи, следил за движениями тонких, изящных рук.
        Кухня была просторная, светлая, с большим двухкамерным холодильником и современной электроплитой, которые «входят в общую стоимость квартиры, как и мебель». Приятно смотреть. Точеная фигура Корост радовала глаз не меньше, от чего Игорю стало немножко стыдно.
        Молодая, думал он. И как все молодые - красивая. На вид немногим старше его Оленьки. А значит, он ей, как и Оле, в отцы годится… Нет, в старшие братья, максимум в старшие братья. Четырнадцать лет - не такая уж большая разница в возрасте между мужем и женой, как может показаться со стороны. В течение всего времени, что длились их с Олей отношения, он постоянно напоминал себе об этом. Не отец, нет. Максимум - старший брат.
        Здесь было покойно и уютно, как в колыбели новорожденного. В окна заглядывало ласковое уже почти-почти июньское солнце. Мягкий свет пронизывал кремового цвета тюль, наполняя помещение теплом. Ветер шалил с листвой березы за окном, по подоконнику с важным видом вышагивал толстый голубь. Увидь такого Оля, наверняка бы вспомнила птичек из пиксаровской короткометражки.
        Когда в воздух поднялся сладкий аромат, рука невольно скользнула в карман рубашки. Опомнившись, он поспешно затолкал полупустую пачку обратно.
        - Закуривайте, если хотите, Игорь Вячеславович, - улыбнулась риелтор, наполняя для него чашку. - Здесь можно курить, я только окно открою.
        - Да я, знаете, уже полгода как бросил, - смущенно признался он.
        Эти шесть месяцев ему, к тому же, пришлось обходиться без секса, о чем, конечно, Игорь предпочел умолчать. Вот только маленький крестик серебристым глазом похабно подмигивал из выреза ее блузы, и у Игоря случилась эрекция, неожиданно сильная, до боли в паху. Покраснев еще больше, он закинул под столом ногу на ногу и попытался отвлечься от пошлых мыслей:
        - Завязать на самом деле оказалось весьма сложно. При моем-то стаже курения… Кхм… Знаете, как это у заядлых курильщиков и выпивох бывает? Кажется, что все просто, достаточно только захотеть - «…а ты же хочешь, еще как хочешь», - ехидно шепнул внутренний голос, заставив его поерзать на стуле и еще плотнее сжать бедра. - …Так и твердишь про себя: «Да мне это раз плюнуть, просто я не хочу. Пока еще не хочу». А потом в один прекрасный момент понимаешь, что в этом и заключается вся хитрость: ты куришь или пьешь уже больше, чем некоторые люди живут, и никогда не бросишь, потому что всегда будет это «еще». ЕЩЕ одну рюмочку. ЕЩЕ пару затяжек. А потом, через полчасика, еще. И еще. И так без конца.
        Если риелтор и подумала о нем как о великовозрастном пустомеле, то виду не подала. Наоборот: слушала, не перебивая, с улыбкой и огоньком искреннего интереса в глазах. Черт подери, эта девушка ему нравилась уже не столько как объект сексуального влечения - либидо вроде бы удалось унять, - но и просто по-человечески. С ней было приятно общаться. Даже Оля не всегда так внимательно прислушивалась к его речам, в первую очередь ее занимали беседы на профессиональные, близкие ей самой темы - о кино, премьерных показах, режиссерах и актерах.
        - Я много лет курил, - продолжил он, расслабляясь. - Рос без матери, а отец пропадал на заводе и шабашках, так что следить за мной было некому. Еще школьником, после уроков, баловаться начал, а уж когда повзрослел, да сам работой обзавелся, так и вовсе в обычай вошло. Знаете, с годами жизнь начинает подчиняться определенному привычному распорядку. Идет по накатанной… Вот и для меня утро, как правило, начиналось с чашки кофе и сигареты. Теперь-то я обхожусь без никотина, но привычка, как видите, осталась. На уровне рефлекса. Чувствую запах кофе - и рука тянется к куреву.
        - У вас сильная воля, - сказала Ирина. - Я бы так не смогла.
        - Курите?.. Бросайте, мой вам совет. Это сложно, но… оно того стоит.
        - Нет, не курю. Хотя вредные привычки имеются, как и у каждого.
        - Я от своей избавился, и у вас тоже получится. Почему нет? Тем более вы моложе, а значит, вам будет легче.
        - Зачем же вам тогда это? - Она посмотрела на топорщившийся карман его рубашки.
        Игорь усмехнулся:
        - Неприкосновенный запас. Последняя пачка, как я говорю. Если вдруг желание подымить накатит, то делаю так. - Он все-таки вытащил сигареты, достал одну и медленно провел у себя под носом. С наслаждением втянул сквозь тонкую бумагу горьковатый, щиплющий ноздри табачный дух.
        - И как, помогает?
        - Держусь, как видите. Все дело в мотивации, в настрое. Я, когда женился, твердо для себя решил, что брошу, если Оля моя забеременеет. Сам бы вряд ли справился. Со слабостями трудно бороться в одиночку, но ради жены и сына…
        По лицу девушки пробежала легкая тень.
        - Простите, Ирина, вы сами замужем? Детишки?.. - поинтересовался Игорь.
        - Хотела бы, но пока не сложилось.
        - Тогда, надеюсь, вы сможете понять мою мысль. У меня есть друг детства, истовый такой, идейный холостяк. Он мне как-то сказал: «Брак - это страна, по дороге куда ты многое теряешь». По его мнению, женитьба - это билет в один конец, причем излишне дорогой. И он по-своему прав, конечно, потому что в семейной жизни постоянно приходится себя ограничивать. Идти на уступки, если необходимо, искать и находить компромиссы. Но Мишка, этот мой приятель, как мне всегда казалось, не понимает главного. Того, что семья - она как… - Он обвел взглядом кухню. - Как этот дом, к примеру. Чтобы его построить, нужно надежное основание. Но одного фундамента мало, правда? Коробку из бетона не продашь, уж вам-то это известно лучше, чем кому-либо. Нужно еще возвести крепкие, кирпичик к кирпичику, стены - такие, чтобы внутри царили тепло и уют. Мне кажется, что здание брака стоит на основе любви, а строится, как из кирпичей, из маленьких обоюдных уступок. Приходится чем-то жертвовать, что-то терять. Но ведь получаешь взамен нечто большее. Меня вот судьба сыном наградила.
        Он прервался, чтобы допить свой кофе.
        - Так вы ждете ребенка? - Ирина постучала ноготком по краю чашки. Дзынь, дзынь - задрожала кофейная пенка.
        - Уже дождались, - Игорь улыбнулся. - Через недельку-другую въедем всей семьей.
        - То есть вы для себя все решили, окончательно и бесповоротно?
        - Решил. - Он развел руками. - Не вижу причин тянуть кота за хвост. Местами, конечно, не помешает чуток отреставрировать, но это уж мелочи. Придираться не стану - спасибо вам за хороший кофе… и за хороший разговор тоже спасибо.
        - Что ж, осталось только расписаться в договоре. Но прежде… - Ирина запнулась, и только сейчас он заметил, что девушка хмурится. - Думаю, будет правильно, если вы узнаете об этой квартире кое-что еще.
        - Хм? Дело, я так понимаю, не в паре трещинок на кафеле в уборной, - предположил он.
        - Там нет никаких трещин, Игорь Вячеславович.
        - Вообще-то есть, но неважно. Что же тогда? Вряд ли что-то серьезное, но спасибо еще раз - за заботу и честность. Так что же, Ирина? Проблемы с проводкой, любители побуянить в соседях?
        - Нет-нет, ничего подобного. Здесь, наоборот, весьма тихо…
        - Это я заметил. - Он еще раз глянул по сторонам и зажмурился на секунду от попавшего в глаз солнечного зайчика. - Звук словно тонет, как в храме. Благодать! Как раз то, что нужно мне и моей семье. Та маленькая комната, где старый диван у стены, идеально подойдет под детскую, вам не кажется?
        Ирина обожгла его испытующим взглядом:
        - Вы религиозны?
        - Э… Это имеет значение?
        - Возможно.
        - Ну… Я был октябренком. Юный ленинец. Хотя вам, такой молодой, это, верно, ни о чем уже не говорит. В общем, в церковь никогда не ходил.
        - А ваша жена?
        - Оля? - еще больше удивился Игорь. - Она у меня киновед… пишет рецензии для журналов и сайтов. Посещает фестивали, сходки фанатов. Ее единственная религия - «Звездные войны». Я и сам из-за нее пересматривал все части раз десять, не меньше. Пришлось, даром что больше люблю старые фильмы про гангстеров. «Крестный отец», «Однажды в Америке» - вот это мое. Но и «Звездные войны», и другое кино стали моими. Фантастика всякая. Темная сторона силы, джедаи, роботы, все дела… Еще несколько кирпичиков в стенах нашего с ней любовного гнездышка.
        - И все-таки, Игорь Вячеславович, - в ее голосе ощущалось напряжение.
        - Да?
        - Некоторые люди не ходят в церковь, не молятся и не соблюдают постов, но при этом верят… во всякое. Если вы понимаете, о чем я.
        - Честно говоря, не очень. - Он все еще оставался в том благостном расположении духа, что окутывало его в течение всей беседы, но уже начинал испытывать легкое беспокойство. Разговор, вместо того чтобы завершиться, вдруг повернул в совершенно неожиданном направлении, а Игорь не любил сюрпризов.
        - Черти, - она смотрела на него, не мигая. - Лешие. Демоны. Полтергейст…
        - Барабашки, - вспомнил Игорь словечко из детства. - Вы это сейчас серьезно, Ирина?
        - Более чем, Игорь Вячеславович.
        - Просто мне показалось, вы шутите.
        - С такими вещами не шутят. Повторюсь, люди верят в разное. В другие миры, в пришельцев с далеких планет. И у вас ведь, насколько я поняла, имеется собственный талисман. Ваша последняя пачка.
        - Я вас умоляю, это всего лишь сигареты.
        - То есть ни в какую мистику вы не верите?
        - Нет, - уверенно качнул головой он. - В никотиновую зависимость верю. В семейные ценности. В любовь, несмотря на возраст, тоже верю. Но не в домовых и прочую паранормальщину.
        Рука опять потянулась к карману. Поймав себя на этом, он разозлился.
        - Послушайте, Ира. Вам не кажется, что беседа затянулась и мы порядком отклонились от темы?.. Согласен, тут есть доля и моей вины, но все же. Что за дурацкий экзамен вы мне устроили? Какая разница, во что я верю? При чем тут мировоззрение моей жены или, если уж на то пошло, чье бы то ни было еще? Простите, если я чего-то не знаю… Вы продаете квартиры только прихожанам ближайшей церквушки?
        - Дело в том, что поблизости нет церквей, - мрачно ответила она.
        - И что это меняет? Повторюсь, мы с женой не религиозны.
        - Да, но сына вам стоит покрестить. Если вы всерь ез настроены сюда въехать.
        - Что? - Игорь возмутился. - Мне послышалось или вы только что указали, как мне следует поступать с моим ребенком? Не много ли на себя берете, милочка?
        - Это в ваших же интересах. У нас… у нашей фирмы уже были проблемы с этим домом.
        Он не мог поверить своим ушам:
        - Вы на что сейчас намекаете, Ира?
        Девушка облизнула губы, затем быстро встала из-за стола, и поспешность этого движения напомнила ему суету перепуганной крысы. Она так и не притронулась к своему кофе. И явно была взволнована. Это было заметно по глазам, по участившемуся дыханию. По тому, как, будто невзначай, маленькая ладонь накрыла цепочку с крестиком.
        - Понимаю, что все это звучит безумно…
        - Безумно - это еще мягко сказано! В отличие от вас, Ира, я уже мало что понимаю.
        - Я не должна говорить того, что сейчас скажу. И прозвучат мои слова, скорее всего, еще ужасней, чем… Но вы все-таки постарайтесь отнестись к тому, что будет сказано, серьезно. Так же серьезно, как вы настроены на покупку квартиры. Ладно?
        - Не могу ничего обещать, - продолжая недоумевать, сказал он. - Но я попытаюсь.
        - Хорошо. Повторю, я не обязана вам этого говорить… но вы, Игорь, обязаны это знать. Это важно. И это имеет отношение к вопросу о вере. Предыдущий владелец квартиры - с ним не все в порядке.
        - В смысле? Какой-то сектант, фанатик?
        - Нет, насколько мне известно. Он был обычный одинокий мужчина, ваших лет… Но здесь, - Ирина отвернулась к окну. - Здесь он покончил с собой.
        Его разуму понадобилось несколько секунд, чтобы переварить услышанное. Зато тело отреагировало мгновенно: мышцы напряглись, позвоночник вытянулся в струну, закаменел. И, кажется, волосы на затылке сами собой шевельнулись, как живые.
        - Его звали Вадим… Генич, кажется. За год до этого он похоронил жену. Рак вроде бы, точно не скажу, не помню. После смерти супруги Вадим начал пить. Вскоре пришлось уйти с работы, счета стало нечем оплачивать. Судя по тому, что вы говорили о вредных привычках, вам известно, как это бывает, когда человек катится на дно. Квартиру в центре Вадим был вынужден продать. И купил у нас новую, вот эту. Въехал… Вел себя тихо, никому не мешал. По крайней мере жалоб не поступало. Впрочем, часть квартир тут еще пустуют, ожидая продажи. Так что, по большому счету, и мешать-то было некому… А через месяц бедняга удавился. Повесился в ванной на собственном ремне, если вам важны детали.
        - М-да, - только и смог выговорить Игорь.
        - Наша фирма вела все сделки, поэтому я в курсе. Квартиру унаследовали дальние родственники Вадима, из Израиля, - продолжала риелтор. - Они пожелали продать доставшуюся жилплощадь как можно скорее, и их желание вполне можно понять - мало кому приятно иметь квартиру с подобным бэкграундом… Вот почему цена гораздо ниже рыночной, Игорь Вячеславович.
        Она отошла ненадолго в коридор, а, вернувшись, положила перед ним на стол гербовую бумагу и ручку:
        - Ваш договор. Но я прошу, ради ваших жены и ребенка. Прошу еще раз хорошенько подумать, взвесить все «за» и «против», прежде чем вы завершите нашу сделку.
        ВИЗИТ
        - Этот дом похож на Алека Гиннесса.
        Заметив его недоумение, жена снисходительно улыбнулась:
        - Сэр Гиннесс, британский актер-ветеран, обладатель премии «Оскар». Сыграл учителя джедаев в самых первых, оригинальных «Звездных войнах» у Джорджа Лукаса. Оби Ван Кеноби.
        - А я-то подумал о том мужике, который Книгу рекордов придумал.
        Эта забава была Игорю знакома. Словесный теннис, один из тестов на проверку кинематографической эрудиции, что очень нравились Оле. Одолеть ее редко кому удавалось, девять из десяти партий проигрывал жене и он. Среди киноманов Оля, пожалуй, могла бы претендовать на кубок Дэвиса, Игорь же ракетку расчехлял редко, предпочитая оставаться в категории любителей, заглядывающих на «Кинопоиск» от силы раз в месяц.
        Они только что попрощались с Хлестовым - тот подбросил их и умчался «по делам» (на очередное свидание, но Оле знать про это вовсе не обязательно) - и теперь стояли на потрескавшихся камнях тропинки, ведущей через залитые солнцем зеленые газоны прямиком к дому.
        Игорь собирался показать Оле их новую квартиру. Пока что, судя по мечтательному выражению ее лица, жена оставалась довольна увиденным. У него имелись определенные сомнения и страхи на этот счет. Район все-таки не самый лучший: на отшибе, до ближайшего магазина минут двадцать пешком, а до метро и того дальше. С другой стороны, здесь гораздо спокойнее, чем в центре, и воздух чище. Под боком росла небольшая березовая роща, а за кустарником по левую руку от дома скрывался маленький заболоченный пруд, где трещали сверчки и летали стрекозы.
        - Этот дом, - повторила Оленька, - как старик Оби Ван. Смотри, занавески в окнах - как седина… Такой с виду немножко неказистый в серой своей хламиде, но вместе с тем - в нем чувствуется определенный аристократизм, благородство. Кажется, он многое повидал, но сохранил честь и достоинство истинного дворянина.
        - Алек Гиннесс, да?
        - Именно, именно! Ну либо Шон Коннери… Хотя нет, Коннери не подходит.
        - Почему? - принял подачу Игорь. - Чем старина Шон хуже твоего Оби Вана?
        - Нам нужен дом-воспитатель, дом-наставник. А он шотландец - из них плохие учителя.
        - Вроде бы он учил горца, Маклауда?..
        - А еще он папа Индианы Джонса и агент 007. Слишком авантюрный типаж, - Оленька хихикнула. - Не могу поверить, что ты готов оставить Павлика под присмотром у старого любителя приключений.
        - Учитывая, что сегодня он с твоей мамашей остался… - Игорь вздохнул. - Все равно что этой гигантской жабе - как его, Джабба?.. - доверить. Да и Оби Ван тоже, помнится, нехорошо закончил.
        - Пожертвовал жизнью ради своего ученика!.. Хотя ты прав. Нам такие подвиги не нужны, нам нужны покой и забота. Особенно после пребывания в гостях у Джаббы. Как насчет Майкла Кейна?
        - Тот старый дворецкий из «Бэтмена»?
        - Альфред, этого персонажа зовут Альфред. А фильм называется «Бэтмен: Начало».
        - Пожалуй, подходящая кандидатура, - рассудил Игорь. - Итак, наш дом похож на дядюшку Альфреда. Пойдем же, осмотрим пещеру Летучей мыши изнутри.
        Квартира занимала добрую треть последнего, пятого, этажа, лифт же в доме не был предусмотрен, так что они оба немного запыхались, пока поднимались по узкой лестнице. Игорь слышал дыхание Оли. Он подумал, что ради нее будет счастлив стать Гиннессом, Кейном и Коннери в одном лице. Да хоть Гэндальфом, черт побери, лишь бы быть рядом, защищая от любых напастей. В прихожей они обнялись, и Оленька шепнула:
        - Как же здесь хорошо! Как же тут тихо, спокойно…
        - Вряд ли это надолго. Если Павлик станет орать, как в роддоме, соседи полицию вызовут. Правда, соседей у нас мало, - вспомнил Игорь. - Говорят, не все квартиры распроданы. У старого мистера Кейна не все дома, знаешь ли.
        - Все у него в порядке. Два «Оскара», между прочим. И вообще, никто ничего не услышит, - уверила Оленька. - Чувствуешь? Мы здесь как будто в другом измерении.
        - В далекой-далекой галактике?
        - Да! И здесь будет наша планета, наш маленький мир, отдельный от всех. Уютный и тихий, где есть только ты, я и Павлик. Идеальный мир для идеальной семьи.
        - Давай же его изучим, малышка. Держи мою руку, я покажу тебе чудеса. - Кончики ее пальцев нежно касались кожи, прячась в его ладони. - Наша кухня. Как тебе?
        - Большая, как ты и говорил.
        - Всегда о такой мечтала, не правда ли?
        - Буду тебе готовить все, что ты любишь.
        - Ты же не умеешь.
        - Я научусь.
        - Ловлю на слове! Далее, как видишь, удобства. Ванная. Ну здесь еще не все так совершенно. Но мы сделаем ремонт.
        - Мы сделаем ремонт, - хихикнула Оленька, передразнивая мужа.
        - Двигаемся дальше! Из этой комнаты, подозреваю, получится неплохая гостиная.
        - Будешь здесь пиво пить с друзьями. С Мишкой своим.
        - И с твоим батей, любимая. Иногда.
        - Только если иногда!
        - Даю тебе слово.
        - Беру его. А еще бабушка с дедушкой могут играть тут с внуком, места всем хватит.
        - Ну, если Джабба Павловна скинет килограмм двадцать, то, наверное, поместится.
        - Прекрати. - Она пихнула его кулачком в бок. - С ней тяжело, но она все-таки моя мама.
