Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Панасенко Леонид : " Школа Литтлмена " - читать онлайн

Сохранить .
Школа Литтлмена Леонид Николаевич Панасенко
        # Он вдруг понял, что произошло ночью, почему его разбудил колокол.
        Оказывается, он получил дар! Огромный бесценный дар, который называется - Знания.
        Литтлмен как бы изнутри увидел здание своего мозга, раньше почти пустое, в котором, будто эхо в пещере, терялись разрозненные сведения, полученные им в начальной школе. Теперь оно было заполнено всеми мыслимыми земными знаниями. Литтлмен не знал точно - какими, однако чувствовал, что в этих хранилищах есть абсолютно всё, до чего дошла беспокойная человеческая мысль.
        Леонид Панасенко
        Школа Литтлмена
        Набатно, тревожно ударил колокол. Сознание проснулось сразу, но, заворожённое и даже испуганное неведомым раньше металлическим голосом, замерло, затаилось, и он стал вспоминать.

«Где и когда я слышал эту молитву? В детстве или когда оплакивал свои надежды? А может, в церкви или каком-нибудь фильме?»
        Отозвался второй колокол, третий.
        Они были моложе и добрей первого и без тени лукавства пообещали ему успокоение, намекнули, что всё и вся всё равно суета сует. Голоса их были сладкие и тягучие наподобие патоки.
        Литтлмен может, уснул бы снова, но тут пронзительно и ясно закричал, заплакал четвёртый колокол. Голоса его братьев смешались, перепутались. Больно и тяжело, будто сердце во время приступа тахикардии, заколотился первый. Забыли о своих обещаниях колокола-проповедники: стали спорить и ругаться. Четвёртый же внятно и чётко потребовал, чтобы он, Человек, проснулся и начал действовать. Он, точнее они, потому что этот звонкий и откровенный голос в одно мгновение объединил колокольный перезвон в слаженный квартет, знали о нём всё, даже невозможное, то, что произойдёт в будущем, и пожалели душу Литтлмена, которую напрасно позвали к подвигу. Жалея его, они даже как бы заспорили с кем-то, но то ли их убедили, то ли приказали, и медный хор затих, смолк. Остался только четвёртый, самый серебряный и вразумительный. Он пообещал Литтлмену в награду за подвиг скорую и лёгкую смерть и нетерпеливо спросил: «Чего же ты медлишь?! Приступай к своей работе - разжигай костёр. Вот тебе спички…»
        Литтлмен застонал, будто и впрямь зажигал, например, конфорку и спичка, догорев, обожгла ему пальцы. Он рывком отбросил влажную простыню, сел, не понимая спросонья, где он и что с ним.
        Голова прямо-таки раскалывалась от боли. Во рту было сухо и горько.

«Где же я так вечером нализался? - тупо удивился он и, придерживаясь рукой за стену, заковылял на негнущихся ногах к умывальнику. - Кажется, у Джеффи был вчера день рождения… Но ведь я не пошёл. И вообще среди ночи никогда не просыпаюсь…»
        Литтлмен отвернул кран и сунул голову под клокочущую струю.
        Это не принесло облегчения.
        Он вспомнил: на подоконнике, половина которого служила ему буфетом, стоит начатая бутылка вина.
        Пошатываясь, Литтлмен добрёл до распахнутого окна, на ощупь нашёл бутылку и сделал три глотка.
        В следующий миг внутри будто что-то взорвалось. Литтлмен вскрикнул, упал грудью на подоконник, и его вывернуло в тёмный двор, на любимую сирень тётушки Клэр. Он рвал до тех пор, пока в желудке не осталось и капли вина (бог мой, неужто оно такое омерзительное?!), а во рту не появился привкус желчи. Обессиленный, Литтлмен едва смог добрести до умывальника - прополоскал рот, выпил немного воды, ощущая своё муторное состояние как продолжение сна.
        Затем присел на табурет и взглянул в окно, где ночь рождала рассвет - своего нелюбимого сына. И вдруг так же внезапно, как и первый удар поминального колокола (теперь он, кажется, понял разговор медных братьев), Литтлмена обожгла необъяснимая слепая радость.
        Что-то случилось! Что-то с ним произошло, пока он, как все люди, преодолевал во сне пустыню ночи - такую же бессмысленную, как и пустыня дня, страшную своей заданностью: завтра, как всегда, затарахтит будильник, надо будет варить кофе, жарить яичницу и поглядывать на часы, чтобы не опоздать в свой универсальный магазин. В том смысле свой, что они с напарником ещё каким-то чудом успевают принимать, размещать и доставлять товары в торговый зал и что их ещё до сих пор не вышвырнули на улицу.
        Литтлмен не знал, в чём заключается перемена в нём, но прошлая жизнь с её одуряюще однообразной службой, постоянным безденежьем и скудностью, точнее, полным отсутствием событий и радостей вдруг показалась ему до отвращения никчёмной и пустой. Долой её! Долой постылый магазин и эту комнатушку, запруженную тараканами. Да и сам городок. Убогий и до одури провинциальный. Зачем он в нём живёт? Есть ли хоть тень смысла в тех двенадцати годах, которые он разменял здесь на ничего не стоящую мелочь дней?!
        Ему захотелось действия. Немедленного, конкретного действия.
        Литтлмен надел брюки и спортивную куртку, достал из-под кровати жёлтый мягкий чемодан и стал собирать вещи. Их оказалось на удивление мало - два костюма, рубашки, бельё, бритва, несколько книг, которые он подобрал в магазине - забыл кто-то из покупателей. Будильник Литтлмен, улыбнувшись, выбросил в мусорное ведро.
        Он не стал будить хозяйку. Положил ключ на расшатанную ступеньку, вышел во двор. Записки он тоже не оставил. Ни к чему. Он никому ничего не должен и никогда сюда не вернётся. Литтлмен не знал, откуда эта уверенность, как и необъяснимая потребность бросить всё и немедленно отправиться в соседний городок.
        На улицах было тихо. Слишком рано, никто ещё не вставал. Через пару часов можно будет проголосовать или остановить автобус. А пока… Вот шоссе, соединяющее два заштатных городка, вот ноги. Литтлмен шёл быстро, и вскоре очертания сонных домов исчезли в предутренней дымке. Осталась пустынная дорога, редкие кусты, ещё по ночному хмурые и сутулые, да росная трава на обочине.
        К чувству беспричинной радости прибавилось пьянящее ощущение свободы. Наконец-то он может идти куда глаза глядят - не спеша, бездумно, насвистывая знакомую мелодию или молча. Как захочет! Может свернуть к речке или, наоборот, проваляться целый день на солнечном пригорке и там же заночевать. Или зайти в придорожную закусочную и, положив усталые ноги на стол, потягивать свежее пиво. Он может делать всё, что захочет! Жизнь непредсказуема и потому прекрасна.
        Литтлмену захотелось разуться. Он тут же снял туфли, связал шнурки, чтобы удобнее было нести, и свернул с шоссе на обочину. Прохладная роса обожгла ноги, и он засмеялся от удовольствия.
        Впервые за многие годы он опять почувствовал себя мальчишкой. Когда ноги сами несут и ты их вовсе не чувствуешь, когда всё на свете кажется простым и понятным, всё доступно и не надо мучиться десятками непотребных проблем и мыслей. Беззаботность - верная примета. Она значит, что жизнь твоя ещё пока ничем не омрачена, протекает стихийно и естественно, как ручеёк в траве, а ум не состарился и не превратился в брюзгу и нытика.
        Литтлмен снова засмеялся - до чего же здорово быть беззаботным! Он побежал по шелковистой траве, размахивая нетяжелым чемоданом и туфлями. Он свободен как птица! Может даже взлететь как птица! Легко, запросто, под облака…
        Он прикрыл глаза от ощущения счастья и полёта души. А когда открыл их, то не сразу, а как бы сквозь дымку пробуждения ото сна, убедился: душа тут вовсе ни при чём. Он летит в самом деле! Невысоко и небыстро, едва не задевая верхушки кустов.
        Ужас такого открытия разом отбросил все мечтания, сковал холодом тело, и оно тут же рухнуло вниз, ломая ветки.
        Литтлмен вовсе не ударился. Он лежал, вдыхая аромат разнотравья, и удивлялся фантазии природы - давно не видел таких красивых облаков. Вокруг, не видимый, но ощутимый, будто молодое вино, играл и пенился утренний воздух. А возле самых глаз на ланцетовидных листьях, будто черешни, алели крупные капли росы.
        Он вдруг понял, что произошло ночью, почему его разбудил колокол.
        Оказывается, он получил дар! Огромный бесценный дар, который называется - Знания.
        Литтлмен как бы изнутри увидел здание своего мозга, раньше почти пустое, в котором, будто эхо в пещере, терялись разрозненные сведения, полученные им в начальной школе. Теперь оно было заполнено всеми мыслимыми земными знаниями. Литтлмен не знал точно - какими, однако чувствовал, что в этих хранилищах есть абсолютно всё, до чего дошла беспокойная человеческая мысль. Потревоженное, это скопище информации загудело, будто пчелиный рой. Миллиарды фактов и сведений, тысячи великих имён зашевелились в сознании, и Литтлмен внутренне отпрянул. Он владел всеми интеллектуальными богатствами мира, однако не умел пока ими пользоваться, хотя подозревал, что знает и науковедение, и аксиологию, то есть учение о ценностях и принципы систематизации.
        Но более всего Литтлмена поразили новые знания.
        Их было много, и Литтлмен не стал в них разбираться, а только выделил их прикладные возможности - определил, что он теперь может, чтобы больше не пугаться самого себя.
        Прикинул и всё-таки ужаснулся. По человеческим представлениям этой ночью он необъяснимым образом стал почти всемогущим.
        Он мог теперь управлять своим организмом, любым из органов, и в случае необходимости регенерировать их - так же запросто, как ящерица отращивает себе новый хвост.
        Мог проникнуть в чужую психику - погостить или даже навязать свою волю.
        Знания сути и законов гравитации делали Литтлмена свободным от её оков.
        Кроме того, он умел мысленно изменять структуру атомов, лепить из них, будто из пластилина, всё что угодно. Способность эта называлась материализацией и давала ему чуть ли не божественную власть над материальным миром.
        Все эти знания были явно чужие - на Земле таких ещё не водилось, но попытка определить их принадлежность («что это - подарок пришельцев, программирование извне, или я каким-то образом стал аккумулировать информацию, которой заполнена ноосфера, то есть подключился к всеобщему полю информации?..») вызвала лёгкий обморок. Защитный механизм мозга тут же переключил мысли на другое.