        - Прости, Ольчик, не удержался… Александре Павловне я буду вечно признателен уже за то, что она тебя на свет родила, поверь. Так, а здесь у нас будет спальня.
        - Но тут даже кровати нет!
        - Я уже заказал, как и еще кое-что из мебели. Прежний хозяин спал в другой комнате.
        - А что с ними стало, кстати, с хозяевами?
        - Ну… - Игорь осекся, думая над ответом. Вряд ли стоило вываливать на жену небылицы, рассказанные девчонкой-риелтором. По крайней мере сейчас.
        Беременность проходила тяжело, пришлось делать кесарево. Врачи советовали маме и новорожденному задержаться в больнице чуть дольше положенного, но Оля уверяла, что чувствует себя прекрасно, и горела желанием скорей оказаться в их новом доме. Тем не менее она до сих пор принимала витамины пачками, и он вовсе не хотел лишний раз ее волновать. Поэтому соврал:
        - Я точно не знаю, малыш. Вроде как в Израиль на пэ-эм-же перебрались.
        - То есть это у нас по-настоящему кошерная квартира.
        - Была, но теперь-то здесь русский дух. Чуешь?
        - Мы оба его почуем, когда придется менять пеленки…
        - К слову, о наследнике. - Он толкнул еще одну дверь, открывая перед женой самую важную, по его мнению, комнату. - Как насчет того, чтобы обустроить тут детскую? Павлу Игоревичу будет комфортно…
        - Обои надо бы поменять, - заметила она, придирчиво осмотрев помещение. - И еще. Под этим старым-престарым диваном наверняка прячутся злые-презлые буки.
        - Никак нет, я проверил. А рухлядь эту все равно придется отправить на свалку.
        - Ну вот, чуть что, так сразу «рухлядь», «на свалку»… - Оленька провела ладонью по пыльному подлокотнику. Затем присела на краешек дивана, утянув мужа за собой. - По-моему, старый тюфяк еще способен нам пригодиться. Как минимум его надо достойно проводить в последний путь.
        - На что это ты намекаешь…
        - Почему нет? - извернувшись, она ловко оседлала Игоря. Его руки оказались у жены на бедрах. - Ты ведь этого так долго ждал… Ждал ведь, ждал? Признавайся!
        - Само собой. Но разве нам уже можно?..
        - Существуют разные способы, мой падаван, - шепнула Оленька, прижав губы к его уху.
        Воздержание затянулось, в этом Оля была права на все сто. От еле сдерживаемого желания кружилась голова. Почувствовав ее пальцы у себя в паху, он громко застонал и откинулся на спину. В воздух взметнулась пыль, защекотала в носу, попала в глаза. Пахнуло чем-то приторно-сладким.
        Игоря замутило. Рассредоточенный взгляд остановился на дальнем верхнем углу комнаты. Там, под потолком, раскинул тенета паук. Игорь с детства терпеть не мог пауков. Хотел было указать жене на неприятного свидетеля их любовных затей, потянулся вперед рукой, но тут в спину острым когтем вонзилась старая пружина. Ладони жены давили на него сверху, ее рот пожирал его. Он подумал о черной вдове, паучьей самке, убивающей самца сразу после совокупления. Опустил взгляд на Олю, затылок которой плавно покачивался у него над животом. Обычно она стриглась коротко, но, пока лежала на сохранении, надолго забыла про парикмахеров и стилистов. Волосы отросли, и теперь непослушные длинные пряди, светлые у корней и темные на окрашенных кончиках, свободно спускались вниз, закрывая от него лицо любимой.
        «Эта квартира принадлежит вам», - сказала Ирина Корост напоследок, прежде чем сунуть в руки Игорю экземпляр договора.
        На мгновение показалось, что он снова слышит ее голос, будто прорывающийся сквозь деловитое сопение Оли. Будто это не Оленька, а Корост уткнулась лицом в его чресла. Меж длинных прядей мелькнула серая ниточка паутины.
        Неожиданно накатила волна мощного, едва ли не животного возбуждения. Игорь, стиснув зубы, глухо застонал.
        «Эта квартира принадлежит вам».
        Женщина у него в ногах подняла голову и широко улыбнулась, демонстрируя неестественно острые, акульи зубы.
        «А вы и ваша семья принадлежите ей».
        Он зажмурил глаза, чтобы избавиться от морока. Одновременно внизу живота словно что-то взорвалось. Игорь задрожал в конвульсиях и кончил, бурно и обильно, но без какого-либо удовольствия. Во время оргазма ему казалось, что из него извергаются клейкие ленты паутины. Пружины старого дивана, как жадные паучьи лапы, царапали спину в кровь.
        СТАРАЯ РУХЛЯДЬ (I)
        Через неделю он заглянул в дом уже без жены. Новоиспеченная мама и сын продолжали гостить у ее родителей, а Игорь, предпочитавший как можно реже видеться с тещей, решил пока навести в жилище порядок. Хлестов, добрая душа, изъявил желание помочь, но освобождался лишь вечером, когда заканчивал работу маленький сервисный центр, принадлежавший им обоим. Игорь, чтобы не терять время, воспользовался такси и явился раньше, по дороге заскочив в магазин «Все для дома».
        На район опускались сумерки. Тень от здания накрыла маленький дворик, лишь в паре окон на четвертом этаже горел свет. Их квартира была выше и левее, ближе к растущим в торце дома березам. На лавке у входа, как сторожевая собака возле будки, сидела, опершись обеими руками на клюку, древняя на вид старуха. Глубокие морщины рассекали суровое лицо с крупными, будто вырезанными в камне, чертами. Глаза соседки покрывала белая пленка.
        Игорь встал рядом, чтобы перевести дух. Поставил пакеты с инструментами на лавочку. В темное время суток здесь было еще по-мартовски прохладно, и он снова хотел курить.
        Просто чтобы отвлечься, Игорь сказал старухе:
        - Доброго вечера.
        Если бы та ответила ему жестом из старого кино про индейцев, подняв ладонь, он бы воспринял это как должное. Как, бишь, назывался тот фильм с Гойко Митичем?.. Оля бы вспомнила наверняка. Однако смахивающая на индейский тотем старуха не двигалась, продолжая пялить зенки в сторону белеющих в сумраке березовых стволов.
        - Мы здесь новенькие, - сказал Игорь. Извиняющийся тон собственного голоса показался ему донельзя глупым. - Скоро въезжаем.
        Не выдержав, он достал сигарету, принюхался. Услышав шорох, старуха, которую он уже готов был счесть не только слепой, но и глухой, ожила. Отлепила тяжелую сухую ладонь от навершия клюки, вытянула в его сторону:
        - Подкури.
        Простенькую газовую зажигалку Игорь хранил внутри пачки. Чиркнув для проверки, сунул ее и мятый цилиндр «Винстона» в грубые, скрюченные артритом пальцы.
        - Раскурите сами, я бросил.
        Старуха жадно пихнула в пасть сигарету, нащупала колесико зажигалки, высекла со второй попытки искру. Глубоко затянулась, выпустив белесую, цвета ее зрачков, струю в его сторону. Интерес к Игорю у нее на этом иссяк. Сам он отвернулся, чтоб лишний раз не дышать дымом, окинул взглядом темную громаду здания в поисках окон своей квартиры.
        Как же мало огней, словно и не живет здесь никто… Ну да, не живет. Риелтор же говорила. Правда, ему показалось, что за одним из стекол на втором этаже качнулась нечеткая тень. Рассмотреть детали мешали сгущающиеся сумерки и серая ткань занавески. К своему удивлению, Игорь заметил, что большинство окон, выходящих на эту сторону здания, украшал с виду совершенно одинаковый тюль. Оле цвет занавесок напоминал благородную седину сэра Гиннесса (или Майкла Кейна, неважно), ему же чудилось, что дом пялит слепые бельма в холод надвигающейся ночи.
        - Хозяина не забывайте, - проскрипела старуха.
        Он едва не подпрыгнул на месте от неожиданности:
        - Простите?
        Старуха продолжила, и Игорь удостоверился, что слух его не подвел:
        - Кормите Его почаще.
        - Что вы имеете в виду?
        - Будет дождь. Будет гроза. Гром будет громкий. Хозяин будет голодный. Кошками Его тогда. Собаками кормите, голубями, неважно кем. Хозяин должен быть сыт.
        Айфон в заднем кармане джинсов подал сигнал. Старуха навострила уши.
        - Шуми меньше! Хозяин тишину любит. Меньше шуми, понял!
        - Гм. Ладно. Постараюсь…
        Первое знакомство с соседями удалось на все сто. Старая карга совсем из ума выжила. И Хлестов, зараза, как назло, застрял в пробке на объездной.
        - Хозяин мясцо любит. Тишину любит. А ты Его люби.
        - Спасибо, бабушка, мы уж как-нибудь сами, - этот балаган пора было прекращать. Игорь подхватил пакеты. - Найдем с этим вашим хозяином общий язык.
        Она докурила сигарету до фильтра, а затем слизнула его и принялась активно жевать, даже не поморщившись, когда несколько затухающих искр зашипели на влажных от слюны губах.
        - Язык… ням-ням. Хозяин вырвет твой язык, дурень, и сожрет, не подавится.
        СТАРАЯ РУХЛЯДЬ (II)
        Прихожая встретила гробовой тишиной. Пространство перед ним наполняли тени. Игорь щелкнул выключателем, разгоняя сгустившийся мрак.
        - Вот так-то, - сказал он. Фраза канула в никуда: эха здесь не было.
        - Вот так-то! - повторил он громче, все равно что бросил рыцарскую перчатку в пустоту комнат, вызывая на поединок то, что могло там скрываться.
        «Хозяин тишину любит. Люби Хозяина. Корми Хозяина».
        - И никаких тебе барабашек, старая идиотка.
        В будущей детской, которую он про себя уже стал называть «комната Павлика», паутины по углам прибавилось. Игорь достал из пакета совок и веник.
        «Где есть паутина, найдутся и пауки», - пугал отец в свое время. В их старом доме в Торжке паутины хватало. Особенно много ее стало после того, как родители развелись и мать уехала с другим мужчиной на Север. Игорь никогда не мог простить ей этого. Того, что она предала, бросила его и отца. Ему казалось, что женщина ее возраста - а мать была старше своего мужа и старше любовника - должна быть мудрее, заботливей. Усидчивее, в конце концов. И та была такой до тех пор, пока не встретила своего юного принца с огромным, как у афроамериканского баскетболиста, членом и микроскопическим мозгом.
        «Седина в бороду, бес в ребро. С бабами так тоже бывает, - говорил батя. - Ты уже взрослый, все понимаешь», - повторял он Игорю-подростку.
        Но Игорь не понимал и не хотел ничего понимать. Смотрел изо дня в день, как спивается отец, и думал, что у него все должно быть иначе. У него будет идеальная жена, идеальная жизнь, без сюрпризов и, главное, без предательства.
        Но поиски подходящей девушки затянулись, так что долгими ночами на съемных квартирах - сначала в Твери, а затем и в столице - он часами не спал: в темноте ему чудился, как в одиноком, лишенном света материнской заботы детстве, их шорох. Шорох паучьих лапок.
        В комнате Павлика не будет никаких пауков. С этой мыслью Игорь принялся расчищать углы, наматывая на веник прозрачные липкие нити.
        Когда дело дошло до дивана, карман снова завибрировал, но теперь уже беззвучно. Странно, Игорь не мог припомнить, чтобы отключал звонок. Надо бы в мастерской поковырять, разобраться.
        Хлестова в школе обзывали «кабаном», потому что он и правда только что не хрюкал. С годами он лишь прибавил в весе, но сохранял юношескую легкость в общении и взглядах на жизнь. С собой Хлестов притащил упаковку пива. Развалился на диване, заняв его почти целиком, и вскрыл первую банку.
        - Работы немного, а значит, и спешить некуда. Тем более что мне просто необходимо отдохнуть после кросса на пятый этаж, - рассудил он и, кинув Игорю еще одну «Балтику», подмигнул: - Невские сорта всегда лучшие, чувак. Здесь у вас, в большой деревне, варить пивко никогда толком не умели.
        С Хлестовым они знались со школы, но после армии дорожки приятелей разошлись на несколько лет: Игорь какое-то время прозябал в Твери, Мишка же переехал в Питер, где поступил в один из местных вузов, выучился на программиста, а потом без особого успеха применил знания, когда открыл частный сервисный центр. Встретились в поезде, когда оба ехали в Москву. Тогда и решили расширить бизнес Хлестова, в складчину арендовав местечко под еще одну ремонтную мастерскую в области. Питерский филиал давно уже прогорел, проиграв конкуренцию сетевым центрам, но Мишка сохранил любовь к городу на Неве и всему, что было связано у него с Санкт-Петербургом, включая пиво.
        - Поверю тебе на слово, как спецу по поребрикам и парадным, - в тон Хлестову сказал Игорь, прикладываясь к банке. - Спасибо за угощение.
        - Пользуйся моей щедростью, чувак, пока я добрый.
        Опустошив пару банок, Игорь почувствовал себя бодрее. Разговор с безумной старухой не был забыт, но начал казаться малозначительным и даже смешным. А еще ему нравилось присутствие Мишки, такого большого и шумного, что порой это раздражало, но только не сейчас.
        - А неплохо у вас тут вообще, - отметил Хлестов и громко рыгнул. - Пардон! Глянул инфу в Сети об этом райончике. Оказалось - новострой девяностых. Вроде как планировали сразу несколько домов возвести, детский сад устроить на месте болота, парк из березовой рощи сделать. Но то ли деньги у инвестора внезапно, в стиле девяностых, хе-хе, закончились, то ли еще что. Так и осталось одно-единственное здание. Но это даже клево.
        - Что, так и пишут в Интернете - «клево»?
        - Не, это мне нашептали глаза и уши. О том, что здесь тихо и не видать ни души.
        - Там, внизу, торчала какая-то старая мымра, - вспомнил Игорь.
        - Да уж, видал! Она как гипсовый бюст в красном уголке, вся в пыли и плесенью покрылась. Напомнила мне завучиху из нашей школы, не к ночи будь помянута.
        Прикончив на двоих еще пару банок, они взялись перетаскивать диван. Хлестов, кряхтя, чертыхаясь сквозь зубы и только что не пуская газы от напряжения, приподнял одну сторону. Игорь ухватил другую. От выпитого голову немного кружило, ладони вспотели, и доска, прикрывавшая дно дивана, занозила кожу, скользя по напряженным пальцам.
        - Заигрались… мы с тобой… как два… великовозрастных… сукина сына, - бормотал сквозь одышку Хлестов, пока Игорь пытался вписаться в дверной проем. - Штурмуем ворота… чертовой крепости… О, ГОСПОДИ!
        Раздались грохот и треск, одновременно руки Игоря с силой рвануло вниз, грозя ему растяжением и парой сломанных ногтей. Вес всего дивана в один миг обрушился на кончики пальцев, стрельнуло в пояснице. Игорь тоже вскрикнул - от боли и неожиданности - и выпустил ношу. Сам, потеряв равновесие, грохнулся на спину, впечатавшись больным местом в подлокотник.
        - Живой? - спросил он, когда с трудом развернулся и увидел бледного как смерть приятеля на полу по другую сторону.
        - Нога… - простонал Хлестов.
        Игорь подскочил к нему, наклонился и, матерясь от натуги и нового приступа боли в пояснице, рванул на себя придавившую Мишку мебель. Убедившись, что Хлестов убрал поврежденную конечность из-под дивана, с громадным облегчением опустил проклятую рухлядь.
        Штанина широких Мишкиных брюк потемнела от влаги, как если бы тот ходил по-маленькому и, промахнувшись, отлил себе прямо на ногу. На полу вокруг расплывалась бурая лужица.
        - Леденцы… - простонал Хлестов. Глаза у него закатились белками кверху, ресницы мелко дрожали. - Леденцами воняет, чувствуешь?
        Еще чуть-чуть - и приятель потеряет сознание, вот что на самом деле чувствовал Игорь.
        - Держись, чувак, - крикнул он. - Сейчас что-нибудь придумаем!
        Помощь… Мишке нужна помощь. Надо сбрызнуть ему лицо водой.
        По всей квартире горел свет, но в узком коридоре между прихожей и кухней все равно было темней, чем в других местах. Дверь в ванную оказалась прикрыта. Игорь замер перед ней на секунду, пытаясь отдышаться и успокоиться. Курить тянуло со страшной силой. Он нащупал в пачке заветную сигарету. Пальцы тряслись то ли от перенапряжения, то ли от испуга.
        В щели неплотно прикрытой двери белел кафель. Легко представить, что там, за тонкой перегородкой, находится какое-то больничное помещение.
        Морг, подумал он, и мороз пробежал у него по коже. Определенно, в квартире стало холоднее. Морг, холодильная камера с мертвецами. Вот сейчас он толкнет дверь, а та упрется во что-то мягкое. А потом из-за нее, сбоку, выпадет труп с посиневшим лицом, толстым, опухшим языком, туго врезавшейся в раздутую шею петлей. Бывший владелец квартиры - «Хозяин любит мясцо», да, - качнется навстречу, повиснув на брючном ремне, и просипит передавленным горлом «с-снято!», как в каком-нибудь дурацком телевизионном розыгрыше.
        Ничего подобного, конечно, не произошло. Ванная пустовала, а единственным лицом, которое он увидел внутри, оказалось его собственное бледное отражение, зажатое рамой зеркального шкафчика над раковиной. Игорь посмотрел на себя - и поразился тому, насколько перепуганный и жалкий у него вид. Оля вспомнила бы что-то из ролей Ника Кейджа как пить дать. Он подумал об этом - и сразу стало легче, напряжение спало.
        - Что, и всё? - вырвался у него сдавленный смешок. - Это всё, на что ты способен? Тоже мне, Хозяин… черт квартирный, больше никто!
        В ответ ему из комнаты Павлика донесся истошный вопль Хлестова:
        - Забери! Забери меня, чувак! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ ОДНОГО!
        В ПАЛАТЕ
        Позже, в больнице, он спросил Хлестова, что с ним случилось.
        - Принял лишнего, - тусклым голосом отвечал тот.
        Хлестов лежал в слишком узкой для его туши койке с загипсованной от щиколотки до колена ногой, торчащей из-под простыни, как фитилек огромной идеально круглой бомбы-петарды из глупого американского мультфильма. Точное сравнение наверняка смогла бы подобрать Оля, если бы видела сейчас эту картину, но Игорь пару часов назад позвонил жене и, рассказав о приключившемся с Мишкой несчастье, попросил ее остаться у родителей вместе с Павликом.
        Пока Хлестов проходил рентген, пока его накачивали болеутоляющими и приделывали это нелепое подобие бикфордова шнура из гипса, Игорь сам успел выпить валерьянки и немного успокоился. Немного - то есть ровно настолько, чтобы дождаться, когда врач и медсестра покинут палату, прежде чем пристать к приятелю с вопросами.
        - Чувак, ты заставил меня понервничать.
        - Что, курить снова начал? - виновато улыбнулся Хлестов.
        Огромный, но в то же время жалкий. Поверженный Гаргантюа. В памяти всплыла сцена из детства: осень, игровая площадка перед школой, опавшие листья в лужах. Толстяк из параллельного с разбитым носом в углу, в грязи, с мокрой от воды задницей и лицом, перепачканным соплями и кровью. Злой смех окруживших его парней постарше: «Жирдяй обоссался! Зырьте, зырьте, наделал в штаны!» - и жалобный плач самого Мишки, такого большого и в то же время такого маленького в тот момент. Игорь тогда вступился за толстяка, и с этого началась их дружба.
        - Там, в комнате, - напомнил Игорь. - Что там произошло?
        - Если скажу - не поверишь. Я и сам не поверил бы.
        Простыня, покрывающая массивный живот и широкую грудь, медленно поднялась и опустилась в такт тяжелому вздоху. Бледный лоб блестел от пота. Взгляд суетливо бегал из угла в угол. В регистратуре, пока Игорь пил кофе и созванивался с женой, дежурная болтала без умолку и наговорила много непонятных для него слов, но кое-что в память врезалось четко: «предынфарктное состояние». Заплывшее жиром Мишкино сердце едва выдержало происшедшее. Игоря, впрочем, интересовало другое.
        - Попытайся, чувак. Подыщи слова. Что там было? Паук?
        - Если бы! Паучка бы я придавил, не моргнув глазом. - У Хлестова вдруг дернулась левая щека. - Глазом, блин… Игорь!
        - Что?
        - Можно тебя попросить?
        - Не беспокойся, в мастерской я тебя заменю.
        - Да я не об этом. Ты можешь проверить - нет ли чего у меня здесь, под кроватью?
        Игорь внимательно посмотрел на друга. Четверть века минула, но перед ним в больничной койке лежал все тот же толстяк из параллельного. Он никогда не напоминал Хлестову про тот случай, но подозревал, что сам Мишка помнит о нем всегда и всю жизнь пускается то в одну, то в другую авантюру лишь с одной целью - доказать самому себе, что больше уже ничего не боится. Что он с честью вылез из лужи собственной мочи. И вот сегодня - сейчас - Хлестов снова был напуган.
        - Хлестов, ты такой… такой Хлестов, одним словом! - попытался он пошутить. - Ногу сломал, чуть коньки не отбросил, а волнуешься из-за каких-то глупостей. В своем репертуаре.
        - Я прошу тебя, Игорь. Просто посмотри. - Тот больше не улыбался.
        - Ну ладно.
        Он присел на корточки (по спине прокатилась волна боли, напомнив о сорванной пояснице) и приподнял край простыни:
        - Смотрю. Ничего, кроме грязи, не вижу. Полы тут лет десять, наверное, не мыли.
        - Точно?
        - Точнее не бывает. И грязнее тоже.
        - Хорошо…
        - Что ж хорошего-то? Развели антисанитарию. Надо б уборщицу позвать да ткнуть носом, чтоб не лентяйничала.
        Хлестов слабо махнул рукой:
        - Не надо никого звать. Слушай, Игорь… Мне, скорее всего, просто почудилось спьяну. Извини, что так вышло, правда. Ей-богу, не хотел. Сердцем клянусь, не хотел, чувак.
        Насчет сердца это он зря ляпнул, подумал Игорь. А вслух сказал:
        - Нисколько не сомневаюсь. Мало найдется придурков, мечтающих сломать себе голень. И все-таки, Мишка, что там случилось? Говоришь, увидел что-то? Что именно?..
        - Да какая разница? Почудилось и почудилось, - примерно так же он всегда говорил, если кто-то в общей компании вспоминал школьные времена. Было и было, и черт с ним. - Тебя-то это почему интересует? Или… ты тоже там что-то видел, чувак?
        - А что я мог увидеть? Чувак, ты попросил заглянуть под кровать - я заглянул. Теперь твоя очередь. Колись давай, а все нюансы потом обсудим, если будет что обсуждать.
        - Ну хорошо, - тот все еще сомневался. - Но ты не поверишь…
        - Это уж мне решать. Итак. Из-за чего мы тут с тобой оказались?
        - Из-за дивана.
        - Из-за дивана?
        - Из-за дивана, - повторил Хлестов, сердито зыркнув с койки.
        - Из-за дивана?!
        - Хватит за мной повторять, как попка!
        - Так ты по-человечески объяснить можешь или продолжишь загадками разговаривать, Сфинкс долбаный?
        - Когда мы потащили диван из комнаты, - начал объяснять Хлестов. - Я там, сзади, чуть штаны не уделал с натуги. Диван-то тяжелый, зараза!
        - Спасибо, я в курсе. Мне теперь одному его тягать.
        - Тогда будь осторожнее. Мне, конечно, это все привиделось, но мало ли… В общем, я в тот момент удивился этой тяжести. Реально ведь пупок надрывался. Ну не может, понимаешь, не может диван весить так много! Дай, думаю, гляну, не валяется ли там что за подкладкой… А когда ты потянул диван на себя, то стенка сбоку, с той стороны, что я держал, немного отошла. И вот там, где появилась щель… Игорь.
        - Что?
        - Там были глаза. Клянусь тебе, сердцем клянусь, там, в щели, были чьи-то глаза.
        - Не понял. Хочешь сказать, кто-то прятался ВНУТРИ?
        - Нет. Наверное… Так мне показалось. Это глюк, не иначе, - Хлестов вдруг перешел на шепот: - А если иначе, то их там целая банда прячется. Потому что… Чувак, глаз было много.
        - Много глаз?
        - Да хватит талдычить за мной слово в слово! Много, да! Очень много!
        - И еще они светились, - Игорь расхохотался. - Ну так уже, до кучи. Скалили клыки, как у вампиров, и выли «Аве Сатани», да?
        - Я же говорил, что ты не поверишь.
        Оба замолчали. Хлестов, обиженно насупившись, комкал край простыни в потной ладони. Игорь, раздумывая, катал меж пальцев сигарету из неприкосновенного запаса.
        - Без обид, чувак, но это и правда похоже на бред, - сказал он наконец. - Не знаю, может, тебе что-то вкололи вместе с обезболивающим…
        - Это то, что я видел. Там, у тебя в квартире. Что стало с предыдущими хозяевами?
        - Неважно.
        - Почему неважно? Ответь на вопрос, дружище, я ведь на твой ответил.
        Игорь прикрыл глаза и принюхался к сигарете. В голове всплывали другие, уже недавние воспоминания. Разговор с риелтором. Встреча со слепой соседкой. Ее слова…
        «Люби Хозяина».
        Серьезно?
        «Хозяин любит мясцо».
        Ну ведь бред, бред же собачий!!!
        - Во что-нибудь другое я бы мог поверить, - вздохнул он. - Но не в старый же диван с глазами. Без обид, чувак, но звучит… да даже не знаю как. По-дурацки.
        - Не спорю. Говорю же тебе: может, привиделось. Всякое бывает. Я и сам себе не верю, чувак. Но одно могу сказать точно. В тот момент, когда эта хрень на меня посмотрела, верней - когда мне показалось, что она… оно… что они, глазищи эти, на меня смотрят, - мне было просто ЖУТЬ как страшно.
        - Могу представить… Да нет, не могу. - Игорь невесело усмехнулся. - Ладно, раз уж ты спрашиваешь… Говорят, предыдущий владелец квартиры удавился.
        - Удавился? - Круглое лицо Хлестова вытянуться от удивления просто физически не могло, но челюсть изрядно отвисла.
        - Удавился.
        - Удавился?!
        - Сам-то не повторяй, как попка, чувак.
        - Ольга в курсе?
        - Откуда? Я что, похож на идиота, такие страсти молодой мамаше рассказывать?
        - Ну тебе же хватило ума купить квартиру, в которой кто-то концы отдал.
        - Полегче на поворотах, инвалид, - осадил толстяка Игорь. - Чья бы корова мычала…
        - Ладно, проехали. Сам-то что думаешь? Призрак?
        - Ничего я не думаю… О чем тут вообще думать, чувак.
        - Об Ольге и сыне. Им ведь там жить - там, где эти глаза, где кто-то повесился…
        - О привидениях думать? Чушь!
        В палате вновь стало тихо. Игорь слышал, как кто-то ходит по коридору, как скрипнула дверь где-то рядом. Доносилось невнятное бормотание телевизора из каморки дежурной. Только сейчас он вдруг понял, как много разных звуков наполняют то, что люди привыкли называть тишиной. Что он сам считал таковой. Дома было иначе. Нутро его новой квартиры хранило враждебное космическое безмолвие. От мысли об этом - о тишине и о том, что «глаза, там было много, много глаз!» - стало зябко.
        - Пусть мне действительно померещилось спьяну, - прервал другое, вполне земное, молчание Хлестов. - Я еще поищу информацию о вашем доме все-таки. Кажется, что-то уже попадалось на… на глаза.
        - Мне что делать прикажешь?
        - Выставить квартирку на продажу. Ну или хотя бы подумать об этом.
        - Прикалываешься? Я же в долги влез по самые уши, чтобы ее купить. У Олиных родителей занял, в банке ссуду взял в валюте… Знаешь сколько такая квартира в центре стоит? Я б за всю жизнь не расплатился, и никакая ипотека не поможет.
        - Но здесь-то дешевле. Чай, не разоришься. Наоборот, вернешь вложенное.
        - Да ты пойми, чувак! Такая цена - в три раза против рыночной! Как, вот скажи, как можно взять и отказаться от такой покупки при такой-то цене?
        - Про бесплатный сыр слышал? Может статься, у вас не квартира, а мышеловка.
        - Ага, с глазами.
        - Да пошел ты со своими приколами, - распалился Хлестов. - Тебе, вообще, что важнее - семья или деньги?
        - Да я же ради них и купил эту квартиру! Как подарок, понимаешь? Подарок жене. Для нее и для Павлика старался…
        - А может, для себя? - Хлестов качнулся, пытаясь присесть на койке, и поморщился, когда задел загипсованной ногой край кровати. - Кое-кто тут мне все уши прожужжал брехней о семейных ценностях, но, знаешь, мне всегда было интересно, что ты любишь больше - Ольгу и Павлика… или сам факт того, что они у тебя есть. Чувак, без обид, но ты полон комплексов. Тебе ведь было мало просто жену завести, да? Тебе было нужно, чтобы все как на фото из рекламного проспекта получилось: чистенькая, вылизанная до блеска кухня, ребенок со светлыми волосиками, кукурузные хлопья с молоком. Белоснежные улыбки у всех и песенка про фруктовый сад фоном. То есть не так, как было у твоего папаши.
        - Кончай корчить из себя психолога, Миша, - Игорь с трудом сдержал готовое слететь с языка ругательство. - Не трогай моего отца, и я не буду вспоминать о том, как имел в рот твою мамку, понял? Мой отец тут совсем ни при чем, понял?!
        - Ты бесишься, потому что я в чем-то прав. И насчет квартиры, и насчет тебя самого. Игорь, - Хлестов вздохнул. - Все ведь просто на самом деле. Ответь самому себе - любишь ли ты свою семью?
        - Люблю, конечно. Идиотский вопрос. Да я их больше жизни люблю!
        - Ну так, по крайней мере, будь с Ольгой и сыном, пока они там. Это ты можешь?
        - Ты же теперь не работаешь, а мне деньги нужны… Пацана кормить чем-то надо, понимаешь? Придется куковать в мастерской с утра до ночи, пахать за двоих.
        - Уверен?
        - Да. Нет… И да и нет. Хрен знает! - отрезал Игорь. - Я не стану съезжать с квартиры. Мы в нее даже не въехали-то еще! Прикажешь все бросить, потому что тебе там что-то привиделось?
        - Твоя правда… Прости. Я устал и действительно несу всякую пургу. - Хлестов попытался примирительно улыбнуться. - Неважно, в конце концов, что я говорю. Ты взрослый мужик и во многом понимаешь жизнь получше меня. Ты действительно прав, чувак. Такие важные решения только из-за чьих-то страхов принимать нельзя… Но мебель выброси. Этот диван - с него ведь все началось. Выброси его к черту, как и хотели!
        - Выброшу, будь уверен. - Игорь взглянул на часы на экране айфона и, убедившись, что уже глубоко за полночь, собрался на выход. - Ты тоже прости, что я на тебя так взъелся, чувак. Грубо получилось. Поправляйся, хорошо?
        - Угу, - кивнул Хлестов и тихо добавил: - Но инфу я еще порою о домике вашем…
        Игорь, уже направлявшийся к дверям палаты, этого не услышал.
        НОВОСЕЛЬЕ
        Новоселье отпраздновали через неделю - скромно, но зато спокойно, без лишней нервотрепки. Целый день Игорь возился с сыном, пока Оля колдовала на кухне, готовя все, что было необходимо для маленького семейного праздника. А бабушка с дедушкой явились вечером и в качестве подарка не придумали ничего лучше, чем притащить с собой кота.
        - Мама, ты с ума сошла? У нас в доме младенец!
        - У людей так принято, - отвечала Александра Павловна, поставив переноску в прихожей. У тещи был вид человека, непоколебимо убежденного как в своей правоте, так и в праве поучать других. - Заведено так - в новый дом первой кошку пускать, на счастье. Вы-то так торопились Павлика у бабки родной забрать, что сами про все забыли! Обождать не могли, дурни нетерпеливые… В общем, порядок нарушен. Но хоть так! Много-то места коту не надо.
        Она была почти на голову ниже мужа, но в два раза шире, так что худенький и сутулый Василий, выглядывая из-за могучих плеч супруги, сам казался домашним зверьком - собачонкой на поводке. К породе таких мужчин-дворняжек принадлежал и отец Игоря, что его всегда в нем бесило и одновременно вызывало сочувствие. Порой он гадал, уж не потому ли Оле понравился он сам, что та ни в чем не желала походить на мать. Александра Павловна в свое время захомутала совсем еще юного паренька (как Игорь подозревал, без спланированной «случайной» беременности там не обошлось). Оля же выбрала его, человека немногим младше ее отца.
        Находила ли она в его лице отражение собственного родителя? Ни в коем случае, убеждал себя Игорь. Я не такой, как он. У нас с Ольгой не такая уж и большая разница в возрасте. Не отец. Максимум - старший брат, ведь правда?..
        Игорю теща не симпатизировала, он отвечал ей взаимностью, но в этот вечер ему меньше всего хотелось скандалить. Поэтому, на правах главы дома, он выступил миротворцем:
        - Традиции - штука хорошая, Оль. Смотри какой пушистый… Британец, похоже. Породистый. Назовем его Майклом или Алеком, что скажешь?.. Мы могли бы запирать его на ночь в гостиной, чтобы к Павлику в спальню не лез.
        - Слушай муженька, родная, - кивнула Александра Павловна: Бонапарт в юбке пошел на мировую, и это было хорошим знаком. - В кои-то веки дело говорит… А где наш внучек? Где мой карапуз, где Павличек мой?..
        Стол накрыли на кухне, поскольку в гостиной и других комнатах, за исключением детской, царил беспорядок. Многое - в том числе Олину коллекцию подписанных постеров, футболок и DVD - еще только предстояло разобрать, а кое-что из новой мебели, напротив, нужно было собирать. Двери прикрыли, выпустили кота прогуляться по подоконнику. Жена достала из холодильника бутылку шампанского.
        - Неплохая квартира, - позволил себе вольность высказаться тесть.
        - Ага, только у черта на куличках, даже телевидение не проведено, - проворчала теща.
        Игорь включил ноутбук и попытался настроить онлайн-ТВ. Мобильный Интернет подтормаживал, видео воспроизводилось с небольшими задержками и, что хуже, без звука.
        - Смешно, - сказал он, смущаясь. - Похоже, что-то фонит. Какое-то магнитное поле или вроде того. Уже не первый раз проблемы со звуком, на телефоне вот тоже звонок не работает.
        - Домовой шалит, - заявила Александра Павловна. - Хозяина подкормить забыли.
        Игорь, вздрогнув, оглянулся на нее - шутит, что ли?.. Конечно же, шутит. Не могут же поголовно все старухи в этих краях сходить с ума. Впрочем, насчет тещи он не был уверен.
        Встав из-за стола вместе с ноутбуком, он отошел к окну и принялся ковырять настройки кодеков. К нему присоединился Василий. Осторожно положил руку на плечо, дыхнул в лицо смесью алкоголя и табака:
        - Я ей говорил, что кошак не нужен, Сашке-то. Но ты ж ее знаешь…
        Игорь кивнул, не отвлекаясь от работы. Динамики - может, что-то с ними? Так, сейчас проверим… Краем глаза заметил какое-то движение внизу перед домом. Присмотрелся и различил в сумраке за стеклом две маленькие темные фигуры, тенями проступившие на фоне белесых березовых стволов. Проморгавшись, Игорь узнал одну из теней - слепая соседка. А рядом - он моргнул еще несколько раз, не веря своим глазам, - рядом стояла Ирина Корост. Возвышалась над низкорослой, донельзя похожей на его собственную тещу бабкой, положив тонкие руки ей на плечи… Или на шею, будто пытаясь ту задушить.
        - А курить-то у вас можно, зятек? Или антитабачный закон ввели в хате?
        - Здесь не надо, Вась, - отвлекся на тестя Игорь. - Оля, ты в курсе, не любит… Вон, уборная - к твоим услугам.
        - Оля, - хмыкнул тесть. - Одна порода, да? Твоя тоже, смотрю, командует. Курить даже бросил.
        Он был неправ, но Игорь не стал возражать. Его больше занимала странная парочка во дворе. То, чем занимались там две женщины, молодая и старая. Риелтор теперь, похоже, в чем-то убеждала старуху, размахивала руками. Ему почудилось, что в какой-то момент Корост ткнула пальцем в сторону дома. Старуха повернула голову и вытаращила бельма, как показалось Игорю, прямо на его окно. Заметили! Захотелось, как нашкодившему мальчишке, пойманному на месте преступления, тут же спрятаться, присесть на корточки за батареей и скрыться из вида.
        В этот миг, по счастью, подал, наконец, голос динамик ноутбука, так что Игорь с чистой совестью смог позабыть про тени за окном и вернуться к дамам на кухне.
        Оленька уже успела наладить контакт с пухлым дымчатым британцем: кормила котенка с ладони, держа его на коленях. Александра Павловна подобрела - то ли от того, что ее подарок пришелся дочке по душе, то ли от пары бокалов старого доброго «Советского». Вернулся с перекура Василий, присел рядом с женой - и был немедля прижат массивной рукой к широкой груди. Теща хрипло затянула застольную про черного ворона, тесть, мелко хихикнув, фальшиво подпел. На Игоря и настроенное им телевещание уже никто не обращал внимания.
        В прогнозе погоды говорили о том, что на город надвигается циклон. Обещали грозы.
        ЧАСЫ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО
        Вечером все прошло неплохо, но до этого, днем… Днем Павлик заставил его побегать: пока мать была занята на кухне, малыш много плакал, просил кушать и успокаивался, только очутившись на руках у отца. «Перемена мест», - объяснил Игорь жене. Хотя видел в ее глазах сомнение, которое и сам разделял. Иного ответа, по крайней мере в сфере рационального, найти ни для себя, ни для нее ему не удавалось. Лишь когда за окнами стемнело, ребенок утих и позволил уложить себя в кроватку.
        «Хорошая спаленка, - вынесла вердикт, заглянув в детскую, теща. - Хоть что-то вы сделали правильно».
        После, впрочем, она добавила, что было бы лучше, если бы младенец спал в одной комнате с родителями, и даже приказала пьяненькому, с трудом стоящему на ногах Василию помочь им разобрать сваленные в спальне вещи. На что Оленька твердо заявила, что время уже позднее, такси ждет перед домом, «спасибо, что заглянули, но дальше мы уж как-нибудь сами управимся».
        На силу спровадив своего злого гения и ее миньона, они оба буквально свалились с ног, прямо в незастеленную кровать посреди прочей, не готовой еще мебели. Но если Оля тут же засопела, то Игорь еще долго мучился, с закрытыми глазами вслушиваясь в тишину, воцарившуюся в квартире.
        Он чувствовал тепло спящей рядом жены, но сам провалиться в глубокий сон никак не мог, хотя уже и не бодрствовал. Вот в чем сказывалась разница в возрасте: жена, подустав, отключалась моментально, как по команде, Игорь же погружался в смутную дремоту, спал беспокойно и видел кошмары.
        «Надо купить будильник», - подумал он. Старые часы на пальчиковых батарейках, с круглым циферблатом и стрелками. Чтобы тикали, как метроном: тик-так, тик-так.
        По крайней мере это «тик-так» помогло бы ему следить, сколько времени остается до рассвета. Пока же время тянулось вязко, на муторной грани между сном и явью, и с равным успехом можно было предположить, что во мраке минули как минуты, так и года. Тишина давила на уши сильнее, чем уродливая пародия на караоке в исполнении тещи. И даже Оля притихла, словно и не было ее вовсе. Игорь пребывал во тьме один, будто выброшенный прямиком из спальни в чуждый пустой космос вместе с кроватью. Ему захотелось услышать дыхание сына, поэтому он осторожно, чтобы не потревожить жену, встал и прошел в детскую.