«Как бы там ни было, но я не знаю главного - зачем мне дано это богатство? Как его применить? Вот что досаднее всего. Записать всё, что мне открылось? Нет и нет! Во-первых, я не готов к этому. Во-вторых, всем нельзя давать могущество. Как всегда, найдутся более ловкие и хитрые и всё отнимут у простодушных и обездоленных… Что же мне делать?»
        Надо идти туда, где его не знают прежним - маленьким, микроскопическим человечком; нищего духом, обиженного судьбой. Надо идти в соседний город.
        Он встал, отряхнул одежду. Поразмыслив, снова надел туфли. Взял чемодан, спокойно поднялся в воздух и полетел вдоль дороги. Летел Литтлмен медленно и невысоко, чтобы привыкнуть к необычному ощущению.
«Гризли, конечно, ещё до рождения был недоноском, - лениво думал Шериф. - Как он вчера старался, делал вид, что подыгрывает, а в душе, конечно, поносил меня. Пока я не дал ему разок по шее. Этот ходячий окорок так и смотрит, чтоб урвать себе побольше. Знает, что я без него как без рук, и пользуется этим».
        Шериф на всякий случай открыл служебную комнату - вдруг кто из начальства позвонит. Затем вынес на улицу плетёное кресло, уселся, как всегда, в тени большого вяза. Он любил этот наблюдательный пост, откуда отлично было видно всю площадь: здания-близнецы отеля и школы, церковь, заведение Моргана, которое старый дурак назвал наподобие салунов первых переселенцев - «Поцелуй носорога». Вся жизнь городка проходит обычно здесь. На этой веранде заключаются сделки и ведутся переговоры о помолвке. Здесь рождаются все сплетни, и сюда же людские языки приносят золото правды, которое, впрочем, никому не нужно.
        Высокого незнакомца с чемоданом намётанный глаз Шерифа приметил сразу - как только тот показался на площади. Память профессионально отметила появление нового человека и расположила его на самой низкой иерархической ступеньке. Всё в нём - внешний облик, одежда, манера держаться - говорило, что ни денег, ни силы, ничего другого, что хоть как-то ценится в этом мире, у незнакомца нет. Безработный или чей-то родственник, которого, конечно, не ждут. Кому нужны бедные родственники, чёрт побери?!
        Литтлмен свернул к отелю и замедлил шаг. Навстречу ему шла девушка. Среднего роста, не по годам развитая, с венцом пушистых светлых волос - не голова, а одуванчик. Она шла и рисовала прутиком на асфальте, всматривалась, будто деревянная палочка и впрямь могла там что-нибудь изобразить. Девушка напевала, и Литтлмен подумал, что это импровизация, рефлексия души:
        Моя хрустальная лодочка
        Плывёт, плывёт по воде.
        По чёрной воде - моя лодочка…
        Берег так близок, так хочется к берегу,
        Но я не сверну -
        Разобьёт мою лодочку берег…
        Девушка оборвала песню, остановилась перед Литтлменом. Какое-то мгновение она рассматривала его, затем отступила в испуге, провела прутиком невидимую черту поперёк дороги. Лицо её исказилось.
        - Не ходи сюда, - забормотала она, указывая прутиком на невидимую черту. - У тебя ясные глаза. Тебя убьют за это. Не ходи, ясноглазый. Не ходи, мой хрустальный.
        Литтлмен улыбнулся ей, недоуменно пожал плечами. Затем отступил в сторону, чтобы обойти странную незнакомку.
        - Ай, больно! - вскрикнула девушка. Переломив прутик, она бросила его к ногам Литтлмена и, неестественно высоко задирая колени, убежала в переулок.
        - Чокнутая, - пояснил Шериф, лениво наблюдавший через площадь эту сцену. - Руфь - сирота. Её кто-то взял в четырнадцать лет. С тех пор и поёт…
        Шериф говорил обыкновенные слова, но подсознание отпрянуло от этого человека. Ощущение было такое, будто рядом зашипела змея. Литтлмен посмотрел на стража порядка, кивнул ему и вошёл в отель.
        Вся обстановка номера состояла из деревянной кровати, антикварного зеркала, оправу которого венчала гипсовая голова льва, вешалки и умывальника.
        Литтлмен прилёг поверх одеяла, впервые после того, как его разбудил колокол, расслабился. И вновь его обступили тревоги. Справится ли он со своей неведомой миссией, которая живёт в нём и привела в этот затрапезный городок? И чем придётся оплачивать чудесный дар, доставшийся ему? В том, что даром ничего не даётся, Литтлмен был уверен, несмотря на весь мировой опыт, которым он вот уже полдня обладал. Больше всего страшило будущее. Как жить дальше? Так, как жил раньше, бездумным механизмом для доставки товаров, - нет, невозможно. Однако его неожиданные знания и способности сами по себе - ничто. Им надо найти конкретное применение, реализовать их. Реализовать с максимальной пользой для людей. Причём неявно, исподволь, иначе можно запросто загреметь в качестве подопытного кролика в какой-нибудь из исследовательских центров… Есть ещё один немаловажный вопрос: на что жить?
        Литтлмен достал кошелёк, пересчитал наличные. После оплаты номера денег почти не осталось - двадцать два доллара. С его знанием принципов материализации с голоду не умрёшь, уж хлеб и к хлебу он бы сотворил, но надо платить за проживание в отеле, а главное - нельзя отличаться от остальных людей. Значит, и ему нужны мерзкие бумажки, из-за которых в мире столько расчётливой беды и глупого счастья.
        Небольшое пятно на потолке поначалу не привлекало его внимания - в дешёвых провинциальных отелях всегда где-нибудь что-нибудь протекает. Затем Литтлмен отметил необычайно правильную геометрическую форму пятна - прямоугольник и стал вглядываться в него. Похоже на листок бумаги. Но каким образом он очутился на потолке? Бумажка вдруг отделилась от потолка и спланировала к нему на кровать. Это была десятидолларовая купюра.
        Какое-то время Литтлмен разглядывал её - новенькую, хрустящую, будто только что отпечатанную.
        - Ха, а я ломаю голову, где взять деньги, - засмеялся он, поняв, что произошло. Литтлмен подумал: ещё долго, наверное, он не сможет осознавать и в полной мере пользоваться своим внезапным могуществом. Боги или природа сделали его полубогом, а в душе он, увы, всё тот же маленький человек. Литтлмен, да и только.
        Он произвёл мысленную коррекцию: деньги должны иметь такой вид, будто уже побывали в многих руках, и позвал их. Купюры, словно палая листва, закружились в комнате. Падали на кровать, устилали пол. Литтлмен прикрыл глаза и услышал их шорох. В самом деле - листва, бумажный мусор.
        Он остановил материализацию, достал из-под умывальника щётку и смёл деньги в кучу. Потом, посмеиваясь, набил ими чемодан, насовал в карманы. Остачу пришлось сложить в наволочку, которую он снял с подушки.