        В комнате Павлика было светло: серебристое мерцание выкатившегося на небо месяца заливало стены и потолок. Ламинат холодил босые ступни. Здесь вообще было на удивление холодно - уж не открыл ли кто окно?.. На фоне чистого гладкого стекла за детской кроваткой покачивалась полупрозрачная ниточка.
        Проклятие. Игорь шагнул вперед, чтобы сорвать паутину, и тут из-за реек, ограждавших кроватку, вытянулась рука.
        Она была худая и длинная и в лунном сиянии казалась белой, просвечивающей насквозь. Напомнила ему изящные ручки Ирины Корост. Под тонкой, как сигаретная бумага, кожей виднелись две продолговатые кости. Рядом из-за перилец кровати возникла еще одна конечность, меньшей длины. Сложно представить, какому существу могла принадлежать эта лапа, покрытая жестким, похожим на дикобразьи иголки волосом. На перекрестие реек легла третья, растопыренная пятерня, заканчивающаяся кривыми грязными ногтями. Такие бывают у неспособных ухаживать за собой стариков… у незрячих. Ноготь постучал по дереву: цок, цок. Тик, тик.
        Игорь обмер, не в силах сдвинуться с места.
        Первая рука повернулась к нему раскрытой ладонью. Синие вены и белые косточки под призрачной кожей ожили, зашевелились, скручиваясь и разворачиваясь кольцами и спиралями, как черви. В цент ре ладони возникла кроваво-черная щель с неровными, пульсирующими (тик, тик) краями. Складки кожи по обе стороны щели сжались. Так, так! - дыра плюнула ему в лицо паутиной. Вязкая, липкая субстанция обожгла губы и язык, залепила рот и нос, попала в глаза. Задыхаясь, Игорь принялся сдирать ее с себя…
        И очнулся.
        Оля по-прежнему лежала рядом. Где-то около них в своей переноске мирно дремал, объевшись печеночным паштетом с общего стола, новый член их семьи, которому еще только предстояло дать кличку. И Павлик - Павлик наверняка спал… в своей комнате.
        На улице уже светало. Взглянув на экран айфона, Игорь понял, что проспал на работу.
        Электронный будильник звонил и звонил, но звука все не было.
        ХЛЕСТОВ (I)
        - В вашем доме на первом этаже человека убили.
        - Прикалываешься? - не поверил своим ушам Игорь.
        Но Хлестов настаивал:
        - Да, убили, пару лет назад. Изрядно порезали прямо в квартире. Об этом они тебе ничего не сказали?
        - Кто «они»? - Из-за недостатка сна соображал Игорь туго.
        Он весь день возился с планшетом от «Эппл», который принесли в мастерскую утром, - плевое вроде дело, разъем поменять, но в последнее время у него все валилось из рук, и простейший ремонт занял несколько часов. Когда позвонил Хлестов, он уже собирался закрывать контору и двигать домой. Впереди еще сорок минут в подземке, которых он ждал, по которым томился: там, в метро, можно чуток вздремнуть.
        - Не тупи, чувак. Ребята из конторы, что продали вам эту квартиру. Они ничего тебе не сказали об этом происшествии?
        - Нет, только о самоубийце… Ну бывшем владельце, - слово «хозяин» Игорь теперь старался не использовать. - В общем, я не в курсе, поясни.
        - Да я тоже всех деталей не знаю. Только то, что писали в криминальных сводках. Сам понимаешь, окраина - не столица. Мало кому интересна чья-то смерть в жопе мира, когда тут под боком каждый божий день случаи пострашнее. Если б поп-звезда какая откинулась или теракт, тогда другое дело, поднялась бы шумиха. А тут - убили и убили. Похоже на бытовуху - много ранений, резаные раны… Так это в прессе описывали.
        - Убийца. Его нашли?
        - Неизвестно. В смысле, новостей об этом нет. Но, сам понимаешь, прессу интересует чернуха, сам факт убийства, а не то, чем следствие заканчивается через год-другой.
        Игорь устало вздохнул:
        - Окей. Я позвоню этой Корост, риелтору. Видал ее, кстати, на днях, трется у дома. Словно что-то высматривает тут у нас, черт ее знает что.
        - Даже так? Интересно… Но ты погоди, не звони никуда.
        - Почему?
        - Пока не звони, да и вообще не говори с ней об этом, даже если встретишь. Еще наговоришь лишнего, дров наломаешь… Мало ли какие у дамы дела? Ты же сам рассказывал, что в доме не все квартиры проданы, вот и суетится процента ради. Лучше дай мне ее номер, я сам и звякну попозже. Только сначала инфы еще нарою. Глядишь, компромат какой всплывет.
        Игорь усмехнулся:
        - Тебе там со скуки заняться нечем, что ли? Эркюль Пуаро питерский…
        - Не ради тебя стараюсь, муфлон. Ради Ольги. Она, кстати, всегда говорила, что я похож на Дауни-младшего в «Шерлоке».
        - Если только ты его съел целиком.
        - Хорошего человека должно быть много. Тебе, доходяге, не дано, вот и завидуешь.
        - Спасибо, хороший человек, - искренне поблагодарил Игорь. - Как нога-то, заживает?
        - Скоро бегать на спринтерские дистанции буду.
        - Похудел на больничных харчах?
        - Не дождетесь. У меня, чтоб ты знал, и без того идеальная фигура. Врачихи без ума.
        - Ты любого с ума сведешь.
        - Я ж говорю, хорошего человека… Ладно, ты-то сейчас куда?
        - Домой, - почти простонал он.
        - Что-то не слышу особого энтузиазма в голосе. У вас все нормально?
        - Да так… Малой спать не дает. Ни мне, ни матери.
        - Так почему бы на время не вернуться к ее родителям?
        - Чтоб и они не спали? Пожалей стариков.
        - А ты себя пожалей, пацан. И жену, - тяжело засопел Хлестов. - Уезжали бы вы из этой квартиры… Сам же видишь, не все там чисто.
        - Ты опять? Хлестов, я думал, мы эту тему за крыли.
        - Мне так тоже казалось, но… Удалось выяснить кое-что еще насчет вашего дома.
        - Что же?
        - Пока рано рассказывать. Я тебе говорил, что скоро уже на ноги встану?..
        - Да, обещал выйти на беговую дорожку.
        - Вот первым делом побегу к одному гражданину из отставных. Пообщаться о тех ребятах, что строили ваш райский уголок. Помнишь, я говорил, что дом отгрохали в девяностые?
        - Припоминаю… Хотели целый комплекс забабахать, но что-то там не срослось. Там что, криминал замешан какой-то?
        - В правильном направлении мыслишь, чувак. Вот насчет того, почему не срослось, я и выясню. Чувак, - голос в трубке стал тише и серьезней. - Обещай, что будешь присматривать за Ольгой и сыном.
        - Мне вообще-то работать нужно, пока ты в больничке прохлаждаешься. Теща кота подарила, вот он пускай и присматривает.
        - Кот - это, конечно, хорошо. Это вот прям-таки панацея от всякой нечисти, - разочарованно прошипел динамик айфона. - Знаешь, Кривцов, а ты обезьяна.
        - А ты козел. Старый одноногий козел.
        - Спасибо. Только я не про настоящих зверей. Я про тех обезьянок, которыми раньше на Арбате торговали вместе с матрешками и прочим сувенирным дерьмом. Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле - это про тебя, чувак. Так что у вас там уже зверинец - коты, обезьянки, младенцы…
        ЗВУКИ, КОТОРЫЕ БЫЛИ
        Плач Павлуши разбудил Оленьку. В очередной раз.
        В очередной раз она пожалела, что мужа нет дома. Пожалела, что они съехали от родителей, и едва ли даже не о том, что вообще согласилась рожать. Эта неделя стала для нее настоящим адом, хотя раньше ей казалось, что она к нему готова. Думала, сможет писать статьи о кино и сериалах в перерывах между кормлениями и сменой пеленок, что ей хватит на это сил, ну а если не хватит - всегда можно включить плеер в ноутбуке и в надцатый раз пересмотреть, как «Империя наносит ответный удар».
        Не получалось. Получалось спать урывками, но это сложно назвать сном. Она проваливалась в дрему, как будто падала в обморок, чтобы через минуту-другую прийти в себя с больной, кружащейся головой и красными глазами, кожа вокруг которых постоянно чесалась. Оленька принимала успокоительное, пачками глотала витамины и обезболивающее, но лучше от этого не становилось, только во рту сохранялся горьковатый привкус лекарств, и все вокруг виделось в минуты бодрствования как в тумане.
        Сын и кот не давали и получаса покоя. Чуба - они назвали котенка Чубаккой, и это, конечно, была ее идея - хотел жрать и гулять, мяучил и устраивал погромы в отведенной ему под игры гостиной. Но это-то как раз поправимо, муж уже записался на прием к ветеринару. Труднее с малышом - младенца не кастрируешь. Правда, Оленька уже несколько раз ловила себя на мысли (пускай и думала об этом не всерьез, но ведь думала же), что операция по удалению голосовых связок не помешала бы.
        Павлик все время плакал. Вот и сейчас он не просто ревел. Он выл, истошно и заунывно, как какой-нибудь мстительный ирландский дух… как предвещающая смерть банши - она видала пару отвратительно дешевых фильмов на эту тему. Жуткий вой разрезал тишину квартиры, как нож бумагу, вгрызался в уши и буром ломил лобную кость.
        - Тише, тише, я сейчас… - шептала Оленька, заставляя себя разлепить веки. Поднявшись с кровати, на ощупь нашла тапочки, сунула в них ноги. - Да ТИШЕ же, Господи!
        Постродовая депрессия. Кажется, так это называется. Не слишком ли рано?.. Она понятия не имела. Все, о чем Оленька читала во время беременности, все, что учила, к чему себя готовила, - все пропало, увязнув в полуобморочном бреду, в котором она пребывала каждый божий день из-за постоянного недосыпа и поедаемых пачками таблеток.
        Павлик не унимался.
        - Ладно-ладно, миленький, сейчас мамочка придет, пеленочки поменяем, молочка нагреем, покушаем… - Бормоча под нос эти нехитрые заклинания, Оленька сделала несколько шагов из спальни к коридору, ведущему в детскую. Обрывки сна покидали голову, оставляя после себя болезненную, ноющую пустоту.
        Боже, почему Игорь так долго торчит на работе?! Без него так пусто, так одиноко… Она чувствовала себя в квартире как в тюрьме, зверьком в ловушке. Хотелось отгрызть себе ногу и освободиться из капкана. Это старым девам, вроде той бабки, что где-то по соседству в доме обитает, кошки заменяют мужчин. Для нее же Чубакка, милый, глупый, лохматый Чуба, всего лишь дополнительная обуза. Будто еще один младенец, которого тоже нужно поить и кормить и который тоже действует на нервы. Надо, кстати, наполнить миску и вычистить лоток. И стоит принять еще пару таблеток обезболивающего, иначе она просто не выдержит. Но сначала Павлуша - прежде всего нужно позаботиться о ее маленьком плаксивом чуде.
        Словно издеваясь, младенец прекратил реветь, как только она подошла к двери в его комнату. Тишина навалилась внезапно. Так, словно и не разрывалось еще секунду назад от детских криков у нее все в голове, грозя расколоть череп изнутри.
        - Павлик?..
        Подчинившись безотчетному, но острому позыву, Оленька убрала ладонь с ручки и, медленно приблизившись, осторожно прижала к шершавой поверхности ухо. Удивительно, но из-за двери доносился запах домашней выпечки. Или даже варенья. Ну да, точно, из комнаты Павлика пахло вареньем. Этот запах был ей знаком, напоминал о детстве, когда папа ставил на плиту огромный таз с присыпанными сахаром сливами и включал конфорку. Потом всю зиму сладким объедались…
        А за дверью кто-то дышал. Различив этот протяжный, глухой звук, Оленька сразу вспомнила Дарта Вейдера. Потом она подумала о животном. Не о Чубе - нет, о ком-то огромном, могучем. Как настоящий Чубакка из кино или даже еще больше. И злее, гораздо злее.
        Оленьке стало страшно. Кто-то или что-то было там, внутри, вместе с ее сыном! А Павлик затих так неожиданно и резко, будто его самого вдруг раз - и не стало.
        Собравшись с духом, она рывком распахнула дверь и шагнула вперед, не зная и не желая дальше гадать, кто или что может поджидать ее в комнате.
        Никого.
        Только детская кроватка с агукающим, укутанным в голубое младенцем внутри. И несколько паутинок, протянувшихся с потолка. Они раскачивались на легком сквозняке над кроваткой, как украшения. Оленька подошла, погладила Павлика по круглой щеке, на которой, совсем как у папы, проступала очаровательная ямочка. Поправила одеяльце. Посмотрела в окно. Снаружи накрапывал дождик, непогода раскрасила все оттенками серого. Возможно, это шум дождя она спросонок приняла за чье-то дыхание?..
        «Дождь по имени Дарт Вейдер» - хорошее название для студенческого фильма. Когда-нибудь она снимет такой. Оленька хихикнула. Смахнула упавшую на лицо паутину. Тонкая нить прилипла к ладони, накрыв линию жизни миниатюрным подобием серого савана. Запястью стало щекотно. Запах кипящего варенья продолжал кружить голову. Все еще в полубреду, не до конца осознавая, что делает, Оленька поднесла ладонь ко рту и слизнула паутинку.
        Сладкая, как сахар…
        Из темноты у нее над головой бесшумно опустилась бледная худая рука с грязными кривыми ногтями. Провела тощими узловатыми пальцами по Олиному затылку. Она не видела эту руку и не осознавала ее прикосновений, но зажмурилась на секунду, наклонив голову к плечу, будто прислушиваясь к чьему-то шепоту.
        Потом Павлик опять заплакал. В замочной скважине заскрежетал ключ - муж наконец-то вернулся. Оленька, придя в себя, склонилась над кроваткой плачущего сына, а рука растворилась во мраке.
        СТАРАЯ РУХЛЯДЬ (III)
        По дороге домой Игорь заскочил в аптеку, купил детское питание, упаковку подгузников и пачку валидола для себя и Оли. Нагруженный всем этим, шурша пакетами, подошел к дому, когда вечерняя прохлада уже спускалась на двор. В последние дни вообще было промозгло. Погода портилась, на небе теснились темные облака, по ночам накрапывал дождь и порой доносились отголоски далекой грозы.
        Старуха, как обычно, сидела на лавке, а в окнах соседских квартир за серыми занавесками гуляли тени. Ему показалось, что тюля в окнах стало больше. Теперь дом уже ничуть не напоминал благородного старого актера - скорее, во двор таращилось испещренное язвами лицо древнего монстра с множеством отвратительных, белесых, как у старухи, зенок.
        - Вы дитё с собой притащили, что ли?
        - Как… - Игорь едва не выронил пакеты от неожиданности. - Простите. Я думал, вы незрячая.
        - Кричит. Шумит.
        До него дошло, что содержимое пакетов старуха не смогла бы увидеть в сумерках, даже если бы и правда не была лишена зрения. В памяти всплыло сказанное им самим, когда они с Олей впервые оказались в квартире. «Соседи полицию вызовут, если Павлик будет орать, как в роддоме». Кажется, разговор тот состоялся тысячу лет назад. Виски пронзила болезненная вспышка.
        - Слушайте… Не знаю, как вас там. - Игорь подошел к старухе вплотную и угрожающе навис над ней, нарочно громко шурша поклажей. - Это всего лишь ребенок. Ребенок, понимаете?
        - Понимаете, понимаете, - кривясь, передразнила старуха. - Ничего вы не понимаете! Это не ребенок, дурья твоя башка.
        - Да как у вас только язык поворачивается…
        - Это мясо. Вкусное нежное мясо.
        Игорь оторопел. Внезапно ему живо представилось, как он, вывернув один из пакетов, надевает его на голову старухе - и душит ее. Картинка была настолько яркой, что у него вспотели ладони, а в горле, наоборот, пересохло.
        - Кошку Ему отдай, - прокаркала ведьма. - Котеночка, котейку. У тебя ведь есть, я знаю.
        - Кому «ему»? Павлику?..
        - ЕМУ. Хозяину.
        Игорь вспомнил недавний разговор с Хлестовым.
        - А вам ведь что-то известно, - пробормотал он, оглядываясь по сторонам. Ни Корост, ни кого другого в округе не было видно. - Об этом доме. Я тоже что-то знаю. Мы оба что-то знаем насчет этого дома, да? Так, может, поделитесь знаниями?
        Первые тяжелые капли назревающего ливня ударили по затылку, упали на шею. По коже побежали мурашки. Старуха замолкла, будто окаменев. Игорь достал свой талисман и предложил женщине сигарету - предпоследнюю из его волшебной пачки.
        - Расскажите, бабушка. Удовлетворите любопытство. Я готов, понимаете? Готов вас слушать. Расскажите о Хозяине. Кто он? Какой-то бандит?.. Вы же давно тут живете, не так ли? Значит, все помните. Слыхал, в девяностые были проблемы со стройкой в этом районе. И потом еще люди тут гибли. Это связано с ним, с Хозяином, да?
        Старуха молча кивнула.
        - Кто он такой?
        - У Ирки спрашивай, у дочки моей.
        - Так она ваша дочь? - Ответом был еще один короткий кивок. - Она и Хозяин, что, заодно действуют?.. Какие-то криминальные схемы?..
        Она задрала голову. Капли дождя текли по ее щекам, как слезы, но рот искривила безумная ухмылка. Небо треснуло громом, мгновенная вспышка озарила лишенные зрачков глаза:
        - Хозяин приходит в грозу, понял? Приходит - и жрет.
        НОЧЬЮ
        Павлик кричал так громко, что проснулись они оба.
        - Господи боже, да успокой же его наконец!
        Игорь отвернулся к стене, уронил лицо в простыню и накрыл голову подушкой. «Я в домике», - подумала она, черт подери, вот на что это больше всего похоже: на чертово «я в домике» вместо «я с вами, со своей семьей».
        Оленька с трудом встала с кровати. Может, ей это все снится? Как тогда… как когда? Вчера? Три дня назад? Неделю? Сколько они уже здесь, в этой квартире… существуют? Она потеряла счет времени. День-ночь-утро-вечер проходили как в тумане, сливаясь и наслаиваясь одно на другое. Часы полнейшей тишины сменялись часами детского плача, и это чередование стало для нее единственной значимой мерой времени. Восемь часов плача, шесть часов тишины. Шесть часов плача, два часа тишины. А муж… Она посмотрела на его скрюченное бледное тело, костлявые плечи, трясущиеся мелкой дрожью от еле сдерживаемой ярости пальцы, впившиеся в мякоть подушки так, словно он кого-то мысленно душил. Страшно представить кого.
        Павлик кричал, и от этого у нее в голове гремело не слабее, чем за окном. Но стоило приблизиться к двери, как ребенок замолк, как по команде.
        Оленька шагнула в детскую. Ливень хлестал по стеклу, комната Павлика была погружена во тьму. Оленька нащупала выключатель на стене, зажгла свет. Как тут холодно - дыхание вырывалось изо рта в виде пара. Она подошла к кроватке, склонила над ней голову, чтобы удостовериться, что с малышом все в порядке, и поправить при необходимости одеяло. Впрочем, крик для него давно уже стал нормой.
        «Может, стоит спеть ему? - пришло Оленьке на ум. - Спеть колыбельную…»
        Но он же молчит.
        «…Может, кто-то другой уже спел?»
        По щиколотке прошлось нечто теплое, шерстяное. Маленький шершавый язык лизнул лодыжку. Оленька тихонько ахнула и посмотрела вниз.
        - Чуба! Чубакка, ты что здесь делаешь, малыш?
        Она взяла котенка на руки и внимательно осмотрела.
        - Чего дрожишь-то - замерз? Весь измазался, дурень… Пауков по углам ловил, что ли?
        Чуба тихо мяукнул, глядя куда-то наверх, за плечо хозяйке. Оленьке показалось, что в вытянутых кошачьих зрачках отражается что-то - какая-то тень, большая и бесформенная. Прижимая котенка к груди, она обернулась и посмотрела в угол комнаты. В этот миг за окном громыхнуло так, что задрожали стекла, свет в детской моргнул и потух. Одновременно на лицо Оленьки упала, как саван, паучья сеть.
        Когда она вернулась в спальню, Игорь, высунув нос из-под подушки, сказал:
        - Холод сучий, да? И с электричеством тут проблемы. Оля…
        - Что?
        - Может, вернемся к твоим родителям?.. На время?
        - Нет, - ответила жена тусклым, усталым голосом. В темноте он не видел ее лица.
        - Почему? Я и сам не хочу, но ведь так действительно было бы лучше. Я… я, возможно, допустил ошибку, купив эту квартиру. Трудно признать, но…
        - Это наша квартира. - Он почувствовал ее ладонь у себя на щеке. - Мы в ней хозяева.
        - Хозяева? - содрогнулся Игорь, услышав ненавистное слово.
        Ногти Оленьки прочертили борозды в щетине на его подбородке. Прикосновение было неприятным, как будто не жена гладила Игоря, а сумасшедшая слепая старуха, пристроившись рядом, скребла его кожу во тьме. Пальцы Оли пахли жженым сахаром. Ее голос звучал глухо и незнакомо.
        - Это наша квартира, - шепнула на ухо Игорю тьма. - Мы принадлежим ей.
        ХЛЕСТОВ (II)
        - Привет, чувак, ты на работе? Сидишь?
        - Привет, Мишка. Да, больше сидеть здесь некому, ты же в курсе.
        - Сиди, не вставай, а то упадешь! Я такое нарыл, что просто волосы дыбом!
        - О квартире?
        - О доме!
        Что-то в голосе друга насторожило Игоря, вывело из сонного состояния, в котором он пребывал в течение дня и вообще с момента переезда. Хлестов выражался в обычной своей манере, как подросток, а не взрослый мужчина весом под сто двадцать кило, но за привычными «чувак», «нарыл» и прочими излюбленными Мишкиными словечками и выраженьицами улавливалось неподдельное волнение.
        - Я тебя слушаю.
        - Дом, - повторил Хлестов. - Я говорил, что он был построен в девяностые?
        - Говорил… Нет. Не помню.
        - Не важно. Важно то, что это был лишь первый дом из нескольких, которые собирался здесь возводить один из тогдашних олигархов. Времена были смутные, схемы для получения права на застройку задействовали, судя по всему, не вполне законные. Как бы там ни было, но все встало уже на этапе строительства второго корпуса. На том месте, где сейчас болото, - там был котлован, собирались заливать фундамент под следующий дом, но в итоге бросили эту затею. В первом к тому моменту уже успели распродать всю жилплощадь, провели все необходимые коммуникации, газ… А потом он взорвался.
        - В каком смысле?
        - В прямом! Черт его знает как они подводили трубы, но официально это был именно взрыв бытового газа. Хотя, конечно, в те годы многие думали на террористов или бандитские разборки. Мол, кому-то из московских авторитетов не заплатили за право строительства, вот и… Судя по всему, взрыв был мощнейший, пресса писала о гибели нескольких десятков человек, то есть взорвались практически все, кто жил в доме. Включая и самого олигарха… и всю его семью.
        - Погоди. Если дом был взорван вместе с хозяином, то кто ж его заново отстроил?
        Хлестов мрачно рассмеялся:
        - А вот это и есть самое интересное. Но начнем с другого. Помнишь, я говорил, что, как из больницы выпишусь, встречусь с человечком из бывших, из следаков?..
        - Да, вроде припоминаю.
        - Товарищ прописан в Балашихе, но живет не там, а у своей дочки, в Подольске. Комнату в Балашихе сдает - хорошая надбавка к пенсии получается. Короче, мне пришлось потратить целый день, чтобы самого этого сыскаря разыскать. Но оно того стоило! Сначала, правда, он не хотел ни о чем говорить, но упаковка «Невского» светлого помогла наладить контакт. Забавно - мужик этот сам себя называет не полицейским, а по старинке, ментом… Так вот, со слов моего мента, дом ваш был отстроен уже в новом веке, вот только с той поры никогда, кажется, не бывал заселен целиком. А знаешь почему?
        - Почему?
        - В нем постоянно гибли люди. Понимаешь - годами! Из года в год. Точной статистики нет, но он рассказал, по меньшей мере, о дюжине случаев в этом проклятом месте. Он так и говорит: «Проклятый дом».
        - Их всех убили?
        - Кого как. Больше самоубийств, но были и убийства, и пропавшие без вести, и сердечные приступы. Объединяет все эти случаи один… нет, два нюанса.
        - Какие же?
        - Во-первых, все они жили в этом доме. В твоем доме, Игорь. А во-вторых… ты слушаешь меня внимательно?
        - Я весь превратился в слух.
        - Эта контора, которая продала вам квартиру.
        - Что с ней?
        - Помнишь, я хотел позвонить им вместо тебя?
        - Не помню… Какая разница… Позвонил?
        - Нет же! Собирался, но что-то мне будто в голову стукнуло. Еще до поездки в Подольск я проверил тот номер телефона, что ты мне дал, поиском по всевозможным доскам объявлений. А потом заглянул в реестр юридических лиц… Так вот, эта девка, Ирина Корост, похоже, далеко не рядовой риелтор. В смысле не просто девчонка на побегушках. Везде и всюду, во всех официальных документах она указана в качестве учредителя той самой фирмы, которая дает все эти объявления. Той самой фирмы, что и отремонтировала дом после взрыва.
        - Хочешь сказать, что сама фирма фиктивная? Что Корост в ней одна и работает?
        - ДА! И еще, самое интересное…
        - Выкладывай.
        - Эта молодуха и ее фирма… Они продают квартиры только в одном доме. В этом доме - и больше нигде. Сечешь?
        - Погоди, дай сообразить. - По спине у Игоря пробежал холодок. В голове, в области затылка, что-то сухо щелкнуло: тик-так, тик-так. - В доме умирают жильцы, владельцы квартир…
        - А она…
        - А она ищет новых клиентов.
        - ДА! И так раз за разом! Выгодный бизнес, тебе не кажется? Продал квартиру, через месяц-другой, через полгода или пусть даже через год владелец погибает - и вуаля, можно продавать жилье заново!
        - И жить на проценты. - Игорь вскочил и потянулся к вешалке за курткой. - Мишка, ты сейчас где, все еще в Подольске?
        - Выезжаю отсюда. Могут быть пробки, погодка сегодня не радует.
        - Тогда закончим этот разговор! Двигай к дому, я тоже туда. Такси вызову, чтобы быстрее добраться. Все, что ты рассказал… Мишка, у меня нехорошее предчувствие.
        - Так ты позвони Ольге сначала!
        - Нет смысла, - из горла у него вырвался жалобный всхлип. - В проклятом доме телефоны не работают. Звука нет.
        СТАРЫЙ СИДЕЛЕЦ
        Он сплел паутину и дремал в ней, не помня прошлого, не вполне осознавая настоящее, не помышляя о будущем. В Его мире время воспринималось иначе, не как река, поток, которой влечет тебя в одном направлении, а как безбрежный океан, по волнам которого в любой момент можно плыть в любую сторону.
        Здесь было по-другому. Здесь все было настолько другим, что Старый Сиделец обезумел сразу же, как только Его, оглушенного вспышкой и громом, выбросило за грань привычной ему Вселенной. С годами, находясь в заточении, попав в ловушку меж двух миров, один из которых стал для него недостижим, а другой оказался столь чуждым, Он только больше сходил с ума под влиянием нарушенной физики и перерождающейся вслед за ней химии Его собственного организма.
        Он изначально был иным, но еще больше менялся по мере того, как на Него воздействовала измененная среда. И, как любой чужак в новой, непривычной обстановке, Он испытывал страх. Цвета, запахи, формы новой реальности Старый Сиделец воспринимал по-своему - и каждый оттенок, всякий аромат приводили Его в ужас. А звуки - звуки чуждого мира доставляли Ему неописуемую боль.
        Спасало подобие спячки, анабиоза, в который Он погружался, спрятавшись в коконе посреди разрыва меж двух реальностей. Его сны, впрочем, были так же не похожи на сны обычных людей, как и Его родной мир не походил на человеческий. Сон разума рождает чудовищ, но что за видения приходят во сне обезумевшим монстрам?.. Ему снились люди. Ему снились их сны. Старый Сиделец сотворил для Себя сеть, и нити этой паутины, большей частью незримые для человеческих глаз, опутывали весь дом, пронизывая сами стены. Во сне Он бодрствовал, в своих кошмарах Он мог наблюдать и наблюдал за тем, что происходит в стенах Его тюрьмы, а главное - Он не только чувствовал каждого, кто сюда попадал, но Его собственные чувства каким-то образом передавались живущим в доме, а их абсолютно далекие для Него мысли и эмоции, их страхи и желания становились частью Его.
        Старый Сиделец никогда не знал, не имел никакого представления о том, что такое тьма и голод, в Его родном мире не существовало таких понятий, но, оказавшись здесь, Он почивал во мраке, а когда пробуждался - хотел жрать. Его одиночество и безумие передавались жителям дома. Их физические потребности - еда, испражнения, секс - становились присущи Ему.
        И это Его мучило.
        ОЛЕНЬКА
        Кажется, из комнаты Павлика снова доносился плач. Она не была уверена, что этот звук ей не снится, а если даже он и был реальным - Оленька слишком хотела спать. Сквозь сон она подумала, что малыш может еще немного потерпеть, пока мама дремлет. Еще пять минут. Хотя бы минуту.
        Пока она так думала, с потолка спальни на ее грудь и шею, на лицо и прикрытые веки падали ласковые тонкие нити. Прикосновение паутинок было знакомо, напоминало касания Игоря, когда тот нежно гладил и баюкал ее - до беременности, в немой кинохронике их прошлой беспечной жизни.
        Павлик плакал, кричал, но плач тонул в паучьей сети сна. Тишина квартиры поглощала, засасывала детские крики, и те становились все слабее, все тоньше. Потом уже и еле уловимые отголоски пропали.
        Ее словно током ударило. Оленька в один миг пришла в себя и рывком села в кровати, озираясь по сторонам. С удивлением и ужасом обнаружила на руках, ногах и по всему телу с десяток тонких паучьих прядей, концы которых прятались в одеяле и простынях. Поморщившись от отвращения, оборвала несколько ниток, прилипших к шее.
        В квартире, казалось, царствовала тишь, но Оленька не купилась на этот обман. Подскочив к дверям, замерла у порога, прислушиваясь. И точно - вновь уловила, даже не ухом, а чем-то еще, каким-то новым, неведомым ей прежде органом чувств, тяжелое дыхание невообразимо огромного существа. Глухо шумел ливень, но теперь ее было не так просто обхитрить. Это не дождь «дышал», нет. Дышала сама квартира, сам дом. Его стены неуловимо подрагивали, источая при каждом вздохе сладкий, приторный запах с примесью жженого сахара. Она знала, своим новым органом чувств ощущала, где находился источник, в какой именно части квартиры распахнулась та пасть, вонь из которой дурманила голову.
        Оленька вышла в коридор и заглянула в комнату Павлика. Все здесь внешне было по-прежнему - и все же что-то было не так, как раньше.
        Холодно. Ее собственное дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Она посмотрела на кроватку сына, одиноко возвышавшуюся посреди детской. Пол под ней словно припорошило снегом, но снег этот лип к ступням и тянулся, как патока. Поверх деревянной оградки над тем местом, где должен был лежать ее сын, в воздухе клубился пар. Его было много больше, чем мог надышать младенец. Пеленки перепачкались в чем-то, что в сумраке комнаты казалось черным, но когда Оленька подошла ближе, то поняла, что цвет был иным. Совсем-совсем иным.
        В ее голове звучала тема из «Звездных войн». В ее голове летали истребители Империи, и Дарт Вейдер предлагал присоединиться к нему на темной стороне Силы. Боевая машина Императорских войск раздавила ее крохотного эвока в кровавую кашу.
        Оленька опустила руку в дыру на месте его живота. Пальцы погрузились в красное. Оленька провела ладонью выше, не ощущая никакого встречного сопротивления. Коснулась кончиками пальцев оголенного позвоночника. Мелодию из далекой галактики сменил торжествующий набат имперского марша. Из лужицы, образовавшейся во впадине меж двумя изломанными гребнями маленьких ребер, выполз паук и начал карабкаться вверх по ее руке. Тяжело, неуверенно, оставляя за собой багряный след.
        Он наелся вдоволь, и она тоже испытывала тяжесть в животе. Они оба были сыты. Оленька, глядя на паучка, просто икала от смеха.
        ТО, ЧТО НЕОБХОДИМО СДЕЛАТЬ
        В потоках дождя сверкали далекие молнии и слышались отголоски грома. Грозовой фронт пока обходил район стороной, но ливень с каждой минутой хлестал все сильней, и паузы между вспышками молний и громовыми раскатами становились короче, так что сомневаться не приходилось - скоро небеса разлетятся в осколки уже и над крышей проклятого дома. Проблески мигалки и удаляющейся скорой и вой сирены словно предвещали приход грозы.
        Игорь нырнул в машину к Хлестову и положил на заднее сиденье спеленутого младенца:
        - Езжай аккуратно, ладно? Присматривай за Павликом. И печку включи, чтоб не замерз. Адрес запомнил?
        - Конечно, - не слишком уверенно кивнул Хлестов. - Как там Ольга?
        - Плохо. Врачи говорят - нервный срыв, но это только слова. Я попытался с ней поговорить, а она… она меня не узнала. У отца на старости лет от пьянства крыша окончательно поехала - доживал свое даже не в доме престарелых, в психушке… Ольга сейчас похожа на него. Ничего не соображает, себя не помнит, говорит нечленораздельно.
        - Кошмар.
        - Кошмар - это то, что они пережили. Она и Павлик. - Игорь смахнул несколько капель со лба и поправил выбившийся уголок пеленки.
        - Чувак, мне кажется, все-таки лучше, чтобы ты поехал с нами. Вряд ли у меня получится толком объяснить родителям Ольги, что произошло и почему я, незнакомый дядя, привез им посреди ночи их внука. Давай съездим вместе, а? По дороге обсудим случившееся, продумаем план дальнейших действий… Не торопись совать голову в петлю.
        - Нет, - покачал головой Игорь. - Я и так слишком долго ничего не предпринимал. Я виноват. Не уследил, проспал все к чертовой матери. Это мое бездействие привело к тому, что случилось. Не знаю, может, они хотели всего лишь припугнуть меня и жену, но вышло хуже, гораздо хуже. И я этого просто так не оставлю.
        - Чувак, не забывай, что это всего-навсего кот.
        - Это был НАШ кот. Практически член семьи. И ты не видел, что они с ним сделали. А Оля? Только представь, что могла подумать она! Эти сволочи… - Игорь запнулся, на секунду задохнувшись от распиравшей его ярости. Опустил взгляд на свои ладони - пальцы тряслись не от холода. Сжал кулаки и лишь после этого продолжил: - …Эти твари подкинули кошачий труп в люльку к Павлику, представляешь? Там все было в крови. Вечером, в темноте, во время грозы Оля увидела залитую кровищей колыбель - да тут у любого нервы бы не выдержали!
        - Ей вряд ли станет лучше, если вслед за котом погибнешь и ты, чувак.
        Игорь щелкнул прикуривателем авто и достал из кармана промокшей насквозь рубахи заветную пачку. Выудил последнюю сигарету. Закурил… закашлялся.
        - Смотри-ка, а ведь отвык все-таки…
        - Ну так и не начинай опять.
        - Есть вещи, которые просто необходимо сделать. Понимаешь?
        Хлестов, хмурясь, посмотрел на него в зеркало заднего вида:
        - Ты глава семьи, чувак. Позаботиться о жене и ребенке - вот что ты должен.
        - Кажется, с этим я чуть-чуть опоздал, - невесело усмехнулся Игорь.
        Затем перевел взгляд сквозь залитое дождем лобовое стекло на темную громаду здания. На четвертом этаже, как обычно, горел свет. Значит, пора навестить соседей.
        - Ты помнишь, Мишка, как мы с тобой подружились?
        - Ну да, разумеется. В школе. К чему ты клонишь?
        - В школе, - кивнул Игорь. - Извини, что опять повторяю за тобой, как попугай. Мне трудно сейчас подбирать слова. Вот знаешь что я почувствовал в тот день, в ту минуту, когда увидел, как тебя пинают те мрази? Ничего! Практически ничего. Ни жалости, ни страха, ни злости - ничего такого в тот момент внутри меня не было. Жалость, злость пришли уже после, когда ты смывал юшку с рожи в школьном туалете, а я стоял рядом и слушал, как ты хлюпаешь расквашенным носом. Когда все уже закончилось, но не когда происходило. Думаешь, я горел желанием за тебя заступаться? Вовсе нет. Они же, те парни, были старше и тебя, и меня. И сколько их там на площадке было, сколько над тобой издевались - трое, четверо?.. В любом случае, достаточно, чтобы навешать люлей и мне за компанию.
        - Но ты все равно мне помог. Ты не испугался.
        - Помог, но не потому, что хотел помочь. Я не супергерой, не дядя Степа из стишка и никогда им не был: ни тогда, ни сейчас… Единственное чувство, которое я испытывал в тот момент, видя, как тебя бьют, как унижают несчастного жирдяя из параллельного класса, было… чувством долга. Я не хотел встревать, мне не нужны были неприятности, но я смотрел - и понимал, что должен что-то сделать. Что иначе просто нельзя…
        - Понятно.
        - И сейчас, старик, все то же самое. Такая же ситуация. - Он открыл дверцу, впуская в салон шум усилившегося ливня, и выглянул наружу. Окна четвертого этажа все еще горели, и сквозь стену воды ему почудились два женских силуэта. - Сейчас не имеет значения, чего ты или я хотим, о чем думаем, что ощущаем. Важно только то, что необходимо сделать. Поэтому ты отвезешь Павлика к бабушке с дедушкой, а потом вернешься сюда, мне на помощь. А я поднимусь к Ирине Корост и ее мамаше, чтобы сказать пару ласковых.
        Игорь вышел из машины и, не оглядываясь, захлопнул за собой дверь. Одновременно над головой у него раздался оглушительный гром, и пронзительно-белая вспышка на долю секунды осветила ведущую к дому тропу.
        ИГРА
        Он зашел внутрь и щелкнул выключателем на стене возле лестницы. Лампочка вспыхнула и взорвалась, оставив пролет погруженным во тьму. Хлопок был практически не слышен из-за шума разбушевавшейся снаружи стихии. Игорь с трудом видел поднимающиеся перед ним ступени, зато прекрасно различал голоса в своей голове. Один-единственный, такой знакомый, но в то же время совершенно чужой ему голос.
        «Сцена из кино, - шепнула ему на ухо Оля. - Проклятый дом, гроза, и не видно ни зги. Это все настолько банально, что уже превратилось в штамп».
        - Мы снова играем в теннис для киноманов? - хрипло спросил он у пустоты. - В таком случае, я знаю ответ - это фильм ужасов. И дело идет к финалу. Даже скорая помощь с мигалками всегда появляется ближе к эпилогу, не так ли?
        Игорь нащупал влажной ладонью перила и шагнул на лестницу. По спине пробежал холодок, и в носу защекотало, захотелось чихнуть. Он промок насквозь, в ботинках хлюпало. Тьма вокруг была почти осязаема, каждое движение давалось с трудом, будто он не шел, а плыл, преодолевая сопротивление неожиданно густого, вязкого воздуха. На лицо липла, обжигая кожу, паутина.
        «Этот дом похож на Майкла Кейна».
        - Повторяешься, дорогая. Да и нет ничего общего у домов и людей, дурацкое сравнение.