«Ты же всё можешь, - шутливо упрекнул себя Литтлмен. - Материализовал бы сейф. Или на худой конец мешок».
        Однако создавать больше ничего не стал. Вдруг навалились усталость и какая-то опустошённость, тупо заболела голова. Да, за всё приходится платить. Из ничего ничто просто так не возникает.
        Литтлмен удовлетворённо потянулся, как после тяжёлой работы, прилёг и тут же уснул.
        Проснулся он лишь поздним вечером. В комнате было душно, и Литтлмен распахнул окно. Напротив, за ветками акаций, горел тусклый фонарь - жёлтые блёстки света, пробивающиеся сквозь листву, легли на лицо, на руки. Все переживания и страхи куда-то исчезли - то ли сами ушли, то ли их смыл сон.
        Литтлмену захотелось освежиться - подышать полной грудью, попить прохлады из колодца неба. Не раздумывая, он взобрался на подоконник и, стараясь не задеть пыльную листву акации, прыгнул в звёздную круговерть. Ветер высоты остудил ему лицо, городок вскоре превратился в пригоршню светлячков, а он с замирающим от восторга сердцем падал и падал в бесконечность, пока не стал задыхаться. Тогда, опомнившись, Литтлмен лёг на упругое восходящее течение воздуха и, будто огромная сова, стал опускаться - кругами, плавно, как бы купаясь в ночи.
        Нового клиента Морган обсчитал по привычке ровно на десять центов.
        Тот ничего не заметил. Ел невнимательно, как бы нехотя, с отсутствующим видом. На смуглом худощавом лице незнакомца бродила открытая (Морган подумал - глупая) улыбка, будто он знал какую-то выгодную тайну и делал над собой усилие, чтобы не разболтать о своём счастье первому встречному.

«Философ», - презрительно оценил нового клиента Морган и вычеркнул его из списка стоящих людей. По правде говоря, он его туда ещё и не вносил. Велика честь. Человек только тогда человек, когда умеет жить с умом. Остальные - мокрицы. Пользы от них, как от той акации, что растёт возле заведения, - только пыль собирает.
        Литтлмен мельком выслушал мысли хозяина пивной и кивнул ему. Правильно, чего уж тут церемониться. Настоящие люди в его стране думают редко. Они действуют. А он, получив почти библейское всемогущество, не знает, чем ему заняться. Третий день торчит в этом захудалом городишке-деревушке и не может понять, зачем и для чего провидение привело его сюда.
        За соседний столик, весело переговариваясь, сели Шериф и Гризли.
        Литтлмен, может, и не заметил бы их, но подсознание, как и в первый раз, предупредило его холодной вспышкой, точнее, прикосновением. Будто сердца коснулись то ли иглой, то ли кусочком льда.
        - Привет, приятель, - поздоровался Шериф. В глазах его стояла холодная вода любопытства. - В гости к нам или по делу?
        - Да нет, решил развлечься, путешествую, - ответил Литтлмен и, вспомнив предположение Моргана, добавил: - Вообще, я - философ, учёный.
        - А-а-а… - с деланным уважением протянул Шериф. - Путешествовать - миленькое занятие. Особенно, если карману кое-что мешает.
        - Ещё бы! - хохотнул Гризли - В своё время… я прошёл… всю Аляску… Клондайк - дело прошлое. Но… если ты молод… и неглуп… Где меня только не носило…
        Помощник Шерифа говорил медленно, с паузами, будто попрятал слова во все уголки своего огромного тела, а теперь не мог их разыскать.
        - …На одном из приисков собственноручно задушил медведя. С тех пор вот и кличка…
        Как ни отодвигался своим сознанием Литтлмен, мерзкие помыслы и мысли, буквально кипевшие в головах этих двух, окатили и его. Будто волна ударила - так воспринял мозг экстрасенсорную информацию, и Литтлмен хватнул воздуха, чтобы не захлебнуться в этих нечистотах.
        Фрагменты чужой памяти вспыхнули перед глазами и погасли, однако Литтлмен всё ещё отчётливо видел:

«…Старческая рука, подписывающая соглашение, вздрогнула, остановилась. Всего одна подпись - и он нищий. Никому не нужный старик. Нельзя! Пусть что хотят делают - он не подпишет… Железные пальцы вдруг сжали сзади шею, нестерпимая боль насквозь пронзила тело, и рука, едва удерживая перо, поспешно вывела каракули подписи. Всё. Сделка состоялась!

… Едва заметная тропка опять повернула влево, и спина в зелёной куртке оказалась на расстоянии протянутой руки. Пора! Нож вошёл в межреберье неожиданно легко - по самую рукоять. Теперь эта дурацкая спина больше не будет закрывать ему тропу жизни.

… Какие-то телефонные номера в записной книжке. Буквенные обозначения. Сокращённые слова. Цифры. „Кредит… Рож… 9000? Зап. Тех… 121 - и все дуры… Проч. мозг…“ Ощущение липкой паутины. Будто с разгону влетел в старые сети, развешанные тропическими пауками.

… Руфь кричала до тех пор, пока он несколько раз не смазал её по лицу, разбив ей в кровь губы. „Тебя здесь никто не услышит, - проворчал он, срывая с девочки платье.
        - Веди себя хорошо - и я тебя не обижу“. Сминая маленькое тело своим, он из прихоти поцеловал девчонку. Привкус крови, солоноватый и вязкий, подстегнул его желание… Руфь застонала, потеряла сознание.

… „Это удача“, - подумал он, увидев в бинокль, что Стивен на лужайке не один, а с женой и сыном. Сидят на земле вокруг скатерти, обедают. Обычный уик-энд. „Жёны, оставшись без мужей, как правило звереют и только… мешают следствию. Да и Стивену лучше: отправится на небеса вместе с семьёй. Идеальный вариант“. Он положил бинокль на сиденье, включил зажигание. Затем подал знак Гризли, выглядывавшему из второй машины. Двухсот метров, которые разделяли его и Врага, хватило, чтобы полицейская машина набрала скорость. За краем зарослей древовидной юкки, он резко свернул вправо и бросил свой автомобиль на белое пятно скатерти. При виде мчащейся прямо на них автомашины Стивен вскочил и тут же, получив сокрушительный удар бампером, отлетел в сторону. Жену и сына Стивена железный зверь подмял под себя и бросил распростёртыми на траве. Зная, что Гризли всё доделает, он не стал останавливать машину. Через несколько минут полицейский автомобиль уже мчался по шоссе в сторону города».
        Всё это, увиденное Литтлменом в червивых, насквозь прогнивших душах Шерифа и Гризли, было настолько омерзительным, что он даже вскочил из-за стола: убить! Сейчас, немедленно. Таким чудовищам нет места на земле!
        Однако чужая мудрость остановила его, а какой-то сторожевой центр мозга напомнил: ты не выполнил свою миссию, человек; подонков в мире тьма, всех не убьёшь.

«Миссия… - едва не застонал Литтлмен. - В чём она, чёрт возьми? И почему я должен оставаться бесстрастным, видя зло, зная, что его надо уничтожить?!»
        - Вы тогда помяли бампер, Шериф, - сказал с ненавистью Литтлмен. - На нём ещё осталась кровь мальчика. Не так ли?
        Шериф поперхнулся пивом и тоже встал из-за стола. За ним, будто боевой слон, вырос Гризли.

«Что он сказал, этот ублюдок? Или мне послышалось? Нет, он так и сказал: „кровь мальчика“… Но ведь о той истории, кроме меня и Гризли, никто знать не знает. Мы так тогда запутали следствие… И всё же этот тип что-то пронюхал…»

«Нельзя. Не связывайся. В самом деле, не для того тебя будил колокол», - остановил себя Литтлмен и тускло улыбнулся.
        - Я пошутил, Шериф, - сказал он. - Психологический опыт, не более. Я раньше выступал с такими опытами…
        - Мне твои опыты, приятель, не очень нравятся, - проворчал Шериф, но, по-видимому, решил, что лучше в самом деле превратить всё в шутку.
        - Впрочем, я тоже люблю разные фокусы, - хохотнул Шериф и, подмигнув Гризли, протянул Литтлмену руку. Дескать, будь здоров, приятель. Он знал, что при желании может раздробить своей ручищей кисть любому хлюпику вроде этого придурковатого философа. Во всяком случае, сейчас этот тип взвоет.
        Шериф привычно сложил пальцы Литтлмена в один ряд, даванул изо всей силы. На мгновение раньше тот понял уловку подонка. Он собрался было принять страшную боль, но мозг, принадлежащий уже как бы другому существу, поступил умнее: отключил какие-то свои рецепторы.
        На лице Литтлмена не дрогнул ни один мускул.
        Шериф, опешив, даванул во второй раз.
        - Мне не болит, - сказал Литтлмен и, выдернув руку, направился к выходу.
«Нет, никогда больше… - думал он, без всякой цели обходя городок. - Никогда не стану заглядывать в чужие души. Не то я в конце концов возненавижу людей. Они недаром прячут в себе за семью замками всё скотское и страшное. Иначе мир давно бы задохнулся от страшной вони… Впрочем, нельзя из-за нескольких подонков винить всех подряд. Шериф и Гризли, конечно, преступники. Но, кроме них, есть, например, Руфь
        - чистое сердце, сотни, тысячи других нормальных людей. И всё же не буду больше заглядывать в чужие души. Не хочу разочаровываться».
        Переулки были узкие, будто липучки для мух. Вдоль оград торчали низкорослые акации, и лишь кое-где над их унылостью возвышались ореховые деревья. На холме, справа от площади, среди кустарников и зарослей чертополоха виднелись развалины некогда большого и красивого здания. Так называемый дом Фроста.
        Литтлмен свернул на тропинку, ведущую к развалинам. С высоты городок показался ему ещё более убогим. Что здесь можно найти? О том, что его кружение по городу имеет какой-то смысл, скрытый от него, Литтлмен догадался, как только поймал себя на
«синдроме туриста»: вглядывается во всё подряд, рыщет по сторонам. А чего, спрашивается?
        Он не понял, откуда появился этот живой вихрь. Детские головы, шорты, загорелые ноги и пёстрые футболки - всё это клубком перекатилось через тропу и с треском врезалось в лопухи. Над дерущимися приплясывал от восторга коротконогий веснушчатый мальчишка с выгоревшими волосами.
        - Давай, Рэй, давай, - подбадривал он. - Коленом его прижимай! А ты, Уни… Тоже мне, чемпион… Дай ему как следует… Эх, мазила.
        - Ребята, кто из вас верит в волшебников? - окликнул юных гладиаторов Литтлмен.
        Драчуны прервали побоище, но друг друга не отпустили, а Рэй, пользуясь передышкой, дал веснушчатому секунданту пинка:
        - А ты не суйся!
        - Ваши руки наливаются свинцом, - замогильным голосом сказал Литтлмен. - Они становятся тяжёлыми, ещё более тяжёлыми. Они опускаются вниз. Вы уже не можете их поднять…
        Руки мальчишек в самом деле опустились. Они переглянулись, попытались их поднять, но не смогли шевельнуть даже пальцем. Уилфилд побледнел от испуга, а Рэй засмеялся, засыпал Литтлмена вопросами.
        - Ух ты, здорово! Вы нас загипнотизировали, мистер? Вы фокусник или в самом деле волшебник? Вас показывали по телику, мистер?
        - Я возвращаю вам свободу, - улыбнулся Литтлмен и снял телепатическую блокаду с двигательных центров Рэя и Уилфилда.
        - Подумаешь, - презрительно заявил веснушчатый, но на всякий случай попятился назад. - Я по телику ещё и не такой гипноз видел.
        - Так всё-таки как насчёт волшебников? - Литтлмен сделал вид, что не услышал реплики Конни (он успел уже узнать имя третьего мальчика).
        - В злых я верю, - сказал, подумав, Рэй. - Однажды сам дьявол зацепил мои джинсы за гвоздь. Голову даю наотрез - никаких гвоздей там раньше не было.
        - Мой отец может даже дьявола посадить за решётку, - с гордостью вставил Конни. - Он шериф и с двадцати шагов попадает в монету.
        - Мне домой пора, - вдруг вспомнил Уилфилд.
        Литтлмен сделал в воздухе три загадочных пасса и вручил каждому из мальчишек по большому спелому яблоку. Этим он поразил даже скептичного Конни.
        - Но ведь яблоки ещё не созрели, - прошептал тот, недоверчиво рассматривая сочный плод. - Мы все сады тут знаем.
        - А ты ешь и слушай… Приходите, ребята, завтра к дому Фроста. На лужайку. Берите с собою своих друзей. Я научу вас, как стать настоящими волшебниками. Встречаемся после полудня.
        Ребята убежали, а Литтлмен даже глаза прикрыл - вот оно, его предназначение. Его таинственная Миссия. Он создан, чтобы быть Учителем. Для этого и разбудил его колокол. Знания, большие или малые, не могут принадлежать одному. Чтобы не принести людям вред, они не должны оставаться тайными, спрятанными в государственные ловушки. Они должны идти в народ, стать общедоступными. И будь он проклят, если подумает или сделает иначе. Колокол разбудил его, чтобы он своё таинственное богатство раздал всем людям.
        Литтлмен осмотрел ребячьи лица, мысленным взором коснулся биополя каждого - они показались ему лёгкими белыми облачками, и только у Конни клубилась там и мгла. Литтлмен пожалел мальчика - с таким отцом, как Шериф, трудно сохранить детскую непосредственность и чистоту. Не беда, он отмоет его, очистит от житейской скверны.
        - Ребята, - сказал он, - я люблю вас и хочу сделать вас красивыми. Эта лужайка - не школа. Это место встречи друзей. Из всех искусств самое простое и одновременно самое сложное - быть человеком. Достойным, мудрым, сострадающим… У нас будет волшебная школа. Поэтому я хочу взять с вас клятву: нигде и ни при каких обстоятельствах не использовать во вред людям то, что вы узнаете от меня или чему здесь научитесь.
        - Мистер Литтлмен, - перебил его Рэй. - Вы обещали, что наша школа будет самая нескучная, а пока только говорите.
        Литтлмен рассмеялся.
        - Ладно. Первый урок - концентрация внимания. Такое умение понадобится нам для совершенно сказочного занятия: усилием мысли вы сможете менять расположение атомов и создавать из ничего - а на самом деле из воздуха, воды, земли - всё, что вам заблагорассудится. Это называется материализацией.
        - Такого не бывает, - усомнился Конни. - Тогда все наделали бы себе кучу добра и стали миллионерами.
        - И воров не было бы, - засмеялся Патрик. - Зачем воровать вещь, если её можно придумать. Твой отец, Конни, стал бы безработным.
        - Сказки всё это, - презрительно заявил Конни, но когда Литтлмен пообещал научить его материализации первым, придвинулся поближе. Слушал учителя внимательно, жадно ловил каждое его слово.
        Вечер был свеж - куда и девалась дневная духота. В палисадниках слышались голоса, звякала посуда - одни уже ужинали, другие только накрывали на стол.
        Ни с того, ни с сего сердце Литтлмена вдруг сжала тоска. Всё, кажется, в порядке - дети привязались к нему, каждый день приходят к дому Форста как в школу. И всё же… Один он! Беспредельно одинокий, никому, ну совершенно никому не нужный. Хотя бы скрипнула калитка, прогромыхали в застоявшейся тишине чьи-нибудь шаги. Ему много не надо: перемолвиться с живым человеком, попросить…

«О чём это я? - удивился Литтлмен. - Какая ещё калитка?»
        Тоска - неожиданная и потому непонятная - не отпускала его, заставляла бесцельно бродить по городу.
        Не замечая редких прохожих, едва сдерживая горестный стон, Литтлмен свернул в узкую, кривую улочку. Он прошёл в самый конец её, почти не потревожив ленивую пыль. Взгляд остановился на крайнем домике. Приземистый, давно не белённый, с облупившейся зелёной дверью, он показался Литтлмену нежилым. Окна его не светились, двор захватила сорная трава.
        Именно в этом доме жила тоска.
        Литтлмен понял это, как только увидел покосившуюся изгородь и слепые глазницы окон.
        Чувство безысходности и одиночества, точившее весь вечер душу, наконец как бы покинуло его, перебралось в этот старый домик. Ветхость, сиротство… И отчётливое ощущение: здесь всё знакомое и близкое сердцу, хотя Литтлмен мог поклясться, что и домик и двор этот видит впервые в жизни.

«Странно… - подумал он и толкнул калитку. Она знакомо скрипнула. Ощущение-наваждение стало ещё более сильным. - Если сейчас окажется, что дверь открывается не наружу, как у людей, а вовнутрь…»
        Дверь в самом деле открылась вовнутрь.
        Опешивший Литтлмен остановился на пороге, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в полутьме дома.
        Возле фанерной этажерки со старыми газетами и журналами таинственно блеснуло зеркало. Края его обрамляла то ли чёрная ткань, то ли чёрная бумага.