        «В молодости он снялся в триллере „Одежда для убийцы“. 1980 год, режиссер и сценарист Брайан Де Пальма. Этот дом играет похожую роль».
        - Да? Не припомню такого фильма. - Игорь преодолел очередной лестничный пролет и остановился на площадке третьего этажа, чтобы отдышаться. - Просвети же меня, малышка.
        «Это были скандальный фильм и скандальная роль Кейна. Искусство на грани мягкого порно, с отсылками к Хичкоку, на вечную тему любви и смерти. Кейн сыграл сумасшедшего трансвестита, страдающего раздвоением личности. Солидного мужчину, который иногда переодевался женщиной и шел убивать».
        - Кажется, я тоже схожу с ума. - Игорь продолжил подъем.
        «Этот дом похож на героя „Одежды для убийцы“. Строит из себя милое создание, но под этой маской скрывается нечто безумное».
        - Безумие - это нам обоим знакомо. Это у нас семейное. Да, Оленька?
        - Игорь Вячеславович? - ответила ему темнота. - Что вы здесь делаете?
        Он узнал голос раньше, чем различил лицо вышедшего к нему навстречу человека.
        - Глупый вопрос - я здесь живу, если можно назвать этот ужас жизнью. А вот что делаете в доме, похожем на Майкла Кейна, вы? Впрочем, неважно.
        Размахнувшись, Игорь ударил Ирину Корост.
        ПРАВДА
        Скручивая куском простыни запястья Ирины Корост у нее за спиной, он не мог удержаться от мысли о том, как же сильно она похожа на Олю. Обе принадлежали к тому типу женщин, которые ему нравились, - хрупкие юные создания с красивыми лицами. Личико Корост оставалось ангельски милым даже с набухающим на левой щеке кровоподтеком. На девушке был тоненький домашний халат, и, когда Игорь прислонил ее спиной к стене в углу детской, верхняя пуговица расстегнулась, обнажив маленькую крепкую грудь. В сумраке кожа Ирины белела мрамором, а рядом с черной вишенкой соска блеснул серебром нательный крестик. Игорь остановился на нем взглядом, протянул руку.
        - Что вы делаете, Игорь Вячеславович? - Корост открыла глаза. В темноте он не мог различить их цвет, но вспомнил, что они были такие же нежно-голубые, как у Оли.
        - Хочу задать вам несколько вопросов.
        - Вы меня избили. - Она поморщилась и, поведя плечами, добавила: - Вы меня связали.
        - Это чтобы вы не ушли от ответа. С другой стороны, могло быть и хуже. Я ведь мог поступить с вами так же, как вы и ваши друзья поступили с моим котом… и с моей женой.
        Она посмотрела на него снизу вверх. Губы дрожали, на левой щеке набухал, расплываясь, синяк, но Корост все равно усмехнулась, не обращая внимания на боль.
        - Игорь Вячеславович… Игорь, вы еще не поняли? У меня нет друзей.
        - А как же тогда понимать это? - Он ткнул пальцем в крестик у нее на груди. - Что-то вроде масонского перстня? Тайный символ, обозначающий принадлежность к клану или секте?
        Существо на распятии лишь отдаленно смахивало на традиционное изображение Христа. В глаза не бросалось, но, если присмотреться, различия становились очевидны: у этого Спасителя было четыре руки и четыре ноги.
        - У каждого из нас свои талисманы.
        - Что это за тварь?
        - Это как раз и есть мой единственный друг.
        Корост все еще улыбалась. Игорь хотел стереть эту ухмылку с ее лица.
        - Сомневаюсь. - Он ударил тыльной стороной ладони.
        За окном сверкнула молния, и гром заглушил вскрик девушки. Голова от удара дернулась в сторону. Когда Корост снова повернулась к нему, из носа у нее стекла тонкая струйка крови. Она высунула язык и слизнула темную каплю с распухшей верхней губы. Смотрелось почти эротично.
        - Вы ошибаетесь, Игорь. В том, что произошло, нет моей вины.
        - Я делаю это не ради себя, а ради семьи. Чтобы вы понимали, что так просто нас не запугаешь. Вы, ваша чокнутая мамаша и этот ваш урод, Хозяин. Дурацкая кличка… Доводите людей до самоубийства, до сумасшествия, да? Нагоняете страха, заставляете вновь и вновь перепродавать квартиры в этом доме. Тем и живете, мрази. Только вы не на ту семейку напали. Не в этот раз.
        К его изумлению, Корост расхохоталась. Безумным, на грани истерики, смехом, запрокинув голову и широко раскрыв рот, так что брызги слюны и крови попали на белую шею и грудь.
        - Что тут смешного, сука? - Игорь снова ударил, на этот раз кулаком. Разбил ей губы и оцарапал костяшку указательного пальца о ее резцы. - Тебе все еще весело, а? Все еще весело?!
        Корост сплюнула кровью на пол. Хрустнула челюстями.
        - Знаете, Игорь… У каждого есть вредные привычки. А в каждой семье существуют свои традиции. И порой одно прямо проистекает из другого.
        - Расскажи мне, - приказал он. - Может, я пойму, в чем соль этой хреновой шутки, и тогда мы посмеемся над ней вдвоем.
        - Сейчас ты увидишь, - оскалилась она. - Сейчас ты все поймешь. Тебе, правда, будет не до смеха. Ты будешь кричать. Но мы можем покричать вместе, чтобы было веселей.
        - Правда, - прорычал Игорь. - Я хочу знать всю правду! Почему ты отговаривала меня от покупки, почему не хотела продавать квартиру?
        Она пожала плечами:
        - Какая разница? Минутная слабость… Люблю детей. Хочу своего малыша… Пожалела твоего сына. Пожалела тебя… Неважно. Это уже не имеет никакого значения.
        - Кто такой Хозяин?
        - Вы скоро с Ним познакомитесь.
        - Хватит смеяться! - Он занес кулак для очередного удара, но сдержался. - Говори!
        - О, я бы могла рассказать. Рассказать о том, как моя мамочка купила развалившийся дом, чтобы устроить на его месте загородный пансионат. Как во время ремонта тут пропала бригада таджиков… Как мама, потратив годы и все свое состояние на реставрацию, осталась ни с чем из-за очередного банковского кризиса. И что она увидела в этом доме прежде, чем навсегда лишилась зрения. Я могла бы поведать тебе то, о чем мама рассказывала мне вместо сказок на сон грядущий. О других мирах, о параллельных вселенных и чудесных созданиях, которые их населяют. О том, как одно из этих существ очутилось в мире нашем. У этой сказки нет конца, но я все равно могу тебе ее рассказать, Игорь. Вот только лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать.
        Корост посмотрела ему за спину и выше. Зрачки ее расширились. Пророкотал гром, но на этот раз вспышка молнии не озарила комнату. Запахло жженым сахаром. Их обоих накрыло тенью.
        Игорь медленно обернулся. С потолка плотной стеной опускалась завесь из паутины. Среди множества прядей, словно из воздуха, начало формироваться нечто… нечто огромное.
        - Папочка, - тоненьким детским голосом хихикнула Ирина. - Папочка идет!
        ХЛЕСТОВ (III)
        Он так давил педали всю дорогу туда и обратно, что к концу пути поврежденная нога причиняла уже поистине адскую боль. Из-за этой боли его начало лихорадить. Хлестов весь взмок, пот заливал глаза, и все вокруг виделось в тумане, будто дождь шел не только снаружи, но и внутри машины. Хлестов спешил. Выжимал максимально высокую скорость, на которую только была способна его старенькая «шестерка». Так торопился, что упустил из виду сущий пустяк и, лишь подъезжая к дому Игоря, понял, что бензина в баке не хватит на еще один рейс.
        - Хлестов, твою мать, - простонал он. - Ты такой Хлестов!
        Дорога, ухабистая грунтовка, огибала заросший камышом пруд. Ему пришлось оставить машину на обочине у поворота и идти дальше пешком. По хляби, так что жидкая грязь быстро наполнила кроссовки и перепачкала брюки до самых колен и даже выше. Ливень осыпал лицо и плечи крупными каплями, разгулявшийся ветер качал камыши и толкал в спину. Когда Хлестов вышел, хромая, к опушке березовой рощицы, купол неба лопнул, темную завесу туч расколола сияющая электрическая трещина. Молния ударила в ближайшее дерево и словно срезала верхушку. В паре метров перед ним рухнула измочаленная стихией ветвь. У Хлестова в груди кольнуло.
        В свете молний он увидел громаду здания. Сейчас она походила на мрачную башню средневекового готического замка. Где-то там, внутри, его лучший друг ждал помощи.
        «Мы мальчишки, чувак, - мысленно обратился он к Игорю. - Постаревшие мальчишки, готовые штурмовать крепость злого Кощея».
        Сердце пропускало удары. Держась левой рукой за грудь («Титьки! - провизжал далекий насмешливый голос из школьных времен у него в голове. - Смотрите, какие у жиртреса титьки, как у бабы!»), Хлестов похромал прямиком по газону к черной стене дома.
        Хотя нет, не черной. Приближаясь, он различил окна первых двух этажей, в проемах которых покачивались, будто от ветра («Какой может быть ветер там, внутри, за стеклами? Откуда там взяться ветру?»), неплотные серые занавески. Везде одинаковые, в каждом чертовом окне.
        Он рванул на себя входную дверь. Та поддалась с трудом - что-то удерживало, сопротивлялось с той стороны. Белые нити, как клей, скрепляли дверь и косяк. Хлестов, тяжело отдуваясь, потянул всем весом: паутина (или что-то очень похожее на нее) истончилась и лопнула в нескольких местах. Проем стал шире. Он протиснулся в образовавшуюся щель и замер, собственной спиной запечатывая проход.
        Глаза несколько долгих секунд привыкали к темноте, пока Хлестов пытался восстановить сбившееся дыхание. Сердце теперь колотилось в груди с бешеной силой. Дождевая вода ручьями стекала под липкой мокрой футболкой по выпирающим бокам и брюху, заливала брюки спереди.
        «Обоссался! Жирдяй обоссался! - зло хохотали мальчишки у него в голове. - Зырьте, зырьте, да он в штаны наделал!»
        - Я не боюсь вас, - прошептал Хлестов, хотя дрожал от страха и чувствовал себя сейчас точно так же, как и тогда, на школьной площадке, униженным и беспомощным. Только теперь он знал, что Игорь ему уже не поможет. Настал его черед спасать друга. - Никого из вас не боюсь. Есть вещи, которые необходимо сделать.
        Припадая на левую ногу, он пошел вперед. Каждый шаг отзывался болью в голени. По разные стороны во мраке возникали двери, но где же лестница, где же, черт побери, проклятая лестница?.. Нутро дома напоминало лабиринт: пыльных коридоров, темных проходов, дверных проемов здесь, казалось, было больше, чем должно было быть, если судить о размерах здания снаружи.
        «Запутался, толстый? Как в паутине, как старая жирная муха в паутине!»
        Хлестов запаниковал. Оглянулся назад, но в темноте не увидел двери, через которую зашел. Только стены и коридоры, множество коридоров, которые разбегались во все стороны и тянулись до бесконечности. Он почувствовал запах гари, вонь, от которой ему стало еще хуже. В глазах двоилось, троилось.
        Лестница. Где-то здесь обязана… быть… лестница… Больная нога подвернулась, и Хлестов с протяжным жалобным стоном рухнул на пол перед очередной дверью, врезавшись в нее лбом.
        Та приоткрылась.
        Из последних сил он пополз вперед, помогая себе коленом здоровой ноги, отталкиваясь локтями. Внутри было темно, в этом чертовом доме повсюду темно. Задыхаясь, Хлестов лез на ощупь, сам не зная куда, пока не ткнулся носом в твердую, покрытую шерстью колонну. К тошнотворному духу жженого сахара добавился не менее противный запах застарелой мочи.
        - Кыс-кыс-кыс, - проскрипела тьма.
        Левая сторона груди онемела, левая рука отказала ему. Хлестов завалился на бок. Хныча в голос и кривясь от боли, разлившейся по телу, он посмотрел наверх. Над ним маячило бледное изваяние с пустыми бельмами глаз, как у античных скульптур. Правой рукой он попытался схватить старуху за толстую обтянутую рейтузами икру. Ощутил ее ладонь у себя на затылке.
        - Котейка, - осклабилась старуха, поглаживая его по редеющим волосам. - Ты мой котеечка, кыс-кыс. Время кушать.
        Что-то шевельнулось за спиной у сумасшедшей, что-то большое. Но Хлестов уже не различал деталей. Сердце остановилось. Хватка ослабла, пальцы безвольно скользнули по ноге старухи на пол. Издав еще один долгий нутряной стон, Мишка умер.
        СЕМЕЙНЫЕ ЦЕННОСТИ (И ПРИШЕЛ ХОЗЯИН)
        Игорь лежал на полу в комнате Павлика и не мог найти в себе силы, чтобы пошевелиться. Он понимал, что опутан чем-то липким, как паутиной, но не имел возможности даже поднять голову, чтобы увидеть, что именно с ним произошло. Все что он мог сделать - чуть повернуться и скосить взгляд в сторону. Тогда в поле зрения попадала Корост. Она лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки. Нижняя часть ее лица была залита кровью, но девушка оставалась в сознании, и голубые ее глаза светились счастьем.
        - Ты чувствуешь? - спросила она. - Ты чувствуешь Его? Всю Его боль, все одиночество, всю Его любовь?
        Игорь не ответил, но сейчас он действительно ощущал какие-то посторонние, чужие эмоции. Как отголоски далекого эха, неясные чувства накатывали на него, давили сверху.
        Хозяин комнаты и хозяин дома, словно сотканный из прозрачных белесых ниток, беззвучно подошел к ним, опираясь на четыре длинные ноги и четыре руки, у каждой из которых было три локтя. Его тело мерцало серебром изнутри и освещало комнату. Игорь мог рассмотреть отдельные внутренние органы, подобных которым он не видел ни в одном учебнике анатомии. Ему показалось, что он узнал мозг, - у Хозяина их было несколько. А голова была одна, большая и круглая. Со множеством глаз и лиц. Когда Хозяин вращал шарообразным черепом, на Игоря по очереди смотрело то одно Его лицо, то другое. Мужские, женские… В одном из них он узнал Олю. А когда Хозяин склонил голову набок, на Игоря посмотрел его собственный сын, Павлик.
        - Он ведь не злой, понимаешь? - шепнула Корост. - Просто не такой, как мы. Странник, которому не повезло застрять в трещине меж двух миров, став частью и того и другого. Это… удивительно.
        Хозяин навис над ними, огромный, как небо, чуть покачиваясь на непропорционально длинных конечностях. От Него пахло жженым сахаром.
        - Восхищаешься этой тварью? - просипел Игорь. - Отцом ее называешь?
        - Оно и правда отец мне. Пойми - это Чудо, настоящее Чудо. Нечто настолько чуждое всему человеческому, но одновременно - настолько близкое. И ближе нам Его сделали мы сами, люди. Прислушайся к Его чувствам! Это благодаря нам Он познал боль. Это моя мать подарила Ему любовь. Это нашими глазами Он смотрит, нашими ушами слышит, измененными, трансформировавшимися, переродившимися, но - нашими.
        Игорь попытался поднять руку и обнаружил, что обе ладони сложены у него на груди, крест-накрест. С трудом преодолевая сопротивление липких пут, он сумел просунуть пальцы правой руки в нагрудный карман рубахи. Нащупал смятую, порванную пачку. Зацепил ногтем зажигалку.
        - Папочка, Ты прекрасен. - Корост похотливо застонала и, выгнув спину, раздвинула бедра. К своему ужасу и изумлению, Игорь почувствовал возбуждение - как тогда, во время осмотра квартиры. Только сейчас ему незачем было скрывать эрекцию. И где-то внутри себя он ощущал, как его желание словно вытягивают из него, как оно перетекает через паутину туда, наверх.
        Длинная худая нога, согнутая в паре колен, мягко опустилась на грудь женщины. Еще одна бледная конечность протиснулась ей между бедер. Корост закричала, и полупрозрачное тело Хозяина оросила кровь Его дщери.
        Игорь осторожно подтянул ногтем зажигалку, обхватил скользкий пластик корпуса указательным и средним пальцами.
        Еще чуть-чуть. Самую малость. Лишь бы кремень не отсырел! Одинокий Старый Сиделец, проведший вечность на перекрестке миров, заслуживает яркой огненной смерти в конце Своего длинного заточения.
        Тварь повернула голову-шар к нему. Нижние челюсти разошлись в стороны, образуя хелицеры. Игорь, наконец, стиснул зажигалку в ладони, надавил подушечкой большого пальца на колесо поджига:
        - Гори, сука.
        Сверху, из черной дыры, ему на ладонь протекла вязкая жидкая нить. Огонек зажигалки потух, а влага засохла, превратившись в то, что было так похоже на паутину, а пахло жженым сахаром.
        Огромное тело Хозяина переливалось золотом и серебром, когда Он пускал слюнки.
        - Теперь ты видишь, видишь? - раздался лихорадочный, возбужденный шепот Корост совсем близко, у самого уха.
        - Вижу, - смирившись с тем, что его ожидало, благоговейно выдохнул Игорь.
        Хозяин посмотрел на него лицом Оли. Затем Оленька подняла одну из своих четырех рук и прижала к его губам палец, заканчивающийся острым кривым когтем.
        - Тссс, - сказала она.
        КОМНАТА ПАВЛИКА
        Лежа в своей кроватке, Павлик не мог слышать, о чем говорят взрослые за стеной. Но, даже если бы и слышал, то все равно ничего бы не понял. Проведя полгода у бабушки с дедушкой, он еще не научился говорить, но уже узнавал родных и делал первые попытки произнести «ба».
        - Что ж, остаются формальности. Поставите подпись под новой редакцией договора и можете вступать во владение. Если все в порядке…
        - Саша, ты уверена, что мы правильно поступаем? - осторожно уточнил Василий у жены. - После того, что тут случилось с Оленькой, стоит ли держаться за эту квартиру?
        Александра Павловна наградила мужа взглядом, полным презрения:
        - Подписывай, бога ради. Хорошая квартира. И куплена в том числе на наши с тобой деньги. Ох уж эти мужчины! - Посмотрев на риелтора, она покачала головой. - А вы, Ирочка, вижу, и сами ждете маленького? Какой у вас срок, если не секрет?
        Ирина Корост нежно погладила себя по округлившемуся животу и улыбнулась:
        - Шестой месяц идет.
        От зорких глаз Александры Павловны не укрылось отсутствие обручального колечка на руке молодой женщины.
        - Мой вам совет, милочка, - назидательно изрекла она. - Будьте осторожнее с вашим мужчиной, кто бы он ни был и каким бы принцем он вам ни казался. Когда у нашей дочки приключилась беда с головушкой…
        - Саша, ну что ты, зачем вот это сейчас, а?
        - Замолкни ты, ирод окаянный! Так вот, Ирочка. Стоило нашей Оленьке попасть в лечебницу, как ее благоверный дал стрекача, поминай как звали. И на сына ведь даже наплевал, представляете? Вот приходится на старости лет воспитывать, пеленки менять.
        - Сочувствую вашему горю, - сказала Корост с искренней печалью в голосе. - Но мальчику тут и правда будет хорошо. Я сама здесь росла, в тиши и благодати. И переезжать никуда не собираюсь, по-моему, это просто идеальное место для маленьких детей.
        - Вот видишь, Вася? Да и Павлику тут привычно будет. Главное, кошку завести, чтобы все как у людей.
        - Замечательная идея, - кивнула Корост. - Очень правильная. Пусть у вас все будет хорошо! У вас и вашего малыша, конечно.
        - Ох-ох, милочка, ваши слова да Богу в уши, - умилилась Александра Павловна. - Я-то уж после того, что случилось, так расстроилась, так расстроилась, не приведи Господь. Знай, как оно повернется, ни за что не разрешила бы дочке замуж-то выходить.