«Хозяин или хозяйка, по-видимому, умерли, - подумал Литтлмен, - а дом пустует. Нищих и бездомных юнцов в городке нет, вот развалюха и пустует».
        - Это не траурный креп, мистер.
        Дребезжащий старческий голос исходил откуда-то из угла, загороженного здоровенным буфетом.
        - Это паутина и пыль. Обычная старая пыль.
        Глаза наконец привыкли к полутьме, и Литтлмен заметил в углу старика. Тот громоздился в кресле, такой же огромный, как и его буфет. Лицо и руки старика в скудном вечернем свете выглядели бледно-голубыми.
        - Артрит, - пояснил старик, будто сам увидел себя со стороны. - Я уже лет восемь не выхожу из дому.
        - Простите, мистер…
        - Ноубоди - подсказал старик.
        - Простите, мистер Ноубоди. Я шёл по улице и совершенно случайно решил… Словом, я подумал… - начал оправдываться Литтлмен, но старик перебил его:
        - Как бы не так. Вы услышали крики, да?
        - Какие крики? Нет, я ничего не слышал.
        Старик засмеялся.
        - Вы не могли не слышать. Кричала моя душа, и вы толкнули калитку. По вечерам страх и одиночество бегают по дому, будто жирные крысы. Хватают меня за руки, грызут ноги. Не бойтесь, я не сумасшедший, - спохватился Ноубоди. - Самому с собой разговаривать противно, но вот когда в книге попадается красивое местечко, я смакую его вслух. Я люблю красивые слова и выражения. Кстати, как вас зовут? Я никогда не видел вас раньше.
        - Литтлмен.
        - Вот видите. Вы - человек. Пусть маленький, но человек. А я, судя по фамилии, вообще никто. Впрочем, все мы тля. Зелёная тля на вечнозелёных листьях жизни.
        - Зачем вы так, мистер Ноубоди?
        - Я знаю жизнь и потому жалею вас. Я слышал о вас и о вашей прекрасной школе. Да, да… Ко мне раз в неделю заходит посыльный из продуктового магазина. Он рассказывает мне все новости. Кроме того, если целыми днями смотреть в окно, можно кое-что увидеть и связать свои наблюдения с тем, что ты уже знаешь о внешнем мире. Хотя, конечно, это жалкие крохи. Иногда мне так хочется услышать человеческий голос, что я молю бога, чтобы в мой дом забрался вор. Но где взять такого глупого вора, мистер Литтлмен? Все знают, что от меня даже мыши сбежали. Видите ли, им надо хлеба, сыра и другого лакомства, а я их потчую одними разговорами. Кстати, почему вы не садитесь?
        - Я на минутку… Вы сказали, что жалеете меня. Почему?
        - Нет-нет, побудьте со мной. И не слушайте глупого старика. Во мне, словно птицы в клетке, сидят сотни слов. Когда я вижу живого человека, они хотят все сразу вылететь. Получается шум, гам и неразбериха.
        - И всё-таки? - Литтлмен присел на краешек стула.
        - В своё время, - старик на мгновение запнулся, будто хотел увидеть это своё время, да так и не разглядел, - я был профсоюзным лидером. Неудачным лидером. Я верил только в свои силы и умение. Как и многие, я наивно полагал, что своими силами верну на землю царство добра и справедливости. Однако время одиночек прошло. Мне кажется, что вы со своей школой повторяете ошибки моей молодости, мистер Литтлмен. Я никогда не был коммунистом, но на старости лет понял: без socialis, то есть общественного мышления и действия, социальные преобразования невозможны. В лучшем случае вы умрёте, как я, в нищете и одиночестве, не осуществив ни одного из своих благих намерений. В худшем - вас забросают камнями. Вы, конечно, сделали поправку на моё образное мышление? У камня давно появилась ветреная сестра - пуля.
        Литтлмен вздохнул.
        - То, что вы говорите, очень серьёзно, мистер Ноубоди. И похоже на правду… Однако мне трудно что-либо изменить. Я люблю детей. Я верю в их будущий разум. По-видимому, я просто не способен на большее. Борцом надо родиться.
        - Им можно стать, - живо возразил старик, и дряблое тело его колыхнулось в сумерках. - Если поймёшь, что другого пути нет. Но даже не это главное. Я хочу, чтобы ваша душа потом не кричала от одиночества. Чтобы вы тоже не стали мистером Ноубоди.
        - Я подумаю, - Литтлмен улыбнулся старику и встал. - Я только начинаю - собрал нескольких мальчишек и девчонок… Чтобы им не было так скучно летом… В ваших словах есть свой резон, мистер Ноубоди. Честно говоря, мне вовсе не хочется, чтобы в благодарность за всё меня забросали камнями.
        - Жизнь чертовски прекрасная штука. - Старик переложил тяжёлую бледную руку с подлокотника на грудь. - Даже когда у тебя уже нет ни зубов, ни желаний… Я вижу, что вы торопитесь? Не забывайте старика. Наведывайтесь хоть изредка, ладно.
        - Обязательно, - пообещал Литтлмен, открывая дверь на улицу. - Обязательно, мистер Мен.
        Неделю спустя почти в одно и то же время в городке произошло три разговора. На веранде «Поцелуя носорога» состоялся разговор с недомолвками.
        - Шериф, - сказал Гризли, поигрывая ключами от машины. - Мне не нравится этот парень.
        - Парень как парень. Обыкновенный недоносок, - проворчал Шериф. - Хорошо уже, что он нашёл занятие для наших оболтусов и не суёт нос в наши дела.
        - Ты не думал, зачем он возится с детьми?
        - Наверное, хочет получить осенью место в школе.
        - Я на днях заглянул к нему в номер, - без всякого выражения сказал Гризли. - Случайно, из любопытства. У него там чемодан, набитый деньгами.
        - Мелочью?! - засмеялся Шериф.
        - Да нет. Купюры стоящие. Причём чемодан оказался незапертым.
        - Если бы я был помощником шерифа, - Шериф отхлебнул виски и со скучающим видом посмотрел в сторону отеля, - то именно из любопытства навёл бы справки об этом типе. Кто он? Учитель? Фокусник?
        Гризли довольно рыкнул:
        - В том-то и дело, что - Никто. Ни денег, ни образования. Подсобный рабочий магазина… И вдруг чемодан с деньгами, таинственные занятия с детьми…
        - Знаю. Я спрашивал Конни. Ему нравится эта игра, но что-то там и неладно. Сын мой всё понимает.
        Шериф снова глотнул, прикрыл глаза.
        - Если бы я был помощником шерифа… - он на миг открыл глаза, и Гризли вздрогнул, испугавшись его расплывчатых зрачков - не зрачки, а могильная яма, - то не спускал бы с этого парня глаз.
        - Он быстро идёт, Шериф, - полувопросительно заметил Гризли.
        - Ты ведь, старина, и не таких останавливал. - Шериф вздохнул и встал с кресла, показывая, что разговор окончен. В самом деле: что говорить о каком-то пришлом ничтожестве.
        Второй разговор напоминал лепет ребёнка.

… Солнечный зайчик пробежал по лицу Руфь, кольнул глаза.
        Девушка встрепенулась, посмотрела по сторонам, но мальчишки с зеркальцем в руках не заметила - он отступил за столб.
        - Ты от него? - обрадовалась Руфь и погладила щёку, на которой только что играл солнечный лучик.
        Зайчик перебежал на грудь, метнулся в сторону, опять кольнул глаза.
        - Ты хороший, - неведомо кому сказала девушка, потянулась пальцами к жёлтому пятнышку на одежде.
        Мальчишка тотчас повернул зеркальце.
        - Бегай по мне, бегай, - засмеялась девушка. - Ты добрый, и я тебя не боюсь. Ни капельки. Я тебе рада. Я знаю: тебя мистер Литтлмен ко мне послал.
        Солнечный зайчик спрыгнул с одежды Руфь на забор.
        - Куда же ты, хороший? - удивилась она и протянула руку, как бы пытаясь его остановить. - Не уходи, ясноглазый. Расскажи мне о Литтлмене. Или отведи к нему.
        Зайчик побежал по забору, вернулся, и девушка, улыбаясь, слепо двинулась за ним.
        Третий разговор был неожиданным и бурным. Он налетел словно дождь, прошумел возле дома Фроста, впервые остудив сердца детей.
        В тот день они материализовали яблоки. Рэй вспомнил, как они познакомились с Учителем, а Катарина предложила самим теперь попробовать сотворить что-нибудь вкусненькое.
        Литтлмен согласился.
        - Только делайте их спелыми, - пошутил он. - А то ещё с животами будете маяться.
        Яблок было уже десятка три - все крупные, краснобокие и… неимоверно горькие.
        - Не понимаю, - вздохнул огорчённо Патрик. - Я делаю всё по правилам, а оно не получается. Смотрите, ребята.
        Он сосредоточился. Воздух над травой в двух шагах от мальчика пришёл в движение, как бы потемнел, собираясь в шар.
        И тут Литтлмен быстро шагнул к этому «созревающему» плоду, наклонился и достал из тёмного облачка нечто похожее на клочок ядовито-зелёной ваты.
        - Зачем ты это делаешь, Конни? - спросил он, поворачиваясь к сыну шерифа. - Я давно наблюдаю за тобой. Ты вмешивался во все акты творения и всем подсовывал эту горькую пакость. Зачем?
        Конни испуганно сжался, покраснел.
        - Я знаю зачем, - сердито сказал Рэй. - Он вообще пакостник и к тому же давно не получал по шее.
        - Как тебе не стыдно, Конни?! - воскликнула Катарина. - Ты с нами и нам же всё портишь.
        - Подумаешь, - огрызнулся тот. - Уже и пошутить нельзя.
        - Ты не прав, Конни, - укоризненно покачал головой Литтлмен. - Шутки должны радовать, а не огорчать. Запомни на будущее.
        На этот раз цветы получились.
        Уилфилд оглядел то, что сотворил раньше, и рассмеялся.
        Среди битого кирпича валялись мясистые подобия тюльпанов без стеблей, безобразных размеров розы с алыми листьями и огромными колючками, нечто с непрорезавшимися лепестками, похожее на небольшие кочаны капусты. Были тут и целые кусты - уродливые, ни на что не похожие, будто больной художник мешал как попало краски.
        Уилфилд дематериализовал все пробы.