        - Оно в любом случае того стоит, - улыбаясь своим мыслям, сказала Корост. - Не помню кто, но, кажется, кто-то когда-то сказал, что брак - это страна, по дороге куда многое теряешь…
        Бабушка с дедушкой украдкой переглянулись. А она, сложив ладони на круглом животе, добавила:
        - Но ведь приобретаешь больше. Гораздо, гораздо больше.
        Маленький Павлик дремал в своей кроватке и ничего из этого разговора не слышал. В комнате пахло сладостями, леденцами. По стенам бегали солнечные зайчики. В лучах света парили невесомые ниточки паутины. Павлик хотел плакать, но боялся, потому что из темного угла под потолком за ним присматривали глаза его отца.
        Глаз было много.
        Тени по воде
        Это Москва. Это холодный свет возносящихся в небо башен Сити, священные булыжники Красной площади и проулок, ведущий в музей-квартиру Булгакова. Кот Бегемот, нарисованный черным фломастером на альбомном листе, ныряет в прорезь ящика «Письма для Мастера». Ты говоришь ему на прощание «мяу» - и смеешься.
        Твой смех был похож на звук дрожащей гитарной струны, нежный и тонкий. Хрупкий, как ты сама, струнка вот-вот лопнет, порвется.
        Это Москва. Это памятник Гоголю. Это выхваченные из басен Крылова сценки на берегу Патриарших. Потом еще один памятник, возле него мы в первый раз целовались, и хмурый, омытый дождем Николай Васильевич молчаливо благословлял наш союз.
        Вкус меди на губах. Тепло, стекающее с кончиков твоих пальцев по моим щекам, как слезы.
        Андреевский мост, початая бутылка шампанского, струйки сигаретного дыма. Площадка из камня, металла и стекла метрами ниже, ветер и ощущение полета - как на ковре-вертолете, как рисунок на альбомном листе, падающий в темень на дно почтового ящика.
        Дряхлое серое утро. Похмельная голова. Темная толща Москва-реки под нами.
        Я помню. Пусть зыбкие воспоминания ускользают, как тени по воде, я все-таки помню.
        О, боже, я и ты -
        тени у воды.
        Шли дорогою мечты,
        и вот мы сохнем, как цветы…[1 - Здесь и далее цитируются слова из песен группы «Агата Кристи».]
        Сто тысяч ночей назад ты и я стояли на том же месте, держа друг друга за руки. Пальцы переплелись, как стебли вьюнка. Прикосновения были легки и воздушны, струящиеся по твоим плечам локоны полны света и жизни, улыбка мила, а глаза застенчивы. Я читал отрывки из Лотреамона и подолгу утопал взглядом то в твоих глазах, то в водах Москва-реки, и во мне боролись два таких странных, запретных, но острых, до боли в груди, желания: прыгнуть с парапета вниз самому либо - толкнуть тебя.
        - Weltgericht[2 - Страшный суд (нем.).], - шелестело меж нами. Будто ночь и река присвоили себе мой голос так же, как ты вынула из груди моей сердце. - Weltgericht, если бы наступил конец света, что за песнь ты бы спела, идя навстречу ему?
        - Моя любимая группа - «Агата Кристи», - ответила ты.
        - Но ведь они распались. Группа мертва.
        - Что с того? Рано или поздно все на свете заканчивается гниением и распадом. Но разве от этого меркнут чувства? Разве любовь исчезает по смерти любимого человека? В сущности, все их стихи как раз о любви, о смерти… и о любви к смерти, - сказала ты и стала напевать:
        Чу, время пришло, и захлопнулась дверь.
        Ангел пропел, и полопалась кожа.
        Мы выпили жизнь, но не стали мудрей.
        Мы прожили смерть, но не стали моложе.
        Спицы в колесах тихо всхлипывают, пока я влеку тебя к краю. Металлические поручни холодны как лед. Я взял это кресло в больнице на Шкулево, где ветер стонал в пустых коридорах, в разбитых окнах раскинули сети пауки, а стены по углам увил плющ.
        «Лекарства от смерти не существует», - говорила ты. Вакцину так и не нашли, а значит, больницы стали никому не нужны.
        Тяжело, каждый шаг дается с трудом. Мои мышцы ослабли, болезнь выжирает их изнутри. Суставы под кожей скрипят почти так же жалобно, как спицы твоего кресла.
        Медленно объезжаем иссушенное, покореженное недугом тело. Направляю кресло так, чтобы оставить труп вне поля твоего слабого зрения, сам же невольно липну взглядом.
        В раззявленных челюстях мертвеца - ни единого зуба. Губы, сухие и прозрачные, как сброшенная змеей кожа, обтянули сгнившие десны. Разбухший черный язык вывалился и свисает изо рта длинным дохлым червем. Покрытые белесой пленкой глаза смотрят в небо, над одним из них трудится ворон. Скрюченные на груди кисти рук покрыты плесенью, из порванной вороньим клювом левой ноздри пророс тонкий зеленый стебель.
        Я боюсь, ты услышишь запах, но свежее дыхание раннего утра становится мне союзником, унося вонь стороной. Пробегает торопливо по волосам, и седая склизкая прядь с влажным чавкающим звуком отслаивается вместе с кожей от черепа, падает мне под ноги.
        - Wir gegen Morgen gehen[3 - Мы идем навстречу рассвету (нем.).], - шепчу, склонив голову к обнажившемуся уху. По старой привычке тренирую память, вспоминая уроки иняза. Danke, я помню. Я все еще помню.
        Смерть танцует вальс,
        По залу кружат, кружат пары.
        Waltz, Ein, Zwei, Drei, Waltz.
        Auf Wiedersehen, meine lieben Frau!
        Память видит лишь тебя и меня, но если смотреть шире, то можно вспомнить и то, как все начиналось. Сухие сводки информационных агентств. Обеспокоенные голоса телевизионных дикторов. Мрачные отчеты свидетелей-блогеров и волны паники в соцсетях, где хэштеги #Зараза и #Хворь за считаные месяцы вышли на первые места по частоте употребления.
        Первые сигналы поступали из Средней Азии. Вспышка зафиксирована в Иране. Ашхабад находится под карантином. Индия - новый очаг. Кабул стал мертвым городом. За ним Душанбе, Ташкент, Бишкек, и вот уже все каспийское побережье под угрозой. На западных границах КНДР введено военное положение, в Казахстане создают сначала лагеря, а затем резервации для зараженных. Волны беженцев захлестывают Россию. С ними в страну проникает #Хворь.
        Мы с тобой не следили за новостями. Но до нас доходили слухи, и мы им внимали. И ждали с восторгом и трепетом чего-то небывало большого и чистого. Я сделал себе татуировку в виде черепа на груди, а ты проколола губу и перекрасила волосы в черный.
        - Мать-природа наводит порядок в доме, - говорил я, царапая ногтем посеребренную кость, выглядывающую у тебя между кончиком носа и верхними зубами. - Скоро в этом мире станет гораздо легче дышать.
        - Мне и так легко, - отвечала ты, лаская языком подушечку моего пальца. - Ведь, даже если я сама перестану дышать, ты всегда сможешь сделать это за нас обоих.
        - Weltgericht, - шелестело меж нами. - Welt gericht, если бы наступил конец света, что за песнь ты бы спела, идя навстречу ему?
        Одуванчики,
        девочки и мальчики.
        Глаза блестят, ла-ла, ла-ла.
        Но это яд, ла-ла, ла-ла.
        Вымирали целые города. Оставшиеся в живых сходили с ума: военные превращались в мародеров, врачи продавали наркотики, многие ударялись в религию. Тысячи людей бросали обжитые места и уходили на поселения в сибирские секты, ища спасения от того, что не ведает ни границ, ни расстояний. Пока еще работали стримы, кто-то из ушедших устроил трансляцию коллективного самосожжения в одной из таких деревень. Ты ее видела в прямом эфире, я смотрел потом, уже в записи. Ролик шесть раз прерывался рекламными врезками: братья Самойловы воссоединились, возрожденная «Агата Кристи» даст «Последний концерт на Земле», на Красной площади, прямо у Мавзолея. Событие, которое нельзя пропустить.
        Деньги не имеют цены, когда жизнь ничего не стоит. Пространство перед площадкой забито, многотысячная толпа ревет. Музыканты на сцене все в марлевых повязках на лицах, только Глеб Самойлов без нее, рычит и стенает в микрофон. Людское море колышется волнами поднятых рук и задранных вверх голов. Мы с тобой часть этой стихии, подпрыгиваем, танцуем, поем.
        - Господи, - кричишь ты мне в ухо. - Ты и этот концерт - просто лучшее, что случалось в моей жизни!
        Мертвенно-бледный, с подкрашенными глазами Глеб Самойлов на сцене, над нами, бросает в толпу черную фуражку, обнажает голый череп, харкает кровью и, в экстазе, орет, что этот мир смертельно болен, что он тоже болен, что мы все больны. Его брат Вадим вырывает из гитары струну, и громогласный стон растекается по черному небу за пределом освещенного софитами пространства. Море штормит, волны кипят, толпа беснуется. Десятки людей: молодые парни, девушки, взрослые уже дяди и тети - заламывают руки, кричат вслед за своим кумиром о том, что тоже больны, что тоже мертвы. Вадим Самойлов воюет с гитарой, повязка из марли мешает ему и потому падает под ноги. Глеб подходит к брату и целует его взасос. Стоя на сцене, они обнимаются. Здоровые обнимают больных, я обнимаю тебя. Слышу твое дыхание. Слышу, как тысячи живых мертвецов пляшут и поют в один голос:
        Не прячь музыку - она опиум
        Для никого, только для нас.
        Давай вечером умрем весело,
        Поиграем в декаданс.
        Ты до сих пор дышишь. Подкатываю коляску к ограждению. Ветер здесь сильнее. Предатель хлещет по глазам, толкает колеса в обратную сторону. Я устал и веду борьбу с ним из последних сил. А ты все еще дышишь - ловлю слабое движение истонченных губ и терпкий дух перезрелых яблок, когда беру тебя на руки, чтобы переложить на холодный шершавый парапет. Ты так исхудала, что не чувствую веса, словно держу фигурку из папье-маше. Боюсь доверить тебя ветру - унесет, сдует, стащит назад. Стою для тебя опорой, перевожу дух. Смотрю.
        Берега, затянутые бетонным панцирем, усеяны телами. Прямо на мертвецах проросли цветы, и теперь по обе стороны от реки тянутся вдаль широкие длинные клумбы. Бутоны сверкают в лучах солнца, как разноцветная мозаика в витражах готического храма.
        - Видишь, mein lieben? Этот прекрасный утренний букет - для тебя.
        С трудом поднимаю ногу - одну, другую, забираюсь на парапет. Шатаюсь от порыва ветра, когда снова беру тебя на руки. Рассветное зарево озаряет пустынный город. Внизу неспешно катит черные воды Москва-река, воспоминания-тени мелькают в ряби на волнах, как и сотню тысяч дней назад. Снова тянет в омут. Прыгнуть самому или толкнуть тебя?..
        - Weltgericht, - шелестит между нами. - Weltgericht, если бы наступил конец света, что за песнь ты бы спел, идя навстречу ему?..
        - Sie kommen[4 - Ты идешь (искаж. нем.).], - приветствую солнце нового дня. И, крепко прижав твое хрупкое тельце к груди, падаю в тусклую молчаливую пустоту. Как письмо в конверте без адреса. Как рисунок в подарок выдуманному персонажу. Как жизнь, как память.
        Дворник, милый дворник,
        Подмети меня с мостовой…
        Холодный свет возносящихся в небо башен Сити. Священные булыжники Красной площади. Музей Булгакова. Памятник Гоголю. Басни на Патриарших. Другой памятник Гоголю. Вкус меди на губах. Тепло, стекающее с кончиков твоих пальцев по моим щекам, как слезы.
        Я помню. Пусть воспоминания скользят, как тени по воде, я все-таки помню.
        От автора
        Ну, здравствуй, читатель. Полагаю, мы уже немного знакомы.
        Есть мнение, что о писателе лучше всего говорят его произведения. Ты, скорее всего, не бывал у меня на странице «ВКонтакте», но знаешь ее владельца получше, чем некоторые из его друзей и подписчиков. Потому что литература - это первая в истории социальная сеть.
        Благодаря книгам мы, задолго до появления «Фейсбука» и «Одноклассников», научились узнавать мысли и чувства других людей, даже если эти люди жили далеко-далеко, на другом конце света, а то и в другую эпоху.
        В каком-то смысле ты, прочитав сочиненные мной истории, теперь знаешь меня лучше, чем я сам. Надеюсь, это было приятное знакомство. Если же нет - прости и прощай, ведь ты уже вряд ли явишься за добавкой.
        Прошу прощения, если эти рассказы и повести оставили тебя равнодушным. Но не стану извиняться, если на время чтения тебе пришлось покинуть свою «зону комфорта», - эта книга называется по-другому, так что я, как ни крути, был с тобой честен.
        И сейчас, раз уж мы завели знакомство, я постараюсь честно ответить на те вопросы, которые могли у тебя возникнуть во время чтения. Это уже не страшно, так что устраивайся поудобнее. Налей то, что ты любишь выпить, включай любимую музыку, укрой ноги пледом. Поговорим о том, что нас объединяет. О страхе.
        Поговорим о нем как о чем-то таком, что нас, быть может, даже раздражает, как популярные сериалы или дурацкие ролики на YouTube, но без чего, как без «Ходячих мертвецов» или «Битвы экстрасенсов», этот мир был бы другим. О страхе как неотъемлемой части массового сознания.
        Не секрет, что страх используют в рекламе. Многие из нас и думать не думали бы о запахе изо рта и кислотно-щелочном балансе, если бы не назойливая реклама. Люди не гонялись бы за брендами, если бы не скрытый, навязанный им страх оказаться «вне тренда». А политики? Те, кто играет на порожденных их собственной безответственной риторикой фобиях и устраивает по всему миру войны и революции? О, эти истинные короли страха, как никто, умеют использовать массовую истерию в своих мутных целях.
        Но к черту политиканов и коммерсантов, речь не об этих жадных жирных жабах. Есть особая категория людей, к которой, читатель, надеюсь, принадлежим мы оба. Те, кто страхом наслаждается.
        Если угодно, можем назвать это сектой или даже (учитывая популярность темы) религией. Свидетели Хоррора - пусть так. В этом нет ничего дурного, ведь наша вера, наша любовь к страшному сугубо конструктивна. Одних она поощряет творить, других - читать, смотреть или слушать. Попутно и первые и вторые не только получают удовольствие, но и развиваются, познавая нечто новое. Начинают думать о чем-то еще, кроме того, что «ух, вот щас было круто, аж кирпичей наложил». Поскольку хоррор - это не аттракцион вроде американских горок. Точнее - не только аттракцион.
        Это еще и жанр искусства, часть общечеловеческой культуры. В чем отличие литературы от любого другого сорта развлечений, мы еще поговорим. Сходство же условных «американских горок» и творчества в том, что страх, как и идеи, движут массами.
        Ты спросишь, откуда берутся идеи. Все просто - мы их воруем у вечности.
        Платон писал об идеях как о чем-то, что существует в высших сферах. Представь себе толстячка в запотевших очках, карабкающегося по приставной лестнице в небо с мешком для идей за плечом. В учебниках по культурологии пишут про бассейн мифов, из которого вышло все современное искусство, подобно тому, как жизнь вышла из мирового океана. Наш толстячок то и дело подбегает к этому водоему, чтобы наполнить ведра, - представил?
        Так вот, тот неуклюжий очкарик, тот неумелый воришка, что ползает по лестнице или носится, как собачонка, вокруг бассейна, - это я, автор.
        Нас таких много, и мы все черпаем из одного источника, но, если ты приметил сходство моего рассказа «Гроб на колесах» с повестью «81 миля» Стивена Кинга, то знай - я свою историю написал раньше. Дедушка Стивен уже потом подгреб с экскаватором, чтобы набрать полный ковш отличных идей. Ему можно.
        Идея страха, как и идея любви, движет людьми испокон веков. Искусство пугать - из древнейших.
        Мы все чего-то боимся. Даже самые смелые из нас, те, кто, казалось бы, не боится ничего, они ведь на самом деле просто умеют перебарывать свой страх - в этом их секрет.
        Страх объединяет, но не страхом единым.
        Я из тех, кто считает, что любая хорошая история (неважно, к какому жанру она относится) всегда имеет смысл и несет какой-то моральный посыл. Говорит о самом рассказчике, о нас с вами - и о чем-то еще. Причем совсем не обязательно писатель осо знает, в чем «соль» его рассказа, поскольку многие авторы - едва ли не большинство - сочиняют и пишут по наитию. Слова нанизываются на нить повествования, как бисер, и иногда, если звезды сойдутся, получается что-то действительно прекрасное - так бывает. Этот чудесный момент озарения, когда понимаешь, что у тебя получается что-то стоящее, - его испытывал, должно быть, каждый, кто пробовал силы в сочинительстве и добивался какого-то успеха на этом поприще.
        Не бывает плохих жанров - бывают плохие истории.
        Как отличить хорошую историю от плохой? Этого я тебе не скажу. Не потому, что не знаю ответа, а потому, что все мы разные, у нас разные вкусы и предпочтения, и ответ для каждого будет свой.
        Черт подери, я понятия не имею почему, но терпеть не могу грибы. Для меня блюда из грибов совершенно несъедобны, и в детстве я однажды проблевался при всем честном народе прямо на нарядно украшенный столик в кафешке, когда мать заставила меня съесть кусочек пиццы с грибами. Для меня грибы - это не еда ровно так же, как книжки Дарьи Донцовой или Э. Л. Джеймс - не литература. Но ты, читатель, запросто можешь быть иного мнения на сей счет. Так что я не собираюсь убеждать тебя в том, что сочиняю хорошие истории, а кто-то другой - плохие. В зависимости от того, кто эти сочинения читает, все может оказаться с точностью до наоборот.
        Впрочем, насчет одной отличной истории я уверен.
        Вот как все обстоит, чтоб ты знал. Я сижу сейчас перед монитором, за окном уже ночь, накрапывает мелкий дождик. Рядом, в соседней комнате, в нашей постели спят моя жена и наш кот Яшка. Пока они спали, я редактировал один из последних рассказов в этой книге, но притомился (каждодневная редактура собственных текстов в течение месяца - адски утомительное занятие) и решил сделать перерыв. Чтобы отвлечься и отдохнуть, я взялся, ха-ха, редактировать уже написанный черновик послесловия. На моей банковской карте осталось меньше десяти тысяч рублей, за последние пару месяцев я стал больше курить и набрал (еще) пяток лишних кило. Завтра мне опять на работу, а впереди масса иных дел, и, в общем, в свои без малого тридцать четыре я не достиг каких-то выдающихся успехов, не сорвал джекпот в лотерее жизни и сам прекрасно это понимаю.
        Но к одной большой истории я все-таки причастен.
        Так вышло, что за последние годы я выступил составителем целого ряда, как говорят, довольно неплохих жанровых антологий - в стране, где хоррор долгое время считался низким, плохим и просто неприемлемым для местных авторов жанром. А до этого в течение многих лет сочинял страшные рассказы и писал статьи, вел (да и сейчас веду) несколько известных хоррор-сайтов. Таким образом, мне посчастливилось приложить руку к созданию по меньшей мере одной совершенно великолепной, шикарной истории, истории с большой буквы, настоящего шедевра - к Истории становления русскоязычной литературы ужасов. Сюжет ее драматичен и полон перипетий, в нем нашлось место даже настоящей трагедии, каковой я считаю смерть одного из самых талантливых молодых наших авторов, Владислава Женевского, но в итоге все заканчивается хорошо.
        Хотя почему заканчивается? Начинается! Мы всё еще в начале пути, как мне кажется, так что я и мой кот смотрим в будущее с одинаковым оптимизмом. Главное, чтобы меня и мой любимый жанр не ждали сюрпризы вроде кастрации, которая предстоит Яшке.
        Еще мне кажется, что я знаю, как понять, в чем суть той или иной истории. Я называю это «правилом опрощения». Если ты можешь ответить себе на вопрос «о чем эта история» как-то иначе, чем просто пересказав сюжет, и если ты можешь при этом ответить достаточно просто, то, скорее всего, ответ верный. И, вероятно, история хороша. Даже большой и сложный сюжет, если история хороша, все равно сведется к простому ответу, разве что таких ответов может быть много.
        Например, рассказ «Снежки». Нехитрый его сюжет повествует о маленьком мальчике, которого бабушка держит взаперти, потому что в мире случилась такая банальная вещь, как зомби-апокалипсис. И в конце, после смерти самой бабули, он убегает на улицу, чтобы поиграть в снежки со своими уже мертвыми друзьями. Всё. Но если попробовать как можно проще сказать, о чем эта история, то… Она о том, как ребенок идет на верную гибель. Как наши желания и мечты приводят нас к печальному итогу. Как молодость и старость по-разному воспринимают жизнь и смерть. Много простых, но по сути верных ответов, порожденных самой историей, - по крайней мере, мне приятно думать, что это так.
        Не всякую хорошую историю можно назвать хорошей литературой, но всякая хорошая литература имеет в основе примечательную историю.
        Правило опрощения здорово работает, если применять его к отдельным текстам. Немного выше я помянул Стивена Кинга (а как ты хотел, читатель? Это имя встречается в каждом втором послесловии к любой хоррор-книге, изданной на любом языке в любой части света за последние «-надцать» лет). Так вот, для большинства произведений Кинга мы легко можем применить правило опрощения, чтобы ответить на вопрос, о чем они. Причем ответы будут достаточно разными в зависимости от самих историй. А вот триллеры Дина Кунца обычно (да простят меня поклонники его таланта) лишены подобной глубины, так что ответ на вопрос «о чем это» применительно к ним зачастую сводится к одному и тому же. К чему-то вроде: «О том, как мужчина и женщина, полюбив друг друга, а заодно и золотистого ретривера, справляются с разного рода неприятностями».
        Я думаю, правило может работать и для творчества того или иного писателя в целом. О чем пишет Кинг? В основном о людях - хороших и плохих. Об их пороках, червоточинах в душе, о психологии. О чем пишет Кунц? О приключениях, столкновении с опасностью и ее преодолении… и о ретриверах, куда ж без них. Мне кажется, в этом и кроется главное различие двух видных авторов. И если я прав, то метод опрощения работает.
        Но можно ли его применить не к отдельным авторам и произведениям, а к жанру в целом?
        Когда издатель предложил развить авторскую линейку в рамках серии «Самая страшная книга» сборником моих собственных произведений, я увидел в этом прежде всего возможность. Спасибо, конечно, издателю, но сейчас я обращаюсь не к нему, так что позволю себе обождать с официальными благодарностями до финала, где им самое место. Работа над «Зоной ужаса» подарила мне возможность еще раз перечитать, тщательно отредактировать и при необходимости дополнить те рассказы, которые я писал в течение последних десяти (а то и больше) лет. Это был шанс взглянуть на собственные сочинения со стороны, лишний раз спросить себя «о чем это». Подчас ответы были весьма неожиданными: скажем, повесть «Комната Павлика», к моему изумлению, оказалась историей о том, что такое любовь к семье и какой она бывает. Не знаю, как тебе, читатель, итоги моих трудов, но для меня самого это был чертовски полезный, интересный, пусть порой и мучительный опыт. Угу, редактирование подобно длительной пытке.
        Творчество вообще сродни садомазо - одновременно и приятно, и болезненно.
        Приступая к написанию послесловия, я также изначально решил совместить приятное с полезным (и уже догадываясь, что будет трудно). Я всегда любил пораскинуть мозгами над чем-то, а несколько лет назад, морально готовясь к штурму издательств с первой «Самой страшной книгой», постарался проанализировать все, что мне известно о хорроре, чтобы понять, в чем суть не отдельных жанровых произведений, а жанра вообще. В итоге была написана серия даже не статей, а скорее заметок, в которых я излагал свои мысли - как сейчас вижу, довольно сумбурно и не слишком изящно в литературном плане. Так что, когда передо мной замаячила перспектива издания собственного сборника, я воскликнул про себя: «Ого! Да ведь я могу использовать послесловие для того, чтобы более сжато, четко и внятно проартикулировать то, о чем писал несколько месяцев! Да еще и на бумаге, в печати, а не на сайте или в блоге». Естественно, я ухватился за эту возможность обеими руками.
        Что такое хоррор? О чем это?..
        Да все о том же, с чего и начался наш разговор. О страхе.
        Мы, Свидетели Хоррора, адепты Лавкрафта и Кинга, любим ужасы потому, что нам нравится пугаться. Как кому-то нравятся «разговоры за жизнь», а кому-то доставляет эстетическое удовольствие арт-хаус и «элитарное» искусство. Кто-то зачитывается высокоинтеллектуальной прозой, а кто-то балдеет от палп-фикшен. Один играет в футбольный симулятор на PlayStation, а другой гоняет мяч у себя во дворе. В любом случае речь идет прежде всего о получении удовольствия, а не о чем-либо еще. На самом деле одно не противоречит другому, так что тебе по сердцу может быть и первое, и второе, и еще что-то третье.
        Значит, от литературы ужасов мы ждем вполне определенных эмоций. Мы ждем, что нас будут пугать. Поэтому жанр и зовется horror - страх, ужас.
        Знаешь, что такое жанр как категория массового, популярного искусства? Это ярлык, дорожный указатель для тебя, читателя, - не больше, но и не меньше. Если ты хочешь посмеяться, то смотришь комедию или слушаешь анекдоты. Когда же тебе хочется развлечь себя старым недобрым страхом - идешь в парк аттракционов на американские горки или покупаешь билет в кино на свежий фильм Джеймса Вана. Если же в голову тебе взбрело почитать что-то страшное, то ищешь не иронический детектив или любовный роман, а хоррор, литературу ужасов.
        Все кажется простым, но есть нюансы, так как (та-дам! возвращаемся к этой теме) искусство и аттракцион - это не одно и то же. Да, и то и другое доставляет людям наслаждение, главным образом развлекая их. Но в лабиринте кривых зеркал мы гарантированно увидим искаженные отражения, а в литературе или кино такого рода гарантий никто не дает. Помнишь? Идеи нематериальны, в отличие от механизмов или строений. Этим искусство и отличается от аттракционов - оно сложнее.
        Страхи тоже нематериальны. Хоррор - не то, что тебя обязательно должно напугать.
        Хоррор - то, что попробует сделать это.
        Многие люди считают (они ошибаются), что хоррор - это поджанр, разновидность фантастики. Это неправда, хотя фантастика и ужасы не чужды друг другу.
        В той же «Комнате Павлика» я использую определенное научно-фантастическое допущение: что есть некие иные реальности, отличные от нашей, и что в результате неких обстоятельств эти реальности могут пересекаться. В «Ампутации» пробую играть с понятием «фантомные боли», примеряя его к человеческой душе, - и это тоже фантдопущение, куда большее, нежели существование дьявола и Бога. А в «Стране тараканов» описываю нашествие насекомых, приведшее к тараканьему апокалипсису в районе Митино.
        Но, допустим, в «Благословенной тишине» нет ровным счетом ничего фантастического или хотя бы мистического - и сдается мне, что от этого рассказ стал только страшнее.
        Итак, хоррор - не фантастика. Но почему же тогда возникает путаница?
        Потому, что люди ошибочно понимают сам жанр. Фантдопущение - достаточно сложный для восприятия термин. Куда проще обозначить для себя фантастику как литературу про машины времени, умных роботов и полеты к далеким звездам. Тем более что в случае с фантастикой ты не ошибешься, ведь все это: путешествия во времени, киборги, инопланетяне и прочее - само по себе является тем самым фантдопущением.
        Велик соблазн и другие жанры определять схожим (ошибочным) образом. Если роботы и НЛО - это фантастика, то драконы и маги - это фэнтези, а вампиры и оборотни - хоррор. А поскольку драконов и оборотней в реальности не существует, то, делают вывод многие, фэнтези и хоррор - это разновидность фантастики.
        Но это не так.
        Хоррору не нужно фантдопущение, чтобы пугать. Хоррору нужно просто пугать - и только тогда он будет собой. В таких фильмах, как «Техасская резня бензопилой», «Челюсти» или «Пленки из Пукипси», нет фантастики, но у тебя же не повернется язык отказать им в праве считаться фильмами ужасов?
        В моих историях «Благословенная тишина», «Остановка у кладбища» и «Что тебе снится?» элемент фантастики отсутствует, но я все-таки тешу себя мыслью, что кого-то они способны напугать, и убежден в том, что пишу хоррор.
        Мы, Свидетели Хоррора, желаем, чтобы нас пугали. Но это особый вид страха - косвенный. Он отличается от тех малоприятных эмоций, что ты испытываешь, рискуя чем-либо всерьез или переживая за жизнь и здоровье своих близких. Поскольку хоррор - это искусство, то страх в нем не больше чем отражение наших настоящих фобий. Но отражение в зеркале, как бы оно ни было похоже на тебя, это все равно не ты. Картинка, фотография, копия - не оригинал.
        Когда ты влезаешь в кредит и не можешь его вовремя выплатить и тебе грозит реальный срок и огромные штрафы - это не хоррор, а гребаный ад. Когда ты читаешь о человеке, который задолжал Сатане и идет на убийство, чтобы спасти свою ничтожную душу, - это уже хоррор. Ты сочувствуешь персонажу и понимаешь его страх, его отчаяние, ужасаешься его грехопадению. Но он - это не ты, он в лучшем случае лишь твое альтер эго, протагонист. Тот, с кем ты можешь себя в какой-то мере ассоциировать. Он - твое отражение, а его страх - художественное отражение твоей боязни.
        Хоррор - это то, что нас пугает (пробует напугать) в художественной форме.
        Я обещал ответить тебе на некоторые вопросы, а сейчас, должно быть, ты хочешь спросить, каким боком к хоррору, после всего сказанного, относятся такие рассказы, как «Ампутация» или «Корректура», а может, и какие-то другие из этой книги, которые тебя ни капли не напугали, а лишь позабавили. Черт, мне самому они кажутся довольно забавными. Я, признаться, включил их в сборник для того, чтобы ты, читатель, мог в определенный момент расслабиться, - естественно, чтобы потом напасть на тебя неожиданно из-за угла и вывалить тебе на голову пытки, насилие и запредельные кошмары историй вроде «Моста» и «Благословенной тишины». Но тем не менее эти рассказы я тоже считаю литературой ужасов.
        Потому что хоррор, как и сам страх, бывает разным. А еще потому, что я ценю черный юмор и обожаю те его образцы, что представлены в историях Роберта Блоха, Амброза Бирса или, допустим, в сериале «Байки из склепа».
        Хоррор должен пугать, но не может пугать всех и каждого. Если уж сама литература для разных читателей хороша и плоха по-разному, в зависимости от личных вкусов и предпочтений, то литературу ужасов мы тем более воспринимаем индивидуально. Не знаю, как ты, читатель, а я в детстве боялся монстра, жившего у меня под кроватью. Но теперь мне уже далеко за тридцать, и единственное, что я опасаюсь там найти, - это собственные грязные носки. С возрастом наша восприимчивость к пугающему не то чтобы ослабевает - она меняется. Мы перестаем бояться троллей (в рассказе «Мост» у меня есть такой, и это вовсе не тролль из Интернета) и бук (одного ты мог встретить в истории под названием «Бабай»), но зато нас пугают люди и то, на что они способны (в обоих названных рассказах главный ужас как раз не в чудищах, а в людях скрывается).
        В фильме «Чужой» (замечательный, к слову, пример хоррора, который рядится под фантастику) одних зрителей пугает паукообразная тварь-лицехват, а других - то, что эта тварь делает с одним из героев, мужчиной. По сути ведь она его орально насилует, более того - оплодотворяет. Потом - о господи Боже! - еще и «роды» происходят, в результате которых на свет является еще больший монстр, а тот несчастный парень в муках умирает. Мне кажется, чудовищный символизм, подтекст этих сцен - изнасилование в извращенной форме, противоестественное зачатие и последующие смертельные роды - именно то, что делает «Чужой» нестареющей классикой жанра, способной напугать и маленького ребенка, и взрослого дядю. О, как много ужасающих ответов можно найти, пытаясь применить правило опрощения и понять «о чем» этот фильм!
        Сам страх - это не что-то одно, четко определяемое. Эмоция страха многообразна. Успех антологий вроде «Самой страшной книги» и «13 ведьм», вероятно, связан в том числе и с тем, что истории, в них представленные, написаны разными авторами и пугают по-разному, так что каждый находит в них что-то свое.
        «Зона ужаса» - не антология, а авторский сборник (не заморачивайся, если не видишь разницу, она несущественна), но я пытался добиться в ней того же эффекта: чтобы каждый - и конкретно ты, читатель, тоже - нашел в ней себе страх по вкусу. Здесь представлены разные виды страха, как я их чувствую и понимаю.
        Мне нравится образ, при помощи которого поясняют разницу между понятиями horror и terror за рубежом. Представь себе темный мрачный сарай, в который тебе зачем-то понадобилось войти. Что ждет внутри? Очень может быть, там скрывается безумец с бензопилой или топором. То, что ты ощущаешь, «стоя» возле этого «сарая», - это страх. А теперь представь, что двери распахиваются и на тебя несется огромный маньяк в перепачканном кровью фартуке, бензопила в его руках громко ревет, а лицо скрыто маской из человеческой кожи. Это уже не страх - это чистый ужас.
        А есть еще саспенс. Когда у тебя в общем-то нет никаких причин заходить в тот самый сарай, но ты видишь его, ты знаешь, что вот он, рядом, и подозреваешь, что, рано или поздно, заглянуть туда придется.
        Вот три вида эмоции страха, но на самом деле их существует больше, гораздо больше. Скажем, в «Стране тараканов» я напропалую использовал страх-отвращение. Некоторые в принципе его не признают, так и говорят, прочитав что-нибудь: «ну это не страшно - это просто мерзко». Подростком мне как-то довелось провести ночь в комнате, по стенам которой ползали крупные «земляные» тараканы. Посреди ночи я проснулся от того, что почувствовал, как одна из этих тварей ползает у меня по лицу… Такого ужаса, как в тот момент, я больше не испытывал никогда в жизни. Хотя то был именно страх-отвращение.
        А еще бывают страх-опасение, страх-обре ченность, страх-благоговение… Хоррору интересны все виды страха, и я старался вести тебя, читатель, темными коридорами через лабиринт, минуя секцию необъяснимых боязней и комнату ночных кошмаров, прямиком туда, в зону Его Величества Ужаса. Развлекая тебя по пути, как водится, разговорами о чем-то еще.
        Но вот мы с тобой уже покидаем «Зону ужаса». Всё самое страшное осталось далеко позади, включая и это длинное послесловие. Камера замирает, выхватив шикарный кадр: кровавая луна на фоне фиолетово-черного неба. Наступает время финальных титров.
        Эта книга появилась благодаря нескольким людям, которых я хотел бы упомянуть, поскольку искренне их люблю и всегда буду ценить и уважать. Двое из них уже мертвы - это мой отец и мой дед по материнской линии.
        Отец погиб, когда мне было двенадцать, но именно он дал мне первые уроки по части писательства, которые помогают мне в работе и сейчас. Я в то время писал карандашами и ручкой в простых тетрадках, и меня уже тянуло к историям о страшном. Как-то я надумал писать триллер о серийном убийце, поисками которого занимался взрослый мужчина-милиционер, а в итоге сам сыщик и должен был оказаться маньяком. Помню, я дал отцу почитать первые наброски, где описывалось типичное утро моего героя. Папка сказал: «В этом что-то есть, но, слушай, если уж ты пишешь про то, чем взрослый мужик занимается по утрам, то имей в виду, что взрослые должны бриться». Отец научил меня обращать внимание на детали и следить за логикой повествования.
        Из меня никогда ничего путного бы не вышло, если бы не моя мать, которая, по счастью, жива и которой я желаю еще многих, многих лет жизни. Я начал сочинять рассказы лет в восемь, как только научился толком читать и писать, и мама, как водится, была моим первым восхищенным читателем. Всем нам, писакам, нужны такие, по крайней мере в начале пути. Потом отсутствие критики становится вредно (и, знаете, я до сих пор чуточку зол на мать за тот случай с грибами в пицце), но в начале всегда нужен кто-то, кто похвалит и воодушевит. Мама всегда поддерживала меня и никогда не корила за совершаемые мной ошибки. Она, в конце концов, заразила меня любовью к литературе - и к литературе ужасов в том числе, потому что зачитывалась ею сама. Возможно, есть писатели, которые росли не в читающих семьях, но я точно не из таких. Спасибо, мама.
        После смерти отца мы переехали с ней к ее родителям. И я не могу не сказать о своем дедушке - человеке, который на несколько лет заменил мне отца, который купил для меня печатную машинку и, кажется, переживал, поступлю я в университет или нет, больше, чем переживал по этому поводу я сам. Дед скончался нежданно-негаданно, когда мне было восемнадцать, и брат матери, мой дядька, а по совместительству крестный, сказал на поминках, что теперь я тот мужчина, который обязан заботиться о бабушке и о маме. Я стараюсь. В том числе стараюсь и писать «по-взрослому», всерьез, в память о деде. Он говорил, что все писатели немного сумасшедшие. Иногда мне кажется, что дед был прав и то, чем я занимаюсь, это безумие.
        Тем не менее я считаю себя счастливым человеком. Потому что мои мечты исполняются. С детства я мечтал стать писателем, а теперь могу им считаться. Вы, те, кому не нравится, как и что я пишу, - мы ведь уже давно распрощались, не так ли?.. Плохой или хороший, но я - писатель, детская моя мечта стала явью. Повзрослев, я понял, что есть еще кое-что, о чем я мечтаю едва ли не больше всего на свете: о взаимной любви. Любовь - вообще прекрасное чувство, но лишь взаимная любовь дарит ощущение того спокойного семейного счастья, которое рано или поздно становится необходимо каждому. За то, что эта, вторая главная в моей жизни мечта, сбылась, я благодарен своей жене Ирине. Мы с ней оба - Свидетели Хоррора, и она - мой первый помощник в том, что касается редактуры моих текстов. Более того: идеи таких историй из «Зоны ужаса», как «Что тебе снится?» и «Комната Павлика», мне подарила именно она. Ну как подарила… Я их у нее стибрил. Помнишь - мы, писаки, все по чуть-чуть воруем идеи и не всегда воруем у вечности. Иногда их нам подбрасывает сама жизнь… либо кто-то из знакомых.
        Конечно же, я хотел бы сказать «большое спасибо» замечательным людям из редакции «Астрель-СПб» Ирине Епифановой и Александру Прокоповичу. Труд редактора гораздо менее приятен, чем труд автора, - последних хвалят поклонники (которые найдутся у любого графомана), первых не хвалит никто и никогда. Ирине и Александру мы все, Свидетели Хоррора, обязаны уже хотя бы тем, что в свое время они поверили в нас, в наш жанр и в то, что литература ужасов на русском языке вообще может быть востребована. Если вас, ребята, распнут за издание этой книги, то я не стану примерять терновый венец, но знайте, что казнь эта была предначертана мне, ибо «Зона ужаса» - исключительно мой грех. Если же вдруг вместо терний чело моё украсят лавром - я приму его как должное, но на самом деле это будет ваша заслуга.
        Наконец, я хотел бы выразить благодарность самому главному и важному человеку. Тебе, читатель. Всем вам: коллеги, писатели, фэны - тем, кто все эти годы был со мной в одной секте, кто разделял мою веру в Хоррор.
        Аллилуйя, братья и сестры! Славьтесь! И больше вам страхов, хороших и разных.
        notes
        Примечания
        1
        Здесь и далее цитируются слова из песен группы «Агата Кристи».
        2
        Страшный суд (нем.).
        3
        Мы идем навстречу рассвету (нем.).
        4
        Ты идешь (искаж. нем.).