«Маме всё равно понравятся, - подумал мальчик, разглядывая свои странные создания.
        - Она любит цветы. Всякие. Когда была здорова, то приносила их и весной, и летом. Отец, правда, ворчал, но не ругался так страшно, как теперь».
        Уилфилд вдруг заметил, что летний долгий вечер куда и девался - в зарослях уже давно разлеглась темень, а в окнах домов зажглись огни.
        Прижимая букет к груди, мальчик побежал домой.
        Он торопился и уже на третьей улице в боку неприятно заёкало.

«Хотя бы отец задержался в своей мастерской», - с тоской подумал Уилфилд, не зная, как будет оправдываться, если отец дома и уже хорошенько выпил. Отец выпивал и раньше, но злился редко. Когда маму три года назад парализовало, он стал каждый вечер приходить с работы не просто усталый, а какой-то чёрный и неразговорчивый. Любая мелочь раздражала его. Он начинал орать на маму, проклинал всё на свете. Мама отворачивала голову к стенке и плакала.
        Уилфилд бежал, бежал, а перед входом в дом замешкался. Боязно.
        Тихонько приоткрыл дверь. Отец сидел в кресле перед телевизором и, казалось, дремал. Мама, как всегда, в спальне, её из комнаты не видно.
        Уилфилд на цыпочках направился в спальню. И вдруг… Будто молния блеснула. Отцовская рука упала на плечо, рывком остановила.
        - Ты где околачиваешься?
        - Мы… играли… - пересиливая страх, ответил мальчик. - А оно стемнело… Сразу. Я вот… для мамы…
        Он замолчал, не зная, что сказать.
        Отец вырвал из рук Уилфилда букет, грозно спросил:
        - Откуда цветы? Украл?
        Уилфилд отрицательно покачал головой. Голос куда-то девался.
        - Та-а-к, - протянул отец и шумно выдохнул. В комнате распространился запах дешёвого виски. - Значит, я гну спину в мастерской, а ты в это время лазишь по чужим цветникам!
        - Папа, я не воровал. Я… маме.
        Отец швырнул букет на пол, схватил с подоконника бельевую верёвку.
        - Джил, не трогай его, - слабо отозвалась из спальни мать. - Я тебя умоляю.
        - Помолчала бы, - рыкнул отец, и горячая верёвка обожгла спину Уилфилда.
        Мальчик вскрикнул от боли. Железная рука отца, от которой пахло автолом, пригибала его к полу - там валялись разлетевшиеся от удара лепестки его самодельных цветов.
        И тут Уилфилда осенило: материализация! Он умеет мысленно так погладить атомы, что они улягутся будто шерсть котёнка под рукой! Он может уговорить ленивые атомы, которые разбрелись в маминых ногах, вернуться обратно. Он должен их уговорить! Сейчас! Немедленно! Учитель рассказывал, что для материализации главное - желание. Так вот. Больше всего на свете он хочет, чтобы мама поправилась и опять ходила по дому, готовила обеды… Чтобы он слышал её шаги.
        Верёвка снова перепоясала мальчику спину. Он вздрогнул, но кричать или плакать не стал.

«Пусть маме вернутся ноги!» - мысленно взмолился Уилфилд.
        Взбешённый молчанием сына, отец остервенело хлестал его, приговаривая:
        - Будешь красть?! Будешь шляться по ночам?!

«Атомы, миленькие, скорей! Скорей возвращайтесь! Я люблю маму! У неё были такие красивые ноги. Пусть к ним вернётся сила! Я прошу вас, атомы!..»
        И чем сильнее бил Уилфилда отец, тем отчаянней мальчик просил природу, приказывал ей, требовал вернуть маме ноги. Такие, какими он запомнил их, когда ходили на речку: стройные, смуглые, сильные. Чтоб под гладкой кожей шевелились тёплые мускулы и играла кровь, чтоб они жили! Жи-ли, жили!
        Отец ударил как-то особенно больно, с оттяжкой. Уилфилд, сцепив зубы, застонал.
        Отчаянно вскрикнула мать.
        Рука Джила, сжимавшая верёвку, вдруг разжалась. Он испуганно отступил, отпустив сына.
        В дверях спальни, придерживаясь за спинку кровати, стояла - да, именно стояла! - его жена.
«Надо слетать туда», - подумал Литтлмен, дочитывая информацию в газете. Короткая заметка сообщила:
«Философы и социологи 70 стран соберутся 12-18 августа в Лос-Анджелесе на очередной форум „Социальные пути развития и проблема выживания человечества“».
        Он вспомнил чужую тоску, которая будто сигнал SOS, привела его в хибарку Ноубоди, предостережения старика. В чём-то он прав… Отдать знания - половина дела. Надо, чтобы они овладели массами, родили идеи и желание переустроить мир. Надо, наконец, чтобы, как когда-то в России, нашлись чистые и мужественные люди, которые овеществили бы идеи, переложили их на язык действия. Это единственно верный путь. Но одному такой тяжкий труд не по плечу. Один - всё равно никто. Даже самый сильный и умелый…
        Литтлмен перебрал в памяти события последних дней. Весь городок говорит о чудесном исцелении матери Уилфилда. Молодец, парнишка. Как надо любить мать и хотеть её выздоровления, чтобы совершить такое чудо. Ничего не сказал, не попросил помощи. Сам вызвал беду на бой и сам победил её. Уже ради этого стоило учить детей, хотя трудности множатся с каждым днём. Детям скоро в школу. Занятия с ними надо как-то узаконить. А то ведь городок маленький; множатся слухи, один нелепее другого, обыватели хотят знать - кто он и что, зачем пожаловал сюда, почему возится с детьми. Да и сама школа… Его, Литтлмена, школа. Занятия надо строить более широко и фундаментально. Дети, конечно, увлеклись экзотическими знаниями. Все хотят летать, обмениваться телепатемами, овладеть материализацией. Но ведь прежде всего из них нужно сделать Людей. Случай с Конни, который пакостил остальным, тому подтверждение. Нравственность, любовь, сострадание… Вот какими должны быть главные предметы в школе Литтлмена.
        Он вышел из отеля и в который раз наткнулся взглядом на одутловатое лицо Гризли.

«Следит, - отметил про себя Литтлмен. - По-видимому, Шериф тогда всё же здорово струхнул. Зря я ему сказал о помятом бампере… Теперь эти идиоты будут контролировать каждый мой шаг».
        Литтлмен нарочно зашёл в универсальный магазин. Походил по залу минут десять, вышел на улицу. Помощник шерифа стоял возле витрины, прикуривал.
        Ненависть к этому ходячему окороку, подонку и убийце, с новой силой обожгла Литтлмена. Стоит только захотеть, только подумать, и в мозгу помощника шерифа сейчас, сию секунду лопнет маленький сосуд. И он станет уже не ходячим окороком, а прикованным к постели. К тому же бессловесным, как и положено скотине… Однако нет! Он сюда пришёл не судьёй, а учителем. Посему проведём маленький урок. Чисто человеческий. В духе Рэя, который успел во время передышки дать Конни-секунданту пинка.
        Литтлмен резко свернул в проулок, спрятался за стволом клёна. Услышав сопение Гризли, вышел на пешеходную дорожку, перегородил преследователю путь.
        Гризли остановился, не зная, как поступить.
        - Послушай, помощник. - Литтлмен говорил медленно, отчётливо выговаривая слова, чтобы они дошли до примитивного сознания Гризли. - Если бы я захотел, то давно отправил вас обоих на электрический стул. Или просто уничтожил. Однако мне пока нет до вас дела. Так вот. Если ты каждое утро будешь говорить мне фразу: «Я дурак и преступник», то тут же будешь получать пятьдесят долларов. Договорились?
        На беспросветном лице Гризли отразилось сомнение.
        - Хорошо, - сказал Литтлмен, доставая деньги. - Ты лицо официальное, поэтому я удваиваю твой гонорар.
        Гризли кивнул и, опасаясь, что этот чокнутый передумает, поспешно выпалил:
        - Я дурак и преступник, сэр!
        - А где Учитель? - первым долгом спросил Уилфилд, когда они во вторник собрались у дома Фроста.
        - Он вчера улетел в Лос-Анджелес, - сказал Рэй. - На два дня. Там какой-то международный форум.
        - А что мы тогда будем делать? Без Учителя? - огорчился Патрик.
        - Как что?! - удивился Рэй. - Надо потренироваться в гравитационном плавании - ещё никто из нас ведь не научился летать. Затем история философии. А напоследок хоть по одной телепатеме обменяемся.
        Конни тем временем сосредоточился и представил на загорелой шее Катарины серо-чёрного толстого ужа с жёлтыми ушками на голове.
        - Ай, мама! - вскрикнула Катарина.
        Дрожа от ужаса и омерзения, она подняла руки, чтобы сбросить с себя ползучую тварь, но испугалась ещё больше и так и застыла с поднятыми руками.
        Патрик подскочил к девочке, одним движением сорвал с её шеи ужа, гневно выкрикнул:
        - Это проделка Конни!
        - Как же так! - Рэй посмотрел сыну шерифа в глаза. - Ты всё время подличаешь, Конни. То портил нам яблоки. А теперь и вовсе нарушил Закон. Учитель ведь запретил нам создавать живое.
        - Плевать я хотел, - плаксиво закричал Конни. - Закон… учитель. Ничего нельзя. Плевал я на ваши законы. Что хочу, то и делаю.
        - Иди отсюда, Конни, - сказал Уилфилд и сжал кулаки. - Не то я тоже нарушу Закон и как следует отлуплю тебя. Как раньше.
        - Подумаешь, испугался очень, - процедил сквозь зубы тот. - Недоноски…
        Он зашёл за угол полуразваленного дома Фроста, присел на траву и стал обдумывать план мести. Пожаловаться отцу? Нет, не годится. Тот под горячую руку может всыпать и ему. Набить Патрику и Уилфилду морды? Превосходная мысль, но как её осуществить? Патрик ещё куда ни шло, его главное с ног сбить. А вот Уилфилд сам наваляет кому угодно… Вдруг Конни вспомнил телевизионный фильм о доисторических людях. Какой там страшный тиранозавр - уничтожил половину племени… Огромный!
        Конни злорадно улыбнулся. Он не ради любопытства выспросил у Учителя формулу материализации больших объектов. Ещё тогда, месяц назад, ему захотелось вызвать из небытия доисторическое чудовище. Чтобы хоть раз по-настоящему ощутить своё могущество. Да и недоносков всяких попугать охота. Это тебе не уж…
        Конни шмыгнул носом, уставился в зелёную стекляшку от разбитой бутылки.
        Прежде всего надо локализировать пространство материализации, наметить объём будущего объекта. Дальше хоть в общих чертах прорисовать скелет. Теперь самое главное: надо как можно ярче представить себе чудовище, как бы самому на время стать тиранозавром, ощутить вес брони и беспричинную холодную ярость, когда тяжелеют мускулы и всё в тебе - челюсти, шея, лапы, хвост - готовы в любой миг сокрушить жертву, чтобы зверь голода, который живёт внутри огромного тела, хоть на миг угомонился. Тяжело колышутся бока, из пасти клочьями срывается слюна, земля дрожит от моей поступи. Вот он - я. Могучий и непобедимый. Вот он - я!
        Конни повторил про себя формулы фиксации объекта во времени и пространстве, открыл глаза и… в ужасе попятился.
        На пустыре, возвышаясь над низкорослыми деревьями, возникла буро-зелёная громада чудовища. Оно сделало шаг - и кучи битого кирпича затрещали под его лапами будто морские ракушки.
        Из-под безобразных век, нависших как щиты над глазами на мальчика упал зловещий отблеск.
        Он хотел крикнуть, но не смог, а в следующий миг удар огромной лапы смял его тело, чудовищная пасть разинулась и сомкнулась, и Кони не стало.
        Ящер, ломая кусты, двинулся вперёд.
        Дети, увидев его, обомлели от страха.
        - Бегите! - крикнул Рэй, бросаясь к Уилфилду. - Все бегите!
        Он ничего не объяснял другу, только крепко сжал ему руку, и тот понял, напряг все свои крошечные силы, как тогда, когда просил маме исцеления.
        Объединённая воля Рэя и Уилфилда упала на тиранозавра и разметала его на атомы. На поляне будто бомба взорвалась, разбросав во все стороны и мальчишек, и кирпичи, и обломки кустарника. Это воздух, из которого Конни создавал доисторического ящера, вернулся на свой холм.
        Литтлмен приземлился рядом с домом Фроста.
        - Вы здесь, ребята?! - позвал он, пробираясь сквозь кусты дикого алоэ.
        На поляне никого не было.
        Внимание Литтлмена привлекло большое пятно выжженной травы, обломки кирпичей. Видно, что здесь что-то взорвалось, но что? Сердце Литтлмена пронзила тревога. Что здесь произошло? Не рано ли он доверил детям чужие знания? С другой стороны - кому же доверять, как не им?
        Литтлмен поспешил в город.
        Над пыльной площадью стоял зной. Он высушил листья акаций, и они металлически шелестели, будто вырезанные из фольги. На веранде несколько человек, в том числе и Гризли, играли в карты.
        Шериф сидел в своём плетёном кресле и допивал шестую порцию виски. Он то и дело поглядывал на дорогу, в сторону Хэмпера. Оттуда должен подъехать знакомый майор с двумя десятками солдат. Надо обыскать каждый уголок, каждый дом… Мальчик не мог так просто пропасть. Здесь негде утонуть или заблудиться. А это значит… Самые чёрные догадки вновь обступили Шерифа, и он чуть не застонал от горя и слепой, удушающей злобы… Конни, сынок! Где ты? Что с тобой?
        Злоба имела конкретный адрес. Два дня, как пропал Конни, и столько же нет в городе этого ублюдка Литтлмена. А что? Разве недоносок может научить детей чему-нибудь путному, чёрт побери?! И всё время какие-то секреты. Раз спросил у сына, чем вы там занимаетесь, а он говорит, мол, фокусы разные показываем. Дофокусничались… Если с мальчиком что-нибудь случилось, он из-под земли достанет этого Литтлмена и сделает из него отбивную.
        - Гризли, принеси мне ещё стаканчик, - крикнул он через площадь. - Двойное виски…
        От зноя и выпитого голова, казалось, налилась расплавленным свинцом, перед глазами мельтешили белые мухи.
        И тут Шериф увидел Литтлмена.
        Тот поспешно спускался от дома Фроста. От быстрой ходьбы полы его пиджака разлетались в стороны.
        Шериф встал.
        - Подожди, Литтлмен, - хрипло позвал он, и на веранде «Поцелуя носорога» разом прекратились все разговоры.
        Литтлмен остановился. На миг он вновь увидел Руфь с прутиком в руке, услышал её испуганное: «Не ходи сюда… Не ходи, мой хрустальный…»
        - Где мой Конни? - спросил Шериф.
        - Не знаю, - ответил Литтлмен. - Я сам ищу ребят. Я только что прилетел из Лос-Анджелеса.
        - Ты должен знать, где он, - процедил Шериф. - И вообще: что ты делаешь с нашими детьми?
        - Ты же знаешь, - тускло улыбнулся Литтлмен. - Я учу их быть людьми. Прекрасными, умными…
        - Ты всё врёшь, Литтлмен! - Боязнь за Конни, сумасшедшее солнце и виски смешались в голове у Шерифа в один чёрный коктейль. - Ты не пастор и не учитель, а такой же недоносок, как и все…
        Он сглотнул вязкую слюну, потребовал:
        - Ты как-то мне с Гризли фокусы показывал. Психологические… А ну-ка, поищи мне сына. Как ты там умеешь - по-колдовски или телепатией?
        Литтлмен отступил на шаг, побледнел.
        - Я не знаю, что здесь произошло, - тихо сказал он, - но я… не вижу… Конни… среди живых. Может быть, я ошибаюсь…
        Шериф пошатнулся. То ли от выпитого, то ли от страшных слов Учителя.
        - Э, нет, приятель, - засмеялся он, расстёгивая кобуру. - Ты ошибся. Это тебя, недоносок, нет среди живых. Я уже не вижу тебя среди живых…
        Он пьяно ткнул пистолетом в сторону «Поцелуя носорога», крикнул, обращаясь к посетителям пивной:
        - Кто-нибудь видит Литтлмена живым?! Молчат… Значит, никто не видит.
        - Опомнись, Шериф! - сказал Литтлмен.

«Я ничего не успел, - с тоской подумал Литтлмен. Он мысленно тыкался то к одной душе, то к другой, но везде находил равнодушие. - Я не передал детям и сотой доли богатств, которыми владею».
        - Ты говорил, что тебе не болит, - Шериф выстрелил.
        Литтлмен и в самом деле почти не ощутил боли. Удар в грудь, а затем тепло и зуд - это организм поспешно регенерировал повреждённую ткань. Можно было погасить мозг Шерифа на расстоянии или улететь, но Литтлмену опять захотелось поступить, не советуясь с разумом и не пользуясь своим могуществом: подойти к негодяю, вырвать у него пистолет и хорошенько отхлестать по морде.
        Он двинулся к Шерифу.
        - Стой! - заорал тот и выстрелил раз, а затем другой. Раскалённый металл в двух местах прошил грудь Литтлмена, и ему на мгновение стало дурно. Его качнуло, и он вытянул вперёд руку: то ли хотел остановить вооружённого безумца, то ли схватить его.
        - Дьявол, - испуганно прохрипел Шериф и попятился. - Люди, его пули не берут!.. Стой, тебе говорят!
        Он снова выстрелил.

«Жаль ещё, что я не успел стать отцом, - подумал Литтлмен и отчётливо увидел перед собой Руфь-одуванчик, её милые черты. - Из меня, наверное, получился бы неплохой отец».
        Только теперь он заметил на пиджаке пулевые отверстия и кровь. Он снисходительно улыбнулся, и Шериф вскрикнул от ужаса, побежал. Спрятавшись за первое попавшееся дерево и преодолевая в себе панический страх, выстрелил ещё два раза.
        Шестая пуля угодила Литтлмену в межбровье. Он остановился. Колени его подогнулись, и он ткнулся лицом в асфальт - уже и не бог, и не человек, а нечто мёртвое и потому страшное всем живым.
        Площадь сразу же наполнилась голосами. К распростёртому телу сбежались все клиенты Моргана, подходили любопытные, случайные прохожие.
        - Представляете, он хотел изнасиловать Руфь, - тараторила худая остроносая женщина и размахивала руками, будто собиралась улететь.
        - Неужели он убил всех детей?!
        - Всех, возле дома Фроста.
        - Чепуха. Литтлмен был наркоманом и приучал детей к «травке». Шериф его выследил.
        - Здесь замешана мафия. Вы все видели - Шериф едва его остановил…
        Голоса переплетались, перебивали друг друга. Обыватели праздновали чужую смерть.
        - Всё… Мы таки погубили его! - младший Посланец отвернулся от объёма изображения, где вокруг тела Литтлмена собиралась возбуждённая толпа. Он лежал в пыли - неожиданно маленький и худой, будто подросток, возле головы расползлось тёмное пятно.
        - Может, его ещё можно спасти? - Голос младшего Посланца дрогнул.
        - Поздно… - Старший Посланец тоже отступил от объёма изображения. Взгляд его задумчиво коснулся стылых звёзд, заглядывавших через прозрачную оболочку орбитальной базы. - Мы, к сожалению, тоже не всемогущие. Пять пуль для Литтлмена с его способностью к регенерации опасности не представляли - он тут же восстановил повреждённые органы. Шестая же разрушила мозг.
        - Я никогда не верил в просветительство, - жёстко заметил младший Посланец. - Мы дали этому человеку часть знаний галактики. Они, в свою очередь, открыли ему новые возможности. И что в результате? Наш поверенный убит, знания тоже погибнут. Благо, если они ещё не пойдут во вред. Чего мы достигли?
        - На таком уровне развития цивилизации знания не исчезают, - сказал старший Посланец. - Ты же знаешь - информация вечна, как одна из непременных составных материи. Что касается Литтлмена… Ты правильно определил: он был нашим поверенным, но ни в коем случае не миссионером. Он принял наши дары, но, к сожалению, не смог верно оценить общественно-историческую ситуацию, сложившуюся на его планете. Он, а не мы, решил лечить давние социальные болезни своей страны абстрактным гуманизмом и просвещением. Трагедия Литтлмена - трагедия индивидуализма. Он у него в крови, запрограммирован средой: один - против всех.
        - Не вмешайся мы со своим «голубым облучением», он не лежал бы сейчас с простреленной головой, - мрачно возразил собеседник. - Уж это абсолютно точно.
        - Наверное, - согласился старший Посланец. - Он ещё долго таскал бы ящики и коробки. Или застрелился б от тоски. Ты ведь знаешь: Литтлмена мы выбрали не случайно. В нём пропадал великий мыслитель и педагог.
        - И мы его нашли и… разбудили, - не без иронии подтвердил младший Посланец, возвращаясь к объёму изображения.
        - Да, он славно пожил. Недолго, но славно. Поверь мне, брат, Литтлмен скорее выбрал бы смерть, чем согласился вернуться к прошлому. Что там у него? Полуживотное существование. А так он хоть узнал, что значит освобождённый дух и просвещённый разум. Кроме того, остались дети. Его ученики. Теперь у нас на Земле восемь поверенных.
        - Девять! - воскликнул младший Посланец, вглядываясь в объём изображения. - С ними ещё и Руфь. Смотрите, там что-то происходит…
        Над площадью ударил ветер.
        Он даже взревел - неожиданный и по-зимнему ледяной. Он поднял пыль - такую, что померкло солнце, и все люди умолкли, и даже Гризли обеспокоенно посмотрел по сторонам.
        - Дети, - тихо сказал кто-то из толпы.
        Они спускались с холма, от дома Фроста. Молчаливые, в белой одежде, они вдруг как бы стали чужими - пустое дело было бы сейчас определять, кто чей сын или дочь.
        Они шли, и за их спинами разрасталось марево, жуткая зелёная мгла, прошитая многочисленными разрядами, будто там бушевала гроза. От того, что всё это происходило беззвучно, всем стало как-то не по себе, жутко. Зелёное пламя поглотило фабрику, несколько коттеджей, потекло вниз по улице - к площади.
        Люди всё ещё пребывали в оцепенении, когда тонко и страшно вскрикнул Шериф. Руки его вдруг покрылись корон, выбросили зелёные побеги. Он бросился бежать, однако и ноги его, изгибаясь, стали врастать в пыльный асфальт.
        Люди на площади закричали от ужаса, кинулись в панике врассыпную. Взревели автомобильные моторы…
        Убежали не все. Некоторые остались и в отчаянии замахали руками-ветками, становясь другой плотью - молодой и красивой листвой, тонкими побегами, стройными стволами.
        Гризли попробовал ползком преодолеть страшную зону превращений. Но не успел он проползти и нескольких шагов, как живот его вдруг пророс корнями, из спины брызнула трава, а руки поползли плетями дикого винограда.
        Когда город совсем исчез и последние деревья произрасли из брошенных их владельцами машин, дети вернулись к телу Учителя.
        - Может, превратим его в памятник, - предложил Уилфилд.
        Дети промолчали. Живой образ Учителя как-то не вязался с помпезностью камня.
        - Может, в куст роз? Или цветник? - вслух подумала Катарина.
        Все снова промолчали. Красиво, но не то. Явно не то.
        - Я придумал! - воскликнул Рэй. - Смотрите, друзья!
        Тело Литтлмена окуталось дымкой, стало таять. Среди деревьев заколыхались бело-розовые клубы.
        - Я превратил его в облако, - гордо заявил Рэй. - Вечное облако, которое будет плыть над землёй и сверкать в лучах солнца.
        - А мы - его дождинки, - захлопала в ладоши Руфь. Она побежала к телу-облаку, но оно уже двинулось вверх - белое, пушистое, похожее на снежную гору.
        Падает добрый дождь, и трава
        прорастает из камня, -
        тихонько запела Руфь.
        Дети всегда есть боги,
        а боги были детьми.
        Они прошли немного вперёд - возле холма открылась поляна.
        - Ой, наше облако! Оно улетает! - воскликнул Патрик.
        - Не бойся, - успокоил его Уилфилд. - Это я его отпустил. Я послал его в Калифорнию, на родину Учителя.
        Катарина, а вслед за ней и все остальные замахали руками, прощаясь с Литтлменом-облаком.
        - Мы теперь и жить будем в этом саду? - спросила затем маленькая Мэри.
        - Нет… В саду жить нельзя, - покачал головой Рэй. - Мы уйдём отсюда.
        - Если далеко, то я забегу домой, попрощаюсь с мамой, - сказал Уилфилд. - Я быстро.
        - Мы пойдём к людям. Будем теперь сами учить. - Рэй посмотрел на каждого из друзей. - Это очень трудное дело. Но мы были бы плохими учениками волшебника, если бы забыли обо всём и разошлись.
        - Улетел Литтлмен! - воскликнула вдруг Руфь и заплакала. - Улетел мой солнечный…
        - Здесь так красиво, в саду, - сказала маленькая Мэри и с грустью добавила. - Только ручейка не хватает. Маленького ручейка.
        - Нет ничего проще, - заявил Уилфилд. - Посмотрите на шоссе.
        Там, на окраине бывшего города, стояли два бронетранспортёра. Очевидно, солдаты не могли понять, что тут произошло.
        - Смотрите, - прошептал Уилфилд. Он прищурил глаза и шагнул навстречу стальным чудовищам.

…Жаль, что металл лишён чувств. Не то бы броня армейских машин, их моторы и пулемёты, облегчённо вздохнули б, превращаясь в холодную родниковую воду.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к